Главная страница | Шпионские детективы | Завещание майора Пронина

Завещание майора Пронина
Лев Сергеевич Овалов
Майор ПронинТайный фронт
Лев Сергеевич Овалов, классик советского детектива, оставил немало замыслов и набросков. В этой книге рассказано о последних делах майора Пронина. Эти истории еще совсем недавно оставались под грифом «секретно». Майор Пронин противостоит предателям в органах, выводит на чистую воду шпионов, диверсантов и их агентов. Он по-прежнему в хорошей форме. Контрразведчик и разведчик, не знавший равных. Советский Джеймс Бонд и Шерлок Холмс в одном лице.

Лев Овалов, Геннадий Жигарев
Завещание майора Пронина

Тайный фронт


© Овалов Л., 2024
© Жигарев Г., 2024
© ООО «Издательство Родина», 2024


Лев Овалов


К читателям
Писатель Лев Сергеевич Овалов завещал нам дружбу с асом советской контрразведки – Иваном Николаевичем Прониным. В этой книге мы расскажем об одном из самых опасных приключений чекиста, который и в преклонные годы оставался настоящим героем. Его последнее громкое дело долгое время оставалось секретным. Оно во многом связано с отзвуками далекого прошлого…

Майор Пронин уходит в монастырь
Повесть

1
В последние годы Лев Овалов нечасто заглядывал к своему старому другу, генералу Пронину. Суматоха Перестройки разрывала на части, общаться они успевали только по телефону, и разговоры получались односложные. «Слышал?» – «Да» – «Каково?» – «Плохи дела». Но осенью 1991 года, когда Советский Союз совсем дышал на ладан, Пронин пригласил к себе Льва Сергеевича «на чай». И показалось, что они не расставались, что виделись и общались каждый день. Только шутки звучали печальнее, чем в прежние времена. Оба поседели, помрачнели, но не сгорбились, не превратились в немощных старичков.
В пронинском кабинете всё оставалось по-прежнему – и книги, и гитара на стене, и текинский ковёр. Память о минувших делах, которые вошли в тайную историю спецслужб.
– Ну что, выпьем кооперативного чайку? – спросил Пронин. – Сейчас всё кооперативное. Говорят, новый НЭП. Но я-то помню времена нэпманов. Это была сложная политика, компромисс государства с обществом. Людей от голода спасали и все понимали, что это временная мера. А сейчас идеализируют НЭП, как будто Ленин только и мечтал об укреплении частных хозяйчиков.
– Много нынче вранья. И в прессе, и с высоких трибун.
– Думаешь, случайно? Думаешь, никто этим не дирижирует?
Овалов усмехнулся:
– Да я уж и не знаю, что думать, чтобы не сочли выжившим из ума параноиком.
– Если вас преследуют – это еще не значит, что вы параноик. Так, кажется, говорят англичане. – Пронин подлил себе чаю. – Конечно, мы имеем дело с продуманным проектом. Вспомни 1985 год, даже 1986?й. Не было недостатков? Враньё. Мы по мере сил пытались с ними бороться. Но логика развития не прерывалась. И людей не дурачили, не превращали в порох для подрыва государства. Сейчас же атакуют сразу по нескольким направлениям. Первое – по их мнению, всё было плохо. И война, и наши стройки, и то внимание, которое мы уделяли обороне и оборонной промышленности. Второе – утверждают, что мы проиграли в экономическом соревновании, напрочь отстали от Запада. О преимуществах нашей системы – а они есть – теперь не пишут и не говорят. Как по команде. И Запад очень разный, вовсе не лучезарный. Об этом тоже нынче помалкивают. Третье – бацилла сепаратизма, которая опасна в любой большой стране. У нас ее намеренно прививают. Обрати внимание, каждому народу доказывают, что он стал жертвой русского или советского империализма. Высасывают из пальца факты, которые очень сильно действуют на эмоции. Для русских придумали особую демагогию. Что нам невыгодно большое государство, что нужно отбросить этих «нахлебников». Хитрая технология: дают щепотку правды на килограмм лжи. Плюс натравливают народы друг на друга, расковыривая старые раны. Уже горит Карабах, Таджикистан. Разгораются конфликты в Чечне, в Молдавии. Еще опаснее то, что творится на Украине, хотя они ещё не готовы проливать кровь. До поры, до времени. И это – на пороге ХХI века, когда думать нужно совсем о другом, когда мы можем и должны решать сложнейшие экономические задачи. Ведь фундамент построен! И человеческий потенциал у нас замечательный. Только не нужно сводить людей с ума грязными информационными потоками. Против этого советский человек оказался почти бессилен. Мы же привыкли верить газетам, видим в них перст государства. Ты согласен?
Овалов кивнул и осторожно спросил:
– Думаешь, это глупость или диверсия?
– Римляне в таких случаях спрашивали – кому это выгодно? Очень правильный вопрос. Эти поцелуи Горбачева с Бушем – ведь это позор. Он же всё сдает. Сдает за копейки то, что стоит миллиарды. Под шумок о свободе. Его, конечно, используют вслепую, играют на мелком честолюбии. Любит наш генеральный аплодисменты, премии, международные почести. Вот они и используют его слабину.
– Они…
– Да, они. Прямые агенты западных спецслужб используют слабые стороны характера наших руководителей. Страх перед инициативой, тщеславие, алчность. Многие понимают, что творится неладное, но молчат. Не все, конечно. Вот Борис Щербина, человек, который открыл для страны большую сибирскую нефть, написал в ЦК письмо. Очень честное и правильное письмо. Он не боится, у него неоперабельный рак. А ты слышал, как выступил на съезде Ваня Кожедуб, летчик наш легендарный? Всю правду сказал. Но его просто не услышали. Враги создают такой мощный информационный шум, что слово правды просто невозможно расслышать.
– Что же это за враги такие? – спросил Овалов не без скепсиса.
– У них тоже бывают удачи с вербовкой агентов. И действуют они подчас точно и осторожно. Так, что агент не проявляет себя десятилетиями. Кто у нас стоит во главе прессы? Человек с безупречной биографией. Сын ярославского крестьянина, фронтовик, получивший тяжелое ранение. Ты прекрасно знаешь, что он долгое время был нашим послом в Канаде. И вел себя тихо. Пресмыкался перед всеми секретарями ЦК. Очень осторожные человек. И он научился влиять на Горбачева. Еще до того, как Михаил Сергеевич возглавил страну. Это я знаю доподлинно. А потом – кампания в прессе. Сначала против Сталина, потом – против всех наших устоев. Полное преклонение перед Западом, готовность всё отдать господам Рейгану и Бушу. Товарный дефицит, который в последние годы дошёл до предела – тоже дело рук добрых друзей нашего героя, чиновников и кооператоров. Он оказался фантастически способным агентом. Отличный организатор, вербовщик, мастер игры вслепую. Всё это, конечно, на фоне демагогии о свободе, о лучшей жизни. И он открыто говорит о наших реальных недостатках. Правда, примешивает к этому провокационную ложь. Убийственную ложь, которая сводит с ума миллионы людей. Все главные редактора приезжают к нему с отчетами. Всех он поставил на посты лично. Они просто выполняют его приказы. Некоторые из них – очень немногие – знают контуры истинного замысла. Другие просто пашут за деньги и должности. А он дёргает за ниточки. В такой ситуации Горбачёв уже не нужен. Как бы он ни рыпался, ничего не получится. И та неудачная операция, которую журналисты назвали путчем, тоже не могла привести к успеху. Потому что пресса работает против нас. И это прессу создал…
– Яковлев… – тихо сказал Овалов самому себе.
– А знаешь, почему я его разгадал еще несколько лет назад? У меня была аналогия. Я уже сталкивался с чем-то похожим перед войной. Правда, тогда нам удалось победить. Хотя враг был силен и тоже умел гримироваться под преданного борца за советскую власть. Это тоже был замороженный агент, которые долгие годы чистенько работал на нас. А потом, получив приказ, пустился во все тяжкие.
– Кого ты имеешь в виду? – Овалов приподнял очки в ожидании интересной истории, которую он не знал.
2
Это было в сентябре 1940 года. Случайных встреч, конечно, не бывает. Но Пронин тогда посчитал, что случайно встретил в ресторане «Москва» одинокого Наума Эйтингона, которого называли «королём советских нелегалов». Совсем недавно он провёл операцию по устранению Льва Троцкого в Мексике, был награждён орденом Ленина и получил месячный отпуск.
Эта гостиница, этот ресторан навевали Ивану Николаевичу разнообразные воспоминания. Не столько романтические, сколько профессиональные. Когда-то с убийства в гостиничном лифте, здесь, в «Москве», началось одно запутанное и важное дело, на память о котором Пронину достался патефон марки «Хиз мастерс войс».
Эйтингон первым заметил Пронина в ресторанном полумраке, махнул его рукой, приглашая за свой столик.
– Ну, здравствуй, товарищ Пронин.
– Рад приветствовать, Наум Исаакович!
– Надолго из Риги? – Эйтингон сразу показал свою осведомленность, хотя работу Пронина курировал не он.
– Две недели уж в Москве, а дней через пять – обратно.
– Такая у нас работа. Я вот только что из Мексики. Понимаешь, что к чему, – лысеющий чекист многозначительно посмотрел на Пронина.
– Блестящую операцию провели, поздравляю. И с наградой поздравляю.
– О твоих успехах тоже наслышан. Не называй меня на «Вы», ни к чему это. Мы соратники. Оба со времен Дзержинского служим. Да и почти ровесники. Я заказал коньяк – армянский. Не отвергаешь?
– С удовольствием.
Они наполнили рюмки.
– Сейчас не в наградах дело, – задумчиво сказал Эйтингон. – Наши агенты вовсю действуют и в Лондоне, и в Штатах. Я уж не говорю про Китай или, к примеру, Польшу.
– Знаю. Тут твоя заслуга немалая. Старания никогда не остаются напрасными. Я это правило давно проверил на собственной шкуре.
– Да я не об этом. Мы никогда не должны забывать о законе аналогий. И недооценивать противника – самое последнее дело. Если мы сумели опутать их такими сетями – то и они, надо думать, не спят. Поверь, Пронин, я с тобой откровенен. Без провокаций обойдёмся на этот раз, – Эйтингон усмехнулся. – Мы оба знаем, что война неизбежна. Через год, три, может быть, через пять или десять лет, но это будет войны пострашнее Империалистической. Полмира в нее втянется. Мы будем по одну сторону, Гитлер – по другую. Несмотря на все пакты, так рано или поздно будет. Согласен?
– С этим трудно спорить. Пакт – это только передышка.
Им принесли какие-то пышные пирожные. Эйтингон улыбнулся официантке. И, когда она удалилась, продолжил разговор:
– Правильно. Необходимая передышка. А потом – бой. Но ты посмотри, что творится с нашей армией. Мы строим оборонную промышленность, вкладываем в это дело миллионы, народ недоедает. И это обоснованно. Но постоянные преобразования разрушают армию. И доносы… Есть, конечно, враги, есть троцкисты, заговорщики. Но сколько невинных жертв! Тут трудно не увидеть руку врага. Руку агента и, скорее всего, не одного. Их проверяют, а они ускользают. Только что закончилось следствие над генералом Рокоссовским. Его по этапу отправили. А я Костю с Гражданской знаю. Это наш человек, настоящий командир, без политических уклонов. Обвинения я читал, следствие смотрел – всё шито белыми нитками. Его называют польским шпионом. Польские дела я знаю досконально. Никаких связей с ними у Рокоссовского нет. Об этом мне и наши агенты в Варшаве докладывают. Надежные, проверенные агенты, которые в войну нам ох, как пригодятся. Это последняя капля для меня. Надо заниматься верхушкой РККА. Там вражеская агентура, которая играет на нашей борьбе с троцкистами, на нашей бдительности. Да и не только на ней. По части перевооружения, переформирования воинских частей тоже многое можно сказать. Нет, наша армия не стала слабее. Но она могла быть в два раза мощнее, если бы не эти постоянные реформы. Поверь, я изучил вопрос. И не в одиночку. Товарищ Берия тоже в курсе дела. Он тоже считает, что там черти знает, что творится – и надо искать врага. Ворошилов чист. Но он не всесилен. На него в решающий момент можно будет опереться, когда у нас аргументы будут. Да, Иван, я говорю – «у нас», потому что знаю, что ты поможешь нам в этом деле. В святом деле!
Пронин смотрел на Эйтингона с сомнением, тот сразу это уловил.
