Главная страница | Современная русская литература | От первого лица

От первого лица
Lаszlо Horgos
Настоящая книга не является моей автобиографией, а просто написана от первого лица. Однако она основана на вполне реальных событиях, хотя они могут показаться совсем нереальными. Имена героев изменены так, что даже они себя не узнают, не говоря обо всех остальных. Любое совпадение с живущими ныне людьми практически исключено, и если есть какие-то совпадения, то это – просто случайность. Если вам интересна психология отношений, то читайте.

Lаszlо Horgos
От первого лица

Вместо предисловия
Всем привет, а мне респект и уважуха, но лучше бы, конечно, деньгами. Вот Вы от нефига делать читаете мои книги, да ещё имеете наглость их критиковать, ну а я создаю их в поте лица своего, не получая никакой благодарности. Однако я уже начал ваять свою пятую книгу, не закончив четвертую. Так уж получилось. Где-то в середине года две тысячи двадцать второго от Рождества Христова я принялся за эту самую четвёртую книгу, но через несколько месяцев мне надоело её писать, и я уехал в Абхазию, где и имел твёрдое намерение продолжить начатое, но не тут-то было. Случилось страшное. Я забыл в Москве своё любимое гусиное перо. Если бы я уехал в Будапешт, так и фиг бы с ним, с пером-то. Поймал бы я гуся, да и выдрал бы у него перо из жопы, делов-то, а вот в Абхазии гусей нет совсем, ну а куриными перьями писать не по понятиям. Западло. Кроме гусей в Абхазии почему-то нет ни одной типографии ГосЗнака, ну а писать книги на туалетной бумаге просто глупо. Ну, какая же книга получится, если её писать на туалетной бумаге ещё и куриным пером? Правильно! Полное говно получится. Чего-чего, ну а говна-то у нас и так хватает. Вот и пришлось мне отложить создание четвёртого опуса до возвращения в Москву.
Самое противное то, что в поезде нельзя курить, и именно по этой причине я и решил написать пятую книгу, не закончив предыдущую. Если ж Вы её осилите, то может быть и увидите связь между моим решением и идиотским антитабачным законом, но это не обязательно. На хрена оно Вам нужно? Впрочем, и чтение моих книг, как я уже неоднократно писал, до добра не доведёт, тут можно и в психушку загреметь. Лучше купите себе полное собрание сочинений дедушки В.И. Ленина и учите наизусть его разумное, доброе, вечное. Так оно понадёжнее будет. Деменция гарантирована в самые кратчайшие сроки. Как это ни противно, однако я учёл все пожелания всех четырёх моих читателей и отважился написать книгу не совсем в моём формате. Нечто среднее между Мопассаном и Набоковым. Совсем без мата и совсем без сюрреализма, но самое главное – совсем без политики, ну может быть только самую малость, чтобы никто не обиделся. Я долго думал, как обозвать свою книгу. Первое, что пришло мне в голову, были Записки Сексолога, по аналогии с Записками Охотника, которые сочинил Иван Сергеевич Тургенев. Слегка подумав, я решил, что правильнее будет назвать её Пиписки Сексолога, как-то честнее, но и этот вариант мне не понравился по зрелом размышлении. Тогда-то я и решил, что назову своё творение весьма загадочно и неоднозначно. Возможно, загадочность и неоднозначность появилась благодаря Лидии Раевской, но я и сам весьма сильно сомневаюсь в этой версии.
Лицо лицу рознь. Если ж кому-то пришло в голову, что если Первое Лицо у нас В.В. Путин, то и книга моя будет написана типа как Откровения Путина, то тут неувязочка, ибо не для всех Путин Первое Лицо. Для некоторых таковым является Сталин, но и это не совсем верно. Для некоторых, коих нет среди моих читателей, но всё же, Первым Лицом может быть Магомет, Будда или Шива, но если быть до конца последовательным, то Первым Лицом является Господь Бог. По сути своей последнее утверждение верно, так это по сути, но по форме это не совсем так. Есть такие понятия в литературе как повествование от первого лица и повествование от третьего лица. Я не люблю повествовать от первого лица и на то есть причины, не то чтобы веские, но они всё-таки есть. Повествование от первого лица напоминает мне автобиографию, а от этого слова меня начало тошнить после того, как я писал эту гадость с целью трудоустройства в КГБ. Вторая же причина заключается в том, что негоже мнить себя Первым, ибо моментально можно стать Последним. Третья причина – жена, которая может неправильно истолковать мои откровения, хотя и это маловероятно.
И так, я обозвал своё бессмертное творение «От Первого Лица», но не стоит думать, что это моя автобиография. Если слегка проанализировать то, что я писал в предыдущих абзацах, то может показаться, что это будет книга о моих подвигах на ниве совокупления, но и это не совсем так. Дело тут в том, что в отношениях с прекрасным полом меня больше интересует психология, а не физиология. Второй аспект заключается в том, что я считаю сексологию лженаукой, и именно по этой причине я и оказался от названия Пиписки Сексолога. Конечно же, в этом моём монументальном труде речь пойдёт о некоторых моих похождениях, но далеко не обо всех, а только о самых нелепых, ибо если я начну писать про всех своих дам и не дам, то Вы точно свихнётесь, ибо имя им Легион. Короче говоря, чтобы никто не сошёл с ума от моего сюрреализма, я решил изваять новую книгу из нескольких новелл в духе критического реализма с некоторыми фрейдистским заморочками, типа как у Ричарда Олдингтона. Безусловно, некоторая эротика будет имеет место, но исключительно для разнообразия повествования. На всякий случай повторюсь для особо одарённых. Эта книга не является моей автобиографией, а только лишь антихудожественным произведением, написанным от первого лица, тем не менее, она полностью основана на реальных событиях.
Чуть было не забыл сказать пару слов о лженауке. Когда мне было лет эдак пятнадцать, у меня возникло желание стать сексологом. Всё из-за Поля Дельво и дедушки Зигмунда. Один писал картины вызывающие эротический зуд, это не я придумал, а Никита Сергеевич Хрущёв, тогда как другой писал книги о сексе, но они не вызывали эротического зуда. Такая вот незадача. Что до меня касательно, так я сумел сформулировать в столь юном возрасте основной вопрос сексологии. Не стоит думать, что он был схож с основным вопросом Марксистско-Ленинской Философии. Отнюдь нет, хотя Научный Коммунизм, как и сексология, является не чем иным, как лженаукой. Вопрос первичности тех или иных половых признаков не вызывал у меня сомнений даже в тринадцать лет, ну а вопрос, что было раньше курица или яйцо, меня вообще никогда не волновал. Тут скорее Гамлет подсказал. Даст или не даст – вот в чём загвоздка. В дополнение к основному вопросу как бы появлялись два дополнительных. Если не дала, то почему? Если ж дала, то зачем? Поначалу всё было, в общем, хорошо, однако неожиданно возникло препятствие.
Дело было в том, что в девятнадцать лет я зачем-то женился. Казалось бы, что давать должны были реже, но стали давать чаще. Вот такой, однако, парадокс. Казалось бы, всё должно быть наоборот, так нет ведь, не тут-то было. Этот факт противоречил нормам советской морали и формальной логике, зато с буржуазной точки зрения Фрейда, всё так и должно было быть. Я же был полностью согласен с Фрейдом, однако, когда я развёлся с первой женой, то давать реже не стали, но и чаще – тоже. Разобраться в этой ситуации было не так-то просто, ну и меня начал мучить вопрос, который постоянно мучил всю русскую интеллигенцию. На фига оно мне надо? В результате того, что я так и не нашёл ответа на этот мучительный вопрос, основной вопрос сексологии приобрёл несколько иную форму. Брать или не брать? Формальная логика способна давать ответы только при условии, что Вы свято соблюдаете принцип «Всё как у людей», вот только я этот принцип никогда не соблюдал. Фрейд тоже не давал вразумительного ответа, но я и сам понял, что пришло время во второй раз жениться, что я и сделал. Следует лишь добавить, что со второй женой я живу уже тридцать шесть лет и очень этим доволен.
В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году я поступил в аспирантуру по специальности Фундаментальный Анализ и очень быстро понял, что сексология и марксизм суть лженауки, да и Фрейд не совсем безгрешен. Тогда я смачно плюнул на сексологию и растёр соплю ботинком. Надеюсь, что Бог меня простит за это и за все прочие мои творения, а так же и за то, что я натворил не пером, а тем, что называется матерным словом из трёх букв. Вот как-то так. Через несколько часов уже наступит Вальпургиева Ночь, плавно переходящая в пролетарский праздник, а с раннего утра пролетарии отравленные метанолом, который им принесли злые Валькирии, будут солидарно похмеляться, а я буду летать вместе с Валькириями до тех пор, пока не окончу эту книгу, ну а потом вернусь к написанию четвёртой, наверное. Там видно будет. Имеющий глаза, да не увидит. Кстати, чуть было не забыл. Скоро хохлы пойдут в последний бой, но не с интернационалом, а просто так, а может и не пойдут совсем. Кто ж их знает, убогих-то? Тут без пузырька не разберёшься.
Извините, за слишком длинное предисловие, постараюсь сделать саму книгу как можно короче. И так, читайте мой опус под названием Az Elso Szemеlyuto.l Скромно надеюсь, что он Вам не понравится, ну и вы его используете по прямому назначению. Искренне Ваш Horgos Lаszlо.
30 апреля 2022 года от Р.Х.

I. Религиозный Диспут
Был конец лета две тысячи двенадцатого года. Нелёгкая занесла меня туда, куда лучше не попадать, а именно в больницу. В общем-то, ничего серьезного, но всё равно неприятно. Проснулся я рано и ещё до завтрака, вышел на прогулку и на перекур. Погода была хорошая, и я с удовольствием устроился на лавке и закурил. Сделав пару затяжек, я увидел, что ко мне направляется священник. Следовало бы заметить, что больница была не простая, а при Московской Патриархии, и попов в ней было вполне достаточно. Кроме служителей культа были и иные обитатели, и самое неприятное было то, что к больнице была приставлена надзирательница от Патриархии, неприятная тётка неопределённого возраста. Она совершала обход территории несколько раз в день и с нескрываемой ненавистью сверкала глазами на курильщиков. Видимо, время обхода ещё не наступило, и надзирательница ещё не начала нарезать круги, однако, вместо неё нарисовался вполне благообразный Батюшка примерно моего возраста. Он достаточно уверенно дефилировал к моей лавке, из чего я сделал вывод, что лекции о вреде курения мне не избежать. Пока он шёл в нужном направлении, меня посетили некоторые странные мысли.
В раннем детстве у меня была стойкая иллюзия, что все учителя суть люди необычные, типа как другой биологический вид. Я был уверен лет до десяти в том, что они живут какой-то особенной жизнью, совсем не такой как все остальные, но эта иллюзия постепенно начала рассыпаться и окончательно рассыпалась, когда я женился на учительнице. С попами дело обстояло значительно сложнее. В раннем детстве я вообще ни одного попа не видел, да и думать о них мне не было никакой надобности. Первого живого священника я увидел только лишь тогда, когда сам пребывал уже в пубертатном периоде своего жизненного пути, и по этой причине думать о сущности священнослужителей мне было недосуг, ибо думы мои были по большей части о женских прелестях. В это время в стране Невыполнимых Советов главной религией был Атеизм, но мне почему-то ближе было православие, однако вовремя покреститься мне было почему-то некогда, хотя я регулярно собирался это сделать, ну и дотянул с этим процессом аж до девяносто восьмого года. Тогда я тоже не утруждал себя мыслями об особой миссии духовенства, но был уверен, что она имеет место быть и никак не иначе. Пока благообразный Батюшка добирался до моей персоны, я зачем-то успел озадачить себя этим архиважным вопросом, но решить его не успел.
Когда Батюшка достиг своей цели, я выбросил окурок в урну, сделав умное лицо. Поначалу у меня возникла мысль свалить в палату, но это было невежливо. Сделав совсем умное лицо, я пожелал Батюшке доброго утра и стал ждать, когда он расскажет мне о том, как дьявол искушает меня вонючим окурком, за что мне придётся гореть в Геенне Огненной. Не все ожидания сбываются. Если не сбылись худшие ожидания, то это – уже счастье. Вот мне и привалило. Батюшка тоже мне пожелал доброго утра и спросил: «О чём задумался, сын мой?» Помня о том, что людям приятно слышать не правду, а то, что они хотели бы услышать, я уверенно ответил: «О грехах моих тяжких и бренности бытия моего». Батюшка улыбнулся и задал из вежливости ещё один вопрос: «Неужто, ты убил кого-то?» Настала и моя очередь улыбаться. «Упаси Боже! Куда уж мне», – ответил я: «Я исключительно по мелочи. Вот никого не трогаю, только сижу и курю». Батюшка засмеялся и, достав сигарету, закурил. «Так я тоже покурить вышел, пока наш Цербер молится. Ну, до чего же противная тётка», – ответил он, выпустив несколько колец сизого дыма. Все мои иллюзии относительно священников рухнули мгновенно. Как бы странно это не выглядело, но священникам ни что человеческое оказалось не чуждо.
Батюшка курил с нескрываемым удовольствием, однако ж, за удовольствия всегда надо платить. Тут как бы из-под земли около нашей скамейки образовалась противная тётка от Патриархии и пристыдила меня и Батюшку за курение, да ещё и на голодный желудок. Пришлось идти завтракать, но мы с Батюшкой изъявили желание поболтать и покурить на сытый желудок и без присутствия Цербера. Так всё и случилось, и мы снова встретились на той же скамейке. На то были важные причины, одной из которых было то, что почти все остальные скамейки недавно были покрашены. «Где же ты так нагрешил?», – спросил меня Батюшка с ехидной улыбкой: «Что же ты такое натворил по мелочи, что по совокупности на тяжкий грех тянет?» Чтобы ответить на столь неожиданный вопрос, мне пришлось взять паузу, а для того, чтобы взять, паузу пришлось закурить.
– Видите ли, Святой Отец. У меня прекрасная жена, с которой я живу уже двадцать пять лет, и все эти двадцать пять лет меня тянет налево, и бывает, что я туда хожу. Нечасто, но всё-таки хожу.
– Ну, рассмешил, ей Бога! Какие же то тяжкие грехи, это даже на грешки не тянет, так – слабости, вроде, как курение. Хотя, на самом деле, курение хуже, чем твои походы налево. То, что тебя тянет на баб, так это есть инстинкт продолжения рода, ну а курение – чистая блажь. Вот если же ты делаешь из курения культ, так это – уже грех, и из гулянок культа делать не стоит, это – тоже грех, но не такой тяжкий как убийство.
– Святой Отец, Вы вселяете в меня надежду. Так что мне делать с грешками и слабостями? Как-то совесть иногда начинает мучить.
– Бог создал человека слабым, так то и надо признать. Признай себя слабым и Бог тебя простит, но если же ты возомнишь себя сильным, способным побороть все соблазны, так это уже будет Гордыня, один из смертных грехов. Признайся же в своей слабости, попроси прощения и помощи, и ты всё получишь.
Теософская беседа длилась достаточно долго. Основной её мыслью было то, что для того, чтобы избежать тяжких грехов, типа случайно не проломить череп своей жене, надо грешить по мелочам, типа регулярно ходить на сторону, но не надобно делать из этого культ, и всегда честно сознаваться в своих слабостях и не только Всевышнему, но ещё и жене, ибо же ложь, как таковая, является тяжким грехом. Кто из Вас без греха, пусть первый бросит в меня окурок или плюнет никотином. Как-то немного странно было мне слышать подобное от священника, хотя я и сам тоже придерживался аналогичных мыслей. Что дозволено быку, то негоже делать Юпитеру. Хотя, и это утверждение тоже весьма сомнительно. Всё надо подвергать сомнению, как учил Екклесиаст.
Чтобы не заработать геморрой, нам пришлось оторвать ягодичные мышцы от лавки и начать тренировать икроножные. Перемена образа жизни неизбежно перевела беседу в несколько иное русло, это и позволило мне выяснить, что мой собеседник не только знаком с трудами Зигмунда Фрейда, но очень даже уважает эти труды и их создателя. «Если изложить короткими тезисами учение Фрейда, то ты получишь Откровения Екклесиаста», – сказал мне Батюшка. Странно, я и сам примерно также думал. Какое-то подозрительное сходство крамольных мыслей. Чтобы не показаться Батюшке невеждой, я сообщил ему по секрету, что легенда о Буридановом Осле является как бы краеугольным камнем психиатрии. Батюшка, немного поразмыслив, согласился с данным утверждением, однако, уточнил, что оно верно на сто процентов лишь для кататонической формы шизофрении, а для параноидной оно не совсем подходит. На мой провокационный вопрос, не работал ли Батюшка в прошлой жизни психиатром или санитаром в дурдоме, он скромно ответил мне, что в прошлой жизни был хирургом, но, слава Богу, что не в данной больнице. Меня подмывало спросить, многих ли болезных угробил Батюшка, пока не решился стать священником, но я на всякий случай воздержался.
