Главная страница | Современная русская литература | Обломки нерушимого

Обломки нерушимого
Стейс Крамер
Проект Стейс Крамер
Все так неоднозначно в этом мрачном, странном мире, в котором мы живем, не так ли? Друг вонзает кинжал в спину друга, а враг рискует жизнью, чтобы спасти своего врага…
То, что казалось Нерушимым, разлетается на множество мелких обломков, которые могут воссоединиться только благодаря чуду.
Это продолжение книги «Юность подарит первые шрамы», истории о дружбе и взрослении леди «Греджерс».
Подруги столкнулись с ужасной трагедией, что отразилась в каждой клеточке их юных сердец. Теперь наши героини разлучены, и каждая обречена пройти свой тернистый путь к счастью. Но стоит ли оно того? Смогут ли девушки справиться со всеми испытаниями в одиночку, ведь впереди их ждут новые предательства, разбитые мечты, потери и… кровавая месть? И еще, что сулит появление новой необычной ученицы, которая прибыла в «Греджерс» с огромным багажом страшных тайн?

Стейс Крамер
Обломки нерушимого
Моему любимому дяде, редчайшему человеку, с благодарностью за сделанное добро, которое я никогда не забуду. Без его поддержки и участия моя жизнь могла сложиться совсем иначе. Ты навсегда останешься в моем сердце.
    Натю.
© Стейс Крамер, текст
© ООО «Издательство АСТ»

Часть 1
Исчезновение

Глава 1
Звонкие девичьи голоса бойко сражались с завыванием сурового зимнего ветра. Это был первый день после каникул. Леди «Греджерс» не обращали внимания на непогоду, бежали навстречу к своим подругам, обнимались, смеялись и говорили без умолку. Девушки обменивались новостями из родных городков. Все это было сдобрено свежими сплетнями и капелькой нытья, из-за того что отдых так быстро пролетел и впереди теперь только учеба, учеба и еще раз учеба.
Однако ни долгожданная встреча с друзьями, ни интереснейшие беседы и обсуждение особо важных, пикантных вопросов не смогли взволновать учениц «Греджерс» так сильно, как появление двух незнакомок. Одна была взрослая, высокая особа с гордой осанкой и странной усмешкой на алых устах. Вторая была гораздо моложе, шла следом за своей компаньонкой и выглядела напуганной чем-то. Девушка не рисковала поднять глаза, точно чувствовала, что в данную минуту она является центральным объектом внимания всех любопытных воспитанниц, что заполонили школьный двор. Последние сразу догадались, что все это время они увлечены изучением новой ученицы и мгновенно, единогласно пришли к выводу, что новенькая – очередное невзрачное существо, которое через месяц-два заберет документы из «Греджерс» и переведется в другую, более лояльную, гостеприимную школу. Почему девушки пришли к такому неутешительному заключению? Ну, во-первых, я уже сказала, что новенькая выглядела так, словно ее вели в логово людоеда. Она была очень зажатая, а, следовательно, весьма слабая, это сразу бросилось в глаза опытным змейкам. Вряд ли она сможет найти здесь себе подходящую компанию, и также невелика вероятность, что ей под силу выдержать нападки тех, кто получает истинное удовольствие, проверяя новеньких на прочность. Также девушка была скромно одета, а значит, она одна из тех умненьких замарашек, которые получили грант на обучение в знаменитой школе. В «Греджерс» не питали симпатии к таким экземплярам, слишком простыми они были для них, жалкими, несчастными, что цепляются за любой шанс, дабы вырваться из бедности и вклиниться в тот мир, в котором они до конца своих дней будут восприниматься как чужеродный объект.
Гарриет Клэри – так звали взрослую даму, что сопровождала новенькую, – привела свою подопечную в приемную директрисы. Спустя десять минут ожидания, Бригида Ворчуковски – заместитель директора – вышла к ним и гордо провозгласила:
– Миссис Маркс готова принять вас.
– Мисс Клэри, не переживайте. Миссис Монтемайор – моя давняя знакомая, и она мне все-все рассказала про свою внучку, – заявила Голди Маркс после долгого рассказа Гарриет об особенностях своей подопечной, и о том, как с ними проще ужиться людям, которым довелось сосуществовать с данной особой под одной крышей. – Мне известны все… подробности, – добавила Голди, кинув осторожный взгляд в сторону новой воспитанницы, что стояла все это время, не поднимая глаз.
– Замечательно, – проговорила Гарриет, и лицо ее вновь исказилось из-за той странной усмешки, что, видимо, появлялась всякий раз, когда та волновалась.
– Мисс… Ге-ро-е-ва, – обратилась Голди к ученице, – знаете, я около месяца упражнялась правильно выговаривать вашу фамилию. Я не ошиблась, нет?
Девушка никак не отреагировала на слова директрисы. Последовала неловкая пауза, которую Гарриет постаралась быстренько прервать:
– Нет, миссис Маркс. Все верно. Ох, я тоже долго тренировалась, чтобы произнести ее полное имя: Искра Илларионовна Героева! Мой рот до сих пор в шоке, после того как открыл в себе способность воспроизводить такие сложные слова! – рассмеялась Гарриет.
– Мисс… Ге-ро-е-ва, также я хочу отметить, что меня поразили ваши результаты экзаменов! Уверена, вы составите достойную конкуренцию леди «Греджерс», чьи имена занимают первые строчки школьного рейтинга.
Искра продолжала хранить молчание.
– …Искра очень волнуется, и поэтому она немногословна, – сказала Гарриет, глядя извиняющимся взглядом на растерявшуюся директрису.
– Понимаю… Мисс Клэри, передайте, пожалуйста, миссис Монтемайор, что ее внучка будет здесь в целости и сохранности.
Затем Голди попросила Бригиду проводить Искру до ее комнаты. Перед тем как попрощаться, Гарриет отвела Искру в сторону, чтобы ни до директрисы, ни до заместителя не донесся ее строгий голос:
– Что с тобой?
Искра все так же была погружена в себя. Это пугало и раздражало Гарриет. Она резко схватила ее за плечо, встряхнула и прошипела ей прямо в непроницаемое лицо:
– Искра, у тебя ничего не выйдет. Ты останешься здесь. И рано или поздно тебе придется начать разговаривать с этими людьми, – Гарриет кивнула в сторону тихо переговаривающихся между собой миссис Маркс и миссис Ворчуковски. – Они только кажутся такими терпеливыми, всепонимающими и добродушными. Эта школа хуже армии, поверь мне. Я здесь училась, – ухмыльнулась Гарриет.
Бригида отвела Искру в ее комнату.
– Это ваша форма, мисс.
Искра медленно повернула голову на голос Ворчуковски. Та указывала на вешалку в шкафу, на которой висели блузка, сарафан и черная бархатная лента, а внизу стояли черные туфли Мэри Джейн.
– Церемония приветствия начнется через полчаса. Не опаздывайте, – сказала перед уходом Бригида.
Оставшись наконец в одиночестве, Искра села на свою кровать и медленно-медленно выдохнула. Голова кружилась, сердце сбилось с нормального ритма, ладони были ледяными и влажными. «Кажется, так люди ведут себя, когда им страшно. Это страх, очевидно. Я не могу ошибаться. Но чего я боюсь? Люди боятся высоты – это называется акрофобией. Нет, не то. Может, это криофобия? Нет. Социофобия? Нехарактерно для меня. Я людей не понимаю, но и не боюсь. Тогда что же со мной? Как это называется? Как это называется?!» – такими были мысли Искры.
* * *
– Ну что это за грустное личико? – обратилась Леда к младшей сестре, ведя ее к резиденции учениц. – Разве ты не рада встрече со своими подругами?
– Я почти не заметила нашей разлуки, – призналась Клара.
– Ты думаешь о Никки? – спросила Леда, внезапно остановившись, и, пристально вглядевшись в печальное личико сестры.
– Нет, – замотала головой Клара, а после боязливо добавила. – Но все же… ты не звонила ей? Не знаешь, где она?
– Не звонила и не знаю, – прозвучал резкий ответ.
Никки так никто больше и не видел, после того как она уехала с Элаем в неизвестном направлении.
– А вдруг с ней что-то случилось?
– В этом я очень сомневаюсь.
– Ты стала такой же бессердечной, как мама!
– Клара, я же тебе рассказала, почему мы так относимся к Никки. Мне плевать, где она и что с ней, ясно? – голос Леды не дрогнул, она была весьма убедительна, но все же старшая Дилэйн лукавила. Конечно, она переживала за свою непутевую сестру, и каждый раз ее сердце вздрагивало с болью, когда на ее телефон поступали звонки с незнакомых номеров. Леда боялась, что это звонят либо приятели Никки, либо из полиции, больницы, либо просто неравнодушные очевидцы, дабы сообщить ей плохую весть о ее сестре. К счастью, звонил ей постоянно только Рассел – ее бывший муж, который поставил себе цель вернуть Леду во что бы то ни стало.
– Она же наша сестра… – прошептала раздосадованная Клара.
– К сожалению. Она – наш позор, наше бремя.
Клара усилием воли заставила себя не расплакаться после таких жестоких слов сестры.
– А я звонила ей… но она не ответила мне. Кажется, Никки попала в беду.
– А мне кажется, что ты ей просто не нужна, как и мы с мамой.
– …Может, ты и права, – наконец сдалась Клара.
«Удивительно, конечно, как в таком крохотном сердце умещается столько любви!» – подумала Леда, с жалостью глядя на сестренку. Леда знала, что Клара продолжает беспокоиться из-за Никки, и расслабится она только тогда, когда сестра наконец объявится.
«Если она объявится, – пронеслась тревожная мысль. – Если она еще жива. Если…»
– Обещай, что будешь приезжать к нам каждые выходные! – ласково потребовала Аделайн Брин, обнимая свою племянницу.
– Аделайн, я так благодарна тебе за все, – улыбнулась Элеттра.
– Глупости! Мы еще не расстались, а я уже по тебе скучаю.
– И я тоже, – сказал Константин. – Звони нам, не стесняйся.
– Хорошо, дядя Константин.
– О, тебя там кое-кто ждет, – заметила Аделайн, глянув за спину Эл.
Элеттра обернулась. Аделайн говорила о Рэми, что покорно стояла в стороне, у ворот, и тихо радовалась, наблюдая такую чудесную картину – ее близкая подруга улыбается, ее не хотят выпускать из нежных объятий, ей говорят приятные слова. Это идиллия. Это сказка, которую Эл определенно заслужила. Расставшись с родственниками, Эл поспешила к подруге.
– Рэми, это были потрясающие каникулы! Не припомню, когда в моем доме было так же хорошо, радостно… – И все-таки Эл помнила, когда такое было – когда ее мама была жива, а отец еще не проявлял так рьяно свою искаженную любовь к дочери. В том, что тогда ей было хорошо и она была по-настоящему счастлива – Эл боялась признаться даже самой себе, так как от этого признания ее детские светлые воспоминания становились еще болезненнее. Ей легче было думать, что в ее прошлой жизни – до смерти отца – не было ничего утешительного, и только сейчас она познает все прелести своего существования.
– Твои дядя и тетя – славные люди, – сказала Рэми.
– Они очень заботятся обо мне, и я ценю это.
Действительно, Аделайн и Константин старались окружить несчастную сироту заботой и вниманием. Эл доверяла этим людям, искренне верила в то, что их деликатное участие в ее жизни, – бескорыстное дело, оно вызвано лишь огромной любовью и бесконечным состраданием.
– Это новогоднее чудо, не иначе!
– Эл, у Дене Адлер все волонтеры разъехались по стране, и некому было выполнять ее поручения. Поэтому она и вызвала тебя.
– Не просто вызвала, а официально вернула в «Милосердие»! Это много значит для меня.
Да, еще одним радостным событием для Эл стало то, что Дене Адлер – руководитель благотворительного отряда «Милосердие» – позволила ей вернуться. Напомню, Дене исключила Эл из волонтерской организации из-за Дианы. Рэми была абсолютно права насчет того, что большинство волонтеров разбрелись по стране и за ее пределы. Тем не менее деятельность отряда не прекращается даже на каникулах, и чтобы ее активно выполнять, Дене обратилась за помощью к Эл и многим другим ученицам, что выбыли из «Милосердия» по той или иной причине.
– Выходит, ты все каникулы «путешествовала» по хосписам? – спросила Рэми.
– Да, и еще заезжала в Уортшир к моей любимой графине Монтемайор.
– Это та особа, которой ты прислуживаешь уже три года?
– Не прислуживаю. Мы с ней подружились и приятно проводим время в обществе друг друга.
– Эл, ты тратишь все свое свободное время, чтобы добраться до ее глуши, и беспрекословно выполняешь все ее приказы. Какая-то странная у вас дружба получается, – усмехнулась Рэмисента.
– А ты чем занималась все это время? – решила сменить тему Эл.
– Угадай.
– Как обычно сходила с ума в Доннидэе?
– В точку!
Девушки в это время находились в своей комнате и переодевались в форму. Набросив ленту на шею, Эл вдруг замерла из-за неприятной мысли, внезапно возникшей и обескуражившей ее.
– Об Элае и Никки слышно что-нибудь?
– …Нет.
– Рэми, это часть твоего плана?
– Какого плана?..
– Ну, помнишь, на медосмотре ты проговорилась, что специально сводишь Элая и Никки?
– Да я чушь несла! Из-за злости, ревности, не знаю… Нет у меня никакого плана, и брата у меня тоже нет. Она забрала его у меня, Эл, – мрачным голосом сказала Рэмисента. – И поэтому, прошу тебя, не напоминай мне о нем, ладно?
– …Может, и хорошо, что Никки исчезла. Может, поэтому так… хорошо?
Рэми ничего не ответила, отвернулась. Эл поду-мала, что огорчила подругу своими резкими вопросами, но если бы она увидела улыбку – тяжелую, самодовольную, – что исказила лицо Рэмисенты в этот миг, то ее мнение тут же поменялось бы. И это, несомненно, заставило бы ее насторожиться.
* * *
Шумно было в торжественном зале. Ученицы не умолкали ни на секунду, учителя тоже оживленно беседовали. Но если последние обсуждали что-то личное или профессиональное, то ученицы болтали теперь только об одном – об отсутствии знаменитой четверки. О да, эта тема всех взбудоражила. Каждая воспитанница считала своим долгом высказать предположения относительно того, что произошло с Дианой и ее свитой. Всем было известно, что случилось с бедняжкой Джел, то есть со мной. То есть с той, кем я была. О себе я буду часто говорить в третьем лице, ведь та Джел, с которой вы были знакомы, и та, какой я являюсь сейчас – что-то непонятное, неуловимое, несвязанное ни с каким миром – это не одно и то же. Я – это я, а Джел О’Нилл, которая жила, – это она. Просто запомните это, и пойдем дальше. Так вот, о Джел говорили с грустью, с влажными от слез глазами, а порой и со страхом, точно при одном только упоминании ее имени она могла тотчас появиться за спиной говорившего. Про Калли тоже все знали. Ее семья разорилась, и та была вынуждена перевестись в «Блэкстон». Диана и Никки – вот это настоящие загадки. Где они, с кем они, в порядке ли они, и что послужило причиной их внезапного одновременного исчезновения? И вот все говорили о них и охотно делились своим мнением. Кто-то так же говорил с грустью, кто-то с напускным волнением, кто-то добавлял в свои речи изрядную порцию желчи.
– Твоя мечта сбылась, – сказала Рэми. – Центральные места пусты. Пойдем?
– Нет, это уже в прошлом, – ответила Эл.
Кто бы что ни говорил, кто бы как ни относился к четверке, – никто не решился занять центральные места, которые принадлежали Диане, Никки, Калли и Джел. Эл кинула взгляд на пустующий центр и ей вдруг стало не по себе. Она вспомнила прошлый семестр – как ненавидимая ею свита занимала эти места, смеялась, выводила из себя Голди, привлекала внимание всех учениц и учителей, наслаждалась своей властью и осознанием того, что всех, кто принадлежал свите, объединяет нерушимая, необыкновенная, настоящая дружба, и это служит весомым аргументом, чтобы вознестись до самых небес и посматривать на всех с язвительной усмешкой. А теперь там, на этих местах – пустота. Все исчезло, обесценилось, разрушилось. Элеттре бы радоваться стоило, наверное, но она почему-то грустила, точно и ее часть души принадлежала тому, чего больше нет.
– Не понимаю, почему никто не занимает эти места? Неужели все боятся? – удивилась Мессалина Аксельрот.
– А мы почему туда не сели? – спросила Прия Хэвьера.
– Я не люблю сидеть в центре, – ответствовала Мессалина.
– А я боюсь, – призналась Индия Колетти.
– Индия, ты серьезно?!
– Диана и Никки могут вернуться в любой момент.
– И что дальше? Что они сделают?
– Ну так сядь туда и узнай, что они сделают, если не боишься, – усмехнулась Прия.
Мессалина залилась краской, нерешительно встала, огляделась, дабы убедиться нет ли Дианы и Никки поблизости, но тут…
– Поздно! – сказала она, увидев, как одно из центральных мест, которое, к слову, было закреплено за Дианой, заняла новенькая. Мессалина тут же испытала облегчение, но вскоре его место вновь заняло удивление, что разыгралось не на шутку.
– Кто это? – спросила Прия.
– По всей видимости, очень смелая девушка, – поразилась Индия.
– Это Искра. Внучка миссис Монтемайор, – ответила Эл на подобный вопрос от Рэми. – Она приехала из России.
– Русская… Следовало бы сразу догадаться, – пренебрежительно высказалась Рэмисента.
Рэми, как и всех остальных присутствующих в зале, удивило поведение Искры. Да, она не знает, кому принадлежат эти места, почему никто на них не покушается, но отчего Искра не замечает столько возмущенных, непонимающих и осуждающих взглядов, обращенных исключительно на нее? Могла бы понять, что она сделала что-то не то, нарушила незыблемое правило этого заведения. Она либо в самом деле смелая, либо чокнутая. Но Искра все же заметила столь пристальное внимание к своей персоне и подумала об этом так: «Я – новая особь в стае. Ко мне принюхиваются, изучают. Так должно быть. Все в природе подчиняется одним и тем же законам».
Только две особи не интересовались появлением в их стае новобранца. Это Эсси Джефферсон и Браяр Шаад. Эсси и Браяр раньше хорошо общались, жили в одной комнате, но потом Эсси сдружилась с Никки, а та убедила ее в том, что ее соседка – чудаковатая барышня, все смеются над ней и над Эсси тоже, раз она прекрасно с той уживается. Эсси льстило внимание самой Никки Дилэйн, ей давно хотелось попасть в свиту Дианы, поэтому она быстро прервала отношения с Браяр, а когда Никки предложила ей съехаться, Эсси без зазрения совести заставила Браяр переехать к Джел. Она полагала, что переезд укрепит ее связь с Дилэйн, но не тут-то было. Никки вспоминала о ней только тогда, когда хотела выпить или же поиздеваться над Джел, вызвать в ней ревность. В общем, она лишь использовала Джефферсон, а та уже и рада была бы вернуть свою бывшую соседку и откреститься от Никки, да все лелеяла надежду, что однажды Дилэйн изменит свое отношение к ней, станет ее настоящей подругой. Браяр же сблизилась с Джел, особенно после того как О’Нилл захворала. Шаад ничуть не пожалела о своем переезде, ей, в отличие от Эсси, все же повезло обрести настоящую дружбу.
Так вот Браяр и Эсси не заметили выходку Искры, поскольку Шаад все думала о Джел, а Эсси размышляла, с чего бы ей начать разговор с бывшей подругой.
– Браяр… миссис Ворчуковски разрешила мне переехать к тебе.
– Вообще-то у меня есть соседка.
– Браяр…
– Вира скоро вернется!
– Не знала, что мертвые воскресают.
– Она не умерла! Ее еще не отключили, не похоронили! Поэтому не смей называть ее мертвой, поняла?! И вообще, Эсси, что случилось? С чего это вдруг ты решила переехать ко мне? Ты же выгнала меня из комнаты ради Дилэйн, забыла?!
– Ходят слухи, что Никки больше не вернется в школу. А я не хочу жить с новенькой. Опять привыкать к другому человеку…
– Ах вот в чем причина! Ну зато честно… Ладно, переезжай.
– Спасибо, Браяр!
– Но когда Вира вернется, ты отправишься к новенькой.
– …Конечно.
Эсси растрогала до слез искренняя вера Браяр в то, что Джел очнется и вернется в школу, будто бы ничего и не было. Почти все уже смирились с мыслью, что Джел умерла. Ее не отключили от аппарата жизнеобеспечения лишь по той простой причине, что существует куча всяких бюрократических препятствий, комиссий, требований, которая не позволяет просто взять и отключить безнадежного пациента. Но пока одна часть общества разбиралась с законом, следовала всем правилам и мужественно ожидала того момента, когда Джел все-таки официально отпустят в мир иной, другая часть, самая несчастная, все еще надеялась на чудо и с замиранием сердца ждала, когда же Джел придет в себя.
– Так, скоро ли будет ваша свадьба? – задала вопрос Виола Вуд – преподаватель актерского мастерства.
– Мы решили сыграть ее летом, – воодушевленно ответила Алесса.
– О, мы с Роалдом поженились в августе. Август – отлично подходит для свадебного торжества!
– Не поверишь, моя мама тоже настаивает, чтобы мы выбрали август! Мы провели все каникулы у нее и…
Джераб стоял рядом с Алессой и Виолой, но их разговор он не слушал. Его интересовала беседа Бригиды и Голди (они стояли рядом), и вот почему:
– Миссис Маркс, Брандт и Дилэйн до сих пор не приехали.
– И не приедут, – ответила Голди, печально вздохнув.
– Что будем делать?
– Давайте оставим девочек в покое? Они ведь совсем недавно потеряли подругу. Им нужно время, чтобы прийти в себя. Если честно… я сама до сих пор не могу смириться с тем, что произошло с Джелвирой…
Джераб бросил взгляд на центральные места, где в гордом одиночестве сидела Искра. Ее он не заметил. Душу Джераба всколыхнуло приятное воспоминание: несколько месяцев назад он смотрел с того же места, где сейчас стоял, на Диану. И она смотрела на него своими прекрасными голубыми глазами. В тот момент он не испытывал к ней пылких чувств, хотя, вдруг признался Джераб сам себе, все же его сердце уже тогда принадлежало ей, только он еще не сознавал этого. Теперь ее нет. И где она – неизвестно. Джераб все каникулы думал о Диане. Как же он ждал их окончания, чтобы вернуться в школу, увидеть ее, убедиться, что с ней все хорошо. Пока Алесса и ее мама обсуждали будущую свадьбу, Джераб лишь кивал, не зная зачем, соглашался, не понимая с чем, и вновь возвращался к мыслям о Диане. Алесса, стоя рядом со своим женихом, и, болтая с Виолой, не замечала полного безысходности взгляда Джераба. У него сердце разрывалось на куски, поскольку той, которой оно принадлежало, не было в школе. И… скорее всего, больше не будет.
– Мои Совершенства! – начала Голди приветственную речь. – Надеюсь, вы хорошо отдохнули и набрались сил для плодотворной деятельности в новом учебном семестре школы «Греджерс»!
Когда церемония завершилась, Элеттра взяла Рэми за руку и повела к Искре.
– Миссис Монтемайор попросила меня помочь ее внучке адаптироваться в нашем «дружном» коллективе, – пояснила Эл.
– Хочешь взять ее под свое крыло?
– А почему бы и нет? Оно у меня, конечно, все перебитое, едва поднимается, но защитить ее, если вдруг что, сможет. Ты же знаешь, до твоего появления в школе я познала все «прелести» одиночества. Одной противостоять этим девицам – ой как сложно.
Рэми без колебаний одобрила желание подруги помочь новенькой.
– Искра, привет.
– Привет, – быстро ответила Героева.
– Меня зовут Элеттра.
– А я Рэмисента. Мы твои одноклассницы.
– …И мы готовы помочь тебе освоиться здесь, поддержать, если нужно.
Искра сделала шаг назад, при этом осмотрев Кинг с головы до ног.
– Значит, ты Элеттра?
– Да, но друзья зовут меня просто Эл.
– Мы не друзья, – прозвучал дерзкий ответ.
Эл и Рэми опешили от такой странной реакции на их доброжелательность.
– Пока нет, но мы можем ими стать, если хочешь.
– Не хочу.
Эл вопросительно посмотрела на Рэми, та так же глядела на нее.
– Может, я что-то не то сказала?
– Ты, наверное, слишком быстро говоришь. Языковой барьер и все такое…
– Я вас отлично понимаю, – отрезала Искра.
Эл снова устремила свой взгляд на новенькую и осторожно проговорила:
– Искра, позволь объяснить, в нашей школе одиночкам туго приходится, поэтому тебе необходимо обзавестись друзьями.
– Я найду друзей, но ты в их число входить не будешь.
Обескуражив очередным своим ответом Эл и Рэми, Искра поспешила удалиться.
– Что это было? – спросила Рэми.
– Тут проблемы не с языковым барьером, а с головой, – заключила Эл.
Они направились к выходу и не заметили в толпе, что Искра не так далеко ушла. Она стояла в стороне, и ее взгляд, полный ненависти, был прикован к Элеттре.
* * *
Однажды Калли поймала себя на мысли – странной мысли, пугающей, такие мысли обычно возникают, когда человек достиг наивысшей точки отчаяния, – что умерла не Джел, а она. И вот теперь она смотрит с небес на какую-то незнакомую девушку, жизнь которой полна бед. Калли искренне переживала за эту обездоленную незнакомку, но все же украдкой радовалась тому, что не она, а эта девушка страдает, что ее жизнь давно закончилась, она обрела свой долгожданный покой и теперь смотрит на всех сверху, в частности на эту несчастную, и поражается – ну как, как столько всего могло навалиться на нее? Но, увы, Калли была жива, этой девушкой была она, и именно ей приходилось терпеть все тяжелые удары судьбы.
– Как думаешь, мы справимся? – спросил Бенни.
Она стояла с братом у ворот «Блэкстона». Это был их первый учебный день в новой школе. Другие бы на их месте волновались, это ведь свойственно всем новичкам, но Калли и Бенни не испытывали ни капельки тревоги. Они выглядели уставшими, измученными, а волнение ведь требует энергии, которой они, к сожалению, не располагали. Вот и стояли эти два обреченных создания, глядели на новую школу, на новых людей и не понимали, где им взять силы, чтобы наконец сделать первый шаг в новую жизнь.
– Боюсь, у нас нет выбора, – ответила Калли, еле-еле улыбаясь.
Им с Бенни пришлось расстаться. Калли зашла к директору, тот дал ей ее программу, рассказал немного об учителях и отпустил. До первого урока было еще предостаточно времени, которое Калли решила потратить на поиск тихого уголка, где она могла бы спокойно посидеть и настроиться на учебу. Но найти тихий уголок в «Блэкстоне» – так же реально, как лизнуть солнце. Школа – небольшая, учеников – полно. Все теснятся, шумят. Хаос царил сумасшедший. Однако благодаря этому хаосу Калли забыла на миг о болезни матери, о неудачах отца, о том, что после школы ей придется вернуться в скромную комнату, которую они снимают всей семьей. Отец все-таки продал их шикарный особняк и покрыл таким образом свои долги. Но более подробно о том, что произошло в семье Лаффэрти, я расскажу чуть позже.
Также Калли на несколько мгновений забыла про то, что она должна огромную сумму Сафире Фрай, которая по ее приказу убила Бронсона Кинга, отца Элеттры. Все это время Калли ждала в лихорадочном страхе звонок от Фрай, чтобы та назначила ей встречу с ее новым хозяином. Напоминаю, Калли должна теперь работать на приятеля Сафиры, дабы расплатиться с ней.
А еще Калли перестала представлять, каким был бы этот день, если бы она оказалась в своей родной школе, в кругу знакомых лиц. Калли тосковала по Рэми и Эл, а еще время от времени вспоминала о Диане и Никки. Воспоминания ее были мучительными, Калли изо всех сил старалась как можно быстрее от них избавиться, но это оказалось не так-то просто. Их дружба – это отдельная жизнь. Огромная жизнь, насыщенная, незабываемая…
– Калли?!
Калли посмотрела по сторонам, ища, кому же принадлежит столь знакомый голос. И вдруг внезапная волна радости накрыла ее с головой. Ее окликнула Рокси Уэллер.
Калли хорошо поладила с Рокси благодаря Никки. Правда, общались они мало, но впечатление о Рокси у Калли сложилось исключительно приятное. Поэтому она была так рада встретить ее. Рокси тут же расспросила Калли обо всем. Калли откровенно призналась в том, что ее семья обанкротилась, поэтому ей пришлось сменить место учебы и забыть про роскошную жизнь. Далее Калли поведала о Джел и о том, что вытворила Никки. Как же давно она мечтала поговорить с кем-то посторонним, избавиться от части груза, что давит на нее.
– У меня голова кругом идет! – воскликнула Рокси. – Почему мы все так поздно поняли, какая Никки на самом деле?!
– Чем ближе человек, тем сильнее он усыпляет.
– А Джел?.. Неужели нет хотя бы малюсенького шанса, что она оклемается?
Калли промолчала. Когда ее мысли обращались к Джел – вот тут-то она и взлетала до того самого пика отчаяния. Смерть Джел занимала первое место среди всех ее несчастий. Калли смирилась с нищетой; ее держала на плаву надежда на то, что мама обязательно выздоровеет; она понимала, что ей удастся смириться с крахом многолетней дружбы, а также Калли была уверена, что выдержит все испытания, которые ей подкинет ее новый хозяин, она непременно расплатится с Фрай и забудет обо всем, как о страшном сне. Потеря Джел – вот с чем Калли не могла смириться и где надежда точно была мертва. Боль – это слишком емко, скудно, это совсем не то слово, способное описать то, что Калли чувствовала всякий раз, когда кто-то упоминал Джел.
– Господи, Калли, как мне жаль! – Рокси осторожно обняла Калли, заметив, как та едва дышит, словно мраморная плита придавила ее тощее тельце. – Но знаешь, я чертовски рада, что ты здесь. У меня ведь тут нет подруг. Так, побухать и только. Я в основном с Квиллом общаюсь, ну и с Арджи. А теперь у меня есть ты!
– Рокси… спасибо тебе за все.
– Так, давай я покажу тебе нашу школу, а? – Рокси схватила Калли за руку и стала энергично расталкивать толпу. – В общем, это холл. Чуть дальше – туалеты, ну это по запаху понятно, рядом с ними столовая, слева лестница. Наверху все аудитории. Еще у нас где-то есть библиотека, но туда все ходят, чтобы поспать между уроками. Самое классное место – это двор. Здесь регулярно что-то происходит. У нас тут такие чудики водятся! Но это отдельная тема. Ах да, курить можно у стадиона. Учителя и директор Оглсби, наивные, не следят за этим местом, думают, что оно священное, и здоровый дух искоренит желание у учеников вставить в свой рот «табачный тампончик».
Калли неожиданно рассмеялась.
– Великолепная экскурсия!
Рокси очень напоминала Никки. Лучшую ее часть, разумеется, – неунывающую, энергичную, яркую. Ну вот, черт, опять Калли подумала о Никки…
– Слушай, ты чего такая зажатая, а? А ну расслабься быстро! «Блэкстон» – очень дружелюбное место. Здесь вообще не нужно париться. Не то что у вас в «Греджерс», – хихикнула Рокси.
– Так, значит, это правда. К нам перевелась мажорка из «Греджерс»!
Калли и Рокси обернулись. Их взору предстала Марийона Маккинни. Вы же не забыли, как Калли с Марийоной вцепились друг в друга на вечеринке Скендера Хардайкера? Маккинни подумала, что Калли хочет увести ее парня – Лоренди Гриниджа. Вот Марийона об этом не забыла, к несчастью для Калантии.
– Здравствуй, Марийона.
– О, ты помнишь мое имя? Как приятно. А вот я твое забыла. Но ничего! Я буду звать тебя Мышкой или Крыской. Тебе как больше нравится?
Рядом с Марийоной стояла ее подруга – Джустис Пруст, которая, к слову, вместе с Маккинни принимала участие в той драке. И вот она тоже решила высказаться:
– Нет, Мари, ей не подходит ни то, ни другое. Она – Блоха.
– Блоха? Почему? – расхохоталась Марийона.
– Мелкая, противная. Скачет с места на место. Ну точно Блоха!
– Джу, я тебя обожаю! Ну что ж, Блоха, добро пожаловать в «Блэкстон»! Тебе здесь не рады!
Рокси не понимала, как Калли удалось так спокойно перенести это идиотское представление. Истина же такова: нападки Марийоны для Калли были такими же ничтожными, как укус комара для тяжелораненого солдата. Калли лишь ухмыльнулась в ответ, в то же время прекрасно понимая, что Мари и Джу теперь от нее так просто не отстанут, и ее пребывание в новой школе будет отнюдь не спокойным.
– Да уж… очень дружелюбное место.

