Миллион в жилетном кармане
Миллион в жилетном кармане
Ольга Авдеенко
Известен факт, что «Кохинор», самый знаменитый бриллиант британской короны, привезенный в XIX веке из Индии, едва не был утерян.
Камень был отдан на хранение одному высокопоставленному английскому чиновнику, а тот, обремененный множеством забот, положил его в жилетный карман и забыл об этом. Чиновнику пришлось пожалеть о своей беспечности, когда он получил предписание отправить бриллиант в Англию. По счастью, верный слуга вовремя обнаружил драгоценность. Этот рассказ передается в семье чиновника из поколения в поколение.
Автор предлагает свою версию того, как произошла эта история.
Ольга Авдеенко
Миллион в жилетном кармане
Часть первая. Двоюродный дедушка
Лондон, 25 июня 1911 года
Утро. Сегодня у меня свободный день, но я зачем-то просыпаюсь рано. Глаза не открываю и переворачиваюсь на другой бок в надежде еще немного вздремнуть. Окно в спальне открыто, и слышно, как во дворе чирикают птички, скрипит тележка старьевщика, молочник выставляет бутылки на крыльцо. Эти звуки настолько привычны, что воспринимаются почти как тишина. Однако погрузиться в сон мешают мысли, которые приходят сами собой, против моего желания.
Мой теперешний заказчик – разбогатевший коммерсант с севера, который купил дом в столице. Сколько я с ним ни бился, но так до сих пор не смог добиться внятного ответа, что же он, собственно, хочет получить. Единственное, что мне удалось из него вытянуть: от непробиваемого «Сделайте мне красиво» мы перешли к более определенному «Хочу в старинном стиле». Но на этом застопорились. Что в его понимании означает «старинный стиль»? Викторианский особняк? Вычурное рококо? Роскошное барокко? Средневековый замок? Я уже стал бояться, что дойду в этой обратной последовательности до пещеры первобытного человека, а мой заказчик так и не сделает выбор. Уже второй месяц я почти еженедельно приношу ему новые эскизы, однако он отвергает их один за другим.
Привычный шум разрезает звук – тонкий, дребезжащий, пронзительный, а для не совсем проснувшегося человека – почти невыносимый.
– Лайза! – кричу я. – Телефон!
В коротких промежутках между звонками я слышу, как моя жена на кухне громыхает кастрюльками и при этом еще напевает, и понимаю, что она не слышит. Я смотрю на часы – еще нет и восьми, – чертыхаюсь и, не нащупав спросонья тапки, босиком выхожу в прихожую, где стоит на полочке телефонный аппарат. Я снимаю трубку. Из нее сквозь шорох и отдаленное попискивание доносится раскатистый бас моего старшего брата:
– Генри? К нам на выходные приехала наша мама.
– Ради всего святого, Джордж! Из-за этого ты звонишь мне в такую рань в воскресенье?
Джордж игнорирует мой вопрос и продолжает доносить до меня свою мысль:
– Ты знаешь, что сегодня моя очередь. Но Элен поставила жесткое условие: если я не хочу безвременной смерти, я должен остаться дома. Ты должен меня выручить.
– Чьей? – спрашиваю я, зевая.
– Что – чьей? – не понимает Джордж.
Я уточняю:
– Чьей безвременной смерти?
– Твоей, если ты не выполнишь мою просьбу! – рычит брат.
Я, конечно, не пугаюсь – что он может мне сейчас сделать, когда между нами пролегает добрая половина Лондона. Тем не менее выслушиваю его до конца, вяло и без всякой надежды упираюсь и наконец нехотя соглашаюсь.
– Я уже заказал билет, тебе остается только выкупить его в кассе, – заключает Джордж повеселевшим голосом и отсоединяется.
Я бреду на кухню и объясняю жене, какие обстоятельства непреодолимой силы меняют наши планы. Лайза, конечно, недовольна: мы собирались на прогулку в Риджентс-парк. Тем более что она ждет нашего первенца, а в таком положении, как известно, свежий воздух нужен женщинам, как… ну, как воздух. Она немного ворчит, а потом обреченно вздыхает:
– Ладно, ничего не поделаешь. По крайней мере, у меня есть время испечь для него бисквиты с изюмом.
– Бисквиты?
– Да. Помнишь, я тебе говорила, что Мэри говорила Анне, что ее Джон говорил, что он жаловался на свою кухарку, которая упорно печет бисквиты с цукатами?
– И что же?
– А он любит с изюмом. Он сказал Джону, что цукаты прилипают к зубам и отделить их можно только вместе с зубами. И еще она забывает посыпать их сахарной пудрой.
– Ммм… Не помню.
– Куда уж тебе! Ладно, иди собирайся.
– Уже иду.
Я выхожу из кухни, но тут же возвращаюсь обратно:
– А где мои носки?
Лайза терпеливо объясняет, где именно в нашей крохотной квартирке прячутся носки, а также и все остальные необходимые предметы одежды. Я киваю и удаляюсь в указанном направлении. По пути я в очередной раз поражаюсь: с тем, что касается его собственного гардероба, взрослый самостоятельный мужчина, будучи холостым, справляется вполне успешно; однако, женившись, он становится беспомощным, как ребенок, и впадает в полную зависимость от своей второй половины. Необъяснимо, но факт.
Лайза шуршит бумагой, открывая пакет с мукой и разворачивая масло. Она снова начинает напевать.
Я сижу в вагоне третьего класса и смотрю в окно на проплывающие мимо пейзажи. До пункта назначения еще полтора часа, так что теперь самое время объяснить, кто я такой и что, собственно, происходит.
Меня зовут Генри Пакстон, мне двадцать пять лет, я декоратор интерьеров. Моя профессия, можно сказать, досталась мне по наследству: мой прадедушка сэр Джозеф Пакстон был известным архитектором; одно из его знаменитых творений – Хрустальный дворец в Лондоне, где в 1851-м году проходила Всемирная промышленная выставка[1 - Джозеф Пакстон (Joseph Paxton) – реальное историческое лицо, английский архитектор, садовод и ботаник. Хрустальный дворец ныне уже не существует: в 1936-м году он был уничтожен пожаром.]. Я же пока нахожусь в начале пути, и коммерсант, что являлся мне в моих утренних грезах, – мой третий заказчик. Несмотря на его капризы, мне нравится моя работа, и я надеюсь, что впереди меня ждет время, когда меня начнут осаждать толпы благодарных и уступчивых домовладельцев, нуждающихся в моих услугах.
С Лайзой мы женаты два года, так что и в этом смысле у меня – у нас – все впереди. Носки – это, конечно, чепуха по сравнению с тем, как теплеет у меня на душе, стоит мне подумать: я счастливец, потому что Лайза согласилась стать моей женой. Надеюсь, она испытывает такие же чувства – или хотя бы похожие. О чувствах мы с ней не говорим. Только один раз она призналась: увидев меня впервые, она сразу поняла, что хочет за меня замуж. Вы бы видели, как светились в этот момент ее карие глаза…
Но я отвлекся. Перехожу к тому, почему я, вместо того чтобы вести любимую жену на прогулку, нахожусь сейчас в поезде Лондон – Уортинг. Причина этому – Бенедикт Пакстон, двоюродный брат моего деда, о существовании которого еще год назад я не подозревал. Этот самый Бенедикт (я буду так называть его для краткости, да он и сам так представился) никогда не был женат и почти всю жизнь прожил один в собственном доме в Уортинге, на берегу моря. Достигнув преклонного возраста, он вознамерился передать дом в наследство одному из своих внучатых племянников, но только при условии, что он должен носить фамилию Пакстон и принадлежать к мужскому полу. Он разыскал их – нас – всех и всем направил одинаковые письма с приглашением его навестить. Согласно составленному им четкому расписанию получалось, что каждое воскресенье один из нас посещал Уортинг. Тут нужно вспомнить, что семьи в прошлом веке были, как правило, многодетными: так, мой прадед Джозеф Пакстон, родившийся в 1803-м году, был в своей семье седьмым сыном; помимо братьев, у него были еще три сестры, а сам он имел восемь детей[2 - Исторический факт.]. Так что вы можете себе представить, сколько Пакстонов мужского пола моего поколения разбросано по стране в настоящее время. А если не можете, то я назову вам точную цифру: нас пятьдесят восемь. Я нахожусь примерно в середине Бенедиктова списка, и моя очередь наступала через неделю, но, как вы уже поняли, мой брат Джордж нарушил график.
Я коренной лондонец, и меня никогда не прельщала возможность поселиться где-то вдали от этого огромного бурлящего города, пусть даже со всеми прелестями жизни на морском побережье. Приближаясь к Уортингу, я твердо решаю, что моя единственная цель – уважить одинокого старика, и что я ни в коем случае не буду лебезить, стараясь ему понравиться. Что касается самого старика, то каждый, кто уже у него побывал, старался по мере возможности донести до остальных свои впечатления о его личности. Диапазон этих характеристик широк – от «забавного старикана» до «совершенно невозможного старого зануды».
Вот, наконец, и Уортинг. Я выхожу из здания вокзала, беру кэб, называю адрес. По дороге я невольно отмечаю, что город активно развивается и, судя по выстроившимся вдоль набережной гостиницам, уже превратился в модный курорт.
Парадная часть Уортинга заканчивается, и по сторонам улицы лепятся друг к другу разномастные дома и домишки. Скоро кончаются и они. Мы движемся по грунтовой дороге; с правой стороны от меня тянется поросший кустарником пустырь, а слева плещутся морские волны, набегая на безлюдный пляж, шурша мелкой галькой и перекатывая обрывки водорослей.
Кэб останавливается, я расплачиваюсь и выхожу. Я вижу перед собой невысокий свежевыкрашенный зеленый штакетник, за ним – маленький ухоженный садик, где соседствуют «культурные» и дикие цветы; крохотный газон, явно постриженный совсем недавно; выложенные битым кирпичом дорожки; кормушка для птиц на шесте; деревянная скамейка у живой изгороди под раскидистым старым вязом. Сбоку от участка к морю спускается деревянный настил, оканчивающийся мостками; на воде покачивается привязанная к столбу лодка. Я замираю, разглядывая дом. Он двухэтажный, с соломенной крышей, которая плавно изгибается согласно его уступам. Выбеленные шершавые стены, каминные трубы из темного кирпича, ярко-зеленые оконные переплеты. По обеим сторонам деревянной входной двери, тоже ярко-зеленой, высажены кусты плетистой розы – алой и белой. Побеги тянутся по стене вверх и стремятся навстречу друг другу, обвиваясь вокруг фонаря, а цветки мирно перемешиваются над фрамугой с разноцветным стеклом.
У меня вдруг возникает мысль, даже не мысль, а ощущение: я хочу здесь жить. Я выгоняю из головы этого непрошеного гостя и решительно стучу начищенным до блеска медным дверным молотком. Через пару минут дверь распахивается, и я вижу Бенедикта.
Я удивлен. Я знаю, что ему восемьдесят шесть лет. Он сильно пожилой и совершенно седой, но никак не старик, а мужчина – крепкий, загорелый, с прямой спиной и сильными руками. Во мне шесть футов и два дюйма; мы оба стоим на крыльце, и наши глаза находятся на одном уровне. Некоторое время мы молча изучаем друг друга, а потом он спрашивает:
– Ты Джордж?
– Нет, я Генри, – говорю я.
Я коротко объясняю, почему я заменил брата, и любезно предлагаю:
– Вы можете звать меня Джорджем, если хотите.
– Джордж ты или Генри, у меня к тебе есть дело, – решительно заявляет Бенедикт: – вытащи-ка лодку на берег. Не годится оставлять ее на воде на ночь. Здесь, знаешь ли, случаются приливы. А я пока поставлю чайник.
С этим словами он удаляется внутрь дома, оставляя дверь открытой. Я пожимаю плечами, снимаю пиджак и кладу его на ступеньку вместе с бумажным пакетом, что мне всучила Лайза.
Я спускаюсь к мосткам, снимаю ботинки, носки и закатываю рукава. В этом месте берег песчаный, и ступать по нему босиком – наслаждение. Я не сомневаюсь, что Бенедикт следит за мной из окна. Что ж, пусть. В университете я был членом лодочного клуба, так что с поставленной задачей я справляюсь без особого труда. Я усмехаюсь при мысли: а не являются ли стриженый газон, блестящий дверной молоток и прочее плодами трудов моих предшественников? Впрочем, не вижу ничего плохого в том, что старый человек решил таким вот нетривиальным способом привести в порядок свое хозяйство.
