Главная страница | Современная русская литература | Разбирая огонь

Разбирая огонь
Александр Уланов
«Сомнительность возможности сказать „я“, неясность границ этого „я“ – тоже честность, а не утверждение об отсутствии „я“. Литература против лицемерия речи, полагающей, что легко сказать неясное и что сказанное – ясно. Всё высказанное автоматически становится сомнительным». Медленное письмо Александра Уланова не просто заслуживает эпитета поэтическое: граница между прозой и стихом в его романе практически стерта. Строя повествование на многоголосии и многозначности, шуме времени и мозаике пространств, автор пересматривает границы словесности, наследуя в этом идеям Мориса Бланшо. «Разбирая огонь» – это попытка не говорить о более интересной жизни, а представить ее – с помощью книг и городов, пыли и неба, подвижности и надежды, открытости и бережности, прикосновения и речи; вместе с миром и другим человеком, вопреки несвободе. Александр Уланов – поэт, писатель и переводчик, автор восьми книг стихов и прозы, включая вышедшие в «НЛО» «Способы видеть» и «В месте здесь». Лауреат премии Андрея Белого.

Александр Уланов
Разбирая огонь

© А. Уланов, 2025
© Н. Агапова, дизайн обложки, 2025
© А. Фролов, фото на обложке, 2025
© ООО «Новое литературное обозрение», 2025
* * *
После это было разрушено. Но люди живут – строят – противодействуют. Бывшее для будущего.

– кто ты и я?
– кто сможе(т/м)
– мы происходим

– как ни стоишь на балконе, дым от тебя всё равно на меня. Если местами поменяемся, ветер тоже переменится. И волосы твои – дым
– занимать место – как в долг – хорошо, если отдать получится, а многие так и зажиливают
– занимать время – чем вернёшь?
– в?
– вне
– с?
– с и без
– если от, за
– без – пока не
– даже в дождь не?
– пока не. И не дождь
– дождь без конца. Мягкостью падения эхо дистанции
– для разделения дождя не к дождю
– идет идём
– грея твой холод своим
– Бланшо умер. Будет мемориальный блок, надо статью, и поскорее
– не решившимся в выборе места волосом
– метром ветра сегодня? первая половина на работе, потом ничего
– дальше чем зайдет без конца переворачивая день вызвать солнце на середину между шестым и седьмым подкреплённые страхом голода голоса ходят вертикально по дому в поисках
– cолнце не лифт, но если знать время
– солнце – само время. К завтра высохнет после четырех вод
– ветер открывает и закрывает окно в ритме удивления от книги

– туман – морское дно. Нести чай и орехи, сидеть на сундуке под стукающимися о сундук листьями, кидать в окно виноградины – не разбудят, но вдруг что-то хорошее приснится
– шоколад сна. Всегда без десяти три ночи
– бабочки мягкие, попросить моль обмахивать тебя крыльями при засыпании и просыпании, особенно ступни. На карте земли хорошо сидеть

– событие никогда не такое, как предполагали. Описать – только память о представлении о событии? или слова сами станут событием. Вызывая будущее событие?
– всегда-будущее – в точке настоящего, доступной после достижения предела настоящего (прошлого?) и возвращения (невозможного) обратно?
– о том, что возможно. Не память – настоящее. Если прошлое интересное, оно тоже здесь
– может ли вернуться невозможное? или и не уходило? или перестаёт на мгновение (события)?
– невозможное не уходило, уходило возвращение, чтобы вернуться?
– падающим движением
– удержать тебя – не от падения, а падать вместе с тобой, стараясь, чтобы тебе при этом не очень удариться
– единственный способ удержать меня. Любое движение кажется падающим, лишенным точки опоры (ставшей точкой отталкивания) и неоднозначно направленным
– на падающее – попадающим
– Эпикур и Лукреций говорили о мире как падении атомов, где атомы чуть отклоняются и соединяются так или иначе

– уже понимаю по трудности раскалывания орехов
– в машущих стенах почти в сыре ждать
– в оранжерею средним утром
– скорее в среду или завтра между сном и сном вверх корнями
– как спишь без можжевельника?

– уклоном головы углом укола разведкой сока сквозь плотность вереска смещённый крест искателем теней не дней по иней романика сквозь вечер – и соль река возможно между
– углом угля вести дорогу об арках невозможных разговорах на волос вопроса ивой навстречу взлётом слоем за каплей сквозь пену башни иным инеем переменой миллиметрами метро к цветкам волн

– пока ежи спят, иголки улетают и блестят в воздухе. Спокойных дров и теплых ладоней
– капля стремится к своей тени, змея от нее отталкивается
– буквы сцепляются репейниками. Праздник – очень быстрая медленность. Дочитываю пропасть. Снов с мягким морем в ракушке
– весна качается на кончиках веток, апельсин коркой ожидания
– ласточки собирают хвосты
– ласточка летит так быстро, что не может закончиться
– ромашки и шалфей из-под снега летящему горлу
– два часа различия внутри камней над городом вдоль резьбы чайного тепла
– тишиной тумана? Или в туман навстречу?

– снилась змея из деревянных скамеек, ползла куда-то
– в фонтане плавает жёлтый удав – толще ноги, длиной метра два с половиной. Хозяин держит его за хвост, чтобы не уплыл, потом поливает бортик, вытаскивает удава, удав сворачивается, хозяин наливает воду внутрь свернутого удава, бассейн на кромке бассейна
– чувствую ногу удава в недостающей коже. С удавом хорошо бы змея пускать
– боль во внешних уголках глаз – от дальней твоей? ближней пыли? будущей морской соли? потому что тебя давно не видели?
– боль перьями на запястье перелётным песком

– дождь прячется между шестью и семью, наблюдает, пробует. Ждёт, пока спрячется увидевший его, на шаг впереди идёт
– этот не прячется, занимает место лета. Знает, что чужой реке, которая теплее его, чужой ласточкам, яблокам. Пробивает каплями щели для осени. В нём вода, но не держащая, а падающая. Почти все рыбы очень осенние, в своём холоде. Кажется, что тебе будет уютно между орехами – сухими, теплыми, постукивающими
– от таблеток заметно лучше – видимо, поджелудочная. Если сильно не волноваться – совсем не чувствую её сейчас

– книгой, выросшей на орешнике, ходом со дна моря в чашку кофе
– мандаринами южной Африки завтра вечер?
– да
– с да в руке когда
– мгновенностью бега после 9.30
– где бег касается земли
– в сторону молчания
– проводить меня на край света – ночи
– за край
– самолёты виснут между небом и небом

– видение «сквозь» представление пустоты. Но и здесь не конечное отрицание (потому что неуверенность/неопределённость?). Шаг через/сквозь – затем уход от однозначного утверждения/отрицания, сохранение энергии, кружение – снова шаг через/сквозь
– пустота и перед предметом, и за ним, а за ней – возможность? и на месте предмета, и за пустотой
– утром небо темнее крыш, днём точь-в-точь
– облако не греет, оно поднимает или пригибает взгляд. У меня – рабочая тьма
– ничего не успеть сказать, поэтому сразу с половником за землей для тополя. Знаю, как не потерять счёт времени в городе троллейбусов

– квартира от тебя так сдвинулась, что я в ней теряюсь. Тут ветер сейчас, между столом и диваном, видимо, разбуженный тобой и тебя ищущий
– планы прокладывают траектории (для) падения. Острый лист падает лодкой. Лодка падает домом

– расстояние колебаниями невесомого, непрозрачного, выцветающего звоном слоя под кожей. Шагами полными сны, руками несхожими мысли, скорым дождем и ходячим теплом, продолжая
– близость жёлтым запахом камнем для метеоров той же страницей бесконечностью падения полетом по себе ходом норами частью следа языком дождя секундой за каплей начиная
– полёт делается падением только от конца, удара. Когда земля стала круглой, конец света оказался в любом месте, у шара конец в каждой его точке. Так что взлететь можно везде
– предательство мрака разное – когда предаёт мрак, вдруг проваливаясь в падение (а не полёт), или подсовывая что-то тупое, не понимающее, давящее. И когда предают мрак – не отвечают на предлагаемое им пространство, режут его обволакивающее молчание

– дождём вбок читаепишу
– рассвет на кухне в малине, ночь в стрижах, плавание в очках
– с бамбуком подарочным влагой горы греющей собирающую(ся) заговорить угли грозами над головой за травами по две стороны воды
– раскручиваясь бамбуком собрав ветер дороги место для ягод к яду травы когда к стороне?
– с языком дома в работе холода без тебя. Исправленное углами, новое внизу. Стукаясь о восток сжатой чёрной водой, сном внутри камня уходя от ухода. Рюкзак пока бездельничает, ракушка хочет быть замком
– устаю до письма хожу (с) твоим оставленным снегом – (на)встречу

– когда спина не боится взгляда
– когда за ней – за чьей спиной она. И когда летит так, что никому не догнать
– каким будет доверие – до веры (не в религиозном, конечно, смысле)? началом пути? узнаванием?
– доверие к религии не относится, оно свободное и осмысленное. До – не от церкви ли, которой хочется слепой веры, а не слепая неполноценная? Не начало – в начале и не может быть. Не итог, конечно. К узнаванию ближе. Что-то накапливающееся. Важное, но не продолжение, а средство для продолжения
– началом, кажется, может. Начало осознанное (как результат решения), но путь непредсказуем. Начинаешь, часто не зная, не веря, но, может быть, доверие и начинает
– доверие начала – да, может быть – риск доверия (совсем без доверия и не начать) (может быть, круг вроде невозможности литературы – чтобы появилось доверие, надо пройти некоторый путь, но невозможно начать этот путь, не имея уже некоторого доверия)

– ешь? прозрачнеешь? встречаешь? ты всегда (на)сквозь (на)ходишь
– более расстоянием рассвечивая раскачивая(сь) более праздника пришедшего врозь разбиваясь клубясь утончаясь (предпослав цвет другому) стылыми прожилками всегда в-не (на)ступая

– стальные бусины сна на разведку голоса
– мимо рек морю, железом воде?
– приближение распутывает руки волосы
– головой движусь, складываю ночное небо, транслит воды
– по касательной к запаху крапивы вверх перевернутым городом, сквозь буквы которого продают колбасу и газировку
– завтра и в субботу могу еще взять. Ключ трёх билетов между капель и кукурузы прорастая к тебе подходящей рекой
– вечерними хвостами позвоню
– окнами электрички о тебе бега смеха
– книги в спальный мешок. Спим спинами
– встреченное болью лицо встретишь полем?

– ко многим состояниям невозможно прийти, можно только себя в них обнаружить. Забвение. Но и любовь. Спрашивающий не живёт, слишком нуждается в ответе, слишком ждёт. Жить – забыть о вопросе. Нехватка времени, не успевающая замечать эту нехватку (когда замечает, приостанавливается)
– в падении между забытым и будущим. Секрет, упоминаемый в «Ожидании забвении» – может быть, сам человек, она?
– да, но секрет и сама речь, и ее поддерживающее: интерес, невозможность, бесконечность

– к мандариновому потолку добывая Италию в Китае добивая Китай Италией
– солнца больше с за-горящей ночью переступая кадыком ветра вечер
– своей работой (на)встречу радостью отставания, ненаступления вечера – каждый раз утра
– спящими птицами заговаривая
– двойным временем разделив подушку за пределами сна улицей утра умывая каплями работы
– днём растущим работой (не) успевая в твой
– экспериментальным дыханием укладывая слова в половину голоса в точке сцепления с месяцем
– в бровях дома вместо горгулий, выше орехов
– дырами яблок и хлеба по греко-буддистской пустыне Шамшада Абдуллаева
– утро к вечеру воздушными перепадами ферганской долины – вдоль касания очень – найди, пожалуйста, чью-нибудь шкуру, чтобы греться
– дома без меха, звери с воробья, греюсь твоим голосом в ночь Венецией к парусу отдыха тебе
– на косточках магнолий сон ушел в гости к утру
– мягким снегом и шёпотом лампочек жду твоего сна
– поиском сна и вопроса, горящими вдоль, роспуском утра обратностоящего ветра склоном встречая
– наклоном превращённого дня поднимая далёкое утро крепость облаков открывая
– испеченными буквами дождём(ся)
– косточками звуков растирая бег мимо ночи
– ночью в снежки, сейчас к мокрым ниткам мимо капель. Сегодня?

