Снежные письма
Снежные письма
Анна Скай
Заснеженный Брюгге, старинные улочки, праздничные огни – в этом городе, наполненном рождественской магией, двое незнакомцев начинают переписку. Лиза и Максим никогда не встречались, но случайные письма в кафе становятся их единственным связующим звеном. Что заставило их оказаться здесь, в это время? Что скрывается за словами, написанными на бумаге? Сможет ли маленький бельгийский городок соединить два разбитых и потерянных сердца?
Анна Скай
Снежные письма
Снежные письма.
День первый. 16 декабря.
12.00.
«Брюгге. Башня Бэлфорт. Рыночная площадь. Декабрь 20**.
Грустно.
Все чужое.
Пролила любимый лак.
Вадим – козел.»
Максим прочитал эти строки и, оглядевшись по сторонам, снова уставился на гладкий лист бумаги. Это был карандашный набросок главной достопримечательности Брюгге, схематичный и даже слегка небрежный, на обороте слова – простые, но вместе с тем невыносимо пронзительные и тоскливые. Короткий текст, написанный на родном языке, показался молодому человеку до странности близким и понятным, даже личным. Как будто в эти десять слов вместилось все то, что было у него на душе. Ну, пожалуй, кроме пролитого лака и неизвестного Вадима. Этот лист, вырванный явно в импульсивном порыве, был первым, что Максим увидел в маленьком ресторанчике на набережной, в нескольких шагах от Рыночной площади.
– Что будете заказывать? – рядом возник официант, мужчина средних лет с густыми усами, тронутыми сединой, и в бордовом переднике.
– Одно пиво, – сказал Максим официанту и, подумав, кивнул на лист бумаги. – Красивый рисунок.
– О, да, он красивый. Одна девушка уже три дня подряд приходит в одно и то же время. Пьет кофе, рисует, потом уходит. Очень пунктуальная.
– Девушка? – тихо повторил Максим, но ответа не получил: официант уже скрылся за барной стойкой.
Максим кивнул и повертел в руках лист с наброском. За окном начинал сыпать мелкий снег, устилая бельгийский городок льдистыми снежинками. Светло-серое небо нависло над Брюгге, угрожая раздавить город своей тяжестью. Но, казалось, никого не волновали пронизывающий ветер и колючий снег. Туристы, кутаясь в шарфы и втягивая головы в плечи, упорно семенили по мощеным улочкам вдоль каналов и башенок. Они втягивали носами тягучие ароматы шоколада, горячего вина и выпечки. С готовностью вбегали в сувенирные лавки: то ли чтобы согреться, то ли чтобы купить магнитик с изображением сказочных видов города. Зябкий, промозглый ветер и колючая поземка не мешали Брюгге утопать в праздничной, теплой атмосфере. По улицам плыла магия предстоящего Рождества. Каждое окно, каждая витрина – как отдельный мир, украшенный еловыми венками, шишками, лентами и игрушками. Праздник был повсюду – в каждой улыбке, в каждом дверном колокольчике, в сувенирных лавках с Санта-Клаусами, но… не в душе Максима. Кружащиеся в воздухе ароматы горячего шоколада и легендарных вафель, смех детей и рождественские песни не трогали его, несмотря на все призывы: отвлекись, ведь кругом столько волшебства и сказки!
Но отвлек Максима от размышлений официант, поставивший на столик заиндевевший бокал с пивом. Максим рассеянно кивнул и вновь посмотрел на улицу. Снег частил, ветер носил крупу по брусчатке. Молодой человек и сам не знал, почему выбрал именно этот город. Ему хотелось окунуться в атмосферу меланхолии, неспешности и чего-то одновременно волшебного. Хоть вчерашний путь из Брюсселя до Брюгге занял всего пару часов, Максим чувствовал себя измотанным и разбитым. И этим утром, выйдя из отеля и вдохнув свежий, морозный воздух, он наугад пошел по улице и вскоре оказался на набережной, где тихие каналы отражали ряды старинных домов, а свет зимнего утра мягко ложился на мостовые и фасады.
Уютных ресторанчиков в Брюгге много, но почему-то именно сюда он решил зайти, чтобы начать день. Максим посмотрел на бокал со светло-янтарным напитком. Пена сверху напоминала облака. Но не такие, как сейчас окружили город. Нет, скорее это были облака где-то в тропиках. Густые, белоснежные, пушистые. Но Максим выбрал Брюгге. Теперь уже и вовсе не понимая – зачем? Он сделал глоток пива. Непередаваемый горьковатый напиток скользнул по горлу, оставив едва различимое вишнево-ореховое послевкусие где-то на корне языка. Конечно, это было далеко не лучшее начало дня, но Максиму хотелось, чтобы его состояние полностью соответствовало той черной дыре внутри, которая росла внутри, вытесняя остатки света, будто чернила, растекшиеся по бумаге. Он прикрыл глаза, пытаясь впитать в себя удовольствие, но ничего не получилось. В этом вынужденном отпуске Максим видел только пытку, тягостную, невыносимую. Хотя сидеть в четырех стенах своей квартиры было бы еще большим мучением. Он не хотел никакой радости и восторгов. Хотелось рыдать, несмотря на пьянящую и загадочно-пленительную атмосферу скорого праздника. В Брюгге, похожем на сказочную зимнюю открытку, хотелось хандрить и тонуть в своих мрачных, безрадостных мыслях. И бродить, бродить, бродить… В голове стояла она. Маша. Его жена. Предательница и лгунья.
Максим допил пиво и, подняв руку, привлек внимание официанта. Тот, тепло улыбнувшись и кивнув в ответ, тут же оказался рядом.
– Счет, пожалуйста, – попросил Максим, не сознавая, что все еще держит в руках тот самый набросок с башней Бэлфорт и странными, но значимыми словами на обороте.
– Да, конечно, – кивнул официант и, вдруг погрустнев, тихо сказал: – Знаете, она и по вечерам у нас бывает. Наверное, понравилось. Берет бокал вина. И рисует.
Максим вдруг быстро посмотрел на официанта, потом на рисунок. Снегопад усилился, словно в такт мыслям молодого человека, и теперь швырял горсти снежинок в окно. А на листе оживала Рыночная площадь с ее неутомимыми туристами, с ее брусчаткой, лошадьми, пряничными домиками и лавками с глинтвейном.
– Подождите, пожалуйста, минуту, – тихо сказал Максим расторопному официанту. – Мне кое-что нужно сделать.
Из внутреннего кармана своего черного пальто Максим достал шариковую ручку, и вдруг его пальцы задрожали. Именно этой ручкой он подписывал документы, акты и прочее. Он будто бы снова оказался в мрачном кабинете нотариуса, пахнущем хлоркой, с этими бесконечными папками, бумагами и печатями. Расписал ручку на салфетке и… замер. А нужно ли это? Зачем вообще это делать? Кто эта девушка, пролившая лак, и у которой явно не задались отношения с неким Вадимом? Максим помедлил, но все же дописал к тексту на листе с наброском:
«Грустно. Мне тоже.
Все чужое. В другой стране сложно чувствовать себя как-то иначе.
Пролила любимый лак. Какого он был цвета?
Вадим – козел. Полагаю, он это заслужил.»
– Можно вас? – окликнул Максим официанта. – Завтра или сегодня вечером… Ну, в общем, когда эта девушка появится… Эээ, если она появится… Отдайте ей это. Пожалуйста.
С этими словами Максим протянул лист с наброском башни Бэлфорт и смущенно улыбнулся. Мужчина в фартуке пригладил свои пышные усы, понимающе кивнул и, протянув терминал для оплаты, тихо добавил:
– Кстати, ужинает она тоже всегда в одно и то же время. В семь.
***
14.00.
Лиза влетела в номер, стуча зубами, скинула пальто и принялась энергично растирать руки. За несколько утренних часов она так продрогла, что теперь пальцы совсем не чувствовались. И с чего она вообще решила, что здесь не может быть снегопада и холода? Еще как может быть! После этой крупы, бьющей по щекам, казалось, что этот маленький бельгийский городок скрывает в себе больше, чем кажется на первый взгляд.
Лиза поспешно накинула махровый белый халат с логотипом отеля и с облегчением сунула ноги в теплые вязаные носки, которые связала сама еще год назад. Неказистые на вид, с кривым серо-оранжевым рисунком, они были очень теплыми и уютными. Обняв себя за плечи в попытке согреться, девушка медленно подошла к зеркалу. Она внимательно посмотрела на свое отражение, пытаясь понять, осталось ли что-то от нее той, прежней Лизы. Лизы, улыбка которой освещала все вокруг. Она вспомнила, как отец всегда говорил: «Если эта девочка перестанет улыбаться, для многих людей погаснет солнце». Еще неделю назад ее васильковые глаза сверкали, как байкальский лед на солнце. Теперь ее взгляд был пустым и выцветшим, выдавая всю ее боль – такой надлом, после которого все вокруг кажется искусственным, нарочитым и лишним. Волосы цвета карамели, которыми Лиза всегда так гордилась, потускнели и уныло свисали влажными после снега прядями.
Девушка, сердито нахмурившись, отвернулась от предательски правдивого отражения и села в кресло, поджав ноги. Еще три дня назад, когда Лиза только заселилась в этот небольшой уютный отель и осмотрела номер, она решительно передвинула кресло к окну. Оттуда открывался удивительный вид на набережную Брюгге: сказочно-красивый и одновременно гнетущий. Город сумерек, волшебства и непередаваемой печали… Почему именно Брюгге? Как она оказалась здесь?
Лиза прекрасно помнила тот вечер. Маленькая кофейня. На каждом столике лежали тяжелые бордовые скатерти и красовались толстые свечки с дрожащими огоньками. Где-то над головой, в теплом шоколадном воздухе, плыли негромкие звуки джаза. Вся эта атмосфера – аромат кофе и выпечки, свечи, полумрак и неистовый снегопад за окнами, музыка – словно были созданы для романтической встречи или полного расслабления. Но Лиза, сгорбившись, словно под грузом собственных мыслей, сидела на мягком диванчике и смотрела на свою подругу сухими глазами. Слез уже не было. На столике остывал капучино с коричным листиком на пенке.
– Я хочу куда-нибудь уехать, – медленно проговорила Лиза, даже не удивляясь своему бесцветному голосу.
– На море! – Аня даже подскочила на месте и, громко отпив из своей чашки, затараторила, – Море всегда лечит! Это же идеально! Смотри, можно на Кубу рвануть! Зажигательные кубинцы, ром, Карибы… Ммм… Ну или Индия. Чем не вариант. Помнишь, я же тебе рассказывала, как круто на Южном Гоа. Что еще… Ну, можно по классике. Турция, Египет, Таиланд.
Поток слов иссяк, и Аня задумалась, подняв глаза к потолку и закусив губу. Лиза смотрела на подругу и поражалась той энергии и бойкости, с которой та всегда встречала любые жизненные неприятности. Аня всегда была тем человеком, который в два часа ночи побежит к тебе на выручку. Ее рыжие кудряшки ежесекундно пружинили, будто им не хватало места и времени, чтобы выплеснуть всю свою кипучую деятельность.
– О, я придумала! – воскликнула Аня. – Вьетнам! Ты даже не представляешь, сколько там…
– Аня, я не хочу на море! – перебила Лиза громким, отчаянным стоном и продолжила уже тише. – Я не хочу на море… Там… Там все такое радостное. Солнце, пальмы, туристы. Все пьют и веселятся, плещутся в волнах, наслаждаются жизнью! А я не хочу радоваться сейчас, понимаешь? Как бы объяснить… Я не хочу прятаться от своих чувств. Не хочу делать вид, что все в порядке. Мне надоело врать самой себе! Мне сейчас больно… Очень больно. Я не хочу маскировать все это тропическим загаром и коктейлями. Море, оно… Оно успокаивает. А я не хочу успокаиваться. Я хочу туда, где печаль будет сильнее моей! Ну или хотя бы такой же. Чтобы это место рыдало вместе со мной. Чтобы болело вместе со мной. Чтобы оно сказало мне что-то. Мне нужно прожить эту боль, понимаешь?
Лиза замолчала, почувствовав, что слезы далеко не иссякли и грозят вот-вот обрушиться на кофейню гигантской волной. Она заморгала, часто-часто, потом выдохнула и посмотрела на Аню. Подруга молчала, внимательно глядя на Лизу. Куда-то пропали ее кипучий энтузиазм и нарочитая веселость. Аня потянулась к пачке сигарет, прикурила и сказала тихим, решительным голосом:
– Я знаю, куда тебе нужно, – девушка выпустила тонкую струйку дыма. – Езжай в Брюгге.
– Брюгге?..
– Это то, что тебе нужно. Поверь.
***
17.00.
Максим бесцельно бродил по мощеным улочкам и бросал взгляды на витрины. Со всех сторон на него смотрели немигающие зайцы из черного шоколада, собачки из молочного и лебеди из белого. Морозный воздух пропитался волнующим и соблазнительным запахом этого легендарного бельгийского лакомства. Максим вышел на Рыночную площадь, в центре которой стояла богато украшенная елка, сияющая множеством огоньков. Здесь шоколадный шлейф почти перестал преследовать молодого человека, зато из ярмарочных лавок со всей неистовостью обрушились ароматы глинтвейна, льежских вафель и сыров. В одном шатре Максим взял стаканчик горячего вина и осторожно, чтобы не расплескать, двинулся прочь с площади.
