Главная страница | Шпионские детективы | Выстрел из темноты

Выстрел из темноты
Евгений Сухов
Детектив-Ностальгия
Ностальгия по временам, уже успевшим стать историей. Автор настолько реально описывает атмосферу эпохи и внутреннее состояние героев, что веришь ему сразу и безоговорочно.
В прифронтовой Москве действует банда предателей. Подчинив себе матерых уголовников, главарь по кличке Рыжий планомерно выполняет задание абвера: нагнетает криминогенную обстановку в городе, охотится за учеными, работающими в оборонке, подает сигналы вражеским бомбардировщикам… Поимка преступников поручена начальнику отдела по борьбе с бандитизмом капитану Ивану Максимову. После долгих поисков сыщикам удается задержать несколько подельников Рыжего. Их показания буквально ошеломили Максимова. Оказывается, все это время неуловимый бандит орудовал на расстоянии револьверного выстрела от капитана…
Уникальная возможность на время вернуться в недавнее прошлое и в ощущении полной реальности прожить вместе с героями самый отчаянный отрезок их жизни.

Евгений Сухов
Выстрел из темноты

© Сухов Е., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
* * *

Пролог
1942 год, начало ноября
Операция «Уран»
– …И как цель – окружение и уничтожение вражеской группировки войск в районе города Сталинграда. Доклад закончен, – произнес генерал-полковник Александр Василевский.
– Садитесь, товарищ Василевский, – разрешил Сталин.
Заложив руки за спину, Верховный в глубокой задумчивости прошел несколько шагов к своему столу, но садиться не спешил, развернувшись, зашагал в противоположную сторону.
Совещание проходило в большом, ярко освещенном зале, в углу которого стоял камин, где весело потрескивали дрова, разгоравшиеся в топке. Из приоткрытой камеры всполохи огня падали на ковер и на белые свежеокрашенные стены. В просторном помещении было тепло и уютно. За длинным столом, на котором лежала оперативная карта предстоящего контрнаступления под Сталинградом, кроме начальника Генерального штаба Василевского и представителя Ставки генерала армии Георгия Жукова сидели командующие трех фронтов: Юго-Западного – генерал-лейтенант Николай Ватутин, Сталинградского – генерал армии Андрей Ерёменко, и Донского – генерал-лейтенант Константин Рокоссовский.
В легенде условных военно-топографических знаков аккуратным почерком перечислены армейские подразделения, которым предстоит участвовать в предстоящей операции; детально расписаны задачи фронтов и армий на время предстоящего сражения.
Контрнаступательная операция была задумана военным руководством еще в начале лета, сразу после тяжелейших поражений Красной армии в Крыму и под Харьковом, в тот самый период, когда немцы были нацелены на захват нефтеносных районов Северной Африки, Ближнего Востока и Западной Азии, что вполне увязывалось с их замыслами захватить Кавказ, а также перекрыть Волгу в районе Сталинграда. Главной задачей немецкого Генерального штаба являлось овладение богатейшими месторождениями углеводородного сырья, в которой присутствовал и политический подтекст: если удастся осуществить намеченное и захватить нефтеносную базу Красной армии, то существовала реальная возможность выступления Турции и Японии на стороне Германии.
Сумев раскрыть оперативные планы немецкого Верховного командования, советское руководство делало все возможное, чтобы помешать их осуществлению.
Намеченный план предстоящего контрнаступления Красной армии был тщательно рассмотрен начальником Генерального штаба, а в конце июля, уже подготовленный, со значительными дополнениями и уточнениями за подписью генерал-полковника Василевского, он был представлен для утверждения Верховному главнокомандующему товарищу Сталину. Подробно его изучив, Иосиф Виссарионович внес в план значительные поправки и велел довести его до сведения Георгия Жукова.
Вывод Василевского и Жукова был единодушен: в районе Калача замкнуть кольцо окружения вокруг 6-й армии вермахта, после чего разделить ее на две части и уничтожить. Но перед этим следует нанести по немецким соединениям сокрушительные удары с привлечением мощного и хорошо подготовленного резерва.
Далее по поручению товарища Сталина генерал армии Жуков вместе с Василевским выехали в район Сталинграда для изучения конкретной обстановки и увязывания запланированных установок в направлениях главных намеченных контрударов. Во время поездки активно привлекали к работе командующих фронтами и армий, прекрасно разбиравшихся в текущей обстановке; именно ими в предварительный план наступления было внесено немало ценного.
В течение всего октября и в начале ноября проходила кропотливая работа по улучшению плана, в котором учитывалась всякая мелочь. Генеральный штаб, руководимый Василевским, работал в тесном взаимодействии с командующими родов войск и фронтов, а также с их штабами и военными советами, с представителями Ставки. Ситуация на фронте менялась едва ли не ежедневно, что также требовало досконального анализа, а потому в планы, которые, казалось бы, уже были накрепко составлены, вновь вносились дополнительные изменения и уточнения.
План наступательной операции под Сталинградом, которую он возглавлял лично, разрабатывался в режиме строжайшей секретности. О его существовании не подозревали даже члены ГКО[1 - Государственный комитет обороны.], и Верховный главнокомандующий по необходимости лично посвящал их в детали предстоящего контрнаступления.
Сталин вникал в малейшие нюансы, вносил поправки. Составленный план привязывался к международной обстановке, к операциям союзников, проводимым на других фронтах. Учитывалось буквально все: как внутренний потенциал страны, ее резервы, ресурсы, так и помощь союзников, столь необходимая при грандиозном замысле, каковых история не знала прежде. Иосиф Виссарионович настоял на том, чтобы контрнаступление началось с массированного артиллерийского налета, и персонально разработал теоретические вопросы и практику артиллерийского наступления: надежно подавить оборону противника, нанести максимальный урон живой силе, разбить технику, нарушить сообщение между крупными и малыми соединениями при непрерывной поддержке стрелковых подразделений и танков.
И вот сейчас карта предстоящего наступления, неоднократно исправленная, доработанная, детально и компетентно рассмотренная, являвшаяся результатом напряженной многомесячной работы, лежала на столе в зале заседаний.
Генералы в напряжении посматривали на Иосифа Виссарионовича – затянувшееся молчание настораживало. Не исключено, что Верховному Главнокомандующему известно нечто серьезное, связанное с геополитическими интересами воюющих сторон, способное заставить перенести намеченное наступление… А то и вовсе от него отказаться!
Товарищ Сталин, сжимая в ладони трубку, мягко прошел по паркетному полу и остановился у камина. На его губах вдруг появилась непонятная усмешка, которая тотчас пропала. Иосиф Виссарионович никогда не спешил класть на стол потухшую трубку, так было и на этот раз: он дважды прикладывал черный мундштук к губам, рассчитывая затянуться крепким дымком, но, вспомнив, что табак сгорел, опускал руку. В такие минуты Верховный охотно использовал трубку в качестве своеобразной указки, когда хотел акцентировать внимание своих слушателей на каких-то важных высказываниях, – чертил в воздухе «запятые», ставил «точки», чем придавал высказываниям еще больший вес.
Разработанный план был нацелен исключительно на победу. Немецкие сталинградские соединения следовало раздробить и уничтожить по частям. Для поставленной цели имелось множество объективных причин, в числе которых все более нарастающий военно-экономический потенциал Советского Союза, людской ресурс и, конечно же, желание отомстить варварам за поруганное святое, за убийство родных и близких.
Советские граждане, оказавшись на оккупированной территории, в полной мере испытали на себе немецкий порядок, который немецкие захватчики вздумали принести на советскую землю, и теперь их ожидала законная расплата!
Погода задалась невероятно скверной. Стылой. Порывы ветра рассерженно били в окно и заставляли обращать на себя внимание. Протянув руки к огню, Иосиф Виссарионович размышлял. Сейчас, когда до решающего шага оставались всего лишь мгновения, мысли сделались особенно глубокими. И чем больше размышлял Сталин, тем сильнее укреплялся в правильности ранее принятого решения, в надежности выстроенного плана, представлявшего собой цельную конструкцию и на первый взгляд практически лишенную недостатков. Никто из присутствующих не мог знать, как в случае возможного окружения поведет себя немецкая армия. Именно они являются главным экзаменатором, которому предстоит выявить недостатки в намеченной операции. А немцы умеют преподносить сюрпризы, в стойкости и в военном мастерстве им тоже не откажешь.
– Нам не однажды пришлось убедиться в том, что немцы хорошие вояки, – наконец заговорил товарищ Сталин. В этот раз его грузинский акцент ощущался особенно сильно. – У них есть чему поучиться… Но теперь пришел наш черед преподать им серьезный урок, который, как мы очень надеемся, будет иметь далекоидущие последствия… Возможно, что даже определит исход всей войны. Мне как-то на днях попалась на глаза книга древнегреческой мифологии. И в ней я прочитал о таком мифологическом персонаже, как Уран… Он является олицетворением Неба, а его супруга Гея – древнегреческая богиня Земли. От этого брака родилось все живое. Вот только одна беда, Уран ненавидел своих детей и прятал их в утробе Геи, причиняя ей тем самым невероятные страдания. Однако ее младший сын Кронос, титан, не смог смириться со страданиями матери и оскопил своего отца при помощи серпа. Уран лишился своей прежней плодородной силы, и вся власть перешла к его сыну Кроносу… Так вот, я предлагаю назвать предстоящую операцию по разгрому немецкой сталинградской группировки «Ураном»… Мы должны оскопить это немецкое чудовище, чтобы оно более никогда не рожало таких монстров, с каковыми нам суждено иметь дело… Может, кто-то хочет предложить другое название? – внимательно посмотрел Иосиф Виссарионович на присутствующих.
– Название отражает суть предстоящей операции, товарищ Сталин, – охотно откликнулся генерал армии Жуков.
– Тогда так и решим… Как Верховный главнокомандующий, я утверждаю план «Уран» по разгрому сталинградской группировки противника. А вам, товарищ Жуков, поручаю определить день, когда Красная армия пойдет в наступление в районе Сталинграда.
– Мы с товарищем Василевским уже определились с датой наступления. Юго-Западный и правое крыло Донского фронта пойдут в наступление девятнадцатого ноября, после восьмидесятиминутной артиллерийской подготовки. А ударная группировка Сталинградского фронта – двадцатого ноября, также после восьмидесятиминутной артиллерийской подготовки.
– Сегодня же я передам план стратегического контрнаступления под кодовым названием «Уран» в Ставку. Думаю, что у членов Ставки не будет никаких возражений. В предстоящем контрнаступлении нам очень помогут пусковые установки реактивной артиллерии «БМ-13». Наши ученые провели большую работу, не только увеличили дальность полета снарядов, но и значительно улучшили кучность.

Часть 1
Банда рыжего

Глава 1
1942 год, июнь
Новое задание
В конце июня директор завода «Компрессор» товарищ Дорожкин созвал в свой просторный кабинет ведущих инженеров и объявил, что наркомат общего машиностроения поставил перед коллективом предприятия задачу – в кратчайший срок организовать на производстве артиллерийское оружие нового вида.
Хмуро посмотрев на притихших собравшихся, продолжил:
– Я попытался объяснить в наркомате, что у нас нет необходимого оборудования для обработки орудийных стволов, но заместитель Наркома товарищ Кочков прямо так и заявил, что тип артиллерии, который планируется производить на заводе, может быть изготовлен именно с помощью имеющегося у нас оборудования. – Выждав паузу, директор долгим взглядом обвел присутствующих, после чего сообщил: – А производить на нашем заводе запланировано реактивную артиллерию… Это модель БМ-13 на шасси машины ЗС-6. Как он нам объяснил, уже изготовлено восемь экспериментальных установок. Две из которых выпущены на заводе имени Коминтерна и еще шесть моделей у нас в Москве в НИИ-3. Из них при Московском военном округе создана экспериментальная батарея, проявившая себя наилучшим образом непосредственно на фронте. Первые пусковые установки мы должны будем сделать уже через месяц, а еще через месяц и семь дней наладить серийный выпуск нового вооружения.
– Но где мы возьмем специалистов? – спросил военинженер 2-го ранга Голиков.
– К нам будут прибывать специалисты из эвакуированных предприятий Украины и Подмосковья, а еще товарищ Кочков подчеркнул, что у нас и у самих есть высококлассные специалисты, которые уже занимались ракетными установками до работы на «Компрессоре», – перевел директор завода взгляд на военинженера 3-го ранга Колокольцева. – До прихода на завод «Компрессор» вы работали в НИИ-3 и считались специалистом по ракетной технике? Я не ошибаюсь, Василий Павлович?
Директор завода производил впечатление человека малоулыбчивого, суховатого, однако сейчас он смотрел озорно, весело.
– Все так, товарищ Дорожкин, – охотно откликнулся Колокольцев, понимая, что взваливает на свои плечи очередную нелегкую ношу.
– И что вы об это думаете?
– Уверен, что мы справимся. Дело не новое.
После окончания Московского авиационного института Василий Колокольцев, как один из лучших выпускников, был распределен в Научно-исследовательский институт № 3 Народного комиссариата боеприпасов СССР, или, как его проще называли, – Реактивный институт. Он знал, что придется работать над чем-то важным и нужным. А немногим позже, детально познакомившись с научными трудами Константина Циолковского по аэронавтике и ракетодинамике, больше напоминавшими научную фантастику, которой в детстве зачитывался, уже не представлял, что займется чем-то иным.
Поначалу Колокольцев попал в группу военинженера 1-го ранга Георгия Лангемака – человека целеустремленного, делового, энергичного. Случалось, что он бывал вспыльчив, но эта отрицательная черта с лихвой перекрывалась множеством других положительных качеств его характера.
Научная и практическая деятельность Лангемака отличалась многогранностью: он конструировал реактивные снаряды на бездымном порохе; аналитическим путем определил оптимальную геометрию сопла реактивного двигателя, что не потребовало длительных дорогостоящих экспериментов.
Неожиданный арест Георгия Лангемака органами НКВД стал потрясением для всего коллектива института. Обвиненный в антисоветской террористической организации, он был вскоре расстрелян. Группу, созданную Лангемаком, расформировали, и Василий Колокольцев попал в отдел конструктора Василия Лужина, главного инженера Реактивного института, одного из ведущих разработчиков реактивных снарядов для установки залпового огня РС-132. Коллектив, в котором оказался Колокольцев, отличался своей сплоченностью; на новом месте он легко прижился, работа продвигалась успешно, а государство не жалело средств на опыты и экспериментальные установки.
Василий Лужин был одним из главных разработчиков систем полевой реактивной артиллерии. Но основной его вклад состоял в том, что ему удалось сконструировать снаряд, усиливающий многократно его боевые качества. Это был результат упорной и сложнейшей работы, которого группа добивалась последние несколько лет. Руководством института решено было по случаю выдающегося результата организовать банкет прямо в институте. Но во время торжества Василий Николаевич случайно зацепил плечом портрет товарища Сталина, висевший за спиной Президиума. Сорвавшись со стены, портрет упал на мраморный пол, а рама раскололась на множество больших и малых обломков.
К случившемуся серьезно не отнеслись, мало ли что бывает во время застолья! Торопливо смели осколки разбитой рамы и выбросили их в урну во дворе института.
Никто тогда не мог предположить, что банальная случайность может перерасти в настоящую трагедию. Через несколько дней сотрудники НКВД арестовали главного инженера Реактивного института за разбитый портрет – кто-то из присутствующих на банкете написал на Лужина донос.
После случившейся трагедии Василий Колокольцев решил не искушать судьбу и вскоре перевелся на завод «Компрессор», занимавшийся выпуском холодильных машин, где ему было предложено возглавить специальное конструкторское бюро, подчинявшееся непосредственно директору завода. Вот только он никак не мог предположить, что его прежняя деятельность, связанная с конструированием снарядов, достанет его и здесь. Судьба как будто бы шла за ним по пятам.
– Признаюсь откровенно, – продолжал директор завода, – в этом деле я новичок. Моя специальность – морозильные камеры… Так что вы мне окажете большую услугу, если поедете со мной к Наркому для оформления заказов.
– Я готов, Ефим Аркадьевич, – охотно откликнулся Колокольцев.
– Это боевое задание Родины будет очень непростым, я бы даже сказал, что сложным. Прежде с таким заказом мы никогда не сталкивались, а поэтому, ввиду его высочайшей важности и сложности, я предлагаю парткому на его выполнение мобилизовать всех коммунистов.
– Сделаем, товарищ Дорожкин, – громко пообещал со своего места парторг.
– Им придется на заводе буквально жить и работать, не считаясь со временем. Комнаты отдыха мы для них приготовим, позаботимся о кроватях и постельном белье… Вам все понятно, товарищи? – спросил директор завода. – И последнее, но очень важное… Нам предстоит работать над созданием нового секретнейшего оружия… Товарищ Сталин и партия на нас рассчитывают. Если вопросов нет, тогда займитесь текущими делами, а мы – я и товарищ Колокольцев – отправимся к Наркому оформлять заказы.

