Главная страница | Современная русская литература | Заметки позавчерашней девчонки, или Привет, 90-е!

Заметки позавчерашней девчонки, или Привет, 90-е!
Инга Ефимова
Почему мы, люди, склонны идеализировать прошлое? Почему все, как один, твердят, что раньше было лучше? Все просто – там, в прошлом, мы просто были молодыми…Обычный провинциальный городок, средняя школа, юность, первая любовь, кроссовки "Абидас", дискотека… В общем, книга для тех и о тех, чья юность пришлась на лихие и бешеные 90-е… Все совпадения с реальными событиями и людьми случайны.

Инга Ефимова
Заметки позавчерашней девчонки, или Привет, 90-е!

Глава 1


Глава 1
С днем рождения, Юрка!
По воскресеньям в моей семье принято есть блинчики. Прямо с утра. Поэтому уже в половине девятого меня разбудил легкий шлепок по лбу и бодрый голосок:
– Мааам, хочу блины.
– Не оригинально, ты всегда хочешь блины.
– Мааам, ты же обещала.
– Еще полчаса и будут тебе блины.
– Полчаса? Серьезно? Ну, хоть компьютер-то можно?
Любителю блинов только пять лет. Он любит маму, папу, брата, блины и компьютер. Блины и компьютер он любит больше всего.
– Можно, но недолго, а мне еще полчаса, хорошо?
Проблема решена. Можно еще поспать, но сна, к моему великому неудовольствию, ни в одном глазу. Обреченно шлепаю на кухню. Все как всегда: литр молока, два яйца, мука, соль, сахар, разрыхлитель. Разрыхлитель – вещь хорошая, но кто-нибудь знает, сколько его нужно всыпать, чтоб не переборщить? Я таких людей не встречала, ну или они меня.
Прислушиваюсь. Где-то в глубине квартиры идет активный спор с Алисой, снова на чем-то не сошлись. Заглядываю в детскую: старший спит крепким сном богатыря, сопит, нога как обычно поверх одеяла, рука под подушкой, видимо, охраняет величайшую ценность – телефон. Наверняка, полночи переписывался с Леркой. Младший увлечен, ему не до меня. Муж, конечно же, даже не заметил моего отсутствия. Обидно даже. Кофе? А почему нет?
Размазав по сковороде первый будущий ком ( а как без этого?), уютно усаживаюсь в свой любимый уголок с чашкой растворимого сладкого кофе. Через пятнадцать секунд соскребаю традиционный ком, чищу сковороду, наливаю новую порцию теста, жду. Увлекательное, знаете ли занятие, наблюдать за блином, кулинарный дзен просто, с трепетом, аккуратно цепляю лопаткой блинок, переворачиваю, хвалю себя за ловкость. Внезапно мое самолюбование прерывает бодрый голос неизвестной мне певички иностранного происхождения – телефон. Возмущенно про себя голосом младшего: "Серьезно? Кому я понадобилась в воскресенье в девять утра?"
С дисплея мне очаровательно улыбается миловидная блондинка. Элка. Элла Романова. Элла Колосова. Элла чья-то там еще. За Элкиной личной жизнью я устала следить еще лет десять назад. Бессмысленное занятие. Хобби у Элки такое – раз в три года менять фамилию и цвет волос. Элла- моя одноклассница, можно сказать, даже подруга. Подруга, которая просто так никогда не звонит. Хотя, что греха таить, я тоже не звоню ей. Максимум сообщение в соцсетях, дважды в год, в праздники, не чаще.
– Алло? – как-то неуверенно выходит из меня.
– Привет…
Удивительное дело, за двадцать лет, пролетевших после школы, в Элке изменилось буквально все, кроме голоса и манеры говорить. Тягучая плавная речь Романовой меня всегда слегка раздражала, казалось, что Эллочка уже разговаривает с тобой, а сама еще размышляет, стоит ли тебе доверять информацию.
– Я, кажется, рано, да? У тебя же там около десяти?
– Девять, но я уже в строю.
– Как ты, как дети? – Элла всегда задает этот вопрос, хотя едва ли помнит имена моих сыновей.
– Все отлично. Все здоровы и счастливы, – бодро рапортую в ответ, теряясь в догадках относительно цели звонка.
– Я же по делу звоню.
Ну наконец-то! Хватит уже тянуть кота! Но я сама вежливость:
– Что-то случилось, Эллочка?
В трубке глубокий театральный вздох.
– У Юрки Слободина беда – скончалась мама, – то ли вздох, то ли всхлип.
– Тетя Надя?– выдавливаю вопрос, как будто у Юрки несколько мам.
– Угу. Ванька Федотов объявил сбор денег, поручил мне, сам-то он, знаешь же, занят сейчас.
Знаю, угу. Наш Ванька вечно чем-нибудь занят. Он занятой родился. Ему не до нас, он специалист в перепоручении дел.
– А что с тетей Надей-то случилось?
– Ой, это долгая история, она давно болела, не спрашивай, чем, я не знаю, но болела давно. И вот, – снова тяжкий вздох.
– Ясно. Деньги тебе по номеру?
– Угу, только подпишись. Для отчетности. Мне чужого не надо, ты же знаешь. А отчитаться необходимо, ну чтобы никто не подумал.
– Не переживай, я подпишусь и ничего не подумаю. Как Юрка, ты давно его видела?
– Юрка? Вроде, нормально. Все по вахтам начальствует. Говорят, себе квартиру купил, а тете Наде дачу.
Эллка вздохнула, а потом снова напомнила:
– Переведешь деньги, не забудь подписаться.
– Хорошо.
– Ну все, целую.
– Пока, Эл.
Новость, о которой мне в своей обычной вялой манере сообщила Элка, не то чтобы выбила меня из колеи, но оставила неприятный осадок. Тетя Надя… Даже не верилось, что этой всегда суетливой, немного грубоватой тетки с вечной химией на коротких пепельно-русых волосах больше нет. Это даже не страшно, а, скорее, странно. Вот так – раз– и, как-то внезапно, выпала часть моей далекой юности. Именно выпала, как монета из дырявого кармана, выпала и куда-то закатилась.
Кофе давно остыл. Раскаленная сковорода чадила противным горячим угаром. Рыжий кот настойчиво бодал мои ноги, требуя внимания. Уже машинально допекая блины, я вспомнила, как когда-то в далеком девяносто шестом Юркина мама умудрилась устроить сыну день рождения. В то время действительно, чтобы собрать на праздник десяток прожорливых шалопаев, нужно было экономить не один месяц. Семья Юрки ничем не отличалась от большинства других семей нашего крохотного городишки в середине девяностых. Но Юрке повезло родиться в сентябре. Везение заключалось в том, что именно в конце сентября у каждой среднестатистической российской семьи, имеющей дачу или огород, наступало самое сытое время. Картошки, морковки, кабачков – завались. Поэтому наш именинник, надо сказать, находился в самом выгодном положении: тетя Надя была отменным кулинаром и по профессии, и по призванию. Капустный и яблочный пироги тети Нади были не просто пирогами, а истинно произведениями кулинарно – художественного искусства. Огромные, румяные, они были не просто едой, они были верхом кулинарной эстетики. Только представьте: огромный пласт нежнейшего теста, разрисованный экзотическими цветами, птицами, завитками, листьями… Эх, не было в то время соцсетей, иначе бы даже годы спустя фото с того дня рождения Юрки могли бы поспорить с фотографиями некоторых современных любителей делать фотографии своих завтраков – ужинов.
Юрка однозначно был в самом выгодном на тот момент положении: во-первых, день рождения у него, во-вторых, родился он в благополучном на то время сентябре, заполненном морковкой-картошкой, в-третьих, Юрка вполне обоснованно мог, и даже должен был, ожидать подарков… И вот тут-то как раз и была самая соль мероприятия – что дарить? Даже не так: где взять деньги на подарок Юрке? Сентябрь – это не только самый продуктовый месяц, но еще и самый затратный. Все наши родители в сентябре правдами-неправдами закупали своим ученикам весь китайский ширпотреб, который хоть сколько-то мог быть приравнян к школьной форме и был красиво разложен на прилавках единственного городского рынка. Кроссовки "Abibas", синтетические разноцветные спортивные костюмы, на которых, как ни странно, название известной фирмы было жирно выбито прямо на груди без замены букв и с почти настоящим логотипом, туфли на здоровенных каблуках и платформе, в которых приходилось потом ходить всю осень, а потом с апреля до нового учебного года, чередуя их с потрепанными клеенчатыми знаменитыми абибасовскими кроссовками. Все это закупалось с обязательным условием – беречь и носить максимально аккуратно. Легко сказать. Нет, ну если по совести, то из знаменитого лоснящегося костюма можно было только вырасти. Единственный ущерб, который можно было нанести этому чуду текстильной промышленности – прожечь его неосторожно упавшим с сигареты угольком. Но и в этом случае на месте падения уголька образовывалось плотное колечко из проженной ткани и все. Если не попасться на глаза директору или мамке, можно смело носить костюм, хоть добрый десяток лет. И носили. Сначала это было модно. Эти самые костюмы были двух типов: на одних были яркие широкие желто-красно-зеленые полосы на темно-синем фоне, это был кокетливый девичий вариант, на других полоски были потоньше, а цвета поскромнее, поэтому, такие костюмы считались мужскими. О них мечтали все подростки, поэтому сначала их покупали самые состоятельные родители, ну или родители попроще, но за какие-нибудь серьезные достижения, хорошую учебу, например. А потом в костюмы облачились все. У кого нет групповой фотографии середины 90-х, на которой нет ни одного человека в знаменитом Адидасе? Вот-вот. А рядом со спортсменами-адидасовцами непременно пара-тройка модников в свитере с надписью "Boys", и эти модники по половой принадлежности обычно герлс. Вот такая вот мода. Без изысков. Модными были все.
На покупку всего вышеперечисленного уходил почти весь скудный бюджет обычной семьи. Все Юркины друзья были выходцами из таких обычных семей. Проще говоря, у всех было полно морковки и пусто в кошельках. Ну не дарить же в самом деле морковку?
В понедельник после второго урока на самой длинной перемене Юрка собрал в кружок всех своих более или менее близких друзей:
– Романова, слышь, иди сюда, сколько тебя можно ждать?
Эллочка неторопливо вплыла в кабинет биологии, медленно разложила учебники и тетради на парте, и только потом откликнулась:
– Я что, обязана бежать по первому зову? Щас…– Элка уселась за парту с
абсолютно равнодушным видом.
Все знали, что Юрка давно, еще с третьего класса влюблен в Эллу. Элла тоже об этом знала и делала вид, что ей абсолютно безразлично, хотя ей, конечно же, очень льстило Юркино внимание. Элка заметно злилась, если Юрка общался с другими девчонками, она всегда ревностно наблюдала за тем, как Юрка, договариваясь списать геометрию, улыбается Кате Абрамовой. Вот и сейчас, Элла, навострив уши, очень старательно изображала безразличие.
– Элка, хорош выеживаться, тут важное дело, – наша общая с Элкой подруга Женька Фролова вытащила Элку и подтянула в круг, возглавляемый
Юркой.
Юрка почему-то с совершенно серьезным лицом, как будто не на день рождения приглашает(все уже все поняли), а собирается покаяться в грехах, как-то неуверенно начал:
– Короче, дело такое: у меня в субботу днюха, ну, в общем, всех, кто сейчас
здесь, я приглашаю к себе к четырем без опозданий.
– Будем, братан, все придем, – пообещал за нас лучший Юркин друг Леха
Белов.
– Если получится, – Элка не могла ответить согласием сразу, не в ее манере.
– Ну, если не получится, то ладно, – почему-то сразу согласился Юрка.
– Получится, не переживай, – ответила Женька и потащила Элку за руку к их общей парте.
Всю неделю мы посвятили выборам подарков имениннику. Оказалось, что в субботу Юрка будет осчастливлен двумя плюшевыми медведями, почти новыми и абсолютно одинаковыми, толстенной энциклопедией «Жизнь моря», ультрамодной футболкой с пририсованной к ней джинсовой жилеткой, которую с барского плеча разрешила подарить Вовкина мама, тетя Галя, (Юрке, можно сказать, повезло, Вовке вещи всегда покупались навырост, и как ни старался Вовка, до этой футболки за лето так и не дорос), набор фломастеров (зачем они Юрке, так и не понял никто), пара каких-то детективов в мягкой обложке, и самое главное от Элки – туалетная вода «Кобра». О «Кобре» этой стоит сказать отдельно. Привычного нынче слова унисекс в ту пору никто не знал, а кто знал, не спешил им козырять, по крайней мере, в нашем обществе, потому как слово «секс», входящее в это понятие, резало слух своей откровенностью и смущало окружающих, тем не менее, эта душная резкая водица в зеленом флаконе пользовалась популярностью у молодежи обоих полов. «Кобра» в подарок – всегда круто. Нет, конечно, это был не единственный доступный в нашем городе парфюм. Были еще советские одеколоны саши-паши, рижские духи, и два истинно женских аромата. Но было одно жирное «но» – название этих ароматов. В плотном белом флаконе с зеленым колпачком в виде какой-то пластмассовой розы благоухала туалетная вода «Intime», а в синем флаконе, напоминающем фигуру женщины в шляпе, – «Blye woter". Эти флаконы были гораздо шикарнее «Кобры», но дарить интим и блювотер было для нас дорого и не по статусу.
В субботу вся наша компания встретилась у дома Лехи Белова. Я, Элла, Женька, как и полагается девушкам, пришли с небольшим опозданием, рассчитав время так, чтобы Леха, Ванька, Вовка Кольцов и Игорь Сергеев были уже в сборе. Мы подошли не спеша, всем видом показывая, что никуда мы не торопимся, а так, мимо проходили, но, к нашему разочарованию, у подъезда не было еще Юльки Каминской и Сашки Матвеева. Каминская и Матвеев жили в другом микрорайоне, встречались с седьмого класса, поэтому мы решили, ждать их не больше пяти минут и двинуться в путь, дорогу найдут, не маленькие. Каминская и Матвеев нас удивили – пришли порознь. Юлька пришла с букетом астр и медведем. На вопрос о Сашке неопределенно пожала плечами.
– Юль, вот ты зачем цветы приперла? Как ты их дарить собираешься?
Кольцов отщипнул от фиолетового цветка тонкий лепесток.
– Руки убрал, – Юлька перекинула букет в другую руку, – могли бы и сами
догадаться. Цветы не Юрке.
– А кому? – Леха и Ванька хором.
– Матери именинника, валенки вы сибирские. Могли бы и сами допетрить.
Между прочим, мужчины должны дарить букеты женщинам. Учитесь.
– Детям мороженое, бабе цветы, – хохотнул Ванек.
– Дурак. Дураком и помрешь, – Юлька закатила глаза и отвернулась от
Кольцова, демонстрируя всем видом, что с дураками не общается.
