Главная страница | Стихи и поэзия | Поэзия на все времена

Поэзия на все времена
Вадим Юрьевич Шарыгин
Эта книга – простой отчёт о сложной работе, отчёт одного из лучших поэтов нашей современности, земного небожителя о счастливом пропадании пропадом посреди добрых и злых обывателей всех мастей и оттенков. Для стихов этой книги практически не осталось читателей: тихо скончались, громко отмучились, сгинули в пучине цивилизации грабежа и разбоя. В этом смысле, эта книга – символ сиротства поэзии, тихого исхода её значимости и тайного очарования из жизни людей. Вместе с тем, эта книга – прямое подтверждение сохранения высоты русской поэзии и своеобразный призыв к оставшимся гражданам поэзии «Держать строй!», идти в будущее, лежащее не во вне, но внутри самого себя.
В книгу вошли произведения поэта за период с октября 2023 по декабрь 2024 года.

Вадим Шарыгин
Поэзия на все времена

Гражданину поэзии


1.

Держать! –
рубеж последней обороны –
Где выпал снег на головы и кроны,
Где след простыл и зал пустует тронный…

На линии огня, в разгар свечей,
Под звёздами расстрелянных ночей –

Сдержать – в бетон закатанную
плоскость простоты!

У миллионов – помыслы чисты,
Но не способны слышать отголоски,
Далёких ливней шум, сошествие минут
На глубину дождя, и только холод плоский
Под занавес в ладонях разотрут.

Держаться!
Голосом остывшим
вечность крепла –

С достоинством, с улыбкой на губах
слагающего реквием поэта
Влечёт судьба и волоком согрета
Строка и беспощадная молва.

Цветаева Марина,
Как права!

Как одиночество – громадно, одичала
Душа, как оттолкнули от причала –
Поэзию, страну и корабли,
Как пустошь улиц кошками скребли,
До блеска натирая твердь л а т у н и
К открытию двухстворчатых дверей;
И мыслями янтарными т о н у л и
В туманах странствия, под грохот якорей…

Мечтая, мачтами отстав от берегов,
от низкой плоскости погасших очагов;

от изб, усадеб, дум сердешных…
И подхватили волны спешно
Изгнанников… Нас бросили об камни,
Чужие судьбы выдали. И давний,
Как пожелтевшая открытка «С Рождеством!»,

Потрёпан облик счастья, с торжеством
Посредственностей – всех мастей и рангов –
Смириться? Прорван фронт,
Чернь, хлынув ржавчиною с флангов,
Накатывает – тучной простотой –
И кровью хлюпает траншея под шагами…

Убиты все.
Людьми и их богами.

Лишь двое нас, читатель,
Ты да я…

2.

Скажу тебе, ни слова не тая,
В последнюю минуту тишины,
Мы слабостью, как веточки, сильны,

Перемежав кровавые бинты
С весёлым погруженьем школьниц в банты,
Изгои в ногу маршей, эмигранты
Поверхности разрубленной страны,
Приверженцы напевной старины,
С мечтами мачт, на холоде и в зное,
Несём в руках исчадие больное –
Масс умопомешательство, в иное
Восходим состоянье вещества,
В сознание…

Колеблется листва…

Вглядись, в цветущий гул,
В котором самосоздаётся
Из впечатлений крох,
В высокой пропасти колодца,

Прозрачная, как смех ребёнка, глубина –
Тончайшей жизни лёгкая цена…

Там – наши:
Три сестры. Вишнёвый пышет сад.

Смеются дядя Ваня и Иванов.
И тень от ветра, покидая ткань диванов,
Укромно укрывает разговор :
О высоте с вершин осенних гор,
О дальней, предстающей ввысь дороге,
О человеческом несчастном, душном Боге…

Ты слышишь, друг мой,
Видишь землю неба,
Внутри себя…

Распластанная небыль:

Непобедима.
Неподвластна.
Невозможна,
как блеск кинжала,
не покинувшего ножны!

Смотри!

Насквозь пронзай скупое бытиё,
Пропитывая кровью поколений
Свой дальний взгляд,
И протяженье лени,

И годы, отданные всуе на закланье,
И многотонных жизней увяданье
Пусть будет знаком, памяткой, сигналом
О том, в каком безудержном и алом

Чаду, аду – живут…
Вокруг и около…

И над растерзанной душою
клювом клёкала

Судьба – с размахом чёрного крыла,
Смотри, как многих в землю забрала
Земная жизнь…

Не знали.
Не дерзнули.

Им вырывали из груди щипцами пули.
Им пели со святыми упокой.
И солнце восходило за рекой

Для новых мук, для бойни обновлённой,
И, заливая кровью горла клёны,
Есенин умирал –

Под гнётом твёрдоглазых со стишками…

А Мандельштама, волоком по Каме,
Уже тащили – дни грядущие и люди.
И голову Цветаевой на блюде
Народу подавали, пир горою,
Идёт, цветы несут отцветшему герою,

И доску лепят на расстрелянную стенку :
Лик в профиль, полочка с цветами…
Ломает строки обыватель об коленку,

И каждый день
Нас, волоком по Каме,
Лениво тащит – современник,
Каждый, каждый,
И только ты, оставшийся, однажды,
Остановился…

Ужаснулся…
На попятную
Пошёл…По небу волглой тропкой, вечной, ватною –

За Словом, как за кроликом Алиса
В страну чудес… Всплеснула вскрик актриса
На сцене в первом акте в Камергерском…

Внимай, читатель,
В этом тексте дерзком –

Где пустошь, глушь, пугающе похожи
На большинства раззявленные рожи –
Есть вдохновенная надежда на былое,
Есть ветер в гривах мчащихся коней!

Нас на земле людей –
осталось двое.

Держать! Держаться!
Выстоять. Сильней

Любить – в высоты Слова восходящих,
Не кровь младенцев, не стенанья матерей,
Не деревянный с ленточками ящик,
Но бригантины нарисованных морей!

3.