Вернувшись, я восстанавливаю свой внешний вид и, расценивая отрытую дверь как знак входить без приглашения, подхватываю пакет и вступаю внутрь.
Миновав прихожую, я оказываюсь в гостиной; потолок здесь низкий, но это почему-то не вызывает дискомфорта, даже при моем росте. Комната обставлена добротной резной мебелью, которой на вид не меньше пятидесяти лет. На столе уже стоят две большие фаянсовые чашки, примерно такого же качества и возраста, как и мебель, и бульотка с кипятком. Из угощения – сэндвичи с сыром и ветчиной, масло, неясного происхождения джем и тарелка с разными видами печенья (внучатые племянники приглашаются только на чай). Я вытаскиваю из пакета бисквиты и выкладываю их поверх печенья. Слышно, как Бенедикт гремит на кухне чайником. От нечего делать я подхожу к камину, где на полке выставлены старинный канделябр, индийские безделушки, индийский же расписной кувшин. Две фотокарточки в витых деревянных рамках – старые, бумага уже пожелтела. На одном снимке запечатлен мужчина лет сорока с умным волевым лицом. А на другом… я. То есть, конечно, не я – я никогда не носил военную форму. И все же это я.
Входит дядя Бенедикт, ставит на стол заварочный чайник, хмыкает, замечая выражение моего лица, жестом приглашает меня к столу.
– С цукатами? – с подозрением спрашивает он, обнаруживая бисквиты.
– С изюмом, – успокаиваю я.
Он берет один. Чай он пьет крепкий, с сахаром и без молока. Я и сам такой люблю.
– Отменно, – хвалит он, попробовав бисквит. – Прихватил из Лондона?
– Точно, – киваю я и добавляю: – моя жена испекла.
– Ты женат?
– Женат.
– Напрасно. Женщины…
Бенедикт неодобрительно качает головой и протягивает руку за вторым бисквитом.
Я тянусь за сэндвичем и нечаянно сбрасываю на пол лежащую рядом со мной газету. Поднимаю ее и кладу на место. На первой полосе – очередные подробности коронации Георга V и Марии Текской, состоявшейся три дня назад; крупным планом фотография августейшей четы. Я машинально читаю вслух подпись:
– Корону королевы Марии украшал знаменитый «Кохинор» – один из самых крупных бриллиантов в сокровищнице британской королевской семьи.
– А мог бы и не украшать, – вскользь замечает Бенедикт, принимаясь за очередной бисквит.
– Что?.. А, вы имеете в виду то, что изначально этот алмаз имел не слишком впечатляющий вид, – догадываюсь я. – Мой дед рассказывал, как он был разочарован, увидев его на выставке в Хрустальном дворце. Многие тогда не могли поверить, что такой невзрачный, тусклый камень оценен чуть ли не в миллион фунтов. К тому же алмаз имел изъяны. Вот когда его огранили заново, он действительно засверкал.
Во время моей короткой речи Бенедикт недовольно морщится и даже пару раз раздраженно машет рукой, но говорить не может, поскольку продолжает жевать. Наконец он спрашивает:
– Скажи, ты веришь, что некоторые предметы приносят своему владельцу несчастье? Особенно этим отличаются драгоценные камни.
Я скептически поднимаю бровь:
– Давно ли вы перечитывали Уилки Коллинза?
Бенедикт отмахивается и говорит, опережая мой следующий вопрос:
– Стивенсона я тоже читал[3 - «Лунный камень» Уильяма Уилки Коллинза, «Бриллиант раджи» Роберта Льюиса Стивенсона – в обоих романах фигурируют приносящие беду драгоценные камни.]. Но ты мне не ответил.
– Что ж, пожалуйста. Я считаю, что причина несчастий – не камни, а людская жадность.
Бенедикт одобрительно крякает, а я внимательно на него смотрю и говорю:
– Мне кажется, вы хотели что-то мне рассказать. И это имеет прямое отношение к вашим словам: «А мог бы и не украшать».
– Ты все правильно понимаешь, мой мальчик, – соглашается Бенедикт. – Именно поэтому я поведаю тебе свою историю. И еще потому, что людей, которые в ней участвовали, давно уже нет в живых. Давай выпьем еще по чашечке. Только плеснем туда немного бренди…
Ниже я излагаю историю Бенедикта. Она произошла в те времена, когда Бенедикт был еще лейтенантом британской армии (это он оказался на фотокарточке). Тогда ему было двадцать пять лет, и он служил в Лахоре – это главный город Пенджаба, провинции Британской Индии. Кстати, на второй фотокарточке – Джон Лоуренс, еще один участник тех событий.
Я постараюсь передать все события в точности, однако исключаю сильные выражения, которые Бенедикт порой, распаляясь, употреблял. Они, безусловно, гораздо ярче передают всю глубину его переживаний, но все же я счел необходимым заменить их на более приемлемые в приличном обществе. Я также опускаю местные понятия вроде сахиб, муршид, тальвар[4 - Сахиб – господин, почтительное обращение к европейцу в колониальной Индии. Муршид – наставник, учитель. Тальвар – индийская сабля.], которые, несомненно, придают подобным повествованиям надлежащий экзотический колорит. Однако я слабо разбираюсь в данной теме и поэтому боюсь что-то напутать и показаться глупцом знатокам этих тонкостей. За причудливые имена и географические названия я ручаюсь, так как по моей просьбе Бенедикт записал их на листке бумаги.
Итак, я приступаю.
Часть вторая. История Бенедикта
Пролог
В марте 1849-го года победой англичан завершилась Вторая англо-сикхская война. Пала империя сикхов, которую основал «Лев Пенджаба» – махараджа Ранджит Сингх. Его малолетний наследник отрекся от престола, а Пенджаб был присоединен к британским колониальным владениям в Индии. Для управления новой провинцией был назначен Совет из трех человек, одним из которых являлся Джон Лоуренс[5 - Джон Лэрд Мэйр Лоуренс – реальное историческое лицо, английский государственный деятель; в описываемое время – член Совета по управлению Пенджабом.].
В самом конце войны лейтенант Бенедикт Пакстон был ранен и попал в госпиталь в Лахоре. Там он встретил свою любовь. Нет, разумеется, она не лежала на соседней койке, а приходила навещать раненых, беседовала с ними, писала письма родным для тех, кто был не в состоянии делать это сам. Поначалу девушка приносила раненым милые подарки вроде засахаренных фруктов или собственноручно вышитых салфеточек, но очень быстро поняла, что это совсем не то, что им нужно, и стала снабжать их табаком и письменными принадлежностями. Такая сообразительность окончательно утвердила Бенедикта в совершенстве его избранницы.
Звали ее Эммелин Уорд, и это было белокурое ангелоподобное создание восемнадцати лет. Когда девушка появлялась в палате, Бенедикту казалось, будто она излучает свет. Как он узнал, Эммелин приходилась дальней осиротевшей родственницей генерал-губернатору Индии, а в Лахоре жила под опекой полковника Шепарда, командующего военным гарнизоном, и его жены.
Когда Бенедикт выздоровел, то оказалось, что его батальон перебросили в другой район Индии. Его самого оставили служить в Лахоре. Как офицера, его поселили в одном из строений внутри Шахи-кила – Лахорской крепости. Ее мощные стены из обожженного кирпича и красного песчаника окружали территорию, почти равную лондонскому Сент-Джеймс-парку. Члены Совета, служащие и старшие офицеры, а также их семьи жили во дворце махараджи – Шиш-Махале, который красовался внутри крепостных стен.
Поскольку боевые действия уже не велись, то задачами военных были охрана крепости со всеми размещавшимися там службами и, по возможности, поддержание порядка на крайне запутанных городских улочках. Кроме того, солдат иногда привлекали для охраны какого-либо затеянного Советом строительства. Так во время рытья оросительного канала, Бенедикт познакомился с Джоном Лоуренсом.
Молодому лейтенанту было скучно просто наблюдать за копошившимися в земле рабочими; кроме того, он увидел, что некоторые действия совершались беспорядочно и плохо – из-за этого люди напрасно теряли время и силы. (Здесь нужно сказать, что Королевское военное училище Бенедикт окончил по специальности «инженерное дело».) Оттеснив толстого ленивого бригадира, Бенедикт принялся раздавать указания по своему разумению – и дело пошло значительно быстрее и с большей пользой. Он был приятно удивлен, отметив, что рабочие слушали его с уважением и даже были ему благодарны. Это его так вдохновило, что он скинул мундир, закатал рукава рубашки и принялся возить тачки с песком. За этим занятием его и застал Лоуренс. Опытным взглядом чиновник сразу оценил способности Бенедикта и тут же на месте предложил молодому человеку стать его помощником.
С тех пор Бенедикт стал бывать во дворце и получил возможность встречать там любовь своей жизни. Эммелин тоже явно выделяла молодого красавца-офицера и беседовала с ним с явным удовольствием. Счастье Бенедикта омрачало лишь одно: он узнал, что у него есть соперник. Это был секретарь Лоуренса, некий Гарольд Кинни – долговязая ученая селедка в очочках[6 - Это выражение я воспроизвожу буквально, поскольку, как мне кажется, оно очень образно характеризует Гарольда Кинни, а заодно и отношение к нему Бенедикта. (Примечание Г. Пакстона)].
Мучимый ревностью, Бенедикт однажды тщательно и беспристрастно взвесил его и свои шансы завладеть сердцем Эммелин. Нет, в том, что касается внешности, секретарь Бенедикту в подметки не годился: хотя он тоже был высоким, но скорее изящным, чем статным, и к тому же немного сутулился; лицо у него было, впрочем, довольно приятное, однако несколько вытянутое; волосы мышиного цвета он зализывал назад, открывая высокий лоб; из-за стекол очков смотрели обманчиво большие прозрачные глаза. То есть в целом, как честно признался себе Бенедикт, ничего особо отталкивающего во внешности Гарольда не было. Однако при таких данных он определенно проигрывал широкоплечему сероглазому брюнету, да еще и облаченному в ладно сидевший красный мундир. Красный мундир Бенедикт считал – и не без оснований – своим главным козырем.
Теперь перейдем к внутренним качествам, продолжил размышлять влюбленный. Секретарь был, безусловно, умен, образован и начитан; он знал наизусть чрезмерное, на взгляд Бенедикта, количество романтических стихов, а уже одно это могло вскружить голову любой девушке, даже такой умной, образованной и начитанной, как Эммелин Уорд. В присутствии Эммелин секретарь нередко заводил разговор о какой-нибудь книге и, снисходительно усмехаясь, спрашивал Бенедикта его, читал ли тот ее. Однако он, Бенедикт, тоже неглуп, а также наделен честностью, ответственностью и практической сметкой, а это хорошая основа для брака.
Но главное и весьма опасное преимущество Гарольда заключалось в том, что он ошивался во дворце с утра до ночи[7 - Это высказывание я также воспроизвожу буквально по той же причине. (Примечание Г. Пакстона)], тогда как Бенедикт бывал там лишь три-четыре раза в неделю.
В итоге вывод Бенедикт пришел к неутешительному выводу: их шансы почти равны, и даже имеется небольшой перевес в сторону Гарольда. Но сдаваться Бенедикт не собирался. Его соперник, впрочем, тоже. Их незримая война продолжалась, а полем боя являлись беломраморный дворец Шиш-Махал и манящие тенистые сады, разбитые внутри крепостных стен.
Дворец был и сам по себе великолепен, а о сокровищнице махараджи ходили самые невероятные слухи. Главная драгоценность Лахора, бриллиант «Кохинор», что означает «Гора света», был предназначен в подарок королеве Виктории. Однако генерал-губернатор Индии, маркиз Далхаузи[8 - Джеймс Браун-Рамзи, маркиз Далхаузи – реальное историческое лицо; в описываемое время – генерал-губернатор, т.е. глава колонии Британская Индия.], не спешил отправлять алмаз в Англию, считая его, по-видимому, военным трофеем. Он передал камень на хранение Джону Лоуренсу. Тот был весьма удивлен, что его выбрали стеречь «королевские побрякушки», но приказ есть приказ, и он подчинился. Лоуренс запер «Кохинор» в ящике комода и забыл о нем.