Прогулка укрепила не только тело, но и дух. Заметив сильно укреплённый дух священника и православного агностика, Лукавый начал искушать обоих, и ему это удалось. Мы снова приземлились на облюбованную ранее лавку и неизбежно закурили. «А вот скажите мне Святой Отец, как фрейдист фрейдисту, как можно оправдать мои развратные действия, что совершал я перед тем, как во второй раз жениться, и как я за этот мерзкий разврат получил в награду такую прекрасную жену? Ведь по идее, Господь должен был бы покарать меня, как покарал Содом и Гоморру, так ведь наградил, однако, как-то это странно. В чём моя заслуга? В том, что как ни стараюсь, не могу вспомнить даже половины женщин, с коими блудил? Может, в том, что я наплевал на коммунистическую мораль? Правда, я никого не обманывал, но так этого маловато будет». Батюшка не на шутку призадумался, ну а время незаметно подошло к обеду. Мы разбежались снова по палатам, однако ж, договорились продолжить наш религиозный диспут после акта чревоугодия, если этим загадочным словом можно назвать поглощение больничного обеда.
После сытного обеда нужно сесть и покурить, чем я и занялся. Батюшка не спешил поддаться искушению, и мне показалось, что он тихо слился. Оказалось, что я ошибался. Так нередко случается, что к священникам пристают убогие со своими проблемками, и отвязаться от них не так-то просто. Не прошло и часа, как Батюшка появился в поле моего зрения. Беседа потекла, но совсем не в том русле. «Скажи мне, а ты к чему стремишься со своей женой? К свету или к покою? Или ж есть что-то третье?», – неожиданно спросил меня Батюшка. Мне стало интересно, с какой это радости его потянуло поговорить о Булгакове, к которому у РПЦ любви совсем даже не наблюдается. Чтобы напустить туману, я решил блеснуть знанием латыни. «Tertium non est datum или Nulla tertia. Это уж как Вам больше нравится. Третьего не дано. Что касается диалектической дилеммы, то хотелось бы получить покой», – ответил я и тут же задал в лоб свой провокационный вопрос: «Скажите на милость, Святой Отец, а как Вы относитесь к «Мастеру и Маргарите» и ко всему творчеству Булгакова?» Батюшка захохотал так, что я даже подумал, как бы его не хватила Кондрашка. Минуты через три он всё же мне ответил, как оно и положено раввину, вопросом на вопрос: «Тебя интересует моё сугубо частное мнение или же официальное мнение РПЦ?» Тут настала моя очередь смеяться. Пока я был занят этим увлекательным процессом, Батюшка вкратце разъяснил мне причину своего демонического хохота: «Если б ты знал, сколько раз мне задавали этот вопрос». Я тоже не остался в долгу у Батюшки и ответил, что также не стану ему рассказывать сколько раз я слышал от священников такой же еврейский ответ. На самом деле, слышал я его лишь второй раз, но был твёрдо уверен, что этих вот разов могло бы быть бесконечно много. Профессиональным стереотипом называется. Потом мы вместе смеялись до слёз. Вот и повеселились. Удалось-таки развеять совместными усилиями больничную скуку.
Как того и следовало ожидать, у меня возник вопрос о том, почему же так происходит, что у РПЦ имеются в наличии умные люди, но она выражает мнение людей, которых умными назвать просто невозможно. На этот вопрос батюшка дал весьма уклончивый ответ, что при советской власти профессора иногда картошку собирали, а всё только потому, что больше некому было. Тема моих похождений показалась Святому Отцу не столь опасной, как критика РПЦ, вот он и вернулся к отложенному нами вопросу: «Будет тебе покой. Господь же дал тебе шанс, и ты им воспользовался. Тебе дали возможность исправиться, ну так ты это почти сделал. Вот если бы ты хотел к свету, так до сих пор продолжал бы хотеть». Ответ меня не очень порадовал, о чём я уведомил Святого Отца: «Шанс даётся каждому. Господь милостлив, однако ж, далеко не каждый может шансом этим воспользоваться. То, что я смог воспользоваться шансом и есть мне награда, вот только за что она мне, это-то и не совсем понятно». Батюшка призадумался не на шутку и даже по ходу помянул чёрта, хорошо, что хоть не мужской половой орган. Я ликовал. Удалось мне всё-таки загнать попа в угол. Чего только от скуки не сделаешь.
Лукавый опять успешно искусил Святого Отца, и тот опять закурил. Пауза слишком затянулась, и мне пришлось её нарушить. «Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, что я своим блудом реализовал не только лишь свои сексуальные фантазии, но ещё и фантазии многих барышень, чем избавил великое множество будущих детей от душевных расстройств, конечно, если Фрейд нас не обманывал. Вот за это меня и наградил Господь шансом обрести покой», – с улыбкой сообщил я Батюшке. Выпустив из носа два столба сизого дыма, Святой отец изрёк голосом, напоминающим Иерихонскую Трубу: «Пожалуй ты прав. Как говаривал товарищ Сталин, мыль хорошая, надо бы её запомнить, а лучше записать». Главное верить в свою правоту, но правда у каждого своя, однако приятно, когда твоя правда как бы стала не только твоей. Грех, грешок или слабость? Тут всё зависит только лишь от точки зрения. Вот как-то так получилось, что я успокоился относительно своих грехов, не всех, а только лишь сексуальных, а Батюшка обогатил свои познания в области психоанализа. Беседа получилась конструктивной. Конечно, болтали мы значительно больше, чем я здесь понаписал, и обсуждали мы не только то, о чём я пишу. Приходится экономить бумагу и излагать лишь тезисы.
После перекура Святой Отец решил поинтересоваться у меня, что есть Бог, а меня опять снесло на скользкую тему. «Бог есть субстанция нематериальная, дух святой, как сказано в Библии. Если изложить это в более наукообразной форме, то Бог есть промежуточная субстанция между материей и сознанием. Диалектика не видит субстанции связующей противоположности, вот потому-то и Бога отрицает, что мы и видим воочию. Бог есть как бы всеобщая идея Мироздания, включающая в себя его базисные элементы. Законы Мироздания незыблемы, ну а всё то, что им противоречит, есть плоды бредовых фантазий». Батюшка улыбнулся и изрёк: «Ну а незыблемые Законы Мироздания сформулировал ещё давным-давно Михайло Васильевич Ломоносов. Не так ли?» Я ответил ему, что именно так и есть. Во всех областях знания законы одинаковы и опираются только на Закон Мироздания. К примеру, если вернуться к очень популярному нынче вопросу, так именно Закон Вселенского Равновесия даёт на него однозначный ответ. Если на земле не хватает мужчин, то в изобилии появляются многожёнцы, зато если же мужчин становится слишком много, то тут в изобилии появляются педерасты, трансгендеры, и всякая разная нечисть. Батюшка охотно согласился с моими мыслями, и тут же задал мне крайне опасный вопрос. Решая этот вопрос, религиозные фанатики убивали друг друга и поубивали народу больше, чем погибло в любой известной войне.
Решить вопрос о том, кто есть Христос, Бог, сын Божий или Богочеловек, с моей точки зрения, крайне просто, но это только лишь моя точка зрения, о чём я и уведомил Святого Отца. Для себя я решил этот вопрос, просто отказавшись о нём думать. Мне без разницы. Для меня имеет значение учение Христа, а не ярлык. Я верующий, но совсем нерелигиозный. С моей точки зрения Бог везде, а не только в Храме, а в Храм ходить нужно лишь для укрепления Веры, когда её не хватает в твоей душе, и жить нужно по Божьим заповедям постоянно, а не по календарю от праздника к празднику. Вот как-то так и никак иначе, однако, почему-то Церковь придерживается несколько иного мнения, и потому я в неё и не хожу. Выслушав меня, Батюшка ответил коротко и ясно: «Так это – ты такой умный, а чтобы наше быдло совсем не обыдлячилось, так их хоть как-то надо в стойло загнать. Вот для этого и приходится говорить на их языке. Они глубинного смысла не поймут. До них легенду можно донести только в форме догмы». Вот об этом я и не подумал. Прав Святой Отец, ой как прав. Умным нужна Вера, а всем остальным – религия.
После ужина на сон грядущий мы решили окончательно стереть все грани между религией и психоанализом, для чего следовало обсудить тему непорочного зачатия. Возникало некоторое непонимание, почему оно так популярно в разных религиях. Сын Божий был зачат непорочно, однако, и богоборец Абрскил – тоже. Совместными усилиями мы всё-таки пришли к мысли, что Дух Святой не имел прямого отношения к беременности, а просто указал на того, от кого надо зачать естественным способом, ну а сама по себе непорочность весьма условна. Скажем так, половой акт исключительно ради удовольствия считается порочным, а если исключительно ради зачатия, тут как бы другое дело. Мотивация имеет значение. Материя и сознание существуют неразрывно, значит, чтобы произошло зачатие, дух должен был материализоваться. Иносказательность же нужна для таких, как Цербер. Её мозг не поймёт смысла слова мотивация, так зачем ей понимать суть легенды? Надзирательница от Московской Патриархии, сестра Евгения зачем-то неожиданно материализовалась. Не знаю, всё ли она услышала, или же ей удалось подслушать только последнюю часть беседы, но вони было много. Меня не тянуло выслушивать всё то, что она могла бы сказать, вот я и пресёк на корню её гнусную попытку, пообещав ей бросить курить сразу же, как только меня выпишут.
Оказалось всё не так уж страшно, скорее даже смешно. Самым смешным же было то, что сестра Евгения приняла меня за священника. Разговоров наших она почти не слышала, а что слышала, так того не поняла, но лекцию о вреде курения после отбоя всё же прочла и настойчиво попросила расходиться по палатам. Вот разойтись мы сразу согласились, но только после перекура. Недовольная Евгения дала нам пятнадцать минут, за которые она собиралась разогнать всех остальных нарушителей режима. Когда она отошла на почтительное расстояние, я скромно предположил, что по её доносу Батюшку могут лишить сана, а меня ещё и предать Анафеме. Батюшка долго смеялся, а потом как-то очень тихо сказал: «Может быть так, что у меня такие комплексы и предрассудки, но от имени Евгения меня мутит и в дрожь бросает. Как можно женщину мужским именем называть? Валентины мне тоже неприятны, как женщины, так и мужчины. Но самый пик кретинизма это – назвать девочку Александрой. Ну, да ладно. Завтра меня с утра выпишут. Не скучай. Пойдём уже спать». Я пожелал Батюшке спокойной ночи и ушёл в свою палату. Меня от имени Евгения совсем не тошнило, несмотря на то, что одна особа с таким именем попортила мне много крови. Отношение же к Валентинам в моём сознании разделялось по половому признаку. К дамам я был лоялен, зато ко всем остальным испытывал чувство глубокого омерзения, всего-то только из-за одного мужчинки. Если быть до конца честным, то за всю свою жизни я видел всего лишь одного Валентина, и именно он привил мне нелюбовь к своему имени. О девочках Александрах я вообще никогда не думал, ибо ни одной живой Александры в своей жизни я не видел. Также я ни разу не видел ни одной живой Даши или же Насти, но это уже совсем из другой оперы.
Спалось мне не очень, если не сказать это на великом и могучем. Можно, конечно считать слонов или баранов, но я решил посчитать имена, от которых мне становится некомфортно. Оказалось, что проще посчитать те, которые позитивно отражаются на моих нервах. С этой категорией имён всё было ясно. Есть в каждой семье набор имён, которые повторяются из поколения в поколение. Вот они-то и радуют душу и уши. В моём роду были Елены, Ирины, Татьяны. К примеру, сестру моей бабки звали Татьяной, Татьяной звали мою самую любимую тётку, Татьяной зовут и мою двоюродную сестру, и мою родную сестру. Нетрудно догадаться, что и жену мою зовут Татьяной. С этим я легко разобрался, зато попытки разобраться в том, почему те или иные имена меня не приводят в восторг, было не так-то просто, ну я и заснул. Утро наступило в строгом соответствии с Законами Мироздания, а после завтрака Батюшка покинул больницу. На прощание он сообщил мне, что все люди суть сосредоточение мерзости и пороков, и мы с ним в том числе, а также то, что каждый человек обязательно обосрётся, ну а ежели он этого ещё не сделал, так только лишь потому, что просто пока ещё не успел. Когда я смотрел, как Мерседес Батюшки выезжает за ворота больницы, мне сразу всё стало понятно. Нет, отнюдь не с неприятными именами, а с образом мыслей Святого Отца. Конечно, ну кто же ещё может до сих пор ездить на старом и ржавом Мерине чёрного цвета, название которому Привет из Девяностых? Только лишь тот, кто сам родом из той же эпохи. Всех тех, кто там побывал, научили мыслить парадоксально. Как это ни печально, но чтобы человек начал думать, ему надо настучать по башке, и не раз.
Я как-то довольно быстро позабыл о религиозном диспуте, точнее сказать, вспоминал о нём изредка. Образ Батюшки покрылся пылью и паутиной так, что вспомнить черты его лица я не в состоянии, но именно этот диспут я вспомнил по дороге в Москву. От нечего делать, я размышлял о взаимосвязи имени человека с его сущностью, а из-за этого мне пришлось вспомнить массу дурацких эпизодов из моей жизни. Искомая взаимосвязь так и не нашлась, зато воспоминания остались, а что теперь с ними делать непонятно, разве что написать автобиографию, а потом обосраться и не жить. Меня долго терзали сомнения, стоит ли это делать, или так рассосётся. Пока пограничники проверяли документы, дурная мысль рассосалась, но неокончательно. Возник некоторый соблазн просто написать некое подобие Апрельских Тезисов о своей жизни, по большей части о жизни половой, ибо всё остальное читателям неинтересно. На этой мажорной ноте я и завершил полёт своих Валькирий.
Поезд подходил к Адлеру. Очень хотелось курить, и не только мне. Толпа из страждущих скопилась в тамбуре вагона для некурящих, ибо других теперь уж нет. Злобная проводница изрыгала проклятия в адрес курильщиков, и если верить её бейджику, звалась она Евгенией. Именно из-за этой омерзительной бабы, которая была раз в сто мерзостнее сестры Евгении, я и вспомнил Батюшку из девяностых в очередной раз и решился окончательно написать нечто непотребное от первого лица. Дорога была длинная, а ночь, наверное, лунная, и я вспомнил всех и даже несколько лишних. Лишних не в смысле, что их не было, а совсем наоборот. Вроде бы, их не должно было быть, а вот были ведь, а зачем непонятно. Однако во всём есть свой смысл, даже если он нам неочевиден.

II. В музее Сталина
В среду первого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года от Рождества Христова я с радостью пошёл в школу. В тот же день я вернулся из той же школы, но радости уже не было и в помине. Как-то совсем меня не порадовала моя первая учительница, Зинаида Васильевна. Сколько ей было лет, сказать могу лишь приблизительно. Она была явно моложе моей бабки, но точно старше моей матери. Если взять среднее арифметическое, то получится сорок два, однако, мне так думается, что было ей лет тридцать пять. Всем своим обликом она напоминала гренадёра, а шерстяной покров головы был мерзейшего рыжего окраса, типа как у ржавчины на трубах общественного сортира. Голосок у Зинаиды Васильевны был настолько гадкий, что описать его без мата практически невозможно. Он был не низок, не высок, зато очень громок. При её явлении перед классом, большая часть девочек обоссалась, а остальные просто заплакали, а у одного мальчика случился эпилептический припадок. Больше этого мальчика в школу не приводили. Совсем не так представлял я себе школу, вот и разочаровался.
Зинаида Васильевна неизбежно начала сеять в наши неокрепшие детские души разумное, доброе, вечное при помощи подзатыльников, оскорблений и всех иных садистских ухищрений. Она ненавидела не только одного меня, а всех вместе и каждого отдельно взятого ученика. Следует заметить, что ко мне репрессий она почти не применяла. Слово Бестолочь в её устах звучало как похвала, как высшая оценка умственных способностей. В качестве низкой оценки ученика применялось не слово, а действие. Зинаида Васильевна не выпускала детей из класса во время уроков, как бы они не умоляли. Дети ссались, а она их ещё и стыдила. Все четыре угла класса были всегда заняты поставленными туда нерадивыми детьми. Самым любимым развлечением Зинаиды Васильевны было лупить со всей дури указкой по парте перед носом ученика. Иногда она попадала по рукам, а один раз попала и по голове, может быть и нечаянно. Ученик упал в проход между партами, и вот тут уже обоссалась Зинаида Васильевна. Обошлось, а жаль. После этого случая рыжий гренадёр слегка умерил свой пыл, и воспитание подрастающего поколения слегка застопорилось, жаль ненадолго. Зинаида Васильевна изобрела более изощрённые педагогические приёмы для издевательства над детьми. Скорее всего, из-за неё у меня и сложилось стойкое убеждение, что у учителей детей нет, и быть не может по определению.
