Главная страница | Социальная фантастика | Новая фантастика 2024. Антология № 8

Новая фантастика 2024. Антология № 8
Ольга Бор
Тамара Рыльская
Даша Берег
Александр Сордо
Татьяна Ватагина
Мария Седых
Андрей Зорин
Елена Шагирова
Наталья Масленникова
Александра Эм
Екатерина Пронина
Герман Рыльский
Милена Валерьевна Завойчинская
Дарья Райнер
Василий Васильевич Головачев
Роман Борисевич
Алекса Драган
Вы держите в руках сборник с лучшими рассказами восьмого сезона всероссийской премии «Новая фантастика». В этом сборнике вы найдете не только лучшие рассказы победителей конкурса, но и рассказы именитых авторов, которые поддержали новичков. Мы надеемся, что вам понравится данный сборник, ведь в конечном итоге судьба любого автора находится в руках его читателя.

Василий В. Головачев
Новая фантастика. Антология № 8

© Кузнецов А. О., 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024

Предисловие
В далеком уже 2016 году клубы «Настоящий писатель» и «Бумажный слон» замахнулись на создание самой крупной премии для начинающих русскоязычных фантастов. Главной целью было создать трамплин в карьеру для талантливых начинающих авторов отечественной фантастики.
После длительного изучения существующих конкурсов, за образец был взят один из самых эффективных конкурсов в мире, с точки зрения создания новых имен в фантастике – «Писатели Будущего» (Writers of the Future), основанный еще в далеком 1983 году писателем и философом Л. Роном Хаббардом. Будучи одним из самых читаемых авторов США первой половины ХХ века, Хаббард знал, как трудно бывает пробиться в профессию, и хотел поддержать достойных новичков. Решением стал конкурс фантастического рассказа для начинающих авторов, который поддержали коллеги и старые друзья писателя – Роберт Хайнлайн, Рэй Бредбери и Роджер Желязны.
Данный конкурс существует до сих пор, в жюри одни легенды фантастики сменяются другими, а число победителей, которые получили тот самый билет в профессию, к 2019 году превысило 150 человек. Конкурс помог зажечь такие звезды как: Дэйв Вулвертон, Роберт Рид, и Нина Кирики Хоффман.
Организаторы «Новой фантастики» уверены, что среди русскоговорящих авторов никак не меньше талантливых фантастов, чем среди англоязычных! Поэтому, взяв все лучшее из проверенного конкурса, мы адаптировали его к русской действительности. Идея нашла отклик у русских фантастов, и жюри первого сезона состояло из звезд жанра. Начинающие авторы тоже не обошли идею стороной и в первый же год на конкурс было прислано почти 800 работ. А вручение премии на Новом Арбате в мае 2017 года и вовсе было оценено рядом старожилов индустрии как одно из самых ярких литературных мероприятий года.
Сегодня «Новая фантастика» это уже конкурс с историей. В жюри находятся не только звезды, но и живые легенды отечественной фантастики, за 8 лет в нем приняли участие более 5000 конкурсантов, а церемония вручения задает тон всей индустрии. И вот, в декабре 2022 года, организаторы получили награду «Пушкинской премии», в номинации «Лучшая литературная премия в России»!
Но главное достижение для нас, это успехи победителей прошлых лет. Среди них многочисленные победы в конкурсах, профессиональные премии, и более 130 000 экземпляров опубликованых работ разных авторов. В частности восемь (!) романов победителя 2018 года – Яны Летт, вышедших в крупных издательствах.
В сборнике 2024 года вы найдете не только лучшие рассказы восьмого сезона конкурса, но и рассказы именитых авторов, призванные поддержать новичков и придать им уверенности.
Мы надеемся, что вам понравится этот сборник, и вы запомните этих авторов. Ведь в конечном итоге, судьба победителей находится именно в ваших руках – в руках читателя.
Приятного чтения! Организаторы конкурса «Новая фантастика»

Роман Борисевич
Гравюры разума

Гигантская птица, рухнувшая с неба и пропахавшая длинную борозду на равнине кирпичного цвета, не шевелилась. Поднятая при падении плотная пыль, которая издали напоминала распыленную кровь, укутала существо с золотистыми крыльями и сделала его почти неотличимым от других валунов. Попав на грешную землю, даже небожители растворяются среди грязи.
Вдавив окуляры бинокля в глазницы, Марпе тщательно изучил место падения и направил объектив в горчичное небо. Детектор движения вышел из строя много сезонов назад, поэтому долго вглядываться смысла не было. Вскоре Марпе переключился на линию горизонта и, сделав круг вокруг своей оси, убедился, что по суше никто не приближается.
К месту падения его привел золотистый блик в небе. Подобно волхвам, ведомым сиянием Вифлеемской звезды, Марпе последовал этому зову. Чуть ранее прозвучавший в облаках свист, характерный для двигателей дозвуковых самолетов, он счел дурным знаком. Данный звук предвещал появление егерей со скальпелями и термоконтейнерами.
Так почему же сейчас вокруг тела не суетятся эти стервятники?
Выждав две тысячи ударов сердца, Марпе поднялся с земли, где скрывался под изорванным в лоскуты плащом-хамелеоном, и приблизился к птице.
Нэтс элион.
Высший хищник Ядовитого континента – трехметровое существо, отмеченное золотистым оперением и нередко пробивающее стокилограммовую отметку. Ученые не сразу поверили, что такая туша способна оторваться от поверхности планеты. Однако нэтсы – так прозвали их первые колонисты – обладали невероятно мощными крыльями, размах которых превышал десять метров, и в условиях 70 % от гравитации Земли вполне успешно летали. Хоть и не на большие расстояния. Крылья служили им и для охоты. Заостренные кости предплечья и кистей позволяли нэтсам буквально разрезать своих жертв, пикируя на них с высоты. Даже для самолетов они представляли опасность.
Опустившись на колени, Марпе аккуратно откопал воткнувшуюся в землю голову. Изогнутый клюв орехового оттенка, края которого не уступали в остроте его ножу, оказался наполовину вдавлен в развороченную голову. Глаз размером с лимон покрывала белая пленка, пронизанная капиллярами дилетанты часто принимали третье веко за слепоту. Впрочем, егерей волновала вовсе не зрительная система нэтсов.
Марпе стряхнул песок с неестественно выгнутой шеи и провел рукой по золотистым перьям, удивительно мягким, несмотря на размер с локоть. Никаких следов вскрытия. Неужели все-таки столкновение с самолетом?
Тело нэтса внезапно затряслось, и пленка, прикрывающая око, сползла. Черный зрачок в обрамлении желтой радужки вытаращился на Марпе. Судорога поколебала конечности еще несколько раз, словно где-то внутри пытался завестись двигатель, после чего птица замерла навсегда. Легким движением ладони Марпе закрыл веко.
С просторов кирпичной равнины ветер принес тяжелый запах сероводорода с примесью аммиака. Марпе поднялся на ноги и взглянул в противоположную сторону, на скалистый холм, спиралью поднимающийся в небо подобно Вавилонской башне. На срезанную, словно огромным мечом палача, верхушку опиралась пронзающая облака техногенная колонна. Там, за границей медово-горчичных разводов, куда порывы ветра не доносили аэропланктон, простиралась сеть транспортных туннелей, соединяющая небольшие промышленные станции.
Подножье спирального холма скрывало множество пещер и круглых тоннелей. Оно напоминало половинку яблока, которым полакомились исполинские черви. Марпе обнаружил несколько проходов, куда мог без проблем втиснуться нэтс, и наугад выбрал один из них. Внутри оказался настоящий лабиринт, заросший пурпурной травой. Он вспомнил, как первый раз, почти сорок лет назад, оказался в подобном месте. Тот юноша, переполненный раздутыми амбициями и считающий, что знает все на свете, спустя годы не вызывал даже жалость.
Заблудиться Марпе не боялся. Его союзниками стали вечный тритиевый фонарик и сквозняки, приносящие даже в столь глубокие места тухлый запах. Вскоре он нашел пещеру с особо спертым воздухом, в котором витали нотки животного разложения. Через червоточины в своде пробивались полосы света, освещающие настил из костей и иссохших шкур. По этому органическому ковру Марпе прошел вглубь пещеры, где на постаменте из полуметровых перьев громоздилось черное яйцо.
Оно едва достигало ему до пояса – погибший нэтс должен был высиживать птенца еще несколько сезонов. За время инкубации птица покрывает изначально белую скорлупу черной, как уголь, нитью, которую вырабатывают жевательные железы. Этот упругий слой служит для яйца дополнительной защитой. Когда птенец дозревает, нэтс распарывает кокон и надкалывает оболочку, позволяя детенышам самостоятельно выбраться в большой мир.
Придется форсировать рождение.
Удлиненное лезвие скиннера мягко вошло в вязкий слой и стукнулось о скорлупу. Двигая Т-образной ручкой вперед-назад, словно рычагом, Марпе распорол кокон и оголил половину яйца. Приложив ладонь к скорлупе, он почувствовал внутри шевеление и невольно задрожал. В памяти всплыло другое яйцо, с расколотым верхом и рваными краями.
Колющими ударами Марпе пробил скорлупу в трех местах. Вершины образовавшегося треугольника соединились сетью трещин. Затем яйцо покачнулось, словно внутри кто-то перевернулся – и изогнутый клюв изнутри прорвал свою колыбель. После повторного удара часть скорлупы вывалилась наружу, и в дыру просунулась золотистая голова. Птенец представлял собой точную копию взрослого нэтса, за исключением радужки – она имела цвет земного неба, которое все реже снилось Марпе.
Они встретились взглядами. Человек и новорожденный нэтс.
– Тише, малыш… – произнес Марпе хриплым от долгого молчания голосом, пытаясь отыскать в голубых глазах признаки понимания.
Раздался треск скорлупы, и птенец вырвался из яйца. Истошно заверещав, он бросился на Марпе. Тот уклонился от бритвенного клюва, вследствие чего нэтс вывалился из гнезда и воткнулся клювом в наслоение сухих шкур. Марпе усмехнулся в бороду, глядя, как в попытках освободиться птенец скребет «ковер» пальцами, на которых пока не отросли когти.
Радовался он преждевременно. Едва Марпе обернулся к яйцу, как услышал позади агрессивные взмахи крыльев. Он рухнул на землю, защищая руками голову, и выкатился из гнезда. Острые кости птенцов не менее опасны для человека, чем у взрослых особей. Прогнав чужака, новорожденный нэтс гордо расправил трехметровые крылья.
Марпе ничего не оставалось, кроме как покинуть пещеру и вернуться к телу погибшего нэтса. За время, что он провел в пещере, наступила ночь. Желтые тучи превратились в жуткое полотно бордового цвета, полностью застилавшее звезды. Годы на Ядовитом континенте отучили Марпе пользоваться фонариком на открытом пространстве – слишком уж приметно. Поэтому лишь в дюжине шагов от тела он почуял, что обстановка изменилась. В отравленном воздухе помимо сероводорода витал запах крови и машинного масла.
Легкий гул заставил Марпе рухнуть на землю и укрыться под плащом-хамелеоном. Когда шум усилился, он сообразил, что испугался поезда, мчавшегося по тоннелю в облаках. Марпе поднялся и стряхнул пыль с изорванного плаща, уже давно не способного обмануть тепловизор.
Над телом нэтса кто-то поработал.
В зеленом свете фонарика вскрытая шея напоминала кошмарный натюрморт: черная кровь силилась осквернить золотое сияние перьев, пищевод криво вспороли до зоба, а трахею изрезали вдоль и поперек. Марпе сунул руку внутрь – дольки тимуса отсутствовали. Егеря так грязно не действуют, их надрезы хирургически выверены, чтобы не повредить зобную железу. Обычно на этом осмотр заканчивался, но сейчас Марпе выгреб землю из-под веерного хвоста и заглянул под него. Никаких следов вскрытия – егеря точно не оставили бы фабрициеву бурсу. Значит, нэтса распотрошили туристы.
Мысленно извиняясь за то, что придется сделать, Марпе провел ладонью по перьям на спине. Потом взял покрепче скиннер и рассек плоть возле клоаки. Одной рукой он нащупал шишку на прямой кишке и пилящим движением ножа срезал ее. Фабрициева бурса – слизкий мешочек размером в кулак – отправилась в рюкзак, откуда под бордовое небо была извлечена пила для костей.
Марпе перевернул нэтса и приступил к вскрытию: распорол живот от клоаки до грудной кости и начал пилить одно ребро за другим. Только когда небо на горизонте окрасилось в латунный цвет, он сумел снять грудную кость. За ней скрывалась его цель – желудок объемом более чем на два бата, наполненный кусками мяса. Перевязав шнуром пищевод сверху и кишку снизу, он выдернул ventriculum[1 - Желудок (лат.).] из тела на лоскут плотной ткани – последний кусок палатки – и поволок свой груз к спиральному холму.
Птенец нэтса спал, свернувшись около разбитого яйца. Услышав треск, с которым отягощенная ткань ползла по костям, он вскочил и угрожающе заверещал. Обогнув гнездо по дуге, Марпе выгрузил желудок в дальний угол, распорол скиннером стенку органа и отбежал в сторону. Маленький нэтс не спускал глаз с него, пока запах полупереваренной пищи не перехватил его внимание. Несколько минут метаний, и голод окончательно победил осторожность. Птенец вылетел из гнезда и бросился к желудку.
Марпе занял его место на подушке из перьев и включил фонарик. Дрожащий зеленый луч скользнул по черному кокону и нырнул внутрь яйца…
Внутренняя сторона скорлупы оказалась белоснежно чиста.
Каждый раз подобный миг вызывал у Марпе купаж ужаса и надежды, невзирая на неизменный результат на протяжении четырех десятилетий. Он пригляделся к птенцу, который оторвал клюв от желудка и теперь им же чистил перья, и покачал головой – никаких шансов.
От спирального холма до горизонта протянулась широкая полоса зыбкой тени, которую отбрасывал транспортный тоннель. Температура там держалась на добрый десяток кельвинов меньше, чем в местах, куда сквозь несколько слоев облаков пробивались лучи солнца. Марпе устроился на самом краю тени, чтобы дольше оставаться в благословенной прохладе, и достал металлический конус с водой. Во фляжке осталось несколько глотков. Он выцедил половину, затем посмотрел на модуль управления на запястье: тот сигнализировал, что Хавир уже на пути к нему.
Когда Марпе запрокинул голову, чтобы допить остаток, он заметил блеск у соседнего спирального холма. Так и не сделав глоток, он упал на землю и достал бинокль. На границе света и тьмы шли двое: в тени – тонкая фигура в белой кандуре, прятавшая лицо за полами белой гутры в красную клетку, на солнце – гигант с металлическими головой. Марпе прибег к излюбленной тактике: надел маску и зарылся в красную почву, оставив снаружи вывод трубки для дыхания.
Громкий кашель вырвал его из полудремы.
– Эта вонь меня убивает, – простонал капризный голос, которой мог принадлежать как юноше, так и девушке. – Садиб, ты уверен, что мы идем правильно?
– Моя антенна повреждена.
Обладателем второго голоса – резкого, с «металлическими нотками» – определенно являлся киборг.
– Тогда почему мы идем в этом направлении, а не в другом?
– Впереди побережье, что увеличивает вероятность наткнуться на поселение.
– Ты это взял из универсального справочника по выживанию?
– Да.
– Как же все это глупо!
Они прошли в шагах пятнадцати от Марпе. Наступила тишина, которую вскоре нарушили звуки рвоты.
– Невыносимо, – прохрипел юный голос.
Марпе прекрасно понимал, что путник чувствует. При вдыхании сероводород вызывает головную боль и рвоту, но главная опасность заключалась не в нем. И даже не в аммиаке. От газов можно защититься респираторами.
Главная причина того, что человечеству пришлось остановить экспансию на границе облаков – это патогенные микроорганизмы, циркулирующие в воздухе Ядовитого континента. Их выбрасывают вместе с пыльцой гигантские цветы, растущие в горах Харей-Парахим на побережье. Первые колонисты навсегда остались в богатых железом красных почвах. Последующие корабли пытались уничтожить цветы, но этим только способствовали распространению их семян.
Микроорганизмы попадают в воду и пищу, едва нарушается герметичность; они кружатся в воздухе и оседают на поверхностях. Только в скафандре можно спрятаться от воздействия «ветра опыления». Попадая в организм, патоген вызывает столь сильную ответную реакцию, что организм буквально убивает сам себя. Подобно животному, которое, спасаясь от насекомых, ныряет в реку и тонет там.
Человеку в кандуре осталось недолго. Вскоре симптомы от отравления сероводородом покажутся ему легкой неприятностью. Марпе поднялся, и волна красного песка сошла с него.
– Вы идете не туда.
Путники медленно обернулись. Из-за краев гутры выглядывало смуглое тонкое лицо юноши со сморщенным носом. Тяжелым взглядом из-под густых бровей он смерил Марпе с ног до головы и следом окатил волной презрения спутника-киборга.
– Хорош защитник.
– Мои поисковые системы…
– Заткнись! – бросил юноша. – Что ты сказал, саандиман?
– Дальше на восток только Харей-Парахим – у подножья гор концентрация патогена в десятки раз превышает ту, которой ты дышишь. Ближайшая станция в той стороне. – Марпе указал на юг, где солнце притаилось за горчичными облаками. – Но ты до нее не дойдешь… в отличие от своего спутника. Впрочем…
Похожую на коринфский шлем металлическую голову киборга украшала внушительная вмятина сбоку. Пострадал и плюмаж: на шипастом гребне, делающим носителя похожим на футуристического панка, не хватало нескольких зубьев-антенн. Похоже, киборг неисправен, но мощное тело, прикрытое светлой накидкой до пят, в любом случае внушало опасения.
За спиной Марпе не наблюдал «горба» – и это было одно из немногих отличий от механических егерей, начавших охоту на нэтсов пару сезонов назад. Если с охотниками-людьми он справлялся с помощью винтовки, то против киборгов оказался бессилен. Жестянки десантировались с самолетов и планировали на нэтсов с помощью крыльев, расправляющихся из «горба». В очередной раз человек скопировал природу и обратил изобретение против оригинала.
Однажды Марпе наткнулся на егеря, растерзанного нэтсом, и скрупулезно изучил расколотую клювом металлическую голову. Там, где между сведенными нащечниками «шлема» должно проглядывать лицо, чернел пластик; вместо рта – сетчатый динамик, вместо глаз – непроницаемые стекла. Однако за десятилетия, что он провел отшельником, люди так и не смогли превзойти самый совершенный компьютер в известной вселенной – человеческий мозг.
– У тебя есть транспорт? – спросил юноша, борясь с тошнотой. – Или вода?
– Вода скоро будет. Пока лишь глоток.
Юноша вырвал протянутую флягу, опрокинул в себя остаток воды и разочарованно швырнул конус на землю.
– Когда будет еще?
– Скоро, – повторил Марпе, поднимая флягу и отряхивая ее от красной пыли. – Однако придется пить с песком.
Лицо юноши скривилось, когда он осознал, к чему привел его поступок.
– Ненавижу эту планету. Идем, Садиб…
Молча откинув плащ, Марпе прикрепил флягу к поясу.
– О! – неожиданно бодро воскликнул юноша. – Так ты из «Клэвис»?