Глава 2
Последние три года Элеттра жила только одной мыслью: что бы ни произошло в ее жизни, она всегда может приехать в Уортшир, где в старинном особняке ее с особым трепетом ждет графиня Монтемайор – добрая, прелестная женщина, готовая утешить в любое время суток и дать мудрый совет.
Три года назад Элеттра присоединилась к благотворительному отряду «Милосердие». На ее плечи легло много обязанностей, среди которых было и посещение миссис Монтемайор. Та жила в глуши, без родственников, могла рассчитывать только на свою верную собаку да помощницу. Графиня ослепла после смерти мужа, так на ее здоровье повлиял сильный стресс. Никто из «Милосердия» не хотел ехать в Уортшир, ведь требовалось немалое количество времени на дорогу, да и погодные условия тоже сыграли весомую роль в укреплении нежелания посещать это место – Уортшир располагался на вершине холма; суровый, шквалистый ветер был полноправным хозяином этого места, а еще ледяной дождь нередко гостил там…
Так сразу и не скажешь, что у Элеттры были мягкое, чуткое сердце и безграничная жалость ко всему беспомощному. Однако она действительно обладала всеми этими качествами, которые и побудили ее откликнуться на беду одинокой женщины.
Эл думала, что она будет помогать миссис Монтемайор по дому, делать то, что не успевает ее помощница, но графиня лишь просила сидеть рядом с ней пару часов, говорить о том, что происходит в мире, и почитать ей. Графиня страстно любила читать, но из-за необратимой болезни глаз она лишилась последней радости в жизни. За три года Элеттра и миссис Монтемайор отлично узнали друг друга. Графиня искренне полюбила девушку, переживала за нее. Эл тоже сильно привязалась к миссис Монтемайор, делилась с ней своими переживаниями. Однако о том, что с ней творит ее отец, Эл умолчала, поскольку очень боялась услышать те же слова, что ей сказала тетя Аделайн. Та ведь не поверила ей, плюс ко всему назвала сумасшедшей… Нет, Элеттра не могла рисковать, чтобы впоследствии разочароваться в еще одном близком человеке. Но миссис Монтемайор сердцем чуяла, что с ее милой собеседницей происходит что-то неладное, и поэтому она всегда старалась поддержать Элеттру, называя ее ласковым голосом, по-русски, Голубушкой. Эл не знала, что означает это слово, но от него веяло таким приятнейшим теплом, что она хотя бы на краткий миг забывала о своих жутких душевных ранах, стоило ей услышать его.
– Ну, как тебе? – улыбнулась графиня, сощурив помутневшие глаза.
– Мрачно… – ответила Эл, закрыв только что прочитанную вслух книгу «Преступление и наказание». – Не понимаю, почему вам так нравится Достоевский?
– Он не просто мне нравится, я без ума от него. Достоевский у меня прочно ассоциируется с Петербургом. Ох, Голубушка, Петербург – это лучший город на Земле!
– Почему же вы тогда уехали в Англию?
– Мне пришлось… Я полюбила Англию только из-за того, что она такая же красивая и дождливая, как мой Петербург.
– Надеюсь, когда-нибудь мне удастся лично познакомиться с этим городом. – Эл тихо вздохнула, положила книгу на стол рядом с креслом хозяйки дома и вдруг замерла, заметив, что миссис Монтемайор пристально смотрит на нее.
Графиня потеряла зрение, но приобрела способность «разглядывать» истинное состояние души ее собеседника. Миссис Монтемайор вдруг стало не по себе, точно часть свинцовой тяжести, что лежала на душе Элеттры, передалась ей.
– Какой у тебя грустный голос… Голубушка, я понимаю, прошло так мало времени, с тех пор как твой отец… Тебе необходимо выговориться. Я ведь твой друг, ты можешь доверять мне. Я сама потеряла немало дорогих мне людей. Я почти сроднилась со скорбью.
Слепые глаза смотрели прямо в истерзанную душу Элеттры, и та не могла больше притворяться.
– Миссис Монтемайор, я, безусловно, доверяю вам и знаю, что вы хотите помочь мне от чистого сердца… Но я не могу говорить с вами о моем отце. Я не готова пока.
Миссис Монтемайор так и глядела на нее, понимая, что ее гостья явно что-то недоговаривает. Элеттра помолчала немного, чтобы набраться сил для тяжелых откровений. И в следующее мгновение она наконец открыла правду, терзавшую ее:
– Несколько дней назад не стало моей одноклассницы.
– Господи! Да что ж такое?! Как это произошло?!
– У нее были проблемы с сердцем. И еще она очень сильно похудела, – говорила Эл, чувствуя, как в горле набухает ком. – Мы мало с ней общались, но… – и тут она расплакалась.
– Голубушка…
– Мне бы хотелось поменяться с ней местами.
– Прекрати немедленно! Нельзя такое говорить! – перепугалась миссис Монтемайор.
– Но я хочу! Смерть – это такое облегчение! Почему мы цепляемся за эту чертову жизнь?! Что в ней хорошего? Маленький проблеск счастья, а остальное – тьма! Только тьма!
– Только тьма… – повторила графиня, опустив глаза.
Элеттре вдруг стало совестно… «Как можно говорить о тьме человеку, который погружен в нее в буквальном смысле? Откуда тебе знать, что такое настоящая тьма, глупая ты гусыня?!»
– Миссис Монтемайор…
– Нет, ты права. Наша жизнь, как эта книга, – графиня положила свою сморщенную руку на том Достоевского, – такая же мрачная и тяжелая. Но ведь и интересная, согласись?
– О да… – нервно усмехнулась Эл.
– Мы обязаны «прочесть» ее от начала и до конца. Столько, сколько нам отведено, – успокаивающим голосом продолжала миссис Монтемайор. – И потом, тот проблеск счастья, о котором ты говоришь, ведь это же прекрасно! Это сладкое утешение. По-моему, ради него стоит жить. И ради любви, разумеется. Неужели ты хочешь покинуть своего Арджи? Тебе ведь так хорошо с ним, он любит тебя.
– В том-то и проблема, миссис Монтемайор. Он любит меня, а мне с ним просто хорошо… – вдруг призналась Элеттра и слегка обрадовалась тому, что тема их беседы изменилась.
– Но как же так?..
– Мне нравится, что он заботится обо мне, и я действительно счастлива, когда он рядом… Но, к сожалению, я ничего не могу, да и не хочу предложить ему взамен. Я поступаю гадко.
– Ты – неопытное дитя, не суди себя. Дай время вашим отношениям.
– Вы полагаете, что у нас еще есть шанс?
– Элеттра, я в этом уверена! – радостно воскликнула миссис Монтемайор.
Элеттра покачала головой, перевела грустный взгляд на окно, в которое стучал разбушевавшийся ветер, и сказала:
– А что, если я вас обманула? Если все совсем не так?
– Не пугай меня, Голубушка…
– Я соперничала с одной девушкой из-за Арджи. Вскоре наше соперничество переросло в настоящую войну. Это была грязная, жестокая борьба. Я вроде победила… Но теперь я смотрю на Арджи и понимаю, что оно того не стоило. Я не люблю его, и мне следовало бы признаться ему в этом. Но в то же время я ловлю себя на мысли… Зачем же я все это терпела? Ради чего я столько страдала? А, может, я просто испытываю то, о чем говорил Ницше? «После опьянения победой возникает чувство великой потери…» – Элеттре было мерзко от своих слов. Вкус правды всегда отвратителен. Ей в самом деле было хорошо с Арджи, она дорожила им и испытывала глубочайшую благодарность к нему, но что-то тут было не то. И что именно – она поняла совсем недавно. Не любовь ее связывала с ним, и даже не влюбленность, а та самая благодарность за то, что он обратил на нее внимание, окружил заботой тогда, когда она особенно в этом нуждалась. Также Эл понимала, что из-за Арджи на нее обрушился гнев Никки, и сколько всего еще было! Неужели все зря? Но сколько еще она будет обманывать его и себя? Сколько еще будет мучить свое сердце, в котором нет ничего, кроме боли? – Ну что… вы до сих пор считаете, что у наших отношений есть шанс?
На лице миссис Монтемайор застыло неподдельное удивление. Эл улыбнулась и тут же покраснела от стыда. Не стоило ей так откровенничать со своей взрослой подругой.
– Миссис Монтемайор, пора пить лекарства, – прозвучал голос помощницы графини, Гарриет Клэри.
– Ох, Голубушка, мне дурно от твоих слов, – обратилась графиня к Элеттре.
– Извините меня… Забудьте все, что я вам сказала. – Эл почувствовала, что вот-вот снова разрыдается.
– Ну уж нет. Мы обязательно обсудим все в следующий раз, договорились? Я пока все обдумаю и придумаю, как помочь тебе. А ты взамен должна помочь мне. – Графиня тепло улыбнулась, и Элеттра тут же повеселела.
– С удовольствием, но как?
– Скоро ко мне приедет внучка из России, Искра. Она будет учиться с тобой в «Греджерс». Я очень хочу, чтобы ты подружилась с ней.
– Считайте, что мы уже подруги. Уверена, мы быстро найдем общий язык. – Ох, если бы Элеттра знала, какой будет ее первая встреча с Искрой… Но тогда она премило улыбалась, полагая, что ей не составит труда исполнить просьбу ее любимой графини.
– Благодарю тебя!
– Миссис Монтемайор, лекарства, – строго напомнила о себе Гарриет, бросив испепеляющий взгляд на Элеттру.
– Да-да, Гарриет. Ну, до скорой встречи, моя дорогая!
– До скорой встречи. – Элеттра обняла графиню, взглянув при этом в ответ на негодующую помощницу. Эл давно поняла, что Гарриет ревнует свою хозяйку к ней, и отчего-то эта ревность была ей приятна.
* * *
Гарриет отправилась на вокзал, чтобы встретить внучку миссис Монтемайор. Найти ее было проще простого – это существо выделялось из толпы, от него разило страхом и чужеродностью. Гарриет усмехнулась, разглядев поближе то, во что оно было одето – старая шапка с вязаной, напоминавшей растерзанные половые губы, розой сбоку; потертые джинсы; грязные ботинки и простенькое серое пальто, на котором красовалась тысяча и одна катышка. На лице этого существа Гарриет заметила слегка смущенное выражение. Девушка казалась затравленной, словно сбежала из плена.
– Искра?
Существо вздрогнуло и медленно подняло раскосые разноцветные глаза на Гарриет. Правый глаз был темно-карим, левый – ярко-голубым. Необычные глаза – единственное, что притягивало взгляд к этому несуразному человечку. Искра была невысокого роста, худенькая, волосы редкие, светло-русые, лицо бледное. Острый подбородок, длинный вздернутый нос вкупе с широкими, светлыми нахмуренными бровями и высокомерно поджатыми тонкими губами делали ее похожей на обозленного вороненка-альбиноса. Но взгляд прекрасных глаз все же выдавал ее страх и замкнутость, что властвовали под этой некрасивой, отталкивающей оболочкой.
– Меня зовут Гарриет Клэри. Я помощница миссис Монтемайор.
– Меня зовут Искра Илларионовна Героева. Я приехала из Санкт-Петербурга, мне восемнадцать лет. Я начала учиться поздно, потому что меня считали неспособной…
Гарриет опешила:
– Подожди, подожди! Я же не из полиции, мне ни к чему знать все твои данные. Где твои вещи?
– Вот. – Искра указала на спортивную сумку, что лежала на лавочке позади нее.
Гарриет подняла сумку и тут же опустила, воскликнув:
– Ничего себе! Что у тебя там, кирпичи?
– Нет, – вполне серьезно ответила Искра. – Зачем мне кирпичи? Там мои вещи: джинсы, свитер, сапоги, шарф, носки, новые трусы. Несколько книг: четыре художественные – одна на русском и три на английском языках, еще…
– Подожди, Искра, – совсем растерялась Гарриет. – Я же пошутила.
– Пошутила?
– Это была шутка… про кирпичи. Не нужно перечислять мне содержимое твоей сумки.
– Но это не может быть шуткой. Моя сумка такая тяжелая, будто набита кирпичами. В этой фразе нет ничего смешного.
Гарриет поначалу думала, что Искра просто волнуется, вот и несет что ни попадя. «Или же ей тяжело быстро перестроиться на английский язык, трудно понять некоторые фразы», – размышляла мисс Клэри. Но теперь… Гарриет с опаской вслушивалась в этот монотонный голос, который изрекал педантичные сентенции, боязливо всматривалась в это удивительное лицо, также она не могла не обратить внимание на заметно странную осанку и неуклюжую походку девушки. С ней явно было что-то не то. Мягко говоря, ее с трудом можно было назвать здоровой…
– Бедная миссис Монтемайор, – заключила Гарриет.
– Почему бедная? Она же вдова графа Монтемайора, а он был весьма богатым человеком, насколько мне известно.
– О боже…
* * *
Мало кто остался бы равнодушным, увидев перед собой величественный особняк четы Монтемайор, что располагался на живописном холме в окружении могучего леса и упирался острыми вершинами башен в хмурое небо. Кто-то восхитился бы этим зрелищем, а кто-то испугался, ведь при взгляде на это серое, строгое здание, выполненное в готическом стиле, создается впечатление, будто оно населено призраками, сама смерть правит им. Но Искра не испытала ни страха, ни восторга, ни даже крошечного удивления. По крайней мере такой вывод сделала Гарриет, не заметив никакой эмоции, ни малейшего оживления со стороны девушки. Та бесстрастно посмотрела на дом своей бабушки и опустила глаза. «Что же ты такое?» – подумала Гарриет. Была надежда, что Искру впечатлит ее комната. Ну а как иначе! Она вряд ли раньше жила в таких королевских условиях. Помещение, несмотря на то что было заставлено разными начищенными до блеска антикварными вещицами, оставалось просторным, поскольку было огромным, но вместе с тем очень уютным. Старинный камин, роскошная кровать с парчовым бордовым балдахином, невероятной красоты люстра и гигантские окна. Комната была настолько прекрасна, что нормальному человеку вряд ли захотелось бы покинуть ее, ведь можно было провести целые десятилетия, рассматривая ее великолепное убранство. Но и тут Гарриет постигло разочарование. Искра, не обращая ни на что внимания, спокойно подошла к кровати, открыла свою сумку и также спокойно начала выкладывать вещи.
– Это все, что у тебя есть? – удивилась Гарриет. Искра в самом деле описала все вещи, которые привезла с собой. Основное же пространство ее сумки занимали книги.
– Да. А это все мои книги. Полагаю, я склонна к эскапизму.
– К чему, прости?
– Мне не за что прощать вас, мисс Клэри. Ваше невежество меня ничуть не оскорбляет. Эскапизм – это когда человек сбегает от реальности. С помощью книг, например.
– Ладно… Переоденься, пожалуйста. Твоя бабушка уже заждалась тебя.
– На мой взгляд, я прилично одета.
– Да? А это что? – Гарриет с трудом подавила смех, указав на ноги девушки. Из дырки на правом носке беззастенчиво выглядывал большой палец.
– Это временная утрата вязки, – объяснила Искра, абсолютно не смутившись.
Когда Искра перешагнула порог гостиной, в которой ее дожидалась миссис Монтемайор, она услышала громкий лай, а затем увидела упитанную немецкую овчарку, что издавала эти страшные звуки, и замерла.
– Тише, Найда. Это свои, – обратилась графиня к собаке, а потом переключилась на внучку: – Ох, девочка моя! Ну здравствуй, дорогая! Как давно я не говорила с родной русской душой. Прости за этот акцент. Ах, какое счастье!
Найда подбежала к Искре, понюхала ее ноги, затем вернулась к хозяйке, села и стала с любопытством наблюдать за разыгрывающейся сценой.
– Проблемы со зрением передаются по наследству?
– Э-э… ну… да, а что?
– Значит, я тоже ослепну. Я не смогу читать, не смогу наблюдать за людьми, а я очень люблю наблюдать за людьми, они смешнее животных в зоопарке! Это ужасно! Я бы на вашем месте застрелилась.
На лице графини были и испуг, и недоумение, и следы полной безнадеги. Похожие эмоции испытали бы пассажиры находящегося на огромной высоте самолета, на глазах у которых застрелились бы пилоты.
– Да уж… не так я себе представляла долгожданную встречу с внучкой.
Искра уловила нотки огорчения в голосе бабушки. «Опять я это сделала… Надо исправить ситуацию. Может, сказать комплимент? Люди любят комплименты».
– Болеслава Гордеевна, у вас очень красивая… собака.
– Благодарю. Найда – мое сокровище, – немного расслабилась миссис Монтемайор и даже позволила себе коротко улыбнуться.
«Отлично. Она улыбается, значит, я все делаю правильно. Теперь надо рассказать немного о себе. Люди ценят тех, кто с ними откровенен».
– А я люблю кошек больше, чем собак. Они не воняют и не склонны к этой отвратительной преданности. К тому же собак часто используют в выражениях, содержащих негативную окраску: «Ты – сука!», «Вонючая псина!», «Собачья жизнь», «Собаки лают, караван идет»…
– Миссис Монтемайор, я не понимаю, что она говорит, но вы, видимо, шокированы? – вмешалась Гарриет, заметив, как глаза ее хозяйки с каждой секундой становятся все шире и печальнее, а грудь вздымается все чаще, словно Болеславе Гордеевне не хватает воздуха, и она тотчас потеряет сознание.
– Гарриет, я ее понимаю, но… все равно ничего не понимаю.
* * *
Болеслава Гордеевна была обескуражена, хотя прекрасно понимала, что ее внучка – еще подросток и найти с ней общий язык будет непросто. К тому же внесут свою лепту разные менталитеты, языковой барьер, некоторая скованность, сопровождающая всякую процедуру знакомства, и, безусловно, холодность, поселяющаяся в людях, разъединенных ввиду тяжелых жизненных обстоятельств. Слишком разные они. Графиня была готова к предстоящим трудностям. Утешала она себя только одной мыслью, что это ее родная, да и к тому же единственная внучка. Она обязана быть доброжелательной и терпеливой с ней. Болеслава Гордеевна испытала тот страх, что знаком каждому человеку, в особенности пожилому, который появляется после внезапного предчувствия скорой встречи с Главным Судьей человечества. И для того, чтобы избежать страшного наказания за свое непослушание, многочисленные грехи – необходимо пройти последнее испытание, положительный результат которого сможет смягчить гнев Судьи. Вот Искра и стала для Болеславы Гордеевны тем самым испытанием.
Гарриет предложила хозяйке и Искре прогуляться по дому. Миссис Монтемайор охотно согласилась. Искра молча последовала за бабушкой, ее помощницей и Найдой. Они быстро обошли множество комнат и задержались в галерее, на стенах которой висели портреты всех, кто носил фамилию Монтемайор. Особое внимание графиня уделила своему покойному мужу. Герберт Осбеорн Эйр Монтемайор глядел суровым взглядом с огромного полотна на посетителей галереи. Болеслава Гордеевна с удовольствием поведала о нем. Герберт – британский дворянин, миллиардер. Богатство его семьи основано за счет владения чрезвычайно дорогостоящей недвижимостью в фешенебельных районах столицы.
– Вы ослепли до свадьбы с ним или после? – задала вопрос Искра.
– Почему ты интересуешься?
– Зрячая женщина вряд ли вышла бы замуж за такого некрасивого человека.
– Ну… Герберт, конечно, не образец красоты, но все-таки в нем было кое-что притягательное.
– У вас есть общие дети?
– Нет. К сожалению, Господь не позволил нам испытать такую радость…
– Это хорошо.
– Почему хорошо?
«Кажется, я сболтнула лишнего. Необходимо продолжить разговор как ни в чем не бывало.»
– Болеслава Гордеевна, как вы познакомились?
– Ох… – Графиня широко улыбнулась. – Я работала в столичном театре. Герберт однажды попал на мое выступление и влюбился в меня до беспамятства. Его родители были против нашего союза. Конечно… Я – русская, без роду и племени, да еще и с ребенком от первого брака. Но Герберта все это ни капли не волновало. Он пошел наперекор семье и сделал мне предложение. Долгие годы мы жили в Ирландии, в невзрачном маленьком-маленьком домике. Без денег, поддержки. Голодали. Нелегкое было время. Потом мы узнали, что старший брат Герберта погиб. Его отец решил восстановить с нами связь, так как ему нужен был наследник. Погибший сын не оставил потомства. Меня кое-как приняли в семью. Знаешь, я полюбила Герберта не из-за его денег и родословной. Я полюбила Человека, его огромное сердце, потрясающую душу. Если бы у меня была возможность обменять все эти хоромы, драгоценности на то, чтобы мой Герберт вернулся ко мне, я бы не задумываясь согласилась. Любовь – вот мое богатство.
Удивительное дело, всякий раз, когда графиня говорила о любви, ее трупно-серое лицо покрывалось застенчивым румянцем, как у незрелой девчушки, заметившей на себе пылкий мужской взгляд.
– Болеслава Гордеевна, почему вы не спрашиваете меня про мою мать?
– А я должна? – улыбка тут же исчезла с лица женщины.
– Обычно люди интересуются жизнью своих родственников.
– Разве Павла не поделилась с тобой нашей историей?
– Нет.
– Ну и слава богу. Ни к чему тебе об этом знать. Да ты и не поймешь.
– Я хочу знать. И я пойму, если вы будете говорить со мной на русском, цыганском, итальянском, французском, немецком или английском языках. Другие я пока не знаю.
Болеслава Гордеевна впервые была рада тому, что Всевышний лишил ее зрения. Не хотелось ей видеть свою внучку, не хотелось еще больше в ней разочароваться. Ее манера речи, мысли, поведение – все в ней отталкивало. Девушка была неглупа. Но высокий интеллект перекрывали какая-то патологическая детская наивность, это странное ее свойство все воспринимать буквально и стремление вставить неподходящие, часто не имеющие никакого отношения к теме разговора ремарки. Наверняка это нелепое, бестактное создание еще и страшненькое, неухоженное, ведь примесь «грязных» генов определенно проявила все признаки и сказалась главным образом на ее внешности. «О Боже, дай мне сил достойно справиться с этим испытанием…» – постоянно твердила про себя миссис Монтемайор.
– …Ну и утомила ты меня, девочка моя. Гарриет, принеси мне ужин в мою спальню, а ты, Искра, можешь погулять по дому самостоятельно. Здесь еще много чего интересного…
* * *
– И вот последняя на сегодня. – Гарриет протянула хозяйке очередную пилюлю, что входила в список ежедневно употребляемых ею, поддерживающих дряхлое здоровье, препаратов.
– Спасибо, Гарриет, – устало произнесла графиня.
– Вижу, у вас не задалось знакомство с внучкой, – сказала Гарриет, принимаясь расчесывать седые тонкие волосенки миссис Монтемайор.
– Ох… Это огромное разочарование. Я так хотела встретиться с ней, так ждала этого дня, и тут такое…
– Да, она немного странная.
– Немного? Я столько лет живу на этом свете, но еще ни разу не встречала таких людей, как она. Все-таки верным было решение отправить ее в «Греджерс». Устроить ее туда было сложно, но крайне необходимо. Я не смогу жить с ней под одной крышей. Вряд ли это безопасно…
– Искра очень расстроилась, когда узнала, что «Греджерс» – это школа-пансион. Она сказала, что хочет жить с вами… Нет, не так. Она сказала, что ДОЛЖНА жить с вами.
– Да мало ли что она сказала! Я даю ей шанс на нормальное будущее. Человека хочу из нее сделать. В «Греджерс» жесткая дисциплина, ты сама знаешь, это очень полезно. Да и Элеттра, моя Голубушка, будет контролировать ее.
– В любом случае, вы можете отправить ее обратно в Россию. Что вам мешает?
– Мешают долг и надежда. Может, она изменится? А то и вовсе придуривается? Ведь я же не такая, и Павла у меня нормальная…
– А отец девочки? Каким он был?
– Гарриет… вот в нем-то вся и беда. Он был цыганом!
– О-о…
– Да-да… Это такой позор! Ох, не хочу говорить…
– Миссис Монтемайор, успокойтесь. Мне кажется, вы поладите с Искрой. Это же все-таки ваша кровь.
– Дурная кровь! – воскликнула в ярости графиня, а после до нее и Гарриет донесся странный звук. Что-то где-то громко звякнуло. – Что это?
Гарриет подбежала к раскрытой двери, глянула в коридор и увидела Искру, что на цыпочках бежала в свою комнату.
– Найда шкодничает, наверное. Пойду посмотрю, – солгала Гарриет и направилась к комнате Искры.
Искра по велению бабушки гуляла по дому, и когда она добралась до крыла, в котором находилась спальня графини, Гарриет завела разговор о ней. Искра все слышала, все стерпела. Почти… Когда Болеслава Гордеевна сказала: «Дурная кровь!» – сколько же гнева и пренебрежения было в ее голосе! – Искра не выдержала и помчалась к себе, при этом случайно задев рукой пустой подсвечник.
Гарриет зашла к Искре. Та сидела на кровати, тяжело дыша. Выглядела она, как всегда, запуганной.
– Искра… – Девушка подняла на нее свои разноцветные глаза, покрытые пеленой слез. «Черт возьми! В нее, оказывается, встроены эмоции!..» – изумилась Гарриет. – Ну как ты? Обустроилась?
Искра ничего не ответила. Гарриет подошла к ней, бросила взгляд на прикроватную тумбочку. На ней стояла фотография в дешевой рамке – Искра держит за руку какого-то черноволосого мальчика – рядом находился флакончик с назальными каплями, возле него лежали шариковая ручка и блокнот. Все было аккуратно разложено, в одну линию, на одинаковом расстоянии. Гарриет заключила, что Искра обладает еще одной характерной чертой: она чересчур педантична и наверняка болезненно относится к нарушению порядка своего скромного имущества.
– Кто это? – Гарриет дотронулась до фотографии, решив проверить таким образом свою теорию.
– Не трогайте!
Мисс Клэри была вполне удовлетворена реакцией Искры. Значит, она уже чуть-чуть понимает ее и вскоре, возможно, найдет к ней подход. А там, может, и власть над ней появится. Последняя мысль согрела душу Гарриет, и она продолжила осторожно завоевывать доверие девушки:
– …Не обижайся на свою бабушку. Она немного ворчливая…
– Я не обижаюсь. Я давно смирилась с тем, что меня никто никогда не примет. Сначала меня ненавидели за то, что моя мать русская, потом из-за того, что мой отец – цыган. Меня презирали, считая слабоумной, а потом начали бояться, осознав, что я слишком умная, и назвали больной. Я везде лишняя, я для всех неправильная. Так будет всегда, пока я дышу, – монотонно проговорила Искра, глядя в никуда.
– М-да… непростая ситуация. Мне жаль тебя, правда. Ты приехала, надеясь, что бабушка полюбит тебя, и у тебя тут начнется новая жизнь, но…
– Нет, – резко возразила Искра. – Я приехала, чтобы убить бабушку и забрать свое наследство.
Последовала долгая, напряженная пауза, а затем Гарриет громко рассмеялась.
– А я-то думала, что у тебя совсем нет чувства юмора! Но спешу тебя расстроить. Ты не единственная наследница.
– Как это? У Болеславы Гордеевны и Герберта нет общих детей. С моей матерью бабушка не общается. Значит, я единственная наследница.
– Дело в том, что есть тут одна особа… Вот уже три года она навещает миссис Монтемайор. Твоя бабушка души в ней не чает, относится как к родной. Уверена, она уже внесла ее в свое завещание. Так что, увы, всем твоим планам – конец! – И тут Гарриет снова засмеялась, до сих пор не замечая никакого подвоха в словах Искры… и резкой смены выражения ее лица. Оно вдруг утратило признаки кротости и непонятного страха. Теперь было в нем что-то другое. Что-то зловещее…
– Кто эта особа?
Гарриет ответила, продолжая смеяться:
– Элеттра Кинг. Ты скоро с ней познакомишься. Она учится в «Греджерс».
«Всем твоим планам конец… Всем твоим планам конец!!!» – эти слова воскресили в Искре то, что она так долго и отчаянно скрывала. В ней пробудилось то, перед чем она была бессильна…
Это не сулило ничего хорошего.

