Главная страница | Боевая фантастика | 2028

2028
Илья Полетаев
Группа студентов смогла пережить глобальную катастрофу, укрывшись за стенами университета. За четыре года выжившие организовали общину, а университет из бывшей цитадели знаний обустроили в настоящую крепость. Его стены защищают людей от того, что отныне царствует снаружи. И от непроглядной мглы, распространившейся в округе и скрывшей самые ужасные тайны нового мира.
Как и все, Павел старается жить дальше: работает на плантации, стоит в дозоре, обменивается новостями с товарищами у костерка после каждой смены. И, кажется, он уже ко всему привык. Однако над выжившими нависает новая смертельная опасность, грозящая уничтожить, возможно, последний очаг человеческой цивилизации.
Удастся ли выстоять с оружием в руках? Или лишь взглянув страху в глаза и раскрыв древнюю тайну университета, можно прийти к спасению?

Илья Полетаев
2028

Глава 1. Они не вернулись.
– Знание – свет, помогающий узреть истину во мраке.
Платон.

Вестибюль был погружён во мрак, и только маленький костерок, разведённый в центре, образовывал мерцающий островок цвета с неровными границами. А всё, что находилось за ними – подпирающие потолок два белых столба из мраморной плитки на ступенях, находящаяся за возвышением стена с обрамлённым белой рамкой сине-белым университетским гербом, усохшие полутораметровые растения в керамических горшках возле неё и уходящая в обе стороны лестница на верхние этажи – скрывалось во тьме.
Нас сидело здесь трое. Очередной дозор. И время тянулось слишком долго. Мои напарники, чтобы хоть как-то ускорить его течение, вели разговор: вполголоса, словно боялись привлечь к себе ненужное внимание, хотя в помещении, сейчас казавшимся мне из-за темноты без конца и края, более никого не было.
– Так вот, в тот день, по идее, много народа было там, в торговом центре. Ну, когда это случилось. Ходили люди себе по магазинчикам, по территории просто гуляли, кто в маке тогда… точнее, во «Вкусно и точка», – Антон усмехнулся, – время проводил. Никто ведь не ожидал… А потом прилетело: пробило на хрен крышу почти всю, и огромные такие глыбы там остались лежать, в центральном атриуме. А сейчас, как мне знакомый из поисковиков сказал, над торговым центром свечение какое-то странное, зеленоватое такое. И знаешь, его через эту всю непроглядную мглу видно.
– Да ну? – недоверчиво глядел на Антона Вася. – Неужто яркое такое?
– Да отвечаю тебе. Сполохами такими бьёт. Ну знаешь, блин, как бы яснее… Словно плещет из жерла вулкана. Зелёный такой яркий свет.
– М-да… – Вася поёжился.
– Хрен его знает, что там такое образовалось, но людей то сколько там было… И после катастрофы никто оттуда больше не показался.
Я молча слушал его и глядел на багровые угольки от хвороста на дне ржавой бочки, которые неохотно доедал огонь. А потом посмотрел на центральный выход справа, перегороженный турникетами. Раньше через него толпами шли студенты, прикладывая свои пропускные к прибору с маленьким экранчиком. Сейчас турникеты служат непроходимой преградой, за ними двустворчатые двери были дополнительно запечатаны железными листами: некоторые из них со временем прогнулись, но были и специально оставлены между ними бреши, чтобы хоть немного было видно ту сторону. То, что было снаружи….
Случилось это четыре года назад. Вроде, суббота была тогда. Полдень. Я находился в университете на паре. Половина моей группы была в аудитории, другая решила провести тот осенний день по-своему: кто дома, кто в общежитии, а некоторые, наверное, на прогулке были. Мы сидели и слушали лекцию преподавателя, как внезапно, разрезая нудно тянущуюся учебную рутину, раздался вой сирены. Ошеломлённые, студенты непонимающе озирались друг на друга, что-то исступлённо бормоча. Наш преподаватель медленно подошёл к окну, держа в руке раскрытую книгу, вгляделся в него и так застыл на некоторое время, непрерывно и лихорадочно теребя свои круглые очки. Я приподнялся со своего места и взглянул в окно рядом.
Лазурное небо прорезали многочисленные полосы чего-то стремительно падающего на землю. Сначала, под влиянием творившегося в то время, я подумал, что это были ракеты. Но по мере того, как многочисленное нечто приближалось, вырисовывались их формы и размер. Это были не ракеты. Прорезая нашу атмосферу, сотни, нет – тысячи астероидных глыб летели вниз, массированным дождём пробивая всё, что лежало на их пути: воздух, деревья, строения, почву. Нескончаемым градом они испещряли землю, и я в испуге устремил взгляд в потолок: боялся, что одна из комет вот-вот пробьёт университетскую крышу и похоронит нас всех под её обломками. Но время всё шло, кометы разных размеров с непостижимой скоростью и силой падали с неба, а наш потолок так и остался целым и невредимым.
Всё это, как потом стало ясно, длилось всего несколько минут, но тогда мне казалось, что эта бомбардировка идёт целую вечность. За окном от ударов внеземных тел ввысь поднялось огромное облако, чем-то напоминающее песчаную бурю. Оно жадно поглощало собой всю округу, медленно ползя до стен нашего университета, стоящего на возвышении.
Позади меня раздались истошные вопли девушек, парни в ужасе выбегали из аудитории. Краем глаза я увидел, как преподаватель – атеист до мозга и костей – несколько раз энергично перекрестился, а с губ его исходили какие-то слова. Сквозь вой сирены, шум и крики – сквозь весь этот образовавшийся гомон их не было слышно, но я почему-то сразу понял, что тот читал «Отче наш».
А потом наступила тишина. И мрак.
После случившегося дни тянулись целой вечностью. Жизнь вокруг словно остановилась на мгновение, а потом исчезла вовсе: пропала связь, отключилось электричество, не работали ни сотовые, ни телевидение, ни радио. Мы остались в стенах университета – все, кто в тот день по своей воле решил отправиться на пары, – словно погребённые в бетонный саркофаг под тоннами непроглядной мглы. Отрезанные от внешнего мира.
Нас выжило, по меньшей мере, три сотни: студенты и преподавательский состав с некоторых кафедр, а также ректор.
Первое время здесь творилась настоящая истерия. Многие студенты срывались, не могли связаться со своими родными; парни, внешне внушающие силу и уверенность, плакали, сидя на холодном полу у стен. Кто-то пытался вырваться наружу, и поначалу таких была, как минимум, половина. Студенты уходили, и после того, как их силуэты тонули в серой плотной мгле, больше их никто не видел. Они словно исчезли из этого мира.
Постепенно к каждому выжившему приходило осознание того, что за стенами университета, не пострадавшего по каким-то невероятным причинам, мир сгорел дотла, и всё живое, что было в нём, – погибло.
Шли дни, а потом и месяцы. Медленно спадал страх, уходил в тёмные уголки сознания, и на его место пришло чувство опустошённости; затем наступило какое-то безразличие ко всему вокруг; и в конце концов каждого настигло смирение. Мы приняли новую реальность.
Многие из нас в одночасье лишились родных, дома, друзей – всего того, что наполняло жизнь смыслом. Потеряв этот луч света, который был для всех ориентиром, мы стали бродить вслепую, впотьмах нащупывая себе дорогу, шаг за шагом отмеряя наш путь, и радуясь, что нам удалось прожить ещё один день.
Постепенно мы адаптировались, организовались и стали выживать. Университет стал нашим пристанищем, нашей крепостью, и его обитатели, незнакомые ещё вчера друг другу, сегодня стали чем-то большим – стали родными. И хотя никто из нас не мог заменить кому-то реальных родных, поддержка, которую каждый старался оказать ближнему своему, помогала справляться со всеми невзгодами. А стены университета стали нашей защитой от губительной среды внешнего, мёртвого мира.
У нас получилось выстроить систему, благодаря которой мы смогли наладить новую жизнь. Общее руководство взял на себя профессорский состав во главе с ректором: они сообща решали вопросы касательно разделения труда, распределения провизии и укрепления университета. Община была разделена трудовой повинностью – каждый был пристроен к своему делу, но впоследствии многим пришлось совмещать несколько работ.
Сам университет обеспечил нас жизненно необходимым: едой, водой и источником тепла. Не знаю, задумывались ли о будущем возводившие эти стены люди, но оказалось, что реальность не ограничивается тем, что мы видели каждый день. Под учреждением оказались тайные секторы, сооружённые под большое хранилище на случай чрезвычайных ситуаций. В них были отсеки с законсервированной провизией, защитными противогазами и респираторами и даже оружием: старые автоматы, винтовки, пистолеты, всё отечественного производства. И многим пришлось взять в руки оружие впервые в своей жизни.
И на протяжении четырёх лет, с того самого момента, как жизнь наша разделилась на «до» и «после», предоставленные сами себе, мы продолжаем жить по новым законам. Никто их не смел нарушить, ибо они оберегали нас от пропасти.
И один из них: необходимость беспрерывно нести дозор, следя за забаррикадированным центральным выходом, за которым простирался новый, таинственный и опасный мир.
– А я вот думаю: ну не может быть так, чтобы все люди, всё население Земли разом погибло, – после продолжительного молчания сказал Вася. – Это тогда что получается? Не только в нашем городе, не только в нашей стране, но и в других – во Франции или Германии, например – тоже всё уничтожено. Уже четыре года прошло, а я всё никак в это поверить не могу.
