В начале прекрасного века
В начале прекрасного века
H. Tavasta
Психологический триллер в декорациях скандинавской деревушки 1890-х гг. с аллюзиями на всем известную сказку.
H. Tavasta
В начале прекрасного века
Первый день
В то утро было объявлено собрание жителей деревни, которое староста Лунд открыл молчанием в знак глубокого почтения к погибшему: Оскара Петерссона, местного предпринимателя и землевладельца, нашли на рассвете охотники. Они долго рассказывали, перебивая друг друга, как некое необузданное чудовище безжалостно искромсало тело несчастного, предположив, что на него напали до смерти оголодавшие волки, умудрившиеся забраться в эти далекие края. Лунд допустил, что все возможно, и приказал прочесать лес, и при встрече с любыми хищниками перебить каждую особь – не хватало еще, чтобы и без того малочисленная деревня обратилась в прах.
Однако подслушавший разговор пьяница Бьерн, брат Оскара, вмешался и потребовал публичных разбирательств: он не верил, что Оскара могли растерзать волки – их никто здесь не видел уже больше полувека. А шепотом добавил о имеющихся у него сведениях, способных опровергнуть версию с нападением диких животных; Лунд нехотя согласился.
И вот, когда в промозглое осеннее утро, после соблюдения официальных церемоний, около ста человек, переминаясь с ноги на ногу, с нетерпением ожидали самого интересного – выяснения отношений, – Бьерн, шатаясь, взошел на трибуну с криком:
– Оскара убила ведьма Икке!
И указал на богато одетую женщину, вокруг которой тут же образовался полукруг: и молодые, и старые, и даже малыши неодобрительно загудели, тыча пальцем и плюясь в нее. Икке Петерссон, с шикарными рыжими волосами, небрежно лежавшими на меховом воротнике черного пальто, так сильно выделявшимися на фоне жиденьких серых волос крестьянок, молча сносила оскорбления, с ненавистью поглядывая на деверя.
– Бьерн, ты пьян и оттого не в себе – если тебе действительно есть, что нам сказать, говори: в противном случае, я оштрафую тебя за клевету. Почему Оскара убила именно Икке?
– Только дурак не замечает очевидного. Молодая и красивая, – усмехнулся Бьерн, – бабенка охмурила старую развалину с деньгами, бросила красивую жизнь в городе, явилась сюда – и ради чего? Чтобы отнять его земли, лишить меня – родного брата! – наследства и править в свое удовольствие. Да и разве это была любовь? Она же спала со всеми подряд, пока Оскар работал в городе! И не стеснялась же задирать юбку сразу после его отъезда – и десяти минут не проходило! Ну, дрянь, скольким честным женщинам ты разбила семью?! А волосы? Ведьмина порода, никак иначе!
Гневная речь воодушевила глупых деревенщин, и в Икке тотчас полетели мелкие ветки и камни, а обиженные супруги, чьи мужья подозревались в запретной связи, сопровождали действие воплями и плачем:
– Потаскуха!
– Чтоб ты провалилась!
– Вши моего пса и то не приносят ему такого горя, какое принесла ты мне!
Но Икке не сломалась под этим натиском и зло улыбнулась Бьерну, который, обезумев от ярости, резко спрыгнул с трибуны и набросился на беззащитную женщину: он начал душить ее, с напором вдавливая в землю.
– Я видел ТЕБЯ! Твою черную душу! Ты была там и убила его! Я видел! Видел! ВИДЕЛ!!
Ситуация окончательно накалилась: прощание с Оскаром Петерссоном превратилось в избиение его вдовы, причем безосновательное; люди, пребывавшие в состоянии блаженного покоя в течение многих лет, показали, наконец, свою первобытную сущность: неконтролируемую агрессию и беспредельную жестокость.
Лунд, какой-то незнакомый мужчина (Икке, находясь в полубреду, не узнала его) и еще несколько мужчин принялись оттаскивать Бьерна, но, к их удивлению, он не поддавался, оказавшись намного сильнее, и когда он схватил лежавший рядом булыжник, чтобы добить невестку, то сам получил по голове чем-то тяжелым. Он завалился на Икке, к тому моменту уже лежавшую без сознания.