Глава 2
1942 год, октябрь
Потерпи, браток!
Последние месяцы Колокольцев вместе со своим коллективом работал над тем, чтобы уменьшить площадь рассеивания реактивных снарядов. В результате чего получилось целое семейство снарядов улучшенной кучности, каждый из которых не был лишен побочных действий. Но главная беда заключалась в том, что в результате улучшений снаряды значительно теряли в дальности полета. Решено было придать снарядам вращение механическим путем при движении по рельсовым направляющим, отказавшись при этом от использования газов двигателя. После месяцев экспериментальных работ нашли оптимальное решение – создали спиральные направляющие, значительно увеличивающие дальность полета реактивных снарядов, и при этом удалось сохранить кучность.
После сообщения об успехах боевой машины директор московского завода холодильного машиностроения «Компрессор» Ефим Аркадьевич Дорожкин вызвал ведущих конструкторов и без пафоса, очень сдержанно сообщил:
– Боевое задание Родины выполнено, товарищи. Поздравляю всех с большим успехом. Не обещаю каких-то государственных премий, время военное, сейчас просто не до них… А потом, мы не ради них работаем, а для того, чтобы фашистов разбить, чтобы погнать их реактивными снарядами с родной земли. И такой час скоро наступит… А наша боевая машина, уверен, внесет свой вклад в разгром немцев. – Посмотрев на парторга, сидевшего от него по правую руку, продолжил: – Всем коммунистам из рабочих, что не выходили с завода целыми сутками, объявите по линии партии благодарность. Ну а я, со своей стороны, найду способ, чтобы поощрить достойных из директорского финансового фонда в ближайшие дни… Все мы прекрасно понимаем, что сейчас творится в городе. Цены взлетели до небес! Еще подумаешь, прежде чем приобрести какую-то вещицу. Пусть труженики купят женам и матерям хотя бы по кофточке или платку. Немного, конечно… Но это все, что могу… Вы, товарищи ученые, тоже не останетесь без премии. Если бы не ваши светлые головы, такую мощную машину создать бы не получилось. Со следующего месяца все вы будете получать повышенный оклад. Каждому конструктору из директорского фонда выдаю по пять тысяч рублей. Еще раз спасибо вам за ваш доблестный труд. А теперь идите и получайте в кассе заслуженное вознаграждение. Сегодня ваш рабочий день закончился, можете идти домой. Заслужили! Да и жены, наверное, давно уже вас не видели при дневном свете. Порадуйте семью своим присутствием. Может, вместе с семьей сходите на рынок, купите что-нибудь детишкам. Ну а тебе, Василий Павлович, – широко улыбнулся директор, – отдельное огромное спасибо! Как это ты так со спиральными направляющими догадался?
Похвала директора завода была приятна.
– Долго думал об этом… Ночью мне приснилось решение, прямо с рисунком. Я тут же поднялся, чтобы его зарисовать, иначе из памяти исчезнет и уже не вернешь. К столу подскочил, а ни карандаша, ни ручки никак найти не могу! Я тогда коробок взял, все спички на бумагу вытряхнул. Серу на спичках намуслякал и стал чертить ими прямо на ватмане. А когда проснулся, долго не мог понять, что такое нацарапал. Три дня потом разбирался.
Директор весело рассмеялся.
– Хорошо, что разобрался. Иначе мы бы еще долго думали над проблемой. Отдыхай давай! У меня на тебя большие планы. Хочу тебя своим заместителем сделать. Работы у нас, Василий, невпроворот!
* * *
Василий Колокольцев проснулся рано.
Это был первый выходной за последний год. Очень непривычное состояние. Всецело предоставлен самому себе. Ходишь по городу, о чем-то размышляешь, никуда не торопишься, в то время как другие стоят у станков или склонились над чертежами в каком-нибудь проектном бюро. Нет ни одной гениальной идеи, как провести выходной интересно.
Неожиданно возникло чувство дискомфорта: долго ждешь праздника, надеешься на полноценный отдых, а вот когда он наступил, не знаешь, что с ним делать. Первое, что хотел сделать Колокольцев, когда появится выходной, так это как следует выспаться. Завалиться на кровать и проспать часов двенадцать не пробуждаясь. А тут хоть тресни, сон никак не берет! Даже наоборот, появилась какая-то бодрость, и остается только удивляться, откуда бы ей взяться, когда каждый день возвращался с работы измочаленным.
И все-таки одно неотложное дело имелось: следовало купить жене меховую шапку, о которой она давно мечтала. На норковую даже Государственной премии не хватит, а вот из лисицы будет в самый раз. Желательно, конечно, чернобурку, искрящийся мех понаряднее смотрится. А столь знатную вещь можно приобрести только на Тишинском рынке.
Поднявшись, обнаружил, что жена, несмотря на ранний час, уже убежала на работу. Колокольцев позавтракал из того, что было – кусок хлеба с ломтиками вареной колбасы, – запил чаем и отправился на рынок.
* * *
Тишинский рынок – шумный, разношерстный, разноголосый, – плотно втиснувшись между каменными домами, занимал едва ли не всю Тишинскую площадь. Здесь можно было приобрести все, что душа возжелает: одежду, обувь, предметы быта давно ушедшей эпохи, драгоценности, царские ордена, церковную утварь, но главную ценность неизменно представляли продукты, в особенности хлеб и сахар, стоившие значительно дороже, чем по продовольственным карточкам.
Рынок был разным. Главными были мясные и хлебные ряды, размещавшиеся под навесом. Имелись крытые павильоны, сколоченные из досок, внутри которых размещались плотницкие и слесарные мастерские. Через всю площадь тянулись торговые вещевые ряды с разложенной на них одеждой. Но еще больше было торговцев, продававших вещи с рук. Сотни людей ходили плотной толпой и, потрясая перед лицами покупателей нажитым добром, спешили выручить хоть какую-то копеечку.
На табуретках, складных стульях размещались сапожники, могущие за несколько минут подшить обувь, наложить на прохудившиеся места кожаную заплатку, а то и просто вернуть к жизни убитые ботинки. Мастера за свою работу брали умеренно. Ремонт окупался с лихвой, и в последующие месяцы обувь можно было носить без особых хлопот.
Отдельно, столь же плотным рядком, размещались скорняки, занимавшиеся починкой меховых и кожаных вещей. Они охотно брали заказы, гарантируя высокое качество, а работу всегда выполняли в срок.
Организовавшись в длинные правильные ряды, люди прямо с земли торговали разнообразными небольшими бытовыми вещами начиная от старых деревянных ложек и заканчивая настольными лампами с ветхими матерчатыми абажурами неопределенного цвета. В отдельных рядах торговали трофеями: немецким обмундированием, флягами, жетонами, кинжалами, орденами.
Немного в сторонке, так, чтобы не мешать упорядоченному движению, стояли телеги, с которых торговали мясом, нарубленным большими кусками. На соседних повозках шла торговля свежеиспеченным хлебом, крупами. Цены высокие. Простому работяге, сутками стоявшему около станка, не подступиться – стоимость буханки измерялась половиной зарплаты. Поэтому большинство посетителей подходили лишь затем, чтобы постоять в почтении перед мясо-хлебным изобилием и топать дальше, вкрутившись в проходящую толпу.
Всюду, куда ни глянь, бегали крикливые отощавшие коты, высматривающие добычу.
Весь предыдущий год Василий Колокольцев негодовал, что милиция попустительствует спекулянтам, смотрит на торгашей сквозь пальцы, не прогоняет их с рынка поганой метлой. Но вместе с тем осознавал, что Тишинский рынок пусть по-своему, хоть и убого, но вносит свой вклад в обеспечение столицы продовольствием.
Стоя в стороне и глядя на мясо, разложенное на прилавке, Колокольцев всегда думал со сдержанной ненавистью: «Вот берет же кто-то такое мясо! И видно – не на последние деньги. Даже не торгуется». И, греша на покупателей, считал, что столь большие деньги честным трудом не заработаешь, наверняка какой-нибудь вор, барыга, а то и бандит.
Василия Колокольцева всегда интересовала психология тех людей, кто может запросто, не особенно торгуясь, купить понравившийся шматок мяса. Они всегда казались ему какими-то другими, созданными из какого-то другого материала. Наверняка они и думали как-то иначе, жили не так, как все, и даже женщин любили по-другому. И вот теперь неожиданно для себя самого он вдруг оказался в числе тех, кто способен купить на рынке все, что ему заблагорассудится.
Свои невеселые думы Колокольцев старался затолкать в глубину собственной души, отрезать им всякий выход наружу так, чтобы с концами, безо всякой надежды на воскрешение. В какой-то момент ему показалось, что у него получалось. Но похороненные мысли неожиданно проросли через увядшую память загаженным цветком и ядовито запахли.
Получив немалые премиальные, Колокольцев осознавал, что легко перешагнул разделяющую черту между зеваками и теми, кто пришел выбрать понравившуюся говядину. Спиной чувствовал завистливые и одновременно ненавидящие взгляды, точно такие, каковыми каких-то несколько дней назад сам награждал всякого покупающего сочное свежее мясо.
Василий Колокольцев притормозил перед мясным рядом. Продавец, крестьянин с хитрецой в глазах и в шапке со слежавшимся мехом на самой макушке, заинтересованно повернулся в его сторону, взглядом оценивая его платежеспособность: из особо любопытствующих или действительно в кармане этого молодца в старомодном чистом пальто водятся деньги? Видно отыскав в глазах признаки, понятные ему одному, по которым можно установить платежеспособного клиента, широко улыбнувшись, спросил:
– Что изволите? Какой кусок предпочитаете?
Старорежимное, не успевшее изжить себя обращение, угодливый заискивающий взгляд не понравились Колокольцеву, но неожиданно для себя самого барским, несвойственным ему голосом он произнес:
– Дай-ка мне, братец, вон тот постный кусок говядины.
– Хороший выбор. – Довольный продавец потянулся за указанным куском.
– Вижу, что мясо у тебя свежее.
– Свежее не бывает, – охотно согласился мясник, проворно подхватив толстыми короткими пальцами кусок говядины килограмма на четыре. И бережно положил его на весы. – С вас девятьсот двадцать рублей, – бодро сообщил продавец, заворачивая мясо в толстую шуршащую оберточную бумагу.
Расстегнув внутренний карман, Колокольцев вытащил из него пачку денег и отсчитал нужную сумму.
– Держи, – протянул он продавцу деньги.
Ощущение было такое, будто в этот самый момент на него смотрит весь рынок. Но, повернувшись, он не встретил ни одного взгляда – присутствующие отводили глаза, как если бы он совершил нечто постыдное.
Забрав кусок мяса, завернутый в бумагу, Василий Павлович уложил его в портфель. Громко щелкнул замками – теперь оно никуда от него не денется!
– Товарищ, вы бы не светили такими деньгами, – заговорщицки проговорил продавец. – На базаре разный народ шляется. Шальных тоже немало.
– Учту, – пообещал Колокольцев и, кивнув на прощание, стиснул ручку портфеля и направился к выходу.
Подходящей шапки для супруги отыскать не удалось. Хотелось бы купить нечто особенное. Такое, чтобы мужики головы посворачивали. Глафира женщина красивая, фигуристая, конечно же, ей хочется прилично одеваться, и он предоставит ей такую возможность. Благо, что со следующего месяца обещают существенное повышение зарплаты.
Покинув рынок, Василий Колокольцев прошел по Большой Грузинской, свернул в Большой Тишинский переулок. От него каких-то полчаса до дома, можно пройти и пешком. Ветер присмирел и мягко трогал кроны берез, заставляя остатки листьев перешептываться и шуршать. Топать в прохладу одно удовольствие. Хотя это ненадолго, еще день-другой – и на землю ляжет снег, который останется до весны.
Переулок окунулся в безмолвие: выглядел пустынным, все повымерло. Вполне объяснимо: мужики воюют, старики сидят по домам, в скорби доживают свой век, а женщины трудятся на производстве, кто где: одни шьют для красноармейцев обмундирование, другие, встав у станков, вытачивают снаряды. Малышни тоже не видать – часть из них эвакуировалась, а те, что остались, попрятались по домам после недавней бомбежки.
Большой Тишинский переулок Колокольцев не любил. Не потому, что пустынный, не оттого, что всегда полутемный, а сейчас, со светомаскировкой на окнах, он выглядел темнее вдвойне, а оттого, что отсюда в октябре сорок первого года старший сын, студент третьего курса мехмата МГУ, уходил на фронт. За прошедший год Яков был дважды ранен: один раз легко – пуля прострелила мягкие ткани предплечья, а вот второй раз тяжелее – осколок проник глубоко в бедро, едва не зацепив кровеносную артерию, и сейчас он находился на излечении в городе Горьком. В последнем письме, пришедшем неделю назад, Яша рассказал о том, что врач доволен результатом лечения, и, возможно, он даже не будет хромать, а значит, может рассчитывать на положительное решение медицинской комиссии, после которой будет проситься в свою часть, в которой успел провоевать немногим более года.
Колокольцев глубоко вздохнул. На излечении сын находился уже полтора месяца, а у него не нашлось времени, чтобы повидать его. Жене удалось съездить к Яше уже дважды.
За спиной послышались шаги. Повернувшись, Василий Павлович увидел, как к нему приближались трое парней. Посередине шел высокий скуластый парень, одетый в коричневое шерстяное пальто; на ногах – офицерские сапоги, собранные в гармошку. На шее небрежно болтался светлый атласный шарф, на широкий лоб съезжала меховая шапка. Лицо угрюмое и несвежее, на котором нагловато выделялись белки вытаращенных глаз. Двое других в коротких кожаных плащах и в серых кепках, надвинутых едва ли не на самые глаза; вот только внешне они отличались разительно: один был круглолицый, с заметно оттопыренными ушами, слегка прихрамывал, а другой – сухощавый, с заостренным лицом, чем-то неуловимо напоминал мелкого грызуна.
В подошедшей троице не было ничего опасного или настораживающего – обыкновенные парни, каковых даже в военную пору можно повстречать на улицах Москвы. Наверняка работают на каком-то оборонном предприятии и попали под бронь, ведь кто-то должен ковать победу даже за сотни километров от линии фронта. Возможно, парни догуливают последние свои денечки и уже вскорости будут отправлены на передовую.
В какой-то момент взгляд Василия Павловича встретился с глазами скуластого, смотревшего на него из-под шапки хищно и в упор. По телу прошел неприятный холодок. Перед ним был хищник, самый настоящий волчара, выследивший свою добычу и шедший на него для того, чтобы нанести ему острыми клыками смертельную рану.
Ни убежать, ни спрятаться. Кругом пусто и зловеще тихо. Не отыскать спасения во дворах переулка – нагонят. Может, все-таки договориться?
Троица вплотную подошла к Колокольцеву. Плечистый стоял напротив него, возвышаясь на полголовы. А парочка в серых кепках встала по бокам. Крепенько взяли.
– Что у тебя в портфеле? – негромко, но с какими-то непреклонными интонациями поинтересовался плечистый.
– Продукты, – спокойным голосом ответил Колокольцев.
– Что именно?
– Тебя это очень интересует? Мяса купил, – простодушно ответил Колокольцев, разлепив деревянные губы.
– Хорошо живешь. Не голодаешь. А я вот голоден. Дай сюда свой портфель, – протянул он ладонь в полной уверенности, что ему не откажут.
Его приятели, стоявшие подле, молча и с ухмылками наблюдали за происходящим.
– У нас сегодня праздник, хотели немного посидеть, отметить торжество, – произнес Колокольцев, ощущая в своем голосе виноватые нотки.
– Праздник, значит, – злобно оскалился плечистый, приподняв пальцами сползающую на глаза шапку. Из-под светлого меха неопрятными кустиками показались темно-рыжие волосы. – У всего трудового народа горе, люди воюют, жизни свои отдают за родину, а ты, значит, праздник себе решил устроить. Кто же ты тогда в таком случае? А может, ты немецкий прихвостень? Фашист?
Стерпеть сказанное Колокольцев не смог. Сила была не на его стороне, но страх перед этими тремя бандитами куда-то вдруг улетучился. Вернулась прежняя уверенность, вместе с которой пришло бесстрашие.
Говорят, что в атаку идти не сложно, страшно сделать первый шаг, а вот когда страх преодолен, то здесь уже – будь что будет!
Василий Колокольцев, будучи не самым мужественным человеком, вдруг осознал, что именно в Тишинском переулке, совершенно безлюдном в это самое время, для него пролегает первая линия обороны. Важно подняться из окопа, пойти в полный рост, а там – как получится! Не однажды его сын, будучи «Ванькой-взводным», вот так же поднимался из-за бруствера, чтобы своим примером увлечь остальных. И то, что он сейчас лежит в госпитале, раненный осколком от немецкой мины, это не беда, а огромная награда за его мужество.
– Мразь ты уличная, – спокойно и жестко выговаривая каждое слово, произнес Василий Павлович. – Моего сына на фронте уже дважды ранили. Сейчас в госпитале лежит на излечении, а ты здесь по тылам отираешься! Я бы тебя…
Договорить Колокольцев не успел, что-то обжигающе холодное вошло в живот, отчего он невольно ахнул. Боль перекрыла дыхание, стало невозможно вдохнуть.
– Невежливо так дерзко разговаривать с незнакомыми людьми, – наставительно произнес рыжий, вытаскивая финку. И ударил еще раз, повыше, под самую грудную клетку.
Руки Колокольцева вдруг ослабели, и портфель, выскользнув из пальцев, упал к ногам.
– Я тебя, гада! – теряя голос, проговорил Колокольцев, потянувшись к рыжему руками.
– Живучий ты, – не отступая ни на шаг, зло процедил плечистый и ударил третий раз.
Силы уходили вместе с пролитой кровью. Постояв малость, Колокольцев рухнул набок, отметив, что на сапогах рыжего остались капли крови.
Вытерев лезвие об умирающего, скуластый сунул нож за голенище сапог.
– Сема, надо было бы его раздеть сначала, – посетовал бандит, напоминавший грызуна. – Смотри, какое шмотье знатное пропадает. Одно только пальто тысячи на две потянет.
– Кровью заляпано, задорого не продадим… А, хрен с этим пальто! Будет еще… Герыч, пошарь у него по карманам. Хрустами на рынке светил. Где-то во внутреннем кармане лежат.
Присев на корточки, сухощавый блондин принялся расторопно постукивать ладонями по карманам Колокольцева, а когда пальцы нащупали бумажник, довольно протянул:
– Здесь лопатник.
– Смотри в крови не перепачкайся, – предупредил рыжий, посматривая по сторонам. – Из него хлещет как из кабана.
Колокольцев попытался воспрепятствовать, оттолкнуть сухощавого, но сил хватило ровно настолько, чтобы едва пошевелить пальцами. Сухощавый дохнул на него тяжелым перегаром, замешенным на чесночном запахе. Стараясь не перепачкаться просачивающейся через пальто кровью, расстегнул воротник и, сунув руку во внутренний карман, достал бумажник и тотчас раскрыл. Довольно заулыбался:
– Лопатник хрустами забит! Где он столько надыбал?
– Уже не спросишь. Давай сваливать отсюда! Деньги мне! – протянул руку рыжий. – Потом поделим.
– Держи!
Сунув бумажник в карман пальто, рыжеволосый посмотрел на хромого и поторопил:
– Нестер, портфель захвати. Кожаный. Такую вещицу на Тишинке задорого можно толкнуть. А потом, там мяса килограмма на четыре будет. Классные котлеты получатся! Все, пошли!
* * *
Зрение замутилось. С минуту Колокольцев наблюдал за удаляющейся троицей, а потом на глаза легла пелена и он погрузился в глубокий тяжелый сон. Проснулся оттого, что совсем рядом прозвучал осуждающий женский голос:
– Война идет, у людей беда большая, горе, а он нализался и валяется тут. Совсем у людей совести нет.
Василий Павлович не без труда разлепил глаза, слегка повернул голову. В сгустившихся вечерних сумерках в шаге от себя он разглядел замутненную женскую фигуру в темно-серой телогрейке; ноги скрывала широкая длинная синяя юбка. Женщина еще немного постояла, как если бы дожидалась ответа, а потом, махнув рукой на лежащего, потопала дальше.
Собравшись с силами и зажимая ладонью рану, Колокольцев с трудом поднялся. Дом отсюда недалеко, можно дойти. Обидно помирать где-то на улице, уж лучше дома…
Каждый шаг давался с трудом, болью отзывался во всем теле. Редкие прохожие, завидев Колокольцева, признавая в нем пьяного, лишь неодобрительно покачивали головами и шагали своей дорогой.
– Тоже, нашел время для выпивки! Кто-то воюет, а этот водку хлещет!
Сил, чтобы ответить, не хватало: ему казалось, что он буквально кричит, в действительности лишь едва шевелил губами. Последние сто метров были самыми долгими и трудными в его жизни. Раньше он проходил это расстояние совершенно не замечая, теперь же оно превратилось для него в марафонскую дистанцию.
Василий Павлович потерял сознание, когда переходил улицу, загородив своим телом проезжую часть. Грузовик ГАЗ-ММ, выехавший из переулка, нервно просигналил, рассчитывая, что лежащий наконец поднимется и пропустит машину. Но «мертвецки пьяный», невзирая на длинные раздражающие сигналы, продолжал валяться.
– Вот я сейчас подниму этого алкаша! Только пусть не обижается! – зло проговорил водитель, вылезая из кабины. Громко хлопнув дверцей, он решительным шагом направился к лежащему. – Эй ты, пьянь! Чего тут разлегся на дороге?
Ухватив неподвижного Колокольцева за воротник, шофер его тряхнул и увидел, как на серый асфальт тонкой струйкой полилась кровь. Неожиданно раненый открыл глаза и негромко произнес:
– Рыжий…
Понимая, что произошло нечто ужасное, водитель аккуратно положил раненого на дорогу.
– Потерпи, браток, я сейчас врача позову.
Но Василий Колокольцев уже не слышал: смежил глаза, на этот раз уже навсегда.

