Главная страница | Книги про волшебников | Шахджахан

Шахджахан
Shell L
На какую доброту способно несуществующее сердце до каких низостей способен опуститься несуществующий мозг? Как гниёт несуществующая душа и как улыбаются отсутствующие глаза? Древние противоречивы и непонятны, и вместе с тем они самые простые существа на свете. Они говорят, что отрицают всё человеческое, но так ли это на самом деле?

Shell L
Шахджахан

Хорошие, плохие?

Довольно странные категории для

тех, кто родился прежде жизни.

Глава I

ЧЁРНЫЙ ЗВЕРЬ
По бескрайней каменистой равнине бежит огромный чёрный зверь. Куда он бежит, никто не знает, как никто не знает, откуда он появился. На выжженной равнине, местами вспоротой острыми камнями, столь огромному зверю не выжить. На многие мили вокруг раскинулась мёртвая пустошь. Зачем зверь вышел из леса? Зачем забрёл так далеко? Неизвестно. Сказать, что это за зверь, тоже никто не мог. Издалека он более всего походил на громадного волка. Но на пустоши никого не было, и некому было подойти к зверю. Потому, зверь, никем не замеченный, спокойно бежал, бесшумно ступая мохнатыми лапами по земле. Белёсые клочья тумана делали его похожим на тень от тучи, а густой длинный мех позволял слиться с многочисленными обломками. Но давайте взглянем на эту тварь пристальнее: хвост у зверя серебряный и членистый, с короткими шипами по бокам и сверху. На конце шипы делаются длиннее и острее. Каждая шерстинка пушистой гривы венчается красной искоркой. На левой задней лапе крепко сидит серебряный браслет-кафф, украшенный искусным литьём и странными чёрными камнями. Длинная морда опущена – зверь глубоко задумался. Его глаза, удивительно ясные и проницательные для зверя, не имеют белков. Золотые огоньки свободно парят в пустых глазницах. Эти глаза несут в себе что-то такое необъяснимое, и каждый, смотрящий в них, невольно отворачивается – слишком страшно смотреть.

Когда-то у зверя было имя, но оно было плохим, и зверь его забыл. Сейчас он просто Зверь. Или же зверь, как любит называть его советник матери. Зверь в этом был с ним согласен. В конце концов, Зверь – это что-то значительное, а он уже давно не чувствовал себя значительным.

Внезапно, зверь замер и повёл мохнатыми ушами. Он прислушивался. Для постороннего наблюдателя в пустоши не было ни души, но только не для Зверя. Он видел более многих и знал более, чем многие. Мощный прыжок, и вот зверь уже стоит чёрном уступе, похожем на обломанную застывшую волну. Он ещё тщательнее прислушивается, вглядываясь вдаль. Он помнит, что когда-то здесь стоял большой красивый город. Сотни караванов стекались сюда со всех уголков империи. Шумные базары, широкие площади, вечно кишащие живыми, множество улочек и улиц, лавки и рынки, ярмарки и базары. Купцы предлагали дорогие ткани и изысканную мебель, пряности, заморские фрукты, сладкие вина. Чего здесь только не было. Он и сам часто приходил сюда, сопровождая мать, любившую этот пышный город, дышавший жизнью. Сейчас здесь были только мёртвые, не упокоенные души. Они стенали и просили облегчить их участь. Многих их них зверь видел ещё живыми. Они весело смеялись, показывая его матери драгоценности или закликая к себе, посмотреть на диковинных птиц. Тогда Зверь ещё не был похож на зверя, хотя и начал уже забывать своё имя. Он хмурился, отгоняя от матери самых настойчивых, но всегда отступал перед её мягкой, спокойной улыбкой. Сейчас мать больна, но она всё ещё помнит про город. Помнит так хорошо, что послала сына упокоить его бедных жителей.

Зверь тряхнул мордой, отгоняя воспоминания, и топнул лапой. Стальные когти лязгнули о крепкий камень. Раньше этот камень был углом городской ратуши. Красивый чёрный гранит матово блеснул. Туман взметнулся, закружился в вихре и рассеялся. Вместе с туманом пропали и души. Теперь они могут спокойно отправиться в мир иной, где обретут покой и счастье. Это порадует мать. Мех на боках зверя начал выпадать, обнажая гниющую кожу, – плату за возможность провести души в Загробный мир. Зверь ещё раз внимательно оглядел руины города. Теперь, когда туман рассеялся, можно было увидеть, что все камни здесь – это обломки зданий. Красота этого города в былые времена поражала. Сейчас, спустя много десятков лет, земля затягивала в свои недра останки некогда величественных строений. Травы, подобно сотням рук, оплетали колонны, утаскивая вниз, в подземное царство забвения. Пройдёт ещё пара тысяч лет, и память о городе сохранят лишь Зверь и его мать.

В сумеречном провале окна мелькнула тень. Зверь почувствовал её присутствие и обернулся. Он замер на камне, позволяя душе подойти к нему. Это была душа девушки-танцовщицы. Зверь видел её на базарной площади. Прекрасная танцовщица всегда звала молчаливого мужчину потанцевать с ней. Девушка любила этот город и искренне хотела, чтобы все в нём были счастливы. Звонко и заливисто смеялась она, когда Зверь неразборчиво бурчал отказ. Он никогда не соглашался танцевать. Девушка, не прекращая смеяться, уговаривала «угрюмого путника» (как она, бывало, звала его) перестать хмуриться и начать веселиться. Как-то она даже обратилась к его матери, прося отпустить потанцевать. Видимо, танцовщица отчего-то решила, будто он слуга. Мать тогда лишь развела руками, предоставляя ему выбор. Если бы она приказала, Зверь бы, конечно, пошёл. Но идти просто так? Нет. Девушка тогда обиделась. На помощь ей пришли люди. Танцовщицу любили за бойкий нрав и задор. Люди тянули зверя в центр площади, к музыкантам. Но он не шевелился, точно превратился в каменную статую. Он даже своей руки не дал им поднять. Когда же изумлённые странным поведением молчаливого путника жители стали заглядывать ему под капюшон в глаза, их улыбки меркли, смех обрывался, лица делались пустыми, и они уходили, оставляя его в покое. Так было много раз. А потом город разрушили. В него пришли безобразные черноокие, жестоко перебившие храбрых жителей, не сдавшихся врагу. Зверь не знал, почему девушка не упокоилась вместе со всеми. Может, ей по-прежнему слишком больно. А, может, она признала в нём старого знакомого и осталась. Не всё ли равно? Он уже много раз видел таких, прекрасно зная, как обращались с девушками твари. Уж лучше мучительная смерть. Поэтому зверь терпеливо ждал, пока она осмелеет и подойдёт к нему. Дух вышел из своего укрытия. Она действительно его узнала. Она удивлялась его приходу. Она была рада, но всё ещё слишком напугана. Зверь передёрнул ушами. Дух не может просто так говорить с кем угодно, только с теми, кто слышит и видит струны душ. Зверь и слышал, и видел.

– Это ты? Тот угрюмый путник? – спросила девушка.

Зверь повёл головой в знак согласия. Затем фыркнул.

– Да, тебе вечно не нравилось, когда я тебя так звала, – она повеселела. —Удивительно, теперь я могу смотреть тебе в глаза. Раньше не могла. Но почему ты стал… таким?

Зверь снова фыркнул.

– Ну, хорошо, как скажешь. Тебе в морду, – поправилась она. Теперь она не просто улыбалась, она смеялась, смеялась так искренне, как только может страдающая душа. – Ты не ответил, – мягко укорила она зверя.

Зверь распушил гриву в знак крайнего раздражения. «Ты умерла, вот и смотришь теперь!» – читалось в его взгляде.

Потом он задумался, на что-то решаясь, наклонил морду, подставляя лоб и смыкая двойные, перекрёстные веки. Зверь ждал.

Девушка поняла его без слов. Она прижалась к его лбу и передавала всю боль что испытала. Раны зверя стали глубже и шире, но он не обратил на них внимания. Когда он впитал всю её боль, она испарилась. Зверю показалось, что он видел, будто растворяясь, она улыбалась ему. Разумеется, это ему лишь привиделось. Зверь тряхнул мордой, прогоняя очередное наваждение.

Он спрыгнул с обломка ратуши и побежал ещё быстрее. Густой мех скрыл безобразные раны, а через несколько минут они и вовсе затянулись. К тому времени зверь бежал уже так быстро, что мог обогнать ветер. Впереди, покрытый густым туманом, маячил ещё один город. Зверь недовольно заворчал. Он не любил туман. В тумане многое сокрыто. И это далеко не всегда простые души. Сбоку раздалось сипение, затем крики и предсмертные хрипы. Зверь оскалился и зарычал, но черноокий мертвец уже перекусил жертве горло, и та превращалась в такую же тварь. Зверь не без отвращения размозжил обоим головы и переправил душу жертвы на тот свет. Душа мертвеца уже давно оторвалась от тела и теперь где-то блуждала. Зверь опять недовольно заворчал. Ему не нравился этот туман. Он скрывал запахи. Ему не нравилось, что они пришли в его владения. Пусть пока ещё самые слабые виды, но ведь раньше их не было вовсе. А дряни одни не приходят, это зверь хорошо помнил. Скоро придут другие, значит, нужно спешить. Нужно закончить обход и поговорить с… Зверь поморщился от отвращения и не стал додумывать мысль. Создатель чернооких был омерзительным существом. Впрочем, разве мог кто-то хороший породить одновременно этих убогих и жестоких чудовищ?

