Главная страница | Короткие любовные романы | Бабочка с перламутровыми крыльями

Бабочка с перламутровыми крыльями
Татьяна Вайс
Таня мечтает стать танцовщицей и попасть в восточные дворцы, где мужчины будут осыпать её золотом, при этом она растёт в окружении семейного насилия. Все её стремления обрываются очередным запоем отца. Встретив первую любовь, она осознает, как глубоки её раны. Уход из дома становится первым шагом к свободе, но призраки прошлого не отпускают её так просто. В попытках спастись она отправляется в опасные путешествия, бросая вызов миру и самой себе. В полном одиночестве, за тысячи километров от дома, Таня начинает находить то, что необходимо для её исцеления. Но сможет ли она обрести то, о чём мечтала с детства?

Татьяна Вайс
Бабочка с перламутровыми крыльями

Колыбелька с шипами

Красное короткое платье, шоколадный загар и копна кудрявых блестящих волос. Я зашла во дворик за магазином «Центральный». Села на одинокую лавочку с потресканной зелёной краской, достала зажигалку. Покрутив её в руках, решила, что в моём мире больше нет надежды. И, что ещё хуже, к девятнадцати годам у меня не осталось сил для борьбы. Я закурила и сделала то, на что не смогла осмелиться прошлой ночью: зарегистрировалась на сайте знакомств с богатыми иностранцами, которые пасутся там в поиске свежего молодого мяса. А мне хотелось просто хоть на недельку исчезнуть из своего города. Через пару минут мне написал полноватый итальянец средних лет:
– Chao, bella, do you want to meet in Rome?
А почему бы и нет? Знакомо ли кому-то чувство, когда всё равно – умрёшь ты или нет? Когда тебя выворачивает от душевной боли настолько, что ждёшь смерть как освобождение?
До готовности лететь к незнакомому итальянцу с одной лишь пачкой сигарет в кармане и вероятностью оказаться убитой, изнасилованной или проданной в рабство нужно было как-то дойти. Обычно так поступают, когда уже нечего ждать. Но сначала стоит рассказать, как я всё потеряла.
В детстве внешне я была обычной девочкой. Янтарные глаза, тёмно-каштановые волосы, круглое лицо, брови домиком, нос с горбинкой и губы в форме сердечка. Всё бы ничего, но у меня были оттопыренные уши. Пытаясь их скрыть, мама сама стригла мне каре с чёлкой, но каждый раз получалось немного криво. Я чувствовала себя не куклой Барби, какой мечтала казаться в глазах окружающих, а простушкой. Мне то и дело говорили: «Таня, ты такая умная, такая сообразительная!» А я мечтала услышать хоть раз: «Ты так сказочно красива!»
Я хотела быть красивой, как моя подружка из детского сада Кристина. Вот она являлась настоящей Барби. Её зелёные миндалевидные глаза и носик-пуговка, золотистые кудрявые волосы и ямочки на щеках были моим детским идеалом. Я приносила Кристине из дома мамины бутерброды, делилась игрушками и аккуратно расчёсывала ей волосы. Когда я прикасалась к ним, мне казалось, что сама становлюсь немного красивее.
Кристине, чтобы ей любовались, достаточно было просто существовать, а мне для этого требовалось смешить, умничать и придумывать забавные выходки. Я старалась изо всех сил, надеясь хоть на мгновение почувствовать восхищение, подобное тому, которое Кристина вызывала одним лишь своим появлением.
Однажды в детском саду проходил новогодний утренник. Воспитательница Инна Владимировна с волосами, уложенными в аккуратный пучок, держала в руках сценарий.
– Так, мои маленькие артисты, готовьтесь! Мы ставим сказку! – громко произнесла она, словно на сцене Большого театра. – Кристиночка, ты будешь Василисой Прекрасной, а ты, Таня, станешь Василисой Премудрой!