Ему пришлось вспомнить об алмазе, когда от маркиза пришло письмо с предписанием отправить камень по назначению. Лоуренс должен был лично доставить «Кохинор» в Бомбей и передать в казначейство – на этом его миссия заканчивалась, далее алмаз будет ожидать отправки морем в Англию. Лоуренс был рад избавиться от лишней обузы, о чем и объявил в своем ближнем кругу, который составляли полковник Шепард с женой, майор Невилл, Гарольд Кинни, Эммелин Уорд и Бенедикт. Все они стали упрашивать Лоуренса позволить им взглянуть на знаменитый бриллиант, и тот пообещал вскоре устроить незабываемый показ.
В январе 1850-го года, за пять дней до отъезда Джона Лоуренса в Бомбей началась основная часть истории Бенедикта, которая называется…
Детектив
День первый
Внутренние стены и сводчатые потолки дворца Шиш-Махал были богато украшены великолепной мозаикой из цветных природных камней и блестящих мелких зеркал[9 - Название «Шиш-Махал» в переводе на английский означает «Дворец зеркал» или – представьте, какое совпадение! – «Хрустальный дворец». (Примечание Г. Пакстона)]. Для описания его просторных и светлых внутренних помещений напрашивалось слово «покои», но англичане условно заменили их более привычными им понятиями – холл, кабинет, столовая и так далее.
Утром, сразу после завтрака, приглашенные собрались в гостиной у Джона Лоуренса. В ожидании волшебного зрелища все расположились с чашками кофе за круглым инкрустированным столом.
По знаку хозяина молодой слуга-индиец, двигаясь бесшумно в своих смешных сафьяновых туфлях с загнутыми носами, принес маленькую жестяную коробочку. Он бережно поставил ее в центре стола и попятился на несколько шагов. Лоуренс открыл крышку и вытащил на свет камень вместе с бархатной подушечкой, на которой тот лежал. Гости с любопытством вытянули шеи. Через пару минут они стали с недоумением переглядываться. Общее мнение выразила Эммелин Уорд, разочарованно воскликнув:
– Да это же просто кусок стекла! – она протянула к камню тонкую изящную руку: – Можно?..
Лоуренс кивнул, и девушка взяла алмаз и стала его рассматривать. «Кохинор» стал переходить из рук в руки.
Действительно, он совсем не производил впечатления: это оказался прозрачный камень размером примерно полтора дюйма на дюйм с небольшим, неправильной формы; непривычная европейцам ассиметричная огранка не позволяла ему излучать какое-либо необыкновенное сияние; к тому же с одного края алмаз имел желтоватый оттенок.
– Кунвар, – обратился Лоуренс к слуге.
– Нет, моя госпожа, – возразил тот с почтительным поклоном, – это бесценный бриллиант покойного махараджи Ранджита Сингха.
– Насколько мне известно, его история насчитывает несколько столетий, а, если верить легендам, то и тысячелетий, – вставил Гарольд Кинни, кладя алмаз обратно на подушечку.
Секретарь, конечно, не мог упустить случай похвастаться своими знаниями.
– Мой отец служил Ранджиту Сингху, – добавил Кунвар. – Он рассказывал, что махараджа нередко сиживал на крыше дворца с наложницами из своего гарема и любовался «Кохинором».
Застеснявшись собственного многословия, он тихо удалился.
– На месте махараджи я предпочел бы любоваться прекрасной женщиной, нежели самым драгоценнейшим из камней, – негромко сказал Гарольд и выразительно посмотрел на Эммелин, которой, конечно, и предназначались его слова.
Секретарь был мастером преподносить Эммелин такие вот завуалированные комплименты, понятные, как он думал, только им двоим. Девушка послала ему одобрительную улыбку и скромно потупилась. Бенедикт все это заметил и разозлился, но сдержался и сказал спокойно:
– Вряд ли вы когда-нибудь могли бы оказаться на месте махараджи, Кинни.
Лоуренс, офицеры и миссис Шепард расхохотались. Рассмеялась и Эммелин, что Бенедикта весьма порадовало. Секретарь метнул на соперника злобный взгляд, но поскольку тому удалось придать своему голосу интонацию добродушной шутки, то Гарольду ничего не оставалось делать, кроме как посмеяться вместе со всеми. Шепард и Невилл стали подробно расспрашивать Лоуренса о мерах предосторожности, несомненно необходимых при хранении и перевозке драгоценного камня, а тот говорил, что это уже, хвала небесам, не его забота, и отшучивался: с глаз долой – из сердца вон. Некоторое время все обменивались замечаниями на эту тему, пока в гостиной снова не появился слуга.
– Мой господин, – сказал он, обращаясь к Лоуренсу, – пришел Малик Рам. Его командир отправляет вестового в Амритсар и спрашивает, не нужно ли также и вам передать туда что-нибудь.
– Проси его, Кунвар.
Через минуту в гостиную вошел один из младших офицеров индийской кавалерии. Бенедикту не понравился живой интерес, с которым Эммелин устремила на вошедшего свои голубые глаза. Он постарался убедить себя, что это лишь простое любопытство. Кавалеристы-индийцы держались обособленно, а сейчас девушка могла в подробностях разглядеть пример их замысловатого одеяния: желтый халат до колен, поверх него ярко-желтая короткая куртка с затейливым орнаментом черного цвета, широкий кушак, просторные шаровары, мягкие кожаные ботинки и, конечно, тюрбан, обмотанный вокруг головы и каким-то чудом на ней держащийся. Смуглое лицо индийца густо покрывали борода и усы, а на руках постукивали браслеты из разноцветного бисера. Быстрый ответный взгляд, которым он окинул Эммелин Уорд, также не понравился Бенедикту. Впрочем, Малик тут же повернулся к Джону Лоуренсу.
– Сэр, мой командир прислал меня спросить…
– Да-да, я знаю, – торопливо перебил его Лоуренс, вставая. – Очень любезно с его стороны. Пройдемте со мной, Рам, заберете чертежи. – Он обратился к своим гостям: – Прошу меня простить, леди и джентльмены.
– Да и нам тоже пора, – заметил полковник Шепард, грузный седеющий мужчина, вставая вслед за ним.
Малик шагнул вслед за чиновником и вдруг замер: его внимание привлек мерцающий на столе бриллиант, черные глаза хищно блеснули.
– «Кохинор!» – с благоговением проговорил он.
– Вы видели его раньше? – с любопытством спросил Лоуренс.
– Только однажды и лишь издали.
– Хотите взять его и посмотреть поближе, Рам?
Тот покачал головой:
– Нет, сэр, ни за что! Этот бриллиант прекрасен, но он навлекает беду на тех, кто к нему прикоснется.
– Ой, а мы все его трогали! – испуганно воскликнула миссис Шепард.
– Дорогая моя, это всего лишь глупые местные суеверия, – насмешливо успокоил ее полковник. – Вот, глядите, Рам, я прикасаюсь к камню, – он сопроводил свои слова действием, – и никакой огонь небесный меня не поражает.
Малик, не отрываясь, следил за ним. Майор Невилл, забавляясь, схватил алмаз и с коротким возгласом: «Ловите!» притворился, будто бросает его индийцу. Тот отшатнулся, а поняв, что его разыграли, насупился. Майор не унимался:
– Неужели отважный воин струсит в присутствии дам?
Индиец шагнул к столу и с опаской взял камень.
– У вас подошвы дымятся! – в тревоге вскричал Невилл.
Малик, вздрогнув, выронил алмаз, но тут же поднял его и сказал с принужденной улыбкой:
– Простите, я не всегда понимаю тонкий английский юмор.
– Не обижайтесь, Рам, – миролюбиво попросил Лоуренс, – мы и сами его не всегда понимаем.
Все снисходительно рассмеялись. Малик стоял опустив голову: то ли хотел скрыть свой гнев, то ли ему было стыдно за свою неловкость.
– Мы задерживаем вестового, а ведь путь неблизкий, – спохватился чиновник.
Он вынул из жилетного кармана часы, открепил от цепочки маленький ключик и протянул секретарю:
– Кинни, отнесите «Кохинор» на место. И заодно захватите синюю папку, она лежит на прикроватном столике. Пакстон, вы мне сегодня не понадобитесь. Я хочу разобрать письма и заняться документами. Загляните ко мне завтра с утра. Идемте скорей, Рам.
Один за другим все покинули гостиную, а Кунвар остался собирать чашки.
Бенедикт вышел вслед за Эммелин в обширный, залитый солнцем двор. Он решил не терять отпущенное ему время и предложил:
– Не желаете ли прокатиться верхом, Эммелин?
– Мне неловко отрывать вас от дел, мой милый Бенедикт, – отозвалась девушка.
Они уже некоторое время называли друг друга по именам, но «мой милый» прозвучало впервые. Бенедикт приободрился и сказал более настойчиво:
– Вы же слышали: сегодня я свободен.
– Я бы с удовольствием, – улыбнулась Эммелин и покачала головой, от чего ее волосы блеснули золотом на солнечном свете, – но я обещала навестить одну мою подругу. Она живет в Бхамане и давно приглашала меня погостить. Экипаж уже заложен, и мне осталось лишь на минутку забежать к себе и прихватить кое-какие мелочи. Как видите, я даже явилась на завтрак к мистеру Лоуренсу в дорожном платье. Это было не слишком вызывающе с моей стороны, как вы думаете?
Бенедикт задумался, как бы поизящнее выразиться, что она прекрасна в любом наряде, но тут на ступенях дворца появился Гарольд Кинни. Увидев их вдвоем, секретарь застыл. Бенедикт поспешно выпалил совсем другую фразу:
– В таком случае позвольте вас сопровождать!
Замявшись на секунду, Эммелин спросила с сомнением:
– Успеете ли вы вернуться до темноты?
– Успею, если мы выедем прямо сейчас.
С этими словами Бенедикт взял девушку под локоть с намерением немедленно вести ее к воротам крепости. Эммелин мягко высвободила руку и обратилась к секретарю:
– Вы хотели что-то сказать, Гарольд?
– Нет-нет, ничего, – отозвался тот, но как-то неуверенно.
– Бенедикт собирается проводить меня к моей подруге в Бхаман. Не желаете ли составить нам компанию?
«Это совершенно лишнее», – сердито подумал Бенедикт и обрадовался, когда секретарь ответил:
– Разумеется, я был бы счастлив, но я нужен мистеру Лоуренсу.
– Жаль. Но ведь вы не возражаете, что меня будет сопровождать Бенедикт? – поддразнила Эммелин с невинной улыбкой.
Это была ее обычная и довольно безыскусная игра – выказывать предпочтение одному поклоннику на глазах у другого. Бенедикт ей это охотно прощал – при условии, конечно, что этим другим оказывался не он сам. Он понимал: у культурной девушки так мало развлечений в Лахоре, поэтому ей нужно хоть как-то себя потешить.
– Конечно, нет. Напротив, я рад, – серьезно, и даже вроде бы с облегчением, сказал Гарольд. – Иначе я бы беспокоился: неизвестно, кого вы можете встретить по дороге. А с таким надежным спутником, как мистер Пакстон, вам ничто не угрожает.
Бенедикт был доволен: в этом маленьком сражении он победил. В то же время он не мог не признать, что его соперник умеет красиво проигрывать. А причину, по которой секретарь испытал облегчение, он разгадал легко: Гарольд Кинни не слишком уверенно держался в седле, а рассчитывать прокатиться в ландо на одном сиденье с Эммелин было нельзя: девушка, конечно, взяла с собой служанку и багаж.
Бенедикт оседлал своего вороного и вскоре был уже у ворот. Хотя Эммелин сказала, что готова к отъезду, ее «минутка» растянулась чуть ли не два часа. Нетерпеливо расхаживая из стороны в сторону, Бенедикт постепенно пришел к мысли, что понятия «красивая девушка» и «чувство времени», увы, несовместимы. Когда Эммелин наконец появилась, то сказала, что никак не могла найти свою шерстяную накидку, а ведь сейчас по вечерам становится холодно. При этом она улыбнулась так обезоруживающе, что Бенедикт сразу растаял.
Они выехали из города. Эммелин расположилась на сиденье ландо одна, по ходу движения, придерживая рукой шляпную коробку. Экипаж был настолько забит сундуками, кофрами и свертками, что среди них едва можно было заметить Баннат – служанку, милую, послушную девушку. Впрочем, напомнил себе Бенедикт, удивляться тут нечему: Эммелин собирается погостить у подруги недели две, а одни только нынешние женские юбки, напоминающие колокол, занимают много места.
