Главная страница | Русское фэнтези | Морена

Морена
Алена Велье
Сказка, проросшая в самое свое сердце корнями старых сосен и оплетенная паутиной, мерцающей в свете лунного серпа. Сказка, устеленная сладким запахом земляники и малинника. Страшная сказка о любви и предательстве, о вере и надежде.
Готов ли ты узнать тайны темного леса?

Алена Велье
Морена

Все в мире по законам своим течет, все по правилам меняется, сплетаясь в узор мира видимого и невидимого. Как паук плетет свою паутину, так и жизни сплетаются в кружево, становясь узором на полотне всего сущего. Да у каждой ниточки, хоть она и связана с другими, а все ж своя роль, свой путь. И будь  ты хоть богом, хоть человеком, хоть мушкой маленькой неприметной, а только  каждый  важен. И каждому его роль уготована. А уж в какую сторону повернуть ниточке жизненной и с какой другой нитью сплестись, окраситься  ли ей серебром лунного света или рудой алой, стать, как ночь черной, или как день светить – тут уж каждый волен сам выбирать. Ибо все и всегда поменять можно, пока ноги по земле ходят.



Глава 1. Жизнь…
– Одевайся скорее! Побежали, а то весь праздник без нас пройдет! –  крикнула веселая Милица, зовя Агату на гуляния.
– Ишь, свиристелки! –  одобрительно покачала головой старая Яговна, глядя, как внучка подвязывает косу и спешит за подругой, накинув на плечи расшитый цветами да узорами пестрый платок.
Потому  как несмотря на весеннее тепло, Карачун, повелитель холода и мрака, правящий миром, не спешил уходить и посылал холодные ветра, стараясь хоть как-то продлить свое присутствие в явном мире.

А за порогом меж тем во всю свои права заявляла весна: появились на березке молоденькой, что у дома года три назад выросла, зеленые листья, которые  на солнце и вовсе золотыми казались. Да при ветре будто плясали танец какой, наглядевшись на мошкару, что свадьбы свои над кустами крутить вздумала.
Яговна вышла на узкое крыльцо и села на старые, потемневшие от времени ступени. Хорошо вот так на солнце сидеть, да ветру свежему лицо подставлять! Радостно  вдыхать запах сырой земли, пробудившейся ото сна зимнего. Любо сердцу слушать песни девок молодых, да смех парней крепких.

Сделала Яговна вдох. Сладкий воздух! Кажется, самой жизнью пропитанный. Хотя отчего же кажется? Так оно и есть. Уж ей ли того не знать!
Пестреют тут и там желтые солнышки мать-и -мачехи, да синие цветки пролески, что цветут везде, говоря, что ушла зима и стужа, ушла смерть природы, убрался Карачун в угодья свои навьи. И что нет ему больше хода в мир людской. Сокрыт он за рекой Смородиной, да отделен Калиновым мостом. Нет его тут больше. Наступило время жизни и любви. Ласково солнце светит, зеленеет трава молодая, щебечут свое приветствие Леле птицы. А тут к ногам и кошка приблудная прибежала. Трется  боком горячим, да мурчит так, что и в доме ее слышно. А вот и комар на руку старческую, сморщенную сел и укусил. Под ногами муравьи проснувшиеся снуют, ищут, чем муравейник у пня трухлявого чинить да в порядок после зимы приводить….

Жизнь кругом кипит.
Вон дрозд вернувшийся, в небе летает, круги нарезая за стрекозой, которая от зимы проснулась, да к солнцу выбралась.
Жизнь…

За  избой уж прополз. Да  толстый какой, будто зиму студеную не в норе зимовал, а бока себе все отращивал!
– Может, и гадюки теперь сюда не приползут.   А то прошлый год повадились. Ужей-то они не любят,  – задумчиво проговорила Яговна, глядя на далекий лес, который темнел верхушками вековых елей, да золотился молодой листвой.
Она потрепала кошку по голове. И посмотрела на длинноногую цаплю, которая показалась над лесом и полетела в сторону болот. Время теперь самое гнезда вить, да яйца нести. И будто подтверждая мысли Яговны заквакали лягушки на пруду, что у леса был.

– Гляди-ка, –  покачала она головой. – Все жизнь хвалят. Все ей сегодня радуются. И те, кому много отмерено, и те кому день всего жить дано.
А сколько ей, Яговне, отмерено по земле ходить, да траву под ногами мять? Много ли ей осталось? Сто лет она жила, на мир белый смотрела, да сколько ещё дней ей отмерено?
Много, и сама то ведает, да вот только …
Хотя чего думать о том, чего ещё нет? Да и будет когда – неведомо. Уж сколько и раньше она ночей не спала, на Агату глядя, да думая… Вот и теперь нечего.
– Пойду, –  она похлопала кошку по теплому боку. – Опару поставлю, да квас. А ты бы лучше мышей гоняла, а то как кормить-то тебя перестану!
И по-старчески кряхтя, Яговна поднялась и пошла, шаркая, в дом.


Глава 2. Лельник
– Пошли быстрее! – поторапливала Агату Милица. – Услад  ведь на празднике будет. Он там с парнями для костра дрова готовит, да все глазами по сторонам водит. Никак тебя ищет.
– Зоряну он ищет, – и сама не веря в то, что говорит, ответила Агата.
Но и поверить в то, что она люба молодому красавцу, и что ее он взглядом выискивает среди стаек девичьих, тоже было страшно.
А Милица меж тем, не замечая смятение подруги, продолжила радостно смотреть по сторонам, да тянуть ее вслед за собой туда, где намечались веселые гуляния:
– Уж и проводим мы сегодня зиму окончательно, Карачуна и Морену. Ушло их время. Да уж теперь Лелю встретим! Смотри, – она достала из кармана нить красных, как гроздья рябины, бус. – Вот подарю их Леле, да попрошу, чтобы сваты этим летом к нам в дом пожаловали. Знаю, негоже такое у нее просить, да у кого же ещё любви-то спрашивать, как не у богини весны?  И чтобы жених и молод, и собой хорош…
– И молодой, и собой хорош? – Агата прищурилась, прекрасно зная, кто уже давно живет в сердце Милицы. – Такой как Яромир?

Подруга на ее слова лишь залилась румянцем и спрятала бусы в карман, а после, смеясь, спросила:
– А ты чего Леле подаришь? Или тебе уж и просить не о чем?
– Это ещё почему? – Агата поправила спадающий с плеч платок.
– Да уж видела я, как вчера ты с Усладом у кустов сирени стояла, и  как он тебе воду помогал до дома нести. Да что  на Зоряну, которая  рядом стоит и не смотрит, а все по сторонам головой крутит.
– Брось!  По сторонам он кого из дружек своих высматривал, а не меня ищет. А помог он мне просто так. Увидел, что ведро тяжелое, – ответила Агата, в душе надеясь, что на самом деле красивый парень с васильковыми глазами и волосами, как пшеничное поле, помогал ей не просто так.

Давно она заметила жаркие взгляды удалого парня да то, что все он ей старался угодить, да помочь. Да и яблоко спелое, красное, что всю зиму в подполе пролежало, да сладости своей не растеряло,  ей он отдал. Ее одну угостил. Хотя многие смотрели, многие ждали на той вечерке, что отдаст Услад  его кому другому – Зоряне. Чего уж тут лукавить!  Все этих двоих  сызмальства сватали. Все за глаза женихом и невестой называли.  Да вот только Агате досталось то яблоко.
Вот и сегодня, в Лельник, когда все старое в мир Нави вместе с Мореной уходит, да Леля – красавица в свои права вступает, еще утром ранним Услад, будто ненароком мимо Агатиного дома проскакал, да девушке, вышедшей в это время кур покормить, цветок ветреницы подарил.

И стоял тот сейчас у нее на окне, солнечным лучам весенним радуясь, да сердце Агатино согревая.

Светлый сегодня день, радостный. И приятно сегодня богиню молодую да красивую славить, радоваться весне пришедшей, да о любви просить.
А у нее, Агаты, есть уже любовь. Что поселилась слабой искоркой, когда впервые Услад защитил ее от нападок дружек своих, которые в прошлом году принялись Агату по привычке, как и раньше, внучкой Бабы-Яги звать.
Вступился он за нее, не побоялся слово свое за сироту сказать, да ленту атласную подарил, ту самую, которую она и сегодня в косу вплела,  ту, которую под подушкой держала, да по праздникам доставала, волосы украшая.

Вот и сегодня с утром проехал мимо Услад на своем сером коне, улыбнулся, да протянул ей первоцвет, который на пригорках одним из первых цветов распускается.
Да не просто подарил, а задержался Услад у плетня старого. И пока стоял, подарил Агате платок вышитый, тонкий:
– Вчера ездил с родителем на ярмарку. Вот, приглядел его, да тебе решил привезти. Порадовать, – сказал он, глядя на то, как Агата пшено курам сыпет.
Приняла девушка подарок нежданный. Залились ее щеки румянцем, забилось сердце в груди чаще. Да и как тут остаться равнодушной, когда тот, кто ночами сниться, о ком мысли все, подарок дарит?
– Сегодня Лельник, – проговорил парень, взгляда от Агаты не отводя. – Я сейчас отцу помогу в поле, а потом к кострищу отправлюсь. Приходи.
И, ударив коня по крутым бокам, Услад поскакал в сторону своего дома.

А Агата стояла и радовалась, на платок глядя, пока бабушка Яговна не позвала ее, да не велела избу к празднику вымести.

И надо же было Агате платок тот подаренный на колышек повесить да в дом забежать!

А как вышла с ведром из дома, так и охнула: доедала подарок Усладов соседская рябая корова.

До этого вся скотина по хлевам сидела. Никак Карачун какую животину беспризорную встретит, да себе заберет! В мешок красный сунет, и даже костей не оставит.

Сегодня же все своих коров на свежей воздух выгнали. Да вот только видимо пастух Никифор где-то бражки нашел да напился. И все коровы, не успев уйти в луга, разбрелись: кто в поле ушел, а кто и к дому подался. Вот и соседняя Зорька домой шла, да платок нашла, Агатой оставленный.

И горько так девушке стало, что подарок от милого сердцу не уберегла и  пропал платок –  что хоть плачь! А с другой стороны, смешно все случилось. Надо же так было опростоволоситься! И вроде как и не плакать надо, а над собой растетехой такой смеяться.
А корова знай себе жует вещь для Агаты бесценную, да хвостом крутит, мух отгоняя.

