Главная страница | Мистика | Вулфленд

Вулфленд
Виктория Сергеевна Аскарова
Дрэволк. Именно так его звали. Густая, чёрная шерсть, словно тьма самой ночи, покрывала его могучее тело. Два жёлтых глаза, светящиеся в темноте, пронзительно смотрели, словно проникая сквозь саму душу. Древние предания гласили, что каждому Дрэволку было предназначено собственное дерево – могучее, древнее, пронизанное магической силой. Это дерево являлось источником исцеления, способное залечить даже самые смертельные раны, воскрешая к жизни тех, кто ступил на его священную землю. Но за этой грозной внешностью скрывалась некая загадка, нечто, что манило Карлу и одновременно пугало. Кто он на самом деле? Какое лицо скрывается за могучими клыками? Почему этот зубастый хищник, внушающий страх одним своим присутствием, так преданно защищает хрупкую девушку? И почему его взгляд, несмотря на звериный облик, казался Карле таким знакомым?

Виктория Аскарова
Вулфленд


Со мной случилось то, во что трудно поверить. Эта фраза – не просто заголовок, это квинтэссенция всего, что произошло со мной много лет назад, когда мне было всего двенадцать. Тогда моя жизнь была обычной, наполненной детскими радостями и заботами, играми с друзьями и школьными уроками. Я не предполагала, что в один из обычных дней всё перевернётся с ног на голову, и моя реальность изменится навсегда. Эта история – не вымысел, не попытка привлечь внимание или напугать читателя. Это – чистая правда, моя правда, которая, несмотря на все сомнения и скептицизм, продолжает существовать в моей памяти.
И да, я знаю, что эта история может показаться невероятной. Возможно, кто-то будет критиковать, называть меня выдумщицей или больной фантазией. Кто-то просто не поверит, отмахнётся, не желая тратить время на то, что кажется ему абсурдом. И это нормально. Не всем суждено понять, не все готовы принять вещи, выходящие за рамки их понимания. Другие же, возможно, и вовсе никогда не откроют для себя эту историю. Это тоже их право, их выбор. Но это не делает мою историю менее реальной. "Но факт остается фактом. Верите вы в неё или нет, она существует!" И хоть рассказать все подробности очень трудно, я знаю, что эта история должна быть рассказана. Ведь в ней много больше, чем просто непостижимое событие. В ней – жизнь. Моя жизнь.
***
Наша мама пропала без вести семь лет назад. Семь лет. Семь лет мы живем с этим ужасом, с этой невыносимой пустотой, которая разъедает нас изнутри. Семь лет мы ищем её, держась за ничтожные надежды, как за спасательный круг в бушующем океане отчаяния. Этот океан боли захлестывает нас волнами воспоминаний, сомнений и невысказанных вопросов. Последний раз мы видели её… тогда всё казалось обычным. Она, полная жизни и энергии, решила навестить свою свекровь, мою бабушку, в Вулфленде. Между ними были очень хорошие отношения, поэтому когда моя бабушка сообщила о том, что больна, мама тут же решила примчатся на помощь. Билет в один конец был куплен, двенадцать часов в дороге, затем два дня, проведённых в тишине уютного дома бабушки. Никаких признаков тревоги, никаких предчувствий беды. Бабушка вспоминает её спокойной, веселой, ни на что не жаловавшейся. Всё было… идеально. Слишком идеально, если вдуматься. В тот день, когда мама уехала, бабушка лишь видела, как она собрала свои вещи, поцеловала её на прощание и сказала, что едет домой. Домой… слово, которое сейчас звучит как жестокая издевка. Билет на обратный путь так и не был куплен. Мобильный телефон молчит. Как будто она растворилась в воздухе, испарилась, оставив за собой лишь бездонную пропасть неизвестности. С того дня начался наш ад. Ад бессонных ночей, ад постоянных звонков в милицию, ад бесконечных поисков и опросов. Мы перевернули всё вверх дном. Проверили все возможные варианты, обследовали каждый уголок Вулфленда и его окрестностей. Обращались к экстрасенсам, гадалкам, посредникам – к каждому, кто хоть как-то мог помочь. Отчаяние толкало нас на безумные поступки, на поиски ответов там, где их быть не могло. Отец, словно одержимый, бросил все силы и средства на поиски. Он продал машину, влез в огромные долги, и всё ради того, чтобы найти свою любимую жену, нашу мать. Его глаза, раньше сияющие теплом и любовью, теперь полны неизбывной тоски и безнадежности. Он сломлен, измучен, но не сдается. Это единственное, что поддерживает нас сейчас. Семь лет… семь лет мы живём с этим вопросом: что случилось с мамой? Покинула ли она Вулфленд добровольно? Или же её что-то или кто-то остановил? Может быть, она стала жертвой несчастного случая? Или… мы боимся даже произносить это слово вслух… стала жертвой преступления? Может, её похитили? Или… ужасная мысль, которая не даёт нам покоя… убили? Тайна покрытая мраком – так можно охарактеризовать эту ситуацию. Каждый день мы вспоминаем её лицо, её голос, её смех. Каждый день мы пытаемся найти хоть какую-то зацепку, хоть какой-то проблеск надежды. Но пустота… только пустота отвечает нам. Мы боремся с отчаянием, с чувством бессилия, с мыслью о том, что никогда больше не увидим её. Но мы не сдаёмся. Мы будем искать её до последнего вздоха. Мы обязаны это сделать. Для неё. Для себя. Для памяти о той любви, которую она дарила нам. И пока горит в наших сердцах эта искра надежды, мы будем продолжать искать, несмотря ни на что. Ведь наша мама пропала без вести, но она не забыта. И мы никогда не перестанем её искать.
До этого мы были счастливой семьёй: мама, папа и я. Каждое утро начиналось с маминого ласкового голоса, каждый вечер заканчивался семейным ужином, наполненным смехом и теплом. Мама была центром нашей вселенной, её уход оставил зияющую пустоту, которую ничто не могло заполнить. Исчезновение мамы стало для отца невосполнимой утратой. Он замкнулся в себе, перестал быть тем жизнерадостным и заботливым человеком, которого я знала. Его улыбка исчезла, сменившись глубокой, почти бездонной печалью. Он перестал разговаривать, погрузившись в тяжёлое молчание, изредка вырываясь из него лишь краткими, резкими фразами, полными горечи и раздражения. Дни превратились в тягостное ожидание вечера, вечера, которые становились всё более тревожными. Отец всё чаще стал исчезать, пропадая на несколько часов, а порой и на всю ночь. Я видела, как он возвращался поздно, пошатываясь, с затуманенным взглядом, и понимала, что что-то не так. Он стал другим, чужим человеком, и я боялась его испуганной, детской боязнью. Его уволили с работы. Это стало последней каплей. Мы остались без средств к существованию, погрузившись в бездну долгов, которые отец, в своём оцепенении, не мог или не хотел решать. Я помню его отчаяние, его бессилие перед навалившимися проблемами. Он был сломлен, раздавлен горем и безнадёжностью. Были моменты, когда он начинал пить, пытался утопить свою боль в алкоголе, но это лишь усугубляло ситуацию. И тогда появилась бабушка. Моя бабушка, женщина с несломленным духом и бесконечной любовью к своим внукам. Она была нашей спасительницей, нашей последней надеждой. Она быстро оценила ситуацию и принялась действовать. Она взяла на себя все хлопоты, стала для нас и мамой, и папой, и другом. Бабушка уговорила отца продать наш большой, двухэтажный дом, который хранил столько счастливых воспоминаний, связанных с мамой. Часть вырученных денег пошла на погашение долгов, а остальные позволили бабушке реализовать свой план – перевезти нас поближе к себе. Она хотела, чтобы мы были рядом, под её надёжной защитой.
Переезд в Вулфленд – это не просто смена места жительства, это шаг в неизвестность, это прыжок в омут с головой, надеясь, что на дне мы найдём то, что так отчаянно ищем. Мы понимаем, что нас ожидает много трудностей. Нам предстоит освоиться на новом месте, найти работу, справиться с бытовыми проблемами. Но всё это меркнет по сравнению с той невыносимой болью, которая терзает наши сердца с момента исчезновения матери. Мы готовы к любым испытаниям, к любым трудностям, лишь бы приблизиться к разгадке тайны её исчезновения. Возможно, переезд в Вулфленд – это всего лишь надежда, возможно, это всего лишь тонкая ниточка, ведущая в неизвестность. Но для нас это единственная надежда, остающийся шанс на то, что мы сможем снова обнять нашу мать, услышать её голос, увидеть её улыбку. Мы не можем сидеть сложа руки, мы не можем смириться с мыслью о том, что она потеряна навсегда. Мы должны сделать всё возможное, испробовать все средства, чтобы найти её. И этот переезд в Вулфленд – это наш решительный шаг в этом направлении. Это наше признание того, что мы не сдаёмся, что мы будем бороться до конца, чтобы вернуть в нашу семью любовь, тепло и радость, которые пропали вместе с её исчезновением.
Ну а бабушка стала нашим островом стабильности в бушующем море горечи и отчаяния. Она помогла отцу найти новую работу, поддержала его в трудный период его жизни, научила нас жить дальше, не опуская рук.
Вулфленд – деревня, уютно расположившаяся в окружении густого леса, стала нашим новым домом. Или, если быть точнее, поселком городского типа, хотя по размеру он больше напоминает разросшуюся деревню. Здесь жила наша бабушка, и теперь здесь живём мы. Переезд, надо сказать, не вызвал у меня бури эмоций. Нет, я не была в восторге, но и отчаяния не испытывала. Скорее, меня охватило безразличие – своеобразное оцепенение перед неизбежным. Нельзя сказать, что я черствая, но и сентиментальностью я не страдаю. Переезд – это просто факт, часть жизни, как смена сезонов. А я всегда мечтала о путешествиях, о новых местах и впечатлениях, о возможностях, которые открываются за пределами привычной среды. Однако, одно обстоятельство омрачало мою апатичную безмятежность – лес. Огромный, темный, загадочный лес, окружающий Вулфленд со всех сторон, словно защитная стена из вековых деревьев. Этот лес, прославляемый бабушкой за его целебный воздух и бесплатные утренние концерты птиц, для меня был источником постоянного беспокойства. Целебный воздух – это, конечно, хорошо, но вот насекомые… Гигантские комары, размером с небольших птичек, настоящий кошмар для любого, кто не вооружен профессиональным репеллентом. Змеи, скользящие по траве, в кустах, в тенистых углах… И волки. Да, волки. Их присутствие ощущается не только в завываниях, доносящихся из глубины леса по ночам, но и в осторожности местных жителей, в их рассказах о встречах с хищниками. Вспоминая все это, я невольно кусаю губы – зачем я только согласилась на этот переезд?! Первое время я постоянно жалела о своем решении. Дома, в нашем прежнем городе, было комфортно, спокойно и привычно. Здесь же… Здесь, в окружении вековых сосен и таинственного шепота леса, я чувствовала себя беспомощной, как белая мышь в лабиринте непредсказуемых опасностей. Но было уже поздно, бабушка уже успела нарисовать в своих фантазиях идеальную жизнь в Вулфленде и для нас, и для себя. И, как всегда, ее наполеоновские планы начали сбываться. Отец в скором времени нашел хорошую работу, хотя и не такую, которую он хотел. А я, после летних каникул, должна пойти в местную школу.
Школа в Вулфленде – это отдельная история. Старое, деревянное здание, с поскрипывающими полами и запахнувшими древесиной стенами, напоминающее о прежних временах. Я уже представляю себе заинтригованные взгляды одноклассников, их шепотки о новой жительнице, прибывшей из большого города. Но всё-таки я надеюсь, что смогу завести друзей, найти свой круг общения и адаптироваться к новой жизни. Хотя, перспектива ежедневных прогулок сквозь лес, наполненный шумом ветра и пением птиц, а также жужжанием гигантских комаров и возможностью встретить волка, меня, честно говоря, не радует. Возможно, я научусь не обращать на это внимание. Возможно. А может, и нет. Время покажет. Но пока я нахожусь в состоянии некой тревожности, приправленного легкой долей опасения за собственную жизнь и не лишенного скрытой надежды на то,что Вулфленд станет для нас не только местом поиска, но и местом, где мы сможем залечить наши душевные раны, где мы сможем начать новую главу в нашей жизни, главу, полную надежды и веры в лучшее будущее.