– Я всё знаю. Твоей работе в Риге это дельце не помешает. И даже очень хорошо, что враг уверен: ты увяз в прибалтийских делах. Нужен неожиданный ход. Ты на него способен. Стоп. А, может быть, ты сомневаешься в вине Рокоссовского и вообще считаешь, что я несу бред? Тогда так и скажи. И забудем о нашем разговоре без последствий.
Нет, Пронин примерно так же оценивал положение дел в армии. Просто его удивляла неожиданная откровенность Эйтингона. И – сразу такое предложение.
– Да нет, Наум, не горячись. Просто дай мне время на раздумья.
Официант принес кофейник и две чашки. Эйтингон ухаживал за гостем.
– Тебе нужно время? – спросил он немного разочарованно. Вообще, для опытного разведчика Эйтингон оставался слишком эмоциональным. Или просто устал и «развинтился» после муторного мексиканского дела? Всякое может быть. – Я думаю, ты сразу бросишься в бой. Но соглашусь, пожалуй. Тут требуется подумать хотя бы несколько часов. Нам встречаться в ближайшие дни, пожалуй, больше не стоит. Это могут неправильно понять. Завтра к тебе на Кузнецкий в 10 утра заглянет молочница. Если заплатишь её десяткой без сдачи – значит, ты согласился. При всех остальных вариантах – мы забываем сегодняшний разговор.
Пронин кивнул.
– А кофе здесь замечательный! Не хуже, чем в Латинской Америке, – сказал Эйтингон.
– И гораздо лучше, чем в Риге. Хотя там хорошие рестораны.
Эйтингон кивнул:
– Я там бывал. Симпатичный город. Один из лучших в Советском Союзе. С недавних пор.
Оба не без лукавства улыбнулись. Пронин сыграл определенную роль в том, что Латвия почти без жертв стала советской, как по мановению волшебной палочки.
Вечером Пронин ужинал дома, на Кузнецком мосту. Агаша приготовила жареные пирожки с мясом и с капустой, раздобыла свежих огурцов – из числа последних в этом году, припасла к угощению и бутылку армянского коньяку. И, конечно, чай заварила во вкусе Пронина – крепкий, прямиком прибывший из Индии.
Он задумчиво поглощал пирожки. Конечно, предложение Эйтингона – это и предложение товарища Берия. И дело явно не обойдется оперативными консультациями. Это настоящее расследование, тайное, которое, возможно, потребует продуманной легенды. Одно удивляло Пронина – смелость Эйтингона. Неужели он давно всё продумал и выбрал его, Пронина, для этой роли? Если у нас есть противники – они, конечно, засекли эту встречу в ресторане. Ведь агент в генеральном штабе или в числе заместителей Ворошилова, наверняка, имеет какую-то поддержку и в нашей конторе. По крайней мере, я имею право так предполагать.
У Пронина быстро проносились в голове комбинации, в которых действовали противники Берия в ЦК и в НКВД. Таковых имелось немало. Но и Лаврентий Павлович, конечно, умеет сковывать своих оппонентов. В таких делах он профессионал.
Пирожки со свежими огурцами – что может быть вкуснее? Пускай европейские диетологи считают такой ужин вредным. Гораздо важнее, что он создает хорошее настроение.
Насытившись, Пронин на скорую руку принял душ и уснул, обернувшись в вафельное полотенце. За последние дни он переутомился… Осеннее солнце, пробившееся через окно, разбудило его только часов в девять. Пронин отхлебнул морса, немного размялся и вспомнил про молочницу. У Эйтингона всё работало как часы: ровно в десять она позвонила в дверь. Пронину как раз недавно провели электрический звонок.
– Вы хотели нашенского молочка?
– Да, немного.
Она протянула ему крынку.
– Восемь целковых.
Пронин нашёл в бумажнике десятирублевку, сонно протянул ее женщине, улыбнулся – мол, сдачи не нужно.
– Благодарствуем, – она кивнула и исчезла.
Значит, решение принято, и игра началась. Что дальше? Это они с Эйтингоном не обсуждали. Пронин принял душ, позавтракал. Принесли утреннюю газету. И снова – звонок в дверь. На этот раз – долговязый молодой человек.
– Товарищ Пронин?
– Так точно. С кем имею честь?
– Павел Лавров. Я от Котова.
Пронин, конечно, знал, что Котов – это один из псевдонимов Эйтингона.
– Прошу в кабинет.
Они расселись в креслах. Лавров немного смущался, но говорил складно.
– Я передам вам слова товарища Котова. Ваш непосредственный начальник, товарищ Ковров, даст вам задание, вполне официальное, проверить прибалтийский отдел Генерального штаба. Вы знаете, что он организован год назад. У вас будет командировка на две недели. Разговор с Ковровым – сегодня в 16.00. Остальное пока по ситуации. А завтра вечером с вами встретится сам товарищ Котов.
– Ну что ж, всё понято. Послужим.
Прибалтийский отдел возглавлял бывший заместитель главного редактора «Правды» Льва Мехлиса, Семен Наконечный. Он недавно получил звание дивизионного комиссара и начал служить в Генштабе. Пронин знал его по Риге: Наконечный нередко приезжал на Балтику, его принимали на высоком уровне.
На Пронина он смотрел с проблесками страха в глазах.
– Прошу вас, Иван Николаевич, ни в чем себя не стеснять. Весь мой аппарат к вашим услугам.
– Расскажите, пожалуйста, о ключевых фигурах вашего отдела. Кто откуда, кто сколько лет служит в РККА.
– Отдел молодой. Из армейских старожилов у нас – только Скаченко. Павел Иванович Скаченко, ветеран Первой Конной. Он у нас за конницу отвечает и за артиллерию заодно.
– А чем он занимался после Гражданской войны?
– Окончил училище, академию. Служил в Полтавском округе, потом на Кавказе, с 1938 года – в Москве, в штабном аппарате. Человек общительный, веселый.
– Общительный? И каков у него круг знакомых, приятелей?
Наконечный пожал плечами.
– Да весь отдел! Он хлебосольный человек, широко отмечает праздники. Среди его друзей – артисты театра оперетты.
– Ишь ты!
– Да, Скаченко любят везде.
– А связи с иностранцами? – спросил Пронин напрямую.
– В глаза не бросаются. Но прихода Гитлера он командовал учениями, в которых участвовали немецкие офицеры. С одним из них – фамилии сразу не назову – подружился, несколько лет переписывался. Но потом бросил это дело. И даже после Пакта не возобновил.
– Разумно.
– Да, он не дурак. Не такой простак, каким кажется. И в политике разбирается.
Пронину понравились ответы Наконечного. Он явно не готовился к разговору, но неплохо знал подноготную своих подопечных. Сказывалась школа Мехлиса! Но Иван Николаевич не сомневался, что задание Эйтингона связано не только с Прибалтийским отделом. Этот отдел – только ширма, благовидный предлог, чтобы проникнуть в Генеральный штаб. Хотя… Интересующий нас объект вполне может действовать и в этом отделе.
Домой Пронин возвращался во тьме тьмущей, после десяти вечера, по пустому Кузнецкому. Ни души вокруг. Даже кошки московские куда-то подевались. Только слышно, как где-то вдали шуршат по дорогам последние автомобили. И все-таки Пронин расслышал чьи-то осторожные шаги. Подозрительные шаги. Иван Николаевич спокойно повернул в сторону, нырнул в арку, чуть прибавил шагу и остановился возле стены дома так, чтобы его невозможно было увидеть с улицы. Он сразу увидел преследователя, который остановился возле арки, огляделся – и пошёл вслед на Прониным. Молодой, лет двадцати, спортивный, в рабочей куртке и кепке. Пронин на всякий случай приготовился к драке.
– Пронин? – тихо спросил «спортсмен», шагнув во двор.
– Прошу вас представиться, молодой человек.
– Иванов, Петров, Сидоров. Какая разница?
Борзый парень!
– Значит, знакомиться не хотите?
– Познакомиться успеем. А сейчас я должен вас предупредить. Работаете в Риге и работайте. А из штаба уходите. Для Коврова объяснение сами придумайте. В противном случае головы вам не снести. Здесь серьёзные дела. А вы в нашей области, увы, не профессионал.
– Ты-то когда профессионалом стать успел?
«Спортсмен» достал из кармана ствол.
Пронин улыбнулся. Нервный всё-таки паренёк. Нет, он не направил пистолет на Пронина, но на всякий случай держал его в руке – в открытую.
– Ты меня до смерти напугал, Иванов-Петров-Сидоров. Но запомни одно. В Генштабе я выполняю поручение своего руководства. Это моя служба. Если руководство прикажет мне отбыть в Ригу – я немедленно это выполню.
– Мы вас предупредили, Пронин.
«Спортсмен» быстро ретировался.
«А ведь он меня испугался. Иначе не достал бы свою машинку. Испугался, что я могу его убить или скрутить, отвести куда-нибудь на допрос. Значит, парня послали без прикрытия. А, может быть, это Эйтингон решил таким нехитрым способом меня проверить на вшивость? Он, конечно, человек изобретательный, а такие нестандартные способы прощупывания соратников в нашем деле совсем не лишние». Пронин прошёлся по двору. Два шага до Лубянки, рукой подать до Кремля, а здесь только гусей не хватало. Пейзаж почти деревенский. Он присел на деревянную лавку, закрыл глаза. Просчитывал варианты, пытался разгадать ход этого странного парня.
Дома Пронина ждала не только Агаша. На кухне в позе мыслителя сидел над чашкой кофе Эйтингон.
– Заходи, Иван, присоединяйся! – низким, сипловатым баритоном окликнул он Пронина. – Кофе Агаша варить умеет.
Быстро этот находчивый товарищ освоился в его квартире! И машину во дворе я не заметил. Неужели пешком пришел товарищ Эйтингон?
– От пирожков он отказался, – обиженно сказала Агаша.
– В другой раз пирожки продегустируем, – ответил баритон. – Ну что, Иван, осваиваешься на новом месте?
Пронин присел рядом с Эйтингоном.
– Вовсю работаю с Наконечным. Сегодня обсуждали товарища Скаченко.
– Знаю, знаю его. И, кстати, он мне давно не нравится. Не знаю, на кого он работает, но мозгов у этого бывшего кавалериста для такой работы маловато. А хочешь совет?
– Давай.
– Обращай внимание на тех, кто чаще выступал с инициативами, писал начальству со всякими предложениями. Конечно, не только в прибалтийском отделе. Маловероятно, что враг окопался именно там.
– Рокоссовский. Если мы с вами уверены, что его оклеветали, думаю потянуть за эту ниточку.
– Хорошая идея. Хотя раскрутить её будет непросто. Предчувствую, что там многое запутанно. И найти инициатора в два счета не получится. Я, честно говоря, пытался, но так и не распутал этот клубок. Правда, у меня почти не было времени. Пришлось уплывать в Мексику. И еще одну идею тебе подкину. На этот раз – не просто мысли, а вполне реальная разработка. Ты понимаешь, что я не просто возглавлял группу, которая занималась устранением Троцкого. Я немало занимался троцкистами у нас в Союзе. Из ответственных чинов Генштаба таких осталось трое. Досье на них – на твоем столе. Это Харченко, Голдовский и Буров. У каждого из них – сравнительно незаметная должность. Бумажками занимаются. Но в армейском хозяйстве это немаловажные бумажки. Харченко на артиллерии специализируется, Голдовский и Буров – больше по политической части и по стратегическому планированию.
– И они все троя – убежденные троцкисты?
– Ну, без вождя стало трудно исповедовать троцкизм. Движение обезглавлено. Но они все работали с Троцким, все поддерживали его во время НЭПа и потом только номинально пересмотрели свои взгляды. Ради карьеры. Я тебе гарантирую, что они хотели бы видеть именно Троцкого вождем СССР. И как можно скорее поджечь костерок мировой революции. Есть еще тысяча мелочей и важных вопросов, по которым они близки к троцкизму. Кроме того, ты же не будешь отрицать, что до недавнего времени у нас действовали подпольные троцкистские кружки?
– В Москве? – спросил Пронин недоверчиво.
– Правильный вопрос. В Москве их уничтожили давно. Но в тех областях, где в партийных организациях оставалось немало троцкистов, такие кружки действовали. В Сибири, как ни странно, на Северном Кавказе. И эти товарищи посещали такие кружки достаточно регулярно. Раз в два – три месяца. И в остальное время держали связи с ними.
– Как же им удалось пережить чистки?
