Главная страница | Историческая литература | Сибирские хроники

Сибирские хроники
Григорий Зарубин
1829 год. Сибирь. Енисейская губерния. Оставалось еще несколько лет до открытия огромных залежей золота в бескрайней и суровой тайге. Впрочем, жизнь и тогда у местных селян была чрезвычайно интересной, насыщенно-опасной, полной тревог и надежд…

Сибирские хроники

Григорий Зарубин

© Григорий Зарубин, 2024

ISBN 978-5-0064-5594-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Стоял я за высокой железной оградой, издали любуясь куполами и крестами золочёными…
– — – — – — – — —
– Устин, это ж не уха! – мужичок с патлатой бородкой злобно ощерился, брезгливо перемешивая и тыкая деревянной ложкой в большие куски рыбы. Столовый прибор, будто нечаянно, уронил на пол, раздавил в щепки каблуком сапога. Посудину с похлебкой демонстративно опрокинул.
– Ну, положим, не уха, – продолжал, смачно причмокивая, уплетать наваристый бульон, его сотрапезник.
– Мутная жижа, да и только!
Трактирщик, шурудивший угли в самоваре, ухмылялся. Даже не оглянувшись на недовольного посетителя, ушел за прилавок.
– Рыбья… похлебка-то, рыбья!
– Я думаю, правильнее «рыбная», – Устин принялся обсасывать налимью голову.
– Отчего так? – патлатый вытащил из-за голенища сапога длинный нож. Встал с неохотою, вальяжно зашагал в сторону трактирщика.
– Думаю, что ежели бы эта похлебка принадлежала тебе, то она: «рыбная»; а если, скажем, принадлежит рыбе какой-нибудь, то: «рыбья».
– А я-то денежку платил за «уху», – подошел вплотную к деревянной стойке недовольный клиент.
Два человека встретились взглядами…
Если с мужичком все было ясно, как Божий день, – бежавший каторжник с обрезанным коряво левым ухом и клеймом на узком лбу; то лицо трактирщика было непроницаемо. Только, сдававшаяся издалека, ухмылка его оказалась физическим дефектом от глубокого грубого шрама через левую бровь до низа щеки. Да фартук был явно малым, не по размеру…
– А ты кто таков-то, а? – мужичек с ножиком осекся.
Вместо ответа громыхнул выстрел из короткого обреза. И недовольного местной ухой, с большими удивленными глазами, и пушистыми белесыми ресницами как у теленка, резко отшвырнуло далеко к самовару.
– Я-то кто? – трактирщик неспешно скинул на пол фартук. Неторопливо перезарядил патроны в обрезе. Подошел к дрыгавшемуся всем туловом, точно куренку, на грязном от крови полу раненому. Пальнул прямо в патлатую башку, – думаю, что отъявленный я лиходей…
– А мне нравится ушица! – нисколько не смутился товарищ убитого, – дюже вкусная!
– Кушай, Устинушка, кушай. На здоровье.
– Спасибочки.
– Обоз скоро подоспеет. Подмогнешь мне?
– Так отчего и не помочь!
– — – — – — – — – — – — —
Выходили через задний двор. В дровяном сарае Устин наступил нечаянно на мертвяка, очевидно, на убитого подлинного трактирщика.
– Твое дело будет – отогнать обоз к лесу. Подальше, – «ухмыляющийся» лиходей на ходу заряжал новую партию патронов.
– Из Томска, или Тобольска? Поди, хорошее, чего-нибудь везут?!
– Что-нибудь, да везут. В обозах всегда что-нибудь «хорошее» везут. Справишься?
– Так чего, дело не хитрое.
– Я следом подъеду.
– — – — – — – — – — – — —
Действительно, в скорости заскрипели на большаке перегруженные товаром сани, сворачивая к трактиру.
Устин влез на подмерзший сугроб. Отчего-то разулыбался. То снимал, то надевал рукавицы. Хотел было закурить, да вместо кармана нащупал только дыру в стареньком кафтане.
Ухмыляющийся лиходей, спрятав обрез за пазуху тулупа, стоял недвижно у края дорожки.
Обоз поравнялся со встречными. Чуток притормозил. Но вдруг взвился кнут над головой вожака. И лошадки, ускорив шаг, снова вывернули на тракт…
– — – — – — – — – — —
Санями управлял Митька рябой – известный головорез и разбойник по всей округе. Тоже «что-то» приберёг за пазухой. Но, встретившись взглядом со старым знакомым по прежним «делишкам», не решился останавливаться. Только озорно подмигнул старому дружку.
