Главная страница | Социальная философия | Качели

Качели
Ракитин Кирилл
Егор учится в школе и мечтает стать писателем. Он посещает занятия в литературном кружке, но выполняя задания наставника, в своих фантазиях он настолько оторвался от реальной жизни, что это начинает вызвать тревогу у его родителей.
Однажды вечером Егор случайно знакомится на улице с маленькой девочкой, которая, несмотря на дождь и позднее время, отказывается возвращаться к себе домой и просит Егора забрать её с собой. Егор, неожиданно для себя, соглашается.
Родители мальчика изумлены его поступком, но узнав историю девочки, решают принять участие в её судьбе, полагая, что это пойдёт на пользу и их сыну.
Последовавшие за этим драматические события вынуждают Егора окунуться в настоящую реальность, и меняют его взгляды на жизнь в целом.
Через дружбу с своей необычной знакомой, через её талант и собственные размышления происходит взросление мальчика, его становление и как человека, и как писателя.

Ракитин Кирилл
Качели

Глава 1
Несмотря на непозднее ещё время, людей на улице практически не было. То ли промозглая осенняя погода с моросящим дождём разогнала всех по домам, то ли очередной импортный сериал, из тех, что внезапно захватили души и сердца бывших советских граждан, которые теперь с необъяснимой жадностью заглатывали непритязательную, но зато дешёвую продукцию импортных масс-медиа.
Егору дождь не мешал ничуть. Ему последнее время вообще никогда ничего не мешало. «Последнее время» – это с тех пор, как он начал заниматься в литературном кружке. Отведав сладкого яда творчества, Егор теперь не смог бы отказаться от него ни за какие коврижки. А началось-то всё с полной случайности.
Как и все мальчишки в его возрасте, Егор запоем читал всю фантастику и приключения, до каких только мог дотянуться. Новые книги были не всем по карману, поэтому их обменивали, покупали б/у, дарили, и даже воровали. Однажды, после прочтения рассказа, вызывавшего всеобщий восторг у сверстников, Егор выразил публично своё недоумение нелогичностью поступков героя. Был друзьями не понят и осмеян. Тогда же он и произнёс роковую фразу, что смог бы написать вариант событий и получше. Дело дошло до спора, и отец Егора, узнав об этом, коротко сказал: «За базар мужчине надо отвечать; сказал – садись – пиши».
Тогда Егор сел и написал.
К чести спорщиков, противная сторона признала его правоту, а сам Егор, на кураже, отправил свой вариант рассказа в издательство, где был напечатан оригинальный текст. После, когда Егор остыл, и уже даже засовестился своего поступка, неожиданно пришёл ответ, на который, честно говоря, Егор и не рассчитывал-то особо. Печатный текст, на фирменном бланке, да ещё и адресованный ему лично, произвёл на мальчика огромное впечатление. Редактор издательства весьма положительно отзывался о присланном Егором материале, и посоветовал ему не бросать писательство, а развивать свой талант, который лично ему, редактору, совершенно очевиден.
И Егор пропал.
После нескольких неудачных попыток пристроить свои опусы хоть куда-либо и парочки серьёзных разговоров с родителями, Егор осознал необходимость специальных знаний и обучения писательству. Так он попал в литературную студию, или «кружок», как его чаще называли, которым руководил бывший журналист, а ныне пенсионер Владислав Олегович. Сперва Егора смущал возрастной разнобой участников занятий, однако позже он попривык; особенно, когда заметил, что возраст особых преимуществ в собственно литературном творчестве не давал. Это в школе два-три класса – уже непреодолимая пропасть, а здесь этот разрыв был практически не заметен.
Владислав Олегович редко хвалил взыскующих писательской стези, но зато много и охотно их критиковал. Что вскоре вынудило Егора нарастить защитную шкурку потолще, и перестать рефлексировать, когда его позорно тыкали носом в промахи и ошибки. В свою очередь, это оказало влияние и на его обычную, «мирскую» жизнь, формируя у Егора мировоззрение выраженного пофигизма.
– Любая профессия накладывает отпечаток на своего носителя, – учил их Владислав Олегович, – Не только и не столько внешне, сколько на тип мышления, его логику, шкалу ценностей и приоритетов. Полицейский видит улицу иначе, чем художник, военный смотрит на потенциал и перспективы новобранцев не так, как их учителя в школе, а врач совсем иначе оценивает спортивные рекорды, нежели спортивные комментаторы. И это, не говоря об их непосредственно профессиональной деятельности.
– А чем отличается писатель от других? – спрашивали ученики.
– Писатель, – отвечал наставник, – отличается умением наблюдать.
– А разве для этого нужно какое-то особое умение? – удивлялись ребята.
– Ну, разумеется, – немного даже сердился Владислав Олегович их непонятливости. – «Наблюдать» – вовсе не равнозначно «глазеть». Мало смотреть – надо видеть.
– А как это – «видеть»? – вновь чесали затылки будущие светила литературы.
– Писатель должен уметь видеть необычное в обычном. Вот, к примеру, твои рассказы, Егор, постепенно становятся всё лучше в плане композиции, логики, структуры, стилистики. Но остаются по-прежнему совершенно неинтересными, а попросту говоря, скучными. Ты описываешь известные всем действия, но в них нет изюминки; того, что отличало бы их от всех таких же поступков других людей. А читать о том, что и так знакомо всем в их обыденности, никому неинтересно.
– И как же нам это необычное увидеть? – спрашивал наставника, ничуть не обидевшийся Егор.
– Идите и смотрите! Наблюдайте и описывайте то, что видите. Думайте над тем, что увидели и описали, и записывайте свои мысли. Эмоции мимолётны, ассоциации летучи. Не бойтесь записать глупость. Ловите свои мысли за хвост и тащите их на бумагу. Всегда и везде. В транспорте, в школе, ночью, пока не забыли свой сон. Вы должны наблюдать постоянно, каждую секунду. Наблюдение за жизнью должно стать вашей не просто привычкой, а вашей второй натурой. Ищите свою волшебную ассоциацию, а с ней и мысль, и пишите!
– Но за чем же именно нам наблюдать, если ничего интересного вокруг не происходит? – возражали студийцы. – Вот строят дом; что тут описывать, о чём тут писать?
Начинайте смотреть, начинайте думать! Просто наблюдая, как строится дом, вы сможете рассказать об этом, т.е. написать рассказ об этой стройке. Обдумав увиденное, сравнив с тем, как живут разные люди, и вы сами, на что они жалуются, чем довольны, а чем нет, вы поймёте, как надо строить дома. Эта мысль уже потянет на повесть. А вникнув в судьбы людей, которые строили дом, вы сможете рассуждать на тему, зачем люди вообще строят дома, зачем идут в эту профессию, в чём её смысл и отличие от других. А это уже тема для целого романа.
Так наставлял их руководитель студии, так Егор и поступал. И постепенно привычка «наблюдать» действительно превратилось в его вторую натуру. Он вместе со всеми мальчишками бежал на стадион, но сам в футбол не играл, а всегда лишь «наблюдал» как играют другие, и как реагируют болельщики. В театре он смотрел не только на сцену, но и в зрительный зал, а после терпеливо ожидал артистов вместе с их фанатами у служебного входа, но не для того, чтобы подарить цветы или взять автограф, а чтобы посмотреть на артистов в их обычной жизни; понять, где они играют, а где уже нет.
Он ездил к роддому, смотреть, как встречают новорожденных их отцы, и ездил на кладбище, наблюдать, как провожают навсегда. Он научился абстрагироваться от эмоций других людей, и оставаться лишь бесстрастным наблюдателем за ними.
Однако, больше всего Егору нравились вокзалы. Он мог фантазировать о том, куда едут поезда и из каких дальних краёв они возвращаются. Люди, выходившие из них, казались ему носителями новых знаний и тайн; ведь они вернулись из дальних странствий и неизвестных миров. И он завидовал порой тем, про кого сам же только что придумал у себя в голове историю. Впрочем, долго находиться на вокзале одному было нельзя. Его быстро вычисляли местные гопники и местные же стражи порядка. И после того, как родителям пришлось дважды приезжать за ним в местное отделение милиции, они строго настрого запретили ему шляться по вокзалам.
Вместе с тем, эта безобидная, казалось бы, привычка наблюдать жизнь имела и обратную сторону. Реальная жизнь начинала восприниматься Егором как некий спектакль, который он просто смотрит из зрительного зала, но его собственного участия в нём не предполагается. Он порой даже вообще не очень отождествлял себя с окружающими людьми, будучи больше погружённым в миры читаемых книг или свои собственные, создаваемые и стираемые им в уме постоянно. При этом нельзя было сказать, чтобы Егор был таким уж целеустремлённым, что он так уж упорно работал над тем, чтобы стать писателем. Егор был скорее не столь упорным, сколь упрямым. А препятствия на своём пути не столько преодолевал, сколько попросту игнорировал. Он опаздывал на урок, потому что счёл, что ему важнее записать своё наблюдение. Он не дописывал школьное сочинение, потому что вместо школьного задания размышлял над заданием руководителя литкружка. Его ругали, стыдили, ему снижали оценки, а он лишь пожимал плечами. Его это мало волновало.