Глава 3
Лаффэрти покинули Бэллфойер только с двумя чемоданами и тремя коробками с личными предметами, типа записных книжек, памятных подарков и фотографий. Большинство ценных вещей, всю технику, мебель им пришлось продать вместе с домом, чтобы кредиторы навсегда оставили их в покое. Спенсер обратился за помощью к своим близким и родственникам жены, к друзьям (Мэйджа не рискнула попросить денег у своих подруг. Ей было стыдно, особенно перед Аннемари Брандт, поэтому здесь я имею в виду знакомых Спенсера), но получил лишь сочувствие на словах, пожелания удачи, несколько бессмысленных советов и скупые оправдания, мол, никто не может приютить их и одолжить им денег, поскольку у всех семьи, у всех проблемы, ох, много проблем! «Вы выкрутитесь, вы обязательно выкрутитесь, а мы будем за вас молиться!» Полагаю, такое отношение к себе Спенсер заслужил из-за того, что, когда к нему обращались за помощью, он отвечал так же, хотя имел возможность одолжить денег столько, сколько нужно, еще и Мэйдже запрещал помогать. Из-за этого от Мэйджи отвернулись родные, когда ее отцу была необходима финансовая поддержка во время кризиса. «Я все заработал сам. Я ни секунды не расслабляюсь! И никогда не опущусь до того, чтобы попрошайничать, как бы трудно мне ни было! А эти трутни только и ждут, когда я над ними сжалюсь, считают, что я им что-то должен. Никому я ничего не должен. Если у них нет мозгов, смекалки и таланта зарабатывать – это не мои проблемы», – так объяснял свою позицию Спенсер. Таким образом, он сам посадил это семя чудовищного безразличия, а теперь пожинал горькие плоды.
Пока Мэйджа с Калли занимались подготовкой документов для перевода в «Блэкстон», Руди взял на себя поиски нового крова для несчастных бэллфойерцев и поселил их в своем жилище. Напомню, его дом был очень скромным, крохотным, и каким-то чудом в нем удалось разместиться двум семьям: Салли, Райли и Руди жили в родительской спальне, а Калли, Спенсер, Мэйджа и Бенни довольствовались комнатой Руди. Все помещения в доме Фоксов были тесными каморками, в которых невозможно было сделать шаг, чтобы не толкнуть случайно кого-то, а еще, несмотря на то что за окном царила зима, в доме было душно, как в знойный летний вечер, из-за такого количества людей. Тем не менее отсутствие комфорта, свежего воздуха и угроза развития клаустрофобии ничуть не отягощали жизнь четы Лаффэрти. Фоксы трогательно заботились о них, словно те были их родственниками. Спенсер и Райли быстро поладили, и на долгие-долгие часы их увлекали разговоры о политике, армии, религии и спорте, ну а после два новоиспеченных товарища до самого утра развлекали друг друга игрой в бридж. Мэйджа и Салли – абсолютно разные женщины, как внешне, так и внутренне, и при других обстоятельствах они вряд ли обратили бы друг на друга внимание. Салли жутко волновалась при виде Мэйджи, поначалу. Такой же трепет люди испытывают при личной встрече с монаршими особами. Мэйджа же сначала испытывала некое пренебрежение к миссис Фокс. Что ее может связывать с этой грузной, простой женщиной-хохотушкой (Салли постоянно заливисто хохотала по поводу и без)? Плюс ко всему Мэйджа обнаружила в себе зависть к Салли Фокс. У той был дом, крепкое здоровье и врожденный оптимизм, держащий ее на плаву. Салли привыкла существовать в этом тесном, убогом мирке, ее не пугают трудности, ей нечего терять, и поэтому ее можно назвать счастливой. А вот у Мэйджи почти не осталось сил, чтобы вытерпеть все эти внезапно навалившиеся на нее невзгоды. Не знала она, что опаснее: ее смертельная болезнь или же невыносимое отчаяние, что душит ее с того самого дня, как Спенсер рассказал ей о своих проблемах на работе.
Позже Мэйджа все-таки прониклась к Салли всей душой. Ведь если тонюсенькие стебельки одуванчиков способны пробить асфальтный пласт, то и хиленькие зачатки необычной дружбы вполне могут пробиться через твердую преграду, образованную разными характерами, образами жизни и мышлением. Мэйджа уже не могла представить свою жизнь без этого звонкого, заразительного смеха, ее умиляло смущение Салли, что выдавали ее покрасневшие пухлые щечки, а также восхищала щедрость открытой души этой бедной женщины. Миссис Фокс, несмотря на скромный достаток, всегда баловала своих гостей вкуснейшими свежими угощениями. Те зимние вечера Лаффэрти и Фоксы проводили все вместе, дружно, с шутками и задушевными разговорами. Такие разные семьи, но вместе с тем такие близкие, родные…
Руди, как и обещал, нашел новый дом для Калли. Вернее, не дом, а комнату в голхэмской квартире, которую сдавали миссис и мисс Гарвинг. Руди узнал об этих дамах от своего коллеги, Харпера Дила, тот уже много лет был их арендатором. Комната была просторная, обставленная новой мебелью, и хозяйки взимали за аренду не такую уж высокую плату.
Калли не понимала, откуда, ну откуда у нее столько терпения, как ей удается все спокойно и достойно принимать, ко всему привыкать? Совсем недавно Калли жила в шикарном особняке, ей угождали прислуги, а теперь она обустраивается в комнате, в которой даже прислуга не согласилась бы жить. У Калли в голове не укладывалось, как они вчетвером будут делить эту комнату, как будут готовить на общей кухне, как долго будут привыкать к постоянному надзору щепетильных хозяек? А еще ей придется спать с братом, так как в комнате всего две кровати… Однако Калли была уверена в том, что, как бы тяжело ни было, ее семье удастся прижиться в этом новом, чуждом мире и обрести нечто похожее на счастье.
И вот она, как могла, обустраивала скромненькое жилище для своей семьи: безмятежно раскладывала вещи, двигала шкафы (в комнате было два шкафа: книжный и для вещей), делая из них перегородки и организовывая таким образом общие и личные зоны жильцов. Благо квартира располагала двумя ванными, и хозяйка полностью отдала в их пользование одну из них. Калли открыла ванную и невольно вскрикнула. Толстый, обрюзгший мужик стоял у раковины и мыл… пупок. Это был Харпер Дил.
– Простите… – вырвалось у Калли.
– Ничего. Не смущайся. Мы ведь теперь не чужие люди, правда? – Харпер отвлекся от своего пупка и осмотрел девушку премерзким взглядом. – Я рад, что у меня появилась такая симпатичная соседка.
– Мистер Дил, а что вы здесь делаете?
– Странный вопрос. Я здесь живу. – Харпер захохотал, да так громко, что, казалось, вот-вот рухнет потолок.
– Миссис Гарвинг выделила нам эту ванную. Я думала, вы знаете.
– Вам? – нахмурился Харпер.
– Да. Нас четверо, и мы будем пользоваться этой ванной, а в вашем распоряжении хозяйская.
Харпер вдруг помрачнел, весь его псевдодружеский настрой исчез восвояси:
– Ты что же, думаешь, что можешь командовать мной?! Я здесь уже пять лет живу, между прочим!
– Поздравляю вас, это великое достижение. Но я лишь донесла до вас решение хозяйки. По-моему, оно справедливое.
– Ха! Справедливое! Да черта с два! Аристократы долбанные, считаете нас плебеями и понукаете нами! Ну нет уж, деточка. Вы здесь – никто! И вы будете жить по моим правилам!
– С чего бы? Это не ваша квартира!
– Не моя. Но скоро ты поймешь, что я здесь имею кое-какое влияние. Так что дружи со мной, деточка, – осклабился Харпер. – Так уж и быть, я позволю вам пользоваться этой ванной. Только вещи мои не трогайте! Я выделю вам вот этот уголок, устраивает? – Харпер указал на маленькую полочку в углу, которая должна была уместить все предметы гигиены целой семьи, в то время как в его распоряжении были три таких же полки в другом углу и два шкафчика под раковиной. – Ну, конечно, устраивает! – и снова последовал громкий, издевательский смех.
Калли мысленно послала его к черту и отправилась к Рут Гарвинг – старшей хозяйке. Она делила с дочерью самую большую комнату в квартире.
– Миссис Гарвинг…
– Что? Не успела въехать, а уже начались какие-то проблемы?
Калли поняла, что та слышала ее спор с Харпером.
– Понимаете ли…
– Нет! Я не желаю ничего слышать! У меня голова болит! Очень сильно… Дождись мою дочь и с ней все обсуди.
– Хорошо, – спокойно ответила Калли, поразившись своей выдержке.
– Да, и еще, – остановила ее Рут. – Тебя разве не учили стучать в дверь, перед тем как войти? Вот уж не думала, что богатенькие бэллфойерские девочки обделены знаниями о правилах приличия.
Рут безумно льстило то, что у нее поселились люди из высшего сословия. Она не упускала шанса позлорадствовать, поэтому частенько вставляла вот такие сложносочиненные фразы, которые, как ей казалось, убеждали ее собеседника в том, что она не пальцем деланая и может дать фору светским людишкам. Калли веселила эта показная манерность.
– Извините, миссис Гарвинг, – сказала она, снисходительно глядя на Рут.
Немного погодя в комнату Калли зашла Долли Гарвинг – дочь Рут.
– Ну, что у тебя стряслось?
– Долли, мистер Дил не хочет уступать нам ванную, а ведь мы договорились, что…
– Ну не хочет, значит, не хочет. Что мне сделать?
– Как что? Вы же хозяйка. Вы должны поговорить с ним, напомнить ему, кто в этом доме главный.
– Мистер Дил – славный человек и мне бы не хотелось портить с ним отношения. Неужели это принципиальный вопрос? Я понимаю, у вас, в вашем доме в Бэллфойере, – эти слова были произнесены с едкой насмешкой, – была личная ванная даже у подвальных крыс, но у нас, простых смертных, все иначе. И ты либо привыкай, либо съезжай.
– Долли, а мы ведь съедем. Не пугай меня.
– Ради бога! Только вряд ли вам удастся снять что-нибудь за такую же цену. Мы ведь вам сделали приличную скидку и разрешили заплатить через месяц, не так ли?
Калли молча согласилась. Долли права, эта комната – единственное, на что они могут рассчитывать, им ни в коем случае нельзя упускать этот шанс. Да и к тому же совесть уже не позволяет ей стеснять Фоксов. Долли улыбнулась, удовлетворенная своей победой и окрыленная властью, а после сказала:
– Калли, а в твоем гардеробе найдутся длинные домашние штаны и какая-нибудь просторная футболка?
– Да, конечно, а что?
– Надень их. А вот это все сними, – приказала Долли, с презрением рассматривая коротенькие шортики и облегающую майку, в которые была одета Калли. – У нас здесь живет мужчина! Постыдилась бы!
В этот момент Калли поняла, о каком влиянии говорил Харпер. Долли, видимо, была влюблена в этого мерзкого мужлана и ревновала его ко всем особям женского пола. Возможно, и матери ее доставалось от нее. Долли станет оправдывать любое действие Харпера, сама будет подчиняться ему и отчитывать Калли за ее справедливые претензии и… даже шорты. Да уж. Какое же унижение!
Когда Долли покинула комнату, Калли принялась разбирать последнюю коробку с безделушками – останками прошлой жизни. Она взяла ее в руки, решила отнести к шкафу и тут… дно коробки прорвалось, и все ее содержимое с грохотом упало на пол.
Все. Это стало последней каплей. Калли со всей силы пнула коробку, сама упала на пол и зарыдала.
В один миг твердая земля под ногами Калли превратилась в зыбучий песок. Отец разорен, мама больна, да еще и этот долг Фрай… Зачем, ну зачем она ввязалась во все это? Неужели нельзя было как-то иначе помочь Элеттре?! О чем она думала тогда?
Калли рыдала взахлеб, совсем не беспокоясь о том, что хозяйки могут услышать ее плач. Ох, еще эти хозяйки, пытающиеся самоутвердиться за ее счет! И этот мистер Дил! Черт возьми, ей пришлось воевать с этим убожеством из-за ванной! Да что же происходит с ее жизнью, а?! «Я хочу быть маленькой девочкой! Я не должна ничего решать и терпеть все это. Сколько всего навалилось… Господи, да за что ж ты меня наказываешь?! Я не могу больше, не могу, не могу!!!»
А еще Джел… Нет, о ней она думать не будет. Только не сейчас. Мысли о Джел убьют ее!
Но вдруг Калли взглянула на разбросанные вещи. Взгляд ее главным образом упал на фото. Фото с Джел… Калли уже и не помнила, когда была сделана эта фотография. На ней были запечатлены крупным планом смеющиеся мордашки подруг. На обратной стороне было что-то написано. Калли тут же узнала аккуратный почерк Джел.
– «В каждой сложной ситуации у вас есть выбор: либо стать раненым, либо стать мудрее», – прочла вслух она.
Это была цитата Садхгуру, которого боготворила Джел. Она подарила Калли этот снимок вместе с презентом из Индии. Кажется, это были благовония… Калли тотчас перестала плакать. Она читала эти слова снова и снова. Казалось, что ей их говорит в данную минуту сама Джел своим нежным, успокаивающим голоском. Калли стало так спокойно…
«Я стану мудрее, – решила она. – У папы трудности – я буду его опорой. Мама болеет – я сделаю все, чтобы облегчить ее страдания и помочь ей быстрее выздороветь. Бенни очень переживает из-за всего произошедшего – я буду рядом, стану взрослой ради него. Он всегда может на меня положиться. Новая школа – это ерунда. Ссора с подругами – тоже пустяк, по сравнению со всем остальным. Я рада, что у моей семьи появилась хоть какая-то крыша над головой, и я постараюсь сделать так, чтобы мы больше не знали бед. Я верну долг Фрай. Я смогу. Я спасла жизнь Элеттре. Отправила в ад ублюдка и заплатила за это не такую уж большую цену. Никогда больше не буду попрекать себя и жалеть о содеянном».
* * *
Наконец чета Лаффэрти переехала в квартиру миссис и мисс Гарвинг. Калли устроилась официанткой в «Кэнди Грэдди». Рэми попросила своего отца платить Калли вдвое больше, чем остальным официантам. Калли об этом ничего не знала, только радовалась хорошей зарплате и возможности оплачивать комнату без задержек. Так ведь еще надо было что-то есть, покупать одежду, но самое главное – обеспечивать маму всеми необходимыми лекарствами, в частности обезболивающими, без которых та уже редко могла обходиться. Поэтому Калли брала дополнительные смены и подрабатывала уборщицей…
– Ох, детка, ты сегодня совсем поздно, – сказала Мэйджа, когда Калли вернулась с работы.
– Обычно я иду коротким путем, но сегодня решила изменить маршрут. Погода шикарная! – Калли призвала на помощь все свое мужество, чтобы ее голос звучал бодро и мама не догадалась о том, что она еле стоит, ведь задержаться ей пришлось потому, что она вызвалась заменить одного разнорабочего и до темноты вместе с грузчиками таскала ящики с продуктами на склад.
– Калли, я не хочу, чтобы ты работала. Тебе нужно больше отдыхать, чтобы настроиться на учебу в новой школе… Это же такой стресс, ты вымотаешься совсем!
– Ничего подобного. Я не устаю. У меня легкие обязанности, думать много не нужно, ходи с подносом да улыбайся гостям. К тому же ко мне каждый день приходят одноклассницы, я болтаю с ними и слушаю новые сплетни. А еще я подружилась с одним поваром, он постоянно угощает меня пирожными. В общем, это не работа, а развлечение! И платят мне за это развлечение хорошие деньги.
– Какая же ты врушка.
Мэйджа была права, Калли действительно лгала. Да, одноклассницы приходили к ней, но ни о каких веселых, душевных посиделках, что в красках описала Калли, и речи не шло. Все приходили в «Кэнди Грэдди», дабы посмотреть, что стало с Калантией Лаффэрти, подругой Главной леди. Это было унизительно для Калли, но и с этим ей удалось свыкнуться. Ни с каким поваром Калли не дружила, у нее не было времени на то, чтобы заводить с кем-то дружбу. И есть. Калли ела редко и очень мало, оттого вид у нее был болезненный, уставший, жалкий, что не могло не радовать ее бывших одноклассниц. Многие из них, еще когда Калли училась в «Греджерс», завидовали ей, и причин для зависти было множество: она дружила с Дианой, жила с ней в одной комнате, плюс ко всему была такой миленькой, утонченной. А еще Калли была склонна к бесчувственному высокомерию, подражая Брандт, и время от времени любила сотрясать воздух пустым бахвальством, как Никки, это многих бесило. А теперь… М-да. Моет полы да собирает объедки со столов. И подруги ее знать не желают.
– Ты была сегодня у врача?
– Нет. Он перенес прием, – ответила Мэйджа.
– В который раз он это делает?!
– Калли, у него куча тяжелобольных пациентов, и если бы я была одной из них, то он бы вызывал меня как можно чаще.
Сухое, бледное лицо Мэйджи попыталось изобразить улыбку. Калли же чувствовала, что что-то здесь не так. Врачи часто перестают тратить свое время на безнадежных пациентов. Из-за этой мысли у Калли едва не лопнуло сердце. «Нет… нет!!! Мама права. У нее стабильное состояние, и поэтому врачи не беспокоят ее лишними визитами. Не стоит тревожиться».
Бенни, что сидел за столом все это время и слушал разговор матери и сестры, тяжело вздохнул и отвернулся от женщин, чтобы те не увидели его слез. Мэйджа сообщила ему и мужу о своей болезни. Ей пришлось это сделать, потому что с каждым днем притворяться здоровой было все сложнее и сложнее. Она очень похудела, часто теряла сознание, на теле то и дело сами по себе появлялись крупные гематомы и петехии, и ей уже трудно было сдерживать себя, чтобы не застонать от боли. Спенсер и Бенни отреагировали спокойно, хотя обоим хотелось расплакаться и прижать к себе слабенькую Мэйджу, расцеловать ее в надежде, что их ласки смогут исцелить ее, ну или хотя бы утешить. Калли, Бенни и Спенсеру было очень тяжело смотреть, как Мэйджа мучается, но никого из них не покидала надежда на то, что она поправится. Как бы то ни было, Мэйджа под наблюдением врачей. Ее болезнь лечится, нужно только накопить нужную сумму на лечение, консультации, обследования, еще найти деньги на операцию, на восстановление после нее, на поддерживающую терапию, на обезболивающие, на многое, многое…
Спенсер возложил на себя обязанности по уходу за женой, Бенни ему помогал как мог, а Калли работала, была единственным человеком, что приносил деньги в дом. Спенсера в общем-то такое положение дел устраивало. «Все это временно, – успокаивал он себя. – Она молодая, сил полно, не то что у меня, да и работа у нее несложная. А я забочусь о Мэйдже, вожу ее по врачам, готовлю, убираюсь, даже глажкой занимаюсь и думаю, много думаю, как восстановить свое дело. Мне тяжелее всех. Я должен беречь себя. От меня зависит благополучие всей семьи».
– Папа, не хочешь ли ты всерьез увлечься кулинарией? По-моему, у тебя настоящий талант! – восхитилась Калли, уплетая ужин, приготовленный Спенсером.
– Я приберегу этот талант для черных дней. Если уж совсем все плохо будет, тогда устроюсь поваром к вам в «Кэнди Грэдди», – со смехом сказал Спенсер.
– Если могут быть черные дни, тогда эти какие же? – удивился Бенни.
– Бенни, у нас непростой период, но, уверяю тебя, скоро все изменится. Один мой знакомый посоветовал мне обратиться к замечательной женщине. Ее зовут мисс Адоринда, она гадалка, творит удивительные вещи.
– Спенсер, ты в очередной раз доказал, что у тебя скверное чувство юмора, – буркнула Мэйджа.
– Но я не шучу! Мисс Адоринда – действительно уникальная личность. Мой знакомый был на грани разорения, и благодаря мисс Адоринде ему удалось разобраться со всеми финансовыми передрягами и нажить себе тако-ое состояние!
Семья тихо потешалась над наивностью Спенсера.
– Господи, папа, ты прям как Джел. Она тоже верит во всякие такие штуки, – рассмеялась Калли.
– Верила, – резко поправил ее Бенни.
Калли мгновенно поникла. Долго же ей придется привыкать к тому, что о подруге теперь нужно говорить в прошедшем времени. «Нет… Не думай о ней. Будет еще хуже, разрыдаешься при всех, а ты должна быть сильной! Ты их опора!»
– Да… верила, – исправилась Калли и тут же решила продолжить разговор как ни в чем не бывало, как будто сердце ее в данный момент не разрывается от нечеловеческой боли. – Ну, если эта мисс Адоринда сделает так, что я больше никогда не увижу, как Харпер бреет свое мерзкое лицо моей бритвой, то я за.
– Харпер – это еще полбеды. Рут постоянно смотрит на меня, как на привидение. Еще она считает, что я заразна… Ее скудоумие и забавляет, и раздражает, – высказалась Мэйджа.
Не мог промолчать и Бенни:
– А Долли лучше, что ли? Вечно ко мне придирается. Вчера, например, сказала, что я громко глотаю!
– Семья, потерпите еще немного. Я сделаю все, чтобы исправить наше положение. Совсем скоро мы вернемся в Бэллфойер. У нас все наладится. – Спенсер посмотрел на жену, положил свою руку на ее тощую кисть и повторил тихим, но твердым голосом: – Все наладится.
Никогда еще семья Лаффэрти не была такой сплоченной. Финансовые проблемы и болезнь Мэйджи объединили их. Все любили друг друга в три раза сильнее, чем прежде, никто не позволял себе сказать грубое слово своему ближнему. Калли смотрела с восторгом и огромной любовью на своих родителей и братишку, улыбалась со слезами на глазах и думала: «Нет, горе будет, если я потеряю их всех. А пока мы все вместе – я не имею права жаловаться и страдать. Нет никакого горя, есть только небольшие трудности, которые мы непременно преодолеем».
* * *
Рэми провела зимние каникулы у бабушки и дедушки в заснеженном Доннидэе. Она, безусловно, любила своих престарелых родственников, но приехала к ним отнюдь не из-за желания проведать их. Ей просто хотелось сбежать. Не могла она находиться в городе, где каждый третий говорил о Джел и бесцеремонно осуждал ее родителей. Все знали, что мистеру и миссис О’Нилл сейчас, мягко говоря, непросто, но это лишь подстегивало бездушных блюстителей морали. Только ленивый не забросал их жестокими обвинениями. Они же убили свою дочь. Нормальные родители уж точно бы заметили, что с их ребенком не все в порядке, и сделали бы все возможное, чтобы спасти его. Рэми, всегда тонко чувствующая малейшее колебание настроения толпы, не могла найти себе места, жуткие мысли роились в ее голове. Ей настолько осточертело находиться в этой атмосфере скорби и бесчеловечности, что она с радостью изрезала бы каждый клочок своего тела, чтобы медленно истекать кровью, лежа на полу, наслаждаясь долгожданным блаженством, предшествующим неминуемой смерти.
Но у нее оставалось одно важное, незавершенное дело, поэтому ей необходимо было взять себя в руки. И Рэми уехала в Доннидэй.
Увы, ее мечте обрести спокойствие, хотя бы непродолжительное, не суждено было сбыться. И сейчас вы поймете почему.
– Нет, я понимаю, у Грэда полно работы, бесконечные командировки, но Риннон?! Неужели она не могла выделить хотя бы пару дней, чтобы навестить нас? – возмутилась Фрэнси Арлиц.
– Бабушка, я же сказала, она сейчас все свое время уделяет миссис О’Нилл. У той тяжелая депрессия, а мама – спец в таких делах.
– Ну да, это благородное дело… Но знаешь, я уверена, даже если бы не случилось этой трагедии с Джелвирой О’Нилл, твоя мать нашла бы еще какую-нибудь причину, чтобы не приехать к нам!
Фрэнси Арлиц – дама статная, сложная, пылкая, каждое слово она произносила тоном, не терпящим возражений. Эта женщина даже дожив до преклонных лет не переставала контролировать своих мужа и сына. А еще она выбрала излюбленный сценарий большинства свекровей – ревностно относиться к своей невестке, постоянно искать в ней какие-то изъяны, не одобрять буквально каждый ее шаг и пытаться «подогнать» ее под свои стандарты.
– Для нее всегда пациенты важнее семьи, а это неправильно! Да и в конце концов, как она могла оставить тебя? Ты ведь тоже нуждаешься в ее помощи!
– Серьезно? А что со мной случилось, бабушка? Расскажи, а то я не в курсе.
– Рэми, не делай вид, что ты не переживаешь из-за Грейсона.
– Я не переживаю из-за Грейсона. Он жив, здоров, у него все хорошо. Зачем переживать?
– Не паясничай! Ты себя сейчас ведешь, как твой братец!
– А что не так с моим братцем?
– А то ты не знаешь! Мы с Анджелом для него будто не существуем! Вот где он сейчас? Почему не приехал с тобой? Ах, не говори, я и так знаю. Он, как всегда, с кем-то развлекается. Беспутный парень… Грэд ведь хочет видеть в нем надежного наследника, а если Элай станет у руля, то все дело жизни моего сына полетит к чертовой матери!
– Так, если ты начала костерить Элая, то, значит, скоро очередь дойдет и до меня, – сказал Анджел, что сидел все это время в гостиной с внучкой и женой, тихо покачивался в кресле-качалке и боялся лишний раз пикнуть.
– Дедушка, беги, – усмехнулась Рэми, заметив, как Фрэнси перевела грозный взгляд на мужа.
– Да как он побежит-то со своими чахлыми легкими?! Сколько раз я ему говорила, чтобы он бросил курить. Но нет же! Этот болван специально ходит перед мной, дымит, чтобы позлить. Ведь ты будешь умирать долго и мучительно, и мне придется на все это смотреть! А у меня слабое сердце! Я этого не выдержу, понимаешь?!
Да… Фрэнси Арлиц трудно было угодить, ее всегда все огорчало и доводило до бешенства. Вулкан гнева в душе Анджела долго пребывал в спящем состоянии, но Фрэнси сделала все, чтобы добиться его извержения. Анджел возопил:
– Фрэнси, ты можешь хотя бы один вечер помолчать?! Силы небесные, да не курение сведет меня в могилу, а ты!
– Вот, пожалуйста! Я же забочусь о тебе, старый ты обалдуй!!! Ну ничего, Господь Бог покарает тебя за такие слова. Он все видит, друг мой, все!
Тут уже и Рэми не выдержала. Раньше она легко могла переносить бесконечное ворчание бабушки. Но теперь ведь еще и дедушка подключился. Два ворчливых, немощных создания – это уже перебор.
– Как же я люблю бывать у вас, а! Даже не знаю, есть ли еще такое место, как Доннидэй, которое славится такой же «милой» атмосферой?.. Ну разве что ад!
* * *
– Ну, как она?
– Как обычно. Я не знаю, что еще ты хочешь услышать.
– Элай, я хочу услышать заветные слова: «Я все сделал, ей недолго осталось».
– Я все сделаю тогда, когда буду готов, ясно?! Я помню про наш план и не отрекаюсь от него. Это все.
Вдруг Рэми услышала в трубке чей-то до боли знакомый, слащавый смех, и ее всю передернуло.
– Это она, что ли, смеется?
– Рэми, я не могу долго говорить.
– Подожди… Ты молодец. Не торопись. Заставь ее довериться тебе. Я хочу, чтобы она тебя полюбила. Да! И вот когда ты поймешь, что она у тебя на крючке, тогда действуй.
– …Хорошо. Мне пора.
– Подожди, Элай, подожди! Я хочу еще немного послушать, как она смеется. Скоро ей будет не до смеха.
Смех Никки… Ах, какое наслаждение слушать его! С таким же наслаждением Господь наблюдал за веселыми, ничего не подозревающими пассажирами «Титаника», переводя насмешливый взгляд на жаждущий своей жертвы айсберг. Да, этот смех Рэми будет долго вспоминать, после того как их с Элаем план воплотится. Жгучая ненависть к Никки вросла в ее сердце, желание отомстить за подругу, наказать за боль и унижение, за вопиющую несправедливость по отношению к Эл завладело всем ее рассудком, подчинило душу. Все, кто знал Рэми, отзывались о ней как о доброй, отзывчивой, чересчур чувствительной девушке. Но никто не подозревал, что она скрывает. Что мучает ее вот уже несколько лет. Рэми не знала, как с этим справиться. Она могла лишь заглушать на некоторое время те позывы мрачной части своей личности с помощью лезвия. Это было ее наказанием и освобождением. Пока было больно, она ни о чем не думала, становилась самой собой, а вернее той, какой ее все знали и любили. Кроткая, справедливая, ласковая Рэми, любимица семьи и надежный друг.
Ссора бабушки и дедушки встряхнула нервы Рэми, у нее противно засосало под ложечкой. Это означало, что скоро возобновится борьба между ее темной и светлой сторонами и ей снова придется навредить себе, чтобы перекрыть те гадкие ощущения, которые всегда возникают в процессе этой схватки. Но ведь Рэми заключила сделку с Элаем: он помогает ей наказать Никки, а она, в свою очередь, перестает резать себя. Как же теперь быть?
Рэми выбежала на улицу и направилась в сторону парка Доннидэя, надеясь, что свежий зимний воздух утишит ее больной рассудок. Но вдруг она наткнулась на маленький пруд, покрытый льдом. Мысль ударила в нее, как молния в дерево: «Я смогу это перебить». Рэми нашла тяжелую ветку, что валялась неподалеку у какого-то спящего под снежным покровом дерева, и начала с остервенением бить по льду. Слой льда был тонким, Рэми легко удалось расколоть его и сделать небольшую прорубь. Затем она разделась до нижнего белья и, недолго думая, окунулась в ледяную воду.
После этого Рэми заболела и провела три дня в бреду.
– Анджел, она умирает! – кричала Фрэнси.
– У нее всего лишь лихорадка!
– Врач не может приехать из-за непогоды. Да поможет нам Господь!
Голоса бабушки и дедушки были далеко-далеко, где-то в другом мире. Рэми ненадолго приходила в себя, а потом снова погружалась во мрак воспаленного сознания. Жуткие видения тревожили Рэми каждую секунду. Она кричала охрипшим голосом, плакала, разрывала простыни. Фрэнси и Анджел были настолько обеспокоены, что даже и не заметили на теле внучки многочисленные шрамы, когда переодевали, мыли Рэми. Невменяемое состояние Рэмисенты словно передалось и несчастным, растерявшимся старичкам. Два дряхлых зомби с выпученными от страха глазами, как могли, ухаживали за больной внучкой и судорожно молились у ее кровати.
Рэми очнулась после заключительного, самого мощного, безумно страшного видения. Фрэнси и Анджел тоже пришли в себя, обрадовались жутко. Им казалось, что все страшное позади.
Но это было не так.
Однажды Фрэнси зашла в комнату внучки и застала ее у мольберта. Рэми еле-еле стояла, качалась, но тем не менее крепко держала кисть и делала уверенные мазки, не сводя глаз с холста.
– Рэми, а ну живо в постель!
– Я лягу… когда закончу. Мне приснился страшный сон… Нет… Нет, это не сон и не галлюцинация… Это… что-то другое… Оно очень напугало меня… Я должна нарисовать это… И тогда оно больше не будет пугать меня… Мама бы сказала, что таким образом я прорабатываю свой страх…
Спутанные рыжие волосы, каменная маска вместо лица, странный голос – спокойный, чужой, скрюченное, обессиленное тело, на котором висела белоснежная ночная сорочка… Рэми была похожа на какое-то жуткое мифическое существо. Фрэнси испугалась.
Но потом старушка увидела то, что Рэми изобразила на холсте, и поняла, что вот именно сейчас она испытывает подлинный страх, а до этого пребывала лишь в слабеньком душевном потрясении.
– Бог ты мой, Рэми… Что это такое?
– Не знаю… Не знаю… А на что это похоже, по-твоему?
Черный цвет превалировал на этой страшной картине. Внизу была намазана кроваво-красная краска, посередине изображены два серых овала, горизонтальный и вертикальный. Если рассматривать это творение вблизи, то вряд ли удастся что-либо понять. Но если отойти немного…
– Ну… это, наверное, человек. – Фрэнси указала на горизонтальный овал. – Он лежит на чем-то красном. Похоже, это кровь. Много крови…
– А это что? – Рэми ткнула пальцем на вертикальный овал.
– Это… Тоже человек, по-моему. Убийца, может? Ну, если вот этот лежит в луже крови… Да чтоб тебя, Рэмисента! Не знаю я, что это такое! Но от этого нужно сию секунду избавиться! Ради всего святого!
Фрэнси схватила холст и вылетела с ним из комнаты, чуть ли не рыдая от страха.
Рэми так и стояла неподвижно у пустого мольберта. Медленно опустила голову, посмотрела на свои руки. Пальцы были в красной краске, что практически ничем не отличалась от настоящей крови.
– Не помогло… Я все равно боюсь.

Глава 4
Никки, увы, совсем не помнила свои последние зимние каникулы. Но я была рядом с ней, напрасно надеясь, что когда-нибудь она почувствует незримое присутствие моего духа, так что мне не составит труда рассказать вам о том, что ей довелось пережить во время отдыха.
Итак, почему же в архиве памяти Никки не осталось ни малейшей заметочки о том, как она провела каникулы? Да все просто. Беззаботные дни ее были лишены трезвости. Элай увез ее с собой в Тайс, приморский городок, где в арендованном на берегу у подножия скалы домике, что приютил кроме него и Никки еще пять друзей Арлица, на несколько долгих дней воцарилась атмосфера коллективного безумия. Это был грязный, умопомрачительный наркоотрыв. Порошки, таблетки, инъекции, травка в перерывах – вот и весь рацион этой компании… Исчезло время, испарились мысли, забылись переживания, утратился человеческий облик. Тело было способно только смеяться, громко кричать, падать и танцевать, целоваться, еле-еле справлять нужду, нюхать, пить и спать.
Никки казалось, что ей хорошо… Ее душу можно было сравнить с полем, изуродованным минными воронками и усыпанным бесчисленным количеством полусгнивших трупов, на котором теперь, благодаря волшебным веществам, выросли потрясающей красоты цветы… Цветы заполнили воронки и спрятали трупы. Их аромат перекрыл гниль, а насыщенная пыльца покрыла разбросанные кости, обглоданные падальщиками. Так и не скажешь, что совсем недавно на этом самом поле произошла кровопролитная битва. Все хорошо…
Иногда у Никки и Элая включалось сознание на несколько минут – и в мертвой зоне появлялся слабенький сигнал для связи с внешним миром. И тогда ребята вели вялотекущие философские беседы. По крайней мере им казалось, что они были философскими.
– Я… не боюсь смерти. Я боюсь страшного финала жизни, – сказал однажды Элай, растягивая каждое слово.
– Страшного финала? – спросила Никки. Она лежала на полу, лицом к стене, нежно гладя шероховатые обои. Элай разлегся рядом, устремив немигающий взгляд в потолок.
– Да… У тебя может быть красивая жизнь. Тебя могут любить, завидовать тебе. Ты можешь быть успешным, даже войти в историю… И вдруг твое сердце решает остановиться, когда ты сидишь на толчке. И на веки вечные тебя запомнят как обосранного мертвеца… Твои достижения, ум, харизма и обаяние больше никого не волнуют… Не так важна сама жизнь, как ее конец.
– Это… когда смотришь фильм… и понимаешь, что ничего лучше в жизни не видел… но тут все портит глупый финал.
– Да-да… я про то же.
– А мне все равно. У меня паршивая жизнь, и будет паршивый конец… Думаю, обо мне никто и не вспомнит после моей смерти.
– Не поняла… – рядом с ребятами сидела подруга Элая, Лунет – невзрачное, вечно пьяное творение Бога с узким лбом и мышлением. – Про какой фильм вы говорите? И что за конец?..
– Моя маленькая, тупая прелесть, ты лучше помалкивай, ладно? – обратился к ней Элай.
Никки медленно легла на спину, закрыла глаза, положила руки на обнаженную грудь.
– А если я умру прямо сейчас… вот такая… это будет считаться достойным финалом? – спросила она.
Элай посмотрел на нее брезгливо – Никки была похожа на полудохлого мальчика-переростка, – ухмыльнулся и ответил:
– Вряд ли.
– …Ну и хорошо. Все обрадуются…
А потом «сигнал» вновь пропал, и в истерзанной душе Никки распустились новые цветы…
* * *
– И помни, каникулы – не резиновые! Ты должен успеть!
– Как же ты мне надоела… Я понял тебя. Позвоню, когда все сделаю.
Лишь беспощадная настойчивость Рэми, с которой она обращалась к брату всякий раз, когда звонила, мгновенно отрезвляла Элая. Требовательный голос сестры действовал как мощное противоядие, наркотические чары тут же теряли свою силу.
Элай стоял один в полутемной комнате, опершись вытянутыми руками о стену и опустив голову, тяжело дышал, слушал биение свихнувшегося из-за паники сердца, точно готовился к прыжку в пропасть. Никки, смеясь, вошла в комнату, в которой был Элай, и, совершенно не замечая его мрачного настроения, промолвила веселым голоском:
– Я уговорила Гаса и Хораса устроить голый заплыв.
– Отлично. Я позже присоединюсь, – ответил Элай, повернувшись лицом к Никки.
– Лунет увести или ты хочешь с ней оттянуться, пока нас нет?
– Уведи.
– А что мне еще для тебя сделать, мой повелитель? – Никки положила руки на плечи Элая и приблизилась к его суровому лицу, блаженно улыбаясь.
– Чем же я обязан за такое изящное лебезение?
– Ты рядом… И ты сделал так, что я оказалась далеко-далеко от всех своих проблем. Ну, как ты хочешь, чтобы я тебя порадовала? Любое твое желание будет исполнено.
Элай никак не мог поддаться игривому настрою девушки, он сохранял все то же невозмутимое выражение лица, словно между ними была каменная стена.
– Оставь меня хотя бы на полчаса, и я буду тебе премного благодарен.
Никки тотчас отстранилась от него, надула губки и обиженно воззрилась пьяными глазенками:
– Ты мерзкий типок, Элай Арлиц! Неужели я хуже Лунет? Она тупее мокрицы! – высказав все свое недовольство, Никки, шатаясь, пошаркала к выходу.
Элай снова повернулся к стене, уткнулся в нее лбом, зажмурил глаза, и в наступившей кромешной тьме вдруг вспыхнул образ Рэми. Она как-то странно улыбалась, будто ей была известна какая-то жуткая тайна… Хотя почему будто? Элай весь взмок от страха. Сердце громко колотилось. Элаю казалось, что кто-то стоит позади и водит ножом по его спине, щекочет лезвием покрытую мурашками и липким холодным потом кожу. Предчувствие страшной боли и неизбежного трагического финала заставило Элая дрожать.
Элай подумал, что ему срочно нужна свежая доза – так он и объяснил самому себе свое странное состояние.
Но поскольку мне открыты все его тайны, вся его жизнь, я могу со стопроцентной уверенностью заявить, что тут дело было вовсе не в его зависимости… Мучило Элая страшнейшее событие из его прошлого, оставившее после себя глубокий отпечаток.
* * *
Элай уже и не помнил, зачем решил заглянуть в комнату Рэми. Он застал сестру сидящей спиной к нему на кровати. Она не заметила вторжения брата и продолжала что-то увлеченно рассматривать. Элай обошел Рэми, чтобы увидеть ее лицо и… остолбенел от ужаса.
– Рэми! – крикнул он, продолжая стоять и смотреть, как его младшая сестренка сидит с лезвием в одной руке, а второй расковыривает свежую рану на внутренней стороне бедра. Образовался такой глубокий кровавый кармашек…
– Что ты здесь делаешь? – спокойно спросила Рэми, решив наконец отвлечься от своего кошмарного занятия.
– У меня к тебе такой же вопрос… – Элаю стало дурно. Состояние было непредсказуемое, он не знал, что произойдет с ним в следующую секунду: то ли будет фонтанировать рвотой от омерзения, то ли упадет в обморок от страха, а может, и все вместе взятое.
– Не говори ничего маме.
– Зачем ты это сделала, Рэми?
– Не скажу… Ты не поверишь.
– Я всегда тебе верил.
Элай принудил себя держаться мужественно, не смотреть на кровоточащую рану, не замечать обращенное к нему, заплаканное, изможденное лицо с хмурой улыбкой и лихорадочным блеском в глазах, глядящих сквозь него.
– Ты любишь Циннию?
– Да какого хрена, а? – вспыхнул Элай. – При чем здесь она?
– Ответь: любишь или нет? – потребовала Рэми.
Элай вздохнул. «Она невменяемая, – сообразил он. – Отсюда и вопросы такие странные. Нужно постараться аккуратно вести диалог… иначе будет только хуже».
– Мы с ней просто встречаемся. Она… нормальная.
– Я ничего тебе не скажу, – последовал безапелляционный ответ.
– Тогда я все расскажу маме!
– И ты станешь моим врагом!
– Рэми, тебе нужна помощь…
– Я всего лишь хотела, чтобы мне полегчало… Хотела отвлечься, – бросив в сторону лезвие, сказала Рэми. Элай понял, что та медленно приходит в себя.
– А что у тебя случилось?
– Ты не поймешь меня.
– Да, не пойму. А вот мама сможет во всем разобраться. Это ее профиль! Она поговорит с тобой, утешит. Да и в конце концов вылечит!
– Я не больна!
– Нормальные люди не режут себя!
– Я просто попробовала!
– Рэми, я люблю тебя и не допущу, чтобы ты снова навредила себе.
Рэми сползла с кровати на пол, встала на колени и прошептала:
– Умоляю, не выдавай меня. Если мама все узнает, я порежу вены. Моя смерть будет на твоей совести. Ты слышишь меня? Я сделаю это, Элай! И буду до конца твоих дней являться тебе в кошмарах и обвинять, обвинять, обвинять!!! Это ты, ты меня убил!!!
Элай мигом подлетел к сестре. Рухнув рядом с ней на колени, он крепко прижал ее к себе, почувствовал, как она дрожит – или это его так трясло? – и заплакал. Элай был напуган, беспомощен. Рэми, казалось, тоже не уступает ему… Но так только казалось.
– Все, хватит, прошу тебя!!! Я не выдам тебя, не выдам! Только… скажи, – все еще тихо плача, говорил Элай, – причем здесь Цинния?
– …Она довела меня. Я больше не могу!
– Что она сделала?
– Она издевается надо мной.
– Цинния? Издевается?!
– Конечно, в это невозможно поверить. Она ведь с тобой такая милая… Но ты даже не представляешь, на что она способна. Цинния ревнует тебя ко мне.
– Ты же моя сестра! Что за бред?
– Ей не нравится то, что ты любишь кого-то больше, чем ее. Она унижает меня, настраивает всех моих друзей против меня, подставляет всячески, портит мои вещи. Каждый день в «ХолиПрайд» похож на ад!
– Почему ты мне ничего не сказала?
– Потому что… по-моему, ты впервые по-настоящему счастлив. Я не хотела рушить твое счастье. И не могла пожаловаться кому-то, ведь мне бы никто не поверил. Даже ты сомневаешься сейчас. А это… – Рэми посмотрела на свой порез, – это помогает. На несколько мгновений я перестаю чувствовать, как болит моя душа. Ради этих мгновений я готова изрезать все свое тело…
Ни одному живому существу не понять того, что происходило в душе Элая после этого разговора. Он пережил страшную бурю, что погубила все человеческое в нем…
Цинния Каран была на год старше Рэми, они учились вместе в частной школе «Холи-Прайд» при монастыре, отлично ладили… До того момента, как Цинния приглянулась Элаю. Если бы Элай знал, что скрывается за ее миловидной внешностью, ангельским смехом и ласковым характером… Элай так и не понял бы, что его сестра столкнулась с чудовищной травлей, которую устроила для нее его благоверная, если бы не застал тогда Рэми, вооруженную окровавленным лезвием.
Элай был зол. А когда Элай зол, то он начинает творить ужасные вещи!
На одной из вечеринок он накачал Циннию наркотиками, затем предложил своим дружкам необычное развлечение – отыметь его девушку самыми извращенными способами и заснять все это на камеру. Предварительно Элай купил мультяшные маски, чтобы сохранить конфиденциальность «актеров». Последние, не раздумывая, согласились. Это были четыре похотливых ушлепка – Гас, Хорас, Келсей и Обри. Они чуть ли не поклонялись Элаю, считая его почему-то особенным, и каждая его девушка для них была богиней. Ну а отыметь богиню, да еще и с позволения вожака, – их сокровенная мечта!
Видео с изнасилованием Циннии Элай анонимно выложил в сеть. Какой же разгорелся скандал! И никто – никто! – не обвинял тех четырех подонков, что обесчестили бедную девушку. Волна гнева и общественного порицания обрушилась только на Циннию. Ученица школы при монастыре вытворяет такое! Порочная дрянь! Позор! Цинния совершила неудачную попытку самоубийства, выпила большое количество болеутоляющего, но, к сожалению или к счастью, ее вовремя обнаружила мать.
– Не сдохла она, что ли? – спросил Элай у сестры.
– Откачали… Ее скоро переведут в стационар для душевнобольных. Говорят, она… не в себе, – с трудом ответила Рэми. Элай ничего не утаил от сестры, он с особой гордостью посвятил ее в свои планы. Рэми, может быть, и заставила бы его отказаться от этой затеи, если бы поверила ему. Она до конца надеялась, что брат просто бросит Циннию, и этим ограничится его месть. Но после того как видео с Циннией попало в сеть, Рэми надолго лишилась сна. Она предчувствовала, что у этой истории будет мрачный финал. Так и вышло…
– Я старался.
Рэми вздрогнула, взглянув на Элая, точно рядом был дьявол с усмешкой на бескровных устах.
– Элай, я не хотела, чтобы так… А если бы она умерла? Боже… как теперь жить с этим?
– Мне с этим жить, а не тебе. Это во-первых. А во-вторых, я ни о чем не жалею. Я все сделал правильно. Никогда не забуду то, что ты натворила с собой из-за нее. Да я готов был тогда убить ее голыми руками! Так что она отделалась легким испугом.
Тогда Рэми была так напугана, что еще не понимала, какую власть имеет над своим старшим братом. Она повелевала самим дьяволом. И я не преувеличиваю, ведь если Элай, одурманенный сумасшедшей любовью к сестре, почувствует, что той угрожает опасность или ее кто-то сильно обидел, то все святое вмиг покинет его душу, здравый рассудок потеряет свое руководство, и на арену выйдет истинное, черное зло. Потом, когда уже было совсем поздно, он, сам того не понимая, страдал из-за внезапных, очень коротких, но жутко болезненных приступов раскаяния, и вот как после вышеописанного телефонного разговора с Рэми, едва с ума не сходил из-за обезоруживающего страха – это были попытки сонной совести достучаться до своего черствого обладателя.
Рэми перевелась в «Греджерс», желая с помощью смены обстановки и коллектива поскорее забыть всю эту ситуацию с Циннией Каран. Могу сказать, что ей это блестяще удалось. А еще у нее получилось наконец понять, что Элай легко ей подчиняется. Она быстро вжилась в роль кукловода. И если Рэми пусть и недолго, но все же терзала вина за то, что она сделала с Циннией, то, тот кошмар, что должен был произойти с Никки, ее вообще никак не волновал. Вернее, она пребывала в приятном возбуждении, так как сознавала, что они с Элаем теперь уж точно поступают справедливо. Никки заслужила все это.
Если высшие, светлые силы не способны наказать ее в полной мере, значит, придется призвать на помощь самого дьявола.
* * *
– Вы словно близнецы. Не замечали? – сказала как-то Лунет, пристально разглядывая худосочных, белобрысых, с одинаковыми короткими стрижками и нахальными физиономиями Никки и Элая.
– Да, действительно. У нас есть внешнее сходство, – расплылась в улыбке Никки.
– И внутреннее тоже, – добавил Элай.
– Разве?
– Мы – двуличные мерзавцы. Нас все ненавидят, и нам на это наплевать.
– …Не могу не согласиться. Хотя мое самолюбие уязвлено.
– Нет у тебя никакого самолюбия, иначе ты бы не зависала со мной здесь, – буркнул Элай.
– Эй, близнецы, говорите помедленнее. А то я опять вас не понимаю…
– Лунет, иди к Обри и Келсей, развлеки их, – мягко приказал Элай.
– Чего это ты постоянно гоняешь меня туда-сюда, а? У тебя что, появились от меня секреты, а?
– Пошла вон, а! И рот свой в следующий раз откроешь только тогда, когда я разрешу! Пошла!
Лунет изо всех сил постаралась заставить стремительнее двигаться свое вялое, качающееся на волнах эйфории тело, и вскоре покинула ребят.
– Если ты позволишь себе хоть раз обойтись со мной так же, я придушу тебя, – пригрозила Никки.
– Ну, ты чуть умнее мокрицы… Так что с тобой я буду вежлив.
– Благодушный ты ублюдок, Элай Арлиц.
– Что будешь делать после каникул?
– Все, что ты предложишь, – не замедлила с ответом Никки.
– То есть домой возвращаться ты не собираешься?
– Нет, не собираюсь. А что, я тебе уже надоела?
– Ты трусиха, Никки.
– Вот как?
– Ты сбежала от друзей, семьи. Прячешься здесь. Боишься лишний раз подать голос.
– Ты рехнулся? Это же ты предложил мне уехать. Я никого не боюсь! Я просто отдыхаю.
– И сколько еще будет продолжаться твой отдых? – не унимался Элай.
– Слушай, Элай, если я тебе надоела, так и скажи без обиняков!
– Я лишь хочу разобраться кое в чем. Моя сестра очень зла на тебя. И Элеттра тоже. Полагаю, твои подруги с ними солидарны. Ты столько всего натворила, Никки. Неужели не раскаиваешься ни в чем?
– Твоя сестра, Элеттра и мои подруги – идиотки. Маленькие идиотки! Я всего-то чуть-чуть напакостила. И то, у меня была веская причина. Я была в отчаянии! Мне разбили сердце, от него ничего не осталось! Я – хороший человек, я всегда всем помогала. И я бы никогда не пошла на такое… Но мне сделали больно, и я решила ответить взаимностью! Диана и Калли должны были простить, принять и поддержать меня. Так поступают настоящие друзья! А они выставили меня последним ничтожеством! Диана вообще чуть не убила меня. Отлично, правда? И это мне должно быть стыдно?! Элеттра… Эта паскуда получила заслуженное наказание. Я нисколечко не раскаиваюсь. А Рэмисенте я вообще ничего плохого не сделала. Она не имеет права вякать в мою сторону! Они мне противны… Я никого не хочу видеть. И мамашу свою тоже. Ненавижу эту суку! И сестер! Если я тебе надоела, то я уеду. Одна! Куда угодно! Но в Глэнстоун я не вернусь. – Закончив длинную отповедь, Никки почувствовала, что у нее совсем нет сил даже для того, чтобы просто стоять. Она села на пол, обняв колени, и со страхом начала ждать ответной реакции от Элая. Столько всего глотать, нюхать и пить… И все это для того, чтобы получить кратковременное блаженство, а после вновь погрузиться в глухое отчаяние! Когда сознание Никки чуть-чуть прояснялось, она тут же принималась пичкать себя «веселым» ядом, что превращал ее кровь в отравленную жижу и усыплял мозг, кишащий неприятными воспоминаниями.
Никки тогда и не подозревала, что Элай устроил ей проверку. Это был заключительный экзамен, который решил ее судьбу. Элай убедился в правоте Рэми. Никки в самом деле заслужила наказание. Невозможно смириться с ее хамским поведением и забыть то, как она запальчиво винит всех в своих несчастьях.
– Можешь остаться здесь, – после продолжительного молчания сказал Элай.
Никки тут же воспрянула духом.
– Мой повелитель, ты мне разрешаешь? – с наигранной учтивостью спросила она.
– Только я уеду на несколько дней, надо решить проблемы с колледжем.
– Ты учишься в колледже?
– Я художник! Пытаюсь профессионально освоить искусство. Разве я тебе не говорил?
– Мы нюхаем и блюем от зари до зари. Нам некогда разговаривать.
– Да, верно.
Никки поднялась с пола, подошла к Элаю, прижалась к нему, как кошечка, запустила пальцы в его белоснежную шевелюру и прошептала:
– И все-таки спасибо тебе за то, что ты рядом. Когда-нибудь я отблагодарю тебя, хочешь ты этого или нет.
Далее Никки поцеловала парня в щечку. Этот невинный поцелуй обжег его кожу. «Она доверяет мне. И, возможно, даже любит. Все как пожелала Рэми. Значит, больше тянуть нельзя. Пора действовать».
* * *
Элай закатил вечеринку в честь своего грядущего отъезда. Да, вечеринки в Тайсе он организовывал ежедневно, но теперь появился хоть какой-то повод. К тому же тусовка включала в себя еще одно долгожданное развлечение, о котором Никки не подозревала. Лунет уже лежала в углу, не помня, где она и кто она, а Никки все не сдавалась, так что Элаю долго пришлось различными уловками заставлять ее употребить очередную дозу.
– Ты отстаешь, – заявил Элай.
– Издеваешься, что ли?..
– Давай, давай! – Он положил ладонь ей на затылок и с силой наклонил к дорожке.
– Ну не… много мне, – из последних сил сопротивлялась Никки.
– Никки, ради меня!
Когда Никки наконец дошла до такого же угашенного состояния, как Лунет, Элай отправился к парням, что в одной из комнат подготавливали место для съемок. Приглушенный свет, пластмассовые маски с героями мультфильмов и комиксов, которые будут надеты на лица «актеров» во время процесса, разнообразные атрибуты для сексуальных утех, защита. Подготовка была весьма ответственной, как вы могли заметить. Парни так долго ждали этого дня, и вот Элай снова дал им возможность получить удовольствие таким зверским путем. Без своего лидера они боялись действовать подобным образом, поскольку не были уверены в том, что им удастся остаться незамеченными. Элай же четко контролировал своих ублюдков, они были убеждены, что он не допустит прокола, а значит, ничто не помешает им спокойно воплотить свои мерзкие фантазии. Никто из них совершенно точно не понесет за это наказания.
– Веди ее, Элай, – скомандовал Гас.
Никки еле-еле переставляла ноги, даже дышала с трудом. «Я иду… Иду… с Элаем… Да, рядом Элай… Сейчас темно… Почему темно?.. Я, наверное, моргнула… Или я сплю?.. Нет, не сплю… А, может, я умерла?.. Я дышу или нет?.. Дышу… Мы идем… Зачем мы идем?»
– Зачем… Зачем мы идем, – вслух сказала она. – Я хочу лежать…
– Мы сейчас ляжем вместе, – донесся до нее сладкий голос Элая.
– Вместе?..
– А ты разве не этого добивалась? Или я ошибаюсь?
– Элай… – на ее лице появилось слабое подобие улыбки.
«Хочу лежать с Элаем… Хочу Элая… Просто хочу… Хочу что-то…»
– Заходи.
Элай открыл дверь той самой комнаты, где Гас, Хорас, Обри и Келсей с нетерпением ждали свою жертву. К удивлению парней, Никки тут же всех узнала.
– Ребят, а вы что тут… – Никки обернулась. Элай так и не переступил порог. – Элай, выгони их… Элай? – В следующую секунду Элай захлопнул дверь.
Те же чувства, что обрушились на Никки, испытала бы несчастная, больная антилопа, на которую набросились изголодавшиеся львы. Страх, неведомый доселе страх помогал Никки хоть немного соображать и даже давать отпор.
На самом деле ей казалось, что она сопротивляется, ведь даже для того, чтобы только приподнять веки, открыть рот и пошевелить языком, она прилагала титанические усилия. Наркотики отлично справились со своей задачей, превратив ее в полубездыханное, стонущее нечто.
– Не надо… – говорила Никки, когда ее раздевали. – Я не с тобой хотела… – сказала она пристраивающемуся к ней Обри. – Где Элай?.. – почти кричала она.
Никки часто отключалась, но потом снова приходила в себя, когда ее кто-то переворачивал, раздвигал ее ноги, пытался открыть ее рот, брал за волосы с животной страстью.
– Ре-е-бята, ну хватит…
– Келсей, ударь ее посильнее, чтоб закричала, а то она совсем вялая какая-то. Еще! Пусть кричит! Еще!!! Хорас, ты тоже подключайся! Обри, жестче! Так, чтобы у нее глаза из орбит вылетели! Давай! – Эти приказы отдавал Гас, что взял на себя роли оператора и режиссера. Ему часто приходилось ставить съемку на паузу, чтобы скорректировать действия «актеров».
Когда к Никки возвращалось сознание, она чувствовала внутри, где-то внизу, глубоко-глубоко какую-то странную боль. Будто в нее что-то вколачивают. Никогда ей еще не было так больно. Парни смеялись, чередовались, били ее, даже кусали, сражались друг с другом за ее отверстия…
– Я… не могу… больше…
Изуверство над телом Никки продолжалось несколько часов. Элай все это время сидел на берегу, много курил. Когда он соизволил вернуться, «актеры» и Гас уже спокойно храпели в своих комнатах, а Никки так и осталась лежать на том месте, где над ней надругались.
Голая, посапывающая в позе эмбриона Никки вдруг показалась Элаю маленьким, милым, непорочным существом. «Когда-то ты и была такой, бултыхаясь в уютном, теплом чреве своей матери. И ты даже не догадывалась, что с тобой будет через много лет…» – думал Элай, ласково гладя головку Никки.
– Мама… – не открывая глаз, тоненьким, жалобным голоском сказала Никки. Что-то сверкнуло на ее лице. Элай пригляделся – это слеза стекала по ее щеке. – Я хочу к маме… хочу к маме…

