Остров айлатки
Остров айлатки
Антон Волков
Девушка по имени Натка отправляется на Командорские острова с единственной целью – отыскать загадочное животное, которое когда-то видел ее отец. Айлатка, как он назвал его, может быть неизвестным науке видом, и таким образом Натка хочет увековечить память отца. Однако она не знает, что остров, на который она плывет, скрывает совсем другую тайну. Он привлекает внимание биолога, капитана корабля, а также девушки-волонтера. Для каждого из них на острове приготовлено свое откровение
Антон Волков
Остров айлатки
День 1
Она проснулась от мерного покачивания и громких ударов, будто кто-то настойчиво стучал в дверь. Сквозь сон Натке почудилось, что она еще дома, в спальне своей квартиры, а к ней пытается войти мать. Но в рождающейся постепенно и заполоняющей весь горизонт непроницаемой синеве она не узнала родного дома. Она лежала, укутавшись в потертую парку, голова и плечо ее онемели от неудобной спальной позы. Расправляя и сжимая пальцы в кулак, стараясь вернуть чувствительность в ставшую чужой руку, она схватилась другой ладонью за выглаженный волнами деревянный край лодки, подтянулась и села на изрытую трещинами потемневшую седушку.
Холодная вода билась о край байдары, вспенивалась и с шумом откатывала назад, в бескрайний простор Тихого Океана. Натка увидела, как из покрытой белыми изломами водной тьмы рождались, постепенно нарастая, белые колесницы. Они яростно налетали на суденышко, где сидела девушка, разбивались, а затем рождались вновь, продолжая нападение. Одна из волн разбилась россыпью водных осколков, они разлетелись в воздухе над головой Натки прозрачными сверкающими кристаллами. Она ощутила множество тонких прикосновений на щеках.
Натка никогда еще не видела такого огромного водного простора вокруг себя. Картина грязно-перламутрового неба, переходящего в штурм белесых воинов на постоянно ломающейся плите вод, внушала не страх даже. Это был первобытный трепет животного, оказавшегося в новой для себя стихии. Сердце ее схватила изнутри невидимая рука и судорожно стала рвать наружу. Подобное чувство раньше она испытывала, только когда ее, семилетнюю, захватил в поле ржи ливень с грозой. Над головой тьму испещряли прожилки молний, а она хоронилась среди колосьев, по которым на землю стекала вода. Мощные капли насквозь промочили одежду, поток воды заливал глаза. Но самым страшным был гром, неизменно следовавший за еще более жуткими образами – это были ярко-белые изрезы среди черноты туч. Они снисходили с неба прямо до сельской дороги. Внезапно ее родной дом, где она любила беззаботно проводить дни, нежась в лучах солнца среди тучных зарослей кабачков и помидоров, стал страшным и опасным местом. И именно в тот момент она поняла безразличную жестокость природы. Тогда она же и осознала в себе животное, поняла, что тело ее создано не для удовольствия и неги, а для выживания.
Но как выжить в таком холодном безбрежии? Чем дольше она смотрела вдаль, тем больше она проваливалась в это ощущение безысходности и страха. Чтобы уйти от него, нужно было сместить внимание на что-то другое, успокоить вновь пробудившееся животное, которое хочет лишь выжить. Она плотнее сжала тонкими длинными пальцами край лодки, но ладонь ее соскользнула вниз, она почувствовала подушечками гладкую поверхность, словно прикоснулась к коже морского животного. Это была старая байдарка, которую местные алеуты делали из деревянного каркаса и моржовых шкур. Острым носом она вспарывала пропасть воды перед собой, храбро несясь вперед. Этому сооружению человеческому и дела не было до сокрушающей мощи природы вокруг себя. Не думал об этом и алеут, налегавший на весла. Он сидел прямо перед Наткой, его широкие плечи и крепкие узловатые руки ходили вперед и назад, прокручивая длинные весла.
Федор. Это русское имя настолько же не вязалось с его внешностью, как и одеяние – с представлениями девушки об алеутах. Под коротко постриженным ежиком волос выступали борозды морщин на мясистом лбу. Под скошенными к переносице глазами виднелись мешочки, которые в пасмурном свете Командорского солнца казались подкрашенными линиями, словно у Федора была боевая раскраска. Под глыбой носа плелись корни выбеленных усов, ниже переходивших в бороду. Из-под густых волос выглядывала только нижняя губа – красная и сухая, изъеденная трещинами от соленого воздуха.
Федор был единственным, кто согласился отвезти Натку на Безымянный. Корабль Зорина и Леры задерживался, а без них основная работа, для которой она приехала, не началась бы. Однако Натке не сиделось на месте в тихой безсобытийности Никольского – единственного поселения на острове Беринга, куда она прилетела неделю назад на старом кукурузнике из Петропавловска-Камчатска. Можно было поплыть на корабле от заповедника, но уже в порту она получила сообщения от Зорина, своего куратора, что корабль только что отплыл. Ей оставалось только шагать к месту отлета. Прождав день, томясь в ожидании вместе с другими пассажирами, она села в кукурузник и улетела на Беринга.
По телефону Зорин сказал, что ждать прибытия корабля надо будет несколько дней. «Пережди у ребят на Северном мысе, можешь из будки понаблюдать за китами, тебе это интересно будет», сказал он. Она вспыхнула от неприкрытого снисхождения в последней фразе. «Тоже мне, думает я городская девчонка, только и приехавшая поглазеть на диковины», закрутилась ее мысль. Тем не менее, она сразу пошла на Северный мыс, и даже толком не познакомившись с исследователями в низких деревянных домиках, полезла по лестнице наверх в будку. Китов, конечно, в те дни не было. Не было их и в другие дни. Общение с исследователями – девушкой-энтомологом и парнем-орнитологом – быстро исчерпало себя, поскольку Натка ничего не смыслила в биологии, а те сыпали терминами и вовсе не умели ничего объяснить популярным языком. Ей оставалось только убивать время, таская книжки из комнаты-библиотеки. Их использовали для розжига печки вместо дров, но Натка от нечего делать углублялась в любую попавшуюся книгу, будь то отсыревшая советская пропаганда или помятый томик Майна Рида. Так продолжалось несколько дней – почитать книжку, выйти вскарабкаться в качающуюся на ветру будку, чтобы краешком глаза увидеть китов, потом от разочарования, что не увидела, спуститься вниз, поглазеть на океан и вернуться в домик.
Наконец, энтомолог сказал:
– Ты знаешь, на Безымянный недавно Алексей Исаевич уплыл. Ему помощь бы понадобилась. Какой-то важный проект у него там. Может, сейчас и поплывешь? Чего Зорина ждать? Только лодка тебе нужна.
Натка отбросила читать про первый поцелуй влюбленной пары, вскочила на длинные тонкие ноги и вперилась в энтомолога пронзительным взглядом.
– Поплыву! – вскричала она. А потом осторожно спросила, – А кто такой Алексей Исаевич?
Ответа на этот вопрос она не знала до сих пор, потому что энтомолог только посмеялся и пошел искать «попутку» на Безымянный. Почему-то все алеуты в Никольском шарахались, только услышав название.
– Чего это они? – спросила Натка.
– Да предубеждение какое-то, не знаю, – пожал плечами парень.
Согласился только Федор. В мятом свалявшемся бушлате и могучих кирзовых сапогах он навис над ними обоими своим великаньим ростом. Натку это удивило, так как она сама могла похвастать метром девяносто. «Тулума», – поздоровался он с заискивающей улыбкой, в которой не хватало нескольких зубов. А потом махнул грубой, словно вытесанной из камня ладонью, подзывая девушку к каменистому берегу, где стояла его байдара. Она была как диковинный морской зверь. Лоснящиеся бока из шкуры морского котика скрывали каркас деревянных перекрытий, выглядевших как скелет и ребра. Перед острым носом лодки сновали птицы – топорки. Стая разом как один повернула к ним белые головы на черной шее, клубки волос по краям глаз выглядели будто строгие брови. Казалось, птица изучает и оценивает пришельца. Натка почувствовала, что вторгается в чужой для нее мир Берингии и застыла перед диковинным зверем. А Федор только крикнул что-то громко и широким взмахом рук отогнал топорков от своей лодки. Тяжело переваливаясь с лапы на лапу, словно возмущаясь такой наглостью, птицы пробежали по прибережным камням и, широко взмахивая крыльями, устремились в сторону океана.
Пока Натка зачарованно осматривала лодку, Федор достал из деревянного с шиферной крышей сарая два весла, бросил их внутрь и, упершись руками, стал подталкивать судно против набегавших волн.
– Сейчас поплывем? – не поверила Натка. А она-то думала, он ей просто показывает, а поплывут они потом.
– Чего ждать? Плывем так плывем.
Он был немногословен, и Натка поняла, что надо просто соглашаться. Иначе неизвестно сколько еще ждать Зорина. А ее дело не терпело отлагательств. Настолько не терпело, что, когда они сели и Федор впервые приложился к веслам, вонзив их в темную плоть океана, она с волнением спросила:
– А ты слышал… Нет, знаешь существо такое – айлатку?
У Федора прибавилось борозд на лбу, а глаза превратились в обращенные ребром монеты. Он улыбнулся – она поняла это по натяжению гладкой кожи на щеках, под бородой улыбки было не видно – и бросил:
– Алеуты, не айлатки.
Натка в разочаровании опустилась на дно лодки. «Он не понял», подумала она, «Да и как бы он понял? Айлатку видел только мой отец». Но об этом было еще рано думать. Они не приплыли на Безымянный. Она повернула голову назад, в сторону отдалявшихся камней, полоски редкой травы, над которыми кружили черные пятна бакланов и топорков, и ее вдруг охватил озноб. Но не тот, физический, озноб, когда налетает холодный ветер, а ледяная вода окатывает неразогретое тело. Это был озноб, идущий из глубины ее тела, зарождающийся где-то в недрах ума. Озноб от предвкушения таинственного и неизведанного, что ждало ее там, на Безымянном. Она повернулась обратно, впустив в свои глазницы безбрежье океана и серую пелену неба, сливавшуюся у горизонта с водой. «А знает ли он точно, как плыть?» мелькнуло в ее голове, прежде чем она заснула.
Теперь Натка смотрела на Федора, прокручивая в голове все события минувших дней. «Немудрено, что я не помнила всего этого. Когда засыпаешь в непривычном месте, голова не сразу понимает, где находится тело», думала она. Ей не хотелось думать, что тело ее дало команду ко сну из-за страха. Страха перед неизвестным, перед океаном и перед островом, который теперь темной глыбой возник за спиной Федора. Он казался продолжением его бушлата – утесы и изгибы словно вырастали из великана-алеута.
В этом острове было что-то странное. Если Беринга порос травой и низенькими деревцами и кустиками, из гряды которых вырастали поселения, то Безымянный ощетинился острыми скалами, от которых к воде спадали бледно-желтые дюны песка. Из пены океанской воды вздымались базальтовые скалы, словно оборона крепости. За угрожающими выступами скал в белесой мгле тумана виднелись прожилки мха и тьма пересохших речных протоков. Изрезанная в прошлом ручьями земля острова напоминала старую потрескавшуюся кожу. Натка не видела всего острова целиком – стоявший туман скрывал все за грядой скал. Но она отчетливо видела столп света, который спускался от неба куда-то вдаль. В этом месте солнце пробило пелену в тропосфере и, словно компенсируя недостаток света, направило всю свою мощь в эту точку – в самую гущу туманной мглы, скрывавшей остров. Девушка зачарованно смотрела на это странное явление.
Федор перестал грести и оглянулся. Около минуты он осматривал берег, решая, с какой стороны лучше подплыть. Лодка покачивалась на сильных волнах, а ветер рвал края курток, выхлестывая их за края байдарки. Он обернулся к Натке, прицокнул языком и снова налег на весла.
