Главная страница | Героическое фэнтези | Предсуществование

Предсуществование
Евгения Усачева
Первая часть одноимённой трилогии – роман «Предсуществование» – погружает читателя в мир недалёкого будущего, где главной героине, некромантке Ананке, и её союзникам предстоит столкнуться с таинственным Вождём – зачинщиком Третьей мировой войны, посланным на Землю Городом-Богом Тронд-Дауром. Герои окажутся в смертельной опасности, и каждому из них придётся сделать выбор, который повлияет на судьбу всего Мироздания.

Евгения Усачева
Предсуществование

Предисловие

Многие считали, что Отдел Смысла занимался откровенной ерундой, псевдонаукой. А люди писали целые труды, проводили эксперименты, создавали теории и получали премии за свои открытия. Пустые, никому не нужные открытия. Ну, согласитесь, искать смысл в существовании Мироздания – неблагодарное дело. Как только тебе кажется, что ты нащупал истину, она упорхнёт у тебя из рук, а на её месте останутся лишь предположения. Но кое-что Отделу открыть всё же удалось. Один из его выдающихся сотрудников, Зой III, выдвинул гипотезу о Предсуществовании, которая поразила всех своей неординарностью и чуждой, казалось, нечеловеческой логикой. Учёным давно не давал покоя один парадокс, который отлично разрешила теория Зоя III.
Было доказано, что не только материя, но и пространство-время появились в момент Большого взрыва, из сингулярности. Тогда как причину этого события никто назвать не мог. Она выходила за грани человеческого понимания. Что привело к образованию этой сингулярности? И если механизм эволюции Мироздания после Большого взрыва был понятен и расписан, буквально, по сотым долям секунды, то вопрос о том, как из «ничего» могло спонтанно возникнуть нечто, и почему, собственно, оно возникло, оставался открытым.
Креационисты считали, что Вселенную создал Бог, но учёные тут же опровергали их догму, утверждая, что у Бога просто не было времени, чтобы создать Мироздание, ведь само оно началось в момент Большого взрыва. А потому и Создатель не мог являться его причиной, ведь тогда ему бы пришлось каким-то образом существовать до начала всего сущего. Тогда верующие утверждали, что Бог существует вне пространства и времени, поэтому для него возможно всё, что угодно. Но и тут у учёных находились аргументы. Они могли научно доказать, что ничто не может существовать вне пространства и времени. Сам принцип Бытия требует места для существования чего-либо. Нет места, то есть пространства, значит, нет ничего. И речь не только о сугубо материальных субстанциях. А время… Время – не что иное, как движение системы в сторону возрастания энтропии. Без него так же невозможно никакое существование, ибо в отсутствие времени все процессы останавливаются. В отсутствие времени ничего никогда не может произойти. Не может начать быть ни материя, ни информация, ни идея. И, тем не менее, сингулярность, в которой как раз таки отсутствовали пространство и время, стала началом нашего мира. Как такое возможно?
Этот логический парадокс не давал покоя многим поколениям учёных. И однажды Зой III разрешил его, выдвинув свою невероятную гипотезу, которой объяснил всё в этом мире и наконец-то помирил религию и науку. Он сделал то, чего не удавалось сделать тысячелетиями, и благодаря ему разногласия между верующими и учёными исчезли навсегда.
Итак. В сопроводительной статье к своей теории Зой III просто сказал, что Бога не существует, ведь доказано, что для существования требуется наличие места и времени. Поэтому Он «не существует», а находится в другом состоянии, которое нельзя определить, как существование. Великий учёный назвал это состояние Предсуществованием. И, если честно, оно могло быть применено не только к Богу, если он всё же есть, но также и к тому, что явилось причиной Большого взрыва.
Таким образом, Богу или причине первичной сингулярности не требовалось время и место, чтобы создать Мироздание, потому как она «не существовала». Но не доказал ли Зой своими размышлениями, что всё возникло из «ничего»? Выходило так, что он в своей теории Предсуществования описывал именно ничто, из которого появилось нечто.
Да, у Бога не было времени, но у него был принцип, возможность существования, которую он реализовал, и из состояния Предсуществования его идея перешла в Существование. Однако учёный всячески отвергал предположения о том, что Предсуществование – это и есть ничто. Он объяснял так: ничто – это абсолютный ноль по всем фронтам, чистая сингулярность, Небытие, смерть. А Предсуществование – это состояние, которое отличается от существования. Оно просто другое и нам, мысля категориями Бытия и Небытия, невозможно его постичь.
То есть, Бога не существует в том смысле, что к нему не применим сам Принцип Существования, сама его возможность. Он не существует, как существуем мы сами и всё в этой Вселенной. Поэтому о нём нельзя сказать, что он есть в том смысле, в каком есть всё то, что появилось в результате Большого взрыва. Но он существует в другом смысле, как Предсуществование, как то, что явилось причиной самой возможности Бытия. И если б Вселенная не была построена согласно Принципу Существования, вместо неё было бы что-то другое.
Но не совершил ли Зой хитрость? Получалось, что он отодвинул начало и причину мира ещё на одну ступень назад, следуя бесконечной инверсии, но не дал окончательного ответа на вопрос, с чего всё началось. Его обвиняли в том, что идея о Предсуществовании, по сути, являлась новой религией. В неё можно было  бездоказательно верить, либо её отвергать. На что он отвечал: «Есть Бытие, есть Небытие, а есть ещё что-то, что выше этих принципов. Это невозможно доказать научно. Но об этом твердит логика».
«Человеческая логика!» – Возражали ему, на что он отвечал, что существует универсальная логика, согласно которой устроено Мироздание, и он, создавая свою теорию, исходил из неё. Так ли это, невозможно было проверить, но теория Зоя III в своё время потрясла умы людей, дала им надежду, ведь существовала гораздо бо?льшая проблема, чем поиск начала и причины этого мира – неизбежная тепловая смерть Вселенной. Эту проблему, в первую очередь, и пытались решить в Отделе Смысла. Сотрудники искали этот призрачный, постоянно ускользающий смысл Бытия и каждый раз натыкались на полную бессмыслицу.
Через триллионы лет Мироздание неизбежно ждало полное растворение. Об этом твердили расчёты. Это показывали эксперименты. Это предвидели учёные в телескопы. Вселенная неизбежно расширялась со всё возрастающей скоростью, становясь всё более разряженной. Звёзды расходовали своё топливо, а мера хаоса, энтропии, продолжала неуклонно расти. Прогнозы учёных говорили, что когда-нибудь эра звёзд вынуждена будет закончиться, потому как все они погаснут, превратившись в чёрных и белых, холодных карликов, и наступит эра чёрных дыр. Сингулярности будут «доедать» последние крохи энергии и материи во Вселенной, пока не начнут испаряться сами, погружая Мироздание в кромешную тьму. В конце концов, останется лишь холодное пустое безграничное пространство, которое будет продолжать расширяться вечно. Такая мрачная теория обесценивала всё: человеческую жизнь, человеческие достижения, самого человека, как явление. Да что там! Она обесценивала всё в этом мире: планеты, звёзды, галактики – всё, что существует и чему ещё суждено появиться. Ведь какой во всём смысл, если всё в конечном итоге исчезнет без следа и никогда не возродится? Или… Всё-таки возродится?
Как раз вот тут на помощь и пришла идея Зоя III. Он не отрицал тепловой смерти Вселенной. Напротив, считал её неизбежной. Об этом свидетельствовали точные математические расчёты. Но учёный был уверен, что когда Вселенная перестанет существовать, погрузится в состояние Небытия, механизм Предсуществования вновь вызовет её к жизни, и из сингулярности, по сути, из «ничего» возникнет новый Большой взрыв, и цикл космологической эволюции начнётся заново. Признаться, это было слабым утешением, ведь даже при таком раскладе все достижения не только человеческой, но и любой другой расы неизбежно будут стёрты, и всё придётся начинать заново. Теория Зоя III не добавляла смысла всему сущему, только подслащивала горькую пилюлю осознания тщётности и обречённости всех человеческих усилий. Кроме того, вероятность того, что Предсуществование возродит Вселенную из ничего, была крайне мала. Почему бы всеобъемлющему пространству не продолжать расширяться вечно? Что могло его остановить? Именно такой сценарий и показывали расчёты. Ну а мифическое Предсуществование было выдумано Зоем и подарено человечеству для самоуспокоения, чтобы никто не допускал мысли, что бесследно исчезнет не только он сам, но и всё, что он оставит после себя. Так что, старайся, не старайся – итог один. Даже в случае, если б в далёком будущем люди достигли квантового бессмертия, их всё равно неминуемо ждала бы гибель, потому как в условиях абсолютного нуля, к которому стремилась Вселенная, все процессы, даже на квантовом уровне, останавливались. Так в чём же был смысл?
