Главная страница | Учебники и пособия для вузов | Эррология

Эррология
Тимофей Степанович Бондаренко
Книга посвящена ошибкам человеческого мышления. Содержит описание и обсуждение типичных ошибок, возникающих в процессе познания как в научной, так и в околонаучной среде, обусловленных несовершенством человеческого разума.
Может быть полезна учащимся, студентам, научным работникам, философам, психологам, любителям для развития критического мышления и правильного понимания научной методологии.

Тимофей Бондаренко
Эррология

Предисловие.
Этот труд был мной начат очень давно – еще в советские времена. Но тогда же был отложен, ибо не представлялось никакой возможности его опубликования, или иного способа донесения до широкой публики. Сейчас, в связи с развитием интернета появилась возможность хоть как-то донести это до других. Немного подредактировав и дополнив, предоставляю этот опус читателям. Возможно, кого-то чем-то заинтересует.
Ваши отзывы можете присылать по адресу tim-bond@yandex.ru

ВВЕДЕНИЕ

§ I. Всеобщность ошибок
"Человеку свойственно ошибаться", "Не ошибается только тот, кто
ничего не делает" Эти и им подобные афоризмы давно уже стали общим местом. Никто с ними не спорит , но … никто и не пытается делать из них определенные выводы.
Говорят – "знание – сила", но и заблуждения – тоже сила, к тому же действующая чаще всего во вред человечеству. Ошибки , сопровождающие любую интеллектуальную деятельность человека есть несомненное зло , и уменьшение этого зла было бы весьма желательно. За века развития цивилизации человек научился бороться со многим, от болезней до стихийных бедствий. Но в отношении ошибок и заблуждений современный человек так же беззащитен и беспомощен, как наши предки.
Для эффективной борьбы с врагом надо его знать. На свете существует великое множество наук и отраслей знания. От космологии до кулинарии. Существует даже наука копрология, изучающая экскременты. Но науки, изучавшей бы ошибки и заблуждения человеческого разума не существует, хотя о важности проблемы вряд ли нужно спорить . Целью настоящего опуса собственно и является желание способствовать рождению такой новой науки об ошибках и заблуждениях, о механизмах их порождения, об условиях способствующих или препятствующих их возникновению итп. Назовем эту науку ЭРРОЛОГИЯ (от английского error – ошибка) . Итак, да здравствует эррология!
Но имеет ли эррология как наука право на существование?. Прежде всего, с точки зрения предмета науки: в данном случае; предмет изучения реально существует, и несмотря на известную зыбкость границ, может сыть более или менее определенно очерчен. Второй вопрос более сложен: имеет ли эррология право на существование как отдельная наука? Не следует ли отнести эти вопросы просто в ведение уже существующей науки – психологии?
Для ответа на это вопрос полезно обратиться к наукам о человеческом теле: существует гематология – изучающая только кровь человека, кардиология – сердце, нефрология – почки, дерматология – кожу, и.т.д.
Человек, даже с чисто биологической точки зрения – очень сложное существо, объект, который не может быть полностью с достаточной для практики детальностью описан в рамках только одной обшей дисциплины. Но ведь психическая деятельность человека не менее, а более сложна, чем его физиологическая жизнь!
Поэтому, если исходить из характера объекта, науки о психической деятельности человека "имеют право" даже на большую специализацию, чем науки о его теле. Существующая же нерасчлененность психологии – это просто результат неразвитости наших знаний и методов их добывания, а также следствие проводившейся веками осознанной или неосознанной политики в угоду сильным мира сего, не заинтересованных в развитии объективной науки о психике человека.
Ибо представления и человеческой психике , "душе", всегда были излюбленным местом для столкновений различных идеологий. И, добавим, как и в реальной войне, даже после окончания сражений, местность надолго оставалась разоренной и пустынной. И нынешнее убожество науки о душе человека (если сравнить с пышным и обильным кустом наук о его теле) объясняется только тем, что до последнего времени как объективные, так и субъективные исторические факторы не способствовали её развитию.
И, если существует наука, изучающая ошибки в программе развития человека (медицинская генетика, тератология), их причины, последствия и способы противодействия, то почему бы не существовать специальной науке, изучающей ошибки интеллектуальной деятельности человека.
Таким образом, с общетеоретической точки зрения нет оснований возражать против выделения эррологии как особой науки.
Наконец, в третьих, может ли эррология быть наукой ?
То есть, может ли изучаемый объект каким-либо образом упорядочен, существуют ли в нем какие-то внутренние связи и закономерности? Будь человеческие ошибки чисто случайными и беспорядочными (каковые черты характерны, например, для ошибок, совершаемых электронно-вычислительной машиной), в этом случае, разумеется, не стоило бы и поднимать вопроса об эррологии.
Но уже поверхностный взгляд указывает на определенную повторяемость ошибок. И, самое важное, дело не только в буквальном совпадении ошибок, делаемых разными людьми, что в основном характерно при выполнении задач в процессе обучения. Дело в том, что даже при внешней непохожести материала ошибок нередко вскрывается удивительная похожесть их логической структуры, схожести механизма и условий их порождения, реакции на их открытие и.т.д.
Так, в период становления геологии долго шел спор между сторонниками двух точек зрения – одни считали, что все горные породы произошли вулканическим путем ; другие – что они есть результат деятельности моря. И этот спор тянулся десятилетиями. При этом и та и другая сторона находили аргументы в свою пользу и ухитрялись игнорировать аргументы противной стороны. И что же в конце концов выяснилось? Что одни породы возникли вулканическим путем, другие – нептуническим (более того, нашлось место и "исключенному третьему")
Аналогичные споры шли между «горизонталистами» и «вертикалистами», ставившими во главу угла вертикальные или горизонтальные перемещения земной коры.
Другой пример – в конце позапрошлого – начале прошлого века в медицине шел ожесточенный спор между приверженцами двух взглядов на природу защитных механизмов человеческого организма от вторжения чужеродных тел (микробов) – между гуморальной теорией (Вирхов) приписывавшей защитные свойства особому составу крови, и фагоцитарной теорией (Мечников), согласно которой защита организма осуществляется особыми клетками организма, наличествующими в крови – фагоцитами, пожирающими непрошенных гостей.
Этот спор тоже тянулся десятилетиями, и каждая сторона также отыскивала аргументы только в свою пользу и не желала видеть аргументов противоположной стороны. И чем же кончился? Выяснилось, что часть защитных мероприятий осуществляется гуморальными факторами, часть – фагоцитами.
Не правда ли, разительное сходство, структуры и формы ошибок, несмотря на огромные различия в материале! И история наук прямо таки кишит такими случаями, спорами о том, образно говоря, какая нога для ходьбы главнее левая или правая, хотя конечно и не обязательно эти споры столь масштабны, как упомянутые. Человек, овладевший частью истины, тщится доказать, не допуская сомнений, что он владеет всей истиной.
Этого рода ошибка высмеивается в древней притче о слепцах, пожелавших узнать, что такое слон. Один, ухватившийся за хобот, сказал, что слон похож на змею, ощупавший его ногу, сказал, что слон похож на ствол дерева и.т.п. И после своего "эксперимента" слепцы до одури спорили, доказывая друг другу свою правоту.
Но, увы, видимо, притчи мало чему способны научить людей, да и в наше время не принято относиться к ним со всей серьезностью.
И одна и та же ошибка повторяется и тиражируется в самых разных науках. Впрочем, было бы заблуждением считать, что она не повторяется и в той же самой науке. В той же геологии после нептунисто-плутонистов позже возник спор "горизонталистов" и "вертикалистов" . Если же спуститься с глобального уровня споров между научными школами до споров между отдельными учеными по более мелким вопросам, то здесь совершаемых ошибок такого рода просто не перечесть.
Таким образом, налицо наличие повторяемости , и отнюдь не только чисто внешней, в совершаемых людьми ошибках. Уже одно это, даже при отсутствии другого рода закономерностей, сделало бы оправданным существование эррологии , даже как чисто описательной науки.
Сводись она даже просто к хорошо классифицированному перечню наиболее типичных ошибок, и в этом случае она могла бы быть полезной. Так же как список наиболее типичных ошибок, вне всяких сомнений полезен для изучающего скажем шахматы или борьбу самбо, так и для исследователя, изучающего природу или общество был бы полезен (разумеется соответствующим образом проработанный и усвоенный освященный авторитетом науки) список типичных ошибок интеллекта. Полезен для распознавания и предупреждения как своих, так и чужих ошибок.
Но дело не сводится только к повторяемости, более пристальный взгляд обнаруживает и определенные закономерности, связанные с порождением ошибок. Есть ситуации, в которых число ошибок резко возрастает, в других ситуациях число аналогичных ошибок падает, Есть ситуации, в которых растет только число ошибок определенного вида и.т.д. Так что поле исследования для эррологии заведомо не сводится только к собирательству и классификации. Хотя, в виде начального этапа это ей, как и всем такого рода "неточным" наукам придется пережить.
Итак, со всех рассмотренных точек зрения эррология, как специальная отрасль науки имеет несомненное право на существование.

Кроме того, следует остановиться на ещё одном важном аспекте: Изучение ошибок, совершаемых человеком, может быть очень полезно и для понимания механизмов работы его психики.
Правильное выполнение одних тех же действий может обеспечиваться самыми различны ми способами и механизмами, и при этом, если сам процесс для наблюдения недоступен, наблюдая только результаты работы, мы никогда не сможем что либо сказать о внутреннем устройстве и схеме работы объекта, даже если альтернативных вариантов и не очень много.
Но это пока он работает без сбоев. Если же он начнет ошибаться, то каждый такой "черный ящик" будет ошибаться по-своему. И в данной ситуации только ошибки способны приоткрыть завесу над внутренней организацией объекта. И изучение случаев ошибочной работы способно дать гораздо больше информации, чем изучение работы безошибочной.
Приведем простейший пример.
Так, я, печатая на машинке, время от времени совершаю ошибку, печатая букву "ф" в окончаниях слов вместо положенного "в". Быть может ошибка чисто механическая?
Да нет, другие пары букв, расположенных в клавиатуре на таком же расстоянии я путаю гораздо реже.
Но все становится понятным, если вспомнить, что в русском языке оконечное "в" часто произносится как "ф" . таким образом, это свидетельствует о том, что я, печатая на машинке (не обязательно со слуха, но и с текста или "из головы"), предварительно "проговариваю" про себя слова, а только потом вступает в действие механизм переведения слова из фонематической в графическую (правописательную) форму и лишь затем отдается команда на нажимание определенных клавиш. В некоторых случаях этот механизм перевода из фонематической в орфографическую форму слова дает сбои и я печатаю «ф» вместо "в".
Наблюдая же правильную работу со стороны, трудно было бы догадаться, что я, перепечатывая, например печатный текст, не просто запоминаю и воспроизвожу слова в орфографической форме , чего собственно можно бы ожидать из принципа экономии мышления , но сначала перевожу их орфографической в фонетическую форму, а затем обратно.
Аналогичный анализ опечаток, например глухонемых от рождения людей мог бы дать ответ на очень интересный вопрос, является ли внешний (напр. "пальцевый") язык также и внутренним языком для них?
Таким образом, как мы видим, анализ ошибок в интеллектуальной деятельности может дать полезную информацию и о самих механизмах этой деятельности, причем в ряде случаев анализ ошибок оказывается единственным доступным источником соответствующей информации.