Тот едва кивнул в ответ…
– — – — – — – — – —
Январь 1829 год от Рождества Христова.

Часть первая

– Останови-ка!
– Да куда ж вы, барин?! – кучер резко натянул вожжи. Недовольно и с жалостью глядя, как молоденький попутчик в тоненьких полусапожках уже спрыгнул в глубокий снег, и, распахнув на ветру полы шинельки, побежал разнимать драку, – и без нас там, поди, разберутся.
Дюжина мужиков били палками инородца.
– А ну-ка стой! Прекратить, вам говорю! – влез в самую гущу барич.
Мужики удивленно запереглядывались, рассматривая незнакомца и его чудное одеяние.
– Прекратить, вам говорю!
– Кто ж ты таков, чтоб тут командовать?! – вперед вышел, наверняка грамотный, что без бородищи…
– Хм… проезжий…
– Тогда и «ехайте». Коли так… на здоровье себе! И с Божьей помощью.
– А вы, погляжу, и кресты носите, и в Бога веруете?!
Мужики хмуро потупились…
– Ну, а что ж тогда палками человека-то мутузить?! Не по-христиански как-то! – проезжий приподнял за шиворот тунгуса.
– Так он шаман. Колдует, значит, всех лошадок наших извел, – мужик, что без бороды, выхватил из голенища сапога длинный нож.
– А ну, дяденьки, не балуй! – странный кучер с золотой серьгой в левом ухе успел взвести карабин. Вдобавок прихватил из мешка, заткнув за пояс, и пистолеты следователя.
Мужики, что-то пробурчав неразборчивое, злое, – неохотно, часто оглядываясь, сплевывая развязно на снег, разошлись.
Оказалось, что инородца прибили шибко.
Поманил одним взглядом своего заступника наклониться…
– На Большой реке, – прошептал тунгус на самое ухо, – удачной охоты желаю тебе…
– — – — – — – — – —
Город Енисейск.
Восточно-Сибирское генерал-губернаторство Российской Империи.

Сани, беззаботно тренькая дорожным колокольчиком на ободе, выбрасывая из-под полозьев охапки искристого снега, лихо катились с высокой горки в сторону города.
Сквозь морозную мглу и сизые дымы, поднимавшиеся из кирпичных труб дружными рядками в сиреневое небо, уже завиднелись красивые колокольни с позолоченными крестами.
Замерзший путник в одной только серой казенной шинельке, высунув из-под женской шали красный заиндевелый нос, беззвучно шевеля замерзшими пухлыми губами, пересчитал по въевшейся привычке своей: восемь церквей, с десяток заводских труб или кузниц, порядочно примерзшей торговой флотилии на берегу, и, пожалуй, с тысячу дворов. Среди деревянных одно и двухэтажных строений отчётливо выделялось ровно десять каменных домов.
Въехав в город, уже ничего нельзя было разглядеть ниже второго этажа из-за огромных сугробов. Только казенные здания выдавали заиндевелые двуглавые орлы на фасадах да сносно убранный снег у самых ворот.
– Куда, барин, Ваше благородие, править-то? – окликнул кучер.
– К управе, пожалуй…
– — – — – — – — – — – —
Барин, его благородие, только было ухватил одеревеневшими пальцами край двери, как она сама резко распахнулась. Здоровенный купчина с огромной чёрной бородищей в богатой собольей шубе нараспашку заслонил собой весь проём…
– И что?! – схватил за грудки приезжего чинушу.
– Что? – недоуменно прошептал тот.
– Вопросы мне тут ещё задавать?! – здоровила легко швырнул с прохода незнакомца в глубокий сугроб и зашагал было дальше.
– Ну-ка стой, мерзавец!!! – крикнул вдогонку приезжий обидчику. Чуток побарахтался, не находя твердой опоры, но кой-как вылез из сугроба.
– Да я тебя…
Не успел и договорить купчина, как получил хлёсткий удар кулачком прямо в нос.
– Ах ты! – здоровила сгрёб в охапку чиновника и начал душить так, что тому стало ни охнуть, ни пошевельнуться. Кости затрещали под тонкой материей шинельки.
Худой изогнулся из последних сил, – вдарил лбом, доломав купцу нос.
Обильно брызгая алой кровью, купчина рухнул в сугроб. Без сил присел на снег и его «визави».