Родители Егора, вначале весьма одобрительно отнёсшиеся к его увлечению, заметив все эти перемены в сыне, было озаботились ими, но позже махнули рукой; не дворовый хулиган, не криминал, не пьёт, ни курит, учится пусть и средне, но и не двоечник. С родителями вежлив, ничего с них не требует, занят интеллектуальным трудом. По сравнению со многими своими сверстниками – золото, а не парень. И родители оставили его в покое.
* * *
В тот вечер Егор возвращался домой, привычно засунув руки в карманы, надвинув капюшон и глядя лишь под ноги, он пребывал, как обычно в своей параллельной реальности. Однако, внезапно, какой-то противный звук, настойчиво повторяясь, буквальное вонзился ему в мозг, и разорвав все только что любовно сплетённые Егором кружева слов, бесцеремонно и неприятно выдернул мальчика из его уютного мирка в настоящую реальность.
Егор поёжился; в этом мире шёл довольно неприятный моросящий дождь, но ещё большее раздражение у него вызывал этот всё повторяющийся скрипучий звук, который доносился из соседнего двора. И верный своим взращённым принципам не пропускать ничего, что выбивается из привычного ряда событий, Егор поплёлся в этот двор.
Посреди безлюдного пространства детской площадки, в тусклом свете немногих уцелевших уличных фонарей, на качелях, подтянув ноги и обняв колени, сидела, сгорбившись, маленькая фигурка. Источником тягостного и гнетущего звука, который и привёл Егора сюда, служили именно эти качели.
«Девчонка», – с некоторым недоумением подумал Егор, отметив длинные волосы сидящей на качелях. «Что она делает здесь в такую погоду, да ещё одна? Это НЕОБЫЧНО», – вынес он вердикт, традиционно определяющий его дальнейшие действия. Всё необычное в мире Егора подлежало фиксации и изучению. Поэтому он, более не колеблясь, направился прямиком к качелям.
Как-то на одном из занятий студийцы спросили Владислава Олеговича о том, как он относится к стихотворной форме писательства. Некоторые из ребят втихую пописывали стихи, но показывать их и обсуждать избегали. Наставник ответил им в том духе, что в стихах он не разбирается, но полагает их сочинительство полезным, ибо это тренирует ум, ворошит словарный запас, а также позволяет лучше чувствовать ритм текста, в том числе и прозаичного.
– А разве у прозы есть ритм? -удивились ученики, и разговор тогда ушёл в ту сторону. Но совет наставника тренироваться в стихотворной форме Егор запомнил; и теперь, без претензий на полноценное стихотворение, частенько рифмовал на ходу свои мыслеобразы, как называл он сам свои мысли.
– Нарушил скрип качели той
Ночного города покой,
– пробормотал он практически про себя, но сидящая на качелях услышала.
– Что это? – спросила девчонка.
– Ничего, – буркнул Егор, – зачем ты здесь?
– Что ты сейчас читал? Это стихи? Ты сам их придумал? – проигнорировала его вопрос незнакомка.
– Это не стихи.
– Но я же слышала, – возразила упрямица, – ты читал стихи про эти качели.
– Не стихи, – не менее упрямо повторил Егор, начинавший злиться на себя за пустой разговор. «Вот тебе и необычное, вот тебе и тайна», – с разочарованием подумал он. – И стихи не «придумывают»; их пишут, ну или сочиняют.
– Тогда что это, если не стихи? – не унималась спорщица.
– Мыслеобразы. Просто в рифму. Я так мозг тренирую, – вдруг, неожиданно для себя, пояснил ей Егор.
– Мыслеобразы? А что это?
– Это то, что вижу только я. Но я могу их описать. Могу просто словами, могу в рифму. Но это ещё не стихи.
– А, я поняла, – обрадовалась девочка, – я тоже вижу мыслеобразы, которые никто больше не видит. Но я не умею писать стихи, зато я могу их нарисовать.
– Ты умеешь рисовать? – почему-то удивился Егор.
– Да, вот целый альбом есть, – девчонка показала кончик альбома, спрятанного под курткой. – Я прячу его от дождя, – пояснила она.
– Дашь посмотреть? – спросил Егор.
– А ты прочитаешь свои стихи?
– Нет.
– Тогда и альбом не покажу. Не люблю врунов, – отвернулась от Егора девочка, и сильнее заскрипела качелями.
– Почему это я врун? – оскорбился Егор.
– Мальчишки всегда врут. Хвастаются перед девчонками, а сами врут. И когда вырастают – тоже врут! – помолчав, с неожиданным ожесточением добавила девочка.
– Ну хорошо, – сдался Егор, – Я расскажу, что вижу, но если ты меня обманула, я сам тебя вздую! И альбом твой выкину! Поняла?
Девочка молча кивнула, и Егор начал:
Девчонка мокнет под дождём, но дождь ей, словно, нипочём. Среди двора сидит одна, она печальна и грустна. И испытав недоуменье, и сердца следуя веленью, иду вдруг к ней – она в смятенье; вот пальцев нервное сплетенье, и серых глаз тревожный взгляд, и кудрей тёмный водопад. И жест изящный тонких рук. Слова слетают с бледных губ…
– Покачай меня, Большая черепаха! – неожиданно прервала его девочка.
– Никакого чувства рифмы у тебя, – проворчал Егор, с отвращением берясь рукой за мокрую раму качели и раскачивая её. – Ты должна была сказать: «Ты покачай меня, мой друг!». И вообще, правильно «покатай», а не «покачай».
– А разве ты покатал бы меня? – удивилась девочка.
– Ты не попросила, значит теперь уже и не узнаешь, – ехидно сказал Егор, и в этот момент его необычная собеседница спрыгнула с качелей так стремительно, что Егор едва их удержал, чтобы они не ударили бестолковую девчонку в спину.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Егор, а тебя?
– Татьяна. Держи, – и она протянула ему альбом. – Только не раскрывай под дождём. Да здесь всё равно темно; ничего не увидишь.
– Хорошо, – кивнул Егор, пряча альбом под куртку, – посмотрю дома.
– А ты сейчас домой пойдёшь? – помолчав, с какой-то тоской спросила его Таня.
– Ну конечно, – пожал он плечами, – да и тебе, давно пора, думаю. Твои родители, наверное, уже вовсю тебя ищут.
– Не ищут, – ответила девочка. -Они знают где я, но знают, что домой я не пойду. Так что и искать им меня незачем.
– Почему не пойдёшь? – изумился Егор. – Ты что же, будешь здесь всю ночь качаться?
– Егор, а ты не можешь взять меня к себе домой? – спросила внезапно Таня с надеждой в голосе.
– А зачем ты мне нужна? – пожал плечами Егор.
– Ну как зачем? – удивилась девочка, – я вырасту и стану тебе верной женой.
– Я слышал, что сумасшествие заразно, – пробормотал в растерянности Егор, – Осталось только выяснить, кто из нас кого заразил.
Таня хихикнула и …неожиданно заплакала.
– Эй, ты чего? – вконец растерялся Егор. – Ну хочешь, я провожу тебя домой? Прямо до квартиры доведу.
– Нет, не надо ничего. Спасибо, – вытерла глаза Таня. – Просто, – она снова шмыгнула носом, но больше уже не плакала, – просто мне точно также говорят дома, когда … – и она отвернулась.
Егор стоял в задумчивости; он не привык решать проблемы этого мира, что сейчас так бесцеремонно ворвался в его собственный – уютный и закрытый от всех, разрывая его в клочья этой плачущей девчонкой с её альбомом, этими дурацкими скрипучими качелями, этим дождём, под которым он и сам уже почти промок, а его странная знакомая так и вовсе уже отчётливо дрожала от холода. Её «кудрей водопад», – Егор насмешливо хмыкнул, вспомнив свои слова – почти превратился в «водопад» настоящий – в мокрые сосульки, с которых всё быстрее стекали капли. Стоять так дальше было невозможно, и Егор решился;
– Ладно, так и быть; пошли со мной. Мама что-нибудь придумает. Не ночевать же тебе и вправду на улице. Так ты к утру уже воспаление лёгких получишь.
– Нет, так нельзя, – сказала вдруг девочка. – Ну что это за «так и быть пошли»? Пригласи меня как положено! Пожалуйста.
– Да ты, похоже, и впрямь ненормальная! – опешил Егор. – Опомнись! Ты не в сказке, ты – на улице. Под дождём. Ночью. Одна. Давай пошли скорее!