В углу мне пришлось постоять всего раз за первый класс, и я всегда успевал донести мочу до унитаза, всего лишь раз я получил костяшкой среднего пальца по лбу и пару раз указкой по спине, мне и этого хватило, чтоб возненавидеть Зинаиду Васильевну от чистого сердца. Своим детским умом я никак не мог понять, почему из всех учителей начальных классов нам досталось такое говно. Изредка в жизни всё-таки бывают праздники. Иногда Зинаида болела, и тогда её подменяли другие учительницы. Весь класс с замиранием сердца ждал, что может быть, она сдохнет или хотя бы проболеет лет пять, но больше трёх дней у неё как-то не получалось. В эти счастливые дни Зинаиду подменяли две весьма приятные дамы средних лет, а иногда и юная девушка. Дам звали Надежда Ильинична и Ольга Леонтьевна, ну а меня постоянно мучил вопрос, почему Зинку-корзинку нельзя заменить навсегда. Юную девушку звали Ариной, а отчество её я не знал, да ещё и позабыл. Девушка эта мне очень нравилась, и не только мне, но ещё и моему отцу. Подробностей я не знаю, но точно знаю, что мой отец ей тоже нравился, однако же, о результатах их взаимной симпатии он мне не сообщал. Могу точно сказать только то, что Арина мне ставила исключительно пятёрки, а Зинка-резинка впадала в ярость из-за этих самых пятёрок.
В третьей четверти первого класса жизнь моя изменилась к худшему. Арина навсегда исчезла из моего поля зрения. Зина-образина, видимо, этому радовалась, а мне стало как-то совсем грустно. Никакой радости в этой жизни. Одна из первых сексуальных фантазий испарилась. Конечно, эта фантазия была только на уровне глубинного подсознания. Я, как бы, не осознавал на чём основано моё влечение к Арине, тем не менее, оно всё-таки было. Может, оно и стало причиной того, что я через двадцать один год женился на учительнице. Может быть, так оно и было, но это – аспект профессий, я же поставил себе другую задачу, разобраться с именами. Арины не так уж часто встречаются на просторах нашей необъятной Родины. На момент исчезновения моей первой фантазии я знал только одну Арину, которая была няней Пушкина. Через двадцать лет после исчезновения мне подвернулась ещё одна Арина, причём в реальной жизни. Что самое интересное, то про Арину Родионовну я помнил, когда трахался с реальной Ариной, а вот про свою детскую сексуальную фантазию напрочь позабыл, да и вряд ли бы вспомнил, если бы не Батюшка с его Евгениями и Валентинами. Реальная Арина оказалась так себе, на раз сойдёт. Ещё одну Арину, я увидел по телевизору где-то лет через десять после того, как трахнул Арину одноразовую. Арина Шарапова было ей имя. Вот, как бы, и всё. Нет больше Арин. Закончились.
Добрая учительница ушла в туман, оставив в моём подсознании настолько незначительный след, что я о ней не вспоминал больше полувека. Так уж вышло, что имя Арина не вызывает у меня никаких ощущений. Другое дело – Зинаида, хуже имени даже придумать невозможно. Встретил бы, так сразу бы в расход, да одна беда – за всю жизнь я не встретил ни одной Зинаиды. Только слышал я, что была такая героическая пионерка, Зина Портнова, но думаю, что врут. Не может у человека быть такого мерзкого имени, никак не может. Ладно, если бы Зинаида Васильевна заколотила бы в моё подсознание отвращение только к своему имени, так ведь нет. Она умудрилась нагадить ещё и без вины виноватым. Это какие же педагогические способности надо иметь? Воистину гениальные. Ни одной из моих школьных учительниц не удалось даже сотой доли того, что сделала Зинаида, ни тем, что меня учили в школе, ни тем, что появились значительно позже и совсем для других целей, нежели народное образование. Бывают же педагоги от Бога, а почему бы не быть педагогам от Дьявола? В нашей стране всем места хватит.
Где-то в конце третьей четверти весь мой первый класс писал диктант. Две первых четверти мы писали палки и крючки, а в третьей нам уже доверили писать слова и примитивные предложения. Диктант состоял вроде из пяти примитивных предложений, а может быть, их было даже три. Точно сказать не могу, однако же, помню, что одним из таких предложений было – Маша ела кашу. Какая мерзость. Зачем только детей заставляют писать подобную гадость? Видимо есть на то свои причины. Скорее всего, такие диктанты придумывают такие же педагоги-садисты, чтобы гренадёры Зинки могли вдоволь поиздеваться над детьми. Честно говоря, сам по себе диктант был не так уж мерзок, основная мерзость была запланирована на следующий день. Чтобы грамотно поиздеваться над учениками, Зинаиде надо было для начала проверить, что они понаписали, и только потом дать волю своим садистским наклонностям. Конечно, никто в классе не догадывался, что готовит нам день грядущий, и на урок все заявились, как ни в чём не бывало. Даже первую половину урока было всё спокойно, пока Зинаида Васильевна рассказывала что-то из грамматики, но во второй половине случилось страшное.
Прежде чем писать, что там случилось, следует отметить три очень важных аспекта. Первое, у нас в классе не было ни одной Маши. Второе, моя фамилия по алфавиту третья с конца. Третье, я кашу ненавидел с раннего детства. Мне ближе свиная отбивная. Час Икс всё-таки наступил. Начался разбор полётов. Досталось всем по самые помидоры. В воздухе летали бездари, бестолочи и придурки, но это были ещё цветочки. Покончив с описанием интеллектуальных способностей своих учеников, Зинаида Васильевна огласила список кар за допущенные ошибки. Одна ошибка влекла за собой десятикратное переписывание предложения, в котором и была допущена эта ошибка. Если ошибок было две, то переписывать пришлось бы двадцать раз, причём всё это после уроков. Некоторым повезло, им выпало писать всего по десять раз, то есть всего в два раза больше, чем был сам диктант, но так не всем свезло. Была у нас одна девочка с труднопроизносимой фамилией, а звалась она, не приведи Господь как, так ей выпало писать три предложения по двадцать раз и два по десять. На всю жизнь хватит. Однако было и нечто странное в этом не совсем гуманном поведении Зинаиды Васильевны. Она пропустила мою фамилию и не только мою. Ещё две. Вот тут и прозвенел звонок.
После урока арифметики наступила пора расплаты. Работа над ошибками называется. По своей наивности я полагал, что написал диктант без ошибок, за что и пойду домой вместе с двумя другими пропущенными фамилиями. Всё почти так и случилось. Почти, да не совсем. Две фамилии пошли домой, зато я туда не пошёл. «Прочти-ка вслух, что ты там понаписал», – сказала мне Зинаида совсем недобрым голосом. Я прочёл. Всё получилось складно, но Зинаиде это почему-то не понравилось. Она добавила железа в голос и повторила свой категорический императив: «Читай, бестолочь, только третье предложение. Считать до трёх ты вроде научился. Читай не то, что должно быть, а то, что ты там накарябал. Читай громко и внятно». Во всём виновата дисграфия, и никакого злого умысла не было. Раза с пятого я с ужасом заметил, что написал я не совсем то, что читал. Делов-то, всего одну букву попутал. Маша ела каку. Можно было бы и не заострять. Можно было просто заставить меня десять раз написать, что Маша ела кашу, а не мучить меня глупостями, но не так проста была Зинаида Васильевна. Весь класс изошёл от смеха, и даже девочка с труднопроизносимой фамилией.
Когда всем уже надоело смеяться, Зинаида Васильевна приговорила меня к десяти повторам Маши евшей кашу в письменном виде, что я и исполнил всего за час, но не тут-то было. Опять проклятая дисграфия. Семь раз Маша съела кашу, но на восьмой раз я попутал Машу с Мамой. Так уж вышло. Пришлось ещё десять раз писать про Машу. Ну, я и написал, тоже всего лишь один раз из десяти, что Маша ела маму. Каннибализм, однако. Зинаида заорала громче Иерихонской Трубы, и мне казалось, что слова у неё заканчиваются. Пришлось ещё раз писать, но тут уж мне надоело это издевательство, и я написал все десять раз и даже без ошибок, что Маша ела какашки. Зинаида Васильевна позеленела, и неизвестно, чем бы всё это могло закончиться, но дверь в класс отворилась, и вошёл мой отец. Чёрт его знает, может быть, он надеялся встретить Арину, или мать забеспокоилась, что меня так долго нет дома, и отправила его на поиски, но вошёл он вовремя, поэтому я и жив до сих пор. Зинаида успела только несколько раз шмякнуть указкой по моей парте да сказать не более десяти самых добрых слов в мой адрес, как вдруг, как в сказке скрипнула дверь.
Я так надеялся, что отец мой схватит рыжую гадину за волосы и вытрет её харей классную доску. Каждому же должно воздаться по вере его. Но отец мой не оправдал моих чаяний и только вежливо, но весьма доступно объяснил Зинаиде Васильевне, где её место, и кто она есть по жизни. Я понял далеко не все слова, но общий смысл уловил верно, в чём впоследствии и убедился. Почти два года Зинка вела себя прилично, но всему приходит конец. Как-то незаметно пролетело время, а я так и ничего не смог вспомнить, что произошло за эти два года. Однако третья четверть третьего класса внесла в мою жизнь много перемен. В те годы всех детей без исключения принимали в пионеры, вот только некоторых принимали раньше, а остальных позже. В четвёртом классе все должны были быть пионерами, это, как бы, не обсуждалось. Обсуждалось только когда принять. Было два варианта. Один для большинства девятнадцатого мая в день рождения Пионерской Организации, зато второй для особенных, двадцать второго апреля в день рождения Ленина. Так вот, из-за Ленина вся фигня и приключилась. Сам не понимаю зачем, однако захотел я встать в первые ряды, забыв о том, что последние станут первыми.
Чтобы стать первым, надо было не просто хорошо учиться, а ещё и выучить наизусть и прочесть с высокой трибуны какой-нибудь гадкий стишок про Ленина. Что-что, а память у меня хорошая. Стишки учить было для меня делом плёвым, и выбрал я самый длинный и самый мерзкий опус всенародного поэта. Виной тому была книжка. Целая книжка на один стишок. На каждой странице была огромная фотография и одно четверостишье. Формат книжки был таков, что запихнуть её в портфель было просто невозможно. Переплёт у книжки был из картона, твёрдого как фанера, а с её обложки смотрело на читателя мудрое лицо товарища Сталина. Называлась эта книжка Сергея Михалкова не совсем в соответствии с обложкой, а именно «В Музее Ленина» и никак не иначе. Лицо Сталина, а вот музей Ленина. По малости лет я посчитал, что это правильно, и когнитивный диссонанс обошел меня стороной. Всего за неделю я выучил сей шедевр подхалимской литературы и начал мечтать о том, как я стану пионером, чтобы подавать всем ребятам пример. Самое интересное было то, что вся моя семья преспокойно наблюдала за моими действиями. Я-то не знал, что книга эта безнадёжно устарела, и Сергей Михалков её уже переписал заново так, что от товарища Сталина не осталось там никаких следов. Тут нечему удивляться, ибо он и гимн Советского Союза скорректировал в угоду товарищу Хрущёву, а спустя много лет и вовсе переделал его в гимн России, чтобы господина Ельцина порадовать. Но в те годы я и понятия не имел, что такое может быть. Мне казалось, что рукописи не горят, а уж тем более, не меняются в угоду власть имущим.
Где-то числа двадцатого марта, аккурат в конце третьей четверти, я зачитал с высокой трибуны перед всем классом морально устаревший стишок:
«В воскресный день с сестрой моей мы вышли со двора,
Я поведу тебя в музей, – сказала мне сестра».
Дальше я не совсем точно помню, что было у Михалкова, но точно помню то, что там было сказано, что там Сталин с Лениным вдвоём. Вот именно эти слова и не понравились Зинаиде Васильевне, и она попыталась меня остановить. Вот уж хер по всей морде. Я решил довести чтение до конца. Тут-то Зинаида вся позеленела от злости, и вспомнила все слова, которые ей не следовало говорить. Она начала молотить своей указкой, пока указка не сломалась, а потом заорала особо дурным голосом: «Что ты несёшь, мерзавец! Откуда ты такое взял?» В ответ я, конечно, ей сообщил, что я не сам это придумал, а выучил то, что в книге написано, и добавил, что завтра принесу ей эту книгу. От нервного напряжения, я как-то прослушал то, что никакую книгу приносить нет надобности, а надобно привести мою мать.
Следующий день был веселее предыдущего. Недаром сочинили песенку о том, что завтра будет лучше, чем вчера. Правильная, однако, песенка. Перед тем, как показать книжку Зинаиде, я показал её всему классу, а в глазах Зинки я стал классовым врагом, и преждевременный приём в пионеры не состоялся, но мне это уже было по барабану. Я уже расхотел быть пионером. Совсем расхотел, да так, что даже девятнадцатого мая манкировал это мероприятие, но меня приняли заочно. Как-то не понравилось мне то, что пионеры предали товарища Сталина. На кой же ляд мне вступать в организацию предателей? Вот я и решил, что хочу я уже играть на скрипке, а не учить мудацкие стишки и петь мудацкие песни. Почему это была скрипка, точно сказать не могу, но так уж вышло. Моей матери эта странная идея совсем не понравилась, и она заявила, что все музыканты суть бездельники, что по моим ушам прошло стадо слонов, а руки у меня растут из жопы, а главное, что на скрипках играют только евреи, и поэтому меня туда точно не возьмут. Отец и дед высказались в мою пользу, а бабка с тёткой сохранили нейтралитет.
Как только наступили летние каникулы и за пару дней до того, как уехать в родное Закарпатье, я вместе с отцом отправился в музыкальную школу. Меня там долго мучили, но всё же приняли, несмотря на стадо слонов, о которых так долго и упорно говорила моя мать. Учить меня пилить скрипу поручили молоденькой девушке, и она мне понравилась и, судя по всему, не только мне, но и моему отцу. На следующий день в музыкальную школу сходила моя мать, а вернувшись оттуда в поганом настроении, заявила, что если моему отцу так нравится скрипачка, то пусть сам и скрипит, и нефига ребёнком прикрываться. Мой дед пояснил матери, что она дура, но она с этим утверждением не согласилась, а бабка сказала, что уж если мальчик так сильно хочет быть евреем, то первого сентября пойдёт учиться в математическую спецшколу. Дед аргументировано пояснил бабке, что она тоже не самая умная женщина, а бабка сказала, что типа, чёрт с Вами, пусть мальчик будет дважды евреем, и скрипачом и математиком, как Альберт Эйнштейн. Мир в семье дороже. На том и порешили. Что касается меня, то мне такое решение пришлось по душе. Конечно, меня радовала не перспектива стать математиком и скрипачом в одном теле, а избавление от Зинаиды Васильевны раз и навсегда.
По непонятным причинам вместо Закарпатья меня отправили на все три смены в пионерский лагерь. Там не было ничего интересного, однако, пока я там был, умер дед. Первого сентября меня повели в математическую школу, а школа музыкальная автоматически отменилась. Меня это особо не расстроило, ибо я уже расхотел играть на скрипке. Математическая школа мне не понравилась. В свою родную школу я доходил за две минуты, и видел её из своего окна. Я все три года пытался разбить окно в своей любимой семьсот восьмой школе, стреляя с балкона из рогатки, но тщетно, сил было маловато. Классе в пятом или шестом, сил бы уже хватило, да только желание пропало. Четыреста сорок четвёртая спецшкола была минутах в двадцати ходу от моего дома, что мне сильно не нравилось, однако, ко всему привыкаешь. Главное успеть привыкнуть вовремя, а не когда оно тебе уже и не надо. Не суждено мне было стать великим скрипачом, так почему не стать мне великим математиком? Ответа на этот вопрос у меня не было, и я начал учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин.