Марпе опустил подбородок и словно впервые заметил на своей грудной пластине полустертый красный крест, увенчанный кольцом – символ «Клэвис Корп».
– Был…
… сорок лет назад. Вслух Марпе это не произнес, опасаясь дальнейших расспросов. Нельзя, чтобы парень узнал, что он один противостоит корпорации подобно Моисею, бросившему вызов империи фараона. Если пророка на путь сподвиг горящий куст, то Марпе переродился, впервые заглянув внутрь яйца.
– Знаешь Дахла? – продолжил допытываться юноша. Он капитан службы безопасности…
Допрос прервал новый приступ тошноты. Утерев рот краями гутры, парень словно бы смахнул налет спеси со своих слов:
– Что же мне делать, саандиман?
– Марпе.
– Я хочу жить, Марпе.
Сквозь маску высокомерия прорезались детские черты воспоминания из того возраста, когда кажется, что родители могут решить любую проблему.
– Я провожу вас до станции, – сдался Марпе и протянул юноше пластинку сухого мяса. – Съешь.
Тот подозрительно прищурился.
– Чье это мясо?
– Птицы.
– Хищной?
– Не все ли равно, когда на кону твоя жизнь?
– Моя вера важнее моей жизни, – упрямо заявил юноша. У тебя нет другого лекарства?
– Лекарство от патогена добывают из этого же органа, объяснил Марпе. – Причем этот факт не особо и скрывают. Здесь не Земля, юноша, все заповеди соблюдать не выйдет.
– Тебе легко говорить, кафир[2 - Неверующий (араб.).].
– Моя религия тоже строга. Но Ядовитый континент предъявляет куда более жесткие требования своим прихожанам.
– Разговор окончен, Марпе.
– Тогда не отставай. Нам надо пересечь равнину до захода солнца.
Юноша задрал голову и попытался найти светило в той стороне неба, куда ранее указал Марпе.
– Что будет после?..
– Реки разных гадов выползут из нор и хлынут на равнину, пожирая все живое – животных, растения, насекомых. В твоих сандалиях знакомство с ними станет чересчур близким… Кстати, как вы здесь оказались?
– Наш самолет разбился.
Больше он не проронил ни слова. За много часов перехода по красной равнине Марпе услышал от него лишь негромкое бормотание, похожее на молитву. Время от времени юношу мучили рвотные позывы, но в желудке не осталось ничего, что могло выплеснуться наружу. С воспаленными глазами он след в след брел за Марпе, словно верующий за пророком. Не знающий усталости киборг по имени Садиб несколько раз предлагал понести его на руках, но в ответ неизменно получал приказы заткнуться, звучавшие все слабее и слабее.
На горизонте замаячило несколько башен, куда толще и выше тех, что опирались на спиральные холмы. Марпе в бинокль пробежался от основания колонн до того места, где они исчезали в желтых облаках. Там скрывалась от патогенных ветров Ир-Бикце – самая близкая к горам Харей-Парахим исследовательская станция.
– Гляди, юноша, – произнес Марпе и протянул назад бинокль. – Мы близко.
Ответа не последовало. Парень лежал ничком в красной почве, раскинув руки в стороны. Когда киборг перевернул хозяина, струйка крови выбежала из уголка пересохшего рта. Гутра сползла с головы, и прядь темных волос создала хлипкую тень над трепещущими веками.
– Его пульс замедляется, – сообщил Садиб безэмоциональным голосом.
Марпе достал из кармана мясную пластину и тут же понял, что человеку в обморочном состоянии не хватит сил разжевать ее. Он сунул ее себе в рот, тщательно смочил слюной и разгрыз на волокна. Затем пропихнул слизкий комок в горло юноши и заставил его проглотить, невзирая на слабые попытки к сопротивлению.
– Это его спасет?
– Не знаю, – признался Марпе. – Возможно, отравление нанесло непоправимый ущерб.
Опорные башни станции находились в полудне пути отсюда. Тут Марпе обратил внимание на скалистый гребень – полустертый временем серый горб, почти утонувший в красной почве. Внутри наверняка есть пещера. Садиб поднял юношу с такой легкостью, что казалось, будто тело выскользнуло из белой кандуры, и киборг понес одну лишь ткань. Марпе заглянул за его руку и увидел безвольно качающуюся голову.
– Неси аккуратнее, – попросил он.
Основание скального выступа прорезала расщелина, напоминавшая приоткрытый рот с острыми, как у пираньи, зубами. Чем ближе они подходили, тем шире становилась пасть, готовая заглотить их. В глубине пещеры, там, куда не добирались полчища пресмыкающихся, все поросло жесткой пурпурной травой. Марпе срезал несколько охапок и соорудил из них небольшое ложе. Потом снял кожух с тритиевого фонарика – получилась лампа, осветившая зеленым светом весь закуток, где они укрылись.
Когда Марпе разжевывал для юноши очередную пластинку, в его памяти всплыли миражи о подобных ситуациях, когда люди укрывались в ночи около костра и прогоняли скуку и страх разговорами. На Ядовитом континенте такая ситуация невозможна, ведь здесь банально нечему гореть. К единственным деревьям, растущим в столь сложных условиях, подносить пламя сродни самоубийству.
Юноша метался в горячке около часа, периодически вскрикивая что-то на своем языке. Затем он затих, но буквально через несколько минут проснулся и приподнялся на локтях.
– Садиб, почему ты не на зарядке? – рассеянно пробормотал он. – Где кабель?
– Здесь нет точки подключения, – невозмутимо ответил киборг.
– Тогда отключу тебя… Wintermute[3 - Зимнее безмолвие (англ.).].
Голова киборга безвольно упала на металлический нагрудник, словно кто-то перебил ему позвонок. Игнорируя присутствие Марпе, юноша опустился на настил и моментально уснул. На этот раз он уподобился своему телохранителю – лежал без движения и стонов, лишь подъемы грудной клетки выдавали работу легких.
Бессонная ночь сказывалась и на Марпе. Он все охотнее смыкал и все с большим трудом поднимал веки. В промежутке между морганием зеленый свет погас. Он тряхнул головой, и привычные к темноте глаза обнаружили, что травяное ложе опустело… Юноша исчез. Марпе вскочил на ноги и отыскал взглядом Садиба – киборг оставался неподвижным. Откуда-то из глубин пещеры донеслись щелкающие звуки.
Горизонтальный разлом шел от основания холма, сужаясь подобно клину. На его острие расплывалось зеленое пятно, ставшее для Марпе признаком того, что юноша еще жив. Чем глубже он забирался, тем светлее становился свод и стены пещеры: гранит уступал месту мрамору.
Фигура в белой кандуре, в зеленом свете казавшейся серой, держала на вытянутой руке фонарь. Из глубин памяти немедленно всплыла фигура Отшельника – когда Марпе учился, в моду вернулась эзотерика. Вместо старца с фонарем стоял юноша с растрепанными волосами; на сером лице застыла непонятная эмоция. Зрачки и темные радужки слились в две зеркальные грани. Отражая зеленый свет, они неподвижно буравили темноту пещеры.
Внезапно оттуда в круг света выплыла золотистая голова с изогнутым клювом. Следом появилось и остальное тело: длинная мощная шея, могучие крылья, стелящиеся по камням, и балансирующее на когтистых пальцах туловище. Марпе по-настоящему испугался, впервые находясь так близко к живой взрослой особи.
А юноша вместо бегства поднял лампу выше.
– Гляди.
Зеленый свет охватил новые участки пещеры и добрался до стен, где мрамор миллионы лет назад расплавился и застыл волнами. На белой поверхности справа от себя Марпе обнаружил глубокие царапины. Он приблизился, и кривые линии с рваными краями сложились в рисунок существа с крыльями, парящего под самолетом. Ниже летел еще один нэтс… Нет, он ошибся. Верхняя фигура обладала ее одной парой конечностей. Сердце Марпе пропустило удар, когда он понял, что под самолетом изображен человек, а точнее крылатый егерь, охотившийся на нэтса.
– Когда ты успел?
– Это не я, – удивленно ответил юноша.
Зеленый свет выхватил из темноты еще мраморные полотна – и на каждом из них темнели линии. Гравюры иллюстрировали быт нэтсов: от охоты на панцирных животных до высиживания яйца. На одном склоне Марпе различил множество птиц, окруживших одну особь, чьи крылья прорезали дополнительные линии. Что могло вынудить одиночных птиц собраться вместе?
Нэтс чутко следил за каждым его движением. Взглянув в желтые глаза, Марпе наконец смирился с тем, во что столько лет боялся поверить. В них сквозила настороженность, но отсутствовала привычная агрессия. Эта особь отличалась от тех, что ему раньше попадались. За спиной нэтса на подушке из перьев лежало крошечное яйцо, едва заметное в зеленом свете. Словно почуяв угрозу, высший хищник щелкнул клювом и расправил крылья, заполонившие почти всю пещеру.
– Нам пора, – прошептал Марпе, подняв руки вверх. Медленно отступаем назад.
– Но что это значит?
– Назад!
Его шипение насторожило нэтса, и тот, наклонив голову, проводил их подозрительным взором. По туннелю они шли молча. Юноша постоянно оглядывался, опасаясь преследования, а Марпе погрузился в свои мысли настолько глубоко, что упустил момент, как они вернулись к месту привала.
– Умираю от жажды, – простонал парень, пытаясь вывести Марпе на разговор. – Ты обещал воду! И где… Ой! Что это за тварь?!
При попытке откинуться назад его ладонь наткнулась на полуметровый холмик песчаного цвета, который отпрянул в сторону и, слегка качаясь, посеменил к Марпе.
– Вот и вода, – пробормотал он, вынырнув из тяжелых мыслей. – Знакомься, это Хавир.
При ближайшем рассмотрении песчаный холмик оказался покрыт чешуйками, словно большая еловая шишка. Броня туловища плавно перетекала на остроконечную голову с маленькими черными глазками-бусинками. Марпе достал из рюкзака кусок грязной ткани и тщательно очистил чешую от песка и грязи. Затем поднес запястье с модулем управления к голове Хавира и запустил команду на устройстве. Часть чешуек сбоку сдвинулась в сторону, обнажив две трубки.
– Робот-сборщик? – догадался юноша. – Класса «Панголин»?
Марпе кивнул и подставил конус под один из выводов. Внутри Хавира заработал насос, и во фляжку полилась вода с сильным запахом плесени. Когда конус заполнился, Марпе с наслаждением сделал несколько экономных глотков и смочил пересохшие губы.
– Держи.
– Я не стану это пить! – запротестовал юноша. – Почему нельзя найти нормальную воду?
– Разве не все прибывшие прослушивают лекцию об Ядовитом континенте?
Юноша несколько смутился.
– Я прилетел частным рейсом и подумал… что это пустая трата времени.
– Так вот, юноша…
– Фейсал, – тихо произнес он. – Меня зовут Фейсал.
– Хорошо, Фейсал, – рассеянно улыбнулся Марпе. – Запомни главное: Ядовитый континент не просто так получил свое название. Растения, животные, насекомые – все здесь непригодно для употребления в пищу человеком. Даже вода, с каких бы глубин ее не выкачивали, токсична. Только тщательная переработка делает пищу и воду удобоваримыми.
– А этот кусок птицы? – Фейсал продемонстрировал обглоданную по краям пластинку. – Он разве не отсюда?
– Впервые вижу на Ядовитом континенте человека, столь несведущего в местной природе. Когда готовили нашу экспедицию, каждый сдавал серьезный экзамен на знание планеты. – Ну, просвети меня, саандиман.
Насмешливый тон Фейсала не вызвал раздражение у Марпе, напротив, он порадовался, что тот чувствует себя намного лучше.
– Сперва выпей воды, – скомандовал он. – И поешь.
– У тебя есть еда? – встрепенулся Фейсал.
Марпе улыбнулся, и юноша сразу сообразил, какой ответ его ожидает. Поэтому он скривился и с отвращением следил, как из другой трубки робота-сборщика выдавливается субстанция, напоминавшая прозрачную лапшу.
– Прошу, – взмолился Фейсал, – скажи, что на вкус это не так мерзко, как на вид.
– Она безвкусна.
Не слишком ободренный, но с невиданной ранее покорностью Фейсал принял из рук Марпе палочки и принялся за еду. Жевал он жадно и молча, время от времени поглядывая в темноту пещеры, где скрывался нэтс с яйцом.
– Кто ты, Марпе? И что мы нашли там?
Ответа пришлось ждать несколько минут. Марпе не спеша доел свою порцию и выпил очищенной воды. Далее вынул из рюкзака щетку размером с ладонь и небольшой масляный флакон. Повинуясь команде с модуля управления, робот перевернулся на округлую спину, обнажив исцарапанное черное брюхо. Короткие широкие лапы Хавира замерли в воздухе.
– Ты ведь знаешь, почему люди так вцепились в Ядовитый континент?
– Конечно, – с обидой в голосе произнес Фейсал. – Из-за нэтс элион. Из поджелудочных этих птиц добывают вещество, замедляющее старение.
– Не из поджелудочной, а из зобной железы – тимуса. У людей он тоже есть, но с возрастом деградирует и вырабатывает все меньше иммунных клеток. В том числе из-за этого люди стареют. Гормон, извлекаемый из зобной железы нэтсов, препятствует атрофии тимуса у людей. Иммунитет остается таким же «гибким» и адаптивным, как в детстве, и продолжительность жизни резко возрастает.
– Эти инъекции обходятся мне в дикую сумму, – похвастался Фейсал, до этого не проявлявший интереса к словам Марпе.
– А как же твои убеждения?
Лицо юноши стало непроницаемым.
– Если аналогов лекарства нет, то разрешается.
Марпе спрятал улыбку под бородой и продолжил:
– Для местных ценность представляет также «фабрициева бурса» – лимфоэпителиальный орган, расположенный в задней части клоаки. Бурса помогает организму адаптироваться к изменчивым инфекциям Ядовитого континента. Обычно ее «выжимают», но… – он коротко усмехнулся, – можно жевать и так.
Смысл его слов не сразу дошел до Фейсала. Некоторое время он равнодушно перемалывал во рту мясную пластинку, потом застыл с открытой челюстью и со следующим выдохом выплюнул содержимое рта.
– Фу… Ну почему все, что касается выживания на этой планете, такое мерзкое? Чего ты смеешься?! – взъелся он.
– Вспоминаю себя в молодости. Едва ли я был старше, когда я впервые попал сюда в составе исследовательской группы. Мы шли в авангарде освоения Ядовитого континента.
– Ты ученый?
– Орнитолог, – уточнил Марпе, продолжая щеткой чистить брюхо Хавира. – Еще есть диплом бактериолога, поэтому такого салагу и включили в состав экспедиции. Трое ученых и семь егерей. Нам поставили задачу изучить поведение нэтсов и украсть несколько яиц. В то время полагали, что они смогут размножаться в неволе. Нас хорошо обучили и снарядили, но первая же попытка похищения обернулась катастрофой. Каким-то образом нэтс почувствовал опасность и вернулся в гнездо раньше обычного. Четверо погибли в тот день. Остальные спаслись, забившись в расщелину в скале.
– Нэтсы очень сильны, – сказал Фейсал. – Людям с ними не справиться.
– У следующего гнезда мы действовали наверняка. – Марпе залил масло из флакона в неприметное отверстие между задних лап – конструктор «Панголина» обладал своеобразным чувством юмора. – Устроили нэтсу засаду у выхода из пещеры и бронебойными пулями расчленили его. Яйцо в пещере находилось на поздней стадии развития, и к нашему появлению уже покрылось сетью трещин. Вскоре вылупился птенец, и с помощью транквилизаторов мы кое-как скрутили его. Перед этим он успел пробить клювом грудную клетку Йоханссона – старик возглавлял экспедицию… – Он замолчал и двумя пальцами пригладил бороду по бокам рта. – Надо же, только сейчас осознал, что он был моложе, чем я сейчас. Теперь для тебя старик уже я…
Фейсал ни подтвердил, ни опроверг его слова. Марпе в глубокой задумчивости закончил чистку робота-сборщика. Когда Хавир вновь крепко встал на лапы и посеменил к выходу из пещеры, Марпе сам нарушил тишину:
– Пока все возились с Йоханссоном, я заглянул внутрь пустого яйца, чтобы изучить… Сначала ничего не понял, знаешь, когда мозг не воспринимает экстраординарную информацию, следующая мысль еще безумнее – неужели меня разыграли. Когда подошли другие, мне пришлось поверить… – Что ты увидел?
Шепот Фейсала напомнил Марпе тихие обсуждения членов экспедиции за его спиной.
– Рисунки, – ответил он, – на внутренней стороне скорлупы. Похожие на гравюры, что мы с тобой нашли в пещере. Птица на фоне Висячей рощи, яйцо в гнезде и нечто, похожее на космический корабль. Другие пребывали не в меньшем шоке, но не осознали или не захотели принять, что наша миссия изменилась.
– Почему? – нахмурился Фейсал.
– Как почему? Только разумное существо способно на осмысленное творчество!
– Ты заявляешь, что нэтсы разумны?
– Может я и стар, но не сошел с ума, – понимающе улыбнулся Марпе. – Хотя в тот момент мне так казалось. Представь себе: я вижу доказательства разумности, а позади, на полу пещеры, бьется в путах оставившее их существо. Мое предложение освободить птенца не нашло поддержки. А единственный, кто мог встать на мою сторону, лежал с дырой в груди. Ночью я предпринял еще одну попытку, но заработал лишь это. – Марпе оттянул воротник формы «Клэвис» и продемонстрировал затянувшийся шрам, похожий на кратер с бугристыми краями. – Они улетели с нэтсом и остатками яйца, а меня оставили умирать с пробитым скафандром.
Повисшую тишину нарушил продолжительный треск, словно кто-то разрывал невероятно длинный кусок пергамента.
– Гроза, – пояснил Марпе.
– Как ты выжил?
– Вернулся к убитому нэтсу. В те годы уже велись исследования, что в их фабрициевой бурсе содержится вещество, помогающее адаптироваться к патогену Ядовитого континента. Я вырезал мешочек и съел его. Молодой организм приспособился… временно, как оказалось позже. Для жизни здесь необходимо постоянно принимать лекарство.
Фейсал уставился на пластину у себя в руке и, поморщившись, откусил небольшой кусочек.
– С тех пор ты живешь здесь?
– Нет. Через некоторое время с другим кораблем я вернулся на Землю и попытался убедить «Клэвис» прекратить начавшуюся охоту на нэтсов.
– Не получилось, да? – горько усмехнулся Фейсал.
– Люди не откажутся от источника молодости, – покачал головой Марпе. – На меня даже покушались.
– И поэтому ты вернулся?
– Шавки корпорации меня не пугали, нет. Мне пришлось вернуться, чтобы убедиться… Понимаешь, меня мучили сомнения: вдруг те рисунки на скорлупе – результат пересечения случайных царапин. Может в них нет смысла, а мозг додумал остальное… Я опустошил счета, накупил с запасом снаряжения и сорок лет искал доказательства. А нашел их в итоге ты…
– Те рисунки в пещере?.. – догадался Фейсал.
– Уровень исполнения на порядок выше, – заявил Марпе, – и теперь нет сомнений, что нэтсы разумны.
– Рисунки мог оставить человек. Какой-нибудь бродяга… вроде тебя.
– Только не здесь – так близко к Харей-Парахим люди обычно не заглядывают.
– Ты-то здесь.