Время тянулось бесконечно долго. Молодой человек прошел уже несколько улочек, а прошло не более получаса. Рисунок и горькие слова не давали покоя. И – самое главное – непостижимым образом смогли хотя бы немного отвлечь от собственных тяжелых мыслей. «Не один я здесь такой, – думал Максим, бросая отрешенные взгляды на средневековые фасады зданий. – Здесь есть еще девушка, у которой что-то случилось. Поссорилась с этим Вадимом. Видимо, крепко поссорилась, раз решила сюда отправиться зализывать раны…». Он брел, сутулясь, и вдруг поймал себя на мысли, что Брюгге, несмотря на праздничную атмосферу, был с ним на одной волне. Будто весь город собрался в одну субстанцию и обнимал его, как чуткий и понимающий друг. Город шел рядом с Максимом и молчал, словно разделяя его чувства целиком и полностью. Это открытие немало удивило. «Брюгге меня понимает? Звучит, как бред сумасшедшего. Но… так оно и есть!».
Внезапно ветер усилился и больно хлестнул Максима по щекам колючими снежинками. Этот порыв словно вывел молодого человека из оцепенения. Он остановился и повернулся лицом к ветру. «Давай! Еще сильнее!». И тут в безудержном снежном вихре он увидел тонкую фигурку с темными волосами, развевающимися на ветру. Эта походка показалась ему такой знакомой – легкой и стремительной. «Маша?» – шепот сорвался с его губ сам собой. Максим хотел позвать ее, но внезапная немота сковала связки и горло, лишив голоса. Но фигура вдруг исчезла в снежном вихре, растворившись в зимнем воздухе города. Губы задрожали, а лицо свело болезненной судорогой. Максим не выдержал и заплакал. Пожилая пара прошла мимо, но он даже не заметил этого. Ему было все равно, что подумают случайные прохожие и вечно спешащие туристы. Слезы безостановочно текли по щекам и остывали на морозном воздухе. Тело ломило от холода и внутренней боли. Он побрел в сторону отеля, зная, что только в своем номере сможет дать волю своим чувствам.
***
18.30.
– Лиза, вот сразу скажу. Без всяких предисловий. Вчера видела твоего Вадима, – голос Ани в телефоне звучал встревоженно. – Лиза, он тебя ищет. Спрашивал, где ты.
– Черт, этого еще не хватало. Ты же ему ничего не сказала?
– За кого ты меня принимаешь, подруга? – Лиза представила, как лицо Ани скривилось в шутливой обиде. – Конечно же, нет.
– Так, подожди, что же делать, что же делать…
Лиза резко поднялась из кресла и начала мерить номер шагами, пытаясь сосредоточиться. Странно, но она ведь даже не допускала мысли, что Вадим может ее найти. Девушка замерла у окна и, прижав к студеному стеклу сморщенный от напряжения лоб, равнодушно посмотрела на ресторанчики и бары, сияющие разномастными Санта-Клаусами, шарами разных размеров и бесконечными разноцветными гирляндами. Мысли хаотично метались в голове, и Лиза не могла поймать ни одну из них. «А что, если он и правда приедет? Это же катастрофа. Ради чего тогда все затевалось? Чтобы я несколько дней драматизировала, а потом рухнула в его объятия? Ведь… ведь именно это меня и пугает… Что я прощу его!».
– А что ты можешь сделать? – услышала она голос Ани. – Ну, во-первых, как он тебя найдет? О том, что ты в Брюгге, знаем только мы с тобой. А во-вторых, даже если прилетит он к тебе, то что сделает? Максимум, будет ползать в ногах у тебя. Так что, подруга, не раскисай.
– Мама знает, где я, – тихо проговорила Лиза. – Я сказала, что нужно улететь в Брюгге. Она даже не знала, где это.
– Хм, – Аня замолчала, и только ее сосредоточенное сопение слышалось в динамике телефона. – А это уже хуже. Вадим ведь всегда ладил с твоей мамой. Да и она в нем души не чает. Лиз, ну смотри, что я тебе скажу. Что случится, то случится. Не паникуй раньше времени. В конце концов, искать тебя в Брюгге – это гнилое предприятие. Откуда Вадиму знать, может, это был твой перевалочный пункт, и ты сейчас вообще где-нибудь на Елисейских полях попиваешь «Кристал» с устрицами! Короче, подруга, давай решать проблемы по мере их поступления. Согласись, не в твоем состоянии еще и накручивать себя до предела.
– Ты, как всегда, права, – грустно улыбнулась Лиза, почувствовав облегчение от воинственного и одновременно нежного голоса Ани.
– Ну и отлично. Как погодка там?
Лиза снова бросила взгляд на улицу и вдруг… улыбнулась. Она увидела на мостике парочку: два обнявшихся силуэта замерли, глядя на чернильный канал с льдистой рябью.
– Ветер иногда сильный, а так ничего. Снег почти каждый день идет, мелкий такой. В целом, можно считать, с погодой повезло, – Лиза замялась, но продолжила. – Знаешь, тут… необыкновенно. Я не встречала таких городов. Его сложно описать.
– Ого! – весело воскликнула Аня. – Ну, потом расскажешь! Ладно, бывай! Я на связи. Буду держать тебя в курсе, если что-то узнаю!
– Да, Анют, спасибо тебе большое. Ты мой самый лучший друг. Без тебя бы я не справилась.
– Эй, выше нос! Лиз, послушай меня. Ты ведь на самом деле очень сильная. Это Вадим тебя выдрессировал, как собачку, чтобы у тебя и мысли не было что-то делать вне поля его зрения. Все ты можешь. И со всем справишься! Люблю тебя, дорогая.
– И я тебя люблю, – нежно улыбнулась Лиза.
Попрощавшись с подругой, девушка внимательно посмотрела в окно на ресторанчик, в котором уже несколько дней начиналось и завершалось ее рутинное существование. Она и сама не понимала, почему это маленькое заведение так крепко запало ей в душу. В самый первый день в Брюгге она просто шла и увидела светло-коричневую дверь с висящими на ней мордами оленей в красно-зеленых шарфах. Через чуть запотевшие окна в цветных огоньках виднелись столики со светлыми расшитыми скатертями. На них уютно пристроились кособокие винтажные подсвечники в восковых каплях. Не долго думая, Лиза тогда просто зашла внутрь. И на нее ринулись, завлекая и соблазняя, густые перечные запахи жареного мяса, солоновато-чесночные – запечённых мидий. Кружили в хороводе дух свежей выпечки и благоухание горячего вина и грога. Впервые после того поворотного вечера Лиза почувствовала себя защищенной. «Скоро меня там уже знать будут, – девушка невесело усмехнулась. – Моя личная бельгийская традиция! Хоть какое-то постоянство среди этой неопределенности».
После разговора с Аней, Лиза заметно приободрилась, хотя хандра и неотвязная тревога, конечно же, никуда не пропали. Но все же она накинула свое серое пальто, ярко-оранжевый шарф крупной вязки (тоже собственное творение) и быстрым шагом направилась в ресторанчик, иногда весело, по-детски подпрыгивая. Людей в этот час почему-то было совсем немного. «Наверное, все на площади. Катаются на коньках, едят уличную еду и скупают заводные фонарики с музыкой», – подумала девушка и, увидев знакомого официанта, взглядом обратила на себя внимание.
– Простите, как вас зовут? – Лиза чуть смущенно улыбнулась, когда пышноусый мужчина подошел к ее столику. – Я уже тут несколько дней подряд к вам прихожу. Думаю, уже пора подружиться. Как к вам можно обращаться?
– Меня зовут Густав, мэм, – усы колыхнулись в такт кивку хозяина, который улыбнулся благодушно и как-то по-отечески.
– Очень приятно. А я Лиза. Принесите мне, пожалуйста, бокал вина красного.
– Один момент.
Густав испарился, но вскоре вернулся и, поставив бокал перед девушкой, неуверенно произнес:
– Мэм… Лиза, вам тут… кхе, кхе… просили передать…
С этими словами он протянул удивленной девушке лист бумаги, в котором она сразу узнала свой рисунок. Один из первых, что она сделала в Брюгге, но который чем-то не угодил и был вырван с корнем из тетради.
– Сегодня утром один молодой человек…
– Молодой человек? – с ужасом прошептала Лиза.
– Да, он что-то тут написал и попросил передать вам, если вдруг вы еще раз сюда придете. Если что, я не смотрел! – Густав, будто сдаваясь, шутливо поднял ладони.
Непослушными руками Лиза схватила телефон и начала быстро листать фотографии. «Неужели он все-таки нашел меня? Так быстро! Но как? Господи, только не это!». Сердце грохотало набатом, дыхание сбилось. Наконец, она нашла фото Вадима и показала Густаву.
– Это был он?
– Нет, мэм, это определенно был другой молодой человек.
Лиза озадаченно замолчала, и мужчина, сконфуженно кивнув, бесшумно вернулся к барной стойке. Девушка развернула лист, и глаза моментально наполнились слезами, которые тут же потекли по лицу.
«Грустно. Мне тоже.
Все чужое. В другой стране сложно чувствовать себя как-то иначе.
Пролила любимый лак. Какого он был цвета?
Вадим – козел. Полагаю, он это заслужил.»
Лиза завертела головой, оглядывая посетителей ресторанчика. Резко повернулась к заснеженному по краям окну – набережная была пуста. «Что же это? Кто это?» – растерянно думала она. Непрошенные слезы застилали глаза, и на мгновение все вокруг показалось какой-то бессмыслицей. Чьей-то дурацкой выдумкой. Но вдруг Лиза почувствовала, как что-то тяжелое, давящее, покинуло ее. Будто груз, который она носила, вдруг исчез. Пальцы девушки дрожали, когда она расстегивала сумку и доставала оттуда свою большую тетрадь – вечную спутницу. Но едва карандаш оказался в руках, движения стали уверенными и четкими. Лиза знала, что делать. С отчаянной решимостью она принялась писать.
День второй. 17 декабря.
12.00.
«А я ведь даже никогда ни с кем не ссорилась. Не умела. Всегда так получалось, что я улыбнусь – и вроде как конфликт исчерпан. Даже никаких слов не надо. Прямо мистика какая-то. Скажешь, это невозможно? Но так и есть. Ни с мамой не ругалась (хотя отношения с ней сложно назвать близкими, скорее добрососедские), ни с отцом (он вообще лучший человек на планете), ни с подругами (знаешь, бывает такое – влюбились в одного мальчика или не поделили что-то). А тут вот взяла и поссорилась. Хотя можно ли назвать ссорой выяснения отношений, когда застала без пяти минут мужа с другой женщиной? Вадим – он, в целом, неплохой человек. Он целеустремленный, ответственный. (Я что, его защищаю сейчас??). Когда мы познакомились… Я, как сейчас, помню этот день. Лето было жарким тогда, удушающим. Воздух так и плыл, такое дрожащее марево. Весь город плавился. А я шла по улице, обмахиваясь веером. Очень красивый веер – с вышитыми голубыми птицами. Я даже помню, о чем думала тогда. О зиме. Я очень люблю зиму. Правда, теперь не знаю, как к ней относиться… Потому что именно зимой случилось это… с Вадимом. А зима здесь, в Брюгге – это вообще что-то странное. Она вроде тут есть, а вроде и нет. То снег метет, то солнце выглядывает. А в первый день, когда я только сюда приехала, вообще дождь шел. Мелкий такой, противный. Ах да, я отвлеклась. Так вот, я шла по этому пеклу со своим веером в руках и мечтала о снегопаде. А потом, как по волшебству, ниоткуда взялись тучи. Я редко смотрю прогнозы погоды (возможно, в этом есть немного инфантильной беззаботности), но, видимо, к грозе готовился почти весь город. Кроме меня, ха! В общем, когда пошел ливень, практически все прохожие раскрыли зонтики. Я встала под козырек какого-то небольшого магазина, хотя и туда долетали струи воды. Почему я не зашла в помещение? Ха, ну, он уже был битком забит такими же, как я, кто пренебрегает прогнозами погоды. А потом подошел он. Всю его одежду можно было выжимать. Но он так и стоял передо мной, не делая попыток спрятаться под козырек, хотя место там было. «Кажется, не я один забыл зонтик», – сказал он и рассмеялся. Я тоже рассмеялась и, кивнув головой в витрину магазина, сказала: «Нет, нас таких много. Вы тоже не смотрите прогнозы погоды?». А он сказал: «Они врут». Я согласно кивнула, а он покачал головой: «Нет, вы не поняли. Врут те, кто говорят, что не смотрят прогнозы погоды. Они специально не берут зонтики, потому что, прячась от дождя, можно неожиданно кого-то встретить». И так внимательно посмотрел на меня… Вот так все и началось. Влюбилась ли я сразу? Пожалуй, да. В двадцать три года так просто влюбляться. Так просто расточать улыбки, дарить нежность, говорить нелепости… Знаешь, после знакомства с ним, я перестала ходить – я только летала! Мама сразу его одобрила, папа – он будто немного прозорливее – сказал тогда Вадиму: «Надеюсь, рядом с тобой моя девочка всегда будет улыбаться». И так оно и было. Мы путешествовали, творили обычные для влюбленных романтические глупости… Как-то отдыхали в Турции, и к нам в номер залетела оса. Я до ужаса боюсь насекомых. А эта зараза жужжит, норовит влететь в лицо или волосы – пытается найти выход. В общем, кошмар. И вдруг Вадим хватает рекламный журнал, сворачивает его трубкой и начинает гоняться за этой бедолагой. Еще и кричит с такой патетикой, намеренно коверкая слова: «Я тебя победю!!! Тебе не достанется моя славная девочка!». С одной стороны мне было страшно, но и смеялась я тогда долго – очень это было забавно… А еще мы любили в магазинах примерять на себя разные смешные шапки и карнавальные маски. Знаешь, такие чудовища или звери. Мы всегда смеялись, как ненормальные. А когда на нас уже начинали обращать внимание сотрудники магазинов, мы убегали, чуть ли не икая от хохота – как нашкодившие дети… И вот прошли три года, три сказочных года. И что теперь со мной? Раньше летала, а сейчас… В первые дни я вообще еле передвигалась. Как будто мне ноги переломали. Не хочу рассказывать, что произошло. И так ведь понятно, да? Я потом очень много думала о случившемся. Даже нет, не так. Я не думала об этом, только когда спала. Измена. Да, паршиво звучит. Но я это не так называла. Я говорила «предательство». На семь букв больше. На целую пропасть больнее. Просто посмотри: «мне изменили» и «меня предали»… Предали… Это даже звучит с каким-то нажимом, как будто наковальню на грудь положили. Я понимаю, что это не конец света. И я не одна такая. Но самое горькое, что даже осознавая все это, мне чертовски больно. Потому что меня предали… А за что? Мне ведь никто этого не объяснил! Что я не так сделала? Не так любила? Или «слишком так» любила? «О, вопль женщин всех времен: “Мой милый, что тебе я сделала?”». Это Цветаева… Откуда я вообще помню это стихотворение… Фух… Я так много уже написала, а как будто бы и ни слова не сказала… Он может меня найти. И я не знаю, хочу этого или боюсь… Но ведь… такое не прощают, да? Вот ты бы смог? Это же странно – простить предательство. Или… нет?