Наш новый старенький дом встретил нас прохладой и тишиной.
–«Ну что, уже освоилась?» – спросил отец, швыряя на пол очередную коробку, наполненную всякой всячиной.
–«Да, всё в порядке, можешь не переживать», – ответила я, продолжая раскладывать свои вещи. Меня зовут Карла, моего отца – Бэк, а бабушку – Нэнси. Наш новый дом, скорее старый, чем новый, был скромным деревянным строением. Не богатый, не претендующий на изысканность, он обладал простым очарованием. Стеклянные окна, скрипучее крыльцо, покрашенное прошлогодней краской – всё дышало историей, пусть и немного потрепанной временем. Дощечки кое-где отставали, требуя забивания гвоздей. Дом был маленьким, всего две комнаты. Моя комната, естественно, оказалась самой маленькой. И да, она была… тухлой, скучной и невзрачной. Ремонт здесь, очевидно, не делали десятилетиями. Деревянные стены, лишенные обоев, казались голыми и уязвимыми. Отсутствие освещения создавало гнетущую атмосферу. Полы местами прогнивали, источая неприятный запах, который, правда, удавалось частично перебить, постоянно держа форточку открытой. Но даже в этом унылом пространстве нашлось место для приятных вещей. В правом углу, сразу у входа, стоял огромный белый шкаф. Это была настоящая находка! Он вместил все мои вещи, создавая иллюзию порядка среди окружающего беспорядка. Посреди комнаты располагался габаритный деревянный стол – солидный, хотя и потрепанный временем. А у стены стояла кровать, простая и незатейливая, как и всё остальное в комнате. Отсутствие освещения, как ни странно, меня не так сильно беспокоило, как могло бы показаться. Конечно, засыпать, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не видеть полную темноту – не самая приятная процедура. Штор на окнах, естественно, не было. Лунный свет, проникавший через незанавешенные окна, ярко освещал мою кровать, вызывая раздражение. Но самым большим испытанием стало лимонное дерево, растущее прямо под моим окном! Его аромат, хоть и приятный, был слишком интенсивным и навязчивым, особенно ночью. Комната практически пустая. Большой белый шкаф – единственный яркий акцент в этом унылом интерьере. Остальное – простой деревянный стол и кровать. Всё говорит о необходимости ремонта. Обои нужны обязательно, чтобы хоть как-то придать стенам уютный вид. Освещение – это вообще первостепенная задача. Нельзя же жить в постоянной полутьме! Полы требуют серьезного вмешательства – их нужно починить, избавиться от неприятного запаха гнили. Краска на стенах тоже не помешает. А может быть, даже новые окна?

Лимонное дерево, гордо раскинувшее свои ветви прямо под моим окном, стало настоящим символом моего непростого соседства с природой. На первый взгляд, казалось бы, что может быть прекраснее – созерцать из своего окна пышную зелень, вдыхать аромат цветущих лимонов, представлять себе спелые, сочные плоды, сверкающие на солнце. Но реальность оказалась куда прозаичнее и гораздо менее романтичной. Это лимонное дерево, несмотря на свою внешнюю привлекательность, доставляло мне массу хлопот и, признаюсь, немало нервов. Описание в двух словах? Мешало. Мешало существовать, мешало работать, мешало спать. И дело даже не в отсутствии солнечного света – хотя и его не хватало из-за густой листвы, но это был скорее эстетический недостаток. Самую жгучую встряску доставляли мне именно его ветви, бесцеремонно вторгавшиеся в мою личную зону комфорта. Даже не собираюсь гадать, кто и зачем посадил это дерево в такой непосредственной близости от моего окна. Возможно, это было результатом неуместного романтизма, стремления к единению с природой, которое, как оказалось, превратилось в настоящее испытание на прочность. Но одно было ясно – этому дереву здесь не место. Его присутствие стало не благословением, а проклятием. В солнечную погоду все было терпимо. Я привыкла к шелесту листьев, к тени, падающей на пол. Но как только на улице начиналась непогода – начинался настоящий кошмар. Ветви лимонного дерева, словно ожившие злые духи, бушевали под напором ветра, с яростью размахиваясь, ударяясь о раму моего окна. Звук был похож на барабанную дробь, непрекращающийся ритмичный стук, который проникал в самую глубь моего сознания, не давая ни на минуту расслабиться. Казалось, что дерево специально пытается проломить стекло, чтобы проникнуть в мою уютную, но теперь уже осажденную цитадель. В особенно сильный ветер я боялся, что оно сломается и обрушится на мой дом, нанеся значительные разрушения. Страх за свою безопасность был весомее, чем любая эстетическая ценность этого, казалось бы, безобидного растения. Мой отец, человек практичный и склонный к решению проблем силовыми методами, обещал пересадить дерево. Он даже начал планировать операцию, рассчитывал где лучше будет расположено это лимонное чудовище. Но, как это часто бывает, его хорошие намерения остались недоведенными до конца. Занятость, другие дела – нашли объяснение этому откладыванию, а затем совершенно забыванию. И лимонное дерево продолжало свою беспощадную войну с моими нервами. И я остался один на один с этим зеленым монстром, которого нельзя было ни уничтожить, ни приручить, ни даже пересадить. Каждый вечер, засыпая, я слышал шепот листьев, а каждый утро встречался с новой дозой беспокойства. Лимонное дерево стало для меня настоящим символом бездействия, нерешенных проблем, растущего раздражения. Это было не просто дерево, это была метафора жизни, где хорошие намерения зачастую так и остаются нереализованными, а проблемы накапливаются, как листья на ветвях этого вечнозеленого врага моего спокойствия. И вот так, с этим неразрешенным конфликтом, я жил не жизнь, а настоящее выживание, осажденный на своей собственной территории осажденным лимонным деревом. Каждая буря, каждый штормовой ветер – это была новая атака, новое испытание на прочность моего терпения. И я ждал, ждал перемен, которые так и не наступали. Лишь шум листьев и стук ветвей о стекло напоминали о мой затянувшейся войне с лимонным деревом.

