Главная страница | Книги для подростков | Клара из 9 «Б». Повесть о школьной любви

Клара из 9 «Б». Повесть о школьной любви
Гузель Ситдикова
В книге «Клара из 9 „Б“» рассказывается история школьника, который замечает новую одноклассницу Клару. Она привлекает его внимание своей красотой и необычным стилем. Книга описывает школьную жизнь, отношения между учениками и их переживания. Главный герой размышляет о своих целях и мечтах, ведёт личный дневник. Клара на уроке физкультуры получает серьёзную травму и перестаёт ходить в школу. В книге поднимаются темы дружбы, любви и самоопределения в подростковом возрасте.

Гузель Ситдикова
Клара из 9 «Б». Повесть о школьной любви

Глава 1
Математица, как всегда, опаздывала, и мы расположились, как цыганский табор, на подоконниках и полу в коридоре – тихо болтали, сидели в телефонах. Мы не шумели, чтобы не привлекать внимания учителей из соседних кабинетов. Математику вела Вера Александровна, завуч по воспитательной работе, и эта «воспитательная работа» её всякий раз задерживала.
Я смотрел на Клару. Она пришла к нам в класс ещё в сентябре, но заметил я её только сейчас, в апреле.
Она, по обыкновению, была среди своих близких подружек и что-то, смеясь и жестикулируя, рассказывала Женьке Луговой и Насте Коробкиной. Спустя мгновение все трое заржали в полный голос и тут же осеклись. Я подошёл ближе.
«Солнечные зайчики в сосновом бору», – сразу подумал я, лишь взглянув в её глаза.
Длинные каштановые волосы заплетены в толстую косу, немного раскосые золотые с прозеленью глаза – Клара определённо была хороша, куда я раньше смотрел? Говорила быстро, без привычки сразу не разберёшь, голос низкий, приятный. Её можно было бы принять за официанта из модного ресторана, если бы не нарочитая небрежность в одежде: широкие чёрные брюки, такого же цвета расстёгнутый на все пуговицы жилет, белая рубашка и тёмно-красный мужской галстук с расслабленным узлом. Она держалась раскованно и легко.
– Извинитесь! – обвинительным тоном сказала Женька, и они снова засмеялись.
Женька – наша староста с первого класса. Круглая отличница, всегда внимательная и ответственная, Луговая как светофор на дороге: необходимый элемент школьного пейзажа – скучная, безотказно работающая всезнайка.
Настя Коробкина была настоящая «коробкина» – по её лицу никогда не угадаешь, о чём она думает. Невозмутимая, собранная и какая-то до сих пор невыросшая, миниатюрная. Лишь с подружками она отпускала свою внутреннюю пружинку и давала волю эмоциям.
Из-за этой Коробкиной, вернее, её фамилии, нас поженили в началке. «Коробейников, где твоя жена Коробкина?» – любимая дразнилка пацанов. Поначалу я кидался на обидчика с кулаками, но потом понял, что так я только увеличиваю свои страдания. Когда тебе семь или десять лет, очень обидно быть «женатым» на Коробкиной. Моя злость только подогревала интерес одноклассников, и насмешки сыпались градом.
Из-за моих драк маму то и дело вызывали в школу. Она сердилась:
– Пашка, ну, ерунда же! Зачем ты разбил нос Сидорову? Ну и что, что обзывался! Пойми, чем сильнее ты реагируешь, тем дольше они будут над тобой смеяться. Это как дразнить собак. Не обращай внимания, и они перестанут.
– Тебе легко говорить! Тебя никто на Коробкиной не женит, – чуть не плакал я.
– Знаешь, что ты должен сделать? – До сих пор помню, как мама опустилась на колени, обняла меня и сказала жуткую вещь: – Завтра ты должен сесть с Настей Коробкиной за одну парту и вообще не реагировать на насмешки. Вообще никак! Вот увидишь, пацаны будут шокированы и дразнилкам придёт конец. Спорим?
– Мам, ты сдурела?
Но мама только засмеялась.
Помню, я чувствовал себя тогда самым несчастным человеком в мире и подумал, что мама меня совсем не понимает. Конечно, ни с какой Коробкиной на следующий день я не сел, но обращать внимание на обидные реплики перестал. И насмешки постепенно правда прекратились.
Девчонки в нашем классе, как и все девочки в параллели девятых, были разные. Катьку Белоглазову, например, хоть сейчас замуж выдавай, она готова, Оля Сухорукова выглядит как пятиклашка, Алка Синицына – типичный подросток: всегда в чёрном, куча браслетов на запястьях, распущенные волосы до плеч. С Алкой мы кореша ещё с детства, вместе ходили в музыкалку, я, слава богу, бросил, а она до сих пор мучается.
– Кор, ты чего? – Клара выжидательно смотрела на меня.
– А?
– Что смотришь?
