Главная страница | Современная русская литература | Тайна янтарной шкатулки

Тайна янтарной шкатулки
ОМИО
Смола течет и все в себя вбирает. Жизнь, как янтарная смола, а события и люди в ней как камни из которых каждый создает свою шкатулку, какой она будет, зависит не только от тебя.

ОМИО
Тайна янтарной шкатулки

Глава 1
Знаешь, я чувствую себя лежащей на обочине, раненой, больной, сбитой, старой собакой. С провалами в памяти. Помню, что я бежала куда-то по дорогам, лесам, полям. Лаяла и махала хвостом, гонялась за бабочками, подставляла морду легкому ветерку, в общем, была счастлива, весела и беспечна. При полной луне я отчаянно выла. Полнолуние бывает нечасто, поэтому я не придавала этому большого значения. Но потом периоды беспричинной тоски и грусти переросли в устойчивое отчаяние, радость не приносило ничего, и приходилось прикладывать недюжинные усилия, чтобы ее вызывать, или хотя бы поддерживать маскоподобную улыбку ее видимости.
Вокруг менялись люди и пейзажи, но словно не менялось ничего. Когда ты на карусели, ты стоишь, а мир вращается, а когда смотришь на нее – то мир стоит, а вращается она. А по сути, не меняется ничего.
Только, если долго кататься на ней, и резко сойти, то мир и земля под ногами будут неустойчиво плыть и кружиться. И тогда можно упасть, и при падении разбиться. Или что-то сломать.
Например, лапы. Со сломанными лапами трудно стоять, и еще труднее передвигаться, и ходить.
Столько суставов, связок, хрящей, капсул. Синовиальная суставная жидкость. Столько сухожилий, столько соединений. И все это ноет и болит.
И праздник, на котором ты так долго была, и частью которого тебе нравилось быть, вдруг превращается в передвижной цирк-шапито и уезжает. Сначала уходят зрители, потом разбирают декорации, снимают афиши, и цирк – с клоунами, красавицами метающими ножи, дрессированными животными, диковинками, фокусниками, прохвостами и уродами – уезжает. А ты остаешься на пустоши. Вместе с тем, что больше не нужно, сломано, устарело и выброшено за ненадобностью.
Сначала ты приходишь в себя, лежишь и ждешь. Ждешь, что за тобой вернутся, что про тебя помнят, и что просто у них дела. Потом ты начинаешь ползти. Ползти к людям. Туда где еда, тепло и свет.
– Может, просто они не знают? – думаешь ты. Потом ты подолгу где-то лежишь, но они проходят мимо и не замечают. Многие не узнают, а некоторые, еще хуже – узнают, меняются в лице и отводят взгляд. На тебя неприятно смотреть, неприятно видеть, их взгляд осуждает, и словно говорит – кем она стала?, на кого похожа?, какой ужас, так выглядеть!, так себя запустить. И от этого хочется взвыть и перегрызть глотку, сначала себе, а потом и им. Спустя какое-то время, ты приползаешь куда-то, в место, типа скотного загона на постоялом дворе и пытаешься прижиться там. Приладиться как-то к тому, что есть рядом и вокруг. Ты пытаешься выжить. И убиваешь и ломаешь себя еще больше. Это место и эти люди чужие. Хоть некоторые из них и хорошие, но они ничего не решают. Их правила тебе не подходят. Ваши понятия – о добре и зле, о плохом и хорошем, о ценностях – разные. Тут часто бьют и орут, много грязи, раздражения и помоев. Много непринятия и ненависти. Много нужды. И ты чувствуешь, как паршивеешь, помимо всех прочих ран. Ты толстеешь. Много ешь, чтобы заглушить другой голод. Не тот, который можно утолить едой, и мало двигаешься. Одна из хозяек постоялого двора все больше тебя ненавидит и, кажется, замышляет спустить с тебя шкуру.
Тут в сказке должен быть бой героя с чудовищем. Но ради чего? Ты не останешься тут жить на этом постоялом дворе. И ты уходишь. Скитаешься по каким то пролескам и проселочным дорогам, перебиваешься, чем придётся. Попадаешь в музей, ИТ-компанию и мастерскую художника и мозаичиста. Тут уже вроде лучше, но словно проклятие висит над тобой, и как проказа поражает и меняет людей. Как в песне – я несла свою беду, по весеннему по льду… И вот уже опять новые и новые глаза начинают смотреть на тебя с плохо скрываемым раздражением и ненавистью. И ты не понимаешь за что. И снова люди, те, которые ничего не решают, добры к тебе и пытаются тебя убедить, что – ну все так живут и не может быть лучше – и ты снова уходишь. Находишь каких-то креативщиков в другом часовом поясе, и начинаешь снова заново. Показываешь, что ты умеешь, радуешься с ними своим успехам в новых трюках, и тебе даже дают небольшую работу и оплату, но вот – снова, отстранение и напряженное молчание. И от тебя отказываются, ты не подходишь, не тянешь. От собаки тут надо другое. И случайно ты забредаешь на киностудию, где готовятся снимать кино, ты что-то приносишь, показываешь, и тебя берут! Все добры и вежливы. И то что ты делаешь – хвалят, ценят и тебя ценят, и хвалят и ласково треплют за ушком. Но это ненадолго. И ты безумно счастлива. Но не знаешь, как быть и что делать дальше.

