СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ
СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ
Марина Румянцева
Это произведение, исследующее семейную историю, сочетает в себе различные жанры – беллетристику, документалистику и философские заметки. Как и все книги автора, повесть «Семейный альбом» предоставляет читателю возможность не только развлекаться, но и думать.
События, описанные в тексте, происходят в России, в XIX – XXI веках. Сюжет «завязывается» между страничек старого семейного альбома и далее разворачивается уже «сквозь расстояние и время», весьма художественно представляя читателю историю двух исконно русских родов.
Повествование ведётся от лица автора, он и есть главный герой. Прошлое, настоящее и будущее здесь не только тесно связаны, они как бы сходятся в одной точке – на кончике авторского пера.
Произведение содержит документальную основу, значимые философские фрагменты и яркие, художественные детали в описании событий и их участников.
Марина Румянцева
СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ
Гл. 1. Тайны старых фотографий
Всё началось со старого семейного альбома, каким-то чудом пережившего эпохи перемен, случившиеся за последние сто лет. Голубенький плюш обложки, внутри – уцелевшие фрагменты истории обоих наших родов, по которым от души проехался жестокий двадцатый век.
Сейчас считается хорошим тоном знать свою родословную до максимально глубоких «колен». Но не менее полезно иметь и документальные подтверждения своего естественного человеческого происхождения. А не легенду гомункулуса, выведенного из пробирки где-нибудь в секретной лаборатории.
Так вот. Альбом. Фотографии – нет, не предков, родных людей. Предков, во всей их обезьяноподобной красе имеет тот, кто верит в дарвиновскую теорию эволюции.
Простые, но такие одухотворённые лица. Деды, родители, дети – на одной карточке сразу несколько поколений. Спокойствие и достоинство. Лучшие одежды, знаки принадлежности к определённому сословию, награды. И глаза… Через много лет мы можем посмотреть в глаза своим родным. Их взгляд – живой.
Эти фотокарточки сделаны скорее для нас, потомков. В те времена ни социальных сетей, ни интернета не было. А самим на себя особенно любоваться и некогда, с таким-то количеством детей и забот
. Это – послание. О чём оно?
О том, что мы – звено цепи, проходящей, поэтически выражаясь, из тьмы веков в светлое будущее. О том, что от нас зависит, прервётся ли эта связь. О том, что у нас всегда есть поддержка в самые сложные моменты жизни. И это – наши родные. Они никуда не ушли, просто теперь на переднем крае находимся мы. Эта поддержка сильна, её можно почувствовать. Посмотрите на старые фотографии в свои персональные трудные времена. Да что там! Поговорите с ними. Чувствуете? И это не мистика, это те самые знаки Вселенной, которые мы встречаем на каждом шагу, каждый день.
Наши родители смотрят на нас с чёрно-белых карточек. Иногда они на этих фотографиях младше наших детей. И мы ощущаем себя в волшебном круге, где одновременно отдаёшь и получаешь.
Дерево без корней не живёт. Также как и без кроны. Мы вплетаем нашу жизнь в узор, который начали создавать те, кто был до нас. По мере сил стремимся всё делать правильно и красиво – для тех, кто будет после. Мы связаны со всеми – и живущими, и ушедшими. И чем больше узнаём историю своего рода, тем крепче стоим на земле. Родные, где бы они не находились, в этом мире или в ином, всегда могут нам помочь. Так же, как и мы им.
Гл. 2. Прапрадед
Между страничек семейного альбома я обнаружила старую фотографическую карточку основательного мужчины, как говорится, в расцвете сил. В густых бровях, с серьёзным взглядом. В светлой косоворотке и, если не ошибаюсь, в поддёвке. Чувство собственного достоинства с фотографии не смогли стереть никакие века. Как-то сразу подумалось – не иначе, как купец. Так и оказалось. Это был мой прапрадед Нил. Клубочек семейной истории начал разматываться…
Нил Смирнов родился в 60-х годах
XIX
века, точная дата, за давностью лет, неизвестна. Нил Михайлович, по семейным преданиям, был из торгующих крестьян, в гильдиях не состоял. Имел земли, три крепких дома, магазины и лабазы в родной деревне Свищёво (ныне Тверской губернии). Для перемещений по купеческим надобностям, то есть представительским выездам, содержал бричку с кожаным верхом и несколько лошадей. Ну, а скотину-то никто и не считал…
Торговал всем, что было востребовано тогда в селеньях – хлебом, бакалеей, одеждой, керосином, лошадиной упряжью и многим другим. Жених был завидный, мобильный, с собственным автопарком – в жены взять мог любую. Выбрал купец красавицу Прасковью Александровну из деревни Красуха, что стояла на его торговых путях. Прасковья приехала во владения будущего мужа с одним узелком, ибо происходила из бедной семьи. Подвенечное платье и приданое ей справил жених. Венчались, как и положено, в местной церкви. Жить стали в главном доме Нила, стоящем по центру села.
Нил Михайлович был, что называется, крепкий хозяйственник, с массой положительных качеств, но нрава скорее дурного. «Выпимши» любил почудить – выгонял из дома жену с дочкой и запускал туда скотину. Прасковья называла мужа «Нил Столбенский» – за двухметровый рост. (До сих пор сохранился его персональный диван-великан из морёного дуба, обитый зелёным сукном). Сама же она была невысокая, худенькая, добрая и безответная. А кто же ещё мог ужиться с такой оригинальной личностью? У них родилась дочь, единственная – Марья Ниловна, моя прабабушка по отцовской линии.