– Я следую за нэтсами, – объяснил Марпе. – А они, спасаясь от егерей, год за годом переселяются все ближе к источнику токсина.
– Сорок лет потратить на такое…
– Еще я делаю все, чтобы уберечь нэтсов от егерей. И до недавних пор справлялся неплохо. Поинтересуйся у Дахла.
– Что же изменилось?
– Появились механические егеря… Похожие на твоего телохранителя. – Марпе кивнул на застывшего с опущенной головой Садиба. – Против них моя винтовка почти бесполезна, к тому же патроны к ней доставать все сложнее. Моложе я не становлюсь, и теперь больше наблюдаю и помогаю птенцам появляться на свет, если они остаются без родителя.
– Если ты следуешь за нэтсами, то и егеря тоже. – Фейсал избегал взгляда Марпе. – И один из них мог высечь эти рисунки.
– Люди-егеря теперь редко участвуют в охоте, а киборги… вряд ли они запрограммированы на творчество. И почему ты так упорно отрицаешь возможность разума, если в первый раз столкнулся с нэтсом?!
– Не в первый, – пробормотал Фейсал. – И та особь, что я исследовал, разумом не обладала. Я уверен.
– Исследовал? Ты ученый?
– Нет. Инженер-конструктор… Мне не дает покоя один вопрос, Марпе… Скажи, откуда птенец, сидящий в своем яйце, знает, как выглядят корабль, деревья или хоть что-либо? Может тебе все-таки показалось тогда?
Снаружи донесся еще один продолжительный раскат.
– За много лет наблюдения я ни разу ни засвидетельствовал, чтобы нэтсы сбивались в пары, – пробормотал Марпе, словно не расслышав вопрос Фейсала. – А яиц видел немало. Лишь много сезонов спустя я сделал вывод, что они существа бесполые и откладывают яйца самостоятельно.
– Ученые давно это выяснили, – осторожно заметил Фейсал.
– Занятно… В общем доступе этих сведений нет до сих пор. А у ваших ученых нет исследований, может из числа недоказанных или отвергнутых… о перенесении разума у нэтсов?
– Перенесение разума?.. Это что-то из области сихра[4 - В исламе – колдовство и магия, один из больших грехов.]!
– На самом деле это только теория, – признался Марпе. Я помог вылупиться нескольким десяткам птенцов и ни в ком из них не обнаружил признаков разума. Скорлупа также оказалась чиста.
– И ты все еще упорствуешь?!
– У нэтсов процесс инкубации можно условно разделить на две фазы. Первая аналогична земным птицам: формирование яйца, внутри которого развивается эмбрион. Птенцы нэтса – зреловылупляющиеся. Полностью формируются они уже к середине инкубационного периода. А после еще несколько сезонов проводят в яйце. Это и есть вторая фаза. Но зачем она нужна?
Фейсал пожал плечами.
– Моя теория заключается в том, – продолжил Марпе, что в этот период взрослый нэтс передает – понятия не имею, как именно это происходит, даже не спрашивай – разум птенцам, а сам деградирует до животного состояния. Последней сознательной мыслью нэтсы раздирают кокон яйца, выпуская обновленного себя в мир. Птенцы сразу убивают родителя и первое время питаются его внутренностями.
– Непохоже на разумное поведение.
– Когда процесс высиживания прерывается смертью нэтса, разум не успевает перенестись в птенца. – Марпе говорил все громче, игнорируя саднившее пересохшее горло. – И тысячелетний разум гаснет. Птенец вырастает, но это лишь животное, живущее на инстинктах.
– Ты думаешь, – медленно произнес Фейсал, – что есть разумные нэтсы и… э-э, дикие?
– Разделение началось после появления на Ядовитом континенте людей и убийства первых нэтсов. Их несформировавшиеся птенцы стали отдельным видом. И с разумными особями, чья популяция год от года сокращается, они никак не взаимодействуют.
– Откуда ты знаешь, что тех становится меньше?
– Это логично, – пожевал губами Марпе. – Один нэтс – одно яйцо – один разум. У них не было естественных врагов на Ядовитом континенте…
– Пока не появились люди, – закончил Фейсал.
– Охота на нэтсов не просто противоречит принципам гуманизма. Истребляя разумных особей, мы уничтожаем разум на планете… и даже не замечаем это.
Слова Марпе повисли в отравленном воздухе, и, отскакивая от каменистых стенок, устремились вглубь пещеры, к нэтсу с яйцом. Зеленый свет тритиевой лампы равномерно освещал задумчивое лицо Фейсала. Периодически он нахмуривал брови, и в эти моменты переставал походить на мертвеца.
Когда у выхода из пещеры посветлело, Марпе поднялся на ноги.
– Нам пора.
Фейсал медленно, словно в трансе, подошел к Садибу и запустил пальцы под шлем в области затылка. Без единого звука голова киборга выпрямилась.
– Повторная попытка установить связь, – проскрипел он. – Передаю координаты.
– Нет! – закричал Фейсал. – Стоп! Прекрати!
– Отмена-а-а… – протянул Садиб, словно два противоположных процесса перегрузили его. – Выполнено.
– Тупая жестянка! – Юноша отвесил киборгу подзатыльник, словно строгий отец нашкодившему ребенку. – Зачем я тебя только создал!?
– Он успел отправить сигнал? – с опаской спросил Марпе.
– Думаю, нет. У него со вчера сломан передатчик.
Ответ Фейсала прозвучал уверенно, но Марпе не забывал, что юношеская самоуверенность сгубила больше людей, чем человеческая глупость. Куда больше его заинтересовала другая, брошенная на эмоциях фраза юноши. Когда они вышли наружу и оказались под горчичным небом, он спросил, глядя на спины Садиба и Фейсала:
– Это ведь ты их создал?
Юноша обернулся, явно раздосадованный.
– Как ты догадался?
– Ты сам сказал, что создал Садиба. А он слишком уж похож на механических егерей.
Киборг встал в боевую стойку, из левой руки выскользнуло обоюдоострое лезвие.
– Я не знал, что они разумные! – неожиданно закричал Фейсал. – И ты меня не убедил! Там особь, на которой я испытывал егерей, не была разумной. Не могла быть…
Яростные слова юноши, едва сдерживающего слезы, не обманули Марпе.
– Я тебя ни в чем не виню, – мягко произнес он.
– Зато я виню. Думаешь, я не понимаю, что на моей совести потенциальный геноцид? Да убери ты свой сайф! – Фейсал крикнул на Садиба, и тот втянул клинок обратно в руку. Клянусь тебе, Марпе, что когда вернусь на Землю, то подниму этот вопрос и не успокоюсь, пока не выясню правду.
– О большем не смею и просить, – улыбнулся Марпе.
– Ты можешь отправиться со мной. С твоими знаниями…
– Мое место здесь. Я больше никогда не покину Ядовитый континент.
Если Фейсала и смутила категоричность ответа, то он не подал вида. Вместо этого он скользнул взором вверх по серым скалам и указал пальцем на темное пятно, расплывшееся по небу.
– А это что?
– Висячая роща, – не оборачиваясь, ответил Марпе.
– Здесь и деревья летают?
– Можешь сам убедиться.
Фейсал взял бинокль и долго время всматривался в небо. – Поверить не могу… А почему они вверх ногами… то есть вверх корнями?
– А теперь опусти взгляд, – попросил Марпе. – Видишь еще деревья, в тени? Они уже ориентированы нормально, кронами к небу.
– Они выглядят иначе, – сказал Фейсал. – Более зелеными… живыми.
– Так и есть. Висячие рощи – это целая экосистема, почти организм. Хищник. Все живое, что забредает в Рощу остается перегнивать под корнями.
– Но почему деревья парят?
– Они живут в тени, которую сами создают, – объяснил Марпе. – Обрати внимание, какие у них раздутые, словно бочки, стволы. Там годами скапливается водород. Когда дерево умирает, корни становятся хрупкими, и ствол, наполненный водородом – самым легким газом, – устремляется в небо. В полете он разворачивается плоской кроной вниз.
– Целый лес мертвых деревьев создает тень.
– Где растут молодые деревья, – подтвердил Марпе. И этот цикл непрерывен. Сероводород и аммиак, которыми ты дышишь, во многом их заслуга.
Поглощенные созерцанием хищных лесов, они слишком поздно услышали приближение самолета. Лишь когда тот пошел на снижение, и тонкий свист перешел в гул, их обоих – Марпе в этом не сомневался – пронзило понимание, что Садиб все-таки успел передать координаты.
И теперь нэтс в опасности.
Исполинская крылатая тень скользила по красной почве в их направлении. Вскоре самолет, сверкая серебристым корпусом, завис над скалистым выступом с пещерой. Когда тень, которую он отбрасывал, начала уменьшаться, Марпе толкнул Фейсала обратно к пещере.
Из самолета вылетела пара сверкающих снарядов и впилась в землю у входа. Красная пыль взметнулась вверх и тонкой шалью покрыла механические тела егерей, перегородивших им путь. Тем временем самолет, с которого десантировались егеря, завершил посадку. По трапу в сопровождении еще одного егеря спускались двое мужчин в прозрачных масках.
Один из них – пожилой толстяк в белой кандуре – ускорился, когда заприметил их. Он ловко сошел на красную землю и посеменил к ним. При этом его густые седые усы, торчащие из маски, колыхались синхронно с полами гутры в красную клетку.
– Фейсал! Как же я рад!
Широко улыбаясь, мужчина прижал Фейсала к своему объемному животу.
– Хватит, Амин, – попытался вырваться тот. – Ты сломаешь мне позвоночник.
Амин отпустил юношу и повернулся к Марпе, но тот смотрел на другого мужчину, чей безволосый подбородок пересекал глубокий шрам. Двухметровую широкоплечую фигуру венчала квадратная голова – такая форма подчеркивала искривленную носовую перегородку. Ухмылка исказила грубые черты лица, и стало ясно, что обстоятельства травмы носа не забыты.
– Так-так, Марпе, – пробасил он глухим из-за маски голосом. – Вот ты и попался.
– В чем ты, Дахл, его обвиняешь? – встрепенулся Фейсал. – Марпе спас мне жизнь!
– Это не отменяет его многочисленных преступлений против «Клэвис». Арестовать бродягу!
Один из егерей, стоявших у пещеры, в два прыжка приблизился к Марпе и вдавил его бородой в красную почву.
– Садиб! – крикнул Фейсал.
Его телохранитель, совершив похожие прыжки, атаковал егеря с обнаженным клинком. Через несколько секунд металлические руки, державшие Марпе, ослабли. Он поднялся на ноги и обернулся к егерю, отступавшего с культями, из которых сочилось темное масло.
– Фейсал! – заорал Дахл так яростно, что его бордовый берет сполз с головы. – Ты препятствуешь правосудию «Клэвис». Я могу…
– Ну, попробуй, тупица, – рассмеялся Фейсал.
Повинуясь невербальной команде или действуя по собственной инициативе, егеря бросились на Садиба. Киборг с легкостью уклонялся от их атак и наносил ответные удары, оставляющие вмятины и порезы на корпусах. Фейсал с улыбкой созерцал бой своих творений: более совершенный экземпляр против двух серийных. Когда победа Садиба казалась неизбежной, егеря бросились на него с противоположных сторон и одновременно выпустили из своих горбов по три гарпуна с тросами. Наконечники пронзили металлическое тело киборга.
Садиб с легкостью перерезал два гарпуна, что воткнулись в туловище, и замахнулся, дабы отсечь торчащий из бедра. Однако в следующий миг егеря обездвижили его, натянув оставшиеся тросы, намертво застрявшие в ноге и руке с лезвием.
– Амин! – закричал Фейсал. – Чего стоишь? Помоги ему!
Пожилой мужчина достал из складок кандуры пистолет, но тут же замер в испуге, наткнувшись на угрожающий взгляд Дахла.
– Даже не смей, – предупредил капитан.
Амин как-то обмяк и опустил оружие, а Фейсал зарычал от бессилия. Тем временем бой еще не закончился: егеря медленно приближались к Садибу, держа тросы натянутыми и не давая ему освободить руку со смертоносным лезвием. Телохранитель Фейсала дергался, словно попавшая в сеть рыба. Когда егеря подобрались к нему вплотную, один из них нырнул за спину киборгу и сковал его руки. А другой сел сверху и начал кулаком методично пробивать пластины, защищавшие внутренности головы.
Фейсал бросился на помощь, но Дахл прикладом винтовки сбил его с ног и нацелил дуло на Марпе. Лежа на красной земле, юноша беспомощно наблюдал, как убивают его создание. Еще несколько глухих ударов, и кулак егеря провалился внутрь головы Садиба.
– Вот и все, – удовлетворенно произнес Дахл.
Слезы бежали по смуглому лицу Фейсала. Он поднялся на ноги и хотел броситься на Дахла, но замер в изумлении. Поднявшиеся на ноги егеря не могли видеть, как из пещеры, сверкая на солнце, вылетел нэтс. Золотистая птица пролетела точно между ними, прямыми, словно лезвие, крыльями разрезав металлические тела.
Удивленный возглас вырвался у Дахла. Он открыл огонь из винтовки, забыв про Марпе. И через секунду короткое лезвие скиннера вошло между его шейными позвонками. После падения тела Дахла еще не улеглась пыль, а Фейсал уже опустился на колени возле Садиба. Внутри головы киборга смешались куски металла, черного пластика и мозга. Юноша рассеянно трогал руками осколки, словно размышляя, с чего лучше начать собирать паззл.
Затем Фейсал спрятал лицо в ладонях и заплакал навзрыд. Амин положил руку ему на плечо и беспомощно посмотрел на Марпе. Над ними послышалось хлопанье крыльев, после чего высший хищник приземлился рядом с уничтоженными егерями.
– Спасибо, – громко произнес Марпе.
Нэтс покосился на него, но тут же отвернулся, явно не заинтересованный увиденным. Фейсал поднялся на ноги и подошел к птице.
– Ты понимаешь меня? – спросил он хриплым голосом.
Ответа не последовало, и юноша разочарованно побрел назад. Благодаря этому он первый увидел, что егерь, ранее оставшийся без рук, собрался выполнить то, ради чего его создали. Три гарпуна с тросами вырвались из горба и полетели в нэтса…
Наконечники не достигли цели. Они пронзили вставшего на пути Фейсала и сдернули его лицом в землю. Марпе поднял винтовку Дахла и разнес голову егеря, выстрелив между нащечников «шлема».
Непрерывно причитая на своем языке, Амин перевернул Фейсала и ладонью очистил юное лицо от пыли. На белой кандуре расплылись кровавые пятна, почти неотличимые от красной почвы Ядовитого континента.
– Фейсал, мальчик мой, зачем ты это сделал? Зачем?!
– А вдруг… – прошептал юноша.
– Что? Я не понимаю…
На лице Фейсала вдруг появилась улыбка, когда он разглядел нечто за его спиной. Краем глаза Марпе успел заметить, как нэтс склонил длинную золотую шею в глубоком поклоне.
– Все будет хорошо, – бормотал Амин, гладя Фейсала по голове. Он не обернулся и упустил доказательство разумности нэтса. – Я верну тебя домой.
– Нет, – неожиданно твердо, явно из последних сил, произнес Фейсал. – Я хочу… чтобы меня похоронили здесь. Хочу быть частью земли, куда принес проклятье. Амин, ты должен вернуться и рассказать… рассказать правду.
Это были его последние слова. Сердце Фейсала продолжало биться еще несколько минут, а потом и оно замолчало.
Амин едва сдерживал слезы, когда читал молитву над телом и когда они хоронили юношу у входа в пещеру. Позже Марпе рассказал ему свою историю, проинструктировал насчет действий на Земле и со спокойным сердцем наблюдал, как самолёт исчезает в горчичных облаках.
Неважно, сумеет Амин убедить людей в разумности нэтсов или нет. Теперь Марпе не сомневался в своей правоте, и эта уверенность придавала сил его немолодому телу. Закинув винтовку Дахла и полный рюкзак патронов за спину, он покинул пещеру и по красной равнине направился к спиральному холму, поднимающемуся из-за горизонта.

Александр Сордо
Теорема бродячего пса

Лето в этом году было паршивым. Не таким паршивым, как зима, но я проклял всё на свете, когда меня назначили в бессрочную командировку во Псков. Выдали квартиру на Октябрьском через дорогу от Детского парка, в пяти минутах пешком от научного центра. На первом этаже. Это для Нины. После аварии стало иначе никак.
Оклад, конечно, подняли. С секретностью стало уже не так строго. Ещё и билеты зачем-то выдавать начали каждую неделю: в кино, театры, на экскурсии. Только вот любоваться древними красотами Кремля мне не хотелось и даром. Да и кому бы захотелось, если б его перевели в чёртов Псков?
А задачку поставили такую, что правнукам останется чем заняться.
Когда по весне начали поступать сообщения об аномальной активности по всему Пскову, всё Бюро встало на уши. Таких масштабов сбои ноосферы не достигали ещё никогда. Шутка ли – целый областной центр превратился в сплошную аномалию.
В марте прошли кислотные дожди, разъедая краску на крышах автомобилей и оградах тротуаров. Тогда все удивились, но решили, что всему виной промышленные выбросы. Даже в Бюро не все верили, что дело пахнет аномалией.
В апреле все деревья в Ботаническом саду ожили и пошли по улицам. Перекрыли движение, затоптали несколько бедолаг, выбили стёкла домах, а в конце вывалились на набережную и утопились в реке Великой. Началась паника. Секретность полетела к чертям.
А дальше – больше. По всему городу людям стала мерещиться всякая дрянь. Кто-то видел собаку величиной с автобус, бежавшую по Троицкому мосту. Кого-то избил уличный фонарь. Нет, правда. Я знаю, что Псковская область – самый пьющий регион. Это было при свидетелях.
Всё чаще видели, как вдоль кремлёвской стены у слияния Псковы и Великой кто-то ходит по воде. Издалека не видно, в бинокль не разглядеть – картинка затуманивается. Разобрать удаётся лишь смутную фигуру в чёрном плаще.
В мае на археологических раскопках у старой котельной из земли вылезла огромная сколопендра метров двадцать в длину. Археологи кинулись врассыпную, порушили отвалы, затоптали артефакты, сшибли разметку раскопов. Сколопендра тихо ушуршала лапками через стену и – тоже утопилась в Великой… или спряталась?
А потом началось. Ноосфера корёжила пространство и давала нам прикурить как никогда. Сообщения об сверхъестественных происшествиях посыпались одно за другим.
В окно некоей квартиры каждый вечер заглядывает смеющийся голый человек. Он тычет в хозяев пальцем, скалит кривые зубы, гладит ладошкой дряблый живот. Квартира находится на шестом этаже.
В июне на стенах дома на улице Горького за одну ночь появляется психоделическая роспись в духе «Герники» Пикассо, только страшнее и кровожаднее. Роспись закрашивают, на следующее утро она возникает вновь. Только теперь на ней нарисованы люди с вёдрами и кисточками – и этих людей поедает огромный чёрный пёс. Лица людей искажены в ужасе.
В некоторых квартирах портятся продукты, едва их проносят через порог – жильцам приходится есть на улице.
Всё чаще машины, компьютеры, таксофоны и даже велосипеды внезапно оживают и нападают на людей: то изобьют, то покусают, то съедят.
