Главная страница | Триллеры | Дьявол носит… меня на руках

Дьявол носит… меня на руках
Ксения Корнилова
Люди с зависимостями часто думают, что ими правит сам дьявол, управляя их телами и мыслями, как марионетками. А их собственный мозг настроен решительно против своего покорного раба.
В книге "Дьявол носит… меня на руках" рассказывается история одного из миллиардов людей, вступивших в неравный бой с внутренними демонами.

Ксения Корнилова
Дьявол носит… меня на руках

Пролог

– Здравствуй, старый друг. Давно не видел тебя. Как поживаешь?
– Прекрасно. Вижу, ты всё такой же… Всё возишься с ними?
– Они удивительные. В них столько…
– Ненависти, жадности и разрушения? Ты это наблюдаешь каждый день. Неужели всё ещё веришь, что что-то изменится?
– Конечно. Каждый имеет право на второй шанс. И на третий. И на четвёртый.
– Ты странный. Сколько раз они уже предавали тебя?
– Предательство – часть свободы. Через испытания понимаешь истинную ценность того, что имеешь. Или что потерял.
– Испытания, говоришь? А не слишком ли много ты на них возлагаешь? Взгляни вокруг: страдания, ложь, боль. Они слабы, податливы. А ты слаб, раз ничего не можешь с этим сделать. Чуть подтолкни… и они мои.
– Соблазн – не сила.
– И как ты это терпишь? Не устал прощать?
– Прощение – основа любви.
– А меня простишь?
– Если тебе это нужно.
– Любопытно. Но ты никогда не сомневаешься? Даже среди твоих самых близких были те, кто падал.
– Это выбор.
– Выпусти животное, привыкшее к клетке, – и оно сломается. Но к чему спорить? Всё это лишь делает наблюдение ещё интереснее. В конце концов, и мне уготована роль в этом твоём фарсе.
– Вспышку света не разглядеть в ярком свете. Но даже ты можешь выбрать другую роль. Если всё ещё хочешь понять.


Глава 1

Не обязательно открывать глаза, чтобы понять, что на улице начался дождь. Ты слышишь его, чувствуешь запах. Различаешь в мельчайших деталях, куда капают упругие жирные капли: на податливую листву или размокшую от настойчивых прикосновений глину. Улавливаешь аромат мокрого дерева и собачей шерсти. Вдыхаешь глубже, стараясь почувствовать, что жив. Дождь переходит в ливень: накатывает рокот грома – сначала издалека мягким «Бррр…», а затем увесистым «Крэк!».
Подгнивший стул, выкрашенный несколько десятков лет назад желтой краской, от которой остались воспоминания и мельчайшие частички в прожилках дерева, протяжно скрипнул под весом Джейдена Алларда. Он неловко повернулся, разбуженный грохотом грома, почувствовал, как теряет равновесие, и, взмахнув руками, с трудом разлепил слипшиеся ресницы. Взгляд уперся в осколок разбитого зеркала, приставленного к стене у прохода.
Поношенное пальто в клетку, замазанные глиной резиновые сапоги, мятая пачка сигарет в тонких пальцах с черными полосками ногтей. У ног – полупустая бутылка мутной жидкости, отрезвляющей резким запахом спирта. Сегодня он совсем не походил на себя повседневного. Того, кого, встречая в коридорах, коллеги хлопали по плечу, затянутому в идеально сидящий пиджак, сшитый на заказ.
В один день он был оборванцем, в другой – заурядным офисным клерком, подающим надежды. Никто, даже он сам, не мог сказать, где же он настоящий.
На небритое лицо упал луч холодного весеннего солнца: отразился от остатков серо-черного снега, прыгнул в зеркало, зацепился за щетину, скользнул до мутных глаз. Джейден поморщился, перевел взгляд на улицу, причмокнул пересохшими губами, в уголках которых засохли капельки горчицы.
Весна… От выломанной и кое-как цепляющейся ржавыми гвоздями за косяк двери заброшенного дома тянулась цепочка неуверенных следов, зияющих дырами в колючем насте. Чуть в стороне, скрытый за наваленными досками, некогда бывшими сараем, притаился внедорожник, по стекла перепачканный в смеси еловых иголок и подсохшей глины. Сразу за ним тянулся реденький подлесок: молодые листочки на деревьях и в сухую погоду издалека казались влажными, даже липкими. Но стоило подойти ближе и дотянуться – какое разочарование. Несовершенные пальцы не в состоянии распробовать текстуру. Невольно возникает мысль: «Опять обман».
Дождь и не думал утихать. Молотил по полированной крыше внедорожника, отбрасывая веера разномастных капель, выстукивал ритм по прохудившемуся настилу старого дома, просачивался сквозь щели в потолке, сыпал прозрачный «горох» за воротник, затекал в ржавую водосточную трубу, вымывая трупики насекомых. Шелестел в подлеске, повинуясь колыханию ветра. Раскаты грома не стихали: то бормотали еле слышно в районе далекого города, то выстреливали грохотом у самого уха. Бренчало под назойливыми струями заваленное на бок ведро.
Джейден качнулся на готовых развалиться от одного неверного движения ножках стула, поднялся на ноги, стараясь удержать равновесие, и, прячась под козырьком над дверью, присел на корточки. Зачерпнул грязно-серого снега в ладони и тут же растер по лицу, не обращая внимания, как ледышки царапали кожу, сыпались за воротник. Стало полегче. По крайней мере, расхотелось сдохнуть прямо здесь, в этой глуши, в давно заброшенном поселке, куда он приезжал последние лет пять, когда хотел остаться один, подальше от людей.
В такие моменты не спасали даже стены собственной квартиры, где никогда не бываешь одинок: кто-то обязательно вызовет лифт, смоет воду, прикрикнет на детей или застонет в объятиях любовника. Здесь же, всего в десяти километрах от города, он мог быть тем, кем никогда не позволил бы себе показаться на людях.
Жалким забулдыгой, смысл жизни которого сводился к бутылке с мутной жидкостью.
Дико хотелось пить. Обернувшись, Джейден сощурил карие с желтыми точками по радужке глаза и поискал в темноте заваленных хламом углов дома бутыль с водой. Он точно привозил ее с собой и оставлял то ли у окна, то ли напротив – там, где покрывался пылью остов железной кровати с витиеватым изголовьем.
Вода привела в чувство, потушив пожар вчерашних тихих посиделок: он и бутылка самогона, купленная у припозднившегося русского на заправке. Взъерошив остатки коротко стриженных и переживающих раннее облысение волос, Джейден почесал заросшие щетиной щеки и с грустью посмотрел на внедорожник. Между сиденьями должен был остаться бумажный стаканчик недопитого кофе, давно остывшего, зато крепкого. Сам варил, собираясь сбежать из города как можно скорее, подгоняемый визгом телефона.
Звонил начальник, которому не терпелось свалить на него очередное поручение, прежде чем уехать на выходные за город. Например, поближе к озеру, где любители рыбалки снимали домики и предавались своей страсти без зазрения совести. Совести, которая вещала голосами оставшихся дома жен.
У Джейдена тоже была жена. Но последние несколько недель его «голос совести» молчал. Она, наконец, оставила тщетные попытки достучаться до мужа и просила только предупреждать, когда тот собирался в очередной раз сорваться. Но кто может это планировать или контролировать? И разве можно всерьёз заявить: «Я ухожу в запой»? Такое сказать язык не повернётся – жалко её, переживать будет… Хотя, к слову, переживать пришлось бы не так уж часто.
Джейден Аллард был более чем идеальным мужем примерно триста двадцать дней в году (плюс-минус пару дней). Остальное время тратилось, чтобы заткнуть алкоголем высасывающую энергию пустоту внутри.
Охота на ледяной кофе закончилась траги-комично: не устояв на размокшей глине, Джейден не успел вовремя сгруппироваться и упал, угодив лицом в грязь, а поношенным пальто – на колючий затвердевший снег. Ладони пробороздили по острым ледышкам, плюхнулись в лужу. Левая рука наткнулась на осколки стекла, похороненные под слоем земли. Тишину заброшенной деревни, прикрытую занавесом весеннего ливня, раскололи на части отборный мат и дикий рык.
Это стоило того. Кофе остудил разгоряченный мозг, усмирил тошноту и протянул невидимую ниточку от колченого стула, одиноко смотревшегося в дверном проеме, до ближайшей кофейни, где, помимо прочего, подавали неплохие завтраки. Но этого явно было недостаточно, чтобы выцарапать Джейдена Алларда из неги только начавшегося спокойствия.
Пришлось забраться в салон внедорожника и довольствоваться сэндвичами, купленными на той же заправке, где удалось разжиться бутылкой самогона. Не ощущая ватный вкус белого хлеба и морщась от чересчур соленых мазков непонятной рыбы, он доел упаковку целиком, покосился на прихваченный впопыхах кулек вафель в любимом молочном шоколаде, отломил кусочек, задумчиво забросил в рот, разжевал приторно-карамельное лакомство и уставился на своё временное пристанище.
Дом старый, покосившийся. Когда-то выкрашенный в синий цвет, который теперь не угадывался, если не подняться на ветхий чердак и не начать перебирать выцветшие фотографии, то и дело поднося снимки к оригиналу, сверяясь: нет ли здесь ошибки? Это тот самый дом?
Джейден Аллард жил здесь, когда был совсем маленьким. Таким маленьким, что не помнил, чем изобиловал выпотрошенный мародёрами и просто ребятнёй участок: полукруглый скелет теплицы, старый сундук у двери, процентов на восемьдесят поломанный забор. Если и могло что-то сохраниться, то только на чердаке. Но кто же по собственной воле отважится ступить на давно прогнившие доски и нырнуть в пыль воспоминаний и паутину ностальгии?
Дождь не сдавался. Заливал лобовое стекло, размывая и неуверенный мутный взгляд, барабанил по крыше, впивался в заледеневшую корку снега. Заглушал навязчивые мысли, которых день ото дня становилось меньше, по мере того как жизнь сужалась до проблем на работе и треклятых мысленных жвачек на предмет необходимости, наконец, начать что-то делать с катящейся под откос жизнью. Именно в тот момент, когда в глазах коллег Джейден становился успешнее. Шептались, что ему скоро светит кресло начальника отдела. И этот шепот звучал как проклятие, многовековое вуду, бессмысленная игра слов, не имевшая ничего общего с его мечтами и желаниями.
Возможно, если бы он понимал, чего хочет, дела обстояли бы иначе. Но пока внутренности разгрызала проклятая ненасытная пустота.
В следующий раз, когда Джейден открыл глаза, дождь едва моросил, а сквозь плотные, набухшие водой тучи проглядывало солнце. Сразу было видно – ненадолго. А потому стоило собрать брошенные в салоне внедорожника со вчерашнего вечера скудные пожитки: пару коробок с сэндвичами, упаковку вяленого мяса и блок жестяных банок японского тёмного пива, предназначавшегося исключительно на последний вечер – вечер воскресенья.
Телефон, переключённый в бесшумный режим и брошенный на залитый дождём подоконник, молчал. Вместо назойливого дребезжания воздух пронзали неторопливые трели невидимых птиц. Сделав глоток из бутылки с мутной жидкостью, Джейден прикинул, стоит ли завалиться спать прямо сейчас или немного пройтись, пока дождь не начался снова. Но тут раздался новый раскат грома, и он вздохнул в унисон с обрушившимся потоком упругих капель небесной воды.
Железные пружины впивались в бока даже через плотное пальто. Окурок, зажатый меж вялых пальцев, подрагивал, грозясь высыпать столбик пепла на и без того грязный пол. Как и миллиарды моментов жизни на планете, этот остался бы незамеченным, если только уголёк не сбежит под сухие доски и не разгорится пожар.
Нет, не спится. Скрипнув прогнившими досками на шаткой лестнице, ведущей на чердак, Джейден схватился за перекладину и напоролся на гвоздь – как раз в том месте, где всего пару часов назад застрял кусок стекла. Тихое «Мать твою» отразилось от захламлённых углов и мрачных окон. Ещё одна порция самогона ушла впустую, ещё один кусок рубашки вцепился в ладонь, жадно впитывая тягучую кровь. Снова лестница, снова чердак…
Когда дом был жив, а жильцы достаточно молоды, здесь хранили милые сердцу вещи, которые рука не поднималась выбросить. Время шло, они превращались в жалкий мусор и забывались на следующие пять-десять лет или на всю жизнь. Вот эта деревянная лошадка. Чья она? Хоть убей – не вспомнить. И как сидел на ней, и как держался за окрашенные красной краской «вожжи», и как представлял перед собой спины преступников, целясь из игрушечного пистолета, лежащего тут же, рядом. Или преступником был он сам?
Чуть дальше – помятая картонная коробка с надписью «книги» и тремя жирными восклицательными знаками, выцарапанными зелёным фломастером. Это уже интереснее – хоть будет чем занять себя на то недолгое время, которое удалось выторговать у жены, соврав, что уезжает в командировку на выходные. Понятное дело, она всё понимала, не доверяла. А потому, если возникнет необходимость, можно в тысячный раз напомнить: «Если ты со мной несчастна – давай разведёмся».
Только, видимо, трёхсот двадцати дней идиллии в году – плюс-минус пара дней – хватало, чтобы крепче сжать в улыбке губы и расслабить напряжённые плечи.
Среди детских книжек с выцветшими картинками попалась пара томов мировой классики, десятка два тетрадок в клеточку, исписанных корявым почерком рецептами неразборчивых блюд, и увесистая книга в твёрдой кожаной обложке. Большая часть листов оказалась пустой. И лишь в начале, на полстранички, плясали каракули, среди которых с трудом можно было разобрать слово «собака».
Подхватив вместе с «кожаной» знакомую «Охоту на овец» («Охо?та на ове?ц» – роман японского писателя Харуки Мураками, 1982 год. Третье произведение в цикле «Трилогия Крысы», продолжение романов «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973»), Джейден спустился вниз и пристроил «сокровища» в пакет с оторванной ручкой и эмблемой местной сети супермаркетов, оберегая от упрямого дождя, норовившего пробраться в каждую щелочку.
Если так пойдёт и дальше, придётся отказаться от идеи остаться здесь ещё на один день. А значит, блок из шести банок тёмного пива дождётся своей участи на день раньше положенного.