§2. Трудности создания эррологии
Можно спросить, но почему же до сих пор эррология не была создана? Этому, несомненно, способствовала общая неразвитость психологии. Но есть и другие факторы.
Человеку свойственно не только ошибаться. Ему . увы , свойственно кроме того, а это во сто крат хуже, и упорствовать в своих заблуждениях, а если упорствовать нельзя, то отрицать свои заблуждения, делая

вид, будто с самого начала был прав, ну а если нельзя и отрицать, то тогда человеку свойственно поскорее забыть их.

Причем далеко не всегда соответствующие действия вполне осознанны , а что касается силы подобных стремлений , то они могут доходить вплоть до готовности самому взойти на костер, или послать туда оппонента. (и посылали!).
Можно спорить о том, наличествует ли тут и в какой мере врожденная основа для подобных реакций, но значительное влияние общей общественной атмосферы нельзя отрицать, и с детства воспитывается отношение к ошибкам как к некоему "греху", чему-то недопустимому и позорящему человека, лишающего его права на уважение и самоуважение , и наоборот, отсутствуют всякие реальные воспитательные воздействия, направленные в противоположную сторону.
Поэтому неудивительно, что есть немало людей, для которых указать на их ошибку – значит стать их врагом.
И дело тут не во врожденной реакции – ведь с тем же человеком можно куда более спокойно спорить о том, например, гуляет ли соседка Нюра, или кто забил второй гол в матче СКА- Спартак .
В ярко выраженных случаях подобного рода нетерпимости к сомнению в своих умозаключениях можно бы сослаться на комплекс неполноценности. В общем, часто это действительно так. Но комплекс неполноценности сам по себе не может объяснить выбор средств самоутверждения – они диктуются обществом, также как и избегания "признаков неполноценности" – они являются для индивида таковыми лишь постольку, поскольку являются таковыми в глазах общества.
То есть, склонность к подобного рода реакциям, к непризнанию ошибок, является в большой мере результатом воспитания.
Представление о "греховности" "позорности" ошибок так крепко сидит в головах людей, что порой играет с ними весьма неожиданные шутки. Даже память – наш необходимейший и верный помощник играет порой злейшие шутки, никак при этом нас не предупреждая.
Классическим может служить самонаблюдение З.Фрейда, который, однажды просматривая книгу приема пациентов, обнаружил незнакомую фамилию, хотя фамилии, стоявшие по соседству, он помнил и помнил их носителей. Этого же пациента он никак не мог вспомнить. И лишь после больших усилий ему удалось вспомнить, что это был пациент, которому он поставил неправильный диагноз.

Мне пришлось наблюдать еще более поразительный случай.
Однажды я поспорил (с весьма эмоциональным по характеру) оппонентом, причем сам по себе предмет спора был пустячный: где правильно ставить ударение в слове "судно" – на первом, как я утверждал, слоге, или на втором – что утверждал мой оппонент. Слово за слово, разгорелись эмоции. Решили проверить это дело по словарю. Достаю словарь, нахожу слово. Там, как я и предполагал, ударение показано на первом слоге, показываю это оппоненту. И вдруг. слышу: "да, правильно, я так и говорил, на первом слоге, а ты был неправ."! Т.е. оппонент, в одно мгновение все "забыв", приписал правильный взгляд себе, а ошибочный своему сопернику (т.е. мне). При этом, подчеркиваю, не было никаких сомнений, что он делал это полностью бессознательно! Но на этом чудеса не кончились! Как только словарь был водворен на полку, он снова вернулся к первоначальной расстановке мнений (полностью забыв только что озвученную новую), но при этом утверждая, что он был прав, и что в словаре, который мы только что смотрели, ударение стояло на втором слоге, и я, следовательно, был неправ!!! При этом он ни в малейшей степени не хотел верить моим указаниям на эти странные перемены, и лишь когда эмоции поостыли, засомневался.
Подобные случаи указывают, что мотивация для непризнания и отрицания собственных ошибок может быть весьма сильной . Тот же факт, что подобные явления могут происходить и на подсознательном уровне – лишь усугубляет дело. Хотя впрочем, вполне возможны, и встречаются в действительности, и случаи вполне сознательного непризнания ошибок – как вследствие самолюбия, так и просто материального расчета.
Но вышеуказанное стремление к упорствованию в ошибках, к их замазыванию и отрицанию, характерно не только для отдельных личностей в отношении их собственных ошибок. Такое же отношение характерно и по отношению к своей науке, своей научной школе, направлению, к признанным авторитетам.
Любого великого ученого "благодарные потомки" стремятся окружить ореолом непогрешимости. Говорить об ошибках "великих" считается чем-то неприличным, моветоном, как крайний случай это может быть допущено, если ты сам велик.
Биографы тщательно изымают из биографий все упоминания о промахах и ошибках героев. Если же их и приходится признавать, то ту же сочиняется куча оправдывающих неодолимых обстоятельств, что мол, любой бы на его месте ошибся бы, может даже ещё хуже, что он, мол, по-своему был прав и.т.п. оговорки.
Впрочем, непогрешимость считается достоинством не только исключительно ученых мужей. Её усиленно приписывают и художникам и поэтам и писателям и полководцам и.т.д., хотя бы даже речь шла и о вещах, в которых подзащитный по роду своей великой деятельности вовсе и не обязан был разбираться.
Про религию, наверное, излишне и говорить – тут всегда своя религия самая правильная. Свое толкование самое верное. Свои святые – непогрешимы.
Что же касается историков науки, то они свое внимание сосредоточивали преимущественно на позитивных результатах развития науки. Таким образом, ошибки издавна находились на положении бедных родственников, от которых, как могли, открещивались и старались как можно быстрее забыть. И наконец, в довершение к образам непогрешимых, как Папа Римский (насчет непогрешимости которого церковью принят специальный догмат) Великих Мужей и отдельных наук, был создан образ некоей собирательной Науки (с большой буквы), которая олицетворяет собой плоды трудов Великих Мужей, и которая, конечно, непогрешимее Папы Римского.
Нетрудно понять, что подобный психологический климат отнюдь не способствовал возникновению эррологии.
Научный подвиг замечательного русского хирурга Пирогова, опубликовавшего книгу с анализом своих врачебных ошибок, остается редчайшим исключением такого рода и по сей день. Очень мало нашлось врачей, способных последовать его примеру. Врачу признаться вдвойне трудно – ведь это признаться чуть ли не в убийстве. Но вместе с тем признать и проанализировать собственные ошибки – значит спасти других от их повторения, спасти жизни других больных – и поэтому позор признания вознаграждается успокоением совести, утехой чувства собственного благородства.
Известны книги с анализом ошибок в боевых действиях, даже собственных. Видимо там, где за ошибки расплачиваются кровью, голос совести еще способен заглушить уязвленное самолюбие, и то, ох как редко!
Но кто мне укажет хоть один труд в котором анализировал бы свои ошибки геолог, химик, педагог, биолог? А художник, музыкант, поэт, наконец? Хотя мемуаров о своих удачах и успехах в любой отрасли деятельности хоть отбавляй.
Итак, анализировать свои ошибки – позорно, чужие – врагов наживешь, Великих Мужей – неэтично, научных школ и наук – а не слишком ли много на себя берешь? А кому интересен, разбор ошибок третьестепенных ученых, живших полтора столетия назад? Вот и остается анализировать ошибки в школьных сочинениях.
Кроме того, когда некто начинает разбирать ошибки других, то у некоторых личностей возникает подозрение, что он делает это только с целью показать и доказать, что он "умнее других" и вообще выпендривается,
Следствием таких подозрений является как вообще отрицательное отношение к данному индивиду, так и стремление любым путем оспорить его анализ (мне лично приходилось сталкиваться с такого рода реакцией).
Психологический механизм такой реакции в общем-то понятен и достаточно интересен, чтобы остановиться на нем: по-видимому, когда человек слушает изложение некоей точки зрения и её критику (т.е. по сути, скрытый диалог), то он непроизвольно может отождествить себя с носителем критикуемой точки зрения (а привычка и способность к такому самоотождествлению достаточно развита у нас литературой, кино, телевизором), и далее реагировать на критику этой точки зрения так же, как на критику в свой адрес. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. При этом он может и вполне не осознавать сути своей позиции, считая, что он выступает как нейтральный и беспристрастный арбитр. Но сам эмоциональный характер его реакции хорошо указывает на её действительную сущность.
Итак, на пути создания эррологии стояли большие трудности и чисто субъективного порядка. Более того, они продолжают стоять и сейчас. И нет сомнений, что и настоящая работа вызовет у ряда лиц отрицательное отношение именно в силу указанных особенностей существующего отношения к ошибкам.
Одни увидят в излагаемом материале личную обиду, другие подкоп под авторитеты, третьи – нахальное вторжение в чужую епархию да ещё с попыткой вынести оттуда сор, четвертые – просто желание повыпендриваться и показать себя гением "за счет других" и.т.д.
Но когда-то и кому-то начинать нужно. Настоящая работа и представляет собой мой первый опыт в области эррологии .
Я не собираюсь и не надеюсь сразу создавать и излагать что-то цельное и стройное. Здесь ставится задача привлечь внимание к новой области, пройтись хотя бы кавалерийским галопом по терра инкогнито, осмотреть самые разные её уголки. Поэтому изложение материала неизбежно страдает отрывочностью. Хотя первоначально этот опус был задуман как некий систематический труд, от этого замысла в процессе работы пришлось отказаться – такая работа в настоящее время не по силам одному автору, поэтому первая часть страдает фрагментарностью и изложена в виде отдельных внешне мало связанных между собой кусков, и не уложенных в какую-либо определенную систему.
Стремлением сделать труд доступным для возможно большего числа читателей обусловлена и популярная форма, изложения. Выбор примеров для пояснений обусловлен помимо соображений удобства также, конечно, и областью моих интересов и знаний.
И ещё одна неизбежная оговорка: автор вовсе не ставит целью кого-либо опорочить, упоминание об ошибках того или иного "Великого" вовсе не означает отрицания его заслуг, так же как и упоминание или разбор ошибки кого-то из малых – ведь не ошибается только тот кто ничего не делает. И наличие ошибки в той или иной работе вовсе ещё не говорит о бесполезности всей работы в целом. В силу специфики предмета нам придется часто встречаться с цитатами отдельных не лучших мест тех или иных авторов и с отнюдь не хвалебным разбором их.
Не следует это воспринимать как попытку оценить работы этих авторов в целом – в остальном они могут быть и отличны – просто не нашлось более подходящего примера из более плохой работы, вне всяких сомнений, некоторые из процитированных авторов останутся обиженными – слишком уж вопиют ошибки сами за себя.
Но в конце концов у меня есть оправдание – ведь не я же придумал и напечатал многотысячными тиражами цитируемые издания. И почему бы мне не заимствовать цитату и не поставить под ней имя автора, если уж он сам решился поставить свое имя на титульном листе издания, откуда взята она? Что же касается сведений и материала, собранных приватным путем, то здесь конечно будут вполне соблюдаться правила этики.