Через какое-то время Нил Михайлович учудил ещё одну вещь – увёз из женского монастыря в Осташкове молодую послушницу Ульяну. Построил для неё персональный «кукольный» домик позади своего, двухэтажного. Там она всю жизнь и прожила. Детей у Ульяны не было. Как уж такое двоеженство Нила совмещалось с православной верой, неведомо.
Естественно, после революции прапрадеда раскулачили, реквизировали земли и имущество, и отправили в Сибирь. Жену с дочкой он, видимо, сумел «откупить» от этой участи. Из ссылки вернулся уже с подорванным здоровьем. Вскоре и умер, на родине. После его смерти обе вдовы дружили, помогали друг другу по хозяйству и в воспитании внуков. Ульяна опять надела рясу, которую называла «мантия». В деревне её называли бабкой Солодянкой. Была она добрая, любила детишек и даже в голодные времена всегда их угощала, чем могла.
Крепкий двухэтажный дом Нила Михайловича в Свищёво простоял больше ста лет. Родовое гнездо было продано наследниками в лихие 90-е из-за невозможности его содержать. Новые жильцы, местные чиновники, никак не могли там освоиться – думаю, их не пускал Нил. В этом году уже трижды перепроданный особняк был раскатан по брёвнам новым хозяином, предпринимателем из ближнего зарубежья. Ему понадобилась земля под домом…
Гл. 3. Унесённые революцией
Каждое лето мы приезжаем на пару дней на родину отца, в местечко Лесное Тверской губернии. Чудесные места. Красивые пейзажи, сосновые боры, лесные озёра с чистейшей водой, быстрые холодные речушки. По дороге – знаменитый Николо-Теребенский монастырь с обновляющимися фресками и чудотворными иконами.
Обязательно навещаем могилки наших родных. Прадед Иван и прабабушка Евдокия похоронены рядом, на старом деревенском погосте. Они жили «на сломе эпох», и судьбы их были также непросты, как и те времена.
Иван Владимирович Максимов (1876 – 1932), роду был крестьянского, рос обыкновенным деревенским мальчишкой. Правда, к сельскому труду склонности не имел и однажды даже, ненадолго, подался в рабочий класс. Работал на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге, получал вполне достойную зарплату, около тридцати рублей в месяц (в семейных архивах сохранились расчётная книжка и пропуск). В свободное время любил прогуляться по Невскому в котелке… Наверняка, культурная программа этим не ограничивалась, но в семейной истории о ней достоверных сведений нет.
Со временем Иван приобрёл в Свищёво большой дом, землю, выездной экипаж с тройкой лошадей, семь коров и женился на богатой невесте, дочери мельника. Откуда же такое благосостояние у простого сельского парнишки и, немножко, питерского пролетария? Как оказалось, не был Иван Владимирович, по природе своей, ни крестьянином, ни рабочим. А был он, на самом деле (дальше начинается прямо «индийское кино»), незаконным отпрыском местного помещика, новгородского дворянина Ушакова, владельца усадьбы Климовщина. Отец, Николай Николаевич, от сына не отказывался, привечал и помогал, пока был жив. Даже, по семейным преданиям, хотел официально признать. Однако процедура усыновления и возведения в дворянское достоинство была достаточно трудной, такие вопросы решал лично император и то только за особые заслуги перед Отечеством. Да и законных детей у Ушакова было предостаточно… Мать Ивана, Анфису, он выдал замуж за местного крестьянина, но спокойной семейной жизни у них не получилось. Доживала свои дни Анфиса в барском имении, на птичьих правах.
На селе Ивана Владимировича называли «безрукий» из-за неспособности управляться с обычными крестьянскими работами. Зато картёжник он был изрядный, много выигрывал, много и проигрывал. Хозяйство, однако, не только не порушил, но и приумножил. Жена Ивана Владимировича, Евдокия Ивановна (1879 – 1950), была ему под стать, «безрукая» же. Она не любила заниматься работами ни в доме, ни в огороде. Любила читать, вышивать и летом ходить в лес за грибами и ягодами. Внуки помнят, как она варила варенье в медном тазу на керосинке под яблоней, и пекла вкуснейшие калачи. У неё, получившей в юности гимназическое образование, была большая библиотека (собрание сочинений князя Волконского, Салиаса, Эмара, подшивки «Нивы» за много лет). Она любила Пушкина и много знала наизусть. Евдокия Ивановна умела заговаривать хвори, и односельчане приходили к ней за помощью. Евдокия честно отказывала тем, кому помочь не могла, а кому могла, тем помогала, делая заговоры на воду и угольки.
У Ивана и Евдокии было четверо детей – три дочери и сын. Иван Владимирович мечтал о первенце и уже выбрал ему имя, а родилась моя бабушка. Её и назвали Александрой.
В семье Евдокию Ивановну необидно величали «преставленная». Чуть у неё что-то где-то заболит, она сразу ложилась на кровать и начинала блажить: «Ой, моя смертушка пришла», а Иван Владимирович бегал вокруг и причитал: «На кого ж ты меня оставляешь?!». Он умер в 30-х годах, не дожив до шестидесяти, а она пережила его на два десятилетия.