***

Найденная в «бардачке» внедорожника шариковая ручка в оранжевом корпусе с синим колпачком и наполовину стёртой неразличимой картинкой на боку скользила по чуть влажным от старости листам. Иногда замирала, подскакивала к бормочущим невнятные фразы губам, награждалась новой парой отметин от зубов и возвращалась обратно. Джейден чувствовал себя настоящим писателем: чуть больше, чем позволяют приличия, пьяным, запершим сам себя в одиночестве на обрыве разрухи, охватившей мир.
Приученный к цифрам мозг отказывался выдавать сколько-нибудь приличные мысли, растягивая их на достаточно длинные предложения. Зато ёмко. Именно так он всегда представлял себе деятеля искусства – бедным, опьянённым собственным превосходством и непрерывно творящим.
Как далеко это было от настоящей жизни, где не было места порывам и растрате бесценного времени на то, чтобы подобрать подходящее слово – вертлявое, норовящее скользнуть с языка обратно в глотку, так и не дав себя как следует рассмотреть.
Мутная жидкость в полупустой бутылке растаяла. Как и небольшой запас «Джека», припасённого на всякий несчастный случай. И только дождь не унимался: молотил и молотил по уставшим от его навязчивости молодым листьям и не успевшей насладиться солнцем траве. Становилось сложнее найти место, где бы не протекала крыша, а потому приходилось постоянно перетаскивать кровать, оставляя страшные борозды на полу.
Пальцы, торчащие из-под обтрепанных рукавов поношенного пальто, покраснели и обветрились, плохо слушались. Глаза слипались. Так и не дописав последнее слово, Джейден провалился в сон, накрывшись пустой книгой.
А когда проснулся, уже светало. С козырька над входной дверью капали мясистые капли и растворялись в растоптанных останках колючего снега. Солнце щекотало повеселевшие листочки деревьев и беззастенчиво кралось через раскуроченную дверь к кровати.
Книга валялась рядом – слова, выведенные нетвёрдой рукой, расплылись от мокрых следов, превратившись скорее в каракули экспрессиониста, чем в начало повести или романа. Да что там романа – написанное не тянуло даже на короткий рассказ, вроде «Моста» Кафки. Гораздо больше на литературное произведение была похожа история про неизвестную ему собаку в начале книги.
Хотя сейчас Джейден был не уверен, что понял всё правильно – слишком много алкоголя оставалось в крови, чтобы доверять собственным глазам.
Утро воскресенья должно быть другим. Или не должно?
Должен ли он, проснувшись пораньше и накарябав на обрывке листа ничего не значащий список грехов, которые больше похожи на список удовольствий, спешить в церковь? Туда, где священник над его головой пробормочет ему одному понятные слова, а потом угостит странной смесью вина и хлеба, которые на непременно голодный желудок вызовут только тошноту. Хотя кто-то умудряется испытать Божью благодать, что бы это ни значило.
А может, должен завязать несуществующим детям бантики и поспешить в местный парк?
А может, в утро воскресенья (особенно после выпитого) голова должна раскалываться, а весь остальной мир исчезнуть, оставив только боль?
Если бы это имело хоть какое-то отношение к жизни Джейдена Алларда, ему было бы гораздо проще бросить пить.
А пока у него не было ни списка грехов, ни детей, ни головной боли, он не придумал ничего лучше, чем, обернув книгу обратно в пакет и зачем-то припрятав под переднее сиденье внедорожника, отправиться прогуляться до речки, которая в это время года уже освободилась от оков льда. Так он пытался ещё раз – всякий раз – почувствовать себя живым. И пока в желудке кололо тепло вчерашнего алкоголя, можно было рассчитывать, что получится.
Странно, но куда-то делись мысли. Он точно о чём-то думал вчера, что-то вспоминал, пытался принять непростое решение – то ли связанное с работой, то ли с «голосом совести». Но сейчас даже наличие этого самого «голоса» казалось сомнительным. Не приснилось ли?
Под ноги кидались камни, выворачивали лодыжки, шмякались в грязь или прятались за умирающими сугробами. Приходилось обходить затопленные места по траве, углубляясь чуть дальше в лес, чем хотелось.
Лес трещал. Деревья терлись друг о друга, словно пытаясь отвоевать чуть больше свободного места. Дорога шла в гору, и резиновые сапоги скользили на размокшей глине. Хотелось верить, что не зря.
Но вид на мутно-бурую реку не обрадовал – напомнил допитую бутылку самогона.
Присев на поваленное бревно, Джейден наблюдал, как мимо проносились упавшие в бурный поток ветви и листья, и старался гнать мысли о том, что так же – мутно, быстро, нелепо – проносится мимо его собственная жизнь. Пока он своими руками топит её в алкоголе, пытаясь заспиртовать и поместить в музей под стекло. Личная кунсткамера, где напоказ выставлялись уродливые мгновения прошлого.
Пустота внутри, залитая вместо обезболивающего алкоголем, ворочалась, кусалась, напоминая о своём присутствии. Но в этот раз в ней было что-то реальное, больное, настоящее. Настолько настоящее, что пришлось согнуться, вжав кулак в живот.
Не помогло. Он давно не различал физическую боль и привычную пустоту, не видя в них разницы. Зачем, если ни от одной, ни от другой избавиться до конца не получалось? Иногда даже тешили мысли: «Чувствуешь боль – значит, живёшь». Только вот управлять несовершенным, сжимающимся в судорогах телом – совсем не то, что жить.
Обратный путь занял раза в три больше времени. Иногда боль становилась настолько сильной, что Джейден падал, не выбирая место: на острые камни, в тягучую глину или колючий кустарник. Выл, давая волю внутреннему израненному животному, радовался, что переживает приступ вдали от квартиры, «голоса совести» и соседей, готовых стучать в стену по любому поводу. Тут, в самой сердцевине ничего, он мог позволить себе выпустить демонов наружу. Может быть, они забудут вернуться.
Банка тёмного, успевшего нагреться под скудным солнцем, пива не спасла. Только слегка притупила разрастающийся вместе с болью страх. Теперь перспектива подохнуть здесь не так пугала, а даже казалась настоящим спасением. Но новый приступ поднялся по пищеводу, схватил за глотку, вырывая кадык, и поволок к внедорожнику.
Плевать на дорожную полицию или возможность вмазаться в бетонный отбойник где-нибудь на повороте. «Жить хочешь? Тащи свою задницу за руль!»
Скорее всего, его хватит только до заправки. Там можно будет разжиться бутылочкой чего-нибудь покрепче, чем это дурацкое пиво. И, глядишь, всё пройдёт само… Всё равно в больницу он не поедет. Так какая разница, где извиваться от боли: здесь одному или под чутким взором «голоса совести»?
Через пять минут, накинув маску повседневности, повесив в поеденный короедами шкаф пальто и оставив резиновые сапоги у стула, прямо в проходе, Джейден забрался во внедорожник, держа кулак в районе живота, словно угрожая невидимому врагу скорой расправой.
Обернувшись в последний раз на заброшенный дом, ставший пристанищем на два дня, он скользнул взглядом по одиноко стоящему стулу. Тот смотрелся нелепо и жутковато в раскуроченном проёме: вот-вот вернётся владелец, займёт своё место и будет наблюдать за тобой, вспоминая, где спрятал заряженное ружьё.
Хотя, кажется, обойму уже разрядили прямо в брюхо непрошенному гостю.

***

Город встретил дождём. Пугливые пешеходы рассыпались по тротуарам, оберегая одежду от пыльных брызг из-под колёс внедорожника. Хотя находились и те, кто не бросал и равнодушного взгляда в сторону шелестящего проспекта, занятые своими мыслями или их полным отсутствием. Вечер воскресенья – не лучшее время пытаться привлечь внимание: оно сосредоточено на последнем перед рабочей неделей глотке свободы, которой так не хватало тем, кто запер себя в обязательствах и «стабильности».
«Сколько среди нас ходит мёртвых людей, скрывающих за успехом глубокие душевные раны?» – пронеслась мысль и выплеснулась на тротуары вместе с грязными брызгами.
Надоедливый дождь не прекращался. Огни светофоров бликовали на лобовом стекле, стекали вместе с каплями на капот. Терзающая внутренности боль отпустила – должно быть, залюбовавшись суетой бурлящей в городе жизни. Но стоило только подумать об этом, как она обиделась и впилась с новой силой. Джейден охнул, согнулся к рулю, вильнул влево на встречку, нажал на тормоза, давая возможность для манёвра, вырулил обратно на свою полосу и шумно вдохнул через сжатые зубы.
Можно было остановиться и вызвать скорую или поехать прямиком в больницу, но перед глазами маячил манящий образ початой бутылки коньяка, оставшейся от события, которое сейчас и не вспомнить. Он не любил пить дома – раздражал укоряющий взгляд «голоса совести», – но сейчас был особый случай: сейчас ему было плевать.
Мест на парковке у подъезда почти не осталось. Пришлось парковаться дальше по улице и тащиться метров двести, опираясь на трясущийся от напряжения кулак, всё ещё приставленный к животу. Зато лифт услужливо распахнул двери, как только кнопка вызова загорелась красным.
– Джей, здарова! – шлёпнулась на плечо чья-то тяжёлая рука.
Стараясь не дышать, чтобы не затопить узкую кабину лифта запахом ядрёного перегара, Джейден обернулся, облегчённо выдохнул и коротко кивнул, увидев соседа с третьего этажа. Вот уж у кого не было проблем с тем, чтобы выпить дома, во дворе или прямо за кассой местного магазинчика. Хозяин жизни с вытянутыми коленками и сандалиями на босу ногу, ничего не скажешь.
– Привет, Стив. Как оно? – голос звучал неестественно, натянуто и пискляво.
– Да ничё. Потихоньку. Моя у родителей – отдыхаю, – в подтверждение его слов в чёрном пакете призывно брякнули стеклянные бутылки. – Зайдёшь?
Облизнув пересохшие потрескавшиеся губы, Джейден на секунду задумался: прозвучало заманчиво, ведь жена не ждёт его раньше завтрашнего дня…
– Не, я пас. Завтра на работу, – соврал он, с сожалением и не без труда оторвав взгляд от манящих силуэтов бутылок, угадывающихся в черноте пакета.
– Как знаешь. Угробит тебя работа. Отдыхать тоже надо, – справедливо отметил Стив и поспешил ретироваться за обитую дерматином дверь, как только лифт проскрипел: «Третий. Этаж».
Доскрипев до девятого, лифт снова распахнул двери, и Джейден буквально вывалился на площадку, согнувшись почти до колен от нового приступа боли. Неприятно копошились непрошенные мысли, навеянные естественным страхом преждевременно подохнуть: надо перетерпеть, пройдёт. Как только станет легче, планы типа «пора бросать» и «надо записаться на реабилитацию» выветрятся из головы.
Дверь заперта на оба замка – дома никого. Бросив в прихожей ключи, Джейден прямо в обуви влетел в гостиную и завалился на ковер, от которого пахло пылью и почему-то лекарствами. Изо рта текла слюна, из глаз – слёзы, и впитывались в длинный толстый ворс.
Он снова завыл, надеясь, что соседи спишут всё на соседскую собаку – та вечно надрывалась по поводу и без. Так почему ему нельзя?
Должно быть, он отключился от боли или просто заснул, как только стало чуточку легче. Когда открыл глаза, за окном была тёмная ночь. Ковер всё так же пах пылью и лекарством, только теперь добавился запах его собственной рвоты.
Боясь пошевелиться, чтобы не разбудить уснувшую боль, Джейден открыл глаза и, насколько возможно, обвёл взглядом комнату: светло-бежевый кожаный диван, в углу – мягкое кресло с накинутым пледом. Там жена любила сидеть вечерами, что-то писать либо от руки, либо тарабаня по клавишам лэптопа. От кресла тянулось окно, кое-как прикрытое занавесками. Всё, больше ничего не видно.
Длинный вдох, стараясь не раздувать живот, такой же длинный выдох. Смутное беспокойство скребло цепкими лапками, стягивая сон с уставшего тела.
Почему дома так сладостно тихо? Почему «голос совести» до сих пор молчит?
Джейден разлепил ссохшиеся губы, сплюнул налипшие ворсинки ковра, провёл языком по шершавым зубам. Как непривычно было ощущать себя настолько мерзко здесь, где он целых триста двадцать дней в году был примерным семьянином.
Он хотел было позвать жену по имени, но вдруг догадался, что она может спать. Пришла поздно, увидела благоверного в луже блевотины на ковре… Ведь теперь не докажешь, что всё это из-за адской боли, разрывающей внутренности на тряпки. Он не пьяный. Да и не в его это стиле – напиваться до рвоты.
Стараясь сосредоточиться на успокаивающем звуке шелестящих шин, приглушённом закрытыми окнами, Джейден полежал ещё минуту или пять, а может, целый час. Наконец собрался с силами, чтобы встать. Неловко, пошатываясь, цепляясь за диван и запинаясь за развязавшиеся шнурки.
«Пора бросать», – вырвалась-таки уродливая мысль, ударив по самолюбию и уверенности в том, что «всё в порядке, у меня нет проблем».
– Не было такого, – пробормотал Джейден на своё же немое возражение: «Нет проблем, кроме блевотины на ковре и раскуроченных внутренностей». – Не. Бы. Ло.
В гостиной никого. Выглянув в коридор, он прислушался, наивно полагая, что дыхание любимой женщины сможет услышать в любом состоянии.
Тишина. На кухне – никого. И в спальне тоже. Пустая квартира в кои-то веки дышала таким непривычным молчанием, какого он не помнил за все семь лет, что они прожили в этом доме.
– Несса? – еле слышно позвал он, то ли радуясь, то ли тревожась. Агнес Аллард никогда не позволяла себе не ночевать дома. Разве что… были те самые сорок пять дней в году, пока Джейдена можно было по праву считать прообразом кота Шрёдингера: никто, даже он сам, не знал, жив он или мёртв.
Он уже собирался завалиться спать, когда увидел мертвенно-белый листок бумаги на кухонном столе:
«Не смогла дозвониться. С тобой свяжется мой адвокат».
Как много слов, чтобы объяснить одно единственное – развод.
Положив листок обратно на стол, Джейден достал телефон, отключил авиарежим и нырнул в последние вызовы. Как странно. Контакта с именем Несса там не было. Когда они разговаривали в последний раз?
Неудобное, словно неразношенные туфли-маломерки, состояние не отпускало. Он попытался ощутить хотя бы понятную боль, раскурочившую внутренности, но ничего не чувствовал.
Проходя мимо прихожей, Джейден заметил порванный пакет с пустой книгой, испачканной его пьяным бредом и нелепым рассказом про собаку, написанным детской рукой. Сейчас он вспомнил ту лохматую морду в колтунах, из пасти которой свисали липкие слюни. Мерзейшее создание.
Пальцы, перепачканные засохшими кусочками рвоты, сами потянулись за ручкой. Он не был пьян, но чувствовал себя жалким пьянчужкой с одинокого, наводящего смуту стула в покорёженном проёме дверей заброшенного дома.
Плотину запретов сорвало. Две субличности, уживающиеся в одном теле, перемешались, спутались, как провода от наушников. И из них родился кто-то третий.
Он не знал, что делать со своей зависимостью. Не мог с ней жить. Пытался изо всех сил, сдерживая ежедневные, ежеминутные позывы, постоянно держа в уме заветное «завтра», когда в очередной раз позволит себе сорваться. Обещал себе: «Давай не сегодня. Завтра».
Пустота внутри разносила эхом: «Завтра, завтра, тра… тра…». И эти глухие отзвуки задевали натянутую до предела тетиву самообладания.
Он так и не научился жить со своей зависимостью, каждый день проживая в борьбе. Чувствуя, что его собственный мозг воюет на стороне врага, пытаясь убить своего невольного раба.
Но страшнее всего – он не мог об этом никому рассказать. И не придумал ничего лучше, как начать писать. Для себя, исключительно для себя. С тайной надеждой, что когда-нибудь кто-то из близких, тех, кого он уже обидел и обидит ещё бесчисленное количество раз, сможет понять.
На прощение рассчитывать было глупо.
Утро начиналось тогда, когда организм переставал содрогаться от рвотных позывов при одной мысли что-то закинуть в рот. По крайней мере, Джейден Аллард отмерял свои дни с этого сакрального момента и до мгновения полного забытья, когда проваливался в полусон-полубред, держа в одной руке ручку, а в другой – узкое, обтянутое фольгой горлышко бутылки.
Прошла неделя с того момента, как он вернулся из заброшенного дома в отвоеванную прощальной запиской от «голоса совести» квартиру. Всё это время он ни разу не появился в офисе, сказавшись больным. Удобно. Надёжно. Не стыдно.
Практически всё время, когда он не был занят наблюдением за подгоравшими на сковороде макаронами с сыром из промороженной картонной коробки, он писал. А скорее, упивался познанным на металлических пружинах старой кровати под звуки проливного дождя состоянием писателя.
Сложно оценить, получалось хорошо или плохо. Некоторые фразы приходилось вымучивать часами, выкорчёвывать, словно коренные зубы из кровоточащих дёсен, боясь перенести на бумагу, чтобы зря не марать девственно чистые листы.
Можно было, конечно, сесть за лэптоп или вбивать буквы прямо в телефон, но бездушные детища прогресса лишали всякого вдохновения. Затыкали рот, превращая в такую же бездушную оболочку, которой, в общем-то, нечего сказать этому миру.
Вечером в субботу текст был дописан. Короткий, едва растянувшийся на две страницы, он оставался загадкой даже для самого автора – перечитать от первого слова до последнего Джейден не решался.
Зато, когда впиталась в бумагу точка последнего предложения, он почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Натянутая тетива самообладания больше не дрожала от малейшей мимолётной мысли, безвольно повиснув и открыв путь чему-то новому, доселе неизвестному.
Зудящую пустоту затапливало расплавленным оловом ощущение чего-то неотвратимого, что непременно вот-вот ворвётся в жизнь, сметая с дороги батальон пустых и недопитых бутылок.
Как уснуть, когда ты вроде ещё не устал, но совершенно не знаешь, чем себя занять?