Зверь затрусил к городу. Начинался мелкий дождь. И без того немногочисленные выжившие горожане бежали в рассыпную от зверя. Они слишком хорошо помнят приход чернооких. Зверь проверил город, расправился с ещё двумя ожившими, или ходячими, как он называл их про себя, переправил все нашедшиеся души на тот свет и поспешил покинуть город. Этот, в отличие от предыдущего, всегда был спокойным. Жизнь здесь не бурлила, а текла размеренно и сонно. Дома были аккуратны и ухожены. Ничего лишнего. Но всё очень опрятно. Зверю здесь нравилось. Теперь же от жителей остался едва ли каждый пятнадцатый, а то и двадцать пятый. Большую часть перебили, а тех, что выжили, покосили голод и болезни.

Грустно было смотреть на обветшалые сырые хибары и полуразрушенные здания. Зверь вздохнул и опустил голову. Он больше не бежал. Так, уныло брёл по узкой просёлочной дороге. Раньше он надеялся, что это лишь кошмар, одна из маловероятных реальностей, что часто снились ему. Но кошмар не заканчивался, и Зверь перестал верить в сны. Он и до этого не сильно в них верил. Дорога тем временем превратилась в тропинку, едва различимую в густой траве. По ней давно не ходили. Некому было ходить. Тем более тропинка вела в лес, а леса стали прибежищами чернооких.

Зверь внимательно оглядел вздымающиеся перед ним вековые сосны. Между ними было также туманно, сыро и промозгло, как и на тропинке. Дальше пяти лилей
было ничего не видно. Этот лес казался мёртвым, хотя так оно и было. Обычно, уже на подходе к пролеску зверь слышал перешёптывания деревьев, пение ветра, голоса травы и цветов. Здесь же была оглушающая тишина. Зверь переступил с лапы на лапу, подумал ещё немного и затрусил в лес. Всё-таки в обход идти далеко, через лес он быстрее доберётся. А дряни… а где их сейчас нет?

Лес, в который вошёл зверь, недаром назывался Проклятым. Он запускал в свои недра всех, но никого не выпускал. Всяк входивший умирал страшной смертью. Зверь сам создал этот лес. Изначально, правда, лес никого не убивал. Просто заставлял блуждать вечность. Он тогда звался Морочащим. Раз в пятьдесят лет Зверь выводил всех заблудившихся. Они выходили такими, какими были в ту секунду, как вошли. А забредали в лес немногие. Зверь строго настрого запрещал входить туда живым, и они слушались. Входили лишь совсем отчаявшиеся или безумцы.

Король извратил первоначальный замысел. Он превратил лес в одного гигантского монстра. Зверь нахмурился. К нему твари, заселившие лес, подходить боялись, но зверь чувствовал, что их тут очень много. Чернооких дряней он перебил. Птиц в лесу отродясь не водилось. Единственное, для чего Зверь его создавал, была охрана белого замка с зелёной черепицей. Там сейчас пребывали мать и приёмная дочь, давно ставшая родной. А когда-то там жили и его жена с детьми. Теперь жена убита, а дети легли в спячку и неизвестно, когда проснутся. Кроме дочери с матерью в замке жил и его любимый народ, его верные помощники. Единственная его отрада. Главное сокровище среди его несметных богатств.

Зверь остановился, недоверчиво ведя ухом. Шаги, которых не слышал никто кроме него, раздавались всё ближе.

– Владыка! – эту походку он узнает из сотен тысяч других. Как и этот голос. Нежный и мелодичный, как шелест трав и шёпот воды, всегда произносящий это простое слово «Владыка» с таким особенным уважением и радостью.

Зверь слегка повернул голову навстречу вышедшей из леса антилопе. Её копыта и витые рога были серебряными. А шерсть… Если мех самого зверя казалась сотканной из ночного мрака, и его всего окружал этот мрак, то антилопа полыхала огнём. Вокруг неё сверкал слепящий ореол, шерсть, созданная из язычков пламени, горела. Умные зелёные глаза неотрывно смотрели на зверя. Лано.

– Моран, – голос Зверя был глух. Он не говорил много месяцев.

Зверь создал лано, подарив огню плоть. Ровно триста и один огненный полудух сошёл с каменой наковальни, что стоит в самом глубоком подвале белого замка с зелёной черепицей. Каждый раз у Зверя получалось всё лучше и лучше. Морана была последним и самым дивным его творением. Чтобы её создать, Зверь трудился триста лет, ища идеал и не находя его. В конечном счёте, Морана получилась похожей на бабку Зверя, до её рождения считавшуюся самой красивой. Но Морана не просто так звалась венцом мастерства Зверя. С тонким гибким станом, хрупкими плечами и прекрасным лицом эта лано превзошла Элриду во всём, что касалось красоты и изящности.

О, Морана! В ней не было ни единого изъяна: тонкие черты лица, точёные скулы, алые губы и дивные тёмно-зелёные глаза. Сотканное из огня белое тело, облачённое в роскошные алые ткани, украшенные дорогой вышивкой, светилось. Но ярче всего горели волосы. Живой огонь тяжёлыми мерцающими волнами струился по плечам и спине, то вспыхивая и раскаляясь до красноты, то становясь почти золотым, но чаще бывая ярко-рыжим.

Приспешник отца, Мегула, давно положил глаз на Морану, но Зверь никому не позволит тронуть его сокровище. Мегула слишком боится Зверя и не полезет к его драгоценности. Пока. Но, кажется, Морана что-то сказала, пока он думал. Владыка поднял тяжёлый взор, и антилопа, нерешительно замершая напротив него, посверкивая рогами и копытами, снова тихонько позвала:

– Владыка?

– Что ты здесь делаешь? – Морана и забыла, что Зверь, в отличие от Владыки, говорит чётко и громко.

Лано испуганно потупила взгляд, что-то неразборчиво прошептав. Зверь, несмотря на острый слух, услышал только "..... Мегула.... опять....Госпожа заступилась…я.....". Этого хватило, чтобы Зверь начал угрожающе рычать. Правильно предрёк дед: "Великая красота принесёт великое горе не только той, кто будет ей обладать, но всем, кто её увидит". Владыка (так лано называли Зверя), его мать и Догма-Мудрец, старший брат Мораны, были безразличны к её красоте, предпочитая не обращать внимание на оболочку. Все прекрасно понимали, что Владыка создал Моран такой только потому, что мог. Благодарность Моран лучше всего выражалась в безграничной любви к Владыке и глубоком уважении к брату и Госпоже.

– Не бойся, Моран. Идём, – коротко вздохнул Владыка.

Морана приняла истинное обличье и, ухватившись за густой мех зверя, тихонько пошла рядом. Проклятый Лес имел свойство разделять путников, если те не держались друг за друга. После долгого молчания, Морана решилась заговорить:

– Могу я спросить, Владыка?

– Мг.

– Что вас тревожит?

Врать Моране, с которой у них была мысленная связь, так, что один всегда знал мысли другого и наоборот, смысла не было. Да и не мог зверь солгать. Поэтому просто ответил:

– Ты.

– Простите, Владыка, – Морана выглядела ещё печальнее, чем прежде.

– Угомонись. – зверь покачал головой. В лесу слишком опасно, чтобы отвлекаться на долгие причитания.

Морана это знала, поэтому не обиделась, только склонила голову в знак согласия:

– Да, Владыка. Но это так сложно: Мегула сегодня был совершенно не учтив с Госпожой.

Моран попала в цель. Владыка зверел от одного упоминания о неучтивости к своей матери. Своим замечанием лано выполнила сразу три задания Госпожи: поговорила с Владыкой, напомнила, что ему следует почаще бывать дома и ещё больше настроила его против Мегулы.

Когда-то Мегула был добрым другом Владыки. Они вместе сражались, вместе охотились, вместе гуляли на пирах. Но Госпожа, видевшая, что сын всё больше становится похож на приятеля, что их пиры становятся кровавыми бойнями, а битвы превращаются в побоища, сделала всё, что могла, чтобы отвратить Владыку от Мегулы. Найдя единственный действенный метод, Госпожа использовала его при каждом удобном случае и поручила Моран делать тоже самое. Подождав, пока Владыка разозлиться посильнее, Моран как бы невзначай перевела тему:

– Как прошёл обход?

– Нормально.

– Что же происходит в ваших землях, Владыка? – лано решила задать вопрос, на который нужно было ответить хотя бы двумя словами. Ведь в землях точно что-то происходило! Не мог же Владыка ответить «Ничего»? Но Владыка, как всегда, удивил, отрезав:

– Предречщённое.

Лано вздохнула.

Внезапно зверь остановился, вздыбил шерсть на загривке и зарычал, бросив отрывистое:

– Гобры.

Морана вздрогнула и испуганно посмотрела на Владыку. Гобры способны вдвадцатиром завалить герда (или охотника, как их ещё называли), а именно к этому виду принадлежал Владыка. Из всех монстров гобры самые сильные, хоть и не самые жестокие. Судя по тому, как Владыка машет хвостом, их там не два и не три. Справиться ли он, уставший после многомесячного обхода владений? Нет, она не может сомневаться. Это ведь Владыка, конечно он справиться!

– Перевоплощайся, – приказал зверь.