Хоть и грустно Агате, а все же улыбнулась она. Праздник ведь сегодня большой. Так чего богов гневить, злиться да обижаться на ерунду всякую? Тем более фиолетовый цветок ветреницы остался стоять на оконце, напоминая о приезде ладного парня.
И Агата, сорвав прутик ивы, погнала корову к тетке Малаше. А отогнав животину, вернулась домой и принялась за уборку. После же взялась избу украшать. Хоть и небольшая и небогатая та была, а другого и нечего ждать было, коли жили в ней старушка да внучка ее. Но и беднота не повод не радоваться весне, да богов не чтить. И потому все по правилам да заветам Агата сделала: прибрала дом, собрала все старое да ненужное. Что  убрала в сундук, а что и под овраг вынесла. Да избушку неказистую новыми дорожками убрала. На  окна повесила   занавески  чистые  свежие,  с вышитыми на них долгими   зимними вечерами цветами голубыми. Уж сколько она сил на то потратила, то ей одной известно. А на загляденье работа вышла. Как живые голубые пролески  на нее смотрели.  Старалась Агата, желая богиню весны порадовать. Пусть Леля знает, что ждут ее тут, радуются. И подарит свою милость Агате и Яговне.

А меж  тем подруги уже и половину деревни прошли. Донеслась до них  музыка, послышался смех веселый – значит, недалеко до гуляний осталось идти.
– А никак тебя Услад сегодня ледяной водой обольет? – спросила Милица.
А Агата лишь покачала головой. Да разве ж удалой парень из одного из самых богатых да ладных дворов во всей деревне, посватается к ней, бесприданнице? Да ещё и злые языки говорили, что ее бабка – ведьма, а Агата – ведьмина внучка.

И хоть не верил во все это Услад, и заступался за Агату, да лишний раз взглядом провожал, даря улыбки свои, да только хватит ли ему духу против воли родителей пойти?


Одно дело венок подарить, да на коне прокатить по полю зеленому, пока не видит отец да мать. Не ругают, что не по делам он коня своего серого Мирка гоняет – а так, развлечения ради. И другое уж совсем— посвататься. А ведь всем известно, что коли обольет какой парень девицу красную на Лелин день, то сватов уж засылать придется. Никак по-другому.
– А может, это тебя Яромир водицей колодезной окатит? – улыбнулась Агата, издали видя гуляния, которые собирались сегодня на высокой поляне, что на пригорке у самого леса была.
Милица лишь улыбнулась и побежала вперед, туда, где разгорался костер высокий, да девушки деревенские, все в сарафанах белых, да в украшениях своих лучших, уже и хоровод сладили, да песни затянули.
Агата пошла за ней.
– Держи, – сбоку от Агаты раздался голос Услада, и его горячие пальцы поймали ее руку и положили в ладонь девушки  цветную атласную ленту. – На березку подвяжи, да желание загадай. Глядишь, и сбудется, – улыбаясь, проговорил он и пошел к остальным парням, которые стояли чуть в стороне и поглядывали на веселящихся девушек.


Глава 3. Сказки
И Агата, улыбаясь, пошла за подругой, радуясь весне.
Да и все вокруг радуются. Даже и не косится никто на нее, и слово худого не скажет, что внучка она Бабы-Яги или ведьмино отродье.

Сейчас, когда солнце греет, да душу радует, согревая светом своим, и мир весь добрее.

А раньше, бывало, часто ее девчонки обижали, да и взрослые не лучше были.
Хотя Яговна говорила, что звали Агату так все больше потому, что и волосами она была черна и кожей бела.

– Не чета ты здешним деревенским, – хмыкала каждый раз Яговна, утешая Агату, которую не брали в игры да в хороводы деревенские девушки. Не звали ее и на вечерки.
Знай только Милица и приглашала Агату, да дружбу с ней водила крепкую. И в россказни, что объявилась Яговна старая  с младенцем на руках из лесу, да что по ночам к избушке их ветхой то волк приходит, то медведь, а то и кикимору кто-то видел да лешака, не верила Милица и крепко с Агатой дружила.

Не верила во все эти глупости Милица, да и красоте Агатиной не завидовала. Милица сама была красавицей первой. И волосы у нее пшеничные да блестящие были, словно золотые, будто   само солнце свои лучи в косу Милицы вплело. Не  то что у Агаты – черные как ночь.
Потому, если уж кого красавицей писаной и считать, так это Милицу. А слова Яговны о зависти других девушек  к красоте Агатиной… Что ж, Агата ей внучка. А свое, оно всегда к сердцу ближе да взгляду милее.

Закричала сойка, сидя на сосне, взмахнула крыльями и пролетела над полянкой, по которой Агата с Милицей шли. Подул ветерок, донося запах леса хвойного. И легко стало Агате, радостно на душе. Да лента для березы, что Услад подарил, не хуже весеннего дня внутри все согревает да радостью наполняет.

Закончились зимние дни, ушла и зимняя стужа. Не придет больше злой Карачун с мешком своим бездонным красным, куда зазевавшихся путников сажает, да потом в мир нави утаскивает.

“Карачун, али Кощей, а кто и Чернобогом кличет, – говаривала Яговна, расплетая косы Агаты и расчесывая их костяным гребнем. – В самые темные дни, когда ночь в свои владения вступает да правит, чтобы потом начать убывать, когда само солнце заново рождается, тонка грань между миром и потумирьем. Рвется ткань, открываются те двери, что в другие времена закрыты, впуская в этот мир тех, кого тут быть не должно. Выходит из Нави Карачун, неся холод и стужу темную, непроглядную да колючую, и идет он по миру, собирая дары да подношения. А коли кто не откупится, аль попадается ему идущим по заснеженной тропе домой да на пути встанет, так и сгинет путник неудачливый. Потому как неспроста мешок-то Кащеев красен.
Сгинет там человек, и только последний крик его ветер разнесет над домами, с вьюгой перекликая и заставляя услышавших засомневаться: то ли буря это воет, то ли человеческий крик летит и в избу стучится, говоря, чтобы другие из дома носа не казали. Иначе и их погибель злая ждёт. А ежели кто и высунется, да пойдет посмотреть, то ежели не уйдет ещё с того места Карачун, поджидая дуралея, то и его схватит да в мешок тот кинет, где косточки лежат тех, кто не успел спрятаться. Зол «дед», и мешок его не с подарками вовсе. И вот тогда, чтобы отпугнуть Карачуна-Кощея-Деда, да чтобы предки, из нави вновь явившиеся отогреться могли от холода могильного, разгораются костры в деревнях, да ряженые одеваются, чтобы показать близость весны, отпугнуть зло темное песнями веселыми, да нарядами пестрыми зимнюю стужу прогнать восвояси. Идет коляда. И впереди ряженых вышагивает тот, кто несет мешок красный. Обряжается он «дедом», показывая, что нечего сюда Карачуну-Кощею ходить! Идет тут уже тот, кто дань собирает. И ходят по дворам ряженые, собирая подарки. А тому, кто пожадничает, да в мешок красный из сукна сшитый мало положит даров, али вообще откажет, желают настоящего «деда» встретить. И вот уж как оно так выходит, да только и впрямь в том дворе, кому такого «добра» пожелают, не задастся год.  А кто не пожадничает, того и беда стороной обойдет.  И веселятся люди, тем самым зло отгоняя и не пуская ко дворам своим”, – рассказывала Яговна.
Да, весела Коляда, да вот только привечать Лелю все теплее и радостнее.

Агата улыбнулась, подходя к красной горке, которая так названа была за то, что самую красивую в этот день горку выбирали да украшали ее, навешивая на деревья, что на ней  росли, ленты и бубенцы. Вот и в этом году праздник на славу затеялся.
И к Агате все уже привыкли: не гонят, как раньше, в хоровод веселый и звонкий зовут.

Крутятся девушки, поют песни, да смеются.

А парни знай себе, в стороне стоят, да глаз с красавиц не сводят.

А тут и Зоряна показалось. Считалась она первой красавицей. И хоть хороша была Милица, а Зоряна куда как ладнее! Будто лебедь белая. Вот и сегодня выбрали ее Лелей. Прошла она, одетая в белое платье, цветами вышитое да расшитое речным жемчужном, и села на деревянное кресло резное, что на горе поставили. А рядом поставили лавку, куда подарки приносить будут  для богини Лели.
– А слышали? Вчера, говорят, от Услада сваты к Зоряне приходили, – хихикнула Любята, стоя недалеко  от Агаты, и  смотря на подружек своих, что хоровод водить закончили, да теперь стояли, очереди ожидая, чтобы подарки принесенные на скамейку положить, да о самом сокровенном ту попросить.

Глава 4. Горькая любовь…

Милица посмотрела на Агату, а та и вида не подала, что ее слова про сватовство хоть сколь тронули. Мало ли чего болтают! А даже ежели и так, то что с того? Услад ей ничего и не обещал. А мечты девичьи –  всего лишь мечты. За них и спросу нет.
И хотя подумала она так, а на душе горько стало, будто схватил кто сердце и сжал его лапой когтистой.
– Завтра, говорят, опять пойдут, – добавила Любята.
И хотя говорила она это подругам, да только косилась все  на Агату. Ведь все знали, что Услад-то ей, ведьминой внучке, то воду донести поможет, то стог сена собрать.

Агата же лишь улыбнулась, стараясь выглядеть веселой:
– А я попрошу сегодня, – сказала она Милице, и вроде только ей, да так громко, что те, кто рядом стояли, тоже услышали, – здоровья для бабушки, да чтобы Леля помогла любовь свою встретить. А то все дружбу с парнями вожу. А хочется не милого к душе друга, а чтобы и  к сердцу он был близок.

Услышали ее слова девчушки, что, как стайка соек, щебетали. И враз интерес потеряли в Агате. Вот только она слова-то сказала, а сердце, хоть какие слова скажи, не обманешься. Мил ей Услад был. И в тайных девичьих грезах мечталось ей, что к ней в дом придут сваты от него. Хотя умом и понимала – неровня она богатому да красивому парню.
Но то голова, а то сердце! А ему ведь не прикажешь.

