Главная страница | Истории из жизни | Пролетая над самим собой

Пролетая над самим собой
Евгений Модестович Табачников
Имена (Деком)
Евгений Табачников – врач-иглотерапевт, но книга его воспоминаний посвящена не медицине. Это живые, увлекательные рассказы о людях, которые были легендами советской эпохи – и в то же время родными и близкими повествователя. В первую очередь это отец автора – Модест Табачников, создатель любимых в нашей стране песен «Давай закурим», «Одессит Мишка» и многих других. На страницах книги вы встретитесь с прославленным футболистом Андреем Старостиным, популярным драматургом Исидором Штоком, цыганскими актрисами сестрами Кононовыми, «музой русского авангарда» Лилей Брик… Помимо повествования о «последних могиканах», составивших славу минувшего века, Е. Табачников рассказывает о перипетиях своей жизни и необычных людях, с которыми сводила его судьба. А представят книгу читателям известные журналисты В. Познер и А. Букалов.

Евгений Модестович Табачников
Пролетая над самим собой

Лучшее, что мы можем сделать, – это правдиво выразить. «Правдиво выразить» – значит понять и подробно изложить субъективно данное.
    Карл Густав Юнг


Коллекция доктора Табачникова
И диктует про татар мемуар…
«Лукоморья больше нет».
    В. Высоцкий, 1967 г.
Уходит эпоха, и только талант и добрая воля мемуаристов сохраняют ее очертания для будущих поколений. С этой точки зрения предлагаемую читателю книгу можно назвать – повторив знаменитое пушкинское определение – «подвигом честного человека».
Доктор Табачников, следуя примеру своих великих предшественников и коллег по профессии – назовем Чехова и Булгакова, – решился доверить бумаге свои жизненные наблюдения и выступить в роли «небеспристрастного» свидетеля, за что ему отдельное спасибо!
Мы учились с автором в одной и той же московской средней школе № 135, в Малом Гнездниковском переулке, хотя и в разное время: я уже был старшеклассником, когда маленького Женю привели в первый класс. Но благодаря его приходу на школьных праздничных вечерах не раз выступал его отец, замечательный композитор Модест Табачников, вместе с другими именитыми родителями… Годы спустя судьба вновь свела и сплотила нас на жизненном пути, и я безмерно дорожу этой дружбой.


Алексей Букалов в римском офисе ИТАР-ТАСС. 2013

Со временем Евгений стал признанным знатоком и собирателем русской живописи ХХ века. И эту страсть коллекционера он распространил на многочисленные встречи, подаренные ему провидением. С неисчерпаемым любопытством собирателя он «пришпиливает к бумаге» (по словам Виктора Шкловского) наблюдения, воспоминания, высказывания своих друзей, спутников и просто интересных ему современников, сопровождая их подлинными, ранее не известными широкой публике архивными документами и уникальными фотографиями. Получилась удивительная смесь семейных преданий и хроники дружеских встреч, путешествий во времени и пространстве.
Евгений Табачников – энциклопедически эрудированный, ироничный и остроумный собеседник, он, поверьте, замечательный товарищ, воспринимающий беды и проблемы (но и радости!) многочисленных друзей как свои собственные. Эта привычка и потребность сохранились у него с младых ногтей, когда врач-анестезиолог (кандидат медицинских наук) сражался за жизнь и здоровье пациентов славного ЦИТО – Московского института травматологии и ортопедии. Он освоил восточное искусство акупунктуры, и его добрые записки так и хочется назвать «иглоукалываниями»… В них точность, дисциплина ума, неподдельный интерес к жизни и благодарная память.

    Алексей Букалов.
    Рим

Часть I
Последние из могикан

Рыжий Моня. Модест Табачников

«Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь
Мы будем говорить.
Вспомню я пехоту
И родную роту,
И тебя – за то, что ты дал мне закурить.
Давай закурим, товарищ, по одной,
Давай закурим, товарищ мой!»
Эти слова я впервые услышал от друга Модеста Табачникова – Изи Пунчика, коренного одессита, который все время улыбался, оголяя металлические зубы, и темпераментно картавил, делая мне «козу» и периодически подбрасывая меня, «четырехлетнего красавца», в воздух с криком: «Летим, брат, летим». И еще Изя любил повторять: «Вот увидела бы тебя тетя Сула, она бы умерла от радости, чтоб я так был здоров». Тетей Сулой называлась Изина жена Суламифь Гвоздь, ожидавшая его с малолетней дочуркой в «красавице Одессе». Вся эта жизнедеятельность происходила на Петровке, в большой коммунальной квартире, где мы тогда, в конце пятидесятых годов, проживали, занимая 15-метровую комнату с одним большим, во всю стену, окном, на подоконнике которого ютились горшки с чахлыми цветами да папки с нотами. В углу стояло пианино, в беспорядке разбросанные нотные листы валялись на полу вперемежку с черновиками стихов. Над пианино висели фотографии членов семьи и военного фронтового ансамбля «Веселый десант» 2-й гвардейской армии. Кривая деревянная полка с медными заклепками по всей длине, покрытая салфеткой цвета сгущенного молока, достойно украшала стену. На ней, как на параде, выстроились по росту, точно в ряд, слоники. То есть все было как у людей. Около батареи под окном, на полу, лежали газеты, на них покоился матрац, а на матраце, всхлипывая и нервно бормоча, возлежал друг семьи Изя, когда после походов по кабинетам и принятия «на грудь» (а грудь была весьма волосатой) он возвращался на базу. Другого места для друга дорогого в гостеприимном доме не было физически… Изя был другом Модеста с юношеских лет. Они вместе играли в оркестре народных инструментов при фабричном клубе, потом ушли на фронт. И вот теперь, изредка приезжая в Москву по «рыбным делам», он ночевал у нас.


Я вместе с отцом, Модестом Табачниковым. 1949

Модест Ефимович Табачников (для друзей просто Моня, а для друзей-фронтовиков – рыжий Моня) с юных лет самостоятельно начал зарабатывать на жизнь, сначала работая пианистом в клубе Одесской ВЧК – ОГПУ, а в 1936–1940 гг. – концертмейстером Одесской филармонии. С его слов: «Я стремился играть на всех возможных инструментах», сначала в духовом оркестре, а потом в оркестре народных инструментов. Причем любимыми на протяжении всей жизни оставались пианино и аккордеон, которыми он виртуозно владел. В 1940–1941 гг. заведовал музыкальной частью Одесской киностудии и одновременно служил в музыкальном театре «Мотор». На мой взгляд, самым важным и определяющим в его успешной музыкальной жизни было постоянное наигрывание или напевание каких-то мелодий, неоднозначно воспринимаемое окружающими. «Напевание» как творческое состояние нашло отражение в эпиграмме, написанной значительно позже, в 60-е годы:
Табачников, твоей карьере
Не помешал бы яд Сальери,
Но Моцарт, выйдя из терпенья,
Тебя бы задушил за пенье.

Модест Табачников. Дрогобыч. Ноябрь 1944

Музыка Модеста всегда отличалась особенной яркостью, выразительностью мелодии. Композитор родился мелодистом! Ему удалось уже в 24 года написать такой шлягер, как «Мама» (1937). Задушевная песня, созданная в соавторстве с поэтом Г. Гридовым, в исполнении К. Шульженко сразу понравилась слушателям и стала популярной в стране.
А вскоре появились: «Ах, Одесса, жемчужина у моря», «Дядя Ваня» (слова А. Галла), «Разлука» (слова И. Уткина, 1939), «Цветочница Анюта» (слова Г. Строганова, 1939). Так музыкант-аккомпаниатор постепенно становился композитором.
Однако самой популярной своей довоенной песней Модест по праву считал «Ах, Одесса». Тем более что и слова, и музыка принадлежали ему. За псевдонимом «М. Любин», который значился автором текста, скрывался Модест.
Существует масса легенд, рассказывающих о создании «Ах, Одессы»… Наиболее известна история о том, как композитор в ресторане гостиницы «Лондонская» на бумажной салфетке набросал первый куплет песни, а музыканты ансамбля продолжили сочинение…
Еще одна байка, подчеркивающая удивительную популярность песни. Якобы поздним вечером Модест возвращался после выступления домой, его остановили, показали финку и предложили «без лишнего шума» снять пальто и пиджак. Когда он расставался с вещами, выпали ноты «Ах, Одесса», на которых стояла фамилия «Табачников». Налетчики поинтересовались, откуда ноты попали к фраеру. Услышав, что он (фраер) и есть композитор Моня, моментально вернули вещи, извинились и, сказав, что «срисовали его портрет», то есть запомнили… И дай бог ему здоровья… И он может спокойно ходить и никого не опасаться.
На самом деле все происходило значительно прозаичнее. Модест не только сочинял мелодии, но и писал стихи, не придавая серьезного внимания последнему занятию. Поэтический дар впоследствии пригодился ему на фронте, когда в театре «Веселый десант», присев на пенек и положив блокнот на колено или приладив лист бумаги на крыше кузова грузовика, он молниеносно создавал стихи «на злобу дня».
Некоторые из них даже печатались под фамилией автора во фронтовых газетах. Например, частушки, опубликованные 5 декабря 1943 года под названием «Метелка» (текст М. Табачникова, рисунок Б. Чекалина) «Фашист просчитался с победой, не вышло. Назад на Берлин заворачивай дышло» и т. п.


Фронтовые частушки, написанные Табачниковым в 1943

Однако вскоре текст песни «Ах, Одесса» пришелся не по вкусу цензурному комитету, и исполнять песню с эстрады и на радио запретили. Творчество «М. Любина» не получило творческого развития, пришлось обратится к поэту А. Галлу, ставшему соавтором новой шуточной песни. Так родилась известная песня «Дядя Ваня».
Из летописи войны: «В первые месяцы начала войны войска противника, несмотря на героическое сопротивление Красной армии, оказались на подступах к городу».
Началась героическая оборона Одессы, проходившая с кровопролитными боями с 5 августа по 16 октября 1941 года. Войска отдельной Приморской армии и часть сил Черноморского флота при активной поддержке населения города и добровольцев стояли насмерть. Захватчики, несмотря на превосходящие силы, не могли овладеть городом в течение двух месяцев. Среди добровольцев в ряды защитников Отечества встали считавшие себя мобилизованными творческие работники – писатели и журналисты, актеры и музыканты.
В первый месяц обороны родного города Модест создал военную песню, нужную как воздух и написанную вместе с поэтом Я. Зискиндом – другом еще по совместной творческой деятельности на Одесской киностудии, где Модест заведовал музыкальной частью. Ее назвали очень просто: «Я на фронт ухожу добровольцем». И тут же напечатали – 9 липня (июля) 1941 года в газете «Чорноморська Комуна». Проникновенные строки Я. Зискинда «Мне, товарищи, хочется жить, и творить, / И работать под солнцем. / Чтоб свободно дышать и любить, / Я на фронт ухожу добровольцем» стали использовать для агитационных листовок, поднимавших солдатский дух и помогавших «бить фашистскую гадину». Поэт и композитор создали несколько песен, среди которых можно выделить «Матросскую гитару» и «Нет, не забудет солдат», исполненные Леонидом Утесовым.
Вскоре Модеста Ефимовича назначают музыкальным и художественным руководителем ансамбля песни и пляски 2-й гвардейской армии Южного фронта и по совместительству начальником клуба политуправления Южного фронта. Аккомпанируя себе и артистам на пианино или аккордеоне, исполняя написанные только что произведения, вкладывая в песни всю душу, он имел оглушительный успех у слушателей. За первые два года войны, непрерывно находясь в районе боевых действий, пройдя и проехав с отступающими войсками по фронтовым дорогам Украины, композитор создал десятки песен, среди которых: «Давай закурим» (слова И. Френкеля, 1941), «Летная чарка» (слова А. Штейнберга, 1941), «Ты одессит, Мишка» (слова В. Дыховичного, 1941), «Разведчик Валиев» (слова И. Френкеля, 1941), «Песня 96-й дивизии» (слова Л. Дмитерко, 1941), «Песня 2-й гвардейской армии» (слова И. Оратовского, 1941), «Трио поваров» (слова И. Френкеля, 1942), «Молодая улица» (слова Л. Кондырева, 1942), «Сталинградская клятва» (слова И. Уткина, 1942), «Казачья-кириченковская» (слова А. Штейнберга, 1942), «Я верю, я жду, я тоскую» (слова В. Полякова, 1942), «Дон мой» (слова А. Софронова, 1942).


