Птица счастья
Тамара Петровна Москалёва
Весы жизней наших #1
Четверо мальчишек-мечтателей: Захар, Расимка, Яшка и Вилен познакомились в детском доме, но оказались там по разным причинам. У друзей много планов на будущее, и каждый идёт к своей мечте. Пролетело детство этих четверых, и они оказываются в гуще исторических событий страны, в которых переплетаются опасность со смелостью, трагедия с любовью, а патриотизм с предательством.
Расимка первым нашёл свою любовь. Захар и Яшка борются за внимание яркой красавицы Натальи. Она же ответила взаимностью Захару, став его женой. И – Война! Жестокая, бесчеловечная. Она ломает судьбы ребят. Меняется жизнь вчерашних романтиков: Захар, Вилен, Расимка приближают победу на фронте. Яшка – в тылу, в войсках НКВД. Он героически борется с отребьем: дезертирами и бандитами. И настойчиво ухаживает за Натальей. Случайно узнает, что его брат стал диверсантом. Яшка свято верит в идею, безоговорочно подчиняется начальству, которому обязан подчиняться как человек военный. Он искренне верит, что поступает правильно, что именно так и надо поступить в тех или иных обстоятельствах. Но, в конце концов, понимает, что сделано им что-то не так…
Эпизоды военных лет, описанные в романе, зримо показывают грандиозное противостояние, благодаря которому стала возможна победа в Великой Отечественной войне.
По роману создан четырёхсерийный художественный кинофильм «Под неласковым небом», в котором удивительно правдоподобны образы, воплощённые известными актёрами: А. Назаровым, Э. Флёровым, Н. Гришагиной, В. Воронковой, Е. Ворончихиной, И. Шибановым, А. Загоскиным, Е. Романцовым и др.
Тамара Москалёва
Птица счастья
Весы жизней наших
© Москалёва Т.П., 2024
© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2024
Птица счастья
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас?
А.С. Пушкин «Клеветникам России»
Тридцатые годы. Старинный купеческий Троицк – захолустный городок, который ничем не отличается от сотен уральской мелкоты: те же грязные лужи и дорожное месиво, где разнеженно похрюкивают свиньи и снуют деловитые петушки и куры с цыплятами, те же поляны с густою муравкой, на которых пасутся козы, и те же сплетницы-бабульки обсуждают новости на лавках возле своих домишек с плотными резными ставнями и хлипкими воротами. – Окраина.
По весне крутые каменистые берега реки Уйки зарастают пахучей травою, и степной ветер разносит окрест её благоуханье.
* * *
Дивное воскресное утро. Высоко в голубизне сияет-припекает солнышко, и чёрные точки уток стремительно спускаются с поднебесья к прибрежной камышовой заводи. Птицы проносятся над лужайками, новостройками, домами-огородами, над городской площадью и заколоченной церковью с разбитым куполом. Плавно снижаясь, скользят над закусочной, новой парикмахерской, школой и над детским домом. С радостным гамом, «притормозив» у места приводнения, утки недружно плюхаются в манящую гладь.
– Вот здорово-то! Смотри, как их много.
На пригорке четвёрка закадычных приятелей: Захар-Цыганок, Виленка-Артист, Яшка-Клоп и Расимка-Нацмен.
* * *
Захар – смуглый, красивый парень с копной жгуче-чёрных кудрявых волос – мечта здешних барышень.
Всезнающие кумушки в своё время поговаривали, что, мол, была когда-то сомнительная история в жизни родителей Захара: обвенчались, мол, давным-давно, а детишек всё нет и нет. Как же так? И у любопытных пошли выдумки-догадки: это, мол, потому что молодой супружник по мужскому делу… хворый. А жёнушка его… (ох, и крутого же нраву была бабёнка!), дак она, якобы, Захарку-то и нагуляла от таборного цыгана! – Кочующих таборов в те поры было много: по пустынным дорогам там и сям тарахтели колёса, заглушаемые плачущей скрипкой и заливистым хором о молодой любви, о ревности, выворачивающей душу наизнанку. И плясали, и вились вокруг костров красавцы-парняги да так, что у местных девок сладко сердце замирало… Ну, а цыганский ли сын Захарка… наверняка, конечно, никто не мог сказать, однако… как ни крути, а в семье-то все рыжие да белёсые, а мальчонка народился смуглявенький – чисто цыганёнок! Так и пошло за ним: «Цыган» да «Цыган»!
Дед мальчишки – Лука, был хромоватым ещё с Гражданской. Долго сапожничал в слободской артели, потом взяли его на Кирзавод сторожем. Но сторожил он только месяц ли два. – Однажды тёмной ночью арестовали Луку и всю его семью. Оказывается, хромой дед с бабкой своею были… не много-не мало… шпионами японской разведки! А дочка с зятем помогали старикам в этом чёрном деле.
Сам дед чистосердечно признался властям, что до революции крепким кулаком был: коровы, лошади и всякое там огромное хозяйство имел, да ещё и механическую сеялку. Даже батраки на него работали! А советская власть, мол, пришла и отобрала всё подчистую. И остался дед-Лука после этого с голым задом. Вот и озлился, дескать, он на советскую-то власть и стал ей всячески вредить: налево-направо пускать слухи о скорой гибели колхозов. «Да, – соглашался издёрганный допросами и бессонницей дед, – призывал я народ не верить молодой советской власти. С дочкой своей и зятем – тоже агентами японской разведки, ходили мы в зерносовхоз, разведывали: сколь и какие механизмы есть в хозяйстве. Сведения японцам передавали». А ещё, мол, вместе с женой-старухой отправили они на тот свет девятнадцать совхозных бурёнок: им в корм, дескать, украдкой рассовали кучу гвоздей. Животины разом и подохли!
Всю семью шпионов и агентов расстреляли. А ценную наличность строго по списку забрали в пользу государства:
полотенца – одна штука
шарф – одна штука
наволочка – одна штука
футляр от очков – одна штука
Мальца-Захарку хотели было выслать из города в специальную приют-колонию, но передумали и оставили в местном детском доме. Там он и воспитывался. После школы Захар закончил ФЗУ (фабрично-заводское ученичество) и кузнецом пошёл на консервный завод. Оно и правильно, в молодой стране ударно строятся фабрики и заводы, специалисты – на вес золота! А у парня и ремесло, и силища – хоть отбавляй!
* * *
А вот Виленка-Артист, среднего роста голубоглазый и улыбчивый паренёк, в отличие от Захара, имел мягкие белокурые волосы, нежное, словно выточенное лицо, красивый нос, тонкие музыкальные пальцы и спортивную фигуру.
Уж так вышло, что на сегодняшний день он тоже единственный сынок у отца с матерью. Другие дети умирали в младенчестве. Его отец Филимон Петрович Журов – твёрдый большевик, дал имя сыну в честь вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. Филимон Петрович прослужил в Красной армии семь лет, даже получил от товарища Ворошилова в подарок именные золотые часы, чем гордился и никогда их не снимал. С помощью партии и советской власти получил высшее техническое образование и был назначен главным инженером консервного завода.
Мать Надежда Романовна – из дворян. Имела педагогическое образование, а потому направлена на борьбу с беспризорностью в должности директора того самого детского дома, где прошла сиротская жизнь Захарки-Цыгана.
Виленка учился в детдомовской школе. Там было много разных кружков. А сама Надежда Романовна преподавала музыку. Семья жила неподалёку в просторном доме со всеми удобствами и фруктовым садом.
По утрам воспитанников будил горн. Ребята строились на линейку и поднимали красный флаг на высокой мачте. Вилен старался не пропустить построение. Вся его нескучная жизнь проходила в детском доме. Он сдружился с Цыганком, и они вместе учились игре на баяне. Но Вилен проходил ещё обучение и на фортепиано у мамы. Ребята пели, выступали на концертах в самодеятельности.
Первое выступление на сцене… Нет, Вилен совсем не волновался! Выбивал ли чечётку, играл ли на инструментах, читал стихи или пел – он чувствовал прилив сил и необыкновенное вдохновение, будто крылья вырастали! А кино… «Весёлые ребята» О! Это волшебство! И Вилен хотел туда – в артисты! Он хотел сниматься в кино! Как Леонид Утёсов. И ребята между собой называли его «Артист». Конечно, артист! Красавец, да ещё и такой талант! Но отец твёрдо сказал: «Нет, сын! Мужчина должен иметь профессию, которая прокормит и тебя, и твою семью». И Вилен стал учиться на ветеринара. Но и самодеятельность не бросил. «Всё равно уеду в Москву!»
* * *
Яшка-Клоп, круглолицый, невысокого росточка паренёк с реденькими волосами и маленькими юркими глазами. За рост ему и дали кличку «Клоп». Клоп уже давным-давно не верит ни в какого бога. Есть один Бог – коммунистическая партия. Парень всем сердцем поддерживает замечательные дела партии, которая направляет советскую власть к райской жизни. И задача комсомольца Яшки: помочь! Помочь избавить страну от врагов: шпионов и всякой контры, опутавшей страну со всех сторон. Вон сколько развелось врагов! Куда ни плюнь – везде враги! Эта нечисть так и хочет разодрать в клочья молодое советское государство. «Патриот, гляди в оба! Будь бдителен! Разоблачай врага под любой маской!» – там и сям призывают развешанные плакаты. Партия без устали разъясняет: враги-оборотни тайно ведут подрывную работу. Врагами могут оказаться друзья, врагами могут оказаться и члены семьи. «Разоблачим и беспощадно уничтожим!», «Только массовые расстрелы спасут здоровье страны!» – утверждают плакаты.
«Ходют тут всякие недобитые… всех изничтожим!» – постоянно повторяет Яшка.
Клоп жил с отцом-пьяницей, рано постаревшей матерью – Матрёной, прозванной соседями Теренчихой, и старшим братом – Глебом. И, чтобы, не дай бог, не осудили за кулачество, живность, что была во дворе, родители добровольно отдали государству. Оставили только трёх курочек с голосистым петушком да козу-молочницу. Мать – рыхлая, неласковая тётка, тянула на себе всю семью, бралась за любую работу. Осенними днями нанималась копать огороды. Иногда по соседству прислужничала старикам-пенсионерам.
А однажды, в особенно тягостное для Матрёниной семьи время, пришла к ней домой Надежда Романовна – директор детского дома. Сама пришла, спасибо ей! Вижу, мол, как вашей семье тяжело. И позвала Матрёну на постоянную работу в детдомовскую столовую. Сказала, что за льготный вычет из зарплаты сотрудники питаются в столовой. Прикинула Матрёна, что и сама будет сыта и дети не останутся голодными, и, конечно, согласилась. Мальчишки бегали к матери на работу, а младший-Яшка сдружился с директорским сыном – Виленкой. И нередко бывало, что гостил у него дома с ночёвкой.
Отец ребят – конопатый и облезлый человечек с жиденькими волосами, часто бил мать смертным боем. Мальцы цеплялись за ноги родителя, пытаясь оттащить, но получив пинка, отлетали прочь. «Подрасту – задавлю!» – после очередной бойни крикнул отцу Яшка-Клопёнок.
Годы шли, ребята взрослели. Худосочный отец, не раз сидевший в тюрьме за какие-то грехи, нигде не работал, на мать руку теперь не подымал и уже дышал на ладан. Курил махорку целыми днями, кашлял да всё сидел на завалинке и – вскоре умер. Семья, получая небольшое пособие, жила бедно и голодно. Старший сын – Глеб на каникулах продавал газеты, был учеником маляра. По окончании школы поступил в техникум, там стал комсомольцем.
