Главная страница | Современная русская литература | Всё, что возьму я с собой…

Всё, что возьму я с собой…
Олег Колмаков
Вашему вниманию предлагается новый сборник повестей и рассказов. От реальности до мистики один шаг. Попробуйте определить, где правда, а где вымысел.

Олег Колмаков
Всё, что возьму я с собой…

Это всё, что возьму я с собой…

Мужская педагогика

Это потом будут офицерские звания, служба в оперативных подразделениях… Начиналась же моя Армия с солдатских кирзовых сапог, повседневной гимнастёрки и курсантских погон, имевших самое прямое отношение к Военно-Воздушным Силам Советского Союза. Было это очень давно, в далёком одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году…

Впрочем, та курсантская служба, о которой я ранее заикнулся, как и моё офицерское будущее – всё это могло запросто закончиться уже следующим летом. Весной восемьдесят пятого года мы, курсанты-первогодки, закончили изучение теоретического курса (материальная часть). После чего учебная эскадрилья приступили к тренировочным полетам под руководством опытных инструкторов-летчиков.
Примерно к середине июня каждый из моих однокурсников, уже запросто мог вырулить на ВПП, взлететь, выйти в «зону», открутить фигуры простого и сложного пилотажа с «бочками», «горками», «переворотами» и «мертвыми петлями». Не стану скрывать и того факта, что кое у кого из будущих лётчиков возникли весьма существенные проблемы… Нет-нет, речь сейчас вовсе не идёт о каких-то запредельных перегрузках, чересчур сложных фигурах высшего пилотажа. Проблема заключалась в самом элементарном, а именно в посадке истребителя на взлётно-посадочную полосу. Причём, данная проблема одним махом перечёркивала все вышеозначенные успехи и достижения.
Отчасти прав был мой первый командир эскадрильи, неоднократно повторявший курсантам о том, что взлёту можно научить даже обезьяну, тогда как благополучно вернуть боевую машину на землю, дано не каждому; потому, дескать, и следует уделять посадке наибольшее внимание и время.
Для тех, кто чего-то не понял, поясню. Курсант, не способный самостоятельно посадить самолёт на взлётно-посадочную полосу, к самостоятельным полётам, естественно, не допускается. Данные неудачники, наравне с курсантами, плохо переносившими перегрузки (попросту, испытывающие рвотные рефлексы при каждом вираже или пикировании) – автоматически списывались на землю. При этом совершенно не важно, какими были у него оценки по теоретическим дисциплинам (да, хоть по сто пятёрок на каждый предмет); без разницы, как мастерски ты можешь закладывать виражи, строить расчёт и заход на полосу… Ну, какой ты к чёрту лётчик?.. И уж тем более, какой из тебя истребитель, если тебе не под силу посадить боевую машину? Ты скорее камикадзе, способный поразить цель исключительно ценой своей собственной жизни. Лётчик одного полёта.
Забегая вперед, могу сказать о том, что из нашей эскадрильи в сто человек, к полетам было допущено лишь шестьдесят, а к самостоятельным вылетам и того меньше – чуть более тридцати курсантов. Увы, но с этой самой проблемой пришлось столкнуться и мне, автору данных строк. В курсантскую бытность, именно посадка не давала мне ни сна, ни покоя. Да-да, мне никак не удавалось самостоятельно, без помощи инструктора, посадить боевую машину на полосу.
Надеюсь, читателю будет теперь понятно, какой дамоклов меч был занесен над моей головой к окончанию тренировочных полётов. Мало того, что рушились все мои юношеские мечта о небе, так я ещё и запросто мог покинуть эскадрилью отчасти с позором, отправившись дослуживать свою армию в обычную воинскую часть.
Ну, а теперь несколько подробнее и по порядку.
Наша курсантская эскадрилья состояла из трёх лётных звеньев; каждое звено включало в себя четыре экипажа. Изначально я был зачислен в четвёртый экипаж, первого лётного звена.
За нашим экипажем закрепили молодого инструктора Корнейчука Владимира Викторовича, у которого за плечами был лишь один курсантский выпуск. Во время первого знакомства с инструктором, Владимир Викторович пообещал, что в его экипажах путёвку в небо, в обязательном порядке, получит каждый курсант. Дескать, он в лепёшку разобьётся, но обучит летать всех своих учеников. Данное обещание, конечно же, вселяло в нас, первогодок, определённую надежду.
Однако, перед самым началом полетов, Владимир Викторович попал в госпиталь. При этом, его обязанности по подготовке курсантов взял на себя командир лётного звена Кравец Николай Иванович, лётчик от бога; мужик крутой и достаточно требовательный. В связи с чем, во всех экипажах первого звена произошли весьма существенные перетасовки. Николай Иванович предпочёл взять под «своё крыло» четверых самых-самых, чтобы обучение курсантов лётному мастерству не отнимало у него много времени от основных служебных обязанностей. Таким образом, в его будущий экипаж попал Вовка Гетто – едва ли, не мастер спорта по парашютным дисциплинам. У Владимира Михалева за спиной имелся четырёхлетний опыт планерной школы. Михайленко, так и вовсе, окончил три курса училища гражданской авиации – считай, без пяти минут дипломированный командир воздушного судна. Каждый из той отборной троицы был на три-пять лет старше меня.
А теперь внимание! Именно в такую компанию опытных курсантов, неожиданно попал я, по сути, семнадцатилетний выпускник школы. На вполне резонный вопрос «почему именно я», заданный мною Николаю Ивановичу, тот отшучивается: так ведь батя у тебя, классный лётчик! Трудно было в это поверить, но нош командир звена был всерьёз убеждён в том, что любовь к небу, а также лётное мастерство, на некоем генетическом уровне, должно непременно передаваться от отца к сыну.
Смешно? А вот мне, признаться, в ту минуту было вовсе не до смеха. Дело в том, что наш нынешний командир звена, в свою инструкторскую бытность частенько списывал из своего экипажа одного-двух курсантов. Нет-нет, Николай Иванович вовсе не был каким-то деспотом или этаким самодуром. Ему попросту некогда было возиться сразу с пятью курсантами, щепетильно вытягивая каждого из них на самостоятельный вылет. Не пошло, значит не пошло. Наш нынешний командир звена был в авиации фигурой незаурядной, имел звание заслуженного мастера спорта по высшему пилотажу, являлся тренером сборной. Ему необходимо было готовить команду к ответственным соревнованиям. «Отцепив балласт» из так называемых, бесперспективных курсантов, он вкладывал в оставшихся пацанов всю свою душу, готовил из них настоящих асов.
Ну, а теперь, уважаемый читатель, взвесив всё вышесказанное, попробуйте с одной попытки догадаться: кто в нашем новом экипаже, состоящего из четырёх человек, по фатальной неизбежности, должен был оказаться тем самым «балластом», о котором ранее шла речь?
Для тех, кто по-прежнему путается с ответом, добавлю: после моего перевода в экипаж Кравца, сослуживцы посматривали мне вслед с определённым сочувствием. Впрочем, у меня оставалась некоторая надежда на то, что наш экипаж изначально уже был усечённым – вместо положенных пяти курсантов, нас было лишь четверо. Потому и времени у командира звена должно было хватить не только на сборную, но и на каждого из нас.
Примерно с таким, не очень-то и весёлым для меня «раскладом», наша эскадрилья приступили к тренировочным полётам. Точнее, к полётам приступили другие, в то время как я, по распоряжению всё того же Николая Ивановича, оказался откомандированным в город. Пока мои однокурсники осваивали воздушные просторы и боевые машины, трое курсантов, в число которых попал и ваш покорный слуга, грузили кирпич для аэродромных нужд. В общем, мои не самые весёлые предчувствия, потихоньку начинали оправдываться.
Дней через десять кирпичи закончились, и нас вновь вернули в казарму. Причём, уже на следующий день я вдруг увидел свой позывной в расписании ближайших полётов.
Вновь обращаясь к непосвящённым в авиационные тонкости читателям, поспешу кое-что пояснить. Наше обучение проходило на лёгких турбореактивных истребителях Л-29, в передней кабине которого размещалось курсантское кресло, тогда как заднюю кабину занимал инструктор. Так или иначе, но курсант практически полностью оказывался изолирован от инструкторской кабины; какое-либо общение между курсантом и инструктором происходит на уровне радиосвязи. Меж тем, у командира непременно имелась возможность «достать» курсанта, невзирая на все вышеозначенные преграды. Дело в том, что кабина Л-29 достаточно тесна, при этом ручка управления рулями расположена в аккурат между курсантских колен.
Движения той ручки полностью дублируется, то есть, находится в жёсткой связке с ручкой управления, находящейся в кабине инструкции. При необходимости, командир может так садануть по курсантскому колену, что мало не покажется. Надеюсь, теперь вам будет понятно, почему первую неделю полётов мои внутренние поверхности колен напоминали сплошной серо-фиолетовый синяк, с буро-коричневыми кровоподтёками. А сколько за ту неделю матерных фраз и залихватских слов оборотов я услышал в своих наушниках!.. Надо полагать, столько я не слышал за всю свою предыдущую жизнь.
Вне всяких сомнений, Николай Иванович был лётчиком от Бога, а вот инструкторские качества Кравца в тот период я ставил под большие сомнения. Своим криком и непрерывным дёрганьем за ручку управления он, порой доводил меня до полного исступления – я мог и вовсе забыть, куда лечу; и где ныне находится мой самолёт. Что уж тут говорить о какой-то посадке, если взлётно-посадочная полоса, каждый раз виделась мне в каком-то плотном тумане полнейшей опустошённости.