А дрянь, что мерещится повсюду, ведёт себя непредсказуемо. Иногда наносит увечья, а иногда растворяется в сумерках, оставляя очевидцев с вопросом: оно ещё вернётся?
Жители покидают город в спешке. Кто-то остаётся и пытается жить на насиженном месте, стараясь игнорировать происходящее. Люди ходят, вжав головы в плечи.
То и дело наезжают репортёры и туристы-экстремалы, но после череды несчастных случаев иссякает и этот поток недосталкеров.
На детских площадках не видно детей. Льют дожди. Растёт преступность – любое убийство легко свалить на появившихся из ниоткуда призрачных тварей с глазами, горящими адским огнём. Стало больше самоубийц – пошла мода бросаться в Великую с моста в поисках ответов. Город напоминает дождливый и серый Чикаго из западных гангстерских фильмов, что крутят в кино по выходным.
Сюда-то меня и назначили. Не оперативника, а учёного, специалиста по ноосфере – одного из многих тайных исследователей паранормального, поженивших мистику и науку. Итак, от меня потребовали найти причину этого аномального всплеска. Обещали премию. Дали квартиру в центре, в двух шагах от Бюро и на первом этаже – чтобы легче было выкатывать коляску с женой-инвалидом.
* * *
Мы сидели с Серовым в кабинете и пялились в стену. Это мы так работаем обычно. На стене – фотографии, вырезки из газет, распечатки с показаниями приборов, стикеры и наши криво набросанные цветными карандашами схемы. Всё перевязано нитками, нихрена не разобрать. Да, как в кино про детективов. Только вместо крутых детин в шляпах и пальто – я и Лёша Серов. В посеревших рубашках, с криво повязанными галстуками и пожелтевшими от табака ногтями.
Кажется, только Серов чувствует себя здесь вполне хорошо. Серов на выходных гуляет по Кремлю и смотрит сквозь бойницы, как шагает по воде чёрная фигура. Серов пропускает вечерами пару кружечек в пивной. Серов знакомится с девушками, защищает их от призрачных собак и злобных велосипедов. Серов пьёт кофе с булками, редко ночует один и верит с неистребимым оптимизмом, что мы найдём у всей этой чертовщины и причину, и систему. И даже устраним.
– Слушай, к нам тут вчера новенькую перевели, – бросил он, закурив.
– Только этого не хватало. – Я демонстративно закатил глаза.
– …зовут Юлия. Специалист по фантомам. Молодая, красивая. Без кольца.
– И?
– Ты же к гидрологам без меня съездишь? Я тут с Юлией расчёты не закончил…
Я кисло поглядел на него. Он тихо посмеялся. Сидел и курил, стряхивал в переполненную пепельницу и пялился в стену. Стена не двигалась.
– Мне всё не даёт покоя эта тень на реке, – Серов поскрёб гладковыбритую щеку. – Фантом этот.
– Не фантом. Мы же пробовали в него стрелять. Пули насквозь не проходят, отскакивают. Просто ему на них по барабану.
– Да, но когда подплываешь – растворяется. Как фантом.
– И верно… М-мать его в душу, да что он такое?!
Серов раздавил окурок, отряхнул пальцы. Мне казалось, я слышу, как работает его мысль. Наконец, он повернулся. Смутная идея пробивалась сквозь задумчивый прищур.
– А если класс «Толстяк»?
– Мелковат, – фыркнул я.
«Толстяки» заводились обычно в тоннелях метро, заброшках и дремучих деревнях. Огромные твари, зомбирующие людей волнами пси-излучения. Таких подрывали специально обученные оперативники в специальных защитных шлемах. Как это недавно было с Ховринкой.
Только вот культистов и других идиотов с жертвоприношениями во Пскове пока не замечали.
– Погоди. А если он как айсберг? Может, под водой его туша? Этот свой чудо-отросток он высовывает, а когда кто-то приближается – ну, не знаю, распыляет его как-то, чтоб не оттяпали. Как хвост у ящерицы, только на молекулы…
– Твою ж медь! – Я вскочил.
Если в глубинах Великой действительно завёлся «Толстяк», то это может объяснить… да примерно всё. В том числе, почему аномальный эффект работает только в границах города, а в особенности – центра. А мы-то грешили на реку, у нас уже все гидрологи в мыле – где они только пробы ни брали!
Серов взъерошил волосы, обычно прилизанные до блеска. В глазах его воспылал лихорадочный огонь. Лёха сунулся к стационарному телефону на столе.
– Ты куда? – спросил я.
– Так ведь… наверх же. У нас тут такого сканера нет, чтоб его ультразвуком прощупать. Сейчас закажу, пришлют на неделе – мы его мигом нарисуем. Как одну из моих французских женщин.
– Каких нахе… А, ладно. И что дальше?
– Эвакуируем всех и оцепим Псков, чтоб никто не совался. Придётся, конечно, новую партию данных рассекретить, ну что поделать.
– Как же, – хмыкнул я. – Сразу же полезут, экстремалы чёртовы. Как в Чернобыль.
– Как в Чернобыль, говоришь? – Серов недобро усмехнулся. – Тогда боеголовкой и приложим. Кремль только жалко будет.
– Да знаешь, не особо.
– Быдло ты, Костя.
– Сам дурак.
На том и порешили.
* * *
Из-за суеты с заявкой на новый сканер мы с Серовым задержались дотемна. Но несмотря на это, домой я пришёл в приподнятом расположении духа – впервые за месяц. В гостиной горел ночник. Я разулся, скинул пальто, выглянул в окно на кухне. Фонарь во дворе светил тепло, рыжевато. Полосатый кот подбежал, потёрся об него боком, вытянулся метра на полтора и обвился змеёй. Я отвернулся.
Вошёл в гостиную – увидел Нину, читавшую книгу в кресле. Нина подняла глаза – осторожно, виновато. Я вздрогнул, едва не растеряв всё настроение.
Каждый раз.
Этот взгляд у неё появился после аварии. Даже нет – после того, как её выписали. Я ухаживал за ней, ввинтил поручни по всей квартире, помогал забираться по ним в ванну, в туалет, перетаскивать ставшие чужими ноги на кровать. Сперва она часто плакала, когда я хватал её под мышками, как учили в больнице. Когда укутывал одеялом сухие колени.
Потом в ней что-то закостенело. Она не разрешала мне готовить, всегда делала это сама. Сказала, что у меня всё равно плохо получалось. В ней крепла, вкручиваясь в душу, эта странная одержимость, о которой она лишь однажды проговорилась.
Не быть обузой.
Постепенно окрепли мышцы рук, выработалась сноровка. В пальцах Нины появилась стальная сила. Теперь я просыпался от боли, когда она стискивала ночью моё запястье – и успокаивал её, разрыдавшуюся от ужаса посреди глухой бессонницы. На моей руке оставались синяки.
Я бы хотел сказать, что Нина привыкла. Но к этому привыкнуть нельзя. Пришлось удалить и уничтожить все фотографии, где мы с ней были запечатлены в изящных пируэтах танго. Выбросить все её шикарные туфли. Продавать она не хотела. Гордая.
Лишь одно фото я оставил. Украдкой унёс на работу и поставил в рамочку на рабочем месте. Наша первая встреча: Новый Год, гуляет всё Бюро, сначала утренник для детей сотрудников, а вечером – корпоратив для взрослых. Мы работали на разных этажах и познакомились там, у блестящей шариками ёлки, в цветастом полумраке вечеринки. Уже и не помню, кто нас тогда заснял: я в элегантном костюме с растрёпанной копной волос поддерживаю Нину за бёдра, а она опирается мне на плечи и выпрямляется стрелой, согнув одно колено. И цветастые пятна гуляют по моему распахнутому пиджаку и её открытым ногам. Сильным, красивым ногам.
– Костя, всё хорошо? – спросила Нина тихо.
– Да, – встрепенулся я. – А что?
– Ты какой-то странный.
Я улыбнулся. Присел на пол рядом с креслом, поцеловал жену в сгиб локтя и поднял глаза.
– Кажется, мы нашли решение. Пока проверяем, но гипотеза очень правдоподобная. И если всё выгорит…
Она вытянулась, затрепетав. Нерешительная улыбка тронула губы. Нина погладила меня по голове и с нежностью произнесла:
– Всё закончится?
– Всё закончится, – отозвался я. – Мы уедем, мне дадут безумную премию, сделаем операцию, потом реабилитируешься, и мы будем танцевать, и… И знаешь, на остатки этой премии купим новые туфли. Десять пар. Самых лучших. Каждый день новые, чтобы…
– Тихо, тихо, накаркаешь, – мягко засмеялась она.
Я поцеловал её. Печаль не исчезла из её взгляда, но спряталась вглубь. В серо-зелёных глазах Нины заискрилась надежда.
* * *
Мы с Серовым сидели на парапете набережной и пили пиво. Перед нами стелилась тёмная рябь реки, виднелся чёрный силуэт, издевательски шагающий мимо. Из воды выныривали мёртвые головы, хлопали грустными глазами и скрывались обратно. Моросило – пакостно и мелко – так же, как на душе.
– Что ж с тобой сделаешь, сволота! – в сердцах заорал Серов, швыряя бутылку в сторону идущего по реке.
Бутылка не долетела, раздался всплеск. Из воды высунулась огромная собачья пасть. Мы вскочили на ноги, но пасть скрылась обратно.
– Костян, а она не вылезет?
– Её там нет, это фантом, – устало выдохнул я.
– Сканер уже увезли. А вдруг, пока мы тут сидим, приползёт настоящая собака и нас сожрёт?
– Да какая к чертям разница…
– Тебе никакой. А у меня свидание завтра, хочу до него дожить. Давай-ка до «Пивного дома», там Пскова течёт, она мелкая…
Я поглядел на нервно колышущуюся воду, на деловито топающих по берегу грязно-серых чаек. Кивнул и встал.
Дошли минут за десять. Пару раз осторожно перепрыгивали сочащиеся слизью бордюры. На Троицком мосту пришлось топать по проезжей части – уж слишком угрожающе шевелилась арматура на перилах. Когда наконец уселись за столик в пабе, на душе стало ещё паршивее. Будто в довершение этого поганого дня дряблая морось усилилась, и на мостовую обрушился ливень.
– Итак, ультразвук послал нас нахер, – раздражённо и развязно сетовал Серов, когда нам принесли по кружке. Нет там никакого «Толстяка», нет даже сколопендры и собак. – А головы? – я пошевелил пальцами. – Мы видели головы…
– Тоже… Давай думать. Вернёмся к гипотезе фантомов?
– Да чёрт, Лёша! Эти фантомы – банальная оптика. Иллюзии. Они не могут калечить людей! Не может целый парк деревьев взять и утопиться из-за светопреломления!
Я почти кричал, сдерживая слёзы. Всё по новой. Опять догадки, измерения, гипотезы и расчёты. Опять убогий Псков, тусклые гнойно-жёлтые фонари, опять этот взгляд Нины точно у побитой собаки…
– Там было что-то ещё, – пробормотал Серов. – Что-то на приборе меня насторожило.
– То есть?
– «Толстяка» нет, – загнул он палец. – Собаки нет, сколопендры тоже. И голов… Но фигура есть. Она прощупывается. Она настоящая. Что-то ещё было не так с картинкой на берегу. – Погоди.
Я замер. Мысль соскочила с мозга, не зацепившись. Не знаю, о чём говорил Лёха, но только что у меня была идея. Какая-то странная деталь… Чёрт, надо вернуться к рабочей доске – там всё прояснится…
– Извините? – прозвучал женский голос.
Мы обернулись. Над нашим столика склонилась миловидная светловолосая девушка, одетая в скромную блузку и строгие чёрные брюки.
– Гм, было бы за что, – Серов глянул на меня, поправил сбившийся галстук. – Знал бы, что в этом заведении есть такая красивая леди, не стал бы сидеть с этим занудой.
Я кивнул, выражая всем своим видом полную солидарность с вышесказанным. Девушка засмеялась.
– Я тут сидела по соседству, услышала, что вы говорили о призраках. Так уж вышло, что я в этом понимаю…
– Юлия? – припомнил я. – Из Бюро? Вы присаживайтесь. Я Константин. Ясинский. А с Алексеем вы, кажется…
– …абсолютно не знакомы, – Серов засиял очаровательной улыбкой, наступив мне под столом на ногу. – Алексей Серов, к вашим услугам. Но предпочитаю просто Лёша.
– Ланцева Юлия, – сев рядом с Лёшей, представилась девушка. – Специалист по фантомам, во Пскове чуть больше недели. Видела вас на этаже, кажется, но мы пока вместе не работали, так?
– Верно. Мы проверяли гипотезу…
Серов начал разливаться в объяснениях: про «Толстяка», ультразвук, ходящего по воде, доску с ниточками. Про то, что/ теперь мы будем рассматривать идею фантомов. Про то, как нас вызвали из Москвы из-за нашего послужного списка. Как мы разгадали загадку размножения гудронников в Ярославле и участвовали в разработке классификации типов эктоплазмы. Как разрабатывали антимеметические очки и обезвреживали проклятые файлы в Интернете. И что нас то и дело вызывают для консультаций по особо сложным случаям, потому как мы заслуженные широкопрофильные специалисты… – …по изучению и систематизации анальных явлений.
– Ч-что?
– Я говорю: специалисты мы. По изучению и систематизации аномальных явлений.
Лицо Серова было непроницаемо. Тут бы любой решил, что ослышался, но Лёха эту шутку выкидывал при мне уже в пятый раз. Я откинулся на спинку стула и спрятал улыбку в кружке, глядя, как краснеют уши Юлии.
Потом он перешёл на анекдоты, и мелькнувшую пятью минутами ранее мысль смыла тёплая волна хмельного расслабления. Рассеяла тревогу, сгустившуюся в голове после провала со сканером. Стало на всё плевать, и после очередного Лёхиного анекдота я стукнул кулаком по столу и процедил, не зная, зачем и для чего:
– В этом городе зло. Оно убивает людей. Выкорчёвывает деревья и пускает волнами асфальт. Сколько нам ещё ждать, пока эта гадость разнесёт по кирпичику твой любимый Кремль?!
– Тихо, тихо, ты чего разбушевался, чёрт ты шальной?! подскочил Серов.
Юлия сочувственно сжала его ладонь. Как так? Уже? Вот пройдоха…
– А… Пойду-ка я, пожалуй.
– Осторожнее с перилами!
– Какими ещё… а, ты про арматуру на мосту. Ну.
Я бросил несколько банкнот на стол, двумя глотками допил пиво и вышел. Идти было меньше километра – вокруг площади и немного через двор. Я не уходил дальше центра, мне этот город был неинтересен. Особенно теперь, когда Лёха включил донжуана, и о деле мы не поговорим. Резко пропало настроение слушать его скабрезные шуточки. Осталась вата в ногах и каша в голове – а лёгкость и зубоскальство исчезло. За них в нашем тандеме отвечал Серов.
Я обходил подозрительно трепещущие лужи и дрожащие от возбуждения фонари. Брёл домой, пошатываясь. Подходя к подъезду, замер. Что-то было не так.
Я огляделся. Ливень смолк, оставив только морось. Те же желтовато-серые стены, выщербленный асфальт двора, мертвенно-синий фонарь, точно в морге…
Синий!
Вчера он был тёплым, оранжевым. Во дворе было так уютно, я помню, как глядел в окно, целуя на ночь Нину, и думал, как красивы эти рыжеватые блики в мокрых листьях липы…
Так, а сейчас он синий. Холодный. Нет, ледяной. Напоминает даже не морг, а отделение больницы, куда я приходил навещать Нину после аварии. Тот стерильный блеск процедурной, все эти перевязки и стальной блеск хирургических инструментов…
Вспомнил, как врач рассказывал мне, что собирал её позвоночник буквально из каши. Разбитые на осколки позвонки еле-еле срослись, а уж что стало со спинным мозгом…
Я сел на запачканное бетонное крыльцо, прислонившись спиной к стальной двери, и заплакал. Безнадёга пряталась в ночном дворе и смотрела на меня своими чёрными глазами. Дыхание срывалось, руки тряслись. Врачи говорили, что новая операция может не помочь. Могут не помочь ни пересадка, ни стволовые клетки, ни экспериментальные аномальные методики…
Я размазывал колючие слёзы по щекам и сдерживал вой. Я люблю её, но мне невыносимо видеть, до чего ей больно и тяжело. Эта боль передаётся и мне, но я не могу этого показывать. Иначе это добьёт Нину. Боль копится внутри, воспаляется и перерастает в злость. Я с ужасом замечаю за собой раздражение – а потом корю себя. Каждый раз совершаю маленькое предательство и оплакиваю его наедине с собой.
Но фонарь был синий. И это наводило на мысли. Я сделал глубокий вдох, встал и открыл дверь подъезда.
Так значит, фонарь синий. Значит, ещё не кончено. Надо будет кое-что проверить.
* * *
– Лёха, тебе мерещатся женщины?
– Ч-что?
Серов только зашёл в офис, держа в руках сигарету и чашку кофе. На лице его читалось не столько смятение, сколько испуг. – Женщины. Голые или одетые. Может, они тебе подмигивают? А потом выясняется, что показалось? – терпеливо проговорил я, занося карандаш над блокнотом.
– Для протокола?
– Нет, для личного интереса.
– Тогда да, – он выдохнул и приземлился на кресло. Подкурил, махнул сигаретой в воздухе. – Постоянно. Недавно было – как раз подмигивала… В очереди в магазине оборачивается и подмигивает – представь себе! Я ей кое-чего на ушко шепнул, а она меня как долбанёт баклажаном по уху! Оказалось, ничего такого не было. Только ты-то откуда узнал?!
– Оттуда, – довольно буркнул я, тоже закуривая, что у тебя либидо из ушей лезет.
– Гм, спасибо.
Я насладился произведённым эффектом и испытанным про себя облегчением и сказал:
– Ладно, слушай сюда. Новая гипотеза.
Серов не впечатлился.
– Номер тыща четыреста задолбатая? – проскрипел он.
– Нет-нет, не гипотеза. Теория. Она уже подтвердилась.
Лёха подобрался и уставился на меня, попивая кофе. Я стал излагать свои соображения. Он сперва не менялся в лице, затем просиял; кивнул раз, другой, затем вскинул кулак с зажатой сигаретой к потолку и крикнул:
– Ты гений, Костя! – пепел упал ему на прилизанные волосы.
– Ты же говорил, что быдло?
– Гениальное быдло!
* * *
Спустя полчаса мы забегали по лаборатории, крича: «вода!», «журчит», «протечка», «капает». На нас косились как на идиотов, проверяли все стены и трубы, но протечки не нашли. Потом мы встали у входа и стали громко разговаривать о реках, водопадах и гидроэлектростанциях. Эффекта не было никакого – разве что гидрологи постоянно бегали в туалет.
Но к обеду над нашим кабинетом прорвало какую-то трубу. Закапало на мой стол, и мы с Серовым возликовали, крича: «Это прорыв!». Гидрологи матерились, бухтя что-то вроде «да видим мы, что прорыв, мать вашу в душу, чините давайте». Мы наперегонки мчались вызывать сантехника, обнимались и поздравляли друг друга с успехом.
Пока чинили трубу, Серов собирал фотографии – под моим неусыпным надзором. Мне не нужно было, чтобы он насохранял три сотни голых баб.