Глава 5
Палата Джел была странным, даже пугающим местом: несмотря на то что ее окна были ориентированы на солнечную сторону, внутри постоянно было мрачно и холодно. Саше всегда становилось не по себе, находясь в этой обители жуткой серости и могильной тишины. Поэтому она каждый раз, навещая сестру, приносила живые цветы, с яркими, пышными головками и стойким ароматом, и еще милые игрушки, чтобы добавить красок в это леденящее душу пространство, больше напоминавшее склеп, нежели больничную палату.
– Привет, – сказала Джел, губы ее трепетали в нежной улыбке, сонные глаза медленно смыкались и размыкались.
– Проснулась наконец-то! – обрадовалась Саша.
– Как красиво вокруг! И ты отлично выглядишь. – Джел с искренним восторгом рассмотрела убранство палаты, а после оценила наряд сестры: черную кружевную блузу и элегантные брюки такого же цвета.
– Чепуха! Эти унылые тряпицы абсолютно не соответствуют моему стилю, но совершенно точно передают мое настроение.
– У тебя плохое настроение?..
– Я упустила много работы… Обо мне, наверное, уже все забыли.
– Это невозможно.
– В каждом сезоне появляются новые лица. Дизайнеры, увы, полигамные личности. Сегодня они признаются тебе в любви, а завтра уже и не помнят твоего имени.
– Значит, тебе нужно вернуться на работу.
– А как же ты? Как я тебя оставлю?
– А я скоро уйду…
– Куда уйдешь? – усмехнулась Саша. – Ты еще не поправилась, не спеши. Ой, я могу много чего наговорить, ты же знаешь меня. Я просто… чуть-чуть устала и немного переживаю из-за тебя. Наверное, только сейчас я поняла, насколько ты мне дорога. Что-то я совсем сентиментальная стала! Завтра же надену что-нибудь яркое. Решено!
– Надень лавандовое платье.
– Лавандовое?
– Да, оно мое любимое. Очень идет тебе.
– Хорошо, надену лавандовое. Хотя оно уже такое древнее…
– Я тоже очень устала, Саша. Мне плохо здесь.
Такая резкая перемена в настроении Джел стала полной неожиданностью для Саши. В этот момент ей показалось, что палата стала еще мрачнее, и холод… гробовой холод стал пробирать до костей. Джел смотрела ей прямо в глаза, не моргая. Взгляд ее был ясный, в нем читались мольба и грусть, сожаление и тревога.
– Джел… – прошептала Саша.
Внезапно открылась дверь палаты.
– Саша, пора, – сказал Марк.
Саша подняла голову, проморгалась, посмотрела на Джел, вернее, на ее тело, которое подавало признаки жизни благодаря аппарату жизнеобеспечения.
– Что с тобой? – заволновался Марк, заметив испуг на лице Саши.
Саша ежедневно навещала Джел, разговаривала с ее мертвым телом, делилась переживаниями, корила себя за свое равнодушие и слабую сестринскую любовь, которыми она отличилась при жизни Джел, и порой засыпала у ее койки, продолжая разговор с сестрой уже во сне. Между Джел и Сашей появилась какая-то особенная, мистическая связь, после того как смерть разлучила их. Никогда еще отношения сестер не были такими крепкими. Только сейчас в них появилась истинная, священная сила. Саша верила, что все это не плод ее воображения, не безумие, сопровождающее всякое сильное горе. Джел в самом деле разговаривает с ней и пытается через нее говорить с остальным миром.
– Джел сказала, что она устала… что ей плохо, – ответила наконец Саша.
Марк, тяжело вздыхая, подошел к Саше, обнял ее одной рукой, а второй подал ей документ со множеством печатей и подписей.
– Недолго ей осталось мучиться, – сказал Марк.
– О Господи… – Саша поняла, что отец показывает ей последнее заключение комиссии. Были проведены очередные тесты, обсуждены многочисленные нюансы и наконец вынесено решение, которое позволяет вытащить тело Джел из больничного заточения, предать его земле. Больше нет никаких надежд. Смерть победила. – Папа, неужели это все?..
* * *
Йера долгое время не верила в то, что Джел умерла. А потом она решила всем подыграть, чтобы от нее отстали, перестали доказывать обратное, бередить рану. Йера сделала вид, что смирилась с потерей дочери. Делала она это умело, тем более у нее были такие прекрасные примеры для подражания, как Саша и Марк. Эти двое объединились, подпитывая друг друга мужеством, терпением и силой. Каждый время от времени вытягивал своего товарища по несчастью из пучины горя. Они вместе плакали, вместе смеялись, вспоминая забавные эпизоды, связанные с Джел. Марк передал всю оставшуюся любовь к Джел своей старшей дочери, Саша в ответ проявляла к отцу те сильные, нежные чувства, которые проснулись в ней после смерти сестры. Это были два сообщающиеся сосуда с равным уровнем любви, понимания и уважения друг к другу.
Йера же справлялась сама по себе. Муж и дочь не были обеспокоены ее состоянием, так как полагали, что Йера прекрасно держится, ей каким-то образом удалось быстро окрепнуть после этой трагедии. У нее железная душа, черствое сердце. Ничто не сломит эту женщину. Посторонним людям не давало покоя такое предосудительное поведение Йеры О’Нилл. Помимо того, что все обвиняли ее и Марка в смерти Джел, толпа еще неистово возмущалась: «Как Йера смеет храбриться, а то и выставлять напоказ свою бесчувственность, делать вид, что ничего существенного не произошло?! Не мать, а настоящее ничтожество!» Народ жаждал увидеть мучения Йеры. Йера же полагала, что ее осудят, если она покажет всем свои истинные эмоции.
Только Риннон Арлиц знала, что все не так радужно, как кажется на первый взгляд. От мнения общества разит предубежденностью, а Саша с Марком совершили серьезную ошибку, выбросив Йеру за борт, будучи уверенными в том, что она самостоятельно выживет в бескрайнем, зловещем, смертоносном горе. Поэтому Риннон предложила свою профессиональную помощь, а Йера нехотя согласилась, поскольку не могла отказать хорошей знакомой. Их встречи были наполнены интересными вопросами, глубокомысленными рассуждениями и даже шутками. У Риннон был своеобразный подход к работе. Она медленно, изворотливо исследовала свою пациентку, точно маленькая змейка с целебной силой тихо скользила по лабиринтам ее психики, ласково, ненастойчиво осматривала ее душевные раны, терпеливо, слой за слоем уничтожала ту мощную броню, под которой спряталась Йера вместе со своей болью. У Йеры был запущенный случай. Риннон понимала, что ее искусные методы терапии не работают так, как ей нужно, поэтому необходимо перейти к решительным действиям: вытащить из Йеры все, что она старательно прячет, резко и отточено – как поступает стоматолог при удалении гнилого зуба.
– Я из-за тебя пропустила занятие по аквааэробике, – недовольно высказалась Йера.
– Ничего страшного. Уверена, ты быстро наверстаешь упущенное, – ответила Риннон.
– Куда мы едем? Я уже начинаю нервничать.
– У нас обычный сеанс, и мы едем в тихое местечко, чтобы нас никто не потревожил.
– Риннон, зачем мне все эти сеансы? У меня все хорошо.
– Правда? А то, что произошло с Джел, тебя никак не трогает?
– Какая возмутительная прямолинейность! Марк и Саша давно смирились… и я тоже. Я очень сильная.
– Ладно. Если моя помощь тебе не нужна, я не буду навязываться. Только давай напоследок немного прогуляемся, не зря ведь ехали столько?
Риннон припарковалась, уверенно покинула салон автомобиля. Йера вышла следом, осторожно осматривая территорию, куда ее доставила Арлиц. Суровый лес, скрипучие кованые ворота, молчаливые памятники, покрытые талым снегом.
– Это кладбище? Это кладбище!!!
– Так уж вышло, что в нашем городе это самое тихое место. Пойдем, – ответила Риннон, проявляя нерушимое спокойствие.
– Нет…
– Что такое, Йера?
Йера поняла, что ее вот-вот раскусят. Ржавый, сломанный замок, наброшенный для вида на дверцу, которой она заперла все то живое, настоящее, сильное, все, что испытывает ее горюющая душа, – может тотчас рухнуть, дверца откроется настежь. Йеру больше не спасут искусственные уверенность и мужество, плотной паутиной скрывавшие ту самую дверцу от любопытных глаз и оберегавшие от бесцеремонного вторжения. Слабая, сломленная Йера предстанет на суд общественности. Йера тут же собралась и продолжила свою игру, покорно приблизившись к Риннон и молчаливо согласившись на все, что та предложит.
Они долго гуляли меж могил под звуки завывающего ветра и душесотрясающего карканья ворон. Вдруг Йера остановилась, заметив вдалеке несколько людей в черном, окруживших чью-то свежую могилу. Она внимательно присмотрелась к ним, и, узнав их, едва не потеряла сознание.
– Это Саша и Марк! Что они здесь делают?!
– Не знаю. Пойдем спросим.
Марк стоял, печально склонив голову, роняя слезы. Полы его длинного черного пальто трепыхались на ветру. Саша стояла рядом, из-под ее черной кроличьей шубки выглядывало платьице лавандового цвета. Она тоже беззвучно плакала. Поодаль стояли представители ритуальной организации, а в центре находился открытый гроб, у изголовья которого стояла большая фотография с улыбающейся Джелвирой.
– Что… что здесь происходит? – задала вопрос Йера.
– Йера, прости, я обманула тебя. Мы приехали не на прогулку, а на похороны, – спокойно ответила Риннон.
– Какие еще похороны?!
– У тебя умерла дочь. Ты забыла?
– Твари… Твари, что же вы делаете?! Да как вы смеете?! – Йера подлетела к мужу, и, вцепившись со зверской злостью в воротник его пальто, прорычала: – Ублюдок, как ты мог?!
– Мама, пожалуйста, успокойся!
– А ты… – обратилась Йера к Саше. – Неужели тебе нравится этот спектакль?!
– Йера, послушай меня, – сказала Риннон.
– Замолчи!!! Я подам в суд на тебя, поняла?! Это кощунство!!!
Йера взглянула на гроб, в нем покоилась одежда Джелвиры. Кофточки, штанишки, носочки…
– Это же… Это же ее вещи. Вещи моей девочки. – Йера упала на колени рядом с гробом, погрузившись руками в его содержимое. Далее раздался крик. Громкий, душераздирающий крик безутешной матери. Йера кричала словно одержимая. Ее пальцы крепко сжимали вещи дочери, точно под ними была холодная плоть, точно в гробу лежала сама Джел, и совсем скоро ее хрупкое, детское тельце окажется под землей, и Йера больше никогда не сможет к нему прикоснуться. Йере хотелось самой лечь в этот гроб, ведь ей уже не мил был этот свет, этот воздух…
– Риннон, может, нам не стоит все это продолжать? – забеспокоился Марк.
– Нет. На настоящих похоронах ей будет в несколько раз тяжелее, и последствия будут очень печальными, поверьте мне. То, что мы делаем, можно сравнить с введением вакцины. Лучше пусть немного помучается сейчас под моим контролем. Мы помогаем ей создать «иммунитет», который спасет ее от реальной угрозы, – пояснила шепотом Риннон. – Саша, скажи что-нибудь.
– …Мы собрались сегодня здесь… чтобы… Нет, не могу!
Саша тоже хотела закричать, прильнуть к матери, пропитать мерзлую кладбищенскую землю своими горячими слезами. Для нее и ее отца такая реакция Йеры стала настоящим потрясением. До этого дня они не понимали, зачем Риннон возится с Йерой, почему беспокоится и заставляет их принимать участие в этом странном «мероприятии». Как же Йере удалось так долго молчать, так стойко держаться?!
– Мы собрались здесь, чтобы проститься с Джел, – подал голос Марк, каким-то чудом сохраняя самообладание. – С нашей маленькой, смешной, чуткой, безупречной Джел. Для каждого из нас это огромная потеря… Мы клянемся хранить память о ней и любить ее до конца наших дней.
– Мы никогда не забудем ее доброту, – подключилась вдруг Саша, обнаружив в себе чуточку отваги. – Правда, порой эта доброта граничила с безумием. Всегда буду помнить тот день, когда Джел притащила с улицы бродячего пса. Мы потом подхватили от него какую-то заразу и все лето провалялись с температурой и тазиком для рвоты у кровати. Я злилась на нее жутко! А Джел, несмотря на то, что тоже очень плохо чувствовала себя, пыталась поддержать меня, день и ночь дежурила у моей постели, придумывала всякие игры и… даже читала сказки. Я часто была с ней жестока и несправедлива. Но это оттого, что я бесилась, откровенно скажу вам, бесилась, завидовала ей, потому что она была лучше меня. Может быть, внешне у меня все удачно сложилось, но внутри – полная разруха, уродство и тлен. А Джел… Внутри нее был великолепный мир, богатый, красочный, неповторимый. Такими людьми нужно дорожить, а мы ее даже не замечали, как обычно не придаем значения чистейшему воздуху или глотку воды, без которых нам не выжить. Джел всегда жертвовала собой, всегда удивляла и покоряла природной самоотверженностью и безграничной любовью ко всему живому. Это был потрясающий, талантливый, веселый человечек. Мне будет ее очень сильно не хватать.
Закончив свою трогательную речь, Саша отметила, что что-то изменилось за эти последние несколько минут. Точно! Стало тихо. Йера больше не плакала, не кричала, а спокойно внимала и еле-еле улыбалась.
– Теперь позвольте мне кое-что сказать, – присоединилась Риннон. – Мы здесь прежде всего для того, чтобы проститься с болью. С огромной болью, терзающей ваши скорбящие сердца. А также, чтобы отпустить гнев, обиды, печаль… и тебя, Джел. У тебя была короткая, но очень насыщенная жизнь. Тебя так любят твои близкие! Посмотри на них… Да, знаю, тебе больно смотреть на них. Они страдают, и ты страдаешь. – Семейство О’Нилл с нескрываемым интересом наблюдало за Риннон, с опаской слушало ее странный монолог… а может, и диалог с кем-то посторонним или потусторонним… – Но я клянусь, тебе станет легче, когда они тебя отпустят. Прямо сейчас. Йера, Марк, Саша, вы готовы отпустить Джел, чтобы ей стало легче, чтобы она больше никогда не страдала?
Саша и Марк молча, почти одновременно кивнули. Затем все уставились на Йеру. Та поднялась с колен, медленно отошла от гроба, дрожащей рукой стерла слезы с побледневших щек и сказала:
– Да…
– Отпускайте, – приказала Риннон.
Вскоре гроб закрыли и опустили в яму. Марк первым подошел с горстью земли к краю могилы и прошептал:
– Прощай, Джел.
Настала очередь Саши:
– Прости за все и прощай…
Йера долго смотрела на фотографию дочери, слезы снова хлынули, ей стало не хватать воздуха. «Не могу… Нет… Как я могу отпустить ее?! Но что, если Риннон права, и я в самом деле мучаю Джел? Я и так уже причинила ей столько боли! Боже! Моя маленькая, сильная, бедная девочка! Сколько же всего ты пережила из-за меня! Прости меня! И если… если единственное, последнее хорошее, что я могу для тебя сделать – это отпустить… то я решусь на этот шаг. Я переступлю через себя… Я отпускаю тебя».
– Прощай, доченька, – сказала Йера.
Марк заключил дочь и жену в свои крепкие, мужские, потрясающе сильные объятия. Риннон стояла в стороне и с умилением смотрела на свою пациентку и ее семью, радуясь великолепному результату этого опасного эксперимента. Да, предстоит еще много работы с Йерой, но теперь она наконец-то приняла свою боль, пережила ее и готова вступить в новую жизнь, без Джел, не брезгуя поддержкой, не стыдясь своих истинных чувств.
* * *
Никки проспала несколько дней после той самой вечеринки. Она ничего не помнила. Не знаю, хорошо это или плохо. Хочу верить, что в Никки была некая сила, оберегавшая свою обладательницу от страшного удара. Сила эта и вышвырнула все болезненные воспоминания того дня. А, может, все гораздо проще, и провалы в памяти вызваны лишь тяжелым похмельным синдромом. Никки только удивлялась, почему все эти дни ей постоянно снился один и тот же сон: как она совокупляется с Микки Маусом, Человеком – пауком и еще какими-то странными персонажами. Наркоотрыв, рассуждала Никки, видимо, сделал свое дело, лишил последних крупиц разума. А еще наградил болью. Каждый участок тела болел, все было в синяках и ранах. Внутренние органы как будто тоже были истерзаны, ныли безостановочно.
Никки взглянула на свой телефон. Экран вспыхнул из-за уведомления, возвещавшего о пятидесяти пропущенных звонках от Леды. Надо же! Она наконец-то вспомнила, что у нее есть еще одна сестра! Никки было приятно, что Леда отреклась от своего обета молчания, но перезванивать ей не стала, так как еще хранила обиду на нее.
Лунет где-то нашла надувной детский бассейн, наполнила его морской водой и притащила в комнату, где спала Никки. Когда Никки пробудилась, Лунет лежала в бассейне, тихо хихикала и облизывала мокрые соленые пальцы.
– Лунет… что ты делаешь? – поинтересовалась Никки.
– Прячусь. Там Элай кричит…
– Кричит?
– Угу, кричит. Надоел уже…
Никки с трудом встала, взяла с кровати чью-то футболку, надела ее на голое тело и вышла из комнаты. На первом этаже была возня: парни громко переговаривались, суетились, тащили чемоданы на улицу, к арендованной машине.
– А вы куда?
– Каникулы закончились, детка, – ответил Обри, шлепнув Никки по попке.
Никки, не обращая внимания на тошноту, головокружение и мерзкую жажду, что решили одолеть ее, как только она перешла в вертикальное положение, поковыляла к комнате Элая. Она была слегка дезориентирована, и ей не сразу удалось бы найти его комнату, если бы не крик. Пронзительный крик раздавался за дверью одной из спален. Никки шла на него, точно корабль на свет маяка. Открыв дверь той самой спальни, Никки ужаснулась. Элай лежал на полу, прижав к животу ноги. На покрасневшем его лице блестели слезы, глаза были зажмурены, рот не смыкался ни на секунду из-за безудержного крика, вены набухли на шее и лбу.
– Элай…
– Пошла отсюда!!! Не до тебя сейчас!!! – прокричал он.
– Ты чего это?
– Уходи!!!
– Что ты принял?!
– Ничего! Я подыхаю, Никки!
Та дьявольская злоба, та сила боли, то сопротивление, что повелевали Элаем, казалось, единым потоком вырвались из него и вселились в Никки, наделив ее необыкновенной, сверхчеловеческой энергией. Никки вмиг забыла о том, что сама еле стоит и дышит. Она выбежала из комнаты, схватила за руку Гаса, так как тот проходил мимо спальни Элая в этот момент.
– Гас, Элаю плохо!
– А у нас самолет через час, – парень равнодушно пожал плечами.
– Что за паленую дурь вы ему дали?!
– Не наезжай, а! Он чист. С четырех утра визжит. Выспаться не дал!
Никки поняла, что помощи от «верных» приятелей Элая ждать не стоит, как и от неадекватной Лунет. Все любили Элая, почитали своего лидера только тогда, когда он был здоров и бодр. Больной же, ревущий от боли – он никому не нужен.
Никки вызвала «Скорую», была рядом с Элаем, когда его транспортировали в госпиталь. Он сначала кричал на нее, словно Никки была создателем его мучений, потом просто кричал от боли, затем тихо плакал, держа Никки за руку и умоляя ее не бросать его.
– Солнце мое, я рядом! Не бойся! Ничего не бойся!
Врачи быстро поставили верный диагноз и без промедлений приступили к лечению.
– Никки… – сказал Элай, пробудившись после долгого сна.
– Я здесь.
– Что со мной?..
– Не волнуйся. Все страшное позади, – бодрым голоском сообщила Никки.
– Меня вылечили?
– Да, вылечили. Только… тебе пришлось кое-чем пожертвовать.
– Чем это?
– Элай, тебе ампутировали член.
– Что?! – Элай тут же задрал больничную сорочку и едва не расплакался от счастья, увидев, что его хозяйство в целости и сохранности. Затем он грозно посмотрел на Никки. Та тихо смеялась, прикрыв рот ладошкой.
– Если бы я мог встать, то убил бы тебя! Сволочь ты эдакая, Никки Дилэйн.
– А я рассчитывала услышать: «О, Никки, спасибо тебе за то, что спасла мне жизнь!»
– Спасибо, – бросил Элай, поправляя сорочку.
– Так-то лучше.
– Так что со мной было?
– Врачи сказали, что это что-то между гонореей и СПИДом.
– Твою мать… – Элай был готов снова разреветься.
– Да расслабься ты, дурачок. У тебя всего лишь почечная колика! – Никки теперь уже хохотала в голос.
– Ну, засранка… У меня нет сил, даже чтобы позлиться на тебя, – ответил Элай, испытывая небывалое облегчение. – Я реально думал, что умру.
– Я бы этого не допустила. – Никки взяла обессиленную руку парня, поднесла к своим губам, осторожно поцеловала и прижала к горячей щечке. – Ты теперь мой самый близкий человек.
– Не надо, Никки…
– Почему? Я говорю совершенно искренне. Я тебя никогда не брошу и всегда помогу. Так я поступаю со всеми, кого люблю.
Элай посмотрел на Никки с жалостью, затем отвел взгляд в сторону, не в силах больше лицезреть это наивное, преданное существо, что самозабвенно провело целые сутки у его койки. Несколько дней назад он обрек это существо на невыносимые страдания. Его насиловали, били, над ним смеялись, а потом просто бросили, как отработанный материал. Никки сидела у койки Элая немытая, голодная, измученная, самостоятельно сражающаяся со своей ноющей, непроходящей болью. Не жалуясь, не подавая виду. Элая внезапно сковало одно острое чувство… Оно было гораздо сильнее того болевого синдрома, что заставил его плакать и кричать. Никакие лекарства и врачи не спасут Элая. Даже магия запрещенных белоснежных порошков здесь бессильна. Это чувство – вина.
* * *
Элай должен был покинуть Тайс с парнями, но внезапная болезнь заставила его изменить планы, ему пришлось отложить свой отъезд. Разгневанные родители Лунет лично приехали забрать свое чокнутое чадо, поскольку та пропустила уже несколько дорогостоящих лекций. Лунет, оказывается, грызла гранит науки в одном из лучших университетов Глэнстоуна.
Итак, Никки и Элай остались одни. Никки окружила едва очухавшегося от болезни парня заботой и вниманием, а Элай, до сих пор терзаемый виной, нехотя принимал ее ухаживания. От них невозможно было отказаться, поскольку Никки была чересчур настойчивой и упрямой. Да и, право слово, трудно было устоять перед этим потрепанным, хилым ангелочком, что тратил последние силы, проявляя максимум сочувствия и делая все от себя зависящее, чтобы помочь дорогому его сердцу человеку.
В целом, жили они мирно, порой даже весело. Никки любила быть полезной, ей нравилось любить кого-то, а особенно, если ее ценят в ответ. Никки была убеждена, что Элай ценит ее. Омрачали настроение девушки лишь настырные звонки от старшей сестры. Никки вскоре поняла, почему та ей звонит. Нет, не из-за того, что она соскучилась, простила ее или просто волнуется. Все банально: начался учебный семестр, руководство школы наверняка разыскивает Никки, вот поэтому Леда и названивает ей, чтобы узнать, когда та вернется, иначе миссис Маркс не оставит ее в покое.
Но спустя некоторое время звонки прекратились. Леда завершила свои попытки достучаться до сестры одним-единственным, прощальным сообщением. Никки, пылая от ярости, не прочитав ни слова, стала писать гневный ответ, чтобы сестра отстала от нее, но тут… Ярость мгновенно отступила, стоило Никки невольно взглянуть на текст Леды:
Просто хотела сказать, что через два дня Джел отключат от аппарата. Все, кто к ней неравнодушен, в том числе и наша семья, активно принимают участие в организации ее похорон. Впрочем, продолжай отдыхать, Никки. Напрасно я надеялась, что тебя это как-то волнует.
Никки сидела в ступоре несколько минут, держа телефон перед собой. Шум штормящего моря заставил ее очнуться. Никки сидела все это время на террасе и до того, как открыла сообщение Леды, спокойно наслаждалась морским представлением. Сумасшедшие волны словно наказывали за что-то несчастный берег: с чудовищной силой обрушивались на него, шипели, исчезали и возвращались вновь с пущим остервенением.
Никки решилась наконец позвонить сестре. Та не стала томить ее ожиданием и сразу ответила:
– Да, Никки.
– Я звоню из-за СМС.
– Это понятно.
– Я… успею приехать, да?
– Не знаю.
Тот человек, что отвечал на вопросы Никки, отличался такой же жесткостью, как и разбушевавшееся море. Каждый ответ его был, как удар свирепых, ледяных, грохочущих волн.
– Леда… я не могу в это поверить. Неужели мы похороним Джел?.. Боже мой! Мы похороним Джел! Мою Джел!
Пока Джел была в больнице, пока аппарат поддерживал в ее теле примитивную жизнь, Никки не могла заставить себя поверить в то, что ее подруга скончалась. Не было классических атрибутов смерти: гроба, могилы, похорон, траура. И потом, я ведь уже говорила вам, было небольшое количество людей, что верили в чудо, отвергали логику, благоговейно ждали воскрешения Джелвиры. Вот и Никки была в их числе. А теперь представьте, какого было ей, когда до нее дошло, что никакого чуда не будет, а будут похороны, гроб, могила, траур, черная земля и малышка Джел гниющая под ней…
– Знаешь что… я думаю, тебе не стоит приезжать, – очередная разъяренная волна накрыла Никки.
– Как?.. Я должна проститься с ней.
– Ты осквернишь своим присутствием этот и без того ужасный день. Тебя здесь никто не ждет.
– Не говори так, пожалуйста!
– Не плачь! Не притворяйся! Ты… ты бросила ее, когда была ей нужна! Тебе жаль ее сейчас, да? Но почему же ты не испытывала жалости к ней, когда она еще была жива и молила о помощи?! Ты знала, что она пьет эти чертовы таблетки! Знала, что она в беде! Ты все знала! И молча смотрела, как она медленно умирает. Еще и издевалась над ней! Ты ужасная подруга, ужасная сестра, дочь! Ты – падшее существо!
Некоторые слова имеют очень страшное воздействие на человека. Слова эти будто имеют холодные, ржавые зазубрины, распарывают плоть, входят глубоко-глубоко. Их не достать, не забыть. Никки бросила телефон, покинула террасу и побежала к пирсу. Это не было проявлением помутнения сознания. Хотя со стороны казалось, что Никки сошла с ума: она бежала и кричала, бежала и кричала… А в голове ее крутились воспоминания: как она нашла неоксетин в вещах Джел; как хранила тайну подруги и пыталась откормить ее; как сказала Джел, что та для нее уже умерла, так что пусть продолжает морить себя голодом; как унижала Джел, зная, что той плохо; как грубо послала ее на предновогоднем торжестве, после ссоры с Дианой и Калли. Джел была единственным человеком, что остался на ее стороне, но Никки хладнокровно пренебрегла ею.
– Никки, ты чего разоралась? – Элай выбежал на улицу. Никки продолжала путь к пирсу. – Никки…
Нельзя ей жить больше. Не имела она на это права. Если уж Леда, та самая Леда, что вырастила ее, по-настоящему любила и заступалась за нее даже тогда, когда вина Никки была очевидна, если она высказалась о сестре подобным образом, вынесла ей такой приговор, то… нет больше смысла продолжать эту жизнь. Пусть море проглотит ее грешное тело, пусть жуткие подводные монстры разорвут ее плоть, а черти растерзают ее подлую душу, зато она больше не будет чувствовать вины, не будет осквернять этот мир!
Я знала, что Никки готова покончить с собой, знала, что она не остановится. И поэтому я закричала:
– Никки!!!
А она уже достигла края пирса и вот-вот могла оказаться в объятиях смерти, но… Никки, к счастью, услышала меня, почувствовала наконец мое присутствие, замерла. И тут чьи-то руки обхватили ее талию и потянули назад.
– Никки! – раздался крик Элая.
Парень оттащил ее от края пирса, самого опасного места, где волны с легкостью могли дотянуться до них и утащить в морскую преисподнюю. Разумеется, теперь, оказавшись в безопасности, в объятиях Элая, Никки подумала, что ей померещился голос Джел.
– Ты что?.. – тихо спросил Элай, не отпуская ее, судорожно дыша ей в ухо.
– Джел… все… Это я виновата… Я во всем виновата!
Элай еще крепче прижал к себе Никки, боясь, что та попытается вырваться, чтобы повторить попытку самоубийства. Но Никки только вновь истошно закричала. Закричала так, будто она все-таки прыгнула в море; так, будто стая хищных рыб разрывала на кусочки ее тело; так, будто черти вставляли в нее раскаленные прутья, и сам дьявол пританцовывал рядом, придумывая еще более изуверские пытки.
Элаю тоже хотелось кричать, да только из-за той же вины, с каждой секундой все увеличивающейся и набирающей силы, и из-за внезапного осознания, что если бы перед ним стоял выбор: спасти Рэми, приставившую лезвие к вене, или же Никки, бегущую к пирсу навстречу смерти, то он, не раздумывая, побежал бы за последней. Прежде такие мысли никогда бы не посетили его. Прежде Рэми была для него центром Вселенной, его владычицей, его любимым проклятьем. А теперь… Что все это значит? Что с ним происходит?
И к чему все это приведет?..