Ровная пологая равнина, спускающаяся к реке Рави, сменилась холмистой местностью, а вскоре путешественники углубились в лес. По сторонам широкой песчаной тропы высились вековые деревья, чьи кроны почти заслоняли свет, а подлесок рос настолько густо, что джунгли становились почти непроницаемыми для глаз. Под копыта лошадей то и дело попадались мелкие камешки, а кое-где встречались и огромные валуны, которые заставляли дорогу их огибать. Бенедикт старался завязать непринужденный разговор, однако девушка отвечала вяло, а потом извинилась и пожаловалась, что ее немного укачивает, после чего замолчала совсем.
Внезапно вдалеке из-за поворота показался всадник, и он был вооружен: из-за его спины торчала пика, а сбоку виднелась сабля. Бенедикт приказал кучеру остановиться, а сам вытащил из притороченного к седлу чехла ружье и проехал вперед. Всадник тоже вынул ружье и неторопливо приблизился. Оба остановились в нескольких шагах друг от друга. Приглядевшись, Бенедикт узнал всадника: это был Малик Рам. Он тоже уставился на Бенедикта, а потом первым сунул свое ружье обратно в чехол, сложил ладони вместе и произнес с насмешкой:
– Не стреляйте, лейтенант Пакстон! Я пришел к вам с миром!
– Что вы здесь делаете? – спросил Бенедикт, убирая ружье.
– Я ездил навестить мать, – Малик неопределенно махнул рукой, – она живет недалеко.
Бенедикту не понравилось, как индиец заглядывает через его плечо в ландо, где сидела встревоженная Эммелин. Он собрался пожелать Малику счастливого пути, но тот вдруг спросил:
– Куда вы направляетесь?
– В Бхаман, – неохотно ответил Бенедикт.
– Я спрашиваю потому, что я недавно обогнал толпу нищих, человек десять–пятнадцать, они идут в Лахор. Так, обычный сброд. Меня они, разумеется, не посмели тронуть, тем более на открытой местности. Но их может привлечь поклажа в ландо мисс Уорд.
– Они об этом пожалеют!
– Не сердитесь, лейтенант. Лучше позвольте мне поехать с вами. Двое хорошо вооруженных мужчин обеспечат безопасность мисс Уорд вернее, чем один.
Бенедикт счел его довод разумным, и дальше они двинулись все вместе.
Бенедикт и Малик ехали по обе стороны от ландо. Лейтенанту показалось, что Эммелин гораздо чаще поглядывает на индийца, нежели на него самого. Тот, нужно было признать, смотрел только вперед и по сторонам. Бенедикт искоса сам внимательно посмотрел на индийца: вероятно, по местным понятиям Малик считался красавцем – по крайней мере, служанка Баннат почти всю дорогу не сводила с него глаз.
Они снова выехали на зеленую равнину, и вскоре в стороне от дороги показался Бхаман – небольшая деревушка, приютившаяся среди рисовых полей. Там путников ждал досадный сюрприз: выяснилось, что подруга Эммелин уже неделю как путешествовала по Индии с молодым мужем. Ее родители-миссионеры – преподобный Чапман и его жена – очень расстроились, узнав, что девушка не получила письма их дочери, в котором та об этом предупреждала. Сама Эммелин тоже выглядела расстроенной и еще усталой. Добросердечные Чапманы уговорили ее остаться на ночь.
Бенедикт с кучером и служанкой принялись переносить в дом поклажу – благоразумнее было не оставлять ее на ночь на улице, а Эммелин оставалась во дворе и давала им указания. Малик тем временем поставил ландо в углу двора и завел лошадь в сарай. Бенедикт оттащил последний кофр, отказался от чая, немного побеседовал с хозяевами, попрощался и вышел из дома.
Он увидел, что Малик стоит у обочины дороги и разговаривает с каким-то двумя мужчинами, одетыми в столь любимые местными жителями яркие цвета: у одного халат бы малиновым, у другого – изумрудным. Оба держали в поводу лошадей. Бенедикт не заметил у них оружия, тем не менее вид этих двоих показался ему угрожающим, а беседу они вели явно не дружескую. Один, в изумрудном халате, несколько раз мрачно посмотрел в сторону дома Чапманов. Лицо у него было приметное: правый глаз был пугающе белым – очевидно, из-за бельма.
Бенедикт направился к ним, но незнакомцы тут же вскочили на своих лошадей и ускакали прочь, в сторону Лахора.
– Кто эти люди? – подойдя, требовательно спросил он у Малика.
Тот пожал плечами:
– Просто люди.
– Они выглядят подозрительно. Что им было нужно?
Гневный взгляд Малика обжег лицо Бенедикта. Глаза у него были настолько черными, что невозможно было различить зрачки.
– По-вашему, если человек одет не как англичанин, так он непременно разбойник?! Эти люди хотели узнать у меня дорогу.
Бенедикт устыдился своих подозрений, но извиняться не стал, а буркнул сердито:
– Не кипятитесь, Малик. Я просто спросил.
Этот дерзкий индиец ему не нравился: порой он вел себя неподобающе высокомерно. И потом, при всяком удобном (и неудобном) случае Малик упоминал, что его отец был одним из генералов покойного махараджи Ранджита Сингха. А упомянув, непременно одаривал собеседника какой-нибудь из отцовских псевдо-мудрых сентенций, которые, как был уверен Бенедикт, сам же и сочинял.
– Если у вас здесь нет никаких дел, мы можем возвращаться, – сухо сказал Бенедикт.
Малик согласно кивнул.
Они вдвоем пустились в обратный путь. Бенедикт старался не смотреть на навязанного ему случаем спутника, чтобы не выдать своей неприязни; ему казалось, что и тот испытывает то же чувство. Он стал подумывать: а не изобрести ли ему какой-нибудь предлог, чтобы остаться одному? Например, сделать вид, будто ему срочно нужно вернуться в Бхаман – якобы он забыл сообщить Эммелин что-то важное – и таким образом пропустить индийца вперед…
Бенедикт оглянулся – и заметил далеко позади двух недавних незнакомцев в ярких халатах.
– Нас преследуют, – коротко сказал он Малику.
Тот мгновенно обернулся, а затем спокойно подтвердил:
– Да, это те самые люди, что спрашивали у меня дорогу. – С неожиданным почтением он изрек: – У вас отличное зрение, лейтенант Пакстон. Как говорил мой отец, генерал великого Ранджита Сингха: зоркий глаз подобен полету верной стрелы – он всегда попадает в цель.
«К черту твоего отца!» – мысленно разозлился Бенедикт, а вслух заметил:
– Они должны быть впереди нас.
– Наверно, они заезжали куда-нибудь по дороге, – равнодушно пожал плечами Малик и снова обернулся. – Не тревожьтесь, лейтенант: они уже сворачивают.
Бенедикт посмотрел назад: двое незнакомцев действительно сворачивали в сторону.
– Та тропа ведет к селению, куда они направляются, – пояснил индиец.
Некоторое время они продолжали путь молча. Солнце все больше клонилось к закату. Бенедикт с неудовольствием осознал: даже если он прямо сейчас начнет осуществлять маневр с мнимым возвращением в Бхаман, то ему придется возвращаться уже в полной темноте; это будет неразумно. Придется потерпеть компанию неприятного индийца.
Дорога снова привела из в лес. Чувствовалось, что воздух становился влажным и тяжелым, все кругом замерло, ни один листок не шевелился. Если не считать топота копыт, тишина была полной. Впрочем, нет, насторожился Бенедикт, не полной: из леса раздавались глухие звуки, словно кто-то осторожно крался сквозь чащу.
Малик спросил шепотом:
– Вы тоже это слышите?
– Да, – отозвался Бенедикт почти одними губами. – Какой-то зверь? Тигр?
– Нет, это не зверь, это люди. Их довольно много. Должно быть, это те самые нищие.
Они проехали еще немного, напряженно прислушиваясь.
– Мы не должны ждать, когда они на нас нападут, – прошептал Бенедикт.
– Согласен. Мне кажется, они притаились с обеих сторон.
– Я – направо, вы – налево.
– Хорошо. Они где-то в глубине. Мы легко спугнем их.
Бенедикт соскочил с коня, его шпоры звякнули. Малик лихо перекинул ногу через шею своей лошади и бесшумно соскользнул на землю. «Да, шаровары – это удобно», – мелькнуло в голове у Бенедикта. Если врагов много, ружье бесполезно. Обнажив саблю и пригнувшись, он устремился в просвет между кустами. Впереди мелькнул неясный силуэт, затем еще один – они убегали. Бенедикт рванулся за ними, но тут же потерял обоих из виду. Он запрыгнул на огромный поросший лишайником валун, присел и огляделся. Никого. У него из-за спины вылетела, суматошно хлопая крыльями, какая-то птица. Бенедикт молниеносно обернулся – но, по-видимому, на какую-то долю секунды все же замешкался. На его голову сзади обрушился удар – и наступила темнота.
Бенедикт открыл глаза – черно. Он усомнился, действительно ли он открыл глаза, поэтому крепко зажмурился, подождал и снова их открыл. Чернота не исчезла. Он осознал, что лежит на спине. Попробовал пошевелить конечностями – все были на месте, и все двигались, хотя и с усилием. Бенедикт сел. Голову пронизала жуткая боль. Он потрогал затылок – мокро. Он ощупал себя целиком и понял, что мокрым он был весь. И холодным. И еще почти голым – в одном нижнем белье. Волна жаркого стыда прокатилась по всему телу, так что он даже согрелся. Какие-то жалкие нищие тюкнули его по голове, стащили мундир, брюки и сапоги, угнали коня! А главное – украли его оружие! Как он теперь вернется в крепость?! Бенедикт застонал. Почему его не съел тигр?! Он бог знает сколько времени провалялся недвижим – подходи, угощайся!
Бенедикт постарался взять себя в руки и начать размышлять здраво. Темно – потому что наступила ночь. Мокро – потому что прошел ливень. Стыдно – потому что… нет, об этом лучше не думать. Глаза постепенно привыкали к темноте, и он различил, что находится не в лесу, а посередине тропы. Странно: если он пролежал посреди дороги по меньшей мере несколько часов, то почему его никто не обнаружил? Он припомнил: из Бхамана они с Маликом выехали около трех, а зимой смеркаться начинает около пяти. Вечером никто из местных в джунгли не сунется: все боятся тигров, ведь сумерки – самое время их охоты. Кстати, где Малик? Что, если он ранен или убит? Бенедикт несколько раз выкрикнул его имя, но индиец не отзывался. Искать его в такой черноте бессмысленно, придется подождать до рассвета. Гм, рассвет – тоже любимое время тигров…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71444146?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Джозеф Пакстон (Joseph Paxton) – реальное историческое лицо, английский архитектор, садовод и ботаник. Хрустальный дворец ныне уже не существует: в 1936-м году он был уничтожен пожаром.
2
Исторический факт.
3
«Лунный камень» Уильяма Уилки Коллинза, «Бриллиант раджи» Роберта Льюиса Стивенсона – в обоих романах фигурируют приносящие беду драгоценные камни.
4
Сахиб – господин, почтительное обращение к европейцу в колониальной Индии. Муршид – наставник, учитель. Тальвар – индийская сабля.
5
Джон Лэрд Мэйр Лоуренс – реальное историческое лицо, английский государственный деятель; в описываемое время – член Совета по управлению Пенджабом.
6
Это выражение я воспроизвожу буквально, поскольку, как мне кажется, оно очень образно характеризует Гарольда Кинни, а заодно и отношение к нему Бенедикта. (Примечание Г. Пакстона)
7
Это высказывание я также воспроизвожу буквально по той же причине. (Примечание Г. Пакстона)
8
Джеймс Браун-Рамзи, маркиз Далхаузи – реальное историческое лицо; в описываемое время – генерал-губернатор, т.е. глава колонии Британская Индия.
9
Название «Шиш-Махал» в переводе на английский означает «Дворец зеркал» или – представьте, какое совпадение! – «Хрустальный дворец». (Примечание Г. Пакстона)
Ольга Авдеенко
Известен факт, что «Кохинор», самый знаменитый бриллиант британской короны, привезенный в XIX веке из Индии, едва не был утерян.