– В самое страшное верится труднее всего, – ответил ему Антон.
– Но ведь мы же уцелели. Чудом, но уцелели, – не отступал от своего Вася.
– Понимаешь… нам просто повезло. То, что мы сейчас здесь, за костром сидим, греемся и болтаем. Везение-то такая штука: к одним людям лицом поворачивается, к другим жопой. Думаешь, за эти четыре года, если бы кто-нибудь там – Антон кивнул в сторону запечатанных дверей, – спасся, на связь бы не вышли, никак о себе не заявили? Тишина и глушь. Даже мародёров нет. Я уже не знаю: хорошо это, или плохо.
– Но ты говоришь про отдельно взятый город, а я про весь мир, – Вася не желал уступать ему.
– Всё полетело к чертям, вот что я думаю. Мы остались одни в этой Вселенной.
Вася вздохнул, опустил свой потускневший взгляд вниз, и на некоторое время воцарилось молчание. Было слышно, как с шипением горели чёрные угольки на дне бочки, озаряясь багровыми рубцами, пронизывающими их поверхность. Я молча смотрел на них, воображая, что внутри каждого уголька сейчас бушует целая Преисподняя.
– Ну а ты что думаешь, Паш? – Вася посмотрел на меня поверх танцующих сполохов. Его глаза наполнились какой-то надеждой, что я сейчас скажу именно то, что он хочет услышать. Будучи безучастным к этому разговору, я понял, что отвертеться не получиться.
– Ну… знаешь, я стараюсь не думать об этом. Вообще.
– Тоже смирился? – разочарованно спросил Вася.
– Не до конца, но я уверен, что внутри каждого есть хоть маленький огонёк надежды. Даже у Антона.
Тот хмыкнул, молча смотря на костёр. Антон сидел спиной к лестнице и лицом к главному выходу. Мы с Васей сидели по бокам. Никто и никогда из дозорных не садился спиной к дверям. Острая настороженность не позволяла поворачиваться к ним спиной, особенно в последнее время.
Васю, в целом, такой ответ удовлетворил, и он немного оживился.
– Слушай, а ведь твой друг стал поисковиком, верно? – спросил он у меня.
Все бы мы не продержались так долго, если бы не нашлись самые отчаянные головы среди выживших. На заседании нашего нынешнего управления было принято решение о создании группы, занимающейся вылазками наружу. Её возглавили двое бывших охранников университета. Оба были закоренелыми ветеранами, чей характер отлился в горниле советской армии. В нынешних обстоятельствах на их плечах лежала важная миссия – обеспечение выживших всем необходимым и разведка близлежащей местности. Поисковики, как их стали у нас называть, были не только нашими добытчиками, но и глазами и ушами там, снаружи.
Группы образовались две. Немногие решались стать их членами. Даже те из студентов, что внешне смотрелись весьма внушительно и излучали всем своим естеством силу, не хотели рисковать своими жизнями, предпочитая заниматься другими делами, не менее важными для жизни нашей университетской общины. Поисковиками становились в основном те, кто в прошлой жизни либо имел отстранённый, одиночный и бродячий образ жизни, либо занимался чем-то похожим. И те и другие не боясь опасностей: первые, из-за отсутствия привязанности к социуму, имели какой-то особый дух, а вторые горели приключениями и сами лезли туда, где опасность. А она там, в гуще тумана, среди останков омертвелого мира, могла поджидать где угодно.
Правда, некоторые из поисковиков после нескольких вылазок всё же просились в другие профессии, и их иногда заменяли, если те наотрез отказывались рисковать своими жизнями. Их никто не судил, все прекрасно понимали смертельную опасность этой деятельности.
И вот в очередной раз один из поисковиков попросил о замене. Тогда было несколько кандидатов, и я вместе со своим другом Виталиком был в их числе.
Виталик был старше меня на два года. Более рассудительный и возмужавший. Мы с ним живём в одной аудитории и за эти четыре года стали «не разлей вода». Да что там говорить: для меня он был старшим братом. Мы вместе шли в дозор, вместе работали на плантации, поровну разделяя обязанности. А потом его выбрали в поисковики. Меня не взяли, но я не особо разочаровался из-за этого.
Поисковики, конечно же, пользовались большим уважением в нашей общине. Девчонки прямо вешались на них. Думаю, именно поэтому я и изъявил желание присоединиться к ним – хотел стать героем, чтобы девчонки горящими глазами смотрели и на меня тоже. Но меня не взяли, и сейчас я сижу здесь, в дозоре. Занимаюсь приевшимся делом.
– Да, – ответил я. – Виталик его зовут, у него вот первая вылазка. До этого всё время на инструктажах пропадал, так что в последнее время мы с ним мало виделись.
– Эх, крутое это дело, я так скажу. Но опасное. Очень опасное… – резюмировал Вася.
Потом мы сидели молча. Огонь пульсировал в обрезанной железной, уже изрядно закоптившейся бочке, и сизый дым уходил от неё вверх, в темноту, и растворялся там. Я поднял глаза, сам не зная, зачем, и уставился в неё, стараясь достать взглядом до потолка. Но тот вредно скрывался во мраке. Однако чернота от копоти, которая скопилась на нём из-за постоянного горения костра, всё же слегка выделялась.
Антон вдруг осторожно поднялся и молча уставился на выход. Глаза его раскрылись, впились в двери впереди. Вася недоумённо посмотрел на него.
– Тох, ты чего? – спросил он.
Но тот не ответил. Некоторое время он молча смотрел на выход напряжёнными до боли глазами.
Я обратил на него внимание и тоже повернулся в сторону дверей. Некоторое время мы пялились на выход молча. Я ничего не видел, но и сказать, что Антону что-то просто показалось, тоже не мог. Всё-таки, со зрением у меня были небольшие проблемы, хотя очков я не носил.
Лишь спустя минуту, которая в этот момент мне показалась целой вечностью, Антон сказал:
– Там есть кто-то… Мимо бреши вот прошёл. Тень какая-то…
Вася даже зажмурился и подался вперёд, а у меня сердце застучало ещё сильней. Кто там может быть такой высокий и широкий, что Антон увидел его с такого расстояния да при таком освещении?
– Да не, показалось, наверное. – Наконец Антон медленно опустился, но взгляд его так и не уходил с дверей.
Тут сверху раздались гулкие шаги, разлетевшиеся эхом по пустому и тёмному вестибюлю. Вниз кто-то спускался. Мы немного встряхнулись и обернулись назад. Привидение Антона не только завлекло наше внимание, заставив аж забыться, но и нагнало немного дрожи.
По лестнице спустился Андрей Скворцов – один из троих охранников. Он же занял пост главы дозора, и под его началом караул вели ежесуточно, не прекращая никогда.
Ему было за сорок, он был высок и строен. Служил раньше в рядах Вооружённых сил России. Армейская выправка, опыт боевых действий в Чечне, а также умеренный характер отлично слаживались на организации дозора. Студенты его слушали и уважали, а он, в свою очередь, с большим уважением относился к своим старшим коллегам.
Спустившись к нам, Андрей шагнул в освещённый багровый островок и осмотрел нас. На нём была тёмная охранная униформа, немного засаленная и поношенная от времени, а на голове сидела такого же цвета кепка. Вместе с ним к нам спустился один из студентов.
– Так, парни, пересменка. Павел, давай на стену иди, а Толя тебя здесь заменит. Остальные пока тут будьте, – скомандовал Андрей.
Я молча поднялся и, взяв у спустившегося студента его респиратор, поднялся по левой от центра лестнице и канул во тьму.
На втором этаже было также мрачно. Весь центральный корпус здания освещался весьма скудно. На первом этаже, в вестибюле, источником света был костёр. На втором же у стен на расстоянии шести шагов друг от друга стояли столы, на которых горели керосиновые лампы. Таких столов в продольном и широком коридоре было всего шесть, и свет, льющийся из закопчённых стеклянных ламп, едва доходил до противоположной стороны. По образу и подобию освещались и два других этажа, что были выше. После катастрофы электричество стало дефицитным ресурсом. И его использовали только для самых важных целей. А давали его нам генераторы. Во время одной из первых вылазок в ближайшем гипермаркете поисковики нашли пару уцелевших и приволокли их сюда. Они оказались рабочими, но так как их у нас всего пара штук, используются они строго по расписанию.
Я ненадолго остановился возле лестницы. Продольный коридор в центре разделяли две двустворчатые стеклянные двери, что образовывало буферную зону, по двум сторонам которой уходили вверх и вниз бетонные лестницы. Всматриваясь во мрак второго этажа, я до сих пор не мог понять, зачем он был так расчленён. И в былое время эти двери были всегда открыты. Лично мне казалось, что в случае какой-либо чрезвычайной ситуации они могли создать препятствия во время эвакуации.
Потом я повернул направо и пошёл по коридору. Встречающиеся через каждый пятый шаг огоньки в замутнённых стёклах керосинок прорезали серый бетонный пол полосами тёплого неровного света, и когда ступаешь на эту короткую световую дорожку, на полу рождается блеклая тень, быстро появившись в чуть озаряемом вертикальном отрезке и тут же канув в темноту вместе со своим «хозяином».
Впереди показался силуэт, чуть освещённый стоящей в конце коридора последней лампой. Студент, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, умиротворённо насвистывал себе что-то под нос. Когда я подошёл к двери аудитории, он повернулся ко мне.