– Чистки – это суматоха. Гибнет немало непричастных, а главные агенты часто остаются невредимыми. А иначе у нас с тобой была бы очень простая работа. В контрразведке не бывает прямолинейных решений. По крайней мере, на длительном отрезке времени. Борьба идет, как у Алёхина, параллельно на ста досках, причем, вслепую. И каждый ход должен быть непредсказуемым. Понимаешь?
Пронин неопределенно покачал головой. Кажется, он задал слишком наивный вопрос. Возможно, Эйтингон теперь будет считать его простодушным дурачком. Ну, да ладно, работа покажет.
– Что, ребятушки, может, все-таки пирожков? Или картошечки пожарю, с луком?
– А нарежьте-ка нам бутерброды, глубокоуважаемая Агаша, – предложил Эйтингон. – У тебя найдется сыр или ветчина?
– Есть свежайшая ветчина из Елисеевского, – ответила Агаша. – И свежих огурчиков порежу.
– То, что надо, отлично. Просто замечательно.
Ветчина действительно была свежайшая. Кухню тут же заполонил её сладковатый запах, перебивая аромат кофе.
– Ты хорошо начал. Наконечного нужно испугать. Он не годится на главную роль, но через троцкистов вполне мог стать агентов американской разведки. Это мои домыслы, уж прости. Но ты сумеешь его прощупать. Он просто начнет совершать ошибки. Мои люди следят за ним.
– А за мной?
– Я еще не получал отчетов. Сегодня что-нибудь случилось? – Эйтингон изучающе посмотрел на Пронина.
– Был один странный до полного идиотизма уличный разговор.
– К нашим делам не имеющий отношения?
– Имеющий. И самое прямое. Меня запугивали. Такое почему-то каждый раз случается, когда берусь за новое дело. Еще с Гражданской войны.
– Ладно, с угрозами мы разберемся. Да ты и сам разберешься. А вот одного помощника я тебе выделю. Он побудет недели три твоим водителем, вполне официально. Завтра познакомитесь. Молодой парень, но способный. Отличный стрелок, спортсмен, по боксу первый разряд и прочее. При этом – не дурак. Зайцев Никита. Завтра с утра он за тобой заедет. Думаю, вы подружитесь, и он тебе понадобится. Доверять ему можешь вполне. Как мне. Ты ведь доверяешь мне?
Пронин засмеялся.
– Эх, товарищ Эйтингон, любишь ты всех проверять… И психологией слегка злоупотребляешь. Извини, но мне так показалось.
После этого они разговаривали только на равных: Пронин показал ему, что вторым номером быть не собирается. И Эйтингон смирился. Слишком нужен был ему Иван Николаевич в этом деле.
– Завтра встречаться не будем. Осваивайся там. О послезавтра вечером – сбор. Я тебя найду. Где будешь, там и найду.
Перед сном Пронин долго ворочался на подушке. Ему казалось, что водителем Зайцевым окажется Иванов-Петров-Сидоров. Это было бы эффектно, во вкусе Эйтингона. И проверка, и намек на доверие… Спал Пронин беспокойно, всё ворочался.
А утром его действительно ожидала черная эмка (собственно говоря, они и бывают только чёрными). Пронин познакомился с водителем. Нет, это был не тот незнакомец из подворотни… Тоже спортсмен, но пониже ростом и другой масти: слегка цыганистый брюнет.
– Давай, Никита, в Генштаб. Там и подождешь меня, и пообедаешь. Часов в 19 будь наготове. Больше заданий на сегодня не будет.
– Хорошее дело! – Зайцев широко улыбнулся.
Они плавно двигались по полупустым утренним московским улицам. Изредка можно было увидеть гремящий трамвай или передвигавшийся рывками ранний троллейбус.
Этот день Пронин решил посвятить товарищу Скаченко. Он встретил товарища из НКВД пирогами с вареньем и крепким чаем. Всё правильно, так про него и говорили: хлебосольный, общительный. Но поседевший и располневший кавалерист поглядывал на Пронина с опаской, рассуждал осторожно, немного суетился.
Над письменным столом висела большая раскрашенная фотография, на которой Скаченко – молодой командир – гордо сидел в седле, подняв над головой шашку. С тех пор он порядочно изменился.
– Много у нас ещё неразберихи, товарищ Пронин. Освоение нового вооружения идёт медленно. Командиры не всё понимают. Нужны оперативные курсы – на месяц-полтора, не больше. Просто для изучения новых орудий. Технические моменты, тактические… Не удаётся! Текучка заедает. Вот и товарищ Пономарев предлагает полугодичные школы для артиллеристов. Но как на полгода оторвать людей от службы? Вы думаете это возможно?
– Трудно.
– Вот и я говорю, что трудно. Совершенно с вами согласен, товарищ Пронин.
Скаченко нервно улыбнулся.
– А что, у этого Пономарёва много новых идей?
– Да полно! Он не в нашем отделе работает, уж года два как в центральном аппарате. Говорят, друг самого Ворошилова.
– Любопытно.
– Влиятельный человек, образованный. Мы-то учились в спешке. Главный мой университет был на Кубани, под Харьковом – когда белых били. Ворошилова я тоже знаю, но его другом себя назвать, конечно, не могу. Я тогда мелкой сошкой был.
– Насколько я знаю товарища Ворошилова, он с чинами не считается.
– Это верно. Он внимательный командир, всегда узнает, руку пожимает.
– А Пономарёв, говорите, к нему близок?
– Говорят. Говорят, он сейчас его первый советник. Причем, неофициально. А это иногда важнее любых должностей.
Скаченко тяжело вздохнул.
– А вам случалось общаться с этим Пономарёвым в дружеской обстановке? Так сказать, за рюмкой чаю?
Карие, немного выцветшие, глаза Скаченко сверкнули:
– Не тот человек. Он даже на банкетах одну рюмку цедит по два часа. Это что касается водки или коньячку. Винами тоже не интересуется. Баптист. Или больной. Или, скорее всего, просто большая скотина. Извините, товарищ Пронин, за прямота. В вас-то сразу масштаб виден. А Пономарёв из штанов вылезает, чтобы начальству понравиться.
В эту минуту Скаченко и сам вылезал из штанов, чтобы понравиться Пронину – и откровенничал напропалую.
– У нас из пяти первых маршалов трое оказались врагами народа. Так? Это правильно, партия и народ проявили бдительность. Но Пономареву такая ситуация очень даже выгодна и он надеется ею воспользоваться. Не для страну или партии, а для себя лично, понимаете? – Скаченко всё больше и больше обвинений навешивал на своего недруга. Это вызывало сомнения в его объективности. И все-таки Пронин отметил, что завтрашний день имеет смысл посвятить товарищу Пономареву – как говорил Скаченко, без пятнадцати минут красному маршалу.
На всякий случай, ближе к вечеру, Пронин осторожно порасспрашивал о Пономареве еще двоих штабистов. Один из них, судя по всему, почти ничего не знал об этом «великом интригане» – или слишком сильно шифровался. Второй назвал Пономарёва способным военачальником, высоко отозвался о его эрудиции:
– Он не сидит на месте, как многие из нас. Пономарёв всегда в работе. У него по каждому вопросу готово предложение. И ведь действительно Красную армию нужно реформировать. К большой наступательной войне мы ещё не готовы, об этом и товарищ Сталин говорил. А Пономарёв и в задачах промышленности разбирается. Грамотный товарищ, грамотный. Жаль, мало у нас таких.
Пронин нисколько не удивился столь противоположным оценкам. Скаченко – парень горячий, эмоциональный. Он и танцует от своих субъективных впечатлений. А молодого полковника больше интересует профессионализм Пономарёва. При этом оба могут ошибаться. Потому что, если Пономарёв работает на врага – он знает толк и в конспирации. То, что он – не дурак, уже ясно. Даже по завистливым монологам Скаченко.
Пономарёв принял Пронина не сразу. Иван Николаевич, по обыкновению, явился неожиданно – и адъютант продержал его в приёмной минут пятнадцать. Что ж, тут обижаться не приходилось. Зато Пономарев с открытой улыбкой вышел навстречу Пронину по ковровой дорожке своего внушительного кабинета.
– Вы – Иван Николаевич, а я – Николай Иванович. Интересное совпадение, не так ли? И запомнить легко.
– Хороший знак! – Пронин улыбнулся в ответ.
Принесли чай в высоких стаканах с серебряными подстаканниками. Баранки. Пронин постарался перевести разговор в нужное ему русло…
– Извините за рассуждения дилетанта, но мне интересно ваше мнение. Армия – такой организм, который нужно постоянно реформировать. Нужны новые идеи! Иначе мы просто не поспеем за противниками. Вы согласны?
Пономарев, с удовольствием попивая чаёк, ответил почти равнодушно:
– Изменения, конечно, всегда нужны. Иначе не будет движения вперед. Но армия – сложный механизм. Каждое преобразование нужно загодя готовить. На то мы и штаб. Мы отстроили Красную армию на новых принципах с 1918 года. Это колоссальные изменения, которые вооруженные силы ещё не успели до конца переварить. Нужна ли в такой ситуации новая череда перемен? Можно развивать то, что имеется. А главная задача сегодня, на мой взгляд, повышать образование командиров. Они должны куда лучше разбираться и в тактике, и в технике. И вообще – с низким культурным уровнем выиграть современную войну почти невозможно. Кстати, призывники стали грамотнее. Школы у нас работают неплохо, это нужно признать.
– Да, но это, увы, не наше ведомство, – Пронин иронически развёл руками. Образ Пономарева, созданный Скаченко, рушился. Или Николай Иванович хитрит? Нужно будет непременно проверить.

Майор Пронин

Вечером Зайцев повёз Пронина за город – на тихую дачу неподалёку от Бисерова озера. Ехал он кружным путем – по привычке вечного конспиратора. Места там почти нехоженые. Поблизости – небольшое рыбное хозяйство, на берегу – редкие энтузиасты с удочками. И – километры лесов, да пустых просек. Правда, они заметили несколько торфяных разработок, на которых теплилась жизнь. Дача Эйтингона затерялась в перелеске километрах в пяти от одного из таких торфяных хозяйств.
– Любит он эти края, – сказал Зайцев. – И встречи здесь назначать любит. Даже зимой. Русскую печку растопит – и вперёд.
– И правильно. Здесь дышится иначе, чем в Москве. Да и разговор течет откровеннее.
Пронин выпрыгнул из машины, постаравшись не угодить в лужу. Никита остался в автомобиле, закурил. Уже стемнело, никаких фонарей поблизости, конечно, в помине не было, но два окошка в избушке горели, и в одном из них трепыхалась занавеска.
– Ты как раз к самовару. Почаевничаем, – услышал он голос Эйтингона, шагнув в сени.

Наум Эйтингон

Кабинет он здесь себе устроил вполне по-московски. Письменный стол, секретер, этажерка. В сторонке – два кресла и дубовый журнальный столик, на котором уже стоял самовар и всё, что необходимо для чаепития.
– Ты как будто всю жизнь здесь живешь.
– Так мы ж обязаны за два часа любой дом, любой гостиничный номер обживать так, как будто корнями в него приросли. А приехал я сюда только часа на два раньше вас с Никиткой. Слыхал новости?
– Что такое?
– Голдовский пропал. Мой человечек за ним следит. Сегодня утром он пришел на службу, но сказался больным, поехал домой. И – след простыл. Нет голубчика ни дома, ни в больницах, нигде… Упустили.
– Неужели я его спугнул?
– Не исключено. Если он в деле мог насторожиться, а потом и психануть, если понял, что ты потянул за ниточку.
– Да я и потянуть пока не успел, запутался только. Странно всё. Ситуация предельно противоречивая, нужно проверять и Скаченко, и Пономарева. Кто-то из них врет. Но то, что Голдовский сбежал – если он сбежал – это, как я понимаю, неплохо? По крайней мере, значит, один явный подозреваемый у нас есть.
Эйтингон отхлебнул горячего чаю.
– Сперва его нужно найти. Голдовского или его труп. Я тебе прямо скажу, полгода назад он выходил на связь с троцкистской организацией в Новосибирске. Робко так, в командировке, через одного совсем незначительного человечка.
– Идейный?
– Или купленный с потрохами. Им же Троцкий всем с три короба наобещал. И денег, и должностей в случае переворота. Надеюсь, тебе не нужно объяснять, что троцкисты – это и американская, и британская разведка… С материальной базой у них проблем нет. Другое дело, что мы их хорошо проредили. В Советском Союзе им действовать трудно. И таких, как Голдовский, они ценят. Берегут. Ты ведь изучил его деятельность в Генштабе?