Подошла Агата подарок Леле оставить, да, положив его, даже и попросить богиню забыла о том, чего хотела – о здоровье для Яговны, а большего-то ей и не надобно было. И  оставив подношение, пошла вниз с пригорка.
А Услад ее словно случайно нагнал:
– А никак тебя сегодня кто водой ледяной обольет? – вроде шутя, а вроде и серьезно спросил он.
– Обольет, женой стану, – пожала Агата  плечами, чувствуя, что внутри помимо горькой обиды поднимается злость.
К чему он с ней так? К чему он на коне ее катал да гостинцами с ярмарки и яблоками, пряниками медовыми угощал? К чему ведра носил тяжелые, чтобы она «руки свои белые да тонкие не натрудила». Говорил, что нравится ему любоваться ими, да что смех ее звонкий сердце его радует.

– Вот как, значит?  – нахмурился красавец. – И что же, без разницы тебе, кто посватается? – в его голосе послышалось неприятная холодность.

Будто ледяная колодезная вода в жаркий день на горячую кожу попала.

– А тебе какая печаль, Услад? Ты бы о своих сватах думы думал. Али как Зоряна откажет?
Лицо парня помрачнело:
– А я бы и рад. Не по моей воле родители сватов заслали. Не люба она мне, – вспыхнул он и поймал Агату за руку.
Горячая его ладонь была. Девушке показалось, будто в печь руку сунула. Да только все знают – огонь он только издалека греет да пищу готовит. А сунься в пламя, и сгоришь. Плохи шутки с ним…
Хорошо она это знала:
– Люба, не люба. Против родительского наказа не пойдешь, – она остановилась, глядя парню прямо в голубые, как небо в жаркий и солнечный полдень, глаза.

– Вот оболью тебя водой сегодня, и сваты тут уже ничего не решат, – твердо проговорил он, не отрывая взгляда от Агаты.
– А что ведьмой меня кличут и ведьмовским отродьем, не смущает тебя? Не боишься молвы худой? – глядя на него, спросила девушка, чувствуя, как сердце, что до этого будто коркой льда было покрыто, оттаивает, вновь в груди стучать начинает да жизнь чувствовать.
А Услад потянул ее за березняк молодой, туда,  где кусты дикого терна росли, да цветом белым покрылись сейчас. Потянул парень статный и молодой девушку туда, где увидеть никто не мог их.
– Моя ты, Агата, моя! Запомни это. А кто посмеет посмотреть на тебя, тому со мной дело иметь, – горячо и зло проговорил он, целуя ее в самые губы.
И жарким вышел тот поцелуй украденный, жарким да настойчивым.
Попыталась Агата Услада оттолкнуть, да куда там! Разве ж сдюжит тонкая да звонкая девушка против парня, словно медведя здорового, да в плечах широкого? Всем известно: валил Услад быка двухгодовалого за рога. Куда уж  ей совладать с ним!
Поцеловал он ее, а после и на землю уронил.

И как не противилась Агата, прося отпустить ее, да знай Услад только и шептал, что как увидел ее, так и запала она в самую в душу его. А уж как девицей стала, так и вовсе с ума его свела. Все мысли лишь о ней были. Видно, и впрямь не лгут, что ведьмина она внучка. Закружила голову парню бедовому, забрала себе сердце его и душу. Разве ж можно? Разве  бывает так, чтобы мысли и днем и ночью – и все о ней?А он и не против, коли и волшба это. И что милее Агаты в целом мире для него никого нет и желаннее. И жаркими были те слова, да злыми. И чего больше в них было, Агата так и не разобрала.

Да и куда там, до этого ли, разве, когда тебя  неволят? Силен Услад… И как бы не противилась Агата – а куда там!  Получил он свое.
А после рядом довольный развалился. И не заметил он даже, что по лицу Агатиному слезы текли горькие, да рубашка белая, нарядная в крови испачкалась.
– Моя ты, запомни это. И впредь моей будешь. Я тебя в шелка да парчу наряжать стану. Все каменья самоцветные, какие есть на земле нашей, твои будут. А что сваты к Зоряне пошли, так и пусть. Будет она женой мне по названию. Ты же женой мне по сердцу станешь. Негоже супротив воли родителей идти. А то ведь лишат всего. И будем мы с тобой скитаться, как безродные. Не в твоей же лачуге ветхой жить нам! А так будешь ты в злате да серебре ходить, всем на зависть. И никто косо не посмеет на тебя посмотреть, – сказал он и, встав, оправил рубаху и ушел к дружкам верным. Лишь напоследок добавив, что ночью сегодня, пока все спать будет, придет он к ней. И чтобы ждала она его, не засыпала.

А Агата кое-как после ухода Услада поднялась да до берёзки еле дошла. Привалилась она к ней, как к спасительнице. Упала в объятия ветвистые. Да разве боль свою дереву отдашь? Такую боль и объятия материнские, теплые, родные, не излечат. Куда уж дереву то сделать…
Прислонилась девушка к березе, глядя на гуляния и чувствуя в душе пустоту такую, что и ведром не вычерпаешь. И, не чувствуя под собой неверных ног, села на траву молодую зеленую, да глаза прикрыла, роняя слезы горькие.

И вдруг среди песен и смеха весёлого, что до Агаты словно издалека доносились, послышался звон метала, да топот коней, что сменился женскими криками.


Глава 5. Сарочины
Поднялась она и подошла к кустам, туда, где гуляния недавно были глядя. И увидела, как из леса выходят сарочины.

И вроде лицом они совсем не отличались от деревенских, и одежды их такие же были – так сразу и не отличишь и не скажешь, где свой, а где чужак пришлый. Разве что, присмотревшись, увидишь, что кафтаны у сарочин были все же чуть другие, на чужой манер пошитые. Не как принято у людей добрых, а запашные. Да разве ещё порой у кого нитями шелковыми вышиты были воротники. И хоть однажды лишь довелось Агате их видеть, хорошо она запомнила и тот день, когда они на деревню напали, и то, как бабка Яговна ее за печкой прятала, да богам молилась, чтобы обошла их дом беда.

– Бабушка, а почему они здесь? Зачем приходили, да дома пожгли?Неужто гнева богов не боятся? – спросила маленькая Агата, после того как сарочины, награбив что успели, да в полон часть девок угнав, ускакали, оставив разоренные дворы.

Вихрем они  прошли по деревне, в каждый дом почти заглянули. Из каждого двора, где нажитым добром откуп взяли, а где и жизнью чужой. Только дом Яговны и обошли. Наверное, решили, что и жить-то там никто уж не живет – такой ветхий он был да неказистый.
– А разве ж проклятые могут чего бояться? – ответила тогда Яговна, – Боги их дома лишили, да скитаться по земле отправили. Вот и творят теперь сарочины бесчинства свои, да людей добрых пугают.»

Вот и сейчас смотрела Агата на пришлых. Вроде и кожа таким же цветом, как у нее, и глаза похожи. Да вот только говор другим был, и взгляд глаз –  злой, хищный.

Во второй раз довелось увидеть тех, кто не с миром пришел, не с добром. Грабить они пришли. Грабить и убивать. Да и в какой день!  Не чтят они богов, не боятся гнев их на себя наслать.

Раздался звон стали. И ветер донес до Агаты сладкий привкус крови, которая упала рудой на зеленую траву и окрасила ее в красный цвет. Словно не желая ждать своей очереди, и наперекор повелению Лета-Додолы, выросли на пригорке маки кроваво-красные оперед других цветов.

А воздух все наполнялся и наполнялся новыми звуками. Заржали кони, разнеслись крики  и брань над лесом, смешались они с детским плачем и бабьим воем. Затрещал огонь, который должен был зиму погонять, да вместо того перекинулся на березку молодую, украшенную лентами,  не жалея ее. Лизнул огонь жадный и скамью, на которой подарки для богини Лели лежали. А Зоряну, что на резном стуле сидела и богиню изображала, схватил один из пришлых, и довольно цокая языком, потащил к своей лошади.
– А ну отпусти ее! – узнала Агата голос Услада, который встал перед чужеземцем, держа в руках тяжелую дубину.
Замерло сердце, и сама собой в голове мысль появилась: а встал бы он, Услад, перед сарочином, будь на месте Зоряны Агата?
И тут же она мысли эти прогнала, потому, как и сама знала: не встал бы! То невеста обещанная, сосватанная. Жена будущая. Уж коли не заступиться за нее, так стыд и позор его и семью всю его ждёт. А Агата? Что она? Так, полуночное развлечение, та, с кем лишь украдкой можно ночи коротать.

И такая злость взяла Агату, что и пусть бы мечом Услада рубили сейчас чужаки, она бы и рада только была: за обман его, за честь свою девичью поруганную, за то что другой обещанный, ее в свои сети манил…
И тут за кустом калины мелькнул мужчина в синем кафтане. Стоял он будто в стороне, за всем наблюдая. Словно и не человек совсем, а истукан какой. И только глаза – темные, живые, с интересом вокруг смотрящие, говорили, что это все же живой человек. И вроде видно лицо его, а и не разобрать…
И тут, прямо у уха девушки раздался свист, и рядом с Агатой что-то пролетело, будто птица быстрая. Пролетело и упало, острым наконечником в сырую землю войдя, знай только, перья на древке на ветру едва покачиваются.
Стрела…

Агата обернулась и увидела, как чужак вновь поднимает лук и натягивает тугую тетиву, метя наконечником стрелы в грудь Услада, да свистит свистом особым, своих предупреждая, чтобы на пути стрелы не встали.
И поняла девушка, что желание ее, то, о чем вскользь по злобе обманутого сердца подумала, в явь сейчас превратится да исполнится.

И такой страх душу затопил, что и дышать страшно! И заслужил Услад наказания. Но ведь жизнь отнятую не вернуть.

И от мыслей этих будто весь мир переменился: пропали из него краски, смолкли крики и шум, утихло ржание коней и лай собак, стих плач да брань чужеземная. А вокруг заплясали темные тени, черные, жуткие, ломаные, да корявые. Плясали они и у ног Услада, готовые схватить его да в землю утащить. Плясали у ног сарочина пришлого, который напротив стоял, собираясь Зоряну в качестве трофея победного да девки для развлечения забрать. Плясали они и у ног самой Агаты.
И вспомнился ей вдруг тот человек в синем кафтане у кустов калины. Интересно стало: а что к нему тени, также тянутся? Также готовы схватить? Готовы ли супротив него пойти?
Вот только пусто у куста было. Будто и не было там никого.
И тут тугой воздух пронзила пущенная сарочином стрела. Полетела, целясь в самое сердце Услада. Да так медленно, тягуче, будто и не по  воздуху она летела, а сквозь мед тягучий.
Посмотрела на стрелу Агата, и та  тень, что ближе всех к стреле  была, поймала ту, да в землю утянула, а след за ней и чужака, ее выпустившего.