Запомни голос строк моих,
Заполонивший голос стих,
Читающий, смотрящий вглубь и ввысь!
Мы – сдерживаем кровью чернь
И в снах отозвались –

На каждый крик души смертельной,
Уставшей, схоронившей, постарелой.
Я знаю, как душа твоя смотрела
На небо, в даль, я рядом был с тобой,

Там голуби взвивались в высь гурьбой,
И солнце нам глаза до слёз слепило,
И грохот свежерухнувшего спила
Стихал вокруг, средь сосен вековых…
Остаться выжившим? Как все?
Живьём? В живых?

Или по капли крови удаляясь в мир иного
Таинственного, шаткого, больного
В невыносимости тоски, где всё обнова,
Произнесения небесного расклада,
Стяжать величие падения? Ты рада,

Читающая жизнь, душа родная,
Расслышать млечный голос побратима?
Поэзия, как сон, неотвратима,
Невозвратима, но попытка перевода
С небесного на русский свершена.

Цветаеву увозит в смерть подвода.
Есенину, как голубям пшена,

На грудь цветы бросают, к обелиску
Седого Мандельштама – ставят, близко,
Вплотную – мусор и остатки от еды,
Стишки, стаканы, с ночи до среды,
От четверга до воскресенья, до обеда
Ждут чуда…

Обывательства победа –
На всём пространстве убиенных душ и слов,
И мыслей, и порывов, и слогов…

Лишь ты да я…
Сплошь, волны берегов
Шумят, разбившись, вновь штурмуя тверди
Остывших скал, и всхлипам арий Верди
Не верьте, счастье плачет под луною…

Читатель, друг,
С отчаянной, больною,
Высокой неизбежностью порога,
Стучится смерть разлук – в жилище Бога!

И всё-таки…
Счастливые поэты –
Людьми убиты. В тишину одеты
Осенние московские дворы.
У петербургской дружной детворы
Экзамены в гимназии – латынь…
Остынь, земля, душа моя, остынь
От злых предчувствий, предзнаменований,
Иванов, погостив у дяди Вани,
У трёх сестёр в саду, вовсю вишнёвом,
Остался с Чайкой, в чёрном фраке, в новом.
И продолжается глубокий разговор:
О том как славно пел на хорах храма хор,
Как год Семнадцатый, наставший навсегда,
На веки вечные, окутал города
И веси – пустошью, щемящей немотой…
О том, как луч струится золотой
Сквозь звуки реквиема
в комнате пустой…

P.S.

Неизгладимый,
осенённый красотой!



Введение в Мандельштама

«В хороших стихах слышно, как шьются черепные швы, как набирает власти (и чувственной горечи) рот и (воздуха лобные пазухи, как изнашиваются аорты) хозяйничает океанской солью кровь»
Осип Мандельштам

1.

Как разлеглось – успокоение, дымятся
Останки баснословных партитур –
Соитья медных шорохов и наций
Басы расколотые гипсовых скульптур –
Сметает дворник в кучи – балаганы
Цыганской вольницы, цветастый ход плечей –
Всё прах и тлен и даже говорок поганый
Отговоривших приговоры палачей…
Всё ссыпалось расстрельной штукатуркой,
Вернулся окрик, смерть в затылок не догнав;
Сапог, в ступень вдавивший дым окурка,
Протопал в сад магнолий и агав.

Века спустя, я тычусь в стенки слепо.
Курка слепая воля взведена
В висок на Чёрной речке…Пилит слепок
Подручной памяти Кремлёвская стена.

2.

Лоб в лоб лучи сошлись в невольной схватке:
Лучистый холодочек «воронков»
И беглый лучик зеркальца, карманный.

-Ты здесь ещё? Живёшь? Ты кто таков? –
Сбивает с ног вопрос, худой и хваткий.
И Томас М а н н, в Б а с м а н н о м, вместо м а н н ы

Небесной – усложняет всё и вся…
Хозяйки чувств на противень гуся
Кладут, стекает жир обеда.
Дородным бюргерам салфеткой промокнуть:
И сочность губ, и суточность победы,
И осени стекольчатую муть…

3.

Роскошна грива благом веющего сада,
Куда свободно залезает пятерня –
Волнообразна, восковая, волосата,
Между полуночью пробившей и тремя…

Какой-то странствующий плотник вторгся лихо
В ночной гармонии прерывистый мираж.
Лишь звякнул бёдрами обмякший ключник, тихо
Упавший замертво…Потом стране отдашь

Дланью прореженные: лежбища сказаний,
Осоловевшие угодья сонной мглы,
Чтобы дожди, от Эривани до Рязани,
Воссоздавали пядей пятые углы.

4.

Как крупна близость! Хищный взор натуралиста :
Из недр воздуха, из веток крючковатых,
Молниеносно высекая топот твиста,
Под колокольный звон подставить слов ухваты!

В захолодавшей простыне, во тьме чулана,
В мясистом ухарстве по локоть продавца –
Узреть зигзаги гроз на карте Магеллана,
Пересыпая – схваченное на живца

В часах песочных – ожиданье, к чувствам тягу
Озвучив гимнами, под сводом ада Дант(а),
Услышать искр высокоструйную ватагу
Над прахом русского под горло эмигранта.

Как близок берег! Речи струнные глубины
Потопят всех прямоходячих и тогда,
Вдаль восходящий трепет крыльев голубиный,
Воздвигнет в небе взгляд, разбудит города!

5.