Я смотрела на свои два выпавших передних зуба в витрине шкафа и думала: «Ну почему я не могу быть такой, как Кристина?! Почему в ней видят ангела, а на меня даже не смотрят?!»
– Прекрашно! – с наигранным энтузиазмом отозвалась я. В этот момент у меня в голове нарисовалась не мечта, а конкретная цель: стать как Кристина, чтобы все были в восхищении от моей красоты.
Через несколько дней после утренника я увидела по телевизору сериал «Клон» – и меня в один миг обворожила Жади. Как она стреляла глазами, как заигрывала с чужими чувствами – вот что мне нужно! Каждый летний вечер по будням я ждала новую серию. Доставая из шкафа бабушкин синий платок с блестками, который переливался, как звёздное небо, я пыталась повторить за Жади движения. Я представляла, как однажды буду танцевать для восточных мужчин, а они будут осыпать меня золотом.
Целое лето я слёзно просила маму записать меня на танцевальный кружок. Мне казалось, что женственные танцы и ярко накрашенные глаза когда-нибудь сделают из меня не принцессу даже, а королеву. Мама обзвонила все танцевальные школы в округе и нашла для меня то, что нужно: восточные танцы для девочек. В сентябре я уже бежала туда с новым красным набедренным платком, расшитым звенящими монетками. Мне было пять с половиной лет.
Я любила дисциплину и ощущение, что справляюсь лучше других. Просто танцевать казалось мало, мне хотелось стать лучшей. Я приходила самая первая и становилась по центру. Я мазохистично терпела боль, чтобы сесть в шпагаты и растянуть своё тело. Испытывая её, чувствовала, что становлюсь красивее. Но как бы меня ни хвалили, всегда казалось, что я делаю недостаточно. Для мамы было недостаточно вдвойне.
– Можно было лучше! Спина кривая! Косолапишь! Не тянешь носок! – грозно комментировала она, когда я показывала дома выученные движения.
Я боялась маминой критики, даже самой безобидной. Каждый такой комментарий ранил до глубины души. Наверное, есть дети, которых вообще нельзя критиковать, словно они сделаны из хрустальных паутинок, не способных выдержать малейшего дуновения ветра. Но философия мамы была такой: «Я не должна тебе льстить, правда есть правда». Она хвалила меня, особенно когда я на несколько шагов опережала других, но когда ругала, слова камнями застревали в сердце. И сколько бы комплиментов она потом ни говорила, я с ужасом ждала внезапно брошенных булыжников.
Мама не просто так критиковала каждое моё движение. В детстве она сама профессионально занималась танцами и хотела выступать на сцене, но денег в их семье не было, и она стала детским врачом, передав жажду творческого успеха мне. С одной стороны, это счастье – знать, что мама всегда рядом и готова сделать для меня всё. С другой – она взвалила на мои детские плечи бремя своих несбывшихся мечтаний.
Мама была миниатюрной утонченной женщиной с выразительным носом с горбинкой и огромными голубыми глазами. Она никогда не тратила деньги на что-то дешёвое, предпочитая качество и стиль. Денег всегда не хватало, поэтому у неё было всего несколько платьев, но зато дорогих. На шее сверкал маленький бриллиант, который она сама себе подарила на юбилей. Если она видела грязь на своих туфлях, то непроизвольно, с видом брезгливой породистой кошки, морщила нос. Тогда она доставала влажные салфетки и быстро приводила их в порядок.
В нашей с мамой жизни всё могло быть хорошо, если бы она развелась с папой сразу после моего рождения. Трагедия мамы состояла в том, что папа был запойным алкоголиком, и она всеми силами пыталась его спасти. А моя в том, что мама не находила сил с ним развестись и искала во мне своего спасителя. Такой вот замкнутый круг. Породистая кошка работала сутками, вкладывая в меня все свои деньги. Она ждала того дня, когда я оправдаю её вложения: стану успешной, вытащу нас из нищеты, вывезу из грязной хрущёвки – такие задачи для маленькой девочки с торчащими ушами. Мне не говорили об этих ожиданиях прямо, но ребёнок и так всё понимает: достаточно просто быть по-настоящему несчастной мамой. А для дочери печальные, испуганные глаза самого дорогого человека – руководство ко всей будущей жизни: помочь, спасти, освободить.