Итак, ЧТО ТАКОЕ ОШИБКИ И КАК С НИМИ БОРОТЬСЯ?

ЧАСТЬ 1.

Введение. Что такое ошибки?
Ошибки бывают разные, но не все их мы будем рассматривать, как уже говорилось во введении, главным нашим предметом будут ошибки мышления, как мы их будем называть, интеллектуальными ошибками.
Под ними мы будем подразумевать разного рода аберрации, отклонения, провалы и.т.п. нарушения, возникающие в процессе суждения, умозаключения, логического вывода. При этом нас будет интересовать главным образом именно эта сторона дела.
От упомянутых ошибок следует отличать ошибки фактические , выражающиеся в несоответствии результатов или посылок суждения реальному положению вещей. При этом один вид ошибок вообще говоря, независим от другого. Суждение может быть истинным с фактической точки зрения, но ошибочным – с теоретической (также, как и наоборот).
Рассмотрим, например, суждение:
Как известно, на семидесятой параллели не растут груши.
В Норильске, как можно проверить, груши не растут.
Следовательно, Норильск расположен на семидесятой параллели.
Хотя с фактической точки зрения это суждение ошибок не содержит (не только в выводах, но и во всех пунктах), но с точки зрения логической, оно содержит грубую (и, кстати, довольно типичную для неискушенных) ошибку. И такое суждение мы без всяких колебаний отнесем к ошибочным.
И наоборот, логически безупречное суждение мы не назовем ошибочным, хотя бы фактически его выводы и противоречили действительности.
К ошибкам мы отнесем также не только искривления логической линии, но и отсутствие логических суждений там, где их следовало бы ожидать, попытки заменить логическую аргументацию разного рода суррогатами – бездумные ссылки на авторитеты, возражения не по существу, попытки опорочить положение, а не опровергнуть его и.т.д. разного рода осознанное или неосознанное трюкачество.
К ошибкам мы отнесем также не только принятие ошибочного суждения, но и случаи непринятия логического анализа и сопоставления в ситуации, где это возможно. Так, если например, некий автор приводит для значения ускорения свободного падения сначала величину 9,8 м/с2 , а потом 1,6 м/с2 , то налицо некий сбой в мышлении автора, ибо с чисто теоретической точки зрения ясно что одно из этих двух значений ошибочно.
Таким образом, в наш круг мы включаем и фактические ошибки, но лишь такие, наличие которых может быть установлено средствами теоретического анализа, логическим путем (может быть, с привлечением некоторых общеизвестных данных).
Что же касается фактических ошибок самих по себе, то они находятся вне области нашего рассмотрения – в самом деле, если человек, скажем, воспользовался для своих рассуждений неправильными данными, взятыми из справочника, причем неправильность этих данных или противоречие их другим общедоступным сведениям он не может теоретическим путем выявить (во всяком случае, достаточно простым путем), то вполне естественно, нет никаких оснований предъявлять к такому человеку какие-либо претензии по части неумения мыслить или низкого теоретического уровня, и считать, что он каким-либо образом виноват в этой ошибке (за исключением конечно, того случая, когда выбор ошибочного или сомнительного источника был сделан преднамеренно или вследствие безразличного отношения к надежности, наразборчивости).
К ошибкам мы отнесем также и различного рода неясности и запутанности в изложении, а также двусмысленность и многозначность когда неясно, что же хочет сказать или утверждает автор, т.е. погрешности смыслового плана, заключающиеся в многозначности смысла, его расплывчатости или вообще отсутствии, в данном контексте.
Причем это может относиться не только к смыслу отдельных слов или предложений – каждое слово, предложение, отрывок, наконец, могут сами по себе и иметь некий смысл , но при этом, например, может остаться совершенно неясным, зачем данный отрывок включен в рассматриваемый контекст и какое он имеет отношение к делу.
Ошибкой следует назвать и выбор без достаточных оснований только одного мнения там где существует неоднозначность, часто – даже без упоминания неоднозначности.
Таким образом, используемое здесь понимание слова "ошибка" с одной стороны несколько уже, с другой – несколько шире, чем обычно принятое, что следует иметь в виду при чтении дальнейшего текста.

Дальнейшие страницы данного раздела содержат описания и разбор различных видов типичных совершаемых ошибок. При этом, поскольку научной классификации ошибок в настоящее время не существует, изложение, представляющее собой ряд отдельных мало связанных друг с другом параграфов, не следует какой-либо определений системе, Одни из разделов объединяют ошибки по области, другие по форме, третьи – по сходным порождающим их условиям. Выбор того или другого принципа определялся только соображениями удобства изложения.

ГЛАВА I. ОПРЕДЕЛЕНИЯ
Разного рода ошибки, как случайные, так и систематические, даже практикуемые постоянно – в виде ошибочных мнений, очень характерны для этой области, что и обусловило выделение разбора ошибок, и ошибочных мнений, связанных с определениями в отдельный раздел.

§1. Что есть определение?
Со строго логической точки зрения дать ответ на данный вопрос – значит дать определение того, что есть определение. Но со строго логической точки зрения корректного ответа на этот вопрос не существует, ибо нельзя сконструировать определение, не зная, что есть определение. Поэтому ответ на этот вопрос неизбежно будет связан с выходом за чисто формально-логические рамки.
Так, учебник логики ("Формальная логика", изд. ЛГУ, Л,1977 с147) объясняет: определение – это "определенный логический прием, имеющий целью раскрытие содержания данного понятия". При этом к определениям относят только "строгие" определения, которые очерчивают характеризуемый объект полностью, без исключений в ту или иную сторону и абсолютно точно.
Типичными представителями такого рода формально-логических определений могут служить определения в математике, не допускающие какой-либо неоднозначности и неопределенности Типичной и практически обычно употребляемой формой формальных определений является определение через указание рода и видового отличия.
(например: группа есть множество , обладающее тем свойством ………….)
Однако такое сужение рамок понятия "определение" совершенно неприемлемо: если следовать такому пониманию, то окажется, что ни в одной практической науке (т.е. везде кроме математики) определения вообще невозможны, ибо в них не существует ни абсолютно строгих понятий, ни абсолютно строгих процедур выявления и установления родовых различий.
Помимо этих теоретических соображений укажем также на сложившуюся практику конструирования и использования определений, нередко заведомо не удовлетворяющих формально-логическим требованиям.
Наконец, такое замыкание в келейных логических рамках приводит к тому, что в области "нестрогих" определений наблюдается определенный беспорядок и укоренение различного рода заблуждений.

Итак, принятый в формальной логике подход для нас непригоден. Поэтому обратимся к содержательной интерпретации понятия определения. Для этого начнем несколько издалека.
Прежде всего, обратим внимание на то, чем являются понятия и термины для исследователя?
Как справедливо заметил ещё капитан Врунгель, морские термины – это инструмент, столь же необходимый в морском деле как компас, секстан и.т.д. Точно так же, с функциональной точки зрения, понятия и термины – это необходимый инструмент исследователя
И если понятие – инструмент исследователя, то определение – это описание, "чертеж" этого инструмента. Функциональное назначение определения – дать достаточно полное и достаточно однозначное описание некоего понятия.
Здесь не случайно дважды повторено слово "достаточно" – в реальных случаях задача, определения состоит не в том, чтобы удовлетворить неким формальным критериям, а в том, чтобы обеспечить взаимопонимание исследователей, единообразное описание явлений. И вовсе не обязательно для этого, чтобы определение подходило на все случаи жизни. Достаточно, чтобы не возникало недоразумений в данной конкретной области, конкретном контексте.
Соответственно достаточность или недостаточность определения будет зависеть от конкретной ситуации. Кроме того, достаточность может зависеть также и от конкретных целей исследования. Так, например, определение, обеспечивающее 90% -ное однообразие описания явлений может быть весьма удовлетворительным в одном случае и совершенно непригодным в другом.
Глобальной задачей определений вообще является установление единообразия языка науки и взаимопонимания между исследователями.
Таким образом, при функциональном подходе класс определений оказывается гораздо шире, чем при формально-логическим, и, что главное, функциональный подход гораздо лучше соотносится с нуждами практики.
Функциональный подход позволяет навести определенный порядок в области "нестрогих" определений, а также, как мы увидим далее, весьма облегчает выявление различного рода ошибок, связанных с такими "практическими" определениями.

§2. Когда нужны определения?
Существует мнение, что (по крайней мере, в идеале) ученый должен дать определение всех терминов, с которыми оперирует. Или, если не ученый, то хотя бы представляемая им наука. Ну, и, разумеется, эти определения должны быть "строгими".
Принципиальная неосуществимость такой задачи была осознана уже тысячелетия назад, и находит яркое выражение в самой строгой из современных наук – математике. Во многих разделах математики специально выделяются "основные" понятия, которым не дается формального определения и смысл которых «считается известным».
Причину этого понять нетрудно: значение одного слова мы вынуждены определять, используя другие слова, например:
СТОЛ – это род мебели, имеющий плоскую горизонтальную поверхность, предназначенную для операциональной деятельности человека (как то, письмо, еда, конструирование …).
Но дело в том, что , если подходить с упомянутыми выше мерками, то следует потребовать определения также и всех слов, входящих в данное выбранному термину определение , так, в нашем случае, следует дать определение словам: Это, РОД, МЕБЕЛЬ, ИМЕТЬ, ПЛОСКИЙ, итд.
Их, конечно, можно определить с помощью других слов, но ведь они в свою очередь, потребуют определений!
Поскольку число слов в языке, конечно, то рано или поздно такой цепной процесс должен упереться в тупик: мы придем к некоему набору слов требующих определения, но которые просто нечем будет определять ввиду отсутствия «свободных» слов (т.е. не употребленных в качестве определяемого на одном из предыдущих этапов).
Некоторых философов такие соображения приводили к мысли о существовании неких врожденных идей и представлений. Поскольку выясняется, что смысл всех слов нельзя логически последовательно (т.е. не впадая в порочный круг) определить, а люди как-то все же ухитряются знать смысл слов, то и возникает гипотеза о врожденности неких "первичных" понятий, из которых можно построить все остальные.
Этот вывод был бы неизбежен, если бы вся человеческая жизнь сводилась только к внутренней духовкой жизни, а все общение с внешним миром – лишь к речевому общению. Тогда действительно: тот факт, что люди ухитряются понимать друг друга и вкладывать в одни слова примерно одно и то же содержание, казался бы чудом.
Но люди живут в материальном мире и этот мир один и един.
И именно этот факт и обуславливает единство и единообразие мышления разных людей, и возможность их взаимопонимания.
Материальный мир не нуждается в "определениях", ибо он существует.