***
Вечером следователь Сперсен сидел в выделенной ему Лундом комнате на втором этаже его дома и долго вчитывался в свои заметки: утреннее происшествие напрочь выбило его из колеи, и он чувствовал себя разбитым. Сперсен жалел бедную Икке – она не вставала с постели несколько часов и никого не принимала, – хотя и понимал, что Бьерн может быть отчасти прав: тридцатилетняя женщина отказывается от беззаботной жизни в городе и переезжает к пятидесятилетнему богачу в деревню, где нет ничего – только грязь, грязь в душах простых людей, завидующих чужому счастью. Даже Сперсену подобное бескорыстие казалось подозрительным.
Он поднялся и устало побродил по захудалой каморке, надеясь забыть Икке, багровый цвет ее лица, когда Бьерну оставалось всего чуть-чуть – и публичная казнь была бы совершена, – но эта женщина не выходила у него из головы. Такая ненависть к ней… Оправданна ли она? Или Бьерн что-то скрывает: убийство брата, например?
«Я видел тебя… Ты была там…»
Если Бьерн видел ее – или кого-то, кого он принял за Икке, – значит, он тоже находился в лесу, когда убили Оскара… А в сущности, кто он, Бьерн? Игрок, пьяница, бонвиван… Кому, как ни ему, нужны деньги? Просил ли он их у Оскара накануне смерти и что же произошло между ними? Ссора? Или ничего не было? А если в лесу действительно бродят дикие звери?
То, что Сперсен ни на кого не наткнулся, пока работал на месте преступления с парой добровольцев, – невероятная удача. На тело Оскара Петерссона он не мог смотреть без ужаса и приступов тошноты: вспоротый живот, вырванные глаза – вместо них зияли черные дыры – и язык… Следователь невольно вздрогнул, увидев его первый раз при свете дня. И еще раз – сейчас, в воображении.
Но мысли его опять вернулись к Икке… Интуиция подсказывала ему, что она невиновна. Никто ведь по-настоящему не любил ее, все мечтали поскорее от нее избавиться… Какой дом был у Икке до переезда в эту глухомань? А семья? Или ее бросили на произвол судьбы – и поэтому она ищет легкую жизнь там, куда бы ни за что не сунулась, будь она чуточку счастливее? Хотя, может, ей просто нравилось спать в объятиях голого старика?
Сперсена передернуло: конечно, они же были женаты, и все, что он нафантазировал, являлось нормой… Однако какой-то подлый червячок подтачивал его изнутри.
В конце концов, его должность обяжет затронуть столь деликатную тему, и он ее спросит… Да, он непременно ее спросит.
Тут в комнату заглянул Лунд и сообщил, что Икке готова уделить ему немного внимания.
***
Она читала полулежа в светлой и чистой спальне на первом этаже огромного особняка покойного Оскара Петерссона, где тишину нарушали лишь тиканье часов и треск поленьев в камине, но, как только вошел Сперсен, спрятала книгу под подушку и устроилась поудобнее.
– Что читаете, госпожа Петерссон? Наверно, что-то очень интимное, раз прячете от чужих глаз.
Икке странно посмотрела на Сперсена, и по спине у него пробежал холодок: слишком загадочно она выглядела – такой же взгляд следователь видел на картине Леонардо да Винчи, когда гостил в Париже, – и это его не на шутку испугало. Икке напомнила ему сбежавшую сумасшедшую, отчего его внезапно осенило: а нет ли у нее какого-нибудь психического заболевания? Тогда многое прояснялось… И при этом она становилась самой реальной убийцей – Сперсен даже возненавидел себя за столь богатое воображение.
– Что-то очень интересное… Однажды я вам покажу. А пока… Вы хотели со мной поговорить?
– Да, госпожа Петерссон… Вы уже наверняка в курсе, что я расследую убийство вашего мужа.
– Лунд рассказал. Кстати, спасибо вам – за то, что спасли от этого ненормального, Бьерна. Когда Оскар был жив, мы постоянно ругались, но до рукоприкладства никогда не доходило – сегодня первый раз, когда он попытался не словесно, а по- настоящему меня уничтожить. Переживает за деньги брата, что я отниму у него все. Идиот… Я думала отдать ему законную часть наследства – как-никак брат Оскара, родня – и уехать отсюда. Вы прекрасно видели, как ко мне здесь относятся. А насчет Бьерна… Обидно, если он сопьется, но мне теперь наплевать.
