Главная страница | Триллеры | Илья Муромец и Сокольник

Илья Муромец и Сокольник
Алексей Лишний
Илья Муромец и его сын Сокольник прибыли в глухое село Пестобродье, где увиделся старый богатырь с подругой давних лет. Но радость встречи омрачилась лютым убийством, за которым чередой пошла цепь таинственных событий.
Велика сила и широка душа у Ильи Муромца, но столь ли пытлив его ум, чтобы разгадать злой замысел?

Алексей Лишний
Илья Муромец и Сокольник

Илья Муромец

Молния разделила сизый горизонт рваной серебряной чертой.
Следом за ней чудовищным рыком небо напомнило земле о своей извечной тоске, и потоком хлынули его слёзы.
– Сворачиваем с дороги! – прокричал Илья. – Быстрее!
– А я не боюсь, бать. Я пуганый. Мы с Ерёмкой в грозу и в салки играли.
– О душе подумай лучше. Грех это – посреди дороги в грозу стоять!
Сокольник долго думал о душе, глядя на широкую спину отца, надёжно защищённую пластинчатым доспехом. Илья скакал почему-то под дальнюю берёзу, хотя сосновый бор по правую сторону был и ближе, и надёжнее.
Опять стариковские приметы, наверное.
– Зря ты, сын, народную мудрость не слушаешь, – конечно же, сделал выговор Илья, едва Сокольник, наслаждаясь бодрящими ледяными каплями, появился возле заветной берёзки. – Молодой ещё! Надеешься, будто далеко от тебя смертушка? А она вон, гляди, – отец указал на место, куда ударила молния, – рядом гуляет.
– Спасибо за науку, бать, но я, видишь, целёхонький хожу до сих пор. И без твоей науки как-то прожил до двадцати годков.
– Так оно, может, Бог тебя и уберегал, чтоб ты со мной повстречался.
– А ведь может и так, – по-доброму улыбнулся Сокольник. – Может и так…
Илья присматривался к умному лицу сына, пытаясь найти в его чертах покорность. Только не было её и в помине. Сокольник соглашался, будто пересиливая себя.
Что ж… Кого в том винить?
Сам Илья ничего не знал про сына – Златыгорка и весточки не посылала, и сама в стольный Киев-град ни разу не наведывалась. Значит, не нужен был ей муж и помощник?
А Сокольнику отец разве не нужен? О нём она подумала?
Да… Сложный разговор будет, когда приедут они в Пестобродье. Сложный и постыдный…
Ведь сколько лет назад это было… Упомянул Сокольник, что до двадцати уже дожил. Значит, вон оно как времечко утекло. А будто вчера было… Всего три месяца гостил у Златыгорки Илья. Славно они пожили: вместе поганых били, повадившихся скот воровать, вместе почести, злато и ложе делили. А потом он на службу уехал – князь Владимир, молодой ещё в те годы, гонца за ним прислал.
– Закончилась гроза, бать, – весело подмигнув, сказал Сокольник, отряхиваясь от насевших на кольчугу капель, будто пёс после купания. – Ехать пора. Тут до Пестобродья рукой подать.
– Думаешь, рада мне будет Златыгорка? Я ж не навещал…
– Рада, бать, ещё как рада! – Сокольник снял шишак, чтобы последние капли угасавшего ливня освежили голову. – Она с самого детства о тебе твердит. Какой ты сильный, смелый… да добрый. Вот я и захотел это проверить, понимаешь?
– Понял уже, – усмехнулся Илья, потирая правое плечо. – Не будем угли в холодной печи ворошить. Поехали, чего время терять. Гроза ж кончилась.
Они поворотили коней и вернулись на тропу.
Молния сверкнула где-то вдалеке. Гроза уходила устрашать карой небесной других тварей земных.
***
Граяли вороны в тяжёлом сумраке, сковавшем осенний день до будущего рассвета.
Далёкий огонёк то пропадал, то появлялся вновь.
– Там Пестобродье, – махнул рукой Сокольник. – Узнаёшь хоть места?
– В темноте все кошки серые. Добраться бы поскорее да на боковую.
– Устал, бать? – пряча улыбку за ширмой ночи, юный богатырь пришпорил коня. – Остановимся?