«Под мухой»

Не сказать, что эта гадкая муха появилась внезапно. Скорее, росла вместе со мной, перевоплощаясь из личинки, отложенной в моём мозгу или передающейся по наследству. В детстве невозможно было расслышать слабое жужжание – слишком много мыслей: о воздушном змее, чей хвост бьёт в лицо, пока не поднимется высоко-высоко, потерявшись меж облаками; о шоколадном мороженом с клубничным сиропом, которое щиплет язык и нёбо холодом и остаётся сладкой корочкой у краешков губ до самого вечера, пока мать не заставит почистить зубы перед сном.
Впервые я её услышал, когда мне только исполнилось семь. За новогодним столом, улучив момент, когда взрослые увлеклись пустыми разговорами, я утащил стакан с притягательно жёлтыми остатками чего-то приторно сладкого. Капля попала на язык, потом вторая. Я выпил всё до дна и слизал языком странную жидкость со стенок, куда мог дотянуться. Рот обволокло сладостью, а мозг – подозрительной, никогда ранее не слышимой тишиной.
И в этой тишине через пару секунд я услышал едва уловимый шёпот, похожий на шелест банкнот, которые отец любил пересчитывать, заперевшись у себя в кабинете. Конечно, он не подозревал, что я прячусь под столом, прижав колени к груди, сжавшись так сильно, чтобы висящий на самых кончиках пальцев домашний тапок в серо-синюю клетку не дотянулся до меня.
Тогда никто не заметил этой маленькой шалости. А я стал осознавать, что каждый день стремлюсь убежать подальше: вброд через небольшую темно-рыжую речку, до поля, усеянного летом высокой травой, где стрекотали кузнечики и кололи меня своими острыми лапками, стоило остаться без движения на пару минут. Того и гляди проткнут дрожащие веки.
Я искал тишину, а находил только гул, шум, визг, стрекот, шёпот, лязг… И только годам к двадцати понял, что этот гул сопровождает каждого человека всю жизнь – невозможно остаться в тишине. Даже заткнув пальцами уши, ты слышишь, как бежит по сосудам кровь и пульсируют в каждой клеточке тела отзвуки сердца.
Через год после первого появления мухи какой-то незнакомый мужик, назвавшийся моим дядюшкой Тэдом, сунул мне стакан чего-то презрительно шипящего – так лимонад шипит на тебя и колет любопытный нос. Запах сухой и кисловатый – так пахнет намазанный апельсиновым джемом тост, только чуть горче, неприятнее.
Я не хотел это пить, поморщился, зажмурился от взрыва смеха и летящих из разинутой пасти «дядюшки» капелек липкой слюны. И снова услышал тонкий шелест мягких крыльев в мозгу.
Это гул электричества или потрескивание свечи, оставленной матерью у иконы? Это шипение в трубке телефона или шкворчание масла на сковороде, где подрумяниваются искрящиеся жиром котлеты?
Годам к двадцати, кажется, я начал её понимать. С каждым годом моего полного подчинения муха всё сильнее билась о стены моего сознания, и крылья вибрировали с такой силой, что мысли расплывались чернилами по мокрой бумаге.
Муха умоляла, просила, требовала, и отказывать не было никакого желания, да и смысла тоже. Она была громче всех и всего: трепетного шёпота обнажённой подружки, визгливых обличений матери, свиста ремня, с которым с некоторых пор любил встречать меня отец. Он даже не осознавал, насколько глупо выглядит со своим вывалившимся животом над отвисшими коленками старых спортивных штанов.
– Ты что, тупой? – бросал я отцу сквозь нечищеные зубы и обводил распухшим языком горьковатые губы.
Уходил в подвал, где с некоторых пор оборудовал вполне достойное лежбище, и наслаждался тишиной. Когда муха была довольна, я мог даже поспать, избавленный от необходимости в миллионный раз переслушивать собственный навязчивый монолог.
Если бы только я умел говорить сам с собой о чём-то более увлекательном. Глядишь, муха бы заслушалась моих рассуждений и притихла, поражённая внезапным прозрением. Но разве человека учат, как правильно оставаться с собой наедине? О чём вести беседы? Спорить? Многозначительно молчать? Нет. Не берусь судить за всех, но в моей голове всегда была такая помойка, что появление мухи нисколько не удивляло.
Иногда хватало сил, чтобы бороться с ненавистным жужжанием. Это был новый человек, новая мысль или взгляд на себя в отражении витрин – никогда не знаешь, что именно схватит тебя за палец, почти увязший в трясине, поглотившей твое тело целиком, и потянет на воздух, давая сделать хотя бы один – последний? – вздох.
– Зачем ты борешься со мной? – спрашивала муха. И многозначительно потирала лапки, готовясь к новой атаке.
– Я сильнее, – неуверенно бросал я в ответ, смахивая капельки пота со лба.
– Усилия ради усилий? – ухмылялась она.
Отвечать бессмысленно, спорить тоже. Да и внутренний голос слишком ослаб от постоянной борьбы с её навязчивым присутствием. Требовался кто-то извне – сильный и настойчивый, чья неумолкающая речь, вливаясь терпким вином в мой мозг, смыла бы её к чертям.
Как Анна – Анечка, Аннушка, – которая была ещё настойчивее, чем муха. Иначе как объяснить, что уже через шесть месяцев после нашей встречи я осознал себя глубоко и беспощадно женатым, спящим рядом с беременной женщиной, к которой, кажется, ничего не испытывал, кроме безграничной благодарности за то, что она спасает меня каждый день, каждый час.
Но муха появилась снова. Не могла не появиться. Одурманенная длинными речами моей Аннушки, она сначала едва поднимала крылья, но вскоре уже вовсю трепетала.
Я потерпел поражение. Я погиб. Глядя в зеркало, я видел пустоту. Теперь я был той самой мухой, сидящей в мозгу какого-то неудачника, еле волочащего ноги с работы до дома, чтобы и там продолжать ненавидеть своё жалкое существование. Я наблюдал за некогда своим долговязым телом в отражениях тёмных витрин и глаз прохожих. Тянул за проводки, чтобы некогда мой рот произносил нужные слова, или руки делали нужные движения, доведённые до автоматизма.
– Эй, ты меня слышишь? – хмурилась Аннушка и, кажется, плакала. Почему?
– Нет. Я слышу только её, – вдруг, сидя за воскресным ужином, признался я.
– Её?
– Муху.


Глава 2

Привычка отключаться самопроизвольно, повинуясь нетерпению тела забыться от кошмара реальности, выбивала почву из-под ног, заставляя Джейдена кувыркаться в приторно-сладких забродивших мыслях. Эти мысли складывались в на удивление занимательный сюжет – без всяких надрывов и пыток. Всё потому, что перед глазами не белел пустой лист, не суетился обгрызенный кончик ручки.
Джейден даже попробовал проверить свою догадку: скатился с дивана, на котором ему пришла очередная гениальная фраза. Но как только добрался до книги… Всё исчезло, растворилось. Словно организм требовал передышки, хотел надышаться первым успехом – или провалом.
Его метания прервал телефонный звонок. Настолько необычно было услышать хоть что-то в кромешной тишине квартиры, что звук показался раскатом грома. Вот-вот польёт первый летний дождь, и капли ударят по кажущимся влажными листьям, потекут ручьи, перебивая друг друга в попытке проникнуть в каждую щель заброшенного дома.
Джейден готов был поклясться, что учуял запах размокшей глины и вековой пыли, собравшейся на чердаке с одной единственной целью: стать свидетелем его внезапного появления.
– Да.
От молчания, длившегося неделю с того последнего произнесённого вслух имени в пустоте квартиры – «Несса», – голос хрипел, раздирая горло, привыкшее за последнее время изрыгать наружу только непереваренную еду.
Звонила мать. Лепетала какую-то чушь про соседей и могилу отца, задавала вопросы, не ожидая ответов. Звуки её голоса вытекали из динамиков и пронизывали застывший воздух давно непроветриваемой квартиры живым теплом.
И сами собой перед глазами полезли картинки: тот самый дом, тот самый подлесок, тот самый дождь. Только на много лет раньше. И запах свежей сдобы, и знакомая нотка перегара – так пах отец.
– Ма, а ты помнишь… у соседей собака жила. Такая… страшная. Помнишь?
Динамик замолчал, насторожился, словно не ожидал, что с другого конца разговора кто-то подаст голос. Было слышно влажное дыхание и скрип старого дивана.
– Собаку? Какую собаку, сынок? Не было никакой собаки.
Как не было? Была собака. Подойдя ближе к столу и книге, Джейден перелистнул на первую страницу и подслеповатыми глазами, из-за полумрака, пробежал по скачущим строчкам. Вот же она. Как живая.
– Такая, лохматая. Морда в колтунах. Бок в репейнике.
– Не было, сынок.
– Не было?
– Не было.
Разговор запнулся об одну фразу, перескочил через невидимое препятствие и понёсся дальше на знакомой волне вопросов без ответов к заросшей могиле отца.
– Так ты поедешь? Завтра.
Мать ждала, что Джейден согласится, хотя знала: откажет. Он отказывал всегда, и не было причины думать, что что-то изменилось за эти пятнадцать лет.
– Поеду.
«Может, и отца тоже не было?» – толкнула в спину непрошенная мысль. Рука дрогнула, закрывая назойливую страницу, испещрённую словом «собака».
Хорошо, если не было. Значит, не было детства, в котором отцовская радость приравнивалась к паре рюмок водки, в котором выгоднее было стащить у матери двадцатку, чтобы купить бате пива на опохмел. Без брезгливости – тоже с радостью.
– Я заеду за тобой, ма. В десять.
– В десять поздно, сынок.
Она никогда ни на чём не настаивала, но дьявольски сложно было отказать, проигнорировать, преломить ситуацию в свою пользу.
Договорились на восемь.
Восемь – чертовски рано, если на часах уже почти полночь, в бутылке пусто, а в глазах ни намёка на сон.