Ворошиловоград. Репетиция

Очень часто соавторами композитора становились военные корреспонденты газеты Южного фронта «Во славу Родины»: поэты С. Михалков, А. Левада, И. Френкель, сатирик В. Поляков – позднее создатель и руководитель театра «Веселый десант». В своих воспоминаниях о фронтовых буднях В. Поляков писал о Модесте: «Композитором, концертмейстером, зав. музчастью, а также и нашим оркестром стал композитор Модест Табачников, или, как нежно звали его на фронте, “рыжий Моня”. Этот рыжий Моня, беззаветно влюбленный в свою родную Одессу, за которую мы сражались на Южном фронте, человек огромной смелости и большого таланта, создал вместе с нашими поэтами немало песен, которые из нашего театра быстро перекочевали на все фронты и все эстрады нашей Родины».
В станице Каменской Ростовской области располагались в октябре 1941 года штаб политуправления Южного фронта и редакция газеты «Во славу Родины». Здесь были написаны одни из лучших песен Табачникова – «Одессит Мишка» (стихи В. Дыховичного) и «Давай закурим» (стихи И. Френкеля). «Одессит Мишка» сначала появился в журнале, так как Владимир Абрамович в 41-м попал к морякам, правда, на Северный флот, где писал и исполнял стихи и прозу, входя в различные фронтовые бригады.
«Стихи мне попали, – рассказывал Модест, – совершенно случайно. Кто-то из корреспондентов дал почитать свежий номер журнала, и в нем я увидел строки: “Ты одессит, Мишка, а это значит…”, а мелодия уже была написана, и появилась песня, сразу ставшая популярной на Южном фронте. Она была о том, что Одесса снова станет нашей и в нее войдет “усталый батальон…” – это в 41-м году, в 42-м и даже в 43-м году трудно было даже представить… а песня заставляла поверить и сражаться за победу, за Родину. И уже никто не думал о критическом положении наших войск на фронтах. Горечь поражений, отступление, оставленные близкие сердцу места – это заставляло солдат напрячь все возможные и невозможные силы, чтобы вернуться и разгромить фашистских захватчиков».
Владимир Дыховичный написал так, что каждое слово доходило до сердца солдата и матроса. Устами этого Мишки было сказано то, о чем думали все, покидая родные края. Дыховичный сумел в коротком повествовании проследить весь путь бойца от «мальчишки голоштанного» до защитника Отечества. Солдаты, по радио услышав песню-призыв, стояли насмерть, били захватчиков, и им не страшна была никакая беда, не было места слезам. И свершилось то, во что верили и что предсказывали Дыховичный и Табачников: армия возвратилась, чтобы навсегда освободить родной и прекрасный город. В марте 44-го листовки с текстом «Одессита Мишки» разбрасывали с самолетов над еще оккупированной Одессой, помогая Красной армии освободить родную землю. Так слова из песни оказались нужнее и проникновеннее, чем сухие призывы.

История создания песни «Давай закурим», рассказанная отцом
Всё происходило в конце 1941 года. В Каменске, вернее, тогда еще станице Каменск-Шахтинской, располагался штаб политуправления Южного фронта. Майор Френкель служил в редакции фронтовой газеты “Во славу Родины”, а я, 28-летний композитор майор Модест Табачников, руководил музыкальным ансамблем песни и пляски 2-й гвардейской армии. На репетициях различных концертов для руководства штаба Южного фронта ответственный за литературно-постановочную часть Илья Френкель предложил мне, ответственному за музыкальную часть предстоящего концерта, новое стихотворение и спросил, возможно ли положить его на музыку. У меня всегда в запасе было несколько мелодий, и я ответил, что уже есть несколько написанных музыкальных миниатюр и что можно попробовать соединить со стихами одну из них. Проиграв на аккордеоне несколько сочиненных мелодий, нашел вариант, в котором музыка легко соединилась с текстом. При этом попросил поэта непременно упомянуть родную Одессу… Так появилась строчка: “Снова нас Одесса встретит как хозяев, / Звезды Черноморья будут нам сиять… ” А на следующий день родилась одна из самых популярных фронтовых песен».


Станица Каменская Ростовской области. 1941. Крайний справа в кубанке – Модест Табачников

Песня впервые прозвучала в новогоднюю ночь с 31 декабря 1941 года на 1 января 1942-го. Политуправление фронта решило совместить партийную конференцию с новогодним концертом. После окончания конференции выступал военный ансамбль. Во время концертной программы объявили новую песню с необычным названием «Давай закурим», исполнителем был солист ансамбля Аркадий Воронцов.
Первый авторский вариант песни «Давай закурим» Ильи Френкеля начинался так:
Теплый ветер дует, развезло дороги,
И на Южном фронте оттепель опять.
Тает снег в Ростове, тает в Таганроге,
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.
Модест рассказывал, что песню не сразу оценили. Хотя вскоре, после первого исполнения, «Давай закурим» с нотами опубликовали во фронтовой газете «Во славу Родины» от 22 января 1942 года. А спустя короткое время с подзаголовком «Песенка Южного фронта» она появилась в центральной газете «Комсомольская правда», правда, без упоминания имени композитора и нот.
В 1942 году композитор оказался в Москве. В гостинице «Москва» Модест встретил приятеля и земляка-одессита Владимира Коралли, мужа Клавдии Шульженко и руководителя ленинградского джаз-ансамбля, и попросил организовать ему встречу с певицей, чтобы она прослушала новые песни, в том числе и «Давай закурим».
Модест лично не был знаком с певицей, хотя еще до войны она с успехом исполняла его песни «Мама» и «Дядя Ваня». Клавдия Ивановна, услышав песню, немедленно попросила композитора разрешить исполнять «Давай закурим» в программе «Города-герои». Модест вспоминал, что больше всего ей понравилась строчка «А когда не будет фашистов и в помине, и к своим любимым мы придем опять…». И хотя Модест обратил внимание певицы, что рассказ идет от лица бойца-мужчины, это Клавдию Ивановну нисколько не смутило. И оказалась права.
Премьера состоялась 21 февраля 1943 года в Москве, в Театре сатиры. Без согласия авторов Клавдия Ивановна самовольно убрала из текста города, не получившие звания героев (Ростов и Таганрог), а также упоминание о Южном фронте. В дальнейшем, после того как наши войска стали громить фашистов, продвигаясь все дальше и дальше на запад, исполняя песню, Клавдия Ивановна называла все новые и новые города, освобожденные от захватчиков. Кроме этого, певица придавала исполнению некую театральность, насыпая махорку и скручивая самокрутку. И такое театрализованное исполнение всегда сопровождалось бурей овацией.
Песня зазвучала на радио, вскоре появилась пластинка, позже – многократно тиражированные записи в телевизионных программах. И всегда их встречал бешеный успех.
Мне пришлось в качестве врача готовить певицу к юбилейному концерту в Колонном зале Дома союзов, и нас с женой посадили на самые удобные места в партере. Два отделения спела Клавдия Ивановна на одном дыхании. Успех превзошел самые смелые ожидания, о которых могут только мечтать самые знаменитые артисты. И самые продолжительные аплодисменты, как нам казалось, достались «Давай закурим». Как бесценную память о встречах с ней я храню автограф на книге… и на фотографии: «С любовью без иголок».
Но вернемся в 1942 год. Летом, после поражения наших войск под Харьковом и сдачи Ростова, Южный фронт подвергся расформированию. Сохранился документ, где на бланке Главного политуправления Красной армии приказано работнику ПУ фронта интенданту 2-го ранга, композитору Табачникову направится в резерв НКО… А вскоре по предложению писателя Владимира Полякова Модест уже сочинял музыку для первого спектакля «Веселого десанта», бродячего фронтового театра.
Впервые рассказы о этом театре я услышал от Владимира Полякова у нас дома. Обычно сатирик появлялся в сопровождении своего друга и соавтора фронтовика Бориса Ласкина (вместе они написали сценарий «Карнавальной ночи», поставленной Э. Рязановым.) Ласкин, высоченный импозантный красавец, в это время влюбленный в одну из самых ослепительных женщин Москвы Дзидру Тур (Тубельскую), нашу соседку по лестничной клетке, изображал Ромео, а Володя – Джульетту. Мизансцены всегда в зависимости от течения романа менялись, но авторы и исполнители, а также наша семьи и друзья наслаждались домашним театром. Остроумный, постоянно импровизирующий, он еще в довоенные годы писал монологи и фельетоны для эстрадных актеров, а после войны – для театра А. Райкина. В первый год войны придумал и организовал кукольный театр, используя вместо голов кукол картошку, как это делал Сергей Образцов, работая с шариками. Смешные куклы, поющие куплеты, изображали фашистов, которых накалывали на вилы, разбивая им картофельные головы, вызывая смех и одобрение зрителей.
И вот, получив приказ, В. Поляков в считанные дни создал новый театр – театр миниатюр «Веселый десант», став его художественным руководителем. А Модест – заведующим музыкальной частью. Композитор вспоминал в книге «Подвиг артиста», как на окраине Ворошиловграда, на улице Тельмана, в маленькой комнате за несколько дней, что трудно себе представить, военными корреспондентами газеты «Во славу Родины» В. Поляковым, А. Хазиным, П. Гуровым, И. Френкелем были написаны десятки миниатюр.
Для передвижения театру выделили грузовичок, в кузове которого помещались артисты и реквизит, куда входили старенькое пианино, аккордеон и гитара. Эмблемой театра предложили сделать раскрытые парашюты, которые «приземлялись» в самых разных местах: сегодня – у кавалеристов, завтра – у летчиков или в госпиталях. Театр завоевал популярность и с восторгом встречался бойцами на передовой. Концерты с пародиями, песенками, анекдотами, смешными лекциями ждали в частях… А над театральной деятельностью Полякова и его рвением подсмеивались друзья, так появились куплеты:
Поляков усиленно хлопочет
Над остротой собственной своей,
Он бойцов под мышками щекочет,
Чтоб они смеялись веселей.

Удостоверение руководителя гвардейского музыкального ансамбля 2-й гвардейской армии. 1944


Гвардейский джаз-оркестр под управлением Модеста Табачникова. 1944

Модест написал в своих воспоминаниях: «Я еще много дорог прошел с армией и много увидел, многое запомнил. Но одним из ярких воспоминаний у меня о тех военных днях остался наш маленький театрик “Веселый десант”, созданный молодыми московскими артистами, ленинградским писателем и композитором-одесситом».
Одним из деятельнейших сотрудников фронтового театра стал друг и автор стихов к песням Модеста – Илья Френкель, сочинявший стихи, тексты песенок, игравший на баяне… Его дружба и сотрудничество с Модестом продолжилось и после войны.

Лёдик и Модик
Наступал новый, 1950 год, и по традиции мои родители встречали его в Центральном Доме работников искусств в компании с Леонидом Утесовым и его женой Еленой Иосифовной. Трудились над капустником на тему фронтовых воспоминаний, а также в нем должна быть одесская тема. Модест написал строчки: «Я не поэт и не брюнет, не герой, заявляю заранее…» и для рифмы – «Но буду ждать и тосковать, Если ты не придешь на свидание”». Илья Львович Френкель написал: «Мне бить китов у кромки льдов, / Рыбьим жиром детей обеспечивать». В эти годы моряки китобойной флотилии «Слава», добывавшие жир китов, применяемый в пищевой, кожевенной, мыловаренной промышленности, были народными героями. Получилась типичная «рыба» – набросок «Одесский порт». Но неожиданно для авторов «рыбы» Утесов, прослушав песню, влюбился в нее и, категорически запретив что-либо менять в тексте, взял к себе в репертуар и записал на пластинку. Когда авторов начали ругать во всех газетах за мещанство, пошлость, низкопробность и т. д., Утесов старался своим авторитетом защищать песню и создателей, что, правда, плохо получалось.