Во время революции, желая сохранить хотя бы что-то, Иван Владимирович сделал тайник под подоконником, который можно было открыть как изнутри, так и с улицы, и спрятал там самое ценное. Это, возможно, и помогло выжить семье в лихую годину, когда самого хозяина уже не стало – драгоценности сдавались в Торгсин, на вырученные деньги покупалось необходимое. Когда в 20-х годах стали реквизировать «кулацкое» имущество, забрали даже кресло Ивана Владимировича, на котором он сидел – прямо из-под него, подхватили на руки и пересадили на лавку. Кресло это потом долго стояло в сельском совете…
Исследовать историю своего рода – увлекательнейшее и весьма познавательное занятие. Иной раз открываются такие тайны – куда там мадридским дворам!
Гл. 4. Румянцевы. Василий и Александра
Моя бабушка Шура, Александра Ивановна Максимова, родилась в самом начале прошлого века. От родителей она унаследовала не только прохладное отношение к обычному крестьянскому труду, но и некое фамильное своенравие. Когда пришла пора повальной коллективизации, несмотря ни на какие угрозы, в колхоз она так и не «записалась». Наказанием строптивице должно было стать изъятие движимого имущества. Однако сельский участковый, явившийся его описывать, обнаружил в доме только старинный самовар да четырёх пацанов, мал мала меньше, по лавкам. Нацелился, было на самовар… Но им же от бабушки Александры, от всей души, и получил. История, к счастью, печального продолжения не имела.
Пацанов, всех, и родившуюся последней дочь, она вырастила и дала, как говорится, путёвку в жизнь. А зарабатывала тем, что любила делать – кулинарничала «у людей», служила поварихой в различных местных конторах и учреждениях.
Александра Ивановна, несмотря на нелёгкую жизнь, до конца своих дней (а прожила она 86 лет), сохранила ясный ум и живейший интерес к тому, что происходит в мире. Особенно к большой политике. А какая она была кулинарка! Таких вкусных и необычных варений-печений-солений, как у неё, уже, пожалуй, и не попробовать. Пока могла, сохраняла родовое гнездо – тот самый столетний двухэтажный дом. Последнее время жила в двух комнатках на первом этаже. Остальные помещения она называла «музей». Там хранилось множество старинных артефактов, которыми так любили играть и дети, и внуки.
А что же дед, Василий Румянцев? Где же был он? – Дед имел опасную по тем временам профессию, «продвигался по бухгалтерской линии». И, кроме этого, многое успел – сидел в лагерях, строил Беломорканал, воевал в Отечественную, занимался отхожим промыслом. Руки у него были золотые. В семью возвращался не часто, но с подарками. Сохранились письма деда к бабушке из разных мест, отдалённых и не столь, где он ласково называет её «Шурик». Романтичные, нежные. И мальчишек своих, и дочку он тоже очень любил.
Немного о семье деда. Его отец, Иван Петрович, происходил из духовного сословия. Родители хотели выучить сына на священника, но тщетно – из бурсы он сбежал. Отец выпорол незадачливого семинариста и опять отправил учиться. А тот убежал снова. Так священника из него и не вышло. По «духовной линии» пошёл его родной брат, Василий Петрович. Он служил корабельным священником, за что получил почетное прозвище Вася Флотский. В двадцатилетнем возрасте участвовал в русско-японской войне. Согласно семейным легендам, Вася во время боя подносил снаряды к пушкам, был награжден медалью. Попал в плен. За несколько лет, проведённых в неволе, выучил японский язык. Из плена вернулся на родину. После революции, когда в родном селе закрыли церковь, тайком отправлял церковные службы.
Иван же Румянцев женился на единственной дочери Нила Михайловича – Марье Ниловне. (О прапрадеде Ниле я писала в самом начале). Иван Петрович и Марья Ниловна имели небольшой, но прибыльный бизнес – бакалейную лавку. А ещё пекли и продавали булки, калачи и баранки.
Возвращаю повествование к дедушке и бабушке, Василию и Александре. Когда они венчались, священник сказал, что такую красивую пару видит в первый и, наверное, в последний раз. Так и вышло – сельскую церковь вскоре закрыли, а затем и порушили. Не удалось сберечь и брак. Свои земные пути они закончили не вместе, и не в один день…
Много, много позже мы познакомились с новой семьёй деда Василия, вернее – с его приёмными детьми и внуками. Подружились, и какое-то время ездили друг к другу в гости. Потом, как это обычно случается, жизнь нас развела. Но, проезжая мимо станции Покровка, что возле подмосковного Клина, всегда вспоминаем своих «неродных родственников» с благодарностью и теплом.
Гл. 5. Старший сын
Здесь хочу подробнее рассказать о своём дяде, Иване Васильевиче Румянцеве, погибшем в Великую Отечественную. Он ушёл на свою первую, Финскую, добровольцем, в Отечественную воевал на Карельском фронте. Долгое время считался без вести пропавшим, и только не так давно, когда были открыты военные архивы, удалось выяснить причину и место его гибели. К несчастью, достаточно приблизительно, потому что достоверных данных, несмотря на все усилия родных, найти так и не удалось. Иван погиб в 44-м, в возрасте 24 лет в финском лагере для военнопленных, фактически будучи уже освобождённым и ожидая отправки на Родину.
Иван Румянцев родился 3 декабря 1920 года. Первенец, любимец и надежда всей семьи, включая бабушек и дедушек. Хорошо учился – и в начальной школе, и в семилетке. Много читал, писал стихи, поэтому не случаен был и выбор будущей профессии. Ваня, родом из когда-то зажиточных, потом раскулаченных «середняков», простой деревенский парнишка, мечтал стать журналистом. И шёл к своей мечте. После окончания семилетки, из родной деревни уехал в Ленинград. Сначала с отличием закончил ФЗУ (фабрично-заводское училище) и начал работать по специальности. Затем, в 1937 году поступил на подготовительное отделение факультета журналистики ЛГУ. Откладывая понемножку со своих невеликих зарплат, приобрёл фотоаппарат и стал осваивать фотодело.