Глава 6
«Ко всему можно привыкнуть», – думала Калли. «И к слабости в ногах, и к невыносимой тяжести в груди, и к пустоте в желудке, и к горечи в душе. И я привыкну… Вот сейчас постою тут, за стойкой, вдали от гостей кафе, отдохну немного. Может, голова перестанет кружиться и болеть хотя бы на несколько минут… И пойду. И буду улыбаться».
В тот погожий выходной день в «Кэнди Грэдди» было не протолкнуться: каждый столик оккупировали гости с детьми, шумные компании подростков и даже любители проводить деловые встречи за чашечкой кофе, поедая пирожное из детского меню. И в таком невообразимом хаосе Калли разглядела два знакомых лица, которые, в свою очередь, таращились на нее, растянув губы в фальшивой дружелюбной улыбке. Это были сестры Мэйт и Ари Максвелл, бывшие одноклассницы Калли. Последней, по закону подлости, выпала честь обслуживать их столик.
– Калли, привет! – воскликнула Ари.
– Наконец-то и у нас появилась возможность проведать тебя. Ты рада? – спросила Мэйт.
– Безумно, – кивнула Калли с деланной улыбкой. – Вы уже определились с заказом?
– Да, я буду капрезе. Надеюсь, он здесь такой же вкусный как в Неаполе, – отозвалась Мэйт.
– А я не знаю, что хочу, – скуксилась Ари. – Калли, посоветуй мне что-нибудь. Уверена, ты не разочаруешь меня.
– Попробуй наш новый десерт, называется…
– О нет, только не десерт. Ненавижу сладкое!
– Хорошо. Тогда рекомендую пастуший пирог. Его у нас готовят по уникальному рецепту и…
– Ну нет, дорогая, это мне тоже не подходит. Пастуший пирог – это пища для бедняков. Ну тебе ли не знать? – с пренебрежительной усмешкой сказала Ари.
В подобных ситуациях, когда Калли терялась, не знала, как поступить, когда злость и обида брали ее в заложники, она размышляла, как бы на ее месте поступили подруги. Что бы сделала Джел? Миролюбивая, нежная Джел не стала бы возмущаться, приложила бы все силы, чтобы сгладить конфликт. Калли вдохнула поглубже и сказала:
– В таком случае ничем не могу помочь.
Ари явно удивила ее реакция, и в тот же миг она познала ярость душегуба, что воткнул копье в обезображенное тело мученика, а тот, привыкший к боли и страданиям, лишь слабо улыбнулся в ответ. Ари решила продвинуть это «копье» еще глубже.
– Я тебя обидела чем-то? – спросила она обиженным голоском, при этом продолжая язвительно улыбаться.
Что бы сделала Диана? Она плеснула бы врагу в лицо ледяным сарказмом и смерила его таким же взглядом.
– Нет. Не переживай. Я с пониманием отношусь к таким, как ты.
– То есть?
– Жить без денег трудно, да… но без мозгов еще хуже. Ну тебе ли не знать?
«Копье» сломалось, и длинные занозы вонзились в плоть душегуба.
– Лаффэрти, возьми свои слова обратно, иначе пожалеешь! – вспыхнула Ари.
– Ари, возьми себя в руки! Мне стыдно за тебя, – наконец напомнила о своем существовании Мэйт. – Калли, не бери в голову. На самом деле мы тебе сочувствуем. Искренне сочувствуем!
– Спасибо, Мэйт, – выдохнула Калли.
– Да, кстати! Мы с сестрой решили избавиться от наших старых шмоток. У нас их столько накопилось! Может, тебе их отдать, а? Большинство из них, конечно, уже с дырками, а некоторые даже с запахом, но… тебе ведь выбирать не приходится, да? Так что приходи, не стесняйся. Адрес наш ты знаешь. Мы даже трусы тебе оставим! А то в Бэллфойере все говорят, что Лаффэрти последние трусы продали, чтобы расплатиться с долгами!
Ари тихо хихикнула, а вот Мэйт засмеялась в голос, и смех ее перекрыл весь шум многолюдного кафе. Калли даже едва в обморок не упала от бессилия. Все из-за буйства самых сильных чувств: от простого разочарования до клокочущей ярости. Когда-то сестры Максвелл заглядывали ей в рот, восторгались ею, подражали ей… Калли теперь была убеждена, что ключевым фактором такой резкой перемены в одноклассницах стала ее ссора с Дианой и сближение с Элеттрой. Ее плачевное финансовое положение тут не играло никакой роли, поскольку все в «Греджерс» давно были в курсе о ее проблемах. Если бы Калли не перешла к врагу Главной леди, никто бы не вздумал глумиться над ней.
А что бы сделала Никки на ее месте? Беспринципная, дерзкая Никки не стала бы «проглатывать» такое отношение к себе и не тратила бы время на выдумывание остроумных, колких фразочек. Никки действует быстро, смело, примитивно, но результативно.
Калли уже успела отдать заказ на кухню, дождаться его и вернуться к сестрам с подносом в руках.
– Мэйт, капрезе, пожалуйста, – вежливо пролепетала Калли, подавая блюдо.
– О, благодарю, – усмехнулась Мэйт, гордясь тем, что ей удалось ответить за сестру и поставить Калантию на место.
Калли же протянула блюдо Мэйт и резко убрала руку. Тарелка рухнула прямо на голову девушки. Было больно, громко, грязно…
– Что ты наделала, дрянь?! – рассвирепела Мэйт.
– Мэйт Максвелл, где ваши манеры? Вы же ученица знаменитой школы «Греджерс»! – рассмеялась Калли.
Все внимание публики кафе, без сомнения, было приковано к столику с сестрами. Мэйт в слезах, масле и зелени выбежала на улицу. Ари же так просто сдаваться не хотела. Она подняла с пола остатки блюда и швырнула их в Калли, сказав:
– На, держи, отдай своим родным! Это последнее, чем ты сможешь их накормить, потому что ты сегодня же будешь уволена. Я об этом позабочусь!
– А я позабочусь, чтобы отец Рэми послал тебя к черту.
Ари обернулась. У двери стояла Элеттра. Калли обрадовалась неожиданному появлению подруги. Один грозный вид Эл придал ей немного сил и уверенности. Уж теперь-то их тандем сможет воздать Максвелл по заслугам. Но вдруг Калли вспомнила, что ее заступница находится в таком же положении, как и она: ее так же презирают, граница между банальными нападками в ее сторону и истинным зверством давно размыта, и Эл борется со всем этим уже не один месяц… Калли тут же пала духом.
– Кинг, давно не виделись! – Ари шлепнула измазанной в масле рукой по кипенной курточке Эл, и покинула заведение.
Калли отвела Эл в туалет для персонала. Необходимо было принять экстренные меры по спасению куртки, на которой теперь красовался масляный отпечаток ладони Ари Максвелл.
– Мерзкие создания! – не сдержалась Эл, застирывая куртку в раковине. – Знаешь, я тебе даже завидую. Ты больше не живешь под одной крышей с этими курицами.
– В «Блэкстоне» не лучше, если тебя это утешит.
– Как ты со всем справляешься, а? – поразилась Элеттра.
– Не знаю. Сама удивляюсь. У тебя-то как дела?
– Кажется, неплохо.
– Кажется?
– У меня все… спокойно, – нерешительно призналась Эл. – Никак не могу к этому привыкнуть.
– Самое главное, что весь ужас позади.
– Точнее, под землей. Разлагается… – Эл подставила намоченную часть куртки к сушилке. Разговор прервался ненадолго. Калли заметила, что Элеттра о чем-то задумалась, и по выражению ее лица можно было понять, что мысли ее были тяжелыми, печальными, но в то же время… нужными. Когда сушилка закончила свою работу, Эл вновь заговорила: – Раньше я не верила в Бога. Но… когда я узнала, что мой отец умер… Калли, я почувствовала нечто странное. Что-то… столь приятное! Будто… будто Господь поцеловал мою душу. Он забрал его, он освободил меня! Вот тогда я поняла, что Он существует.
Калли прикрыла рот рукой, чтобы скрыть улыбку. Эл не знала, что ее спаситель стоял рядом с ней, в обличье Калли. Калли, которой пришлось сотрудничать с Сафирой Фрай, великовозрастной наемницей, элегантной приятельницей Ангела смерти. Ее «Бог» – это Калли, что пожертвовала свои последние сбережения, дабы избавить Элеттру от мучений. Тот самый молчаливый, безучастный Бог, в которого поверила Эл, так и стоял бы в стороне, наблюдал, как отец совращает дочь, как угрожает ей и планирует завести с ней ребенка, чтобы и его совратить впоследствии, ведь в голове этого выродка было еще столько мерзких желаний, столько преотвратительных фантазий! Калли смастерила убийство, погрязла в грехе. Увы, те, кто разочаровался в избирательной милости Господа, обречен стать грешником.
«Да признайся ты уже!» – воскликнете вы. Нет, Калли не могла признаться. И тут уже дело не в гипертрофированной чести. Здесь имел место страх. Калли просто боялась, что Эл, поддавшись удивлению, восторгу и благодарности, случайно расскажет кому-то о том, что она сделала для нее. Тогда семья Калли окажется под ударом. Калли не сомневалась в том, что у Сафиры полно союзников, готовых отомстить за ее разоблачение. А также не забывайте, что смерть Бронсона Кинга, главы судебной власти Англии и Уэльса, и так всколыхнула всю страну. А уж если выяснится, что не несчастный случай отнял жизнь у Достопочтенного, а злость, отчаяние и месть одной неприметной девчушки, то… Сложно представить масштабы трагедии, но результат ее вполне очевиден – Калли и ее семью сотрут с лица земли.
– Что это у тебя такое? – спросила Калли, увидев выглядывавшую из кармана курки Эл черную коробочку.
– Подарок… тебе.
– Эл, я же просила!
– Я помню! Но прости, я не могу не отблагодарить тебя! Это мелочь, на самом деле. – Эл достала подарок и передала его Калли.
В коробочке оказалась небольшая, но довольно увесистая шкатулка из чистого золота, инкрустированная сверкающими драгоценными камнями.
– Красивая «мелочь», – улыбнулась Калли.
– Надеюсь, она впишется в интерьер твоего нового дома?
Калли вспомнила свою бедно обставленную комнатку и с трудом сдержала смех.
– Конечно, впишется.
Эл пришла не только для того, чтобы вручить Калли шкатулку. Ей хотелось обсудить одну очень серьезную, грустную тему. И вот, наконец, она набралась смелости, чтобы сказать:
– А ты знаешь, что Джел…
– Да, – мгновенно ответила Калли, не желая слушать продолжение душераздирающей фразы. – Мне Саша звонила.
– …А Диана с Никки до сих пор не объявились. Неужели они все пропустят?
– Что значит не объявились? – удивилась Калантия.
– Они пропали. Нет вестей ни от одной, ни от другой… Полиция уже замучила всех нас расспросами о Диане. Я думала, вы поддерживаете связь. У вас ведь была великая дружба.
– Наша дружба умерла вместе с Джел, – резко ответила Калли и тут же прикусила губу, чтобы не расплакаться… Продолжать разговор больше невозможно. – Уверена, с ними все в порядке. Спасибо, что пришла. Мне нужно работать, – отчеканила она.
– Калли, я не хочу, чтобы наши встречи были такими редкими и короткими.
– Я тоже. Но пока придется смириться с тем, что есть.
Эл обняла Калли и прошептала:
– Береги себя. И в следующий раз сразу бей подносом по башке того, кто смеется над тобой. Не терпи. А Рэми потом тебе за это даже доплатит. Я договорюсь.
* * *
– Мне нравится голубой цвет. Я хочу отойти от классики… Думаю, голубое платье всех удивит, но, в конце концов, это же моя свадьба и… – Алесса взглянула на Джераба, которому уже больше часа рассказывала про то, какое платье она хочет купить, какой оркестр, каких гостей пригласит, какое меню предпочитает, как украсит помещение для торжества. Алесса планировала пышную свадьбу, и ей так хотелось поразить жениха своими задумками, заразить его восторгом и трепетом, увидеть на его щеках очаровательный румянец, а в глазах слезы от нежной любви к ней и предвкушения радостного события, что узаконит соитие их сердец. Но Джераб лишь сидел с отсутствующим видом, сохраняя холодное безмолвие.
– Джераб, ты где?
– Рядом. Неужели не видишь?
– Твое тело рядом, а вот душа где-то далеко. О чем ты думаешь?
– Представляю тебя в голубом платье.
– Правда? И как я тебе? Нравлюсь? – тут же повеселела Алесса.
– Нет, – отрезал Джераб.
– Значит, ты хочешь, чтобы твоя невеста была в традиционном белом платье?
– Я хочу, чтобы моей невестой была не ты.
Алесса чуть не взвизгнула от боли, что нанесли ей его жестокие слова. Она – идеальная женщина – Алесса была уверена в этом, – она все делает правильно. Нормальный мужчина оценил бы по достоинству ее старания, ее стремление осчастливить его. Почему же Джераб так жесток с ней? Неужели он до сих пор думает о Диане?
– Если я еще раз услышу подобное, то…
– Услышишь. Я скажу это у алтаря, а также в нашу первую брачную ночь и в свою последнюю минуту жизни.
«Нет, он не любит ее. Невозможно так сильно и преданно любить. Он просто обижен на меня за то, что я его обманула (чтобы спасти его, между прочим!). Он у меня упертый. Надо быть с ним еще ласковее, еще милее. Он должен увидеть во мне ту юную, славную Алессу, которую полюбил в студенческие годы».
– Ладно, я куплю белое платье. Вот это, – Алесса указала на одну из фотографий в свадебном журнале. – Мне кажется, оно гармонично смотрится… Да и мама его одобрит. Она обожает классику!
В этот момент хлопнула дверь комнаты, и прозвучали тяжелые, удаляющиеся шаги Джераба за ней.
Джераб знал, что покинутая им Алесса сейчас горько плачет над тем свадебным журналом. Но ему было все равно. Пусть плачет, пусть мучается. В конце концов, он тоже мучается, терпит ее. Если уж их паре не суждено купаться во взаимной любви, так пусть тогда тонет она во взаимной ненависти и бесконечных муках. Может, Алесса когда-нибудь поймет, что бессмысленно держать его рядом с собой угрожая, лаская и увещевая?
Джераб ненавидел Алессу так же сильно, как и себя самого. Он сам себе опротивел из-за своей слабости. Из-за того, что был способен лишь на эту смешную агрессию, на этот жалкий писк мужества. Что бы он ни делал, что бы ни говорил – Алесса не отпустит его. «Я не мужчина, а что-то ущербное… Что-то, для чего еще не придумали названия, уж слишком оно неполноценное», – такими были мысленные стенания Джераба. Он долго бродил по школьному двору, пытаясь прийти в себя, и вдруг остановился, услышав разговор двух женщин, что доносился из беседки, расположенной у входа в парк. Голос одной из женщин был ему точно знаком, а другой он смутно припоминал. Джераб подошел ближе к беседке, скрылся за толстым каштаном, прислушался и наконец понял, кто стал объектом его внимания: миссис Маркс и Аннемари Брандт.
– Я не знаю, не знаю, что делать! Я чувствую, что с ней что-то случилось! Господи!..
– Что говорит полиция? – задала вопрос директриса.
– Очередные поиски не принесли положительных результатов, вот что…
– Аннемари, я уверена, что все образуется. Не сдавайтесь!
– Мы везде ее искали, миссис Маркс. Сначала думали, что она в Освано, у кузена мужа, но нет. Потом узнали, что они с Никки хотели уехать на Новый год в Сен-Тропе, но Никки сама исчезла, и та вилла, в которой они хотели расположиться – пуста. Джулиан, молодой человек Дианы, планировал с ней отдых в Мерибель, но выяснилось, что он видел ее последний раз в тот самый день, когда подарил ей коня! У нас больше нет мыслей и догадок! И надежды тоже…
Аннемари заплакала.
Не только Алесса была причиной раздражительности Джераба. Его еще выводили из себя тревожные мысли о Диане. Она до сих пор не появилась в школе, ее родители бьют тревогу, полиция разводит руками. Телефон Дианы вне зоны доступа, попытки отследить его оказались безуспешными. Джераб срывал уроки, проводил бессонные ночи в безотрадных раздумьях, ссорился с коллегами из-за пустяков, не в силах контролировать свой гнев. Наибольшая же часть его негодования выплескивалась на Алессу. С превеликим удовольствием он стегал ее душу своим исступлением.
Диана была для него всем. Всем! Она точно прохладный ручеек для погибающего от жажды путника. Она – пульс его жизни!
И сейчас она, возможно, страдает, а то и вовсе мертва… А он сидит здесь и целыми днями слушает разглагольствования Алессы об их свадьбе!
* * *
– Джераб, миссис Маркс сказала, что мне придется заменить тебя. Ты куда-то уезжаешь? – спросила Алесса, бесцеремонно ворвавшись в комнату Эверетта.
– Да.
– Почему я узнаю об этом последняя?
– Потому что… я готовлю сюрприз для тебя.
– Для меня? Что за сюрприз? – вмиг расцвела Алесса.
– Алесса, это же сюрприз.
– Ну пожалуйста! Я хочу знать! Иначе я поеду вместе с тобой.
Джераб быстро выдумал убедительную ложь:
– Это свадебное платье.
– Ты решил купить мне свадебное платье?
– Привезти. Я отправляюсь в Этлфёрк за свадебным платьем бабушки. Оно прекрасно сохранилось. Это настоящая драгоценность. Ты всех поразишь. Моя невеста должна быть именно в этом платье.
– Ах, Джераб! Ты не представляешь, как мне приятно! Я так люблю тебя! – Алесса кинулась к Джерабу, чтобы обнять и расцеловать, но тот лишь аккуратно положил свои руки на ее плечи, деликатно оттолкнул и отвернулся.
– Пойду собирать вещи, – сказал он.
«Что ж, придется заехать в Этлфёрк за платьем, – устало подумал Джераб. – Но только после того как найду ее. Без нее я не вернусь».
* * *
Нет больше смысла хранить тайну о том, где же скрывалась Диана. Если кто-то из вас переживал за нее, как мистер Эверетт, то можете расслабиться. Диана провела зимние каникулы в туристическом лагере «Фолкон Скотт», расположенном вблизи заповедника. Поведал ей об этом укромном месте Скендер Хардайкер. С ним и его компанией Диана и отправилась в лагерь. Солист «Майконгов» снабдил ее палаткой и всем остальным необходимым снаряжением, а его девушка, Огаста, поделилась с ней теплой походной одеждой. В компанию туристов входили остальные участки группы: гитаристы Гэйдж и Трой, барабанщик Вальтер, и их девушки – Даркей, Кенна, Мелли. На уютной полянке ребята разместили свои палатки. Диана, необходимо отметить, расположилась дальше всех. Атмосфера в лагере царила теплая, дружелюбная, творческая: ребята без устали хохотали, прикалывались друг над другом, играли на гитарах, пели песни, готовили вместе, гуляли. Диана же наблюдала за дружной компашкой со стороны, не улыбаясь им, не проникаясь к ним. Ее поведение вызывало у всех недоумение. Никто не понимал, почему Диана дистанцируется, постоянно молчит и смотрит на всех так странно… Диана была в несколько раз красивее всех девушек в лагере, но те не чувствовали никакой конкуренции. Парни редко смотрели на нее – она была безупречна, но недоступна. Диана завораживала как зимняя, беззвездная, тихая ночь, но вскоре ее очарование и загадочность перекрывали полярный холод и зловещая тишина, и парни, увлеченные ею на краткий миг, бежали к теплу и безопасности, к своим девушкам, что были, как те неказистые, дешевые палатки с мягким сиянием походного фонаря внутри, готовые впустить и обогреть кого угодно.
В общем, всех настораживала отчужденность Дианы, а некоторых даже отпугивала.
– Странная она какая-то, – сказала однажды Огаста.
– У нее подруга умерла недавно, – ответил Скендер. Тот был, пожалуй, единственным человеком, который более-менее понимал Диану. Он не был близок с ней, знал, что Диана обратилась к нему за помощью не из большой симпатии, а, скорее, из-за громадной безысходности. Диана просто использует его. Скендер же не огорчался по этому поводу, так как давно привык относиться к Диане как к дорогой, роскошной вещи, взятой напрокат. Звучит жестоко, но это правда. Он получал удовольствие от такой псевдодружбы с ней, даже слегка гордился, но понимал, что все это временно. Диана, получив свое, вновь исчезнет и появится только тогда, когда ей снова что-нибудь понадобится от него.
Огаста взяла баночку пива и подошла к Диане. Та сидела у своей палатки, что находилась далеко от костра, глаза ее – два ледяных пламени – смотрели на Огасту неотрывно. Сумерки сгустились, Огасту тотчас сковал холод. Однако, еще раз взглянув в глаза Дианы, Огаста поняла, что холодно ей вовсе не из-за того, что она отошла от костра. Просто Диана умела посмотреть на человека так, что тот чувствовал, как жуткий холод проникает в его кости.
– Диана… держи. – Огаста протянула пиво. – Это хорошее пиво, не брезгуй.
– Спасибо, эм-м…
– Огаста.
– Да, Огаста. Я помню.
– Слушай… тебе нужно поплакать.
– Зачем?
– Это помогает. Ну, мне, по крайней мере, помогает. Когда в моей жизни происходит что-то не очень приятное, я плачу, и мне сразу становится легче. Понимаешь, нельзя все это держать в себе, иначе с катушек съехать можно…
– Спасибо за совет, Огаста.
Это была первая и последняя попытка Огасты наладить контакт с Дианой. Кроме нее, больше никто не отважился подойти к Брандт.
Диана жила по такому графику: днем, когда ребята отправлялись на прогулку, она оставалась в лагере, готовила для себя, следила за костром, спала, а вечером, дождавшись возвращения компашки, уходила в лес. Не хотелось ей слушать песни, громкий хохот и долгие беседы друзей – все это было ей чуждо. Тишина… нерушимая тишина мрачного леса – это лучшее, что она слышала в своей жизни. Диана гуляла до глубокой ночи, не испытывая страха, не страдая от холода, не желая возвращаться к жизни, к свету, к теплу. Тишина и упоительный покой стали ее близкими друзьями. Она нашла прелесть во мраке и обнаружила отвращение к бессмысленной радости, что излучали все, кто жил с ней в лагере. Она узрела утешение в одиночестве и наконец заметила пустоту, которой была наполнена ее жизнь. Ее понимали мертвые, облезлые деревья, а не люди, ее согревал северный ветер, а не любовь к ближним, ее радовали неизведанные тропы, журчащие ручьи и стайки пестрых птиц, пролетавшие над головой, а не встречи с теми, кому она якобы была небезразлична.
Хорошо ей было, спокойно. Но однажды…
Однажды потрясающая тишина, околдовавшая Диану, исчезла. И появилось рычание. Диана замерла. В нескольких шагах от нее раскинул тонкие черные ветви безымянный кустарник. Он вдруг зашевелился, рычание стало ближе. В следующее мгновение Диана увидела волка. Он выпрыгнул из кустов, подошел к ней, стал принюхиваться. Волк чуял ее страх, а Диана чуяла свою смерть. Она медленно опустилась на колени. Серое, мохнатое, рычащее существо стояло всего в нескольких дюймах от нее. Диана чувствовала, как его горячее дыхание касается ее застывшего в ужасе лица. Волчьи глаза сверкали во тьме. Диана поняла – это последнее, что она видит в своей жизни. Зажмурила глаза. Почувствовала биение сердце в горле. Приготовилась к неизбежному.
– Ты зря боишься. Ты справишься, – сказала Джел.
– Это тебе карты говорят? – спросила Диана, скептически глядя на подругу.
– Нет. Карты тут ни при чем. Я это знаю, Диана. Ты обязательно победишь на этих соревнованиях.
– Спасибо, конечно, но с чего ты взяла, что я боюсь?
– Я чувствую, – уверенно заявила Джелвира.
– Джел, перестань. Я ничего не боюсь. Даже ни капельки не волнуюсь. Я знаю, что победа достанется мне.
– И все-таки…
– Что?
– Если тебе будет страшно…
– Ну хватит!
– Диана, все чего-то боятся, и не нужно этого стыдиться. Еще есть кое-что сильнее страха. Это отчаяние. Каждому человеку оно знакомо. Так вот, если ты вдруг почувствуешь страх или отчаяние… когда ты поймешь, что твои последние силы на исходе, просто скажи: «Я – сильная девчонка! Я справлюсь с этим».
– Хорошо, я запомню. Но вряд ли мне когда-нибудь пригодится эта волшебная фраза.
– Ты опять смеешься надо мной…
– Смеюсь, но все равно люблю. Чудачка ты моя!
Диана резко открыла глаза. Волк исчез. Снова тишина и покой, мрак и одиночество. Диана не понимала, почему именно в этот жуткий момент она вспомнила ту беседу с Джел в ее комнате, перед очередными конными скачками. Не понимала она, почему плачет сейчас – тихо, едва дыша. Не понимала, что делать дальше, куда делся волк, миновала ли опасность. Никогда еще Диана не чувствовала себя такой беспомощной, такой напуганной…
В конце концов, она заставила себя собраться с силами и вернуться в лагерь. Ребята были удивлены ее раннему возвращению, взволнованному выражению лица и внезапному желанию присоединиться к их веселью у костра. Диана села рядом со Скендером и Огастой.
– Здесь водятся волки? – спросила она.
– Волки? Нет. Их всех лет двадцать назад перестреляли, – ответил Скендер. – А что?
– …Ничего.
– Я же говорила тебе, что она странная. И дело тут вовсе не в подруге, – шепнула Огаста парню.
* * *
Когда каникулы закончились, ребята уехали в Глэнстоун, а Диана продолжила вести отшельническую жизнь в «Фолкон Скотт». Ни души, ни лишнего шума. Потрясающе! Скендер оставил Диане два мешка с провизией и все походное обмундирование.
Диана долго бы наслаждалась безмятежностью своего существования, если бы не появился нежданный гость. Вернувшись с прогулки, Диана обнаружила у своей палатки Джераба. Растерялась и испугалась она так же сильно, как и при той встрече с волком. Первые несколько секунд Диана стояла молча, настороженно глядя на своего учителя, словно он, как тот волк, мог наброситься и разорвать ее. Джераб смотрел на нее в ответ и улыбался. Диана вдруг опомнилась, ожила. Затем ей стало неловко. Как она выглядит? Боже, а как от нее пахнет? Ведь ее тело уже и забыло, что такое душ и чистое белье. Одежда уродливая, заляпанная, волосы наверняка растрепаны, лицо серое и усталое, руки сухие, губы тоже… Но Джераб-то на самом деле и не заметил всех метаморфоз Дианы, сотворенных долгим пребыванием в дикой природе. Он был так счастлив увидеть ее живую, бодрую. Как же он скучал по ней! Как он скучал! А теперь она рядом с ним, все такая же неземная, неприступная, сильная. Любимая.
– Как же тебе живется одной? – спросил наконец Джераб.
– Превосходно. Как раз-таки потому, что я живу одна. Как вы нашли меня?
– Я ненавязчиво опросил всех твоих знакомых в «Греджерс». Все были в неведении. Потом вдруг вспомнил, как коллеги делились своими впечатлениями, рассказывали, как ты блистательно выступила на выборах Главной леди с «Майконгами». Я очень удивился. Это же ребята из «Блэкстона», мои ученики! И я отправился к Скендеру Хардайкеру, чтобы выяснить, что тебя с ним связывает. Оказывается, вы с ним хорошие друзья и даже вместе отдыхали в «Фолкон Скотт». Только, когда стартовал новый семестр, Скендер со своей компашкой уехал, а ты осталась здесь в гордом одиночестве.
Диана села рядом с Джерабом, как бы ненарочно прижалась к нему плечом. Внутри нее все так и трепетало от этой долгожданной близости с ним. А уж что происходило с ее телом, душой и сердцем, когда она ловила на себе его прямодушный, любящий взгляд… Я не смогу объяснить, поскольку не понимаю (да и сама Диана не понимала), как ей удалось так стойко держаться рядом с Джерабом, мастерски демонстрируя ледяную отстраненность, ведь ей хотелось в этот момент кричать от счастья.
– Мои родители знают, где я?
– Нет. Я никому ничего не сказал.
– Надеюсь, вы сохраните мою тайну? Я могу на вас рассчитывать?
– Когда ты планируешь вернуться?
– С чего вы взяли, что я планирую вернуться?
– Значит, ты хочешь жить здесь до самой старости? – умильно улыбнулся Джераб.
– Не стану скрывать, эта мысль кажется мне заманчивой. Вы же сами однажды сказали мне, что я должна уйти… отказаться от привилегий, перестать зависеть от родителей. Вот я и ушла.
– Диана… на самом деле я искал тебя, чтобы сообщить одну новость.
– Ну давайте, удивите меня.
– Родители Джелвиры приняли решение отключить ее от аппарата жизнеобеспечения. Я думаю, ты не простишь себе, если пропустишь похороны своей подруги.
Джераб не один день тщательно подбирал правильные слова, настраивал себя на то, что ему придется долго и нежно успокаивать Диану, после того как озвучит ей эту прискорбную весть. Он был готов к ее крику, слезам, бешенству да к чему угодно, но только не к стоическому спокойствию, с которым Диана ответила ему:
– Да, вы правы. Спасибо, что сказали. Придется вернуться.
Джераб был изумлен.
– Поехали, – только и вымолвил он, накрыв ее кисть своей.
– Нет. Я сама доберусь, – сказала Диана, резко убрав руку.
– Диана… – Джераб замолк, но продолжал смотреть ей прямо в глаза. Взгляд его договорил за него: «Я тебя люблю. Люблю. И не смогу отпустить. Я – убогое что-то, а ты – нечто бесценное. Я не достоин тебя, однако буду вечно прикован к тебе и благодарить Бога за эти крепкие оковы».
– Мистер Эверетт, вы сделали все, что могли… А теперь возвращайтесь к своей невесте.
* * *
– Мисс Брандт! – Рамона первая подбежала к Диане, жадно обняла ее. – Как я рада видеть вас!
– Только ты и рада, по-моему, – ответила Диана, взглянув на родителей, что нехотя вышли в холл.
– Неправда! Мистер и миссис Брандт тоже очень ждали вас. Они так волновались!
– Рамона, оставь мою дочь в покое, – проворчал Алэсдэйр.
Рамона отбежала в сторону. Отец подошел к Диане, хмуро глядя на нее.
– Диана! – взволнованно воскликнула мать.
– Подожди! – рявкнул Алэсдэйр и после обратился к дочери: – Вернулась-таки. Ну и к чему был весь этот твой, так называемый, подростковый бунт? Кому и что ты доказала?
– Здравствуй, папа. Со мной все в порядке. Спасибо, что поинтересовался.
– После похорон вернешься в школу! И не вздумай снова сбежать. Я найду тебя в любом случае и отправлю в интернат для трудных подростков. Даю тебе слово.
Поприветствовав дочь, Алэсдэйр поспешил вернуться в свой кабинет. Оказавшись за его дверью, он схватился за грудь. Жгло внутри, так больно жгло, что каждая успешная попытка вдоха стала для него героическим подвигом. Так всегда переживал страшнейшие потрясения в своей жизни Алэсдэйр Брандт – тихо и сильно.
– Как хорошо, что ты цела… Я уже готовилась к самому страшному, – сквозь надрывное рыдание говорила Аннемари. Затем она вдруг вцепилась в дочь, и лицо ее исказилось отчаянной злобой. – За что ты меня так ненавидишь? Если бы ты знала, как мне было плохо!
– Мне тоже было плохо, мама. Но разве есть смысл говорить об этом? Ведь мы никогда не поймем друг друга.
– Тебе плохо из-за Джел… Я это понимаю. И я могу поддержать тебя. Я все сделаю, чтобы помочь тебе, – немного успокоившись, сказала Аннемари.
– Благодарю, – ответила Диана. – Но… я – сильная девчонка, я справлюсь с этим.