И началась у парня кипучая жизнь! – С комсомольцами на субботниках убирал снег, выгружал дрова, уголь и оборудование для фабрик и заводов. И только окончил техникум – целых два года учительствовал в деревенской школе, помогал ликвидировать безграмотность.
А время бурлило, страна строилась! Комсомольский задор подгонял парня всё успеть и везде успеть! А тут ещё лозунги на каждом углу кричат: «Даёшь пятилетку досрочно!» Ну, как усидеть на месте молодому комсомольцу, когда в стране великое движение: там – Днепрогэс, Запорожсталь, Магнитка, и – молодёжь и комсомол со всего огромного Советского Союза!
Да, здесь, в родном городке, тоже строят и возводят, приезжает народ с разных уголков страны, но Глебу хотелось новизны! И по комсомольской путёвке он уехал на Магнитку Недалеко, правда, зато и мамаша с братом под боком. Там началась у парня своя, новая жизнь. Но он не забывал мать и братишку и с каждой получки обязательно высылал домой немного денег. Часть себе оставлял на проживание. Часть по комсомольскому почину отписывал молодому государству безвозмездно. Ещё раза два-три в год обязательно отдавал долю заработка стране в долгосрочный заём. А государство взамен вручало ему на эту сумму… облигации, что, мол, как встанем на ноги, сразу вернём тебе, комсомолец Глеб Малафеев, денежки! Всё правильно! Грандиозных планов полно, подниматься надо, а откуда молодому государству взять столько денег на все эти планы? Поэтому и надо помогать! Все помогают, и Глеб тоже. Жизнь кипела: воскресники, субботники, комсомольские вечера, задорные песни!
Его младший брат Яшка-Клоп тем временем, с горем-пополам, одолел семь классов, потом – ФЗУ, и пошёл на мясокомбинат слесарем-наладчиком. Заработал себе на модный костюм и сапоги. И после смены надевал этот наряд: френч и сапоги, как у товарища Сталина! Клоп мечтал стать коммунистом. Он на «отлично» сдал нормы ГТО и научился не только хорошо бегать-прыгать, но и метко стрелять! В нерабочее время с удовольствием помогал милиции (как бригадмилец[1 - Бригадмилец – бригада содействия милиции.]) вылавливать и сопровождать уголовников-бандитов, наблюдать за порядком на базарах и улицах. Бывало, что в знак особого доверия ему даже выдавали оружие.
* * *
Расимка-Нацмен когда-то прибыл в слободу из зажиточного татарского села, что в округе поблизости. Родители его умерли рано – загрызли степные волки вьюжной зимою, когда те возвращались с ярмарки. Долго увечный дед-Батулла корил себя: зачем только одной подводой отправил сына со снохой. И неважно, что лошадь добрая да сытая. Хотя… Аллах его знает, и две подводы так же в снегу утонули бы…
Работящая семья хозяйство имела крепкое – добра полно! А из современного – даже велосипед и граммофон. Излишки молодые вывозили на ярмарку: кумыс, конину, баранину, говядину и так, что по мелочи… Вот и в этот раз наторговали изрядно и в деревню везли богатый куш. Зарылись в овчинные тулупы с мохнатыми воротниками, ноги в солому упрятали и радуются: вот отец-Батулла похвалит и денежки в общую мошну добавит.
Дорога мёрзлая, накатанная. Лошадка-В ласка, зная путь домой, под весёлый звон колокольчика шла споро. Мерный ход убаюкивал… Молодые и не заметили, как вдруг поднялась буря. Завыл в лицо степной ветер. Тропу вмиг завалило снегом – всё скрылось во мгле, и небо слилось с землёю… Они ехали и ехали в полутьме. Вьюга не утихала, и небо не прояснялось. А сугробам не было конца и краю. Лошадь стала, умолк колокольчик. Седоки поняли, что им не сдвинуться с места. Накинули Власке на спину войлочную попону. А пурга не унимается. Подвода в сугробах тонет. И кругом – ни души! Что делать? Решили в пути заночевать. Плотней укутались тулупами и заснули… вечным сном. – Волки разодрали и Расимкиных отца с матерью и лошадь в придачу. Лишь только снег чуток стаял, в пятнадцати верстах от деревни нашли подводу, растерзанные куски тулупов, оглобли и тяжёлый железный сундучок с рублями.
Долго горевал старый Батулла, сон потерял. Под ногами внучонок-сиротинка до полночи крутится. А тут ещё заметил: какие-то мрачные автомобили под утро разъезжают. Старику-то не спится, смотрит из окошка: того соседа вывели со двора – увезли, другого… Во дворах слёзы, крики. Люди в фуражках и с наганами выносят из домов набитые мешки и грузят в крытые машины. Зачем, чего? Никто толком сказать не может. А соседи, взятые ночами, домой не возвращаются…
Дед быстро смекнул, к чему всё идёт, и тёмной ночью увёз внучонка в Троицк. Там и пристроил мальчишку к старому татарину, дальнему родственнику-сапожнику. Ты, мол, Расимку сапожному делу обучи – всё, мол, парнишке кусок хлеба будет, да на своё имя его оформи. Я-то, мол, стар и не в силах уже.
Оставил внука, да ещё хороших денег сапожнику вручил.
– Дак ты, Батулла, переждал бы тут, раз опасно в деревне-то, – предложил сапожник.
– Нет, там родные могилы, там, в земле – жена и дети. Как могу оставить? Да и чёрных машин сейчас уже не видно.
А и, правда, автомобили не появлялись, и дед поуспокоился. Деревенские у него про внука особо не расспрашивали, а любопытным пояснил, что внучок теперь в Казахстане, в приюте. «Внука спрятал от греха подальше, теперь и отдохну спокойно». Отвёл на колхозный двор тёлочку и мерина – всё, что от хозяйства осталось. «Они без надобности теперь мне одному, а советской власти очень даже пригодятся».
Ну а какой татарин без песни? Душа просит. И выходил однорукий Батулла за ворота, садился на низенькую завалинку и брал гармошку с бубенчиками. Привычно закидывал ремень на плечо и пел… Пел о своей молодости, о девчоночке-татарочке Алкын, в которую молодым пареньком влюбился и на которой женился. Пел о Гражданской войне, в которой потерял руку. О том, что уже нету с ним его любимых – жены и детей. Пел о том, что видел: о своей татарской деревне, о красивых Уральских горах, о синем небе и белых облаках.
Однажды в разгар его «концерта» неслышно подкатила чёрная крытая машина и увезла деда-Батуллу, как сказали, по доносу местного жителя. Старика арестовали с полной конфискацией имущества. А в доносе, будто бы, указано, что Батулла в своё время скрылся от раскулачивания, что будто он свою, съеденную волками кобылу, когда-то называл «Комсомолка», мерина – «Пионер», а тёлку – «Крупская». Кроме того, дед пел, вроде бы, антисоветские песни: в них призывал к свержению советской власти.
– Врёт шайтан! – изумился старый Батулла, когда перед ним положили бумагу с доносом. – Где он, шайтан этот, который написал-то? В глаза его смотреть хочу! Я руку потерял за советскую власть. Всю скотину в колхоз отдал, никого нету больше.
Дознаватели о судьбе внука не осведомились, на очную ставку доносчика не позвали. Да и был ли он, доносчик-то? Измученный старик подписал все протоколы жутких допросов, пыток и зверского мордобоя и признал себя виновным во всех смертных грехах… Больше его никто никогда и не видел.
А Расимка прибился к своей новой семье, там и вырос. Бегал в школу, сапожничал. Выучился на монтажника, и сейчас он специалист – с его помощью не сегодня-завтра пускают в строй новый мыловаренный завод! Мальчишкой Расим первое время часто видел дедушку-Батуллу во сне, всхлипывал ночами, но постепенно дорогой образ стал блекнуть и – почти растаял…
* * *
И вот стоят приятели на высоком берегу, за утками наблюдают, а солнце не щадит, всё покусывает!
– Ну чё, братва, искупнёмся? – предлагает Цыган.
– Да ну! Вода холодная… бр-р! да и как по городу мокрые-то пойдём?
Издалека послышался протяжный гудок – он звал на городской комсомольский воскресник.
– Ага, щас бы искупались… Айда, а то опоздаем!
Да, молодость – великое благо! И всё – по плечу! Идут ребята, а впереди несётся залихватская песня:
«Эх, хорошо в стране Советской жить!
Эх, хорошо страной любимым быть!
Эх, хорошо стране полезным быть!»
Кулачные бои
Кузнец Захар любил повеселиться-распотешиться! Ещё в детдоме он научился играть на баяне. С первых получек купил себе гармонь, красную атласную рубаху, хромовые сапоги и нагайку. «Безлошадный, а с нагайкой! – посмеивались слободские. – Совсем цыган!» Цыган с удовольствием мог стакан-другой и бражки хлебнуть на гулянках, где бывал со своей визгливой гармошкой. А уж, если праздновала молодёжь, то окрестность до утра лишалась тишины: там плясали, горланили песни, частушки. Цыганистый Захар, незлобливый красавец, с улыбкой, обнажающей белые ровные зубы – душа компаний. Ну и по широте души уральской любил иногда по-молодецки в «кулачных забавах» тяжёлые кулаки почесать – силушку померять с такими же слободскими бедолагами. Как говорят: «кулачный бой – душе разгул!» А попросту: всеобщий потешный мордобой! Так исстари велось по праздникам! Кровушка лилась по расквашенным морделям, сыпались на травушку зубы. Упавшего не били. Упавший на землю считался побеждённым. Лихой темперамент и молодецкая дурь передались Захару, видать, по наследству от того заезжего цыгана. Захар всегда выходил победителем. После «боёв» кулачники братались: обнимались, целовались!
Вот и в прошлый раз в масленицу был кулачный бой на площади. Сошлись стёшно: стенка на стенку, и – развернулась битва! Тут в общей кутерьме и Артист с Нацменом вихляются! Да, бились слободские с обеих сторон на совесть! Носы друг другу поразбивали, синяками на месяц запаслись да челюсти посвернули, и… только буйволами в самый азарт вошли, как вдруг…
– А н-ну-у разойдись! Раззойди-ись, сказал! – заорал знакомый Яшки-Клопа голос, и раздался пистолетный выстрел. Ого! А выстрелы-то: один, другой…
Откуда-то в суматохе нечаянно подвернулась Яшкина рожа под горячий Захаров кулак. И не со зла выбил он Клопу три зуба. От неожиданности такой и Артисту-Виленке стало смешно – хохотал, чуть не до упаду, глядя на сопли и кровяные слюни приятеля.
Дома Теренчиха плескала сыну воду в лицо – смывала грязь и кровь. Остатками утиного жира смазывала раскисший нос и губы. Раскраснелся Яшка, свирепо сдвинул белые брови и зашлёпал вспухшими губами с присвистом, будто сквозняк у него меж зубов-то загулял: «Пристрелю…» И вдруг он истошно гаркнул: «Убью! Отомщу! И Артист и Цыганка – все заодно! А Нацмен… червяк навозный!» – Яшка скривился и бухнул кулаком по столу так, что подпрыгнул и упал на пол стоявший на краю чугунок с картошкой. Картошка раскатилась по полу. Мать вздрогнула и испуганно покосилась на сына.
– Охолонись, понарошку же всё!
– Ничё се «понарошку» зубы выщёлкивать! Ещё Артист этот… Виленка, смеялся, как дурак, ты бы видела!
Матрёна размашисто перекрестилась:
– Охолонись-айда, до свадьбы заживёт, – стала собирать картошку.