Камень был отдан на хранение одному высокопоставленному английскому чиновнику, а тот, обремененный множеством забот, положил его в жилетный карман и забыл об этом. Чиновнику пришлось пожалеть о своей беспечности, когда он получил предписание отправить бриллиант в Англию. По счастью, верный слуга вовремя обнаружил драгоценность. Этот рассказ передается в семье чиновника из поколения в поколение.
Автор предлагает свою версию того, как произошла эта история.
Ольга Авдеенко
Миллион в жилетном кармане
Часть первая. Двоюродный дедушка
Лондон, 25 июня 1911 года
Утро. Сегодня у меня свободный день, но я зачем-то просыпаюсь рано. Глаза не открываю и переворачиваюсь на другой бок в надежде еще немного вздремнуть. Окно в спальне открыто, и слышно, как во дворе чирикают птички, скрипит тележка старьевщика, молочник выставляет бутылки на крыльцо. Эти звуки настолько привычны, что воспринимаются почти как тишина. Однако погрузиться в сон мешают мысли, которые приходят сами собой, против моего желания.
Мой теперешний заказчик – разбогатевший коммерсант с севера, который купил дом в столице. Сколько я с ним ни бился, но так до сих пор не смог добиться внятного ответа, что же он, собственно, хочет получить. Единственное, что мне удалось из него вытянуть: от непробиваемого «Сделайте мне красиво» мы перешли к более определенному «Хочу в старинном стиле». Но на этом застопорились. Что в его понимании означает «старинный стиль»? Викторианский особняк? Вычурное рококо? Роскошное барокко? Средневековый замок? Я уже стал бояться, что дойду в этой обратной последовательности до пещеры первобытного человека, а мой заказчик так и не сделает выбор. Уже второй месяц я почти еженедельно приношу ему новые эскизы, однако он отвергает их один за другим.
Привычный шум разрезает звук – тонкий, дребезжащий, пронзительный, а для не совсем проснувшегося человека – почти невыносимый.
– Лайза! – кричу я. – Телефон!
В коротких промежутках между звонками я слышу, как моя жена на кухне громыхает кастрюльками и при этом еще напевает, и понимаю, что она не слышит. Я смотрю на часы – еще нет и восьми, – чертыхаюсь и, не нащупав спросонья тапки, босиком выхожу в прихожую, где стоит на полочке телефонный аппарат. Я снимаю трубку. Из нее сквозь шорох и отдаленное попискивание доносится раскатистый бас моего старшего брата:
– Генри? К нам на выходные приехала наша мама.
– Ради всего святого, Джордж! Из-за этого ты звонишь мне в такую рань в воскресенье?
Джордж игнорирует мой вопрос и продолжает доносить до меня свою мысль:
– Ты знаешь, что сегодня моя очередь. Но Элен поставила жесткое условие: если я не хочу безвременной смерти, я должен остаться дома. Ты должен меня выручить.
– Чьей? – спрашиваю я, зевая.
– Что – чьей? – не понимает Джордж.
Я уточняю:
– Чьей безвременной смерти?
– Твоей, если ты не выполнишь мою просьбу! – рычит брат.
Я, конечно, не пугаюсь – что он может мне сейчас сделать, когда между нами пролегает добрая половина Лондона. Тем не менее выслушиваю его до конца, вяло и без всякой надежды упираюсь и наконец нехотя соглашаюсь.
– Я уже заказал билет, тебе остается только выкупить его в кассе, – заключает Джордж повеселевшим голосом и отсоединяется.
Я бреду на кухню и объясняю жене, какие обстоятельства непреодолимой силы меняют наши планы. Лайза, конечно, недовольна: мы собирались на прогулку в Риджентс-парк. Тем более что она ждет нашего первенца, а в таком положении, как известно, свежий воздух нужен женщинам, как… ну, как воздух. Она немного ворчит, а потом обреченно вздыхает:
– Ладно, ничего не поделаешь. По крайней мере, у меня есть время испечь для него бисквиты с изюмом.
– Бисквиты?
– Да. Помнишь, я тебе говорила, что Мэри говорила Анне, что ее Джон говорил, что он жаловался на свою кухарку, которая упорно печет бисквиты с цукатами?
– И что же?
– А он любит с изюмом. Он сказал Джону, что цукаты прилипают к зубам и отделить их можно только вместе с зубами. И еще она забывает посыпать их сахарной пудрой.
– Ммм… Не помню.
– Куда уж тебе! Ладно, иди собирайся.
– Уже иду.
Я выхожу из кухни, но тут же возвращаюсь обратно:
– А где мои носки?
Лайза терпеливо объясняет, где именно в нашей крохотной квартирке прячутся носки, а также и все остальные необходимые предметы одежды. Я киваю и удаляюсь в указанном направлении. По пути я в очередной раз поражаюсь: с тем, что касается его собственного гардероба, взрослый самостоятельный мужчина, будучи холостым, справляется вполне успешно; однако, женившись, он становится беспомощным, как ребенок, и впадает в полную зависимость от своей второй половины. Необъяснимо, но факт.
Лайза шуршит бумагой, открывая пакет с мукой и разворачивая масло. Она снова начинает напевать.
Я сижу в вагоне третьего класса и смотрю в окно на проплывающие мимо пейзажи. До пункта назначения еще полтора часа, так что теперь самое время объяснить, кто я такой и что, собственно, происходит.
Меня зовут Генри Пакстон, мне двадцать пять лет, я декоратор интерьеров. Моя профессия, можно сказать, досталась мне по наследству: мой прадедушка сэр Джозеф Пакстон был известным архитектором; одно из его знаменитых творений – Хрустальный дворец в Лондоне, где в 1851-м году проходила Всемирная промышленная выставка[1 - Джозеф Пакстон (Joseph Paxton) – реальное историческое лицо, английский архитектор, садовод и ботаник. Хрустальный дворец ныне уже не существует: в 1936-м году он был уничтожен пожаром.]. Я же пока нахожусь в начале пути, и коммерсант, что являлся мне в моих утренних грезах, – мой третий заказчик. Несмотря на его капризы, мне нравится моя работа, и я надеюсь, что впереди меня ждет время, когда меня начнут осаждать толпы благодарных и уступчивых домовладельцев, нуждающихся в моих услугах.
С Лайзой мы женаты два года, так что и в этом смысле у меня – у нас – все впереди. Носки – это, конечно, чепуха по сравнению с тем, как теплеет у меня на душе, стоит мне подумать: я счастливец, потому что Лайза согласилась стать моей женой. Надеюсь, она испытывает такие же чувства – или хотя бы похожие. О чувствах мы с ней не говорим. Только один раз она призналась: увидев меня впервые, она сразу поняла, что хочет за меня замуж. Вы бы видели, как светились в этот момент ее карие глаза…
Но я отвлекся. Перехожу к тому, почему я, вместо того чтобы вести любимую жену на прогулку, нахожусь сейчас в поезде Лондон – Уортинг. Причина этому – Бенедикт Пакстон, двоюродный брат моего деда, о существовании которого еще год назад я не подозревал. Этот самый Бенедикт (я буду так называть его для краткости, да он и сам так представился) никогда не был женат и почти всю жизнь прожил один в собственном доме в Уортинге, на берегу моря. Достигнув преклонного возраста, он вознамерился передать дом в наследство одному из своих внучатых племянников, но только при условии, что он должен носить фамилию Пакстон и принадлежать к мужскому полу. Он разыскал их – нас – всех и всем направил одинаковые письма с приглашением его навестить. Согласно составленному им четкому расписанию получалось, что каждое воскресенье один из нас посещал Уортинг. Тут нужно вспомнить, что семьи в прошлом веке были, как правило, многодетными: так, мой прадед Джозеф Пакстон, родившийся в 1803-м году, был в своей семье седьмым сыном; помимо братьев, у него были еще три сестры, а сам он имел восемь детей[2 - Исторический факт.]. Так что вы можете себе представить, сколько Пакстонов мужского пола моего поколения разбросано по стране в настоящее время. А если не можете, то я назову вам точную цифру: нас пятьдесят восемь. Я нахожусь примерно в середине Бенедиктова списка, и моя очередь наступала через неделю, но, как вы уже поняли, мой брат Джордж нарушил график.
Я коренной лондонец, и меня никогда не прельщала возможность поселиться где-то вдали от этого огромного бурлящего города, пусть даже со всеми прелестями жизни на морском побережье. Приближаясь к Уортингу, я твердо решаю, что моя единственная цель – уважить одинокого старика, и что я ни в коем случае не буду лебезить, стараясь ему понравиться. Что касается самого старика, то каждый, кто уже у него побывал, старался по мере возможности донести до остальных свои впечатления о его личности. Диапазон этих характеристик широк – от «забавного старикана» до «совершенно невозможного старого зануды».
Вот, наконец, и Уортинг. Я выхожу из здания вокзала, беру кэб, называю адрес. По дороге я невольно отмечаю, что город активно развивается и, судя по выстроившимся вдоль набережной гостиницам, уже превратился в модный курорт.
Парадная часть Уортинга заканчивается, и по сторонам улицы лепятся друг к другу разномастные дома и домишки. Скоро кончаются и они. Мы движемся по грунтовой дороге; с правой стороны от меня тянется поросший кустарником пустырь, а слева плещутся морские волны, набегая на безлюдный пляж, шурша мелкой галькой и перекатывая обрывки водорослей.
Кэб останавливается, я расплачиваюсь и выхожу. Я вижу перед собой невысокий свежевыкрашенный зеленый штакетник, за ним – маленький ухоженный садик, где соседствуют «культурные» и дикие цветы; крохотный газон, явно постриженный совсем недавно; выложенные битым кирпичом дорожки; кормушка для птиц на шесте; деревянная скамейка у живой изгороди под раскидистым старым вязом. Сбоку от участка к морю спускается деревянный настил, оканчивающийся мостками; на воде покачивается привязанная к столбу лодка. Я замираю, разглядывая дом. Он двухэтажный, с соломенной крышей, которая плавно изгибается согласно его уступам. Выбеленные шершавые стены, каминные трубы из темного кирпича, ярко-зеленые оконные переплеты. По обеим сторонам деревянной входной двери, тоже ярко-зеленой, высажены кусты плетистой розы – алой и белой. Побеги тянутся по стене вверх и стремятся навстречу друг другу, обвиваясь вокруг фонаря, а цветки мирно перемешиваются над фрамугой с разноцветным стеклом.
У меня вдруг возникает мысль, даже не мысль, а ощущение: я хочу здесь жить. Я выгоняю из головы этого непрошеного гостя и решительно стучу начищенным до блеска медным дверным молотком. Через пару минут дверь распахивается, и я вижу Бенедикта.
Я удивлен. Я знаю, что ему восемьдесят шесть лет. Он сильно пожилой и совершенно седой, но никак не старик, а мужчина – крепкий, загорелый, с прямой спиной и сильными руками. Во мне шесть футов и два дюйма; мы оба стоим на крыльце, и наши глаза находятся на одном уровне. Некоторое время мы молча изучаем друг друга, а потом он спрашивает:
– Ты Джордж?
– Нет, я Генри, – говорю я.
Я коротко объясняю, почему я заменил брата, и любезно предлагаю:
– Вы можете звать меня Джорджем, если хотите.
– Джордж ты или Генри, у меня к тебе есть дело, – решительно заявляет Бенедикт: – вытащи-ка лодку на берег. Не годится оставлять ее на воде на ночь. Здесь, знаешь ли, случаются приливы. А я пока поставлю чайник.
С этим словами он удаляется внутрь дома, оставляя дверь открытой. Я пожимаю плечами, снимаю пиджак и кладу его на ступеньку вместе с бумажным пакетом, что мне всучила Лайза.
Я спускаюсь к мосткам, снимаю ботинки, носки и закатываю рукава. В этом месте берег песчаный, и ступать по нему босиком – наслаждение. Я не сомневаюсь, что Бенедикт следит за мной из окна. Что ж, пусть. В университете я был членом лодочного клуба, так что с поставленной задачей я справляюсь без особого труда. Я усмехаюсь при мысли: а не являются ли стриженый газон, блестящий дверной молоток и прочее плодами трудов моих предшественников? Впрочем, не вижу ничего плохого в том, что старый человек решил таким вот нетривиальным способом привести в порядок свое хозяйство.