***

«Какая поганая весна», – начала новый день случайная мысль, едва Джейден выглянул на улицу, размашисто отодвинув давно нестираный тюль на середину окна. Жена бы уже ворчала: «Почему нельзя открыть нормально или поправить всё за собой?», но вот уже неделю он мог по праву считать себя холостяком. А значит – пусть остаётся так. И хоть рука, по привычке, навязанной нежеланием лишний раз выслушивать заунывный «голос совести», потянулась было к мятой бледно-серой ткани, в последний момент пальцы лишь скользнули вниз, зацепившись обломанным ногтем и оставив зацепку.
Пора выходить.
Светало в районе семи, но в такое пасмурное утро, как сегодня, глупо было рассчитывать, что природа соблаговолит поддержать отчаянную попытку стать хотя бы на одно воскресное утро примерным сыном. Возможно, виной тому было желание хоть в чём-то стать чуть лучше: раз роль «идеальный муж» с треском провалена, а роль «популярный писатель» только забрезжила на горизонте – неясно, удаляясь или приближаясь. Да и вряд ли хоть кто-то прочтёт тот бред, что он вымучивал из себя слово за словом целую неделю.
Внедорожник с заляпанными грязью боками блестел в ночной росе. Джейден застыл на секунду, пытаясь вспомнить, почему так и не отвёз его на мойку, но ничего приличного и хоть сколько-нибудь объясняющего в закромах памяти найти не удалось.
– Кто это у нас такой чушок? – пробубнил он, даже не пытаясь подражать голосу матери, которой жутко не нравилась грязь в любом проявлении. Но слово «чушок», вероятно вольное производное от «чушка», раньше чаще относилось к самому Джейдену, стоило только в детстве притащиться домой с грязными коленками или перепачкаться вареньем, которое словно нарочно вытекало из кое-как сооружённого бутерброда.
Пустые бутылки, пакеты, невесть откуда взявшиеся прошлогодние листья и молодая трава перекочевали в чёрный пакет, предусмотрительно оставленный за сеткой на спинке сиденья, и полетели в мусорку. Спидометр ожил, свет фар попытался пробиться сквозь слой грязи, но быстро сдался, и на испещрённый трещинами, заполненными бурой водой, асфальт легли неуверенные тусклые лучи. Джейден бросил захваченный с собой высокий термос с крепким кофе на переднее пассажирское сиденье, подумал, что неплохо было бы выпить баночку пива, хотя бы безалкогольного, но вовремя вспомнил, что раньше, когда он ещё доставлял матери удовольствие сопровождать её до могилы отца, она всегда разливала водку по трём стопкам: одну ставила рядом с памятником, две другие они выпивали вместе. Наверное, скучала по тем временам, когда кто-то воровал у неё двадцатки.
Он заметил её издалека, как только свернул на очередном повороте петляющей по пригороду улицы. Здесь стояли частные дома на один или два этажа, окружённые крохотными участками не больше четырёх соток, но, кажется, всем хватало.
Мать стояла у калитки, теребила в руках нелепую раздутую сумку с потрёпанными ручками на золотистой цепочке и смотрела себе под ноги, словно не решалась поднять глаза и убедиться, что сын не обманул. Приехал.
– Сынок, привет.
Ей было уже за семьдесят. Чуть расплывшаяся фигура, короткие волнистые, заляпанные сединой волосы, заправленные за уши, уставшие и почти прозрачные, но бесконечно добрые глаза. Глядя в них, Джейдену каждый раз хотелось удавиться от одной мысли о том, как такой мудак, как он, мог родиться у такой, как она. Невольная свидетельница его первых самых жестоких попоек. Немая участница жутчайшего похмелья. Она бесчисленное количество раз умоляла, заклинала, упрашивала, грозила, требовала…
– Привет, ма.
– Я взяла с собой бутерброды. С вареньем и арахисовым маслом… – «Как ты любишь», хотела добавить, но сдержалась. Откуда ей знать, что он любит, когда ему давно уже не пять и даже не пятнадцать.
Сдерживаться мать не умела, поэтому оставшуюся дорогу с лихвой компенсировала три проглоченных слова словесным поносом, изливающимся на приборную панель и лобовое стекло. Она болтала обо всём, словно только в этом находила спасение. Словно только это могло помочь справиться с безудержным желанием выплеснуть куда-то внутреннее напряжение.
Приходилось терпеть. Глотать пресную информацию о незнакомых или просто неинтересных людях, сдерживая рвотные позывы. И в который раз за это бесконечно длинное утро перед глазами замаячила баночка тёмного пива.
– Ма, а зачем ты к нему ездишь? – вклинился Джейден, неожиданно даже для себя самого.
– Что? – большие, чуть прикрытые нависшими от времени веками круглые глаза уставились на него.
– Зачем ты ездишь к отцу? Вы, вроде, не слишком-то ладили.
Она часто-часто заморгала, как будто пытаясь сбить с ресниц налипшие капельки воды. Отвернулась, посмотрела на улицу, проводила взглядом раннего пешехода, переходившего дорогу прямо перед их капотом, перевела взгляд на раздувшуюся от бутербродов – и, хотелось верить, бутылки водки – сумку. Пигментные пальцы поправили края вязаной кофты, ровняя их в одну линию.
– Прости, – поспешил вклиниться в немое представление то ли грусти, то ли обиды, то ли скорби Джейден.
– Ничего, – мать улыбнулась, отвернулась и притихла.
Остаток пути проделали молча.
Бросив машину на парковке, Джейден подхватил мать под руку, нащупывая исхудавший локоть, и повёл через высокие резные ворота по вымощенной камнями дорожке, петляющей среди могил. Начал накрапывать хлипкий дождик, серебря давно остывшие каменные плиты и памятники, создавая совершенно необыкновенную атмосферу. Именно такую и хочется видеть на кладбище, чтобы не замешать солнечные дни с горем утраты и мыслями о собственной скорой кончине.
Он не знал, куда идти. Смотрел по сторонам, повинуясь движению матери, направлявшей его по заученному маршруту. Пытался читать надгробные надписи, невольно задумывался о том, что напишут на его собственной могиле – если он её удостоится. Он старался не смотреть на даты – страшно было в уме отнять одну от другой и получить какие-нибудь жалкие семнадцать, десять лет или три года.
И хоть Джейден не слишком боялся смерти – иначе давно бы перестал играть с ней в догонялки, – а иногда и вовсе не считал этот древний как мир переход из одного состояния в другое чем-то особенным, после недельного запоя и жутко короткого рассказа, в муках родившегося из-под его руки, почему-то не хотелось думать о том, что могло бы всколыхнуть его внутреннюю стабильность, законсервированную алкоголем.
– Пришли, – прошелестела мать, выскользнула из его руки, бросила сумку на низкую лавочку, примостившуюся у оградки, и подошла ближе к памятнику, стирая одной ей видимые частички неприемлемой грязи.
«Чушок», – наверное, думала она про себя, расплываясь в нежной улыбке и едва сдерживая слёзы.
Джейден присел на лавочку, вытянул ноги. Взгляд метнулся от матери к её раздутой сумке. Он ни за что в жизни не унизит её, попросив налить стопку водки, но сейчас ни о чём другом думать не мог.
Хотя, признаться честно, думал об этом скорее по привычке, совсем не испытывая ни малейшего желания выпить. Такое с ним случалось нечасто.
Он знал, что значит сдерживаться. Он знал, что значит отпустить поводья. Но не помнил уже, когда совершенно искренне мог бы отказаться от предложения выпить.
– Будешь бутерброд? Я захватила твой термос.
– Буду, – кивнул Джейден, вытягивая шею и заглядывая в приоткрытую сумку, надеясь услышать знакомый дзынь.
Зашуршали пакеты, скрипнула крышка термоса. Только сейчас он заметил, что стопка, всегда стоявшая на самом краю памятника, пропала. Он пошарил взглядом в пределах оградки – ничего. Надо бы спросить, но язык не поворачивался.
«Сейчас, прожую…».
Арахисовое масло прилипло к нёбу, варенье забилось косточками между зубов, ненавязчивой болью намекнув, что пора сходить к стоматологу. Пришлось выпить пару глотков кофе, прежде чем он смог заговорить.
– Ты ему не нальёшь?
– Чего? – не оборачиваясь, переспросила мать.
– Ничего. Прохладно тут. И дождь… усилился.
– Чай не сахарный, сынок. Ты давно у него не был.
– Ты думаешь, он об этом знает?
– Я об этом знаю.
Действительно. Не ради мёртвого отца он приехал сюда утром в воскресенье.
Они снова молчали. Мать одними губами что-то шептала, видимо, не смея при нём выливать всё то, что накопилось за неделю и что так хотелось закопать возле могилы, надеясь похоронить навечно. Джейден хмурился, тут же тёр костяшкой большого пальца правой руки складку на лбу, а потом снова хмурился.
Он пытался вспомнить что-то об отце, но почему-то воспоминания, такие яркие ещё вчера, подёрнулись мутной дымкой, так что разглядеть что-либо стало невозможно.
Они ушли спустя час. Молча прошли лабиринт к воротам, молча забрались во внедорожник, молча допили – по-честному, по глотку – успевший остыть кофе, молча слушали усилившийся дождь, барабанящий по лобовому стеклу и разбегающийся в стороны из-под настойчивых шин.
У калитки мать обернулась, затараторила что-то неразборчиво, проглатывая целые слова – намолчалась! Позвала на завтрак, покачала головой на отказ, махнула рукой куда-то в сторону дома, лепеча что-то о старом покосившемся сарае. Дождалась прощального «Пока, ма», и осталась стоять, подобно соляному столпу, пока машина не скрылась за поворотом.
Только полдень. Ещё столько часов до вечера, а Джейден совершенно не знал, чем их занять. Он не хотел возвращаться домой, не хотел заглядывать в холодильник в надежде, что там осталось хоть что-нибудь в початой бутылке вина.
Он с трудом представлял, чем займётся – воскресным его временем раньше распоряжалась жена.
– Несса, – прошипел он, выруливая на скоростную магистраль.
Отвлёкся, не посмотрел в сторону, задумавшись о той, кому даже не соизволил перезвонить, чтобы хоть как-то исправить неисправимое.
Раздался грохот, скрежет металла – в бок со стороны водительского сиденья въехал грузовик, сминая дверь и кроша стекло. Осколки бросились врассыпную, запутались в волосах, смешались с кровью, расчертили на лице дьявольские символы. Джейден почувствовал удар в бок, что-то разорвало кожу на плече, оголив белоснежную кость. В нос ударил запах железа, бензина и горящих покрышек.
Он не успел ничего увидеть или подумать. Какая ирония – провалиться в чертову бездну с именем, пусть и любимой, но бывшей на устах.
Какой бы вышел рассказ!