А его просто не было. Вселенная возникла из ничего, и долго эволюционировала. И жизнь, какой мы её знали, являлась ничем иным, как способностью материи осознавать себя. На каком-то этапе своей эволюции она получала возможность это сделать, но что ждало её дальше, никто не знал. И по сути, жизнь вовсе не была уникальна, она была закономерна и возникала не по чьей-то воле и не вследствие стечения маловероятных событий. Она просто не могла не возникнуть, потому как законы, по которым развивалась материя во Вселенной, вели именно к этому. Но возникновение жизни, как и возникновение звёзд, планет, молний в небе или солнечных затмений, не являлось чудом. Вместе со Вселенной, подчиняясь законам природы, должна была исчезнуть и сама жизнь. И в этом не было трагедии, в этом было лишь безудержное стремление любой упорядоченной системы к хаосу. Энтропия всегда побеждала, если б это было не так, Вселенная никогда бы не возникла. Вызовет ли её к жизни Предсуществование после тепловой смерти? Вопрос оставался открытым.
Зой III увлёкся восточными религиями, в частности ведизмом, и нашёл подтверждения своей теории в древних книгах. В них утверждалось о цикличности Вселенной, а также о таинственном Парабрамане – Принципе Существования, который вызывает к жизни Мироздание после каждой Пралайи – эпохи растворения. Не напоминал ли этот загадочный Парабраман Предсуществование Зоя III? Учёный нашёл подтверждение своей ошеломительной теории, которая оказалась не нова. Вот только ни древние легенды, ни современная наука не могли толком объяснить природу того, что каждый раз заставляет Вселенную быть.
Зой III умышленно избегал слова «Бог», полагая, что последний является слишком очеловеченным понятием, а Предсуществование не умещается в рамки научных и религиозных представлений о мире. Поэтому он продолжал говорить именно так, и писал это слово с большой буквы, имея в виду одновременно и первопричину, побудившую Вселенную возродиться, и также состояние, отличное от Бытия и Небытия.
Что же получалось? Согласно ведическим знаниям и современным научным данным, цикл возрождения и разрушения Вселенной повторялся до бесконечности, и безличное, не осознающее себя Предсуществование запускало весь процесс снова и снова. Выходило так, что всё живое и неживое в этом Мироздании подчинялось лишь законам природы, и над ним не стоял никакой Бог и не управлял Вселенной и жизнью человека. Он, как безличный непреложный принцип, если можно так выразиться, лишь давал импульс, чтобы прервать Пралайю и запустить самосозидание Вселенной из ничего. И на каждом из уровней, будь то человеческий, космический или квантовый, действовал принцип самоуправления. Общности подобий собирались в почти автономные системы, где отдельные объекты управляли остальными, но лишь в своей ограниченной сфере влияния, не выходя за её пределы. Будь то живая или не живая материя, но этот принцип – принцип самоуправления соблюдался железно. И над человечеством никто не стоял и не следил за каждым конкретным человеком. Не планировал его судьбу, не наказывал и не поощрял его. Наказывали и вознаграждали люди сами себя. Предсуществование лишь возрождало Вселенную после каждой Пралайи, и, будучи бессознательным, ему было безразлично, сформируется ли в космосе жизнь или нет. К таким выводам пришёл Зой III, но спустя два года после своего ошеломительного открытия, он дополнил свою теорию новым предположением. Видно, учёный слишком увлёкся восточными религиями.
Он предположил: что, если Вселенная разумна, и создаёт жизнь специально, чтобы она помогла ей прервать цепь бесконечных перерождений и выйти из собственного «колеса Сансары»? Предположение, конечно, выглядело бредовым. Зой попытался применить систему реинкарнации ко всему Мирозданию, и неизбежно, это завело его в тупик.
Мне очень симпатизировала теория Зоя III о Предсуществовании, но вот её расширенная версия меня не устраивала именно потому, что я точно знала, что никакой реинкарнации не существует, и ко Вселенной не применимы человеческие понятия. Возможно, кто-то, действительно, считал космос разумным. В качестве доказательства приводили абсолютно голословную теорию о том, что мозг человека и Вселенная выглядят одинаково, то есть, планеты, звёзды, отдельные галактики являются нейронами, а «космическая паутина» создаёт связь между этим нейронами. Кроме того, и эволюция Мироздания, представленная учёными, и тепловая смерть Вселенной была очень похожа на старение и гибель клеток в человеческом мозге, только в очень-очень замедленном варианте. Возможно, эти теории послужили бы отличным основанием для сценария какого-нибудь фантастического фильма, но с наукой они ничего общего иметь не могли.
Повторюсь: я точно знала, что реинкарнации не существует, что каждый человек на Земле живёт один раз, и дальше отправляется в мир духовный, в мир Посмертия. Вот его-то официальная наука и, не побоюсь этого слова, мой кумир – Зой III, и отрицали. Всё, что было сказано об эволюции, а затем о тепловой смерти Вселенной, было истиной, но относилось лишь к физическому проявлению мира. То, что оставалось за кадром, было слишком непостижимо и необъяснимо никакими законами Мироздания, вернее, той его части, которую мы считали материальной. Может, мы просто ещё не открыли этих законов? Может наши средства получения и обработки информации были примитивны? А Вселенная говорила, говорила всегда, но её голос тонул среди догм, предрассудков и заблуждений.
Я не учёный, поэтому не могу сказать, либо даже предположить, что собой представлял мир Посмертия, и где он находился, но я могу рассказать, как он был устроен, и что в нём происходило. За этим я и пишу эту книгу.
Способность контактировать с ним досталась мне от бабушки, а ей в свою очередь, от её матери. Но прежде чем мой дар вошёл в силу, мне пришлось пережить духовную трансформацию, которая открыла мне двери перед непостижимым. Пережить её мне помог Эвклидис – моё близнецовое пламя.
Близнецовое пламя – это самый близкий родственник. Близнецовое пламя – это Вы, только в другом теле. По сути, на духовном плане нет никакой разницы между двумя близнецовыми пламёнами, потому как они являются частями одного целого – бессмертной души, Атмана, разделённого надвое и физически воплощённого в разных телах. Это всегда Мужчина и Женщина – противоположности с точки зрения биологии, но абсолютные подобия в духовном плане. Их роднят одинаковые черты характера, жизненные ценности, привычки, вкусы и предпочтения, психологические черты, недостатки… Они идентичны, как личности, хотя могут принадлежать разным профессиям (зачастую смежным), разным религиям, культурам, жить в разных странах и временах. Воплощение близнецовых пламён происходит рандомно. Они могут воплотиться в разных частях света, либо в одной стране или даже городе. Между воплощением одной части Атмана и другой могут пройти сотни и даже тысячи лет, а может пролететь всего пару лет. Как повезёт. Система воплощения действует рандомно при выборе места и времени. Оттого и разыскать на Земле своё близнецовое пламя невероятно трудно, скорее даже невозможно. И ничего другого не остаётся, как продолжать поиски и после Перехода в мир духовный, ибо конечная цель каждой души в этом мире, это воссоединиться со своей половиной, со своим близнецовым пламенем, ибо только в этом случае возможно возвращение к Парабраману.
Мне посчастливилось отыскать своё близнецовое пламя, но, к сожалению, мы с Эвклидисом разминулись на двадцать лет. Мне было восемь лет, когда он погиб в автокатастрофе, и почти двадцать восемь, когда он вышел со мной на связь, запустив процесс трансформации моего дара медиума. Так мы и познакомились. После он погрузил меня в состояние комы, чтобы показать мир Посмертия. Благодаря иному восприятию времени, за пару земных минут, я «прожила» там около пары месяцев, успев мало-мальски изучить мир ду?хов. Гидом мне служил Эвклидис. Он занял пост Бога Смерти, то есть, формального правителя мира Посмертия благодаря тому, что первым нашёл своё близнецовое пламя. Это было непременным условием для того, чтобы Руководство назначило его на эту должность. Говоря «руководство», я не имела в виду Высшие Силы, потому как их не существовало (в том понимании, в котором их представляли себе люди на Земле). Миром Посмертия никто не управлял, за исключением, возможно, лишь одних некромантов-медиумов (людей, наделённых способностями контактировать с миром мёртвых). Под Руководством я подразумевала кураторов, менторов и других существ, обладающих огромными силами, если таковые существовали во Вселенной.
Менторами становились очень древние души, время нахождения в мире Посмертия которых переваливало отметку в несколько тысяч лет. Но они не управляли последним. Они лишь являлись наставниками для более «молодых» душ.
Эвклидис едва не потерял свою власть из-за коварства своих подчинённых, и ему чудом удалось избежать изгнания и сохранить трон. Во многом благодаря мне и тем, кто остался верен ему.
Прошло три года с момента нашего последнего контакта, и вот однажды мне снова довелось повстречаться с ним. Но прежде произошло много удивительных вещей, ставящих под сомнение устоявшуюся картину мира в моей голове. Что, если всё было гораздо сложнее?