Морана быстро приняла облик маленькой экзотической птички, похожей на крохотного лирохвоста с перьями из язычков пламени. Зверь проглотил птичку прямо на лету и снова угрожающе оскалился. Как и у любого охотника, у него не было ни одного органа, кроме желудка. Желудок делился на две части. Первая, предназначенная для хранения пищи, чтобы та не портилась, пока не понадобится её съесть, часто использовалась хозяином не по назначению. Он либо носил в ней вещи, либо прятал кого-нибудь, как сейчас. Вторая часть желудка была совсем небольшой, размером с кулак, зато могла моментально переварить добычу любого размера. Герды крайне прожорливы и в основном питаются, как змеи: наедаются за раз, а потом месяцами обходятся без еды.

Из-за толстой чёрной сосны вывалилось нечто покрытое грязно-серой свалявшейся шерстью, с длинными выкрученными под невообразимыми углами руками-лапами, круглой, абсолютно плоской мордой и прямыми когтями, заменявшими пальцы. Тварь встала на задние конечности и оскалила безобразную пасть с торчащими в разные стороны тонкими жёлтыми клыками. Шерсть её встопорщилась, а злобные чёрные глазки засверкали. Она кинулась на зверя, пытаясь разодрать ему брюхо, но зверь ей не позволил. Одним стремительным движением он прыгнул на тварь и перекусил ей тонкую глотку. Гобр заверещал, однако не издох. Тогда зверь выпустил прятавшиеся в гриве серебристые тонкие щупальца и, обратив их в мечи, искромсал тварь на куски. Когда противник перестал шевелиться, подоспел ещё десяток гобров. Они все кинулись на зверя. А он, чёрной тенью мечась между ними, уворачивался от атак, пытаясь задеть тварей в ответ. Он выпускал всё новые и новые щупальца, кусал и рвал гобров, но тех становилось всё больше.

Через три часа тяжело дышащий, весь израненный зверь волочился прочь от горы кровавых ошмётков. Он вышел победителем из схватки, но шум мог привлечь новых монстров, и зверь спешил поскорее убраться из леса. Он бежал так быстро, как только мог, на ходу залечивая раны. Густой мех свалялся и запачкался, а шерсть кое-где висела выдранными неровными клочьями.

Зверь вылетел из Проклятого Леса к золотой ограде. Он уже вернул меху прежний шелковистый вид, но раны так и не залечил до конца. Перепрыгнув через ограду, он припустил по широкому лугу. Осталось совсем немного, всего четыре алье
! Замок с белыми стенами и зелёной черепицей прямо перед глазами. Там мать, она залечит зверю его рваные раны, а пока он будет спать, присмотрит за Моран.


Глава II

МАТЬ
Зверь преодолел последнюю алью до чёрного входа и остановился. Дверь была совсем незаметная: невзрачная, старая и вся увитая плющом. Если бы не этот плющ, она бы резко выделялась на монолитной стене белокаменного замка, крыши которого были так высоки, что могли чесать брюхо небу. Дверь была настолько маленькая, что через неё могла пройти разве что невысокая женщина, но никак не огромный – в три мужских роста, – зверь.

Порыкивая, Владыка аккуратно выплюнул Моран, и та вернулся в свой обычный облик. Лано, оглядев глубокие раны зверя, прикрыла рот ладошкой от ужаса. Она хотела было подойти к нему, но он не позволил. Вместо этого Владыка указал ей открыть дверь. Морана прикоснулась к рассохшемуся дереву и тихо запела, не замечая, что зверь понемногу перестаёт быть зверем:

Хозяин высей горных,
Полей, лугов, дорог,
Высокий и проворный
И лес ему чертог.
Убогая лачуга
Дворца ему милей:
Он спит под сенью дуба
И под шатром ветвей.
Деревья ему внемлют
И реки его чтут.
Он силой мир объемлет –
И травы зацветут,
Он ветру путь укажет,
Направит зверя бег
И недругов накажет –
Жесток его набег.
Но нету в его замке
Хозяйки молодой
Что красотой сравнится
С мерцающей звездой…

Превращение далось Владыке тяжело. Раны, запечатанные заклятьем, снова вскрылись и из них потекла кровь, похожая на жидкую бирюзу. Мех втянулся, лапы превратились в руки и ноги, а исполосанная порезами туша в складное тело с литыми мышцами. Вместо зверя в траве стоял высокий мужчина, ростом целых четыре макры
. Его спутанные смоляные волосы слабо вились на плечах. Короткая чёрная борода и усы, в отличие от волос, были коротко подстрижены и ухожены. Из-под кустистых бровей на мир подозрительно смотрели внимательные глаза. Глубоко посаженные, они поблёскивали и светились в темноте. Золотые радужки парили в пустых глазницах. Хищный нос и жёсткие губы добавляли его внешности какую-то необъяснимо суровую, но притягательную деталь, что смотришь и думаешь: «Да, это истинный король!»

Кисти рук и пальцы у обратившего зверя были тёмно-бардовые, почти чёрные, глянцевые и гладкие, покрытые костистым панцирем. Кисти больше всего напоминали рыцарские доспехи – сгибались пополам и соединялись внахлёст. Сами пальцы, также похожие на железные перчатки, были чересчур длинными для нормальных. Они сужались на конце до игольной остроты, образуя из последних фалангах гнутые когти. Ближе к локтям панцирь сливался с кожей, очень прочной, но на вид вполне живой и человеческой, разве что неестественно гладкой.

Владыка едва стоял на ногах – сказывались и недавняя битва, и почти год в шкуре зверя: он отвык ходить на двух лапах.

Когда он перевоплотился, а Морана допела последний куплет, дверь с тихим скрипом отворилась, и они зашли внутрь. Стоило Владыке переступить порог, как его окружило около дюжины огненных полудухов. Все они походили на Морану и все были рады возвращению своего Владыки. Они с горящими восторгом глазами кружили вокруг него в восхитительном сверкающем танце. Внезапно, духи расступились, пропуская вперёд красивую светловолосую женщину, одетую в тёмно-зелёный бархат и белую парчу, расшитую серебряными нитями. Женщина была болезненно бледна, её синие глаза запали и стали почти чёрными. Было видно, что ей тяжело дышать. Но её взгляд! Внимательный и цепкий, не упускающий ни одной детали. Точно такой же был у Зверя.

Лано замолкли и вместе с Владыкой почтительно склонили головы перед Госпожой.

Фалгар приветствовала сына сдержанным кивков. Она была рада видеть его, но ужасные рваные раны заставляли её сердце болезненно сжиматься. Наследник опять ввязался в бой! Да, он победил и вернулся, но разве объяснишь это матери, встретившей искалеченного сына после долгой разлуки? Чтобы не проявить слабость, Фалгар набросила на лицо заклятие. Замораживая кожу, это заклятье позволяло лицу застыть маской холодного спокойствия. Но Владыка уловил её беспокойство. Он по-звериному дёрнул головой, повёл носом и втянул воздух, раздувая ноздри, но всё ещё не решаясь поднять головы. Мать едва ли доходила ему макушкой до грудины, но никогда не задирала голову, чтоб посмотреть ему в глаза. Она видела и знала всё и вся, таков был её дар. Зверь любил и уважал мать более всех прочих и очень жалел, что даже она не может смотреть ему в глаза.

Фалгар еле заметно махнула рукой, приглашая следовать за ней. Медленно развернувшись, она неспешно двинулась к каменной лестнице с широкими периллами, которой пользовалась прислуга. Владыка, по-прежнему слегка покачиваясь на нетвёрдых ногах, ненавязчиво пристроился слева от неё, готовый в любой момент подхватить мать, если той вдруг станет дурно. Он хмурил кустистые брови и недоверчиво фыркал, однако молчал: покои Госпожи находились на шестом этаже, и Владыка справедливо опасался, что она не дойдёт. Ему не нравилось, когда мать заставляла себя что-то делать через силу, когда скрывала от него плохое самочувствие, и бодрилась, желая показать, что она в полном порядке. Владыка этого не понимал и считал совершенно неуместным.

На втором этаже Госпожа смертельно побледнела. На третьем уже не могла скрывать сбившееся дыхание. На четвёртом она едва не упала, совершенно обессилев. И всё это время она тратила драгоценные силы на пустой разговор! Спрашивала, как дела, рассказывала о всех событиях в замке, произошедших за время отсутствия Владыки, говорила о погоде и прочей чепухе, чем сильно злила Зверя. Нет, он любил слушать мать и делал это с превеликим удовольствием, но только когда она сидела в кресле с очередной чашкой отвара, а не когда пыталась так глупо подняться по лестнице! Сейчас он злился не неё и даже не на её глупые разговоры, он злился на её болезнь и на собственное бессилие. Увидев, что мать пошатнулась, готовая упасть, он, не проронив ни слова, вцепился в её предплечье, ненароком распоров рукав острыми когтями. Тихо выругавшись на собственную неуклюжесть и с превеликой осторожностью оплетя мать серебристыми щупальцами, Владыка взмыл ввысь, легко прошёл через толстые каменные перекрытия, метнулся вперёд и влево и мягко опустился перед огромным мягким креслом в покоях Госпожи. Смущённая Фалгар не успела скомкано поблагодарить его, как ей на колени опустился безразмерный саквояж с лекарствами, а сын, ушёл в соседнюю комнату за специальным столиком, оставив мать рыться в склянках, пузырьках, баночках и мешочках.