Но несчастной была и я сама. Расти с алкоголиком означало с самого начала жизни не знать, что такое спокойствие. Ох, папа… Ненавижу, когда даже сейчас меня спрашивают о нём. Когда я хочу рассказать что-то приятное, перед глазами всё равно встает тот паршивый летний день – самое яркое воспоминание о главном мужчине в жизни.
Мы с дворовыми друзьями катались на качелях, смеялись и соревновались, чьи качели взлетят выше. Вдруг из-за угла дома вывалился мой высокий, черноволосый папа. Широкие изогнутые брови и карие, почти черные глаза с нависшими веками придавали его лицу выражение измученного и тоскливого бассет-хаунда. С подросткового возраста он носил усы, вдохновлённый своим кумиром – Фредди Меркьюри. С годами, особенно после того как папа бросил курить, он стал тучным, с большим животом. Тем не менее кожа оставалась удивительно молодой и подтянутой. Из-за алкоголизма и тяжёлой работы у него отекали ноги. Он шёл, спотыкаясь на каждом шагу, и нёс в руках бутылку водки.
Я замерла, сердце заколотилось в груди. В глазах потемнело, и мелькнула мысль: надо сделать так, чтобы никто его не увидел. Я быстро начала корчить гримасы, рассказывать какие-то нелепые истории и танцевать, чтобы всё внимание сосредоточилось на мне. Я надеялась, что отвлеку ребят, но кто-то из них закричал:
– Таня, смотри! Что с твоим папой?
Я мгновенно сжала кулаки и не задумываясь крикнула:
– Ничего, идиоты, смотрите за своими папашами!
Все замолчали. Ничего не спросили и не стали докапываться. Я продолжила играть, давясь слезами. С раннего возраста и на протяжении всей жизни мне везло с друзьями – они никогда не издевались, а только поддерживали и помогали. Но стыд, который я испытывала за главного мужчину в жизни, был словно ножевое ранение в живот. Стыд не рассосался с годами, а засел в солнечном сплетении, ковыряя меня изнутри каждый раз, когда кто-то произносит слово «папа».
Папа был по-настоящему талантливым историком и спортсменом, который виртуозно растратил все свои способности. В жизни одного только таланта мало. Такие люди часто думают, что они неуязвимы: разбрасываются здоровьем, откладывают всё на потом, уверяя себя, что смогут реализоваться в любой момент, ведь они уникальны. Весело прожигают жизнь, пока однажды, проснувшись, не осознают с горечью, что больше шансов не будет – счастливые билетики закончились. Поэтому, может, лучше быть бесталанным, но упёртым человеком, который рано или поздно пожнёт плоды своего труда, чем самоуверенным талантливым лентяем?
Папу каждый раз пытались назначить старостой, лидером, руководителем, чувствуя в нём огромный потенциал. Но он принципиально отказывался от этих ролей, не имея внутренних сил выносить систему, расписания и начальство. Чтобы стать свободным, он начал торговать одеждой, как и многие в начале девяностых. Командировки по России и Европе с тяжёлыми клетчатыми сумками и пакетиком кофе в кармане стали его жизнью, и всё его относительно устраивало. Быстрые, но нестабильные заработки, которые мгновенно улетали, и уйма свободного времени. Я его понимаю. Все эти гены хиппи передались и мне. Но возникает вопрос: должен ли быть у такого человека ребёнок?
Ребёнок – это про стабильность, ответственность, умение откладывать деньги на будущее. Всего этого я не видела. Даже квартира бабушки, которую можно было бы оставить мне, растворилась в папиных путешествиях. У меня складывалось ощущение, что папа – это такой персонаж, который интересно рассказывает исторические романы, путешествует, а когда ему всё это надоедает, уходит в запой. Но самое главное, чего мне не хватало, – это мужской защиты, на которую он был не способен.
