Главная страница | Христианство | Православие: его истины и заблуждения

Православие: его истины и заблуждения
Джеймс Фримен Кларк
Книга «Православие: его истины и заблуждения» Джеймса Кларка написана в конце XIX века. Целью работы является исследование принципов православия, изучение его заявленных истин и присущих ему ошибок. Автор стремится анализировать общепринятые доктрины, чтобы раскрыть существенные истины, одновременно проливая свет на формальные ошибки и догматизм в христианском богословии. В начале книги излагается намерение Кларка и вводится понятие православия как спорной территории внутри христианства. Он подчеркивает необходимость честного исследования истин, заявленных православной верой, и критикует сектантский дух, который часто доминирует в богословских дискуссиях. Подход Кларка призывает читателей пересмотреть устоявшиеся нормы и открывает дискурс о вере, убеждениях и пересечении личного суждения с коллективной доктриной.

Джеймс Фримен Кларк
Православие: его истины и заблуждения

Предисловие.
Протестантская Реформация имеет свой Принцип и свой Метод. Ее Принцип – Спасение Верой, а не Таинствами. Ее Метод – Частное Суждение, а не Церковная Власть. Но частное Суждение порождает власть; власть, сначала законная, власть знания, перерастает в незаконную власть предписания, называя себя Православием. Затем Частное Суждение снова выходит вперед, чтобы критиковать и реформировать. Таким образом, становится долгом каждого человека судить Церковь; и из бесчисленных индивидуальных суждений прозрение Церкви сохраняется живым и прогрессивным. Мы вносим одно такое частное суждение; не, как мы полагаем, в тщеславии, а в надежде спровоцировать другие умы на дальнейшие исследования.
Глава I. Введение.
§ 1. Цель и характер этой книги.
Особенность книги, которую правительство Американской ассоциации унитарианцев теперь предлагает религиозной общественности, заключается в том, что она представляет собой честную попытку найти и изложить истину, содержащуюся в доктринах их оппонентов. Возможно, это что-то новое для ассоциации, созданной для защиты определенных теологических мнений и окрещенной особым теологическим именем, – опубликовать работу, призванную воздать должное враждебным теориям. Слишком обычным курсом каждой секты было, через все ее органы, нападать, осуждать, недооценивать и поносить позиции, занимаемые ее противниками. Это считалось только честным рвением к истине. Следствием этого стало то, что ни один раздел литературы не был столь нехристианским по своему тону и характеру, как раздел сектантских споров. Политические журналы осыпают своих оппонентов оскорблениями в интересах своей партии. Но хотя они более шумные, чем теологические приверженцы, они никоим образом не столь холодны, жестки или неумолимы. Партийный дух по сравнению с сектантским кажется довольно мягким.1
Правда, что теологи теперь не используют в спорах эпитеты, которые прежде были универсальными. Мы стали более вежливыми в нашем языке, чем наши отцы. Правда также и то, что мы часто встречаемся с теологическими дискуссиями, ведущимися в духе справедливости по отношению к оппонентам.2 Но сказать: «Fas est ab hoste doceri» – это шаг, пока еще выходящий за рамки возможностей большинства полемистов. Признать, что ваш противник мог увидеть какую-то истину, невидимую вам, и читать его труд в этом смысле – чтобы учиться, а не просто опровергать – еще не распространено.
Это мы собираемся предпринять в настоящем трактате. Мы стоим на унитарианской позиции, но постараемся увидеть, нет ли в Православии некоторых истин, которые унитариане еще не признали в достаточной мере. Используя язык нашего девиза – мы приходим «не как дезертиры, а как исследователи» в лагерь Православия. Мы удовлетворены нашей унитарианской позицией как точкой зрения, с которой можно обозревать позиции других. И особенно мы благодарны ей, поскольку она побуждает нас всеми своими традициями, всеми своими идеями и принципами следить за тем, что было до нас, – смотреть, нет ли позади нас истины, которую мы отбросили в нашем поспешном продвижении, а также истины за нами, которой мы еще не достигли.
§ 2. Прогресс требует, чтобы мы смотрели не только вперед, но и назад.
Такое исследование, как это, может быть предпринято в интересах истинного прогресса, а также честного исследования. Ибо что так часто сдерживает прогресс, заставляет его сторонников колебаться и производит то, что мы называем реакцией на старые доктрины, как на нечто поверхностное в самой реформе? Христиане вернулись в иудаизм, протестанты в католицизм, унитарианцы в православие – потому что что-то истинное и хорошее в старой системе выпало из новой и привлекло обращенных обратно в их старый дом. Весь истинный прогресс выражен в высказывании Иисуса: «Я пришел не разрушить, но исполнить». Старая система не может исчезнуть, пока все ее истины не будут исполнены, будучи принятыми в новую систему в более высокой форме. Иудаизм не исчезнет, пока не будет исполнен в христианстве – Римско-католическая церковь не исчезнет, пока не будет исполнена в протестантизме – Православие не исчезнет, пока не будет исполнено рациональным христианством. Иудаизм продолжает оставаться постоянным протестом во имя единства Бога против тринитаризма.
И все же мы верим, что в религиозном прогрессе расы христианство является прогрессом по сравнению с иудаизмом, протестантское христианство – прогрессом по сравнению с римско-католическим христианством, а либеральное и рациональное христианство – прогрессом по сравнению с церковным православием. Но все такие прогрессы подвержены реакции и рецидиву. Реакция отличается от рецидива тем, что это колебание, а не падение. Реакция – это обратный ход волны, которая вскоре вернется, продвинувшись дальше, чем прежде. Рецидив – это отлив, который оставляет корабли на мели, а берег открытым. Реакция – это возвращение, чтобы восстановить какую-то существенную истину, оставленную позади в слишком поспешном прогрессе. Рецидив – это падение назад к старым формам, полное отступничество от высшей точки зрения к низшей, из-за недостатка сил, чтобы поддерживать себя в прогрессе.
Послание к евреям заслуживает особого изучения теми, кто желает понять философию интеллектуального и духовного прогресса. Оно было написано, чтобы противодействовать тенденции среди иудеохристиан вернуться в иудаизм. Эти христиане упустили древность, церемонию, авторитет старого ритуала. Их состояние ума напоминало состояние крайней партии Высокой Церкви в Церкви Англии, которых обычно называют пузеитами. Они не были отступниками или ренегатами, а отступниками. Они всегда сокрушались о неполноценности христианства по сравнению с иудаизмом из-за отсутствия священства, праздника, жертвоприношений. Им это вообще не казалось церковью. Галаты, которым писал Павел, фактически перешли и приняли иудейское христианство вместо христианства в его простоте и чистоте. Евреи не перешли, но смотрели в эту сторону. Поэтому автор Послания к евреям пытается показать им, что все, что было действительно хорошо в иудейском священстве, храме, ритуале, было представлено в христианстве в более высокой форме. Это было исполнено в Новом Завете. Ничто реальное и хорошее не может пройти, пока не исполнится в чем-то лучшем. Таким образом, Римско-католическая церковь стоит как постоянное доказательство того, что протестантскому христианству все же не хватает какого-то важного христианского элемента, которым обладает католицизм. Православие, опровергаемое, как мы предполагаем, снова и снова самыми логичными аргументами, стоит твердо и идет вперед.
Давайте же переосмыслим позиции наших противников – не только для того, чтобы найти слабые места в их боевой линии, но и чтобы обнаружить сильные. Давайте посмотрим, есть ли какая-либо существенная, существенная истина в этой почтенной системе, которой мы до сих пор не отдали должное. Если она есть, то справедливость и прогресс будут послужены ее обнаружением и провозглашением.
Мы спрашиваем, каковы существенные истины и каковы формальные заблуждения Православия? Но что мы подразумеваем под этими терминами?
§ 3. Православие как правая вера.
Под Православием в целом подразумевается правильная система верований. Это определение из словаря. Но поскольку мир и Церковь расходятся во мнениях относительно того, какая система верований правильная, поскольку существует огромное множество систем, и поскольку все секты, партии и все люди верят, что та система, которую они сами считают правильной верой, Православие в этом смысле правильной веры ничего не значит. В этом смысле существует столько же ортодоксальностей, сколько и верующих, поскольку нет двух людей, даже в одной и той же Церкви, которые бы думали совершенно одинаково. Поэтому, если только у нас нет какого-то дальнейшего теста, с помощью которого можно было бы выяснить, какая ортодоксия среди всех этих ортодоксий является истинной ортодоксией, мы мало чего достигнем, давая какой-либо одной системе это название.
Например, в Новой Англии у нас есть система верований, которая называется православием; однако, она считается очень неортодоксальной за пределами Новой Англии. Человек, которого Андовер считает здравомыслящим, Принстон считает очень нездоровым. Генеральная ассамблея пресвитерианской церкви в 1837 году распустила четыре синода, насчитывавших около сорока тысяч членов, потому что они, как предполагалось, не были здравыми в доктринальных убеждениях. Но эти отлученные синоды образовали пресвитерианскую церковь Новой школы, имеющую свою собственную ортодоксальность. Андовер считает себя более ортодоксальным, чем Кембридж; но пресвитериане Новой школы считают себя более ортодоксальными, чем Андовер – пресвитериане Старой школы считают себя более ортодоксальными, чем Новая школа. Но самого ортодоксального протестанта римские католики называют еретиком. Римских католиков, в свою очередь, еретиками называет греческая церковь. Так что ортодоксальность в этом смысле кажется чем-то невозможным – чем-то, что, если и существует, никогда не может быть достоверно установлено.
Всякий раз, когда группа верующих принимает имя православных, намереваясь тем самым доказать, что они правы, а их оппоненты неправы, они, очевидно, принимают саму суть спора. Они совершают ошибку, называемую в логике petitio principii. Они уклоняются от вопроса, вместо того чтобы обсуждать его. Они ставят волю на место разума. Они говорят на самом титульном листе своей книги, в первом шаге своего аргумента, что их книга удовлетворительна, а их аргумент неоспорим. Было бы скромнее дождаться окончания обсуждения, прежде чем они перейдут к заявлению о том, каков вывод. Это высокомерие, подобное тому, которое совершает Римская церковь, называя себя католической или вселенской, исключая при этом более половины христианского мира из своего общения.3
Политическая партия не предлагает такого оскорбления своим оппонентам. Она может называть себя Демократической, Республиканской, Федеральной; она может называть себя Консервативной партией или партией Реформ. Этими названиями она указывает на свою ведущую идею – это означает, что она несет знамя реформ или что она поддерживает старые институты страны. Но ни одна политическая партия никогда не берет себе название, означающее, что она права, а ее оппоненты неправы. Это предположение было оставлено религиозным сектам и тем, кто считает смирение основой всех добродетелей.
Термин «евангелический», возможно, не так предосудителен, как православный, хотя он несет в себе похожее оскорбление для людей других верований. Он гласит: «Мы – те, кто верует в Евангелие Христа; те, кто отличается от нас, не веруют в него». Это похоже на предположение некоторых коринфян об исключительном названии христиан. «Мы – Христовы», – говорили они, имея в виду, что последователи Павла и Аполлоса не были таковыми.
Вероятно, лучшая часть тех, кто принимает имя православных или евангелистов, не намерены проявлять такое высокомерие. Все, что им нужно, – это какое-то слово, которым они могли бы отличить себя от унитариев, универсалистов и т. д. Они могли бы сказать: «Мы имеем полное право жаловаться на то, что вы называете себя «рациональными христианами» или «либеральными христианами», предполагая тем самым, что другие не являются рациональными или либеральными. Вы, возможно, не имеете в виду такого предположения; мы тоже не имеем его, когда называем себя «православными» или «евангелическими». Когда мы сможем найти другой термин, лучший, чем эти, чтобы выразить разницу между нами, мы будем его использовать. Мы не собираемся, используя эти слова, исключать спор или уклоняться от ответа. Под православием мы не подразумеваем правильную веру; но только определенную хорошо известную форму учения».
Это все хорошо. Но не совсем хорошо – поскольку мы имели случай заметить удивление и отвращение, которые испытывали те, кто называл себя «православными», обнаружив себя в сообществе, где другие присвоили себе этот титул и отказали им в какой-либо доле в нем. Поэтому хорошо подчеркнуть заявление, что Православие в смысле «правильной веры» – это бессмысленное выражение, ничего не означающее.
§ 4. Православие как учение большинства. Возражения.
Большинство в любом конкретном месте склонно называть себя ортодоксальным, а своих оппонентов называть еретиками. Но большинство в одном месте может быть меньшинством в другом. Большинство в Массачусетсе – это меньшинство в Вирджинии. Большинство в Англии – это меньшинство в Риме или Константинополе. Архиепископ Кентерберийский, примас всей Англии, дал г-ну Карзону рекомендательное письмо к Патриарху Константинопольскому, главе Греческой Церкви. Но Патриарх никогда не слышал об Архиепископе Кентерберийском и спросил: «Кто он?»
Тем не менее, очень распространен аргумент, что такая-то доктрина, которой придерживается подавляющее большинство христиан, обязательно должна быть истинной. Так, говорится, что поскольку подавляющее большинство христиан верит в доктрину Троицы, эта доктрина должна быть истинной. «Возможно ли», – говорится, – «что подавляющее большинство верующих христиан сейчас и так долго оставались в заблуждении относительно такой фундаментальной доктрины, как эта?» Даже такой умный человек, как доктор Хантингтон, похоже, был под сильным влиянием этого аргумента, став тринитарием. Тот же аргумент привел многих протестантов в Римско-католическую церковь. И, без сомнения, в этом аргументе есть доля истины – истина, которая подразумевается на протяжении всего настоящего труда – что доктрины, которых таким образом придерживается огромное множество людей в течение длительного времени, не могут быть полностью ложными. Но это никоим образом не доказывает, что они полностью истинны. В противном случае истина менялась бы по мере смены большинства. В одном столетии ариане имели большинство; и арианство, следовательно, в этом столетии было бы истинным. Более того, большинство из тех, кто придерживается доктрины, не исследовали ее и не имеют определенного мнения о ней. Они принимают ее такой, какой ее им преподают, не размышляя. И снова, большинство истин сначала находятся в меньшинстве из одного человека. Христианство в первом веке было в очень небольшом меньшинстве. Протестантизм во времена Лютера был весь в мозгу и сердце одного человека. Поэтому предполагать, что Православие, или истинная вера, принадлежит большинству, означает запрещать всякий прогресс, отрицать всякую новую истину и противиться откровению и вдохновению Бога, пока оно не завоюет себе поддержку большинства человечества. Согласно этому принципу, поскольку христианство все еще находится в меньшинстве по сравнению с язычеством, мы все должны стать последователями Будха. Такой взгляд не выдерживает даже минутного серьезного рассмотрения. Каждый пророк, мудрец, мученик и героический поборник истины провел свою жизнь и завоевал восхищение и благодарную любовь мира, выступая против большинства во имя какой-то забытой или непопулярной истины.
§ 5. Православие как древнейшее учение. Возражения.
Некоторые люди думают, что Православие означает древнейшую доктрину, и что если они только смогут узнать, в какую доктрину верила Церковь в первом веке, то у них будет истинная православная доктрина. Но ранняя Церковь придерживалась некоторых мнений, которые все теперь считают ложными. Они верили, например, что Иисус должен был вернуться видимым образом в ту эпоху и основать свою церковь лично, и править в мире во внешней форме – то, чего не произошло. Поэтому они верили в ранней церкви во что-то, что не было истинным – следовательно, то, во что они верили, не может быть определенным тестом Православия.
Партия Высокой Церкви в Церкви Англии, защищая себя от римско-католического аргумента от античности, апеллировала к более высокой античности и обосновалась на предполагаемой вере первых трех столетий. Но Айзек Тейлор в своей работе «Древнее христианство» достаточно показал, что ни в один период в те ранние века не было ничего похожего на современную ортодоксию, удовлетворительно установленную.4 Доктрина Церкви развивалась постепенно в течение длительного периода дебатов и споров. Христология Церкви была разработана среди ожесточенных конфликтов ариан и афанасиев, монофелитов и монофизитов, несториан и евтихиан. Антропология Церкви была выкована и отбита в форму мощной рукой Августина и его преемников на наковальнях пятого века среди пламенных споров пелагиан, полупелагиан и их противников.
Многие доктрины, в которые обычно верили в ранней церкви, сейчас повсеместно отвергаются. Доктрина хилиазма, или тысячелетнего правления Христа на земле; доктрина подземного мира, или Аида, куда все души отправляются после смерти; доктрина искупления, совершенного Христом дьяволу, – таковы были некоторые из преобладающих взглядов, которых придерживались в ранние века Церкви. Самая старая доктрина, безусловно, не является самой истинной; или, как однажды сказал Теодор Паркер священнику в Риме, который сказал ему, что главенство Петра было утверждено во втором веке: «Ложь не лучше, потому что она старая».
§ 6. Православие как учение, разделяемое всеми.
Но можно сказать, что если Православие не означает абсолютно правильную систему верований, или систему, которой придерживается большинство, или древнейшее учение Церкви, то оно, тем не менее, может означать основные истины, которых придерживаются все христианские Церквя, во все века и времена; короче говоря, согласно древней формуле – то, во что верили всегда, все люди и повсюду – «quod semper, quod ab omnibus, quod ubique».
В этом смысле никто не будет возражать против Православия. Только сделайте свою католическую веру достаточно большой, чтобы включить всех, и кто не будет католиком? Но это известное определение, если его строго понимать, кажется настолько же слишком большим, насколько другие слишком узкими. Если вы признаете православным только то, во что верят все христиане, то Троица перестает быть православной; ибо многие во все века не верили в нее. Вечное наказание не является православным, поскольку и это часто отрицалось в Церкви. Таинства не являются православными, поскольку квакеры отвергли их. Воскресение не является православным, поскольку были некоторые христиане в Церкви в Коринфе, которые говорили, что нет воскресения мертвых.
§ 7. Православие, как Формула, не может быть найдено.
Поэтому любая попытка жестко определить Православие разрушает его. Рассматриваемое как точное утверждение, в фиксированной или определенной форме, оно невозможно. Такого нет и никогда не было. Ни одно вероучение не удовлетворило даже большинство. Как, в самом деле, какое-либо утверждение, исходящее из человеческого мозга, может быть адекватным и постоянным выражением вечной истины? Даже апостол говорит: «Я отчасти знаю и отчасти пророчествую; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». Апостол заявляет, что его видение истины лишь частично, и что все частичное несовершенно, и что все несовершенное должно пройти; так что наше нынешнее знание истины преходяще. «Если есть знание, то оно пройдет». Если апостол Павел заявил, что у него нет силы сделать совершенное и постоянное утверждение истины, как мы можем верить, что кто-то другой когда-либо сможет это сделать?
§ 8. Православие как убеждения, лежащие в основе мнений.
Если, следовательно, каждое доктринальное утверждение изменчиво и переменчиво; если история мнений показывает подъем и падение вероучений, – одно за другим становясь доминирующим, а затем исчезая; если ни одна формула никогда не получала всеобщего согласия христианского мира; если самые древние вероучения содержали ошибки, которые теперь повсеместно отвергаются, – что же тогда остается как Православие? Мы отвечаем: не одно утверждение, а нечто, лежащее в основе всех утверждений – не одна система теологии, а определенные убеждения, возможно, пронизывающие все правящие системы. Ум человека, способный к прозрению, видит внутренним взором те же великие духовные реальности, так же как своим внешним взором он видит тот же ландшафт, небо, океан. В соответствии с чистотой и силой своего прозрения и глубиной своего опыта он видит одну и ту же истину. Есть одна истина, но много способов ее выражения – один дух, но много форм.
«Единое остается, многое изменяется и проходит;
Небесный свет вечно сияет, земные тени летят».
Существуют ли такие великие убеждения, лежащие в основе и наполняющие все символы веры? Я думаю, что они есть. Я думаю, например, что в Церкви всегда верили, что в каком-то смысле человек является грешником, а в каком-то смысле Христос является Спасителем от греха; что Христианство в некотором роде является сверхъестественным откровением божественной воли и любви; что Писание каким-то образом является вдохновенной книгой и имеет власть над нашей верой и жизнью; что есть Церковь, состоящая из учеников Иисуса, чья работа в мире заключается в том, чтобы помогать ему в спасении потерянных и помогать падшим и несчастным; что человеку каким-то образом нужно изменить свое естественное состояние на более высокое и начать новую жизнь, чтобы увидеть Бога; что есть такая вещь, как рай, и такая вещь, как ад; что те, кто любит Бога и человека, принадлежат к раю, а эгоистичные и чувственные принадлежат к аду. Эти идеи были основными идеями Церкви и составляют суть ее Православия.
Православие, таким образом, не является каким-либо определенным символом веры или утверждением истины. Оно не от буквы, а от духа. Буква убивает. Следовательно, те, кто цепляется за букву Православия, убивают его дух. Величайший враг Православия – мертвое Православие. Старые утверждения, сохраняющиеся после того, как их жизнь ушла, – старые фразы, ставшие Шибболетами, с помощью которых истина должна вечно проверяться, – они постепенно делают всю систему кажущейся ложной для прогрессирующего интеллекта человеческого рода. Затем появляются ереси, столь же провиденциальные и столь же необходимые, как и Православие, чтобы заставить Церковь сделать переформулировки вечной истины. Ереси, в этом смысле, так же истинны, как Православие, и являются частью, действительно, более высокого Православия.
Под ортодоксальностью, таким образом, мы не подразумеваем мнения, которых придерживается какая-либо конкретная конфессия в Новой Англии или где-либо еще. Мы не подразумеваем мнения кальвинистов Новой Англии или пресвитериан Юга; не вероучение Андовера, Нью-Хейвена или Принстона: но мы подразумеваем ту великую систему верований, которая постепенно сформировалась в христианской церкви в течение столетий как ее стандартное богословие. Основные моменты этой системы – грех и спасение. В ней человек предстает грешником, а Христос – Спасителем. Человек спасается внутренним изменением сердца, которое приводит к внешнему изменению жизни и производится видением двух фактов греха и спасения. Видение его греха и его последствий приводит его к покаянию; видение спасения приводит его к вере, надежде и любви; и видение того и другого приводит к возрождению или новой жизни. Эта система также утверждает божественность Христа, триединую природу Бога, божественные установления, полное вдохновение Писания, вечное наказание и вечную жизнь.
§ 9. Существенная истина и формальная ошибка во всех великих доктринальных системах.
За последние двадцать пять лет в Германии возник новый отдел теологической литературы, который занимается историей доктрин. Целью этого является прослеживание доктринальных мнений, которых придерживалась Церковь во все века. При таком курсе изучения очевидны два факта: во-первых, что одни и те же великие взгляды в основном поддерживались большинством христиан во все века; и, во-вторых, что формы доктрины были очень разными. Истины сами по себе воспринимались христианами как их сила, их надежда и их радость во все времена; но формальное изложение этих истин было выполнено по-разному отдельными интеллектами. Всеобщая совокупность христиан заботилась о христианской истине; в то время как Отцы Церкви, или врачи, держали в своих руках задачу определения ее доктринально для интеллекта.
Под существенной истиной мы подразумеваем то, что во всех великих системах мнений, которые глубоко укоренились в человеческом разуме, на протяжении широких пространств и длительных периодов, есть что-то, подходящее человеческой природе и соответствующее фактам дела. Разум человека был создан для истины, а не для заблуждения. Ошибки преходящи: только истина постоянна. Люди любят заблуждения не ради них самих, а ради чего-то, с чем они связаны. Через некоторое время заблуждения устраняются, а суть сохраняется. Поэтому великие, всеобщие, неизменные убеждения людей должны содержать истину. Если бы это было не так, мы могли бы отчаяться; ибо, если бы разум человечества мог впасть в чистую ошибку, единственное средство, с помощью которого можно было бы исцелить сердце и искупить жизнь от зла, было бы отнято. Но это не так. Бог создал разум для истины, так же как он приспособил вкус к его соответствующей пище. В основном и в долгосрочной перспективе то, во что верят люди, есть истина; и все католические верования являются обоснованными верованиями. Мнения, которых придерживаются все люди, везде и всегда, должны быть по существу истинными.
Но заблуждение, безусловно, существует и всегда существовало. Если человеческий разум создан для истины, как он может ошибаться? Не было ни одного важного вопроса, по которому люди не заняли бы две стороны; и там, где они занимают две стороны, одна из сторон должна ошибаться. Иногда эти две стороны одинаково уравновешены, и это на протяжении длительных периодов. С какой из них была истина? Всегда ли Бог с большинством? Если так, мы должны немедленно отказаться от нашей унитарианской веры в Троицу, поскольку огромное большинство голосов отдано в ее пользу. Но тогда мы должны также отказаться от протестантизма; ибо протестантизм насчитывает всего восемьдесят или девяносто миллионов против ста сорока миллионов католиков. И, более того, мы должны отказаться от христианства в пользу язычества; поскольку все различные христианские секты и церкви вместе взятые составляют всего триста миллионов, в то время как одни только буддисты, вероятно, превышают это число. Более того, истина всегда сначала находится в меньшинстве, – обычно в меньшинстве из одного; и если людям придется ждать, пока на их стороне не будет большинства, прежде чем они его примут, то на их стороне никогда не будет большинства.
Эти возражения приводят нас к единственно возможному ответу, который состоит в различении содержания и формы. Когда мы утверждаем, что все вероучения, широко распространенные и долго сохраняющиеся, истинны, мы имеем в виду существенную истину. Мы не имеем в виду, что они истинны в своем формальном утверждении, что может быть ошибочным утверждением, но что они истинны относительно своего содержания. Содержание веры – это факт, внутренне созерцаемый умом; форма – это словесное утверждение, которое ум делает из того, что он видел. Он видел что-то реальное; но когда он пытается описать то, что он видел, он может легко совершить ошибки. Таким образом, в одном и том же вероучении может быть существенная истина и формальная ошибка; и все великие и широко распространенные верования, как мы утверждаем, должны содержать существенную истину и формальную ошибку. Без существенной истины в них не было бы ничего, что могло бы питать ум, и они не сохранялись бы; и, если бы они не были более или менее ошибочными по форме, это подразумевало бы непогрешимость со стороны тех, кто придает им эту форму.
§ 10. Важность этого различия.
Это различие имеет огромное значение, потому что, будучи правильно понятым, оно, уничтожив догматизм, уничтожило бы и фанатизм. Догматизм состоит в предположении, что сущность истины заключается в ее формальном утверждении. Правильно предполагая, что жизнь души исходит от видения истины, он ложно заключает, что сущность истины заключается в словесной формуле. Следовательно, эта формула должна обязательно казаться чрезвычайно важной, и само спасение души должно зависеть от поддержания правильного мнения. С этим убеждением человек должен и должен быть фанатичным; он должен цепляться за мельчайший слог своего вероучения, как утопающий цепляется за плавающую доску. Придерживаясь этого взгляда, мы не можем винить людей за фанатичность: быть фанатичными – это их долг. Но когда различие осознано, они будут цепляться за суть, зная, что в ней заключена жизненная истина. Именно видение факта является источником нашей жизни, а не утверждение, которое мы делаем словами относительно того, что мы видели. Тогда зрелище приобретает огромную важность, а вероисповедание, в котором оно выражено, приобретает сравнительно небольшое значение.
Это различие будет иметь тенденцию приводить Церковь к истинному единству – единству духа. Все будут стремиться к одному и тому же пониманию, все будут терпеть разнообразие выражений. Вместо того, чтобы внешне соглашаться с одним и тем же символом веры, каждый человек должен, по сути, создать свой собственный символ веры; и должно быть столько же различных символов веры, сколько есть разных людей. И мое сегодняшнее символ веры не должно быть таким же, как вчерашнее; ибо вместо того, чтобы опираться на прошлый опыт, я должен постоянно стремиться получить новые видения единой неизменной истины. Видя ее сегодня больше, чем вчера, мое вчерашнее символ веры покажется мне недостаточным, и я захочу создать новый.