– О, Пашок, здорово. Тебя сюда вместо Толяна отправили?
Я лишь молча кивнул, кладя ладонь на рукоять двери. Не спеша открывать её, поинтересовался:
– Сегодня тихо было?
– Да, пока ничего странного не привиделось. Ну, думаю, в любом случае стоять на стене куда интереснее, чем сидеть в вестибюле.
Караульному, которого звали Юра, видимо, было очень скучно и ему хотелось поболтать, пусть даже и самую малость.
– Там-то ты просто сидишь и глаза пузыришь в одну точку, а на стене… Понимаешь, постоянно стоишь с ощущением, будто на тебя из тумана кто-то смотрит. Да пристально так. Ты высматриваешь впереди всё, что может на глаз попасться – и ничего. А ощущение это не уходит, держится постоянно…
Я хорошо понимал, о чём говорит Юра. Та завеса плотной серой мглы, которая окутала всю округу, установила границу между двумя мирами. Мы стоим на стене, вглядываемся в неё, а она скрывает за собой чей-то незримый взор, который точно так же наблюдает за нами, но уже с той стороны. И это ощущение чьего-то присутствия особенно остро проявляется с наступлением ночи, что сейчас и царит снаружи.
– Ну, хоть и страшно, но время летит как-то быстрее, – добавил Юра спустя мгновение. – Ладно, не буду тебя держать тут. Автомат твой на столе лежит.
Я кивнул, надел серый респиратор, открыл дверь и вошёл в аудиторию.
Она была довольно просторной. Почти весь центр занимал продольный коричневый деревянный стол. У стены с противоположной стороны от входа располагались стеклянные витрины, в которых покоились и печально смотрели на потолок пустыми черепными глазницами останки древних людей. Их соседи – гипсовые бюсты мыслителей античных времен – выглядели оживлённее. А огромный бюст Ленина, что располагался у начала стола по другую от меня сторону, острым взором встречал всех входящих сюда, будто бы оценивая.
Я подошёл к столу, поднял укороченный автомат Калашникова, закинул его за плечо и, держась за ремешок, стрельнул ответным взглядом белой голове с залысиной и с очень серьёзным выражением лица.
– Что? Не такого ожидал ты будущего, да? – прогундосил я сквозь пластиковую маску, усмехнувшись.
С балкона внутрь вошёл парень в похожем респираторе, недоумённо посмотрев на меня.
– С кем это ты тут разговариваешь?
Я лишь мотнул головой и отшутился в ответ, после чего вышел на балкон и занял своё место крайним справа от других студентов-дозорных.
Балкон, гордо именуемая нами «стеной», удлинялся почти во всю длину центрального корпуса. Её простор позволял собирать здесь немалое количество людей, которые могли бы в ширину выстроиться шеренгами по четыре человека. Удобное расположение прямо над центральным входом сыграло роль в её обустройстве в караульный пункт. К уходящим кверху квадратным бетонным столбам, расположенным друг от друга на расстоянии нескольких метров, были приторочены железные подвески для факелов, по три на каждый массивный столб. Их огня хватало, чтобы осветить всю «стену», но их главное предназначение было не в этом.
Захвативший наш мир туман был необычным. В отличие от других, способных возникнуть и при техногенных катастрофах, этот не имел ни запаха, ни влаги, ничего. Он оседал плотной серой завесой, сквозь которую невозможно было что-либо увидеть буквально дальше вытянутой руки.
Но огонь рассеивал завесу. Мгла, словно боясь обжечься, обступала его вокруг, трусливо уходя от ярких багровых сполохов. Пространство освобождалось от её власти примерно на пять метров вокруг. Уходящие на вылазку поисковики брали не менее трёх факелов с собой, их зажигали ещё в вестибюле, перед выходом. На балконе же факелы горели на подставках, и призрачная мгла вокруг наших стен рассеивалась, давая караульным возможность видеть хотя бы площадку напротив входа снизу.
Но это была не единственная особенность тумана. Он был словно… живым. Он пребывал в постоянном движении – медленном, ленивом; он густо перетекал по местности, и даже в те дни, когда нет ветра, нет даже слабых его порывов, мгла куда-то плыла. Словно была у неё какая-то своя дорога, какой-то только одной ей известный путь, и она его никогда не заканчивала. Постоянно текла, как мёртвая густая кровь по жилам ещё не до конца окоченевшего трупа.
А ещё мгла сводила с ума. Всякий, кто заходил в неё, словно терял себя. Разум несчастного расщеплялся на тысячи осколков, которые потом невозможно было собрать воедино. Туман давил на подсознание. Будучи пустым и призрачным, он в то же время плотно ощущался. Его можно было словно потрогать, почувствовать своим прикосновением. Он обволакивал тело, укутывал его бережно и словно с заботой, а потом проникал в голову, в разум.
Те, кто уходил в самом начале, пропадали в нём навсегда. Но однажды один из студентов всё же вернулся. Глаза его были мутными, зрачки рассеяно блуждали по векам, губы шевелились в невнятном бормотании, испуская длинные слюнявые сгустки. Бедолага постоянно трясся и чего-то боялся, боялся отчаянно, как можно бояться лишь увидев воочию саму смерть во плоти. А потом он окончательно свихнулся и умер.
Через некоторое время мы поняли, что мгла проецирует страхи людей, делает их настолько реальными и физически осязаемыми, что у попавшего под её влияние нет сил противостоять. Человек сходил с ума и медленно, мучительно умирал, а страх его всё это время был перед глазами.
Мгла захватила всё, кроме огня. У неё не было власти подавить его силу. И факелы создавали для нас защитную ауру, а респираторы и противогазы, которые мы надевали, выходя на «стену» и на вылазки, гарантировали нам ещё один день жизни на этом свете.
Но за враждебной завесой таилась и другая опасность…
На стене сейчас стояли одиннадцать студентов, включая меня. Караульными тут руководил Егор, который подошёл ко мне в аудитории. Когда наступил конец света, он учился на четвертом курсе на экономическом факультете, и долгожданный красный диплом уже виднелся на горизонте. Образцовость и хорошие успехи в учебе гарантировали ему много возможностей. Однако катастрофа перекроила его судьбу, как и судьбы всех оставшихся в живых.
Сам же Егор был довольно приятным человеком, добрым, понимающим. Он смог всё пережить, не упав духом, не сломавшись. Однако, как и у всех, силы держаться дальше и слабый проблеск надежды медленно вытекали по капле из его тела, и внутри росла пустота.
Одетый в длинное серое пальто, перехваченное двумя кожаными ремнями, на которых висела коричневая кобура, в вязаной чёрной шапке, синих выцветших джинсах и старых кроссовках, Егор прохаживал вдоль стены, скрестив руки за спиной и не спуская взгляда со сгустившегося марева, что начинало царствовать уже за площадкой перед центральным входом.
Парень остановился в центре, а потом подошёл к бетонному парапету и облокотился на него.
Раньше отсюда открывался вид на уходящую вниз аллею. Три дороги вели от университета в сторону магистрали. Их обступали растущие по обе стороны деревья, образуя собой настоящий живой коридор. Зимой, когда наступала ночь, когда свет фонарей освещал территорию, а снег мягко покрывал асфальт, газонную траву и ветви, аллея становилась сказочной и умиротворённой, и было приятно прогуливаться по ней неспешным шагом после поздних вечерних пар.
Сейчас же от всего этого осталось лишь воспоминание.
Не знаю, было ли сейчас небо чистым, или же захвачено ноябрьскими густыми облаками, но свет луны не мог пробить эту непроглядную толщу. Днём же солнце также было в недосягаемости от нас. Тепло и свет мы добывали себе сами, как пещерные люди в незапамятные времена.
Я стоял и всматривался в беспросветный туман, но через какое-то время краем глаза стал обращать внимание на двух стоящих слева студентов, горячо ведущих спор:
– Люди летали на нашу орбиту, долетали до Луны, даже до Марса руки свои протягивали. И там – один из них вскинул голову вверх, – никто не видел никакого рая, никаких блаженных садов или парящего в невесомости дворца. Там был один единственный космос с его мириадами светящихся звёзд. Бесконечная Вселенная, в которой, в отличие от нашей Земли, царят иные законы сил тяготения. Вот что там, на небе, находится на самом деле.
Его собеседник лишь покачал головой.
Это были Максим и Роман, и вели они один из своих извечных споров.
Максим был мой одногруппник, являлся заядлым атеистом и всячески придавал сомнению любую теорию, выступающую в защиту существования божественного проявления в этом мире в любом из его видов.
Роман же учился на историческом, наш с Максимом сокурсник, и был, насколько мне известно, из религиозной семьи. Он мне рассказал когда-то, в один из дозоров в вестибюле, что они каждое воскресенье всей семьёй посещали церковь, и поэтому я считаю Романа верующим до мозга и костей человеком.
И именно это послужило разделением почвы между двумя знакомыми, делая из них вечных оппонентов, но при этом между ними сохранялась дружба. Эта парочка всегда шла на смену вместе: противоположные, как полюса, они, тем не менее, сходились, образовывая какую-то странную связь между собой.