– Нет, не надо. После отдыха ещё хуже станет – и кони, и спина моя ехать дальше откажутся, – стараясь казаться бодрым, ответил Илья. А ведь и не такие переходы совершал он за долгие годы службы у князя Владимира. Но возраст… Что тут скажешь? Да и прошлое меткой стрелой бьёт по телу – всю ж молодость, как прикованный, на печи лежал.
Огонёк приближался. Вскоре стали видны первые загоны, заброшенные, обветшалые.
– Сова, что ли? – Сокольник смотрел на два светящихся кругляша меньше монеты с правой стороны от дороги.
– Нет, не сова – это кот сидит.
На покосившейся полусгнившей толстой жерди загона и в самом деле сидел кот – его глаза блестели золотом.
– Плохо дело… – поделился чёрными мыслями Илья. – Не к добру мы сюда приехали, сынок.
– Это отчего ж?
– В темноте все кошки серые. Кроме чёрных. Эта вот чёрная – Нечистого прихвостень.
Пригляделся Сокольник – и, правда, кошка была чернее ночи.
– А теперь смотри: загон весь бурьяном зарос, даже щёлочки нет в бурьяне. Значит, кошка вон оттуда пришла, – Илья указал на еле видимое глазом место с тремя брёвнами, разложенными буквой «Покой». – Там дух костра ещё теплится.
– Умён же ты, бать, – удивился Сокольник. – Да, тут наши пастухи часто вечернюю трапезу справляют.
– Умён не умён, а с матушкой твоей мы здесь тоже вечера проводили, – усмехнулся Илья и почти унёсся в мир воспоминаний, но вовремя отрезвился. – Недавно там тоже потрапезничали. И кошка втихаря поела, а потом сюда перебежала от людей подальше. Вот и выходит, что Нечистый нам дорогу-то и перебежал. Не к добру это…
Чёрный кот провожал богатырей коварным взглядом, будто и в самом деле замыслил что-то дурное и сейчас отправится к своему Хозяину докладывать об увиденном.
К вящему удовольствию Ильи, скоро заброшенные загоны сменились домами. Сначала тоже шли пустые, оставленные людьми, а потом наконец стали меж ними появляться избы с признаками жизни: ставни не заколочены, крыши внутрь не проваливались.
– Кто едет? Назовись! – Тот свет, что указывал дорогу богатырям, оказался зажжённым факелом в руках мужика. Грузный, в дорогой полотняной рубахе, с ободком в волосах, стоял он возле дома и, казалось, чего-то ждал. Или кого-то. Но явно не их появления.
– Свои мы, Кузьма, свои. Это я, Сокольник, Златыгоркин сын.
– Дак я… – замялся Кузьма, услышав имена. – Я ж чего… Слышал, едет кто-то – и вышел посмотреть. Ан оказалось, вы едете. Нашёл, значит, отца своего? – Прищурившись, Кузьма оценивающе осмотрел старого богатыря и даже цокнул от восхищения.
– Нашёл, – ответил Сокольник. – Отец мой и сам меня признал. Богатырь, дружинник самого князя Владимира. Илья Муромец.
– Ой ли, Златыгорка-то не нарадуется, что теперь у неё такой муж будет видный, – прохрипел Кузьма и как-то хитро посмотрел на всадников. Сокольник даже сквозь сумрак почувствовал это, и не по себе ему стало. Отец толком и сам не знал, какое будущее теперь ждёт их всех. Ехали они сюда, чтобы с матерью повидаться и вместе уже решить, по-семейному. А Кузьма уже вон будто сейчас побежит слухи распространять!
– Поехали, сыне, завтра покумекаете с друзьями. Устал я, да и поздно уже – спать пора, – чувствуя что-то недоброе в мыслях Кузьмы, Илья поторопил Сокольника и поехал туда, где раньше и жила его Златыгорка. Сын сухо попрощался с местным гончаром и быстро нагнал отца.
– Не друг он мне – чего с ним кумекать? На язык-то Кузьма бойкий и дело своё знает, но вот чванится этим сильно. Аж противно порой становится.
– А чего он по ночам по селу блуждает? Приключений ищет? Иль девку поджидает?
– Какую уж девку? С рождения самого я его холостым не помню. Мирно с женой живёт. Детей, правда, не нажили…
– Ну так я тоже столько лет думал, что детей не нажил, ан вот ты появился, – усмехнулся Илья себе в ус. – А Кузьма твой утаивает от нас что-то.