– Госпожа Петерссон, скажите, какие у вас были отношения с мужем? И у него – с братом?
– Самые обычные. Каждое утро Оскар ездил в город на работу, я сидела дома, ничем не занималась: так, вышивала иногда, читала или дремала в кресле у окна. За хозяйство отвечает Карин, наша прислуга. Бьерн вечером выходил встречать мужа – в лесу жутко, особенно когда стемнеет, а пьяный деверь никогда ничего не боится, вот и подстраховывал Оскара. Он вообще не любил приезжать позже семи-восьми часов: если возникала необходимость задержаться на работе, он заранее предупреждал, что остановится у друзей, и возвращался аж на следующий вечер… Вы не представляете себе, как я тосковала без общения…
– Поэтому вы развлекались с женатыми мужчинами?
Сперсен ляпнул, не подумав, и тут же пожалел о своих словах: он не знал, как затронуть беспокоившую его тему ненавязчиво. Получилось в высшей степени бестактно и некрасиво с его стороны, но Икке только рассмеялась, чем смутила следователя.
– Ах, вот оно что! Вы пришли поговорить о моих любовниках? Как забавно: если ко мне и приходили, то по делу, а не за тем, чтобы выспрашивать, кто еще ко мне «приходил по делу». Ну, да, было пару раз, но не более того. У Бьерна меткий глаз, хоть и алкоголик – такие обычно дальше своего стакана не видят. Пошли слухи, Оскар догадывался…
– Он вам не нравился… как мужчина?
– Мне кажется, все понятно по моим поступкам. И – ладно, сознаюсь – мы не спали… с Оскаром. Я часто притворялась спящей или больной, чтобы избежать… последствий.
– Зачем же вы вышли за него и переехали сюда? Неужели из-за денег?
– А вот это действительно вас не касается, господин Сперсен. Я могу вам признаться, сколько раз «задирала юбку», как выразился Бьерн, с кем и когда, но то, что вы хотите узнать, никоим образом не относится к вашим расследованиям. Можете мне поверить на слово, – Икке мило улыбнулась, давая тем самым понять, что разговор окончен. Сперсен любезно попрощался и вышел. Он кипел от негодования.
***
Не успела Икке прийти в себя после разговора со следователем, как к ней вошел недовольный Лунд – он прятался в соседней комнате, слыша каждое их слово – и процедил:
– Тебе не стыдно?
Он сел на край кровати; Икке незаметно подвинула лежавшую под подушкой книгу еще дальше, чтобы Лунд не заметил ее.
– А почему мне должно быть стыдно? Он спросил – я ответила. Все честно.
– Дура! Почему Оскар женился на такой, как ты?! Бедная душа, он верил тебе, а ты и вправду изменяла ему? А я-то, простофиля, считал бреднями россказни Бьерна и глупых деревенщин!
– Прости, – староста поразился, насколько искренне Икке сказала ему это слово, которое, как он полагал, она никогда не использовала в своей речи. – Прости меня.
И, захлебываясь в слезах, она кинулась в его объятия.
– Проститутка, – сердито произнес Лунд, но обнял плачущую Икке, жалея ее.
Они просидели долго: после утренней сцены Икке не хотелось ничего, кроме тепла близкого ей человека. Лунд понимал ее намного лучше, чем все вместе взятые любовники и другие мужчины, попадавшиеся ей на жизненном пути. Разумеется, чтобы уберечься от нападок сельчан, боготворивших старосту, приходилось тщательно скрывать свои отношения.
– Я никогда не перестану говорить, как я рада, что сумела отыскать тебя в этой глуши. После стольких лет поисков… Через что я ни прошла, чтобы узнать, где ты. Даже не верится, что у меня получилось… Я так тебя люблю, что никуда больше не отпущу. Теперь мы можем спокойно уехать, никто не помешает… Да, отец?
Икке, смотря на Лунда безумными, горящими глазами, напоминала в тот момент маленькую девочку, чем взрослого человека, и страшно представить, сколько же на самом деле в ней было воли, терпения и мудрости. Постоянно жить напоказ только ради того, чтобы найти дорогого ей с детства человека, потерянного много лет назад – нет более сильной женщины, чем она, Икке Петерссон.