– И никто не ходит по облакам, и не ездит на колеснице по небосводу, – продолжал аргументировать Максим. – Мифы и сказки из различных священных писаний в пух и прах рассыпаются, когда ты видишь всё своими глазами. А я верю тому, что вижу. Хотя и глаза нередко обманывают человека, и даже на них полностью положиться нельзя. Но люди всё молятся и молятся, стоят перед образами в золочёных рамках на коленях. Нет, я не хочу затронуть чувства верующих, не хочу их оскорбить как-то, но действительно…
– Разве с тобой ничего не случалось в жизни такого, чего бы ты не мог объяснить с рациональной точки зрения? – наконец, не выдержав, спросил Роман, посмотрев на Максима.
– Если какое-то из явлений, которые происходят в нашей жизни, нельзя объяснить простым языком, то это значит, что твоя научная картина мира ещё не так расширена, и некоторые феномены тебе кажутся странными лишь только потому, что тебе не хватает знаний, чтобы их понять.
– Ну, хорошо, а вот что ты скажешь по поводу того, что мы сейчас стоим здесь и разговариваем? Что крыша нашего университета цела, и мы всё ещё продолжаем под ней жить?
– Всё это цифры. Математика, грубо говоря, – уверенно ответил Максим.
– В каком плане?
– Раньше те, кто следил за всеми летающими объектами, старались рассчитать точное перемещение того или иного тела. Сам вспомни, сколько раньше говорили о том, что к нашей земле приближается очередной астероид, и «по нашим расчётам, он может достигнуть нашей орбиты через такое-то время». Их все и сбивали, а если как-то ошибались в расчётах, то какой-либо камушек всё-таки падал к нам. Челябинск вспомни, например. Так же и тут. Любое движение имеет свою траекторию, которую можно рассчитать. Если происходит какое-то изменение, объект приземляется в другом месте. И по тем же самым расчётам наш университет просто оказался вне траектории полёта астероидов, поэтому он и уцелел.
– Хочешь всё списать на научное обоснование? – Роман взглянул на Максима чуть исподлобья.
– Другого, как по мне, тут и быть не может, – ответил тот.
– Тогда ответь ещё вот на что: допустим, астероиды просто промахнулись, вследствие твоих цифр, мы уцелели благодаря этой твоей математике, но как тогда объяснить то, что произошло с нашим миром?
– Последствия после катастрофы, такие случались и раньше. Помнишь, как в одном из американских штатов какой-то поезд сошёл? По-моему… – Максим задумался. – Да, поезд, а потом в воздух попали химические вещества. Люди стали чувствовать недомогание, возросло число онкологических заболеваний. Среда загрязнилась. Так же и здесь, просто масштабы последствий оказались намного шире…
– Я не про сами последствия говорю, – Роман чуть вздохнул. – Я говорю про природу изменений в нашем мире. Он теперь не такой, как раньше, это чувствуешь своим нутром. Вот горит огонь. Казалось бы, что-то сохранилось от того старого мира, привычное что-то. И этот огонь странным образом разгоняет туман, который, в свою очередь, является чем-то неописуемым. Словно не просто туман, а целый живой организм, не имеющий плоти. Он боится огня и отступает от него, как живое что-то. И вот ещё что. Вот сейчас мы с тобой разговариваем, немного бодренькие, а вспомни, что было предыдущим дозором? Боялись лишний звук издать, и словно внутри что-то сжималось, и настрой был подавленным. И ровным счётом противоположное было в позапрошлую смену. У этого тумана будто бы меняется настроение само по себе. И его изменения охватывают и нас.
Роман ненадолго замолчал, задумавшись, а потом продолжил:
– Он бодрствует – бодрствуем и мы. Ему грустно – тоска одолевает и нас. А когда он злится… – Роман осекся, осмотрелся, после чего продолжил: – Нам приходится защищаться… От того, что вылезает из него, подползает к нам. И как, скажи мне, научные законы эволюции могут объяснить возникновение этих всех тварей, которые, по тем же самым законам, должны были подохнуть из-за отсутствия благоприятного климата, еды и прочего? Если человечество погибло, то как они умудрились выжить? И они ещё популяризируются. Они существуют, как и этот туман, вопреки всем известным законам. И мы тоже – остатками – как-то существуем. Тоже вопреки.
И Роман замолчал, но его последние слова заставили задуматься и меня.
Достигнув пика своего развития, человечество было уничтожено. Не само себя погубило, но убили его извне. Природа, космос, Бог – неизвестно. Как и неизвестно, выжил ли кто-то ещё кроме нас, хоть малая кучка таких же отчаянных душ, или мы последние представители нашей цивилизации, которые безнадёжно стараются сохранить свой маленький, тлеющий огонёк. Которые изо дня в день выбираются из своей пещеры, как неандертальцы прошлого. И которые всё ещё борются с враждебным внешним миром. Для чего? Какая в этом цель, и есть ли конец этой борьбы? Я стоял и думал над этим, но спросить это в слух не решился.
– Скажи мне, как ты это объяснишь своей наукой? Вычислениями? Математикой? – спустя минуту спросил Роман у Максима.
– Эта дрянь залетела к нам вместе с астероидами из космоса. А то, что было там, не до конца ещё изучили. Не успели просто. – Максим пожевал желваками и устремил взгляд куда-то в сторону, явно не желая отступать от своего даже перед таким аргументом.
Роман, смотря на него, молча усмехнулся и потом перевел взгляд вперёд. Спор они больше не продолжали.
И в этот момент, справа, с моей стороны, из тумана медленно выбрело нечто. Оно двигалось осторожно, перемещая свою тушу на четырёх искривлённых лапах. Я стащил с плеча ремень, не сводя глаз с пришельца, и взял в руки автомат. А существо продолжало хромая ковылять по зернистому бетону, будто и не замечая огней на балконе и дозорных. Его туловище покрывала бурая свалявшаяся шерсть, местами выдранная клочьями, а на левом боку и вовсе отсутствовавшая, как и сама плоть. В зияющей дыре вырисовывались рёбра, за которыми можно было различить торчащие органы. Существо на миг остановилось по центру площадки и тоскливо подняло свою морду, наконец обратив внимание на балкон. И сейчас его увидели все.
Наверное, когда-то это была собака. Черты её морды, туловище, хвост и лапы говорили об этом. Ростом она была не такой высокой. Овчарка, может быть, подумал я про себя. Один глаз собаки был, вроде, нормальный, а второй показался мне издалека сплошным белком в глазнице. От прежнего вида собаки осталось только… Да ничего не осталось.
Один из студентов медленно снял с плеча свою винтовку и устремил дуло вниз, прицеливаясь. Егор, стоявший рядом, положил ладонь на ствол.
– Не стоит, – тихо проговорил он.
Собака некоторое время смотрела на нас снизу и, казалось, будто зловеще и со злорадством улыбается нам. А потом, тяжело опустив голову, словно та дополнительным весом нагружала её и без того ослабшее туловище, поплелась в сторону уходящих вниз ступеней и через некоторое время скрылась во мгле.
– Вот что стало с нашим миром… – тихо проговорил Роман и перекрестился.
Потом наступило молчание – какое-то гнетущее и вязкое. То ли увиденное заставило всех погрузиться в самих себя, то ли, как говорил Роман, окутавшая округу мгла переменилась в настроении, которое затронуло и наши души тоже.
Прошёл час после этого. Мы в безмолвии несли своё дежурство. А потом, ещё через полчаса, во мгле показались маленькие мерцающие точки. Сначала блекло и в отдалении, а потом всё ярче, выстраиваясь в ряд огоньков, что двигались в нашу сторону. Два, три, четыре огонька, неровно колыхающихся на легком ветру. А вслед за ними, наконец, показались и силуэты.
Первым из тумана по бетонным ступеням поднялся человек, одетый так же, как и Андрей, во всё чёрное и с противогазом на лице. На его спине громоздился камуфляжный походный рюкзак. Шёл он впереди мерцающих огоньков, а в руках держал свой – факел. За ним из завесы вышли остальные семеро. Остановившись на площадке возле центрального входа, человек в противогазе посмотрел наверх и поднял руку. Егор медленно кивнул в ответ со «стены» и вошёл в аудиторию.
– Поисковики вернулись, – бодро отметил Максим. – Интересно, что нашли в этот раз?
Я проводил вернувшийся отряд взглядом, чуть подавшись вперёд и наклонившись над парапетом.
– Паш, смотри не свались, – усмехнулся Максим. – А то придётся тебя потом соскабливать.
Отряд миновал раскрывшиеся двери центрального и исчез из вида.
Потом я простоял в дозоре ещё пару часов. За это время не показалось больше ничего необычного и подозрительного, только один туман тёк перед глазами. Некоторые из студентов начали тихо перешёптываться от утомительной скуки. Их ли это были ощущения, или же сам туман просто начал скучать?
Я всё смотрел вперёд, всё ждал, но никто из тумана больше не показался. Когда прошёл ещё один час, и округа начала медленно наливаться бледным светом, на балкон вернулся Егор.
– Парни, смена. В аудиторию, сдаём оружие.
Все охотно подались внутрь, и только я медленно шёл вдоль парапета, не отводя глаз с горизонта. Вошёл я последним, на входе в аудиторию немного задержавшись; ожидая, что именно сейчас кто-то выйдет из тумана. Но никто больше не показался на горизонте.
Я вошёл внутрь самым последним.
На вылазку уходили две группы. Обратно вернулась только одна.

В аудитории нас уже ожидала сменная группа, примерно столько же человек сейчас собирались встать в караул. Здесь стало как-то тесно и даже, как мне показалось, душно.