Начало учёбы было не самым удачным. Я обнаружил, что в моём классе аж три Маши, причём одна из Маш играет на скрипке. Вот ведь свезло то как. Кроме того, у меня за первые полгода обучения на математика сложилось очень стойкое ощущение, что все три Маши наелись какашек. А кто виноват? Конечно, Зинаида Васильевна. Вот так и вышло, что имя Маша у меня вызывает не совсем приятные ощущения. Лет через пятнадцать или чуть более того, когда я учился в институте, мне подвернулась Маша. Я преодолел свои нехорошие ощущения, и ввёл Машу во грех. По своей наивности я полагал, что это поможет мне преодолеть мой детский комплекс, но я жестоко ошибался. После Машиного грехопадения мои ощущения, что она съела какашку, только усилились. Так кто же на самом деле виноват? На этот сакраментальный вопрос можно дать только один стереотипный ответ. Как, говорится, другого ответа быть не может. Только, ради Бога, не подумайте, что во всём виноваты евреи. Конечно же, нет! Во всём виноват товарищ Сталин. Вот если бы не Сталин, разве стала бы Зинаида Васильевна такой сукой? Нет, и ещё раз нет! Так причём здесь евреи? Пионеры за дело Ленина будьте готовы! Всегда готовы!

III. Годы в Пионерском Галстуке
Не все писатели читают чужие книги. Я читаю, причём довольно много. Всё дело в том, что я не позиционирую себя как писателя. Кроме гадких книжек, я ещё насочинял массу гадких песенок. Их можно послушать, если порыться в помойке, что называется интернетом. Там я себя позиционирую не как композитор и поэт, а как сочинитель гадких песен. По аналогии и тут я позиционирую себя только как сочинитель гадких книжек. Не люблю пафоса, совсем не люблю. Мой дед прочёл массу книг, но так и не начал писать. Отец тоже много читал, но тоже писать так и не начал, а я начал. Возникает вопрос, а почему? Всё просто. Дед умер, когда ещё не было такого количества дерьмовой писанины, которую написали современные писаки. Отец тоже не успел прочитать такое количество дрянных книжек, чтобы начать свою литературную деятельность. Мне это удалось. Не стоит думать, что я всю современную литературу считаю полным говном, отнюдь. Ерофеев, Пелевин, Сорокин, Елизаров, Горчев и Раевская мне нравятся и даже очень, но остальное ж литературное говно ни в один унитаз не лезет.
Недавно я случайно наткнулся на бурную полемику по поводу книжки под названием «Лето в Пионерском Галстуке». Мне стало интересно, ради чего такого народ копья ломает. Пришлось прочесть. Если же кто-то не читал этого шедевра современного бумагомарания и ждёт от меня совета, прочитать или не стоит, то точно не дождётся, ибо советов я никогда не даю, но мнение своё выскажу весьма кратко. Бездарная гей-пропаганда. Две идиотки, что написали эту книгу, имеют весьма слабое представление о том времени, когда происходят те события. Такое впечатление, что они послушали рассказы своих родителей, которые опустили все пикантные подробности своего жития в пионерских лагерях, всё это перемешали с пионерским романтизмом Аркадия Гайдара и сдобрили однополой любовью. Оно бы ладно, но они же не имеют представления ни об анатомии, ни психологии, но пишут о том, в чём ни в зуб ногой. Написали бы честно, что хуй в жопу засунуть не так-то просто без вазелина, что потом жопа будет болеть, и геморрой вылезет. Так ведь ни хуя ж подобного, отъёбаный в жопу пионер безмерно счастлив, а вожатый, его пропетушивший, сам не понял, как его хуй попал в чужую задницу. Ведь хотел же обойтись без мата, так не получилось. Извиняюсь. Пионерский Лагерь показан там романтическим рассадником гомосексуализма и педофилии, так что говорить тогда про наши исправительные учреждения, про армию, про детские дома? Там все ещё романтичнее. Все пионеры, пионерки, ну и вожатые показаны настолько положительными, что аж тошнит, вот только некоторые из них гомосячат, но так это у них вполне нормально. Так, блядь, и надо!
После прочтения нашумевшей книжки у меня появилось желание написать что-нибудь на тему пионерского лагеря, в духе Аркадия Гайдара, но не того самого Гайдара, что после командования карательным отрядом в Хакассии стал алкашом, а того, что неожиданно стал педерастом после прочтения книги «Географ Глобус Пропил». Как это ни удивительно, но у меня это желание быстро рассосалось, но возникло вновь после просмотра идиотского сериала под названием «Пищеблок». Этот киноуродец был состряпан при участии того же старого педофила, который пропил последний глобус. Может я и не стал бы смотреть подобную хуетень, но делать было нечего, и я пал так низко, что после просмотра этого сериала пошёл в канцтовары и купил там себе глобус Абхазии. Покупка глобуса натолкнула меня на мысль, что надо прикупить ещё и чернила для седьмого класса и ими написать полную правду о бытии пионеров в советских лагерях. Вот Вам и результат. Сижу и пишу то, что сам видел и, что знаю не понаслышке. Хочу заранее отметить, что пропаганды гомосексуализма у меня не будет. Только здоровый образ жизни.
Что было в Пионерском лагере до того, как я окончил пятый класс, помню я весьма смутно, ибо не было ничего там интересного и достойного воспоминаний и, тем более, упоминания. Так, обычная пионерская рутина, тем не менее, период обучения в пятом классе принёс некоторые незрелые плоды. Точнее плоды были зрелые, зато я тогда до них ещё не дозрел. Это были Жан Огюст Доминик Энгр и Гюстав Курбе, а потом моя тётушка привезла из Парижа Поля Дельво. Для тех, кто не понял о чём речь, поясню. Это имена трёх художников, которые любили писать обнажённую натуру. Ещё весной я не доставал до полки, где стояли альбомы этих и иных художников, но за лето подрос, а осенью дотянулся до высокого искусства. Кроме трёх указанных художников, там было достаточно и других мастеров кисти, но эта троица мне была ближе всех остальных. Созерцание обнажённых женских тел вызывало в моей душе благоговейный трепет и смутные желания. Одним из таких желаний было обзавестись одним таким телом, а лучше сразу двумя.
После окончания пятого класса меня отвезли на два месяца в Крым, и там я созерцал тела в купальниках, но этого было недостаточно. Очень уж хотелось мне заглянуть дальше. Конечно, я не занимался подглядыванием, а просто мысленно раздевал девочек и дамочек. Пару раз я имел счастье лицезреть конфуз той или иной особи женского пола, но это тоже не особо грело душу. В августе меня всё же заслали в Пионерский Лагерь, где мне тут же было предложено вступить в секту малолетних вуайеристов. Разумеется, что такого умного слова в те годы я не знал, впрочем, как и всех иных терминов из учебника по сексопатологии, но суть-то не меняется, как её не назови. Авторитетные малолетние вуайеристы обещали мне все блага созерцания обнажённых тел в непринуждённой обстановке и в высоком качестве, а секта была столь многочисленна, что сразу же отказаться не было сил. На второй день активисты секты предложили мне подглядывать в дырку, которая была пробита гвоздём в перегородке между мужской и женской раздевалками при бассейне. Обстановка была нервозной, а качество отвратительным. Ещё дня через три мне показали позицию для подглядывания за девочками и вожатыми в бане. Жаль, что банных дней было всего три за смену.
Баня была скорее душевой, чем баней, но называлась баней. В бане были на высоте более двух метров маленькие окошки, а рядом с баней была водонапорная вышка. Вышка была собрана из стальных уголков, ну а наверху этой конструкции находился огромный бак с водой. Мест для наблюдения было два, справа от бака и слева от него. Лезть на вышку было небезопасно, а лежать у бака неудобно, одно радовало, что по ту сторону бани, где была вышка, никто не ходил. Ждать у моря погоды не хотелось, и я провёл беглый предварительный осмотр места будущего преступления. Результат был не очень. Угол обзора не позволял видеть многого, и скорее всего, то, что ниже пояса, посмотреть не представлялось возможным. Оно, конечно, обидно, но сиськи – тоже не так уж плохо, особенно у вожатых. Когда же настал банный день, всё оказалось ещё хуже. Стёкла запотели, и вместо тел можно было лицезреть только мутные пятна. Активистам секты и этого хватало, но мне, насмотревшемуся репродукций бесстыдных картин величайших мастеров кисти, это было не в масть, и я послал всех вуайеристов на хуй. Они соблазняли меня тем, что можно подглядывать в окна и замочные скважины, но попусту. Я осознал, что смотреть на голую бабу гораздо приятнее, если она сама себя хочет показать.
Как я ни старался, но такой бабы в тот год для меня не нашлось. В школе их тоже не оказалось, однако же, моя любимая тётушка привезла из Франции альбом Сальвадора Дали, расширив тем самым мой кругозор. Что было во время учёбы в шестом классе, я не запомнил, разве только то, что в Лагере было довольно много Свет и Ларис, как среди пионерок, так и среди вожатых, а у нас в школе их не было совсем. Как я ни старался, но так и не вспомнил ни одной Светы или Ларисы и из семьсот восьмой школы. Была лишь одна радость в том, что в Пионерском Лагере ни Зины, ни Маши ни разу не попадались мне на глаза. Какое-то неравномерное распределение имен в природе. В шестом классе мысли о женских прелестях мне ещё не мешали учиться, и учился я хорошо, за что и был отправлен в июне месяце в Закарпатье. Там тоже не было ничего достойного описания, однако две смены в Пионерском Лагере, куда меня сослали после посещения исторической Родины, принесли мне слишком много знаний, а многие знания – многие скорби. Вот до сих пор и приходится мне скорбеть.
В Лагере меня определили во второй отряд, ну а все малолетние вуайеристы остались в третьем. Всего только за год у народных масс кардинально поменялись интересы. Из курса истории известно, что наиболее революционным классом был и остаётся пролетариат. Ещё известно из курса философии, что критерием истины является практика. Конечно, в шестом классе философию не изучают, а история в шестом классе ещё не дошла до пролетариата, тем не менее, я на практике понял, что вся мерзость исходит от пролетариата. Дело в том, что в Пионерские Лагеря в те времена отправляли не только детей работников завода, которому этот Лагерь принадлежал, но и некоторое количество обитателей Детских Домов. Вот именно они и несли прогресс всем остальным пионерам. Раньше я этого не понимал, да и вообще не знал, что в нашем Лагере живут ещё и Сироты Казанские. Кроме всего прочего, Сироты учились по своему графику, по несколько лет в одном классе. и многие из них были постарше всех остальных пионеров. Вот так и получилось, что Ленин оказался прав. Сиротам терять было как бы нечего, вот они и несли в массы революционную сознательность.
На смену вуайеризму неизбежно пришли социалистические соревнования, то есть вместо того, чтобы подглядывать за девочками, мальчики начали меряться хуями. Занятие весьма увлекательное, но абсолютно бесполезное, в чём я убедился на второй день моего пребывания в Лагере. Именно в этот день я начистил грызло Никите. Так уж случилось, что свой авторитет Никита заработал в первую смену, когда я гулял по Карпатам. Я же не догадывался, что он такой авторитетный, вот и впал в соблазн. Никита был противный дрищ с омерзительной ухмылкой и очень нахальный. В тот злополучный день он что-то сказал мне, ну а я послал его на хуй. Никита никуда не пошёл, зато задал мне сакраментальный вопрос: «А по еблу?» Недолго думая, я ответил ему: «Извольте», – и заехал слева в ухо, а справа в нос. Никита сел на жопу, а толпа его холуев решила за него активно заступиться. Слава Богу, что мне на помощь пришли три нигилиста, которые тоже ещё не знали об авторитете Никиты. Всё прояснилось на следующий день, когда в тихий час было устроено очередное социалистическое соревнование. Ни нигилисты, ни тем более я к соревнованиям допущены не были, но зато Никита всем показывал свой хуй до колен. Думаю, что из Никиты вырос вполне даже достойный эксгибиционист или педераст, но тогда я об этих тонкостях не думал. Я думал о том, куда такую красоту можно спрятать от посторонних глаз. По непонятным причинам в моём сознании связь между размером хуя и авторитетностью его владельца не возникла.
Тем не менее, в бане Никита и его сподвижники усердно разглядывали мои и не только мои гениталии. А вдруг у меня член больше, чем у Никиты. Что тогда? Новый авторитет или тотальный нигилизм? Сейчас мне думается, что Фридрих Ницше в раннем детстве получил тяжёлую психологическую травму, увидев хуй, больше, чем у Никиты, хотя больше трудно себе представить. В отличие от Фрица я получил только лёгкую психологическую травму, в результате которой у меня и возникла стойкая идиосинкразия к имени Никита. Особого неудобства это мне не доставляло, ибо я не увидел больше ни одного живого Никиты, правду сказать, по телевизору видел я Никиту Михалкова, а также Хрущёва, и ещё пару Никит, да и хуй с ними со всеми. Наш второй отряд неизбежно поделился на нигилистов и на эксгибиционистов-писькокрутов во главе с весьма авторитетным Никитой. Вся их кампания усердно дрочила перед сном, а наша кампания до этого ещё не доросла. Промежду двух этих полярных групп некоторое время было относительно мирное противостояние, которое всё же закончилось дракой, ну а Никиту отправили в его родной Детский Дом, на радость части пионеров и всех вожатых. Вот так и прошла первая половина второй смены.
Не свезло мне стать ни эксгибиционистом, ни вуайеристом, ни педерастом и ни кем, кем могли бы гордиться современные либералы. Сам не знаю почему, но меня тянуло исключительно к противоположному полу, и моя тяга не осталась без взаимности. Взаимностью мне ответила Лариса сразу же после того, как я второй раз посадил Никиту на жопу. Тогда его авторитет во втором отряде окончательно рухнул и все его бывшие дружки стали над ним издеваться, давая ему бесполезные советы, что делать с вот таких размеров хуем. Сорок раз вокруг ноги и через жопу в сапоги, но это был не самый бесполезный совет. Справедливости ради следовало бы отметить то, что падение авторитета не до конца отменило Социалистические Соревнования. Как мерялись хуями, так и продолжили, однако теперь без ложных выводов. Получилось как бы так, что кулак нокаутировал хуй, не в плане фистинга или мастурбации, а в самом худшем смысле этого слова. Лидером признавался не тот, у кого больше, а тот, кто может начистить ебло всем страждущим, а вот хуй стал лишь дополнительной опцией. О том, чтобы принять приоритет интеллекта над силой или размерами хуя, не могло идти даже речи. Социум ещё не дозрел до таких высот. Следует заметить то, что я отнюдь не был самым сильным в отряде, зато у меня хватило ума не состязаться в силе с теми, кто этого не очень жаждал. Лариса приняла меня за лидера, и меня это вполне устроило. Зачем разрушать у девочки иллюзию, которая тебе полезна? Вот и я подумал, что незачем.
Через пару дней после того, как Лагерь избавился от Никиты, Лариса тихо подошла ко мне и ещё тише спросила, за что я начистил грызло Никите. Я взял и рассказал ей всё, как оно и было. Рассказал про вуайеристов из третьего отряда, и про Социалистические Соревнования тоже, разумеется, и про авторитет Никиты. Лариса слегка призадумалась и честно рассказала мне, что девочки тоже мерятся сиськами и количеством волосков на причинном месте. Вот тут-то у меня и возник некоторый конфуз. Конечно, я был в курсе о волосах, но живьём их ни разу ещё не видел, ибо во втором отряде у мальчиков они ещё не отросли, и я так думал, что у девочек их тоже нет, но эта мысль была в корне неверной. То, что я сказал Ларисе, что мне неинтересно подглядывать, а хотелось бы посмотреть на девочку, которая сама всё покажет, вызвало у неё желание удовлетворить мой интерес и поступить также как в детском саду, где мальчишки и девчонки показывают друг другу свои глупости. Мне почему-то не хотелось проиграть ей в дурацком соревновании. Ни сисек, ни даже волос у меня не было, а вот у Ларисы, они могли быть. Вот как тут быть? Посмотреть-то хочется, а показать совсем нечего. Пришлось мне несколько дней строить из себя целку, но любопытство всё-таки победило стеснительность. Под напором Ларисы я сдался ей на милость. Впечатлений у обоих было море. Всё оказалось не так уж страшно, как мне поначалу показалось.
Дня два мы просто гуляли, потом начали целоваться, но без помощи языка, а потом пошли в лес за грибами. Там-то Лариса и разделась. Совсем. Сиськи были трудноразличимы, а волос было около двух штук, однако мой хуй отреагировал и встал из уважения к женскому телу. Смотрины длились не более двух минут, ибо лес не так уж велик, а пионеров в нём бродило до хуя и больше. Несмотря на столь короткий период созерцания недоразвитых женских прелестей в мою голову всё же забрела идиотская мысль и несколько не совсем идиотских. После того, что я видел, как честному человеку, мне надлежало жениться на Ларисе, конечно же, не сейчас, а как-нибудь потом. С другой стороны, само имя Лариса, мне не очень-то нравилось. Если бы Таня или Ира, ну на худой конец Оля или Наташа, тогда бы и сомнений было меньше. С третьей стороны Лариса была старше меня на полгода, а в моей семье было принято, чтобы жёны были моложе мужей. Вот как тут быть? Мысли пролетели, а Лариса начала одеваться, и у меня возникла ещё одна вполне разумная мысль, что бесконтактный просмотр тела недостаточен для счастья.