– Да, дочь. Несмотря ни на что, я всегда буду тобой гордиться.
Счастливая Икке поцеловала Лунда, не разжимая объятий. Наконец-то впервые за долгое время она почувствовала себя нужной.
…После того как староста ушел, к Икке заглянула Карин:
– Госпожа, желаете чего-нибудь на ночь? Принести выпить? Я сейчас.
Этой крошечной улыбающейся блондинке Икке не умела говорить «нет», даже если ей ничего не хотелось – слишком по-доброму относилась к ней прислуга, единственный человек во всей деревне, который с пеной у рта мог часами доказывать, что Икке – не ведьма и не содержанка (Карин, конечно, лукавила, но преданно защищала свою хозяйку от чужих нападок). Икке никогда не призналась бы, что любит ее как родную сестру, но Карин это знала и не требовала от нее никаких словесных выражений чувств – ей хватало того, что Икке приходила в хорошее настроение от ее дурацких шуточек, а что еще радовало сердце прислуги больше, как не смех ее покровительницы?
Карин ждала, пока Икке наслаждалась вкусным чаем с молоком в постели, и затем спросила о том, что произошло (ей давным-давно рассказали в самых ярких подробностях об избиении и о Сперсене, но Карин надеялась услышать версию случившегося глазами своей хозяйки – до того она не смела беспокоить ее). Икке, согретая обществом Карин и ее чудесным чаем, выложила все без обиняков, и миниатюрная блондинка, редко впадавшая в уныние, стала подбадривать ее, обрисовывая перспективы будущей жизни Икке: разумеется, Карин была глубоко опечалена гибелью Оскара Петерссона, и она не оставит его дом – в нем она чувствовала себя по-настоящему счастливой, – однако она утешится, если Икке сумеет выбраться из этой трясины и найти себя в другом месте. Тем не менее, госпожа всегда может вернуться к ней в любое время, добавила с улыбкой Карин.
Ее радужные мечты вконец расстроили Икке: она резко отвернулась от прислуги и натянула на себя одеяло, не желая, чтобы та видела ее слезы – почему-то скорый переезд сулил ей сплошные расставания и горести. Она раньше не осознавала, что так сильно привязалась к этой великодушной и чуткой девице, и теперь сомневалась, получится ли ей жить где-то там, где нет ее, мило улыбающейся и никогда не падавшей духом Карин.
Блондинка тихо вышла из комнаты, когда всхлипы прекратились, и она увидела, как одеяло начало ровно вздыматься и опускаться.
***
Глубокой ночью Икке подскочила, дрожа то ли от холода – поленья в камине уже догорели, – то ли от охватившего ее беспредельного первобытного страха.
Посидев немного, она поняла, почему не на шутку испугалась: ей приснился какой-то кошмар, содержание которого размылось в ее сознании после рваного пробуждения. Икке пыталась успокоиться, унять мучивший ее озноб, и уже думала позвать Карин, когда она случайно повернула голову к дальнему окну и впервые в жизни ощутила, как сердце действительно уходит – нет, не в пятки, а куда-то в бездну.
Снаружи за ней наблюдали два желтых глаза с тонкими кошачьими зрачками на волчьей голове.
Чудовище с телом в человеческий рост неподвижно стояло и смотрело прямо на Икке, ухмыляясь волчьим оскалом. С головы капала кровь – Икке решила, что это чья-то очередная глупая шутка – в деревне много дураков, которым нравилось издеваться над ней, – но как только она выдохнула, голова вдруг дернулась. На второй выдох голова повернулась. Икке прижала ладонями нос и рот, чтобы эта жуть прекратилась – и пока она не дышала, непонятная мерзость за окном не шевелилась. Но, поразмыслив, Икке быстро-быстро задышала, надеясь, что ОНО так же скоро скроется с ее глаз.
Действительно, тело с волчьей головой задвигалось, как если бы им управлял кукловод, оглядывалось и воспроизводило странные движения, нервируя бедную Икке: похоже, оно никуда не собиралось уходить, сколько бы она ни выдыхала. Тогда вконец измученная ночным кошмаром Икке закричала, умоляя Карин спуститься.