***

Этим утром, с восходом солнца, окрасившего небо в нежные пастельные тона, которые так любила мама, мы с отцом начали нашу тяжелую работу. Работа, которая заключалась не в строительстве, не в уборке, а в распространении маленьких, жалких клочков бумаги – листовок с ее фотографией. Фотографии, запечатлевшей ее улыбку, такую искреннюю и светлую, улыбку, которая сейчас кажется нам призрачной, отдаленной, как воспоминание о прекрасном сне. Мы развесили листовки на каждом столбе, на каждой доске объявлений, на каждой двери магазина в нашем районе. Каждый клочок бумаги – это крик отчаяния, это мольба о помощи, это надежда на хоть какой-нибудь проблеск света в этом непроглядном мраке неизвестности. В каждом взгляде прохожих, мимолетно скользящем по бледной фотографии, мы искали признак узнавания, хоть малейший намек на то, что кто-то видел маму, знает, где она. Листовки, содержащие ее портрет и краткое описание, были напечатаны в спешке. Отец, с дрожащими руками, прижимал каждую листовку к деревянной доске объявлений, как будто это было не объявление о поиске пропавшего человека, а хрупкая игрушка, которую боишься сломать. Я, стараясь не показывать своего отчаяния, разглаживала смятые уголки, успокаивая себя мыслью, что каждая разглаженная морщинка – это шаг ближе к нахождению мамы. Ветер порвал несколько листовок, унося их вдаль, как и саму маму, словно унося наши надежды. Мы собирали осколки наших надежд, склеивая порванные углы скрученными пальцами, словно пытались собрать воедино рассыпавшуюся картину нашей жизни. Каждый унесенный ветром клочок бумаги отнимал у нас частичку души, напоминая о беспомощности перед лицом такой неизведанной беды. Мы до сих пор не можем поверить, что это произошло. Мама, всегда бывшая центром нашей вселенной, исчезла, как будто растворилась в воздухе. Ни единой зацепки, ни одного следа, ни одного звонка, ни одного сообщения. Пустота. Глубокая, пронзительная пустота, заполняющая нашу жизнь и наши сердца. Я точно знаю, что мама никогда не бросила бы нас. Она была самым добрым, самым заботливым человеком на свете. Она бы никогда не оставила нас без объяснения, без прощального письма. Это не в ее характере.

***

Воскресное утро разворачивалось медленно, словно нехотя покидая объятия ночи. Солнце, ещё не успевшее набрать силу, робко пробивалось сквозь лёгкую дымку, окрашивая всё вокруг в нежные пастельные тона. В этот день, как и многие другие воскресенья, мой отец решил посвятить себя не отдыху на диване перед телевизором, а тяжёлому, но, судя по всему, приятному труду – уборке нашего запущенного сада. Сад, если его можно было так назвать, представлял собой скорее дикую заросль. Сорняки, вымахавшие выше человеческого роста, смешались с полудикими кустами смородины и малины, местами пробиваясь даже сквозь ржавую сетку забора, разделяющего наш участок от идеально ухоженного сада наших соседей – эталонов образцового порядка и благоустройства. Их идеально подстриженные газоны, усыпанные яркими цветами, резко контрастировали с нашим запущенным зелёным хаосом. Но отец, казалось, ничуть не смущался. На лице его, обычно скрывающем множество переживаний за непроницаемой маской хмурости, появилась лёгкая, почти незаметная улыбка. Он был человеком дела, не склонным к долгим размышлениям. Взяв в руки грабли, отец принялся за работу с присущей ему энергией и методичностью. Его движения были неторопливы, но каждое из них было точно рассчитано, каждый взмах грабель – результативен. Он расчищал заросли, как будто освобождая не только сад, но и какую-то часть своей души от накопившихся за долгие годы груза воспоминаний и невысказанных чувств. В каждом сорванном бурьяне, в каждой аккуратно сложенной кучке листвы, я видела отголоски его жизни, его упорства и тихой силы. Отец никогда не был склонен к сантиментам, но в его отношении к саду, к земле, проявлялась особая нежность. Ещё в нашем прежнем доме, где мы жили, когда я была маленькой, он с такой же заботой ухаживал за роскошным газоном, за каждым цветком, за каждой веточкой. Тот сад был его гордостью, его маленьким зелёным раем. Здесь, в этом запущенном уголке, он, казалось, пытался воссоздать тот рай, хотя бы в миниатюре. Он умел делать всё. Починить сломанную мебель, сшить порванную одежду, даже заплести мне косы, избегая «петушков», которые всегда так раздражали меня в детстве. Его руки, покрытые сетью мелких морщинок и мозолей, были руками мастера, руками, создающими и чинящими. Он был удивительно разносторонним человеком, несмотря на свою внешнюю суровость. Его хмурые брови, наследство от суровых предков, скрывали добрую и ранимую душу. Бабушка всегда говорила, что он слишком худой, что нужно его откормить, но все её старания оказывались тщетны. Его худощавое телосложение, несмотря на старания бабушки, оставалось неизменным. Щетина на лице, свидетельствующая о его нелюбви к бритью, прибавляла ему несколько лет. А очки, которые он постоянно забывал надевать или снимать, дополняли его образ рассеянного, немного неуклюжего, но невероятно любимого отца. Его рассеянность порой проявлялась даже в мелочах – забытые выглаженные рубашки, небрежно наброшенный пиджак – жизнь холостяка, полная мелких недочётов, но пропитанная искренней любовью. Его прошлое было богато на увлечения: охота, созданный им охотничий клуб, воспоминания о которых хранились в пыльном охотничьем ружье, стоящем в углу сарая. После смерти матери это хобби осталось в прошлом, как и сам клуб, но память о нём, подобно следам на песке, ещё долго будет видна. В этот воскресный день, однако, охота отступила на второй план. Сад, его маленький, запущенный сад, стал главным объектом его внимания, его новым маленьким миром, который он, постепенно, с любовью и терпением, возвращал к жизни.