Захар, конечно, извинился: не хотел, мол. Виленка тоже попросил прощенья: «не со зла смеялся». И Яшка не повёл дружков в участок (как отвёл некоторых кулачников), в детстве-то, мол, не раз-не два так-то кувыркались. Однако, неприятный осадок внутри у Яшки поселился…
Захарка-Цыган… Да, красавец-парняга любил веселье. На улицах расхаживал, пощёлкивая себя нагайкой по сапогам, глядел на всех со снисходительным прищуром. О нём вздыхали девчата. А старые всё похохатывали: «И чё с нагайкой ходит? Женился бы уж нето, и было бы кого арапником-то гонять!»
А Захар отнекивается, он не торопится жениться, невесту по сердцу выбирает, всё смотрит-смотрит и не выберет никак. С одной день-два погуляет, с другой… Нет, всё не то. Да ведь и свой дом надо поставить с затейливыми ставнями, с добротной печкой, чтоб пироги стряпать. В общежитие-то молодую жену не приведёшь, а там и детёшки-ребятёшки пойдут. А как построиться коротким путём? – Очень просто! – Одинокие старики умирали, а дальняя родня обветшалые стариковы избёнки на дрова продавала. Такую вот избушку, да ещё с огородом-садиком и купил Захар совсем задёшево. Перебрал брёвна, доски, закупил тёсу, того-сего и стал потихоньку строиться с ребячьей помощью.
Хорошо
Интересное время. – Первые пятилетки. Плакаты и лозунги наперебой призывают подымать молодое советское государство: «Превратим любимую страну в индустриально-колхозную державу!» Повсюду размахнулись ударные комсомольско-молодёжные стройки, социалистические соревнования. – «Пятилетку – в четыре года!», «Слава ленинскому комсомолу!» На столбах динамики разносят:
«Зелеными просторами легла моя страна.
На все четыре стороны раскинулась она»
Хорошо! – Расстраивается и старинный Троицк: на степных пустырях возводятся фабрики и заводы. Высятся краны, дымят трубы. Каждое утро пролетарии в спецовках спешат по своим рабочим местам. Репродукторы на столбах ободряют:
«Нам песня строить и жить помогает!»
«А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер!»
Со всех сторон слышны глухие удары парового молота. Работа кипит! И везде нужна трудовая сила. И сила прибывает с разных концов необъятной родины.
НКВД: Яшка-Клоп
Однажды Яшку вызвали в особый отдел НКВД. Он, аж испугался: ничего, вроде, преступного не сделал – чист, как стекло… При входе предъявил охраннику повестку и оказался в большой комнате, где висел сизый табачный дым. Сухопарая женщина в беретке и с папиросой во рту бойко стучала на машинке. «Секретарша», – понял Яков. Женщина, прикрыв один глаз от едкого дыма, не отрываясь от работы, молча указала на дверь с табличкой: «Дюк Михаил Семёнович – начальник УВД». Ого! Вошёл… Окно с решёткой, за которым виднелся усыпанный песком двор. На стенах – портреты Сталина и Дзержинского. За массивным столом с зелёным сукном и телефоном – военный и совершенно лысый человек с пышными казацкими усами. На носу – тонкие очки. Хозяин кабинета, не подымая головы, внимательно смотрел в открытую папку с фотографией, затем столь же внимательно оглядел низкорослого гостя в его «сталинской» форме и едва заметно усмехнулся. От пронизывающего взгляда Клопу стало не по себе… ладони враз вспотели, в горле пересохло. Он, ожидая участи, переступил с ноги на ногу.
Но вот начальник кивнул на стул напротив себя.
– Яков Никанорович Малафеев?
– Д-да.
– Садитесь.
Яшка сел.
– Курите, – начальник придвинул массивный портсигар.
– Н-нет, не курю, – пробормотал парень, – спасибо.
– И не пьёте? – Яшка мотнул головой. – Правильно делаете.
Дюк посмотрел на часы и, чётко расставляя слова, негромко начал:
– Долго вас задерживать не буду, – предупредил он. – Итак, вкратце причина вызова: у нас в городе значительно снизилась уголовная преступность: воровство, спекуляция, бандитизм и тому подобные преступления. И это стало возможным, благодаря усилиям наших штатных сотрудников, а также большой помощи комсомольских добровольцев. По нашим наблюдениям вы зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Особенно последний случай с массовой дракой и задержкой хулиганов.
От хвалебных слов Яшка проглотил слюну.
– Мы изучили вашу биографию, – продолжал Дюк, – органам НКВД нужны такие кадры с вашими навыками, с вашим усердием. Более того, и райком комсомола рекомендовал вас на штатную работу в отдел по выявлению, поимке и наказанию врагов народа и разных контрэлементов. Их сегодня особенно много, и они ведут активную подрывную работу по уничтожению нашего государства.
Дюк помолчал, встал.
– Вы согласны у нас работать?
– Конечно! – прытко вскочил со стула Яшка. Такого поворота судьбы он не ожидал.
Скрипя сапогами, начальник подошёл к железному шкафу, вынул какую-то бумагу, положил перед Яшкой и снова сел. Тихо, но внушительно и строго произнёс:
– Никому не рассказывать о характере вашей работы. Это – служебная тайна.
– Понял. Даю слово.
– Вот здесь, – Дюк положил ладонь на бумагу, – здесь всё написано. Внимательно прочитать и расписаться.
Вскоре Клопа направили на ускоренное обучение, выдали форму, и он стал сотрудником особого отдела – Яковом Никаноровичем Малафеевым.
Натуся
Кумушки на завалинках судачат промеж собою, глядя на домик Цыгана, выросший за новой оградой:
– Ну, теперь и жениться надо.
– Да уж, баба с ним жить будет, как у Христа за пазухой!
– За него любая пойдёт, жених завидный, рукастый.
Нет, любая Захару не нужна! Зря девчата об него глаза трут. Ему Наталья приглянулась, он её заприметил в заводской столовой. Другие молодки ревниво губы кривят: «И откуда её только принесло, эту птицу залётную?..»
А «залётная» совсем недавно приехала в здешние края откуда-то из глубинки по трудовой путёвке вместе с отцом-матерью. Родителей на консервный завод определили: мать – Глафиру, в новый колбасный цех, отца – Степан Иваныча, счетоводом в бухгалтерию. А дочь – Наталью, буфетчицей в заводскую столовую.
Наталья-то и сама крючочки на Цыгана стала закидывать. Дразнила его сочными губами и крутыми бёдрами. Каждый день в платья новые наряжалась. Ну и не заметила, как напрочь присушила парня.
«Натуся», – так называл девушку её пожилой отец, изредка тоже приходивший в столовую обедать.
«Натуся, хм… так красиво…» – качал головою Захар.
Натуся – белокурая кокетка небольшого росточка со вздёрнутым носиком на милом лице и с пушистыми ресницами, прикрывающими васильковые глаза, свела с ума немало парней, да и, чего уж скрывать, женатых мужиков тоже.
В рабочую столовую зачастил и Яшка-Клоп, Яков Никанорович, как его сейчас величают. Он приходил не столько пообедать, сколько на красавицу-буфетчицу посмотреть. Запала и в его душу Наталья. И он о ней вздыхал ночами и видел её в своих розовых снах.
– А что вам сегодня, молодой человек? – спрашивала буфетчица посетителя, поправляя кружевной чепчик, улыбалась, сверкая белыми зубами. Говорила она певуче, при этом румянец играл на белых щеках, и недлинная коса прыгала на пышной груди. Её взгляд казался ласкающим и в то же время насмешливым.
При виде девушки у Цыгана кровь прямо-таки вскипала в жилах, и сладко ныло сердце! Он перестал спать ночами. Он сошёл с ума. «Да что это со мною творится-то? – думал он. – Напасть какая-то…» Молодой человек всё ждал: вот-вот и она обратит на него внимание. Смешно сказать, но при Натусе он робел, чего раньше у него при девчатах никогда не бывало. А сейчас… ретивое играло, и он весь был наготове…
Гулянка
Погода нынче выпала на славу: днём алое солнце блином висит на синем небе, на горизонте струятся нежные отсветы, а в сумерки за речкой, в районе новостроек, круглые сутки краснеет сварочный дым.
И вот он, сегодняшний вечерок – тёплый и ласковый. Молодёжь слободы после рабочего дня, вымытая и принаряженная, собирается на гулянку, как всегда, на большой поляне против нового дома Захара. На столбе висит фонарь, рассеянным светом выхватывая лица. Кавалеры, набриолиненные, девчата – в праздничных кудряшках. Тихий ветерок гладит волосы, а в садочках птахи дерут горло без устали, радуются погожей затёме.
Захар, чумазый и уставший, пришёл с работы и долго смывал с себя грязь и копоть. Из окон слышна Расим-кина губная гармошка, на которой тот научился наигрывать и русские, и татарские напевы. Через время забренчала балалайка, и это опять же он – Расимка-Нацмен высекает из тонких струн серебряные звуки. «Чисто музыкант! – усмехнулся Захар, – созывает на гулянку!» Ну вот Цыган соскрёб и смыл с себя последние кляксы и стал опять красивым малым. Он закинул в рот картофелину, запил козьим молоком, взятым спозаранку у Яшкиной матери – Теренчихи, захватил гармошку и вышел на улицу.
Пятачок уже заполнили парни и девчата, и Нацмен на своей балалайке задушевно поёт татарский мотив про степь и горы, про свою любовь и про девушку Дашу, которая сидит рядышком и тонюсенько ему подпевает. «Даша» – «Данечка», – так, любя, называет её Расимка. Здесь девушка живёт у тётки, и без пяти минут она – сельская учительница. Вот-вот получает диплом и уезжает в родную деревню. Будет ребятишек и всех неграмотных учить читать и писать.
Виленка-Артист тем временем принёс патефон с пластинками, осторожно водрузил на уличный стол и так же аккуратно разложил пластинки. Суетятся ребята, им невтерпёж окунуться в волшебные звуки мелодий: потанцевать, пообниматься с девчонками! И вот – осторожно открывается крышка, вставляется иголка… и…
Патефон… Артист купил этот чудо-инструмент с пластинками по специальному ордеру на клуб, где в последнее время он ведёт музыкальный кружок. Виленка самолично и бережно (не дай бог, пружина лопнет!) крутил ручку патефона. Протирал мягкой фланелькой каждую пластинку. А народ, затаив дыхание, ждал…
Наконец, пластинка начинает вращаться… долгожданное шипение… и – завораживающий голос до сладких слёз растапливает сердце:
«Ах, эти черные глаза-а-а-а
Меня плени-и-и-или…»
Начались танцы. Топчутся и прижимаются друг к дружке пары. Пластинки сменяют одна другую. Все подпевают:
«Не уходи, тебя я умоляю…
Теперь я точно это знаю…»
«Ты помнишь наши встречи
И вечер голубой?»
Отыграв отведённое время, Вилен отставил патефон: «Хватит, пускай отдыхает! Цыган, давай!» – На скамейку садится Захар:
«Только слышно на улице где-то
Одинокая бродит гармонь…»
И вскоре пальцы его лихо забегали по кнопкам, начались залихватские песни и пляски! На звуки гармони пришёл Яшка-Клоп. Он поздоровался с приятелями и подсел к Захару: «Душой хоть отдохну… день тяжёлый был».
А вот появилась Она… У Захара перехватило дыхание: «Натуся». И то ли от усердия, то ли от волнения он сразу вспотел. Мокрые волосы падали на глаза, и он еле успевал ладонью вытирать лоб. А Натуся, в лёгком цветастом платье, вошла в круг и, давай отплясывать под «Цыганочку», подымая каблуками пыль!