1

Я любила задумываться над такими грандиозными вещами, смотреть в глубину жизни, а моего друга, наверное, подобные размышления даже не посещали. Он просто делал свою работу. Он оставался верен своему долгу – долгу солдата и самоотверженно защищал Родину, не требуя у судьбы ничего взамен. Мы познакомились, можно сказать, случайно. Хотя в жизни не бывает случайностей.
Я и не думала, что мы так сдружимся, думала, он просто расскажет мне свою историю, и я, как медиум, помогу его духу найти упокоение, ведь для этого некроманты-медиумы и существовали, чтобы помогать мёртвым.
Отдельно я хочу объяснить суть своей деятельности, чтобы между мной и читателем не оставалось никаких недомолвок. Обычно люди подразумевали под словом «некромантия» некую чёрную магию, когда колдуны повелевали мёртвыми и превращали их в зомби, чтобы те исполняли их приказы. Сразу скажу, это – полный вздор, достойный разве что только сюжета какого-нибудь третьесортного фильма ужасов! Воскрешение мёртвых невозможно. И никаких ритуалов с помощью мёртвых, вроде порчи, приворотов, проклятий и т. д. настоящий некромант никогда не проводит. Те, кто практикуют некромантию, не используют мёртвых в качестве средства для достижения своих магических целей. Настоящие некроманты ставят своей целью лишь одно – помощь мёртвым – исполнение миссии, возложенной на них Руководством по праву рождения. Иными словами, некромантами рождаются, а не становятся. И ничего общего с привычной «магией» некромантия не имеет.
Почему же возникает необходимость в упокоении мёртвых? Дело в том, что люди, умершие не своей смертью, редко когда могут упокоиться самостоятельно. Для этого им нужна помощь живых медиумов-некромантов, у которых есть способность упокаивать души мёртвых. Неупокоеными остаются также те, кто завершили свою жизнь суицидом и те, кто умер от тяжёлой болезни в сильных страданиях, то есть, кто ушёл не в срок, от старости, а гораздо раньше, испытывая при этом страшную физическую и моральную боль. Пожалуй, вот три категории, когда мёртвые оказываются неупокоены, и им требуется помощь. Чтобы помочь им, Руководство наделило некоторых людей некромантическими способностями, которые способны передаваться по роду.
Так вот, я познакомилась со своим другом как раз тогда, когда он решил обратиться ко мне за помощью, как к некроманту. Я – медиум, мост между жизнью и смертью, и благодаря мне он смог рассказать свою историю во всеуслышание. Так пусть же она звучит набатом. Пусть она вдохновит тех, кто ещё только готовится встать на этот сложный путь – путь служения Родине, ибо нет дела благороднее этого.
Контакт между нами установился через фотографию.
После его смерти прошло всего шесть месяцев. Я увидела его портрет на билборде по дороге на работу, и сразу же определила, что этот человек мёртв.
Глядя ему в глаза, я ясно ощущала энергию потустороннего мира, исходящую от него. Я могла определить, как он себя чувствует, рад ли, страдает ли или, наоборот, счастлив. Он был спокоен и совсем не печалился, несмотря на жуткую смерть, которую ему пришлось принять. Его боль быстро ушла, вернее, её даже не было. Он сообщил, что даже не понял произошедшего с ним. Всё случилось очень быстро. Один миг – и всё, его уже ожидает жнец, чтобы посадить на поезд в мир Посмертия.
Через фото и зрительный контакт, я сразу же установила с ним связь, и он, обнаружив во мне способности, связался со мной. Я скажу честно: я вовсе не слышала голосов мёртвых, не видела призраков, и даже не воспринимала мыслей умрунов (умерших людей). Общение между нами происходило на каком-то непознанном уровне, особенности которого я так и не смогла определить. Возможно, это было общение через чистые чувства или архетипы, или то глубочайшее в подсознании, чему не дано названия ни в одном человеческом языке.
Молодой мужчина, который связался со мной, Ярослав, ставший для меня впоследствии лучшим другом, сообщил, что у него всё хорошо, и что он ни о чём не жалеет. Он хотел сказать своим родителям, чтоб они тоже не жалели о его смерти, ибо она была не напрасна. Хотя, эти слова вряд ли б утешили их, потому как нет утраты тяжелее, чем потерять своего ребёнка.
Соприкоснувшись с его сознанием, я не ощутила никакой тяжести, горечи, боли, которые сопровождали большинство потусторонних контактов. И я была рада за него, что он мог преодолеть весь негатив, неизбежно сопровождающий Переход, и воскреснуть для новой жизни с новыми силами.
К тому времени сеансы связи стали для меня привычными, и я не переживала так сильно о его судьбе, тем более, он сказал, что у него всё хорошо. Не осталось у меня привычного осадка горечи от внезапно и трагически оборвавшейся чужой жизни. А только свет, свет, свет… Мне казалось, всё его лицо светилось на портрете, а особенно выразительными были глаза, будто смотрящие в самую душу. Жаль, никто этого не замечал. Люди спешили на работу и по своим делам, и даже не обращали внимания друг на друга, куда уж на героев войны на билбордах. И никто даже не догадывался о том, что все они живы, живее всех живых, и вынуждены лицезреть этот позорный образ жизни своих бывших современников из другого мира.
Я не осуждала людей, ведь у большинства из них не было способности считывать информацию, поступающую от мёртвых, но чисто с моральной точки зрения им бы не помешало хотя бы разок поднять голову, оторвать взгляд от своих мелочных бытовых проблем, чтобы хотя бы знать своих героев в лицо.
В последующие разы по дороге на работу я старалась всё же как можно реже смотреть на портрет героя, потому как на глаза мне сразу же начинали наворачиваться слёзы. Таким было свойство некроэнергии, сопровождавшей каждый потусторонний контакт, что, вне зависимости от эмоционального состояния мёртвого, она всё равно неизбежно начинала доставлять боль живому, а каналы связи я, со своими способностями, устанавливала моментально.
При общении Слава был весел, оптимистичен и энергичен. Я лишь порадовалась за него, что и в мире Посмертия он нашёл своё место. А среди живых остался навечно в памяти героем. Он прожил достойную жизнь, хоть и короткую. Единственное, о чём можно было жалеть, так это о том, что он не оставил после себя наследников. Так уж получилось. И это печально. Потому как такое случается сплошь и рядом. Благородные, достойные мужчины, пожертвовавшие собой, редко продолжают себя. Они верны долгу, Родине, и всё, что касается личного счастья для них второстепенно, оттого и гены геройства, если таковые существуют, не передаются далее. Зато всякий биомусор, вроде алкоголиков, наркоманов, проституток и бездельников плодится, как мухи, засоряя общество и направляя его на путь деградации. А вдруг что случится, спасать потом весь этот хлам в большинстве приходится таким, как мой друг.
Возможно, я рассуждала до жути цинично и высокомерно, вообще, как фашистка. Я не была Господом Богом, не мне было судить, кому жить, а кому умереть, но вопиющая несправедливость, коснувшаяся моего друга, просто бесила меня. Почему он не выжил? Почему такие, как вышеперечисленные неугодные обществу элементы, продолжат себя, а его род вынужден будет прерваться?
Слава говорил, что он всегда был сосредоточен лишь на службе и отодвигал личную жизнь на последний план. С самого детства он грезил о карьере военного, и уже тогда был полон решимости следовать долгу солдата до конца. Уже в таком юном возрасте он понимал, по крайней мере, рассматривал такую возможность, что когда-нибудь ему придётся пожертвовать собой, поэтому он сделал это без малейших колебаний.
Он был сыном пограничника. Родился на Дальнем Востоке. С детства его окружали военные, да и он сам, с пятого класса уже надев погоны кадета, вряд ли смог бы свернуть с этого Пути. Он стал его призванием. Я была глубоко благодарна родителям Ярослава, которые воспитали его настоящим Воином, настоящим Мужчиной, верным своему долгу. Я гордилась им, как собственным братом, сыном, другом. И вместе с тем сердце моё охватывала горечь при мысли о том, что прожил он так мало.
Мой друг показывал мне воспоминания со службы и с учёбы. И я видела перед собой улыбчивого пацана в форме кадета, взрослого ребёнка, который уже тогда понимал, на какой путь ступил.
Слава начал своё образование в морском военном корпусе, а после поступил в гвардейское высшее воздушно-десантное командное училище на отделение подготовки офицеров морской пехоты. После выпуска его отправили служить на Северный флот. Служба ему нравилась. Он показывал мне много картин из своих воспоминаний. Рассказывал забавные случаи, произошедшие с ним при жизни, старался меня развеселить. Но моё сердце всякий раз обливалось кровью, когда я смотрела на друга. От жгучей несправедливости, творившейся в мире, всё вскипало внутри меня. Это рвало мне душу в клочья. Потом она немного успокоилась, исцелилась, но боль оставила уродливые шрамы, которые я не показывала никому, только сублимировала их в виде написанных книг.
Когда вспыхнула Третья Мировая Война, Слава не остался в стороне. Хотя к тому времени он уволился в запас. О причинах он сказал коротко: ему надоело терпеть самодурство начальства, которого вдоволь хватало на флоте. Да и к тому же он чувствовал сильнейшее эмоциональное и психологическое выгорание, устав бороться с тупостью некоторых вышестоящих сослуживцев.
Я таким его себе и представляла: парнем с несгибаемой волей и твёрдым характером, который не привык ни под кого прогибаться и плясать под чужую дудку. Тогда ему просто нужно было сделать перерыв, отвлечься на другую деятельность, чтобы через время вернуться в строй с новыми силами.
Он уволился, и на гражданке занялся бизнесом. Но вернуться обратно на флот ему было не суждено. Грянувшая война не оставила выбора. Слава явился в военкомат и вызвался ехать воевать добровольцем. В военкомате ему обрадовались и предложили командовать десантно-штурмовой ротой. Однако она была сформирована из только что мобилизованных неопытных бойцов, и вести их «на убой» мой друг, конечно, отказался. Вместо этого он отправился в эпицентр разгорающегося военного конфликта самостоятельно, где был принят на службу командиром роты мотострелкового батальона.
Враг сразу же прознал о выдающемся командире. Благодаря его грамотному командованию, отваге и выдержке, противники несли большие потери. Они охотились за ним. Боялись, ненавидели и охотились.
Ярослав погиб спустя сорок дней после поступления на службу, закрыв собой взрыв мины, чем спас жизни своих сослуживцев. Он говорил, что эти полтора месяца показались ему десятком лет. Он вспоминал самые тяжёлые дни наступления, которые, как он выразился, слились для него в один сплошной день, будто исчезли ночи. В перерывах между перестрелками он «гулял» по тылам противника, наводя ужас на врагов.
В ту зиму и половину весны стояли сильные морозы, как обычно и бывает, когда усиленно работает артиллерия. Но никто из его сослуживцев, прибывших на службу ранее, ни разу не заболел. На войне, вообще, редко болеют из-за стресса. Организм мобилизует все силы и не даёт вирусам атаковать себя. Ближе к середине весны стало легче. Противник стремительно отступал, оставляя город за городом, но до окончательной победы было ещё далеко.
В мае, в один солнечный ясный день, незадолго до моего дня рождения, Слава вошёл в один из посёлков для зачистки его от врагов-неонацистов, и там встретил свою смерть.
Что я делала в тот день? Уж точно не готовилась к собственному дню рождения, поскольку никогда его не праздновала, а занималась своими обычными делами, как и в любой другой день. Славе я тогда ничем бы не помогла. Я не имела ни возможности, ни желания помогать живым, только мёртвым, которые стали для меня настоящими друзьями. Я помогаю ему теперь, увековечивая его историю, его подвиг в книге, чтобы спустя сто, и более лет о нём помнили.
До последнего вздоха он самоотверженно защищал Родину, людей, идеалы, за которые шли воевать и восемьдесят лет назад, во время Великой Отечественной Войны, и теперь, во время незримой Третьей Мировой, которую предпочитали не замечать и называть другими именами.
Слава остался образцом мужественности, силы духа, отваги, он следовал долгу офицера до последнего, оставаясь защитником правды и справедливости в этом хрупком мире живых. И я готова была служить ему в уплату этого долга перед ним. Он погиб, чтобы жили мы. Он и десятки таких же храбрых бойцов погибали каждый месяц, если не день, чтобы мы не просто жили, а спали спокойно по ночам, находясь в глубоком тылу. Я бы с радостью отдала кому-нибудь из них свою жизнь, ведь мне она была не нужна, но Бог или, как я называла его, Предсуществование, распорядился иначе и послал мне иную судьбу.
«Ты только в начале своего пути» – Сказал мне однажды Ярослав, а мне бы уже хотелось пройти его до конца. Но я знала, что даже смерть – начало, а значит, и мой друг только ступил на свою истинную Дорогу.
Он освоился в мире мёртвых быстро, и практически сразу же занял должность одного из заместителей Бога Смерти. Теперь я могла не беспокоиться за Эвклидиса. Рядом с таким честным, порядочным, отважным человеком, как Слава, Бог Смерти мог не страшиться заговоров и предательств.
Но пока Ярослав в полной мере не вступил в свою должность заместителя, он трудился в Отделе Статистики. Я раньше о таком не слышала и с интересом начала расспрашивать о его работе.
– О, это очень интересно – анализировать линии судеб и выводить общие критерии. Да, впрочем, задания бывают самые разные. Например, определить, в среднем, сколько материальных благ нужно для того, чтоб человек о них не думал. Либо сколько детей должно родиться в семье, чтоб она просуществовала как можно дольше или… в общем, мы анализируем какие угодно ситуации…
– Ясно. И что же выяснили ваши специалисты? – скептически спросила я, ведь, на тысячу процентов была уверена, что жизнь – это испытание, и никакого счастья не существует.
– Ты знаешь, результаты оказались ошеломляющими… Большинство опрошенных мёртвых считают, что прожили счастливую жизнь на Земле.
– Большинство?
– Если быть точнее, более шестидесяти процентов.
– Не может быть!
– Но это так. Ты можешь мне верить.
– Всё рано, это ненормально, ты так не считаешь? Их должно быть если не сто, то хотя бы больше девяноста, иначе… Да все они лгут! Нет на Земле никакого счастья! – Я возмутилась, даже вспылила, повысив голос, а потом долго корила себя за свою несдержанность.
Я не была в восторге от жизни, и если б раньше, до знакомства со Славой, мне дали выбор: остаться на Земле, либо добровольно переместиться в мир Посмертия навсегда, я бы выбрала последний вариант. Теперь же я поняла, как глубоко ошибалась, не ценя ту жизнь, ведь, если б я сделала что-то подобное, то просто обесценила бы подвиг друга. Ведь он погиб ради того, чтобы жили мы, чтобы жила я. Имела ли я после этого право так расточительно разбрасываться своей жизнью? Конечно, нет.
– Тем не менее, данные говорят об обратном, – спокойно ответил Ярослав. Ему, наверное, надоело уже со мной спорить и в каждом нашем разговоре убеждать меня в том, что мне следует полюбить эту жизнь.
– А ты как считаешь? Ты… Был счастлив?
– Ну, конечно! – ответил он без малейших колебаний.
Тот сеанс связи был одним из тех исключений, когда мысленно я смогла «увидеть» своего погибшего друга, а не просто говорить с ним. И он выглядел весьма необычно. Он сменил свою военную форму на другую, которую ему выдали, как сотруднику Отдела Статистики.
Это был строгий костюм благородного светло-серого цвета с золотыми полосками на рукавах, плечах, у воротника и на концах штанин, на щиколотках. Славе он невероятно шёл, подчёркивая его мужественность и благородные черты лица. Серый отлично сочетался с небесным цветом его глаз. Они всегда смеялись, на каждой фотографии. Лишь на двух последних, которые он сделал перед самой отправкой на фронт, что-то печальное закралось в его взгляде. Возможно, то было предчувствие того, что ему не суждено вернуться домой, ведь все мы, на самом деле, знаем, когда умрём, только предпочитаем этого не замечать, а зачастую, вообще, не верить, что нам суждено когда-нибудь покинуть эту Землю.
И Ярослав, наверное, до последнего не верил, что не вернётся обратно, но это никак не повлияло на его решение, на его честное исполнение долга солдата. Он справился. Он прожил эту жизнь достойно. И мало того, он чувствовал себя счастливым, несмотря на то, что она оборвалась так внезапно, когда он одолел всего лишь треть своего жизненного пути. А это означало, что всё он сделал правильно. Мне не выразить словами, как я гордилась им, как почитала его, как восхищалась им, и одновременно, как мне было больно от осознания, что его больше нет с нами.
И мне хотелось писать и писать о нём, хотелось, чтоб каждый человек в мире узнал о нём, хотелось кричать во всеуслышание, умолять, чтоб его не забыли, чтоб помнили и через сто, и через тысячу лет. Но вместе с тем, я даже боялась связаться с его родителями. Я считала, что не имела никакого морального права разговаривать с ними, ворошить их память о безвременно ушедшем сыне, вновь всколыхнуть боль в их сердцах. Так мне пришлось переживать его утрату в абсолютном одиночестве, не надеясь на то, что мне станет легче. Мой дар и одиночество стали синонимами, ведь никто не мог меня понять. И мне, признаться, не нужно было ничьё понимание, а тем более, одобрение. Я решила быть собой, жить своими чувствами и принимать их, какими бы они не были.