Вы даже представить себе не можете, какую радость я испытать, когда вновь увидел на аэродроме, выписавшегося из госпиталя, лейтенанта Корнейчука. Да-да, это был тот самый инструктор, за которым я и был изначально «закреплён». Во мне определённо затеплилась надежда. Надежда на то, что ранее описанный мною кошмар наконец-то закончится. Да, чего там «затеплился»? Я уже был абсолютно уверен в том, что с этого самого момента, всё обязательно встанет на свои места и я, непременно стану лётчиком. Потому и встретил я Владимира Викторовича, как самого близкого и дорогого мне человека.
Впрочем, как покажут последующие события, я слишком рано обрадовался; напрасно тешил себя надеждой на благополучное завершение тренировочных полётов. Вполне допускаю, что я и сам отчасти расслабился… Так или иначе, но первый вылет с инструктором показал, что методику обучения лейтенант Корнейчук полностью перенял от Николая Ивановича Кравца, который несколько лет назад и являлся инструктором моего нынешнего инструктора. Те же самые фразы, ядрёные обороты; те же бесконечные удары ручкой управления по коленям. Короче, в кабине истребителя для меня продолжился всё тот же самый кошмар, что и прежде. Разница была лишь в том, что молодой лейтенант являлся максималистом. Едва ли не за уши он тянул каждого из нас к самостоятельному вылету, не допуская и мысли о каком-то там списании.
Ну, а теперь самое время вновь вернуться к первоначальной, на тот момент самой злободневной для меня темы – к посадке. Примерно через месяц тренировочных полётов я уже мог «крутить» любую фигуру сложного пилотажа. Однако при заходе на полосу меня по-прежнему охватывал какой-то непонятный ступор, сковывающий все мои конечности.
Инструктор орёт: «Следи за скоростью, мать твою перемать!.. Сбрасывай, бл…, обороты; мы сейчас полосу проскочим!.. Не уходи, сука, с траверса!.. Подтягивай!.. Подтягивай, иначе ёб… прямо перед полосой!.. Ты что ж, хочешь, чтоб твои грёбанные мозги штыковой лопатой по всему аэродрому собирали пехотинцы?.. Именно здесь нам посмертно и зах… оху… крест, с пропеллером!..»
При этом я делаю всё невпопад. Перед глазами с огромной скоростью мельтешит земля, приборная доска погружается в какую-то мутную пелену, в ушах стоит неприятный свист. И вдруг!.. Касание. Нет-нет, посадил самолёт вовсе не я. Это Корнейчук в самый последний момент, когда катастрофа, казалось бы, уж была неизбежной, успевает перехватить управление и припечатать истребитель к полосе.
«Ты что ж, паскудник, творишь?.. – заруливая на стоянку продолжает орать на меня инструктор. – …Ты на хрена, в самый последний момент ручку дёрнул? Ко всему прочему, ещё и бесскоросного «козла» отмочил!.. Ну, Колмаков!.. Чую, угробишь ты меня этим летом!.. В общем, так!.. Не знаю, когда ты этим будешь заниматься: хоть до отбоя, хоть после – но именно сегодня, ты десять раз перепишешь главу «Действия лётчика при выполнении посадки»!.. Если не доходит через голову, попробуем через руки!..»
Эх, бедная, бедная моя курсантская тетрадка в девяносто шесть листов! За неполный месяц я исписал её мелким почерком от корки до корки. Однако и это каллиграфическое занятие, моему горю вовсе не помогло. С каждым следующим вылетом мои надежды, как собственно и надежды инструктора, становились всё более и более призрачными.
Меж тем, курсантская жизнь шла своим чередом. Ежедневно кто-то из моих сослуживцев праздновал свой первый самостоятельный вылет. Практически каждый день по два-три курсанта могли полноправно считать себя лётчиками, покорителями неба. Данные обстоятельства с ещё большей силой давили на мою психику. С каждым днём «неопределившихся» курсантов (то есть, тех, кто ещё не вылетел самостоятельно и ещё не был списан) оставалось всё меньше и меньше. Не более семи человек, среди которых оказался и я, автор данных строк. При этом время, отведённое мне для тренировочных полётов, я успел вылетать до последней минуты. Результат оставался прежним. Точнее его вовсе не было.
Даже сейчас, по прошествии сорока лет, я готов поклониться Владимиру Викторовичу, своему инструктору, до самой земли. Пожалуй, лишь он один по-прежнему продолжал биться за моё лётное будущее. Тогда как я (стыдно в этом признаться) уже успел опустить руки, отчасти смирившись со своим скорым списанием. Вовсе и не знаю, каким образом, какими уговорами, но Корнейчуку удалось «выбить» для меня шестнадцать дополнительных полётов «по кругу». В общем, судьба вновь предоставила мне очередной шанс, которым грех было не воспользоваться.
Полётом «по кругу» в авиации называют организованное движение самолётов вблизи аэродрома по прямоугольному маршруту. Именно с «круга» истребитель уходит на выполнения задания, в него же он возвращаются после. Проще говоря, полёт по кругу включает в себя взлёт, четыре разворота и посадку. Для учебного истребителя Л-29 полёт по кругу длится не более семи минут, при этом о действиях лётчика во время выполнения данного полёта можно рассказывать на протяжении суток. Короче, весь сыр-бор с дополнительными полётами по кругу был затеян исключительно для отработки моего расчёта и захода на посадку.
Честное слово, я старался. Старался изо всех сил; исполнял всё, что требовал от меня инструктор. Казалось бы, в моём распоряжении вдруг оказалось целых шестнадцать полётов! Шестнадцать взлётов и посадок! Ничего более. Однако и они промелькнули, как одно мгновение. И вот мы уже выруливаем на завершающий полёт. Нервы натянуты до предела. Тяжело признать, но мне так ни разу и не удалось самостоятельно посадить истребитель на взлётно-посадочную полосу. Глядя правде в глаза, я успел уверовать в свою полнейшую бесперспективность. Неудобно мне было лишь перед инструктором. Как-никак, а он поручился за меня перед командирами. Ну, а я, так неблагодарно с ним поступил. Просто-напросто я его подвёл, отчасти предал. Надо полагать, о том же самом думал тогда и Владимир Викторович. С пепельно-мрачным лицом, он молча занял место в задней кабине.
Мысленно прощаясь с авиацией, попутно я вырулил на взлётку. Получив от руководителя полётов разрешение на взлёт, начал разбег.
– Олег, ты как себя чувствуешь? – лишь на первом развороте я услышал в наушниках голос инструктора. При этом никаких ударов по коленкам, никаких матов и отборных ругательств.
– Нормально! – признаться, я был шокирован столь непривычной, до ужаса спокойной интонацией Владимира Викторовича.
– Дружище, ты главное не расстраивайся. Подумаешь, не получилось с авиацией!.. На этом жизнь вовсе не заканчивается. В мире полно интересных профессий. Ты, парень неглупый, обязательно устроишься. Может, в последствие ещё и скажешь судьбе спасибо за то, что вовремя покончил ты с этой нервотрёпкой. По сути, ты потерял всего лишь год. У тебя ж батька лётчик, потому и должен понимать, какая сволочная у лётчиков профессия. Если бы не так, не отправляли бы нашего брата на пенсию к сорока-то годам!.. Чего далеко ходить, возьми, к примеру, меня. Помнишь, как весной я попал в госпиталь? Ещё б немного и «списали» бы меня по здоровью. Видите ли, зрение моё им не понравилось. Вот тут действительно обидно – столько лет коту под хвост!..
От откровений инструктора, мне и вовсе стало тоскливо, потому я едва не проворонил второй разворот.
– Будь повнимательней!.. – тем же самым, предельно корректным и спокойным голосом, обратился ко мне Корнейчук
Если кто-то из читателей посчитает, будто бы дальнейшее развитие событий окажется несколько схоже с американскими мелодрамами, в которых непременно присутствует счастливый финал… Дескать, молодой человек, сжав зубы и собрав всю свою волю в кулак, пересиливает самого себя и вопреки всему садит истребитель на полосу. Ну, а далее его ожидают восторженные крики, поздравления, цветы и страстный поцелуй любимой девушки!..
Сразу скажу о том, что вы ошибаетесь. И вовсе не потому, что на аэродроме на тот момент вовсе не было ни девушек, ни цветов, ни поцелуев. А потому, что я тупо «прокосячил» третий разворотом, потом намудрил с выпуском закрылков… Короче, полностью провалил расчёт и заход на посадку. Мой истребитель «сыпался» по полной программе и уже вот-вот был готов грохнуться метров за сто до взлётно-посадочной полосы. Кроме того, боевая машина двигался не по прямой, а чуть по касательной к полосе. Ситуация начала приобретать критический, отчасти предаварийный характер. И самое главное, я не предпринимал ни малейшей попытки хоть как-то её исправить. Словно заворожённый, я тупо смотрел на очень быстро набегавшую землю. В общем, я вновь впал в какую–то непонятную и необъяснимую прострацию.
Катастрофы, конечно же, не случилось. Владимир Викторович грамотно и своевременно её предотвратил. С трёхэтажными матами инструктор выровнял истребитель и подтянул его до полосы.
– Всё, Колмаков!.. Ты отлетался!.. – уже на земле продолжал орать на меня инструктор. – …Собирай чемоданы, снимай курсантские погоны и готовься к отъезду в СА!.. Сегодня пятница, скорее всего, штабисты не успеют подготовить документы на твоё отчисление. Тем не менее, уже в понедельник, ближе к вечеру, билет на поезд до станции Болотная у тебя, наверняка, будет в кармане!..
Не было малейших сомнений в том, что Владимир Викторович до последнего надеялся на чудо, однако, любому терпению, рано или поздно, приходит конец.