Новый год в ЦДРИ: Модест Табачников, Леонид Утесов и Рита Табачникова. 1950

В нашей квартире на Тверской около рояля, в кабинете Модеста, вся стена была завешена эпиграммами, например:
Пристрастие к табачным ароматам
От папы с мамой уловив сполна,
«Давай закурим!» он напел солдатам,
И… песню закурила вся страна.
(Отец Табачникова в Одессе работал на табачной фабрике.)

Рядом висели шаржи на Модеста, фотографии друзей, среди которых почетное место занимал Утесов. На одной из них можно было прочитать посвящение, определяющее многолетние дружеские отношение между людьми: «Моему Модику от его Лёдика». Утесов за весь период их творческого содружества исполнил 21 песню, написанную специально для него композитором. Некоторые из них, такие как «Одессит Мишка» и «У Черного моря» на слова одессита С. Кирсанова, стали визитной карточкой исполнителя. Приходя к нам, первым делом он шел к роялю, Модест садился за инструмент, и начинался импровизированный концерт, сопровождаемый шутками, байками, а уже потом шло выпивание и закусывание с поеданием фирменных блюд, любимых Утесовым (форшмака и фаршированных яиц, специально приготовляемых моей мамой к его приходу).


Константин Симонов с автографом Модесту Табачникову. Москва, 1968

Вот одна байка тех времен. Во время конкурса артистов эстрады, в жюри которого заседали Леонид Осипович и Модест Ефимович, на эстраде проходил конкурс конферансье. Один из конкурсантов вяло читал какую-то басню. Лёдик тихо спросил Модика, нравится ли ему. На что Модик ответил: «Это может каждый еврей, но многие стесняются!»
Однажды, когда Модест работал с К. Симоновым, своим многолетним соавтором, над спектаклем «Четвертый», поставленным Г. А. Товстоноговым в БДТ, Константин Михайлович, окинув взглядом висевшие на стене фотографии, написал на своем фотопортрете: «Не против Утесова, напротив Утесова. Найдите мне место в квартире Модеста».

«Народная песня» с трудной судьбой
Модест неоднократно воспевал боевой подвиг воинов, сражавшихся под Ростовом, а также казаков-кавалеристов. С И. Френкелем им написана песня «Дело было под Ростовом» (1941 г.) и «Казачья-кириченковская» а также «Шел солдат долиною» на слова поэта-переводчика А. Штейнберга (1942 г.), посвященная казакам 4-го казачьего корпуса, которым командовал генерал Кириченко.
Шел казак долиной,
Шел дорогою длинной,
Шел казак долиной за своей судьбой.
Я со всей охотою
Холеной шашкой поработаю,
Холеной шашкой поработаю,
Пойду на смертный бой!
Эх, Дон мой, Кубань ты моя,
Славный казачий край!

Модест Табачников. 1944

А еще была написана чудесная песня «Донская лирическая», или «Сталинградское танго». («Такое название этой песни часто фигурировало в присланных мне письмах», – сообщал Юрий Бирюков, композитор и музыковед, член Союза писателей России, полковник в отставке.)
Анатолий Рыбаков в своей книге «Роман-воспоминание» пишет:
«Как и во многих других армиях, в 8-й гвардейской была своя песня. Сочинили ее корреспонденты армейской газеты Кац и Талалаевский, музыку написал композитор Табачников. Мелодия хорошая, слова непритязательные, запели ее в Сталинграде, пронесли до Вислы, и стала она как бы гимном 8-й гвардейской армии:
Когда мы покидали наш родимый край
И молча уходили на восток,
Под старым кленом, над тихим Доном
Виднелся долго твой платок…
Спустя четверть века я услышал по радио мелодию этой песни. Композитор – Табачников, но слова другие, название другое и автор текста новый – Михаил Танич. Оказывается, после войны Кац и Талалаевский были объявлены космополитами, небезызвестный Анатолий Софронов добился запрещения песни, а Табачникову посоветовал передать мелодию другому автору».


Поэты Зельман Кац и Матвей Талалаевский. 1943

Один из авторов текста, военный корреспондент майор Зельман Кац, сообщил: «То немногое, что за давностью лет сохранилось в памяти, – это песня “Когда мы покидали свой любимый край”. Она была написана как непосредственный отклик на взятие Ростова нашими войсками. В ту пору (в феврале – марте 1943 года) Модест Ефимович Табачников фактически состоял при редакции нашей фронтовой газеты» (газета «Мой Ростов», № 10, 26 марта 2010 года).
Второй автор текста, Матвей Талалаевский, написал: «Песня, которую вы так долго разыскивали, – одна из нескольких десятков, рожденных в 1941–1946 годах, когда мы вместе с майором Зельманом Кацем были спецкорами фронтовой газеты. Текст песни был опубликован с музыкой Модеста Табачникова в этой же газете летом 1943 года. Она также напечатана в нашем поэтическом сборнике “Солдат и знамя”» (Киев, 1947 г.).
Матвей Аронович Талалаевский прошел путь от Сталинграда до Берлина. В годы разгрома еврейской культуры и литературы в Советском Союзе М. Талалаевский, как и другие деятели еврейской культуры, был арестован (осенью 1951 г.) приговорен к 10 годам лишения свободы с содержанием в исправительно-трудовых лагерях строгого режима и сослан в Среднюю Азию.
Композитор и музыковед Юрий Бирюков, который полвека собирает военные песни и исследует их судьбы, написал: «У каждой такой песни, как у бойца, была своя биография». И приводит письмо от ветерана войны Ковалева: «Это наша песня, 4-го Украинского фронта, – “Донская лирическая”. Музыку написал композитор Модест Табачников, слова – поэты нашей фронтовой газеты Зельман Кац и Матвей Талалаевский”. Я позвонил композитору М. Е. Табачникову (это было незадолго до его кончины), и он ответил: “Да, это моя песня… А ведь в годы войны я всего лишь однажды ее опубликовал и больше к ней не возвращался”». «Сквозь бури и метелицы пришел февраль, / Как праздник, завоеванный в бою. / И вот мы снова у стен Ростова, / В отцовском дорогом краю».
Интересно удостоверение, выданное 1 июля 1943 года, в том, что «Талалаевский и Кац за свой благородный труд в красноармейской печати и за создание ими первой песни о славных кавалеристах – “Песня о знаменосцах”, напечатанной в газете “Казак-гвардеец”, от имени казаков и командиров дивизии награждаются комплектами костюмов кубанской формы».
В письме от 19.03.58. Кац пишет: «Мотя! Читал ли ты во втором номере “Нового мира” статью подборку “Писатели в ВОВ”? Какая же подлая и бесчестная рука листала комплект “Сталинского знамени”, выискивая в нем 2–3 стихотворения Грибачева и проскакивая мимо сотен стихотворений З. Каца и М. Талалаевского. Обидно… Пусть фальсификаторы утверждают теперь, что любимым поэтом сталинградцев был Малышко, но сталинградцы помнят и знают, чьи строчки порой носили они на сердце, и в этом наша с тобой вечная гордость».
Ноты и слова песни неоднократно публиковались начиная с 1977 года. Песня существует в списке произведений М. Табачникова в Первом музыкальном издательстве, есть она и в РАО. Исполняется по радио и на телевидении, и авторство Табачникова – Каца – Талалаевского не ставится под сомнение. И то, что только два певца (Г. Сукачев и Ю. Щербаков) исполняют ее в своих концертах и записывают на дисках, называя ее народной и не признавая авторство композитора и поэтов даже после музыкальных экспертиз, по меньшей мере странно.
И если и называть трех евреев-фронтовиков, майоров Советской армии, прошедших всю войну на переднем крае, награжденных государственными наградами и создавших замечательные патриотические произведения, – народом, то она действительно народная.
Поэт Михаил Светлов, соавтор Модеста, надписал на своей книге стихов, подаренной Модесту:
Не только мелкой жизнью дачников
Мещанам всуе предстоящей,
Передо мной встает Табачников
Своей музыкой настоящей.

Исидор Владимирович Шток. Автор и актер в одном лице

Наблюдая за Исидором Владимировичем в повседневной жизни, за его шутками, каламбурами, за театрализацией бытия, в него нельзя было не влюбиться.


Исидор Шток в Полярном. 1943

Постепенно мне стал приоткрываться занавес над его жизнью, как над сценой, и я пришел к выводу, что он сам – наиболее яркое и сочное из созданных им произведений. Будучи и главным героем, и сюжетом, и художественным оформлением одновременно, он без особых усилий театрализовал свою жизнь. Как художник он добавлял яркий мазок, достигая нужного впечатления у зрителя и одновременно растворяясь в картине. Но при этом ценил каждый кусочек живописного холста и не забывал обо всей картине в целом.
Он обожал и друзей, и творческое уединение, страстно болел за любимый «Спартак» и слушал симфоническую музыку. Устраивал вместе с Ираклием Луарсабовичем Андрониковым исполнение оперных дуэтов. Наслаждался семейной идиллией и до последних лет жизни страстно увлекался романтическими приключениями, пускаясь в любовные путешествия с новыми спутницами.


Исидор Шток с отцом, дирижером Владимиром Борисовичем Штоком

Ощущал в себе всегда неистребимую власть Театра и Игры, ведь недаром он начинал актером. И это состояние души, по существу, и являлось его сутью, так же как и повсеместное лицедейство…
Свою книгу «Премьера» он начал так: «Отец любил поговорить об искусстве. В обществе хористов, или оркестрантов, или среди друзей в ресторане “Вена”, или на собрании оперных артистов он говаривал:
– Господа! Ни для кого не секрет, что искусство аполитично. Когда я дирижирую Вагнером, Глинкой, Верди, я не думаю о том, какая у нас власть, что говорил тот или иной деятель думы, какова политическая погода на дворе. Наше дело – музыка, театр…»


София Клебанова в роли Ксении («Борис Годунов»). 1915

Исидору Владимировичу довелось прожить бо?льшую часть жизни в стране, где устанавливались другие правила бытия!
Исидор Шток родился в семье, где постоянно звучала музыка. Его дед, после погромов 1905 года покинувший Россию и перебравшийся со своими братьями в Вену, стал известным австрийским композитором. Отец – хормейстер и дирижер Владимир Борисович Шток. Мать, Софья Лазаревна Клебанова, – оперная певица, спевшая такие оперные партии, как Микаэла в опере Бизе «Кармен», поставленной в Санкт-Петербурге в 1915 году (партию Хосе исполнял Николай Фигнер). После рождения сына она добровольно отказалась от театральной карьеры, чтобы всецело посвятить себя семье.
В сентябре 1917 года Штоки переехали в Харьков. Оттуда, окончив школу, Исидор перебрался в Москву, где сначала занимался в театральной студии при Театре революции, затем стал актером Передвижного театра Пролеткульта. Прошел школу живой газеты «Синяя блуза» и Первого рабочего театра, где близко сошелся с будущими драматургами А. Глебовым и В. Гусевым, режиссерами Д. Тункелем и В. Плучеком, писателем В. Катаевым.


И. Шток – актер Пролеткульта

В 1927 году была поставлена его первая пьеса «Комсомол как таковой».
В 1929 году автор принес в студию Ю. Завадского пьесу со странным названием «Идут слоны». Откуда оно появилось? Один из персонажей (его играл О. Абдулов) говорит, что остановить наступление нового времени на старый городок (старое время) – все равно что пытаться остановить стадо слонов, которое неудержимо рвется к водопою.
Исидор рассказывал на своих встречах со зрителями, что «Идут слоны» – агитка о любви, дружбе и цели жизни (под этим названием пьеса шла в Ленинграде), второе название этой же пьесы: «Нырятин». Почему «Нырятин»? Эта история, как все комсомольцы из маленького провинциального городка рванули в Москву. Среди оставшихся трех парней один, талантливый и упрямый, решил не покидать свой город, а превратить его во вторую Москву, из которого не старались бы убегать, а в который, наоборот, все бы стремились. Парень создает город будущего. И общество: СЛОН – союз любителей обновленного Нырятина (вымышленного города).