И именно в процессе общения человека с ним, мир заставляет его выработать адекватные реальности понятия. Ребенок усваивает смысл основной массы слов не из объяснений (для которых уже требуется известный уровень владения речью), а из непосредственных наблюдений и столкновений с внешним миром.
Кстати, любой дрессировщик вам объяснит, что он учит животных понимать команды не путем "объяснений" и "определений", а путем поставления их в определенные условия деятельности.
Интересен опыт обучения речи слепоглухонемых детей. Представьте себе, сколь сложна эта задача в отношении людей, лишенных слуха и зрения. Однако в наше время она успешно решается. Есть даже слепоглухие, защитившие диссертации!
И как оказалось, первейшим условием овладения детьми человеческой речью (разумеется, буквы при этом передаются в осязательной форме, движениями пальцев) является не проведение каких-то сверхизощренных педагогических приемов, а прежде всего, привитие им нормальных человеческих навыков, например, есть ложкой, а не руками и.т.д.
Т.е. для овладения человеческой речью оказалось абсолютно необходимым приучить (или даже принудить) к человеческому образу жизни!
Все это собственно, является конкретизацией известного материалистического тезиса о том, что материя первична, а сознание – вторично; что материальный мир, материальная человеческая практика, а не хитро состряпанные дефиниции является конечным источником всякого смысла.
Вместе с тем, из того, факта, что нельзя дать определения ВСЕМУ не следует делать опрометчивый вывод, что определения вообще не нужны и бесполезны. Нельзя дать определение ВСЕМ словам, но вполне возможно дать определение НЕКОТОРЫХ слов, пользуясь всеми остальными.
Поскольку определить ВСЁ невозможно, то встает естественный вопрос: а ЧТО следует определять? Чем должен определяться выбор тех НЕКОТОРЫХ, смысл которых мы будем определять, соотнося их с остальными?
Часть ответа на эти вопросы очевидна: нет, и не может быть какого-либо фиксированного разделения слов на группы определяемых и группу "неопределяемых", смысл которых априори считается известным.
Все зависит от ситуации и конкретных целей, которые ставит себе исследователь.
Вторая же часть ответа вытекает из изложенного в предыдущем параграфе функционального подхода к определениям. Сверхзадачей, глобальной целью, определений вообще является установление или улучшение взаимопонимания между исследователями.
Поэтому:
Определения уместны только там, где создается опасность различного или недостаточно четкого понимания термина, где использование термина без разъяснений может повлечь существенную неоднозначность или нечеткость понимания изложения и выводов.
Ну а вопрос, что считать существенным, или несущественным, зависит, разумеется, от существа дела, и ставимых целей.
Так, скажем, понятие "температура" не требует никаких уточнений и определений, когда речь идет о температуре тела больного в медицине, и было бы идиотизмом в медицинском учебнике приводить строгое термодинамическое определение температуры.
С другой стороны, когда речь идет о неравновесной плазме (напр. с функцией распределения, отличающейся от максвелловской), понятие температуры требует уже уточнений. И было бы ошибкой в подобных ситуациях не давать достаточно точного смысла используемого термина применительно к рассматриваемому случаю.
Таким образом, в решении вопроса "когда давать определения.'' могут совершаться два рода ошибок:
I). Дача определений там, где они совершенно не нужны
2). Отсутствие определений там, где они необходимы.

Остановимся сначала на I типе.
Хотя они и не так вредны, как ошибки 2 типа, но все же полностью безобидными их считать нельзя.
Отметим, что в таких случаях в приводимых определениях нередко содержатся существенные погрешности (вплоть до полной бессмысленности), которые именно в силу полной ненужности, и неиспользуемости в дальнейшем таких определений, остаются невыявленными. Конструкции таких определений иногда, даже при полной правильности, труднопонимаемы и не вносят никакой дополнительной ясности в данной конкретной ситуации и способны даже затемнить смысл.
Так, например, даже если дать строгое термодинамическое понятие температуры в учебнике внутренних болезней для фельдшеров, то это никакой пользы не принесет, а способно привести лишь к ненужной трате времени и умственной энергии на понимание и усвоение смысла этого определения.
Наконец, конструирование таких ненужных дефиниций способно создавать иллюзию умственной деятельности и отвлекать энергию и внимание от более насущных задач. В книге "Материализм и эмпириокритицизм" Ленин едко высмеивал таких буржуазных профессоров – философов, для которых главное дело – "похитрее состряпать дефиниции".
Кстати, следует отметить, что такой прием, как дача ненужных и запутанных определений, или, что гораздо чаще, требование, чтобы оппонент давал определения всему подряд, нередко встречается в спорах. Таким образом, спор уводится от существа дела в дебри выяснения ненужных тонкостей.
Конечно, в споре одна из сторон вправе требовать от другой определений, но лишь в тех случаях, когда смысл употребляемого термина действительно неясен стороне, когда есть основания полагать, что термин употребляется не в совсем обычном смысле, когда возможная неоднозначность или расплывчатость термина может оказаться существенной для рассуждения.
Так, скажем, в споре о том, следует ли матери кормить ребенка грудью до 6 или до 10 месяцев, можно конечно, потребовать от оппонента определения того, что понимать под словом "мать" и заняться таким тонким вопросом, следует ли считать матерью только биологическую породительницу, или также и неродную и.т.п.
Перенесение спора в такую плоскость, разумеется, будет лишь уверткой, продиктованной стремлением любым способом поставить противника в тупик. Но такая оценка не является, конечно, абсолютной. В другом случае, например, для юриста, при обсуждении вопросов семейного права более точное определение, кого считать матерью, а кого нет, может оказаться вполне правомерным и необходимым.
Так, упомянутые выше, осуждаемые Лениным профессора, жаловались и обвиняли Энгельса в том, что он в дополнение к положению о том, что материя первична, а сознание вторично, не дал формальных определений того, что такое материя и что такое сознание. Как будто без этих определений смысл позиции Энгельса неясен! И Ленин совершенно справедливо расценил это как чисто формальные придирки.
*) В.И.Ленин "Материализм и эмпириокритицизм"

Перейдем теперь ко второму типу ошибок: когда определение термина отсутствует там, где оно необходимо. Определения необходимо
давать:
Когда вводится некий новый термин, смысл которого неясен.
Когда используемый термин употребляется в смысле, отличном от стандартного (общепринятого), например, в более узком, более широком, или в необычном (напр. метафорическом) смысле.
Когда общепринятое толкование термина в данных конкретных условиях оказывается недостаточно определенным.
Отсутствие определений там, где это необходимо монет привести к различным последствиям. Наиболее безобидным из них будет то. что просто некоторые места в изложении останутся непонятыми читателем. В более худшем случае, автор рискует быть понятым превратно, и наконец (что тоже случается), автор, использующий недостаточно четкие и однозначные понятия может сам в них запутаться и придти в результате к ошибочным выводам.
В качестве иллюстрации можно привести выдержку из письма В.И. Ленина Инессе Арманд 17янв. 1915 г. В котором Ленин пишет ей по поводу "свободы любви":
"В самом деле, что Вы под ним понимаете? Что можно понимать под этим?
1. Свободу от материальных (финансовых) расчетов в деле
в деле любви ?
2. То же от материальных забот ?
3. От предрассудков религиозных?
4. от запрета папаши etc.
5. от предрассудков общества ?
6. от узкой обстановки (крестьянской или мещанской или интвллигентско-буржуазной) среды?
7. от уз закона, суда и полиции?
8. от серьезного в любви ?
9. от деторождения ?
10. свободу адюльтера ?
Я перечислил много (не все конечно) оттенков, Вы, понимаете , конечно, не №№ 8-10 а или №№ 1-7 или вроде №№ 1-7.
Но для №№ 1-7 надо выбрать иное обозначение, ибо свобода любви не выражает точно этой мысли.
А публика, читатели брошюры неизбежно поймут под "свободой любви" вообще нечто вроде №№ 8-10 , даже вопреки Вашей воле ...."
Этот пример наглядно демонстрирует опасности оперирования с недостаточно ясно определивши понятиями. Помимо чистосердечных заблуждений, при этом возможно даже и злонамеренное искажение мысли автора, например, с целью его дискредитации или какими -либо иными целями. Так, в упомянутом случае, за неточность термина "свобода любви" несомненно ухватились бы реакционеры, чтобы дискредитировать даже не столько И.Арманд, сколько социалистов вообще , с другой стороны теоретики "стакана воды" воспользовались бы этим выступлением для укрепления и подтверждения собственных позиций.
Наконец, следует остановиться на том, всегда ли следует давать формальное определение вновь вводимому термину ?
Во многих случаях в этом нет необходимости, главным образом, при использовании старого термина в составе словосочетания с добавлением определяющего слова (слов). Так, например смысл термина "биологическая мать", являющегося уточнением термина "мать" вполне ясен сам по себе, исходя из смысла составляющих его слов, и поэтому не нуждается в специальных разъяснениях, (кстати, отметим, что с точки зрения грамматической слово "биологический" в упомянутом сочетании является определением к слову "мать").
Т.о. определение термина может содержаться в самом термине. Но разумеется, обходиться без формальных определений и более подробных разъяснений в подобных случаях можно лишь тогда, когда смысл образованного таким образом нового термина не вызывает сомнений и разночтений.