Когда началась советско-финская война, добровольцем вступил в лыжный батальон. В одном из рейдов неудачно упал и сломал ногу. Попал в госпиталь. Его фотография, сделанная во время лечения, висела у бабушки Александры, в её «музее».
После окончания Зимней войны вернулся в Ленинград, а в декабре 1940 года был призван на действительную службу в РККА.
С учёбой в университете было приказано «все дела завершить». 4 ноября 1940 года призывников собрали в военкомате, произвели медосмотр и обрили наголо. Пешком они пошли на Финляндский вокзал, а оттуда на поезде отправились до Агалатова, где размещался штаб 63-го отдельного пулеметного батальона Карельского укрепрайона, в котором Иван должен был проходить службу. Он был направлен в полковую школу, готовящую сержантов и младших командиров пулеметных расчетов. 23 февраля 1941 года красноармейцы приняли присягу. Экзамены в полковой школе были назначены на 20 и 21 июня 1941 года. В последний день перед войной курсантам присвоили звание младших сержантов. Спать они легли усталые и счастливые…
С началом военных действий переписка родных с Иваном прервалась. Самые последние сведения о нём – с полей сражений на реке Булатной. Там его батальон держал усиленную оборону в августе 41-го. Потом родным пришло извещение, что Иван Румянцев пропал без вести. Долго пытались что-то о нем узнать, обращались и в военкоматы, и в архивы, но ответ был один и тот же. Скорее всего, на тот момент все документы военнопленных находились в Спецхране. И только несколько лет назад, в «ОБД Мемориал» были, наконец, найдены сведения об Иване. Согласно им, в плен он попал в октябре 41-го и находился до 1944 года в лагере № 3 в Финляндии, в 60 км от Иматры (250 км от Питера), где и был похоронен.
По архивным документам, на момент подписания перемирия с Финляндией, Иван Румянцев был жив и числился в списке военнопленных, подлежащих репатриации. А в списках «Безвозвратных потерь» уже указывается время и место его захоронения. Тогда в лагерях для военнопленных было много смертей из-за истощения и эпидемий.
Такая короткая жизнь, тяжёлая смерть, несбывшиеся надежды. Скольких юношей забрала война…
А мечта Ивана стать журналистом сбылась у меня…
Гл. 6. Отец
Василий, появившийся на свет аккурат в Рождество 1928 года, был третьим из четырёх братьев Румянцевых, и назвали его в честь отца. Мальчишки – Иван, Николай, Вася и Володя росли бойкими, всегда держались вместе. В родной деревне, за хулиганистый нрав и белобрысость эту весёлую компанию называли «седые черти».
На фронт мой отец, за младостью лет, не попал, а вот в послевоенной Германии ему послужить удалось. Красив он был всю свою жизнь, а в молодости – особенно. Военная выправка, шинель, накинутая на плечи, орлиный взгляд. Вот прямо артист. Нравом отличался свободолюбивым. Любил читать, отлично рисовал. После службы в армии хотел поступить в Академию художеств в Ленинграде, но что-то не сложилось. Пошёл работать на завод «Красный Выборжец», откуда и был призван на срочную службу. Отслужив, подался на целину, по комсомольскому призыву. Там и встретил свою землячку, мою будущую маму.
Молодые вернулись с целины и обосновались в областной столице, тогда ещё, в честь всесоюзного старосты, называвшейся Калинином. Стали жить-поживать, а вернее – выживать. Сначала снимали жильё – поселились на чердаке деревянного купеческого особнячка в центре. С парижскими романтическими чердаками, конечно, ничего общего. Но окно комнатушки-пенала выходило в грушевый сад… Там и прошло моё золотое детство.
В начале 60-х родились дочки – мы с сестрой. Жилищные условия постепенно улучшались – с чердака в коммуналку, потом и в отдельную жилплощадь. За двухкомнатную квартиру в тихом-зелёном районе было отдано и здоровье, и былой артистизм, и изрядная доля природного свободолюбия. Только золотые руки и глаз художника остались прежними – искру божью извне не потушить. Работал отец на химическом производстве, аппаратчиком во вредном цеху. Как он выражался: «двадцать лет в противогазе».
Как и все советские мужчины, частенько выпивал. Домашнее хозяйство, однако, содержал в полном порядке. Всё было прикручено, починено, припаяно, приклеено, всё работало. Не только у нас, но и у соседей.
А уж когда появилась дача! … Тут нашлось применение не только золотым рукам, но и инженерной мысли. И пронесённому через тяжёлые времена чувству прекрасного. Такого красивого, аккуратного домика (построенного в 80-е «из того, что было») нет ни у кого на нашей улице. Да и во всём СНТ.
Дочкам, то есть нам, было дадено высшее образование (а кому-то и второе), свобода выбора жизненного пути не ограничивалась. Да и как её ограничишь-то, вольные гены ведь пальцем не стереть. Иногда папа, глядя на меня, произносил «вылитая баба Шура». (Да, да, та самая, которая милиционера самоваром приложила).
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71344159?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Марина Румянцева
Это произведение, исследующее семейную историю, сочетает в себе различные жанры – беллетристику, документалистику и философские заметки. Как и все книги автора, повесть «Семейный альбом» предоставляет читателю возможность не только развлекаться, но и думать.