Глава 3
Покойники – народ невзыскательный
Начальник отдела по борьбе с бандитизмом капитан Иван Максимов подъехал к месту преступления вместе с экспертно-криминалистической группой на темно-зеленом ГАЗ-61 через двадцать минут после звонка в оперативную часть. Произошедшему не удивился – рядом Тишинский рынок, довольно-таки криминальное место, там все время что-то происходит, кражи и грабежи обычное дело, но вот убийства бывают нечасто.
Перекрыв полосу движения, на дороге замерла темно-зеленая полуторка, загруженная какими-то громоздкими ящиками. На тротуаре, опершись плечом на дерево, стоял водитель лет сорока, хмуро поглядывал вокруг и нервно жевал гильзу уже потухшей папиросы. Его одолевала какая-то сердитая мыслишка, делиться которой он не собирался. Труп, лежавший на дороге, был укрыт светло-серой простыней. Место убийства, подле которого дежурили трое рядовых милиционеров, огородили провисающими узкими лентами.
Участковый, лейтенант милиции, подошедший еще ранее, опрашивал немолодую женщину в телогрейке и в длинном синем платье.
– Поначалу я даже и не поняла, что с ним приключилось, – горестно вздохнула женщина. – Думала, пьяный. Лежит, что-то бормочет… Еще подумала, вроде бы одет прилично, пальто на нем дорогое… А такой пьяница, оказывается! А оно вон как получается… Ножом его пырнули. Раненый лежал. Я еще обернулась потом, а он поднялся так с трудом. И пошел шатающейся походкой.
– А где вы его увидели? – спросил участковый, записывая показания в блокнот.
– А вон на том углу дома, – махнула она в начало переулка. – Значит, он, бедный, дошел до начала переулка и помер здесь. – Ее ладонь привычно потянулась ко лбу, но креститься не стала, рука обессиленно упала, и она лишь горестно вздохнула.
К капитану Максимову подошел участковый уполномоченный; боевито представился, потом, скосив глаза на орден Красного Знамени, прикрученный на грубоватом пиджаке из толстой серой шерсти, надетом на начальнике отдела, доложил:
– Товарищ капитан, допрашиваю свидетеля. Обошел близлежащие дома и выявил свидетельницу, видевшую убитого перед самой кончиной.
– Свидетелей больше нет?
– Выявить пока не удалось.
Капитан Максимов повернулся к женщине и спросил:
– А вы, случайно, никого не видели рядом с раненым?
– Никого, – произнесла женщина. – Переулок-то был пустынный. В нынешнее время народ не очень-то по улицам разгуливает.
– Может, кого-нибудь вдалеке заприметили? Скажем, кто-то уходил или убегал?
– Ничего такого не увидела, товарищ милиционер… До сих пор себя ругаю, почему я к нему не подошла. На душе прямо так и скребет. Если бы я увидела и вовремя бы врача вызвала, может быть, он был бы и живой.
– А вы где работаете?
– Кладовщица я на галантерейном складе, – повернувшись, женщина указала на барачное строение, стоящее в глубине двора. – Вон оно, углом выпирает.
– Там во дворе вы тоже никого не видели?
– Никого. А потом, особо-то и не смотришь, у меня свои дела. Это я сейчас вышла, когда увидела, что милиция подъехала, меня сейчас сменщица подменяет, а так я все время на рабочем месте нахожусь. У нас с этим строго!
– Можете идти, если что-то важное вспомните, расскажете участковому.
– Установили личность убитого? – спросил Максимов, когда свидетельница отошла. – При нем были какие-то документы?
– Так точно! – по-военному отозвался лейтенант. – Это Колокольцев Василий Павлович, военный инженер третьего ранга. Работал на заводе «Компрессор» конструктором. Вот его документы, – протянул он удостоверение.
Раскрыв удостоверение, капитан Максимов увидел фотографию мужчины лет сорока, в котором трудно было признать бездыханного человека, лежащего на сыром асфальте. Все-таки смерть очень меняет внешность. Сунув удостоверение в карман, спросил участкового:
– Жена знает о смерти мужа?
– Да. Ей уже сообщили, – кивнул участковый. – Плохо ей стало. В больницу увезли. Двое детей у них… Старший в госпитале лежит на излечении после ранения, а младшему лет десять.
Настроение было отвратительным. Число сотрудников за последний год сократилось втрое, а вот количество преступлений возросло многократно. Каждый из оперуполномоченных вел по двадцать, по тридцать, а то и более дел. Приходилось совмещать обязанности оперативника и следователя, что требовало более вдумчивого отношения к делу. Грабежи, разбой, налеты в Москве становились обычным делом. Изменилось и качество ограблений, теперь о каких-то форточниках и щипачах[2 - Щипач – вор-карманник (уголовный жаргон).] говорить не приходилось, по сравнению с нынешними преступниками они походили на мелких хулиганов. А действительность была такова: разрозненные шайки сбиваются в крупные, хорошо вооруженные банды; увеличилось количество убийств, и это не бытовые преступления, а хорошо продуманные вооруженные налеты на продовольственные склады, магазины, на вагоны, стоящие на запасных путях. В ночное время бандиты становились хозяевами Москвы, а в некоторых районах города, таких как Марьина Роща, Измайлово, Сокольники, даже милиция не рисковала появляться без усиленного сопровождения.
Сыск – важное дело, а в нынешнее время и очень опасное. Но все-таки это не боевые действия, где каждый день гибнут люди. Порой возникает ощущение, что отсиживаешься в тылу. Капитан Максимов трижды писал заявление об отправке на фронт, не понимая, в силу каких таких причин он оставлен на оперативной работе, в то время когда его товарищи воюют на фронте с немцами. Но начальник Московского уголовного розыска старший майор[3 - Старший майор государственной безопасности – специальное звание сотрудников начальствующего состава НКВД и НКГБ СССР в период 1935–1943 годов.] Рудин[4 - Начальник Московского уголовного розыска с 1938 по 1943 год.] неизменно отвечал:
– Вот ты рвешься на фронт, говоришь, у тебя боевой опыт есть… Только твой боевой опыт и здесь нужен! Кто наших граждан от бандитов будет защищать, если не такие, как ты?
Неделю назад старший майор Касриель Менделевич Рудин сообщил о том, что руководству МУРа поручено сформировать из опытных оперативных сотрудников специальную группу для заброски на территорию немцев с целью проведения серьезных разведывательно-диверсионных работ.
У Максимова появился реальный шанс повоевать с оружием в руках (пусть не на передовой, не в открытом бою лицом к лицу, но результат его работы также очень значим и от него во многом зависит обстановка на фронте) с немцами. Тем более что он был хорошо подготовлен для предстоящей работы. Посещал Осоавиахим[5 - Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (Советская общественно-политическая оборонная организация, существовавшая в 1927–1948 годах).], совершил десять прыжков с парашютом, какое-то время даже всерьез хотел заняться парашютным спортом, но неожиданно его увлекла стрельба. Еще через год он получил значок «Ворошиловский стрелок» 2-й степени, сумев преодолеть жесткие требования. Причем стрелять следовало из боевой винтовки. А впоследствии даже участвовал во Всесоюзном соревновании, где команда из Москвы, в которой он был одним из участников, заняла первое место.
А если брать бегунов на лыжах, так среди них ему и вовсе не было равных! Занимался лыжным спортом с самого детства, а когда учился в Институте физкультуры, то не однажды участвовал в лично-командных первенствах СССР и дважды занимал призовые места. Так что у него имелись все основания полагать, что в специальную разведывательно-диверсионную группу он будет включен одним из первых. Капитан Максимов даже тешил себя надеждой, что именно ему доверят возглавить созданный разведывательно-диверсионный отряд.
Для партизанских действий в тылу врага были отобраны тридцать человек, вот только для него места так и не нашлось, а командиром назначили старшего лейтенанта милиции Елизарова Федора, с которым Максимов после окончания института был направлен по комсомольской путевке в Московский уголовный розыск.
Максимов решил высказать свои обиды старшему майору Рудину. Начальник уголовного розыска не стал уклоняться от неприятного разговора с подчиненным, терпеливо выслушал его и, ничего не объясняя, коротко сказал:
– Так было нужно. – Потом, помолчав, добавил: – Вот что… Завтра группа вылетает за линию фронта. Давай подходи к пяти утра на Центральный аэродром. Попрощаешься с Федей Елизаровым, кто знает, как там дальше может сложиться. На фронте сейчас ситуация сложная… Знаю, что в институте вы были друзьями, да и здесь вместе как-то держались.
– И куда они вылетают?
Лицо Касриеля Менделевича было хмурым. Изрезанное многочисленными глубокими морщинами, оно напоминало высохшее яблоко, лишенное жизненных соков. Только черные глаза, словно кусочки палеозойского антрацита, смотрели живо и очень внимательно. Собрав на переносице морщины, Рудин ответил:
– Голубчик, куда они направляются, сказать не имею права… Но группа вылетает на очень серьезное и важное задание. И о том, что вылет отряда завтра, никому ни слова!
– Понимаю, товарищ старший майор. Спасибо за доверие. Разрешите идти?
– И выше голову, милостивый государь, – на прощание улыбнулся Рудин. – Твой подвиг еще впереди!
Приехав на аэродром, Иван Максимов отыскал нужный самолет, подле которого уже стояла десантируемая группа, в числе которых были две женщины: первая – радист, а вторая – военврач.
Простились скупо, без эмоций, думая каждый о своем. В глазах Федора «лампами Ильича» вспыхнули огоньки, отчего-то смотреть в их глубину было неприятно. Постоянно думалось о том, что он должен был находиться среди отобранных счастливчиков. Потискав друг другу плечи, каждый заторопился в свою сторону.
В управление Иван Максимов прибыл прямо со взлетного поля. Поначалу занимался непрофильной работой, которой тоже хватало за глаза, – выявилась группа гитлеровских сигнальщиков, указывавших немецким летчикам осветительными ракетами места для бомбардировок (чаще всего это были военные заводы, производящие боеприпасы и вооружение и теплоэлектроцентрали). Несколько сигнальщиков были пойманы. Во время обстоятельного допроса выяснили, что в Москве находятся не менее десяти немецких агентов, обучавшихся разведывательному делу в абверовской школе. Действовали шпионы по всему городу. Задание от некоего Поручика получали через тайники, разбросанные по всему городу. Как он выглядел, никто не знал, но было известно, что Поручик москвич и также проходил обучение в одной из абверовских школ.
Когда Максимов оформлял дело о гитлеровских сигнальщиках для передачи его в суд, сообщили о том, что близ Тишинского рынка произошло убийство. Тотчас собрав экспертно-криминалистическую группу, выехал на место.
Экспертно-криминалистическая группа состояла из двух человек: криминалиста майора Сизова, вечно хмурого, малоразговорчивого мужчины лет пятидесяти, работавшего в МУРе едва ли не с самого его образования, и двадцатипятилетнего фотографа, тощего и нескладного, как штанга троллейбуса, сержанта милиции Метелкина.
– Что скажете, Матвей Герасимович? – спросил Максимов у эксперта, осматривающего труп Колокольцева.
Распрямившись, майор Сизов сообщил:
– На месте падения убитого Колокольцева очень мало крови. Это означает, что ножевые ранения нанесли в другом месте. – Глядя себе под ноги, стараясь не затоптать возможные следы, добавил: – Капли крови ведут в сторону Тишинского рынка. Давай глянем. Вот еще кровь… И еще.
Протопали метров сто и остановились перед красными подтеками на асфальте, уже изрядно затертыми подошвами прохожих.
– Метелкин, подойди сюда, – подозвал майор Сизов сержанта милиции и, когда тот подошел, сказал: – Сфотографируй вот это место. Только давай поаккуратнее, чтобы все вошло.
Майор Сизов был скрупулезен – если имелся хотя бы единственный шанс отыскать какие-то улики, то он его не упустит.
Капитан Максимов подошел к водителю, нервно закурившему папиросу. На сухощавом потемневшем лице мужчины тоскливое выражение. Наверняка на предстоящий вечер у него было запланировано нечто иное, чем давать показания следственно-оперативной группе. Возможно, что хотел вырвать часок-другой для сна и вот теперь уже который час стоит на малоприметном повороте, который в обычные дни преодолевал за несколько секунд. Жалел, что поехал именно этой дорогой, в противном случае находился бы где-нибудь в противоположном конце города и не ведал бы лиха.
– Это вы водитель? – поинтересовался Максимов.
Выбросив папиросу, докуренную до самой гильзы, шофер распрямился, сделавшись на полголовы выше Максимова, и уныло произнес:
– Он самый.
– Как вас зовут?
– Федоренко Степан Ильич.
Жизнь штука непредсказуемая. У конструктора Василия Колокольцева тоже на сегодняшний день было немало планов, а повернулось все иначе: и вот теперь он лежит на грязном заезженном асфальте и неподвижными глазами смотрит в потемневшее небо.
– Расскажите, как вы увидели труп.
– Ехал я по наряду на завод «Компрессор»… Начальник гаража велел привезти три холодильных агрегата, вот только так я с ними и не доехал… Поехал через Тишинский переулок, так оно покороче будет. Повернул и сразу увидел, что на дороге человек лежит. Крови не видно, сыро все-таки… Подумал, что пьяный. Первая мысль была такая: не самое подходящее место выбрано, чтобы прилечь. Тогда еще как-то подумалось, что выйду из кабины и пинками прогоню его с дороги. А когда из машины выскочил, так сразу кровь увидел, через пальто она просачивалась. Руками он рану зажимал, пытался остановить кровотечение.
– Значит, он живой был, когда вы к нему подошли? – спросил Максимов, записав сказанное.
– Живой, – согласился шофер. – Я еще подумал: как это ему удалось? Все пальто кровью пропитано, а он еще дышит. Видно, крепкий мужик был.
– Вам уже приходилось наблюдать такие ранения?
– Именно такие ранения, чтобы ножом, не видел… Другие доводилось видеть, от пуль, от осколков… В Финскую немного повоевал. Разных ранений насмотрелся… И кровушки тоже повидал.
– Может, он успел что-нибудь вам сказать? – безо всякой надежды на результат поинтересовался капитан.
– Что-то лопотал он там. Да разве разберешь? – Посмотрев в глаза Максимову, продолжил твердым голосом: – Хотя одно слово припоминаю отчетливо… он сказал «Рыжий». А потом как-то вытянулся и застыл; видно, в то, чтобы произнести последнее слово, весь остаток сил вложил… Я хотел еще врача позвать, а потом понял, что он помер. Что делать? Пошел в милицейский участок, рассказал, что произошло. – Махнув в сторону участкового, стоявшего немного поодаль, добавил: – Вот этому лейтенанту и сообщил. «Пойдем, говорит, покажешь». А потом вас стали дожидаться, уголовный розыск.
– Может быть, кого-нибудь заметили? Может, кто-то шел по переулку?
Федоренко отрицательно покачал головой:
– Никого не видел. Это до войны здесь молодежь все разгуливала, а как война началась, так сразу будто бы все повымерло.
Перевернув страницу блокнота, Максимов крупными буквами написал «РЫЖИЙ» и дважды подчеркнул.
– Ясно, – произнес он, закрывая блокнот. Хотя до ясности было далековато.
Наклонившись над убитым, Иван Максимов внимательно всмотрелся в его умиротворенное лицо. На вид не более сорока пяти лет. Правильные, благородные черты лица. Прилично одет. На дорогом демисезонном тонкосуконном пальто из темно-синего драпа, основательно перепачканного кровью и грязью, наблюдались два узеньких отверстия от ножа. Рука убийцы хорошо поставлена: бил сильно и наверняка, не опасаясь, что лезвие ножа может не пробить ткань и завязнуть где-то в мелкоузорчатых плетениях.
На тротуаре метрах в тридцати от дороги криминалист что-то внимательно выискивал на асфальте.
– Еще что-нибудь нашли? – спросил подошедший капитан Максимов.
Распрямившись, криминалист сообщил:
– Кое-что имеется. Злоумышленник ударил потерпевшего ножом в живот именно на этом месте. Видны подтеки крови на асфальте, а шел он с той стороны, – махнул криминалист рукой в начало переулка. – Следы крови тянутся дальше, буквально до самой дороги, где его и увидел водитель грузовика.
– Убийца был один или, может быть, с ним еще кто-нибудь был?
– Сказать трудно… Предположительно убийц было двое. Видите вот этот второй след? Скорее всего, от его ботинка. Наступил прямо на кровь… – Подумав, добавил: – Не исключаю, что и трое. Все следы размазаны.
– Уже кое-что. Вызывайте труповозку, – повернулся капитан к участковому.
– Она уже в пути.
Подъехала раздолбанная гремящая полуторка, выполнявшая роль труповозки. Крепкие машины находились где-то в прифронтовой зоне – выполняли серьезные боевые задачи, а в тыл направлялись лишь списанные с фронта: они уходили на заводы, фабрики, в колхозы. Ну а та, что прикатила, не подходила никуда, разве что для перевозки мертвецов. Покойники народ невзыскательный, жаловаться не станут.
С кузова на асфальт попрыгали два долговязых санитара.
– Забирайте, – распорядился капитан Максимов.
Соблюдая видимое почтение, санитары загрузили покойника в кузов. Грохнули затворяемыми бортами и, бодро запрыгнув в машину, покатили прочь от места преступления.

Глава 4
Задание товарища Сталина
Народный комиссар вооружения Борис Ванников внимательно прочитал записку товарища Сталина, в которой предлагалось наркомату уделять особое внимание реактивной технике, опытные образцы которой показали себя на фронте наилучшим образом. И рекомендовал усилить научные центры квалифицированными кадрами.
Отложив документ в сторону, Борис Львович откинулся на спинку стула.
Весь последний год, несмотря на тяжелое положение на фронте, руководство страны много времени уделяло работам по реактивной технике, справедливо полагая, что за нею будущее. Следовало не отстать от западных ученых, интенсивно проводивших работы в этом направлении, и создать специализированный научно-исследовательский институт реактивной техники, который имел бы в своем распоряжении полигон для испытания реактивных снарядов, а также конструкторское бюро по разработке управляемых по радио реактивных снарядов дальнего действия.
Данные разведки показывали, что в этом направлении очень сильно продвинулись немцы, уже создавшие «самолет-снаряд» с пульсирующим воздушно-реактивным двигателем. Они намеревались уже через год поставить его на вооружение в свою армию. Боевая часть ракеты составляет до 1000 кг, дальность полета до 250 км, чего вполне достаточно, чтобы разбомбить приморские города Англии.
Талантливых инженеров в Наркомате вооружения вполне хватает, чтобы справиться с поставленной задачей. Оставалось подобрать работящий коллектив, который занялся бы данным проектом, а еще нужно выбрать подходящий полигон для испытания подобного оружия. Лучше всего подойдет Казахстан, где-нибудь в районе лесостепной полосы. Народу там немного, местность тоже подходящая.
Приходилось решать и текущие дела, каковых также набиралось немало. И первый вопрос, который стоял на дневной повестке, – качество пороха, показавшего себя на фронтах в последний месяц не самым лучшим образом. Особые нарекания вызывали пороховые заводы № 9 и № 204. По заключению комиссии, на заводах нарушался ряд технологических процессов; так, например, были сокращены стадии изготовления пороха, получилась плохая зернистость, что привело к недоброкачественной продукции. Был перерасход спирта, что может свидетельствовать о его краже.
На заводе № 17 директор завода Сенников дал разрешение на хранение завышенной нормы пороха в производственных зданиях завода. В результате несоблюдения техники безопасности произошел взрыв, при котором погибли двенадцать человек и пятеро были ранены. Комиссия сделала вывод, что техническое руководство заводами запущено. Нарушения весьма серьезные. Такой просчет не прощался в мирное время, а что говорить сейчас, когда идут боевые действия?
Директоров заводов обвиняли во вредительстве и саботаже. Представитель Государственного контроля считает необходимым арестовать директоров предприятий, а их дела передать НКВД. А самому Ванникову было рекомендовано назначить новых директоров, способных наладить работу.
Немного в стороне, скрепленные большой металлической скрепкой, лежали документы, обвиняющие в недобросовестности начальника Главного управления по производству гильз товарища Георгия Бодрякова. На заводе № 52 комиссия под его председательством не сумела раскрыть истинные причины брака капсюлей-воспламенителей и тем самым скрыла виновников в нарушении технологического процесса, нанесших ущерб более чем на 120 миллионов рублей. Представитель Государственного контроля настаивал на его немедленном аресте. Ответить на это письмо Борис Ванников должен был незамедлительно, но причины, чтобы потянуть время, у него имелись.
В июне сорок первого, находясь на должности Народного комиссара вооружения СССР, Борис Львович был арестован и просидел во внутренней тюрьме на Лубянке почти два месяца. Обвинялся в шпионаже. По мнению НКВД, контакты с иностранными агентами случались во время его служебных командировок. Даже после двух бесед с Маленковым и Берией, настаивавшими на его чистосердечном признании, Ванников свою вину не признал. После месяца боевых действий обнаружились перебои с боеприпасами – Дмитрий Устинов, назначенный новым наркомом, с работой не справлялся, – и тогда по распоряжению Сталина бывшего наркома Ванникова привезли в Кремль прямо в кабинет к Сталину, где они проговорили более двух часов. Иосиф Виссарионович попросил обиды не держать и предложил ему вновь возглавить Наркомат вооружений.
В нелегкий период ареста от Бориса Львовича отвернулись почти все. Ванников даже не мог предположить, что вокруг него столько недоброжелателей, о чем ему позже сообщали следователи, зачитывая свидетельства бывших соратников. Уже на следующий день после его ареста Георгий Бодряков записался на прием к Лаврентию Берии и пытался убедить всесильного наркома, что произошла чудовищная ошибка. Его поступок можно было назвать самоотверженным – Георгий Ефимович не мог не знать, что нередко подобные заступничества заканчиваются арестом просителей. А ведь между ними дружбы не существовало, отношения обычные, какие случаются между начальником и подчиненным. И вот такой поступок… Такое нужно ценить.
Макнув перо в чернильницу, нарком боеприпасов попробовал чернила на уголке бумаги, а потом вывел свой вердикт: «Считаю арест начальника Главного управления по производству гильз товарища Бодрякова Г. Е. необоснованным. На заводах, где произошла смена с шеллачного лака на идитоловый, вины т. Бодрякова не наблюдается, о смене технологического процесса по производству гильз ему доложено не было».
Расписавшись, нарком почувствовал облегчение. Вызвав секретаря, он протянул ему подписанный документ и сказал:
– Отправьте это сообщение в Государственный контроль товарищу Мехлису. И еще… Скажите ему, что я лично ручаюсь за товарища Бодрякова.
Едва секретарь ушел, как зазвонил телефон высокочастотной связи. Взяв трубку, Борис Львович произнес:
– Народный комиссар Ванников.
– Товарищ Ванников, как проходят полигонные испытания реактивных минометов?
Ванников невольно сглотнул, узнав голос Сталина.
– Товарищ Сталин, в настоящее время мы проводим испытание новой разновидности реактивных снарядов на самолетах И-153. Но опасаюсь, что в испытаниях может случиться некоторое замедление…
– Вот как? В чем причина? – В голосе Верховного послышались едва различимые нотки раздражения.
– Дело в том, что вчера бандитами был убит один из ведущих конструкторов БМ-13 военный инженер третьего ранга Колокольцев. Именно он возглавлял группу, ответственную за реактивные снаряды на самолетах И-153. Это большая потеря для нас.
– Ах вот оно что… Бандитов нашли?
– Насколько мне известно, пока еще нет. Московский уголовный розыск делает все возможное, чтобы отыскать убийц.
– Держите испытания реактивных минометов на личном контроле. И постарайтесь не выходить из графика испытаний, я очень на вас рассчитываю, товарищ Ванников.
Не попрощавшись, Иосиф Сталин положил телефонную трубку.
* * *
Иосиф Виссарионович в задумчивости прошелся по комнате, а потом вновь взялся за телефонную трубку и набрал номер:
– Лаврентий?
– Да, товарищ Сталин.
– Что происходит в городе? От бандитов людям просто житья нет, – раздраженно произнес Иосиф Виссарионович. – Ты бы хоть навел в городе порядок.
– Бандитов, конечно, много, но мы работаем, товарищ Сталин. Все подразделения милиции переведены на усиленный режим службы.
– Вчера бандиты убили Колокольцева, ведущего конструктора БМ-13. Тебе не хуже меня известно, что означают для нас ракетные установки… Это что же делается? Разобраться как следует! Возможно, что убийство произошло не случайно и в Москве орудуют немецкие диверсанты. Найти немедленно бандитов, убивших конструктора, и доложить мне лично!
– Бандиты будут пойманы в ближайшие дни, товарищ Сталин. Дело возьму под личный контроль.
– Мало поймать бандитов, – строго сказал Иосиф Виссарионович, – важно очистить Москву от всех преступных элементов. Они создают в обществе напряжение. Мы должны защищать наших граждан. Бойцы Красной армии и матросы Военно-морского флота должны быть уверены, что, пока они воюют на различных фронтах, их семьи, жены, дети находятся под надежной защитой государства. Тебе понятно, Лаврентий, о чем я говорю?
– Так точно, товарищ Сталин. Мы сделаем все возможное, чтобы граждане чувствовали себя в безопасности.
– Жду твоего доклада через пять дней… Нет, послезавтра!
* * *
Ответить согласием Лаврентий Павлович не успел: в телефонной трубке раздались резкие короткие гудки. У Иосифа Виссарионовича имелась привычка прекращать разговор неожиданно, не дожидаясь ответа собеседника. Он просто без долгих разговоров взваливал на подчиненного задачу, не желая выслушивать возможные контраргументы. Будь добр ее разрешить и доложить!
Народный комиссар Лаврентий Берия почувствовал большой груз ответственности, возложенной на него. Срок для решения задачи небольшой, но реальный для ее выполнения. Правда, придется напрячь весь аппарат НКВД.
В ближайшие часы следовало накрыть все преступные притоны и места, где предпочитают собираться злоумышленники. Необходимо проверить их на наличие преступлений и различного рода противозаконных нарушений. Если таковые обнаружатся, передать дело в суд, а остальных вывезти за сто первый километр от Москвы.
Подобная операция уже была проведена осенью сорок первого, когда возникли серьезные опасения, что преступники могут дестабилизировать ситуацию в Москве и даже выступить на стороне немцев.
Подняв трубку, народный комиссар сказал:
– Василий Васильевич, поднимись ко мне на минуту.
Через несколько минут в кабинет Лаврентия Берии бодрой походкой вошел комиссар государственной безопасности 3-го ранга Василий Чернышев. На должности заместителя наркома внутренних дел он находился с 1937 года при народном комиссаре Ежове и был единственным из его ближайших соратников, кому удалось избежать ареста и дальнейшего расстрела. Возможно, потому, что он возглавлял Главное управления рабоче-крестьянской милиции НКВД СССР и держался вдали от политических игр, в которые были вовлечены все заместители Ежова. Как бы там ни было, но Лаврентий Павлович высоко ценил профессионализм Чернышева и нередко поручал ему задания, которые мог выполнить только такой человек – с огромным опытом работы на руководящих должностях НКВД и обладающий стальной хваткой.
Моложавый, черноволосый, с острым пронзительным взглядом, Василий Чернышев умел нравиться людям, чему в немалой степени способствовала его добродушная, почти ребячья улыбка. Даже при жестких методах работы он не стал черствым человеком, было известно немало случаев, когда, пользуясь собственной властью, он освобождал людей, взятых по ошибке, из-под ареста.
– Присаживайся, Василий Васильевич, – указал нарком на один из стульев и, когда Чернышев присел, спросил: – Криминальная обстановка в Москве оставляет желать лучшего, несмотря на то что мы предпринимаем усиленные меры… Например, вчера был убит ведущий конструктор завода «Компрессор» товарищ Колокольцев. Вы знаете, что там собирают?
– Так точно, товарищ Берия, гвардейские реактивные минометы.
– А эта смерть Колокольцева большая потеря для обороны страны. Товарищ Сталин дал нам поручение в ближайшие сроки отыскать преступников, а потом вывезти весь антисоциальный контингент за пределы Москвы!
– Как осенью сорок первого? – уточнил комиссар государственной безопасности 3-го ранга.
– Именно так. Задача большая, нам потребуется не менее дивизии. Какие полки можно привлечь к предстоящей операции?
Василий Чернышев призадумался. Ситуация с полками менялась каждый день. На различных фронтах сейчас воевало несколько дивизий НКВД, большая их часть находилась на Сталинградском фронте, где шли тяжелые затяжные бои. Некоторые полки отзывались на переформирование и продолжали нести привычную службу уже в городах – обеспечивали должный порядок. Затем вновь уходили на фронт, а им на смену приходили другие подразделения.
Если потери на фронтах были тяжелыми, то их отправляли на передислокацию в другой город, как это случилось с 10-й стрелковой дивизией внутренних войск НКВД, от которой осталось не более 200 человек, – ее переправили в Челябинск, где она продолжала нести службу. Но Лаврентий Берия требовал однозначного ответа, расплывчатых ответов он не признавал, понимая, что Чернышеву положено знать по службе о всех передвижениях дивизий внутренних войск НКВД.
– У нас есть три полка и шесть батальонов общей численностью около пятнадцати тысяч штыков. Через три дня они отбывают на Юго-Западный и Донской фронт по охране тыла действующей Красной армии.
Лаврентий Павлович одобрительно кивнул.
– Хорошо, думаю, что этого числа вполне хватит. Товарищ Сталин дал нам два дня, чтобы выдворить преступный элемент за пределы города. У вас уже был подобный опыт осенью сорок первого?
– Так точно, товарищ Сталин посчитал, что операция была проведена успешно, и объявил мне благодарность.
– Вот и займитесь выселением преступников за сто первый километр еще раз. Объяснять вам ничего не нужно, вы человек опытный. И заняться надо сейчас! Места, где могли бы размещаться преступники, у нас имеются.
– Сейчас в Москве очень много разного рода базарчиков и толкучек, уверен, что улов будет немалый. Начнем одновременно сразу по всем точкам. Разрешите идти?
– Идите!