2

Однажды Слава показал мне страшную картину из своих воспоминаний о земной жизни. Я будто сама ощутила его чувства, которые он испытывал тогда, зачищая истерзанный город от неонацистской чумы, развязавшей Третью Мировую войну.
Бить артиллерией было нельзя: эти ублюдки прикрывались мирным населением. Заняли шесть домов. Первые, вторые, третьи этажи. Жильцов, которые не успели уехать, либо которым просто некуда было бежать, выгнали в подвалы, где они были вынуждены сидеть без воды и еды часами. Высовываться во двор было опасно, ведь неизвестно, на кого нарвёшься. Как и во время немецкой оккупации, врагу могло не понравиться твоё пальто, либо выражение лица, либо, ты мог вызвать какие-то дурные для него ассоциации, и он мог за это просто пристрелить тебя, как скот. Мёртвых хоронили в воронках от взрывов прямо во дворах.
В основном остались пожилые тётки, бабки, деды, но изредка в воспоминаниях мелькали и довольно молодые люди и дети… О Боже, дети! Чумазые, голодные и холодные они сидели в подвалах, с широко распахнутыми от ужаса глазами, ожидая, когда «дяди» наверху кинут пакет с объедками.
Город был полностью обесточен из-за обстрелов. Артиллерия врага вырубила ТЭЦ, поэтому в квартирах не было ни света, ни воды, ни отопления. Как назло весна в тот год выдалась холодной, поэтому даже в подвалах было прохладно.
Нацики мародёрствовали, разоряли квартиры, рыская в поисках съестных запасов и наживы. Если ничего не удавалось найти, они психовали, начинали ломать мебель и выбрасывать её в окна. Как рассказывал Слава, во дворах тех домов, которые он зачищал, творился хаос. Они были завалены обломками мебели, окровавленным тряпьём и бинтами вперемешку с трупами домашних животных, которые уже никто не убирал и не хоронил.
Я ощущала невыносимо скребущий душу ужас, маявшийся где-то на задворках подсознания. И это был не страх Славы – он ничего в жизни не боялся, это был мой собственный страх, страх за его жизнь, потому как я ожидала, что вот-вот произойдёт непоправимое, и она оборвётся. Я потерялась во времени, и будто забыла, как он погибнет. Боялась, что его возьмут в плен. Я прекрасно знала о том, как относились в плену к нашим военным. Была наслышана о пытках, побоях, отсутствии медицинской помощи раненым, да, банально, об изнурении военнопленных голодом. Каждому давали пригоршню сырой гречки раз в два дня, не разрешали шевелиться, били, заставляли, якобы, каяться на камеру за то, что они «вторглись» в чужую страну. По сути же, разве должно им было каяться за то, что они самоотверженно, стойко защищали рубежи своей Родины и спасали мир от нацистской заразы, расползающейся из некогда цветущей страны?
Но плен… Не знаю, кто сдавался в плен. Точнее, не сдавался, а попадал. Наверное, лишь те, кто терял бдительность от сумасшедших физических и психологических перегрузок. Большинство же даже спали с гранатами зажатыми в руках, чтобы, если что… Либо засыпали с дулом автомата под подбородком, чтоб если вдруг неонацисты прорвут оборону, и всё будет предрешено, выстрелить себе в голову, только не попадать в плен к врагу, потому как там ждал настоящий ад. Он существовал. Он всегда существовал лишь на Земле. А те, кто верили в его существование после смерти, ничего не знали о жизни. Каждый из нас прошёл через свой личный ад индивидуальной тяжести. Ну а рай на Земле, как оказалось, не был предусмотрен.
Я тоже могла бы быть на той войне, но меня не взяли на службу по состоянию здоровья. Однако после рассказов Славы я ощутила болезненный укол совести.
– Не переживай, значит, твоё предназначение на Земле в другом. Видно, ты нужнее живой, – подбодрил он меня, но на душе у меня скребли кошки. А Слава ещё меня и успокаивал.
– Ты же боец, Ананке! Ну-ну, не падай духом! Всё у тебя наладится! – говорил он.
– Разве только в этом дело? У меня есть силы, но нет желания… абсолютно никакого желания продолжать эту жизнь. Мне надоело бороться. Вся моя жизнь – это нескончаемые бои: закончился один, начинается другой. Я просто эмоционально выгорела. Не хочу ничего, только покоя.
– Но и в мире после смерти не всё так просто. Здесь тебе тоже придётся бороться.
– Но не так же, как на Земле! Я всё знаю. В мире мёртвых хотя бы нет страданий, и есть уверенность в завтрашнем дне! Да нечего даже сравнивать истинную жизнь с этим временным карцером под названием земное существование!
Ох, как же тогда я была наивна, раз решила, что в мире Посмертия буду прохлаждаться и почивать на лаврах.
– Тебе дан величайший дар медиума, Ананке! Это ли не счастье? – настаивал Ярослав.
– Счастье… – Я горько усмехнулась. – Я не знаю, что это такое. Ни разу в жизни его не видела.
Какой бы позитивной не была личность умруна, а влияние некроэнергии на биополе живого человека нельзя было предотвратить. Постоянное подавленное состояние, депрессия, мрачные суицидальные мысли преследовали меня, как медиума. Я поняла, что от них никогда не избавиться, потому как тогда пришлось бы избавиться от дара, а это было невозможно.
В то время я поняла многих своих коллег-медиумов, которые не могли справиться с сумасшедшим психологическим давлением некромира, а потому спасались алкоголем и наркотиками, чтобы хоть как-то ослабить этот гнёт, либо хотя бы его не чувствовать. Но я твёрдо решила, что пойду до конца и буду помогать мёртвым, чего бы это мне не стоило.
– Я думаю, ты не замечаешь счастья во многих вещах, которые у тебя есть, и о которых мечтают многие люди. Будь внимательней, Ананке.
Я не могу сказать, что не ценила того, что у меня было. Я ценила, но просто на всём, чего я достигла, лежал налёт моего тяжёлого психологического состояния, поэтому все достижения мне были не в радость, либо она была такой кратковременной, что я не успевала её заметить. Я бы могла сказать, что жила эмоционально расточительно, раз не была способна радоваться, веселиться и наслаждаться жизнью. Да и, кроме того, пока шла война и тысячи солдат гибли на фронте, я решила для себя, что просто не имею морального права на радость. И тем более, не могу испытывать счастья, пока кто-то из моих соотечественников голодает в чужой стране, находится в плену и терпит побои, страдает от боли в госпиталях… Нет и ещё раз нет! Я запретила себе радоваться и веселиться. Теперь я даже не улыбалась: и из-за обстановки в стране и из-за своих личных проблем.
– Ну и зря! – сказал мне Слава. – У каждого свой путь на этой Земле. Если кто-то страдает, а ты не имеешь возможности ему помочь, это не повод хоронить свою жизнь. Живи, как тебе дано. Ведь для чего-то это нужно. А Судьба… Она знает лучше.
«Живи, как тебе дано…»
Эти слова надолго отпечатались в моей памяти, и стали для меня чуть ли не девизом, который я отныне повторяла про себя, когда мою душу настигало отчаяние.
Со временем я поняла, что мысли – это ничто, лишь электрические разряды в мозгу, которые появляются и исчезают бесследно. И слова тоже – ничто, лишь поступки имеют значение, и продиктованы они порою отнюдь не мыслями, а чем-то глубинным в подсознании – высшим «я», душою… А значит, негативные мысли не могут иметь власти над моей жизнью, лишь я – её хозяйка, и от них не должно зависеть ни моё настроение, ни мои поступки.
В тот раз моему другу повезло: зачистка прошла более-менее легко. Завязался бой, в ходе которого весь отряд неонацистов был уничтожен.
А почти через месяц моего друга не стало. Сила, отвага и смелость, к сожалению, не спасли его от смерти. Но он ни о чём не жалел. В отличие от меня. Я жалела о его смерти, как и о смерти сотен таких же славных, отважных воинов, которые пали, чтобы защитить Родину. Я же не сделала для них ничего, для них живых, но могла помочь им мёртвым. Только за помощью ко мне обратился лишь Слава. Доходы мои были невелики, но я твёрдо решила, что обязательно буду заниматься благотворительностью.
Славе я желала удачи в его новой деятельности, в его новой жизни. Общались мы легко, и, забегая вперёд скажу, что по прошествии определённого времени я заметила, что его лицо на портрете изменилось. Взгляд стал ясным, открытым, будто пронзающим душу. Это означало, что он упокоился и нашёл своё место в истинной жизни. Теперь я, глядя на него, улыбалась. Больше не о чем было жалеть, ведь всегда случается лишь то, что предначертано судьбой. А её выбор самый правильный.
Но я отвлеклась. Слава просил рассказывать всё по порядку, как я видела в его воспоминаниях во время сеансов потусторонней связи.
В то время шли сильные холодные дожди. Ничего не цвело. Из грязной земли, покрытой размокшей жижей, торчали лишь хилые голые деревца. Город, больше похожий на кладбище с полуразрушенными скелетами многоэтажек, наводил жуткое уныние, даже притом, что перевес сил был на стороне наших военных.