Купец, немножко отдышавшись, отплевываясь, хотел было продолжить схватку, но решил ретироваться. Охая и ахая, громко кряхтя, влез в сани и уехал…
– Добрый день! – через минуту выглянула осторожно из-за порожка неимоверно ушастая башка, видимо начальника местной городской управы. Низко поклонился, заискивающе, – вы к нам по делу или проездом-с?
– Да уж, «добрый», – кивнул из сугроба приезжий, – к вам, и по делу…
– — – — – — – — – —
– Может, чайку-с с дальней дороги желаете откушать? – всё также слащаво вопрошал голова.
– Пожалуй, можно… только погорячее!
– Разрешите представиться, – вытянулся по струнке голова, – Аполлон Иванович Красиков! Да-с… Э, простите, позабыл, а ваше имя по батюшке?
– Однако ж, у вас имя, точно, – этакое замысловатое.
– Да-с, да-с, спасибо!
– Ну а меня зовут, Модест Францевич Вольф! – злобно сверкая подбитым левым глазом из-под пенсне, сызнова представился гость, – коллежский секретарь, я…
– Неужели из самого Петербурга?!
– Угу, – сделав глоток китайского чаю, блаженно застонал секретарь, – из Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Но прошу об этом и о цели моего приезда – никому не слова! Впрочем, знаю вашего брата…
– Очень даже, нижайше, прошу прощения! А можно ли ваши документики, так сказать, полюбопытствовать?!
– Извольте, – Модест Францевич протянул казенное предписание, – кстати, что это за хамло мне там в дверях повстречалось?!
– Да это наш Василий Нифонтович Кобылин. Все его знают!
– Все всё знают, но хотелось бы уточнить!
– Вы уж его простите великодушно-с. Человек он добрый, отзывчивый. Душка, а не человек!
– Заметно, ха-ха…
– Две лавки держит, – голова сделал вид, что не заметил ерничества гостя, – торгует табачком, порохом, пушнину скупает.
– Налоги в казну регулярно вносит?!
– Да, да! Регулярно-с! Ну, просто он иногда вспыльчивый…
– Ну, ну…
– А хотите, анекдот вам расскажу! Значит, едет мужик с бабой…
– Нет!!!
– — – — – — – — – —
– Кхе! Тоже мне советник! – Василий Нифонтович, сверкая синим носом и чёрными большими кругами под глазами, залпом выпил рюмку холодной крепкой наливочки. И не поморщился, но для приличия груздочком малосольным захрустел, – Модестишка! Этот. Думаю – прощелыга! Скоблёное рыло! «Стеклянный глаз»!!!
– А хотите, анекдот смешной расскажу?! Умора, да и только! Значит, едет мужик с бабой! – Аполлон Иванович услужливо налил купцу до краёв ещё одну рюмку густо опахнувшей кедровки.
– Чую, не зря он приехал, – сузил глаза купчина, зашептал заговорщицки, – ой, не зря… по наши души… видать, про то золото пронюхали, аспиды!
– Так вот. Едут мужик с бабой…
– В другой раз, Аполлон. Ничаго прорвёмся! – купца после третьей рюмки самого потянуло пофилософствовать, – в краях-то наших судьбинушка людская – не лотерея, торжество справедливости вечное! Смелого человека к славе приведет. Бедного – смочь в сей же миг богатством несметным одарить. А ежели, к примеру, подлый человечишка, лиходей, – может и сгинуть без следа, наскочив ненароком на другого такого же разбойника. Легко поживился – потеряешь в три раза больше супротив приобретённого. Ежели украл, хоть чуток, – так сделается, что и всё добро нажитое, хоть и честным трудом, сгорит в одно мгновение.
– Да уж, – согласился, о чём-то задумавшись, городской голова.
– Аполлон Иванович! – в залу вошла хозяйка дома Дарья Никитична, – просим Вас отобедать с нами.
Голова было засмущался, переминаясь с ноги на ногу, но всё же согласился.
– Как вам чиновник из столицы? Строгий, наверное?! – Дарья Никитична, шурша юбками, принялась сама расстилать на стол скатерть, – Ульянка! Подавай на четыре персоны! Васенька – не кряхти!
– Я не кряхтю!
– Нет, кряхтишь!
– Я не кряхтю!
– Аполлон Иванович! Мы вас слушаем!