Внезапно монстр прекратил кривляться и ухмыляться: он загадочно посмотрел на Икке, приложив к волчьей пасти указательный палец, и стало медленно скрываться из виду, не появившись в соседнем окне, как она того боялась.
Укрывшись под одеялом с головой, Икке не могла заставить себя уснуть: она не на шутку встревожилась за свою жизнь.
Карин так и не появилась.
***
Бьерн напился до чертиков и еле передвигал ногами; его бессознательно тянуло в лес, ему хотелось встретить брата, который больше не проедет по знакомой дороге и не отвесит ему оплеуху за то, что он опять целый день бездельничал и пил. У Бьерна навернулись слезы, и он не смел их смахнуть – он слишком любил Оскара, чтобы сдерживать в себе эту боль.
– Бьерн, ты плачешь? – смущенно спросил женский голос; его обладательницу Бьерн тащил в укромное местечко неподалеку от ямы, куда он частенько заваливался на мокрую траву и засыпал сладким сном младенца, когда забывал о предупреждениях Оскара и не дожидался его, а сил добраться до дома не было. А когда ему удавалось изрядно напоить женщину, давно укравшую его сердце, то пользовался той полянкой в лесу – еще не до конца пропитая совесть не позволяла ему заявляться домой с женщинами и устраивать пьяные оргии на глазах у детей. Бьерн жалел их, своих малышей с грустными голубыми глазами, наблюдавших каждое утро за его падением, стоило ему открыть дверь, и размышлял, что иногда проще повеситься, чем быть таким никчемным, вечно нетрезвым отцом.
Любил ли он их? Он старался не задумываться над этим вопросом.
– Не твое дело. Заткнись и греби.
– Если ты переживаешь из-за Оскара, то…
Бьерн ударил ее так, что она упала в канаву; ни захныкала, ни закричала – ничего.
Наступила страшная тишина, и пьяный Бьерн на секунду протрезвел.
– Эй, ты жива? Ау… Ты меня слышишь?
Прошло еще некоторое время, прежде чем она застонала от боли, медленно приходя в себя. Бьерн с облегчением вздохнул, плюхнувшись рядом и окатив ее грязью.
– Какой же ты урод… И зачем я вообще связалась с тобой?!
– Прости меня, принцесса, я не специально – ты же знаешь, что нельзя говорить о подобном, когда я пьян… Тебе не больно? Дай поцелую, где болит…
Бьерн попытался обнять ее, но она отстранилась; оба сидели, покачиваясь, в мутной луже.
– Да пошел ты. Я – домой. Меня ждут.
– Никто тебя не ждет, кроме меня. Никому ты не нужна. Мы – изгои, поэтому нам нельзя разлучаться – поодиночке ведь не выжить.
– Фу, от тебя несет, как от навозной кучи, хоть бы иногда перерывы делал между пьянками, что ли… Не лезь ко мне.
– Ну, я же тебя… Это самое. Ну, поняла, короче… Пойдем, не будем терять время, а то весь хмель выйдет, и потом ничего не захочешь…
Бьерн, шатаясь, кое-как встал и удумал взять на руки свою спутницу, но ватные ноги, не выдержав нагрузки, заплелись, и, двух метров не пройдя, парочка смачно грохнулась в другую лужу.
– Похоже, мы не доберемся до моей полянки… Ладно, здесь тоже сойдет. Раздевайся, дорогая…
***
Икке дремала, когда ее разбудил какой-то шум снаружи; она подошла к окну, забыв о ночном монстре, и увиденное мгновенно вывело ее из состояния полусна – в легкой сорочке и белоснежной мягкой накидке с капюшоном, босиком, женщина выбежала из дома, оцепенев от ужаса.
По деревне бегал, крича от дикой боли, человек с огромной толстой веткой в животе – изо рта у него потоком лилась кровь – его рвало ею, – и он не мог остановиться, мучаясь в агонии. Жители в страхе расступались перед ним, не зная, что делать – они боялись наткнуться на него и навредить не только ему, но и самим себе.
Икке наблюдала за последними минутами жизни этого человека, не понимая, как такое произошло и почему именно с ним. А когда умирающий заметил ее, то, шатаясь, побежал к ней еще быстрее – Икке ощутила схвативший ее за горло страх.