– Абсолютно незаметная деятельность. Никаких инициатив. Почти никаких дружеских контактов. Серая мышка. Коллеги считают его мелким карьеристом, который держится за паек, за должность свою второстепенную.
– Да, это хорошее амплуа и он его придерживается строго. Но сейчас наша задача – найти его.
– Или его труп. Ты не исключаешь, что свои же могли его убрать? Резоны есть.
– Ну-ка, ну-ка, изложи свои идеи. – Эйтингон широко улыбнулся.
– Два варианта сразу приходят в голову. Первый – они видят, что мы можем достать Голдовского и рвут ниточку. Логично? Второй – Голдовский малозначительная фигура, а его исчезновение может повести нас по ложному пути. Мы будем считать, что главное связующее звено с резидентом – Голдовский, а это не так. Подходит?
– Гипотетически – да. Хотя всё, вполне возможно, и проще, и сложнее. И все-таки, ситуация оживилась. Это хорошо. Хотя отчасти вышла из-под нашего контроля. Но иначе и быть не могло, мы ж не с манекенами сражаемся. А теперь про Пономарева расскажи. Как он тебе?..
…Эйтингон остался ночевать на даче, а Зайцев около полуночи повёз Пронина на Кузнецкий.
– Ты хоть перекусил?
– Так точно. Сухой паек со мной. И термос с кофе. В нашем деле незаменимый, чтобы в сон не клонило.
– Помогает? А мне уже не помогает, – вздохнул Пронин. – Перепил, видно, кофе в свое время. Ты тоже не злоупотребляй.
– Да я понемножку.
Москва встретила их редкими огнями и моросящим дождем. Пронин принялся считать встречные машины. Насчитал по дороге до Садового кольца два грузовика и одну легковую. Еще увидел одну повозку с лошадкой. На Садовом – другое дело. Там даже один мотоциклист промчался в неизвестном направлении. А машин было не меньше пяти. Столица!
Они простились у подъезда, Пронин крепко пожал руку Зайцеву.
– Завтра в восемь ноль-ноль. Обязательно поспать нужно. Считай это приказом.
– Слушаюсь.
Но утром Пронин напрасно прождал водителя добрых десять минут. Никогда такого за Никитой не водилось… Неужели переутомился, вырубился и проспал? Быть такого не может.
Пронин добрался до Генштаба на троллейбусе. Если бы Зайцев опоздал, он непременно бы постарался догнать Пронина, в крайнем случае, подъехал бы к Генштабу. Но его не было. Что это – второй человек пропал за сутки? Пронин хмуро здоровался с штабными офицерами, пробираясь в свой кабинет. Там он заперся. Не хотелось никого видеть. Посидеть наедине с собственными мыслями – этого ничто не заменит. Cтены здесь толстые, тишина такая, что голова гудит с непривычки. Где Зайцев? Он жил в коммуналке с сестрой, там недавно установили телефон. Пронин позвонил, позвал сестру Людмилу.
– А Никита со вчерашнего вечера не возвращался. Загулял, наверное. Это с ним бывает. Парень-то в соку, дело молодое.
– Вы знаете его девушку?
– Это вы у нас всё на свете знаете.
Тупик. Но ни одна девушка не отвлекла бы товарища Зайцева от военной дисциплины, с которой он сросся. Что делать? Пронин попробовал отвлечься на рассуждения о Пономареве, но не сумел. Тревога до дрожи – не от страха, от обиды. Нас начинают запугивать, а мы бессильны, как овцы? Пронин вертел в руках карандаш – новенький, хаммеровской фабрики имени Сакко и Ванцетти. Когда кто-то постучал в дверь – он не обратил внимания. Общаться не хотелось. Но стук повторялся – негромкий, но затейливый. Пронин прислушался. В соответствии с азбукой Морзе это означало: «Вас вызывает друг».
Нехотя Пронин поднялся со стула и впустил в кабинет молодого долговязого парня в давно вышедшей из обихода кожанке. Парень явно подражал героям Гражданской войны, первым чекистам. Что ж, он выбрал для себя неплохой образец.
– Товарищ Пронин, я представлюсь. Сергей Кожанов, помощник нашего товарища Акулы.
Акула – это был один из оперативных псевдонимов Эйтингона. Впрочем, Пронин и без этого представления сразу догадался, откуда этот нарочный и какой друг его вызывает.
– Будем знакомы. Мы куда-то поедем или у вас пакет?
– Товарищ Акула срочно ожидает вас. А у меня «Бьюик». Вы не возражаете против поездки в парк Горького?
– Ты еще не знаешь… Труп Никитки Зайцева вчера нашли возле его дома. Убит ударом кастета в висок. Неожиданно, сзади. Предательски.
– У тебя есть подозрения, кто это мог сделать?
– Только мысли общего характера. Ни Скаченко, ни Пономарев, если он действительно действует против нас, не отдали бы такого приказа. Для них это слишком опасная игра – понятно, что после такого убийства мы активизируемся.
– Да, это, конечно, не они.
– Значит, круг сужается. У тебя есть идеи?
Пронин сбросил нервное раздражение и заговорил спокойно, рассудительно, анализируя все свои впечатления последних дней:
– Ты знаешь, чем глубже я нырял в это дело, тем яснее видел, как осторожны наши возможные противники, которые окопались в Генштабе. Они понимают, что находятся под дамокловым мечом, а это не самые приятные ощущения.
– Ну, разумеется. – пожал плечами Эйтингон.
– Не перебивай, пожалуйста. Я вот о чём. Ну, предположим, что Скаченко или Пономарев, или они оба, работают против нас. Косвенные доказательства этого у нас есть. Они связаны с троцкистскими группами, которые подпольно работают где-то в провинции? Да. Это практически доказано. Имеют прямую связь с этими группами? Маловероятно. Во-первых, рискованно, во-вторых – в Москве троцкисты подпольную жизнь свернули. Работать в одиночку никто из них не способен. В паре – тоже. Пороху маловато, особенно, учитывая убийства последних дней. Им кто-то отдает приказы. Он же опекает их, пытается защищать. Пытается запугивать нас. Пытается направлять нас по ложному пути. У нас активно работает резидент, связанный с троцкистами, но вполне самостоятельный. Вот он бы точно не побоялся Они ощущают себя неуязвимыми – дипломатические паспорта дают им такую иллюзию.
– Они?
– Это я фигурально выражаюсь. Тут явно есть единый центр принятия решений. Один человек. Его могут, конечно, заменить, отозвать, но двоевластие в таком деле нелогично. Есть резидент и группа агентов, которых он завербовал. Возможно, нашенские уголовники. Как тебе такая гипотеза?
– Интересно. Я тоже рассматривал такой вариант. Мы и сами поступили бы по необходимости аналогичным образом.
– Мысли великих часто сходятся, – улыбнулся Пронин.
– И это, между прочим, только подтверждает их правоту. Хотя без гарантий. Гарантий в нашем деле не бывает. Ты пока еще не убедил меня, зачем им было убивать Никиту.
– Это могло быть и неумышленное убийство. Допустим, Никита заметил слежку и дернулся. Он был парень боевой. Ну, а агент, спасая собственную шкуру, пошел на убийство. Возможный вариант?
Эйтингон с уважением посмотрел на Пронина.
– Возможный. Молодец. Умеешь ты просчитывать варианты. В нашем деле важное умение.
– Скорее – опыт, навык.
– Не скромничать, товарищ Пронин. Итак, две версии. Террор, запугивание нас или тебя лично. И – самодеятельность товарища Зайцева, приведшая к трагическому результату. При обоих версиях не исключается участие иностранного резидента.
– Я бы даже сказал – оно очевидно.
Эйтингон кивнул, предложил Пронину папиросу и сам закурил. Пронин воздержался.
– Его нужно пугануть. Иначе он долго себя не обнаружит. Нужно, чтобы он зашевелился.
– А у меня другое предложение, – глаза Пронина блеснули. – Я оперативно выясняю, кто в Генштабе работает на резидента. Мы берем его и через него стараемся выйти на хозяина. А пугануть мы его и без того пуганули. Второе убийство. Ты считаешь, что он еще не зашевелился? Только что нам от этого толку.
– Ну, можно было бы поискать убийц.
– Можно. И даже необходимо в любом случае. Но это долгий путь, на недели и месяцы. А круг подозреваемых в Генштабе у нас уже сложился. Там мы можем поставить мат в двадцать ходов, здесь – в четыре.
– Но можем и не поставить.
– В обоих случаях, между прочим. Так что выбрать? Неужто окольный путь?
Эйтингон махнул рукой:
– Ладно, убедил. Все-таки не зря я тебя привлек к этой работе. Люблю умных и энергичных сотрудников.
В первую очередь Пронин решил нанести визит Скаченко. Но сначала заглянул в архив. Он еще раз изучил ворох предложений и доносов, который исходил от штабных работников. Обычно они писали на имя Ворошилова, нередко – напрямую в НКВД. Анонимщиков среди них не было: серьезные люди, как никак. Удивительно, но процентов 70 бумаг подписал один человек – Скаченко. Множество предложений по реформированию артиллерии, кавалерии, по реорганизации школ младших командиров. Получалось крайне противоречиво. Ко многим – но не ко всем – предложениям прилагались положительные резолюции начальства. Пронин представил себе, чего стоили армии эти постоянные преобразования, в которых не было логики. Штабные мозги Скаченко легко переключались с одних принципов на другие и его новые предложения часто отменяли прежние… Нужно быть военным экспертом, чтобы четко определить тот урон, который нанесли армии эти кульбиты. Наконец, донос на Рокоссовского. Вот он, аккуратная машинопись, дата и подпись – от руки. Скаченко приписывал ему тесную связь с экс-начальником Управления боевой подготовки РККА К.А. Чайковским, который на момент написания доноса был уже 2 недели как арестован. Намекал на скрытую право-троцкистскую организацию в армии. Писал, что необходимо разобраться в социальном происхождении Рокоссовского, что он лжет в анкетах по поводу своего отца… Еще натянутое обвиненьице: «Его всегда тянуло к связям с иностранцами». Несколько примеров общения с немцами и турками, которые тогда стажировались в Красной армии. В то время Рокоссовским командовал 5?м кавалерийским корпусом в Забайкальском военном округе. Вскоре после доноса его сняли с должности, а через две недели посадили. У Скаченко не было прямого повода завидовать Рокоссовскому персонально. Они не сталкивались по службе, наверное, даже не были знакомы. Значит, он выполнял чей-то заказ. За год Скаченко написал семь схожих доносов на командиров разного ранга. Шестерых арестовали, пятеро из них до сих пор сидят, одного оправдали по ходатайству Ворошилова. Любопытная статистика!
Нужно было надавить на этого хлопца.
Бравый командир встретил чекиста отрепетированной широкой улыбкой.
– Проходите, товарищ Пронин, очень рад!
– Иван Николаевич, зовите меня так. Отбросим официоз.
– Замечательно! Замечательно, Иван Николаевич.
Адъютант накрыл стол – чай, кофе, разнообразные закуски.
Пронин налил себе кофе, отхлебнул из чашки.
– Товарищ Скаченко, расскажите, пожалуйста, подробно о своих внеслужебных знакомых. Вот прямо по алфавиту давайте начнем.
Скаченко резко покраснел. Это напоминало допрос.
– Мои знакомые?
– Да, вы ведь общительный человек, не так ли? И никто не запрещает нам вращаться в разных кругах, дружить. Главное – военную тайну держать в неприкосновенности.
– Товарищ Пронин, Иван Николаевич, скажите честно, за мной следят?
Пронин кивнул.
Скаченко залпом выпил чашку кофе, обтер пот со лба клетчатым платком.
– Ошибка. Какая страшная ошибка.
– Вы совершили ошибку? – спокойно спросил Пронин.
– Наверное, и я тоже.
Он не мог сдержать волнения, тревоги.
– Тогда уж давайте не по алфавиту. Просто назовите человека, который полтора года назад посоветовал вам выступать с определенными предложениями на имя наркома. И с доносами на командиров Красной армии.
– Такое время, такое время, Иван Николаевич. Враги, они везде притаились. Нужна бдительность. И не я один сигналы писал. И в армии не я один.
– Да, вы написали не так уж много доносов. Но среди них есть откровенно беспочвенные. И они касались людей, которых вы даже не знали лично. Вы выполняли чей-то заказ. Мы знаем, чей. Но я даю вам возможность смягчить свою участь и назвать этого человека.
