Мы были людьми
Мы были людьми
Лукас Аппероль
Большой человек, который вернулся в своё детство и стал настоящим – именно так можно подытожить главный посыл автора произведения, который написал небольшую стопку своих очерков. В них повествующий рассказал об очищении и рождении другой формы внутреннего и внешнего, которая оттачивалась под тяготами и страданиями на бескрайнем поприще чистилища. Появление этого нового незримо, оно не имеет четких контуров и привязок, но дает возможность читателю каждый раз рассмотреть самое редкое и ценное на другой стороне человека, в котором он просыпается и начинает чувствовать себя настоящим. Последнее автор собирает из тесных судеб и событий, встречающихся на его околофронтовом пути. Помимо описания пройденного, автор дополняет свои сюжеты набросками в карандаше, которые более глубже передают атмосферу отдельных эпизодов повествования.
Лукас Аппероль
Мы были людьми
Вступление
Хочу поприветствовать своего читателя и поблагодарить его за то, что он взял в свои руки этот сборник очерков. Для меня этот человек особенно дорог, потому что он каким-то образом захотел оторваться от своего спокойствия и посмотреть на другую, тяжёлую и не совсем приглядную, сторону жизни. Последняя разделяет эту жизнь на до и после, прозрачно показывая истинную природу человеческих взаимоотношений. Последняя раскрывает самого тебя и позволяет посмотреть на твои сильные или слабые стороны. Обычно ведь так приходится, что об этих «сторонах» на войне пишут только самое лучшее, достойно отображая мужественное начало и большую силу нашего воинства.
Так оно и должно быть, однако в моих текстах воинствующих настроений и больших радостей нет, потому что на фронте святое обычно очень трудно разглядеть, ибо оно очень глубоко спрятано. И всё же я постарался его распознать и выложил об этом святом свои мысли, дополнив их набросками в карандаше.
Знаете, никогда бы в своей жизни не подумал о том, что буду когда-то и о чём-то писать. Впрочем, и с этим сборником всё могло быть точно так, если бы не сложились определённые обстоятельства, которые и положили ему начало.
Началось всё очень давно, ещё осенью двадцать второго года, когда я входил в состав группы по эвакуации раненых. Тогда, находясь вместе со своими товарищами под обстрелом в подвале полуразбитого сарая, мне впервые захотелось описать чувства людей, попавших в эту огненную западню.
Спустя какое-то время я начал больше писать не только об этих людях, но и описывать некоторые другие фронтовые эпизоды, которые были тесно и неразрывно связаны со мной.
Конечно, не всегда на то было время, что-то писалось в суете ежедневной текучки, в то время как на другое просто оставлял некоторые приписки в виде основных мыслей на черновике, которые позже я уже развивал в более подходящее время. Так же обстояло дело и с набросками (иллюстрациями), становление которых положила обыкновенная пачка из набора простых карандашей, которые я нашёл вместе с маленьким альбомом в одной из посылок, присланных нам от какой-то детской школы Екатеринбурга с подписью «Солдатам в помощь».
Так всё и началось, так стал вести повествование один из участников этого хладнокровного и непредсказуемого потока войны. Хотя какое повествование, скорее всего, записи в своём помятом ежедневнике. Тогда я не думал, что эти записи найдут себе какое-то второе рождение, однако им дал на то право близкий для меня человек. Он просто постарался меня убедить, что какое-то наследие от пережитого всё же должно остаться, должно быть кем-нибудь воспринято, а может быть, даже и переосмыслено.
В этих записях отражаются небольшие фрагменты из моего околофронтового пути. Я намеренно не указывал в них названия населённых пунктов, как и практически не упоминал имена близких для меня солдат и офицеров. Все события, которые отражены в моих очерках, не имеют автобиографической последовательности, как и не представляют тесную временно-пространственную связь. Я не привязывался к хронологии, а отображал в рассказах те события, в которых для меня закрадывались смыслы, во всяком случае, я эти смыслы в них видел. Тем не менее, даже несмотря на то, я всё же немного постарался и расположил свои очерки по мере их календарного и годичного чередования.
Хочу сразу же предупредить, что при прочтении моих рассказов кто-то из невольных читателей может поперхнуться от злобы, усомнившись в действительности каких-то событий, в тех же извлечениях или выисканных смыслах, которые я излагаю. Для них я просто скажу, что всё то, о чём я пишу, – действительно было, хотят они того или нет. Это просто данность, которая либо осуждается, либо принимается и переосмысливается.
Также хочу предостеречь читателей, подумывающих, что я овеял себя ореолом геройства и покрыл святым нимбом, возможно, даже заставил испытывать к себе какую-то жалость. Для них я просто скажу, что у меня нет больших подвигов, я просто очевидец из группы эвакуации, который был в общем потоке большого движения. Я не принимал участия в больших передрягах, и на моей груди не висит больших орденов. Были, есть и будут достойные воины, с которыми я даже близко не стою по уровню их пройденного и пережитого. Поэтому я всего лишь обычный участник, которому отчасти повезло, просто где-то слишком, а где-то не очень. Я живой участник, который не претендует на какую-то истину, как и не отождествляет себя примером для подражания. Я просто повествователь от уровня своего видения, не больше и не меньше.
А что до жалости, то она сама невольно будет подкрадываться к читателю, потому что в моих очерках я постарался изложить свои мысли так, как они содержались в моей душе. Я постарался заходить глубоко, чтобы у читателя появилась возможность окунуться в другой мир, и я не мог о нём писать поверхностно, потому что это было бы не настолько искренне, чтобы увидеть другую сторону жизни, чтобы распознать радости, боль и тяжесть находящихся в её потоке людей. А их страдания по определению тягостные, они вызывают жалость и слёзы, через которые сочувствующие преобразуются. Только так и через преодоление познаётся большая жизнь с другой стороны.
Познавайте же и вы, фронтовой сборник очерков теперь в ваших руках.
Морозное утро марта
День тогда был ясный, на дворе стояло морозное мартовское утро. Я только недавно вылез из своего спальника, надел одни шерстяные перчатки на другие и пошёл греться к костру, который разожгли возле нашего свинарника. Первые дни весны – и такая жуткая стужа на Белгородской земле.
Тогда оттуда, как и от многих других приграничных районов, война брала своё начало. Тогда её путь только формировался, и, собственно, о том, что на ней происходило в первые дни, широкой публике было далеко не известно. Не было тогда в таком огромном количестве телеграм-каналов и военных корреспондентов, поэтому о ходе тех событий можно было лишь узнать из вечерних новостных программ. Впрочем, и не только из них, потому что стали просачиваться первые нелицеприятные слухи, в которые большинство не могло верить. Впрочем, на то время их и подтвердить могли только напрямую те, которые заходили в самые первые дни похода. А начинались они со многими упущениями и недоразумениями, с которыми нам пришлось столкнуться. Столкнуться в силу ряда причин, одной из которых была обыкновенная неподготовленность, которая ещё долго напоминала о себе по мере выполнения нами боевых задач. На одну из таких боевых вылазок удалось напроситься и мне, однако загаданного мною сценария не вышло, потому что прибыть в составе подразделения на местность в обозначенное время мы попросту не смогли.
Проблемы начались ещё перед началом выполнения боевой задачи, однако я о них не предполагал и даже не задумывался, потому что для меня это был первый боевой выход, и я просто с каким-то жадным предвкушением ждал выдвижения нашей роты. А началось оно не сразу, ещё с прошлого дня планировалось собирать колонну, однако по ряду причин время погрузки на бронетехнику постоянно переносилось. Позже об одной из этих причин я узнал, когда меня спросили, имею ли я навыки вождения на гусеничном бронетранспортёре. После меня опрашивали, как выяснилось, об этом и других. В связи с этим, а также с тем, что нам не пригнали бронированную технику, вся собранная ротная группа расслабилась. Так и моё томление постепенно улеглось. Мы теперь просто ждали, когда поступит команда, а до этого решили разместиться на полу в здании одного заброшенного свинарника. Места в нём было не так много, поэтому, сжавшись от холода, в спальниках мы тесно лежали на деревянном настиле.
Конечно, пытаясь улучшить своё положение, мы установили несколько печек-буржуек, однако их тепла не хватало для обогрева большого помещения, которое к тому же было с многочисленными дырами и щелями между рам полуразбитых окон. Тепло было только тем, кто спал рядом с печкой, остальные же морозились, надевая перед сном бушлаты. Причём спали мы не только ночью, но и периодически днём, просто потому что из согретого спального мешка не хотелось вылезать, однако некоторые построения всё же заставляли показываться на свет. После одного из таких построений мы так промёрзли, что ничего лучшего не придумали, как просто разжечь кострище возле входа в отстойник, тем более никто особо не возражал. Так мы и грелись днём, разбавляя свои разговоры едой из армейских сухпайков. А потом как-то ранним утром поступила команда на первую готовность, мы собрали свои вещи и были готовы грузиться, однако нам всё равно пришлось чего-то ждать. И командиру в том числе, который каким-то образом всё-таки раздобыл водителя-механика.
После того как прошло ещё два часа, нам всё-таки пришла отмашка, и мы закинули свои вещи на легкобронированные тягачи, предварительно обвязав их шпагатными верёвками. Зарычав выхлопами искр, тягачи, ополневшие усевшейся на них пехотой, начали своё движение. Сразу же последовала какая-то короткая заминка, в результате которой мы ударились в борт впереди идущей машины. Наш командир сразу же начал выплёскивать на механика всякие ругательства, а тот с дрожью в голосе оправдывается, что у машины рычаги плохие и что он вообще за ними сидит второй раз. Так, в общем-то, и было, водителя нашли наскоро, а в том, что он врезался, не было его вины. Рычаг тормоза он и вправду дёргал, только тягач после этого почему-то катился ещё два-три метра вперёд, поэтому столкновения было не избежать. Ну командир вроде сжалился, и мы двинулись дальше.
По началу своей дороги мы держали некоторый интервал движения, а после все погнали с какой-то скоростью. Рванули, конечно, с азартом, однако вторая машина из колонны сразу же заглохла, не успев пройти даже километра. Для нас это не показалось чем-то критичным, потому что у нас машина работала тоже не очень хорошо, однако мы по трассе двигались весьма уверенно.
Трудно, конечно, забыть тот момент, когда по загородной дорожной магистрали в обжигающий щёки мороз и метель несутся в составе колонны боевые машины, на которых десантом уместились стойкие люди. Тогда я был в их составе, и, даже несмотря на обдувающий леденящий ветер, я всё равно не мог закрыть глаза, потому что я хотел видеть, как каждый из проезжающих навстречу водителей салютовал протяжным сигналом гудка или приветствовал нас иначе, вытягивая поднятый вверх палец. Чувство неимоверной гордости одолевало, ведь первые дни войны, а навстречу отважным уже встречается одобрение и поддержка. В таких настроениях мы мчались вперёд, обогнали даже своих ребят из соседнего взвода и, посмеявшись над ними, рванули дальше.
В какой-то момент пришлось немного притормозить, потому что машина ребят из смежного взвода почему-то остановилась на обочине. Когда уже к ним чуть стали подъезжать, то те кинули отмашку, чтобы мы их не ждали, добавив, что у них какие-то проблемы с двигателем. Мы это приняли несколько настороженно и помчались дальше, как вдруг спустя километр встретили таких же ребят, которые матерились и разводили руками. Мы уже понимали, о чём они негодовали, а через некоторое время и сами стали нервничать, потому что из отделения нашей машины запахло жжёной резиной. После же, помимо запаха из-под крышки двигателя, пошёл ещё и густой дым, после которого машина потеряла ход и встала у какого-то малого частного сектора. Мы уж было подумали, что начался пожар, однако после того, как механик поднял люк, выяснилось, что у нас порвался ремень с шатуна двигателя, резинку просто порвало от её изношенности.
После такой безысходности командир взвода стал вызванивать ремонтников и других начальников, выпрашивая содействие по отношению к нашей проблеме. И вот буквально после его звонка перед нами на гусеничной броне с такими же улыбками пронеслись те, которых мы обогнали и над которыми мы смеялись ещё около получаса назад. Впрочем, и им долго радоваться не пришлось, потому что их машина тоже встала примерно в километре от нас. А мы тем временем думали разводить костёр, потому что уже более часа за нашей техникой никто не приезжал. Однако через некоторое время рядом с нами остановился армейский КамАЗ. В его тентовом кузове уже находились те, кто, как и мы, ожидали «попутку». Так же, как и они, мы стали перегружать в него своё вооружение и боеприпасы, а потом и сами втиснулись. Причём набились тогда в этот грузовик как сельдь в бочку, потому что мы периодически останавливались и подбирали встречавшиеся экипажи сломанных машин. Как выяснилось позже, из девяти вышедших на марш машин до района выполнения задачи тогда доехало только две. Трудно, конечно, сказать, с чем это было связано, потому что и техника могла не обслуживаться, и машины могли быть не предназначены по силе на такие магистрали и протяжённости. Последнее, кстати, вероятнее всего и могло быть. Как бы то ни было, сказывалась плохая подготовленность. Так мы учились на своих ошибках в первые дни войны.
Ехать некуда, но и хоть куда… Походу, всё – приехали!
Стоял мартовский морозец, и светило чуть обогревающее солнце. Уже второй день мы находились в каком-то томительном ожидании. Мне, как и некоторым другим, не терпелось ворваться в составе большого движения на дальние просторы. Их уже многие успели познать, а для нас они ещё тогда были неизведанными. После того неудачного марша, на котором встали все машины, нам пришлось вернуться в своё расположение. Как мы размещались ранее в свинарнике, так мы в него и вернулись. Расположились мы в нём примерно в таком же порядке, как и до этого: одни лежали на деревянных нарах, в то время как другие – на земле, подстелив себе под спальник пенные ковры.
Дни ожидания тянулись монотонно, мы большей частью спали и ели, периодически выходили, чтобы погреться у костра, который разводили рядом с нашим бетонированным хлевом. Как бы последний ни старались обогревать печками-буржуйками, то всё равно мало что из того получалось, потому что в его стенах имелись большие дыры, которые так же, как и его побитые окна, пропускали внутрь лежбища морозную свежесть. Свинарник просто не успевал протапливаться, поэтому в нём даже днём было намного холоднее, чем на свежем воздухе. Именно поэтому те, у которых спальники были недостаточно тёплыми, просто сновались от безделья по заснеженной территории лагеря.
Параллельно с ними скитался и я, пытаясь себе выродить бронежилет. Ситуация была крайне удивительной, но тем не менее у меня при себе его не было. Дело в том, что когда я убывал из своей части, то мне выдали такую экипировку, которая была непригодна для ведения боевых действий. Нашумевших «Ратников» тогда уже не осталось, поэтому мне выдали порванный бронежилет с металлическими плитами, а вместе с ним и расхлябанную каску, которая у меня совсем не держалась на голове. На мою просьбу выдать что-то получше мне ответили, что по приказу оставшееся современное пойдёт на марширующих в парадной коробке и имеющееся в запасе мне точно не выдадут. В тот же день я всю эту экипировку оставил у себя в подразделении и приехал в район базирования без бронежилета и каски, предварительно соврав, что мне ничего не выдавали. Тогда по своей наивности я предполагал, что в базовом районе мне выдадут всё новое, однако ничего из этого там не было. Пришлось ходить по всем и спрашивать, в итоге я тогда нашёл себе хорошую каску, однако с бронежилетом мне так и не повезло, потому что ненужными из них оказались те непотребные модели, одну из которых я уже ранее получил себе на руки. В общем, ничего не оставалось, кроме как надеть на себя подобный остаток.
Помимо меня, были и другие подобные контрактники, которые тоже себе что-то искали. Однако большая часть из них сновала вовсе не из-за каких-то поисков, а попросту от походов в ближайшие магазины. Первое время я, как и многие другие, ходил в них с оружием, в силу чего на нас с удивлением стало озираться местное население, для которого подобное обличие выглядело несколько настораживающим. Об этом пугающем до нас донесли и сами командиры, поэтому с автоматами наперевес в магазин больше никто не ходил, их просто на доверительном слове оставляли под охрану какого-либо ближнего товарища. Надо сказать, что в магазин мы ходили просто для того, чтобы размяться и одновременно разнообразить свой пищевой рацион. Из съестного у нас тогда были только сухпайки, и, конечно же, через несколько суток на их содержании у нас стали болеть желудки. Сама по себе эта пища была тяжёлой, поэтому покупали дошираки, сосиски с консервами и что-то подобное, которое явно не могло быть похоже на содержимое индивидуального рациона. Через пару суток стало немного легче, потому что к нам в определённое время стала приезжать полевая кухня. Пищевое наполнение последней, как и сами порции, позволяли утолять аппетит, однако приготовляемое всё равно старались разбавлять какими-то соусами и майонезами.
В таком растяжении и прошли три дня, под вечер каждого из которых нам говорили о готовности к убытию, однако формирование колонны всё равно откладывалось. Причина тому была одна – не было исправных машин, поступали лишь противоречивые слухи о том, что со дня на день должен был прийти эшелон с техникой. Подобная информация появилась и на четвёртый день, однако теперь она носила какой-то действительно вероятный характер. Утром мы стали получать тяжёлое вооружение, станковые гранатомёты и пулемёты, а также различного рода боеприпасы. Тогда же начались далеко не обнадёживающие разговоры об их эксплуатации. Многие просто не умели пользоваться тем же АГС, точнее, как многие, – скорее всего, никто из находящихся. Перед боевым выходом это звучало очень странно, однако после получения оружия мы собрались с парой-тройкой ребят и долго думали, как вставить гранату в улитку автоматического гранатомёта. Пытались её впихнуть и так и эдак, пока просто кто-то не зашёл в интернет и не увидел по картинке, что мы её вставляли задом наперёд. Когда забили улитку полностью, то стали думать о том, как её взвести, точнее, как протянуть ленту с гранатами через затворную раму. После стали смотреть прицел и выискивать информацию в том же интернете о том, как грамотно наводить этот гранатомёт на цель. С крупнокалиберными пулемётами вопрос был вообще отдельный, потому что в наше распоряжение прибыло несколько транспортёров-тягачей, на которых при башенках отсутствовали пулемёты, а того же ложа крепления под установку крупнокалиберных стволов не было, а если они и были, то некоторые из них были сломаны.
Кто владел хоть какими-то знаниями и навыками, тот понемногу пытался устранять ту неподготовленность, с которой нам пришлось столкнуться. Да и что там нам, мне самому было пришлось достаточно стыдно, когда за час до выезда мы стали упаковывать свои магазины патронами. Тогда я взял из ящика крафтовые брикеты с патронами и некоторое время не мог понять, как их вставлять в магазин, потому что они просто в него не влезали. Рядом находящиеся контрактники посмеялись надо мной, но тем не менее на личном примере объяснили, как с этим делом справиться. Также они показали, как в самом простом виде эксплуатировать автомат. Читателю может показаться, что в данном отношении я был каким-то исключением, однако при дальнейшем нашем снаряжении один из контрактников случайно выстрелил в потолок, он просто не разобрался в том, что как-то неосознанно взвёл свой автомат. На него тогда сразу же стали браниться, хотя мог ли он быть виноват в том, что не имел навыков обращения с оружием?
А между тем, пока снаряжали магазины, ребята параллельно стали укладывать мешки с волонтёрскими посылками, которые нам прошлым вечером передали из рядом находящегося клуба. В посылках были энергетики и много различного съестного. Всё поделили поровну между подразделениями, у меня даже получилось взять немного мясных блинчиков, которые я себе отдельно сложил в сумку-сухарку. Эти блинчики меня впоследствии очень сильно и выручили, потому что в дальнейшем у нас была очень дальняя и напряжённая дорога, в которой не было перерыва на какие-то перекусы. Тем не менее о том последующем, напряжённом, ещё никто толком не задумывался, как и не задавался вопросом о том, куда мы будем выдвигаться.
Колонна наша состояла из девяти бронированных тягачей и трёх её замыкающих грузовиков, у которых на привязи были закреплены буксируемые гладкоствольные миномёты. Колонна должна была выдвинуться на час раньше, однако мы ещё какое-то время находились в ожидании, потому что у нас на одну из машин не могли найти механика-водителя. По итогу длительных поисков за рычаги легкобронированного тягача пришлось садить вообще какого-то случайного человека, не имеющего к тому же навыков управления. Надо сказать, что это была далеко не единственная проблема, с которой мы столкнулись в процессе комплектования и формирования колонны. Проблемы были повсюду, не было то одного, то другого. Взять хотя бы ту же внутреннюю связь на машинах. Её также не было, как и не было карманных радиостанций у некоторых командиров взводов. Последние в случае контакта с вероятным противником попросту не могли бы друг с другом связываться.
Помимо прочего, как я уже ранее говорил, были и другие вопросы неподготовленности, на которые попросту были закрыты глаза. Только спустя некоторое время у меня сформировалось понимание, что наша неподготовленность не смогла бы нас ни к чему привести, кроме как какому-либо трагизму, а мы в то время как раз и двигались к нему навстречу. В момент выдвижения я не испытывал какой-либо критики к организации формирования колонны, однако я обращал внимание на наши упущения. И чем их становилось больше, тем у меня в голове нарастало какое-то недопонимание обо всём происходящем, точку в котором поставило назначение нашего нового командира роты, который по своей специальности был сапёром и не имел навыков управления подразделениями ни в стрелковом бою, ни в той же в обороне. Его просто поставили оттого, что не было других офицеров, да и сам он, откровенно говоря, недоумевал от подобного назначения. Тем не менее что было, то было.
Наша колонна была практически готова к выдвижению, машины были укомплектованы боеприпасами и вооружением, а их двигатели стояли на прогреве. В какой-то момент мне пришлось быстро вернуться в наш свинарник, чтобы достать из него завалявшееся одеяло, которое я себе подложил на броню, для того чтобы на ней было мягко сидеть. После короткой переклички машины рявкнули своими выхлопами, и первый гусеничный тягач колонны тронулся, а вместе с ним тронулись и все остальные. Двигались мы сначала по магистральным дорогам, навстречу нам также попадались гражданские машины. Чувствовали мы себя, можно сказать, спокойно, и только на дальнейших разъездах кто-то волнительно спрашивал о том, когда мы уже окажемся на недружественной нам территории.
А недружественная территория была уже близко, мы остановились от неё в нескольких километрах на каком-то безымянном поле. На нём мы слезли с машин и стали расхаживаться, а командиры по картам начали сверяться с маршрутом. Страшно представить, что подразделения наступающей группировки для наступления могли использовать советские топографические карты, тем не менее так оно и было, мы ориентировались на карты шестидесятых годов. Как можно было сверяться по уже отсутствующим рельефам и дорогам, мне было непонятно, наверное очень плохо, потому что в процессе нашего дальнейшего следования мы постоянно останавливались и уточняли свой маршрут. Но тогда я об этом не задумывался, да и другие тоже, потому что мы попросту не знали, во что мы ввязывались и с чем нам придётся иметь дело в дальнейшем. Когда поступила команда на сбор, то все двинулись к машинам и стали запрыгивать на броню.