Глава 7
В тот день в палате Джел было еще мрачнее, чем прежде. Точно смерть нависла гигантским облаком над всем пространством, терпеливо ожидая своего выхода – в грядущем «спектакле» ей отведена главная роль. Царила тусклая, удушающая атмосфера. Страшную тишину разбавляло лишь монотонное бормотание медицинских приборов. И невозможно не отметить запах, что заполнял все помещение – медицинский спирт и что-то кислое – аромат больничной смерти.
Йера О’Нилл сидела у койки, держа дочь за руку, Саша и Марк стояли в стороне. Последние уже не могли дождаться конца этого мероприятия, поскольку каждая секунда наблюдения за этим «живым» тельцем, что когда-то было дочерью и сестрой, была невыносима. Йера же абсолютно не разделяла их позицию.
– Мама, пожалуйста, отпусти ее, – не выдержала Саша.
– Нет. – Йера еще крепче сжала ручку Джел. – Не отнимайте у меня эти последние минуты. Я хочу запомнить ее тепло. – Взгляд Йеры при этом был направлен вдаль, куда-то очень глубоко, в иной мир, где давно освоилась Джелвира. Не Йера держала Джел за руку, а наоборот, дочь ухватилась за мать, вела ее по незримому пути, была ее проводником в запретные дали, показывала и рассказывала ей, что там, где она теперь обитает, не так уж плохо и точно не страшно.
Спустя некоторое время в палату вошла Калли.
– Как хорошо, что ты пришла! Мы тут еле держимся, – обрадовалась Саша.
– Понимаю… – Калли крепко обняла Сашу. – Мистер и миссис О’Нилл, я… – тут нужно было сказать что-то ободряющее, что обычно говорят в подобных ситуациях. Но Калли вдруг забыла все слова, почувствовала себя беспомощным младенцем, что способен только мычать и плакать, дабы сообщить миру о своих страданиях. Ну как можно утешить убитых горем родителей? Порой люди переоценивают силу слова. Марк по-отечески взглянул на раскрасневшуюся девочку, понял, что та растеряна и напугана, но при этом изо всех сил еще пытается выдумать подходящие фразы. Он умилился упорству этой молоденькой, неопытной души и поспешил помочь ей:
– Не трать напрасно силы. Я знаю, что ты хочешь сказать. Мы все безмерно благодарны тебе за твое участие.
После Марк нежно обнял Калли, и когда та доверчиво прижалась к нему, он в очередной раз убедился в том, что этому неокрепшему существу, прильнувшему к нему, в тысячу раз хуже. Смерть Джел – это мощнейший селевой поток, сметающий все на своем пути. Мало кому удается выстоять перед разрушительной силой стихии, но у Марка была твердая опора в виде жизненного опыта, наделившего его устойчивостью ко многим невзгодам. «Стихия» не обошла его стороной, частично разрушила, но все же он выдержал это страшное испытание, а вот Калли и ее подруг – хилые строения на тоненьких сваях – поток подхватил, раздробил на мелкие щепки и понес за собой в неизведанные, мрачные края.
– Посмотри, – сказала Йера, показывая Калли руку дочери. – Я накрасила ей ногти. Она ведь любила черный, да?
Калли посмотрела на миссис О’Нилл, на ее странную улыбку и влажные глаза. Нет, Джел предпочитала яркие цвета, а вот хмурая палитра отталкивала ее, и об этом знали все, кто был близок с ней. Калли в этот момент почувствовала отвращение к Йере. Этот на первый взгляд безобидный вопрос показал, что Йера не знала свою дочь, ее совершенно не интересовало то, чем та жила, что ее привлекало. А теперь она пытается изобразить заботливую, любящую мамочку. Тошно! Но как бы то ни было Калли не могла позволить себе проявить грубость по отношению к Йере, особенно в такой мрачный час, и поэтому ответила так:
– Да. Черный цвет – ее фаворит.
В следующее мгновение в палате стало на одного человека больше – появилась Диана.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, Диана. Мы рады видеть тебя, – ответил Марк.
Диана подошла к койке. Взглянула на то, что на ней лежало, и ей вдруг показалось, что ее сердце на некоторый миг замерло от ужаса. На белой простыне лежали аккуратно сложенные в детский скелетик кости, перетянутые кожей – вот, что осталось от Джел. Трудно было поверить в то, что когда-то Это двигалось, разговаривало, смеялось. Лицо… нет, это не лицо Джел. В этом маленьком, иссохшем, белом как мрамор, личике не было ни одной знакомой черты. Выражение на этом незнакомом лице говорило: «Мне самой неловко оттого, что со мной стало. Пожалуйста, простите. Не пугайтесь меня. Это все та же я. Не разлюбите меня, умоляю!» Диана перевела взгляд на Йеру, затем на Марка и Сашу – те тоже претерпели пугающие изменения. Похудели, постарели, ослабли. Казалось, что все семейство О’Нилл стало жертвой какой-то страшной, неизлечимой болезни.
– Ну, раз все в сборе, я позову врачей, – сказал Марк.
И вот все было готово для перехода к основной части мероприятия. Все по очереди поцеловали Джел в лоб, прошептали что-то на прощание. Вот-вот станет совсем тихо, погаснут мониторы, аппараты заглохнут и…
– Подождите! – закричала Йера, а после снова подошла к дочери, вновь поцеловала ее и умоляющим голоском промолвила: – Ну, Джел… Ну, милая моя! – так Йера просила дочь очнуться, так она предупреждала ее о последнем шансе, так она в который раз в одиночку противостояла неизбежному трагическому концу.
– Йера, – робко окликнул Марк.
– Прошу вас, не тяните! Это невыносимо! – возопила Саша.
Марк отвел жену в сторону. Калли и Диана, поначалу стоявшие на приличном расстоянии друг от друга, вдруг одновременно решили сократить его, едва коснувшись плечами друг дружки. Обе знали, что, несмотря на все противоречия между ними, каждая может рассчитывать на поддержку, в самую трудную минуту не постесняться взять за руку бывшую подругу, обнять, когда того потребует душа. Сейчас они нужны друг другу как никогда. Сейчас… доктора приступят к тому, ради чего все собрались… еще немного и…
– Успела?! Успела!
Никто не ожидал такого поворота событий. В палату ворвалась Никки. Та понимала, что является здесь персоной нон грата, но не попрощаться с подругой она не могла.
– Мистер и миссис О’Нилл, здравствуйте. Саша, привет. Диана, Калли, вы тоже тут? Хорошо. Позвольте, – Никки оттолкнула одного из врачей, подошла к Джел, поцеловала ее ручонку и потом присоединилась к Диане и Калли. Всех смутило необъяснимое возбуждение Никки, в котором та пребывала, однако никто не посмел сказать ей что-либо. А также…
Никто не знал, что в палате был еще один гость. За спинами подруг стояла я, прибывшая в тот час, чтобы попрощаться со всеми. Я посмотрела на тело Джелвиры, не испытывая ни жалости, ни презрения. Тело как тело, оно для меня уже ничего не значит. Я обняла Сашу, потом Марка, Йеру. Затем подошла к подругам Джел. Диана, Калантия, Никки… Каждая вздрогнула, ощутив легкий холодок, пробежавший по спине – это единственное, что я могла сделать для того, чтобы меня заметили. Больше они меня не услышат, не почувствуют. Остались последние секунды моего близкого присутствия к их миру. Я не буду рассказывать вам, что там, за чертой жизни, не стану описывать свои ощущения, неведомые живой душе. Все вы рано или поздно поймете меня, сами все узнаете, когда придет ваше время. О, сколько всего вас еще ждет! Но пока живите и не думайте о том, для чего вы еще не «созрели». Не ждите, не приближайте смерть, не вмешивайтесь в ее планы. Ее визит к вам уже давно запланирован, не переживайте. Живите, пока есть время… Пока смерть не наткнулась в своем ежедневничке на ваше имя.
Улыбаясь, я медленно прошлась по палате, остановилась у двери, оглянулась. Далее прозвучал последний стук моего сердца, и наступила вечная разлука.
* * *
Пару лет назад, в старой конюшне, в ветхом убежище наших принцесс, состоялся необычный разговор.
– Я хочу умереть молодой, – заявила Диана. – Старость – это мука. Дряхлые колени, усыхающий рассудок и лицо… Боже, как представлю свое сморщенное лицо, сразу страшно становится. Ну уж нет… По мне так лучше умереть молодой и красивой. Так и вижу, как все будут вздыхать и говорить: «Как же так?! Такая молоденькая, еще все впереди! Ох…» А если я умру старой, то что тогда скажут? «Ну, ничего не поделаешь, возраст такой. Она свое отжила…»
– А мне бы хотелось дожить до старости. И состариться непременно с любимым человеком. Старость – это вовсе не мука, а блаженство. И завершить жизнь, не познав этого блаженства – довольно печально, на мой взгляд. Тебе больше не нужно участвовать в гонке жизни, где каждый пытается обогнать соперника, преуспеть в чем-то, не замечая резких поворотов и столбов. Бессмысленные поиски какого-то смысла, слезы, разбитые надежды и сердца – вот и вся молодость. А в старости тебя заботит только твой фруктовый сад да неразгаданные сканворды. Прелесть! – разоткровенничалась Калли.
– Калли, да ты уже рассуждаешь как старушенция, – огрызнулась Никки.
– Я не вижу себя взрослой… Ну, там, тридцатилетней и уж тем более старушкой, – призналась Джел. – Мне кажется, я умру раньше вас всех.
– Джел, ну какая чушь! – испугалась Калли.
– Я так чувствую. Однажды… я взяла карты и…
– Господи, опять! – перебила Никки. – Карты, предчувствия, пророчества! Джел, шизанутенькая ты моя, если я еще раз услышу подобное, то вырву твой язык, поняла?
– Никки, а ты когда хочешь умереть? – задала вопрос Диана.
– Да я вообще не собираюсь умирать.
– Что? – засмеялась Калли. – Ты нашла эликсир бессмертия?
– Пока нет, но обязательно найду. Жизнь – штука интересная, но очень капризная, поэтому не нужно оскорблять ее, тратя время впустую, рассуждая о смерти! И знаете что? Вы тоже должны жить вечно!
– Вот как? – теперь и Джел не удержалась от смеха.
– Конечно, курочки мои. Иначе зачем мне вечная жизнь, если в ней не будет вас?
Подруги дружно посмеялись и вскоре забыли про эту беседу.
* * *
Так много людей было в тот день в больничном фойе! Кто-то радовался долгожданной выписке, кто-то что-то тревожно обсуждал, куда-то бежал, кому-то звонил. Жизнь кипела. Никто не замечал трех поникших, опустошенных человечков, расположившихся на диванчиках в том самом фойе. Было шумно, но Калли, Диана и Никки до сих пор слышали ту тишину, возникшую после отключения медицинских приборов. Было прохладно и свежо, но их все еще стискивала духота, что была в палате, и тот запах спирта и какой-то кислятины витал вокруг. Было светло, но они всё видели тот мрак, тень смерти, нависшую над Джел.
– Сбылось ее пророчество… – сказала Никки, внезапно вспомнив тот самый разговор, который теперь уже не казался смешным.
Калли тут же поняла, что Никки имеет в виду. Диана же не потрудилась напрячь свою память. Она лишь выдохнула с облегчением, подумав: «Ну наконец-то! Хоть кто-то решился заговорить!» И потом, выдержав небольшую паузу, сказала:
– Я была с «Майконгами» в «Фолкон Скотт». Однажды я решила прогуляться… Прилично отошла от лагеря и… увидела волка.
Калли и Никки переглянулись меж собой и затем взволнованно посмотрели на Диану, а та продолжала:
– Не знаю, настоящий он был или мне привиделось. Я закрыла глаза и вдруг почему-то вспомнила разговор с Джел перед турниром. Она, как всегда, гадала мне, а я, как всегда, беззлобно подсмеивалась над ней. Знаете, позже я поняла, что это не просто воспоминание. Джел тогда, как сказать… пришла ко мне, что ли? Пришла, чтобы успокоить или даже спасти… А, может, попрощаться? Знаю, что вы сейчас думаете. Диана рехнулась.
– Нет, – мгновенно ответила Калли. – Я понимаю тебя. Скажу больше, я пережила то же самое.
– Ты тоже видела что-то?
– Не совсем… Я переехала в Голхэм. Можете себе представить, как мне было непросто смириться с новой жизнью и похоронить старую… В самый-самый момент отчаяния мне попалась фотография с Джел. На обратной ее стороне была цитата какого-то гуру или пророка, не знаю… «В каждой сложной ситуации у вас есть выбор: либо стать раненым, либо стать мудрее». Мне очень помогли эти слова… И Джел. В тот момент мне казалось, что она рядом. Джел ведь всегда была рядом, когда кому-то из нас было тяжело.
Калли и Диана обменялись понимающими взглядами. Как же рады они были предоставившейся возможности поделиться вот такими сокровенными мыслями, необычным опытом. Кто еще мог их понять? Кому они могли так же легко довериться? Лишь в обществе друг друга они не стеснялись своей слабости, не притворялись. Только объединившись, они ощущали свою силу. Как же хорошо им было вместе!
– Если вам интересно, я – не исключение, – подала голос Никки. – Ну, то есть я… – Никки безумно хотелось поведать подругам о том, как ей было тяжело в Тайсе, как она едва не наложила на себя руки, как услышала голос Джел в последний момент… Как же ей хотелось уткнуться в плечо Дианы и почувствовать, как Калли нежно гладит ее по спине. Диана – холодная скала – была ее надежной поддержкой, Никки знала, что всегда может за нее зацепиться, чтобы не упасть в пучину отчаяния. Калли – мягкая волна света – всегда окружит теплом, разбавит тьму, окружавшую Никки в период ее душевных терзаний. Ох, а если бы тут еще была Джел… Бездонный океан любви! Джел славилась особой силой – она умела воскрешать надежду, веру, тягу к жизни, – все, что погибало в Никки после очередного удара судьбы… Но ведь это все в прошлом, так ведь? Нет больше Джел, да и прежних Дианы с Калли тоже. Все пропало.
– Говори. Чего ты? – не выдержала Диана. Слишком долго Никки молчала размышляя.
– Да нет… неважно. У нас просто сильный стресс. Мы все слегка обезумели, это факт, – ответила наконец Никки. – Ладно, девочки, я пойду. Э-эм… Желаю всем нам поскорее оправиться и найти силы, чтобы двигаться дальше… Каждая своей дорогой.
И Никки ушла.
То состояние, в котором пребывали девушки, можно было сравнить с опьянением. Опьянение это, однако, быстро прошло. Больше ничего не радовало, не утешало. Исчезли нити взаимопонимания и уважения, связывавшие бывших подруг. Наступившая суровая трезвость напомнила им о том, что произошло между ними, почему они стали чужими друг другу.
– Пойду посмотрю, как там мистер и миссис О’Нилл, – сказала Калли.
– Хорошо…
Диана проводила взглядом Лаффэрти с мыслью: «Ну вот и все… Это был наш последний разговор».
* * *
Никки помчалась в больницу прямо с вокзала. Если бы она заскочила домой, то точно не успела бы проститься с Джел.
И вот наконец она дома. Никки мечтала открыть парадную дверь и увидеть мать (сестры были в школе). Кармэл, встретив дочь, тотчас расплачется, подбежит к Никки, обнимет ее. Никки была убеждена, что ее побег стал отличным уроком для матери. Вон ведь миссис О’Нилл как быстро все осознала, когда потеряла дочь. Так же и Кармэл. Теперь мать будет ценить ее, теперь она исправит все ошибки!
Однако, открыв дверь, Никки никого за ней не обнаружила. Ну ладно. Как же Кармэл могла догадаться, что дочь решила вернуться? Доселе за ней не было замечено экстрасенсорных способностей. Никки отправилась на поиски матери. В гостиной ее не было, любимая терраса Кармэл была пуста, на кухне тоже никого. Значит, она в спальне.
Да, Кармэл была в своей спальне, срезала алые комнатные розы. Появление дочери ее ничуть не удивило. Она спокойно обернулась, услышав скрип двери, так же спокойно кивнула, увидев Никки за порогом, и сказала:
– О, приехала? Ну хорошо. А то миссис Маркс скоро будет мне в кошмарах сниться. Надоели ее бесконечные звонки: «Где ваша дочь?», «когда вернется?», «что происходит?»
Договорив, Кармэл вновь обратила свое внимание на розы.
– Я была в больнице… с Джел. Мама, мне так плохо! – И в этот момент Никки думала: «Господи, хоть бы она пожалела меня. Ну пожалуйста! Я сейчас расплачусь, я не могу! Пусть хоть не по-матерински, но чисто по-человечески поддержит меня, не оставит одну в этот день. Ну не настолько же она ненавидит меня!»
– Мама? Ты назвала меня «мамой»? Какая честь! Но… сдается мне, плохо тебе вовсе не из-за Джел. Я знаю, где ты была, с кем отдыхала, что делала.
– Как?..
– На этой планете нет ни одного города, где у меня не нашлось бы знакомых. Ну что, сильно «ломает» тебя? – с насмешкой спросила Кармэл. – Вижу, что сильно. Трясешься вся, похудела вон как. Ужас! Зачем же ты вернулась? Только не говори, что из-за меня, сестер или Джел. Ну ни за что не поверю в это!
– По Кисиндре соскучилась, – дрожащим от обиды голосом ответила Никки. – Эй! Где моя пушистая, вонючая попочка? Иди, зацелую! – крикнула она в коридор. Стоило ли говорить матери о том, что употребляла она не от скуки, не забавы ради, а для того, чтобы справиться с болью из-за потери Джел, из-за ссоры с друзьями, с семьей? Она всего-навсего хотела отравить свою печаль, убить себя или хотя бы часть себя, ту, которую она так ненавидит, ту, из-за которой от нее все отвернулись – жестокую, эгоистичную, подлую. «Да что поймет эта женщина? Сердце у нее такое же сухое, а душа – колючая, как эти розы, которых она сейчас преспокойно обезглавливает». – Да, кстати, а что случилось с моими картами? – Веселье Никки в Тайсе было омрачено тем, что все ее карты неожиданно перестали работать. Благо Элай согласился спонсировать ее до самого конца их отдыха.
– У тебя больше нет никаких карт. Ты оставила в Тайсе целое состояние. Думаешь, я позволю тебе и дальше заниматься расточительством?
– На что же ты мне жить прикажешь?
– В «Греджерс» деньги не нужны. Там тебя обеспечат всем необходимым.
В «Греджерс»?! Возвращаться в школу Никки не планировала. Она приехала в Глэнстоун, чтобы проводить Джел в последний путь, попытаться наладить отношения с матерью, реанимировать свои карты и отправиться дальше путешествовать с Элаем, после того как тот уладит проблемы с учебой. Развлекаться за счет своих друзей Никки не любила. А раз мать не дает ей деньги, значит… накрылся ее отдых, и возвращения в «Греджерс» ей не миновать.
– Кармэл, черт возьми, лишить меня денег – это последнее, что ты можешь сделать! – вскипела Никки.
– Кармэл… снова Кармэл, – с деланой печалью в голосе отозвалась мать. – В самом деле, это последнее, что я могу сделать, чтобы уберечь тебя от соблазнов, зависимостей и от этого назойливого желания угодить своим друзьям. Ты ведь только на то и годишься, чтобы развлекать всех подряд. Не человек, а аттракцион! Но всякий аттракцион приедается. Насколько я знаю, часть твоих товарищей уже отсеялась. Это только начало, Никки. Если не одумаешься, останешься совсем одна.
– Это ты так завуалированно делишься личным опытом?
– Вот даже сейчас ты промолчать не можешь. А я ведь хочу искренне предостеречь тебя, глупое ты существо… – Помолчав немного, Кармэл произнесла слова, которые окончательно добили Никки. Ей стало так мерзко, словно слова эти материализовались в струи зловонного гноя и прыснули ей в лицо: – Жаль, что невозможно поменяться местами с Йерой О’Нилл. Схоронила бы я тебя спокойно да жила бы без забот. Уж лучше оплакивать тебя, чем стыдиться.
* * *
Рэми приехала домой на выходные, чтобы увидеться с братом, вернувшимся, к ее огромной радости, из своего путешествия. Только она подошла к крыльцу своего жилища, как вдруг услышала за спиной знакомый мужской голос:
– Рэми!
Она обернулась и попыталась улыбнуться без намека на фальшь.
– Привет… сосед.
Грейсон подошел ближе, мельком посмотрел ей в глаза, потом резко потупил взгляд и сказал:
– Я слышал, что произошло с твоей одноклассницей. Сочувствую.
– Да… спасибо. Это ужасно. Но знаешь, я, в некоторой степени, благодарна Джел. Если бы не ее кончина, ты бы никогда не подошел ко мне и не заговорил со мной. А тут появился такой превосходный повод!
– Рэми… – обиженно буркнул парень. – Если ты думаешь, что мне легко со всем этим справиться, то ты ошибаешься.
«Со всем этим» – это с их расставанием, с предательством, автором которого являлся Грейсон.
– Так я ведь и не думаю, что тебе легко. Как раз наоборот. Тяжело это, быть великовозрастным самцом, зависящим от мнения своей мамочки. Все в твоей жизни – ее выбор. До конца своих дней ты обречен подчиняться ей. Сочувствую тебе, Грейсон. Не боишься, что твоя мамуля узнает об этом разговоре? Беги домой, малыш, а то тебе не избежать ее негодования!
– Зря я надеялся на нормальный разговор! – крикнул в сердцах Грейсон и поспешил к себе домой.
– Передай от меня привет миссис Мэтисон!
Рэми, как и Грейсон, не получила никакого удовольствия от этой встречи. Не принесло Рэмисенте наслаждения и то, что ей удалось задеть его. Рэми все еще любила Грейсона. Она вообще питала слабость к слабым существам. Грейсон – ведомый парнишка. Как много красивых слов он ей говорил в минуты страстной близости, как много рыцарских поступков он ей обещал. Но стоило миссис Мэтисон, разочаровавшейся в избраннице сына, сказать Грейсону, что Рэмисента ему не пара – то все! Вы видели когда-нибудь, чтобы букашечка, угодив в паутину, напала на ее хозяина, полакомилась его соками и хрустящей плотью, и, разорвав клейкие сети, вырвалась из паучьего плена? Это маловероятно. Вот Грейсон Мэтисон был букашечкой. Никаким образом не мог он вырваться из плена матери.
Рэми смотрела вслед Грейсону. «Так будет лучше», – думала она. Когда гнев в ее душе стих, подал голос разум. Если Грейсон ради нее пойдет против матери, то счастливее от этого он не станет. Наступит момент, когда парень обвинит Рэми в том, что та стала причиной его разлада с семьей. Слабые всегда винят всех вокруг в своих бедах. Тира Мэтисон – особа принципиальная, сына к себе она больше не подпустит, а, значит, Грейсон до самой смерти будет страдать и ненавидеть Рэми. Вот почему Рэми так вела себя с ним сейчас. Только из любви к нему она оттолкнула его. Рэми хотела убедить его в том, что он сделал правильный выбор и не корил себя. Когда-нибудь он найдет себе ту девушку, что сразу завоюет сердце его матери, и все будут счастливы.
– Жестокая ты девчонка, сестрица.
– Элай!
Брат, оказывается, все это время прятался за дверью и подслушивал, но Рэми нисколько не злилась на него за это.
– Пойдем, предки уже за столом, – сказал Элай.
– Предки подождут! Идем скорее в мою комнату.
Рэми пригласила брата к себе затем, чтобы продемонстрировать свое тело. Она без стеснения разделась до нижнего белья, покрутилась перед Элаем. На ее коже не было ни единого нового шрама. Рэми сдержала свое слово.
– Ну, как я тебе?
– Молодчина. Я в тебе не сомневался.
– Теперь твоя очередь.
– Рэми, давай после ужина? Я жутко голоден.
– Покажи мне видео, сейчас же!
– …Оно не для слабонервных.
– Ничего. Я выдержу.
Надеюсь, вы простите меня за очередное сравнение с букашечкой, но Элай Арлиц тоже находился в плену у прожорливого паука. Не смел он дать отпор сестре, тут же выполнил ее прихоть, опасаясь гнева создательницы его заточения.
– Господи… – сказала Рэми, когда Элай включил ей видео на своем телефоне. – Это жестко. Мне даже жаль ее.
– Серьезно? Может, тогда удалим его на хрен, а?
– Ты что, спятил? Мы должны довести это дело до конца. Она помнит что-нибудь?
– Нет. Но даже если и вспомнит, то я скажу ей, что это последствия трипа.
– Правильно. А потом, когда видео попадет в сеть, ты впаришь ей, что… как-то раз она сбежала в самый разгар веселья, связалась не пойми с кем, влипла, ею воспользовались, и вот, пожалуйста, результат.
От проницательного взора Рэми не могла ускользнуть внезапно возникшая перемена в брате. Элай старался казаться непоколебимым, но беспокойный взгляд тотчас выдал его. Вы уже знаете, что терзало Элая, но для Рэми-то это было загадкой.
– Что с тобой? – поразилась она.
– Забей, – отмахнулся Элай.
– Я дам тебе знать, когда все опубликовать. Сейчас это неуместно. Надо сначала проститься с Джел, я не намерена опошлять траур. Нужно подобрать подходящий момент. – Рэми быстренько оделась, присоединилась к брату, что сидел на ее кровати, обняла его и сказала ласковым голоском: – По-моему, я давно не говорила тебе, как сильно я люблю тебя.
– Ты всегда сильно любишь меня, когда я что-то для тебя делаю.
– Ах ты негодник! Можно подумать, я для тебя ничего не делаю.
– Действительно. Можно так подумать.
– Элай, ты серьезно?
– Я постоянно рискую ради тебя, столько людей втянул в наши грязные делишки, и что взамен? – Все это он говорил, чтобы отвлечь сестру от его истинного состояния. Элай знал, что Рэми может раскусить его. По сей день он упрекал себя за то, что согласился помочь ей наказать Никки. Страшно представить, что будет, когда Рэми поймет это, поэтому ему пришлось блефовать.
– Хорошо. Я еще удивлю тебя. Вот увидишь.
– Что ты сделаешь?
– Пока не знаю, но уверяю, тебе станет стыдно за те слова, что ты сказал мне сейчас, – пригрозила Рэми.
Элай самоуверенно усмехнулся. Усмешка прозвучала убедительно, но… Рэми взглянула ему в глаза. И они снова выдали его. Это был взгляд уставшего, донельзя измученного человека. Тяжелое ярмо давило на него, не давало покоя.
– Элай, в чем дело?
– Забей…
– Нет. В этот раз это волшебное слово не подействует на меня.
– …Ты уверена, что нам нужно продолжать это дело с Никки? – осторожно спросил Элай.
– Ты боишься, что ли? Я же миллион раз говорила тебе, что все будет хорошо. Тебе и твоей команде ничего не грозит. С Циннией прокатило ведь? Не переживай.
– Я не из-за этого переживаю. Цинния была виновата…
– А Никки разве нет?!
– Но ведь она лично тебе ничего не сделала.
– Слушай, по-моему, глупо все это обсуждать, когда полдела сделано.
– Мы можем остановиться, передумать. Посмотри еще раз видео. Неужели тебе недостаточно? Посмотри, что мы с ней сделали!
– Нет, недостаточно! – И тут Рэми разразилась пылкой тирадой: – Она ничего не помнит! Когда Никки и все-все-все увидят это видео, вот тогда я буду удовлетворена. Я хочу запечатлеть в памяти ее лицо после этого, ее слезы… Почувствовать ее растерянность, беспомощность. Посмотреть, как она справится с позором. Эл тоже была растеряна и беспомощна, ее тоже осуждали. И все это из-за Никки! То, что произошло с Эл – это несправедливость, а то, что будет с Никки – заслуженная кара! И вот, что я еще скажу тебе, братец. Лучше бы Никки все это сделала со мной. Я сильнее Эл, у меня не такая ужасная судьба, как у нее. Моя бедная подруга… моя девочка совсем одна, беззащитна! Только я могу постоять за нее. Это мой долг! Я порву на части всех, кто сделает ей больно. Я не остановлюсь, не передумаю. У меня нет на это права! Ты согласен со мной?
Брат мгновенно стушевался. «Да что это я? Она не зло творит, а правосудие. Кто я такой, чтобы попрекать ее? Рэми – безупречная, благородная. Она точно знает, как надо». Сейчас его друзья, поклонницы, все те, кто полюбил Элая за его сексуальную дерзость, бронированную самоуверенность и вызывающую самовлюбленность – без промедления разочаровались бы в нем, увидев его настоящего… эту безропотную, дрожащую букашку. Сколько же постыдной покорности было в сердце этого тщеславного бунтаря. Но Элаю повезло, рядом с ним была только его младшая сестренка, что упивалась своей властью над ним.
– Да… – ответил он на ее вопрос.
Рэми чмокнула Элая в губы и возликовала:
– И все-таки я сильно-сильно люблю тебя, братец!