Он упал на колени, и жуткая ветка сильнее впилась ему в тело, но он уже не чувствовал боли – ему лишь хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Икке наклонилась к нему и обняла, не заботясь ни о пачкавшей ее белоснежную накидку крови, ни о ветке, царапавшей ее руку; он кое-как приобнял ее, утешая и захлебываясь в собственных словах:
– Не плачь – я не хочу видеть твоих слез.
Икке зарыдала, не желая верить в то, что и он умрет, оставит ее, как это сделал Оскар. Пускай они ненавидели друг друга – но лучше бы они и дальше унижали друг друга, оскорбляли, дрались… А то, во что превратилась жизнь Икке за столь короткий промежуток времени, уже невозможно назвать ни жизнью, ни проживанием, ни существованием – огромная пустота поселилась в ее душе.
– Забери малышей. Не оставляй их.
Икке кивала в ответ на каждую его просьбу. Он несколько обмяк, стал тяжелее, и держать его становилось трудно – но она надеялась, что он продержится еще немного.
– Знаешь?.. Что? Лучшей невестки… чем ты… я бы не пожелал для себя.
Икке улыбнулась сквозь слезы, не в силах разжать объятия. Но вот он перестал дышать, и она аккуратно положила его боком на землю, чтобы проклятая ветка не мешала, закрыла ему глаза и сидела, смотря куда-то вдаль и не видя ничего.
…Из оцепенения ее вывел Сперсен, стоявший рядом с Лундом. Они возвышались над ней, словно высокие деревья, отстраненные, равнодушные к ее несчастью, беспокоившиеся только о себе.
– Икке, отпусти его.
Она не сразу поняла, что и вправду до сих пор сжимала его руки – и делала это бессознательно; последний раз взглянув на него и мысленно простившись с ним, Икке поднялась, озлобленная и остервенелая, медленно отошла назад, развернулась и побежала в лес.
Второй день. Утро
…Икке, блуждая меж деревьев, не заметила, как солнце, медленно поднимаясь из-за холма, уже вовсю освещало ее сквозь голые ветви, совсем не согревая. Некогда белоснежные тонкая сорочка и накидка с капюшоном насквозь пропитались кровью Бьерна, что только затрудняло передвижение по болотам, в которых увязали босые ноги. Но Икке посчитала бы себя предательницей, если бы сбросила тяжелую мокрую одежду, хранившую последние мгновения его жизни и дарившую ей хоть какое-то тепло.
Целую ночь ее мучали воспоминания, и она не пыталась от них избавиться – просто наслаждалась самобичеванием, виня во всем произошедшем лишь себя. Ей мерещилось, что Оскар прятался за деревом от убийцы, а Бьерн в поисках брата крутился на одном месте и не видел его. Через некоторое время к ним присоединилась Карин: она что-то бормотала, унося в чащу леса поднос с чаем и молоком. Икке наблюдала за ними со стороны, не понимая, насколько подсознание приближало ее к тому, что она безумно хотела выяснить. Если бы она пригляделась…
Обессилев, Икке шумно плюхнулась в грязную лужу и легла в нее, не обращая внимания на холод. Желание уснуть прямо здесь и забыть об этом кошмаре охватило ее настолько, что, стоило ей на секунду прикрыть глаза, как дымка из ярких красок тут же окутала ее, и Икке, не сопротивляясь, отдалась ей.
***
Сперсен обыскивал особняк Петерссонов в надежде найти хоть малейшую зацепку, указавшую бы на то, что Икке действительно расправилась с Оскаром и Бьерном: ее побег в лес насторожил следователя, и он перестал сомневаться в виновности этой женщины, напрочь забыв о собственной симпатии к ней, когда кое-что вспомнил – и пришел проверить свою догадку. Однако Лунд, не подозревавший, какую игру затеял Сперсен, отстаивал иную точку зрения, не желая находиться в чужом доме без ведома хозяйки:
– Ну, подумайте! На ваших глазах умирает человек, а все кому не лень смотрят на вас, причем они отнюдь не являются вашими друзьями – напротив, жаждут вашей крови. Как бы вы отреагировали? Естественно, ей стало страшно, и она решила переждать бурю – иначе ее бы просто разорвали! А вы роетесь в ее вещах, якобы зная что-то…
– О, как вы ее выгораживаете, – усмехнулся Сперсен, переворачивая верх дном общую спальню Икке и Оскара, – ведь любящие отцы именно так поступают, верно?