– Все нормально?! – спросила она, встревоженная его видом.
Он сначала не расслышал ее за ударами весел и плеском воды, но затем по движениям губ понял ее фразу, накренился и тоже прокричал:
– Я сбоку зайду, там есть бухта.
Он задумался, прикусив губу, поглядел на дно байдары, словно не решаясь произнести что-то еще. Натка поняла, что при виде острова его что-то встревожило. Она почувствовала эту тревогу интуитивно и подумала, что лучше бы он сейчас не соврал, иначе она тоже будет тревожиться.
– Осторожно, – пробормотал алеут, поглядев на нее. Тревоги во взгляде не было, сказал он это тоже спокойно. Говорил, словно это было дружеское предупреждение.
И он показал пальцем в сторону столпа света над островом.
– Туда не ходи никогда, – сказал он, глядя ей прямо в глаза.
«Но почему?» подумала она, но не спросила. Только согласно кивнула. Федор снова взялся за весла, и они пошли в обход щетины скал. «Я пойду туда с одной оговоркой», перебирала мысли Натка, «Только если там может быть айлатка». Вскоре огромный каменный гребень заслонил вид острова. Перед Наткой будто вздыбился плавник исполинской древней рыбы, которая окаменела, выплыв на поверхность, и оставила только расправленные щетины над водой. Камни расправлялись исполинским веером, оправленные вуалью из мха. Вот-вот, под темными волнами, гигант оживет, плавник расправится, и вся эта невероятная глыба занырнет вниз, разнося в стороны волны, которые сметут и ее, и эту лодчонку Федора. Натка испугалась от этой мысли, отвернулась от скал и, запахнувшись поглубже в парку, свернулась на дне лодки.
«Интересно, а насколько большой этот остров?» подумала она, «Я ведь даже не знаю, где искать. Хотя вроде он поменьше Медного будет, а тот меньше Беринга, куда я прилетела». Потом она решила, что расспросит этого биолога про размеры острова и его ландшафт. Если он там уже несколько дней, то наверняка уже освоился. Над головой клубьями гнездился туман. Заморосил редкий дождь. Натка снова начала дремать в убаюкивающей колыбели лодки, когда из дремоты ее вывел резкий толчок.
– Приплыли! – крикнул Федор, бросая весла.
Он шумно дышал и, по виду, сам был рад, что они, наконец-то приплыли. Натка высунула голову – они пристали к шелковистому светло-коричневому пляжу, который облизывал прибой. Позади них смыкались копья скал, окружавшие эту естественную бухту. Словно стражники ограждали единственный вход на остров. Натка расправила тело, возносясь на тонких высоких ногах. Лодыжки мгновенно свело от долгого сидения в неудобной позе. Она снова пригнулась, обхватив бедра. Федор выбрался из лодки, подошел к ней и неожиданно стал массировать ей ноги. Добродушное и участливое выражение его лица говорило о том, что он действительно хотел помочь, а не просто потрогать женского тела. Массаж алеута действительно хорошо помог. Она соскочила на берег, большие трекинговые ботинки сразу увязли в мокром песке.
– Сапоги надо было брать, – прицокнул Федор, – Что ж ты сразу не сказала, я бы дал.
– Ладно, у биолога возьму, – махнула рукой Натка.
– А где он сам-то? – спросил Федор. – Куда идти, знаешь?
Натка, конечно, не знала. Если подумать, все, что происходило, было страшно спонтанным – вопрос орнитологу, их попытки найти лодку, Федор и это плавание. Еще утром она читала книжки, изнывая от скуки, а сейчас в неизвестном месте ищет неизвестного человека. Впрочем, ей было не привыкать. Натка давно поняла, что не рождена для рутинной городской жизни, где все выверено, известно и высчитано за тебя. С детства она жадно слушала рассказы отца, который приезжал несколько раз в год домой – о просторах Тихого океана, о дружелюбных алеутах, об исполинах-китах и играх касаток. Отец работал ихтиологом в Командорском заповеднике и большую часть времени проводил на островах. И она думала, как хорошо было бы поехать с отцом, но почему-то он никогда ее не брал с собой. Натка думала, что дело было в ее матери. Ей никогда не нравилась работа отца и что он все время отсутствует. Порой девочка даже не могла понять, как сошлись два таких непохожих человека. Мать была обычной женщиной, с женскими интересами – смотрела сериалы, ходила на работу в магазин продуктов, ухаживала дома за растениями. Зарплата отца была не такой большой, и Натка не могла представить, что они поженились из-за денег. В то же время она ясно видела сказочность – а по-другому и не сказать – этого ярко улыбавшегося мужчины, с лоснящимся загаром и полными солнца глазами. Он источал радость жизни, которую почерпнул там, на островах, а потом делился ею с дочкой и женой. Возможно, поэтому мать Натки терпела его отсутствие, ведь каждый визит был событием, зарядом давно севшей батареи. И потому также она не хотела, чтобы Натка ехала с ним – она завидовала, что дочка будет наслаждаться компанией этого мужчины без нее.
А потом отца не стало – рак легких на последней стадии. Натка с ужасом смотрела, как вся энергия уходит из его стройного тела. Мать смотрела на его увядание с плохо скрываемым отвращением, и Натке стала противно от этого. Один раз она даже закричала ей: «Да ты его никогда не любила!», за что получила огромную затрещину, от которой неделю болела челюсть. Сама она не отходила от его постели, вся в слезах, ловя последние моменты общения с самым важным человеком в своей жизни. Отец не пытался бороться – болезнь обнаружили на последней стадии – и смерть он встречал достойно. В его глазах не было страха, в голосе – заискивания жажды жизни. «Пора значит пора», говорил он тихо. Натка смотрела в его глаза и понимала, что сейчас он там – в буранах Тихого океана, плывет на лодке, всматриваясь в океан. За несколько дней до смерти он рассказал ей об айлатке.
«Послушай», – кашляя, с трудом выдувая из легких воздух, говорил он, «Я такого зверя там видел, трудно поверить. Были мы на Безымянном в последний раз. Ну там, откуда всех выселили в Советское время. Мало кто туда плавает. Есть там наблюдательный пост за китами, от старой научной экспедиции. Так вот, я пошел с командой, они за кашалотами наблюдали, а я искал, где лосось нерестится. Только работой я так и не занялся. Диковинный это остров, скажу тебе… Что-то звало меня внутрь. Однажды утром я встал и долго бродил по изломам и холмам. Не знаю сам, чего искал. Рыб же на суше нет, сама знаешь. И все какой-то свет струился и было так тепло. Я взмок, сбросил с себя куртку. А сам думаю: как же так? Какие холода здесь, а на острове так тепло? Но было так тепло и солнечно, а передо мной поляна цветов раскрылась. И вот тут-то самое странное и произошло. Из этих цветов расправились крылья, большие такие, как у чайки. Но только то была не чайка. Я поверить глазам не мог, когда увидел, что крылья эти несут змею. Она извивалась в воздухе, большая была такая, что питон. Хотя я питонов только в зоопарке видел. Только без окраски – серая вся. А глаза, такие желтые с узкими монетами зрачков – в меня вперились. И вот подлетела эта животина ко мне, а я только рот раскрыл, смотрю на эту диковину. Змея язык высовывает, неподвижно на меня смотрит. А потом взлетела и унеслась куда-то в холмы. Я хотел за ней, но тут меня окликнули. Экспедиция меня целый день искала, им пора было уплывать. Я никому не рассказывал об этом, все равно бы не поверили».
Натка видела, что отец не врал, это была не байка или сказочка, чтобы ее развеселить. Она давно знала его, чтобы почувствовать в голосе и глазах настоящее воспоминание. Но если он видел это существо, значит оно было реально? И если да, он должен был его открыть! Но проклятая болезнь высосала из него жизнь, лишила славы. Так думала Натка, прокручивая рассказ снова и снова в голове. Когда отца уже не стало, девушка твердо решила, что полетит на Командорские, чтобы отыскать зверя из его рассказа. Ее отец не мог уйти из этого мира просто так, неизвестный никому, кроме нее и жестокосердной матери. Его имя должно было остаться как исследователя, обнаружившего новый вид. За него это сделает Натка. Она полетит на Командорские, поплывет на Безымянный и будет искать, неустанно, день и ночь, эту причудливую змею с крыльями, чтобы открыть новый вид и, как первопроходец, дать ей имя – а имя это будет в честь ее отца. Одержимая этой идеей, она больше не могла думать ни о чем. Парни, работа, ипотеки и сытая жизнь типичного городского потребителя были призрачным миром, который не имел к ней отношения и с которым ей приходилось мириться в силу обстоятельств. Реальная жизнь ждала ее там, на другом конце огромной России, на маленьких клочках суши, оторванных от материка, куда отправлялись добровольно только отшельники или безумцы. Конечно, мать не понимала ее. Эта женщина вышла замуж за другого человека всего через несколько месяцев после смерти отца, продав огромный дом с огородом, принадлежавший ему. В глазах Натки она была подлым предателем, и она обрубила все контакты с этой женщиной. Мыкаясь по работам, экономя на еде и жилье, она за несколько лет смогла накопить на билет на Командорские из Москвы. Обратный ей был не нужен. Оставалось только договориться с заповедником, чтобы ее взяли волонтером. Отозвался человек по имени Зорин, который собирался на Безымянный наблюдать за китами. И теперь, после череды нестыковок и спонтанных решений, ей нужно было найти биолога в незнакомом месте.
– Да ты ничего не знаешь, – протянул Федор, глядя ей в глаза. Взгляд был смеющимся, добрым.
Натка даже не скрывала, что не знает. Она только кивнула головой, и алеут в ответ указал ладонью в сторону высившегося каменного кряжа.
– Поднимемся туда, посмотрим вокруг, – сказал он, – Если они где по берегу ходят, то мы их увидим.
Он посмотрел на пляж, к которому они пристали, и кивнул Натке:
– Видишь борозды там, на песке? Они тоже сюда на лодке приплывали. Значит, от этого пляжа недалеко ушли. А если даже со скалы их не увидим, пойдем в домик. Я, кажется, помню, где он. Я там переночую, а то уже поздно, в ночь через море не пойду.
Натка поблагодарила Бога – и орнитолога – за то, что он послал ей такого знающего проводника. Идти оказалось дольше, чем она поначалу оценила. Ноги утопали в полотне из кочек, расстилавшемся пологой стеной, из которой вырастали изрезы каменистых горок. Трава чавкала под ногами, уводя вглубь ботинок, и пару раз Натка ощутила в голени обжигающий холод. Подрагивая, она передвигалась почти вприпрыжку за топавшим напролом Федором и мысленно упрекала себя за то, что не взяла сапоги. Чем выше они поднимались по возвышению, тем реже становилась дерновина и тем чаще встречались темные крупные камни – лоснящиеся куски базальта. С каменистого кряжа постепенно открывался вид на северную часть острова, до того укрывавшегося за высокой грядой. Глазам Натки открылась долина, тянущаяся глубоко вдаль, исчезавшая в молоке тумана. Коричневые луга перебивались глазами спокойных озер, плавно переходивших в каменистую береговую линию. Натка подумала, что они вполне могли подплыть к острову и с этой стороны, вот только пришлось бы сбить ноги о неприветливые нагромождения валунов.
– Вон они там! – привлек Натку Федор, указывая пальцем в сторону луга.
Натка вгляделась и увидела в стороне, куда он показывал – у небольшого озерца прямо напротив океанского берега – две фигуры. Точнее, сначала она подумала, что фигура была одна – большая желтая точка. Но затем в единоцветии коричневого луга что-то нарушилась, будто кусочек пазла выпал из мозаики – и вскоре Натка поняла, что рядом с человеком в черном бродит фигура поменьше в одежде, сливающейся с цветом травы. Натка расправила вверх худые руки с пауками пальцев, замахала ими, что лопастями вертолета и стала подпрыгивать, по-детски отрывая ступни от земли и сгиная ноги в коленях.