Кольцов хотел что-то съязвить в ответ, но не успел: из-за угла вывернул Сашка Матвеев. То, что он держал в руках, произвело на нас неизгладимое впечатление. В руках Матвеев держал здоровенную коробку, наполненную доверху сникерсами-марсами-баунти – ботончиками, реклама которых не сходила с экранов наших местами еще черно-белых телевизоров.
– Ого, Матвей, откуда такая роскошь? Ларек штоль ломанул? – вытаращив и без того большие глазищи присвистнул Леха.
– Не, батя. Пошли, ребя, потом расскажу, опаздываем.
Было заметно, что Сашка горд подарком и доволен произведенным на нас впечатлением.
До назначенного времени оставалось еще больше получаса, поэтому было решено покурить за гаражами. Курили в ту пору почти все, вернее, не курили, а пробовали курить. Я навсегда запомнила вкус «Родопи» и «Стюардессы». Противный чуть горьковатый вкус болгарских сигарет въелся мне в мозги накрепко. Почему мы курили именно эти сигареты, не знаю до сих пор. Полагаю, что они были дешевле популярного в то время «Петра 1» , но что помню точно, что в мягких пачках сигареты были дешевле. Мягкие пачки – мятые сигареты. Романтика.
Сашка отсчитал каждому по мятой бело – желтой вонючей палочке, вынул из кармана пластмассовую зеленую зажигалку, украденную у кого-то из его многочисленных дядек, обнес всех нас огоньком и медленно, растягивая слова, поведал нам историю коробки батончиков.
– Батя с вагонов привез, ездили ночью с Пашкой.
– Круто, – похвалил Леха, – мои предки вот на такое никогда, батя у нас слишком
правильный.
– Хочешь жить – умей вертеться, – авторитетно изрек Сашка и закашлялся,
захлебнувшись сигаретным дымом.
Вагоны стояли на границе между Китаем и Россией, наполненные всякой всячиной, которой Китай в голодные девяностые снабжал наш в одночасье обедневший материально и духовно народ. Близость к границе возбуждала во многих гражданах нашей необъятной родины необузданное желание урвать хоть какой-то кусок. Какой именно кусок удастся урвать, никто не знал до тех пор, пока не вскрывали вагон. Этот промысел был отнюдь не безопасным – вагоны охранялись вооруженными солдатами, у которых был приказ стрелять после первого предупреждения. Солдаты стреляли, чаще в воздух, но иногда и на поражение. Несколько раз в городе ходили слухи, что на «вагонах» ранили, а иногда и убили кого-то. К счастью, среди погибших не было ни одного знакомого мне человека. А вот тех, кто решался рискнуть собой ради баула китайского ширпотреба, коробки тушенки или мешка дешевых тапочек, было немало. В одно время почти четверть города промышляла на вагонах, правда, когда охрану усилили, большинство от идеи нажиться воровством отказалась. Забегая вперед, скажу, что Сашкин отец идею не бросил, и был одним из немногих, кому крупно повезло сколотить приличное по меркам нашего городка состояние. Он одним из первых постороил в городе коттедж и переехал туда, но не с первой своей семьей, а с молодой любовницей и новорожденной дочерью. Сашкин брат Макс навсегда рассорился с отцом, обидевшись за мать, тихую робкую женщину, а ушлый Сашка, по словам матери «весь в отца», с удовольствием пользовался тем, что отец считал себя виноватым. Надо сказать, что ушел от Сашки отец через три месяца после того дня рождения. Строительство коттеджа к тому времени уже заканчивалось, правда, разговоров о переезде Сашка не заводил, может потому, что отец и не планировал забирать туда семью, и в семье этот вопрос не обсуждали. Но о Матвеевском коттедже гудел весь город. Воровал тогда Сашкин отец уже не коробками, а вагонами. На перегонах у него уже были свои люди, и, как было модно тогда говорить, у Матвеева было «все схвачено».
Девяностые, как известно, были годами тотального дефицита и разрухи: закрывались предприятия, зарплату платили продуктами или той продукцией, которую выпускал завод или комбинат, иногда за месяц работы можно было получить мешок перловки и пять килограммов сахара. Все. Иногда зарплату выдавали одеждой или обувью, что отнюдь не считалось удачей, потому что перловку можно было съесть, заправив тем же сахаром, а вот модные сапоги модели «Алла Пугачева» сорокового размера нужно было еще втюхать кому-то. Вычурную модель с квадратным каблуком и квадратным же носом по цене двухмесячной зарплаты педагога могли позволить себе только пенсионеры, которые, к сожалению, совершенно не разбирались в моде. Можно было их, конечно, обменять на мясо или муку, на масло на худой конец, но тогда их цена значительно снижалась. Дикое время, конечно. Страшнее всего было, когда кто-то в семье умирал. Тогда даже пенсионеры, единственная прослойка населения, которая регулярно получала хоть какой-то доход в виде пенсий, не могли отложить необходимую на погребение сумму, потому что большинство было вынуждено помогать семьям своих детей. Рассказывали даже страшную историю о том, как у одной одинокой учительницы на балконе всю зиму стоял гроб с телом матери, которую не на что было хоронить. Учительница всю зиму собирала деньги, чтобы достойно похоронить единственного близкого человека. Похожую историю позже я слышала от одного из преподавателей своего университета. Не думаю, что почтенный дядька в годах стал бы беззастенчиво врать молодняку, прочувствавшему это время на своей шкуре. Да, нам досталось меньше, чем нашим родителям, мы хотя бы были молодые и легкомысленные, а вот наши мамы и папы… До сих пор, когда слышу от ровесников, как хорошо было в юности, недоумеваю. Что там было хорошего? Просто мы были молоды.
–Неправильно ты куришь, – Женька выдернула сигарету из Элкиных пальцев, вложила ее между двух, связанных травинкой палочек, – вот так кури, пальцы не будут вонять и ногти не пожелтеют.
– Ха, а вонять изо рта у тебя тоже этими ветками будет? Конспираторши, елы-палы, – хохотнул Сашка.
– Продумано, не боись, – Женька вынула из кармана пучок укропа, – зажуем и все гут.
Вообще-то, вместе сигаретами мы обычно покупали дешевую розовую жвачку со вкусом клубники или мяты, и вот такие, основательно подготовленные к операции «тайное курение» ходили в ближайшие лесопосадки. Рассаживались на поваленном кем-то молодом тополе и с видом бывалых пускали кривые кольца, выдували дым носом, учили друг друга курить взатяг.
Самой модной жвачкой в то время была розовая пластинка, обернутая в тонкую бумажку, в которой лежал вкладыш с фотографиями актеров из модного тогда французского молодежного сериала. Все девчонки тогда хотели быть похожи на актрис сериала. Некоторые даже влюблялись в актеров – великовозрастных дядек, задорно изображавших девятнадцатилетних юнцов. Сериал был глупый и откровенно пошлый. Но не смотреть его тогда было просто невозможно:в то время существовало всего два федеральных канала, плюс местное телевидение, крутившее весь день поздравительные песенки для юбиляров и именинников с субботними перерывами на индийские фильмы. Моя соседка Танька, студентка местного колледжа, однажды поссорилась со своим парнем, который звал ее в субботу вечером погулять в парке, игнорируя ее любовь к индийским фильмам. Танюха потом так и говорила всем: «Не могу я встречаться с парнем, который меня не уважат, он же знат, как я люблю индийска кино». Деревенский говор Танька любила и уважала даже больше, чем индийское кино вместе со всеми его митхунами чакраборти. Посмотреть индийскую историю про любовь, разлученных в детстве близнецов и родимые пятна, как главный способ идентификации ближайших родственников, можно было только в субботу. Современным подросткам не понять, как это – всего три канала, а у нас было вот так. Выбора не было, приходилось смотреть то, что показывали. И вот что удивительно – нравилось всем. Проще говоря, не мы выбирали кино на свой вкус, а вкушали то, что предлагалось. Иногда даже с аппетитом. Это сейчас телевизионное меню богато разнообразием, а тогда мы были не балованы. Первый канал, второй, а вместо компота какой-нибудь местный самодельный развлекательный канальчик со слабеньким сигналом, где сквозь шум и помехи типа волн и искр на экране, пробивается бодренький голос ведущей: «Коллектив Россельмашстроя пх-пххх поздравляет главного бухгалтера пх-пхпхпх Валепхпх Иванопх Копхппхву с юбилеем и дарит ей песню «Ах, какая женщина». Ах, каких женщин у нас было полгорода, потому что эту песню крутили по десять раз на дню. Сейчас таких нет. Ни песен, ни женщин.
Возле Юркиного подъезда решили разделиться, чтобы не заваливать толпой, а главное, дарить подарки по мере возрастания ценности: книги Юрка не любил, поэтому первыми шли Женька и Леха, потом было решено дарить игрушки, то есть, моя и Юлькина очередь, и так далее до самой последней и важной гостьи и ее лучшего, по мнению девчонок, подарка – Эллочки с «Коброй».
В течение следующих десяти минут мы по очереди втискивались в тесное пространство Слободинской прихожей. Торжественно вручали принесенные с собой дары, которые Юрка немного смущенно принимал. Наши с Юлькой одинаковые медведи были приняты с широкой улыбкой, словно только их Юрка и ждал. Когда дошла очередь до Элки, мы, уже рассевшиеся на широком, застеленном колючим пледом, диване, дружно высунулись в прихожую. Увидев нас, Элка скорчила недовольную гримасу, а Юрка, галантно поклонившись, принял последний подарок. Эффект от получения и вручения «Кобры» смазали наши любопытные физиономии. Юрка, мельком глянув на нас, осознал, что подколов ему не избежать, и обреченно поплелся вслед за своей любимой Элкой в большую комнату к гостям, нетерпеливо ожидавшим угощения.
Дядя Коля, Юркин отец, внес в комнату огромное блюдо с горячим ароматным пирогом. Глядя на это чудо, я вдруг осознала значение эпитета «румяный» оносительно выпечки. Остальные, как мне кажется, тоже. Следом в комнату вошла тетя Надя с двумя графинами морса.
– Чего это вы, как шпионы парами заходили? – подмигнул нам дядя Коля. Он, балагур и выдумщик, видимо, наблюдая за нами в окно, придумал свою версию событий.
– Удовольствие Юрке хотели растянуть, – выдала Женька, – чтобы он подольше подарки получал.
– Охотно верю, – хохотнул Юркин отец, – а вот и самое главное, – он ловко вынул из-за дивана бутылку с темно-красной жидкостью, – сегодня всем по капельке можно.
Конечно, к началу десятого класса среди нас, пожалуй, только Элка не пробовала алкоголя, и то только потому, что ее страшно мутило от одного запаха спиртного, остальные успели распробовать на вкус популярную в то время «Сангрию», а кое-кто даже и «Рояла» успел пригубить. Были среди нас, чего уж греха таить, и те, кто даже гордился своими алкогольными подвигами. В восьмом классе нам пришлось тащить пьяную, блюющую Женьку домой после того, как она от обиды на своего бывшего парня, с котором провстречалась аж три недели, выпила на школьной дискотеке две стопки дрянного плохо разведенного спирта без закуски залпом. После той дискотеки Женьку госпитализировали с отравлением, нас, тащивших ее домой, заставили писать объяснительные, вызвали родителей, а потом на два месяца отменили все дискотеки в школе. Правда, запрет действовал ровно три недели до того момента, пока несколько старшеклассников не сходили на дискотеку в соседнюю школу и подрались, «уронили честь школы», как заявила наша директриса.Тут же было принято решение устраивать свои дискотеки, а не шляться по соседям, попутно получая синяки и шишки. Но Женьке и почему-то Ваньке запрет на посещение дискотек не отменили. Хотя, когда Женька прокралась в школьный холл пятничным вечером, все сделали вид, что то ли не заметили, то ли вообще не признали. Весь вечер Женя просидела на подоконнике, стараясь не светиться, а уже через неделю лихо отплясывала в центре зала, подпевая с сибирским акцентом темнокожему вокалисту всего два слова из знаменитой тогда песни: яяяяя, коко джамбо…
– Ого, это все нам, – попытался пошутить Лешка.
Честно говоря, мы все немного обалдели от такой щедрости: никто из родителей нам еще не предлагал вина. А после истории с Женькиным алкоголизмом под подозрение были мы все, нас систематически обнюхивали дома и грозили страшными карами в случае выявления пристрастия к зеленому змию.
– Под моим присмотром и без фанатизма, – погрозил нам пальцем дядя Коля.