Солнце, пробиваясь сквозь занавески, лениво скользило по моей щеке, но его ласковые лучи не могли прогнать утреннюю сонливость. Внезапный рывок одеяла прервал мой сладкий сон. – Карла, поднимайся! Ты видела, сколько времени? – раздался грубоватый, но ласковый голос отца. Я застонала, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь спрятаться от назойливого света и отцовской настойчивости. – Вставай! Вставай! Хватит спать! – его голос звучал всё настойчивее. Деваться было некуда. Скрепя сердце, я приподняла голову, потянулась, ощущая приятную тяжесть в теле. Отец, видимо, решил, что мои летние каникулы должны пройти в тесном контакте с садовыми сорняками, но, честно говоря, спать больше мне уже никто не даст. Провалявшись ещё несколько минут, я с усилиями сбросила с себя остатки сна и, пошатываясь, направилась на кухню. Мои глаза, ещё затуманенные сном, с трудом фокусировались. Но постепенно, в полумраке кухни, я разглядела знакомый силуэт бабушки. Она, словно неутомимая пчела, шуршала кастрюлями и сковородками. Бабушка, всегда беспокоившаяся о том, чтобы мы не остались голодными, уже с раннего утра начала колдовать над завтраком. И вот, волшебный аромат, нежный и манящий, наполнил весь дом. Аромат только что испеченных блинчиков, золотистых и румяных, растопил остатки моей сонливости. Я поспешила к столу, чувствуя, как слюнки начинают собираться во рту. За столом, накрытом простой, но чистой скатертью, уже стояли тарелки с блинчиками, сложенными аккуратными стопками. Рядом – маленькая вазочка с густым малиновым вареньем, а на краю стола – кружка с крепким чаем. Бабушка улыбнулась, её лицо, изборожденное тонкими морщинками, сияло от удовольствия. Её глаза, светлые и добрые, с искринкой в них, казались мне самыми красивыми на свете. Она всегда просыпалась рано, ещё до рассвета, чтобы к нашему пробуждению уже был готов завтрак. Этот ритуал, повторяющийся каждое утро, был для меня одним из самых дорогих и любимых моментов дня. Наш дом и дом бабушки стояли на одной улице – Лесоскладской, рядом друг с другом, что было очень удобно. Бабушка была самой обычной бабушкой, каких множество. Но для меня она была самой лучшей на свете. Она никогда не жаловалась, всегда была готовая помочь, поддержать. Даже продукты для своих кулинарных шедевров она часто добывала сама, выкапывая картошку и свеклу из своего домашнего погреба. Отец часто пропадал на работе, а я тогда ещё ничего не умела готовить, поэтому всё хозяйство легло на плечи бабушки. И она с лёгкостью справлялась со всем, с улыбкой на лице. Этот запах блинчиков, это тепло её рук, эта бесконечная забота – это то, что навсегда останется в моей памяти, как самое ценное воспоминание о летах, проведённых в родном доме, в объятиях любимой бабушки. Её любовь, выраженная в каждом испечённом блинчике, в каждой чашке чая, в каждом теплом слове, согревала и наполняла счастьем всю нашу семью. Именно она сделала наш дом настоящим домом, полным любви, тепла и неповторимого аромата утренних блинчиков.

Я сумела сделать лишь пару глотков утреннего кофе, как с улицы донеслись резкие, требовательные крики отца. «Карла! Карла!», – разносилось по всему дому, пронзая утреннюю тишь. Я томно вздохнула, чувствуя, как внутри нарастает раздражение. Со злостью, которая уже давно стала моей постоянной спутницей, я брякнула фарфоровую кружку о деревянный стол. Звон разнесся по кухне, эхом отражаясь от стен. Даже не удосужившись одеться, в одной лишь тонкой хлопковой пижаме, я вышла во двор. Перед моими глазами предстала картина, уже ставшая привычной. Отец, склонившись к земле, яростно дергал за стебли какой-то сорной травы. Его лохматая седая голова то исчезала, то вновь появлялась из-за непроходимой заросли сорняков. Он выглядел уставшим, но его голос, прорезавший утреннюю тишину, был полон нетерпеливого энергичного треска. «Ну что стоишь, как столб? За работу!» – рявкнул он, после чего слегка хихикнул, издавая звук, который больше походил на кашель, чем на смех. В его глазах мелькнуло что-то непонятное – смесь усталости и упрямого ожидания. С недовольным лицом, скромно прикрытым выражением поддельного усердия, я сделала вид, что принялась за работу. На самом деле я просто бессильно стояла, наблюдая за его усилиями. Мысль о том, что придется провести весь день в этом небольшом, но требующем неимоверных усилий саду, вызывала во мне приступ отчаяния. Этот сад стал символом моей неволи, нескончаемой борьбы с надоевшей рутиной. Сад, в принципе, был небольшим, но не в этом дело. На нем росло всего несколько деревьев и кустов. Была старая яблоня, скромно урожаивающая кислые яблоки, кусты малины, колючие и неуступчивые, кусты крыжовника, плоды которого мы ели только в консервированном виде. И, конечно же, было это «неуместное» дерево, как всегда называл его отец, – лимонное дерево, упорно растущее в нашем северном климате и щедро одаривающее нас пахнущими солнцем лимонами. Этот лимонный аромат был единственным приятным моментом в этом нелегком труде. Я часто закрывала глаза, вдыхая его, стараясь забыть о том, сколько еще нужно потрудиться.

Лесоскладская улица – это парадокс, уютно расположившийся на границе условного благополучия и непривычной замкнутости. На первый взгляд, это была картинная открытка, иллюстрирующая идеализированную жизнь за чертой города. Дома стояли один краше другого: новые, ухоженные, с ухоженными газонами и аккуратными заборами, не оставлявшими места для сомнений в финансовом благополучии их обитателей. Это была маленькая «Рублевка», только в сельской местности, с тишиной, пронизанной звуками природы, а не шумом городских машин. Каждый дом словно соревновался с соседом в роскоши и уюте, представляя собой идеал загородной жизни. Блестящие крыши, отполированные до зеркального блеска окна, изысканные кованые ограждения – всё говорило о достатке и статусе жителей. Но эта внешняя идиллия скрывала в себе некую странность, некую непроницаемость, которая стала очевидна с самого начала. Даже собаки, жившие в роскошных конурах, хотя и встречали прохожих радостным лаем, казались какими-то отстраненными, словно не имея желания вступать в контакт. После бурного приветствия они снова уделяли внимание своим косточкам, остаткам от пиршества, что подчёркивало уровень жизни их хозяев. Это было богатство, окруженное невидимой стеной. Наш дом, маленький и похожий на барак, резко контрастировал с окружающей роскошью. Он выглядел так скромно, что я порой стыдилась спешить домой, стремясь как можно быстрее скрыться за калиткой. Страх быть осужденной, засмеянной или просто не замеченной – он всегда жил рядом. В этом и заключался парадокс Лесоскладской улицы: за фасадом богатства скрывалось удивительное безмолвие. За все время проживания мы не обменялись ни одним словом с соседями. Они были загадочными фигурами, плывущими в своем океане богатства и молчания. Эта необщительность поражала. Отец, в отличие от меня, видел в этом не проблему, а своеобразную особенность места. Он назвал Лесоскладскую улицу «своеобразным городом», и его оптимизм меня поразил. Его внезапное решение нанести визит соседям с тортом стало свидетельством его желания начать новую жизнь, но также и проверкой на прочность моего терпения. Я не люблю навязанные знакомства, напоминающие театральную постановку, но отказать отцу, в его редком приливе радости, я не смогла. Его улыбка стоила любых неудобств. Этот поход к соседям стал символом попытки прорваться через непроницаемый барьер молчания, попыткой установить контакт с загадочными жителями Лесоскладской улицы. Поход, который стал не просто визитом вежливости, а метафорой поиска связи в мире внешнего благополучия и внутреннего отчуждения. И хотя результат остаётся неизвестным, сам поход стал важной вехой в новой жизни отца, а затем и в нашей собственной.

Солнце пекло нещадно. Я продолжала выщипывать сорняки у забора, пока отец, бурча себе под нос что-то про бесконечные дела, забежал в дом. Через несколько минут, он выскочил, словно пружина, и сунул мне в руку пару мятых сотенных купюр. "На тортик, – буркнул он, – только быстрее возвращайся, мне еще розы подвязывать нужно!" Этих денег, я знала, должно было хватить на самый вкусный тортик в кондитерской на углу, тот самый, с клубничной начинкой и шоколадной глазурью. Мечты о сладком лакомстве заставили меня забыть о жаре. Я быстро отыскала в шкафу свою любимую футболку с изображением кота и потертые джинсы. Быстрая смена одежды – и я уже на улице, робко открываю скрипучую калитку. Оглядываюсь по сторонам – пусто. Только бабушка Агафья, как всегда, копается в своем цветнике, не обращая на меня никакого внимания. С облегчением выхожу за ворота, чувствуя себя настоящим агентом 007, отправляющимся на секретную миссию за тортом. Не успела я пройти и десяти шагов, как услышала злобное тявканье. Из-за кустов выскочил рыжий комок шерсти – трусливый соседский пес, прославившийся на всю улицу своим громким лаем и… полным отсутствием агрессии. Он пробежал вокруг меня, издавая угрожающие звуки, но, заметив мой спокойный взгляд, сразу же сжался и забился под куст сирени, изредка показывая свой белоснежный хвост. Я даже не остановилась, продолжая свой путь. Этот пес был самым безобидным существом на свете, хотя и обладал репутацией свирепого пса-охранника. Его "страшные" атаки, как правило, заканчивались бегством в самое укромное место. Дорога до магазина казалась бесконечной. Солнце нещадно жгло кожу, и я мечтала только об одном – скорее бы купить тортик и вернуться домой. В голове рисовались картины: я сижу на веранде, поглощаю сладкий десерт, а отец с удовлетворением смотрит на свои ухоженные розы. "Надеюсь, он успеет привести сад в порядок до моего прихода, – думала я, притормаживая шаг, – а то мне придется жариться на солнце еще дольше, чем планировалось". Я представила, как отец бормочет что-то себе под нос, подвязывая розы. Его широкие плечи напряжены от напряженной работы, лицо загорело под жгучими лучами солнца. А затем он улыбается, увидев меня с тортиком. Эта мысль придала мне сил, и я ускорила шаг. Даже тень от высокого тополя казалась божественным даром в это жаркое послеобеденнее время.