Закричал тот, забился, не видя и, не понимая, откуда враг незримый пришел. Да только, сколько бы не кричал он и от боли не корчился – пропал в сырой земле.
А тени только больше выросли. И следом за сарочином, что стрелу выпустил, и остальные пришлые больше не врагами стали. Разделили они участь собрата жуткую.
Кричали сарочины, стонали, дух из тела выпуская. Кто по голову в землю ушел, кто по пояс, а кто и вовсе полностью. Деревенские же принялись богам молиться, да бежать скорее от гиблого места.

И не осталось вскоре никого из живых на поляне, кроме Агаты, которая стояла будто истукан какой. А с рук ее не то смола черная капала, не то кровь чужая. Да Услада, что был бледный, словно саван погребальный, а в глазах его не то испуг, не то злоба плескалась.
– Ведьма проклятая, – донесся до Агаты его голос, будто сквозь вату какую, а посеревший мир вовсе поблек, чернотой обернувшись,  и  упала она  в беспамятстве.

Глава 6. Ничто не длится вечно…
Отступила спокойная и убаюкивающая темнота. Ушла туда, откуда пришла, унесла с собой покой и сон, не принеся отдыха.
Агата лежала на кровати и никак не могла понять, что случилось, и как она оказалась в родном доме. А рядом с ней сидела Яговна, гладя примостившуюся на ее коленях рыжую с коричневыми подпалинами кошку:
– Проснулась. Это хорошо, – проговорила та бесцветным голосом. – А теперь нам с тобой собираться пора.
– Собираться? – Агата поднялась на кровати и села, свесив ноги на холодный деревянный пол.
Да так зябко и неуютно в избе ей показалось, будто бабушка Яговна вовсе и не топила никогда тут печь. Будто нежилая эта изба вечность стояла, сырая и пустая. И на улице будто не весна красная была, а осень сырая, умирающая, которая последнее тепло из избушки старой, что солнце летнее в ту вложило, забрала.
– Напали вчера сарочины, а в тебе, доченька, дар пробудился.
– Дар?
Агата вспомнила темные тени. Вспомнила, как с рук ее падала, капала вниз на траву темная смола. Вспомнила она, как Услад не то со страхом, не то с презрением посмотрел на нее и шепнул то самое «ведьма»…
– Да, доченька. Надеялась я, что не случится такого. Но вишь, как оно все вышло. Теперь уж обратно не воротишь ничего. А люди… они что?.. Глупые да неразумные. Ты на них не серчай. Пришел Степан, Никифоров сын. Один пришел, остальные-то видимо побоялись к дому нашему в вечеру сунуться. А он-то парень не шибко умный, сама знаешь. Как в детстве бык его повалил, так  с чудинкой он стал. Вот его и послали, других-то  «смелых» не нашлось! – она горько усмехнулась. – Вот Степан и сказал, что к завтрашнему вечеру уйти мы должны. А если не уйдем, дом наш вместе с нами заколотят и сожгут.
– Вот как значит… – Агата поднялась, и уж больше не страшась холода да половиц деревянных, что сейчас будто изо льда были сделаны, подошла к окну.
И вновь примерещился ей тот самый, в синем кафтане. Будто стоял он за осиной, да глядел  на избушку их, словно знал, что сейчас Агата в окно выглянет.
Моргнула девушка – и нет как не бывало его. Знамо, померещилось. А вот березонька молодая, что росла у дома, да за которой Агата ухаживала, в зной поливая да зимой от зайцев ствол ее лапником еловым укрывая, да подвязывала по первости, чтобы не задел кто ненароком, сломана была – знак того, что дом ведьмин. Так его помечали, когда узнавали, что не обычная соседка с тобой рядом живет, а та, кто с темными силами дружит.
– Вот как значит… – в душе Агаты поселилась злость.
Она вспомнила, что сарочины, напавшие на деревню, тенями жуткими  были  побеждены. Помнила Агата и как жизнь сохранила Усладу и Зоряне. Знала, что  спасла деревню от разорения силой своей пробудившейся.

И вот чем отплатили ей?
А Услад?.. Тот, кто себе взял, забрал то, что по праву ему не принадлежало – честь девичью. Предав в первый раз, во второй не погнушался  вовсе из деревни ее выгнать, всем рассказав, что случилось на Горке  Красной  и чему свидетелем он стал. А ведь кроме него никто не видел, как с рук Агаты чернота та стекала…
– Отплатил ты мне за добро, – в голубых глазах сверкнула не то боль, не то гнев, не то злость.
Захотелось Агате прямо сейчас вновь те ломаные тени увидеть, отправить их в дом к Усладу, ко всем тем, кто их с Яговной прогнать хочет, чтобы узнали они, какого это –  неблагодарными быть.
Но, будто почуяв настрой внучки и мысли ее прочитав, Яговна положила ей на плечо сухую, сморщенную старческую ладонь:
– Негоже на зло силы души тратить. Его и так в мире полно, чтобы ещё больше взращивать.

Глава 7. Гостья…
– Бабушка, а что это за тени и отчего они меня слушаются? – спросила Агата, собирая вещи в узелок, то и дело поглядывая в окно, за которым солнце уже клонилось к закату.
Скромным узелок вышел. Потому как не нажили они с Яговной добра, пока жили тут. Да и немудрено: внучка малая да бабка старая. Откуда тут уж чему взяться?
– Хотела я с тобой поговорить да предупредить, – Яговна тяжело вздохнула и села на лавку.
А Агата заметила, как в старых выцветших глазах блестят слезы.
Редко Яговна плакала. Да вот так, почитай, Агата и видела всего раза два, когда та плакала. Один раз, когда Камыш умер – пес их старый и верный, да второй раз, когда ласточка мертвая ей в ладони упала. Сидела тогда Яговна на крыльце, а Агата рядом крутилась, все травинки собирала. И тут с неба ласточка камнем упала. Да не куда бы, а прямо Яговне в ладони. Да так и осталась лежать бездвижно.
– Бабушка, ты чего плачешь? – спросила тогда маленькая Агата, видя, как по морщинистому, загорелому лицу бабушки Яговны текут слезы.
– Да ничего, внучка. У каждого свой век. Просто и мне когда-то, как вот этой ласточке, проститься с белым светом придется да тебя оставить. Вот и взгрустнулось.
– Ну что ты, бабушка! Ты ещё сто лет проживешь, – и Агата обняла старую Яговну, а та погладила ее по голове, повторяя сказанные внучкой слова. – Ещё сто лет… сто лет…
И не видела Агата, что слезы из глаз Яговны так и текли, не переставая.
И вот теперь в третий раз на ее лице блестели слезы:
– Дар в тебе спал. Да только надеялась я, что не проснется он. А вчера, когда сарочины напали, так и почуяла я, что недоброму быть. Пошла искать тебя, да нашла лежащую на поляне. Да вокруг все сабли и стрелы поломанные  были, да  искалеченные тела чужеземцев. Поняла я, что случилось, – она тяжело вздохнула. – Нам бы по разуму ещё тогда, по вечору уйти правильно было бы да хорошо, – Яговна устало махнула рукой. – Да ты без чувств лежала. Еле я тебя до дому донесла. А сейчас надо быстрее уходить, – в голосе ее послышалась тревога.
Так на голубом весеннем небе, ещё не предвещая грозы, появляются первые темные невесомые тучки, да уносятся прочь, будто не решаясь пролиться дождем. Замирает природа, стихает ветер и песни птиц. И ты точно знаешь, что ещё чуть-чуть и наползет, появится на горизонте тяжелая, темная туча, сверкнет она молнией, обрушится громом и прольется дождем.
Так и обычные простые слова, произнесенные Яговной, поселили в душе Агаты тревогу. А отчего тревожится, она и сама до конца не знала. Но уж точно не деревенские страшили так ее старую бабушку. Уж коли дали они время до заката, так и нечего тут переживать. Раз прошлой ночью не пришли, зла не сотворили, то и теперь не сунутся.

А на душе меж тем будто кошка когти поточить решила, впиваясь когтями острыми.
– Бабушка, а откуда этот дар? Почему он у меня, и что за сила это такая? Да зачем…
Не успела Агата задать свой вопрос до конца, не успела Яговна ей ответить, как дверь в их ветхую избушку открылась, и на пороге появилась древняя жуткая старуха.

Казалось, сделает она шаг и рассыпается трухой, как пень, муравьями изъеденный.
А вместе с ней в дом зашел и воздух холодный да сырой, ночной, болотный.
И Яговна, будто и не была она старой, встала перед Агатой, да закрыла собой:
– Рано же ещё, ребенок она совсем, – в ее голосе слышалась мольба.
– Пришло время, – прокаркала древняя старуха, будто ворона, да зыркнула недобро на Агату.

Глава 8. Река
И у Агаты сердце вниз упало. И не двинуться, не шелохнуться. Не встать перед Яговной, да собой не заслонить.
– Смотрю, и вещи уже собрала, – старуха с жуткими, словно пустыми глазами одобрительно покачал головой. – А раз так, пошли.

И, несмотря на стоящую на ее пути Яговну, она схватила Агату за руку и потянула в сторону выхода.

Да так крепко ее пальцы на запястье девичьем сомкнулись, будто и не рука это человеческая, а кузнецом кованная железная была.
– Бабушка! – крикнула Агата, протянув руки к стоявшей в избе Яговне.

Да только какая уж тут помощь. Выбежала Яговна вслед за внучкой, да остановилась, напоровшись на взгляд пустых глаз старухи.

А остановившись, замерла, вскинула руки кверху, и Агата увидела, как руки и ноги той, кто ее воспитывала, той, кто и был одним-единственным человеком родным да близким, становятся, словно кора на дереве. Скрючились ее ноги, выгнулись пальцы, исказило лицо гримаса жуткая, горечи полная, и осталась стоять на том самом месте, где ещё мгновение назад стоял человек, берёза.
Покрылись ноги и руки Яговны корой, проросли листьями молодыми.