Повальные панельные домины :
Рубашки на балконах сохнут, блузки,
Просвечивают кухонные сгустки
Насквозь интеллигентных разговоров
Сквозь тюля волновой узор многоэтажек.
Точильщики ножей, не то чтобы гонимы,
Но кончились ножи и мысль, одна и та же,
Выказывая милосердие и норов,

Ведёт, как бы под ручку, помогая,
Дорогу перейти… Вдруг, Улагая
Лавиной конница, Орёл к полудню взяли…
Но это всё. И ветер ноет в зале
Пустой гимназии, и впору скрипкам плакать
Вдогонку армии, пить под шагами слякоть,
В которой с кровью грязные бинты,
Листочки с почерком и шоры с глаз сняты –

За кухонным столом, на табуретках
Внимают, перекашливаясь редко,
Бездомным, безотчётным, из горнила
Столетней гибели явившимся строка?м…
И вечер, прислонившись к старикам,
На всем пространстве от Тифлиса до Игарки
Доносит колобродный, колкий, яркий
В кромешности басов речитатив…

И только утро, шёпот кухни прекратив,

Гостей разводит по каморкам снов и на панели
Выходит солнца тень и стрелки Спасской онемели…

Грохочет лифтом в недрах этажей –
Облезлый день, очередной, и надо же
Такому среди бела дня произойти :

Жить дальше некуда…
И больше некому…
И не к кому идти –

Оставшимся за кухонным столом
Поэтам, поделом им, поделом!
Хотели что-то значить в этом мире,
В состарившейся кухне, в той квартире,
В которой нынче режут лебедей,
Напоминающие внешностью людей,
Прямоходящие с глазищами приматы…
И плоскость крыши крыта благим матом!

Грохочут костылями мыслей шатких
Цветные деревянные лошадки
И плоские панельные домищи…

Все на панель пошли!
И жизнь давно не ищет –
Ни прошлое своё, ни нас самих…

Роняет дождь с лица поэта –
Ночь и стих.

6.

Сиюминутный зырк читающего взгляда
На обнажённую просроченную суть
Строк, захлебнувшихся в потоке звукоряда…
Как будто бритвою по горлу полоснуть –

Произносимое, как вскрик о смерти, бахнуть оземь,
В себя вобравшее распятых дочерей и сыновей,
Превозмогающее слово вскрикнуть: Осип, осень.
И тишина в руках, как навсегда умолкший соловей.

И чтоб на всю судьбу – оставшуюся всуе –
С лихвой хватило двух минут или пяти,
Потраченных на стих, вниз, в пропасть вознесу я
Порыв мятежный что дряхлеет взаперти:

Вдрызг несогласие, всей кровью сердца – ни с утратой,
Ни с коченеющей по городам и весям пустотой.
Как рюмка об пол, вдребезги, как навсегда Паратов,
Жизнь брошена… И выстрел в сердце не бывает холостой.

Здесь в пропасть взлёт – всем существом, напропалую,
В один конец билет – готовы всем рискнуть?
Я на руках несу, я мёртвого целую,
Целую жизнь роняя ввысь, в бездомный путь!

7.

С изящной деловитостью рубанка
Снимает столяр стружку с той округи,
В которой выше камня – суть огранка
И вьюжной ночи звончатые дуги;

И взгляд в нутро разлуки негасимый,
И в горле ком от взгляда на неё;
И пепел в лёгких в створе Хиросимы;
И чёрное средь бела дня бельё…

С тяжёлой невесомостью полёта
Горит к земле аэроплан и даже,
Увидев, рассказав, как струйка пота
Смешалась с кровью, суть, одна и та же:

Горящим словом обжигаясь, веря
В богатство арсенала языка,
Лишь шлейф смертельный, не сама потеря
Останется на день иль на века.

С последнею надеждой на земное
Провозглашение горящей кромки,
–Все, кто в паденье ввысь, вперёд, за мною! –
Сгорает в небе эхо нёба громко…


Взгляды из окон

«В каждом доме, друг, есть окно такое»
Марина Цветаева

Этих взглядов из окон – не счесть, не собрать воедино.
Излучают глаза: свет, хрустальных мечтаний и звонов, струящийся вдаль.
С высоты этажей – будто лампа в руках Аладдина –

Ночь видна, ждёт касания глаз –
вера сладкая в жизнь,
в славно горький миндаль…

Там за окнами: снег, разминувшихся встреч отголоски,
Пятна выпавших чувств, угол ветра, краюхи побед, тишины пустота.
Даже воздух за стёклами окон окажется плоский,
Даже жизнь, вдруг покажется смертью как будто бы только что снятой с креста!

Молчаливый исход в окна канувших взглядов извечен.
Так смотрели и смотрят, и будут смотреть, не сказав никому никогда
О забвенной мечте иль о том, что бахвалиться нечем
Перед бездною сумерек, или о том как скончались в проулках года!

Этим взглядам из окон я верю чуть больше, чем Богу.
В них струится душа, как свеча на ветру и готова расстаться с огнём,
Вознесённая вдаль, оглянувшаяся на дорогу,

По которой так трудно идти.
…И так мало людей.
…И уже не свернём.


Исполненье рассвета

Время – сквозь пальцы.
Попрятались тени снесённых дотла адресов.
Некуда жить! По инерции ждёшь исполненье рассвета, который
Так же как прежде свободен, лишь остолбеневшие стрелки часов
Больше не водят по кругу – разверзшейся памяти дни и просторы.

Что-то случилось на уровне тонких глубин в лёд упрятанных луж…
Лужин в защите Набокова, Лужин в «А зори здесь тихие» – служат
Делу побега души из глазниц манекенов, из рая кликуш!
Пусть нам на плоскости плит из холодных гвоздик
«До свидания!» сложат…

Сколько разбившихся вдребезги чувств! Не собрать их осколки никак.
Так для чего, для кого собираю строку из осколков печали?
Радость в изгибах орнамента… Музыкой сдобрен размеренный шаг,
Шаг короля вдоль светающих звёзд часовые в веках прокричали…

Что-то случается. Прямо сейчас, на века. И на все времена
Тонут вдали, полыхают слова – криков зарево, отблески горна.
Небом бездонным оплакана грусть и душе навсегда вменена…
Вечность – сквозь пяльцы…
Попрятались тени. Рассвет наступает покорно.


Перевод с небесного на русский


В основе цикла –«Повесть о Сонечке» Марины Цветаевой» – под впечатлением от прочтения.

1.