Лариса оделась и я туда же, и мы пошли рука об руку в сторону поляны, где собирались те, кто в лесу не смог потеряться. По дороге я попытался продвинуть в правильном направлении наши взаимоотношения с Ларисой, но она согласилась лишь на поцелуи. Несколько дней кроме поцелуев ничего не было, однако, Лариса надумала со мной поговорить на щекотливую тему. Лучше бы она этого не делала. Лучше бы было для неё, а для меня оказалось лучше, что она заговорила. Болтать надо меньше, особенно о чужих хуях. По всей видимости, Лариса не знала этого, а любопытство зашкаливало, вот она и проболталась, что уже видела пару хуёв, но мой был лучшим. Если бы я был постарше, то сказал бы ей, что он ещё и вкуснее, но по малости лет я только поинтересовался, где это она их видела. Тут-то Лариса и рассказала, что было это в Детском Доме имени Никиты, он там всем показывал свой шланг для полива огорода, ну и ещё один хуй был по согласию сторон. Тут-то все мои сомнения разрешились, и я понял, что жениться на Ларисе необязательно даже честному человеку.
Лето закончилось и наступило время учиться. Поначалу в школе ничего не было достойного внимания, а дома я добрался до трудов Ги де Мопассана. Труды его мне понравились, но ещё больше мне понравилась рок-музыка, с которой я так же познакомился в начале сентября тысяча девятьсот семьдесят первого года. Я не имею в виду Beatles или Rolling Stones, с этими ребятами я ещё в пятом классе был знаком, и они мне понравились, но в меру. В седьмом же классе я познакомился со звуком Led Zeppelin и Black Sabbath. Знакомство оказалось фатальным, и я решил стать рок-музыкантом. В моей школе нашлась ещё пара таких же, как я, и решили мы создать рок-группу на радость всех наших соседей. Иногда сублимировать своё либидо тоже полезно, иначе можно наступить на грабли второй раз. Мы пытались играть с рок-музыкой, а наши одноклассники начали меряться хуями. Видимо, им в Пионерских Лагерях понравилось это занятие. У нас была иная программа, как у каждого Абрама. Мы развлекали девок своими антимузыкальными потугами, но безрезультатно, если быть до конца честным. Точнее, некоторые результаты были, но менее результативные, нежели с Ларисой. Тем не менее, я не унывал, а терзал гитару и флиртовал с девочками. Как-то так неудачно складывалась моя жизнь, а ведь легко мог бы стать гомосексуалистом, как Борис Моисеев, и был бы теперь на вершине славы. Какая жалость, что мудрую книгу «Лето в Пионерском Галстуке» написали так поздно. Извините, что пишу неразборчиво. Слёзы льются из глаз на бумагу, и перо выпадает из рук.
До нового семьдесят второго года в школе было относительно спокойно. У всех, кто мерялся хуями, совесть успокоилась, ибо стало им ясно, у кого самый, что ни на есть охуеный хуище. Ясно, да не совсем. В марте семьдесят второго года века двадцатого случилось страшное.
Пришла весна, запели птички,
Набухли почки и яички.
Если ж быть точным, то почки не набухли, но у одного мудака яйца набухли сверх всякой меры, и он достал из широких штанин дубликатом бесценного груза прямо на уроке химии и начал дрочить то, что достал. Те, кому удалось увидеть то, что он достал, смогли по достоинству оценить бесценность груза, а я, как всегда, сидел не на том месте и подробностей не увидел. В тот день вместо старой грымзы, которая захворала ко всеобщей радости, урок вела молодая студентка. Она что-то спросила по поводу какой-то формулы, ну а потом задала ещё и нескромный вопрос: «Кто хочет ответить?» Её понять можно, она никого не знала по фамилии, а я взял да и посоветовал ей спросить мудака с бесценным грузом. Наивная девушка зачем-то последовала моему гадкому совету, вот тут и случилось страшное. Бесценный груз никак не убирался назад в широкие штанины, а его хозяин очень на это злился. В конце концов, ему удалось запихнуть свою гордость на место, но было уже поздно. Всем известно, что лучше поздно, чем никому. Видимо, также подумал и хозяин бесценного груза, и вежливо переспросил студентку, что ей от него надобно. На кой ляд она оторвала его от важного дела? Всему виной женское любопытство.
Студентка так ужасно покраснела, что мне даже показалось, будто бы к ней приходит ценный пушной зверёк, но не белочка. Хозяин бесценного груза показал мне кулак, ну а весь наш класс давился от хохота. Почему-то обошлось без драки, хотя мне очень хотелось, начистит грызло Великому Мастурбатору, ну, да и чёрт с ним. После этого случая студентка в нашей школе больше не появлялась, а народ обсудил скользкую тему и забыл о ней. Закончились весенние каникулы, прошёл без происшествий апрель и майские праздники, и до конца учебного года осталось всего пара недель, но тут приключилось уже самое-самое страшное. Один из моих одноклассников принёс в школу шариковую ручку. Казалось бы, вот что тут такого страшного? Шариковые ручки стоили тогда по тридцать пять копеек за штуку, и продавались они на каждом углу. Но та ручка была не простая и даже не золотая. Эта ручка была с глазком для порнофилов, куда можно было заглянуть на досуге. Одна пословица гласит, что любопытство – не порок, но большое свинство. Ручка пошла по рукам, и все стали заглядывать в глазок и вертеть верхнюю часть ручки вокруг своей оси. Как-то так вышло, что мне не удалось посмотреть, что там такого интересного можно увидеть, ибо ручка эта попала в руки к злополучному хозяину дубликата бесценного груза, из-за которого скромная студентка чуть не подохла от стыда на своём первом же уроке. Хорошо уже то, что самое страшное случилось не на уроке химии.
Шёл урок литературы, а хозяин бесценного груза с упоением изучал нечто более интересное, чем то, что до него пыталась донести Белла Васильевна. Такое имя было у нашей учительницы. Белле Васильевне тоже стало интересно, что там показывают, и она вырвала ручку из рук хозяина бесценного груза. Видимо, ей не было очень интересно, что было интересно всем остальным, и Белла Васильевна ограничилась десятью секундами изучения содержимого ручки, после чего отвела нерадивого подростка к директору. Как того и следовало ожидать, хозяин груза с потрохами вложил хозяина ручки, но тот заявил, что никогда в жизни не смотрел в глазок ручки, а просто взял её у отца случайно, так как не нашёл свою ручку, ну а пойти в школу без ручки просто не счёл возможным. После всех разбирательств о том, кто что увидел, отец моего одноклассника подарил ему эту ручку и объяснил, кому её можно давать в руки, а кому нет. Получилось так, что мне было можно, и я получил ручку до завтра.
Придя домой, я начал изучать содержание запретного плода. Там был типа диафильм из двенадцати голых девок. Десять кадров были ещё куда ни шло, но на двух кадрах девки раскорячились так, что вся пизда была наружу. Это было круче, чем Курбе и Дельво вместе взятые, однако шока у меня не было, ибо я подозревал, что мне предстоит увидеть, а вот Белла Васильевна не подозревала. Следует также добавить, что хозяина бесценного груза из школы на всякий случай отчислили, а хозяина ручки даже не ругали. Нет в жизни справедливости. Меня по окончании седьмого класса отправили на две первые смены в Пионерский Лагерь, ну а ещё у меня под носом выросла какая-то гадость, которая мне тогда казалась усами. Вот такие же усы были у Ларисы на пизде, но у меня выросли только под носом. Что с ними делать, я ещё не решил, а потому поехал покорять ими пионерок. Следует заметить, что в школе мне это не удалось, но в Лагере жизнь идёт по совсем иным законам. Чуть было не забыл. В школе пионеров начали принимать в комсомол, а меня туда совсем даже не звали, но ошейник я снял ещё в конце третьей четверти и был уверен, что больше никогда не нацеплю на шею эту гадость.
Как я жестоко ошибался. В лагере мне пришлось снова нацепить галстук на шею, но Ира мне его повязала на манер ковбойского платка, а мне с боем удалось отстоять своё право носить его так, как мне нравится. Хоть и малая, но победа над стадным инстинктом. Кроме своего права, я отстоял ещё и право Ирины, и тогда мы с ней образовали первичную ячейку общества в отдельно взятом Пионерском Заведении. С Ирой я познакомился ещё в автобусе по дороге в лагерь, именно там, где мне и пришлось отстаивать наши гражданские права, и в Лагерь мы прибыли уже с отстоянными правами и тут же ушли за клуб целоваться. У Иры был целый ряд преимуществ перед Ларисой. Во-первых, она была Ира, а не Лариса, что само по себе уже немало. Во-вторых, она была на полгода меня моложе, что позволяло мне на ней жениться, не нарушая семейной традиции. В-третьих, Ира была родом не из Детдома, а из вполне приличной семьи, что тоже играет не последнюю роль. Кроме этого, Ира была очень красива, однако, она была голубоглазой блондинкой и напоминала мне Мальвину, у которой, благодаря стараниям Буратино, вся пизда была в занозах. Дурацкая, однако, ассоциация, но уж какая есть, другую мне так и не удалось подобрать.
Отношения с Ирой начались бурно, но развития совсем не получили. Как я с ней поцеловался в первый день, так же точно было и в день расставания, однако, кое-чего я всё же достиг. Виной всему приличная семья, из которой и вышла Ира. Она совсем не хотела ни показывать, ни смотреть глупости, а о том, чтобы пойти дальше поцелуев, речи даже быть не могло. Правда, целовались мы уже не совсем по-детски. Языки наши иногда соприкасались, после чего Ира отодвигала меня в сторону и краснела. Был у Иры один ужасный недостаток – она жила в Медведках. Какое счастье ради пары поцелуев тащиться в Жопу Мира. Как только я узнал про эти самые Медведки, так сразу и раздумал жениться на Ире. Когда ж первая смена пролетела как фанера над Парижем, Иру родители решили у меня забрать, чтобы, не дай Бог, я не засунул свой язык слишком далеко, а меня никто не забрал. Сцена расставания была трогательна до слёз. Я обещал Ире любить её и в Москве тоже и дал ей номер своего телефона, и Ирина поступила аналогично, вот только соплей вылитых в мои уши, было намного больше. Само собой разумеется, что до сих пор я не позвонил Ирине и до сих пор с нетерпением жду её звонка.
Кроме Иры в моей жизни образовались ещё два дружка мужского пола, и с ними я занимался сублимацией. Чтобы меня не поняли неправильно, поясню, что мы пытались создать Лагерную рок-банду, и достигли значительно более весомых результатов, нежели те, что были достигнуты мною в школе. Немалую помощь в этом благом начинании мы получили от Светы. Свету я видел каждый год, но она слегка сменила ориентацию. Первые годы моего пребывания в Лагере, она ходила в галстуке, то есть была вожатой, а в этот год она была уже без галстука. На самом деле она уже три года была без галстука, но я заметил это только тогда, когда она проявила желание помочь нам сублимировать. Оказалось, что теперь Света стала Лагерным психологом. Вот такие метаморфозы, однако. Кроме этой метаморфозы всё было, как то и положено. Четвёртый, пятый и шестой отряды жили тоскливой и целомудренной пионерской жизнью. Третий отряд развлекался вуайеризмом, а второй мерялся хуями. Наш первый отряд уже дорос до попыток совращать девок, но по большей части, это были попытки с негодными средствами, как говаривал вождь мирового пролетариата.
Рок-банда наша названия не имела, но мы задумались над этим вопросом. Дум было как-то маловато, и мы начали репетировать, отложив решение главного вопроса на неопределённое время. Света попросила, чтобы мы играли не только Гнилой Запад, но и хорошие советские песни. Так мы и поступили. Когда Света пришла, чтобы послушать хорошую песню, мы исполнили творение Дунаевского, но за автора текста я был не уверен. Мы пели примерно так:
«Мы пи…, мы пи…, мы – пионеры юга,
Насра…, насра…, нас радует весна.
Торопись пись, пись, Приободрись, дрись, дрись…»
Пели мы хорошо и громко, но Света нам не дала закончить прекрасную песню, и попросила нас отныне петь на английском. Мы с этим радостно согласились, но всё-таки пели одну песенку, которая была частично на русском языке. Это была песенка про то, что у попа была коза, Shake baby shake, да через жопу тормоза, а поп дрова на ней возил и через жопу тормозил. Её, как бы, не только мы пели. Её даже пионеры из пятого отряда пели. Очень популярная была песня. Вот такая у нас была сублимация. Однако, как ни сублимируй, но о реализации забывать не стоит. На этом фронте дела обстояли не так весело.
Когда Ира меня коварно покинула, я разуверился в чистой любви, и тут же попытался предаться грязному разврату. Особых успехов не было, но в тот момент мне казалось, что успех мой был грандиозен. Мне удалось пару раз поцеловаться с другой Ирой совсем не по-детски и даже лизнуть её сиську, точнее то, что должно было стать сиськой. Кроме того, мне удалось поцеловаться ещё с двумя девочками, но по-детски, а с Иры удалось стащить трусы, но не совсем удалось. Она их быстро натянула назад, но волосы я всё же увидел. Вторая Ира тоже обещала мне звонить, но также до сих пор не собралась это сделать. Успехи в сублимации были куда как более весомыми. Мы научились играть пару песенок из репертуара Creedence Clear Water Revival, ну и так, кое-что не до конца. Короче говоря, два месяца не прошли совсем даром, а когда закончилась вторая смена, моя тётка решила, что мне надо посетить Эстонию, была такая республика Советской Прибалтики. На этот дурной поступок её соблазнила её подружка, которая вывозила туда своего золотушного отпрыска. Нетрудно догадаться, что в Эстонию я поехал уже без галстука.
В Эстонии мне всё не понравилось. Абсолютно всё. Море было такое мелкое и грязное, что к нему подходить было противно, не говоря о том, чтобы в нём ещё и купаться. В первый день выхода на море я, преодолев отвращение, всё-таки смог пройти по колено в воде около ста метров, но оно было ещё и холодным, и у меня навсегда отпало желание, лезь в эту грязную лужу. Эстонские девочки мне совсем не понравились. Красотой они вовсе не отличались, зато отличались врождённой эмоциональной тупостью. Мне не понравилась тёткина подружка, а особенно её золотушный отпрыск. Единственное занятие, которое я сам себе смог с большим трудом придумать, было ходить в лес по грибы и по ягоды. Скука была смертная, а тоска безысходная, и так три недели с лишним. Больше я никогда в эту Эстонию не ездил, и никогда не поеду, ну её в задницу вместе со всеми эстонцами.
Однажды, где-то дня за три или четыре до отъезда в город-герой Москву, я забрёл туда, сам не знаю куда, а всё из-за того, что я спёр у тётки сигарету и в лесу её выкурил. Мозг мой малость потёк. Чтобы добраться до места дислокации моей тётки, её подружки и её отпрыска, пришлось выйти из леса и идти вдоль моря. Не стану описывать красоты местной природы, как это делают авторши книжки про Лето в Пионерском Галстуке, зато перейду прямо к сути. Надо экономить время и бумагу, ибо лес – наше богатство. Берегите лес, господа! Шёл по берегу отряд, шёл издалека. На самом деле я шёл совсем один, слева море, справа лес, зато народу не видать совсем. Подумав пару минут, я продолжил свой нелёгкий путь и случайно наткнулся на нудистку. Есть мнение, что в те времена в Стране Советов нудистов не было, но мнение это в корне ошибочно. Не было такого понятия, как нудизм, однако голые бабы валялись на берегу Балтийского моря в изобилии, от одной до четырёх штук на погонный километр унылого побережья. Несколько раз я своими глазами видел их издалека, а вот до этой было всего-то метра три. Как-то слишком уж неожиданно я выскочил из-за угла, ну и эта самая нудистка вовремя не успела развернуться ко мне задницей. Ситуация была несколько двусмысленной. С одной стороны подглядывать не хорошо, но с другой-то – нехуй тут голыми валяться.