– в ожидании у тебя и меня часть одного времени
– падая по речи и ожиданию
– присутствие (неважно, реальное или нет, у Бланшо постоянный переход одного в другое) как гарант подлинности. Связь одиночества и присутствия другого, они не противоположны, но продуктивное одиночество письма, одиночество как множество, «основополагающее одиночество». И на следующем витке присутствие вступает в связь с одиночеством, «уже присутствующим»
– свобода не-одного – после пути? речи? «Ожидание забвение» завершается иной просьбой: «сделайте так, чтобы я не смогла с вами говорить». Знак близости – когда приходится оберегать уже не её, а расстояние

—люди в новогоднюю ночь говорят о переходе. Но переход каждую секунду. Новый год схож с известием о смерти, когда каждый определяет себя в протяжённости.А если – не как там в новомвремени, меня постоянно опережающем, но – как там в твоёмвремени, более изменчивом и способном услышать вопрос?
– ко мне прилетела ёлка и застряла в ветках, теперь смотрит и пахнет сумраком. Может, у тебя горела ёлка, а трещала её тень
– куда уходят тени исчезнувшего? Тень жалуется, что исчезает то, что ее отбрасывало

– хорошую маленькую томатную пасту, оливки, помидор, красный/зелёный перец, чуть зелени, пармезан, тесто есть, как тебе после девяти
– скорее после десяти обязательно пармезан? набираю скорость в карманы рюкзака, твой затылок
– если коснуться листа с севера дождь если скрутиться в нить никто не заметит скачущим приближением дня слишком устать с наступлением окон
– наконец катится. Окна медленно разворачиваются

– печатаю фотографии до ночи на рыбокоптильном заводе, день многих голосов и одного запаха, завтра около часу-двух дня поблизости
– в волнах сна тебя. Хорошо находить ложки, лежащие по-твоему. Год в мешке
– завтра собираюсь и разношу подарки, потому что новым год из мешка не вылез. Лучше у тебя пять утра
– будущего происходящего ветра открытого праздника пронзительного времени и пространства, расщепления пустоты
– восемь минут спасибо быть
– год начинается белым, совсем другим, чем заканчивается. Восемь минут все разные, тебе и мне не хватит
– восемь хватит, но не хватит времени большего; дело во времени, которое не
– хорошо, когда времени не хватает – быть чем(у) – то ещё. Длинный лёд. Тебе большой Введенский
– «когда ты идешь вперёд, прокладывая мне к себе дорогу». Помочь другому стать ещё более им
– помочь другому стать ещё более

– вакуум дня – когда ничто не может произойти, когда все скрывается?
– когда ни одна капля воздуха не касается плеч
– совсем без голоса, можно ли немного твоего?
– но ещё только в сторону дня, вечером догоню голосом
– могу и до, собирая после в твое отсутствие кусочки твоего голоса по углам и щелям
– вещи и углы там совсем дикие, смотри как тебе

– слова общие, слово становится моим, если вкладываю в него необщий смысл. И этот смысл остаётся множественным
– нельзя сказать «город как ты» – сравнение с претензией, что тебя знаю, а это не так
– но можно пользоваться не одним сравнением
– оговаривая его частность и ограниченность во времени. Сейчас так, а потом нет. Ты поворачиваешь голову в сторону сна. Сейчас в левую, но сон у тебя тоже меняется, каждый раз неизвестно с какой стороны
– крот под кроватью, когда будешь в музее?
– перевёрнутым ведром стола попросили к шести, к тебе могу раньше

– превзойти ночь трудно. Небо – ночное, а не ночь небесная
– не о той ночи, которая приходит со стороны неба, но о ночи неба как его движущей силе (изнанке), что приключается и переворачивает
– не приходит с неба, а проступает сквозь него, как её переступишь? Следующий шаг тоже в ней
– и чем будет тень ночи?
– возможностью?

– тебе сложные геометрические тела
– в семь на спуске к реке
– в готовности к бросанию в воду
– отправлено. Кожей сна
– пришёл только сон без письма
– ещё раз. Но мелкие соображения. В древних для будущего
– пришли, дожди в одном окне
– обещают грозу с абрикосами
– еду по капельным ямам, но доберусь
– чешуя верчения спин сна
– моль досыхает, когда приносить чистую искупавшуюся?

– Греция выветривающейся скалой собирается в гости, шурша листьями смородины
– Греция съеденным сыром и оставшимся морем. Подземной водой и крепостью воздуха к тебе с греческим маслом. Рыба катится на орехах
– сегодня в книгах и чуть городе – попробовать к послеобеденному? отсюда движением жасмина в дождь, чей конец ожиданием греческой рыбы

– между чего не и что есть пропасть
– перепрыгивая
– между чего не и что есть пропасть
– заговаривая – и появиться за
– пропадая, не зная, что/где появишься
– заговаривая – и начиная, и продолжая
– смещая речью
– губы порезаны несказанными словами, пальцы тем, чего не коснулись. Напряжение – но свет всё ярче – ещё чуть
– скрепящим письмом воздухом предчувствуя предчувствие забывая свернуть(ся) растерянности вдоль выдохом-выстрелом часами черпать дрожа тобой

– солнце пришло раньше обычного развернувшимся бегом
– дом поворачивается к солнцу. Живешь в подсолнухе?
– раскачиваюсь
– смотреть Пину Бауш
– весна с манго пока без каштанов. Пишу статью
– каштаны трижды проткнуть и пятнадцать минут жарить
– сном вытягиваясь не хватая дыханием в рост возле держа
– головой к голове поперек пробираясь ищу Грецию. Носом в ольху жду

– сон и взгляд бывают вместе – есть взгляд сна, он внутри век, но чувствуется. Есть взгляд на сон – ты спишь, я на тебя смотрю, чуть убеждаясь в существовании, днём угнаться труднее, хотя интереснее
– песок оставляет пыль после себя. Даже не пыль, а состояние кожи после песка; сейчас оно кажется невидимой пылью, стягивающей и забивающейся в поры
– скорее соль. Море лёгкое, когда плывёшь, но царапает, когда отойдёшь – не хочет, чтобы уходили? Но соль/пыль летит, даже если в море не входишь – солёный воздух
– ночь на берегу – сосредоточенно-рассеянная энергия моря, расслабленного днём; огни, небо и ветер, бьющийся об одеяло, но совсем не подозревающий о моём в нем наличии – не тревожащий
– волнующееся пространство. Далёкий маяк, к которому всё же однажды придешь и будешь видеть сноп света над головой. Плыть в чёрной гладкой воде. А огни отражаются в море, и это уже космос, где свободно и кометно в любом направлении. Кто рядом – не помеха – другие глаза, другое удивление. Потом так можно с морем в любом месте – и там, где моря нет

– зубочистками оконных перемен линяющие зёрна звёзд
– к постоянству бега по временной дописанности. Дома в облаках краски
– в малоподвижном пути
– оба кита высматривают паруса лопаток
– камни скучных сторон спотыкаемые, осторожнее. После девяти темнотой слив
– к хвосту текста воображаемым одеялом головы
– с вилами за перевалы холода, соляным горением
– не хочешь ли в пространство к листьям? или ночью греться запасённым в них светом?
– само о(т)казалось дождем. Жду роста теней

– слизывая капли с веток. Вкус коры и почек – почти весны
– своих по жестам. Я тобой – увидев, как раскидываешь кучи осенних листьев, найти истлевшие до прожилок
– мне твоя спина внушала большое доверие
– дойдём до бабочки и повернём
– деревянный куб, обломок со стройки. Какая сторона тебе больше нравится?
– где глаза, как сова
– мне тоже сначала, а потом понравилось, где шеврон

– оставив запах кофе. Идем вечером ловить сумерки?
– могу в среду – дуть в неё, в небо
– мысль – жизнь со скоростью мысли?
– в двух смыслах «со»

– как решаешь, что я пропадаю в телефоне? говоришь, что пропадаю, посреди не моей речи, а твоей. Пропадают важные шорохи, дыхание? или как лицом к лицу – не столько теряюсь, сколько теряешь?
– кажется, что пропадаю среди твоей речи (моей, становящейся твоей?). Ощущение всегда очень чёткое, наверное, пропадает чувство связи; остаётся пассивная приближающая(ся) тишина, странно не слышать тебя и знать, что меня слышишь
– все реже «ты». Друг другу не точка для указания, а воздух, который вокруг. «Ты» однотипное слишком

– пока с конференцией и галечными письмами, желтизной кипения
– а после восьми? с надеждой на субботних змей?
– в гости к дому с изумрудными девушками
– долгими разговорами не успевая утра
– от ночи утру – ночь и день не стоят, но быстрее всего колеблются, так что нельзя выбрать главного, и, говорят, равны – одеяло несдающаяся улитка
– день и ночь замедляются впустить шаги, море, метеоры. Одеяло ползет на север
– по радио добрым таким голосом, мечтательным и вдохновенным: «Растворить в поэзии сердца людей…»
– что люди будут делать без сердец, растворившихся в поэзии? будут совсем бессердечными

– окно сухоцвет лестницы после шести после следами пространства
– у двери велосипед и колючка. Куда к тебе?
– теплой изнанкой крыш – левой справа
– колоколами непроглядной кратности, может быть уже и за орехом, со дна ежевики корица не по зубам моли/моря не сказав ещё по колено
– свистом воды про Владимира Казакова точностью за морем
– виза с двадцать седьмого на год. Бегом листьев, вишневой змеёй
– у змеи посчитать позвонки. Плыву, наевшись солнцем, как завтра утром/днем?
– пальцами толпящегося корабельного нетерпения, попробую совсем в ночь. С твоим паспортом иду осторожнее – в кармане ощущение недопустимого к потере
– выходящей из берегов полнотой дали – запорошенным падением, ставшим верностью – здесь взгляд не боится быть увиденным – зная, что никогда не равен себе – дрожью продолжая движение

– Бланшо по ту сторону времени, событиями, мерцающими в отсутствии времени, в его нереальности, Владимир Казаков по эту, проживая каждое призраком желания. Человек живёт в камне каменным, но смотрит звёздным и говорит молчащим. Жёсткость языка, себя не(у)знающего. Твёрдость мгновений – литых, сколотых или желанных? Пространство поцелуев и решимости. Лицо девушки и лицо света, обращённые на «вы»
– Казаков с вещами, ими думает и чувствует, кажется, что для него и любимая (когда не романтический штамп) – угол зрения на вещи. Твёрдость мгновений-предметов. (Мгновение Бланшо – расширяющаяся до бесконечности воронка?) Время – изменение. Вещи теряются, разрушаясь, и у Казакова много боли от этой потери. Боль возможного, но не происходящего? У Бланшо боль другая, от невозможности? Он понимает бесполезность речи, Казаков стремится говорить, даже когда не готов. Прикосновение у Казакова – тоже взрыв. В его вспышке предметы могут гораздо больше, чем они/ими думали. У Бланшо ночь скорее метафизическое понятие, у Казакова – то, куда выйти и жить. Небо у Бланшо предметнее – острая точка? А смерть – не предмет и у Казакова – потому похожа?
– и вещи в воронке уже-ещё не. Разное ожидание – у Казакова напряжённое ожидание предметов (боятся исчезнуть / пропустить?) Множественность говорящих у Казакова. Кажется, когда говорят двое, слушают гораздо больше
– у Бланшо ожидание с забвением, у Казакова вещь исчезает раньше забывания. Ночь Бланшо охватывает, её скорее обнаруживают, чем входят в

– встретить / проводить с зонтиком? Не придёшь искать себя и гречневую муку?
– приду завтра днём украдкой поработать
– если ты украдкой уже тут и работаешь, просто я не вижу?