Глаза

Её глаза, слезами сердце обжигая…:
Сквозь морось проступает, будто свет,
Наивная, надмирная, нагая
Душа, виднеется и Моцарта пропет
В них реквием – высокий хор волной созвучий
Окатывает – Падать в бездну их
С губительным восторгом! Лес дремучий
Стеной – в глазах её. Их пламя вторгнет в стих:

Какой-то отсвет – странный, переменный:
Огонь в раздумьях – остывать иль подождать –
Мерцает. В зыбком взгляде – ночи смена
И наваждения слепая благодать.

2.

Ночи напролёт

Не комнат анфилада – взглядов.
Как тихий падающий фейерверк нарядов, –
Пространства достоверности в ночи.
От скважины утеряны ключи –

Дверной…
Верь, мной –

Владеет нынче вьюга,
Блуждающая с воем и тоской
По старым мыслям канувшего друга,
По улице Морской или Тверской…

И нет конца, бездонна анфилада:
Там паруса расправила Эллада,
Ассирии пещерная прохлада;

Там из ладоней родники пила ты,
Там омывали руки день Пилата,
К которому казался ни при чём…
И обоюдный страх кровит, мечом

Разрубленный, волчицей замер Рим…
Ночь до утра о ри(т)ме говорим.

За окнами – распятая эпоха,
Юденич не дойдёт до Петрограда.
И хорошо, что Маяковский скажет плохо
В поэме «Хорошо» о том, что сада
И города, на самом деле, нет…

(1) На перекрестья окон лёг рассвет.
(2) На низких окнах высится рассвет.

3.

Любить, любить…

Любить, любить… Глагол вздыманья – шага
Над кромкой снега, ох, как глубоки
Поля заснеженные, кровью стынет влага,
Вплотную к коже… Что же, рыбаки
Подняли взгляды на него, молчали,
Почувствовали что-то, бросив сеть
И жизнь, и прежней радости печали…
Любить, любить… На сотую, на треть –
И то уже – на гладкой вертикали
Седого Эвереста, вбивши крюк,
Висеть… Дождями лица истекали…
Несут её усилиями рук –
Возлюбленная, спи! И крепко-крепко
Прижав к себе, закинув в небо стон,
Стоять под ливнем… Вмята в поле кепка
И ветер хлещет их со всех сторон…

Любить, любить… Пусть Нерчинск, Благодатка
Поделятся глагольным остриём…
И на крыльце осевшая солдатка
С тяжёлой похоронкой, и споём
«Про это» на двоих, на водосточной
Трубе аккомпанируя строке,
В которой тихо, бережно и сочно

(1) Купались чувства в вешнем молоке.
(2) Стихали чувства в Вышнем Волочке.

Смотреть, смотреть… как любящесть натуры
Угнежживается в старинный час –
В глубоком кресле, бродят тучи хмуро,
Дождём волнуясь проливным за нас…

Любить, любить…
Как в омут! Ввысь низринув
Всю без остатка душу! Суд творить…
Кто без греха – припомнят ей Ирину
И нож сумеют в спину сотворить.

И только ангел с лёгкими крылами,
Любя, любя её, в даль вознесёт
Дням неподсудную! Стоит углами
В Борисоглебском изморозь высот.

Не ждать, не ждать – любить –
как нянчить, нынче
В свершающийся миг, на глубину
Сикстинской Рафаэля и в Да Винчи
Вдаваться взглядом… Больше не верну
Себя в кондовый мир, где крылья остро
Блестят, как бы в размахе лебедей,
Стяжают крик… Снам нужен отдых, остров!
Пусть омывается прощаньями людей.

Любить, любить… Рукой вдоль эшелона,
Оглохшею славянкой… Марш разлук
Литаврами грохочет, непреклонна
Жизнь к машущим ладоням тысяч рук.
И целовать кромешный воздух залпа
Салюта, в холод лютый над Москвой.
На небо, вместо всех иконок, взял бы
Лицо её и отблеск заревой…

Но бой идёт: в распадке под Донецком…
И скомкан почерк… Двадцать первый век –
Любить по-русски – жизнь во взгляде детском
И «Жди меня!», и смерть – горячий снег
Бросает с неба, крупным снегопадом
Усыпан почерк писем и блиндаж…
Любить, любить… Бессмертье смерить взглядом…
И, вдруг, стихами должное воздашь :
Карандашу, краюхе света, тонкой,
С воронками, оглохшей тишине…
Лишь выскулилась, будто собачонкой,
Взмывающая в полночь в стороне –
Горсть мин, иль это раненные вскрики?
Молчание слилось с дремотой глаз.
Льнул сон волною к острову Маврикий…
И сонм раздумий в темноте погряз.

Любить, любить… Художественно просто…
В огонь и в воду! Брода нет в огне!
Актриса. Сцена. Маленького роста.
И свечи пляшут пламенем в окне
Давно не существующего дома
Давно живущей на страницах книг
Страны и странна истины истома,
И странник-тополь каплями поник…

Влюбиться – в снег иль в смерть – напропалую!
Ни дня, ни часа без любви – приказ
Марины: я в рассвет расцвет целую:
Целую ночь неугасимость глаз –
Предмет сиянья, внутренний огарок…
И только тонкий свет, и только ты
От шага в высоту спасаешь, марок
Заснеженный осколок красоты.
Огни горящих чувств – дотла сгорели :
Эпоха, дом, страна, любовь одна
Осталась на земле… Дворец Растрелли
Стал Эрмитажем, в Зимнем – днём видна
Седая ночь, от края и до края…

– Люби её, всем сердцем, до конца…

Луч солнца, понемногу умирая,
Сойдёт, как тень с любимого лица,
С последних строк, со стен и с вертикалей
Спокойных подвигов, спонтанно уступив
Последним сумеркам, в которые стекали:
Слезинки радости и острых звёзд мотив…

4.