– Бабушка! – Агата хотела кинуться к ней.
Но ее удержала старуха:
– Неча теперь. Она откуда пришла туда и ушла. Была чурбаком березовым, березой и стала, – и она потянула Агату в лес.
А та так и не могла оторвать взгляда от раскидистой березы, что появилась у ее дома… у их с Яговной дома…
«Откуда пришла туда и ушла. Была чурбаком березовым, березой и стала», – звучал у нее в ушах каркающий голос жуткой старухи…
– Отпусти ее, – неожиданно раздался в жуткой тишине голос Услада.
И Агата увидела парня, который стоял в стороне и сжимал в руке кузнечный молот. Куда он с ним шел? Увидел беду Агатину, или же к ее дому и спешил скорее прогнать ведьму проклятущую?
– Ишь какой, – хрипло засмеялась старуха. – Как девушку безропотную неволить  да силой принуждать – так все герои да смелые. А теперь? – ее голос стал злым.– А ну, пошел отсюда!
И вроде тихо она сказала это, а подул вдруг порыв ветра, да такой, что листья жухлые, старые, прошлогодние из-под травы зеленой молодой поднялись. И сбил Услада с ног ветер тот, да молот кузнечный на десять локтей откинул в сторону. Да так его по самую рукоять и вбил в землю, что и не вытащишь.
А старуха пошла дальше, уводя следом за собой Агату. И не могла та ни вырваться, ни убежать. Будто сила какая неведомая тянула ее.

Плакала она, смотря на деревню, где осталась ветхая избушка да Яговна, в дерево обращенная. Остались там и Услад с Зоряной, а еще Милица да кошка с рыжими подпалинами.

Милица.…Лишь одна она не предала Агату. Хотя и знать того Агата не ведает, что подруга сказала, когда узнала, кто Агата на самом деле такая. Да и не узнает она теперь уж о том, не увидит подругу близкую.
А может, и к лучшему то? Не скажет ей Милица, что ведьма Агата, да что видеть она ее не желает.
А сердцу ведь все же так полегче, теплее – знать, что хоть один человек остался, кто лютой ненавистью ее не ненавидит, да липким страхом не укутывается, об Агате думая.
Осталась позади деревня, что в неверном свете взошедшей на небе луны казалась паутиной серебряной укрытая. Будто кто шаль на нее опустил.
Шла спереди старуха, ведя за собой Агату. Шла уверенно, будто дорогу хоть и не видела, а знала.
И тут впереди показался берег реки. Да вот только не привычным он был. И река, и лес что за нею… Вроде и тоже все, с детства виденное и привычное. А все ж другое. И река все та же, и изгиб ее, что в этом месте выступ обходил, будто коромыслом кто специально русло  ее изогнул, и лес все тот же. Вон и кусты калины, а за ними ельник. Да только неживым каким-то лес теперь казался, и черной вода в реке была.
Хоть и каждая вода ночью темной смотрится, а все же эта была другая. Не просто темная, а будто и не вода в реке текла, а смола. И река сама не привычная, тихая и размеренная обычно. Ярилась  она сейчас, волновалась, словно из берегов выпрыгнуть хотела. Да при этом плеска воды и неслышно вовсе было. Как и птиц ночных да стрекота кузнецов и сверчков, что по ночам о любви песни свои поют.
И тут в тишине послышался шум крыльев, да старухе на плечо сел ворон.
– Заждалась я тебя, – та посмотрела на птицу своими бледными глазами, и похлопала ворона по спине.
И глаза ее будто огнём тусклым засветились.
Ворон же в ответ на укор ее лишь склонил голову набок да пристально поглядев на Агату, словно рассматривая, каркнул.
И река будто тише стала. Каркнул ворон во второй раз, и увидела Агата, что через реку мост есть. То ли сразу не приметила она его, то ли и не было того здесь, когда они со старухой подошли к берегу.
Каркнул ворон в третий раз, и захрипело, засвистело в воздухе, затрещало все вокруг, да такой гомон и шум поднялся, что хоть уши закрывай! И так страшно и тошно стало, что убежать хочется.

И до этого худо было, а теперь и вовсе ноги в землю словно вросли. Да и не сбежать – крепко старуха держит. И бежать теперь уж некуда…
– Сейчас гость придет, – прокаркала старуха, мысли грустные от Агаты отгоняя.
И хоть стоял вокруг шум невыносимый, а все же услышала ее Агата, разобрала каждое слово.
И вдруг все стихло. И будто незримо поменялся мир.

Глава 9.Река Смородина
И появился на мосту человек. Присмотрелась Агата. А будто бы и не человек перед ней вовсе стоит. Словно тело у него длинное, змеиное, и из-под моста поднимается. Да и глаза какие-то нечеловеческие, как и лицо. Будто маска, которую колядующие порой на лицо надевают, изображая кого.

Жутко, страшно. А тот, кого старуха гостем назвала, все ближе подходит. Да и не идет он будто, а покачивается, словно плывет по воздуху.
– Пришли, – голос его разнесся над рекой, пролетел над лесом, и взмыли вверх, в небо темное вороны черные. А та птица, что у старухи на плече сидела, лишь крыльями слегка тряхнула. – Что ж. Правило для всех едино, – проговорил «человек», обращаясь к Агате. – Отгадаешь загадку – пройдешь. Нет – останешься лежать под Калиновым мостом в реке Смородине.
Только сказал он это, как что-то завозилось, закопошилось, застонало.
Агата посмотрела вниз, и если бы не страх, сковавший ее, то закричала бы. Внизу, в темной вязкой воде показались тела. Были здесь и давно умершие, те, от кого остались лишь белые кости да черепа, в которых, охраняемая невидимой силой, ещё теплилась жизнь. Другие походили на умертвия из страшных рассказов, которые когда-то Агате рассказывали Яговна и Милица. В обрывках истлевшей одежды и такой же изглоданной временем плоти, смотрели они на Агату, тянули к ней руки, будто моля о помощи…
А голос того, кто стоял на мосту, сменился, стал тихим да вкрадчивым, словно внутрь лез, да все мысли, что в голове были, обволакивал:
«Где-то ходит, где-то бродит
Он там морока наводит
Шумом леса, криком трав.
Ложь несет, да в ней обман,
Правду чистую и тайны,
В сердце скрытую печаль.
Отопри ты сердце лесу
И в руде ответ узнай».
И такая слабость на Агату навалилась, что глаза закрываться стали. А лицо говорившего словно дымкой заволокло, и вместо равнодушной маски появилось совсем другое: молодое да хитрое.

…отопри ты сердце лесу… и в руде ответ узнай…
Мысленно повторяла она, борясь со сном.
– …. в руде узнай, – едва прошептала девушка, водя руками по земле.
И сама ведь  не заметила, когда сидящей на земле оказалась. Только руку протяни да положи щеку на мягкую матушку – сырую землю. И все волнения уйдут. Ни к чему заботы и тревоги. Так хорошо в забытьи быть, оставить в прошлом все беды и горести…
… в руде узнай…
Навязчиво повторял голос в голове, не давая заснуть, мешая отдаться во власть покоя окончательно.
И тут внутри будто что-то загорелось, забилось, побежало по венам. И Агата четко увидела деревенский дом, где две подруги шепчут друг другу секрет о том, кто им люб.

И тут же скрылись подруги за дымкой. А вместо них показались две женщины. И до того знакомыми почудились их черты, что Агата пригляделась и узнала в них тетку Злату и соседку ее Грушу.
– Ведьма она, говорю тебе, – шептала тетка Злата своей соседке. – Волосы на голове у нее шевелились. Таташка сама видела, когда мимо их избы проходила дня три назад по вечерней заре. – И Услада она приворожила, притянула к себе. А иначе, отчего ж видный парень за безродной да пришлой ухаживать стал? То ей воду принесет, то гулять потянет.
– Так говорят, – тихо-тихо отвечала ей Груша, опасливо косясь и озираясь по сторонам, как бы кто не услышал, – пропали они. И бабка Яговна и Агатка сама, да Услада домой Влас принёс. Увидал, что парень на траве без памяти лежит недалеко от их дома. А молот кузнечный, что с собой тот прихватил, и вовсе в землю вошел так, что, говорят, коня будут впрягать да тащить! Сами-то никто из мужиков так и не смог достать.
– Туда этим двоим и дорога, – зло сплюнула себе под ноги Злата, – пусть бы и в навь саму провалились, – ядовито прошипела она.
И тут исчезла и деревня, и люди, и все исчезло.
…Руда.. дай… напои….– слышался тихий говор.– Помогу… подскажу…
И Агата поняла, что кто-то незримый просит ее об откупе.

И из последних сил сжала она в руке пояс свой обережный, которым было платье ее подпоясано, и тонкий  полумесяц на нем, который ей когда-то Услад выковал, да принёс в подарок. Впился острый край в кожу, кровь выпуская.

Упала капля на траву, впиталась. И тут же со всех сторон послышался шепот.

Кружили вокруг нее, шелестя, словно бабочки крыльями, едва различимые шепотки.

– Шепот, – прошелестели деревья.
– Шепот, – пропела трава.
– Шепот, – послышалось в шуме реки.
– Шепот, – едва проговорила Агата, борясь с засыпающим сознанием из последних сил.
И спал морок, спало наваждение, будто и не засыпала девушка только что. Снова тело силой наполнилось. А лицо стоящего на мосту вновь поменялось. Теперь это был грустный седой старик:
– Проходи, коли угадала, – проговорил он и исчез.

Глава 10. Болотные огни 
Пропал незнакомец, а над рекой, со стороны темного леса поднялись вверх огни зеленые, болотные. Яговна часто говорила Агате, когда та в лес собиралась или по вечеру шла за водой к колодцу дальнему, что у самого леса стоял, что ежели увидит огни такие, то чтобы даже и не думала идти за ними.

«Не огни это вовсе, – рассказывала она маленькой Агате, когда укладывала девочку спать.
– А кто же?
Агата, лежа на кровати, смотрела на деревянные стены, на которые неверный свет от тусклой лучины откидывал многочисленные тени.