– Нет, – заупрямилась сумасшедшая девчонка. – Пригласи меня нормально. И потом, почему же «не в сказке»? Оглянись и посмотри другими глазами вокруг; ночь, дождь, во тьме скрываются неведомые опасности. Улицы пусты и неоткуда ждать помощи. Маленькая девочка мокнет под дождём, обречённо ожидая наступления ночи, не ведая, встретит ли она рассвет. И тут внезапно появляется благородный путник, герой, который спасает её. – Чем же тебе не сказка? Чем не роман?
Егор ошеломлённо слушал её. Да ведь это же ТО САМОЕ, о чём им постоянно толкует наставник. То, что он сам всё время ищет, и не находит. Он, Егор, занимаясь столько времени, не находит, а эта соплю?шка, видит это без труда, да ещё и тычет его, в это самое носом. Гляди, мол, слепондря?!
Егор откинул капюшон, и сказал со всей вежливостью, на какую был способен:
– Милая Таня! Ты самая необычная девочка, из тех, кого я когда-либо встречал вечером на качелях. Я счастлив возможности предложить тебе ночлег в доме моих родителей, и буду безмерно рад, если ты примешь моё приглашение. Обещаю радушный приём, горячую ванну, вкуснейший ужин и безопасный сон.
Он наклонил голову, и Таня, выждав две секунды, ответила, что уступает настойчивости Егора и принимает его приглашение. Затем оба они рассмеялись, и Егор подхватил девочку под локоть, отчего она вдруг ойкнула, и отдёрнула руку.
– Что случилось? – тут же замер Егор, – я тебя обидел?
– Ничего, – неохотно буркнула Таня, потирая руку. – Упала, ушиблась, болит.
– Извини, – сказал Егор, и уже больше не рисковал прикасаться к своей спутнице.


Глава 2
– Мама, папа! Я пришёл, и я не один, – крикнул Егор, открывая дверь и пропуская вперёд Таню, которую уже по-настоящему начал бить озноб.
– Мам, здесь нужна твоя помощь. И, по-моему, срочно, – шмыгая носом, добавил он, подхватывая девочку, которая явно собиралась сползти по стене на пол, и перемещая её на подставку для обуви.
Нина Сергеевна, мама Егора, была женщиной решительной; не зря она столько лет трудилась на руководящей работе. Она умела отделять дело от эмоций, а неотложное дело от того, что может подождать. Подождать, в данном случае, могли вопросы, а вот девочка, которую привёл с собой её сын, ждать явно не могла.
– Ванна, полотенце, халат. Бегом, – коротко отдала она распоряжения, и Егор, не снимая куртки и лишь скинув обувь, бросился их выполнять.
– Привет, папа, – сказал он, вбегая в гостиную, где Павел Михайлович, отец Егора, уже стоял с махровым халатом и полотенцем в руках.
Таня, сомлевшая в тепле, теперь пришла в себя, и вяло пыталась сопротивляться, когда Нина Сергеевна, быстро и ловко освободила неожиданную гостью от насквозь мокрой одежды. Демонстрируя в этом деле большой опыт, она пресекла все попытки девочки увернуться, и решительно направила её прямиком в ванную, где уже шумела набирающаяся вода.
– Таня, – подбодрил её Егор, выскакивая из ванной, – лучше не сопротивляться. Уж я-то знаю, – и со смехом увернулся от маминой затрещины.
– На вот – вытирайся, раз ванна занята, – бросил Егору полотенце Павел Михайлович, и, подождав, пока тот наконец переоденется в сухую одежду, спросил:
– Кто это там у вас?
– Таня, – неопределённо пожал плечами Егор.
– Таня. Отлично, – задумчиво повторил Павел Михайлович. – И где же ты нашёл Таню?
– На качелях.
– Великолепно, – хлопнул в ладоши Павел Михайлович, – вот сразу чувствуется мастер слова! – И что же делала Таня на качелях?
– Отец, – внезапно разозлился Егор, – ты не в курсе, что делают на качелях? На качелях качаются. И вообще, прекрати меня допрашивать; ты не на работе.
Павел Михайлович работал в милиции. А потому, в отличие от сына, прекрасно сознавал возможные юридические последствия его действий. Но, с другой стороны, ему, пожалуй, действительно не стоило «включать мента», как иногда говорил его сын; говорить с ним в таком профессиональном тоне. Занятия в литкружке, всё же, не проходили даром; Егор тонко улавливал нюансы разговора, и «развести» его на болтовне не удавалось никому, даже цыганам (Егор как-то сам рассказал об этом).
Дверь в комнату открылась, и в неё, слегка подталкиваемая Ниной Сергеевной, немного смущаясь, вошла Таня; уже вполне розовощёкая и с традиционным «тюрбаном» из полотенца на голове. Утонувшая в халате до пят, она выглядела совершенно малышкой, и Егор вдруг осознал, что он же ничего не знает про неё; ни где она живёт, ни почему она не хочет идти домой, ни где она учится и в каком классе.
– Э-э.. Таня, – немного растерянно сказал Егор, – а сколько тебе лет?
– Паша, смотри, какое невиданное зрелище; наш сын вдруг соизволил выпасть из своих эмпиреев, и обратить внимание на сей грешный мир, – с сарказмом сказала Нина Сергеевна. – Хотя, конечно, лучше поздно, чем никогда.
– Одиннадцать, – пискнула Таня, которая уже успела забраться с ногами на диван, и от того стала казаться ещё меньше.
– Егор, – с упрёком сказала Нина Сергеевна, – Таня уже пять лет ходит с тобой по одним и тем же школьным коридорам. Но я ничуть даже не удивлена. Таня, – обратилась она к девочке, – наш сын способен заметить и описать особый оттенок крылышек жука на подоконнике, но при этом может не помнить, как зовут его одноклассников. Так что ты не удивляйся и не обижайся на него, если что.
– У нас в школе начальные классы на отдельном этаже, – недовольно буркнул Егор. – И вообще, соловья баснями не кормят. Может, мы вначале всё-таки поужинаем? Я голоден; думаю, что и Таня не откажется.
– Ох, совсем забыла, – подхватилась Нина Сергеевна, – Уж больно как-то всё неожиданно.
– Вы не беспокойтесь, – сказала Таня, – мне бы чая с хлебом, и не выгоняйте меня, пожалуйста, до утра.
– Девочка, да что ты такое говоришь, – у Нины Сергеевны перехватило горло, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы она смогла вернуться к привычной роли «главнокомандующего». – Паша – разогревай ужин, и все свои вопросы оставь на потом. Егор, подбери у себя Татьяне футболку или рубашку подлинней и поновей. И дай ей костюм спортивный; тот, красный, из которого ты уже вырос и всё равно не носишь. Таня, ты – за мной; будем волосы твои сушить.
Павел Михайлович крякнул, и тут же отправился на кухню. Егор в задумчивости уже чесал затылок в своей комнате, глядя на открытый шкаф, а Таня вскочила с дивана и начала разматывала полотенце. Нина Сергеевна любила, когда её команды выполнялись немедленно и без вопросов. Она обвела довольным взглядом засуетившуюся семью, ещё раз скомандовала гостье «за мной», и Таня, смешно семеня ногами, заспешила за ней, стараясь не потерять на ходу слишком большие для неё шлёпанцы.
За столом в семье о делах не говорили. Это было твёрдое правило, а потому Павел Михайлович помалкивал, а его супруга с чисто женским удовольствием наблюдала, как явно проголодавшиеся дети за обе щёки уплетают приготовленный ею ужин. Павел Михайлович порой с пониманием поглядывал на жену, и пару раз, словно успокаивающе, касался её руки.
Павел Михайлович прекрасно видел и понимал, что переживала сейчас его супруга. Потому и не спешил задавать свои вопросы, но использовал момент, чтобы как следует рассмотреть их неожиданную гостью. Девочка была небольшого для своего возраста роста, но сложена вполне пропорционально. Худая она или нет, оценить в этом, слишком большом для неё костюме, было нельзя, но её лицо худым не выглядело; кожа была чистой, зубы на месте, волосы блестящими и ухоженными. Она совершенно точно не выглядела бездомной бродяжкой, или ребёнком из неблагополучной семьи, а их Павел Михайлович повидал уже не мало, и спутать никак не мог. Егор, пристроившийся на диване рядом с Таней, также поглядывал на неё; он ведь до сих пор не только не расспросил девчонку, которую так неожиданно для себя, привёл домой, но даже и не рассмотрел её толком! А ведь теперь не узнать её в школе, будет неприлично и даже как-то стыдно. Егор едва не хмыкнул от этой неожиданной мысли. Ему никогда не бывало стыдно за неузнанные лица или забытые имена. Обычно он лишь пожимал плечами на упрёки, и хорошо, если от него можно было услышать хотя бы банальное «извините», а то чаще всего он ограничивался лишь недоумённым взглядом.После ужина все вновь перебрались в гостиную. Спортивный костюм Егора, в который переоделась Таня, был ей велик, отчего девочка показалась Нине Сергеевне ещё более трогательной и беззащитной. Настолько, что она вновь ощутила комок в горле, а окружающий мир вдруг стал расплываться у неё перед глазами. Так что ей пришлось срочно отвернуться, чтобы незаметно промокнуть глаза.