Нож для разрезания бумаги – подарок к премьере пьесы «Идут слоны». 1930

Над заглавием стоял эпиграф из Маяковского насчет обывательщины, канареек… На премьере присутствовали А. Луначарский, В. Мейерхольд, И. Москвин, мхатовцы, вахтанговцы, пролеткультовцы, критики, драматурги… Главные роли играли начинающие артисты Мордвинов, Марецкая, Плятт, Туманов, Фивейский и прекрасный Абдулов. Музыку написал Ю. Милютин.
Спектакль провалился. То есть не совсем, были даже похвальные рецензии, отмечавшие талант исполнителей и молодость автора. Но, несмотря на отдельные занятные лирические и комедийные моменты, азарт исполнителей и постановщика, это, в общем, было нечто невнятное, несобранное…
С этого и началась жизнь драматурга, который в дальнейшем знакомится с последователями Вс. Мейерхольда, кружком творческой молодежи, объединившейся вокруг Эраста Павловича Гарина. Это драматург Александр Гладков, начинающий критик Яков Варшавский, работавший в «Советском искусстве», режиссер Валя Плучек, приехавшие из Ленинграда актер Николай Поташинский-Оттен, Алексей Арбузов, к тому времени уже автор пьесы «Класс», поставленной в «Красном театре» города на Неве.
Вот такая пестрая, веселая и амбициозная компания, которая, живя необычайно дружно, шутила, разыгрывала различные сценки, пародировала известных мастеров сцены, прокладывая свою дорогу на театральные подмостки.


Корреспонденты на строительстве Магнитки. В первом ряду третий слева – Исидор Шток. 1931

Следующая пьеса, «Земля держит», увидела свет в 1931 году в Магнитогорске, где Шток работал журналистом.
В 1950-е годы были написаны и поставлены пьесы: «Победители ночи» (1950, первоначальное название – «Русский свет»), «Чертова мельница» (1953), «Караван» (1957), «Вечное перо» (1958).
Самыми удачными в творческом отношении, конечно, были 60-е: «Ленинградский проспект» (1960) и «Божественная комедия» (1961), пожалуй, лучшие пьесы, до сих пор с успехом идущие наряду с «Грушенькой» по Лескову и «Ноевым ковчегом» в театрах страны и за рубежом.
Кроме того, написаны пьесы «Якорная площадь» (1961), «Объяснение в ненависти» (1964) и книга «Рассказы о драматургах» (издательство «Искусство», 1967).
С. В. Образцов, вице-президент Международного союза кукольников УНИМА, поставивший несколько пьес Штока, ставших украшением и визитной карточкой театра на долгие годы, говорил:
«Наша “Божественная комедия” не имеет никакого отношения к бессмертному произведению Данте, ее написал советский драматург Исидор Шток. Тема была подсказана серией веселых рисунков французского художника Жана Эффеля под названием “Сотворение мира”».
По тексту сразу видно – не Данте:
Об Эдеме, Адаме и Еве,
О людском и божественном гневе,
О любви и о грехопаденье
Со смиреньем и благоговеньем,
Это самое произведенье
Зарегистрировано в Управленье
по охране авторских прав
за номером ноль четыре тысячи четыреста восемьдесят
девять дробь шестьдесят один.
Премьера спектакля «Божественная комедия» в постановке главного режиссера Большого драматического театра имени Горького Г. А. Товстоногова и с музыкой моего отца, композитора М. Табачникова, состоялась в 1962 году. Постановка имела оглушительный успех. С. Юрский в роли Адама, З. Шарко – первая женщина, Создатель – Н. Корн, Ангел Д. – В. Стржельчик покорили ленинградскую театральную публику, и спектакль на долгие годы занял почетное место в репертуаре театра. Куплеты из спектакля зажили своей, отдельной от постановки жизнью.
Вскоре, в 1968 году, пришел черед «Ноева ковчега» в постановке Сергея Образцова и Леонида Хаита, задуманный как продолжение спектакля «Божественная комедия». Современники удивлялись: каким образом «Ноев ковчег» преодолел цензуру с таким остросатирическим содержанием?
Постановщик пояснял: «Ни “Божественная комедия”, ни “Ноев ковчег” отнюдь не атеистические спектакли и тем более не являются насмешкой над Ветхим Заветом».
И уходя от скользкой темы, переходил к постановке…
«В спектакле, который в наши дни уже считается вместе с “Божественной комедией” лучшими спектаклями за все годы существования коллектива театра, заняты множество фирменных, образцовских, тростевых кукол, маленьких и очень больших (звери, птицы, гады). А Создателя, Архангела, Дьявола, Ангела играют настоящие актеры в масках».


Исидор Шток с внуками, Володей и Антоном. 1979

К сожаления, дальнейшего продолжения не получилось, не увидела свет блистательная пьеса «Вавилонская башня», напечатанная только в журнале, да и то в сильно покалеченном цензурой виде. Советские «смотрящие за культурой» испугались и темы, и сатирических реплик героев. Таким образом, мечта драматурга о «религиозной трилогии» осуществилась только на две трети.
Долгие годы украшала репертуар кукольного театра имени Образцова «Чертова мельница» по сказке Яна Дрды, чешского писателя. Цитаты из пьесы стали крылатыми выражениями, например: «На работе не раздваивайся».
Заканчивая свою книгу «Премьера», Исидор написал слова, как нельзя лучше характеризующие отношение драматурга к судьбе и к жизни.
«Но вот произошло событие, затмившее все, что было… дочь моя… родила двух сыновей-близнецов, двух моих внуков. А я-то, старый дурак, огорчался, что род мой – род музыкантов, композиторов, артистов, потомственных почетных граждан – вдруг иссякнет, прервется. А тут сразу двое. Мужчины…
…И вот сижу я в подмосковном Переделкине, на той самой даче, в той самой комнате, где когда-то был кабинет моего друга и учителя Александра Афиногенова, пишу книгу рассказов, сочиняю новую пьесу, еще новую, совсем новую (горбатого могила исправит), время от времени поднимаюсь и посматриваю на две колыбельки и думаю: как же мне повезло. Я не был ранен на войне, хотя попадал в серьезные переделки, я не погиб на чужой земле, я всю свою сознательную жизнь прожил в Москве, городе великом и родном мне каждым своим домом, каждой дверью. Я не умер в Институте хирургии. Встречался с замечательными людьми. Дружил со многими из них. Гулял, бывал в далеких странах, где у меня тоже есть друзья. Читал прекрасные книги, видел чудесные спектакли, любил.
Теперь мои внуки, которые еще очень малы, но которые уже умеют улыбаться, а это ведь очень много – уметь улыбаться, – моя опора и моя защита. С ними я как-то очень уверенно и спокойно чувствую себя. С каким удивлением смотрят они на деревья, на небо, на свои кроватки, на меня…
В двухтысячном году им будет по двадцать семь лет, они окончат институт, будут читать те же книги, что читал я, ходить в театры, с замиранием сердца слушать звуки симфонической музыки, посещать, а может быть, и сами участвовать в спортивных состязаниях. Какие удивительные спектакли им суждено увидеть, с какими небывалыми людьми они будут встречаться, в какое роскошное время они будут жить.
Завидую ли я им? Конечно, завидую.
Но думаю, что и они будут завидовать мне. Обязательно будут».
С этим можно только согласиться.

Таким он человеком был…
Мои воспоминания о Штоке
Судьба подарила мне возможность близко узнать И. В. Ш. Никогда не мог дать односложного ответа, каким «человеческим достоинством» в наибольшей степени наделил Господь Исидора. Наверное, талант, доброта, благородство – все в равной и значительной мере. Трудно чему-нибудь отдать приоритет. Но все-таки важнейшими качествами являлись, на мой взгляд, поразительное, тончайшее чувство юмора плюс самоирония.
Первые шаги в направлении установления связей с моими потенциальными родственниками сразу удивили, чтоб не сказать оглушили, двадцатипятилетнего молодого человека из интеллигентной семьи.
Я решил поговорить по душам, хотя, может, это и выглядело старомодным, с родителями Ирины по поводу предложения руки и сердца. Выбрав удачный день, во время неспешного обеда, несколько робея, набрав воздуху в легкие, я произнес: «Александра Николаевна, Исидор Владимирович, хочу попросить руки вашей дочери». Точно не помню, что именно пролепетал, но что-то похожее на подобную нелепицу. Возникла пауза. Исидор, поедавший жареную рыбу, наклонился вперед, закашлял, как бы подавившись пищей, и спустя несколько секунд достал изо рта и продемонстрировал осколок сломанного зуба. Вскоре, посмотрев на меня пристально, причем я не обнаружил особой нежности в его взгляде, неожиданно вынул изо рта ещё что-то. Пауза затянулась. Официальная часть, гарантирующая получение родительского благословения, накрывалась….


Портрет Исидора Штока работы Н. Акимова. 1955

И вдруг, о чудо, драматург привстав из-за стола, продемонстрировал, что сломанный зуб – совсем даже не зуб, а рыбья кость. Театральная мизансцена благополучно завершилась. И в конце обеда Исидор, обнимая Ирину, произнес: «Выходи за него! А то приведешь кого-нибудь еще хуже».
У них, у Штоков, всё происходило не так, как у меня дома. Исидор парил, в хорошем смысле слова, над житейскими ситуациями, только изредка опускаясь на грешную землю. Все, что так или иначе происходило в квартире, не имело к нему особого отношения, хотя физически, то есть телесно, ему приходилось общаться в какой-то степени с ее обитателями, включая главного члена сообщества, Кузьки – сиамского кота не первой молодости (он еще не раз появится на страницах этих воспоминаний).


Автошарж Исидора Штока

На конторке обычно лежал полуметровый лист плотного ватмана, весь исписанный и перечеркнутый разными штрихами и линиями. Это и были судьбы героев пьесы, переплетенные творческой фантазией автора. Кроме нескольких цветных отточенных карандашей лежали ластики, перьевая ручка и куча разных бумажек и бумаг, разложенных в определенном, понятном только ему беспорядке.
Вот и всё, что нужно для написания хорошей пьесы.
На стене на видном месте красовалась картинка под стеклом в обрамлении медицинского лейкопластыря. Она и сегодня украшает уже мой кабинет. Авторство принадлежало драматургу-художнику. На рисунке, сделанном Исидором, – растрепанный человек, полуодетый в пижамную пару, сидящий на кровати, со спущенными босыми ногами и с испуганными глазами. В руках у него судорожно сжимаемый радиоприемник «Спидола» с вытянутой до отказа антенной. Наверное, гражданин ловит волны радиостанции «Голос Америки», пробивающиеся сквозь глушилки. Чтобы удостовериться во времени происходящего, автор автошаржа надписал сверху карандашом: «С добрым утром!»
В коридоре привлекал внимание фотопортрет хозяина в белых трусах, явно купленных за границей и не похожих на российские «семейные», сатиновые и до колен. Выпятив голый торс, драматург перебросил, как портупею или наградную ленту, связанные друг с другом пионерские галстуки, на которых красовались высокие государственные награды. Так его и щелкнул безымянный фотограф.