Само собой, пить в присутствии дяди Коли не улыбалось никому. Как-то странно в пятнадцать лет пить вино в присутствии взрослого мужика, который еще и является отцом твоего такого же пятнадцатилетнего собутыльника. Да и кто знает, что на уме дяди Коли? А вдруг это проверка на вшивость. Мы, конечно, слегка напряглись. Но, разлив вино по бокалам, дядя Коля пощекотал донышко бутылки и со словами: «Дай бог, не последняя», отбыл на кухню к тете Наде. Мы недоверчиво переглянулись. Что это за невероятная щедрость? Нас проверяют на вшивость? По лицу Юрки было видно, что он сам в некотором недоумении. Видимо, решив спасать ситуацию, Юрка поднял свой бокал и неуверенно произнес:
– За меня, что ли…
Надо сказать, что никто в тот день не напился, и когда мы возвращались домой к десяти вечера, даже Элка, которая пригубила все же вина, чувствовали себя прекрасно. Нам досталось по половине бокала, напиток был кисловатым и легким. Хоть мы в свои пятнадцать и считали себя взрослыми, но в тот день мы как бы легально прикоснулись к настоящей, а не придуманной нами взрослости, по крайней мере, так нам тогда казалось. Не знаю, правильно ли тогда поступили Юркины родители, выставив на наш стол эту бутылку, но нашего доверия к ним явно прибавилось. Уходя через три часа гулять в ближайший парк, мы получили наказ не продолжать распитие спиртного ни в коем случае, пообещали что не будем, и не стали. Никто даже не предложил купить пива в соседнем ларьке. Распитая на десятерых бутылка, которую, конечно же передавали из рук в руки и отпивали прямо из горла, выветрилась бы из нас за те три часа, которые нам дозволено было гулять, но доверие, оказанное нам родителями Слободина, нельзя было рушить. Поэтому мы снова пошли курить за гаражи. Курить нам сегодня не запрещали. Пошарив в карманах, наши рыцари наскребли копеек, которых нам хватило ровно на пять розовых кубиков жевательной резинки. Развернув обертки, мы, смеясь, читали забавные истории из жизни двух влюбленных пупсов. Любовь – это… Что мы знали тогда о любви? Что любовь не картошка? Что от этого слова люди сходят с ума? Это, пожалуй, все. В нашей компании была только одна стабильная пара: Юлька и Сашка. Элка с Юркой были «как бы парой», но там все было сложно… Юрка был стабилен: с седьмого класса он ухаживал только за Эллой, не позволяя себе никаких вольностей с другими девчонками, а вот Эллочка, будучи особой ветреной, успела подружить и с Игорьком, самым симпатичным парнем из нашей компании, и с Димкой из одиннадцатого, и дважды с самим Юркой. Сейчас Элла была свободна и благосклонно принимала Юркины ухаживания. В день рождения Слободина мы ждали, что Элла наконец подарит Юрику очередной шанс на завоевание внимания ее величества Эллы Великолепной. . Юрка тоже ждал этого, поэтому всю прогулку старался быть поближе к объекту своего обожания. Он обсыпал Эллу листьями, пытался слегка приобнять, выразительно смотрел и заразительно смеялся. И Элла сдалась. Отстав от компании в полутемной аллее, Элла и Юрка целовались. Заметив это, парни заулюлюкали, засвистели, а девчонки начали аплодировать. Смущенный радостный Юрка взял за руку Эллу, на лице которой не читалось никаких эмоций, будто не она сейчас обнимала Юрку за шею, плотно прижимаясь к нему, и вывел ее подсвет фонаря, где вся толпа, хихикая, бросала скабрезные шуточки. Юрка, наверное, был бы для Эллы хорошим мужем, он оставался верен ей до самого выпускного, несмотря на то, что Элла постоянно выдумывала какие-то проблемы, рвала отношения, театрально страдала, заставляя Юрку страдать по-настоящему, потом снова мирилась с ним, и снова ссорилась. Элла разбила Юрке сердце через год после школы, выскочив замуж за того самого Димку, с которым дружила в девятом классе. Брак был какой-то скоропалительный и нелепый, из тех, что презрительно называли браками по залету. Элла родила самой первой в нашем классе. Оставив дочку родителям, Элла укатила с мужем в далекое Приморье, а через два года прикатила уже обратно, но с новым мужем. Дочку забрала и снова куда-то укатила. В жизни Эллы было все как-то удивительно легко. Никогда наша Элла не заморачивалась над этой жизнью, просто жила. Ей в середине нулевых досталась квартира в областном центре от двоюродной бабушки со стороны отца, там Эллочка и жила, не зная про ипотеки и кредиты на жилье. Юрка женился в тридцать три. Мы знали, что у него родился сын, а жену зовут Валя. В свою жизнь Юрка никого не пускал, из Сибири уехал сразу после окончания института и пропал на целых пятнадцать лет. Общался только с Лехой, да и то только по телефону пару раз в год. Это все сейчас, а тогда Элла сделала Юрку счастливым. Его глаза горели, он смеялся, этот день, наверно, был самым лучшим в его пятнадцатилетней жизни.
Две счастливые парочки шли чуть позади, мы же, веселые и беззаботные, валялись в листве, катались на спинах наших парней, хохотали и отпускали шуточки в сторону влюбленных. Мне нравился Игорь. Честно говоря, Игорь нравился всем, ну или почти всем, он был высокий, светловолосый с выразительными зелеными глазами. Если присмотреться, на лице Игоря можно было заметить веснушки. Когда-то в шестом классе он признался, что я ему нравлюсь, вот прямо так при всех и заявил, растопив буквально мое сердце:
– Инга, ты знаешь, что ты мне нравишься? Нет? Знай.
Мы тогда убирали листву в школьном парке, был первомайский субботник, было ветрено и зябко, но в тот момент мне вдруг стало тепло. Правда, только на минуту.
– Мне, правда, еще Ирка из седьмого «А» нравится, но в нашем классе ты.
Сказано это было не случайно, я, подобно Элке, отвергала все попытки Игоря общаться, правда, Элла из вредности и кокетства, а я от стеснения. От одной мысли, что Игорь может взять меня за руку, у меня мурашки бежали по спине. Поэтому Игорь решил, что не стоит рисковать, выставляя себя смелым дураком, лучше сразу дать понять, что я не особенная. Самое забавное, что Ирка из седьмого была соседкой Игоря и школьной звездой среднего звена, потому что давно занималась танцами и на каждом школьном празднике солировала, неизменно принося своему классу призовые места, но ни в какой связи с Игорем замечена не была. Просто было очень удобно сослаться именно на нее: и соседка, и звезда школы в одном лице. Разве можно стыдиться того, что любишь звезду?
Левка Чубаров, главный балагур класса, тут же подхватил новость и во всеуслышание заявил:
– Черникова, даже не вздумай отвечать ему взаимностью, ты Ирке не
соперница: поматросит и бросит.
– Дурак ты, Чубаров, и не лечишься, – я предпочла вступить в диалог
шепелявым Левкой, чтобы не испытывать неловкости, глядя на Игоря.
– И ты, Игорек, тоже того, – покрутил у виска Левка, – кто ж так
подкатывает? Она ж женщина! Не простит никогда!
Картавый Чубатик оказался прав, все дальнейшие годы учебы мы так ни разу и не встречались с Игорем. Мне не нравилась та легкость, с которой Игорь кружил головы девчонкам, как легко он мог гулять сегодня с одной, завтра с другой. Это потом, через несколько лет после выпуска, Игорь Сергеев скажет мне на встрече одноклассников, как мечтал меня поцеловать тогда, в школе, и как ему казалось, что я непременно откажу в более близком, чем дружеское, общении, и был, по сути, прав. Кроме гордости у меня был еще один тормоз подростковой любви – мама. Она работала в этой же школе учителем музыки. Мама искренне считала, что самое главное в жизни девушки – учеба. Она мне так и говорила, что благодаря хорошему образованию я добьюсь большего, чем, например Женька, которая уже с шестого класса меняла парней, как перчатки. Кто только не хаживал в ухажерах Евгении, однажды, она даже умудрилась встречаться сразу с тремя парнями, двое из которых учились в нашей же школе. Правда длилось все это около двух недель и едва не закончилось плачевно для нашей Женьки. Восьмиклассница Женька тогда очень рисковала своей репутацией и страшно боялась получить хороший нагоняй от родителей. Эти двое Женькиных ухажеров, что учились в нашей школе, каким-то образом узнали друг о друге, да, собственно, все знали, каким именно образом, но ничего доказать не смогли, и отличница Сахарова, которая была соседкой и приятельницей одного из незадачливых кавалеров нашей Евгении, так и не получила заслуженного пендаля от разгневанной одноклассницы. Женька пыталась подговорить класс не общаться с Сахаровой, но, как бы мы не любили и уважали Женьку, ссориться с Сахаровой, которая буквально торговала домашним заданием ради дружбы, никто не захотел, тем более, что на носу были полугодовые контрольные. Болтливая Сахарова, раскрыв Женькин секрет, даже не подозревала, к каким мукам приговаривает одноклассницу: о Женьке поползли по школе самые невероятные слухи. Ну, тут уже без подробностей, фантазия каждому подскажет, кем была Женька в этих умопомрачительных историях с эротическим оттенком. Спас Женькину пошатнувшуюся репутацию третий ухажер, который очень кстати оказался старше возлюбленной на три года и уже успешно осваивал профессию в местном ПТУ. Уж не знаю, что заставило почти взрослого парня разбираться с сопливыми восьмиклашками, может, врожденное благородство, может, правильно поданная Женькой история, но горе – сочинители эротических историй были отловлены по дороге из школы, слегка потрепаны и совсем не слегка напуганы, и на следующей дискотеке эти двое, подбадриваемые улюлюкающей толпой, публично принесли извинения Евгении. На этом история очень благополучно закончилась. И это еще повезло Женьке, что никто из учителей не задумался о происходящем настолько глубоко, чтобы выяснять, почему Евгении приносят свои публичные извинения сразу двое мальчиков из очень приличных семей. Думаю, что учителей уже порадовал тот факт, что не дерутся и не курят, а извиняются, а это значит, что воспитательный момент в нашей школе не упущен.
Пока Женька распутывала свои любовные клубки, я упорно пребывла в статусе одиночки. Но самым противным для меня был тот факт, что, невзирая на ту историю с признанием Игоря в любви ко мне и одновременно Ирке из седьмого «А», все почему-то считали, что в Сергеева по уши влюблена я, а не он в меня. К счастью, картавый Чубатик хорошо помнил, кто, когда, кому и в чем признался, поэтому иногда вспоминал тот случай и обхахатывал в очередной раз, добавляя все новые подробности. Но эффект был недолог, вскоре снова все становилось на прежние места, и снова кто-нибудь мне как бы случайно напоминал о моей безответной любви. Так было ровно до того момента, пока судьба не свела меня с одним очень популярным мальчиком из соседней школы. И только тогда, в девятом классе я вздохнула с облегчением: все как-то внезапно забыли о том, как безнадежно и безответно я люблю Сергеева.Но сейчас не об этом.
К десятому классу Игорек заметно остыл ко мне, не было больше откровенных заявлений, детских дразнилок, попыток проводить домой. Изредка, в общей компании, улучив удобный момент, Игорь подсаживался ко мне, иногда улыбался, чаще просто смотрел долго и пристально, когда был уверен, что я его не вижу. На этом все. Вот и сегодня в парке мне достался букетик опавших листьев и паук на плечо. Я сделала вид, что ужасно боюсь пауков, он смеялся и слегка обнял, будто успокаивая, я оттолкнула его. Больше он не подходил близко, но всю дорогу от парка к дому мы обменивались короткими взглядами. Трудно сказать, что мы тогда друг к другу испытывали. Была ли это первая любовь или всего лишь детская игра со своими правилами, которые менялись буквально на ходу. Например, для того, чтобы мне нравился Игорь, существовало определенное условие: он непременно должен был носить длинную челку. Точнее даже не челку, а прическу типа той, которую носил один очень симпатичный, но не очень талантливый, на мой взгляд, солист одной очень известной группы. Отсутствие великого таланта однако же совершенно не мешало ему покорять девичьи сердца одним взмахом этой самой челки. Однажды я почти на целую четверть разлюбила Сергеева: он сделал модную тогда стрижку, которая ему совершенно была не к лицу. Мне кажется, сейчас многие поняли, о чем речь. Кому пришло в голову, что красиво иметь почти лысую голову, из которой в районе лба топорщатся то ли усы моржа, то ли обувная щетка? Существует ли хоть один человек на земле, которого этот парикмахерский шедевр украсил? Я таких не знаю. Поэтому, когда Игорь постригся, я посмотрела на него, разочаровалась, фыркнула и разлюбила. Ровно до тех пор, пока Сергеев снова не оброс до привлекательного, на мой взгляд, состояния. В ту осень эта прогулка была последней. В нашем маленьком городишке произошло событие, которое еще совсем недавно невозможно было представить.
О той действительно чудовищной истории, которая всколыхнула наш городок в один не самый прекрасный день, а потом долго еще заставляла оглядываться и ускорять шаг в вечернее время суток всех женщин вне зависимости от возраста и комплекции, а их мужей гнала встречать припозднившихся с работы супружниц, вооружившись молотком, напомнил мне разговор с Женькой, когда мы случайно зацепились языками в чате, созданном на волне обсуждения сначала похорон тети Нади, а потом уже оставленном для общения и подготовки к возможной встрече одноклассников.
На следующий день после своего первого звонка Элка постучалась ко мне в один из многочисленных мессенджеров унылым смайликом ( то ли это был Элкин фирменный смайл, отражающий всю загадочность ее души, то ли она просто ткнула пальцем в первый попавшийся.) Дальше, без каких-либо объяснений, Элла кинула мне приглашение в группу с лаконичным названием «Мы». Попытавшись выяснить, кто такие мы, я получила короткий и емкий ответ : «Мы». Ну, мы, так мы. А что мы там делаем? И снова коротко и емко: «Надо». Нет, я конечно понимала, что скорее всего группа создана по озвученному ранее поводу, но зачем? Что мы там будем обсуждать? И зачем это обсуждать? Но Элка – есть Элка. Надо, значит, надо. Перейдя по ссылке, я попала в абсолютно пустое виртуальное пространство. Помолчала. Потом поздоровалась. Тихо. Наверно, я была первой, кто принял приглашение. Я представила, как остальные приглашенные сейчас допрашивают Элку о том, кто такие мы, и зачем мы нам нужны. Удовлетворятся короткими и совершенно логичными ответами и скоро тоже начнут здесь здороваться. Я решила не ждать, тупо таращась в экран. Ушла на кухню и занялась приготовлением ужина. Несколько раз я слышала, как дзинькнул в оставленный в зале телефон, но, превозмогая любопытство, дочистила, а потом и дожарила картошку.
Когда я взяла в руки телефон и открыла чат, там уже шла оживленная беседа. Шестьдесят четыре сообщения. Ого.
Я пробежалась глазами. Потом вернулась, и, вглядываясь в аватарки, медленно, смакуя каждую фразу, начала читать.
– Всем привет!
– Привет…
– Привет!!!
– Хеллоу!
– О, Юран, здорово!
– Здорово, как сам?
– Мальчики, как я рада вас видеть?
– А девочек?
– И девочек!(чмок-чмок губастыми смайлами)
– Так, кто тут пришел? Отзовись!
– Юрий Николаевич Слободин)))
– Ребята, это же я, Леха!
– Юрчик, привет!
– Лешка , привет! Узнали?
– Женечка!
– Ага)))
–Ой, ребята! Помню, все как вчера! (это Женька).
–Пхахах, точно, Женек, можно сказать, что мы тут все вчерашние школьники! (это Юрка)
– Так уж и вчерашние? Позавчерашние, скорее (Лешкина ложка дегтя)
– Ну ты, как всегда (снова Женька), вечно все испортишь(((
– Не испортишь, а подкорректируешь.
Море смайлов, поцелуев, картинок. Ну и мне пора обозначиться:
– Добрый день!
– Ингуленька! Привет!
– О, Инга!
Привет, привет, привет…
Позавчерашние девчонки и мальчишки… Даже как-то грустно. Но Леха, как обычно, прав.
Заглянула в список контактов: двадцать человек, почти весь класс. Судя по номерам телефонов, нас раскидало по всей России. Интересно, кто тут? Фото красоток, букетов, закатов, рассветов. Ясно, что ничего не ясно. Видимо, придется знакомиться заново. Несколько человек благоразумно подписались: Стасян, Евгения, Ирина Бабенко, Сергей Федоров, Элла. На этом все. И никакой Иры в классе у нас не было. Был Стас Бабенко. Интересно.
В личные сообщения кто-то постучался. Евгения! Приятно, если честно.
– Ингуля, привет!
– Привет!
– Инга, ты видела Стаса и Иру?
– Видела. Но не понимаю, кто такая Ира, и почему у нее фамилия Стаса?
– Ну, это же наша Ира Кучерова, которая с нами в седьмом классе училась.
Рыженькая такая? Вспомнила?
– Кучерова? Помню. Она жена Стаса?