В какой-то момент оказалось, что сверху для меня не хватило места. Так получилось, потому что его занял наш командир, который постоянно перепрыгивал с одной машины на другую. Если раньше он переместился с нашей машины, которая ранее была головной в колонне, то теперь он, наоборот, пересел к нам, потому что его машину поставили на передовое выдвижение. Человек просто опасался, что в случае удара первая машина будет уничтожена, поэтому и мыкался с одного конца на другой. Мне в этом случае уже ничего не оставалась, как сесть во внутреннее отделение, рядом с механиком-водителем. Надо сказать, что подобное меня мало устраивало: не имея опыта пребывания в районе боевых действий, я всё равно понимал, что находиться внутри брони не сулит ничего хорошего, да и тот же командир своими прыжками только напоминал о подобном. К тому же со своим бронежилетом и жилетом-разгрузкой мне было очень трудно вылезать из техники, потому как впереди закреплённые магазины просто не пролезали через узкое пространство люка, да и сама жилетка, как и находящаяся позади неё сумка-сухарка, цеплялась за всевозможные рычаги и панели. Всё это очень сильно донимало, в особенности когда подавалась очередная команда сбора, при которой нужно было всем спрыгнуть с брони и рассредоточиться. Радовало только одно – те самые переданные волонтёрами блинчики с мясом, которыми я заедал свою досаду, как и нервозность механика-водителя, которого я периодически ими подкармливал.
Казалось, что конца и краю не было нашей дороге, однако в какой-то момент кто-то из сидящих на броне сказал: «Всё, всем быть внимательными, мы зашли на территорию…». Тогда насторожились решительно все, каждый всматривался в далёкую заснеженную местность, в глубине которой теснился какой-то одноимённый посёлок. Пока до него ехали, кто-то в очередной раз по случайности выстрелил в воздух. Того провинившегося, конечно же, обматерили в три ряда, потому что этим выстрелом он создал напряжение, в котором уже и так многие из нас находились. Когда стали подъезжать к ранее видневшемуся посёлку, была дана команда взять в руки оружие. Через мушку автомата каждый внимательно вкрадывался глазами в безлюдные дома и улицы, кто-то также волнительно спрашивал о том, находится ли посёлок под нашим контролем или он захвачен противником.
Так мы и двигались, пока в очередной раз не выбрались на какую-то заснеженную местность, на которой вновь поступила команда покинуть машины. Все сразу же стали спрыгивать с брони, вылез и механик-водитель в своей кевларовой жилетке. А я между тем, про себя матерясь, стал извиваться как змея, чтобы покинуть своё неудобное место. Как бы я ни пытался, но сделать этого у меня не получалось, потому что я вновь зацепился за какой-то механизм и просто не мог вылезти из люка. Пришлось внутри разэкипироваться, чтобы просто вылезти из техники. После осмотра на местности поступила команда на сборы, и мы вновь понеслись на своих рычащих машинах. Правда, теперь я уже не мог видеть дальнейшую дорогу. Если раньше я мог периодически выглядывать из отверстия люка, то теперь это стало невозможным, потому что командир уселся прямо на него, свесив свои ноги, которые были, можно сказать, перед моими глазами.
Я ещё пытался что-то разглядеть в триплексы, правда, они настолько были замаслены, что были совсем бесполезными. Различать наше движение я мог лишь по поворотам техники либо по разговорам и периодическим крикам, которые доносились до меня через открытый верхний люк. В какой-то момент получилось так, что я просто уснул. Когда раздалась очередная команда на сосредоточение, то я уже просто на неё не обращал внимания, а продолжал спать. Так, наверное, было ещё две дальнейшие остановки, на которых моё отсутствие, видимо, никто не замечал. Я просто как ни в чём не бывало спал, и во многом оттого, что мне просто надоели эти повторяющиеся и отчасти ненужные сверки. Причём я заснул настолько хорошо, что ни громкие звуки двигателя, который у меня находился, можно сказать, за спиной, ни резкие повороты машины с её лязгающими траками не могли разбудить моё напрочь провалившееся сознание.
В какой-то момент движения я почувствовал грохот, а после до меня донеслись и крики. Меня звал механик-водитель, чтобы я поскорее выбирался из техники, причём он заорал с таким испуганным видом, что мне сразу стало понятно, что мы куда-то попали. А попали мы в самую что ни на есть хорошо организованную засаду. Только я стал вылезать из люка, как сразу же над головой послышался множественный свист: по нам стали работать из стрелкового оружия. В этот момент я плюнул на свой разгрузочный жилет с магазинами и пытался вылезти уже без него. Где-то в тридцати метрах от меня из отделения десанта гусеничного тягача стали также вылезать контрактники. Для меня это тогда было удивлением, потому что я полагал, что все из них должны были быть на броне. Скорее всего, часть из них туда забралась от холода, возможно, из-за звуков рычащего двигателя они просто могли не услышать о внешнем происходящем, а возможно, они так же, как и я, спали. Как только открылись створки их люков, то через них сразу же просочились языки пламени: в машину прилетело из гранатомёта. Тогда из неё успели вылезти только те, кто находился ближе к дверям десанта, остальные так из неё и не выбрались. Причём граната попала, видимо, в перевозимый боекомплект, потому что сразу же после её разрыва что-то хлопнуло, и пулемётная башенка гусеничного тягача просто улетела вверх. Из машины стали показываться языки пламени.
Всё это я наблюдал, когда выпал из машины прямо лицом в снег. Рядом со мной лежали такие же молодые контрактники, которые так же, как и я, были преданы панике. Началась беспорядочная и хаотичная стрельба, к которой присоединился и я. Куда идут очереди и зачем – я тогда не понимал, как, наверное, не понимали и многие другие. Мы не видели, откуда по нам работают, да и просто не знали, как действовать дальше в подобной ситуации. Каждый смотрел друг на друга, ожидая какую-то команду или действие. Появились первые погибшие и раненые. Спереди кто-то измождённо кричал и визжал, как позже выяснилось, это был механик-водитель той самой подбитой машины, из которой не успела вылезти пехота. По всей видимости, он получил ранение и просто не мог выбраться из металла, в котором и мучился, сгорая заживо.
А между тем спереди всё так же велась беспорядочная стрельба, доносились взрывы и хлопки от первых прилетевших мин. Нас тогда тоже вроде как пытались поддержать миномёты, правда, после первого выстрела один из них сразу же накрылся. Получилось так, что после выстрела миномёт взлетел в воздух, перевернулся и упал основанием вверх. Удар его пришёлся по одному из заряжающих, в результате чего тот сразу же получил травму и потерял сознание. Всё это произошло потому, что расчёт не закрепил должным образом опорную плиту миномёта. Так или иначе, а сделать большого настрела они бы всё равно не смогли, потому как поступила команда на поспешный отход.
Откатываться стали и мы, сначала ползком, а потом и вовсе побежали. Когда дошли до своих машин, то те поспешно развернули, и, запрыгнув на них, стали откатываться. После выдвижения по нам вдогонку сразу же стали отрабатывать миномёты противника, причём били они с таким упреждением, что мины ложились прямо по ходу движения техники. Одна из них разорвалась рядом по правому борту, в силу чего сидящий спереди меня контрактник получил ранение в правое предплечье. Ранение было не таким серьёзным, однако кто-то принял решение прижаться к лесу, чтобы я смог перевязать того самого парня. Сделать у меня это хорошо не получилось, потому что как только я начал наматывать туры бинта, то вновь поступила команда, чтобы мы резко стали сниматься.
После этого распоряжения доехали мы, наверное, ещё метров четыреста и просто встали. Большинство осталось сидеть на броне, и лишь какие-то отдельные командиры суматошно бегали, пытаясь принять какое-то необходимое решение. А у меня в голове всё было спутанно, я вообще ничего не понимал. В тот момент я задумывался о нашем отступлении. «Почему нам дали команду отступить?» – задавал сам себе я вопрос. Почему мы откатились, если одна из наших увязших групп продолжала вести бой с подразделениями противника? Даже если у нас и были раненые, то мы могли бы отправить вместе с ними одну машину, но не отступать всем составом… Вышло так, как вышло, мы отошли, а они остались держаться спереди.
Раздумья мои потеснил чей-то крик, офицеры искали медика. Меня, конечно же, похлопали по плечу, и я направился к зазывавшим, у которых стал уточнять, кому же так срочно требуется помощь. В итоге меня подвели к одному из тягачей, на котором сидела наша пехота. Когда мне открыли люк из десантного отделения, то я увидел в нём двоих раненых. Для того чтобы их осмотреть, мне необходимо было сначала к ним пролезть, поэтому пришлось снять свой бронежилет и всю свою разгрузку. Однако пролезть даже без экипировки было тягостно, потому что вся машина внутри была забита боеприпасами, сухпайками и многим съестным из переданного волонтёрским движением. Сами раненые лежали отчасти на гранатомётах, а отчасти на подстеленном ковре, по соседству теснясь с ящиками из-под боеприпасов.
Когда добрался до раненых с медицинской сумкой, то сразу же в глаза бросилась стенка двигателя, которая была вся в крови. Ей же был пропитан ковер да и другое наполнение, находящееся рядом с ранеными. У одного из них было ранение живота, а у другого – в шею. Первый из них был старшина роты, он был достаточно объёмный и неповоротливый мужчина, в его огромный живот пуля вошла с левого бока, а вышла через правый. Он измождённо просил у меня помощи, просил, чтобы я его хоть как-то перевязал, однако сделать это из-за его огромного веса было попросту невозможно, да и, можно сказать, что не нужно. Ни с входного, ни с выходного отверстия у него не было кровотечения, были только небольшие кровоподтёки. В таком случае я его лишь мог обезболить, а в остальном всё уже должно было зависеть от воли случая, потому что забрюшинное кровотечение я бы ему никак не смог остановить. Левее его лежал раненный в шею; пуля, судя по всему, пробила ему артерию, потому что как только я стал накладывать повязку, то мне в лицо ударил пульсирующий фонтан из алой крови. Теперь у меня не осталось сомнений, откуда её столько было на стенке двигателя. Ранение было очень серьёзным, поэтому я, попросив придержать марлевый тампон ближайшего товарища, стал наматывать туры бинта через правую руку раненого. Во время оказания помощи я предполагал, что их дальнейшее сопровождение не потребует моего участия, однако, кроме меня, этим людям помочь было действительно некому. Многие из контрактников не знали, как правильно пользоваться промедолом, что уж там говорить о накладывании каких-то жгутов или повязок.
В общем, получилось так, что как только я закончил оказывать помощь, так мы снова двинулись в каком-то неизвестном направлении. Почему неизвестном? Потому что кто-то принял решение не ехать по ранее оставленным следам, а прокладывать новый маршрут возвращения, дабы тем самым ввести противника в заблуждение. Только введение в это заблуждение ничем хорошим не закончилось, потому что мы тем самым обманули себя и попросту заблудились. Это выглядело очень обречённо и, возможно, неправдоподобно, однако колонна, состоящая из четырёх гусеничных тягачей с пехотой и трёх грузовиков с миномётами на привязи, была просто дезориентирована на местности. Начались первые остановки, при которых оставшиеся офицеры стали сверяться с маршрутом, было ли это эффективным – сказать трудно. Судя по всему, не очень, потому что дорога наша очень сильно затянулась, мы ехали то по заснеженным полям, через безымянные лесопосадки и неизвестные нам посёлки.
Я находился внутри бронированного тягача и придерживал шею раненого, у которого уже просто не было сил поднимать свою руку для поддержания натяжения повязки. Последняя и вовсе перестала выполнять свою функцию, поэтому мне пришлось держать его пробитую артерию тампоном. Через каждые пятнадцать минут я менял руки, то левую приставлял, то попеременно правую. Таким образом и получалось сдерживать развитие кровотечения. В какой-то момент у меня так затекли ноги, что пришлось попросить рядом находящегося товарища убрать с моих ног гранатомёт, который очень сильно мешался, как и многое другое, которое просто меня теснило. Слева от меня кряхтел большой старшина, он постоянно стонал, поговаривая, что ему вот-вот наступит конец. Впрочем, я на него внимания не обращал, потому что мне в любом случае было нечем ему помочь, я больше думал об этом раненном в шею, которого нам нужно было немедленно доставить до ближайшей точки эвакуации. В какой-то момент я уже свыкся с той мыслью, что раненые эти просто не доедут. В силу подобного я выкрикнул сверху меня находящимся, чтобы те подумали о том, чтобы мы этих раненых завезли уже в какую-либо местную лекарню, потому что их состояние оставляло желать лучшего. Вполне возможно, что эти мысли были абсурдными, однако возникли они больше от какой-то безысходности, да и моей нервозности. Не радовало меня и моё нахождение внутри техники, потому что теперь я уже точно понимал, что при возникновении сложной ситуации я с этого тягача могу просто не выбраться.
А между тем нам в очередной раз пришлось остановиться, на этот раз мы потеряли один из грузовиков. Получилось так, что когда один из них взбирался на возвышенность, то его правое колесо упёрлось в какую-то рытвину, в результате чего грузовой «Урал» просто лёг на правый борт, а вместе с ним и его миномёт. Технику пришлось бросить, а вместе с ней и ящики с прицелами, которые тогда находились в кузове перевёрнутой машины. И надо сказать, что подобная потеря была далеко не последней, потому что уже через некоторое время мы потеряли точно такой же грузовик, который заехал в какую-то проталину или, можно сказать, болотистую местность. Его даже не стали выдёргивать, а просто бросили, так же как и бросили третий грузовик с миномётом, который также застрял или закипел по дороге. В общем, обстановка была очень удручающей, раненым становилось хуже, а нашим скитаниям, казалось, не было конца и края. В какой-то момент я даже подумал, что если мы так долго сверялись при нашем изначальном выдвижении, то при нашем отступлении по неизвестному маршруту блуждать было вполне себе нормально. Я совсем забыл рассказать, что определённый участок маршрута мы вообще проехали два раза. Два раза мы делали петлю и выезжали в одном и том же направлении. Чудеса и одновременно проклятие, потому что мы вновь остановились. На этот раз возникли технические неисправности у одного из бронированных тягачей, поэтому сидящая на нём пехота переместилась на броню нашего.
В это же время стали запускать квадрокоптер, для того чтобы свериться с нашим местоположением, однако аккумуляторы на нём были все разряжены, поэтому полёта дрона хватило всего на пятнадцать минут. Во время проведения этой аэроразведки сидящие на броне спрашивали меня о состоянии раненых, а состояние их было стабильным в рамках их раневой баллистики. Толстый старшина всё так же мычал, и, судя по нашим длительным поездкам, никакого внутреннего кровотечения у него не было, потому что если бы оно имелось, то за время нашего длительного блуждания он бы уже наверняка весь истёк. А что касается второго раненого, то ему не давали истекать мои уставшие руки, которые одна за другой давили на его шею.
Пора было выдвигаться, поэтому после посадки коптера мы понеслись дальше. Ехали мы так определённое время, пока вновь не остановились, правда, на этот раз произошла какая-то странная ситуация, при которой поступила команда всем срочно спрыгнуть с брони. Так интересно вышло, что все снялись, а я остался с ранеными один, из бронетехники выскочил даже контрактник, который ранее мне помогал перевязывать раненого. А я вылезти из машины не мог, потому что стоило мне только отвести руку от шеи раненого, как он сразу же начинал дёргаться и срывать с себя повязку. От непонимания обстановки я просто кричал, пытаясь донести свои слова через звук рычащего двигателя, я интересовался, когда мы уже приедем и почему мы снова встали. «Пацаны, пацаны, почему мы стоим?!» – повторял я вновь громче и громче, пока кто-то из них не оказался надо мной. Услышавший меня залез на броню и стал спрашивать, что случилось, на мой вопрос лишь ответил, что встали мы потому, что впереди на нас навелись танки. Ещё он добавил, что «…достоверно точно неизвестно, чьи они, наши или противника…».
После своих слов он убежал, а я вновь остался один. Получилась очень напряжённая ситуация, в которой я, как и ранее, находился внутри консервной банки. В тот момент у меня не было желания вылезать из машины и куда-то бежать, мне трудно сказать, почему это было. Этого не происходило из чувства какого-то долга или совести, да и лени у меня особой тогда не было. В тот момент я лишь думал о том, что не хотелось бы погибать при таких обстоятельствах и тем более в таком возрасте… Параллельно с этими мыслями я смотрел на этого с ранением в шею и думал, что мне, наверное, суждено сгореть вместе с ним, и если уж на то пошло, то пусть так и будет… В тот напряжённый момент рядом со мной всё так же кряхтел большой старшина, которого тоже волновал вопрос нашего скорейшего приезда к медикам. Я ему уже ничего не отвечал, а просто к чему-то готовился…
Через несколько минут неопределённости на броню вновь запрыгнул контрактник и стал спрашивать у меня что-то вроде белой материи. Ничего из подобного у меня не было, поэтому я ему и отдал что-то внешне похожее, а именно марлевый медицинский бинт. Он потребовался солдату, чтобы передать его одному из офицеров, который собрался его намотать на свой автомат. Не сказать чтобы он собрался сдаваться, а скорее он тем самым хотел показать отсутствие противодействия с нашей стороны. Принятию подобного решения способствовала неразбериха, в ходе которой мы так и не смогли определиться в принадлежности танков. Поэтому ничего лучшего и не придумали, как просто идти к ним навстречу на какие-то потенциальные переговоры.
То, что происходило дальше, я уже не мог видеть, потому что я так же находился внутри брони. В тот момент я лишь думал, что наше возможное пленение могло стать вполне естественной данностью, потому что в самые первые дни спецоперации некоторые из контрактников оказывались примерно в таком же положении. Причём попадали они в плен только лишь потому, что одни из них просто блуждали на неизвестной местности, а другие оставались на такой же, только ещё и со своей сломанной техникой. Мы могли бы оказаться среди таких же удручённых, однако судьба к нам была более благосклонна, потому что те самые танки оказались нашими. После того как я узнал о том, то на меня снизошло мгновенное спокойствие, потому что я уже понял, что мы практически добрались до своих, что теперь мы находимся в безопасности. После этой информации нашу броню сразу же облепила пехота, и мы вновь куда-то двинулись, правда теперь более уверенно. Через несколько сотен метров мы встретили прогревающуюся колонну, она состояла из тех самых ранее неизвестных танков. Позади тяжёлых машин стояло несколько грузовиков и гусеничных тягачей, которые, подобно нашему, были усыпаны пехотой. Вся эта колонна, по всей видимости, должна была направляться по нашему маршруту, а потому и ожидала каких-то дальнейших распоряжений на выдвижение. Рядом с ней стояло несколько реактивных установок, которые своим выпущенным залпом в буквальном смысле оглушили всё окружающее. Сверху на броне даже появились слухи, будто бы отправленные пакеты пришлись как раз на ту местность, на которой мы ранее попали в засаду. Было это так или нет – уже непонятно, а впрочем, это было и неважно. Важно было в тот момент то, что мы смогли выбраться и остались живыми, что через некоторое время мы уже окажемся на входных воротах. А этими самыми входными воротами был таможенный пункт границы, или, как его ещё иначе называют, валютообменник, на него мы и приехали. Сам по себе он ещё сохранял свой первозданный облик, однако пропускные пункты, как и те же самые шлагбаумы, были на нём покорёжены и разбиты.
Когда наша машина остановилась, то с неё тут же спрыгнула пехота, а после отворились двери десанта. Машину сразу же заглушили, поэтому мне не нужно было рвать своё горло, чтобы до кого-то докричаться. Я стал зазывать на помощь, чтобы помогли вытащить раненых ребят. К тому моменту нас уже встретили бригады скорой помощи, поэтому они, совместно с контрактниками, стали аккуратно вытягивать большого старшину, а после него и того раненного в шею. Их погрузили на реанимационные каталки, и, после того как указал на характер их ранений, я и вовсе отстранился от тех удручённых. Для них уже было всё понятно, как и для меня. Свою работу я полностью выполнил, а они остались наверняка живы, в том числе и тот большой старшина, которого Бог, по всей видимости, уберёг от внутреннего кровотечения. Я в тот момент уже о них и не думал, а смотрел на молодого парнишку, который с обезумевшими глазами умывался слезами и рассказывал о том, что погиб его друг, с которым они достаточно долгое время дружили. Рядом со мной стояли и другие потрясённые контрактники, которые просто не понимали, что с ними произошло. Многие тогда были преисполнены чувствами, от самых горьких до самых гневливых, у каждого было много вопросов, задать которые, правда, было некому. Получилось так, как получилось, и, возможно, для кого-то даже не с самым худшим исходом.
В какой-то момент одного из старых механиков-водителей одолели чувства, и он со слезами высказался о том, что необходимо возвращаться и забирать наших. Эти мысли были вполне себе оправданными и в то же время одновременно абсурдными. Куда рваться под сумерки, если мы к тому же не знаем дороги? Тем не менее старик чувствовал за собой какую-то вину, и его не волновали какие-то условности, потому что он просто хотел ехать обратно. О подобном желании он спросил и находящихся, однако все отказались, кроме меня и ещё одного офицера. Тогда я понимал, что вряд ли мы уже куда-то поедем, однако машину поставили на прогрев, и через несколько минут мы дёрнулись. Одна машина и на ней сумасшедшие, которые понеслись невесть куда.
Впрочем, далеко ехать нам не пришлось, потому что после того, как мы проехали километр, нам навстречу стали попадаться откуда-то возвращающиеся машины. От подобного недопонимания наш офицер остановил одну из них и стал уточнять, в чём дело. Как оказалось, подразделениям была дана команда откатываться, с целью последующего переформирования. Слухи это или искажённая информация, было неясно, однако навстречу нам попадалось всё больше и больше машин, которые направлялись в сторону таможенного пункта. После череды раздумий офицер принял решение развернуться, и мы двинули на тот же валютообменник. Уже через час, под покровом ночи, на него стали привозить тех раненых и погибших, которые ранее с нами попали в засаду. Нас даже попросили оказать помощь в погрузке раненых, от которых мы и узнали, что всех тех, которые нам учинили огненную западню уничтожили, и даже взяли из них одного пленного.
То столкновение обошлось нам дорого, потому что потери тогда были немалые. А эти потери мы уже лицезрели после того, как от нас отвезли раненых. Сразу же после них привезли погибших. Под них тогда ещё не было чёрных мешков, поэтому их просто закидывали в кузов грузовика. Забрасывали отчасти окоченевшие тела, укладывали их одно на другое в тентованный кузов. Не участвовавшим в этом процессе потом говорили, что в машины грузили ящики с боеприпасами, и кто-то из более нервных такой версии всё же не выдержал и нарушил спокойствие внимающих, рассказав им действительную правду. Однако это была ещё не та правда, от которой мы могли окончательно померкнуть. То, что мы потом узнали, нас несколько шокировало, и этим, к сожалению, я не смогу поделиться со своим читателем. Скажу лишь, что нас тогда ждали, просто мы об этом не знали и пошли, можно сказать, в неизвестность.
Это был очень тяжёлый день, который для многих изменил дальнейшую жизнь, а у кого-то и вовсе её отнял. Вышло так, как вышло, а впрочем, мы такими были далеко не единственными. Кто бы мог подумать, что с подобными событиями мне ещё предстояло столкнуться через месяц, в них я со многими другими тоже, можно сказать, чудом выжил.
Слава Богу – успели
Этот эпизод произошёл в середине марта двадцать второго года. Тогда наш медицинский пункт располагался в подвале трёхэтажного здания, в котором раньше было текстильное производство. В этом же подвале по совместительству находился и пункт управления. Само по себе это было место частых хождений и приездов, именно поэтому его округа ежедневно разносилась миномётным и артиллерийским огнём. Попадания приходились и по самому зданию, поэтому крыши на нём уже не было, а перекрытия третьего этажа были частично разрушены. Каждое попадание в пролёты отдавалось нам большим грохотом и песком, который сыпался из щелей бетонных плит. Однако даже несмотря на такое огневое буйство, в подвале этого строения всё же была жизнь, в нём же пытались её сохранить и тем, от кого она уходила. Так пришлось и в некоторый день, когда к нам забежал один из офицеров и предупреждающе сказал, чтобы мы готовились принимать раненого. Для нас тогда это было обычным делом, потому что мы уже знали, что любые оговариваемые сроки эвакуации раненых не могли сочетаться с реальностью, потому что приближаться к нашему зданию днём было крайне опасно, его постоянно разносили из чего-то тяжёлого. Именно поэтому раненых эвакуировали либо под раннее утро, либо ближе к вечеру, под первыми покровами темноты. При подобных обстоятельствах мы и не стали как-то тревожиться, положившись на то, что нам ещё придётся ждать того эвакуируемого.