Мы передали сменщикам оружие и респираторы, и мигом покинули аудиторию.
Студенты разбрелись кто куда. После смены времени у всех было много: кто-то сразу уходил в свою аудиторию и ложился спать, кто-то бродил по университету за компанию с друзьями, кто-то направлялся в другой корпус – в коворкинг.
Я не спеша шагал по второму этажу. Продольный широкий коридор был разделён границей: одна его сторона была освещена льющимся с запылённых окон тусклым утренним светом и огнями керосинок, вторая же скрывалась в тени, и по центру коридора проходила тусклая граница света, которую обе стороны будто боялись нарушить. Двери с теневой стороны были по большей части закрыты, лишь пара из них зевом прохода показывали свои внутренности: там, где раньше стояли столы с техникой и прочими необходимыми вещами, сейчас была пустота. Все необходимые вещи были перенесены в другие корпуса, а брошенные аудитории пустовали, не нашлось им должного применения.
Я миновал застеклённые двустворчатые двери и спустился по левой от меня лестнице в вестибюль. Там сейчас стояли несколько человек из вернувшейся поисковой группы. Возле костра сидели уже другие студенты, хотя я надеялся встретить Антона или Васю и расспросить у них о новостях, которые им удалось узнать первыми.
С поисковиками общался Андрей. Лишь только я миновал костёр, начальник караула пожал одному из них, обёрнутому в чёрный плащ, руку и поисковики спешно удалились. Я проводил их взглядом, после чего подошёл к Андрею. Тот молча стоял на месте, смотрел куда-то в пол и о чём-то думал. Лицо его было озадаченным.
– Извините, что отвлекаю, – обратился я к Андрею. – Я видел, группа вернулась…
Андрей ответил не сразу. Он сделал пол-оборота на мой голос, пальцем правой руки поглаживая себя по щеке, а его взгляд был всё также устремлён в пол. Лишь спустя несколько секунд он словно вернулся в эту реальность и посмотрел на меня.
– Да. С вылазки вернулись. Говорят, кое-что нашли, но не так много. Но, в целом, вылазка удалась.
Андрей говорил отрезано, рублеными фразами. Я смотрел в его лицо и чувствовал, что начальник чем-то озабочен.
– Всё хорошо? – решил спросить я прямо.
– Да. Паш, – Андрей положил руку на моё плечо, – иди отдохни. Тебе придётся сегодня снова выйти в ночную. Двоих забрали на фасовку, у них там что-то не так идёт, и ты должен будешь сегодня выйти вместо одного из них.
Я лишь молча кивнул. Мне показалось, что Андрей просто перевёл тему разговора.
– А где вторая группа? – уже не чувствуя неуверенности, задал я вопрос напрямую.
Андрей некоторое время смотрел мне прямо в глаза, а когда открыл было рот, чтобы что-то сказать, позади него раздался бас, будто овчарка гавкнула.
– Андрей, надо поговорить.
Поодаль от нас, в открытом дверном проёме, отделяющем небольшое помещение от вестибюля, стоял пожилой человек в чёрной охранной форме. Это был Виктор Петрович – командир одной из поисковых групп. Ему было уже за семьдесят, он был среднего роста, жилист, а лицо, скуластое и исхудавшее, испещряли морщины. Седые волосы в короткую стрижку и острая, как ежовые иголки, борода слегка отблёскивали здешний багровый свет. Видимо, Виктор Петрович снял противогаз и всю амуницию только что, и его голова была ещё влажной от пота. Однако, хоть командир поисковиков и был в приличном возрасте, его прыти могли бы позавидовать некоторые из числа наших студентов. Этот человек, несмотря на свой старый вид, излучал энергию и силу, а его голос был железным. Слушая его, очень не хотелось ему не повиноваться.
Андрей лишь слабо похлопал меня по плечу и сказал:
– Иди, отдыхай. – Он развернулся и пошёл к Виктору Петровичу. Оба зашли в помещение и закрыли за собой дверь.
Когда дверь заперлась с той стороны на замок, я медленно развернулся в сторону костра. Меня потянуло пойти к двери, подслушать: пластиковая преграда была не толстой, и через неё было всё хорошо слышно. Но я быстро одёрнул себя от этой мысли: как бы это паршиво выглядело со стороны – Павел подслушивает разговоры взрослых! Какой абсурд!
Но и уйти я не мог. Внутри у меня в этот момент загорелось какое-то непонятное чувство; странное, резко и глубоко кольнувшее ощущение. Я снова посмотрел на закрытую дверь: о чём они могли разговаривать в такой приватной обстановке, находясь сугубо наедине? И главное – где второй отряд, который должен был вернуться вместе с первым? Они почти всегда возвращались вместе. Конечно, были и непредвиденные случаи… очень редко. Может, сейчас такой из них?
Ладно, когда они вернутся, я обязательно спрошу у Виталика, почему они задержались. И как там вообще – снаружи?
Вздохнув, я отправился в сторону лестницы. И, поднимаясь по ней, осознал, что родившееся в душе чувство поднимается следом за мной…

Глава 2. Предчувствие.
Но что это за чувство, которое никак не оставит меня?
Оно отогнало во мне усталость. Если после выхода из аудитории мои глаза слипались от её подступи, то сейчас меня всего будто бы перевернуло сверх наголову. Разум разогнался, и хотелось думать.
Погружённый в свои мысли, я поднялся на третий этаж, прошёл по центральному коридору и свернул в перпендикулярно уходящий от него в соседний корпус. Белые стены здесь сомкнулись плотнее, а перед глазами в противоположную моему движению сторону лился белый кафель на полу. В тусклом освещении нескольких керосинных ламп, которые находились на редких столах и здесь, кафель показался мне куда-то утекающим ручейком.
Этот корпус отвели под жилые помещения. После катастрофы, когда около трёхсот человек оказались заперты в стенах университета, было решено выделить два корпуса для обустройства жилищ. Корпус на третьем этаже заняла уцелевшая профессура и начальство, а на втором располагались студенческие жилые аудитории. В аудиториях средних размеров студенты жили парами, а в тех, что побольше, группами по пять-семь человек. Моя аудитория находилась на втором этаже, но в противоположном корпусе. Делил я её вместе с Виталиком.
Пройдя мимо одной из аудиторий, я задержался. Дверь была открытой. Из аудитории доносились голоса: ректор вела беседу с кем-то, каким-то мужчиной. Вроде, с деканом. Мне от чего-то показалось, что все вокруг притаились, подозрительно пряча какие-то секреты от посторонних ушей. Даже стены здесь создавали ощущение закрытости и замкнутости. Я молча стоял напротив входа, а беседовавшие внутри сначала меня не заметили. Через некоторое время ректор откинулась на своём кресле и заглянула за плечо своему собеседнику.
– Всё в порядке? – спросила она. Мужчина обернулся и окинул меня строгим оценивающим взглядом.
Я понял, что поступаю неприлично, вторгаясь в приватную беседу и воруя внимание ректора; кроме того, меня ужалило чувство стыда из-за чрезмерного подозрения ко всему окружению, хоть и возникло оно лишь на мгновение.
В ответ на вопрос я молча кивнул и пошёл дальше. Свернул налево и вышел в корпус, параллельный главному.
Здесь когда-то располагалась кафедра физической культуры. Теперь же её просторный спортивный зал выделен под плантацию по выращиванию различных культур. Студенты естественных наук используют свои знания, чтобы разводить растения из семян и выращивать грибы, которые сыграли не малую роль в нашем пропитании. Конечно, много провизии у нас было в хранилище, консервов нам хватало, но после первого года стеллажи начали опустошаться. Приносимые консервы, сухпайки, полуфабрикаты поисковиками извне компенсировали наши потери, но все отлично понимали, что и снаружи нетронутые запасы еды рано или поздно истощатся. Огромный гипермаркет, расположенный за проезжей частью, мы разоряли по два раза в неделю, таща оттуда всё нужное в университет. Поэтому начальством было принято решение обустроить и развить плантацию для предотвращения массового голода.
По всему спортивному залу были расставлены длиннющие ряды столов, позаимствованных из аудиторий. Ряды образовывали секторы: в одном разводили семена, в другом их рассаживали и выращивали овощи, а третий отвели под грибы. Необходимый для работы свет давал генератор. Студенты делились на группы и посменно занимались сортировкой: бобы, грибы и всё, что получалось вырастить, раскладывали по ящикам и коробкам и сгружали в комнаты, где раньше находились раздевалки. Работа нелёгкая – ей занимались те, кто был приспособлен к тяжёлому физическому труду. Таких, в основном, брали из числа дозорных. Вот и приходилось некоторым выполнять две повинности: стоять в карауле и работать на плантации. Успех от этой работы был, но было и много неудачных результатов: иногда целый сектор не приносил урожай, и тогда приходилось начинать цикл выращивания по новой.
Я и сам работал на плантации. Каждый студент был приспособлен к разноплановой работе: сегодня ты вкапываешь в ящички с землёй семена, а завтра стоишь на стене с оружием в руках. Трудовая повинность касалась абсолютно каждого, кроме тех, кто числился в рядах поисковиков. Они имели освобождение от других работ, потому что их работа считалась самой опасной и ответственной: поисковики не только пару раз в неделю отправлялись в гипермаркет за провизией, но и занимались разведкой местности.
