Главная страница | Эротические романы | Любят тихо, громко только предают

Любят тихо, громко только предают
Yuliia Panchenko
Девушка Тая пытается забыть горькую любовь, начать жизнь заново, найти в ней свое место. И помощь приходит – внезапно и с неожиданной стороны…
История как всегда о любви – сильной, непримиримой, вечной.
О дружбе. Предательстве. Верности.
Вторая самостоятельная книга из серии "Грани вероятного"

Yuliia Panchenko
Любят тихо, громко только предают


Вместо пролога.
Из открытых настежь балконных окон слышался пронзительный крик ласточек. Птицы беспрерывно мельтешили у самых стекол, время от времени входя в опасные виражи. Сидя на подоконнике, Тая наблюдала за полетом одной и той же ласточки – она то пряталась в зазоре между этажами высотного дома напротив, то камнем падала вниз. В такие моменты Тая на мгновение задерживала дыхание – вдруг разобьется? Но, птица взмывала вверх, едва коснувшись брюшком кроны цветущего во дворе каштана, будто сила притяжения была над ней не властна.
Из окна было видно море – сейчас синее, с багряными мазками по глади, оно поблескивало в предзакатных солнечных лучах. Бескрайнее, оно притягивало взгляд, манило теплыми водами. На горизонте виднелось несколько кораблей – скорей всего, те дожидались входа в порт. На отмели, что широко протянулась параллельно линии берега, отдыхали люди – издали не разглядеть было тел, лишь только догадаться, что за движущиеся точки то были.
Тая подтянула к животу ноги, сцепила на них ладони, еще раз обвела взглядом двор и окрестности.
Она выросла здесь – на мирной, уютной улочке, среди буйной зелени и, взметающего волосы порывами, южного соленого ветра. Часто гуляла с мамой по тенистой каштановой алее, собирала плоды в плотный цветастый мешочек, чтобы потом мастерить поделки в школе, или бросаться каштанами из окна в забияку Вовку с первого этажа. Помнится, что метила специально мимо, чтобы ненароком не попасть по вихрастой голове, но парень все равно жутко злился, что какая-то малявка имеет смелость кидать в него крупными, отполированными до блеска каштанами. Родители, прознав о тех шалостях, провели серьезную воспитательную беседу и категорически запретили швырять что-либо из окон, поскольку – шестой этаж, и предметы набирают приличную скорость: можно, к примеру, разбить лобовое стекло соседской машины, или покалечить нечаянного прохожего. Тая кивала, слушая родительские наставления, и стыдливо прятала глаза. Ведь не объяснишь им, что кидала только по соседскому грубияну, и только тогда, когда во дворе никого другого не было, ведь восседай в тени беседки одна из всевидящих старушек, все выяснилось бы уже давным-давно.
В родном районе Тая знала каждую тропку, каждую лазейку. Здесь жили друзья детства, родители тех, кто разъехался по необъятной стране. Иногда она выгуливала ротвейлера тети Иры с пятого этажа, потому что та допоздна оставалась на работе, а нерадивый сын, что так опрометчиво завел большую собаку – вечно мотался по командировкам.
Оставлять всё это: с одной стороны, вроде бы ненужный багаж из старых воспоминаний, знакомств, связей, а с другой – теплые моменты, что уже никогда не повторятся, искорки памяти, что разгораются ярче, стоит увидеть знакомое кривое дерево в соседнем дворе, или надпись на асфальте «Юра – дембель 98»; оставлять это – было искренне жаль.
Тая даже не подозревала, что вот эта квартира, улица, район, выученный наизусть вид из окна – занимают в сердце кусочек, без которого реальность будет уже не «та». Да, будет другая жизнь, новые воспоминания и знакомства – может статься, что и не хуже вовсе, но это будет другое, новое, не то. Исчезнут отметки роста на дверном косяке, что рисовала мама черным фломастером, когда маленькой Тае взбредало в голову померить, насколько выросла за лето, они остались после свежего ремонта, потому что девушке захотелось сохранить кусочек детских воспоминаний – сентиментальных, наивных. Теперь ведь не выломаешь косяк, не унесешь с собой, а все, что осталось от памяти о маме – здесь, в этой квартире.
Ею был пропитан каждый сантиметр их жилища: кружевные занавески, что после стирки надевала на петли, лавируя на шаткой табуретке, кухонные панно, что собирала из разнообразных круп, придавая причудливые формы и вскрывая пахучим лаком. Портрет семейный, где они с отцом счастливые, в обнимку, а Тая – уже подросшая, вытянувшаяся, глядит сурово, поскольку в тот день поссорилась с кавалером. Да, все здесь напоминало о маме, поэтому Тая осталась в этой квартирке, даже когда отец предложил перебраться к нему за город – в свежеотстроенный дом.
А теперь, это жилище пришлось продать. Насильно пришлось безжалостно расстаться со всем накопившимся багажом, раз и навсегда простившись с маминым духом, что витал отовсюду. И это оказалось равносильным тому, что с ней самой еще раз попрощаться: тяжело, до едких слез и тяжелых мыслей.
Тая повертела затекшей за время неподвижности шеей. Да, пришлось продать, потому что надлежало платить по счетам: только она виновата в случившемся, ведь влезла в проблемы из-за своей врожденной доверчивости. Теперь вот наступило время взрослеть: избавляться от архаичных сантиментов, лишней искренности и глупых девчачьих фантазий.
Банк согласился списать долг в счет конфискованной квартиры: отличный ведь район – тихий, зеленый, рядом с побережьем, все удобства поблизости: школа, сад, магазины, транспортная развязка. Пожалуй, даже лишние деньги могли остаться, но это уже Таю не сильно заботило.
Беда была даже не в том, что девушка любила свой дом и не хотела с ним расставаться. Она заключалась в бушующих чувствах Таи – те разрывали девичье сердце. Она отчаянно ругала себя за глупость, злилась. Ненавидела того, кому так опрометчиво доверилась. Кого полюбила за такой маленький срок.
Отец был вне себя – от дочерней глупости, от всего произошедшего в недавнем прошлом. И все же, предлагал деньги, чтобы Тае не пришлось продавать квартиру, даже договорился о выплате, но когда дочь об этом узнала, то категорически отказалась. Пригрозила, что перестанет общаться. После долгих ссор, отец признал право дочери самой решать свои проблемы.
И вот, Тая сидела на подоконнике, смотрела на резвящихся ласточек, далекую, искрящуюся морскую гладь, уже озолотившуюся закатом. Коробки были запакованы и снесены к машине. Осталось собрать мелочевку вроде любимой кружки с щербинкой на контуре, фоторамок, косметики.
Сидела, прощалась. Когда же солнце полностью скрылось за горизонтом, легко поднялась и вышла из квартиры. Потому что по закону она уже была не её.
Встретилась у лифтов с соседкой, на прощание потрепала ротвейлера Киану по лобастой башке, спустилась к машине, что ждала у парадного.
Ключ мягко повернулся в замке зажигания, и Тая уехала, не обернувшись.
Только загадала, мысленно обращаясь к тому, из-за которого все и случилось: «мы с тобой еще обязательно встретимся».
***
Эпизод первый.
Недалекое прошлое. Предыстория.
***
Ты не горюй обо мне, не тужи,-

тебе, а не мне доживать во лжи,

мне-то никто не прикажет:

– Молчи! Улыбайся! -

когда хоть криком кричи.
Не надо мне до скончания лет

думать – да,

говорить – нет.

Я-то живу, ничего не тая,

как на ладони вся боль моя,

как на ладони вся жизнь моя,

какая ни есть -

вот она я!
Мне тяжело…

тебе тяжелей…

Ты не меня, – ты себя

жалей.