Сантехник ещё не закончил, а мы уже убежали в фотомастерскую. Пока печатались фотографии, курили одну за другой, потирали в предвкушении руки и хихикали.
Когда всё было готово, мы пронеслись по этажу ураганом, обклеивая все стены фотографиями пушистых собачек. Такие смешные довольные самоеды, похожие на белые облачка сахарной ваты. Каждый, кто входил в лабораторию, непроизвольно улыбался. Мы проверяли.
К четырём часам дня над зданием института развеялись тучи. Я только тогда смахнул пот со лба и вышел на обед. Сидел, ел пончик в булочной через дорогу и глядел на небо. По витрине кафешки мазали косые струи дождя, а тротуар возле корпуса Бюро был весь сухой, и в окнах бликовало солнце. Я сделал пару фотографий, набросал в блокноте схему, и отправился обратно в лабораторию.
Да. Это был прорыв.
* * *
Вечером мы с Ниной гуляли. Я толкал её кресло по тротуару в сторону Ольгинского моста, людей на улице почти не было видно. Ветер катал пустые бутылки, угрюмо морщились фонарные столбы. Нина вздрогнула и отвернулась, увидев, как возле автобусной остановки велосипед нарезает круги вокруг мёртвой собаки.
Снова моросило. Я поднял воротник пальто, Нина куталась в плед. Она совсем не разделяла моего триумфа.
– Костя, какой раз это уже происходит? Ты неделю назад уже хвастался чудо-гипотезой. Сканер этот, «Толстяк», фантомы… И что? Опять…
– Да нет же, Нин, это другое!
– …пошли в паб, потом опять: Алексей по бабам, ты домой. Хоть на том спасибо! – горько закончила она.
– Да что ты говоришь такое, ну! – Я сжал ручки коляски, скрипнула под пальцами резина. – Ещё чего не хватало, по бабам…
– А я, знаешь, – голос подвёл её, дрогнул. – Всё жду этого. Каждый раз, когда ты задерживаешься, когда вы ставите эксперименты на выезде, когда вы с Серовым отдыхаете… Всё думаю, скоро ли ты поддашься…
– Нина, перестань!
– Ведь я же с тобой всё это время… – она вытерла нос рукавом дублёнки, но не всхлипнула. Держалась. – Ни разу… Да и как я… Н-не могу, Костя. Не могу.
Я, толкая кресло, видел лишь, как Нина опустила голову, качнув хвостом каштановых волос. Но в мыслях передо мной возникло её сморщенное страхом и безысходностью лицо.
Горло стиснула скользкая хватка отчаяния. Я поспешил исправить положение.
– Нет-нет, Нин, не думай об этом. Теперь всё закончится. Да, та гипотеза накрылась… Но эта – она уже подтверждается! – бодро, даже чересчур бодро затараторил я. – Это такой прыжок веры! Мы закончим эксперименты, подведём теоретическую базу… На этой неделе сделаем доклад. Скоро точно всё будет в порядке. Мы с тобой ещё будем танцевать! А если бы я тогда не пришёл домой в отчаянии, то и не заметил бы тот фонарь, и ещё чёрт знает когда бы только до этого додумался!
– И до чего же?
Я стал объяснять ей нашу теорию. Про то, что пси-поле в пределах Пскова приобрело новые свойства и стало ретранслятором психической активности. С какого перепугу так произошло и почему именно здесь – вопрос десятый. Но результат налицо.
Люди хмурятся, ссорятся, пьют и воруют – и город вокруг, чувствуя это, становится угрюмым и враждебным. Меняется цвет фонарей в тон настроению, оживают монстры из ночных кошмаров, страшные городские легенды. Сами улицы порождают опасность. Ожившие столбы, чёрные собаки, кислотные дожди… Всё, что есть светлого и зелёного – деревья из Ботсада – топится в Великой. Вечная слякоть, гниющая еда, рисунки на стенах и тошнотворные фантомы в туманном мареве над рекой. Всё это проецируют на город сами люди. Город эти проекции возвращает – людям становится ещё хуже, они снова проецируют кошмары… Замкнутый круг.
– Одного я не могу понять, – Я развернул кресло к грязным перилам, на удивление смирным на Ольгинском мосту, закурил. – Кто это такой и почему он здесь шляется. Головы и собаки – фантомы. А этот – нет. Фонари и перила – тоже по-настоящему калечат людей. Я что-то упускаю. Ведь должна быть какая-то связь…
Перед нами, метрах в двухстах, размашисто шагала по воде размытая фигура. То ли у меня в глазах всё ещё плясали зайчики от разглядывания белоснежных самоедов, то ли солнце слабо пробивалось сквозь тучи, но мне почудилось, что балахон на фигуре не чёрный, а лишь линяло-тёмный, точно застиранный до бесцветности.
Нина, кажется, успокоилась. Моё учёное бормотание всегда действовало на неё как анальгетик. Не уверен, что она очень уж внимательно слушала, но по крайней мере глаза её были сухими.
– Гляди! – Нина вскинула руку, указывая пальцем на отделившуюся от стаи чайку. – Какая белая! Откуда она взялась?
У меня отвисла челюсть.
– Сканер… – прошептал я. – Картинка на берегу…
Мне вспомнилось полупьяное бормотание Лёши Серова. Он всё не мог вспомнить, какая несостыковка его смутила в карте речного дна, составленной ультразвуковым сканером. Вот, почему не вспомнил. Ведь и берег попал в зону осмотра. Вырисовывались на нём силуэты гидрологов, смутные пятна спящих собак, лавки и мусорки… А чайки?!
Те угрюмые грязно-серые чайки. Их не было на картинке.
Я тупо следил взглядом за витающей по небу белой птицей – единственной в буровато-серой стае. Откуда она взялась?
Перевёл взгляд на идущего по реке и изо всех сил напряг глаза. Картинка не прояснялась, но цвет балахона действительно стал тёмно-тёмно-серым. Не чёрным.
А потом фигура подняла руку и помахала мне.
* * *
– Есть мнение, товарищи коллеги, – начал доклад Серов, – что фантомы порождаются присутствием в пространстве аномальных физических частиц, которое бесполезно изучать с точки зрения традиционной физики.
«Традиционной» – значит без учёта пси-полей. Я стоял рядом, переключая слайды. Перед нами за длинным П-образным столом сидели руководители отделов Бюро Исследований и Противодействий Аномальным Событиям, эксперты и приглашённые консультанты по фантомам и психическим аномалиям.
– Фантомы, порождённые флуктуациями ноосферного поля, не подчиняются традиционным законам оптики – это мы знаем давно. Как и то, что они оказывают влияние на психику.
Но проклятие Пскова позволило пролить свет на взаимодействие психики и материи.
В зале зашумели.
– Придётся выделить новый класс аномалий, – повысил голос Серов. – Рабочее название «Эхо». Оно оказывает эффект, обратный «Толстяку». Не подчиняет людей своей воле, а перестраивает пространство сообразно их мыслям. Своего рода психический ретранслятор. Мы с товарищем Ясинским, – он кивнул мне, я поднял руку, – разработали модель возникновения фантомов, объясняющую их нетипичное поведение. Значительный вклад в нашу работу внесла Ланцева Юлия Викторовна, старший научный сотрудник, специалист по фантомам. К сожалению, по состоянию здоровья она сейчас отсутствует.
Я раздосадованно пожал плечами. И как только она умудрилась заболеть прямо перед этой презентацией? Ведь две недели корпела с нами над расчётами!
– Итак, «Эхо» формирует особое поле ноосферы. Так называемую зону амбивалентной аномальности.
– Что вы имеете в виду под амбивалентной? – спросил, нахмурившись, старший гидролог.
– Это значит: она может быть, а может – не быть, – туманно ответил Серов. И спохватился: – Речь идёт о вероятностном поле аномальной активности. Как вероятностное поле нахождения электрона в уравнении Шрёдингера. Взгляните, у нас получились весьма схожие формулы.
Я поспешно открыл нужный слайд.
– В этом поле находится… гм, потенциальная энергия аномальной активности. Поэтому некоторые фантомы Пскова имеют это свойство амбивалентности: с одной стороны, они – бесплотные оптические иллюзии, возникающие из-за лёгкой напряжённости пси-поля. Костя, покажи модель…
Я выставил слайд, где над условной картой Пскова размазались цветные пятна, расположенные по градиентам. Картинка получилась очень похожая на те, что показывают в прогнозе погоды. Только у нас вместо температур и скорости ветра цвета отображали аномальную активность.
Самым густым красным был замазан центр – по обе стороны от Великой, возле Кремля и Троицкого моста. Там, где кто-то ходил по воде и летали бесплотные чайки.
– А с другой стороны – это поле квантовых флуктуаций, создающих материальные тела. Похожий принцип лежит в основе магнитных и пространственных аномалий, известных нам.
– Можно подробнее об амбивалентности?
– Конечно. Мягкое воздействие – вроде попытки подплыть к фантому – разрушает оптическую иллюзию, фантом исчезает. Но при жёстком физическом воздействии пространство меняет структуру, и иллюзия обретает материальность по принципу противодействия.
– То есть, поэтому, когда мы стреляем в ходящего по реке, он становится прочнее стали?
– Да. То же и с ультразвуком. Он отражается. А когда мы подплываем – фигура опять рассеивается, и река остаётся просто рекой.
– Но зачем нужен этот фантом? Как он связан с городом?
– А вот это ключевая идея, – прочистив горло, сказал я. Все перевели на меня взгляды. – Нам удалось установить, что поле амбивалентной аномальности Пскова тесно связано с пси-полем. Природу этого воздействия предстоит установить, придётся работать с энцефалограммами, но мы с товарищем Серовым уже начали разрабатывать эксперимент. Полный протокол представим на следующем собрании. Хм, вернёмся к полю…
Я рассказывал то же, что неделю назад говорил Нине на мосту. О ретрансляторе, воплощённых страхах, крадущихся призраках, о замкнутом круге. Почему город вымер и превратился в живой кошмар, почему над корпусом Бюро уже две недели не было дождей, как с этим связаны картинки собачек, которых мы сегодня заменили на котов – результат остался тем же. Умолчал лишь о том, что стопку фотографий самоедов я забрал с собой, чтобы расклеить по дому для Нины. – …единственное, чего нам не удалось установить: почему всё началось именно этой весной и именно во Пскове. Но ведь и в других городах происходят странные вещи. Никто не знает, почему пропадают люди в калужских лесах.
Почему Воркуту заполонили призраки. Почему в Ховринской больнице «Толстяк» появился, а в петербургском «Красном треугольнике» – нет.
– Проще говоря, с причинами этого отклонения разобраться так и не удалось, – ёмко подытожил Серов. Но мы установили следствия. И с ними уже можно работать. С чем нас всех и поздравляю!
Все зааплодировали. Я вытер пот со лба. Одна решённая задача породила десятки новых. Похоже, нас пока ещё не отпустят. Но на это плевать – лишь бы помогли Нине…
– А я подчеркну, – Серов старался перекричать шум, что наша работа не могла быть успешно завершена без помощи Юлии Викторовны Ланцевой! Поаплодируем ей!
Встал руководитель исследовательского корпуса. Жестом попросил тишины и спросил:
– С наукой понятно – а вот как нам жить с этим полем? Есть какие-то практические руководства, как себя вести, если на мосту шевелится арматура?
Серов пожевал губы, подбирая нужные слова. Наконец, ответил:
– Когда идёте вечером в «Пивной дом», – по залу прокатился гул смешков, – не думайте о поле, как о чём-то опасном. Это просто природное явление, как волны в океане. Где-то катаются на досках, а где-то разгребают оставшиеся от цунами завалы. – Вся эта живая арматура, – добавил я, – она как бродячая собака. Если её не дразнить и не показывать страха – она не нападёт. Ты просто идёшь и улыбаешься, зная, что она не тронет – и она не тронет.
– Значит, эти амбивалентные фантомы – просто уличные псы? – грустно улыбнулся начальник отдела.
– Хорошо сказано, – кивнул Серов. – Весь этот город один сплошной уличный пёс.
Внезапно вскочил со своего места секретарь собрания. Руки его дрожали, рот беззвучно открывался и закрывался. Глаза вылезали из орбит от растерянности. Наконец, он сказал:
– Я проверил в базе. Сначала по нашему филиалу, потом по общей… Нет у нас никакой Юлии Ланцевой. И никогда не было.
* * *
Серов знал, где живёт «Юлия», и сразу повёз меня к ней. Оказалось, он успел её только пару раз проводить. Теперь его трясло от мысли, что он мог ухаживать за этой… кем?
– Слушай, она же, наверное, тоже фантом? – бурчал он по дороге, крутя баранку. – Представь, снял бы я с неё платье – а она возьми и испарись! Или если я не в духе после рабочего дня, проецирую это на неё и вижу, вообрази себе, змеиное гнездо прямо вместо…
– Лёша, я тебя понял, хватит, пожалуйста.
Домчались мы быстро. Она нас поджидала. Курила в кухне, сидя на простеньком табурете, закинув ногу на ногу, в домашнем халате. Под халатом никаких змей не шевелилось, но она держала его плотно перевязанным на поясе. Я заметил, как Серов напряжённо пробегает по силуэту «Юлии» взглядом. – Узнали, наконец? – усмехнулась она. – А чего вы ожидали? Ноосфера, пси-поля… Цивилизация. Вы же сами это всё и породили. А теперь, выпучив глаза, изучаете их, и всерьёз не задумывались, что они иногда изучают вас?
– Постоянно, – процедил Серов, – об этом думаю.
– В чём был смысл? – бросил я. – Что ты хотела узнать о нас? Зачем ты сделала это с городом? И зачем нам помогала?
В голове крутилась тьма вопросов, я не мог ухватиться за нужный.
– Я засекала. Вам потребовалось почти четыре месяца, чтобы догадаться, в чём дело. Может быть, я попробую в другом городе… Вы уже будете знать, как всё работает, и справитесь быстрее. Может быть, я помогаю вам? Ваша ноосфера устала от ваших грязи и страха. Достучаться до целого города мне не удалось, но может быть, получится достучаться до одного-двух человек?
Юлия встала из-за стола, приблизилась. Серов шагнул назад, я остался стоять. Она прижалась ко мне. Она пахла яблочными духами, точно обыкновенная женщина. Я глядел в её лицо и совершенно человеческие глаза, и не мог понять, что с ней не так.
Она провела ладонью по поясу. Будто прочитала мои мысли. Впрочем, возможно, так и было.
– Интересно, да? Что внутри? Ты удивишься… – потянула конец пояса, развязывая.
Под халатом оказалось… я даже не понял, что. Будто на месте её тела возникло какое-то слепое пятно. Взгляд соскальзывал с него, ничего не фиксируя. Ни тьма, ни свет, ни размытая клякса – просто отсутствующая область пространства, полное ничто. То, чего нет – а значит, что нельзя ни увидеть, ни описать.
Юлия запахнула халат. Мозг вновь начал воспринимать её фигуру, которая опять обрела форму.
– Чего ты от нас хотела? – выдавил Серов.
– Посмотреть, что вы будете делать. Вы же гоняете мышей по лабиринтам, и так далее… Ну вот, вы установили следствия и даже кое-какие причины. Открыли эти свои амбивалентные фантомы. Что теперь будете с ним делать?
– Изучать, – в один голос ответили мы. Я – с небольшой запинкой.
– Идиоты.
Она снисходительно улыбнулась и махнула рукой. В ту же секунду мы с Лёшей провалились по колено в пол. Он стал на миг жидким – и тут же застыл обратно. Я чувствовал, как сжимает ступни бетонное перекрытие под паркетом. Попытался выдернуть ноги – безуспешно.
Юлия встала и прошла мимо нас, на ходу бросив:
– Думайте. Вы уже всё знаете. И ещё… – она обернулась у порога. – Эксперимент почти завершён. Я исчезну сегодня на рассвете. Больше не будет ни псов, ни чаек. Никаких ретрансляторов. Вы должны успеть.
В следующий миг халат упал на пол, и оставшаяся под ним пустота вывернулась наизнанку. И вот теперь… Да, это было то самое размытое пятно, что я видел на Великой. На нём не получалось сфокусировать взгляд, оно было грязно-серого цвета, но это был тот самый балахон. И он покинул нас, ушёл через дверь.
Мы с Серовым остались одни, закованные по колени в бетон. – Она сказала, что мы всё знаем, – Серов прищурился, ощупывая пол. – Ты же понял, о чём она?
– Угу, – кивнул я. – Нужно изо всех сил поверить, что этот пол – жидкий. Думай об этом. Давай, прыжок веры.
Мы замолчали. Ничего не происходило. Мои нервы сдали первыми.
– Лёша, ты опять о бабах думаешь?
– А? Тьфу, нет.
– Тогда почему не работает?
– Откуда я знаю? Может, ты плохо стараешься. Давай ещё, сосредоточься.
Я вспомнил, как ходил по колено в речке жарким летом, мягкий песок щекотал между пальцев, вода отзывалась ритмичным плеском. Лёгкое сопротивление мешало идти, но не спеша – получалось…
Почувствовал, как колено подалось, попробовал потянуть. Пока что рано. Потрогал пальцами пол. Он стал мягким, липким, как густая мазь.
– Лёш, получается. Он скоро будет совсем жидкий, – я понял, что лучше проговорить вслух, закрепить успех.
– Да, у меня ноги уже шевелятся! – он подхватил на лету. Недаром столько лет вместе проработали.
Прыжка веры не получилось. Нам потребовалась пара часов медитации на жидкий паркет, прежде чем у нас получилось и мы добрели до порога, отряхивая капли прессованных опилок с брюк. Серов, пыхтя, пробормотал:
– Слушай, я только сейчас задумался… А неужели никто за это время не вылечился и не разбогател?
– Что?
– Люди ведь думают и мечтают о разном. Почему она ретранслировала только плохое? У нас в Бюро дождь прекратился из-за собачек. Из-за собачек, Костян! А ведь в городе ещё были оптимисты, влюблённые, дураки и дети. Да один подросток на гормональной игле должен был армию суккубов по городу пустить! И что же? Где они? Всех так подкосил этот дождь? Или у нас какая-то паршивая выборка?
– Я думаю, – сообразил я, – она вычла из большего меньшее. И ретранслировала ту самую разницу. Не знаю, почему, но мне так кажется.
Серов почесал лоб.
– Она сказала, эксперимент почти завершён. Как думаешь, что она теперь будет делать?
– Меня это не волнует. Я думаю о том, что я буду делать.
– Гм… И что же?
Я какое-то время переводил дыхание, прежде чем ответить. – Можешь, пожалуйста, заехать в Бюро, украсть у инженеров болгарку и совершить кое-где акт вандализма?
* * *
На город опустилась ночь. Очень короткая, тёмная, последняя ночь затянувшегося эксперимента. Я захватил в круглосуточном ларьке цветы, вприпрыжку помчался в квартиру. Нина лежала, отвернувшись, в постели с включенным ночником.
Я подкрался, но она повернулась ко мне, блеснув в полутьме глазами. Не спала.
– Это тебе, родная! – я протянул букет белоснежных хризантем, навалился, обнял.
Блаженная улыбка растеклась на сонном лице жены, когда она вдохнула запах цветов. Потом её брови сдвинулись. Она отодвинула букет и приблизилась ко мне. Я приоткрыл губы, но её нос ткнулся мне в шею, втянул воздух.