На ближайшие выходные большинство курсантов получили увольнительные. В казарме осталась лишь пара дежурных наряда. Командиры так же поспешили покинуть расположение части, оставив в авиационном подразделении пару дежурных офицеров – как говориться, для острастки и поддержания порядка. Один лишь я завис в неопределённом, отчасти подвешенном состоянии. Моя фамилия не значилась ни в дежурном, ни в караульном наряда. Не было меня и в списке получивших увольнительные.
В общем, на протяжении двух дней, предоставленный самому себе, я бесцельно слонялся по аэродрому; мог делать всё, что мне вздумается. Вот только делать что-либо мне вовсе и не хотелось. По началу, я мысленно жалел себя, несчастного и одинокого. Потом мне захотелось отомстить всем командирам, недооценившим мои таланты и способности. Ну, а после, я вдруг взялся предметно разбираться в своих последних неудачах, что-то прикидывал, анализировал… Отчасти взялся проигрывать ситуацию, ещё вчера казавшуюся мне тупиковой, абсолютно безвыходной. Пешком прогулялся до взлётки; до ближнего привода; прикинул, где могло быть то самое место, где в пятницу мой истребитель мог запросто грохнуться о землю, не дотянув до полосы. Побродил по авиа стоянке, мысленно попрощался с зачехлённым бортом № 68, к которому успел привыкнуть, как к родному. В общем, к воскресному вечеру, когда в казарму начали возвращаться с увольнения мои, теперь уже бывшие сослуживцы, я полностью смирился со своей участью, приняв отчисление, как должное, как свершившийся факт. Возможно поэтому, впервые за последний месяц, я и спал в ту ночь с воскресенья на понедельник спокойным, безмятежным сном. Борьба за выживание, за место под солнцем закончилась, так чего ж понапрасну портить нервы.
Так или иначе, но утро понедельника я встретил хорошо отдохнувшим. После бессонных ночей и бесконечных переживаний, мой разум впервые был бодр и готов к любому развитию событий. Нынче мне было всё нипочём. Когда ребята отправлялись на аэродром, я пожелал им удачи, с кем-то успел попрощаться едва ли не навсегда. После чего собрал свои вещи и принялся ожидать той самой минуты, когда меня вызовут в штаб за документами.
А теперь попрошу представить, каким было моё удивление, когда в казарму вдруг вбежал Сашка Кицын. Задыхаясь от быстрого бега, он сообщил мне о том, что я включён в лётное расписание. Саня вовсе не шутил. Подобными вещами не шутят, да и не тем был Сашка человеком, способным так жестоко издеваться над своим, пусть и бывшим сослуживцем.
Впрочем, я ему вовсе не поверил. Не верил до тех самых пор, пока лично не оказался возле лётного расписания. В нём действительно значился мой позывной «933», причём трижды. Ровно на девять утра был запланирован контрольный, часовой полёт с командиром звена; примерно через полчаса, я должен был отправиться на повторную проверку с командиром эскадрильи; а после, уже в полдень, красными чернилами были обведены мои первые самостоятельные полёты по кругу. Два подряд, с так называемого «конвейера».
Признаться, я вовсе не знал: плакать мне в ту минуту или смеяться. С одной стороны, меня вновь включили в лётную обойму. С другой стороны, отправляться в самостоятельный полёт, так и не освоив посадку – было равносильно нырянию в открытое море, не умея плавать.
– Колмаков, ты чего такой счастливый? – я вдруг услышал за своей спиной знакомый голос. Обернувшись, увидел инструктора, Владимира Викторовича.
– Товарищ командир, так ведь меня в расписание включили!.. – запинаясь, я попытался объяснить причину появления на моём лице идиотской улыбки.
– И что с того?.. – ухмыльнулся Корнейчук. – …Решение об отчислении принимаю вовсе не я, а командир эскадрильи. Потому тебе и назначили пару контрольных полётов. Пусть отцы-командиры лично полюбуются на твои художества во время посадки!.. – уже собираясь уходить, инструктор вдруг обернулся. – …Да, и вот ещё что!.. Мы с Николаем Ивановичем уезжаем в город, вернёмся ближе к вечеру. Вместо командира звена с тобой полетит Степурин, инструктор первого экипажа!.. – чуть потупив взор, Владимир Викторович продолжил. – …Олег, скорее всего, мы с тобой уже не увидимся. Так что, давай прощаться. Удачи тебе в будущем и не держи на меня зла!..
Кажется, инструктор хотел сказать ещё что-то, да так и не успел этого сделать. Запрыгнув на подножку проезжавшего мимо нас топливозаправщика, он махнул мне рукой, дескать, не поминай лихом.
В самом припоганейшем настроении, я поплёлся на предполётный инструктаж.
«Уж, лучше б, этого чёртового расписания вовсе не было, чем тот стрём, который мне предстояло пережить ещё дважды. Теперь о моей косорукости узнает не только Степурин, а ещё и командир эскадрильи!..»

До девяти утра время тянулось так медленно, что мне показалось, будто бы прошло не шестьдесят минут, а как минимум пять часов. Помимо своей воли, я вновь занялся самокопанием, перемывая себе косточки и проклиная себя последними словами за свою же тупость, медлительность, полное отсутствие собранности. Попутно я заправил свой родной «шестьдесят восьмой» топливом, проверил наличие воздуха, кислорода, масла, подготовил кабину к предстоящему полёту.
Кстати, знаете ли вы, как командиры проверяют чистоту кабины истребителя? Во время полёта они выводят самолёт на отрицательную перегрузку, и вся та пыль, которая была не убрана перед полётом, подлетает вверх, вместе с комками грязи и прочей ерундой, которую курсант притащил в кабину на своих сапогах.
Впрочем, я несколько отвлёкся.
Итак, исполняющий обязанности командира звена опоздал на добрых двадцать минут. Увидев бегущего в мою сторону Степурина, я, было, собрался доложить о готовности. Однако инструктор на бегу успел махнуть мне рукой, дескать, некогда принимать рапорта, живо прыгай в кабину и «запускай»…