Сегодня, как никогда в Вулфленде стояла удушливая жара, воздух вибрировал от зноя, словно раскалённый металл. Солнце, безжалостное и яркое, сжигало всё на своём пути, превращая пыльные улицы в раскалённые плиты. Мне уже тысячу раз пришлось пожалеть о своём легкомыслии, о том, что я не надела свою модную кепку, ту, с изысканным жемчужным ободком, которая обычно защищала мои глаза от палящих лучей. Сейчас же, под этим немилосердным солнцем, я чувствовала, как кожа на лбу начинает гореть, а волосы, словно сухая трава, прилипают к шее. Я мечтала о прохладной тени раскидистого дерева, о глотка ледяной воды, о чём угодно, что могло бы хотя бы на минуту принести облегчение. Мои волнистые рыжие волосы, обычно такие игривые и живые, сейчас были липкими и непослушными, прилипая к загорелой коже. Они спускались до плеч, обрамляя лицо, и в этом жарком воздухе казались ещё более яркими, практически огненными. Я часто задумывалась над тем, откуда у меня такой яркий, необычный цвет волос. Ведь в нашей семье больше не было рыжеволосых. Может, это какой-то древний ген, проявившийся сквозь поколения? Или чудо, подарок судьбы? Мои глаза – голубые, как глубокое лесное озеро в ясный солнечный день – под влиянием жары казались ещё более блестящими, словно в них отражалось все небо. Они были не просто голубыми, а с нежно-серым отливом, меняющимся в зависимости от освещения. Иногда в них можно было увидеть искры озорства, иногда – глубокую меланхолию. Глаза – зеркало души, говорят. А что мои глаза могут сказать о мне? Наверное, многое. Они видели многое. Они видели радость и печаль, любовь и разочарование, надежду и отчаяние. Моя бабушка, женщина с добрым сердцем и острым умом, всегда считала меня красоткой. Она восхищалась моими волосами, сравнивая их с золотом, и с умилением наблюдала за тем, как они волнуются на ветру. Её слова были для меня балзамом на душу, особенно в моменты самокопания и сомнений. Она видела во мне то, что я сама в себе не замечала. Но я… я всегда считала себя самой обычной. Я не была замечена ни красивой, ни необычной. Я была просто я – с моими волнистыми рыжими волосами, голубыми глазами и целым миром переживаний внутри. В этом не было ничего необычного, ничего особенного. Я была просто девушкой с обычной внешностью, живущей в обычном мире. Но бабушкины слова заставляли меня задумываться. Может быть, она права? Может быть, я не так плоха, как я себе кажусь? Может быть, в мне есть что-то такое, что стоит заметить, что стоит ценить? Эти вопросы постоянно крутились у меня в голове, как мухи в жаркий летний день. И каждый раз, когда я смотрела в зеркало, я пыталась найти то самое, что видела в мне моя бабушка. Но пока я находила только обычную девушку с волнистыми рыжими волосами и голубыми глазами. Девушку, которую любила моя бабушка, но которая сама себя не любила. По крайней мере, так казалось мне в тот удушающе жаркий день в Вулфленде..

До магазина оставалось совсем немного, но даже этот короткий путь превратился в настоящее испытание. Солнце припекало, настроение было неплохое, я планировала купить вкусный торт и провести вечер за чтением любимой книги. Однако судьба распорядилась иначе. Проходя мимо аккуратного, но несколько запущенного дома, я услышала приглушенный шёпот и заливистый, злорадный смех. Любопытство, как всегда, взяло верх. Я остановилась, прислушалась. Тишина. Лишь шелест листьев да пение птиц нарушали идиллию тихого летнего дня. Но внезапно, словно гром среди ясного неба, раздался крик: «Банзай!» В ту же секунду мощная струя ледяной воды обрушилась на меня. Я даже не успела среагировать, как оказалась мокрой до нитки. Только деньги в кармане уцелели – сухие и невредимые свидетели этого неожиданного водного нападения. Ошарашенная, я некоторое время стояла неподвижно, словно окаменевшая статуя. Вода стекала с моих волос, пропитывая насквозь новую, любимую футболку и джинсы. Они были такими красивыми, только что купленными! Теперь же выглядели жалко, обвисая мокрыми складками. За высоким кованным забором, скрывавшим от моего взгляда источник водяного обстрела, снова раздался смех. В одной из створок забора я различила силуэты двух фигур. Присмотревшись, я увидела две белокурые головы, две пары хихикающих лиц. Это были две девочки, примерно моего возраста. Они, видимо, решили развлечься, играя со шлангом. Разумеется, они не заметили меня, и, разумеется, сделали это не случайно. Или сделали? Эта мысль пронзила меня, как ледяная струя из шланга. «Эй! – крикнула я, стараясь пересилить нарастающее чувство обиды. – Вы облили меня!» В ответ я услышала лишь еще более громкий, вызывающий смех. Девочки бросили шланг на землю и, вихрем проносясь по дорожке, скрылись за воротами дома. А я осталась стоять на месте, промокшая насквозь и униженная. Обескураженная и расстроенная, я сжимала кулаки, чувствувала, как глаза наполняются слезами. В этот момент мне действительно хотелось уничтожить весь мир. Но вместо этого я просто побежала в магазин, в надежде, что хотя бы торт сможет немного улучшить мое настроение. Моя мокрая обувь собирала на себя всю грязь с тротуара, будто я шла не по асфальту, а по самому настоящему буераку. Вся мокрая, в растрепанном виде, я влетела в местный продуктовый магазин. Пожалуй, я выглядела как настоящий бомж! «На улице дождик?» – удивилась пожилая продавщица, внимательно окинув меня взглядом с ног до головы. Я восприняла это как очередную насмешку и, проигнорировав ее вопрос, попросила какой-нибудь свежий тортик. Выбор был невелик, и я взяла первый попавшийся. Не желая дольше задерживаться в магазине, я схватила торт и выскочила на улицу, даже не дождавшись сдачи. Я летела домой, словно ракета, лишь бы побыстрее оказаться дома, в тепле и сухости. И я отчаянно надеялась, что больше никто не станет свидетелем моего сегодняшнего приключения, моей мокрой, унизительной истории. Этот день запомнится мне надолго. А ещё я больше никогда не буду проходить мимо домов, где звучит подозрительно веселый смех. И, возможно, куплю себе новые джинсы.