– Дак что… этот «стеклянный глаз», прости Господи! Уж больно дурной, что ль, да и мелкий, точно пескарь сушёный. Начальники-то, чиновники, по обыкновению, судари мои: все как на подбор, здоровущие, как гаркнут, громче нашего Яшки Потапова, страшно аж до мурашек! А Модест Францевич только одеколоном приятно пахнет, однако ж, взгляд грозный, как зыркнет, аж до нутра пробирает, все тайные мыслишки наружу вытягивает.
– Говорят, его, – перебил Василий Нифонтович, – в Красноярске, дескать, слепой нищенка палкой избил в торговых рядах. То ли монетку не подал, то ли ноги оттоптал тому.
– И кушать мало изволит. Вот я, к примеру, могу за один присест цельного гуся умять! А этот три ложечки супа постного поцедит, вилочкой ковырнет пару раз из жаркого, и, дескать, сыт.
– Мужик должен много есть. Иначе, какой из него прок?
– Зато ученый премного, законы знает, Геракла с Венерой зрел голых!
– Срам-то какой! Прям, голых?! – всплеснула руками Дарья Никитична.
– Ага! А вчера, уж к вечеру, затребовал от меня «обывательскую книгу». Думаю, что расследует он дело о выборах.
– Каких выборах? – Василий Нифонтович насторожился.
– Вы ж пятый год торговый староста! А никто не выбирал…
– А никто и не против, – рявкнул купец.
– Может, Кузьма нажаловался?
– Этот может, скабрезный… он у нас, почитай, во всей губернии – особо экономный! «Что дороже копеечки – для меня есть дорого»! – передразнил, смешно дребезжа голосом, Василий своего «задушевного» ворога, – а денежки не приносят счастье, но могут дарить свободу. Вот…
– — – — – — – — – —
А вот когда ты беден, – тогда уж не обессудь, вокруг всё: скучно, серо, уныло, холодно, голодно, одиноко, злобно.
Когда же денежные хрустящие купюры наличествуют в твоем пухлом кошельке – всё становится красочным, праздничным, и сытно и тепло!
И уже не «ты», а «Вы»! и не: «чего надо, морда козлячья?», а: «чего изволите, глубокоуважаемый господин?!».
А денежки хрустят в пальцах, этак симпатично: «фру-фру-фру-фру-фру».
И дождь, снег уже не пронизывают на холодном жестоком ветру зябкостью сквозь, ощетинившуюся по-гусиному, твою тощую бледную кожу; а приятно намекают, скатываясь блестящими бусинками по розовым щечкам, о счастливых будущих переменах…
Так думал Кузьма Кузьмич Зубов, значившийся в губернии купцом 3-й гильдии. Капитал свой нажил сам: «да тяжкими трудами, да бессонными ночами, да в голоде, да в холоде».
Но ходят слухи, что в молодости Кузьма Кузьмич золотишко мыл незаконно, да не брезговал и разбойничать на большой дороге.
Возмужал, стал торговать с инородцами, в основном на севере енисейских землиц. Но только одно название, что «торговал». Обманывал, грабил, убивал. Оттого и боится теперь без особой надобности дальше застав Енисейска выезжать. А к непогоде ноет, болит заднее его место, раненое тунгусской стрелой.
А, может, и наговаривают. Завидуют. Да пусть Господь Бог ему будет судья…
– Конечно, наговаривают! – в сердцах причитает Зубов, дрожащими руками звеня стеклянным пузырём о хрустальные рюмки, с утра похмеляясь вишнёвой наливочкой, – я первый в округе менеце… немеце…
– Меценат, – помогает собутыльник его, – городской пристав Яшка Потапов.
– Вот, в точности, меценат я! Сто рублёв на церковку батюшке Иоанну жертвовал! Сто рублёв!
– Да уж!
– Нас не взять! Только вот зачем этот Вольф аж из самого Петербурга-то приехал?!
– Ежели из 3-го отделения, то по всей вероятности по делам о неблагонадежности, – Потапов не сводил взгляда с вишнёвой наливки в руках купца.
– А, может, про пожар кто сболтнул? – вслух размышлял Кузьма Кузьмич, – мыслимо ли дело, столько добра казённого сгорело! А вернее всего, что Васенька поклёп на меня начиркал.
– Но кроме вас-то никто в Томск не ездил.
– Нет, друг мой! – Кузьма Кузьмич сощурил хитро правый глаз, – тут хоть дело и казенное, да денежный интерес тоже присутствует. Ты уж мне поверь… давай-ка к столу. Обедать пора! Эй! Пора обедать!