– Да! Представляешь, я сама только что узнала. Элла сказала, что Стас
настоял, чтобы и его жену в группу приняли, типа, она училась с нами. Мы с Эллой вспоминали, а потом спросили. И знаешь что?
– Что?
– Стас сказал, что они год назад поженились! Представляешь.
– А где она была все это время?
– Не знаю, потом спрошу.
– Они же ведь уехали из города совсем после той истории.
– Ну. Это же ее сестру тогда…
– Точно. Интересно как. Теперь она жена Стаса.
– Да. А ведь тогда чуть не посадили двоюродного брата Стасика.
Странно даже. Ира Кучерова и Стас Бабенко- муж и жена. А ведь тогда, еще в середине девяностых, фамилии Кучеровых и Бабенко навсегда переплелись в памяти жителей нашего города.

Глава 2
Глава 2
Страх живет в городе
В 1996 в нашем городе объявился маньяк. Правда, в сентябре девяноста шестого никто еще не подозревал, что на протяжении полугода город будет пребывать в постоянном напряжении. Наряду со страхом, охватившим буквально каждого, городок переполнили слухи и сплетни. С каждым днем деталей становилось все больше, все больше нарастал гнев горожан, каждый считал своим долгом рассуждать о никчемности нашей доблестной милиции. Город паниковал.
Примерно через неделю после дня рождения Юрки на пустыре за гаражами в самом новом микрорайоне города нашли труп женщины. В городе поползли слухи, что тело было изуродовано настолько, что опознали только по одежде, которая валялась рядом. Говорили разное, болтали, что это проститутка, которую растерзали братки, которых в ту пору даже в нашем захолустье было полно, что это какая-то приезжая, которую убили где-то и подбросили в наш город, чтобы замести следы, что это дочь какого-то богатея, которому отомстили враги. Убийства в нашем городе в девяностые не были большой редкостью, правда это были жертвы разборок тех же бандюков, которые даже отстреливали друг друга в людных местах из окна автомобиля, или жертвы пьяных драк местных алкашей, но вот растерзанных женских тел на окраине города не находили. Эта была первой.
Отец нашего одноклассника Тольки Писарева был участковым. Не бог весть, какая должность, но благодаря отцу, Толька на время стал центральной фигурой в нашем классе. Все новости о деле мы узнавали от него.
– Он ей глаза выколол и кишки выпустил, – стращал нас Толян.
Подробности убийства из уст Тольки, конечно, были нехило приукрашены, но тем интереснее было его слушать. Писарев никогда не владел искусством красноречия настолько, чтобы суметь увлечь слушателей хотя бы на пару минут. Наша русичка Вера Анатольевна, слушая ответ Тольки, морщилась, словно от зубной боли, вздыхала и отрешенно смотрела в окно на серую ленту беговой дорожки нашего стадиона, расположенного прямо перед окном кабинета литературы. Толька мямлил, нукал, закатывал глаза, безбожно перевирал личные данные героев великих романов. Все это действие обычно длилось не больше пары минут, потом Верочка делала неопределенный жест рукой, который означал, что горе-оратору можно прекратить мучиться.
– Тройка, Писарев. Вымученная, хлипкая тройка.
Толик вздыхал, делал вид, что его прервали на самом интересном и важном месте, но покорно умолкал, занимал свое место за третьей партой и спокойно доживал до конца урока.
После обнаружения трупа несчастной неизвестной Писарев буквально бенефисил на каждой перемене в течение целой недели. Постепенно слухи распространились по городу, обросли подробностями, и Толькин поток красноречия снова иссяк.
Ту несчастную вскоре опознали как студентку местного колледжа. Дело как-то быстро замяли, и буквально через месяц все стихло. Собственные проблемы и заботы развернули тревожные мысли горожан в совершенно другое русло – финансовое. Но ненадолго.
В середине октября выпал первый снег. Крупные рыхлые снежинки медленно кружились в остывшем воздухе и обреченно валились в грязное месиво, образовавшееся из влажной земли, воды и листьев. Ничего привлекательного и романтичного в том первом октябрьском снегопаде не было. Но именно ему было суждено запомниться многим надолго. В то раннее утро, когда горожане тихо матерясь, спешили на работу, был обнаружен еще один труп. И снова женщина, молодая. Вот тогда-то и зазвучало со всех сторон это жуткое слово – маньяк.
Если без лукавства, то мы, пятнадцатилетние полудети, находили в этой чудовищной истории какой-то особенный, нам только понятный интерес. Если наши мамы и бабушки испытывали неподдельный страх и совершенно искренне охали, слушая новые подробности из уст всезнающей соседки, то мы буквально смаковали подробности. Чем пикантнее и отвратительнее они были, тем дольше и громче мы обсуждали их, сбившись в разномастную орущую кучку на перемене. Вскоре эта история настолько захватила нас, что мы даже не могли найти других тем для общения. Кто-то даже высказал желание найти очередной труп первым.
Вскоре директор школы, наш бессменный Пал Палыч, издал негласный указ – разгонять на переменах обсуждающих маньяка, отвлекать, а с особо рьяными проводить воспитательные беседы, в крайнем случае вызывать родителей и разговаривать с ними тоже. Это сейчас я понимаю, что со стороны нашего наидобрейшего директора это была попытка оградить наши неокрепшие умы и души от всей этой грязи и пошлости, в которую превратилась история жизни покойной.
Кем была эта девушка, знал весь город. Студентка второго курса ПТУ Лена Шмарова до самой своей трагической кончины вела незаметную и очень невеселую жизнь. Мать Лены была дамой гулящей и пьющей, кем был родной отец Лены, никто не знал, а так называемых отчимов просто не успевали запомнить. До девятого класса Ленка носила очки и кличку Шмара, была тихой, молчаливой, забитой. Друзей у нее не было. Ее часто можно было видеть в коридоре школы у окна напротив библиотеки: прикрывшись тюлем, она молча смотрела на плывущие за окном облака. Тихая, незаметная девочка у окна. Так я ее и запомнила. В девятом вдруг Ленка неожиданно кардинально сменила имидж: все лето подрабатывала на местном рынке, перебирала овощи, а накануне первого сентября получила зарплату, купила себе джинсы и белые кроссовки, остригла косу и перекрасилась в ярко-рыжий цвет, и в таком виде заявилась второго сентября в школу, проигнорировав первосентябрьскую линейку. Шмарой Ленка, конечно, быть не перестала, но начала оправдывать свою дурацкую кличку по полной: прогуливала школу, курила, материлась, завязала сомнительные знакомства с парнями и девчонками из ПТУ и ШРМ. Кое-как сдала экзамены и отправилась осваивать профессию штукатура-маляра. Нельзя сказать, что школа облегченно вздохнула, проводив Ленку за ворота, скорее, никто не заметил ее отсутствия, а спустя месяц и вовсе забыли, что была в школе такая девчонка. Коротенькая Ленкина жизнь и такая страшная смерть, наверно, потрясла по-настоящему только несколько учителей и нашего директора. Нам же, честно сказать, новость о смерти Шмары казалась интересной только в связке с маньяком. Умри Ленка от ангины, никто бы и не заметил. Умный и добрый дядька, Пал Палыч, прекрасно понимал, что означают резкие перемены в Ленке. Ее рыжие волосы, красные губы и неумелые стрелки, подчеркивающие ее детские черты лица, на котором особенно ярко выделялись огромные детские глаза, ее неестественный смех и неуклюже вставленный в речь мат – крик о помощи, даже не крик, а писк, тонкий и протяжный, как поскуливание маленького замерзшего щенка, оторванного от теплой мамки, испугавшегося внезапного холода и одиночества. Только холод и одиночество в жизни Ленки не были внезапными, просто девчонка, привыкшая к всеобщему безразличию, вдруг попыталась взбунтоваться. Говорят, на похоронах директор плакал, держал под руки вдруг осознавшую всю горечь потери, вмиг постаревшую Ленкину мать, и утирал слезы со своего и ее лица.
Но это Палыч. Он такой. Но были и те, кто Ленкину историю начал использовать в воспитательных целях. Как-то ругая Женьку за слишком яркий макияж, наша завуч Анна Владимировна, подняв вверх тощий корявый палец, заявила:
– И вообще, Евгения, если не прекратишь разрисовываться, как папуас,
можешь закончить, как Шмарова.
Ошеломленная этим заявлением Женька, на перемене делилась с нами подробностями разговора, попутно возмущаясь, что ее сравнили со Шмарой. И мы, неокрепшие мозгами дурачки, охотно ее поддерживали, называя Аннушку дурой и идиоткой. Юность жестока, и нам тогда казалось, что Ленка во всем сама виновата. И неспроста мы так считали, многие взрослые придерживались того же мнения. Потом еще долго нас стращали тем, что раннее взросление и стремление выглядеть старше – прямой путь к очень нехорошему финалу. Так вот несчастная, никому при жизни ненужная девчонка, стала городской легендой.
А через месяц маньяк дал снова о себе знать. Новой жертвой стала женщина лет сорока, мать троих детей. Ее растерзанное тело нашли почти в самом центре города на детской площадке. Об этом убийстве говорили в совершенно другой интонации, нежели о предыдущих. Женщину жалели, маньяка проклинали. Город буквально сошел с ума: местное телевидение ежедневно выдавало новую порцию новостей, милиция стояла на ушах, город патрулировали одетые в бушлаты, промерзшие на холодном степном ветру участковые. На время город замер. Молодежь не гуляла вечерами, дискотеки и сеансы в кинотеатре отменялись. Ночная жизнь продолжалась только в единственном в городе ресторане «Шатры», где гуляли бесстрашные бритоголовые братки и разбитные девицы в ультракоротких юбках.
А еще через месяц произошел прорыв в деле. Родная тетка Ирки Кучеровой, ныне Бабенко, заявила, что вечером на нее было совершено нападение. И, что самое главное, маньяка (в том, что это был именно он, никто не сомневался) она знала. Маньяком оказался никто иной, как ее сосед Антон Бабенко, буквально позавчера вернувшийся с очередной вахты. Доблестные служители закона все просчитали, и выяснилось, что все убийства совершены аккурат в те периоды, когда вахтовик Бабенко приезжал домой на межвахту. Антон Бабенко приходился нашему Стасу двоюродным братом, имел красавицу жену Катю и новорожденную дочь Машеньку.
И снова подробности мы узнали из уст уже вкусившего однажды славы Тольки Писарева. Подана была информация в очень необдуманной манере. Писарев терпел ровно два урока, видимо, выжидая удобного случая, и , улучив момент, громко, так,чтобы слышали все, обратился к Стасу:
– Ну что, Стасян, как там твой брательник поживает?
Стас, видимо, сразу понял, к чему клонит Писарев, поэтому ответил медленно, но громко, враждебно глядя Писареву в конопатое лицо:
– Писарь, ты бы заткнулся, а то случайно напросишься – не унесешь.
Писарь, видимо, будучи уверенным в том, что дело раскрыто, а маньяк ну точно брат Стаса, не заткнулся:
– А общество хочет знать, какие мотивы были у вашего родственника,
товарищ Бабенко, что толкнули его на убийство ни в чем не повинной Шмары?
Писарев победно оглядел всех нас, застывших в напряженном ожидании. Никто не понимал, что несет этот лопоухий олух, и при чем тут Стас, брат Стаса и Ленка Шмара. Первой встрепенулась сообразительная Женька:
– Писарь, ты хочешь сказать, что маньяк – это Стасиков брат?
– Ну а кто, по-твоему?
– Ты серьезно?– Женька повернулась к Стасу, – Стасик, это правда?
Вместо ответа Стас, сжав кулаки, набросился на Писарева. Его перехватили, повалили. Сев сверху на Стаса, Игорек увещевал:
– Стасян, в школе не деремся. Хочешь по-мужски, после школы за теплицей. А здесь не стоит. Верочка придет, потащит к Палычу, тебе оно надо, Стасян?
Стас кряхтел и сопел, пытаясь скинуть с себя Игорька, но на помощь Сергееву пришли Леха и Юрка, ограничив свободу Стасовых рук и ног. Вскоре Стас дал обещание не трогать лопоухого до конца уроков, но после уроков обещал разобрать его на молекулы, чтобы не трепал своим поганым языком честную фамилию семьи Бабенко.
Но после уроков драка не состоялась. Кто-то очень болтливый и бдительный рассказал нашей классной Светочке о конфликте Писарева и Бабенко. Поэтому вместо истории у нас состоялся внеочередной классный час. Светлана Сергеевна молча пару минут буравила класс своими пронзительно-синими глазами, потом, видимо, не дождавшись нужной реакции, положила классный журнал на стол, молча села и отрешенно уставилась в окно. Мы молчали. В классе стояла мертвая тишина. Мух не было, не сезон, но хоть если бы одна вздумала пролететь, то…
Светочку мы любили какой-то непонятной любовью. Когда она взяла наш класс, мы учились уже в седьмом, а это, как известно, самый бешеный возраст. Шумные, непослушные, кое-как воспитанные замученными работой матерями, вечно взбудораженные гормонами, населявшими наши все еще по-детски неуклюжие тела, мы доставили ей в первый год немало хлопот. Бывало, что Светочка уходила прямо с урока в слезах, бывало, кричала и топала ногами, жаловалась родителям на собраниях, но никогда, ни единого разу не ходила к Палычу за помощью в усмирении двух с половиной десятков шалопаев под названием седьмой «А». А в восьмом все вдруг затихло. Мы привыкли к Светлане Сергеевне, которая стала для нас Светочкой (при любом раскладе имя классной между собой мы произносили только так – Светочка. В зависимости от ситуации мог менятся тон, считая себя правыми и незаслуженно обиженными, мы произносили ее имя шепеляво – пренебрежительно, пародируя манеру Левки, но всегда Светлана Сергеевна была для нас Светочкой), она, как мне кажется, искренне полюбила нас. Никогда она не заискивала перед нами, не пыталась подружиться или же наоборот отстраниться. Все у нас было естественно и даже временами обоюдно – доверительно. Мы не то чтобы бесконечно доверяли Светочке все, но старалась уж точно не врать. Но отнюдь не потому, что были не способны ко лжи, просто очень скоро поняли, что так для нас же и будет спокойнее. Светочка могла поругать, наказать, заставив убирать кабинет после уроков вне очереди, но, если проступок был велик, и слухи доходили до ушей администрации школы, Светочка мужественно отстаивала нас перед грозой школы завучем Анной Владимировной. Анну Владимировну боялись все. Но именно ей, грозе школы, перед которой снимали шапки даже в лютый мороз местные алкаши, завидев издалека, придумали самую отвратительную кличку – Сявка. Дело в том, что у завуча была не очень звучная фамилия – Гусикова. С такой фамилией хорошо быть бухгалтером, поваром, инженером, а вот завучем школы быть плохо. Несолидно звучит – завуч Гусикова. Сявка, как считалось, звучит лучше. А прозвище это Гусикова получила лишь за то, что инициалы ее – Г.А.В. С фактурой, характером и хваткой Гусиковой ей больше подходило прозвище Бульдог, но с чьей-то подачи когда-то обычная еще учительница средней школы, но вредная и склочная, получила вот такую неприятную кличку. Светочка могла спорить с Сявкой долго и упрямо, утверждая, что мы дети, проступок не настолько ужасен, чтобы экстренно собирать родительское собрание всей параллели, что она лично накажет, сходит к родителям, проследит. Терпеливо выслушивала упреки и завуалированные оскорбления Сявки, кивала головой в знак согласия с тем, что педагог и воспитатель она никакой, что мы на голову ей сели, соглашалась писать объяснительную, сидеть на уроках класса у других учителей, в общем, на все соглашалась, но отстаивала очередного провинившегося. Мы у Светочки были первые, как она призналась нам на самой первой нашей встрече выпускников, которая состоялась аж через пять лет после выпуска, на нас она училась быть учителем. А позже я училась быть учителем у Светочки, переняв ее главный педагогический принцип « не навреди».