Сказать, кто больше сконфузился, было трудно, но дама со своим конфузом справилась быстро, а я, как бы, остолбенел от увиденного. Нудистка сделала вид, будто меня просто нет в природе, и продолжила загорать, как ни в чём не бывало. Я продолжал стоять и смотреть на барышню, а на меня беззастенчиво смотрела её пизда. Такая вот мясистая и волосатая пизда лет тридцати пяти отроду. Примерно ровесница моей матери, но тогда я ещё не был знаком с Фрейдом, а то бы я сказал, что он как всегда прав. Насмотревшись вдоволь на сиськи, пипиську и все прочие части женского тела, я вышел из состояния оцепенения и неуклонно направился до дому. До дома было около часа ходу, но мне мешал идти хуй, который слишком бурно отреагировал на нудистку. Мысли в голове путались, но одно я понял точно. Конечно, я и раньше всё это понимал, но тут-то я как бы прочувствовал это всеми фибрами своей души. И понял я, куда надобно совать свой хуй, чтобы он не мешал идти домой. Вот как-то так закончилось детство. Мои же наивные мечты уступили место вполне конкретным желаниям, а мой нездоровый романтизм превратился в здоровый цинизм.
В тот год в Москве стояла жуткая жара, горели торфяники, а птицы дохли налету. До школы оставалось ещё дня три, а делать было нечего. От нечего делать я продолжил изучать труды Ги де Мопассана и разглядывать творения любимых художников. Опять же от нечего делать, я взглянул на себя в зеркало и с ужасом обнаружил, что гадость под носом основательно разрослась, и на бороде выросло пять волосков, и ещё столько же на щеках. Пришлось всё это сбрить. Да и хуй бы с ними. Не жалко. Новое вырастет. Новые усы принесут новые мысли. Как-то так и закончились мои годы в пионерском галстуке, закончилось последнее пионерское лето, которое мне совсем не принесло радостей однополой любви. Видимо, я был не избранным, а самым обычным подростком, о котором великие писательницы книг не сочиняют. Внимания достойны только небинарные инвалиды.
На этом можно было бы и закрыть пионерскую тему, однако, не всё бывает так, как этого хочется. У людей есть такая особенность, возвращаться к прошлому не только в мыслях, но и в действиях. Недаром же говорят, что преступника всегда тянет на место преступления. Вот и меня постоянно тянет в том же направлении. Чтобы сэкономить время моих читателей, особенно тех, кому понравилось «Лето в Пионерском Галстуке», сразу предупреждаю. Следующая глава моей книги будет также на тему пионерских подвигов. Если кому-то не понравилось накарябанное выше, то ему совсем не стоит читать ниже. Там будет ещё страшнее. Нечто вроде страшной сказки примерно следующего содержания:
«А с девочкой было так мило, но мне захотелось проверить.
Я взял молоток, я взял зубило и вскрыл её ласковый череп».
Чтобы не обоссаться ночью, не пейте кофе после двадцати трёх часов. Это – вовсе не совет, это – Категорический Императив Канта.
IV
. Лето Без Пионерского Галстука.
Перед летом была весна, перед весной – зима, а перед зимой была осень, и всё это без пионерского галстука. Может это и хорошо, что без галстука, иначе мог бы чего доброго и пидорасом стать. Однако не удалось, почему-то. Осенью я очень активно начал знакомиться с девочками, но они по непонятным причинам были в сто раз более закомплексованными, нежели пионерки из Лагеря. Короче говоря, я за весь учебный год добился поцелуев только от трёх, и ничего кроме. Не жизнь, а полное говно. Успехов на поприще сублимации либидо было тоже, кот наплакал, а учится мне как-то совсем надоело, и, в конце концов, меня всё-таки выпиздили из математической спецшколы. Единственным сомнительным достижением за весь учебный год было то, что я научился пить и курить. Не так, чтобы стал я заядлым курильщиком или конченым алкоголиком, но начало было положено. Кроме этих сомнительных начинаний, я начал заниматься боксом и попытался изучить труды Зигмунда Фрейда, ибо с Ги де Мопассаном было покончено к началу мая. Ещё мне довелось посмотреть парочку журналов Playboy, и у меня возник вопрос, почему у всех американских баб волосы на пизде растут прямоугольником, а у той нудистки, что я видел в Эстонии, был треугольник. Короче говоря, я не достиг особых успехов в своем интеллектуальном развитии, но после сдачи экзаменов мы с приятелем так нахуячились дешёвым портвейном, что у меня даже возникла мысль о том, чтобы срочно бросить пить.
После того, как я срочно бросил пить, мне пришлось искать для себя новую школу, и мне это удалось с четвёртой попытки. Школа была далековато от дома, и до неё уже надо было ехать на троллейбусе минут эдак двадцать, но ближе как-то не получилось. Может, оно и к лучшему. После всех моих мытарств я надеялся на отдых в Крыму или в Закарпатье, однако меня наградили поездкой в Пионерский Лагерь. Нельзя сказать, что я сильно обрадовался, но и горевать тоже не стал, ибо там у меня все мои начинания удавались гораздо лучше, нежели на воле. Вот так я и стал пионером снова, как мне казалось, но не тут-то было. Пословица гласит, что в одну воду нельзя войти дважды, зато в одно говно можно вляпаться бесконечное число раз. По приезде на место я обнаружил некоторые перемены, но основа была незыблема. Двух моих прошлогодних дружков также сослали пионерить за плохое поведение, а кроме них была ещё и вечная Света. Из перемен сразу же бросались в глаза новый Начальник Лагеря и Старшая Пионервожатая.
Старшую Пионервожатую звали Люба. Такая Люба, что всем люба. Все от половозрелых пионеров до вожатых хотели ей вдуть, но, как заверила Света, ебёт её исключительно Махно. Остальным хуй по всей морде. Люба была рослая и не слишком стройная хохлушка. Она говорила с жутким хохлацким акцентом, зато постоянно пребывала в прекрасном расположении духа. Назвать её красавицей язык не поворачивался, однако сексапил, о котором в те годы ещё не знали, пёр у неё из всех щелей. Была она почти брюнетка с карими глазами, а юбки у Любки были одна короче другой, а ещё и пионерский галстук, короче, полный аут. Кто такой Махно, я понял не сразу, ибо начал мотать свой срок со второй смены. Так прозвали нового начальника Лагеря. Почему так, Света не знала, ибо не был он ни Нестором Ивановичем, ни Нестеровым, ни кем либо, с кем можно было бы вполне адекватно ассоциировать его персону. Вот просто так обозвали, и всё тут. Как его звали на самом деле, я не помню, да и нет в этом никакой надобности. Было ему около сорока, а Любе двадцать семь лет, как и Свете, хотя мне казалось, что Свете уже за тридцать. Как-то она выглядела постарше, но в плане красоты Любе до неё было как до Луны, несмотря на то, что Света была блондинка, такая утончённая и с умными карими глазами натуральная пшеничная блондинка.
Света сообщила нам, что взяли нас в Лагерь не совсем пионерами, а более подробную информацию о нашем социальном статусе, нам сообщит лично Махно. Предыдущего Начальника Лагеря я вообще не помнил, и по этой причине не могу сказать, был ли Махно лучше него или хуже, но новый Начальник оказался вроде как вменяемым. Он пояснил нашей кампании, что мы все выросли из пионеров, и по этой причине жить мы будем своей жизнью, отличной от пионерской. Типа как если наш Лагерь – Зона для пионеров, то нас пошлют на Химию. Жить мы будем в палатке, жрать на кухне, а не в столовой, зато в любое время, а не по расписанию. Заборов для нас не существует, то есть у нас будут запасные ключи от всех калиток и ворот, и шляться мы можем куда угодно. Никакого режима и никаких дурацких мероприятий. Можно всё в рамках приличий, но нельзя растлевать пионеров. То есть курить так, чтобы пионеры не видели. Пионерок трахать нельзя, но в Лагере есть три комсомолки, вот их можно. Короче Анархия – Мать Порядка. Вот Вам и Махно. Кроме свобод были некоторые обязанности, а именно, мы были обязаны слушать самого Махно, Любу и Свету, а все остальные были нам не указ.
Наша палатка располагалась вдалеке от всех остальных строений Лагеря, что было весьма полезно, чтобы не особо задумываться о растлении пионеров. Кроме того, для нашего блага палатку установили не непосредственно на сырую землю, а на дощатый поддон, а ещё стены палатки были внутри из фанеры. На фанере типа удобнее писать всякую гадость, нежели на брезенте. В этом уже убедились те, кто жил в этой палатке в первую смену, и они изрисовали абсолютно все стены. Кроме полной херни там была и полезная информация типа «Люба – Блядь». Была ещё и картинка над этой надписью, на которой эту самую Любу, стоящую раком, кто-то драл сзади, а второй кто-то пихал свой хуй Любе в рот. Про Свету было написано, что она сосёт, но плохо. По поводу этих информационных баннеров Света ничего не сказала, но попросила нас не обращать на них внимания, типа не все пионеры такие хорошие как мы, и она типа надеется, что мы подобных глупостей писать не станем. Правильно надеялась, ибо написать новое было уже негде, разве что для начала стереть всё старое. Не знаю уж почему, но как-то так получилось, что Света признала лидером стаи меня и все свои нравоучения транслировала через меня на всю нашу троицу. Меня это не смущало, но было немного странно, почему именно через меня, а не всем сразу. Махно поучал всех сразу, ну на то он и Махно.
Разобравшись с местом временного проживания, Света плавно перешла на тему сублимации либидо и рассказала, что теперь нам возможно разрешат играть на публике, если мы будем себя хорошо вести, то есть не будем курить на сцене, бухать и материться, и, самое главное, будем следить за порядком в зале. Однако было и одно Но. Играть можно от обеда до ужина, а вот после ужина нет. Ну, хоть так, и то довольно хорошо. Оно и понятно, что на ночь глядя играть небезопасно, в том смысле, что пионерки могут сомлеть, и тогда будет разврат, а его начальству не надобно. Третья серия инструкций автоматически вытекала из второй, а тема инструкции касалась комсомолок. Комсомолкам палатка не полагалась, ибо две из них были типа помощницами вожатых в шестом отряде, а третья была медсестрой в Лагерном Лазарете. Обе помощницы окончили девятый класс, и им уже было по шестнадцать, а третья проучилась целых два года в медучилище, и ей было почти семнадцать. Как-то маловаты мы были для комсомолок, но Света меня успокоила, объяснив, что вожатым строго настрого запрещено трахать комсомолок, и поэтому наши шансы не равны нулю.
Комсомолки сами пришли к нам знакомиться сразу после обеда, что давало повод надеяться на правоту Светы. Правду сказать, пришли только те две, что не были медсестрами, а к медсестре мы пошли уже впятером. Обе комсомолки были ничем не примечательными девахами средней паршивости, однако, за неимением лучшего были признаны годными к употреблению. Третья комсомолка была, как бы так помягче выразится, особенная. Нет, не в том смысле, который вкладывают в это слово нынешние либерасты. Отнюдь нет. Она была высокая и стройная, как кипарис, у неё были очень длинные ноги и очень длинные волосы, на которые она не пожалела перекиси водорода, но был один маленький недостаток. Глаза. Такие вот раскосые и фиолетового цвета. Разрез глаз наводил на мысли о Чингиз Хане, а черты лица совсем не гармонировали с формой глаз. Лицо было вовсе не плоским, и нос был достаточно узким и прямым. Такую внешность трудно передать словами или цифрами, такое надо видеть. Такая русская красавица только с монгольскими глазами. Как того и требовали обстоятельства, знакомство состоялось.
Между обедом и ужином мы делили девок. Несмотря на мои возражения и аргументы, мне досталась медсестра. Аргумент, что я расист, был отклонён, и мне пришлось довольствоваться тем, что дали. Как ни странно, медсестра откликалась на имя Оля, а фамилия у неё была Назарова. На всякий случай я решил прояснить картину и спросил у Светы, и она разрушила мои иллюзии. Я-то думал, что отец у Оли был русский, а мать казашка, но вышло всё наоборот. Со слов Светы, отец был узбек, и, как уверяла Света, и в чём я впоследствии самолично убедился, Назаров это – самая, что ни на есть, узбекская фамилия. Опять же, со слов Светы, мать Оли была блядью, причём не русской, а татарской, а Оля была не Ольга, зато Алия. Вот так и рушатся наивные мечты. Думал я, то там хоть капля русской крови, так ведь нет, совсем нет, хоть обосрись. Пришлось мне отказаться от идеалов расизма, ибо ночь обещала быть томной, так как после отбоя девушки обещали заглянуть к нам на огонёк с целью покурить, а там уж как пойдёт. На многое я не рассчитывал, но на кое-что всё же надеялся.
Надежды не всегда оправдываются. Девки пришли и сели на наши койки, но на пионерском расстоянии от нас, и только тем и занимались, что курили мои сигареты. Курить на халяву приятнее и дешевле. Накурили мы так, что хоть топор вешай, а когда пачка сигарет закончилась, барышни разбежались по своим норам. Для прояснения ситуации следует заметить, что я прихватил с собой в Лагерь три пачки Явы, и семь рублей двадцать копеек советским деньгами. Пять рублей мне дал отец, рубль – тётка, а рубль двадцать я накопил, жёстко экономя на школьных завтраках. На самом деле я сэкономил гораздо больше, но я купил сигарет, и ещё бутылку Южного Красного Крепкого за рубль восемьдесят семь копеек, которую мы с моим школьным приятелем распили в Измайловском Парке. Мои ж дружки, я употребляю этот голубоватый термин лишь потому, что друзьями их назвать, не поворачивается язык, тоже взяли с собой сигареты и немного денег, но тратить на пустую болтовню пачку сигарет мы совсем не рассчитывали. Эдак за смену только на курево девкам улетит аж девять рублей, а что останется на вторую? Так ещё бы и выпить на что-то надо. Как-то жизнь наша не задалась с самого начала. Однако на следующий день ужасная ситуация слегка выправилась. С утра нам было как-то херовато, зато девкам – совсем херово. Оказалось, что курение на халяву слишком сильно вредит здоровью, и барышни свой пыл слегка снизили, а наш бюджет был спасён.
Дня три или четыре всё было без перемен, вот только курить стали меньше, но либидо от этого не снижалось. Сублимационный зал не радовал посетителями, а всё потому, что Света строго запретила туда вход тем, кому ещё не исполнилось четырнадцати лет. Тех, кому исполнилось было крайне мало. Два прыщавых юнца и три таких же девки. Комсомолки были очевидно получше нашей музыкальной аудитории, вот мы и задумали ускорить процесс грехопадения наших комсомолок, для чего и прикупили две бутылки Фетяски. Было в те времена такое молдавское сухое вино, кстати, вполне даже приличное. Вино не слишком помогло ускорению свободного паления, зато слегка подорвало наш, и без того скудный, бюджет. Две комсомолки отказались наотрез играть в карты на раздевание, но зато медсестра просто не поняла, о чём вообще была речь. Тем не менее, пионерское расстояние уменьшилось до комсомольского, ну и, само собой разумеется, в программу были включены невинные поцелуи. По моим подсчетам, наш бюджет вряд ли позволил бы нам склонить дам к совокуплению, а время неумолимо шло и шло. Как-то даже в прошлом году было интереснее, однако ж, не всё сразу. Вино и камень точит.
Во время наших музыкальных потуг две комсомолки иногда нас посещали, однако моя косоглазая нимфа трудилась в поте лица своего на поприще Лагерной медицины. При виде комсомолок, я постоянно вспоминал мою нимфу, и у меня в голове начинала крутиться одна из последних на тот момент песенок Deep Purple. В ней пелось:
«My Woman from Tokyo, She makes me See
My Woman from Tokyo, She’s So Good for Me».
Моя вуман была фром Ташкент, и была настолько тупа, что я даже не знал, о чём с ней можно поговорить. На самом деле, это – отвратительно, когда тупая девка ещё и не дает. Как вспомню, так вздрогну. Не помогла даже вторая серия из Фетяски, и у меня полностью исчезло желание ебать узбекскую медсестру, и как ни старались мои дружки, но я не поддался на уговоры и выслал свою нимфу на хуй.
Мои дружки негодовали, ибо я им усложнил процесс соблазнения их нимф, но они нашли выход, и стали собираться впятером в Лазарете, где медсестра лишь наблюдала за процессом коллективного душевного онанизма. Судя по рассказам моих дружков, её эта роль вполне устраивала. Другую, весьма немаловажную роль играла Света. Она контролировала все процессы, которые шли у нас в Лагере, но особенно те, которые касались нашей троицы переростков. Оно и правильно, на то она и лагерный психолог, хотя один момент меня настораживал. Дело было в том, что Света слишком много времени уделяла именно моей персоне, может быть так, что это мне казалось, а может, и было на самом деле. Чёрт её знает. Мне казалось, что она выбрала меня в качестве наивного подопытного кролика для своих весьма сомнительных экспериментов. Как бы то ни было, но советы от Светы всегда были в масть, и это меня радовало.