– ты птица, которая сначала улетает, а потом смотрит, надо ли было улететь
– но потом иногда возвращается
– сначала оборачивается – птицы хорошо оборачиваются, голову наклоняют, шеей крутят
– напряжение – это собранное время, когда в каждую минуту уложено много других, прожитых ранее, и тех, что потом из неё вырастут. Семечко очень напряжённое, твёрдое. Нет времени – не мало, а – всё оно там, в напряжение ушло
– и мы никогда не только в чём-то одном, потому что иначе нам будет нечего дать этому одному. Всегда что-то ещё
– делят и не делят – даже в одной постели каждый в своей голове, каждый – сам. Каждый в своем мире один – и хорошо – так возможны индивидуальность, встреча. Но и вход в ощущение, когда гладишь и чувствуешь счастье кожи, которую гладят (которая гладит – тоже). Одновременно и делить, и не делить, и отдельно, и вместе

– начинаются дни Дона? Донный город ближе к соли пока останавливает? Ближе к лету цветом улиц?
– ближе к лузгающей семечки заката Швеции, берёзы светлее ночи прорастаю(т) животом засыпая на спине
– движется последний снег ветреницы к спине лопаток в синем чае весны. Город всё ближе к тебе – ломкая бесконечность, линии пыли
– мозаика из церкви – люди из стен собаки тоньше выше цветущей тени
– Дон с мозаиками почти греческое море. К твоему дому собираются звёзды
– 04.22 в субботу, седьмой вагон, но тебе совсем не удобно, дойду
– (из-под потолка) знаю, дойдёшь, но хорошо увидеть и не быть тенью на твоем лице
– Дон на дом, если встречать, можешь взять ключи от дома у мамы Кристины и переночевать
– дом без тебя другой, легче дойти из моего, почти выхожу

– сплю наяву тобой в дождь кружится голова можно сегодня? если не – голова и на расстоянии от тебя еще как
– сегодня всё же не, воздух полон движения
– листья разворачиваются навстречу каплям, облака вылезают на гору из волн, улыбаюсь в твоем воздухе
– реки запинаются и начинаются снова, они никогда не пересекаются. Не бывает речных перекрёстков
– реки упрямо вниз. Ещё ветки деревьев не встречаются. Люди свободны и могут встретиться. Покупаю «Диссеминации»
– диссеминации у меня есть. Рассеялись в глубине. Пересекаются в небе
– диссеминировать вместе? В небе в полёте
– листья обманщики. Понравилось, как они падали в углу двора, и освещение там интересное, жду с камерой – за десять минут ни один не упал. Хотя в других местах – падали

– пыльная, бесконечно истончающаяся, крепко настоянная, но не настойчивая, будто даже не касающаяся память Лоренса Даррелла. Болью – напряжённостью, чуткостью и рефлексией, когда опадают границы осторожности – и энергией радости
– если учитывать, что у скорости и огня один результат – зола, от огня не убежишь. Читаю наощупь и в лучшем случае половину
– читать – и до ночной половины. Не порежься об осколки неба и осколки земли
– осколки всегда нас превосходят – не порезаться, а быть задавленным. С утра набирают свою колкость
– утром небо жёстче ночного. Можно между – идем?
– осколки – просеки. Куда нам?
– к комнате, морю, книге, мосту, лесной клубнике, прикосновению
– потому что любая находка – лето. Потому что понимаешь, что понимаю
– можно попросить зайти утром, с разводным ключом, не могу воду перекрыть
– осторожно нечётной пыльцой памяти
– взглядом колодца улитки вдоль воображающих волос
– дымом крыш, обнимаю уши
– расшатанными горловинами в одном времени. Дома удерживаю рыбу, жду

– пусть они вздыхают о потере того и этого. Попробуем найти и собрать
– Соловьёв «книгу счастья» о своих индийских поездках пишет
– счастье здесь, не в Индии. Только встретить
– вырастающей за ночь чужой работой, пространством, дважды звучащим от каждого падения непойманной Александрии, теснотой, удаляющей от вместе, желанием разговора
– «так мало наше знание, но уверенность, которая нас не покинет, заключается в том, что надо держаться за сложное. Хорошо быть одному, потому что одиночество сложно. Хорошо также любить, потому что любовь сложна». Рильке в письме к Ф.К. Каппусу

Морской город, от которого ушло море. Зубцы домов – попытка привлечь его обратно, предложив скалы его птицам. Многие дома предлагают не одну скалу. Город тянется, пытаясь увидеть море с верхних этажей. Взгляд тянется к этажам, болит шея от постоянно запрокинутой головы. Город держится за море каналами. Дома растут из следов моря, выходят из них ступенями, располагаются над ними эркерами, сохранившими в сырости своё дерево – так пропиталось солью. Кирпичные корабли на якорях, вдоль воды менее прямые и ровные, чем вдоль улиц. Море рабочее – не тёплая карнавальная путаница Венеции, каналы прямее и шире. Больше места для отражений – порой и деревьев. Дома сужаются, и окна не хотят располагаться друг над другом, перепутываются с башенками. Над окнами, даже прямоугольными, всегда арки, держать тяжесть неба. Оно тут нагружено дождём и не очень далеко.
Здесь у чертей во рту селёдочные хвосты. Романская башня подняла все свои окна к девяти шпилям. Другая утыкается в небо зубчатым носом заморской рыбы-пилы. Третья пристроила сбоку беседку – чтобы удобнее было смотреть на море. Четвёртая выбросила над собой совсем другую башню. Мосты тихо впадают в дома, переходя в них сложными наборами арок. Некоторые разводные – продолжая надеяться на корабли. Шлюзы держат прилив, который давно ушёл. На крепостном валу поселились мельницы, там удобнее ловить ветер, соревнуясь в круглости с городскими воротами. Яркостью тюльпанов, пробирающихся и под мосты, оранжевого кирпича, фиолетовых крокусов.
Между ними идти и находить предметы, которые станут словами языка этого города. Сходя к воде по ступеням осыпавшейся листвы. Замыкать арку можно нависшими бровями – а можно высунутым языком. Под колонной можно с крестом – а можно с лютней. Угол бережёт девушка точнее шахматной фигуры. Геометр с циркулем залез на трубу. Всадники и кони состоят из дыр, но тоже тянут головы вверх. Драконы поддерживают скамейки – отвернувшись от сидящих, чтобы не пугать. Руки тянут навстречу друг другу указующие персты.
Паутина предложила плести кружева – они боятся ветра, и дома для них ниже. Но кружево порой выбирается на углы и арки – и кирпич рад его держать. Порой скапливается паутиной света в окнах. Голубое море, на берегах которого цветы – в памяти и на белом фасаде. По морю девушки раньше ездили на запряжённых козлами колесницах, отстреливаясь из лука от преследующих. А мужчины запрягали собак и играли на флейтах. Кони – для той, кто с лирой. Город объезжают Леда и Зевс – их везет Прометей на Пегасе.
У церкви цвета заката для заката не шпили, а шлемы. На ней змея, которой понадобилось колесо, а внутри – тяжесть костей и лестниц, одежд и мешков. Стороны арок тянутся друг к другу удивлёнными головами рыб. Ветви деревьев – по перилам мостов. Каменные петли – из труб. Каменная пушка сломала колесо и застряла в траве. В руках девушки – три утки, плывущие по каналу.
Лучшее украшение церквей внутри – память о море и небе. Дома подхватывают у них готику, волнующийся камень и башни, всё более становясь похожими на маяки, светясь по ночам всем контуром. Небо – то, что получится сделать внутри. Над окнами – плотники и кузнецы. То, что они делают, доберётся до моря само, ждать не будет. На доме и на флюгере – кометы, здесь их не боятся. Юноша и девушка улыбаются друг другу с разных сторон входа в собор. Когда двери закрывают на ночь, они уходят целоваться. Солнце засыпает на рассвете город морской водяной пылью.

– полуночными разговорами, западным дыханием сонного оборота в боку приближения
– кромешный дождь позднему ношению гор, соль улитки
– что хочешь?
– сыр
– всегда просишь то, чего у меня сейчас нет, как-то догадываясь об этом
– после девяти смотреть романику, если
– буквы у тебя просыпаются, растут, ищут места. Окружата – окружена и сжата? магазин самооблуживания – там продают средства, чтобы стать сверкающим, как лужёный чайник? получить лужёную глотку? окружить себя лужей? сесть в лужу?
– дождь крупной чёткостью в керамическое блюдо изнанки взгляда. Здесь запахи клювами ласточек прорастающей разностью капель
– голосом к голосу проходя ладонью ловя несерьёзное картой будущего шага во вдох
– кажется, что долго и хорошо ходилось. Хорошо опираясь ступнями
– вроде понятно, почему от меня убегаешь, даже когда очень хочешь приблизиться. Так попадаешь куда-то ещё, и я за тобой, а иначе – так и лежали бы на месте

– вишня от сестры. Ты любишь без косточек, вытаскиваю
– давай помогу
– забрызгаешься
– разденусь
– совсем?
– совсем
. . . . .
– тюлени крапчатые

– хватило ли вчера змей и пространства?
– забежать за книгами и альбомами, пространства, конечно, не
– лимоном и косточкой смоковницы
– пешей длинноносой птицей
– гигантские кальмары ночного винограда тянут щупальца сна
– гладко-слоёным морем во рту где разноудалённостью людей от совсем неожиданно очень
– и на всякий текущий план парад насекомых сгустками ночной геометрии ближе к шару пора мухи светляками читаю о пчёлах треугольным деревом
– позапрошлой и прошлой ночью во сне очень сильно кусаю язык и просыпаюсь от боли, сегодня утром казалось, что язык раскушен пополам, раздвоенный, как у змеи
– подводная чуть светящая вишней удерживая майского жука не добыть корой дуба настоять часы

– поздравляют с выходом книги
– да, недавно во сне тебя с книгой, подарив шкуру акулы змеиной расцветки – чтобы носить на спине, глядеть и гладить разлитым молоком
– из сада на балкон, без воздуха без воды
– полусимметрично – отключили воду. Но воздух – тёмный и быстрый
– голос всё это время с балкона расставленное пространство трескаясь от колебаний не синхронных вечера и анемоны жить без моря как город без рима по(с)ле как
– ночью балкон собой море в тебе и мне есть трещины в воздухе к ним кран поднимает дождь укрепляя небо пальцами в клее торопясь проводами скоро
– около тише страниц и роста листьев
– гриппа не боюсь, он медленный гриб, убежим. В длину яблок
– тогда буду ждать вторника стаями речной ширины