Для них были установлены чёткие границы, за которые они не переходили. Одна из таких – гипермаркет внизу, за которым расстилался огромный пустырь, а дальше граница земли очерчивалась водной гладью широкой реки. Рядом с гипермаркетом был ещё один большой спортивный магазин и торговый комплекс. И если в первый иногда забредали в поисках чего-то необходимого, то второй избегали. Конечно, торговый комплекс включал в себя множество разноплановых магазинов, в том числе и ещё один гипермаркет внутри, и первое время поисковики доходили и до него. Но что-то странное творилось в стенах огромного комплекса… Поисковики говорили о существах, описать которых они толком не могли. Кроме того, в тот день, когда всё это случилось, рядом с торговым комплексом располагался большой приезжий цирк с животными. И наши разведчики, сидя после первых вылазок у костра, с трудом поведали о том, во что превратились эти животные.
От этих новостей мурашки исходили по коже. Первое время всем было трудно засыпать по ночам, зная, что где-то там, за дорогой, совсем близко к нам, развелись страшные твари, чья природа и характер были нам неизвестны. И только одно лишь чудо уберегает нас от них, делая нас недосягаемыми для их нюха и чутья. Цирковые звери и не подозревают о нашем присутствии… Или подозревают, но не решаются перейти магистраль и подползти к нашим стенам. Пока…
А делает эта всякая мелочь. Первый год после гибели мира мы прятались в стенах учреждения, не навострив свою бдительность, не ожидая какого-либо нападения извне. Мы думали, что раз всё вокруг сгорело в пожаре метеоритного дождя, то некому было посягать на наши чудом спасшиеся жизни. Как же мы ошибались…
Первая волна тварей грянула на второй год. Это были не то собаки, не то огромные крысы. Их стая, не очень большая, приползла к нашим стенам, стараясь проникнуть внутрь. Тогда всеобщий переполох чуть не стоил всем жизни: некоторым тварям удалось вломиться через центральный вход в вестибюль, а потом пробраться и на второй этаж. Эти шныряющие по коридору порождения забредали в аудитории, сеяли ужас, и кому-то не повезло оказаться на их пути. Но именно в тот день поисковики должны были отправиться на очередную вылазку. Наверное, это и спасло всех нас от неминуемой гибели.
Виктор Петрович вместе с Алексеем Третьяком – командиром второй группы – смогли организовать оборону. Вооружённые студенты из их отрядов отстреливали мутантов на втором этаже, и спустя целый день продолжительного боя смогли очистить его и вестибюль, и убить тех, кто находился снаружи. Никто не знал, что это за твари, и поэтому никто не геройствовал. Стрелки медленно, методично продвигались по этажу, иногда им приходилось подолгу занимать позиции возле угрожающе распахнутых дверей аудитории, из которой доносились шум и ужасное верещание. И потом – громыхание автоматных очередей, разносящихся эхом по всему этажу; багровые отсветы, озарявшие пол, стены и потолок, а когда выстрелы затихали – протяжный звон наливал уши, и запах пороховой гари ещё долгое время висел в воздухе. Битва за наш университет была тогда выиграна. Первая битва.
Потом были другие волны: одна через полгода, потом ещё две – через год. Но несмотря на то, что они были явлением редким, после того чуть не ставшим для всех роковым дня было принято решение организовать круглосуточный дозор, вооружив студентов оружием. Двери главного входа мы укрепили с обеих сторон железными листами, в других частях здания заперли и наглухо заколотили досками, а окна перекрыли решётками. Такие меры предосторожности вселили в нас спокойствие и уверенность, и вот уже три года мы не теряем бдительность, готовясь встретить тех, кто снова явится к нам из мглы.
Что же их потянуло к нам тогда? Что приводит их к нам снова? Чувство голода? Стремление к теплу? Страх? А если последнее, то от кого такие мерзкие твари могут бежать? Кто может быть ещё страшней и опасней, чем они сами? Туман скрывает множество тайн, и даже поисковики, решающие шагнуть в его беспросветное царство, не сталкиваются и с большинством из них. И слава богу.
Ну а мы до сих пор живём, цепляемся своими пальцами за этот мир. Возводим, разграбляем, защищаемся и даже заводим семьи. Некоторые из студентов решились на женитьбу, у некоторых даже родились дети. В глазах молодых родителей горело счастье. И казалось, привычное для нас никуда не ушло. Однако правила жизни изменились кардинально.
Смотря на их счастливые лица, я нередко задавался вопросом: понимают ли они, что делают? Осознают ли всю опасность для жизней, рождающихся в этих стенах? Ведь за ними расположился враждебный, непонятный нам мир, и наше будущее стоит под угрозой полного уничтожения. Так не является ли легкомыслием, или даже преступлением их действия? Смогут ли они защитить новую жизнь, если и самим нужна защита?
В очередной раз я подумал об этом, проходя мимо центральной части корпуса. Слева от меня спускалась двойная лестница, ведущая в ещё один вестибюль. В отличие от первого, он был освещён лучше, и людей здесь было намного больше.
Этот корпус был всегда многолюден. Чуть выше, за поднимающимися ступенями, у перехода на четвёртый этаж располагается огромная аудитория с двустворчатыми дверьми по обеим сторонам от лестницы. Раньше в ней проходили потоковые занятия с огромным числом студентов, а также проводили конференции и торжественные мероприятия. Сейчас она используется нами для собраний, на которых решаются важнейшие вопросы.
Возле закрытых дверей сейчас сидели на ступенях студенты: кто отдыхал после рабочего дня, кто только готовился заступить на смену. Они обменивались новостями, сплетнями; кто-то пускал шутку, не всегда приличную, и группа заливалась звонким смехом.
В просторном вестибюле на первом этаже тоже сейчас находились студенты. За стенами с решетками с обеих сторон располагались технические помещения. Раньше в них находился гардероб. Я хорошо помню эти длинные очереди, выстраивающиеся по обеим сторонам. Пока стоишь и ждёшь, обсуждаешь с сокурсниками прошедшие пары; узнаешь, у кого какие хвосты закрыты, ну а кто идёт на отчисление. Сейчас тут обустроены мастерские и склад с различными инструментами. Рядом расположился технический персонал: работники занимаются уборкой помещений и ремонтом. По самому вестибюлю расставлены столы, сооружены небольшие палатки, в которых ремонтируют всё ещё имеющуюся в распоряжении технику.
Как и тогда, в прекрасные времена прошлой жизни, вестибюль сейчас был наполнен гулом голосов, и только не хватало музыки из радио – собственного, университетского, – которая когда-то разлеталась по этой части университета.
Я прошёл мимо раскрытых застеклённых двустворчатых дверей, таких же как и в коридоре центрального корпуса, поздоровался с идущими навстречу знакомыми. Потом вышел на перепутье окрашенного в жёлтый цвет коридора: здесь располагался деканат одного из институтов, влево уходил другой коридор, а справа был выход на лестничную площадку. Я осмотрелся; много студентов сейчас было и здесь. Потом двинулся дальше, в сторону коворкинга.
Из общего гула голосов до меня долетели обрывки разговора. У зарешеченного окна справа стоял студент с парнем, одетым в чёрную куртку, серые плотные штаны, заправленные в кожаные берцы, и с длинным рюкзаком – почти баулом! – на спине.
– А собаку вы видели? – обратился к нему студент.
– Собаку? Какую ещё собаку? – недоумённо спросил тот. Чуть замедлив шаг, я взглянул на него: это был один из вернувшихся с вылазки, которого я встретил в вестибюле. – Не натыкались мы ни на каких собак.
– Она как раз спустилась по ступеням в том направлении, откуда вы пришли, – студент немного недоверчиво глядел на поисковика. – Вы должны были, по идее, на неё наткнуться.
– Не, никого мы не видели. Ни души вообще. Да и тихо было в этот раз, спокойно. Прям как на кладбище.
Не задерживаясь более возле них и не привлекая к себе лишнего внимания, я пошёл дальше.
За квадратом входа впереди расступался просторный зал, озаряемый багровым светом горящего костерка в центре помещения и керосиновых ламп, стоящих на столах у стен. Низкий потолок упирался в каменные квадратные приземистые столбы, стоявшие по центру. Белая побелка на стенах в некоторых местах осыпалась, и кое-где проступали небольшие трещины. Устеленный серым кафелем пол был вычищен насколько было возможным, и в определённых его местах отражались бликами от горящего костра.
Привычно именуемый нами «коворкинг» был сейчас запружен людьми. Раньше в этом месте рядами стояли разноцветные диваны, сейчас же большинство из них отсутствовали, и эта пустота будто бы делала помещение шире и объёмнее, а наличие скамеек и стульев в некоторых его местах не нарушало ощущения простора.
В основном студенты располагались по центру, за костерком. Сидели на полу: кто на голом кафеле, кто на расстеленной ткани. Другие сидели на скамейках у стен: кто беседуя, кто в обнимку и держа в руках слабо извивающийся свёрток. С противоположной от выхода стороны стены помещения чуть сужались, и в том месте располагались столы и некоторые из тех самых диванов: словно находились они там не просто так, а как напоминание о прошлой жизни.