***

Следующие пару недель выпали из жизни, скомкались в один миг, в одно дрожание век. Джейден не видел ни света, ни белых коридоров, ни туннеля или зовущего за собой седовласого старца. Не подходил к подпирающим бесконечность литым вратам, у которых сидят на стертых до костей коленях страждущие, пытаясь сочинить новую историю своей жизни, подобрать слова, способные обнулить все попытки при жизни просрать свою бессмертную душу. Как он сам – мучительно вытаскивал из себя буквы и фразы, когда пытался написать свой первый рассказ.
Вместо этого Джейден просто зажмурился от боли в плече и тут же открыл глаза, уставившись на скудный свет, полосками пробивающийся из-под грязно-серых жалюзи. Окно было таким крошечным, что казалось невозможным высунуть из него даже ладонь, чтобы приветствовать таких же, как он сам, – оставшихся жить.
Лучше бы он остался в темноте. Первые несколько дней Джейден только и делал, что отчаянно, до боли в глазах, жмурился, в надежде снова выпасть из пульсирующих и терзающих болью мгновений, растянувшихся на целую вечность. Разве он когда-то мечтал о бессмертии? И если это оно, в пору заключить контракт с дьяволом, лишь бы выбить себе место у пылающего огнем котла. Всё лучше, чем чувствовать каждую клеточку тела, взрывающуюся ядерным взрывом под кожей, превращая плоть в кровавое месиво.
Страшно было даже пошевелиться – вот-вот лопнет тонкая плотина, удерживающая того, кто теперь лишь отдалённо напоминал человека, в более или менее приличном виде.
Отвлечься не получалось. Помогали только лекарства, поступающие в раздутые синие вены по прозрачной трубке, приколотой к сгибу руки. Но их давали не так уж часто, и всё остальное время – примерно двадцать два часа и десять минут каждый сутки – Джейден пытался договориться с собой и с тем, кого называл «Эй, на небесах», что сделает всё что угодно, лишь бы это поскорее закончилось.
Но ничего не заканчивалось.
Сложнее всего было переживать посещения матери. Пустые, прозрачные глаза, и без того выплаканные за его бурную молодость, прожигали насквозь, буравя дыры в измученном теле. Она по привычке болтала без умолку, вдруг вскакивала, убегала – насколько хватало сил в старых, изъеденных артритом ногах. Возвращалась с дрянным печеньем, продающимся на первом этаже в столовой, тихо крошила его в руках, даже не удосуживаясь ссыпать крошки в рот. А потом уходила на день или два, чтобы снова вернуться.
Пару раз приходили коллеги. Точнее, всего одна. Девушка, чьего имени Джейден так и не вспомнил, хотя точно знал, что где-то её видел. Но где? Она по большей части молчала, не задерживалась надолго и уходила, тяжко вздыхая – то ли сопереживала, то ли расстраивалась, что его вакансия, если и освободится, то явно не скоро.
В день выписки наступило лето. Первое июня ворвалось в новый день истошным криком женщины, осыпавшейся на пол в коридоре у ног врачей, не сумевших удержать её грузное тело. Учитывая, что в палате напротив Джейден не раз видел тень маленького мальчика, выяснять, что же случилось, совсем не хотелось.
Он торопился. Торопился убраться подальше из царства боли и смерти, в глубине души нащупывая нечто такое, от чего даже у него поднимались волосы на затылке. Он хотел писать. Писать о боли, словно в тайне надеялся, что сможет излить её всю по капле без остатка в чернила и навеки замуровать на потрёпанных листах пустой книги.
Пока ехал в такси, он пытался вспомнить, где оставил ручку, и нет ли запасной в ящике стола. Почти чувствовал шершавые листы под рукой и сомкнутые до вмятин на коже пальцы на тонкой пластмассе.
А ещё беспокоил бутылёк с таблетками, упирающийся в передний карман тесных джинсов – всего тридцать штук, на тридцать дней. «Если боли не прекратятся, приходите на приём, выпишем вам что-то полегче». Раньше Джейден с таким же нетерпением представлял холод пузатой стеклянной бутылки и обжигающую горло благодать, изливающуюся из узкого горлышка.
Запиликал домофон, приветливо распахнул двери лифт. Ключ в замке поворчал, скрипнула дверь. Из горла чуть не вырвалось привычное «Несса», но получилось сдержаться, и тут же накатило незнакомое прежде раздражение при одном лишь воспоминании об ушедшем из жизни «голосе совести».
Странно. Он же её любил. Видимо, всё имеет своё начало и конец.
Забравшись под едва тёплые струи воды в душе, Джейден чуть подрагивал, лениво обтирая провонявшее больницей тело. Сквозь заливающие глаза капли кинул взгляд на оставленный женой флакон с гелем для душа: «Кокосовый рай». Тут же отвернулся, подумав, что надо бы съездить в магазин.
– Съездить, – скривились губы в ухмылке. – Ну, съезди…
Его внедорожник ремонту не подлежал, а страховая отказалась выплачивать хоть что-нибудь, ссылаясь на его вину. Не посмотрел, не увидел… Кого это должно волновать, когда на кону стоят немалые деньги? Хорошо, что на счетах всегда было достаточно средств для покупки новой машины, пусть и похуже классом.
Всё лучше, чем представить, что придётся пользоваться общественным транспортом или такси. Последние доводили до дрожи даже больше, чем забитые людьми автобусы и метро. Не спасал даже тариф «бизнес».
От мокрых ног по полу разбегались в разные стороны клубы пыли. Под пятку попался осколок иссохшего чёрного хлеба, и Джейден вскрикнул, оступился, налетел на комод. Загрохотали стоящие наверху выпотрошенные рамки для фотографий, взявшие на себя ответственность рассеянной памяти и некогда хранящие счастливые лица. Ладонь впилась в подвернувшуюся бронзовую ручку с острыми краями, треснула кожа, алая густая кровь закапала на прикроватный коврик.
– Мать твою, – оскалился Джейден. – Твою мать!
Пронеслась знакомая мысль: «Жена меня убьёт», а следом за ней неохотно высунулась смутная, заспанная мордашка воспоминания – о чём-то приятно опьяняющем, обволакивающем, заполняющем внутреннюю пустоту.
Баночка тёмного пива.
Вот что сейчас помогло бы уснуть. Но ненавистная боль снова накатывала волнами: сначала медленно и нежно, словно заигрывала, а потом хватала за покорёженное плечо, выкручивала, вырывала вместе с костями, оставляя безвольно повисшую руку болтаться на разорванных сухожилиях.
В рот полетели сразу две таблетки и стакан воды. Замерев у раскрытого настежь окна, нагой и всё ещё мокрый после душа, Джейден глубоко дышал, стараясь не думать о боли.
– Я вижу двор. Я вижу бабку-соседку. Я вижу голубя. И ещё одного… – перечислял он, остановился, чтобы слизнуть солёную каплю пота, выступившую над верхней губой, и бросил взгляд на телефон, раздумывая, не заказать ли еды с доставкой на дом. – Я вижу магазин, я вижу… песочницу. Я вижу ребёнка и велосипед. Я вижу…
Вздохнув, он повернулся к шкафу, достал свежую пару джинсов и простую белую футболку. Хлопнула дверь, звякнул ключ в замке, заскрежетали двери лифта: «Девятый. Этаж».
Солнце уже спряталось за соседним домом. Прохладный ветер мотал по двору пустой полиэтиленовый пакет. Шелудивая собака тащила на поводке неуклюжего пацана лет одиннадцати, залипшего в смартфон. Скамейку у подъезда оккупировала парочка девчонок в коротких шортах.
До магазина идти каких-то двести метров: через детскую площадку, мимо разноцветной металлической горки и вонючей песочницы, куда, вероятно, гадил даже алкаш с первого этажа, которого то и дело выгоняла из дома жена. Что уж говорить о собаках и кошках. Хотя, кошек в их дворе никогда не водилось.
– Миу… – послышался жалобный, вибрирующий писк. – Миу…
Джейден остановился, прислушался. Звук доносился от деревянного, исцарапанного ругательствами детского домика размером метр на метр.
– Миу…
Бросив взгляд через плечо на скамейку, он увидел, что девчонки с короткими шортами успели убежать, сверкнув незагоревшими бедрами. Пропал и пацан с собакой. Во дворе не было ни души. Лишь сбоку у дома парковалась машина.
– Миу…
Трава, успевшая разрастись у домика, шевельнулась, и на разогретое солнцем мягкое покрытие площадки вывалился чёрно-рыжий лопоухий комочек.
– Миу, – повторил он, забавно щурясь подслеповатыми глазами.
Растерявшись, Джейден замер на месте, сделал пару волевых шагов в сторону магазина, не сводя взгляда с невесть откуда взявшегося котёнка. Но потом вернулся, присел рядом на корточки, для верности распихав руки по карманам, чтобы не возникло соблазна схватить мохнатый комок и утащить в свою холостяцкую берлогу. Только котов ему не хватало!
– Миу, – настаивало жалкое создание, дрожа всем телом то ли от страха, то ли от голода.
«Дьявол тебя забери…» – чертыхнулся про себя Джейден, подхватил хрупкое, податливое тельце, которое тут же обожгло ладонь едким жаром, и через минуту скрылся за дверями подъезда, но лишь затем, чтобы снова вернуться на то же самое место и уже решительно пробежать мимо, торопясь в магазин.
Вместо упаковки пива пакет оттягивала бутылка молока и коробка замороженных макарон с сыром. Застыв на секунду в коридоре, Джейден прислушался, забыл снять стоптанные кроссовки, промчался в спальню, где, забившись между подушек, подрагивало треугольными ушами существо с шерстяным пузом цвета персика.
Найденыш получил кличку Муравей. И пусть только попробует кто-то сократить до плебейского Мур – такого Джейден не потерпел бы, как и коверкание собственного имени до короткого Джей. Хотя гостей он всё равно не ждал.
И не ждал того, кто смог бы переступить черту, за которой начиналось нечто громоздкое, вроде «любовь» или «дружба», и где он мог быть даже Дэнни.
Так его звала Несса.
– Ну что, животное. Есть будешь? – попробовал на вкус собственный голос Джейден, совершенно отвыкший говорить за время в больнице, где кроме «умгу» и едва заметных кивков от него ничего нельзя было добиться.
Муравей поднял усатую морду, повел влажным носом, чихнул, разинул рот в немом «миу», неуклюже встал и тут же завалился на бок.
Джейден опустился на колени у кровати, положив подбородок на провонявший его немытым телом и застарелой пылью плед, но даже не подумал помочь. Скорее, пытался прислушаться к себе и понять, какого дьявола он приволок домой это грязное животное – скорее всего больное и блохастое. Зачем затащил его на кровать? Зачем дал дурацкую кличку? Зачем собирается поить молоком?
И почему именно теперь? Ведь Несса тысячу раз наигранно вздыхала, стоило только пройти мимо выставки кошек или зоомагазина…
Он ведь не рассчитывал, что она вернётся, стоит ей только узнать о новом приобретении почти бывшего мужа!
А если вернётся?
А если бы и не уходила, позволь он ей раньше такой ничтожно маленький каприз?
Муравей добрался до его лица, ткнулся носом в заросшую щетиной верхнюю губу, снова чихнул.
«Ты ж не заразный?» – лениво проскользнула мысль и тут же пропала.
Джейден подхватил найденыша под горячее пузо и утащил на кухню.
– Будешь моим голосом совести, – пробормотал он невпопад, глядя на мелькающий над тарелкой шершавый язычок, и нахмурился, словно пытался что-то вспомнить.
Его прервал долгожданный «дзынь» – макароны с сыром готовы.
К вечеру боль стала невыносимой. В рот полетели сразу две таблетки, и Джейден затаил дыхание в ожидании, когда станет легче. Он старался не двигаться и, особенно, не смотреть в сторону уснувшего прямо посреди гостиной на коврике Муравья, надеясь, что накатившее вдруг раздражение тоже пройдёт и отпустит навязчивое желание выкинуть найденыша обратно на улицу.
А пока оставалось только пялиться в окно, наблюдая, как одно за другим гаснут окна, машин становится всё меньше, а людей – тем более.
Вечер воскресенья – совсем не то же самое, что вечер пятницы. Тихий, размеренный. С болтовнёй под окнами, с тихим жужжанием телевизора у соседей за стеной. Даже крика и ругани было, казалось, меньше.
Болит.
Не отпускает. Уже не режет, но мучает, натягивая и оголяя нервы от одного болевого рецептора до другого. Джейден чувствовал себя сплетённым из ниток человечком и ждал, когда же появится милосердный некто, кто сможет разрезать его пополам, прервав мучение.
Раздалось короткое «миу», по полу покатилась ручка – видимо, упавшая со стола, когда он тщетно пытался написать хоть два предложения в свой новый рассказ. Обернувшись, Джейден шумно выдохнул, сжал правой рукой левую ладонь и захрустел костяшками пальцев.
Он проследил за Муравьем, шатающейся походкой направляющимся в сторону кухни, где у двери осталась миска с недопитым молоком.
– Помнит, зараза.
Джейден задумчиво почесал заросшую щетиной щеку, поднял ручку и сел за стол. Слово «боль» впилось в глаза заглавными буквами.
Но разве напишешь о ней, когда таблетки, кажется, уже начали действовать?

***

Бизнес-центр, ставший приютом для сотен обездоленных на будни офисных работников, возвышался над финансовым районом, в это время года утопающим в зелени. Каждый год здесь, словно нарочно издеваясь, высаживали широченные клумбы цветов. Так и хотелось поспорить, что зачинщик этой пытки сидит где-то рядом, на лавочке, переодевшись в нелепого растерянного прохожего, и подсматривает, как, бликуя белыми лицами в окнах, прилипли к стеклам те, кому не суждено наслаждаться простыми радостями.
Но для всех прочих высокое здание, состоящее из трёх корпусов, соединённых переходами на уровне третьего этажа, выглядело весьма престижно. Настолько, что неопытные мамаши нет-нет да и прикатывали сюда заливающиеся плачем коляски, обещая своему отпрыску – как будто это величайшее на земле благо – будущее, обречённое замуровать тех в этих стенах.
Таблетки закончились к концу первой же рабочей недели.
Зайдя в пятничное утро в лифт, Джейден замолотил по кнопке четвёртого этажа, лишь бы двери поскорее захлопнулись – он ещё у крыльца слышал настойчивое:
– Джей!
Он очень спешил.
– Давай, сука, давай, – умолял он несуществующего бога, прислонившись к боковой стенке. Но в щель между дверями уже просунулись пухлые пальцы с идеальным маникюром, ногти которых явно были отполированы заботливыми «девочками».
– Ты чё, оглох? – хохотнул полный мужик в слишком узких для его фигуры джинсах и нелепой жилетке в ромбик, вытирая испарину со лба. Одновременно он бросил обеспокоенный взгляд в зеркальную стену лифта.
– Привет, Дил. Не слышал тебя. И зря ты так с лифтом… Опасно.
– Ты ж не донесёшь? Пошли, лучше кофе выпьем. Моя хорошо варит.
«Моей» настырный коллега называл своего ассистента – девушку лет двадцати пяти, будто вынырнувшую из американских фильмов пятидесятых. Блондинистые волосы, уложенные короткими волнами, обрамляли тщательно закамуфлированное лицо. Узкая юбка ниже колен обтягивала пышные бедра, а губы блестели под слоем красной помады – того и гляди из них вырвется знакомое «Пу-пу-пи-ду».
Кофе и правда был отличный: в меру крепкий, хорошей прожарки. К нему «моя» принесла тонкое миндальное печенье в жестяной коробке и ассорти шоколадных конфет.
– Ну, рассказывай, – Дилан Стайн откинулся в кресле, запихнул в рот сразу две конфеты и запил огромным глотком кофе.
– Что? – Джейден недоумённо рассматривал неутешительный пейзаж бизнес-района за окном, мысленно прокручивая предстоящий визит к врачу. Хотелось быть уверенным, что получится убедить того выписать ещё одну баночку спасительных кругляшей.
Хотя его предупреждали…
Но разве мало пациентов теряют – совершенно случайно! – выписанные всего неделю назад таблетки?
– Как ты в целом? Я не просто так спрашиваю.
– А почему ты спрашиваешь?
– Мне нужен такой человек, как ты. Открываем новый проект. Ты ж давно метишь на повышение?
– Кто, я? – засомневался Джейден, отпил обжигающий кофе, подумав, что, пожалуй, не отказался бы от такой же «моей». Тем более, если она все остальное делает также хорошо.
– Ты, ты. Чего ты тупишь?
– Да не туплю я. Плечо болит.
– А, ты ж в аварию попал. Накачанный, что ли, был?
– Не-а. Случайность. Меня проверяли в больнице.
– Да ты не ссы, меня это мало волнует. Хотя слышал, ты уж слишком положительный какой-то, Джей. На корпоративах всегда только с женой, ни тебе покурить, ни тебе развлечься.
– Это плохо?

– Это настораживает! Слышал фразу: если человек не пьет, и не курит, поневоле задумываешься, уж не сволочь ли он? – хохотнул Дилан, запуская в рот ещё две конфеты. – Ну, так как? Могу я на тебя положиться?
«Если достанешь мне таблетки…» – чуть было не сорвалось с языка, и Джейден стиснул зубы, надеясь, что дрожь в руках не слишком заметна.
Трясло не от алкоголя, не от недосыпа, не от злости. Кажется, впервые в жизни его трясло от страха при одной мысли, что ему откажут в новом рецепте, и придётся остаться на выходные один на один с мучительной болью, прежде чем удастся записаться в другую клинику.
– Можешь, – уверенно кивнул Джейден и даже улыбнулся. – Когда?

– Пока работаешь у себя, пока не найдут замену. Я договорюсь, чтобы не тянули. Хоть завтра бы тебя забрал – мне человек срочно нужен, но ссориться с твоим боссом не хочу, – Дилан допил кофе, скосил глаза на коммутатор, будто раздумывая, вызвать ли «мою». Взгляд невольно скользнул на экран, где высвечивалась цифра «шестьдесят два». Цифра как цифра, если бы не стояла рядом с пугающим «непрочитанных сообщений». – Иди работай. И это… если таблеток нет – позвони, я скажу, к кому обратиться.
Джейден кивнул и ушёл.
Работать не получалось. Он изо всех сил старался сосредоточиться, но плечо выворачивало от боли, словно им пытался овладеть сам дьявол, заламывая руки. Лишь бы дотянуть до обеда – тогда можно было попросить вколоть что-то посильнее. Если повезёт, хватит до вечера. А там, в крайнем случае, напроситься в гости к матери – у неё всегда в аптечке полно пусть и просроченных, но лекарств. Некоторые остались ещё от отца, который точно также умирал в страшных муках.
Хотя вряд ли Джейден Аллард мог рассчитывать на скорую смерть. Кроме покорёженного плеча, врачи не нашли никаких других проблем – будто годы, с вырванными из жизни днями, прошли даром.
На обед он почти бежал. По застеленным ковровым покрытием в нелепый цветочек коридорам, через стеклянные двери, вниз по лестнице, перила которой украшали пластыри «держись за меня». И приходилось держаться, чтобы не получить очередной выговор от службы безопасности. Не смертельно, но неприятно.
Как и неприятно было порой возвращаться утром на рабочее место и вместо лэптопа видеть записку: «Ты знаешь, где меня искать» с противным смайликом в правом нижнем углу. А вместо кофе – выслушивать нотации о необходимости пристёгивать корпоративный компьютер тросом безопасности, и ключ ни в коем случае не прятать в органайзер. Зато, в качестве взятки на будущее, тебе доставалась шоколадная конфета с вафельной прослойкой и побелевшей от времени глазури.
– Мистер Аллард? Пройдёмте.
В зале ожидания, заставленном слишком плотно синими диванами, было душно. Жирных мух летало так много, что все пять человек – трое мужчин, женщина и ребёнок – обернулись с выражением ядовитой зависти на лицах.
Джейден виновато улыбнулся в спину удаляющегося по коридору врача, одними губами прошептав то ли «Простите», то ли «Лузеры».
В узком, вытянутом метров на пять, кабинете было чуть прохладнее. В углу надрывался вентилятор, увешанный бумажными ленточками, которые едва колыхались от его потуг. У окна стоял стол, рядом два стула. Справа – кушетка с одноразовыми пелёнками.
– Присаживайтесь, – галантно махнул рукой врач, впившись глазами в посетителя, будто пытаясь вспомнить, где мог видеть это чисто выбритое лицо с нечеткого цвета глазами. – Что беспокоит? Вы вроде выписались на прошлой неделе. – Между бровей легла тонкая складка, нижняя губа приподнялась, подпирая верхнюю почти до самого носа. – Авария. Верно? Как плечо?
– Болит, – вздохнул Джейден, попробовал поднять руку, но тут же сдался, и она повисла плетью, ударившись костяшками пальцев о стул. – Хотел попросить…
– Таблетки пьёте? – не отрывая взгляда от монитора, как будто разговаривал с кем-то виртуальным, прервал врач.
– Пью. То есть, пил. Они… я их потерял. Хотел попросить…
– Потеряли? – врач повернулся неудачно, локоть слетел со стола, чуть не потянув его за собой. – Вы в курсе, что это достаточно сильные таблетки?
– В курсе, – с готовностью кивнул Джейден, не понимая, куда тот клонит.
– Я не могу вам выписать ещё. Всего через неделю. Могу предложить замену.
Над верхней губой выступила капелька пота, защекотала нагретую духотой и предвкушением самых долгих выходных кожу.
– Если они помогут…