– Э-ге-гей! – заголосила она, – Люююю-ди!
Федор благодушно рассмеялся. Точки вдали никак не отреагировали на ее крики. Скорее всего, они даже не видели Натку, а шквальный ветер, дувший прямо в лицо, хватал слова и бросал ей куда-то за спину.
– Пойдем спустимся к ним, – позвал Федор.
Вниз они сошли другим путем, по лестнице из камней, заботливо уложенной природой прямо к долине. Пустынное зрелище завораживало Натку. Она подумала, что, наверно, так выглядела первобытная природа, когда жизнь только выбиралась из океанов. Не было деревьев, не было цветов. Только цепкая паутина травы жадно втягивала из скудной почвы воду, щедро оставленную реками, которые в достатке текли давно на Командорских. Когда-то здесь был безжизненный серый камень, но за череду столетий реки и ветра сточили его, образовав долину, а после за дело взялась флора. Раскинувшемуся перед ней ландшафту было далеко до пышных лесов и возделываемых человеком посадков – нет, это была написанная жизнью картина выживания, на этом отдаленном клочке земли оно особенно оголялось. Натка подумала, до чего хрупка жизнь – ведь эти камни стоят уже миллиарды лет, да и будут стоять еще дольше. Растениям, которые появились задолго до животных, всего 500 миллионов лет, и их не станет, стоит лишь погаснуть солнцу. А что будет камням, этим памятникам древней истории Земли?
Желтое пятно по мере приближения оформилось в высокого седого мужчину. Он заметил их и поднял руку в знак приветствия. Рядом с ним, в красном комбинезоне и высоких, по голень, сапогах, стояла девочка лет двенадцати. Она повернулась в сторону незнакомцев, и Натка сразу почувствовала осторожный оценивающий взгляд ясных голубых глаз. Это был не взгляд ребенка – она сразу интуитивно поняла, что девочка намного обгоняет свои года.
Мужчина держал в руках блестящий термос, он поднял его, когда Натка и Федор подошли близко. Вместо приветствия он предложил им по глотку. Натке пить хотелось, потому она жадно приложилась к горлышку. Кислый, терпкий вкус опалил ей глотку – это был облепиховый отвар без всяких подсластителей. В обычной ситуации она бы давно скривилась, но тут ей захотелось пить еще и еще, следуя зову внезапно пробудившейся жажды. Затем разум все же взял вверх, она устыдилась своей жадности и протянула термос Федору.
– Пейте, пейте все, – махнул рукой мужчина, дружелюбно усмехаясь, – В домике есть еще. А ты будешь Наталья Петрова, верно понимаю?
Натка кивнула и в ответ спросила:
– Алексей Исаевич?
– Именно он, к вашим услугам, – он был рад, что к нему обратились по имени-отчеству.
– А как фамилия ваша?
Он чуть смутился. Понял, что Натка не из уважения его так назвала изначально, а просто не знала, как обратиться к нему по-другому. Но смущение это было секундным.
– Алексей Гумилев, – представился он, – Профессор биологических наук. Заместитель директора по научной работе в Командорском заповеднике. Также одно время преподавал в СПбГУ на кафедре биологии.
Теперь пришел черед сконфузиться Натке. Она поняла, что перед ней кто-то важный, да еще большой человек в иерархии заповедника, который ей и помог попасть сюда. Формально, она приехала как волонтер, а значит, была подотчетна в том числе Алексею Исаевичу.
– Извините, – пробормотала она, – Я не знала…
– Да брось. Можешь меня Алексей звать. Или как тебе удобно. А это Мишка.
Он посмотрел на девочку, точнее на то место, где она стояла. Потеряв ее из вида, он покрутил головой, пока не нашел у себя за спиной. Она словно укрывалась от незнакомцев. Девочка недобро взглянула на Гумилева, потом перевела взгляд на Натку и, утверждая свою силу, четко выговорила:
– Я Михаила. Что ты меня, папа, так дурацки зовешь?
«Вот это да», подумала Натка, жадно рассматривая девчушку. На первый взгляд это была невинная маленькая девочка, с широким лбом, светлыми глазами и пунцовыми губками – с такими сюсюкаются родители и дарят куколки каждый год. Но стоило присмотреться к ней, и тогда смотрящего окатывала волна холода от ее пронзительного взгляда и слишком сильно сжатых кулачков, которые она прятала в карманы или за спину. Натка почудилось, что она видит не человечка, а одного из обитателей Командорских – неведомого зверька, который сжился с экосистемой и только притворялся человеком, чтобы втереться в доверие к этому простодушному виду. Она бы не удивилась, увидев, как Мишка ловит в воде рыбу или охотится за насекомыми в траве. В ней было что-то от звереныша, насильно взятого на поводок, но которому не терпится сорвать с себя оковы. Они смотрели друг другу в глаза около минуты и между ними установился бессловесный контакт. Натка понимала Мишку и также понимала, что ее не знает собственный отец, судя по тому, как он улыбнулся, заслышав ее отпор. Мишка отвела глаза, размышляя, что может нести понимание Натки в ее жизнь. Друг она или враг? Натка поспешила ее ободрить.
– Михаила – классное имя! – воскликнула она, – Давно тут с папой?
– А ты как думаешь? – съязвила девочка, но легонько улыбнулась, – Я жила и выросла на Командорских. Куда он – туда и я.
– Ну ладно, разговоры потом, – сказал Гумилев и кивнул алеуту, – Федя, допил? Пойдем к нам, переночуешь.
С рассеянным видом он повернулся к ним спиной, сунул руки в карманы и пошел вдоль озера к холму, ведущему вглубь острова. Полы желтой парки развевались на ветру, делая его похожим на огромную цветастую птицу. Натка невольно взглянула в небо, туда, где она видела столп света, саблей пронзавший остров. Но сейчас там было темно. Редкие лучи солнца долетали со стороны океана – близился закат.
– Что ищешь? – донесся до девушки вкрадчивый голос.
Снова этот острый взгляд Мишки.
– Я тоже видела этот свет, – сказала она.
– И что? Ходили вы туда?
– Папа хочет пойти. Но я его отговариваю.
– Почему?
– Потому что тогда мы все умрем.
И, не сказав больше ни слова, она развернулась и, высоко ступая ногами по живому веретену мха, пошла вслед за отцом.
День 2
Натка почти не спала. Ей мешал рев ветра, который бился о стену покосившегося деревянного домика. Кровать с проржавелой сеткой и худым влажным матрасом постоянно скрипела, стоило ей пошевелить рукой или ногой. Эту ночь она просто пролежала в тишине, рассматривая потолок. Заснула только под утро, когда на стене из окна редкие лучи солнца наляпали желтый прямоугольник.
Гумилев с Мишкой вчера привели ее с Федором в старый дом научного сотрудника, располагавшийся на северной оконечности острова. Неподалеку стояла и небольшая вышка – пункт наблюдения за китами. Из раскрашенного в голубой домика с покатой деревянной крышей вырывалась стрела антенны, острым когтем пронзая картину пасмурного неба. Домик был сложен как избушка и, скорее всего, по тому же методу – Натка особенно не разбиралась в местной архитектуре. За годы простоя краска облупилась и выветрилась, словно у домика было заболевание кожи – остов был испещрен рваными пятнами, обнажавшими отсыревшее дерево. Перед входом в дом стояла покрытая ржавчиной жестяная бочка, полная до краев воды. Со всех сторон дом обступали низкие кустарнички, и, чтобы пройти ко входу, приходилось широко шагать, придавливая листья к земле.
Видимо, биолог сам был здесь недавно, и ничего в доме не было обустроено. За порогом в Натку впился затхлый запах пыли и плесени. В домике было всего две комнаты, не считая небольшую прихожую. В первой, с окнами, выходившими в сторону океана, стоял низенький стол и пара табуреток. У стены стояла печь-буржуйка, черный домоход которой выходила из потолка. Рядом были свалены дрова, большинство были отсыревшими. Видимо, из-за этого рядом валялись в великом множестве книги с выдранными страницами. Для любившей читать Натки поначалу это было кощунство, но она еще на Беринга привыкла, что книги здесь для розжига. Во второй комнате с одной стороны высились деревянные, топорно сбитые нары с побледневшими и выцветшими матрасами. В одном из них был разорван край, из которого торчали грязные ватные потроха. Напротив стояли две сеточных кровати, также с матрасами. На одной из них и провела ночь Натка.
Она проснулась от запаха чего-то вареного. Дом наполнился горячим паром, валившим со стороны печки. Натка, потянувшись, встала. Тело ломило, голова была ватной, а нос полон соплей. «Простыла чуть», подумала она, чувствуя, как валится обратно на жесткий матрас. Силой воли она заставила себя встать на ноги. У нее всегда было правило: если чувствуешь себя больной с утра, разогрейся хорошенько и начни что-то делать. Если болезнь уходит, то это просто трюки ленивого ума. А если нет, то действительно придется отлежаться. Натка надеялась, что это именно первый случай: боязливое тело просто избегает действий в новом для себя места, ища комфорта во сне и постели.
Она прошла на «кухню» – так она стала называть место, в котором стояла печка. На широкой чугунной поверхности стояла широкая алюминиевая кастрюля с вмятиной на боку. Поверхность воды в ней бурлила, сквозь лопавшие белые пузыри проступало что-то коричневое и сново ныряло внутрь, в недра пены. На столе в другой кастрюле, поменьше, лежало нечто длинное, темное и склизкое. Натка поморщилась от йодистого запаха, который плотным потоком ударил ей в нос, стоило наклониться над этой странной кучей. Рядом с кастрюлей стояли жестяные миски и тарелки, лежали вилки и ложки. Судя по всему, все готово было к трапезе. «А где же все?» подумала Натка, оборачиваясь обратно в сторону кроватей. Вчера Федор вскарабкался на нары, а теперь его место было пустым. Значит, он уже ушел. Девушка схватила с крючка у входа парку, накинула и вышла в утреннюю морось.
Был август, но погода на острове напоминала осеннюю. Капал редкий дождь, порывы ветра с океана подхватывали крупинки воды, орошая ими куртки, бросая в лицо. Позже Натка поняла, что в этом месте ветрено всегда. Не было ни дня с момента ее приезда, когда бы ей не приходилось топать против невидимого полотна, окутывавшего и тянувшего за собой. Солнце появлялось обычно только на закате, рассекая желтой нитью полоску воды, превращая воду и волны в бархатистые силуэты. И тем страннее было вчерашнее явление столпа света. Натка оглянулась, вспоминая, где она видела его вчера. Но глухую пелену тумана, покрывавшую каменный исполин, сейчас ничего не нарушало. Травяной луг просто растворялся вдали, переходя в рваную белую пенку, а где-то за ней виднелись очертания холмов и скал.
– Ты уже проснулась, – услышала она жизнерадостный голос.
Рядом с ней стоял Гумилев. Наверно, он стоял за домом, а пока она оглядывалась, незаметно подошел.
– Пойдем тогда завтрак есть, – сказал он, приглашая обратно в домик.
– А что это там варится? – спросила Натка.
– Все, что можно здесь найти. В кастрюле борщевик, на столе морская капуста. Сделаем салат.
– Борщевик? Он же ядовитый.
– Это смотря какой. У нас в кастрюле сибирский, он как капуста.
Из-за стены дома вышла Мишка. Она процедила с холодным выражением лица:
– Я тоже терпеть не могу это есть.
– А ты чего привередничаешь? Вечером приплывет Зорин, наешься до отвала.
– Да я съем. Просто говорю, что не люблю.
– Зорин приплывает вечером? – уцепилась Натка за слова биолога.