Однако через несколько минут запыхавшиеся парни принесли раненого на носилках. Несли они его с той самой посадки, которая располагалась всего в километре от нашего расположения. Вдоль этой лесополосы была выстроена линия из траншей и опорных пунктов, общая протяжённость которых составляла чуть более трёх километров. С этой линии пехота контролировала участок трассы между двумя промышленными городами. Особая роль в этой задаче отводилась танкистам, которые своим точным огнём пресекали любое перемещение техники противника. Последний очень быстро вычислил местоположение оборонявшейся пехоты и через неделю стал по лесополосе отрабатывать восьмидесятыми миномётами. Обстрелы велись словно бы по какому-то расписанию: сначала было несколько приходов утром, потом после обеда – и ещё несколько приходилось на вечер. Если первое время были недолёты и перелёты, то в дальнейшем противник пристрелялся и уже точным огнём стал высекать позиции нашей пехоты.
И наставший день не стал каким-то исключением, потому что после обеда к нам принесли того самого раненого. Когда его только положили перед нами, то переводившие дух пацаны стали усаживаться и выпрашивать от жажды воду, а один из тех даже сказал такую фразу: «Слава Богу – успели».
Раненый лежал перед нами без движения и уставился своим взором куда-то в потолок. Только я подумал подготовить перевязочный пакет, как мой товарищ по делу сказал, что для раненого ничего более не требуется. Дабы убедиться в правоте своих слов, он ещё раз прислонил свою ладонь к шее мальчишки, однако его пульс не прослушивался. «Тут уже ничем не поможешь», – заключил он на выдохе и сказал, что необходимо готовить отрез ткани, чтобы в него укутать тело. После этих слов рядом находящиеся немного оторопели, а один из молодых с робостью в голосе сказал: «Ну как же так, мы ведь его донесли, он ведь был ещё живой». «Ну видимо, мы не успели», – заключил один из ближних. А тот молодой смотрел на погибшего и про себя шептал: «Ну ведь он же с нами ещё говорил, с ним же всё хорошо было»…
После того как всё стало окончательно ясно, то в вырезанный лоскут мы стали укладывать тело, сначала оно вылезало за контуры, поэтому пришлось его подтягивать повыше. Сначала контрактники отказывались принимать в этом участие, брезгуя сталкиваться с загробной участью, однако после того как на них наорал мой товарищ, они принялись нам помогать. А кому ещё было, если, кроме них, у нас никого не было? Не трогали мы только того удивлённого молодого, который совсем ушёл в себя и погас. Впрочем, все они тогда были молодыми, кто-то из них был даже после срочной службы и подписал контракт всего за несколько месяцев до начала войны. Они были первопроходцами, на плечи которых выпали первые тяготы войны, они были теми людьми, которым приходилось отдуваться за все прегрешения, которые были допущены в силу больших глупостей и несостыковок. Тот месяц был временем того большого избиения и ориентации, под которые приходилось адаптироваться первым рядам, вошедшим в большую неизвестность. В числе их и был тот молодой, который не мог поверить в утрату своего товарища. А погибшему между тем от какого-то страха прикрыли глаза и окончательно завернули в большой отрез ткани. После короткой паузы его подняли из подвала и перенесли в отдельную комнату первого этажа. И вроде бы это было совсем давно, но эти открытые глаза ушедшего всё равно помню так, словно бы это было вчера. Помню так же, как и того молодого, который с погасшим видом потирал свои глаза от наводнившей их трагедии.
«Молодой»
Выход из окружения
Когда вышел с разведчиками из здания текстильной фабрики, то напротив него увидел полыхающие дома. Рядом с ними горел и большой земельный участок, было непонятно, то ли на нём занимались пламенем низкие сараи, то ли горели запасённые на зиму кругляши из сена. Что бы это ни было, но зарево от овладевшего им пламени было настолько обильным и широким, что оно освещало всю близлежащую округу. По его доносившимся световым языкам я и различил нашу отступающую пехоту. Заметили её и разведчики, один из которых рукой указал на отдаляющиеся силуэты. Они находились, наверное, в шестистах метрах от нас, поэтому мы решили ускориться, дабы за ними поспеть. А уходили они медленно и кучно, без какой-либо организованности. Рядом с отступающими теснился и ревущий танк, который за ними катился на медленных оборотах. Добежали мы до них достаточно быстро, даже хотелось запрыгнуть на танк, однако разместиться на нём уже было нельзя, он был весь облеплен пехотой – и снизу, и на башне.
Так в общем виде и получилось, что одни шли пешком, а другие уселись десантом на танке, который и подстраивался под темп идущих. Однако длилось такое разделение недолго, потому что после поступившей команды от полковника вся пехота слезла с машины, а после танк покинул и сам экипаж. Тогда подобное решение нам казалось вразумительным, оно было принято в силу той логики, что танк издавал слишком громкий гул, а потому, по нашему мнению, по его раздающемуся рёву наше перемещение мог бы обнаружить противник. Вот только как мы тогда ошибались, потому что, по сути, на том танке тогда можно было вполне себе укатить до наших, и, вероятнее всего, даже без каких-либо отягощающих последствий. Однако все эти очевидности к нам уже пришли после того, как мы вышли из окружения, а тогда нами овладевали страх и отсутствие владения обстановкой, поэтому мы и оставили машину. После нашего отступления её впоследствии перегнал противник, что и показали на местном украинском телевидении. Но всё это было потом, а в момент принятия решения технику пришлось оставить. Причём танк даже не подожгли, не стали это делать по той же причине «обнаружения», опасаясь, что овладевший им пожар своим «свечением» мог бы выдать район нашего отступления. И эта данность тоже была, вероятнее всего, ошибочной – тогда его однозначно нужно было жечь. Но кто ж тогда об этом думал? Никто! Старались сохранить жизни людей и обезопасить свой отход, который только начинал своё выдвижение <…>.
Последнее начиналось от нашего прежнего расположения по правую от него сторону, получалось так, что мы обходили свой посёлок с северной стороны, идти через ранее накатанную дорогу, которая прямиком выводила на ранее объезженный пункт снабжения, было нельзя. Так сталось потому, что за три часа до отхода позади нас в тылу было окружено наше же подразделение, которое на тот момент ввязалось в неравный бой с противником. Они заняли оборону на той точке, где у нас размещались склады. Там же у нас проходила и линия снабжения, которая, по сути, представляла из себя въездные ворота в район нашего сосредоточения. Некоторые из вступивших в бой даже смогли из них вырваться на гусеничном тягаче, дабы добраться до соседнего села, которое находилось всего в нескольких километрах. Они поехали туда, дабы вызвать к оставшимся на подмогу соседние подразделения, однако они даже и не предполагали, что силы территориальной обороны противника уже вошли в этот посёлок. На тот момент в нём уже разбили подразделение ополченцев, которое не смогло оказать должного сопротивления. В итоге получилось так, что подъезжающую машину противник стал в упор расстреливать из гранатомётов и стрелкового оружия. Даже несмотря на встречный огонь, эта машина неслась на всей скорости – и с неё падали тела тех контрактников, которые размещались десантом на её броне. После того как погиб водитель-механик, гусеничный тягач ещё проехал несколько метров и потом врезался в столб линии передач. Кто ещё был раненым, тот успел выбраться и занять оборону под самой машиной, остальные же были разбросаны по пути её следования или так же бездыханно сидели на её броне. Тогда эти парни попали в огненную западню, в которой другого исхода просто и быть не могло.
Подобное происходило от незнания обстановки и отсутствия взаимодействия между соседними подразделениями. Никто не понимал, где находятся свои, а где чужие. Так же об этом не знала и та пехота, которая двинулась на броне в свою неизвестность. Судьбу этих ребят мы уже узнали по выложенным в сети кадрам, а также по рассказам тех бойцов территориальной обороны противника, которые в тот день и застали их врасплох. Позже мне о них рассказывали и наши офицеры, в том числе и мой покойный командир, который потом вывозил их окоченевшие тела. Когда мы с ним говорили об этих парнях, то ему было совсем непонятно, зачем они приняли такое решение и почему сорвались куда-то без особой на то команды. Конечно, вырвавшиеся на тягаче хотели как лучше, но тем не менее большая часть из них погибла, а какие-то из уцелевших и вовсе попали в плен. Подобная же участь ожидала и тех, которые не дождались подмоги и продолжили держать оборону на въездных воротах нашего тылового пункта. Впоследствии часть из них тоже погибла, в то время как другие раненые были взяты в плен или насильственно казнены.
По всей обстановке тогда выходило, что противник начал планомерно наступать и продавливать нашу оборону с её флангов и тыловых районов. Хотя и флангов тогда как таковых не было, вся разграничительная линия представляла из себя разряженные участки местности, которые по большому счёту никто не контролировал. То же самое можно было сказать про блокпосты и тыловые посёлки, которые если и контролировали, то совершенно необученные подразделения из состава народного ополчения. Их уничтожение отсекало нам все возможные пути снабжения, поэтому в тот мартовский вечер отходить к своим по уже накатным маршрутам мы уже не могли, потому что никто не знал, что нас может ожидать впереди. По сути, происходил хаос и полная неразбериха, именно поэтому мы и пошли в обход, через заснеженные поля и лесопосадки, минуя главные дороги.
Первый же километр этих рыхлых снегов для меня закончился большой одышкой. Когда я только прошёл несколько метров от оставленного нами танка, то уже успел заметно обессилеть. Во многом не играли на руку моя загруженная экипировка и болтавшийся из стороны в сторону медицинский рюкзак, который вертелся из-за слетевшей с карабина лямки. Всё, что висело и держалось на мне, было тяжёлым и очень неудобным. Изначально к каким-то длительным переходам я не готовился, поэтому ни сноровки, ни какой-либо подготовки, да и, можно сказать, выносливости у меня не было. На руку ещё не играл и тот факт, что до нашего отступления у меня стащили хороший бронежилет от раненого, поэтому мне пришлось на себя надевать старый кевларовый. В силу того, что на последнем не было бронеплиты на спине, я нашёл схожую по комплектности и вставил её в заднее отделение своего медицинского рюкзака, полагая, что если я его буду носить как положено, то он хоть как-то сможет прикрыть мою спину. Вот только как я ошибался, потому что эта плита создала такой дополнительный вес, что мне её сразу же пришлось выбросить. После того как её извлёк, завязал шнурки и принялся догонять своих.
Вечер ещё не успел погрузиться в ночь, поэтому на несколько метров вперёд можно было ещё различить не то чтобы силуэты, но даже и отдельные лица знакомых. А лиц этих столпившихся было очень много, отходили действительно какой-то неорганизованной толпой. Одни рванули вперёд, другие за ними не поспевали, в итоге по команде всех остановили и в течение какого-то короткого времени стали принимать решение. Я находился впереди, вместе с присевшей группой контрактников, а позади нас находились офицеры, вместе с полковником и каким-то высокопоставленным генералом. Последние о чём-то недолго разговаривали, скорее всего, они определяли наш дальнейший план действий, после чего установили, что впереди должен идти дозорный отряд разведчиков, а позади – остальная часть группы. Как только стали выдвигаться, то сразу же среди общей массы произошло деление и какая-то размолвка: одни отказались идти с нами и пошли налево, по другому маршруту. Было видно, как от нас отделилась группа, в адрес которой ещё что-то очень громко кричали, правда, было это бесполезно, потому что те врубили самодеятельность и пошли каким-то своим путём. Но тогда, по правде сказать, была такая обстановка, что заниматься какими-то выяснениями и разбирательствами времени не было – пошли так пошли. Через несколько минут в их стороне началась какая-то беспорядочная стрельба, полетели трассёры, начали раздаваться какие-то непонятные крики. Многие из нас в замешательстве смотрели в ту далёкую бурлящую темень, которая и без того добавляла уже появившееся чувство напряжения и растерянности. Мы тогда ещё не прошли и километра, а многие из нас были уже в замешательстве.
Когда прошли следующие пятьдесят метров, один из опытных офицеров обратил внимание на колыхающиеся вспышки, которые находились от нас, наверное, в нескольких километрах. Увидел их и я, с виду это было похоже на то, как будто кто-то вдалеке подливает в костёр бензин и одновременно его тушит. Тут же от того офицера раздалась команда, и все легли на снег. Буквально через несколько секунд в сотне метров от нас легло несколько кучных разрывов, получилось так, что передвижение отходящей группы вычислили, после чего и отправили нам пакет из реактивной системы, которую я в своём представлении обернул в полыхающее святило. После рассеявшегося грохота мы принялись идти дальше. Всего в нашей группе было около тридцати или сорока человек, наполняли её состав офицеры управления, молодые разведчики и такие же уцелевшие контрактники из лесополосы, которые ранее контролировали большую трассу, соединяющую два больших города. Многие из тех ребят были настоящими воинами, и своим числом они ещё составляли малую часть от той уцелевшей армии, которую в тот месяц, можно сказать, рвали на части. Вместе с ними в этом составе находился и я, да и многие другие ребята, которые в первые часы нашего выдвижения успели заметно обессилеть, причём путь наш тогда только начинался, а впереди было ещё идти и идти. Из-за этой усталости нам и пришлось по несколько раз останавливаться, чтобы хоть как-то перевести свой дух. В этих перерывах ребята просто валились на снег, а кто-то из отстающих и вовсе упрашивал их оставить, намереваясь под утро продолжить свой путь. Но как бы то ни было, держались вместе, кого-то приходилось брать под руки, кого-то пускать впереди себя, а отстающих просто ждать. Так мы и двигались, по два-три километра, после которых делали десятиминутные остановки. Через некоторое время начался моросящий дождь, сначала он напоминал морскую пыль, а после и вовсе превратился в умеренный ливень. Всё это было, конечно, мерзко, потому что наше нательное бельё было и так мокрым от пота, так ещё к этому добавился и природный фактор, который нас должен был окончательно замочить до нитки.
Отяжеляла наше движение в общей степени и сама дорога, которой, по своей сути, не было. Мы шли через лесопосадки и заснеженные поля, которые отчасти уже успели налиться талой водой. Когда по всему этому ступала нога, то раскисший чернозём с чавкающим звуком килограммами прилипал к подошве, в результате чего она становилась вдвое тяжелее. Кто-то даже из более опытных заранее обмотал свои берцы скотчем, правда, это всё равно мало помогало в той дороге, где было очень много грязи и воды. Где-то её приходилось обходить, однако она всё равно была – если не в чистом виде, то в кашеобразном виде вперемешку со снегом. Она очень быстро наполняла обувь, поэтому уже в самом начале нашего пути у всех были мокрые ноги. Под самую ночь этой воды уже было и не видно, темнота легла такая, что шли друг за другом, можно сказать, на ощупь и по звукам. В очередной момент мы остановились, чтобы передохнуть, кто-то сразу же стал ложиться на мокрый снег, другие же садились на свою экипировку либо просто стояли, дабы окончательно не обмокнуть.
Как раз во время этой остановки я окончательно понял, что с тяжестью своей экипировки я просто не дойду. Эта мысль меня начала тревожить ещё в том самом моменте, когда я выбросил бронеплиту из своего рюкзака, однако наступил очередной случай бессилия, который меня и заставил освобождаться от лишнего груза. Началось всё с патронов, постепенно я стал разряжать свои магазины и сбрасывать боекомплект по ходу нашего следования. Сбрасывал либо в рыхлый снег и вязкую грязь, либо просто откидывал куда-то в сторону. Раньше мне думалось, что, имея при себе двенадцать магазинов, несколько гранат и брикетов с патронами, я буду самым обеспеченным и смогу увеличить для себя длительность действий в бою, однако в процессе перехода вся эта экипированность сыграла мне совсем не на руку. Впрочем, я был не один такой. Постепенно освобождаться от боеприпасов стали и другие ребята. Один из них даже поднял всех на смех, когда стал спрашивать, не нужны ли кому-то гранаты. Его тогда вежливо послали и посмеялись, как оказалось, он на себе всё это время тащил мешок, в котором было около пятнадцати гранат! После вежливого отказа соседствующих распределить его груз он просто стал его разбрасывать по дороге: через каждые десять метров он откидывал одну за другой гранаты, которые улетали в густые чёрные поросли.
Когда время подошло к двум часам ночи, то наступил очередной привал. Во время него я снял свой старый бронежилет и уселся, глядя на бесконечную глубину ночного неба. Его просторы то открывались, то затворялись чёрными тучами, которые ползли по синеве, меняя свои дымные очертания. Во время этого короткого присеста у меня не возникало каких-то тревожных мыслей, потому как мы на тот момент уже отдалились на приличное расстояние от противника. Тогда я просто где-то интуитивно внутри себя подозревал, что с нами не должно было что-то случиться. Конечно, не скрою, что было некое чувство страха, но оно возникало больше оттого, что мы находились в состоянии полной неизвестности. Мы шли по навигатору и не знали, кто нас может ожидать впереди. У нас не было ни ночных приборов, ни другого подобного оборудования, которое бы нам позволяло ориентироваться на местности в темноте. Это больше всего и угнетало, потому что мы были очень лёгкой и беззащитной целью. Впрочем, с этим нужно было только смириться, но только не с тем, с чем уже невозможно было идти. Когда у нас закончился привал, то я просто поднял свой бронежилет и стал накидывать его на себя.
Сразу же я расстался с былой лёгкостью, вдобавок мне по паховой области ещё ударили и две пластины, которые постоянно создавали в движении какую-то амплитуду. Так получилось, потому что тот бронежилет был порванным, и та пластина, которая должна была устанавливаться в грудной области, просто сползла в паховый карман, в котором держалась ещё такая же пластина. Как я их только ни пытался поправлять, но всё равно одна из них сползала вниз, создавая болтающуюся гирю. Именно поэтому я на несколько метров отошёл от основной массы и, подойдя ближе к заснеженным зарослям кустов, со всего размаху отбросил этот бронежилет. Последний улетел в заросли и под треск их веток провалился в непроглядную темноту. Тогда я подумал, что лучше уж было идти без тяжёлого бронежилета, который, по сути, ни от чего не защищал, а только отнимал мои силы. А без него стало идти заметно легче. На мне оставались только разгрузка с неполными магазинами, медицинский рюкзак и мой автомат. У соседних парней были наборы поменьше, хотя некоторые из них всё же несли на себе какие-то рюкзаки и спальники. Один из них даже посмеялся, когда увидел, как я отшвырнул в сторону свою броню. На этом наш очередной привал и закончился, после него мы пошли дальше.
Дорога нашего маршрута по-прежнему проходила вдоль лесопосадок, мы шли по рыхлой каше из снега. Постепенно начинала сходить чернота ночи, и мы подобрались к какому-то большому смешанному лесу, вход в который прикрывали частые поросли из кустов и небольших деревьев, ветки которых приходилось ломать, дабы пройти сквозь эту давящую преграду. Когда уже оказались в самом лесу, то было принято решение остановиться, потому что идти по беспросветному ельнику было уже невозможно. Командир бригады отдал какие-то распоряжения, после чего старшие офицеры объявили людям об отдыхе. Кто-то из соседних стал сразу же себе выискивать углубление для ночлега и заворачиваться в спальник, другие же ложились просто на мёрзлую землю. К последнему думал склониться и я, однако я понимал, что всё это может в дальнейшем закончиться большими последствиями для организма, поэтому всю оставшуюся ночь я просто стоял либо сидел на каких-то порубках стволов. Так же поступили и некоторые другие, в том числе и генерал с полковником. Они стояли рядом со мной и курили, коротко высказываясь обо всём происходящем. Я тоже об этом думал, поэтому сдержанно и спросил полковника о том, как могли произойти текущие события, в том числе и такие, при которых могли быть брошены. На этот вопрос мне полковник скупо ответил: «Это война, такое бывает», и на этом, можно сказать, всё.
Больше я с ним за всё время нашего перехода не разговаривал, так же как и не видел, потому что он всегда находился на каком-то отдалении от передовой группы. А так, конечно, для меня было странно видеть, что генерал и полковник оказались в облике обычного рядового состава, при котором у них не было ни лавров, ни какого-то особенного обращения. По сути, они оказались такими же рядовыми, которые могли погибнуть в составе большого подразделения, о месте нахождения которого на тот момент никто не знал. Трудно поверить, но командование большой группировки действительно не знало, в каких окрестностях околачивается управление бригады вместе со своим оставшимся личным составом. Так вышло, потому что перед самым отходом командованию доложили, что мы должны были выйти в одноимённый посёлок, который находился в десяти километрах от наших позиций, однако мы в него не пошли, потому что на тот момент там уже происходила какая-то неразбериха. Пошли в большой обход и совсем в другое место, которое, как оказалось впоследствии, находилось в тридцати километрах. Так что генерал и полковник разделили свою участь с нами, обычными, и, возможно, даже для них «низшими». Не знаю отчего, но я почему-то именно так и думал, во всяком случае, какого-то отцовства и тепла от этих людей не исходило. В ту ночь они также не спали, стараясь держаться от общей массы подальше.
Уже под утро последняя стала неохотно просыпаться и лениво двигаться. Солнце ещё не успевало отогревать оледенение ночи, поэтому в лесу было очень морозно. Многие тогда ходили из одного места в другое, чтобы просто согреться, другие с той же целью начинали прыгать на месте, пытаясь разогнать кровь в замёрзших стопах. Тогда, можно сказать, у всех были обморожения – у одних больше, у других меньше. Обувь была по-прежнему мокрой, а сменных носков практически ни у кого не было. Когда начало рассветать, поступила команда отойти в глубину леса, люди стали спускаться в самую низину его оврага. Там же мы так же и разместились, ожидая команду на дальнейшее выдвижение.
В какой-то момент ко мне подошёл один из контрактников и попросил у меня бинты. Они понадобились для одного из старшин, которому при их помощи нужно было сделать что-то похожее на лапти. Как оказалось, в ходе ночного перехода один из его резиновых сапог засосала грязевая жижа, а сама нога попятилась вперёд и просто вылетела из большой обуви. Старшина в сумраке ночи просто не смог найти свой сапог, потому что было настолько темно, что перед своими глазами было ничего не видно. Я отдал ему несколько бинтов и советских перевязочных пакетов, из которых можно было сформировать подобие подошвы. Я в это время сидел на земле рядом с одним из контрактников, мы с ним по очереди грели руки на сухом горючем, которое у меня осталось в нескольких брикетах от сухпайков. Он попросил меня посмотреть его ранение, которое у него, как оказалось, было в области спины. После того как он снял своё снаряжение, то на его пояснице я увидел небольшого размера отверстие, которое проделал осколок, углубившийся далеко в мягкие ткани. Из этого отверстия на коже выходил тёплый пар; всё, что я смог тогда сделать, так это просто его закупорить, наложил повязку с марлевым тампоном. Ранение, судя по всему, было совсем не серьёзным, потому что тот парень прошёл весь путь нашего перехода от начала и до конца без каких-либо осложнений. Кроме него, раненых в нашей группе больше и не было.