Лишь выруливая с авиа стоянки, я впервые услышал в наушниках голос Степурина.
– Вчера с курсантами отмечали самостоятельный вылет Урбана!.. Нормально так посидели!.. В общем, я немного вздремну, а ты, уж давай сам!.. И смотри, не вздумай разбудить меня, каким-то резким движением!
И всё. Весь полёт ни слова, ни мата, ни звука.
Следуя предупреждениям командира, я аккуратно поднял машину в воздух, ушёл в отведённую мне зону, открутил положенный пилотаж и так же спокойно, без дёрганья и ненужных перегрузок, вернулся обратно «в круг».
После третьего разворота, на снижении и заходе на посадку, мои руки непроизвольно покрылись липким потом, пульс участился. В предвкушении очередной неудачи, как и прежде, меня затрясло мелкой дрожью.
«Вот она родная, взлётно-посадочная полоса! До неё не более километра. А этот спит себе, совершенно не подозревает о том, что именно сейчас у меня начнутся самые серьёзные проблемы. Надо полагать, барышня с косой уж вовсю кружит где-то рядом с нашей кабиной!..»
Для верности, я пару раз резко качнул крыльями, потом также жёстко задрал и опустил нос истребителя. Казалось бы, от такой чудовищной встряски, мог проснуться даже покойник. Однако внутренняя связь истребителя по-прежнему молчала.
«Ну, что ж!.. Теперь моя совесть чиста. Если убьёмся, если рухнем посреди аэродрома – виноватым будешь именно ты, товарищ Степурин!..»
Хочешь, не хочешь, а мне пришлось целиком и полностью сосредоточиться на посадке. И вдруг, о чудо!.. Земля перестала нестись на меня с бешеной скоростью. Складывалось полное ощущение, будто бы, всё вокруг меня затормозилось, при этом я мог отчётливо рассмотреть каждую кочку, каждый кустик, между которыми беспечно бродил накануне. Никаких помутнений, никакой пелены перед глазами. Напротив, картинка чёткая и ясная, как никогда прежде. И самое главное, вовсе не самолёт несёт меня чёрте куда. Ныне боевая машина была полностью в моей власти, именно я манипулировал истребителем, который подчинялся моим командам. Вот я чуть-чуть потянул ручку на себя, и этот скоростной монстр начинает выравниваться, он послушно парит над поверхностью полосы. Ещё одно едва уловимое движение и боевая машина, осторожно коснувшись твёрдой поверхности, уже несёт меня по взлётно-посадочной полосе.
В это было трудно поверить. Тем не менее, я сам, без чьей-либо помощи, посадил самолёт, истребитель! Моей радости не было предела, мне хотелось подпрыгнуть до небес. Ощущение было такое, будто бы я только-только отыскал некую, недостающую деталь для запуска огромного, сложнейшего механизма. И этот агрегат вдруг закрутился, завибрировал всеми своими поршнями и шестерёнками – всё вдруг оказалось на своих местах. При этом я вновь поверил в себя. Выходило так, что не таким уж тупым и медлительным я оказался, как ранее о себе думал. Впрочем, всё это было ерундой, в сравнении с ощущением, которое поглотило весь мой разум: теперь-то я точно буду лётчиком!
Меж тем, инструктор Степурин равнодушно вылез из задней кабины, потянулся и сухо произнёс.
– Всё нормально, замечаний нет. К самостоятельному полёту готов!.. – сделав короткую паузу, инструктор добавил. – …Советую поторопиться. Командир эскадрильи не любит, когда курсанты опаздывают!
Казалось, я не бежал, а летел. Сбросив со своих плеч многотонный груз неприятностей, накопившийся за последние недели, я вовсе не чувствовал своего веса. Чуть позже ребята по эскадрильи рассказывали, как подполковник Катченко громко на меня орал, отчитывая за опоздание. Однако я этого совершенно не слышал. Нынче мой разум был занят совершенно иным. Словно наркоман, впервые подсевший на иглу, я всё ещё испытать кайф от своей недавней посадки, при этом мне не терпелось ещё и ещё раз испытать то непередаваемое ощущение. Теперь я уже точно знал, как и что мне необходимо делать.
Имелась и ещё одна причина моей спешки. Я торопился получить допуск к самостоятельному вылету до возвращения на аэродром Кравца и Корнейчука. Мне отчего-то казалось, что именно они, Николай Иванович и Владимир Викторович, обязательно спутают все, так удачно выпавшие ныне «карты».
Сразу скажу о том, что и с командиром эскадрильи я так же не оплошал. Более того, посадка выглядела гораздо уверенней, более осмысленной, едва ли не близкой к идеалу. Причём, по поводу «близкой к идеалу»… То была вовсе не моя выдумка или некий литературный оборот. На сей раз я практически дословно процитировал слова командира эскадрильи, сказанные мне уже на земле, во время послеполётного разбора.
Итак, моя мечта сбылась. Я получил допуск к самостоятельному полёту. Ныне я прибывал в каком-то полушаге от полноправного звания: лётчик.
Ровно в полдень самолёт с бортовым номером шестьдесят восемь, уже поджидал меня на авиа стоянке. Словно скаковая лошадь, нетерпеливо бьющая копытом в предчувствии очередного забега, боевая машина, слегка вибрируя на ветру элеронами и рулями, ожидала своего старта.
Мне, восемнадцатилетнему пацану, лишь год назад закончившему школу, доверили управление истребителем. Это уже потом, спустя тридцать или сорок лет, глядя на своего восемнадцатилетнего сына, я отчётливо понял, какие риски и опасности мог таить в себе тот первый самостоятельный вылет.
– Всё будет хорошо!.. – помогая мне с ремнями и замками парашюта, добродушно улыбнулся авиатехник. – …Если допустили – значит, достоин. Значит, всё у тебя получится.
Эх! Кабы бы те слова, да Богу в уши…