§ 3. Какими должны быть определения?
В данном параграфе мы разберем вопрос о том, какова может или должна быть форма определений, оставляя до следующего параграфа вопрос о существе определений. Насчет формы определений до сих пор держится целый ряд предрассудков, на которых следует остановиться.
Первый из них, ведущий свое происхождение, как и большинство остальных, от формальной логики, заключается в требовании, чтобы определение было абсолютно строгим.
Но, оставляя в стороне математику (к ней мы вернемся в другом месте), нетрудно увидеть, что ни в одной науке абсолютно строгих определений дать, как правило, вообще невозможно. Абсолютно строгое определение в естественных науках эта такая же идеальная фикция как Абсолютно Черное Тело в физике. Можно построить сколь угодно строгое определение чего-либо, но абсолютно строгое – нельзя.
Это связано с тем, что все определения в конечном счете приходится строить с помощью слов обычного человеческого языка . А они, как известно, не обладают каким-либо абсолютным смыслом. Смысл их невозможно очертить какой-либо четкой границей.
Разные люди употребляют их хотя и в сходном, но все же в несколько разном смысле. Поэтому смысл любого сконструированного из них определения будет хоть чуть-чуть, да расплывчат.
Второй источник нестрогости практических определений лежит в ограниченности, конечной точности наших знаний о природе.
Возьмем, например, следующее определение: "Стандартной гончей собакой является собака, рост которой в холке не превышает 58 см".
С виду, будто вполне строгое определение. Однако можно задать вопрос: кого считать собакой? Т.е. какой процент примесей инородной "крови" допускается ( волчьей например), чтобы животное можно было отнести к собакам? Далее, какое место (точно!) считать "холкой".
И наконец, о самом росте: считать ли его до поверхности кожи или до конца самой длинной, торчащей здесь шерстинки ? Кроме того, любое измерение роста имеет свою конечную точность, и повторное измерение может дать не совпадающее (в пределах указанной погрешности) с первым значение. И вполне можно представить себе собаку, рост которой будет равен 58 см с точностью до этой самой погрешности измерения. Тогда при одном измерении мы можем получить рост более 58, а при другом, даже тут же повторенном – меньше. И останется неясным, к какой же категории её отнести.
Очевидно, что это только небольшая часть всех возможных замечаний Конечно, многие читатели не преминут заметить, что все это – "формальные придирки" а определение, дескать,"хорошее".
Я и не собираюсь с этим спорить. Все сказанное как раз и имело целью показать невозможность удовлетворения требованиям формальной, т.е. абсолютной строгости.
––
говоря математизированным языком, конечная композиция конечного числа размытых множеств может быть сколь угодно слабо размытой, но никогда – строго точечным множеством. Или, аналогия, может быть более понятная другим читателям; из ненадежных элементов можно собрать сколь угодно надежную конструкцию, но абсолютная надежность недостижима.
––
Возьмем в качестве другого примера понятие "мать" Для многих целей оно оказывается достаточно определенным. Однако в некоторых случаях оно оказывается недостаточно определенным (см. предыдущий §) допустим далее, что мы уточнили этот термин, пользуясь вместо него термином "биологическая мать". Уж здесь-то, казалось бы, все ясно, и никаких неопределенностей быть не может.
Но представим себе следующую ситуацию : у одной женщины взяли яйцеклетку, оплодотворили её, затем имплантировали в матку другой женщине, которая и выносила и родила ребенка, (операция, заметим, по нынешним временам вполне реальная!). Кого из них считать "биологической матерью"? Здесь уже возникает некая неопределенность. Что ж давайте устраним и её, введя ещё более строго определенное понятие "генетическая мать", но и здесь, для читателя, знакомого с современной биологией не составит большого труда построить ситуацию, когда и это понятие станет недостаточно четко определенным (взяв, например ядро одной яйцеклетки и цитоплазму другой). Т.е. хромосомные гены одной женщины и цитоплазматические-другой. Можно также взять, например, "мозаичные" организмы и.т.д.. И так далее, до бесконечности.
Таким образом, как мы видим, абсолютно строгие определения неосуществимы. Но, поскольку это так, то возникает вполне законный вопрос, а насколько же строгим и точным оно должно быть?
С точки зрения изложенного в § 1 ответ совершенно ясен: требования к строгости должны определяться исходя из конкретного назначения данного термина , как инструмента исследования, и ставимых исследователем (или данной отраслью науки, где термин используется) задач.
Бессмысленно предъявлять требования микронной точности к лопате, но совершенно необходимо – к поршню гидроцилиндра. Бессмысленная погоня за строгостью и точностью определений делает их громоздкими и неудобопонятными. Чрезмерная жесткость определения термина, даже когда она легко достижима, может и повредить, например, если явление, которое приходится описывать с помощью этого термина, не обладает столь же жесткой определенностью. По этой причине использование "резиновых" терминов в ряде случаев оказывается более удобным.

Не верите?
Попробуйте тогда пересказать с помощью "строгих" научных терминов какой-нибудь отрывок из художественного произведения. И вы ужаснетесь! У вас получится нечто вроде:
"… в течение того отрезка времени, когда самец вида Хомо Сапиенс, являющийся, согласно регистрационным документам, моим биологическим породителем, совместил пересечение оптических осей своего зрительного анализатора с местоположением лицевой части моей головы...."
Что на обычном языке означает просто:
"Когда отец взглянул на меня ....."

Второй аспект, касающийся того, какими должны быть определения относится к конструкции определений. Здесь долгое время, благодаря идущей из средневековья традиции, держался взгляд, что единственно правильным является канонический вид определения – через указание рода и видового отличия. Т.е. путем подведения под данное понятие более общего с указанием отличительного признака. То есть "В есть А, обладающее признаком(ами) С." Конструкцию этого типа определений наглядно можно изобразить рисунком:

рис.1 схема определения через род и видовое отличие.

А – общее понятие. В – определяемое понятие, С – отграничивающий фактор (видовое отличие).
Эта наглядная форма помогает понять, что даже в формальных рамках нет оснований считать этот тип единственно правильным. Так, определение может осуществляться следующими способами:

рис. 2. Схема "отрицательного" определение (она топологически эквивалентна предыдущей)

рис.3 Определение В через пересечение (общую честь) двух родовых

понятий.

рис.4. Определение В как объединения более частных понятий

Таковы формально строгие основные формы определений . Однако, как уже говорилось ранее, ни в одной практической науке формальные определения по существу своему не могут быть строго реализованы, то нет необходимости также строго придерживаться указанных ("полных") форм определения. В частности, практически используемое определение может быть логически неполным.
Так, в определении по схеме рис.1 может быть указана более или менее точно только часть границы С, отделяющей В от А, а другая часть быть указанной лишь приближенно, или вообще, считаться известной заранее.

рис.5 Неполное определение (по схеме рис.1).

Поскольку целью определения является разъяснение содержания, смысла понятия, то правомерной будет любая, полная или неполная конструкция, лишь бы она давала достаточно ясное и однозначное для практического применения понятия разъяснение.
При этом часть объяснения смысла понятия может оставаться вообще за рамками определения (и считаться известной заранее), например, когда в определении уточняется или модифицируется термин с уже известным смыслом. Определение может сводиться, например просто к проведению более точного разграничения между двумя уже известными понятиями. каково, например, определение:
"Упорство отличается от упрямства тем, что первое, в отличие от второго является сознательным, логически и социально мотивированным образом действий."

рис.6 неполное определение

С точки зрения практической – это может быть вполне приемлемым определением – поскольку общий смысл обоих терминов в общем-то ясен и затруднения возникают как раз при разграничении того и другого. С точки зрения логической – это типичный случай неполного определения – в нем дается граница только в области соприкосновения понятий, остальные же границы их в определении никак не очерчены.

Третий аспект, касающийся внешней формы определений – это предрассудок относительно того, что определение должно иметь краткую, лапидарную формулировку, укладывающуюся в одно предложение. Между прочим, даже с чисто формальной точки зрения такое требование ничем собственно, не оправданно. С точки же зрения практической – тем более. Краткость и округлость – далеко не всегда сестры ясности, и поэтому стремление ужать определение часто приводит к потере понятности и четкости определения.
Наконец, заметим, что, даже сконструировав краткое и строгое определение, неразумно ограничиваться только им (что чаще всего и делается). Если вы уж большой эстет, то пусть ваше определение будет кратким и округлым. Но кто запрещает вам при этом, следом за канонической формы определением, тут же дать более подробные и изложенные в более легкой форме пояснения ?
Распространенной ошибкой бывает дача формально-понятных определений, при которых смысл вводимого понятия, остается, однако, неясным.
Так, скажем, в области матанализа главным затруднением для учащихся является не формальное усвоение определений таких понятий как интеграл и производная , а уяснение, овладение их смыслом.
Если пользоваться аналогией, то можно представить себе чертеж, на котором каждая линия проведена четко, все размеры проставлены, все в порядке, однако уяснить, представить себе, что же все-таки изображено на чертеже, весьма и весьма трудно.
Между тем как достаточно дать ещё одну проекцию или хотя бы грубый эскиз (хоть эта информация в строгом смысле и избыточна), и все стало бы ясно. Не нужно во имя краткости, "афористичности", делать из определений ребусы! Лишнее пояснение если и не поможет, то уж во всяком случае, не повредит.
Поэтому в идеале можно рекомендовать следующую схему введения важнейших новых понятий: краткое обоснование и разъяснения причин необходимости введения нового термина, краткое и строгое определение (с использованием узкоспециальных терминов), пояснения, помогающие понять неформальный смысл вводимого термина.
Что в некоторых (увы, далеко не во всех) учебниках и делается.
Мне встречалась книга по теории множеств, в которой после строгого определения давалось и "интуитивно понятное" описание термина. Все бы так делали!

В общем, как и в предыдущих случаях, главное внимание должно быть сосредоточено не на удовлетворении каким-то предвзятым формальным требованиям, а на доведении до читающего смысла вводимого понятия. И любой прием и любая форма, способствующие решению этой задачи, оправданы.