Впервые я осознала, что в этой жизни меня некому защитить, когда мне было шесть. К концу подходила вторая четверть в школе, на дворе стояла морозная зима. Одноклассник в честь своего дня рождения принёс девочкам шоколадные конфеты в коробочке, на которой была изображена кукла Барби. Она показалась мне такой красивой, словно живой, что я не смогла положить её в портфель – боялась помять. Все четыре урока я представляла, как приду домой, вырежу Барби из коробочки и буду с ней играть.
Забыв дома перчатки, я шла с конфетами в руках, но чего не сделаешь ради этой драгоценной находки, ставшей смыслом моего дня. Не замечая ничего вокруг, я вдруг оказалась в ловушке – на меня напали старшеклассники. Они выхватили коробочку, разорвали её, и конфеты, словно кузнечики, запрыгнули в их карманы.
Меня пронзил ужас. Как в замедленной съемке, я наблюдала за разлетающейся на куски коробочкой. Я упала на колени, рыдая так, будто мне прострелили ногу. Я закричала изо всех сил от безысходности. Они испугались и, бросив конфеты под ноги, лишь посмеялись и сказали:
– Ладно, получай свои конфеты, плакса! Не злись так, мы ни одной не съели!
Но мою коробочку уже было не спасти. Я была так раздавлена горем, что захотела их уничтожить. Но как? Я бежала изо всех сил к папе домой. Холодный воздух обжигал горло, а слёзы и сопли стекали до самой шеи. Когда папа не был в отъездах и не читал исторические романы, он играл в S.T.A.L.K.E.R. Наверное, пытался заглушить боль от собственной нереализованности, и если не уходил в алкоголь, то погружался в виртуальные миры.
Я открыла дверь ключом и, захлёбываясь слезами, закричала с порога:
– Папа, папа! Помоги! Идиоты разорвали мою коробочку! Ты должен их наказать!
Папа, даже не взглянув на меня, пробубнил себе под нос:
– Ну что я могу сделать, угу…
Но всё-таки было в папе нечто такое, что согревало душу. Он никому не желал зла, просто был неудачником, страдавшим от тяжёлой зависимости. Я не могла долго на него держать обиду. Моё сердце разрывалось, когда я наблюдала, как он себя разрушает, постоянно балансируя на грани жизни и смерти. Когда несколько раз в год ты не знаешь, умрёт ли твой папа, потому что он напивается до состояния, когда требуется скорая помощь, капельницы и реанимация, твоя жизнь становится подобием хождения по канату над пропастью: ни на мгновение нельзя расслабиться. Запойный алкоголик может не пить достаточно долго, но срыв приходит внезапно. И весь трезвый период ты прислушиваешься к шагам за дверью, не зазвенит ли бутылка ночью в другой комнате, не станет ли его настроение вдруг слишком хорошим. Когда папа становился чересчур услужливым и весёлым, я знала: вечером откроется портал в ад. Но, несмотря на всё это, я чувствовала от него тепло – ту нежную ауру, которая любила меня так, как умела.
В трезвости папа был милейшим человеком. Каждое утро он готовил мне завтрак в нашей тесной кухне. Заваривая какао, папа спокойно и увлекательно рассказывал мне интересные факты о мире, которых он помнил превеликое множество. С детства он проглатывал сотни книг, знал всё на свете, и любой мог бы позавидовать его феноменальной памяти. До моего поступления в университет мы вместе делали уроки в его крохотной комнатке, которая напоминала укрытую от солнечного света пещеру.
Окна были завешены тяжёлыми тёмно-коричневыми шторами. На дубовом столе громоздились горы пустых чашек от кофе. Каждая полка в комнате прогибалась под тяжестью книг. Папа не был способен к защите, накоплению денег и серьёзным мужским поступкам. Но я всё равно его любила. Любая девочка нуждается в том, чтобы любить своего папу. И она обязательно найдёт за что. Я любила его за доброе сердце.