Скаченко затравленно посмотрел на Пронина, потом принялся изучать корешки хорошо знакомых ему книг на стеллажах.
– Вы его знаете? – тихо спросил он.
– Знаем и основательно за ним следим. В том числе и за вашими контактами. – рискнул Пронин.
– Беда. Беда. Я собирался написать на него. Всю правду написать. Я специально его затягивал, чтобы этот подлец себя разоблачил.
– Да, да. Я готов даже вам поверить. Где вы с ним познакомились?
– Впервые – десять лет назад. Помните, тогда немецкие офицеры приезжали к нам на учения? Я служил в штабе западного округа. Он пригласил меня в ресторан, мы хорошо выпили. Обычный веселый разговор. А потом…
– Слушаю вас.
– Прошло шесть лет. Он назначил мне встречу. Стал шантажировать. Мол, тогда я наговорил лишнего под хмельком. Негодяй.
– И он стал давать вам поручения?
Скаченко кивнул.
– Я заманивал его, чтобы разоблачить. Клянусь, я заманивал.
– Но получали деньги?
– Никогда. Вы можете проверить это. Ни копейки. Штефан говорил, что поможет мне сделать карьеру. И действительно.
– Да, я в курсе. Вы недавно получили повышение. Год назад вам дали ордер на новую квартиру, дважды награждали грамотами и премиями. Неплохая карьера под руководством господина Штефана. Расскажите о нем подробнее.
– Он подполковник в отставке. В свое время поддержал Гитлера. Стал работать в торговом агентстве переводчиком. У нас, в Москве. И в Ленинграде.
Теперь вычислить этого человека было нетрудно. Но Скаченко сам назвал его фамилию.
– Он работает у нас под своей настоящей фамилией, как и 10 лет назад. Штефан Нойманн. Ему сейчас 51 год.
– Замечательно.
– Вы верите, что я собирался его разоблачить?
– Какая разница, верю или нет. Ведь вы его не разоблачили. По вашей вине только за последние несколько дней убили двоих честных советских граждан. Но я обещал, что признание смягчит вашу вину – и был честен с вами. Работайте. Встречайтесь со Штефаном. Вы же лично встречаетесь?
– Да. Иногда лично, иногда через его людей. Это простые советские люди.
– Вот про них напишите подробно. Вы же знаете, где они работают и прочее?
Скаченко кивнул.
– Вот и хорошо. Мы поладим, – сказал Пронин презрительно.
Вот когда не хватает Никиты! Эти сволочи лишили меня оперативной связи с Эйтингоном. Всё-таки террор иногда приносит результат в разведке. Тактический, конечно. Стратегически они ошиблись. Именно убийство обострило наши эмоции и мысли.
– Где живёт этот Штефан? Не официально, а на самом деле?
– Он живёт на даче, – отвечал Скаченко дрожащим голосом. – В Малаховке. Там у него большой дом.
– И охрана?
– Можно сказать и так. Он приплачивает одному мужику, соседу, заядлому охотнику. Думаю, тот не знает, чем занимается хозяин, но выполняет его мелкие поручения и может, если нужно, кому угодно свернуть голову. Или просто пристрелить. А живет Штефан один. Баб к себе не водит. Сам к ним ездит.
– Адрес напишешь, только без маневров, гражданин штабник.
– Слушаюсь.
Пронин ринулся в свой отдел, к товарищу Коврову. Как объяснить, что он вёл тайное расследование? Говорить об Эйтингоне нельзя. Ковров, кстати, в любом случае обидится. Правда, он человек отходчивый.
Ковров округлил глаза:
– Иван? Ты в Москве?
– Так точно, товарищ Ковров. Я вышел на след германского резидента. Малаховка, улица Кирова, до 17. Срочно нужно окружить этот дом. И соседний дом – 18. У него вооруженный сообщник. Спугнуть их нельзя, действовать нужно ювелирно. Всё крайне серьезно.
– Чёрт побери, кто тебе поручил это?
– Никто. Это дело само меня нашло.
– Ну, товарищ Пронин…
– Я прошу, первый раз в жизни вас прошу. Все комментарии потом, после. А сейчас нужно действовать, немедленно действовать. Иначе нам этого не простят. Мы сами этого себе не простим. Кроме того, нужно немедленно выяснить, где сейчас находится Штефан Нойманн, сотрудник торгового представительства.
Ковров посерьезнел.
– Сделаем так. Группу захвата возглавит Железнов, твой любимец. Через полтора часа они будут в Малаховке. Руководство операцией возлагаю на тебя. А Нойманна этого мы знаем, конечно. Не вызывал подозрений.
– Спасибо, товарищ Ковров. Не подведу.
Игра началась. Пронин с Железновым при встрече крепко обнялись, не говоря друг другу ни слова. Трое сотрудников «пасли» Нойманна на службе. Пронину повезло, немец оказался в офисе, на Метростроевской.
Железнов, а с ним – отряд из двадцати человек, направились в Малаховку. Иван Николаевич не сомневался, что Виктор всё сделает быстро и профессионально.
Сам Пронин держал связь с обеими группами через двоих молодых «бегунков» и ждал, куда двинется Нойманн.
В столовой, на Лубянке, к нему подсел уже знакомый долговязый сотрудник.
– Товарищ Пронин, кажется, у вас новости? Я доставлю вас по адресу.
Ну, наконец-то. Чего-то подобного Иван Николаевич ждал уже битый час. Эйтингон не мог не почувствовать, что ситуация стала горячее.
Но тут в столовую даже не вошел, а влетел Ковров, даже стул опрокинул и рукавом смахнул со стола стакан с томатным соком.
– Слушай, Пронин, что это ты устраиваешь?
– Товарищ Ковров, всё согласовано.
– А ты не слишком потерял наглость? – Ковров бушевал. Пронин знал, что очень скоро он успокоится.
– А я не при чем? Хоть бы нарочного послал. Сидишь тут, компот пьешь.
– Идёт операция, товарищ Ковров.
– А Железнов – чей сотрудник? Твой личный или всё ещё в нашем отделе? – не унимался Ковров.
– Товарищ Ковров, дорогой ты мой, ну, пойми, что сейчас ты мне мешаешь. Вот всегда помогаешь, а сейчас мешаешь. Дай всё закончить – и я тебе подробный рапорт выдам.
– Ну, хорошо, Пронин. Это я тебе запомню. Это уже выше моих сил.
Ковров театрально всплеснул руками, сунул в рот папиросу и выбежал из столовой. Гнев уже спал, это он уже по инерции изображал вселенский ужас.
Долговязый улыбнулся:
– Часто он так?
– Изредка. Но эффектно. Едем?
Они по мчались куда-то на Садовое кольцо – почему-то на грузовике. Впрочем, конечно, в такой день следовало принимать меры предосторожности. Завернули во двор где-то за Курским вокзалом. Старый особнячок с садом. «Медвытрезвитель», – прочитал Пронин вывеску. Остроумно!
Проходи, – послышался знакомый голос, – Не бойся, нет здесь алкоголиков. Вывеску скоро снимут, а особняк отдают наркомату иностранных дел – для встреч с зарубежными гостями. Ну, и мы эту стройку курируем, сам понимаешь.
Пронин увидел Эйтингона за потрескавшимся столом, в штатской заношенной тужурке.
– Говорят, ты уже вышел на резидента, во всем разобрался, всех поймал. Пономарев, оказывается, честный красный командир, несмотря ни на что?
– Так-то оно так…
– Большую работу проделал, – Эйтингон не давал Пронину вставить словцо. – Что сказать? Молодец. И я молодец, что тебе это дело поручил. Ордена нам с тобой полагаются, не так ли?
Пронин пожал плечами. Странный разговор.
– Нет! Не так! Не полагаются! – чуть не закричал Эйтингон. – Номанн этот чертов нужен, черт возьми. Или как его – Нейман, Нойманн? А мы его только и видели. Кто-то его спугнул. Нет, не ты. Но в одном ты ошибся. У него была подстраховка. И ему сообщили, что дело плохо.
– Так это же неплохо, – сказал Пронин совершенно неожиданно для Эйтингона. – Теперь мы знаем, что в Генштабе есть ещё одна крыса. А Нойманна мы найдем.
– С первым ты, наверное, прав, а вот со вторым, боюсь, будут проблемы и немалые. Думаю, с окнами у него всё в порядке. Такие агенты просто так не попадают в наши руки. Мы его обезвредили, это уже неплохо. Он долго вживался и еще многое мог сделать. Так что ордена мы с тобой и впрямь заслужили. Хотя лучше бы тебе жалованье повысили, правда?
– Мне хватает. – Пронин и так в месяц зарабатывал, как его отец – председатель колхоза – за год.
– Да знаю, знаю, что ты не за длинным рублем в ЧК пришел. Хотя в нашем деле – особенно за рубежом – без материальной базы никак нельзя. Будем проигрывать, если останемся нищими. Да и здесь нам техника нужна. Новейшая и разнообразная.
– Вплоть до полуторок, как с завода.
– Ты меня правильно понял. От танков до полуторок, включая лимузины и мотоциклы. Всё может пригодиться. Иной раз – и гримеры, и хирурги. Наивысшего класса! Мы – тайная служба. Халтура в нашем деле не принимается, как и поблажки.
Эйтингон любил поучать – и ровесников, и даже старших, не говоря уж о молодых сотрудников. А Пронин выслушивал его сентенции уважительно, это нравилось «королю нелегалов».
– А сейчас – расскажи мне всё, что произошло за последние часы. И не забудь о своих предположениях и планах. Только сядь, что ж ты, как неприкаянный.
Пронин улыбнулся, сел в продавленное кресло напротив Эйтингона и рассказал всё то, о чём мы уже знаем.
– Сейчас наше дело – охотничье, – так завершил он свой рассказ.
– Добро. – быстро проговорил Эйтингон. – Вместе поедем по его следам. Мои ребята тоже кое-что выяснили. Заодно и второго агента попытаемся вычислить. Сейчас разойдемся. Встречаемся через два часа. Юрка тебя встретит в сквере, возле театра комсомольского.
На Каретном ряду, в сквере, Пронин ожидал долговязого Юрку – агента Эйтингона. Впервые в этом году он почувствовал холод: вечерний ветер пробирал до костей, в одном костюме уже ходить не следовало, но с утра палило солнце, и Иван Николаевич не надел плащ. Юрий опаздывал на две минуты, непохоже на него. Пронин не без раздражения посмотрел на часы и в эту минуту потерял бдительность… Кто-то, подкравшись сзади, борцовским приемом «обнял» его за шею. Как из-под земли появились еще двое в темных коверкотовых пальто, и один из них быстрым, со стороны почти незаметным движением что-то прыснул Пронину в лицо. Голова закружилась, мышцы обмякли, Пронин повалился на руки этих подлецов, как пьяный. А они очень вежливо и аккуратно втащили его в черный «Опель». Пронина усадили сзади. Справа и слева – его новые «друзья». Возле водителя восседал видимо, главный в этой группе. Сквозь глубокий сон Пронин слышал их разговоры – нахальные, самоуверенные.
– А что с Прониным-то делать? – спросил самый высокий и плечистый из этих парней, сидевший справа от Ивана Николаевича.
Главный усмехнулся и с легким акцентом, похожим на прибалтийский, ответил недоуменным вопросом:
– С каким Прониным?
– С Иваном, который из Риги приехал, да вот с этим… – Он покосился на спящего пленника.
– А! – главный пренебрежительно махнул рукой. – Так он же умер.
– Как умер, когда?
– Насколько я знаю, завтра.
С минуту они молча переваривали это известие, а потом затряслись от смеха.
Пронин не открывал глаз, голова раскалывалась от боли.
«Ничего, сволочи, смейтесь, но не хороните раньше времени. Вам же хуже будет».
Они въехали в какую-то подмосковную деревушку.
Главный щелкнул пальцами, и водитель вышел из автомобиля. Уже совершенно стемнело. Длинную улицу освещали два чахлых фонаря, да в некоторых избах мерцал слабый свет. Видимо, водитель о чем-то договорился с хозяйкой избы – худощавой старухой. Пронина внесли в сени, положили на широкую деревянную лавку.
– Здесь у нас мертвецкая будет, – верзила подмигнул Главному.
Но Пронин на несколько минут потерял сознание и не слышал этих слов.