§4. Бывают ли определения истинными или ложными?
С этим связано одно недоразумение.
Так, некоторые авторы считают, что определение "истинно", когда определяемый предмет или явление реально существует и "ложным" в противном случае. Так, скажем определение " Бог есть личное сверхъестественное духовное всемогущее существо, правящее миром" они считают "ложным" на том основании, что бога нет.
И предлагают следующее, правильное с их точки зрения, определение:
"Бог есть мифическое личное духовное всемогущее существо якобы правящее миром".
С такой точкой зрения, однако, нельзя согласиться. Не говоря уже о смехотворном выводе из такой позиции – что бога нет просто по определению(!), есть и другие причины отказаться от такого подхода.
Прежде всего, это то, что множество понятий, используемых современной наукой не имеют прямых эквивалентов в реальном мире, не могут быть отождествлены с какими-либо зримыми, осязаемыми объектами и явлениями. Таковы многие понятия, например, в физике: масса, спин, потенциал, итд.
Второе замечание можно сделать гносеологического плана: в силу ограниченности и известной неопределённости наших знаний о природе принадлежность некоторых определений к “истинным'' или ложным" останется неясной. Наконец, что делать, если соответствие реальности есть, но оно неполное?
По сути дела, такой подход основан на смешении определения и утверждения.
Как уже говорилось в §1, определение – есть описание некоего термина, инструмента исследования.
А утверждение есть описание некоего процесса или объекта (или их отдельных сторон) действительности.
Истинными или ложными поэтому в строго гносеологическом смысле этого слова могут быть только утверждения но не определения.
Так, в приведенном выше примере (про бога) второе определение состоит собственно из определения понятия "бог" как такового, и утверждения об отношении этого понятия к действительности, состоящего в том, что "бога нет" (в примере это выражено употреблением слов "мифический", "якобы").
Можно, конечно, говорить об истинности или ложности такого, включенного в определение, утверждения, но спрашивается, зачем туда его вообще включать? Следует четко понимать, что в таком случае мы имеем дело не с чистым определением, а с определением, куда подверстано и некое утверждение. Грубо говоря, с логическим мошенническим.

Сказанное, конечно, не означает, что нельзя сопроводить определение какими-либо разъяснениями относительно отношения определяемого к действительности, но в любом случае их следует выносить за пределы собственно определения. Во избежание логической каши.

Учитывал сказанное выше, что определение есть описание некоего термина, понятия, являющегося инструментом описания и исследования действительности, погрешности, могущие наличествовать в определениях, можно разбить на две группы:
Погрешности в соотношении описание – инструмент (т.е. определение -термин)
Погрешности в соотношении инструмент – природа (т.е. понятие – действительность)
Определения, содержащие погрешности первого рода мы будем называть неправильными , избегая употреблять в этом случае слов “истинный" и "ложный".
Определения могут содержать следующие погрешности:
Определение может быть внутренне противоречивым, непонятным, или слишком расплывчатым, В этом случае определение просто не определяет никакого внятного понятия.
В случае, когда дается определение уже употребляемого термина
с целью его описания, погрешности могут возникнуть из-за того, что даваемое описание не соответствует сложившемуся употреблению и пониманию данного термина. Наиболее частыми ошибками при этом являются либо чрезмерное сужение, либо наоборот, чрезмерное расширение понятия.
Однако такие отличия определения от общепринятого объема понятия не могут считаться ошибкой, когда это делается специально, ( не с целью описания существующего словоупотребления). Так, скажем, возьмем определение:
"В данной работе принято следующее понимание термина "любовь" : Любовь – это отношения высшей духовной и физической близости, типа отношений Ромео и Джульетты"
Такое определение, при наличии четкой оговорки, вполне закономерно и может быть призвано правильным. Вполне возможно, что авторам наиболее удобным и полезным оказалось именно такое, ограниченное понятие.
Вместе с тем, если рассматривать указанное определение как определение "любви" вообще, в обычно употребляемом смысле, то его следует признать неправильным, так как в своем обычном употреблении слово любовь употребляется в гораздо более широком смысле, включая и не столь крайние варианты отношений.
Источником погрешности также может быть несоответствие определения вновь вводимого термина его фактическому употреблению автором. Т.е. случай, когда автор определяет одно понятие, а фактически, под тем же названием, пользуется другим.
Этими случаями и ограничиваются возможные уклонения от правильности определений в области отношения описание-термин.

Если в указанных выше случаях еще можно было говорить о правильности или неправильности определения, как некой аналогии истинности и ложности для утверждений, то в плане отношений термин – (объект действительности) понятия истинности и ложности не могут быть употреблены даже в переносном смысле. Ибо термин есть инструмент исследователя, предназначенный для описания и /или/ исследования данного объекта(ов). И говорить о его истинности имеет не больше смысла, чем об "истинности" лопаты, коловорота, или токарного станка, словом, любого инструмента.
Однако термин, как инструмент исследования может быть «хорошим» или "плохим", удобным или неудобным, адекватным или неадекватным объекту и поставленным целям. Так, например, коловоротом не выроешь яму, а лопатой не просверлишь дырку ; гвоздь можно забить и топором, но молоток все же удобнее и.т.п.
…
Поэтому, хотя понятия истинности и ложности сюда неприменимы, тем не менее "ошибочным" назвать выбор термина в таких случаях все же можно: в случае непригодности или заведомого неудобства его для исследователя. При этом следует подчеркнуть, что оценка термина как хорошего или плохого в большой степени определяется не только объектом исследования, но и ставимыми целями.
Поэтому оценить удачность, пригодность определяемого термина можно лишь в определенном контексте, только если известны цели и объект исследования.
Кроме того, заметим, что в ряде случаев следует оценивать не качество отдельного термина самого по себе, а всей системы применяемых терминов в целом.
В ряде случаев возражения может вызывать не термин сам по себе, а именно его плохая стыкуемость с остальной терминологией. Так, принятие нового термина взамен старого может привести к образованию "дыр" в понятийном аппарате (если новый термин уже старого), ничем не заполненных, либо наоборот, образует пересечение и смешение разных понятий, могущее стать источником путаницы. Могут возникнуть также другого рода непредвиденные осложнения. Поэтому при введении новых терминов всегда следует обращать внимание на стыкуемость их с другими существующими терминами.
Так, упоминавшееся выше определение любви, которое считает
"любовью" только отношения типа Ромео и Джульетты , оставляет за бортом многоразличные другие типы отношений, которые в обиходе также называют словом "любовь". Поэтому принятие такого узкого понимания ставит вопрос о подыскании также подходящего термина и для остальных типов отношений, выпавших в результате такого сужения смысла слова "любовь".

§5. Классификации
Важным разделом определений являются классификации. Целью классификации является создание набора терминов для описания какого либо множества предметов, явлений, позволяющего более детально и дифференцировано их описывать. Типичной классификацией, например, является разделение цвета на красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Или, скажем, человеческих темпераментов: холерики, сангвиники, флегматики, меланхолики.
Очень частой является дихотомическая классификация, связанная с делением исходно множества объектов на два класса по принципу обладания или необладания каким-либо выбранным классифицирующим признаком: например: позвоночные – беспозвоночные ; теплокровные – холоднокровные; металлы – неметаллы ; и.т.д. Такой подход характерен для случаев, когда классифицирующий признак не изменяется непрерывно, он либо есть, либо его нет.
В случаях, когда классифицирующий признак изменяется непрерывно, но точная оценка его затруднена, часто принимается классификация из нескольких ступеней, соответственно качественной оценке степени выраженности признака.
Такова, например, 12 балльная шкала для оценки силы землетрясений, в которой тот или иной балл присваивается в зависимости от результатов оценки видимых последствий толчка. Или, скажем, можно взять гипертоническую болезнь, которую, в зависимости от тяжести нарушений нормальных функций организма делят на степени.
Заметим, что когда классифицирующий признак изменяется непрерывно и к тому же может быть точно измерен, введение такой линейной классификации с научной точки зрения обычно не имеет смысла.
Так, с тех пор, как сейсмологи научились более или менее точно измерять силу толчков, упомянутая 12 балльная шкала утратила научное значение – нет смысла характеризовать силу землетрясения приблизительно в баллах, если известно из измерений гораздо более точная его характеристика (т.н. магнитуда).
Вместе с тем, с прикладной точки зрения использование грубых качественных характеристик в ряде случаев остается вполне оправданным – так, практиков может интересовать не точное значение величины, а нахождение её в некоторых заданных пределах (напр. разделение танков на легкие, средние и тяжелые).
Поскольку классификации являются частным случаем определений, то все сказанное об определениях можно отнести и к ним. Специфика их состоит лишь в том, что классификация определяет сразу несколько терминов, к которым предъявляются кроме того требования полноты и согласованности. Поэтому ниже мы остановимся лишь на указании ошибок, типичных именно для классификаций.

1. Неполнота классификации. При этом возможны либо "разрывы"в классификационном ряду, либо, что гораздо чаще, оставление за боргом какой-либо "периферийной" части классифицируемого множества. В обоих случаях часть объектов исходного множества не может быть адекватно описана в рамках данной системы терминов.

2. Избыточность классификации. При этом различные классы, определенные в этой классификации существенно перекрываются, и часть объектов описывается неоднозначным образом, так как может быть отнесена сразу к нескольким классам.
Причиной такой ошибки обычно является выбор слишком дробной шкалы классов. Так, если классифицирующий признак не может быть измерен или оценен достаточно точно и однозначно, то выбор классификации, в которой разность между соседними ступенями меньше , чем погрешность, с которой может быть оценен признак, следует признать неудачным.
Практически неудачной следует считать классификацию, в которой неопределенность отнесения объекта к тому или иному классу превышает одну ступень. Так, скажем, уже 12 балльная шкала землетрясений по этому признаку уже не очень удовлетворительна, а скажем, введение 60 – балльной системы было бы вовсе бессмысленно.
Но не обязательно точная измеримость классифицирующего признака должна влечь за собой дробную классификацию .
Так, скажем, классификация танков на легкие средние и тяжелые используется не потому, что точный вес танка трудно измерить. Дело в том, что действительной причиной введения такой характеристики было различие в боевых качествах машин. Вес, хотя и является важнейшей характеристикой /лимитирующей вес брони, вооружения, проходимость и.т.д./, однако не связан строгой зависимостью с боевыми качествами танка, и может характеризовать последние лишь приближенно. Кроме того, само понятие "боевые качества" является достаточно неопределенным.
Поэтому оказалось достаточным разделить танки по их боевым характеристикам на три типа. Ну а поскольку вес является легко измеримым показателем, к тому же, в пределах требуемой точности, достаточно сильно коррелированным с представляющим непосредственный интерес комплексом показателей, то его и приняли за формальную основу классификации.
Заметим, кстати, что в некоторых случаях такой "косвенный" признак может быть выбран за основу классификации не только из-за удобства и легкости его измерения, но также и с целью улучшения воспроизводимости показателя, ликвидации субъективности в отнесении объекта к тому или иному классу.

3. Неосуществимость или трудная осуществимость практического проведения классификации.
Так, скажем, можно попытаться расклассифицировать древнегреческих философов по телосложению, но поскольку относительно большинства из них мы никаких данных такого рода не имеем, то эта классификация так и останется на бумаге.
Другой случай, связанный не с недоступностью, а с крайней неопределенность и субъективностью получения информации приведен выше (классификация танков), когда пришлось отказаться от попыток непосредственно оценить интересующий комплекс показателей и перейти к формальному, но более четкому и объективному разделению.