Тем временем поступила команда на выдвижение, и растянувшаяся цепочка из людей последовала через глубину леса. Узкая тропа проходила через заснеженную кромку и редкие проталины, в тесноте которых возвышались большие сосны. На их низких ветках галдели скворцы и раздувались от голосов какие-то маленькие певуны. День тогда стоял ясный, солнце вновь начинало теплить округу, и лишь иногда выпадал редкий снег, создавая ощущение какого-то невозможного для нас волшебства. Складывалось впечатление, словно и не было всего того, что осталось у нас за спиной, словно бы не было никакой войны и мы всего лишь оказались на большой прогулке среди природы дикого леса.
В какой-то момент мы из него вышли и стали идти по холмистой местности, которая чередовалась резкими косогорами и спусками. Все они были также наполнены лесом и находились рядом с какими-то малыми населёнными пунктами. В последние нам было запрещено заходить, однако со стороны они казались безлюдными, и можно сказать, что война обошла их стороной, потому что они находились вдали от основных дорог и линий снабжения. Рядом с очередным из них и проходил наш путь, когда нам нужно было вновь забираться по резкому склону. Подниматься по нему было уже действительно сложно, поэтому высокий и поджарый генерал даже как-то с одышкой сказал: «Проклятая эта земля, и проклятая эта Украина». Что-то вроде этого я услышал, когда он от усталости отдал свой бронежилет одному из контрактников и стал подниматься по высокому склону. После того как на него поднялась часть осиливших, то она, можно сказать, сразу же и рухнула на снег, ожидая, когда поднимутся все остальные. У людей просто забились ноги, и они не могли подниматься ещё выше.
К такому длительному переходу мы были действительно не готовы, мне-то даже было легче, потому что на мне не было бронежилета, чего не скажешь о других, которые несли на себе не только его, но и ещё другие дополнительные килограммы. После этой возвышенности мы вышли в молодняк елового леса, в котором и было принято решение организовать привал. Контрактники стали садиться и набирать в руки рыхлый снег, который они потом набирали себе в рот, дабы утолить свою жажду. Кто-то из них даже размешивал этот снег примесью растворимого лимонада, которая у них осталась от ранее использованных сухпайков. Сыпучий концентрат создавал сладковатый вкус, создавая из снега подобие фруктового льда. Я также закидывал себе в рот маленькие комочки снега, стараясь хоть на немного утолить свою жажду. Впрочем, можно было этого и не делать, если бы мы знали, что в нескольких сотнях метров от нас будет находиться озеро. Как только мы к нему вышли, то старшие офицеры решили вновь сделать привал, дабы наполнить свои фляги. Конечно, подобное желание появилось и у других, поэтому в целях скрытности было принято решение организовать водопой короткими группами. Впрочем, какая там скрытность? На противоположном берегу располагался посёлок, с которого наша возвышенность была видна как на ладони, тем более что мы спустились на ничем не прикрытое место. О какой-то безопасности уже никто не думал, всё превратилось в какой-то туристический поход, в котором всё шло каким-то самотёком.
После водопоя думали, как обойти озеро, потому что наш маршрут проходил через противоположный берег, кто-то даже предложил попробовать пройти по льду, однако без каких-либо сомнений было ясно, что тот уже был совсем непригодным для каких-то хождений, поэтому приняли решение обходить озеро по левому берегу, через который мы и спустились в низину его заболоченной котловины. Через неё как раз проходило небольшое помостье, под которым и были установлены стоковые трубы. Рядом с этим местом, на противоположном берегу, находился родниковый колодец, на который сразу же набежала очередь из тех, кому не удалось напиться из реки. В итоге на нём мы застряли на некоторое время, на что стали гневаться некоторые из числа командиров. А потом мы потянулись через сам посёлок. С виду он представлял из себя большой дачный кооператив, нежели какое-то жилое селение; отсутствие местных больше указывало на то, что там занимались в основном земледелием и садоводством. Мы эти дачи обходили по самому краю, не внедряясь в их центральные улицы. Конечно, при заходе на территорию нам сразу дали команду быть осмотрительными, хотя было и так понятно, что на этих дачах по большому счёту никого не было. На каждом доме были закрытые замки, и лишь изредка нам попадались дома с натоптанными дорожками, в которых, по всей видимости, и были местные, однако они не выходили, аккуратно поглядывая на нас из-за занавесок своих окон. Один из тех редких местных встретился нам при выходе из посёлка. С виду обычный дед, который находился рядом со своим домом и занимался ремонтом своего старенького жигуля – синего цвета, как ещё помню. При виде нас он ничего не сказал, а просто продолжил заниматься своими делами.
Местность в округе была дикой и без намёков на какую-то цивилизацию, дороги на улицах дач были отчасти разбиты, они, по всей видимости, укладывались ещё в советскую эпоху. Много было старых домов, но попадались и новые, некоторые даже были на этапе строительства. Все эти постройки стали постепенно заканчиваться, а нашему предстояло проходить через очередную лесопосадку, которая проходила вдоль укатанной дороги. Когда вышли из посёлка, стали идти вдоль неё, а после устроили короткий привал, потому что дожидались остальных подтягивающихся. Среди переводивших свой дух стали появляться вопросы на предмет окончания нашего пути. Внятного ответа, конечно, не было, однако пошёл слух, что мы уже находимся где-то совсем близко к обозначенному место. Постепенно к нам стали подходить запыхавшиеся, даже несмотря на свою одышку, они уверенно делились дымом от оставшихся у них сигарет. Табачные в том переходе были действительно роскошью, поэтому на каждого соседнего приходилось по две-три затяжки.
Через несколько минут перекура мы двинулись по размытой дороге, которая должна была выводить к какому-то очередному посёлку. Когда до него оставалось совсем ничего, то от впереди идущих поступила команда, что где-то спереди виднеются танки. Конечно, сразу же возникла неопределённость, никто толком не знал, чьи это были машины, чужие или свои. Поэтому часть из наших сразу же попятилась обратно, а часть залегла вдоль ближайших кустарников. Наступила непродолжительная тишина, после которой впереди идущие махнули рукой, и вся толпа вновь выдвинулась цепочкой к виднеющемуся посёлку, который располагался на возвышенности. Когда мы всё же продвинулись вперёд, то увидели обличия капониров и других огневых точек, рядом с которыми находились силуэты с оружием. В очередной раз было непонятно, кто стоит впереди, да и те, которые находились поодаль от нас, по всей видимости, тоже не знали о нашей принадлежности, потому что как только они обнаружили наше передвижение, то сразу спрятались по своим позициям.
Конечно, и мы чуть присели, спереди и по цепочке до нас стали передавать просьбу – спрашивали о зелёных сигнальных ракетах, которые нужно было передать старшим офицерам. Тем самым сигналом они хотели подтвердить наше союзничество для тех, кто находился от нас в отдалении. Только я успел передать чередующуюся просьбу, как тут же послышался хлопок, который меня напугал своим близким разрывом, мне даже подумалось, что рядом с нами лёг какой-то разрыв. Однако мои опасения были напрасными, потому что на самом деле это был звук от взведённой ракетницы, зелёный огонь которой стремительно взмыл в небо. По замыслу, такую же ракету должны были пустить и те, кто находился спереди, дабы подтвердить свою причастность к союзническому подразделению. Тем не менее ответного сигнала от них не последовало, так же, как и не последовало после второй выпущенной нами ракеты. Делать ничего не оставалось, поэтому трое из наших неизвестных двинулись на ту самую возвышенность, на которой виднелись укреплённые брустверы. После десятиминутной заминки туда выдвинулись и мы. По мёрзлой дороге уже просто тянулась какая-то неорганизованная куча из людей, которым уже было всё равно на какое-то предостережение или опасность. Люди очень сильно устали, а многие из них были ещё и морально подавлены.
Для всех вышедших этот рывок стал большим предостережением и поводом для раздумий, потому что контрактники увидели в себе брошенных на откуп судьбе людей, за жизнь которых никто не отвечал. Дальнейшее неизвестное их уже пугало, они были не готовы идти куда-то дальше, так же как и не верили в слова каких-то больших командиров. Люди просто увидели другую сторону фронта, на которой не было ни ответственности, ни каких-либо объяснений. В идущей толпе не было каких-то осуждающих формулировок, так же как и не было каких-то эмоциональных всплесков по поводу всего происходящего. Если люди о чём-то и говорили, то скорее о том, что больше они никуда не пойдут, ни на какую задачу, пока их не выведут на границу и не дадут отдохнуть. Думал ли я об этом? Конечно, потому что я так же, как и они, увидел обстоятельства, при которых люди могут быть предоставлены самим себе, подобное для меня представлялось страшным и недопустимым, потому что я уже знал схожие случаи, при которых люди гибли попросту из-за некомпетентности других. Всё это сильно давило, и за некоторые вещи мне было очень стыдно.
Когда уже дошли до позиций ополченцев, то нахлынул поток неимоверной радости, потому что мы добрались до своих, потому что для нас этот длительный поход окончательно завершился. Некоторые из контрактников при виде братского мужичья даже ударились в слёзы, стали с ними обниматься, а те-то и понять не могут, откуда мы выбрались и что с нами произошло. Ополченцы на то время ещё не успели столкнуться с особенностями жестокой войны, они ещё многое не видели и ко многим вещам были попросту не готовы. У них, как тогда помню, не было ничего, кроме автоматов и касок, и конечно, в глубине души меня это тоже удручало, потому что я уже понимал, что в случае боестолкновения эти люди по большому счёту не оказали бы большого сопротивления. Большая часть из них была уже в возрасте, у многих были проблемы со здоровьем. Они просто могли стоять на постах, чего-то большего от них требовать было нельзя. По их лицам было видно, что они были очень сильно напуганы теми рассказами, которыми с ними поделились вышедшие. Однако, даже несмотря на всё это, запомнились ещё их доброта и радушие, они видели в нас силу, и они нам во всём помогали. Когда мы их только увидели, то они сразу же сказали, что нас накормят и напоят, правда, попросили подождать, потому что обед у них начинался только в два часа. Хотя если признаться, то за всё время нашего перехода голодных позывов ни у кого не было, и даже когда мы дошли, то первым же делом захотелось куда-нибудь завалиться поспать. Однако свободных мест для этого желания не было, поэтому мы пошли вдоль больших коровников, после которых нам открылся вид на большой загон для овец, поголовье которого и держалось на огороженной площадке. Рядом с ней находилось какое-то небольшое здание администрации, к которому и подогнали полевую кухню. Раздавали с неё всем вышедшим гречневую кашу с тушёнкой и чай из шиповника. Постепенно к приёму пищи стали подтягиваться и другие пехотные, некоторые из них, как оказалось, прибыли совсем недавно. Последние просто отстали от основной группы и шли за ней уже по оставленным следам.
Дальнейшие события, которые последовали после нашего обеда, были очень нелепыми и одновременно драматичными, о них не хочется упоминать, потому что они послужили началом большого раскола. Разделение это происходило не только в головах, но и по отношению ко всему дальнейшему пути, на котором многие из вышедших поставили свою финальную точку. Стоит лишь добавить, что нам тогда очень сильно повезло, потому что если бы описываемые события произошли спустя два годы войны, то мы вообще вряд ли бы оттуда выбрались. Повезло, потому что мы смогли выйти из того посёлка, а некоторые другие были на следующее утро взяты в плен, потому что их никто не предупредил об отходе. Да и другие были, которых зверски замучили на окраинах большого города, список без вести пропавших тогда был очень внушительным. Об этом мы узнали несколько позже, а пока мы просто радовались, что смогли вырваться до своих, пройдя в общей сложности путь, который составил около тридцати километров. Ещё позже выяснилось, что, помимо нашей группы, было ещё несколько малых, которые выбирались из окружения различными путями и маршрутами. Они так же, как и мы, смогли добраться до своих.
Способствовал тому ещё и тот факт, что за нами тогда не отправилась погоня, а не пошла она только лишь потому, что на то время основную часть подразделений противника составляли силы территориальной обороны, другим же подразделениям было попросту не до нас. Это был конец марта, можно сказать, самое начало большой и жестокой войны. С того времени начался планомерный отход, после которого наши подразделения стали откатываться всё дальше и дальше.
Тогда мы ещё думали, что подобные обстоятельства были какими-то исключительными событиями, однако подобное происходило и на смежных участках фронта, причём по тому же сценарию, правда, были и такие подразделения, которым приходилось в несколько раз хуже того, что не пришлось на нашу долю. Отходили тогда постепенно, и тот посёлок, в который мы выбрались, пришлось также оставить через два месяца. Это было время больших упущений и наиболее трудных решений, тогда для нас всё только начиналось.
Так уж вышло
События описанного происходили при ротации занимаемых позиций, хотя даже больше не по замене, а при некой перегруппировке, когда одни подразделения переводились на смежный участок фронта, в то время как вновь пришедшие занимали их обустроенные позиции. В этот знойный месяц там оказался и я, когда попал в подчинение к одному командиру роты, с которым мне впоследствии необходимо было работать в эвакуационной группе.
По моему приезде в посёлок я сразу же обратил внимание, что солдаты из разных подразделений перемещались в каком-то разболтанном состоянии, а те же машины достаточно уверенно перемещались между разбитыми дорогами посёлка. Подобное спокойствие было обусловлено тем, что в те былые времена ещё не было в таких кромешных количествах дронов-камикадзе, как и не было в том же распространении артиллерии. Последняя, кстати, била, что называется, по расписанию, именно по загаданным часам, либо же по совсем уже обнаглевшим и заскучавшим водителям, которые не старались упрятывать свои машины.
Именно поэтому боевые бродяги, да и просто оставшиеся местные могли себе позволить проживать в домах, совсем не переживая о своей безопасности. Так было и у нас, однако мы, как и некоторые другие, всё равно высматривали дом именно по соседству с глубоким подвалом, чтобы при случае резко сорваться и переждать в нём артиллерийский обстрел. Такое же пристанище с соседствующим с ним заброшенным домом и разыскал мой капитан. Однако жилище это было не слишком вместительным, поэтому командир и указал на занятую мной кровать, добавив, что на ней уже размещается его товарищ, который временно отъехал по задаче. Тогда я не особо расстроился, а просто переместился на другое место в виде узкого дивана, на котором и стал перебирать свои вещи. Раскладываю, достаю то, что надобно бы уже выкинуть, как вдруг слышу грохот. Что-то отдалённое от нас ухнуло, однако слышно было так, словно бы это произошло совсем рядом. Так, в общем-то, и вышло, потому что когда мы выбежали из дома, то вдали от себя увидели развевающиеся клубы дыма. Заметно было прямо от нашего забора, только было не совсем понятно, что же там произошло, тем более на нашей территории. Капитан уже стал суетиться, выходить по связи на одних и других, однако никто не мог дать внятного ответа, почему на нашей же территории где-то в километре дымится кустарниковая зона. Только спустя некоторый десяток минут выяснилось, что наш гусеничный тягач подорвался на противотанковой мине. Причём сила взрыва была настолько чрезвычайна, что корпус машины перевернуло вверх дном, посередине которого виднелось раскалённой трещиной пробитое отверстие.
Однако о настолько подробных особенностях трагедии я бы так и не узнал, если бы меня не попросили запустить свой дрон. Нужно было произвести разведку местности, потому что выдвинувшиеся на поиск ребята не могли найти тела некоторых из наших солдат. Взрывная волна отбросила их настолько далеко, что в высокой траве вести поиски было очень проблематично, поэтому я и опускал квадрокоптер на несколько метров от земли и передавал по капитанской рации, чтобы поисковики двигались в сторону моего полёта.
Так уж вышло, что ушедшая на другие рубежи стрелковая бригада не оставила сменяющим подразделения карты минных заграждений. Поэтому было и неясно, где устанавливались мины, а где проводилось их разминирование. Ранее прибывшие с нами сапёры успели сделать то, что смогли обнаружить и нанести, до других же участков у инженерной разведки попросту не дошли руки. Таким участком и оказалась та кустарниковая зона, в которую забрёл гусеничный транспорт. Командира, который помчался на нём, предупреждали обождать, сетуя на абсолютную ненужность скоропостижной разведки местности, однако он, как и некоторые другие, не воспринял это всерьёз и отправился по своему усмотрению до ближайшей лесопосадки. В неё отправился и товарищ капитана, на кровати которого я так поспешно разместился. На ней мне, кстати, через два часа капитан и предложил разместиться, как-то с досадой в словах добавив, что теперь это уже может быть моим местом. Но спать на этой кровати я так и не стал, потому что мне казалось, что ещё несколько дней – она будет занята тем, кто ещё не успел от нас уйти.
Тяжелое, конечно, у меня было в тот день осмысление, хотя подобные случаи встречались и после ушедших событий. Причём рвались не только мы, потому что встречалось «дружественное» минирование и у противника. Одно из таких нам показывали вагнеровцы, когда вели аэросъёмку боя за одноимённый посёлок. Тогда они стремительной атакой вынудили противника отступить, однако с улыбкой негодовали, что не смогли зацепить гусеничную машину с вражеским десантом – тех пятнадцать человек, которые успели сняться с занимаемых позиций. Часть из них забралась в десантное отделение, а другая закрепилась на броне. Тогда рядом с машиной ложились плотные разрывы, однако прямых попаданий не было, поэтому за отходящей техникой вагнеровцы уже просто некоторое время наблюдали. Сопровождали кадром, пока она не разлетелась на какой-то очень мощной взрывчатке, причём разошлась на отдельные механизмы и части корпуса.
Что тогда было заложено под землю – неясно, однако из тех пятнадцати в живых не осталось никого, и даже не осталось того, что могло бы напоминать о человеческой сущности. И как раз примечательно то, что дорога была достаточно объезжена – и наших мин там по определению быть не могло. Видимо, в последующем наступлении противник просто забыл её снять, чем и поплатился. Так что те уходящие подорвались на своих же минах, чему и были удивлены те, которым в это было трудно поверить. Однако мы это уже проходили, мы верили в то, что может быть всякое. На войне бывает всё.
«Нарвались»
Четыре матери и один сын
В какой-то период войны мне довелось познакомиться с представителями одного из волонтёрских сообществ. Произошло это, можно сказать, внезапно, потому что мы встретились с ними по какой-то счастливой случайности, или, как это иногда говорят, – волею судеб. Тут даже начать нужно с того, что всё это произошло посреди тесноты наших рабочих будней. Дело в том, что летом двадцать второго года наш конечный путь эвакуации проходил через одноимённый приграничный посёлок, окраины которого выходили на самый въезд пропускного поста. Недалеко от него находился и фельдшерско-акушерский пункт, на который мы постоянно привозили раненых. Сами же поездки мы всегда старались совмещать с полезным, поэтому после выполненной работы мы практически всегда останавливались рядом с магазином, который находился по пути нашего возвращения. Кушая наскоро сделанные из колбасы и сыра бутерброды, мы параллельно заходили в интернет, высматривая в нём всякие новости. Зачастую мы останавливались именно из-за интернета, потому что хотелось посмотреть, что же происходит вне мира войны.
И вот в один из дней мы так же на обратном пути остановились у этого магазина. Купили себе тогда энергетиков, а к ним ещё чего-то из съестного. Нашу машину мы всегда прятали за здание магазина. В тот же день рядом с магазином стоял и припаркованный броневик, у которого было несколько гражданских. Последние переговаривались с военными и передавали им какие-то пакеты. В какой-то момент они подошли и к нам, их, вероятнее всего, завлёк наш грузовик, потому что на нём не было куска от лобового стекла. Да, это кажется несуразным, но тогда его выбило осколком, и мы на протяжении двух месяцев ездили с естественным проветриванием. Эта внешняя нелепость и завлекла двух женщин, которые захотели с нами познакомиться. О чём мы с ними тогда говорили? Сейчас уже трудно сказать, но точно припоминаю, что они стали спрашивать о наших нуждах, которые мы испытываем на фронте. А что мы могли тогда ответить? Мы никогда тесно не общались с волонтёрами, да и просить у них что-то было неудобно. В общем, сошлись на каких-то небольших условностях и попрощались, обменявшись с ними напоследок контактами.
В какой-то из дней эти женщины на нас вышли и попросили, чтобы мы приехали на то же место, чтобы передать нам сладости. Однако назначать время мы не могли, потому что возможность находиться рядом с магазином была, только когда мы вывозили раненых, других условий для той остановки у нас просто быть не могло. Тем не менее вырваться удалось, и мы встретились с людьми, которые, можно сказать, полностью заполнили кузов нашего грузовика; трудно даже перечислять, что там было, потому что проще будет сказать, чего там не было. От такой щедрости и радости мы аж воспряли духом, потому что мы это всё намеревались отвезти тем, до кого практически ничего не доходило. У нас ведь было не много потребностей, даже мой водитель понимал, что нужно всё отдать тем, кому это нужнее, поэтому мы так и поступили.
А после этого у нас с теми приезжими женщинами завязалось какое-то тёплое общение. Конечно, наши встречи были далеко не частыми, но эти женщины за нас всегда переживали, спрашивали о том, что нам нужно, а мы, в свою очередь, стеснялись и старались быть скромными. Тем не менее их забота всегда побеждала, и наша машина привозила окопным такое обилие съестного, от содержания которого они удивлялись. До них просто никогда не доходили посылки, а тут мы, с пирогами да фруктами. И всё это было благодаря двум женщинам, благодаря Ирине и Надежде, благодаря тем, которые стояли за их спинами. «Как две матери», – невольно выдавил один из ближних. «Да… А сколько у нас таких по всей стране?» – ответил ему один из тех же наших. Последний раз с этими матерями я виделся два года назад, сейчас уже и не знаю, на каких направлениях они трудятся, однако они периодически интересуются моим здоровьем, а я всё обещаю с ними увидеться, да только не всегда то время позволяет.
На этом можно было бы и закончить своё повествование, если бы не ещё одна женщина, которая спустя некоторое время появилась рядом. Тоже мать, потому что с такой же теплотой и любовью беспокоилась о нашем благополучии, она тоже состояла в одной волонтёрской группе. Познакомились мы с ней осенью, в одном из приграничных населённых пунктов. Тогда объятия нашей встречи были такими же, как и при встрече с теми женщинами, которые некогда наполнили наш грузовик, правда, на этот раз случились иные обстоятельства, при которых наша машина уже не могла вместить тот объём посылок, который в неё уже просто не влезал. Пришлось часть оставить до второго приезда, а скоропортящееся вывозить тем же днём. Так и поступили, доставив эти коробки в дальнейшем тем ребятам, которые находились на позициях. Помню даже, что некоторые из ближних ворчали, поговаривая, что мы совмещаем свою работу с какими-то сторонними обязанностями, и тем не менее под эти негодования мы всё равно привозили окопным посылки по мере своих возможностей. Привозили и сердечно благодарили тех, кто нам позволял это делать, в том числе и ту самую мать Наташу, которая для того и суетилась. В какой-то момент и она мне как-то сказала, что вроде бы мы и не кровные, но я для неё словно бы родной сын. И как бы это ни показалось схожим, но Надя с Ириной нас тоже так называли, говорили, что мы их сыночки, которых они очень ждут к себе в гости.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71183251?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Лукас Аппероль
Большой человек, который вернулся в своё детство и стал настоящим – именно так можно подытожить главный посыл автора произведения, который написал небольшую стопку своих очерков. В них повествующий рассказал об очищении и рождении другой формы внутреннего и внешнего, которая оттачивалась под тяготами и страданиями на бескрайнем поприще чистилища. Появление этого нового незримо, оно не имеет четких контуров и привязок, но дает возможность читателю каждый раз рассмотреть самое редкое и ценное на другой стороне человека, в котором он просыпается и начинает чувствовать себя настоящим. Последнее автор собирает из тесных судеб и событий, встречающихся на его околофронтовом пути. Помимо описания пройденного, автор дополняет свои сюжеты набросками в карандаше, которые более глубже передают атмосферу отдельных эпизодов повествования.