Глава 5
Лишний шорох ни к чему
О смерти Колокольцева, военного инженера 3-го ранга завода «Компрессор», было сообщено в тот же день, и в прихожей Максимова встретил его портрет в траурной рамке. Капитан выписал в проходной пропуск и зашагал по длинному коридору, где находится кабинет директора, который уже был предупрежден о его появлении.
Предприятие «Компрессор» являлось режимным объектом и принадлежало комиссариату боеприпасов, просто так в него не войти, а потому начальнику уголовного розыска старшему майору Рудину пришлось сделать несколько звонков, чтобы получить разрешение от наркома на его посещение.
В небольшой аскетической приемной за крошечным столом, на котором едва умещались печатная машинка и стопка исписанных бумаг, сидела миловидная женщина средних лет. Сдержанно улыбнувшись вошедшему капитану, понимая, о чем пойдет речь, низким голосом произнесла:
– Ефим Аркадьевич ждет вас.
Кивнув в знак благодарности, Иван вошел в директорский кабинет, просторный, но без всяких излишеств, из роскоши только добротный массивный стол с тяжеленной, до блеска отполированной столешницей, с мраморной резной чернильницей по правую руку и папками с бумагами, составленными в стопу, – по левую. За спиной, едва ли не под самым потолком, висели два больших портрета – Ленина и Сталина. Подле окна, с левой стороны от входа, громоздкий двухдверный шкаф. По другую сторону – окрашенный в коричневый цвет массивный сейф. За столом сидел плечистый мужчина с волевым лицом, хмуро взиравший на лежавшие перед ним документы. Густые черные волосы, зачесанные на правую сторону, резала узкая седая прядь. Покатыми плечами и мощной грудью он напоминал здоровенного лесного лося, еще не старого, не вошедшего в зенит своей жизни, но крепко потрепанного жизнью.
Увидев вошедшего Максимова, кольнул пристальным взглядом и с некоторой медлительной величавостью поднялся из-за стола; протянув руку, сдержанным негромким голосом поинтересовался:
– Вы ведь из МУРа? Товарищ Максимов, я правильно понимаю?
– Все так, – ответил Иван, пожимая жесткую ладонь директора. – Капитан Максимов.
– Ефим Аркадьевич Дорожкин… Давайте присядем… – Максимов опустился на стул с высокой и широкой спинкой. Сидеть на таком стуле было удобно. – Меня уже предупредили, – сказал он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Какая трагическая случайность! Для нас смерть Василия Павловича большая потеря. Инженеры такого уровня, как Колокольцев, большая редкость. Вам что-нибудь известно о случившемся? Может быть, есть какие-то подозреваемые?
– Проводится следствие. Пока мы ничего не можем сказать наверняка. Очень надеемся на вашу помощь, может быть, вы сумеете как-то помочь нам прояснить ситуацию, не совсем нам понятную.
– Сделаю все возможное, чтобы помочь следствию найти этого гада! Спрашивайте, что именно вас интересует, – с готовностью сказал директор.
– Колокольцев в час убийства должен был находиться на рабочем месте, однако его обнаружили убитым в Большом Тишинском переулке. Вам, случайно, не известно, что он мог там делать? Может, вы отправили его с каким-то персональным заданием?
– Понимаю, в чем дело, – кивнул Дорожкин. – Василий Павлович, как и вся его группа, работал над очень сложной инженерной задачей, связанной с наступательным вооружением… Каким именно, сказать не имею права.
– Вполне вас понимаю, – согласился Максимов.
– Так вот… Задача была успешно выполнена, и я всему коллективу предоставил заслуженный выходной. Ведь последний год конструкторы и рабочие, занимавшиеся этим проектом, практически не покидали завод. Мы даже для них помещение оборудовали, где они могли немного отдохнуть и поспать… Премию им, конечно, выписал: конструкторам по пять тысяч рублей, а рабочим по три тысячи. Чего уж там говорить, заслужили! В наше непростое время зарплата тоже играет не последнюю роль. Члены коллектива должны чувствовать, что они нужны производству, что о них заботятся. Пусть купят какие-то продукты, может быть, что-нибудь из одежды. Вы говорите, что Василия Павловича нашли в Тишинском переулке? Наверное, пошел на рынок, чтобы побаловать чем-нибудь вкусным свою супругу, которую, как мне известно, он обожал. Я знаком с его семьей довольно хорошо… Наташа всегда о нем так сердечно заботилась. – Да, – огорченно протянул Дорожкин. – Теперь и она находится в больнице. Тяжело переживает, вот и слегла… А вы нашли что-нибудь при нем?
– Что вы имеете в виду?
– Может, вещи какие-нибудь с базара, а потом, он всегда с собой брал кожаный портфель. Добротный такой, из хорошей коричневой кожи.
– При Колокольцеве не было ни вещей, ни портфеля. Денег тоже не обнаружили.
– Вот оно, значит, как вышло, – хмуро произнес Дорожкин. – Ограбили и убили! Такого человека… Вы найдите этих гадов! И судите как полагается. Весь народ жилы рвет, чтобы помочь фронту, а эти нелюди из-за куска хлеба людей режут! И каких людей!
Попрощавшись, Максимов вышел. Вряд ли директор сумеет рассказать больше того, что рассказал. Но даже то, что он уже поведал, поможет расследованию. Значит, ниточка тянется куда-то к Тишинскому рынку.
Последующие два часа Иван Максимов и сержант Метелкин блуждали по Тишинскому рынку. Приглядывались, наблюдали. Шумно, как и на всяком базаре. Толчея у длинных прилавков. Зеваки, глазеющие по сторонам. Гомон, раздраженные возгласы и бесконечные призывы тех, кто желал бы выручить за свое нехитрое добро хотя бы небольшие деньги. Но ничего такого, что могло бы насторожить.
Вокруг рынка, как это зачастую случается, где у людей могут быть деньги, толклись уголовные элементы и блатные, отличимые от остальных по добротной одежде. Чаще всего обутые в сапоги из яловой кожи, сложенные книзу в гармошку, или модельные двуцветные американские ботинки. Одеты или в сюртуки из дорогой качественной ткани, или в длинные шерстяные пальто; головы покрывали теплые фуражки.
В силу каких-то причин, совершенно непонятных Максимову, блатные среди сотен толкающихся покупателей узнавали в нем оперативника и, опасаясь встретиться взглядом, прятали глаза.
У Ивана Максимова на рынке было несколько информаторов, среди которых числились продавцы, сапожники, даже пара бродяг, постоянно ночевавших в сторожке у самого входа. С осведомителями Максимов встречался еженедельно на конспиративных квартирах и знал обо всем, что происходит на рынке и примыкающих к нему улицах, тоже не отличающихся благополучной обстановкой. Именно благодаря их помощи в прошлом месяце была раскрыта банда домушников, грабивших квартиры эвакуированных, среди пострадавших были два генерала и один комиссар НКВД. Так что за раскрытие преступлений взялись с особым старанием. И когда на рынке появилась украденная посуда – фарфоровые китайские вазы, – информатор немедленно сообщил об этом Максимову. А уже далее через скупщиков вышли на банду.
В этот раз в связи с убийством конструктора Колокольцева старшему майору Рудину позвонил лично Народный комиссар боеприпасов СССР Ванников и попросил предпринять все возможное для поисков преступников. «Погиб талантливый конструктор. Прекрасный человек. Коммунист. И убийца должен быть пойман в кратчайшие сроки и предстать перед советским судом». Таковы были его слова, о чем он сообщил Ивану Максимову…
На следующий день Максимов, отправляясь на рынок, оделся поплоше, так, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимание. Переговорил с информаторами, но никто из них, будто бы сговорившись, не мог хотя бы чуть пролить свет на случившееся, что само по себе было странно, отвечали одинаково:
– Это могут быть или какие-то залетные, или какой-то молодняк поднялся, решил заявить о себе. А так об этом у нас молчок, никто ничего не знает.
Разговорчивее других оказался информатор по кличке Емеля, плечистый парень, продававший у самого входа на рынок березовые веники. С ним у Максимова сложились почти приятельские отношения. Показав ему фотографию Колокольцева, спросил:
– Видел этого мужчину? Может, он к кому-то подходил?
– Что с ним?
– Убили его. Инженер с завода. Подозреваю, что с Тишинки домой шел. Забрали у него деньги и портфель.
Емеля неодобрительно покачал головой:
– Не вовремя ты объявился, начальник. На дороге ведь сижу. Народ тут шарахается. И меня спалишь, и дело свое провалишь. Вон и дружок твой отсвечивает почем зря, – кивнул он на Метелкина, стоявшего поодаль.
– Не могу я больше ждать. Дело срочное, должно быть раскрыто в кратчайшие сроки.
– А разве тебе станет легче, если меня на перо поднимут за то, что я с ментом бакланю? – Осознав, что ответить Максимову нечем, добавил: – То-то и оно… Я на Тишинке всех блатных и мокрушников знаю. Но не слышал ничего такого… Это может быть залетный мокрушник, и начал он промышлять совсем недавно. Сейчас таких тоже хватает… Значит, ты говоришь, инженера грабанули? – посмотрел он внимательно на снимок.
– Да.
– Ясно, что беспредельщики. Здесь, на Тишинском рынке, Рашпиль хозяин.
– Это который Агафонов? – уточнил капитан.
– Он самый. Как он скажет, так и будет. Одно дело – кошелек подрезал, даже менты понимают, что и щипачам кормиться нужно, другое дело – на мокруху пошел. – Емеля говорил ровно, в его словах ощущалась продуманность. – Чекисты на хвост наступать будут, ему эти рамсы ни к чему. А потом, если ты у кого-то подрезал, барахло хорошее забрал, так будь добр поделиться с Рашпилем, уважь блатных. Знаю, что никто из залетных и прибившихся к рынку фраеров с ним не делился.
– Хорошо, я тебя понял. Если что услышишь, дашь знать, – сказал Максимов и отошел в сторону.
В сапогах, в рабочей черной тужурке, при кепке, надвинутой на самый лоб, Максимов ничем не отличался от большинства мужчин, проходящих мимо. Неспешным шагом, как это делают зеваки, забредшие на рынок, посматривал по сторонам, интересовался стоимостью товара, торговался и, столкнувшись с неуступчивостью продавца, разочарованно отходил в сторону.
Вышли с базара и потопали по улице, выглядевшей в непогожий день особенно сумрачной. Неожиданно от стены отделился мужчина лет сорока и шагнул навстречу.
– Прошу прощения, вы показывали на рынке фотографию.
Максимов остановился и выжидающе посмотрел на человека, стоявшего на пути. В нем не было ничего такого, что могло бы оттолкнуть или насторожить. Выглядел спокойным. Смотрел внимательно. Между указательным и средним пальцами сжимал тлеющую папиросу, наполовину выкуренную. Зябко передернул плечами.
Сержант, шедший рядом, остановился. Предупредительно сунул руку в правый карман, в котором лежал пистолет.
– Вы знаете этого человека? – после некоторой паузы спросил Иван Максимов, не сводя с незнакомца пристального взгляда.
– Вы ведь из уголовки?
– Да.
– Я так и полагал, – кивнул мужчина. – Видел мельком… Того, что с фотографии, я не знаю, но мне известно, к кому он подходил.
Разговор становился интересным.
– И к кому?
– По мясным рядам он шарахался. Мясо выискивал. Я его как-то сразу срисовал. С кожаным портфелем пришел, важный такой… Потом выбрал кусок хорошего мяса, лопатник достал, а он хрустами набит, как сельдью в консервной банке! К чему я это толкую? Вот только его бабки не только я видел, а еще и другие. Когда он их засветил, так те, кто рядом стоял, просто притихли от удивления. Я тогда сразу заподозрил, что деньги у него подрежут вместе с этим портфелем, а то и грохнут где-нибудь в переулке, – неодобрительно покачал он головой. Сунув папироску в уголок рта, затянулся сладенько. – Так и получилось.
Иван Максимов невольно обратил внимание на ладони говорившего: ухоженные, красивые, пальцы длинные и тонкие, не знавшие тяжелой и грубой работы, каковые бывают только у карманника. По всем приметам виртуозный щипач.
Карманники – народ осторожный, элита преступного мира, старательно избегающие всякого контакта с правоохранительными органами. Причина, по которой он пошел на контакт с оперативником, видимо, основательная, за такой разговор его могут собственные подельники «расписать». Побрезгуют даже в суть дела вникать. Остается предположить, что его отправили люди постарше, не желавшие шухера, хотят работать по-тихому.
– Жаль, конечно, фраера, не по делу замочили.
– Знаешь, кто его зарезал?
– А кто угодно! – произнес он с некоторым вызовом. – Где-то он сам виноват, разве мама с папой его не учили, что деньгами нельзя светить перед незнакомыми людьми? Вот и поплатился. – Ухватив папиросу холеными пальцами, он сделал еще одну глубокую затяжку, и огненный ободок заискрился, засверкал, с аппетитом поедая темно-желтый табак. В глазах – глубокая мысль. Напряжение. Максимов почувствовал, что именно в эту секунду он задумался о том, а стоит ли рассказывать дальше, ради чего остановил оперов. Вытащив замусоленную папиросную гильзу изо рта, он щелчком отшвырнул ее далеко в сторону. Решение было принято. – Вот что я тебе скажу… Пока он расплачивался, его какие-то залетные срисовали. Когда этот сазан[6 - Сазан – богатый человек (уголовный жаргон).] с базара потопал, они за ним пошли. Если его кто-то и пришил, так только они.
– Кто они такие, как выглядели? – сохраняя спокойствие, спросил Максимов.
– Трое их было. Один был рыжим, плечистым, кабанистым таким… Он как-то сразу от них отличался, а двое пожиже будут. Глянешь на них, так вроде бы и фраера, хотя были одеты как правильные люди. Сразу понятно, что деньжата у них водятся. Таких как-то сразу видно. Но что-то в них присутствовало, что от фраеров отличало. Это трудно объяснить… Тут чуйку нужно иметь. Взгляды уверенные, держатся достойно.
– Значит, ты говоришь, среди них был один рыжий? – стараясь не выказывать волнения, переспросил Иван Максимов, вспомнив последнее слово, сказанное умирающим Колокольцевым.
– Я бы даже сказал, что больше каштановый, чем рыжий.
– Опиши подробнее, как он выглядит.
– Высокий, скуластый, на губах ехидная ухмылка. Силен. Это сразу видно… Вроде бы и молодой на рожу, даже двадцати пяти нет, а смотрит так, что до селезенок пробирает. Сразу видно, что фраерок непростой, без перышка не ходит.
– А другие?
– А что другие? Рыжий у них за главного, все ему в рот смотрели. Подмял он их под себя!
– Ты ведь из блатных? – напрямую спросил Максимов, продолжая буравить говорившего взглядом.
Опытному оперативнику было понятно, что перед ним блатной, причем сильный, с немалым авторитетом в своей среде. Знающий себе цену, способный за себя постоять. И вместе с тем он разительно отличался от всех прежних его «клиентов». Во время разговора они страдают некоторой манерностью, редко наблюдающейся у обычных граждан. Другие могут быть неоправданно суетливыми, третьи – заискивающими, преданно поглядывающими в глаза, что встречается у людей, желающих заполучить какую-то выгоду.
Этот же вел себя иначе, достойно, что ли… На равных. И вместе с тем прекрасно осознавал, с кем общается. Иной раз в его речи проскальзывали какие-то покровительственные нотки, не встречающиеся у обычных блатных.
А еще заключенные, побывавшие на зоне, отличаются испорченными зубами. Часто потемневшими от чифиря. Некоторые, лишаясь зубов, вставляли железные, нередко золотые фиксы, но этот блатной имел едва ли не идеальные зубы, и было заметно, что об их состоянии он тщательно заботится.
У бродяг, прошедших через тюрьмы и лагеря, руки были исколоты кривыми портаками – от привычных перстней до корон, – но у человека, стоявшего напротив, на холеных пальцах не было ни черточки.
В богатой картотеке Московского уголовного розыска человека с таким описанием не существовало. В сводках тоже не встречался. Через московские пенитенциарные учреждения не проходил.
– Не напрягайся, – усмехнулся незнакомец. – Не вспомнишь.
– Кто ты? – спросил капитан Максимов, не сводя с незнакомца настороженного пытливого взгляда.
– Мое имя тебе ничего не скажет. – Улыбнувшись, мужчина показал ровный ряд зубов и добавил: – И кличка тоже.
– Тогда зачем ты сдаешь своих?
– А вот здесь ты не прав, начальник, – слегка нахмурился неизвестный. – Они мне не свои. Своих я не сдаю. Это чужие, а залетных мне не жалко. – Его лицо вдруг приняло каменное выражение. – Нам проблем не нужно. Ты же первый придешь к нам разбираться. Наломаешь дров, станешь беспредельничать, а нам такой расклад ни к чему. Найдутся люди, которым это не понравится, и они захотят тебя остановить.
– Это как же? – усмехнулся Максимов.
– А грохнут просто из-за угла! А это опять для нас всех чревато непредсказуемыми последствиями.
– Правильно говоришь.
– Вот этого мы и не хотим. Опять нас прижимать начнут!
– Кто он, по-твоему, этот рыжий? Откуда взялся?
– Скажу тебе так, начальник, прежде я его не видел. Какой-то мутный он… Хотя и зеленый. Как стекло от пивной бутылки.
– Вижу, ты весовой. Может, давай подружимся: ты мне поможешь в моих делах, а я, если какая-то нужда возникнет, тебе помогу.
Незнакомец отрицательно покачал головой и хмыкнул:
– Купить меня хочешь, начальник? Я не продаюсь. Не обещаю, что мы будем дружить, но помогу тебе этого гаденыша отловить. Пошел я, начальник, дел невпроворот. – Он поправил воротник, спрятавшись от очередного порыва ветра. – Да и тебе пора. Жена с сыном, наверное, уже беспокоятся.
Капитан Максимов внимательно посмотрел вслед удаляющемуся вору. Знал, что тот не обернется. А может, ему почудилось и не было никакой насмешливой интонации в его последней фразе? Откуда же ему известно про жену и сына?
* * *
Сразу после рынка Иван Максимов направился в управление, где его ожидала женщина лет сорока. В крупных темно-синих глазах глубокое горе и большая надежда на то, что здесь ей непременно помогут.
– Вы ко мне? – участливо спросил Максимов.
– К вам… Дело в том, что у меня украли карточки.
– Пройдемте в кабинет, расскажете обо всем там.
Вошли в кабинет. В небольшом помещении полутьма. Окна плотно зашторены. Включив свет, Иван предложил присесть и, когда женщина села на один из свободных стульев, спросил:
– Заявление вы уже написали?
– Да. Ваш начальник… старший майор Рудин, кажется… направил меня к вам, сказал, что вы во всем разберетесь.
У потерпевшей было усталое осунувшееся лицо, черные волосы, в челке седая прядь. При ярком свете женщина выглядела значительно старше.
– Как вас зовут?
– Абрамова Варвара Валерьевна.
Максимову захотелось закурить, но, вспомнив, что взял за правило не курить в кабинете, он сунул пачку папирос обратно в карман. Сел напротив и приготовился слушать.
– Варвара Валерьевна, где именно произошла кража?
– Недалеко от моего дома, на улице Горького. Я пришла с работы и хотела отоварить карточки. Взяла карточки на крупы, на сахар, а когда подошла моя очередь, в кармане карточек не обнаружилось.
Касриель Менделевич не без основания считал, что воровство карточек – главное преступление, потому что обрекало людей на голодную смерть. В последние месяцы кражи продовольственных карточек участились. В Москве орудовала целая банда, вот только напасть на ее след пока не получалось.
Злоумышленники действовали изворотливо, хитро, подло, у них была выработана целая система по отъему карточек у людей. Но чаще всего они действовали по одной схеме – отвлекали внимание жертвы разговором и в толчее распарывали карман и вытаскивали из него все, что в нем находилось, включая карточки на продукты. Нередко случалось, что пропадали карточки сразу всей семьи, что обрекало ее на очень большие лишения.
Сложность раскрытия преступления состояла в том, что потерпевшие редко могли сказать, где именно и в какое время они лишились карточек, и не могли припомнить людей, стоявших с ними рядом. Очень часто называли тех, кто к кражам не имел никакого отношения. Раскрывать такие дела всегда было очень непросто, в них была своя специфика. Чаще всего подобное преступление оставалось незамеченным, свидетелей не имелось и к тому же преступник вел себя очень осторожно, понимая, что идет на смертельный риск. Над уличенным в краже карточек очередь могла устроить самосуд, затоптать его насмерть, что не однажды уже случалось в оголодавшей Москве.
В последнее время потерпевшие и свидетели все чаще стали говорить о коренастой женщине с высокой грудью. Там, где она появлялась – в Елисеевском магазине, в Глинищевском переулке, на Мещанской, – непременно случались кражи продовольственных карточек. Со слов потерпевших был составлен ее портрет. Это была женщина с тяжеловатом лицом, лет за сорок, с крупным носом, высоким лбом; особые приметы – слева на нижней челюсти у нее было два золотых зуба. Постовым и оперативникам был роздан ее портрет, установили наблюдение за местами, где она появляется чаще всего, однако усиленные поиски воровки результатов не приносили. И вместе с тем пострадавшие нередко указывали, что рядом видели женщину с двумя золотыми зубами. Оперативники дали ей кличку Ворона.
– Можете сказать, во сколько примерно часов произошла кража?
– Около семи часов вечера. Я работаю на заводе, пришла немного раньше, меня отпустили. Сынишка приболел, присмотреть за ним некому, а муж сейчас воюет на Юго-Восточном фронте. Пошла в магазин… И тут такое! Вы можете восстановить карточки?
– Каточки восстановить я не смогу, – огорчил женщину капитан Иван Максимов. – Но вот преступников постараюсь поймать. – Выдвинув ящик стола, он положил перед ней нарисованный портрет Вороны. – Посмотрите повнимательнее, а в этом магазине была вот эта женщина?
Потерпевшая бережно вытянула из пальцев Максимова рисунок. Некоторое время она внимательно рассматривала его, а потом уверенно ответила:
– Да, она была там и стояла за мной. Неужели вы думаете, что это она? – с тихим ужасом произнесла женщина.
– Скорее всего, именно она. – Иван Максимов забрал у нее рисунок и положил его в верхний ящик стола.
– Боже мой, – произнесла потерпевшая, вцепившись узкой ладонью в подбородок. – Никогда бы не подумала. Ведь она была такой приветливой. Расспрашивала обо всем, сказала, что у нее сына на Волховском фронте убили, что она едва сводит концы с концами, что ей трудно живется. Сообщила, что у нее еще двое детей… Не знает, как жить дальше.
– Верить ей не следует, это очень опытная и жестокая воровка. К нам поступило уже немало заявлений, где фигурирует именно эта женщина. Вы даже представить не можете, сколько горя она принесла людям. У меня к вам одна просьба: если вы увидите ее, немедленно сообщите в милицию. Пусть ее задержат! Вы можете идти, к сожалению, пока я ничем не могу вам больше помочь.
Женщина поднялась и, попрощавшись, вышла. Еще только середина дня, а столько всего произошло! Что там вечер еще приготовит?
* * *
Переговорив с Максимовым, Рашпиль вернулся на Тишинский рынок. Прошел в павильон, сколоченный из сосновых досок, и подсел к столу, за которым играли в карты четверо мужчин; спросил у одного из них, короткостриженого крепыша с глубоким шрамом на подбородке:
– Что там с Корнеем, он собирается отдавать должок? Или он решил, что просто так мясом на рынке можно торговать?
– Сказал, что большую часть долга принесет сегодня вечером, а остальное занесет завтра.
– Хорошо… Мне тут синичка на хвостике новость принесла – Рябой за неделю десять квартир обнес. Пусть принесет положенное. На моей земле работает.
– Он уже спрашивал тебя. Хотел передать положенное.
– Добро… Там в слесарке чиграши в картишки балуются, возьмешь долю и у них.
– Рашпиль, да ведь там же копейки, – заулыбался стриженый.
– Сызмальства должны понимать, что просто так ничего не дается. Сел за стол – значит, плати!
– Сделаю. Федор, а как там с Семой быть? Может, сразу его грохнем и дело с концом? Чужой кусок хочет откусить. Сказано ему было: не лезь на Тишинку.
– Не откусит, зубы сломает, – глухо произнес Рашпиль. – Уберем по-тихому где-нибудь подальше отсюда. Пусть менты им занимаются. Нам лишний шорох ни к чему.