Субстанциальная истина означает истину, которую мы видим – внутреннее зрение, радикальный опыт. Формальная истина – это словесное утверждение, и состоит в точности выражения. И, следовательно, ошибки. Сущностная ошибка означает ошибку в отношении сущности и обязательно является неадекватностью внутреннего опыта. Строго говоря, не может быть существенной ошибки; поскольку ошибка в отношении сущности истины является чисто негативной. Это не-видение. Это неспособность воспринять истину либо из-за недостатка возможностей, слабости зрения, либо из-за небрежности в рассмотрении. Но формальная ошибка – это не просто дефект: она может быть и ошибкой. Мы можем неверно изложить истину и сказать то, что радикально ложно. Из этого источника исходят противоречия; и там, где два утверждения противоречат друг другу, оба не могут быть истинными. Ложь, следовательно, берет начало в утверждении. Ошибки понимания – это просто дефекты; но ошибки утверждения могут быть положительной ложью.
Это приводит нас к особому взгляду на теологические споры. Во всех великих спорах, в конфликтах веков, где добрые и мудрые противостояли друг другу, столетие за столетием, вероятно, что есть истина и заблуждение с обеих сторон.
Каждая сторона может придерживаться некоторой истины, которую другая не видит. Следовательно, есть также существенная ошибка с обеих сторон; поскольку каждая сторона могла не увидеть некоторую фазу истины, которую другая осознала. Но может быть формальная ошибка или ошибка утверждения, даже там, где есть существенная истина; поскольку истина может быть преувеличена, или преуменьшена, или искажена, и ложное выражение может быть дано истинному наблюдению.
Какова же тогда обязанность тех, кто противостоит друг другу в этих спорах, – католиков и протестантов, христиан и деистов, православных и унитариев? У них явно есть двойная обязанность как перед собой, так и перед своими оппонентами. Они должны увеличивать свою проницательность и улучшать свои утверждения; углублять и расширять свое понимание сути; исправлять и улучшать свое выражение формы. Первое – это дело религии; второе – дело теологии.
Первое бесконечно важнее всего, потому что жизнь души зависит от видения истины. Это ее пища, без которой она будет голодать и умирать. Но также важно, чтобы она совершенствовала свою теологию, потому что правильная теология есть помощь прозрению и основа умственного общения.
§ 11. Ортодоксальная и либеральная партии в Новой Англии.
Либеральная партия Новой Англии вела теологическую полемику с православными около сорока лет. Эта полемика была неизбежна. Кальвинизм пренебрег важными истинами, в которых нуждалась человеческая душа и без которых она бы голодала. Унитаризм пришел, чтобы утверждать и отстаивать эти истины. Сначала было неизбежно, что заявления с обеих сторон должны были быть узкими и взаимоисключающими. Но по мере того, как идет битва, позиция противоборствующих армий меняется. Меняются точки атаки и обороны. Старые позиции оставляются и занимают новые. Редко случается, чтобы какая-либо армия спала на поле битвы. Так не случалось и с нами. Ни унитарии, ни тринитарии не одержали полной победы: каждый занял какую-то важную позицию и уступил другую. У нас есть книга под названием «Уступки тринитариев»: можно было бы написать другую, содержащую «Уступки унитариев». Ни одна из сторон не признала или не должна была признать никакой реальной истины опыта или утверждения; но каждому положено признавать наличие собственных предвзятых и неадекватных утверждений.
Мы намерены в этом томе попытаться, с нашей собственной точки зрения, получить то видение радикальной, жизненной истины, которая лежит в основе каждой великой православной доктрины. В то же время мы будем свободно критиковать формы, особенно более поздние, в которых были изложены православные доктрины.
Мы предполагаем, с самого начала, что каждая доктрина действительно охватывает некоторую истину опыта, некий реальный твердый факт, который так же важен для нас, как и для наших оппонентов. Мы предполагаем, что, хотя доктрины могут быть ложными, за ними может стоять опыт, который является истинным. Мы убедились в формальной ошибке их утверждений. Мы считаем невозможным для здравого унитарианского интеллекта принять православное богословие в целом, не будучи неверным себе; но нет никаких причин, по которым мы не должны разбить эту оболочку доктрины и не найти жизненно важные истины, которые она содержит. И если будет сказано: «Кто сделал тебя судьей или разделителем в этих вопросах?», мы ответим, что только вклад со всех сторон может быть достигнут окончательное суждение. Между тем, это право и обязанность каждого серьезного мыслителя добавить свое собственное мнение к общему запасу; готовый быть опровергнутым, когда он неправ, – и радостный, если он прав, быть полезным в любой степени для конечного результата.
Это и есть цель настоящей работы, которая, хотя и написана унитарианцем и с унитарианской точки зрения, и хотя опубликована Американской унитарианской ассоциацией, будет, как мы надеемся, достаточно несектантской.
Глава II. Принцип и идея Православия, изложенные и рассмотренные.
§ 1. Определение принципа Православия.
Принцип Православия заключается в том, что существует одна истинная система христианского учения, а все остальные ложны; что эта система может быть и была так изложена словами, чтобы отличать ее от всех ложных систем или ересей; и что эта истинная система учения есть та, которой сейчас придерживается и всегда придерживалось большинство христиан; и, наконец, что вера в эту систему, как правило, необходима для спасения – так что те, кто может быть спасен, хотя и не принимает ее, будут спасены (если вообще будут) в порядке исключения, а не согласно правилу.
§ 2. Логический генезис принципа православия.
Принцип Православия, кажется, возник и сохранился в Церкви примерно таким образом. Предполагается, что Иисус Христос пришел спасти душу от греха и зла. Он спасает душу словом истины. Для того, чтобы эта истина стала спасительной истиной, в нее нужно верить, и верить так сильно, чтобы она оказывала практическое влияние на жизнь и действия. Поэтому мы спасаемся, веря в истину, которой учил Христос. Но для того, чтобы в нее поверили, она должна быть выражена в каком-то определенном утверждении или в том, что мы называем христианским учением. Но истина одна, и поэтому учение, которое ее выражает, также должно быть одним.
Поэтому должна быть одна система христианского учения, содержащая в себе сущность христианской истины и составляющая предмет христианской веры. Эта система, хотя она может изменяться в своих несущественных частях, должна быть по своей сути неизменной. В той мере, в какой любая система верований отличается от нее, такая система является неортодоксальной и опасной, в то время как только эта система является ортодоксальной и безопасной.
Другая форма этого аргумента была бы следующей: Христос пришел, чтобы открыть что-то людям. Если это открыто, это должно быть сделано известным. Если это сделано известным, это должно быть способно быть выражено так, чтобы не было никаких разумных сомнений относительно этого. В противном случае христианство не было бы откровением. Но если оно выражено так, чтобы войти в человеческий разум, оно должно быть выражено на человеческом языке. Поэтому словесное откровение необходимо для целей христианства. Такое откровение есть не что иное, как система доктрины или то, что может быть систематизировано в доктрину. И эта система должна быть одной и той же из века в век, или это не постоянное божественное откровение, а лишь преходящее человеческое стремление к такому откровению.
§ 3. Православие предполагается как вера большинства.
Естественным испытанием православия считается вера большинства христиан; ибо если христианство является откровением истины, его существенное содержание должно быть легко постижимым, а когда постигнуто, оно должно быть общепринятым. Откровения Бога в природе воспринимаются и принимаются человеческим интеллектом и, таким образом, становятся предметом науки. Православная наука – это то, что подавляющее большинство ученых людей приняли как таковое; и православное христианство, подобным образом, должно быть тем, что большинство верующих христиан принимают как таковое. Поэтому считается само собой разумеющимся, что в отношении православного учения оно соответствует критерию: «Quod semper, quod ubique, quod ab omnibus».
§ 4. Таким образом, инакомыслие становится греховным.
Но если сущностная истина христианства так ясна, то те, кто ее не принимает, должны быть либо глупыми, либо своенравными. Ее отвержение свидетельствует о недостатке интеллекта или злом сердце. Поэтому еретики должны логически стать для православных объектами либо презрения, либо ненависти. Если они не могут видеть того, что так очевидно, они должны быть интеллектуально глупыми. Если они не хотят этого видеть, они должны быть морально развращенными. Поэтому разумные люди, которые принимают и учат ересям, должны считаться нечестивыми людьми логическими православными умами. Более того, они являются самыми опасными людьми в обществе, потому что, отрицая ту истину, посредством которой душа должна быть спасена, они подвергают опасности не только временное, но и вечное благополучие тех, кого они соблазняют. И если мы имеем право устранить помеху, которая только мешает земному комфорту и миру общества, насколько же больше та, которая атакует его духовный мир и вечное благополучие! Разве большинство не имеет права защищать себя, своих детей и общество от того, во что они не просто верят, но и знают, что это зло? Ибо Православие предполагает, что это не просто мнение, а знание. Поэтому Православие узаконивает преследование.5 Преследование – это лишь разумное подавление преступных попыток извратить и навредить обществу. Более того, Православие, согласно своему принципу, должно препятствовать исследованию в отношении своих собственных основных принципов. Ибо зачем продолжать обсуждать и спорить о том, что известно? Прогресс заключается в продвижении от известного к неизвестному. Неизвестное, а не известное, является надлежащим предметом исследования. Поэтому система Православия, согласно своему собственному принципу, должна быть изъята из дальнейшего изучения. Интеллектуальный прогресс требует от нас принять как должное что-то – забыть то, что позади, чтобы стремиться вперед к тому, что впереди. Поэтому доктрины Православия, будучи однажды установлены, должны впоследствии предполагаться и не нуждаются в доказательстве. Мы не называем ученого фанатиком за то, что он отказывается обсуждать основные принципы. Если православие является наукой, зачем обвинять его в фанатизме, когда оно следует тем же путем?
§ 5. Учение о существенном и несущественном ведет в Рим.
Если Православие состоит из утверждения мнений, вера в которые существенна для спасения, возникает вопрос: все ли эти мнения существенны или только часть? Обычно признается, что великая система, называемая Православием, содержит некоторые вещи, не существенные для спасения. Как их следует различать? Более того, некоторые вариации утверждений считаются допустимыми. Ни одно православное вероучение не считается вдохновленным в отношении своего языка. Одна и та же существенная истина может быть выражена разными терминами. Как же тогда нам определить пределы выражения, чтобы знать, какое заблуждение мнения является простительным, а какое жизненно важным? Православие уверяет нас, что наше спасение зависит от принятия его утверждений. В какой именно форме тогда мы должны их принимать? В таком важном вопросе, как этот, где предполагается, что спасение зависит от принятия правильной формы учения, человек, несомненно, должен уметь знать, какая форма является правильной. Итак, правило Православия, как указано выше, заключается в том, что ничто не является Православным, как существенным учением, во что не верили «всегда, везде и всеми». Но это поднимает исторический вопрос, и немалых трудностей. Ибо поскольку ереси существовали всегда, и всегда находился кто-то где-то, кто отрицал самые существенные доктрины Православия, вопрос несколько запутан, кто эти «все», которые никогда не не верили в православную систему. Очевидно, что у большинства христиан нет ни времени, ни способностей для этих исследований. Историческое исследование должно быть проведено за них другими. И здесь, кажется, вступает в силу закон церковной власти в противовес частному суждению. И поэтому принцип Православия, доведенный до своих законных результатов, кажется, приводит нас в конце концов в Римско-католическую церковь, чтобы отменить право частного суждения и оправдать нетерпимость и насильственное подавление ереси. Но поскольку эти результаты не принимаются теми, кто все же принимает принципы Православия, необходимо посмотреть, нет ли где-либо ошибки в нашем ходе мысли, и в какой именно момент эта ошибка возникла.
§ 6. Заблуждение в этом православном аргументе.
Ошибочность всего этого аргумента заключается в том, что вера смешивается с убеждением; знание с мнением; видение истины с ее интеллектуальным утверждением в форме доктрины. Несомненно, существует только одна вера, но может быть много способов ее утверждения в форме мнения. Более того, ни один человек, ни одна церковь, ни одна эпоха не видят всей истины. Истина многостороння, но умы людей односторонни. Они – зеркала, которые отражают, и то несовершенно, ту сторону объекта, которая обращена к ним. Поэтому даже знание в любом конечном уме частично, следовательно, несовершенно; и, следовательно, нуждается в другом знании для его завершения.
Это, по-видимому, то, что апостол Павел имеет в виду (1 Кор. 13:8-12) в своем утверждении относительно связи между знанием и любовью. Знание (Гнозис) «прейдет». Слово, используемое здесь, в другом месте переводится как «уничтожено», «сведено к нулю», «упразднено», «сделано недейственным». «Знание» здесь, вероятно, относится к определенным и систематическим утверждениям реальных прозрений. Это нечто большее, чем мнение, но нечто меньшее, чем вера. Вера пребывает, но знание преходит. Вера пребывает, потому что это позитивное видение истины. Это опыт души, посредством которого она открывается в доверии и становится восприимчивой к духовному влиянию. Вера, следовательно, остается, и ее результаты постоянны в душе. Они составляют сущность нашего знания в отношении духовного мира. Эта сущность становится частью самой души и составляет основу самосознания, столь же реальную, как и ее опыт внешнего мира. Но Гнозис – это вера, переведенная интеллектом в систематическую форму. Такие системы воплощают реальный опыт и необходимы для умственного и морального прогресса. Они являются телами мысли. Но все тела должны умереть, рано или поздно; и поэтому все системы знания должны уйти. Тело, поначалу, помогает росту мысли, помогает росту души; но затем оно препятствует ему. Новое вино должно быть влито в новые мехи. Поэтому апостол Павел, великий учитель доктринального богословия в христианской церкви, отчетливо признает здесь, что каждая система учения, независимо от того, сколько истины она содержит, является частичной и, следовательно, преходящей. Он не делает исключений даже в пользу вдохновенных утверждений – он не исключает и свои собственные. Все тела должны умереть; все формы преходящи; ничто не продолжается, кроме субстанции знания, которая есть вера; внутреннее видение благости Божией, производящее то бесконечное ожидание, которое называется надеждой; и большое духовное общение с Богом и его созданиями, здесь называемое Агапе, или любовью. Апостол говорит от первого лица, когда говорит, что знание проходит: «Мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем [или учим]». Он говорит за себя и своих собратьев-апостолов.
Итак, мы видим, что сам великий учитель и глава Православия в Церкви объявил всякую форму Православия преходящей.
Мы приходим к выводу, что апостол Павел в этом знаменитом отрывке переворачивает весь принцип словесного православия. Он отнимает у него основание. Не отрицая реальности и постоянства религиозного опыта, не отрицая спасительной силы истины, он заявляет, что ни одна выраженная система истины не является постоянной. Основой доктринального православия является предположение, что его собственная особая форма веры необходима для спасения. Но апостол заявляет, что все формы преходящи, и, следовательно, ни одна из них не является существенной. Любое утверждение является ограничением, и в тот момент, когда мы даем определение, мы говорим что-то неполное. Когда Павел говорит: «Мы знаем отчасти», он говорит то же самое, что говорят Кант, сэр Уильям Гамильтон, Огюст Конт, мистер Мэнселл и большинство современных мыслителей, когда они заявляют об относительности знания. Всякое мышление есть ограничение. «Мыслить», говорит сэр Уильям Гамильтон, «значит обусловливать». Мы знаем вещь только по тому, что она отличается от чего-то другого, говорит эта школа. Школа Канта заявляет, что все знание феноменально и что все феноменальное знание состоит из двух частей – части, данной вещью, и части, добавленной разумом. Герберт Спенсер (в «Первых принципах») настаивает на несомненности существования вещей самих по себе, но также и на их абсолютной и вечной непознаваемости. По мнению Джона Стюарта Милля, такой же взгляд на непознаваемость ноуменов разделяет и г-н Огюст Конт.
Эти современные философы, как можно увидеть, идут гораздо дальше Павла и излагают положения, которые открывают всеобщий скептицизм. По их мнению, нет ничего определенного и ничего фиксированного. Г-н Мэнселл фактически учит нас, что мы не можем знать ничего о Боге, долге или бессмертии; и что вера означает принятие как должное некоего внешнего авторитета. Используя яркое выражение президента Джеймса Уокера, «Мы не должны верить, но заставлять верить». То есть, мы не должны верить нашим интеллектом, но нашей волей. Или, другими словами, мы должны верить не в то, что истинно, а в то, что целесообразно. Это он называет регулятивной истиной, в отличие от спекулятивной истины.
Но это ни в коем случае не учение апостола Павла. Он учит достоверности субстантивного знания, но ошибочности формального знания. Таким образом, он избегает двух крайностей догматизма с одной стороны и скептицизма с другой. Субстанция Гнозиса, которая есть видение истины, есть реальность и, как все реальное, имеет свой корень в Боге и разделяет его вечность. Форма Гнозиса субъективна, относительна и преходяща. Все видимое временно; только то, что невидимо, вечно. Все, что принимает внешнюю, видимую форму, подчиняется закону изменения; корни нашего знания, закрепленные в Боге, неизменны.
§ 7. Три течения в Церкви.
Человеческая душа, единое целое, неделимое и без частей, тем не менее действует в трех направлениях – воли, привязанности, интеллекта. Они различимы, хотя и неразделимы. Каждый знает разницу между действием, эмоцией гнева, жалости, печали, любви и процессом логики или интеллектуальным аргументом. Это три основных состояния ума, очевидно, различных. Невозможно спутать одно с другим. Я могу направить свой ум к действию, к мысли или к эмоции. Первое из них, действие, находится в наибольшей степени в моей собственной власти, зависит главным образом от меня самого, лежит ближе всего к воле. Воля мгновенно переходит в действие. Я хочу поднять руку, и это сделано. С другой стороны, чувство или эмоция находятся дальше всего от этого центра воли, меньше всего зависят от моего собственного выбора, и в них я наиболее пассивен. Но сфера интеллекта занимает промежуточное положение. Я более свободен, когда думаю, чем когда чувствую; менее свободен, чем когда действую. В области воли я действую на внешние вещи; в сфере чувств я подвергаюсь воздействию внешних вещей; в сфере интеллекта я не действую и не подвергаюсь воздействию, но я их вижу. Во всяком мышлении, в той мере, в какой оно является чистой мыслью, и воля, и эмоция исключены. Мы не актеры и не страдальцы, а зрители. Видимые вещи проникают в нашу жизнь через интеллект и становятся источниками эмоций и действий. Любовь к истине заставляет нас желать ее познать; это желание заставляет нас поместить свой разум в присутствие истины, но когда это происходит, функции эмоций и воли прекращаются, и все, что нам нужно сделать, это посмотреть.
Итак, в Церкви всегда было три партии или, по крайней мере, три тенденции относительно основы религии. Одна из них делает основу религиозной жизни состоящей в мысли, другая – в чувстве, третья – в действии. В одной из них интеллект должен взять на себя инициативу; во второй – сердце; в третьей – воля или сила решимости. Три партии в Церкви, основанные на этих трех тенденциях, можно охарактеризовать как ортодоксов, эмоционалистов и партию дел. Первая говорит: «Мы спасены верой»; вторая говорит: «Мы спасены любовью»; третья говорит: «Мы спасены послушанием». Первая предполагает, что видение истины должно быть ведущим во всем христианском опыте; вторая верит, что любовь к добру является истинной основой религии; третья утверждает, что первое, что нужно сделать, чтобы стать религиозным человеком, – это подчиниться закону долга. Очевидно, очень важно решить, какой из этих ответов является истинным. Что мы должны делать в первую очередь, если хотим стать христианами? Должны ли мы учиться, читать, размышлять, чтобы познать истину? Должны ли мы ходить в церковь и слушать проповеди, посещать занятия по изучению Библии и изучать Писание, читать сборники доктрин и книги христианских свидетельств? Или мы должны искать эмоции, молиться об изменении сердца, подвергать себя волнующим влияниям, идти туда, где происходит возрождение, посещать длительные собрания, поддаваться влиянию сочувствия, пока не наполнимся эмоциями тревоги, страха, раскаяния, за которыми последуют эмоции надежды, доверия, благодарности, прощения, мира, радости? Или мы не должны делать ни того, ни другого, а начать с послушания, стараясь поступать правильно, чтобы быть правыми, начиная с исполнения самых скромных обязанностей, самых близких обязанностей, позволяя верности хотя бы в малой степени открыть путь к большему? Должны ли мы знать истину, чтобы любить ее и делать ее? Или мы должны любить истину, чтобы видеть ее и делать ее? Или мы должны поступать правильно, чтобы знать и любить его?
Большое количество людей в Церкви последовали каждому из этих трех методов и сделали каждый из них основой своего действия. Один сказал: «Мы спасены делами», другой: «Мы спасены верой», третий: «Мы спасены любовью».
§ 8. Партия труда.
Две тенденции объединились в обучении спасению делами или, более строго, в обучении инициативе воли в религии. Это церковная тенденция и моральная тенденция в христианстве. Церковная партия в христианстве учит, что первая обязанность по отношению к ребенку – сделать его членом христианской церкви через крещение, и что первая обязанность каждого крещеного человека – подчиняться заповедям церкви. Таким образом, церковь становится школой, в которой крещеные люди воспитываются как христиане. Римская церковь и партия Высокой церкви в Церкви Англии и в Епископальной церкви Соединенных Штатов учат этой доктрине спасения делами. Эта система никоим образом не обходится без христианской веры или христианского чувства, но подчиняет их обоим. Церковь говорит своим верующим: мы не требуем от вас верить или чувствовать, но повиноваться. Если бы мы сказали: «Верьте» или «Чувствуйте», вы могли бы справедливо ответить: «Мы не можем верить или чувствовать, когда захотим, и поэтому вы не имеете права просить нас делать это». Поэтому Церковь требует только послушания, которое она может оказать всем. Она, действительно, требует согласия с ее символом веры и запрещает ересь. Но это означает только: «Принимайте символ веры как истинный, пока вы не сможете увидеть, как он истинен». Церковь также настоятельно требует любви, и ее святые были исполнены высочайшего восторга благочестия. Но она никогда не требует чувства. Она говорит: «Используйте средства, которые мы даем вам в руки, и чувство придет. Молитесь, как мы заповедуем вам делать, независимо от того, чувствуете ли вы глубоко или нет. Чувство придет со временем». Поэтому дисциплина, а не просвещение, была методом Церкви Рима, и также является методом всех других Церквей, поскольку они являются церковными Церквями. Все такие Церкви учат, что посредством верного соответствия их ритуалу, методам, таинствам, службам, дисциплине христианская жизнь обязательно придет. Единственное, что необходимо и главное у них всех, – это послушание, а результат послушания – знание и любовь.
По сути, такой же взгляд придерживается этическая партия, или моралисты, в христианстве. Их утверждение об основании религии также заключается в том, что оно заключается в послушании. Они отличаются от церковной партии только тем, какой авторитет должен соблюдаться. Для них это не церковь, а моральный закон, который стал известен людям в откровении или в естественных инстинктах совести. Основа всякого добра и религии – правильное действие. Это ведет к правильному мышлению и правильному чувству; или, когда это не ведет к ним, это все равно достаточно и удовлетворяет Бога. «Чего требует от тебя Господь, – говорят они, – как не поступать справедливо, любить милосердие и смиренно ходить пред Богом твоим?» В этой точке сходятся крайности, и Римско-католическая церковь, или крайне правые, протягивает свою руку либеральным христианам, или крайне левым. Это точка соприкосновения между ними, которая иногда также становится мостом, по которому прозелиты переходят в любую сторону, от одного к другому. Но практический вопрос в том, является ли этот ответ здравым? Воля ли руководит религией? Является ли послушание первым шагом, который следует предпринимать на каждом этапе пути? Всегда ли инициатива в религиозной жизни является действием? Спасаемся ли мы делами?
Возражение против этой точки зрения состоит в том, что религиозное действие без религиозной мысли и религиозной привязанности, стоящих за ним, ни в коем случае не является религиозным. В нем нет ничего от сущности религии. Религия, рассматриваемая просто как послушание Богу, подразумевает знание Бога. Мы должны знать Бога, чтобы слушаться его; мы должны знать Бога, чтобы любить его. Поэтому знание должно предшествовать послушанию, а не наоборот. В противном случае послушание является пустой формой, не имеющей религиозного характера. Если мы не видим истины и справедливости послушания, мы только уступаем человеческому убеждению, человеческому авторитету, а не авторитету Бога. Уступать такому человеческому авторитету может быть хорошо или плохо; но в этом нет религии или только религия мертвых дел.
§ 9. Партия эмоций в христианстве.
Есть те, и всегда были те, кто помещал сущность религии в любовь, в чем они, возможно, не ошибались. Но они часто делали еще один шаг, низводя любовь до простых эмоций. Они считали, что чувство было основой религии; не мысль и не действие. У них тоже есть тексты, которые можно процитировать в поддержку своей точки зрения. Они говорят, что «сердцем веруют к праведности»; что мы должны «быть укорененными и утвержденными в любви»; что первая заповедь – «любить Бога всем сердцем». Поскольку для них религиозные эмоции составляют суть религии, они используют все средства для их создания, и особенно возбуждение, которое исходит от сочувствия. Методистская церковь, возможно, пошла дальше, чем любая другая, в том, чтобы сделать это принципом. Эта великая и благородная организация проделала свою огромную работу для христианства, сделав принцип любви заметным во всех своих действиях. Если партия Церкви стоит на одной крайности, то методизм во всех его формах стоит на другой. Римско-католическая церковь суммирует все вдохновения прошлого, собирает в своем обширном репертуаре все древние литургии, все святые жития, все священные обычаи и таким образом приносит внушительный авторитет, почтенную древность, составленную из лучшей истории человека. Методизм отбрасывает прошлое и находит Бога в настоящем – в нынешних вдохновениях, в новообращенной душе, рожденной из тьмы в свет, непосредственным пришествием Духа Божьего. Согласно Католической церкви, христианская жизнь начинается с внешнего акта – крещения – и продолжается внешними таинствами; согласно Методизму, христианская жизнь начинается с внутреннего эмоционального опыта – духовного нового рождения – и продолжается последовательными эмоциями раскаяния, веры, надежды, радости и благочестивой преданности. Согласно Католицизму, единственное, что необходимо, – это внешнее сакраментальное единение с Церковью; согласно Методизму, единственное, что необходимо, – это внутреннее эмоциональное единение со Святым Духом.
§ 10. Партия веры в религии.
Если церковность и морализм помещают суть христианства в действие, а эмоциональность помещает ее в чувство, то православие помещает ее в нечто интеллектуальное, что оно называет верой. Все секты христианского мира действительно помещают веру в корень христианской жизни; но некоторые делают ее по сути интеллектуальным актом, другие по сути аффективным, а третьи – актом воли. Православие делает ее, по сути, видением веры или актом смотрения на духовные реальности. Иногда это называется осознанием чувства духовных вещей. Но, во всяком случае, видение истины считается началом и корнем религии православной партией в Церкви. Мы спасаемся словом истины; и сам Спаситель называется «Словом», вера в которого составляет вечную жизнь. Рационально утверждается, что существенное различие между христианином и неверующим, или нехристианином, должно заключаться в том, видит ли он Христа или нет. Первый шаг в религиозной жизни всегда состоит в том, чтобы смотреть на истину.
§ 11. Истина в православной идее.