Внезапно небо почернело. В следующий миг всё заволокла густая, непроглядная тьма. Фалгар дотронулась пальцем до ресниц на правом веке и поняла, что пальца не видит даже с такого расстояния. Тьма была… никакой. Ни удушающе горячей, ни душной, на обжигающе холодной, ни промозглой. Она просто была. Бархатистыми лапами касалась щёк, лба и рук, ластилась к боку и вилась в ногах. Когда глаза привыкли, Фалгар смогла различить завихрения. Тьма была живой. Она скручивалась в столбы и изгибалась в причудливом танце. У Неё не было глаз, но Она бросала на Фалгар тысячи взглядов. У Неё не было тела, но Фалгар явственно ощущала её присутствие. У Неё не было голоса, но Она говорила тысячами голосов, раздающихся во всех уголках мира.

– Приветствую Вас, Всематерь, – склонила голову Фалгар. – Пришли поздороваться?

Тьма не ответила, но Фалгар и не ждала ответа. Она и сама его знала, как знала и то, что Всематерь не отвечает на пустые вопросы.

– Не желаете принять более, – Фалгар покрутила рукой в воздухе, подбирая слово, – Материальную форму?

Тысячи ртов зубасто оскалились в диких усмешках – Тьме понравилась шутка. Фалгар тоже позволила себе слабую улыбку. Тьма безбрежна и ей незачем брать чью-то личину. Но Тьма, насмеявшись, пришла в движение. Она почти отступила, разлетевшись по углам, и только слабая дымка в воздухе напоминала о Её присутствии. Затем она заклубилась в том углу, что был справа от Фалгар, задымила, зашипела, зазвенела стёклами. Безбрежная Тьма перебирала обличья, и почему-то Фалгар заранее знала, кто вышагнет к ней из дымного клуба. Всемать складывалась в фигуру, с каждой секундой приобретающую всё более знакомые черты. Без золотых искр глазницы выглядели пустыми и мёртвыми, но Фалгар не стала удивляться причудам Всематери, когда на неё из дымных клубов смотрел старший сын: голова чуть склонена на бок, руки плетьми висят вдоль тела, а серебряный хвост лениво бьёт по ногам.

– Ты пришла? Что-то сслучилоссь? – тихий, шелестящий голос с лёгким присвистом непостижимым образом наполнил собой покои.

В дверном проёме стоял, в точности копируя позу Всематери, Владыка. Тьма рассыпалась, взметнулась, осклабилась радостно, зашептала на непонятном языке и вихрем кинулась к Владыке, обнимая сотнями дымных рук. Снова стало темно, воздух сгустился, но Фалгар ясно увидела, как приветливо скалится в ответ её сын, как ласково гладит ближайший дымный клубок. Что-то тёмное и мерзкое всколыхнулось в душе, и ей стоило больших трудов подавить зависть к Всематери. А Всемать гневалась. Она мать всех гердов! Кто посмел тронуть её драгоценное дитя?! Тьма оскалила бессчётное число зубастых ртов и припала ими к ранам Владыки. В тот же миг даже самые глубокие раны начали срастаться. Мрак сгустился и снова отступил.

– СПУТНИК!!! – внезапно гаркнула Тьма тысячами голосов. – ОТНЫНЕ ТЫ НЕ ОДИН!!!

Она ластилась к Владыке, обнимая его чёрными дымными клубами, но что-то изменилось в ней. Тьма беспокоилась. И это беспокоило Фалгар. Вдруг Тьма отпрянула, и втянулась в другое, только что возникшее тело. Тело очень красивого юноши с длинными чёрными волосами и мягкой улыбкой. Он протянул руки навстречу Владыке, словно прося себя обнять, и вновь грянули тысячи голосов: «ТЕБЕ! ПОДАРОК!». Зверь недоверчиво склонил голову набок и подался вперёд, но видение истаяло так же быстро, как возникло. Всемать вернулась в Загранный мир.

– И что это было?

Фалгар вымученно улыбнулась и прикрыла глаза:

– У Неё было хорошее настроение, и Она желала тебя видеть.

– Ты же зснаешь, что я не об этом, – с мягким укором проронил Владыка, подходя к окну и всматриваясь вдаль, туда, куда унеслась Всемать.

– Разумеется. Но меня слишком радует твоя вернувшаяся способность говорить целыми предложениями, чтобы думать о чём-то другом. Однако, – в волнении Госпожа подалась вперёд, впиваясь в обивку кресла острыми ноготками, – Насколько вы близки с Ней?

Владыка неопределённо передёрнул плечами и задумался над ответом. Следующие его слова вылетели легко и певуче, несмотря на протягиваемую Владыкой букву “с”, и сильно удивили Фалгар:

– Унганд зссанял только малую чщасть загранных зсемель. Зсса Гранью мир огромен и всссь укрыт Ею. А Она не любит его, – не любит Унганда, как поняла Фалгар, но уточнять не стала, – Поэтому не пусскает. А насс любит. Она прятала насс. Сначала наши ссаркофаги, а потом и нассамих. Кормила и взсращивала… Чудессный край… Кажетссся, что там ничщего нет, но там точщно ессть – я чувсствовал лапами, – трава, чщёрная и ссскрытая в клубах темноты. И холмы есть. И степи. И горы. Там ессть вссё. И нет ничщего. И Она там ессть. Её много. Вкуссно. Ссытно. Хорошшшо…

Фалгар слушала его восторженную речь лишь краем уха, напряжённо раздумывая над её смыслом. С одной стороны, она была рада, что сын не просто смог произнести нечто настолько длинное, пусть и крайне путаное, но и вообще заговорил. С другой стороны, её настораживала, хоть и не удивляла, его любовь к Всематери. С третьей, она думала, что любовь сына к Ней неплоха и вреда не несёт, но во что может вылиться Её любовь к нему? С четвёртой она заинтересовалась его словами, ведь и сама нередко бродила в Загранном мире, однако ничего там не увидела и не ощутила. Обо всём этом определённо стоило подумать. А ведь ещё оставался странный юноша, которого Тьма прочила её сыну в друзья. Прищурившись, Фалгар одарила своё дитя взглядом, полным сомнений. Если она что и знала точно, так это то, что слово «друг» не могло стоять в одном предложении с любым упоминанием о её сыне. Он никому не доверял, кроме Тьмы и, пожалуй, своей безумной сестрицы.

У Фалгар была дочь, да, к тому же, не одна. Обе девицы были спесивы и вздорны, но каждая по-своему: старшая творила, что хотела и некого никогда не слушала, для младшей же не существовало никого, кроме её драгоценного младшего брата-близнеца, которым и являлся Владыка. Она помешалась на нём, посвятив ему всю свою жизнь. Вспыльчивая сверх всякой меры, гордая и грубая, разнузданная Мэридалла больше всего на свете (помимо драгоценного брата) обожала вид горячей крови, вытекающей из очередной её жертвы. Вспомнив о своём главном разочаровании, Фалгар недовольно прищёлкнула языком и поморщилась, чем заслужила короткий подозрительный взгляд Владыки. Вспомнив о присутствии сына, королева отослала его спать, а сама погрузилась в раздумья. Может ли случиться такое, что Мэриди уступит своё место подле Влалыки кому-то ещё? Нет, конечно нет! Фалгар даже помотала головой. После ссоры брата с Мегулой, эта бестия, не раздумывая, убивала любого, кого мало-мальски сближался с Владыкой. Колдунья объясняла это так: «Чтобы моего дорогого братика больше никто не смел разочаровывать». Если брать в расчёт тот факт, что Владыка к себе никого не подпускал и ни с кем не желал общаться, гибли в основном ни в чём неповинные существа. В голове против воли опять промелькнули слова Всематери.

– «Спутник», говоришь? БРЕД!

Фалгар с силой швырнула саквояж на принесённый столик, позабытый Владыкой у двери. Если бы у неё были силы, она бы встала и принялась метаться по комнате, потрясая кулаками и гневно шипя. Но у неё совершенно не было сил! Она потратила их все, стараясь не показать перед сыном своей слабости. И это оказалось бесполезно! Он всё равно всё понял! Фалгар согнулась и закрыла лицо руками. Она всегда проигрывала. Не уберегла мужа от безумия, не смогла воспитать дочерей, – да что там! – она даже сына разговорить оказалась не в силах! А Всемать смогла это сделать одним прикосновением! Фалгар чувствовала себя абсолютно бесполезной и ненужной.

Она рассмеялась громко и истерично, тут же обрывая смех и беря себя в руки. Она мать и не имеет права показывать слабость перед своими детьми. Она королева, и должна сохранять свою гордость. Она многомудрая Госпожа и не может недооценивать Тьму.

– Что ж, посмотрим, что за товарища Ты приглядела моему сыну, Всематерь, Первая Госпожа, Первородная Тьма, Эфир! Я не понимаю Тебя, но уж попытаюсь предугадать твои шаги! – проговорила Фалгар в пустоту и вновь погрузилась в свои мысли.

***

Где-то за гранью Тьма оскалилась тысячью ртов, предвкушая веселье.

***

Стоявшее в покоях Владыки старое зеркало в массивной богато изукрашенной раме неуловимо изменилось. В следующий миг в нём отразилась женщина с серьёзным надменным лицом. Женщина подошла поближе и тихо позвала:

– Брат!

Владыка, стоявший на балконе и неотрывно следивший за небом, прервал своё занятие и, стремительно развернувшись, подлетел к зеркалу.

– Есть новости?

– Не для такого разговора, – надменная женщина усмехнулась, указывая взглядом на зеркало. – Я скоро приеду, тогда и поговорим. А сейчас скажи, что мать?

Владыка улыбнулся одними губами:

– Я не могу прочесть её мысли, но, судя по всему, она по-прежнему считает тебя свихнувшейся ведьмой.