Или, выражая этот пункт другими словами: классификация должна быть удобной в практическом использовании. При этом нередко приходится жертвовать её строгостью и точностью.
Так, скажем, степень развития ожирения принято делить на слабую, среднюю и сильную (как говорится в известном анекдоте, первая вызывает зависть, вторая – смех, третья- сострадание). Применяя приборы можно определить степень развития жировой ткани более дифференцированно, но зато проведение такой грубой классификации возможно на глаз, буквально с одного взгляда.

4. Используемая классификация не соответствует структуре множества и целям исследования.
Представим, например, что у нас есть стадо, состоящее из индеек, уток и кур. При этом разбиение этого множества только на два класса: например : "куры + гуси" и "индейки" будет неудачным. Впрочем, и разбиение на три класса может оказаться неудачным, например : "белые куры", "темные и пестрые куры" и "гуси + индейки". Для удачной классификации должно выполняться требование, чтобы имеющаяся внутренняя структура множества (в плане интересующего комплекса признаков) была отражена в классификации.

Это требование о соответствии структуры классификации структуре множества особенно важно для классификации, создаваемой в научных целях. При такой, "естественной" классификации различию в классах будет отвечать наличие каких-то (м.б. неизвестных ещё) качественных различий в относимых к этим классам объектах. И поэтому термины такой классификации будут более удобными для научного описания и исследования объектов данного множества.*
––
*)Отметим, что в настоящее время разработаны математические методы, позволяющие облегчить выработку "естественной:" классификации заданного множества, даже если никаких априорных данных о его "внутренней"структуре нет. (т.н. кластерный анализ)
––
Но главным требованием к классификации является всё же её соответствие задачам исследования. Классификация может быть удивительно стройной и логичной, но вместе с тем никак не соответствовать ставимым при её создании задачам.
Классификация людей по темпераментам полезна для психолога, но ничего не дает работникам обувной промышленности – для них наиболее удобна классификация людей по размерам стопы, причем структура этой классификации будет определяться главным образом интересами этой отрасли производства.
В отличие от этого, для антрополога – более интересной и полезной будет классификация тех же размеров стопы, структурно соответствующая распределению размеров стопы в популяции.
Классификация людей по размерам и форме носа будет совершенно бесполезна для музыкантов, но может оказаться нужной для производителей очков. И.т.д.
Эти же соображения можно отнести и к выбору степени дифференцированности классификации. Так, скажем, в книге Т.Афанасьевой ("Ранняя ориентация или поздний самоанализ", М, 1972,с.90-99) приводится классификация типов высшей нервной деятельности (грубо говоря, темпераментов), насчитывающая вместо четырех гиппократовских целых 72 типа! Разумеется, в качестве научной такая классификаций неприемлема (да автор на это, по-видимому, и не претендует) Прежде всего, потому что она начисто игнорирует и даже не пытается выяснить вопрос с реальной "внутренней" структуре множества типов человеческой психики. Сама схема построения такай классификации чисто формальная (такую схему с точки зрения математики можно назвать линейной). Берутся следующие характеристики типа высшей нервной деятельности; со следующими градациями:
1. сильный тип – слабый
2. мыслительный – средний – художественный
3.Возбудимый,– уравновешенный тормозной
4.Возбудительный процесс подвижный – инертный
5.Тормозной процесс подвижный – инертный
Таким образом, в качестве базовых берутся пять признаков, каждый из которых имеет по две градации, за исключением 2,3-го, где предусмотрено 3 градации. Отсюда с помощью простой арифметики находим 2*3*3*2*2=72 типа.
Произвольность этой классификации совершенно очевидна. Так, если для второго признака взять не три, а две градации то получим уже не 72 а 48 типов.
Если всем признакам придать по две градации, то 32, а если по три – то 243 типа. Совершенно неясно, почему для одних признаков принято по 3 градации, а для других – по 2? ( а почему скажем, не по 4?).
Неясно, почему для характеристики человека приняты именно пягь "базовых" признаков, и почему именно эти пять?
Дело не в том, что подобный выбор нельзя в принципе обосновать, напротив, скажем, число градаций данного признака может быть объяснено невозможностью более дифференцированного определения их на практике из-за больших погрешностей. Так, если бы рост человека мог бы быть измерен лишь с точностью 0,5 метра, вполне естественным и оправданным было бы принятие двучленной градации по росту до I м и "свыше I м". Вполне может быть предметом обоснования также и выбор количества и конкретного состава классифицирующих признаков. Но подобного анализа в цитированной работе, конечно нет. Кстати, заметим, что подобного рода линейные классификации очень часто оказываются совершенно бесполезными для исследовательских целей, именно в силу своей полной произвольности и полного игнорирования "внутренней" структуры изучаемого множества.

Вообще, подобного рода классификаций типов высшей нервной деятельности создавалось немало именно по данному принципу линейных комбинаций, причем иногда с претензиями на серьезное научное значение их.
Всё сказанное, однако, не означает, что такая классификация всегда и совсем бесполезна. Для каких-то практических целей такой подход может быть оправдан. Так, в упомянутой книге классификация использовалась для целей профессиональной ориентации. С учетом этого вполне понятен её большой объем – 72 класса, что несомненно вызвано необходимостью достаточно дифференцированного подхода к профориентации испытуемых. Что же касается остальных пунктов, то они и таком плане остаются неясными; Что например, означает выбор для 2 и 3 признаков трех ступеней градации, а для остальных- двух ? Определяется ли это тем, что данные признаки наиболее существенно влияют на профпригодность и поэтому оцениваются более дифференцированно? Или дело просто в достижимой для каждого признака точности. Или, наконец, все это взято "от печки"? Увы, тщетно искать какого-либо ответа на эти вопросы в указанной книге!
Конечно, возможно (и весьма вероятно),что данная классификация была принята просто потому, что надо же было хоть что-то принять. Такой подход тоже допустим. Но лишь на начальном этапе исследований, в процессе принципиальной проверки и обкатки методик (хотя необходимость столь детальной классификации на этом этапе и сомнительна). Что же касается широкого внедрения в практику, то для этого такой путь – не лучший.

Для того, чтобы яснее представить себе, в чем дело, ниже изложен идеальный способ выбора классификации для таких целей:
1. Выяснение вопроса о том, какие из многих факторов существенны для успешного функционирования человека в той или иной профессиональной роли, отобрать наиболее важные из них и именно их положить в основу классификации
2. Определить необходимую дробность требуемой классификации (Например в 72 класса) . Далее, исходя из требуемой дробности, определить используемое число градаций каждого признака (при этом более важные признаки градуируя более дробно), так, чтобы в результате получить общее число классов, близкое к требуемому. (оптимальное проведение этого потребует привлечения методов теории информации и математической статистики).
Разумеется, это только идеал (в описании которого к тому же опущены разные тонкости). В какой степени ему стоит следовать, должно определяться, конечно, как практическими возможностями и стоимостью осуществления такой программы, так и возможным эффектом её реализации.
Разобранному здесь примеру мы уделили столько внимания потому, что он является типичным, и на нем можно хорошо проиллюстрировать типичные неточности и ошибки, могущие возникнуть при построении искусственных классификаций.

§6
, Кое-что о выборе слов
«новый город химиков – Заринск…» (из новостей)

Осторожней выбирайте выражения – эта заповедь вполне может быть отнесена и выбору конкретных слов для обозначения определяемого термина.
Одним из неудачных решений этой задачи бывает выбор для обозначения термина слова, уже использующегося в схожем, но все-таки существенно отличном значением. Очевидно, что бытование таких сходных по смыслу и одинаковых по обозначению терминов в одной и той же области способно привести к путанице. Поэтому в таких случаях лучше всего использовать для обозначения другое слово, или добавлять к старому термину квалифицирующее прилагательное. Так, возьмем для примера гегелевское определение:
"Свобода есть осознанная необходимость''. Но, совершенно очевидно, что термин "свобода" в рамках этого определения имеет гораздо более узкий смысл, чем обычное употребление слова "свобода". Самый простой метод такой проверки – подстановка определения в такие словосочетания, в которых правильность употребления в обычном понимании не вызывает сомнений . Подставим же это гегелевское определение в некоторые обычные выражения. Получится что-то вроде:
"Осознанную необходимость народам Африки!"
"Его приговорили к 3 годам лишения осознанной необходимости"
И так далее в том же духе.
Совершенно очевидно, что выбор термина Гегелем неудачен. Более удачным был бы выбор, скажем, словосочетания "психическая свобода", "свобода духа". Однако и в такой модификации термин не очень совершенен: так, можно всё понимать и осознавать и тем не менее быть зависимым (т.е. несвободным) от своих внутренних предрассудков или "пунктиков".
Ещё более точно определяемое Гегелем понятие следовало бы назвать "свобода разума". Для Гегеля – идеалиста такое сужение понятия "свободы" в общем-то объяснимо, .для него первичным является дух, и соответственно, наиболее важным компонентом свободы – свобода духа.
Но как мы знаем, свобода разума отнюдь не означает свободы физической, свободы материальных действий, более того, она не обязательно означает даже полной свободы психической, ибо психика не сводится только к интеллекту. Даже осознание нелогичности и безосновательности какой-либо «фобии», вовсе не всегда означает освобождение от ее влияния на поведение.
В данном определении, несомненно, верно схвачена одна из сторон, обычного понятия "свобода", однако это не дает никаких оснований сводить все широкое содержание обычного понятия "свобода" только к этому аспекту.
Поэтому выбор слова "свобода" для обозначения определяемого Гегелем термина следует признать неудачным , такого рода выбор всегда чреват путаницей . И в данном случае некоторые горе-философы её не избежали. Прежде всего, отметим, что это гегелевское определение было несколько раз использовано классиками марксизма (см. напр. соответствующий параграф в книге В.И.Ленина "Материализм и эмпириокритицизм"), причем использовано именно к месту, как раз при обсуждении вопроса о свободе интеллекта. Вместе с тем никто из классиков не отказывался в целом от употребления слова "свобода" в своем обычном смысле (см. напр. цитату на стр.19 настоящего опуса, где слово "свобода" употребляется вне всяких сомнений, в своем обычном смысле).
Первое, что сделали горе-философы – это спутали определение с утверждением, заявляя, что упомянутое определение Гегеля есть великое марксистское открытие, или представляет из себя "марксистское понимание свободы" (приписывание сомнительной чести такого "открытия" марксизму также лежит на них). Прежде всего, заметим, что считать это определение ОТКРЫТИЕМ (т.е. утверждением) – значит полагать Гегеля идиотом, неспособным заметить огромное несовпадение понятий "осознанная необходимость" и "свобода" в обычном смысле слова. Куда более вероятно предположить просто небрежность в выборе слова для обозначения термина.
Наконец, сама жизнь и деятельность основоположников марксизма, боровшихся за "свободу трудящихся", за свободу не в смысле осознания необходимости (т.е. внутренней свободы разума), а прежде всего за свободу от эксплуатации и насилия господствующих классов (т.е. "внешнюю" свободу) говорит о другом. И нужно совершенно отрешиться от духа марксизма, чтобы вообразить , будто этот личный, внутренний аспект и является единственным (или главным) содержанием "марксистского понимания свободы". Если уж искать учение, в котором такое понимание свободы является главным, то это, скорее всего, свойственно буддизму.
Итак, как мы видим, неудачный выбор слова для обозначения термина может иметь весьма печальные последствия.
Другой вид неудачного выбора состоит в том, что для обозначения термина принимается слово, хотя и не употребляющееся в данной области (и потому не могущее быть спутанным), но употребляющееся в других областях, где оно имеет аналогичный смысл. Но при этом в определении оно используется в смысле не аналогичном.
Так, скажем слово "энергия" употребляется во многих точных и неточных науках в аналогичном смысле, этим словом принято обозначать некий источник движения, скрытый потенциал, могущий стать таким источником, меру активности и.т.п. Существует целая обойма таких "интернаучных" понятий , использующихся в разных науках в аналогичном смысле, как например, "сила", "функция" "давление" и.т.д.
Использование такого слова в нехарактерном для него значении неудобно тем, что у людей, знакомых с обычным употреблением этих слов, оно неизбежно будет вызывать ненужные и мешающие ассоциации. Кроме того, такое непривычное словоупотребление затруднит общение со смежными науками – ведь не будешь же в каждой статье, или даже книге, заново приводить определение – и значит, всегда будет опасность, что ученый-смежник либо вообще ничего не поймет, либо поймет неправильно.
Примером неудачных терминов, укоренившихся в науке, может служить
пара – антиген-антитело.
Антиген – это вовсе не антагонист гена.
И к генам вообще отношения не имеет.
А антитело – это не антагонист тела.
Или слово "исходный" – которое в психиатрии используется как "конечный". "исходное состояние" – вовсе не начальное, как могло бы показаться.