Лукас Аппероль
Мы были людьми
Вступление
Хочу поприветствовать своего читателя и поблагодарить его за то, что он взял в свои руки этот сборник очерков. Для меня этот человек особенно дорог, потому что он каким-то образом захотел оторваться от своего спокойствия и посмотреть на другую, тяжёлую и не совсем приглядную, сторону жизни. Последняя разделяет эту жизнь на до и после, прозрачно показывая истинную природу человеческих взаимоотношений. Последняя раскрывает самого тебя и позволяет посмотреть на твои сильные или слабые стороны. Обычно ведь так приходится, что об этих «сторонах» на войне пишут только самое лучшее, достойно отображая мужественное начало и большую силу нашего воинства.
Так оно и должно быть, однако в моих текстах воинствующих настроений и больших радостей нет, потому что на фронте святое обычно очень трудно разглядеть, ибо оно очень глубоко спрятано. И всё же я постарался его распознать и выложил об этом святом свои мысли, дополнив их набросками в карандаше.
Знаете, никогда бы в своей жизни не подумал о том, что буду когда-то и о чём-то писать. Впрочем, и с этим сборником всё могло быть точно так, если бы не сложились определённые обстоятельства, которые и положили ему начало.
Началось всё очень давно, ещё осенью двадцать второго года, когда я входил в состав группы по эвакуации раненых. Тогда, находясь вместе со своими товарищами под обстрелом в подвале полуразбитого сарая, мне впервые захотелось описать чувства людей, попавших в эту огненную западню.
Спустя какое-то время я начал больше писать не только об этих людях, но и описывать некоторые другие фронтовые эпизоды, которые были тесно и неразрывно связаны со мной.
Конечно, не всегда на то было время, что-то писалось в суете ежедневной текучки, в то время как на другое просто оставлял некоторые приписки в виде основных мыслей на черновике, которые позже я уже развивал в более подходящее время. Так же обстояло дело и с набросками (иллюстрациями), становление которых положила обыкновенная пачка из набора простых карандашей, которые я нашёл вместе с маленьким альбомом в одной из посылок, присланных нам от какой-то детской школы Екатеринбурга с подписью «Солдатам в помощь».
Так всё и началось, так стал вести повествование один из участников этого хладнокровного и непредсказуемого потока войны. Хотя какое повествование, скорее всего, записи в своём помятом ежедневнике. Тогда я не думал, что эти записи найдут себе какое-то второе рождение, однако им дал на то право близкий для меня человек. Он просто постарался меня убедить, что какое-то наследие от пережитого всё же должно остаться, должно быть кем-нибудь воспринято, а может быть, даже и переосмыслено.
В этих записях отражаются небольшие фрагменты из моего околофронтового пути. Я намеренно не указывал в них названия населённых пунктов, как и практически не упоминал имена близких для меня солдат и офицеров. Все события, которые отражены в моих очерках, не имеют автобиографической последовательности, как и не представляют тесную временно-пространственную связь. Я не привязывался к хронологии, а отображал в рассказах те события, в которых для меня закрадывались смыслы, во всяком случае, я эти смыслы в них видел. Тем не менее, даже несмотря на то, я всё же немного постарался и расположил свои очерки по мере их календарного и годичного чередования.
Хочу сразу же предупредить, что при прочтении моих рассказов кто-то из невольных читателей может поперхнуться от злобы, усомнившись в действительности каких-то событий, в тех же извлечениях или выисканных смыслах, которые я излагаю. Для них я просто скажу, что всё то, о чём я пишу, – действительно было, хотят они того или нет. Это просто данность, которая либо осуждается, либо принимается и переосмысливается.
Также хочу предостеречь читателей, подумывающих, что я овеял себя ореолом геройства и покрыл святым нимбом, возможно, даже заставил испытывать к себе какую-то жалость. Для них я просто скажу, что у меня нет больших подвигов, я просто очевидец из группы эвакуации, который был в общем потоке большого движения. Я не принимал участия в больших передрягах, и на моей груди не висит больших орденов. Были, есть и будут достойные воины, с которыми я даже близко не стою по уровню их пройденного и пережитого. Поэтому я всего лишь обычный участник, которому отчасти повезло, просто где-то слишком, а где-то не очень. Я живой участник, который не претендует на какую-то истину, как и не отождествляет себя примером для подражания. Я просто повествователь от уровня своего видения, не больше и не меньше.
А что до жалости, то она сама невольно будет подкрадываться к читателю, потому что в моих очерках я постарался изложить свои мысли так, как они содержались в моей душе. Я постарался заходить глубоко, чтобы у читателя появилась возможность окунуться в другой мир, и я не мог о нём писать поверхностно, потому что это было бы не настолько искренне, чтобы увидеть другую сторону жизни, чтобы распознать радости, боль и тяжесть находящихся в её потоке людей. А их страдания по определению тягостные, они вызывают жалость и слёзы, через которые сочувствующие преобразуются. Только так и через преодоление познаётся большая жизнь с другой стороны.
Познавайте же и вы, фронтовой сборник очерков теперь в ваших руках.
Морозное утро марта
День тогда был ясный, на дворе стояло морозное мартовское утро. Я только недавно вылез из своего спальника, надел одни шерстяные перчатки на другие и пошёл греться к костру, который разожгли возле нашего свинарника. Первые дни весны – и такая жуткая стужа на Белгородской земле.
Тогда оттуда, как и от многих других приграничных районов, война брала своё начало. Тогда её путь только формировался, и, собственно, о том, что на ней происходило в первые дни, широкой публике было далеко не известно. Не было тогда в таком огромном количестве телеграм-каналов и военных корреспондентов, поэтому о ходе тех событий можно было лишь узнать из вечерних новостных программ. Впрочем, и не только из них, потому что стали просачиваться первые нелицеприятные слухи, в которые большинство не могло верить. Впрочем, на то время их и подтвердить могли только напрямую те, которые заходили в самые первые дни похода. А начинались они со многими упущениями и недоразумениями, с которыми нам пришлось столкнуться. Столкнуться в силу ряда причин, одной из которых была обыкновенная неподготовленность, которая ещё долго напоминала о себе по мере выполнения нами боевых задач. На одну из таких боевых вылазок удалось напроситься и мне, однако загаданного мною сценария не вышло, потому что прибыть в составе подразделения на местность в обозначенное время мы попросту не смогли.
Проблемы начались ещё перед началом выполнения боевой задачи, однако я о них не предполагал и даже не задумывался, потому что для меня это был первый боевой выход, и я просто с каким-то жадным предвкушением ждал выдвижения нашей роты. А началось оно не сразу, ещё с прошлого дня планировалось собирать колонну, однако по ряду причин время погрузки на бронетехнику постоянно переносилось. Позже об одной из этих причин я узнал, когда меня спросили, имею ли я навыки вождения на гусеничном бронетранспортёре. После меня опрашивали, как выяснилось, об этом и других. В связи с этим, а также с тем, что нам не пригнали бронированную технику, вся собранная ротная группа расслабилась. Так и моё томление постепенно улеглось. Мы теперь просто ждали, когда поступит команда, а до этого решили разместиться на полу в здании одного заброшенного свинарника. Места в нём было не так много, поэтому, сжавшись от холода, в спальниках мы тесно лежали на деревянном настиле.
Конечно, пытаясь улучшить своё положение, мы установили несколько печек-буржуек, однако их тепла не хватало для обогрева большого помещения, которое к тому же было с многочисленными дырами и щелями между рам полуразбитых окон. Тепло было только тем, кто спал рядом с печкой, остальные же морозились, надевая перед сном бушлаты. Причём спали мы не только ночью, но и периодически днём, просто потому что из согретого спального мешка не хотелось вылезать, однако некоторые построения всё же заставляли показываться на свет. После одного из таких построений мы так промёрзли, что ничего лучшего не придумали, как просто разжечь кострище возле входа в отстойник, тем более никто особо не возражал. Так мы и грелись днём, разбавляя свои разговоры едой из армейских сухпайков. А потом как-то ранним утром поступила команда на первую готовность, мы собрали свои вещи и были готовы грузиться, однако нам всё равно пришлось чего-то ждать. И командиру в том числе, который каким-то образом всё-таки раздобыл водителя-механика.
После того как прошло ещё два часа, нам всё-таки пришла отмашка, и мы закинули свои вещи на легкобронированные тягачи, предварительно обвязав их шпагатными верёвками. Зарычав выхлопами искр, тягачи, ополневшие усевшейся на них пехотой, начали своё движение. Сразу же последовала какая-то короткая заминка, в результате которой мы ударились в борт впереди идущей машины. Наш командир сразу же начал выплёскивать на механика всякие ругательства, а тот с дрожью в голосе оправдывается, что у машины рычаги плохие и что он вообще за ними сидит второй раз. Так, в общем-то, и было, водителя нашли наскоро, а в том, что он врезался, не было его вины. Рычаг тормоза он и вправду дёргал, только тягач после этого почему-то катился ещё два-три метра вперёд, поэтому столкновения было не избежать. Ну командир вроде сжалился, и мы двинулись дальше.
По началу своей дороги мы держали некоторый интервал движения, а после все погнали с какой-то скоростью. Рванули, конечно, с азартом, однако вторая машина из колонны сразу же заглохла, не успев пройти даже километра. Для нас это не показалось чем-то критичным, потому что у нас машина работала тоже не очень хорошо, однако мы по трассе двигались весьма уверенно.
Трудно, конечно, забыть тот момент, когда по загородной дорожной магистрали в обжигающий щёки мороз и метель несутся в составе колонны боевые машины, на которых десантом уместились стойкие люди. Тогда я был в их составе, и, даже несмотря на обдувающий леденящий ветер, я всё равно не мог закрыть глаза, потому что я хотел видеть, как каждый из проезжающих навстречу водителей салютовал протяжным сигналом гудка или приветствовал нас иначе, вытягивая поднятый вверх палец. Чувство неимоверной гордости одолевало, ведь первые дни войны, а навстречу отважным уже встречается одобрение и поддержка. В таких настроениях мы мчались вперёд, обогнали даже своих ребят из соседнего взвода и, посмеявшись над ними, рванули дальше.
В какой-то момент пришлось немного притормозить, потому что машина ребят из смежного взвода почему-то остановилась на обочине. Когда уже к ним чуть стали подъезжать, то те кинули отмашку, чтобы мы их не ждали, добавив, что у них какие-то проблемы с двигателем. Мы это приняли несколько настороженно и помчались дальше, как вдруг спустя километр встретили таких же ребят, которые матерились и разводили руками. Мы уже понимали, о чём они негодовали, а через некоторое время и сами стали нервничать, потому что из отделения нашей машины запахло жжёной резиной. После же, помимо запаха из-под крышки двигателя, пошёл ещё и густой дым, после которого машина потеряла ход и встала у какого-то малого частного сектора. Мы уж было подумали, что начался пожар, однако после того, как механик поднял люк, выяснилось, что у нас порвался ремень с шатуна двигателя, резинку просто порвало от её изношенности.
После такой безысходности командир взвода стал вызванивать ремонтников и других начальников, выпрашивая содействие по отношению к нашей проблеме. И вот буквально после его звонка перед нами на гусеничной броне с такими же улыбками пронеслись те, которых мы обогнали и над которыми мы смеялись ещё около получаса назад. Впрочем, и им долго радоваться не пришлось, потому что их машина тоже встала примерно в километре от нас. А мы тем временем думали разводить костёр, потому что уже более часа за нашей техникой никто не приезжал. Однако через некоторое время рядом с нами остановился армейский КамАЗ. В его тентовом кузове уже находились те, кто, как и мы, ожидали «попутку». Так же, как и они, мы стали перегружать в него своё вооружение и боеприпасы, а потом и сами втиснулись. Причём набились тогда в этот грузовик как сельдь в бочку, потому что мы периодически останавливались и подбирали встречавшиеся экипажи сломанных машин. Как выяснилось позже, из девяти вышедших на марш машин до района выполнения задачи тогда доехало только две. Трудно, конечно, сказать, с чем это было связано, потому что и техника могла не обслуживаться, и машины могли быть не предназначены по силе на такие магистрали и протяжённости. Последнее, кстати, вероятнее всего и могло быть. Как бы то ни было, сказывалась плохая подготовленность. Так мы учились на своих ошибках в первые дни войны.
Ехать некуда, но и хоть куда… Походу, всё – приехали!
Стоял мартовский морозец, и светило чуть обогревающее солнце. Уже второй день мы находились в каком-то томительном ожидании. Мне, как и некоторым другим, не терпелось ворваться в составе большого движения на дальние просторы. Их уже многие успели познать, а для нас они ещё тогда были неизведанными. После того неудачного марша, на котором встали все машины, нам пришлось вернуться в своё расположение. Как мы размещались ранее в свинарнике, так мы в него и вернулись. Расположились мы в нём примерно в таком же порядке, как и до этого: одни лежали на деревянных нарах, в то время как другие – на земле, подстелив себе под спальник пенные ковры.
Дни ожидания тянулись монотонно, мы большей частью спали и ели, периодически выходили, чтобы погреться у костра, который разводили рядом с нашим бетонированным хлевом. Как бы последний ни старались обогревать печками-буржуйками, то всё равно мало что из того получалось, потому что в его стенах имелись большие дыры, которые так же, как и его побитые окна, пропускали внутрь лежбища морозную свежесть. Свинарник просто не успевал протапливаться, поэтому в нём даже днём было намного холоднее, чем на свежем воздухе. Именно поэтому те, у которых спальники были недостаточно тёплыми, просто сновались от безделья по заснеженной территории лагеря.
Параллельно с ними скитался и я, пытаясь себе выродить бронежилет. Ситуация была крайне удивительной, но тем не менее у меня при себе его не было. Дело в том, что когда я убывал из своей части, то мне выдали такую экипировку, которая была непригодна для ведения боевых действий. Нашумевших «Ратников» тогда уже не осталось, поэтому мне выдали порванный бронежилет с металлическими плитами, а вместе с ним и расхлябанную каску, которая у меня совсем не держалась на голове. На мою просьбу выдать что-то получше мне ответили, что по приказу оставшееся современное пойдёт на марширующих в парадной коробке и имеющееся в запасе мне точно не выдадут. В тот же день я всю эту экипировку оставил у себя в подразделении и приехал в район базирования без бронежилета и каски, предварительно соврав, что мне ничего не выдавали. Тогда по своей наивности я предполагал, что в базовом районе мне выдадут всё новое, однако ничего из этого там не было. Пришлось ходить по всем и спрашивать, в итоге я тогда нашёл себе хорошую каску, однако с бронежилетом мне так и не повезло, потому что ненужными из них оказались те непотребные модели, одну из которых я уже ранее получил себе на руки. В общем, ничего не оставалось, кроме как надеть на себя подобный остаток.
Помимо меня, были и другие подобные контрактники, которые тоже себе что-то искали. Однако большая часть из них сновала вовсе не из-за каких-то поисков, а попросту от походов в ближайшие магазины. Первое время я, как и многие другие, ходил в них с оружием, в силу чего на нас с удивлением стало озираться местное население, для которого подобное обличие выглядело несколько настораживающим. Об этом пугающем до нас донесли и сами командиры, поэтому с автоматами наперевес в магазин больше никто не ходил, их просто на доверительном слове оставляли под охрану какого-либо ближнего товарища. Надо сказать, что в магазин мы ходили просто для того, чтобы размяться и одновременно разнообразить свой пищевой рацион. Из съестного у нас тогда были только сухпайки, и, конечно же, через несколько суток на их содержании у нас стали болеть желудки. Сама по себе эта пища была тяжёлой, поэтому покупали дошираки, сосиски с консервами и что-то подобное, которое явно не могло быть похоже на содержимое индивидуального рациона. Через пару суток стало немного легче, потому что к нам в определённое время стала приезжать полевая кухня. Пищевое наполнение последней, как и сами порции, позволяли утолять аппетит, однако приготовляемое всё равно старались разбавлять какими-то соусами и майонезами.
В таком растяжении и прошли три дня, под вечер каждого из которых нам говорили о готовности к убытию, однако формирование колонны всё равно откладывалось. Причина тому была одна – не было исправных машин, поступали лишь противоречивые слухи о том, что со дня на день должен был прийти эшелон с техникой. Подобная информация появилась и на четвёртый день, однако теперь она носила какой-то действительно вероятный характер. Утром мы стали получать тяжёлое вооружение, станковые гранатомёты и пулемёты, а также различного рода боеприпасы. Тогда же начались далеко не обнадёживающие разговоры об их эксплуатации. Многие просто не умели пользоваться тем же АГС, точнее, как многие, – скорее всего, никто из находящихся. Перед боевым выходом это звучало очень странно, однако после получения оружия мы собрались с парой-тройкой ребят и долго думали, как вставить гранату в улитку автоматического гранатомёта. Пытались её впихнуть и так и эдак, пока просто кто-то не зашёл в интернет и не увидел по картинке, что мы её вставляли задом наперёд. Когда забили улитку полностью, то стали думать о том, как её взвести, точнее, как протянуть ленту с гранатами через затворную раму. После стали смотреть прицел и выискивать информацию в том же интернете о том, как грамотно наводить этот гранатомёт на цель. С крупнокалиберными пулемётами вопрос был вообще отдельный, потому что в наше распоряжение прибыло несколько транспортёров-тягачей, на которых при башенках отсутствовали пулемёты, а того же ложа крепления под установку крупнокалиберных стволов не было, а если они и были, то некоторые из них были сломаны.
Кто владел хоть какими-то знаниями и навыками, тот понемногу пытался устранять ту неподготовленность, с которой нам пришлось столкнуться. Да и что там нам, мне самому было пришлось достаточно стыдно, когда за час до выезда мы стали упаковывать свои магазины патронами. Тогда я взял из ящика крафтовые брикеты с патронами и некоторое время не мог понять, как их вставлять в магазин, потому что они просто в него не влезали. Рядом находящиеся контрактники посмеялись надо мной, но тем не менее на личном примере объяснили, как с этим делом справиться. Также они показали, как в самом простом виде эксплуатировать автомат. Читателю может показаться, что в данном отношении я был каким-то исключением, однако при дальнейшем нашем снаряжении один из контрактников случайно выстрелил в потолок, он просто не разобрался в том, что как-то неосознанно взвёл свой автомат. На него тогда сразу же стали браниться, хотя мог ли он быть виноват в том, что не имел навыков обращения с оружием?
А между тем, пока снаряжали магазины, ребята параллельно стали укладывать мешки с волонтёрскими посылками, которые нам прошлым вечером передали из рядом находящегося клуба. В посылках были энергетики и много различного съестного. Всё поделили поровну между подразделениями, у меня даже получилось взять немного мясных блинчиков, которые я себе отдельно сложил в сумку-сухарку. Эти блинчики меня впоследствии очень сильно и выручили, потому что в дальнейшем у нас была очень дальняя и напряжённая дорога, в которой не было перерыва на какие-то перекусы. Тем не менее о том последующем, напряжённом, ещё никто толком не задумывался, как и не задавался вопросом о том, куда мы будем выдвигаться.
Колонна наша состояла из девяти бронированных тягачей и трёх её замыкающих грузовиков, у которых на привязи были закреплены буксируемые гладкоствольные миномёты. Колонна должна была выдвинуться на час раньше, однако мы ещё какое-то время находились в ожидании, потому что у нас на одну из машин не могли найти механика-водителя. По итогу длительных поисков за рычаги легкобронированного тягача пришлось садить вообще какого-то случайного человека, не имеющего к тому же навыков управления. Надо сказать, что это была далеко не единственная проблема, с которой мы столкнулись в процессе комплектования и формирования колонны. Проблемы были повсюду, не было то одного, то другого. Взять хотя бы ту же внутреннюю связь на машинах. Её также не было, как и не было карманных радиостанций у некоторых командиров взводов. Последние в случае контакта с вероятным противником попросту не могли бы друг с другом связываться.
Помимо прочего, как я уже ранее говорил, были и другие вопросы неподготовленности, на которые попросту были закрыты глаза. Только спустя некоторое время у меня сформировалось понимание, что наша неподготовленность не смогла бы нас ни к чему привести, кроме как какому-либо трагизму, а мы в то время как раз и двигались к нему навстречу. В момент выдвижения я не испытывал какой-либо критики к организации формирования колонны, однако я обращал внимание на наши упущения. И чем их становилось больше, тем у меня в голове нарастало какое-то недопонимание обо всём происходящем, точку в котором поставило назначение нашего нового командира роты, который по своей специальности был сапёром и не имел навыков управления подразделениями ни в стрелковом бою, ни в той же в обороне. Его просто поставили оттого, что не было других офицеров, да и сам он, откровенно говоря, недоумевал от подобного назначения. Тем не менее что было, то было.
Наша колонна была практически готова к выдвижению, машины были укомплектованы боеприпасами и вооружением, а их двигатели стояли на прогреве. В какой-то момент мне пришлось быстро вернуться в наш свинарник, чтобы достать из него завалявшееся одеяло, которое я себе подложил на броню, для того чтобы на ней было мягко сидеть. После короткой переклички машины рявкнули своими выхлопами, и первый гусеничный тягач колонны тронулся, а вместе с ним тронулись и все остальные. Двигались мы сначала по магистральным дорогам, навстречу нам также попадались гражданские машины. Чувствовали мы себя, можно сказать, спокойно, и только на дальнейших разъездах кто-то волнительно спрашивал о том, когда мы уже окажемся на недружественной нам территории.
А недружественная территория была уже близко, мы остановились от неё в нескольких километрах на каком-то безымянном поле. На нём мы слезли с машин и стали расхаживаться, а командиры по картам начали сверяться с маршрутом. Страшно представить, что подразделения наступающей группировки для наступления могли использовать советские топографические карты, тем не менее так оно и было, мы ориентировались на карты шестидесятых годов. Как можно было сверяться по уже отсутствующим рельефам и дорогам, мне было непонятно, наверное очень плохо, потому что в процессе нашего дальнейшего следования мы постоянно останавливались и уточняли свой маршрут. Но тогда я об этом не задумывался, да и другие тоже, потому что мы попросту не знали, во что мы ввязывались и с чем нам придётся иметь дело в дальнейшем. Когда поступила команда на сбор, то все двинулись к машинам и стали запрыгивать на броню.
В какой-то момент оказалось, что сверху для меня не хватило места. Так получилось, потому что его занял наш командир, который постоянно перепрыгивал с одной машины на другую. Если раньше он переместился с нашей машины, которая ранее была головной в колонне, то теперь он, наоборот, пересел к нам, потому что его машину поставили на передовое выдвижение. Человек просто опасался, что в случае удара первая машина будет уничтожена, поэтому и мыкался с одного конца на другой. Мне в этом случае уже ничего не оставалась, как сесть во внутреннее отделение, рядом с механиком-водителем. Надо сказать, что подобное меня мало устраивало: не имея опыта пребывания в районе боевых действий, я всё равно понимал, что находиться внутри брони не сулит ничего хорошего, да и тот же командир своими прыжками только напоминал о подобном. К тому же со своим бронежилетом и жилетом-разгрузкой мне было очень трудно вылезать из техники, потому как впереди закреплённые магазины просто не пролезали через узкое пространство люка, да и сама жилетка, как и находящаяся позади неё сумка-сухарка, цеплялась за всевозможные рычаги и панели. Всё это очень сильно донимало, в особенности когда подавалась очередная команда сбора, при которой нужно было всем спрыгнуть с брони и рассредоточиться. Радовало только одно – те самые переданные волонтёрами блинчики с мясом, которыми я заедал свою досаду, как и нервозность механика-водителя, которого я периодически ими подкармливал.