– опередившая тебя на секунду фраза: «тоска по месту, где сбывается ночь»
– ночь сбывается не в месте, а вместе, когда ей помогают вдвоём
– дом – то, что отпускает последним, когда проваливаешься в сон, и пробуждает первым
– тогда дом – человек, обнимая которого, засыпаешь
– початки ковров растерялись вдали, безрукая зима зря хлопочет. Небо маячит впредь горизонта размякшей кружкой на ржавой банке. Гости из Питера
– небо цвета берёз после дождя. Прищепки ждут стрекоз. Зиме не нужны руки, обходится дыханием
– руками зима вытряхивает из ковров старость
– старость вплетается в нити, никакой зиме не вытрясти
– прикосновение оживляет. Ответишь в мою форточку, а я на балконе, в воздухе?
– в форточку буду шептать ше(потом)
– жду, когда (ря)дом. Лучше перешёптываться, чем переговариваться

– словами, написанными водой
– входы озёр и выходы цветов. Утро с руками в воде
– (ш)мели дождя скоростью (мо)лью
– между трещин и крыльев. Касаясь ниткой в полотенце, как получится, воскресенье или в римской трубе недели
– воздух цветёт перед цветами
– перевёрнутым ветром стола
– в облаках у колодца? В третьем зерне колоса?
– что-то за спиной хлопало, показалось, что ты бежишь за мной
– может быть, это я и есть

– это не нормально, это чудесно, потому что очень близко. Поэтому так и прекрасно, что не зависит от того, что было или будет. Совсем не нормально, и «пойдёт дальше» только потому, что невероятно, а если нормально – дальше тоже нормально, и я не знаю никакого дальше в таком случае
– ты можешь не вспоминать? что не прекращает возвращаться само, будто не из памяти, из более личного и более бессодержательного, чем память. Когда возвращается, я хочу вспомнить, но ничего не получается. Только волнение, которое закладывает уши, я повторяю, не вспоминая
– собрать из того, что было с нами в какой-то момент – что было бы окном в то, чего не было. Звёзды, видимые со спины, дом, который над водой и на языке

– луком и стеклом у мамы, спиной и карандашом у тебя
– с края прожитого касания в трещинах света вечера город дышит не считается с временем
пропуская поезда подошедшей запаху тополя синевой с твоей рукой не спящей
– в ожидании вечерней просьбы сна
– гребешками силы
– как хвост?
– по(до)спевшей крепко подаренной темнотой
– без тебя заблудившись в скуке «Нового мира»
– в городе воздухе ещё не дома всё в порядке
– буквы раскрываются, позабыв места

– нервы не рвутся
– спутанные, устают не рваться
– чтобы порваться поодиночке? интересно, из двух половинок нерва вырастают два?
– каждая из двух половинок связана с чем-то ещё, но может быть, и не растут в разорванности
– или от разорванности и растут
– может быть, требуют навести порядок, который невозможно навести, и нервничают от этого. Но рост, кажется, от чего-то ещё
– больше нервов – меньше нервов или больше? какое-то обучение терпению скорее
– нервы не только нервничают, но и думают. Больше нервов – больше связей? хотя от них больше нервностей
– растут от собственной скорости, переходящей в рост – скорость ветра в рост веток – умещаясь в промежутках касаний
– наверное, сигнал, проходящий по нерву, удлиняет его. Но растущее не умещается, и касается нового

– выдыхая говорить о вдохе?
– пока не, о выдохе – не говорят, делают
– делать – касаясь выдохами (на)встречу – попробуем?
– на работе маленькая сороконожка, тебе не надо?
– можно
– ушла уже, быстрая, скажу, как придёт

– у меня нет причёски
– чихаешь? Пыль? Не смылась?
– наверное, просто въелась, хожу очень много

– в день без ночи с топлёным утром дом мёд и кофе в равных чашах кресла, на площади дьяволы
– тепло расползается по полу, в комнате шероховатое, в коридоре гладкое, оба с ископаемым кофе ждут тебя, дьяволы улетят на башни костёла. Подсчитан ли день? Сегодня уже завтра?
– кофе и мёд согрели, подсчёты до утра
– греют ещё трава душица, руки. Спи, и я – до вечера?
– ещё не дома на пороге тумана
– в журнале попросили твой e-mail. Как сон после тумана?
– сон через приоткрытую дверь

– раскатом недоразумений лёгкость последней капли воды. А вы отсюда? – нет конечно!
– я здесь, когда с тобой и с собой, не здесь – на работе. Капля волна разбивается на частицы, которые волны. Сдают номер журнала
– покрываюсь тонким слоем тебя
– надеюсь, слой с дырами и не мешающий? Снежный дикобраз бросает первые иглы
– ещё иглы листьев не, а уже снежные
– листья скорее угли, чем иглы. Если слой, тогда я сейчас одеяло тебе в сон

– не пущу!
– ты о чем? что не впустишь или не отпустишь?
– Бланшо о письме как индивидуальной власти, превосходящей власть (языка в том числе)
– поэтому Бланшо и не настроен так агрессивно к языку, как Барт? Знает, что справится, и что язык от человека тоже зависит, а не только давит
– во сне по Риге у зданий папы Эйзенштейна
– не умещающимся в горле-проводнике утра удивлением, окнами-электролампочками и девушками, ни за что не желающими спускаться в горловине лифта
– посмотрев египетский альбом, за египетский труд – чистить плиту, стенку около неё, чайник, крышку сковородки, раковину на кухне

– на сундуке выросла верба. Если будет наводнение – взбирайся на неё, выдержит и спасёт
– веером вербы улыбаться в арку. С кончиков собрано немного сумерек, влажных от росы. На ветках буду встречать гостей, спасибо
– не-мехом, не-пухом, мягким и белым, щеку и плечо
– падать так легко, весна ковров
– попробуем поискать уплотнения и просветы в темноте?
– перед глазами отличный кадр, который бы тебе подарить
– так дари – положив руку на мои глаза

– прикосновение не оставить на картине или фото. Оно мгновенно, его фиксация ложна – или оно окажется связью, удерживанием. И лицо в литературе и фотографии сейчас всё менее возможно. Конец сюжета – и конец словесного портрета, который оказывается стилизацией под XIX век. На смену – портрет через ассоциации или частичный взгляд, часть, знающая, что она часть. Аналогично и в фотографии: лицо либо слишком характерно, досказано, либо слишком неопределённо. Выход – лицо как предмет среди предметов, некоторая многозначная форма?
– дело не в том, что завуалированное-зашифрованное лучше, а в том, что прямое называние огрубляет. Вода – какая? вода – и только?

– преждевременная весна на хвостах толстощёких ящериц, обветренная, обгоревшая, обточенная. Приеду встречать прозрачную высокую
– опираюсь на вербу. В клетках таблиц, но завтра вечером скорее дома
– облачный сок и остров сна руки
– ночь несёт на длинной спине. Сестры Эдды сеют лед и пекут яблочные пироги, знают невечность богов и прочность людей
– стрижи иглами от воздуха сзади
– иглой просыпающегося ежа – пыль будет глиной
– есть апельсины и свет
– спины нет
– что же ещё вижу, когда убегаешь
– но и я не сплю, отправляй бессонницу обратно. Без сна хорошо гулять и подглядывать
– нет, пока спи. Потом ты с моей бессонницей, я с твоей, подглядывая друг за другом

– киты уплыли в другие края
– с пятнистыми берегами, чтобы можно было чесать спину. Набираю солёное море, не выдерживая плечами и грудью, сгорающими в кольцах бестолковых осад. Бродящие после полуночи воспоминания оставляют морщины гор и лесов вокруг глаз, вопреки подводным законам аэродинамики
– киты обрастают ракушками и домами. Царапины уходят, освобождая место новым
– расстояние кончиков косточек груши

– Прага? может, туда? нет моря, но улицы узки
– а Неаполь? но там страшные жулики на юге
– жуликов перепрыгнем. Тут тугой беспалостью спин и ключиц, вперед(и) дождем облепиховой тишиной

– апельсин стал немного синим – дело к апрелю. Крыши – конверты, а прожилки – истлевающих писем
– лучше присутствие твоего молчания, чем молчание твоего отсутствия. А ещё лучше удвоение молчания
– ух
– ты не только ухай, ты прилетай
– люди – искры, скрываются быстро
– в твой костер – каштаны и вербу

– сплю вокруг кулака собранной в напряжении гортанной лёгкости, ветер швырял её обжигающей по краям бесчувственной медузой по небу, шея-кузнечик – говорят, если держаться за воду, то выключать свет и прятаться в разрывах «иди сюда» сегодня – найти скоростное погружение и разболтать о нём – потерять укрытие от ветра и дождя – боюсь собрания вчерашней ночи скрипящим воздухом – с таким скоро пить вино из за(о)конного винограда
– спина раскапывать и звенеть, (вы)носить. Дождь на плечи волосами воды, вино будущей страны
– медленно о медленном Шамшаде Абдуллаеве в горячий сон из дождевого бега. Вернули хороший альбом по модерну, взятый одиннадцать лет назад – приходи смотреть

– сажая косточки в течение корабля. Как твоя лекция о Драгомощенко?
– почти не понимая почти не читавшим. Драгомощенко яркий – не предметами, у него все приглушено, пейзаж – падающие листья, осока, мусорные баки. Вспышками связей, выходящих из предметов
– Драгомощенко антиинициационный. Инициация – рассказ об устройстве мира, вписывание в ясную и прочную картину социального. У Драгомощенко – обнаружение текучести в прочном, и неустранимости этой текучести
– темнота пальмовых веток под подушкой шестипалой корой выше запаха подушки на удвоенный взгляд навстречу
– раскрытым до Гауди летом – чисткой зубов островами громоустойчивых бакланов всё в подошве левого мизинца – не спеша вереница с воздухом рукой в кармане венецианского двора – группой ветра
– тюльпаны обиделись и нагнетают тени. Земля в ногах. В весенних цветах тени больше. Они утренние-вечерние, и что-то от зимы ещё в них. Больше сумрака и синего. Оставляют свои сухие тени на плечах-ножницах – у тебя (ли) дождь неразложенным креслом к велосипедной пятке?