– Они слабее, – снова подпер верхнюю губу нижней врач, так и не определившись, какое выражение лица тут будет уместнее: то ли снисходительное сочувствие, то ли искреннее презрение. Склонялся ко второму, основываясь на опыте, но всё-таки этика не позволяла судить о людях по одной маленькой оплошности. Ну, потерял пациент таблетки. С кем не бывает?
Плечо дернулось от резкой боли и заныло ещё сильнее, словно захвативший беспомощное тело дьявол насмехался над попытками жалкого человечишки обуздать его неуемную силу.
– Может быть, хотя бы сделаете укол? – погладил повисшую руку Джейден, стараясь не смотреть на неё даже краем глаза. По ощущениям казалось, что сейчас он увидит торчащую из-под пиджака окровавленную культяпку, обглоданную кость с кусками недоеденной шакалами плоти. – Блокада, или как там её…
– Пока нельзя, – сморщился в сожалении – кажется, не притворном – врач и развёл руками, но тут же сжал их между коленями, очевидно рассудив, что вряд ли его взмахи покажутся уместными тому, кто почти не может дышать от боли. – Вам ставили одну неделю назад… Так часто мы не можем.
– Всё ясно, – улыбнулся Джейден и поднялся с шаткого стула.
– Погодите, я выпишу рецепт… – засуетились по столу руки в поисках бланков и ручки.
«В жопу его себе выпиши,» – снова растянул губы Джейден, но всё-таки дождался чуть помятого листка бумаги, исписанного каракулями, лишь затем, чтобы смять его в подрагивающий потный кулак, как только за спиной захлопнулась хлипкая дверь.
Ничего. Можно записаться в другую клинику. Если повезёт, найдётся не столь ссыкливый врач, который не откажет в маленькой любезности. Или – на крайний случай – можно обратиться к Дилану.
Остаток рабочего дня тянулся, вытягивая жилы из больного плеча миллиметр за миллиметром. Когда ленивая стрелка часов встала на шесть, а её чуть более быстрая подруга – на двенадцать, Джейден Аллард захлопнул крышку лэптопа, схватил здоровой рукой рюкзак и вылетел за дверь, забыв кинуть привычное: «Всем пока».

***

Муравей подставил располневший живот, лишь слегка прикрытый тоненьким шерстяным пухом, под влажным носом показался кусочек розового язычка. Ему явно было невдомёк, что не спать в три часа ночи от адской боли – такое себе развлечение, и его никак не скрасить даже самыми откровенными проявлениями нежности, к каким Джейден – признаться честно – никогда не был расположен. Может быть, Несса ушла из-за этого? Не было же другой причины…
– Миу, – Муравей перевернулся на живот, ткнулся мокрым носом в скрюченные от боли пальцы, вцепившиеся в пропитавшиеся потом простыни.
– Отстань, животное, – застонал Джейден, попробовал развернуться на другой бок и тут же взвыл от боли.
И почему он не позвонил Дилану сразу? Что за тупое геройство, которое не способен будет оценить никто – да никто о нём и не узнает.
Маленькая стрелка часов двигалась к четырём утра, заставляя всё больше сомневаться над вопросом: «В какое время считается нормальным позвонить коллеге и будущему шефу домой в субботу?». Пять часов казалось достаточно поздно. Или достаточно рано? Смотря с какой стороны смотреть. Первое скорее было справедливо для тех, кто, как он сам, ещё не ложился.
Как бы хотелось, чтобы «голос совести» мог честно кивнуть: «В самый раз».
Но голос молчал… Молчал с тех самых пор, когда на кухонный стол легла та проклятая – последняя – записка от жены.
– Миу, – снова подал голос Муравей.
– Ты прав. Пора вставать, – обернулся Джейден, потрепал треугольные уши, подхватил здоровой рукой под горячее пузо и утащил на кухню, чтобы достать раздобытую пару дней назад коробку с паштетом из курицы и манго, если верить этикетке.
Горячий душ немного исправил ситуацию: боль из резкой стала тянущей, а привычное «больнее уже не будет» окончательно привело в чувство.
Кое-как нацепив прямо на мокрое тело джинсы и чёрную футболку, Джейден выпил кружку обжигающего кофе, закинул в рот пару невесть откуда взявшихся солёных крекеров, скривился, увидев на духовом шкафу предательское «04:45» и ушёл в гостиную, где до этого провёл большую часть ночи, кое-как зажав между пальцами ручку, вырисовывающую почти такие же каракули, как на рецепте от врача. Хорошо, что он не собирался перечитывать ничего из того, что выползает из самых затхлых уголков подсознания, а тем более речь не шла о том, чтобы кому-то это показать. «Пусть другие гонятся за популярностью», – так решил Джейден, предпочтя заранее признать поражение, чем гнаться за нелепыми статусами и читателями, теряя смысл и удовольствие от самого процесса вымучивания верных, попадающих прямо в точку, слов.
Осталось чуть-чуть. Пара страниц. Развязка уже близка. Неизвестно, сможет ли он писать так же хорошо, когда боль утихнет, испугавшись какого-нибудь достаточно сильного лекарства, поэтому надо ловить момент.
– Это мой лимон, – пробормотал Джейден, отметил боковым зрением ввалившегося в комнату Муравья и раскрыл полупустую книгу на том месте, где закончил. – Доставай соль, Мур. Будем пить…
Нужное слово не приходило – его словно стерли из памяти, тщательно заметая следы на месте преступления. Перебрав с десяток вариантов, Джейден, наконец, сдался, мысленно решив, что из лимонов, вообще-то, выйдет и отличный лимонад.
Как ни старайся, как ни делай вид, что занят – боль не отпустит, пока не вымотает тебя до состояния, когда будешь готов сесть пятой точкой на муравейник, лишь бы отпустило. Буквы, слова, фразы лились из-под обычной шариковой ручки, впивались в чуть пожелтевшую бумагу, растягивались на строки и страницы. И в то же время упрямый мозг отсчитывал даже не минуты, а секунды до заветного «в самый раз».
Терпение иссякло, когда на часах было шесть-ноль-ноль.
– Дил? Привет. Спишь, что ли?
Из динамиков сыпались горошинами перца едкие слова с предложением идти туда, куда идти не хотелось, со стуком отскакивали по чуть липкой поверхности стола и замирали там навечно.
– Ты говорил, у тебя есть связи… На счёт лекарства, – прервал избыточные колебания воздуха на том конце разговора Джейден и притих, вслушиваясь в натужный кашель, тихое, брошенное издалека женским голосом: «Пошли его на хрен», и стук далёкой двери. Полилась вода, ударилась в гладкий бок раковины и стекла по водостоку. – Так как? Понял… Понял… Понял… Я твой долж…
Разговор прервался.
– …ник, – закончил в пустоту Джейден и сжал телефон в руке, стараясь задушить отключившегося собеседника.
Уже через пять минут, как и обещал, Дилан Стайн прислал первое сообщение: только адрес, никаких имён или телефонов. В следующем: «Скажи, тебя прислал Доктор Дэд».
– Что за… – скривились от отвращения губы и тут же дёрнулись в оскал – плечо снова пронзило дикой болью.
Делать нечего – он не собирался подыхать здесь под пытками, которые устроило ему собственное тело, ополчившись, должно быть, за столько лет войны и разрушений. Но кто в этом виноват? Разве не его собственный мозг, который раз в каждые три-четыре месяца открывал портал в ад, вырывая клочья внутренностей, на месте которых вмиг образовывалась самая настоящая чёрная дыра, неумолимо и беспощадно поглощающая последние жалкие крохи оставшейся воли – того, что и должно было делать его настоящим человеком.
Чуть не споткнувшись о прикорнувшего прямо посередине комнаты Муравья, Джейден вылетел из квартиры, задев ноющее сопливой девчонкой плечо о дверной косяк, и взвыл на весь подъезд.
«Плевать. Плевать…» – крутилась перед глазами где-то посреди расползающихся и пульсирующих красных кругов мысль, отгоняя желание либо зареветь, размазывая по лицу слюни, либо сигануть с чуть приоткрытого по случаю летней духоты окна площадки лестничного пролёта.
С этой мыслью он выбежал из подъезда, запрыгнул в арендованную непривычно низкорослую машину и с ней же проехал через неохотно просыпающийся после пятничной ночи город. Мимо плыли высотки премиум-класса, до отказа забитые жаждущими комфорта людьми, сменялись на побитые временем и тысячу раз отремонтированные старинные здания, первые этажи которых занимали люксовые бутики и привилегированные кафе, где одна чашка кофе стоила как прожиточный минимум. Чуть в стороне темнели зеркальными фасадами «пыточные», в простонародье называемые бизнес-центрами, а впереди, за чередой гаснущих фонарей, лежал «старый город» – район, в который не отваживалась заглядывать даже полиция. Только нерадивые туристы могли осмелиться появиться на заплёванных улицах, с виду ничем не отличающихся от подворотен Манхэттена. Разве что уровнем безопасности, который здесь стремился к нулю, а пожалуй, даже переплёвывал его, скатываясь в дичайший минус.
Вести машину одной рукой было сложно, но ещё сложнее пытаться разглядеть карту в приложении на экране телефона, брошенном рядом на пассажирское сиденье. Джейден хмурился, морщил нос, стараясь сбить охоту почесать самый его кончик, вертел головой в разные стороны и повторял, словно мантру: «Плевать, плевать, плевать…». Он раздумывал о том, как ему угораздило докатиться до такого – бежать куда-то сломя голову, когда едва рассвело, в погоне за горстью таблеток, которые он собирался выменять на странное и слишком киношное имя – Доктор Дэд. От этой истории попахивало опасностью и третьесортными боевиками, в которых главный герой всегда побеждал. Но, пожалуй, финал этой истории мог быть единственным отличием выдумки от реальности.
Сигнал светофора жеманно подмигнул и сменился на красный. Остановившись на перекрёстке, Джейден всматривался в мощёные камнем улицы – «старый город» был единственным районом, где до сих пор не поменяли булыжники на асфальт. Все, включая правительство, махнули рукой на территорию всего в три квартала, решив, что таким образом оградят других жителей от необходимости терпеть незавидное соседство. Всё равно, что бросить трупик животного на заднем дворе в надежде, что мухи слетятся на него и оставят попытку высверлить своим невыносимым жужжанием мозг решивших провести вечер на улице хозяев. Ну и пусть смердит. Ну и пусть выглядит странно и неприятно. Если не смотреть туда и сесть чуть ближе к изгороди – можно сделать вид, что ничего странно-отвратительного не происходит и никогда не происходило.
Мимо по пешеходному переходу, опираясь на клюку, прошла старушка с белоснежным облаком волос. Остановилась на другой стороне дороги, рассеянно обернулась. Приподняла чуть выше поясницы руку с крючковатым пальцем, отсчитывая дома, и решительно повернула направо. Из-за угла выехал парнишка на велосипеде, чуть не сбил её с ног, но вовремя затормозил и вильнул украшенным отражателями колесом, угодив в фонарный столб. Удар, скрип, дикий крик – никому не понравится, когда рулевая колонка впечатывается в пах. Джейден успел скривиться и инстинктивно чуть поджать колени, как сзади просигналили.

Дом с номером пятьдесят два – потрёпанная стального цвета коробка с обрызненными углами и решётками на окнах до самого верхнего этажа – нашёлся спустя долгие двадцать минут: видимо, в этом районе никого не заботило правило расположения домов – по порядку. Здесь отсчёт начинался от первого, перескакивал сразу к пятому, на другой стороне дороги продолжался с шестнадцатого и терялся в тридцатых числах.

Джейден припарковал машину, попытался вспомнить, что прописано в выкупленной страховке по поводу угона, но потом решил, что такая рухлядь вряд ли будет стоить дорого, так что риск вполне оправдан. Да и не потребуется много времени, чтобы подняться (судя по сообщению в телефоне) на второй этаж, пройти направо по коридору до конца и, постучав в дверь по левую руку и получив заветную баночку таблеток, убраться отсюда восвояси.

– Что ты делаешь, Джей, что ты, мать твою, делаешь? – пробормотал Джейден, заглядывая в развернутое к лицу зеркало заднего вида. – Что ты, мать твою…

Он до сих пор так и не признался себе, что у него проблемы с выпивкой – и, кстати, он совершенно забыл о ней вот уже на несколько недель, даже не помнит, когда в последний раз видел стенды с алкоголем в магазине. И, тем более, никогда не согласится, что происходит что-то несуразное и совершенно ненормальное, раз он, бросив всё, ждал всю ночь, чтобы с раннего утра выведать заветный адрес и тут же броситься к чёрту на рога, лишь бы добыть пару таблеток.

«Ну, ладно, не пару. И мне они действительно нужны». Подтверждая его слова, плечо заныло сильнее, и на губах заиграла победоносная улыбка – он был прав, он не обманывал себя. Ведь правда, болит.

Хлопнув дверью, Джейден «пикнул» сигнализацией и, вспомнив «мантру дня» – «плевать, плевать, плевать», – поднялся по выщербленным ступенькам к державшейся всего на паре гвоздей деревянной двери, уж очень похожей на ту, что заваливалась на бок, грозясь обрушиться ему на голову, пока он спал в проеме полуразвалившегося отчего дома. Толкнув дверь локтем здоровой руки, он постоял несколько секунд, давая глазам привыкнуть к полумраку, и продышался, чтобы набрать больше воздуха, прежде чем нырнуть в затхлый, воняющий кошачьей мочой и чем-то приторно сладким подъезд. «Даже хорошо, что здесь темно», – подумал он, стараясь не думать о довольно сомнительном происхождении темно-серых пятен на стенах, поразительно похожих на мазки краски – хотелось верить, что краски.

Скрип половиц отсчитывал секунды, пытаясь догнать по скорости удары сердца, но вскоре сдался – впереди темнела узкими ступеньками лестница. Решив, что риск свернуть себе шею в темноте гораздо выше, чем риск увидеть нечто отвратительно неотвратимое и заблевать и без того грязные углы, Джейден включил фонарик на смартфоне, направив ярко-белый луч под ноги.