Это была её старая и неутихающая боль. Примерно через год после рождения Егора, у неё родилась девочка, но их с мужем счастье длилось недолго; серьёзный врождённый порок не оставил ребёнку шансов, а последующие послеродовые осложнения у самой Нины Сергеевны, лишили её возможности в дальнейшем родить ещё. Егор был тогда слишком мал, чтобы помнить что-либо, а позже родители решили никогда ему об этом не рассказывать. Поэтому Егор даже не знал, что у него, пусть и недолго, была младшая сестра. Нина Сергеевна с мужем тогда даже обсуждали идею взять ребёнка из отказников, но как раз в это время в стране начался период хаоса; Павел Михайлович дневал и ночевал на работе, с зарплатой творилось непонятно что, надежда получить от государства квартиру бо?льшей площади тогда рухнула, и они от идеи удочерения отказались. Ну а потом Егор уже так сильно вырос, что вряд ли смог бы принять маленького нового члена семьи.
«Да, – подумал Егор, – искоса поглядывая на похоже, что уже засыпающую Таню, – с «тёмным водопадом кудрей» я, похоже, погорячился; ничего на самом деле тёмного тут не наблюдается, да и самих «кудрей» особо что и нет». Волосы у Тани были красивыми; их блестящая волна доходила ей до лопаток, но были они тёмно-русыми и скорее прямыми, лишь слегка, буквально на пол витка, закручиваясь в спираль. А вот с глазами он угадал; они и вправду были серыми, и сейчас девочка изо всех сил тёрла их кулачками, чтобы не заснуть. Слегка опущенные книзу края глаз придавали её лицу слегка грустное выражение, даже когда она улыбалась. Немного уравновешивали эту её постоянную печаль прямые длинные брови; расположенные практически горизонтально, они стремились в одну линию, а тонкие губы, убирали ненужную детскость с немного кукольного лица.
– Таня, я вижу, что ты уже засыпаешь, – вернула всех к реальности Нина Сергеевна (эмоции эмоциями, но вопрос надо было решать и как можно скорее), – но пойми и нас. Буквально пара вопросов: где ты живёшь, есть ли у тебя дома телефон, и можно ли позвонить кому-то из твоих родственников, чтобы сообщить им, что с тобой всё в порядке. Знаешь, если бы Егор не пришёл домой ночевать, я бы очень сильно волновалась, и, пожалуй, даже обратилась бы в милицию.
– Пожалуйста, не надо в милицию, – сказала Таня, резко выпрямляясь; сон словно бы моментально слетел с неё, – Будет только хуже.
– Кому будет хуже? – удивилась Наталья Сергеевна, – тебе? Но почему?
– Папу опять заберут, и когда он вернётся, то долго будет очень злой. А мама болеет. Если она снова попадёт в больницу, меня могут забрать в детский дом. А я не хочу там жить.
– Ты была в детском доме? – почему-то с замиранием сердца спросила Нина Сергеевна. Занимаясь социальными вопросами в Администрации города, она отлично представляла себе, какой ад ожидает домашнюю девочку, попади она в детский дом. А о криминальной стороне, творящегося там, её муж ей рассказывал вполне достаточно, чтобы всё это ясно понимать.
– Нет, не была, – ответила Таня, и Нина Сергеевна с облегчением выдохнула. – Меня хотели туда отправить однажды, когда мама болела, но я убежала.
– И где же ты жила тогда, и где был твой отец?
– Жила в больнице; меня не выгоняли, потому что я помогала, – пояснила Таня, – а папу тогда посадили на 15 суток в тюрьму.
– Неужели у тебя больше нет никаких родственников, которые могли бы тебя забрать к себе? – решил уточнить ситуацию Павел Михайлович, который также слишком даже хорошо представлял себе обстановку в детских домах, и, щадя чувства своей жены, просто не рассказывал ей всего, что было ему известно. К сожалению, в милиции, мало что могли сделать в этой ситуации в принципе. Разве что вмешаться в какие-то уж совсем вопиющие случаи, да и то лишь постфактум. Но зная свою жену, он опасался, что она непременно ввяжется в эту безнадёжную битву «против всего плохого».
– Родственников у меня никаких нет, – сказала Таня, и помолчав, добавила:
– И мамы тоже скоро не будет.
– Как это не будет? Что ты такое говоришь? – изумилась Нина Сергеевна. – Куда же она денется? Снова ляжет в больницу?
– Мама скоро умрёт, – печально сказала девочка, и заплакала.
Тут уж сон слетел со всех. Нина Сергеевна тут же бросилась к Тане, и обняв её что-то зашептала её на ухо. А Таня вдруг со всхлипом обняла её обеими руками, и долго не отпускала. Нина Сергеевна гладила её по голове, а Егор лишь растерянно топтался рядом с ними.
В последующие пол часа удалось выяснить следующее: мама Тани действительно была серьёзно больна. То, что вылечить её нельзя, Таня узнала, когда пряталась у мамы в больнице. Она помогала санитаркам с уборкой, и врачи её, одетую в белый халат, просто не замечали. Не зная, что она дочь пациентки, они свободно разговаривали при ней, обсуждая пациентов и их диагнозы. Потом она услышала об этом и дома, когда папа был пьяный и злой, и ругался с мамой.
– Твой папа злой? – рискнул задать свой вопрос и Егор.
– Только когда пьяный. Он тогда такой страшный, что я его боюсь, и стараюсь куда-нибудь убежать. Он и маму может обидеть, когда такой. А мне всегда говорит то же, что сказал и ты: «Зачем ты мне нужна?».
– Егор! – возмущённо посмотрела на сына Нина Сергеевна, и Егор, к своему изумлению, вдруг почувствовал жар на своих щеках, и понял, что краснеет.
– Папа даже как-то выбросил и порвал все мои рисунки, – продолжила между тем Таня. – Он и в это раз хотел их порвать, но я убежала.
– И ты поэтому сидела во дворе под дождём и не хотела идти домой? – догадался Егор.
– Да, – кивнула Таня, – поэтому. Мне так жалко стало эти рисунки. В них вся моя жизнь. Я сама. Ты ведь их ещё не смотрел? Там мой мир; я свои рисунки словно не смотрю, а читаю. Представляю разное. Как ты сказал – «мыслеобразы»? Я запомнила, – и Таня впервые за вечер рассмеялась. – Мыслеобразы? – удивилась Нина Сергеевна.
– Ну да; это то, что видишь только ты, а никто другой не видит. Так Егор мне объяснил. Только я эти «мыслеобразы», – Тане явно понравилось это слово, – рисую, а Егор их рассказывает. Он мне даже стихи читал.
– Егор? Читал стихи? Девочке??! – Павел Михайлович от изумления даже забыл про всё остальное. – Наверное, я пропустил в «Новостях» сообщение о необъяснимой гибели всех волков в окрестных лесах.
– Это были не стихи, – тут же привычно нахмурился Егор, – я же тебе объяснял.
– Не сердись, – Таня лукаво улыбнулась Егору своей грустной улыбкой, и взяла его за руку. – Просто мне так понравилось: «кудрей тёмный водопад». Нет, правда, здорово же!
Девочка снова рассмеялась, а Егор, против обыкновения, не ушёл в себя, а смущённо улыбнулся в ответ.
«Да она же флиртует с ним!» – изумилась Нина Сергеевна. – Ох, и нашёл же Егор себе подругу на голову», – и внутренне рассмеялась. Она была бы совсем не против, чтобы кто-то вытащил её сына из его отрешённости в реальность. Пусть даже это будет маленькая девочка, сама ещё вряд ли отдающая себе полностью отчёт в том, что она делает.
История, рассказанная их неожиданной гостьей, тронула её, и она решила разобраться с ней досконально.
– Папа, когда трезвый, хороший, – между тем продолжила Таня. – Он потом даже прощения просит. Иногда. Может купить что-нибудь вкусное в подарок. Пожалуйста, не надо звать милицию, – повторила она жалобно.
– Хорошо, – приняла решение Нина Сергеевна. – Мы не будем звать милицию. Пока не будем. Но мы обязательно должны поговорить и с твоей мамой, и с твоим папой. Завтра же. А сейчас – всем спать.