– Должен, – он пожал плечами, – Им от Камчатска сюда три дня плыть, но они еще делали крюк. Так что должны быть вечером. Я тоже на них рассчитываю – у них все оборудование, не только еда. Без генератора особо не поработаешь в этих потемках. А ты чего с ними не поплыла? Он говорил о тебе, я думал возьмет на борт.
Натка рассказала, как она опоздала на корабль и вынуждена была лететь в Никольское «кукурузником».
– Вот оно что, – пробормотал Гумилев, – Тогда тебе тоже ждать его остается. Как никак, он твой начальник. Ты же за китами наблюдать приехала?
Это была ее «официальная» причина приезда на Командорские. Конечно, в качестве волонтера она должна была делать все, о чем ее попросят, но она уговорила взять ее под крыло Владимира Зорина, занимавшегося косатками и китами. Она не могла выложить сразу, что ищет айлатку, полумифическое существо. Ее бы подняли на смех. Нужно было попасть на Безымянный под другой причиной, а по телефону ей удалось выведать, что сюда плывет экспедиция Зорина. Но вот по какой причине здесь Гумилев? О нем она даже не слышала. Можно ли ему рассказать про айлатку? Он, как биолог, должен знать, как найти это редкое создание. А может, он ее уже видел. Эта мысль слегка огорчила Натку, ведь тогда честь первооткрывателя переходила ему, оставляя ее отца в безвестности. Она решила окольным путем выведать, что он тут делает.
– Да, за китами, – сказала она, – Вы тоже?
Он засмеялся. Гумилев был уже в возрасте, Натка дала бы ему около 50 или даже 60 лет. Морщины на лице выглядели как дряблая китовая кожа, а крупная родинка над губой напоминала прицепившийся полип. Сам биолог был человеком тучным, но только у основания. Относительно обычная грудь переходила в округлый живот, словно тело его было посажено в огромную бочку.
– Вы там долго стоять будете? – послышалось из дверного проема бурчание Мишки, – Вода вся почти выкипела.
Локон золотистых волос выпадал из темноты под лучи редкого солнца. Натка вдруг подумала, какие у девочки красивые вьющиеся волосы, и она всегда хотела себе такие же. У нее-то были редкие, сухие и ломкие. Даже не завьешь особо. Наверно, мать Мишки была очень красивой женщиной. Если задуматься, было довольно странно – биолог тащит свою маленькую дочь на далекий остров, где они живут вдвоем без света и нормальной еды. «И куда только ее мать смотрит?» подумала Натка.
Вместе с биологом она вошла внутрь. Мишка, словно хозяйка домика, уже раскладывала вязкую кашицу, бывшую листьями борщевика, по мискам. Туда же она щедро насыпала ламинарии из второй кастрюли. Подтащив табуретки к столу, она уселась первой и взяла вилку в правую руку. Но есть пока не стала: посмотрела на отца, словно ожидая приказа начать.
– Ну что ж, приятного всем аппетита, – прокряхтел Гумилев. Он уселся на табурет с некоторыми сложностями: из-за крупного живота ему пришлось чуть выставить в стороны руки, а во время приземления ухватиться за стол. Натка сидела перед своей миской, откуда валил пар и несло йодом с примесью не то вареного щавля, не то капусты, и раздумывала, насколько сильно она голодна.
– У вас есть соль? – спросила она.
Мишка понимающе кивнула и пошла к небольшой тумбочке.
– Так вот, отвечая на твой прошлый вопрос, – сказал Гумилев Натке, – Нет, китами я не занимаюсь. Приплыл сюда не за ними.
«А ради чего тогда?» спросила мысленно Натка. Сердце ее странно скакнуло, на миг унеслось вперед, а затем вернулось в привычный ритм. Она поняла, что предвкушает от него определенный ответ. Мишка тем временем принесла соль и поставила покрытую сажей солонку прямо перед ее миской.
– Ого, как тебе Мишка услуживает, – удивился Гумилев, – Она вообще нелюдимая у меня. Как куда-нибудь придем, она обычно сама по себе, не разговаривает ни с кем. И уж точно соль не носит.
Под золотом волосом словно набух огромный помидор. Мишка отвернулась в сторону и стала вертеть вилкой в руке. Натка поняла, что слова отца ей совсем не по нраву. Гумилев же продолжал:
– Это я виноват. Никогда не думал, что детей заведу. А потом встретил одну женщину тут, на Командорских. Гидрологом была, ненадолго приехала над проектом работать. Через год появилась Мишка. Летали в Камчатский, других родильных домов тут нет. Не повезло, мать при родах умерла. Мишка с тех пор везде со мной, не на кого оставить.
Он говорил об этом так спокойно и отстраненно, словно все это происходило не с ним. «Что за человек такой?» подумала Натка, чувствуя, как подступает к горлу окаменевшее сердце, «Такие вещи говорит при своем ребенке. Это же равносильно сказать, чтобы она вовсе не родилась. Будто она обуза для него. Или кукла какая». Мишка сидела, уперев кулачок в подбородок и крутила вилку в свободной руке. Судя по всему, к подобным речам папы она уже привыкла.
– Значит, не за китами здесь? – Натка поспешила переменить ход беседы.
– Нет, – повторил Гумилев и нанизал на вилку огромный шмат борщевика. Поднес вареное растение к губам, но есть пока не стал.
– Папа сюда новый вид открывать приехал, – сказала Мишка.
– Новый вид! – воскликнула Натка. – И какой же?
Гумилев отложил борщевик, так и не отправив его в рот. Махнул огромной и широкой, будто ласт кита, ладонью, сказал:
– Вид это громко сказано. С этим островом интересная история связана. И я давно хотел в ней покопаться.
– Расскажи ей, папа, – подначивала Мишка.
– Я же рассказываю. Не перебивай. Наташа, скажи мне, сколько обитаемых поселений есть на Командорских?
– Ну Никольское, – протянула она и задумалась. Географию Командорских она изучала перед полетом, но сейчас все словно вылетело из головы.
– Можешь не думать. Это и все, – улыбнулся Гумилев, – Действительно, Никольское – единственный поселок на Командорских, на острове Беринга, самом крупном в архипелаге островов. Помимо Беринга, есть также острова Медный, Топорков, Арий Камень и Безымянный. Безымянного нет в атласе и упоминаний о нем тоже нет. А между тем, именно на этом острове мы сейчас и находимся.
– Но почему так?
– Постой, не гони. Я у тебя спросил, сколько сейчас поселений. Ответ – одно. Но в советское время было три. Кроме Никольского, было также село Преображенское – располагалось на Медном острове. И было еще село Отрадное вот на этом самом острове, где сейчас мы. Там жило по 100-200 человек, в основном, алеуты. Но в 1970-х годах оба поселка эвакуировали. Жителей переселили в Никольское. Преображенское и Отрадное стали необитаемы. А все потому, что в Отрадном люди стали сходить с ума.
– Что значит «сходить с ума»?
– Например, они уходили в море и топились там. Своим говорили «Море меня зовет». Другие просто сидели на земле, громко смеялись и будто с кем-то разговаривали. На слова других не реагировали. Пребывали словно под куполом в своем мире. Один алеут спрыгнул со скалы, а до того, как это сделал, сказал, что следует за своим отцом. А отца его уже давным-давно не было в живых.
– Ужас какой… Серьезно?
– Ну что я, врать стану. Тогда власти что подумали – совсем рядом ведь американцы, там на горизонте уже их острова начинаются. Тогда еще между нами и Америкой шла Холодная война, ходили слухи о самом безумном оружии, в том числе ультразвуковом. Власти подумали, что это американцы испытывают новые технологии на местных алеутах, возможно, через спутниковые волны, и быстро эвакуировали оба поселка. В официальной прессе, конечно, написали, что село упразднено для ускорения экономического развития.
– И что потом?
– Да ничего. В Никольском все спокойно было, никто с ума не сходил. Но обратно на Медный и Безымянный никого не переселяли, потому что вот это уже было бы экономически затратно.
– Подождите. Вы сейчас мне такую сверхсекретную штуку рассказали просто так, за завтраком?
Между опухшими веками и дряблыми мешками кожи биолога родился снисходительный взгляд.
– Я тебе рассказал, не потому что я дурак, – усмехнулся он, – А потому что это все чушь. Дело не в американцах и не в секретном оружии. Я думаю, причина сумасшествия местных была биологической.
– Поняла, – заключила Натка, – Вы приплыли сюда найти эту причину.
– В заповеднике закрывают глаза на то, что произошло пятьдесят лет назад, а меня тайна Безымянного заботила все эти годы, – продолжал Гумилев, – Мне тогда восемь было, и мы с мамой жили в Никольском. До сих пор помню корабли с Медного, откуда выходили недоуменные алеуты. Здесь много странного. Взять вот то, что ты говорила – острова нет на картах. Да это потому, что со спутника его не видно. Эхолокация показывает пустое пространство над водой, только подводный камень. Согласно всем приборам измерения, Безымянного просто не существует.
– Это невозможно.
– Действительно, в наш век, когда географические объекты измерены до мельчайших деталей, ты точно знаешь глубину океана в том или ином месте, высоту горы там-то или там-то, остров, которого нет, воспринимается дикостью. Но факт остается фактом – мы сейчас на острове, который не нанесен ни на одну карту.
– Ну хорошо… – сказала Натка, – Почему вы думаете, что это явление биологическое?
– Девочка моя, это мое предположение. На самом деле, я понятия не имею о природе этого острова. Может быть, здесь вовсе нарушены законы физики…
– Да бросьте! – не выдержала Натка.
– Я не шучу, – сухо сказал биолог, – Марина, мама Мишки – я сказал тебе, что она гидрологом была. Так вот, мы плавали с ней на Безымянный один раз. Она сказала, что такой туман, как здесь, физически невозможен.
– Тогда остров тоже был в тумане?
– Да он всегда в тумане, – Гумилев словно изрекал общеизвестную истину, – Когда ты ни приплыви сюда, он клубится и клубится. Утро, день, вечер – неважно. И дело не в том, что здесь всегда дожди и пасмурно. Этот туман состоит не из воды. Он не оставляет следов ни на какой поверхности. Под микроскопом не видно капелек.
– Вы меня разыгрываете? – не выдержала Натка.
– Ты еще спроси, правда ли я биолог, – пожал плечами Гумилев.
– Сейчас папа говорит правду, – сказала Мишка, глядя Натке в глаза.
Вот Мишке Натка верила безоговорочно. Такая, как она, не станет принимать участия в дурацких розыгрышах. Такая, как она, даже врать не умеет, наверно. Будто пытаясь схватить выпадающие из рук катушки с нитками, которых она взяла слишком много, Натка протараторила:
– Если… если все, что вы говорите, правда… если остров не видно с неба, если локаторы не берут, если тумана нет, но он есть, если люди сходили с ума… То здесь не вы один должны быть, а ватага исследователей! Физики, химики, биологи, да еще куча кого!
– Согласен, – кивнул Гумилев, – Да кто же поверит в такую чушь, что я сказал? Если принять это на веру, то сколько фундаментальных законов, на которых основано наше изучение мира, нарушено?
Натка не ответила.