В третьих: следует избегать в выборе для обозначения терминов эмоционально значительно окрашенных слов, слов носящих оценочный характер. Дело в том, что при использовании таких терминов читателю (а нередко и самому себе) навязывается определенное эмоциональное и оценочное отношение к предмету исследования. А возникновение таких , даже слабых и неосознаваемых эмоций, вызванных не существом дела, а стилем изложения, особенностями терминологии, способно существенно повлиять на восприятие излагаемого материала и делаемые выводы, особенно для неспециалистов,
Именно поэтому в науке предпочитают пользоваться хоть и вычурными, зато эмоционально более нейтральными выражениями, . так, вместо "пьяница" – алкоголик, вместо "дурак" – олигофрен, вместо "сумасшедший", "помешанный" – душевнобольной и.т.д. В некоторых случаях использование такой эмоционально окрашенной терминологии может быть и результатом осознанного или полуосознанного мошенничества, стремлением заменить научную аргументацию эмоциональным воздействием. И надо заметить, на очень многих людей этот прием действует.
Не обязательно при этом используются только "отрицательно" окрашенные слова (что призвано опорочить описываемый предмет). Если желательно напротив, превознести что-то, то используются . "положительно" окрашенные слова.
Терминология способна также повлиять даже на оценку всего научного направления широкой публикой. Так, по-видимому, одной из причин того, что теория Фрейда поначалу была встречена в штыки, явилось использованием им эмоционально очень сильно окрашенной терминологии. Да и тема, которую он затронул, сильно эмоционально заряжена.

Вот очень часто используемый прием:
"Настоящая (подлинная, истинная, высокая, высшая, чистая и.т.п) любовь – это когда… (далее идет изложение концепции, милой сердцу автора)…"
И попробуй, засомневайся после этого, что его позиция самая лучшая и правильная – сразу попадешь в противники "чистой" любви (ну, а значит, в сторонники "грязной"!). И многие читатели проглатывают наживку, не замечая, что под красивым ярлыком им преподносится нередко обычная мещанская мораль или неземные романтические бредни. Подобного рода авторы, стремящиеся уже с исходной точки незаметно протащить конечную оценку к тому же как правило не стремятся к выяснению истины – она им заранее "известна", и не стремятся что-то доказать (в строгом смысле этого слова), поэтому и дальнейшая "аргументация" у них носит эмоциональный план…
Поэтому появление подобных словосочетаний с выраженной эмоциональной подкладкой всегда должно настораживать эрролога – они нередко служат прелюдией к другим, более серьёзным ошибкам.
Заметим также, что и с точки зрения определенности термина использование прилагательных типа "подлинный", "чистый" "высокий" (если конечно не имеется в виду их прямой смысл) не оправдано, ввиду неясности и расплывчатости их смысла. Так, если термин "биологическая мать" достаточно определенен, то термин "подлинная мать", "истинная мать" может означать самое различное, в зависимости от взглядов автора.
Суммируя все вышесказанное можно заключить что для обозначения термина следует выбирать слова (словосочетания) хотя бы приблизительно выражающие смысл понятия, Если краткого выражения такого рода не находится то лучше использовать новое слово, лишенное ненужных ассоциаций. И наконец, следует стремиться освобождать терминологию от эмоционально окрашенных выражений.
В случаях, где эти правила нарушены следует быть внимательным к возможному наличию вытекающих из этого типов ошибок (см. выше)

§7
. Опасный двойник
В учебниках математики определения принято давать, выделяя их отдельными абзацами и пунктами, как правило, снабженных подзаголовком: "определение". Возможны некоторые отступления от этого правила, но во всяком случае определения построены так, что не возникает никаких сомнений, что мы имеем дело именно с определением
Например:
"Ряд называется абсолютно сходящимся, если ряд, составленный из модулей членов данного ряда, также сходится."
Подобной ясности, увы, многим другим наукам не хватает (не говоря уж о дилетантах). Здесь нередко можно встретить загадочные фразы, относительно которых трудно понять , являются ли они определениями или утверждениями. Типичной формой конструкции такой фразы-загадки является:
"… X есть У, обладающий свойством Z ...."
Конструкция этой фразы такова, что она вполне может быть и утверждением и определением. В ряде случаев уяснить положение дел помогает контекст. Так скажем во фразе:
" поскольку собака есть домашнее животное, то…"
мы несомненно имеем дело с утверждением, а не с определением понятия "собака".
Но не всегда подстановка конкретных реалий на место иксов и игреков в приведенной формуле , помогает уяснить её смысл. Например:
"… поскольку настоящее искусство есть……"
Здесь остается неясным, что же перед нами, определение некоего понятия "настоящее искусство", или некое утверждение о свойствах искусства, имеющее целью показать, что нечто является ненастоящим искусством (т.е. просто не искусством). Вспомним разобранное в предыдущем параграфе гегелевское определение, построенное по этой же схеме и введшее в заблуждение немало людей.
В качестве интересного примера можно разобрать реплику, брошенную (человеком с высшим образованием) на одной дискуссии "о любви":
"я понимаю любовь как награду!"

Прежде всего, как воспринимал свою реплику сам автор? Судя по обстановке, где она была высказана (дискуссия, т.е. спор, где стороны отстаивают и аргументируют свое мнение) и окружающему контексту, это должно было бы быть утверждением. Да и сам автор, по-видимому, считал, что он сделал некое утверждение. Но в этом плане эта фраза совершенно несостоятельна.
Если воспринимать её как утверждение, что "Любовь есть награда", то совершенно очевидна ложность такого утверждения. Любовь посещала и людей недостойных и наоборот, многие достойные люди оказывались обойдены счастьем Любви. Взять хотя бы классический пример: Ромео и Джульетту: какие такие заслуги были у 13 летней девчонки и 16 летнего мальчишки, что им досталась такая Любовь ?

Кстати, отметим ряд других неясностей в разбираемой фразе: награда за что? за духовное и физическое совершенство? за добро, сделанное людям, за большие общественные заслуги? Или просто за честную

работу на своем незаметном месте? Любовь какая? когда любят тебя?

(но если ты сам не любишь, то что это за награда?),
когда любишь ты ? или только любовь взаимная ?

Итак, если не предполагать автора высказывания дураком, (а в таком случае нечего вообще разбираться), следует считать, что он хотя и субъективно воспринимал свою фразу как некое утверждение, но не имел в виду ничего подобного, а хотел сказать что-то другое.
Может это определение? По форме – да, скорее всего. По крайней мере, многие фразы во вполне серьезных научных трудах, построенные по типу: " здесь мы всюду под X понимаем У…" являются
вне всяких сомнений, определениями. Так, может эту фразу следует понимать как определение некоего понятия ЛЮБОВЬ (обозначим его во избежание путаницы прописными буквами ) :
" ЛЮБОВЬ есть любовь, являющаяся наградой"
(ну, разумеется, не всякая награда, как заподозрил бы из исходной фразы буквалист, а только любовь-награда).
Прежде всего, заметим, что в дискуссии выдавать в качестве реплики определение, да ещё столь необычное, само по себе странно.
––
Представьте, что вы спорите о том, отнести ли данный тип судна к катерам или яхтам, и тут вам некто выдает реплику:"давайте называть ЯХТОЙ только суда, купленные на честно заработанные деньги".
––

Но ещё удивительнее смысл этого определения!
Кому и зачем нужен столь странный термин ? Может среди читателей и найдется гений, способный ответить на этот вопрос, но я лично пас. К тому же заметим следующее: поскольку в бога и закон кармы не верим, нет Судьбы, которая воздавала бы всем по заслугам, то это определение эквивалентно следующему:
"ЛЮБОВЬ есть любовь, посетившая достойных (хороших, заслуженных) людей" причем посетившая уже после, а не до и не во время совершения награждаемых деяний (иначе это была бы не награда),
В такой формулировке бессмысленность введения такого термина ещё более очевидна.
Итак, и со второй попытки промах – автор, если предполагать его не дураком и не досужим болтуном, не задумывающимся над тем, что говоритт, имел в виду не определение и не введение в оборот такого никчемного термина, а хотел сказать что-то иное.
После некоторого размышления можно все-таки хоть примерно предположить, что же на самом деле хотел сказать автор этой фразы.
В действительности, скорее всего, это не утверждение, и не определение, а ПОЖЕЛАНИЕ. Т.е. автор , скорее всего хотел сказать что-то вроде:

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71300734?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.