Пораженный, Лунд промолчал, нервно сглотнув: как? И главное – что еще известно этому городскому пижону?..
– Вот и первый ответ на один из моих многочисленных вопросов: зачем Икке Петерссон поехала за своим никчемным муженьком в его убогую деревню?..
– Попридержи-ка язык. Оскар был на голову лучше каждого из нас, и я не позволю…
Сперсен повернулся – и староста понял, что какие-либо пререкания сейчас бесполезны – и даже опасны для него.
– Вы мне угрожаете? Хм… А что если я скажу то, что вы никак не ожидаете от меня услышать? Ну, к примеру…
Внезапно следователь подлетел к Лунду и, максимально приблизившись к его лицу, быстро-быстро заговорил, словно боясь, что кто-то третий подслушает их тайну, при этом активно жестикулируя:
– Что, если я в курсе того, что вы – жалкий проходимец, притворяющийся отцом Икке Петерссон? Вы намеревались сбежать вдвоем, а потом где-нибудь ночью случайно избавиться от нее, чтобы впоследствии заявить о своем праве на наследство? И надо же, как вовремя убиты Оскар и Бьерн, единственные близкие ей люди. Совпадение? Не думаю, – последние слова произнес он особенно жестко.
Сперсен так же порывисто отошел и мгновенно скрылся, как показалось Лунду, в спальне Икке – в темноте ничего нельзя было разглядеть, а включать свет следователь строго-настрого запретил, чтобы не привлекать к дому лишнего внимания. Напряжение спало, но ноги не держали лжеотца: он упал на колени, закрыв руками лицо.
– Да… мне хотелось денег. Чтобы больше никогда не видеть это жалкое сборище невеж и дураков. Осточертела мне деревня! А тут она… Удачно подвернулась. Глупа как пробка: разве нормальный папаша не стал бы искать свою дочь, даже если они вынужденно расстались много лет назад? А ей и в голову не пришла подобная мысль… Не спорю, семьи разные бывают, однако она, видимо, и вправду никому не сдалась. Потому что сука. Рыжеволосая дура. Ненавижу ее… Только конченая дрянь изменила бы Оскару. А она такая.
Когда хлынула волна признаний, Сперсен не собирался его прерывать: ему доставляло неземное наслаждение слышать, как человеческое лицемерие просится наружу, и в самом добром и, казалось бы, искреннем человеке оно обязательно обнаружится – жизнь все расставляла по местам.
– …Но я не убивал Оскара! Невероятно идиотское стечение обстоятельств! К Бьерну я совершенно равнодушен – сколько себя помню, он всегда находил способ опорочить фамилию брата, великого человека! Я любил Оскара, восхищался им и никогда бы не причинил ему вреда. А вот его бесполезным родственничкам…
– Аккуратнее, господин Лунд. Ваши слова можно неправильно интерпретировать. Тем не менее… Я вам верю. Вы не убийца…
Староста посмотрел на Сперсена, и в его глазах блеснула надежда.
– …однако вы поможете поймать его, – закончил он и бросил какую-то книгу к ногам Лунда.
Тот поднял ее и открыл. На первой странице он прочитал: «Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон».
Сперсен внимательно наблюдал за его реакцией: сначала Лунд перечитывал, не веря написанному, затем что-то щелкнуло у него в голове, и он с отвращением швырнул дневник, вытирая об себя руки, будто к нему прилипло нечто заразное.
– Ну, господин Лунд? Теперь нет смысла ее выгораживать?
Лунд помрачнел, вспоминая свои слова: Икке не нравилась ему, это правда. Но его внутренний голос подсказывал, что у нее рука бы не поднялась убить Оскара и через весьма короткий промежуток времени – его брата, хотя мотив для того имелся.
– Я… я запутался.
– Вы прекрасный актер, господин Лунд, и долго притворялись ее отцом, поэтому вам сейчас сложно решиться. Не вините себя в происходящем, поначалу я чуть не исключил ее в первую очередь из числа подозреваемых – слишком она обаятельна, нечего сказать! Запала в душу, змея… Неважно. Когда я пришел к ней, она как раз читала ту самую книгу, которую вы отбросили, и видели бы вы безумие в ее глазах тогда… Она сказала, что однажды покажет мне ее, мол, небезынтересная вещь… И меня осенило: а все ли в порядке у нее с головой? Кое-кто поведал мне историю… Вы не поверите, когда я вам расскажу.