***
Жаркое солнце щедро лило свои лучи на моё выстиранное бельё, развешенное на верёвке во дворе. Я сушила свою одежду, наслаждаясь последними тёплыми часами дня. Воздух гудел от зноя, и к вечеру всё, наконец, высохло. За исключением кроссовок. Мои любимые кроссовки, те, что я так берегла, неожиданно подвели меня – подошва отклеилась, оставив меня с парой потёртых шлёпок в качестве единственной обуви. Перспектива покупки новых кроссовок немного омрачала мой настрой, но что поделать? Время неумолимо шло, и стрелки часов приближались к семи вечера. Отец, одетый в выглаженную рубашку (которую, кстати, я только что погладила по его просьбе), выглядел готовым к визиту к нашим новым соседям. Это знакомство откладывалось уже несколько дней, и вот, наконец, настал этот момент. Наши соседи, как правило, были дома к этому времени, что и подтолкнуло отца к визиту именно сегодня. Он верил, что первое впечатление очень важно, и хотел показать себя с лучшей стороны. Я, честно говоря, была настроена скептически. До этого дня знакомство с нашим новым окружением не прошло гладко. Несколько часов назад произошёл неприятный инцидент, который, мягко говоря, оставил у меня неприятный осадок. Две девчонки, выглядевшие явно старше десяти лет, неожиданно окатили меня водой из садового шланга, проходя мимо. Этот неожиданный душ был не просто мокрым, а просто ледяным, и оставил меня в состоянии легкого шока и обиды. После этого случая моя вера в адекватность местных жителей существенно пошатнулась. Я подумала, что улица Лесоскладская – это сплошное царство невоспитанных детей и равнодушных взрослых. В моей голове уже возникали картины постоянных конфликтов и недоразумений. Даже мысли о дружеском общении с новыми соседями казались наивными и безнадежными. Отец, заметив мою угрюмость, попытался меня успокоить. Он с пониманием отнёсся к моему возмущению по поводу инцидента со водой, но убеждал, что не стоит судить обо всех жителях Вулфленда по поступкам двух невоспитанных девочек. Он говорил, что такие случаи бывают, и это не характеризует всех жителей нашей новой улицы. Он подчёркивал важность того, чтобы дать людям шанс показать себя, не делать поспешных выводов, и не позволять одному негативному опыту испортить общее впечатление. В конце концов, отец был прав. Его слова заставили меня задуматься. Действительно, нельзя судить о всех по поступкам нескольких. И, хотя осадок от инцидента со шлангом ещё оставался, я решила попытаться отпустить эту неприятную ситуацию и дать себе и нашим новым соседям ещё один шанс. Может быть, они окажутся приятными и доброжелательными людьми, и наше знакомство пройдёт в более позитивной атмосфере, чем я предполагала раньше. Мы с отцом направились к дому наших соседей, надеясь на лучшее и готовые к новому опыту в нашем новом жилище. Надеюсь, знакомство с соседями пройдет гладко. Сушка одежды и неприятности с обувью отступили на второй план, уступив место ожиданию встречи с новыми людьми.
Отец, кажется, находился на седьмом небе от счастья. Его лицо сияло, глаза блестели, и он насвистывал какую-то бодрую мелодию, пританцовывая на месте. А я? Я чувствовала себя выжатым лимоном. Вечер обещал стать пыткой. Сквозь пелену вялого недовольства я с трудом пересилила себя, натянув нарядное платье, которое казалось мне слишком ярким, слишком навязчивым, слишком… вселенски неуместным в моей нынешней душевной атмосфере. Рыжие волосы, обычно радующие меня своим огненным блеском, сегодня казались неуправляемой копной, отражением моего внутреннего хаоса. Я механически провела по ним расческой, но эффект был минимальным – они всячески противились попыткам придать им хоть какой-то приличный вид. В воздухе витала тяжелая атмосфера предстоящего визита. Идея нанести визит нашим соседям, живущим буквально через забор, казалась мне совершенно безумной. Я бы с удовольствием провела вечер за книгой, в тишине своей комнаты, даже за нудной домовой работой – все что угодно, лишь бы избежать этого общения. У меня не было желания разговаривать ни с кем, особенно с людьми, которых я знала лишь по мимолетным встречам на улице, за быстрым обменом формальными приветами. Моя душа протестовала против навязанной вежливости, против притворной улыбки, которую мне приходилось натягивать на лицо, словно маску. Отец, в своем прекрасном настроении, вовсе не замечал моего мрачного состояния. Он радостно ухватил красиво украшенный тортик, очевидно, предназначенный для наших соседей, и с задором заявил, что пора идти. Я молча последовала за ним, таща за собой тяжесть своего плохого настроения, словно непрошенный багаж.
Мое нежелание общаться с соседями было не просто капризом плохого настроения. Мне казалось, что люди всегда ждут от тебя чего-то больше, чем ты готов предложить. Постоянное чувство неловкости, ощущение, что твои слова и поступки не совершенны, что ты не соответствуешь каким-то неявным ожиданиям – все это вызывало у меня чувство паники и отторжения. Я предпочитала уединение, возможность быть собой, без необходимости строить из себя кого-то другого. В этом нежелании общаться была доля и застенчивости, и боязни неприятия. Я не уверенна была в себе, в своей способности поддерживать светскую беседу, заводить новые знакомства. Все это вызывало у меня внутренний протест, который я с трудом сдерживала. Подойдя к калитка, ведущая к дому соседей, я ощутила прилив паники, желание сбежать, исчезнуть. Но отец уже начинал звонить, и я поняла, что отступать поздно. Мы позвонили в дверь и замерли в ожидании. Вечер только начинался, а я уже чувствовала себя истощенной. Как же я хотела бы быть дома, одна, в своем мире, вдали от людей, вдали от надоевших улыбок и приветствий. Но я знала, что мне предстоит провести вечер, притворяясь другой. И это ощущение было намного хуже самого плохого настроения. Плохое настроение пройдет, а этот ощущение навязанности, ложного общения может остаться.

Наш дом, скромный и неприметный, стоял рядом с их особняком – настоящим воплощением богатства и процветания. Их дом был огромным, двухэтажным, с высокими окнами, из которых в вечернее время лился мягкий свет, создавая уютную и привлекательную картину. Белоснежные стены, идеально подстриженный газон, изысканные клумбы с цветами, которые менялись в зависимости от сезона, – всё говорило о внимании к деталям и высоком уровне жизни. В отличие от нашего небольшого, заросшего вьющимися растениями домика, их дом выглядел словно иллюстрация из глянцевого журнала. Каждый выходной день для них превращался в настоящий праздник. Мы видели, как они собирались на террасе, как разносился аромат жарящегося шашлыка, как смех и весёлая музыка разносились по всему участку. Их дети, одетые в маркированные вещи, играли на идеальном газоне, совершенно не замечая нашего скромного существования. Мы же в это время, чаще всего сидели дома, разговаривали о ежедневных проблемах и мечтали о лучшем. Даже погода, казалось, отличалась. Солнце, словно специально, ярче светило над их домом. Я часто наблюдала за ними из своего окна, и в глубине души надеялась, что когда-нибудь и над нашим домом появится такое же яркое солнце, символизирующее достаток и счастье. Эта неявная зависть не была злой, скорее, она была смесью восхищения и печали от собственного скромного положения. Иногда я задумывалась, что же такого они сделали, чтобы достичь такого уровня жизни. Были ли это трудолюбие, удачные вложения, или что-то ещё? Возможно, секрет их богатства скрывался в каком-то семейном таланте, который передаётся из поколения в поколение. Или же это просто удачное стечение обстоятельств? Эти вопросы безмолвно витали в воздухе, наполняя наши дни размышлениями о жизни, о ценности денег и о том, что на самом деле важно. Но несмотря на видимый контраст, я всегда помню, что богатство – это не только дорогие машины и большие дома. Настоящее богатство – это семья, здоровье, дружба, любовь. И хотя наши соседи имели все материальные блага, не всегда можно было видеть на их лицах истинное счастье. За маской праздников и богатства скрывались заботы и тревоги, свойственные всем людям, независимо от их финансового положения. Поэтому я научилась ценить то, что имею, и не завидовать богатству своих соседей. Да, их дом великолепен, их машина дорогая, а их выходные наполнены праздниками. Но настоящее богатство – это не внешние атрибуты, а внутренний мир, гармония в семье и удовлетворение от своей жизни. И это то, что я стараюсь найти в своём скромном, но таком дорогом для меня доме. А солнце, я уверена, найдёт свой путь и к нашему окну.