Чтобы быть правильно понятым я, пожалуй, позволю себе некоторое отступление.
Во время тренировочных полётов курсант неукоснительно выдерживает, все заданные ему параметры. За этим пристально следит инструктор. Если высота полёта определена пятистами метрами, она и должна быль пятьсот метров – не четыреста девяносто, ни пятьсот десять. Если скорость задана трёхстами километрами в час, то за триста двадцать ты наверняка получишь ручкой управления по коленкам. В общем, никаких отклонений, никакой отсебятины.
В самостоятельном полёте дело обстояло несколько иначе, потому как отсутствовал главный фактор прежней дисциплинированности. Имею в виду человека, сидевшего в задней кабине и неусыпно контролирующего твои действия. Ну, а когда ты вдруг оказался в полном одиночестве, можно было немного расслабиться, позволив себе некоторые вольности. Да, вы сами посудите: разве можно упустить возможность помахать крыльями девушкам, загорающим на пляже, или чуть пугануть лёгким пикированием колхозников, собирающих урожай на колхозном поле? Впрочем, сейчас я несколько утрирую, чуть преувеличивая те самые вольности, которые я мог позволить себе в первом самостоятельном полёте.
Самостоятельно взмыв в воздух, я, в первую очередь, от души наслаждался свободой. Не успев набрать высоту, подёргал рулями; на первом развороте закрутил такой неимоверный вираж, что плоскости самолёта задрожали, едва ли не в пред штопорной тряске. Несколько увлёкшись «воздушным озорством», я не заметил, как позади меня осталось условное место второго разворота – я его попросту проворонил. Чуть позже опоздал с выпуском шасси. Пытаясь поскорее исправить предыдущие ошибки, я невольно совершал новый, более серьёзные – так или иначе, всё больше и больше отдалялся от нормального режима полёта.
Напомню о том, что полёт по кругу достаточно скоротечен. С одной стороны, данное обстоятельство оказалось мне во благо, потому как я попросту не успел «вляпаться» во что-то серьёзное, необратимое. С другой стороны, мне не хватило совсем немного, чтоб вернуть машину в надлежащий режим. То есть, промахи, связанные с моими легкомысленными действиями, пришлось выправлять уже непосредственно перед полосой. Рано выполнив третий разворот, я заходил на полосу достаточно высоко – мне необходимо было срочно гасить посадочную скорость.
О том же самом напомнил руководитель полётов, наблюдавший за моим, отчасти внештатным заходом на полосу: «933, прибери обороты двигателя!.. Прибери обороты!..»
Знал бы он о том, что я уже давно перевёл ручку управления двигателя в самое крайнее положение. Более того, я ещё и выпустил тормозные щитки. А он, зараза!.. Имею в виду этот долбаный истребитель, который предательски нёсся к земле с повышенной скоростью. В ту минуту я, помниться, подумал о том, что самолёт мне по-своему мстил. Дескать, вот тебе, бестолочь! Будешь знать, как хулиганить в воздухе!
Пусть и с большим перелётом, но мне, с горем пополам, всё же удалось посадить самолёт на полосу. Вполне допускаю мысль о том, что со стороны моя посадка выглядела не такой уж и страшной. По крайней мере, запросив взлёт с «конвейера» (это когда, едва приземлившись, самолёт тотчас уходит на взлёт), я незамедлительно получил «добро» от руководителя полётов. При этом, доложив о переводе закрылок во взлётное положение, я увеличил обороты двигателя до максимального значения.
Доложить-то я доложил, а вот кнопку закрылков вовсе не нажал. Попросту запарился, потому и доложил на автомате. Впрочем, на тот момент каких-либо неудобств я вовсе не испытал, да и думал я тогда исключительно о новом полёте.
Разгон, отрыв.
Набираю высоту и вовсе не понимаю, отчего моя боевая машина так вяло и неохотно поднимается вверх. Понимание пришло лишь после того, как я убрал шасси, и в моих наушниках дико завыла серена.
Быть может, кому-то покажется странным, а может и вовсе неправдоподобным, тем не менее, и сорок лет назад истребители оснащались некоторой упреждающей, в том числе и звуковой сигнализацией на случай аварийных, внештатных ситуаций. Так вот, если лётчик умудрялся поставить закрылки в посадочное положение, при этом шасси (по тем или иным причинам) оказывались не выпущены – система безопасности немедленно предупреждала пилота о том, что его машина к посадке вовсе не готова. Потому и звучала в наушниках сирена. «Умной системе» было невдомёк, что какой-то дурень, наподобие меня, может затеять взлёт с закрылками, установленными в посадочном положении.
Оглушённый той самой сиреной, я не сразу сообразил в чём, собственно, дело. Осознание пришло несколько позже. Так или иначе, но мне пришлось чересчур медленно телепаться, пока самолёт не набрал необходимую высоту, для обеспечения безопасной уборку закрылков. В общем, я сильно затянул выполнение первого разворота.
Решив сократить упущенное время, я устремился по диагонали к месту второго разворота. При этом едва-едва не «встретился» с истребителем, взлетавшим сразу за мной. В отличие от меня, он набрал высоту значительно быстрее, все развороты выполнил в положенных местах. Таким образом, на второй разворот мы с ним вышли практически на одной высоте. Правда, несколько с разных направлений. Пожалуй, лишь чудо уберегло от прямого столкновения двух истребителей в воздухе. То ли интуиция, то ли какое-то иное неведомое чувство, в самый последний момент заставило меня дёрнуть ручку управления от себя. В то же самое мгновение, над моей головой пронеслось… Точнее было бы сказать, прогремела сотнями громовых раскатов гигантская металлическая конструкция с крыльями и двигателем. Впрочем, особо рассмотреть тот самолёт я вовсе не успел. Всё произошло в какие-то считанные доли секунды. Лишь спутная струя, оставленная вторым истребителем болтанула мой самолётик так, что он едва не опрокинулся в штопор. В общем, зрелище и чувства, мною пережитые, оказались вовсе не для слабонервных. Я до сих пор молча улыбаюсь, когда в том или ином художественном фильме лётчик оказывается в аналогичной ситуации, когда боевые машины расходятся в воздухе в каких-то считанных метрах друг от друга. Поверьте, увидеть что-либо, предпринять какое-либо действие просто невозможно. Здесь надежда лишь на удачу, реакцию и исключительную осмотрительность.
Дабы понапрасну не трепать читательские нервы, сразу сообщу о том, что далее мой полёт
прошёл в штатном режиме, без каких-либо эксцессов и ненужных приключений. Надо полагать, кто-то свыше, некие потусторонние силы сжалились надо мной, посчитав, что экстрима на текущий день с меня уже достаточно, потому и оставили они меня в покое.
Принято считать, будто бы, за полноценный часовой полёт лётчик-истребитель теряет до трёх килограммов веса. В тот день, о котором ранее шла речь, я потерял раза в три больше. Складывалось полное ощущение, будто бы, я провёл в воздухе не пятнадцать минут, а целые сутки. Взмокшим, зверски уставшим, и, тем не менее, бесконечно счастливым я покидал кабину истребителя.
Первым меня поздравил авиатехник, встретивший самолёт.
– Ну, вот!.. Я ведь говорил: всё у тебя получиться!
Чуть позже меня поздравили сослуживцы. А потом, откуда не возьмись, на авиа стоянке вдруг появился мой инструктор Корнейчук, на пару с командиром звена Кравцом. Как позже выяснилось, никуда они не уезжали. Всё это время командиры находились на вышке руководителя полётов, видели все мои «кренделя» во время посадки и по-своему за меня переживали.
С Владимиром Викторовичем и Николаем Ивановичем мы остались хорошими друзьями и после службы. Более того, в свою курсантскую бытность, Владимир Викторович приглашал меня на свою свадьбу. Очень хорошо она мне запомнилась: в деревне, на открытом воздухе, с богатым хлебосольным столом и хорошей компанией!.. Встречались мы с ним и позже. При этом я непременно донимал своего первого инструктора вопросом: готов ли он был списать меня летом восемьдесят пятого? Довольно долго Владимир Викторович аккуратно уходил от ответа, переводил разговор на иную тему или попросту смеялся. Но однажды, под бутылку хорошего коньяка, Корнейчук всё ж таки разоткровенничался.
– Эх, Олег!.. Инструктор в первую очередь должен быть педагогом, психологом, а уж после, лётчиком. На тех истребителях, на которых мы ныне учим курсантов, совсем недавно летали лишь асы. Лет десять тому назад эти машины считались сверхсложной техникой. Тогда как сейчас, это не более чем учебно-тренировочная модель для начинающих курсантов. Прогресс стремительно опережает время. Меж тем, молодые люди, по большей части, остаются всё теми же пацанами, что и десять, и двадцать лет тому назад.
Хорошо, когда курсант подготовлен. А если нет? Если, как и ты, прямо из школы, после десяти классов… Сам видел, как некоторые курсанты после первого тренировочного полёта поднимают лапки к верху. Мол, сложно; опасно; не для меня. Кто-то упорно молчит, а сам до последнего момента боится летать. Самостоятельно вылетают лишь злые, упёртые курсанты, жаждущие доказать (и прежде всего, самому себе), что они не из робкого десятка.
Относительно тебя, я был уверен в том, что желание и стремление у тебя есть, что всё у тебя получается. Тебе необходима была лишь некая встряска, та же самая злость. Ты наверняка в курсе того, что моим первым инструктором был Николае Ивановиче? Однажды Кравец выгнал меня прямо с аэродрома, собирать чемоданы. И ничего, как видишь – летаю!
Вот и я всеми силами пытался тебя разозлить, растормошить. Давил на самолюбие. При этом точно знал, что летать ты будешь. Вот такая, брат, сложная эта наука – педагогика!
Той самой науке, и лично Владимиру Викторовичу я благодарен и по сей день. Дай Бог, ему здоровья. Именно сейчас, спустя столько лет, я с полной уверенностью могу сказать о том, что первый самостоятельный вылет стал для меня самой серьёзной, самой важной победой в жизни. Главным тогда было не сломаться, не пасануть; невзирая на все неудачно складывающиеся обстоятельства, покорить свою первую вершину. Потом, этих самых вершин у меня будет много. Однако ту, самую первую, я буду помнить на протяжении всей своей жизни. Причём, в самых мельчайших подробностях.

Если ж вернуться в то далёкое лето восемьдесят пятого года, могу заверить читателя в том, что после своего самостоятельного вылета, я «поблагодарил» каждого из тех, кто был хоть как-то причастен к данному успеху. Имею в виду Корнейчука; Кравца; командира эскадрильи Катченко; инструктора Степурина; руководителя полётов; авиатехника, обслуживавшего шестьдесят восьмой борт. В общем, коньяка хватило всем. Праздник-то был вовсе не рядовым. Как не крути, а не каждый день обычный человек становится ЛЁТЧИКОМ!