Вернувшись, я восстанавливаю свой внешний вид и, расценивая отрытую дверь как знак входить без приглашения, подхватываю пакет и вступаю внутрь.
Миновав прихожую, я оказываюсь в гостиной; потолок здесь низкий, но это почему-то не вызывает дискомфорта, даже при моем росте. Комната обставлена добротной резной мебелью, которой на вид не меньше пятидесяти лет. На столе уже стоят две большие фаянсовые чашки, примерно такого же качества и возраста, как и мебель, и бульотка с кипятком. Из угощения – сэндвичи с сыром и ветчиной, масло, неясного происхождения джем и тарелка с разными видами печенья (внучатые племянники приглашаются только на чай). Я вытаскиваю из пакета бисквиты и выкладываю их поверх печенья. Слышно, как Бенедикт гремит на кухне чайником. От нечего делать я подхожу к камину, где на полке выставлены старинный канделябр, индийские безделушки, индийский же расписной кувшин. Две фотокарточки в витых деревянных рамках – старые, бумага уже пожелтела. На одном снимке запечатлен мужчина лет сорока с умным волевым лицом. А на другом… я. То есть, конечно, не я – я никогда не носил военную форму. И все же это я.
Входит дядя Бенедикт, ставит на стол заварочный чайник, хмыкает, замечая выражение моего лица, жестом приглашает меня к столу.
– С цукатами? – с подозрением спрашивает он, обнаруживая бисквиты.
– С изюмом, – успокаиваю я.
Он берет один. Чай он пьет крепкий, с сахаром и без молока. Я и сам такой люблю.
– Отменно, – хвалит он, попробовав бисквит. – Прихватил из Лондона?
– Точно, – киваю я и добавляю: – моя жена испекла.
– Ты женат?
– Женат.
– Напрасно. Женщины…
Бенедикт неодобрительно качает головой и протягивает руку за вторым бисквитом.
Я тянусь за сэндвичем и нечаянно сбрасываю на пол лежащую рядом со мной газету. Поднимаю ее и кладу на место. На первой полосе – очередные подробности коронации Георга V и Марии Текской, состоявшейся три дня назад; крупным планом фотография августейшей четы. Я машинально читаю вслух подпись:
– Корону королевы Марии украшал знаменитый «Кохинор» – один из самых крупных бриллиантов в сокровищнице британской королевской семьи.
– А мог бы и не украшать, – вскользь замечает Бенедикт, принимаясь за очередной бисквит.
– Что?.. А, вы имеете в виду то, что изначально этот алмаз имел не слишком впечатляющий вид, – догадываюсь я. – Мой дед рассказывал, как он был разочарован, увидев его на выставке в Хрустальном дворце. Многие тогда не могли поверить, что такой невзрачный, тусклый камень оценен чуть ли не в миллион фунтов. К тому же алмаз имел изъяны. Вот когда его огранили заново, он действительно засверкал.
Во время моей короткой речи Бенедикт недовольно морщится и даже пару раз раздраженно машет рукой, но говорить не может, поскольку продолжает жевать. Наконец он спрашивает:
– Скажи, ты веришь, что некоторые предметы приносят своему владельцу несчастье? Особенно этим отличаются драгоценные камни.
Я скептически поднимаю бровь:
– Давно ли вы перечитывали Уилки Коллинза?
Бенедикт отмахивается и говорит, опережая мой следующий вопрос:
– Стивенсона я тоже читал[3 - «Лунный камень» Уильяма Уилки Коллинза, «Бриллиант раджи» Роберта Льюиса Стивенсона – в обоих романах фигурируют приносящие беду драгоценные камни.]. Но ты мне не ответил.
– Что ж, пожалуйста. Я считаю, что причина несчастий – не камни, а людская жадность.
Бенедикт одобрительно крякает, а я внимательно на него смотрю и говорю:
– Мне кажется, вы хотели что-то мне рассказать. И это имеет прямое отношение к вашим словам: «А мог бы и не украшать».
– Ты все правильно понимаешь, мой мальчик, – соглашается Бенедикт. – Именно поэтому я поведаю тебе свою историю. И еще потому, что людей, которые в ней участвовали, давно уже нет в живых. Давай выпьем еще по чашечке. Только плеснем туда немного бренди…
Ниже я излагаю историю Бенедикта. Она произошла в те времена, когда Бенедикт был еще лейтенантом британской армии (это он оказался на фотокарточке). Тогда ему было двадцать пять лет, и он служил в Лахоре – это главный город Пенджаба, провинции Британской Индии. Кстати, на второй фотокарточке – Джон Лоуренс, еще один участник тех событий.
Я постараюсь передать все события в точности, однако исключаю сильные выражения, которые Бенедикт порой, распаляясь, употреблял. Они, безусловно, гораздо ярче передают всю глубину его переживаний, но все же я счел необходимым заменить их на более приемлемые в приличном обществе. Я также опускаю местные понятия вроде сахиб, муршид, тальвар[4 - Сахиб – господин, почтительное обращение к европейцу в колониальной Индии. Муршид – наставник, учитель. Тальвар – индийская сабля.], которые, несомненно, придают подобным повествованиям надлежащий экзотический колорит. Однако я слабо разбираюсь в данной теме и поэтому боюсь что-то напутать и показаться глупцом знатокам этих тонкостей. За причудливые имена и географические названия я ручаюсь, так как по моей просьбе Бенедикт записал их на листке бумаги.
Итак, я приступаю.
Часть вторая. История Бенедикта
Пролог
В марте 1849-го года победой англичан завершилась Вторая англо-сикхская война. Пала империя сикхов, которую основал «Лев Пенджаба» – махараджа Ранджит Сингх. Его малолетний наследник отрекся от престола, а Пенджаб был присоединен к британским колониальным владениям в Индии. Для управления новой провинцией был назначен Совет из трех человек, одним из которых являлся Джон Лоуренс[5 - Джон Лэрд Мэйр Лоуренс – реальное историческое лицо, английский государственный деятель; в описываемое время – член Совета по управлению Пенджабом.].
В самом конце войны лейтенант Бенедикт Пакстон был ранен и попал в госпиталь в Лахоре. Там он встретил свою любовь. Нет, разумеется, она не лежала на соседней койке, а приходила навещать раненых, беседовала с ними, писала письма родным для тех, кто был не в состоянии делать это сам. Поначалу девушка приносила раненым милые подарки вроде засахаренных фруктов или собственноручно вышитых салфеточек, но очень быстро поняла, что это совсем не то, что им нужно, и стала снабжать их табаком и письменными принадлежностями. Такая сообразительность окончательно утвердила Бенедикта в совершенстве его избранницы.
Звали ее Эммелин Уорд, и это было белокурое ангелоподобное создание восемнадцати лет. Когда девушка появлялась в палате, Бенедикту казалось, будто она излучает свет. Как он узнал, Эммелин приходилась дальней осиротевшей родственницей генерал-губернатору Индии, а в Лахоре жила под опекой полковника Шепарда, командующего военным гарнизоном, и его жены.
Когда Бенедикт выздоровел, то оказалось, что его батальон перебросили в другой район Индии. Его самого оставили служить в Лахоре. Как офицера, его поселили в одном из строений внутри Шахи-кила – Лахорской крепости. Ее мощные стены из обожженного кирпича и красного песчаника окружали территорию, почти равную лондонскому Сент-Джеймс-парку. Члены Совета, служащие и старшие офицеры, а также их семьи жили во дворце махараджи – Шиш-Махале, который красовался внутри крепостных стен.
Поскольку боевые действия уже не велись, то задачами военных были охрана крепости со всеми размещавшимися там службами и, по возможности, поддержание порядка на крайне запутанных городских улочках. Кроме того, солдат иногда привлекали для охраны какого-либо затеянного Советом строительства. Так во время рытья оросительного канала, Бенедикт познакомился с Джоном Лоуренсом.
Молодому лейтенанту было скучно просто наблюдать за копошившимися в земле рабочими; кроме того, он увидел, что некоторые действия совершались беспорядочно и плохо – из-за этого люди напрасно теряли время и силы. (Здесь нужно сказать, что Королевское военное училище Бенедикт окончил по специальности «инженерное дело».) Оттеснив толстого ленивого бригадира, Бенедикт принялся раздавать указания по своему разумению – и дело пошло значительно быстрее и с большей пользой. Он был приятно удивлен, отметив, что рабочие слушали его с уважением и даже были ему благодарны. Это его так вдохновило, что он скинул мундир, закатал рукава рубашки и принялся возить тачки с песком. За этим занятием его и застал Лоуренс. Опытным взглядом чиновник сразу оценил способности Бенедикта и тут же на месте предложил молодому человеку стать его помощником.
С тех пор Бенедикт стал бывать во дворце и получил возможность встречать там любовь своей жизни. Эммелин тоже явно выделяла молодого красавца-офицера и беседовала с ним с явным удовольствием. Счастье Бенедикта омрачало лишь одно: он узнал, что у него есть соперник. Это был секретарь Лоуренса, некий Гарольд Кинни – долговязая ученая селедка в очочках[6 - Это выражение я воспроизвожу буквально, поскольку, как мне кажется, оно очень образно характеризует Гарольда Кинни, а заодно и отношение к нему Бенедикта. (Примечание Г. Пакстона)].
Мучимый ревностью, Бенедикт однажды тщательно и беспристрастно взвесил его и свои шансы завладеть сердцем Эммелин. Нет, в том, что касается внешности, секретарь Бенедикту в подметки не годился: хотя он тоже был высоким, но скорее изящным, чем статным, и к тому же немного сутулился; лицо у него было, впрочем, довольно приятное, однако несколько вытянутое; волосы мышиного цвета он зализывал назад, открывая высокий лоб; из-за стекол очков смотрели обманчиво большие прозрачные глаза. То есть в целом, как честно признался себе Бенедикт, ничего особо отталкивающего во внешности Гарольда не было. Однако при таких данных он определенно проигрывал широкоплечему сероглазому брюнету, да еще и облаченному в ладно сидевший красный мундир. Красный мундир Бенедикт считал – и не без оснований – своим главным козырем.
Теперь перейдем к внутренним качествам, продолжил размышлять влюбленный. Секретарь был, безусловно, умен, образован и начитан; он знал наизусть чрезмерное, на взгляд Бенедикта, количество романтических стихов, а уже одно это могло вскружить голову любой девушке, даже такой умной, образованной и начитанной, как Эммелин Уорд. В присутствии Эммелин секретарь нередко заводил разговор о какой-нибудь книге и, снисходительно усмехаясь, спрашивал Бенедикта его, читал ли тот ее. Однако он, Бенедикт, тоже неглуп, а также наделен честностью, ответственностью и практической сметкой, а это хорошая основа для брака.
Но главное и весьма опасное преимущество Гарольда заключалось в том, что он ошивался во дворце с утра до ночи[7 - Это высказывание я также воспроизвожу буквально по той же причине. (Примечание Г. Пакстона)], тогда как Бенедикт бывал там лишь три-четыре раза в неделю.
В итоге вывод Бенедикт пришел к неутешительному выводу: их шансы почти равны, и даже имеется небольшой перевес в сторону Гарольда. Но сдаваться Бенедикт не собирался. Его соперник, впрочем, тоже. Их незримая война продолжалась, а полем боя являлись беломраморный дворец Шиш-Махал и манящие тенистые сады, разбитые внутри крепостных стен.
Дворец был и сам по себе великолепен, а о сокровищнице махараджи ходили самые невероятные слухи. Главная драгоценность Лахора, бриллиант «Кохинор», что означает «Гора света», был предназначен в подарок королеве Виктории. Однако генерал-губернатор Индии, маркиз Далхаузи[8 - Джеймс Браун-Рамзи, маркиз Далхаузи – реальное историческое лицо; в описываемое время – генерал-губернатор, т.е. глава колонии Британская Индия.], не спешил отправлять алмаз в Англию, считая его, по-видимому, военным трофеем. Он передал камень на хранение Джону Лоуренсу. Тот был весьма удивлен, что его выбрали стеречь «королевские побрякушки», но приказ есть приказ, и он подчинился. Лоуренс запер «Кохинор» в ящике комода и забыл о нем.