Лиза
P.S. – Брюгге красивый город. Мне кажется, он меня понимает. А может быть, мы с ними даже похожи. Так же разделены на что-то светлое и бесконечно печальное. И вроде как наковальня уже не так давит… Может, ее и вовсе уже нет, а осталась только фантомная тяжесть. Я не знаю…».
Максим откинулся на спинку стула – какая-то новая тяжесть легла на плечи. Лиза. Лизу предали. Бросили на грудь наковальню. Ничего не объяснили. Маша тоже ничего не объяснила. И тоже ушла. «Врут те, кто говорит, что не смотрит прогнозы погоды. Они специально не берут зонтики, потому что, прячась от дождя, можно неожиданно кого-то встретить». Эти слова Лизы напомнили Максиму день, когда он впервые увидел Машу. Тогда тоже был дождь. (Бывают же такие совпадения! Или это тенденция новая – знакомиться в непогоду?). Такой мощный летний ливень, который гонит по асфальту бурлящую воду и отмывает фасады зданий. Улицы моментально опустели, а редкие прохожие ютились под карнизами, в магазинах и кафе. А Маша… Маша кружилась, задрав голову и подставляя лицо беспощадным теплым струям. Стройную фигурку облепил мокрый насквозь короткий сарафан, в руках она держала сандалии и танцевала босиком в каком-то своем, только ей понятном, ритме. Максим вспомнил, как они встретились взглядами. Он стоял под защитой большого, черного зонта и очарованно наблюдал за изящными движениями девушки, как вдруг она поймала его взгляд и… расхохоталась – звонко, весело и беззаботно. Максим смущенно улыбнулся и подбежал, пытаясь укрыть её под своим зонтом. Но та вдруг рассердилась и, выпрыгнув обратно под ливень, воскликнула: «Уберите свой чертов зонт! Он только мешает!». И вдруг снова рассмеялась, теперь уже замешательству Максима. «Но ведь дождь!» – попытался возразить он. «И что? Зато после такого ливня невероятно приятно согреваться горячим чаем!» – ее глаза возбужденно блестели. Так и произошло. Ливень закончился так же неожиданно, как и начался. Они шли по улице, вдыхая свежие запахи сырого дерева, земли и асфальта, которыми дышал город после дождя. В узком переулке нашли небольшое кафе и там долго пили ароматный чай с имбирем. И разговаривали, разговаривали, разговаривали…
Это была неистовая, испепеляющая любовь. Буря, извержение, лавина. Они ревновали, ссорились и тут же страстно мирились в жарких, исступленных объятиях друг друга. Они стремительно взлетали к самому солнцу и камнем падали вниз. Максиму иногда казалось, что эти отношения убивают их обоих. Эмоциональные качели выжимали все соки, изнуряли и не давали расслабиться ни на секунду. Но… не любить Машу он не мог. Ее ненасытность, ее одержимость притягивали мощнейшим магнитом. Это был какой-то гипноз. Но они дополняли друг друга. Спокойствие и даже холодность Максима гармонировали с непредсказуемостью и мятежностью Маши.
Он вспомнил их первый совместный отдых на море. Многоликий, волнующий Таиланд привел Машу в восторг, тогда как Максима опустошал бешеный ритм и хаос этой страны. В тот вечер она выпила лишнего и привычно кружилась на опустевшем пляже, взметая длинными ногами песчаные веера. (Маша любила танцевать, ей просто жизненно необходимо было постоянно находиться в движении). «Пойдем спать», – предложил тогда Максим. Но Маша сердито посмотрела на него и, отвернувшись, неожиданно сделала «колесо», сверкнув на мгновение голыми коленками и тонкими щиколотками. «Ты зануда! – вспыхнула она. – Такая ночь! Зачем спать? Нужно ловить каждый момент жизни, понимаешь? У нас не так много времени осталось здесь, потом снова снег и серость. Выспимся в самолете!». Она замолчала, потом надрывно расхохоталась. И вдруг, словно поддавшись какому-то порыву, ринулась в воду – прямо в тонком хлопковом сарафанчике. «Маша!!!» – закричал Максим, опешивший от внезапной смены ее настроения. Она вернулась почти сразу, поникшая, серьезная, нахмуренная. «Пойдем спать», – устало сказала она и побрела в сторону отеля, не оглядываясь. Это был первый момент в их отношениях, когда Максим с тревожностью ощутил свою беспомощность и какой-то безотчетный, гнетущий страх.
Он не поспевал за ее безумием – оно всегда было на шаг впереди. Запускать воздушных змеев на берегу залива в пять утра, по пути в ресторан свернуть в аэропорт и улететь в Таллин, дарить опешившим прохожим яркие воздушные шары – все это было абсолютно нормально для Маши. Максим понимал, что этот вихрь, эта сумасшедшая энергия девушки всегда будут вне его понимания. Как бы ни пугали ее порывы и одержимость, отказаться от этого магнетического притяжения он не мог. Но иногда она замыкалась. Могла подолгу смотреть в окно. Или затихала и, поджав под себя ноги, утыкалась в книгу. Но Максим видел: за час она не перевернула ни одной страницы…
– Еще пива?
Максим вздрогнул и посмотрел на подошедшего официанта. Тот лукаво улыбался своими серыми глазами.
– Да, пожалуй, – проговорил Максим и тут же спохватился. – Простите… эээ…
– Меня зовут Густав.
– Спасибо. Да, Густав, извините, но у вас не найдется листа бумаги?
Мужчина добродушно фыркнул в пушистые усы и, оглянувшись на барную стойку, загадочно прошептал:
– Я что-нибудь придумаю.
– Постойте!
– Да?
– Меня зовут Максим. Можно просто Макс.
– Очень приятно познакомиться.
Максиму вдруг показалось, что Густав подмигнул. Хотя из-за хитро прищуренных глаз, могло и показаться. Он проводил официанта взглядом и погрузился в свои мысли. Каким-то непостижимым образом рассказ неизвестной Лизы, отчаянный и откровенный, перекликался с его собственной историей, с его драмой. В этом была даже определенная магия что ли. Тот же дождь, то же предательство («То, да не то!»). Максим закрыл горячее лицо ладонями: в голове царил хаос, мысли перебивали друг друга, спотыкались и путались. Лиза. Маша. Предательство. Все смешалось в какую-то бессмысленную вереницу образов. Дождь. Брюгге. Рождество. Пиво.
– Ваше пиво, пожалуйста, – Густав церемонно поставил круглый бокал на картонную подставку, рядом положил тонкую тетрадь. – А вот и бумага. Я не спросил, но, может быть, нужна ручка?
– А, да, спасибо, – Максим рассеянно улыбнулся. – Ручка есть. Всегда с собой. Мало ли…
– Понимаю, – Густав тепло улыбнулся пепельными усами и незаметно удалился.
Максим вырвал из середины тетради двойной лист в бледную клетку и задумчиво прикусил колпачок ручки, пытаясь собрать свои мысли. Он провел руками по лицу, пытаясь остановить чехарду из мыслей в голове. Его рука почти механически потянулась к бокалу, и он сделал глоток. «Зачем мне это нужно? Для чего? Ну напишу я сейчас ответную исповедь, а дальше? Это ничего уже не изменит. Маша не вернется ко мне. И я не стану прежним. Хотя… Я перестал быть прежним уже в тот день, когда увидел ее танцующей под дождем. Тогда, получается, я ничего не теряю. Да, я должен кому-то об этом рассказать. Ну что, Лиза, хочешь услышать мою историю?». Максим расправил плечи и глубоко вздохнул. Но все же несколько тягучих минут тетрадный лист оставался чистым. Пивной бокал пустел. Наконец, Максим решительно выдохнул, снял пальто, в котором так и сидел, и вывел первые шесть слов. Подумал и, попросив еще одно пиво, начал писать нервной, напряженной рукой.
А из-за высокой барной стойки за ним с любопытством смотрели теплые светло-серые глаза…
***
19.00.
Лиза села за свой любимый столик у окна, который удивительным образом всегда был свободен. Подышала на замерзшие пальцы, снова упрекая себя за отсутствие перчаток. В ожидании, пока Густав примет заказ у другого столика, Лиза прокручивала в голове весь сегодняшний день, немного странный, но такой вдохновляющий!
Еще утром, стоя под восхитительным горячим душем, она с удивлением поймала себя на мысли, что думает о своем письме. Девушка даже слегка рассердилась на себя: а как же Вадим и его предательство? Разве можно так быстро исцелиться лишь потому, что некто ответил на ее беспорядочные, сумбурные заметки? И Лиза старательно анализировала то, что бурлило в ее душе. Внутри боролись противоречивые чувства. С одной стороны, ей было стыдно за своё спонтанное решение – излить все накопившиеся эмоции на бумаге и выбросить их в пустоту, где они могли навсегда остаться без ответа. Это больше походило на юношеский, бунтарский порыв, но никак не на поступок молодой женщины с определенным опытом и сложившейся жизненной позицией. С другой стороны, Лиза чувствовала, что поговорила со случайным попутчиком в поезде. Таким человеком, которого ты не увидишь больше никогда после полуночной остановки на станции, а, значит, которому можно поведать что-то сокровенное, личное. Эта анонимность и неопределенность волновали ее. Лиза чувствовала предвкушение чего-то нового. Ее возбуждала загадочность происходящего. Хотя по сути, ничего толком и не произошло. Она просто кинула письмо в невидимый почтовый ящик и не знала, получит ли ответ. Но внутренний голос горячо шептал: «Он ответит! Вот увидишь!». Но тут же другой голос гнусаво бормотал: «Ага, а еще, возможно, скоро приедет Вадим. Он же не зря интересовался, где ты. И что тогда будешь делать? Простишь?». И Лиза в сердцах топала ножкой, возражая: «Да какая разница?! Ну приедет! И что? Я придумаю, я справлюсь, я не прощу!».
Свой традиционный кофе она выпила еще в десять утра. Подавая душистый, пряный напиток, Густав слегка качнул головой, и Лиза уловила в этом движении нечто, что показалось ответом на ее немой вопрос: «Есть ли ответ? Он что-то написал?». Но официант молча погрузился в рутину ресторанных будней, оставив девушку наедине с пухлой оранжево-красной чашкой. Она пила густой, ароматный кофе маленькими глоточками и думала. Кто же этот молодой человек? Почему он вообще решил отреагировать на ее мысли на бумаге? Хм, а ведь ответ прост. «Грустно. Мне тоже». У него тоже что-то случилось. Это было пока лишь догадкой, но Лиза на интуитивном уровне чувствовала, что права.
Спустя полчаса она уже гуляла по городу, стараясь миновать очевидно туристические маршруты и сворачивая в тесные проулки без сувенирных магазинов и шоколатерий. Здесь, в относительно безлюдных улочках, Лизу ничего не отвлекало от мыслей, которые она скрупулезно просеивала, раскладывала по полкам и придирчиво сортировала по уровню важности. Но центр Брюгге – не такой уж и большой. Поэтому девушка неизменно выходила на оживленные улицы, где бесчисленные туристы гудели возбужденным роем. Без устали перемещались они от бара к ресторану, от ресторана – в магазин, от магазина – снова в бар. В их руках едва помещались пакеты с сувенирами и подарками. Но им были ни по чем тяжесть сумок и замерзшие пальцы. Гости города безудержно предавались чревоугодию, возлияниям и праздничному шопингу, наслаждаясь эйфорией главного зимнего праздника.