Глава 8
Была холодная, пасмурная среда. На первый взгляд ничем не примечательный день.
Но нет, эта среда все-таки отличалась от обычных школьных будней. Ученицам «Греджерс» позволили отдохнуть, даже освободили от факультативов. Но несмотря на это, трудно было обнаружить хотя бы одно радостное личико, поскольку этот выходной день предназначался для восстановления сил после минувшего печального события. В центральном корпусе, у стены с фотографиями всех Главных леди, стоял на маленьком столике портрет Джел. Возле него и под столом – цветы, аромат которых был слышен даже на улице, и множество свечей. Вздрагивающие от малейшего дуновения язычки огоньков создавали скромное облачко тепла и света. Приятно было любоваться этим маленьким, волшебным уголком, возведенным со всем почтением. Все это траурное великолепие служило неопровержимым доказательством печальной истины: иногда для того, чтобы тебя заметили и полюбили, необходимо исчезнуть, а лучше – умереть. Джел была и остается слабеньким, несчастным призраком. А сколько еще таких же «призраков» ходит среди вас, живых, ничего и никого не замечающих?..
Эл и Рэми молча глядели на Джел, каждая думала о своем. Рэми вспоминала похороны одноклассницы, до сих пор испытывая тот ужас, что обуял ее, когда она увидела Джелвиру. То, что лежало в гробу, и та прелестная, пухлощекая, с обезоруживающей улыбкой девушка, смотрящая на нее с портрета – не могли быть одним и тем же человеком.
Эл не давала покоя мысль: она ведь последний человек, с которым Джел говорила перед своей смертью. Разговор был тяжелый и… Эл ни капли не сомневалась в том, что именно он сыграл роковую роль в судьбе Джел. Почему Элеттра не остановила ее, не успокоила? Почему она не почувствовала опасность, не уберегла Джел? Эл задыхалась от вины. Ей казалось, что она в буквальном смысле убила Джелвиру – набросила петлю на ее шею или вонзила нож в сердце.
От жутких размышлений подруг отвлекло появление Никки. Та, не обращая внимания на Эл и Рэми, возложила цветы к мемориалу. Эл кинула режущий взгляд в сторону Дилэйн и поспешила удалиться. Рэми же осталась.
– Что, Рэмисента? – тут же задала вопрос Никки, поняв, что та решила задержаться из-за нее.
– Думала, что ты не вернешься.
– Думала или надеялась?
– Никки… я не хочу сейчас продолжать то, что было в прошлом семестре, – с притворной серьезностью заверила Рэми. – Мне кажется, это недопустимо при нынешних обстоятельствах. Я знаю, что тебе тяжело.
– Мне было тяжело, да. И я бы совсем сломалась, если бы не твой брат. Элай очень помог мне, – гордо заявила Никки.
Рэми отвела в сторону насмешливый взгляд. В этот момент она вспомнила то страшное видео с участием Никки, ту бомбу, что совсем скоро она безжалостно сбросит на нее. «Да уж, помог так помог!» – усмехнулась Рэми и спросила ироничным тоном:
– В самом деле?
А Никки, не замечая подвоха, ответила:
– Я поначалу думала, что он обычный пустоголовый повеса, но потом поняла, что напрасно поспешила с выводами.
– Значит, у вас все серьезно?
– А если я скажу «да», то что ты сделаешь? – с издевкой спросила Никки.
– Порадуюсь за вас.
Никки высокомерно вздернула подбородок, ухмыльнулась и сказала:
– Что ж, радуйся.
Полагая, что в этом «поединке» победа досталась ей, Никки, довольная, направилась к выходу.
В это же время Диана покинула кабинет директрисы. Голова гудела после неудержимого потока радости, упреков, наставлений, что хлынул в нее, стоило ей только переступить порог кабинета и объявить миссис Маркс о своем возвращении.
Вдруг из кабинета вылетела миссис Ворчуковски:
– Мисс Брандт! Вы кое-что забыли.
В руках Бригиды сверкала новенькая диадема Главной леди. Диана робко взяла ее, вспомнив, как перед своим побегом она в ярости сломала старую диадему. Силы в ней было столько, что металл треснул в ее руках как хворостинка. Сломанная диадема олицетворяла поломанную душу Дианы, а также ее ненависть к «Греджерс», ее режиму и представителям. Но теперь-то какой смысл в этом сопротивлении? Впереди еще целая жизнь и множество войн. Нужно беречь свои силы.
– Надеюсь, эта диадема доживет до своей следующей обладательницы?
– Уверяю вас, доживет.
Диана хотела было уйти, но Бригида остановила ее следующими словами:
– Миссис Маркс имеет к вам особое отношение. Я не виню ее за это, но… Я прекрасно помню ваше выступление на собрании. Помню ваши агрессивные высказывания и…
Диана торопливо прервала Бригиду, так как поняла, что за всем этим красноречивым вступлением последуют угрозы:
– Замечательно! Мало кто в вашем возрасте может похвастаться такой великолепной памятью. Так держать, миссис Ворчуковски!
И вот теперь Диана решительно пошагала прочь. Она была уверена, что негативные последствия этой беседы в скором времени застигнут ее врасплох, но, в конце концов, стоило ли ей переживать из-за этого, будучи под надежной защитой Голди Маркс?
Далее Диана почтила своим визитом любимого тренера.
– Без тебя это место потеряло для меня всякую значимость, – сказала Иоланда.
– Да что вы, миссис Барклай? У вас ведь теперь новая звезда. У Колетти большие перспективы, да и Кинг вернулась.
– Они – способные девочки, не спорю, но ты…
– Я же хотела вернуться, но вы запретили мне. Неужели не помните?
– Я запретила тебе работать с Вассаго, только и всего. Я очень хочу, чтобы ты к нам присоединилась, тем более скоро выездные! У меня как раз есть на примете один прекрасный жеребец.
– Миссис Барклай, закрыли эту тему! – разгневалась Диана. – Я по-прежнему хочу вернуться в клуб и по-прежнему желаю работать только с Вассаго. Даже если вы продолжите воспрепятствовать этому, мое решение не изменится!
– Хочешь работать с Вассаго? Дерзай!
Диана и Иоланда как раз подошли к одной из левад, где совершенно неподвижно стоял Вассаго. Взгляд его был рассеянно устремлен вперед, не выражая никакого интереса к окружающему миру.
– Что с ним?..
– Врачи сказали, что у него все симптомы депрессии. – Заметив, как Диана удивленно воззрилась на нее, Иоланда пояснила: – Да, лошади тоже могут страдать от этого.
Диана осторожно подошла к коню.
– Вассаго…
Никакой реакции не последовало. Вассаго так и стоял как вкопанный, имея больше сходств с хладным памятником, нежели с живым существом. Он долго сопротивлялся бесчеловечному миру, даже прошлого всадника погубил (скинул его на полном скаку, и тот сломал шею), дабы отомстить за свои страдания, а теперь вдруг замер, устал, сдался.
– Шоно уделяет ему много внимания, увеличил время выгула, оберегает его от нападок других жеребцов, но все впустую.
Затем Иоланда мягко намекнула Диане, что ее семья поступает безрассудно, тратя баснословные суммы на содержание больного скакуна. Вассаго – типичная жертва жестоких методов обучения. Слишком много боли и обиды в этом гордом чемпионе. Он никогда не оправится.
Завершив очередную неприятную встречу, Диана направилась в сторону резиденции. День изначально не задался у нее, и она понимала, что до самой темноты он будет забрасывать ее ошеломляющими событиями. Вот, например, она увидит Джераба, расположившегося с книгой на одной из скамеек у дремлющего фонтана. Диана захочет подойти к нему, сердце у нее взыграет оттого, что тот заметил ее и тоже обрадовался, но вдруг услышит:
– Мисс Брандт, с возвращением!
Чутье Алессы по праву можно назвать феноменальным. Она покинула резиденцию преподавателей именно в тот момент, когда Диана и Джераб встретились взглядами и улыбнулись друг другу, предвкушая короткую, но очень приятную беседу. Джераб поник, увидев свою невесту, Диана несколько растерялась.
– Спасибо, мисс Торн…
– Миссис Эверетт. Теперь надо так меня величать, – объявила Алесса.
Потом уже, по прошествии нескольких дней, вспоминая этот разговор, Диана так злилась на себя за то, что тогда потеряла самоконтроль. Тщетными были ее попытки скрыть удивление и последовавшее за ним огорчение.
– Я пошутила, Диана, – рассмеялась Торн. – У нас еще впереди столько хлопот, ох! Джераб подарил мне роскошное платье! В нем выходила замуж его бабушка. Представляете? Ой, я не должна такое обсуждать со своей ученицей. Неправильно это, – с напускной скромностью добавила она.
– Ничего. Я все понимаю. Вы счастливы и хотите, чтобы об этом знал весь свет, – ответила Диана, начиная испытывать жалость к этому нелепому существу, отчаянно пытавшемуся уколоть ее. При этом Алесса говорила с ней с доброжелательным видом, надеясь воспользоваться тем, что Джераб сидит далеко и не слышит ни слова. Она хотела пустить ему пыль в глаза, показать, что больше не испытывает неприязни к Диане, лишить его таким образом одной из причин для ненависти к будущей супруге. Диана до сих пор занимает его мысли, Алесса все же чуяла это. И как мудрая женщина (какой она очень хотела казаться), Алесса теперь придерживалась следующей тактики: необходимо убедить Джераба в том, что ей удалось принять его кратковременную страсть, вредить Диане она не собирается. Алесса верила, что Джераб пересмотрит за это к ней свое отношение, поймет, какая она мудрая и особенная, проникнется к ней уважением, а после воспылает любовью.
– Да, я очень счастлива! Ну ладно, не стану задерживать вас, милая Диана, – договорив, Алесса поспешила к Джерабу, что сидел теперь мрачнее тучи.
Перед тем как уйти, Диана еще раз взглянула на эту парочку, подумав: «Как долго ты будешь терпеть все это, Джераб? А ты, Алесса? Если бы ты была счастлива, как утверждаешь, то ты не была бы похожа на котел с кипящей желчью».
* * *
Никки все надеялась, что сестры, узнав о ее возвращении, тут же прибегут к ней. Леда наверняка все это время места себе не находила после того тяжелого телефонного разговора. Никки была уверена, что старшая сестра только и ждет подходящего момента, чтобы поговорить с ней, извиниться за все. А Клара? С ней вообще нет никаких трудностей. У Никки с ней всегда были хорошие отношения. Когда сестренка увидит ее – тут же побежит навстречу, чтобы задушить в крепких объятиях.
Но, увы, Леда так и не явилась к ней, а Клара, увидев Никки, даже и не подумала подойти к сестре. Никки побежала к ней сама.
– Клара, ты чего? А ну обними меня!
Девочка нехотя обняла Никки.
– Где ты была?
– Отдыхала с другом.
– Я звонила тебе. Переживала очень.
– Правда? Ну хоть кто-то! – хихикнула Никки.
– Почему ты не хотела общаться со мной?
– Я… – Никки совестно стало. О младшей сестренке она думала в последнюю очередь, когда развлекалась с Элаем и его компашкой.
– Тебе не до меня было, верно? Так вот, теперь я не хочу с тобой общаться, – сурово изрекла Клара.
– Тебя мать накрутила, что ли?!
– Не говори о маме в таком тоне!
– О-о, какая дружная семейка! Вы поглядите! Стоило этой престарелой шлюшке один раз приласкать тебя, как ты уже полюбила ее до потери пульса!
Выговорившись, Никки помчалась в лазарет. Застав сестру на рабочем месте, Никки прямо с порога закричала:
– Молодцы вы с Кармэл, отлично постарались! Настроили девчонку против меня! Представляю, что вы ей наговорили!
– Никки, хватит, – с поразительным спокойствием ответила Леда. – Тебе никто не нужен: ни я, ни Клара, ни уж тем более мама. Так что не разыгрывай здесь драму. В твоей жизни ничего не изменилось.
– А давай за кофе смотаемся? – неожиданно предложила Никки. – Посидим в столовой пока никого нет, поболтаем нормально?
– Я с тобой за один стол не сяду.
– Ну рядом постоишь… Леда, ну пожалуйста, прости меня! Я все осознала, я изменюсь, я…
– Как же это удобно верить в то, что одним словом «прости» можно все вернуть назад, – брезгливо процедила Леда. – Никки, я не обижаюсь на тебя. Никто не держит на тебя зла, клянусь. Просто мы все решили, что, для того чтобы сохранить спокойствие, здоровье и уважение к себе, нам необходимо продолжить жизнь без тебя. Вот так. Не воображай себе, что ты для нас много значишь. Нам понравилось твое отсутствие. Так легко стало, честное слово! Мы будто все вместе побороли долгую, тяжелую болезнь.
«А вот тебе еще!» – сказал Господь и направил на барахтающегося в волнах человечка, чудом выжившего после страшнейшего кораблекрушения, стаю саблезубых акул. И то, что пережил перед очередной чудовищной напастью этот вымотанный, но до последней секунды уповающий на спасение человечек, испытала сейчас Никки.
* * *
Диана не смогла спокойно дойти до своей комнаты. Одноклассницы и остальные учащиеся останавливали ее на каждом шагу, чтобы выразить соболезнования по поводу безвременной кончины Джелвиры и сообщить о том, как они с нетерпением ждали ее возвращения. Никто не мог оставить без внимания главную персону «Греджерс». Кто-то делал это бесхитростно, а кое-кто, понимая, что Королеве необходима новая свита, всеми силами пытался расположить ее к себе. К последней категории относились Мессалина Аксельрот и Индия Колетти, Мэгги Малик, сестры Максвелл и многие другие. Только Рэми и Элеттра предпочли остаться в стороне.
– Ты отлично держишься! – воскликнула Мессалина.
– Нам тебя так не хватало, – добавила Индия.
– Без Главной леди в «Греджерс» было очень тоскливо.
– Мэгги, как приятно! – ответила Диана.
Да, Диане отрадно было сознавать, что она до сих пор имеет власть над всеми этими людьми: и фальшивыми, и искренними. Пресыщенная почтением и любовью, Диана чувствовала, как к ней возвращаются силы, покинувшие ее после всех минувших потрясений.
– Я так волновалась! Даже опустилась на три позиции в рейтинге.
– Мэйт, какие жертвы!
– Кстати, мы недавно были в «Кэнди Грэдди». Там Лаффэрти работает, – сообщила Ари.
– Да? И что?
– Я чуть не расплакалась, когда увидела эту бедняжку! – проскулила Мэйт.
– Калли совсем сдала, – сказала Ари.
– У нее проблемы, вы же знаете, – невозмутимо ответствовала Диана.
Сестры, отметив безразличие Брандт, убедились в том, что они все сделали правильно, когда заявились в кафе к Калли. Ни об одном своем унизительном слове и презрительном смешке они не пожалели. Когда-нибудь, при удобном случае, им нужно отважиться и рассказать Диане про тот визит поподробнее. Та наверняка оценит их попытку отомстить ее обидчице, и конечно же, сблизится с ними.
– Диана, мы готовы выслушать тебя и дать совет в любое время дня и ночи. Мы разделяем твое горе.
– Спасибо, Ари.
Дойдя до двери своей комнаты, Диана вновь остановилась. Ее окликнула Браяр Шаад. Ко всем в «Греджерс» Диана была терпима и благожелательна, кроме Браяр. К этой странной, словоохотливой девице в принципе никто не питал симпатии.
– Привет, Браяр. Заранее благодарю тебя за добрые слова. Я спешу, без обид.
– Ты считаешь, что достойна добрых слов? Как бы не так, погань ты лицемерная.
Диана не верила своим ушам. Неужели кто-то и впрямь вздумал так разговаривать с ней?!
– Я только спросить хотела, – продолжала Браяр, глядя на нее в упор со злобным укором, – где ты была, когда Вира нуждалась в твоей помощи? Ты вспомнила о ней только тогда, когда ее сердце остановилось, а теперь ходишь тут такая невинная, бедненькая, делаешь вид, что тебе больно, и тихо наслаждаешься этим зрелищем, как все ползают перед тобой на коленях, вылизывают твой зад до зеркального блеска, пытаясь завоевать твое внимание, чтобы занять место Виры. Не сомневаюсь, ты быстро найдешь ей замену.
– Да как ты…
– Диана, если бы ты, Калли и Никки не бросили Виру, она была бы жива. Она выкарабкалась бы! Вира ждала вас. Как же она ждала! Помню, с какой мольбой она смотрела на дверь, надеясь, что та вот-вот распахнется, и за ней покажутся ее любимые подруги. Но никто из вас так и не пришел к ней. Вы всё выясняли отношения и еще бог весть чем занимались, а про Виру благополучно забыли. А я ведь говорила тебе, что с ней что-то не то, я же… Сердечко у нее слабенькое было, но оно справлялось с болезнью, справлялось до тех пор, пока вы хоть изредка интересовались ею. Теперь ты понимаешь, почему она умерла? Вы убили ее своим равнодушием. Вы убили ее!
Огромная, заполонившая коридор толпа стала свидетелем этой душещипательной сцены. Все молча смотрели на Диану, надеясь, что та жестко опровергнет все эти несправедливые обвинения и пошлет Браяр куда подальше. Диана, конечно, могла филигранно опустить Шаад ниже плинтуса, и все бы еще сильнее зауважали и полюбили ее. Но наша Королева была наделена весьма ценным даром – умением признавать свои ошибки. Браяр была права во всем, Диана заслужила эту словесную порку. Она молча со всем согласилась и ушла.
Очутившись, наконец, в своей комнате, Диана села на кровать и, устремившись в пустоту невидящим взглядом, просидела так до поздней ночи.
* * *
Никки появилась в резиденции спустя несколько минут после стычки Дианы и Браяр. Толпа медленно рассеивалась, тихо-тихо обсуждая произошедшее.
Размолвка с Дианой не могла не сказаться на отношении общества к Никки. Но если против Калли никто не страшился ополчиться, зная, что той не хватит силенок, чтобы отразить удар, то Никки все-таки побаивались. Нападению все предпочли строгую дистанцию, лишь пара человек удосужилась поприветствовать Дилэйн коротким кивком. Никки в общем-то все равно было на то, что про нее думают, как к ней теперь относятся. Претило ей зацикливаться на таких мелочах. Одно только ее взволновало. Проходя мимо своей бывшей комнаты, Никки резко затормозила. Дверь была приоткрыта, внутри, на одной из кроватей, лежала Эсси Джефферсон.
– Эсси, не поняла, ты что тут делаешь? – спросила Никки, толкнув дверь.
– Я тут живу, – ответила Эсси, медленно вставая с кровати.
– С этой чокнутой? Серьезно?
– Никки, если хочешь, мы с Браяр переедем в нашу комнату.
Эсси не выглядела виноватой, даже слегка смущенной, и это еще больше возмутило Никки. «Ну, конечно, как только Диана распрощалась со мной, ты меня кинула! Я нужна была тебе только для того, чтобы стать ближе к Брандт», – подумала Дилэйн. Никки осмотрела комнату, которую она раньше делила с Джел. Когда ее взгляд коснулся кровати подруги, что теперь занимала Джефферсон, у Никки защемило сердце. Нет, в эту обитель горьких воспоминаний она не вернется. Это выше ее сил.
– Да пошла ты… – ответила Никки.
А в той комнате, где Никки в былые времена соседствовала с Эсси, ее ждала Искра. Смею надеяться, что вы не забыли про нее. Искра все это время вела замкнутый образ жизни. Одноклассницы над ней довольно часто потешались, но Искра ничего не замечала, а порой просто не понимала, и, ответив что-то, как всегда, невпопад, стремилась поскорее улизнуть. Один-единственный раз она осмелилась первой начать разговор, спросив у Одессы Сэндифорд, знает ли та, кто является ее соседкой. Характеристика Никки, которой с ней любезно поделилась Одесса (та была одна из немногих, кто сохранил уважение к Дилэйн после ее разлада с Дианой), понравилась Искре: удивительная, веселая, компанейская, незлопамятная, легкая на подъем девчонка. «Так что тебе очень повезло, уж она расшевелит тебя!» – насмешливо добавила Сэндифорд. С тех пор Искре не терпелось познакомиться с этой удивительной девчонкой, и наконец ее желание осуществилось.
– Ух ты! Новенькая? – спросила Никки, войдя в комнату. – Как зовут?
– Искра Илларионовна Героева.
– Господи Иисусе, как сложно. А я Никки. Просто Никки.
В характеристику Никки стоило бы добавить еще один пунктик – она весьма быстро умела подстраиваться под вечно меняющиеся обстоятельства. Никки всегда говорила так: «Если я не могу изменить ситуацию, то в моих силах изменить свое отношение к ней». «Кинула Эсси? Ладно. Не смертельно. Позлюсь немножко, и хватит. Новая соседка? Вообще ерунда. В целом, жизнь – полнейшее днище и хочется сдохнуть? Ну, отчалить на тот свет всегда можно успеть. А вдруг завтра будет лучше? Надо проверить». Никки теперь постоянно возвращалась к воспоминаниям о том жутком дне, когда Элай спас ее. «Если бы со мной все было кончено, то мне бы не дали второй шанс, – полагала Никки. – Значит, впереди еще есть что-то важное, ради чего мне стоило остаться. Одна? Значит, одна. Больно? Поболит и пройдет». И Никки как ни в чем не бывало приступила к разбору своего чемодана. Искра все это время внимательно следила за каждым ее действием. Когда Никки достала из чемодана желтый плед, Искра вскричала:
– Нет! Убери это!
– А что не так?! – оторопела Никки.
– Я не люблю желтый цвет.
– Ха. А я люблю. И что будем делать?
– Есть идея! Я пойду к миссис Ворчуковски и попрошу ее, чтобы она переселила меня в другую комнату, где нет желтого цвета.
Никки быстро сообразила, что единственное вакантное место осталось у Дианы. Та не станет терпеть фокусы новенькой, в полной мере покажет ей все стороны своего ершистого характера. Никки стало жаль это престранное создание.
– Эй, человек с непроизносимым именем, так уж и быть, я уберу этот чертов плед. – И Никки в тот же миг выполнила свое обещание, кинув плед обратно в чемодан.
– Мое имя отлично произносится – Искра.
– Хорошо… Искра. Сейчас тебя все устраивает?
– Да, вполне.
Теперь Никки принялась изучать свою соседку. Рассмотрела ее внешность, фигурку, понаблюдала за выражением ее лица (последнее показалось ей несколько сосредоточенно-самоуглубленным) и заключила: «Она не притворяется. У нее точно есть какие-то проблемы с «котелком». Ладненько. Посмотрим, что будет дальше».
– Ну и как тебе наша школа, Искра?
– Ужасное место.
– Точнее и не скажешь. Но ты привыкнешь. Другого выхода у тебя нет.
Искре определенно нравилась Никки. Она испытывала трудности в распознавании тона собеседника, нечеловеческих усилий ей стоило, чтобы разобраться в его жестах и мимике. Тем не менее Искре казалось, что Никки разительно отличается от всех, с кем ей раньше доводилось иметь дело, что она понимает ее, и не сомневалась в том, что та тоже хорошо к ней относится. «Она долго смотрит на меня. Человек не будет долго смотреть на то, что ему не нравится. Значит, я ей нравлюсь. Мы же не смотрим на фекалии? Не смотрим. Они нам не нравятся. Поэтому и не смотрим. Хотя иногда, конечно, полезно посмотреть на них, оценить цвет, консистенцию… Стоп, стоп, стоп! Пора переходить к главному».
– Никки, у тебя здесь есть друзья?
– Нет… больше нет.
Другой человек, услышав такой ответ, да еще произнесенный таким разбитым голосом, постарался бы ненавязчиво расспросить несчастного, нуждающегося во внимании и утешительном слове, выяснить, что послужило причиной его беды… Да, нормальный человек непременно поступил бы так, поэтому неудивительно, что Искра отреагировала иначе:
– Отлично! Мои ожидания оправдались.
Никки смерила ее угрюмым взглядом.
– Никки, я предлагаю тебе стать моим другом.
– О, я польщена. Всегда мечтала иметь в друзьях такое «чудо».
Искра не поняла сарказма, ядовитой стрелой пущенного в ее сторону, и продолжила:
– Так как нам придется жить в одной комнате и учиться в одном классе, мы будем вынуждены слишком часто контактировать друг с другом. Это хорошо. Это упростит мне задачу привыкнуть к тебе. И вот второй аргумент: я слышала, что в «Греджерс» нельзя обойтись без друзей. Одиночкам тут трудно. Так говорят. Поэтому нам с тобой надо объединиться.
– Ха, ну я не против.
– Значит, я теперь твоя подруга?
– Ага.
– А ты, стало быть, моя подруга?
– Боже милостивый, да!
– Договорились.
Для Никки все это было просто развлечением, для Искры же – серьезным новым опытом. Для обеих завязавшаяся дружба в дальнейшем послужит важным подспорьем, чтобы выжить в недружелюбной среде, справиться с предстоящими трудностями. Ни первая, ни вторая еще не сознавали значения только что свершившегося события.
– Искра, а ты пьешь?
– Разумеется. Ежедневно выпиваю два с половиной литра воды. Еще я пью соки. Преимущественно люблю апельсиновый. От кофе воздерживаюсь. Мне не нравится, как он влияет…
– Да я не это имела в виду! Ты спиртное пьешь?
– …Иногда. Чтобы временно быть как все. Мне Тоша посоветовала. Тоша – это…
– Супер! Тогда мы точно подружимся. – Никки вскочила на свою кровать, дотянулась рукой до вентиляционной решетки, ловко открыла ее и достала бутылку вина. – Слава богу, Джефферсон не тронула мой тайник. Перед сном мы с тобой выпьем «Совиньончик». Ноты крыжовника, груши, белого персика… Сказка! Отметим мое возвращение и твое вступление в ряды леди «Греджерс». Заодно и поболтаем.
Искра не стала возражать, не догадываясь, что Никки хочет опробовать на ней посредством милой, дружеской посиделки свой любимый способ «зондирования» людей. Вино смоет всю «странность» соседки и предоставит Никки хотя бы часть тайн, что добровольно произнесут ее захмелевшие уста. Ну а после можно проверить новую знакомую на доверие: если Искра проболтается кому-то про тайник Никки и их девиантный досуг, то ни о какой дружбе уж точно не может быть и речи.
– Надо перед этим подкрепиться. Подруга, я иду в столовую, – оповестила Искра и направилась к двери.
– Хорошо, подруга. Удачи тебе, – подыграла ей Никки, еле-еле подавив смешок.
– И тебе, – со всей серьезностью ответила Искра и вышла из комнаты.
– Класс, – сказала Никки, оставшись одна. – Единственное стабильное звено в моей жизни – это присутствие в ней долбанутых фриков. М-да… Ну хоть повеселюсь от души. Что еще остается-то?

Часть 2
Пламя

Глава 9
Калли была занята сервировкой стола, Бенни сидел с сосредоточенным видом на кровати, уткнувшись в учебники, а их родители в это время готовили ужин. Телефон Мэйджи уже минут десять разрывался от чьего-то настойчивого звонка. Калли не выдержала и ответила:
– Алло… а, это вы, доктор Кембри, добрый вечер. Мама сейчас занята, что ей передать?.. Что?!
Закончив разговор, Калли помчалась на кухню.
– Мама!
– Осталось совсем чуть-чуть, да, дорогой? – ответила Мэйджа, помешивая суп.
– Буквально пять минут, и готово, – сказал Спенсер.
Калли подбежала к матери, взяла ее за руку и резким движением увела от плиты.
– Мама, звонил доктор Кембри!
Мэйджа оцепенела. Калли пронзила мать гневным взглядом и продолжила:
– Тебя, оказывается, давно ждут в клинике! Больше тянуть нельзя, мы упускаем время! А ты не отвечаешь на звонки доктора и нам ничего не говоришь! Как это понимать?!
– Мэйджа, это правда?! – встревожился Спенсер.
– Нет… Калли неправильно истолковала слова доктора. Я потом тебе все объясню.
– Но…
– Спенсер, иди. Я сама закончу.
Спенсер перед тем как уйти кинул взгляд на плиту, на которой бурлил зеленый суп, и протараторил жене несколько рекомендаций, опасаясь, как бы та не испортила очередной его кулинарный шедевр.
– Калли, ну зачем ты заговорила об этом при отце? Ты же знаешь, как ему тяжело.
– Я знаю, как тяжело тебе! Папа меня сейчас вообще не волнует. Почему ты меня обманывала?
– А какой смысл мне было говорить правду? Тебе же известно, сколько стоят все эти процедуры. Если Спенсер узнает, что я из-за него опять откладываю лечение, то он не выдержит!
Разговор был прерван появлением на кухне старшей хозяйки, Рут Гарвинг.
– Мэйджа, а почему вы не носите маску? Вы находитесь в общественном месте, прошу заметить, – упрекнула она.
– Миссис Гарвинг, да когда же до вас наконец дойдет, что мама не заразна?! – закричала Калли.
– А откуда мне знать? Может, вы мне врете? Вдруг у нее туберкулез или… или… Наденьте маску, бога ради! Что вам стоит?
– Калли, пойдем, пожалуйста, – сказала Мэйджа, поняв, что дочь едва держит себя в руках. Закончить свою беседу они решили в ванной.
– Я убью эту старуху!
– Не обращай на нее внимания и не груби ей. Или ты хочешь снова стать бездомной?
– Мама, я сказала доктору Кембри, что ты явишься в понедельник.
– Сумасшедшая! На что ты рассчитываешь? Думаешь, он сжалится надо мной и вылечит бесплатно?
– У нас есть деньги! Я продала кое-что. Точнее, Руди помог мне продать… – Калли говорила о той драгоценной шкатулке, что ей вручила Элеттра, и о подарке Никки – цепочке с медальоном в виде цифры четыре. Она рассталась с этими вещами без сожаления. С помощью вырученных денег Калли могла бы расплатиться с Сафирой и горя не знать, но она понимала, что ее первоочередная задача – это помочь маме. Калли берегла эти деньги, всё ждала, когда же лечащий врач Мэйджи даст зеленый свет.
– Калли, солнышко мое! – Мэйджа прижала дочь к своей тощей груди, та обняла ее в ответ. Обе пережили долгожданные минуты счастья. Им казалось, что все трудности позади.
Мэйджа и Калли вернулись в комнату, окрыленные от сладостного забвения. Пока отец с братом трапезничали, Калли решила проверить свой тайник. Необходимо было пересчитать сбережения, взять нужную часть и передать матери, пока Спенсер и Бенни набивали брюхо и не испытывали к ним никакого интереса. Тайник располагался под половицей у ее с Бенни кровати. Шкаф насупротив скрыл действия Калли от любопытных взоров.
– Калли, Мэйджа, садитесь! Остынет ведь всё, – ворчал Спенсер.
– Сейчас! – Калли бесшумно достала половицу, опустила кисть в густой, холодный мрак, скрывавшийся под ней и… обнаружила пустоту. Калли засунула в углубление всю руку, долго шарила ею, собирая занозы, но ничего, кроме пыли и засохших трупов паучков она там не нашла. – Нет… не может быть… Они были здесь!
– Калли… – прошептала похолодевшая с головы до ног Мэйджа.
Калли в этот момент будто подменили. Все ее существо было охвачено пожаром ярости. Калли опрометью побежала в коридор, остановилась у двери мистера Дила и стала барабанить по ней кулаками.
– Калли, что такое?! – выскочила за ней Мэйджа.
– Харпер украл мои деньги!
– Как украл?! Почему Харпер?! Я не понимаю…
– Уверена, он взял ключи у Долли и обыскал нашу комнату, когда никого не было! Откройте!!!
Лицо Мэйджи омрачилось тенью сомнения, но она не рискнула переубедить дочь. Та была в таком сильном припадке, что никакой силой, никакими словами нельзя было ее остановить.
– Что за шум?! – возмутилась Долли Гарвинг.
– Долли, прикажи Харперу открыть дверь, немедленно!
– Я ничего не буду делать, пока не выясню, что здесь происходит!
– Харпер украл мои деньги!!!
– Да что ты говоришь? – Долли глядела на Калли так, как смотрит охотник на загнанного им в ловушку зверя. Тот брыкается, шипит, сверкает зубами, а охотник все потешается над ним, растягивает, так сказать, удовольствие, перед решающим выстрелом.
– Три дня назад я спрятала в нашей комнате крупную сумму денег, а теперь…
– Три дня назад? К твоему сведению, ваш сосед уже неделю отсутствует. Он гостит у родителей.
А вот и тот самый «выстрел». Калли перестала брыкаться и шипеть. На смену ярости пришло бессилие. Ей хотелось упасть ничком и проваляться так до последнего издыхания. Мэйджа извинилась за дочь и увела ее в комнату. Спенсер и Бенни так и сидели за столом, тарелки их давно опустели. Когда Калли оказалась в комнате, первое, что она увидела – это хмурое лицо брата. Ярость вновь затуманила ее рассудок. Теперь подозрения пали на Бенни. Почему? Калли не знала, но точно была уверена, что вина лежит на ее брате. Ее словно одолела нервная горячка: лихорадочная дрожь сотрясала тело, бледное лицо сверкало бусинами пота, как блестят на солнце листочки полевой травы, заляпанные росой.
– Бенни, это ты их взял?
– Что взял?..
– Деньги. Я положила их сюда, – Калли кивнула в сторону тайника, – а теперь их нет. Где они?
– Калли, клянусь, это не я. Я ничего не брал… – оправдывался Бенни, беспомощным взглядом касаясь то матери, то отца.
– Так это твои деньги, что ли? – спросил вдруг Спенсер.
– Папа?..
– Половица все скрипела, я давно собирался отремонтировать ее. И вот… нашел деньги, подумал, что это прошлые жильцы оставили…
– Куда ты их дел?!
– Отдал мисс Адоринде.
– Кому?!
– Ну, мисс Адоринде! Гадалке… волшебнице. Я же рассказывал вам про нее.
– Ты отдал все мои деньги этой шарлатанке?
– Почему шарлатанке? Она сказала, что, чем больше я вложу в процесс, тем быстрее у меня все наладится. Я же хотел как лучше… И вы все меня поддержали.
– Я думала, что ты прикалываешься! Папа, ну разве так можно?! Как тебе такое могло прийти в голову?! Ты совсем из ума выжил! Верни мои деньги!!!
– Как? Мисс Адоринда уехала проводить обряд для меня.
– Куда она уехала?
– Не знаю. Она сказала, что у нее есть секретное, священное место. На звонки не отвечает. Работает, наверное.
Мэйджа обняла дочь за плечи и сказала:
– Калли, ничего… ничего страшного. Я потерплю, я хорошо себя чувствую. Пожалуйста, не расстраивайся.
Калли находилась в состоянии тупой пришибленности. По ее щекам текли слезы, но она их не ощущала, не понимала, что плачет, и не сводила глаз со своего отца, а тот, в свою очередь, смотрел на нее, на его унылом лице были написаны обида и робкое возмущение.
– Подожди, Калли, так это были деньги на лечение мамы? – Наконец на Бенни снизошло осознание происходящего. Далее он обратился к Спенсеру: – Что ты наделал? Папа… Отец! Что ты натворил?!
– Бенни, не надо! – вскричала Мэйджа.
– Мама умрет из-за тебя!!!
И вот только после того как до Спенсера дошли страшные, громкие слова сына, он опомнился. Спенсер вдруг съежился, как побитый, заплакал.
– Простите… Я старался ради всех нас… Мэйджа, дорогая, прости меня! Бенни… Калли…
Калли испытывала к отцу брезгливую жалость. Когда-то Спенсер Лаффэрти был умным, волевым, серьезным человеком. Теперь же… Лишившись денег, высокого статуса, уважения друзей и партнеров, он потерял еще и себя. Не было больше силы и достоинства в этом мужчине. Да и мужчиной сложно было назвать то, что лицезрели Мэйджа, Бенни и Калли. Серьезнейшее поражение в жизни превратило его в хныкающий, взмокший, человекоподобный комочек с пульсирующим безумием и немеркнущим отчаянием внутри. «Ну вот, пожалуйста. Ты однажды вознамерилась доказать отцу, что на многое способна. Хотела, чтобы он понял, что зря сомневался в тебе и возлагал огромные надежды лишь на сына. Ты мечтала разрушить его убеждение, что миром правят исключительно мужчины, а женщины предназначены для второстепенных ролей. Бойся своих желаний, Калли. Теперь ты одна тащишь всю семью, на тебе большая ответственность, на тебя одна надежда. Ты их добытчик и защитник. Ты своего добилась. Радуйся! Не получается? То-то и оно», – досадовала Калли. Она чувствовала себя беспомощной и разбитой и не видела различий между собой и бедной мухой, что бьется о затворенное окно и смотрит на мир, в который ей больше никогда не попасть. Калли молча покинула комнату. За дверью все это время стояла, навострив ушки, миссис Гарвинг.
– Ах, Калли, а я… это… принесла маску для твоей мамы. – Рут достала медицинскую маску из кармана своего халата. – Чистая, не беспокойся. Пусть носит хотя бы на кухне, хорошо? Только на кухне… – Приподнятое настроение хозяйки подсказало Калли, что та все еще находится под впечатлением от громкого скандала, непрошеным свидетелем которого она стала.
Я думаю, многим знакомо такое состояние, когда в определенный, не самый приятный момент в жизни ты вдруг понимаешь, что вполне способен убить человека. Вот у Калли было как раз-таки это состояние, и чтобы не допустить беды, она вылетела из квартиры и побежала куда глаза глядят. Гонимая неизъяснимым страхом она бежала по сумеречной улице, бежала, бежала, и ей казалось, что ее грудь, наполненная тяжелым, холодным воздухом вот-вот взорвется. Она бежала, задыхалась, плакала и надеялась, что совсем скоро, возможно, за ближайшим поворотом, покажется уголок ее безопасного пристанища. У каждого человека есть особенное место, теплый приют, где его ждет умиротворение, где он может спрятаться, зализать свои раны, окрепнуть, переждать бурю и вернуться к тому, отчего сбежал. Калли верила, что у нее тоже есть такое место. Вот только бы не потерять силы, только бы добежать до него.
Калли вскоре остановилась у маленького домика. Несколько минут ей потребовалось, чтобы сообразить, куда ее привели ноги. Да это же дом Фоксов! Как можно было не узнать его сразу? Но почему она тут оказалась?
Калли нажала на звонок. Спустя минуту ее уже обнимал Руди.
– Принцесса… – прошептал он, когда Калли захныкала у него на плече.
* * *
Найти загадочную мисс Адоринду не удалось. Спенсер описал ее полицейским так: «Глаза как у кошки, улыбка богини. Волосы то ли рыжие, то ли черные, а вообще они были под платком. Еще она была очень вежливая, можно даже сказать, ласковая». Безусловно, такая характеристика не могла поспособствовать успеху поисков. Полиция решила допросить приятеля Спенсера, что посоветовал ему обратиться к этой гадалке. Выяснилось, что он никакой не приятель. Спенсер видел его один раз в жизни. Таинственный советчик сам нашел его, сам напросился на откровенный разговор и, между делом, рассказал о мисс Адоринде. Стало понятно, что Спенсер имел дело с сообщником этой мошенницы, след его давно простыл.
«Да что уж злиться на папу? – мысленно рассуждала Калли, пока мчалась на работу. – Это и не папа уже, а дитя. Огромное дитя на моей шее. Какой с него спрос? Сама виновата. Недоглядела».
– Калантия!
Калли замедлила шаг. На парковке «Кэнди Грэдди» стоял раритетный «Бьюик» пудрового цвета. Калли окликнул его водитель. Рядом с ним сидел еще один мужчина, и когда тот заметил, что Калли вновь ускорилась, оставив их без внимания, то крикнул ей вслед:
– А Сафира не говорила нам, что ты такая пугливая.
Теперь Калли остановилась. Она поняла, что только что произошла ее первая встреча с новым хозяином. Не тратя время на бессмысленные размышления, Калли села в машину.
Пока ее везли в неизвестном ей направлении, Калли спокойно глядела в окно, время от времени бросая взгляд на двух незнакомцев. Она поймала себя на мысли, что ей вовсе не страшно. Калли была даже рада тому, что наконец-то настал этот день, наконец-то ее введут в курс дела. Значит, совсем скоро она отдаст долг Сафире, и жить станет чуть-чуть легче.
Мужчины были приятной наружности. Водитель старше ее лет на пятнадцать, лицо его было испещрено шрамами, что остались после подростковой сыпи, но оно не потеряло своей привлекательности: широкий лоб и нос, выдающиеся скулы, раздвоенный подбородок и выразительные карие глаза. Стрижка «под ноль» добавляла ему брутальности. Второй был моложе его лет на пять, улыбчивый, со взлохмаченными каштановыми волосами, с угловатыми, оттопыренными ушами и смуглым оттенком кожи. Глаза у него почти черные, миндалевидные, озорные, они придавали ему вид человека, что всегда что-то затевает, и затевает непременно гадкое. Когда смотришь в глаза такому человеку, не становится страшно, хоть ты и понимаешь, что он обидит тебя, подставит, нагло воспользуется тобой. Тебе лишь хочется узнать, что именно произойдет, в чем заключается его гениальная мысль. Тебе становится приятно, ты гордишься тем, что именно на тебя пал его выбор, тебя он решил испытать. Вот такая странная, я бы даже сказала, страшная сила взгляда была у этого человека. Если вы хотите знать, как выглядит обаятельное зло, то вам стоит познакомиться с Савьером Бейтсом. Это имя носил тот, кто сидел рядом с водителем, тот, на ком Калли задержала свой взгляд, не понимая, что именно ее так сильно привлекло в нем.
Они остановились у одного из многоквартирных домов Голхэма, что находился в нескольких кварталах от жилища Калли. Мужчины привели ее в небольшую квартиру, которая располагала потертым диваном, электрической плитой на полу и табуреткой. «Наверное, приезжие. Квартиру арендовали недавно, не успели обжиться. Или же специально сняли ее для встреч со мной. Вот только что они хотят тут со мной делать?..» Калли забеспокоилась. Даже вид тайной комнаты Сафиры со всеми ружьями, пузырьками с ядами и тетрадями с биографиями жертв Фрай, не так напугал Калли, как эта пустая серая квартира и два ее жильца. Страх полоснул по ее сердцу. Калли вдруг подумала о маме, а точнее, попыталась вспомнить то, что та сказала ей, провожая дочь в школу, ведь те ее слова, вероятно, последнее, что услышала Калли из уст матери. Эти слова она заберет с собой в могилу. Калли почему-то была уверена, что сейчас она доживает финальные часы своей жизни, так ей было страшно.
– Где наши манеры? Мы ведь забыли представиться. Я Инеко, – сказал тот, что сидел за рулем, – а это Савьер, мой напарник.
Калли села на табуретку, мужчины заняли диван.
– Сафира сказала, что я должна помочь вам в каком-то деле…
– Да-да, именно так. Но перед тем как мы перейдем к обсуждению этого самого дела, выполни небольшую просьбу… Покажи себя.
– В смысле?.. Как показать?
– Ну, подумай. Если есть чем.
Инеко и Савьер стали раздевать Калли глазами. «Это не страшно. Пусть делают со мной все, что хотят, главное, чтобы в живых оставили. Я должна вернуться домой. Ради мамы, ради Бенни я должна справиться. Так, наверное, на моем месте и Никки поступила бы, и Диана, и даже Джел…» Калли сняла сапожки, кофточку, джинсы. Мужчины теперь смотрели на нее равнодушно.
– Почему остановилась? – спросил Инеко, когда Калли осталась в нижнем белье.
Калли обнажила грудь, сняла трусы и приготовилась…
– Что скажешь? – рассмеялся Инеко.
– Хорошая девочка. Послушная, – ответил Савьер.
– Да, на все готова, это радует. Одевайся, Калантия. Все с тобой ясно.
Калли, пока одевалась, обдумывала произошедшее: «Так это была проверка? Они, видимо, хотели убедиться, насколько я отчаянна и покладиста, легко ли им будет со мной… Что же они задумали?» Савьер закурил, а Инеко встал с дивана и начал бродить взад-вперед по комнате. Поразмыслив недолго над чем-то, он задал вопрос:
– Правда же, что ты из Бэллфойера и учишься в школе элитных целочек, в «Греджерс»?
– Я недавно переехала в Голхэм и теперь учусь в «Блэкстоне».
– Это неважно. Главное, что у тебя остались связи в Бэллфойере, ты вхожа в дом его обитателей и можешь оказать нам одну услугу.
– Какую услугу? – уже без страха спросила Калли, как будто за то, что она не испугалась показать себя нагую, высшие силы наградили ее уверенностью и спокойствием.
– Ты сделаешь так, что мы тоже сможем посещать дома твоих богатеньких подружек.
– И зачем вам это?
– Хорошая девочка, но глупая, – высказался Савьер. – Мы с Инеко почти как Робин Гуд. Грабим богатых, только добычу оставляем себе.
– Так вы хотите, чтобы я стала вашим наводчиком?
– Савьер, зря ты назвал ее глупой. Она, оказывается, смышленая, прекрасно разбирается в терминологии. – Затем Инеко обратился к Калли: – Ты в Бэллфойере как рыба в воде. Ты знаешь, кто богаче, кто гостеприимнее и наивнее… Ты станешь нашим ключом от дверей, за которыми нас дожидаются чужие сокровища.
Поскольку Калли успела нафантазировать себе всякие ужасы (ее либо убьют и разберут на органы, либо продадут в сексуальное рабство, либо…), она почти с радостью согласилась стать частью команды Инеко и Савьера. Воровство ей показалось маленькой шалостью (она тогда не подумала о том, что подобную «маленькую шалость» с ее семьей провернула мисс Адоринда и с каким трудом всем пострадавшим удалось пережить ее последствия). «Грабить – не убивать, – утешала себя Калли. – Тем более наши действия коснутся только обеспеченных, а эти люди вряд ли сильно расстроятся из-за мелких потерь». Лишь одна мысль огорчала Калли: все ее знакомые из «Греджерс» настроены против нее, и ей придется долго унижаться перед этими змеями, чтобы вновь втереться к ним в доверие и получить доступ в их дома. «Но это стоит того, ведь я потом смогу отыграться за свое унижение. Инеко и Савьер мне в этом помогут». От этой мысли Калли получила неистовое наслаждение.
– У Савьера есть твой номер телефона. Он свяжется с тобой, когда мы будем готовы.
– У тебя пока есть время подумать, кто станет нашей первой жертвой, – добавил Бейтс.
Савьер покинул квартиру вместе с Калли.
– Подвезти тебя? – спросил он, улыбаясь и глядя на нее своим фирменным взглядом. Обаятельное зло включило свои чары.
А Калли тем временем так хорошо было, как после нервного, безумно сложного экзамена, что удалось сдать на высший балл, поэтому она расхрабрилась и позволила себе невинную дерзость, сказав:
– Хорошие девочки с такими, как ты, не водятся.
«Это мы еще посмотрим», – подумал Савьер, глядя ей вслед.