– Понимаешь, ученые, особенно современные ученые – это люди, для которых два плюс два всегда будет четыре, а иначе они мыслить не могут. Им нужны готовые системы. Открытые за них кем-то великим законы, которые позволяют поддерживать стабильность картины мира, где все можно измерить и подсчитать. А когда они сталкиваются с тем, что выбивается из этого, такое явление становится «слепым» пятном. Может, мы на него посмотрим, но позже. А лучше и вовсе забыть. Потом впихнем в устойчивое мировосприятие «задним» числом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71038084?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Антон Волков
Девушка по имени Натка отправляется на Командорские острова с единственной целью – отыскать загадочное животное, которое когда-то видел ее отец. Айлатка, как он назвал его, может быть неизвестным науке видом, и таким образом Натка хочет увековечить память отца. Однако она не знает, что остров, на который она плывет, скрывает совсем другую тайну. Он привлекает внимание биолога, капитана корабля, а также девушки-волонтера. Для каждого из них на острове приготовлено свое откровение
Антон Волков
Остров айлатки
День 1
Она проснулась от мерного покачивания и громких ударов, будто кто-то настойчиво стучал в дверь. Сквозь сон Натке почудилось, что она еще дома, в спальне своей квартиры, а к ней пытается войти мать. Но в рождающейся постепенно и заполоняющей весь горизонт непроницаемой синеве она не узнала родного дома. Она лежала, укутавшись в потертую парку, голова и плечо ее онемели от неудобной спальной позы. Расправляя и сжимая пальцы в кулак, стараясь вернуть чувствительность в ставшую чужой руку, она схватилась другой ладонью за выглаженный волнами деревянный край лодки, подтянулась и села на изрытую трещинами потемневшую седушку.
Холодная вода билась о край байдары, вспенивалась и с шумом откатывала назад, в бескрайний простор Тихого Океана. Натка увидела, как из покрытой белыми изломами водной тьмы рождались, постепенно нарастая, белые колесницы. Они яростно налетали на суденышко, где сидела девушка, разбивались, а затем рождались вновь, продолжая нападение. Одна из волн разбилась россыпью водных осколков, они разлетелись в воздухе над головой Натки прозрачными сверкающими кристаллами. Она ощутила множество тонких прикосновений на щеках.
Натка никогда еще не видела такого огромного водного простора вокруг себя. Картина грязно-перламутрового неба, переходящего в штурм белесых воинов на постоянно ломающейся плите вод, внушала не страх даже. Это был первобытный трепет животного, оказавшегося в новой для себя стихии. Сердце ее схватила изнутри невидимая рука и судорожно стала рвать наружу. Подобное чувство раньше она испытывала, только когда ее, семилетнюю, захватил в поле ржи ливень с грозой. Над головой тьму испещряли прожилки молний, а она хоронилась среди колосьев, по которым на землю стекала вода. Мощные капли насквозь промочили одежду, поток воды заливал глаза. Но самым страшным был гром, неизменно следовавший за еще более жуткими образами – это были ярко-белые изрезы среди черноты туч. Они снисходили с неба прямо до сельской дороги. Внезапно ее родной дом, где она любила беззаботно проводить дни, нежась в лучах солнца среди тучных зарослей кабачков и помидоров, стал страшным и опасным местом. И именно в тот момент она поняла безразличную жестокость природы. Тогда она же и осознала в себе животное, поняла, что тело ее создано не для удовольствия и неги, а для выживания.
Но как выжить в таком холодном безбрежии? Чем дольше она смотрела вдаль, тем больше она проваливалась в это ощущение безысходности и страха. Чтобы уйти от него, нужно было сместить внимание на что-то другое, успокоить вновь пробудившееся животное, которое хочет лишь выжить. Она плотнее сжала тонкими длинными пальцами край лодки, но ладонь ее соскользнула вниз, она почувствовала подушечками гладкую поверхность, словно прикоснулась к коже морского животного. Это была старая байдарка, которую местные алеуты делали из деревянного каркаса и моржовых шкур. Острым носом она вспарывала пропасть воды перед собой, храбро несясь вперед. Этому сооружению человеческому и дела не было до сокрушающей мощи природы вокруг себя. Не думал об этом и алеут, налегавший на весла. Он сидел прямо перед Наткой, его широкие плечи и крепкие узловатые руки ходили вперед и назад, прокручивая длинные весла.
Федор. Это русское имя настолько же не вязалось с его внешностью, как и одеяние – с представлениями девушки об алеутах. Под коротко постриженным ежиком волос выступали борозды морщин на мясистом лбу. Под скошенными к переносице глазами виднелись мешочки, которые в пасмурном свете Командорского солнца казались подкрашенными линиями, словно у Федора была боевая раскраска. Под глыбой носа плелись корни выбеленных усов, ниже переходивших в бороду. Из-под густых волос выглядывала только нижняя губа – красная и сухая, изъеденная трещинами от соленого воздуха.
Федор был единственным, кто согласился отвезти Натку на Безымянный. Корабль Зорина и Леры задерживался, а без них основная работа, для которой она приехала, не началась бы. Однако Натке не сиделось на месте в тихой безсобытийности Никольского – единственного поселения на острове Беринга, куда она прилетела неделю назад на старом кукурузнике из Петропавловска-Камчатска. Можно было поплыть на корабле от заповедника, но уже в порту она получила сообщения от Зорина, своего куратора, что корабль только что отплыл. Ей оставалось только шагать к месту отлета. Прождав день, томясь в ожидании вместе с другими пассажирами, она села в кукурузник и улетела на Беринга.
По телефону Зорин сказал, что ждать прибытия корабля надо будет несколько дней. «Пережди у ребят на Северном мысе, можешь из будки понаблюдать за китами, тебе это интересно будет», сказал он. Она вспыхнула от неприкрытого снисхождения в последней фразе. «Тоже мне, думает я городская девчонка, только и приехавшая поглазеть на диковины», закрутилась ее мысль. Тем не менее, она сразу пошла на Северный мыс, и даже толком не познакомившись с исследователями в низких деревянных домиках, полезла по лестнице наверх в будку. Китов, конечно, в те дни не было. Не было их и в другие дни. Общение с исследователями – девушкой-энтомологом и парнем-орнитологом – быстро исчерпало себя, поскольку Натка ничего не смыслила в биологии, а те сыпали терминами и вовсе не умели ничего объяснить популярным языком. Ей оставалось только убивать время, таская книжки из комнаты-библиотеки. Их использовали для розжига печки вместо дров, но Натка от нечего делать углублялась в любую попавшуюся книгу, будь то отсыревшая советская пропаганда или помятый томик Майна Рида. Так продолжалось несколько дней – почитать книжку, выйти вскарабкаться в качающуюся на ветру будку, чтобы краешком глаза увидеть китов, потом от разочарования, что не увидела, спуститься вниз, поглазеть на океан и вернуться в домик.
Наконец, энтомолог сказал:
– Ты знаешь, на Безымянный недавно Алексей Исаевич уплыл. Ему помощь бы понадобилась. Какой-то важный проект у него там. Может, сейчас и поплывешь? Чего Зорина ждать? Только лодка тебе нужна.
Натка отбросила читать про первый поцелуй влюбленной пары, вскочила на длинные тонкие ноги и вперилась в энтомолога пронзительным взглядом.
– Поплыву! – вскричала она. А потом осторожно спросила, – А кто такой Алексей Исаевич?
Ответа на этот вопрос она не знала до сих пор, потому что энтомолог только посмеялся и пошел искать «попутку» на Безымянный. Почему-то все алеуты в Никольском шарахались, только услышав название.
– Чего это они? – спросила Натка.
– Да предубеждение какое-то, не знаю, – пожал плечами парень.
Согласился только Федор. В мятом свалявшемся бушлате и могучих кирзовых сапогах он навис над ними обоими своим великаньим ростом. Натку это удивило, так как она сама могла похвастать метром девяносто. «Тулума», – поздоровался он с заискивающей улыбкой, в которой не хватало нескольких зубов. А потом махнул грубой, словно вытесанной из камня ладонью, подзывая девушку к каменистому берегу, где стояла его байдара. Она была как диковинный морской зверь. Лоснящиеся бока из шкуры морского котика скрывали каркас деревянных перекрытий, выглядевших как скелет и ребра. Перед острым носом лодки сновали птицы – топорки. Стая разом как один повернула к ним белые головы на черной шее, клубки волос по краям глаз выглядели будто строгие брови. Казалось, птица изучает и оценивает пришельца. Натка почувствовала, что вторгается в чужой для нее мир Берингии и застыла перед диковинным зверем. А Федор только крикнул что-то громко и широким взмахом рук отогнал топорков от своей лодки. Тяжело переваливаясь с лапы на лапу, словно возмущаясь такой наглостью, птицы пробежали по прибережным камням и, широко взмахивая крыльями, устремились в сторону океана.
Пока Натка зачарованно осматривала лодку, Федор достал из деревянного с шиферной крышей сарая два весла, бросил их внутрь и, упершись руками, стал подталкивать судно против набегавших волн.
– Сейчас поплывем? – не поверила Натка. А она-то думала, он ей просто показывает, а поплывут они потом.
– Чего ждать? Плывем так плывем.
Он был немногословен, и Натка поняла, что надо просто соглашаться. Иначе неизвестно сколько еще ждать Зорина. А ее дело не терпело отлагательств. Настолько не терпело, что, когда они сели и Федор впервые приложился к веслам, вонзив их в темную плоть океана, она с волнением спросила:
– А ты слышал… Нет, знаешь существо такое – айлатку?
У Федора прибавилось борозд на лбу, а глаза превратились в обращенные ребром монеты. Он улыбнулся – она поняла это по натяжению гладкой кожи на щеках, под бородой улыбки было не видно – и бросил:
– Алеуты, не айлатки.
Натка в разочаровании опустилась на дно лодки. «Он не понял», подумала она, «Да и как бы он понял? Айлатку видел только мой отец». Но об этом было еще рано думать. Они не приплыли на Безымянный. Она повернула голову назад, в сторону отдалявшихся камней, полоски редкой травы, над которыми кружили черные пятна бакланов и топорков, и ее вдруг охватил озноб. Но не тот, физический, озноб, когда налетает холодный ветер, а ледяная вода окатывает неразогретое тело. Это был озноб, идущий из глубины ее тела, зарождающийся где-то в недрах ума. Озноб от предвкушения таинственного и неизведанного, что ждало ее там, на Безымянном. Она повернулась обратно, впустив в свои глазницы безбрежье океана и серую пелену неба, сливавшуюся у горизонта с водой. «А знает ли он точно, как плыть?» мелькнуло в ее голове, прежде чем она заснула.
Теперь Натка смотрела на Федора, прокручивая в голове все события минувших дней. «Немудрено, что я не помнила всего этого. Когда засыпаешь в непривычном месте, голова не сразу понимает, где находится тело», думала она. Ей не хотелось думать, что тело ее дало команду ко сну из-за страха. Страха перед неизвестным, перед океаном и перед островом, который теперь темной глыбой возник за спиной Федора. Он казался продолжением его бушлата – утесы и изгибы словно вырастали из великана-алеута.
В этом острове было что-то странное. Если Беринга порос травой и низенькими деревцами и кустиками, из гряды которых вырастали поселения, то Безымянный ощетинился острыми скалами, от которых к воде спадали бледно-желтые дюны песка. Из пены океанской воды вздымались базальтовые скалы, словно оборона крепости. За угрожающими выступами скал в белесой мгле тумана виднелись прожилки мха и тьма пересохших речных протоков. Изрезанная в прошлом ручьями земля острова напоминала старую потрескавшуюся кожу. Натка не видела всего острова целиком – стоявший туман скрывал все за грядой скал. Но она отчетливо видела столп света, который спускался от неба куда-то вдаль. В этом месте солнце пробило пелену в тропосфере и, словно компенсируя недостаток света, направило всю свою мощь в эту точку – в самую гущу туманной мглы, скрывавшей остров. Девушка зачарованно смотрела на это странное явление.
Федор перестал грести и оглянулся. Около минуты он осматривал берег, решая, с какой стороны лучше подплыть. Лодка покачивалась на сильных волнах, а ветер рвал края курток, выхлестывая их за края байдарки. Он обернулся к Натке, прицокнул языком и снова налег на весла.
– Все нормально?! – спросила она, встревоженная его видом.
Он сначала не расслышал ее за ударами весел и плеском воды, но затем по движениям губ понял ее фразу, накренился и тоже прокричал:
– Я сбоку зайду, там есть бухта.