Казалось, что конца и краю не было нашей дороге, однако в какой-то момент кто-то из сидящих на броне сказал: «Всё, всем быть внимательными, мы зашли на территорию…». Тогда насторожились решительно все, каждый всматривался в далёкую заснеженную местность, в глубине которой теснился какой-то одноимённый посёлок. Пока до него ехали, кто-то в очередной раз по случайности выстрелил в воздух. Того провинившегося, конечно же, обматерили в три ряда, потому что этим выстрелом он создал напряжение, в котором уже и так многие из нас находились. Когда стали подъезжать к ранее видневшемуся посёлку, была дана команда взять в руки оружие. Через мушку автомата каждый внимательно вкрадывался глазами в безлюдные дома и улицы, кто-то также волнительно спрашивал о том, находится ли посёлок под нашим контролем или он захвачен противником.
Так мы и двигались, пока в очередной раз не выбрались на какую-то заснеженную местность, на которой вновь поступила команда покинуть машины. Все сразу же стали спрыгивать с брони, вылез и механик-водитель в своей кевларовой жилетке. А я между тем, про себя матерясь, стал извиваться как змея, чтобы покинуть своё неудобное место. Как бы я ни пытался, но сделать этого у меня не получалось, потому что я вновь зацепился за какой-то механизм и просто не мог вылезти из люка. Пришлось внутри разэкипироваться, чтобы просто вылезти из техники. После осмотра на местности поступила команда на сборы, и мы вновь понеслись на своих рычащих машинах. Правда, теперь я уже не мог видеть дальнейшую дорогу. Если раньше я мог периодически выглядывать из отверстия люка, то теперь это стало невозможным, потому что командир уселся прямо на него, свесив свои ноги, которые были, можно сказать, перед моими глазами.
Я ещё пытался что-то разглядеть в триплексы, правда, они настолько были замаслены, что были совсем бесполезными. Различать наше движение я мог лишь по поворотам техники либо по разговорам и периодическим крикам, которые доносились до меня через открытый верхний люк. В какой-то момент получилось так, что я просто уснул. Когда раздалась очередная команда на сосредоточение, то я уже просто на неё не обращал внимания, а продолжал спать. Так, наверное, было ещё две дальнейшие остановки, на которых моё отсутствие, видимо, никто не замечал. Я просто как ни в чём не бывало спал, и во многом оттого, что мне просто надоели эти повторяющиеся и отчасти ненужные сверки. Причём я заснул настолько хорошо, что ни громкие звуки двигателя, который у меня находился, можно сказать, за спиной, ни резкие повороты машины с её лязгающими траками не могли разбудить моё напрочь провалившееся сознание.
В какой-то момент движения я почувствовал грохот, а после до меня донеслись и крики. Меня звал механик-водитель, чтобы я поскорее выбирался из техники, причём он заорал с таким испуганным видом, что мне сразу стало понятно, что мы куда-то попали. А попали мы в самую что ни на есть хорошо организованную засаду. Только я стал вылезать из люка, как сразу же над головой послышался множественный свист: по нам стали работать из стрелкового оружия. В этот момент я плюнул на свой разгрузочный жилет с магазинами и пытался вылезти уже без него. Где-то в тридцати метрах от меня из отделения десанта гусеничного тягача стали также вылезать контрактники. Для меня это тогда было удивлением, потому что я полагал, что все из них должны были быть на броне. Скорее всего, часть из них туда забралась от холода, возможно, из-за звуков рычащего двигателя они просто могли не услышать о внешнем происходящем, а возможно, они так же, как и я, спали. Как только открылись створки их люков, то через них сразу же просочились языки пламени: в машину прилетело из гранатомёта. Тогда из неё успели вылезти только те, кто находился ближе к дверям десанта, остальные так из неё и не выбрались. Причём граната попала, видимо, в перевозимый боекомплект, потому что сразу же после её разрыва что-то хлопнуло, и пулемётная башенка гусеничного тягача просто улетела вверх. Из машины стали показываться языки пламени.
Всё это я наблюдал, когда выпал из машины прямо лицом в снег. Рядом со мной лежали такие же молодые контрактники, которые так же, как и я, были преданы панике. Началась беспорядочная и хаотичная стрельба, к которой присоединился и я. Куда идут очереди и зачем – я тогда не понимал, как, наверное, не понимали и многие другие. Мы не видели, откуда по нам работают, да и просто не знали, как действовать дальше в подобной ситуации. Каждый смотрел друг на друга, ожидая какую-то команду или действие. Появились первые погибшие и раненые. Спереди кто-то измождённо кричал и визжал, как позже выяснилось, это был механик-водитель той самой подбитой машины, из которой не успела вылезти пехота. По всей видимости, он получил ранение и просто не мог выбраться из металла, в котором и мучился, сгорая заживо.
А между тем спереди всё так же велась беспорядочная стрельба, доносились взрывы и хлопки от первых прилетевших мин. Нас тогда тоже вроде как пытались поддержать миномёты, правда, после первого выстрела один из них сразу же накрылся. Получилось так, что после выстрела миномёт взлетел в воздух, перевернулся и упал основанием вверх. Удар его пришёлся по одному из заряжающих, в результате чего тот сразу же получил травму и потерял сознание. Всё это произошло потому, что расчёт не закрепил должным образом опорную плиту миномёта. Так или иначе, а сделать большого настрела они бы всё равно не смогли, потому как поступила команда на поспешный отход.
Откатываться стали и мы, сначала ползком, а потом и вовсе побежали. Когда дошли до своих машин, то те поспешно развернули, и, запрыгнув на них, стали откатываться. После выдвижения по нам вдогонку сразу же стали отрабатывать миномёты противника, причём били они с таким упреждением, что мины ложились прямо по ходу движения техники. Одна из них разорвалась рядом по правому борту, в силу чего сидящий спереди меня контрактник получил ранение в правое предплечье. Ранение было не таким серьёзным, однако кто-то принял решение прижаться к лесу, чтобы я смог перевязать того самого парня. Сделать у меня это хорошо не получилось, потому что как только я начал наматывать туры бинта, то вновь поступила команда, чтобы мы резко стали сниматься.
После этого распоряжения доехали мы, наверное, ещё метров четыреста и просто встали. Большинство осталось сидеть на броне, и лишь какие-то отдельные командиры суматошно бегали, пытаясь принять какое-то необходимое решение. А у меня в голове всё было спутанно, я вообще ничего не понимал. В тот момент я задумывался о нашем отступлении. «Почему нам дали команду отступить?» – задавал сам себе я вопрос. Почему мы откатились, если одна из наших увязших групп продолжала вести бой с подразделениями противника? Даже если у нас и были раненые, то мы могли бы отправить вместе с ними одну машину, но не отступать всем составом… Вышло так, как вышло, мы отошли, а они остались держаться спереди.
Раздумья мои потеснил чей-то крик, офицеры искали медика. Меня, конечно же, похлопали по плечу, и я направился к зазывавшим, у которых стал уточнять, кому же так срочно требуется помощь. В итоге меня подвели к одному из тягачей, на котором сидела наша пехота. Когда мне открыли люк из десантного отделения, то я увидел в нём двоих раненых. Для того чтобы их осмотреть, мне необходимо было сначала к ним пролезть, поэтому пришлось снять свой бронежилет и всю свою разгрузку. Однако пролезть даже без экипировки было тягостно, потому что вся машина внутри была забита боеприпасами, сухпайками и многим съестным из переданного волонтёрским движением. Сами раненые лежали отчасти на гранатомётах, а отчасти на подстеленном ковре, по соседству теснясь с ящиками из-под боеприпасов.
Когда добрался до раненых с медицинской сумкой, то сразу же в глаза бросилась стенка двигателя, которая была вся в крови. Ей же был пропитан ковер да и другое наполнение, находящееся рядом с ранеными. У одного из них было ранение живота, а у другого – в шею. Первый из них был старшина роты, он был достаточно объёмный и неповоротливый мужчина, в его огромный живот пуля вошла с левого бока, а вышла через правый. Он измождённо просил у меня помощи, просил, чтобы я его хоть как-то перевязал, однако сделать это из-за его огромного веса было попросту невозможно, да и, можно сказать, что не нужно. Ни с входного, ни с выходного отверстия у него не было кровотечения, были только небольшие кровоподтёки. В таком случае я его лишь мог обезболить, а в остальном всё уже должно было зависеть от воли случая, потому что забрюшинное кровотечение я бы ему никак не смог остановить. Левее его лежал раненный в шею; пуля, судя по всему, пробила ему артерию, потому что как только я стал накладывать повязку, то мне в лицо ударил пульсирующий фонтан из алой крови. Теперь у меня не осталось сомнений, откуда её столько было на стенке двигателя. Ранение было очень серьёзным, поэтому я, попросив придержать марлевый тампон ближайшего товарища, стал наматывать туры бинта через правую руку раненого. Во время оказания помощи я предполагал, что их дальнейшее сопровождение не потребует моего участия, однако, кроме меня, этим людям помочь было действительно некому. Многие из контрактников не знали, как правильно пользоваться промедолом, что уж там говорить о накладывании каких-то жгутов или повязок.
В общем, получилось так, что как только я закончил оказывать помощь, так мы снова двинулись в каком-то неизвестном направлении. Почему неизвестном? Потому что кто-то принял решение не ехать по ранее оставленным следам, а прокладывать новый маршрут возвращения, дабы тем самым ввести противника в заблуждение. Только введение в это заблуждение ничем хорошим не закончилось, потому что мы тем самым обманули себя и попросту заблудились. Это выглядело очень обречённо и, возможно, неправдоподобно, однако колонна, состоящая из четырёх гусеничных тягачей с пехотой и трёх грузовиков с миномётами на привязи, была просто дезориентирована на местности. Начались первые остановки, при которых оставшиеся офицеры стали сверяться с маршрутом, было ли это эффективным – сказать трудно. Судя по всему, не очень, потому что дорога наша очень сильно затянулась, мы ехали то по заснеженным полям, через безымянные лесопосадки и неизвестные нам посёлки.
Я находился внутри бронированного тягача и придерживал шею раненого, у которого уже просто не было сил поднимать свою руку для поддержания натяжения повязки. Последняя и вовсе перестала выполнять свою функцию, поэтому мне пришлось держать его пробитую артерию тампоном. Через каждые пятнадцать минут я менял руки, то левую приставлял, то попеременно правую. Таким образом и получалось сдерживать развитие кровотечения. В какой-то момент у меня так затекли ноги, что пришлось попросить рядом находящегося товарища убрать с моих ног гранатомёт, который очень сильно мешался, как и многое другое, которое просто меня теснило. Слева от меня кряхтел большой старшина, он постоянно стонал, поговаривая, что ему вот-вот наступит конец. Впрочем, я на него внимания не обращал, потому что мне в любом случае было нечем ему помочь, я больше думал об этом раненном в шею, которого нам нужно было немедленно доставить до ближайшей точки эвакуации. В какой-то момент я уже свыкся с той мыслью, что раненые эти просто не доедут. В силу подобного я выкрикнул сверху меня находящимся, чтобы те подумали о том, чтобы мы этих раненых завезли уже в какую-либо местную лекарню, потому что их состояние оставляло желать лучшего. Вполне возможно, что эти мысли были абсурдными, однако возникли они больше от какой-то безысходности, да и моей нервозности. Не радовало меня и моё нахождение внутри техники, потому что теперь я уже точно понимал, что при возникновении сложной ситуации я с этого тягача могу просто не выбраться.
А между тем нам в очередной раз пришлось остановиться, на этот раз мы потеряли один из грузовиков. Получилось так, что когда один из них взбирался на возвышенность, то его правое колесо упёрлось в какую-то рытвину, в результате чего грузовой «Урал» просто лёг на правый борт, а вместе с ним и его миномёт. Технику пришлось бросить, а вместе с ней и ящики с прицелами, которые тогда находились в кузове перевёрнутой машины. И надо сказать, что подобная потеря была далеко не последней, потому что уже через некоторое время мы потеряли точно такой же грузовик, который заехал в какую-то проталину или, можно сказать, болотистую местность. Его даже не стали выдёргивать, а просто бросили, так же как и бросили третий грузовик с миномётом, который также застрял или закипел по дороге. В общем, обстановка была очень удручающей, раненым становилось хуже, а нашим скитаниям, казалось, не было конца и края. В какой-то момент я даже подумал, что если мы так долго сверялись при нашем изначальном выдвижении, то при нашем отступлении по неизвестному маршруту блуждать было вполне себе нормально. Я совсем забыл рассказать, что определённый участок маршрута мы вообще проехали два раза. Два раза мы делали петлю и выезжали в одном и том же направлении. Чудеса и одновременно проклятие, потому что мы вновь остановились. На этот раз возникли технические неисправности у одного из бронированных тягачей, поэтому сидящая на нём пехота переместилась на броню нашего.
В это же время стали запускать квадрокоптер, для того чтобы свериться с нашим местоположением, однако аккумуляторы на нём были все разряжены, поэтому полёта дрона хватило всего на пятнадцать минут. Во время проведения этой аэроразведки сидящие на броне спрашивали меня о состоянии раненых, а состояние их было стабильным в рамках их раневой баллистики. Толстый старшина всё так же мычал, и, судя по нашим длительным поездкам, никакого внутреннего кровотечения у него не было, потому что если бы оно имелось, то за время нашего длительного блуждания он бы уже наверняка весь истёк. А что касается второго раненого, то ему не давали истекать мои уставшие руки, которые одна за другой давили на его шею.
Пора было выдвигаться, поэтому после посадки коптера мы понеслись дальше. Ехали мы так определённое время, пока вновь не остановились, правда, на этот раз произошла какая-то странная ситуация, при которой поступила команда всем срочно спрыгнуть с брони. Так интересно вышло, что все снялись, а я остался с ранеными один, из бронетехники выскочил даже контрактник, который ранее мне помогал перевязывать раненого. А я вылезти из машины не мог, потому что стоило мне только отвести руку от шеи раненого, как он сразу же начинал дёргаться и срывать с себя повязку. От непонимания обстановки я просто кричал, пытаясь донести свои слова через звук рычащего двигателя, я интересовался, когда мы уже приедем и почему мы снова встали. «Пацаны, пацаны, почему мы стоим?!» – повторял я вновь громче и громче, пока кто-то из них не оказался надо мной. Услышавший меня залез на броню и стал спрашивать, что случилось, на мой вопрос лишь ответил, что встали мы потому, что впереди на нас навелись танки. Ещё он добавил, что «…достоверно точно неизвестно, чьи они, наши или противника…».
После своих слов он убежал, а я вновь остался один. Получилась очень напряжённая ситуация, в которой я, как и ранее, находился внутри консервной банки. В тот момент у меня не было желания вылезать из машины и куда-то бежать, мне трудно сказать, почему это было. Этого не происходило из чувства какого-то долга или совести, да и лени у меня особой тогда не было. В тот момент я лишь думал о том, что не хотелось бы погибать при таких обстоятельствах и тем более в таком возрасте… Параллельно с этими мыслями я смотрел на этого с ранением в шею и думал, что мне, наверное, суждено сгореть вместе с ним, и если уж на то пошло, то пусть так и будет… В тот напряжённый момент рядом со мной всё так же кряхтел большой старшина, которого тоже волновал вопрос нашего скорейшего приезда к медикам. Я ему уже ничего не отвечал, а просто к чему-то готовился…
Через несколько минут неопределённости на броню вновь запрыгнул контрактник и стал спрашивать у меня что-то вроде белой материи. Ничего из подобного у меня не было, поэтому я ему и отдал что-то внешне похожее, а именно марлевый медицинский бинт. Он потребовался солдату, чтобы передать его одному из офицеров, который собрался его намотать на свой автомат. Не сказать чтобы он собрался сдаваться, а скорее он тем самым хотел показать отсутствие противодействия с нашей стороны. Принятию подобного решения способствовала неразбериха, в ходе которой мы так и не смогли определиться в принадлежности танков. Поэтому ничего лучшего и не придумали, как просто идти к ним навстречу на какие-то потенциальные переговоры.
То, что происходило дальше, я уже не мог видеть, потому что я так же находился внутри брони. В тот момент я лишь думал, что наше возможное пленение могло стать вполне естественной данностью, потому что в самые первые дни спецоперации некоторые из контрактников оказывались примерно в таком же положении. Причём попадали они в плен только лишь потому, что одни из них просто блуждали на неизвестной местности, а другие оставались на такой же, только ещё и со своей сломанной техникой. Мы могли бы оказаться среди таких же удручённых, однако судьба к нам была более благосклонна, потому что те самые танки оказались нашими. После того как я узнал о том, то на меня снизошло мгновенное спокойствие, потому что я уже понял, что мы практически добрались до своих, что теперь мы находимся в безопасности. После этой информации нашу броню сразу же облепила пехота, и мы вновь куда-то двинулись, правда теперь более уверенно. Через несколько сотен метров мы встретили прогревающуюся колонну, она состояла из тех самых ранее неизвестных танков. Позади тяжёлых машин стояло несколько грузовиков и гусеничных тягачей, которые, подобно нашему, были усыпаны пехотой. Вся эта колонна, по всей видимости, должна была направляться по нашему маршруту, а потому и ожидала каких-то дальнейших распоряжений на выдвижение. Рядом с ней стояло несколько реактивных установок, которые своим выпущенным залпом в буквальном смысле оглушили всё окружающее. Сверху на броне даже появились слухи, будто бы отправленные пакеты пришлись как раз на ту местность, на которой мы ранее попали в засаду. Было это так или нет – уже непонятно, а впрочем, это было и неважно. Важно было в тот момент то, что мы смогли выбраться и остались живыми, что через некоторое время мы уже окажемся на входных воротах. А этими самыми входными воротами был таможенный пункт границы, или, как его ещё иначе называют, валютообменник, на него мы и приехали. Сам по себе он ещё сохранял свой первозданный облик, однако пропускные пункты, как и те же самые шлагбаумы, были на нём покорёжены и разбиты.
Когда наша машина остановилась, то с неё тут же спрыгнула пехота, а после отворились двери десанта. Машину сразу же заглушили, поэтому мне не нужно было рвать своё горло, чтобы до кого-то докричаться. Я стал зазывать на помощь, чтобы помогли вытащить раненых ребят. К тому моменту нас уже встретили бригады скорой помощи, поэтому они, совместно с контрактниками, стали аккуратно вытягивать большого старшину, а после него и того раненного в шею. Их погрузили на реанимационные каталки, и, после того как указал на характер их ранений, я и вовсе отстранился от тех удручённых. Для них уже было всё понятно, как и для меня. Свою работу я полностью выполнил, а они остались наверняка живы, в том числе и тот большой старшина, которого Бог, по всей видимости, уберёг от внутреннего кровотечения. Я в тот момент уже о них и не думал, а смотрел на молодого парнишку, который с обезумевшими глазами умывался слезами и рассказывал о том, что погиб его друг, с которым они достаточно долгое время дружили. Рядом со мной стояли и другие потрясённые контрактники, которые просто не понимали, что с ними произошло. Многие тогда были преисполнены чувствами, от самых горьких до самых гневливых, у каждого было много вопросов, задать которые, правда, было некому. Получилось так, как получилось, и, возможно, для кого-то даже не с самым худшим исходом.
В какой-то момент одного из старых механиков-водителей одолели чувства, и он со слезами высказался о том, что необходимо возвращаться и забирать наших. Эти мысли были вполне себе оправданными и в то же время одновременно абсурдными. Куда рваться под сумерки, если мы к тому же не знаем дороги? Тем не менее старик чувствовал за собой какую-то вину, и его не волновали какие-то условности, потому что он просто хотел ехать обратно. О подобном желании он спросил и находящихся, однако все отказались, кроме меня и ещё одного офицера. Тогда я понимал, что вряд ли мы уже куда-то поедем, однако машину поставили на прогрев, и через несколько минут мы дёрнулись. Одна машина и на ней сумасшедшие, которые понеслись невесть куда.
Впрочем, далеко ехать нам не пришлось, потому что после того, как мы проехали километр, нам навстречу стали попадаться откуда-то возвращающиеся машины. От подобного недопонимания наш офицер остановил одну из них и стал уточнять, в чём дело. Как оказалось, подразделениям была дана команда откатываться, с целью последующего переформирования. Слухи это или искажённая информация, было неясно, однако навстречу нам попадалось всё больше и больше машин, которые направлялись в сторону таможенного пункта. После череды раздумий офицер принял решение развернуться, и мы двинули на тот же валютообменник. Уже через час, под покровом ночи, на него стали привозить тех раненых и погибших, которые ранее с нами попали в засаду. Нас даже попросили оказать помощь в погрузке раненых, от которых мы и узнали, что всех тех, которые нам учинили огненную западню уничтожили, и даже взяли из них одного пленного.
То столкновение обошлось нам дорого, потому что потери тогда были немалые. А эти потери мы уже лицезрели после того, как от нас отвезли раненых. Сразу же после них привезли погибших. Под них тогда ещё не было чёрных мешков, поэтому их просто закидывали в кузов грузовика. Забрасывали отчасти окоченевшие тела, укладывали их одно на другое в тентованный кузов. Не участвовавшим в этом процессе потом говорили, что в машины грузили ящики с боеприпасами, и кто-то из более нервных такой версии всё же не выдержал и нарушил спокойствие внимающих, рассказав им действительную правду. Однако это была ещё не та правда, от которой мы могли окончательно померкнуть. То, что мы потом узнали, нас несколько шокировало, и этим, к сожалению, я не смогу поделиться со своим читателем. Скажу лишь, что нас тогда ждали, просто мы об этом не знали и пошли, можно сказать, в неизвестность.
Это был очень тяжёлый день, который для многих изменил дальнейшую жизнь, а у кого-то и вовсе её отнял. Вышло так, как вышло, а впрочем, мы такими были далеко не единственными. Кто бы мог подумать, что с подобными событиями мне ещё предстояло столкнуться через месяц, в них я со многими другими тоже, можно сказать, чудом выжил.
Слава Богу – успели
Этот эпизод произошёл в середине марта двадцать второго года. Тогда наш медицинский пункт располагался в подвале трёхэтажного здания, в котором раньше было текстильное производство. В этом же подвале по совместительству находился и пункт управления. Само по себе это было место частых хождений и приездов, именно поэтому его округа ежедневно разносилась миномётным и артиллерийским огнём. Попадания приходились и по самому зданию, поэтому крыши на нём уже не было, а перекрытия третьего этажа были частично разрушены. Каждое попадание в пролёты отдавалось нам большим грохотом и песком, который сыпался из щелей бетонных плит. Однако даже несмотря на такое огневое буйство, в подвале этого строения всё же была жизнь, в нём же пытались её сохранить и тем, от кого она уходила. Так пришлось и в некоторый день, когда к нам забежал один из офицеров и предупреждающе сказал, чтобы мы готовились принимать раненого. Для нас тогда это было обычным делом, потому что мы уже знали, что любые оговариваемые сроки эвакуации раненых не могли сочетаться с реальностью, потому что приближаться к нашему зданию днём было крайне опасно, его постоянно разносили из чего-то тяжёлого. Именно поэтому раненых эвакуировали либо под раннее утро, либо ближе к вечеру, под первыми покровами темноты. При подобных обстоятельствах мы и не стали как-то тревожиться, положившись на то, что нам ещё придётся ждать того эвакуируемого.
