Главная страница | Современная русская литература | Золотце

Золотце
Анна Владимировна Рожкова
Рая – поздний, долгожданный ребенок, потому и балует ее Фаина Львовна, как может, ни на шаг от себя не отпускает. Особенно после смерти мужа, никого ведь у Фаи нет, кроме дочери. Рая чувствует свою власть – борзеет, но привыкла уж жить такой жизнью. Удастся ли ей вырваться из-под опеки матери?

Анна Рожкова
Золотце

Глава 1
– Раечка, золотце, вставай, двенадцать уж на часах. – Фаина Львовна раздвинула тяжёлые портьеры, и в комнату хлынул солнечный свет.
– Ну, вот, я поспать хочу. – Из-за под одеяла вынырнула ножка сорок второго размера, с обратной стороны приоткрылся заспанный глаз.
– Раечка, кушать пора. Я уже на рынок сбегала, шанежек тебе к завтраку напекла. – Фаина Львовна с любовью смотрела на свое единственное чадушко, разменявшее третий десяток.
– Не хочу шанежек, хочу сырников. – Капризничала Раечка, давно свив из матери канат, она теперь потихоньку его подтачивала, делая его все тоньше и тоньше.
– Конечно, золотце, конечно. Хорошо я на рынке творожка захватила, жирненького, свеженького, как ты любишь и сметанки домашней, ложка стоит. Ну, я пойду сырники печь, а ты вставай потихоньку.
– Иди уже, жрать охота. – Огрызнулась Раечка.
– Бегу, бегу. – Фаина Львовна выбежала из комнаты со всей прытью, на какую была ещё способна.
Раечка подниматься не торопилась, сладко потянулась всем своим длинным тощим телом, широко зевнула, перевернулась на другой бок и снова заснула. По дому поплыл запах жарившихся сырников.
– Раечка, золотце, все готово. – Позвала Фаина Львовна. Не получив ответа, боязливо заглянула в комнату. – Опять спит. Ну, что ты будешь делать? – Всплеснув руками, она на цыпочках вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.
От нечего делать набрала номер даней подруги, Татьяны Тихоновны. Когда-то они вместе трудились на благо советских граждан на производстве полуфабрикатов, строили коммунизм, мечтали о светлом будущем для своих детей. Фаина Львовна была технологом, а Татьяна Тихоновна – простой лепщицей. Не круга Фаины Львовны, что уж греха таить. Незатейливая, как продукция советской лёгкой промышленности. Даже, можно сказать, деревенская.
Хотя… деревенская и была, приехала в райцентр из села, окончила кулинарный техникум, устроилась на работу.
Фаине Львовне повезло родиться в семье генерала. Мама, Эмилия Эммануиловна, не работала, обеспечивала уют, варила борщи и грела генеральскую постель. Всех все устраивало: у генерала был надёжный тыл, у матери Фаечки основательный фронт, у самой Фаечки, как у единственного ребёнка – вся любовь родителей.
Может, все бы так и продолжалось: Фаечка с родителями по-прежнему отдыхала бы от мирских забот, вдыхая терпкий запах крымских сосен и морского бриза, вкушала бы кушанья, за которые простые граждане бились в очередях и думала, что весь мир живёт так же, если бы генерала не объявили врагом народа и не перемололи бы в жерновах политических репрессий.
До Фаечки с мамой добраться не успели: Сталин умер, к власти пришёл Хрущев. Фаечка и Эмилия Эммануиловна осиротели. Обе были к жизни не приспособлены и, словно слепые кутята, тыкались в углы, ища выход. От генерала осталась большая сталинка, ворох добрых воспоминаний, да фотокарточка на чехословацком комоде. Генерал слегка выцвел на солнце, но смотрел на жену и дочку строго, как бы предупреждая, что не потерпит самоуправства.
Фаечке пришлось рано повзрослеть: Эмилия Эммануиловна не желала жить жизнью миллионов советских граждан: крутиться, простаивать в очередях, "доставать" дефицит и заводить полезные связи. Она так и осталась женой генерала, только без положенных ей по статусу привелегий и без самого генерала. Бывшая генеральша с цепкостью коршуна, несущего добычу, охраняла память мужа, практически причислив его к лику святых.