Первым не выдержал Левка. Смутно догадываясь о причинах поведения Светланы Сергеевны, он неловко попытался прояснить ситуацию. Оглядевшись вокруг, он осторожно спросил, будто вникуда:
– А чо сидим-то, как на похоронах?
Со всех сторон на него зашикали, Левка махнул рукой, как бы давая понять, что сделал все, что мог, и отвернулся к окну.
Светочка молча встала, подошла к доске, взяла тряпку, потерла доску, отложила тряпку, взяла мел, будто собиралась писать тему урока, потом повернулась к нам, медленно обвела взглядом класс, вздохнула, положила мел, прошла к столу и села. Мы все так же молчали, не сводя взглядов с классной.
– Молчите?
– А чо говорить-то? – встрял не умевший долго молчать Левка.
– Помолчи, Чубаров.
– Хорошо, помолчу.
– Да заткнись ты, – Стас швырнул в Чубатика ластиком, – вы же, Светлана
Сергеевна, про драку спросить хотите? Ну так и спрашивайте.
– Да, Бабенко, хочу. И спрашиваю. Толя, встань, – обратилась она к
Писареву.
Толик нехотя поднялся с места. Губа у Писарева смешно и нелепо топорщилась – Стасик метко засветил Писареву в челюсть.
– Ребята, мне кажется, мы с вами прошли большой путь вместе, учились
дружить, общаться, и что? Вы деретесь в школе, еще и назначаете дуэли после уроков. К чему мы с вами пришли?
Светочка говорила ровным, спокойным, чуть обиженным тоном, но на Стаса ее слова подействовали отнюдь не успокаивающе.
– Светлана Сергеевна, вы лучше в это не лезьте!
– Стас! – глаза Светочки округлились, превратившись в две ярко – синие
большие бусины.
Парни зашикали на Стаса, девчонки кинулись успокаивать Светочку.
– Стас, остынь!
– Стасян, не гони!
– Светлана Сергеевна, Стас не виноват!
– А кто виноват! – через общий гвалт прорвался визгливый голос Писарева,
опять я виноват! А я, что наврал что ли? Если так и есть, кто виноват?
– Ах, ты, сволочь!
Через весь класс к визжащему Писареву полетел пакет со сменкой. То ли Стасик плохо целился, то ли Толька ловко увернулся, но пакет с тяжеленными стасиковыми ботинками сорок третьего размера с глухим ударом врезался в тощую спину Оксанки Сахаровой, отличницы и активистки. Сахарова качнулась, охнула, шлепнулась на парту и тоненько завыла. К Оксанке метнулась Женька, к Писареву, перепрыгивая через парты, Бабенко. Дальше началось невообразимое: Стасик молнией подскочил к Писареву, схватил за грудки, дернул и уложил ровнехонько поверх стонущей Оксанки. Озверевший Стасик душил Писарева вместе с Оксанкой. Отличница, плотно прижатая к парте спиной Писарева, глухо завыла, взмахнула руками, дернула ногой и затихла. Женька схватила Оксанку за руку и потянула на себя. Оксанка снова завыла. Стас продолжал душить. Эта дикая сцена длилась считанные секунды, но всем запомнилась ярко, в подробностях. Левка до конца школы пародировал умирание Оксанки, потуги Женьки спасти Оксанку и вопли Писарева. Бедная Светочка вцепилась в Стаса, пытаясь оттащить его от жертвы, но по факту, она, хрупкая не выше ста пятидесяти сантиметров и не тяжелее сорока килограммов, болталась на могучей стасовой спине, намертво вцепившись в плечи парня наманикюренными пальчиками.
Игорь, Юрка и Леха, одновременно сорвавшиеся с трех разных сторон, быстро растащили дерущихся. Буквально отцепив Светочку со стасовой спины, Игорь бережно отнес классную на ее законное место, усадил за стол, зачем-то поправил журнал, лежащий на учительском столе, и ушел на свое место.
Оксанка оказалась крепче, чем мы думали: как только с нее сняли Писарева и тычками усадили на место, она встала со стула, сделала шаг вперед, посмотрела пристально в глаза потрепанного правдолюба и влепила ему пощечину.
– Урод, – сказала Оксанка.
Почему пощечина досталась Тольке, никто так и не понял, но этот Оксанкин жест разрядил обстановку.
Первым начал хохотать Левка, потом Юрка, полминуты спустя хохотали почти все, кроме троих: Писареву и Бабенко было не до смеха, а Светочка, нахмурив лоб, видимо обдумывала выходы из сложившейся ситуации. Выждав, пока мы прохохочемся, она постучала указкой по парте, призывая к тишине. Потом встала, вышла на середину класса. Была она такая же маленькая, хрупкая, но какая-то необычно серьезная и строгая.
– Значит так, – зазвучал в тишине ее спокойный голос, в котором едва
улавливались металлические оттенки, – если еще раз такое или подобное повториться, я уволюсь, но перед этим я устрою вам такое…
Она не уточнила, что именно она устроит, но никто не сомневался, что обещание свое она выполнит. К слову сказать, драка Стаса Бабенко и Тольки Писарева так и не состоялась вообще никогда, но до конца школы они больше не перекинулись ни словом друг с другом. Они заключили молчаливый договор: там, где был Стас, не было Тольки, и наоборот.
После того, как задержали Антона Бабенко по заявлению Иркиной сестры, целый месяц в городе было тихо. Дома вечерами обсуждали, как молодой парень, женатый, с маленьким ребенком докатился до такой жизни. Почти весь город поверил, что именно Антон и есть тот самый маньяк. В нашем классе после той драки о маньяке больше не говорили. История эта вышла за пределы класса, Стаса и Тольку водили к директору, вызывали родителей, Светочке влетело от Сявки. На классный час приходил Палыч и грозил исключением из школы любому, кто решит повторить подвиг Стаса. Почему-то именно Стаса назначили виноватым, хотя всем было известно, что Тольке крепко влетело от отца за то, что он протрепался раньше времени. Хоть мы и не изменили своего отношения к Бабенко, но он за этот месяц сильно изменился, статус брата маньяка – вещь весьма не завидная.
Месяц Антон просидел в следственном изоляторе. Страшно представить, что он пережил тогда. Но в середине января в деле, как говорят криминальные блогеры, коих нынче развелось пруд пруди, произошел прорыв: маньяк снова напал. Говорят, это был самый страшный эпизод в серии. Чудовище в человеческом образе, будто вдруг окрепло, осмелело, дало волю своей больной фантазии. Женщина, как говорят, умерла от болевого шока.
После этого случая в школах стали проводить классные часы с привлечением работников правопорядка. Милиционеры строго настрого запрещали старшеклассницам появляться в позднее время на улице, грозили задержанием и штрафами, но аккуратно обходили стороной причину этих бесед.
Уж не знаю, кто или что повлияло на ход дела, но Антона Бабенко выпустили из СИЗО. Парень отсиделся пару недель дома и снова уехал на Север. Поиски маньяка в городе продолжались. Вскоре поползли слухи, что нападение на женщин совпадает со временем отъезда «кэмэлов» в Китай за товаром. Может, бдительные граждане отследили, может, произошла утечка информации, но в феврале слухи подтвердились: именно в период отъезда торговцев за товаром, маньяк напал снова.
В этот раз нервишки подвели садиста или женщина оказалась крепкой, но жертва выжила. Тридцатилетняя мать двоих детей была найдена на пустыре без сознания. Новость облетела город мгновенно. Сильный молодой организм справился, и уже через две недели стало известно, имя того, кто полгода держал город в страхе.
Жена этого чудовища действительно в дни нападений уезжала из города за товаром и даже не подозревала, что страшный убийца, которого боится весь город, ее муж. Не вдаваясь в подробности, расскажу, что гораздо позже я читала статьи о маньяке, видела его фото. Обычный такой мужичок, ничем не примечательный, работающий где-то на заводе, воспитывающий сына и дочь. В статьях о маньяке писали, что жена не верила, поддерживала, но потом он признался, раскаялся. В 1997 его приговорили к расстрелу, но потом заменили на срок в пятнадцать лет. Вот так, за четыре жизни – пятнадцать лет.
А история с Антоном и Иркиной теткой оказалась банальнее некуда: поссорившись с женой, молодой вахтовик ушел к другу, где изрядно принял на грудь, пожаловался на судьбу, успокоился и решил вернуться домой к любимой семье. В те годы улицы нашего городка освещались редкими одинокими фонарями, прикрученными к высоченным столбам. В их тусклом свете нетрезвый Антоха увидел женский силуэт, быстро приближающийся к подъезду его дома. То ли жена Антохи действительно походила фигурой на Иркину тетку, то ли Антоху подвели его глаза и затуманенный алкоголем мозг, но только погнался парень за мелко семенящей молодой женщиной, догнал в три прыжка и схватил сзади. В тот же миг пойманная девица оглушительно завизжала, а потом извернулась и ухватила обалдевшего Антоху зубами за палец. Тут уж заорал Антоха и рефлекторно, не осознавая собственных действий, двинул напавшей на него женщине в сомкнутую челюсть. На крики выскочил муж Иркиной тетки, откуда-то вдруг примчался еще один мужик с собакой, Антоху немного поваляли, потом узнали, но до конца разобраться не успели: кто-то бдительный вызвал наряд милиции. Антоху связали и вместе с рыдающей теткой Ирки отвезли в отделение. Ну а там уже и разбираться не стали. Напал? Напал. Хватал? Хватал. Иркина тетка то ли с испугу, то ли и правда поверила, но в красках описала нападение, даже сделав предположение, что могло произойти, не прибеги к ней на помощь любимый супруг. Это решило все. И только потом, когда Антоха понял, к чему все идет, он попытался объяснить, что перепутал соседку с женой, что просто хотел подшутить над вредной супружницей, но было уже поздно. Так Антон Бабенко едва не был зачислен в маньяки. К счастью для него, все обошлось. Можно сказать, повезло Антохе, чего не скажешь о тех несчастных, благодаря которым с него сняли все обвинения.
Я почему-то иногда вспоминаю Лену Шмарову. Вижу ее не той, какой она была в последний год своей короткой жизни, развязной и размалеванной до неузнаваемости, а той, которая на перемене одна тихо стояла у окна и молча смотрела в небо. Я слышала или читала, что люди предчувствуют свою смерть. Может и Лена так же чувствовала, что жить ей на земле недолго, и именно поэтому так часто молча смотрела туда, где, надеюсь, сейчас счастливо обитает ее многострадальная душа.

Глава 3
Вчера кто-то скинул в чат фото. Черно – белое, довольно блеклое, явно любительское, но, боже мой, невероятно ностальгическое! На этой фотографии наш 5 «А» еще до эпохи Светочки. Классным руководителем у нас тогда была пожилая, очень опытная, невероятно строгая и столь же невероятно заслуженная Нина Афанасьевна Кузнецова – учитель физики. Проучив нас два года, Нина Афанасьевна ушла на заслуженный отдых, нисколько не жалея, что расстается с нами. Мы были настолько безразличны друг другу, что даже не попрощались. В мае она нас выпроводила из школы, начертав в дневнике каждого замысловатые подписи с острыми концами, в которых смутно угадывались инициалы классной, а в сентябре просто не пришла. Перед линейкой Анна Владимировна быстро вручила нас Светочке, ну или Светочку вручила нам, и началась у нас новая жизнь. И, честно говоря, то ли с пятого по седьмой класс просто нечего вспомнить, то ли у меня этот период стерся из памяти, но я ровным счетом не помню ничего интересного из этого отрезка моей жизни, кроме, пожалуй, признания Игоря в любви одновременно мне и Ирке.
Я долго и пристально разглядывала забавные мордашки на фото, и в душе растекалось невероятно теплое чувство: неужели это мы?
Телефон снова дзинькнул. Еще фото. О! Легендарное! Наш уже десятый «А» на фоне цветущих яблонь со Светочкой перед самыми каникулами. Крохотная Светочка буквально затерялась среди могучих тел: Юрка на полторы головы выше классной, Лешка почти на две, а позади Светланы Сергеевны несокрушимой горой возвышается, да что уж лукавить, и расширяется Ванька. Мордашки уже переросли в лица: на всех почти взрослые выражения. Вот Женька старательно изображает из себя половозрелую кокетку: губки бантиком, глаза с поволокой. Рядом Элка непривычно строгая и собранная, Сергеев чуть прищурил левый глаз, видимо, добавил образу загадочности и этакой благородной небрежности. Мы с Юлькой по разные стороны от Сашки. Чего мы его так притиснули с двух сторон? Ну ладно Юлька, а мне – то это зачем? Я повнимательнее примотрелась к нашу композиции. Ага. Как я могла забыть? Секрет моего интереса к Сашке раскрыт, точнее, интерес у меня не к Матвееву, а к Юльке, а если уж совсем точно, к Юлькиным туфлям. Туфли эти были поводом для единственной в жизни нашей с Юлькой ссоры. И кстати, если приглядеться, то не такой уж и крошечной была наша Светочка. Просто она была не такая модная, как девчонки из ее десятого «А». Молодая зеленая травка, в которой утопают наши ноги примерно по лодыжку, не позволяет подробно рассмотреть детали, но те, кто хоть немного помнят моду девяностых, с легкостью представят, во что обуты самые модные девочки в девяноста седьмом. Разглядеть можно только Юлькину левую туфлю, потому что она кокетливо, согнув ножку в колене, приподняла ступню. Я знаю, хоть этого и не видно, что с другой стороны так же торчит и моя нога, очень удачно прикрытая Толькиными широченными джинсами- бананами, поэтому наша композиция выглядит не так комично, как могла бы. Спасибо, Толик тебе и тому китайскому товарищу, что сотворил это небесно-голубое чудо текстильной промышленности, которое ты, так кстати для меня, с гордостью носил в то время.