Ему пришлось вспомнить об алмазе, когда от маркиза пришло письмо с предписанием отправить камень по назначению. Лоуренс должен был лично доставить «Кохинор» в Бомбей и передать в казначейство – на этом его миссия заканчивалась, далее алмаз будет ожидать отправки морем в Англию. Лоуренс был рад избавиться от лишней обузы, о чем и объявил в своем ближнем кругу, который составляли полковник Шепард с женой, майор Невилл, Гарольд Кинни, Эммелин Уорд и Бенедикт. Все они стали упрашивать Лоуренса позволить им взглянуть на знаменитый бриллиант, и тот пообещал вскоре устроить незабываемый показ.
В январе 1850-го года, за пять дней до отъезда Джона Лоуренса в Бомбей началась основная часть истории Бенедикта, которая называется…
Детектив
День первый
Внутренние стены и сводчатые потолки дворца Шиш-Махал были богато украшены великолепной мозаикой из цветных природных камней и блестящих мелких зеркал[9 - Название «Шиш-Махал» в переводе на английский означает «Дворец зеркал» или – представьте, какое совпадение! – «Хрустальный дворец». (Примечание Г. Пакстона)]. Для описания его просторных и светлых внутренних помещений напрашивалось слово «покои», но англичане условно заменили их более привычными им понятиями – холл, кабинет, столовая и так далее.
Утром, сразу после завтрака, приглашенные собрались в гостиной у Джона Лоуренса. В ожидании волшебного зрелища все расположились с чашками кофе за круглым инкрустированным столом.
По знаку хозяина молодой слуга-индиец, двигаясь бесшумно в своих смешных сафьяновых туфлях с загнутыми носами, принес маленькую жестяную коробочку. Он бережно поставил ее в центре стола и попятился на несколько шагов. Лоуренс открыл крышку и вытащил на свет камень вместе с бархатной подушечкой, на которой тот лежал. Гости с любопытством вытянули шеи. Через пару минут они стали с недоумением переглядываться. Общее мнение выразила Эммелин Уорд, разочарованно воскликнув:
– Да это же просто кусок стекла! – она протянула к камню тонкую изящную руку: – Можно?..
Лоуренс кивнул, и девушка взяла алмаз и стала его рассматривать. «Кохинор» стал переходить из рук в руки.
Действительно, он совсем не производил впечатления: это оказался прозрачный камень размером примерно полтора дюйма на дюйм с небольшим, неправильной формы; непривычная европейцам ассиметричная огранка не позволяла ему излучать какое-либо необыкновенное сияние; к тому же с одного края алмаз имел желтоватый оттенок.
– Кунвар, – обратился Лоуренс к слуге.
– Нет, моя госпожа, – возразил тот с почтительным поклоном, – это бесценный бриллиант покойного махараджи Ранджита Сингха.
– Насколько мне известно, его история насчитывает несколько столетий, а, если верить легендам, то и тысячелетий, – вставил Гарольд Кинни, кладя алмаз обратно на подушечку.
Секретарь, конечно, не мог упустить случай похвастаться своими знаниями.
– Мой отец служил Ранджиту Сингху, – добавил Кунвар. – Он рассказывал, что махараджа нередко сиживал на крыше дворца с наложницами из своего гарема и любовался «Кохинором».
Застеснявшись собственного многословия, он тихо удалился.
– На месте махараджи я предпочел бы любоваться прекрасной женщиной, нежели самым драгоценнейшим из камней, – негромко сказал Гарольд и выразительно посмотрел на Эммелин, которой, конечно, и предназначались его слова.
Секретарь был мастером преподносить Эммелин такие вот завуалированные комплименты, понятные, как он думал, только им двоим. Девушка послала ему одобрительную улыбку и скромно потупилась. Бенедикт все это заметил и разозлился, но сдержался и сказал спокойно:
– Вряд ли вы когда-нибудь могли бы оказаться на месте махараджи, Кинни.
Лоуренс, офицеры и миссис Шепард расхохотались. Рассмеялась и Эммелин, что Бенедикта весьма порадовало. Секретарь метнул на соперника злобный взгляд, но поскольку тому удалось придать своему голосу интонацию добродушной шутки, то Гарольду ничего не оставалось делать, кроме как посмеяться вместе со всеми. Шепард и Невилл стали подробно расспрашивать Лоуренса о мерах предосторожности, несомненно необходимых при хранении и перевозке драгоценного камня, а тот говорил, что это уже, хвала небесам, не его забота, и отшучивался: с глаз долой – из сердца вон. Некоторое время все обменивались замечаниями на эту тему, пока в гостиной снова не появился слуга.
– Мой господин, – сказал он, обращаясь к Лоуренсу, – пришел Малик Рам. Его командир отправляет вестового в Амритсар и спрашивает, не нужно ли также и вам передать туда что-нибудь.
– Проси его, Кунвар.
Через минуту в гостиную вошел один из младших офицеров индийской кавалерии. Бенедикту не понравился живой интерес, с которым Эммелин устремила на вошедшего свои голубые глаза. Он постарался убедить себя, что это лишь простое любопытство. Кавалеристы-индийцы держались обособленно, а сейчас девушка могла в подробностях разглядеть пример их замысловатого одеяния: желтый халат до колен, поверх него ярко-желтая короткая куртка с затейливым орнаментом черного цвета, широкий кушак, просторные шаровары, мягкие кожаные ботинки и, конечно, тюрбан, обмотанный вокруг головы и каким-то чудом на ней держащийся. Смуглое лицо индийца густо покрывали борода и усы, а на руках постукивали браслеты из разноцветного бисера. Быстрый ответный взгляд, которым он окинул Эммелин Уорд, также не понравился Бенедикту. Впрочем, Малик тут же повернулся к Джону Лоуренсу.
– Сэр, мой командир прислал меня спросить…
– Да-да, я знаю, – торопливо перебил его Лоуренс, вставая. – Очень любезно с его стороны. Пройдемте со мной, Рам, заберете чертежи. – Он обратился к своим гостям: – Прошу меня простить, леди и джентльмены.
– Да и нам тоже пора, – заметил полковник Шепард, грузный седеющий мужчина, вставая вслед за ним.
Малик шагнул вслед за чиновником и вдруг замер: его внимание привлек мерцающий на столе бриллиант, черные глаза хищно блеснули.
– «Кохинор!» – с благоговением проговорил он.
– Вы видели его раньше? – с любопытством спросил Лоуренс.
– Только однажды и лишь издали.
– Хотите взять его и посмотреть поближе, Рам?
Тот покачал головой:
– Нет, сэр, ни за что! Этот бриллиант прекрасен, но он навлекает беду на тех, кто к нему прикоснется.
– Ой, а мы все его трогали! – испуганно воскликнула миссис Шепард.
– Дорогая моя, это всего лишь глупые местные суеверия, – насмешливо успокоил ее полковник. – Вот, глядите, Рам, я прикасаюсь к камню, – он сопроводил свои слова действием, – и никакой огонь небесный меня не поражает.
Малик, не отрываясь, следил за ним. Майор Невилл, забавляясь, схватил алмаз и с коротким возгласом: «Ловите!» притворился, будто бросает его индийцу. Тот отшатнулся, а поняв, что его разыграли, насупился. Майор не унимался:
– Неужели отважный воин струсит в присутствии дам?
Индиец шагнул к столу и с опаской взял камень.
– У вас подошвы дымятся! – в тревоге вскричал Невилл.
Малик, вздрогнув, выронил алмаз, но тут же поднял его и сказал с принужденной улыбкой:
– Простите, я не всегда понимаю тонкий английский юмор.
– Не обижайтесь, Рам, – миролюбиво попросил Лоуренс, – мы и сами его не всегда понимаем.
Все снисходительно рассмеялись. Малик стоял опустив голову: то ли хотел скрыть свой гнев, то ли ему было стыдно за свою неловкость.
– Мы задерживаем вестового, а ведь путь неблизкий, – спохватился чиновник.
Он вынул из жилетного кармана часы, открепил от цепочки маленький ключик и протянул секретарю:
– Кинни, отнесите «Кохинор» на место. И заодно захватите синюю папку, она лежит на прикроватном столике. Пакстон, вы мне сегодня не понадобитесь. Я хочу разобрать письма и заняться документами. Загляните ко мне завтра с утра. Идемте скорей, Рам.
Один за другим все покинули гостиную, а Кунвар остался собирать чашки.
Бенедикт вышел вслед за Эммелин в обширный, залитый солнцем двор. Он решил не терять отпущенное ему время и предложил:
– Не желаете ли прокатиться верхом, Эммелин?
– Мне неловко отрывать вас от дел, мой милый Бенедикт, – отозвалась девушка.
Они уже некоторое время называли друг друга по именам, но «мой милый» прозвучало впервые. Бенедикт приободрился и сказал более настойчиво:
– Вы же слышали: сегодня я свободен.
– Я бы с удовольствием, – улыбнулась Эммелин и покачала головой, от чего ее волосы блеснули золотом на солнечном свете, – но я обещала навестить одну мою подругу. Она живет в Бхамане и давно приглашала меня погостить. Экипаж уже заложен, и мне осталось лишь на минутку забежать к себе и прихватить кое-какие мелочи. Как видите, я даже явилась на завтрак к мистеру Лоуренсу в дорожном платье. Это было не слишком вызывающе с моей стороны, как вы думаете?
Бенедикт задумался, как бы поизящнее выразиться, что она прекрасна в любом наряде, но тут на ступенях дворца появился Гарольд Кинни. Увидев их вдвоем, секретарь застыл. Бенедикт поспешно выпалил совсем другую фразу:
– В таком случае позвольте вас сопровождать!
Замявшись на секунду, Эммелин спросила с сомнением:
– Успеете ли вы вернуться до темноты?
– Успею, если мы выедем прямо сейчас.
С этими словами Бенедикт взял девушку под локоть с намерением немедленно вести ее к воротам крепости. Эммелин мягко высвободила руку и обратилась к секретарю:
– Вы хотели что-то сказать, Гарольд?
– Нет-нет, ничего, – отозвался тот, но как-то неуверенно.
– Бенедикт собирается проводить меня к моей подруге в Бхаман. Не желаете ли составить нам компанию?
«Это совершенно лишнее», – сердито подумал Бенедикт и обрадовался, когда секретарь ответил:
– Разумеется, я был бы счастлив, но я нужен мистеру Лоуренсу.
– Жаль. Но ведь вы не возражаете, что меня будет сопровождать Бенедикт? – поддразнила Эммелин с невинной улыбкой.
Это была ее обычная и довольно безыскусная игра – выказывать предпочтение одному поклоннику на глазах у другого. Бенедикт ей это охотно прощал – при условии, конечно, что этим другим оказывался не он сам. Он понимал: у культурной девушки так мало развлечений в Лахоре, поэтому ей нужно хоть как-то себя потешить.
– Конечно, нет. Напротив, я рад, – серьезно, и даже вроде бы с облегчением, сказал Гарольд. – Иначе я бы беспокоился: неизвестно, кого вы можете встретить по дороге. А с таким надежным спутником, как мистер Пакстон, вам ничто не угрожает.
Бенедикт был доволен: в этом маленьком сражении он победил. В то же время он не мог не признать, что его соперник умеет красиво проигрывать. А причину, по которой секретарь испытал облегчение, он разгадал легко: Гарольд Кинни не слишком уверенно держался в седле, а рассчитывать прокатиться в ландо на одном сиденье с Эммелин было нельзя: девушка, конечно, взяла с собой служанку и багаж.
Бенедикт оседлал своего вороного и вскоре был уже у ворот. Хотя Эммелин сказала, что готова к отъезду, ее «минутка» растянулась чуть ли не два часа. Нетерпеливо расхаживая из стороны в сторону, Бенедикт постепенно пришел к мысли, что понятия «красивая девушка» и «чувство времени», увы, несовместимы. Когда Эммелин наконец появилась, то сказала, что никак не могла найти свою шерстяную накидку, а ведь сейчас по вечерам становится холодно. При этом она улыбнулась так обезоруживающе, что Бенедикт сразу растаял.
Они выехали из города. Эммелин расположилась на сиденье ландо одна, по ходу движения, придерживая рукой шляпную коробку. Экипаж был настолько забит сундуками, кофрами и свертками, что среди них едва можно было заметить Баннат – служанку, милую, послушную девушку. Впрочем, напомнил себе Бенедикт, удивляться тут нечему: Эммелин собирается погостить у подруги недели две, а одни только нынешние женские юбки, напоминающие колокол, занимают много места.