Глава 6
Я тебя разлюбила
Капитан Максимов вернулся домой во втором часу ночи, когда город всецело погрузился во мрак. В коридоре, освещая дорогу на кухню, полыхал свет. На раскладушке лежал тонкий матрас, покрытый байковым одеялом, и подушка. Жена и сынишка спали в другой комнате. Иван приоткрыл дверь и увидел Варлену, лежавшую на правом боку; рядом небольшая кроватка, где сопел маленький сын. Стараясь не разбудить их, Иван снял с натруженных ног сапоги и прошлепал к своему месту. Хотелось просто плюхнуться поверх покрывала и забыться до самого утра. Усилием воли заставил себя раздеться; аккуратно сложил одежду на табурет и лег на прогнувшуюся раскладушку. Некоторое время Иван смотрел в потолок, переосмысливая прошедший день, а потом сомкнул глаза и уснул.
Проснулся Максимов рано – за окном непроглядная темень, что совсем немудрено для стылого октября. Поспать бы еще часок-другой, но не получится, нужно торопиться на службу.
Быстро одевшись, поставил на газовую плиту чайник, который по-деловому зашумел, а когда из чайного носика ударила тугая струя пара, капитан залил кипящей водой брошенную в глубокую чашку щепотку чая.
Удобно устроился за столом и взял фарфоровую чашку в обе ладони. Утреннее чаепитие – всего-то небольшой передых перед долгим напряженным рабочим днем. Следовало по максимуму получить удовольствия от десятиминутного перерыва. Бросил в горячую воду слегка желтоватый, со стеклянным блеском осколок сахара. Некоторое время сахар просто лежал на дне чашки, без всяких изменений, но потом на его поверхности образовались небольшие щербины, а затем оскольчатая твердыня разрушилась, оставив на толстом керамическом дне лишь небольшую зернистую горку; через минуту сахар растворился совсем.
Варлена появилась на пороге кухни в тот самый момент, когда Иван помешивал сахар чайной ложечкой, слегка постукивая ею о круглые бока чашки. Обычно она никогда не вставала так рано. Он рано уходил, поздно возвращался и видел жену чаще всего спящую, а потому, чтобы ее не будить, перенес раскладушку на кухню.
Редко когда Варлена могла подняться, чтобы приготовить ему чай, нарезать хлеба, а потом отправить на службу с добрым напутственным словом.
Слегка раскрасневшаяся ото сна, Варлена выглядела желанной. Впрочем, как и восемь лет назад, когда они повстречались впервые.
– Как спалось? – поинтересовался Иван.
– Хорошо, – отозвалась Варлена, устало облокотившись плечом о косяк.
– Хочешь я налью тебе чаю? – спросил Максимов, с готовностью ухватившись за ручку чайника.
Варлена не прошла к столу, даже не ступила в кухню, лишь отрицательно покачала головой:
– Не нужно… Я попью позже. Ваня… Я хотела тебе сказать, – проговорила она нетвердо.
– Слушаю.
– Я тебя не люблю.
– Что? – невольно переспросил Максимов, удивленно посмотрев на Варлену.
– У меня нет к тебе больше никаких чувств. Я тебя разлюбила.
Иван отодвинул от себя чашку с чаем, показавшимся ему приторно-сладким. Посмотрел на застывшее, напряженное лицо жены – все серьезно, тут не до шуток. За минуту молчания осознал, что рушится привычный устоявшийся мир. После произнесенных слов их жизнь уже никогда не будет прежней.
– И давно? – спросил глухо Максимов.
– Даже не могу точно сказать, – пожала она хрупким плечиком, – как-то все это незаметно произошло. Все думала, что чувства вернутся, а потом поняла, что вернуть прежнее невозможно. Ты мне безразличен.
Иван глянул на часы, висевшие над дверью, – пора было уходить. Как-то уж очень не ко времени все эти любовные переживания. Так не хотелось бы разбираться в высказанных словах!
Однако от услышанного не отмахнуться. Тяжелые мысли о Варлене подтачивали, делали его слабее и уязвимее. Их было много, целый клубок, они распрямлялись и уходили в бесконечность, где-то терялись в соседних галактиках на расстоянии в тысячи световых лет. Как же это так могло произойти, что он стал безразличен любимой? Женщины – существа практичные, поступают продуманно, а уж в такой сложной материи, как любовь, втройне осторожны – им чужды спонтанные поступки. Но если женщина решила вычеркнуть мужчину из своей жизни, то это произошло не враз, а в результате долгих и мучительных раздумий. Другое дело, что объявила она ему об этом не сразу.
Услышанное разодрало душу напополам. К самому себе Иван ощутил ненависть и жалость одновременно. Захотелось взвыть раненым зверем от бессилия, но сил хватило лишь на то, чтобы сдавленным голосом спросить:
– Но что же произошло?
Варлена не отводила от мужа взгляда, смотрела прямо, едва ли не в упор, и эта ее уверенность, столь незнакомая ему прежде, стала для него неприятным откровением.
– Мне очень жаль тебя, но я ничего не могу с собой поделать. Это чувство сильнее меня. Наверное, я даже разрушаю твою жизнь. Просто так вышло для нас обоих.
Каждое слово любимой женщины вызывало отторжение. Мозг еще противился и не желал воспринимать ошарашивающую новость, должно пройти время, чтобы смириться с очевидным. Ясно, что никакие уговоры тут не помогут. Да и нужны ли они?
– Причина всегда должна быть, – допытывался Максимов.
Посмотрел в кружку. Интенсивно размешал крупинки оставшегося сахара чайной ложечкой, поднимая нешуточную волну, грозившую выплеснуться через край.
– Я тебе говорила об этом, но ты совершенно не обращал внимания на мои слова. Я не могу так больше.
– Варлена, возможно, я был невнимателен, повтори мне еще раз, в чем моя вина? – заглянул Иван в задумчивые глаза любимой женщины.
– Сколько раз я тебе говорила, не называй меня этим именем! Оно только в паспорте, а не мое! Я его терпеть не могу! Для всех я Маруся! Ваня, уже поздно что-то менять…
– И все-таки я бы хотел услышать.
– У меня ведь тоже не все в порядке на работе, иногда хочется поделиться наболевшим, а мне не с кем… Тебя все время нет дома. Я тебя редко вижу, просто устала бороться с одиночеством, а мне нужна поддержка, чья-то опора.
В голове с какой-то мстительной периодичностью стучал метроном, отзываясь холодным металлом в разгоряченных висках. Мерно налаженная жизнь с некоторыми сложностями и неурядицами, без которых не обходится ни одна семья, рушилась.
Иван Максимов видел, что сказанное Варлене давалось непросто. В какой-то момент ее глаза блеснули, даже показалось, что она сейчас разрыдается. Но обошлось без истерик, она лишь прикусила губу.
– О чем ты таком говоришь? – невольно вырвалось у Максимова. Помолчал недолго, как если бы иссякли нужные слова, а потом продолжал с горечью: – Идет война! Сейчас все так живут. Люди днями не бывают дома, каждый из нас делает все возможное для победы. Как же тогда другие живут? Им тоже непросто!
Варлена отрицательно покачала головой:
– Но я не хочу как другие. У меня своя жизнь, и она одна.
– Понятно… У тебя кто-то есть?
– Ты имеешь в виду, были ли у меня какие-то отношения с мужчинами? Нет, не были. – Помолчав, добавила: – Но мне нравится один человек.
– И этого достаточно, чтобы сказать, что ты меня не любишь?
– Ваня, я к тебе ничего не чувствую. Может, раньше оно и было, но сейчас все прошло.
Вот оно как бывает… Оказывается, он совершенно не знал свою жену. Теперь в проеме двери стояла совершенно незнакомая ему женщина, у нее было лицо прежней любимой: она говорила ее голосом, вот только в действительности все в ней было чужое. Она будто бы переродилась.
– Послушай, Маруся, у тебя, наверное, сейчас скверное настроение. Уверен, что все это пройдет.
– Не пройдет, я знаю. Я просто хочу быть счастливой.
– О каком таком особенном счастье ты можешь говорить, когда вокруг столько горя? В нашем доме уже не осталось семьи, куда бы не пришла похоронка.
– Тем более именно сейчас я хочу быть счастливой. Мне многого не нужно.
– Чем же таким он очаровал тебя, этот человек?
– Мне трудно это сказать… Я уже и не девочка, немало пережила, через многое прошла. Но он был очень внимательный, заботливый…
– А разве я о тебе не заботился? Я заботился о тебе с нашего первого знакомства, забочусь и сейчас.
– Это невозможно объяснить. У меня настроение поднимается, когда я вижу его или даже просто слышу его голос. Если я его увижу, так потом целый день летаю как на крыльях… Мне просто хочется всегда быть рядом с этим человеком. Он надежный и сильный. – В голосе Варлены послышалась трогательная чувствительная нотка, которую он никогда не слышал по отношению к себе, пребольно царапнувшая растревоженную душу.
– А я, значит, по-твоему, ненадежный и слабый? – усмехнулся Максимов.
– Совсем нет, но тут другое… Ты очень изменился с того самого времени, как я вышла за тебя замуж. Ты стал другим. Я не за такого человека выходила замуж.
– Возможно, я стал черствее, но сейчас идет война… Объясни мне, что он за человек, возможно, я попытаюсь как-то измениться.
Варлена отрицательно покачала головой:
– У тебя не получится. Ты просто другой.
– Может, ты как-нибудь покажешь мне этого красавца? Обещаю, что я ему ничего не сделаю.
– Не нужно… От всего этого нам будет только хуже. Обещай мне, что не будешь его искать.
– Обещаю… Как же нам теперь жить вместе, если ты меня не любишь? Если уже больше нет той женщины, которую я любил?
– Как прежде… Мы будем жить вместе.
– Как будто бы ничего не случилось?
– А разве что-то произошло в наших отношениях? Они были такие же, как и месяц назад, просто ты не хотел замечать перемены. Я хотела с тобой быть честной, по-другому я не могу.
– Но ты же всегда была моей женщиной, я в тебе никогда не сомневался, – произнес Иван сдавленным голосом.
– Теперь я уже не твоя женщина.
– Тогда чья же?
– Пока ничья… А как дальше будет, я не знаю.
– Но ответь тогда мне на вопрос… Куда же тогда подевалась прежняя моя Маруся, которую я любил, которая светилась от счастья, когда видела меня, которая, ломая каблуки, бежала мне навстречу, чтобы побыстрее обнять меня? – тяжело выговаривая каждое слово, как если бы оно имело материальную сущность, произнес капитан Максимов.
– Ее нет, – так же негромко ответила Варлена. – Она умерла, и уже давно… Она больше не вернется. Вот только очень жаль, что ты этого не сумел заметить.
– Значит, ты предлагаешь мне жить вместе, но не как муж и жена, а как добрые соседи? – усмехнулся Максимов.
– Получается, что так.
– Кажется, я тебя понял. – Порывисто поднявшись, Иван Максимов произнес: – Мне надо идти. Служба. Жаль, что не договорили.
– Если ты желаешь, мы можем договорить потом.
– Значит, ты мне предоставляешь… полную свободу действий?
Варлена отступила в сторону, пропуская его из кухни. Желанная, слегка растрепанная, что совершенно ее не портило. Его женщина, которую он тысячи раз целовал, которую мял в своих объятиях, теперь переместилась на какую-то далекую орбиту, куда ему не было доступа. У Максимова возникло непреодолимое желание прикоснуться к Варлене. Встряхнуть ее за плечи и с горечью выдохнуть: «Что же ты с нами делаешь? Почему же ты разрушаешь то, что мы создавали годами? Ведь невозможно же будет все это восстановить».
– Ты можешь поступать как хочешь. Можешь завести роман с другой девушкой, я не буду против.
– А если я приведу ее сюда?
– Можешь поступать так, как тебе удобно.
Это даже не слова, а графическая лаконичность. Закрыв глаза, Иван молчал. Теперь он отчетливо осознавал, что перед ним стояла совершенно чужая женщина. Прежняя его Варлена действительно умерла, потому что вряд ли сумела бы произнести нечто подобное.
– Прости меня, – неожиданно произнесла Варлена.
– За что?
– За то, что я разбила твое сердце.
– Не извиняйся. – Максимов едва улыбнулся, пытаясь глубоко спрятать страдание. Не получилось, казалось, оно выпирало из него колючими кровоточащими углами. Вот он – почин трудового дня! – Как-нибудь переживу.
Выйдя из дома, Максимов некоторое время рассеянно брел неведомо куда. Очнулся перед кленом, переодевшимся в желто-бордовые цвета. От него тянуло злой осенней стужей. Невольно передернул плечами. Уже никогда не будет как прежде, и к этому теперь предстоит привыкнуть.
* * *
Капитан Максимов подошел к началу пятиминутки. В этот раз кроме начальников отделов и старших оперативников в кабинете старшего майора Рудина присутствовал командир военизированного батальона, сорокалетний майор, постриженный наголо, а также командиры автомобильной и пулеметной роты, оба худощавые, жилистые, отозванные недавно с фронта.
Заняв свободное место на кожаном диване, стоявшем за стульями у стола, Максимов вытащил блокнот с карандашом и приготовился записывать.
– На сегодняшний день ситуация в Москве предельно сложная, – безо всякого вступления заговорил начальник уголовного розыска. – Число тяжких преступлений по сравнению с прошлым годом увеличилось почти в два раза. Я уж не говорю о довоенном периоде, когда некоторые виды преступлений, ставшие для нас сегодня настоящим бичом, просто не существовали. Например, кража продовольственных карточек… И занимаются таким преступным промыслом не поодиночке, а целыми бандами! Иначе их назвать невозможно… В последнюю неделю нам удалось обезвредить три таких преступных сообщества, но это очень мало, в действительности их значительно больше… Вчера вечером на улице 1-я Мещанская мы задержали воровку карточек прямо в очереди. По описанию она очень напоминает известную нам всем Ворону… При личном осмотре у нее обнаружилось большое количество краденых продовольственных карточек на хлеб, мясо и крупы… К сожалению, ей удалось перехитрить милиционера и скрыться в районе Казанского вокзала. – Положив на стол несколько листков бумаги, добавил: – Это ее словесный портрет. Отличительная примета: на носу заметная горбинка и два золотых зуба. Идем дальше… Увеличилось число тяжких преступлений: налетов, грабежей, изнасилований, убийств. Сейчас просмотрел утренние сводки, – приподнял он несколько листков бумаги, скрепленных металлической скрепкой, – и что я вижу… Три убийства: два в Сокольниках и одно на Крестьянской заставе. Девять ограблений в разных районах города. Обворована квартира академика Луткевича. Из его квартиры вынесена вся мебель, китайские фарфоровые изделия, которые он собирал всю жизнь, золотые и серебряные украшения. Вот на этом листке академик написал подробный список украденного. В квартире майора Лосенкова, нашего прославленного летчика, украли все продовольственные карточки! На всю его семью. Причем не тронули ни украшения, ни картины. В настоящее время только продовольственные карточки имеют истинную цену… Карточки Лосенкову не восстановят, не сделают исключение даже для него. Сами понимаете, у нас уже был подобный опыт в сорок первом году, когда мы пытались восстанавливать людям потерянные и украденные карточки. И все знают, к чему это привело… Уже через месяц желающих заполучить повторно продовольственные карточки оказалось десятки тысяч! А количество хлеба и других продуктов у нас ограничено. Конечно, правительство не даст умереть с голоду героическому летчику и его семье, но думаю, что в следующий раз он будет более внимателен. В квартирах академика Луткевича и майора Лосенкова оставлены многочисленные отпечатки пальцев, думаю, они нам помогут в установлении личности преступников. Этими делами займется отдел краж. – Рудин посмотрел на майора Губарева. – Как вы, Леонид Федорович, справитесь?
– Сделаю все возможное, товарищ старший майор, чтобы поймать этих мерзавцев! – с готовностью отозвался начальник отдела. – По нашим оперативным данным, мы уже представляем, чьих рук дело эти преступления. Главарь вместе со своей бандой скрывается в районе Марьиной Рощи в одном из частных домов. Возьмем всю банду сегодня. Собираемся в шесть часов.
– А что у вас, Григорий Яковлевич, по делу Рябого? – спросил начальник уголовного розыска у капитана Седых, возглавлявшего группу по раскрытию квартирных краж в районе Царицыно.
Капитан Седых предпринял попытку подняться, но старший майор Рудин лишь отмахнулся, давая понять, что можно докладывать и сидя.
Группа Рябого занималась тем, что грабила квартиры эвакуированных и ушедших на фронт москвичей. В отличие от остальных многочисленных банд, занимающихся такими же ограблениями и чаще всего действующих без системы, на удачу, у него была широкая сеть осведомителей, которым он не скупясь платил за хорошую «наколку». Среди пострадавших были генералы, деятели искусств, писатели, заслуженные и народные артисты.
Награбленное банда Рябого продавала подальше от Москвы: в Ярославле, в Муроме, во Владимире… Возможно, в этом и состоял секрет неуязвимости банды. И все-таки Рябой прокололся: подарил одной из своих любовниц серьги с красными бриллиантами, которые совершенно случайно заметила пострадавшая. Дама поступила благоразумно, не стала выяснять отношения с девушкой, не бросилась к ней с упреками, а просто проследила за ней до ее квартиры, после чего сообщила о произошедшем в уголовный розыск.
Обладательница украденных украшений долго не препиралась и под угрозой отбывания длительного срока рассказала о своем возлюбленном все, что знала. А знала она, как выяснилось из бесед, немало. Рябой проживал в районе Марьиной Рощи в деревянном двухэтажном доме, где кроме него по соседству проживало еще пять семей. Оперативники уже разместились в соседних домах и ждали появления Рябого. Счет шел на часы.
– Ждем его появления, товарищ старший майор. По оперативным данным, он прибудет где-то около пяти часов вечера, – ответил Седых.
– Хорошо. А теперь давайте поговорим об убийстве конструктора Колокольцева. У вас есть какие-нибудь подвижки, капитан?
– Опрашиваем свидетелей, товарищ старший майор, – заговорил капитан Максимов. – По показаниям водителя известно, что один из убийц конструктора был рыжим. Высокий, крепкий, плечистый, на вид ему около двадцати пяти лет. В уголовной среде такой типаж не наблюдается. Не исключено, что этот рыжий персонаж гастролер: приехал в Москву, чтобы подзаработать. Сейчас таких гастролирующих банд в Москве десятки…
– С сегодняшнего дня вводим усиленное патрулирование. Этого рыжего мерзавца мы должны поймать в кратчайшие сроки! Патрулирование будет проходить вместе с военными. Проверять документы у всех подозрительных без разбора, невзирая ни на чины, ни на звания! Если будет хотя бы малейшее сомнение в достоверности документов и личности, задерживать незамедлительно! А уж в отделе мы разберемся, какая птица нам попалась. Ну и вас тоже прошу подключиться к нашей работе, – обратился старший майор Рудин к командиру военизированного батальона. – Все, совещание закончено! На рабочем месте нужно быть в половине четвертого. Будем брать банду Рябого.