До конца второй смены оставалось чуть более недели, может, дней десять. Я уже как три дня обходился без женской ласки и даже начал понемногу привыкать к этой реальности. Оба моих окаянных дружка продолжали заниматься в Лазарете душевным онанизмом со своими комсомолками, а моя бывшая сестра продолжала продолжать. Однажды наша троица пришла в клуб, и там мы закономерно начали сублимировать нереализованное либидо. Минут через пятнадцать в клуб начали наши прибывать поклонники и поклонницы. Когда все были в полном сборе, а мы криво и косо лабали «Never Marry Railroad Man», в клуб зашла Света, ведя за руку прелестную девочку. Высокая и стройная брюнетка, да ещё и с умными зелёными глазами. Просто мечта поэта. Как же я раньше её не замечал? Видимо, перед моим носом маячила косоглазая медсестра и загораживала собой мне всю перспективу. Моё нереализованное либидо мгновенно отреагировало. Света представила свою спутницу, которую звали Лена, и у которой сегодня был день рождения, то есть ей уже исполнилось четырнадцать лет, а посему ей можно слушать наши экзерсисы. Я понял, что это – судьба.
Около часа я и мои сотоварищи с остервенение терзали свои музыкальные инструменты, а Лена с восхищением смотрела на нас. Мне казалось, что смотрит она именно на меня. Когда пришло время ужинать, все наши фанаты разошлись, вот только Лена не разошлась, а осталась сидеть там, куда её посадила Света. Мне показалось, что она впала в кататонический ступор, и я подошёл к ней. Не зря, ох не зря я это сделал. Лена ждала именно этого. После ужина мы ушли за забор, от которого у меня были ключи и шатались по колхозному полю. Утром следующего дня мы вместе с Леной пошли гулять в лес. Её это чрезвычайно порадовало, ибо в лес она зашла в первый раз из-за боязни заблудиться по причине тяжёлой формы топографического кретинизма. Чтобы Лене не было страшно в тёмном лесу, мне пришлось её поцеловать, а ей это понравилось, и понеслась душа по трубам. Два похода в лес показали, что Лена готова дойти до логического завершения нашего знакомства, ну я и пригласил её в нашу палатку после отбоя. Не всё сразу, ещё дня три потребовалось Лене, чтобы принять моё гнусное предложение.
Предложение было безоговорочно принято в пятницу двадцать седьмого июля тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Я хорошо запомнил эту дату, и не только потому, что на следующий день у меня были именины, а потому, что день грядущий принёс столько всего удивительного и непоправимого, что ни в сказке сказать, ни пером накарябать. После отбоя Лена вылезла из окна своей палаты, и мы незаметно пробрались к моей палатке. Мои дружки продолжали свои искания в Лазарете, а я прикупил бутылку Фетяски. Бутылки оказалось достаточно, чтобы Лена согласилась на всё. Никогда так не было, чтоб чего-то не было, всё когда-то было, и ничего нового уже не будет. Когда я снимал с Лены трусы, то невдалеке от палатки раздались голоса и смех моих дружков. Лена испугалась и натянула трусы обратно, и вообще вся срочно оделась. Когда Лена полностью оделась, голоса моих дружков стали отдаляться в сторону клуба. Попытка раздеть Лену по второму разу не увенчалась успехом, по той простой причине, что Лена боялась, как бы дружки неожиданно не вернулись и не сломали нам весь кайф. Она догадалась, что они со своими комсомолками посрались со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Не свезло. Пришлось проводить Лену назад в её опочивальню, ну а самому заняться самообслуживанием, чего раньше я ни разу ещё не делал. Да не вру я, вот Честное Пионерское! Дружки грешили, а я держался. Обслужив себя по высшему разряду, я лёг и призадумался, как же жить дальше. Судя по всему, моим дружкам дорога в Лазарет будет заказана, а у меня из-за них не будет возможности довести дело до победного конца. С другой стороны, Лена, как и я, жила в Измайлово, на углу Третьей Парковой и Измайловского Бульвара, от меня полчаса пешком, ну а на троллейбусе всего-то три остановки. Говно вопрос, просто придётся подождать немного. Оно того стоит. Однако может и так статься, что ещё не всё потеряно, и дружки мои окаянные помирятся со своими пассиями, ну а тогда завтра будет всё в лучшем виде. Фантазия рисовала мне эротические картины в духе Поля Дельво, и я уснул сном младенца.
Ещё только начало светать, как мне пришлось проснуться. В мою палатку заявилась Света с очень недобрым выражением на лице. Она тихо прошипела мне в ухо: «Глупых вопросов не задавать! Я тебя очень прошу, что бы ты ни узнал, чего бы ты ни услышал, никому ничего не говори вообще, до тех пор, пока мы с тобой не поговорим после завтрака. Я сейчас пойду разруливать. Тут такое случилось, просто пиздец, извиняюсь за мой французский. Тут твои дружки такое отчудили, хоть стой, хоть падай. Кстати, почему тебя с ним не было? Чем ты занимался этой ночью? Только не говори, что спал один». Выслушав Светин монолог я решил ей сознаться в мною содеянном. Я прекрасно помнил, что Махно просил не трогать пионерок, но нарушил его наказ. Света выслушала мою исповедь, и сказала, что это не так уж страшно, главное – никому об этом не рассказывать, но ещё главнее будет то, что я узнаю совсем скоро. За сим Света поцеловала меня в щёку и ушла в неизвестном направлении.
Поцелуй меня смутил сверх всякой меры, а сказанное Светой породило ни то тревогу, ни то беспокойство. Короче, мне стало как-то не по себе. Минут около двадцати я тревожился и беспокоился, а потом пришли оба мои дружка с весьма загадочными лицами. От выражений на их лицах мои тревоги только усилились. Они как-то странно молчали, а на мой вопрос, что они натворили, ответили очень лаконично, но не совсем информативно: «Пиздец. Полный пиздец». После минут десяти, ушедших на повторения слова Пиздец, они всё же приобрели дар внятной речи и поведали мне жуткую истории. Всё началось в Лазарете, где комсомолки не захотели им дать. Вопрос стоял ребром, а ответ был прост – жопа к жопе. Получив такой ответ, дружки мои обиделись и хотели было пойти спать, но дурные головы ногам покоя не дают, и они пошли прогуляться по Лагерю, ну мало ли что. Вдруг в кустах сидят бабы, которые им дадут. По ходу они зашли в баню на огонёк, а там их совсем не ждала старшая пионервожатая Люба. Она просто мылась. Конечно, они извинились и хотели тихо уйти, но Люба предложила им более интересный и полезный вариант. Короче говоря, они вдвоём отъебли Любу. И сосала Люба так хорошо, что просто обосраться и не жить.
Эротический этюд был весьма замысловат и неординарен, но пиздец был не в том, что по пизде кнутом, а в том, что больно. Когда мои дружки вышли из бани, Люба осталась там, чтобы помыться, а моих дружков видел Махно. Он как бы сделал вид, что ему насрать на то, что они были в бане и прошёл мимо них, а они подумали, что он пойдёт на хуй, но он пошёл в баню. Вот это и был полный пиздец. В дополнение к полному пиздецу пришёл ещё и дополнительный. Так и должно быть. Пиздецы ходят парами. Вот и в нашу палатку пришла пара, пришла ещё задолго до подъёма. Пара состояла из Махно и Светы. Махно выглядел, как то и положено Начальнику Лагеря, а на Свете красовался пионерский галстук. Махно просверлил взглядом моих дружков, после чего сказал недобрым голосом: «Оба на выход с вещами», после чего вышел за пределы палатки и стал ждать снаружи. Света подмигнула мне, а моим дружкам пожелала счастливого пути. Дан приказ, недолги были сборы, и пошли они солнцем палимые, а впереди них шёл Махно в белом венчике из роз.
Когда мы остались вдвоём, Света поведала мне о том, что произошло ночью накануне. Всё началось с того, что к Махно нежданно, негаданно припёрлась его жена. Делала она это крайне редко, и сам Махно, и оба его сына, один из второго отряда, другой из пятого, её совсем не ждали. У Махно были грандиозные планы весело провести время в Бане со старшей пионервожатой, а какие планы были у его сыновей, никто не знал и не интересовался подобной мерзостью. Воду в баке нагрели ещё до приезда жены к Махно, а Люба посчитала крайне дурным тоном пропустить возможность лишний раз подмыться. Одной подмываться было как-то скучно, и Люба пригласила в баню Свету, но Света совсем не имела на тот момент желания подмываться на пару с Любой. Как только Люба ушла, Свете стало как-то скучно сидеть одной, и через минут двадцать она также пошла в баню. Не доходя до бани метров сто, Света увидела, что Люба вышла из бани и начала пристально куда-то всматриваться. Света тоже посмотрела в ту сторону, куда смотрела Люба, и увидела там моих дружков. Света перевела взгляд на Любу, однако та уже зашла в баню и закрыла дверь. Не прошло и минуты, как в дверь бани вошли мои дружки. На этом месте Света решила сделать паузу и закурила. Я тоже закурил.
Дым кольцами, облака и там и тут. «Знаешь, что Люба рассказала Махно? Держись за койку крепче! Она сказала Махно, что твои дружки её изнасиловали. Сука лживая», – сказала Света после весьма долгой паузы, ну а потом продолжила свой рассказ о том, что было ночью в бане. Света всё видела своими глазами, ибо она недаром была психологом и хорошо знала, где находится смотровая площадка вуайеристов. Само собой, Свете стало интересно, что будет твориться в бане, и она с риском свернуть себе шею залезла на вышку и стала наблюдать. Окошки в бане были открыты, что позволяло видеть кое-что, но в хорошем качестве. Минут пять в бане ничего не творилось, так как ареной действий был предбанник. Через пять минут после того, как Света стала наблюдать, из предбанника в баню вошли все действующие лица, причём абсолютно голые. Они веселились от души, особенно весело было Любе. Было совершенно ясно, что именно она была инициатором той оргии, которая и приключилась той ночью. Описание оргии из уст Светы было как бы более красочным, чем рассказ моих дружков, однако, повторять его я не вижу смысла, ибо лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, и когда я первый раз увидел порнуху, то сразу же вспомнил рассказ Светы.
Покончив с описанием оргии, Света добралась до самого главного. Только лишь она призадумалась о том, чтобы слезть с вышки, как в бане началось второе действие. На сцену вышел Махно. Скандал продлился минут пять, и Света успела спуститься с небес на землю и даже войти в предбанник. Психолог просто обязан вовремя вмешаться. Скандал удалось погасить, но Махно разжаловал Любу, а ещё и уволил её из Лагеря к ебени матери. Временно исполнять обязанности старшей пионервожатой была поставлена Света, видимо за то, что рассказала Начальнику всё то, что было на самом деле, а не то, что ему пыталась втереть Люба. Но на этом ещё не всё закончилось, но перед тем, как рассказать мне самое интересное, Света немного отклонилась от темы и спросила: «Скажи, только честно. Почему ты туда не пошёл вместе со всеми? Только не говори, что просто уснул». Я не хотел врать Свете по причине моей к ней симпатии и её подозрительно хорошего отношения ко мне, и всё рассказал ей про Лену ещё раз и со всеми подробностями. Честно говоря, я ожидал от Светы несколько иной реакции, но, как ни странно, получил полный одобрямс.
Света снова закурила и рассказала мне самое интересное. А ещё и дала пару советов. Самое интересное заключалось в том, что оскорблённая до глубины души Люба стала чрезмерно разговорчивой, ну и много чего наговорила. Судя по всему, мои дружки объяснили Любе, почему я не пошёл вместе с ними, а она выдала это всё Махно. Махно решил отложить эту проблему на завтра, ибо сегодня было и так до хуя неразрешимых проблем. Света мне присоветовала сегодня же оприходовать Лену по той причине, что завтра и меня, и Лену могут выкинуть из Лагеря. Совет был весьма дельным, и я его воспринял как категорический императив Канта, но и это было ещё не всё. Люба пошла к жене Махно и рассказала ей всё, что было и, чего не было, но Махно было на это насрать, ибо с женой своей он уж давно решил развестись. Проблема была в том, что в одну машину все изгнанные из Лагеря не помещались. Махно пошел решать транспортную проблему, изгнанные скопились в специальном отстойнике, но совершали наглые вылазки, особенно Люба. Увидев её, я просто обалдел. Её милую улыбку сменила гримаса обиды на весь Белый Свет и всё прогрессивное человечество, а её фигура вместо сексапила начала источать смрад. Мне казалось, что от неё воняет говном и мылом, и как результат всех этих метаморфоз, у меня выработалось стойкое отвращение к имени Люба.
Чтобы избавиться от неприятных чувств и мыслей, я разыскал Лену, и мне стало хорошо и спокойно. Лене было очень интересно, что за хуйня у нас творится, но я постарался уйти от разговора, пообещав ей, рассказать всё, но немого позже. Весь день мы с ней проболтались совсем без пользы, лишь только к вечеру зайдя в сельский лабаз, прикупили на последние деньги бутылку Фетяски, пачку Пегаса и шоколадку Алёнка. Слава Богу, что Лена не курила. В связи с тем, что в Лагере до нас никому не было никакого дела, мы основательно обнаглели, и ушли в палатку сразу же после ужина, однако ж, развратничать начали только после отбоя. Смена заканчивалась в понедельник, так чего бояться в ночь с субботы на воскресенье? Правильно, вот мы ничего и не боялись. Не успели протрубить отбой, как Лена сама сняла трусы. Что было дальше догадаться не так уж трудно, но мне кажется, что никто не догадается. Я тоже не догадывался, пока сам не попробовал. Во всем виноваты кровати. Такие, блядь, железные кровати с пружинными матрацами. Ни дать, ни взять. Точнее дать можно, а вот взять не получается. Ладно, если бы Лена была бы такой же блядищей как Люба, но так у неё тоже было в первый раз.
Промучившись почти до семи утра, я осознал, что, несмотря на несколько оргазмов ручной работы, Лена так и осталась девственницей. У нас было всё, даже более чем всё, всё кроме внедрения. Обидно, но мы не расстроились, ибо в Москве у меня была деревянная кровать с нормальным матрацем, а кроме того, у нас была впереди ещё одна ночь, правда без Фетяски. Надежды юношей питают, но не всех. Меня надежда обманула. Сразу же после завтрака в Лагере зачем-то нарисовались родители Лены и забрали её, не дав даже толком попрощаться со мной. Как того и следовало ожидать, мы не успели обменяться телефонами, но и это меня не особо расстроило. Надежда – мой компас земной, а удача – награда за наглость. Я знал, в какой школе учится Лена. Нет ничего проще. Пришёл в школу, нашёл восьмой класс, пусть их даже три, а там моя Лена. Говно вопрос. Решу. Однако весь день я пребывал в тупой печали. Как-то было совсем тоскливо. Дружков выгнали, Лену забрали родители, а ещё осадок от старшей пионерской пробляди. Ближе к вечеру мне безумно захотелось курить, но у меня куда-то исчезли все спички. Нет счастья в жизни. Даже спичек, и тех нет. Всем известно, кто такой солдат без спичек. Об этом ещё много лет назад писал Ярослав Гашек. Слава Богу, что я уже не пионер, но ещё и не солдат, а то бы меня замучили угрызения совести, что я не могу дать прикурить господину офицеру.
После ужина безумное желание покурить приобрело размеры вселенской катастрофы. Весь прикол был в том, что пионеры делали вид, что все до одного они некурящие, а вожатые сильно недолюбливали всю нашу троицу, ну и меня в отдельности. Стрельнуть спички можно было у Махно, Любы или Светы. С Любой было всё ясно, она уже была в Москве, Махно пребывал в дурном расположении духа, а Светы я не видел за весь день ни разу. Из двух зол я выбрал наименьшее и пошёл к Свете. Света жила в одном домике с Любой, пока Люба ещё была старшей пионервожатой, но теперь в Любиной комнате было темно и пусто. У Светы свет в наличии имелся, что давало надежду на наличие самой Светы. Я постучал в дверь и услышал голос Светы: «Входи уже! Ну сколько ж можно тебя ждать?» Мне стало очень интересно, кого это ждала Света, и я вошёл. Света нисколько не удивилась моему появлению и предложила мне сесть к журнальному столику. Создавалось впечатление, что Света ждала именно меня. Я скромно присел и огляделся вокруг. На столике стояла бутылка Фетяски, точнее то, что от неё осталось. Кроме Фетяски в нашем Сельпо можно было купить только Вермут Розовый Крепкий, напиток не самый пригодный к употреблению. Мне было весьма приятно, что Света хорошо разбиралась в алкогольной продукции эпохи застоя.
