Главная страница | Историческая литература | Детство, Горный барин

Детство, Горный барин
Александр Иванович Бастрыкин
В работе содержатся детские воспоминания автора и также рассуждения о тех событиях, которые были связаны жизнью его родственников.

Александр Бастрыкин
Детство, Горный барин


Раннее мое детство было самым тесным образом связано со Псковщиной, вернее – с бабушкиным домом на Псковщине.

Так складывались семейные обстоятельства, что первые пять лет своей жизни, помимо Ленинграда, где, кроме родителей родни практически не было, я, время от времени, жил недалеко от Пскова в доме бабушки – простой русской крестьянки – Дарьи Петровны Петровой. Это позволяло мне наблюдать за жизнью родни из псковской глубинки как бы изнутри и видеть то, что издалека рассмотреть было трудно.

Бабушка родилась ( теперь страшно подумать ) в 1880 году и прожила большую и трудную жизнь. Муж её, то есть мой дед, Антон Петров, воевал еще в Первую мировую рядовым и домой не вернулся – погиб на фронте. Где? Это мне неведомо.

Бабушка осталась одна с четырьмя меленькими детьми на руках и ей пришлось поднимать их одной. Понятно, что пришлось ей очень не просто. Лиха, как говорят в народе, она хлебнула сполна.

В Великую отечественную погиб её сын Григорий – мой дядя, – пал смертью храбрых. Был он похоронен за пределами нашей Родины. в одной из европейских стран,освобожденных от фашизма советскими воинами, кажется, в Польше. Точного места захоронения,насколько я помню, бабушка так и не узнала. Помню, как она сильно горевала, что не могла посетить могилу сына.

На Псковщине, вместе с двумя дочерьми, она пережила годы оккупации, помогала, как могла, партизанам. Младшую дочь, тетю Шуру, когда ей было лет восемнадцать, немцы угнали на работу в Германию, откуда она вернулась только после войны. Но несмотря на прожитую тяжелую жизнь, а может быть именно поэтому, она была очень доброй – настоящая добрая русская бабушка – всех жалеющая и всех понимающая.

Бабушкин дом был расположен не в самом Пскове и даже не в его пригороде, а километрах в десяти от города. Но и не в деревне. Он находился в небольшом поселении под названием "Горный Барин". В Прибалтике подобное поселение, наверное, назвали бы хутором.

В детстве я не очень понимал, откуда могло взяться столь причудливое название – " Горный барин". Но по мере моего взросления я, и по собственному разумению, и по отрывочным рассказам взрослых, понял, что в месте, где жили мои родственники, когда-то располагалась помещичья или, точнее сказать, барская усадьба.

Тут имелось все, что было положено иметь такой усадьбе – и господский дом, и дом для прислуги, и яблоневый сад, и конюшня, и сеновал, и даже небольшой пруд. Рыба, правда, в нем не водилась, но, как и следовало водоему подобного рода, он имел илистое дно, был наполнен очень мутной, и вследствие этого дурно пахнущей водой, неким подобием лилий, камышей и огромным количеством квакающих лягушек.

То, что рыба там не водилась, я уже став подростком, установил точно. С помощью самодельной удочки пытался я несколько раз организовать на данном пруду нечто вроде "дня рыбака", но был поставлен перед фактом полного фиаско: рыбы попасться на мою удочку не спешили, а лягушки, хотя и совершенно очевидно присутствуя в пруду и оглашая его окрестности наглым кваканием, слопать мою насадку из хлеба не спешили. Теперь я их вполне понимаю: хлеб – не лучшая замена червякам, но последних я до ужаса боялся.

Это нелюбовь к данному виду окружающего нас природного мира с возрастом не прошла, а только, кажется, усилилась. Поэтому рыбаком я так и не стал. Впрочем, не только по причине полного неприятия червяков, но и вследствие того, что мне, что называется, было рыбку жалко. Причем в самом серьезном и буквальном смысле этого слова.

Барская усадьба в то время, когда я проводил там первые годы своей жизни и впоследствиии, когда позже, уже подростком, наезжал туда, вполне соответствовала эпохе "загнивания" русского помещечьего класса. Если бы Антон Павлович Чехов или Максим Горький захотели бы продолжить свои циклы пьес о предреволюционном метании "вырождающегося" поместного и, тем более, – мелкопоместного дворянства, когда по образному ленинскому выражению верхи не могли жить по-старому, лучшего места для работы над их пьесами типа " Вишневый сад", "Три сестры", Дачники" и пр. в смысле использования "натуры" было бы трудно придумать. Здесь все располагало к томлению духа, нытью, поиску смысла бессмысленного существования, скуке и бесконечных разговорах о том" когда же придет настоящий день" и когда же появится "небо в алмазах"?. Здесь очень органично прозвучал бы и призыв: " В Москву, в Москву!".

Усадьба имела такой вид и состояние, как-будто и в самом деле только вчера её покинули персонажи вышеозначенных пьес и в срочном порядке выехали в Москву, забыв в закрытом доме старого слугу Фирса и совершенно не заботясь о судьбе своего дворянского гнезда и благополучном существовании в нём возможных правопреемников. Все здесь было в запустении: и одичавший, заброшенный яблоневый сад с кислой-прекислой антоновкой, и заброшенная конюшня, где уже давно не было лошадей, и такой же заброшенный сеновал, и почти отсутствующий забор вокруг хутора. . .

Одно было прекрасно: "Горный барин" находился на довольно высоком пологом холме. А вокруг расстилалась равнина, которая пологим откосом постепенно спускалась вниз. Если выйти из поселка через дыру ветхого забора, направо от барского дома, вернуться назад к въезду в поселок и пройти вдоль ограды немного вперед, – перед взором открывался захватывающий вид на поля, перелески, пригорки, лесочки, на шоссе, ведущее в город. Если пройти чуть дальше и посмотреть налево, вид был еще краше: открывались бесконечные поля, засеянные рожью, а за ними деревеньки, а за деревеньками – снова поля. И так, казалось, до бесконечности.

Туда, за бесконечную даль, медленно садилось солнце, чаще всего почему-то красный шар, который постепенно спускался за далекий горизонт и превращался в разливающуюся очень широко направо и налево вечернюю зарю. Эти вечерние закаты были восхитительны и ни с чем не сравнимы. Они порождали двоякое чувство: какую- то, казалось, беспричинную и необыкновенную радость от увиденной неземной красоты и одновременно с этим – какую-то легкую грусть, не известно от чего, происходящую – то ли от того, что еще один день прошел и он больше не повторится, то ли от того, что эта красота закатная так быстро исчезает и неизвестно повторится ли она еще когда-нибудь.

Эти детские воспоминания-впечатления навсегда врезались в память – столь сильными и яркими они были. И эта сила детских впечатлений до сих пор никуда не девается. Может быть, от того, что они были связаны с трационной , истинно русской, почти былинной красотой. Казалось, что именно в таких природных ландшафтах и происходили события, получившие завершение в сюжетах русских сказок, былинах, исторических событиях, в картинах передвижников. От этого щемило сердце, наступало какое-то волнение и почему-то очень хотелось навсегда впитать в себя какую-то необычайную духовную силу, идущую от этой красоты или, по крайней мере, запомнить её навсегда.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71509045?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.