Он задумался, прикусив губу, поглядел на дно байдары, словно не решаясь произнести что-то еще. Натка поняла, что при виде острова его что-то встревожило. Она почувствовала эту тревогу интуитивно и подумала, что лучше бы он сейчас не соврал, иначе она тоже будет тревожиться.
– Осторожно, – пробормотал алеут, поглядев на нее. Тревоги во взгляде не было, сказал он это тоже спокойно. Говорил, словно это было дружеское предупреждение.
И он показал пальцем в сторону столпа света над островом.
– Туда не ходи никогда, – сказал он, глядя ей прямо в глаза.
«Но почему?» подумала она, но не спросила. Только согласно кивнула. Федор снова взялся за весла, и они пошли в обход щетины скал. «Я пойду туда с одной оговоркой», перебирала мысли Натка, «Только если там может быть айлатка». Вскоре огромный каменный гребень заслонил вид острова. Перед Наткой будто вздыбился плавник исполинской древней рыбы, которая окаменела, выплыв на поверхность, и оставила только расправленные щетины над водой. Камни расправлялись исполинским веером, оправленные вуалью из мха. Вот-вот, под темными волнами, гигант оживет, плавник расправится, и вся эта невероятная глыба занырнет вниз, разнося в стороны волны, которые сметут и ее, и эту лодчонку Федора. Натка испугалась от этой мысли, отвернулась от скал и, запахнувшись поглубже в парку, свернулась на дне лодки.
«Интересно, а насколько большой этот остров?» подумала она, «Я ведь даже не знаю, где искать. Хотя вроде он поменьше Медного будет, а тот меньше Беринга, куда я прилетела». Потом она решила, что расспросит этого биолога про размеры острова и его ландшафт. Если он там уже несколько дней, то наверняка уже освоился. Над головой клубьями гнездился туман. Заморосил редкий дождь. Натка снова начала дремать в убаюкивающей колыбели лодки, когда из дремоты ее вывел резкий толчок.
– Приплыли! – крикнул Федор, бросая весла.
Он шумно дышал и, по виду, сам был рад, что они, наконец-то приплыли. Натка высунула голову – они пристали к шелковистому светло-коричневому пляжу, который облизывал прибой. Позади них смыкались копья скал, окружавшие эту естественную бухту. Словно стражники ограждали единственный вход на остров. Натка расправила тело, возносясь на тонких высоких ногах. Лодыжки мгновенно свело от долгого сидения в неудобной позе. Она снова пригнулась, обхватив бедра. Федор выбрался из лодки, подошел к ней и неожиданно стал массировать ей ноги. Добродушное и участливое выражение его лица говорило о том, что он действительно хотел помочь, а не просто потрогать женского тела. Массаж алеута действительно хорошо помог. Она соскочила на берег, большие трекинговые ботинки сразу увязли в мокром песке.
– Сапоги надо было брать, – прицокнул Федор, – Что ж ты сразу не сказала, я бы дал.
– Ладно, у биолога возьму, – махнула рукой Натка.
– А где он сам-то? – спросил Федор. – Куда идти, знаешь?
Натка, конечно, не знала. Если подумать, все, что происходило, было страшно спонтанным – вопрос орнитологу, их попытки найти лодку, Федор и это плавание. Еще утром она читала книжки, изнывая от скуки, а сейчас в неизвестном месте ищет неизвестного человека. Впрочем, ей было не привыкать. Натка давно поняла, что не рождена для рутинной городской жизни, где все выверено, известно и высчитано за тебя. С детства она жадно слушала рассказы отца, который приезжал несколько раз в год домой – о просторах Тихого океана, о дружелюбных алеутах, об исполинах-китах и играх касаток. Отец работал ихтиологом в Командорском заповеднике и большую часть времени проводил на островах. И она думала, как хорошо было бы поехать с отцом, но почему-то он никогда ее не брал с собой. Натка думала, что дело было в ее матери. Ей никогда не нравилась работа отца и что он все время отсутствует. Порой девочка даже не могла понять, как сошлись два таких непохожих человека. Мать была обычной женщиной, с женскими интересами – смотрела сериалы, ходила на работу в магазин продуктов, ухаживала дома за растениями. Зарплата отца была не такой большой, и Натка не могла представить, что они поженились из-за денег. В то же время она ясно видела сказочность – а по-другому и не сказать – этого ярко улыбавшегося мужчины, с лоснящимся загаром и полными солнца глазами. Он источал радость жизни, которую почерпнул там, на островах, а потом делился ею с дочкой и женой. Возможно, поэтому мать Натки терпела его отсутствие, ведь каждый визит был событием, зарядом давно севшей батареи. И потому также она не хотела, чтобы Натка ехала с ним – она завидовала, что дочка будет наслаждаться компанией этого мужчины без нее.
А потом отца не стало – рак легких на последней стадии. Натка с ужасом смотрела, как вся энергия уходит из его стройного тела. Мать смотрела на его увядание с плохо скрываемым отвращением, и Натке стала противно от этого. Один раз она даже закричала ей: «Да ты его никогда не любила!», за что получила огромную затрещину, от которой неделю болела челюсть. Сама она не отходила от его постели, вся в слезах, ловя последние моменты общения с самым важным человеком в своей жизни. Отец не пытался бороться – болезнь обнаружили на последней стадии – и смерть он встречал достойно. В его глазах не было страха, в голосе – заискивания жажды жизни. «Пора значит пора», говорил он тихо. Натка смотрела в его глаза и понимала, что сейчас он там – в буранах Тихого океана, плывет на лодке, всматриваясь в океан. За несколько дней до смерти он рассказал ей об айлатке.
«Послушай», – кашляя, с трудом выдувая из легких воздух, говорил он, «Я такого зверя там видел, трудно поверить. Были мы на Безымянном в последний раз. Ну там, откуда всех выселили в Советское время. Мало кто туда плавает. Есть там наблюдательный пост за китами, от старой научной экспедиции. Так вот, я пошел с командой, они за кашалотами наблюдали, а я искал, где лосось нерестится. Только работой я так и не занялся. Диковинный это остров, скажу тебе… Что-то звало меня внутрь. Однажды утром я встал и долго бродил по изломам и холмам. Не знаю сам, чего искал. Рыб же на суше нет, сама знаешь. И все какой-то свет струился и было так тепло. Я взмок, сбросил с себя куртку. А сам думаю: как же так? Какие холода здесь, а на острове так тепло? Но было так тепло и солнечно, а передо мной поляна цветов раскрылась. И вот тут-то самое странное и произошло. Из этих цветов расправились крылья, большие такие, как у чайки. Но только то была не чайка. Я поверить глазам не мог, когда увидел, что крылья эти несут змею. Она извивалась в воздухе, большая была такая, что питон. Хотя я питонов только в зоопарке видел. Только без окраски – серая вся. А глаза, такие желтые с узкими монетами зрачков – в меня вперились. И вот подлетела эта животина ко мне, а я только рот раскрыл, смотрю на эту диковину. Змея язык высовывает, неподвижно на меня смотрит. А потом взлетела и унеслась куда-то в холмы. Я хотел за ней, но тут меня окликнули. Экспедиция меня целый день искала, им пора было уплывать. Я никому не рассказывал об этом, все равно бы не поверили».
Натка видела, что отец не врал, это была не байка или сказочка, чтобы ее развеселить. Она давно знала его, чтобы почувствовать в голосе и глазах настоящее воспоминание. Но если он видел это существо, значит оно было реально? И если да, он должен был его открыть! Но проклятая болезнь высосала из него жизнь, лишила славы. Так думала Натка, прокручивая рассказ снова и снова в голове. Когда отца уже не стало, девушка твердо решила, что полетит на Командорские, чтобы отыскать зверя из его рассказа. Ее отец не мог уйти из этого мира просто так, неизвестный никому, кроме нее и жестокосердной матери. Его имя должно было остаться как исследователя, обнаружившего новый вид. За него это сделает Натка. Она полетит на Командорские, поплывет на Безымянный и будет искать, неустанно, день и ночь, эту причудливую змею с крыльями, чтобы открыть новый вид и, как первопроходец, дать ей имя – а имя это будет в честь ее отца. Одержимая этой идеей, она больше не могла думать ни о чем. Парни, работа, ипотеки и сытая жизнь типичного городского потребителя были призрачным миром, который не имел к ней отношения и с которым ей приходилось мириться в силу обстоятельств. Реальная жизнь ждала ее там, на другом конце огромной России, на маленьких клочках суши, оторванных от материка, куда отправлялись добровольно только отшельники или безумцы. Конечно, мать не понимала ее. Эта женщина вышла замуж за другого человека всего через несколько месяцев после смерти отца, продав огромный дом с огородом, принадлежавший ему. В глазах Натки она была подлым предателем, и она обрубила все контакты с этой женщиной. Мыкаясь по работам, экономя на еде и жилье, она за несколько лет смогла накопить на билет на Командорские из Москвы. Обратный ей был не нужен. Оставалось только договориться с заповедником, чтобы ее взяли волонтером. Отозвался человек по имени Зорин, который собирался на Безымянный наблюдать за китами. И теперь, после череды нестыковок и спонтанных решений, ей нужно было найти биолога в незнакомом месте.
– Да ты ничего не знаешь, – протянул Федор, глядя ей в глаза. Взгляд был смеющимся, добрым.
Натка даже не скрывала, что не знает. Она только кивнула головой, и алеут в ответ указал ладонью в сторону высившегося каменного кряжа.
– Поднимемся туда, посмотрим вокруг, – сказал он, – Если они где по берегу ходят, то мы их увидим.
Он посмотрел на пляж, к которому они пристали, и кивнул Натке:
– Видишь борозды там, на песке? Они тоже сюда на лодке приплывали. Значит, от этого пляжа недалеко ушли. А если даже со скалы их не увидим, пойдем в домик. Я, кажется, помню, где он. Я там переночую, а то уже поздно, в ночь через море не пойду.
Натка поблагодарила Бога – и орнитолога – за то, что он послал ей такого знающего проводника. Идти оказалось дольше, чем она поначалу оценила. Ноги утопали в полотне из кочек, расстилавшемся пологой стеной, из которой вырастали изрезы каменистых горок. Трава чавкала под ногами, уводя вглубь ботинок, и пару раз Натка ощутила в голени обжигающий холод. Подрагивая, она передвигалась почти вприпрыжку за топавшим напролом Федором и мысленно упрекала себя за то, что не взяла сапоги. Чем выше они поднимались по возвышению, тем реже становилась дерновина и тем чаще встречались темные крупные камни – лоснящиеся куски базальта. С каменистого кряжа постепенно открывался вид на северную часть острова, до того укрывавшегося за высокой грядой. Глазам Натки открылась долина, тянущаяся глубоко вдаль, исчезавшая в молоке тумана. Коричневые луга перебивались глазами спокойных озер, плавно переходивших в каменистую береговую линию. Натка подумала, что они вполне могли подплыть к острову и с этой стороны, вот только пришлось бы сбить ноги о неприветливые нагромождения валунов.
– Вон они там! – привлек Натку Федор, указывая пальцем в сторону луга.
Натка вгляделась и увидела в стороне, куда он показывал – у небольшого озерца прямо напротив океанского берега – две фигуры. Точнее, сначала она подумала, что фигура была одна – большая желтая точка. Но затем в единоцветии коричневого луга что-то нарушилась, будто кусочек пазла выпал из мозаики – и вскоре Натка поняла, что рядом с человеком в черном бродит фигура поменьше в одежде, сливающейся с цветом травы. Натка расправила вверх худые руки с пауками пальцев, замахала ими, что лопастями вертолета и стала подпрыгивать, по-детски отрывая ступни от земли и сгиная ноги в коленях.
– Э-ге-гей! – заголосила она, – Люююю-ди!