Признавая, таким образом, что все эти системы и партии в Церкви едины в утверждении, что акт веры всегда лежит в основе каждого христианского состояния и всякого христианского опыта, мы спрашиваем, что является наиболее существенным элементом веры – воля, интеллект или привязанность? Является ли акт веры главным образом актом воли, решимостью или же это любовное желание или состояние знания, смотрение на истину? Предположим, мы называем это состоянием любви по той причине, что для того, чтобы быть добрым, первое, что требуется, – это желать быть добрым. Можно сказать, что тоска по добру должна предшествовать всему остальному. Но что заставляет нас жаждать добра, если мы его желаем? Что вызовет это стремление, если его нет? Единственным ответом должно быть: видение истины. Видение святости Бога и нежности Бога, видение закона и Евангелия, все, что показывает нам красоту добра и низость греха, должно прийти первым, чтобы пробудить это желание. Или предположим, что будет сказано, что существенным в вере является активный элемент, потому что это подчинение закону Божьему, доверие его помощи, приход к истине, открытие сердца Святому Духу, – все это определения воли. Мы должны ответить: «Верно»; но эти определения никогда не будут приняты, если мы сначала не увидим волю Божию, которой мы подчиняемся, не увидим спасение Божие, на которое мы опираемся, не узнаем, что есть истина, к которой мы можем прийти, не узнаем, что есть Святой Дух, чтобы просить о нем.
Так что в целом мы можем сказать, что Православие право, делая видение истины началом христианской жизни и началом всякого христианского состояния, действия или опыта. Вся человеческая доброта есть отражение Божьей доброты; все имеет свой источник в видении божественной святости, истины, красоты. Это основная идея Православия, и в этом Православие право.
На это нельзя ответить, сказав, что человек инстинктивно стремится к добру, что заставляет его чувствовать Бога, прежде чем он его найдет. Ибо что такое сами эти инстинкты, как только они начинают действовать, как не голос Бога, говорящий в душе, показывающий ей некоторые проблески божественной истины? Тоска в душе должна быть вызвана видом или знанием чего-то лучшего, чем то, что человек имеет или чем является. Следовательно, мы снова говорим, что вид истины – это то, что спасает душу и сначала создает в ней лучшую жизнь.
Если мы сделаем христианство по сути послушанием, мы сделаем из него, в конце концов, форму угнетения. Если мы будем рассматривать его по сути как эмоциональный опыт, мы уничтожим его моральный характер; ибо эмоция и пассивна, и слепа, в то время как определение морали – это свободный выбор того, что мы видим правильным. Экклезиастизм и эмоционализм оба имеют тенденцию деморализовать христианство. Они удаляют из него элемент моральной свободы в интересах либо церковной власти, либо мистического благочестия. Тогда христианство должно прийти заново, в форме истины, чтобы очистить воздух и обновить моральную жизнь общества.
Протестантизм возник таким образом, чтобы присолить развращающую Церковь. Церковничество, в своих благонамеренных усилиях по обучению людей посредством полной дисциплины совершенной добродетели, подавило индивидуальную любовь к истине до такой степени, что религия стала просто поверхностью, без содержания. Иезуитизм отменил различие между вещами правильными и неправильными в себе и заставил право заключаться исключительно в намерении; то есть сделал его полностью субъективным. Лютеранская реформация была возрождением интеллекта в отношении религии – требованием убеждения вместо согласия; видения Бога вместо послушания Церкви. Она повторила, с акцентом, адаптированным к нуждам шестнадцатого века, слова Иисуса: «Сия есть жизнь вечная, знать Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». В этих словах – достаточная защита протестантизма. Это был крик души – знать Бога, а не просто соглашаться с тем, чему учила Церковь о Нем; это было стремление познать Христа, а не повторять наизусть символы веры первых веков и определения средневековых врачей в отношении него. В следующей главе мы рассмотрим истину и заблуждение в протестантском принципе оправдания верой. Наша цель здесь – показать, что истина в православии идентична истине в протестантизме. Оба ставят в качестве корня всякой религии индивидуальное личное видение Бога и истины. Для этого свобода мысли является существенным средством. Правильное мышление подразумевает свободное мышление. Если знание истины делает нас свободными, свобода, опять же, является условием знания истины. Протестантизм и православие часто пытались ограничить применение этого принципа. Протестанты, как и католики, преследовали еретиков. Но в то время как католики, делая это, были верны своей собственной идее и поэтому превратили преследования в систему, протестанты были колеблющимися и нерешительными преследователями. Их влекли в противоположные стороны антагонистические принципы. По сути, протестантизм как таковой претендует на все права частного суждения и, следовательно, во всем своем напряжении и влиянии выступает против преследований и за религиозную свободу. Он победил Католическую церковь в этом вопросе настолько, что заставил ее отказаться от практики преследований, если она не отказалась от теории. В течение трех столетий протестантизм все больше и больше освобождал человеческий разум, делая обязанностью и, следовательно, правом каждого человека видеть истину самостоятельно. Он был вовлечен в противоречия своей верой в спасительную силу определенных доктрин и в высшую важность веры в них. С одной стороны, он провозгласил, трубным голосом, свободу совести и мнения для всех, а затем возопил против тех, кто свободно приходил к мнениям, отличающимся от его собственного.
Но, несмотря на эти противоречия, протестантизм неуклонно давал свободу духа человечеству. И с пробужденным и освобожденным интеллектом все элементы прогресса проявились в протестантских землях. В 1517 году, когда Лютер прибил свои тезисы к дверям церкви, Италия, Испания и Португалия значительно опередили Северную Европу в цивилизации. В торговле, искусстве и литературе Италия была королевой Европы. По военной силе, размерам владений и безграничному богатству Испания была ведущей державой мира. Португальские мореплаватели рыскали по всем морям и открывали новые континенты и острова в каждой зоне. Насколько незначительными по сравнению с этими великими странами были Англия, Голландия и Германия! Но Англия, Голландия и Германия стали протестантскими; Италия, Испания и Португалия остались католическими; в то время как Франция и Австрия приняли половинчатый католицизм.
Результатом стало, в течение трех столетий, полное изменение положения. Последние стали первыми, а первые последними. Что теперь стало с ужасной силой Испании, предприимчивостью Португалии, искусством и литературой Италии? Когда элемент протестантизма был выдавлен из этих наций инквизицией, принцип национального прогресса также был уничтожен. Но северные державы, принявшие лютеранскую реформу, получили вместе с ней и зародыши прогресса. Голландия, Дания, Норвегия, Швеция, Пруссия, Саксония, Англия и Шотландия, неуклонным прогрессом цивилизации, богатства, знаний и морали окончательно продемонстрировали импульс прогресса, содержащийся в протестантской идее.
Итак, насколько этот великий эксперимент, продолжающийся в течение трехсот лет, может что-либо доказать, настолько он доказывает истинность центральной идеи протестантизма и православия, а именно, что спасительная вера по сути своей не эмоциональна и не волевая, а интеллектуальная.
§ 12. Ошибка в православном принципе.
Мы хорошо знаем ответ, который можно было бы дать с точки зрения экклезиастики на только что приведенный исторический аргумент. Римско-католическая церковь могла бы ответить так: «Мы признаем, что дерево должно быть познано по его плодам; но дерево истинного христианства познается по плодам христианства, а не мирской цивилизации. Предположим, что Англия сегодня богаче Италии, могущественнее Испании; лучше ли она? Больше ли благочестия и больше ли морали в протестантских странах, чем в католических? В каких общинах вы найдете больше всего смирения, простоты, религиозной веры, почтения к религиозным институтам, страха перед Богом? В каких вы найдете больше всего сочувствия, доброты, доброжелательности от человека к человеку? Жестокая цивилизация протестантизма сурова, холодна и жестока. Она попирает слабых. Она накапливает богатство и власть; но разве это христианство? Лондон или Рим являются лучшей моделью христианского города? Лондон ли это, с его ужасающими контрастами огромного богатства и голой нужды, его гордая аристократия и озверевшая толпа, его пустые церкви и освещенные пивные? Или это не Рим, беднее материальными благами и роскошью, но богатый благодатью – Рим, с его благоуханием святости вокруг него; его многочисленные церкви, на которые искусство щедро расточало свои ресурсы, чтобы сделать их достойными быть храмами Бога – Рим, с его священниками и монахами; его религиозные обители, центры великих религиозных орденов, чьи миссии были известны во всех четырех частях света? Протестантские страны могут иметь более высокую мирскую цивилизацию, больше образования и интеллекта, больше производства и торговли; но католические страны имеют больше смирения и почтения, более привычное благочестие, более мягкие манеры. Если у протестантов больше знаний, у католиков больше любви».
И мы, хотя и протестанты протестантов, должны признать, что в этом есть доля правды. Дисциплина католицизма подавила некоторое количество зла, которому свобода протестантских стран позволила проявиться. Но подавленное зло тем не менее является злом и часто производит большее внутреннее разложение, чем когда ему позволяют проявить себя таким, какое оно есть. Мы также можем признать, что в то время как в протестантизме больше ИСТИНЫ и всех добродетелей, которые с ней идут, – таких как честность, мужественность, самоуважение, добросовестность, – в католических странах больше ЛЮБВИ и всех добродетелей, которые с ней следуют, – таких как добрые, доброжелательные манеры, готовность сочувствовать страданию, дух зависимости и доверия. Тем не менее, это не доказывает, что среди католиков больше настоящего христианства; ибо любовь, которая не вырастает из вида истины, не является ни подлинной, ни здоровой. Ее жизнь слаба. Протестантское христианство – незрелый плод, жесткий, потому что не совсем созрел. Католическое христианство – это перезрелый и поэтому гнилой плод.
Поэтому мы все еще утверждаем, что протестантизм и православие правы, делая свободное и независимое видение истины корнем всей религии. Но ошибка православия состояла в том, что оно смешивало истину с доктриной – видение вещи с теорией об этом зрении. Отсюда и происходит жесткость и холодность православия. Чистая мысль всегда холодна, и так должно быть. Видение духовных вещей – это истина и любовь в одном; но когда мы начинаем размышлять об этом видении, любовь исчезает, и истина становится холодной.
Изъян православного принципа, таким образом, заключается в смешении истины с верой. Из этой ошибки вытекают догматизм, фанатизм и все их естественные последствия. Поэтому хорошо, прежде чем идти дальше, более полно объяснить это различие и его важность.
§ 13. Вера, Знание, Убеждение, Мнение.
Религия возникает в каждый момент, от взгляда на истину. Итак, есть четыре вида взгляда: вера, которая является интуитивным взглядом; знание, которое является самой интуицией, рассматриваемой посредством размышления и таким образом доведенной до сознания; третье, убеждение, которое упорядочивает продукты знания в систематическую форму и делает их соответствующими друг другу; и, наконец, мнение, которое вообще не имеет дела с вещами, а только с мыслями о вещах. Верой мы видим Бога; знанием мы осознаем, что видим Бога; верой мы упорядочиваем то, что видим; и мнением мы чувствуем и нащупываем наши мысли, ища то, что мы можем найти в Его делах и путях. Каждый акт веры приводит нас в присутствие самого Бога и делает нас причастниками божественной природы. Таким образом, вера строго и буквально является сущностью ожидаемых вещей или сущностью надежды.6 Субстанция здесь имеет свое этимологическое значение и является одним и тем же словом в греческом и английском языках, означающим основу, фундамент, поддержку или подведение. Это внутренний опыт, посредством которого мы соприкасаемся с невидимыми вещами, так же как восприятие – это опыт, посредством которого мы соприкасаемся с видимыми вещами.
Эти этапы интеллектуальной деятельности могут называться другими именами. То, что мы (вместе с Якоби) называем верой7, может быть названо «интуицией» (у трансценденталистов), разумом (у Кольриджа), Божественным сознанием (у Шлейермахера) или anschauungs-verm?gen (у Шеллинга и других). Но как бы мы ни называли эту силу, мы говорим, что в человеке есть сила, с помощью которой он может видеть духовные факты, как своими земными чувствами он может воспринимать чувственные факты. Если у него нет такой силы, он не способен познать Бога, но может только иметь мнение, что Бог есть. Но если он может познать Бога, это знание покоится на чем-то, что стоит за рассуждением или размышлением; оно должно покоиться на интуиции или духовном восприятии. И это, для нашей настоящей цели, мы называем верой. С ее помощью мы познаем духовный мир, так же как мы познаем материальный мир через зрение, осязание и слух. Чувства – это органы, с помощью которых мы воспринимаем материальные вещи; интуиция, или вера, орган, посредством которого мы воспринимаем духовные вещи. Тот, кто отрицает существование такой силы в человеке, неизбежно впадает в догматизм, с одной стороны, или рационализм, с другой. Но поскольку эти слова также приобретают совершенно разный смысл в разных устах, мы объясняем себя, говоря, что он ставит либо теорию, либо вывод на место Бога. Если ортодокс, он ставит теорию; если скептик, то вывод. Мистер Мэнселл делает первое, Герберт Спенсер – второе. Никто из них не верит, что мы можем знать существование Бога. Так что догматизм и скептицизм идут рука об руку. Все последствия, описанные в начале этой главы, следуют как нечто само собой разумеющееся, когда мнение или теория ставятся на место истины. Затем наступает непреклонная узость фанатизма, горячее рвение гонителя, сектантская рознь, которая разорвала Церковь надвое. Лекарством и профилактикой этого является признание того, что основа религии – вера, живое видение Бога, душа, долг, бессмертие, которые всегда и во веки веков одни и те же.
Лучшие определения веры, данные теологами всех школ, включают в себя понятие проницательности, воли и привязанности. Это действие души, посредством которого она смотрит на истину. Но это действие подразумевает желание видеть и знать истину. Итак, такое действие лежит в основе всех наших знаний, как материального, так и духовного мира. Как я познаю внешний мир? Пассивное упражнение ощущения никогда не даст такого знания. Видения, которые проникают в пассивный глаз, звуки, которые наполняют пассивное ухо, чувства, которые воздействуют на пассивное чувство, не дают реального знания внешних вещей. Это происходит не только из ощущения, но из ощущения, преобразованного в опыт произвольной деятельностью. Мы должны не только видеть, но и смотреть; не только слышать, но и слушать; не только чувствовать, но и осязать, чтобы знать. Жизнь, следовательно, постоянный синтез этих трех элементов, – жизнь, которая в каждом действии одновременно думает, чувствует и делает, – одна дает нам знание. Отделите мысль от привязанности и воли и позвольте ей действовать самой по себе, и она не даст знания; она только дает веру или мнение. Знание приходит только из опыта, а опыт означает общение. Общение с Природой посредством мысли, желания и действия дает нам знание Природы; общение с Богом посредством мысли, желания и действия дает нам знание Бога. Орган, посредством которого мы общаемся с Богом, – это вера; она включает в себя желание познать Бога и акт обращения к нему с целью познать его.
ЗНАНИЕ Бога, бессмертия и духовных вещей не приходит из какого-либо процесса рассуждения, с одной стороны, или из какой-либо единичной интуиции разума. Точно так же мы не познаем материальный мир посредством процесса рассуждения, с одной стороны, или какого-либо единичного чувственного восприятия, с другой. Все знание приходит из жизни; или, как выражается апостол Иоанн, «Жизнь есть свет человека». Мы знакомимся с внешней природой посредством жизненных процессов – посредством повторяющихся актов зрения, слуха, осязания, вкуса. Так мы знакомимся с духовным миром посредством повторяющихся духовных актов; посредством повторяющихся процессов веры; посредством постоянных шагов преданности, подчинения, послушания, доверия, любви, молитвы. Таким образом, мы приходим к познанию Бога так же определенно и точно таким же образом, как мы познаем вещи видимые или вещи слышимые.
Но знание – это не вера. Знание – это укоренившееся убеждение в реальности определенных фактов или лиц, полученное из общения с этими фактами или лицами. Вера – это интеллектуальное согласие с предложением – предложением, сформированным аналитическими и синтетическими методами. Мы анализируем наше представление о каком-либо предмете, а затем упорядочиваем результаты этого анализа и выводим из них предложение, закон. Это мы называем нашим убеждением или кредо относительно него. Сущность этого убеждения дана нам в жизни; форма его приходит из мышления или рассуждения. Но очевидно, что такое убеждение различается у каждого человека в соответствии с его опытом, и в соответствии с его привычками рассуждать, и даже в соответствии с его легкостью в выражении. Более того, знание и вера различаются также тем, что знание ставит нас перед реальностью, вера – только при наличии предложения относительно нее.
Таким образом, Джон и Джеймс – друзья. Джон знает Джеймса через долгое общение. Он так же уверен в сущности характера Джеймса, как и в своей собственной. Но если он попытается выразить это знание Джеймса в форме веры, он, очевидно, может выразить его плохо. Он может потерпеть неудачу из-за дефектного анализа или несовершенных языковых способностей.
С другой стороны, Джон может вообще не знать Джеймса. Он мог никогда его не видеть. Но он слышал о нем от общего друга, чьему суждению он доверяет, или от нескольких человек, и поэтому у него сложилось очень определенное убеждение относительно Джеймса. У него есть вероисповедание относительно него, хотя он никогда его не знал.
Точно так же те, кто знает Бога истинно и хорошо, через опыт послушания и молитвы, могут иметь очень ошибочную веру относительно него. Те, кто вообще не знает его, через какой-либо личный опыт, могут иметь очень правильную веру относительно него. Но что спасает душу? Что управляет жизнью? Что влияет на сердце? Очевидно, не вера, а знание.
Мы не спасены никакой верой относительно Бога или Христа, относительно греха или спасения, относительно долга или судьбы. Вера приводит нас в соприкосновение с образами вещей, а не с самими вещами. Вера не имеет спасительной силы. Но знание имеет. «Сия же есть жизнь вечная, чтобы ЗНАТЬ Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа».
Поэтому большая ошибка, когда Православие или Рационализм переворачивают аксиому Иоанна и вместо того, чтобы сказать: «Жизнь есть свет человека», говорят нам: «Свет есть жизнь человека». Знание исходит из жизни. Вера исходит из знания, а не наоборот.
ПРИНЦИП Православия, как указано в начале этой главы (в § 1), заключается в том, что существует одна истинная система христианского учения, а все остальные ложны. ИДЕЯ Православия, как указано в § 10 этой главы, заключается в том, что душа спасается видением истины. Идея Православия истинна – ее принцип ложен. Видение истины – то есть великих духовных реальностей – спасает нас, ибо только этим видением мы возвышаемся над нашими слабыми и несовершенными «я» и становимся способными приобщиться к природе Бога. Но в то время как истина всегда одна и та же, учение меняется от века к веку, меняется от человека к человеку. Утверждение каждого человека ограничено его положением, его образом мышления, его силой речи. И ни один собор, собрание, конференция, синод не могут избежать подобных ограничений.
Пусть однажды будет ясно осознано различие между истиной, как она видится, и истиной, как она утверждается, – между знанием и верой, – и мы увидим конец догматизма, фанатизма, нетерпимости и суеверия. Тогда мы увидим, что религия – это одно, а теология – совсем другое, и что испытание и доказательство здравого религиозного опыта – это не то, что человек говорит, а то, что он есть. Видение истины остается, как всегда, источником нашей моральной и духовной жизни, но это видение истины должно перейти в знание посредством жизни, чтобы обновить душу. ВЕРА, или действие, посредством которого душа, желающая добра, ставит себя в присутствие истины, всегда является началом каждого духовного состояния. ЗНАНИЕ, рожденное этой верой, через повторяющиеся акты совести, любви, послушания, молитвы, является следующим шагом и тем, что закрепляет истину в душе. ВЕРА приходит потом, как результат знания, полученного таким образом, проанализированного и организованного систематизирующим интеллектом. И теория, или мнение, движется вперед, подобно стрелкам перед армией, исследуя маршрут и прокладывая путь, но неспособная отразить ни одну атаку или удержать постоянно какую-либо позицию.
Глава III. Православная идея естественной и богооткровенной религии, или натурализм и сверхъестественное.
§ 1. Значение понятий «естественное» и «сверхъестественное».
Православное христианство утверждает, что христианство есть сверхъестественное откровение, состоящее из истин, открытых Богом, не по методу природы, но вне ее. Но не только ортодоксы, также и неортодоксы, унитарии, универсалисты, квакеры, сведенборгианцы, все придерживаются к христианству как к сверхъестественной вере. Что они подразумевают под этим и почему они так настойчиво на этом настаивают? Это наш первый вопрос, а следующим будет: «Что подразумевают под этим те, кто придерживается натурализма, и почему настаивают ли они на своей точке зрения?»
Различие между ними, по-видимому, заключается в следующем: натуралисты в теологии утверждают, что Бог приходит к человеку через природу и только природу; сверхъестественный утверждает, что Бог приходит к человеку не только через природу, но и другими способами вне природы или выше природы. Между ними нет никаких сомнений относительно естественной религии. Оба признают это; сверхъестественные верят во все, во что верят натуралисты, только они верят в нечто большее.
Но как определить природу? Что подразумевается под природой? Даются различные определения; но мы хотим сейчас одного, которое действительно выразит вопрос, поднятый в этом споре. Итак, мы можем определить природу как закон. Все связи или паутина существующих субстанций и сил, которые подчиняются закону, принадлежат природе. Все, что происходит вне этих законов, является либо сверхъестественным, неестественным, субъестественным или сверхъестественным. Если это что-то вне закона, но не нарушает его и не исходит из более высокого источника, мы называем это сверхъестественным; как магия, призраки, колдовство, феи, гении и тому подобное. То, что нарушает закон, является противоестественным. То, что находится так низко, что лежит ниже закона, как хаос до творения; или туманная материя, еще не начавшая подчиняться закону тяготения; или разумы, такие как Мефистофель или Сатана, которые так низко опустились в грехе, что потеряли восприятие правильного и неправильного, является субъестественным, ниже природы. То, что принадлежит религии, стоящей выше законов времени и пространства, выше конечного, является сверхъестественным.
Таким образом, животные и люди, подобные животным, которые ниже нравственного закона, являются субъестественными по отношению к этому закону. Мы не называем грехом убийство человека тигром, поскольку он ниже закона по отношению к греху. Он ниже нравственного закона. Опять же, мы можем представить себе ангелов, которые находятся так высоко, что находятся выше нравственного закона, в части его области, неспособные ни на обычную добродетель, ни на обычный грех, согласно нашим стандартам морали, хотя, возможно, и по какому-то более высокому кодексу этики. Они являются сверхъестественными существами по отношению к этому закону – нравственному закону этого мира. Что касается некоторых частей нравственного закона, то, без сомнения, есть множество людей, которые выше его даже в этом мире. Есть много людей, совершенно неспособных ругаться, лгать, воровать, напиваться, впадать в ярость, и для которых, следовательно, не является добродетелью избегать этих пороков. Они просто выше этой части нравственного закона. Они являются сверхъестественными существами по отношению к этой части человеческого характера.
После этих иллюстраций мы можем увидеть, что подразумевается под сверхъестественностью. Если есть что-либо в этом мире, что исходит свыше мира, а не из существующих законов бытия, то это сверхъестественно.
§ 2. Сверхъестественное творение.
В этом смысле все, кроме атеистов, должны признать сверхъестественное. Если, например, вы признаете сотворение мира Богом, то это было сверхъестественным актом; это не произошло из существующих законов мира, потому что он создал эти законы. Весь порядок и красота мира, его разнообразие и гармония, его бесконечное приспособление части к части и каждого ко всему, – все это существовало в уме Бога до того, как они появились в природе. Они были сверхъестественны, как идеи, до того, как они появились в природе как факты. И если, как полагает большинство геологов, земная кора обозначает длинную серию творений, последовательные эпохи, в конце каждой из которых появлялись новые формы растительной и животной жизни, то каждая из них была новым творением; то есть новым сверхъестественным актом Всемогущего.
Физический мир, таким образом, являет собой силу, стоящую выше его самого. Естественное свидетельствует о сверхъестественном, все – о всеобщем. Существующая сеть законов свидетельствует о РАЗУМЕ, находящемся вне его самого, выше его самого, организующем и управляющем им.
§ 3. Вопрос сформулирован.
Если это принять, то вопрос между натурализмом и сверхъестественным заключается в следующем: пришел ли в него этот управляющий разум, который пришел из-за пределов мира в результате актов творения, когда мир был создан, или нет? У нас есть ряд творений вплоть до того времени, когда человек прибыл на землю. Когда он пришел, он был сверхъестественным существом, и его приход был сверхъестественным событием. Если только мы не предположим, что он был развит, по существующим законам, из какой-то обезьяны, гориллы или шимпанзе, его приход был сверхъестественным. Итак, прекратились ли сверхъестественные события тогда, и с тех пор мир продолжал существовать сам по себе? Или же имели место последующие вторжения из более высокой сферы – новое приток сверху, время от времени добавляющее что-то новое к природе? Натурализм говорит нет; сверхъестественность говорит да.
§ 4. Аргумент сторонника сверхъестественного из последовательных геологических творений.
Сверхъестественный человек говорит, что Бог приходит к нам двумя способами – через природу, то есть через уже установленный порядок вещей, а также через новые творческие импульсы, приходящие время от времени свыше. Он утверждает, что такой новый творческий импульс пришел в мир через Иисуса Христа, добавив новую субстанцию и новые формы к уже существующим – новую жизнь, которой не было в мире, протекающую по новым законам. Это новое творение, как его называют сами Писания, есть христианство. Также говорят, что это находится в соответствии с ходом событий. Ибо, если раньше была серия творений, приносящих в мир животных и высшие формы физической жизни, – если они были созданы новыми сверхъестественными импульсами, приходящими с интервалами в сотни тысяч лет, – почему отрицать, что другой импульс мог прийти через четыре тысячи лет или сорок тысяч лет после сотворения человека, чтобы добавить новую форму духовной жизни в общество?
В мире, каким он был изначально, не было ни одного живого растения или животного; спустя тысячи лет или миллионы лет в широкие моря нижнего силурийского периода попали некоторые из низших видов животных и водорослей, несколько трилобитов и моллюсков, но не было никаких растений, кроме фукоидов. Затем, спустя долгое время, появились несколько хрящевых рыб и кораллов. Прошло много времени – протекли тысячи лет: затем появились настоящие рыбы и наземные растения в так называемом девонском периоде, или древнем красном песчанике. Спустя долгое время наступил период, к которому относится вся угольная формация; и в эту каменноугольную эпоху впервые появляется целый растительный мир деревьев и растений, насчитывающий девятьсот тридцать четыре вида. В это время появились некоторые насекомые, такие как жуки, сверчки и тараканы, которые, следовательно, гораздо более почтенны, чем человек. Проходят еще тысячи лет: затем земля получает новое творение в виде гигантских лягушек, огромных рептилий и странных рыб. Но пока еще не появилось ни одного млекопитающего – ни птицы, ни четвероногого не было видно на земле. Затем, после еще одного длительного периода, они появляются в так называемом третичном периоде; пока, наконец, не будут найдены некоторые останки человека в делювии или гравии. Таким образом, геология, когда-то считавшаяся атеистической, дает свое свидетельство о длинной серии сверхъестественных фактов; то есть о последовательном создании, после долгих интервалов, совершенно новых родов и видов растений и животных. Когда вы переворачиваете эти большие каменные листы того величественного свитка рукописи, написанного рукой Бога, который мы называем землей, вы и он записываете новые вещи на каждой странице, новые факты и законы, а не на каком-либо прежнем листе. Новые типы жизни, не подготовленные ни одним предыдущим, – не медленной эволюцией, а внезапным шагом, – врываются. На предыдущей скалистой странице не найти ни одного из их видов, родов, порядков или даже классов, чтобы указать на любого возможного прародителя. Так что сам земной шар говорит с этих вечных памятников камня: «Смотрите историю сверхъестественных событий, написанную на мне». Каждое творение выше предыдущего: наконец, создан человек. Но все еще сверху, извне мира, творческая жизнь готова излиться. Только следующее творение должно быть моральным и духовным, а не физическим. Теперь не добавляется никаких новых физических форм, но новая моральная жизнь изливается в человека, делая его новым творением Божьим. «Ибо кто во Христе, тот новая тварь». Аналогия была настолько поразительной, что апостолы заметили ее и постоянно говорят о Христе как о посреднике нового творения.