События, описанные в тексте, происходят в России, в XIX – XXI веках. Сюжет «завязывается» между страничек старого семейного альбома и далее разворачивается уже «сквозь расстояние и время», весьма художественно представляя читателю историю двух исконно русских родов.
Повествование ведётся от лица автора, он и есть главный герой. Прошлое, настоящее и будущее здесь не только тесно связаны, они как бы сходятся в одной точке – на кончике авторского пера.
Произведение содержит документальную основу, значимые философские фрагменты и яркие, художественные детали в описании событий и их участников.
Марина Румянцева
СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ
Гл. 1. Тайны старых фотографий
Всё началось со старого семейного альбома, каким-то чудом пережившего эпохи перемен, случившиеся за последние сто лет. Голубенький плюш обложки, внутри – уцелевшие фрагменты истории обоих наших родов, по которым от души проехался жестокий двадцатый век.
Сейчас считается хорошим тоном знать свою родословную до максимально глубоких «колен». Но не менее полезно иметь и документальные подтверждения своего естественного человеческого происхождения. А не легенду гомункулуса, выведенного из пробирки где-нибудь в секретной лаборатории.
Так вот. Альбом. Фотографии – нет, не предков, родных людей. Предков, во всей их обезьяноподобной красе имеет тот, кто верит в дарвиновскую теорию эволюции.
Простые, но такие одухотворённые лица. Деды, родители, дети – на одной карточке сразу несколько поколений. Спокойствие и достоинство. Лучшие одежды, знаки принадлежности к определённому сословию, награды. И глаза… Через много лет мы можем посмотреть в глаза своим родным. Их взгляд – живой.
Эти фотокарточки сделаны скорее для нас, потомков. В те времена ни социальных сетей, ни интернета не было. А самим на себя особенно любоваться и некогда, с таким-то количеством детей и забот
. Это – послание. О чём оно?
О том, что мы – звено цепи, проходящей, поэтически выражаясь, из тьмы веков в светлое будущее. О том, что от нас зависит, прервётся ли эта связь. О том, что у нас всегда есть поддержка в самые сложные моменты жизни. И это – наши родные. Они никуда не ушли, просто теперь на переднем крае находимся мы. Эта поддержка сильна, её можно почувствовать. Посмотрите на старые фотографии в свои персональные трудные времена. Да что там! Поговорите с ними. Чувствуете? И это не мистика, это те самые знаки Вселенной, которые мы встречаем на каждом шагу, каждый день.
Наши родители смотрят на нас с чёрно-белых карточек. Иногда они на этих фотографиях младше наших детей. И мы ощущаем себя в волшебном круге, где одновременно отдаёшь и получаешь.
Дерево без корней не живёт. Также как и без кроны. Мы вплетаем нашу жизнь в узор, который начали создавать те, кто был до нас. По мере сил стремимся всё делать правильно и красиво – для тех, кто будет после. Мы связаны со всеми – и живущими, и ушедшими. И чем больше узнаём историю своего рода, тем крепче стоим на земле. Родные, где бы они не находились, в этом мире или в ином, всегда могут нам помочь. Так же, как и мы им.
Гл. 2. Прапрадед
Между страничек семейного альбома я обнаружила старую фотографическую карточку основательного мужчины, как говорится, в расцвете сил. В густых бровях, с серьёзным взглядом. В светлой косоворотке и, если не ошибаюсь, в поддёвке. Чувство собственного достоинства с фотографии не смогли стереть никакие века. Как-то сразу подумалось – не иначе, как купец. Так и оказалось. Это был мой прапрадед Нил. Клубочек семейной истории начал разматываться…
Нил Смирнов родился в 60-х годах
XIX
века, точная дата, за давностью лет, неизвестна. Нил Михайлович, по семейным преданиям, был из торгующих крестьян, в гильдиях не состоял. Имел земли, три крепких дома, магазины и лабазы в родной деревне Свищёво (ныне Тверской губернии). Для перемещений по купеческим надобностям, то есть представительским выездам, содержал бричку с кожаным верхом и несколько лошадей. Ну, а скотину-то никто и не считал…
Торговал всем, что было востребовано тогда в селеньях – хлебом, бакалеей, одеждой, керосином, лошадиной упряжью и многим другим. Жених был завидный, мобильный, с собственным автопарком – в жены взять мог любую. Выбрал купец красавицу Прасковью Александровну из деревни Красуха, что стояла на его торговых путях. Прасковья приехала во владения будущего мужа с одним узелком, ибо происходила из бедной семьи. Подвенечное платье и приданое ей справил жених. Венчались, как и положено, в местной церкви. Жить стали в главном доме Нила, стоящем по центру села.
Нил Михайлович был, что называется, крепкий хозяйственник, с массой положительных качеств, но нрава скорее дурного. «Выпимши» любил почудить – выгонял из дома жену с дочкой и запускал туда скотину. Прасковья называла мужа «Нил Столбенский» – за двухметровый рост. (До сих пор сохранился его персональный диван-великан из морёного дуба, обитый зелёным сукном). Сама же она была невысокая, худенькая, добрая и безответная. А кто же ещё мог ужиться с такой оригинальной личностью? У них родилась дочь, единственная – Марья Ниловна, моя прабабушка по отцовской линии.