Только меня отравляла непрерывная тревога: когда наступит следующий срыв? Когда этот добрый человек снова превратится в животное, неспособное говорить? Я постоянно думала, не сможет ли он в запое причинить нам с мамой физический вред… Или сможет? Однажды он это сделал. Лишь однажды. Но этого хватило, чтобы я навсегда лишилась спокойного сна.
Папа жил как отшельник в своей пещере. С мамой они практически не общались с тех пор, как мне исполнилось три года. Поэтому с мамой мы делили вторую комнату. После школы я часто ложилась на старый ковёр и медленно, глубоко дышала, наблюдая, как пыль в лучах дневного света кружится в воздухе и нежно оседает на моей ладони. Мне хотелось стать маленьким вихрем пыли и раствориться в пространстве, чтобы перестать хоть на мгновение чувствовать безнадежность, из которой, казалось, нет никакого выхода.
В один из таких дней, во втором классе, я вернулась домой, сбросила тяжёлый портфель с далматинцами, рухнула на ковёр и закрыла глаза. И тогда я услышала знакомый звук открывающейся бутылки из соседней комнаты. Как я тебя ненавижу, ненавижу! Уже в семь лет я чувствовала, что устала от жизни. От такой жизни. Очередной папин запой, и через неделю у него случился приступ белой горячки.
В воздухе стоял оглушительный крик. Мама на кухне кричала на папу так, что у меня гудело в ушах. Вдруг она резко замолкла. Я вскочила с кровати и побежала на кухню. Папа молча душил её обеими руками. Я замерла от ужаса и обмочилась. Мне казалось, что мамы вот-вот не станет. Папа резко отпустил её и поволочился в свою берлогу, оттолкнув меня. Мама спустилась по стенке на пол и зарыдала. Больше я ничего не помню из того дня. Но с тех пор раз в неделю мне, как по расписанию, снится, как я спасаю маму от пьяного зверя. И убиваю его. Жестоко, хладнокровно, наслаждаясь тем, что навсегда избавлюсь от страха за маму и себя. А потом я убиваю маму за её слабость и бездействие. За то, что из-за неё мне приходится всегда бояться. За то, что я должна её спасти, но не могу. За то, что я не выбирала такую жизнь. За то, что как будто мне подарили жизнь, чтобы медленно и садистически отнимать её.
Я выдыхала, когда папа уезжал в командировки. Мама становилась спокойной и нежной – моей любимой кошкой. Мы прекрасно проводили время по-девчачьи: читали вслух книги на английском, рисовали маслом, смотрели «Клон» и танцевали восточные танцы. Я думаю, что женщинам лучше жить отдельно от мужчин. Встречаться с ними только по определённым дням для совместного времяпрепровождения. Это спасло бы миллионы человеческих судеб: женщины не убирали бы за мужчинами грязные носки, а мужчины не мешали бы женщинам заниматься собой. А когда женщинам не мешают просто жить, то они распускаются в самые очаровательные цветы.
Детство заканчивается в момент, когда приходит время решать взрослые проблемы. Я помню день, когда моё детство закончилось безвозвратно: 1 января 2005 года. Мне тогда было восемь лет.
В тот день папа не пил. Мы спокойно встретили Новый год и легли спать сразу после двенадцати. Наша семья особо не отмечала праздники – это могло спровоцировать папу на очередной запой. Поэтому, пока другие дети с нетерпением ждали волшебства ночи, я с тревогой надеялась, что в этот раз пронесёт.
Я проснулась от маминых криков. Папа лежал без сознания на полу, а мама, отчаянно пытаясь спасти его, тянула ему язык и кричала:
– Проснись, проснись!
Я застыла от ужаса под одеялом, не в силах пошевелиться. Приехала скорая помощь, и папу, не приходящего в сознание, увезли на носилках. Мама пыталась собраться с силами, но я видела, что она еле ходит и держится за стену. Через несколько минут она упала на пол и больше не вставала. Я уже знала номер скорой, потому что не раз слышала, как мама вызывает её для папы.