Очнулся он уже на почти удобной кушетке, накрытый верблюжьим одеялом. Тесная комнатка не отапливалась. «Чёрт возьми, кажется, мы многого не учли. Провал?» – сразу подумал Пронин. Он попытался поднять голову. С первого раза – никак. Макушка как свинцом налита. Помог себе локтями, уперся в стену, приподнялся, огляделся. В комнате – никого. Только кушетка, на полу – старая циновка и массивный шкаф возле стены. Шкаф не похож на деревенский, явно украден из богатой городской квартиры. Дверь закрыта, плотно и аккуратно. Заперта? Скорее всего.
Окошко в комнатке отсутствовало, как это бывает в мусульманских избах на женской половине. Пронин снова опустил голову на старую, выцветшую и жестковатую подушку, которую какая-то добрая душа все-таки подложила в эту кушетку… Тишина мертвая. Правильно этот парень сказал – «здесь мертвецкая».
Но тут дверь – видимо, хорошо смазанная – почти бесшумно открылась и в комнату быстро проник верзила – и тут же закрыл дверь и так же бесшумно запер.
– Товарищ Пронин, – еле различимым шепотом произнес он. – Я здесь по заданию.
Пронин недоверчиво оглядел верзилу, у которого возле поясе болталась деревянная кобура с массивным «маузером». Нужно было найти верный тон для общения с человеком, который мог оказаться кем угодно. Какое уж тут доверие…
– Мы все здесь по заданию.
– Вы не поняли. Я друг.
– Я заметил. – Пронин поежился. – Хорошо вы мне удружили.
Верзила ещё раз огляделся – как будто выискивал кого-то в этой пустой комнате.
– Я от Котова, – сказал он спокойно. Надёжно.
Да, он знает псевдоним Эйтингона. Но разве это тайна за семью печатями для иностранной резидентуры? Нет.
– Очень хорошо. Хотя не понимаю, кого вы имеете в виду. – ответил Пронин, – Но поверить вам я смогу только, когда мы поедем в автомобиле в Москву, на Кузнецкий мост.
– Домой захотелось? Да, мне хорошо известен ваш адрес. Белая птица взлетает над старыми хатами. Будет дождь.
Пронин внутренне встрепенулся. Вот этого они узнать уж точно не могли.
– Самое время шить зимнее пальто. У меня есть знакомый закройщик, он живёт на Палихе. – тут же ответил Пронин.
Потом встал, протянул верзиле руку. Теперь они были товарищами. Тот заговорил деловито:
– Автомобиль будет. Из наших здесь я один, но и их немного. Хотя бы одного нужно взять живым.
– Если нас двое – я спокоен. Дай только отдохнуть минут десять. Меня, как-никак, и траванули, и отделали.
– Такая у нас работа. Десять минут, конечно, имеется. Они меня послали тебя сторожить.
– Тебя точно не подозревают?
– Точно. Дело проверенное.
Пронин скептически махнул рукой.
– Знаешь, сколько раз я так думал, а оказывалось всё наоборот… Я еще только поступил на службу в ЧК, когда меня заперла в подвале одна симпатичная старушка. Я подозревал её в причастности к белогвардейскому заговору и не сомневался, что эта дамочка – божий одуванчик ничего не понимает… В итоге чудом остался жив.
– Дело «Синих мечей»? – верзила блеснул эрудицией.
– Так точно, – удивился Пронин, – Именно так называлась подпольная группа, которую мы раскрыли. Ты, кстати, не представился.
– Можете называть меня просто Стрепет. А, если по дружбе – Петром.
– Стрепет. Да, это в стиле нашего друга. А сейчас слушай. Примерно через полчаса сюда придёт человек в коричневом костюме – это австриец, я раскопал его настоящую биографию. Эрих фон Граубе, барон. Штефан Нойманн, о котором вы знали – это очередная легенда. Хорошо проработанная. Этот господин Нойманн действительно существовал, симпатизировал левым, приезжал в Советский Союз. Граубе на него чертовски похож. Но тот действительно был мелким дельцом, а этот австриец – кадровый разведчик со времен Первой Мировой. И отлично знает Россию.
– Не забывай, что Австрии уже не существует… Гитлеровец, вот и весь сказ.
– Да, такой же австриец, как и сам фюрер. Здесь он – мелкий работник торгпредства.
– Это мне известно. И он придет сюда собственной персоной?
Стрепет кивнул:
– Да, он выразил желание лично тебя допросить. С ним будет тот парень, вместе с которым мы тебя… Ну, понимаешь. Это его телохранитель. Латыш, между прочим. Но по убеждениям – чистый нацист.
– Знаю я этих латышей, давно с ними работаю. Непростая публика.
– Вот именно. Так что время на отдых у нас есть, но его немного.
Петр подмигнул Пронину – весело и беззаботно. Он был еще совсем молод, но, судя по всему, работал профессионально. Эйтингон всё-таки умеет подбирать кадры. Итак, сейчас я увижу господина, который надоумил наших штабистов воевать не дивизиями, а бригадами и протолкнул серию реформ в артиллерии, которые мешают солдатам осваивать новую технику… Нет сомнений, что и сведений он у них выудил немало.
– Шаги! – тихо сказал Петр, когда Пронин еще ничего не слышал. Видимо, наш Стрепет настолько привык к здешней атмосфере, что, как опытный охотник, улавливает каждый легкий скрип. Потом и Пронин услыхал шаги – и даже определил, что визитер обут в сапоги. Причем, это был именно один единственный визитер. Они с Петром обменялись взглядами: «А где же второй? Не появится же он из стены? Или герр фон Граубе решил ради такого случая явиться в одиночестве.
– Странно, – шепнул Петр.
Но всё разрешилось через минуту, когда в комнату ввалился вовсе не Граубе, а его телохранитель Гуннарс.
Пронин успел повернуться лицом к стене. Латыш (кстати, он вполне чисто говорил по-русски, что встречается нечасто) сразу повелительно крикнул Петру:
– Он не сдох?
– Да нет, я проверял пульс. Живехонек.
– Это хорошо. Приказано его допросить.
– А хозяин?
– Не твое дело. Отлучился хозяин. Ты давай, дверь запри. А потом этого разбуди. Вода есть?
– Имеется, – Петр указал на графин, стоявший в уголке, прямо на деревянном полу.
– Подними, дай сюда.
Гуннарс сперва отхлебнул воды, а потом щедро окропил Пронину макушку прямо из графина. Иван Николаевич повернулся – как будто спросонья.
– Где я? – спросил, глядя на Гуннарса и Петра мутными глазами.
– Ты приехал по адресу. Хочешь жить – просто отвечай на мои вопросы. Полчаса – и можешь валить на все четыре стороны.
– Какие вопросы? Куда вы меня привезли, сволочи? – Пронин тянул время, соображал и давал возможность Петру тоже поразмыслить. Резидент, скорее всего, просто сбежал, понял, что Эйтингон так просто не оставит Пронина. Предпочел сберечь свою драгоценную жизнь. Логично. Скорее всего, у него есть приказ от центра – в подобных случаях действовать именно так. Используем последний шанс его догнать? Этот головорез вряд ли знает, куда направился австриец. Если уж он не взял телохранителя с собой – значит, никому не доверяет и, между прочим, правильно делает.
Пронин говорил нарочито вяло, тяжело двигался.
Гуннарс не должен был ничего заподозрить. Хотя… Но Пронина подстраховывал Пётр – и нужно было действовать быстро. Латыш как раз приблизился к Пронину, и тот молниеносно ударил Гуннарса по колену и вырвал у него из рук графин. Латыш упал, потом быстро вскочил, но получил графином по голове и, качнувшись, завалился на пол. Он даже не успел позвать на помощь Петра или выругаться.
– Куда он мог уйти? У тебя есть мысли?
– Здесь еще один – водила.
Они допросили шофёра Нефёдова, но тот рассказал только, что довёз господина Кирстена (так назывался наш друг в этой среде) до деревни Авдеевки. А там пересел на грузовик.
Значит, его кто-то ждал. Значит, у него имелся вариант на пожарный случай, что для профессионала такого уровня – в порядке вещей.
Вместе с Нефёдовым они добрались до Авдеевки. Небольшая деревушка, на задворках совхоза. Шел редкий холодный дождь. Пронин надвинул кепку пониже.
– Что будем делать, товарищ майор? – спросил Петр. – Следов-то сейчас не разглядим.
– Остается только людей будить. В деревнях рано встают, самое время. Нас интересует транспорт. Любой. И – кто что знает о грузовике. Где он стоял по сведениям Нефёдова?
Пришлось вторгаться в дом конюха: его окна выходили как раз на место прибытия грузовика. Борис Григорьевич Савин уже не спал, собирался на работу. Но на незваных гостей поглядывал сурово. Пронину с трудом удалось наладить с ним более-менее дружелюбным контакт – и он рассказал немало.
– Был грузовик, пылил здесь. И окна такие пыльные, как у кочегара. Кузовок зеленый, свежевыкрашенный. Это я приметил. Уехали они… Я не видал, как они уезжали, но слышал, как мотор-то визжал. Это часов в восемь было.
Значит, преследовать – дело бесполезное. За это время он мог уехать куда угодно, скорее всего – до вокзала и дальше поездом. Грузовик – это след, и долго оставаться на нем господин фон Граубе не стал бы.
Пронин махнул рукой. Тут же навалилась усталость всех последних дней, заныли раны. Ему на мгновение показалось, что он проиграл эту схватку, что напрасно ходил в Генштаб, выискивал предателей… Главный противник скрылся – и ещё бог весть, сколько будет вредить нашей стране. А война не за горами.
– Вас отвезти на Кузнецкий? – спросил Петр участливо.
Пронин кивнул – уныло, как на похоронах.
Всю дорогу до Москвы они молчали. Петр время от времени хотел завести разговор, как-то отвлечь загрустившего Пронина, но чувствовал, что лучше не нарушать молчания. Наконец, он достал из кармана пакет.
– Иван Николаевич, хотите баранок? Вчера в Елисеевском покупал.
Пронин взял баранку, очень быстро ее разжевал и съел, даже не почувствовав вкуса. Впрочем, он не чувствовал и голода.
Но вот и Кузнецкий. Пронин предчувствовал, что его сегодня еще ожидает важная встреча. Так и есть. На площадке, возле дверей, стоял Эйтингон. В клетчатом костюме, через руку переброшен плащ. Он широко улыбался.
– Не ждал?
– Совсем наоборот.
– Значит, были предчувствия? Правильно. Встречу с прекрасным всегда надо предчувствовать.
Они расположились в креслах, возле текинского ковра. Тихо и уютно. Атмосфера располагала к неофициальному, спокойному разговору.
– Ну что, Пронин, сработали мы с тобой на четверку с плюсом. Задание выполнили, врагов в Генштабе разоблачили, боевую группу иностранного шпиона обезвредили. Это важно. Но фон Граббе ушёл… Это тоже приходится учитывать. Задержать его на границе не удалось, видимо, у него имелось надежное окно. Улизнул наш друг.
– Надеюсь, ненадолго?
Эйтингон покачал головой.
– Что упало, то пропало. Мои ребята, конечно, постараются его отследить. У нас на примете три предполагаемых места, где он может всплыть. Одно, представь, аж в Японии. Кстати, у нас там надежная группа работает. И не одна. Второе – Каир. Третье и четвертое – попроще – Вена и Гамбург. Туда он может залечь, чтобы отдохнуть, зализать раны перед новой командировкой.
– Значит, провалили мы дело, товарищ Эйтингон?
– Почему? – Наум Исаакович внимательно поглядел на Пронина своими темными глазами. – У нас какое задание было? Почистить Генштаб. Перед войной – самое первое дело. Ты доказал, что мы беспокоились не зря. Опухоль вырезали. К тому же, поняли логику врага – проталкивать нелепые реформы, сбивать с толку офицеров. Теперь мы знаем, какие решения на уровне штаба в последние годы были совершены ошибочно. Это немало, совсем немало. Ну, боевая группа, штатные головорезы – это уже дело десятое. Меня это не так интересует, хотя ордена за это дают.
– Перед войной… – повторил Пронин за Эйтингоном. – Ты, конечно, имеешь в виду Германию. А сколько потерь у нас будет из-за его художеств? Потерь, которые можно было бы избежать.
– Есть война, о которых в учебниках пишут и есть тайная война. Она не менее жестока. И в ней не обойтись без поражений. Не считай себя непогрешимым. Знаешь правило золотого сечения? Быть победителем на 100 процентов невозможно. Золотое сечение – это, кажется, 73 процента из 100. Эту норму мы, я считаю, выполнили. Может быть, даже с перевыполнением плана. И, кстати, ты сумел всё провернуть на удивление быстро. Другой бы копался еще месяца два – и фон Граббе ещё натворил бы делов. А сейчас бежит из Союза, как ошпаренная кошка. На несколько месяцев он точно вышел из игры. А если по умному – то и на пару лет. Таких мастеров берегут.