Глава 3
Это была странная ночь. Пожалуй, лишь сама виновница устроенного ею переполоха, как это ни покажется странным, спала спокойно и безмятежно на диване в гостиной. А Нина Сергеевна всё никак не могла унять волнения от сознания того, что в её доме спит маленькая девочка. Девочка, которой так и не случилось в её собственной жизни. Девочка, которая очевидно, нуждается в её помощи. Наконец, девочка, которая удивительным образом смогла привлечь внимание её сына, заставить его совершить какой-то значимый поступок в настоящей жизни, а не в реальности его книг и фантазий. И ведь никакой «романтики» здесь, совершенно очевидно, и близко не было. Значит, её сын увидел нечто в этой Тане; увидел то, что имело для него значение, а, следовательно, не могло игнорироваться его родителями. Если они хотели понять своего сына, разумеется. А Нина Сергеевна хотела. Поэтому сон всё никак не шёл к ней. Она даже несколько раз выходила из спальни, то вроде попить, то как бы по иным делам, и подолгу задерживалась возле спящей гостьи, вглядываясь в её лицо.
А лицо Тани лишь на первый взгляд было обычным. Если же посмотреть более внимательно, то можно было обратить внимание на аккуратный тонкий и острый нос, придающий общую аристократичность её облику. Тонкие губы говорили о твёрдости и характере упрямицы, печальные глаза о не свойственной ребёнку вечной грусти, а небольшой острый подбородок напоминал, что это всего лишь маленькая девочка.
Нина Сергеевна не считала себя физиономистом, но многолетний опыт работы с людьми научил её многому; в том числе и «считывать» лица.
Примерно так думала Нина Сергеевна, глядя то на крепко спящую Таню, то на полоску света, пробивающуюся из-под двери комнаты сына. Удивительная гармония в сочетании таких разных черт, при беглом и поверхностном взгляде, создавала у случайного наблюдателя впечатление самого обычного лица, что, словно маскировочная сеть, закрывало от чужих взглядов истинную суть человека. Возможно, что Егор, чей мозг, под влиянием наставника, был тонко настроен на поиск необычного в окружающем обычном, интуитивно почувствовал это несоответствие, а потому и принял вдруг совершенно нетипичное для себя, и столь удивительное для своих родителей решение привести эту девочку домой.
Егор, как и его мать, не спал. Взяв перед сном «чисто из вежливости» полистать Танин альбом, он быстро утратил как сон, так и чувство времени. Танины рисунки не были обычными картинками, типа «вот луг и речка, пастух и овечка», или «дом на горке», или «птичка на ветке». Её рисунки не имели чётких границ; отдельные их фрагменты словно перетекали друг в друга, являясь одновременно частью разных картин, смешивая и масштабы, и перспективы. Дом на горе прорастал корнями, которые и питали то дерево, где сидела на ветке чудо-птица, запутавшаяся в сетях, что забросил рыбак на реке.
«Вот уж действительно мыслеобразы», – невольно усмехнулся про себя Егор, рассматривая рисунки. Чем дольше он вглядывался в них, тем больше начинал видеть деталей, и тем больше уже собственных «мыслеобразов» рождалось у него в голове. Картины в Танином альбоме начинали словно бы оживать и складываться в истории. Ещё не чёткие, туманные, ещё лишь отдельными фразами, но они уже были, и только ждали того, кто сможет разглядеть их, и представить миру уже не в виде картин, а виде слов. Егор, словно зачарованный, никак не мог оторвать взгляда от этих рисунков, разорвать волшебную связь с ними, и, в конце концов, так и уснул с Таниным альбомом в руках.
Таким его утром и обнаружил Павел Михайлович, пришедший будить сына к завтраку. Сам Павел Михайлович тоже спал плохо, слушая всю ночь, как бродит по квартире и тяжело вздыхает его супруга, и, примерно догадываясь уже, что планы у неё в голове. А потом и выслушивая эти планы. Одна лишь Таня выглядела свежей и отдохнувшей; она приветливо улыбалась всем, и, казалось, нисколечко не беспокоилась о том, что и как будет объяснять родителям по поводу своего отсутствия дома этой ночью.
Подъём был ранним; несмотря на субботний, день школьники учились, а Тане ещё надо было зайти домой за тетрадями и учебниками. Нина Сергеевна была решительно настроена поговорить с родителями девочки, Павел Михайлович брился в ванной, готовясь сопровождать супругу в её миссии, в то время, как сама она хлопотала на кухне, готовя завтрак для всех. Таня быстро переоделась в выстиранную накануне Ниной Сергеевной и уже сухую одежду, и теперь растерянно теребила свои растрепавшиеся со сна волосы. Просить чужую расчёску она стеснялась, и что сделать со своими волосами не знала. Неожиданно, ей на помощь пришёл Егор, заметивший Танины проблемы;
– Садись, – указал он ей на стул в своей комнате, и немного подержав в задумчивости Танины волосы в руках, принялся, к изумлению девочки, заплетать их в довольно сложную причёску.
– Где ты этому научился? – не выдержала Таня, крутя головой и пытаясь рассмотреть себя в полировке мебели, на что Егор, слегка усмехаясь, раз за разом невозмутимо возвращал её голову в исходное положение, и даже не делал ей замечаний, которые всегда делала ей мама в таких случаях.
Секрет был прост; когда Егор учился в младших классах в их школе закрыли «продлёнку», и Нина Сергеевна договорилась (разумеется, за небольшое вознаграждение) с родителями одноклассницы Егора, что после уроков он будет приходить к ним домой, где бабушка девочки, сама бывшая учительница, накормит их обедом, а после проследит за выполнением уроков. К девочке приходили подружки, или она сама шла к ним; благо, жили все они в одном подъезде. Девчонки играли в куклы, заплетали их и друг друга, учились шить и вязать. Егор же, вначале от скуки, а после и с интересом, принимал во всём этом участие, так постепенно и научившись всем этим девчачьим премудростям. Возможно, уже тогда, когда они, играя, придумывали на ходу истории для всех этих пластмассовых «Маш» и «Варь», Егор и ощутил впервые вкус творчества, что позже реализовалась в его тяге к сочинительству историй. Но Егору нравилось удивление Тани, и он не спешил разрушать интригу;
– На куклах научился, – наконец сказал он неопределённо, и уже сердито прикрикнул «Не вертись!», потому, что Таня от изумления развернулась на 180 градусов и недоверчиво уставилась на Егора, который досадливо крякнул, упуская из рук тут же распустившуюся тонкую косичку, что шла вокруг головы, одновременно украшая и скрепляя всю сложную конструкцию причёски.
– Извини, – повинилась Таня, возвращаясь на место. – Ты играл в куклы? Но мальчишки не играют в куклы!
«А маленькие девочки не ночуют на качелях», – едва не сказал вслух Егор, но лишь пожал плечами, тут же коленкой пресекая Танину попытку повернуться ещё раз.
– Ой, – сказала Таня, и схватилась за бок.
– Что случилось? – замер Егор, – я же лишь слегка, чтоб ты не вертелась.
– Ничего, – ответила Таня, – это я вчера ушиблась. Уже всё прошло.
Но Егор не зря тренировал внимательность к мелочам. Он видел, что ничего не прошло, и что не может быть так долго и так сильно больно от простого ушиба и лёгкого прикосновения. Он вспомнил, как Таня вчера вскрикивала, когда он брал её за руку, и быстро сложил «дважды два».
– Всё, – сказал Егор, отступая на шаг, и рассматривая свою работу, – будешь сегодня самой красивой в классе!
Ему вдруг захотелось сделать что-то для этой, в общем-то по-прежнему чужой, но такой непохожей на других, девчонке. Которая, ещё несколько часов назад, была ему совершенно безразлична, а сейчас, отчего-то, он её такой чужой уже не воспринимал. Егор сел перед Таней на корточки, и, сплетя руки, положил их ей на колени, не давая подняться.
– Таня, – сказал он, внимательно глядя ей в лицо, – КТО. ТЕБЯ. УДАРИЛ?
Таня сморщилась, словно вновь собираясь заплакать, и попыталась встать, но Егор не дал ей этого сделать.
– Таня, не надо плакать, и не надо убегать. Поверь, от ЭТОГО убежать нельзя. Мне тоже доставалось, и я знаю.
– Тебе? – переспросила Таня.
– Конечно. Мальчишки, даже если они играют в куклы, всё равно остаются мальчишками, а все мальчишки знают, что такое драка.
– Ты любишь драться? – нахмурилась девочка.
– Нет, терпеть не могу; да я и не умею драться толком. Поэтому мне обычно и доставалось больше всего.
– Тогда зачем же ты дрался? – удивилась Таня.
– Потому, что иногда нет другого выхода.
– И ты не боялся, что тебе будет больно? Что тебя побьют?
– Я же тебе толкую; иногда просто нет другого выхода, и убежать тоже нельзя.
– Почему?
– Потому, что от себя и своего страха невозможно убежать. Никому нельзя. И тебе тоже не удастся. Так кто тебя ударил?
– Папа, – помолчав сказала Таня. – Он хотел выбросить мой альбом, а я не дала.
– Ты молодец, – сказал Егор, поднимаясь, и помогая встать Тане, – ты не испугалась. Это уже не мало, тем более для девчонки. А рисунки у тебя замечательные! Было бы очень жаль, если бы они пропали.