И превращались в глазах ребенка эти тени в огни зеленые, что летали и выискивали кого из людей. А тень от старой пеньки, которой старая Яговна заделывать щели меж бревен старых, поднималась, вырастала лесом темным. И видела девочка, как по лесу тому идет человек.
– Эти огни, – продолжала бабушка Яговна, – души умершие, да покой не обретшие. Много их таких, горемык, по навьему миру мается, в Явь нашу являясь. Запомни, никуда они тебя не приведут, не выведут. Разве что к погибели. В чащу темную заманят диким зверям на съедение, али в топи непролазные заведут. Где заберет тебя в плен свой мутный, себе на потеху да на услужение, хозяин болот.
– И что же, никак не спастись? – спрашивала маленькая Агата.
– Отчего ж… Коли богов о защите попросишь, да морок с себя сумеешь сбросить, то вспять вернешься. Только мало кто по совести да по разуму живет. А без совести, разума, да помыслов чистых морок не скинуть. Морок  – он ложь. А почитай, люди-то частенько в собственной лжи живут.
– Да разве ж это так, бабушка? – удивилась тогда Агата.
Ей казалось, что если кто и врет, то все больше дети. Да и то не из зла, а чтобы не наругали да не наказали за проказы глупые.

– Конечно. Кто по глупости, кто по злобе, а кто от страха ко лжи идет. Разве ж правда это, что ты колдуньи внучка? А ведь врут! И малые, и великие. Вот и думай.
– И что же, коли их огоньки болотные приманят, так и не вернутся они?
– Да кто же знает! Пока ноги землю топчут, все поменять можно. Вон, слыш-ка, той осенью Микушка–пастушок, ушел в лес за коровой. Думал, она, окаянная, в малинник забрела. Да только животина-то отбилась от стада, да в пруду осталась. А он не заметил, да в лес пошел искать. Ну и приманили его души неупокоенные. Звали за собой. И уж он-то за ними и рад был идти. Такой ему тропа ихняя казалась легкой да ровной, что сам не заметил, как по корням, да бурелому лез, все ноги иссаднил. Ну а как к топи-то пришел, как вязнуть ноги начали, так и спал с него морок. А огни те знай себе вокруг него кружат да радуются: мол, ещё одну душу на откуп сгубили. А Микушка, поняв, что гибель пришла, возьми да и вспомни, что надысь щенка откопал закопанного дедом евойным. И что теперь не выживет тот. Его ж Микушка-то сам выпаивал. Сосун ещё щенок тот был. Ну и горечь такая его взяла, что чужую жизнь невинную вот так по глупости своей загубит, что хоть и плачь. Подумал так. И тут будто кто его из болота вытолкнул. Да только парень глаза прикрыл, как снова его кто толкнул, но уже в спину. Открыл глаза пастушок, глянь – а он на опушке. За деревьями и деревня уж видна. Вот так-то!  Главное, светлое что в душе хранить. А теперь спи. Да в лес без меня ни ногой чтобы.

Яговна уже потушила лучину, а Агата все лежала и смотрела на деревянную стену, видя в неверном свете луны и звезд танец теней на стене, который показывал ей и Микушку-пастуха, и корову ушедшую, и лес, полный загадок лес с болотом…
Бабушка Яговна…
– На огни глядишь, – раздался рядом голос старухи. – Гляди, как взвились, полетели… В болота души заманивать. Коли приведут много душ, так откупятся. Заместо себя кого оставят, а сами уйдут.
– Да разве ж так можно, другого замест себя на страдания обрекать? Да за свою свободу чужой жизнью платить?
– Отсюда-то уйдут, – ответила старуха. – А куда – вот то и вопрос.
И она подтолкнула Агату в спину:
– Ну, и чего встала? Иди давай. Али  страшно? – усмехнулась ведьма.
Да только не страшно было Агате. Хотя кто бы другой разве ж не испугался бы? Отделял Калинов мост Явь от Нави, защищал один мир от другого. И уж кто пройдет по нему, да пересечет реку Смородину, так и не будет тому возврата в мир живых.
Да и то не беда, а только половина.
– Живым через мост Калинов не пройти! Надо духу живому получить дозволение пройти у Горына Трехголового, – научал детей дед Сомарь. – Непрост он, сон нагоняет. Да морока наводит. Но коли одолеешь его да на мост ступишь, то дальше путь не проще будет. Тот лишь пройдет, чья душа легче перышка. А коли много злых дел натворил пришедший, так и упадет во реку во Сумородину. И костей от него не останется.
– Разве может быть душа такая чистая, чтобы легче перышка весила? – спросила Милица у своего деда Сомаря.
А тот лишь пожал плечами:
– Кто ж его знает! Вот как помру, так и пришлю весточку – как оно там да чего.
И будто будущее свое он видел. Не стало доброго да разговорчивого деда Сомаря через три дня. Ехал на кобыле да и упал со стога. Кто говорил, Полуденницу повстречал. Она его и усыпила да скинула со стога. А кто говаривал, что мол,саму Морену в поле увидал. Она его нить жизни и оборвала, серпом своим разрезав.
Умер дед Сомарь, а весточки так и не прислал, потому как тот, кто Явь покинул, уже не воротится в нее.

– Иди давай, – раздался недовольный голос старухи, и она подтолкнула Агату в спину посохом своим деревянным.
Ступила девушка на первую дощечку да и замерла, ног под собою не чувствуя.
А сзади громыхнули раскаты грома.

Глава 11. Лес 
– Чего глаза прикрыла? Али упасть боишься? Хар-хар-хар, – не то засмеялась, не то закаркала старуха, вторя раскатам грома.
А Агата так и стояла с закрытыми глазами, стараясь унять слезы непрошенные, да в сердцах молясь богам о том, чтобы Яговна хоть и стала березой, а все же к праотцам ее душа отправилась. Чтобы не томилась в дереве заключенная…
А вокруг ярилась гроза. И вспышки молний озаряли все, слепя ярким светом. Послышались звуки дождя, застучали тяжелые капли, падая на землю. Рядом лился дождь. Вот только не касался он ни реки, ни моста.
– Поверья боишься? – голос старухи перекликался с непогодой, шипел, как ручьи, бегущие по земле, ухал громом, стучал дождем. – Думаешь, что душа только легче пера по мосту пройти сможет… Хар-хар-хар! – снова рассмеялась она. – Шагай! – недовольно проговорила она и снова подтолкнула Агату вперед.

Сжала девушка перила деревянные, что мост огораживали, да только дерево то показалось ей холоднее камня.
– Не держись, – снова усмехнулась ей в спину старуха,– чай  не упадешь! А коли и свалишься, есть кому поймать.
И она недобро зыркнула вниз, туда, где белели черепа с пустыми глазницами. И хоть пустые глазницы были, да казалось – смотрели в самую душу.
Отпрянула Агата от края моста, не в силах на страдальцев, заточенных тут навечно, смотреть. На тех, кто не знал ни тишины, ни покоя. Тех, кто поставлен был за прегрешения свои прошлые, сторожить границы мира навьего.
Отпрянула Агата от края и пошла вперед, под ноги глядя, да доски старые рассматривая…
А молния все сверкала и сверкала. Озаряла она все вокруг. И если бы кто сейчас был тут да своими глазами все видел, то приметил бы, как шли по мосту Калиновому через реку Смородину две путницы. Одна – младая, с темной косой, которая в свете ночном казалась серебряной, другая – седая, как поземка зимняя. Только серебро то черным сейчас казалось.

Вот и пойми – то ли ночь врет, то ли правду показывает, да то, что днем сокрыто, открывает…

А меж тем закончился мост. Одна только дощечка и осталась Агате до берега, один только шаг до земли Навьей.
Оглянулась она на оставленный позади берег да на деревню, что в дожде косом и неверном свете луны казалась паутиной серебряной укрытой. Смотрела на дом свой покинутый, места, где все детство ее прошло, и не узнавала. Будто незримо поменялся мир. Вроде и тоже все, с детства виденное и привычное. А другое все.
Вздохнула девушка, да ступила на землю.
А старая колдунья снова за руку ее схватила. Да пуще прежнего сжала тонкое девичье запястье. Раньше обручем железным пальцы старухины казались. А теперь и вовсе тисками сжались они на руке.
– Пошли, – недовольно сказала старуха, – нечего тут любоваться стоять!
Сделала Агата шаг, и будто сама земля отозвалась. Все, что до этого неживым да замершим казалось, будто ото сна отряхнулось да сбросило с себя пелену. Встретил ее лес запахом хвои и мха, укутал сыростью грибною. Будто в обычный лес вошла Агата, а не в навий.
Ещё один шаг вслед за древней старухой, и зашелестела трава, щекоча босые ступни Агаты, засмеялся лес крикам птиц ночных, заплясал в танце, ветром клонимый. А тут из-за деревьев засветились глаза. То в одном месте появятся, то в другом. Будто сам лес темный на пришедшую гостью посмотреть решил.
Да только не было до этого Агате никакого дела. Да и какая разница, что да как теперь будет и куда ее старуха жуткая ведет, коли бабушка Яговна, та, которая ее сызмальства растила, деревом безмолвным стоять осталась у дома? Колдовство… И черное, страшное то колдовство…
Да а лучше ли она сама?
Коли сама тех сарочинов погубила ? И хоть сами те напали, а все же людьми они были. А тени жуткие, ломанные, всех их в землю утянули. Да ведь сама она, Агата, им повеление такое и дала…
Встала перед глазами картина страшная, как сарочины гибли. И так взор застила, что вздрогнула Агата, когда пальцы старушечьи на ее руке разжались.