Слава чувствовал себя уверенно, это я боялась за него. Дождь хлестал, как сумасшедший. Намокло всё. И продрогло: бойцы в непромокаемой форме, БТРы, танки – они лениво ползли по изъеденной железными гусеницами земле, и будто живые, сопротивлялись от того, что их подняли в такую рань и погнали вперёд. Город вдали застыл сизо-серым маревом, будто покрытым сверху частицами сажи.
К обеду дождь прекратился. Рота поделилась на три части для зачистки. Командир взял с собой десяток крепких бойцов и отправился в самое пекло.
Твари прикрывались мирными жителями. Так просто было не подступиться. Две бессонные ночи прошли незаметно за составлением плана. Слава ощущал, что у него открылось второе, третье, четвёртое, пятое дыхание… Как и у его сослуживцев. Были те, кому пришлось гораздо хуже, чем ему: голодным полураздетым людям в подвалах, которых неонацисты держали в заложниках.
По улицам текли потоки грязной воды, собираясь в канавах и уродливых рытвинах, оставленных тяжёлой боевой техникой. Славин отряд бесшумно скользил меж надгробий-многоэтажек, направляясь в самое сердце замершего в ужасе города.
Нет, ещё не в нём мой друг встретил свой новый Путь. В другом месте. В моё сознание, опережая время, вторглась картина, оборвавшая в моём сердце последние нити, на которых держалось хрупкое равновесие и спокойствие. Хотя, как говорил Бог Смерти Эвклидис, крепости моих нервов мог позавидовать даже буддийский монах. Я увидела Славу, когда уже всё свершилось. Он сам мысленно приказывал мне отвернуться, но я не отворачивалась, зная, что не имела морального права это делать. Нет, я смотрела, смотрела сквозь глаза, залитые Славиной кровью. Я вся была покрыта ею с ног до головы, а он, как ни странно, нет, либо мне так казалось.
Он лежал на земле, на серо-буром ковре пожухлых трав. Вокруг словно не разливалась яркая цветущая весна, а стояла промозглая осень. На мертвенно-бледном, холодном лице моего друга застыло выражение умиротворения, пересохшие ледяные губы были чуть приоткрыты, руки безвольно раскинуты в стороны. Его сослуживцы, которые приходили в себя и поднимались с земли, были для меня тенями, я не различала ни их лиц, ни фигур. Только Слава уже подняться не мог, вернее, в том понимании, которое подразумевали люди. Но я знала, что в тот момент он оглушённо стоял рядом со своим обездвиженным телом и не мог понять, что произошло.
Кто-то из солдат с криком кинулся к нему, меня, словно бесплотного духа, откинуло назад. Славин образ заслонили тела, и он будто растворился в тумане. Я вернулась в тот дождливый полдень на подступы к истерзанному городу, куда держал путь Ярослав.
Хотелось закричать ему «Стой! Вернись домой!», но я понимала, что даже будь у меня такая возможность – воздействовать на прошлое, он бы всё равно не остановился. Не для того он отправился на эту войну. Он не мог остаться в стороне, спокойно наблюдая за тем, как гибнут люди в соседней стране, и отвратительная нацистской чума расползается по земле, захватывая всё новые территории. Нет, Слава был не таким. Такие, как он, держали на своих плечах весь мир и никогда не думали отступать. Не жаловались, принимая для себя лишь один путь – путь служения Родине и людям. Они, наверное, являлись сверхлюдьми, либо полубогами в человеческом обличье, если б последние существовали. Но я знала, что их нет. Теперь мне была известна вся изнанка этого Мироздания.


3

Дети в подвале устали ждать. Они уже смирились с тем, что их никогда не спасут. И нацисты если будут особо голодны, возможно, съедят их заживо. И как раз настал момент, когда они находились на грани от этой черты. Непоправимое они уже совершили, оставалось совершить то, что окончательно убило бы в них последние остатки человечности. Я не понимала, что превратило их в таких монстров.
Я не знала, сколько прошло времени. Картина вдруг сменилась другой. Шла перестрелка. Нацистов выбивали из дворов. Слава пригибался, чтоб не попасть под пули, стрелял в ответ, кидал гранаты в окна, потом, когда всё вроде затихло, перебежал на другую точку. Противник снова открыл огонь. Моему другу не впервой было терпеть сумасшедшие физические и психологические перегрузки. Это я терялась, не успевая следить за его действиями. Всё происходило слишком быстро. Осколки и крупная пыль секли лицо будто розгами. Я словно была обнажена. На мне не было толстой военной формы, подвески с боеприпасами. Не понимаю, как Слава вёл меня в бой. Пусть всё это было лишь иллюзией, чужим воспоминанием, в которое я погрузилась, но выглядело всё очень реалистично: я чувствовала и боль, и холод, и страх, и… одиночество, пожирающее душу. В бою, как, впрочем, и в мирной жизни, каждый одинок, каким бы слаженным не было отделение, рота, батальон… В душе каждый всё равно находится один на один с врагом. И я в те мгновения будто тоже взяла в руки оружие. Тело выполняло работу на автомате: прицеливалось, стреляло, отходило назад, потом снова шло в наступление. Я не руководила своими действиями, руководил кто-то другой, может быть, даже сам Слава, хотя я не понимала, как такое было возможно.
Когда ответная стрельба прекратилась, мой друг и ещё несколько бойцов ворвались в подъезд. Послышались крики. Когда я вбежала следом, трое чудовищ в человеческих обличьях, стояли на коленях с руками за головой. Кто-то попытался бить их ногой в лицо, но Слава остановил. Хотя, я бы на его месте не останавливала. Но мой друг был слишком человечным, слишком мягким, слишком добропорядочным…
И размышляя, откуда берётся зло в мире, я бы сказала, что один из путей его появления – бездействие добрых людей. Конечно, я не имела в виду Славу. Он-то как раз и не бездействовал, отправившись в чужую страну, чтобы остановить зло, пока оно не перешагнуло рубежи его Родины. Но сколько осталось там, в нашей стране, так называемых, «диванных» бойцов, «кухонных» революционеров, которые вроде и были добрыми людьми, но только и могли, что просиживать задницу у себя дома и критиковать ведение боевых действий с мыслью: «Авось, пронесёт, авось это дикое, бесформенное зло пройдёт мимо, и его остановит кто-то другой, но не я».
«Не остановит. Так не получится. Беда коснётся каждого, если мы не сплотимся». – Хотелось сказать им. – «Ибо то, с чем мы столкнулись, имеет просто катастрофические масштабы».
Такие, как Ярослав, это понимали, поэтому и вступали в добровольческие батальоны и отправлялись на войну.
Картинка вдруг исчезла, и вот я увидела своего друга снова. Он держал на руках маленького мальчика в синей курточке. Глаза пацана были широко распахнуты от шока. На грязном лице запечатлелись дорожки от слёз. Слава выносил ребёнка из подвала. Как я потом узнала, у мальчишки не осталось никого. Родители погибли в первые же дни наступления нацистов. Они пошли за водой и больше не вернулись, попав под артобстрел. Пятилетний ребёнок остался на попечении престарелых соседей.
Одного из трёх упырей кто-то, не сдержавшись, грохнул. Оставшихся двоих отправили в лагерь для военнопленных, хотя никто не мог гарантировать, что они доедут живыми. Но Слава, по крайней мере, приказал их не трогать. Конечно, не по доброте душевной и не из жалости, а для того, чтоб их впоследствии можно было обменять на наших.
Машина с пленными успела отъехать совсем немного, как раздался оглушительный свист, а затем передняя стена дома напротив рухнула, как подкошенная. Клубы пыли заполнили всё пространство широкого двора. Повсюду валялись выбитые стёкла. Получили прилёт, хотя не должны были. Неонацисты отступили. Отступили давно. Кто же оказался таким неугомонным?
Тремя днями ранее, на подступах к городу, Слава принял тяжелейший бой, унёсший жизни трёх его сослуживцев. В итоге удалось уничтожить несколько единиц бронетехники врага и более двух десятков живой силы, но это бы не вернуло назад товарищей. В плен никого не брали. Из той роты остался лишь один выживший. И ему удалось сбежать. Слава помнил те страшные, налитые кровью глаза, смотрящие на него из-под покрова темноты. Мой друг стоял в каком-то странном оцепенении и не мог навести дуло автомата на эти жуткие нечеловеческие глаза, будто они загипнотизировали его подобно взгляду змеи. Славе казалось, что и зрачки, нацеленные на него в упор, стали вертикальными, и само тело врага, скрытое ночным мраком, было покрыто отвратительной змеиной чешуёй. Слава мотнул головой, и наваждение исчезло, а из зарослей колючего терновника послышались возня и хрип. Он бы ещё мог его догнать и добить либо взять в плен, но почему-то… отпустил…
В ту же минуту за спиной раздался оглушительный грохот. Это сдетонировали заряды в подбитом танке. Мой друг сорвался с места и побежал к месту взрыва, чтобы удостовериться, что никто из его подчинённых не пострадал.