Душевное состояние Светы назвать трезвым не было никакой возможности. В таком состоянии я её ещё ни разу не видел. Не то, чтобы она была пьяна в мясо, отнюдь нет. Степень опьянения была весьма умеренной, но вместо волевой умной женщины я увидел нечто среднее между Леной и моей бывшей косоглазой дамой и с лёгкими нотками Анны Карениной. Света разлила вино по стаканам и выдала не совсем понятную мне глупость: «Сегодня исполняется ровно год, как померла Дженис Джоплин, давай её помянем». Конечно, ведь я мог ошибаться, но Дженис умерла раньше Джима Моррисона, ну а он умер в начале июля семьдесят первого года, то есть уже более двух лет назад. Это я знал совершенно точно. У меня был журнал «Америка» с большой статьёй про группу Doors за семьдесят первый год. Там были ноты и слова песни «Crystal Ship» ну и каких-то ещё песен. Хрустальный Корабль мы пытались играть, и даже почти сыграли, а про Моррисона и Джоплин я хорошо помнил. Очень уж было их жалко. Я не стал спорить с пьяной женщиной и немедленно выпил. Света аналогично немедленно выпила и добавила ещё более непонятную чушь: «Я померла три года назад». Чтобы не сойти с ума, я вспомнил, что пришёл за спичками. Света протянула мне свою зажигалку, да вымолвила не совсем уверенно: «Дарю. Возьми, у меня их ещё есть». Я закурил, и тут наступила пауза. Долгая и противная пауза, похожая на запор.
Света решила держать паузу до победного конца, а я же силился вспомнить, где это раньше я мог видеть эту зажигалку. Такой огромный Кирогаз с небольшой вмятиной на крышке. Редкий экземпляр, такую не каждый день увидишь. Света тоже закурила и нечаянно вспомнила, что она ещё работает в Лагере психологом, и в результате воспоминаний начала выпытывать у меня, что я сделал с Леной. Не могу сказать, что я сильно хотел обсудить со Светой эту тему, но, тем не менее, я ей рассказал всё, причём со всеми пикантными подробностями. Чтобы обсудить все мои проблемы с Леной, пришлось открыть вторую бутылку Фетяки, которую Света извлекла из-под кровати. Хорошо, что это был не Вермут Розовый Крепкий. Когда с Леной было покончено, Света неизбежно переключилась на Любу и спросила, не хотел бы я выебать Любу. Я честно ответил, что после того, что было, я о ней даже слышать не хочу. Не то, что меня смутила оргия, это мне было по барабану, а вот то, что она начала болтать, когда её взяли за жопу, вот от этого меня тошнит, не люблю, когда так нагло врут и выкручиваются. Света поддакнула, но настойчиво переспросила: «Ну а до того как, хотел ли ты её выебать?». Пришлось мне честно сознаться, что Да. Снова пауза, и снова немедленно выпили.
После паузы Свету снова понесло: «Блядь! Горе от ума. Дурам жить проще, а тут три года псу под хвост. Чем я хуже этой Любы? Махно с ней спал, ты хотел её выебать и просто не успел этого сделать. Твои дружки её выебли во все дыры, а я тут сижу и жду как идиотка. Я тебе совсем не нравлюсь? Чем я хуже твоей Лены?» Мозг мой начал плавиться. Честно говоря, я не понимал, что мне делать, и совсем не знал, что говорить. Света мне очень нравилась, но я совсем не воспринимал её как объект полового влечения. Типа, как старшая сестра или как просто друг, если уж не психолог, но мысли о том, чтобы ей впендюрить, мне в голову как-то совсем не приходили. Я смотрел на Свету и совсем не узнавал её. Передо мной сидела не та Света. Совсем не та. Вместо металлического блеска в её глазах я увидел слёзы. Я совершенно не стеснялся при Свете курить или называть вещи своими именами, а тут я впал в ступор. Света выпила пару глотков и зашептала: «Честно говоря, и ты, и Махно, Вы оба ни в пизду, ни в Красную Армию, но других тут нет. А ждать нет сил. Я тут так решила, что кто первый ко мне придёт, тому и дам. Вот ты пришёл и сидишь как мудак, и взять не можешь». Света встала, и я встал. Как-то очень мне захотелось уйти в свою палатку, но что-то пошло не так.
Что пошло не так, я понял после того как кончил, а кончить я не мог очень долго. Оргазм слегка прояснил моё сознание, и я понял, что выебал Свету. Зачем я это сделал, я не понял, но удовольствие было значительно выше среднего, ну я и решил не рефлексировать. Сказанное Светой было мне не до конца понятно, зато я понял, что у Светы был выбор между мной и Махно, и я победил. Конечно, моя победа была случайной и недолговечной, но один хуй победа. Что-то поменялось в моём сознании, точнее сказать, подсознание взяло вверх над разумом, и я начал рассматривать Свету, как один из объектов для реализации либидо, и, что самое интересное, этот объект как-то выплыл на первое место. Помимо мыслительного процесса, в моей голове шёл ещё и научно-познавательный процесс. Я с огромным удовольствием разглядывал Свету, а ей это, судя по всему, очень даже нравилось. Света возлежала, слегка раздвинув ноги, а на её шее болтался пионерский галстук. Несмотря на солидный возраст, сиськи меньше чем у Лены. Я изучал её тело и не только лишь глазами, но ещё и на ощупь, а Света томно стонала. Я поймал себя на мысли, что мне безумно хочется впиться своими губами в Светины пухлые губы, а особенно в правую, но я прогнал крамольную мысль, ибо посчитал её развратной. Аналогичное желание у меня появилось и с Леной, но тогда я прогнал его сразу, а тут я минут пять сомневался.
Неожиданно я утратил способность к когнитивным процессам, но остаток здравого смысла позволил мне понять, что мой разум помутился из-за того, что мой хуй оказался во рту у Светы. Вот – незадача-то, ведь я же его туда не совал. В те ужасные времена среди моих сверстников сосание хуя считалось делом крайне позорным. Тогда считалось, что сосать хуй могут только падшие женщины, такие падшие, что дальше падать некуда. То, что Лена не могла быть падшей женщиной, у меня сомнений не вызывало, а её вялые попытки попробовать мой хуй на вкус, я списал на наивное девичье любопытство. Света была женщиной взрослой, что не позволяло списать сосание хуя на инстинкт естествоиспытателя, и было ясно, что делает она это совершенно осознано. Однако назвать Свету падшей женщиной, у меня язык не поворачивался, ибо сосала она так хорошо, что я запросто изменил своё отношение к минету, который в те времена именовался Вафлей. На этом все мои разумные действия закончились, и моя душа улетела в заоблачные дали.
После очередного оргазма, точно не могу сказать какого по счёту, а было их слишком уж много из-за моей подростковой гиперсексуальности, я заново обрёл некоторые когнитивные возможности. Немного поразмыслив, я для себя решил, что кунилингус, по правде говоря, таких слов в то время я не знал, и называл этот процесс лизанием пизды, не такое уж гнусное занятие, и не стал сдерживаться. Во время кунилингуса я вдруг понял, почему у русских женщин лобковый волосяной покров имеет форму треугольника, а у американок там прямоугольник. Всё проще простого. У Светы был прямоугольник, причём несколько кособокий, но всё было коротко подстрижено, ну а лишнее выбрито. Как всё просто, однако. Нализавшись вдоволь, я продолжил процесс банальной ебли, и мог бы продолжать его ещё, но за окном уже совсем рассвело. Блядь! Почему счастье так скоротечно? И я не знаю почему. Как это ни прискорбно, но часам к семи утра Света окончательно пришла в себя и почти полностью протрезвела. Первые слова, которые она изрекла после секс-марафона были полны горечи и сарказма. «Ох, ёб же твою мать! Что же мы с тобой натворили. Просто опизденеть». Несмотря на сказанное, лицо Светы просто светилось каким-то загадочным светом. Мне совсем не хотелось уходить, и потому я решил молчать и слушать, авось пронесёт, и Света меня не выгонит. Как это ни мерзко, но уходить было надо, но очень хотелось напоследок внедриться ещё раз туда, откуда появились все люди. Я озвучил свою мысль, и Света с ней согласилась и сразу же воплотила её в жизнь. Как ни странно всё произошло очень быстро.
Потом мы быстро оделись и разными путями передислоцировались в мою палатку, чтобы там поговорить как пионер переросток с Лагерным психологом. У меня ноги шли плохо, по всей видимости от того, что я перетрудился в постели у Светы, кстати, её матрац был вполне пригодным для совокупления. Свету также мотало как говно в проруби, но мы всё-таки дошли до места. Разговор был крайне неприятным, но нужным. Говорить не хотелось ни мне, ни Свете, но есть такое вот слово Надо. Кому Надо? Да никому не Надо, но всё-таки Надо. «Я тебе бесконечно благодарна за эту ночь, но продолжения не будет. Честное Пионерское, мне этого хочется не меньше, чем тебе, однако, надо вовремя остановиться», – сказала Света, сделав максимально серьёзное лицо. Как я размечтался о том, что буду сношаться со Светой ещё и всю третью смену, а тут такой облом. Конечно, она права. Не пара мы друг другу. Она хоть и молода, но примерно вдвое старше меня. Как-то это не по-людски. Вот только вопрос возникает. Как сдержать порыв страстей? Никак не получится. Я озвучил Свете свои мысли, а она меня, не знаю уж порадовала или ж огорчила, но то, что она мне сказала, чуть не вызвало у меня паранойю. Есть такое эндогенное заболевание. Честно говоря, лучше им не болеть. Однако ж, не всё так просто в этой жизни, и не всё от нас зависит.
Закурив очередную сигарету, ну а курила она так часто, что я постоянно с трепетом ждал, когда у неё начнёт из жопы капать никотин, Света, сделав весьма невинное лицо, изрекла: «Прости меня дуру грешную. Совсем ведь забыла вчера тебе сказать, что звонила твоя мать, и тебя забирают из Лагеря. Автобус сразу же после обеда. Оно и к лучшему. В Москве тебя ждёт твоя Лена, а я буду ждать того, кто придёт первый. Хорошо, если Махно». Не могу сказать, что я обрадовался, но скорее всего, это действительно было к лучшему. Не помню, о чём мы ещё тогда говорили, скорее всего, о моих жизненных перспективах. Ну о чём же ещё может говорить девушка-психолог с перезревшим пионером, который только вчера её выебал. Когда же Света покинула мою территорию, в мою голову забрела дурная мысль, а не подстроила ли она всю эту идиотскую ситуацию, уж больно много для трёх дней экстраординарных событий. Как-то всё так уж складно сложилось, что все в говне, ну а Света несчастная жертва обстоятельств. Однако трубач протрубил Обед. Жрать – дело свинячье, но нужное.
Дорога до Москвы показалась мне ужасно долгой. В голове бродили дурные мысли, как крысы по городской свалке. Непонятно было, куда ж меня сошлют или вообще оставят в Москве. Второй вопрос, который не давал мне покоя, что теперь мне делать с Леной. В то время я ещё не был законченным циником и сохранил в себе некоторые остатки совести, и просто так трахать Лену сразу после Светы, мне было не совсем комфортно. Надо ей рассказать, или обойдётся? Если сказать, то, что сказать, а о чём умолчать? Интересно, как она отреагирует? С другой стороны, зачем говорить то, о чём тебя не спрашивали? А вдруг она спросит? Короче, меня совесть мучила так, что мама не горюй. Мама моя горевать вовсе не собиралась, и, встретив меня с автобуса, тут же объявила мне, что отправляет меня в Гудауту. За что мне так свезло? Не могу точно сказать, однако, свезло ведь. Слава Богу, там не будет ни Светы, ни Лены, но будет много отдыхающих и изнывающих от безделья девочек, с которыми можно будет начать новую жизнь, как минимум половую, но если же совсем не повезёт, то хотя бы сменю обстановку. Как это ни странно, но благая весть разогнала дурные мысли, хотя и не совсем.
В Гудауте меня поселили в одну комнату с сыном хозяев, который года на два был меня постарше. Если же Вы думаете, что всё дальнейшее повествование приобретёт голубой оттенок, то хуй Вам в глотку. Не дождётесь. Ему, почему тоже нравились только девочки. Кроме меня хозяева сдавали своё жильё ещё и семье из Ленинграда, был такой город на карте СССР. Семья состояла из папы, мамы и двух дочерей. Одной было шестнадцать, а другой – почти четырнадцать. Очень удачное совпадение. Само собой разумеется, что папа с мамой бдели за старшей дочерью, которую звали Ирой, а за младшей почти совсем не бдели, ну, а её звали Мариной. Ира мне нравилась больше, ибо была брюнеткой, зато Марина была рыжая, и так бывает. Понятно, что мне досталась рыжая, но это было к лучшему. Юрик, именно так звали хозяйского сына, даже толком не целовался с Ирой, а у меня с Мариной получилось примерно так, как в Лагере с Леной. Была конечно некоторая разница да и некоторые несущественные детали. Вино называлась не Фетяска, а Псоу. Лена боялась, что мои дружки могут прийти не вовремя, а Марина также боялась, что неожиданно придут её родители. И самое ужасное было то, что в парке совсем не было кроватей, а всё остальное практически совпадало, если не считать того, что в Ленинград я совсем не собирался ехать ради Марины.
На этом можно было бы смело поставить жирную точку, однако, изменения моего сознания ещё не достигли фазы запредельного цинизма. Конечно, в Гудауте я напрочь забыл и про Свету, и про Лену, а вернувшись в Москву, сразу постарался забыть и про Марину, но беда была в том, что новых приключений как-то даже не предвиделось. Оно и понятно, ведь я перешёл в другую школу, а чтобы втереться в доверие, нужно относительно много времени. Точно уж больше, чем требуется для избытка нереализованного либидо. Так ещё и сублимировать стало сложнее, ибо в новой школе мечтающих о славе рокеров найти было не так просто. Вот и полезли в дурную голову романтические воспоминания. Вспомнил я всё, но мой глубокий жизненный цинизм подсказал мне единственный верный путь. Хуйли вспоминать Свету и Марину? Сразу на хуй, не говоря уже о Ларисе и Ире из Медведково. Этих двух ещё дальше. Осталась одна фантазия, которую надо было реализовать, и имя ей было Лена. Чем ближе, тем надёжнее.
Зачем тянуть кота за яйца? Совершенно не нужное занятие. Где-то в конце сентября я сделал вид, что приболел, получил справку втихаря от родителей, а сам пошёл в школу. Именно в ту школу, где училась Лена, благо, что до неё идти было ближе, чем до той, в которой я учился. Вот именно по причине близости Лениной школы, я умудрился опоздать к первому уроку. Посмотрев расписание, я встал на распутье, в какой класс мне пойти, в восьмой А или в восьмой Б. Как того требует женская логика, я выбрал Б. Хотел выбрать А, но выбрал-то Б и пошёл прятаться в сортире, чтобы там заодно и покурить. Чтобы закурить, надо достать из кармана зажигалку, что я и сделал. Вот тут-то меня и осенило. Ебёна мать! Зажигалка, что подарила мне Света, раньше принадлежала моему отцу. Этот Кирогаз привезла из Франции моя любимая тётушка и подарила отцу, а вмятина на крышке появилась из-за того, что он швырнул эту зажигалку в мышь, которая вылезла из-за газовой плиты. Мышь, конечно, увернулась и сбежала, зато зажигалка ударилась об ножку плиты, вот и вмятина. Ой, Света! Ну и, блядища! Конечно, она всё подстроила, но зачем ей это было надо? Вот хуй его знает.
В соответствии с формальной логикой, Света должна была быть знакома с моей матерью, а не с отцом, ибо Пионерский Лагерь был от завода, где работала моя мать. Конечно, могло быть и так, что мать познакомила Свету с отцом, но это из области фантастики. С другой стороны, откуда у Светы зажигалка? Могло быть, что моя мать ей подарила, но с каких хуёв? Мать была единственным некурящим человеком в моей прокуренной семье, таким образом, этот вариант тоже отпадал. Голова была не в состоянии решить столь сложную задачу, но звонок с урока спас меня от кататонического ступора. Как того и следовало ожидать, Лена училась в восьмом А. Пока я нашёл, где находится восьмой А, прозвенел звонок на урок, и мне снова пришлось идти в сортир, но уже на другом этаже. В другом же сортире опять пришлось курить и думать о коварстве Светы. Очередной звонок изменил направление полёта моей мысли, и я ринулся искать свою любовь. Кто ищет, тот всегда найдёт. Во всяком случае, так утверждают идеологи пионерии.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71478532?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.