Глава 7
1942 год, ноябрь
Прекрасный подарок
Накатил ноябрь, мало чем отличавшийся от ноября сорок первого года. Разве что днем неожиданно случалась оттепель, но вот к ночи подмораживало так, что город превращался в один сплошной каток. Милиция в полночь выгоняла дворников на улицу, чтобы сбивали сосульки с крыш домов, скребли на тротуарах лед и засыпали его песком. К утру обычно на дорогах царил полнейший порядок, и москвичи, не опасаясь поскользнуться и расшибить голову, торопились к рабочим местам.
Город смотрелся приветливо и безопасно.
С дворниками у Максимова сложились особые отношения. Среди них выделялся шестидесятилетний саженного роста и невероятно крепкий татарин по имени Ахмет. Дворником он начинал служить еще при Николае Втором, и, как сам говорил, дворницкая профессия у них в роду считалась наследственной. Еще дед, приехав из Казани в Москву вместе с родителями, служил дворником при Александре Втором, а его сын дворничал при Александре Третьем. Незадолго до своей кончины родитель торжественно, как это делает самодержец, передавая скипетр наследнику, вручил сыну поистрепавшуюся метлу и завещал:
– Держи, сынок… Теперь эта метла твоя. Она тебя и накормит, и напоит, и уважение в обществе принесет. А еще служи государю честно, как дед твой и отец.
После смерти родителя освободившееся место (вместе с дворницкой каморкой и младшим полицейским чином) перешло в наследство к Ахмету, который никогда не забывал завет родителя. Старался служить честно при любой власти: при Николае Втором, при Временном правительстве и теперь, при большевиках. Поначалу Ахмету казалось, что большевики пришли ненадолго, воспринимались как некий казус перед грядущей постоянной властью. Однако время шло, а ничего не менялось. И вскоре стало понятно, что советская власть надолго.
Огромный, в белом переднике, с метлой в руке и с бляхой на широкой груди, он олицетворял собой порядок и чистоту. Не забывал о своей второй обязанности: докладывать в отделении милиции обо всем подозрительном, что происходило на подконтрольной территории. А глаз у него был верный.
В этот раз ближе к полуночи в одном из домов Ахмет заметил троих неизвестных. Они с большими тюками выходили из подъезда. Но когда он хотел приблизиться, то неизвестные быстро скрылись в ночи. Рассмотреть их дворнику не удалось. А в подъезде обнаружились четыре ограбленные квартиры, принадлежавшие уехавшим в эвакуацию. Вынесли буквально все, даже половики, лежавшие перед дверью.
А еще у дома крутился какой-то малой, не иначе как наводчик. Заметив подошедшего Ахмета, он мгновенно ретировался и в последующие дни более не показывался. Не исключено, что малец присматривал подходящую квартиру для последующего грабежа.
Ахмета капитан Максимов перехватил во дворе, когда тот размахивал во дворе метлой, поглядывая со своего двухметрового роста на разлетающиеся пожухлые листья.
Заметив подошедшего капитана, распрямился в трехаршинный рост.
– Закурим? – предложил капитан, выбивая из пачки две папиросы, одну из которых протянул Ахмету.
– Можно.
Поблагодарив, дворник сунул папиросу в уголок рта, стиснув ее крупными желтоватыми зубами. Закурили. Некоторое время просто дымили, наслаждаясь свежим морозцем. На ветках близстоящих деревьев, напоминавших длинные девичьи ресницы, поблескивали замерзшие капли – то уже девичьи слезы.
Ахмет был одет в ватные штаны и телогрейку, поверх которой был надет длинный белый халат. На крупных ногах валенки с калошами, на голове смятая, повидавшая не один сезон ушанка. Огромный, с широкой грудью, он напоминал памятник, поставленный в самой середине двора.
Когда тяга к табачному дыму была утолена, капитан спросил, выдохнув в сторону тугую струйку:
– Ничего такого на своем участке не заприметил? Может, какие-то подозрительные были? А то знаешь, в последнее время по всему городу квартирные кражи были совершены. Арестовываем одну банду, а на ее месте сразу три появляются. Прямо Змей Горыныч какой-то!
– Малец тут один все ошивался, – сообщил Ахмет. – Все по подъездам посматривал. Не понравился он мне, взгляд у него шальной, шугнул я его метлой.
– Как он выглядел? – спросил капитан.
– Ему лет четырнадцать-пятнадцать. Шустрый такой, остроносый. В каком-то дрянном коричневом пальтишке был.
– А на голове у него восьмиугольная фуражка с треснутым лайковым козырьком, так? – спросил капитан.
– Так оно и было, – согласился дворник и, докурив папиросу, бросил изжеванную гильзу в мусорное ведро, стоявшее рядом. – Уже где-то засветился?
– Засветился, – подтвердил Максимов. – Именно такого чиграша видели на Сухаревке. Там в последнюю неделю было ограблено шесть квартир. Наводчик он! К ограбленным квартирам пока он единственная ниточка. Больше он здесь не появится. Жаль, что ушел… Но ты все-таки поглядывай за подъездами, мало ли чего… Тут еще вот какое дело… В окрестности орудует еще одна банда… Грабят едва ли не посреди белого дня. Молодые, дерзкие, бесшабашные. По опросам очевидцев, их трое, среди них выделяется рыжий парень лет двадцати пяти. Высокий, крепкий. Если такой в округе объявится, то дашь знать. – Капитан бросил окурок в помятое, окрашенное белой краской ведро: разбившись о металлическую стенку, табак брызнул ворохом искр.
– Сообщу, – кивнул Ахмет.
Попрощавшись, капитан Максимов направился в управление.
* * *
С самого утра было сумрачно. Заволокло выцветшей молочной пеленой, которую, будто бы шрамы, перечеркивали длинные ветки деревьев. Ветер был пронизывающий, холодный, он яростно трепал полы пальто. Закрывшись от ветра, Ирина Кумачева шла по аллее парка «Сокольники» в сторону дома, расположенного близ станции метро. Уже пошел второй год, как она работала в эвакуационном госпитале. Как и многие ее ровесники, с первых же дней войны Ирина просилась на фронт и едва ли не ежедневно обивала пороги военкомата, но немолодой военком устало говорил одно:
– Пока не время.
Неожиданно в июле ее вызвали повесткой в военкомат, где комиссар предложил пройти двухмесячные курсы медсестер. Глядя в девичьи глаза, в которых прочитывалось немалое разочарование, утешил по-мужски грубовато:
– Ты чего дуешься-то на меня? Я тебе жизнь, можно сказать, спасаю. А потом, ведь знаешь, как одной среди мужиков бывает… Ох непросто!
– Я хочу на фронт, – упрямо произнесла девушка.
Военком внимательно посмотрел на нее.
– Ну что же это такое… Все девушки на фронт рвутся! А вам рожать надо! Детей растить!
– Я хочу на фронт!
– Сначала поработай в госпитале, а уж если и впрямь невмоготу, пойдешь на фронт. – И уже тише, заглянув в синюю бездну глаз, добавил: – Ты даже не представляешь, что сейчас на фронте творится… Придешь завтра в военкомат в девять часов, вас таких целая группа наберется. При одном из госпиталей пройдете ускоренные курсы медсестер. А теперь иди и не мешай мне работать! И без тебя дел невпроворот.
После окончания учебного курса медсестер Ирину определили в эвакуационный госпиталь, разместившийся в парке «Сокольники». Работы было много, из-за отсутствия коек и помещений раненых размещали на матрасах прямо в коридоре. Нередко приходилось оставаться ночевать в госпитале, где одну из палат отвели под комнату отдыха для медицинского персонала.
В этот раз, проработав две смены, Ирина Кумачева решила отдохнуть дома, пусть ненадолго, но забыться крепким сном, чтобы не просыпаться от душераздирающих криков и хотя бы непродолжительное время не видеть страданий тяжелораненых, что поступали в госпиталь неиссякаемым потоком.
На отдых отвели девять часов. Времени вполне достаточно, чтобы выспаться, привести себя в порядок, а главное, можно помыться в бане, находившейся через дорогу. С утра обещали дать горячую воду, так что можно будет поблаженствовать под тугими струями в душевой.
Шофер, молодой озорноватый парень, с которым у нее складывались приятельские отношения, предложил подвезти ее до самого дома. Но Ирина отказалась, объяснив, что хочет пройтись через парк. Ей действительно хотелось прогуляться по свежему воздуху, казалось, что не только одежда, но даже тело пропиталось больничными запахами.
Парк «Сокольники» был местом ее детских игр, где она нередко проводила время со своими родителями: на детских площадках можно было покататься на качелях, в павильонах – посетить выставки, а в ларьках – купить мороженое. Там всегда было интересно и шумно. Это было совсем недавно и в то же время очень давно, как будто бы ту маленькую девочку от нынешней девушки отделяло целое столетие… Все лучшее оставалось в прошлом. Сейчас отец воевал на Сталинградском фронте, а мать, врач полевого госпиталя, служила на Донском фронте. Так что она была предоставлена сама себе.
В сорок первом, какой-то год назад, в парке «Сокольники» проходило обучение ополченцев. Каждое раннее утро, когда Ирина шла на работу через парк, она видела, как мужчины, выстроившись в ряды, маршировали по аллее парка. А на самой окраине было оборудовано стрельбище, где ополченцы тренировались в стрельбе из винтовок.
Среди них было немало пожилых людей, воевавших еще в Первую мировую. Значительная часть интеллигенции, которую в обычной жизни трудно было представить с оружием в руках, шла в колонне вместе со своими сыновьями, и оттого они выглядели увереннее и строже. Верилось, что эти нескладные и плохо обученные бойцы сумеют остановить немцев. Пусть даже ценой собственной жизни. Так оно и случилось. Из общего числа ополченцев уцелели буквально единицы, большая часть из них погибла в первом же бою, но потери были не напрасными, пройти дальше враг не сумел и перешел к обороне всего-то в шестидесяти километрах от Москвы.
Ополченцев уже не было, а в дальнем конце парка установили бронированный колпак, где проходило обучение пулеметных расчетов. Нередко до госпиталя доносились длинные автоматные очереди, заставлявшие раненых вздрагивать.
Сейчас парк выглядел пустынным, тихим. Снег, выпавший накануне, гонимый ветром, собрался в небольшие белые сугробы, что очень напоминало ноябрь сорок первого.
До выхода из парка оставалось совсем чуть-чуть, когда на дорогу вышли трое щеголевато одетых парней. Ирина отошла немного в сторону, давая возможность им пройти по аллее, но один из них, в длинном шерстяном пальто и ушанке из какого-то черного дорогого меха, шагнул прямо к ней навстречу. Он добродушно улыбался, внешне выглядел приветливым, но от всей его фигуры исходила какая-то враждебность.
«Наверное, ничего страшного, просто парк пустынный, вот и мерещится невесть что, – подумала Ирина. – Тут все что угодно может почудиться». Улыбнувшись, девушка хотела пройти мимо них, но неожиданно дорогу ей перекрыл другой – круглолицый, невысокого роста, в коротком кожаном пальто.
– Куда торопишься, красавица? – благодушно поинтересовался высокий. – Неужели ты нас испугалась? Ты же видишь, мы совершенно нестрашные, – продолжал он скалиться.
– Пожалуйста, пропустите меня. Мне нужно срочно идти, – взмолилась Ирина. – У меня был трудный рабочий день, я возвращаюсь из госпиталя.
– Неужели ты даже не хочешь с нами поговорить? – удивленно полюбопытствовал высокий и, взяв девушку за отвороты пальто, притянул к себе.
– Если вы меня сейчас не отпустите, то я закричу.
– А вот этого, красавица, делать не следует. Мы можем и обидеться.
Улыбка с лица высокого исчезла. Оценивающим взглядом он осмотрел Ирину с головы до ног, а потом произнес:
– Пальто почти новое, за него на рынке тысячи три дадут. Ты сама его снимешь или нам тебе помочь раздеться?
– Да как вы смеете! – возмущенно воскликнула девушка. – Да я сейчас…
Договорить Ирина Кумачева не успела: круглолицый, стоявший немного сбоку, ударил ее в лицо, и она, потеряв равновесие, упала, сильно стукнувшись затылком об асфальт.
Очнулась Ирина от грубых мужских прикосновений – кто-то беззастенчиво шарил ладонями по ее телу. Задрав кофту, прошелся пальцами по ее животу, после чего ладонь торопливо скользнула к ногам. Обнаженной кожей она ощущала леденящий холод, от ужаса происходящего ей хотелось громко закричать, оттолкнуть от себя похотливые руки, но вместо этого она едва пошевелилась, а из горла вырвался едва различимый стон.
– Очнулась, – узнала она голос высокого. – Ладно, потопали, времени нет, не до ласк сейчас. Увидит кто-нибудь. Да и холодно!
– Серьги у нее с камушками… Не оставлять же добро!
Открыв глаза, Ирина увидела над собой лицо круглолицего. Почувствовала на своем лице прикосновение его толстых пальцев, а потом уши резанула резкая острая боль, заставившая ее вскрикнуть. «Сорвали сережки!» – догадалась Ирина. Девушка попыталась закричать, но сил не хватало.
Удовлетворяя хищное любопытство от содеянного, бандиты еще с минуту стояли над девушкой, а потом зашагали к выходу. Некоторое время Ирина лежала на земле, ощущая спиной леденящий холод. А потом осторожно, чувствуя невероятное головокружение, с трудом поднялась. Пальто на ней не было, грабители забрали и шапку. Мочки ушей обильно кровоточили. Пошатываясь, Ирина зашагала в сторону дома.
* * *
Варлена остановилась перед дощатой дверью подъезда. Поправила поясок демисезонного пальто на тонкой талии и потянула за ручку двери. Тугая пружина неохотно поддалась, издав продолжительный скрип. Вошла в полутемное помещение и, стуча каблучками по деревянной лестнице, поднялась на самый верх. Предстоящая встреча с Семеном волновала. Не видела его всего-то три месяца, а так соскучилась, как если бы со дня их последней встречи прошел целый год.
Постучалась в дверь. С замиранием сердца стала ждать. Некоторое время в комнате царила тишина, а потом мужской голос негромко поинтересовался:
– Кто там?
– Семен, это я, Мария.
– Маруся, ты одна?
– А с кем мне еще быть?
– Подожди.
О деревянную дверь ударилась металлическая цепочка. Ключ в замке дважды со скрежетом провернулся, и дверь гостеприимно распахнулась. Варлена вошла в натопленное помещение и шагнула прямо в распахнутые объятия Семена.
– Милый мой, как же я ждала нашей встречи!
– Ты ко мне навсегда?
Гостья отрицательно покачала головой:
– Пока еще нет. Но я ему уже все объяснила.
– И что же он сказал?
В нежных объятиях Семена было уютно. Так и простояла бы целую вечность, ощущая его тепло.
– Он не стал меня удерживать. Я уже решила, что уеду от мужа. Буду жить у бабушки… Тем более что там квартира сейчас пустует. А за ней присмотр нужен.
– А как сын отреагировал?
– Он еще не знает, что мы расходимся. Нужно будет ему объяснить. Хотя он очень любит отца. – Подняв голову, женщина всмотрелась в лицо Семена. – Ты чем-то встревожен?
– Тебе показалось, – улыбнулся он мягко. – Проходи… У меня есть чем тебя побаловать. Ты, наверное, проголодалась?
– Да, немного… Я к тебе на всю ночь. – Половицы под ногами Варлены негромко пискнули.
– А как же сын?
– Я его отвела к маме.
– Значит, у нас с тобой впереди очень много времени. Я приготовил тебе маленький подарок. Надеюсь, что он тебе понравится.
– И что за подарок?
– Небольшое украшение к твоим прекрасным ушкам.
– Мне не терпится на них взглянуть.
– Только после того, как ты поужинаешь.