«Орденоносец»

Неподалеку нашло свое место еще одно произведение, где Исидор выступил уже как художник-авангардист, чернилами добавив себе на фотографии немного волос для подчеркивания чего-то, понятного только ему.
Данные творения, украшавшие дом, подчеркивали отношение к жизни и окружающему миру, создавая лично для меня атмосферу праздника, или, если хотите, венецианского карнавала с его весельем и масками.
В дополнение к этому бесчисленные удивительные и меткие высказывания по разным поводам…
Так, используя в зимнее время года кальсоны советского производства грязно-синего цвета, восклицал: «У папаши Исидошки в голубом оленьи ножки».
Выходя из дома, засовывая в задний карман брюк хозяйственную сетку-авоську, предмет на авось, по его выражению, «на всякий пожарный случай», вдруг что-нибудь выкинут в палатках около метро «Аэропорт» по пути возможного следования, например, к свояку АП, как того называли в семье. Андрей Петрович Старостин проживал на другой стороне Ленинградского проспекта.
И чрезвычайно редко Исидор возвращался налегке, без трофеев, обычно принося или яблоки, или мандарины, купленные по случаю.
Исидор всегда выглядел красавцем-мужчиной и пользовался завидным вниманием прекрасной половины человечества. С этой половиной в любом возрасте находился общий язык, к обоюдному удовольствию (я имею виду его и женщин, а не членов семьи). Обладая голубыми глазами, с характерным прищуром, несколько крупным, с кривизной носом, делающим черты лица более значительными, завидным ростом, солидным весом, покатыми плечами, немного шаркающей походкой солидного господина, он производил неотразимое впечатление.


На пляже. Исидор Шток – в первом ряду. Начало 1930-х

Для него не имел никакого значения вопрос одежды. В отличие от своих франтоватых друзей А. Арбузова или Б. Ласкина Исидор не заморачивался выбором нарядов. Приходилось чуть ли не на коленях уговаривать купить новый костюм. А так как поход в магазин «Одежда» никогда не входил в его планы, приходилось ехать к знакомому заведующему секцией, брать нужный «прикид» и привозить домой.
При встрече со знакомыми и незнакомыми Исидор представлял меня не иначе как «мой зять Межуев». В «Мертвых душах», как известно, Ноздрев называет Межуева своим зятем, и последний при его склонности оспаривать каждое слово Ноздрева оставляет его высказывания без возражений. Хотя вряд ли в прямом смысле имя Межуев относилось к моей скромной персоне, но, несомненно, я, как и гоголевский герой, оттенял своего тестя… Межуев так Межуев.
Исидор Владимирович слыл, не без оснований, на редкость мягким человеком. Пытаясь воспитывать маленькую дочку Ирочку, наказывая ее, приказывал, несколько повышая голос: «Немедленно встань в угол»… Ирина верещала и в угол не вставала. Проходило некоторое время, не видя результата, повторял: «Встань в угол!», уже пропуская слово «немедленно», которое куда-то улетучивалось. Дальше шла просьба, тихим голосом: «Прошу тебя, встань в угол». И не добившись успеха, как бы извиняясь за причиненную ребенку обиду, молил: «Ну хочешь, я встану сам?!»

Открытка из Вены, датированная 1972 годом.

Дорогие дети! Живем хорошо, культурно, были в академическом театре, посетили Зальцбург, ходим купаться на Дунай и загорать в Венский лес, едим шницель по-венски и пьем кофе по-варшавски. Все нас любят и уважают. Привет всем! Все меня принимают за югославского короля, а маму – за Сильву Вареску. У нас прекрасный номер с видом на бельведер. Пьем пиво и поем вальсы Штрауса. Целуем и обнимаем. Привет Табачниковым.

Трудно передать атмосферу дома, двери которого всегда открыты для друзей, где весело и доброжелательно, где накормят и напоят: Шура, мастерица кулинарии, по ее словам, в молодости училась в кулинарном техникуме. Не однокурсница ли хазановского героя? Особенно удавались ей супы – не супы, а волшебный напиток.


Исидор Шток, Андрей Старостин на даче в Переделкине. 1975

За столом в семидесятые годы собирались удивительно интересные люди: режиссер Арнольд, актер Меркурьев, М. Яншин (крестный отец Ирины) и его жена актриса Ляля Черная, писатель Л. Ленч, кинокритик Я. Варшавский, свояк Андрей Старостин с женой актрисой Ольгой Кононовой, их дочь Наташа и ее муж Саша Дорошевич – молодой, но уже обруганный в газете «Правда» кинокритик, драматурги И. Прут, В. Крахт, В. Минц, поэт К. Ваншенкин с женой поэтессой И. Гофф, писатель Ю. Трифонов с молодой женой, тогда еще О. Березко. Какие проходили хлебосольные застолья, наполненные шутками, розыгрышами, анекдотами, – приятно вспомнить…
Исидор, гостеприимнейший из гостеприимных и в московской квартире, и на даче в Переделкине, никогда не жаловался, что ему мешают наши шумные друзья. Выходя из кабинета, поздоровавшись и перекинувшись несколькими фразами с пришедшими, удалялся к себе «творить дальше», часто в стихотворной форме давая хлесткие характеристики нашему сообществу. На Иринину подругу был написан следующий пасквиль: «У моей Ирины все друзья кретины, все подруги бляди, кроме Б. ко Нади». Надя обиделась! Ей хотелось большого! Появилось продолжение: «Было горько мне узнать, что Надя Б…ко – тоже блядь».
Зная, что ожидается в гости чудесный доктор Леночка Биц, наша близкая подруга, Исидор каламбурил: «Когда приедет Лена Биц, пред нею упаду я ниц».
Главный член семьи по имени Кузя, подаренный Образцовым от помета его очаровательных сиамских котов, прожил долгий кошачий век, всегда ощущая заботу и ласку. В свои молодые годы котяра обладал завидной прыгучестью, о чем свидетельствовали два отсутствующих рожка люстры, задетой им при беспосадочном перелете со шкафа на портьеру. Не в меру активного кота пришлось отвести к ветеринару. Об этом случае Исидор рассказывал (подобную историю мне пришлось слышать и от А. С. Менакера, мужа М. В. Мироновой). Сидя в очереди на процедуру и успокаивая котика, драматург услышал от вышедшей из кабинета медсестры: «Кот Шток – на кастрацию».
На кота все обращали внимание – сиамцы были диковинкой в Москве семидесятых. Комментируя кошачью красоту, ИВ сразу подчеркивал, что у него с Кузьмой глаза одного и того же голубого цвета. «Не хочу расстраивать Шуру правдой… Кузька мой внебрачный сын».
Исидор любил выносить любимца на травку около дома и с нежностью наблюдал за его передвижениями. Кузя в преклонные годы уже не мог взлетать на руки или на плечи членов семьи и только прыгал на сиденье невысокого хозяйского кресла, точно зная, что его никто никогда не прогонит. Когда от старости котик занемог и перестал есть, мне пришлось делать ему уколы с глюкозой и кормить бульоном через катетер.
Когда Штоки жили еще на Беговой вместе со старушкой мамой, ИВ говорил: «Дома находиться не могу. Мать еврейка, жена цыганка, домработница татарка, кошка сиамка. Пойду в СП СССР подышать русским воздухом».
Одна из лучших баек Исидора, в значительной части правдивая. На одном из заседаний в СП, рассказывал Шток, одного из руководителей союза, ярого антисемита, обвиняли за «плохое отношение» к писателям еврейской национальности. Отвечая на критику товарищей, он вышел на сцену и обращаясь к собравшимся, простер к ним руки с возгласом: «Евреи, разве я к вам плохо отношусь?»

Восстановить справедливость…
Однажды я прочел Ахматовой известные строки Мандельштама:
А еще над нами волен
Лермонтов, мучитель наш,
И всегда одышкой болен
Фета жирный карандаш.
А потом я спросил у нее:
– Почему Осип Эмильевич так нехорошо пишет о Фете?
Анна Андреевна улыбнулась и отвечала:
– Просто в ту минуту ему так показалось.
    Из книги М. Ардова (протоиерея)
В искусстве творцы иногда объединяются в группы, что совершенно нормально для людей, занимающихся одним и тем же делом. Когда они достигают определенных успехов в одной узкой области, близкие отношения со временем зачастую тускнеют, пропадает былая искренность.
Мне не удалось, находясь в положении наблюдателя, за двадцать лет работы в ЦИТО отметить особой дружбы между блестящими врачами-хирургами – заведующими отделениями. Также и среди композиторов, коллег моего отца, не могу отметить длительной и преданной дружбы, особенно если они были успешны в творчестве. Правда, можно вспомнить близкие, дружеские отношения «до конца» у музыкантов, например Моцарт – Сальери. Законы жизни. Правда жанра.
Творческие люди в подавляющем большинстве, созидая, живут по особым законам бытия. Одним из двигателей успеха является некий комплекс переживаний: постоянная неудовлетворенность самим собой, сомнения, чувство соперничества (творческого – по-хорошему или зависти – по-плохому). Это состояние, являясь неким допингом, заставляет кровь с удвоенной энергией бежать по сосудам, не спать ночами, обдумывая новый поворот сюжета, или вскакивать среди ночи и садиться к столу, чтобы записать пришедшую внезапно важную деталь, чтобы в конце концов медленно пополз занавес на сцене театра и начался спектакль.
Арбузов, Гладков, Шток и Плучек – закадычные друзья по жизни, создавшие вместе студию. Их расставание, расхождение из-за различий в творческих взглядах, а далее, как следствие, охлаждение и разрыв дружеских отношений происходили не за один день. Объяснять ситуацию страхом и тем, что кто-то куда-то переметнулся, мягко говоря, было бы некой неточностью или нежеланием понимать действительных побуждений, приведших к разрыву, а главное, изменений, происходивших в стране.
На мой взгляд, не совсем верно выступать судьёй в таком тонком вопросе, как многолетняя дружба успешных творческих людей.
Не надо забывать, что периодические недопонимания и расхождения во взглядах, судя по дневниковым записям Гладкова, происходили между Штоком, Гладковым и Арбузовым – друзьями, но и соперниками, в хорошем смысле, ещё в конце тридцатых.
Исай Кузнецов, знакомый с Исидором со студийных лет, с тридцатых годов, должен был, конечно, об этом знать, а также, с другой стороны, прежде чем публиковать свои домыслы, еще раз вспомнить о постоянной поддержке, оказанной ему со стороны И. Ш.
«Он хорошо относился к нам с Заком, – писал Исай в своих воспоминаниях, напечатанных уже после смерти Исидора. – Ему нравились наши “Два цвета”, он напечатал их в своем сборнике “Театральная Москва”, дал рекомендацию в Союз писателей». То есть Исидор Владимирович Шток брал на себя ответственность, использовал свои незначительные начальственные возможности для дружеской и профессиональной поддержки.
Тогда не совсем понятно, зачем нужны «компилированные воспоминания» Исая Кузнецова, далекие от правды. После ухода драматурга хорошее, к сожалению, отошло на второй план или стерлось из памяти ИК, появились слова, бросающие тень на доброе имя Исидора.
В действительности «Ася» и «Дора», как они называли друг друга – Арбузов и Шток, достойные, блестящие люди. Студийная дружба в тридцатые, сороковые и пятидесятые – верность и поддержка. По воспоминаниям первой жены Арбузова, Анны Богачёвой, в 43-м году в шестиметровой комнате, снимаемой Арбузовыми на улице Горького, где росла четырехлетняя дочка Варя с вечно меняющимися няньками, Шток соорудил объявление: «В этом доме всегда требуется домработница». Близкие, верные друзья, они могли подставить плечо друг другу.
Сидя в ресторане ЦДЛ или на трибуне стадиона «Динамо» вместе с А. Старостиным, «болели футболом». «Спартак» занимал далеко не последнее место в их многолетней дружбе, а обаяние АП всегда цементировало отношения. В семидесятые я ни разу не слышал от «Доры» плохого слова в адрес Арбузова. Уверен, что и он тяжело переживал разрыв, памятуя их прекрасную совместную, творческую жизнь.