Через какое-то время Нил Михайлович учудил ещё одну вещь – увёз из женского монастыря в Осташкове молодую послушницу Ульяну. Построил для неё персональный «кукольный» домик позади своего, двухэтажного. Там она всю жизнь и прожила. Детей у Ульяны не было. Как уж такое двоеженство Нила совмещалось с православной верой, неведомо.
Естественно, после революции прапрадеда раскулачили, реквизировали земли и имущество, и отправили в Сибирь. Жену с дочкой он, видимо, сумел «откупить» от этой участи. Из ссылки вернулся уже с подорванным здоровьем. Вскоре и умер, на родине. После его смерти обе вдовы дружили, помогали друг другу по хозяйству и в воспитании внуков. Ульяна опять надела рясу, которую называла «мантия». В деревне её называли бабкой Солодянкой. Была она добрая, любила детишек и даже в голодные времена всегда их угощала, чем могла.
Крепкий двухэтажный дом Нила Михайловича в Свищёво простоял больше ста лет. Родовое гнездо было продано наследниками в лихие 90-е из-за невозможности его содержать. Новые жильцы, местные чиновники, никак не могли там освоиться – думаю, их не пускал Нил. В этом году уже трижды перепроданный особняк был раскатан по брёвнам новым хозяином, предпринимателем из ближнего зарубежья. Ему понадобилась земля под домом…
Гл. 3. Унесённые революцией
Каждое лето мы приезжаем на пару дней на родину отца, в местечко Лесное Тверской губернии. Чудесные места. Красивые пейзажи, сосновые боры, лесные озёра с чистейшей водой, быстрые холодные речушки. По дороге – знаменитый Николо-Теребенский монастырь с обновляющимися фресками и чудотворными иконами.
Обязательно навещаем могилки наших родных. Прадед Иван и прабабушка Евдокия похоронены рядом, на старом деревенском погосте. Они жили «на сломе эпох», и судьбы их были также непросты, как и те времена.
Иван Владимирович Максимов (1876 – 1932), роду был крестьянского, рос обыкновенным деревенским мальчишкой. Правда, к сельскому труду склонности не имел и однажды даже, ненадолго, подался в рабочий класс. Работал на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге, получал вполне достойную зарплату, около тридцати рублей в месяц (в семейных архивах сохранились расчётная книжка и пропуск). В свободное время любил прогуляться по Невскому в котелке… Наверняка, культурная программа этим не ограничивалась, но в семейной истории о ней достоверных сведений нет.
Со временем Иван приобрёл в Свищёво большой дом, землю, выездной экипаж с тройкой лошадей, семь коров и женился на богатой невесте, дочери мельника. Откуда же такое благосостояние у простого сельского парнишки и, немножко, питерского пролетария? Как оказалось, не был Иван Владимирович, по природе своей, ни крестьянином, ни рабочим. А был он, на самом деле (дальше начинается прямо «индийское кино»), незаконным отпрыском местного помещика, новгородского дворянина Ушакова, владельца усадьбы Климовщина. Отец, Николай Николаевич, от сына не отказывался, привечал и помогал, пока был жив. Даже, по семейным преданиям, хотел официально признать. Однако процедура усыновления и возведения в дворянское достоинство была достаточно трудной, такие вопросы решал лично император и то только за особые заслуги перед Отечеством. Да и законных детей у Ушакова было предостаточно… Мать Ивана, Анфису, он выдал замуж за местного крестьянина, но спокойной семейной жизни у них не получилось. Доживала свои дни Анфиса в барском имении, на птичьих правах.
На селе Ивана Владимировича называли «безрукий» из-за неспособности управляться с обычными крестьянскими работами. Зато картёжник он был изрядный, много выигрывал, много и проигрывал. Хозяйство, однако, не только не порушил, но и приумножил. Жена Ивана Владимировича, Евдокия Ивановна (1879 – 1950), была ему под стать, «безрукая» же. Она не любила заниматься работами ни в доме, ни в огороде. Любила читать, вышивать и летом ходить в лес за грибами и ягодами. Внуки помнят, как она варила варенье в медном тазу на керосинке под яблоней, и пекла вкуснейшие калачи. У неё, получившей в юности гимназическое образование, была большая библиотека (собрание сочинений князя Волконского, Салиаса, Эмара, подшивки «Нивы» за много лет). Она любила Пушкина и много знала наизусть. Евдокия Ивановна умела заговаривать хвори, и односельчане приходили к ней за помощью. Евдокия честно отказывала тем, кому помочь не могла, а кому могла, тем помогала, делая заговоры на воду и угольки.
У Ивана и Евдокии было четверо детей – три дочери и сын. Иван Владимирович мечтал о первенце и уже выбрал ему имя, а родилась моя бабушка. Её и назвали Александрой.
В семье Евдокию Ивановну необидно величали «преставленная». Чуть у неё что-то где-то заболит, она сразу ложилась на кровать и начинала блажить: «Ой, моя смертушка пришла», а Иван Владимирович бегал вокруг и причитал: «На кого ж ты меня оставляешь?!». Он умер в 30-х годах, не дожив до шестидесяти, а она пережила его на два десятилетия.
Во время революции, желая сохранить хотя бы что-то, Иван Владимирович сделал тайник под подоконником, который можно было открыть как изнутри, так и с улицы, и спрятал там самое ценное. Это, возможно, и помогло выжить семье в лихую годину, когда самого хозяина уже не стало – драгоценности сдавались в Торгсин, на вырученные деньги покупалось необходимое. Когда в 20-х годах стали реквизировать «кулацкое» имущество, забрали даже кресло Ивана Владимировича, на котором он сидел – прямо из-под него, подхватили на руки и пересадили на лавку. Кресло это потом долго стояло в сельском совете…
Исследовать историю своего рода – увлекательнейшее и весьма познавательное занятие. Иной раз открываются такие тайны – куда там мадридским дворам!