Глава 8
В Сокольниках орудует банда
В управление капитан Максимов подошел точно в назначенное время. Оперативники уже собрались. У здания МУРа находилось два взвода военизированной милиции. Предполагалось, что бандитов будет не менее десяти человек, и в управлении готовились к серьезному боестолкновению с бандой Рябого.
Ожидали появления начальника уголовного розыска Рудина, находившегося в это самое время в оперативном отделе наркомата и обещавшего прибыть с минуты на минуту. Предстоящую операцию он мог бы поручить одному из своих заместителей, но Касриель Менделевич, опасаясь несогласованности между подразделениями, решил провести ее лично. Начальник уголовного розыска и прежде выезжал на операции, куда менее значимые, а уж задержание главаря банды Рябого, терроризировавшего население в Марьиной Роще и примыкающих к нему районах, пропустить никак не мог.
Старший майор Рудин был человеком немалого мужества, воевавшим в Гражданскую войну в знаменитой дивизии Гая. В девятнадцатом году во время сражения с отступающими колчаковцами у реки Белой Касриель Рудин, будучи помощником командира пулеметной роты, получил тяжелое ранение в голову и лишился трех пальцев на правой руке (что впоследствии не помешало ему метко стрелять из любимого маузера). Долгие месяцы Рудин лечился в госпиталях, о службе в строевой части можно было позабыть. Но через два года Рудин был направлен на работу в уголовный розыск. Работал оперативником в разных городах России, неизменно поднимаясь по служебной лестнице. За ним закрепилась репутация человека решительного, способного к самостоятельным действиям, вдумчивого, грамотного. А в 1938 году, вызвав из Саратова, где Рудин возглавлял уголовного розыск, его назначили на должность начальника МУРа.
Для многих его перевод был неожиданным, но назначение на столь высокую должность не бывает случайным. Касриеля Рудина, как и многих отобранных кандидатов, длительное время пристально изучали, проверяли факты в его биографии (ошибок быть не должно), но решающее слово оставалось за народным комиссаром Лаврентием Берией. После некоторого размышления среди многих предложенных кандидатур он остановил свой выбор на майоре Касриеле Рудине.
Последующее время показало правильность выбора наркома. Касриель Менделевич старался всегда находиться там, где было особенно горячо. Настоящей проверкой на прочность для Московского уголовного розыска и лично для самого Касриеля Рудина стал сорок первый год, когда немецкие полчища заняли пригороды и находились всего лишь в нескольких километрах от столицы при ухудшающемся положении на Западном фронте.
Шестнадцатого октября в Москве началась паника.
Было разграблено большинство складов. В магазинах выламывали двери, разбивали витрины и тащили все, что можно было унести. Вместе с ограблениями тотчас возросло количество тяжких преступлений, в том числе изнасилований и убийств. Казалось, что волну преступлений, накатившую на город, невозможно будет усмирить, и вот тогда в Москве ввели осадное положение, запретив выезд из города без особого распоряжения. Милиции предоставили чрезвычайные права – паникеров и мародеров расстреливать на месте! Решительными и жесткими действиями Касриеля Рудина вал преступности удалось сбить в считаные дни. Муровцы взялись за разоружение банд, успевших почувствовать себя в столице хозяевами и оставивших после своих злодеяний глубокие шрамы на сердце города.
Одна из многочисленных и хорошо вооруженных банд на захваченных грузовиках с награбленным добром попыталась прорваться через заставы. Подоспевшие сотрудники МУРа окружили банду и расстреляли ее из пулеметов…
…Вскоре к зданию МУРа на своем автомобиле ЗИС-101 черного цвета подъехал старший майор Рудин. Громко хлопнув тяжелой дверью, он велел всем участникам операции выстроиться в две шеренги. Команда немедленно была исполнена. Невысокий, худощавый, задиристого вида, он прошелся вдоль длинного ряда сотрудников и довольно хмыкнул:
– Годится! С такими молодцами эти головорезы никуда от нас не денутся. – Увидев капитана Максимова, скромно стоявшего во втором ряду, объявил: – А для вас, товарищ капитан, у меня будет другое задание. В парке «Сокольники» одной преступной троицей была ограблена девушка, медсестра, возвращавшаяся после работы из госпиталя. Ее ударили по голове, а когда она потеряла сознание, с нее сняли пальто, шапку, сорвали с ушей золотые сережки. Займитесь этим делом. Не исключено, что это те самые преступники, которых мы ищем по всей Москве.
– Товарищ старший майор, я ведь уже настроился на выезд, – обиженно проговорил Иван Максимов. – Эту медсестру могут и другие допросить. А потом, вы ведь сами говорили, там, куда мы пойдем, будут матерые и хорошо вооруженные преступники, а у меня немалый опыт в подобных задержаниях. Пойдут ведь в основном ребята молодые, и им нужно что-то подсказать, как-то помочь…
– Вот молодым сотрудникам и следует поднабраться немного военного опыта, – перебил Максимова старший майор Рудин. – Когда их учить, если не сейчас? А потом, хочу вам напомнить, товарищ капитан, что каких-то малозначительных преступлений у нас не существует. Преступники совершают свои злодеяния против советских граждан, а это значит, что бандиты намеренно действуют против советского строя и на руку немецким захватчикам. И мы должны проявить максимум усилий для раскрытия любого правонарушения, а преступников будем карать по закону военного времени! Вам все понятно, товарищ капитан? – сурово, не отводя темных глаз от Максимова, спросил Рудин.
– Так точно, товарищ старший майор.
– А если вам все понятно, тогда выезжайте на место преступления в Сокольники и разберитесь досконально, что там произошло! Можете взять с собой сержанта милиции Метелкина, вы с ним хорошо сработались. А остальные по машинам! Если увидите у кого-то из бандитов оружие, стрелять сразу на поражение. Не тот случай, чтобы рисковать собой.
* * *
К дому потерпевшей капитан Максимов с сержантом Метелкиным подъехали около семи часов вечера. Редкой россыпью, пробиваясь через щели маскировочных занавесок, в окнах горел тускло-желтый свет, в частных деревянных строениях коптили керосинки.
Всюду – на дорогах, пустырях, тротуарах, в скверах – виднелись следы недавних авианалетов. На шоссе воронки торопливо засыпали песком и щебнем, забрасывали землей. У церкви Воскресения Христова, острыми куполами поднимавшейся к небу, оставалась яма с обвалившимися краями, на дне которой черным глазом поблескивала вода.
Район Сокольники капитан Максимов не любил. И дело тут не только в темных улицах, каковых в районе хватало, – долгие годы место считалось рассадником преступности, и бродить по пустынным улицам было небезопасно и жутковато.
Сразу после революции сюда хлынул из деревень огромный людской поток, надеявшийся трудоустроиться в Москве. Вот только рабочих мест на всех не хватало, как не было и лишнего жилья. Вчерашние крестьяне селились в бараках, выстроившихся со временем в целые улицы. Возводились времянки из подручного материалы: из поломанных досок, из старой фанеры, в ход шел расколоченный шифер и рваный толь – в расчете на то, что через год-другой удастся приобрести жилье посерьезнее. Однако впоследствии времянки укреплялись, утеплялись и становились постоянным местом жительства, где прежние жильцы старели, взрослели, заводили детей, а сами постройки образовывали целые лабиринты, в которых прекрасно себя чувствовал преступный элемент.
На первый взгляд улицы выглядели безлюдными, но Максимов догадывался, что где-то в глубине подворотен за ними наблюдают внимательные оценивающие взгляды. Так заведено в этой городской глуши. Всякий чужак вызывает подозрения. А уж на его счет те, кто следят, точно не ошибаются!
– Товарищ капитан, вам не кажется, что за нами наблюдают? – поделился своими сомнениями сержант Метелкин.
– Мне не кажется, – недовольно буркнул Максимов, осознавая, что сержант испытывает нечто похожее. – Я точно знаю, что наблюдают. Так что смотри в оба! Палец держи на спусковом крючке.
– Понял! Что-то жутковато здесь, товарищ капитан, – высказался Метелкин, подозрительно посматривая по сторонам.
– Не дрейфь! – подбодрил капитан. – Все будет путем. Преступникам нужно будет сильно постараться, чтобы застать нас врасплох.
Отыскали жилище потерпевшей. Оказалось, что она проживает в частном доме, вросшем нижними венцами в серую промерзающую землю. С фасадной стороны сруба – два небольших, плотно зашторенных оконца, едва пропускавших мерцающий бледно-желтый свет. Над входом с замысловатыми рисунками висели три оберега, составлявшие правильный треугольник.
Негромко, но настойчиво постучали в дощатую тонкую дверь. Ждать пришлось недолго: в глубине сруба послышались легкие шаги, шаркнул хлипенький засов, и дверь приотворилась. На пороге, подсвеченная слабым керосиновым рассеивающимся светом, предстала миловидная девушка лет двадцати, одетая в цветастое приталенное длинное платье, и настороженно глянула на вошедших.
– Вы к кому?
– Мы из МУРа, – показал Иван удостоверение сотрудника милиции и ободряюще улыбнулся. – Вы Ирина Кумачева?
– Да.
– А я капитан Максимов. Вы писали заявление об ограблении?
– Да, это так, – несколько растерянно произнесла хозяйка дома.
– Войти можно?
– Проходите, – отступила девушка в сторону.
Приветливая, симпатичная, по-женски крепкая. В ней было все, о чем мог бы мечтать мужчина.
Прошли через коридор по дощатому полу, заскрипевшему на всевозможные лады, в девичью светелку, обставленную недорогими, но нужными предметами. В центре комнаты на столе стояла керосинка, к столу придвинуты четыре одинаковых стула. На комоде возвышался зеленый керамический сосуд с торчащим из него изрядно высохшим букетом полевых цветов.
У оконца, задернутого темно-зелеными занавесками, размещалась узкая кровать; в самом углу – громоздкий старомодный шифоньер. На стуле, стоявшем по правую сторону от него, лежали темное платье и зеленая кофта.
– Скажите, кем вы работаете? – достал капитан старенький потрепанный блокнот.
– Работаю медсестрой в госпитале «Сокольники».
– Понятно… Как произошло нападение?
– Я возвращалась с работы через парк. Можно было добраться на машине, но я просто решила немного пройтись. Бывает, в больнице так надышишься всеми этими медикаментами, что голова потом раскалывается, а тут свежий воздух… Потом увидела, что по аллее прямо мне навстречу вышли три парня. Один из них ударил меня, а когда я потеряла сознание, то они сняли с меня шапку и пальто. Сережки золотые сорвали, – показала она изуродованные мочки ушей.
Капитан Максимов неодобрительно покачал головой:
– Негодяи… Все могло закончиться гораздо хуже. До дома вы добирались в одном платье?
– Слава богу, что я недалеко от парка живу. Дошла как-то… А потом чай пила, чтобы не простудиться.
– А вы запомнили бандитов? Сможете их описать, как они выглядели?
– Так как-то сложно сказать, – засомневалась Ирина. – Вот если бы я их увидела где-нибудь на улице, так обязательно бы узнала.
– И все-таки попробуйте.
– Они были молодые, примерно одного возраста, но какие-то разные. Один был высокий. Вот здесь у него как-то выпирало, – показала она на скулы.
– Скуластый, значит?
– Да. Мне показалось, что он у них главный. Второй был круглолицый, вот он меня как раз и ударил. Так ударил, что я сразу упала. Даже не знаю, сколько пролежала. А третий был какой-то незаметный, он немного в стороне стоял и только улыбался.
– Вот видите, сколько всего ценного вы нам уже рассказали, – продолжал Максимов записывать в блокнот. – Может, у преступников были какие-то особые приметы? Скажем, какая-нибудь родинка на лице? Может быть, шрам или татуировка?
Девушка призадумалась, после чего произнесла:
– Тот, что меня ударил, немного прихрамывал.
– Круглолицый?
– Да.
Максимов перевернул страницу и, что-то записав, подчеркнул.
– А волосы какого цвета у них были?
– Волосы… Кажется, у высокого волосы были рыжими.
– Вы уверены или вам это только показалось? – Рука с карандашом застыла над блокнотом.
Иван Максимов внимательно всмотрелся в миловидное лицо девушки. По раскрасневшимся щекам было заметно, что она вновь переживает случившееся.
– Да, уверена. Он в мохнатой шапке был, а из-под нее на лоб челка выбивались.
– Как была одета эта троица?
– Высокий был одет в дорогое пальто. Такое нечасто можно увидеть. Из какого-то очень хорошего материала.
– А какого оно было цвета? – сделал Максимов небольшую пометку.
– Не помню, а потом, были сумерки, рассмотреть трудно… Могу сказать, что из какого-то темного материала. Шапка у него еще была из дорогого меха. Она мне как-то сразу в глаза бросилась.
– А те двое во что были одеты?
– Оба в кожаных пальто на меху.
– А с чего вы решили, что на меху?
– На пальто ворот был распахнут, а с внутренней стороны мех был.
– А ваше пальто можете описать? Какого оно цвета, размера? Может, какие-то отличительные приметы имеются?
– Пальто было почти новое, мне его мама перед самой войной купила. Оно было демисезонное и очень красивое. Бардового цвета, из тонкого драпа. Мне в нем было очень удобно, ткань была очень мягкой. Правда, сейчас ходить в нем уже прохладно. Я вот уже накопила на зимнее пальто, хотела купить, но цены вдруг подскочили, а в магазине пальто уже давно не купишь. Придется что-нибудь из маминой одежды перешивать.
– А как выглядели ваши сережки?
– По форме в виде маленькой висящей капельки.
– Не могли бы вы мне их нарисовать? – протянул капитан блокнот с карандашом.
Быстро во весь блокнотный лист девушка нарисовала серьги.
– Очень красивое украшение, – заметил капитан, рассматривая рисунок.
– Сережки мы выбирали вместе с папой перед самой его отправкой на фронт. Это его подарок на мой день рождения.
– А где он сейчас воюет? – спросил молчавший Метелкин.
– Под Сталинградом. Но писем я уже давно от него не получала.
– Сейчас там нелегко, – понимающе кивнул сержант.
– В наш госпиталь сейчас очень много раненых поступает из-под Сталинграда. Иногда я спрашиваю у них, из какой они части, хочется узнать что-нибудь о папе. Но они все из разных полков… Из его части только один тяжелораненый танкист к нам поступил с очень сильными ожогами. Два дня промучился, все бредил, а потом умер. Не успела я его расспросить. – В голосе девушки прозвучало сожаление. В уголках глаз собралась влага. В какой-то момент показалось, что Ирина разрыдается. Выдержала. Пересилила себя. Успокоилась. И заговорила с прежними спокойными интонациями: – Совсем молодой был. Все маму свою звал. Я даже лица его не могла рассмотреть, только глаза у него были видны. Очень ясные.
– А вы хорошо рисуете, Ирина, – с улыбкой произнес Максимов, закрывая блокнот. – Я бы даже сказал, что у вас талант.
Похвала была приятной. В глазах, еще минуту назад полных горя, теперь засверкали радостные огоньки.
– Я ведь окончила художественную школу, хотела дальше учиться, но война помешала планам. Полгода назад окончила ускоренные курсы медсестер, сейчас это очень важно. Вокруг столько горя! – печально произнесла девушка.
– Война не будет продолжаться бесконечно, – мягко заметил капитан Максимов. – Вот погоним немцев до Берлина, разобьем их в собственном логове, как сказал товарищ Сталин, а там вы дальше будете учиться. На художника. Позовете меня на свою персональную выставку? – весело пошутил Иван. Девушка ему нравилась, выглядела искренней, что-то в ней было неосознанно близкое, и сама она существенно отличалась от всех женщин, с которыми его когда-то сводил случай.
– Конечно, приглашу, – поддержала игру Ирина. – Только бы война побыстрее закончилась.
Капитан Максимов глубоко вздохнул, спрятал блокнот в карман. Разговор завершен. От состоявшейся беседы он ожидал большего. Описать преступников потерпевшая не сумела. Но Ирину можно понять, девушка сильно пострадала от бандитов как физически, так и морально. Некоторые после такого жестокого избиения не помнят даже, как их зовут.
Поднявшись, Максимов застегнул пальто на все пуговицы и попросил:
– Если вы все-таки что-нибудь вспомните, сообщите нам, пожалуйста, вот по этому телефону, – вырвав из блокнота листок, Иван написал телефонный номер. – Мне, капитану Максимову, или сержанту Метелкину, – указал он на стоявшего рядом оперативника.
– Хорошо. – Ирина взяла сложенный вдвое листок.
– И еще… Вы вот нам открыли и даже не спросили, кто там стоит за дверью. А ведь вместо нас могли быть какие-то бандиты. Живете вы одна, а Сокольники не самый благополучный район в городе, может случиться все что угодно.
– Теперь все время буду спрашивать. – По просветлевшему девичьему лицу было заметно, что ей приятно, что за нее кто-то переживает. – Просто я ожидала подругу, а она так и не пришла. Уже поздно, наверное, ждать больше не стоит.
– Заприте покрепче дверь!
Вышли из теплого дома на пустынную улицу, встретившую холодом, а ветер, злорадствуя и на что-то сердясь, ударил упруго в лицо колючей поземкой. Вдалеке, где сгущалась мгла, продолжался частный сектор, поблескивая блеклыми огоньками, рассыпавшимися по всей длине.
– Куда вы сейчас, товарищ капитан? – спросил Метелкин.
Вопрос застал Максимова врасплох. За работой на какое-то время он даже позабыл о разговоре с женой. А может, намеренно старался не думать об этом, оставляя проблему на потом, втайне надеясь, что все образумится как-то само. И вот сейчас, когда он остался наедине с собой, понимал, что это не просто ссора, каковые случались между ними и ранее, а настоящий крах семейной жизни, из-под обломков которой каждому из них придется выбираться по отдельности. Неизвестно, насколько счастливо сложится у Варлены судьба, но вот ему без кровоточащих ран не обойтись. Заживать душевные язвы будут болезненно и очень долго, и вряд ли они когда-нибудь зарубцуются окончательно.
Стоя на пустынной чужой улице, Иван Максимов окончательно уяснил, что идти ему больше некуда. Жилье, которое он оставил, было для него пустым. Посторонним. И если ему все-таки однажды удастся вырвать из своего сердца Варлену, то на этом месте останется большая черная пробоина.
– Потопаю на Петровку, просмотреть там нужно еще кое-что.
– Товарищ капитан, если больше никаких дел нет, так, может, я тоже пойду? – спросил сержант с надеждой на то, что его отпустят.
– Можешь идти, – кивнув, ответил Максимов. – На сегодня все! Но завтра утром чтобы как штык был на рабочем месте!
– Конечно, товарищ капитан, – засиял сержант.
– Будь поосторожнее, – предупредил Максимов, – сейчас бандиты изо всех щелей полезут.
– Конечно, товарищ капитан, мне недолго идти, каких-то полчаса. Тут недалеко, – кивнул он в сторону темного переулка.
– Постой, ты же в другой стороне живешь, – удивился Иван Максимов.
– Пойду к однокласснице, – произнес Метелкин, широко улыбаясь. – Встретил ее неделю назад совершенно случайно. Регулировщицей она работает, неподалеку от Петровки. Смотрю, девушка стоит и жезлом движение регулирует. В шинели, в ушанке… Вот, думаю, на Надю Соболеву очень похожа, а потом пригляделся как следует и понял: точно, она! Честно скажу, она мне и в школе нравилась, но как-то у нас все не очень получалось. Подошел, немного поговорили. А тут она сама мне сказала: «Приходи, буду ждать». Адрес свой написала, где сейчас проживает.
Работу завершили немного раньше, чем планировалось. Наверняка выкроенное время парень проведет с большой пользой. Заглянет к своей ненаглядной и остаток вечера скоротает в девичьих объятиях. Парню следовало по-хорошему позавидовать. Даже сейчас, во время войны, на многие вещи смотрит радужным взором. Хотелось бы, чтобы впереди у него было поменьше разочарований.
– Давай, торопись! Нечего тут со стариком стоять.
– А как вы?
– А я на метро поеду. – Глянув на часы, добавил: – Еще есть немного времени.
Метелкин, светясь от счастья, быстрым шагом заторопился по дороге, а вскоре канул в темноту. Капитан Максимов, как никогда прежде, остро ощутил одиночество. Крепко судьба шарахнула по темечку. Тыкаешься в потемках, пытаешься отыскать свое место – и повсюду чужой, и никто тебя более не ждет.
До метро оставалось метров двести, дорога проходила через широкую улицу, по обе стороны от которой возвышались пятиэтажные дома. Идти стало заметно веселее. До закрытия метро оставалось каких-то полчаса. С двадцати ноль-ноль до пяти утра метро работает как бомбоубежище. Поначалу народ заполняет вестибюль и просторные залы, а уж когда поезда прекращают движение, то переполненными становятся даже тоннели.
Капитану Максимову был памятен день открытия конечной станции «Сокольники». Случилось это в тридцать пятом, пятнадцатого мая, в день рождения его сына. Забирая жену из роддома, он ликовал от счастья… Разве мог он тогда подумать, что уже через семь лет он станет самым несчастным человеком? В тот памятный день он рассчитывал побыть с семьей, но уже после обеда его вызвали на дежурство в метро «Сокольники», где он провел сутки. Помнится, народ приходил на станцию как в музей, чтобы посмотреть богатую облицовку стен.
Капитан Максимов подошел к наземному вестибюлю, выполненному в виде высокой арки с двусторонним выходом. Наверняка бандиты, ограбившие девушку, подъехали на поезде метро, прошли по аллее до парка «Сокольники», где поджидали свою жертву. И время для ограбления выбрали подходящее, когда округа пустеет. Действовали нагло, дерзко, уверовав в свою безнаказанность.
– Вы бы отошли, гражданин, подальше, – раздраженно произнесла женщина с двумя узлами. – Встали здесь у входа и не даете никому пройти.
Народ, пока еще прерывистым ручейком, проходил в здание метро в надежде занять наиболее удобные места. Иван Максимов подвинулся и направился вслед за женщиной в вестибюль, отделанный белым мрамором с темно-серыми вкраплениями. В помещении было прохладно, а потому люди, не особенно задерживаясь, спускались по крутым ступеням в станционные залы с квадратными колоннами, где на черной и серой плитке, выложенной в шахматном порядке, уже устраивались прибывшие. Через какой-то час в этом помещении трудно будет отыскать сидячее место.
У квадратной колонны, установленной в самом центре зала, разместился небольшой буфет, где за прилавком стояла продавщица лет сорока. Товар небогатый – кусочки хлеба, нарезанные крошечными квадратиками; обыкновенная вода, вареная потемневшая картошка. То немногое, что поможет перебить усиливающийся голод. Чуть в стороне лежали мыло, спички, табак.
В жестяной банке в стопке лежало несколько купюр и мелочь, покрывавшие дно. Торговля продвигалась не шибко, но все-таки что-то удавалось продать.
Вытащив из кармана мелочь, Максимов отсчитал нужную сумму и сказал:
– Дайте мне спички.
– Пожалуйста, – протянула продавщица коробок, на этикетке которого в красном обрамлении была напечатана женщина со строгим взглядом, в правой руке она держала лист с военной присягой, а левая – поднята; вверху крупными буквами надпись: «Родина-мать зовет!»
В народе поговаривали, что образ Родины-матери художник Ираклий Тоидзе срисовал с жены писателя Максима Горького. Как бы там ни было, но выглядело очень символично. Строгое, выразительное лицо; проникновенные глаза, заглядывающие в самые потаенные глубины человеческой души. Образ получился емким. Суровый взгляд женщины пробирал до костей. Не ответить на такой призыв было невозможно.
Иван Максимов не прошел и двух десятков метров, как за его спиной раздался отчаянный женский вопль:
– Держите его!!! Держите!
Оглянувшись, он увидел, как буфетчица устремилась к выходу, а по гранитной лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки, опережая ее на несколько метров, бежал худощавый подросток в сером коротком пальто.
Юркий, проворный, он мгновенно взлетел на самый верх и скрылся за поворотом. До парка бежать недалеко, а там среди деревьев, где непроглядная темень, его уже не достать.
– Ах мерзавец! Ах негодяй! – негодовала рассерженная женщина. – Это надо же такому случиться!
– Успокойтесь, женщина, – подошел к ней Иван Максимов. – Сколько у вас пропало? Я сотрудник милиции.
– Триста пятьдесят рублей. Это ведь моя зарплата за целый месяц. Чем же я детей кормить буду? – заголосила женщина. – Мне ведь за товар отчитываться нужно. Горюшко мое, горюшко…
– Не переживайте. Я свидетель произошедшего. Напишите заявление, опишите случившееся и передайте его в МУР, а я подтвержу, как все было, и со своей стороны тоже посодействую. Может, и не придется ничего платить. Чего слезы понапрасну лить?
Глаза женщины засветились надеждой.
– Вы вправду поможете?
– Правда. Заявление передадите на имя капитана Максимова. А как вас зовут?
– Анастасия Мироновна Егорова.
– Я запомню.
– Дай бог вам здоровья, молодой человек, молиться за вас буду, – запричитала женщина.
– В Сокольниках уже не впервые такое происходит, а ведь метро! – сказал мужчина, стоявший рядом. – Вы бы, товарищ милиционер, навели здесь хоть какой-то порядок. От шпаны спасу нет! Может, милицейский пост бы сюда поставили, что ли…
– Поймите меня, граждане, не можем мы к каждому столбу милиционера поставить. Но что-нибудь обязательно придумаем.
Громко стуча чугунными колесами, подошел поезд. Двери со стуком открылись, и из вагона вышли пассажиры, заполнив собой широкий перрон станции.
Капитан Максимов вместе с другими пассажирами вошел в вагон и занял свободное место. Уставшее тело порадовалось отдыху, расслабилось. В какой-то момент Иван почувствовал, что может уснуть. А вот этого делать ни в коем случае не следовало.
Дверь шумно, под объявление машиниста о следующей станции, закрылась, и он оставил за спиной историю, произошедшую в метро, как и все то, что с ним случилось за последние часы.
Как же фамилия той девушки, что ограбили в парке? Кумачева! Зовут Ирина… С греческого ее имя переводится как «спокойствие». Красивое имя. Оно очень подходит к ее уравновешенному характеру и привлекательной внешности.
* * *
Город оставался пустынным. Для поддержания порядка и осуществления контроля воинской дисциплины на улицах Москвы несли службу комендантские патрули, в каждом из которых было три человека, нередко усиленные сотрудниками милиции. По дороге от станции метро до Петровки, где размещался Московский уголовный розыск, у Максимова дважды проверили документы. Первый раз, когда он покидал здание метро, а во второй у парка близ Петровки. Оба раза начальник гарнизонного патруля пристально всматривался в его удостоверение, стремясь отыскать какие-то тайные, одному ему ведомые знаки, долго сверял его личность с фотографией и, убедившись в подлинности документа, возвращал его владельцу.
В МУРе, несмотря на глубокий вечер, кипела работа. Через плотно зашторенные занавеси иной раз пробивалось желтоватое свечение. Рассеиваясь, свет умирал где-то у подоконника.
Напротив здания МУРа в больничном парке, спрятавшись за осыпавшимися кронами лип, стояли грузовики с разместившимися на них противовоздушными пулеметами. Подле них, пребывая в крайней задумчивости, стояли несколько бойцов и пили чай из жестяных покоцанных кружек, разливаемый из трехлитрового, малость помятого термоса. Погода не баловала теплом, а к ночи станет еще суровее. Зенитные орудия, направив длинные стволы в черноту неба, стойко несли полуночную вахту. Рядом вырыты блиндажи, в которых в дрянную погоду могла укрыться зенитная прислуга, а после ночного дежурства можно отдохнуть.
Орудия, искусно спрятанные под маскировочными сетками с пришитыми на них тонкими ветками и сухой травой, взъерошенной сильными порывами ветра, оставались практически невидимыми даже на расстоянии нескольких метров.
Показав удостоверение караульному, стоявшему у входа в здание МУРа, капитан Максимов прошел внутрь. Царила вполне рабочая обстановка. Длинные коридоры переполнены сотрудниками, работы хватало на всех. Повстречав на лестничной площадке старшего оперативника Матвеева, участвовавшего в задержании банды Рябого, спросил:
– Как прошла операция?
– Без стрельбы не обошлось. Юрьева ранили в плечо, – сообщил он. – Бандиты отстреливались как черти! Оружия в доме оказалось много. Пришлось штурмовать. Троих бандитов застрелили прямо во время штурма. Двоих задержали. Еще четверым удалось вырваться из дома. Но уйти далеко им не дали, застрелили во втором оцеплении. В том числе и Рябого.
– У Юрьева серьезная рана? – спросил Максимов, не без труда вспомнив белобрысого паренька, работавшего в соседнем отделе. В уголовном розыске он работал недели две, куда его направили с третьего курса юридического факультета. Познакомиться близко возможности не представилось.
– Зацепило крепко. Кость предплечья на правой руке раздробило. Жаль, показал себя очень толковым. Теперь вряд ли в отдел вернется.
– Может, еще вернется, и не с такими ранениями справляются. А он еще молодой, организм здоровый.
– Руку бы не оттяпали. Ты слышал, под Сталинградом старший лейтенант Елизаров погиб, из отдела краж? Ты, кажется, с ним дружил?
– Да, – глухо ответил Максимов. – Мы вместе в университете учились. Когда он погиб?
– Час назад сообщили. Ничего толком не знаем. Жена похоронку получила. Жаль, хороший парень был. Да и вообще…
– Пойду я…
– Далеко не уходи, пару часов назад произошло два ограбления. А еще кража. Велено всем оставаться на своих местах.
– Что за ограбления?
– Одно в районе Сокольники – ограбили Норкину Маргариту пятнадцатого года рождения. Забрали деньги, карточки на хлеб и крупы, пальто шерстяное с нее сняли. А на ВДНХ четверо преступников ограбили журналиста «Известий» Гофмана. У него отобрали три тысячи рублей, все продуктовые карточки на целый месяц, а у него трое детей… Дело взято на контроль лично товарищем Берия. Рудин сказал, что через час соберет совещание. Так что будь готов! Есть подозрение, что ограбления совершила одна банда.
– А что за кража?
– Кража произошла в Пыжевском переулке. По описаниям потерпевшей, кражу совершила Ворона. Из сумочки у женщины, с которой она стояла в очереди, вытащила все деньги и продуктовые карточки.
Капитан Максимов неодобрительно покачал головой.
– Что же они все карточки свои не берегут?
– Люди усталые, идут отовариваться уже после работы. А тут женщина вместе с ней стоит в очереди: милая, разговорчивая; внушает доверие. Вот бдительность и теряется.
– Да знаю я все это, – буркнул Максимов.
Вернулся в свой кабинет. Редкая минута, когда он оставался в одиночестве. Иван сидел неподвижно, вспоминая недавнее прощание на аэродроме с Федором. Ничего тогда не предвещало близкой беды. Елизаров выглядел спокойным, был уверен в себе. А оно вон как обернулось… И никто не знает обстоятельств его гибели, а если и узнают, то вряд ли расскажут.
Прошло немало времени, прежде чем Максимов сумел собраться и приступить к работе.
На противоположной стене от двери висела карта Москвы, на которой различными флажками отмечали правонарушения. Черные флажки – убийства. За последние сутки на три флажка стало больше. Но одно убийство уже было раскрыто. Ситуация банальнейшая. Майор-танкист, приехавший в трехдневный отпуск к жене, застал ее с любовником и без долгих раздумий расстрелял обоих из боевого пистолета. Любовник жены оказался начальником цеха одного из крупных оборонных заводов. Выкурив рядом с трупами папиросу, майор позвонил в милицию и, усевшись на лавочке подле дома, стал допивать бутылку водки, дожидаясь ареста.
У танкиста неожиданно нашелся заступник в лице командующего Первой танковой армией генерал-майора Чистякова, утверждавшего, что арестованный майор настоящий герой (никого не боится – ни черта, ни Бога!): четыре раза был ранен (одно тяжелое ранение и три легких), дважды горел в танке; вся грудь в орденах, включая высшую награду – орден Ленина, – просил, что следует к виновнику проявить снисхождение. Рассуждал короткими фразами, по-военному: да, виновен, было минутное помешательство, но мужика понять можно, любимая, которую он боготворил, ему изменила. Танкист ведь сам себя наказал! Как ему без любимой женщины? А в связи с наступательными боевыми действиями на Сталинградском фронте его боевой опыт будет крайне необходим. К герою следует проявить снисхождение.
Трибунал, никогда не отличавшийся особым милосердием, вдруг неожиданно присудил танкисту штрафбат. Тут как карта ляжет: большая вероятность погибнуть, а если выживет – полная реабилитация с возвращением воинского звания и заслуженных наград.
Вся московская милиция разыскивала рыжего грабителя. Он находился где-то близко, но по-прежнему оставался невидимкой. Готовился нанести очередной удар. Убийство инженера Колокольцева и ограбление медсестры Ирины Кумачовой были не первыми и не последними преступными эпизодами банды Рыжего. Просто он на них прокололся. И всплеск в Сокольниках тяжких преступлений в течение последней недели следует связывать с активизацией его банды.
Взяв несколько флажков коричневого цвета, капитан Максимов воткнул один из них на карте на улице Большая Грузинская, где трое парней пять дней назад под угрозой расправы сняли пальто и шапку с командировочного, прибывшего из Ленинграда. В этом эпизоде фигурировал рыжий бандит. Второй случай произошел четыре дня назад на улице Пороховой близ станции «Сокольники» – вновь трое мужчин отняли у женщины сумочку, в которой было две тысячи рублей. Еще один флажок… Два схожих преступления произошли три дня назад в Вишняках и в Кусково. Пострадавшими оказались двое мужчин: у обоих забрали продовольственные карточки и деньги. Максимов поставил в каждом районе по флажку. Пострадавшие рассмотреть преступников не сумели, но оба утверждали, что грабителей было трое, один из которых на полголовы выше своих подельников. Все приметы указывали на рыжего, и еще важный момент – один из его сопровождающих слегка припадал на правую ногу.
Аналогичный случай произошел на 1-й Прядильной улице. Тогда двумя бандитами была ограблена женщина тридцати пяти лет, возвращавшаяся с меховой фабрики. У нее забрали деньги – четыреста восемьдесят рублей – и золотой кулон, подаренный мужем. Капитан Максимов воткнул очередной флажок в карту. И опять в деле фигурировал высокий скуластый бандит, а вместе с ним был круглолицый крепыш, у которого был перебит нос. А вот это уже существенная примета.
Поехали дальше. Три дня назад в Перово был жестоко избит составитель поездов. В результате побоев он получил травму головы, у него было сломано три ребра и выбиты передние зубы. О нападавших он не мог сказать ни слова, как и о том, что с ним произошло. Известно, что он возвращался со смены, переходил через железнодорожные пути, а дальше – удар по голове сзади и абсолютная темнота! Очнулся оттого, что ему стало холодно, а когда открыл глаза, то увидел, что с него стягивают шинель. Попробовал подняться и оказать сопротивление, но был жестоко избит и вновь потерял сознание. Вместе с сапогами, шапкой и шинелью пропала и наличность, находившаяся в карманах его брюк. Так он и добрел до пункта милиции – избитый, раздетый, разутый.
Капитан закрепил на карте зловещий флажок, не сомневаясь в том, что он далеко не последний.
Вырисовывается вполне четкая картина: в районе Сокольники орудует жестокая, хитрая и изворотливая банда. На сегодняшний день известно о трех членах преступного сообщества, но, судя по почерку злодеяний, в действительности их гораздо больше. Уверовав в свою неуязвимость, бандиты будут наглеть день ото дня, и их действия будут еще более жестокими и изощренными.
Постучавшись, в комнату вошел сержант Метелкин.
– Товарищ капитан! Только что сообщили: на улице Красных Комиссаров ограбили и избили мужчину десятого рода рождения. Фамилия Лысачев, зовут Вячеслав Григорьевич, работает мастером на механическом заводе. Его отвезли в Первую градскую. Он находится в сознании, но, по словам врача, состояние его очень тяжелое. Говорит, что рассмотрел преступников.
– Узнал, в каком корпусе?
– В главном здании больницы.
– Понятно… В том, что с колоннами. Сейчас туда с фронта привозят тяжелораненых. Выезжаем! – Максимов встал из-за стола, снял с вешалки полушубок и вышел за дверь.