История с рукописным экземпляром «Поэмы без героя» А. А. Ахматовой
В пятидесятые годы, когда семья Штоков еще обитала в двухкомнатной квартире дома (барака) на Беговой улице, построенного пленными немцами, одной из постоянных фигур за штоковским столом была поэт Мария Сергеевна Петровых, близкая подруга А. А. Ахматовой. Ее творчество высоко ценили Мандельштам и Пастернак. Стихотворение М. Петровых «Назначь мне свиданье на этом свете» Ахматова считала одним из шедевров русской лирики XX века.
Находясь в эвакуации Ташкенте, будучи соседями по общежитию писателей по улице Карла Маркса, Исидор и его первая жена Ольга Романовна помогали Ахматовой чем могли в трудном быту. Со слов Лидии Чуковской, «ИВ, весельчак и остроумец, развлекал Анну Андреевну своими каламбурами». Исидор Шток стал одним из тех, кому посчастливилось услышать первые редакции «Поэмы» из уст самой Ахматовой. А. А. тепло и внимательно отнеслась к творчеству Исидора, сделав свои замечания по поводу пьесы «Осада Лейдена» – аллегорического изображения осады Ленинграда.
Когда Штоки уезжали в Полярное, Ахматова сделала им драгоценный подарок: собственноручно переписанный экземпляр «Поэмы без героя» 1942 года[1 - Экземпляр из коллекции И. В. Штока, РГАЛИ. Ф. 1443. Оп. 3. Ед. хр. 278.].


«Поэма без героя» Анны Ахматовой. Подарок Исидору Штоку

Л. Чуковская в своих «Ташкентских тетрадях» не скрывает обиды по поводу того, что не ей первой была подарена поэма, уже читавшаяся знакомым и обсуждаемая в литературно-художественных кругах Ташкента:
22 декабря 1941 года. «…Я ушла, сердитая – не за неистовую речь, а за то, что она никак не дает мне переписать поэму, хотя и понимает, что это необходимо»[2 - Чуковская, [1]. С. 359.]. 8 января 1942 года: «…она предложила, что сама перепишет поэму и отдаст мне экземпляр на сохранение»[3 - Там же. С. 371.].


Автограф Анны Ахматовой

12 апреля 1942 года. «Штоки уже укладываются. Оказалось, что NN дарит им экземпляр поэмы… Я очень люблю Исидора Владимировича, но очень обиделась и огорчилась. Я уже три месяца умоляю NN переписать мне поэму, принесла ей для этого тетрадь, чернила; она обещала ко дню рождения – и вот – Штокам. Разумеется, надо было молчать, как я уже четыре года молчу в подобных случаях, но я не сдержалась. NN сначала ласково оправдывалась, а потом сказала очень зло:
– Не беспокойтесь, умру – все Вам достанется. Вы душеприказчик[4 - Там же. С. 425.]».
На мой взгляд, Лидия Чуковская не смогла до конца простить эту историю Штоку. Ревность победила… родились небылицы.
В нашей семье как бесценная реликвия хранится отпечатанная на машинке рукопись «Поэма без героя», подаренная ИВШ Анной Андреевной Ахматовой с ее посвящением и авторскими пометками в 1955 году (поздняя и полная редакция).
Конец августа 1980 года, у Исидора предынфарктное состояние. По российской традиции «скорая помощь» приехала по адресу: ул. Павленко, 5 нескоро, пациента попросили самому (раз может ходить, а лестница очень узкая) спуститься вниз… Клиника, реанимация… 17 сентября его не стало.
Когда кто-нибудь из детей, а теперь и внуков, говорит что-нибудь по-настоящему смешное и интеллигентное одновременно, то мне кажется, наследственное чувство юмора существует… и оно, конечно, в них от автора «Божественной комедии».

Андрей Старостин: «Всё потеряно, кроме чести!»

О футболе, и не только о нем
«На протяжении многих десятилетий, связывающих меня с футболом, я неисчислимое количество раз пытался ответить на вопрос: в чем же притягательность этого кожаного кудесника – футбольного мяча? Увы, сколько-нибудь убедительного ответа так и не находил. И сейчас не знаю, в чем его магнетизм» – так начинает одну из своих книг, «Встречи на футбольной орбите», изданную в 1978 году, ее автор Андрей Петрович Старостин.
С продуктами питания в стране, мягко говоря, были трудности. На этом фоне футбол становится для людей чуть ли не единственным способом свободно выплеснуть эмоции, получить положительный заряд энергии, болея за любимую команду. Искренне выражать свои чувства, приходя на стадион, среди себе подобных, погружаясь в атмосферу матча, забыть о насущных проблемах, о трудностях повседневной жизни. Болельщики становились на время участниками футбольной схватки, всячески поддерживая любимую команду. После матча начинались бесконечные споры, болельщики отстаивали свое видение игры, с горячностью доказывали свою правоту. В тридцатые были запрещены любые дискуссии, ставившие под сомнение партийный курс. Дозволялись только поддержка, восхваления и одобрение любых комсомольско-партийных решений. В стране один за одним шли политические процессы, «чистки» и посадки. За каждое слово, за анекдот можно было схлопотать тюремный срок.


Капитан «Спартака» Андрей Старостин обменивается вымпелом с капитаном команды «Славич». София, 1940

Об этом времени существует байка. В лагере, на лесоповале, беседуют два зека. Один спрашивает: «Ты за что сидишь?» – «Я, – отвечает тот, – по хозяйственной статье срок мотаю, а ты?» – «Я за лень сижу» – «Как это так?» – «Да после работы в трамвае знакомому анекдот про Клима Ворошилова рассказал. А он мне про Семена Буденного. Приехал домой и думаю: завтра обязательно в партком схожу, расскажу про парня и анекдот. А сегодня устал, да и лень опять на завод возвращаться. А он не поленился, сука!»
Интерес к футболу и шанс быть репрессированным имели в сталинское время как минимум одну общую черту: и то и другое было поистине массовым явлением. В обществе, где, как в автобусе в час пик, «половина сидит – половина трясется», футбол был одной из немногих вещей, позволявших людям забыть свой страх и хотя бы на время футбольного матча быть самими собой.
Среди футбольных клубов наиболее народным и любимым стал московский «Спартак». Его история связана с реорганизацией двух физкультурных коллективов – Русского гимнастического общества (РГО) и Общества физического воспитания пресненского футбола (ОФВ). Их преобразовали в Московский кружок спорта (МКС). Тогда же в команду пришли братья Старостины (Николай, Александр, Андрей и Петр), с которыми связана огромная часть истории «Спартака». Команда многократно меняла названия. В начале пути они возникали в зависимости от производственного профиля шефствующего коллектива: «Пищевики», «Мукомолы», «Дукат», «Промкооперация», но в конце концов победило название клуба «Спартак».
У писателя Льва Кассиля, прославившегося в довоенной спортивной среде легендарным образом вратаря Антона Кандодова (по фильму «Вратарь республики» – Кандидова), есть рассказ, посвященный братьям Старостиным. Пришедший в Москве на футбол иностранец интересуется у соседа: «Кто этот широкогрудый защитник, выбивший мяч из пустых ворот?» – «Старостин». Тут мяч подхватывает легкий, почти летучий молодой хав – и снова ответом на вопрос звучит непонятное слово «Старостин». Коренастый, с волевым подбородком центр полузащиты; напористый, быстрый правый крайний – про всех сосед по трибуне дает один и тот же односложный ответ. И осененный мыслью иностранец записывает в своем блокноте: «Футболист по-русски – Старостин».


Николай Озеров, Лев Кассиль, Андрей и Николай Старостины (слева направо)

Объективно говоря, успех «Спартака» заключен в нескольких причинах, одна из которых – спортивные и человеческие качества братьев Старостиных, незаурядных людей, стоявших у истоков «Спартака». Николай Петрович и Андрей Петрович – бесспорно талантливые руководители и организаторы.
Умение и желание помочь людям – эту старостинскую черту с благодарностью отмечало не одно поколение спартаковцев, коим посчастливилось работать с НП – «Дедом» (или «Чапаем»), как они его уважительно называли в команде.
Вторая причина, возможно главная, – за все годы своего существования клуб никогда не принадлежал ни одной государственной структуре. Из-за этого во многом и получил статус «народной» команды. Красно-белые противостояли командам силовых ведомств. ЦСКА изначально относился к Наркомату обороны, «Динамо» – к НКВД, а «Спартак» – к народу.
Возможно, какие-то красивые легенды, связанные со «Спартаком», и были приукрашены сначала очевидцами, а потом и теми, кто их неоднократно пересказывал. Главное то, что многие десятилетия «Спартак» учил своих приверженцев быть порядочными людьми. Отсюда и пошло важнейшее понятие – спартаковский дух.
В телевизионном фильме Николая Сванидзе, посвященном братьям Старостиным, писатель Василий Аксенов говорит приблизительно так: «Тот, кто болел за “Спартак”, накладывал на себя отпечаток несочувствия к органам НКВД, МГБ…»
Оттого и тянулись всегда к «Спартаку» интеллигентные люди, хотя бы в душе стремившиеся почувствовать себя свободными. Олег Табаков рассказывал об истоках своей любви к команде: «“Спартак” начался для меня со Школы-студии МХАТ. С дружбы Михал Михалыча Яншина, других великих стариков с братьями Старостиными… Во МХАТе было неприлично не болеть за “Спартак”. И это не было насилием над личностью: любовь к этой команде я впитал всей душой».
А вот что пишет в своих мемуарах протоиерей Михаил Ардов:
«Драматург Исидор Владимирович Шток познакомился с Ахматовой в Ташкенте, а знаменитый футболист Андрей Петрович Старостин приходился ему свояком, они были женаты на сестрах. В пятидесятых годах на Ордынку часто заходил наш с братом Борисом приятель, сын писателя Евгения Петрова – Илья. Он музыкант, литература и поэзия его вовсе не интересовали, но зато он был страстным футбольным болельщиком. И вот однажды Анна Андреевна со смехом рассказала нам такое:
– Сегодня здесь был Илюша Петров. Я сидела на диване, а он в этом кресле. Ко мне он вообще никак не относится… Ну, сидит себе какая-то старуха и сидит… И вдруг я при нем сказала кому-то, что вчера у меня в гостях был Шток с Андреем Старостиным… Тут он переменился в лице, взглянул на меня с изумлением и сказал: “Вы знакомы со Старостиным?!!”»

С особым пиететом Старостин относился к Анне Ахматовой, с которой он познакомился опять-таки благодаря Штоку. Стихи ее любил с молодых лет, но вот встретиться лично довелось уже в зрелом возрасте. Его самого за глаза называли Лордом, но каким же грациозным величием обладала поэтесса, если у Андрея Петровича она вызывала ассоциации с королевой?

А. П. Старостин рассказывал, как на базу «Спартака», словно к себе домой, приезжали писатели Юрий Олеша и Лев Кассиль, актеры Михаил Яншин и Михаил Царев, писатель и бард Булат Окуджава, актер и режиссер Рубен Симонов.
«Спартак» всегда отличался своей игрой и яркими успехами на футбольном поле. Заложенный еще в начале пятидесятых кружевной атакующий стиль стал символом «Спартака». Со временем почерк команды менялся, но приверженность к атакам и комбинационному футболу неизменно оставалась в крови у истинных спартаковцев.
Конечно, не все творческие люди болели за «Спартак». Поэт Константин Ваншенкин многие годы – приверженец ЦСКА, композитор Модест Табачников и драматург Анатолий Софронов – поклонники клуба «Динамо». Друг Исидора Штока автор пьесы «Давным-давно» Александр Гладков – многолетний болельщик команды «Локомотив».

«Порядок бьет класс»
На дворе семидесятые годы, и мне на правах родственника выпала честь сопровождать АП на ипподром, на бега. Захожу за ним в маленькую двухкомнатную квартиру на улице Острякова, полученную после отсидки в лагере взамен конфискованной, где в то время проживали Ольга Николаевна и Андрей Петрович Старостины. Пью крепкий цыганский чай, приготовленный Ольгой, из стакана толстого стекла с подстаканником, как в поезде дальнего следования. Жду, пока АП переоденется (на бега он всегда надевал один и тот же видавший виды пиджак, приносящий удачу). Посмотрев на свое отражение в зеркале в передней, он хладнокровно произносит: «Собран на выигрыш», и мы выходим.
Звеня и качаясь, подъехал к нашей остановке 23-й трамвай, бегающий по маршруту от Покровского-Стрешнева по Ленинградскому проспекту, мимо ЦСКА, потом «Аэровокзал» и так далее до Беговой улице.
И вот перед нами величественное здание Московского ипподрома. Вверху на здании квадрига – четверка лошадей, которую удалось спасти при пожаре старого здания.