– Как мило, – коротко и наиграно рассмеялась надменная женщина, после чего снова посерьёзнела. – Час назад меня вызвал отец. Будь готов ко всему. – она помедлила, закусив губу и посмотрев на брата так, будто невыносимо страдала и безмерно устала это скрывать. – Береги себя, брат.

– И ты себя, сестра, – кивнул Владыка, прекрасно зная какое наказание ждёт сестру за задержку. Бедная, она ведь не отправилась сразу только потому, что хотела его предупредить. Надо было убегать от гобров, а не драться с ними! – Удачи.

Женщина невесело усмехнулась, пробормотала что-то о том, что в замке отца удача ей точно не помешает, и, кинув прощальный взгляд на брата, исчезла.

Немного подумав, Владыка вернулся на балкон и спрыгнул вниз. Бесшумно приземлившись, он смешался с тенями и скользнул вдоль замка к псарне. Когда он вошёл, огромные чёрные псы, похожие на мохнатых догов, одним слаженным движением подняли массивные головы. Увидев, кто пришёл, твари вскочили на ноги и завиляли змеиными хвостами. Это были гончие, ближайшие родственники вампалов, созданные Тьмой в подарок своим детям.

– Ищите юношу с белой, как мел, кожей и длинными чёрными волосами. Он должен пахнуть, как Ньелль, – Владыка стремительно подлетел к загону с некрофагами и, рывком открыв его, резко приказал: – И вы ищите!

Крылатые собаки, каждая размером с коня, вместе с гончими опрометью бросились к двери псарни.

– Вам нужно особое приглашение? – повернулся Владыка к крылатым волкам, симуранам, вопросительно смотревшим на него из-за низкого заборчика.

Волки, перескочив через ограду, устремились вслед некрофагам и гончим.

Стоит заметить, что язык гердов крайне метафоричен и одно слово может означать несколько вещей, совершенно несвязанных между собой, как может показаться поверхностному наблюдателю. Например, охотники считают, что нежная ягодка ежевики очень похож на Всемать: такая же чёрная по цвету, кислая на первый взгляд и сладкая, когда распробуешь. Таким образом и для Всематери, и для ягоды, и для обозначения такого качества, как нежность, у них существовало всего одно слово – ньелль. Почему Владыка сказал, что юноша будет пахнуть, как сама Первая Госпожа? На этот вопрос он не мог ответить даже себе.

***

– Значит, и похож, и нет, говорите? – прищурился Владыка, одной рукой задумчиво почёсывая бородку, а другой поочередно гладя скулящих псов. Прошёл целый месяц и только этой ночью пять гончих вернулись с вестями, разбудив Владыку лаем. Ни симураны, ни некрофаги, ни истальные сорок пять гончих никого не нашли. – А что запах? – псы отозвались тихим воем, говоря, что запах-то как раз и не даёт им определиться. Вроде мальчишка и пахнет Тьмой, а вроде и свой запах у него есть. – Тогда сделаем так. Пусть собаками с волками возвращаются, а вы, гончие, продолжайте следить за ним и беречь от опасностей. И пусть хоть одна тварь посмеет его тронуть, – Владыка, сам того не заметив, опасно оскалился, чем заставил псов попятиться. – Подождём немного, мне кажется, этот мальчик – тот, кого я ищу.

Глава III

ВСТРЕЧА
Сколько себя помнил, он жил в хижине на болоте с древней, точно сам мир, старухой, которую в соседней деревушке называли не иначе как ведьмой. Она нашла мальчишку в грязном, вонючем проулке в городе, куда ходила к одной знатной госпоже. Он мало что помнил об этом, как и мало что помнил о себе. Имени у него отродясь не было, да он и не помнил, когда и где родился. Всю свою недолгую жизнь он трудится за кусок чёрствого хлеба и кров на богатых господ, выполняя самую чёрную и грязную работу. А потом попался на глаза госпоже, когда по приказу кухарки пытался тащить неподъёмный для своих лет чан с очистками к помойной канаве. Госпоже очень не понравилась его старая, рваная одежда, грязные волосы и голодный вид, и она с криком и бранью прогнала «нахлебника, который только зря коптит воздух, а сам ничего не может сделать». Он несколько дней скитался по улицам, прося милостыню и пытаясь найти работу. Но никто не хотел его брать, считая, что от такого работника убытку будет больше прибыли. Старуха тогда отчего-то пожалела умирающего от голода ребёнка, а, может, её заставили гигантские псины, что кружили возле него и бросали на всех проходящих странные долгие взгляды. В любом случае, теперь он жил с ней на болоте в тишине и спокойствии.

Своего имени мальчик не знал, старуха всегда звала его мальчишкой, а все остальные просто и незамысловато «эй, ты». Деревенские же опасались его и никак не звали. Более того, они запрещали своим детям даже смотреть в его сторону, а сами никогда не приходили к ведьме, если мальчик был в хижине. Заметив это, мальчик, чтобы не пугать людей, стал уходить в глубь болот.

Да, это было опасно. Время от времени он увязал в трясине, но каждый раз кто-то, живущий в вязких топях, выталкивал его на поверхность к сухим кочкам, не давая утонуть. Мальчик чувствовал ступнями его склизкие закостеневшие ладони с похожими на коряги пальцами. Каждый раз после этого он опрометью бежал от страшного помощника без оглядки.

Он не знал, что ему против воли помогают сам хозяин болот и его жена. Не знал он и того, что полгода назад, отдав его под опеку старухи, псы доложили Владыке о его существовании, что Владыка в ту же ночь покинул замок и призвал всех подвластных ему тварей и что под страхом смерти приказал им беречь маленького человечка и одним взмахом руки подавил их негодование. Чёрные псы иногда показывались мальчику издалека, пугая его и тем самым не давая ходить в самые гиблые места. А иногда, самыми тёмными ночами, они подходили особенно близко к стенам хижины и мальчик, сжавшись от страха, мог видеть их чёрные спины, неспеша проплывающие за закопчённым окошком. В такие дни с болот всегда особенно сильно тянуло гнилью, доносились хлюпающие звуки, как будто кто-то шлёпал по трясине перепончатыми лапами, и раздавались стоны, скрипы и какие-то заунывные звуки, похожие на жуткие голоса.

В эти дни старуха не спала вместе с мальчиком. Она также, как и он, неподвижно сидела на своём топчане, застеленном засаленными тряпками, со страхом смотрела в окно на псов и невнятно бормотала. Как-то раз она проболталась, что раньше тёмными ночами в её двери скреблись и стучали болотные твари, а в окна заглядывали перекошенные и искажённые рожи и морды. Когда же появился мальчик, а вместе с ним и псы, никто больше не скребётся, не стучит и не заглядывает в окна. Больше она ничего не сказала.

Один раз, в ночь на Купалу, когда старуха готовилась к празднику, вокруг хижины появилось множество сверкающих белых огней. Зачарованный их свечением, мальчик вышел сперва во дворик, потом за калитку, а затем и вовсе пошёл в сторону болот, ничего и никого не замечая. Дивные белые огни влекли его своим ослепительным светом. Так нарядно! Так празднично! Так красиво! Мальчик даже не услышал, какой шум подняли чёрные псы и с каким исступлением они пытались добраться до огней, подпрыгивая и лязгая зубами. Он всё шёл и шёл, заворожённый чудесными огнями, пока в макре от него не возникла высокая мрачная тень с горящими золотыми глазами. Псы подняли радостный вой, приветствуя своего хозяина. В белом свете огней яростно блеснуло изогнутое серебряное лезвие, поразившее сразу четыре десятка огней.

– На минуту тебя бесс пригляда нельзя осставить, – проворчала тень и бросилась в погоню за огоньками.

Мальчик нахмурился. Кому могло прийти в голову нападать на эти чудесные огни? С каждым мгновение всё больше их гасло в ярком блеске серебряного лезвия. Мальчику показалось, что огни зовут его на помощь. Он дёрнулся было, чтобы защитить их от беспощадной тени, но с ужасом обнаружил, что по колено увяз в болоте. Сначала мальчик испугался не за себя, а за огни. Он не сможет их спасти! Их всех заберёт тень! Но когда за локоть его схватили холодные, склизкие пальцы, он понял, что сейчас надо беспокоиться о себе. Он не сможет помочь огням если утонет или будет утащен неведомым существом.

Мальчик медленно обернулся. На него с отвращением смотрела страшно уродливая женщина с землистым лицом и травой вместо волос. Больше всего она напоминала кривую корягу, поросшую мхом. Её платье, сделанное из ряски и тины и украшенное гнилыми ягодками брусники, отвратительно воняло. Ожерелье из кувшинок, болтавшееся на тонкой сморщенной шее, билось о кривые полусогнутые ноги. Рядом с женщиной предостерегающе рычали псы.

Тварь, попытавшись ласково улыбнуться, обнажила гнилые зубы, чем ещё больше напугала мальчика. Он сжался под её остекленевшим взглядом и не мог вымолвить ни слова.

– Пойдём, милый мальчик, здесь опасно, Хозяин будет злиться, – прохрюкала Кикимора, а это была именно она, и потянула его за собой. Псы тут же взвились, захлёбываясь лаем. Кикимора отпрянула. – Да отстаньте вы, окаянные!