В какой-то момент Лизу захлестнул этот водоворот, и она сама не поняла, как оказалась на пороге маленького магазинчика. Но дверь чуть жалобно скрипнула, ей в противовес весело звякнул колокольчик, и девушка попала в… сказку? Не было это похоже на елочные базары в ее городе, где куцые искусственные елки сиротливо скучали, возвышаясь над табличками с ценами. И даже не напоминало просторные залы в ТЦ с их тусклыми, безликими шарами и пафосными куклами «ручной работы». Нет, это была не просто лавка с елочными игрушками, нет! Настоящая сокровищница! В древесно-хвойном воздухе оживало само Рождество! В окошках пряничных домиков, того и гляди, зажжется теплый свет. Стада оленей в шапочках и шарфиках бросают любопытные взгляды. Имбирные человечки и застывшие в вечном танце балерины. Ангелы в серебристых одеяниях и розовощекие амуры, стыдливо скрестившие пухлые ножки. Бравые Щелкунчики из дерева и керамические пастушки с нежным румянцем на щеках. Целые рождественские вертепы из гладкого фаянса и фетровые шершавые гномы. Волшебные сани, готовые взлететь в черное небо, полное сияющих звезд и, конечно же, елки! С искусственным снегом и шишками, с фонариками и разноцветными шарами, подглядывающими из-за колючей мишуры. Лиза почувствовала, как её дыхание замерло. Она медленно ступала вдоль витрин, прислушиваясь к звону колокольчиков, который сливался с шелестом упаковочной бумаги. Пальцы едва касались игрушек, которые в ожидании покупателей висели на небольших деревянных кронштейнах. И вдруг Лиза остановилась. Глаза сами собой нашли среди всего этого волшебства и мистерии маленькую, хрупкую балерину. Фигурка переливалась как-то невесомо, призрачно. Тонкая и нежная – казалось, будет достаточно одного даже легкого движения, чтобы сломать замершую танцовщицу. Полупрозрачная, сияющая изнутри серебром, она казалась какой-то нереальной, даже заколдованной. Лиза аккуратно подцепила петельку, сняла балерину и, стараясь не дышать, положила ее себе на ладонь. Сложно было сказать, чем привлекала игрушка – застывшая в изящном прыжке, в развевающейся юбке с воздетыми к небу тонкими руками. Было в ней что-то одновременно легкое, торжественное и… невыносимо печальное. Лиза бережно накрыла балерину второй ладонью, словно защищая от всех бед, и уверенно двинулась в сторону кассы.
И вот сейчас она сидела на плюшевом стульчике и едва заметно улыбалась своим мыслям. Этот день был необыкновенным. Каким-то поразительным образом мысли о Вадиме отошли на задний план. Не исчезли полностью, но притупились и стали менее болезненными. Хоть и стучал молоточек в затылке: «Вадим может приехать. Что ты будешь делать, если он тебя найдет? Рано или поздно все равно придется с ним пересечься». Но какое-то новое чувство поселилось внутри, какой-то стержень пустил корни, давая надежду на опору. Боясь спугнуть это внезапное воодушевление, Лиза несмело улыбнулась Густаву, который шел к ней уже с бокалом вина.
– Добрый вечер, прекрасная Лиза, – учтиво улыбнулся тот. – Я взял на себя смелость сразу принести вино, которое вы обычно берете. Но если вы сегодня хотели выпить что-то другое, этот бокал будет за мой счет.
– Нет, что вы! – запротестовала девушка, смутившись. – Все в порядке, спасибо вам, Густав.
– Ах да, с вас еще один евро, – шевельнулись мохнатые усы вслед за многозначительной улыбкой хозяина.
– За что? Какие-то сборы?.. – Лиза недоверчиво покосилась на бокал с бордовым напитком.
– Нет, просто я не думаю, что почтовым ящикам платят больше, – с этими словами Густав, беззлобно усмехаясь, протянул сложенный пополам двойной тетрадный листок.
Лиза, хоть и надеявшаяся в душе на ответ, изумленно замерла и подняла на мужчину полные мольбы глаза. Но тут же, будто отмахнувшись от дурмана, начала копошиться в сумке.
– О, простите, пожалуйста! Да, конечно! Один евро… Секунду! – сумочка явно не сдавалась, пряча кошелек от хозяйки.
– Милая Лиза, перестаньте, я же просто пошутил. Мне это совершенно не сложно! – в голосе официанта девушка услышала какую-то неловкость и смущение.
– Мне очень неловко, простите… Если я могу что-то для вас сделать…
– Просто возьмите письмо, – мягко улыбнулся Густав, но от Лизы не укрылось, как дрогнула его слегка морщинистая рука, протянувшая бумагу.
«Он словно знает, что там написано», – мелькнула тревожная мысль. Проводив взглядом официанта, Лиза глубоко вздохнула и накрыла тетрадный лист ладонью, будто пытаясь впитать содержимое кожей. Сердце замедлило бег, и на мгновение показалось, что его стука и вовсе не слышно. Она сделала большой глоток вина и зажмурилась от терпкой кислинки. «Так, давай! Ты же сама этого хотела. Подспудно, где-то глубоко в душе, но хотела же!» – тарахтело в голове. Но руки не слушались. И вдруг почудилось, что пальцы касаются не шершавой бумаги, а рук этого незнакомца, который несколько часов назад писал это письмо. Лиза тряхнула головой, пытаясь прогнать неожиданное видение. Наконец, она собралась с силами, развернула двойной листик и… Первое же предложение, всего шесть слов, будто поставило на паузу все вокруг. Замерли посетители, официанты, даже вода в канале. Только равнодушный белый шум и застывшие позы.
– Густав! – даже ей самой была слышна какая-то детская беспомощность и растерянность в собственном треснувшем голосе. – Густав! Пожалуйста, еще вина! Двойной бокал…
Тот кивнул, и Лиза больше почувствовала, нежели увидела в полумраке, беспокойство в его дымчатых глазах. Когда бокал с двойной порцией появился на столике, решение было принято. Все-таки ее исповедь была прочитана. Значит, и ей надо сделать то же самое. Но первых шести слов письма было достаточно, чтобы понять: это будет сложно и невыносимо тяжело. Лиза крепко зажмурилась: так делают дети, чтобы не заплакать. Но все же развернула лист и, вздохнув, начала читать.
«Моя жена умерла два месяца назад. А что дальше? Я не знаю. Что говорят, что рассказывают, когда умирает близкий человек? И можно ли это назвать предательством? Моя Маша умерла, она меня оставила. Ты скажешь, что это не так. Но… С самого первого дня, когда я впервые увидел ее, и до вечера, когда мне позвонили и сообщили о ее смерти – я понятия не имел, что она больна. Она ничего не говорила. Не поделилась. Не дала шанс бороться. Получается, она предала мою любовь, мою искренность? Время лечит… Так говорят. Чушь. Ничего оно не лечит. Боль будет всегда. К ней можно привыкнуть, жить с ней. Я ни с кем не делился никогда своими чувствами. Никогда не плакал. Разве что в детстве, расшибив коленку. А вчера я разрыдался прямо в центре города, на виду у всех прохожих. Впрочем, плевать, что они подумали. Я даже не помню, как покупал виски в магазине. Кажется, рыдал в номере у себя потом. Утром только пустую бутылку увидел на полу. Сначала показалось, что стыдно. За слезы в центре Брюгге. За то, что не справляюсь. А я не знаю, как мне справиться. Поначалу я разговаривал с ней. Не потому, что не верил в ее смерть, а потому, что считал – так правильно. Спрашивал, будет ли она кофе или хочет чай. Говорил, что забрал ее вещи из химчистки. Рассказывал что-то. Потом я пытался жить так, как жила она. Но у меня никогда бы так не получилось. Она всегда ходила по краю. Однажды мы гуляли и увидели, как рослый парень выясняет отношения со своей девушкой. Довольно грубо, на повышенных тонах. И Маша подбежала к ним, оттолкнула этого парня и как закричит: «Ты что, думаешь, она тебя не поймет, если ты будешь спокойно говорить? Обязательно надо орать? Может, стоить попробовать нормально проблемы обсудить?». Я испугался за нее: мало ли, что у того громилы на уме могло быть. Подбежал, начал извиняться. А тот, видимо, так опешил, что только смотрел на меня и молчал. Потом что-то буркнул, взял свою девушку под руку, и так они и ушли. А Маша стоит, смотрит им вслед, дышит так часто-часто, ноздри дрожат. Резко ко мне поворачивается и говорит: «Всех что ли надо жизни учить?!». И пошла. Я ее догнал и говорю, мол, ты сумасшедшая, вдруг бы он что-то сделал с тобой! А она внимательно так на меня посмотрела и сказала: «Да, я больная». Теперь я понимаю, что она имела в виду. Так вот я бы не смог так жить, как она. В постоянном движении, в непрекращающемся танце. Она очень любила танцевать. Без разницы, где: под дождем на улице, ночью на пляже, обнаженной в спальне… Она всегда танцевала. И никогда ничего не планировала. Жила – как чувствовала. Я даже не помню, когда она поступала не спонтанно. Мы даже поженились случайно. Просто шли мимо ЗАГСа, и я что-то пошутил про свадьбу, хотя в мыслях был настроен абсолютно серьезно, даже колечко присмотрел. (Она это чувствовала – я уверен). И тут она хитро так улыбнулась, схватила меня за руку и потащила в здание. Так мы и подали документы. Много чего было. Так и не вспомнить… И все эти два месяца я пытаюсь ее понять. Почему она ничего не говорила? Я ходил ее тропами. Несмотря на всю свою непредсказуемость, были у нее любимые места. Старая лавочка на холме, откуда виден весь город. Набережная. Автобусная остановка. Я так и не выведал, почему она любила сидеть на той остановке. Так и осталась эта тайна с ней. Сейчас я понимаю, почему она любила гулять по кладбищу – да, звучит жутко. Пожалуй, это единственное, что я разгадал: ей там было спокойно. Да, спокойно. Там она находила равновесие, которого не было в ее жизни. А теперь это равновесие ищу я. И не нахожу. Пытаюсь понять, как жить дальше. Не подумай, я не собираюсь кидаться с крыши или еще что-то в этом духе вытворять. Нет. Просто… Как? Да, со временем чувство потери перестанет быть таким острым. Но пока мне очень больно. Думаю, так же, как и тебе. Знаешь, я ведь не просто так здесь оказался. Сейчас расскажу. Мне повезло, что сам себе начальник. Делегировал обязанности – и хорошо. Но на работу все равно приходил. Пьяный. С утра. И так недели две. Это с похорон началось. Увидел ее… такую… безмятежную, маленькую. Лицо ровное-ровное. Только морщинки обострились. У нее их много было, мимических. Это от того, что она каждому чувству отдавала всю себя. Будь то любовь, ненависть, злоба, грусть – все на лице отражалось. Я любил эти морщинки. Так вот, работа, да… В какой-то момент мой заместитель сказал… даже нет, это больше был приказ… «Уезжай, – сказал он. – Ты сейчас разрушаешь все вокруг, и себя в первую очередь». И я уехал. Маша очень любила путешествовать, мы много где побывали. И однажды – это было год назад, зимой – мы сидели на полу и молча смотрели на снегопад. И вдруг она ни с того, ни с сего говорит, тихо так: «Знаешь, чтобы понять, кто ты такой, нужно побывать в Брюгге». А я не ответил ей. Даже не знаю, почему. Наверное, почувствовал, что она не ждала ответа. Потом уже она как-то обмолвилась, что была в Брюгге однажды. Но снова я промолчал. Знаешь, здесь меня начали пугать некоторые мысли и чувства. А была ли это любовь? Ведь ни одного дня не было, чтобы ее непредсказуемость не пугала меня. Наверное, мозгом я понимал, что эти отношения губительны. Они изнуряли и выматывали. Я всегда был настороже, всегда в ожидании чего-то. В каком настроении проснется Маша? Что опять взбредет ей в голову? Что она сделает в следующую секунду? Три с половиной года невроза, жизни на грани, постоянной готовности к буре… И сейчас я виню себя за то, что впервые чувствую себя… свободным. Это очень странное ощущение. Постараюсь объяснить… Что-то болело, и от тебя это отрезали. И вроде стало легче, но все равно сложно без этого жить. Прости, незнакомка Лиза, я не умею так красиво писать. Но, мне кажется, ты сможешь меня понять. И, знаешь, я всего второй день здесь, в Брюгге, и, видимо, Маша наврала: я до сих пор не могу понять, кто я такой. А главное – что делать дальше. Я как-то… потерялся. Я думал, что здесь отвлекусь. Все-таки Рождество, и город очень красивый. Но я не вижу гирлянды и елки. Я иду по улицам и пытаюсь разгадать, о чем думала Маша, когда была здесь. Где ступала ее нога, где она могла присесть выпить вина или кофе. Какое впечатление произвели каналы и озеро с лебедями. А еще, я уверен, что ей понравился бы один магазинчик. Мимо сегодня проходил и решил заглянуть. А там сплошь все для Рождества: игрушки разные, фонарики, Санта-Клаусы… Маше бы точно там понравилось, она очень любила украшать нашу квартиру к Новому Году. Ей в этом равных не было. Заходил домой, как в сказку. Сказка… А теперь я словно гири за собой волочу. Так тяжело. А ведь я думал, что здесь смогу смириться и понять все, найти смысл, почему все так произошло! Почему она молчала все эти годы! Мне так страшно просыпаться и каждое утро понимать, что ее нет рядом! И меня рвет на части: я свободен от ее сумасшествия, но в то же время мне необходимо это безумие… Зачем я здесь?! Кругом люди, они едят вафли и пьют глинтвейн. Как ненормальные скупают шоколад и елочные игрушки. Фотографируют каждый сантиметр города. И я не понимаю, что делаю! Знаю только, что мне ее не хватает! Хотя целью этой поездки было – не скучать по ней!.. Мне так больно… И так страшно…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71502022?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Анна Скай
Заснеженный Брюгге, старинные улочки, праздничные огни – в этом городе, наполненном рождественской магией, двое незнакомцев начинают переписку. Лиза и Максим никогда не встречались, но случайные письма в кафе становятся их единственным связующим звеном. Что заставило их оказаться здесь, в это время? Что скрывается за словами, написанными на бумаге? Сможет ли маленький бельгийский городок соединить два разбитых и потерянных сердца?