– Тебе понравилось? Правда? – обрадовалась Таня, тут же забыв о неприятном разговоре. – Когда ты успел посмотреть? Утром?
– Да я пол ночи на них смотрел, и настолько увлёкся, что так и уснул с твоим альбомом в руках, – рассмеялся Егор. – Ты оставишь мне их ещё посмотреть? Это надо делать не на ходу, и лучше всего, когда все спят. Это моё самоё любимое время.
– Я тоже рисую, когда все спят. Мне ещё и за это попадает. И от мамы тоже, – улыбнулась Таня. – Но мне кажется, что нас уже зовут.
«Нас», – отметил про себя Егор, привыкший обращать внимание на слова, и приобняв Таню за плечи, подтолкнул её к выходу:
– Мама зовёт завтракать. И поверь моему опыту; не стоит заставлять её ждать.

Глава 4
Таня жила в доме того двора, где накануне Егор с ней и познакомился. На месте были и качели, и скрипели они так же, как и вчера. Егор вначале хотел подождать Таню на улице, но та вдруг крепко схватила его за руку и так умоляюще на него посмотрела, что Егору ничего не оставалось, как вздохнув пойти вместе с ней. При этом Таня руку его не отпускала ни на миг, вызывая у Егора странное смешанное чувство досады (идёт с девчонкой за ручку!), и гордости (в нём признают защитника).
Дверь им открыла мама Тани – невысокая (сразу видно в кого девочка), худая, с нездоровым землистого цвета лицом. Она периодически покашливала, прикрывая рот тонкой, в синюшных пятнах от уколов, рукой.
На пришедших она смотрела без страха, и с какой-то отрешённостью, словно всё происходящее её не очень касалось, а в том, что незнакомые люди привели её дочь, которая не ночевала дома, не было ничего необычного.
– Она что-то натворила? – спросила мама Тани негромким голосом, и тут же закашлялась, кивая на дочь.
– Нет, что Вы, – ответила Нина Сергеевна, – всё в порядке, не волнуйтесь. Но мы хотели бы поговорить с Вами, если Вы не против.
– Проходите, – всё также без эмоций сказала Танина мама, отступая в сторону, и обращаясь к дочери:
– Быстро собирайся в школу; завтракать тебе уже некогда.
Таня молча кивнула, и, наконец отпустив руку Егора, метнулась в комнату.
– Это мой сын, Егор, – пояснила Нина Сергеевна. – Они с Вашей дочерью учатся в одной школе. Им по пути. Меня зовут Нина Сергеевна, а это мой муж, Павел Михайлович.
– Алевтина Ивановна, – представилась мама Тани, – а мой муж ещё спит. Так о чём вы хотели поговорить?
– Давайте проводим детей, и поговорим тогда спокойно. Боюсь, что наш разговор будет не очень приятным.
В соседней комнате послышался испуганный возглас Тани, а затем грубый мужской голос сказал:
– Где шлялась ночью, маленькая мерзавка? Кем ты вырастишь? Я знаю кем! Сказать?
Егор услышал, как Таня болезненно вскрикнула, и, не выдержав, шагнул в эту комнату. Войдя, он увидел посреди неё невысокого мужчину худощавого телосложения, в несвежей голубой майке с провисшими проймами, и синих «семейных» трусах, который замахивался на Таню. Девочка испугано вжалась в угол между кроватью и столом, прикрывая голову руками. Егор, не говоря ни слова, изо всех сил толкнул мужчину, и тот упал на кровать, подозрительно скрипнувшую от его падения.
– А-а! – закричал мужчина, не пытаясь правда, встать. – Дружка уже привела в мой дом? Ах ты мелкая дрянь! Ну ты у меня узнаешь сейчас! И дружок твой тоже узнает. Я сейчас милицию сюда вызову; его в колонию отправят, а тебя в детский дом. Наконец-то избавлюсь от тебя, засранка.
Егор с отвращением смотрел на отца Тани;
– Даже самые последние хулиганы во дворе знают, что бить девочек западло. А у Вас дочь вся в синяках. Вы просто урод какой-то! Избить ребёнка, девочку! Да ещё как следствие и суд расценит эти синяки. Может очень нехорошо расценить. Вас зэки под шконку загонят за это.
Егор, благодаря отцу, знал кое-что о нравах «той стороны», и умел понимать их речь (это всё нужно писателю, так объяснил он свои расспросы об этом родителям)
– Ты кто, вообще? – уставился на него мужчина, до постепенно которого начал доходить смысл слов мальчика.
– В школе вместе учимся, – сказал Егор, беря Таню за руку и заводя её себе за спину. – А милиция, которой Вы грозили, уже здесь, – и Егор кивнул головой на своего отца, который уже тоже был в комнате, и держал в руках красное удостоверение сотрудника милиции.
– Твой папа милиционер? – изумилась Таня.
– Собирай вещи; мы опаздываем, – сказал ей Егор, вместо ответа, а про себя вновь отметил «мы», проскочившее теперь уже у него.
– Вы обещали, что милиции не будет, – сказала девочка; глаза её налились слезами обиды, а губы сжались в узкую полоску.
– Официально милиции пока что здесь нет, – невозмутимо сказал Павел Михайлович Тане, – но если твой отец полезет в драку, то наряд тут окажется очень быстро, а за нападение на офицера милиции грозит уже не 15 суток.
После чего Павел Михайлович повернулся к хозяину квартиры:
– С учётом синяков Вашей дочери и моих показаний срок наказания может быть весьма даже немаленьким. Надеюсь, ты хорошо понял меня? – отец девочки быстро и молча закивал, не делая более попыток встать или угрожать детям.
– Твой папа тебя больше не тронет, обещаю, – постарался смягчить «ментовской» голос Павел Михайлович, обращаясь к Тане, – так что собирай, что нужно, и идите с Егором в школу. После занятий ждём вас с Егором обедать. Ну а мы, – усмехнулся Павел Михайлович, поворачиваясь к отцу Тани – пока поболтаем с твоими родителями; так сказать, «о жизни, о любви».

Глава 5
За всю дорогу ни Егор, ни Таня не проронили ни слова. Таня изредка шмыгала носом, и Егор предпочёл не лезть к ней с разговорами. Он молча нёс её сумку с учебниками, порой ловя на себе удивлённые, а то и насмешливые взгляды знакомых мальчишек. Впрочем, Егор как обычно не обращал на них никакого внимания. Все эти чужие взгляды и даже смешки Егору были, как всегда, безразличны; он, по обыкновению, погрузился в собственные думы, пытаясь разобраться в той жизненной круговерти, в центре которой внезапно оказался, и к которой он, как оказалось, совершенно не был готов. А заодно стараясь разложить по полочкам тот хаос собственных мыслей и чувств, который вся эта ситуация в нём вызвала.
Егор не привык к реальной жизни; ритм жизни его собственной – «школа-студия-дом» – задавали давно известные правила, и особых вариантов здесь не было. А все бытовые проблемы решали его родители. Семья Егора считалась состоятельной; отец – подполковник милиции, мать – чиновник среднего уровня в городской Администрации. Егор, в отличие от многих других своих сверстников, никогда не знал бедности, за что его, кстати, некоторые в школе недолюбливали, принимая отрешённость Егора за высокомерие и спесь мальчика-мажора. И даже его неконфликтность кое-кто считал признаком надменности и зазнайства. Но это имело мало отношения к действительности; Егору на самом деле был не очень интересен мир реальный (кстати, поэтому сам Егор был довольно непритязателен в быту, и в общем-то равнодушен к внешним признакам успешности, как то фирменная одежда, дорогая машина, поездки на курорты за границу и т.п.). Ему больше был по душе мир придуманный, книжный, где всё подчинялось воле автора и законам жанра. «А не вот это вот всё». Но теперь мир настоящий решительно стучался в его стерильный вылизанный и уютный внутренний мирок, и Егор чувствовал себя непривычно растерянным, будучи вынужденным эмоционально и даже организационно погрузиться в насущные житейские проблемы. Это нервировало его; вызывало с одной стороны раздражение, но с другой и какой-то настороженно-болезненный интерес к происходящему. А ещё ему было весьма непривычно ощущение своей такой сильной погружённости в этот реальный мир.
Когда, дойдя до дверей школы, Егор, всё так же молча, протянул Тане её сумку с учебниками, Таня жестом попросила его наклониться, и шепнув ему на ухо «Спасибо», внезапно коснулась сухими губами его щеки.
У Егора был большой опыт сохранять внешнюю невозмутимость в самых разных ситуациях. Поэтому он коротко кивнул Тане и будничным тоном напомнил ей, что сегодня они идут после школы обедать к нему домой, и он будет ждать её здесь же после уроков. А после, по-прежнему сохраняя полное спокойствие, повернулся в сторону, откуда донёсся чей-то свист и смешок.