Ты снова лежишь на обочине, и мимо проезжают машины. Ты не можешь бежать и идти. И впереди весна и лето. И вроде можно протянуть. Но потом придет осень и зима. А ты так измотана и так сильно устала. И так и не вылечилась, не выздоровела. И тебе просто хочется домой. К камину и тихим уютным вечерам. И чтоб тебя любили, гладили и кормили. И заботились. И чтоб ты снова встала на лапы и могла легко бегать и прыгать и радоваться жизни. Хоть это и невозможно, как сказал врач, с твоими переломами лап. Но говорят, что вера, любовь и счастье, творят со здоровьем и жизнью чудеса.
Этакая собака Мистера Икс – устала греться у чужого огня, и почти потеряла надежду встретить сердце, что полюбит ея.
Кровь без группы на лапе,
Порядковый номер лишь в голове.
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне,
Не остаться в этой траве, не остаться в этой траве,
Пожелай мне удачи,
Пожелай мнее ээ ээ удачи…
Знаешь, такое состояние сложно «продать через секс», такое существо не вызывает желания им обладать, напрячься, приложить усилия и иметь у себя дома. А «предлагать через жалость» я всегда ненавидела. Вот и лежу. Иногда, когда могу, ползу. Радуюсь происходящим мелочам – садящимся на нос бабочкам, легкому играющему ветерку, тому, что двигаться не всегда больно, лучам солнышка через листву, и совсем другого прозрачного нежно-зеленого цвета юной народившейся свежей зелени. Чудо же. Новая жизнь. И дождь. И после встреченного птичьего скелета на тропинке, в траве облезлая, заржавев, не может крутиться карусель, как и вечно качаться колыбель.

Эти мои «выпады» в какое-то словно другое время и пространство. Находишься вроде здесь и в этом, а на самом деле там и в том. Где другие правила, люди и законы, подходящие и понятные тебе гораздо больше, чем то и те, что вокруг все эти годы. И иногда твои глаза встречаются с чьими-то такими же и на секунду вспыхивают искрами, но тут же почти, или чуть позже, но все равно гаснут. Падающие звезды. Зачем загадывать глядя на них желание, словно их смерть должна означать для кого-то новую жизнь.
Мечты прекрасны, но в них нельзя жить. Давай-ка, возвращаться сюда.