И впервые посмотрела девушка на ту, кто в ночь в дом ее явился да все переменил.
Волосы ее седые, нечесаные, лохмами свисающие, будто живые на ветру шевелились. Изъеденное морщинами глубокими лицо да кожа желтая, будто береста на солнце высушенная. Жуткая старуха была. А хуже всего глаза ее были. Будто и не человек вовсе на тебя смотрит, а сама пустота и тьма. И словно бледным огнем они светятся.
Нарядная рубаха была на колдунье надета, с вышивкой да узором затейливым. Да только не радовал узор глаз, как и браслеты нарядные на руках колдовки старой.
Холодно, зябко Агате стало под взглядом ведьмы. Даже когда Услад свое дело темное сделал –  и то так холодно не было. А сейчас хоть в тулуп кутайся – не спасет.
– Вижу, клянешь меня, – прокаркала старуха. – Да только дело глупое. Сама все поймешь со временем.
Топнула колдовка ногой, и зашевелилось дерево трухлявое, что на пути стояло, в сторону словно отходя, и открылся вид на избушку, которая стояла будто на снеге белом. И только подойдя ближе, Агата поняла, что не снег то и не камни белые были. Что избушка стоит на костях…

Глава 12. Изба на костях
Жуткая изба. Да только и в лесу оставаться страшно. А уж как к избе ближе подошли Агата со старухой, так и вовсе девушка замерла. Окружал ту избу тын из осиновых кольев. И на каждом из них, где по коровьему черепу висело, а где и по человеческому.
Жутко это. Да не настолько как те черепа, что по началу неприметные были, а стоило к избе чуть ближе подойти, как взялись они незнамо откуда, будто из-под земли, засветились глазницами пустыми, запрыгали, подкатились к Агате, окружив ее. А те, что на кольях висели, тоже глазницами пустыми к ней повернулись.
– А ну, пошли вон! – прикрикнула на них старуха.
И черепушки тут же врассыпную покатились кто куда.
– Куда собрались? – снова недовольно проворчала старуха. – Место свое забыли? А никак обратно в землю вас верну?!
Черепа, будто испугавшись угрозы, тут же вернулись каждый на свое место, снова от взгляда скрывшись в сумраке ночном, да в тенях густых, чернильных, да так и остались подходы к дому колдуньи сторожить…
– Пошли, – она потянула застывшую Агату за руку. – Да бабушкой меня величай, тогда никто тебя не тронет тут. Будут думать, внучка ты моя, – и, словно угадав мысли Агаты, который было чуждо называть себя внучкой ведьмы проклятой да темной, которая ее родную бабушку Яговну в березу превратила, добавила: – Слова-то и я сказать могу. Только тебе то надобно. Не мне, – твердо да жестко отрезала старуха. – Так что сама и говори. А коли не хочешь моей внучкой величаться, так вон иди и им сразу на ужин-то и отправляйся. – Она кивнула на черепа, которые внимательно следили за девушкой из ночи. – Чай давно уже они человеченки не едали. То-то обрадуются!
Ведьма подошла к избушке и свистнула. Да так громко, что вокруг деревья пригнулись. А изба повернулась к хозяйке, показывая дверь.
И тут же из земли вылезли толстые корни, сплелись, свились меж собой, словно клубок змей, да ступенями стали, что в избушку вели.
– Пошли, – снова по-старчески закряхтела хозяйка избы на костях и шагнула на ступени.
А Агата последовала за ней.

И рада бы была убежать испуганная девушка, да куда ей бежать, у кого теперь просить помощи? У Услада, который посмеялся над нею, да то, что не его было без разрешения взял? У Услада, которому она жизнь спасла, да взамен клеймо ведьмы получила?..
У Яговны?.. Та бы защитила, помогла, утешила да приласкала, да нет ее теперь. Осталась она деревом полуночным, серебром укутанным, стоять у избы их ветхой. И тянулись ветви той березы к уходящей вслед за ведьмой Агате. Да разве ж дерево с места сойдет?
Некуда Агате бежать. А теперь уж и захочешь – не убежишь. Кругом кости да черепа, что глазницами пустыми, будто в душу заглядывают, да сторожат ворота …



Глава 13. Ведьмин наказ
Старая дверь со скрипом открылась, и Агата вошла следом за лесной ведьмой в дом. Пахнуло сыростью и грибным запахом, лизнул холод непротопленной стылой избы ступни да на спину запрыгнул, в крепкие объятия девушку приняв.

Ведьма шагнула, и под ее ногами заскрипели доски старые да черные. А в углах не то тени, не то змеи зашевелились.
Агата лишь на мгновение остановилась. Да и шагнула следом.
– Там теперь твое место, – махнула рукой старуха, указывая на узкую лавку у печи, и зажгла лучину.
Осветилась изба и врассыпную разбежались пауки, что до этого по стенам ползали и паутину плели. Собрала ее колдунья да бросила в корзину плетеную, что у стола стояла:
– Пауки по углам кудели напряли. Вот тебе на завтрашнюю зорьку и дело есть! – довольно сказала старуха. – Негоже у меня тут бездельницей сидеть. Коли пришла, так за дело берись. Мне дармоеды не нужны.
– Бабушка, ведунья лесная! – Агата, наконец, набралась смелости и упала старухе в ноги. – Все, что скажешь, делать буду. Скажи только мне, как Яговну вернуть. Все сделаю, что не пожелаешь. Хочешь – мою жизнь забери, да ей отдай!
– Ишь какая! – фыркнула старуха, блеснув глазами. – Жизнью-то то размениваться как привыкли. Не ты ее получила, не тебе и решать, когда конец ей придет. А Яговна твоя черенком березовым была, да березою стала. Ужо говорила я тебе. Откуда пришла, туда и ушла. То, что живым человеком не было, им и не станет. Нету Яговны больше.
– А откуда ж и что ж… Да кто же я тогда? Если та, кто меня взрастила не человек вовсе…
– А ты меньше болтай, да больше слушай и делай. Глядишь, и уразумеешь чего. А сегодня поздно уже. Завтра дел полно: жабьи языки уйду на болота собирать. А ты кудель прясть будешь. Да смотри: коли испортишь да порвешь то, что пауки наделали, заново сама собирать паутину по лесу будешь. И в избу не пущу, пока столько же не соберешь. Ну а коли сдюжишь, так как спрядешь все, пряжу ту, что получится, покрасишь. Мне как раз к празднику ручник вышить красной нитью надо. А теперь ложись. Устала я, – произнесла старуха и забралась на полати.
А Агата легла на лавку, да укрылась одеялом тонким да старым, что старуха ей с печки сбросила.
Тихо в избе на костях. Молчит дом, молчит лес кругом. И даже мыши под потолком не бегают. Не шумит ветер в дымоходе, не шелестят деревья за окном, да насекомые ночные не стрекочут. Даже птиц и тех больше неслышно.

Глава 14. Ночной гость 
Закрыла Агата глаза, да неудобно лежать. Повернулась она на лавке, а старуха тут как тут – зашипела на нее кошкой злой, что нечего вошкаться, да сон прочь гнать. Замерла Агата, в тишину вслушиваясь. И вдруг услышала как скрипят старые половицы, да как ветви деревьев по крыше застучали, будто кто скребется. А за окном ветер застонал, и песнь свою грустную принёс, словно убаюкивая. И такая тяжесть навалилась, что и глаз не открыть. Казалось, что и заснуть в чужой избе да после всего не получится. А только голова подушки заново коснулась, так и сон сморил. Да не просто. А навалился тяжелой периной, укутал жаркими да крепкими объятиями, что и не вдохнешь лишний раз. И так ей душно и плохо, что и в ночь бы вышла спать! Да только ж разве прогонишь незваный сон? Выберешься из его плена цепкого да тяжелого? Видно,  колдунья  старая  ворожбу какую наложила.

И тут, словно где колокольчики серебром зазвенели. И тонкий лучик света показался. Прислушались Агата: не причудилось ли, не померещилось ли? И снова будто кто струны гуслей тронул.

Знать не померещилось. И сон будто отступил, пожалел он невольницу глупую, да дал ей от него очнуться.
Открыла Агата глаза, стряхнула остатки сна, и увидела, что вся изба будто тонкой серебряной нитью украшена. И много нитей этих. Свисают они со стен, сплетаются в узор причудливый. Да те, что друг друга касаются, звенят. Вот откуда перезвон ей слышался!

Потянулась она рукой да коснулось одной нити. Задрожала та да в ладонь ее послушно легла. А потом, будто живая была, выскользнула да в воздухе повисла. Вот так чудо!

И тут в углу зашевелились пауки, девушкой разбуженные. Завозились они, и нити вслед за ними натянулись, да легонько звенеть начали. И присмотревшись, поняла Агата, что нити эти паутина и есть. А луна паутину ту подсветила – вот и вышло что будто волшба в избе была. А разберись, и оказалось, что это всего лишь игра ночи с ней.
Яговна часто говорила, что ночь та ещё затейница. День суров да сердит. Ему ведь дела делать, да за порядком следить, чтобы все в жизни людской по порядку да по закону шло. А вот ночь – ей все веселье да забавы! Любит она пошутить: возьмет да дерево трухлявое за корову или за человека  выдаст. А идущий и поверит, да здороваться со встречным начнет. А ночь и радуется, смеется. Обманула! Или кому дорогу перепутает, да не туда заведет и тоже веселится. А потому ночью и дел никаких добрые люди не совершают. Потому как добрые дела – они для дня.
Вспомнила Агата про Яговну родную, и слезы на лице появились. И не хотела она плакать, да разве удержишь их, если душа плачет?
Вытерла она слезы непрошенные рукавом, а тут, будто кто в оконце камешек бросил.
Замерла Агата. Видано ли – в ночи темной, в лесу дремучем, да в избе на курьих ножках, которую сами слуги Карачуна охраняли, кто-то пожаловал! Уж всяко не добрый кто там точно.
А стук повторился.
И страшно девке подойти посмотреть. А все ж и любопытно. Кто посмел ночью сюда явиться?
А может, Услад это за нею пришел? Вдруг проснулось в нем то что люди совестью зовут да сердцем? И одумался он? Пожалел о словах своих да поступках? Решил спасти Агату? Понял, что кем бы она ни была, а плохого никому не сделала.

Или другой кто увидел, как ее колдунья в лес уводит, да пожалел девушку молодую?

А никак старуха услышит и велит слугам Карачуна съесть храбреца?
Поднялась Агата с лавки да поспешила к окну скорее, посмотреть, кто явился в час неурочный, да ещё и в гиблое место?

Глава 15. Не отворяй тем, кто приходит ночью

Поспешила Агата к окну и замерла, глядя, как две девушки в сарафанах белых танцуют да кружатся на поляне у леса темного.

Не Услад это пришел спасти ее. Да и думать о том, что он сюда за ней явится, глупо было.
А девушки между тем танцевали, и серебрились их сарафаны да кокошники на головах в свете луны, что успела на небо выползти из-за туч хмурых.
И до того быстро крутились они, что и лиц не разберешь.

Хотела им Агата крикнуть, чтобы поскорее уходили  они отсюда, что недоброе тут место, как одна из девиц обернулась, да на Агату посмотрела.
И от взгляда того отпрянула Агата от окна, потому как не девушка это вовсе была. Потому как то что Агата за кокошник приняла, рогами было. Да и глаза у живых людей разве черными бывают?

Не люди это, а навы, злые духи, живущие в лесу были.