Пронин вздохнул. Но уже чувствовал себя немного бодрее. А Эйтингон деловито объяснял ему, что к чему:
– Ты больше не служишь в Генштабе. Скоро тебе возвращаться в Ригу. Я считаю, отпуск прошёл не впустую. И я благодарен тебе. Я много про тебя слыхал, анализировал и не ошибся. Мы провернули большое дело. А австрийца этого мы еще обязательно поймаем. Он ведь порядочно рисковал, появившись на этой даче. Такой риск в нашей работе иногда вознаграждается, но гораздо чаще за него приходится получать по голове.
Эйтингон пробежался взглядом по книжной полке:
– Платон, Энгельс, Карлейль… Сразу видно образованного человека. Я слышал, у тебя армянский коньячок водится? По несколько капель нам бы сейчас не помешало. Особенно тебе. Нужно отвлечься и согреться.
Иван Николаевич кивнул. Встал, открыл сервант. Там как раз хранилась бутылочка коньячку и рюмки. Эйтингон с удовольствием продегустировал:
– Красота. Именно то, что сейчас необходимо. Поднимем бокалы за успешно раскрученное дело, которого подошло к эпилогу!
Они выпили, но Пронин не унимался.
– Ну хорошо, мы вычистили Генштаб. Но он или другой резидент такого масштаба мог завербовать людей и в другой нашей стратегически важной организации. Разве нет?
– Конечно, мог. И так будет всегда. А иначе нас можно было бы на пенсию отправлять, мемуары писать. Не волнуйся. На наш век шпионов хватит. А ты что-то странные вопросы стал задавать. Я понимаю, устал, жизнью рисковал.
Пронин нахмурился. Он крепко задумался о том, сколько вреда стране может принести один предатель, клюнувший на посылы резидентуры. Вот так и разваливаются государства…
Они выпили по глотку.
– Желаю тебе хорошей дороги в Ригу. Это тоже важное направление. И в мирное время, и на случай войны. Я знаю, у тебя там много забот. Перед Ковровым можешь не отчитываться, я все беру на себя. Спасибо тебе, Иван Николаевич, еще раз спасибо. Может, еще когда-нибудь поработаем вместе?
– Мне хорошо с вами работалось. Буду рад.
– Ну, спасибо на добром слове. – Эйтингон улыбнулся. Не зря друзья считали его самоуверенным товарищем, он не сомневался, что каждый чекист только и мечтает с ним поработать. – Готовься к войне, Иван. Мы в последние недели уже поработали на будущую победу. Но это только начало.
В этот приезд Пронин даже не успел повидаться с Витькой Железновым. Всё пошло как-то кубарем. Без продыху. В Риге хотя бы отоспаться можно будет…
Поезд завтра, в 12.30. Пронин представил себе, как пьет чай в уютном купе – и на душе потеплело. Но в голове снова и снова вертелись слова Эйтингона: «А война с Германией будет обязательно».
К поезду он успел тик-в-тик.
3
Эту историю Пронин и рассказал Овалову – в подробностях. Старики расстались, на прощание обнявшись у лифта.
Потом Пронину казалось, что он проснулся ранним зимним утром – и, продирая глаза, сразу увидел снежные груды на крыше дома напротив. Окно Иван Николаевич не зашторил – и перед ним открывалась широкая январская панорама. К восьми часам его вызывал Ковров – что ж, почтим старика точностью. Совсем недавно Пронин вернулся из Германии. Это была опасная и дерзкая командировка в тыл врага, которая прошла на удивление легко и удачно. Не так, как бывало в сорок первом и сорок втором. Сейчас Красная Армия освобождала Европу, совсем недавно вошла в Варшаву и ничто не могло остановить её движения на Берлин. Гитлеровцы не сдавались. На что они могли надеяться? Срабатывал фанатизм, который каждый год искусно подогревал по радио впадавший в шаманскую истерию Гиммлер. Он внушал немцам, что «русские», «орды большевиков», будут яростно мстить немцам, беспощадно уничтожая женщин и детей. Его демагогию в прессе подтверждали фотофальшивки, изображавшие «зверства» красноармейцев. Кроме того, Гитлер и некоторые его стратеги всерьез надеялись на противоречия среди союзников. Слишком многое разделяло Москву, Вашингтон и Лондон… В этом направлении и действовала германская разведка.
Пронин понимал – они будут сражаться до конца. В особенности – у себя, в Германии. За каждый дом будут биться осатанело, хотя объективно у них уже нет сил, чтобы противостоять нашим фронтам, которые научились побеждать, научились разгадывать маневры Вермахта. Поэтому стране еще пригодится наша тайная служба. Как и тогда, первой фронтовой зимой, когда враг куражился в московских предместьях. Пронин поморщился. Страшное было время. Одно выручало: работали мы день и ночь и просто не успевали впадать в отчаяние. Работа до изнеможения – отличный способ успокоить нервы и привести в порядок мысли, сосредоточившись на главном. Правда, можно сорваться, впасть в апатию и бессилие, слечь с сердечным ударом… Но в экстремальной ситуации такие, как Пронин, умели концентрироваться и побеждать. Остановить их могла только пуля. Или нож в спину. Так погиб в бою с эсэсовцами Виктор Железнов – воспитанник Пронина, почти сын. Почти каждый день мысленно Иван Николаевич обращался к нему, советовался, как с живым.
Войну он вспоминал всегда. И с годами эпизоды Великой Отечественной возникали в воображении ещё четче, в деталях. Иван Николаевич после восьмидесяти иногда подзабывал события вчерашнего дня, но военные дни помнил ясно – как будто снова и снова пересматривал правдивый документальный фильм о тех боевых и трагических днях. Он не мог понять, почему тогда наша страна выстояла, несмотря на колоссальные потери и мощь врага, а сегодня оказалась бессильной перед политическими интриганами – и доморощенными, и зарубежными. Неужели сказалась старая болезнь России-матушки: мы умеем выигрывать самые трудные войны, но часто проигрываем, когда начинается послевоенный раздел мира… Когда в бой вступают международные корпорации. Коммерция, грубая пропаганда… Конечно, сказался и фактор Горбачева – человека, неспособного эффективно руководить большой страной. Партийный работник средней руки, не более – таким он был, таким и остался. И даже великое предательство не принесет ему серьезных денег, серьезного влияния. В кризисные дни последних месяцев существования СССР он, можно сказать, продался за понюшку табаку. За Нобелевскую премию, о которой все забыли уже через полгода, за небогатые подачки Коля и Буша… Пожалуй, никогда еще нашу страну не возглавлял столь недальновидный, да просто ничтожный человек. И трудно было отделаться от мысли, что допустили его до партийного престола мы – не последние люди в стране. Легкомысленность! Мы считали, что сравнительно молодой, но уже опытный и физически здоровый партиец будет считаться с мнениями экспертов, а главное – быстро впитает дух великой державы, которую он возглавил. Боялись грубоватого, но честного Романова – и дали Горбачеву возможность переиграть его в борьбе за власть. А потом исправить эту ошибку можно было только ценой гражданской войны. И мы растерялись, затихли. Все время думали, что Горбачев вот-вот остановится, образумится, скорректирует свою самоубийственную политику.
Партию похоронили. А ведь замечательный был инструмент для управления государством, для влияния на зарубежных союзников. Кто же отказывается от курицы, которая приносит золотые яйца? Но Горбачеву и Ельцину хватило глупости, чтобы перечеркнуть и партию, и комсомол. А во многом – и КГБ, и в МВД, куда впустили мародеров и дешевых наймитов типа Вадима Баталина. Знаю, что некоторые хотели бы вместо партии предложить для подпорки государства церковь. Православную, конечно.
Пронин еле заметно поморщился, помешивая сахар в стакане.
…Невысоко я ценю эту публику с длинными бородами. Когда-то мы курировали практически всех архиереев. Было дело… За рубежом они выступали, за дело мира боролись. Среди них несговорчивых людей я что-то не помню. Да и искренне верующих тоже. Это политики, достаточно крупного помола, пленники и заложники своей карьерной стратегии. Плевать против ветра не станут. Но дай таким каплю неограниченной власти – и они наломают дров. Но это – архиереи, церковное политбюро. Есть трижды продажные карьеристы и среди тех, кто стремится попасть на эту вершину. И все-таки сегодня обойтись без церкви невозможно. Они почти погибали в тридцатые годы, когда обновленцы захватили почти все приходы. Стоило Сталину чуть-чуть поддержать обновленцев – и историческая православная церковь превратилась бы в небольшую секту. Но Сталин помог церкви возродиться. Без прежнего блеска, конечно. Она занимала скромное место в советской политике. Но – не исчезала! Во всем мире в ХХ веке стало меньше верующих. Это вполне естественный процесс. И у нас среди комсомольцев тридцатых, сороковых годов мало кто тянулся к дедовским обычаям. Потом иконы, церкви, чтение библии – всё это вошло в моду. Мы отслеживали ее, особенно – четвертое управление. Эта мода затронула не только старшее поколение, но повсеместным и мощным явлением не стала. В последние годы церковь расцветает при поддержке государства и нарождающегося бизнеса. Люди, потерявшие советские идеалы, ищут в ней опору. Приходят в храмы от разочарования в науке, в социализме, который привел нас к пустым прилавкам. Все, конечно, гораздо сложнее, но мало кто задумывается о глубоких корнях нашего кризиса.
В пронинском кабинете на Кузнецком мосту на подоконнике выросли высокие сугробы перестроечных газет и журналов. Пресса в то время устроила грандиозный «праздник непослушания» – и Пронин считал необходимым просматривать всё, что имело хотя бы косвенное отношение к политике и разведке, к идеологии и государственной безопасности. А это – сотни страниц ежедневно. Он видел, что за многими громкими статьями стояли американские, немецкие и британские интересы. Но прежде всего – конечно, американские. Янки пытались хозяйничать и в идеологии, и на предприятиях, не считаясь с нашими традиционными принципами секретности. А почти развалившийся КГБ часто только потворствовал всеобщему распаду. Тех, кто пытался с этим бороться – либо выбрасывали на пенсию, либо направляли в далекие страны с малопонятными заданиями. Так любимый ученик Пронина – Павел Нежданов – оказался в суматошной Эфиопии. С повышением, с неплохими премиями, но – вдалеке от принятия решений, от основных дел. Теперь они держали связь окольными путями, позвонить Павел не может: подслушивают его повсюду баталинцы. Была Контора – всем конторам контора. Любой спецслужбе в мире прикурить давала. Судьбы мира на площади Дзержинского решались. И на что они это променяли? На подержанный автомобиль и джинсовый костюм? Проторговались до полной нищеты. И, главное, чем торговали – влиянием нашим, которое десятилетиями нарабатывалось. Мы как будто снова в 1918 году оказались. Только тогда новое государство строилось, вера была, энтузиазм. А сейчас мы стали для всего мира страной дураков. Понимаю, что недолго так продлится. Всякая болезнь заканчивается или выздоровлением или смертью. В смерть России верить не могу. Еще распрямится страна. Но потерянное не собрать, разбитое не склеить, агентуру из пальца не высосать – при всем желании. Тут последовательная работа нужна, из поколения в поколение. Растранжирили. И не на кого положиться: кто постарел, кого удалили, а некоторые, увы, продались. Пронина это не удивляло, он давно уже вырос из юношеского идеализма и понимал, что лишь немногие сильные натуры способны отказываться от соблазнов, которые предлагает эпоха. Особенно это касается нашего брата, контрразведчика. Ведь каждый из нас уверен, что держит бога за бороду, что располагает информацией, которую можно дорого продать. Да и наш профессионализм не пять копеек стоит! А сегодня всё принято мерить только на деньги – и успех, и ценность человеческой жизни.
А история эта началась так.
Дни августа 1991 года выдались самыми тягостными в жизни генерала Пронина. Ночи – еще более мучительными. Он почти не спал и принципиально в те дни не пил снотворное. В голове путались мысли от пресс-конференции ГКЧП. Пронин пытался разгадать замысел своего младшего товарища – председателя КГБ Владимира Крючкова. Пронин сразу определил, что ребята действовали поспешно, на живую нитку – чтобы только не допустить подписания Союзного договора, который, по существу, разрушал союз. Это была не продуманная операция, а отчаянная попытка спасти страну. Непродуманная, корявая. Пронин видел, что всё может очень скоро закончиться пшиком – и поэтому ему не спалось. Он строго и откровенно разговаривал сам с собой – в полузабытьи.