Вероника Тушнова (с).
***
– Как вчера отметили? – спросила Тая у напарника.
– Нормально, – в ответ буркнул коллега и отвернулся к окну.
Сигнал светофора как раз зажегся зеленым, и Тая неспешно тронула автомобиль, пристроившись следом за юркой вишневой десяткой. У машины, чьи тормозные огни не зажигались даже перед крутым поворотом, имелась яркая наклейка на бампере, что приковывала взгляд похабным содержанием, и девушка отвлеклась сначала на наклейку, и потом и на дорогу, забыв, что хотела всё-таки растормошить напарника, и хоть как-то его разговорить.
Она не стала обижаться на мужчину за грубый ответ – приятелями они не были, и отчитываться перед ней, как провел свой день рождения, он был не обязан. Краем уха слышала, когда мужчины курили за углом конторы, что вроде бы исполнилось тридцать пять, и что собирались отмечать в ресторане. Её на праздник не приглашали, да и вообще в коллектив приняли если не с враждебностью, то уж с прохладцей и насмешками – точно.
И все же – разъезжая целый день по городу, нужно было о чем-то говорить, иначе время тянулось немилостиво медленно, да и право – нормально ли молчать по восемь часов к ряду. Вот и ступила на запретную территорию, как оказалось – зря. Напарник упорно не шел на контакт, и что было тому причиной, Тая могла лишь догадываться. Может быть, не любил женщин (в том смысле, что разговаривать с ними был не способен, полагая, что женщина годится лишь для трех вещей: ублажать мужчину, рожать детей и содержать дом) словом, привет шовинистам, даешь патриархат. Предполагать подобное было не странно, поскольку такие мужчины попадались на жизненном пути, и при том не однажды. Или же, напарник не любил только её – Таю, кто разберет.
На работе в спину ей часто шипели о «глупости», «не женской должности» и «пробивном папаше», поэтому Тая не особенно удивлялась хамству и грубости со стороны коллег. Она давно привыкла к тому, что люди ее не понимали и не принимали в свои стайки.
Да и что те стайки – разве хотелось попасть в них, обосноваться? Нет. Все, как одна – подобные, где кто-то один самоуверенно сует большие пальцы за ремень брюк, покачиваясь с пятки на носок, и смотрит на других особей свысока. Будь на дворе двадцатый век, еще бы и сплевывали под ноги сквозь щель между зубами, но, окультурились, приобрели налет воспитанности – и пусть тот трещал порой, облезая в самых неожиданных местах, люди все равно мнили себя вожаками стаи. Остальные же – лишенные права голоса по умолчанию, как овцы брели за своим вожаком, безликие, не имеющие собственного мнения, но злые, бесконечно злые. Готовые броситься и вцепиться в горло, рвать, упиваясь вкусом крови, ищущие новую жертву с каждым восходом. Да и нужен ли им особый повод для нападения? Нет. Если рядом кто-то более удачливый, кому посчастливилось родиться в достатке, или кто-то, кто выгодно вкладывает сбережения, строит бизнес, вкалывая до седьмого пота, или просто тот, кто взаимно влюблен… любой подойдет, и кровь его, случись попробовать, будет слаще любого мёда.
Тае случалось быть «покусанной», за спиной оплеванной, но прошли времена, когда ее это волновало.
Примером социального единства (в требовании «крови») когда-то были разговоры о Таиных татуировках. Еще когда во времена студенчества сделала свое первое тату, друзья и знакомые кивали, как один говоря: «неплохо», когда рисунков на коже стало больше пяти, они принялись недоуменно выгибать брови. А вот когда просветов на коже рук, спины, практически не осталось – только и делали, что крутили пальцем у виска и неодобрительно поджимали губы. «Что ты делаешь, это же навсегда!» – восклицали одни, «надоест через полгода, сводить замучаешься» – говорили вторые. Мнения Тая слушала молча, только на мгновение прикрывала веки, чтобы умерить свое собственное желание высказаться, и, образно выражаясь, засунуть ненужные советы посторонних людей в их непрошено раскрытые рты.
Сказать по правде, кожа, разрисованная узорами, цветами, словами песен, не была средством социального протеста для Таи. Ей просто нравилось. Возьмись она объяснять кому-то, зачем, почему – не нашла бы слов. Ей не надоедали рисунки, не хотелось раскрасить еще и кожу ног, скажем. Девушка вообще была довольна данной природой внешностью, фигурой, а подобным «штрихом» – лишь усовершенствовала то, что имелось. Признаться, довольство не распространялось на реалии, но это к делу не относилось совсем. Вот такая: с разноцветными, яркими татуировками, в рваных джинсах, белой футболке с дурашливым принтом, и с высоко завязанным бубликом на голове, Тая себе особенно нравилась. Было приятно жить просто, не задирать нос, не быть особенной (если вместо футболки была кофта с длинными рукавами).
А объяснять кому-то свою позицию, доказывать и переубеждать – дело неблагодарное, не приносящее ничего кроме злости или досады, поэтому девушка не доказывала и не переубеждала. «Да – говорила она, я – странная». Ведь человек, а особенно «представительница лучшей половины человечества» – не должен делать столько татуировок – в обществе не принято, и вообще – не положено. Тая кивала и мысленно махала рукой, поскольку давно перестала понимать логику других людей. Вон, в Европе мужчина, (или женщина) с густой бородой и накрашенными глазами, конкурсы международные выигрывает, и ничего, нормально. А странная она – Тая, потому что с «рукавами» из картинок, и потому что вместо юбок и платьев (хотя и такие в гардеробе имеются) предпочитает носить джинсы и кожаные брюки. Не будешь же кричать всем и каждому – это мода такая на универсальные вещи, когда со спины и не отличишь, кто идет: мужчина, женщина ли?
Словом, Тая хоть и выделялась на общем фоне, на самом деле в душе была девушкой совершенно нормальной – без особенных заморочек. Характером не могла похвастать особенно взрывным – пока открыто не задевали, не считала нужным отвечать и жалить ядовито. Впрочем, если человек переступал черту в хамстве или грязно переходил на личности, постоять за себя Тая умела.
Недаром в далеком детстве отец водил на карате – с тех пор спорт стал неотъемлемой частью жизни, отдушиной, куда можно было выплеснуть негатив. Тая не стала профессиональной каратисткой, потому что ее увлек муай тай – именно в этом виде спорта девушка смогла добиться некоторых результатов. Учась в старших классах, даже занимала призовые места в городских соревнованиях. Здесь тоже не обошлось без косых взглядов и осточертевших по жизни советов – «это не женский вид спорта», «иди лучше на волейбол», «как можно было выбрать бокс – там зубы выбивают». Зубы у Таи – раз уж люди интересовались, были крепкими и здоровыми, и никто в спарринге на них особо не покушался.
Бывало и такое, что приходилось схлестываться с людьми вне ринга – если не в откровенной драке, то взглядами, почти соприкасаясь лбами, подобравшись для рывка. Тая не боялась входить в личное пространство совсем обнаглевшего мужчины или хамоватой дамочки – знала, что ударит в случае чего, знала, что сумеет удержаться, если этот «случай» не настанет. Но, такое на памяти девушки случалось лишь несколько раз, и не успело перерасти в привычку: «чуть что, сразу в атаку», чему Тая была только рада. Ей претило хамство и конфликты. Признаться, в силу интровертности Тая вообще не любила находиться в центре внимания, не любила шумные компании, да и людей в целом – избегала, старалась быть вне всякого общества.
Словом, все, что происходило – необщительность коллег, смешки в спину, нежелание банально перекинуться словцом – это всё Тая проходила неоднократно. Поэтому, в ответ напарнику – мужчине рослому, имеющему весьма выдающуюся мускулатуру, кто с утра и до вечера с равнодушным видом жевал жевачку, и глядел на мир пустыми водянистыми глазами, не сказала ни слова. Что такому докажешь? Он уверен, что богатый папа, это выигрышный лотерейный билет в будущее. С силой такого мнения Тая была не согласна – половина билета – да, быть может, или даже всего лишь четверть.
Безразлично кивнула в ответ на бурчание напарника и обогнала десятку, из окна которой только что вылетела смятая сигаретная пачка.
Тая работала водителем инкассаторской машины.
Опять же, услышав о занимаемой должности – если удавалось, люди обычно удивленно поднимали брови – мол, на такую работу женщин не берут. Особенно – тощих, до неприличия молодых девиц с наколками до запястий. Да, в самом деле, не брали. Обычно фургон водил опрятный мужчина за сорок, с военной службой за плечами, специальным образованием и белоснежным послужным списком. Но, вот она – Тая, за рулем бронированного фургончика, как исключение из правил. Едет, барабаня пальцами по рулю и посматривая изредка в наглухо тонированное стекло. Чего только в жизни не бывает.