Дак и Яшка-то Клоп тоже безотрывно смотрел на девушку и больше никого, кроме неё, не видел. Ах, как она егозила! – Румянец во всю щеку, волосы по спине рассыпались. Клоп вскочил с места и пустился гарцевать – дневную усталость, как рукой сняло! И всё крутится Яшка и крутится возле Натальи, и всё пытается обнять её. Но, нет! Девушка ловко уворачивается от назойливого ухаря. Наталья дробила чечётку, хохотала, подёргивала по-цыгански плечами и не сводила глаз с Захара. Она подмигивала гармонисту, подзадоривая его. Цыган ловил влекущий взгляд, покрывался испариной и еле сдерживал себя. Ох, как бы он сейчас набросился на неё, разгорячённую, стиснул бы её изо всех своих молодецких сил, измял бы…
Да, влюбился Захар в Наталку – сил нет. Аж сердце заходится от нежности и желания.
– Артист! – Захар всучил Вилену гармонь, сам вышел на круг.
Натуся шагнула к Захару: «Потанцуем?» К ним направился было Яшка. Но Захар легонько оттеснил его: «Прости, Клоп», – обнял Наталью, прижал к себе… Они танцевали и подпевали:
«В парке Чаир распускаются розы М-м-м-м-м…
Снятся твои золотистые косы…
Милый, с тобой мы увидимся скоро…»
Да, это был волшебный танец! Как она осторожнотрепетно двигалась, как прильнула к нему… Он уткнулся в её волосы… Её запах сводил с ума! Вся холостяцкая жизнь теперь казалась Цыгану такой пресной, никчёмной.
– За меня пойдёшь? – горячо дышал он ей в ухо.
– Пойду.
Сватовство
– Наташка, ты зачем Цыганку-то с ума сводишь, а? – затеял разговор отец, – по гулянкам хвостом метёшь?
– А ты откуда знаешь, что там на гулянках-то делается?
– Знаю! – перебил дочку отец. – Учти, дурёха, это он щас такой влюблённый, а потом…
– Ну чего «потом»? Чего?
– А ничего! Ты посмотри: ведь он ни с одной девкой по-нормальному-то не ходит. Послухай, чё люди говорят: с той, мол, погуляет – бросит, с другой… Пустой лоб, одно слово!
– Да не любил он никого…
– Ну да! А тебя так сразу взял и – полюбил! Больно востра на язык стала, как я смотрю! – Степан Иваныч погрозил пальцем. – Не исключаю, что и тобою натешится! Ты об этом хоть думаешь аль, нет? – отец вздохнул, покачал головою. – Да ещё, чего доброго, пузо надует, а потом… ага, ищи-свищи его потом! А нам с матерью потом «гулялово» твоё расхлёбывать? Да и как соседям после в глаза будем смотреть?
– Хм, «гулялово»… слово-то какое придумал.
– Неужели другого, самостоятельного парня, кроме этого, безродного, нет в округе? Да вон, хотя бы Яков Никанорович! Посмотри, человек уважаемый, при должности.
– Вот и женись на нём! – вскричала дочка. Она дерзко глянула на отца, – не нравится он мне, понимаешь? Совсем. – Девушка опустила голову. – Я, может, за Цыгана замуж хочу. Люблю его.
– Да ты как с отцом… – вскричал было родитель, но на полуслове прикусил язык.
Он вдруг вспомнил, как однажды в ночь неожиданно прибежала к нему на сеновал вся в слезах молоденькая Глаша – мать Натуськи. Вспомнил он, как жарко всхлипывала она: «Не хочу за Николку, не люблю его! Тебя люблю». До сих пор не забыл Степан Иваныч, как страстно целовала его Глаша… «Да, какая ночь была! Молодость… – вздохнул отец и отстал от дочери. – Может, и, вправду, сладится всё, да и выйдет она за Захарку».
* * *
Откладывать сватовство на потом Захар не стал и воскресным днём пришёл к Наталье домой и прямо с порога её родителям и бухнул:
– У вас товар, а я – купец!
Степан Иваныч пристально обвёл взглядом жениха с ног до головы, словно первый раз видит.
– Купец значит… ну, давай-садись к столу, купец-молодец.
Жених выгреб на скатерть подарки для невесты и её родителей, поставил чекушку водки.
– Давай, Натуська, угощай жениха, – разрешил отец.
Мать заплакала, обняла дочку и будущего зятя. Степан Иваныч с Захаром ударили по рукам – сватовство состоялось.
Свадьба
И пошёл пир горой! Наготовили-настряпали всей округой и свадьбу отплясывали с утра прямо на улице у нового дома с высоким крыльцом за столами, покрытыми пунцовыми скатертями по новой моде «красных свадеб»[2 - «Красная свадьба» – обряд свадебной церемонии, практиковавшийся в СССР в противовес венчанию. Появился в конце 1923 г., когда высшие партийные инстанции сочли нужным сосредоточить атеистическую агитацию на борьбе с ритуалами обыденной религиозности, касавшимися семьи.]. Все нарядные, красивые. Во главе стола – жених в хромовых сапожках и кумачовой рубахе, подпоясанной широким чёрным кушаком, невеста – в белом платье с венком живых ромашек на голове. На почётном месте рядом с женихом – Надежда Романовна, директор детдома и её муж – Филимон Петрович. Около невесты – её родители. Здесь же и педагоги детдома и, конечно, друзья-товарищи Захара. Все пьют, жуют. «За невесту!», «За жениха!». Отец с матерью невесты сказали молодым добрые назидания:
– Будь ей хорошим и честным супругом! И Наталку не обижай! И ты, Натуся, люби мужа и будь ему верной женой!
Все захлопали и – опять: «горько!» Захар, вскидывая смоляной чуб, целовал Наталью. Слово взял Филимон Петрович:
– Дорогие товарищи! Необычный день сегодня: рождается новая семья. Пожелаем же молодым долгой, здоровой и счастливой совместной жизни! Любви и больших успехов в труде на благо нашей социалистической страны!
И снова хлопали, и кричали: «Ура!»
Надежда Романовна после мужа негромко произнесла:
– Наташенька, для нас с Филимоном Петровичем не только Вилен – наш ребёнок, наш сынок, но и все воспитанники детского дома – наши дети. Можно сказать: родные дети! И мы всегда, провожая ребят во взрослую жизнь, надеемся, что всё у них сложится благополучно. Вот и Захара сегодня отдаём в твои женские руки и верим, что вы построите крепкую дружную семью, которая – опора нашей страны. Не скандальте, не унижайте один другого и… любите друг друга. Горько!
Застольщики подхватывают: «горько!» По очереди слово берут педагоги детдома:
– Дорогие, пусть неудачи обходят вас стороною! Нарожайте побольше деток для нашей любимой родины! Горько!
Хором затянули любимую. Захар заливисто – на гармони, а Расимка-Нацмен выводил на балалайке:
«Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,
А потом ещё, да и со свистом:
«Гулял по Уралу Чапаев-герой,
Он соколом рвался с полками на бой!»
И вот уже застолье грянуло хором под Виленкино пенье и его гармонь:
«Ревела буря, гром гремел»
«Когда б имел златые горы»
«Хас-Булат удалой,
Бедна сакля твоя»
Старики отдыхают, беседуют о насущном.
– Виленка, ак ты чё ж всё без невесты ходишь?
– Да не родилась ещё моя невеста! – отшучивается парень.
Молодёжь танцует, а Вилен поёт из своего любимого Утёсова:
«У меня есть сердце,
А у сердца – песня»
Вскоре директор детдома с мужем, сославшись на завтрашние дела, простились с гостями и виновниками торжества.
– Сынок, слишком долго не задерживайся, – попросили они Вилена.
* * *
Свадьба – в разгаре. Жених с невестой целуются… Гости едят, пьют кисленькую бражку, сладенькую наливку. «Ой, до чего же красивая пара!» – восклицает кто-то из приглашённых.
«Горько!» – раздаётся уж в который раз.
– Горько! – громче всех орёт из-за стола вконец опьяневший Яшка-Клоп. Он масляными глазами глядит на Наталью и скрипит зубами: «Ну… почему… почему эта баба… и не моя?»
Теренчиха сидит рядом и, сквозь шум застолья услыхав сына и оглядываясь по сторонам, громким рыком одёргивает его:
– Да ты чё, орёшь-то, яззви тя совсем! С ума, что ли сходишь? – она качает головой. – И не вздумай, мотри мне! – Матрёна стучит пальцем по столу. – Она девкой-то с тобой не схотела, а уж сичас… Наташка – баба мужняя теперя, учти это.
Яшка полулежал на столе, уронив голову на руки. Он всхлипывал и завывал:
«Вам возвращая ваш портрет,
Я о любви вас… ох… не молю;
…я вас по-прежнему люблю».
– Айда-ка домой, совсем раскис, – потянула было его мать.
– Погоди, мамаша, не… не трожь…
Просилась у Клопа наружу горькая печаль-обида…
Постепенно все взрослые разошлись по домам, а молодёжь осталась веселиться. Вилен растягивал меха и пел от природы поставленным голосом, гармонь заливалась сладкими переливами:
«Счастье моё я нашёл в нашей дружбе с тобой.
Всё для тебя – и любовь и мечты».
«Ах, эти чёрные глаза меня пленили…»
«И правда что, Виленка – настоящий артист, надо же, как поёт!» – уж в который раз восхищались гости.
Под заливистую гармонь Расимка свистел и вприсядку выплясывал «Яблочко», хлопал себя ладошками по пяткам и по впалой груди «Эх, да на тар-релочке!» Но вскоре выдохся и развалился на траве. Его подняли, усадили на лавку. Рядышком подсела Даша.
На круг вышли жених с невестой. Жених припал на колено – руки вверх, Натуся шажочками вокруг жениха поплыла лебёдушкой, играя плечами. Вдруг подскочил Яшка и крепко прижал Натусю к себе: «Ах, эти чёрные глаза, меня пленили…» Наталья оттолкнула неожиданного кавалера: «Ты чё, сдурел, что ли совсем?» От толчка Яшка встал враскорячку на четвереньки. Захар поднял его. Тут подошла Матрёна, махнула рукой: «Ой, не глядите на него, вишь, опьянел совсем». Ребята отряхнули приятеля, полусонного оттащили домой.
Веселье продолжалось… А новобрачные оставили гостей и сбежали на берег речки с высокой травою. Разгорячённый Захар жадно мял молодую жену ласковыми сильными руками и целовал её, такую желанную…
Расимка и Данька
«В парке Чаир распускаются розы…» – пьяно напевает Расимка в ухо своей Даньке. Он нежно обнимает её: «Давай и мы поженимся», – предлагает он. «Давай!» – отвечает девушка.
Вскоре они уехали в живописную уральскую деревеньку, где жила Даша со своими родными. Там и свадьбу сыграли. «Смотри-ка, Нацмен-то – молодой да ранний!» – дивился народ. Молодожёны стали работать в селе, она – в школе, он – на строительстве, которое и там, в глубинке, как и во всей стране, шло полным ходом.
* * *
Страна росла, страна хорошела! Вечерами разносилось над слободою веселье: душевно заливалась гармошка-сводница, и плакала она, пронзая тишину сердечным перебором. До самой зари хороводилась молодежь.
Вот уж и солнце встаёт на горизонте, а в слободке всё плывёт:
«Только слышно на улице где-то
одинокая бродит гармонь…»;
«Не уходи, тебя я умоляю…»
Жизнь идёт своим чередом. И впереди – новые свадьбы!