Отпрянула Агата от окна, а те, кто на улице был, начали ее звать, да рукой к себе манить. Смеются, веселятся они, да яблоко протягивают:

– Иди, не бойся, красная девица, с  нами станцуй.
И такой голос у них заманчивый, что и страх прошел. И уж хочется выйти к ним.
Выглянула Агата из окна. А те уже у самой избушки стоят, да яблоко ей протягивают:
– Пусти нас в избу. Или сама выходи, – хоровод водить будем.
– Иди к нам, возьми угощеньице! – и та, что ближе к окну была, протянула румяное яблоко.
– Для тебя ведь его принесли, – вторила ей другая, сжимая еще одно спелое наливное  яблоко в руках и откусывая от него.
Сладкий яблочный запах растекся в воздухе, маня своим ароматом. Да и те, кого поначалу Агата испугалась, вовсе и не навами оказались, не лесавками. Стоят перед ней самые обычные  девушки. Видно, в лунном свете, примерещились Агате и рога их, и глаза черные.
Стоят две улыбчивые девушки, что за Агатой зашли да на вечорку позвали. И яблоко в руках той, что ближе, такое наливное и красное, так и просится в руки…
А коли с добром пришли, так чего же и не взять угощение.

И тут каркнул ворон старухин, да яблоко, которое Агата уже взять успела, окно открыв, да руку протянув, упало на траву, да головой птичьей стало.

Отпрянула Агата назад, да поздно. Схватила ее одна из нав. Тянет к себе, хищной пастью скалится, язык длинный высунула, облизывается уже.

– А ну, пошли отседыва! – гаркнула вдруг сзади колдунья.
И сжались навы, отпрянули от избы. Спал с них морок. Увидела Агата и рога их, и ноги, что у одной словно птичьи были, а у второй вместо ступней копыта не то свиные, не то козлиные. И вовсе не яблоко у нее в ладонях было, а руку человеческую та глодала.
Затошнило девушку, потемнело все в глазах. Отпрянула она от окна.

– Ишь, разошлись! – старуха захлопнула ставни, толкнув Агату вглубь избы. – Я вас! – напоследок крикнула она незваным гостьям. – А ты иди спать! – приказала она Агате. – Ещё раз не послушаешь, да сон мой нарушишь, я тебя с вечера с самого в лес выгоню, а утром кости соберу, да под избушку кину, – пригрозила старуха и вернулась на печь, ругаясь. – Чего к окну пришла? Им развлечение, а мне ночь не ночь. В другой раз не помогу. Да скажи спасибо Вран разбудил. Сейчас уже бы они твои косточки догладывали, – и старуха хрипло рассмеялась.

Агата же вернулась на лавку и легла спать. Да вот только не шел сон. И страшно было, что вновь кто за избой ходить будет. И будто в углу за печкой кто ворочался, стонал, да охал.

Укрылась девушка с головой, долго так лежала, и все же провалилась в забытье душное и тревожное.
– Вставай, развалилась тут. Чай не гостья дорогая, – раздался каркающий голос старухи, и Агата открыла глаза, сев на лавке.

– Спишь, лежишь, а кудель так и не пряжена, – заворчала старуха, глядя на нее недобрым взглядом. – Иди в лес, там берёзку найдешь, что у озера растет, да в заводи небольшой на островке стоит. Вот вокруг нее воду собери, да нити потом вымочи в воде той.
– Бабушка, – Агате стоило трудов назвать так колдунью, но она хорошо помнила ее наказ. – Да как же я березу ту найду? Я и озеро где не знаю.

– Не знает она! Всему-то учить надо, – недовольно цокнула языком старуха. – Ты нить-то напряди, да клубочек смотай. А потом брось. Он тебя и выведет, куда надо. На вот, – она провела рукой по стене, собирая паутину, что за ночь успели спрясть пауки, и бросила ее на лавку рядом с Агатой. – Пряди. Много у тебя работы. Так что не отлынивай.

– Ночью нити паутины будто светились, – вспомнила вдруг Агата увиденное перед тем как навы пришли.

– Светились, – кивнула старуха. – Ночь много чего показывает. Да только смотреть надобно. А для того глаза нужны. Много ль у кого они есть-то? Все, бери горбушку хлеба да молока крынку. Пей, ешь, да и иди. Неча время тратить. И так хлопот да забот полно.
– Спасибо за еду, – поблагодарила Агата. – А сама то ты уже за стол садилась?
И хоть злая старуха эта была, а все Агату бабушка родная Яговна в почете к старости воспитывала. Вот и сейчас, прежде чем есть самой, поинтересовалась девушка у хозяйки избы, на костях стоящей, сыта ли та. Да сама себя за то и укорила в сердцах.
– Ишь какая заботливая! – не то засмеялась, не то закаркала колдунья. Уж больно смех ее на воронье карканье подходил, что аж жутко делалось. – Ты о себе думы думай. Ешь да иди. Да вопросы глупые больше не задавай. А то осерчаю и голодной в лес отправлю.
Выпила Агата молока да за пряжу села. Прядет кудель, а руки будто так и порхают. Ладной нить выходит: тонкой да ровной. Никогда Агата бездельницей не была, всему ее Яговна научила. Но так ладно да славно не выходило никогда кудель прясть. Будто сама нечистая сила ей помогает.

Вьется веретено, ниточка, скользит между пальцами. Да так ловко, что  не по себе даже.

– Словно не сама пряду, а нечистый кто помогает, – сказала вслух Агата, а старуха услышала, да снова закаркала-засмеялась, девушку пугая.
– Нечистый? А сама-то больно чистая? Головешка березовая ее вырастила, а она чистой себя считает да светлой! Никак в Правь собралась? Хар-хар-хар, – засмеялась старуха.
А отсмеявшись, продолжила:
– Да тут любой волкодлак, деревню задравший, и то чище тебя будет. Али забыла, как сарочинов сгубила?…
Старуха по-птичьи наклонила голову и посмотрела на Агату, которая отложила кудель, сжимая ту в пальцах.
Слова лесной колдуньи словно нож острый вошли в сердце девушки.

– Не бледней, – отмахнулась старуха, – а то ещё какую глупость придумаешь. Решишь в реке Смородине душу свою на спасение отдать да заменить кого собой. А там всяк свой век коротает. Негоже в ход жизни лезть без ума, без разумения…,– недовольно проговорила она. – А ты, чтобы какой дурости не сотворила, слушай, кто ты да почему здесь. Потом я хотела поведать тебе это. Да, видно, время само лучше знает, когда то надобно.

Глава 16. Клубочек 
– Мара ты, самой богини Морены ученица. Честь тебе великая выпала. Да люди-то глупые. Ты как родилась, да как родители твои узнали, для служения кому ты рождена, так и отнесли тебя в лес. Я и нашла тебя. Да только куда мне с дитем малым возиться! Потому и Яговна, что чурбаком березовым была, тебе нянькою и стала. И неча больше болтать попусту. Иди давай. Да до заката взад верстайся. Ни к чему тебе в лесу после захода солнца быть.
Агата же получившиеся из кудели паучьей нити смотала в клубочек, да вышла за порог.
Обнял ее лес дремучий своими запахами. Сырость да туман лизнули ее ноги. Запах прелый листвы окутал, словно шалью, да грибной запах лег перед ней дорожкой.
Спустилась Агата по ступеням с крыльца, а как ступила на землю, так и увязла нога ее в кочке болотной. Шагнула она другой ногой, и снова под ногами не земля твердая да родная, а топь вязкая да опасная.
– Бабушка, тут болото кругом, тону я! – закричала Агата.
А старуха вышла, кряхтя, из дома и недовольно своими глазами бельмами бесцветными завращала:
– Чего орешь? Сказала тебе: бери клубок да иди. Он тебя и выведет. А коли в голове пусто, аки в черепке глиняном, да речь разумную не разумеешь, так вон слуги мои верные, – она противно хихикнула, указывая рукой на все те же белые черепа, которые жались в тени под старой кривой сосной, – тобой полакомятся. Давно они человечны свежей не ели.
– Хоть одну ногу помоги вызволить, бабушка, – попросила Агата
И старуха подняла когтистую скрученную руку, будто птичью лапу. И указала на пень трухлявый, который вдруг пустил корни по земле, да словно на руки на них опираясь, из земли поднялся, да к Агате направился.
Хотела закричать девушка от страха, да голос пропал. Видно, осерчала на нее колдовка лесная, отняла голос. Ни сказать, ни крикнуть не смогла Агата. Будто  рыба рот открывает, а ни слова не произнести.

А пень под ногу Агаты склонился, да и вытащил ее из болота голодного. Хлюпнуло то, жадно облизываясь, да горюя по добыче упущенной.
Агата же склонилась перед пнем в поклоне. Да тут же старуха вновь рассмеялась:
– Кланяться перед неживым-то пнем! Ну и пустоголовая в ученицы мне досталось.
И, покачав головой, она зашла в дом.
А Агата бросила клубок, поскорее желая от избы на костях уйти, да от черепушек, что на нее пустыми глазницами смотрели.

И повел ее клубочек, серебром на солнце сияющий, нитью дорогу выстилая, будто знал, где болото отступает, уступая место почве твердой да надежной.

Сжала девушка в руках корзину с куделью, которую спрясть успела, и пошла за ним.

Глава 17. Береза
Вышла Агата за частокол, в лес дремучий и замерла. Хоть и день, а лес темный и непроглядный перед ней стоит. Будто и свет солнечный сюда светить не хочет. Невольно и вчерашние гости ночные припомнились. А вдруг, как они в лесу ее поджидают?
Да так страшно стало, что хоть и не идти бы никуда. Да только наказ колдуньи силен. Воротилась бы Агата в дом ведьмы с радостью, а все же страшно наказ той не выполнить. Никак и впрямь оставит ее на ночь и не пустит в избу. А там уж точно спасения не будет.

И пошла Агата вперед. Клубочек бежит, да скачет, путь ей указывая. То вправо свернет, то влево, то за кочку забежит или куст какой. Глаз да глаз за ним.

Идет Агата, а сама прислушивается и по сторонам смотрит. И жуткой ей. Тихо уж как-то кругом. В обычном лесу птицы поют, да жуки под листвой лазят. А тут ни звука. И ветер листву не колышет. Будто и неживой лес. И ощущение дурное, словно кто следит за тобой да спину взглядом буравит.
Идет за клубочком Агата, а сама и не знает, каким ей богам молиться – темным или светлым? Место-то уж скорее к Навьему миру ближе. А все же к светлым богам в трудные минуты обращаться она привыкла.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71494213?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.