Перевод с небесного на русский

Когда-нибудь каждое, каждое сердце
свершит свой последний удар.
И речь, продолжая себя, владея распахнутым голосом,
глаз немотою глубокой
И даже улыбкою вниз уголочков Джоконды,

Вдруг, в рифму вступая,
Колонной сипаев :
Наёмники неба – слова…
Засыпая,
в счастливом неведенье,
В выси, как кондор,

Огромными крыльями вычертив Анды,
Речь реет над миром,
Ей с неба команды
Лучами, морзянкой мелькающих листьев,
Доносят – веления…

Мордочка лисья –
Проклюнулась в свежем осеннем покрове…
Вот так, вдруг, по-детски,
Совпавши по крови –
С людьми, у которых сердца ещё бьются
Об двери забытые, выпали блюдца
Из рук, ярко, кажется, грохнулись об пол!

А кто-то за стенкою – топал и топал…
И тополь изрубленный где-то в Трёхпрудном
В поленнице нынче…Как высказать трудно
Упавшие вдребезги смыслы – как дети –
К ручонкам всех кукол свели нас зачем-то…

Идёшь… Под шагами темнеет Квинченто:
Луна на ожившие ночью полотна
Взирает…Уставший, счастливейший, потный;
В расцвете сомнений и тайного жара,
Высокий в огляде, походный, поджарый –
Творец… Обрамляет свечой мастерскую…
Спит речь озарённая…Мне бы такую.

А речь всё уводит, уводит, увидит
Высокие дебри, пусть дрогнут ресницы,
Пусть падают капли и память приснится…
А может быть что-нибудь всё же, ух, выйдет
Из этого странного эхом захлёба?

Стоять бы : за мёрзлой картошкой, за хлеба
Краюхою, ухаю, охая, об пол
Тяжёлый мешок, кто-то топал и топал
За окнами века Двадцатого или
Вы «Повесть о нежности» всю позабыли?! –
Воскликнула Речь, неизвестно откуда…
И барскою с плеч – дар словесного чуда –
Берите, возьмите, задаром! -Не надо…

И долго ещё вековая прохлада
Шаталась по дому снесённому всуе,
И чёрным на белом портреты рисуя,
Блаженная речь, малахольная дева –
Пугала, на чашках гадающих девок,
Чудным бормотанием…

– Что здесь творится?!

И Речь, заплетаясь: На озеро Рица
Приедет автобус, так, в Семьдесят первом
Там мальчик, он станет…посыльным иль нервом,
Протянутым между Москвой и Мариной,
И память о повести в книге старинной
Лучи осветят – первых звёзд Ориона…
И живы, все живы! И тополя крона
Укутает тенью их всех, и улыбки
Сияют, прощайте, рассвет близко, зыбкий
Туман – всё объёмнее, глубже и гуще…

(1) И гаснет экран
со строкою бегущей.

(2) И гаснет экран,
за строкою бегущий.




Цикл «Февраль»


1.

Как гуща звёзд, ночующих над веком,
Обожжена молчанием моим –
Души безветрие – цыганский взмыв Алеко*
Над плоской плотью скучных пантомим –
Так груда мыслей, жадных и ослепших
От пламени свечи – кромешный вид:
Идут сгоревшие надежды пеших,
Дымами пепелищ простор обвит –
Сошла на нет, умолкла, прекратила
Доверие к реальности, свелась
К мерцаниям, как будто сжёг Аттила
Упавший облик Рима, будто связь
Земли и неба, догорев, исчезла:
Опоры нет, сорвался в высоту
Мятежный взгляд, из-под удара жезла –
Сноп искр! Я древом древности расту
В пространстве : без углов, без форм, без розни,
Где всё условно, будто облака.
В разгар улыбки делаясь серьёзней,
Не ведая что значит далека
Любая суть иль образ сути, стану
Великой оторопью, обмороком, сном:
Будто фонтан, взметнувший струй султану,
Будто вода, вдруг, ставшая вином,
Прозренья всплеск – всё в наших силах в этом
Обычном дне в начале февраля!
Я возношусь, шагнув в окно, поэтом,
Листаю ночь крылами журавля –
Высокий воздух… Я скликаю словом
В чертоги слов – всех потерпевших ввысь,
Счастливых, обживаясь в небе новом,
Вдруг, вижу как, откуда ни возьмись,
В глубокой высоте витает что-то
Такое… мы зовём это полёт?
Февраль. Второе. Ночь. Москва. Суббота…
Вновь Пастернак чернила в стих прольёт:
Вот-вот уже, нависла, с чувством риска,
Строка и потускневшее перо
Выводит, будто грани обелиска,
Трагичное, как голос у Пьеро,
Признание – лирически истошно:
–Мы все погибнем здесь! Искать! Найти
Иные берега! Расслышать можно
Как гаснет вскрик в кромешности пути…

*Алеко – Суть трагичности, на мой взгляд, образа главного героя поэмы “Цыганы” А.С.Пушкина, в его несоответствии окружению.

2.
Это никогда не кончится! –
Голос шарахнулся эхом и сгинул… -Что ты,
Заточивший душу в тело, разинул рот!

Ветра февральского конница
Высвобождает : уста, усталость, зевоту,
Завывает в спину, бьёт по лицу народ.

Это на ступенях корчится
Нищий денёк немощи старой, пережила
Молодое счастье, веру в людей даже.

Вьюжит, как воркует горлица.
Ты! – теперь смерти ждёшь, как избавленья от зла,
Взглядом провожающая… ночь со стажем.

3.