Да, устроиться на работу помог отец. Директором банка, куда взяли миниатюрную брюнетку, а так же доверили возить самое сокровенное и дорогое сердцу, был армейский друг Таиного родителя. Оттого упреки коллег были вполне обоснованы. Не объяснишь ведь им, что должность Тая специально выбирала невозможную – полагая, что ее ни за что на свете на такую работу не возьмут. Но, вопреки всему…
Случилось подобное от чрезмерного родительского контроля: окончив университет, девушка пошла на летные курсы, надеясь впоследствии стать инструктором и обучать премудростям прыжков с парашютом возжелавших экстрима людей. Но, узнав об этом, отец категорично рубанул рукой.
– Ты сошла с ума! – потрясая перед Таей пудовыми кулаками, со злостью говорил родитель, – я не в состоянии наблюдать за твоими бесшабашными выходками! Посмотри – скоро в гроб меня загонишь!
Он умалчивал, что они едва справились со смертью матери, что подобных потрясений его сердце и нервная система точно не выдержат.
Тая, смотрела на отца, замечала седины в роскошной шевелюре, но свое право на жизнь, отстаивала, как могла:
– Перестань манипулировать, – морщилась, замечая упрек в родительских глазах, но продолжала: – я хочу прыгать, и если правильно выучиться, никаких рисков не возникнет.
– Расскажи мне, – пуще злился отец, – уж кому-кому, а мне – не надо рассказывать про риски в полетах с вшивеньким парашютом. Там крепление ослабло, там заело, и привет.
– Что ты предлагаешь? – в свою очередь злилась Тая, – продавать цацки в ювелирном? Или сидеть секретаршей у тебя в офисе?
Спорили не раз и не два – до хрипоты и выпитой под конец общения валериановой настойки. Сошлись на том, что Тая так и быть, выберет любую другую профессию, забудет о прыжках, а отец хотя бы временно не станет донимать советами и перестанет за ней приглядывать. Врали оба, но с совершенно непроницаемыми лицами: похожи были, одна ведь кровь.
Взамен, Тая с усмешкой назвала исключительно мужскую профессию – как альтернативу прыжкам, а отец взял, да и пристроил ее к своему другу – чтоб уж наверняка. Что пообещал тому за такую авантюру, кто знает. И пусть на этой должности тоже были определенные риски, прагматичный Александр Григорьевич верил в бронь автотранспорта, выданное оружие, определенные навыки дочери и ее бравого напарника, поэтому на сердце его заметно полегчало. Всяко ведь лучше, чем в воздухе болтаться с куском холстины за плечами.
Она – его единственная и горячо любимая девочка, с самого детства была бесстрашной, рисковой, и Александр Григорьевич безумно за нее боялся. Опекал, как мог, отдал в жесткий спорт, надеясь, что женственная сторона дочки однажды вытеснит жажду приключений, а пока пусть научится защищаться, но ошибся. Она – его Таечка, была смелой, доброй и отзывчивой, но и упряма была – страсть как, уж если что взбредало в голову, ничто не способно было переубедить и перекроить ее замыслы.
Александр Григорьевич бесконечно любил дочку – часто баловал, но и наказывал строго, если в том была нужда. Жаль только, что не смог уберечь от боли, горя, да и сам не сумел обезопаситься – когда умерла супруга, это подкосило их двоих. И если он – умудренный уже мужчина, всякого повидавший, быстро взял себя в руки и с головой окунулся в работу, раз за разом приумножая и без того немаленький капитал, то дочка совсем утратила чувство меры в своих порывах. Нет, она не ввязывалась в дурные компании, не принималась бесчинствовать, просто всего в ее жизни стало слишком: татуировок, скорости, тренировок и спаррингов – порой до ушибленных связок, трещин в ребрах. Родитель понимал дочерние поступки и их мотивы, но все равно боролся с таким проявлением скорби, как мог.
Словом, тогда Тая не знала – радоваться новой работе, или только посмеяться жизненным перипетиям. Все это было слишком нестандартно, даже для нее.
С головой нырнув в особенности будней инкассаторов, Тая старалась втянуться в работу и наладить человеческий контакт хотя бы с доставшимся в напарники мужчиной. Кое-как, помаленьку, но дело пошло, через месяц-другой коллегам надоело кривляться, тем более, Тая справлялась весьма недурно, и нареканий на нее не поступало, и только упертый напарник никак не хотел общаться – то злился, то просто девушку не замечал.
А еще через некоторое время Тая встретила любовь. И отступили на задний план заботы об авторитете среди коллег, забылся вечно насупленный напарник. Будто затмение случилось.
Вообще, по натуре девушка не была ни влюбчивой, ни романтично настроенной (в таком себе вечном поиске). Нет, она жила в свое удовольствие, занималась интересным (полюбившимся уже) делом, развлекалась, находила разнообразные хобби и погружалась в них с головой. Наверное, поэтому самодостаточная Тая не так остро нуждалась в кавалерах – ей одной было хорошо, полноценно. И еще, положа руку на сердце, следовало бы сказать, что девушка только и делала, что пыталась отвязаться от мужского общества. На яркую внешность обращали внимание, заглядывались, мужчины знакомились где угодно и как угодно – это было и плюсом, и большим минусом – надоедало, порой даже злило. Серьезных отношений Тая не хотела сама, поэтому обычно всё заканчивалось после третьего свидания – иногда, так и не перейдя грань интима, иногда после нее. Расставалась с парнями легко – без обид и скандалов, почти на дружественной ноте, и привыкла вот так – безболезненно, по накатанной схеме.
Но, позже оказалось, что было так просто, потому что не любила.
Первое – настоящее чувство имеет свойство накатывать нежданно, внезапно, буквально ударяя обухом по затылку – по крайней мере, так было с Таей.
Их знакомство оказалось спонтанным и весьма романтичным, вполне в духе поэзии двадцатого века, которую Тая любила: вечерело, солнце закономерно клонилось к линии горизонта, и зной отступил, как вдруг – в одно мгновение небо потемнело, заволокло тяжелыми, черными тучами. Такая смена погодного настроения, по мнению Таи, была вполне свойственной легкомысленному маю. И все же, внезапный весенний гром, как и последующий проливной дождь, стал полной неожиданностью для уличных прохожих, и для Таи тоже – в тяжелой сумке не нашлось места зонту, ведь метеорологический прогноз обещал исключительную ясность. Как только упали первые капли – тяжелые, размером почти с монетку, и вмиг запахло остро: озоном, свежим ветром, что нетерпеливыми порывами взметал волосы, улица опустела. Люди укрылись от непогоды в подземке метро, случайных кафешках, под козырьками подъездов, зная: ливень, по сравнению с монотонным дождиком и бесконечно унылым, стылым, серым днем, быстро заканчивается. Тая не придумала ничего лучше, чем укрыться под деревцем в близлежащем заброшенном парке. Шагнула с проспекта, по пути доставая из сумки глянцевый интерьерный журнал, чтоб прикрыть голову, но тут небеса разверзлись в полную силу: Тая вмиг промокла до нитки, и еще не пролистанный журнал оказался безвозвратно испорчен. Девушка побежала, почти не видя дороги из-за пелены дождя. Под деревом, что выбрала для убежища, уже было занято. И взгляда, брошенного на мужчину вскользь, хватило, чтобы ощутимо сбилось дыхание. Он пытался отжать пиджак, но бросил эту затею, едва Тая прислонилась спиной к шершавой коре.
– Приятного вечера, – сказал незнакомец и улыбнулся.
Тая посмотрела в его глаза, и поняла, что пропала.
Такое случается – раз на сто тысяч случайных встреч, или даже на полмиллиона. Да, подумала Тая, просто смотришь в лицо, на черты, и впитываешь, фотографируешь, делаешь визуальный слепок. Чтобы потом – много позже анализировать и думать, а пока – только смотреть и внутренне замирать. Чувствовать, как по телу разливается странное, почти алкогольное тепло, как учащается дыхание, и язык почему-то предательски прилипает к нёбу – сказать в ответ остроумную реплику оказывается совершенно невозможно. Такое внезапное влечение, безграничную симпатию в народе называют «химией», и только теперь Тая поняла – не врут: химия и есть.
Девушка склонила голову набок и, улыбнувшись, кивнула.
Он стоял к ней лицом, прислонившись плечом о ствол дерева. Вокруг громыхало, небо и округу озаряли белые вспышки молний. Вкусивший воли ветер, азартно нагибал кроны старых деревьев, заставляя те натужно скрипеть. С веток сыпались обломки, листья.
– Мы с тобой два идиота, – вдруг сказал он.
– Почему? – удивилась Тая.
Посмотрела смело, вопросительно.
– Потому что только дурак не знает: прятаться под деревом в грозу, значит искать скорой встречи с Создателем. Я не спешу к нему на суд, а ты? – и, не дожидаясь ответа, протянул руку, – идем.
Тая посмотрела на протянутую ладонь, затем на незнакомца, и, не особо раздумывая, вложила свою холодную руку в его – обжигающе горячую наощупь.
– Готова? – отошел от ствола, подводя к краю лиственного навеса.
Тая кивнула.
– Тогда – бежим!
И они побежали.