Все недостатки почившего генерала: падкость до женского пола, порой мелочность и вспыльчивость были стерты из неблагонадежной памяти Эмилии Эммануиловны, словно ластиком. Фаечка ей в этом не препятствовала, оберегая материн хрупкий покой, подобно хрустальной вазе. Одно неверное движение – и рассыплется шаткое равновесие тысячами осколков, брызнут они в разные стороны, больно ранив Фаечку.
Так и жили – Фаечка крутилась, что бешеный волчок – училась в вузе на технолога, трудилась в столовой. Зарплата, конечно, кошкины слезы, зато всегда есть, что домой принести – маслице, молочко, котлетки опять же, бывало, пряники перепадали. В общем, с голоду не помрешь.
Генеральша морщила носик, отказывалась столовские котлетки кушать, капризничала. Фаечка не настаивала, от голода пузо сводит даже у генеральш. Так и вышло – спустя совсем немного времени Эмилия Эммануиловна с аппетитом уминала столовские котлеты с китайского фарфора.
– При Левушке расстегаи едали, да стерлядь с чёрной икрой. – Со слезой в голосе вспоминала Эмилия Эммануиловна, с нежностью глядя на суровый лик супруга в черной рамке.
– Давай на Новый Год рассегаев наготовим, стерлядь с черной икрой не обещаю, но вполне можно заливную щуку приготовить. – Миролюбиво отвечала Фаечка.
Готовка была её страстью. С раннего детства Фаечка наблюдала, как мама варит борщи, заводит тесто на пирожки и замешивает фарш на котлеты. "Чтобы тесто нежным получилось, надобно маслица добавить, лук в котлеты нужно не в мясорубку кидать, а мелко резать, так котлеты сочнее получаются". – Учила Эмилия Эммануиловна дочь, а та пропитывалась знаниями, как бисквит сиропом.
Звук скворчащих на сковороде котлет был приятнее Фаечкиному уху, чем самая волшебная музыка, а вид праздничного стола, уставленного яствами, и вовсе вызывал в Фаечке религиозный экстаз. Есть бог, чему бы там не учила советская пропаганда и имя ему – Кулинария!
Пока Фаечка ваяла свои кулинарные шедевры, Эмилия Эммануиловна все больше выпадала из реальности. Местами ей чудилось, что муж жив, тогда она облачалась в свои лучшие одежды, неумело красилась, как прости Господи в поисках клиента и вела с ним долгие душещипательные беседы. Фаечка старалась не нарушать идиллию. Но беседы были все длиннее, у Эмилии Эммануиловны все чаще появлялись тени на глазах, а у Фаечки – под глазами.
Однажды Эмилия Эммануиловна забыла закрыть кран и затопила соседей. Фаечке пришлось долго извиняться, а потом откладывать с каждой зарплаты на ремонт соседской квартиры. Теперь Фая оставляла маме графин с водой, а кран – перекрывала во избежание сюрпризов. Не успела Фая выплатить долг соседям, как размалеванная Эмилия Эммануиловна встретила её словами:
– Мамочка, ну наконец-то. Я уже два дня взаперти сижу. – Она горько заплакала, размазывая по лицу художества. Фаечка заплакала с ней вместе – от бессилия.
Как Фаина не откладывала этот момент – пришлось сдать маму в соответствующее учреждение. Решение далось ей нелегко, она плакала всю ночь и боялась, что ей не хватит решимости. Но утром мама потребовала:
– Мама, Миля кушать хочет. – Эмилия Эммануиловна молотила ложкой по столу, и каждый удар отдавался болью у Фаины в сердце.
К обеду приехала бригада, Эмилия Эммануиловна дала себя увести. Врач её уверила, что они отведут её в детский садик. Она даже обрадовалась, где-то на подкорке отложилась любовь к детскому садику, хотя она их терпеть не могла.