§ 5. Сверхъестественный аргумент из человеческой свободы.
Но есть и другой пример сверхъестественного элемента в мире. Доктор Бушнелл в своей книге под названием «Природа и сверхъестественное» утверждает, что человек способен на сверхъестественные поступки; что, по сути, каждый действительно свободный поступок является и должен быть сверхъестественным поступком. Для тех, кто придерживается учения о необходимости, это, конечно, не аргумент. Но те, кто верит, в свидетельство своего собственного сознания, что они свободные существа; кто чувствует, что они не беспомощно движимы сильнейшим мотивом, но могут сопротивляться ему или поддаваться ему; кто, следовательно, чувствует себя ответственным за то, что они делают или не делают, они могут видеть, что в реальном смысле они создают новые влияния. Их действия не являются результатами предыдущих причин, но являются новыми причинами, которых раньше не было в мире. Некая сверхъестественная сила обитает в воле человека, поскольку она становится свободной благодаря разуму и выбору. Человек стоит между добром и злом, правдой и неправдой, истиной и ошибкой, обладая властью выбирать одно или другое. Если он выбирает одно, он посылает силу в общество, жизнь, человечество, чтобы помочь им двигаться вперед; если другое, он посылает силу, чтобы сдержать их. Эта сила не от природы человека, а от чего-то в нем, находящегося за пределами его природы. Когда он действует по привычке, порыву, страсти, а не по выбору, он просто естественное существо; когда он действует по выбору, он не естественное существо, а либо сверхъестественное, либо подъестественное существо, в зависимости от того, выбирает ли он добро или зло. Когда он выбирает добро, он возвышается над естественным человеком в сферу ангелов; когда он выбирает зло, он опускается ниже естественного человека в сферу животных или демонов.
§ 6. Сверхъестественные события не обязательно являются нарушениями закона.
Итак, говорит сторонник сверхъестественного, если у нас есть все эти доказательства, показывающие, что Бог не только действует через природу, осуществляя существующие силы и законы, но и неоднократно приходил в природу с новыми творениями, которых не было раньше, – и если даже сам человек обладает определенной ограниченной, но строго сверхъестественной силой, чтобы иметь возможность стоять вне связи закона и действовать в соответствии с ней, – почему отрицать, как невероятное, что Бог должен был создать новое моральное творение в христианстве? должен был создать новый класс, порядок, род и вид духовных существ, не представленных ранее никакими существующими сородичами? И почему сомневаться в том, что то, что мы называем чудесами – то есть физическими вмешательствами в естественные законы – должно было сопровождать этот внезапный приток духовной жизни? Мы не утверждаем, говорит рассудительный сторонник сверхъестественного (например, доктор Бушнелл), что чудеса являются приостановками или нарушениями естественных законов; но что они являются естественным изменением действия таких законов новым и мощным влиянием. Для этого также существует достаточно аналогий в природе. Например, минеральное царство пассивно подчиняется механическим и химическим законам, которым сопротивляются и которые изменяют растения и животные. Камень пассивно подчиняется закону тяготения; растение сопротивляется ему, поднимается в воздух, противодействуя ему. Такой поступок со стороны растения должен казаться камню чистым чудом. Если бы кусок гранита написал книгу по теологии, он, вероятно, сказал бы, что растение, вырастая, нарушило или приостановило действие закона природы. Но этого не произошло. Сила тяготения продолжала действовать согласно своему собственному закону; она все время тянула растение вниз, только жизненная сила в растении преодолела ее силу и изменила результат. И, опять же, дерево, увидев, как собака бежит взад и вперед, могло бы назвать это чудом. Дерево, неспособное сдвинуться с места, не могло представить себе возможности произвольного движения. Но никакой закон природы не нарушается; вступает в действие только высшая сила – сила животной жизни.
Для собаки, опять же, действия человека являются абсолютным чудом. Посадить зерно, пожать его, молоть его, смолоть его и испечь из него хлеб, является для собаки таким же чудом, как умножение хлебов или превращение воды в вино Христом является чудом для нас. Но ни в том, ни в другом случае не был нарушен никакой закон природы. Разум в одном случае, некая более глубокая духовная сила в другом, возможно, изменили обычное действие закона и дали эти результаты.
Православный сверхъестественный человек поэтому утверждает, что сверхъестественное есть постоянный элемент жизни. Высшие натуры все сверхъестественны по отношению к низшим натурам, но естественны сами по себе, потому что подчиняются законам своей собственной природы. Природа без этого сверхъестественного элемента – всего лишь машина, ручку которой вращает Бог, стоящий снаружи. Это низкое представление как о природе, так и о Боге. Как говорит Гете в одном из своих бессмертных стихотворений,—
«Не так, снаружи, Творец медлит,
И не позволяй всем вещам вертеться вокруг его пальца,
Но двигается его центр, а не его внешний край;
Сходит к природе, влечет ее к себе;
Двигаясь изнутри, вдохновляясь свыше,
С вечно новыми потоками света и любви».
§ 7. Жизнь и история содержат сверхъестественные события.
И помимо всего этого, говорит сторонник сверхъестественного, у нас есть постоянные и постоянные доказательства, во всей истории и во всем человеческом опыте, существования этого сверхъестественного элемента. Только небольшое меньшинство человечества когда-либо сомневалось в этом; и это люди, настолько погруженные в физическую науку, или настолько стесненные какими-то логическими оковами, или настолько погруженные в чисто мирские дела, что неспособны видеть сверхъестественные факты, которые повторяются вечно. Само христианство было непрерывной чередой сверхъестественных событий. Физические чудеса Христа ничто по сравнению с духовными чудесами, которые христианство всегда творит. Плохие люди становятся хорошими, слабые – сильными, трусливые – храбрыми, невежественные и глупые – мудрыми, благодаря сверхъестественному влиянию, данному в ответ на молитву, изливаемому в сердца и умы, которые открываются для ее принятия. Обращение плохого человека силой христианства – это чудо. Сила веры, надежды, любви, которую испытал каждый христианин, пришедшая в него не через какое-либо действие его природы, а просто излившаяся в его душу из какой-то высшей сферы, – это делает все рассуждения излишними для того, кто имел хотя бы небольшой христианский опыт.
В этом суть православного сверхъестественного учения, и это, как мне кажется, его истина, отделенная от его заблуждений.
Натурализм настоящего времени мы понимаем как направленный отчасти против ложного сверхъестественного учения, а отчасти как ошибку, возникающую из-за слишком исключительного внимания к порядку вселенной, выраженному в законе.
§ 8. Заблуждение православного сверхъестественного.
Сверхъестественное в целом игнорировало Бога в природе и видело его только в откровении. Оно допускало своего рода естественную религию, но только в качестве аргумента, чтобы доказать существование Бога тем, что он сделал давным-давно. Но оно не шло привычно к природе, чтобы увидеть Бога там, воплощенного в солнце, луне и звездах; воплощенного в весне, лете, осени и зиме; в дне и ночи; в человеческой душе, разуме, любви, воле. Бог был повсюду вокруг нас, никогда не был далеко от нас; но теология была готова видеть его только в еврейской истории, в священных книгах или по воскресеньям в церкви. Давайте видеть его там, насколько мы можем, но также видеть его в каждом журчащем ручье, в каждом нежном цветке, во всей красоте, всей возвышенности, во всем устройстве и приспособлении этого мира. Неудивительно, что натурализм должен был прийти, чтобы сделать то, что Церковь оставила не сделанным – найти своего Бога и Отца в этом великом и прекрасном мире, который он создал для нас. Символ веры гласит: «Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух»; то есть Бог Творец, видимый в Природе и Провидении; Бог Искупитель, видимый в христианстве; и Бог Освятитель, видимый в каждой праведной и святой душе. Но Церковь пренебрегла своим собственным символом веры и упустила Бога Творца, часто также Бога Освятителя, и видела Бога только в христианстве, в его истории, его Церкви, его доктринах, его церемониях.8 Против этого натурализм выступает как великий и необходимый протест и призывает нас видеть Бога также в природе и жизни.
Тогда Церковь была слишком склонна учить чудесному откровению, в котором чудеса являются нарушениями закона. Но поскольку Бог, как общепризнано, является автором закона, она заставила Божество нарушить его собственные законы; то есть сделала его непоследовательным, произвольным, нерегулярным и своенравным. Глубоко в человеческом сознании Бог сам укоренил твердую веру в неизменность закона; так что когда чудеса определяются таким образом, натурализм справедливо возражает против них.
§ 9. Отсутствие конфликта между натурализмом и сверхъестественным.
Но мы не думаем, что между истинным натурализмом и истинным сверхъестественным должна быть какая-либо война. Мы знаем, что есть много людей, настолько укоренившихся в своей вере в природу, что они не видят ничего вне ее или за ее пределами. Для них Бог – закон, и только закон. Даже творение им отвратительно, потому что они видят, что творение – это действительно сверхъестественное явление. Отсюда теории развития; «Остатки творения»; небулярная гипотеза; дарвиновская теория образования видов путем естественного отбора; представление о человеке, произошедшем от обезьяны; пантеистические представления о Боге, настолько погруженном в природу, что он не является ее разумным руководителем, а лишь ее бессознательной душой; вся вселенная развивается в соответствии с порядком, который настолько выше знания Бога, насколько и выше нашего. Теперь лучшие геологи уверяют нас, что нет никаких доказательств в поддержку трансмутации видов. Теория г-на Дарвина о формировании видов путем естественного отбора такова: в борьбе за жизнь выживает самое сильное и наиболее приспособленное животное, остальные умирают. Это животное передает своему потомству свои собственные превосходные качества; так постепенно развивается более высокое животное. Например, жираф не был создан Богом с длинной шеей для того, чтобы он мог объедать листья высоких деревьев. Но когда листьев было мало, животное, у которого шея была немного длиннее, чем у остальных, могло добывать листья. Так оно жило, а остальные умирали. Его дети имели более длинные шеи по закону наследственной передачи. Так, с течением веков постепенно были найдены животные с очень длинными шеями. Так, у моржа есть изогнутый рог, растущий вниз из его нижней челюсти, с помощью которого он взбирается на плавучий лед. Мы не должны, однако, предполагать, что Бог дал ему бивень для этой цели; Но морж, или тюлень, у которого под подбородком оказалась небольшая роговая кость, мог легче взбираться на лед и добывать себе пищу, и поэтому он выжил, в то время как остальные умерли; а его потомки в течение нескольких сотен тысяч лет, повторяя этот процесс, приобрели рога, и так появился этот вид фока.
Конечно, можно верить в эту теорию. Но, веря в нее, мы должны предположить две вещи: во-первых, счастливую случайность, а затем закон передачи наследственных качеств. Итак, теория заменяет этот закон передачи и эти счастливые случайности творческим замыслом. Что-нибудь от этого приобретается? Область закона немного расширяется. Но расширяйте ее как хотите, вы должны в конце концов прийти к чему-то выше закона. Предположим, что эти законы, по которым появились морж и жираф, были все в изначальной туманности, так что с тех пор не нужен был Создатель, и ничего сверхъестественного – с тех пор все это сделала природа. Но кто изначально поместил туда законы? Вы должны принять сверхъестественное в конце концов или же предположить случайность. Случайно все эти замечательные законы оказались в определенной туманности. Тот, кто уклоняется от этого предположения, принимает сверхъестественное, все сразу, в начале, вместо сверхъестественного на всем протяжении: «Что он этим приобретает?» Он выигрывает только в том, что он убирает Творца из виду; или, скорее, убирает себя из виду Творца. Вместо этого он поклоняется великому богу Развития.
Столь же удовлетворительным для интеллекта, мягко говоря, и гораздо более удовлетворительным для лучших человеческих инстинктов является взгляд на Бога, который видит его все более и более приходящим в природу сверху природы. Этот взгляд гласит: «Бог – это не только порядок, но и свобода. Он – не только закон, но и любовь. Он в мире как закон и порядок, но он выше мира как мысль и любовь; как Провидение, как Небесный Отец. Он приходит к нам, чтобы удовлетворить наши потребности, вдохновить наши сомневающиеся сердца, поднять нас к жизни и свету. Он не запускает огромную машину, а затем смотрит и видит, как она работает; но он в мире и всегда с нами. Сверхъестественное обитает рядом с естественным. Так же, как мудрый и добрый отец имеет правила и законы, с помощью которых он управляет своими детьми – награждая и наказывая их за то, что они подчиняются или не подчиняются; но, кроме того, делает для них тысячу вещей, сам проявляя инициативу; поэтому Бог управляет нами посредством закона, но также часто проявляет инициативу, давая нам то, о чем мы никогда не просили и о чем ничего не знали».
§ 10. Дальнейшие ошибки православного сверхъестественного учения – пропасть между христианством и всеми другими религиями.
Православие, как может показаться, заблуждалось, помещая слишком большую пропасть между христианством и всеми другими религиями. Христианство достаточно отличается от всех других религий, поскольку рассматривается как совершенная и, следовательно, универсальная религия человечества. Оно относится ко всем предшествующим религиям так же, как человек относится ко всем предшествующим расам. Они отделены от человека различными неизгладимыми признаками; тем не менее, они являются его собратьями по творчеству, происходящими из одного и того же творческого разума, согласно одному творческому плану. Так и предыдущие религии нашей расы – фетишизм, брахманизм, буддизм, религия Конфуция, Зороастра, Египта, Скандинавии, Иудеи, Греции и Рима – отличаются от христианства неизгладимыми признаками; но они также исходили из одного и того же творческого разума, согласно одному творческому плану. Христианство должно относиться к ним гуманно, как к своим собратьям по творению. Другие животные подготовили человеку путь на земле, и с момента появления человека мы не видели последующего творения. Итак, этнические религии подготовили путь для христианства, и с тех пор, как пришло христианство, не появилось ни одной новой религии; ведь магометанство – это всего лишь смесь Ветхого и Нового Заветов, и поэтому его можно считать отдаленной христианской сектой. Точно так же гигантские абстракции гностицизма были гибридными системами, образованными из союза восточной мысли и христианской жизни. Аналогию можно проследить и дальше. Человек – единственное животное, которое владеет всей землей. Любая другая раса имеет свою среду обитания в каком-то географическом центре, из которого она может эмигрировать, конечно, в какой-то степени, но только там она процветает. Только человеку принадлежит вся земля. Поэтому все примитивные религии являются этническими, то есть религиями рас. Религия Конфуция принадлежит Китаю, религия брахманизма – Индии, религия Зороастра – персам; религия Египта – только для египтян. Исключения из этого закона (например, буддизм) лишь кажущиеся. Правило неизменно. Христианство само по себе является космической или универсальной религией. Оно только перешло границы расы, столь непреклонные ко всем другим религиям. Рожденное семитской религией, оно вскоре овладело индоевропейскими расами, обращая римлян, греков, тевтонов, кельтов и славян. Оно находит африканский разум послушным своему влиянию. Его миссионеры обратили в веру расы Америки, Индии, Китая и островов Тихого океана. Очевидно, ему суждено стать религией человечества.
Но если так, то почему его следует противопоставлять религиям, которые ему предшествовали? Они также являются творениями Бога, а не делом рук человека. Теологи нашли множество типов Христа в еврейских книгах и еврейской истории. Но они также могли бы найти типы христианства в так называемых языческих религиях. Ибо как грядущие события отбрасывают свои тени вперед, так и грядущие откровения видны заранее в теневых прелюдиях и гомологонах. Возвышенный спиритуализм брахманических книг, моральная преданность Зендавесты, закон развития души в буддизме – все это типы того, что должно было явиться в большей полноте и высшем развитии в христианстве. Сначала естественное, затем то, что является духовным. Но эти предвестники христианской истины, освещающие темную сторону истории, являются трогательными доказательствами того, что Бог никогда не оставляет себя без свидетеля в мире или в человеческих сердцах.
Поэтому вместо того, чтобы возводить непреодолимую пропасть между христианством и другими человеческими религиями, мы должны считать их подготовкой и ступеньками к чему-то более высокому. И они не исчезнут, пока христианство не очистится от заблуждений, которые все еще цепляются за него. Иудаизм не должен был исчезнуть, пока он не осуществится в христианстве; и другие религии мира не исчезнут, пока они также не осуществятся в христианстве.
Теперь, общее учение в наших церквях, религиозных книгах и газетах имеет тенденцию принижать всю естественную религию в интересах религии откровения. Обычно говорят, что свет природы помогает нам очень мало в познании Бога. «Посмотрите на язычников», – говорят они, – «посмотрите на их религиозное невежество, их ужасные суеверия, их унизительное поклонение идолам и их подчинение жрецам. Это ваш хваленый свет природы, и вот его результаты – фетишизм Африки, дьяволопоклонство североамериканских индейцев, каннибализм островов Фиджи, человеческие жертвоприношения Мексики и древней Финикии». «Затем», – продолжается, – «посмотрите на наблюдения мудрейших умов, помимо откровения! Как мало они знали наверняка! Их взгляды на Божество варьировались от пантеизма до идолопоклонства; их взгляды на бессмертие были совершенно смутными и неясными; их представления о долге были запутанными и ложными».
На что мы могли бы ответить: «Разве не то же самое происходит и среди христиан? Разве среди них нет суеверий? Разве ведьм не вешали и не сжигали на протяжении шестнадцати столетий в христианском мире? Если язычники невежественны, то сколько людей в католических странах также не читают Библию! Сколько даже в протестантских церквях тех, кто может объяснить свою веру? Если языческое поклонение унижает человечество, потому что это суеверие, мотивом которого является страх, то какая большая часть христианской проповеди состоит также из призыва к ужасу! Разве страх вечных мучений в аду не является движущей силой многого из того, что называется христианством? Подумайте о католиках, поедающих своего Бога: разве это поклонение Отцу в духе и истине? Подумайте о религиозных войнах, о религиозных преследованиях: разве естественная религия когда-либо делала что-либо столь же плохое? Мы кричим против Нерона, который покрывал христиан смолой и сжигал их как факелы в амфитеатре. Но скольких из них таким образом пытали? Может быть, десять, может быть, двадцать, или, скажем, сто. Но, по словам Льоренте, Священная инквизиция в Испании сожгла заживо при Торквемаде 8800; при Дезе 1669; при Хименесе 2536; всего с 1483 по 1498 год, то есть за пятнадцать лет, она сожгла заживо 31 912 человек за ересь и подвергла суровым пыткам и наказаниям 291 450 человек».
Неправильно судить о какой-либо доктрине по коррумпированным практикам, которые имели место при ней, если только не будет показано, что это ее законные плоды. Мы утверждаем, что христианство не несет справедливой ответственности за эти преследования; но давайте сделаем то же самое скидку на религии, которые подготовили ему путь.
§ 11. Христианство считалось противоестественным, а также сверхъестественным, поскольку оно было враждебно природе человека.
Если рассматривать природу человека как полностью злую, то христианство не просто сверхъестественная религия, а противоестественная. Этому учили очень часто. Природа человека была объявлена настолько полностью испорченной и чуждой всякому добру, что она радикально противоположна любви Бога и человека. Христианство, таким образом, приходит не для того, чтобы помочь ему достичь того, к чему он стремится, а чтобы изменить все его предназначение и цель – дать ему совершенно новую природу. Это результат учения о полной греховности, которое так долго преподавалось в Церкви как Православие. Оно учило, что все естественные наклонности и желания в человеке были полностью злыми и должны быть искоренены. Таким образом, оно сделало христианство непривлекательным и оттолкнуло людей от него. Но об этом нет необходимости говорить здесь, поскольку мы обсудим это учение и его влияние позже.
Глава IV. Истины и заблуждения относительно чудес.
§ 1. Тема указана. Четыре вопроса о чудесах.
Рассматривая истину и заблуждение в православном учении о чудесах, мы должны, во-первых, выяснить, что это за учение; во-вторых, посмотреть, какие возражения против него выдвигались; и, таким образом, наконец, мы можем прийти к какому-то заключению относительно того, где находится истина или заблуждение. Однако есть четыре отдельных вопроса относительно чудес, каждый из которых может быть рассмотрен отдельно. Есть философский вопрос, или определение чуда, который спрашивает: что такое чудо? Затем есть исторический вопрос, который спрашивает: действительно ли такие факты имели место? Далее следует теологический вопрос: какова ценность и вес этих фактов в определении нашей христианской веры? И, наконец, идет религиозный вопрос: каково духовное значение чудес и их влияние на сердце и жизнь?
§ 2. Определение чуда.
Поскольку Символы веры не дают авторитетного определения чуда, нам следует рассмотреть отдельные утверждения, чтобы понять православную идею.
Ответить на вопрос «Что такое чудо?» не так просто, как может показаться, если рассмотреть различные определения, данные разными авторитетами, и прежде всего взять определения из словаря.
ДЖОНСОН. «Чудо. Чудо – нечто, превосходящее человеческую силу. (В теологии.) Эффект, превосходящий человеческую или природную силу, совершаемый в подтверждение какой-либо истины».
ВЕБСТЕР. «Чудо. (В теологии.) Событие или эффект, противоречащий установленному устройству и ходу вещей, или отклонение от известных законов природы; сверхъестественное событие».
СЛОВАРЬ БИБЛИИ РОБИНСОНА. «Чудо. Знак, диво, чудо. Эти термины обычно используются в Писании для обозначения действия, события или эффекта, превосходящего (или противоречащего) общие и установленные законы природы. И они даются не только истинным чудесам, творимым святыми или пророками, посланными Богом, но также и ложным чудесам самозванцев, и чудесам, творимым нечестивцами, лжепророками или дьяволами». Приведя примеры этого из Писания, Робинсон добавляет: «Чудеса и чудеса, следовательно, не всегда являются верными знаками святости тех, кто их совершает, ни доказательствами истинности учения, которое они передают, ни определенными свидетельствами их божественной миссии».
AMERICAN ENCYCLOPCDIA. Чудо. «Обычно его определяют как отклонение от хода природы. Но это определение, кажется, упускает один из элементов чуда, а именно, что это событие, произведенное вмешательством разумной силы в моральных целях; в противном случае мы должны рассматривать каждое странное явление, которое наши знания не позволяют нам объяснить, как чудесное событие. Откровение само по себе является чудом. Если кто-то утверждает, что он учитель от Бога, он утверждает о чудесном общении с Богом; это общение, однако, не может быть видимым, и поэтому видимые чудеса могут быть необходимы, чтобы придать достоверность его притязаниям. Таким образом, использование чудесного вмешательства в изменении обычного хода природы заключается в доказательстве морального правления Бога и объяснении его характера».
ТЕОДОР ПАРКЕР. «Чудо – это одно из трех.
«1. Это нарушение всех законов, которые создал Бог; или,
«2. Нарушение всех известных законов или подчинение закону, который мы еще можем открыть; или,
«3. Нарушение всех законов, известных или познаваемых человеком, но при этом соответствующее какому-то закону, находящемуся вне сферы нашего досягаемости».
Он говорит, что чудо, согласно первому определению, невозможно; согласно второму определению, это вообще не чудо; но что нет никаких предварительных возражений против чуда согласно третьей гипотезе.
ПАСКАЛЬ. «Чудо – это эффект, который превосходит естественную силу средств, использованных для его достижения».
ЮМ. «Чудо – это нарушение закона природы».
Д-Р ТОМАС БРАУН. «Чудо так же мало противоречит любому закону природы, как и любое другое явление. Это всего лишь необычайное событие, результат необычайных обстоятельств; эффект, указывающий на силу более высокого порядка, чем те, которые мы привыкли прослеживать в явлениях, более знакомых нам, но существование которых отрицает только атеист. Это новое следствие нового антецедента».
ВВЕДЕНИЕ ХОРНА В НОВЫЙ ЗАВЕТ. «Чудо определяется как эффект или событие, отличное от установленного устройства или хода вещей, или очевидный для чувств знак того, что Бог вмешал эту силу, чтобы контролировать установленные силы природы (обычно называемые законами природы), причем эффект или знак совершается либо непосредственным действием, либо с помощью, либо с разрешения Бога и сопровождается предварительным уведомлением или заявлением о том, что оно совершается в соответствии с целью и силой Бога, для доказательства или свидетельства некоторой конкретной доктрины или для удостоверения полномочий или божественной миссии некоторой конкретной личности». – Том I. стр. 203.
«Поскольку, как мы уже имели возможность наблюдать, надлежащий эффект чуда состоит в том, чтобы ясно обозначить божественное вмешательство, оно должно иметь соответствующие признаки, указывающие на такое вмешательство; и таких критериев насчитывается шесть.
«1. Итак, прежде всего необходимо, чтобы факт или событие, которое объявляется чудесным, имело важную цель, достойную его автора.
«2. Оно должно быть исполнено немедленно и публично.
3. Он должен быть ощутимым (то есть очевидным для чувств) и легко наблюдаемым; другими словами, факт или событие должны быть такими, чтобы чувства человечества могли ясно и полно судить о нем.
«4. Он должен быть независим от вторичных причин.
5. Не только общественные памятники должны поддерживаться в порядке, но и некоторые внешние действия должны постоянно совершаться в память о публично совершённом факте.
«6. И такие памятники должны быть установлены, и такие действия и обряды должны быть учреждены в то самое время, когда эти события имели место, и впоследствии продолжаться без перерыва». – Т. I. С. 214 и 215.
Из этих примеров мы можем видеть, какие разные определения давались чудесам, и что определение не такое уж простое, как можно было бы предположить на первый взгляд. Все зависит от точки зрения, которую мы занимаем. Если мы смотрим только на внешний факт, чудо – это чудесное событие, предзнаменование, нечто из ряда вон выходящее и не имеющее аналогов в обычном человеческом опыте. Но если мы смотрим на него с точки зрения характера того, кто творит чудо, то оно становится сверхъестественным делом или противоестественным делом, имеющим божественное или демоническое происхождение.
Но в целом православная доктрина чуда, по-видимому, такова – что это чудесное дело, противоречащее законам природы, совершённое непосредственным вмешательством Бога, в доказательство божественного поручения того, кем оно совершено. Два основных момента определения таковы: чудо противоречит законам природы; и что это единственное логическое доказательство божественного авторитета чудотворца. Мы называем это ортодоксальным определением, хотя должны признать, что никто в наше время не представлял эту точку зрения более убедительно и решительно, чем унитарианец Эндрюс Нортон, и хотя многие православные придерживались иной точки зрения.
§ 3. Различные толкования чудес Библии.
Четыре объяснения чудес Нового Завета (которыми мы сейчас ограничимся) таковы:
I. Естественное объяснение. – Согласно этому, чудесные факты Нового Завета должны быть объяснены как результат естественных причин. Они находятся на уровне нашей обычной человеческой жизни. Это такие события, которые могут легко произойти где угодно в настоящее время. Сам Христос был всего лишь природным гением высокого порядка. Его чудеса были просто естественными результатами его интеллекта и силы воли, или они были ошибками со стороны наблюдателей и рассказчиков, или мифами, которые впоследствии выросли в Церкви. Была проявлена большая изобретательность в попытке показать, как каждое чудо может быть объяснено так, чтобы в конце концов не быть ничем очень необычным. Но эти объяснения часто очень натянуты. Некоторые события, которые на первый взгляд кажутся чудесными, часто объясняются большинством комментаторов как естественные события. Так, рассказ об ангеле, который сошел в купальню и возмутил воду, обычно интерпретируется как естественное явление, а не как настоящее чудо. Современные путешественники заметили, что этот купальня Вифезда является пересыхающим источником, который мог обладать лечебными свойствами.