Анна Скай
Снежные письма
Снежные письма.
День первый. 16 декабря.
12.00.
«Брюгге. Башня Бэлфорт. Рыночная площадь. Декабрь 20**.
Грустно.
Все чужое.
Пролила любимый лак.
Вадим – козел.»
Максим прочитал эти строки и, оглядевшись по сторонам, снова уставился на гладкий лист бумаги. Это был карандашный набросок главной достопримечательности Брюгге, схематичный и даже слегка небрежный, на обороте слова – простые, но вместе с тем невыносимо пронзительные и тоскливые. Короткий текст, написанный на родном языке, показался молодому человеку до странности близким и понятным, даже личным. Как будто в эти десять слов вместилось все то, что было у него на душе. Ну, пожалуй, кроме пролитого лака и неизвестного Вадима. Этот лист, вырванный явно в импульсивном порыве, был первым, что Максим увидел в маленьком ресторанчике на набережной, в нескольких шагах от Рыночной площади.
– Что будете заказывать? – рядом возник официант, мужчина средних лет с густыми усами, тронутыми сединой, и в бордовом переднике.
– Одно пиво, – сказал Максим официанту и, подумав, кивнул на лист бумаги. – Красивый рисунок.
– О, да, он красивый. Одна девушка уже три дня подряд приходит в одно и то же время. Пьет кофе, рисует, потом уходит. Очень пунктуальная.
– Девушка? – тихо повторил Максим, но ответа не получил: официант уже скрылся за барной стойкой.
Максим кивнул и повертел в руках лист с наброском. За окном начинал сыпать мелкий снег, устилая бельгийский городок льдистыми снежинками. Светло-серое небо нависло над Брюгге, угрожая раздавить город своей тяжестью. Но, казалось, никого не волновали пронизывающий ветер и колючий снег. Туристы, кутаясь в шарфы и втягивая головы в плечи, упорно семенили по мощеным улочкам вдоль каналов и башенок. Они втягивали носами тягучие ароматы шоколада, горячего вина и выпечки. С готовностью вбегали в сувенирные лавки: то ли чтобы согреться, то ли чтобы купить магнитик с изображением сказочных видов города. Зябкий, промозглый ветер и колючая поземка не мешали Брюгге утопать в праздничной, теплой атмосфере. По улицам плыла магия предстоящего Рождества. Каждое окно, каждая витрина – как отдельный мир, украшенный еловыми венками, шишками, лентами и игрушками. Праздник был повсюду – в каждой улыбке, в каждом дверном колокольчике, в сувенирных лавках с Санта-Клаусами, но… не в душе Максима. Кружащиеся в воздухе ароматы горячего шоколада и легендарных вафель, смех детей и рождественские песни не трогали его, несмотря на все призывы: отвлекись, ведь кругом столько волшебства и сказки!
Но отвлек Максима от размышлений официант, поставивший на столик заиндевевший бокал с пивом. Максим рассеянно кивнул и вновь посмотрел на улицу. Снег частил, ветер носил крупу по брусчатке. Молодой человек и сам не знал, почему выбрал именно этот город. Ему хотелось окунуться в атмосферу меланхолии, неспешности и чего-то одновременно волшебного. Хоть вчерашний путь из Брюсселя до Брюгге занял всего пару часов, Максим чувствовал себя измотанным и разбитым. И этим утром, выйдя из отеля и вдохнув свежий, морозный воздух, он наугад пошел по улице и вскоре оказался на набережной, где тихие каналы отражали ряды старинных домов, а свет зимнего утра мягко ложился на мостовые и фасады.
Уютных ресторанчиков в Брюгге много, но почему-то именно сюда он решил зайти, чтобы начать день. Максим посмотрел на бокал со светло-янтарным напитком. Пена сверху напоминала облака. Но не такие, как сейчас окружили город. Нет, скорее это были облака где-то в тропиках. Густые, белоснежные, пушистые. Но Максим выбрал Брюгге. Теперь уже и вовсе не понимая – зачем? Он сделал глоток пива. Непередаваемый горьковатый напиток скользнул по горлу, оставив едва различимое вишнево-ореховое послевкусие где-то на корне языка. Конечно, это было далеко не лучшее начало дня, но Максиму хотелось, чтобы его состояние полностью соответствовало той черной дыре внутри, которая росла внутри, вытесняя остатки света, будто чернила, растекшиеся по бумаге. Он прикрыл глаза, пытаясь впитать в себя удовольствие, но ничего не получилось. В этом вынужденном отпуске Максим видел только пытку, тягостную, невыносимую. Хотя сидеть в четырех стенах своей квартиры было бы еще большим мучением. Он не хотел никакой радости и восторгов. Хотелось рыдать, несмотря на пьянящую и загадочно-пленительную атмосферу скорого праздника. В Брюгге, похожем на сказочную зимнюю открытку, хотелось хандрить и тонуть в своих мрачных, безрадостных мыслях. И бродить, бродить, бродить… В голове стояла она. Маша. Его жена. Предательница и лгунья.
Максим допил пиво и, подняв руку, привлек внимание официанта. Тот, тепло улыбнувшись и кивнув в ответ, тут же оказался рядом.
– Счет, пожалуйста, – попросил Максим, не сознавая, что все еще держит в руках тот самый набросок с башней Бэлфорт и странными, но значимыми словами на обороте.
– Да, конечно, – кивнул официант и, вдруг погрустнев, тихо сказал: – Знаете, она и по вечерам у нас бывает. Наверное, понравилось. Берет бокал вина. И рисует.
Максим вдруг быстро посмотрел на официанта, потом на рисунок. Снегопад усилился, словно в такт мыслям молодого человека, и теперь швырял горсти снежинок в окно. А на листе оживала Рыночная площадь с ее неутомимыми туристами, с ее брусчаткой, лошадьми, пряничными домиками и лавками с глинтвейном.
– Подождите, пожалуйста, минуту, – тихо сказал Максим расторопному официанту. – Мне кое-что нужно сделать.
Из внутреннего кармана своего черного пальто Максим достал шариковую ручку, и вдруг его пальцы задрожали. Именно этой ручкой он подписывал документы, акты и прочее. Он будто бы снова оказался в мрачном кабинете нотариуса, пахнущем хлоркой, с этими бесконечными папками, бумагами и печатями. Расписал ручку на салфетке и… замер. А нужно ли это? Зачем вообще это делать? Кто эта девушка, пролившая лак, и у которой явно не задались отношения с неким Вадимом? Максим помедлил, но все же дописал к тексту на листе с наброском:
«Грустно. Мне тоже.
Все чужое. В другой стране сложно чувствовать себя как-то иначе.
Пролила любимый лак. Какого он был цвета?
Вадим – козел. Полагаю, он это заслужил.»
– Можно вас? – окликнул Максим официанта. – Завтра или сегодня вечером… Ну, в общем, когда эта девушка появится… Эээ, если она появится… Отдайте ей это. Пожалуйста.
С этими словами Максим протянул лист с наброском башни Бэлфорт и смущенно улыбнулся. Мужчина в фартуке пригладил свои пышные усы, понимающе кивнул и, протянув терминал для оплаты, тихо добавил:
– Кстати, ужинает она тоже всегда в одно и то же время. В семь.
***
14.00.
Лиза влетела в номер, стуча зубами, скинула пальто и принялась энергично растирать руки. За несколько утренних часов она так продрогла, что теперь пальцы совсем не чувствовались. И с чего она вообще решила, что здесь не может быть снегопада и холода? Еще как может быть! После этой крупы, бьющей по щекам, казалось, что этот маленький бельгийский городок скрывает в себе больше, чем кажется на первый взгляд.
Лиза поспешно накинула махровый белый халат с логотипом отеля и с облегчением сунула ноги в теплые вязаные носки, которые связала сама еще год назад. Неказистые на вид, с кривым серо-оранжевым рисунком, они были очень теплыми и уютными. Обняв себя за плечи в попытке согреться, девушка медленно подошла к зеркалу. Она внимательно посмотрела на свое отражение, пытаясь понять, осталось ли что-то от нее той, прежней Лизы. Лизы, улыбка которой освещала все вокруг. Она вспомнила, как отец всегда говорил: «Если эта девочка перестанет улыбаться, для многих людей погаснет солнце». Еще неделю назад ее васильковые глаза сверкали, как байкальский лед на солнце. Теперь ее взгляд был пустым и выцветшим, выдавая всю ее боль – такой надлом, после которого все вокруг кажется искусственным, нарочитым и лишним. Волосы цвета карамели, которыми Лиза всегда так гордилась, потускнели и уныло свисали влажными после снега прядями.
Девушка, сердито нахмурившись, отвернулась от предательски правдивого отражения и села в кресло, поджав ноги. Еще три дня назад, когда Лиза только заселилась в этот небольшой уютный отель и осмотрела номер, она решительно передвинула кресло к окну. Оттуда открывался удивительный вид на набережную Брюгге: сказочно-красивый и одновременно гнетущий. Город сумерек, волшебства и непередаваемой печали… Почему именно Брюгге? Как она оказалась здесь?
Лиза прекрасно помнила тот вечер. Маленькая кофейня. На каждом столике лежали тяжелые бордовые скатерти и красовались толстые свечки с дрожащими огоньками. Где-то над головой, в теплом шоколадном воздухе, плыли негромкие звуки джаза. Вся эта атмосфера – аромат кофе и выпечки, свечи, полумрак и неистовый снегопад за окнами, музыка – словно были созданы для романтической встречи или полного расслабления. Но Лиза, сгорбившись, словно под грузом собственных мыслей, сидела на мягком диванчике и смотрела на свою подругу сухими глазами. Слез уже не было. На столике остывал капучино с коричным листиком на пенке.
– Я хочу куда-нибудь уехать, – медленно проговорила Лиза, даже не удивляясь своему бесцветному голосу.
– На море! – Аня даже подскочила на месте и, громко отпив из своей чашки, затараторила, – Море всегда лечит! Это же идеально! Смотри, можно на Кубу рвануть! Зажигательные кубинцы, ром, Карибы… Ммм… Ну или Индия. Чем не вариант. Помнишь, я же тебе рассказывала, как круто на Южном Гоа. Что еще… Ну, можно по классике. Турция, Египет, Таиланд.
Поток слов иссяк, и Аня задумалась, подняв глаза к потолку и закусив губу. Лиза смотрела на подругу и поражалась той энергии и бойкости, с которой та всегда встречала любые жизненные неприятности. Аня всегда была тем человеком, который в два часа ночи побежит к тебе на выручку. Ее рыжие кудряшки ежесекундно пружинили, будто им не хватало места и времени, чтобы выплеснуть всю свою кипучую деятельность.
– О, я придумала! – воскликнула Аня. – Вьетнам! Ты даже не представляешь, сколько там…
– Аня, я не хочу на море! – перебила Лиза громким, отчаянным стоном и продолжила уже тише. – Я не хочу на море… Там… Там все такое радостное. Солнце, пальмы, туристы. Все пьют и веселятся, плещутся в волнах, наслаждаются жизнью! А я не хочу радоваться сейчас, понимаешь? Как бы объяснить… Я не хочу прятаться от своих чувств. Не хочу делать вид, что все в порядке. Мне надоело врать самой себе! Мне сейчас больно… Очень больно. Я не хочу маскировать все это тропическим загаром и коктейлями. Море, оно… Оно успокаивает. А я не хочу успокаиваться. Я хочу туда, где печаль будет сильнее моей! Ну или хотя бы такой же. Чтобы это место рыдало вместе со мной. Чтобы болело вместе со мной. Чтобы оно сказало мне что-то. Мне нужно прожить эту боль, понимаешь?
Лиза замолчала, почувствовав, что слезы далеко не иссякли и грозят вот-вот обрушиться на кофейню гигантской волной. Она заморгала, часто-часто, потом выдохнула и посмотрела на Аню. Подруга молчала, внимательно глядя на Лизу. Куда-то пропали ее кипучий энтузиазм и нарочитая веселость. Аня потянулась к пачке сигарет, прикурила и сказала тихим, решительным голосом:
– Я знаю, куда тебе нужно, – девушка выпустила тонкую струйку дыма. – Езжай в Брюгге.
– Брюгге?..
– Это то, что тебе нужно. Поверь.
***
17.00.
Максим бесцельно бродил по мощеным улочкам и бросал взгляды на витрины. Со всех сторон на него смотрели немигающие зайцы из черного шоколада, собачки из молочного и лебеди из белого. Морозный воздух пропитался волнующим и соблазнительным запахом этого легендарного бельгийского лакомства. Максим вышел на Рыночную площадь, в центре которой стояла богато украшенная елка, сияющая множеством огоньков. Здесь шоколадный шлейф почти перестал преследовать молодого человека, зато из ярмарочных лавок со всей неистовостью обрушились ароматы глинтвейна, льежских вафель и сыров. В одном шатре Максим взял стаканчик горячего вина и осторожно, чтобы не расплескать, двинулся прочь с площади.
Время тянулось бесконечно долго. Молодой человек прошел уже несколько улочек, а прошло не более получаса. Рисунок и горькие слова не давали покоя. И – самое главное – непостижимым образом смогли хотя бы немного отвлечь от собственных тяжелых мыслей. «Не один я здесь такой, – думал Максим, бросая отрешенные взгляды на средневековые фасады зданий. – Здесь есть еще девушка, у которой что-то случилось. Поссорилась с этим Вадимом. Видимо, крепко поссорилась, раз решила сюда отправиться зализывать раны…». Он брел, сутулясь, и вдруг поймал себя на мысли, что Брюгге, несмотря на праздничную атмосферу, был с ним на одной волне. Будто весь город собрался в одну субстанцию и обнимал его, как чуткий и понимающий друг. Город шел рядом с Максимом и молчал, словно разделяя его чувства целиком и полностью. Это открытие немало удивило. «Брюгге меня понимает? Звучит, как бред сумасшедшего. Но… так оно и есть!».