Будни
А супруги – Захар и Наталья стали жить-поживать и добра наживать. Как в сказке. Завели порося, утей да курей. После тяжёлой работы и доброго ужина Захар садился на крылечко, и Натуся – рядышком. Он на гармошке играет, она подпевает. Курочки с цыплятами зёрнышки подбирают, петушок-хозяин червячков находит – семейку созывает. Так дружно у них да всё ладно – любо-дорого поглядеть.
Сегодня – выходной. Ещё утро толком не наступило, а уже тепло – на радость! Редкостный подарок уральской природы. С утра пораньше на весь двор и пластинка играет – Изабэлла Юрьева настроение подымает:
«Саша, ты помнишь наши встречи
В приморском парке, на берегу?..»
А в стайке нетерпеливо куры, утки копошатся – завтрак ждут. И боров повизгивает. Захар направился с ведром помоев к поросёнку. Наталья, позёвывая, во дворе овёс горстью разбрасывает: «цып-цып-цып!» Куры с шестков послетали, ринулись к овсу, крыльями хлопают!
– Захар, выгони-ка чушку за ворота, пусть понежится в луже – вон благодать какая!
– Натуська, слышь, – кричит из поросячьей стайки муж, – кто-то жмых стащил! Смотри-ка: всё подчистую из бочки выгребли!
Кинулись Захар с Натальей туда-сюда искать вора. У соседей спрашивать. Ну а кто же безлунной ночью-то увидит? Только хорошенько рассвело, снова пошли по слободке. Да и заметили тоненькую тропку из жмыховой муки. Тропка привела к воротам… Яшки-Клопа!
– А ты за руки хватал ли чё ли? – высунулась из калитки Теренчиха. – У нас, слава богу, для козы свой жмых имеется – Яшка вчерась привёз.
Да, поняли, конечно, Захар с Натальей, чьё это пакостное дело. Однако, потоптались у заплота да так, не солоно хлебавши, и ушли. Оно и правда, за руку-то воров не поймали.
«Ну и Клоп… неужели подловато мстишь мне за свои зубы да за Натусину нелюбовь к тебе?» – горько думал Захар.
С тех пор молодые завели себе огромного пса – тот днями и ночами гремит цепью, добро стережёт.
Первомай
Первое мая 1941 года – праздник весны, труда и цветов. Праздник жизни! Высокое солнышко с удовольствием гладит своими золотыми лучами окрестность. Густо парит тяжёлый запах талой земли. Проснулись подснежники, кивают жёлтыми головками одуванчики. Дивное утро! Кругом красным-красно: море флагов, знамён и транспарантов! Городок полыхает! Улицы заполонены нарядно одетым людом – весь городок высыпал на демонстрацию! Всюду слышна музыка. Песни, гармошки, частушки, пляски! Настроение – лучше некуда!
Центральная площадь. На фасаде детского дома – большой портрет вождя с надписью: «Слава великому Сталину!» На зданиях – портреты членов партии и правительства. Трибуны заняли городская администрация и передовики производства – стахановцы.
Но вот раздаются торжественные звуки духового оркестра, звон тарелок и буханье барабанов – появляются ровные колонны спортсменов во всём белом, в их руках трепещутся алые знамёна. Идут дошколята в трусах и майках с плакатом: «На защиту СССР будем всегда готовы!» Правильно, ребятня – будущее страны, будущие защитники! А вот в красных галстуках – пионеры, воспитанники детского дома, старательно несут огромный портрет главы государства: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»
С трибуны директор детского дома Надежда Романовна в громкоговоритель читает:
– Приветствуем воспитанников и коллектив педагогов-воспитателей и служащих детского дома номер один! Вперёд – к новым учебным и трудовым успехам! Ура, товарищи!
– Ура-а!
Тут же и Филимон Петрович поприветствовал своих работников. И секретарь горкома партии сказал добрые слова. Одна за другой осторожно проплыли автомашины, укрытые портретами Сталина, Ленина.
С трибуны несётся: «Горячий привет родному Сталину!», «О каждом из нас заботится Сталин в Кремле!», «Усилим сбор средств голодающим детям стран капитала!» На борту грузовиков – гимнасты становятся в «этажерки». Завершают шествие трудящиеся. Они помахивают веточками с искусственными цветами. Папы несут малышей на плечах. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – кричат с трибуны передовики производства. Разнобоем там и здесь играет гармошка: «Утро красит нежным светом…», «Расцветали яблони и груши» – Это Вилен затевает, Захар и Наташа поддерживают. Им подпевают из колонны. Откуда-то летят сердечные страдания:
«Дайте в руки мне гармонь – золотые планки!»
«И кто его знает, чего он моргает?»
И музыка, музыка радостная и весёлая! Перекликаются песни – одна лучше другой:
«Спят курганы тёмные»
«Кипучая, могучая, никем непобедимая,
Страна моя, Москва моя – ты самая любимая!»
«Широка страна моя родная,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!»
Громкоговоритель на трибуне орёт во всю мощь: «Будем верны делу Ленина и Сталина! Ура, товарищи!»
– Ура-а!
Ну как же весело проходит праздник! И как хорошо жить на свете! По краям дороги следят за порядком милиционеры. Среди них – с красной повязкой, строго поглядывает на всех Яшка-Клоп.
Слухи…
Начались трудовые будни. Всю неделю было прохладно, и тучи поливали землю.
Наташа не снимала фетровые ботики на толстом каблуке – в них было тепло и сухо. После работы забежала навестить родителей. Отец сидел за столом и читал газету. Мать возилась на кухне. – «А-а, дочка, проходи-давай, я счас. Пирог поспевает».
– Мда… – отбросил газету отец, – везде диверсантов и шпионов понатыкали капиталисты чёртовы! Пахнет, пахнет войной. Хотя… вот пишут: «Слухи о намерении Германии предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы». Но… всё же не верится чё-то… всё ли уж так надёжно-то, когда вон такое дело…
– Да какая война-то, папка? ты чё? С кем? Какое дело? Со всеми дружим, всем помогаем. Даже нечего и переживать. – Наталья игриво пропела из фильма, на днях увиденного: «Броня крепка, и танки наши быстры!» Если и надумает какой-то придурок, дак мы ему бошку-то мигом открутим!
Война
Июнь на исходе. Хороший воскресный полдень! Захар с утра копает погреб – будет куда на зиму ссыпать картошку-моркошку.
– Захар! Э-эй! Ты дома, аль нет? – в заплот стучится Матрёна.
Захар выпрямился, отёр пот со лба.
– Чего тебе?
– А где Наталья?
– Да в магазин пошла. А ты чё хотела-то?
– Слышь… ты это… ты ничё не слыхал?
– Не понял…
– Да вот и я толком не поняла… Чё-то Яшка мой бледнёхонек весь на службу погнал… и мне ничё не сказал… уж не война ли? – брякнула Матрёна. – Всю ночь во сне красного петуха гоняла. А огненный петух-то снится к войне. Помню, перед Перьвой-то мне тоже снился огненный… Предчувствие у меня нехорошее… Думала, может ты чё знаешь…
– Да ты чё, тётка, с ума сошла что ли? Какая война? Чё мелешь-то? Совсем старуха…
– Захар! – По улице бежала Наталья. – Захар, народ на площадь созывают, говорят, важное сообщение какое-то будет. Бросай всё, айда-давай!
– Погоди-кась, и я с вами! – заковыляла следом Теренчиха, не отставая.
Солнце грело вовсю. Окна в домах – настежь, оттуда смех, музыка, разговоры. Мальчишки, радуясь погожему дню, пинали мяч. Торговали палатки со всякой снедью. Покупатели и зеваки улыбались, видно, что у людей хорошее настроение.
* * *
И вот она – площадь. И глухо бормочущая толпа перед длинным чёрным репродуктором на столбе. Ожидание…
Наконец, из трубы раздаётся треск, толпа оживилась. «Да тихо вы!» – пронзительно закричал кто-то. – Воцарилась гробовая тишина…
«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление……Наше дело правое. Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
Народ в смятении: «Война… Председатель Совета Народных Комиссаров Молотов официально сообщил. Вот это да-а… Да как же пропустили-то? Уже бомбят… И люди гибнут! И всех и каждого караулит Смерть».
Так 22 июня 1941 года стал днём Проклятия.
«Ура! Войнушка!» – орали буйноголовые мальчишки. Им давали подзатыльники: «Дурни!»
Тут же у горкома партии собрался митинг.
– Товарищи! Мы эту сволочь так попрём, что она драпать будет без оглядки! Помяните моё слово: через две недели, как раз в Петров день, будем в Берлине чай пить! – ободрил собравшихся парторг местной фабрики.
– Конечно, армия наша сильная. «И танки наши быстры» – не зря в песне поётся. Но как так случилось-то? Такая дружба с Германией… и вот-те на! – удивляется Захар.
– Теперь будет о чьи рожи кулаки почесать! Мы быстренько эту сволочь… оглянуться не успеет, как окажется на кладбище. – уверенно говорит Вилен.
Да, наконец-то! Подросшие юнцы страшно завидовали отцам и дедам! Молодые с нетерпением ждали, когда же, наконец, и им, молодым, выпадет за отчизну постоять! Аж руки чешутся поддать гадам!
* * *
Утро. Вилен быстрёхонько вскочил с постели: не опоздать бы на фронт! А то… не ровён час, немецкие пролетарии вдруг революцию подымут, и тогда уж… Молодой человек плеснул воды на лицо и, не позавтракав: «Мама некогда!», бегом – в военкомат! Вся молодёжь уже здесь: и парни, и девушки. Вилен, Яшка и Захар – в ожидании… Вот… сейчас вызовут…
Рядом на стадионе, видать, ещё с ночи полно районных призывников с повестками. Скопище как на ярмарке: повозки, женщины, дети. Многие хорошо навеселе. Тут и гармошка, и песни, и плач с причитаниями.
Ну а всех, кто утром прибежал к военкомату, выстроил в две шеренги приземистый комиссар с заметными мешками под глазами. Он хрипло рявкнул: «Рровняйсь! Смирно! Кру-угом! Бегом отсюда – марш!» Вдогонку крикнул: «Ждите повестки!»
Вилен, Яшка и Захар прямиком кинулись в райком комсомола. И там: от ворот – поворот. Что делать? Оставалось ждать. И, как бы ребята ни стремились понюхать фронтового дыма и грудью встать за родину, им дали бронь. Каждому сказали: «Здесь твой фронт. Ты пока что нужнее здесь».
А вот Расимке-Нацмену
Повестку в своей деревне вручили на пятый день войны. Он-то сразу был уверен, что его заявление об отправке на фронт рассмотрят положительно. Так и случилось. Расимка знает, что приятелей: Артиста, Цыгана и Клопа оставили в городке. А вот он – Расим, уже завтра будет воевать за Родину! Да, там, на небесах, дед Батулла гордится им, уверен внук. И в семь утра он, как штык, должен быть в военкомате со всеми «причиндалами»! Вот теперь-то придётся повоевать по-настоящему! Это не какие-то там кулачные мордобои!
Председатель колхоза дал справную лошадку, и все три дня, что отводились на сборы, Расим ездил в лес – собирал валежник и рубил березняк на зиму. Сделал заготовку и успокоился за беременную жену-Дашу – всю зиму будет в тепле. А Даша пригорюнилась:
– Чему радуешься? Не на танцульки ведь идёшь – на смерть, – пожурила она супруга.