– Спасите мою маму, – только и смогла прошептать я, когда приехала другая скорая.
Маму увезли в больницу. Я дозвонилась до бабушки, но она жила в другом городе и приехать смогла только на следующий день. Я, не зная, живы ли ещё мои родители, а главное – мама, села в угол и накрылась одеялом с головой. Я ощущала леденящий холод и невозможность пошевелиться. Так я просидела до самого утра, пока не отключилась от усталости.
Папе поставили диагноз – опухоль в головном мозге. Его прооперировали, и всё стало хорошо, насколько это возможно для нашей семьи. У мамы был нервный срыв, и она тоже поправилась, но в моих ногах навсегда поселился ужас, и я больше не смогла почувствовать беззаботность детства. До сих пор каждый раз, когда я пугаюсь, мои ноги каменеют и я не могу пошевелиться какое-то время.
Жизнь в хрущёвке была невыносимой, но душа всегда цеплялась за малейшие проблески света. Такова природа человека. Во время учёбы в школе я полностью погружалась в танцы и беспощадную работу над собой: тренировки, книги и английский язык. А летом я уезжала к бабушке в деревню, где я делала то же самое, но всё было по-другому.
Наш деревенский дом был очень старым, зато настоящим. От города и бетона у меня была жуткая тоска, и каждый раз, приезжая сюда, я ощущала, что возвращаюсь к себе. Здесь, где воздух был пропитан сладким ароматом яблок и малины, я снова понимала, что жизнь может быть прекрасной. А настоящие виновники множества болезней – это серые бездушные хрущёвки. В бревенчатом доме у меня была своя просторная комната, в которой стояли старая железная кровать и письменный стол. Но мне этого было достаточно. Я чувствовала, что мне ничего больше и не нужно. Моей жизнью был танец. И я танцевала! Никто меня не видел, никто не командовал, никто не осуждал – я была свободна в своих движениях. Просыпаясь под кукареканье соседских петухов, я улыбалась, предвкушая новый день, в который буду оттачивать своё мастерство, воображая себя в величественном дворце, где восточные мужчины осыпают меня золотом! Но прежде чем приступить к танцам, у меня был один важный ритуал – встретить рассвет. Жизнь в городе была тягостной, но это вовсе не означало, что я не хотела жить. Напротив, я была жадной до жизни и хотела съесть каждый её кусочек. Когда вокруг не было ни пьянства, ни ссор, я наконец могла насладиться самым ценным – простым существованием.
Закутавшись в старое одеяло перед рассветом, я открывала окно с белой потрескавшейся краской и не раздумывая прыгала в холодную мокрую траву. Зачем выходить через дверь, когда можно найти путь покороче? Я уверенно шагала к яблоневому саду, садилась на маленькую лавочку, покрытую мхом, и встречала новый день. Бабушка, уже во всю трудившаяся в огороде, весело кричала: «Танечка, зайчонок мой, доброе утро!» Довольная тем, что не пропустила ничего важного, я отправлялась ещё на пару часов в кровать, чтобы сладко потянуться под одеялом с привезённой книгой «Самые красивые дворцы и замки мира». Так я проводила всё лето, а в августе за мной приезжали родители, и мы отправлялись на море.
Ах, море… Я ждала этого каждый год. В поездах время замирало. У родителей не было дел, папа точно не пил из-за повышенной ответственности, и всё было прекрасно. Можно было валяться в купе с мамой целый день, ничего не делая, пока папа на каждой остановке мчался то за арбузом, то за ежевикой. Спишь, вся мокрая от жары, под тонкой простынёй и просыпаешься от маминого поцелуя в щёку. Поднимаешь голову – а на столике уже дымится чай в гранёном стакане, а рядом ароматный мягкий батон с колбасой. Нет ничего более умиротворяющего, чем завтрак в поезде. Перестать думать о саморазвитии я могла только на море. Это было единственное место, где раз в году я могла позволить себе не тренироваться и ни о чём не думать.