Внезапно ветер усилился и больно хлестнул Максима по щекам колючими снежинками. Этот порыв словно вывел молодого человека из оцепенения. Он остановился и повернулся лицом к ветру. «Давай! Еще сильнее!». И тут в безудержном снежном вихре он увидел тонкую фигурку с темными волосами, развевающимися на ветру. Эта походка показалась ему такой знакомой – легкой и стремительной. «Маша?» – шепот сорвался с его губ сам собой. Максим хотел позвать ее, но внезапная немота сковала связки и горло, лишив голоса. Но фигура вдруг исчезла в снежном вихре, растворившись в зимнем воздухе города. Губы задрожали, а лицо свело болезненной судорогой. Максим не выдержал и заплакал. Пожилая пара прошла мимо, но он даже не заметил этого. Ему было все равно, что подумают случайные прохожие и вечно спешащие туристы. Слезы безостановочно текли по щекам и остывали на морозном воздухе. Тело ломило от холода и внутренней боли. Он побрел в сторону отеля, зная, что только в своем номере сможет дать волю своим чувствам.
***
18.30.
– Лиза, вот сразу скажу. Без всяких предисловий. Вчера видела твоего Вадима, – голос Ани в телефоне звучал встревоженно. – Лиза, он тебя ищет. Спрашивал, где ты.
– Черт, этого еще не хватало. Ты же ему ничего не сказала?
– За кого ты меня принимаешь, подруга? – Лиза представила, как лицо Ани скривилось в шутливой обиде. – Конечно же, нет.
– Так, подожди, что же делать, что же делать…
Лиза резко поднялась из кресла и начала мерить номер шагами, пытаясь сосредоточиться. Странно, но она ведь даже не допускала мысли, что Вадим может ее найти. Девушка замерла у окна и, прижав к студеному стеклу сморщенный от напряжения лоб, равнодушно посмотрела на ресторанчики и бары, сияющие разномастными Санта-Клаусами, шарами разных размеров и бесконечными разноцветными гирляндами. Мысли хаотично метались в голове, и Лиза не могла поймать ни одну из них. «А что, если он и правда приедет? Это же катастрофа. Ради чего тогда все затевалось? Чтобы я несколько дней драматизировала, а потом рухнула в его объятия? Ведь… ведь именно это меня и пугает… Что я прощу его!».
– А что ты можешь сделать? – услышала она голос Ани. – Ну, во-первых, как он тебя найдет? О том, что ты в Брюгге, знаем только мы с тобой. А во-вторых, даже если прилетит он к тебе, то что сделает? Максимум, будет ползать в ногах у тебя. Так что, подруга, не раскисай.
– Мама знает, где я, – тихо проговорила Лиза. – Я сказала, что нужно улететь в Брюгге. Она даже не знала, где это.
– Хм, – Аня замолчала, и только ее сосредоточенное сопение слышалось в динамике телефона. – А это уже хуже. Вадим ведь всегда ладил с твоей мамой. Да и она в нем души не чает. Лиз, ну смотри, что я тебе скажу. Что случится, то случится. Не паникуй раньше времени. В конце концов, искать тебя в Брюгге – это гнилое предприятие. Откуда Вадиму знать, может, это был твой перевалочный пункт, и ты сейчас вообще где-нибудь на Елисейских полях попиваешь «Кристал» с устрицами! Короче, подруга, давай решать проблемы по мере их поступления. Согласись, не в твоем состоянии еще и накручивать себя до предела.
– Ты, как всегда, права, – грустно улыбнулась Лиза, почувствовав облегчение от воинственного и одновременно нежного голоса Ани.
– Ну и отлично. Как погодка там?
Лиза снова бросила взгляд на улицу и вдруг… улыбнулась. Она увидела на мостике парочку: два обнявшихся силуэта замерли, глядя на чернильный канал с льдистой рябью.
– Ветер иногда сильный, а так ничего. Снег почти каждый день идет, мелкий такой. В целом, можно считать, с погодой повезло, – Лиза замялась, но продолжила. – Знаешь, тут… необыкновенно. Я не встречала таких городов. Его сложно описать.
– Ого! – весело воскликнула Аня. – Ну, потом расскажешь! Ладно, бывай! Я на связи. Буду держать тебя в курсе, если что-то узнаю!
– Да, Анют, спасибо тебе большое. Ты мой самый лучший друг. Без тебя бы я не справилась.
– Эй, выше нос! Лиз, послушай меня. Ты ведь на самом деле очень сильная. Это Вадим тебя выдрессировал, как собачку, чтобы у тебя и мысли не было что-то делать вне поля его зрения. Все ты можешь. И со всем справишься! Люблю тебя, дорогая.
– И я тебя люблю, – нежно улыбнулась Лиза.
Попрощавшись с подругой, девушка внимательно посмотрела в окно на ресторанчик, в котором уже несколько дней начиналось и завершалось ее рутинное существование. Она и сама не понимала, почему это маленькое заведение так крепко запало ей в душу. В самый первый день в Брюгге она просто шла и увидела светло-коричневую дверь с висящими на ней мордами оленей в красно-зеленых шарфах. Через чуть запотевшие окна в цветных огоньках виднелись столики со светлыми расшитыми скатертями. На них уютно пристроились кособокие винтажные подсвечники в восковых каплях. Не долго думая, Лиза тогда просто зашла внутрь. И на нее ринулись, завлекая и соблазняя, густые перечные запахи жареного мяса, солоновато-чесночные – запечённых мидий. Кружили в хороводе дух свежей выпечки и благоухание горячего вина и грога. Впервые после того поворотного вечера Лиза почувствовала себя защищенной. «Скоро меня там уже знать будут, – девушка невесело усмехнулась. – Моя личная бельгийская традиция! Хоть какое-то постоянство среди этой неопределенности».
После разговора с Аней, Лиза заметно приободрилась, хотя хандра и неотвязная тревога, конечно же, никуда не пропали. Но все же она накинула свое серое пальто, ярко-оранжевый шарф крупной вязки (тоже собственное творение) и быстрым шагом направилась в ресторанчик, иногда весело, по-детски подпрыгивая. Людей в этот час почему-то было совсем немного. «Наверное, все на площади. Катаются на коньках, едят уличную еду и скупают заводные фонарики с музыкой», – подумала девушка и, увидев знакомого официанта, взглядом обратила на себя внимание.
– Простите, как вас зовут? – Лиза чуть смущенно улыбнулась, когда пышноусый мужчина подошел к ее столику. – Я уже тут несколько дней подряд к вам прихожу. Думаю, уже пора подружиться. Как к вам можно обращаться?
– Меня зовут Густав, мэм, – усы колыхнулись в такт кивку хозяина, который улыбнулся благодушно и как-то по-отечески.
– Очень приятно. А я Лиза. Принесите мне, пожалуйста, бокал вина красного.
– Один момент.
Густав испарился, но вскоре вернулся и, поставив бокал перед девушкой, неуверенно произнес:
– Мэм… Лиза, вам тут… кхе, кхе… просили передать…
С этими словами он протянул удивленной девушке лист бумаги, в котором она сразу узнала свой рисунок. Один из первых, что она сделала в Брюгге, но который чем-то не угодил и был вырван с корнем из тетради.
– Сегодня утром один молодой человек…
– Молодой человек? – с ужасом прошептала Лиза.
– Да, он что-то тут написал и попросил передать вам, если вдруг вы еще раз сюда придете. Если что, я не смотрел! – Густав, будто сдаваясь, шутливо поднял ладони.
Непослушными руками Лиза схватила телефон и начала быстро листать фотографии. «Неужели он все-таки нашел меня? Так быстро! Но как? Господи, только не это!». Сердце грохотало набатом, дыхание сбилось. Наконец, она нашла фото Вадима и показала Густаву.
– Это был он?
– Нет, мэм, это определенно был другой молодой человек.
Лиза озадаченно замолчала, и мужчина, сконфуженно кивнув, бесшумно вернулся к барной стойке. Девушка развернула лист, и глаза моментально наполнились слезами, которые тут же потекли по лицу.
«Грустно. Мне тоже.
Все чужое. В другой стране сложно чувствовать себя как-то иначе.
Пролила любимый лак. Какого он был цвета?
Вадим – козел. Полагаю, он это заслужил.»
Лиза завертела головой, оглядывая посетителей ресторанчика. Резко повернулась к заснеженному по краям окну – набережная была пуста. «Что же это? Кто это?» – растерянно думала она. Непрошенные слезы застилали глаза, и на мгновение все вокруг показалось какой-то бессмыслицей. Чьей-то дурацкой выдумкой. Но вдруг Лиза почувствовала, как что-то тяжелое, давящее, покинуло ее. Будто груз, который она носила, вдруг исчез. Пальцы девушки дрожали, когда она расстегивала сумку и доставала оттуда свою большую тетрадь – вечную спутницу. Но едва карандаш оказался в руках, движения стали уверенными и четкими. Лиза знала, что делать. С отчаянной решимостью она принялась писать.
День второй. 17 декабря.
12.00.
«А я ведь даже никогда ни с кем не ссорилась. Не умела. Всегда так получалось, что я улыбнусь – и вроде как конфликт исчерпан. Даже никаких слов не надо. Прямо мистика какая-то. Скажешь, это невозможно? Но так и есть. Ни с мамой не ругалась (хотя отношения с ней сложно назвать близкими, скорее добрососедские), ни с отцом (он вообще лучший человек на планете), ни с подругами (знаешь, бывает такое – влюбились в одного мальчика или не поделили что-то). А тут вот взяла и поссорилась. Хотя можно ли назвать ссорой выяснения отношений, когда застала без пяти минут мужа с другой женщиной? Вадим – он, в целом, неплохой человек. Он целеустремленный, ответственный. (Я что, его защищаю сейчас??). Когда мы познакомились… Я, как сейчас, помню этот день. Лето было жарким тогда, удушающим. Воздух так и плыл, такое дрожащее марево. Весь город плавился. А я шла по улице, обмахиваясь веером. Очень красивый веер – с вышитыми голубыми птицами. Я даже помню, о чем думала тогда. О зиме. Я очень люблю зиму. Правда, теперь не знаю, как к ней относиться… Потому что именно зимой случилось это… с Вадимом. А зима здесь, в Брюгге – это вообще что-то странное. Она вроде тут есть, а вроде и нет. То снег метет, то солнце выглядывает. А в первый день, когда я только сюда приехала, вообще дождь шел. Мелкий такой, противный. Ах да, я отвлеклась. Так вот, я шла по этому пеклу со своим веером в руках и мечтала о снегопаде. А потом, как по волшебству, ниоткуда взялись тучи. Я редко смотрю прогнозы погоды (возможно, в этом есть немного инфантильной беззаботности), но, видимо, к грозе готовился почти весь город. Кроме меня, ха! В общем, когда пошел ливень, практически все прохожие раскрыли зонтики. Я встала под козырек какого-то небольшого магазина, хотя и туда долетали струи воды. Почему я не зашла в помещение? Ха, ну, он уже был битком забит такими же, как я, кто пренебрегает прогнозами погоды. А потом подошел он. Всю его одежду можно было выжимать. Но он так и стоял передо мной, не делая попыток спрятаться под козырек, хотя место там было. «Кажется, не я один забыл зонтик», – сказал он и рассмеялся. Я тоже рассмеялась и, кивнув головой в витрину магазина, сказала: «Нет, нас таких много. Вы тоже не смотрите прогнозы погоды?». А он сказал: «Они врут». Я согласно кивнула, а он покачал головой: «Нет, вы не поняли. Врут те, кто говорят, что не смотрят прогнозы погоды. Они специально не берут зонтики, потому что, прячась от дождя, можно неожиданно кого-то встретить». И так внимательно посмотрел на меня… Вот так все и началось. Влюбилась ли я сразу? Пожалуй, да. В двадцать три года так просто влюбляться. Так просто расточать улыбки, дарить нежность, говорить нелепости… Знаешь, после знакомства с ним, я перестала ходить – я только летала! Мама сразу его одобрила, папа – он будто немного прозорливее – сказал тогда Вадиму: «Надеюсь, рядом с тобой моя девочка всегда будет улыбаться». И так оно и было. Мы путешествовали, творили обычные для влюбленных романтические глупости… Как-то отдыхали в Турции, и к нам в номер залетела оса. Я до ужаса боюсь насекомых. А эта зараза жужжит, норовит влететь в лицо или волосы – пытается найти выход. В общем, кошмар. И вдруг Вадим хватает рекламный журнал, сворачивает его трубкой и начинает гоняться за этой бедолагой. Еще и кричит с такой патетикой, намеренно коверкая слова: «Я тебя победю!!! Тебе не достанется моя славная девочка!». С одной стороны мне было страшно, но и смеялась я тогда долго – очень это было забавно… А еще мы любили в магазинах примерять на себя разные смешные шапки и карнавальные маски. Знаешь, такие чудовища или звери. Мы всегда смеялись, как ненормальные. А когда на нас уже начинали обращать внимание сотрудники магазинов, мы убегали, чуть ли не икая от хохота – как нашкодившие дети… И вот прошли три года, три сказочных года. И что теперь со мной? Раньше летала, а сейчас… В первые дни я вообще еле передвигалась. Как будто мне ноги переломали. Не хочу рассказывать, что произошло. И так ведь понятно, да? Я потом очень много думала о случившемся. Даже нет, не так. Я не думала об этом, только когда спала. Измена. Да, паршиво звучит. Но я это не так называла. Я говорила «предательство». На семь букв больше. На целую пропасть больнее. Просто посмотри: «мне изменили» и «меня предали»… Предали… Это даже звучит с каким-то нажимом, как будто наковальню на грудь положили. Я понимаю, что это не конец света. И я не одна такая. Но самое горькое, что даже осознавая все это, мне чертовски больно. Потому что меня предали… А за что? Мне ведь никто этого не объяснил! Что я не так сделала? Не так любила? Или «слишком так» любила? «О, вопль женщин всех времен: “Мой милый, что тебе я сделала?”». Это Цветаева… Откуда я вообще помню это стихотворение… Фух… Я так много уже написала, а как будто бы и ни слова не сказала… Он может меня найти. И я не знаю, хочу этого или боюсь… Но ведь… такое не прощают, да? Вот ты бы смог? Это же странно – простить предательство. Или… нет?