Однако через несколько минут запыхавшиеся парни принесли раненого на носилках. Несли они его с той самой посадки, которая располагалась всего в километре от нашего расположения. Вдоль этой лесополосы была выстроена линия из траншей и опорных пунктов, общая протяжённость которых составляла чуть более трёх километров. С этой линии пехота контролировала участок трассы между двумя промышленными городами. Особая роль в этой задаче отводилась танкистам, которые своим точным огнём пресекали любое перемещение техники противника. Последний очень быстро вычислил местоположение оборонявшейся пехоты и через неделю стал по лесополосе отрабатывать восьмидесятыми миномётами. Обстрелы велись словно бы по какому-то расписанию: сначала было несколько приходов утром, потом после обеда – и ещё несколько приходилось на вечер. Если первое время были недолёты и перелёты, то в дальнейшем противник пристрелялся и уже точным огнём стал высекать позиции нашей пехоты.
И наставший день не стал каким-то исключением, потому что после обеда к нам принесли того самого раненого. Когда его только положили перед нами, то переводившие дух пацаны стали усаживаться и выпрашивать от жажды воду, а один из тех даже сказал такую фразу: «Слава Богу – успели».
Раненый лежал перед нами без движения и уставился своим взором куда-то в потолок. Только я подумал подготовить перевязочный пакет, как мой товарищ по делу сказал, что для раненого ничего более не требуется. Дабы убедиться в правоте своих слов, он ещё раз прислонил свою ладонь к шее мальчишки, однако его пульс не прослушивался. «Тут уже ничем не поможешь», – заключил он на выдохе и сказал, что необходимо готовить отрез ткани, чтобы в него укутать тело. После этих слов рядом находящиеся немного оторопели, а один из молодых с робостью в голосе сказал: «Ну как же так, мы ведь его донесли, он ведь был ещё живой». «Ну видимо, мы не успели», – заключил один из ближних. А тот молодой смотрел на погибшего и про себя шептал: «Ну ведь он же с нами ещё говорил, с ним же всё хорошо было»…
После того как всё стало окончательно ясно, то в вырезанный лоскут мы стали укладывать тело, сначала оно вылезало за контуры, поэтому пришлось его подтягивать повыше. Сначала контрактники отказывались принимать в этом участие, брезгуя сталкиваться с загробной участью, однако после того как на них наорал мой товарищ, они принялись нам помогать. А кому ещё было, если, кроме них, у нас никого не было? Не трогали мы только того удивлённого молодого, который совсем ушёл в себя и погас. Впрочем, все они тогда были молодыми, кто-то из них был даже после срочной службы и подписал контракт всего за несколько месяцев до начала войны. Они были первопроходцами, на плечи которых выпали первые тяготы войны, они были теми людьми, которым приходилось отдуваться за все прегрешения, которые были допущены в силу больших глупостей и несостыковок. Тот месяц был временем того большого избиения и ориентации, под которые приходилось адаптироваться первым рядам, вошедшим в большую неизвестность. В числе их и был тот молодой, который не мог поверить в утрату своего товарища. А погибшему между тем от какого-то страха прикрыли глаза и окончательно завернули в большой отрез ткани. После короткой паузы его подняли из подвала и перенесли в отдельную комнату первого этажа. И вроде бы это было совсем давно, но эти открытые глаза ушедшего всё равно помню так, словно бы это было вчера. Помню так же, как и того молодого, который с погасшим видом потирал свои глаза от наводнившей их трагедии.
«Молодой»
Выход из окружения
Когда вышел с разведчиками из здания текстильной фабрики, то напротив него увидел полыхающие дома. Рядом с ними горел и большой земельный участок, было непонятно, то ли на нём занимались пламенем низкие сараи, то ли горели запасённые на зиму кругляши из сена. Что бы это ни было, но зарево от овладевшего им пламени было настолько обильным и широким, что оно освещало всю близлежащую округу. По его доносившимся световым языкам я и различил нашу отступающую пехоту. Заметили её и разведчики, один из которых рукой указал на отдаляющиеся силуэты. Они находились, наверное, в шестистах метрах от нас, поэтому мы решили ускориться, дабы за ними поспеть. А уходили они медленно и кучно, без какой-либо организованности. Рядом с отступающими теснился и ревущий танк, который за ними катился на медленных оборотах. Добежали мы до них достаточно быстро, даже хотелось запрыгнуть на танк, однако разместиться на нём уже было нельзя, он был весь облеплен пехотой – и снизу, и на башне.
Так в общем виде и получилось, что одни шли пешком, а другие уселись десантом на танке, который и подстраивался под темп идущих. Однако длилось такое разделение недолго, потому что после поступившей команды от полковника вся пехота слезла с машины, а после танк покинул и сам экипаж. Тогда подобное решение нам казалось вразумительным, оно было принято в силу той логики, что танк издавал слишком громкий гул, а потому, по нашему мнению, по его раздающемуся рёву наше перемещение мог бы обнаружить противник. Вот только как мы тогда ошибались, потому что, по сути, на том танке тогда можно было вполне себе укатить до наших, и, вероятнее всего, даже без каких-либо отягощающих последствий. Однако все эти очевидности к нам уже пришли после того, как мы вышли из окружения, а тогда нами овладевали страх и отсутствие владения обстановкой, поэтому мы и оставили машину. После нашего отступления её впоследствии перегнал противник, что и показали на местном украинском телевидении. Но всё это было потом, а в момент принятия решения технику пришлось оставить. Причём танк даже не подожгли, не стали это делать по той же причине «обнаружения», опасаясь, что овладевший им пожар своим «свечением» мог бы выдать район нашего отступления. И эта данность тоже была, вероятнее всего, ошибочной – тогда его однозначно нужно было жечь. Но кто ж тогда об этом думал? Никто! Старались сохранить жизни людей и обезопасить свой отход, который только начинал своё выдвижение <…>.
Последнее начиналось от нашего прежнего расположения по правую от него сторону, получалось так, что мы обходили свой посёлок с северной стороны, идти через ранее накатанную дорогу, которая прямиком выводила на ранее объезженный пункт снабжения, было нельзя. Так сталось потому, что за три часа до отхода позади нас в тылу было окружено наше же подразделение, которое на тот момент ввязалось в неравный бой с противником. Они заняли оборону на той точке, где у нас размещались склады. Там же у нас проходила и линия снабжения, которая, по сути, представляла из себя въездные ворота в район нашего сосредоточения. Некоторые из вступивших в бой даже смогли из них вырваться на гусеничном тягаче, дабы добраться до соседнего села, которое находилось всего в нескольких километрах. Они поехали туда, дабы вызвать к оставшимся на подмогу соседние подразделения, однако они даже и не предполагали, что силы территориальной обороны противника уже вошли в этот посёлок. На тот момент в нём уже разбили подразделение ополченцев, которое не смогло оказать должного сопротивления. В итоге получилось так, что подъезжающую машину противник стал в упор расстреливать из гранатомётов и стрелкового оружия. Даже несмотря на встречный огонь, эта машина неслась на всей скорости – и с неё падали тела тех контрактников, которые размещались десантом на её броне. После того как погиб водитель-механик, гусеничный тягач ещё проехал несколько метров и потом врезался в столб линии передач. Кто ещё был раненым, тот успел выбраться и занять оборону под самой машиной, остальные же были разбросаны по пути её следования или так же бездыханно сидели на её броне. Тогда эти парни попали в огненную западню, в которой другого исхода просто и быть не могло.
Подобное происходило от незнания обстановки и отсутствия взаимодействия между соседними подразделениями. Никто не понимал, где находятся свои, а где чужие. Так же об этом не знала и та пехота, которая двинулась на броне в свою неизвестность. Судьбу этих ребят мы уже узнали по выложенным в сети кадрам, а также по рассказам тех бойцов территориальной обороны противника, которые в тот день и застали их врасплох. Позже мне о них рассказывали и наши офицеры, в том числе и мой покойный командир, который потом вывозил их окоченевшие тела. Когда мы с ним говорили об этих парнях, то ему было совсем непонятно, зачем они приняли такое решение и почему сорвались куда-то без особой на то команды. Конечно, вырвавшиеся на тягаче хотели как лучше, но тем не менее большая часть из них погибла, а какие-то из уцелевших и вовсе попали в плен. Подобная же участь ожидала и тех, которые не дождались подмоги и продолжили держать оборону на въездных воротах нашего тылового пункта. Впоследствии часть из них тоже погибла, в то время как другие раненые были взяты в плен или насильственно казнены.
По всей обстановке тогда выходило, что противник начал планомерно наступать и продавливать нашу оборону с её флангов и тыловых районов. Хотя и флангов тогда как таковых не было, вся разграничительная линия представляла из себя разряженные участки местности, которые по большому счёту никто не контролировал. То же самое можно было сказать про блокпосты и тыловые посёлки, которые если и контролировали, то совершенно необученные подразделения из состава народного ополчения. Их уничтожение отсекало нам все возможные пути снабжения, поэтому в тот мартовский вечер отходить к своим по уже накатным маршрутам мы уже не могли, потому что никто не знал, что нас может ожидать впереди. По сути, происходил хаос и полная неразбериха, именно поэтому мы и пошли в обход, через заснеженные поля и лесопосадки, минуя главные дороги.
Первый же километр этих рыхлых снегов для меня закончился большой одышкой. Когда я только прошёл несколько метров от оставленного нами танка, то уже успел заметно обессилеть. Во многом не играли на руку моя загруженная экипировка и болтавшийся из стороны в сторону медицинский рюкзак, который вертелся из-за слетевшей с карабина лямки. Всё, что висело и держалось на мне, было тяжёлым и очень неудобным. Изначально к каким-то длительным переходам я не готовился, поэтому ни сноровки, ни какой-либо подготовки, да и, можно сказать, выносливости у меня не было. На руку ещё не играл и тот факт, что до нашего отступления у меня стащили хороший бронежилет от раненого, поэтому мне пришлось на себя надевать старый кевларовый. В силу того, что на последнем не было бронеплиты на спине, я нашёл схожую по комплектности и вставил её в заднее отделение своего медицинского рюкзака, полагая, что если я его буду носить как положено, то он хоть как-то сможет прикрыть мою спину. Вот только как я ошибался, потому что эта плита создала такой дополнительный вес, что мне её сразу же пришлось выбросить. После того как её извлёк, завязал шнурки и принялся догонять своих.
Вечер ещё не успел погрузиться в ночь, поэтому на несколько метров вперёд можно было ещё различить не то чтобы силуэты, но даже и отдельные лица знакомых. А лиц этих столпившихся было очень много, отходили действительно какой-то неорганизованной толпой. Одни рванули вперёд, другие за ними не поспевали, в итоге по команде всех остановили и в течение какого-то короткого времени стали принимать решение. Я находился впереди, вместе с присевшей группой контрактников, а позади нас находились офицеры, вместе с полковником и каким-то высокопоставленным генералом. Последние о чём-то недолго разговаривали, скорее всего, они определяли наш дальнейший план действий, после чего установили, что впереди должен идти дозорный отряд разведчиков, а позади – остальная часть группы. Как только стали выдвигаться, то сразу же среди общей массы произошло деление и какая-то размолвка: одни отказались идти с нами и пошли налево, по другому маршруту. Было видно, как от нас отделилась группа, в адрес которой ещё что-то очень громко кричали, правда, было это бесполезно, потому что те врубили самодеятельность и пошли каким-то своим путём. Но тогда, по правде сказать, была такая обстановка, что заниматься какими-то выяснениями и разбирательствами времени не было – пошли так пошли. Через несколько минут в их стороне началась какая-то беспорядочная стрельба, полетели трассёры, начали раздаваться какие-то непонятные крики. Многие из нас в замешательстве смотрели в ту далёкую бурлящую темень, которая и без того добавляла уже появившееся чувство напряжения и растерянности. Мы тогда ещё не прошли и километра, а многие из нас были уже в замешательстве.
Когда прошли следующие пятьдесят метров, один из опытных офицеров обратил внимание на колыхающиеся вспышки, которые находились от нас, наверное, в нескольких километрах. Увидел их и я, с виду это было похоже на то, как будто кто-то вдалеке подливает в костёр бензин и одновременно его тушит. Тут же от того офицера раздалась команда, и все легли на снег. Буквально через несколько секунд в сотне метров от нас легло несколько кучных разрывов, получилось так, что передвижение отходящей группы вычислили, после чего и отправили нам пакет из реактивной системы, которую я в своём представлении обернул в полыхающее святило. После рассеявшегося грохота мы принялись идти дальше. Всего в нашей группе было около тридцати или сорока человек, наполняли её состав офицеры управления, молодые разведчики и такие же уцелевшие контрактники из лесополосы, которые ранее контролировали большую трассу, соединяющую два больших города. Многие из тех ребят были настоящими воинами, и своим числом они ещё составляли малую часть от той уцелевшей армии, которую в тот месяц, можно сказать, рвали на части. Вместе с ними в этом составе находился и я, да и многие другие ребята, которые в первые часы нашего выдвижения успели заметно обессилеть, причём путь наш тогда только начинался, а впереди было ещё идти и идти. Из-за этой усталости нам и пришлось по несколько раз останавливаться, чтобы хоть как-то перевести свой дух. В этих перерывах ребята просто валились на снег, а кто-то из отстающих и вовсе упрашивал их оставить, намереваясь под утро продолжить свой путь. Но как бы то ни было, держались вместе, кого-то приходилось брать под руки, кого-то пускать впереди себя, а отстающих просто ждать. Так мы и двигались, по два-три километра, после которых делали десятиминутные остановки. Через некоторое время начался моросящий дождь, сначала он напоминал морскую пыль, а после и вовсе превратился в умеренный ливень. Всё это было, конечно, мерзко, потому что наше нательное бельё было и так мокрым от пота, так ещё к этому добавился и природный фактор, который нас должен был окончательно замочить до нитки.
Отяжеляла наше движение в общей степени и сама дорога, которой, по своей сути, не было. Мы шли через лесопосадки и заснеженные поля, которые отчасти уже успели налиться талой водой. Когда по всему этому ступала нога, то раскисший чернозём с чавкающим звуком килограммами прилипал к подошве, в результате чего она становилась вдвое тяжелее. Кто-то даже из более опытных заранее обмотал свои берцы скотчем, правда, это всё равно мало помогало в той дороге, где было очень много грязи и воды. Где-то её приходилось обходить, однако она всё равно была – если не в чистом виде, то в кашеобразном виде вперемешку со снегом. Она очень быстро наполняла обувь, поэтому уже в самом начале нашего пути у всех были мокрые ноги. Под самую ночь этой воды уже было и не видно, темнота легла такая, что шли друг за другом, можно сказать, на ощупь и по звукам. В очередной момент мы остановились, чтобы передохнуть, кто-то сразу же стал ложиться на мокрый снег, другие же садились на свою экипировку либо просто стояли, дабы окончательно не обмокнуть.
Как раз во время этой остановки я окончательно понял, что с тяжестью своей экипировки я просто не дойду. Эта мысль меня начала тревожить ещё в том самом моменте, когда я выбросил бронеплиту из своего рюкзака, однако наступил очередной случай бессилия, который меня и заставил освобождаться от лишнего груза. Началось всё с патронов, постепенно я стал разряжать свои магазины и сбрасывать боекомплект по ходу нашего следования. Сбрасывал либо в рыхлый снег и вязкую грязь, либо просто откидывал куда-то в сторону. Раньше мне думалось, что, имея при себе двенадцать магазинов, несколько гранат и брикетов с патронами, я буду самым обеспеченным и смогу увеличить для себя длительность действий в бою, однако в процессе перехода вся эта экипированность сыграла мне совсем не на руку. Впрочем, я был не один такой. Постепенно освобождаться от боеприпасов стали и другие ребята. Один из них даже поднял всех на смех, когда стал спрашивать, не нужны ли кому-то гранаты. Его тогда вежливо послали и посмеялись, как оказалось, он на себе всё это время тащил мешок, в котором было около пятнадцати гранат! После вежливого отказа соседствующих распределить его груз он просто стал его разбрасывать по дороге: через каждые десять метров он откидывал одну за другой гранаты, которые улетали в густые чёрные поросли.
Когда время подошло к двум часам ночи, то наступил очередной привал. Во время него я снял свой старый бронежилет и уселся, глядя на бесконечную глубину ночного неба. Его просторы то открывались, то затворялись чёрными тучами, которые ползли по синеве, меняя свои дымные очертания. Во время этого короткого присеста у меня не возникало каких-то тревожных мыслей, потому как мы на тот момент уже отдалились на приличное расстояние от противника. Тогда я просто где-то интуитивно внутри себя подозревал, что с нами не должно было что-то случиться. Конечно, не скрою, что было некое чувство страха, но оно возникало больше оттого, что мы находились в состоянии полной неизвестности. Мы шли по навигатору и не знали, кто нас может ожидать впереди. У нас не было ни ночных приборов, ни другого подобного оборудования, которое бы нам позволяло ориентироваться на местности в темноте. Это больше всего и угнетало, потому что мы были очень лёгкой и беззащитной целью. Впрочем, с этим нужно было только смириться, но только не с тем, с чем уже невозможно было идти. Когда у нас закончился привал, то я просто поднял свой бронежилет и стал накидывать его на себя.
Сразу же я расстался с былой лёгкостью, вдобавок мне по паховой области ещё ударили и две пластины, которые постоянно создавали в движении какую-то амплитуду. Так получилось, потому что тот бронежилет был порванным, и та пластина, которая должна была устанавливаться в грудной области, просто сползла в паховый карман, в котором держалась ещё такая же пластина. Как я их только ни пытался поправлять, но всё равно одна из них сползала вниз, создавая болтающуюся гирю. Именно поэтому я на несколько метров отошёл от основной массы и, подойдя ближе к заснеженным зарослям кустов, со всего размаху отбросил этот бронежилет. Последний улетел в заросли и под треск их веток провалился в непроглядную темноту. Тогда я подумал, что лучше уж было идти без тяжёлого бронежилета, который, по сути, ни от чего не защищал, а только отнимал мои силы. А без него стало идти заметно легче. На мне оставались только разгрузка с неполными магазинами, медицинский рюкзак и мой автомат. У соседних парней были наборы поменьше, хотя некоторые из них всё же несли на себе какие-то рюкзаки и спальники. Один из них даже посмеялся, когда увидел, как я отшвырнул в сторону свою броню. На этом наш очередной привал и закончился, после него мы пошли дальше.
Дорога нашего маршрута по-прежнему проходила вдоль лесопосадок, мы шли по рыхлой каше из снега. Постепенно начинала сходить чернота ночи, и мы подобрались к какому-то большому смешанному лесу, вход в который прикрывали частые поросли из кустов и небольших деревьев, ветки которых приходилось ломать, дабы пройти сквозь эту давящую преграду. Когда уже оказались в самом лесу, то было принято решение остановиться, потому что идти по беспросветному ельнику было уже невозможно. Командир бригады отдал какие-то распоряжения, после чего старшие офицеры объявили людям об отдыхе. Кто-то из соседних стал сразу же себе выискивать углубление для ночлега и заворачиваться в спальник, другие же ложились просто на мёрзлую землю. К последнему думал склониться и я, однако я понимал, что всё это может в дальнейшем закончиться большими последствиями для организма, поэтому всю оставшуюся ночь я просто стоял либо сидел на каких-то порубках стволов. Так же поступили и некоторые другие, в том числе и генерал с полковником. Они стояли рядом со мной и курили, коротко высказываясь обо всём происходящем. Я тоже об этом думал, поэтому сдержанно и спросил полковника о том, как могли произойти текущие события, в том числе и такие, при которых могли быть брошены. На этот вопрос мне полковник скупо ответил: «Это война, такое бывает», и на этом, можно сказать, всё.
Больше я с ним за всё время нашего перехода не разговаривал, так же как и не видел, потому что он всегда находился на каком-то отдалении от передовой группы. А так, конечно, для меня было странно видеть, что генерал и полковник оказались в облике обычного рядового состава, при котором у них не было ни лавров, ни какого-то особенного обращения. По сути, они оказались такими же рядовыми, которые могли погибнуть в составе большого подразделения, о месте нахождения которого на тот момент никто не знал. Трудно поверить, но командование большой группировки действительно не знало, в каких окрестностях околачивается управление бригады вместе со своим оставшимся личным составом. Так вышло, потому что перед самым отходом командованию доложили, что мы должны были выйти в одноимённый посёлок, который находился в десяти километрах от наших позиций, однако мы в него не пошли, потому что на тот момент там уже происходила какая-то неразбериха. Пошли в большой обход и совсем в другое место, которое, как оказалось впоследствии, находилось в тридцати километрах. Так что генерал и полковник разделили свою участь с нами, обычными, и, возможно, даже для них «низшими». Не знаю отчего, но я почему-то именно так и думал, во всяком случае, какого-то отцовства и тепла от этих людей не исходило. В ту ночь они также не спали, стараясь держаться от общей массы подальше.
Уже под утро последняя стала неохотно просыпаться и лениво двигаться. Солнце ещё не успевало отогревать оледенение ночи, поэтому в лесу было очень морозно. Многие тогда ходили из одного места в другое, чтобы просто согреться, другие с той же целью начинали прыгать на месте, пытаясь разогнать кровь в замёрзших стопах. Тогда, можно сказать, у всех были обморожения – у одних больше, у других меньше. Обувь была по-прежнему мокрой, а сменных носков практически ни у кого не было. Когда начало рассветать, поступила команда отойти в глубину леса, люди стали спускаться в самую низину его оврага. Там же мы так же и разместились, ожидая команду на дальнейшее выдвижение.
В какой-то момент ко мне подошёл один из контрактников и попросил у меня бинты. Они понадобились для одного из старшин, которому при их помощи нужно было сделать что-то похожее на лапти. Как оказалось, в ходе ночного перехода один из его резиновых сапог засосала грязевая жижа, а сама нога попятилась вперёд и просто вылетела из большой обуви. Старшина в сумраке ночи просто не смог найти свой сапог, потому что было настолько темно, что перед своими глазами было ничего не видно. Я отдал ему несколько бинтов и советских перевязочных пакетов, из которых можно было сформировать подобие подошвы. Я в это время сидел на земле рядом с одним из контрактников, мы с ним по очереди грели руки на сухом горючем, которое у меня осталось в нескольких брикетах от сухпайков. Он попросил меня посмотреть его ранение, которое у него, как оказалось, было в области спины. После того как он снял своё снаряжение, то на его пояснице я увидел небольшого размера отверстие, которое проделал осколок, углубившийся далеко в мягкие ткани. Из этого отверстия на коже выходил тёплый пар; всё, что я смог тогда сделать, так это просто его закупорить, наложил повязку с марлевым тампоном. Ранение, судя по всему, было совсем не серьёзным, потому что тот парень прошёл весь путь нашего перехода от начала и до конца без каких-либо осложнений. Кроме него, раненых в нашей группе больше и не было.
Тем временем поступила команда на выдвижение, и растянувшаяся цепочка из людей последовала через глубину леса. Узкая тропа проходила через заснеженную кромку и редкие проталины, в тесноте которых возвышались большие сосны. На их низких ветках галдели скворцы и раздувались от голосов какие-то маленькие певуны. День тогда стоял ясный, солнце вновь начинало теплить округу, и лишь иногда выпадал редкий снег, создавая ощущение какого-то невозможного для нас волшебства. Складывалось впечатление, словно и не было всего того, что осталось у нас за спиной, словно бы не было никакой войны и мы всего лишь оказались на большой прогулке среди природы дикого леса.