Её мама воспитывала девочку одна, работала допоздна. Маленькая Миля жила в круглосуточно детском садике, мама забирала её только на выходные и то не всегда. Но болезнь порой меняет людей до неузнаваемости. Фая вернулась в опустевшую квартиру и заплакала, с комода, покрытого густой паутинкой трещин, на неё с укоризной смотрел генерал. Фая подошла и перевернула фотографию.
К институту и столовой добавился ещё один маршрут – в психоневрологический диспансер. Фае больно было наблюдать, как мама старится от лекарств. Её некогда роскошные волосы висели тусклыми прядями, обрамляя лицо в сеточке морщин, оно напоминало ей растрескавшийся лак на старом чехословацком комоде.
Фая предпринимала отчаянные попытки маму забрать, но попасть в неповоротливый механизм государственной машины было проще, чем из него вырваться.
– Девушка, вы что, не понимаете? Ваша мама нуждается в постоянном уходе. Она больна.
– Пожалуйста, я возьму академ в институте, уволюсь с работы. – Плакала Фая, заламывая руки.
– Прекратите комедию. – Из-под очков на неё смотрели стеклянные глаза манекена в витрине, кукла открывала рот, произносила навязанные ей фразы. Человеческие эмоции были ей чужды.
Эмилия Эммануиловна тихо угасла спустя два года. Фаина винила в её смерти себя. Не отдай она маму, будь жив папа… Но ничего уже не изменить! Эмилия Эммануиловна упокоилась рядом с мужем. С портрета на Фаину с укором смотрел отец: угробила маму, не досмотрела. Фая горько рыдала.
Окончив институт, Фая уволилась из столовой и устроилась работать по специальности на производство полуфабрикатов. Жила она обособленно и уединенно, держалась особняком, была приветлива, но в душу никого не пускала.
Только Татьяне удалось растопить сердце Снежной Королевы, так Фаю прозвали на работе. Уж очень Таня была участлива. Для каждого у неё доброе слово находилось, вот и для Фаечки нашлось. Упало благодатным бальзамом на израненное сердце. Татьяна пригласила Фаю домой, в святая святых, так сказать. Ей от работы дали подселение, там Таня и жила, радовалась, плела уют.
Скатерть, салфеточки, думочки – вязала крючком, вышивала. Уж такая рукодельница, любая вещь в её руках в шедевр превращалась. А сделает кому подарок своими руками – от сердца, чистого, как слеза невинного младенца – и у одариваемого словно гора с плеч упадёт, даже дышится легче.
Жила Таня с мужем, Анатолием и сыночком, Женечкой. Не семья, а загляденье. Муж обласкан и обстиран, сынок – чистенький, пригожий – любо-дорого взглянуть. А Фая все одна и одна, уж тридцатник в затылок дышит.
– Фаечка, я тебе салфеточку связала. – Таня протягивала плод своих трудов и душа радовалась и пела у обеих. У Фаи – от работы тонкой, затейливой, у Тани – от того, что подруге угодила. – Ничего, Фаечка, встретишь ты свою судьбу, верю.
– Твои бы слова, да Богу в уши. – Вздыхала Фая, любуясь подарком. – Спасибо!
То ли салфеточки Танины волшебные помогли, то ли пресловутое советское равенство, но встретила Фаечка свою любовь. При чем здесь равенство? А притом, что одну коммуналку могли делить профессор и работник, ну или работница с фабрики.
В Таниной коммуналке, помимо их семьи, проживали ещё два человека: одну комнату занимала старушка-божий одуванчик, другую – профессор – серьёзный, что тот кот учёный, что ходит по цепи кругом. Профессор был немолод, но совершенно одинок. Мысли его всецело занимала философия, дружбу он водил исключительно с Платоном, Аристотелем и Диогеном. Жил тихо, как мышка, соседям не докучал, за всякими непотребствами замечен не был. В общем, человек со всех сторон положительный и уважаемый.