– Так объяснил же он нам, что услышал шум, вышел посмотреть, кто едет. Вот и встретили мы его.
– Это я тоже слышал, – кивнул Илья. – Да только огонёк-то его факела нам путь указывал ещё задолго до того, как мы с тобой в Пестобродье въехали. Малой точкой горел. Аль не помнишь?
– Умён же ты, бать! – поразился в очередной раз Сокольник не силе богатыря, а смекалке. – Темнит, значит, Кузьма, темнит. Надо будет завтра его порасспросить хорошенько.
– Не надо, сыне. Дружбы, говоришь, меж вами нет. Значит, коли сейчас не сказал, так и завтра не скажет. Силой пытать тоже ни к чему – врага наживёшь. А врагами на селе на всю жизнь становятся, много зла от них изойдёт к тебе. Ты лучше, что знаешь, прибереги и молчи. А потом оно, может, и понадобится.
– Перечить не буду тебе, хотя и тоже немало на селе пожил. Но за науку спасибо. А сам-то ты сейчас по памяти едешь иль как?
– По памяти. К тому месту, где моя Златыгорка жила.
– Не подводит тебя память. Вон наш дом, где сквозь окошко лучина видна. Не спит мать. Меня всё ждёт. Каждую ночь, видать, ждёт, как уехал на исходе лета…
Илья поневоле вздохнул. Та же изба в два окна, с соломенной крышей, покосившимся забором, крылечком в три ступени. С каким волнением он тогда наступал на каждую. Первая шептала ему о надежде, вторая вселяла уверенность в его молодецкой силе, а третья предрекала блаженство. Илья закрыл глаза и окунулся в весну: вот он преодолел три ступени, постучал в тяжёлую дверь, стоя с букетом подснежников. Вот мама Златыгорки на пороге забирает свежие цветы, а он, смущённый, не смеет ей отказать. Вот выбегает сама его лада, виснет на шее. От неё пахло пирогами и ягодами – чем-то тёплым, домашним, сладким. Он подхватывал её через плечо, и они уезжали в поля…
– Пойдём, бать! – Сокольник уже спешился и приглашал отца в дом.
– Да ты иди. Я следом…
Тяжело было снова подыматься на заветное крылечко. Первая ступень проскрипела о том, насколько он устал за долгий осенний день, вторая ступень проскрежетала о грузе прожитых лет, а третья с треском напомнила: ты мог вернуться сюда намного раньше.
Илья встал перед распахнутой дверью. Из дома всё так же тянуло теплом. Слышно было, как мать радуется возвращению сына, но как-то тихо, боязливо.
Если не возвращался сюда столько лет, то зачем пришёл сейчас?
Этот вопрос давно надо было решить, но силы богатырской не хватало, чтобы разобраться в себе.
– Илья? – В сенях появилась она. Не узнать её было невозможно. Та же ямочка на подбородке, брови густые и чёрные, глаза цвета бирюзы и шелковистые волосы, теперь серебряные, точно возраст сделал их драгоценными. Но лицо сухое, испещрённое множеством морщин – многое пережила Златыгорка. Многое и сам он пережил, чего скрывать: и смерть лицом к лицу в битвах ему хищным глазом подмигивала, и друзей верных навсегда терял, и в опале у князя был, когда заточили Илью на долгие месяцы в погребе…
– Я пришёл к тебе, Златыгорка. Не знаю, надолго ли. Сына ты мне подарила, наследника. Вот только наследовать-то и нечего. Нет у меня ни престола чужеземного, ни гор златых – одна служба народу да князю. Хочу, чтоб Сокольник эту службу у меня и наследовал. Силы у него в достатке: батька богатырь да мать – поляница. Подучу его ещё слегка уму-разуму да и уйду на покой.
– А сам-то потом куда, Илья? – ласково спрашивала Златыгорка, всматриваясь в давно позабытые черты любимого.
– Этого я не решил ещё. Раз есть у нас дитя с тобой, так, может, на старости лет и сойдёмся, станем жить как муж и жена. Ты как думаешь?