Федор благодушно рассмеялся. Точки вдали никак не отреагировали на ее крики. Скорее всего, они даже не видели Натку, а шквальный ветер, дувший прямо в лицо, хватал слова и бросал ей куда-то за спину.
– Пойдем спустимся к ним, – позвал Федор.
Вниз они сошли другим путем, по лестнице из камней, заботливо уложенной природой прямо к долине. Пустынное зрелище завораживало Натку. Она подумала, что, наверно, так выглядела первобытная природа, когда жизнь только выбиралась из океанов. Не было деревьев, не было цветов. Только цепкая паутина травы жадно втягивала из скудной почвы воду, щедро оставленную реками, которые в достатке текли давно на Командорских. Когда-то здесь был безжизненный серый камень, но за череду столетий реки и ветра сточили его, образовав долину, а после за дело взялась флора. Раскинувшемуся перед ней ландшафту было далеко до пышных лесов и возделываемых человеком посадков – нет, это была написанная жизнью картина выживания, на этом отдаленном клочке земли оно особенно оголялось. Натка подумала, до чего хрупка жизнь – ведь эти камни стоят уже миллиарды лет, да и будут стоять еще дольше. Растениям, которые появились задолго до животных, всего 500 миллионов лет, и их не станет, стоит лишь погаснуть солнцу. А что будет камням, этим памятникам древней истории Земли?
Желтое пятно по мере приближения оформилось в высокого седого мужчину. Он заметил их и поднял руку в знак приветствия. Рядом с ним, в красном комбинезоне и высоких, по голень, сапогах, стояла девочка лет двенадцати. Она повернулась в сторону незнакомцев, и Натка сразу почувствовала осторожный оценивающий взгляд ясных голубых глаз. Это был не взгляд ребенка – она сразу интуитивно поняла, что девочка намного обгоняет свои года.
Мужчина держал в руках блестящий термос, он поднял его, когда Натка и Федор подошли близко. Вместо приветствия он предложил им по глотку. Натке пить хотелось, потому она жадно приложилась к горлышку. Кислый, терпкий вкус опалил ей глотку – это был облепиховый отвар без всяких подсластителей. В обычной ситуации она бы давно скривилась, но тут ей захотелось пить еще и еще, следуя зову внезапно пробудившейся жажды. Затем разум все же взял вверх, она устыдилась своей жадности и протянула термос Федору.
– Пейте, пейте все, – махнул рукой мужчина, дружелюбно усмехаясь, – В домике есть еще. А ты будешь Наталья Петрова, верно понимаю?
Натка кивнула и в ответ спросила:
– Алексей Исаевич?
– Именно он, к вашим услугам, – он был рад, что к нему обратились по имени-отчеству.
– А как фамилия ваша?
Он чуть смутился. Понял, что Натка не из уважения его так назвала изначально, а просто не знала, как обратиться к нему по-другому. Но смущение это было секундным.
– Алексей Гумилев, – представился он, – Профессор биологических наук. Заместитель директора по научной работе в Командорском заповеднике. Также одно время преподавал в СПбГУ на кафедре биологии.
Теперь пришел черед сконфузиться Натке. Она поняла, что перед ней кто-то важный, да еще большой человек в иерархии заповедника, который ей и помог попасть сюда. Формально, она приехала как волонтер, а значит, была подотчетна в том числе Алексею Исаевичу.
– Извините, – пробормотала она, – Я не знала…
– Да брось. Можешь меня Алексей звать. Или как тебе удобно. А это Мишка.
Он посмотрел на девочку, точнее на то место, где она стояла. Потеряв ее из вида, он покрутил головой, пока не нашел у себя за спиной. Она словно укрывалась от незнакомцев. Девочка недобро взглянула на Гумилева, потом перевела взгляд на Натку и, утверждая свою силу, четко выговорила:
– Я Михаила. Что ты меня, папа, так дурацки зовешь?
«Вот это да», подумала Натка, жадно рассматривая девчушку. На первый взгляд это была невинная маленькая девочка, с широким лбом, светлыми глазами и пунцовыми губками – с такими сюсюкаются родители и дарят куколки каждый год. Но стоило присмотреться к ней, и тогда смотрящего окатывала волна холода от ее пронзительного взгляда и слишком сильно сжатых кулачков, которые она прятала в карманы или за спину. Натка почудилось, что она видит не человечка, а одного из обитателей Командорских – неведомого зверька, который сжился с экосистемой и только притворялся человеком, чтобы втереться в доверие к этому простодушному виду. Она бы не удивилась, увидев, как Мишка ловит в воде рыбу или охотится за насекомыми в траве. В ней было что-то от звереныша, насильно взятого на поводок, но которому не терпится сорвать с себя оковы. Они смотрели друг другу в глаза около минуты и между ними установился бессловесный контакт. Натка понимала Мишку и также понимала, что ее не знает собственный отец, судя по тому, как он улыбнулся, заслышав ее отпор. Мишка отвела глаза, размышляя, что может нести понимание Натки в ее жизнь. Друг она или враг? Натка поспешила ее ободрить.
– Михаила – классное имя! – воскликнула она, – Давно тут с папой?
– А ты как думаешь? – съязвила девочка, но легонько улыбнулась, – Я жила и выросла на Командорских. Куда он – туда и я.
– Ну ладно, разговоры потом, – сказал Гумилев и кивнул алеуту, – Федя, допил? Пойдем к нам, переночуешь.
С рассеянным видом он повернулся к ним спиной, сунул руки в карманы и пошел вдоль озера к холму, ведущему вглубь острова. Полы желтой парки развевались на ветру, делая его похожим на огромную цветастую птицу. Натка невольно взглянула в небо, туда, где она видела столп света, саблей пронзавший остров. Но сейчас там было темно. Редкие лучи солнца долетали со стороны океана – близился закат.
– Что ищешь? – донесся до девушки вкрадчивый голос.
Снова этот острый взгляд Мишки.
– Я тоже видела этот свет, – сказала она.
– И что? Ходили вы туда?
– Папа хочет пойти. Но я его отговариваю.
– Почему?
– Потому что тогда мы все умрем.
И, не сказав больше ни слова, она развернулась и, высоко ступая ногами по живому веретену мха, пошла вслед за отцом.
День 2
Натка почти не спала. Ей мешал рев ветра, который бился о стену покосившегося деревянного домика. Кровать с проржавелой сеткой и худым влажным матрасом постоянно скрипела, стоило ей пошевелить рукой или ногой. Эту ночь она просто пролежала в тишине, рассматривая потолок. Заснула только под утро, когда на стене из окна редкие лучи солнца наляпали желтый прямоугольник.
Гумилев с Мишкой вчера привели ее с Федором в старый дом научного сотрудника, располагавшийся на северной оконечности острова. Неподалеку стояла и небольшая вышка – пункт наблюдения за китами. Из раскрашенного в голубой домика с покатой деревянной крышей вырывалась стрела антенны, острым когтем пронзая картину пасмурного неба. Домик был сложен как избушка и, скорее всего, по тому же методу – Натка особенно не разбиралась в местной архитектуре. За годы простоя краска облупилась и выветрилась, словно у домика было заболевание кожи – остов был испещрен рваными пятнами, обнажавшими отсыревшее дерево. Перед входом в дом стояла покрытая ржавчиной жестяная бочка, полная до краев воды. Со всех сторон дом обступали низкие кустарнички, и, чтобы пройти ко входу, приходилось широко шагать, придавливая листья к земле.
Видимо, биолог сам был здесь недавно, и ничего в доме не было обустроено. За порогом в Натку впился затхлый запах пыли и плесени. В домике было всего две комнаты, не считая небольшую прихожую. В первой, с окнами, выходившими в сторону океана, стоял низенький стол и пара табуреток. У стены стояла печь-буржуйка, черный домоход которой выходила из потолка. Рядом были свалены дрова, большинство были отсыревшими. Видимо, из-за этого рядом валялись в великом множестве книги с выдранными страницами. Для любившей читать Натки поначалу это было кощунство, но она еще на Беринга привыкла, что книги здесь для розжига. Во второй комнате с одной стороны высились деревянные, топорно сбитые нары с побледневшими и выцветшими матрасами. В одном из них был разорван край, из которого торчали грязные ватные потроха. Напротив стояли две сеточных кровати, также с матрасами. На одной из них и провела ночь Натка.
Она проснулась от запаха чего-то вареного. Дом наполнился горячим паром, валившим со стороны печки. Натка, потянувшись, встала. Тело ломило, голова была ватной, а нос полон соплей. «Простыла чуть», подумала она, чувствуя, как валится обратно на жесткий матрас. Силой воли она заставила себя встать на ноги. У нее всегда было правило: если чувствуешь себя больной с утра, разогрейся хорошенько и начни что-то делать. Если болезнь уходит, то это просто трюки ленивого ума. А если нет, то действительно придется отлежаться. Натка надеялась, что это именно первый случай: боязливое тело просто избегает действий в новом для себя места, ища комфорта во сне и постели.
Она прошла на «кухню» – так она стала называть место, в котором стояла печка. На широкой чугунной поверхности стояла широкая алюминиевая кастрюля с вмятиной на боку. Поверхность воды в ней бурлила, сквозь лопавшие белые пузыри проступало что-то коричневое и сново ныряло внутрь, в недра пены. На столе в другой кастрюле, поменьше, лежало нечто длинное, темное и склизкое. Натка поморщилась от йодистого запаха, который плотным потоком ударил ей в нос, стоило наклониться над этой странной кучей. Рядом с кастрюлей стояли жестяные миски и тарелки, лежали вилки и ложки. Судя по всему, все готово было к трапезе. «А где же все?» подумала Натка, оборачиваясь обратно в сторону кроватей. Вчера Федор вскарабкался на нары, а теперь его место было пустым. Значит, он уже ушел. Девушка схватила с крючка у входа парку, накинула и вышла в утреннюю морось.
Был август, но погода на острове напоминала осеннюю. Капал редкий дождь, порывы ветра с океана подхватывали крупинки воды, орошая ими куртки, бросая в лицо. Позже Натка поняла, что в этом месте ветрено всегда. Не было ни дня с момента ее приезда, когда бы ей не приходилось топать против невидимого полотна, окутывавшего и тянувшего за собой. Солнце появлялось обычно только на закате, рассекая желтой нитью полоску воды, превращая воду и волны в бархатистые силуэты. И тем страннее было вчерашнее явление столпа света. Натка оглянулась, вспоминая, где она видела его вчера. Но глухую пелену тумана, покрывавшую каменный исполин, сейчас ничего не нарушало. Травяной луг просто растворялся вдали, переходя в рваную белую пенку, а где-то за ней виднелись очертания холмов и скал.
– Ты уже проснулась, – услышала она жизнерадостный голос.
Рядом с ней стоял Гумилев. Наверно, он стоял за домом, а пока она оглядывалась, незаметно подошел.
– Пойдем тогда завтрак есть, – сказал он, приглашая обратно в домик.
– А что это там варится? – спросила Натка.
– Все, что можно здесь найти. В кастрюле борщевик, на столе морская капуста. Сделаем салат.
– Борщевик? Он же ядовитый.
– Это смотря какой. У нас в кастрюле сибирский, он как капуста.
Из-за стены дома вышла Мишка. Она процедила с холодным выражением лица:
– Я тоже терпеть не могу это есть.
– А ты чего привередничаешь? Вечером приплывет Зорин, наешься до отвала.
– Да я съем. Просто говорю, что не люблю.
– Зорин приплывает вечером? – уцепилась Натка за слова биолога.
– Должен, – он пожал плечами, – Им от Камчатска сюда три дня плыть, но они еще делали крюк. Так что должны быть вечером. Я тоже на них рассчитываю – у них все оборудование, не только еда. Без генератора особо не поработаешь в этих потемках. А ты чего с ними не поплыла? Он говорил о тебе, я думал возьмет на борт.