– Я – мужчина тебе или… как? – шутил Нацмен, укладывая в походный мешок бельё, сухари и печенье.
В последний вечер пришли деревенские: сидели-выпивали, закусывали. Вздыхали, ободряли:
– Ну ты там, на войне-то, поаккуратней! Пуля-то… она, ить, дура!
– А, может, там и моего где встретишь? Дак, передай, что, мол, мамка ждёт! Живого…
Песни в путь-дороженьку пели. Председатель сказал напутственные слова:
– Служи честно. Бей гадов без сожаления! Плохо, что меня не берут, а то показал бы им, где раки зимуют!
Председатель был одноглазый и носил чёрную повязку ещё с Финской. Расимка играл на своей губной гармошке и себе же подпевал: про любовь, про разлуку, про неродившегося сына-богатыря. Даша прилипла к мужу и плачет. «А вдруг, в последний раз я целую её? Как она будет без меня?» – думал Расим. Но… защитить страну обязан. И поздним вечером он уходил из дома. Кто знает… может, и навсегда… Крепко поцеловал Данечку.
Было тяжело и грустно – сердце рвалось на куски! Он запомнил свет в окне. Ну вот уже и овраг, и деревянный мостик. Расим оглядывается, а огонёк в окне горит, как будто посылает ему прощальный привет. Ложбина… в последний раз мелькнул огонёк и – пропал. «Прощай, Данечка, мой дорогой огонёк! Я вернусь к тебе, я обязательно к тебе вернусь!» Быстрой председательской двуколкой конюх довёз призывника до военкомата.
Новобранцев много и немолодых в том числе. Послышалась команда: «Стройсь!» Выдали обмундирование: кому-то ботинки с обмотками, Нацмену – сапоги. Считал, что повезло. Строем повели в баню. «За-пева-ай!» Это ночью-то! Все молчат. «Запевай!» Пришлось Расиму голос подать: «Ты не плачь, не плачь, моя Маруся, Я морскому делу научуся!» Песню, можно сказать, он не запел, а, всхлипывая, заорал. Строй вразлад подхватил. Так с песней и промаршировали до бани. Ну а далее: медкомиссия, мытьё, стрижка наголо. Кормёжка и сухой паёк на дорогу. Всё быстро, чётко, без суеты.
Утром – товарный поезд. Расим занял второй ярус, где сена побольше. Постелил свою шинель-скатку[3 - Шинель-скатка – шинель, свёрнутая в трубку и связанная в концах для ношения через плечо.], мешок – под голову и уснул – свалила с ног ночная канитель. Дружный храп солдат. Вагоны пошатываются из стороны в сторону, доски скрипят – состав катит по рельсам, то, замедляя, то, ускоряя свой ход. Расиму снится что-то непонятное… Но вот поезд затормозил, загрохотал, дёрнулся и – замер на месте. Прибыли в пункт назначения.
Там формировалась стрелковая дивизия. Поселили всех в казарму – бывшую среднюю школу. Постелью служили голые дощатые нары, которые красноармейцы на ночь покрывали опять же шинелью и портянками. Дисциплина военная, как положено: в шесть утра – подъём, зарядка, строем – в столовую на завтрак. Кормили негусто: чашка ухи, либо суп гороховый. На второе – толчёная картошка, пшённая или гороховая каша. На третье – чай. Многим мужикам еды не хватало на первых порах. Кто был при деньгах, бегал на рынок. Торговки вразнобой предлагали свою снедь:
– А вот хлебушек свежий! Вкусный, пахучий!
– Картошечка варёная, кому картошечка с укропом-маслицем?
– Сальце! Свиное сальце! Бери, бери, сыночек, свеженькое с огурчиком малосольным! Поешь – «спасибо» бабке скажешь!
Бедные новобранцы от вида всего слюною исходили!
Приняли присягу, далее – курс молодого бойца: на стадионе по восемь-десять часов учились владеть оружием: пулемётом, винтовкой, штыком по соломенным чучелам. Учились метать муляжные ручные гранаты на фанерные цели; надевать противогаз. После ужина – чистка оружия, и минут тридцать личного времени: хочешь, читай, воротничок подшивай, письма пиши… Каждые десять дней – баня и обязательная прививка под лопатку. Конечно, Расим скучал. И писал письма каждый день: Даше, председателю колхоза, деревенским приятелям. Ну и, конечно, Яшке, Виленке и Захарке. Сообщал, что вот-вот – на передовую: «Скорей бы, хоть наемся досыта!» Так мечтал не он один. Постепенно Расим входил в армейскую колею.
И вот очередное построение. Хмурый лейтенант обратился к строю. Он говорил долго и чётко:
– Товарищи красноармейцы! Напоминаю о сохранении вами военной тайны: никаких дневников! Ясно? В письмах – никаких подробностей вашего местонахождения и деталях службы. Письма должны быть оптимистичными и содержать веру в победу. Строго напоминаю о военном трибунале в случае нарушения требований военного времени. Докладываю: все ваши письма читаются надзорными службами. – Офицер обвёл солдат внимательным взглядом, помолчал. – Кроме того, с населением ровно, как и между собою, лишнего не болтать! Каски не снимать. Спиртного – ни грамма. И зарубите себе на носу: после команды «в атаку!» – ни на что не отвлекаться! Раненому бойцу помогут санитары. – Разрешается: на ходу бросить ему индивидуальный пакет. Всё. Остановка для оказания помощи будет считаться бегством с поля боя со всеми вытекающими последствиями. Вам всё ясно? – он посмотрел на солдат. – Кому неясно – шаг вперёд!
Ясно было всем.
А вскоре в казарму прибыли командиры-«зазывалы», распустили строй. «Кто в артиллеристы – ко мне!», «В автоматчики? Ко мне!», «Кто в разведку?» Все, обгоняя друг друга, кинулись в «разведку»! Но там нужно было пятнадцать человек. Расимка попал в «автоматчики». И – новая казарма в каком-то клубе. Вместо кроватей – стулья. И снова учёба: как быстро и правильно окапываться. – Война дышала в лицо, и было голодно.
В июле дивизия получила приказ срочно грузиться в эшелоны.
Ехали ночью. Куда? Никто не знал. Ходили разные догадки. Но потом стало ясно: к Сталинграду. Затормозились на одной из станций: пути разбиты, дома горят. Сгрудились сгоревшие военные эшелоны. Кругом трупы красноармейцев, снуют белые фигуры с носилками, слышен неясный говор, позвякивание уздечек и фырканье лошадей. «Вот это да-а…» Столько мёртвых Расимка не видел никогда. И пожары…
Через десять часов пути восстановили. Протяжный гудок паровоза – вагоны дёрнулись и, скрипя и повизгивая, медленно покатились по рельсам. Поехали. Светило – высоко в зените. Всё чаще беспокоят самолёты. До фронта оставалось чуть больше ста километров, поезд остановился. «Вы-гру-жайсь!» Быстрое построение, и – шагом марш: по тридцать-сорок километров без передыха!
Степь сплошная – ни деревца. Солнце жарит беспощадно. Везде пыль. Трава и обочины дорог от пыли серые, как от цемента. Красноармейцы покрыты этой пылью с головы до ног. Усталость и волнение нарастали. Расим старался превозмочь тупую боль в спине и отёкших ногах. Губы пересохли, хотелось есть и особенно пить. Он поболтал фляжку, воды – ни капли. Изматываются солдаты на этой сковородке – теряют силы и даже сознание. Тот упал, другой…. Медсанбат подбирает – кого-то откачивает. Расимка держится из последних сил, глотает клейкую слюну. В конце колонны еле плетётся худущий красноармеец. Что-то шепчут его растресканные губы. Наконец… метрах в ста замаячил колодец. Солдат сделал шаг-другой и кулём повалился на иссохшую землю. Подошла повозка. Положили в неё обессилевшего, а возле сбросили его «причиндалы» – скатку, фляжку, ружьё, каску, мешок, лопатку. Вся амуниция к солдату прилипает, как бородавка. Везде с собою. Тяжело-легко – тащи!
Ну вот и колодец! Рядом – корытца для водопоя скоту. Короткая задержка.
– Много не пить! – слышен грозный приказ ротного, – ноги отекут ещё больше. Соображайте, какие из вас ходоки-вояки потом? Фляжки наполнить.
Красноармейцы, конечно, пьют, поливают себя прохладной водою. Теперь полегче. Поливают и худущего на телеге… бесполезно – он умер. Кое-как в тверди степной вырыли могилу.
У Расимки на душе кошки скребли: ещё и боя не было, а уже сколько смертей, ужас! И сам он – жалкий, голодный, измочаленный. Как-то не так он представлял себе войну.
Солнце клонится к закату, жара стихает. Ну скоро ли, наконец, привал-то на отдых и обед? В животе урчит – сил нет.
– Братва, жрать-то будем сегодня? – выкрикнул из строя высоченный парень в очках и обмотках.
Все разом загалдели. Несколько десятков пар глаз устремились к старшине. Тот пояснил, что кухня пуста: основные продукты и фураж для лошадей – в других эшелонах, которые застряли где-то на развороченных немцами путях.
– Панику отставить! Вы здесь не у бабки на блинах! – и уже спокойнее сказал: – Подвезут, но, когда – неизвестно. А пока терпите.
И опять – без горячего, опять сухой паёк. Никакого привала, и снова – «шагом марш»!
А вот и берег Дона. Предстоит пройти почти два километра по железнодорожному мосту через реку. Но… команда: «Стой!» – короткая важная информация политрука:
– Товарищи бойцы! Нам всем выпала великая честь сражаться в этих местах. Здесь, на этом мосту, в Гражданскую войну воссоединились армии: маршала Ворошилова и нашего дорогого вождя – товарища Сталина.
– Хм, честь: «сдохнуть!» – проворчал тот же парень в обмотках.
– Эт-то ещё что? Р-разговорчики!
И снова «марш!» Перешли мост. Правая сторона Дона. Остановка: «Товарищи! Общая задача такова: мы должны вклиниться в расположение немцев, разбить их на группы и уничтожить!»
– Чё, уже?., настоящие немцы?., прямо здесь, что ли?..
И тут… гул самолётов. Команда: «Во-оздух!» Солдаты – врассыпную! Огородами – в кукурузу. Расимке страшно, зуб на зуб не попадает. Но вот гул стих. Пронесло… Да… фронт, вот он – рукой подать! Отдышались: ничего себе…
Познакомился Расимка с высоченным парнем в обмотках.
– Федька, – представился тот.
– Я – Расимка. Все зовут Нацменом.
– Ну, Нацмен, так Нацмен.
Прошли ещё три-четыре километра и на голой каменистой высотке близ оврага заняли оборону. Неожиданно завихрило, и с плешивого склона ветер начисто смёл и унёс к подножию каменистую пыль. «Без команды – ни шага назад! Окопаться!» Всем было приказано отрывать одиночные окопы. Расим уже знал, как это делается. Но хорошо сказать: «рой землю!» А грунт-то здесь крепче камня – солдатской лопатке не по «зубам»! Лома-кирки нет. Что делать?
– Штыком руби! – советует Федька.
Да, остаётся штык винтовочный. Принялись ковырять штыками. Командиры делают вид, что не замечают. Скорей бы прокарябать щель, вкрутиться в неё… и забыться. Но не забудешься – в любую секунду появятся немцы.
Появились! – Гул вражеских самолётов, визг, свист и взрывы миномётов. Истошные вопли раненых. Вскинулись дымные снопы. Заклубились чёрные облака со всполохами и языками пламени. Всё перемешалось в единую какофонию. Комья земли и человеческие останки взлетают к небу. – Руки, ноги, потроха… Кровь живых и погибших образует красно-бурую лужу и густой струйкой выливается по голому склону в ложбину.