– Вам что-то показалось смешным? – спросил он у компании из четырёх учеников более младших классов. Школьную иерархию никто не отменял, поэтому те промолчали, а кто-то даже поспешил отойти в сторону, и лишь один толстый мальчик с прилизанными волосами попытался выкрикнуть дразнилку «жених и невеста», но его никто не поддержал.
– Ну жених и невеста, – по-прежнему невозмутимо повторил Егор, – и что?
– И …ничего, – буркнул толстяк и попытался спрятаться за спинами товарищей, но Егор ему не этого позволил, уцепив за ворот. Ему было наплевать на дразнилки, но младшие в школе не имели права так разговаривать со старшими. А Егор сейчас был в этой реальности.
– Как тебя зовут, толстый? – спросил Егор, придав голосу высокомерие.
– Вова, – испуганно ответил пойманный нахал.
– Разве тебя, Вова, не учили, как следует вести себя со старшими? Или тебе надо это объяснить не словами?
– Не надо, – слегка побледнел Вова, – не надо не словами.
– А тебе говорили, Вова, – подтянул Егор толстяка к себе поближе, – что свистеть девочкам, особенно, когда они разговаривают с другими мальчиками, невежливо?
Затянутый ещё немного ворот сменил бледность лица Вовы на пунцовый окрас.
– И ты, конечно, уже осознал свою ошибку, и изо всех сил желаешь извиниться, не так ли, Вова?
Вова, лишённый поддержки приятелей, затравленно кивнул.
Егор отпустил его воротник, и, заботливо расправив на нём помятость, слегка подтолкнул кулаком между лопаток растерявшего всю свою уверенность Вову к Тане:
– Приступай.
Никто из собравшейся уже небольшой толпы школьников, не вмешивался в происходящее, признавая право старших над младшими. Выслушав сбивчивые извинения, Таня хмыкнула, и не сказав ни слова, пошла к школе, гордо вздёрнув свой тонкий аристократический носик. Свистеть ей вслед никто более не рискнул.
– Впредь постарайся Вова, чтобы моя невеста на тебя не жаловалась. А иначе мне придётся объяснять тебе правила хорошего на уже не словами. Усёк?
– Усёк, – буркнул Вова, и поспешил исчезнуть с места своего позорного бенефиса.
Лично самому Егору было глубоко наплевать на всякого рода высказывания в свой адрес, и в прежнее время он просто не обратил бы даже внимание на подобного типа инцидент с «мелюзгой», но сейчас им управляла новая сила, известная ему, как «неумолимая логика событий». Егор знал о таком явлении в отношении литературных произведений, но впервые это коснулось его в реальной жизни. Не было неизбежным его знакомство с Таней, не было неизбежным и его решение позвать её с собой, но, когда это всё произошло, события приобрели свою собственную логику. И Егор, пусть и несколько отстранённо, но отчётливо сознавал это своим натасканным на соответствующий анализ, умом.
– Ну ты даёшь, Воронцов! – Щедрый, «от души», хлопок по плечу, вывел Егора из задумчивости. Егор обернулся, хотя мог бы и не делать этого; он и так прекрасно знал, от кого ему «прилетело» это дружеское приветствие, от которого он лязгнул зубами, едва не прикусив язык. Рука у Светки была тяжёлой, а голос грубым. Хотя Егор считал его просто низким, и даже находил в этом неповторимую Светкину особенность; как он говорил, «изюминку». Светка, его соседка по парте, смотрела на него изумлёнными глазами, и улыбалась во весь свой большой некрасивый рот. Некрасивым у Светки было всё; и лицо, покрытое, словно оспинками мелкими шрамами от давленных прыщей, и излишне широкоплечая фигура, и жидкие короткие волосы неопределённого блеклого цвета, и размашистая «мужская» походка, и даже улыбка, открывавшая крупные и немного кривоватые зубы. Некрасивая Светка была не просто его соседкой по парте; она была едва ли не единственным настоящим другом Егора в школе.
Познакомились они два года назад, когда новая одноклассница перешла к ним из другой школы, приехав из другого города. Нескладную и грубоватую Светку никто не хотел в соседки, а Егору было всё равно; поэтому на неуверенный вопрос новенькой Егор тогда лишь равнодушно кивнул, и молча убрал свою сумку с соседнего стула.
Сдружились они уже позднее. В ответ на неловкие предложения дружбы от некрасивой новенькой, девочки класса решили забавы ради устроить ей травлю, но Светка терпеть этого не стала; и первая красавица класса очень быстро оказалась в медпункте с расквашенным носом. Драться с сильной и решительной девочкой представители прекрасной половины класса теперь не рисковали, а мальчишкам драться с девчонкой было зазорно. Поэтому класс решил объявить ей бойкот. Вернее, объявить его решили девочки, но в кавалерах у самых красивых девочек как правило были самые сильные мальчики, и все остальные просто не посмели возражать.
Все, кроме Егора.
Первое время Егор, по своему обыкновению, бесстрастно наблюдал, как его новая соседка безуспешно пытается сблизиться с кем-нибудь в классе, привычно абстрагируясь от происходящего, и воспринимая всё не более, чем очередной сюжет. Однако, когда, придя однажды утром в класс, он не обнаружил Светку на её обычном месте рядом с собой, Егор решил всё же узнать у своей недолгой соседки в чём собственно дело, почему она сидит в одиночестве за первой партой, и не он ли стал тому причиной. Ему тут же со всех сторон стали говорить, что новенькой объявлен бойкот, и что с ней теперь нельзя никому говорить, нельзя сидеть и вообще никаких дел с ней иметь нельзя. Пусть убирается из их класса.
Егор всё внимательно выслушал, затем пожал плечами, молча взял одной рукой Светкин портфель, другой за руку саму Светку, и так же молча отвёл её на прежнее место за своей партой. Светка не сопротивлялась.
Класс недовольно загудел, а та самая, пострадавшая от тяжёлой Светкиной руки, первая красавица крикнула ему со злостью:
– Тебе что, Воронцов, больше всех надо? Тебе что, наплевать на мнение коллектива?
– Разумеется, – равнодушным тоном ответил ей Егор, и отвернулся.
Драться с Егором из-за «бабских разборок» мальчишки не желали, на подначки типа «любовь-морковь» Егор не реагировал, и постепенно бойкот изжил сам себя, и новая ученица заняла своё собственное место в классе.
А чуть позже выяснялось, что Светка переехала сюда вовсе не случайно, а была приглашена одним спортивным клубом, как показывающая неплохие результаты в академической гребле. И это, наряду с видом плечистых парней, иногда встречавших Светку у школы, полностью отбило желание у кого-либо в школе «разбираться» с новенькой силовым образом, или даже просто ссориться с ней.
Сама же Светка к их завязавшейся дружбе с Егором отнеслась серьёзно; она решила взять под своё крыло «этого малахольного мечтателя», и тень силы самой Светки легла теперь частью и на Егора. Что, наряду с репутацией представителя не самой простой семьи, создавало ему в школе статус своего рода «неприкасаемого», и придавало вес его словам. Впрочем, Егор совершенно не злоупотреблял этим своим положением, держась в стороне от школьных дел. Постепенно Егор уже и сам проникся дружескими чувствами к своей неожиданной защитнице. Она была единственной, с кем он мог свободно поболтать на разные темы, прощая ей вмешательство в его раздумья. Они прикрывали друг друга на уроках, беззастенчиво списывали друг у друга школьные задания, легко на пару лгали учителям или одноклассникам. Они полностью доверяли друг другу, хотя ни малейших романтичных чувств по отношению друг к другу не испытывали никогда. Друг – он друг и есть.
– Ты, Воронцов, меня порой поражаешь! – пробасила Светка, – не мог себе ещё помельче подружку найти!
– Какая была – такую и нашёл, – огрызнулся Егор, – и не «подружку», а «невесту». Глухая ты, что ли?
– И где же ты её нашёл, бедняжку?
– Где-где; на качелях.
– И забрал себе? Вот так просто?
– И забрал себе. Вот так просто. И чего это ты решила, что она от этого стала вдруг «бедняжка»? – оскорбился Егор, – мне вот не показалось, что она стала теперь более несчастной, чем была до нашей встречи.
– Потому, умник, что ты просто толстокожий придурок. Жизни не знающий. Я давно это подозревала. Это тебе пофигу, что другие скажут, а ты представляешь, как задразнят теперь эту твою мелкую и за портфель, и «невесту»? – возмущённо сказала Светка.
– А что плохого-то в «невесте»? – возразил ей Егор, пожимая плечами, – Слово – как слово.
– Это вы там привыкли играть словами в своём писательском кружке, а в реальной жизни слова имеют для нормальных людей ещё и вполне прикладное значение, – постаралась втолковать простую житейскую истину своему непонятливому другу Светка. – Подружку твою в школе теперь непременно начнут дразнить. И она начнёт плакать. А когда она начнёт плакать, то очень быстро решит, что именно ты виновен во всём этом.