Глава 9
Рапорт на фронт
У главного здания больницы, где размещалось отделение торакальной хирургии, минуя приемное отделение, из двух крытых брезентом грузовиков выгружали тяжелораненых, неподвижные тела которых были прикрыты легкими байковыми одеялами. У каждого из них ранение в грудь или в брюшную полость, требующее немедленной операции. Санитары, не лишенные сострадания, видя на лицах пострадавших неимоверную муку, старались класть их на носилки, проявляя большую аккуратность.
Иван Максимов направился в сторону главного входа и, уже дойдя до середины лестницы, услышал за спиной голос:
– Дорогу.
Оперуполномоченный невольно отступил в сторону, пропуская торопящихся санитаров с носилками, на которых, покусывая губы, лежал с побелевшим лицом парень лет двадцати.
Между белыми массивными колоннами капитан прошел в Первую градскую больницу. От колодезной прохлады просторного помещения по телу прошелся неприятный озноб. Вдоль стен, выстроившись в неровную линию, очевидно для получения каких-то процедур, с перевязанными частями тела стояли выздоравливающие и легкораненые. И в гражданской жизни больничное здание не излучало веселости и оптимизма, но сейчас буквально каждый вложенный в стены кирпич, казалось, дышал страданиями, накопленными за столетие.
Стараясь не поддаваться удручающему настроению, капитан Максимов поднялся на второй этаж и прошел прямо к кабинету главного врача. Постучавшись, вошел. В квадратном безликом помещении, очень напоминавшем палату, где по обе стороны стояли две кровати с лежащими на них ранеными, кроме самого главного врача – сухощавой немолодой женщины немногим за сорок – сидели еще двое докторов: один был совсем молодой, в очках с темно-коричневой оправой, а другим врачом была миловидная женщина со свисающим с плеч фонендоскопом.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71400949?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Государственный комитет обороны.

2
Щипач – вор-карманник (уголовный жаргон).

3
Старший майор государственной безопасности – специальное звание сотрудников начальствующего состава НКВД и НКГБ СССР в период 1935–1943 годов.

4
Начальник Московского уголовного розыска с 1938 по 1943 год.

5
Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (Советская общественно-политическая оборонная организация, существовавшая в 1927–1948 годах).

6
Сазан – богатый человек (уголовный жаргон).