Эти воспоминания прервал телефонный звонок. Пронин поглядел на часы – начало седьмого, раннее утро, не время вроде для звонков… И вовсе не зима за окном.
– Слушаю!
– Иван Николаевич, это Шебардин. Помните меня? – по сиплому голосу Пронин понял, что генерал всю ночь не спал и много курил. Такие времена настали…
– Конечно, помню, Лёша. Надеюсь, я по праву пенсионера могу тебя так называть?
Шебардин хохотнул:
– Почту за честь. Могли бы вы заглянуть ко мне сегодня?
– Ты ж на окраине Москвы, в Ясеневе, а я без машины…
– Да уж нет, я рядышком с вами, сегодня назначили исполняющим обязанности вместо Крючкова. Думаю, это ненадолго, потому и звоню так срочно.
– О, как карты складываются… Ну, тогда буду через 40 минут, пропуск закажешь.
– Так точно. Жду, Иван Николаевич. А машина, считайте, уже у вас под окнами.
Пронин считал Леонида Васильевича Шебардина одним из немногих честных и мудрых людей в руководстве Конторой, оставшихся у руля в горбачевские годы. Он много лет служил во внешней разведке. В 1991?м ему было 56. После провала ГКЧП он недолгое время возглавлял КГБ, но уже готовился к неминуемой отставке.
Пронин по-солдатски быстро оделся – тем более, погода намечалась теплая. Выпил крепкого кофе. Взял трость. Возле подъезда на Кузнецком уже фыркала серая комитетская «Волга». Он запомнил этот день – бабье лето, солнце, игравшее на желтых листьях. Шебардин вызвал его, даже водителя прислал на Кузнецкий.
Через тридцать пять минут Пронин уже восседал перед Шебардиным. Но исполняющий обязанности принимал не в просторном «андроповском» кабинете, который занимал Крючков, а поблизости, где раньше работали первые заместитель. Пронин про себя называл этот кабинет «цинёвским».
– Кабинет председателя опечатан! – развел руками Шебардин. – Крючков арестован, там прокуратура снуёт… Исполняющий обязанности, талантливый разведчик, генерал, один из самых образованных и остроумных чекистов нового поколения, он выглядел растерянно, даже уныло. И Пронин не удержался от упреков.
– Как вы такое допустили, Леня? Там, на площади, памятник Дзержинскому обмазали краской, посмотри в окно. Как допустили такую провокацию? Почему не пресекли? В наше время за такое…
Шебардин виновато пожал плечами:
– Как и что допустили – история разберется. – Он закурил, чиркнув спичкой. Почему-то не признавал зажигалок. Пронину на минуту стало жалко этого сильного – и в то же время бессильного человека. – А сейчас я вас пригласил вот зачем. Я знаю, мне здесь не долго сидеть, хотя я не участвовал в заговоре. Весь день тогда демонстративно играл в теннис. Но теперь новые пришли времена. И отсюда, и с предыдущей должности начальника внешней разведки меня уберут. Кандидатуры Ельцин уже утвердил. Меня назначили на несколько дней – разгребать завалы. Отставки не боюсь. Боюсь, что в руки врагов попадут секретные документы и картотека наших агентов.
– Вот до чего уже дело дошло… – В глазах у Пронина мелькнули огоньки гнева.
– Мильке помните?
– Конечно, возглавлял Штази, мы работали вместе не один раз. Толковый разведчик.
– Так вот, когда под прикрытием толпы в здание Штази ворвались цэрэушники и их агенты в ФРГ, наши гэдээровские коллеги стали уничтожать досье. Шредеры сломались, стали рвать вручную. Но не успели! Почти вся документация оказалась у врагов. Он мне звонил по секретной связи, кое-что успели наши ребята вынести в наше посольство.
– Ты хочешь всё уничтожить?
– Не могу, не дадут. Да и не хочу. Стране ещё пригодятся наши архивы.
Шебардин потушил сигарету, зажег новую и снова затянулся. Он тушевался, ему стыдно было обращаться к Пронину с такими просьбами, всю ночь он провёл в сомнениях, но другого выхода не нашёл – и сейчас мучительно подбирал слова.
– А что предлагаешь? – сверкнул глазами Пронин.
– Я в этой ситуации могу одно – подписать документы на перевоз части картотеки и архива в другое место. В этом мне никто не сумеет помешать. Да и не поймут, не отследят на первых порах.
– И что?
– Штатным не могу поручить: могут потом измену Родине приписать. Мне ладно, я готов на это пойти, но других подставлять не имею право. А вы у нас легендарный, но не штатный.
– Старик? – Пронин усмехнулся.
– Да, старик, преданный Родине, воевавший за неё. Вы можете собрать несколько человек и спрятать архив.
– Где же спрятать?
– Не знаю, Иван Николаевич. Но вы нас учили, что безвыходных лабиринтов не бывает. Помните?
– Слушай, генерал, есть одна мысль. Решил я один монастырь восстановить, в моих родных краях. Его как раз недавно церкви передали. Ну, ты знаешь. Есть там у меня связи. Позвони в комитет по религии и срочно прикажи подписать и отдать документы по передаче его РПЦ. Позвони патриарху, он меня примет и назначит попечителем этой тихой обители, мол, старый генерал хочет о душе подумать. И вот что. Дай мне список тех, кто ушел на пенсию за последние 10 лет. Выберу себе компаньонов, строителей и монахов
– Ишь ты, монахов… Но это идея. «Волга» отныне в вашем распоряжении вместе с водителем Володей Монаховым, – Шебардин несколько нервно рассмеялся. – И фамилия у него какая подходящая – Монахов. Хороший парень, можете ему вполне доверять. Кстати, мастер спорта по самбо.
– Отменно.
Но тут Шебардин сделал неожиданный кульбит, встал, быстро прошелся по комнате, присел на краешек стула.
– Нет, это у меня в голове всё смешалось. Болеет Монахов. Не пойдет этот вариант. Дам тебе другого парня. Фамилия – как из мультфильма. Никита Зайцев. Да ты о нем слыхал, он в Анголе отличился.
Пронин понял: снова начинаются смутные и опасные дела, к которым нельзя относиться безучастно. Как в Гражданскую войну. И самбо, и стволы нам обязательно пригодятся.
Леонид Владимирович отдал поручение помощнику по личным делам, и тот набрал по кремлевке председателя комитета по делам религии:
– Сергей Семенович, приветствую! Ничего не говори, есть просьба, даже приказ, причем, уж извини, срочный. Через час у тебя будет наш старый генерал Пронин, он хочет восстановить монастырь в Оптиной пустыни. А мы с Лубянки ему немного поможем деньгами. Знаю, бумага у тебя уже подписана, отдай ему и позвони, будь добр, патриарху, мне не с руки его беспокоить. Пускай примет нашего Ивана Николаевича и назначит попечителем монастырским. Да, сегодня. Я никогда к тебе с просьбами не обращался. Сегодня как раз такой случай…
…В это время, неподалеку от Москвы, в деревушке, издавна стоявшей возле Калужской дороги, пили утренний кофе три безупречных джентльмена.
– Шебардин – это только ширма, – сказал первый, тучный пожилой человек с седыми усами, скорее всего – бывший спортсмен. – Он необходим на данном этапе. Лубянка нервничает. Сейчас она бы не приняла другого человека. Шебардина уважают, кстати, гораздо сильнее, чем эту мокрицу Крючкова. Его бы и пять лет назад сочли достойным председателем КГБ. Заслуженный генерал, интеллигентный. Нам точно известно, что он не принимал участия в делах ГКЧП. Он и сам не стремился в компанию к Крючкову, и Крючков не хотел втягивать в это дело внешнюю разведку.
– Крючков сам себя перехитрил, – улыбнулся второй, молодой высокий блондин.
– Да что о нем говорить, это теперь – человек из прошлого. В политику он не вернется никогда, даже, если выйдет из тюрьмы. А насчет Шебардина у нас договоренность с президентами. Он посидит на Лубянке месяц, а потом уйдет. И КГБ больше не будет. Вместо нее возникнет три или четыре службы, главную из которых возглавит наш человек. Русский, конечно, но наш.
– А вы уверены, что Шебардин так просто уйдет? Он ведь вольная птица, – отозвался третий, аккуратный, улыбчивый господин, похожий на японца.
– Мы предусмотрели, что он может сопротивляться. Но во-первых, Шебардин – всего лишь исполняющий обязанности. Никто не утвердит его председателем КГБ. Это договорено. А во-вторых, если он начнет брыкаться – я не завидую генералу. Придется поставить на нем крест. Скорее всего, инсценируем самоубийство. Сейчас это в наших силах. Поверьте, господа, это короткий момент, когда мы в Москве почти всесильны. Через полгода всё может измениться. И надо воспользоваться моментом на все 200 процентов. Горбачев и Ельцин грызутся, как два бешеных волка, но в администрациях обоих работают наши люди. Они и шагу не могут сделать без нашего одобрения. Ни в экономических, ни в политических вопросах. Скоро будем окончательно делить Советский Союз. Этой страны больше не существует. Но с КГБ чуть сложнее. Там на высоком уровне у нас никого. Но мы можем и должны давить на них политически. Они же подчиняются совету народных депутатов, а по сути – президенту. К тому же, Ельцин создает российский КГБ. У них всё разваливается, – толстяк широко улыбнулся. – Поэтому никакой самостоятельности у Шебардина и нет. Он только может шевелить плавниками, как рыба, выброшенная на сушу. Лучше, конечно, оставить его живым, не стоит действовать слишком нахально. Это может нанести вред на будущее. Вы согласны?
Собеседники закивали.
– Я полагаю, может возникнуть такая проблема, – начал японец, – Шебардин и сам понимает, что пришёл ненадолго. И может рискнуть, может попытаться за это время проявить самостоятельность…
– Что вы имеете в виду?
– У меня нет жучка в его кабинете. Но, например, он может попытаться сколотить некую независимую от нас службу. Подразделение профессионалов, которые еще испытывают иллюзию, что Советский Союз жив, а Россия – великая держава.
– На это у него просто не хватит времени. – покачал головой толстяк. – Он может рыпаться сколько угодно, но просто ничего не успеет. Особенно – без политической и финансовой поддержки, а ее не будет. Но вы подали мне хорошую идею, Наоко. Сделаем такой ход. Сейчас по делу ГКЧП арестовано почти 100 офицеров КНБ. Пускай двое – не один, а именно двое – дадут показания против Шебардина. Осторожные, косвенные. Но для него это станет дамокловым мечом. Это полезно.
– Подстраховка всегда полезна. – сказал блондин. – Я бы его посадил в любом случае. А мы следим за ним, знаем, с кем он встречается?
– С сегодняшнего дня, с 15.00 мы будем знать о каждом его посетителе. В секретариат поступает наш человек. А до этого времени он вряд ли что-то успеет. Вообще-то генерал в депрессии.
– Пьет? – осведомился японец.
– Нет, это было бы слишком большой удачей для нас. Он вполне здоровый человек. Но ум его почти парализован. Он тяжко переживает события 21 августа. Дело всей его жизни потерпело крах, это нужно понимать, господа. Возможно, через несколько дней он отчасти придет в себя, но пока Шебардин в скверной форме. А нам сейчас нужно заняться архивами.
– Какими именно? – спросил блондин, потягивая сигарету.
– Из архивов КГБ нам может пригодиться всё. Агенты в СССР, агенты в социалистических странах, наконец, в наших державах. Информация о нелегалах, всякие отчеты, приказы и рапорты. Даже планы. Да я не назвал и десятой части того, что представляет интерес! Это золото. За любую часть архива можно заплатить дорого. Даже жизнями наших агентов. Вы понимаете меня?
– Значит, нужно торопиться, – резюмировал блондин. – А политическая поддержка на этот счет у нас есть?
– Конечно. Комитет верховного совета по внешней политике – это раз, группа в прокуратуре России, которая занимается делом ГКЧП – это два. Обе организации имеют доступ на Лубянку. И Шебардин не решится портить с ними отношения. Вот такие времена пришли, господа. Россия в нокауте. Это, может быть, не навсегда. Раненый зверь опасен, в будущем всё может быть. Действовать надо быстро. Ковать железо, пока горячо. Это русская поговорка.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71313013?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.