– внимательность у Казакова не отпускает, держится за свой объект – время, железо, волосы и губы, молчание, гости, зеркала и отражения – но почти не продвигается дальше. Даль почти не меняется. Железо метафорически, кажется, может заменить всё: небо – время суток – поцелуй
– почему железо? сверкающая жёсткость, наносящая рану? У Казакова много напряжения и боли, хотя чаще не названных прямо
– глаголы меняют объект и направляются теперь на подлежащее: «От хозяйки не ускользнуло». Дальше пропадает и глагол: «Они умолкли, – вернее, просто они»
– скорее не пропадание, а размывание во множество? Они – наличные и совершающие множество действий?
– почти нет телесности? Волосы, губы, локти – скорее часть пространства, а не человека
– при том, что у него развитая предметность. Может быть, человек продолжается в крышах и воздухе, это тоже его тело, причем более точное и подходящее. Волосы и губы одного порядка с этими новыми частями тела
– у Казакова много военных. Не видел ли он в войне романтику, как в карточной игре? У него вставки и с описанием виноделия. Вино – тоже часть романтического мира? Но эти вставки сухи, фактичны, некоторый контрапункт совершающей сложные скачки ассоциативности, опора для неё?
– некоторые исторические места обретают новый смысл: буркандья – не мёртвый поселок на Колыме, но новый тип мысли и прозы. И постоянные сомнения и сбои вокруг речи. «Это показалось словами, а было другим»

– хотелось конфетой поздравить с апрелем – но ворота закрыты
– ворота пустуют впустую. Можно и в апреле
– на закрытых воротах не виснет ни конфета, ни письмо – никакая буква. Апрель завтра
– кажется, что всегда только буду. Читаю инструкцию к глазным каплям – глаза устали, но не читать, а писать отчеты. Апрель совсем не, да
– усталость копится в уголках губ и глаз. Радость тоже

– временем сна замоченный горох вечер каплей суток сухо смолоть
– сегодняшние кости высушить запахом Этны
– перепуталось; оказалось намного проще; дважды неожиданно; документы отданы; за тобой
– над – отсутствие тебя, внутри ты/сон
– сбоку, сверху ожидание/никого; собираю потихоньку по лицу/телу тебя
– соберёшь рассказы и глаза? Окна вращаются, ночь превращается в снег. Последнее купе пустое спрятаться с тобой
– собираю как морскую соль
– сон твоим минутам. Вечер парит над Кристевой. Возвращаясь к взгляду в спину стиха

– параллельные миры – горение с нескольких сторон. Быстро (несколько жизней), интересно, хотя порой немного страшно, а за другого, в котором видишь эти напряжения течений, страшнее, конечно. Но тут и оттенки, и поддержка рядом текущего плеча, хотя параллельных снов, мне кажется, не бывает, там как раз пересекается, но и наяву перекрестья хороши, если выдержать
– город всё больше напоминает другие, вдруг озадачил вопрос о моей принадлежности к нему
– упругостью синего винограда – мозаичный дворик в Питере – мои фото накрывают столы в Штутгарте. Положив руку на спину прерваться на счет кофе мхом букв
– с протоками лета оборачиваясь каплей дождя вверх к дню полёта
– объятья изъять зелень и запястья – угл(ё/о)м глаз пусть захоронение с антенной и водопроводом на горе не совместимых смещение

– письмо на ощупь, а оказалось перед глазами. Совсем болею, но только второй день
– как температура? Хорошо быть-и-не-быть (ты-и-я слишком более не). У Дубина самого толстого Бланшо кто-то читает
– сегодня показалось, что пошёл снег, настоящий, хлопьями. Бери тонкого
– переснято три книги. Спать в четыре – тоже ночь с тобой
– спасибо! плохо сплю после снега. О чём-то неизвестном

– 37,3
– к тебе летит паук с капелькой темноты для горла
– встречу имбирем сельдереем
– паука или меня? пауку крошка черного хлеба
– паука
– катишься? как температура?
– качусь, падает по мере удаления
– тело твоё почти полностью определяется сознанием. Кажется, едешь на налимах

– отбиваясь от бумажного ветра
– навстречу, чуть удерживая себя бегом. Болезнь длиною в ночь попеременным пробуждением-касанием тёплого края взорвалась желтым маркером в промедлении сжимающегося со взглядом возвращения
– сесть около твоего края, взять твою болезнь в свою? болезнь медленная, останавливающая, пусть она к моей медленности
– с болезнью пока не понятно. Кажется, что и она очень ускорилась, извернулась хрупкостью взрыва
– горлом вдоль горла

– волосы шевелятся ночью, прокладывая траектории роста
– волосы – встреча с воздухом
– хорошо расти в поезде. Он раскидывает
– рост в одиночестве и тишине, поезд слишком меняет время
– в Москве ничего, в Нижнем – только проверь, есть ли автоматы с газировкой
– автоматов с газировкой нет, летают тропические бабочки и садятся на людей
– чехарда сборов застилает окно снегом. Если бабочки – ищи воздушных змеев на горе
– змеям слишком холодно. Город не знает, что мои – твои. Разобранным порой хорошо ночью
– ночью хорошо дышать сквозь пятиконечные лепестки простыни, слушать воду, ночевать, не спать, спать тоже, распоясавшись
– ночью плыть в городе воде себе друг друге на горе на горе на радость
– осенний ветер в прядь вплетает похищенные крайности движений. Стылой ощупью. Головой к окну – к дождю
– в книжных продают мумий во вложенных гробах, а я ногами от бумаг
– ногами расти из ночи так прорастает луковица
– из ночи растёт ночь, человек, встреча, лепестки тюльпана, всё это слои луковицы. Если лицо станет маской, оно, возможно, будет светиться в темноте. Книга – дом, а на луне огород. К тебе идёт тепло
– став маской, лицо парит над телом. Тепла дошло немного, теперь вместе в кофейной чашке под столом вниз головой. На луне хорошо играть в футбол
– на луне были и футбол, дорожный указатель, кладбище. Лицо всегда с телом и не – закрывая и проявляя. Тепла ушло сколько было
– время сбежать из дома и кататься в аквариумах монорельсовой дороги, пролетая мимо застывающих окон. Тепла больше, не всё сразу. Спасибо. Голубым (б)ликом подсматривая в пустоту, думаю, что возвращаешься
– возвращаюсь, ожидая. Спи, у тебя почти два ночи

– это не бежевые, а белые нитки
– белый совсем другой. Молоко?
– молоко – но не совсем белое. Придёшь в магазин и попросишь подобрать молоко под цвет ниток?
– ряженку
– фото можно и (завтра)
– фотозавтра фотозавра он светится
– между веткой и вечером. Между вдохом и выдохом сплю
– ждёшь, и во мне игла, спать наудачу навстречу
– нашлось, где сделать уколы сегодня и завтра, не беспокойся. Студёным шагом разницу вечера
– чёрная радуга под снегом и землей?
– чтобы сказать – дождаться

– снежок из летящего ночного «мимо»
– в «сейчас» живешь – невозможность этого вне прошлого и будущего, и невозможность внутри «сейчас» преградами в нём
– будущее как существительное очень некрасивое слово
– не настолько. Двойное У – труба. Щее – вползание, будущее вползает в настоящее постепенно, змеей, неясно, где его туловище, голова и хвост

– чужое утро пахло дождем
– когда соберёмся собраться?
– работаю до 9.30. Голубой – зас(ы)панного пляжа
– пойдём загорать под ночным солнцем?
– как вернёшься – оказывается, у всех дела к тебе. Сегодня весь день ищу коня
– пусть сами ищут! И конь свободен
– конь нужен мне, чтобы устроить человеку праздник

– не купить ли билет? На дне озера
– пыль дождя, большая комната с двумя креслами зарезервирована, жду в других странах
– снилось созвездие с названием на к – с таким названием все его звёзды легко было полностью увидеть ночью – и как ты смеёшься. Здесь камни и липы молчанием норманнов. А лошади крылатые и ехидно дисциплинированы
– догоняя ночью склоняясь к югу (раз)вернув дыхание
– укрывая не с читая уводя хотя у ходя в ночь отставая
– обратно можно из Рима, можно из Мюнхена
– +27, веснушки медового дерева, тогда из Рима, пока не знаю, куда меня

– балкон, отражающий трижды, заносчивые, не привыкшие удивляться французы, за неимением слонов угощают кофе, всюду встречается Шевийяр, все по-прежнему очень медлительны. Летними барахолками, спутавшимся солнцем с ночными мыслями звуки города лёгкость
– тенью воды касаясь выше вечера улицы жду не ответа тебя раньше ночи оборачивая усталость усталости к самому старому новому мосту
– с велосипедом вместе в поисках юга размывая
– выше будущего рёбрами листьев на чердаке спины полотенцем закручиваясь
– пере(п)летая перелистывая, нет штор, только ставни, тремя цветами в тепле, билеты Париж-Рим

– лес каштанами, вызревшими уверенным подножным соком, с пригвождёнными к земле трассами и седалищами. А также местными захоронениями. Похоже, они во времена Османа последний сук укрепили и облагородили. Не спеши только – утро акации
– солнечным кустарником сплетать остроту в дорогу хвостами белок по плечам, углами поездов и листьями самолетов. Ночь – ожидающий нераскрывшийся каштан
– перехожу на суп и кофе
– чуть боюсь твоей усталости, суп её смывает, а кофе консервирует?
– суп смывает дождём и балконом. Усталость приближается к локтям, но совсем короткая, моя радостью, сумерками, темнеющими камнями, беспокоюсь о твоей
– кажется, что в Париже архитектура бежит. Не останавливается ни в готике, ни в модерне, разве что выпить горячего вина или съесть супа. Как за ней угнаться – или как обойти?
– остаюсь на неделю дольше под крышей с радио и вдольоконными ананасами
– течёт и уносит, завтра иду менять страховку, с когда?
– не могу выяснить, когда конференция. Пусть с часу?
– думаю под землей весна можжевельником, с часу хорошо. Под землёй морские анемоны и морские уточки, с Америкой всё запутано, плыву по дождю

– Сан-Джиминьяно равноудалён от Флоренции и Сиены, совместить поездку туда с переездом из Флоренции в Сиену? Удобно ли с рюкзаками? поездом до Поджибонси (станция между Флоренцией и Сиеной, оттуда автобус в Сан-Джиминьяно)
– от бумаг можно замерзнуть. Но согреемся в беге с поезда на автобус. Ты, конечно, выбираешь самый напряжённый вариант

– листьями солнца нести
– ночь прогрызла гриб в горле ореха фонари богомолами над изгибающим тонкость днём не успевают следом и собираются в усреднённое собрание тепла от камня к полуночи
– ночь не отвечает за город держит строения вдоль спускающихся чтобы рассчитать шаги на сон идущего – тексты чуть позже в прорастании из шороха рядом
– спасибо за квартиру, будет спокойнее ронять листья
– дождь выпрямляет деревья внутри согнувшегося под ним, исходящее себя место бормотание усталости, город раскопан в поисках тепла, твоя квартира нашла, моя пока не. Я вне холода, на который сил не. Над тобой постоянный дождь, бока ракушек с боков. В тени укропа и беличьего хвоста
– библиотеками в поисках света для дома дождём приближая ожидание
– голос хлеба к прогибающемуся вверх Римом потолку
– улыбкой каменных вкраплений, вмятиной в крышке термоса, расскажешь Сафо?
– козий мед более реальный – вместе с закатом с романской стороны собора. Поезд по волнам Сицилии
– осень сквозь листья рыбы
– стены не по сезону покорные, несмотря на то, что Бастилия. Бегу к подвижным
– Бастилия рассыпалась в танец, как помнишь
– Сафо в Сицилии точно была
– всё ты про Сафо знаешь. Но Сицилия ей подходит, природой, переменностью, вулканами
– проводами на потолке тебя
– вдоль утра прорастающей винтом в речь Венецией
– греками улыбок башнями ожидания к спине Сиены
– улетает крыша, скованная утром
– крышу прибили к пыли, улетают вместе. Фонарь набирается жара ночи

– из окна не отличить тень от снега
– прошлого снега? будущего?
– тень исчезающего сейчас, но спокойного снега, скорее будущего, контур не понять. Жабес, когда берусь переводить, нелепой становится сама попытка. Честнее бы сказать, что я по этому поводу думаю, а не перевести
– тень появляющегося снега? перевод и есть попытка прочтения. Тень остаётся под снегом
– перевод возможен только при крайней интимности с текстом
– интимность – опять «всё или ничего», чёрно-белая ошибка, мне кажется. При интимности, скорее, наоборот, риск подстановки своего. Очень искренний текст обычно плох