Лиза
P.S. – Брюгге красивый город. Мне кажется, он меня понимает. А может быть, мы с ними даже похожи. Так же разделены на что-то светлое и бесконечно печальное. И вроде как наковальня уже не так давит… Может, ее и вовсе уже нет, а осталась только фантомная тяжесть. Я не знаю…».
Максим откинулся на спинку стула – какая-то новая тяжесть легла на плечи. Лиза. Лизу предали. Бросили на грудь наковальню. Ничего не объяснили. Маша тоже ничего не объяснила. И тоже ушла. «Врут те, кто говорит, что не смотрит прогнозы погоды. Они специально не берут зонтики, потому что, прячась от дождя, можно неожиданно кого-то встретить». Эти слова Лизы напомнили Максиму день, когда он впервые увидел Машу. Тогда тоже был дождь. (Бывают же такие совпадения! Или это тенденция новая – знакомиться в непогоду?). Такой мощный летний ливень, который гонит по асфальту бурлящую воду и отмывает фасады зданий. Улицы моментально опустели, а редкие прохожие ютились под карнизами, в магазинах и кафе. А Маша… Маша кружилась, задрав голову и подставляя лицо беспощадным теплым струям. Стройную фигурку облепил мокрый насквозь короткий сарафан, в руках она держала сандалии и танцевала босиком в каком-то своем, только ей понятном, ритме. Максим вспомнил, как они встретились взглядами. Он стоял под защитой большого, черного зонта и очарованно наблюдал за изящными движениями девушки, как вдруг она поймала его взгляд и… расхохоталась – звонко, весело и беззаботно. Максим смущенно улыбнулся и подбежал, пытаясь укрыть её под своим зонтом. Но та вдруг рассердилась и, выпрыгнув обратно под ливень, воскликнула: «Уберите свой чертов зонт! Он только мешает!». И вдруг снова рассмеялась, теперь уже замешательству Максима. «Но ведь дождь!» – попытался возразить он. «И что? Зато после такого ливня невероятно приятно согреваться горячим чаем!» – ее глаза возбужденно блестели. Так и произошло. Ливень закончился так же неожиданно, как и начался. Они шли по улице, вдыхая свежие запахи сырого дерева, земли и асфальта, которыми дышал город после дождя. В узком переулке нашли небольшое кафе и там долго пили ароматный чай с имбирем. И разговаривали, разговаривали, разговаривали…
Это была неистовая, испепеляющая любовь. Буря, извержение, лавина. Они ревновали, ссорились и тут же страстно мирились в жарких, исступленных объятиях друг друга. Они стремительно взлетали к самому солнцу и камнем падали вниз. Максиму иногда казалось, что эти отношения убивают их обоих. Эмоциональные качели выжимали все соки, изнуряли и не давали расслабиться ни на секунду. Но… не любить Машу он не мог. Ее ненасытность, ее одержимость притягивали мощнейшим магнитом. Это был какой-то гипноз. Но они дополняли друг друга. Спокойствие и даже холодность Максима гармонировали с непредсказуемостью и мятежностью Маши.
Он вспомнил их первый совместный отдых на море. Многоликий, волнующий Таиланд привел Машу в восторг, тогда как Максима опустошал бешеный ритм и хаос этой страны. В тот вечер она выпила лишнего и привычно кружилась на опустевшем пляже, взметая длинными ногами песчаные веера. (Маша любила танцевать, ей просто жизненно необходимо было постоянно находиться в движении). «Пойдем спать», – предложил тогда Максим. Но Маша сердито посмотрела на него и, отвернувшись, неожиданно сделала «колесо», сверкнув на мгновение голыми коленками и тонкими щиколотками. «Ты зануда! – вспыхнула она. – Такая ночь! Зачем спать? Нужно ловить каждый момент жизни, понимаешь? У нас не так много времени осталось здесь, потом снова снег и серость. Выспимся в самолете!». Она замолчала, потом надрывно расхохоталась. И вдруг, словно поддавшись какому-то порыву, ринулась в воду – прямо в тонком хлопковом сарафанчике. «Маша!!!» – закричал Максим, опешивший от внезапной смены ее настроения. Она вернулась почти сразу, поникшая, серьезная, нахмуренная. «Пойдем спать», – устало сказала она и побрела в сторону отеля, не оглядываясь. Это был первый момент в их отношениях, когда Максим с тревожностью ощутил свою беспомощность и какой-то безотчетный, гнетущий страх.
Он не поспевал за ее безумием – оно всегда было на шаг впереди. Запускать воздушных змеев на берегу залива в пять утра, по пути в ресторан свернуть в аэропорт и улететь в Таллин, дарить опешившим прохожим яркие воздушные шары – все это было абсолютно нормально для Маши. Максим понимал, что этот вихрь, эта сумасшедшая энергия девушки всегда будут вне его понимания. Как бы ни пугали ее порывы и одержимость, отказаться от этого магнетического притяжения он не мог. Но иногда она замыкалась. Могла подолгу смотреть в окно. Или затихала и, поджав под себя ноги, утыкалась в книгу. Но Максим видел: за час она не перевернула ни одной страницы…
– Еще пива?
Максим вздрогнул и посмотрел на подошедшего официанта. Тот лукаво улыбался своими серыми глазами.
– Да, пожалуй, – проговорил Максим и тут же спохватился. – Простите… эээ…
– Меня зовут Густав.
– Спасибо. Да, Густав, извините, но у вас не найдется листа бумаги?
Мужчина добродушно фыркнул в пушистые усы и, оглянувшись на барную стойку, загадочно прошептал:
– Я что-нибудь придумаю.
– Постойте!
– Да?
– Меня зовут Максим. Можно просто Макс.
– Очень приятно познакомиться.
Максиму вдруг показалось, что Густав подмигнул. Хотя из-за хитро прищуренных глаз, могло и показаться. Он проводил официанта взглядом и погрузился в свои мысли. Каким-то непостижимым образом рассказ неизвестной Лизы, отчаянный и откровенный, перекликался с его собственной историей, с его драмой. В этом была даже определенная магия что ли. Тот же дождь, то же предательство («То, да не то!»). Максим закрыл горячее лицо ладонями: в голове царил хаос, мысли перебивали друг друга, спотыкались и путались. Лиза. Маша. Предательство. Все смешалось в какую-то бессмысленную вереницу образов. Дождь. Брюгге. Рождество. Пиво.
– Ваше пиво, пожалуйста, – Густав церемонно поставил круглый бокал на картонную подставку, рядом положил тонкую тетрадь. – А вот и бумага. Я не спросил, но, может быть, нужна ручка?
– А, да, спасибо, – Максим рассеянно улыбнулся. – Ручка есть. Всегда с собой. Мало ли…
– Понимаю, – Густав тепло улыбнулся пепельными усами и незаметно удалился.
Максим вырвал из середины тетради двойной лист в бледную клетку и задумчиво прикусил колпачок ручки, пытаясь собрать свои мысли. Он провел руками по лицу, пытаясь остановить чехарду из мыслей в голове. Его рука почти механически потянулась к бокалу, и он сделал глоток. «Зачем мне это нужно? Для чего? Ну напишу я сейчас ответную исповедь, а дальше? Это ничего уже не изменит. Маша не вернется ко мне. И я не стану прежним. Хотя… Я перестал быть прежним уже в тот день, когда увидел ее танцующей под дождем. Тогда, получается, я ничего не теряю. Да, я должен кому-то об этом рассказать. Ну что, Лиза, хочешь услышать мою историю?». Максим расправил плечи и глубоко вздохнул. Но все же несколько тягучих минут тетрадный лист оставался чистым. Пивной бокал пустел. Наконец, Максим решительно выдохнул, снял пальто, в котором так и сидел, и вывел первые шесть слов. Подумал и, попросив еще одно пиво, начал писать нервной, напряженной рукой.
А из-за высокой барной стойки за ним с любопытством смотрели теплые светло-серые глаза…
***
19.00.
Лиза села за свой любимый столик у окна, который удивительным образом всегда был свободен. Подышала на замерзшие пальцы, снова упрекая себя за отсутствие перчаток. В ожидании, пока Густав примет заказ у другого столика, Лиза прокручивала в голове весь сегодняшний день, немного странный, но такой вдохновляющий!
Еще утром, стоя под восхитительным горячим душем, она с удивлением поймала себя на мысли, что думает о своем письме. Девушка даже слегка рассердилась на себя: а как же Вадим и его предательство? Разве можно так быстро исцелиться лишь потому, что некто ответил на ее беспорядочные, сумбурные заметки? И Лиза старательно анализировала то, что бурлило в ее душе. Внутри боролись противоречивые чувства. С одной стороны, ей было стыдно за своё спонтанное решение – излить все накопившиеся эмоции на бумаге и выбросить их в пустоту, где они могли навсегда остаться без ответа. Это больше походило на юношеский, бунтарский порыв, но никак не на поступок молодой женщины с определенным опытом и сложившейся жизненной позицией. С другой стороны, Лиза чувствовала, что поговорила со случайным попутчиком в поезде. Таким человеком, которого ты не увидишь больше никогда после полуночной остановки на станции, а, значит, которому можно поведать что-то сокровенное, личное. Эта анонимность и неопределенность волновали ее. Лиза чувствовала предвкушение чего-то нового. Ее возбуждала загадочность происходящего. Хотя по сути, ничего толком и не произошло. Она просто кинула письмо в невидимый почтовый ящик и не знала, получит ли ответ. Но внутренний голос горячо шептал: «Он ответит! Вот увидишь!». Но тут же другой голос гнусаво бормотал: «Ага, а еще, возможно, скоро приедет Вадим. Он же не зря интересовался, где ты. И что тогда будешь делать? Простишь?». И Лиза в сердцах топала ножкой, возражая: «Да какая разница?! Ну приедет! И что? Я придумаю, я справлюсь, я не прощу!».
Свой традиционный кофе она выпила еще в десять утра. Подавая душистый, пряный напиток, Густав слегка качнул головой, и Лиза уловила в этом движении нечто, что показалось ответом на ее немой вопрос: «Есть ли ответ? Он что-то написал?». Но официант молча погрузился в рутину ресторанных будней, оставив девушку наедине с пухлой оранжево-красной чашкой. Она пила густой, ароматный кофе маленькими глоточками и думала. Кто же этот молодой человек? Почему он вообще решил отреагировать на ее мысли на бумаге? Хм, а ведь ответ прост. «Грустно. Мне тоже». У него тоже что-то случилось. Это было пока лишь догадкой, но Лиза на интуитивном уровне чувствовала, что права.
Спустя полчаса она уже гуляла по городу, стараясь миновать очевидно туристические маршруты и сворачивая в тесные проулки без сувенирных магазинов и шоколатерий. Здесь, в относительно безлюдных улочках, Лизу ничего не отвлекало от мыслей, которые она скрупулезно просеивала, раскладывала по полкам и придирчиво сортировала по уровню важности. Но центр Брюгге – не такой уж и большой. Поэтому девушка неизменно выходила на оживленные улицы, где бесчисленные туристы гудели возбужденным роем. Без устали перемещались они от бара к ресторану, от ресторана – в магазин, от магазина – снова в бар. В их руках едва помещались пакеты с сувенирами и подарками. Но им были ни по чем тяжесть сумок и замерзшие пальцы. Гости города безудержно предавались чревоугодию, возлияниям и праздничному шопингу, наслаждаясь эйфорией главного зимнего праздника.