А впереди, скрывая бойцов от противника, колосится спелым зерном высокое пшеничное поле – хлеб. Самое время страды! Но не до страды сейчас! – Немцы с самолётов подожгли пшеницу. Щёлкает, лопается спелое зерно. Напалмом понеслась на окопы огненная лавина! Ужас охватил солдат – стали выскакивать из щелей! Расимка в панике тоже рванулся было от огня, но его дерганул сосед-Федька:
– Куда? Убьют же, дура! Прижмись к земле!
Понятно, что выход один: лежать. А бросишь оборону – погибель в любом случае: немцы держат на мушке и, как зайца на ладони, тут же пришлёпнут, или свои пристрелят как предателя! А сверху – самолёты с крестами висят и в упор расстреливают бегущих. Снизу миномёты сметают всё живое. Один за другим низом пошли немецкие танки. Расимку била лихорадка! Он со страху выхрипывал проклятья и громко плакал.
Четыре танка взбирались наверх. Но… неожиданно все четыре враз повернули и, обойдя высотку, стали заходить в тыл. И тут сквозь гул Расим услышал приказ: «Оста-авить высоту! Бегом в овраг!» Уцелевшие бойцы под огнём и завесой дыма горохом скатывались по склону вниз.
Это было первое боевое крещение Расимки-Нацмена.
* * *
Сильно потрёпанная дивизия отошла в тыл на перегруппировку и получение нового пополнения. При отходе бойцы минировали дороги. Взрывали мосты, нефтебазы. Шесть человек, среди них и Расим с Федькой, были оставлены в тылу для выполнения задания по подготовке и взрыву большого зернохранилища и склада горючего. – Ничего не должно перейти захватчику! Солдатам давалось четверо суток. Они торопились: вот-вот должны появиться немцы. Успели! За трое суток справились и выполнили приказ командования. И после двинулись по указанному маршруту догонять своих.
* * *
Многими фронтовыми дорогами прошагал Расимка-Нацмен, закалился в боях, и не раз и не два смотрел он смерти в глаза. А для храбрости по привычке опрокидывал свои сто-сто пятьдесят спирточку, а то и побольше! Помогало. Он и секретные пакеты через передовую доставлял и в атаки поднимался, и у пулемётов лежал – палил из орудий прямой наводкой по врагу. Не щадил боец-Расимка своей жизни ради правды на земле!
– Давай, сынок, ребята на передовой голодные, – просил старшина.
И Нацмен – с автоматом и пищевыми термосами и пайками для защитников, четыре километра пробирается сначала по хлипкому мосточку, затем по-пластунски под обстрелом, по рытвинам и воронкам – ужом ползёт-торопится кормить ребят… живых.
Бойцы – в окопах. Над головами свистят пули. И – взрыв! Воронка. А на краю воронки… вырастает солдатик – Расимка! За спиной – термос с супом, в руке – термос с кашей! Парнишка увешан фляжками с чаем, водой и наркомовской водкой… Одна фляжка прострелена, и обливает Расимку кипятком. Но он этого не замечает, он рад, что добрался, что принёс горяченькую еду бойцам!
– Ребята! Налетай!
Его мигом стаскивают за ноги в воронку – фляжку-то с чаем подбил снайпер, и не исключено, что сейчас он метит и в самого Расимку.
Бои, бои. Подолгу не меняли бельё, не мылись в бане – не до этого. Вши кишмя кишели на каждом. «Мылись» ночами в сугробах! Или в ручьях и речках, если встречали на пути. Иногда, конечно, и машины помывочные подходили. Обносились вконец. Нательное и свитера, сапоги-ботинки снимали с немцев, да и со своих убитых, а что делать – не босиком же бегать! Частенько тыловики-снабженцы не торопились одевать солдат-защитников в чистое, свежее.
Старшина чертыхался:
– Прихожу к ним, а они сидят там, развалились, рожи красные: «Чё, мудак, за обмундированием явился?» Я – им: «Ага! Ребята совсем обносились – рваньё одно». А этот… интендант сраный с поросячьей мордой: «А на хрена? Там же всё равно вас всех поубивают! – и хохочет, как сволочь последняя: – Гляди-ка, обмундирование ему…» Ну терпеть дальше уже невмоготу, я выхватываю гранату, руки трясутся со злости: «Ну, мать вашу! Щас всех вас отправлю на тот свет!» Испугались: «Да не бзди, счас получишь! Уж и пошутить нельзя… нервный какой. На, вот, расписывайся». – Вот же тыловые крысы. Их бы хоть на пять минут к нам сюда, на передовую!»
Приходилось… всё приходилось Расиму: санитаром раненых с поля боя волок да их оружие впридачу, убитых бойцов хоронил. Похоронил и очкастого Федьку – погиб в битве за деревню. «Да чё же это я, тварь равнодушная, ничего у Федьки-то не спросил!» – ругал себя Нацмен последними словами. У мёртвого Федьки искал медальон с адресом – не нашёл. Видать, как и многие, боялся Федька притянуть смерть медальоном! «Может, ложка…» И ложку не нашёл. Расимка тоже медальон не носит. Он на ложке, как и многие, адрес накарябал да ложку за голенище всякий раз и закладывает. Только одно знал Расим, что Фёдор на гражданке известным баскетболистом был.
Да… Много хоронить пришлось… Порою, освобождая путь для быстрого наступательного марша Красной Армии, приходилось стаскивать с дороги и своих и немцев и наспех предавать земле в общих могильных ямах и тех и других. Земля-то-матушка, она же – одна на всех! Всех принимает.
Батальон каждые четыре месяца менялся почти полностью. Убитые, раненые… сошедшие с ума, умершие от разрыва сердца, цинги и туберкулёза. Оставались единицы… Не успевали досчитываться товарищей – их уносила свинцовая буря. Сегодня днём, к примеру, приняли с «большой земли» пополнение, а к утру многих из них уже нет в живых. Война…
И всё время Расимка-Нацмен сапожничал! Да уж, с обувью возиться ему – сам Бог велел! Ведь он когда-то до войны занимался этим ремеслом. А на фронте сапожнику – почёт и уваженье! Сколько километров протопали бойцы за годы войны – не счесть! А сколько валенок, ботинок и сапог развалилось тоже не сосчитать. От носков до каблуков подошвы отставали начисто – «каши просили». Что делать? Пока обувку подвезут, пока раздадут… А война-то не ждёт, километры мерять надо! Ну и напихивали бойцы этакие стельки из пучков сена ли соломы между портянками и подмётками. Подошвы проволокой подвязывали к верху ботинок. После такого сооружения многие солдаты подхватывали простуду, а на ногах вспухали кровавые мозоли-пузыри. Вот и повоюй в таком виде! Ну Расимка и раздобыл немудрёные сапожные снасти, всюду их с собою таскал. Дратву в посылках Даша отправляла.
В часы затишья располагались бойцы где-нибудь в подходящем месте и занимались кто-чем. – Одни читали, письма писали. Другие крутили замызганный патефон с двумя пластинками: «Ах, эти чёрные глаза меня пленили…» Третьи чинили драные штаны, гимнастёрки и шинели. Расимка-Нацмен поудобнее садился на какой-нибудь ящик, закладывал себе в рот горсточку берёзовых гвоздочков и, напевая под нос свою татарскую песенку, одну за одной вынимал изо рта эти шпильки и ровненько с настроением вколачивал их в подмётку. Где-то далеко слышна канонада, видны дым и всполохи огня, а он выпьет спирточку для настроения и, знай себе, поёт да постукивает молоточком или орудует крючком и дратвой!
Сколько валенок, ботинок и сапог подбил-починил! Сколько ног солдатских от мозолей и ссадин уберёг из-за разбитой обувки. Скольких бойцов от простуд и болезней спас! Да, обувь на войне – важный пункт. Без еды солдат обойдётся несколько дней, а вот без обуви… какой он воин? И Расим всё это хорошо понимал. А на привалах он письма своей Даше писал, играл на губной гармошке и пел по-татарски про любовь, про красавицу-жену, про сынков-близнецов-богатырей, которых пока ещё не видел! Пел про скорую победу и обязательную встречу.
* * *
А на фронте всякое бывало: смешное и не очень. Уже и есть, что вспомнить!
Первые дни фронтовой службы. Ночь. Расимка – на ответственном посту: охраняет склады боеприпасов, что стоят вдоль дороги за высоким забором с колючей проволокой. Напротив – канализационная канава с бетонными рёбрами. Поперёк канавы – труба с полметра в диаметре. Труба служит мостиком для перехода с одной стороны дороги на другую. Тут же – караулка часового-Расимки. Белые отблески и пунктиры по чёрному небу: шарят прожекторы, летят трассирующие пули. Вдали слышны взрывы снарядов. Захватывающее зрелище! Нацмен как в гипнозе, раскрыв рот, любуется смертоносной красотою на куполе чёрного неба… Вдруг где-то совсем рядом, с бешеной силой грохнул взрыв! Расимка, напрочь забыл, что он – часовой! Сиганул со своего поста и пулей влетел в трубу-«мостик»! На полпути парень заклинился: ни взад, ни вперёд: трубу сто лет не прочищали! Чего там только не было! – Тряпки, бумага, камни, вёдра, кирпичи, колючая проволока… Расим чуть перевёл дыхание, и… до него дошло: он же бросил пост! Боже! Что он наделал? Это же трибунал! Вдруг обнаружили? Срочно – на поверхность! Тык-мык… никак! «Вот это втиснулся!» Полная закупорка! К тому же в парня насмерть вцепилась колючая проволока. Страх опутал Расимку! Но, «нет! не возьмёшь!» – заорал он и, что есть силы, стал продираться к выходу. Он толчками продвигался вперёд: в кровь исцарапался иголками ржавой проволоки, подрал шинель, и весь чумазый, как с поля битвы, всё же успел до проверки вылезти из трубы.
* * *
Красная Армия наступала. Шли тяжёлые бои. Далеко окрест разносились орудийные выстрелы. Смертоносный рокот снарядов то нарастал, то удалялся. Высоко в небо взлетали фонтаны бурого огня и земли. Чёрным дымом заволакивало небо, и не было видно раскуроченной дороги и машин, спешно подвозивших к линии фронта боеприпасы.
И однажды в промежутке между выстрелами в непривычной тишине Расима срочно вызвали в штаб полка. Его встретил высокий сухощавый полковник.
– На минном поле застряли наши раненные разведчики с ценными сведениями, – хриплым голосом начал полковник. – Приказываю: выбрать десятка полтора-два крепких бойцов из новоприбывших, вынести раненую разведку с поля и доставить в штаб. Но это не всё. – Командир сделал паузу подошёл к Расиму внимательно посмотрел на него усталыми воспалёнными глазами. – Но это ещё не всё. Поскольку ты… – полковник бросил взгляд в окно и осёкся на полуслове. Лицо его побагровело, он тяжело задышал: «собачьи выродки… своими бы руками… пас-скуды…», брезгливо сплюнул и заиграл желваками. Расим тоже покосился на окно и увидел молодого бойца-конвоира и двух пленных немцев, опустивших головы и еле передвигающих ногами, обросших и грязных. Расим прекрасно понял реакцию командира, он слышал, что в первые же дни войны фашисты, заняв родной посёлок полковника, изнасиловали его молодую жену, повесили отца-инвалида и мать, а всех сельчан от мала до велика согнали в сарай и сожгли. От села остался только пепел.