В какой-то момент мы из него вышли и стали идти по холмистой местности, которая чередовалась резкими косогорами и спусками. Все они были также наполнены лесом и находились рядом с какими-то малыми населёнными пунктами. В последние нам было запрещено заходить, однако со стороны они казались безлюдными, и можно сказать, что война обошла их стороной, потому что они находились вдали от основных дорог и линий снабжения. Рядом с очередным из них и проходил наш путь, когда нам нужно было вновь забираться по резкому склону. Подниматься по нему было уже действительно сложно, поэтому высокий и поджарый генерал даже как-то с одышкой сказал: «Проклятая эта земля, и проклятая эта Украина». Что-то вроде этого я услышал, когда он от усталости отдал свой бронежилет одному из контрактников и стал подниматься по высокому склону. После того как на него поднялась часть осиливших, то она, можно сказать, сразу же и рухнула на снег, ожидая, когда поднимутся все остальные. У людей просто забились ноги, и они не могли подниматься ещё выше.
К такому длительному переходу мы были действительно не готовы, мне-то даже было легче, потому что на мне не было бронежилета, чего не скажешь о других, которые несли на себе не только его, но и ещё другие дополнительные килограммы. После этой возвышенности мы вышли в молодняк елового леса, в котором и было принято решение организовать привал. Контрактники стали садиться и набирать в руки рыхлый снег, который они потом набирали себе в рот, дабы утолить свою жажду. Кто-то из них даже размешивал этот снег примесью растворимого лимонада, которая у них осталась от ранее использованных сухпайков. Сыпучий концентрат создавал сладковатый вкус, создавая из снега подобие фруктового льда. Я также закидывал себе в рот маленькие комочки снега, стараясь хоть на немного утолить свою жажду. Впрочем, можно было этого и не делать, если бы мы знали, что в нескольких сотнях метров от нас будет находиться озеро. Как только мы к нему вышли, то старшие офицеры решили вновь сделать привал, дабы наполнить свои фляги. Конечно, подобное желание появилось и у других, поэтому в целях скрытности было принято решение организовать водопой короткими группами. Впрочем, какая там скрытность? На противоположном берегу располагался посёлок, с которого наша возвышенность была видна как на ладони, тем более что мы спустились на ничем не прикрытое место. О какой-то безопасности уже никто не думал, всё превратилось в какой-то туристический поход, в котором всё шло каким-то самотёком.
После водопоя думали, как обойти озеро, потому что наш маршрут проходил через противоположный берег, кто-то даже предложил попробовать пройти по льду, однако без каких-либо сомнений было ясно, что тот уже был совсем непригодным для каких-то хождений, поэтому приняли решение обходить озеро по левому берегу, через который мы и спустились в низину его заболоченной котловины. Через неё как раз проходило небольшое помостье, под которым и были установлены стоковые трубы. Рядом с этим местом, на противоположном берегу, находился родниковый колодец, на который сразу же набежала очередь из тех, кому не удалось напиться из реки. В итоге на нём мы застряли на некоторое время, на что стали гневаться некоторые из числа командиров. А потом мы потянулись через сам посёлок. С виду он представлял из себя большой дачный кооператив, нежели какое-то жилое селение; отсутствие местных больше указывало на то, что там занимались в основном земледелием и садоводством. Мы эти дачи обходили по самому краю, не внедряясь в их центральные улицы. Конечно, при заходе на территорию нам сразу дали команду быть осмотрительными, хотя было и так понятно, что на этих дачах по большому счёту никого не было. На каждом доме были закрытые замки, и лишь изредка нам попадались дома с натоптанными дорожками, в которых, по всей видимости, и были местные, однако они не выходили, аккуратно поглядывая на нас из-за занавесок своих окон. Один из тех редких местных встретился нам при выходе из посёлка. С виду обычный дед, который находился рядом со своим домом и занимался ремонтом своего старенького жигуля – синего цвета, как ещё помню. При виде нас он ничего не сказал, а просто продолжил заниматься своими делами.
Местность в округе была дикой и без намёков на какую-то цивилизацию, дороги на улицах дач были отчасти разбиты, они, по всей видимости, укладывались ещё в советскую эпоху. Много было старых домов, но попадались и новые, некоторые даже были на этапе строительства. Все эти постройки стали постепенно заканчиваться, а нашему предстояло проходить через очередную лесопосадку, которая проходила вдоль укатанной дороги. Когда вышли из посёлка, стали идти вдоль неё, а после устроили короткий привал, потому что дожидались остальных подтягивающихся. Среди переводивших свой дух стали появляться вопросы на предмет окончания нашего пути. Внятного ответа, конечно, не было, однако пошёл слух, что мы уже находимся где-то совсем близко к обозначенному место. Постепенно к нам стали подходить запыхавшиеся, даже несмотря на свою одышку, они уверенно делились дымом от оставшихся у них сигарет. Табачные в том переходе были действительно роскошью, поэтому на каждого соседнего приходилось по две-три затяжки.
Через несколько минут перекура мы двинулись по размытой дороге, которая должна была выводить к какому-то очередному посёлку. Когда до него оставалось совсем ничего, то от впереди идущих поступила команда, что где-то спереди виднеются танки. Конечно, сразу же возникла неопределённость, никто толком не знал, чьи это были машины, чужие или свои. Поэтому часть из наших сразу же попятилась обратно, а часть залегла вдоль ближайших кустарников. Наступила непродолжительная тишина, после которой впереди идущие махнули рукой, и вся толпа вновь выдвинулась цепочкой к виднеющемуся посёлку, который располагался на возвышенности. Когда мы всё же продвинулись вперёд, то увидели обличия капониров и других огневых точек, рядом с которыми находились силуэты с оружием. В очередной раз было непонятно, кто стоит впереди, да и те, которые находились поодаль от нас, по всей видимости, тоже не знали о нашей принадлежности, потому что как только они обнаружили наше передвижение, то сразу спрятались по своим позициям.
Конечно, и мы чуть присели, спереди и по цепочке до нас стали передавать просьбу – спрашивали о зелёных сигнальных ракетах, которые нужно было передать старшим офицерам. Тем самым сигналом они хотели подтвердить наше союзничество для тех, кто находился от нас в отдалении. Только я успел передать чередующуюся просьбу, как тут же послышался хлопок, который меня напугал своим близким разрывом, мне даже подумалось, что рядом с нами лёг какой-то разрыв. Однако мои опасения были напрасными, потому что на самом деле это был звук от взведённой ракетницы, зелёный огонь которой стремительно взмыл в небо. По замыслу, такую же ракету должны были пустить и те, кто находился спереди, дабы подтвердить свою причастность к союзническому подразделению. Тем не менее ответного сигнала от них не последовало, так же, как и не последовало после второй выпущенной нами ракеты. Делать ничего не оставалось, поэтому трое из наших неизвестных двинулись на ту самую возвышенность, на которой виднелись укреплённые брустверы. После десятиминутной заминки туда выдвинулись и мы. По мёрзлой дороге уже просто тянулась какая-то неорганизованная куча из людей, которым уже было всё равно на какое-то предостережение или опасность. Люди очень сильно устали, а многие из них были ещё и морально подавлены.
Для всех вышедших этот рывок стал большим предостережением и поводом для раздумий, потому что контрактники увидели в себе брошенных на откуп судьбе людей, за жизнь которых никто не отвечал. Дальнейшее неизвестное их уже пугало, они были не готовы идти куда-то дальше, так же как и не верили в слова каких-то больших командиров. Люди просто увидели другую сторону фронта, на которой не было ни ответственности, ни каких-либо объяснений. В идущей толпе не было каких-то осуждающих формулировок, так же как и не было каких-то эмоциональных всплесков по поводу всего происходящего. Если люди о чём-то и говорили, то скорее о том, что больше они никуда не пойдут, ни на какую задачу, пока их не выведут на границу и не дадут отдохнуть. Думал ли я об этом? Конечно, потому что я так же, как и они, увидел обстоятельства, при которых люди могут быть предоставлены самим себе, подобное для меня представлялось страшным и недопустимым, потому что я уже знал схожие случаи, при которых люди гибли попросту из-за некомпетентности других. Всё это сильно давило, и за некоторые вещи мне было очень стыдно.
Когда уже дошли до позиций ополченцев, то нахлынул поток неимоверной радости, потому что мы добрались до своих, потому что для нас этот длительный поход окончательно завершился. Некоторые из контрактников при виде братского мужичья даже ударились в слёзы, стали с ними обниматься, а те-то и понять не могут, откуда мы выбрались и что с нами произошло. Ополченцы на то время ещё не успели столкнуться с особенностями жестокой войны, они ещё многое не видели и ко многим вещам были попросту не готовы. У них, как тогда помню, не было ничего, кроме автоматов и касок, и конечно, в глубине души меня это тоже удручало, потому что я уже понимал, что в случае боестолкновения эти люди по большому счёту не оказали бы большого сопротивления. Большая часть из них была уже в возрасте, у многих были проблемы со здоровьем. Они просто могли стоять на постах, чего-то большего от них требовать было нельзя. По их лицам было видно, что они были очень сильно напуганы теми рассказами, которыми с ними поделились вышедшие. Однако, даже несмотря на всё это, запомнились ещё их доброта и радушие, они видели в нас силу, и они нам во всём помогали. Когда мы их только увидели, то они сразу же сказали, что нас накормят и напоят, правда, попросили подождать, потому что обед у них начинался только в два часа. Хотя если признаться, то за всё время нашего перехода голодных позывов ни у кого не было, и даже когда мы дошли, то первым же делом захотелось куда-нибудь завалиться поспать. Однако свободных мест для этого желания не было, поэтому мы пошли вдоль больших коровников, после которых нам открылся вид на большой загон для овец, поголовье которого и держалось на огороженной площадке. Рядом с ней находилось какое-то небольшое здание администрации, к которому и подогнали полевую кухню. Раздавали с неё всем вышедшим гречневую кашу с тушёнкой и чай из шиповника. Постепенно к приёму пищи стали подтягиваться и другие пехотные, некоторые из них, как оказалось, прибыли совсем недавно. Последние просто отстали от основной группы и шли за ней уже по оставленным следам.
Дальнейшие события, которые последовали после нашего обеда, были очень нелепыми и одновременно драматичными, о них не хочется упоминать, потому что они послужили началом большого раскола. Разделение это происходило не только в головах, но и по отношению ко всему дальнейшему пути, на котором многие из вышедших поставили свою финальную точку. Стоит лишь добавить, что нам тогда очень сильно повезло, потому что если бы описываемые события произошли спустя два годы войны, то мы вообще вряд ли бы оттуда выбрались. Повезло, потому что мы смогли выйти из того посёлка, а некоторые другие были на следующее утро взяты в плен, потому что их никто не предупредил об отходе. Да и другие были, которых зверски замучили на окраинах большого города, список без вести пропавших тогда был очень внушительным. Об этом мы узнали несколько позже, а пока мы просто радовались, что смогли вырваться до своих, пройдя в общей сложности путь, который составил около тридцати километров. Ещё позже выяснилось, что, помимо нашей группы, было ещё несколько малых, которые выбирались из окружения различными путями и маршрутами. Они так же, как и мы, смогли добраться до своих.
Способствовал тому ещё и тот факт, что за нами тогда не отправилась погоня, а не пошла она только лишь потому, что на то время основную часть подразделений противника составляли силы территориальной обороны, другим же подразделениям было попросту не до нас. Это был конец марта, можно сказать, самое начало большой и жестокой войны. С того времени начался планомерный отход, после которого наши подразделения стали откатываться всё дальше и дальше.
Тогда мы ещё думали, что подобные обстоятельства были какими-то исключительными событиями, однако подобное происходило и на смежных участках фронта, причём по тому же сценарию, правда, были и такие подразделения, которым приходилось в несколько раз хуже того, что не пришлось на нашу долю. Отходили тогда постепенно, и тот посёлок, в который мы выбрались, пришлось также оставить через два месяца. Это было время больших упущений и наиболее трудных решений, тогда для нас всё только начиналось.
Так уж вышло
События описанного происходили при ротации занимаемых позиций, хотя даже больше не по замене, а при некой перегруппировке, когда одни подразделения переводились на смежный участок фронта, в то время как вновь пришедшие занимали их обустроенные позиции. В этот знойный месяц там оказался и я, когда попал в подчинение к одному командиру роты, с которым мне впоследствии необходимо было работать в эвакуационной группе.
По моему приезде в посёлок я сразу же обратил внимание, что солдаты из разных подразделений перемещались в каком-то разболтанном состоянии, а те же машины достаточно уверенно перемещались между разбитыми дорогами посёлка. Подобное спокойствие было обусловлено тем, что в те былые времена ещё не было в таких кромешных количествах дронов-камикадзе, как и не было в том же распространении артиллерии. Последняя, кстати, била, что называется, по расписанию, именно по загаданным часам, либо же по совсем уже обнаглевшим и заскучавшим водителям, которые не старались упрятывать свои машины.
Именно поэтому боевые бродяги, да и просто оставшиеся местные могли себе позволить проживать в домах, совсем не переживая о своей безопасности. Так было и у нас, однако мы, как и некоторые другие, всё равно высматривали дом именно по соседству с глубоким подвалом, чтобы при случае резко сорваться и переждать в нём артиллерийский обстрел. Такое же пристанище с соседствующим с ним заброшенным домом и разыскал мой капитан. Однако жилище это было не слишком вместительным, поэтому командир и указал на занятую мной кровать, добавив, что на ней уже размещается его товарищ, который временно отъехал по задаче. Тогда я не особо расстроился, а просто переместился на другое место в виде узкого дивана, на котором и стал перебирать свои вещи. Раскладываю, достаю то, что надобно бы уже выкинуть, как вдруг слышу грохот. Что-то отдалённое от нас ухнуло, однако слышно было так, словно бы это произошло совсем рядом. Так, в общем-то, и вышло, потому что когда мы выбежали из дома, то вдали от себя увидели развевающиеся клубы дыма. Заметно было прямо от нашего забора, только было не совсем понятно, что же там произошло, тем более на нашей территории. Капитан уже стал суетиться, выходить по связи на одних и других, однако никто не мог дать внятного ответа, почему на нашей же территории где-то в километре дымится кустарниковая зона. Только спустя некоторый десяток минут выяснилось, что наш гусеничный тягач подорвался на противотанковой мине. Причём сила взрыва была настолько чрезвычайна, что корпус машины перевернуло вверх дном, посередине которого виднелось раскалённой трещиной пробитое отверстие.
Однако о настолько подробных особенностях трагедии я бы так и не узнал, если бы меня не попросили запустить свой дрон. Нужно было произвести разведку местности, потому что выдвинувшиеся на поиск ребята не могли найти тела некоторых из наших солдат. Взрывная волна отбросила их настолько далеко, что в высокой траве вести поиски было очень проблематично, поэтому я и опускал квадрокоптер на несколько метров от земли и передавал по капитанской рации, чтобы поисковики двигались в сторону моего полёта.
Так уж вышло, что ушедшая на другие рубежи стрелковая бригада не оставила сменяющим подразделения карты минных заграждений. Поэтому было и неясно, где устанавливались мины, а где проводилось их разминирование. Ранее прибывшие с нами сапёры успели сделать то, что смогли обнаружить и нанести, до других же участков у инженерной разведки попросту не дошли руки. Таким участком и оказалась та кустарниковая зона, в которую забрёл гусеничный транспорт. Командира, который помчался на нём, предупреждали обождать, сетуя на абсолютную ненужность скоропостижной разведки местности, однако он, как и некоторые другие, не воспринял это всерьёз и отправился по своему усмотрению до ближайшей лесопосадки. В неё отправился и товарищ капитана, на кровати которого я так поспешно разместился. На ней мне, кстати, через два часа капитан и предложил разместиться, как-то с досадой в словах добавив, что теперь это уже может быть моим местом. Но спать на этой кровати я так и не стал, потому что мне казалось, что ещё несколько дней – она будет занята тем, кто ещё не успел от нас уйти.
Тяжелое, конечно, у меня было в тот день осмысление, хотя подобные случаи встречались и после ушедших событий. Причём рвались не только мы, потому что встречалось «дружественное» минирование и у противника. Одно из таких нам показывали вагнеровцы, когда вели аэросъёмку боя за одноимённый посёлок. Тогда они стремительной атакой вынудили противника отступить, однако с улыбкой негодовали, что не смогли зацепить гусеничную машину с вражеским десантом – тех пятнадцать человек, которые успели сняться с занимаемых позиций. Часть из них забралась в десантное отделение, а другая закрепилась на броне. Тогда рядом с машиной ложились плотные разрывы, однако прямых попаданий не было, поэтому за отходящей техникой вагнеровцы уже просто некоторое время наблюдали. Сопровождали кадром, пока она не разлетелась на какой-то очень мощной взрывчатке, причём разошлась на отдельные механизмы и части корпуса.
Что тогда было заложено под землю – неясно, однако из тех пятнадцати в живых не осталось никого, и даже не осталось того, что могло бы напоминать о человеческой сущности. И как раз примечательно то, что дорога была достаточно объезжена – и наших мин там по определению быть не могло. Видимо, в последующем наступлении противник просто забыл её снять, чем и поплатился. Так что те уходящие подорвались на своих же минах, чему и были удивлены те, которым в это было трудно поверить. Однако мы это уже проходили, мы верили в то, что может быть всякое. На войне бывает всё.
«Нарвались»
Четыре матери и один сын
В какой-то период войны мне довелось познакомиться с представителями одного из волонтёрских сообществ. Произошло это, можно сказать, внезапно, потому что мы встретились с ними по какой-то счастливой случайности, или, как это иногда говорят, – волею судеб. Тут даже начать нужно с того, что всё это произошло посреди тесноты наших рабочих будней. Дело в том, что летом двадцать второго года наш конечный путь эвакуации проходил через одноимённый приграничный посёлок, окраины которого выходили на самый въезд пропускного поста. Недалеко от него находился и фельдшерско-акушерский пункт, на который мы постоянно привозили раненых. Сами же поездки мы всегда старались совмещать с полезным, поэтому после выполненной работы мы практически всегда останавливались рядом с магазином, который находился по пути нашего возвращения. Кушая наскоро сделанные из колбасы и сыра бутерброды, мы параллельно заходили в интернет, высматривая в нём всякие новости. Зачастую мы останавливались именно из-за интернета, потому что хотелось посмотреть, что же происходит вне мира войны.
И вот в один из дней мы так же на обратном пути остановились у этого магазина. Купили себе тогда энергетиков, а к ним ещё чего-то из съестного. Нашу машину мы всегда прятали за здание магазина. В тот же день рядом с магазином стоял и припаркованный броневик, у которого было несколько гражданских. Последние переговаривались с военными и передавали им какие-то пакеты. В какой-то момент они подошли и к нам, их, вероятнее всего, завлёк наш грузовик, потому что на нём не было куска от лобового стекла. Да, это кажется несуразным, но тогда его выбило осколком, и мы на протяжении двух месяцев ездили с естественным проветриванием. Эта внешняя нелепость и завлекла двух женщин, которые захотели с нами познакомиться. О чём мы с ними тогда говорили? Сейчас уже трудно сказать, но точно припоминаю, что они стали спрашивать о наших нуждах, которые мы испытываем на фронте. А что мы могли тогда ответить? Мы никогда тесно не общались с волонтёрами, да и просить у них что-то было неудобно. В общем, сошлись на каких-то небольших условностях и попрощались, обменявшись с ними напоследок контактами.
В какой-то из дней эти женщины на нас вышли и попросили, чтобы мы приехали на то же место, чтобы передать нам сладости. Однако назначать время мы не могли, потому что возможность находиться рядом с магазином была, только когда мы вывозили раненых, других условий для той остановки у нас просто быть не могло. Тем не менее вырваться удалось, и мы встретились с людьми, которые, можно сказать, полностью заполнили кузов нашего грузовика; трудно даже перечислять, что там было, потому что проще будет сказать, чего там не было. От такой щедрости и радости мы аж воспряли духом, потому что мы это всё намеревались отвезти тем, до кого практически ничего не доходило. У нас ведь было не много потребностей, даже мой водитель понимал, что нужно всё отдать тем, кому это нужнее, поэтому мы так и поступили.
А после этого у нас с теми приезжими женщинами завязалось какое-то тёплое общение. Конечно, наши встречи были далеко не частыми, но эти женщины за нас всегда переживали, спрашивали о том, что нам нужно, а мы, в свою очередь, стеснялись и старались быть скромными. Тем не менее их забота всегда побеждала, и наша машина привозила окопным такое обилие съестного, от содержания которого они удивлялись. До них просто никогда не доходили посылки, а тут мы, с пирогами да фруктами. И всё это было благодаря двум женщинам, благодаря Ирине и Надежде, благодаря тем, которые стояли за их спинами. «Как две матери», – невольно выдавил один из ближних. «Да… А сколько у нас таких по всей стране?» – ответил ему один из тех же наших. Последний раз с этими матерями я виделся два года назад, сейчас уже и не знаю, на каких направлениях они трудятся, однако они периодически интересуются моим здоровьем, а я всё обещаю с ними увидеться, да только не всегда то время позволяет.
На этом можно было бы и закончить своё повествование, если бы не ещё одна женщина, которая спустя некоторое время появилась рядом. Тоже мать, потому что с такой же теплотой и любовью беспокоилась о нашем благополучии, она тоже состояла в одной волонтёрской группе. Познакомились мы с ней осенью, в одном из приграничных населённых пунктов. Тогда объятия нашей встречи были такими же, как и при встрече с теми женщинами, которые некогда наполнили наш грузовик, правда, на этот раз случились иные обстоятельства, при которых наша машина уже не могла вместить тот объём посылок, который в неё уже просто не влезал. Пришлось часть оставить до второго приезда, а скоропортящееся вывозить тем же днём. Так и поступили, доставив эти коробки в дальнейшем тем ребятам, которые находились на позициях. Помню даже, что некоторые из ближних ворчали, поговаривая, что мы совмещаем свою работу с какими-то сторонними обязанностями, и тем не менее под эти негодования мы всё равно привозили окопным посылки по мере своих возможностей. Привозили и сердечно благодарили тех, кто нам позволял это делать, в том числе и ту самую мать Наташу, которая для того и суетилась. В какой-то момент и она мне как-то сказала, что вроде бы мы и не кровные, но я для неё словно бы родной сын. И как бы это ни показалось схожим, но Надя с Ириной нас тоже так называли, говорили, что мы их сыночки, которых они очень ждут к себе в гости.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71183251?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Лукас Аппероль
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 04.10.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Большой человек, который вернулся в своё детство и стал настоящим – именно так можно подытожить главный посыл автора произведения, который написал небольшую стопку своих очерков. В них повествующий рассказал об очищении и рождении другой формы внутреннего и внешнего, которая оттачивалась под тяготами и страданиями на бескрайнем поприще чистилища. Появление этого нового незримо, оно не имеет четких контуров и привязок, но дает возможность читателю каждый раз рассмотреть самое редкое и ценное на другой стороне человека, в котором он просыпается и начинает чувствовать себя настоящим. Последнее автор собирает из тесных судеб и событий, встречающихся на его околофронтовом пути. Помимо описания пройденного, автор дополняет свои сюжеты набросками в карандаше, которые более глубже передают атмосферу отдельных эпизодов повествования.