Лагода

Без каких-либо преувеличений могу сказать о том, что моё детство прошло на самой окраине города Омска.
Улица, на которой приютился дом моего детства, упиралась в высокую железнодорожную насыпь. За насыпью небольшое озерцо. Ну, а далее пустынная равнина, с дикорастущим кустарником и не высокими деревцами. То есть, никаких жилых построек. Очевидно, поэтому и назывался наш микрорайон просто и красноречиво: Сахалин. То есть, край цивилизации.
Дома нашего посёлка были построены практически сразу после войны, году этак в сорок восьмом или пятидесятом, прошлого двадцатого века. На весь микрорайон, раскинувшийся на добрые пять-семь километров, была лишь одна больница, она же поликлиника, она же травм пункт, роддом и прочее, и прочее. Ну, а располагалось то медицинское учреждение на улице Лагода, потому и народное название она получила вполне соответствующее.
«Что-то давненько я твоего мужа не встречала?» – бывало, обращалась какая-нибудь женщина к своей соседке или знакомой.
«Фронтовые раны обострились!.. – вздохнув, отвечала та. – …Пришлось лечь на больничную койку!»
«Куда именно положили?»
«Известно куда, на Лагоду! Куда ж ещё?..»
О данной больнице в народе ходила дурная слава. А может и не ходила; быть может, таковыми были лишь мои детские воспоминания. По крайней мере, случайно произнесённое слово «Лагода», на меня и по сей день наводит неприятный трепет, пробуждает отчасти неприятные воспоминания.
Напомню, времена тогда были послевоенные. Не сказать, чтоб народ жил в полной нищете и разрухе, тем не менее, продукты приобретались впрок, в каждом доме был огород, на урожай которого возлагались определённые надежды. Когда ж в посёлке отключали свет, все мы (имею в виду бабушку, дедушку, тётю, дядю; своих родителей, а также двоюродного брата Игоря) собирались в большой комнате или на кухне у горящей керосиновой лампы. Взрослые обсуждали повседневные дела, какие-то бытовые вопросы, о чём-то сплетничали. Ну, а мы с братом, пятилетние мальчишки, крутился тут же, возле своих родителей, потому частенько и являлись невольными свидетелями вовсе не детских разговоров.
Иногда те пересуды плавно переходили на достаточно мрачные темы. Имею в виду вопросы, касающиеся каких-то тяжёлых болезней, смертей, похорон и тому подобного. Именно эти, щекочущие нервы разговоры, как-то по-особенному врезались в мою детскую память.
Прошу представить довольно-таки мрачную обстановку частного дома с трепещущим языком пламени, завыванием ветра, скулением собаки, тревожными интонациями рассказчиков – и вам всё станет понятно без каких-либо лишних комментариев. Данная, отчасти гнетущая и жутковатая атмосфера пугала и одновременно притягивала нашу детскую психику. Дабы нас с братом не отправили раньше времени в постель, мы забирались в дальний тёмный угол, замирали и впитывали в себя самые яркие подробности взрослых полумистических баек и пересудов.
Хочешь – не хочешь, а как только речь заходила о каком-либо несчастном случае, травматизме, иных неприятности – взрослые невольно вспоминали о больнице на улице Лагода, в которую периодически отвозили кого-то из наших соседей. Некоторые из них, домой уж вовсе не возвращались. Очень скоро где-то совсем рядом проходили похоронные мероприятия. Вдоль улицы несли, обитый красной материей гроб; духовой оркестр затягивал жуткую похоронную мелодию; детям раздавались конфеты и печенье.
Тем же вечером, либо чуть позже, вышеозначенные события обсуждались на нашей кухне. При тусклом свете лампы мои родные вспоминали о покойнике. Обсуждали, чем тот болел; вспоминали о том, долго ли он мучился, либо расстался с жизнью без особых терзаний. Взрослые припоминали кто первым узнал о смерти, как тело покойника перевозили из морга; как его омывали; укладывали в гроб и так далее. В общем, было очень жутко и чертовски любопытно.
Однажды я и сам попал на территорию той самой больницы…
Впрочем, об этом я расскажу несколько позже. Для начала мне следует познакомить читателя с одним из наших соседей.
На нашей улице жил дядя Миша. Его дом стоял совсем рядом с нашим, буквально через пару домов. Он частенько заглядывал к нашему деду на «рюмку чая» или просто поиграть в шахматы. Дядя Миша работал водителем автобуса, имевшем самое прямое отношение к системе здравоохранения. По крайней мере, на бортах его автобуса красовались красные кресты. Чтоб наглядно представить себе автобус дяди Миши, достаточно посмотреть фильм «Место встречи изменить нельзя». Именно на таком транспортном средстве передвигалась по Москве опергруппа Жиглова.
Дядя Миша, годившийся мне в дедушки, фактически был неразлучен со своим автобусом. Он приезжал на нём в посёлок на обед; едва ли не каждую ночь тот автобус ночевал на нашей улице. Если не считать пары соседских мотоциклов, автобус дяди Миши являлся едва ли не единственным видом транспорта, связующим наш дальний посёлок с основным городским массивом. Если кому-то нужно было что-то перевезти, съездить куда-то по срочным делам… В общем, соседи непременно относились к дяде Миши с почтением и уважением, потому как он никогда и никому не отказывал.
Помниться, бывая у нас в гостях, дядя Миша непременно вспоминал случай, произошедший ни то с моей мамой, ни то с моей тётей… В общем, кто-то из них взялся рожать среди ночи. Бабушка с дедом, естественно бросились к соседу: дескать, Машка, выручай! Изюминка тех воспоминаний заключалась в том, что автобус дяди Миши, спешивший в род дом, промчался на красный свет светофора, через закрытый железнодорожный переезд. В отличие от моих бабушек и дедушек, дядя Миша не воевал. Около восьми лет он провёл в лагерях, как враг народа, потому и хвалиться какими-либо фронтовыми воспоминаниями ему не приходилось; потому о своём «подвиге», связанном с железнодорожным переездом, дядя Миша рассказывал с особой гордостью.
Иногда мы с братом напрашивались к дяде Мише в автобус, просто посидеть в салоне или на водительском кресле. До сих пор, вспоминая салон того самого автобуса, я как бы чувствую запах кожи, которой были обиты все кресла. Бывали случаи, когда мы проезжали с дядей Мишей несколько кварталов. При этом хозяин автобуса непременно высаживал нас перед выездом на асфальтированную дорогу. Назад мы возвращались уже пешком.
Правда, однажды дядя Миша настежь открыл дверь автобуса и весело выкрикнул: «Пацаны, поехали, покатаемся!» Без каких-либо раздумий мы с братом запрыгнули в салон и заняли места рядом с водительским креслом. Чуть позже, в салон автобуса вошли ещё и четверо мужчин-соседей, живших на нашей же улице. Одеты они были в строгие чёрные костюмы. Их лица были серьёзными и предельно сосредоточенными. Всю дорогу они молчали, потому и потеряли мы к ним всякий интерес, целиком и полностью сосредоточившись на дороге.
В отличие от наших прежних коротких поездок, на сей раз, автобус, ловко преодолев ухабистую грунтовку, выскочил на ровную асфальтированную дорогу и резво помчался всё дальше и дальше от дома, от нашей улицы. Так далеко мы ещё ни разу не уезжали.
Примерно через четверть часа, автобус въехал на территорию какого-то медицинского учреждения. Дядя Миша остановился в аккурат напротив малоприметной двери. За той самой дверью просматривались ступеньки, уходящие куда-то вниз, ни то в подвал; ни то в иное подземелье. Мужчины, покинувшие салон автобуса, молчком спустились вниз по тем самым ступенькам. Вновь мы их увидели минут через десять, когда те вынесли из подвала красный гроб с закрытой крышкой. Дядя Миша, заблаговременно открыл заднюю дверь автобуса, через которую, собственно и была загружена в салон вышеозначенная ноша.
Мы с братом, как заворожённые наблюдали за данной процедурой. Так уж вышло, что гроб оказался от нас в каком-то полуметре.
– Пацаны! Бояться нужно не мёртвых, а живых! – обратив внимание на наши бледные лица, подмигнул нам дядя Миша.
Тут уж было не до дороги, не до разглядывания, мелькавшего мимо нас пейзажа. Мы непрерывно косились на предмет, обтянутый красной материей и прислушивались к каждому слову мужчин, сопровождавших покойника.
– Вот и докатался наш Саня на товарных вагонах!.. – тихо произнёс один из мужчин, кивнув при этом на гроб.
– И ведь не мальчишкой он был!.. Как-никак, а шестнадцать годков парню стукнуло! Мог бы и за ум взяться!.. – сокрушённо покачал головой второй.
– Степаныч, прекращай! О покойниках, либо хорошо, либо ничего!..
Едва автобус остановился на нашей улице, как мы с братом тотчас выскочили из салона, помчавшись в сторону своего дома. Тут-то и попал я под горячую руку своей мамы, поджидавшей меня возле калитки.
В первую очередь, мне влетело за то, что не отпросился, не предупредил близких и родных о предстоящей поездке. Мама вовсе не догадывалась о том, что мы и сами не знали, куда именно собрался вести нас дядя Миша. А если б и знали, то ни в жизнь не согласились бы на ту поездку.
Везёт Игорю. Его мама, тётя Нина, всегда была более снисходительна к нашим детским шалостям и безобидным забавам, потому Игорь и обошёлся самым мягким наказанием, точнее, того наказания вовсе не было.