Дело пошло быстрее. Стало даже лучше – сосредоточившись на свете, глаза совсем отказывались замечать что-то по сторонам, плюнув на хвалёную предосторожность и врождённые инстинкты, диктующие разумные правила безопасности. И уже через пять минут взгляд уперся в единственную на этаже железную дверь, выглядящую слишком неприступно даже для такого района.

Поискав глазами звонок, Джейден аккуратно постучал. Задержал дыхание, прислушался к тишине. Посветил фонариком ещё раз и обнаружил почти сливающуюся с цветом стен кнопку.
Раздался заветный «дзынь». Почти такой же, как издаёт микроволновка, оповещая о готовности макарон с сыром, только гораздо страшнее – ведь за этой дверью ждёт кое-что похуже напичканных пустыми калориями и жиром слипшихся кусков теста.
– Кто там? – захаркал висевший справа от двери динамик, вверх взвились стайки пыли, едва заметные в свете фонаря.
– Я… меня прислал Доктор Дэд. Точнее… рекомендовал. Вас.
Щёлкнул замок, дверь приоткрылась – из-за неё пахнуло запахом немытого старого тела. На пороге, чуть ниже уровня плеч, показалась обтянутая желтоватой кожей голова на тонкой шейке: впалые глазницы, кустистые седые брови, кроваво-алые губы вытянуты в тонкую полоску.
– Придумали хренотень, – проворчал старик и сплюнул Джейдену под ноги. – Чё надо?
– Я… у меня плечо болит. Мне сказали… вы сможете помочь.
– Таблетки что ли нужны? – понимающе ухмыльнулось ископаемое.
– Таблетки.
– А врачи вам на что?
– Я… потерял флакон. Дают рецепт на другие, но они не помогают.
– Ага. Посильнее охота. Чтоб заторчать? – кроваво-алые губы дрогнули в противной ухмылке, обнажив на удивление ровные белоснежные зубы, которые смотрелись даже страшнее, чем если бы рот был полон гнилых пеньков.
– Нет. Правда, плечо…
Цепкие глазки впились в лицо Джейдена, прощупывая каждую клеточку, каждую морщинку, заползая в уголки губ.
– Жди.
Дверь захлопнулась. Коридор погрузился в тишину и мрак. Лишь ярко-белый свет фонарика плясал в нервно подрагивающих пальцах. Потянулись долгие минуты ожидания, стягивая горло тисками неизвестности. Чтобы хоть как-то убить время, Джейден всматривался в точку на стене, размышляя о том, каково это – быть точкой в этом странном месте, наблюдать, как к этому порогу тянутся страждущие найти временное облегчение. Хотя, наверняка, тут происходило и кое-что похуже. Может быть, эта точка стала невольным свидетелем жестокого убийства, или прямо перед ней, не стесняясь и не стыдясь, какой-нибудь молодой пацан занимался сексом с еще совсем юной девчонкой.
– Держи. – Внезапно, вторгаясь в размышления, в коридор просунулась костлявая рука, облачённая в чёрный шёлковый халат, и тут же скрылась в темноте. Лязгнул замок, снова отрезая внешний мир от старика.
Только выйдя на улицу, всё ещё раздумывая о маленькой точке на стене, Джейден посмотрел на листок бумаги, зажатый между пальцев. Кроме слова «рецепт» ничего разобрать не удалось. А нужно ли больше?

***

Неожиданно и, признаться, не сказать, чтобы желанно, пришло время новой должности и новой жизни без боли – таблеток, полученных по рецепту старика, хватило бы на пару месяцев, если бы только научиться терпеть дискомфорт от травмированного плеча. Но зачем?

Каждое утро Джейден оставлял миску с едой для Муравья и пропадал до позднего вечера: то ли пытаясь выслужиться, то ли заглушить высасывающую внутренности пустоту, про которую почти умудрился забыть в суматохе последних дней.
Странно, но на алкоголь не тянуло. Тянуло забросить в рот не одну, а сразу две таблетки обезболивающего и не дожидаться следующего утра для новой дозы – лишь бы не почувствовать даже намек на ту нестерпимую боль. Только так получалось ощутить себя почти человеком, а не просто разбитым манекеном, набитым до макушки раздробленными в аварии и кое-как сросшимися костями.
Недописанный рассказ оставался недописанным. Каждый вечер, возвращаясь домой, Джейден подходил к столу и, не садясь, стоял, склонившись над пожелтевшими листами, даже не пытаясь взять ручку. Зачем, если в голове блаженный вакуум? Иногда даже казалось, что слов не осталось вовсе – во всем мире. Их выжгли. Или собрали в огромную зловонную кучу и вылили литры кислоты, растворившей все до буквы, до точки, до малейшего штриха. И знаменитое «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» приобрело новый смысл: если ты не можешь найти слов, разве это не значит, что ты с трудом пробиваешь дорогу к Богу? И есть ли Бог, если не осталось слов…
Очередной немой диалог с пустыми листами прервал телефонный звонок.

– Да, ма. Ты чего звонишь? – Как всегда в таких случаях, сердце по привычке замерло на пару секунд в ожидании плохих новостей.

– Привет, Джей, – голос звучал глухо, словно доносился из загробного мира. – Это Марго.

Марго. Маргарита. Соседка матери, с которой у них несколько лет назад случился единственный «романтический вечер», где меньше всего было романтики, зато очень много пьяных, неуверенных телодвижений, оскорбляющих не только его Нессу, но и спавшего в смежной комнате мальчишку лет восьми.

– Марго. Почему звонишь? Что с матерью?

– Она… Мы в больнице. Ничего страшного, но она просила тебе позвонить.

– Куда приехать?
Он не хотел ехать. От одной мысли сразу заныло плечо, намекая на пару гладких кругляшей, после которых есть всего около часа, чтобы спокойно уснуть – иначе проворочаешься всю ночь до утра.

– Не надо ехать сейчас, Джей, – смилостивилась Марго.
Джейден представил, как ее тонкие, натренированные игрой на фортепиано пальцы поправили растрепавшуюся челку, заправив прядь за ухо с привычной длинной, почти до плеча, сережкой. Она носила высокий хвост, стягивая волосы до такой степени, что, казалось, кожа вокруг лба вот-вот лопнет от натяжения, и скальп отлетит назад с неприятным чавкающим звуком.
– Она спит. И все хорошо. Правда.

– Куда приехать? – снова вздохнул Джейден, впервые за последние недели три или даже четыре аккуратно, как если бы это было самое нежное существо на земле, прикасаясь кончиками пальцев к лежащей на столе ручке, но всё ещё не решаясь ее взять. – Отправь сообщение. Мне… нечем записать.
Сказал и нажал «отбой». Пробежал глазами по последнему предложению недописанного рассказа. Перепрыгнул на обведенное несколько раз и перечеркнутое столько же название. Занес, было, указательный палец над первыми строчками – чуть более ровные, буква к букве. Вот она, «к», вот дальше по тексту встречается «е» и «р». Он перескакивал через абзацы и страницы, обращал внимание только на буквы, пытаясь не складывать их в слова и, тем более, не придавать им значения. Пусть мозг сам додумает, домыслит. Соберет эту чехарду в том порядке, в каком будет угодно. Может быть, среди этих уже написанных букв найдется то самое слово, которое поможет продолжить рассказ.
Он опоздал: боль тихо подошла со спины, положила горячую ладонь на плечо, стиснула его колючими пальцами, запустила когти под кожу, разодрала напряженную плоть, впилась в кость, оставляя отметины, царапины, борозды. Из них вдруг родились буквы. Буквы сами складывались в слова, в целые фразы. Боясь упустить момент, Джейден схватился за ручку и начал писать, стараясь отогнать назойливую комариную мысль о том, что, пожалуй, все-таки стоило съездить к матери в больницу. Марго ждала этого. Она ждала.
Так это ли не повод подождать до утра? Или пару дней? Или…
– Миу, – завис в дверях Муравей, буравя хозяина сонными глазками. Котенок на удивление быстро рос и теперь уже сам запрыгивал на диван и даже на высокую, больше полуметра от пола, кровать. Иногда даже пытался вскарабкаться по стене, оклеенной обоями в узкую полоску.
И «голос совести» из него получился прекрасный.
Но сейчас Джейден не хотел ничего слышать. Он боялся, что не успеет дописать рассказ. Что совсем скоро боль станет такой сильной, что не останется сил терпеть, а значит в ход пойдут не две, не три, а целых пять таблеток, способных вырубить на всю ночь и весь следующий день. Он знает, он проверял.
– Как писать про боль без боли? Как писать про боль без боли? – бормотали губы, пока глаза шарили по пустым страницам в поисках затерявшихся на них слов. Иногда Джейдену казалось, что это не он придумывает сюжет, не он сколачивает, словно хилый шалаш, нескладные фразы. Кто-то сделал это до него, и остается совсем немного – обвести слова по контуру. Пожирнее, чтобы зацепить их покрепче в этом мире, не дать сорваться с обрыва быстротечности в небытие.
Но для начала эти слова нужно найти. Увидеть. Почувствовать.
Ничего не выйдет, если он сорвется, если рука потянется к зависшему на краю стола бутыльку с таблетками. Соблазн слишком велик – глаза так и бегают взад и вперед от книги к бутыльку, от бутылька обратно к книге.
– Миу, – снова подал голос Муравей, подошел ближе, ткнулся влажным носом в оголенную ногу хозяина и тут же отпрянул, совсем по-человечески вздохнув. – Миу.
– Ты прав. Так ничего не получится.
Джейден схватил бутылек, высыпал таблетки на ладонь – все сразу, до последней. Облизнул пересохшие губы и, впервые за последние недели, вспомнил, как неохотно лопаются пузырьки на плотной сливочной шапке пивной пенки.
Воспоминание мелькнуло и пропало. Зыбкое, мимолетное, оно казалось проекцией из прошлой или будущей жизни, как будто не с ним это все было, да и не было вовсе.
Боясь передумать, Джейден подскочил из-за стола, чуть не споткнулся о вылизывающего куцый хвост Муравья и влетел в туалет, где спустил в унитаз таблетки. Все сразу, до последней.
Он вернулся за стол и ждал – секунду, две, целую вечность, – что боль усилится, выбьет плечо из сустава неведомой силой, разрывающей изнутри связки. Но боль притихла. Затаилась.
– Как писать про боль без боли?! – зарычал, тщетно пытаясь подобрать окончание зависшей на полдороги фразы, Джейден и – повинуясь случайному порыву – всадил ручку в кисть левой руки, лежащей на исписанных страницах.
Перед глазами все помутнело, на пожелтевшие листы бумаги брызнули капли крови. Он смеялся, брызжа слюной, и писал, писал, писал…
К утру все было кончено. Точка поставлена. Все слова обведены. Есть время поспать, но сон не шел, и не спасала даже абсолютно пустая голова – такая же пустая, как и все тело, изъеденное, изжеванное изнутри.
Зато не болит. Черт, почему не болит?!


«Камера пыток»