Ах, эта удивительная мода девяностых. К счастью, мы родились чуть раньше тех, кто на современном языке стал амбассадором лосин. К тому времени, когда я только начала ощущать неистребимую потребность быть модной, эра синтетических розноцветных полуколготок канула в Лету. Нет, лосины, конечно, поносить мы успели, лет в одиннадцать. Носить их было принято, как вздумается. Самые скромные и юные носили лосины вместе с платьями. Я, например, помню, что хотела лосины сумасшедше – салатового цвета, но, когда мне удалось склонить маму к этой модной, но совершенно непрактичной покупке, мне прямо на рынке пришлось согласиться на черные, которые, вроде, и были модным атрибутом гардероба, но не вызывали такого волнения и трепета в душе, как те же зеленые, фиолетовые, или уж на худой конец, синие. С одной стороны, заполучив лосины, я чувствовала себя счастливой обладательницей модной обновки, с другой сожалела, что мои новые черные лосины не будут так удачно гармонировать с коричневой футболкой с шикарным капюшоном, которая мне так удачно совсем недавно перепала от старшего двоюродного брата. Ну не тот эффект, согласитесь…
В общем, носила я эти лосины и с футболкой, и с платьем, даже под школьную юбку пялила, вещь оказалась универсальной. А вот Женьке повезло больше, она умела добиваться своего, поэтому ходила Женька самая модная – в сиреневых лосинах. Юльке вообще лосины не купили, консервативный Юлькин отец заявил, что ходить в такой вульгарщине его дочь не будет. Слова родителя нам повторяла гордо и Юлька, с завистью поглядывая на наши обтянутые синтетической красотой ноги.
Но шикарнее всех в лосинах выглядела Женькина старшая сестра Маринка. Маринке в эпоху лосин было уже шестнадцать. Она училась в местном медучилище и считалась взрослой. Кроме лосин Маринка носила бомбические начесы на крашеных в махагон или модный баклажан волосах, и ультракороткую по тем временам олимпийку фирмы «Аполло». Мы Маринке искренне завидовали: выглядеть так фантастически модно Маринка могла себе позволить лишь потому, что проживала не с родителями, точнее не с матерью и отчимом, которому было ровным счетом наплевать на Маринку, а с бабушкой, которая воспитывала девчонку с тех самых пор, как родилась Женька, очень жалела внучку и в меру сил баловала. Поэтому Маринка не ведала никаких запретов в преображении своей внешности. Маринкин образ был всегда на грани добра и зла: обтянутая снизу в лосины, к верху Маринка расширялась посредством широкой в плечах спортивной куртки. Красота, надо сказать, трудноописуемая. Правда лосины и начесы никак не повлияли на качество будущей Маринкиной жизни: она успешно окончила училище, вышло замуж, родила сына и дочь, и вполне себе счастливо живет без лосин и начесов.
Пару недель назад я на одном очень известном сайте наткнулась на пост, в котором говорилось о том, как сложно было быть модной в восьмидесятых. Комментирующие вспоминали и тушь, в которую нужно было плевать, и джинсы, которые терли кирпичами для получения эффекта модной изношенности, и крем «Балет», и даже дефицитные тени для век «Ланком», которые стоили половину зарплаты рядового инженера. Вспоминали с радостью, и даже гордились тем, как ловко накручивали волосы на нагретые над газовой горелкой гвозди, а потом заливали все это пивом или сахарной водой. В девяностые сахар стал дефицитом, а закреплять прическу пивом – кощунством. Правда, это совсем не значит, что мы ходили без кудрей, и даже совсем наоборот. Перед дискотекой в школе мы приходили на час-полтора раньше и запирались в классном кабинете, потому что нам нужно было непременно быть самыми красивыми в школе. Наш кабинет истории на время превращался в салон красоты. Первым делом мы складывали все свои сокровища в одну кучу: тюбики помады и туши, разноцветные флакончики с дезодорантами, которые очень даже неплохо сходили за духи, баночки и бутылочки с тональными средствами, лаки для волос и очень популярные тогда гели для них же разной степени фиксации (даже интересно, есть еще люди, которые пользуются этими гелями?). Но самым главным атрибутом вечера становились плойки для завивки волос, которые были только у Элки и Юльки. Поэтому Элла и Юля становились на время стилистами для всех остальных. Это значило, что как сегодня решит Эллочка, так и ляжет твоя вымытая заранее челка. Стилистом Элка была так себе, поэтому из – под ее плойки выходили только три варианта укладки челки: влево, вправо и вперед. Справедливости ради надо сказать, что иногда Романова в порыве вдохновения могла накрутить еще и подобие локонов по бокам, но на этом все. Поэтому Элка работала плойкой быстро, хоть и не очень качественно. За десять минут Эллочка успевала накрутить до нужной формы минимум пять голов. Иногда после элкиной укладки на лбу клиента оставался фирменный элкин знак – ожог легкой степени, который, к счастью, очень удачно прикрывался третьим вариантом укладки.
Другое дело – Юлька. К Юльке попасть было сложнее, часто только по блату, например, за обещание списать на контрольной, или прикрыть перед родителями, когда ну просто необходимо выбраться на час – другой за пределы родительской квартиры. «Я на часок к Наташке делать физику». Рядом сама Наташка послушно кивает головой в такт Юлькиному вранью. За углом дома Сашка на мотоцикле. А завтра по физике непременно будет твердая «пять».
За час до начала дискотеки прическу от самой Каминской могли получить только две – три счастливицы. Юлька умела крутить в разные стороны, уверенно владела инструментом, и почти не наносила травм, в отличие от Элки, от которой непременно кто-нибудь уходил с подпалиной на лбу. У Юльки такого не случалось. Юлька слыла мастером, Эллочка – подмастерьем.
Если с укладкой волос Элла и Юлька худо- бедно справлялись за час, то с макияжем было сложнее. Это сейчас в мировой паутине расплодились толпы разномастных бьюти – блогеров, пропагандирующих в массы пятьсот тысяч разных видов стрелок, растушевок и прочих секретов красоты, а тогда… Нас спасала фантазия и фото из молодежных журналов. В молодежной среде не прижились, к счастью, голубые тени и розовые оттенки помад, но прижилось многое другое. Кто, скажите мне на милость, придумал обводить губы простым карандашом? Кто-то вычитал, что обведенные простым карандашом губы выглядят выразительно и оригинально. Честно скажу, глядя на старательно обведенные карандашом губы Эллы, я завидовала: у Эллочки получалось изобразить на своем хорошеньком личике подобие сердечка на месте, где природой назначено быть ротовому отверстию. Белокурую Эллочку ничуть не портил этот странный прием доморощенных визажистов, забросивших свою бюджетную идею украшения себя в молодежные массы. Смуглая Женька, хоть и редко пользовалась этим странноватым приемом, тоже выглядела вполне органично, ну губы и губы, ничего необычного. У меня же всегда получались усы. Усы эти эти очень странно располагались анотомически – вокруг рта, но все равно это были самые что ни на есть настоящие усы, тонкие и весьма вульгарные. В общем, карандаши для черчения, ни мягкий, ни твердый, не внесли совершенно никаких плюсов в мою внешность. Признаюсь, было немного обидно: самый бюджетный способ стать красивее подошел практически всем, кроме меня.
Зато мне идеально подошла зеленая тушь, которую мне совершенно неожиданно преподнесла по случаю грядущего международного женского дня мама. Надо сказать, что мама была противницей макияжа как такового для лиц, не достигших совершеннолетия. Она так и говорила: « Голова пустая – физиономия размалеванная», намекая, видимо, на Женьку, которая потихоньку начала использовать тушь для ресниц еще в пятом классе. Где-то в недрах бабушкиного серванта Евгения откопала тот самый черный брусочек знаменитой туши «Ленинград», приволокла его в школу, затащила меня под лестницу, достала коробочку, плюнула в нее, а потом, рискуя лишиться глаз, в полумраке школьного коридора намазюкала себе что-то невнятное в районе век. Потом Женька бодрым шагом направилась к колонне, к которой с четырех сторон намертво были вмурованы зеркала, и довела красоту до совершенства, оттерев оплеванным же платком все излишки туши. Полюбовавшись результатом, Женька благосклонно предложила проделать ту же манипуляцию мне, но я вежливо отказалась: плевать в уже наплеванное, а потом окунать туда свои ресницы я не решилась, тем более, оно того не стоило, потому что всей этой красоты я с позором лишилась бы уже на втором уроке, потому что вторым уроком была музыка, которую преподавала моя мама. И если то, как внезапно похорошела Женька, мама могла бы и не заметить, то любое изменение моей внешности сразу бросилось бы ей в глаза. И не факт, что она бы дождалась конца урока, скорее всего, погнала бы меня умываться сразу же под смех моих одноклассников и комментарии Чубатика. А Женьке что? У нее мама в школе не работала. В шестом Женька уже совершенно спокойно красила губы, причем заявила, что красный цвет ей категорически не идет, поэтому губы у нее были либо бледно-сиреневые, либо синевато-перламутровые. Все оттенки розового Фролова тоже отрицала. Однажды вернувшись с родительского собрания, мама прочитала мне лекцию о том, как глупо и вульгарно выглядит девочка с макияжем. Никого в пример не приводила, но потом я слышала, как на кухне отцу мама рассказывала, что Женькину мать публично пропесочила Сявка за то, что она не следит за внешним видом и моральным образом пионерки. На что Женькина мама резонно заметила, что пионеров отменили, а макияж не показатель нравственной распущенности. Сявка пообещала нерадивой мамаше проблемы в будущем, нерадивая мамаша согласно кивнула, заметив, что ее проблемы никого, кроме нее, не касаются, на том и разошлись. Я, конечно, все подслушала, благо вовремя успела не замеченной бдительным родительским оком, проскочить в ванную, из которой прекрасно прослушивалась кухня.
Кстати, предсказания завуча не сбылись, ничего ужасного в жизни Женьки не произошло, хотя за макияж Сявка периодически гоняла Фролову вплоть до одиннадцатого класса, видимо, запомнила невозмутимое поведение Женькиной матери на собрании и затаила злобу. Думаю, тот факт, что сначала Фролова успешно окончила школу, потом техникум, а потом и университет, стал большим профессиональным разочарованием Анны Владимировны. Ничего ужасного с Женькой так и не случилось. И стоило тогда нагнетать?

Глава 4
Моя прекрасная зеленая тушь была в матовом красном тюбике, имела идеальную силиконовую кисть и, хоть и была не очень яркой и без спецэффектов типа разделения и удлинения, делала меня обладательницей настоящего сокровища. Дело в том, что тюбик черной туши к десятому классу был уже у каждой из нас. Даже те, чьи консервативные мамы категорически запрещали использовать косметику, обзавелись этим необходимым любой девушке возраста пятнадцать плюс атрибутом красоты. Кое у кого даже была синяя тушь, яркая, полусухая ( одной очень известной на то время марки), которой невозможно было сотворить хоть сколько-нибудь приличные ресницы, потому что она ужасно комковалась, быстро сохла и беспощадно осыпалась. Тем не менее, зачастую из кабинета истории к началу дискотеки выплывала стайка загадочных прелестниц с накрученными челками, синими ресницами и подведенными простым карандашом губами. И вот представьте: на фоне всех этих однообразно отвизажированных нимф появляюсь я, без очерченных губ, с прямой челкой и зелеными ресницами, уникальная и неповторимая. Ну, это мне так тогда казалось. Вряд ли вообще кто-то в полумраке спортзала, освещенного самодельным световым шаром, сконструированным из баскетбольного мяча и осколков зеркала, замечал цвет моих ресниц. Но я-то знала! Знал и замечал еще один человек – Левка. Левка вообще был моим главным критиком на протяжении всей моей школьной жизни. Он никогда не скрывал своего отношения ко мне и в отличие от Игоря Сергеева никогда его не менял. Еще в начальной школе, кажется, во втором классе Левка угостил меня на перемене ириской, и как-то сами собой завязались наши с ним непростые отношения. Когда я в третьем классе на уроке физкультуры умудрилась запутаться в скакалке и расшибить себе нос, свалившись плашмя на крашенный зеленой краской пол спортзала, Левка не кинулся меня спасать, но зато потом именно он вызвался сопроводить меня сначала до умывальника, а потом в медпункт, каждый раз, когда я получала тройку по физике, единственному предмету, с которым у меня не заладилось, именно Левка утешал меня, ворча при этом, как старуха, что учить надо было лучше. Левка постоянно обитал где-то неподалеку, готовый поддержать, если надо, сделать колкое замечание когда не надо, обсудить ситуацию, ее участников и просто помолчать, если нечего сказать. Хотя сказать Левке всегда было что. Чубатик чаще других получал затрещины от одноклассников, но никак не успокаивался. Учителя считали Левку способным, но очень болтливым и несдержанным, поэтому откровенно не любили. Даже всегда уравновешенная Светочка могла прикрикнуть на распаясавшегося Чубатова или одарить таким взглядом, что Левка мгновенно затыкался. Я относилась к Чубатову с легким пренебрежением, его постоянное присутствие рядом меня раздражало. Но прогнать Левку или окончательно рассориться с ним я не могла – Чубатик прекрасно разбирался в физике, и если к концу четверти выяснялось, что я могу схлопотать итоговый трояк, мне приходилось уговаривать картавого ухажера помочь мне в исправлении ситуации. Левка мог запросто написать контрольную и мне, и себе за один урок, при том, что сидели мы на разных вариантах. Мне нужно было только быстро и внимательно списать. Сидели мы на одном ряду, поэтому передать мне листок с решенными задачами для Левки не составляло никакого труда. Единственное, о чем мне всегда говорил Чубатик, не забыть сделать ошибку, чтобы Фикс (физик) не уличил меня в списывании. Фикс уличал, даже говорил, что некоторые, благодаря гуманитарной помощи от несознательных товарищей, которые делают медвежью услугу, снова получили в четверти шаткую четверку,и предупреждал, что в следующей четверти такого не допустит. Мы с Левкой делали покер-фейс, будто не понимали, о ком речь. Фикс же ограничивался только угрозами, видимо, считая, что хватит с нас таких вот завуалированных оскорблений. С Левкой ссориться учитель не хотел: Левка уже с седьмого класса начал принимать участие в олимпиадах и конкурсах по физике, принося нашей школе и лично Фиксу славу и грамоты.