Тая не знала, что можно влюбиться за полчаса. Смеялась, читая глупые истории в сети, крутила пальцем у виска, когда по телевизору показывали очередную слезливую мелодраму. И вот, смотря в серые глаза, ощущая кожей теплую ладонь, чувствовала, что ее сердце то сладко замирает, то вдруг частит. Приятно было находиться рядом, вдыхать древесный, терпкий запах незнакомца – ветер пригоршнями приносил аромат его парфюма: уже раскрывшийся букет сандала и древесной коры, не такой остро-пряный, как в начале композиции. Легко и беззаботно оказалось слушать его баритон, следовать туда, куда так уверенно ведет.
И словно почувствовав, он вдруг обернулся, обнял за плечи, а потом поцеловал. И губы – чужие, незнакомые, оказались на вкус сладко-горькими, с привкусом грозы. А дождь все хлестал, и одежда давно прилипла к коже, но это неудобство было мелочью, ведь прижиматься к горячему телу оказалось уютно, приятно, будто удалось посидеть у камина, завернувшись в мягчайший плед, и погреть вечно мерзнущие стопы, поворачивая их к огню то так, то эдак. И Тая не захотела оттолкнуть незнакомца, только засмеялась, подняв лицо к светлеющему понемногу небу. А он взял ее лицо в ладони, и поцеловал еще раз. Да так, что шальное веселье уступило чувству более глубокому: первобытному, старому, как сама Земля.
Его звали Святославом. Тая выяснила это много позже, когда они утомленные лежали в ее квартире, на двуспальной кровати.
И, казалось бы – страсть минула, улеглась где-то на дне, всласть утолившись, и можно было прогнать его – выставить за дверь, поблагодарив напоследок, но не хотелось. Так упоительно лежалось у него под боком – до странного безопасно. Почти блаженно. Тая подивилась новому чувству – раньше после близости у нее пульсировала икроножная мышца, и только.
Дождь перестал, а на небе появилась радуга. Мимолетная, но Тая успела разглядеть ее, когда выглянула из кухонного окна. Святослав как раз удалился в ванную, а она решила сварить кофе, напевая под нос приятную песенку.
Он появился до невероятного смешным – в ее махровом сиреневом халате, что на внушительной мужской фигуре почти трещал по швам, а рукавами едва прикрывал локтевые сгибы. Тая захохотала, запрокинув голову и позабыв про кофе, а Святослав только развел руки в стороны:
– Ни одного полотенца, а одежда вся мокрая, даже противно в руки взять.
Они говорили до темноты, пили кофе, затем чай, ужинали вчерашним овощным рагу, и почти до утра наслаждались друг другом.
Святослав позвонил уже на следующий день, хотя, Тая и не надеялась – сомневалась, что такое возможно: ведь словно приснилось всё – и гроза, и поцелуи под дождем, и карамельные, тягучие ласки, нежный шепот на ухо и крупные мурашки по коже, когда он обводил тату-рисунки кончиком пальца. Но, его голос был мягок, в нем звенела нежность, и Тая поверила – так бывает.
И завертелось.
Через неделю Тая не представляла, как жила без него. И образ жизни самостоятельной, взрослой девушки, посылы цветных татуировок, приемы муай-тай, все – забылось, отошло куда-то на периферию. Женственное начало взяло над Таей полный контроль. Святослав поселился в открытой, доверчивой девичьей душе: его внутренняя сила, мужественность, магнетизм, так и сочились сквозь поры, и Тая вдыхала, впитывала, пуская его все глубже внутрь, и влюбленность прорастала на плодородной почве ласк и заботы.
Идиллия длилась два месяца.
Ровно до удара электрическим шокером в шею.
В тот день Тая вышла на работу в особенно приподнятом настроении – даже напарник заметил улыбку и милые ямочки на щеках. Оттаял слегка и принялся виновато посапывать в перерывах между брошенными вскользь репликами. Ехали по привычному для рабочих будней маршруту – заправили несколько банкоматов, забрали из хранилища наличные, чтобы переправить в главный филиал банка. И почти удалось.
Напарник вышел из машины, вернулся через несколько минут с полотняным мешком, Тая привычно отомкнула задние двери фургона, но не дождалась нескольких ответных хлопков по кузову. Собралась выйти из машины – проверить, что случилось. Даже отомкнула дверцу, и в этот самый миг рядом что-то зажужжало, ужалило в шею чуть ниже уха, и Тая почувствовала, как выгибается дугой тело, как немеют конечности. Все случившееся заняло не больше мгновения, но темнота наливалась чернотой пугающе медленно – сознание угасало постепенно, и Тая успела заметить дурацкую пластиковую маску на лице грабителя, спортивную сумку у него на плече, и услышала, как укладывают безвольное тело охранника на соседнее сидение. Дальше темнота укрыла пустым пологом: ни звука, ни шороха.
Очнулась Тая в карете скорой. Жутко хотелось пить: во рту было так сухо, что оказалось больно глотать: трещало что-то в гортани, будто песок в связках поскрипывал.
Они с напарником лежали на соседних носилках.
– Ты как? – хрипло спросила Тая, не узнавая собственного голоса.
– Живой, а ты?
– И я, – закрыв лицо ладонями, ответила девушка.
– Как котят, мать его, – прошептал коллега и зло цыкнул.
Позже был допрос, старательно скрываемый гнев начальства, злорадный шепоток в спину от коллег: мол, доигралась в крутую и всемогущую, но это все прошло сквозь Таю, не задев. Внутри зрело нехорошее, дурное предчувствие еще большей беды: близкой-близкой. Иррациональное чувство, казалось бы беспочвенное. Но очень скоро Тая забыла о странной способности предчувствовать – потому что сбылось. Навалилось бетонной плитой.
Святослав вдруг исчез из ее жизни.
Его номер больше не действовал, и в трубку механическим голосом вещалось, что абонент недоступен. Домашнего адреса, места работы Тая не знала – да и никакой информации не знала, следовало признать. Возлюбленный оказался миражом, выдуманным персонажем. Словно нафантазировала его, нарисовала яркими красками, а они вдруг возьми да испарись с холста – ни мазка не осталось, ни наброска.
И совершенно ясно стало – неспроста. Не была Тая дурой, как бы ни хотела ею оказаться: пазл, наконец, сложился. Последний кусочек стал на место, явив отвратительную в своей безжалостности картину.
Расспросы об ее работе – будто невзначай, после волшебной близости, нежелание рассказывать о собственном месте службы – скучно ведь. Лучше еще раз провести рукой по животу, свернуть к ребрам, поцеловать ключицу…
Объяснимы стали лукавые искры в глубине его серых глаз: насмешка затаенная, легкая-легкая, как воздушное, лимонное безе.
Злость и обида – бесконечно глубокие, глубже отметки Челленджера, захлестнули Таю. Долгие бессонные ночи коротала, сидя на кухонном подоконнике, глядя вниз, всматриваясь в теплую темноту двора. Думала, вспоминала, недоуменно качала головой, – каким же толстокожим нужно быть, черствым и подлым, чтобы провернуть подобную аферу. Два месяца рядом быть – засыпать вместе, шутить и смеяться, есть из одной тарелки, и не проникнуться, не поменять планов. Беспощадно влюбить в себя – и ради чего?! Ради денег, наживы, чертовых бумажек. Тая не верила в то, что подобное случилось с ней, и парадоксально была совершенно уверена в этом – раздвоилась словно.
Вот она какая – первая любовь, горькая, как съеденная натощак ветка полыни, – зло думала Тая. Вот такой полезный жизненный опыт – безжалостный и суровый в своей уродливой правде.
От мыслей раскалывалась голова, и давно стало не до интуиции, не до синяка на шее размером с крупное, будто мутировавшее яблоко, не до просьбы начальства возместить часть убытка. Сколько было в том полотняном мешке? Много. Им с напарником полагалось возместить определенную долю суммы, если в течение месяца грабителей не найдут. Информация эта особо не распространялась, просьба – настоятельная, поступила откуда-то сверху, куда было не пробиться и не докричаться – даже отцов друг развел руками. Откуда у двух церковных мышей такие деньги никого особенно не волновало. Воров не нашли – даже зацепок не нарыли. И даром, что некоторые купюры были меченые – разве уследишь? И Тае пришлось продавать родительскую квартиру.
И не понятно, что ранило больше – что по вине Святослава пришлось расставаться со стенами, хранящими материн образ, или то, что он использовал ее – Таю, самым грязным из возможных способов. Предал, заставив поверить, открыться, вывернуть наизнанку душу.
В память о Святославе и его предательстве Тая сделала завершающую татуировку: теперь с внутренней стороны руки, покрыв былую вязь, красовалась иная картина. Хищный фэнтезийный волк скалился на Красную шапочку – милую девочку в алом плащике на меху. Глаза зверя светились зелеными сполохами, а лицо девочки было безмятежно и доверчиво. Он вез ее на спине, позволяя зарываться руками в густой мех, а она безмятежно льнула к мягкой шкурке, позабыв, что перед ней зверь – безжалостный в своей натуре житель заснеженного леса.
***
Эпизод второй. Настоящее.
***
Не нужно мне ни твоего креста, ни розария, ни ножа.