4

Тогда, в зачищенном от нацистской чумы дворе у меня промелькнула мысль, показавшаяся абсурдной. Но Слава сказал, что это правда. Реальность, слой за слоем, вскрывалась передо мной, и я видела те же змеиные глаза, что и Ярослав, скрывшиеся в темноте, а затем будто снова вынырнувшие из неё, на расстоянии пятидесяти километров. Враг как-то выследил тактическую группу моего друга и ударил именно в то место, где шла зачистка. Хотя, я ещё могла списать всё на случайность, если б поблизости не работало целых восемь таких отрядов для зачисток.
Солдаты тут же заняли оборонительные позиции, наводчики принялись искать координаты для ответного огня. Гражданские снова попрятались в подвалы.
Я знала ответ, как и Ярослав теперь уже знал, только не мог понять, зачем, к чему эта бессмысленная месть на последнем издыхании. Змеиные глаза ещё долго будут стоять передо мной. Его позывной мой друг узнал случайно. «Змей». Почему-то Славины сослуживцы решили звать его личного врага именно так – «Змей». Может, они сами и придумали ему такое прозвище, а на самом деле его позывной был другим. Неизвестно, но кроме моего друга никто его не видел. И я стала думать, что его, быть может, и не существовало вовсе… Хотя, бред, конечно. Змей, правда, существовал. Пусть не физически, но как коллективный отравленный разум всех тех, против кого воевал мой друг.
В ту пору стоял туман, дожди и непроходимая грязь, но это не мешало подразделению Славы выполнять задачи по уничтожению боевой техники и живой силы врага.
После освобождения ещё нескольких дворов мой друг получил приказ прекратить зачистку и выдвигаться на северном направлении. Ему передали координаты вражеских позиций. Всё оборвалось у меня внутри, ведь Слава отправлялся в место, где принял свою смерть. Но он на полпути повернул обратно на юг, куда вела его интуиция. Ему не давал покоя Змей. А я бы советовала Славе плюнуть на него и сосредоточиться на первоочередной задаче. Хотя… Возможно, его интуиция не ошибалась. Да и его личный враг вряд ли б отстал сам, пока мой друг его не остановил бы. Так что… Иного пути у него просто не осталось. Любая дорога вела именно в ту точку невозврата, в которой произошло необратимое. И с самого детства Ярослав не мог свернуть на какую-нибудь другую, окольную тропу, ведь всё, почти всё предрешено, и финал известен с самого начала. Только не нам. Мы, как безмолвные зрители, сидим перед экраном, на котором крутится наша собственная жизнь, не в силах изменить исход, который известен лишь режиссёру. Выбор – лишь иллюзия, искусно обёрнутая в этикетку случайностей и личных предпочтений. На самом деле никто ни над чем не властен. В наших силах лишь досмотреть этот фильм до конца, либо уйти с сеанса.
Эта идея – идея о вечном возвращении – свела с ума одного знаменитого философа. Она поразила его разум и заставила пересмотреть свои убеждения, если вообще, не отказаться от них. И, что самое страшное, к его великому сожалению, официальная наука подтверждала теорию цикличности Вселенной. Но тот философ пошёл дальше. Он предположил, что, если в каждом новом цикле Вселенная до последнего атома с точностью повторяет себя? Это значит, что всё когда-нибудь будет вновь, и каждому человеку придётся переживать все испытания бесчисленное количество раз. В таком случае неотвратимость судьбы и отсутствие выбора являются краеугольными камнями, на которых зиждется всё Мироздание. По-видимому, у него у самого была тяжёлая судьба, поэтому он так и боялся её повторения, и мысль о вечном возвращении стала для него потрясением.
Между тем официальная наука вовсе не утверждала, что Вселенная должна непременно повторять себя. Распределение и сочетание атомов и их частиц на заре формирования космоса происходило рандомно, поэтому вероятность того, что в каком-то из циклов могла возникнуть точная копия сегодняшней Вселенной практически равнялась нулю. Но откуда в сознании людей так прочно засела идея о фатальности, о том, что всё заранее предрешено, и чтобы они не делали, от судьбы не уйдешь? Наверное, от собственного бессилия перед лицом природы и обстоятельств непреодолимой силы: социальных катаклизмов, как жернова перемалывающих своих жертв, неизлечимых болезней, словно насланных свыше за грехи, и т. д. Слава бы сказал, что нужно лишь одно: бороться, бороться и не засорять себе голову ерундой. Он не верил в судьбу, а между тем, она вела его в одном известном ей направлении, и, глядя на неё, казалось, что, действительно, всё на свете предрешено.

***

Я постоянно чувствовала спиной чей-то взгляд. Пронзающий, обжигающий душу, будто личный враг моего друга был повсюду, и следил теперь не только за ним, но и за мной.
Возможно, Змея и не существовало на самом деле, это чутьё привело Ярослава в то место, где он был нужен больше всего. Тот бой запомнился мне больше всего.
Вместе с бойцами добровольческого батальона, Слава и его сослуживцы взяли в кольцо 105-ю бригаду. Ту, самую зверскую, солдаты которой безжалостно расстреливали пленных и издевались над мирными жителями. Но Змея в ней не оказалось. Из выживших осталось только тринадцать чудовищ. И их число стремительно сокращалось. Никто не собирался лечить ублюдков, и они просто тихо подыхали от ран. По-любому, их всё равно ждала смертная казнь.
Враги пытались прорваться небольшими группами, но по их бронетехнике нанесли удары гиацинтами, что лишило их возможности разомкнуть кольцо. Несколько дней бушевали чудовищные грозы, расчерчивавшие небо розово-красными гигантскими молниями. Когда вой взбесившейся стихии смешивался с грохотом артиллерии, становилось жутко. Мне казалось, что я попала в самый настоящий ад, хоть я и знала, что его не существует. Единственное, что меня тогда утешало: то, что всё это делалось не зря. И мне тоже хотелось что-то сделать, помочь воинам, но вмешаться сквозь время я не могла.
Слава похудел, отрастил бороду, стал намного меньше улыбаться. Но я всё равно запомнила его таким, каким он предстал передо мной в одном из воспоминаний, на присяге после поступления в училище. Девятнадцать лет – так мало, но в свои девятнадцать он был крепче духом, чем большинство в сорок. Теперь, после смерти, он тоже выглядел на девятнадцать, и если б не взгляд, в котором разливался океан всей пережитой боли, я бы решила, что он, и вправду, ещё мальчишка.
То, что ждало его теперь – настоящая истинная жизнь, но она казалась ему нереальной. Он погряз в воспоминаниях, они захлестнули его, как волны губительного океана. Я должна была упокоить его душу, и я упокаивала, говорила, что ему нужно сосредоточиться на себе и на своём дальнейшем Пути, но Слава тяжело отпускал прошлое, хотя поначалу, при знакомстве, мне казалось, что всё как раз наоборот.
Передо мной мелькали вспышки взрывов и пули прошивали насквозь, но я была бесплотным духом, сопровождавшим Ярослава в его воспоминаниях о земной жизни. Мне никто не мог причинить вреда. Как и ему. Отныне всё встало на свои места.
Ему показалось, что среди дыма, в самый разгар битвы, мелькнули, будто наваждение, красные, налитые яростью глаза, и блеснула мерзкая чешуя его личного врага. Мой друг пальнул в ту сторону очередь из автомата, но там никого не оказалось.
– Ты гоняешься за призраком. – Шепнула я ему. – Это дух врага, а не реальный человек.
– Гонялся. – Поправил он, и я снова забыла, что путешествовала лишь по его воспоминаниям, а не по реальным местам битв.
– Покажи мне, что произошло дальше.