Натка рассказала, как она опоздала на корабль и вынуждена была лететь в Никольское «кукурузником».
– Вот оно что, – пробормотал Гумилев, – Тогда тебе тоже ждать его остается. Как никак, он твой начальник. Ты же за китами наблюдать приехала?
Это была ее «официальная» причина приезда на Командорские. Конечно, в качестве волонтера она должна была делать все, о чем ее попросят, но она уговорила взять ее под крыло Владимира Зорина, занимавшегося косатками и китами. Она не могла выложить сразу, что ищет айлатку, полумифическое существо. Ее бы подняли на смех. Нужно было попасть на Безымянный под другой причиной, а по телефону ей удалось выведать, что сюда плывет экспедиция Зорина. Но вот по какой причине здесь Гумилев? О нем она даже не слышала. Можно ли ему рассказать про айлатку? Он, как биолог, должен знать, как найти это редкое создание. А может, он ее уже видел. Эта мысль слегка огорчила Натку, ведь тогда честь первооткрывателя переходила ему, оставляя ее отца в безвестности. Она решила окольным путем выведать, что он тут делает.
– Да, за китами, – сказала она, – Вы тоже?
Он засмеялся. Гумилев был уже в возрасте, Натка дала бы ему около 50 или даже 60 лет. Морщины на лице выглядели как дряблая китовая кожа, а крупная родинка над губой напоминала прицепившийся полип. Сам биолог был человеком тучным, но только у основания. Относительно обычная грудь переходила в округлый живот, словно тело его было посажено в огромную бочку.
– Вы там долго стоять будете? – послышалось из дверного проема бурчание Мишки, – Вода вся почти выкипела.
Локон золотистых волос выпадал из темноты под лучи редкого солнца. Натка вдруг подумала, какие у девочки красивые вьющиеся волосы, и она всегда хотела себе такие же. У нее-то были редкие, сухие и ломкие. Даже не завьешь особо. Наверно, мать Мишки была очень красивой женщиной. Если задуматься, было довольно странно – биолог тащит свою маленькую дочь на далекий остров, где они живут вдвоем без света и нормальной еды. «И куда только ее мать смотрит?» подумала Натка.
Вместе с биологом она вошла внутрь. Мишка, словно хозяйка домика, уже раскладывала вязкую кашицу, бывшую листьями борщевика, по мискам. Туда же она щедро насыпала ламинарии из второй кастрюли. Подтащив табуретки к столу, она уселась первой и взяла вилку в правую руку. Но есть пока не стала: посмотрела на отца, словно ожидая приказа начать.
– Ну что ж, приятного всем аппетита, – прокряхтел Гумилев. Он уселся на табурет с некоторыми сложностями: из-за крупного живота ему пришлось чуть выставить в стороны руки, а во время приземления ухватиться за стол. Натка сидела перед своей миской, откуда валил пар и несло йодом с примесью не то вареного щавля, не то капусты, и раздумывала, насколько сильно она голодна.
– У вас есть соль? – спросила она.
Мишка понимающе кивнула и пошла к небольшой тумбочке.
– Так вот, отвечая на твой прошлый вопрос, – сказал Гумилев Натке, – Нет, китами я не занимаюсь. Приплыл сюда не за ними.
«А ради чего тогда?» спросила мысленно Натка. Сердце ее странно скакнуло, на миг унеслось вперед, а затем вернулось в привычный ритм. Она поняла, что предвкушает от него определенный ответ. Мишка тем временем принесла соль и поставила покрытую сажей солонку прямо перед ее миской.
– Ого, как тебе Мишка услуживает, – удивился Гумилев, – Она вообще нелюдимая у меня. Как куда-нибудь придем, она обычно сама по себе, не разговаривает ни с кем. И уж точно соль не носит.
Под золотом волосом словно набух огромный помидор. Мишка отвернулась в сторону и стала вертеть вилкой в руке. Натка поняла, что слова отца ей совсем не по нраву. Гумилев же продолжал:
– Это я виноват. Никогда не думал, что детей заведу. А потом встретил одну женщину тут, на Командорских. Гидрологом была, ненадолго приехала над проектом работать. Через год появилась Мишка. Летали в Камчатский, других родильных домов тут нет. Не повезло, мать при родах умерла. Мишка с тех пор везде со мной, не на кого оставить.
Он говорил об этом так спокойно и отстраненно, словно все это происходило не с ним. «Что за человек такой?» подумала Натка, чувствуя, как подступает к горлу окаменевшее сердце, «Такие вещи говорит при своем ребенке. Это же равносильно сказать, чтобы она вовсе не родилась. Будто она обуза для него. Или кукла какая». Мишка сидела, уперев кулачок в подбородок и крутила вилку в свободной руке. Судя по всему, к подобным речам папы она уже привыкла.
– Значит, не за китами здесь? – Натка поспешила переменить ход беседы.
– Нет, – повторил Гумилев и нанизал на вилку огромный шмат борщевика. Поднес вареное растение к губам, но есть пока не стал.
– Папа сюда новый вид открывать приехал, – сказала Мишка.
– Новый вид! – воскликнула Натка. – И какой же?
Гумилев отложил борщевик, так и не отправив его в рот. Махнул огромной и широкой, будто ласт кита, ладонью, сказал:
– Вид это громко сказано. С этим островом интересная история связана. И я давно хотел в ней покопаться.
– Расскажи ей, папа, – подначивала Мишка.
– Я же рассказываю. Не перебивай. Наташа, скажи мне, сколько обитаемых поселений есть на Командорских?
– Ну Никольское, – протянула она и задумалась. Географию Командорских она изучала перед полетом, но сейчас все словно вылетело из головы.
– Можешь не думать. Это и все, – улыбнулся Гумилев, – Действительно, Никольское – единственный поселок на Командорских, на острове Беринга, самом крупном в архипелаге островов. Помимо Беринга, есть также острова Медный, Топорков, Арий Камень и Безымянный. Безымянного нет в атласе и упоминаний о нем тоже нет. А между тем, именно на этом острове мы сейчас и находимся.
– Но почему так?
– Постой, не гони. Я у тебя спросил, сколько сейчас поселений. Ответ – одно. Но в советское время было три. Кроме Никольского, было также село Преображенское – располагалось на Медном острове. И было еще село Отрадное вот на этом самом острове, где сейчас мы. Там жило по 100-200 человек, в основном, алеуты. Но в 1970-х годах оба поселка эвакуировали. Жителей переселили в Никольское. Преображенское и Отрадное стали необитаемы. А все потому, что в Отрадном люди стали сходить с ума.
– Что значит «сходить с ума»?
– Например, они уходили в море и топились там. Своим говорили «Море меня зовет». Другие просто сидели на земле, громко смеялись и будто с кем-то разговаривали. На слова других не реагировали. Пребывали словно под куполом в своем мире. Один алеут спрыгнул со скалы, а до того, как это сделал, сказал, что следует за своим отцом. А отца его уже давным-давно не было в живых.
– Ужас какой… Серьезно?
– Ну что я, врать стану. Тогда власти что подумали – совсем рядом ведь американцы, там на горизонте уже их острова начинаются. Тогда еще между нами и Америкой шла Холодная война, ходили слухи о самом безумном оружии, в том числе ультразвуковом. Власти подумали, что это американцы испытывают новые технологии на местных алеутах, возможно, через спутниковые волны, и быстро эвакуировали оба поселка. В официальной прессе, конечно, написали, что село упразднено для ускорения экономического развития.
– И что потом?
– Да ничего. В Никольском все спокойно было, никто с ума не сходил. Но обратно на Медный и Безымянный никого не переселяли, потому что вот это уже было бы экономически затратно.
– Подождите. Вы сейчас мне такую сверхсекретную штуку рассказали просто так, за завтраком?
Между опухшими веками и дряблыми мешками кожи биолога родился снисходительный взгляд.
– Я тебе рассказал, не потому что я дурак, – усмехнулся он, – А потому что это все чушь. Дело не в американцах и не в секретном оружии. Я думаю, причина сумасшествия местных была биологической.
– Поняла, – заключила Натка, – Вы приплыли сюда найти эту причину.
– В заповеднике закрывают глаза на то, что произошло пятьдесят лет назад, а меня тайна Безымянного заботила все эти годы, – продолжал Гумилев, – Мне тогда восемь было, и мы с мамой жили в Никольском. До сих пор помню корабли с Медного, откуда выходили недоуменные алеуты. Здесь много странного. Взять вот то, что ты говорила – острова нет на картах. Да это потому, что со спутника его не видно. Эхолокация показывает пустое пространство над водой, только подводный камень. Согласно всем приборам измерения, Безымянного просто не существует.
– Это невозможно.
– Действительно, в наш век, когда географические объекты измерены до мельчайших деталей, ты точно знаешь глубину океана в том или ином месте, высоту горы там-то или там-то, остров, которого нет, воспринимается дикостью. Но факт остается фактом – мы сейчас на острове, который не нанесен ни на одну карту.
– Ну хорошо… – сказала Натка, – Почему вы думаете, что это явление биологическое?
– Девочка моя, это мое предположение. На самом деле, я понятия не имею о природе этого острова. Может быть, здесь вовсе нарушены законы физики…
– Да бросьте! – не выдержала Натка.
– Я не шучу, – сухо сказал биолог, – Марина, мама Мишки – я сказал тебе, что она гидрологом была. Так вот, мы плавали с ней на Безымянный один раз. Она сказала, что такой туман, как здесь, физически невозможен.
– Тогда остров тоже был в тумане?
– Да он всегда в тумане, – Гумилев словно изрекал общеизвестную истину, – Когда ты ни приплыви сюда, он клубится и клубится. Утро, день, вечер – неважно. И дело не в том, что здесь всегда дожди и пасмурно. Этот туман состоит не из воды. Он не оставляет следов ни на какой поверхности. Под микроскопом не видно капелек.
– Вы меня разыгрываете? – не выдержала Натка.
– Ты еще спроси, правда ли я биолог, – пожал плечами Гумилев.
– Сейчас папа говорит правду, – сказала Мишка, глядя Натке в глаза.
Вот Мишке Натка верила безоговорочно. Такая, как она, не станет принимать участия в дурацких розыгрышах. Такая, как она, даже врать не умеет, наверно. Будто пытаясь схватить выпадающие из рук катушки с нитками, которых она взяла слишком много, Натка протараторила:
– Если… если все, что вы говорите, правда… если остров не видно с неба, если локаторы не берут, если тумана нет, но он есть, если люди сходили с ума… То здесь не вы один должны быть, а ватага исследователей! Физики, химики, биологи, да еще куча кого!
– Согласен, – кивнул Гумилев, – Да кто же поверит в такую чушь, что я сказал? Если принять это на веру, то сколько фундаментальных законов, на которых основано наше изучение мира, нарушено?
Натка не ответила.
– Понимаешь, ученые, особенно современные ученые – это люди, для которых два плюс два всегда будет четыре, а иначе они мыслить не могут. Им нужны готовые системы. Открытые за них кем-то великим законы, которые позволяют поддерживать стабильность картины мира, где все можно измерить и подсчитать. А когда они сталкиваются с тем, что выбивается из этого, такое явление становится «слепым» пятном. Может, мы на него посмотрим, но позже. А лучше и вовсе забыть. Потом впихнем в устойчивое мировосприятие «задним» числом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71038084?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Антон Волков
Тип: электронная книга
Жанр: Научная фантастика
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 03.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Девушка по имени Натка отправляется на Командорские острова с единственной целью – отыскать загадочное животное, которое когда-то видел ее отец. Айлатка, как он назвал его, может быть неизвестным науке видом, и таким образом Натка хочет увековечить память об отце. Однако она не знает, что остров, на который она плывет, скрывает совсем другую тайну. Он привлекает внимание биолога, капитана корабля, а также девушки-волонтера. Для каждого из них на острове приготовлено свое откровение.