Я иногда думаю, почему я так ни разу и не ответила на симпатию Левки? Уже в начальной школе я прекрасно понимала, что стоит мне немного проявить благосклонность, и Левка будет мой, что называется навеки, но мне ужасно не нравилась Левкина картавость. Нет, сказать, что Левка был безобразно картав, нельзя, но тот факт, что он слегка картавил, меня все же раздражал. Внешне Левка был симпатичным: невысокий, правда, но подтянутый, русоволосый и кареглазый. Самой замечательной деталью его абсолютно чистого чуть смугловатого лица были глаза, глубоко коричневого оттенка, обрамленные пушистыми ресницами. Но длинные и густые Левкины ресницы не делали его лицо по-девичьи миловидным, а были очень даже мужественными: они не загибались вверх, как у девчонок, образовывая кокетливую дугу, а упрямо торчали вперед. В общем, Левка всем был хорош, но картав.
Мою зеленую тушь Чубатик умудрился разглядеть практически сразу, как только мы вышли из кабинета в коридор и направились в спортзал, откуда уже слышались слова популярной в то время песни одной шведской группы, состоявшей из квартета близких родственников. В своей обычной манере Чубатик возопил:
– О! Черникова позеленела!
Меня, конечно же, взбесили слова Левки:
– Заткнись, придурок, пока сам не позеленел.
Улыбка мгновенно стекла с Левкиного обиженного лица.
– Дура зеленая…
Я наградила Левку презрительным взглядом. Чубатов поспешил ретироваться в сторону Оксанки.
– Оксаночка, как вам к лицу натуральность!
Сахарова расплылась в улыбке. Пропагандировавшая естественность отличница, хоть и находилась всегда вместе со всеми в импровизированном салоне красоты, никогда не пользовалась косметикой. Максимум, что могла сделать с собой Оксанка, это зачем-то намазать губы тональным кремом. Зачем она это делала, никто не понимал, но никто никогда и не спрашивал, потому что на любой вопрос Сахарова отвечала, возводя к небу глаза:
– Ты ничего не понимаешь…
Левка, видимо, понимал. Бледные губы Сахаровой ассоциировались у Чубатика с естественностью, как же. Честно говоря, меня задело Левкино поведение: мало того, что назвал дурой, так еще и переметнулся к Оксанке. Я явственно почувствовала, как во мне проснулся противный червячок мести, беззубый, еще слабенький, но уже задумавший возмездие. Ну, Левка, держись. И Левка удержался. На той памятной дискотеке он даже ниразу не посмотрел в моюсторону, не подмигнул и даже не посмотрел в мою сторону почти до самого конца. И лучше бы было, если бы и не посмотрел вовсе. Потому что именно в тот день мы с Левкой поссорились так, что это мне позже ой как громко аукнулось…
Нет, он не променял меня на Оксанку, он просто, будто забыл о моем существовании. И, как это ни странно, я, до этого момента совершенно безразличная к Левке, вечно снующему рядом, затосковала. Конечно, старательно окрашивая свои не слишком длинные и густые ресницы в болотнвй цвет, я представляла, как будет сражен ими Игорь Сергеев, а теперь вот стою у стены, уныло перебрасываясь с Эллочкой колкими замечаниями в адрес танцующих, и жду, когда на меня обратит внимание Левка. Элка замечает мое тусклое настроение:
– У тебя все в порядке? – приподняв аккуратную бровь, спрашивает она.
– Да, – беззастенчиво вру я, стараясь отвести взгляд от Чубатика, исполняющего смешные движения в центре зала, – ногу только туфлей натерла.
– Понимаю, – безэмоционально сочувствует Элла и тут же спрашивает, – танцевать пойдем?
– Иди, я постою.
– А, ну да, у тебя же нога. Ну, я пойду?
– Иди. Я потом присоединюсь.
– Ок.
Эллочка медленно уплывает куда-то вглубь зала и смешивается с танцующей толпой. Я, оглянувшись, замечаю пару знакомых девятиклассниц, сидящих на креслах возле окна, рядом одно пустое место. Пробираюсь к ним, здороваюсь, говорю что-то приятное и плюхаюсь в свободное кресло. Снова вру про натертую ногу и ищу глазами Чубатика. Вот он! Как на ладони. Танцует, подергивая головой, смеется, жестикулирует. Около десяти минут картинка не менялась. Потом из толпы вынырнули Сашка и Юрка, шепнули что-то на ухо Левке и стали продираться сквозь танцующую толпу к выходу. Проводив их глазами, я заскучала. Оглянулась, но не увидела ни Элку, ни Женьку, ни Юльку. Куда все делись?
Закинув ногу на на ногу я постаралась скорчить максимально безразличное лицо. Вскоре вернулись девчонки, а вместе с ними и Чубатик. Дохнув мне в лицо отвратительным запахом каких-то дешевых сигарет, Левка сообщил:
– А под лестницей Женька с Игорем целуются. Прям взасос.
Жаркая волна хлынула по моему телу, устремившись к лицу.
– Мне эта информация зачем? – прошипела я.
– Ой, ой, можно подумать, никто не…
– Чубаров, заткнись, – я уже не сдерживаясь почти орала ему в лицо, – сволочь ты, Чубаров, сплетница! Баба!
Не ожидавший столь бурной реакции Левка растерянно захлопал глазами.
– Ты чего завелась? – промямлил он.
– Отвали, идиот картавый!
Я пулей вылетела из зала. Весь оставшийся вечер просидела в кабинете, заявив всем, что натерла ноги и не могу танцевать. На самом деле меня страшно разозлили слова Чубарова. О моей симпатии к Игорю догадывались многие, но никто уже давно не касался этой темы, никто, кроме картавого Чубатика, который как будто нарочно случайно вдруг вспоминал этот факт. Сам же Чубатик жутко комплексовал по поводу своей картавости, поэтому мы, класса с седьмого перестали ему об этом напоминать. И вот сегодня я, не выдержав, больно врезала Левке словами о картавости. Будет знать, как трепать языком. Я понимала, как сильно обидела Левку. Но нисколько об этом не жалела. Я тогда еще не знала, что совсем скоро мне придется сильно пожалеть об этом.
Даже удивительно, сколько воспоминаний навевают старые школьные фотографии. Ах, да, я же совсем забыла, что хотела рассказать о нашей с Юлькой ссоре из-за модных в ту пору туфель на высоченной платформе и толстенном каблуке.
Помню, с каким трудом мне удалось уговорить маму купить мне эти туфли! Получив очередной кусочек зарплаты мама, наконец, сдалась. Мы отправились на рынок выбирать, конечно же, самые лучшие туфли. Как ни странно, моделей такой чудесной обуви было представлено минимум три десятка ( не удивительно, это был самый-самый распоследний писк моды), поэтому выбирала я не меньше трех часов. Мама уже измаялась, ругалась, уговаривала и уже почти смирилась, когда я вдруг увидела их – туфли моей мечты. Они, конечно, были черные, платформа и каблук тоже были, но от остальных их отличала одна деталь – изящная пряжка, матово поблескивающая на солнце. Размер был мой! Мама облегченно выдохнула, быстро расплатилась и потащила меня к выходу, видимо, боясь, что я передумаю, и все начнется сначала.
Был конец апреля, и мне пришлось еще довольно долго ждать, когда же мне можно будет выйти в свет в обновке. И вот в промежутке между майскими праздниками этот момент настал. Я, чувствуя себя королевой, вошла в класс.
– Ничего себе, жираф, – тут же среагировал Левка.
Девчонки тут же обступили меня, разглядывая мою чудо- обновку. Все как одна сошлись на том, что туфли невообразимо хорошенькие. Довольная, я уселась на свое место. Весь день я была объектом повышенного внимания и замечала, как одноклассницы, кто одобрительно, а кто и с завистью разглядывали мои ноги. Равнодушной осталась только Юлька. Единственное, что она сказала:
– Ну, я на рынке и поинтересней модели видела.
Я не отреагировала на Юлькино замечание, она всегда была такой, не то чтобы она любила испортить настроение, просто предпочитала быть не как все. Раз всем нравится, значит, Юльке не очень. Как бы между прочим Юлька сообщила, что на следующий выходной поедет с родителями в областной центр и там выберет себе такую модель, которой здесь нет. Угадайте, какие туфли привезла из большого города Юлька? Один в один, как мои. Заявившись в них после выходных, Юлька без смущения заявила, что просто не запомнила, в какой обуви была я, поэтому так получилось, что купила такие же. Сказать, что я была разочарована – ничего не сказать. Я наговорила колкостей Каминской и целую неделю мы с ней не разговаривали. И, если честно, я уже не помню, как помирились, но на том замечательном фото в 10 классе мы с Юлькой уже вместе посмеялись над ситуацией, правда, мою ногу в туфельке раздора на фото прикрыл своими наимоднейшими штанами Толька. Но я-то все помню. И Юлька, наверняка, тоже.

Глава 5
Как Чубатик меня спасал
Почему-то в мои школьные годы третья четверть считалась решающей. И если в одной из трех других четвертей выходила «тройка» по любому из предметов, то на исправление положения шансов практически не оставалось, если эта же тройка образовывалась и в третьей четверти. В десятом классе я с помощью Левки дважды победила эту проклятую, ненавидимую мной физику, но к концу третьей четверти, благодаря нашей с Левкой временной размолвке, я поняла, что шансов на даже «шаткую позорную» четверку у меня уже просто нет. В пятницу Фикс предупредил нас о предстоящей в понедельник самостоятельной, после которой уже в четверг нам предстояло написать четвертную контрольную работу. Прикинув в уме, что обе работы мне нужно написать минимум на четверки, я приуныла. Мириться с Чубатиком не вариант. Он, скорее всего, будет долго смеяться надо мной, понимая причину моих попыток помириться, и, наверняка, благосклонно согласиться восстановить наши шаткие полудружеские отношения, но в отместку расскажет всем, что я ради оценки по физике буквально готова целовать песок, по которому он ходил. Ну, или еще что-нибудь в таком духе. Нет, этого я не позволю. Выход только один – все выходные придется просидеть за учебниками, не отрываясь от стула, как говорил отец, «брать знания задницей».
Поклявшись себе победить ненавистную физику любой ценой, я сначала честно засела за учебники почти сразу, как вернулась из школы. Наскоро перекусив бутербродом с маргарином «Рама», гордо именуемым в то время маслом, я удобно уселась на диван и начала читать, попутно пытаясь понять прочитанное. Честно говоря, я настолько привыкла списывать у Левки, что совершенно ничего не понимала: знание формул было на нуле, умение решать задачи вообще в минусе. Я попыталась сосредоточиться. И странное дело: я, человек, которому хватало получаса на то, чтобы выучить довольно большой отрывок художественного текста, человек, у которого никогда не было проблем с запоминанием теоретического материала предметов гуманитарного цикла, как ни силилась, за час так и не смогла усвоить информацию из учебника физики. Как и куда применить формулу, что можно с ее помощью вычислить, я не могла запомнить. Было такое чувство, что мой мозг старательно сопротивлялся насильственному запихиванию в него физических формул. Отложив учебник, я решила, что сначала нужно немного отдохнуть. Помня о том, что лучший отдых – это смена видов деятельности, я включила пылесос и медленно, стараясь не пропустить ни одного угла квартиры, пропылесосила. Вытряхнула пыльный мешок, вынесла мусор в контейнер возле дома. Вернулась. Вымыла руки. Прошла в свою комнату и остановилась, замерев, постояла минуту, поняла, что желание заниматься физикой так и не пришло. Прошлась по квартире: пол чистый, мусор выброшен, посуда помыта, на ужин макароны, приготовленные мамой еще вчера. Хорошо, помою ванну. Засыпав в ванну полпачки соды и капнув папиного шампуня, я начала сосредоточенно тереть белую поверхность помывочного корыта. За этим занятием меня и застала мама, непривычно рано вернувшаяся с работы. Увлеченная натиранием ванны, я не заметила ее прихода, поэтому подскочила почти до потолка, услышав за спиной изумленное:
– Дочь, что случилось?
–С кем? – вытаращив глаза, спросила я.
Несколько секунд мы с мамой молча смотрели друг на друга. Потом мама, видимо, все еще не веря в то, что ее дочь моет сантехнику, повторила вопрос:
– Инга, все нормально?
– Мам, ну что не так-то?
– Ты моешь ванну, – чеканя слова, сказала мама.
Я начала терять терпение:
– Мою. И что?
– Ты никогда ее не мыла. Поэтому я и спрашиваю, все нормально?
– Мама, а что, ванну моют только тогда, когда что-то ненормальное случается?
– Нет, я мою ее по субботам.
– Ну а я по пятницам, – съязвила я в ответ и продолжила тереть холодное дно.
Мама как-то недоверчиво посмотрела на меня, помыла руки и вышла. Я разогнулась, включила кран и направила сотни колючих струек из душевой лейки в ванну. Пена с ароматом папиного шампуня закружилась у сливного отверстия. Я не могла терпеть родительские замечания относительно моих действий, внешности, оценок. Если я начинала делать что-то самостоятельно, папа бодро сообщал маме что-то типа:
– О, ну наконец-то наша дочь доросла!
Мама тут же подхватывала диалог и, не стесняясь моего присутствия, родители начинали обсуждать между собой каждое мое движение, делая попутно какие-то нелепые, на мой взгляд, выводы. Например, если я мыла посуду без напоминаний, то обязательно параллельно слушала рассуждения о том, куда я собралась вечером, потому что просто так я посуду никогда не мою. Вранье: посуду в моей семье мыли все, но чаще всех ее мыла именно я. Я возмущалась, но родители, видя мое недовольство, только еще больше выдумывали разные причины моего поведения. До сих пор не понимаю, почему им это доставляло удовольствие?
В общем, сесть и выучить нужные формулы у меня так и не получилось. В субботу к маме пришла подруга с парой сопливых дошколят, которых благополучно свесили на меня: весь вечер я их развлекала, строила башни из кубиков, которые папа предусмотрительно принес с балкона, где они хранились последние лет семь, читала им сказки, рисовала собаку, ракету, кораблик. До физики дело так и не дошло. В воскресенье с утра ходила с мамой на рынок за курткой к грядущей весне. Вернулась к обеду, вспомнила, что мне срочно нужно подготовить сообщение по литературе, провозилась с ним два часа. Только собралась сесть за изучение физики, как примчалась Женька с новой историей о своих сложных взаимоотношениях с новым парнем. Просидев у меня добрых четыре часа, Женька умчалась вместе с моим желанием учить физику. Таким образом, решив, что перед смертью не надышишься и будь, что будет, я, совершенно неготовая, поперлась утром в школу.
На самостоятельной по физике я вертелась, заглядывала в тетрадь к соседу, который, впрочем, тоже не блистал знаниями, пыталась привлечь внимание Сашки, но он только отмахнулся, пыталась собрать мысли в кучу и хоть что-нибудь решить. Тщетно. Самое обидное, что Левка так ни разу и не оглянулся. Сидел и спокойно решал, будто нет меня на этом свете. В итоге я сдала учителю листок, в котором с горем пополам решила всего две задачи из пяти. Надеяться было не на что, даже при условии, что обе задачи решены верно, больше пары я точно не получу. Так оно и вышло в итоге.