Псы не слушались. Если раньше мальчик небезосновательно считал, что монстры охотятся за ним, то теперь, если бы боялся хоть чуточку меньше, мог бы убедиться в обратном. Собаки яростно лаяли на Кикимору, а не на него. Сзади послышалось громкое шлёпанье и появился мужчина с лягушачьими ногами и огромным вздутым животом. Увидев псов, мужчина остановился. Его маленькие рыбьи глазки испуганно смотрели то на псов, то на жену, жидкие длинные усы тряслись на животе, а зеленоватая кожа, покрытая редкими чешуйками, источала отвратительное зловоние. Это был Болотник, супруг Кикиморы и хозяин болота.

Вдруг одна из собак прыгнула на Кикимору. Острые зубы, каждый в палец длиной, лязгнули совсем близко от её лица. Гончая хотела припугнуть и остановить Кикимору. Что ж, у неё получилось. Но собака не могла предвидеть, что напуганная Кикимора, вцепиться когтями руку мальчика. От резкой боли ребёнок вскрикнул, заставив Кикимору дёрнуться, углубляя раны.

Тотчас на крик примчалось два десятка псов, возглавляемых тенью. Увидев израненную руку ребёнка, тень стала гуще и чернее и громко злобно зарычала, иногда даже забывая шипеть:

– Я неяссно выррразсилсся? ЧТО В СЛОВАХ НЕ ПРИЧЩЕНЯТЬ ВРРРЕДА И ОБЕРРРЕГАТЬ ОТ ОПАССНОССТЕЙ БЫЛО НЕПОНЯТНОГО?! ПОМЕРРРЕТЬ ЗАХОТЕЛИ? ТАК Я УСТРРРОЮ!

Если при появлении тени Кикимора и Болотник затряслись, то после громоподобного рычания ноги у них подкосились и они рухнули на колени, бессвязно прося о милости. О крутом нраве Хозяина Тёмных, а им и являлся пришедший на зов псов Владыка, знали все.

– ВОН! – рявкнул Хозяин.

Кикимора и Болотник исчезли так быстро, словно их и не было. Тень перевела взгляд на мальчика.

«Так вот ты какой, «спутник», – чуть наклонив голову, подумал Владыка. – Я думал, ты будешь постарше.»

Ребёнок во все глаза смотрел на странную тень, но заговаривать первым не решался.

– Не бойсся меня, я вссегда буду на твоей ссторроне, – Хозяин бросил мимолётный взгляд на болота. Этого взгляда хватило, чтобы жижа сама расступилась, уплотнилась и вытолкнула мальчика. Один из псов, растворившись в тенях, поднырнул под него и, убедившись, что ребёнок крепко сидит на призрачной спине, вновь стал твёрдым.

– На болотах опасно, детёныш, – с укором проговорил Хозяин. И ехидно поинтересовался: – Тебе разве не говорили, что нельзя никуда ходить с незнакомыми огоньками? Да и со знакомыми, в общем-то, тоже лучше никуда не ходить, – пробормотал он чуть тише. – Впрочем, у нас мало времени. Слушай меня внимательно. Никогда, запомни никогда, не приближался к существам с двумя полосками на левом плече. Обходи их десятой дорогой, а если встретишь, беги как можно дальше. Помни, чёрные псы будут твоими друзьями. А обо мне забудь, ребёнок, пожалуйста, забудь! А теперь спи! – Владыка щёлкнул когтями, и мальчик провалился в темноту.

По болоту в их сторону медленно плелась старуха, разыскивающая воспитанника. Завидев псов, она остановилась и стала нерешительно переминаться с ноги на ногу. Тень фыркнула и жестом приказала псу с мальчиком подойдите к ней, после чего растворилась и возникла уже возле старухи, протягивая ей красивый фиал из тёмно-синего стекла, украшенного серебряными цветами:

– Моя кровь. На случай, если вдруг он ещё поранится. А сейчас, – Владыка указал когтем на мальчика, руку которого уже обвили тонкие серебряные щупальца. Когда щупальца отступили, взору старухи предстала гладкая здоровая кожа. Страшные рваные раны исчезли, будто их и не было. – Если хочешь спросить – спрашивай. Чем больше я здесь нахожусь, тем большей опасности вы подвергаетесь.

– Вот скажи мне, Хозяин, – набравшись смелости, прошамкала старуха. Она сразу поняла кто перед ней. Лишь один из высших сражался косой с серебряным лезвием, примотанным цепью к чёрной металлической рукояти. – Какой те интерес? Он же ж простой человек. Или, – старуха прищурилась, – Ты с ним чего недоброе замыслил?

– Послушай, колдунья, – вместо ответа сказал Хозяин. Предположение старухи его очень оскорбило, но он решил не подавать виду, – Ты можешь просить у меня что угодно. Я исполню любую твою прихоть. Деньги, сила, знания, артефакты – всё, что пожелаешь. Взамен ты приглядишь за ребёнком. Сейчас слишком опасно, я не могу его забрать. Однажды ему придётся впутаться в наши клановые прения, но я хочу оттянуть этот момент настолько, насколько это возможно…

– Так энто, стал быть ты псов посылал? – не обращая на него ровным счётом никакого внимания, поинтересовалась старуха. – И еду подбрасывал, да? Я ему нича не говорила.

– Молодец, молчи и дальше. А еду приносили гончие по моему приказу, – процедил Хозяин, порядком раздражённый поведением старухи.

Старуха глубоко вздохнула:

– Хозяин, ни в жизнь не поверю, что ты дитятко по доброте душевной оберегаешь. Или чёй там у тя вместо души?

– Самому бы знать хотелось, – пробурчал Владыка. И добавил громче: – Считай, чем угодно, но позаботься о мальчике. То, что захочешь взамен, назови псам, они передадут мне.

– Угу, проваливай, – старуха проковыляла к мальчику и, опасливо косясь на псину, принялась его осматривать.

– Ты совсем меня не боишься? – наверное, впервые в жизни поразился Владыка.

– А чёй мне тя бояться-то? Раз у тебя дело ко мне, значится, не тронешь.

Ничего не ответив, Хозяин растворился в темноте.

***

Гончие только с виду были страшными. Когда мальчик, убеждённый старухой в том, что и тень, и Кикимора, и Болотник ему приснились, с утра вышел во дворик, он удивился и испугался, обнаружив громадных псов, сидящих полукругом перед дверью. После вчерашних злоключений гончие, видимо, стали воспринимать мальчика как ещё одного хозяина. Когда ребёнок привык к ним, они даже начали с ним играть. Теперь они всё время находились рядом с ребёнком и отходили от него лишь поздно ночью, отгоняемые от порога хижины бранью старухи. Впрочем, после того, как умные псы принесли ей редкую траву, растущую только в самой непроходимой части болот, колдунья подобрела и разрешила мальчику играть с ними и заводить в дом. С тех пор псы исправно носили ей травы, ягоды, коренья и дичь.

Как-то раз, когда гончие притащили целого гсаданталгского тура, выпотрошенного умелыми руками королевских поваров, старуха не выдержала и громко посетовала, что, погреб, дескать, маленький, она уже стара для бесконечной стряпни и, вообще, лучше бы кое-кто коронованный и хвостатый толкового плотника прислал, крыша-то уже тритий год протекает.

Хозяин внял, и уже на следующий день к старухе под предлогом получения отвара для внезапно зачесавшихся ушей троюродного дядюшки по линии тётушкиной бабушки пришёл трясущийся молодой плотник, в обмен на отвар не только перекрывший крышу новенькими досками и в два раза расширивший погреб, но и сколотивший колдунье новый стол. Уходил молодой человек на закате, и уход его был больше похож на бегство от угрюмой старухи и страшных собак, то и дело мелькавших за деревьями. Отвар для дядюшкиных ушей он, к слову сказать, взять забыл.

Старушка, совершенно счастливая – и по такому случаю даже переставшая ворчать – задумчиво почесала подбородок, с удовольствием осматривая разделанную тушу тура в погребе. Кто и когда её разделал, она благоразумно решила не спрашивать.

***
Наблюдавшая за старухой высокая красивая женщина с загорелой кожей и длинными белоснежными волосами, доходившими ей до колен, изогнула губы в загадочной улыбке и растворилась в тенях.
***

– Бабушка? – лучащийся любопытством мальчик подошёл ко входу в погреб, наклонился и вопросительно посмотрел на старуху.

– Чё те? – проворчала старушенция, догадываясь о чём хочет спросить воспитанник и оттого мигом теряя всё своё благодушие.

– А собаки… – мальчик замялся. – Что они такое?