Яшка Потапов кивает, морщится, облизывается, с жадностью глядя, как хозяин дома, не попадая в рюмки, обильно поливает пол спиртным пахучим напитком.
– Иннокентий! Подь-ка сюда, живо! – Кузьма Кузьмич уже уселся за большой обеденный стол. Царапал нервно пухлыми пальцами упитанное брюшко.
Сынишка его, трех лет отроду, добросовестно и старательно, вытягивал из-под лавки за пушистый хвост испуганного кота.
– Иннокентий! Вот ремень сейчас возьму!
Не обращая никакого внимания на грозные окрики отца, «кудахтанья» ладных девок, тучной мамки, и не менее упитанной тещи, всё также пуская слюну, прищуривая по-отцовски правый глаз, упорно тащил к себе бедное животное.
– Распустили! – Кузьма Кузьмич нехотя привстал, – только-то и не было меня три дня дома. Бабы – дуры!!!
Наконец, под оханье и аханье раскрасневшихся девкам, завалившимся от натуги на спины, удалось-таки выволочь из дальнего угла младшенького Зубова, а вместе с ним прицепом ком шерстяных дорожек, и вопящего, неимоверно раскогтившегося кота.
– Распустились, разнуздались, обнаглели! – гневно наговаривал хозяин, – вот будем хлебный корень копать, да якшу пустым кипятком запивать!
Однако ж на столе к полднику, теснясь дружными рядами, стояли аппетитные блюда: ушки с начинкой из четырёх видов мяса; жареная утка; гусь, тетерев под брусничным соусом; калачи, сбитень медовый, строганина из стерляди, нельмы, чира; шаньги, пироги, ватрушки, варенье; и уже пыхтел двухведёрный самовар, а в заварнике томился наивкуснейший благородный цветочный китайский чай.
– — – — – — – — – — —
Модест Францевич остановился в доме покойного отставного солдата Савельева. Оттого, что по совету пристава, приличных гостиниц в городе не было. Впрочем, более удобного расположения и не найти: и до тюремного замка три шага, где, собственно, много дел значилось, и до других официальных мест недалеко, ну, а до управы возил тот самый Яшка в санях.
– Живите тут! – поставил прямо на кровать грязный кожаный чемодан Вольфа пристав.
– Точно жильё бесхозное? – щепетильный до крайности в вопросах независимого и объективного ведения следствия, оглядывал низкий прокопчённый потолок Модест Францевич.
– В точности так, ваше благородие!
– А хозяин точно скончался?
– В точности так! Осенью ушел на охоту и не возвернулся!
– Да не орите вы так! Откуда вы знаете, может, ещё вернется?
– Никак нет! Найденные мною лично фитильное ружьё и лодка, и те обстоятельства, что… в общем, погиб он, солдат, Царствие ему Небесное.

– А…
– Наследников тоже нет, – вытянулся по струнке Потапов.
Домишка, хоть и одноэтажный, и небольшой: с сенями, кухонькой с печкой, и одной комнатой с кроватью, был с виду добротный. Но в первую же ночь выяснилось, что пол очень холодный, потому как фундамент отсутствовал вовсе, сквозило изо всех щелей в бревнах: пеньку вытаскали птицы, мох осыпался местами. Впрочем, когда печь топилась – было тепло; угли прогорали – становилось зябко. Калач замерз на столе так, что разгрызть его утром не представилось возможным.
Дровами и водой обеспечивало исправно тюремное начальство. Обедать и ужинать коллежскому секретарю приходилось в трактирах. Благо, что их в Енисейско было более чем предостаточно.
Когда же, в особенности, приходилось ложиться в кровать, а уж тем более вставать с неё, Модест нервно дрыгал ступнями, ища пальцами ног ледяные шлёпанцы. Морально и психически готовился, да что обманываться, он никогда не бывал готов. Жизнь подлая заставляла. Да надобность собираться на службу. Или иначе выгонят: останешься без жалования, без пенсии, и чего-нибудь ещё этакое там…
– И-и-иха!!! – в точности бесстрашный ковбой со Среднего Запада Фенимора Купера из журнала «Русский телеграф» издавал Модест боевой клич, вскакивая с постели. Вечером наоборот – со стоном забираясь в кровать…
О том, что Яшка Потапов водил закадычную дружбу с Зубовым, а голова управы Аполлон Красиков, напротив – держался крепко Василия Кобылина, Модест Францевич сразу вскрыл «пасьянс». Но решил оставить положение в том неудобном виде, какое сложилось…
Был еще один вариант заселиться в комнату дома вдовы Григорьевой. Но дом тот стоял на отшибе, возле самого леса, а окна выходили на местное кладбище.