Глава 10
Искра успешно прошла проверку. Никки убедилась в том, что новой соседке можно спокойно доверять, но рассчитывать на то, что та сможет хотя бы раз дать какой-нибудь дельный совет или поделиться разумным мнением – ей уж точно не стоит. Искра, заключила Никки, существо с бракованным рассудком. И если бы это существо не было время от времени смешным, то Никки вообще не обнаружила бы в общении с ним никакой пользы.
Перед уроком богословия Искра подошла к Никки, уже расположившейся за партой, и сказала:
– Подруга, все готово.
– О чем ты, прелесть моя?
– О вечеринке. Забыла? Ты же предложила мне организовать вечеринку, чтобы я смогла подружиться со всеми.
Никки нервно потерла лоб. Да, действительно, Никки подкинула Искре такую идею, но ведь она сказала это уже будучи прилично разморенной вином, доведя свой мозг до такого состояния, что тот уже не был способен понять, насколько эта идея абсурдна.
– Боже, Искра, я в самом деле забыла про этот бред…
– Почему бред?
– Ну, как тебе сказать… Понимаешь, вечеринка вряд ли спасет ситуацию. Она, скорее, добавит еще больше проблем.
– Я так не думаю. Людей, обычно, объединяют подобные мероприятия. Гарриет уже подготовила поместье Уэстермор.
– Ты хочешь позвать всех в Уэстермор?!
– Бабушка наотрез отказалась задействовать Уортшир.
– Искра, это провал. Никто не поедет в эту глушь. Ты опозоришься!
Пока Никки и Искра бурно спорили, за ними наблюдали с противоположной стороны аудитории Рэми и Эл.
– Ну и как тебе такое? Новенькая под покровительством Дилэйн, – высказалась Рэми, скрестив руки на груди. На Искру-то ей было все равно. Рэми приводил в негодование тот факт, что Никки вновь обзавелась поддержкой, быстренько завербовав Героеву. Она ведь надеялась, что Дилэйн до самого выпускного будет изгоем.
– Я пыталась ей помочь, но она это не оценила. Так что теперь это не моя проблема, – ответила Эл.
– Но ты же обещала миссис Монтемайор, что позаботишься о ее внучке?
– Я уже говорила с ней. Миссис Монтемайор поняла меня, у нее тоже не задались отношения с Искрой.
В аудитории вдруг стало необычайно тихо. Элеттра подумала, что этому поспособствовало появление преподавателя, но ее догадки тут же развеялись, стоило ей увидеть Диану. Одноклассницы на несколько минут приостановили свои беседы, чтобы поприветствовать Брандт. Было ли это проявлением высочайшего уважения к Диане или же просто очередной попыткой подмазаться к ней, чтобы та выделила среди множества кандидатур тех, кого бы могла назвать своими подругами, – неизвестно. Ясно одно: вопреки надеждам Эл, предполагавшей, что без своей свиты Королева быстро потеряет влияние, Диана лишь укрепила свое положение.
– Так, Главная леди пришла. Значит, пора, – сказала Искра.
– Искра, что ты делаешь? Не смей!.. – попыталась остановить ее Никки. Но, увы, Искра не послушалась, вышла в центр аудитории, и, глядя в пол, провозгласила:
– Одноклассницы!
Никто не обратил на нее внимания.
– Одноклассницы, послушайте…
И снова ее слова не произвели никакого эффекта на присутствующих. Лишь Никки сидела, краснела и смотрела куда угодно, но только не на Искру.
Вдруг все резко изменилось.
– Девочки, внимание. Искра хочет сообщить нам что-то, – сказала Диана.
Наступил, наконец, звездный час Искры:
– Да, я хочу что-то сообщить… Вернее, я хочу пригласить всех вас на свою вечеринку, которая состоится в Уэстермор, в следующие выходные.
– Искра… ты уверена, что сейчас подходящее время для вечеринки? – полюбопытствовала Рэмисента.
– Да, уверена.
– Мы совсем недавно похоронили нашу одноклассницу, – пояснила Элеттра.
– Но ведь в следующие выходные вы не собираетесь никого хоронить? Вы свободны?
Некоторое время все сконфуженно помалкивали, а потом началось…
– Интересно, ты сама до этого додумалась или помог кто? – с явным раздражением спросила Мессалина.
– Мне помогла моя подруга Никки.
Все повернули головы в сторону Дилэйн. Кто-то издал ядовитый смешок, кто-то с видом оскорбленного достоинства глазел на Никки и ждал от нее объяснений. У Никки пылала от стыда каждая клеточка тела. Стыдно ей было главным образом перед Дианой. «Да, без тебя я обречена вот на это», – думала Никки, глядя при этом исподлобья, осуждающе на Искру. «Ну и к черту. Раз сама вляпалась, буду выкручиваться. Что еще делать-то?»
– Да! – Никки подошла к Искре. – Я считаю, что нам нужно отвлечься, расслабиться. Давайте просто соберемся все вместе и попробуем хотя бы на несколько часов позабыть все плохое и грустное… что было. Тем более кто из вас хотя бы раз был на русской вечеринке? Это будет незабываемо, гарантирую! – с апломбом заявила она.
– Русская вечеринка? – фыркнула Мэйт. – Что же там будет? Ритуальные танцы с медведями и коллективное отравление самогоном?
Далее блеснуть стереотипным мышлением вызвалась Эсси:
– И еще грудотряска размалеванных цыган. Без цыган всякая вечеринка потеряет свой смысл!
Все гоготали. Много еще было вульгарных, плоских, злоречивых шуток, выносящих на поверхность всю низость ума собравшихся в этой аудитории. А смысл им было выдумывать что-то оригинальное и тонкое, ведь все понимали, что Искра настолько слаба, настолько не равна им, что заслуживает лишь такое примитивное глумление. К каждому отщепенцу в этой школе был индивидуальный подход. Искра не понимала, что стало причиной этого внезапного веселья, при этом к каждой реплике она относилась с чрезвычайным вниманием, как будто ей давали советы.
Никки не выдержала:
– Ну смейтесь, смейтесь, дорогие мои. Я рада, что у вас хорошее настроение, а то вы так старательно все эти дни прикидывались скорбящими, что я даже начала волноваться за вас.
Этими словами Никки навлекла на себя гнев одноклассниц.
– Все высказались? Тогда теперь послушайте мое мнение, – сказала Диана, медленно вставая. Никки уже была готова ретироваться, так как понимала, что Диана сейчас нанесет самый сильный, громкий, сокрушительный удар. Вот она уже взглянула на нее, обжигая холодом своих мрачно-голубых глаз… – Я согласна с Никки. – Все оцепенели от неожиданности. Диана продолжала: – Нам действительно нужно немного отдохнуть. И, в конце концов, Искра не виновата в том, что она появилась в нашей школе в такой непростой для нас период. Мы должны поддержать ее.
Больше никто не смеялся, никто не возражал. Никки обратила полный благодарности взгляд на Диану. Прямо противоположная реакция была у Элеттры. Та сидела, обездвиженная от шока, и мысленно возмущалась: «Да как такое возможно? После всего, что она с тобой сделала, ты поддерживаешь ее? Уж точно ты так поступила не из жалости к Искре! Ты в очередной раз прикрыла зад своей мерзкой подруги, а та, донельзя счастливая, уже принялась разрабатывать новые способы, как воспользоваться тобой, чтобы исправить свое положение…»
Искра тем временем выбежала из аудитории, чтобы сделать звонок:
– Гарриет, запиши, что еще нужно сделать для вечеринки. Ты должна найти медведей, самогон и цыган. Оказывается, вы, англичане, жить без всего этого не можете.
* * *
Элеттра, как и обещала, каждые выходные приезжала домой. Аделайн и Константин чувствовали себя в ее доме полноправными хозяевами и встречали ее всякий раз как гостью. «Какая разница? Пусть живут и управляют всем. Главное, что они рядом, главное, что кто-то ждет меня», – успокаивала себя Элеттра.
Мир и покой царили в ее доме до тех пор, пока не состоялась встреча Элеттры и тети Аделайн с нотариусом, на которой было зачитано завещание покойного мистера Кинга. После нее Аделайн ходила сама не своя и каждый вечер жаловалась мужу:
– Не понимаю, что я сделала не так? За что он так со мной?! Ты посмотри, – Аделайн протянула Константину копию завещания. – Ни слова обо мне, ни слова!
– Аделайн, успокойся. Твой брат имел полное право распорядиться своим имуществом так, как ему заблагорассудится.
Константин взял копию и чтоб не расстраивать еще пуще жену, принялся внимательно изучать документ, содержание которого знал наизусть. Все до последнего пенни Бронсон завещал своей дочери.
– Но я же практически вырастила его, всегда была рядом с ним! Константин, это несправедливо! Никогда не прощу ему это!
– Бронсон мертв. Ему не нужно твое прощение.
Вскоре произошло еще одно событие, навсегда изменившее отношения Элеттры с тетей. Эл бродила по дому. Было около трех часов ночи, а сон все не шел. Элеттра тоже постоянно думала о завещании отца. И она так же, как и Аделайн, была обескуражена тем, что Бронсон ничего не оставил сестре. Элеттра остановилась у кабинета отца. Последний раз она заходила туда, когда Бронсон еще был жив. С каким страхом она всегда переступала порог этого кабинета, когда отец вызывал ее к себе! «Что я почувствую сейчас?» – задала сама себе вопрос Элеттра. И вот она была уже внутри… и тот же страх овладел ею. В кабинете до сих пор витал аромат парфюма отца (терпкий, такой же сильный, как и его обладатель, он перекрывал все запахи вокруг, вызывал тошноту и еще долго стоял в ноздрях), на письменном столе лежали бумаги в том порядке, в котором их оставили руки Бронсона. Каждая деталь, каждая пылинка в этом помещении были пропитаны Бронсоном. Дурное предчувствие тяжелым гнетом легло на сердце Элеттры. Казалось, что в следующую роковую секунду в кабинет явится отец как ни в чем не бывало, будто он и не умер вовсе, а просто скрывался где-то все это время. А потом Элеттре, до крайней степени взволнованной, почудилось, как густой, стоячий воздух вдруг сложился в его образ. Элеттра ощущала спиной его присутствие, затем почувствовала ласкающие прикосновения, и как затылок обдало его ледяным дыханием. Элеттра испуганно отбежала в сторону, стала судорожно щупать свой затылок, точно на нем остался след от соприкосновения с тем ужасом, что породило ее разгоряченное воображение. Страх ее смешался со злостью. Элеттра злилась на себя за то, что все еще боится отца, на свое тело за то, что оно все еще помнит его ласки, его запах. Она металась из стороны в сторону, не видя ничего перед собой, хваталась за что-то, бросала, впивалась ногтями, царапала, разрывала. Странная борьба с кем-то или чем-то вымотала ее, но Элеттра не сдавалась. В голове была только одна мысль: «Ненавижу! – И мысль эта вспыхивала каждую секунду. – Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»
– Элеттра, что на тебя нашло?! – закричала Аделайн.
Элеттра не сразу заметила остолбеневших от ужаса тетю и дядю у двери. Через несколько страшных, тихих минут все пришли в себя. Аделайн стала осматривать кабинет и причитать:
– Это же его любимое бюро! – Элеттра, оказывается, перевернула стол отца. – Какой беспорядок! – По всему полу были разбросаны клочки документов, смятые тетради, растерзанные книги и все остальное, что вмещало в себя бюро. – А это уже не починить! – заверещала Аделайн, увидев разбитые хрустальные часы среди раскиданных вещей. – Объясни мне, что случилось?!
– Не могу… Прости, Аделайн.
Константин отвел Элеттру в ее комнату. Аделайн приступила к наведению порядка. Убрала осколки, вернула бюро на прежнее место, стала заполнять его ящички и полки. Подняв с пола ежедневник брата, Аделайн вдруг расчувствовалась, в груди разгорелось пламя отчаяния. Аделайн рассчитывала, что она откроет сейчас этот ежедневник и увидит записи Бронсона, его планы, так и не сбывшиеся. Конечно, ей будет больно читать все это, но вместе с тем интерес ее был громадный, жадный, он не позволил ей передумать и отложить в сторону этот ежедневник. Аделайн открыла первую страницу и обмерла…
«Мне нравится представлять, как отец тайком пробирается ко мне в комнату, пока я сплю, медленно стягивает одеяло, кладет свою большую, сильную руку на мою грудь, оберегаемую тонким шелком ночной сорочки, а затем скользит ниже, ниже…»
«Я не могу спокойно смотреть на него и не думать о том, как сильно хочется попробовать вкус его губ…»
«Папа, папочка, что ты со мной делаешь? Хочу вцепиться в тебя и закричать: «Я предлагаю тебе всю себя! Пожалуйста, делай со мной все, что хочешь! Ты мой, мой, только мой! Прими мою трепещущую плоть, войди…»»
Аделайн судорожно пролистала весь ежедневник. Каждая его страница была заполнена подробностями извращенных фантазий. Аделайн задумалась: а почему это она так удивилась? Разве она не догадывалась, что у Элеттры проблемы? Разве она не понимала, что рано или поздно ее болезнь проявит себя, как в тот раз, когда Элеттра обвинила отца в изнасиловании? Да, это отвратительно, но ни в коем случае нельзя поддаваться эмоциям. Сейчас необходимо руководствоваться здравым смыслом.
За окном уже занимался рассвет.
– Ну что? Успокоилась? – спросила Аделайн, войдя в комнату племянницы.
– Да… Прости, что напугала, – ответила Элеттра сонным голосом.
– Нет-нет, не извиняйся. И не нервничай, – заискивающим тоном проговорила тетя. – Элеттра, скажи, что это такое?
Эл взглянула на книжечку, что показала ей Аделайн, и ответила:
– Не знаю. Ежедневник чей-то.
– Чей-то… – Аделайн швырнула на кровать предмет ее тревоги, а сама села в кресло у окна.
Элеттра в недоумении взяла ежедневник, стала пролистывать его, не заостряя внимания ни на одной странице. Ей очень хотелось спать, сонные глаза так и норовили сомкнуться и не размыкаться несколько долгих, блаженных часов. Но вдруг взгляд ее пал на старательно выведенное слово «Папа». Элеттра стала читать дальше… Уж не снится ли ей все это? Она в самом деле сейчас читает дневник, написанный якобы ее рукой? Нет…
– …Это не я писала. – Аделайн промолчала. – Неужели ты не узнала папин почерк?
Да, это было творение Бронсона. Элеттра теперь забыла думать о сне.
Одним из развлечений Бронсона было написание вот этих пошлостей от лица Эл. Эти фантазии лишь придавали остроты его дьявольской любви к дочери. Таким образом он внушал себе, что Элеттра грезит им, любит его так же страстно, непреодолимо. Так он время от времени успокаивал себя, когда тосковал по ее телу, перечитывал свои записи, представляя, что это дневник Эл, и думал, что та тоже мучается, сгорает от желания. И еще… Нет. Не хочу говорить. Не дано нам постигнуть все замыслы этой юродивой души.
Элеттре было мерзко и радостно одновременно. Радостно оттого, что Аделайн наконец нашла подтверждение невменяемости своего брата, ведь невозможно не узнать его почерк и поверить в то, что этот дневник принадлежит Эл! Да и к тому же Элеттра поняла, что Аделайн нашла его в кабинете Бронсона. Как он там оказался, если все-таки предположить, что его владелицей является Эл? Сомнений больше не было: теперь Аделайн поверит племяннице, раскается. Вот теперь все точно будет хорошо!
– Это уже серьезно, Элеттра. Это лечить нужно.
Как? Как такое может быть?.. Неужели Аделайн не верит?!
Не верит. Аделайн, по правде сказать, и не задавалась вопросом, почему дневник находился в бюро Бронсона. Она восприняла этот факт как само собой разумеющееся. И почерк совсем не смутил ее. Аделайн вошла в комнату Элеттры с убеждением, что ей придется в данный момент разговаривать с нездоровым человеком. А все, что говорит нездоровый человек – полнейшая бессмыслица. Нужно просто спокойно наблюдать за ним со стороны, держать все под контролем.
Радость Эл быстро исчезла, когда вышеописанное она прочла в глазах Аделайн.
– Не смотри на меня так, тетя. Пожалуйста. Я не стану оправдываться, доказывать тебе что-то. Все это бесполезно. Давай закончим этот разговор.
– Да, ты права. Простыми разговорами эту болезнь не вылечить.
– Какую болезнь?!
– Ту, что передала тебе твоя мать.
– Найди Барбару! Она тебе все расскажет! – не сдержалась Элеттра.
– Что же она мне расскажет? – спросила Аделайн, горько усмехнувшись.
– Все, что она видела и слышала. Все, что происходило со мной в этом доме! Ты получишь все доказательства!
– Вот доказательства! – Аделайн указала на ежедневник дрожащим пальцем. – Доказательства твоей лжи! Бронсон принял твою болезнь… сохранил ее в тайне, чтобы уберечь тебя от пересудов, а ты отплатила ему такой страшной клеветой!
Аделайн на некоторый миг забыла, что совсем недавно кляла брата за то, что он не поощрил ее хотя бы мизерной частью своего огромного состояния. Сейчас Бронсон предстал перед ней героем, потрясающим отцом, лучшим братом, несчастным человеком. По ее мнению, Бронсон понял, что его дочь безумна, но все же предпринял попытку вразумить ее. Естественно, у него ничего не вышло, и Элеттра решила отомстить ему, обвинив в чудовищном преступлении. «Господи, да я же рассказала ему обо всем и еще спросила, правда ли это! – вздрогнула Аделайн. – Да как я могла усомниться в нем?! Я ведь тем самым привнесла в его и без того тяжелую жизнь еще больше боли…»
– Прости, прости меня. Тебя не обвинять нужно, а спасать. Я, конечно же, приму необходимые меры. Я помогу тебе. Обещаю. – Элеттра на это хотела бы ответить так: «Помочь? Ты хочешь мне помочь? Мне нужна была твоя помощь, когда отец был жив! Когда он насиловал меня, когда пытался забить до смерти, когда это чудовище убило маму, когда этот конченый ублюдок внушал всем, что она была сумасшедшей! А сейчас уже поздно. Поздно!» Но она промолчала. Не было больше сил для того, чтобы снова пытаться пробиться сквозь эту вечную стену непонимания. Бронсон прошелся по ее жизни, как война по миру. При нем было тяжко, но и без него легче не стало. На восстановление уйдет не одно десятилетие, а память о боли, пролитой крови и разрушениях еще целую вечность будет покоиться в вознесенной на небеса душе. Аделайн продолжила: – Я сделаю все от себя зависящее, но… любить тебя, как прежде, я больше не в силах. Все, Элеттра. Я сдаюсь.
Элеттра взглянула в зеркальце на прикроватной тумбочке, а оттуда на нее смотрел человек с навеки погребенной надеждой на лучшее.

Глава 11
Две бестии «Блэкстона» – Марийона Маккинни и Джустис Пруст – решили во что бы то ни стало вытравить Калли из школы. Объективных причин, почему они невзлюбили Лаффэрти, не было. Первая все припоминала тот случай на вечеринке Скендера, мол, с той встречи произрастали корни ее неукротимой ненависти. Вторая утверждала, что в принципе не может смириться с появлением на их территории засланца из «Греджерс». Джустис просто терпеть не может всех этих высокомерных, млеющих от своего превосходства девиц, которых им постоянно ставят в пример учителя и родители. Все кличут их маленькими божествами, редким сырьем, предназначенным для искусства создания благородной личности. Беспорочное поведение, цветисто-вычурная речь, картинная осанка – все, что было с дотошностью выстрогано в Калли за долгое время пребывания в «Греджерс», то высшее приобретенное, что уже было вровень с природным в ней, доводило Пруст до исступления, как мелкая соринка, попавшая глаз, невидимая, но остро ощутимая.
Калли не притворялась. Она просто была такой, какой ее вырастили, какой научили жить, но Джустис твердо полагала, что новенькая, изображая эту противоестественную непохожесть, просто выпендривается, шваркая чванством в лицо невежд захолустного «Блэкстона». Вот из-за этого Калли и была вынуждена подвергаться разного рода нападкам. Придуманное Пруст прозвище Блоха навечно закрепилось за ней. Рокси, Квилл и Арджи не называли ее так, остальным же до такой степени полюбилась эта кличка, что реальное имя Лаффэрти уже никто и не помнил. Калли отвечала на все это лишь достойным терпением, чем снова выводила из себя Марийону и Джустис. Далее в ход пошли мелкие провокации: девушки сочиняли всякие похабные небылицы, в которых обрисовывали Калли как распутную девицу, готовую наброситься на каждого, кто изволит помочь ей завоевать авторитет в новой школе. Репутация Калли обрастала премерзейшими, сальными подробностями. Все были смелые, открытые, спокойно смеялись ей в лицо, зная, что та, как обычно, молча пройдет мимо и даже взглядом не выразит ни беспокойства, ни сопротивления. «Зачем тратить время и нервы на то, что не принесет мне удовольствия и денег?» – при всем своем высочайшем духовном восприятии мира, Калли теперь мыслила сугубо приземленно. Надо признать, в новых условиях жизни такое мышление очень выручало Калли, в корне пресекало ее врожденную тягу к чему-то возвышенному, неисполнимому в суровых реалиях.
– Не отказывайся! Тебе нужно развеяться! – увещевала Рокси.
На что Калли устало ответила:
– Может, потом как-нибудь…
– Не потом! Отставить! На этой тусовке будут только свои. Квилл позовет парочку приятелей из футбольной команды. Они туповатые, но добрые, к тебе придираться не будут, отвечаю. Арджи ведет переговоры с Элеттрой, но у той вроде уже есть планы на следующие выходные. Так что компашка вообще скудненькая получится. Но уверяю, в данном случае количество народа никак не сопряжено с уровнем веселья! Круто будет, не пожалеешь! Калли, если ты не пойдешь, я тоже дома зависну. А если я дома зависну, то у меня будет плохое настроение. Ты что, хочешь, чтобы у меня было плохое настроение?
– Рокси, ты что, прошла курсы для безнадежных манипуляторов и теперь решила попрактиковаться на мне? – рассмеялась Калли.
Девушки за веселым разговором и не заметили, как добрались до стены со школьными шкафчиками. Калли вставила ключ в свой шкафчик, но оказалось, что его дверца не заперта. Неисправный замок мог поддаться и без ключа, если как следует применить силу, но Калли подумала, что она просто забыла по рассеянности закрыть дверцу.
– Что?.. Калли, что случилось? – встревожилась Уэллер, увидев вмиг изменившееся лицо подруги: оно помрачнело, на нем застыло безбрежное, никакими силами неодолимое страдание. Рокси заглянула в шкафчик и увидела фотографию красивой женщины, рядом с которой лежала траурная открытка с надписью: «Память о тебе не померкнет в веках…» – Что за хрень?!
И океан не бесконечный, каким его славят, и у космоса есть предел… и у терпения Калли была граница, от которой, вследствие вышеупомянутого потрясения, ничего не осталось. Она схватила фотографию и целеустремленно побежала вперед.
– Калли! Калли, остановись! – Рокси на всех парах помчалась вслед за обезумевшей подругой.
– Рокси, в чем дело? – спросил Арджи, схватив Уэллер за руку.
– Помоги мне! Кажется, сейчас произойдет что-то страшное!
Рокси и Арджи не стали терять ни минуты и рванули за Калли. Та добежала до раздевалки чирлидерш. Группа поддержки «Блэкстона» во всю готовилась к репетиции выступления, но Калли своим появлением безжалостно испортила их планы.
– Блоха, ты что тут забыла? – уставилась на нее Марийона.
– Твоих рук дело?!
– Кто это? – поинтересовалась Маккинни, с показным безразличием взглянув на фотографию.
Калли набросилась на Марийону. Одной рукой вцепилась в ее волосы, другой била, не целясь в какое-то конкретное место. Она до такой степени была взвинчена, что ей хотелось затронуть каждую частичку тела обидчицы. Да нет, не просто затронуть, а размозжить, раздробить, расшибить. Хотелось насытиться ее болью, напиться ее кровью, пропитаться ее слезами, навеки запомнить ее крик. Хотелось извлечь из нее всю ее черную ненависть, вытрясти силу, рождающую в ней бесовские помыслы… Увы, противник ее был чрезмерно силен. Все желания Калли потухли так же стремительно, как и вспыхнули. Еще и подкрепление Маккинни сыграло немалую роль: вовремя появилась Джустис, и девчонки-чирлидерши в стороне не остались. Когда Рокси и Арджи прибежали на подмогу, Калли уже еле дышала.
– Марийона, оставь ее! – закричала Рокси.
– Калли, ты в порядке? – спросил запыхавшийся Арджи. Парню удалось растолкать разъяренных девиц.
– Эта сука первая налетела на меня! – заявила в свою защиту Марийона.
– И я это сделаю еще раз… – с трудом выговорила Калли.
– Блоха, замолкни. Мари не виновата. Это я.
Все обратили внимание на Джу.
– Что? – опешила Марийона. – Джу, за что она меня чуть не убила?!
– Я всего лишь положила в шкафчик фотку ее матери.
– Не только фотку! – Рокси швырнула в сторону Джустис открытку, которую успела захватить, перед тем как броситься на помощь Калли.
– Сеструха моя работает в клинике. Я однажды заглянула к ней и случайно увидела на ее столе историю болезни одной из пациенток со знакомой фамилией. Блоха, да я же хотела помочь тебе! Так сказать, подготовить к неизбежному.
– Джу… это перебор. – Марийона обратила сочувственный взгляд на Калли.
– Да плевать! Это только начало. – Пруст вышла из раздевалки.
– Свали из нашей школы пока не поздно, – посоветовала напоследок Марийона. – Не надейся, что твои друзья спасут тебя в следующий раз.
– Иди к черту, – ответила Калли.
– Как видите, защитнички, она сама напросилась.
После этого Марийона заявилась в кабинет директора школы и доложила ему о случившемся, разумеется, подчеркнув, что именно Калли затеяла драку, и это может подтвердить множество свидетелей. Ответ директора не заставил себя долго ждать. Борис Оглсби вызвал Лаффэрти к себе.
– Калантия, до твоего появления в «Блэкстоне» у нас не было подобных инцидентов. Тебе есть что сказать в свое оправдание?
– Я уже объяснила вам причину своего поступка.
Борис глядел на Калли с нескрываемым осуждением, и даже ее многочисленные синяки на теле и кровоточащие раны на заплаканном личике не вызвали в нем сострадания, точно то были не следы жутких побоев, а яркие трофеи, награды за участие в неравном поединке, и Калли ими безмерно гордилась.
– Ты же девушка. Ты должна решать свои проблемы как-то иначе. Уж точно не с помощью драки! Калантия, ты же столько лет провела в «Греджерс»! Неужели там тебя не научили, как нужно вести себя в обществе? Или ты думаешь, что в обычной школе допустимо такое безнравственное поведение?! Значит так, до конца месяца ты будешь оставаться после занятий и помогать дворнику, садовнику и уборщице поддерживать порядок в школе.
– Мистер Оглсби, придумайте, пожалуйста, другое наказание, – молящим голосом попросила Калли. – Я работаю. Мне дорога каждая минута.
– Я не собираюсь идти тебе на уступки, Калантия. Надеюсь, это послужит тебе хорошим уроком. Свободна.
* * *
Школа, борьба с Джу и Мари, «исправительные работы», назначенные директором Оглсби, смены в кафе, четыре часа сна, гложущее ожидание звонка от Савьера Бейтса, и еще глубинные, затаенные переживания, тихо разрушающие, как коррозия, снова школа… Таким было расписание Калли. Благо Рэми, узнав от Эл о новых проблемах бывшей одноклассницы, уговорила отца не урезать зарплату Калли из-за того, что та теперь работает на несколько часов меньше. Грэд Арлиц всегда прислушивался к мнению дочери и беспрекословно выполнял ее прихоти, поэтому и в этом случае не стал противиться. Калли продолжала обеспечивать свою семью, жертвуя при этом всеми силами, здоровьем и юностью. Из утонченной, цветущей красавицы она быстро превратилась в выдохшееся, суматошное отрепье. Калли ходила неделями в одной и той же одежде и с грязными волосами, ее не волновала загрубевшая кожа на руках. Не обращала внимания она и на вечно сопровождающий ее запах табака (Калли теперь курила постоянно). При этом ошеломительный контраст создавала въевшаяся в нее осанистость. Это качество было отголоском ее прошлой жизни, последним признаком чистокровной девочки, впечатление которой она когда-то создавала.
Но Руди продолжал называть ее Принцессой и смотреть на нее, чувствуя что-то пограничное между простым восхищением и синдромом Стендаля. Его не волновал испорченный внешний вид Калли, кардинальные изменения в ее поведении. Он любил ее по умолчанию. Казалось, Руди родился уже со своей безусловной любовью к ней, как будто любовь эта была одним из самых необходимых органов.
Руди прибежал к Калли в школу. Он понимал, что у них катастрофически мало времени (у него был короткий перерыв на обед, большую часть которого он потратил на то, чтобы добраться до «Блэкстона» из своей мастерской, и ей надлежит без опозданий явиться на отработку наказания), поэтому, не церемонясь, быстро озвучивал заранее подготовленные вопросы, а Калли мгновенно отвечала ему, будто передавала эстафету:
– Принцесса, может, тебе стоит перевестись в другую школу?
– Где гарантия, что в другой школе у меня не будет проблем? Да и не хочу маму беспокоить лишний раз. Эта беготня с документами, переводом вымотает ее окончательно.
– Савьер не звонил еще?
– Нет.
– Хорошо. Значит, у меня есть время. Я намерен встретиться с Фрай, чтобы попытаться добиться для тебя другого задания.
– Руди, я не против сотрудничества с Инеко. Он не кажется мне плохим человеком.
– Да если б дело было в Инеко! Главный, и правда, безобидный, а вот Бейтс… Про него ходят дурные слухи. Будь с ним осторожней.
– Ну уж не страшнее он наемного убийцы, в дом которого ты меня послал, – отшутилась Калли.
– На днях я узнал, что при клинике, которая занимается лечением миссис Лаффэрти, есть Клуб… Клуб поддержки для родственников пациентов. Ведь болезнь затрагивает не только больного, но и всех, кто окружает его. Всем нужны силы. И вот в этом Клубе…
– Ты хочешь, чтобы я в него вступила?
– Калли, я не настаиваю, но что, если хотя бы разок, из чистого интереса, наведаться туда? Вот брошюра. Тут указаны место и время…
Калли снова перебила Руди:
– Ну и выдумщик же ты! Все, мне пора. Сегодня я работаю в саду, а завтра до заката буду дезинфицировать унитазы и выгребать волосню из душевых. Люблю эту жизнь!

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71048080?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.