Фаечка подругу навещала часто, а учитывая её любовь к кулинарии, с пустыми руками никогда не являлась, считая это дурным тоном. Профессор чуял аппетитные запахи, неизменно сопровождавшие гость, и каждый раз высовывал свой востренький носик: вдруг и ему кусочек перепадет? Декарт с Диогеном в друзьях – это, конечно, хорошо, но накормить они, к сожалению, ввиду определённых обстоятельств, не накормят. Потому-то профессор питался плохо и нерегулярно, накликав на себя самую настоящую язву желудка.
Фаечка профессору благоволила, охотно угощала своими кулинарными творениями, профессор, в свою очередь, кормил Фаечку с Танечкой рассказами о жизни философов. Делал он это, надо сказать, так виртуозно, с таким знанием деталей и с такой любовью, что философы представали пред очами двух очарованных красноречием профессора барышнями, как живые.
– Как интересно вы, Тимофей Олегович, рассказываете. – Смущаясь, говорила Фаечка и отводила взгляд.
– Я так рад, Фаечка, так рад, что вам интересно. – Отвечал Тимофей Олегович, краснея от удовольствия, что нашёл таких благодарных слушательниц.
Студенты были, между нами говоря, часто неблагодарны и невнимательны, амурные дела занимали их гораздо чаще, нежели труды каких-то там давно почивших философов. Тимофей Олегович страшно по этому поводу раздражался и отыгрывался на бедных студентах на сессиях, за что получил прозвище – Колючка.
Прозвище, надо признать, подходило Тимофею Олеговичу как нельзя лучше – виной всему было несварение и рассеянность. Первое придавало благородному лицу Тимофея Олеговича кислый вид, второе – растрёпанность причёски и неопрятность в одежде. Чем сильнее мучила Тимофея Олеговича язва, тем строже и непреклоннее становился он на экзаменах и зачётах.
Но все изменилось, когда Фаечка взяла над ним шефство. Тимофей Олегович стал полноценно и разнообразно питаться, пополнел телом, разрумянился и стал походить на живого человека, а не на философа-аскета. О, чудо, характер Тимофея Олеговича смягчился, и бедные студенты немного выдохнули. Как многое порой зависит от питания!
Свадьба Фаечки с профессором была скромной, гуляли в генеральской квартире. Невеста блистала счастьем и белоснежным платьем, сшитым её феей-крестной, Танечкой.
– Чудо, как хороша! – То и дело всплескивала руками Танечка, любуясь Фаечкой и платьем. – Ну, изумительно сидит! – Рукава фонариком, наглухо запаянная глухим, застегнутом на маленькие, обшитые той же тканью, пуговки, грудь, широкий пояс и ниспадающий благородными складками подол придавали Фаечке строгий вид. Две завлекалочки в виде отпущенных на свободу из высокой причёски прядей обрамляли очаровательное личико с выразительными чертами – нос с горбинкой, большие, навыкате, глаза, всегда грустные из-за опущенных внешних уголков.
– Фаечка, вы моя спасительница, и как я жил без вас! – Тимофей Олегович восторженно целовал новоиспеченной жене ручки, он никак не мог отвыкнуть обращаться к супруге на "вы".
– Ну, что вы, Тимофей Олегович, бросьте. – Фаечка очаровательно смущалась, улыбаясь своими грустными глазами.
Немногочисленные гости – Танечкино семейство в полном составе, две Фаечкины сослуживицы, трое коллег Тимофея Олеговича, весьма удивлённые приглашению, требовали: "Горько", разгоряченными спиртным голосами. Представители молодой ячейки общества неловко поднимались, с шумом отодвигая тяжёлые генеральские стулья и сливались в поцелуе. Они оба не могли свыкнуться с мыслью, что наконец-то встретили, нашли, выстрадали свое счастье.
Тимофей Олегович обжился в генеральской квартире, казавшейся настоящими хоромами после тесной коммуналки, растерял свое смущение, но не благодарность супруге. На Фаечку и её обильную заботу не мог надышаться.
Жили немолодые молодые в любви и согласии, только вот деток бог не давал. Танечка, знавшая о печали подруги, несла салфеточки и платочки, успокаивая:
– Ничего, Фаечка, будет и на твоей улице праздник.