Ровная пологая равнина, спускающаяся к реке Рави, сменилась холмистой местностью, а вскоре путешественники углубились в лес. По сторонам широкой песчаной тропы высились вековые деревья, чьи кроны почти заслоняли свет, а подлесок рос настолько густо, что джунгли становились почти непроницаемыми для глаз. Под копыта лошадей то и дело попадались мелкие камешки, а кое-где встречались и огромные валуны, которые заставляли дорогу их огибать. Бенедикт старался завязать непринужденный разговор, однако девушка отвечала вяло, а потом извинилась и пожаловалась, что ее немного укачивает, после чего замолчала совсем.
Внезапно вдалеке из-за поворота показался всадник, и он был вооружен: из-за его спины торчала пика, а сбоку виднелась сабля. Бенедикт приказал кучеру остановиться, а сам вытащил из притороченного к седлу чехла ружье и проехал вперед. Всадник тоже вынул ружье и неторопливо приблизился. Оба остановились в нескольких шагах друг от друга. Приглядевшись, Бенедикт узнал всадника: это был Малик Рам. Он тоже уставился на Бенедикта, а потом первым сунул свое ружье обратно в чехол, сложил ладони вместе и произнес с насмешкой:
– Не стреляйте, лейтенант Пакстон! Я пришел к вам с миром!
– Что вы здесь делаете? – спросил Бенедикт, убирая ружье.
– Я ездил навестить мать, – Малик неопределенно махнул рукой, – она живет недалеко.
Бенедикту не понравилось, как индиец заглядывает через его плечо в ландо, где сидела встревоженная Эммелин. Он собрался пожелать Малику счастливого пути, но тот вдруг спросил:
– Куда вы направляетесь?
– В Бхаман, – неохотно ответил Бенедикт.
– Я спрашиваю потому, что я недавно обогнал толпу нищих, человек десять–пятнадцать, они идут в Лахор. Так, обычный сброд. Меня они, разумеется, не посмели тронуть, тем более на открытой местности. Но их может привлечь поклажа в ландо мисс Уорд.
– Они об этом пожалеют!
– Не сердитесь, лейтенант. Лучше позвольте мне поехать с вами. Двое хорошо вооруженных мужчин обеспечат безопасность мисс Уорд вернее, чем один.
Бенедикт счел его довод разумным, и дальше они двинулись все вместе.
Бенедикт и Малик ехали по обе стороны от ландо. Лейтенанту показалось, что Эммелин гораздо чаще поглядывает на индийца, нежели на него самого. Тот, нужно было признать, смотрел только вперед и по сторонам. Бенедикт искоса сам внимательно посмотрел на индийца: вероятно, по местным понятиям Малик считался красавцем – по крайней мере, служанка Баннат почти всю дорогу не сводила с него глаз.
Они снова выехали на зеленую равнину, и вскоре в стороне от дороги показался Бхаман – небольшая деревушка, приютившаяся среди рисовых полей. Там путников ждал досадный сюрприз: выяснилось, что подруга Эммелин уже неделю как путешествовала по Индии с молодым мужем. Ее родители-миссионеры – преподобный Чапман и его жена – очень расстроились, узнав, что девушка не получила письма их дочери, в котором та об этом предупреждала. Сама Эммелин тоже выглядела расстроенной и еще усталой. Добросердечные Чапманы уговорили ее остаться на ночь.
Бенедикт с кучером и служанкой принялись переносить в дом поклажу – благоразумнее было не оставлять ее на ночь на улице, а Эммелин оставалась во дворе и давала им указания. Малик тем временем поставил ландо в углу двора и завел лошадь в сарай. Бенедикт оттащил последний кофр, отказался от чая, немного побеседовал с хозяевами, попрощался и вышел из дома.
Он увидел, что Малик стоит у обочины дороги и разговаривает с каким-то двумя мужчинами, одетыми в столь любимые местными жителями яркие цвета: у одного халат бы малиновым, у другого – изумрудным. Оба держали в поводу лошадей. Бенедикт не заметил у них оружия, тем не менее вид этих двоих показался ему угрожающим, а беседу они вели явно не дружескую. Один, в изумрудном халате, несколько раз мрачно посмотрел в сторону дома Чапманов. Лицо у него было приметное: правый глаз был пугающе белым – очевидно, из-за бельма.
Бенедикт направился к ним, но незнакомцы тут же вскочили на своих лошадей и ускакали прочь, в сторону Лахора.
– Кто эти люди? – подойдя, требовательно спросил он у Малика.
Тот пожал плечами:
– Просто люди.
– Они выглядят подозрительно. Что им было нужно?
Гневный взгляд Малика обжег лицо Бенедикта. Глаза у него были настолько черными, что невозможно было различить зрачки.
– По-вашему, если человек одет не как англичанин, так он непременно разбойник?! Эти люди хотели узнать у меня дорогу.
Бенедикт устыдился своих подозрений, но извиняться не стал, а буркнул сердито:
– Не кипятитесь, Малик. Я просто спросил.
Этот дерзкий индиец ему не нравился: порой он вел себя неподобающе высокомерно. И потом, при всяком удобном (и неудобном) случае Малик упоминал, что его отец был одним из генералов покойного махараджи Ранджита Сингха. А упомянув, непременно одаривал собеседника какой-нибудь из отцовских псевдо-мудрых сентенций, которые, как был уверен Бенедикт, сам же и сочинял.
– Если у вас здесь нет никаких дел, мы можем возвращаться, – сухо сказал Бенедикт.
Малик согласно кивнул.
Они вдвоем пустились в обратный путь. Бенедикт старался не смотреть на навязанного ему случаем спутника, чтобы не выдать своей неприязни; ему казалось, что и тот испытывает то же чувство. Он стал подумывать: а не изобрести ли ему какой-нибудь предлог, чтобы остаться одному? Например, сделать вид, будто ему срочно нужно вернуться в Бхаман – якобы он забыл сообщить Эммелин что-то важное – и таким образом пропустить индийца вперед…
Бенедикт оглянулся – и заметил далеко позади двух недавних незнакомцев в ярких халатах.
– Нас преследуют, – коротко сказал он Малику.
Тот мгновенно обернулся, а затем спокойно подтвердил:
– Да, это те самые люди, что спрашивали у меня дорогу. – С неожиданным почтением он изрек: – У вас отличное зрение, лейтенант Пакстон. Как говорил мой отец, генерал великого Ранджита Сингха: зоркий глаз подобен полету верной стрелы – он всегда попадает в цель.
«К черту твоего отца!» – мысленно разозлился Бенедикт, а вслух заметил:
– Они должны быть впереди нас.
– Наверно, они заезжали куда-нибудь по дороге, – равнодушно пожал плечами Малик и снова обернулся. – Не тревожьтесь, лейтенант: они уже сворачивают.
Бенедикт посмотрел назад: двое незнакомцев действительно сворачивали в сторону.
– Та тропа ведет к селению, куда они направляются, – пояснил индиец.
Некоторое время они продолжали путь молча. Солнце все больше клонилось к закату. Бенедикт с неудовольствием осознал: даже если он прямо сейчас начнет осуществлять маневр с мнимым возвращением в Бхаман, то ему придется возвращаться уже в полной темноте; это будет неразумно. Придется потерпеть компанию неприятного индийца.
Дорога снова привела из в лес. Чувствовалось, что воздух становился влажным и тяжелым, все кругом замерло, ни один листок не шевелился. Если не считать топота копыт, тишина была полной. Впрочем, нет, насторожился Бенедикт, не полной: из леса раздавались глухие звуки, словно кто-то осторожно крался сквозь чащу.
Малик спросил шепотом:
– Вы тоже это слышите?
– Да, – отозвался Бенедикт почти одними губами. – Какой-то зверь? Тигр?
– Нет, это не зверь, это люди. Их довольно много. Должно быть, это те самые нищие.
Они проехали еще немного, напряженно прислушиваясь.
– Мы не должны ждать, когда они на нас нападут, – прошептал Бенедикт.
– Согласен. Мне кажется, они притаились с обеих сторон.
– Я – направо, вы – налево.
– Хорошо. Они где-то в глубине. Мы легко спугнем их.
Бенедикт соскочил с коня, его шпоры звякнули. Малик лихо перекинул ногу через шею своей лошади и бесшумно соскользнул на землю. «Да, шаровары – это удобно», – мелькнуло в голове у Бенедикта. Если врагов много, ружье бесполезно. Обнажив саблю и пригнувшись, он устремился в просвет между кустами. Впереди мелькнул неясный силуэт, затем еще один – они убегали. Бенедикт рванулся за ними, но тут же потерял обоих из виду. Он запрыгнул на огромный поросший лишайником валун, присел и огляделся. Никого. У него из-за спины вылетела, суматошно хлопая крыльями, какая-то птица. Бенедикт молниеносно обернулся – но, по-видимому, на какую-то долю секунды все же замешкался. На его голову сзади обрушился удар – и наступила темнота.
Бенедикт открыл глаза – черно. Он усомнился, действительно ли он открыл глаза, поэтому крепко зажмурился, подождал и снова их открыл. Чернота не исчезла. Он осознал, что лежит на спине. Попробовал пошевелить конечностями – все были на месте, и все двигались, хотя и с усилием. Бенедикт сел. Голову пронизала жуткая боль. Он потрогал затылок – мокро. Он ощупал себя целиком и понял, что мокрым он был весь. И холодным. И еще почти голым – в одном нижнем белье. Волна жаркого стыда прокатилась по всему телу, так что он даже согрелся. Какие-то жалкие нищие тюкнули его по голове, стащили мундир, брюки и сапоги, угнали коня! А главное – украли его оружие! Как он теперь вернется в крепость?! Бенедикт застонал. Почему его не съел тигр?! Он бог знает сколько времени провалялся недвижим – подходи, угощайся!
Бенедикт постарался взять себя в руки и начать размышлять здраво. Темно – потому что наступила ночь. Мокро – потому что прошел ливень. Стыдно – потому что… нет, об этом лучше не думать. Глаза постепенно привыкали к темноте, и он различил, что находится не в лесу, а посередине тропы. Странно: если он пролежал посреди дороги по меньшей мере несколько часов, то почему его никто не обнаружил? Он припомнил: из Бхамана они с Маликом выехали около трех, а зимой смеркаться начинает около пяти. Вечером никто из местных в джунгли не сунется: все боятся тигров, ведь сумерки – самое время их охоты. Кстати, где Малик? Что, если он ранен или убит? Бенедикт несколько раз выкрикнул его имя, но индиец не отзывался. Искать его в такой черноте бессмысленно, придется подождать до рассвета. Гм, рассвет – тоже любимое время тигров…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71444146?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Джозеф Пакстон (Joseph Paxton) – реальное историческое лицо, английский архитектор, садовод и ботаник. Хрустальный дворец ныне уже не существует: в 1936-м году он был уничтожен пожаром.
2
Исторический факт.
3
«Лунный камень» Уильяма Уилки Коллинза, «Бриллиант раджи» Роберта Льюиса Стивенсона – в обоих романах фигурируют приносящие беду драгоценные камни.
4
Сахиб – господин, почтительное обращение к европейцу в колониальной Индии. Муршид – наставник, учитель. Тальвар – индийская сабля.
5
Джон Лэрд Мэйр Лоуренс – реальное историческое лицо, английский государственный деятель; в описываемое время – член Совета по управлению Пенджабом.
6
Это выражение я воспроизвожу буквально, поскольку, как мне кажется, оно очень образно характеризует Гарольда Кинни, а заодно и отношение к нему Бенедикта. (Примечание Г. Пакстона)
7
Это высказывание я также воспроизвожу буквально по той же причине. (Примечание Г. Пакстона)
8
Джеймс Браун-Рамзи, маркиз Далхаузи – реальное историческое лицо; в описываемое время – генерал-губернатор, т.е. глава колонии Британская Индия.
9
Название «Шиш-Махал» в переводе на английский означает «Дворец зеркал» или – представьте, какое совпадение! – «Хрустальный дворец». (Примечание Г. Пакстона)
Ольга Авдеенко
Тип: электронная книга
Жанр: Исторические детективы
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 16.12.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Известен факт, что «Кохинор», самый знаменитый бриллиант британской короны, привезенный в XIX веке из Индии, едва не был утерян.