Приносит ночь февральская украдкой
Едва угаданную свежесть, молодую –
Ещё морозную весну, на счастье падкой
Жизнь оказалась, бродит по? двору, задую
Звезду заветную, свечу – дыханьем речи –
Созвучной звёздам, долгожданною такою,
Пусть снежной нежностью и немощью перечит
Метели – брезжущее утро и с тоскою
Пусть провожает взгляд былое – сколько веры

В придуманного страхом бога из легенды!
Ростов: в шеренгах по четыре, офицеры…
Сантьяго: в флаг обёрнутый, застыл Альенде.
И мальчик плачет на бегу в Семьдесят третьем –
О будущем, в котором прошлое случится.
И каждый может стать мальчишкой этим,
Бегущим, сквозь тысячелетия и лица,
По мраморным ступеням вниз к высотам слова,
В каком-то феврале, что в ночь украдкой
Приносит с ветром свежесть вешнего укора
И звук, в котором скачет карусель лошадкой;
Пусть белые, как снег последний, станут скоро

Забыты в снежной круговерти карусели,
Февральская весна клокочет, рвётся в окна:
В которых детские печали обрусели.
Покой, как будто только что гвоздь в крышку вогнан…
Безумствуя, дрожит похмелье поколений:
И гибель ждёт проснувшиеся рано ветки.
Охвачен снегом зиккурат, в котором Ленин
Вдыхает трудно запах тлена, злой и едкий…

Приносит утро тишину, если не тронешь.
Никто, ничто не изменилось, только громче
Воронами, о, mon ami, богат Воронеж.
И в Мандельштама тычет пальцем Кормчий!
Но что-то есть во всём – далёкое, как птицы,
Взмывающее, вешнее и выше неба!
Февральскими снежинками простор толпится.
О вышнем не забыть, о вешнем мне бы…


Цикл «Облики голоса»

1.

В окрестностях моря

А помнишь, в парке – острый шелест в нише :
Колодезная яркость звёзд, морских, тростник,
Блуждали рыбины и обсуждался Ницше,
И вместе с ивою, склонился и поник
Наш Млечный путь, журчание беседы,
Уединённая витала темнота.
В ней, на правах наидобрейшего соседа,
Благоухала ночь. И взглядами снята
С насиженного места – речь взмывала
К высотам смысла потаённой глубины…
Под рокот чувств об скалы, поворот штурвала –
Страницы детства были в ранг возведены
Легенд библейских, ласково качали
Качели волн – слова, вольготные как сон,
Ввысь нарисованы: вбивая в пол печали,
Танцует век фокстрот, пугает слух клаксон…

Обуреваемая, в цвет магнолий,
Глубокой радостью присутствия на всём,
Торжествовала ночь, мечтами обогнули
Укромный пруд… Уходим, значит, вознесём
Шагов уход – на свой этаж над морем.
Распахнут настежь : шелест волн и сон морской.
Под мерный шаг времён, не просыпаясь вторим
Мирам, не тронутые смертью и тоской.

2.

Облик преткновения

Белеет облик – очертаньями заметен –
Фасад старинный и ступени перед домом.
Пожары звёзд – на небосклоне горсть отметин.
И продлевать существованье передумал
Огонь свечи – почти погас, качнувшись вправо,
Исчез в глубинах зазеркалья бальной залы.
С могучих крючьев прилегающей дубравы –
Незримый шелест – ввысь паденье рассказала,

Роняя тихие удары, колокольня:
Остановились : птицы, песня, прихожане.
И распогодилась – от Вологды до Кёльна –
Душа на сон грядущий : в кресле и в пижаме
Дремала старость, погружённая в былое…
– Была я счастлива? – раздался голос слабый.
Шальная грусть, из-под поверхностного слоя
Воспоминаний, счастье выкрасить смогла бы
В весенний кобальт неба – только всё же
Светает ночь, восходит к звёздам, оглянитесь:
Фасад, до боли одинокий, россыпь писем
От не вернувшегося навсегда и пикой витязь
Пронзает воздух гобелена и зависим
Край краткой ночи – от бескрайности огляда,
От кроткой пристальности, пристани на Каме,
От ВОХРы с северной надбавкой для оклада
И вихря судеб с подноготной понуканий;
От смеха толики, от голых хвойных досок,
Пригревших холод сна его, еле ж и в о г о…
– Тяжёлый дым взвалил на плечи, недоносок! –
Крик в спину доктору… За «Чеховым» – «Живаго»
На книжной полке спит, в утробе расселённой
Страны, где молодость, где в доме двери настежь –
Белеет память и ладонь коснулась клёна…
– Ну почему ты, ночь, слезами утро застишь! –

Раздался шёпот одинокий. Звёзды тлели…
Фасад с колоннами. Зелёный запах «Шипки».
Сон разбросал десятилетья на постели.
И маховик времён накапливал ошибки.
Бездонный сон – всё близко к сердцу, глушь заметна :
Вот, шаг в окно глухонемой, вот выстрел мечен
Лишь алой струйкой – этот сон, как будто Этна,
Вдруг, грохотнула – больше незачем и нечем
Гордиться, бодрствуя, спокоен, обездвижен,
Сон навсегда теперь. И голос звёзд глубокий –
Весной… Багровые, как будто капли вишен,
На белом – выстрелы… Вставайте, лежебоки,
Воспламените ночь огарком чувства долга!
Пусть будет смутность, будет с истиною схожа :
Луны сияние в задумчивости долгой
И тишины подлунной шёлковое ложе.

3.

Кровоточащее сердце моё, ты послышалось, нет ли
Хоть бы кому-то из них, в этой прорве огней в никуда?
Что же ты хлещешь дождями, как кровью, осенняя, медли,
Жизнь постаревшая, участь, на цепь посади города!

Мне с аксельбантами быть адъютантом в зарницах былого,
Просто собою закрыть Май-Маевского, кануть в бою
В нашей Гражданской.

.. Мой слух тихим снегом был так избалован,
Что навсегда о России слезами глаза оболью!

Сколько мечты позади – только к звёздам, мальчишкой старея,
Падает в небо душа… -Эй, изношенный сердцем старик!
–Вы это мне? Против танков с крестами – в упор батарея,
Вздрогнула русская смерть… И земля… И оглох чей-то крик…

Слушаем пристально Блока и в лучшее верим в «Трёх сёстрах».
Вдруг, китайчонок манто падаёт в Сан-Франциско, аккорд
Клавиш расшатанных – лезвий для взрезанных вен мало острых –
Кровоточащее сердце моё, чтоб спокоен и горд:

Нищей судьбою – счастливый последний троллейбус маршрута:
От Разгуляя до самого синего детства очей.
Пенится сушь охлаждённого временем памяти брюта…
Светятся свечи, средь шумного бала времён, горячей…

4.