– Влюбился, – растянулся я в глупой улыбке.
Такой ответ всегда срабатывает: девчонки смущаются, им нравится. Но Клара даже не улыбнулась.
– Ты чё, дебил? – бросила она и повернулась к подружкам, не дожидаясь ответа.
Сам того не замечая, я подошёл к ним слишком близко, словно был четвёртым в их стайке, конечно, она отреагировала. Девчонки снова заржали.
– Извинитесь! – тем же суровым тоном повторила Женька, вызвав новую волну смеха.
Я снова улыбнулся и отошёл к пацанам.
Верочка подлетела к кабинету стремительно, открыла ключом дверь и на ходу сказала:
– Девятый «Б», здравствуйте, садитесь! Коробейников, к доске.
Я знал, что она меня вызовет: Верочка всегда так делает. А что, удобно – даёт задачу, я решаю с объяснением, ей спокойно: типа класс понял.
На «камчатке» Мишка Черноусов с Вовчиком Карапузовым как играли в «виселицу», так и играли. Математика? Не-а, не слышали.
Верочка была очень нервная, впереди маячил ОГЭ, и она сводила всех с ума: опоздав на пол-урока, гнала материал, задавала много на дом, часто истерила на родительских собраниях, пугая матерей драконовскими требованиями госэкзамена.
За математику я не парился совершенно: с седьмого класса у меня был свой репетитор, я решал легко.
Тем сильнее было моё удивление, когда Клара начала меня обходить по математике. Так я её заметил. Сначала посчитал это случайностью, но, когда она стала сдавать пробники ОГЭ быстрее и лучше меня, с ней уже нельзя было не считаться.
Алгебра была последней. Едва зазвучали первые ноты моцартовского турецкого марша (это была придумка Верочки: давать вместо обычного звонка отрывки из классической музыки), как наш класс засобирался и направился к выходу.
– Дома прорешать девятнадцатый и двадцатый варианты ОГЭ, обе части, – нёсся Верочкин голос вдогонку.
Народ у нас насчёт учёбы особо не заморачивался. Половина шла в десятый, остальные в разные колледжи. Больше переживали сами учителя и родители. Мне же в подкорку мои вдолбили намертво: делай, что должен, и будь, что будет. Я хочу стать разработчиком и потому напираю на информатику и математику. Русский не люблю, потому что не понимаю: зачем мы учим родной язык как иностранный? Если я буду знать все типы сказуемых, я, что, стану лучше писать или говорить? А о требованиях к огэшным сочинениям вообще молчу: шаблоны, шаблоны, шаблоны. Пиши по шаблону, и будет всё ок. При этом читать я люблю и, признаться, писать для себя тоже люблю. Мне так легче анализировать ситуацию, если я её сформулирую на бумаге. Это привычка с детства. Как только я выучился складывать буквы в слова, мама подарила толстую тетрадку с Молнией Маккуином на обложке и показала, как вести дневник, составлять планы. Первые дневники были полны идиотских рисунков, и в них совсем было мало слов, но с годами мои толстые тетрадки стали мне хорошим подспорьем, когда требовалось подумать или составить какой-нибудь список вещей на дачу. Про мои дневники не знает ни одна душа. Думаю, даже мама не подозревает, что я до сих пор их веду.
Я подождал, пока Алка соберётся, чтобы вместе идти домой. К раздевалке мы не спешили: там сейчас Армагеддон. Мы жили в разных корпусах одного ЖК, в двадцати минутах ходьбы от школы. После истории с «женой» Коробкиной нас с Алкой почему-то никто не дразнил, хотя приходили и уходили из школы мы всегда вместе.
– Пашка, я готова. Пошли? – подошла Алла и, позвякивая своими браслетами, протянула мне свою сумку с учебниками.
– Идём, – откликнулся я и перекинул длинный ремень через грудь.
Мой рюкзак почти ничего не весил в сравнении с её сумёхой. Секрет был прост: я просто не брал из дома учебники. Зачем? Алла носила их за нас обоих. Вернее, нёс я, чего уж там.
Мы шли рядом, и я взглядом выискивал прямую спину с длинной косой. «Интересно, где она живёт?» – подумал я о Кларе.
– Что? Даже не поноешь, как тяжело? – вдруг спросила Алла.
– Чего?
– Ну, обычно ты хнычешь, как тебе тяжело нести мои кирпичи, – начала было Алка, и её рука, звякнув, взметнулась к волосам.
Она всё время поправляла свои волосы, прям фетиш какой-то. И вообще обожала всё пушистое.
– Не, сегодня норм.
Интересная штука – ритуалы. Люди к ним привыкают и уже не могут без них обходиться. Большую часть нашей школьной жизни я носил сначала её портфель, потом рюкзак, был даже недолгий этап огромного шоппера, и наконец сумку и всякий раз ворчал, что мне тяжело. Сегодня стоило мне промолчать, как она тут же это заметила.