Однако старомодный натурализм в основном ушел в прошлое. Его объяснения были слишком натянутыми и неестественными, чтобы продолжаться долго. Более распространенным в настоящее время является тот, который предполагает, что рассказчики ошибались в историях, которые они нам передали. Г-н Паркер считает, что нет достаточных доказательств чудес. Если бы их было больше, он бы им поверил. Он не дает никаких дальнейших объяснений их происхождения. Но Штраус пытается дать объяснение, основанное на бессознательном действии фантазии и чувств со стороны авторов Нового Завета, заставляя их создавать эти инциденты из какой-то незначительной основы факта или истории. Ренан следует в том же общем направлении.
II. Неестественное объяснение. – Чудо – это нарушение или приостановление действия закона природы.
До недавнего времени это было излюбленным взглядом на чудеса среди теологов, и именно против этого взгляда были направлены в основном аргументы тех, кто их отвергает.
Аргументы в пользу этой точки зрения следующие:
1. Чудеса Нового Завета кажутся нарушениями законов природы. Например: превращение воды в вино; исцеление словом или прикосновением; усмирение бури; насыщение пяти тысяч; хождение по морю; преображение; воскрешение Лазаря; воскрешение самого Христа. Закон тяготения, кажется, был приостановлен, когда он шел по морю и т. д.
2. Христос и его апостолы ссылаются на чудеса в доказательство того, что Бог был с ним. Но если бы эти чудеса не приостановили действие законов природы, они не были бы доказательствами этого.
Вот две основные причины такого взгляда на чудеса.
Возражения.—С другой стороны, возражают,—
1. Что кажущиеся нарушения могут не быть реальными нарушениями законов природы. Примеры: арабский эмир в «Талисмане», которому сказали, что вода иногда становится твердой, чтобы выдержать человека на лошади; пароход, плывущий против ветра и течения; телеграф; дагерротип. Во всех таких случаях законы природы не нарушаются и не приостанавливаются, но появляются новые силы.
2. Христос апеллирует к моральному характеру своих чудес, а не только к их сверхъестественному характеру. Это чудеса благодати.
3. Если доказательство миссии Христа зависит от этого взгляда на чудеса, то оно никогда не может быть доказано. Мы никогда не можем быть уверены, что событие является нарушением закона природы.
4. С этой точки зрения возражения скептика против чудес неопровержимы.
Так говорит доктор Томас Браун в статье, перепечатанной доктором Нойесом из Кембриджа в «Богословских эссе», опубликованных Американской унитарианской ассоциацией. Он признает принцип «Эссе о чудесах» Хьюма, но говорит, что его ошибка заключается в ложном определении чуда как нарушения законов природы. Ложно, потому что,—
(а.) На принципе постоянного единообразия последовательности основана вся наша вера в причинность и, следовательно, в божественное Бытие.
(б.) Придает чуду вид непоследовательности и почти абсурда.
(c.) Законы природы нарушаются не тогда, когда за новым антецедентом следует новое следствие, а тогда, когда при том же самом антецеденте результатом является другое следствие.
(d.) Никакое свидетельство не может доказать такое чудо. Предположим, что свидетельство настолько сильно, что его ложность была бы абсолютным чудом; тогда нам пришлось бы поверить, в любом случае, что закон природы был нарушен. Нет оснований для предпочтения между ними.
5. Чудо может быть сверхъестественным или выходящим за рамки природы, не будучи при этом противоестественным или противоестественным.
6. Величайшие учителя церкви утверждали, что чудеса не противоречат закону или не существуют вне закона, но стоят выше общего права. Хан, упомянув взгляд на чудо как на приостановку закона и назвав его небиблейским и немыслимым, продолжает цитировать Августина и других авторов, которые считали, что чудеса никоим образом не противоречат закону.9
III. Сверхъестественный взгляд на чудеса. – Этот взгляд допускает реальность явлений, но объясняет их как результат таинственных сил, которые не являются ни божественными, с одной стороны, ни человеческими, с другой, но которые находятся вне природы. Это демонический взгляд, или тот, который предполагает, что злые духи, усопшие души или духи, не являющиеся ни хорошими, ни плохими, окружают землю и могут быть достигнуты с помощью магии, колдовства, чародейства, магнетизма или того, что сейчас называется спиритуализмом. Эта теория предполагает, что дела Иисуса были совершены с помощью духовных существ. Возражения против этого взгляда следующие:
1. Если предположить, как это предполагали иудеи, что Иисус пользовался помощью злых духов, то достаточным ответом будет то, что его дела были добрыми делами.
2. Если утверждают, что он творил чудеса с помощью духов, отошедших от Меня, которые были добрыми духами, то ответ заключается в том, что он сам никогда не придерживался этой точки зрения, но всегда заявлял: «Отец Мой, пребывающий во Мне, Он творит дела». Более того, весь характер чудес Иисуса отличается не только от всего, когда-либо совершённого посредством магнетизма или спиритуализма, но и от всего, что когда-либо было совершено.
IV. Сверхъестественный взгляд на чудеса. – Этот взгляд утверждает, что чудеса были совершены высшими силами, которые пришли в этот мир из более высокого мира, чем этот. Он утверждает, что помимо сил, которые регулярно действуют в мире, существуют и другие силы вне мира, которые могут время от времени входить в него. Мы называем их высшими силами не только потому, что они более могущественны, чем силы, которые прежде действовали в мире, преодолевая которые они производят необычные внешние явления, но и потому, что они всегда стремятся поднять мир ближе к Богу. Таким образом, доказывается, что они пришли из мира, который ближе к Богу, чем этот. Причины в поддержку этого взгляда, как и предлагалось ранее, следующие. —
1. Геология учит этому. Скалы показывают не только изначальное сотворение мира, но и последовательное сотворение растительной и животной жизни.
2. Сотворение мира учит этому. Сотворение было чудом в этом смысле слова.
3. Кажется, в конституции человека есть способность, предусмотренная для распознавания сверхъестественного элемента. Френологи называют ее органом чудесного. Такая способность доказывала бы существование соответствующего объекта, на котором она могла бы быть осуществлена.
4. Вся жизнь и характер Иисуса были сверхъестественны и чудесны в этом смысле. Они не могут быть удовлетворительно объяснены как результат чего-либо существовавшего в мире прежде.
§ 4. Критика этих различных взглядов на чудеса.
При попытке обнаружить истины и ошибки, содержащиеся в этих утверждениях, мы испытываем огромное удовлетворение от того, что наша вера во Христа и христианство не зависит от них. Если бы мы верили вместе с теми, кто считает чудеса единственным или главным доказательством христианства, мы вряд ли могли бы надеяться быть искренними и справедливыми при рассмотрении аргументов тех, кто отрицает чудесные факты Нового Завета. Нет сомнений, что число религиозных и христианских людей, которые отказались от всякой веры в чудесную часть Библии, значительно возросло за несколько лет. В настоящее время существует сильная тенденция не верить и отрицать все чудеса как невероятные и невозможные. Ренан в своей «Жизни Иисуса» говорит: «Чудеса никогда не происходят, кроме как среди людей, склонных верить в них. Мы изгоняем чудеса из истории во имя постоянного опыта. Ни одно чудо до сих пор не было доказано». Ренан добавляет, что «если бы комиссия людей науки решила, что человек воскрес из мертвых, он бы в это поверил». «До тех пор, – говорит он, – долг историка не признавать сверхъестественный факт, а найти, если он может, какую роль в нем сыграли доверчивость и обман». Соответственно, Ренан пишет свою «Жизнь Иисуса» в этом смысле, отбрасывая большинство чудес или объясняя их и пытаясь собрать воедино в какую-то форму оставшиеся фрагменты. Но Ренан не заходит достаточно далеко, чтобы удовлетворить некоторых других. Например, Герритт Смит в недавней лекции, которую он опубликовал под названием «Будьте естественны», говорит: «Иисус не совершал и не пытался совершать чудеса. Его мудрость и искренность запрещают такое предположение. Являюсь ли я неверующим в исторического Иисуса, потому что считаю его невиновным в нелепостях, которыми его обвиняют суеверия и глупость? Не больше, чем я должен не верить в Шекспира, отрицая, что он ходил по Эйвону или превращал его воды в вино. Господин Ренан не должен был упоминать эти истории о чудесах. Ему следовало бы полностью отказаться от них, как это сделал Раммохун Рой в своем индуистском переводе Нового Завета. Пусть легковерные питаются этими творениями суеверия, но пусть здравомыслящие люди отворачиваются от них».
Причина, по которой так много умных людей считают невозможным верить в чудеса Нового Завета, в то время как им очень легко верить в религиозное и моральное учение Иисуса, отчасти кроется в духе века. Интеллект этого века становится все более и более научным. Теперь наука – это знание фактов и законов. Чудо противостоит всем обычным наблюдениям фактов и часто называется теологами нарушением законов природы. Поэтому неудивительно, что люди, проникнутые духом науки, не любят понятие чудес.
§ 5. Чудеса не являются доказательством христианства.
Теперь, у нас не будет особых возражений, по чисто теологическим причинам, против отказа от чудес Нового Завета. Теологи построили доказательство христианства на чудесах. Они объявили их главным доказательством христианства. Они сказали: «Чудо – это нарушение закона природы. Теперь, никто, кроме Бога, не может нарушить закон природы. Если Иисус нарушил закон природы, это доказывало, что Бог был с ним. Но то, что он сделал это, мы знаем из Нового Завета. То, что он говорит правду, мы знаем, потому что он был написан очевидцами, которые не могли ошибаться, потому что они видели чудеса своими собственными глазами и не были лжецами, потому что они положили свои жизни, свидетельствуя об истинности того, что они утверждали». Поэтому утверждается: «Христос творил чудеса; поэтому он имел Божью помощь и силу; поэтому он имеет Божью власть учить религии Нового Завета».
Теперь, для тех, кто придерживается этого взгляда на христианство, если они отвергают чудеса, очевидно, что основание веры исчезло. Неудивительно поэтому, что они яростно противостоят всем нападкам чудес. Защищая чудеса, они борются за свою жизнь.
Но нам не нужно придерживаться этого взгляда на основу христианства. Христианство не обязательно основывается на физических чудесах Христа, но на его моральных чудесах, в которых никто никогда не сомневался и не может сомневаться. Христианство произошло от Иисуса и было передано им не как философия, а как сила, жизнь, которая обновила старый мир и создала новое устроение. Это великое чудо. Мы не верим в христианство на основе чудес, но мы верим в чудеса на основе христианства.
Давайте объясним это. Если бы чудеса утверждались как сотворенные Богом для того, чтобы доказать истинность иррациональной, противоречивой, отвратительной совести и сердцу доктрины, – например, для доказательства справедливости испанской инквизиции, законности рабства или того, что Бог любит одних своих детей и ненавидит остальных, – то все внешние доказательства в мире не убедили бы нас в том, что Бог учил такой доктрине и подтверждал ее чудесами. Если бы мы своими глазами видели мертвого человека, воскресшего к жизни, или если бы комитет ученых под руководством г-на Ренана засвидетельствовал, что они это видели, мы бы либо сказали, что они обмануты, либо сказали бы вместе с евреями: «Это делает какая-то дьявольская сила, а не божественная. Это не сверхъестественно, это противоестественно». Но само христианство – великое чудо человеческой истории. Оно более чудесно, чем воскрешение мертвого человека, ибо это было воскрешение мертвого мира – мертвого человечества. Прочтите Гиббона. Он неверующий писатель, но он безупречный историк. Он показывает вам христианство как живую силу, входящую в историю, вливающую прилив жизни в разлагающуюся цивилизацию Рима, переливающуюся через край на германские племена и изменяющую весь их характер, чтобы сделать из этих диких воинов милосердных и почтительных солдат, которые знали, как прощать и как щадить. Теперь, кажется, в этом есть что-то столь же сверхъестественное, как и в появлении новых деревьев и растений в мире в каменноугольную эпоху или в появлении млекопитающих, примерно через сто тысяч лет. Кажется, будто Бог приблизился к миру и коснулся его в Иисусе Христе; ибо сила одного человека была совершенно недостаточна для таких результатов, которые последовали за его приходом. Я верю в христианство как в божественную религию, религию от Бога, потому что она возносит душу ближе к Богу – потому что она вознесла человечество ближе к Богу и позволила людям поверить в Бога как в друга – не тирана, не сурового царя – а отца. Христианство божественно, потому что его истина и любовь божественны – потому что оно очищает, утешает и возвышает человеческие сердца; потому что жизнь Иисуса, по свидетельству таких людей, как Теодор Паркер, Руссо и Ренан, бесконечно превосходит все другие жизни, когда-либо прожитые в этом мире. Теперь, веруя в христианство и Христа на таких основаниях, мы можем с гораздо большим почтением и уважением смотреть на истории чудес, которые переплетены в его жизни. Мы не должны обращать на них внимания вообще, если мы находим их рассказанными только о простых людях; но рассказанные об Иисусе, мы вынуждены исследовать их более критически и спрашивать, возможно или нет, чтобы они были, в основном, реальными фактами.
Православная доктрина была и остается той, что христианство покоится на чудесах. Наша точка зрения заключается в том, что чудеса покоятся на христианстве. Но мы завершаем этот раздел выдержками из Лютера, Чаннинга, Тренча и Уокера, чтобы показать, что точка зрения, которую мы отстаиваем, не лишена способных сторонников во всех частях Церкви.
Мартин Лютер говорит:
«Люди превозносят как великое чудо то, что Христос сделал слепых зрячими, глухих – слышащими, а прокаженных – чистыми; и это правда, что такие дела являются чудесными знамениями; но Христос считает свое влияние на душу гораздо более важным, чем на тело; ибо как душа превосходит тело, так и чудеса, совершенные над первой, превосходят чудеса, совершенные над последней…
«Чудеса, которые Христос творил над телом, малы и почти ребячески по сравнению с высокими и истинными чудесами, которые он постоянно совершает в христианском мире своей божественной, всемогущей силой; например, что христианство сохраняется на земле; что слово Божие и вера в него все еще могут выстоять; да, что христианин может выжить на земле против дьявола и всех его ангелов; также против стольких тиранов и фракций; да, против нашей собственной плоти и крови. Тот факт, что Евангелие остается и улучшает человеческое сердце, – это действительно изгонять дьявола, наступать на змей и говорить языками; ибо те видимые чудеса были всего лишь знамениями для невежественной, неверующей толпы и для тех, кто еще должен был быть приведен; но для нас, которые знают и веруют, какая в них нужда? Для язычников, действительно, Христос должен был дать внешние знамения, которые они могли бы увидеть и ухватить; но христиане должны были иметь гораздо более высокие знамения, по сравнению с которыми первые являются земными. «Надо было привлекать невежд внешними чудесами и бросать им такие яблоки и груши, как детям; а мы, напротив, должны хвалиться великими чудесами, которые Христос ежедневно творит в Своей церкви».
В «Христианском экзаменаторе» доктор Джеймс Уокер говорит:
«Христианство воплощает в себе совокупность моральных и жизненных истин, и эти истины, помимо всей истории или философии, составляют само христианство. Поэтому вместо того, чтобы сбивать с толку и сбивать с толку молодежь тем, что называется доказательствами христианства, дайте им само христианство. Начните с того, чтобы дать им само христианство, как оно проявилось в жизни и характере Господа Иисуса, как оно проиллюстрировано его простыми, прекрасными и трогательными притчами, и как оно дышит во всех его рассуждениях. Они почувствуют, что это правда. Поверьте, как бы парадоксально это ни звучало, дети будут гораздо более склонны верить в христианство без того, что называется доказательствами, чем с ними; и это замечание относится к тем, кто не является детьми.
«Зачем говорить с кем-то об аргументе от пророчества или аргументе от чудес, когда это те самые пункты, и единственные пункты, над которыми его ум, в силу какой-то особенности его изначальной конституции или ограниченной информации, главным образом трудится. Дайте ему само христианство, под которым мы подразумеваем совокупность моральных и жизненных истин, составляющих христианство. Понаблюдайте за ним, когда захотите, и вы обнаружите, что сомнения и затруднения, внушаемые детьми, относятся почти исключительно к истории христианства или к тому, что называется внешними свидетельствами христианства, а не к истине самого христианства. Дайте им само христианство: ибо если они верят в него, этого достаточно. Нет ничего более неразумного, чем упорствовать в навязывании аргумента от чудес уму, который по какой-то причине стал таким образом безразличным и, возможно, нетерпеливым к нему. Как тщетно думать убедить человека в христианстве чудесами, когда именно в этих самых чудесах, а не в христианстве, он сомневается! Мы подозреваем, что такие случаи не редки, даже среди взрослых, которые сначала обращаются в христианство, а затем, благодаря нравственным и духовным переменам, которые вызывает христианство, приходят к полной и искренней вере в его чудесное происхождение и историю».
Доктор Ченнинг говорит:
«Есть еще одно свидетельство христианства, еще более внутреннее, чем любое из тех, на которых я останавливался; свидетельство, которое нужно чувствовать, а не описывать, но оно не менее реально, потому что основано на чувстве. Я имею в виду ту убежденность в божественном происхождении нашей религии, которая возникает и постоянно набирает силу у тех, кто привычно применяет ее к своему характеру и жизни, и кто впитывает ее дух и надежды. В таких людях есть сознание приспособления христианства к их самым благородным способностям; сознание его возвышающего и утешающего влияния, его силы даровать истинное счастье человеческой природы, давать тот мир, который не может дать мир; которое убеждает их, что оно не земного происхождения, а луч вечного Света, поток из источника небесной Мудрости и Любви. Это доказательство, которое поддерживает веру тысяч людей, которые никогда не читали и не могут понять ученых книг христианских апологетов, которым, возможно, нужны слова, чтобы объяснить основу их веры, но чья вера непоколебима, которые придерживаются Евангелия с убеждением более сокровенным и непоколебимым, чем простые аргументы, когда-либо созданные».
А вот отрывок из другого автора:—
«Несомненно, духовная слава Христа сама по себе столь же отличительна и столь же ясно показывает его божественность, как и его внешняя слава, и гораздо больше; ибо его духовная слава есть то, в чем заключается его божественность, и внешняя слава его преображения показала его божественность только потому, что она была замечательным образом или представлением этой духовной славы. Несомненно, поэтому, тот, кто имел ясное видение духовной славы Христа, может сказать: «Я не следовал хитросплетенным басням, но был очевидцем его величия», на таких же веских основаниях, как и апостол, когда он имел уважение к внешней славе Христа, которую он видел. Истинное чувство божественного превосходства вещей Слова Божьего более непосредственно и непосредственно убеждает в их истинности; и это потому, что превосходство этих вещей столь превосходно. В них есть красота, которая настолько божественна и богоподобна, которая значительно и очевидно отличает их от вещей чисто человеческих, или от того, что люди являются авторами и изобретателями, – слава, которая настолько высока и велика, что, когда ее ясно видят, она требует согласия с ее божественностью и реальностью. Доказательство, которое имеют те, кто духовно просвещен, об истинности религиозных вещей, – это своего рода интуиция и непосредственное доказательство. Они верят, что учения Слова Божьего божественны, потому что они видят в них божественность. То есть, они видят в них божественную, трансцендентную и наиболее очевидно отличительную славу; такую славу, которая, если ее ясно видеть, не оставляет места для сомнений в том, что они от Бога, а не от людей».
Тренч также отрицает, что чудо может иметь абсолютный авторитет, поскольку сатанинские силы также могут творить зло. Это убеждает нас, говорит он, что чудеса не могут быть использованы в качестве доказательства учения или божественной миссии того, кто его осуществляет. Учение должно сначала представить себя совести как доброе; затем чудо показывает, что это новое слово от Бога. Но когда разум и совесть отвергают учение, чудо также должно быть отвергнуто. Великий акт веры состоит в том, чтобы верить, несмотря на все чудеса, в то, что Бог открыл душе святого и истинного; не верить другому евангелию, даже если его принесет ангел с небес. Вместо того чтобы заставить согласиться, чудеса тогда скорее являются для нас предостережениями, чтобы мы держались в стороне; ибо они говорят нам не просто о том, что здесь есть ложь, но и о том, что тот, кто ее произносит, является орудием сатаны.
Ложные чудеса, или лживые чудеса, отличаются от истинных не интеллектом, а нравственным чувством, которое находит в них что-то безнравственное, или показное, или бесполезное, ни к чему не приводящее. Ориген говорит, что чудеса Моисея проявились в иудейском государстве; чудеса нашего Господа – в христианской церкви. Но какие плоды могут показать чудеса Аполлония или Эскулапа?
Чудеса Христа искупительны. Современные авторы свидетельств делают опасное упущение, когда не говорят, что доктрина должна испытывать чудо, а чудо – запечатывать доктрину. Учить людей верить во Христа только на основании его чудесных дел – значит прокладывать путь Антихристу. Те книги христианских свидетельств совершенно искалечены и несовершенны, чреваты самыми опасными последствиями, которые почитают в чуде только его силу.10
§ 6. Но Православие право, утверждая их Реальность как Исторические Факты.
Первое, что мы замечаем в чудесах Иисуса, это то, что они неразрывно переплетены со всем повествованием. Почти невозможно распутать их и оставить какой-либо прочный исторический остаток. У Гете есть история о статуе из железа и серебра с золотыми прожилками. Пламя вылизало золотые прожилки колосса, и он еще некоторое время стоял; но когда, наконец, самые нежные нити были вылизаны, изображение разбилось и упало бесформенной, жалкой кучей. Поэтому, когда язык критики съест сверхъестественные элементы евангельского повествования, героическая фигура распадется, как это уже произошло в конструкции Ренана, в аморфную массу неисторического мусора.
Затем мы видим, что большинство этих чудес являются чудесами исцеления, которые имеют свои аналоги во многих подобных событиях, разбросанных по истории. Можно было бы собрать много таких фактов, чтобы показать, что в человеке есть скрытая сила преодоления болезни, в себе и других, посредством большого напряжения воли. Если в обычных людях есть такая сила, скрытая и пока еще неразвитая, почему должно быть неестественным, что такой полный сверхчеловеческой жизни, как Иисус, должен быть возвышен до положения, где одним своим словом или прикосновением он мог бы излечивать болезнь, и это даже на расстоянии?
Мы видим, как каждый день делаются такие замечательные открытия скрытых сил природы и секретов, скрытых до сих пор от всех людей, что мы не знаем, где положить пределы возможности чудесного. Пойти в телеграфную контору в Бостоне, поговорить с человеком в Нью-Йорке или Вашингтоне и получить ответ через пять минут; получить свой портрет, нарисованный в одно мгновение лучами солнца, – такие вещи, как эти, показались бы нам чудесами несколько лет назад. Уметь сказать, какие металлы есть в атмосфере солнца, а какие нет; сказать: «В атмосфере солнца есть серебро, но нет золота; есть железо, сурьма, свинец и алюминий, но нет меди и цинка», – разве это не кажется невероятным? Но мы знаем, что теперь мы можем сказать именно это.
Когда мы читаем Евангелия, мы находим в них все настолько простым, настолько непритязательным, настолько мало попыток составить последовательную историю, настолько гармоничным характер деяний, приписываемых Иисусу (за одним или двумя исключениями), что мы непреодолимо склонны сказать: «Эти истории должны быть простыми фактами. Заблуждение никогда не говорило таким тоном, – таким ясным, таким светлым, – языком столь честным и искренним».
Я не отрицаю, что в записи могли вкрадываться некоторые ошибки или недоразумения. Иногда мы можем видеть признаки того, что что-то ошибочно принималось за чудо, хотя на самом деле таковым не являлось. Например, обнаружение монеты во рту рыбы могло быть ошибкой поговорки, распространенной среди рыбаков и использованной Матфеем в его оригинальном еврейском Евангелии, но которую греческий переводчик, не знавший популярной фразы, посчитал относящейся к чуду.
Самое естественное предположение заключается в том, что в Иисусе обитала чудесная сила, которая позволяла ему исцелять больных, исцелять безумных, а иногда даже возвращать жизнь мертвым. Что мы знаем о смерти? Последний вздох был испущен. Сердце перестало биться, легкие двигаться. Мы говорим: «Он умер». Но люди лежали в таком состоянии два или три дня, врачи объявляли их мертвыми, а затем снова оживали по естественным причинам. У утопленника есть все признаки смерти; но, пролежав в таком состоянии полчаса, он снова оживает. Чего же тогда не могла сделать та сверхъестественная сила жизни, которая, как показывает история, обитала в Иисусе из Назарета?
§ 7. Аналогия с другими подобными событиями, зафиксированными в истории.
Можно было бы вполне справедливо спросить, происходили ли чудеса с тех пор, как была закрыта библейская летопись; и если нет, то почему. Поскольку мы считали чудеса Нового Завета не нарушением закона, а проявлением более высоких законов или сил, чем те, которые обычно действуют в мире, почему они не могли произойти в наше время? Если чудеса Христа отличаются от других чудес только тем, что они выше и совершеннее, то что такое чудеса низшего класса? Можем ли мы указать на какие-либо события, принадлежащие к тому же классу явлений, которые произошли за последнюю тысячу лет?
В ответ на этот вопрос мы перейдем к упоминанию некоторых явлений, которые, по-видимому, принадлежат к тому же порядку, что и дела Иисуса. Различие между чудесами Христа и всеми этими предзнаменованиями будет указано ниже.
В «Atlantic Monthly» за февраль и март 1864 года появился отчет (написанный, как мы полагаем, Р. Дейлом Оуэном) о конвульсионистах из Сен-Медара. Факты, изложенные в нем, кажутся противоречащими всем известным законам физиологии. Низшая сторона чудес, а именно, их явное нарушение физических законов, здесь предстает настолько полно разработанной и полностью засвидетельствованной, насколько мог бы пожелать самый осторожный скептик. Поэтому, если кто-либо возражает против веры в чудеса Иисуса на том основании, что они кажутся нарушениями физических законов, мы спрашиваем, что они собираются делать с этими фактами, столь необычными и, тем не менее, столь полностью засвидетельствованными. Если верить, то нет никаких оснований, основанных на ненормальном характере дел Христа, отвергать их. Но если не верить, то это можно сделать, только отбросив все обычные правила доказательств и все законы веры в пользу негативного предубеждения чисто эмпирического характера. Явления, несколько похожие на эти, происходили и в других местах, как среди протестантов, так и католиков, в периоды большого религиозного возбуждения. У истоков большинства религиозных систем – методизма, квакерства и т. д. – есть истории, подобные этим, о сверхъестественных влияниях. Им обычно не верили, потому что их друзья заявляли слишком много: они утверждали, что такие явления были божественными подтверждениями истинности проповедуемой доктрины. То, что они доказывают, – это простой факт, что душа человека способна, находясь под сильным возбуждением, приостанавливать или, скорее, преодолевать все обычные физиологические законы. Мы видели, как подобные результаты часто следовали из таких причин, только обычными способами. Больной человек выздоравливает в одно мгновение под действием какого-то морального влияния; слабая и болезненная мать будет кормить больного ребенка грудью ночь за ночью, без отдыха и сна, и будет чувствовать себя хорошо, тогда как сильный человек сломался бы. Месмеризм приводит множество подобных фактов. Например, существуют хорошо засвидетельствованные факты, касающиеся передачи чувств: люди, находящиеся под влиянием животного магнетизма, могут читать лбом, под ложечкой или затылком. Мы видели, как слабый мальчик лет тринадцати, будучи намагниченным, поднял стул с тремя тяжелыми людьми, стоящими на нем. Ясновидение, или видение вещей на расстоянии, хотя и не так хорошо доказано, подтверждается огромным количеством фактов. Итак, мы подходим к нашему последнему утверждению относительно чудес, которое таково:
I. В человеке есть способность, пока еще не развитая и лишь изредка проявляющаяся в исключительных условиях, преодолевать общие законы природы силой воли; иногда она добровольна, иногда недобровольна.