Уединение ночное.
Как одиноко и минорно
Пробило полночь, вдруг, начну я –

Вслед стрельчатым восходам тона,
На белом чёрную строку
Записывать… как будто тонна
Цветов приснилась старику.

Жизнь не сбылась? Ещё возможно
Что что-то сбудется со всеми
Раз окунали босы ноги
В глубокий снег, что клён Есенин
В окне оплакивал для многих –
Неизлечимо одиноких…

Уединение ночное.
Когда гремит в ответ молчанье.
Когда не Чацкий, а Молчалин
Творит историю, начну я –

Весну сначала,
Оттолкну, как корабли от кромки Крыма,
начну путь дыма от причала…

И, наточив оттенок дымки,
Набросок сделаю пустующей Ордынки,
Что протянулась и растаяла, как дым…
Прощальным взмахом, влажным и простым,

Мелькнут в порыве ветерка
Какие-то, уснувшие слегка,

Немые грозди слабых веток… Где ты,
Ходок по изразцам печей планеты,
Читатель ветра, убиенных друг?

Ночная прорва царствует вокруг:
Гудками эшелонов, тихим стоном
Уткнувшихся в подушки матерей…
И будто просит: Уведи детей, скорей,
Подальше от окна, где одичалый
Стареет позабытый, с клёном вид.

Но, может быть, проснусь, начну сначала
Весны начало… Путь не позабыт.

5.

Мой старший брат

Остановить словами – тень от мысли,
Взмах крыльев, промедленье ветерка
В картине Левитана, где зависли
Лучи в глубокой грусти и слегка
Исчезла точка зрения, и стало
Невидимая видимость смелей?

Блуждать в объятьях сумрака кристалла.
В слова вмещать : хруст крови тополей,

Которые ещё под топорами,
Ещё вот-вот и упадут к ногам?

Могу, и значит то – вовсю пора мне:
В ипатьевском подвале под наган
Ввысь опадать, в дыму расстрельной гущи,
Так медленно, как падали княжны
И мальчик на руках, в тот век бегущий,
И в письмах многоточия важны

Отныне будут мне, и вид верблюжий
Приспущенных ресниц, напев гнедой,
Беззубый рот, – мне тайну слов навьюжит
Мой старший брат – дождливою водой
Прольётся речь, свершит обряд потери
Сюжета слов – лишь голос, голос гол
Покажется, распахнутым, как двери,
Как ветром поперхнувшийся щегол
В преддверии высокой звонкой трели,
Мой старший друг, вдруг, сумрака глотнув,
Не о расстреле судеб, о Растрелли –
О сводах вод, покачивая клюв,
Ввысь запоёт, заверит, подвывая,
Подстраиваясь горлом к роднику,
Меня лишь в том, что вывезет кривая,
И хватит горя на своём веку –
Здесь каждый: Пой, мой мальчик, не смолкая
Не прекращай мелодию камней!
Трамвай, руками в будущность толкая,
Губами учимся ценить сильней:

В слова вмещённые потуги горловые,
Потоки ливней, взглядов, фонарей…
Свистят вдогонку бурлакам городовые
И гладят звон стиха ладони звонарей.


Сон

1.

Мне снится всё это,
Мне это только снится?

С ладони подхватила корм синица –
Вспорхнула бережно среди проталин марта
И долгую дорогу в дюнах Марта
Оплакивает взглядом вековым…

Пьеро на сцене, с гримом восковым,
Поёт Вертинского – и мёртвым, и живым –

Его легко услышать, тенор терпко длится…

Мне снится : громко вздёрнулась землица,
Взлетели комья, рухнули на плечи,
Прервали сон, закутанный в шинели,
Кого-то рядом сталью искалечит…
А сосны закружились, зашумели,

И вот уже, я, собственной персоной,
Снюсь вам, в долине полусонной:
Поэт. Один. И ветер с вороньём.
И вы – не знающие – каждым божьим днём –
Зачем, за что такие творческие муки –

За горизонт уводят, путь потерь сулят…
Цветы кладут на памятники внуки,
По осени считавшие цыплят…

Взгляд обгоревший мой бредёт-гудёт вдоль пепла
Сгоревших заживо – улыбок, деревень…
И это только сон? Прохладой, помню, крепла
Ночь многозвёздная, с печами набекрень.
Молчанье – где-то голосами моросило,
Бродило тенью с огоньками папирос,
Бинтом свисало окровавленным с носилок,
Глазами детскими вздымало в ночь вопрос…

Как хорошо, что всё это, наверно,
Лишь только сон, я неудобно лёг,
Уснув над приключением Жюля Верна!
Всё это только сон или пролог
Свершённого грядущего, да нет же,
Не может быть, чтобы реальность так…
Линованные правила сольфеджио
И настежь брошенный, распахнутый чердак,
Сменяли в кинозале стрёкот кадра:

Чапаев в бурке, вдох перехватив,
В грудину скачет… Русская эскадра,
Цусима, в топки сбросивши кардиф,
В пучину поглощает броненосцы,
Цвет русской чести – волглый, волновой;
Белеет чайка, жалобно проносится
Над пьесой Чехова, над спящею Невой…

2.

Я сплю.
Я вижу сон.

Проснусь, быть может,

Когда-нибудь, вернусь в родные дни,
Туда, где солнце, пёс забавно гложет
Обглоданную кость и ребятни
Доносится, и птиц весёлый гомон,
И жизни впереди, хоть отбавляй…

Когда-нибудь проснусь,
а нынче комом
Подходит к горлу –
Тихий Разгуляй,

Краюха города, в котором все уснули,
Нет никого – пустых людей стада
Пасутся, мёдом пахнет мёртвый улей
И косами, зловещая страда,
Последние сбирает урожаи:
Усопшие, уснувшие навек…
Надежды подворотни нарожают…
Вновь прибывшие – очередь калек,

Растянется к иконам без улыбок,
Конца и края нет таким хвостам!