Но уж больно Модест страшился волков, медведей и прочих хищников таёжных. до обморока боялся, аж страсть какая, покойников.
Когда был маленьким, нянька напугала сильно, нашептывая зловеще на самое ушко: «придёт ночью покойничек-то, а сам весь синий, синий, и утащит тебя, ежели слушаться не будешь».
– Я же слушаюсь, нянечка!
– А он придет…
– Я же… я же, – малец не раз описывался.
Модест проснулся. И, правда, захотелось до ветру.
За окном мело. За какие-то считанные часы лютые морозы сменили метели. Чёрные низкие тучи, бешено проносившиеся, и казалось, цепляющие верхушки кедров, закрыли всё звёздное небо. И, казалось, что рассвет не наступит никогда. И никогда не растают эти сугробы. И только медведи с синими покойниками будут бродить в вечной мгле…
– — – — – — – — – — —
– А я тебе вот что скажу, Егор! – не надо искать лёгких путей!
– А в чём смысл-то, ваше благородие? – насупился Егор.
– Как в чём?! А в том, что долгий путь продлевает жизнь, а трудности – делают её интереснее…
– Вам-то хорошо! А мне страдать…
– Ну, пойми, Егор! Ты мне здесь, в этом доме нужен. Смотри, как хорошо видны дворы «наших подопечных господ» из твоих окон!
– Но когда эта Спиридониха будет подыхать, – аж всхлипнул Егор, – я, ваше благородие, не пойду дощечки на потолке разбирать!
Вольф пристально всмотрелся в подручного, – про какие «дощечки на потолке» говоришь?
– Про те, Модест Францевич, что надобно будет кому-нибудь вытащить.
– Всё одно не пойму!
– Чего тут понимать? Эта ведьма столько зла мне уже успела сотворить! Дом только трижды загорался! Спаси Христос, повезло мне, что я рядом на дворе был – водой залил.
– Может, случайно? Всякое бывает…
– И вы мне не верите, – тяжело вздохнул Егор, отвернувшись к окну.
– Чего ж, верю. Тебе – верю.
– А ну-ка пойдемте! – встрепенулся Егор.
Вольф из любопытства вышел на крылечко: и правда, бабка Спиридониха, тяжело опираясь на палку, тащилась по двору.
– Эй! – крикнул вслед старухе Егор. Размашисто осенил её крестным знаменем.
Бабуля не поздоровалась, не обернулась, только ускорила шаг.
– Боится, – прошептал, – страсть как боится. А теперь смотрите!
Егор смешно высунул язык в сторону ведьмы. И прикусил его…
– Спаси Христос! – мелко и быстро закрестился Вольф, глядя как старуха, упав на колени, быстро заползла в копну трухлявой соломы…
– — – — – — – — – —
Ветер разбушевался до крайности. Может, той ночью старая ведьма Спиридониха колдовала в своей полусгнившей лачуге, а, может, зимний северный ветер менялся на южный.
Устин пешком вернулся в родной город. Говорят, что деньжат заработал на соляных приисках. Дюже много поистратившись по трактирам, плелся домой. И заблудился в городских пустырях. Экая судьба…
Брёл по колено в снегу. Метель бросала ему в замрёзшее красное лицо целые охапки колючих белых лохмотьев. Пальцы закоченели, не в силах приподнять воротник старенького кафтана.
Упал, наткнувшись случайно на забор. С трудом приподнялся и пополз вдоль ограждения, со всей силы прижимаясь спиной к доскам. Авось повезет и доберётся до чьего-нибудь крылечка…
– Помогите!!! Спасите, ради Христа!!! Эй, люди?!!! – вопил Устин, чувствуя погибель.
Но пурга ревела и бушевала громче, яростнее, требуя человеческую жертву…
– — – — – — – — – — —
Нашли Устина на следующий день уже мёртвого. Окоченел, точно ледышка. По следам видно, полз он всю ночь, да всё вдоль округлого загона, не имеющего ни конца, ни края, ни ворот…
– — – — – — – — – —
– Модест Францевич! Модест Францевич! – пристав аккуратно дёргал за стёганое одеяло.
– Что?! – проснулся, подскочив в кровати секретарь, – что тебе?!

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71067601?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.