II. Это явление принимает следующие формы:
A. Власть души над телом (a.) противостоять боли, как в случае мучеников, которые сжигаются заживо без всякого проявления страданий; (b.) противостоять физическим травмам, как в случае с конвульсионистами; (c.) обходиться без обычного обслуживания чувств, как в случае с девочкой в Вустерском приюте для душевнобольных, штат Массачусетс, находящейся под опекой доктора Вудворда, которая могла читать книгу в совершенно темной комнате и с завязанными глазами; (d.) придавать телу сверхъестественную энергию и силу.
Б. Сверхъестественное знание – такие случаи, как тот, о котором рассказал доктор Бушнелл из Йонта в Калифорнии; или знание через сны, предчувствия наяву; случаи предвидения или пророчества; проницательности или знания того, что происходит в других умах; ясновидения или знания того, что происходит на расстоянии, о которых множество фактов рассказано в таких книгах, как «Провидица из Проворста», «Ночная сторона природы» миссис Кроу, «Шаги с границы невидимого мира» Роберта Дейла Оуэна, которые после просеивания беспристрастной критикой оставят большой остаток неразрешимых фактов.
C. Выше этого – сверхъестественное возвышение всего характера, как в таких случаях, как случай Жанны д'Арк, где молодая девушка, невежественная, крестьянка, лишенная всех обычных средств влияния на кого-либо, с помощью простой силы веры, потому что она считала себя вдохновленной и уполномоченной, преуспела в получении командования армиями Франции, а затем в достижении ряда побед, равных, в целом, как простые военные подвиги, победам первых капитанов мира.
Во всех этих случаях мы видим проявления власти души над природой, телом, людьми и законами времени и пространства. Поэтому мы говорим, во-вторых, —
III. Этой силой в самой высокой степени, известной в этом мире, обладал Иисус из Назарета, и она отличалась в нем от других случаев в следующих моментах:
1. Оно всегда было добровольным в своем применении, никогда не было невольным. Он не был одержим им, он владел им. Он использовал его только тогда и там, где он хотел его использовать. Оно всегда было в его распоряжении; он, кажется, никогда не пытался сотворить чудо и потерпел неудачу. Итак,—
2. Он был в нем постоянно, а не время от времени. В других случаях, когда появляется элемент чудес, он как будто приходит и уходит; но Иисусу дух не был дан мерой. Он имел его всегда.
3. Эта сила в нем была полной, а не частичной. Она была, следовательно, гармоничной – в гармонии со всеми его другими качествами. Он имел власть над болезнями тела, а также над болезнями души. Он знал, что было в человеке, и что было в природе – в настоящем и в будущем. В нем не было ничего экстатического, восторженного, ничего волнительного; но все указывало на полноту, ПЛЕРОМУ этой духовной жизни.
4. Осуществление этой власти во Христе всегда было в высшей степени моральным, никогда не произвольным. Одно или два кажущихся исключения, как, например, проклятие смоковницы и вселение злых духов в свиней, должны быть объяснены в гармонии с огромным большинством его действий, которые всегда направляются любовью, справедливостью и святым чувством того, что истинно и хорошо.
5-е и последнее. Чудотворная сила Иисуса достигла более высокой точки развития, чем у кого-либо другого. Воскрешение мертвых к жизни и таинственная власть над природой, указанная превращением воды в вино, чудом хлебов и рыб, успокоением бури, если это факты, то это факты, не имеющие себе равных в любой другой биографии, но кажутся возможными, хотя и непостижимыми, если рассматривать их как исходящие от такого властного и повелительного духа, как дух Иисуса.
И это, наконец, подводит нас к чуду воскресения, относительно которого мы сначала процитируем статью из последнего номера «Westminster Review», чтобы показать самые последние идеи критической и негативной школы по этому вопросу.
§ 8. Чудо Воскресения. Скептические возражения.
В статье в «Westminster Review» в разделе «Жизнь Христа» Штрауса есть следующий отрывок:
«Ибо из двух альтернатив, открытых для свободного исследования, что если Иисус умер, то он никогда не появлялся, или если он появлялся, то он никогда не умирал, Штраус считает первую не только предпочтительной, но и единственно разумной; ибо он не может убедить себя, что слабый страдалец, который поначалу едва мог покинуть гробницу и в конце концов поддался смерти, мог ухитриться внушить своим последователям убеждение, что он был Князем жизни, Победителем могилы. Таким образом, Штраус признает, что вера в сверхъестественное возрождение погребенного Назарянина была, несомненно, исповеданием христианской церкви, безусловным антецедентом, без которого христианство не могло бы существовать. Если же мы отказываемся считать воскресение историческим фактом, то нам придется объяснить происхождение веры церкви в него. Решение, которое удовлетворяет Штрауса и которое нам также кажется адекватной интерпретацией проблемы, зависит от двух следующих позиций: 1. Явление Иисуса было буквально явлением, галлюцинацией, психологическим феноменом. 2. Это было также своего рода практической ошибкой путаницы, случаем ошибочной идентификации.
«Но скажут, что это естественное решение проблемы подразумевает предопределенный вывод – отказ от православного или сверхъестественного решения. Конечно, так и есть; и соответственно Штрауса обвиняли в догматическом или нефилософском предположении. Но отказ от теологического решения – это не результат невежественного предубеждения, а просвещенного исследования. Антисверхъестественное – это окончательный и необратимый приговор научной философии, а настоящий догматик и создатель гипотез – теолог. То, что мир управляется едиными законами, – это первый пункт вероучения науки, и не верить всему, что противоречит этим единым законам, всему, что противоречит полной индукции, – это императивная интеллектуальная обязанность. Конкретное чудо заслуживает доверия только тому, кто уже верит в сверхъестественное действие. Его достоверность основывается на предположении – существовании такого действия. Но наш наиболее всеобъемлющий научный опыт не обнаружил такого действия. В природе нет чудес; нет никаких свидетельств существования в природе какой-либо чудотворной энергии; нет факта в природе, который оправдывал бы ожидание чуда. Справедливо сказал один английский ученый и богослов, что свидетельство – это уверенность из вторых рук, слепой проводник, который не может ничего противопоставить разуму; и что для того, чтобы получить какое-либо доказательство того, что Божество творит чудеса, мы должны выйти за пределы природы и разума.
«Таким образом, предвзятость Штрауса оправдана. Это предвзятость рационального теиста, который не верит в Бога, который меняет свое мнение и совершенствуется с практикой – подмастерья-создателя мира; это предвзятость пантеиста, в чьей теории совершенного правления имманентного Бога чудо – излишество и абсурд; это предвзятость философского натуралиста, чей опыт действия природы не признает никакого внеземного вмешательства».
Мы процитировали этот отрывок как содержащий наиболее отчетливое утверждение крайнего антисверхъестественного. Признавая смерть Иисуса как факт, он отрицает его воскресение как факт, и это на доктринальных и теоретических основаниях. Объявляя антисверхъестественное окончательным необратимым приговором научной философии, он предполагает, что сверхъестественное является отрицанием того, что мир управляется едиными законами. Он предполагает, что воскресение Христа противоречит этим единым законам. Он отрицает существование какой-либо сверхъестественной силы в делах этого мира. Он отрицает, что когда-либо было чудо в природе или какое-либо внеземное вмешательство в историю природы или человека.
Это то, что в настоящее время претендует на звание науки. Мы отрицаем, что это наука, и утверждаем, что это чистый догматизм и теория, противоречащие многочисленным фактам. Чистая теория – предполагать, что воскресение Иисуса было нарушением закона. Чистая теория – определять чудо как нечто, противоречащее закону. Чистая теория – предполагать, что чудесные факты, приписываемые Иисусу в Евангелиях, должны были быть, если они произошли, нарушениями закона. Это предположение, противоречащее геологии, что нет ничего в опыте натуралиста относительно действий природы, что показывало бы какое-либо внеземное вмешательство.
Мы признали, действительно, что эти же самые предположения были сделаны православным богословием. Православные богословы также предполагали, что чудеса Христа являются нарушениями законов природы. Но некоторые из самых выдающихся богословов во все века Церкви не определяли их таким образом. И нет никаких причин, по которым человек науки должен отрицать возможность факта, потому что другие дали этому факту ненаучное объяснение. Этот писатель фактически говорит: «Я не поверю, что Христос появился после своей смерти, на основании любого количества свидетельств, потому что некоторые люди определили такие явления как противоречащие законам природы». Безусловно, верно, что мы не можем полностью поверить в реальность любого явления, которое кажется нам нарушением закона. Также верно, что сообщенные факты, касающиеся явлений Иисуса, кажутся нарушением закона. Но научный курс заключается не в том, чтобы отрицать факты или объяснять их, а в том, чтобы изучать их, чтобы увидеть, не приведут ли они нас, в конце концов, к каким-то новым законам, ранее неизвестным.
Воскрешение Иисуса заслуживает этого исследования, поскольку, согласно признанию самой науки, христианская церковь покоится на этой вере. Штраус признает, что христианство не могло бы существовать без нее. Но, поспешно предполагая, что реальное появление самого Иисуса было бы нарушением закона природы, он предполагает, что этот колоссальный факт христианства покоится на галлюцинации и случае ошибочной идентификации.
Но, возможно, в конце концов, воскресение могло быть примером универсального закона. Как и другие чудеса, которые являются спорадическими проявлениями в этом мире законов, которые могут быть природой других миров, так и воскресение могло быть таким же естественным событием, как и любое другое в жизни Иисуса. Возможно, это закон природы, что все души должны быть отделены от земного тела на третий день после смерти. Возможно, все они воскресают в духовном теле, существенном и реальном, но обычно не воспринимаемом чувствами. Возможно, в случае Иисуса, то же самое высшее управление чудесной силой, которое проявилось во время его жизни, позволило ему легко и свободно являть себя, когда бы он ни захотел. Что стало с земным телом, мы не знаем; возможно, его удалили священники или солдаты, чтобы помешать ученикам завладеть им. Тело, в котором явился Христос, очевидно, отличалось от земного тела разными способами. Оно появлялось и исчезало таинственно; иногда его узнавали, а иногда нет; и она вознеслась в духовный мир, вместо того чтобы снова перейти к смерти и могиле. Возможно, поэтому это может быть всеобщим законом, что души поднимаются из материального тела в более высокое состояние, облаченные в другое тело, субстанциальное и реальное, но не материальное. Суть воскресения такова: воскресение не есть возвращение к жизни снова в том же теле, но восхождение в высшую жизнь с новым телом.
Можно сказать, что все это только возможно. Очень хорошо; это только возможно, но это все, что нам нужно, чтобы опровергнуть логику только что процитированной статьи. Научный скептик говорит: «Я не поверю, что Иисуса действительно видели после смерти, потому что это было бы нарушением закона природы». Мы отвечаем: «Нет, не обязательно. Возможно, это могло быть так и так». Этого будет достаточно; поскольку, если мы сможем показать, что это не обязательно является нарушением закона природы, мы полностью устраним возражение.
Но мы можем пойти дальше и утверждать, что такое предположение, как мы сделали, не только согласуется с историей в Евангелиях, но также и со всем духом христианства и со всеми аналогиями природы. Воскресение Иисуса, рассматриваемое таким образом, становится самой естественной вещью в мире. Если души живут после смерти, как учит даже естественный инстинкт, они живут где-то. Как по аналогии природы мы видим восходящую шкалу телесного существования вплоть до человека, чье тело превосходит тело всех других животных, потому что приспособлено для самых высших целей, так и если человек должен жить в будущем и в другом месте, а не в этом земном теле, аналогия предполагает, что он должен жить в теле, но в более высокой форме. Если Иисус, следовательно, воскрес в этом высшем теле и явился своим ученикам, то это было для того, чтобы поднять их над страхом смерти, показав, что это тленное должно облечься в нетление. Поэтому Его воскрешение было не просто возвращением к жизни в том же теле, но восхождением в более высокое тело и более высокое состояние, чтобы показать нам, какими мы должны быть, дать нам возможность заглянуть в загробную жизнь, перекинуть мост через пропасть между этой жизнью и будущей.
§ 9. Окончательный результат данного экзамена.
Итак, мы рассмотрели настолько тщательно, насколько позволяет ограниченное пространство, спорные вопросы относительно чудес, касающиеся старых православных и современных неортодоксальных взглядов; и результат, к которому мы пришли, можно сформулировать следующим образом:
1. Мы можем верить, на основании свидетельства истории, что через Иисуса из Назарета в мир вошел великий импульс творческой нравственной жизни, который был и есть обновлением общества. Этот новый импульс жизни можно считать чудесным или сверхъестественным.
2. Мы можем верить, хотя, возможно, и менее сильно, но все же решительно, что во время пребывания Иисуса на земле произошло много необычайных явлений, таких как внезапное исцеление больных, воскрешение мертвых к жизни, проявление чудесной проницательности и предвидения или знания настоящего и будущего, и некоторое влияние на органическую и материальную жизнь и на безжизненные силы природы. Точных пределов этого мы не знаем и не должны претендовать на определение. Нам не нужно думать, что необходимо устанавливать границу. Это может быть интересно как предположение, но это не важно как религия.
3. Ибо, в-третьих, мы можем сказать, что эти чудеса Иисуса имеют очень мало прямого отношения к нашей религии. Поскольку они иллюстрируют его характер, они ценны, а также потому, что они помогают нам верить, что законы природы не являются жесткими и негибкими, как движение машины, но что есть сила над силой, водоворот живых сил, во вселенной, поднимающийся все выше и выше к источнику всей силы и жизни в Боге. Все предзнаменования и чудеса полезны, поскольку они вытряхивают нас из механического взгляда на вещи и показывают, что даже внешний, чувственный мир полон духовной силы.
4. Мы также можем верить, что чудеса Иисуса были естественными в том смысле, что при тех же условиях их могли бы совершить и другие, и что они, вероятно, пророчествуют о времени, в которое их совершат другие. Рассматриваемые как простые знаки или предзнаменования, он сам не одобрял того, чтобы на них обращали внимание. Рассматриваемые как логические доказательства для убеждения неверующего, он никогда их не выдвигал. Целью его чудес, как утверждает г-н Фернесс, было просто выразить его характер. Некоторые из них, действительно, были символическими, как проклятие смоковницы. На Востоке существует обычай, когда учителя говорят на символическом языке.
Чудеса сначала считались низменными, как нарушения закона Богом, находящимся вне мира. Теперь в них не верят на научных основаниях. В них, возможно, снова поверят на основании философии и исторических свидетельств, не как предзнаменования, не как нарушения закона, не как основа логического аргумента, а как естественное истечение и исход души, подобной душе Иисуса, в которую снизошел сверхъестественный приток света и жизни. Они не более чудесны, чем природа; они не столь чудесны, как перемена сердца, посредством которой плохой человек становится хорошим. Но они найдут свое надлежащее место как свидетельство того, насколько пластичны низшие законы к влиянию высшей жизни.
Глава V. Православное представление о богодухновенности и авторитете Библии.
§ 1. Тема этой главы. Три взгляда на Библию.
Предметом этой главы является православная идея относительно вдохновения и авторитета Библии. Мы рассмотрим конфликт мнений между теми, кто верит в полную вдохновенность каждого слова Писания, и теми, кто относится к нему как к обычной книге, и попытаемся увидеть, насколько мы должны верить факту или учению, потому что оно утверждается или кажется утверждаемым каким-либо писателем в Библии.
Такие вопросы, безусловно, имеют большое значение для всех нас в настоящее время, когда мнения по этим предметам не устоялись, и мало кто знает, во что именно верить. Особенно в отношении Ветхого Завета, не многие люди имеют какие-либо четкие представления. Они не знают, что является его вдохновением или его авторитетом; они не знают, следует ли им верить рассказу о сотворении и потопе в книге Бытия, вопреки геологам, или верить геологам, вопреки Бытию. Конечно, желательно, если мы можем, иметь некоторые ясные и четкие мнения по этим пунктам.
И, во-первых, относительно Вдохновения: есть три основных и ведущих взгляда на вдохновение Библии. Четвертого быть не может. Могут быть модификации этих взглядов, но ничего существенно иного. Эти три взгляда таковы:
(a.) Полное вдохновение. – То есть, все в Библии – слово Божие. Все канонические книги вдохновлены Богом, чтобы сделать их непогрешимыми проводниками веры и практики. Каждое слово, которое действительно принадлежит этим книгам, есть истина Божья и должно быть принято без вопросов как истина, независимо от того, насколько оно может казаться противоречащим разуму, фактам природы, здравому смыслу и общепринятой морали.
Это православная теория даже в настоящее время. Любое отклонение от нее считается отклонением в ересь. Несомненно, на практике от нее отклоняются очень православные люди; но все протестантские секты, заявляющие о своей православности, заявляют, что придерживаются полной вдохновенности Библии.
(б.) Рационалистический или натуралистический взгляд на Библию. – Библия вообще не вдохновлена, или, по крайней мере, ничем не отличается от любой другой книги. Ее авторы были вдохновлены, возможно, так же, как были вдохновлены Гомер, Фукидид или Цицерон, но не иначе. Поэтому она не имеет авторитета над любой другой книгой и так же подвержена ошибкам, как и любая другая. Если бы вы объединили в один том истории Геродота, Тацита, Гиббона и мистера Банкрофта, поэмы Горация, Хафиза и Данте, а также письма Цицерона и Горация Уолпола, то эта коллекция имела бы для натуралиста такой же авторитет, как и Библия.
(c.) Посреднический взгляд на Библию, или взгляд, который является посредником между другими. Этот взгляд стремится примирить другие, принимая истины в каждом и устраняя их ошибки или недостатки.
К этому третьему разделению мнений принадлежат те, кто принадлежит к большому классу, кто не готов принять ни первое, ни второе. Они не могут верить, что каждое слово в Библии является словом Божьим, поскольку они находят в ней вещи, противоречащие свидетельствам истории и интуиции разума, а также противоречащие другим учениям той же книги. Они не могут понять, почему, как христиане, они должны верить всему в еврейских Писаниях. Как христиане, они обращаются к Новому Завету как к главному источнику веры и практики, но не понимают, почему они должны обращаться к Ветхому Завету за христианской истиной. С другой стороны, они не могут смотреть на Библию как на обычную книгу. Они помнят, что она была светом миру на протяжении тысяч лет, что она была средством пробуждения человеческого интеллекта и сердца, реформирования общества и очищения жизни. Даже в Ветхом Завете они находят самую благородную истину и самое нежное благочестие. Библия была литанией, молитвенником, вдохновителем, утешителем народов и веков. Они не могут и не хотят освободиться от традиций, в которых родились, и не хотят отсечь историю позади себя. Христианская Церковь – их мать; она научила их по этой книге знать Бога и по этой книге молиться ему, и они не могут относиться к ней без определенной предвзятости.
К этому третьему классу принадлежу и я сам. Я не буду несправедлив к прошлому или будущему. Я буду верен истине и не буду закрывать глаза на то, что Бог открывает, что является новым; и я не буду неверен тому, чему меня уже научили, или неблагодарен за любовь, которая научила мир устами прошлых пророков и апостолов.
§ 2. Трудность. Древность мира и возраст человечества.
Давайте сначала посмотрим, в чем заключается проблема, стоящая перед нами; возможно, лучше всего это можно понять с помощью примера.
Распространенное мнение среди христиан заключается в том, что мир был создан за четыре тысячи и четыре года до Христа, и что все человечество произошло от Адама и Евы. Эти мнения вытекают из книги Бытия, в которой говорится, что после того, как Бог создал мир и другие вещи за пять дней, на шестой день он создал человека по своему образу и подобию; и что, когда первому человеку, Адаму, было сто тридцать лет, у него родился сын по имени Сиф; и от Сифа, согласно Книге Бытия, произошли, по генеалогии, приведенной в пятой главе Бытия, Ной и его сыновья; и возрасты, указанные от Адама до Авраама и от Авраама до Христа, были вычислены как возраст мира, так и возраст человеческого рода.
Пока не было оснований предполагать какой-либо иной период для древности мира, эти числа спокойно принимались. Но за последние пятьдесят лет были замечены различные новые факты и возникли новые науки, которые бросили тень сомнения на эту хронологию. Во-первых, великая наука геология исследовала скалистые листья, которые покрывают поверхность земли, и нашла записанные на них доказательства огромной древности. Обнаружено, что земля, вместо того чтобы быть созданной четыре тысячи лет назад, должна была существовать в течение мириадов лет, чтобы дать время для изменений, которые произошли в ее структуре. Это свидетельство долго подвергалось сомнению и отвергалось теологами, поскольку они полагали в интересах Писания; но свидетельство было слишком сильным, чтобы его отрицать, и ни один разумный теолог, каким бы православным он ни был, теперь не верит, что мир был создан за шесть дней или что он был создан всего шесть тысяч лет назад. У некоторых шесть дней означают огромные периоды времени; у других вся история считается видением или символическим описанием геологических событий; но никто не воспринимает это буквально. Этот результат пришел из подавляющего количества доказательств древности Земли, полученных в основном из ископаемых пород. Из этих ископаемых пород есть более тридцати отдельных слоев, лежащих друг на друге в регулярном ряду, каждый из которых заполнен останками различных видов животных или растений. Эти породы должны были образоваться в течение огромного периода времени, поскольку раковины, которые они содержат, хотя и очень хрупкие, неразрушены и могли только медленно откладываться в тихих глубинах великого океана. Есть также свидетельства того, что после того, как эти слои были сформированы, произошли сильные и внезапные потрясения, забросившие их в новые положения, затем медленные подъемы морского дна или медленное опускание суши. Когда-то северные части Европы и Америки были покрыты льдом. Огромные ледники простирались по всей Швейцарии, и айсберги плавали с гор Беркшира в Массачусетсе по морю, которое заполняло долину реки Коннектикут, сбрасывая беспорядочные каменные глыбы, взятые с этих гор, по прямым линиям, параллельным друг другу, на полпути через долину, где они и лежат до сих пор. Похожие айсберги плавали из Сноудона в Уэльсе и Бен-Ломонда в Шотландии над затопленными островами Великобритании. Когда-то вся поверхность земли, вместо того чтобы быть покрытой ледяными ледниками, была заполнена горячей, влажной атмосферой, наполненной углекислым газом, которым ни одно существо не могло дышать, но в котором росли большие леса странной тропической растительности. Затем наступил другой период, в который все эти леса были затоплены и погребены, и в конце концов превратились в уголь. Долгое время после того, как этот жаркий период прошел, и долгое время после того, как холодный ледниковый период, который последовал за ним, ушел, наступило время, когда слон, носорог и бегемот покрыли всю Европу, а мамонт бродил по Северной Америке. Такие факты, как эти, неоспоримо установленные самыми обширными доказательствами, сделали невозможным для любого разумного человека поверить, что земля была создана за шесть дней, или что она была создана всего шесть тысяч лет назад.
Но если этот вопрос таким образом разрешить, то в свою очередь возникают другие вопросы. Происходит ли все человечество от одной пары или от многих? Существовал ли человеческий род на земле всего шесть тысяч лет или в течение более длительного периода? Был ли потоп Ноя реальным событием? И если да, то был ли он всеобщим или частичным? Остановилось ли солнце по приказу Иисуса Навина? Или это всего лишь поэтический образ, взятый из древней книги стихов – книги Яшера? Есть ли хоть какая-то правда в истории перехода израильтян через Красное море? о переходе через Иордан? о падении стен Иерихона, когда затрубили трубы? об истории Самсона? Если мы однажды начнем сомневаться и не верить рассказам в Библии, где мы остановимся? Какое правило у нас будет, чтобы отличить истинное от ложного? Безопасно ли начинать сомневаться и отрицать? Не безопаснее ли принять всю книгу как слово Божье и оставить все в ней неисследованным?
Нет! «Никогда не безопасно, – сказал Лютер, – делать что-либо против истины!» Только истина безопасна; и только тот, кто любит и чтит истину больше, чем человеческое одобрение – больше, чем удобство, комфорт или жизнь, находится в безопасности. Небезопасно притворяться, что веришь в то, во что не веришь. И в этом случае половина неверия века и страны произошла от учения о том, что все в Библии – слово Божие. Искренние люди испытывали отвращение, когда им говорили, что они должны верить во что-то, противоречащее их здравому смыслу и разуму.
Другой вопрос, который сейчас исследуется, это возраст человечества – древность человеческой расы. Библия дает список поколений от Адама до Авраама; и продолжительность каждого из них и другие данные, приведенные в Писании, составляют шесть тысяч лет для жизни человека на этой земле. Греческая история насчитывает всего около двух тысяч трехсот лет; египетские памятники датируются полутора тысячами или двумя тысячами лет раньше – до 2000 г. до н. э. или 3000 г. до н. э. «Веды» в Индии, возможно, были написаны за 1500 г. до н. э.; «Цари» в Китае – еще раньше. Но недавно мы были перенесены в еще более ранний период – во времена, когда человек существовал на земле, до любого письменного памятника или скульптурного камня, которые существуют сейчас. В течение нескольких лет были обнаружены два разных источника – один из них филологией, другой геологией.
Было обнаружено, что языки, на которых говорят европейцы, в их воздушных звуках являются более вечными памятниками, чем гранит или вечная латунь. На этих легких, невесомых словах отпечатаны знаки седой древности, восходящей ко временам до Геродота, до Моисея и книги Бытия, до Вед в Индии, до Зендавесты в Персии. Было доказано, во-первых, что почти все языки Европы принадлежат к одной языковой семье, и поэтому те, кто говорит на них, изначально были одной расы. Эти различные языки – семь родственных языков, дочери языка, который теперь полностью исчез, – это санскрит или древний индус, зенд или древний персидский, греческий, латинский, кельтский, германский и славянский языки. Сравнив их, было обнаружено, что первоначально к востоку от Каспия жила раса пастухов и охотников, называвших себя арийцами; что одна ветвь спустилась в Индию по крайней мере пять тысяч лет назад и вытеснила коренных жителей, вторая ветвь ушла в Персию, третья – в Италию, четвертая – в Грецию, пятая обширная иммиграция заполнила Северную Европу кельтами, шестая – скандинавами и немцами, а седьмая – славянами. Но как бы давно ни была эта иммиграция, – до всей истории, – она нашла коренных жителей повсюду, чьи потомки сохранились. Саамы и финны в Северной Европе, баски в Испании и мадьяры в Венгрии, вероятно, произошли от этой более ранней европейской расы. Трудно предположить, что человечеству всего шесть тысяч лет, когда мы обнаруживаем, что такие великие перемещения происходили четыре или пять тысяч лет назад.
Но теперь приходят геологи и говорят нам, что они нашли доказательства существования трех различных рас в Европе в трех различных периодах цивилизации, некоторые из которых, вероятно, предшествовали иммиграции этих индоевропейских рас. Эти три принадлежат к тому, что они называют каменным, бронзовым и железным веками. В гравии и наносах, на глубине от десяти до двадцати футов под поверхностью, вместе с костями слона, носорога и других давно вымерших животных, найдены сотни кремневых орудий, топоров, наконечников стрел и инструментов, указывающих на то, что люди жили в Европе в большом количестве, современники этих вымерших животных. Если это будет доказано, то мы должны будем признать в отношении древности человека то, что мы уже признали в отношении древности мира, что повествование в Книге Бытия не следует понимать так, как до сих пор учили теологи; то есть, что мы должны обращаться не к Книге Бытия, а к филологии и геологии, чтобы узнать о древнейшей истории.