– Я-то как думаю?.. – в голосе Златыгорки зазвенела давняя обида, прятавшаяся под незатянувшимися ранами. Но негоже было встречать Илью жалобами. Он всё же богатырь, на службе у самого князя первый дружинник, а сама она – последняя баба в глухой деревне. – Я за тобой пойду, куда скажешь. Мне что здесь, что на чужой стороне – всё одно. Как уехал ты, всё опостылело. Одна отрада появилась – Сокольничек, сынок. Воспитала я его богатырём. Но дети ж не скотина, чтоб пасти и подле себя держать. Они птицы вольные. Улетел мой Сокольник, а потом вернулся и тебя ко мне привёл. Теперь я за тобой в огонь и воду пойду. Лишь бы ты, Илюшенька, меня позвал…
Робко потянулась Златыгорка к богатырю, и не оттолкнул он её. Она прижалась к холодным и влажным после дождя доспехам и выплакала всю горечь, чтобы не жила она больше в душе.
– Хорошо нам было здесь, в Пестобродье, с тобой, но больно опустело, гляжу, село. Боюсь, заскучаем одни тут на старости-то лет. Давай, что ли, вместе с сынком в стольный Киев-град. И жить, глядишь, веселее, и князю мудрой опорой останемся, да и Сокольничек хотя бы навещать нас будет, коли на заставу дальнюю не отправят.
– Как же ладно ты говоришь, Илья. – Златыгорка уже тянулась губами к жёсткой щетине на щеках богатыря и стала нашёптывать ему в правое ухо: – Здесь жутко жить стало. Уезжают люди из Пестобродья. И мы уедем, Илюшенька.
Проговорив ответ, она сомкнула губы и стала целовать шею богатыря.
– Фу-у-у, да вы чего делаете там?! – громко заявил о своём присутствии в комнате Сокольник. – Я вообще-то всё вижу!
Илья вздрогнул и, высвободившись из объятий, отстранился от Златыгорки, будто устыдившись слабости. Она же нехотя отпустила его, как и всегда.
– Мам, медовухи горячей нальёшь с дороги? Промёрзли мы. Мёд-то остался?
– Остался. Сейчас погрею и вам принесу.
– Ох уж эти хлопоты ваши… – проворчал Илья. – Я об одном только думаю: где мне лечь?
– Я думала, ты со мной ложе разделишь, – прошептала еле слышно хозяйка.
– Конечно, разделю, – тоже тихо-тихо ответил Илья. – Но потом. Потом… Поняла? Да и устал я сегодня – спать буду до обеда, наверное. А от медовухи твоей не откажусь… Продрогли старые кости.
– Тогда на печи ложись – место тёплое, кости и прогреешь, – улыбнулась Златыгорка, юрко скользнула Илье за спину и обняла напоследок. – Исполнилась моя мечта, Илюша. Чудится мне, будто сегодня я заново родилась.
***
Петухи одиноко перекрикивались друг с другом, объявляя начало нового дня, но сырой осенний туман над Пестобродьем и слоистые серые облака убеждали жителей, что утро никогда не наступит.
Село располагалось в уютной неглубокой долине, окружённой с трёх сторон густым сосняком с подлеском из ёлочек, ивы и ольхи. Единственный спуск в деревню шёл от широкого поля, пустого и серого после третьих Осенин.
Петух надрывался, чтобы его слышали все в деревне.
Но мёртвых не мог разбудить даже его истошный крик.
– Златыгорка!!! – слетая с печи, бросился Илья к постели некогда любимой женщины.
Он отчётливо видел кровь на кровати.
Её кровь!
Илья боялся. Такое с ним редко случалось, но он очень боялся откинуть одеяло и увидеть худшее…
Увидеть непоправимое. Даже волей самого князя нельзя было исправить, всех златников и сребреников Владимира не хватит изменить свершившееся волей богов или Бога. Или человека.
Илья откинул покрывало.
И увидел худшее.
Не было больше его любимой.
Голова её лежала на подушке и смотрела в потолок неживыми глазами, а тело немного съехало вниз. Иссушенная шея дрябло распласталась по простыне, грудь и руки, словно у белой лебеди, стали холодными и почти прозрачными.
Илья беззвучно зарыдал. Зачем это? Как? Что за тать под покровом ночи пробрался в дом? Что украл? Зачем убил её, а его оставил жить?
И ведь сам же спал рядом! Почему же не слышал? Отчего богатырский сон так крепок?