Спросите: по какому такому поводу я, взрослый мужчина, вдруг вспомнил о своих детских страхах и переживаниях?
Дело в том, что совсем недавно мне пришлось случайно оказаться на той самой улице, под названием Лагода. Повинуясь какому-то внутреннему влечению, замешанному на страхе и любопытстве, я прошёл данную улицу фактически от начала и до самого конца, оказавшись во двор той самую больницы, которую помнил с самого детства. Точнее было бы сказать, я оказался возле её развалин. Бывший больничный комплекс, некогда состоящий из трёх или четырёх многоэтажных корпусов и всевозможных пристроек, ныне оказался абсолютно разрушен и заброшен. Словно после бомбёжки, перед моим взором предстали лишь останки кирпичных каркасов, без каких-либо крыш, с пустыми глазницами окон. С некоторой грустью и ностальгией, я обошёл те развалины по кругу. Вспомнил дядю Мишу, свою улицу на окраине города, друзей, родных и близких мне людей. Не забыл я и о бывшем морге, о том самом подземелье, со ступеньками, уходящими куда-то вниз.
Приземистое кирпичное сооружение, осталось на прежнем месте. Вход в то подземелье был частично завален землёй и каким-то мусором. Ох, как мне захотелось попасть вовнутрь, своими собственными глазами увидеть то самое полумистическое место, о котором я столько слышал и в котором так ни разу не побывал. Причём, мои детские страхи, всплывшие в памяти, ещё сильнее возбуждали и преумножали моё воображение, рисующее самые невероятные картинки.
Ближе к вечеру я вновь вернулся на улицу Лагоды. На сей раз, в моём распоряжении была лопата и ломик. Как не крути, а мне очень хотелось вновь пощекотать свои нервы.
По телосложению, я отношусь к невысоким мужчинам. Тем не менее, по специфике своей нынешней работы, я умудряюсь с регулярным постоянством биться своей макушкой о какие-то препятствия, горизонтально проложенные трубопроводы, верхушки подвальных или чердачных проёмов… Кто знает, будь я повыше, наверняка заметил бы то или иное препятствие, возникшее прямо перед моим взором. Наверняка пригнулся, наклонился, тем самым избежав неприятных и весьма болезненных столкновений. А нет!.. Полагаясь на свой невысокий рост, с полной уверенностью, что непременно проскочу, я то и дело цепляю своей макушкой какое-то бетонное перекрытие или металлическую опору. Это уже потом, когда потирая свою разбитую в кровь голову, я понимаю, что вновь не рассчитал свои «внешние габариты».
Вот и на сей раз, освободив дверь «подземелья» от всевозможного хлама, я спустился в тёмное подвальное пространство и тотчас зацепил своей головой какое-то деревянное перекрытие. Матюгнулся, схватившись за ноющее темя. Поднял с полу фонарь, выскочивший от удара из моих рук. И тут, в свете того самого фонаря я вдруг увидел дядю Мишу в компании с четырьмя мужчинами в строгих костюмах. Тех самых, которые в детстве забирали гроб из данного морга. В полумраке погреба они смотрели на меня пристальным, немигающим взглядом. Когда ж те призраки двинулись в мою сторону, я непроизвольно попятился к выходу.
– Пацан, какого чёрта ты здесь делаешь?.. – раздражённо рявкнул на меня дядя Миша. – …А ну, живо в автобус!
И я как шестилетний босоногий мальчишка бросился к выходу…
Открыв глаза, потёр разбитую в кровь голову. Осмотрелся.
Выходило так, что я попросту потерял сознание, долбанувшись своей башкой о деревянное перекрытие. Дабы не испытывать более судьбу, я метнулся к выходу. Ни разу не оглянувшись, постарался побыстрей покинуть помещение бывшего морга…

Серо-полосатые питомцы

Сегодня воскресный зимний день, как писал классик: мороз и солнце, день чудесный.
Возвращаясь с «Птичьего рынка» прилично подмёрзшими, мы с супругой выходим на трамвайную остановку.
Название «птичий» скорее народное, нежели официальное. Потому как в повседневные, рабочие дни – это обычный вещевой и продуктовый базар. Лишь по воскресеньям данная торговая площадь превращается в своеобразную выставку различной живности: от аквариумных рыбок, до лошадей и коров. Кроме того, по воскресеньям здесь можно приобрести различные корма и прочие аксессуаров для «братьев наших меньших».
Уж третье воскресенье к ряду мы посещаем этот самый рынок. Нет-нет, мы вовсе не ищем какую-то редкую или особо модную породу кошек. Главным критерием наших поисков по-прежнему остаётся обычный котёнок серо-полосатой окраски, желательно мальчик.
Повторюсь, на дворе начало февраля, приличный морозец, потому и выбор котят на торговых рядах не слишком-то и большой. Домашние питомцы спрятаны в различные корзины, коробки, ящички, укрытые полушубками, шалями, тёплыми одеялами или покрывалами. Медленно продвигаясь по рядам, мы заглядывали в каждую из тех корзинок. Внимательно осматривали содержимое тех утеплённых коробок. Котята на любой вкус и цвет. Однако нам, уж третью неделю так и не попадался на глаза именно тот котик, которого мы, собственно, и ищем. Лишь сегодня, на четвёртом или пятом ряду нам всё же улыбается удача. Супруга берёт в руки серо-полосатую кошечку. Та жалобно мяукнула и всеми силами потянулась к ней…
Повторюсь, изначально мы планировали обзавестись именно котиком. Однако кошечка выглядела настолько ласковой и беззащитной… В общем, из своих рук мы её более уже не выпускали.
Дождавшись трамвая, мы входим в салон. У меня за пазухой тёплый и мягкий комочек. Та самая серо-полосатая кошечка, которую мы нынче облюбовали на торговых рядах. Имя мы ей ещё не придумали, пока что на просто кошечка, киса, маленькая кисуля.
Едва я присел на свободное место, из-под полога моей куртки вдруг высунулась немного сонная, полосатая мордочка, с большими ушами. Та мордочка тщательно обнюхала меня, глянула в трамвайное окно, и будто успокоившись, вновь вернулась под куртку. Притихла. Наверно уснула. Дабы не тревожить спящую, я и сам постарался поменьше двигаться. Глядя в окно, о чём-то задумался. На память невольно пришли некоторые события двадцатилетней давности, когда мне на руки вдруг забрался точно такой же серо-полосатый котёнок. Ну, быть может, на пару месяцев постарше нынешней киски.