Таким образом, для того, чтобы в четверти у меня вышла та самая дохлая четверка, мне нужно было написать контрольную на целую пятерку. Выхода не было: выучить на отлично за три оставшихся до контрольной дня я не успею. Остался один вариант – Левка.
Но случилось непредвиденное: на следующий день, когда я, наконец, решила, что поговорю с Чубатиком и, может, даже извинюсь, Левка заболел. Во вторник Левка в школу не пришел. Я еще надеялась, что Чубаров просто маялся животом, ну или просто закосил под больного и остался дома, но нет, по слухам, у Чубатова была высокая температура и кашель. А это значило, что как минимум на неделю Левка пропал с радаров. Ситуация патовая. Надо учить.
Я честно провела за учебником физики целых два вечера. Что-то, конечно, я запомнила, но в целом в моей голове по-прежнему была каша. Я учила, пыталась запомнить формулы, понятия, решить задачи из учебника, иногда даже успешно, тем не менее, физика отказывалась укладываться в моей голове на нужную, специально отведенную для нее полку.
Накануне контрольной я не спала всю ночь. Временами проваливаясь в тревожный сон, я почти сразу просыпалась. Нервы мои были буквально на пределе. Физика была третьим уроком. В кабинет я входила как на эшафот. Состояние мое было совершенно апатичным. Мне было уже все равно. Я почти убедила себя, что тройка по физике далеко не конец жизни. У меня все еще впереди. Подумаешь, у меня в аттестате будет один трояк. Не смертельно. Но стоило мне увидеть задания, аккуратно прописанные на доске вреднючим Фиксом, как я снова запаниковала. Мысленно я проклинала все и всех: физику, физика, себя, Левку, и решала, решала, решала… С горем пополам я решила четыре задачи. Сдав листок с работой, как ни странно, я почувствовала облегчение – будь, что будет.
На следующий день на классном часе Светочка объявила, что в следующую пятницу будет родительское собрание. Это известие прозвучало как гром среди ясного неба. Я уже продумывала варианты вранья для родителей: не скажу про тройку в четверти, потеряю дневник, мама поворчит, но в итоге успокоится. К счастью, меня не часто ловили на вранье, поэтому, скорее всего, и в этот раз мне поверят. Но родительское собрание – это крах всех моих планов. Во время родительского собрания Светочка пустит по рядам классный журнал и мама увидит, что твориться у меня с физикой. Конечно, была вероятность, что мама заглянет в журнал и без всякого собрания, возможно, Светочка или Фикс расскажут ей о моих успехах, встретив в школьном коридоре или учительской на перемене, но это была только вероятность, а на собрании уж точно все вскроется.
Родители почему-то считали, что иметь тройку, даже единичную в четверти, подобно краху всей жизни. Если ты хватаешь тройки в школе, значит, и в жизни у тебя ничего не получится. К несчастью, мне достались родители отличники.
О собрании я, конечно, сообщила в тот же день. Мне казалось, что если я выложу все, что так меня мучило, сразу, мне станет легче. Не стало. Как известно, ожидание казни страшнее самой казни.
В следующий понедельник на уроке физике стало известно, что ни о какой четверке речи быть не может. За контрольную у меня была твердая, по словам Фикса, тройка. Словно издеваясь, Фикс заострил на моей работе особое внимание, даже похвалил за правильное оформление задач без помарок, пожелав мне в дальнейшем улучшить результат, а пока…
После урока физики я рыдала, спрятавшись у окна возле библиотеки, у того самого, у которого когда-то так любила стоять несчастная Ленка Шмарова. Глотая слезы, я отчаянно жалела себя.
– Привет, троечница.
Чубаров. Только его мне сейчас не хватало. Надо же, проболел меньше недели и притащился, когда в его существовании в моей несчастной жизни нет совершенно никакой необходимости.
– Отвали, – просипела я глотая сопли.
– Ты чо, ноешь? – в голосе Чубатика слышалось неподдельное изумление.
– Тебе-то какое дело? Отвали, – присутствие Левки добавило мне чуточку истеричности.
– Ты из-за физики?
– Нет, от несчастной любви.
Левка молчал, о чем-то задумавшись.
– Короче, так, – через минуту уверенно заявил он, – иди умывай свой зареванный фэйс, я все решу.
Шмыгнув носом, я повернулась к Левке:
– Чубаров, ну что тут можно решить? Все, отвали от меня! Мог бы не выпендриваться и помочь мне на самостоятельной.
– Ах, так это я виноват?
– Отвали!
Я схватила рюкзак, оттолкнула возмущенного Левку и ушла в туалет умываться.

Глава 6
После уроков, отбрехавшись от назойливой Элки, предлагавшей сгонять на рынок, я со скорбной физиономией поплелась домой. За воротами школы получила ощитимый удар пониже спины. Оглянулась, готовая размазать обидчика по асфальту. Передо мной стоял улыбающийся Левка, катая в руке грязно-серый снежок из подтаявшего снега.
– Круто я тебя зафинтилил по заднице? – улыбался он во весь рот.
– Лева, иди нафик, – я отвернулась, демонстрируя всем видом презрение, – не до тебя сейчас.
Левка не отставал. Метров за сто от школы, он дернул меня за рукав, призывая к общению. Я выдернула рукав и фыркнула.
– Между прочим, Черникова, зря ты сейчас воротишь нос. Я, между прочим, твой спаситель. И ты еще сама не знаешь, но, возможно, через минуту ты мне сама пятки целовать начнешь.
– Ты идиот? – я задохнулась от возмущения.
– Нет, я тот, кто поможет тебе избежать позора и порки, – прищурив глаз, сообщил Чубаров.
– От чего именно ты меня собрался спасать? Какая порка? Что вообще за бред? – я начала закипать.
– От двойки по физике!
– Не смешно.
– Не смешно, – вдруг посерьезнел Левка, – но я сделал все, что мог.
– Ну и что ты сделал?
Левка загадачно улыбнулся и поманил меня рукой. Мы прошли на детскую площадку в ближайшем дворе, уселись на скамейку, скрытую от посторонних глаз зарослями сирени.
– Ну, – нетерпеливо подгоняла я, – зачем мы сюда приперлись?
Левка воровато оглянулся, придвинулся ко мне поближе и расстегнул молнию рюкзака.
– Смотри, – указал он глазами в узкую щель между металлическими зубцами молнии.
– Ну и что там? – недовольно скривилась я.
– Смотри, говорю.
Я осторожно раздвинула проем: из сумки торчал уголок темно-синей клеенки.
– Наш журнал, – ахнула я.
– Он самый, – довольно оскалбился Чубатик.
– Где ты его взял? Зачем?
– Где взял, там уже нет, – деловито заявил Левка, застегивая молнию.
Я непонимающе уставилась на него.
– Черникова, ну что ты на меня таращишься? Зачем, зачем… Мы его выкинем. Нету тела – нету дела.
– Какого дела? Чубаров, ты идиот?
– Не истерии, я тебя спасаю.
– А я тебя просила?
– Нет. Но это не безвозмездно.
– Чего?
– Ты мне, Черникова, за спасение своей чести, титьки покажешь, – Левка расплылся в довольной улыбке.
– Идиот, – выдохнула я и двинула Чубатика сумкой по башке.
– Больно же, – взвизгнул Левка, – я же пошутил, не нужны мне твои прыщи.
– А что тебе нужно, придурок? Ты хоть понимаешь, что теперь будет? В 10 «А» пропал журнал! Да нам же всем бошки поотрывают.
– Не поотрывают, это еще доказать надо, что журнал сперли мы. Может, это Сявка взяла его на проверку и залила чаем. А потом сожгла, – захохотал Левка.
– Чубаров, это не смешно. Я, конечно, понимаю, что ты для меня старался: нету тела, – передразнила я его, – но дело в том, что тело-то как раз есть. Фикса тоже выкрадешь и выкинешь?
– Спокойно. У нас у половины класса есть двойки. Кто докажет, что журнал пропал именно из-за твоей? Сопрем все на Писарева, у него вообще двоек полно.
– Значит так, – вскипела я, – завтра, как хочешь, возвращаешь журнал на место, понял?
– Не понял. В учительскую не просочишься, ты же знаешь. Там Сявка с утра заседает. Потом другие работники мела и указки набегут и будут обсуждать дела насущные.
– Но ты же как-то просочился? – прошипела я глядя в Левкины смеющиеся глаза.
–Мне просто повезло.
– Хорошо, я сама его завтра верну. Давай журнал.
– Ну и дура же ты, Черникова.
Левка нехотя полез в рюкзак. Вдруг он улыбнулся, отдернул руки и заявил:
– Получишь свой журнал, если отберешь.
Я схватила Левкину сумку, сунула руку в нутро его потрепанного рюкзака и ухватила журнал, Левка с другой стороны вцепился одной рукой в лямку рюкзака, другой схватил журнал. Буквально пару секунд мы подергали журнал, толкая друг друга, а потом как-то неожиданно Левка вывернулся, дернул и упал на землю с журналом в руке. Еще не успев ничего понять, он победно потряс трофеем над головой. Потом, видимо, разглядев выражение моего лица, перевел глаза на то, что осталось у него в руках. В руках у Левки был журнал, почти весь. А в моих руках осталась синяя клеенчатая обложка и картонный прямоугольник, на котором Светочкиной рукой было аккуратно выведено: 10 «А».
С минуту мы с Левкой молча таращились на то, во что превратился классный документ.
– Может, склеить? – неуверенно предложил Чубаров.
– Чем? Твоими соплями?– мне снова хотелось порыдать.
– Ядом твоим. Давай сюда, – Левка выдернул у меня из рук синюю обложку, – еще не хватало, чтоб нас сейчас с уликами застукали.
– И что теперь делать? – всхлипнула я.
– Ничего, иди домой, я сам все сделаю.
Я покорно поплелась домой, шмыгая носом и растирая слезы по лицу.
На следующий день в школе Левка ждал меня возле дверей кабинета биологии, нетерпеливо поглядывая на часы. Завидев меня, он еще издалека начал махать руками. Когда я подошла, он схватил меня за руку и поволок к окну.
– Короче, я его выкинул…
– Что? Да ты…
– Тихо ты, не ори, все уже сделано. Теперь молчи, не вздумай никому проболтаться, – шипел мне в лицо Левка, делая страшные глаза, – мы с тобой теперь навеки связаны страшной тайной. Поняла?
Левка не умел долго быть серьезным. Глядя на мое страдальческое лицо, он расплылся в лукавой улыбке.
– Чубаров, иди ты знаешь куда? – я метнула в Левку злобный взгляд, выдернула из его цепких лапок рукав и пошагала в кабинет.
– Дура, – услышала я вслед, но отвечать не было никакого желания.
О том, что в десятом «А» пропал журнал, узнали в тот же день. Сначала к нам на химию зашла озадаченная Светочка и спросила, не помним ли мы, у кого оставляли журнал. Потом на следующий урок ворвалась Анна Владимировна, долго пытая нас, не видели ли мы журнал. А после уроков нас собрали в классном кабинете. Сявка сразу заявила:
– Я знаю, что пропажа журнала – ваших рук дело. Признавайтесь, где журнал.
Класс недовольно загудел.
– Анна Владимировна, зачем нам журнал? – вступил в диалог Игорь.
– А вот это вам лучше знать! – рявкнула Сявка.
– Какой смысл нам воровать журнал? – возмутилась Женька.
– Вот! Вот она истина, – Сявка торжествующе подняла тощий палец вверх, – вот, Фролова, на воре и шапка горит! Никто не говорил, что журнал украли! Это ты сказала!
– Я? Я спросила, в чем смысл?– разозлилась Женька, – ни в каком воровстве я не признавалась.
– Вот, Светлана Сергеевна, вот! Вот она ваша лояльность, вот оно ваше попустительство. Не удивительно, что журнал пропал именно в вашем классе!
– Может, он еще найдется, – возразила Светочка.
– Может, и найдется. Но что-то мне с трудом в это верится!– Сявка буравила нас взглядом, – никого не выпускать из класса, пока не выясните, где журнал!
Мы возмущенно загалдели.
– Закрыть рты! Это, между прочим, ваш главный документ! Головы полетят, понимаете вы? Головы,– орала Сявка, дико вращая глазами.
Громко хлопнув дверью, завучиха вышла из кабинета.
Нет, Светочка не держала нас в кабинете до вечера, не угрожала и не пугала. Она тихо спросила, причастны ли мы к пропаже журнала. Все дружно ответили, что нет. Все, кроме меня. Мне казалось, что первый, кто сумеет заглянуть мне в глаза, прочтет в них правду. Я очень хотела рассказать все Светочке и очень боялась наказания. Я украдкой глянула на Чубатика. Левка вел себя, как обычно: шумел, кричал, размахивал руками. Почувствовав на себе мой взгляд, он едва заметно покачал головой и на мгновение свел брови к переносице. В этот момент я осознала, что никогда и никому не расскажу о том, что знаю, какая судьба постигла наш классный журнал.
По дороге домой нас с Элкой догнал Левка. Уже привычно утянув меня за рукав, Левка, глядя мне в глаза, сказал с грустью:
– Ты не злись, глупость, конечно, я затеял, но никто ж не умер. Светочке влетит ни за что, но она стойкая, выдержит. Короче, ты не виновата, это все я. Если хочешь, ну расскажи все Светочке.
– Не говори ерунды, Чубаров, ты же знаешь, что никому я ничего не скажу.
Левка благодарно улыбнулся мне одними губами.
Вечером дома родители вслух обсуждали исчезновение нашего журнала. Мама сокрушалась, какие подлые пошли сейчас дети. Как можно покуситься на святая святых – школьный документ! Говорила, что того, кто украл журнал, нужно с позором изгнать из школы и не подпускать к ней ни на метр. Потом то жалела Светочку, которой непременно влетит, то ругала за то, что она безобразно распустила класс. Папа поддакивал, я молчала, делая вид, что читаю параграф по истории.
Новый журнал появился в классе через неделю, за день до роспуска на каникулы. На странице физики напротив моей фамилии красовалась кривая тощая тройка. Дома мне влетело по первое число. Но я стоически приняла наказание, потому что понимала, что это еще цветочки, лишь смутно догадываясь, что могло быть, узнай хоть кто-то о нашей с Левкой тайне.
Как ни странно, этот случай окончательно сдружил нас с Чубатиком. Нет, это не значит, что он заменил мне Элку, Юльку и Женьку, но ссориться по мелочам мы перестали. До конца школы никто так и не узнал, что случилось с журналом десятого «А». Никто не знал и до этого момента… В общем, прости меня, Левка…

Глава 7
О русские свадьбы! Шумные, веселые, незабываем

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/inga-efimova/zapiski-pozavcherashney-devchonki-ili-privet-90-e-71412871/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.