– Мама!!! – раздался за спиной голос Сокольника. Значит, его тоже не тронул ночной тать…
Богатырь выругался на себя за то, что в первые минуты даже позабыл о сыне. Это ж Сокольника горе! Не Илья двадцать лет жил бок о бок со Златыгоркой. Для него она была лишь сладостным мигом воспоминаний, а вот сын…
– За что, бать? За что ты убил её?!
Слова сына молнией пробили сердце старика. Чёрной, как ночь, молнией. Он поднялся с колен, схватил Сокольника за локти и прямо в глаза ему посмотрел, но прочёл в них не только боль.
– Ты вернулся покончить с ней, да?! Ты же никогда не любил маму! Ты!.. – Сын дёргался в сильных руках, но не мог вырваться. На губах появилась пена. – За что ты убил её?
– Вот ты и подумай: за что? – словно укрощая дикого зверя, Илья смотрел в глаза Сокольнику. – Мне незачем это делать, сыне. Незачем, слышишь?!
Сокольник обмяк и осел, как тряпичная безликая кукла-берегиня, вернувшаяся на полку после ритуала.
– Но кто тогда?..
– Вот на этот вопрос я и получу ответ прежде, чем мы уедем отсюда навек, сыне. Я не успокоюсь, пока не найду змия поганого. Не будет ему суда ни божьего, ни людского – один мой скорый суд.
Богатырь отпустил сына, и тот сполз прямо на кровать матери, обнял её ноги и давился слезами.
– Проводим её сегодня на закате: как раз день Мокоши, – говорил над ним Илья, чтобы хоть что-то говорить и поддерживать порядок в голове. – Ты найди платье её. Белое, конечно. Чистое покрывало ещё. Да проверь заодно, не пропало ли чего в доме – вдруг и впрямь тать ночной посещал.
– Нечего у нас брать было! – весь красный и в слезах, поднял голову Сокольник. – Нечего! У неё не было ничего – настолько нищая, что даже смерть её никому не нужна была, понимаешь? Не найдёшь ты тут ответа! Уезжать надо из Пестобродья, бать. Говорила ж вчера мама: проклятое это место!
– Не нужна была б никому её смерть – кто ж тогда ей голову срубил? Просто так ничего не делается и не происходит. Богатыри с врагами так поступают, а палачи со злодеями. Я дал обещание – слов на ветер не бросаю. Готов жизнь отдать, годы тут провести, но правды дознаться, – Илья положил ладонь на плечо сына, снова уткнувшегося в холодные ноги Златыгорки. – Ты сделай, как я сказал, а я пойду с людьми поговорю, узнаю, кто тут староста, где брёвна для крады найти…
– Старосту ты видел уже – это Кузьма, который ночью с факелом стоял, нам путь освещал. А брёвен и у нас во дворе полно – можешь там выбрать. Наколем, сделаем краду вместе до вечера, – оторвавшись от тела матери, Сокольник утёр рукавом ночной рубахи слёзы. – Вот только как бы дожить до вечера… Не хочется больше. Несправедлива жизнь.
– Да уж, подкидывает порой жизнь такие подарки. Однако мы на что с тобой? Давай-ка справедливость и найдём. Расскажешь, сыне, мне про всех жителей, пока дрова колоть будем? Кто каков, чем занимается и давно ль здесь живёт…
Сокольник высморкался в рукав и, опершись на плечо Ильи, поднялся с колен.
– Про всех расскажу, бать. Пускай сгорят они все в огне Перуновом, а мы за маму отмстим!
– Вот теперь я услышал голос настоящего богатыря. Пойдём, Сокольник, пойдём. Надолго они наш приезд запомнят…
***
Гончар Кузьма читал последнюю молитву для усопшей. Ему приходилось это делать впервые, ведь прошлый староста ушёл из Пестобродья всего-то год назад, а с тех пор никто и не умирал. Уходили больше, чем умирали. Оставшихся же можно по пальцам пересчитать, но те держались ещё. Видимо, некуда было и уходить.
И вот первая смерть – такая страшная и неожиданная. Все селяне с подозрением косились на двоих пришлых – именно с их приходом смерть заглянула в деревню. Неважно, что один из них – сын Златыгорки, а второй – отец его, к тому же прославленный богатырь, дружинник самого князя Владимира.
Но они принесли с собой смерть. Давно она тут не хозяйничала.
Закат догорал, огонь охватил тело Златыгорки.