– Наконец-то, – мёртвым голосом произнесла Нина.
– Что…
Букет полетел на пол. Меня отпихнули руки, закалённые месяцами тяжёлых упражнений – затаскивания тела в коляску и из неё. Я упал. Нина забиралась в кресло дёргаными рваными движениями, по щекам её катились слёзы. Я застыл на полу, ничего не понимая. Она крутанула колёса и проехала мимо меня на кухню.
– Наконец-то! – донеслось из-за стены.
Крик её был похож на клёкот умирающей чайки. Я обнюхал воротник и всё понял. Запах женских духов с яблоком. Тот, которым обдала меня лже-Юлия. Специально ли она оставила мне эту ловушку? Наверняка.
Я кинулся за женой.
На кухне были раздвинуты шторы. Нина сидела в своём кресле спиной к окну и держала в руке нож. Разделочный самый острый и большой в ящике. Я шагнул к ней.
– Не смей, – чужим сиплым голосом выдавила она, прижимая острие к шее.
Я замер.
– Нина, тише. Успокойся, всё не так, как ты думаешь…
Отчаянием обдало меня от этих глупых затасканных слов. Будто я и правда был виноват и лепил дурацкие отмазки. Но ведь… Ведь я и правда не придумал, что отвечать. Ведь правда не знал, что такое может быть!
Ведь я не виноват!
Но доведённая до края безысходностью женщина сверлила меня взглядом, а острая стальная кромка скребла ей шею. И каждое моё слово приближало конец. Ведь она мне не верила, а я вёл себя как идиот.
– Постой. Я нашёл… решение. По-настоящему.
Мне стало стыдно. Сколько раз я говорил эти слова? Сколько раз брал на себя ответственность за неё, за наши судьбы, за целый город? В этот раз ноосфера обыграла меня, захлопнув капкан, а любимая женщина, которую я хотел спасти, теперь стоит на пороге гибели.
Я поднял глаза: фонарь за окном стал тревожно-красным. Как пожарная сигнализация. Как ядерная кнопка. Как бьющая из раны кровь. У меня пересохло в горле, на глаза навернулись слёзы. Я не знал, что говорить.
– Костя, я не сержусь на тебя, – дрожащим голосом выговорила Нина. – Ты держался как мог. Просто я… Меня больше нет. Ты был отличным мужем. И хорошим человеком.
– Нет, нет-нет, постой!..
– Ты старался.
– Остановись! – хриплым шёпотом сказал я, глядя ей за спину.
За окном нависла громадная тень. Зловещий багровый свет вспыхнул ярче. Стекло взорвалось осколками, резанув звоном по ушам. Через оконный проём в нашу квартиру влезла огромная чёрная собачья морда.
С клыков капала густая слизь, глаза горели багровым пламенем, а шерсть встопорщилась на холке. Низкий рык заполнил комнату, парализовав дыхание. Ужас в глазах Нины победил. Она взмахнула рукой с ножом, закричав, полоснула тварь по носу, но от удара могучей лапы выпала из кресла и растянулась на полу. Ноги её вывернулись, точно у брошенной куклы.
Я шагнул вперёд, борясь с ужасом. Увидел на руках Нины кровь – пол был усыпан битым стеклом – и ярость затопила мой разум. Я указал псу на двор, заорав:
– Пошёл вон!
Я вспомнил наш с Серовым доклад. «Этот город как бродячий пёс», – вспыхнуло в мозгу. Ему нельзя показывать страх. Это он должен меня бояться. За моей спиной лежала в ужасе любимая женщина, и я как настоящий герой должен её спасти. Ведь кроме меня некому – только я знаю секрет. Только я умею приказывать им. Хотя она должна вспомнить… Я ведь ей рассказывал.
– Не бойся его! – закричал я через плечо. – Он ненастоящий! Это фантом!
– Он разбил окно!
– Это не важно! Ты всё равно сильнее! – и теперь уже заорал зверю: – Убирайся! Я не боюсь тебя! Пошёл вон, я сказал!
Чёрная лапа врезалась мне в грудь, я рухнул на пол. Удар вышиб воздух из лёгких, в глазах потемнело. Пёс уже полностью пролез в кухню и оскалил надо мной чёрную пасть. Страх затопил меня.
Что-то закололо поясницу, когда я заёрзал по полу, отползая. Странно так кольнуло. Будто острым уголком… пачки фотографий.
Точно.
Я расхохотался. Осознав, насколько нелепо и абсурдно то, что я собираюсь сделать, засмеялся ещё сильнее, хотя грудь болела и дышать было тяжело. Пёс замер, отодвинув морду.
Неловко сунув руку в задний карман, я достал эти фотографии. Пушистые белые самоеды, весело прыгающие в снегу. Улыбчивые облачка сахарной ваты. Я перевёл взгляд с чёрной собаки на них, и мой смех превратился в поросячий визг. Пёс отпрянул.
Я бросил пару фоток Нине. Ещё парочку – подкинул в воздух. Собаки соскочили с них, превратившись в серебристых пушистых призраков, похожих на Патронусы. Запрыгали по обоям, по полкам и столам. Я обернулся. Нина улыбалась. – Здесь нет твоей власти, – сказала она негромко, но твёрдо. – Уходи.
И швырнула в воздух фотографии. Ещё два белых зверька слетели с глянцевой бумаги и начали носиться по комнате. Мы искренне смеялись, глядя на них, а непрошенный гость усыхал на глазах и пятился, поскуливая и мотая лобастой мордой. Я разбросал оставшиеся фотографии – и целая орава полупрозрачных самоедов затюкала носами и погнала прочь по улице злого зверя – порождение наших страхов и проклятого города.
Скрылось вдали серебристое сияние, потух дворовый фонарь. На минуту стало темно и страшно, но я нашёл в темноте дрожащую руку жены, липкую от крови. Она стиснула мои пальцы. Я терпел.
– Нина, я говорил правду… Ничего не было. И не могло быть.
– Прости меня.
– Я верну тебе ноги. Мы снова будем танцевать, и я куплю шикарные туфли. Клянусь, это правда, мы будем снова танцевать! Это такая же правда как то, что эта поганая псина нам больше не угрожает.
За окном медленно разгорался тёплый рыжий фонарь. Сперва слабо мерцал между тополями, а потом набрал силу. Я промыл и перевязал порезы на ладонях Нины. Не в силах подняться, мы лежали на полу кухни, нас заливало оранжевым сиянием, мы молчали и прижимались щеками друг к другу. Щека Нины была мокрой и очень тёплой.
Очнулись мы, когда сияние фонаря начало слабеть. Близился рассвет.
– Я клянусь. Пора собираться.
* * *
Я бежал. Бежать, толкая коляску было тяжело, но опоздать было нельзя. На горизонте лёгкие облака вызарились мягкой рыжиной. До солнца оставалось несколько минут. Я бежал, красивый, как жених: выбрит, причёсан и умыт, костюм ещё не измялся на мне, когда я только взял разгон.
Нина вертела головой по сторонам, глядя на плывущих по стенам домов собачек-самоедов. Улыбалась, потом хохотала, щекоча пальцем мурлыкающего на её коленях пушистого фантома. Ветер обдувал наши щёки, я не сбавлял хода.
Продрогший от предрассветного холода, теперь я согрелся и почти запыхался. Галстук давил на горло, пиджак сковывал плечи. Я вколачивал подошвы в мостовую и толкал коляску дальше, дальше. Ещё пятьсот метров… ещё четыреста…
Пересекли площадь. Под рыжеватым небом на горизонте проступил краешек розовой каймы. Рассвет занимался, набирая ход. С моста открылся вид на набережную. Вынырнула из-за кремлёвской стены стая ослепительно белых чаек, заложила синхронный вираж. Нина хохотала и тянула ладошки к ним, но ни одна не шлёпнула «пять». Мы не расстроились.
Пальто сползло с плеч Нины, она поёжилась, поправляя. Я увидел тонкую бретельку винно-бордового платья, которое она всегда любила. Того, в котором она в первый раз со мной танцевала. Осталось совсем немного…
Ноги жгло, руки онемели и отказывались двигаться, но я, стиснув зубы, гнал вперёд, не сбавляя скорости. Нельзя останавливаться, нельзя замедляться – иначе не сработает.
Умница Серов. Выпилил кусок перил в самый раз не слишком большой, чуть больше ширины коляски. Теперь самое время для прыжка веры.
Я остановил Нину, развернув спиной к провалу. Она глядела на меня большими глазами, сияла улыбкой, тянула руки. За её спиной, внизу, гуляла по воде смутно различимая фигура. В белом. Словно поймав мой взгляд, эта фигура замерла, вспыхнув, точно фонарь, – и помахала мне.
Я улыбнулся. Схватился за протянутые руки жены, глядя ей в глаза, упёрся в подножки – и резко дёрнул Нину к себе, пнув коляску прочь.
В следующий миг Нина запрыгнула мне на шею, обхватив меня ногами – крепкими, сильными, тёплыми. Я вздрогнул, судорожно вздохнув от восторга, а она обернулась и прощально взмахнула рукой.
Коляска сверкнула стальным ободком колеса, кувыркнулась в воздухе – и рассыпалась стаей белых чаек.
Они закружили над мостом, крича, возвещая о чуде. Нина опустилась на ноги. Свои ноги, такие крепкие и красивые. И – такие смешные в пушистых домашних тапочках. Она плакала и смеялась, гладя меня по щеке. Я тоже плакал, осторожно держа её за талию.
А потом она снова прыгнула и вытянула стрелой свои новые сильные ноги. Я держал её на руках. Над Псковом проснулось солнце. Над мостом кружили белые чайки. Мне улыбалось моё счастье. Бояться было нечего.
Мы снова танцевали.

Елена Шагирова
Один год и один день

В первый раз Анна проснулась глубокой ночью, среди густого, как дёготь, мрака. Зябкий холодок тёк из приоткрытого окна, но и за окном стояла все та же тьма – ни единой звезды, ни проблеска лунного света.
Она только приоткрыла незрячие в темноте глаза и под сердцем скользкой змейкой шевельнулся страх. Показалось, что невидимые стены придвигаются ближе и нависают над постелью, что потолок опускается сверху, словно могильная плита, и выдавливает воздух из груди.
Рука сама потянулась к шее, пальцы нащупали тёплый металл цепочки и гладкие холодные фасетки кристалла. Анна скосила глаза вниз – да, он был здесь, никуда не делся. Крошечный золотой огонёк, не ярче светлячка, заточённый в гранёную хрустальную каплю. Его мерцания едва хватало, чтобы осветить кончики её пальцев, но он по-прежнему горел – а значит, ничего плохого с ними не могло случиться. Ни с ней, ни с Альбином.
Анна опустила подвеску за вырез сорочки. Подтянула сползшее одеяло, спасаясь от сквозняка, перевернулась на другой бок и теснее прижалась к сонному, горячему телу мужа. Примостила голову на его плече, закинула свободную руку на широкую грудь. В тишине его мерное дыхание напоминало шум ветра в верхушках деревьев или далёкий голос прибоя, баюкало и успокаивало; на мгновение Анна ощутила себя мореходом с разбитого корабля – отважным пловцом, что в одиночку преодолел чёрные волны ночи и добрался до спасительной суши, до согретых солнцем прибрежных скал родного острова.
Так она и уснула – с улыбкой на губах и с мыслями о далёком море, никогда не виданном ею наяву.
* * *
Когда она проснулась во второй раз, за окном было почти светло. Утро выдалось сырым и пасмурным, на одеяле осели капельки влаги, и Анна выбранила себя за то, что не закрыла ставни на ночь. В этом году погода то и дело морочила ей голову, нарушая самые верные приметы: ведь ещё вчера вечером небо было чище родниковой воды и яркий закат сулил назавтра прохладный и ясный день.
Постель рядом с ней успела остыть, зато со двора доносились хлопки крыльев и сердитое кудахтанье. Анна улыбнулась, не спеша заплела волосы и стала прибираться в спальне.
Когда она вышла в кухню, Альбин уже разгребал прогоревшие угли в печке. Его утренняя добыча – полдюжины свежих яиц – ждала своего часа в лукошке на столе рядом с куском сыра, связкой янтарного лука и ковригой выпеченного вчера хлеба, заботливо, точно младенец, укутанной в старое полотенце.
Тихо, на цыпочках, Анна подкралась к мужу со спины. Но он, конечно, услышал ее осторожные шаги; а может быть, огонь шепнул ему на ухо подсказку – Альбин обернулся как раз вовремя, чтобы поймать её в объятия, и Анна со смехом расцеловала его в румяные от жара щёки над золотистой бородой и вынула у него из волос пёстрое куриное пёрышко.
Весело болтая, они в четыре руки приготовили завтрак и уплели его до последней крошки, натаскали воды из колодца и вымыли посуду. Потом Анна отправилась в сад собирать поспевшую малину, а Альбин ушел в свою мастерскую.
Туда, в большой сарай без окон, с бревенчатыми стенами и окованной железом дверью, что запиралась на висячий замок, – мог входить он один. Там в уединении он каждый день занимался своим непостижимым ремеслом – нагревал и смешивал разные вещества, читал заклинания, изменяющие природные свойства растений и металлов, камней и жидкостей, варил зелья и создавал новые сплавы. Потом возвращался в дом и записывал всё, что получилось, в толстую книгу из телячьей кожи.
Изредка, не утерпев, Анна подходила к сараю, когда муж работал там. Слушала тихий, странный шум, похожий на гул пламени в гончарной печи, а порой замечала в узкой щели под дверью бегущие отблески света – то розовые, как от огня, то синеватые, как от дальней зарницы над лесом.
В сказках, которые она слышала в детстве, за такими дверями и замками всегда пряталось что-то опасное. А любопытные жёны непременно нарушали зарок – отпирали запретные ларцы, входили в седьмую, тайную кладовую или хоть подглядывали в замочную скважину. И, конечно, всё это плохо заканчивалось – не для жены, так для её мужа.
Временами Анну тоже снедало любопытство. Но надёжнее любого замка её удерживала твёрдая уверенность в том, что Альбин ничего не делает из пустой прихоти. И если он что-то запрещает ей – значит, так нужно ради её собственного блага и безопасности.
Так что пусть он трудится в своей мастерской, сколько его душе угодно, пусть царит безраздельно в королевстве реторт и тиглей, весов и склянок, превращая рыбью чешую в серебро, а осенние листья в золото, пока последняя тайна мироздания не распахнет перед ним ворота, сдаваясь на милость победителю. А у нее, у Анны, свое маленькое королевство дом и двор – и верные подданные: белая коза, черный кот и целый отряд куриц во главе с капитаном-петухом в сверкающей медной кирасе. И своя магия, простая и действенная: как превратить яйца, кусок масла, три горсти муки, малину и мёд в божественно пахнущее угощение. Пусть муж творит чудеса, чертит руны и призывает духов в уединенной келье. А ей, чтобы призвать мужа, достаточно вынуть пирог из печи да распахнуть дверь пошире – и великий алхимик примчится на аромат, как пчелка на липовый цвет.
Она успела поставить на стол котелок супа – густого, душистого, с пузырящейся сырной корочкой – нарезать хлеб и добыть из погреба запылённую бутылку, когда Альбин появился на пороге. Запах грозы и едкого дыма вошел в дом вместе с ним, на мгновение перебив соблазнительные запахи готового обеда.
– Мы что-то празднуем? – удивлённо спросил он, глядя, как Анна разливает по кружкам тёмное вино.
Она лукаво улыбнулась.
– Угадай сам.
Горячий суп дымился в глубоких мисках. Гренки сверкали масляным золотом, как монеты новой чеканки. Пирог истекал сладкой малиновой кровью на разломе, распространяя благоухание райского сада.
Они ели молча, наслаждаясь каждым глотком. Тишина не тяготила их – они уже достаточно пережили, чтобы научиться ценить покой.
– Я вспомнил, – сказал Альбин, принимая из её рук кусок пирога. – Сегодня год, как мы живем в этом доме. Точнее, один год и один день.
– А я вот вчера не вспомнила, – Анна слизнула с пальца малиновую каплю и потянулась за вином. – Поэтому празднуем сегодня.
– Сегодня, – эхом отозвался муж, поднимая кружку. Глина стукнула о глину; звук получился холодным и глухим.
Вино было мягким, но терпким, с ароматной ежевичной кислинкой. Старое, почтенное вино – Анна еще не родилась в тот год, когда созрели и легли под пресс виноградные гроздья, из которых оно было сделано. Но Альбин опустил кружку, едва пригубив добрый напиток; тонкая складка легла у него между бровей – и не разгладилась.
…Небольшая деревня в глуши – они выбрали её как раз потому, что она ютилась среди лесов, вдали от наезженных торговых путей. Поменьше внимательных глаз и болтливых языков – чтобы весть о чужаках, недавно поселившихся на отшибе, не пробралась обратно в город, не достигла чутких ушей церковников.
Привыкать к сельскому быту, тишине и безвестности после шумной и пёстрой городской жизни оказалось непросто. Но зато Альбину здесь не грозил костёр, а ей самой плети и покаянное рубище. Колдунов и их семьи церковь карала быстро и жестоко. Ни заслуги перед короной, ни именитая родня, ни заступничество самого бургомистра в счёт не шли.
Три года они верили, что опасность миновала. Три года Анна пасла коз и пряла шерсть, а Альбин лечил крестьян и их скот – и все было хорошо, и хозяйство наладилось, и можно было наконец подумать о детях… А прошлым летом, в такой же холодный и пасмурный день, когда Альбин отлучился в лес за травами, к их дому пришли люди с топорами, вилами и факелами. Те самые люди, кого он лечил за лукошко яиц или за медный грош, те, кого он спасал от разорения, ставя на ноги их коров и овец.
В тот день Анна была дома одна. Это она еще помнила; прочее спуталось в голове, как ворох разорванных цветных ниток. Каким чудом она, израненная, ухитрилась заползти в погреб, как Альбин отыскал её под развалинами сгоревшего дома, как сумел сберечь едва тлеющую в ней жизнь, пока они прятались в лесу, – память об этом стёрли боль и горячка. Несколько недель она пролежала в бреду, пока не очнулась в этом доме, в их новом доме, надёжно скрытом в глубине чащи от всех людей на свете.
…Анна придвинулась к мужу и обняла его, прижавшись лицом к застиранной мягкой рубахе. Свободной рукой коснулась подвески на шее; огонёк в хрустальной капле вспыхнул и замерцал часто-часто, как бьется птичье сердце.
– Я знаю, – тихо сказала она. – Я тоже хотела бы, чтобы год назад всё случилось иначе.
«Чтобы нам не приходилось прятаться в лесу, как зверям, – добавила она про себя. – Чтобы я была здорова и могла зачать и выносить ребёнка».
– Но я не хочу оплакивать то, что мы потеряли. Давай радоваться тому, что у нас есть. Мы живы, мы вместе. И, – она чуть отстранилась и заглянула ему в глаза, – мы счастливы.
Альбин смотрел на неё пристально. Испытующе.
– Так ты счастлива? – медленно проговорил он. – Тебе хорошо здесь?
– Да, – Анна улыбнулась; её забавляла эта неожиданная серьёзность. Ах, Альбин, великий алхимик! Дай ему в руки счастье, и он взвесит его, расплавит в тигле и растворит в кислоте, чтобы проверить его подлинность. – Разве что…
– Что?