Мы постучали, и дверь открыла женщина, с явными признаками искусственной операции. Тук-тук-тук! – раздался робкий стук отца, сопровождаемый нервным жестом – он машинально поправил свою челку. Напряжение витало в воздухе, густым коктейлем из тревоги и ожидания. Мы, стоявшие за ним, чувствовали себя так же неуютно – руки сами собой судорожно сжимались и разжимались, не находя себе места. Тишина, тягучая и напряженная, повисла между нами и закрытой дверью. Затем послышались приближающиеся шаги, неторопливые, но отчетливые. Шаг, ещё шаг… И вот, наконец, дверь приоткрылась, и перед нами предстала женщина. Это была миссис Эббот.
Ее фигура, мягко говоря, была далека от худобы. Весьма полненькая, я бы даже сказала – пышная, она казалась воплощением комфорта и домашнего уюта. На ней был надет короткий красный халат, яркий, почти кричащий цвет которого резко контрастировал с осторожным, даже робким выражением её лица. В руках она держала кружку, наполненную до краев какой-то темной жидкостью – кофе, чай, или что-то ещё более крепкое – угадать было невозможно. Но то, что сразу бросилось в глаза, затмило все остальные детали. Это были её губы. Или, вернее, то, что ими являлось. Они были неестественно полными, слишком гладкими, идеально симметричными – признаки искусственного вмешательства были очевидны даже неспециалисту. Губы, явно увеличенные с помощью инъекций или операции, резко выделялись на фоне остального лица, подчеркивая неестественность общей картины. Даже при попытке улыбнуться, они казались неестественно натянутыми, как маска. И это еще не все. Внимательный взгляд замечал и другие детали, говорящие о том, что перед нами находилась женщина, заметно изменившая свою внешность с помощью пластической хирургии. Длинные, алые ногти, блестевшие под тусклым светом прихожей, безусловно, были делом рук опытного мастера маникюра. Ногти, идеально отполированные, с закругленными кончиками, выглядели так, будто были сделаны из искусственного материала, настолько они были безупречны и не имели никаких изъянов. Но, пожалуй, самое поразительное, что бросалось в глаза, были её зубы. Белые, ровные, слегка ослепительные – они казались слишком идеальными, слишком совершенными. Искусственные зубы, без тени сомнения. Никаких намеков на неровности, сколы, или естественные несовершенства, которые обычно присущи натуральным зубам. Они были безупречны, как будто специально созданы для журнальной фотографии. Этот эффект "голливудской улыбки" создавал контраст с остальными чертами лица, делая его еще более неестественным и причудливым. В целом, женщина производила впечатление человека, который потратил значительные средства на изменение своей внешности. Большая грудь, возможно, также результат хирургического вмешательства, была заметна даже под не слишком облегающим красным халатом. Все вместе – идеальные зубы, увеличенные губы, длинные красные ногти и пышная грудь, скрытая под коротким домашним халатом – создавало необычный, даже немного пугающий образ. Она была как кукла, созданная по определенному шаблону, идеальная до неестественности, вызывающая больше вопросов, чем ответов. Вопрос, который мучал нас больше всего: почему? Зачем ей все это?
–Кхм-кхм-закашлял отец. Видимо от волнения он потерял голос,-Мы…Эм…Ваши соседи! Эм..вот, так сказать с тортом! -продолжил отец, а позже так наиграно хи-хи-кнул, что мне стало смешно.
Наша пышногубая соседка никак не могла понять для чего мы пришли, и ещё некоторое время разглядывала нас с ног до головы.
–Эй, Генри! -крикнула женщина и отошла в сторону.
Кого там ещё принесло?! – рявкнул чей-то голос, полный презрения и ярости. Из-за спины миссис Эббот вынырнул он – Генри, сосед с пивным животом, воплощение всего, что вызывало у многих отвращение и неодобрение. Его появление всегда сопровождалось неким предчувствием чего-то неприятного. На этот раз, он предстал во всей своей "красе". Голый торс, обильно покрытый сетью мелких, неряшливых волосков, был едва прикрыт застиранными подштанниками, на которых отчётливо виднелись засохшие пятна – явно следы от копченых куриных ножек, любимого лакомства Генри. Огромный, свисающий живот, казавшийся живым существом, дрожал от каждого его движения, сопровождаясь характерным бульканьем. Волосы на нем были столь густыми и длинными, что напоминали бурелом, скрывающий под собой нечто отвратительное. Генри постоянно почёсывал этот свой «трофей», издавая при этом звуки, вызывающие у окружающих невольное желание заткнуть уши. Его лицо, обрамленное небритой щетиной, напоминало грубую наждачную бумагу. Лысая, блестящая голова, похожая на перезревший помидор, отражала скудное освещение подъезда. На его спине, выглядывающей из-под мятой футболки, красовалась огромная, выцветшая татуировка – размытый, невнятный рисунок, который, казалось, лишь подчёркивал общую картину запущенности. И завершали этот неприятный образ постоянно похрустывающие во рту сушеные гренки. Их сухой треск эхом разносился по подъезду, словно предсмертный скрип старой кровати. Этот образ – пивной живот, волосатый и постоянно чешущийся, подштанники в пятнах от жирной пищи, грубый голос, лысая голова, небритая щетина и отвратительная татуировка – стал символом Генри для всех . Но было что-то еще, что делало его фигуру ещё более отталкивающей. Это была его маниакальная привычка заглядывать в чужие почтовые ящики, слушать разговоры за закрытыми дверьми, и оставлять у дверей некоторых соседей пустые бутылки из-под пива.

Семья Генри, словно каменная стена, отгораживается от любопытных взглядов, не желая пролить свет на источники богатства своего главы семейства. Молчание это, разумеется, не способствует рассеиванию тумана недомолвок. Наоборот, оно подпитывает интригу и заставляет жителей Лесоскладской улицы строить догадки, вплетать факты и домыслы в сложную мозаику тайны Генри.
Возможно, Генри работает в сфере, где конфиденциальность – не просто желание, а необходимость. Но такая конфиденциальность в сочетании с его богатством заставляет задуматься о природе его деятельности. Может быть, он частный инвестиционный консультант, работающий с очень влиятельными и таинственными клиентами? Или он занимается консалтингом в сфере технологий, где разработка и внедрение новых продуктов окутаны секретностью? Все эти варианты могут объяснить его богатство и желание хранить информацию о своей работе в секрете. Однако, более правдоподобными представляются версии, связанные с незаконной деятельностью. По Лесоскладской улице ходят слухи о его причастности к незаконному обороту товаров или каких-либо теневых схемах. Без доказательств это остается только догадкой, но факт остается фактом: источники дохода Генри неизвестны, его богатство противоречит отсутствию видимой законной работы, а семья предпочитает молчать. Именно такая загадочность и интрига делают историю Генри такой привлекательной. Загадка Генри будет продолжать волновать жителей Лесоскладской улицы, пока не будет разгадана, пока не будет найден ответ на вопрос: кем же на самом деле работал Генри? А возможно, эта загадка так и останется неразгаданной, вечным напоминанием о том, что иногда тайна лучше любого объяснения.

"Ты кто такой?" – крик, пронзивший тишину вечера, словно выстрел. Гнев, нетерпение, абсолютное неуважение – вот что чувствовалось в этом вопросе, заданном не человеком, а каким-то диким зверем. Мужчина, сосед, не стал разбираться, не попытался понять. Он просто, без объяснений, схватил отца за воротник, за ту самую выглаженную рубашку, символ порядка и приличий, и грубо оторвал его от привычного мира. "Мы… мы ваши соседи," – заикаясь, пробормотал отец. Его слова, полные вины, даже не попытка оправдания, а скорее, беспомощная просьба о пощаде. Эта фраза – крик души, бессилие перед лицом необъяснимой агрессии. Пауза, короткая, но бесконечно длинная в восприятии, полная страха и унижения. Шаг назад, еще один – отчаянная попытка избежать конфликта, отстраниться от бушующего безумия. Но это лишь разозлило соседа еще больше. Яростно, с неконтролируемой силой, сосед толкнул отца. Не просто оттолкнул, а именно толкнул, с явным желанием причинить боль, нанести физический ущерб. И вот, отец, мужчина, который еще несколько мгновений назад был полон надежд на приятный вечер, кубарем катится по лестнице вниз, словно беззащитное дитя. Вместе с ним скатывается и торт, символ праздника, символ семейного уюта, разбиваясь на мелкие осколки, как и надежды на мирный вечер. И тишина. Глубокая, тяжелая тишина, заполненная только звуком захлопнувшейся двери. Звуком, отрезавшим от отца не только доступ в дом, но и от всего, что он ценил в жизни. Звук, который стал предвестником изменения, предвестником беды. Этот звук – это не просто хлопок двери, это хлопок надежд, хлопок веселья, хлопок мира.

Наверное, я больше не увижу отца счастливым.