– Ты так считаешь? – несколько смущённо сбавил тон Егор, – но я думаю, что она справится. Она умная. ..Хм.. Нда… И духом крепкая.
– «Духом крепкая»! – передразнила Егора подруга, – а чего это ей будет стоить? Эта «крепость духа». А если она сорвётся? Ты снова плечиками пожмёшь и просто выкинешь её из своей жизни, словно ненужный черновик?
Светка пристально и без тени улыбки смотрела на Егора. Он вдруг вспомнил, как плакала Таня там, на скрипучих качелях, сидя в одиночестве под дождём, и ему стало стыдно. Впервые в жизни он взял на себя ответственность за кого-то, вмешавшись в чужую жизнь всерьёз, но что теперь нужно делать он совершенно не представлял.
– Ладно, ладно. Убедила и устыдила. Ты права. Что-то мне и впрямь как-то не по себе стало, – встревожился Егор, видя, что Светка говорит совершенно серьёзно. – Делать-то теперь что?
– Тебе по правде дорога эта девочка? – по-прежнему серьёзно спросила Светка. – Кто она тебе на самом деле? Просто случайно встреченная малявка, мелкий эпизод в твоей ненаписанной книге, или нечто большее?
– Я не знаю, Света, – задумчиво ответил подруге Егор, – у меня странная симпатия к этой девочке. Необычная, да. Я знаком с ней меньше суток, но она совершенно точно не «эпизод». Зато я знаю, что не могу допустить, чтобы с ней случилось что-то плохое по моей вине. И вообще что-то плохое.
– А надо было думать над тем, что говоришь! – назидательно сказала Светка, – кому говоришь и при ком говоришь. А то вам, парням, всё шуточки, а нам, девочкам, слёзки.
– А может я и не шутил, – буркнул Егор, и Светка со злостью хлопнула себя обеими руками по бёдрам, – Нет, ну ты и впрямь придурошный, а? Ну да что теперь с тебя взять! Придётся всё самой за тебя делать. У-у!! – и Светкина ладонь остановилась в миллиметре от затылка Егора.
– Свет, может давай я вас с Таней познакомлю, что ли, – неуверенно потянул Егор, – тебя в школе уважают…
– Не учи учёного, – презрительно хмыкнула Света, – но будешь должен! На свадьбу свидетельницей пригласишь. И попробуй, только, обмануть меня или эту твою Таню. Не посмотрю на нашу дружбу. Класс-то у твоей невесты какой?
– Пятый, вроде. А может и шестой. И букву не знаю, – растеряно сказал Егор. Светка закатила глаза, и махнув на него рукой, исчезла в дверях школы. Впрочем, Егор подруге доверял; если она взялась за это дело, то можно уже не тревожиться так сильно за Таню. А Егор тревожился. И этот факт его самого здорово удивлял и выбивал из привычного душевного равновесия. Однако, школьный звонок вскоре прервал это самокопание Егора, и он поспешил вслед за Таней и Светкой в школу.

Глава 6
Последним уроком была химия. Весь урок Егор сидел, как на иголках, был невнимателен и неаккуратен, и в наказание учитель определил Егора за это в дежурные; убрать класс после урока, собрать лабораторную посуду, реагенты и пр. Прежде Егор лишь привычно пожал бы плечами и невозмутимо принялся за работу, но сейчас его ждала Таня. И как он мог объяснить это учителю? Валентина Степановна была чужда всяких сантиментов; дисциплину и педантичность она полагала основой безопасности при выполнении практических заданий, и необходимым условием для изучения химии вообще. За прегрешения в этой области она наказывала учеников строже, чем за невыученный урок, и Егор совершенно точно знал, что своего решения она не отменит.
Выручила, как всегда, Светка; улучив момент, когда «химичка» вышла в подсобку, она шепнула Егору «Беги!», и начала сама убирать со столов.
– Я не поняла, что за самодеятельность тут? – недовольно поджала губы Валентина Степановна, вернувшись в класс. – Я, кажется, назначила дежурным Воронцова, а не тебя.
– Извините, Валентина Степановна, это я его отпустила, – невозмутимо ответила Света, собирая чашки и блюдца аккуратными стопочками.
– Ты? – изумилась Валентина Степановна, немного даже опешив от такой наглости.
– Я, – повинилась Света. – Дело в том, что это я отвлекала Егора весь урок, и наказание, по справедливости, должно быть мне. А Егор по дружбе и по совести ни за что бы Вам этого не сказал.
– Хм, – сменила гнев на милость учительница, – ну что же; за честность добавлю тебе один балл к оценке за урок, но кабинет ты мне весь выдраишь до блеска за нахальство. Приду через пол часа – всё проверю!
И Валентна Степановна, чему-то улыбаясь, вышла из класса.
Егор мчался по коридору, и в его воображении вставали картины затравленной и заплаканной Тани, окружённой насмешниками. Он с одной стороны злился на себя за необдуманные слова при всех, а с другой стороны мысль, что кто-то будет определять, как именно он должен разговаривать, что он может и что не может говорить по своему разумению и желанию, злила его даже ещё сильнее. И наряду со всей этой бурей чувств Егор, привычно анализируя происходящее с позиции наблюдателя со стороны, не мог не удивляться своему поведению и своим собственным чувствам, и мыслям. Ему было крайне непривычно видеть себя таким. Таким взволнованным из-за чьих-то проблем, да и вообще из-за кого-то.
Расстроенный утренним разговором со Светланой, Егор весь день порывался найти Таню, но Светка сказала ему: «Не надо. Не лезь. Ты же ничего не понимаешь в настоящей жизни». Лучшая подруга назвала его «слоном в посудной лавке»;
– Ты сделаешь только хуже, – сказала Светка, и Егор решил довериться ей.
Таня ждала его там же, где они расстались утром. Она весело болтала с двумя другими девочками, и у Егора отлегло от сердца; на затравленную и заплаканную Таня не походила. Однако Танины подружки увидев Егора, быстренько ретировались, не дожидаясь, пока он подойдёт к ним.
– Ты не мог бы, при встрече со мной, не делать такое злобное выражение лица? – сказала Егору Таня вместо приветствия, заботливо поправляя ему воротник. – А то же меня потом все изведут вопросами, почему мой женихвечно такой злой.
– Э-э… Таня, я.., – растерянно протянул Егор, – в общем, я целый день… я хотел извиниться перед тобой. Мне не стоило так говорить при всех. Это было глупо, я подвёл тебя. Прости.
– Ты бросаешь меня? Я больше тебе не нужна? – Таня замерла и опустила руки; казалось, девочка сейчас расплачется. – Ты не хочешь ждать, пока я вырасту? Говори уже прямо; я больше не твоя невеста?
– Нет…то есть да, – окончательно смешался Егор. – Я не это хотел сказать. Конечно, ты мне нужна. Очень нужна! Но я подумал, что тебя станут дразнить. Ты обидишься на меня из-за моих слов, и разозлишься.
– Обижусь? Разозлюсь? – Таня искренне рассмеялась. – Как можно обидеться за то, что кто-то признаётся тебе в любви?
– В любви?! – оторопело повторил Егор. – Кто признаётся?
– Причём публично, – Таня закружилась смеясь, а затем, остановившись почти вплотную напротив Егора, сказала неожиданно очень серьёзно, – Я дала тебе своё слово, ты мне своё. Теперь мы связаны этими словами. Нравится тебе это или нет, но теперь это так. Хочешь отказаться от своих слов – откажись. Имеешь право. Но после сказанного это будет уже предательство, а не просто отказ. Вот так-то.
Затем Таня снова улыбнулась своей печальной улыбкой, и сунув в руки вконец обалдевшему и деморализованному Егору свой портфель, преувеличенно грустно вздохнула:
– А ведь кто-то обещал накормить меня после школы.
Егор вдруг ясно понял, что Таня тогда не просто так молчала, подавленная случившимся у неё дома. На самом деле она думала. Она решала. Она выбирала свою линию поведения. И теперь, приняв какое-то решение, она более не рефлексировала, не дулась и не рыдала; она теперь просто жила. И вела себя так, как и должна была вести себя обычная девочка её возраста без особых проблем в жизни.Егор был в недоумении. Эта девочка не просто не походила ни на какую другую, из ранее виденных им; её поведение противоречило всем представлениям Егора о том, как должна была она себя вести в этой весьма непростой для неё ситуации. А то, что она на самом деле непростая, Егор понимал хорошо. При этом Таня отнюдь не выглядела глупой, а совсем даже напротив. Она и сама наверняка сознавала всю сложность своих жизненных обстоятельств. Но вела себя при этом так, словно и не было никаких этих обстоятельств вовсе. Если не считать её утреннего молчания по дороге в школу, конечно.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/rakitin-kirill/kacheli-71371804/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.