Юбилейный вечер Андрея Старостина

На шпиле башенки можно увидеть гордость ипподрома – изображение орловского рысака, символ былого величия российского коневодства. Андрей Петрович не то в шутку, не то серьезно рассказывал, что одна из лошадей квадриги создана на деньги, проигранные им на скачках.
Около входа, в условно конспиративном месте, не на виду, нас ждали верные друзья: актер Михаил Яншин и Арнольд Григорьевич Арнольд, игравший в киевской команде в молодые годы, длинноногий и быстрый, получивший за это кличку Пинчер. Вскоре к нам присоединился знаток и ветеран футбола Евгений Захарович Архангельский, среди своих – Захарыч.
Начал накрапывать мелкий дождь. Провожаемые десятки глаз и сопровождаемые возгласами «Старостин пошел!», мы двинулись к ложе. Почтительно здороваясь, люди расступались, давая нам пройти. И это всё – в семидесятые годы, поэтому невозможно себе даже представить, какой была популярность братьев Старостиных в тридцатые годы, наверное, ее можно сравнить только популярностью с летчика Чкалова.
На трибуне у АП и его друзей находилась закрепленная за ними ложа, где все и расположились. Арнольд вытащил из кармана пальто программки. До начала заездов оставалось еще полчаса. Трибуна постепенно заполнялась. Вполголоса обсуждались перспектива той или иной лошади. Обмениваясь короткими репликами с друзьями, АП сделал нужные пометки в программке, и, посовещавшись, Арнольд незаметно взял деньги у АП и Яншина и, прихватив меня, направился к кассе.
Арнольда Григорьевича мне неоднократно приходилось видеть у нас дома, многие годы он был связан с М. Табачниковым, ставя в коллективе Л. О. Утесова, а затем в цирке музыкальные спектакли и интермедии. Кроме этого, он слыл известным преферансистом.
Отстояв в очереди и сделав ставки, мы вернулись на свои места. Наверное, это был совершено обыкновенный беговой день, но не для меня.
Невозможно описать, с каким темпераментом, восторгом и вздохами разочарования жила трибуна, а вместе с ней и наша ложа. Объявления заезда сопровождались всевозможными, понятными только искушенному зрителю репликами. К их числу я не принадлежал. Происходящее то захватывало меня, то опускало на грешную землю. Лошади… масти… наездники принимали старт и финишировали. Прока я наблюдал за скачками, а в наибольшей степени за лицами друзей А. П. в ложе, мне казалось, что я перенесся куда-то в заоблачные выси – такие страсти бушевали вокруг меня.
«Наверное, это наследственное увлечение. Отец и дядя Митя были неизменными посетителями ипподрома, Помню, с каким бравым видом они отправлялись на ипподром, досконально изучив афишку…» – написал АП в книге «Встречи на футбольной орбите».

Представьте человека, первый раз ступившего на поверхность Луны.
При советской власти тысячи людей мечтали увидеть и стать участниками этого спектакля. Некоторые из них совершенно не разбирались в лошадях, в их скаковых возможностях, не собирались играть и не представляли себе, что это возможно в стране, где запрещены азартные игры на деньги. В город «Зеро», как в некое условное место, правда, расположенное в самом центре столицы, стремились как за границу: вдохнуть воздух азарта, отведать запретный плод, просто постоять в толпе и разделить радость или горе мечущихся, стонущих, хватающихся за сердце и орущих людей.
Начиная с 1921 года на Московском ипподроме прошли испытания тысяч рысистых лошадей. Для непосвященных: принцип скачек предельно прост – наездники скачут на лошадях от старта к финишу, честная публика делает ставки. Кто угадал – получает деньги, кто нет – ставит дальше или отдыхает…
С первых дней заработала диковинная штука – тотализатор, приносивший устроителям изрядную выгоду. Еще в дореволюционное время Савва Иванович Морозов писал: «Игра в тотализатор – это развлечение для умных и страсть для дураков».
Игра подарила миру ипподромный лексикон, объясняющий, как делать ставки на бегущих и указанных в программке лошадей, участниц забегов… ОРДИНАР, ПАРНЫЙ, ДВОЙНОЙ, ТРОЙНОЙ ЭКСПРЕСС – игры, на которые делаются ставки. Например, сыграть в «ординаре» – означает угадать только первую лошадь, сыграть в «тройном экспрессе» – угадать первые три.
Одним из любимых выражений АП было «порядок бьет класс». В его книге «Встречи на футбольной орбите» есть слова, во многом объясняющие практически родственные взаимоотношения футбольно-зоотехнических законов…
«Мой родственник и друг Павел Матвеевич Чуенко, один из лучших представителей наезднической элиты, прошедший школу соревнований “с самими Кэйтонами”, дал по этому поводу безапелляционное заключение. Оно было столь же лаконично, сколь и непонятно для непосвященного: “Порядок бьет класс!”
В этой классической формуле, выведенной вековым содружеством зоотехнической науки с опытом выдающихся тренеров-наездников, содержится ключ к разгадке сенсационных результатов, на мой взгляд, в любом виде спорта.
Изредка эта формула применяется в футбольных обзорах и обсуждениях игры, но в искаженном понимании ее первого слагаемого. Под “порядком” подразумевается вся организация работы коллектива, в том примерно смысле, как хозяйка говорит о порядке, заведенном в доме».
Не помню деталей скачек, но впечатление, ни с чем не сравнимое, осталось на всю жизнь…
Через несколько лет произошло следующее событие. Мой близкий товарищ Алексей Николаевич Шибанов, возглавлявший в то время «Машиноэкспорт», попросил помочь организовать встречу в ресторане Дома литераторов. Сказано – сделано. Сидим в Дубовом зале ЦДЛ с ректором Ветеринарной академии товарищем N, ужинаем, ведем разговоры о Толстом, романе «Война и мир». Неожиданно проходит по залу А. П., видит меня и принимает приглашение подсесть к столу. Через несколько минут, после пары рюмок коньяка, выясняется, что N и А.П. – страстные любители лошадей. Спустя полчаса в ресторанном зале появляется статная фигура Георгия Жженова, народного артиста республики. Увидев А. П., он буквально бросается к нему, обнимая и целуя.
Потом Андрей Петрович поведал мне страницы лагерной биографии артиста… Жженова первый раз арестовали за то, что его брат не вышел на траурную демонстрацию после убийства Кирова, затем режиссеру Герасимову удалось каким-то чудом вырвать его из лап НКВД, но вскоре последовал новый донос и обвинение в шпионаже, новый срок заключения, так как Георгий Степанович ехал в поезде с американским дипломатом и общался с ним. Тем, кто «мотал» срок на Колыме, не разрешали работать в больших городах, и его отправили в Норильск. Там он познакомился с Андреем Петровичем Старостиным, поэтому они и вспоминали Норильский театр, в котором радовали зрителя своим искусством молодой Иннокентий Смоктуновский и Иван Русинов, и норильский футбол, руководимый в те годы Андреем.
Боже мой, какой это был незабываемый и сказочный вечер, объединивший удивительных людей, с необыкновенными судьбами…

«Всякая компания расходится для того, чтобы собраться вновь»
«Андрей Петров» – так его называли самые близкие – выдавал разные выражения, вошедшие навсегда в нашу семейную жизнь.
Как-то в Переделкине тоскливым осенним вечером, сидя у телевизора, Исидор и Андрей, приехавший навестить свояка, которому нездоровилось, наблюдали, как разворачиваются события на оперной сцене, где Муслим Магомаев, молодой, но делающий головокружительную карьеру баритон, исполнял каватину Фигаро из оперы «Севильский цирюльник». Исполнитель отчаянно жестикулировал, напрягал мимические мышцы лица и раздувал ноздри, передавая чувства своего героя. Андрей прокомментировал: «По части ноздрей претензий нет».
На сцене драматического театра маститый пожилой актер исполняет роль второго плана в бездарной и нудной пьесе Анатолия Софронова «Стряпуха замужем». Реплика А. П.: «Как же ему, бедняге, жрать хочется».
Лексика АП, его манера говорить отличалась очень интеллигентным, хорошим литературным языком. Даже находясь в возбужденном состоянии, доказывая что-либо собеседнику или даже возмущаясь, он не переходил ни на блатной жаргон, ни на ненормативные выражения. Вершиной негодования являлось выражение «Полный осел!».
Братья Старостины родились в московском районе Пресня, в семье егеря Императорского охотничьего общества. По преданию, в семье сдержанно относились к коммунистическим идеям. Поэтому там появилось четверостишие, посвященное портрету основоположника марксизма: «Скажи, лохматый мне кобель, какой же будешь ты породы? Морочить голову докель ты будешь русскому народу?»


Лев Яшин, Евгений Весник, Андрей Старостин


Удостоверение заслуженного мастера спорта

Андрей Петрович удивительно вел застолье, рассказывая забавные истории и произнося незабываемые тосты. При этом, выпивая, знал только ему известную меру и никогда не пьянел. Мало того, произнося длинные тирады и уносясь в неведомые дали, он всегда удивительно точно возвращался к основной мысли, элегантно закругляя сказанное эффектным словом. Под конец жизни Андрей Петрович иногда разбавлял водку пепси-колой, но никогда количество выпитого не отражалось ни на лице, ни на речи, ни в жестах.
При этом любимым выражением в конце застолья было: «Всякая компания расходится для того, чтобы собраться вновь».

Был бы человек, а статья найдется
21 марта 1942 года органами НКВД в Москве по обвинению в антисоветской деятельности были арестованы Николай, Андрей, Петр. По одному и тому же делу (здесь существуют различные версии… и по обвинению в подготовке убийства товарища Сталина, и за хищения). В тексте дела можно найти такие строки обвинения:
«На протяжении ряда лет подсудимые Старостины, а также Денисов, Ратнер и Сысоев, используя свое должностное положение… систематически занимались расхищением спортивных товаров из предприятий системы промкооперации. Похищенные товары в большинстве случаев сбывались через магазин общества “Спартак”… Деньги, вырученные от продажи, делили в разных долях между соучастниками хищений».


Ольга Кононова – Старостина. 1941


Письмо Андрея Старостина из НорильЛага (Норильский исправительно-трудовой лагерь) Антонине Андреевне, жене Н. П. Старостина (старшего брата). 1943


Справка Андрея Старостина об освобождении

Обвиняемым инкриминировалось также «бронирование от армии лиц, подлежащих призыву».
На первом листе имеется резолюция: «За спекуляцию валютой и разворовывание имущества промкооперации – арестовать. И. Ст.».
В дневнике Берия от 4 апреля 1942 года сделал запись: «Дошли руки арестовать Старостиных. Мячик гоняли здорово, люди оказались дерьмо. Строили из себя интеллигентиков. Вроде им дали всё, что могли дать. Сколько чемпионов в тылу у немцев воюет, как спортсмены под Москвой воевали, а эти мало того что шкурники и спекулянты, так еще и предатели. Шлепнуть бы, но зачем? Коба сказал, уберите это дерьмо подальше от Москвы, а так пусть воняет. Интеллигенты без дерьма не могут».


Справка о реабилитации Андрея Старостина


Справка об освобождении и реабилитации

Исходя из этой записи и резолюции Сталина, можно сделать вывод, что версию об измене Родине решено было сделать не основной.
24 февраля 1942 года, меньше чем за месяц до ареста, у Ольги и Андрея родилась дочь Наталья.