5

Только на картинках в Интернете и фильмах ужасов всё выглядит не страшно. Реально, это – кошмар. Раздавленные головы, кишки, намотанные на гусеницы танка, оторванные руки и ноги, об которые приходится спотыкаться в бою. Чтобы успокоить нервы, я представляла себе, что оказалась просто в ужастике и всё вокруг ненастоящее: бутафорские реки крови, внутренности, размазанные колёсами, и прочее и прочее, чего я не хочу упоминать на страницах этой книги. В какой-то степени всё это и являлось ненастоящим, ведь своё прошлое Слава уже пережил.
Погоня за Змеем продолжалась.
Мой друг говорил, что помнил всё очень смутно, будто на всех воспоминаниях лежала пелена. Он и своё-то имя с трудом вспомнил, что уж говорить о последних травмирующих событиях его жизни. Он еле вспомнил название города, который следовал дальше. Над его освобождением и зачисткой пришлось знатно потрудиться.
Нацисты отступали, и по их позициям был нанесён авиаудар, унёсший жизни приблизительно 1500 солдат. Однако в городе оставалось ещё около полутысячи противников, которых требовалось как можно скорее ликвидировать.
Штурмовые отряды заходили в город, чтобы выдавить оттуда врага. Но это оказалось не так просто сделать. Там засели ублюдки из 150-го нацбатальона, который, наряду со многими, подобными ему, славился своей жестокостью.
Ещё один город-призрак с полуистлевшими скелетами многоэтажек, навевал уныние. Там уже почти никто не жил, и, тем не менее, за него шли кровопролитные бои. На миг я словно воспарила ввысь и увидела его с высоты птичьего полёта. Передо мной простёрлась красно-бурая безжизненная земля и застывший труп города на ней. То, что сделали с некогда цветущим краем нацистские ублюдки, не подлежало прощению.
За несколько лет противником была создана сеть подземных коммуникаций и складов, хорошо защищённых от авиаударов. Нацисты, будто крысы, ползали в подземельях, встретиться со своим врагом лицом к лицу у них не хватало духу. Они горазды были только предавать, бить исподтишка, в спину, и позорно бежать с поля боя. Работало много снайперов, что усложняло зачистку.
Внезапно я оказалась в самом эпицентре сражения. Наша артиллерия накрыла позицию врага, но огонь продолжался. Среди дыма, огня и хаоса невозможно было понять, откуда стреляют.
Истребители с сумасшедшим воем, нагнетающим леденящий кровь ужас, промчались над головами. Послышалось два взрыва, после которых наконец-то наступила тишина.
Слава с несколькими сослуживцами шагнул вперёд, в клубы едкого тумана, состоящего из пыли и микрочастиц человеческой крови. Крупная группа нацистов продолжала скрываться в подземных помещениях завода, куда не могла достать ни артиллерия, ни авиабомбы, лишь человеческое существо, охваченное справедливой местью и чувством долга.
Я слышала будто сквозь вату, звуки выстрелов и крики. Я затыкала уши, но звуки всё равно проникали в мою голову сквозь кости черепа. Я упала на истерзанную землю и видела вход в преисподнюю сквозь кровавую пелену. Возможно, у меня была лёгкая контузия, хотя я не понимала, как её мог ощущать бесплотный дух, которым я на время стала.
Контузия, наверное, была самым страшным ранением, которое можно получить на войне. Ведь после её самых тяжёлых форм человек превращался в овощ и терял рассудок. Можно было потерять руку, ногу, зрение, слух, но при этом остаться здравомыслящим человеком, способным и дальше работать, чего-то достигать, двигаться к своей цели, пусть и с некоторыми ограничениями. Потеря же рассудка означала конец всему. Умственно неполноценный человек становился непригоден для социальной жизни. Мне рассказывали о случаях тяжёлой контузии, после которой люди больше не могли собрать свои мысли, попросту не могли думать, сосредотачивать внимание, общаться. Я вздрогнула, представив себе эти ужасы.
Входом в преисподнюю являлась тяжёлая двухстворчатая железная дверь, ведущая в складские помещения завода, находящиеся на минусовых этажах. Наши бойцы вырезали из неё кусок, чтобы можно было проникнуть внутрь. Их встретил огонь, но к счастью, никто не пострадал: сказывался высокий профессионализм и значительный боевой опыт Славиных сослуживцев.
Время для меня растянулось на вечность. Я ждала, когда вернётся мой друг, и, не дождавшись, шагнула за ним следом. В ту же минуту выключилось красноватое аварийное освещение. Меня окутала липкая, пропахшая кровью, мгла. Несколько мгновений я шарила руками по стенам, абсолютно ослепнув в темноте, а затем, когда силуэты коридора начали проступать передо мною, медленно пошла вперёд. Я двигалась к средоточию какого-то ада, который пугал меня, хотя, что ещё, после соприкосновения с миром Посмертия, могло испугать? Всё будто происходило наяву. Я не знала, что ждало меня впереди. Слышала лишь отдалённые отголоски перестрелки, чьи-то вопли, грохот, стуки и… скрежет. Невыносимый, выворачивающий душу наизнанку скрежет, будто кто-то пытался ободрать краску с труб. Я представила себе невидимого врага либо, наоборот, союзника, который в приступе бессильного отчаяния, находясь на грани смерти, царапал на металле одному ему известные слова. Может, это были последние слова любви самым близким людям, либо проклятья тому, от руки кого он пал, или просто предостережение… предостережение от подобной участи.
Эвклидис, Бог Смерти, однажды сказал мне, что если войну можно избежать, то нужно попытаться избежать её любым путём, ведь в ней нет ничего хорошего. Война калечит миллионы судеб. Но эту войну мы избежать не могли, ведь на кону оказалось существование и безопасность нашей Родины.
Звуки становились громче. Я будто против воли передвигала ногами, делая шаги, приближавшие меня к чему-то, чего я не хотела видеть.
В темноте все мои потаённые страхи стали так осязаемы. Я буквально могла к ним прикоснуться рукой. Стены стали больной изъязвлённой кожей какого-то чудовища или гигантского человека. Они отражали мой панический страх перед болезнями. А липкая чешуя омерзительного чёрного змея покрывала собою трубы в коридоре. Она символизировала мой страх перед врагом, самого врага, с которым я не могла справиться, с которым не смог справиться даже Слава, но его дело продолжили другие. Он сделал так много в отличие от меня.
Воздуха перестало хватать. Горло сдавило невидимыми тисками, будто на него кто-то наступил. Я пыталась вырваться из удушающей тьмы, проснуться от кошмара и вдруг почувствовала, как кто-то схватил меня за плечо. Я инстинктивно обернулась, уже готовясь нанести удар, но увидела лишь лицо своего друга, освещённое фонарём.
– Не ходи здесь одна, – просто сказал он. – Освещение скоро должны дать. Ребята уже занимаются этим. Но всё равно даже при свете не ходи.
– Где все? – испуганно спросила я. – Ты один?
– Ты отстала. Я отправился на твои поиски. Зачистка ещё идёт.
Слава повёл меня обратно к выходу, но каким-то другим путём. Мы прошли мимо большого технического зала, стены которого оказались забрызганы кровью. Два огромных прожектора били откуда-то сверху. Должно быть, они работали от генераторов. В центре зала валялись тела. Только тут я заметила едва ощутимый запах смерти. Сладковато-тошнотворный невидимый туман висел в воздухе, пропитав собою стены коридоров. Я вздрогнула от ужаса, замерев у входа.
– Дальше! – скомандовал Слава. – Не надо тут задерживаться. Это лишь воспоминания.
Тела, в беспорядке валявшиеся на полу, меня не шокировали и не испугали. Напугал меня запах, которого я никогда в своей жизни, слава Богу, не слышала и не представляла, каким он мог быть. Я не знала, что он настолько жуткий. Я, вообще, ничего не знала ни о жизни, ни о смерти. Нет, я, конечно, была прекрасно осведомлена, куда души попадают после неё, но вот сам механизм смерти был мне неведом. Может, оно и к лучшему? Живым не следовало его постигать.
Я послушно зашагала следом за другом, но ужасная картина продолжала стоять у меня перед глазами. Сзади до нас донеслись звуки выстрелов и голоса. Я остановилась и оглянулась назад, в темноту, где брезжил слабый свет.
– Тебе нужно на воздух. Идём!
Не дожидаясь моей реакции, Слава схватил меня за плечо и повёл дальше.
– Сейчас наружу выберемся, покажу тебе кое-что, – запыхавшись, сказал мой друг.
Вскоре спасительный свет забрезжил вдали. Сквозь вырезанную дыру в двери било яркое апрельское солнце, но мне в его лучах почему-то мерещился кровавый отсвет. Я не хотела идти вперёд, ведь прекрасно знала, что меня ждёт дальше и что предстоит мне увидеть. Надеясь непонятно на что, я попыталась образумить своего друга. Путешествия по воспоминаниям, причём ещё таким трагическим, явно не шли ему на пользу.
– Слав, постой! – внезапно воскликнула я.
Он обернулся, глядя на меня в упор.
– Послушай, хватит этих воспоминаний. Мне тяжело. Да и тебе, наверное, не легче. Отпустим прошлое.
– Ты ещё не увидела самого главного, – не очень-то приветливо отозвался мой друг и зашагал вперёд.
Я сразу же догадалась, о чём он говорил. По моему телу прошлась дрожь, но противиться я не стала и позволила ему вести себя. Мёртвым друзьям я полностью доверяла.