Успокоившись, командир продолжал: – Поскольку ты – парень грамотный, необходимо выяснить и нанести на карту огневые точки противника. Задача ясна?
– Так точно!
Группа Расима по-быстрому из лапчатых веток и кусков бечёвки соорудила болотоступы и вышла на задание. Одолела неглубокую речку, осторожными тропами перебралась по топкому болоту и оказалась у минного поля… И это чудо! – Все остались живы, как говорят: Бог миловал! Раненые переправлены, огневые точки отмечены. Приказ был выполнен без потерь. За эту операцию Расим получил медаль «За отвагу».
Дни шли за днями. Война продолжалась.
А в тылу
Тыл работал напряжённо для фронта, для победы! Приятели Нацмена-Расимки оставались в Троицке.
Вилен прошёл ускоренное обучение и был отправлен ветеринаром на конезавод в село по соседству – сортировал и готовил лошадей к фронту. Приболевших лечил, ставил на подкормку, чистил конюшни.
Захар ремонтировал и изготавливал детали оборудования, прибывающего с прифронтовых районов страны. После смены три раза в неделю на конезаводе подковывал военнообязанных лошадей, которых отбирал Вилен для фронта.
Якова оставили при своём особом отделе: «У вас сейчас особенно много работы, у вас – своя война».
Молодым людям пришлось смириться: да, их работа нужна стране, но мысль, что на фронте уж точно без них не обойдутся, сверлила постоянно.
* * *
В первые дни войны люди с уверенностью ожидали сообщений о победоносном контрнаступлении Красной Армии. А иначе и быть не должно! Однако… увы.
– Что там произошло-то в самом деле? Когда конец-то? Уже две недели воюют, а Он всё молчит… – недоумённо и тихо спрашивали друг у друга. Все ждали, когда же по радио выступит Сам!
Ну вот, наконец-то! – Центральная площадь полна, все затаили дыхание… Товарищ Сталин из репродуктора на телеграфном столбе обращается к народу, к Армии и Флоту
– Щас объявит о победе! – догадалась Наталья. Мать её одёрнула: «Тихо ты, слушай…»
«Братья и сёстры… Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину… продолжается… не поддаваться провокациям, панике…»
И вдруг – из трубы тяжёлым молотом грохнуло в виски, захлестнуло сердце:
«Вставай, страна огромная!
Вставай на смертный бой!
Не смеют крылья чёрные…»
Мороз по коже… кто-то из женщин открыто заплакал…
– Ну это же просто невозможно слушать! – громко возмутилась какая-то бабёнка. – Они же обещали: «Враг не пройдёт!» А на деле? То захватили, это сдали! Чё же делается-то? А смертей-то, смертей уже сколько! Ужас! Вон, люди говорят, что…
– Гражданка, пройдёмте, – к ней обратились двое в форме и повели к чёрной машине, стоявшей на обочине.
С огромного плаката, что на балконе здания горкома партии, на всех тревожно и сурово смотрит Родина-Мать и зовёт на фронт. Из репродукторов каждодневным набатом гремит голос Левитана: «От Советского Информбюро…» И не все ещё ясно понимали, что у каждой семьи за порогом дежурит Смерть.
Захар – на фронт
И всё же добился Захар отправки на фронт. Его место кузнеца заняла мужиковатая баба.
Теренчиха передала от сына пожелания хорошей службы: «Не смог Яша проводить – сутками бандитов ловит. Боюсь, кабы не убили…» и протянула две пары толстых носков: «А это тебе! Носи, Захарка, на здоровье! Ногам тёпленько будет. Из козы начесала да суровую нитку на пятку добавила – долго не порвутся».
Захар аж прослезился: «Тёть Матрёна… спасибо!»
Ночь. Сон не идёт. Захар лежит и глядит в потолок. Мысли мечутся по кругу: «Как оно там сложится? Как Натуся останется одна?» А Наташа спит, безмятежно посапывая. Мужчина вздохнул: «Красивая… И чего тебе, Захарка, не спится-не лежится? – спрашивает он себя, – по-быстрому наломаем бока немчуре… Вернусь… рубаху надену… гармонь возьму…»
В мягком свете ночника маячила перекинутая на стул любимая красная рубаха, надёванная последний раз на свадьбу. Едва мерцающий фитилёк стал совсем тусклым… Наплывающая темнота сковала веки.
Рано утром жёнушка радовалась, с удовольствием глядя, как Захар жуёт пирожки с капустой – стряпать их она большая мастерица! Наталья ещё с вечера собрала своему новобранцу вещмешок, куда, отдельно в сумку, уложила вещи, к ним – каравай свежего хлеба и пирожки с капустой. В другую котомку – мясные продукты: варёную курицу и добрый шмат сала, приготовленного из накануне забитой чушки.
– Солёное не испортится. В дороге будет, чем зубы занять. Ещё и поделишься с кем-нибудь.
– Спасибо… Натуська, спасибо, что ты есть у меня… – только и смог сказать Захар. Крепко обнял жену, тёплую, родную. И легко вскочил в кузов полуторки, где уже сидели призывники. Машина рванула с места. Новобранцы хором грянули: «Уходили комсомольцы на Гражданскую войну!»
Наташа махала рукою и бежала за бортовушкой.
– Буду ждать тебя, Захарушка! Береги… береги себя!
Платок слетел с головы на землю. Волосы растрепались. Она голосила навзрыд. Захар, держась за борт машины, привстал, подался вперёд: «Наташа, милая, я вернусь! Обязательно вернусь…» Она, переводя дыхание, сбавила шаг. «…Буду-у жда-ать!..» Женщина ещё долго провожала взглядом полуторку и всё махала и махала мужу рукою.
Нет, Захар не был кремнем, из которого невозможно слезу выжать. Он тихо плакал.
* * *
На станции уже много призывников. Всех наголо постригли. После медкомиссии выдали обмундирование и направили в баню. И тут Захар обнаружил, что спёрли носки – подарок Теренчихи! Обе пары. «Тьфу, зарраза!
Ну надо же, а! Растяпа чёртов! С кого теперь справлять? Да и кто признается? Есть же сволочи на свете!» А позже новобранцев сводили в местную столовую, потом в кинотеатр на митинг и ночью погрузили всех в товарные вагоны. На одном из вагонов – большая пятиконечная звезда, на другом надпись: «Смело мы в бой пойдем!»
Захар пристроился на верхнем ярусе ближе к двери. Вещмешок повесил на гвоздочек. В вагоне было холодно, и он лёг спать прямо в полушубке… Сквозь сон чувствует, как Натуся гладит его по щеке бархатными руками. Ясно слышит её шёпот: «Захарушка, родной, мой… Вставай, поешь – напекла твоих любимых… с капустой…» Цыган вскочил! Кругом – молодецкий храп и стук колёс. «Лучше бы не просыпался…» А утром он не обнаружил в вещмешке котомку с курицей и салом. «Грабанули! Ну что за гады, а!» Захар выматерился на своё головотяпство самыми последними словами! «Наелся, дурень! Ну, нет, чтобы мешок себе под голову положить! Мало мне, олуху, носков, дак ещё и сало надо было…»
Так начиналась Захарова армейская жизнь.
* * *
Военный городок или, как его называли: «учебка». Здесь – казармы, санчасть, столовая, склады, баня, спортивная площадка с полосой препятствий. Внизу – широкая река и глубокий овраг.
Казармы – трёхэтажный бревенчатый дом. Рота связистов, в которую вошёл и Захар, заняла первый этаж. Деревянные двухъярусные нары. Матрасы, подушки, простыни, наволочки, полотенца – всё, как положено. Дневальный на выходе, возле – открытые пирамиды с винтовками, ящики с патронами и боевыми гранатами. За учебкой через овраг с деревянным мостиком, висящим на толстых тросах, – большое открытое поле.
Захару, как и всем прибывшим, было всё необычно.
И на второй день началось обучение азам военного дела, в том числе и переправам-плаванию в одежде. Требовались строгая воинская дисциплина и точное выполнение распорядка дня. Наряды за каждую мелочь щедро раздавались налево и направо. Изматывали марш-броски на десятки километров. Да, «тяжело в ученье, легко в бою!» – как говаривал великий Суворов.
Питание было скудным, и некоторые ребята во время занятий падали в обморок. В санчасти их подкармливали и – снова в строй. А вот дезертиров не было, нет.
Захару подготовка давалась легко. Он был всегда чисто и аккуратно по форме одет. Крутил «солнце» на турнике, высоко прыгал через коня, мастерски владел рукопашным боем. Далеко метал гранату, отлично стрелял и быстро окапывался. А ещё, как и многие армейцы, он сдавал кровь, за что получал сливочное масло, сахар.
* * *
Фронт. И военные пути-дороги: голодные-холодные, бессонные, боевые. Всякие… Утренняя рань, и первый бой. Страшновато… Миномёты одолевают: летят пули, снаряды грохочут. И тут… чёрт! – оборвалась связь! Приказ: наладить. Срочно! Захарка-Цыган и боец Панов закидывают катушки с кабелем на загривки, хватают телефонный аппарат, винтовки и бегом-бегом по проводу… Стоп! – обрыв. Длинный? Один ли?.. Бойцы закрепили концы старого и катушечного проводов, потянули, разматывая рулон. Всё ближе и страшнее гудит и взрывается земля. Пот заливает лицо, разъедает глаза. Снаряды со страшным свистом пролетают, не долетают, рвутся рядом. Связисты едва успевают смахивать пот. Чуть пригнувшись, по проводу – всё вперёд и вперёд!
– Зараза, где конец-то?
– Да вот он!
Бойцы подтянули провод к оконечному пункту соединили. «Слава богу!» Но тут грохнуло так, что, чуть ли ни перед носом, земля взвилась фонтаном. Захар увидел, как разорвавшийся снаряд порвал уже протянутый провод на части. «Ну зарраза же, а!» Он подбежал, схватил концы проводов и стал связывать. Панов возится с другими концами. Оба стараются глубже запрятать провод в канавки. А снаряды визжат – и боец открыт всем пулям! Он – в руках Судьбы! Каждому кажется: вот-вот разорвёт именно его. «Ну этот точно – в меня!» Сердце бешено колотится и готово выскочить из груди! А жить так хочется! Но руки… руки окручивают проводки. «Соединил!» Панов тоже приподнялся: «Наконец-то!» Захар послушал в трубку – связь есть! Задание выполнено. Вдруг… в глазах его потемнело… Он кулаками протёр веки и увидел свежую воронку метрах в трёх от себя. Вскочил, сделал шаг-другой… и почувствовал слабость в левой ноге… «Ранен».
– Ложись, убьют! – заорал Панов. Щупленький, сам, рискуя, он схватил Цыгана в охапку и дотащил до окопа – откуда только силы взялись! А снаряды лупили и рвались, не переставая. Кровь ручьём лилась из обеих Захаровых ран. Панов быстро перетянул товарищу ногу. Перевязал. А нога была уже сама не своя! Ползком-ползком докувыркались до безопасного места. И тихонько: один, подволакивая ногу, а другой, подставив своё худенькое плечо, приковыляли в часть.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71280574?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Бригадмилец – бригада содействия милиции.
2
«Красная свадьба» – обряд свадебной церемонии, практиковавшийся в СССР в противовес венчанию. Появился в конце 1923 г., когда высшие партийные инстанции сочли нужным сосредоточить атеистическую агитацию на борьбе с ритуалами обыденной религиозности, касавшимися семьи.
3
Шинель-скатка – шинель, свёрнутая в трубку и связанная в концах для ношения через плечо.