– птица не очень любит, когда её гладят, даже гладящая ладонь стесняет. А ветку можно
– ветка позволяет гладить – знает, что всю целиком не охватить, пока растёт
– может быть, тогда и птицу можно – пока летит?
– птица из сплавляющихся по реке совсем ещё молодых ладоней листьев
– тогда это будущая птица из будущих листьев
– будящая птица солнечных сплетений ловкостью нанизанных на кончики пальцев чаепитий
– ночная не будит
– дневная днём не разбудит, а ночью сама спит

– кажется, речь может кончаться очень различно. От перехода в не-речевое, в действие – до расплывания в такое множество возможностей, что саму себя не находит. У Жабеса, может быть, дохождение речи до такого места, где она не в состоянии длиться далее
– вопрос о конце речи – его связанность с человеком, более ставшим речью, чем собой, но речи всё равно не принадлежащему. Что значит конец речи для того, кто не принадлежит ни себе, ни речи? невозможность конца?
– но нельзя стать более речью, чем собой. Речь индивидуальна, это не общий словарь. Человек больше своей речи. Это потом речь может жить сама и стать больше человека, но это уже она, а не он
– видимо, самоустранение было необходимо после романтических гор самовыражения, но совсем пустота тоже не слишком интересна. Малоинтересна индивидуальность биографии, но интересна индивидуальность взгляда

– разговором печёной алгебры
– как будто чей-то сон ходит вкруг лёгкой водой на лицо – не мой
– может быть, мой сон, доходя до тебя, теряет тяжесть
– и сонность
– положив двести пятьдесят евро тебе в морскую жару. Полно места для твоей тёплой одежды и будущих книг
– лопатками и пятками меняясь местами
– думаю, что всё в порядке с карточкой. Просто такие дела очень сильно занимают время и нервы. Это очень далёкие вещи, которые почти никогда не совпадают, стараюсь ограничивать своё время на них
– занимают; далёкие; но все-таки что-то надо делать внешнее, частью, наверное, это ещё одна форма пути к тебе, для себя я тоже в такие раскопки не влезу. Ты в сон меня – когда встретимся – буду сну показывать всякое хорошее, может быть, он снова ко мне. Тут мне ему пока мало что, но буду собирать
– переплетением пены гороха с мелким песчаником

– память твоя бежит и убегает, может быть мне (только частично, но) быть ей?
– быть – не памятью
– кажется, дошло твое сталкивание – совсем сплю
– потолком затылком полыни с половиной луны (где и спуск) с центром тяжести
– полным книгами полом, расклёванным балконом вплывая в разговор крыш половину сна тебе, а в половину сейчас
– какие книги растут на орешнике? А на тополе?

– порой и я – в камнем устремлённых сеющих, расслаивающих воздух.
– твоё движение навстречу не званным названием рыбы теплым ливнем
– расставленностью чешуей раковиной хвостами вихрями-стопами, Бордо
– квартира сицилийской жарой и ломящимся виноградом

– и Темного Фому тогда заодно французского, он в шкафу около кресла
– Фома в шкафу около кровати
– может быть, мама поменяла все местами, она оставалась. Или сами, книги особенно
– квартира скребётся и ехидничает. Джемпер влез в чёрный рюкзак

– с собой гречка-Малларме-пустырник-зелёнка, клей днями куплю. Фотоаппарат?
– немного чернослива. Малларме и мешок да, фотоаппарат пока не знаю. У угломера не распознанным ракушечником улыбка больше человека, солнечный раз рез костью пьющей топь редкости меткий в муке бок птицы предместья налима. И стакан муки, если у тебя есть, для рыбы
– налим дружит с фламинго и меряется с ним извивами. Из моих фотокниг высунулась рука
– сведённая светом комната: к весне выбивают железо крыш и варят одежды для прорастания

– а ночь из квартиры уходит сейчас, та, которая приходит, и та, которая живёт. Может быть, заходят, проверяют, как ты
– голосом в момент чтения письма из него. Кажется, проверяешь голос со мной – есть ли

– в Милане – Giardini Pubblici как ориентир? там к северу километр до вокзала? Milano Garibaldi в 14.55
– Жардини большие, потеряемся, может, около Дуомо? чуть гречки – сколько? фотоаппарат ждёт твоего решения под шкафом

– еду в твою сторону и работаю как ископаемый скат. У листка из железного белья подпись «упаковщик 3/4» – видимо, он три четверти упаковывает, а остальное так отпускает?
– испарившимися лекциями все уже на каникулах. Забывая названия улиц, ориентируюсь по людям, радостью театра, тыквенной половиной дыни. Сегодня ветер колокольнями быстрых промежутков и стульев в делении Щ на два
– щ когда делится, часть возвращается в Европу L, часть сохраняет обособленность Ц

– дорогой разветвляя, пленку две черно-белые Ilford 36 кадров светочувствительность одну 400, а другую 1200–1600. Если нет – тоже 400. Позвони в шесть утра, если не будешь спать – боюсь проспать. Клубясь вокруг ночи
– сна в одном времени. Бегом лета вдоль моря
– инеем гор плетутся контуры тени – опаздываю на час
– от Гарибальди до Дуомо можно быстро на метро, билеты в табаччи. Я на возвышении у дверей

– Прижан пытается дроблению слов придать намерение нерационального\первобытного?
– слишком многое в ХХ веке работает на примитив. Разум, конечно, много что натворил, но примитив точно хуже, потому что тупее и безвыходен
– в коридоре сидит девушка и читает «Анну Каренину»! подарил «Анну Каренину» француз по дороге в Россию, то же издание читала француженка, ехавшая из Парижа во Флоренцию. Вот опять в поезде из Рима в Неаполь

Живое не цельно – из слоёв. Оно – то, что с ним было. И от перестановки слагаемых сумма меняется, так как одно видимо сквозь ранее бывшее другое. Память – не факты, а отложившееся.
Город начинается с подземелий. Был вынут оттуда, где текут ледяные реки с легкой рябью от подземного ветра. Под потолком, шершавым работой каменотёсов, с отверстиями, через которые вынимали город. На то и ручки у горла амфоры, чтобы опустить её за водой глубоко вниз. Казематы крепостей, рассчитанные чуть не на атомную войну – суше и выше.
Глубже – огонь Аида, корни бомб Везувия и Сольфатары. Которые дали поля для оливок, винограда и пшеницы, с чего всё началось. Которые в любой момент могут забрать. Свист и шипение безопасного вулкана для туристов – напоминание.
А город продолжает слоями. Греки оставили беспокойство и свободу. Римляне силу построек. За ними норманны, анжуйцы, арагонцы. Город пытались зацепить чудовищностью крепостей. Одна вросла в море, другая в землю, третья в гору. Против моря – а скорее против самого города. Белые ворота с завитками безнадежно сжаты башнями. Пленные силы. Но сильнее ломающего стены тарана – пренебрежение тех, кто не хочет иметь с властью ничего общего. И крепости превращаются в прибрежные скалы. Пена волн подпирает отвесность. Через амбразуры сейчас стреляет небо.
Опирающиеся друг на друга через улицу этажи. Улицы сквозь арки древнего театра. Дома на остатках акведука. Белизна фасада собора хочет напомнить о Милане или Сиене – но плоская крыша пришла от римских базилик. На улице древний верстак и модный мотоцикл. Газовая плита в древнеримском подвале, сложенном плоскими книгами кирпичей. Одежду вывешивают из окна, чтобы она пропиталась пылью города. Бумага объявлений въедается в стены. Становясь новыми и новыми слоями. Даже в музее особый слой, где висят наглядные пособия из лупанария Помпей, и сатир элегантно образует круг с козой, которую трахает.
Не хватает места. Церкви втискиваются в кварталы. Каждый дом хочет быть крепостью – даже с зубцами на крыше. Людям тесно в них, и они стремятся на улицы, вынося с собой тесноту. Хаос вначале пугает. А потом становится понятно, что ему нет до тебя дела – разве что до твоего кошелька, но кошелек можно и поберечь. Мир вообще обычно нами не интересуется.
Львы у собора в гладкости сна. Микроцеркви на улицах – как вынесенные на улицу столики кафе. Множество кукол. Рождественские домики с компанией волхвов и волов, манекены в форме американских и немецких войск, сценки XVIII века в подвале, святые на перекрестках. Нарисованного мало, надо потрогать. Жестяные акробаты держат звёзды на ладони или пятке. Быковолки под кометами на улицах. Замок на цепочке влез внутрь фонаря. Внутри другого фонаря – лента-девушка, в третьем идущий странник, в четвёртом глаза. Стоящий на книгах состоит из книг. Змеи по углам многократно переплелись с собой, но спрятали головы в камень.
Торжественная растрёпанность. Повисшие углы лестничных переходов. Внутренний цвет города – серый. Покрашенный дымом известняк. Смерть – тоже слой. В музее скелет держит кувшины. На улице череп с костью на столбике. И философ на своей огромной вилле в Геркулануме ставил на стол фигурку скелета. Смерть глицинии на старых строительных лесах – достаточный повод, чтобы вывесить объявление, как о похоронах дорогого родственника. Где-то здесь умерла из-за Одиссея сирена Партенопа – она его любила? Или хотела съесть? Или и то, и другое – слои? Тут и площадь – скорее площадка, пьяцетта – божественной любви, растрёпанная, как всё остальное вокруг.
Город подъёма от моря? Возвращения к нему? Соседство на карте почти параллельных улиц обманчиво, между ними сто метров вверх – и подниматься негде. Человек растерянно смотрит на птиц – но все трое трещины и пробоины в металле. Белизна святых и ангельских крыльев над входами. Кирпичи повёрнуты ромбами от землетрясений. Дракончики или Пульчинелла спускаются на парашютах крыш на углы переулков. Море – зелёное у стен крепости, голубое вдали. Острова туманными предположениями.
Дела здесь откладывают – но так и откладывается новый слой. Пары маленьких белых колонн голубями устроились у крыши башни, не желая ничего поддерживать. Фронтоны барокко разорваны – середины нет. Расколотость мира? Прорыв за его пределы? Пустота в центре всего? Слой, которого нет – но который есть.