«Я заново родилась», – вспомнил Илья её последние слова, глядя, как душа давней возлюбленной покидает тело и устремляется вслед за солнцем.
Молитва прочитана. Наступил миг молчания.
Илья простился со Златыгоркой, отпустил её, и теперь в сердце засела одна лишь злоба. Он пристально рассматривал каждого, кто пришёл проводить его любимую в последний путь. Илья знал, что убийца здесь. Ведь не явился же тот из леса! Ведь не Лихо это сделало и не Леший!
Это они, те, кто стоят и прикидываются невинными овцами.
Сокольник рассказал о них многое.
Суровый крепкий мужчина с раскосыми глазами, бритой головой, лишь с чёрной тонкой косичкой до шеи – кузнец Рагнейд. Пришёл на прощание один, а дома семья у него – жена с малыми детьми. Видно, чужой он на Руси – некуда даже и уйти из Пестобродья.
Баба не дородная и не худая, лицо в веснушках, из-под чёрного платка волнами волосы русые вьются – видать, ткачиха Настасья. Муж у неё лапотник, дикий, с людьми не общается – знай, дело своё делает. Только не больно и разбогатеешь с простого труда, когда на селе народу с дюжину человек всего.
Двое в крестьянских кафтанах – последние скотоводы в Пестобродье. Живут бобылями, каждую неделю на ярмарку в соседнее село вместе ездят, там, по словам Сокольника, на девок выручку тратят, на игры и выпивку, чего здесь вовек не сыскать.
Пришёл ещё оратай Данило, чересчур немощный для пахаря, на суровый взгляд Ильи. Кости будто вот-вот рубаху на плечах и в локтях прорвут. Странный мужик, глаза у него разные: один зелёный, другой чёрный. Его первого бы и стал богатырь в худых делах подозревать, да уж больно хорошо о нём Сокольник отзывался. Ну и силушки не хватило б, наверное, у старика такой удар нанести.
Есть ещё у Данилы дочка-красавица Марья да сынок Ерёмка, Сокольничий дружок.
Ближе к плетню, подальше от людей, стояла ещё одна женщина, тоже в платке, подходящем под цвет её волос, в душегрейке поверх сарафана. Признал в ней Илья знахарку Фотинью – о ней говорено было, что боялись её люди. И тоже, как Златыгорку, стороной обходили. Вечером же вышла в люди вопреки обычаям своим – с единственной подругой проститься.
Кто же смог незаметно ночью в дом проникнуть? Кто мог хладнокровно спящей женщине отрубить голову? У кого рука поднялась? У кого силы хватило?
Кострище с телом умершей догорал. Душа её давно ушла на небо по радуге. Староста проговорил прощальные слова, чтобы все шли с миром по домам, как вдруг во дворе появился ещё один гость.
Рубаха у него была похожа на кору дерева: твёрдая, с тысячей пятен, рваными краями рукавов и ворота, с торчащими колючками и ветками по всей поверхности. Волосы спутаны, сквозь них глядел один глаз, а второй плотно запрятан. Как шаловливый пёс, проскакал он на четвереньках до костра, принюхался, подняв голову, и сел, весь встревоженный, положив ладони на обугленные кости Златыгорки.
Не знал Илья, как отвечать на такое: то ли злиться, то ли стерпеть? Оно сразу видно, что юродивый пожаловал, но не позволять же ему глумиться над прахом!
– Пошёл прочь, Мямля! – за дело взялся Сокольник. – Не тронь!
Как ошпаренный, юродивый убрал ладони и спрятал их за спиной – и вдруг зашипел. Сначала тихо, а потом всё громче, пока окидывал взглядом собравшихся. Шипение переросло в свист.
– Прекрати! – снова закричал Сокольник, но Мямлю было не остановить. Он уже визжал во весь голос, подняв голову к луне, будто одинокий волк. Пестобродцы затыкали уши, знахарка убежала, а Илья подошёл к новому гостю, поднял за плечи с колен и поставил на ноги.
– Успокойся. Чего кричишь? – Илья не хотел навредить юродивому – грех это. Потому и старался не злиться, хотя на сердце было и так до тошноты тяжко – тут ещё местный дурачок пожаловал.