Гл. 4. Румянцевы. Василий и Александра
Моя бабушка Шура, Александра Ивановна Максимова, родилась в самом начале прошлого века. От родителей она унаследовала не только прохладное отношение к обычному крестьянскому труду, но и некое фамильное своенравие. Когда пришла пора повальной коллективизации, несмотря ни на какие угрозы, в колхоз она так и не «записалась». Наказанием строптивице должно было стать изъятие движимого имущества. Однако сельский участковый, явившийся его описывать, обнаружил в доме только старинный самовар да четырёх пацанов, мал мала меньше, по лавкам. Нацелился, было на самовар… Но им же от бабушки Александры, от всей души, и получил. История, к счастью, печального продолжения не имела.
Пацанов, всех, и родившуюся последней дочь, она вырастила и дала, как говорится, путёвку в жизнь. А зарабатывала тем, что любила делать – кулинарничала «у людей», служила поварихой в различных местных конторах и учреждениях.
Александра Ивановна, несмотря на нелёгкую жизнь, до конца своих дней (а прожила она 86 лет), сохранила ясный ум и живейший интерес к тому, что происходит в мире. Особенно к большой политике. А какая она была кулинарка! Таких вкусных и необычных варений-печений-солений, как у неё, уже, пожалуй, и не попробовать. Пока могла, сохраняла родовое гнездо – тот самый столетний двухэтажный дом. Последнее время жила в двух комнатках на первом этаже. Остальные помещения она называла «музей». Там хранилось множество старинных артефактов, которыми так любили играть и дети, и внуки.
А что же дед, Василий Румянцев? Где же был он? – Дед имел опасную по тем временам профессию, «продвигался по бухгалтерской линии». И, кроме этого, многое успел – сидел в лагерях, строил Беломорканал, воевал в Отечественную, занимался отхожим промыслом. Руки у него были золотые. В семью возвращался не часто, но с подарками. Сохранились письма деда к бабушке из разных мест, отдалённых и не столь, где он ласково называет её «Шурик». Романтичные, нежные. И мальчишек своих, и дочку он тоже очень любил.
Немного о семье деда. Его отец, Иван Петрович, происходил из духовного сословия. Родители хотели выучить сына на священника, но тщетно – из бурсы он сбежал. Отец выпорол незадачливого семинариста и опять отправил учиться. А тот убежал снова. Так священника из него и не вышло. По «духовной линии» пошёл его родной брат, Василий Петрович. Он служил корабельным священником, за что получил почетное прозвище Вася Флотский. В двадцатилетнем возрасте участвовал в русско-японской войне. Согласно семейным легендам, Вася во время боя подносил снаряды к пушкам, был награжден медалью. Попал в плен. За несколько лет, проведённых в неволе, выучил японский язык. Из плена вернулся на родину. После революции, когда в родном селе закрыли церковь, тайком отправлял церковные службы.
Иван же Румянцев женился на единственной дочери Нила Михайловича – Марье Ниловне. (О прапрадеде Ниле я писала в самом начале). Иван Петрович и Марья Ниловна имели небольшой, но прибыльный бизнес – бакалейную лавку. А ещё пекли и продавали булки, калачи и баранки.
Возвращаю повествование к дедушке и бабушке, Василию и Александре. Когда они венчались, священник сказал, что такую красивую пару видит в первый и, наверное, в последний раз. Так и вышло – сельскую церковь вскоре закрыли, а затем и порушили. Не удалось сберечь и брак. Свои земные пути они закончили не вместе, и не в один день…
Много, много позже мы познакомились с новой семьёй деда Василия, вернее – с его приёмными детьми и внуками. Подружились, и какое-то время ездили друг к другу в гости. Потом, как это обычно случается, жизнь нас развела. Но, проезжая мимо станции Покровка, что возле подмосковного Клина, всегда вспоминаем своих «неродных родственников» с благодарностью и теплом.
Гл. 5. Старший сын
Здесь хочу подробнее рассказать о своём дяде, Иване Васильевиче Румянцеве, погибшем в Великую Отечественную. Он ушёл на свою первую, Финскую, добровольцем, в Отечественную воевал на Карельском фронте. Долгое время считался без вести пропавшим, и только не так давно, когда были открыты военные архивы, удалось выяснить причину и место его гибели. К несчастью, достаточно приблизительно, потому что достоверных данных, несмотря на все усилия родных, найти так и не удалось. Иван погиб в 44-м, в возрасте 24 лет в финском лагере для военнопленных, фактически будучи уже освобождённым и ожидая отправки на Родину.
Иван Румянцев родился 3 декабря 1920 года. Первенец, любимец и надежда всей семьи, включая бабушек и дедушек. Хорошо учился – и в начальной школе, и в семилетке. Много читал, писал стихи, поэтому не случаен был и выбор будущей профессии. Ваня, родом из когда-то зажиточных, потом раскулаченных «середняков», простой деревенский парнишка, мечтал стать журналистом. И шёл к своей мечте. После окончания семилетки, из родной деревни уехал в Ленинград. Сначала с отличием закончил ФЗУ (фабрично-заводское училище) и начал работать по специальности. Затем, в 1937 году поступил на подготовительное отделение факультета журналистики ЛГУ. Откладывая понемножку со своих невеликих зарплат, приобрёл фотоаппарат и стал осваивать фотодело.