– успев посмотреть на реверберирующую Терезу (она близко к вокзалу)
– Италия волнуется и расставляет вечер, понимает, что со мной не справиться – кружится рядом и накрывает свободой голоса. Усталости совсем нет. Италия вспоминается тобой, Марсель – наполовину холм для праздника, первый день по пустому городу дождя, музей римских доков с чихающими от безделья якорями, монетами и гвоздями; средневековые башни порта, повёрнутые дома. Второй – море и скалы, город сверху и стелющиеся дубы
– наверное, твоя усталость догоняла тебя кусочками, а моя ждала и вся собралась потом. Лучше, потому что не мешала смотреть и ещё держать твою усталость, хуже, потому что много и без тебя всё-таки
– мозаики с кораблями и заморскими птицами, гроздья кораблей и самолётов – макеты, полнящие не занятое прежде пространство обращённого взгляда; корабельные тени танцуют в праздник крещения. В Старом порту остались, по преимуществу вечерние, кусочки средних веков: форты с пушками, в последний момент развёрнутыми в сторону города; морские больницы; жилой угол дома, оставленный при реставрации и развёрнутый на девяносто градусов. Около берега, растущие из одной трубы меланхолией снега в сумерках лёгкими и податливыми временной перспективе ребрами из другой
– форты хуже сопротивляются времени, чем дома – во многих городах на месте стен бульвары. Наверное, надо или стоять в стороне, или быть огромным, как Анжуец, чтобы уцелеть. И посмотреть бы тебе псковские стены, равные природному камню. Нехваткой в длину снега
– огибая волос водой, говорить с воздухом, он сворачивается в хвост скорости, бесприютностью ответа; гранатом лёгкости в ком усталости – головокружением работы
– я с несъедобным стиральным маслом и разбежавшимися пружинами
– горстью нечётных связей

– Киньяр: «Писать, найти слово – неожиданно извергнуть семя. Это сдерживание, напряжение, это внезапный прорыв»
– а вдруг потом это слово окажется неподходящим?
– Киньяр не допускает такую возможность – серьёзен

– оказаться выше снега, в метель все крыши скользят
– весенняя скользит, зимняя колет
– за: втра тает снег, может быть послезавтра
– дома кран струится, плыву
– кран тесен, надо хотя бы комнату или облако
– последнее облако замело все следы. Что-нибудь хрупкое
– письмо – белое, как тюльпан?
– пёстрое, как яйцо дикой птицы
– поймать момент, когда река замерзает. Столбики льда шуршат, река поёт. Пытаюсь записать звук
– ледяной треугольный подарок. Пока он завёрнут на себя и склонен к вечернему торжеству
– утром он тебе покажет пространство
– лёд потихоньку принимает форму времени
– тонкие пальцы уходящего

– любопытно, что и русская стопа, и французский шаг pas несут в себе явную остановку, и даже английское step близко, хотя совершенно разная этимология
– шаг и есть остановка, достигаемое (пусть тут же разрушаемое) равновесие
– с высоким небом затвердевшими боками шороха волн, поиск смысловых связей похож на поиск становящегося текста: чувство, что находишься в общем подвижном пространстве, но перед неизвестностью и порой огрубляющей (на-за-у-с-певающей – иногда и при/от-крывающей) стеной пустоты (отсутствием не то что гарантий – возможностей двигаться)
– поиск связей и есть текст. Множество возможных связей (и слов), в котором выбирается обоснованный (основа мне тут кажется важной) путь (и еще успевать – поспевать). Бег тем и отличается от шага, что касания земли при постоянно движущемся теле, которое сразу не остановить

– тени мягче полотенец и пахнут книгами
– (с)ложность глаза кора мёда
– чай из осенних листьев. Буду спать к тебе
– трижды ячневые в мехах и попыхах, кто в профиль, тот стережёт и хоровод
– попыхах с трубкой, а хоровод сам себя стережёт хором и кругом, ты-я вне, я к тебе по разомкнутой кривой
– каштаны отменные, кошки-мышки и сторожевая башня

– будить утрами? К голове?
– головой хвосту буду в твоё, почти уже
– не помещаемся на кровати. Может, мне диван купить?
– только если будешь его с собой приносить и уносить
– лететь твоим волосом
– морем земли до середины
– вечер вращается вокруг твоей сосульки. Жду тебя и статью
– сосулька заостряется от кружения, отправлю завтра днём-вечером
– ответ на ответ скоростью тебя

– варю диссертацию с персиками, жду, когда Сан-Джиминьяно
– внутренним ветром (соль в мягкой судороге реки) непрерывно обходя (столь подробно) обернуться кольцами (ощупью) находя во сне удерживаясь от когда
– тополь пьёт чай, жасмин ходит в носках
– в сон разговор ночи
– сном пытается договорить день, а разговор ночи – неясный звук, встреча ощупью. Ньюман в «Комментариях» очень спорный, но как раз о «Безумии дня»
– Жакоте видит свет либо как ловушки, либо как оттенки единого Дня. То есть опять дьявол и бог. Свет – разные лица. Которые порой с нами говорят, порой им дела нет до нас. К невозможности литературы можно подойти разными путями, более и менее плодотворными. За Жакоте традиция разговора, что слова не могут описывать абсолютно адекватно. У Бланшо иные источники. Может быть, в понимании, что противоречиво и невозможно вообще всё? для Жакоте есть спокойный приют, идеальное место, на которое он ориентируется, и стремится к этому идеалу приблизить слова. Бланшо бездомный
– музыка минималистов – повторения темы с небольшими смещениями – применимо ли к Бланшо? он ходит вокруг одного и того же, возвращаясь, приближаясь, смотря то с одной стороны, то с другой

– собирать воздушные ягоды на лету лета
– (на/у)клоняющегося городом моря в рост глаз
– белыми гребешками хитрости, песком лица
– хитрой площадью, сейчас с горизонтальными молниями и вертикальными звёздами
– тихими пружинами восходящего солнца
– зеркала стрижей над блестящим ветром воды под вертикалями
– горячие ветки шёпота вечера ищущие во сне птиц
– тенями капель навстречу на диких яблоках
– ветром поиска в лист города ночи воды
– вечер вино или тростник?
– я с тобой дерево
– скорее ветка. Тонкая и ломкая
– сегодня лодка, деревянная, с тонкими бортами. Кажусь порой гораздо больше с тобой
– иногда ты море. Иногда что-то совсем маленькое в руках. Иногда одинаковые. Получаешь силы от меня и даёшь их мне. Вечный двигатель

– у тебя тоже снег? У меня твои фото, тексты тебе и ожидание тебя. Когда?
– сейчас нету снега. А днём – зонт снега над головой. Завтра вечером, не знаю пока
– снег скорее внутри, чем вне. Сейчас «сейчас» у нас разное. Завтра возможно когда будешь знать?
– вечером. Если появлюсь, когда окажешься в делах – значит потом

– итальянские музеи надо называть закрытыми обществами – или персональными проблемами
– анчоусы сватаются к африканским бараньим головам слоновой кости – Египет? выбирая пейзаж геркулес городская галька звучит мягкой плотной темнотой, заглядывая под закрытие по кусочкам квадратов света позволяя выпрямиться врозь к блинным дырам между нарядных морских колонн от одного все лица
– тонкой ночью выкопанного тепла домом твоему вечеру
– в сон нетерпенья складчатая близость теплого воздуха химерой задумавшего дня, темнотой листьев изрезанные окна

– твой, из сна пока не чувствую. Горстью пролитой против ночи воды
– утром Эктора Гимара – населяя ночь, не успевающую за убегающим утром, разница в скорости углом над головой Исис
– провожая по ступеням сна в дыму каштанов
– сон из дыма летней на сантиметр удивления над травой дымкой, утро стуками и котами
– метель фильмов в соседей?
– неустойчивыми песчаными корнями затылка
– я просто так, находя юг камня, соединяя свет
– хвостами и языками сонные звёзды взглядом под голову
– солнце завуалировано – тюльпаны высыхают, раскидываясь
– ветер – можно попросить, чтобы принёс
– ветер слишком ветреный. В ближайшие дни не

В восьмистах сорока семи ступенях от моря острый край чашки – на нём чабрец. Половину чашки море отбило, раскидав куски по всему берегу. И поселило в чашке город, поднимающийся по её краям. Привезя ему полосы из Византии для соборов и арок. Самый короткий путь по стене. Город лестниц. Ими город разделен по вертикали, как Венеция по горизонтали каналами. Ими связан – улицы окружают провалы, в которые не съехать, сойти. К смотровой площадке не подниматься – спускаться между домов, чтобы наконец открылось пространство. Но в пространстве – море с мачтами океанских кораблей, до Америки, не перепутать с закрытым венецианским, которое до Китая.
Дома, опираясь на скалу (не венецианская вода), стараются вытянуться, и улицы превращаются в кривые разрезы ножом, открывающие цемент цвета недостатка неба. Фрески не выдерживают – выцветают. Пять фонарей – достаточное основание, чтобы назвать в честь них площадь. Но всегда будет крыша, которая выше. И на многие крыши вход с более высоких улиц. Дома поднимаются крепостями, опираются друг на друга через улицу даже не арками, а просто прямыми балками. Карнизы смыкаются. Стиснутое пространство. Узость улиц не к воде, а к еще большей сухости. Ловушки в глубину девяти этажей. А над ними выжигающее солнце. Только вбок – спокойное море. Человек возможен бегом и прыжком.
Гранёные башни соборов. Крепости в самых неожиданных местах – у автобусной остановки, на языке горы, колокольня пристроена к чему-то башне-бочкообразному, не очень-то церковному. В городскую стену въелись буквы и номера. Средневековые бойницы прячутся в стенах домов. Башни ворот впустили квартиры. Другая башня стала домом в ряду на набережной – оставив себе башенный верх над домами, по которым внизу галерея с рыбами только что из моря. Церковь поставили поверх торговых рядов – чтобы место не пропадало. На углу прикован дракон – поддерживать свет? поддерживать флаг? Скучающие львы положили друг другу головы на зады. В церкви святой Иуда печально смотрит на пришедших. Море осталось сбоку. Не смогло раскачать скалу?
Но подвижность и несерьёзность воды рядом. Море не справилось – справляются люди на балконах, причалах, пляжах, за столиками кафе, на полосатых площадях. Дворцы, как вино, по цвету – россо, бьянко. Цветы превращаются в ракушки на колоннах. На стене то ли святой, то ли охотник идёт с книгой и ружьём, ему удивляется длинношеяя птица, раскрыв длинный клюв. На углу ягненок с длинным телом, похожим скорее на крокодила. Дерево в пустых окнах на крыше – но этажом ниже живой балкон. Полосы над входами превращаются в чёрные лучи.
Осколки чашки и недовезённые полосы вдоль берега, разлинованные белым, сами пытаются разлиновать море. В них прятаться актиниям и ракушкам, бликам и взглядам, на них хорошо опираться стенам домов, по ним хорошо идти вдаль воды. Туда и перешли лестницы, спускающиеся к лодкам. Там колокольни – маяки, там змеи цветут вдоль стен. И горизонта хватит на далёкие горы в дымке, на подходящие корабли. Балконы поддерживают не атланты, а черти с копытами, змееногие хтонические существа. У девушек крылья, под которыми они прячут руки.

– обгоняющему ночь утру вытягиваясь радостью не знающей дня
– моё время не обгоняет, все равно отстаёт, только смотрит на тебя спереди. Радость не только дня не знает, но и ночи, она удивлённая, удивляться – не знать
– сон кажется снова ближе к тебе, клетчатым разноголовием в углу у взгляда лицо
– сделаю сон из круглых столов, рисовых зёрен и синих рукавов рубашки
– сон, кажется, обживает время между и превратил его в ночь. Холод союзов и наречий другой стороной себя не зная копя слова дождём. Читать с подушкой пробелов между
– в пробелы падаешь, подушка держит и накрывает
– подкладывая тепло между веток приближения со строчками быстрее в сон
– сон решил встречать утра на восток – догнал твоё настоящее утро?
– догнал, но сон всё-таки ночное существо?
– да, днем быстро устаёт, но очень любит встречать чужое утро, просыпая своё после

– во сне бутоны ландышей – к твоему отсутствию?
– бутон ландыша к цветам. К отсутствию скорее отсутствие. Дни журавли, ночи – колодцы. Скоро не, не знаю
– ландыши не мешают трубам, у меня хватит места на твою длину
– деревья превращаются в мох и раскатывают себя по скалам раскатами смеха. Дождь топчется на месте
– сегодня ночью комната вместила семь человек, согнутых спиралью. Дом иногда любит быть гостеприимным, мой воздух сиреневый
– дома с двумя билетами на поезд. Теперь их три, и медузы. Солнце цепляется за уголок лица и его больше не отпускает. Левую скулу или кончик носа, и не отвернуть голову. Солнце всегда выбирает чуть-чуть. Невозможно читать письма, когда солнце. Оно образует тропическую пустоту где-то посередине, там тишина находит свою пустоту