Жили мы тогда в заводском общежитии. В те времена я ещё курил, потому и приходилось мне периодически выходить из комнаты на перекур. В конце длиннющего общежитского коридора располагался небольшой закуток, примерно три на четыре метра. Ранее в том закутке размещалась общая кухня с несколькими плитами и раковинами. Однако очень скоро обеды и ужины приспособились готовить в комнатах, потому и использовалась та пустующая площадь разве что в качестве курилки. Именно там, мне однажды попался на глаза серо-полосатый котёнок. Он одиноко сидел на подоконнике и смотрел куда-то вдаль, точнее, в окно, выходившее на улицу. Заметив меня, котёнок тихо спустился с подоконника на пол. Я сидел на корточках, потому котёнку и не составило труду аккуратно заползти на мои колени. Котёнок мурлыкал и никуда не хотел уходить. Дескать, я тебя выбрал, потому забирай меня с собой.
Сами понимаете, в общежитии полно народу; к тому же котик выглядел вполне чистеньким и достаточно ухоженным, потому я и подумалось мне в ту минуту, что у серо-полосатого дружка наверняка имеются свои хозяева, которые на время выпустили своего питомца в общий коридор, дабы тот немного погулял. Однако на протяжении двух последующих дней, котёнок по-прежнему оставался в «курилки», его никто искал и уж тем более не забирал. Он по-прежнему сидел на подоконнике и каждый раз, завидев меня, как бы невзначай, перемещался ко мне на руки. И однажды моё сердце сжалось.
– Лена, там котёнок в курилке!.. – начал я издалека, вернувшись в комнату.
– Я его видела! – ответила супруга.
– Может, возьмём?
– Ну, неси! – не совсем уверенно пожала плечами Лена.
Именно так, совершенно случайно у нас появился ещё один полноправный «член семьи».
Мы назвали того котёнка Барсиком. Когда я впервые занёс его в комнату, он немедленно бросился к приготовленной для него миске с едой. Принялся глотать пищу, практически не пережёвывая. Он оказался чертовский голоден. Надо полагать, Барсик совсем ничего не ел в течение тех самых двух дней, что мы встречались с ним в конце общежитского коридора. А может, и дольше.
От иных представителей семейства кошачьих, наш новый четвероногий друг отличался длинным, в буквальном смысле, торчащим наружу нижним клыком. В связи с чем, Барсик был весьма схож с мультяшным пиратом. Быть может, из-за этого самого несколько уродливого клыка прежние хозяева его и выбросили. Тогда как нам данная особенность, напротив, пришлась по вкусу. Ведь наш котёнок был необычным, ни на кого более не похожим.
Забегая несколько вперёд, могу сказать читателю о том, что наш, случайно подобранный котёнок прожил с в нашей семье достаточно долгое время. По сути, он стал свидетелем нашего официального бракосочетания, рождения сына. Барсик мотался с нами по различным городам и съёмным квартирам. Как ранее упоминалось, фактически он стал неотъемлемой частью нашей семьи.
Припоминая необычные истории, связанные с Барсиком, на ум невольно приходит поездка из Ульяновска в Омск. Нам с супругой досталось двухместное купе в самом начале вагона. Едва мы заняли свои места, как Барсик прошмыгнул в вагонный коридор, собираясь разведать новое место своего обитания. Я вернул Барсика в купе. И не просто вернул, а указал ему на свободное пространство под нижней полкой. Дескать, именно там и будет твоё место.
На удивление, кот согласился. С превеликим удовольствием он скрылся под вышеозначенной купейной полкой. Барсик не выходил оттуда довольно-таки долго. Ну, а спустя четверть часа, я вдруг услышали чей-то весёлый голос, донёсшийся из противоположного конца вагона: «Ой, смотрите!.. К нам в гости пришёл котёнок!..»
Подозревая нечто неладное, я заглянул под нижнюю полку, куда ранее отправил нашего питомца. Барсика там не было. Зато, в самом дальнем углу я вдруг разглядел небольшое отверстие, соединявшее наше купе с соседним купейным кубриком. Как позже выяснилось, точно такая же брешь имелось в каждом купе нашего вагона. То есть, за минувшую четверть часа, наш «полосатый друг» успел побывать практически во всех купейных кубриках. И не просто побывать, где-то он ещё и поживился колбасной нарезкой.
Вне всяких сомнений Барсик являлся исключительно домашним, городским котиком. На улице он не гулял, на природу мы его не вывозили. С внешним миром котик соприкасался разве что на балконе, либо через приоткрытое квартирное окно. Тем не менее, по возвращению из того же самого Ульяновска, нам пришлось некоторое время пожить в деревне, у родителей моей супруги. В том доме было полно разномастных кошек… Впрочем, разговор ныне пойдёт вовсе не о кошачьих играх на кухне или в погребе, а о том, как мы попытались приучить Барсика к уличным прогулкам.
Дело было в декабре. Накинув на плечи тёплую одежду, мы вышли из дома. Я опустил Барсика в только-только выпавший снег, дескать, побегай, немного порезвись. Котик в недоумении замер на месте. Именно так он и простоял без единого движения, пока я вновь не подхватил его на руки. В снегу осталось лишь четыре глубоких следа от его четырёх лап. В общем, уличным котом наш Барсик так и не стал.
Невзирая на то, что мы подобрали кота едва ли не с улицы, да ещё и худым, голодным – какая-либо излишняя благодарность нашему Барсику была вовсе не свойственна. Напротив, едва ли не с самого первого дня, он принялся проявлять свою исключительную строптивость и непокорность. Впрочем, данная черта свойственна, едва ли не любому представителю семейства кошачьих. Бывали случаи, когда наш кот попросту сбегал из дома. Точнее было бы сказать не из дома, а из комнаты или квартиры. Ведь если помните, Барсик был вовсе не уличным котом. Улучив благоприятный момент, он стремглав мчался в подвалы тех самых домов, в которых мы на тот момент жили, подчас пропадая на достаточно продолжительные промежутки времени. Конечно же, мы отправлялись на его поиски, обходили округу, заглядывали во все дыры и закоулки. Пару раз мы и вовсе успевали с ним навсегда попрощаться. Тем н менее, Барсик возвращался. Возвращался грязным, вонючим, голодным. Мыли, купали, кормили, укладывали спать. Ну, а как иначе, ведь он был полноправным членом нашей семьи.
В один из своих «побегов» Барсик лишился своего знаменитого пиратского клыка. Как-то летом, он выпрыгнул из окна комнаты, скрылся в подвале и домой вернулся уже без торчащего наружу зуба. Похоже, он его попросту сломал, неудачно приземлившись на твёрдую поверхность.
На протяжении двадцати последних лет, непременно связанных с Барсиком, у наших друзей и знакомых периодически менялись домашние питомцы. Кто-то пропадал, кто-то умирал, едва дотянув до своего пяти или семилетнего возраста. Я хорошо помню, как хозяева тех животных горько сожалели о своих потерях, на их глазах появлялись слёзы искреннего сожаления. Меж тем, мы вовсе не задумывались о возрасте нашего серо-полосатого питомца. Казалось, он был и будет с нами всегда. При этом Барсик по-прежнему оставался для нас маленьким, игривым и несколько хитроватым котёнком.
Впрочем, рассказывая о беззаботной жизни нашего питомца, возможно, я несколько погорячился. Конечно же, бывали случаи, когда котёнок болел. И не просто болел… Помниться, один из ветеринаров однажды заверил нас в том, что у Барсика серьёзная, хроническая болезнь, дескать, он абсолютно безнадёжен. Пару раз нам предлагали его попросту усыпить. Говорили: мол, вам его уже не спасти, так зачем коту мучиться.
По большей части, Барсик должен быть бесконечно благодарен Леночке, моей супруги, которая прикладывала максимум усилий, дабы мы, ни в коем случае не потеряли нашего любимца. В буквальном смысле, она делала всё возможное и невозможное для его спасения. Не каждый человек может похвастаться такой заботой со стороны близких ему людей, что уж тут говорить о котах.
Припоминаю случай, когда спасая нашего полосатого друга, мы перепробовали, казалось бы, абсолютно все варианты, когда жить Барсику оставалось какие-то считанные дни… Каким-то чудом Лена вдруг отыскала настоящего Доктора Айболита – Мелешкова Сергея Фёдоровича, преподавателя Омского ветеринарного института. Это был по-настоящему, любящий животных человек. Именно он взялся за весьма серьёзную и отчасти рискованную операцию. Потому как шансы у нашего питомца, если вы помните, были самые минимальные, если они вообще, ещё были. Более двух часов длилась операция. Всё это время, мы блуждали вокруг ветеринарного института.
Нашего серо-полосатого друга удалось спасти, Барсик выжил. Он мяукнул нам, едва успев отойти от общего наркоза. Когда мы забирали котёнка с операционного стола, его тельце было «порезанным» и «зашитым» вдоль и поперёк. Впрочем, уже на следующий день Барсик умудрился снять с себя защитный воротник, перекусить хирургические швы и зализал свои раны вполне самостоятельно.
Признаться, вовсе не понимаю тех нелюдей, которые могут вот так, запросто выбросить, усыпить, либо иным способом избавиться от своего любимца; того, который совсем недавно нежно мурлыкал у тебя на коленях; весело бегал по комнате за бумажным бантиком; смешил семью какими-то фокусами, снимал стресс, отвлекал нас от бытовой рутины.
Порой мы с супругой шутили: дескать, смерть уже приходила за нашим Барсиком, причём, трижды. И каждый раз безуспешно. После чего, махнув на него рукой, она окончательно отстала от нашего хвостатого дружка.
Однажды, во время покупки корма для нашего котика, продавец задал вполне обыденный вопросом: сколько лет вашему питомцу. Повторюсь, вопрос был самым простым, тем не менее, отчасти он поставил нас в тупик. Если кто-то не в курсе, то производители кошачьего корма на своих упаковках, как правило, указывают для какой возрастной категории относиться то или иное лакомство. Причём, как пояснил нам продавец, обозначение «+8» относилось к категории «пожилых кошек».
Путём несложных арифметических действий, на скорую руку нам пришлось определиться, сколько ж на самом деле лет нашему «котёнку». Припомнили, с какими жизненными событиями было связано его появление. После чего, сопоставив те вехи с конкретными датами… Признаться, мы были изумлены своим беглым подсчётом. Выходило так, что нашему котику на тот момент было около двадцати лет. По человеческим меркам это порядка сотни лет!
Повторюсь, своего Барсика мы непременно считали котёнком. Для нас он всегда оставался именно таким, каким мы собственно его и подобрали. Теперь же, после столь неожиданного открытия, связанного с реальным возрастом нашего питомца, мы начали подмечать за Барсиком некоторые особенности, напрямую или косвенно свидетельствующие о том, что котик вовсе не молод.
Наш домашний питомец вдруг оказался не слишком игрив; не тот у него был и аппетит; да, и зрение у котика оказалось порядком подсевшее. При этом любить своего серо-полосатого члена семьи мы стали ещё сильнее. Он уже не сходил с наших рук. Обратились к ветеринару, дабы тот назначил нашему четвероногому другу какие-то поддерживающие витамины, микстуры; что-то посоветовал. Всеми возможными способами мы пытались продлить жизнь нашего любимого Барсика.
– Подскажите, сколько вашему коту лет? – поинтересовалась Наталья Александровна, тот самый ветеринарный врач, к которому мы собственно и обратились.
– Восемь! – соврала супруга.
– Восемь лет – это едва ли не предельный для котов возраст!.. – с определённым сочувствием произнесла хозяйка ветеринарного кабинета. – …Многие коты и до этих лет не доживают!..
Ну, а далее нам пришлось выслушать целую лекцию о продолжительности кошачьей жизни. Ветеринару было вовсе невдомек, что Барсик, которого она на тот момент осматривала, прожил более двух, «предельно отведённых» ему сроков…

Из-под куртки вновь высунулась любопытная полосатая мордочка. Примерно такая же которую я видел более двадцати лет назад в общежитской «курилке». Правда, без торчащего наружу клыка.
«Эх, кошечка, кошечка!.. А ведь ты, похоже, вовсе не догадываешься, как тебе повезло с будущими хозяевами!.. – усмехнулся я про себя, абсолютно уверенный в своей правоте. – …Наверняка, ты станешь любимицей семьи; очень многое тебе будет прощаться, многое будет дозволено. По крайней мере, о том, что ты можешь быть обделена людским вниманием и заботой, не может быть и речи!..»

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71005483?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.