Говорить по ночам с тобою, словно лить воду сквозь решето.

Даже самую маленькую любовь неизменно желаешь приумножать,

но приумноженная пустота в итоге дает ничто.


Ты легок и светел, ты – зефирный, воздушный принц.

Тебе неведомы страхи и внутренняя борьба,

но я не буду впредь падать перед тобою ниц:

– ибо не стоишь ни стертых колен, ни разбитого лба.


Как строптивая львица не станет лизать сандаль гладиатора,

так и я за тобою не брошусь, превозмогая боль.

Из всех видов искусств я давно ненавижу театр:

я не в силах смотреть, как играют чужую роль.


Travels&Poems (https://vk.com/slovonikogda) (с).
***
Колкий морозный воздух залипал в носу, склеивал сосуды, отчего нос краснел и отчаянно замерзал. Впрочем, так же мерзли руки в колючих варежках, ноги, обутые в ботинки, подбитые мягчайшим мехом. Зима в этом году выдалась злая, внезапная. Лето как-то незаметно перетекло в заморозки, без привычной грязной жижи у обочин дорог и затяжных, осенних дождей: в октябре уже снег лежал.
Отчаянно хотелось чаю – обжигающе горячего, терпкого, сладкого, с большим кружком лимона. Ухватиться ладонями за глиняные бока, согреть озябшие пальцы, вдохнуть пряный аромат, напиться, перекатывая на языке вкус цветочного разнотравья. И чтобы потом достать из опустевшей чашки уже не такую кислую дольку: поддеть пальцами и съесть, зажмурившись от контраста: остатков кислоты и былой сладости напитка.
Но, до дома еще нужно добраться. Тая шла по опустевшему проспекту, сунув окоченевший нос в вязанный шарф, грела его дыханием, от чего ворс делался влажным и неприятным на ощупь – приходилось выныривать из теплого убежища и некоторое время идти, смотря исключительно вперед, чтобы остыл.
До жилища было недалеко, оттого поездку на такси девушка отвергла, и как оказалось – зря. Свою машину Тая продала с полгода назад, а на новую денег пока не скопила. За день температура успела подняться, растопив тем самым снега. И пока Тая сидела в офисе, погода успела дважды измениться – к вечеру отметка на градуснике опустилась до капитального минуса. Теперь земля коварно скользила, кое-где хрустела, ноги предательски разъезжались. Где-то вверху над головой налились огромные мутные сосульки, грозя свалиться на макушку в любую минуту. Идти быстро казалось Тае делом опасным: чуть зазеваешься – затылком можно крепко об асфальт приложиться, а идти медленно – рисково не менее: вдруг и правда по темечку льдом прилетит. Да к тому же холодно было и голодно.
Тая успела возненавидеть тяжелую сумку, что оттягивала плечо, смещая центр тяжести: от крена влево ноги скользили как-то особенно быстро, въедливого начальника, что заставил перепечатывать несколько документов, отчего она засиделась допоздна. Да и в целом – злилась: на погоду, на ленивых городских чиновников, для которых гололед и снегопад явления всегда неожиданные – никак не запомнят, что в ноябре обычно травмпункты битком.
Настроение сегодня было такое – ворчливое. Отец уехал в Арабские Эмираты – хоть и по работе, но звал с собой, да только Тая упрямилась, всё еще наказывая себя, поэтому осталась в холодном городе. Начальник, обычно молчаливый и отстраненный, вдруг взъелся, припомнив старые недочеты. Словом, злилась Тая вполне оправданно – и на себя в придачу, чтобы уж совсем по справедливости было.
Лавировала себе по неровно замерзшему льду и мечтала о чае.
До временного жилища – пятиэтажки, в которой девушка уже год снимала квартиру, оставалось минут пятнадцать ходьбы (это если бодрым шагом), когда у обочины притормозил автомобиль. То ли Лексус, то ли БМВ, в сгущающейся темноте Тая не разобрала.
– Девушка, – послышалось из приоткрытого пассажирского окна, – давайте довезу.
– Нет, – буркнула Тая, – спасибо, не надо.
Она не замедлила шаг, боясь, что потом собьется с ритма удерживаемого равновесия и попросту растянется прямо тут – на пешеходной зоне, в нескольких сотнях метров от дома.
– Ладно вам, я не маньяк и не извращенец, – раздалось из салона, – честно.
– Ну, если честно, тогда конечно, – хмыкнула Тая.
– Мне просто необходимо пополнить список добрых дел. Садитесь, довезу, страшно смотреть, как вы там скользите, – автомобиль тихим ходом «полз» следом за девушкой.
Тая остановилась на мгновение – передохнуть. Плечо безбожно ныло – давал знать застарелый остеохондроз. Сняла сумку с левого плеча, намереваясь перекинуть на правое, и в это самое мгновение потеряла равновесие. Кто бы сомневался, – подумала Тая, глядя в звездное небо.
А незнакомец из «крутой» машины чудом оказался рядом. Присел на корточки, помогая подняться.
– Хотите, паспорт покажу? – спросил, заглядывая в глаза.
Улыбнулся.
– Что мне ваш паспорт, если в лесу потом прикопаете, – отряхнула Тая брюки.
Вот вроде бы на мгновение свалилась, а одежда уже мокрая.
– Помилуйте, какой лес по такой-то погоде. Ни один черенок не справится – погнется только.
Незнакомец внешне был приятным. Пальто нараспашку, без головного убора – порывистый ветер тут же взъерошил короткие, темные пряди; в кожаных осенних ботинках – оно и понятно, если в машине печка работает. Глаза карие – теплые, с лучистыми морщинками в уголках. Улыбка открытая, голливудская.
– Вам виднее, – кивнула Тая.
Упрямиться было благоразумно, но она так замерзла, устала, а теплое нутро кожаного салона – было совсем рядом, пара шагов всего. И Тая, рискнув, сдалась.
Незнакомец, провожая ее до автомобиля, шел чуть позади, словно хотел воспрепятствовать внезапному побегу, если бы тому вздумалось случиться. Правда, бежать Тая и не думала – не привыкла менять решений. Села на переднее сидение, стянула промокшие варежки, сунула их в карман дверцы – по старой привычке: раньше, когда отец или его водитель возил ее, вечно забывала в машине всякие мелочи вроде тетрадок с конспектами, зонтов, шарфов.
Незнакомец скользнул за руль, захлопнул дверцу и поднял стекло с Таиной стороны.
– Меня Тимуром зовут, – сказал, и, порывшись во внутреннем кармане пальто, протянул паспорт.
От него пахло холодом и лимоном. Запах был свежим, едва терпким – как Тая любила.
– Тая, – ответила девушка и взяла тонкую книжечку.
Его и правда, звали Тимуром, Мараевым Тимуром Руслановичем. С фотографии на первой странице на нее смотрел еще совсем мальчишка – задиристый, с блестящими глазами, а вот на следующей – уже взрослый, серьезный мужчина. Тимур был из тех, кому возраст только к лицу.