Рядом, за бетонным ограждением, располагался закуток, называемый среди студентов «баром», в котором хранились в работающих на генераторе холодильниках различные напитки. Из алкоголя там не было ничего крепкого – лишь низкого градуса напитки, чтобы после дозора, вылазки или другой тяжёлой работы унять напряжение и успокоить нервы. Их выдавали по талонам, которые необходимо было заработать в смене на плантации, в дозоре или в техперсонале. Талоны распространялись только на данные напитки, а еда и вода здесь были бесплатными, но раздавались по времени, разделённому на завтрак, обед и ужин. Такая система позволяла равномерно распределять провизию. Для питания мы использовали столовую, которая находилась за коворкингом. Там работали те, кто в той или иной степени умеет готовить, и даже у некоторых, стоит признать, получается это отлично.
Коворкинг был погружён в полумрак; багровые пятна костра и керосинок мерцали на стенах, тёмном от копоти потолке, на полу – но даже в таком скудном освещении здесь ощущался некий комфорт. Бывает, придёшь сюда из вечно пустого главного корпуса после дозора, сядешь возле костра в центре, послушаешь байки, шутки или звон гитарных струн, и приятное тепло разливается внутри.
Здесь была сердцевина нашей общины, магнит для наших душ. Коворкинг впитывал в себя все наши страхи и опасения, как деревья – углекислый газ, а взамен вырабатывал умиротворение и счастье, и давал их нам вместе с теплотой. И мы дышали уютом, который прямо пропорционально рос от нашего пребывания здесь, от наших голосов, смеха и разговоров. Это помогало нам не забывать нашу прошлую жизнь.
Я спустился по тоненьким ступеням, пожал руку сидящим рядом на скамейках знакомым и подошёл к костру, вокруг которого сгрудилась немалая группа. Среди отдыхавших у огня я заметил Антона. Поздоровавшись со всеми, присел рядом с ним. По ту сторону обрезанной закоптившейся бочки сидел Владислав – наш местный музыкант – и о чём-то оживлённо спорил с соседом, держа на коленях гитару.
– Тох, хотел у тебя спросить кое-что, – обратился я к Антону. – Ты ведь долго оставался ещё в вестибюле. Не слышал, что говорили поисковики, когда вернулись?
– Не-а, они и не говорили ничего. Виктор Петрович сразу, не снимая противогаза, пошёл в караулку, другие в вестибюле остались, всё также при снаряжении. Кто у выхода стоял, кто сидел на скамье у стены. Нам показалось, что они словно ждали чего-то, или кого-то.
– Ничего больше подозрительного не видел? – я не спускал глаз с Антона.
– Да нет, вроде. Только это. А, вот ещё что, – Антон чуть приподнялся и поправил свой настил, – Виктор Петрович, всё так же в противогазе, позвал одного к себе. Они долго находились в вестибюле, никто не снимал рюкзаки, даже респираторы не снимали, и держали руки на оружии. Потом Виктор Петрович пару раз выходил к ним, по вестибюлю проходил, рацию из рук не выпускал. А я ещё думаю, чего это они одни вернулись?
Тут я почувствовал какое-то облегчение внутри от убеждения, что нахлынувшее странное ощущение опасности – это не моя собственная паранойя. Не я один проникся к этому с должным вниманием. И, увидев в Антоне напарника по проблеме, спросил:
– Ты тоже думаешь, что что-то случилось?
– Ну, знаешь, на вылазках всякое бывает. Задержались немного, кто знает? Они всегда возвращаются. Это вопрос времени.
Я опустил глаза, потом перевёл взгляд на огонь. Больше Антона не спрашивал по этой теме.
– Да нет же, говорю тебе: в музыке важна сама мелодия, её звучание, её ритм. То, как она льётся. Именно музыка настраивает нас на определённую волну, вызывает те или иные чувства. Вспомни великие композиции прошлого: Бах, Вагнер, Чайковский. Какую силу они имели! А слова в музыке – дело вторичное. Многие слушают песни, наслаждаясь её ритмом и темпом и не вникая в смысл срифмованных строк. – Владислав горячо доказывал свою позицию собеседнику, после чего взял гитару и начал настраивать струны.
– Вторичное не вторичное, но не сходятся эти твои строки: «И лучи восходящего солнца оживят эту землю, и мир возродится из пепла». Это звучит претенциозно, – возразил его собеседник.
– Вместе с ритмом самой музыки слова будут звучать как надо, – убеждённо ответил Владислав. – Вот, послушай.
Он проиграл мелодию для разогрева, потом сосредоточился, взял гитару поудобнее и начал играть вступительную, мерно льющуюся мелодию, которая становилась всё грозней, как и его голос, напевающий вслух слова:

Слышишь?
Завывает ветер – предвестник печали.
Унося в бездну радость и память.
О том мире, который мы потеряли.
И осколки бьются об острые скалы.
Разлетаясь о скалы.

Знаешь…
Грозный рокот льётся над небесами.
Унося всё прежнее и оставляя,
Нашей доле, тяжёлую, горькую правду.
О мире, который родился из мрака.
Родился из мрака.

Но воспрянем!
Сплотившись пред бездной, сжимая огонь свой.
И знамя!
Что вьётся над нами в порыве холодного,
Ветра!
Развеет морок и лучи восходящего,
Солнца!
Оживят эту землю и мир возродится из пепла.
Возродится…

Когда Владислав закончил и бережно, как своего ребёнка, уложил гитару на колени, вокруг костра повисло молчание. Было видно: каждый рядом сидящий погрузился в себя. Я и сам смаковал смысл слов, что текли в такт звону гитарных струн, словно воссоединяясь в медленном, но грозном танце, как танцор и его партнёрша; внушая одновременно и чувство безнадёжности, и ощущение внутренней несгибаемости, и желание собрать все свои силы в кулак и вернуть утраченное. Наше время, наши мечты, наши надежды и наше будущее. Да, сочетание слов, их расстановка были сложными, такие редко используются в музыке, тем более что каждая строка не наполняется новой рифмой – здесь слова будто бы рождаются сами по себе и вместе составляют единое целое. И если прочитать их на листке бумаги, то сложно будет проникнуться той силой и мощью, которые передадутся при их прослушивании в такт с музыкой. Нет, это надо обязательно слушать.
Вокруг сновали люди, и было много голосов: смех, шутки, кто-то с кем-то спорил, но сейчас всё это до меня долетало откуда-то из далёкого-далека. Некоторые из тех, кто сидел на скамейках у стен, тоже слушали музыку Владислава. Я взглянул на них – их лица, погружённые в сумрак, стали задумчивыми.
Потом один из студентов почесал подбородок и сказал:
– Мрачноватенько…
– Воинственно, – вставил я. – Грозно даже. Такое подошло бы для каких-нибудь военных времен.
– А сейчас разве не такое время? – спросил у меня Антон, вальяжно развалившись боком к костру на своей подстилке. – Песня соответствует актуальности.
– Ну, она ещё не закончена, – на лице Владислава проступила гордость. – Это только первые куплеты и припев, я буду её расширять.
Сидевший рядом с ним парень, некоторое время назад споривший о слаженности строк, сказал:
– Знаешь, Влад, беру свои слова назад. Это хорошие строки, припев хороший, воодушевляет. Но это надо слушать. Если просто слушать слова, без музыки и интонации, будет совсем не то.
– Мне она напомнила одну песню… По мотиву и ритму. Забыл, как называется, но в нашей стране была когда-то у многих на слуху. Там слово с «воспрянем» немного созвучно, – сказал один из студентов.
– Да, понял, о какой ты говоришь, – посмотрел на него Владислав.
Потом мы сидели молча. Я, наконец расслабившись, чуть откинулся на локти и прилёг. Постепенно тревожное ощущение отступало, и возвращалась позабытая моим сознанием слабость. Начало клонить в сон.
К нам подошёл ещё один. Держа в руке бутыль, которую купил в баре, пришедший присел рядом с Владиславом по ту сторону костра, откидывая подолы своего тёмного плаща. Это был один из поисковиков, которого я встретил в вестибюле. Он был высок и строен, отчего в темноте его плащ напоминал собой сложенные чёрные крылья летучей мыши. Парень мимолётно поздоровался со всеми и отхлебнул напитка, смотря на огонь.
– Здорова, Илюх. Как оно?
– Жив-здоров, и на том спасибо, – ответил Илья. – Слышал твою песню. Крутая. Мне понравилась.
– Как вылазка прошла? – спросил Владислав.
– Да как обычно. Добрались мы до гипермаркета, потом обратно.
– Встретили кого-нибудь по пути? – поинтересовался Антон.
– Слава богу, нет. Пусто было. В отдалении только кто-то то ли выл, то ли ревел, не разберёшь. Дорога сегодня была свободная.
– Много натащили? – подключился к расспросу один из студентов.
– Консервы: тушенка там, перловка, что нашли. Брусочки для огня и розжиги притащили сюда. В целом, ходка удачная вышла.
Я молча его слушал и присматривался. Илья был старше меня. Он уже закончил учёбу, вроде с красным дипломом, и после этого решил подать заявление в аспирантуру, но на другую специальность. Возможно, именно это спасло ему жизнь и не дало сгинуть. Сейчас он был одним из поисковиков. Характером он был жёсткий, внешне выглядел всегда серьёзным, даже суровым. Суровость его была во взгляде, в немногочисленных словах, в голосе. Думаю, именно для таких и созданы подобные дела, которые наполнены различными смертельными опасностями. Я не был с ним хорошо знаком, да и не тянуло как-то. Что-то было в нём отталкивающее для меня: может, его жесткость, его хладнокровие. У него было мало друзей: Влад, с которым он был хорошо знаком ещё до катастрофы, и ещё кто-то, из поисковиков. Но сейчас, сидя напротив меня, сняв свою чёрную шапку и поглаживая коротко стриженые тёмно-русые волосы, он пробудил во мне интерес. Я был уверен – он знает, по какой причине задержалась вторая группа и не вернулась. Я это чувствовал, нутром ощущал. Илья опустошал бутылку, и в его глазах, обращённых на огонь и отражающих танцующие огоньки пламени, я увидел какую-то озабоченность.