– Я хотела бы куда-нибудь выбраться. Не в город, конечно, – торопливо поправилась Анна, – и не к людям. Но мы могли бы сходить на речку. Тёплые дни скоро закончатся, а мы ещё ни разу не купались.
– Здесь нет рек, сердце моё. И зачем тебе холодная вода с илом и тиной, если мы каждый день греем воду из ручья?
– О, мой всеведущий муж, – Анна весело поцеловала его нахмуренный лоб, – да будет тебе известно, что к западу от нас течёт речка. Я сама видела…
– Ты?
Альбин рывком встал. Руки Анны соскользнули с его плеч, точно плети вьюнка, сброшенные порывом ветра.
– Ты выходила со двора?
– Только за ограду. – Анна запрокинула голову, с тревогой ловя взгляд мужа. – Я забралась на дерево, оттуда видно далеко, а река сразу за холмом, у опушки… Альбин?..
– Там нет реки, – медленно отчеканил он. – И я просил тебя не выходить наружу.
– Но ведь…
Она растерянно смотрела на него снизу вверх. Отсюда, снизу, его лицо показалось вдруг чужим и строгим. И – очень далеким, хотя он стоял так близко, что она ощущала тепло его тела, чувствовала запах вина с его губ, сжатых в напряжении неясной тревоги.
– Анна…
Он, видимо, осознал, что нависает над ней, как шпиль городской ратуши. И медленно опустился на корточки, будто она была расстроенным ребёнком, а он – заботливым отцом. Сел на пол у её ног, легко коснулся ладонями её колен.
– Так надо, сердце моё. – Он взял её за руки – нежно и крепко. – Мы не от напрасного страха скрываемся здесь в глуши. Мой амулет хранит тебя от беды, мои чары преграждают путь всем, кто захочет проникнуть сюда – но за пределами этого убежища ждёт слишком много опасностей, и среди них могут оказаться такие, что даже мне не под силу предугадать. Понимаешь?
Она сжала его пальцы в ответ, извиняя его резкость и одновременно прося прощения.
– Ты споёшь мне сегодня?
– Да, Альбин. Конечно.
– И больше не будешь выходить за ворота без меня?
– Нет. – Она украдкой вздохнула. – Не буду.
* * *
Тик-так, сказали часы. Большие, на резных деревянных ножках, они колокольней высились у стены, и маятник качался неутомимо, словно усердный звонарь день и ночь дергал его за веревку. Тик-так. Тик-так.
В спальне горела свеча. Огонек вздрагивал на сквозняке, зыбкие полутени скользили по лицу спящей женщины; отблеск пламени зажигал золотые искры на опущенных ресницах, румянил щеки и губы, еще горячие от последних сонных поцелуев. В ложбинке между ключиц, чуть прикрытый воротом сорочки, мерцал осколок небесного льда.
Стоя в изголовье кровати, Альбин слушал дыхание жены и тиканье старых часов – только эти звуки и нарушали полуночную тишину.
Тик-так. Щёлк.
Боммм! – негромкий бронзовый гул прокатился по дому. И еще раз: боммм! Боммм!..
С двенадцатым ударом часов женщина глубоко вздохнула. Приподнялась и опала грудь под тонким полотном. С лица сошла краска, черты его смазались и застыли в расслабленном спокойствии. Безвольно приоткрылся рот, затих неуловимый трепет ресниц.
Альбин привычным движением коснулся её шеи, потом провел рукой по груди. Цепочка разомкнулась сама собой, камень тяжёлой слезой скатился ему на ладонь. Зажав амулет в кулаке, Альбин вышел из спальни и закрыл за собой дверь. Взмахнул рукой – изнутри скрежетнул засов, вставая в пазы.
Тик-так. Минутная стрелка с тугим щелчком передвинулась ещё на один шаг, обгоняя часовую, неподвижно указывающую в зенит.
Выйдя на крыльцо, Альбин прижал подвеску к губам и прошептал несколько слов.
По земле прокатилась беззвучная мерцающая волна. В курятнике сипло крикнул и тут же затих петух. Повисли в воздухе мотыльки, собиравшие нектар с бледных ночных цветов. Капля росы, что катилась с листа подорожника, застыла на краю, сверкая в лунном свете, точно хрустальный шар гадалки.
…Уже подойдя к воротам, Альбин задержал шаг. Тихий шипящий звук привлек его внимание. Забившись под куст крыжовника, припав брюхом к земле и прижав уши, на него дикими глазами смотрел кот.
Альбин протянул руку. Зверёк зарычал и попытался ударить его лапой, но человек оказался быстрее. Кот не успел извернуться и вцепиться во вторую руку – Альбин схватил его за шиворот и поднял. Не обращая внимания на грозные завывания, он с силой дунул перепуганному зверю в макушку. Тот дёрнулся – и повис чёрной бархатной тряпкой. Горящие зелёные глаза медленно закрылись, голова поникла.
Альбин положил кота под куст и вышел за ворота.
За его спиной с медленным скрипом захлопнулись створки и лязгнул, задвигаясь, засов.
* * *
Её разбудило куриное пёрышко, выбившееся из подушки. Анна почесала оцарапанную шею и перевернула подушку на другой бок, но сон уже ускользнул, оставив только мутную тяжесть в голове и раздражение на сердце. За приоткрытым окном едва брезжил неясный свет. Еще не ночь, уже не утро – самый унылый, серый и докучный час, когда и спать уже без толку, и вставать неохота.
Постель рядом была пуста и холодна. Тревожиться не стоило: Альбин нередко уходил в лес ни свет ни заря – собирать травы, ловить пиявок или что там еще было нужно для его тайного ремесла. Но застрявшая в голове мысль всё не давала покоя. Царапалась, как то нахальное пёрышко.
Почему он сказал, что здесь нет реки?
Анна отбросила одеяло. Ёжась от зябкого дыхания ночи, стащила через голову сорочку, в потемках нащупала старые мужнины штаны и рубаху, которые надевала иногда для черной работы. Оделась и выскользнула из дома, на ходу стягивая волосы шнурком.
Засов на воротах был откинут – значит, Альбин и впрямь отправился в лес.
Анна потянула створку на себя и вздрогнула: из-под ног чёрной молнией метнулся кот.
– Дичок, кис-кис, – позвала она. Кот присел и оглянулся, распушив щеткой хвост, но стоило ей сделать движение в его сторону – отскочил и помчался длинными прыжками через двор. Анна покачала головой. Дичок был не таким уж диким – исправно давил мышей в подполе, знал свою миску и лежанку, а великий закон неприкосновенности курятника усвоил с первого окрика и шлепка полотенцем. Но иногда по утрам в него будто злой дух вселялся, и тогда кот весь день шипел, ворчал и шарахался от хозяев, а то и норовил кинуться на Альбина из-за поленницы. Временами Анна даже подозревала, что многомудрый алхимик что-то делает тайком с бедной тварью – может быть, остригает ему усы для своих тайных опытов?
Анна прикрыла за собой ворота, чтобы не вводить козу в искушение свободой. Она немного лукавила, говоря мужу, что выходила только за ограду – до приметной сосны было около сотни шагов. Но что такое сотня шагов, если от людей и прочих опасностей ее отделяет лесная чаща, неприступная, как крепостная стена?
…Чешуйчатый ствол сосны когда-то согнулся под тяжестью налипшего на ветви снега, да так и остался наклонным. Лезть по нему было ненамного труднее, чем по приставной лестнице: обломанные сучья давали хорошую опору рукам и ступням. Забравшись на две трети высоты, где ствол раздваивался наподобие большой лиры, Анна оседлала ветку и уселась, разглядывая темное море деревьев под собой.
Кроны дубов и осин шумели у её ног. Растрёпанные макушки сосен, возвышаясь здесь и там, не заслоняли вид на лес. В прошлый раз ей удалось отсюда разглядеть пологую гряду холмов за опушкой, а между ними – тонкий, как серебряная нить, отблеск света, который мог отразиться лишь от бегущей воды. Она была уверена, что не ошиблась, но зачем Альбин убеждал ее в обратном?
Сегодня ей не повезло. Над землёй стелилась серая пелена тумана. В густом подлеске его почти не было видно, но плавные изгибы холмов за кромкой леса терялись в седом мареве. Не стоило и пытаться разглядеть там речку. Со вздохом Анна обхватила руками ствол и, уже готовясь спускаться, бросила последний взгляд через плечо на тонущий в дымке горизонт.
В тумане что-то мелькнуло. Неясное пятнышко света… чуть заметная полоска, будто край холма обвели мерцающим карандашом…
Она охнула. Упирающиеся в ветку колени онемели, и она изо всех сил сомкнула руки, обдирая ладони о липкую шершавую кору.
Огибая подножие холма, в тумане двигалась длинная цепочка огней. Будто огромная змея с золотой шкурой ползла, извиваясь, в сторону леса.
В их сторону!
Анна очнулась уже под деревом, не помня, как ухитрилась слезть вниз и не сорваться. Руки ныли от ссадин, ноги подкашивались. Сердце гулко колотилось в груди.
Надеяться, что угроза пройдёт стороной, означало попусту обманывать себя. На много миль вокруг не было ни одного селения, куда могла бы направляться такая толпа. Сколько там было огней? Десятки? Нет, больше – сотни, наверное. Сотни факелов, готовых поджечь стены и кровлю; сотни рук, которым не терпится сложить костёр для колдуна и ведьмы; сотни ртов, призывающих смерть и проклятие на их головы…
А им с мужем, как и год назад, – снова бежать, прятаться, уходить от неминуемой смерти. Что за дух вселился в этих безумных людей, почему они не могут оставить в покое тех, кто никогда не желал им зла?..
Сжав зубы, чтобы не закричать, она метнулась к дому и остановилась, не пробежав и десятка шагов. Альбин где-то там, в лесу… уж не пошёл ли он встречать незваных гостей? Один?
Ей очень хотелось поверить в это – что её всесильный и всевидящий муж сам справится с любой бедой, прогонит врагов и навсегда отобьёт у них охоту приближаться к лесу. Что ему, чародею, постигшему тайны земных недр и небесных светил, не страшна даже сотня озверевших селян с вилами и факелами.
Но она понимала: перед лицом настоящей опасности Альбин не оставил бы её в неведении. Знай он о приближающейся облаве – не ушёл бы из дома вот так, не сказав ей ни слова и даже не разбудив.
А если всё ещё хуже? Если он действительно ушёл за травами – и бродит по лесу, сам не подозревая о близкой угрозе? И наткнётся на жаждущую крови толпу, не успев приготовиться к защите?
Поколебавшись, она повернулась и быстрым шагом углубилась в лес. Нахоженных троп здесь не было, но путь к западной опушке отыскать не составляло труда – она еще сверху заметила, что за густым ельником местность до самых холмов идёт под уклон.
Она размышляла на ходу, ныряя под нависающие еловые лапы. Чаща велика, а дом спрятан хорошо; быстро его не отыщут. Главное – не попадаться им на глаза. Держаться поодаль, проследить, куда они пойдут сначала. Туман, этот проклятый и благословенный туман… он прикроет ее от чужих глаз, но если Альбин и впрямь ушел в ту сторону, она может разминуться с ним в двадцати шагах и не заметить…
С трудом переведя дыхание, Анна начала тихонько насвистывать иволгой. Старая, смешная игра – так они забавлялись еще детьми. Муж узнает её голос, а вот чужаки – вряд ли. Ну, а если не повезёт… Она дотронулась до амулета на шее. Альбин говорил – пока эта подвеска на ней, ни зверь, ни человек не причинят ей вреда.
Почему, ну почему он не смастерил такой же амулет для себя?
Анна выбралась из ельника и шагала теперь наугад, следуя едва заметному уклону земли. Вокруг стало чуть светлее. Нужно было торопиться: с восходом солнца туман быстро развеется, и редколесье у опушки откроется как на ладони…
Неясный звук долетел до неё из сумрака. Анна споткнулась и остановилась, оборвав свист. Звук был похож на далёкий окрик, но расстояние и эхо исказили его до неузнаваемости.
Задержав дыхание и напряжённо вслушиваясь, она ждала. И звук раздался снова – отчётливый, протяжный и жуткий; звук, от которого сердце съежилось в ледяной комок. То был не окрик, даже не вопль страха – надрывный бессловесный вой, который человеческое горло может исторгнуть только под пыткой.
Ужас толкнул её вперед, как спущенная тетива толкает стрелу. Забыв о необходимости прятаться, Анна помчалась со всех ног в ту сторону, откуда донёсся этот голос, неузнаваемый от муки. Ветки хлестали по рукам, выставленным перед лицом; сырой воздух обжигал горло, но бежать вниз было легче земля будто сама подталкивала ее под пятки. Скорее, скорее…
Деревья вдруг поредели и расступились, плотный лесной сумрак сменился мутной белизной. Туман пах дымом и чем-то едким, жутким – такой запах иногда приносил Альбин на своей одежде и волосах, возвращаясь из мастерской. Проблеск желтого хищного света блеснул за изгибом холма. Сквозь грохот крови в ушах Анна едва расслышала доносящийся оттуда шум – топот тысячи ног, обутых в железо? Мерный лязг мечей, ударяющих в доспехи?
Задыхаясь, она взбежала на крутой склон. На последнем шаге нога скользнула по мокрой траве, и Анна растянулась ничком, едва успев подставить руки. Шум внизу нарастал, свет вспыхнул ярче; закусив губы, она подалась вперёд и взглянула туда, в пронизанный жёлтыми сполохами туман за седловиной холма.
Три злых огненных глаза сверкнули ей навстречу.
Исполинский змей вытягивал из-за холма свою тяжёлую, изгибающуюся в сочленениях тушу. Пламя окаймляло его бока и отражалось бликами в гладкой чёрной броне. Он тёк, как железная река, гремящая на перекатах, устремив вперёд узкую щучью морду, и ветер, поднятый его стремительным бегом, срывал траву и песок с откосов.
Анна закричала, не слыша собственного крика. Прижала ладони к ушам – но грохот прорвался сквозь хрупкую преграду и рухнул сверху, погребая ее под лавиной звука.
Проносясь мимо, железный дракон взревел снова; теперь в его голосе уже не было ничего человеческого. Пронзительный вой, как бичом, распорол небеса, и Анне показалось, что она отрывается от земли и летит туда – в чёрную прореху между облаками.
…Здесь, на холме, Альбин и нашёл её – лежащей без движения на холодной земле, с пучками вырванной травы в закостеневших стиснутых кулачках.
* * *
Тик-так, сказали часы на стене. Тик-так. Тик-так.
С медлительным железным лязгом сдвинулась минутная стрелка, отсекая еще один кусочек времени. Анна почти увидела его – он упал на пол, прозрачный, будто сосулька, разлетелся сверкающим крошевом и растаял без следа.
– Прости меня.
С каких пор голос Альбина стал таким же хриплым, отрывистым и железным, как лязг старых часов?
– Я виноват. Я так виноват перед тобой.
Она комкала в пальцах смятую на коленях ткань штанов. Ей хотелось зажать уши, заградить путь его словам – еще не произнесённым, висящим грозовой тучей над её головой. Хотелось вскочить и закричать: молчи, молчи, я не желаю этого слышать… Она стиснула пальцы сильнее и осталась сидеть.
– Я не знал, как мне быть… Нет, неправда. Я точно знал, что должен сделать, и впервые в жизни не сомневался, что смогу. Что справлюсь. Я шёл напролом сквозь лес, натыкался в темноте на деревья, а ты лежала у меня в руках, твоё сердце молчало рядом с моим, и я знал, что верну тебя, хотя бы мне пришлось опрокинуть небо и опустошить землю.
Он не смотрел на неё. Стоял у окна, упираясь ладонью в тонкое – сам резал – деревянное кружево рамы. Вторая рука медленно, бездумно наматывала на кулак край занавески.
– Так странно… Знаешь, прежде я думал только об эликсире бессмертия. Бредил им, посвящал ему все свои труды. Но оказалось, что эта задача – детская игра по сравнению с тем, что мне предстояло совершить. Потому что не подпускать смерть к порогу не так уж трудно, а вот выгнать её оттуда, где она уже поселилась… Я понял это, когда мой эликсир не смог оживить тебя.
– Когда? – беззвучно повторила Анна. Он услышал.
– Через три года после той ночи. И гораздо больше времени ушло на то, чтобы создать вот это. – Он обернулся, поднял руку, но не дотронулся – только указал.
Анна схватилась за шею. Кристалл, никогда не нагревающийся от тепла ее кожи, обжёг ладонь, как льдинка.
– Помнишь, я говорил, что никакая беда не коснётся тебя, пока он с тобой? Это правда. Пока в кристалле горит огонь, даже смерть не смеет подойти близко.
Она стиснула кулак – цепочка натянулась, удавкой врезаясь в шею.
– Альбин. Я умерла?
Он отвёл взгляд.
– Ты жива.
– Так не бывает.
– Бывает. Я волшебник.
– А я? Кто я, Альбин? Мертвячка? Упырица? Оживший труп, который ты клал с собой в постель? Кто? – Она рванула цепочку, обдирая пальцы о тонкие извивы серебряных звеньев. От боли на глаза навернулись слёзы – от боли, от обиды и оттого, что это всё-таки оказался не сон.
– Анна!
Альбин перехватил её руки. Выпутал цепочку из порезанных пальцев.
– Это ты. – Он привлек её к себе и обнял, окружая своим надёжным теплом; его дыхание взметнуло тонкие прядки волос у нее на виске. – Твоё тело, память, разум и душа. Верь мне, я никогда не принудил бы тебя стать чудовищем. Это ты, настоящая ты. Единственная.
Она всхлипнула и уткнулась ладонями ему в грудь, противясь мягкой силе его объятий.
– Тогда почему ты молчал? – шепнула она в ответ. Ты не стал бы обманывать меня просто так.
Его руки обмякли. Упираясь ему в плечи, она откинула голову, пытливо вглядываясь в больные серые глаза.
– Что ты скрывал от меня, Альбин? Скажи мне правду!
Он опустил ресницы.
– Только одно. Кристалл постоянно разряжается… ну, теряет свою силу от использования. Твои первые дни после оживления – помнишь?..
Анна с трудом кивнула.
– Я была как в тумане. Едва открывала глаза и снова засыпала. Ты говорил, что я болела.
– Тогда я ещё не мог удержать заряд в кристалле надолго. Пришлось потрудиться, чтобы увеличить запас энергии… волшебной силы. Теперь его хватает почти на сутки. Больше не получается – это предел энергетической ёмкости кристалла. Понимаешь?
Она кивнула снова. При слове «ёмкость» ей представилась чашка – крошечная, на один глоток. Налить, выпить, повторить. Один глоток жизни за другим.
– Одни сутки, – тихо проговорил Альбин. – И потом силу надо снова накопить. Это требует времени.
Тик-так. Тик-так. Щелчок стрелки прозвучал неожиданно громко; Анна вздрогнула – и почувствовала, как руки мужа сильнее сжались на её плечах.
– Сколько?
– Год.
Тик-так. Тик-так.
– Но как же… – Она смотрела ему в лицо, ища хоть тень неуверенности, неискренности – любое свидетельство его неправоты. – Целый год? Всего… на один день?
И Альбин наконец-то посмотрел на неё.