Старуха выползла из погреба, щуря подслеповатые глаза на яркое закатное солнце, охая и кряхтя дотащилась до хижины и поковыляла к древнему, приросшему закопчёнными боками к очагу котлу, где она обыкновенно творила свои варева и готовила мальчику укрепляющие отвары. Тут она разговорилась:
– Гончие, как пить дать, гончие, – со знанием дела покивала старуха, деловито помешивая очередную настойку деревянным черпаком. – Сказок шоли никогда не слыхал? Собаки; большие, чёрные; с горящими тьмой глазюками и змеиным и хвостами; страшные, бррр. Кто же это ещё может быть?
– А что такое эти «гончие», бабушка? – спрашивает умостившийся рядышком мальчик и поджимает пальчики на ногах от любопытства и волнения.
– Дык псины его, с которыми он охотиться выезжает, – и без того согнутая вдвое ведьма сгибается ещё сильнее, нюхая варево, и, причмокивая губами, пробует его на вкус.
– А на кого он охотятся? – от волнения у мальчика перехватывает дыхание. Вот-вот он узнает ответ на давно мучающие вопросы! – для него это захватывающая сказка, не более, и ведьма это понимает.
– На кого-на кого, – раздосадовано ворчит старушенция. – На неугодных ему. А неугодны ему мы, люди. Большую обиду он на нас затаил… Тьфу, ты, пропасть! А ну не отвлекай меня, негодник, чуть не проворонила, когда траву светящуюся добавлять надобно… Ууу, когда Дикая свора бежит по земле, прячься-не прячься, всё одно: настигнут да порвут в клочья на потеху ему.
– А кто это – он?
– А ну молчи! – обрывает старуха и зачем-то оглядывается. – Он – это он, Хозяин Тёмных, тот, кого все твари слушаются, господин всех здешних и дальних земель, живущий в замке за лесом, откудова нету возврата. И ежели не хочешь беды накликать, не называй его никак! Мало ли что, не дай, Госпожа, услышит да явится.
– А Госпожа – это наша королева?
– Да, – нехотя отвечает старуха, наливая варево в кружку, с отколотой ручкой. – Она мать ему, и лишь у неё есть право ему указывать. Пей-пей, чтоб всё выпил. Это отвар лечебный. От худобы помогает.

Старушенция впихнула мальчику кружку, а сама подумала:
«А то, не приведи, Госпожа, ему в голову взбредёт, что ты худой слишком. Ты-то ешь, как цыплёнок, а он не побрезгует, сам явится с проверкой, припасами да поварами, ежели ему псы намекнут. А у меня-то погреб не бесконечный и жизней, поди, не девять!
Мальчик послушно выпивает горький, жирный отвар и морщится от ужасного вкуса. Старуха, не желающая отвечать на самый главный вопрос, опять отворачивается к своему котлу, продолжая мешать. Мальчик ёрзает минуты две, но любопытство пересиливает:
– Бабушка, а что его псы делают у нас и почему они не страшные, как ты говоришь?
Старуха смолчала, а мальчик решил не настаивать на ответе, хотя ему очень хотелось. Раз не отвечают, значит ему этого не надо знать, а раз не надо, то зачем спрашивать? Полчасика они посидели в тишине, пока ребёнок, погрузившийся в раздумья, случайно не прервал её:
– Ему, наверное, очень одиноко, – тихо и задумчиво протянул мальчик.
– Кому? – от удивления старушенция даже обернулась.
– Хозяину, – с готовностью поясняет ребёнок. – Он ведь там совсем один, поэтому грустит и гневается.
Тут уж старуха не удержалась и хрипло загоготала:
– Ой, повеселил, ой, не могу! Ему? Да грустно? Да он видеть некого не желает, иначе чего б ему в такой глуши себе замок строить! Он нелюдим и дик, как волк, и страсть как этим гордиться!
Мальчику вдруг стало обидно за этого неизвестного Хозяина. Если даже бабушка, предпочитающая соседство четы болотников обществу людей, так плохо о нём думает, то как о нём думают все остальные? И почему они все так плохо о нём думают? И почему он живёт один? Наверное, он, как и бабушка, причудливо выглядит и не любит шум и суету, поэтому поселился подальше. А люди из-за этого понапридумывали о нём невесть что и распустили эти слухи. А он и не знает, наверное, что его теперь все боятся, бедненький.
Мальчик знал, как это бывает. Его самого все деревенские с первой встречи невзлюбили только за то, что он живёт с бабушкой, которую все почему-то называют ведьмой, хотя она ещё никому не отказывала в помощи. Мальчику отчаянно захотелось хоть что-нибудь сделать для Хозяина, поэтому он дождался, пока старуха отвлечётся, и тихонько прокрался во дворик, к греющимся на редком солнце псам. Гончие одновременно подняли тяжёлые морды и лениво забили по земле хвостами, ожидая, что мальчик сейчас снова увлечёт их какой-нибудь интересной игрой, но, увидев, всю серьёзность своего маленького господина, поднялись и подошли к нему.

– Вы ведь можете передать ему мои слова? – неуверенно спросил ребёнок.
Самый большой пёс подошёл к нему и попытался уложить голову на плечо, но детское плечико было слишком узким и находилось слишком низко, для пёсьей головы. Тогда зверь устроил морду у мальчика на макушке. Посчитав этот жест за разрешение продолжать, мальчик, ужасно волнуясь, сказал:
– Тогда передайте, что я его нисколечко не боюсь и считаю очень хорошим. И ещё вот этот цветок передайте. Он рос в саду госпожи, у которой я раньше работал, но потом его сорвали и хотели выкинуть, потому что он немного завял, но я попросили отдать его мне вместо оплаты за два дня и с тех пор он всегда со мной. Он приносит удачу – иначе бы бабушка меня не нашла, – а ещё он очень красивый, надеюсь ему понравится, – и со всей непосредственностью, на какую способны только дети, серьёзно прибавил: – Если ему грустно, пусть приезжает сюда, думаю, я чуточку понимаю его, а значит смогу как-нибудь утешить.
Псы слушали внимательно и напряжённо. Когда мальчик договорил, самый большой пёс, тот, что умостил морду на голове ребёнка, отступил на шаг и раскрыл пасть, куда мальчик вложил бережно высушенную нежно-розовую альстромерию. Пёс осторожно сомкнул пасть и тотчас исчез, растворившись в тенях.
***
Владыка, с балкона провожающий солнце на ночной покой, был немало удивлён, увидев перед собой вожака гончих, протягивающего ему какой-то цветок. Красивая беловолосая женщина, расчёсывающая ему кудри чёрным гребнем, украшенным цветной эмалью, прервала своё занятие и отступила на шаг, чтобы не мешать.
Пока Владыка слушает пса и рассматривает цветок, стоит взглянуть на неё чуть внимательнее. Итак, её зовут Анна и она одета в форму дворецкого замка Владыки. Весь её внешний вид безукоризненен: на коричневых брюках и белой рубашке, обильно расшитой кружевом и рюшами, ни единой складки, чёрный жилет прекрасно сидит несмотря на объёмный бюст, чокер из тёмно-синих, отливающих зеленью камней на шее имеет сложное плетение, а волосы уложены волосок к волоску. На вид ей не больше тридцати.
– Анна, – негромко зовёт Владыка, и в следующий миг женщина уже стоит перед ним на коленях, приложив руку к груди и подметая пол волосами.
– Хозяин? – у Анны чарующий голос и восхитительные тёмно-синие – почти чёрные – глаза.
– Принеси мне цветок ликориса. Алый. Выбери в теплицах самый красивый.
Если женщина и удивилась, то ничем этого не показала. Она растворилась в воздухе, чтобы через две минуты возникнуть вновь и с поклоном отдать Хозяину алый цветок и тонкую серебряную ленту, предусмотрительно взятую в одной из кладовых. Владыка шепчет и вертит в руках кольцо – обычный ободок из прозрачного чёрного камня, выпуклый с внешней стороны и огранкой чем-то похожий на шкурку змеи.
Но вот цветок и кольцо, значительно уменьшившееся, привязаны к шее пса тонкой серебряной лентой, вот пёс исчезает, вот Владыка откидывается на диване и запрокидывает голову, вот Анна возвращается к вычёсыванию его спутанных волос.
– Спрашивай, – разрешает Владыка.
– Это ведь ваше любимое кольцо, вы с ним не расставались до этого момента, хозяин.
– Было моим кольцом, стало чужим артефактом, – пожал плечами Владыка. – Я его заговорил, теперь блестяшка не только красивая, но и очень полезная. И всё-таки, – он поднял в воздух засушенный цветок и чуть качнул головой в его сторону, – Забавно получилось, правда? Воистину, у Всематери дивное чувство юмора, а её пути неисповедимы.
– Хозяин?
– Альстромерия – преданность. Сомневаюсь, что ему известен язык цветов, значит это всё подстроила Всемать. Детёныш сам того не зная, сказал, что предан мне. Попробуешь угадать мой ответ?
Анна покачала головой. Хотя она и стояла сзади, Владыка всё равно увидел её ответ.
– Одно из значений алого ликориса – воссоединение, – по губам Владыки заструилась едва заметная улыбка. Затем он вдруг посерьёзнел. – Воссоединение, – медленно повторил он. – Так быстро?


Глава IV
ЛЕДИ ЛОУЭР
Зверь, завершающий очередной обход, едва переставлял усталые лапы. Он был так измотан, что мог думать только о предстоящем недельном сне и вкусом обеде. Или об обеде и сне.

Прежде он о ходил свои владение не чаще одного или двух раз за столетие. Теперь он почти не возвращался из обходов.

Обед

Как я устал…

Сон

Еда

Доброе мясо

Не меривячина

Потом спать

И есть…

Еда

Сытость

Сон

Как хочется спать

И есть

Обед

Сон

Много спать и есть

Да…

Ветки больного дерева тяняться к морде, путаются в гриве. Конри охватывают лапы.

Зверь сбрасывает сонливостьи рычит, и дерево в страхе отступает. Зверь озирается. Ещё немного рычит для порядка и возобновляет свой путь.

Деревья поражены недугом. Прокляты. Проклятье… Недуг…

Мысли путаются в голове и Зверь встряхивается, бодрится, но тут же снова угасает и медленно бредёт дальше.

Принцесса Лоуэр Лалавей дэ Энгердмандрено, ласково называемая отцом «Лала», напряжённо всматривалась в мрачно-зелёную стену Проклятого леса и в который раз задаёт себе одни и те же вопросы. Почему отец ещё не вернулся? Где он? Что с ним? Почему бабушка молчит в ответ на все вопросы? Где пропадает тётушка? И кому отец отдал своё любимое кольцо?