Когда началась советско-финская война, добровольцем вступил в лыжный батальон. В одном из рейдов неудачно упал и сломал ногу. Попал в госпиталь. Его фотография, сделанная во время лечения, висела у бабушки Александры, в её «музее».
После окончания Зимней войны вернулся в Ленинград, а в декабре 1940 года был призван на действительную службу в РККА.
С учёбой в университете было приказано «все дела завершить». 4 ноября 1940 года призывников собрали в военкомате, произвели медосмотр и обрили наголо. Пешком они пошли на Финляндский вокзал, а оттуда на поезде отправились до Агалатова, где размещался штаб 63-го отдельного пулеметного батальона Карельского укрепрайона, в котором Иван должен был проходить службу. Он был направлен в полковую школу, готовящую сержантов и младших командиров пулеметных расчетов. 23 февраля 1941 года красноармейцы приняли присягу. Экзамены в полковой школе были назначены на 20 и 21 июня 1941 года. В последний день перед войной курсантам присвоили звание младших сержантов. Спать они легли усталые и счастливые…
С началом военных действий переписка родных с Иваном прервалась. Самые последние сведения о нём – с полей сражений на реке Булатной. Там его батальон держал усиленную оборону в августе 41-го. Потом родным пришло извещение, что Иван Румянцев пропал без вести. Долго пытались что-то о нем узнать, обращались и в военкоматы, и в архивы, но ответ был один и тот же. Скорее всего, на тот момент все документы военнопленных находились в Спецхране. И только несколько лет назад, в «ОБД Мемориал» были, наконец, найдены сведения об Иване. Согласно им, в плен он попал в октябре 41-го и находился до 1944 года в лагере № 3 в Финляндии, в 60 км от Иматры (250 км от Питера), где и был похоронен.
По архивным документам, на момент подписания перемирия с Финляндией, Иван Румянцев был жив и числился в списке военнопленных, подлежащих репатриации. А в списках «Безвозвратных потерь» уже указывается время и место его захоронения. Тогда в лагерях для военнопленных было много смертей из-за истощения и эпидемий.
Такая короткая жизнь, тяжёлая смерть, несбывшиеся надежды. Скольких юношей забрала война…
А мечта Ивана стать журналистом сбылась у меня…
Гл. 6. Отец
Василий, появившийся на свет аккурат в Рождество 1928 года, был третьим из четырёх братьев Румянцевых, и назвали его в честь отца. Мальчишки – Иван, Николай, Вася и Володя росли бойкими, всегда держались вместе. В родной деревне, за хулиганистый нрав и белобрысость эту весёлую компанию называли «седые черти».
На фронт мой отец, за младостью лет, не попал, а вот в послевоенной Германии ему послужить удалось. Красив он был всю свою жизнь, а в молодости – особенно. Военная выправка, шинель, накинутая на плечи, орлиный взгляд. Вот прямо артист. Нравом отличался свободолюбивым. Любил читать, отлично рисовал. После службы в армии хотел поступить в Академию художеств в Ленинграде, но что-то не сложилось. Пошёл работать на завод «Красный Выборжец», откуда и был призван на срочную службу. Отслужив, подался на целину, по комсомольскому призыву. Там и встретил свою землячку, мою будущую маму.
Молодые вернулись с целины и обосновались в областной столице, тогда ещё, в честь всесоюзного старосты, называвшейся Калинином. Стали жить-поживать, а вернее – выживать. Сначала снимали жильё – поселились на чердаке деревянного купеческого особнячка в центре. С парижскими романтическими чердаками, конечно, ничего общего. Но окно комнатушки-пенала выходило в грушевый сад… Там и прошло моё золотое детство.
В начале 60-х родились дочки – мы с сестрой. Жилищные условия постепенно улучшались – с чердака в коммуналку, потом и в отдельную жилплощадь. За двухкомнатную квартиру в тихом-зелёном районе было отдано и здоровье, и былой артистизм, и изрядная доля природного свободолюбия. Только золотые руки и глаз художника остались прежними – искру божью извне не потушить. Работал отец на химическом производстве, аппаратчиком во вредном цеху. Как он выражался: «двадцать лет в противогазе».
Как и все советские мужчины, частенько выпивал. Домашнее хозяйство, однако, содержал в полном порядке. Всё было прикручено, починено, припаяно, приклеено, всё работало. Не только у нас, но и у соседей.
А уж когда появилась дача! … Тут нашлось применение не только золотым рукам, но и инженерной мысли. И пронесённому через тяжёлые времена чувству прекрасного. Такого красивого, аккуратного домика (построенного в 80-е «из того, что было») нет ни у кого на нашей улице. Да и во всём СНТ.
Дочкам, то есть нам, было дадено высшее образование (а кому-то и второе), свобода выбора жизненного пути не ограничивалась. Да и как её ограничишь-то, вольные гены ведь пальцем не стереть. Иногда папа, глядя на меня, произносил «вылитая баба Шура». (Да, да, та самая, которая милиционера самоваром приложила).
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71344159?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Марина Румянцева
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 21.11.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Это произведение, исследующее семейную историю, сочетает в себе различные жанры – беллетристику, документалистику и философские заметки. Как и все книги автора, повесть «Семейный альбом» предоставляет читателю возможность не только развлекаться, но и думать.