Мой одинокий сон,
к рассвету зыбок

И вскриком тихим должное воздам:
Стареющим секундам, что по кругу
Выгуливает римский циферблат…

Во сне – цветы на грудь – любимой, другу;
Во сне – воображением богат

Мятежный дух,
Проснуться бы, отныне:

В веках иду, блаженным нищим, хохочу,
До слёз, из рук рывком судьбу отнимет
Суровый молодец, я к земскому врачу:
Молю – душа озябшая, больная…
Мне сон бы этот страшный – умертвить!

Вдруг, в пелену молчанья пеленаю
Высокий вскрик и плачущая нить
Вернувшегося клина среди свежи
Притягивает взгляд, и даль близка:
Со вспененным разливом побережий,
С взмывающим раздумьем костерка…

Я сплю во сне,
в котором вьётся песней –
Высоких дум прозрачный хоровод

И пробуждение, и плавность крыл чудесней,
И смерти нет, разлук смертельных наперёд!
Религий нет, нет государств и будней,
Нет миллионов, плоскостью простых!

Я сплю от всех,
всё глубже, беспробудней,
Восходит в жизнь нерукотворный стих…

3.

Среди ходячих истуканов,
Среди «За Родину!» стаканов,
Там, где пьют молча третий тост,
Где разговор о жизни прост,
Мой брезжит сон,

Как ветерок под Вязьмой в Сорок первом,
Насыщен гарью, стонами, бинтом
Охвачен, с перебитым взрывом нервом,
С отложенным до завтра, на потом,
На старость лет: «куда живём все?» вскриком,
Мой сон укрыт шинелью в поле диком.
Витает над уснувшей головой,
Доносит цвет оживший, луговой…

Во сне : летаю на коне на красном, воздымая
Охрипший голос – к Богу, к солнцу дней.
Пью с жаждою пустыни воздух мая,
И нет на свете – преданней, верней –
Порывов к счастью, чем мои исканья двери,

Ведущей в оторопь, в случайность, в смутный ряд
Свободных бликов – мне свечой в ладони верит –
Романтик века, и со мной заговорят,
Во сне, конечно, птицы, звери, побратимы
Пространства торжества метаморфоз.
Полёты рук моих неукротимы!
Мне мёртвый на телеге мир привёз –

Уставший сон,
в нём в унисон,

как на груди медали под Берлином,
Звенят, звонят слова колоколов,
Вечерняя заря в наряде длинном
Хрустально прикоснулась: «Будь здоров,
Спи, мой хороший, сладко и вальяжно,
Всё только сон, забудь, воспрянь, воспей
Возлюбленности, искренней и влажной,
Пой беззаветно, словно соловей!»

И я остался в этом сне благословенном,
На все четыре стороны исчез,
Лишь пением ночей, в предместьях Вены,
В предместьях памяти, где горестей в обрез,

Я жил во сне..

Но, вдруг, решил проснуться:
Вокруг опять : мещане, пустота.
И бьют на счастье головы об блюдца,
И речь и мысль – до воровства проста!

Но нет судьбы иной : Голгофа, выбор:
Бессонница, забвение, двора
Весенний воздух, отражает Выборг
И Петербург – удар из-за бугра;

Горит Москва, Смоленск, пошли ракеты
Последние, в ночную прорву глаз…
Все обнялись, спокойно, сон мой, где ты! –

Губами молвить.
В распоследний раз.


Цикл «Исполнение слова»


Мандельштамовское понимание слова: «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны…».

"Поэтическая материя не имеет голоса. Она не имеет формы точно так же, как лишена содержания, по той простой причине, что она существует лишь в исполнении"
Осип Мандельштам

«Полон музыки, музы и муки..»
Осип Мандельштам

1.

Уста работают, улыбка движет стих,
Умно и весело алеют губы, к нёбу
Язык прижался и концерт «от сих до сих»:
Сейчас начнётся Гайдн, близко к небу.

Коснутся скрипки глаз моих смычком.
Святой елей из недр виолончели
Прольётся в бездну, смолью с молочком
Ночной туман опутает качели
Взмывающих и падающих рук
Колдующего дирижёра в чёрной рясе.
Глаза вернутся к звукам, сделав круг…

Висок пульсировал. И смысл на вдохе трясся,
Пытаясь в форме писем уцелеть
Отца к блуждающему в долгих дюнах сыну,
И жажда стала жалостью на треть,
Приманивая слух, как костью псину,
Молитвой звуков, кончен звукоряд:
Прощался залпом с залом : Франц Иозеф Гайдн.
Прощались с жизнью, столько лет подряд,
Глаза, озвученные в слове, к славе найден
Великой тайны путь – видна тропа богов –
Там назван зов и звук поименован,
Там нарастают волны южных берегов
И Бог насвистывает Баха в стиле новом.

2.

Шаги секундной стрелке в такт, в окне, вручную, занавеска
Сдвигает тишину и ключ, вращением в замке к шумам примкнёт;

И чайник на плите задумчивость освистывает резко,
И клавиш чёрно-белый строй – аккордом вопросительным примнёт

Владелец пальцев тонких и усталых глаз, вздымая Грига
Под потолок небес, в объём, где плач рыдал вослед аресту только что.

И топот лестниц вниз, разлука под конвоем, немощь вскрика –
Дополнят шум – тумана, с рукоятками наганов, решето…

Ввысь сходит лавою молитвенная сага –
Колеблющимся смыслом, словно пламенем, объят
Словесный небосклон. Молниеносное молчание зигзага
Случайности – строка : старик вновь видит кувыркающихся львят

На побережье сна, в окрестностях Хемингуэя, Ойкумены…

Вдруг, жернова губастых жирных жадных ртов
Храп перемалывают, мерностью отменный,
И кровь агонии всех загарпуненных китов –

Гул сотворят – тысячелетний лязг иль хорда –
Гиперболы моей – двуногий ужас тьмы больной!
Конквистадоров в алебарды вера твёрда
И бранденбургский шаг с шинелью за спиной –

Наполнят воздух дробью б а р а б а н а :

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71462476?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.