Мне было всё равно, в каком городе мы окажемся. Главное, никто не ругался, и каждый день мы ходили на пляж. А большего и не надо. Разве что прикупить браслетик из ракушек. А по дороге к морю – хвоя, инжир, кипарисы! Какой резкий, ароматный запах чистого счастья. Минск для меня благоухал только выхлопными газами и серостью, а солёные волны наполняли грудную клетку умиротворением. Горячее солнце прогревало душу. А пахлава, которую бабушки носили по пляжу в клетчатых сумках, радовала желудок. Что ещё нужно ребёнку для счастья?
По приезде с моря я бежала в школу со всех ног. Не потому что я любила учиться – кроме языков и литературы, для меня всё было бесполезным, а потому что меня ждали друзья, мальчики и новый танцевальный сезон.
Работа над собой начала приносить сочные плоды. Мама позаботилась о том, чтобы мне сделали операцию на ушах, и лицо стало более гармоничным. За пять лет танцев, к одиннадцати годам, я не только грациозно танцевала, но и женственно двигалась в повседневной жизни. Жади научила меня стрелять глазами, педагог по танцам – держать осанку, кокетливо поправлять причёску и ходить от бедра. Я отрастила волосы и узнала, что они у меня вьющиеся и густые. Мальчики в классе начали в меня влюбляться, девочки стремились со мной дружить, а я научилась выпрашивать оценки, кокетничая перед учителями.
Я почувствовала, что на меня стали смотреть как на Кристину. Стало ли мне легче? Отчасти, но мне этого было недостаточно. Я хотела, чтобы от меня сходили с ума, и я стала работать над собой ещё больше, ненавидя себя за каждый промах.
Я училась быть смешной. На переменках я рассказывала забавные истории с наигранной самоиронией, специально, чтобы в меня влюблялись ещё больше – люди любят тех, кто умеет смеяться над собой. При этом чуткость и эмпатия, свойственные детям алкоголиков, с каждым годом только росли, и я действительно умела слушать. В шестом классе мама отправила меня в психологический кружок «Познай себя». И тогда я поняла, что психология станет моей спутницей по жизни.
Когда я впервые зашла в кабинет, увидела светлые стены, мягкие ковры и эту зрелую, мудрую черепаху – нашего психолога. Черепахой она мне показалась, потому что от неё веяло спокойствием и умиротворением. В тот день во мне мистическим образом поселилось точное знание, что когда-нибудь моя жизнь будет связана с психологией. Мне нравилось всё, что там происходило: рисовать свои эмоции, рефлексировать, узнавать об эффективной коммуникации. Я с нетерпением ждала групповых сессий по субботам. Мне нравилась невозмутимая власть психолога, которая никогда не повышала голос, а сдержанно, подбирая слова, направляла каждого ребёнка. Я хотела научиться у неё всему, что она знала: как управлять людьми, обладать властью и открывать дверцы ко всем своим желаниям.
Танцевальная грация, навык удерживать внимание, активное слушание, занятия с психологом, чувство юмора и расцветшая красота превратили меня в вертихвостку. Я так отчаянно стремилась к восхищению и признанию, что стала идеальной маленькой куклой, которая нравится всем. Всем, кроме себя самой.
В двенадцать лет я уже крутила парнями постарше, одноклассники делали всё, что я хотела. Внимание меня опьяняло. После школы мальчики провожали до подъезда, делали за меня домашние задания, приходили на мои выступления. Влюблённые взгляды, телефонные разговоры, грустные мальчишеские вздохи. Я надела невидимую корону, и мне казалось, что всё идёт по плану. Каждый мой шаг приближает меня к цели – танцевать восточные танцы во дворцах, где мужчины будут в восторге от меня. Так продолжалось следующие два года. Но произошла непредвиденная осечка – я влюбилась.