Возле раздевалки почти никого уже не было. Мы быстро оделись и вышли из школы.
С Алкой мне никогда не было скучно. Её молчание было наполнено смыслом, тишина никого из нас не тяготила. Вообще, мы редко говорили. Чаще переписывались. Она была мне как сестра-брат-любимый питомец, часть моей жизни. Но сегодня мне хотелось с ней поговорить о Кларе.
– Слушай, а как тебе новенькая?
– Что? – Алла стянула на шею наушники.
– Говорю, что ты думаешь о Кларе?
– А что?
– Да так, ничего.
– Нет уж, колись. Ты чё запал на неё?
– Ал, ну, что ты сразу «запал»! Не знаю, я сегодня на неё, мне кажется, впервые просто посмотрел.
– И как?
– Вообще-то я первый спросил. Как она тебе?
– Вроде нормальная. Мы с ней близко не общаемся, я её плохо знаю. Хотя, судя по её подружкам, можно понять, что от неё ждать. Обычная, – подытожила Алка. – С чего вдруг такой интерес?
– Не знаю. У неё глаза красивые. Как сосновый лес.
Синицына остановилась как вкопанная, я этого даже поначалу не заметил. Обернулся:
– Ал, ты чего?
Она усмехнулась и медленно подошла.
– Глаза как сосновый лес, – повторила она. – Да ты, Коробейников, похоже влюбился. Поздравляю.
– Чё ты несёшь, Ал? Не влюбился, а заинтересовался. Какие планы на сегодня?
Алка охотно поддержала смену темы и закатила глаза:
– У меня сольфеджио сегодня, а потом специальность, до ночи буду в музыкалке. Завтра ещё контрошка по химии, надо бы повторить.
Из всех предметов Аллу интересовали только биология и химия, она усиленно готовилась к поступлению в медколледж Сеченовки. Хотела быть косметологом. Из-за денег, конечно. Но, справедливости ради, Алла была настоящим художником. Её арты всегда привлекали внимание. В два-три штриха она могла нарисовать фигуру человека и передать его настроение. Я восхищался её работами и отговаривал от меда. Но в художку она не хотела.
– Химию у тебя спишу, буду математику с информатикой решать, – сказал я, но Алла уже не слышала: розовые наушники снова были на голове.
До дома мы дошли молча, каждый думал о своём. В уме я перебирал список дел: вывести Линду, позаниматься, повисеть в ютубчике.
Сумку с учебниками отдал Алке у самого подъезда.
– Пока, – сказал я, но она только молча махнула рукой и легко взбежала по лестнице.
Наши родители подружились задолго до нашего рождения, мы с Алкой росли вместе, и я её помню, как себя, – примерно с трёх-четырёх лет. «Одногоршечники» – так дразнили нас родители. С детства они прочили нас в женихи и невесты и, возможно, даже думали об этом всерьёз, но никаких любовных чувств у нас друг к другу не было. Разве можно влюбиться в свою руку? Или ногу?
Но с Алкой у нас был уговор: если мы оба останемся одинокими до тридцати лет, то поженимся. Как говорит моя мама, браки распадаются не из-за отсутствия любви, а из-за отсутствия дружбы. Так что главное у нас уже есть.
Дома меня встретила Линда, наша собака. По правде говоря, это была мамина собака. Это мама хотела непременно самоеда, хотя все её отговаривали. Пушистый белый медведь с круглым хвостом на спине. Собака вечно хорошего настроения.
Бросив рюкзак на пол, я взял поводок-рулетку, проверил, остались ли гигиенические пакеты. В межсезонье наша собака была модница: жирная грязь легко приставала к шубке Линды, поэтому у нас был целый арсенал дождевиков – неделю можно было надевать ей разные комбинезоны и не повториться.
Линда была приучена днём делать свои дела быстро, она знала, что вечером у неё будет настоящая долгая прогулка с родителями. Так что минут через двадцать я уже разогревал себе обед. И тут я снова подумал о Кларе.
«Надо будет завтра пойти на физру», решил я.
От урока физкультуры членов школьной сборной освобождали. Я занимался в секции лёгкой атлетики, с класса седьмого бегал за школу и с того времени на физру вообще не ходил. Сан Славыч, наш физрук и тренер, выматывал нас на тренировках так, что мы еле ноги волокли. Отец, если успевал с работы, частенько забирал меня из школы на машине, настолько я уставал. Тренер разрешал нам пропускать его уроки. По какой-то дебильной логике человека, составившего расписание, физра у нас всегда была первым уроком.
«Хочу увидеть её в спортзале», – написал я в своём Дневнике.
«Лето. Дача. Качели между двух сосен. Солнце, прыгающее по медовому стволу до зелёной хвои. Твои глаза»