– Разве вы это не видите?! Разве не понимаете?! – вскричал Мямля будто бы от боли, причинённой ступням. – Жнец пришёл в Пестобродье! Жнец убил твою мать, Сокольник. Да… Он явился ночью и забрал её жизнь, чтобы прожить ещё один день, – рассказывал юродивый, и глаза его загорелись каким-то диким огнём. – Так Жнец живёт со времён сотворения мира. Он приходит под покровом ночи, делает взмах. Р-р-раз! И уходит. Никто его не увидит, никто его не остановит. Да, он подкрадывается незаметно…
В свете догоравшего костра возле кромки дремучего леса сказанные слова прозвучали зловеще. Люди слушали их, тревожно переглядываясь. Уж не пророк ли их юродивый? Откуда в дурной голове возникло страшное предсказание?
– Жнец нашёл нашу деревню. И теперь один за другим каждый день он будет убивать, чтобы жить. Никого не останется. Ни-ко-го!!!
Гулким эхом отразилось последнее слово, будто кто-то из леса повторил его.
Ужас сковал селян, предчувствие страшных бед обрушилось на разум.
Бежать! Но куда?
Кто встретит их в чужих краях? Где обрести кров?
– Значит, кто-то помог Жнецу найти нас. И это они!!! – зарычал Кузьма, указывая на Илью и Сокольника. – Они приехали вчера под покровом ночи!
Кузьма во время исполнения обряда и чтения молитвы терпел, как мог, но больше не получалось вынести давящую изнутри ненависть и боль.
– Они виноваты в смерти Златыгорки!!! – завопил он, и крик сорвался в поросячий визг, настолько он жаждал обратить селян против богатыря и его сына.
Селяне, однако, не спешили с поддержкой. Они переглядывались и пожимали плечами. Всё-таки в Пестобродье не абы кто, а дружинник самого князя прибыл. Всё-таки ж и сын домой вернулся. Как можно их винить?
Кузьма махнул рукой, выругался и ушёл, со злостью оттолкнув ткачиху Настасью, стоявшую на пути.
– Жнец нашёл нашу деревню. И теперь каждый день он будет убивать, – паясничал Мямля. – Вы поможете ему убивать? Жнец находит и не спрашивает нас, хотим мы этого или нет. Жнец находит сам, по следам, по словам, по запаху.
Последний всполох костра лизнул ночной воздух и пропал, оставив людей в темноте завершать обряд и ночевать с новыми страхами.
***
Вторую ночь в Пестобродье Илья провёл в тревогах, глаз не мог сомкнуть. Жнеца не боялся – пожил на своём веку, много страшного повидал: и волхвов, и чудищ, и людей, которые куда хуже чудищ. Конечно, с такими древними духами сражаться не приходилось…
Видимо, придётся.
Слово дал сыну.
От слова нельзя отрекаться, какие бы преграды ни лежали на пути.
Потому и не думал Илья уезжать. Даже если Жнец убил Златыгорку без умысла, а просто новую жертву нашёл, дабы продлить бессмертие, нельзя его прощать и красивыми словами искать отступления.
Он поймает Жнеца, биться с ним станет. Оттого на стене прикроватной и повесил оружие: меч да лук со стрелами.
А коли не Жнец это? Завтра же надо б дурачка местного – Мямлю – сыскать да выспросить хорошенько, откуда он понабрался чертовщины этой. Не в книгах же премудрых прочитал. Ну и, конечно же, не сам дух нечистый ему свои планы выболтал!
Петухи прокричали о наступлении нового утра – только за мутным пузырём окна виднелась одна лишь тьма. Но рад был утру Илья – вместе с бессонной ночью приходили ненужные вопросы.
Тяжело поднялся с жёсткой кровати, на которой ночью была Златыгорка убита.
Сокольник ещё спал.
Оделся богатырь, дверь тихонько притворил и отправился на поиски Мямли. Мокрый ветер неприятно бил по щекам и стремился стащить шишак с головы богатыря, но Илья придерживал его правой рукой.
Дурачок отыскался на удивление быстро: сидел возле курятника, прятался от ветра и грыз баранью кость.
– Непогода нынче злится, – подсел к юродивому Илья и сразу схватил того за запястье, – будто сделали мы неугодное дело.
Знал он, как поступать с такими людьми: везде они подвох чуют и сбегают, даже если ты с ними о погоде говорить начинаешь. Как звери. Пока не подкормишь, ластиться не станут.