Тая пролистала документ – из чистого упрямства. Тимур оказался не женат, бездетен, был прописан в соседнем мегаполисе. К тому же, в следующем месяце ему должно было исполниться тридцать два года.
– Очень приятно, – подытожил мужчина и плавно тронулся с места.
А Тая подумала, что ознакомление с паспортом при знакомстве – очень полезная штука. Вся подноготная так и выбирается наружу. Вернула книжечку водителю и отвернулась к окну.
В тепле разморило. В носу вдруг захлюпало, щеки защипало. Тая достала из сумки пачку бумажных салфеток, покрутила их в руках, достала одну. Вот так взять, и высморкаться перед незнакомым мужчиной было стыдно. Да, бесконечно стыдно, но деваться было некуда – в глубинах организма щекотало, раздражающе так, почти невыносимо. Поэтому, подумав, Тая взяла и высморкалась – от всей своей широкой души, а потом и чихнула следом. Вытирая нос, разозлилась на себя – с чего это стесняться человека, с которым больше и не увидится больше вовсе. Глупость, и только.
Тимур на раздавшиеся звуки даже бровью не повел – смотрел на дорогу.
Вдали показался Таин дом, поэтому осмелела: задала вопрос.
– И часто вы добрые дела совершаете? Тратите бензин, время.
– Два раза в день – утром и вечером, – кивнул Тимур, и девушка поняла – смеется.
Поправила шапку: дурацкую, крупной вязки, с пушистым помпоном, лоб под ней чесался немилостиво, и разозлилась на себя еще пуще. Ну, вот отчего она – взрослая, вполне состоявшаяся личность, мастер спорта, во всех смыслах умная девушка, в прошлом (и, слава Богу, что в прошлом) водитель инкассаторского фургончика, (да, та работа как горячий стаж, за нее молоко должны давать), вдруг робеет перед случайным попутчиком? Что за натура такая странная – постоянно бояться сказать или сделать глупость, поставив себя этим в неловкое положение. И ведь понимает, что не стоит переживать по таким вот пустякам. И все равно робеет, и переживает.
– Понятно, – снова отвернулась к окну, – вот тут остановите, приехали.
Тимур заехал во двор, к самому подъезду, и только потом притормозил.
– Спасибо, – обернулась Тая к мужчине.
Он кивнул и лукаво усмехнулся:
– А поощрение храброму рыцарю будет? Хоть какое-нибудь.
Тая, уже готовая открыть дверцу, помедлила. Достала из сумки шоколадный батончик, что прикупила к чаю, и протянула Тимуру.
– Вот. Большое спасибо, что подвезли.
Мужчина перевел взгляд на шоколадку, затем засмеялся. Смех у него был бархатный, приятный. Тае вдруг сделалось жарко – даже спина вспотела.
– Это не совсем то, что я хотел, но как понимаю, от подобных даров не отказываются, – он взял конфету, слегка задев Таины пальцы своими, – съем ее, думая о вас, милая Тая.
– Всего доброго, – на прощание сказала девушка и выбралась из авто.
Дверца позади тихо щелкнула, девушка нырнула под козырек подъезда, отперла железную дверь, и только тогда за спиной послышался рокот мотора.
На лестнице Тая стянула шапку – щеки пылали, губы непроизвольно растянулись в глупейшей улыбке. Поднимаясь, Тая поняла, что вечер вдруг перестал быть мерзким и неуютным.
Тимур улыбался. Он не ел шоколада уже очень давно – не потому что исключил из рациона сладкое, а потому что натурально забыл, что бывают конфеты: вот такие – дешевые, вкусные до безобразия. Обычно его десертом были блюда от шефа в очередном ресторане, бонусом – пышногрудая блондинка напротив, вечно что-то щебечущая, и клюющая, как птичка – исключительно зеленый салатик.
А миндальный сникерс, между тем, соблазнительно поблескивал обверткой на соседнем сидении. Тимур покосился на батончик, и еще раз усмехнулся: как мало, оказывается, нужно человеку для счастья – только и всего, что приятное знакомство, будоражащее воображение (на дальнейшее, более тесное общение), и нехитрый гостинец из рук красивой девушки.
***
Тая сидела на подоконнике, пила вторую по счету чашку ароматного медово-липового чая, и смотрела в небо. Звезды – на черном пологе, от края до края, были крупные, какие случается видеть только зимой – с горошину размером, но такие яркие, что глаза слепило. Небосклон низок был – казалось, подпрыгни повыше и заденешь макушкой, ощутив мягкость черно-сиреневого полотна, вдохнешь полной грудью игристой звездной пыли.
Мечталось сладко, упоительно. Так мечтается только во время переживаемых бед, когда былое лихо уже не довлеет, но следующее – почти на пороге, стоит близ крылечка, не таясь, машет рукой. Так мечтается, когда беды – ничто по сравнению с поселившейся в душе теснотой.
Тая скучала. Год прошел, а она не забыла свою горькую, бесконечно горькую любовь: яркую, как светоч, и такую же обжигающе-горячую – до ран и затянувшихся после рубцов, испепеляющую дотла со временем.
Из окна не виднелось море – оно осталось далеко – на тихой улочке, обнесенной пышными каштанами. Из этого окна виделся соседний двор, крыша кондитерской фабрики и небо. Только последнее примиряло Таю с существованием в этой квартире, и еще, пожалуй, запах выпечки по утрам. Он пробирался в ноздри, щекотал рецепторы, и будил лучше всякого будильника. Пряный коричный, яркий ванильный, мятно-пряничный, ароматы садились на волосы и пропитывали одежду – Тая перестала пользоваться парфюмом, к ней итак прижимались в транспорте со всех сторон: вдыхали воздух у самых щек, терлись о плечи, сглатывали слюну и посматривали, улыбаясь и едва – не облизываясь.
Закрыв глаза и прислонившись к холодному стеклу лбом, Тая мечтала. Представляла, что скажет Святу, когда увидит его. Не сомневалась и мгновения – встретятся еще, пересекутся. В разных вариантах прокручивала несуществующий диалог, продумывала. И не заметила, как сорвалась с неба звезда – миг, и пропала, оставив за собой лишь искрящийся след, что померк секундой позже.
***
Этой ночью Святославу не спалось.
Одеяло, словно прибавило в весе – давило на грудь, мешая дышать. Воздух раскалился, отчего сделалось невыносимо жарко, хотя еще несколько часов назад батареи топили едва-едва. Откинув в сторону одеяло, мужчина встал с постели, нашарил рукой сигареты и вышел на балкон.
Морозный воздух, что кинулся в лицо, опалив щеки, отбил охоту к сигаретам. Святослав стоял, смотрел в бесконечное небо и глубоко дышал – до ломоты в зубах, до осевшего в носу инея.
Жар спадал, оставляя за собой жажду и непонятную мужскому сердцу тоску. Забыв закрыть стеклопакет, мужчина отправился на кухню, где залпом выпил два стакана воды. В животе ощутимо булькнуло, но облегчения не принесло – пить все равно хотелось.
– Что случилось, милый? – нежные ладошки сошлись на животе, а между лопатками уткнулась теплая ото сна, женская щека.