***

С утра нас ожидало радостное известие: нацисты по ошибке накрыли своих из гаубиц. Но я больше не разделяла энтузиазма Славиных сослуживцев, ведь вся окружающая обстановка являлась иллюзией.
Я подозвала друга к себе и попыталась снова с ним заговорить.
– Тебе не кажется, что пора бы наконец-то взять себя в руки и сосредоточиться на главной задаче?
– Моя главная задача сейчас – показать тебе как можно больше, чтобы у тебя был материал для написания книги…
– Я увидела достаточно. Спасибо. Но мы начали ходить кругами. Ты снова ведёшь меня к тому моменту… – Я тяжело сглотнула. – К тому страшному моменту, когда оборвалась твоя жизнь. Слав, ты теряешь силы из-за этих воспоминаний, а они тебе ещё понадобятся.
– Для чего же мне силы в мире мёртвых? – скептически спросил он. Его настроение в последнее время нравилось мне всё меньше и меньше.
– Для поиска своего близнецового пламени.
– Его невозможно найти! – отмахнулся мой друг.
– Я же нашла! Точнее, это Эвклидис меня нашёл.
– Ты – медиум. Ты – особенная. У тебя дар. А я…
– А ты – герой, Слава! Ты тоже – особенный, и ты достоин найти вторую половину своей души. Я готова помочь тебе в поисках…
– Не надо, Ананке. Ты и так уже сделала для меня слишком много. Я не могу тебя так утруждать.
– Но мне это в радость – помогать тебе.
– Как же ты собираешься искать? Вдруг вторая часть моей души ещё не воплотилась на Земле?
– Будем надеяться, что воплотилась.
Я и сама не могла понять, когда успела стать оптимистом.
– Даже если она в мире мёртвых, найти её среди миллиардов умрунов – это просто нереально.
– Я попрошу помощи у Бога Смерти. Я служу ему в мире живых. Я использую свой дар. Я помогу тебе всем, чем смогу. Только, пожалуйста, больше не вороши своё прошлое. Пора его отпустить.
Мои слова, кажется, убедили Славу. Он присел рядом со мной на поваленное дерево и глубоко задумался. Вот так и сидели мы с ним посреди руин. Жаркое весеннее солнце начинало припекать. Над городом клубился дым от костров, где-то издали слышался приглушённый стрёкот артиллерии. Я слышала и видела всё то, что видел и слышал мой мёртвый друг.
– Хватит! – тихо сказала я. – Остановись!
Вначале исчезли звуки. А затем вся окружающая реальность будто начала слазить с холста, как краска. Деревья морщились и постепенно сжимались в тонкие линии, полуразрушенные высотки обращались в пыль, здание завода тоже сложилось, как карточный домик. Исчезли цвета и формы, и в конечном итоге мы оказались в белом, абсолютно пустом пространстве, в котором отсутствовала всякая геометрия и измерения.
– Что это? – спросила я.
– Это – мой чистый разум, – ответил Слава. – Теперь я готов к новому.
Я видела своего друга очень ясно. Он стоял передо мною и выглядел именно таким, каким я его запомнила на фотографиях, только одет он был не в военную форму, а в обычную одежду.
Я шагнула ему навстречу и тронула за плечо, наклоняя его голову к себе.
– Верь мне! – сказала я.
– Жаль, что ты – не моё близнецовое пламя! – разочарованно сказал Слава.
А мне нисколько не было жаль, потому как я считала себя недостойной такого человека, как Ярослав, и вряд ли бы я могла быть похожей на него. Но я точно знала, что вместе нам удастся отыскать его близнецовое пламя, а ещё интуиция подсказывала мне, что оно – точно в мире живых.
Но, действительно, как я собиралась искать его? Не дала ли я обещание напрасно? Внутренний голос говорил, что я на верном пути и всё сделала правильно.

***

Вскоре я связалась с Эвклидисом и рассказала ему о том, что я увидела в воспоминаниях Славы.
– Тебе не кажется, что есть в этой войне что-то… сверхъестественное? – таинственно предположила я.
– Сверхъестественное? Война – это всегда ненормально, Ананке, но в ней нет ничего сверхъестественного. Тебе ли этого не знать, ведь ты – довольно сильный опытный медиум. Ты постигла многие тайны Мироздания.
– Но Слава… Он видел кое-что… кое-кого…
– Того призрака?
– Он утверждает, что Змей был реальным человеком. Он погиб за день до него. Слава сам лично застрелил его.
Я вспомнила, с каким облегчением мой друг вышел тогда из той перестрелки. Пуля угодила точно в сердце его врага, но тела так и не нашли. Точнее, мой друг списывал всё на то, что в хаосе, который царил на захваченных вражеских позициях, опознать среди трупов конкретного человека становилось весьма проблематично, к тому же, Ярослав толком не мог вспомнить черт его лица. Только жуткие нечеловеческие глаза всплывали в его памяти, и он остерегался снова увидеть их, пусть и безжизненными.
Во мне же нарастала тревога. Я ощущала поток враждебной энергии, охватывающий всё новые территории. В нём слышался не то зов, не то какой-то ментальный приказ уходить. Уходить, но куда? История обретала новые черты, и таинственным образом Слава оказался втянут в гущу дальнейших невероятных событий, которые ещё раз перевернули мои представления о мире и заставили взглянуть на жизнь под другим углом.


6

У моего брата была подруга, Чантико, которая и рассказала нам, что ей удалось побывать в том Городе совершенно случайно, и она так до конца и не поняла, как смогла совершить переход. Она вот уже шесть лет жила на Земле, и одним ясным осенним вечером, выйдя из кофейни, и дав волю своим ногам, не заметила, как вдруг оказалась в незнакомом Городе. Его улицы были длинными и тёмными. Громадные чёрные небоскрёбы, верхушки которых тонули где-то в облаках, оказались несколько похожи на надгробия могил великанов. В Городе шёл дождь, и совсем не было прохожих. Чантико даже показалось, будто она – единственная обитательница этого странного места. Её интуиция дала сбой, а телефон с навигатором отключился, поэтому она около часа петляла по тёмным переулкам таинственного Города, вглядываясь в очертания многоэтажек и расплывчатый свет зеленоватых фонарей. И вдруг в какой-то момент, сделав шаг, оказалась в привычной для себя обстановке. Дождя не было и в помине, кругом царило оживление, группы туристов расхаживали по улицам, фотографировались и веселились. Сотни машин сигналили друг другу и зевакам, решившимся перебежать дорогу в недозволенном месте. Чантико поняла, что на целый час переместилась куда-то, будто провалилась в иное измерение, но не могла понять, как ей это удалось.
Признаться, её рассказ нас удивил. Ведь никаких других измерений не существовало. Была одна физическая вселенная, созданная Парабраманом, и внутри неё, как и за её пределами, не могло существовать никаких иных параллельных миров. Но Чантико настаивала на том, что видела один из них.
– Это не было галлюцинацией! – Неожиданно резко ответила она, когда мы с братом позволили себе подшутить. – Город реален! А вы просто не хотите ничего видеть дальше своего носа! Но раз так, я непременно расскажу об этом происшествии Унго. Уж она-то меня поймёт!
С этими словами Чантико демонстративно встала из-за стола и ушла, не попрощавшись.
Мы с Люминесом удивлённо переглянулись.
– Что это с ней? – спросил я.
– Понятия не имею! – ответил мой брат. – Никогда не видел её такой вспыльчивой.
А Унго… Насколько я знал, с ней в прошлом произошла какая-то трагедия. То ли она потеряла возлюбленного на войне, то ли они расстались по другой причине, но факт оставался фактом: вечно мрачная и неразговорчивая Унго до сих пор страдала и тосковала по нему, поэтому не могла в полной мере участвовать в социальной жизни нашего общества, намертво нацепив на себя образ отшельницы, но несмотря на это, она была великой воительницей.
В прошлом, во времена Раскола, когда часть нашего общества противостояла страшной угрозе в лице Хаоса – аса-отступника, осмелившегося бросить вызов официальной власти в лице моего отца, а другая его часть присягнула ему в верности, Унго, не жалея себя, храбро сражалась плечом к плечу со многими асами, в том числе с нами и Чантико, и вместе мы остановили кровожадного преступника, не позволив ему взять власть в свои руки и навредить вселенной.
Прокручивая в голове тот короткий разговор, во время которого Чантико неожиданно резко отреагировала на наши безобидные шутки, я понял, почему она так сделала.
Чантико была влюблена в приёмного сына Люминеса, но так как молодой ас оставался к ней равнодушен, она рассчитывала на то, что её друг как-то повлияет на него, но Люминес предоставил ему самому возможность устраивать свою личную жизнь, и не лез с советами. Конечно, Чантико это взбесило, ведь она надеялась на поддержку.
Но я всё-таки надеялся, что долго беситься она не будет и сможет понять моего брата, а заодно и простить холодного самоуверенного мальчишку, у которого на уме были одни битвы и оружие.
А мне… Мне нравилась Унго. Но куда мне было тягаться с таким противником, как её бывший возлюбленный, ведь он прочно засел в её сердце! Если она не смогла разлюбить его за восемьдесят с лишним лет, то вряд ли у меня имелся шанс обратить её внимание на себя. Но асы влюблялись насмерть, влюблялись на всю жизнь, на всё воплощение. Так что, вряд ли Унго забыла бы его до окончания этой Манвантары.
Мир имел циклическую структуру. По сути, вечным было лишь Дыхание непознаваемого Парабрамана – того, кто стал причиной возникновения Вселенной, того, кто являлся великой беспричинной первопричиной всего, что существовало внутри Мироздания. Великое Дыхание не имело начала и не могло иметь конца. В момент, когда непознаваемый Создатель делал выдох – рождалась Вселенная, чтобы просуществовать триллионы лет нового цикла проявленности – Манвантары. Когда же он делал вдох – Вселенная переходила в состояние сингулярности и переставала существовать такой, какой мы её знаем. Период непроявленности – Пралайи, также длился триллионы лет, чтобы затем его сменила новая Манвантара.
Цивилизация асов зародилась с первыми звёздами и насчитывала уже миллиарды лет своей истории. Мы не знали, сможем ли пережить грядущую Пралайю, но нам удалось разгадать все тайны Мироздания, «приручить звёзды» и практически объять всю Вселенную.
Вселенные не являлись идентичными копиями друг друга. В каждой Манвантаре космическое пространство имело свои особенности, структуру, законы физики и геометрии. Я много раз спрашивал у отца, более сведущего в делах науки, были ли в прошлых Манвантарах люди? Он сказал, что были лишь в предыдущей, но всем им, конечно, не удалось выжить в условиях полного растворения и исчезновения материи и пространства. Та цивилизация, рассказывал он, была великой. Её могущество распространилось на сотни галактик, и если б ей дали больше времени, она бы заселила всю Вселенную, но, увы, срок проявленности Мироздания подходил к концу, Какими бы могущественными и технически развитыми не являлись люди той цивилизации, но обратить процесс распада Вселенной вспять они оказались не в силах, потому как ничто не могло противиться механизму энтропии.
Когда они поняли, что происходит, то полностью перешли на уровень бестелесного существования. С тех пор они представляли собой лишь чистый разум, который хранился в Единой Информационной Структуре космоса. Таким образом, они надеялись избежать собственной гибели. Но прошли ещё миллиарды лет. Взорвались последние звёзды, а чёрные дыры поглотили друг друга, уничтожив сперва всё вещество во вселенной, а затем принялись за поля и излучения. Осталась лишь информация. Но так, как температура в космосе неуклонно продолжала стремиться к абсолютному нулю, выжить человеческой цивилизации даже в том её невообразимом виде, в котором она находилась, всё равно было невозможно. Когда температура всё же упала до критической отметки, движение в пространстве стало невозможным, а само оно начало распадаться. Даже бесплотная нематериальная информация, которая представляла собой оцифрованный разум, уже не могла существовать в таких условиях и просто стёрлась.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71235700?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.