Мямля и, правда, тут же дёрнулся, но крепкая хватка удержала тощую руку, и дурачок, поскользнувшись, кувыркнулся. Кисть неестественно вывернулась, однако осталась целой. Беглец понял, что не отвертеться. Собрал тело в кучу и вернулся на прежнее место.
– Ты так не думаешь? – продолжил разговор Илья, будто и не произошло сейчас ничего. – Я про погоду-то…
– Дык оно и понятно. Плачет небо, – тихо ответил Мямля, оскалив жёлтые редкие зубы и подобрав не до конца обглоданную кость. – Жнец придёт за жертвой. Вчера пришёл ночью. А сегодня, мож, на закате явится…
– Твой Жнец ещё не знает, что я здесь. Я народ честной в обиду давать не позволю. Да и отмстить хочу за злодейство его, – проговорил Илья, сурово глядя прямо в глаза Мямле, отчего последний съёживался в страхе. – Отпущу, коли пообещаешь не сбегать. А с тем, кто обещания нарушает, у меня разговор короткий. Обещаешь сидеть?
– О-бе-ща-ю.
– Вот и славно, – сказал Илья, освободил Мямлино запястье и отряхнул от сухой лозы его плечо. – А теперь давай поговорим. Ты вот вчера целое представление на похоронах Златыгорки устроил. Про Жнеца всё рассказывал. Вот и объясни мне, откуда ты столько всего знаешь. Я в два раза больше твоего на свете прожил, а первый раз такую чудную историю слышу.
Ветер задул сильнее, с полей летела пожухлая листва и сухая трава.
– Есть инде люди, кто больше твоего прожил.
– Не спорю, – согласился Илья, пока Мямля обсасывал хрящик бараньей кости. – Значит, ты с каликами перехожими говорил?
– Говорил, – причмокивая, подтвердил юродивый. – Вчерась заходил один. Мы с ним вот здесь же и сидели. Здесь же я и говорил с ним. Здесь же я и рассказал, что убили Златыгорку. Слышал, как в народе всё утро это друг другу пересказывали. Здесь же и калика перехожий мне и объяснил, что Жнец это. Описал его подробно. Они ж калики много больше нашего знают. Много больше!..
– И не говори… – согласился Илья, вспоминая, как в былые годы они излечили его от хвори всего лишь глотком святой воды. – Есть среди них такие, с кем бы и я силушкой переведываться не смел. Иванища может одной рукой побить войско целое…
– Я знаю, богатырь, знаю, – проговорил Мямля и вцепился сам в руку богатыря. – И просил здесь же я помочь нам. Просил здесь же! Я просил у самого, понимаешь?! Но он не помог. Не помог. Здесь же сказал, что не справится даже он. Бессилен сам калика перехожий перед древним злом. От Жнеца, говорит, только одна есть управа – бежать подальше. Здесь же опасно оставаться. Он придёт за каждым, пока не пожнёт последнего.
– Отчего ж ты сам не бежишь прочь, Мямля? Разве тебе не боязно? – Взгляд Ильи спустился от юркого зрачка в единственном видимом из-под волос глазу до чавкающего рта: с губ стекала кровь, меж гнилыми зубами застревали прожилки.
– А зачем мне бежать? – Рот тут же скривился в зловещей улыбке. – Калика сказал, что Жнец святых и блаженных не трогает. Калика сказал, он сначала грешников: прелюбодеев, блудниц…
– Не смей! – предостерёг Илья, сжимая кулак для удара. – Я не Жнец и не посмотрю, что ты блаженный.
– Так это не я говорил. Это здесь же калика говорил.
– А какой он был, твой калика?
– Старый.
– Как я?
– Наверное.
– Почему же наверное? С бородой или без бороды?
– Не знаю.
– Это как же так? Видел ты его или нет?
– Видел, здесь же видел, – божился Мямля, и невозможно было не поверить его словам. – Вот он точно так же сидел на завалинке, как и ты, только я сидел иначе.
– Как же ты сидел?
– На коленях здесь же перед ним сидел и глаз не смел поднять. Калики же как божьи странники. Видел я рубише его ветхое, серое, с золотистой каймой. Лица не видел совсем – головы поднять не смел. Видел только капюшон широкий, за ним лицо и пряталось.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71490703?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.