А однажды принесла совершенно роскошную шаль – тонкую, тёплую, резную. Фаечка ахнула. Вечно мерзнущая, завернувшись в подарок подруги, она тут же согрелась, к лицу прилил румянец, глаза загорелись ярким блеском.
– Спасибо, Танечка. Красота-то какая! Я твою шаль снимать совсем не буду. – И сдержала слово. Служил Танин подарок верой и правдой, согревал плечи. Да что там плечи, душу грел!

Глава 2
То ли шаль Танечкина подсобила, то ли время Фаечкино подошло, хоть и припозднилось, но узнала Фаечка, что ждёт ребёночка. Ох и радости было, и слез! Уж и не ждали, и не надеялись и тут такое!
Тимофей Олегович был сам не свой и впервые в жизни отпустил студентов с занятия. Они недоуменно переглянулись, а потом долго шептались: "Колючка, видать, сбрендил", "Может, белены объелся?", "Завтра, наверное, снег пойдёт". А Тимофей Олегович, действительно, чувствовал себя так, словно белены объелся: голова кружилась от счастья, а ноги сделались ватными.
Фаечка с мужем с умилением наблюдали, как раздавались её бока, как рос живот, а уж когда ребёночек стал требовательно стучаться в мир, так Тимофей Олегович, почтенный и ученый муж, расклеился, словно маленький, ей-богу, даже слезу пустил.
Фаечкин живот охраняли, словно некую драгоценность. Ей не позволялось носить ничего тяжелее пакета молока, нельзя было наклоняться и запрещалось носить каблуки. Это Тимофей Олегович так решил. Тяжелее всего, как ни странно, Фаечке дался отказ от каблуков. Бегала она на них так лихо, как не каждый лыжник по снегу. Все-таки маленький рост имеет свои преимущества!
Тимофей Олегович боялся даже в сторону Фаечки дышать. Однажды его одолел кашель, и он так испугался, что хотел ночевать у сослуживца. Фая еле уговорила упрямца вернуться домой.
Танечка тоже радовалась за подругу и готовила для младенца приданое: маленькое одеялко в оборках, крохотные пинетки, кукольные чепчики – все розового цвета.
– Почему все розовое, Танюша? – Удивилась Фаечка.
– Потому что будет девочка. – С улыбкой ответила Таня.
– Но, почему ты так в этом уверена?
– Не знаю, просто знаю – и все! Сердцем чую! – В доказательство Таня положила руку на грудь.
Уверенность передалась и Фае.
– Чувствую, любимый, будет у нас дочка. – Говорила она мужу.
– Какая разница, Фая? – Отмахивался Тимофей Олегович. – Лишь бы ребенок был здоров.
– А как назовем? – Спросила как-то Фая.
– Раечка, как мою маму. – Ответил Тимофей Олегович, положив руку на Фаин живот. – Ой, дернулся, ты чувствуешь? – Профессор поднял на жену глаза, исполненные таким восторгом, что у Фаи защемило от нежности в груди.
Раечка родилась стандартной – рост пятьдесят семь, вес три пятьсот, но росла быстро, словно на дрожжах.
– В меня пошла. – Говорил долговязый Тимофей Олегович, ласково поглаживая дочь по голове.
– На тебя, Тимоша, на тебя. На кого же еще? – Соглашалась Фаечка, глядя на самых любимых и дорогих сердцу людей.
Ночами она подолгу молилась, пытаясь отвести от их маленького мирка беду, словно предчувствовала что-то. И это что-то не преминуло случиться: у Тимофея Олеговича открылась старая язва, словно дремавший до поры, до времени вулкан.
Тимофей Олегович похудел, стал желчным и раздражительным, доводя Фаечку до слез своими придирками и нападками. Иногда создавалось впечатление, что в профессора вселился бес.
– Я же сотни раз говорил, – втолковывал он жене. – Я пью чай только горячим. Неужели так трудно запомнить?
– Тимоша, ну, прости. – Винилась Фая. – Меня Раечка вымотала, ну такая егоза.