– к твоей ночи, наступающей в точке сомнения дня с направлением мысли, в самой растущей точке; к необращённости, иногда разобщённости окон с их светом – ускользая поводырём римских стен; к местным наводнениям; к спешащему, чуть успокаивающемуся времени в соприкосновении с поверхностью, имеющей центр тяжести (замедлением за счет силы трения?)
– длинноногим птицам полёта по деревянной лестнице грусти чернокожей мельницы ёлки пакуются к празднику сквозь трубу воскресения локтем приближение
– длиной твоих пере(п)лётов оплетая белый камень обещанием витой романики. Днём разговором населяющим город ускользающий в неповиновении ножек стола
– булыжниками улыбающимися всходами выходного дня заражая наблюдающий свежевымытым паркетом воздух сквозь день собирающимся смехом вытягивая сон из итальянских зёрен стоя на электрическом свете
– голосами растущим(и) количеством книг держусь мостами. Зима черепичными плавниками в ветре оттаивающей воды

– такая ли радость – потеря субъекта? хотя кажется, что под ней часто имеют в виду отход человека от своего центрального положения, способность дать говорить предметам, другим людям, видеть не только свои интересы. Но тот, с кем происходит – остаётся
– отправляя вчера со сном, сегодня с тобой, отданным на испуг птицам завтраком
– пятами и кометами овощей к воздуху заполняя шорох поверхности
– скольжу Понжем, стираю водой, отправляю сон по снегу в дождь
– животом самолёта подо льдом работы
– хвостом фотографического фосфора кружа
– крупой письма меняя падежи откладываемой ночью

– обещают заморозки на почве. У тебя есть почва?
– конечно
– тогда побереги ее завтра

– к сахару снега лётом лета
– часть книг и вещей – итальянские карты, альбом по площадям, полотенце, мускат – на буфете справа. Твоего у меня такая куча, что за один раз не
– голова вытягиваясь в сон летним маревом находит точку соприкосновения с сомнением, цедит цепко теряющей последние листья шмелиной забывчивостью. Поиск пути вдоль до пяти с хвостиком
– утра! слизываю усталость. День прибавляется навстречу
– без интернета и почти без времени, с дорогой, входящей, с порогом не отступающим днем, направлением тебя

– капитель – фантазией романика, тонкостью готика, но не удивлюсь, если недавняя стилизация. Ты с крыльями и ветками, и не совсем человек
– капитель очень твоя тоже – спокойным взглядом на безумное изогнутое, обращённое и ещё не совсем показавшееся – Виолле ле Дюк
– Виолле – без него не бывает такой смеси

– докрашивай чемодан и приходи
– из чемодана идёт дождь и торчат облака. Некоторые кошки спят по ночам, некоторые нет – почему?
– ты тоже ночью иногда спишь, иногда разговариваешь
– голова засыпает и просыпается, она твёрдая, твёрже всего в человеке
– а что еще твёрдое?
– ноги, наверное. А грудь твоя не засыпает и не просыпается, всегда в полусне, полуяви

– персонажи Бланшо бережны. Не-приезд героя «При смерти» к умирающей Ж – не жестокосердие, а оберегание её свободы – может быть, с учетом явно высказанного её желания («Не приближайтесь!»). Сквозь стекло, кажется, жестокость невозможна. Скорее жёсткость – замкнутость в себе, непроницаемость (стекло не жестокое, жёсткое). Сложные балансы внимания к другому, нежелания/неспособности ему открыться, нежелания ему мешать
– поэзия не жестока – она внимательна – отчего ночь порой сгущается ещё больше – но видно некоторые модуляции тьмы. Интенсивность жизни, переживания позволяет хоть что-то увидеть

– за радостью разговора спины помнящей вес расходящийся на впереди
– животом гололедицы локтя гранатом гранита спина путаницы сбрасывает ядра как кожу снега с пересвистами городской ветки
– мосты пахнут усталым гранитом, приду
– не помню тебя
– как можно одновременно переживать о человеке и не помнить его?
– не помню, кто из них ты

– проведать комнату – если тебе удобно, беспокоюсь только за правый дальний угол
– углы и между в порядке, ноутбук совсем вылез, его за доску с летними снами
– спасибо хлопать углами! пришёл запах веток, здесь спина протирает сон о гречиху рук. Воздушные корни взгляда подступая в месте фрески именем, танцующей потерей прижаться на секунду, год надломившегося счёта
– углы без тебя тихие, но не сонные, смотрящие в небо. Моль водит хором, одну удалось перехватить, другая спряталась
– перехватывая моль поперек талии, кружась с ней в танце, с хлопаньем в ладони – что-то испанское

– гречневая каша у меня связана с тобой не только потому, что любишь, но и цветом, и железом
– птицы её обычно не любят, но гречневая все равно немного птичья. Морскими усами, показанными дважды в неделю, влагой сквозь кожу
– гречка для острых гранёных птиц, таких мало. С немецкой гречкой хорошо: buchweizen, книжная пшеница! конечно, буковая – потому что гречка как буковый орех. В Европе татарская, во Франции арабская, в Греции турецкая, в России греческая, нигде не своя
– гречка немного влажная, самим касанием, тонкостью коричневой корки. Подводная лодка собравшейся скоростью вертикали и шеей. Самый лёгкий день – живущий в лесу и смотрящий на смотрящих, собирая длину воздуха дня в устье веточной кисти, перескоком на первое
– гречка хрустит лесным хворостом – рассыпанная на полу. Но самого лёгкого не бывает! лёд разбегается углами, но река ещё касается воздуха темнотой
– «самый» – да, попасть в дупло/сети дня; если любой момент вглядывания не сравним, то в завороженности днём думаешь, что видишь в какой-то момент весь возможный день и себя рядом с ним (менее лёгким, чем), прерывая взгляд. «Самый» – слишком быстро поддаться, тонкие шумы внутри воды и домашние шаги – сжимают медленность совсем рядом
– наверное, лёгкость (как другое при встрече с предметом) – с обеих сторон. День в себе лёгкость не найдёт, но и человек без дня тоже, и из какого попало дня лёгкость даже при лёгкости в себе-человеке не найти. «Самый» – если бы мог заменить другие, но ведь не. Что не исключает ни

– привезли запахи и вкусы Бретани. Соль – крупная, из моря
– да, долго тающая. А запахи – яблоки, наверное? И запах мегалитов? Ракушки? Венеция пахнет морем, но и мороженым. А Сиена – глиняной черепицей и виноградом. Не знаю, как пахнет Ростов, не могу опознать его запах на тебе. Сейчас пахнешь дорогой и дымом – но дымом ты часто пахнешь, потому что горишь
– а сейчас ты пахнешь орехами. У левого уха запах сахара
– а теперь пахнем друг другом. Твоя пыль на мне. Говоришь о тонком слое меня на тебе – частички пальцев, губ

– белое снега – тишина никого (белое простыни – чистый лист сна и всего с ним), кран капает? Сегодня чинить?
– падение невесомое и одновременно оглушительное снега, (воз)можно и сегодня
– серое спокойно? Дверь не протекает?
– серое ржавеет синим, не могу нигде найти Левинаса
– что именно? синий пока сдут ветром
– нашлось, не надо больше. Серый под ногами
– кран куплен, книга о танце интересная, покажу, перефотографирую?
– боишься-обманет-убежит
– боюсь-повредить-не понять
– не спишь. Серое неожиданно открытой вовнутрь дверью когда ты внутри
– просыпаюсь к тебе. Серое мягкое соединяющее, синее свобо-да-ль
– фонари снова смотрят снегом, приходи смотреть спать, работаю, о тебе
– договорю и бегу, взять вкусного хлеба? не занесёшь ли танцевальную книгу, если по пути
– к тебе на чистый пол с ночными словами?
– снишься донеся сон до дома будит вошедший снег
– может быть, весна опускается со звёзд и туманностей. Спит, как ласточки в небе, только выше?

– утро, у тебя есть беговые лыжи?
– есть, и ботинки – принести?
– деревянные или пластик? Сегодня вечером буду заниматься, но если тебе
– деревянные. Ботинки посмотрю, как с работы. Но лыжи не вокруг! лыжи вдаль. Берег лучше летом, когда можно остановиться спокойно. Зима сама стоит, а других погоняет
– надпись у сантиметра: «измерительный прибор». Но с приборами осторожнее, они прибирают. Поездки с тобой обгоняют шахматы, прячут в тебе крыши. Но пни не разогнать, даже пнув

– может быть, разборка – прогуливание предметов, которым надоело на одном месте во всё той же компании?
– сейчас не холод, тонкий и летящий, а мороз – башней, о которую только расшибиться. Дед, который уверен, что всё знает, и ничего нового не надо. О холода – с мягким х и скользящим л, мягкая дыра, в которую. О мороза – щит звенящий. Чем прямее и тверже деревья, тем легче белки хвостами

– как ты? Меня не теряешь?
– кажется нет, а себя, кажется, да
– кажется, что и я себя. Может быть, ничего не потерялось, но что-то моё у тебя, а твоё у меня? И нам кажется, что нету
– продолжая дрожь и ожидание. Будешь грибной суп? снег, осторожно твою руку над одеялом
– рука с ручкой и огнём, слишком много впечатлений, грибной да
– пей имбирь, он как тёплая земля. Вместо сосулек падают крыши
– крышам лучше летать. Летучие крыши. Медленные ночные бумаги. Норы за ночь стали дырами. Можно встретиться пока солнце

– неровно терпеливо весело полдня инжира, ты? Расправляются листья ступней, к ночи
– сегодня завтра бродить без сна лица
– встретимся превращать вечер в ночь
– Майкл Палмер: «Это дело любящих быть рисунками книги/ Неразборчивой книги/ Меняющейся с поворотом страницы/ Сейчас соединившиеся сейчас срывающие плоды с ветвей друг друга/ Сейчас переплетающиеся сейчас разрывающие горло и вены/ После неповоротливые после крылатые после тлеющие/ Как музыка книги/ Шелестящая сквозь ладони/ Обучает»
– вплелось в солнечное сплетение. Самое близкое за сегодня

– последний день зимы свернулся, как сворачивается молоко, не дожидаясь своего окончания
– день тает пыльным льдом, но не растаял ещё – можно появиться
– сегодня спать – в снег и за реку вереском
– снег располагает, жду твоего времени завтра ищу сыр для него
– вкусной дырки на завтрак ночь пришла самая белая книга
– собранностью сна над водой, блуждающим чуть разбуженным утром

– сплю вдоль тебя
– продолжая вверх
– по твоим часам с большой папкой работы
– работа в жёлтой папке улитками, мороз пряча
– папка красная, работа чёрная тараканами, снегом завинчено в яблочный пирог, тебе ночи песка мидий
– позади тишиной пульсом косточки
– косточка манго твоя лопатка. Греть(ся)?
– сто двенадцать шагов налево, лицом к
– так неправильно! Сначала сказано сто двенадцать шагов налево, а куда я лицом?
– нет, ты прочитаешь про сто двенадцать шагов, и у тебя возникнет вопрос, откуда? Вот там и сказано – лицом к университету, потом 112 шагов налево

– когда хожу с размаху треугольниками прямоугольниками скучаю. Кампус большой фрукт с твердой зелёной корой вроде авокадо снаружи, с кротовыми пустотами внутри. Как с теплом?
– кора угловатая и со многими отростками. Колонны без крыш, пространственные кривые. Красная земля. Город без книг. Пока оглядываюсь, пока полёт. Пасмурно, фотоаппарат просит вспышку. Моё скучание пока не прямоугольное – здешний постоянный размытый туман

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71461921?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.