***

Ночь. Луна, огромный бледный глаз, глядит в мое окно, заливая комнату нежным, но беспокойным светом. Я лежу в постели, уткнувшись лицом в прохладную гладь хлопковой простыни, обняв одеяло, словно ищу в нем утешения. Постель, мягкая и удобная, однако, не способна унять беспокойство, что грызет меня изнутри. Взгляд невольно прикован к потолку, пожелтевшему от времени, с трещинами, похожими на карту давно забытых землей. Он словно зеркало, отражающее хаос моих мыслей. В голове мерцают осколки прошлого, какие-то нечеткие образы, фрагменты разговоров, недосказанные слова. Они кружатся в бесконечном вальсе, не давая успокоиться, не позволяя погрузиться в сон. Мысли то наплывают бурным потоком, то отступают, оставляя пустоту, заполненную лишь тишиной, прерываемой лишь глухим стуком моего сердца. И в этой тишине я с ужасающей ясностью понимаю: моя комната – зеркало моего внутреннего состояния. Она такая же мрачная, неуютная, как и я сама сейчас. Стены, окрашенные в тусклый, невыразительный бежевый цвет, давят своей однотонностью. Мебель, старая и потертая, лишена всякой изюминки. Комната просит о переменах, кричит о нужде в утешении и уюте. Она словно живое существо, которое страдает вместе со мной. И вот я уже представляю себе, как она преобразится. Свежие, яркие обои с нежным цветочным рисунком заменят эти унылые стены. В углу будет стоять высокий торшер с мягким, теплым светом, который создаст атмосферу спокойствия и комфорта. Пушистый, мягкий ковёр под ногами, приятный на ощупь, будет согревать и радовать. И, конечно же, новые шторы! Воздушные, легкие, пропускающие достаточно света, но в то же время защищающие от назойливого солнца. Я вижу все это с такой ясностью, словно это уже реальность. Но вдруг внезапно всё меняется. Тишину разрывает грохот грозы. Сильный ветер резко налетает, и дождь с градом с бешеным ударм обрушивается на окна. Лимонное дерево, растущее под моим окном, начинает качаться всё сильнее, его ветки бьются о стёкла, создавая жуткий, повторяющийся ритм. Звук ветер и дождя, перемешиваясь с стуком лимоновых веток, словно усиливает мой страх и бессонницу.

Холодный, пронизывающий ветер, словно ледяной нож, разрезал тишину, проникая сквозь щели в старом деревянном доме. Я резко вздрогнула от какого-то странного, звенящего звука. Сначала подумала, что это скрип старой мебели, но звук повторялся, становился всё сильнее, и вместе с ним нарастало ощущение дискомфорта, будто сама комната пронизана леденящим холодом. И тут я поняла: окно. Моё окно, которое я так старательно закрыла перед сном, широко распахнуто. Да что же это такое?! – прошипела я, сжимаясь под тонким шерстяным одеялом. Внезапный порыв ветра, сильный и резкий, словно злой дух, с силой отворил мое окно. Комната сразу заметно охладилась, и я, вздрогнув от холода, выбралась из-под одеяла. Голые ноги встретились с ледяным полом, и я быстро поспешила надеть теплые тапочки. Подойдя к окну, я увидела бушующую вне стихию. Ветер, настоящий ураган, метался как неистовый зверь, изгибая ветки старых деревьев и заставляя их стонать от напряжения. Дождь, холодный и резкий, бил в стёкла, а между ливнями прорывались порывы ветра, заставляя окно дрожать в своей раме. Луна, скрытая за дымящимися, темно-серыми облаками, то и дело проглядывала сквозь промежутки, освещая бешеный танец ветра и дождя. Этот пейзаж был одновременно страшным и завораживающим. Я представила, как этот ветер легко смог распахнуть даже тяжелую деревянную форточку. Бррр, – выдохнула я, невольно сжимаясь от холода, который пронизывал меня насквозь. Закрыть окно было не так-то просто. Ветер с упорством держал его распахнутым, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы задвинуть засовы и наконец-то закрыть его на все защелки. После этого я спешно направилась к кровати. Под теплым, пушистым одеялом я почувствовала долгожданное тепло, оно постепенно разогревало замерзшее тело. С легким вздохом удовлетворения я повернулась на бок и закрыла глаза. В тишине дома, уже без резких порывов ветра, я старалась сосредоточиться на медленном ритме своего дыхания. Мой отец храпел в своей комнате. Теперь я тоже смогу уснуть, мысли о бушующем ветре и распахнувшемся окне постепенно угасали, погружая меня в сон. Но неожиданно окно снова отворилось. На этот раз с более резким, почти злобным скрипом. Я вскочила в кровати, сердце уже стучало как молот. В комнате царила кромешная темнота, только бледный лунный свет просачивался сквозь щели занавесок, рисуя причудливые тени на стенах. Я не понимала, что происходит, неужели так будет всю ночь? Страх, холодный и липкий, обвил меня своими ледяными объятиями. Я практически сразу встала с кровати и принялась искать свои тапочки, которые, судя по всему, закатились куда-то под кровать. В темноте, на ощупь, я шарила руками под кроватью, натыкаясь на разные предметы: пыльные книги, забытые игрушки, и наконец, желанные тапочки. Надев их, я осторожно подошла к окну. Холодный стекло с лёгкостью пропускал ночной холод. Я приложила руку к ручке, готовясь его закрыть, но в этот момент я услышала вой… Это был не обычный собачий лай, а настоящий волчий вой – протяжный, жуткий, пронизывающий до костей. Звук исходил откуда-то из глубины леса, расположенного за моим домом. Вой был таким сильным, что казалось, он вибрирует в самой глубине моего существа. Я вздрогнула, рука невольно отдернулась от ручки окна. Страх сжался в жесткий ком в горле. В голове проносились разные мысли. Может, это просто собака? Но нет, этот звук… в нем была некая сверхъестественная сила, некая природная могущество. Я стояла неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку ночи. Вой повторился, еще более пронзительный, еще более страшный. Я быстро отскочила от окна, чувствуя на себе целующий холод ночного воздуха. Я включила свет, надеясь, что это поможет избавиться от ощущения беспокойства. Свет показался мне слишком ярким, резким, словно вырывая меня из цепких объятий ночного кошмара. Я оглядела комнату, но ничего необычного не обнаружила.
Огромный чёрный волк. Не просто большой, а невероятно огромный, почти как небольшая лошадь. Его чёрная, густая шерсть казалась непроницаемой, из неё исходил резкий, неприятный запах, смесь сырости, земли и чего-то дикого, первобытного. Но больше всего меня поразили глаза. Огромные, янтарно-жёлтые, они светились в сумраке, казались почти человеческими по выразительности. В них не было лишь звериной злобы, там таилась некая холодная, сосредоточенная оценка, взгляд, который пронизывал насквозь. Я застыла, не в силах пошевелиться. Сердце колотилось в груди, будто пыталось вырваться наружу. Холодный воздух в комнате вдруг стал душным, руки затряслись. Я видела его клыки – длинные, острые, белоснежные, готовые разорвать всё на своём пути. Мысли путались, сознание пыталось отказаться от ужасающей реальности. Я понимала, что отец не успеет прийти, что я одна на один с этим грозным существом. Волк не двигался, лишь слегка встряхивал своей мощной шеей, отчего капли воды с шерсти разлетались во все стороны. Слюни стекали из его пасти, и я чувствовала, как нарастает в моей груди ужас неминуемой атаки. Это чувство было сильнее любого страха, который я испытывала раньше. Это был инстинкт самосохранения, кричащий о необходимости действовать. В отчаянной попытке отвлечь волка, я сделала что-то невероятное, что-то, что никогда бы не пришло бы мне в голову в обычной ситуации. Я протянула руку к лимонному дереву, росшему рядом с окном. Сорвав лимон, я бросила его в сторону волка. Идея казалась абсурдной, бесполезной, но я наделась, что хотя бы на минуту это отвлечёт хищника. Он не сдвинулся. Я бросила ещё один лимон, и ещё, и ещё. Один даже попал ему в голову, вызвав лишь тихий вздох и небольшое встряхивание головой. Затем волк опустил голову, обнюхивая землю, а после, разинув свою мощную пасть, начал поглощать лимоны. Один за одним. Без какого-либо признака недовольства или отвращения. Я стояла как окаменевшая, наблюдая за этой сценой. Невероятное происходило на моих глазах. Огромный чёрный волк, который минуту назад выглядел готовым растерзать меня, спокойно ел лимоны. В итоге, как я потом подсчитала, он съел два лимона, и даже не поморщился. Страх постепенно сменился неким замешательством, а затем и неподдельным удивлением. Разве волки едят лимоны? Этот вопрос кружился в моей голове, как вихрь. Всю ночь я пыталась объяснить себе происшедшее. Огромный чёрный волк, человеческие глаза, лимоны… Всё это казалось нереальным, сюрреалистичным сном.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71511478?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.