– А ты ребенком не прикрывайся. – Прикрикивал Тимофей Олегович. – Любишь, как что, на Раечку все свалить. Я пришел с работы, устал, а чай – почти холодный.
– Тимоша, ну ты же опоздал. Я чай заранее сделала, к твоему приходу. Ну, хочешь, я новый заварю. – Предлагала Фая.
– Не надо нового, буду этот пить. – Тимофей Олегович всем своим видом демонстрировал обиду: вжимал голову в плечи, становясь похожим на худого желтушного воробья.
– Мама, – кричала из детской проснувшаяся Раечка и начинала хныкать. Фаечка бросалась на зов дочери, забывая про мужа.
Спала Фаечка урывками: то стонал от боли Тимофей Олегович, то проснувшаяся среди ночи Раечка требовала компот. Фаечка похудела вслед за мужем, став такой прозрачной, что сквозь нее впору было смотреть телевизор.
– Совсем ты себя не бережешь. – Качала головой Таня.
– Тут уж не до себя, Тимофея Олеговича бы на ноги поставить, да Раечку вырастить. – Отвечала Фаечка, улыбаясь одними губами. В глубине темных глаз залегла печаль.
– О себе подумай. – Втолковывала Таня подруге. – Так недолго и самой на тот свет отправиться. Кто тогда Раечку растить будет?
– Что ты такое говоришь? Мне ради дочки и мужа жить нужно. – И без того бледная Фаечка бледнела еще больше.
– Знаю я, что тебе нужно. Пойдем. – Сказала однажды Таня и, взяв Фаю за руку, куда-то повела.
– Куда мы, Таня? – Спросила Фая.
– Сама скоро увидишь. – Ответила Таня, не отпуская Фаиной руки.
Сначала ехали на автобусе, потом шли полем. Фая терялась в догадках.
– Таня, куда мы идем? – То и дело спрашивала она.
– Все увидишь – не переживай. – Неизменно отвечала Таня. – Ну вот, пришли. – Перед ними стояла небольшая церквушка из сруба, бревна потемнели от времени.
– Ты зачем меня сюда притащила? – Разозлилась Фая. – Я не пойду.
– Если бы я сказала, куда мы идем, ты бы не пошла, верно? – Таня хитро улыбалась.
– Конечно, нет, глупости это все, опиум для народа. – Уверенно заявила Фая. Как истовая дочь коммунистов, в религии она не видела никакого смысла. – Я ухожу.
– Фая, мы столько шли, неужели даже не войдешь? – Таня склонила на бок голову, улыбка не сходила с ее уст. – Поверь мне, станет легче.
– Мне и так хорошо. – Возразила Фая.
– Нет, – Таня покачала головой. – Просто ты носишь всю боль в себе, нужно выплеснуть ее, станет легче. Ну, доверься мне. – Уговаривала Таня.
– Ладно, так и быть – зайду, но ненадолго, так и знай.
– Ну, вот и замечательно! – Обрадовалась Таня. Она повернулась к церкви лицом, поклонилась в пол, трижды осенила себя крестом. Фая скептически смотрела на ее телодвижения.
Внутри было сумрачно и тихо, пахло ладаном, дымили свечами кандила, старые стены источали покой. Со всех сторон на Таню и Фаю смотрели лица: скорбные, аскетичные, потускневшие. Шурша темными одеждами, вышел священник.
– Здравствуйте, батюшка. – Поприветствовала его Таня.
– Здравствуйте, сестры. – Глубоким голосом ответил он.
– Благословите, святой отец. – Таня склонила голову в платке.
Фая разглядывала священнослужителя. "Молодой, – отметила она. – И лицо какое-то постное, словно кислых щей наелся".
– Вас что-то беспокоит, сестра? – Неожиданно он взял Фаю под локоть и отвел в сторону.
– Ничего меня не беспокоит. – С вызовом ответила Фая.
– Ты можешь мне все рассказать. Бог милостив. – И неожиданно для самой себя, Фая разревелась: глупо, по-бабьи, всхлипывая и захлебываясь. – Поплачь, сестра, поплачь. – Фая послушно плакала, выплескивая обиды и горести. А потом долго рассказывала о своих бедах, изливая все, что накопилось за долгие годы. – За мужа молись, Бог поможет. – Сказал на прощание батюшка, перекрестив Фаю и Таню.