…Всего раз в жизни Анна встречала такой взгляд: когда в детстве сдуру увязалась за соседскими мальчишками… думала, что в балаган, а оказалось – на казнь. И потом много ночей просыпалась с криком, видя перед собой в темноте глаза человека, приговорённого к колесованию.
– А вчера? – У неё тоже что-то сделалось с голосом, он стал высоким и жалобным, точно дребезг перетянутой струны. Значит, вчера на самом деле было…
– Год назад. Прошлым летом.
Она отшатнулась, вырываясь из его рук. Обвела взглядом знакомые стены, печь, окно. Бросилась к столу, разворошила прикрытую полотенцем корзину.
Половинка испечённого накануне пирога была ещё мягкой. Корочка слегка размокла, пропитавшись малиновым сиропом.
– Неправда! – Она обернулась к нему с пятнами красного сока на пальцах, точно обвинитель над окровавленным телом жертвы. – Он ещё свежий! Видишь, даже не зачерствел!..
– Я волшебник, Анна.
У неё опустились руки.
– Каждый год я накладываю чары на это место. Каждый год – ровно на год. Твой хлеб не плесневеет, грядки не зарастают сорняками, цыплята не оперяются, а кот не стареет. Всё в этом доме и вокруг него живёт только вместе с тобой, а без тебя – замирает.
– А… ты? – Анна смотрела на волосы мужа. В светло-пшеничной гриве не блестело ни одной ниточки седины.
Его рот дёрнулся в кривой усмешке.
– Эликсир бессмертия. Я знал, что мне понадобится время. Много, очень много времени.
– Триста шестьдесят пять дней. – Ей казалось, что слова ворочаются во рту тяжелыми булыжниками. – Триста шестьдесят пять… лет?
– Больше. – Он всё не отводил глаз, и в них снова стыло то самое выражение – взгляд приговорённого в ожидании дробящего кости удара. – Я ведь говорил, у меня не сразу получилось.
Анна отшатнулась. Как слепая, касаясь руками стены, прошла мимо замершего Альбина и захлопнула за собой дверь спальни. С лязгом задвинула засов.
И только потом привалилась к запертой двери и сползла по ней на пол, кусая пальцы, чтобы не завыть от безнадёжного ужаса.
…На смену слезам пришло странное оцепенение. Сидя на полу, она следила, как движется по полу краешек солнечного пятна. Слышала, как во дворе шумят куры, – но мысли о домашних делах гасли, едва пробудившись. Открывшаяся правда перевернула всё с ног на голову – и то, что ещё вчера казалось таким важным и необходимым, в одночасье утратило смысл.
Вчера? Нет, год назад. Целый год и ещё один день назад.
Этот год вдруг представился ей грудой монет – рыжая медь утренних и вечерних зорь, лунное серебро ночей, золото тёплых полдней; все накоплено тщательно, до последнего грошика, до драгоценной крупицы. А потом – растрачено, прогуляно, пущено прахом за один шальной день. Месяц за два часа. Полновесные сутки – за четыре минутки.
Напряженно шевеля губами, она пыталась осмыслить своё безумное расточительство. Один неторопливый глоток вина вмещал в себя весь долгий пожар заката. Расплетая косу, она тратила, быть может, целую ночь любви. Домашним хлопотам было отдано буйное цветение весны и щедрое солнце лета, за вечерними разговорами она сорила осенними дождями и листопадами; засыпая, без жалости бросала на ветер короткие зимние дни и морозные ночи…
За дверью раздался приглушенный бой часов, и Анна поймала себя на том, что считает удары – как будто от этого могло зависеть что-то важное.
Одиннадцать часов. Почти половина дня прошла впустую. Нет – половина минувшего года истрачена зря.
Она замычала сквозь стиснутые зубы и уткнулась лбом в колени.
А что будет через тринадцать часов? В полночь? Успеет ли она почувствовать, как смертный холод охватывает тело? Или просто закроет глаза, устав бороться со сном, – и очнется следующим летом, чтобы прожить еще один клочок жизни?
По ту сторону двери скрипнула половица.
– Анна…
Она вздрогнула и задержала дыхание, услышав приглушенный голос мужа.
– Я понимаю, тебе тяжело сейчас. Я мог сделать так, чтобы ты заснула там, на холме, а проснувшись, не вспомнила ничего из увиденного. Но это было бы еще худшим обманом. До сих пор я никогда не касался твоей памяти – и не хочу делать это против твоей воли. Но если эта правда слишком тяжела для тебя, я могу забрать её. Только скажи.
«Да», – шепнула она. Шёпот получился не громче вздоха.
Альбин помолчал снаружи. Потом продолжал мягко, без нажима:
– Но, Анна, этот мир… ты не представляешь, каким он стал за прошедшие века. Уже никого не жгут за стремление постичь тайны мироздания. А то, что прежде сочли бы магией и чернокнижием, – теперь привычные всем мелочи. Стоит только пожелать, и можно увидеть то, что происходит за много дней пути от тебя, или послать свой голос другу, живущему далеко-далеко… Можно говорить на сотне языков, любоваться картинами, что прекраснее самой правды, слушать самые чудесные песни и читать самые удивительные истории…
Она молчала, прижавшись щекой к гладким доскам двери. Дерево казалось прохладным на горячей коже.
– Анна… Тебя напугал железный дракон, но это только с непривычки. Мы можем вдвоём оседлать его и отправиться куда угодно. Можем посетить множество удивительных мест, объехать половину мира. Помнишь книги твоего отца? Ты увидишь такие чудеса, о которых он не мог и мечтать… Анна, сердце моё, дай мне хоть несколько дней. Я покажу тебе, что этот мир стоит того, чтобы жить в нём.
Анна прикусила губы.
– Несколько дней? – переспросила она, надеясь, что её голос из-за двери звучит не так жалобно, как ей кажется самой. – Неделю. Всего неделю.
– Семь лет! – беззвучно прошептала она. И добавила громче, пряча дрожь за притворной насмешкой: – И как ты собираешься со мной путешествовать? Повезёшь с собой гроб? Или мешок костей?
Только короткое молчание выдало, что удар попал в цель, и пока оно длилось, Анна успела несколько раз проклясть свой несдержанный язык.
– Не думай об этом, – проговорил наконец Альбин. – Кое-что не изменилось за эти века. Для денег по-прежнему нет преград, а денег у меня предостаточно. Так ты согласна?
– Да, – сказала она, и на этот раз он её услышал.
* * *
– Тебе понравится, – сказал Альбин.
Анна не ответила. С колотящимся сердцем и пересохшим до рези горлом, цепляясь за локоть мужа, она едва держалась на ногах. Звон и смех, крики и музыка переполняли её слух, обилие красок слепило глаза. Она и не подозревала, насколько отвыкла от людей.
Площадь перед ними кипела пёстрым праздничным варевом. Толпы людей в странных ярких одеждах толкались у лотков и прилавков, вливались в разноцветные шатры, со смехом и гомоном качались на качелях. Среди цветущих деревьев и фонтанов важно проплывала кавалькада разноцветных зверей – большая карусель несла на себе ораву ликующей детворы. А прямо перед Анной вздымался к небесам белый, кружевной, умопомрачительно хрупкий с виду обод огромного колеса высотой в десяток крепостных башен, не меньше.
Колесо вращалось, вознося к небесам и опуская лёгкие люльки, в которых бесстрашно улыбались и болтали нарядные пары.
Белая лодочка-полумесяц приблизилась к ним – ладонь великана, готовая схватить добычу и поднять в небеса. Анна зажмурилась, когда Альбин взял её на руки и усадил в хрупкий челнок.
– Тебе понравится, – убежденно повторил он.
Лунная лодка медленно поднималась над землёй, уплывал вниз чудо-сад, полный людей, цветов и музыки, и тёмным свитком разворачивался город – исполинский улей, тысячи рамок с серыми каменными сотами, иглы невообразимо высоких зданий, густая паутина мостов и арок.
Платье заплескалось серебряной волной вокруг колен, и Анна крепче стиснула руку мужа – показалось, что ветер сейчас сорвет её с непрочной опоры и понесёт над городом, как семечко одуванчика.
– Ничего, – ласково сказал Альбин, сжимая её пальцы. Привыкнешь. Нам некуда спешить.
…На второй день они гуляли по городу – по ущельям длинных улиц, в лабиринте серых стен, среди каскадов цветного негреющего огня. Мириадами золотых и алых глаз горели окна домов и фонари повозок, из освещённых стеклянных коробов смотрели, улыбаясь, восковые красавицы, а незнакомые лица, нарисованные летучим пламенем на громадных мерцающих зеркалах, смеялись и плакали, как живые. На площади с колоннами путешественников проглотил железный дракон, и в его нутре, отделанном бархатом и сталью, в ласковом сиянии ламп, они понеслись сквозь расцвеченные фейерверками сумерки.
Третий день они провели на безлюдном берегу моря плескались на отмели, как дети, обдавая друг друга фонтанами солёной воды и смеха, разглядывали пёстрых рыбок, снующих в зарослях подводных цветов, охотились за прыткими крабами, убегающими вслед за отливом. Жар южного солнца туманил голову; на шёлковых покрывалах, раскинутых в перистой тени пальм, они предавались любви так безоглядно, словно были первыми и последними людьми на земле.
На четвёртый день они бродили вдвоём по склонам лесистых холмов, поднимались по замшелым каменным ступеням на вершины, где из сени деревянных святилищ на них смотрели идолы с печатью неземного покоя на резных лицах. Алые и белые цветы опадали с ветвей и лежали на ковре сухой листвы, сияя, словно драгоценности. Серые темноглазые косули без страха подходили к Анне и толкались теплыми носами ей в ладони, требуя угощения.
Пятый день пролетел, как один вздох, в кружении музыки. Они внимали свинцово-сумрачному хору органных труб в гулких недрах собора, любовались фонтанами под звонкую медь уличных оркестров, обедали под уютное мурлыкание двух гитар в старом кабачке. А вечером слушали ликующий плач скрипок в огромной золотой чаше театра, где в скрещённых лучах света танцевали и пели создания в сверкающих одеждах, больше похожие на духов, чем на людей из плоти и крови.
Шестой день был глотком зимы среди вечного праздника лета. Закутавшись в меховые куртки, они летели на салазках по заснеженному склону и гуляли в подземном ледяном дворце, населенном прозрачными статуями и блуждающими цветными огнями; а потом на застеклённой террасе, у камина, пили горячее вино с пряностями, глядя, как заходящее солнце заливает кровью седые вершины гор.
В седьмой день они снова лежали на тёплом песке у моря. Мерно вздыхал прибой, в безоблачном небе кружили чайки. Анна следила за ними, прикрываясь ладонью от яркого солнца. Она не пошевелилась, когда Альбин взял ее за руку. Не ответила на прикосновение к обнажённому плечу.
Чайки кричали над водой, ссорясь из-за мелкой рыбёшки. Люди на берегу молчали. Солнце медленно катилось по небу – стрелка вселенских часов, навеки прикованная к своему циферблату.
Когда тени от пальм побледнели и удлинились, дотянувшись до кромки воды, Анна разомкнула сухие губы.
– Альбин. Давай вернемся домой.
* * *
– Ты был прав.
Она мерила шагами тесную кухню – пять шагов от печки до стены, четыре поперёк. Кружила на невидимой привязи вокруг стола, за которым сидел Альбин – неподвижный центр её беспокойного колеса.
– Ты был прав, это прекрасный, волшебный мир. Но мне не прижиться в нём. Пока я буду привыкать к нему, для тебя уже наступит другое время, полное новых чудес. Что будет там? Может быть, когда я научусь жить на этой новой земле, люди уже будут гулять между звездами, как между деревьями в лесу? – Анна невесело усмехнулась. – Я не смогу так. Жить, пытаясь поравняться с тобой… и каждую минуту наблюдать, как расширяется пропасть между нами… Милый мой, это будет пыткой для нас обоих.
Она обошла стол и села напротив мужа. Взглянула прямо в застывшее лицо.
– Зачаруй меня, Альбин. Позволь мне забыть то, что я узнала. Твой мир чересчур велик и грозен для меня; оставь меня в моём неведении. Пусть всё станет как прежде – ты, я и наш дом.
Он не переменился в лице – только в глазах что-то сдвинулось, погасло.
– Ты уверена?
– Да. – Она выдержала его взгляд. – Прости, Альбин. Твои железные драконы мчатся слишком быстро. Мне никогда не догнать их.
– Хорошо. – Он говорил, почти не разжимая губ, словно на морозе. – Пусть все будет, как ты хочешь. Но мне нужно время, чтобы приготовить напиток забвения.
– Сколько?
– Двадцать дней.
– Двадцать лет? – ужаснулась Анна.
Альбин улыбнулся – скованно и невесело.
– Обычных дней, сердце моё. Для тебя все будет готово завтра.
– Хорошо. – Она кивнула своим мыслям. – Так даже лучше. Пусть у нас будет ещё один день.
Подойдя вплотную, она закинула руки ему на плечи. Вгляделась в родное лицо с так и не разгладившейся морщинкой между бровей, в усталые глаза цвета пасмурного неба.
– Расскажи мне обо всём, – потребовала она. – Сегодня, пока я ещё помню – расскажи, как ты прожил эти годы. Как нашёл свой эликсир, как построил наш дом. Расскажи об этом сейчас, пока я знаю и понимаю, на что ты пошёл ради любви ко мне.
* * *
Она вычистила остывшую печь от старых углей и наполнила ее звонкими сосновыми поленьями. Вымела дом, без жалости изгнав двух пауков, выбросила заплесневелые объедки пирога и завела свежую опару. Заварила в котелке травяной настой из душистых листьев, сушёных ягод и мёда.
Альбин говорил – сначала медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление. Так мельничное колесо, вмёрзшее в пруд зимой, скрипит и заедает, дробя ледяной панцирь, пока не раскрутится и не перемелет препятствие. А может быть, ему просто не хотелось вспоминать те самые трудные годы – первые годы его вдовства. Потом его речь стала ровнее, дыхание успокоилось, и голос обрел прежнюю теплоту, когда он начал рассказывать о том, как Анна в первый раз открыла глаза, как заговорила с ним, как шаг за шагом он увеличивал отпущенный ей срок… Как терзался сомнениями, не зная, стоит ли открывать ей правду. Как решился молчать, не смея омрачить ее счастье.
Под рассказ дела спорились у неё в руках – и румяный хлеб вышел из печи, и сладкий настой полился в кружки, дыша солнечным, луговым ароматом. Анна достала свежую головку сыра, разломила хрусткую краюшку; Альбин сжал в руке теплый ломоть – а сам всё говорил и не мог остановиться, будто насыщался не хлебом, а памятью. Давно прошедшие годы вставали из темноты за плечом и один за другим, как гагатовые шарики чёток, нанизывались на нить хрипловатого негромкого голоса; а с ними – войны и лихолетья, дым над полями сражений и дым от костров веры, имена королей, которым он служил, и имена других владык, что уже не носили корон, но так же легко играли людьми и государствами…
И сквозь сумрак веков, прожитых в скитаниях или в довольстве, в придворной роскоши или в жестокой нужде, но всегда в одиночестве, маяком светил затерянный в лесу, ограждённый чарами дом. Место, куда он возвращался раз в год с той же точностью, с какой стрелка часов, описав круг, приходит в назначенную точку.
…В потёмках Анна высекла огонь и запалила свечу – тени вспугнутыми птицами разлетелись по стенам. Альбин вздохнул, что-то пробормотал и снова затих. Он так и уснул за столом сидя на стуле, уронив голову на согнутый локоть.
Поленья в печи прогорели и остыли, котелок с настоем давно показал дно. Бесшумно ступая, Анна вышла на крыльцо и выплеснула остатки в кусты вместе с мокрыми разваренными листьями. Сушёные ягоды, немного мёда, а главное нужные травы. Простая магия, совсем немудрёная.
Но действенная.
Когда она вернулась в кухню, Альбин пошевелился ещё раз. – Анна, – почти отчётливо проговорил он. – Не могу без тебя. – И тихо, уже невнятно: – Не… не умею…
Анна погладила его по голове.
Знаю, милый мой, знаю. Не умеешь. Этого никто не умеет – терять. Уж такая это наука, что ее не преподать и не освоить. Только самому постичь, собственной шкурой изведать каждому в свой срок.
А твой срок поздно пришёл, поздно и тяжело… да ничего не поделать.
– Тик-так, – напомнили о себе часы. Анна достала фонарь и зажгла огарок в нём. Погасила ненужную свечу, прикрыла дверь и спустилась с крыльца.
Возле мастерской она помедлила всего несколько секунд. Потом размахнулась прихваченным из поленницы колуном и ударила по замку – раз, другой и третий. Толстая дужка выдержала, но треснула проушина на двери. Сбив её полностью, Анна с усилием отвела тяжёлую створку от косяка.
В сарае не было ни реторт, ни тиглей, ни котлов с тайными зельями. Половину места занимали странные громоздкие столы, заставленные гудящими чёрными коробами, а сверху в три ряда теснились уже знакомые Анне волшебные зеркала, подвешенные к стенам и потолку. В пластинах из чёрного и синеватого стекла порхали бесплотные огоньки, теснились строчками неведомые письмена, сами собой возникали и рассыпались причудливые фигуры.
Анна горько улыбнулась. Ах, Альбин, если не ради чудесного эликсира – то зачем ты прятался здесь каждый мой день? Каждый наш день?
…А каким восторгом горели его глаза, когда он открывал перед ней свой мир – одну сияющую страницу за другой.
И как погас его взгляд, когда она попросила его вернуть всё назад – сохранить её маленькую обитель, застывшую в искусственном безвременье, как древняя ракушка в известняке. Когда он понял, что ему предстоит снова играть год за годом одну и ту же роль, баюкать её разум в коконе из спасительной лжи – подобно стрелке часов, прикованной к общему основанию с медлительной подругой.
Это было больно – уходить вот так, не попрощавшись, не сумев объясниться. Но выбора не осталось. Потому что нет оков тяжелее тех, что выкованы любовью и скреплены виной; и если сам Альбин не в силах их разбить – значит, это надо сделать ей.
…Восходящая из-за деревьев луна застала её на опушке леса. Напротив чистого, усеянного звёздами неба очертания близких холмов казались застывшими волнами мрака. Анна ускорила шаги. Она не знала, сколько времени у неё осталось до полуночи, но рисковать не хотела.
Спускаясь с холма, она ощутила неладное. Сонная усталость растекалась по жилам, ноги стали тяжёлыми и словно не желали отрываться от земли. Спотыкаясь и встряхивая головой, чтобы отогнать предательскую дремоту, Анна кое-как сползла по склону и остановилась перед невысокой насыпью.
Тропа железного дракона походила на две стальные струны, натянутые на бесконечный гриф с деревянными поперечинами-ладами. Присев, Анна потрогала холодный литой металл. Именно здесь – она помнила – с сокрушительной силой прокатываются сотни железных колёс, несущих вес исполинской змеиной туши. Вряд ли кристалл, даже волшебный, выдержит такое.
Она потянула с шеи цепочку – и вздрогнула.
Цепочка стала короче, чем она помнила. Раньше её длины хватало, чтобы амулет опускался за вырез платья, а теперь Анна едва могла просунуть под неё пальцы.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71182759?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Желудок (лат.).

2
Неверующий (араб.).

3
Зимнее безмолвие (англ.).

4
В исламе – колдовство и магия, один из больших грехов.