– Все в порядке, – ответил Святослав, разнимая обнимающие его руки, – иди спать.
– Холодно, – поежилась девушка, – ты окно не закрыл.
– Курить буду, – не обернувшись, ответил мужчина и вернулся на балкон.
Закрыл изнутри дверь, достал из пачки зажигалку и сигарету. Нехотя прикурил, высунулся из окна по пояс.
В окне напротив горел свет, хотя время было позднее. Святослав провел фильтром по губе, всмотрелся в залитую светом чужую кухню. Там за столом сидел мужчина – тоже курил, и хотя лица не было видно, Святослав был уверен – тот хмурит брови, затягиваясь до отказа. Как и он сам. Два неудачника – полуночника, кому больше нечем заняться морозной ночью, кроме как портить легкие да впусте палить электричество.
Сигарета закончилась подозрительно быстро. Затошнило. Выпитая вода поднялась по пищеводу. Святослав чертыхнулся и зло сплюнув, потер усталые глаза.
Бессонница уже год как мешала жить. Святослав устал от нее, утомился от тяжелых мыслей, что наполняли сознание долгими ночами.
Иногда, когда удавалось на несколько часов погрузиться в дрему, ему снилась та нежная, наивная девочка. Во снах она была грустна, и всё время спрашивала – получил ли он то, чего так хотел. У Святослава в тех снах не было голоса – он только смотрел, наблюдал со стороны, не в силах выразить мысль – да, получил.
Почти – уж точно.
Девочка -Тая улыбалась грустно, одними лишь большими, распахнутыми настежь, глазами. От этой улыбки Святославу делалось не по себе – где-то в груди шевелилась совесть, царапала острыми коготками, нашептывая, что поступил он, как последний подлец. Просыпался с горечью на губах и колотящимся о ребра, сердцем.
Святослав мучился, страдал бессонницей, но продолжал вести себя, как пресловутый подлец – в спальне отдыхала очередная глупышка, не подозревающая, что скоро останется не только без внушительной суммы, но и без обожаемого уже любовника.
К мужчине, что находился в доме напротив, подсела высокая, худая женщина. Она зябко куталась в махровый халат, сонно терла глаза и, широко зевая, что-то спрашивала. Мужчина поначалу молчал, игнорируя, а потом зло затушил окурок, как показалось Святославу, и встал. Женщина убрала пепельницу и вышла, погасив свет.
Святослав поежился – от очередного порыва ветра ли, или же от внезапного страха – прожить жизнь вот так: не высыпаясь, перебиваясь случайными связями, со скребущей душу совестью. Закрыл стеклопакет и вернулся в спальню.
Стылый, забрался под одеяло к теплой на ощупь, но чужой по определению девушке, и зажмурился, мечтая, чтобы давняя знакомая -Тая не приснилась, подарив тем самым мимолетный покой его мятежной душе.
У него будут деньги – что еще нужно?
Усталый, нервный от недосыпа, Святослав забыл подумать, что кроме денег для счастья нужно кое-что еще.
Кое-что важное, без чего не спится – и ворочается с бока на бок, и бросает в жар, а ноги мерзнут; без чего мучают головные и гастритные боли.
Любовь ли то? Как знать. Любят многие – и взаимно, и безответно, но становятся счастливыми – единицы.
Святослав задремал, так и не успев схватить мысль за хвост – чтобы быть по-настоящему счастливым, нужен бесконечный душевный покой.
***
Александр Григорьевич играл в карты с другом.
За окном сыпала песчаная буря, рыжей пылью занесло дороги, засыпало окна, но в номере на тридцатом этаже было спокойно, лишь только слышался редкий вой ветра и скрежет песчинок, трущихся о стекло.
– На что ты надеешься? – поднял брови отец Таи, – мухлюешь так нагло, будто я слепой.
Карта нынче выпала так себе, поэтому расслабился – проигрывать было не боязно, досадно только слегка.
– Тебе показалось, – улыбнулся в ответ второй мужчина.
Он был расслаблен – сидел себе, попеременно поглаживая золотые запонки на манжетах, и лукаво улыбался.
– Да неужто! – махнул рукой Александр Григорьевич, – ну его, давай лучше кофе закажем, устал я, – он бросил карты в отбой и потянулся к телефону.
– Мне как обычно, – складывая картинки рубашка к рубашке, ответил гость.
Через пятнадцать минут молодой парнишка-официант вкатил в номер сервировочный столик, где исходили паром две маленькие глиняные чашки. Рядом с напитком – на серебряном подносе радовали глаз разнообразные восточные сладости.
– Черный, без сахара, с корицей и мускатным орехом, – протянул посуду официант, говоря на чистом английском.
– Спасибо, – гортанно ответил гость – мужчина помоложе, говоря на правильном арабском.
Официанту ничего не оставалось, как поклониться в ответ.
– Вот что ты выделываешься? – спросил у друга отец Таи.
– Почему бы и нет, если могу? – делая глоток и почти обжигаясь, ответил гость, лукаво щурясь.
– Тоже верно, – кивнул мужчина.
К своему напитку пока не притронулся – ждал, пока слегка остынет.
– Переживаешь из-за дочки? – поинтересовался через время друг.
– Да, – просто ответил Александр Григорьевич, – что-нибудь известно?
– Не могу ответить, – пожал плечами второй.
Помолчали.
– Говори же, – вскинулся голубоглазый брюнет, отставляя прочь пустую чашку.
– Порой ты пугаешь, – с заминкой произнес Таин отец, – откуда знаешь, что я хочу что-то сказать?
– У тебя на лице написано, – хмыкнул брюнет, – и нет, я не читаю мысли. Разве только чуть-чуть.
Александр Григорьевич поежился.
– Руслан, не держи зла, но ты странный, – пригубил мужчина напиток, – от взгляда жуть берет, а движения завораживают, даром, что мы знакомы который год подряд, и я немного пообвыкся. Но, друг, не мог бы ты быть более… человечным?
– Знал бы, как часто я слышу подобное, – усмехнулся в ответ Руслан, – постараюсь. А Тая твоя… скоро уже решится. Жди.
– Скоро, это сколько? Для тебя и сто лет – мгновение, а я – доживу ли? – растратил былое веселье Таин родитель.
– Брось, конечно, доживешь, – был ответ, – перестань хандрить, давай лучше еще партейку – проголодался я, пока ты умные речи говорил, к тому же, так забавно злишься, когда я мухлюю. Раздавай.
Стоило ли говорить, что Александр Григорьевич снова потерпел поражение? Да и кто бы сумел переиграть гостя из другого конца Вселенной – того, кто видит будущее так же ясно, как и мысли сидящего напротив мужчины…
***
Тимур не знакомился с девушками на улице – никогда. Не имел привычки, поскольку прекрасных созданий в окружении хватало, они активно проявляли интерес, и не было нужды «охотиться» на улицах. Оттого, то знакомство – с неприветливой на первый взгляд, но определенно интересной девушкой, запомнилось, въелось. Наверное, именно поэтому Тимур старался ездить той дорогой, где подобрал попутчицу – надеялся увидеть ее еще раз.