– А слышали, кстати, байку о том, что когда строили этот университет, то обнаружили вырытые туннели, которые вели в катакомбы, находящиеся на глубине многих десятков метров под землёй? – спустя некоторое время один из студентов нарушил молчание.
– Да бред всё это, – ответил Илья, кашлянув.
– Почему ты так думаешь? – поинтересовался тот.
– Если бы они существовали на самом деле, то о них бы узнали все, это сто процентов. А так, кто-то просто любит байки потравить, чтобы скучно не было.
– Но ведь даже есть те, кто их видел своими глазами, – не отступал студент.
– И эти «те» сейчас здесь, вместе с нами? – приподняв бровь и усмехнувшись, спросил Илья.
– Ну… никто не называет их имен…
– Потому что, чтобы байка сработала, нужно, чтобы в ней присутствовала какая-то вещь, кажущаяся нам настолько реальной, что мы начинаем верить в эту байку. Но эту вещь проверить нельзя на подлинность, и байка начинает обретать силу, – ответил поисковик, допивая остаток на дне. – Да и вообще, сейчас много баек травят. В такие-то времена. Вот прям делать нечего – берут и придумывают, ёпт. Словно и нет других каких-то жутких вещей. Нет, давайте ещё что-нибудь выдумаем!
– А по поводу торгового центра – правда? – спросил Антон, чуть подавшись вперёд и внимательно смотря на Илью.
– Смотря о какой «правде» ты спрашиваешь, – ответил вопросом на вопрос Илья.
– Про зелёное свечение над крышей комплекса.
Студенты замолкли, все как один посмотрев на Илью. Вокруг костра вновь сгустилось молчание. Мне даже показалось, что к нашему разговору подключились и другие уши.
Илья чуть подумал, повертев дном бутылки по полу, потом, не поднимая взгляда, сказал:
– Знаете, там и так хватает разного дерьма. Некоторое из них вы и сами видели. Скажите, вы хотите придумывать себе ещё что-то? Чтобы скучно не было?
– Но об этом говорил один из…
– Кто? – не дав докончить студенту, резко спросил Илья.
Все замолчали. Илья осмотрел каждого.
– Скажите его имя. Как его зовут?
Никто не ответил. Я мимолетно глянул на Антона, убеждавшего нас с Васей в истинности слуха, но и тогда Антон не назвал имя того, кто ему это сказал.
– То-то же. Послушайте-ка меня внимательно, – Илья подался вперёд, сгорбившись и подогнув под себя ноги. Поисковик осмотрел каждого сидящего у костра; на его лице с низко сомкнутыми бровями зловеще плясали багровые отблески. – Не стоит забивать себе голову всякими байками. Это сейчас вообще ни к месту. И не фантазируйте о том, что там, – он кивнул на заколоченные большие окна за нами. – Думайте о том, что здесь. Так вам всем будет проще.
Никто ему не ответил. На миг на всех нашло мрачное настроение. Студенты понурили взгляды, и их лица погрузились в темноту, что живой субстанцией подползла к костру в этот момент, и даже огонь будто бы нервно шарахнулся назад, словно попятился, выставив перед собой сполохи.
Разрядил обстановку Владислав. Словно чувствуя мрачное напряжение, музыкант взял свою гитару и сказал:
– А давайте-ка я сыграю что-нибудь душевное.
И его пальцы стали играть, и гитара дала голос, что в миг разлетелся по хмурым душам всех сидящих. Мелодия грела их, и от того там почувствовалась оттепель. Владислав играл музыку, одну из тех, что были популярны в старое время. И это нас всех успокаивало. Успокоился даже сам Илья, поняв, что немного переборщил.
Я лежал напротив, смотрел на него из темноты, как бы исподтишка. Я был уверен: поисковик знает что-то. Знает ответ на мой вопрос. Но я не смел задать его. Уж точно не сейчас и не при всех, тем более когда настроение у группы начало подниматься. Слушая музыку, что грела не только уши, но и сердце, я вновь почувствовал, как глаза мои смыкаются.
– Ладно, парни, погнал я отдыхать. – Я медленно встал, попрощался с каждым.
– Давай, Паш, спокойной, – сказал Владислав.
Я развернулся и хотел уже идти к выходу, но заметил возле бара одну девушку. Так и стоя возле костра, как истукан, я смотрел на неё. Она расплатилась талоном и купила бутыль, внешне похожую на ту, что была у поисковика. Наблюдая за ней, за тем, как она выбирает напиток, как достаёт из кармана своей коричневой курточки кусочек заветной бумажки, я почувствовал, как усталость снова отошла, будто море перед приливом. Я давно знал, как её зовут. Саша. И она, как и все, часто бывает здесь. Но вот уже на протяжении четырёх лет никак не решаюсь подойти и заговорить с ней. Конечно, были моменты, когда мы пересекались во время работы, но за процессом не разговоришься, только обрывочными просьбами что-то подать или помочь перенести.
Она была на курс старше меня, училась на филологии, насколько мне известно. У неё была уверенная, смелая походка, при которой она одним взмахом закидывала назад свои каштановые пряди. Внешне Саша выглядела бойкой, в душе была общительной девушкой, с которой все разговаривали свободно. И только из всех трёхсот человек не мог подойти и заговорить с ней лишь я один. Так, чтобы просто поболтать. Всегда я придумывал себе отговорки, и всегда потом жалел. И вот сейчас она стоит возле бара, открыв бутылку, и пьёт. Саша развернулась, и мне показалось, что взгляд её стрельнул именно в меня. Внутри что-то словно ёкнуло. Я отвернулся и увидел Васю, который шёл вместе с другом в сторону столовой.
– Паштет, идёшь завтракать? – спросил тот, чуть замедлись.
– Да нет, аппетита нет. Устал очень, спать сейчас иду.
– А, ну смотри. Не проспи тогда ужин, а то придётся голодным всю смену стоять.
Вася ушёл, а я всё стоял спиной к ней. Услышала ли она? Обратила внимание на нас? Я всё никак не мог решиться подойти, а ведь она там стоит сейчас одна, и это отличный повод, чтобы начать разговор.
Я вдохнул полной грудью, наконец точно решив. Потом развернулся и увидел, что кто-то к ней уже подошёл. Какой-то парень, высокий, уверенно облокотившись локтем о стойку, о чём-то с ней разговаривает. Он заказал тоже бутылку, и вот они стоят вместе, как мне показалось, слишком близко друг к другу. Увидел, как Саша посмеялась над какой-то его шуткой, а потом хлопнула его по плечу, даже как-то по-мужски, что ли. И я почувствовал укол ревности. Я смотрел на них и представлял, как тычу этого хмыря носом в кафель.
Потом помотал головой и быстро пошёл отсюда прочь. Настроение снова испортилось, и как назло чувство усталости не подступало. Я миновал коридор с жёлтыми стенами, вышел на лестничную площадку, спустился на второй этаж и оказался в продольном жилом коридоре. Идя мимо полуоткрытых аудиторий, корил себя за трусость и неуверенность. Наконец, дошёл до нужной белой двустворчатой двери. Она находилась напротив расступившегося пространства с большими заделанными окнами. Раньше здесь была кафедра политологии. Сейчас же эту комнату мы делим с Виталиком.
Я открыл дверь и вошёл внутрь. Комната пустовала. Возле запечатанного с противоположной от входа стороны окна по обеим сторонам располагались матрасы: слева – мой, справа – Виталика. У стены справа стоял старый шкафчик, в котором мы хранили свои вещи, а напротив располагалась маленькая деревянная тумбочка, почти пустая за исключением пары фонарей, двух книжек и стопки ненужной бумаги. Рядом со входом была ещё одна дверь, ведущая во второй кабинет, но сейчас там было что-то типа склада неработающей техники.
Закрыв дверь, я медленно прошёл по комнате и остановился у окна. Было сумрачно, свет дня неохотно протискивался сквозь узкие щели между прибитыми досками. После звона голосов в коворкинге мои уши ещё привыкали к тишине, что витала в этой комнате. Она ощущалась плотно, отдавая слабым, еле заметным звоном. Я молча смотрел в бреши между заколоченными досками. Сквозь узкие щели прорисовывалось ничего: серая плотная мгла закрыла собой всё.
Простояв так некоторое время, я развернулся к лежанке справа, посмотрел на неё. Застеленная, пустующая. Перед своим выходом на первую вылазку Виталик тщательно заправил её, хотя раньше такого за ним я не замечал.
Я присел на свою лежанку, на неубранную и чуть смятую постель, прислонился спиной к стене и положил на неё затылок. Прикрыл глаза, вслушиваясь в тишину, ловя эфемерную пустоту, что сейчас царила в комнате. Ощущая одиночество. Снова посмотрел на лежанку напротив. Так я сидел до тех пор, пока усталость снова не подступила ко мне. Сняв ботинки и не раздевшись, я завалился набок, укутался одеялом, и через минуту уже забылся во сне.