Фая молилась горячо и самозабвенно, обращалась к Господу и к божьей матери. Не помогало: Тимофей Олегович становился все худее и злее.
– Что это ты набожная такая стала? – Спросил он, подозрительно сощурившись.
– Ничего, Тимошенька. Не обращай внимания! – Отвечала Фая.
– Как не обращать? Как не обращать? Мельтешишь тут перед глазами, крестишься бесконечно. Устал. – Он прикрыл глаза.
За время болезни мужа, Раечка стала для Фаи отдушинкой. Только благодаря ей находила в себе силы каждый день подниматься, надевать улыбку, находить радости в простых вещах.
– Какая у вас девочка смышленая! – Обронила как-то соседка.
– Спасибо! – Фая расцвела и преисполнилась к соседке благодарностью.
– Ты куда это? – Спросил Тимофей Олегович. От его наблюдательного взора не укрывалось ничего из того, что происходило в доме.
– Соседке пирожков отнесу. Такая женщина добрая. – Сказала Фая, виновато улыбаясь.
– Чем же это она такую благодарность заслужила? Лучше бы за Раей лучше следила. – В последнее время его придирки не поддавались никакой логике.
– Мы с Раечкой быстро – туда и обратно. – Заискивала перед мужем Фая.
Спустя полгода Тимофея Олеговича не стало. Умер он тихо, во сне, но даже после смерти лицо его сохраняло обиженное выражение. Фаечка горько плакала, испуганная Рая не понимала, что происходит, но на всякий случай рыдала в голос. Печальная Таня, как могла, успокаивала подругу.
– Ничего, Фаечка, ничего. Ты крепись, у тебя дочь, тебе отчаиваться нельзя.
Раечка заменила Фае почившего мужа. В садик Фая ее не отдавала, брала с собой на производство. Начальник пытался повлиять на ситуацию, но не смог – Фая встала в позу! Чтобы сохранить лицо, начальник сказал строгим голосом:
– Смотрите, Фаина Львовна, до первой жалобы. – Он погрозил Фае пальцем.
Жалоб не было, девочка никому не мешала, лепщицы ее любили, терпеливо учили заводить и раскатывать тесто, лепить вареники и пельмени. Фаечка смотрела на дочь, так похожую на Тимофея Олеговича, и сердце ее пело.
В школу Раечке пойти пришлось, Фая с трудом оторвала от себя дочь. "Полдня, всего лишь полдня". – Уговаривала себя Фая, стараясь замедлить бег пустившегося в галоп сердца.
– Фая, нельзя так. – Увещевала подругу Таня. – Ты же продыха ей не даешь. – Но Фая была слепа и глуха к доводам рассудка.
После уроков Рая бежала к маме на работу. Фая знала расписание дочери наизусть и отсчитывала минуты до ее возвращения. Стоило дочери задержаться хоть ненадолго, У Фаи начиналась паника: сердце несчастной матери билось пойманной птицей, воздуха не хватало.
Однажды Раечка задержалась на целых полчаса. Фая поминутно смотрела на часы, хватаясь за сердце, потом стала оседать на пол.
– Фая, Фая. – Таня брызнула ей в лицо водой, но Фая лишь жалобно застонала.
Очнувшись, увидела перед собой склонившееся лицо в маске и белом чепчике.
– Рая, Раечка, пришла? – Первая мысль была о дочери.
– Мама, мамочка, что с тобой? – Спросила Рая прерывающимся голосом.
– Все хорошо, дочка. Слава богу, ты вернулась.
– Мамочка, меня в школе задержали. – Плакала Рая.
– Сейчас мы с тобой пойдем домой. – Прошелестела Фая.
– С домом придется повременить. – Ответила "маска". – У вас гипертонический криз, мы забираем вас в больницу. Есть кому остаться с девочкой?
– Да, я ее заберу к себе. – Вызвалась Таня.