И ведь порыв тот – по-другому не назвать, возник стремительно, внезапно: будто дернул кто. Вспомнив, как наблюдал за хрупкой фигуркой, балансирующей на тонком льду, Тимур улыбнулся. Понравилась – она ему однозначно понравилась, а еще от воспоминаний о ней, на языке появлялась горьковатая ореховая сладость с удовольствием съеденного «сникерса».
***
Он поджидал ее у парадного.
Сначала Тая заметила роскошный автомобиль, что был припаркован возле крыльца, и хоть тогда в темноте не особенно присматривалась, узнала, и сердце дрогнуло – на одно мгновение. Следом явился и сам хозяин – выбрался из салона, вальяжно привалившись к отполированному боку, сложил руки на крыше.
– Привет, красавица, – поздоровался, явив миру голливудскую улыбку.
– Доброго времени, – кивнула Тая.
– Садись, довезу, – мотнул головой, хотя знать не знал, куда девушка направляется.
– Я пешком, – развела руками Тая, – фигуру берегу.
Тимур подумал мгновение, а потом вздохнул и направился следом.
– Тогда прогуляемся.
Сначала шли молча. Тая не знала о чем заговорить, а спутник ее и вовсе мечтал – смотрел куда-то вдаль, и казался отстраненным. Но, все же он спросил через минуту-другую:
– Куда идем?
Была суббота – выходной, раздолье. Тая решила выбраться в супермаркет – надумала испечь тыквенный шмуш, благо время позволяло, и настроение было «самое то».
– За покупками, – ответила девушка и задала встречный вопрос, – что бы вы делали, реши я весь день просидеть дома?
Тимур задумался.
– Обошел бы все квартиры, а потом, когда вы бы увидели меня на пороге – несчастного и уставшего, напросился на чай.
– А если бы вам открыл двери мой муж? – подняла бровь Тая.
Тимур остановился и спросил:
– А он есть?
– Нет, – призналась Тая.
– А кто-то претендующий на роль мужа? – отмер, снова зашагав рядом, Тимур.
– Нет. Странно, что поинтересовались вы только сейчас.
В ответ Тимур пожал плечами, а Тая только тогда заметила, что одет он так же легкомысленно, как и в прошлую встречу – кожаные ботинки на тонкий носок, пальто, застегнутое на несколько пуговиц, естественно без шапки. И пусть на улице распогодилось немножко – обошлось без гололеда и осадков, только вот морозец все равно забирался под одежду ледяными порывами.
К счастью, магазин располагался не так далеко, и околеть Тимур не успел. Пропустил девушку вперед, задержавшись у тележек, но нагнал быстро.
Тая достала из кармана список и вскоре нужные для пирога продукты перекочевали с полок в тележку.
Тимур сгребал с полок разные глупости, даже не задумываясь об их полезности и стоимости, и Тая мельком подумала, что до зарплаты еще неделя, а в кошельке опустело как-то стремительно.
Будто почувствовав настроение, мужчина тронул ее за руку.
– Тая, я знаю, что напросился на прогулку, более того, намерен напроситься еще и на чай, поэтому давайте договоримся сразу – я оплачу все покупки. Пожалуйста, позвольте сделать подобную малость,– следом Тимур улыбнулся – широко и обезоруживающе, – считайте это очередным добрым делом.
Девушка задумалась, посмотрела в тележку, прикинула, что на работу можно брать яблоко вместо привычного обеда, да и вообще – сколько там осталось, до получки – всего ничего, поэтому сказала:
– Пополам.
О том, что незнакомый мужчина напрашивается в гости, почему-то думать не хотелось. В том смысле, что не удивительно даже, что так получилось, вообще – о чем-то таком Тая задумывалась, и успела мысленно прикинуть, чем будет гостя угощать.
И все же, Тая краем сознания была настороже, поскольку раз и навсегда для себя усвоила – доверять первому встречному опасно и глупо. Нет, нельзя сказать, что обжегшись на молоке, впредь собралась дуть на воду, но вести себя здраво, задвинув подальше беспечность – раз и навсегда зареклась.
Тимур всем своим видом никак не походил на мошенника, а со злодеем и вовсе рядом не стоял, но Тая всё еще остро помнила знакомство со Святом, поэтому знала: такие люди не выделяются. Замышляющие злое, вынашивающие где-то в глубинах разума коварные планы, эти люди стараются вести себя как все. Если, конечно, не решают двинуться от противоположного – бросать пыль в глаза, горя, как самая яркая звезда на черном небосклоне, заслонив тем самым свою сущность чем-то ложным. Делают жизнь человека, рядом с которым находятся – фейерверком и сплошным праздником, а получая желаемое, бросают, безжалостно вышибая дух «прямым апперкотом».
Как можно обнаружить под яркой, шуршащей оберткой отвратительную на вкус конфету, так и встретить человека, прячущего под масками улыбок, объятий, горячих признаний – гниль и разъедающую душу корысть. Поэтому Тая сравнивала исподволь двух совершенно разных мужчин, и не находила ничего похожего – ни единой черты, мимики, жеста. К лучшему – думала девушка, определенно к лучшему, но перестать сравнивать не могла.
Тимур был богат – это бросалось в глаза. Не то, чтобы Тая присматривалась, оценивая, просто она умела – научилась уже подмечать детали. На его состоятельность указывали дорогое пальто, скроенное по фигуре, ручной работы туфли, дорогой запах, что тянулся шлейфом разнотравья, машина, в конце концов, и та самая привычка – не смотреть на ценники. Оттого, Тая могла с уверенностью сказать – Тимур хочет от нее чего угодно, но отнюдь не денег, пусть даже она уже и не в состоянии привести к ним.
Да, оставалось малое – узнать, а чего же именно: легкого вечера, приятной компании, ни к чему не обязывающего секса, или чего-то кроме? Ответить на подобные вопросы мог только сам Тимур, и Тая знала, что обязательно спросит.
Он напомнил о себе мягким прикосновением к локтю.
– Тая, не спорьте, прошу. Давайте обменяемся – я оплачиваю покупки, а вы кормите обедом. Честно ведь, – сказав, Тимур склонил голову к плечу, ожидая ответа.
И Тая, решила, что спорить можно вечность, а выходной отнюдь не резиновый – скоро темнеть начнет, поди, как обычно сразу после обеденного времени, и, махнув рукой, ответила:
– Ладно.
Покружили еще по магазину, Тимур опять хватал разные ненужные продукты, а Тая просто шла следом. Докладывать еще что-то в довесок к списку, она посчитала наглостью. Да и как-то неловко было – что она, беднячка какая, что палку колбасы сырокопченой не купит? Смех, ей-богу.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71475577?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.