Ронни попал в аварию по собственной глупости: въехал в дерево, спускаясь на горном мотоцикле по слишком скользкой тропе и чуть превышая скорость. Суровый врач – мужик с морщинами настолько глубокими, что каждый, кто смотрел ему в лицо, боялся навсегда застрять в них, стоило тому еще чуть ниже наклониться, чтобы рассмотреть что-то своими подслеповатыми глазами, – прошаркал что-то на стариковском и махнул медбратьям, что везли каталку, куда-то в сторону.
«Лишь бы не в морг», – усмехнулся тогда про себя Ронни, попытался приподняться, но тут же холодные острые пальцы приковали его к залежанным чужими телами простыням.
– Нельзя вставать, – отрезал совсем молодой, не старше самого Ронни, медбрат с трогательными красными пятнами, расплывающимися по щекам.
– Я не встаю, – харкнул кровью Ронни и потрогал кончиком языка шатающийся зуб. – Просто интересно. Куда меня везут?
– Гипс, – так же грубо отрезал второй медбрат.
«Им бы самим в хирурги», – вздохнул мысленно Ронни и прикрыл глаза, стараясь спрятаться от бесконечных плакатов, которыми были увешаны стены больницы: «Пьянству бой», «Берегись инфаркта» и «То, что тебя убивает». Не сказать, чтобы это удручало, скорее наводило скуку – смерти Ронни не боялся, иначе давно перестал бы искать ее.
Перелом ноги, оторванный мизинец левой руки – исчез безвозвратно где-то между деревьями горного склона. Неутешительный диагноз, когда тебе всего двадцать. И перспектива провести несколько месяцев в родительском доме пугала пуще вероятности разбиться, гоняя на горном мотоцикле.
– Сыночек, – еле слышный голос матери вырвал из размышлений. – Ты же к нам поедешь?
Она всегда надеялась, что он вернется. Всегда ждала, просила приехать хотя бы на выходные. Словно никак не могла смириться с подкрадывающейся все ближе старостью – признаваться, что сын давно вырос, не хотелось.
– Да, ма, – похлопал по сухим пальцам Ронни и улыбнулся, с сожалением понимая, что вернуться в свою холостяцкую берлогу, расположенную на четвертом этаже дома без лифта, совсем не вариант.
– Правильно, сынок, – с облегчением выдохнула она и будто стала лет на десять моложе.
Дома встречал отец и младшая сестренка. Он – сердито, она – с ехидной ухмылкой.
– Не злорадствуй, – шикнул на нее Ронни, приобнимая за тощие плечи, на что девчонка, которой только в прошлом месяце исполнилось пятнадцать, фыркнула и закатила глаза:
– Вот еще.
Дни тянулись, ночь сменялась утром. Ронни только ел, спал и пялился в небольшой телевизор, который притащил друг примерно через неделю вынужденного заточения.
– Ну ты влип, – смеялся тогда он, кося взгляд на стакан молока и тарелку свежеиспеченного печенья.
– Пойдет. Отдохну хоть, – врал Ронни.
– Ага.
Примерно через месяц разрешили вставать. Потом ходить. С костылями, кое-как, но уже получалось передвигаться по дому.
И все бы ничего, если бы Ронни не просыпался каждое утро с волной нестерпимой боли, от которой хотелось выть и выпить.
– Тебе надо отвлечься, сынок, – глядя на него с едкой смесью обожания и жалости, вздыхала мать.
– Как? – не спорил Ронни.
– Может, найдешь себе какое-нибудь занятие?
– Здесь? В четырех стенах?
Мать удивилась, захлопала глазами, открыла, было, рот, но тут же закрыла снова.
– Ладно, ма, не парься.
Ронни спустил ноги с кровати на пол, прислушиваясь к ощущениям. Болело терпимо.
– Ты куда?
– Не знаю. Пройдусь.
– Я с тобой.
– Не надо.
– Ты же сам не… – она замолчала резко, словно выключили свет, прервав ее на полуслове.
– Ладно. Я тут тогда. Во дворе.
Она кивнула, отшатнулась к двери и скрылась в полумраке коридора.
– Чертов ты сукин сын, Рональд Брайан Райт, – выругался Ронни. Полным именем он себя называл только под воздействием кипящей злости. Чаще всего направленной на самого себя.
– Есть такое, – заржал с порога тот самый друг с телевизором. Его, кстати, звали Криппи, что не являлось настоящим именем, зато прекрасно отражало суть.
– Криппи. Придурок.
– Придурок или нет, но готовься целовать мои целомудренные руки.
Ронни фыркнул и закатил глаза, чем стал еще больше похож на сестренку.
– Ладно, ладно, обойдемся без нежностей. Я тут тебе кое-что притащил. Чтоб не сдох от скуки.
На кровать упала покрытая пылью коробка. Заглянув под крышку, Ронни удивленно перевел взгляд на Криппи.
– Что это за дерьмо?
– Фотокамера, – обиделся тот. – Староватая, но рабочая. Оторвал на блошином рынке.
Фотокамера выглядела не просто старой, а доисторической. Хотя, возможно, ее старили наклеенные по бокам бумажки с непонятными символами.
– Рабочая? – с сомнением протянул Ронни, навел объектив на Криппи, но тот замахал руками и спрятался за дверью – жутко не любил попадаться даже в случайный кадр.
– Ну, я погнал. До скорого, – проблеял он из коридора и смылся.
– Камера, – хмыкнул Ронни. Хотел, было, закрыть коробку и зашвырнуть под кровать, но вдруг передумал. Делать все равно нечего, да и, стоило признать, мать была абсолютно права: если он не найдет себе занятие, то просто сойдет с ума или выбросится из окна – хотя с первого этажа лететь недолго, зато поучительно. Если это старье хоть на минуту поможет отвлечься от боли – это все, что сейчас было так необходимо.
Первой в кадр попалась дворовая собака – жуткое чудовище с патлатой шерстью и беззубой пастью. Она взвизгнула, поджала поеденный блохами хвост и убежала, скуля на всю улицу. А Ронни вдруг впервые за много дней почувствовал забытое облегчение – так чувствует себя человек в здоровом теле, без боли, разрывающей мышцы и связки в клочья. В голове прояснилось, вспомнилась даже девчонка, с которой он познакомился накануне в баре. Вдруг захотелось пройтись – хотя бы до конца улицы, всего-то мимо пары домов.
– Сынок! Ты куда? – высунулась с крыльца мать, как только услышала скрип калитки.
– Я скоро, – отмахнулся Ронни, кое-как справляясь с костылями и при этом держа камеру в руках.
– Но…
Она что-то говорила или даже кричала, возможно, умоляла вернуться, чтобы не дай бог не подвернуть поломанную ногу. Но он не слышал. Он чувствовал ветер на лице и мелкие песчинки с пыльной дороги, забивающиеся в глаза. Кожа покрывалась мурашками, а мышцы приятно растягивались и сжимались, перенося затекшее от долгого лежания тело дальше по улице. Пусть не так далеко, как хотелось.
Он успел дойти до конца соседского забора, когда поломанную ногу скрутило новым витком боли. Зарычав, Ронни согнулся, выронил камеру. И тут же, пытаясь поймать ее, упал на землю, зарывшись лицом в смешанную с грязью траву. Ему пришлось приподняться, подползти к забору и только потом начать снова дышать.
– Чертова нога, – оскалился Ронни, прикрыл глаза и пошарил рядом с собой в траве. Нащупав обклеенный непонятными символами прохладный корпус камеры, он потянул ее к себе и, обессилев окончательно, едва умудрился положить на колени.
– Эй, ты в норме?
Грубый пропитый голос раздался внезапно, когда так хотелось тишины.
– Да, я… – Ронни открыл глаза и уставился на осунувшееся лицо соседа из того самого дома, у чьего забора решил отдохнуть и набраться сил. – Мистер Симонс. Здравствуйте.
– Ты этот, что ли? – патлатая, совсем как у его собаки, голова мотнулась в сторону дома, где на крыльце уже виднелась тень миссис Райт.
– Ага. Рональд.
– Ну да. А чего лежишь? Пьяный? – мужик облизал губы.
– Нет. Нога. Болит, зараза.
– Так это… помочь, что ли?
– Нет. Я… Сейчас, чуть-чуть посижу. И пройдет.
– А… ну, ты это… – мужик подозрительно осмотрел незваного гостя и уже собирался уходить, когда заметил камеру. – А это что за хрень?
– Это? Фотокамера. Хотите, щелкну?
– Ну… это… давай.
Мужик выпрямился настолько, насколько позволяло стянутое тугими мышцами тело, подбоченился и постарался улыбнуться так, чтобы не было видно черных дыр между оставшимися зубами.
Щелчок. Раздался крик. Мужик упал рядом, в ту же грязь и траву, и завыл.
– Эй, что с вами? – подполз к нему Ронни и только потом заметил, что боли снова нет. Исчезла. Испарилась.
– Живот. Сука. Скрутило так…
– Я… я вызову скорую, – неуверенно пробормотал Ронни, прислушиваясь к своим ощущениям, оглушенный внезапным осознанием и стуком разогнавшегося до любимой скорости сердца.
– Не надо, пройдет, – отмахнулся мужик и, кое-как поднявшись, согнувшись почти до колен, поспешил в дом.
К ним уже бежала миссис Райт, размахивая кухонным полотенцем.
– Сынок, что случилось? – затрепетала она, бросаясь то к Ронни, то к быстро удаляющемуся соседу. – Подрались?
– Что? Нет. Я упал. А мистер… говорит, живот заболел.
– А… а… живот…
Ронни быстро поднялся – он знал, что боль скоро вернется, – поднял камеру, костыли и заторопился домой. Мать едва поспевала за ним.
Боль вернулась только на следующий день, когда Ронни уже устал ждать и, было, решил, что навсегда простился с ней. Колючая, тянущая, выматывающая, она мешала думать и – тем более – принимать решения, о которых потом не пожалеешь. Жалеть сейчас получалось только себя.
Высунувшись из окна на улицу, Ронни ждал. Рядом ждала фотокамера, ухмыляясь незнакомыми символами. Во дворе соседнего дома появилась женщина. Пышногрудая и пышнозадая, затянутая в цветастое платье, она курила, стоя на крыльце, и с сожалением разглядывала засохшие цветы, на которые, очевидно, никак не хватало времени.
Щелчок. Еще один. И еще.
Женщина закашлялась, а Ронни застонал от удовольствия – боль ушла, оставив его в блаженной бесчувственности. Он не видел, как соседка схватилась за горло, как, заваливаясь на бок, убежала в дом. Не слышал звуки сирен машин скорой помощи. Он спал.
И не видел, как сестренка, заглянув в комнату, заинтересовалась фотокамерой и странными символами.
Проснулся Ронни под вечер, когда уже стемнело. В доме стояла тишина. Она обескураживала и обволакивала неприятным предчувствием.
– Ма?
Ни звука.
Кое-как справившись с костылями, Ронни вышел из комнаты, добрел до гостиной, то и дело натыкаясь на углы и спотыкаясь о скомканный ковер. Родителей он увидел издалека – оба лежали на полу, распластавшись у продавленного дивана, прикрытого клетчатым пледом.
– Ма? Отец?
Дурацкая боль снова скрутила ногу, дробя кости в крошку. Но теперь это не имело никакого значения.
– Ма! Отец!
– Ронни…
Тихий голос, похожий на свист, раздался со спины. Обернувшись, Ронни увидел сестренку, забившуюся в угол. Рядом с ней лежала фотокамера.
Он поднял камеру, повертел в руках. Перевел взгляд на родителей. Направил объектив на себя. Пара щелчков – и все закончится.


Глава 3

Схватив ключи от машины, Джейден выбежал из квартиры, едва дождался лифта и спустился на первый этаж. В такое раннее утро в воскресенье невозможно было кого-то встретить – ни рьяно верующих, ни воодушевленно пьющих. И не перед кем оправдываться за кое-как перемотанную левую руку, за рукав рубашки в крови.
Он собирался ехать в больницу. Но, внезапно остановившись на красный, повернул в другую сторону, а через тридцать минут уже стоял у знакомого до рвотных позывов подъезда в «старом городе».
Снова приторно-сладкий запах, смешанный с кошачьей мочой в идеальной пропорции – уже хочется сдохнуть, но еще можно удержаться и не заблевать стены. Снова «дзынь» и шаркающие шаги. Снова «Кто там?» из-за металлической двери. Все осталось прежним, и все же неуловимо изменилось.
– Я… меня прислал Доктор Дэд, – набрав в легкие побольше воздуха, выпалил Джейден и замер.
Щелкнул замок, дверь отворилась. Обтянутый кожей череп показался в дверном проеме.
– Ты кто такой? – нахмурился старик, зашкворчал носом и сплюнул гостю под ноги чем-то бледно-зеленым.
– Я был у вас. Недавно.
– Был? Я тебя не знаю.
Дверь начала захлопываться, но Джейден был проворнее – он вставил ступню в достаточно широкую щель, блокируя для старика пути отступления.
– Ты чего это, мужик? – оскалился гнилыми зубами хозяин квартиры. – Не в курсе, на кого рыпаешься?
– Я… мне только рецепт. На таблетки.
– Какие таблетки? Пшел отсюда, мать твою!
Сердце забилось в горло. Сам не понимая, что делает, Джейден дернул дверь на себя, ввалился в чужую, пропахшую гнилым луком и дешевыми сигаретами квартиру и услышал за спиной лязг замка.
Старик отвернулся, неловко нагнулся к стоящему по правую руку шкафу, рискуя сломаться ровно надвое примерно в районе поясницы – то ли за оружием, то ли за тапочками для незваного гостя. Но гадать было опасно, а надеяться на тапочки – еще и глупо. Джейден дернул за костлявое плечо, сбивая хозяина квартиры в сторону. Он не рассчитал, что тщедушное тело, больше смахивающее на бумажного человечка, ничего не весит, и буквально впечатал старика в старинное, украшенное резной рамой зеркало.
Треснуло стекло, посыпались осколки. Брызги крови отразились в тысячах крошечных зеркал миллиарды раз.
Старик упал, смешно вытянув в стороны руки. Он еще дышал, хватался за жизнь крючкообразными пальцами и вращал внезапно ставшим слишком большим для его сморщенного рта языком, пытаясь что-то сказать.
Джейден замер на мгновение, бросился к двери. Дернул ручку – заперто. И только сейчас увидел кодовый замок, запирающий квартиру изнутри.
«Какого…»
– Старик, старик. Эй… Не умирай… Слышишь?! Какой код? А? Какой… код? Я вызову скорую. Да? Тебе нужна скорая. Ну? Говори, говори, говори…
Последние слова он уже беззвучно шептал, водя руками над тщедушным, с каждой секундой все более мертвым телом, словно какой-нибудь медиум или целитель. Он понимал, тщетно: он остался один на один с умирающим от его рук стариком, без возможности выбраться из западни и при этом не угодить прямиком в полицию.
Но больше, чем неприглядный и вполне реальный шанс загреметь в тюрьму, пугала мысль: совсем скоро предстоит несколько минут, или часов, или дней провести с трупом.
Голова не соображала. Кто эти дерзкие герои, которые так справно и до одури быстро начинают соображать, стоит оказаться в подобной ситуации? Откуда у них берутся силы встать, начать рыться в шкафах в поисках ключей или хорошего лома, или приглядываться в темноте прихожей, не сетуя на тусклое зрение, пытаясь разглядеть стертые кнопки на кодовом замке? Откуда берется смелость хотя бы оглянуться по сторонам, не говоря уже о том, чтобы броситься в запертую комнату и, выбив окно и закрыв глаза, сигануть вниз со второго этажа, рискуя, разве что, сломать ногу или руку? Заживет же.
У Джейдена не было сил ни на что из этого. Он только и мог, что сидеть перед еще подрагивающим от колебаний жизни телом и наблюдать, как вытекает по капле густая, вонючая старая кровь. Что он хотел там увидеть? Что пытался разглядеть? Мечтал прочитать по крови, словно по кофейной гуще, свою судьбу…
За дверью, ведущей в одну из двух комнат, что-то упало, зашелестело, вздохнуло или, скорее, всхлипнуло. «Кошка?» Лучше кошка, чем допустить хотя бы на секундочку мысль, что он еще и не один в доме. А может, это шанс спастись? Если можно считать спасением незавидную участь оказаться за решеткой.
– Эй. Там кто-то есть? – тихо спросил в пустоту Джейден, делая вид, что «сделал все, что мог».
Старик услышал, закряхтел, умудрился каким-то чудом открыть мутные глаза с пожелтевшими – совсем как страницы его книги – белками, и снова попытался что-то сказать, но кроме тривиального «сука» ничего разобрать не удалось. Да и это было слишком много для единственного слушателя, и без того не жалующего спектакль, что развернула перед ним нелепая случайность. Та, которая привела в «старый город». Та, что толкнула старика башкой в зеркало. Это же не мог быть кто-то другой. Просто случайность – дедушка такой древний, что мог запросто оступиться…
Почувствовав, как от этой мысли разум приходит в чувство и, кажется, получается дышать вполне уверенно, без необходимости заглатывать воздух, как когда-то заглатывал стакан за стаканом самогон, выменянный у русского на заправке, Джейден отполз назад, смешно перебирая ногами и руками по усеянному крошками и пылью полу, выстланному потертым линолеумом. Спина во что-то уперлась, качнулся ветхий, как и его хозяин, шкаф, что-то загремело, но удержалось на законных местах.
– Эй, тут кто-то есть? – уже более уверенно крикнул Джейден, одновременно продумывая историю, которую расскажет полиции. Может, его писательская карьера, начавшись с такой же нелепой случайности, только и ждала, чтобы проявиться в полную мощь, явив редкий образец «истории на миллион».
Крючкообразные пальцы скрючились еще сильнее в попытке дотянуться до незваного гостя, но тут же упали, отстучав одному старику известное зашифрованное послание – последнее в его жизни.

Уговаривая себя (и вполне успешно), что старикан просто потерял сознание, Джейден, наконец, умудрился подняться на ноги и даже сделал первый шаг – почти такой же трогательный, как тот, каким так гордилась его мать. Кажется, ему тогда не было и года. И вот, чудо случилось во второй раз в его жизни.

До двери, из-за которой слышался шум, было каких-то пара метров, но, о боже, как же сложно они дались тому, кто всего пару минут назад простился с возможностью и необходимостью снова обрести силу и хотя бы встать. Приложив ухо к обтянутой потрескавшейся искусственной кожей двери, Джейден перестал дышать, мысленно умоляя сердце хоть на полтона снизить гул, с которым то билось в грудную клетку: «ту-душшш, ту-душшшш, ту-душшш».

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71474470?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.