В этом случае, тогда, будет очевидно, что старое понятие буквального вдохновения не может быть сохранено. Бог, конечно, не вдохновлял людей учить чему-либо о творении, что было приспособлено для того, чтобы вводить в заблуждение и обманывать людей в течение двух тысяч лет. Мы должны будем сказать, тогда, что Моисей не был вдохновлен, чтобы учить геологии или истории; что то, чему он учил по этим предметам, он учил из тех источников, которые были ему доступны, и что он был подвержен ошибкам.
Старая православная теория полного вдохновения получила очень разрушительные удары от таких научных исследований, как те, которые мы описали. Буква Библии, кажется, в таких случаях воюет с фактами природы.
§ 3. Основы православной теории вдохновения.
Почему же тогда православная доктрина должна так стойко поддерживаться? Какие доводы используются в ее защиту? Каковы ее аргументы? На чем она основана? На чем она покоится? Говорят ли авторы Библии, что они были вдохновлены Богом, чтобы написать эти книги? Вовсе нет. Они заявляют о непогрешимости? Нигде. Излагают ли они какую-либо доктрину полного, словесного, буквального вдохновения? Нет. Мы даже не знаем, кто написал многие из этих книг. Мы не знаем, кто их собрал, или почему именно эти книги были помещены в коллекцию, а не другие. Православная теория опирается на несколько фактов, но в основном является предположением. Казалось необходимым, чтобы где-то был авторитет; и когда протестанты отвергли авторитет Церкви, они взяли Библию вместо нее. Доктрина вдохновения, таким образом, была принята в качестве основы для авторитета Библии.
Основная причина, которую приводят те, кто верит в полную вдохновенность Библии, для того, чтобы придерживаться этой доктрины, заключается в необходимости некоторого авторитета. Аргумент таков: если не считать, что каждая часть Библии полностью вдохновлена, то какая-то ее часть может считаться ошибочной; и если мы допускаем ошибку в какой-либо ее части, Библия теряет свой авторитет, и мы не знаем, во что верить. Доктрина буквальной и полной вдохновенности покоится, таким образом, в конечном счете, не на основе фактов, а на чисто априорном аргументе. Давайте поэтому рассмотрим этот аргумент и посмотрим, в чем его сила.
Откровение, как говорят, есть сообщение истины с авторитетом. Это истина, явленная нам Богом, а не истина, выведенная человеком. Ее ценность в том, что мы можем полностью положиться на нее, жить ею, умереть ею, без сомнений и колебаний. Мы не хотим спекуляций, мнений, вероятностей; мы хотим определенности; в противном случае религия перестает быть силой и становится просто интеллектуальным развлечением.
Единственная религия, добавляется, которая имеет какую-либо реальную ценность, это та, которая несет с собой этот авторитет. Внешний мир, с его влияниями и его искушениями, настолько силен, что мы будем сметены им, если мы не сможем противопоставить ему какое-то внутреннее убеждение, столь же прочное и реальное. Среди искушений чувств, соблазнов удовольствий, обманчивости богатства, позволит ли это человеку твердо придерживаться честности, воздержания, чистоты, щедрости – верить, что, по всей вероятности, эти вещи правильны, и что есть что-то, что можно сказать в пользу мнения, что Бог их одобряет?
Поможет ли ему мысль о том, что если только автор Евангелия не ошибается или его слова не переведены неправильно, Христос мог сказать, что добро ведет на небеса, а грех в ад? Нет. Нам нужен авторитет, чтобы иметь уверенность; и нам нужна уверенность в наших убеждениях, чтобы они могли глубоко и постоянно влиять на нас.
Это главный аргумент в пользу полной вдохновенности11 Библии. Мы видим, что он сводится к тому, что весьма желательно, для практических целей, чтобы мы верили, что все в Библии истинно.12
В ответ на это мы должны сначала сказать, что вопрос во всех этих случаях не в том, что желательно? а в том, что истинно? Мы должны начать с исследования фактов. Мы должны спросить, говорит ли где-нибудь Библия о себе, что она вдохновлена в этом смысле? Заявляет ли кто-либо из писателей Библии о себе, что они так вдохновлены, так что все, что они говорят, абсолютно верно в каждой детали? Говорит ли Христос, что те, кто должен написать Евангелия или Послания Нового Завета, будут таким образом защищены от всякой возможной ошибки? Или есть ли какие-либо доказательства в самих книгах, что писатели были таким образом защищены? Разве они никогда не противоречат друг другу или самим себе? Разве они никогда не противоречат фактам природы или фактам истории?
Теперь, на все эти вопросы, мы обязаны сказать: Нет. Библия не претендует на такую абсолютную вдохновенность для себя. Она говорит, что «святые люди древности говорили, будучи движимы Святым Духом», но она не говорит, что Святой Дух сделал их непогрешимыми. Она говорит: «Все Писание вдохновенно и полезно для учения», но она не говорит, каковы пределы Писания; и быть полезным или полезным для учения, безусловно, не то же самое, что иметь непогрешимый авторитет над верой. Кроме того, если те, кто писал определенные Писания, были непогрешимо вдохновлены, те, кто собрал нынешние книги Ветхого и Нового Завета и составили наш канон, не были так вдохновлены. Те, кто переписывал свои автографические рукописи, не были вдохновлены. Рукописи Евангелий и Посланий, написанные их авторами, давно погибли. В древние времена не было коллекционеров автографов. Тогда не было такого почтения к букве религии, чтобы заставить оригинальную рукопись апостола храниться в церкви как священную реликвию. У нас есть множество кусков дерева, претендующих на то, чтобы быть частями истинного креста, но ни одной рукописи, претендующей на то, чтобы быть оригинальным письмом апостола. Самая ранняя рукопись относится только к четвертому веку, и она содержит Послание Варнавы. Если, таким образом, авторы Нового Завета были вдохновлены, те, кто собирал их писания, не были вдохновлены и могли пропустить нужные книги и вставить неправильные. Те, кто копировал их рукописи, не были вдохновлены и могли пропустить нужные слова и вставить неправильные. Те, кто переводил их рукописи, не были вдохновлены и могли допустить ошибки в своем переводе. Так что, в конце концов, полное вдохновение апостолов не наделяет нашу английскую Библию той непогрешимостью, которую требует эта теория, чтобы придать ей авторитет.
И все же мы признаем важность наличия некоторого авторитета. Истина, которая не приходит с авторитетом, не является истиной; это только предположение; она не может влиять на жизнь. Откровение и философия отличаются тем, что философия говорит нам, что люди думают о Боге, откровение – что Бог думает о людях. Откровение – это отдергивание завесы, скрывающей Бога, долг, бессмертие. Оно не дает нам предположений о них, но показывает нам сами вещи.
Если, следовательно, мы сможем показать, что Библия может быть авторитетом, не будучи полностью вдохновленной, то вполне возможно, что Православие больше не будет цепляться за эту доктрину с таким замечательным упорством. Этот момент авторитета мы рассмотрим в другом разделе этой главы, и поэтому мы не будем больше говорить об этом сейчас. Мы попытаемся показать, что Библия может быть и является авторитетом, не будучи вдохновленной в отношении каждой страницы и слова, и что вдохновение – это одно, а непогрешимость – другое. В настоящее время мы хотим увидеть истину, которая есть в православной доктрине вдохновения.
§ 4. Вдохновение вообще, или Естественное вдохновение.
В человеческой природе заложена основа для вдохновения, способность к вдохновению, которой обладают все. Если бы это было не так, христианское вдохновение было бы чем-то неестественным и не в порядке провидения. Более того, мы обычно говорим о вдохновении поэта, художника, изобретателя, гениального человека. Гениальный человек – это тот, кто имеет больше этой способности к вдохновению, чем другие люди. Но все люди имеют ее в большей или меньшей степени. У всех людей есть свои часы или минуты вдохновения. По этим собственным переживаниям они понимают более крупные вдохновения гения. Если мы распределим мысли, которыми мы обладаем, в соответствии с их источником, мы обнаружим, что мы получили их все, либо от других людей, либо посредством умственных усилий, либо посредством вдохновения. Большую часть наших мыслей и мнений мы приняли готовыми и воспроизвели их так, как получили. Мы предполагаем, что думаем, когда произносим их, но мы только вспоминаем. Гораздо меньшую часть наших мыслей мы получили рефлексивно, личными усилиями активного интеллекта. Другая часть – это те, которые пришли к нам в счастливые моменты, когда внутренний взор был незамутнен, и когда мы, кажется, сразу видим истину и красоту. Эти вдохновенные моменты дают нам самые прочные знания, которые у нас есть. Это ментальные переживания, которые являются главным светом всего нашего существа. Они дают направление и единство всем нашим другим мыслям и мнениям. Они составляют ментальную оригинальность. Особенность вдохновения, в этом общем смысле, заключается не в предметах мыслей, а в способе их появления. Идеи и мысли самого разного рода могут быть вдохновенными мыслями. У поэта, художника есть свои вдохновения. Но у ученого, мыслителя есть также свои. Человек, который изобретает машину, часто получает идею, приходящую к нему через вдохновение. Человек, который открывает континент, видел его в идее, прежде чем он увидел его в реальности. Если Шекспир был вдохновенным человеком, то и Ньютон был им, и Колумб, и лорд Бэкон, и Фауст, когда он открыл книгопечатание, и Уатт, когда он усовершенствовал паровую машину, и Дагер, когда он открыл фотографические изображения; ибо во всех великих открытиях и изобретениях, как и в малых, изначальная идея является вдохновением, хотя ее и приходится механически прорабатывать упорным размышлением.
Тогда будет видно, что мы понимаем под вдохновением в этом общем смысле. Это ментальное зрение, соответствующее, насколько это возможно, физическому зрению. Кажется, в момент вдохновения мы как будто заглянули в другой мир и увидели там новые истины и факты. Мы не извлекаем их из своей памяти; мы видим их во всей их собственной свежей жизни и реальности. Мы не придумываем их усилием воли; мы стоим на месте и видим их. Все, что делает с этим наша воля, скорее негативно, чем позитивно. Она заключается в том, чтобы отстранять беспокоящие влияния памяти и чувств, удерживать ум спокойным, внимательным, восприимчивым и готовым. Если мы верим в эти вдохновения, мы можем таким образом подготовить для них путь, но не более того. Мы можем ждать и смотреть, пока видение не будет представлено, и тогда мы увидим его; но это все. Гениальный человек – тот, кто верит в эти вдохновения и поэтому ищет их. То, что он увидит, будет зависеть от того, что он ищет. Человек, вкус которого в мире воображения, ищет формы поэтической или художественной красоты, и поэтому видит их. Каждый человек ищет то, что его больше всего интересует, будь он метафизиком или механиком. Мир идеальной красоты и истины, который нависает над нашим, имеет тысячу порталов, и мы можем пройти через один или другой и увидеть то, что соответствует нашим различным вкусам и желаниям. Память, размышление и зрение – вот три источника наших мыслей. Вдохновленный человек – провидец – он обладает проницательностью и предвидением; и эти объекты ментального зрения для него более реальны и надежны, чем любые другие. Но он не способен доказать их реальность или оправдать их перед скептиком. И поэтому его судьба часто похожа на судьбу Кассандры – быть истинным пророком, но не быть верным, пока постепенно сила его собственного убеждения не победит и не вызовет веру в других.
Итак, существуют два основных интеллектуальных состояния ума – одно восприимчивое, другое пластичное; одно, посредством которого он воспринимает истину, другое, посредством которого он ее оформляет. Посредством одного он получает субстанцию мысли, посредством другого – форму мысли. Одно можно назвать перцептивным состоянием, другое – рефлексивным состоянием. Таким образом, мы также видим, что перцептивная способность может упражняться в двух направлениях: внешне и внутренне. Это одна и та же интеллектуальная способность, которая через чувства смотрит на внешнюю материальную вселенную и воспринимает ее, а через сам ум – внутренний мир мысли. Именно эта способность смотреть внутрь дает нам все то, что мы называем вдохновением. Таким образом, у нас есть внешнее видение и интуиция.
Итак, существует универсальное вдохновение, на котором покоится особое вдохновение Ветхого и Нового Завета. Существуют вдохновенные и невдохновленные люди. Существуют вдохновенные писания и невдохновленные писания. Существует общее вдохновение, из которого выросло особое вдохновение писателей Библии. Всеобщее вдохновение – это род, видом которого является это. Мы не можем понять вдохновение писателей Библии, пока не поймем это всеобщее вдохновение, на котором оно покоится. Мы можем лучше всего объяснить особое вдохновение Писания, сначала узнав общее вдохновение человечества.
Г-н Эмерсон в одном из своих стихотворений, названном «Проблема», описывает это всеобщее вдохновение. Он описывает Фидия как вдохновленного созданием своего Юпитера, а также пророков, которые писали свои бремена. Он говорит, что архитектор, построивший собор Святого Петра, руководствовался каким-то божественным инстинктом в своем сердце – он работал с печальной искренностью. Он говорит, что мы не можем сказать, как были построены такие здания, как Парфенон и собор Святого Петра, больше, чем то, как птица вьет свое гнездо; они были сформированы естественной архитектурой; они росли, как растет трава; они вышли из внутренней сферы мысли, так же как сосна добавляет мириады новых листьев к своим старым ветвям каждый год.
«Пассивный хозяин протянул руку
К огромной душе, что над ним задумала;
И та же сила, что воздвигла святыню,
Оседлал племена, преклонившие колени внутри».
§ 5. Христианское или сверхъестественное вдохновение.
Поговорив таким образом о вдохновении вообще, перейдем к разговору о христианском вдохновении в частности.
Христианское вдохновение – это работа Святого Духа в сердце. Это то влияние, которое пришло к апостолам и ко всем христианам после того, как Иисус покинул землю, чтобы объединить их внутренне со Христом и показать им истинного Христа. Это то, о чем говорит Павел, когда он говорит: «Богу было угодно открыть во мне Сына Своего». Все христиане были крещены Святым Духом; имели духа Христа, обитающего в них; были водимы Духом Божьим; получили дух усыновления, который свидетельствовал, что они были сынами Божьими; который помогал им в немощах; помогал им молиться; позволял им умерщвлять дела плоти и производил много даров и благодатей. Совершенно определенно, что все христиане должны были принять участие в этом христианском вдохновении. Это позволяло им внутренне видеть и знать Христа – истинного Христа. И только так они могли стать по-настоящему его.
Теперь христианское вдохновение, столь необходимое вначале, столь же необходимо и сейчас, поскольку его цель, как и тогда, превратить номинальных христиан в живых христиан; превратить историческое христианство в жизненное христианство; дать возможность тем, кто уже знает Христа по плоти, также узнать его по духу. Что нам нужно для утешения, совершенствования, пользы? Нам нужна живая, практическая вера в Божью истину и любовь. Нам нужно увидеть это так, как мы сейчас видим внешний мир. Мы верим в неизбежное возмездие Божьих законов. Нам нужно это увидеть; увидеть, что эгоизм – это смерть, а щедрость – жизнь; увидеть, что смирение – это возвышение, а гордость – унижение. Увидев закон, нам нужно также увидеть благодать, реальность прощения, реальность Отцовской любви. Нам нужно увидеть бессмертие и вечность, пока мы все еще окружены миром чувств и времени; увидеть, что два мира – это не два, а один, все временные вещи имеют свои корни в духовных вещах. Это то, что нам нужно для утешения, ибо никакие трудности не покажутся тяжкими, пока мы смотрим на вечное и знаем, что всякое легкое страдание производит вечную славу. Это то, что нам нужно для совершенствования. Ибо никакие усилия по совершенствованию не могут достичь того, что может сделать это внутреннее вдохновение. Это прилив, который несет нас. Он снимает с нас тяжесть лет. Это сок, который поднимается в каждую ветвь, проникает в каждую веточку, набухает почки, расширяет листья, раскрывает цветы, созревает плоды и вызывает всеобщий рост. И это то, что нам нужно для полезности. Ибо как механичны и безжизненны усилия по полезности, которые исходят только из чувства долга! Как благословенны те, которые исходят из сердца, наполненного любовью и миром!
Христианское вдохновение, таким образом, раскрывает внутренне дух Христа и, таким образом, дает нам новое сердце и делает из нас новые создания. Это самая существенная и важная часть христианства, однако именно эта часть христианства наименее известна и ценится. Сколько догматиков борются за доктрины; сколько церемониалистов серьезно относятся к формам; сколько добросовестных христиан стараются усердно исполнять свои обязанности; – для одного духовного христианина, чье христианство состоит в том, чтобы жить в духе, чтобы он мог ходить в духе!
Одной из причин этого, по-видимому, является преобладание ложных взглядов относительно природы христианского вдохновения. Его считали совершенно отличным по своим законам от другого вдохновения, как произвольное влияние без законов или условий. Теперь, фактически, вдохновение христианина, хотя оно отличается по своему предмету от вдохновения поэта, покоится на той же умственной способности и имеет аналогичные условия. Условие вдохновения поэта заключается в том, что, любя внешнюю красоту естественного мира и добросовестно изучая его истину, он должен затем держать себя готовым, в сильном желании, увидеть внутренне идеальную истину и идеальную красоту. И поэтому христианин, веруя во внешнего Христа и любя его, держит себя в ожидании внутреннего откровения того же Иисуса в его прославленном и высшем влиянии. Всякое вдохновение имеет свои условия и законы. Глаз поэта, в своем прекрасном безумии, должен смотреть с небес на землю и с земли на небо. Его внутреннее вдохновение находится в строгом соответствии с его внешним занятием и его внешней верностью. Каждый человек внутренне вдохновлен, в соответствии с природой его внешней работы. Шекспир не может открыть Америку, а Колумб не написать Гамлета. И только тот, кто верит во Христа и поэтому старается повиноваться и служить ему, получает внутреннее видение его сущностного духа. Христианское вдохновение не произвольно, не неестественно, не ограничено. Это жизнь Христа, текущая неуклонно и постоянно во все сердца, которые готовы к ней, которые жаждут ее и которые держат себя готовыми принять ее.
Таким образом, мы готовы более четко сформулировать разницу между вдохновением вообще и христианским вдохновением в частности.
(а.) Эти два вдохновения похожи друг на друга, поскольку являются результатом применения одних и тех же умственных способностей, поскольку состояние ума в обоих случаях не является состоянием размышления, а восприятием; и восприятие является внутренним восприятием. Ньютон неуклонно фиксирует свой ум на запутанной математической мысли внутри, пока она не станет ясной. Мильтон фиксирует свой ум на внутреннем образе идеальной истины и красоты, пока он не станет настолько отчетливым, что он сможет выразить его соответствующими словами. Колумб размышляет над мыслью о Западном континенте, пока она не покажется ему настолько ясной, что он готов отправиться туда. И поэтому Павел и Иоанн неуклонно смотрят на Христа, сформированного внутри них, пока они не увидят ясно, какова мысль Христа относительно каждого вопроса, каждого предмета.
(б.) Оба вдохновения также схожи в том, что видимая истина в обоих случаях, по своей сути, дана нам Богом. Ибо истины, видимые Ньютоном, Мильтоном, Декартом и Колумбом, не были их изобретениями, но божественными реальностями, показанными им Богом.
(c.) В обоих случаях форма увиденной истины возникает из упражнения человеческих способностей каждого индивидуума над сущностью, данной таким образом. Ибо Павел и Иоанн, не меньше Ньютона и Мильтона, вырабатывали в своих собственных умах увиденную истину. Это очевидно из того факта, что, хотя их писания согласуются по содержанию и сути друг с другом, они отличаются друг от друга по форме и стилю. Каждый писатель Нового Завета имеет свой собственный отчетливо выраженный стиль, не только выражения, но и мысли.
(d.) Они также похожи в сочетании истины содержания с ошибочностью утверждения. Сущность мысли каждого вдохновенного человека есть истина, потому что это реальность, показанная ему Богом. Форма, в которой он ее выражает, более или менее отличается от этой истины, потому что она исходит из упражнения его собственных конечных способностей. Ньютон и Мильтон смотрели на истины Бога и высказывали их так хорошо, как могли. Так же поступали Павел и Иоанн. То, что эти последние были склонны ошибаться в вопросах утверждения, явствует из того факта, что они ошибались в некоторых вопросах, как, например, в отношении скорого пришествия Христа.
Если таковы сходства между естественным и сверхъестественным вдохновением, то в чем же различия?
(a.) Первое различие заключается в виде увиденных истин. Истины, увиденные Ньютоном и Мильтоном, принадлежат к естественному миру, увиденные Павлом и Иоанном – к сверхъестественному миру. Сущностью вдохновения в одном случае является природа, в другом – Христос. Общение с природой напитало умы Ньютона и Мильтона истиной, образовав материал, на котором могло работать их вдохновение. Общение со Христом, во плоти и в духе, наполнило умы Павла и Иоанна материалом, на котором могло осуществляться их вдохновение. Христос приходил к ним внешне и внутренне, и это было сущностью их вдохновения.
(б.) Вдохновение Ньютона и Мильтона подразумевает гениальность; то есть особую способность в каждом человеке. Это обладание гениальностью или особой способностью является условием sine qua non естественного вдохновения. Оно одиночно, оно индивидуально. Но вдохновение писателей Нового Завета не подразумевает гениальности. Из восьми писателей Нового Завета только один, а именно Павел, по-видимому, был человеком природного гения. Он был великим по дарованию, остальные стали великими благодаря своему вдохновению. В одном случае необычный человек находит чудесные вещи в обычном мире; в другом случае необычный мир показывает чудесные вещи обычному человеку.
(c.) Естественное и сверхъестественное вдохновение также различаются по своему случаю. Чудесное событие, а именно, пришествие Христа внутрь их душ в день Пятидесятницы, было поводом апостольского вдохновения. Это пришествие Святого Духа было вторым из двух сверхъестественных событий христианства, из которых другим было рождение Христа. Чудесные события в жизни Иисуса могли быть естественными результатами пришествия такого существа в мир. Чудеса жизни Христа, включая его воскресение, могли быть естественными для сверхъестественного существа. Они являются свидетельством разрыва в серии причинно-следственных связей во внешнем мире. Подобным же образом внутреннее пришествие Христа в сердца его учеников в том, что называется влиянием Святого Духа, является другим сверхъестественным событием, естественным результатом которого является основание Церкви, написание Нового Завета и вновь созданная жизнь в отдельных душах.
Эти два вдохновения, следовательно, различаются по своей сущности, источнику и методу. Сущность одного состоит из истин естественного порядка, другого – сверхъестественного порядка. Источник одного – мир природы, источник другого – внутренний Христос. И метод одного – это метод индивидуального гения, который одинок, тогда как метод другого – это метод любви или общения.
§ 6. Вдохновение Священного Писания, особенно Писания Нового Завета.
Теперь перейдем к вопросу: что является вдохновением Нового Завета или его авторов?
Авторы Нового Завета не имели иного вдохновения, чем все остальные христиане. Мы нигде не слышим о том, чтобы кто-то получил вдохновение, чтобы написать Евангелие или Послание. Они отчетливо отвергают идею любого такого особого или отдельного вдохновения. «Одним Духом мы все крестились в одно тело и все напоены одним Духом». Дары различны, но дух один и тот же во всех. Но даже среди этих разнообразных даров ничего не говорится о даре для написания Евангелий или Посланий. Вероятно, поэтому вдохновение, которым они были написаны, было точно таким же, каким они проповедовали язычникам или учили в Церкви. Это было внутреннее видение Христа, внутреннее видение Его истины и любви, которое позволяло им говорить и писать с авторитетом – авторитетом тех, кто видел то, что они говорили, и знал, что это правда. «Мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели». Вот почему мы находим в их писаниях так много содержания, так много полноты, так много проницательности. Они находятся в постоянном общении с невидимым миром истины. Они описывают то, что находится у них перед глазами.
Книга, данная вдохновением, – это не книга, сделанная совершенной чудом, а книга, автор которой находился в состоянии, открытом для влияний из высшей сферы. Все книги, которые человечество приняло как вдохновенные – Веды, Коран, Зендавеста – являются священными писаниями; все, что длится, вдохновлено. Вечность, а не непогрешимость – вот признак вдохновения.
«Слово к пророку реченное
Был написан на скрижалях, но не нарушен;
Слово, переданное провидцами или сивиллами
В дубовых рощах или золотых церквях
Все еще плывет по утреннему ветру,
По-прежнему шепчет желающему разуму.
Один акцент Святого Духа
Беспечный мир никогда не проигрывал».
Знаменитый текст-доказательство по этому вопросу находится во Втором послании Павла к Тимофею: «Все Писание богодухновенно и полезно для научения, обличения, исправления, наставления в праведности». На какое Писание ссылался Павел? Некоторые говорят, что на Иудейское Писание. Некоторые говорят, что на Иудейские и христианские писания. Но христианские писания были тогда не все написаны и не были собраны в то, что мы называем Новым Заветом. Апостол не ограничивает себя ими. Он говорит: «Все Писание богодухновенно» – не просто Иудейское или Христианское Писание, но все священные писания. Все писания всех веков, которые рассматриваются как Писание, которые люди из века в век почитают и чтут как таковые, не были изобретением человека, не были человеческим изобретением, но произошли от некоего неудержимого влияния, действующего на душу изнутри. Поэт, которого цитировали выше, верно говорит:
«Из сердца природы выкатился
Бремя Библии старое.
Пришли литании народов,
Как язык пламени вулкана,
Из горящего конуса внизу,
Песнопения любви и скорби.
Рука, обогнувшая купол Петра,
И крестами проложили проходы христианского Рима,
Выполнено с печальной искренностью.
Себя от Бога он освободить не мог;
Он строил лучше, чем знал;
Сознательный камень красоты вырос».
В этом есть истина – глубокая истина. Библия не является исключительной книгой в том, что она не имеет параллелей в природе по способу ее создания. Верно, что Фидий был вдохновлен, чтобы создать свою статую и построить Парфенон.
«Такие-то и такие-то выросли эти святые груды,
Пока любовь и ужас укладывали плитку.
Земля с гордостью носит Парфенон
Как лучший драгоценный камень на ее территории,
И утро в спешке открывает ей веки
Посмотреть на Пирамиды;
Над аббатствами Англии изгибается небо
Как на своих друзей с родственными глазами;
Для вне внутренней сферы мысли
Эти чудеса поднялись в верхние слои воздуха».
Когда г-н Эмерсон и Теодор Паркер сравнивают таким образом Библию с Ведами или Парфеноном, мы часто чувствуем, что это принижает Библию и лишает ее особой святости. Но это не обязательно так. Может быть широкая пропасть между вдохновением Библии и вдохновением Вед, или Гомера, или Платона; и все они могут принадлежать к одному и тому же классу произведений. Существует широкая пропасть между человеком и высшими из низших животных; и все же мы помещаем человека в класс MAMMALIA, вместе с волами, китами и кошками, и в один и тот же порядок с обезьянами и летучими мышами. Мы не думаем, что человек деградирует, будучи таким образом классифицированным. Он занимает отдельный вид в этом порядке и классе. Таким образом, Новый Завет и Ветхий Завет составляют два отдельных вида, из которых они являются единственными представителями одного рода вдохновенных книг; но этот род принадлежит к тому же порядку, что и Веды, Эдда, Зендавеста и Коран, а этот порядок принадлежит к тому же классу, что и поэмы Гомера и Данте, архитектура Парфенона и Страсбургского собора, открытие Америки Колумбом и закон тяготения Ньютоном.