Андрей нигде не описывал подробности ареста, и я никогда не слышал о них ни от Штока, ни от Ольги Старостиной. Но близкий друг Андрея поэт Константин Ваншенкин потом написал с его слов:
«У Андрея на стуле висел пиджак с орденом “Знак Почета”. Тогда эти ордена еще крепились не на колодке с булавкой, а на винте. Один из пришедших вырвал его, не развинчивая, с мясом. Грудная Наташа спала в соседней комнате. Андрей сказал, что должен попрощаться с ней. Они не разрешили. Но он отмахнулся и шагнул в дверь. Они вдвоем завели ему за спину руки и держали так, пока он, нагнувшись, целовал ребенка».


Продолжение династии. Внучка Андрея Старостина – Елизавета венчается с Петром Михайловым. 1997

18 октября 1943 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла Николаю, Александру, Андрею и Петру приговор: десять лет лагерей, поражение в политических правах на пять лет и конфискация всего лично им принадлежащего имущества. Николай по этапу направлен в Ухту, Александр – в Пермь, Андрей – в Норильск, Петр – в Нижний Тагил.
29 октября 1942 года сотрудники НКВД в Горьком по этому же делу арестовали Александра. Арестована была Ольга Кононова, в то время гражданская жена Андрея, и, несмотря на то что у нее имелся грудной ребенок, отправлена в лагерь отбывать срок до 1946 года, когда по амнистии смогла вернуться в Москву.
Николай, Петр, Александр и Андрей возвратились в Москву из ссылки лишь в 1954 году. Спустя год по решению суда реабилитированы, а затем восстановлены в партии. Им вернули звание «заслуженный мастер спорта».
Андрей Петрович скончался от инсульта 22 октября 1987 года: брился, упал – и в сознание уже не пришел.

Сестры Кононовы: «И, наверное, счастлив тот, кто любимой ее зовет»

Ах, как буен цыганский танец,
Бес цыганка: напор, гроза!
Зубы – солнце, огонь – румянец
И хохочущие глаза!
И, наверное, счастлив тот,
Кто любимой ее зовет!
    Эдуард Асадов, «Ольге Кононовой»
Из воспоминаний Натальи Старостиной, дочери одного из основателей московского «Спартака» Андрея Петровича Старостина:
«И моя мама, Ольга Николаевна, и моя тетя, Александра Николаевна Кононова, актрисы театра “Ромэн”, хотя и меняли фамилии в замужестве (про маму, конечно, знаю точно – по мужу она Старостина, а про тетку не уверена), но и на сцене, и для меня они были сестры Кононовы. Объединил их так знаменитый в свое время шуточный танцевальный дуэт “Шутишь-любишь”, где как-то лукаво они по очереди выкликали эти слова… это был фирменный сольный номер Ольги Николаевны… Они тогда уже совсем не были молоды, конец 1960-х, но это только добавляло очарования представлению. А вообще-то они совершенно разные – и в сценическом, и в жизненном амплуа. Шура (я в детстве всегда называла ее только так, без “тети”, в более поздние годы – Шурик) в театре прозывалась исключительно “Шуломас” – не очень почтительное цыганское слово, намекающее на ее толщину. Но это в среднем возрасте – в молодости и в пожилые годы она была очень худощава. Мой отец не видел ее 12 лет – время его лагеря и ссылки – и был потрясен, услышав от меня о Шуриной полноте. Так вот, Шура была драматическая и комедийная актриса. Мама же была исключительно “плясунья”. И она не столько танцевала, сколько плясала с некоторым скачком (но здесь я по абсолютному невежеству не судья вовсе).


Александра Кононова. Ташкент, 1934

Она всегда повторяла и с некоторым упорством: “Я в массе” и как-то очень этим дорожила.
У мамы во всем была некоторая эксцентрика – и в манере одеваться – до глубокой старости брюки и спортивная куртка, излишнюю упорядоченность она ругала “мещанством”, на гастроли ездила с крохотной сумочкой, купалась в ледяной воде и в доме морозила нас настежь открытыми окнами. Уже ближе к концу ее жизни мы насильно заклеивали ей окна на зиму.


Александра Кононова. Проба на роль Шамаханской царицы.
1929

Рисунок судеб, начавшийся одинаково – из дома рано в хоры (это то, как они сами нам говорили – никаких подробностей более), потом – в организованный только что театр, – сложился разно: у мамы лагерный срок – долгий у мужа, известного спортсмена и одного из основателей и игроков команды “Спартак” А. П. Старостина. У Шуры в это время счастливое замужество – вторым браком она выходит замуж за тогдашнего завлита “Ромэна”, потом драматурга И. В. Штока, написавшего для театра инсценировку лесковского “Очарованного странника” под названием “Грушенька”.
Обе сестры были крайне сдержанны с нами в раскрывании той части жизни, которая происходила не у нас на глазах. Про жизнь в лагере мама рассказывала только то, как возила воду на быках и спасалась от цинги морковкой – разгружая, вытирала о телогрейку (помню характерный жест) и съедала. Да и детские их годы в тумане, хотя сама отлично помню цыганского деда (мать их умерла рано) со смоляными кудрями и бородой, в сапогах, ко мне несказанно доброго. Он навещал меня у няни Ульяши, с которой я росла до шестилетнего возраста, пока не вернулась мама.
В семье сестры были не единственные дети, был старший брат Михаил, живший потом в своем доме в Салтыковке, с печкой, вполне оседлым, но цыганским бытом – мы с Шурой, двоюродной сестрой Ириной, Исидором и моим отцом ездили к ним (они с женой Нюшей были бездетны) на Пасху – какую-то могучую по обилию яств и патриархальности; помню всегдашнюю дядину приговорку: “Вот, привел Господь дожить до праздничка”. Мама никогда с нами не ездила, у нее с Михаилом были какие-то нелады, а “из приличия”, “по правилам» она не делала ничего – и мы с мужем называли ее “раба свободы”. Еще у них был обожаемый младший брат Александр, кротчайший и добрейший, все (и я всю его недолгую жизнь) звали его “Шара”, он умер, не дожив до 35 лет, потеряв на войне глаз, заполучив туберкулез и став инвалидом.
Мы, впрочем, знали, что Шура ездила к маме в лагерь на товарных поездах, а Исидор Владимирович Шток отдавал маме львиную долю своих весьма небольших средств. Притом что мой отец был и оставался в дружеских отношениях с предыдущим мужем Шуры – Платоном Владимировичем Лесли, мхатовским режиссером, потом, много позже, деканом актерского факультета ГИТИСа. После возвращения в 1954 году в Москву отец с Исидором стали уже ближайшими друзьями, и жизнь обоих семейств в 1970-е протекала, в сущности, совместно.
Обе сестры были очень погружены в семейную жизнь, особенно Шура. Театр не просто отдушина и долг – это святое. Мне самой говорил М. М. Яншин, вспоминая свое руководство в “Ромэне” через много лет, про маму: “Ни одного опоздания на репетицию, никаких отговорок, всегда первая на гастроли”, – и тут размягченная улыбка, так что здесь никаких “свобод”, а служение. Мама с благодарностью вспоминала “занятия у станка” – так они начинали в театре обучаться искусству танца. Она вообще любила “высокость” в искусстве – почитала МХАТ (любовно называла его “Художественный”), а в последние годы не пропускала ни одного балета по ТВ, правда, иногда вздыхала: “Все-таки я люблю характерных балерин”. Что-то “характерное” углядывала в Плисецкой и предпочитала ее Улановой. У нее было чувство иерархии, и она очень уважительно относилась ко всем своим худрукам – и к П. С. Саратовскому (называла его “Барорай” – “Большой барин”), и к С. А. Баркану, – и они платили маме сердечной симпатией. Н. А. Сличенко она просто обожала, его фотография висела у нее на главном месте рядом с потрясающим ее собственным портретом, который написала лагерная художница.
И мама, и Шура всю жизнь продружили с Лялей Черной, были в самых простых и тесных отношениях, но мама ценила в ней ту лесковскую “красу, природы совершенство”.
Она очень любила, хранила в памяти старый театр – с М. В. Скворцовой, Суровцевым, Н. Красавиной, выделяла с восторгом Марину Черкасову, Сергея Шишкова, всю жизнь продружила с Любой Васильковой, Хрусталевыми и Т. Ф. Денисовой, заведующей осветительным цехом. Но очень дружила и с молодежью, интересовалась ими, вообще с удовольствием была бы и с нынешней молодежью. В ней действительно оставалась какая-то неистребимость молодости – когда уже стали невозможны поездки и даже длинные пешие прогулки, она выходила на балкон и наслаждалась грозой или каким-нибудь снежным бураном.


Александра Кононова с дочерью и котом Кузей. 1953

Сестры как прожили всю жизнь вместе – даже географически – почти напротив, по разным сторонам Ленинградского проспекта, так и ушли друг за другом. Ольга – на одиннадцатый день после того, как скончалась Александра. Царство небесное им обеим».

Мне посчастливилось познакомиться с Александрой Николаевной в 1970 году, когда мой товарищ притащил меня в квартиру на Красноармейской, где обитали Штоки – Кононовы. К тому времени Шура, как все ее называли, известная драматическая актриса, с когда-то романтическими ролями – Радой в «Макаре Чудре», а потом, еще в сравнительной молодости, комедийными – Гожо в «Четырех женихах», позже – со множеством сыгранных ею комических старух. Работа в театре на протяжении десятилетий была важнейшим делом всей жизни. Для нее, как и для ее старшей сестры, опоздать на репетицию, сослаться на нездоровье и пропустить спектакль, не поехать на гастроли и подвести коллег считалось невозможным. И никакие уговоры типа «Побереги себя, передохни, с таким артериальным давлением лучше побыть дома» не принимались во внимание. «Обед на плите… Разогреете». И на троллейбусе Александра Николаевна отправлялась в театр, где на протяжении многих лет, будучи занятой во многих репертуарных спектаклях и болея душой за каждую сцену, помогая молодым актрисам найти себя на сцене, являлась образцом служения искусству и действительно заслуженной артисткой.
Шурик чудесно вела дом, удивительно хлебосольно, доброжелательно и широко. Прекрасно готовила, особенно супы, вкус которых я помню до сих пор, кормила и поила и своих, и наших друзей, а также собаку и сиамского кота, о котором уже рассказывалось.
Шуре была свойственна некоторая классичность в облике – гладкая черная голова с пробором посередине, никакой седины, никакой краски и в старости, абсолютная упорядоченность в костюме и жизненном распорядке. В устройстве личного пространства главную роль играли закрытые окна и форточки. По ее версии, когда-то, плавая на речном судне, она «застудила голову», поэтому всегда носила чалму. Шурик спокойно и своеобразно относилась к своим туалетам. Основными атрибутами были различные цепи и цепочки для театральной жизни. Никакой любви к дорогим ювелирным украшениям. Довольно строгий стиль одежды для женщины цыганской национальности, подчеркнутая скромность. Возможно, так повлияли на нее годы сталинских лагерей, через которые прошли ее любимая сестра и ее муж. Война, многонедельные поездки в товарняках с передачами для сестры и все страдания за нее, Андрея и их малолетнюю дочку, которую она помогала воспитывать няне Ульяше почти шесть лет, расставили акценты в жизненных приоритетах. Наверное, поэтому она часто повторяла нам, когда мы собирались в отпуск: «Не будьте рабами вещей».
Сама Шура своеобразно относилась к нарядам. Как-то, собираясь на празднование Нового года в ВТО, она обнаружила, что нет подходящей пары обуви к вечернему платью. Да и те туфли, что могли подойти, стали малы. Решение созрело моментально… Пара обуви отправилась в театрально-реквизитный цех театра, где местный умелец выкрасил их в требуемый цвет и, кроме того, дал свободу пальцам – отрезал носки туфель. Смотрелось это несколько своеобразно, но Шурику понравилось, и Новый год прошел на ура.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71444356?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

1
Экземпляр из коллекции И. В. Штока, РГАЛИ. Ф. 1443. Оп. 3. Ед. хр. 278.

2
Чуковская, [1]. С. 359.

3
Там же. С. 371.

4
Там же. С. 425.