В тот памятный год, когда началась эта история, принцесса спала, погружённая отцом в длительный, полувековой сон. Спала и копила силы. С того дня, как Владыка встретил Морану в лесу и сразился с гобрами, прошло шесть лет, из которых три Лоуэр блуждала по царству Ночи. В оставшиеся годы принцесса ждала отца.

Стоит заметить, что Лоуэр Лалавей дэ Игердмандрено не была принцессой в том понимании, к которому мы все привыкли, и всё она была настоящей принцессой. Рождённая дочерью короля эльфов, она была любима отцом и матерью, до тех пор пока те не увидели, как четырёхлетняя малышка говорит с лешим и орками. Девочку стали запирать в комнате, опасаясь, что она накличет беду на всё королевство.

Это произошло очень давно по меркам смертных и совсем недавно по меркам гердов. Эльфы тогда уже забыли и о Чёрном Звере, которому Первая Госпожа приказала заботиться о своих тварениях, и об её приказе оркам защищать эльфов. Забыли они и о великих творениях и великих творцах. Забыли, потому что отреклись. Только самые древние и достойные эльфы и эльфийские короли помнили о Всематери и её детях.

Однако, если эльфы забыли, то герды продолжали помнить. Владыка каждые десять лет спускался на Меркл – мир, созданный Первой Госпожой и населённый её творениями, – и проверял, как там обстоят дела.

Тот год, когда он встретил очаровательную беловолосую малышку, был особенным. Девочка, услышавщая от слуг о приезде диковинного гостя, сбежала из-под надзора и спряталась за портьерой в коридоре, ведущем в тронный зал. Владыка, стремительно шагавший к залу в своём парадом камзоле, внезапно замер и повёл головой, принюхиваясь.

– Сстрашно-любопытно? – поинтересовался Владыка у шторы, склонив голову на бок. – Не бойсся. Я не ем детёнышей.

Лоуэр выглянула из-за партьеры и уставилась на Влалыку большими бледно-фиолетовыми глазами:

– А как вы меня нашли? – девочка похлопала длинными белыми ресницами и непроизвольно повторила позу своего собеседника, склонив голову набок.

– Унюхал твоё любопытство, – просто ответил Владыка.

– Разве любопытство может пахнуть? – изумиоась девочка.

– Разумеется, как и всякая эмоция. Твоё любопытство честное и искреннее, поэтому оно пахнет цветами акации.

– А как пахнет тайна?

– Как пыль, старые книг и живая человеческая кожа. Очень приятный запах. А тебе зачем?

Лоуэр, видя что высокий хвостатый дядя не собирается её ругать, а, наоборот, хочет поговорить, вышла из-за партьеры и доверительно положила ладошко ему на колени – выше дотянуться не получилось.

– Ты пахнешь пылью, старыми книгами и чем-то ещё. Ещё несколько запахов. Мне кажется, что один из них – это запах кожи, потому что в тебе точно есть тайна, а вот другие я не знаю.

Владыка усмехнулся. Он бы засмеялся в голос, но матушка только вчера объяснила ему, что неприлично.

– Я пахну горячщим летним лугом, разсогретым полуденным солнцем, и хлебом. Это зсапах дома. А есщё, – он наклонился к лицу девочки и полубезумно продолжил, – Ещё я пахну кровью – человеческой кровью – и мяссом. Сырым и вкусным. Есщё стылой зсемлёй и льдом. Так пахнет ссмерть, – и он засмеялся.

Малышка сперва отшатнулась. Странный дядя пугал. Пусть его лицо было скрыто обёрнутым вокруг головы куском чёрной непрозрачной ткани без всяких прорезей, она была уверена, что оно сейчас ужасно искажено.

– Теперь ты пахнешь так, будто кто-то сумел развести огонь на гнилых дровах. Жарко и воняет.

– Скорее уш на гнилом мясе, – ещё больше развеселился Владыка.

– Перестань, – попросила девочка и сделала крошечный шажок вперёд, пересиливая страх. – Тебе же плохо!

– Мне хорошо, мне очщень хо… – он сбился и дёрнулся, точно получив пощёчину. Какое-то время все стояли молча, пока, наконец, Владыка не прекратил смотреть в одну точку и не вернул взгляд на девочку. – Как ты сказсала? Мне плохо, да. Ты права. Я болен.

– Тогда лечись, – искренне посоветовала девочка.

– Это не лечится, – горько усмехнулся Владыка. – Кровь – не водица. Это не просто жидкость, это обычаи, традиции, сила и характер предков. От неё так просто не избавиться. Впрочщем, тебе пока есщё рано рассуждать на такие темы. Просто запомни.

– Хорошо, а…

– Что ты здесь делаешь, негодница?!

Король и королева спешили из тронного зала навстречу Владыке и маленькой принцессе. Лоуэр ожидала, что сейчас её будут справедливо ругать за побег и уже приготовилась к лекции на тему, какая она плохая девочка, как внезапно раздался спокойный звучный голос Владыки.

– Девочка спасла меня от очередного припадка безумия, а ты называешь её негодницей? – Владыка посмотрел на испуганно замершего короля сверху вниз, выдержал паузу и, подпустив в голос призрения, продолжил куда более высокопарно, – К тому же, почему я всё ещё лишён счастья быть представленным этой исключительно одарённой юной леди? – одна Всемать знала, как тяжело было Владыке не шипеть.

– Моя дочь, принцесса Лоуэр Лалавэй, – промямлил побелевшмй как плотно король, отчетивший скорее неосознанно, чем сознательно.

Маленькая Лоуэр крутил головой, переводя взгляд с папы на странного дядю и обратно на папу. Она догадалась, что странный дядя решил занять её сторону, и теперь надеялась избежать выговора. Было бы совсем хорошо, если бы дядя ещё и говорил яснее, но его странные речи можно и потерпеть.

– Ваше Высочество, – король взял себя в руки. – Согласно этикету, моя дочь ещё слишком мала для приёмов, поэтому, надеюсь вы извините её отсутствие…

– Согласно этикету, меня должшен был ожидать торжшественный приём с не менее торжшественной встречщей, но – он не позволил открывшему было рот королю возразить, – Разс уш мы уше однашты отступили от этикета по причщине моей нелюбви к всякого рода сборищам, то, смею надеяться, сможшем отступить от него ещё разс.

– Что вы имеете ввиду, Ваше Высочество? – спросил король с хорошо натянутой улыбкой. Он был достаточно умён, чтобы понять, что спор с древним монстром – дело гиблое и заведомо провальное.

– Я жшелаю, – Владыка особенно выделелил эти слова, подчёркивая свою власть. – Чтобы эта юная леди принимала участие в приёме. Её общество скрасит моё пребывание зсдесь.

Король поджимал губы и молчал. Отказать Владыке не мог никто, это знали все.– Боюсь, моя дочь покажется вам странной, Владыка, – предпринял он последнюю попытку.
Владыка улыбеулся, влажно беснув белыми клыками.

– Вряд ли она будет страннее меня.
Король нервно сглотнул и указал рукой на тронный зал:

– В таком случае идёмте, милорд, – король указал рукой на тронный зал.

Владыка фыркнул и поправил:

– Шахджахан. Если тебе не нравится зсвать меня Владыкой, эльф, зсови Шахджаханом. Этот титул мне дали степняки.

– И что же он означает? – из вежливости спросил король.

– «Владыка», – оскалившись, ответил Зверь.

***

Вечером король расчёсывал свои длинные волосы перед прелесным резным зеркалом и жаловался стоявшей на балконе королеве:

– Эта тварь просто невыносима! Как он смеет являться в мой замок и раздавать указания?! Животное, настоящее животное!

– Ты произсносишь это слово так, будто это оскорбление, а не похвала, – раздался в ответ тихий насмешливый голос супруги.

– Это и есть оскорбление, дорогая! – воскликнул король. – Этот, не побоюсь этого слова, скот весь вечер не обращал никакого внимания ни на меня, ни на других королей! Зачем, спрашивается, вообще приходил?! Никогда не поверю, что его слова о совете прийти от этой мифической Всематери – правда! Если нечего было сказать, мог бы и отменить собрание! Как будто без этого у нас забот не хватает! Да он даже на Ленвальда смотрел, как на пусое место! А ведь тот так близок к самой Звёздной госпоже!

– Слушая тебя, можно зсаподозрить их в чём-то неприличном, а ведь этот тихий ушастик лишь её гонец, – заметил голос с балкона.

– Как ты могла такое сказать, дорогая?! – возмутился король. – Это же верх неприли…

– Ну, во-первых, не «могла», а «мог», – голос с балкона начал приближаться, и по мере того, как он приближался, он неуловимо менялся. – А во-вторых, я действительно счщитаю этого зсабитого тихоню простым гонцом. И хватит бледнеть! Я к твоей жшене и пальцем не прикасался, только усыпил! А то, что ты счщитаешь меня источщником всех бед в мире, это только твои проблемы. Да не проклинал никто ваш род, никому вы не нужны! Можшно подумать, я целыми днями только и занимаюсь построением коварных планов и придумываем всяких гадостей! – эту не очень связную, но, безусловно, весьма эмоциональную речь Владыка произнёс перед оторопевшим, совершенно не ожидавшим, что Владыка умеет читать мысли, королём.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71285914?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.