В какой-то момент Лизу захлестнул этот водоворот, и она сама не поняла, как оказалась на пороге маленького магазинчика. Но дверь чуть жалобно скрипнула, ей в противовес весело звякнул колокольчик, и девушка попала в… сказку? Не было это похоже на елочные базары в ее городе, где куцые искусственные елки сиротливо скучали, возвышаясь над табличками с ценами. И даже не напоминало просторные залы в ТЦ с их тусклыми, безликими шарами и пафосными куклами «ручной работы». Нет, это была не просто лавка с елочными игрушками, нет! Настоящая сокровищница! В древесно-хвойном воздухе оживало само Рождество! В окошках пряничных домиков, того и гляди, зажжется теплый свет. Стада оленей в шапочках и шарфиках бросают любопытные взгляды. Имбирные человечки и застывшие в вечном танце балерины. Ангелы в серебристых одеяниях и розовощекие амуры, стыдливо скрестившие пухлые ножки. Бравые Щелкунчики из дерева и керамические пастушки с нежным румянцем на щеках. Целые рождественские вертепы из гладкого фаянса и фетровые шершавые гномы. Волшебные сани, готовые взлететь в черное небо, полное сияющих звезд и, конечно же, елки! С искусственным снегом и шишками, с фонариками и разноцветными шарами, подглядывающими из-за колючей мишуры. Лиза почувствовала, как её дыхание замерло. Она медленно ступала вдоль витрин, прислушиваясь к звону колокольчиков, который сливался с шелестом упаковочной бумаги. Пальцы едва касались игрушек, которые в ожидании покупателей висели на небольших деревянных кронштейнах. И вдруг Лиза остановилась. Глаза сами собой нашли среди всего этого волшебства и мистерии маленькую, хрупкую балерину. Фигурка переливалась как-то невесомо, призрачно. Тонкая и нежная – казалось, будет достаточно одного даже легкого движения, чтобы сломать замершую танцовщицу. Полупрозрачная, сияющая изнутри серебром, она казалась какой-то нереальной, даже заколдованной. Лиза аккуратно подцепила петельку, сняла балерину и, стараясь не дышать, положила ее себе на ладонь. Сложно было сказать, чем привлекала игрушка – застывшая в изящном прыжке, в развевающейся юбке с воздетыми к небу тонкими руками. Было в ней что-то одновременно легкое, торжественное и… невыносимо печальное. Лиза бережно накрыла балерину второй ладонью, словно защищая от всех бед, и уверенно двинулась в сторону кассы.
И вот сейчас она сидела на плюшевом стульчике и едва заметно улыбалась своим мыслям. Этот день был необыкновенным. Каким-то поразительным образом мысли о Вадиме отошли на задний план. Не исчезли полностью, но притупились и стали менее болезненными. Хоть и стучал молоточек в затылке: «Вадим может приехать. Что ты будешь делать, если он тебя найдет? Рано или поздно все равно придется с ним пересечься». Но какое-то новое чувство поселилось внутри, какой-то стержень пустил корни, давая надежду на опору. Боясь спугнуть это внезапное воодушевление, Лиза несмело улыбнулась Густаву, который шел к ней уже с бокалом вина.
– Добрый вечер, прекрасная Лиза, – учтиво улыбнулся тот. – Я взял на себя смелость сразу принести вино, которое вы обычно берете. Но если вы сегодня хотели выпить что-то другое, этот бокал будет за мой счет.
– Нет, что вы! – запротестовала девушка, смутившись. – Все в порядке, спасибо вам, Густав.
– Ах да, с вас еще один евро, – шевельнулись мохнатые усы вслед за многозначительной улыбкой хозяина.
– За что? Какие-то сборы?.. – Лиза недоверчиво покосилась на бокал с бордовым напитком.
– Нет, просто я не думаю, что почтовым ящикам платят больше, – с этими словами Густав, беззлобно усмехаясь, протянул сложенный пополам двойной тетрадный листок.
Лиза, хоть и надеявшаяся в душе на ответ, изумленно замерла и подняла на мужчину полные мольбы глаза. Но тут же, будто отмахнувшись от дурмана, начала копошиться в сумке.
– О, простите, пожалуйста! Да, конечно! Один евро… Секунду! – сумочка явно не сдавалась, пряча кошелек от хозяйки.
– Милая Лиза, перестаньте, я же просто пошутил. Мне это совершенно не сложно! – в голосе официанта девушка услышала какую-то неловкость и смущение.
– Мне очень неловко, простите… Если я могу что-то для вас сделать…
– Просто возьмите письмо, – мягко улыбнулся Густав, но от Лизы не укрылось, как дрогнула его слегка морщинистая рука, протянувшая бумагу.
«Он словно знает, что там написано», – мелькнула тревожная мысль. Проводив взглядом официанта, Лиза глубоко вздохнула и накрыла тетрадный лист ладонью, будто пытаясь впитать содержимое кожей. Сердце замедлило бег, и на мгновение показалось, что его стука и вовсе не слышно. Она сделала большой глоток вина и зажмурилась от терпкой кислинки. «Так, давай! Ты же сама этого хотела. Подспудно, где-то глубоко в душе, но хотела же!» – тарахтело в голове. Но руки не слушались. И вдруг почудилось, что пальцы касаются не шершавой бумаги, а рук этого незнакомца, который несколько часов назад писал это письмо. Лиза тряхнула головой, пытаясь прогнать неожиданное видение. Наконец, она собралась с силами, развернула двойной листик и… Первое же предложение, всего шесть слов, будто поставило на паузу все вокруг. Замерли посетители, официанты, даже вода в канале. Только равнодушный белый шум и застывшие позы.
– Густав! – даже ей самой была слышна какая-то детская беспомощность и растерянность в собственном треснувшем голосе. – Густав! Пожалуйста, еще вина! Двойной бокал…
Тот кивнул, и Лиза больше почувствовала, нежели увидела в полумраке, беспокойство в его дымчатых глазах. Когда бокал с двойной порцией появился на столике, решение было принято. Все-таки ее исповедь была прочитана. Значит, и ей надо сделать то же самое. Но первых шести слов письма было достаточно, чтобы понять: это будет сложно и невыносимо тяжело. Лиза крепко зажмурилась: так делают дети, чтобы не заплакать. Но все же развернула лист и, вздохнув, начала читать.
«Моя жена умерла два месяца назад. А что дальше? Я не знаю. Что говорят, что рассказывают, когда умирает близкий человек? И можно ли это назвать предательством? Моя Маша умерла, она меня оставила. Ты скажешь, что это не так. Но… С самого первого дня, когда я впервые увидел ее, и до вечера, когда мне позвонили и сообщили о ее смерти – я понятия не имел, что она больна. Она ничего не говорила. Не поделилась. Не дала шанс бороться. Получается, она предала мою любовь, мою искренность? Время лечит… Так говорят. Чушь. Ничего оно не лечит. Боль будет всегда. К ней можно привыкнуть, жить с ней. Я ни с кем не делился никогда своими чувствами. Никогда не плакал. Разве что в детстве, расшибив коленку. А вчера я разрыдался прямо в центре города, на виду у всех прохожих. Впрочем, плевать, что они подумали. Я даже не помню, как покупал виски в магазине. Кажется, рыдал в номере у себя потом. Утром только пустую бутылку увидел на полу. Сначала показалось, что стыдно. За слезы в центре Брюгге. За то, что не справляюсь. А я не знаю, как мне справиться. Поначалу я разговаривал с ней. Не потому, что не верил в ее смерть, а потому, что считал – так правильно. Спрашивал, будет ли она кофе или хочет чай. Говорил, что забрал ее вещи из химчистки. Рассказывал что-то. Потом я пытался жить так, как жила она. Но у меня никогда бы так не получилось. Она всегда ходила по краю. Однажды мы гуляли и увидели, как рослый парень выясняет отношения со своей девушкой. Довольно грубо, на повышенных тонах. И Маша подбежала к ним, оттолкнула этого парня и как закричит: «Ты что, думаешь, она тебя не поймет, если ты будешь спокойно говорить? Обязательно надо орать? Может, стоить попробовать нормально проблемы обсудить?». Я испугался за нее: мало ли, что у того громилы на уме могло быть. Подбежал, начал извиняться. А тот, видимо, так опешил, что только смотрел на меня и молчал. Потом что-то буркнул, взял свою девушку под руку, и так они и ушли. А Маша стоит, смотрит им вслед, дышит так часто-часто, ноздри дрожат. Резко ко мне поворачивается и говорит: «Всех что ли надо жизни учить?!». И пошла. Я ее догнал и говорю, мол, ты сумасшедшая, вдруг бы он что-то сделал с тобой! А она внимательно так на меня посмотрела и сказала: «Да, я больная». Теперь я понимаю, что она имела в виду. Так вот я бы не смог так жить, как она. В постоянном движении, в непрекращающемся танце. Она очень любила танцевать. Без разницы, где: под дождем на улице, ночью на пляже, обнаженной в спальне… Она всегда танцевала. И никогда ничего не планировала. Жила – как чувствовала. Я даже не помню, когда она поступала не спонтанно. Мы даже поженились случайно. Просто шли мимо ЗАГСа, и я что-то пошутил про свадьбу, хотя в мыслях был настроен абсолютно серьезно, даже колечко присмотрел. (Она это чувствовала – я уверен). И тут она хитро так улыбнулась, схватила меня за руку и потащила в здание. Так мы и подали документы. Много чего было. Так и не вспомнить… И все эти два месяца я пытаюсь ее понять. Почему она ничего не говорила? Я ходил ее тропами. Несмотря на всю свою непредсказуемость, были у нее любимые места. Старая лавочка на холме, откуда виден весь город. Набережная. Автобусная остановка. Я так и не выведал, почему она любила сидеть на той остановке. Так и осталась эта тайна с ней. Сейчас я понимаю, почему она любила гулять по кладбищу – да, звучит жутко. Пожалуй, это единственное, что я разгадал: ей там было спокойно. Да, спокойно. Там она находила равновесие, которого не было в ее жизни. А теперь это равновесие ищу я. И не нахожу. Пытаюсь понять, как жить дальше. Не подумай, я не собираюсь кидаться с крыши или еще что-то в этом духе вытворять. Нет. Просто… Как? Да, со временем чувство потери перестанет быть таким острым. Но пока мне очень больно. Думаю, так же, как и тебе. Знаешь, я ведь не просто так здесь оказался. Сейчас расскажу. Мне повезло, что сам себе начальник. Делегировал обязанности – и хорошо. Но на работу все равно приходил. Пьяный. С утра. И так недели две. Это с похорон началось. Увидел ее… такую… безмятежную, маленькую. Лицо ровное-ровное. Только морщинки обострились. У нее их много было, мимических. Это от того, что она каждому чувству отдавала всю себя. Будь то любовь, ненависть, злоба, грусть – все на лице отражалось. Я любил эти морщинки. Так вот, работа, да… В какой-то момент мой заместитель сказал… даже нет, это больше был приказ… «Уезжай, – сказал он. – Ты сейчас разрушаешь все вокруг, и себя в первую очередь». И я уехал. Маша очень любила путешествовать, мы много где побывали. И однажды – это было год назад, зимой – мы сидели на полу и молча смотрели на снегопад. И вдруг она ни с того, ни с сего говорит, тихо так: «Знаешь, чтобы понять, кто ты такой, нужно побывать в Брюгге». А я не ответил ей. Даже не знаю, почему. Наверное, почувствовал, что она не ждала ответа. Потом уже она как-то обмолвилась, что была в Брюгге однажды. Но снова я промолчал. Знаешь, здесь меня начали пугать некоторые мысли и чувства. А была ли это любовь? Ведь ни одного дня не было, чтобы ее непредсказуемость не пугала меня. Наверное, мозгом я понимал, что эти отношения губительны. Они изнуряли и выматывали. Я всегда был настороже, всегда в ожидании чего-то. В каком настроении проснется Маша? Что опять взбредет ей в голову? Что она сделает в следующую секунду? Три с половиной года невроза, жизни на грани, постоянной готовности к буре… И сейчас я виню себя за то, что впервые чувствую себя… свободным. Это очень странное ощущение. Постараюсь объяснить… Что-то болело, и от тебя это отрезали. И вроде стало легче, но все равно сложно без этого жить. Прости, незнакомка Лиза, я не умею так красиво писать. Но, мне кажется, ты сможешь меня понять. И, знаешь, я всего второй день здесь, в Брюгге, и, видимо, Маша наврала: я до сих пор не могу понять, кто я такой. А главное – что делать дальше. Я как-то… потерялся. Я думал, что здесь отвлекусь. Все-таки Рождество, и город очень красивый. Но я не вижу гирлянды и елки. Я иду по улицам и пытаюсь разгадать, о чем думала Маша, когда была здесь. Где ступала ее нога, где она могла присесть выпить вина или кофе. Какое впечатление произвели каналы и озеро с лебедями. А еще, я уверен, что ей понравился бы один магазинчик. Мимо сегодня проходил и решил заглянуть. А там сплошь все для Рождества: игрушки разные, фонарики, Санта-Клаусы… Маше бы точно там понравилось, она очень любила украшать нашу квартиру к Новому Году. Ей в этом равных не было. Заходил домой, как в сказку. Сказка… А теперь я словно гири за собой волочу. Так тяжело. А ведь я думал, что здесь смогу смириться и понять все, найти смысл, почему все так произошло! Почему она молчала все эти годы! Мне так страшно просыпаться и каждое утро понимать, что ее нет рядом! И меня рвет на части: я свободен от ее сумасшествия, но в то же время мне необходимо это безумие… Зачем я здесь?! Кругом люди, они едят вафли и пьют глинтвейн. Как ненормальные скупают шоколад и елочные игрушки. Фотографируют каждый сантиметр города. И я не понимаю, что делаю! Знаю только, что мне ее не хватает! Хотя целью этой поездки было – не скучать по ней!.. Мне так больно… И так страшно…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71502022?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Анна Скай
Тип: электронная книга
Жанр: Современные любовные романы
Язык: на русском языке
Стоимость: 99.90 ₽
Издательство: Автор
Дата публикации: 04.01.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Заснеженный Брюгге, старинные улочки, праздничные огни – в этом городе, наполненном рождественской магией, двое незнакомцев начинают переписку. Лиза и Максим никогда не встречались, но случайные письма в кафе становятся их единственным связующим звеном. Что заставило их оказаться здесь, в это время? Что скрывается за словами, написанными на бумаге? Сможет ли маленький бельгийский городок соединить два разбитых и потерянных сердца?