Класс произведений, которые мы называем вдохновенными, охватывает, как мы уже говорили, все, что приходит к человеку посредством определенного притока в его душу – не путем взгляда из себя, а путем взгляда внутрь себя. Иногда мы идем и ищем и находим мысли; иногда мысли приходят и находят нас. «Они вспыхивают перед нашим внутренним взором»; они преследуют нас, преследуют нас и овладевают нами. Так Колумба преследовала идея континента на западе; так Ньютона преследовало его открытие задолго до того, как он его сделал; так «Потерянный рай» преследовал Мильтона задолго до того, как он был написан. Каждое действительно великое произведение должно содержать в себе больше или меньше этого элемента, который мы называем вдохновением.
Но в то время как великие творения гения принадлежат к классу вдохновенных произведений, мы создаем особый порядок из великих религиозных произведений, которые были священными Писаниями человеческих рас. Они, очевидно, пришли из более высокого вдохновения, чем труды науки и произведения искусства. Они правили душами людей на протяжении тысяч лет. Их, следовательно, мы помещаем в Порядок сами по себе, и не будет позором для Библии быть в одном ряду с трудами Конфуция, которые поддерживали китайцев в порядке, мире, трудолюбии и счастье на протяжении почти двадцати шести столетий.
Но все же, среди этих священных книг Библия, можно сказать, составляет особый род, потому что она отличается от всех остальных двумя способами – в учении о святости Бога и единстве Бога. Автор был внимательным читателем всех этих священных книг в течение двадцати лет; он читал их с уважением; без придирчивого духа; желая найти в них всю истину, которую он мог. Он нашел в них много истины – много в соответствии с христианством. Но он видит большую разницу между ними всеми и Библией. Все они полезны для учения, для обличения, для наставления; но они не являются Священными Писаниями в том смысле, в котором мы приписываем это слово Библии. Ветхий Завет, хотя и имеет в себе много резких и жестких черт, принадлежащих еврейскому уму, имеет черты, которые поднимаются в более высокую область, чем что-либо в Ведах или Зендавесте. Притчи Соломона находятся примерно на одном уровне с книгами Конфуция. Но нигде во всех этих этнических писаниях нет напряжений, подобных некоторым псалмам, например, отрывкам из Исайи и Иеремии. Законы Мену низки по сравнению с Пятикнижием.
Но если Ветхий и Новый Заветы образуют род сами по себе, они снова разделяются на два вида. Между Новым Заветом и Ветхим есть специфическое различие. Вдохновение Нового Завета имеет гораздо более глубокий, высокий и широкий характер, чем другое. Фактически, мы должны, возможно, сделать особый порядок из писаний Нового Завета. Они так полны жизни, света и любви – они так сильны, но так нежны – так чисты, но так свободны! В них нет ханжества, никакого формализма, но они дышат небесной атмосферой. Их вдохновение – высшего рода из всех.
Но что такое этот Святой Дух? Чему он учит? Научной истине? Нет. Научная истина преподавалась миру другими путями. Бэкон и Ньютон, Лаплас и Кювье, Линней и Декандоль были вдохновлены, чтобы преподавать науку. Их знания пришли не только через наблюдение, не только через изучение, но и через терпеливое открытие своего ума для получения впечатлений свыше. Были ли авторы Библии вдохновлены, чтобы преподавать историю? Мы думаем, что нет. В Библии есть истории евреев, и они, вероятно, столь же достоверны, как истории Геродота и Ливия, и других кропотливых и искренних историков. Но особое вдохновение Библии не проявляется в исторических книгах.
Но разве не все части Библии одинаково вдохновлены этим Святым Духом? Ни в коем случае. Мы можем легко увидеть, что это не так. Очевидно, что нет ничего духовно назидательного в большой части истории Ветхого Завета – рассказ о Самсоне, история Гедеона, большие части книг Судей и Паралипоменон, Песнь Песней Соломона, книга Эсфирь. Книга Екклесиаста полна, насквозь, темного и ужасного скептицизма. Итак, все эти книги чрезвычайно ценны как история, но не как исходящие от Святого Духа.
Но можно сказать: «Если история Библии не вдохновлена, она может быть ошибочной». Конечно, может. Мы видели, что рассказ о творении в книге Бытия, вероятно, ошибочен. Он содержит одну великую веру, светящуюся повсюду, а именно, что есть один Бог, Творец всех миров и человечества. Но что касается порядка творения – шести дней, сада Эдема, – все, что мы можем сказать, это то, что, возможно, был какой-то способ, которым Моисей мог в видении увидеть эти вещи, представленные в картине, как они произошли задолго до этого. Возможно, существует своего рода раскрытие прошлого перед внутренним взором души. Мы не отрицаем этого, ибо неразумно отрицать то, чего мы не знаем. Но мы можем утверждать, что христианство не требует от нас верить в то, что эти главы Бытия содержат историческую истину. Это может быть аллегорическая истина. Это может быть притча, представляющая, как каждый маленький ребенок приходит в Эдем невинности, и искушается этим хитрым змеем, софистическим пониманием, и предается желанием, своей Евой, и уходит из своего сада детства, где вся жизнь протекает спонтанно и по импульсу, в мир работы и труда. Если это такая аллегория, то она учит нас так же многому, как если бы это была история.
§ 7. Авторитет Священного Писания.
Мы видели, что Библия, хотя и вдохновлена, не непогрешима. Но, как говорят, если Библия не непогрешима, она не имеет авторитета. Это мы отрицаем. Вдохновение не непогрешимость, но вдохновение авторитет. Вдохновленный человек всегда авторитет. Фидий и Микеланджело – авторитеты в скульптуре; Тициан и Рафаэль – авторитеты в живописи; Моцарт и Бетховен – в музыке; а Павел, Иоанн, Петр – в религии.
Авторитет без непогрешимости – вот проблема, с которой мы сталкиваемся. Очевидно, что авторитет желателен; столь же очевидно, что непогрешимость невозможна. Может ли быть одно без другого? Может ли Бог открыть себя человеку через ошибочного посредника? Могут ли авторы Нового Завета быть настолько вдохновенными, чтобы быть способными передавать истину, и в то же время настолько вдохновенными, чтобы не быть непогрешимыми? На все эти вопросы мы отвечаем: да; и постараемся показать, что это так.
Предположим, что вы идете через лес в компании других. Вы заблудились. Никто не знает, куда идти; вас подстерегают опасности – холод, голод, дикие звери, враги. Если вы пойдете не тем путем, вы все можете погибнуть; если вы пойдете правильным путем, вы достигнете своей цели и будете в безопасности. При таких обстоятельствах один из группы забирается на дерево, и когда он достигает вершины, он восклицает с радостью: «Я вижу путь, по которому мы должны идти. Мы должны идти направо. Я вижу океан в том направлении и шпили города, в который мы направляемся». Вы все немедленно идете по указанному им пути. Он стал для вас авторитетом. Вы безоговорочно следуете его указаниям и отдаете свои жизни в его руки, в зависимости от правдивости того, что он говорит. Почему? Потому что он был там, где вы не были, и видел то, чего вы не видели, и вы верите, что он честен и правдив. У него нет мотива обманывать вас. Это его авторитет.
Но равнозначно ли это непогрешимости? Ни в коем случае. Никто не предполагает его непогрешимым. Если, следуя его указаниям некоторое время, вы не видите никаких знаков, показывающих, что вы на правильном пути, вы начинаете думать, что он, возможно, ошибся, и кто-то другой залезает на дерево, чтобы проверить его суждение или исправить его. Но если вместо этого начинают появляться знаки, показывающие, что вы на правильном пути, ваша вера в вашего проводника подтверждается, и его авторитет практически возрастает.
То, что дает человеку авторитет как проводнику, учителю, советнику, – это не наша вера в его непогрешимость, а наша вера в его знание; если мы верим, что он знает что-то, чего не знаем мы, он становится для нас авторитетом. Если он был там, где мы не были, и видел то, чего мы не видели, он авторитет. Человек, который только что приехал из Европы или из Калифорнии, который был в эпицентре великой битвы, который изучал предмет, который другие не изучали, и ознакомился с ним, такой человек является авторитетом для других. Понаблюдайте за людьми, слушающими его. Все подчиняются ему, когда он говорит на эту тему. Он может быть гораздо более невежественным, чем они, в отношении других вещей, но, если у него были превосходные возможности в отношении этого предмета, он авторитет. Тем не менее, они не считают его непогрешимым; потому что, если в ходе своего разговора он говорит что-то, что кажется противоречивым, невероятным, абсурдным, они начинают лишать его своего доверия и могут лишить его полностью. Но если, с другой стороны, то, что он говорит, ясно, последовательно и обоснованно, его авторитет постоянно возрастает, и его носители все больше и больше ему подчиняются.
Итак, авторитет авторов Нового Завета именно такого рода. Авторитет вдохновения везде такого рода. Вдохновенный человек – это тот, кто, как полагают, был там, где мы не были, и видел то, чего мы не видели.
В романах Купера есть персонаж, которого он называет Кожаный Чулок, хорошо знакомый с лесами, знающий все их приметы, знакомый с повадками птиц, зверей и индейцев. Он ведет путешественников по дикой местности и, благодаря своим выдающимся знаниям, спасает их от индейской засады и преследующего дикаря. Они безоговорочно подчиняются его руководству, доверяют ему свои жизни. Почему? Потому что они доверяют его знанию лесного дела и его верности. Что касается всех вопросов, касающихся леса, он является авторитетом; их учителем, если им нужна информация, их проводником, если они не знают дороги, их спасителем в неминуемой опасности от диких зверей и диких людей. Он является для них авторитетом, абсолютным авторитетом; ибо они доверяют ему полностью, без тени сомнения. Но никто не считает его непогрешимым и не считает необходимым верить в его непогрешимость, чтобы полностью доверять ему.
Точно так же корабль на подветренном берегу, посреди бушующего шторма, выпускает сигнальные ракеты или стреляет из пушки для лоцмана. Белый парус появляется из тумана; это лоцманский катер. Человек поднимается на борт, и капитан отдает ему командование судном. Все его приказы выполняются беспрекословно. Корабль, нагруженный драгоценным грузом и сотнями жизней, доверяется грубому человеку, которого никто никогда раньше не видел, который должен провести их через узкий канал, где отклонение на несколько саженей вправо или влево будет означать полное уничтожение. Лоцман наделен абсолютной властью в отношении ввода судна в порт.
Когда Колумб вернулся из своего первого путешествия и сообщил об открытии Америки, разве он не был авторитетом? Разве люди не толпились вокруг него, чтобы услышать о том, что он видел и делал? Но кто верил в его непогрешимость? Тот, кто был там, где я не был, и видел то, чего я не видел, является для меня авторитетом. Если я верю, что он честен, а не самозванец, тогда я учусь у него и полагаюсь на его свидетельство. Итак, авторы Нового Завета были там, где мы не были. Они поднимались на высоты и исследовали глубины в духовном мире, неизвестном нам. Поэтому они являются для нас авторитетами, при условии, что в нас достаточно их духа, чтобы мы могли видеть и знать их вдохновение. Ибо, если во мне нет музыкального духа, я не могу различить вдохновение Моцарта; если во мне нет математического духа, я не могу различить математическое вдохновение Ньютона и Кеплера. Так и естественный человек (человек, в котором нет ничего, что соответствовало бы христианскому вдохновению) не может различить вещи Духа Божьего; ибо они для него безумие, ибо они духовно распознаются или судимы. Он живет внешними вещами, как младенцы. Авторитет Духа в Библии заключается в том, что он пробуждает и взывает к любому духовному элементу, существующему в нашей душе, и заставляет ее чувствовать и признавать ее истину.
Иисус, как говорят, произнося Нагорную проповедь, учил как имеющий власть, а не как книжники. В чем же тогда заключался его авторитет? Не официальный авторитет, поскольку он еще не был известен как Христос, едва ли еще был известен как пророк. Не просто авторитет, исходящий из внушительной манеры; не авторитетный вид, тон или манера, конечно. Это был именно тот тон и манера, которые книжники имели в своем учении. Но авторитет заключается в самой Проповеди. Ее истины настолько удивительно отчетливы и самоочевидны, что они несут с собой убежденность. Иисус так ясно видит все, что он говорит, – в его языке нет никаких колебаний, никакой неясности, никаких «может быть». Он как тот, кто описывает то, что находится у него перед глазами, то, что он знает как истину, потому что он видит это, когда говорит. Короче говоря, это авторитет, который всегда сопровождает знание. Тот, кто знает что-либо и может говорить с уверенностью, имеет при себе убежденность, хотя мы не предполагаем, что он непогрешим, и не считаем необходимым верить ему, чтобы наделить его таким авторитетом.
На таких примерах мы видим, что в земных вопросах высочайшей важности мы приписываем авторитет, не предполагая непогрешимости. Теперь, если мы проанализируем источник этого авторитета, мы обнаружим, что он исходит, во-первых, из свидетельств других, и, во-вторых, из нашего собственного опыта. Кожаный чулок рекомендуется путешественникам как искусный и верный проводник, и они доверяют ему, во-первых, на простом основании этой рекомендации. Но они не доверяют ему целиком и полностью на этом основании. Они наблюдают за ним, пока доверяют ему, – возможно, нам следует скорее сказать, они испытывают его, чем доверяют ему. Но после того, как они испытывают его день за днем, неделю за неделей и находят его всегда искусным, всегда верным, они начинают все больше и больше доверять его руководству; он становится все более и более авторитетным.
Итак, лоцман приходит сначала, рекомендованный только своей должностью. Его должность подразумевает свидетельство тех, кто должен знать, что он способен провести судно в гавань. Но если, кроме этого, на борту есть кто-то, кто знает его способности и верность по предыдущему опыту, и говорит: «Теперь мы все в безопасности; это знаменитый Джон Смит или Уильям Браун, лучший лоцман в гавани», тогда все готовы доверять ему более полно.
Знание и верность, а не непогрешимость, делают человека авторитетом для других в вещах, относящихся к этой жизни, – знание и верность, доказанные нам, во-первых, свидетельством других, а во-вторых, нашим собственным опытом. Свидетельство побуждает нас испытывать человека и доверять ему частично, доверять ему, но наблюдать за ним. Добавьте к этому наш собственный опыт его знания и верности, и мы доверяем ему полностью.
Есть два мира знания – внешний и внутренний. Знание внешнего мира приходит к нам через чувства, путем наблюдения; знание внутреннего мира приходит к нам через сознание, путем прозрения или вдохновения. Знание каждого человека пришло к нему обоими этими способами. Душа обладает воспринимающей силой, с помощью которой она может смотреть в любую сторону. Она смотрит наружу через чувства и воспринимает внешний мир; она смотрит внутрь через сознание и воспринимает внутренний мир. Она смотрит наружу и воспринимает формы, слышит звуки, знакомится с внешней природой. Она смотрит внутрь и знакомится со справедливостью, святостью, любовью, свободой, долгом, грехом, бессмертием, бесконечным, вечным, Богом.
Но так же, как то, что человек увидит посредством чувств во времени и пространстве, зависит от различных условий, так и то, что человек увидит за пределами времени и пространства в духовном мире, зависит от других условий. Условиями в первую очередь являются хорошие органы восприятия, гений наблюдения, образованные способности к наблюдению, знание того, что наблюдать, и, наконец, возможности для наблюдения или способность идти туда, где находятся вещи, которые следует увидеть. Слепой человек, стоящий перед Парфеноном, не был бы для нас авторитетом в отношении его архитектуры; также не был бы авторитетом и самый зоркий человек, который бы случайно оказался в Америке, а не в Греции. Так и индиец, обладающий самой прекрасной способностью восприятия и стоящий прямо перед этим величественным храмом, дал бы очень скудный отчет о нем из-за недостатка предыдущих знаний. Только тот был бы для нас авторитетом в отношении такого здания, кто должен был бы сочетать хорошие органы восприятия и некоторое знание предмета с возможностью взглянуть на него.
Когда мы говорим о вдохновении, мы имеем в виду, в отношении внутреннего мира, совершенно то же самое. Мы имеем в виду, что у человека его духовные органы находятся в здоровом состоянии, что он имеет некоторое знание духовных вещей, и что он был помещен божественным Провидением туда, где он может их видеть. Некоторые люди поднимаются в мир духовного восприятия, когда они видят вещи, невидимые другим людям. Они становятся пророками, апостолами, законодателями для человеческого рода. Они наделены властью. Люди верят тому, что они говорят, и делают то, что они приказывают, и отдают свои души в их руки, так же как они доверяют свои тела проводнику кормчего.
Это вдохновенные люди – люди, которым были даны откровения. Они имеют авторитет, потому что они были там, где мы не были, и видели то, чего мы не видели. Но у них нет непогрешимости, потому что, как говорит апостол, они имеют это сокровище в глиняных сосудах. Это божественное знание содержится в конечном, и поэтому подверженном ошибкам уме. Но мы видим посредством наших предыдущих иллюстраций, что признание их подверженности ошибкам нисколько не умаляет их авторитета.
И снова, их авторитет удостоверяется для нас точно так же, как и в других случаях. Они приходят, рекомендованные внешним свидетельством, и в силу этого свидетельства мы доверяемся им и испытываем их. Если мы обнаруживаем, что они не способны научить нас, они перестают быть для нас авторитетами. Но если мы обнаруживаем, что они полны истины, они становятся нашими проводниками и учителями, и их авторитет все больше и больше подтверждается; то, что они хорошие и истинные проводники, подтверждается их способностью вести нас. Они ведут нас в более глубокие глубины истины и любви. Они становятся учителями своей расы. Проходящие столетия добавляют все больше и больше веса их авторитету. Они вдохновляют нас, поэтому они сами вдохновлены. После этого не более необходимо доказывать их вдохновение в том смысле, который я дал, чем доказывать, что солнце светит.
Одна замечательная иллюстрация этого процесса, в котором испытание Писания, как вдохновленного, заключается в том, что оно должно быть полезным для учения, обличения и наставления, находится в Послании Варнавы. Варнава представил Павла апостолам в Иерусалиме и назван в книге Деяний мужем добрым и исполненным Святого Духа. Он был послан с миссией в Антиохию апостолами; впоследствии был особо указан Святым Духом, чтобы пойти с Павлом в его миссии. (Деяния 13:2.) Он назван пророком в этом месте, и мы читаем, что Святой Дух сказал: «Отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их».
Во время этой миссии Варнава, по-видимому, был более важным из двух, поскольку в Листре люди называли его Юпитером, а Павла – Меркурием. Варнава и Павел предстали перед первым собором в Иерусалиме; и апостолы в своем письме говорят: «Наш возлюбленный Варнава, и человек, который рисковал своей жизнью за имя Господа Иисуса». Итак, этот Варнава, названный апостолом в книге Деяний, спутник Павла, посланный на миссию Святым Духом и одобренный апостолами в Иерусалиме, как считала ранняя Церковь, написал Послание. Оно цитируется как его семь раз Климентом Александрийским во втором веке, три раза Оригеном и другими писателями.
Соответственно, изначально оно было включено в Новый Завет и в течение почти четырехсот лет было его частью. Самая старая рукопись Нового Завета в мире, предположительно написанная в четвертом веке, содержит Послание Варнавы; и одна из причин считать рукопись такой древней заключается в том, что она действительно содержит его. Эта рукопись была найдена знаменитым немецким критиком Тишендорфом в 1859 году в монастыре Святой Екатерины на горе Синай. Почему же тогда это Послание Варнавы не напечатано в нашем Новом Завете? Тот, кто его прочитает, легко поймет причину. Потому что оно не заслуживает того, чтобы быть там; оно не имеет признаков высокого вдохновения; оно составлено в значительной степени из цитат из Ветхого Завета, подражаний Святому Павлу и аллегорий. Оно, очевидно, выпало из Библии под собственной тяжестью. У него были все возможности стать частью Священного Писания; но, будучи испытанным Павлом, оно оказалось неполезным для учения, обличения или чего-либо еще, и поэтому переписчики сэкономили свое время, труд и пергамент, исключив его. Оно было принято по свидетельству и отвергнуто после опыта. Оно имело авторитет вначале из-за своего предполагаемого автора; впоследствии оно утратило его из-за своего пустого «я».
Итак, вот авторитет писателей Библии. Это авторитет вдохновленных людей – людей, которые побывали в духовных областях, куда большинство людей не ступало, и видели то, чего большинство людей не видели. Это не непогрешимость. Они способны ошибаться и ошибаться. Их присутствие в Библии является лишь доказательством того, что они вдохновлены, поскольку это дает свидетельство Церкви о том, что она нашла доказательства вдохновения в их писаниях. Христианская община последовала апостольскому направлению и испытала духов, были ли они от Бога или нет, и пришла к выводу, что эти писатели Нового Завета имеют признаки вдохновения. Ибо вы заметите, что нынешний кодекс Нового Завета был сформирован постепенно, и не голосами соборов или решениями епископов, а чувствами христианской общины. Внутренний инстинкт, а не внешний авторитет, руководил собранием Писаний, постепенно исключая некоторые книги (такие как Варнава, Ерма и Откровение Петра) и принимая другие.
Итак, христианская церковь говорит нам о Новом Завете: «Вот книга, о которой мы свидетельствуем, что написанное в ней полезно для учения; что ее авторы обладают высшими познаниями в духовных вопросах; что они – вдохновенные люди, которые были взяты в область, где большинство людей никогда не бывало, и видели то, чего большинство людей никогда не видело, и поэтому знают больше, чем большинство из нас, о духовной истине».
Но вы можете сказать: «Если вдохновение дает знание, а эти писатели вдохновлены, то они делают больше, чем верят или думают о том, что говорят о Боге, долге и бессмертии. Они знают; а если они знают, разве это не означает, что они непогрешимы?» Нет, знание не является непогрешимостью. Верно, что вдохновение дает знание, тогда как размышление дает только мнение. Вот почему вдохновенные люди говорят с авторитетом, а философы – без него. Но знание, хотя и дает авторитет, не дает непогрешимости.
Француз знает французский язык; тем не менее, он может ошибаться, говоря на нем. Человек из Калифорнии знает эту страну, но он может ошибаться на ее счет. Таким образом, если эти писатели не непогрешимы, они могут ошибаться; и если так, как нам отличить их правду от их заблуждения? Это справедливый вопрос: давайте попробуем на него ответить.
Вернемся к нашему прежнему сравнению путешественников и их проводника. Как вы можете отличить знания вашего проводника от его ошибок?
Вероятно, когда ваш проводник начнет сомневаться в пути, он проявит свою неуверенность в своем поведении. Он станет сомневающимся, колеблющимся, нерешительным; он, постепенно, предполагая его честность, начнет выражать свою неуверенность и говорить: «Я не совсем уверен в этом пути».
Так же и с вдохновенными писателями. Пока их вдохновение льется рекой, они говорят уверенно; они четки в своих высказываниях.
Опять же, если ваш гид начинает говорить о вещах, выходящих за рамки его компетенции, он не имеет большого авторитета. Если Кожаный чулок обсуждает Шекспира, или пилот начинает говорить о политике, его мнение не имеет никакого веса, кроме того, что им присуще.
Поэтому, когда авторы Библии, оставив темы религии и морали, описывают природные объекты, такие как левиафан или бегемот, мы не доверяем их описаниям больше, чем описаниям любого другого писателя их времени.
Здесь возникает вопрос, была ли история предметом вдохновения или нет; то есть, имеет ли вдохновенный писатель, когда он говорит об исторических фактах, больше авторитета, чем другой. Может быть, есть какой-то способ, которым прошлые события могут быть представлены вдохновением уму того, кто был захвачен духом в иной мир. Но авторы Ветхого и Нового Завета небрежны в отношении дат и чисел и, похоже, не сделаны точными каким-либо особым даром. Поэтому я склоняюсь к мнению, что исторические книги Библии не имеют никакого авторитета, кроме их разумности и соответствия тому, во что мы могли бы верить на других основаниях. Как фрагменты истории, пришедшие из столь отдаленного прошлого, они бесценны, когда мы относимся к ним как к простым, честным записям того, во что тогда верили или что знали.
Возьмем, например, историю о потопе и сравним ее с подобными историями в других мифологиях. Мы находим ее настолько подтвержденной ими, что можем поверить, что в ней есть реальная основа.
§ 8. Христианское предубеждение.
Великое дело читать книгу с ожиданием, а не с недоверием. Ожидание открывает разум свету и облегчает его видение. Недоверие закрывает его. Если я читал Шекспира до тех пор, пока не почувствовал уверенность в его поэтическом вдохновении, то я читаю с ожиданием все, что он пишет; я ищу истину и красоту, и поэтому я нахожу их. Если бы я никогда не читал Шекспира, не слышал о нем, и Гамлет попал бы мне в руки, я, вероятно, был бы недоволен чем-то и отбросил бы это в сторону и таким образом потерял бы глубину и прелесть этого чудесного творения. Как много мы находим в словах Иисуса и Павла, потому что мы читаем их с ожиданием и надеждой! потому что мы читаем их всегда в поисках того, что глубоко и высоко!
Тем не менее, многие люди рекомендуют противоположный курс. Они говорят, что мы должны забыть все, что нам было сказано о Книге, и читать ее так, как будто мы никогда ее раньше не видели. Но этот метод непрактичен и нежелателен. Невозможно смотреть на Библию, как на неизвестную книгу; невозможно забыть, что это учебник христианства; миллионы наших собратьев считают ее священной; источник духовной и нравственной жизни для мира на протяжении последних полутора тысяч лет; что наши родители и друзья находили в ней силу для долга, утешение в испытаниях, надежду в час смерти. Вы могли бы также сказать ребенку, который начинает изучать географию, забыть, что он живет в Америке, или когда он изучает историю Соединенных Штатов, забыть, что это история его собственной страны. Не было бы также желательно изучать Новый Завет таким образом. Ибо именно эта великая вера в нее заставляет нас желать изучать ее вообще. Если бы не эта вера, ее мог бы иногда читать студент в интересах науки, но никогда не читала бы масса общества. Вера в его божественное происхождение и божественное предназначение заставляет его читать в семьях, школах, церквях, использовать его как руководство по молитве в уединении и делать его привычным в каждом доме. Книга окружена традиционным ореолом удивления, почтения и надежды, и это дает нам мотив и силу для ее чтения. Если холодная критика, скептический дух когда-либо преуспеют в том, чтобы заставить Новый Завет рассматриваться как обычная книга, на естественном уровне человеческой мысли, полная ошибок и несовершенств, вдохновленная только так, как вдохновлен Платон, то его будут читать так, как читается Платон, то есть один человек из миллиона. Нежелательно терять почтение, которое заставляет нас ожидать необычайной истины и добра в определенных книгах, людях и учреждениях; ибо так мы теряем лучшую движущую силу души; так жизнь становится пресной, день пустым, а события бессмысленными.
Поэтому совершенно правильно, что Церковь окружает Христа и христианство этим божественным ореолом почтения и удивления, не преувеличивая его, но и не преуменьшая его. Ибо это удивление и почтение, когда они законны, являются великим сокровищем духовной жизни, оживляющим и возвышающим, которым Церковь обладает, чтобы передавать его. Она постоянно провозглашает свою благую весть; постоянно утверждает, что через Христа Бог даровал ей божественный мир; что во Христе есть чудесная истина и красота; и что Евангелия и Послания, которые содержат его жизнь и истину, обладают странной силой возвышать нас над нами самими и приобщать нас к вечному миру. Когда это говорится не механически или как простая форма, а из искреннего убеждения, дух веры творит веру, и вера является великим мотивом, который ведет к действию.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71509204?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.