Помню, как в детстве хотела стать геологом или археологом, искать в земле потерянные сокровища, начитавшись библиотеки приключений и сказок Бажова. Не так давно сходила к матери и забрала у нее коллекцию минералов или самоцветов, зачем – непонятно. Кристалл сиреневого аметиста, серый камень, словно с вкраплениями золотого дождика, кусок красного, кусок синего с белым, какой-то дымчатый серый, на спиле с красивым рисунком, черный отшлифованный овал. Помню, как когда-то переписывалась с каким-то мальчиком из Екатеринбурга, он учился на ювелира, познакомились где-то, уже не помню, на страницах интернета, скорее всего, уже не газеты, обоим нравилась группа «Army of Lovers», ох и отжигали эти шведы тогда. Но переписка была невинной и довольно скоро закончилась, хотя его маленькая черно-белая фотография где-то до сих пор лежала в какой-то картонной коробочке по-моему из под конфет пралинэ. Так, надо сходить, посмотреть всё же. Не фотографию, бог с ней, – камни. Камни лежат в другой картонной красной коробочке из под конфет «Москва». Что-то как-то много их, этих коробочек.
18-ть камней. А коробочка-то побелела и посерела под солнцем, но низ остался ярко-малиново-розовый. Выгорание, оно такое – подумала она, улыбнувшись, – блекнет и тускнеет твой собственный цвет, когда на тебя долго светит чей-то чужой ослепительно яркий свет, и ты вынужден в нем находиться и находиться, потому что надо, долг, ну и «шоу должно продолжаться» или что-то в этом роде. Цвет в обмен на свет. Сначала цветы наполняются красками под лучами солнца и становятся ярче, а потом краски бледнеют, темнеют и сереют. Плоть лепестков жухнет и они умирают. Если их опылили будут семена, или будет пустоцвет. Смерть ради жизни или жизнь ради смерти. Поэтому она никогда не любила срезанные букетные охапками цветы, что за недоподвиги чтобы добиться сердца и любви принцессы? Какой-то походя незначительный и даже не своими руками сделанный практически не потратив времени и усилий типа жест, типа внимания. За которое тебе вроде как полагается отдать свое. Не потратив ничего получить все одному, и отдать, потерять многое или всё другому. Прекрасным цветам так уж точно. А они вон какие красивые.
А еще она никогда не любила янтарь. Он был для нее каким-то старушечьим недокамнем. Смола же отвердевшая, значит он по сути своей что? Окаменелый древесный сок, то есть высохшая и затвердевшая жидкость. А камень это кусок горной твердой породы. Драгоценные камни это минералы (продукт геологических процессов, часть горной породы, руды, метеоритов), отвечающие трем критериям: красоте, долговечности и редкости. Как только камень встречается часто, он сразу теряет свою стоимость и становится полудрагоценным. А тут вообще – смола. И все же, чем больше мы видим и узнаем, тем больше меняется наше восприятие тех или иных вещей и процессов. Не намеренно, а как-то естественно само собой. Так случилось у нее с янтарем. В одну из своих поездок, когда она еще ездила компаниями, они поехали в Екатерининский музей в Пушкин, и попали в Янтарную комнату. Уже восстановленную, так как история первоначальной и где она, если те янтарные панно еще живы, так и остается загадкой. Но впечатление комната на нее произвела потрясающее, рассматривать стены панно из многочисленных кусочков можно было бесконечно. Они приехали осенью, не в сезон, народу было не так много, и она просто замерла разглядывая виноградины, картины, узоры на янтаре из янтаря. Потом еще столешницы флорентийской мозаики в Эрмитаже. Воистину мастера камнерезного искусства владеют какой-то магией не иначе, как от самих гномов.
Все это время она сидела и вертела в руках, рассматривала камни, их вроде бы было и много, но вот вопрос – хватит ли их ей на шкатулку?
Сколько она себя помнила, ее всегда тянуло что-то создавать, не обязательно мастерить руками, хотя и это тоже. Но усидчивости и кропотливости, тщательности, чтобы доделать, довести до совершенства, этого вот точно ей не доставало. Нет, она могла, но интерес и запал терялся, и начиналось вымучивание, а не совершенствование. Хотя свой столик в технике тренкадис она сделала и с большим удовольствием. Как она тогда от души лупила керамическую плитку завернутую в белую старую простынь, чтоб по глазури не пошел цек, молотком, – уух! Потом подгоняла, выкладывала, перекладывала, приклеивала, поднимала или наоборот вжимала, поскольку плитки были разной толщины и размера, и затирала швы. Прошло уже столько лет, а столешница все стояла, и стояла крепко и долго.
Потом была перекраска, расписывание и декорирование комодов, столов, кроликов из полистоуна, деревянных лошадок, шкатулок и стульев. Потом она волонтерила на очередном из проектов, это была выставка по дневнику молоденькой девушки гимназистки Лизы, истории, которая ее потрясла. Как в музей пришла женщина и протянув старые тетради попросила, – «возьмите, это никому не нужно». И вот так что-то почти забытое и чуть не ставшее выброшенным, вдруг переродилось, ожило и возродилось заново. Руками и душами многих неравнодушных женщин и мужчин, подростков, школьников и студентов. Там ей жутко хотелось во дворике музея устроить дорожки из донышек стеклянных бутылок, или, возможно ограждения для клумб, но общественность подперев руками бока скрипучими голосами так ее отчитала, что она, хоть и отбрила в ответ, но в душе и сердце что-то невозвратно пропало. Словно один из камушков вывалился и разбился, и как ни прилаживай, на его место больше ничего не вставало.
И вот теперь камни. И шкатулка. Янтарная шкатулка из камней самоцветов. Которые надо приладить и собрать, значит, будет как-то так.
Ну что ж. Рассыпаны камни. Высыпаны из побелевшей от солнца и дорожной пыли, круглой бумажной крышки коробочки из под конфет. Золото Москвы выцвело, красный цвет стал невнятным, растворившись в смоговом тумане, погрузив все в себя, все самые высокие концы башен, как тогда, в последний ее приезд в Москву, когда они ехали по мосту на выставку Васнецовых.
«Да теперь решено безвозвратно, я покину родные края…» – любимые строчки Есенина в исполнении Монгола Шуудана. Вот буквально сегодня переделали песню в Юдио, типа голосом Пугачёвой, но мотивчик был выдан ИИ попсовый, и прямо взъерошило. Не надо так. Не надо глубину попсою мерять.
Но камни рассыпаны. Время их разбрасывать или собирать. Такое чувство, что я как сеятель, разбрасываю и собираю, собираю и разбрасываю. Слезами поливаю, силы все оставляю. Только урожай не собираю. Не растут камни на камнях из камней.