– Что? Что, говорите!
– Икке уже убивала. Она сожгла дом любовницы Оскара Петерссона.
***
…Это случилось в конце мая, полгода назад. Из-за того, что темнело позже обычного, Оскар возвращался домой около девяти, ни о чем не беспокоясь, но Бьерн предусмотрительно валялся в канаве, когда он подъехал к условленному месту встречи.
– Брат… Мое почтение.
– Бьерн, ты опять нажрался! Сколько можно это терпеть?! Ты постоянно пьешь! Когда меня не станет, ни копейки не получишь из того, что я зарабатываю каждый день адским трудом!
– Да и… пошел ты. Ха-ха!
Бьерн продолжил лежать в грязи, смеясь над собственной глупостью. Оскар, раздраженный поведением брата, подумал, что ничто не вернет ему прежнее расположение духа, когда он, наконец, увидел ее.
Икке, его гордость, опора во всех отношениях, стояла на пороге его роскошного особняка и не нарадовалась его приезду – это было заметно по светящимся глазам, нежной улыбке и красивому, расшитому золотыми нитями платью, одному из тех, которые она надевала по особому поводу. А возвращение мужа из города после долгого рабочего дня – чем не повод?
Карин помогла спуститься Оскару с повозки вместе с его многочисленными пожитками, радостно поприветствовав его, и отправилась накрывать на стол, напевая заразную для окружающих песенку.
Оскар подошел к супруге, поцеловал ее и долго-долго обнимал, пока Карин не позвала их ужинать; тогда он вытащил из кармана золотой браслет и тут же подарил его Икке: она, готовая заплакать от счастья, тем не менее, пробурчала, как это расточительно.
– Для любимой никогда ничего не жалко.
Понимая, что муж устал с дороги, Икке сама взяла его вещи и понесла их в дом; несмотря на его протесты, она отвоевала чемоданы и приказала ему идти есть. Оба беззаботно смеялись, наслаждаясь обществом друг друга.
В общей спальне Икке долго любовалась украшением, напрочь забыв об ужине: она снимала его и надевала по нескольку раз, пока не разглядела надпись на внутренней стороне.
Она посчитала, что Оскар совсем потерял контроль над деньгами, раз решил в придачу к браслету сделать гравировку, и уже размышляла над тем, чем бы порадовать супруга, когда они останутся наедине, но улыбка исчезла с ее лица, как только она разобрала надпись:
«Этуаль. Ты ярче всех звезд во Вселенной. Твой Оскар»
Икке, будто громом пораженная, перестала дышать, оцепенев от ужаса: сердце зашлось неистовым галопом, ладони похолодели и стали липкими, во рту пересохло – ее замутило.
Для любимой ничего не жалко, говоришь? Даже то, что ты уже подарил второсортной Этуаль?
Икке не помнила себя от бешенства: разбив побрякушку о стену, она выбила окно старинным подсвечником и разнесла кровать в пух и прах; на шум сбежался весь дом, и Бьерн, к тому времени добравшийся до них и стоявший в дверях спальни, удивленный и слегка протрезвевший, рассматривал учиняемый Икке погром.
Карин первым делом подбежала к Икке и перехватила ее, чтобы та не достала Оскара – судя по тому, как она, заметив мужа, отчаянно рванула к нему, было ясно, что легкими побоями она не ограничится.
– Ах, Этуаль! Мразь! Интересно же ты работаешь! Ну и как – тяжела жизнь, когда постоянно кого-то трахаешь, кроме законной жены?! Да пусти ты меня!!
Хрупкая Карин не устояла под напором неистовствовавшей Икке, и пьяный Бьерн устремился девушке на помощь: он подскочил к невестке и крепко зажал ее объятиях. Икке чувствовала, что Бьерн не отпустит ее, пока она не угомонится, однако ничего не могла с собой поделать: необузданная желчь, обида выходили из нее потоком брани, которому не было конца и края; прислуга в смущении закрыла уши – Икке действительно знала толк в ругани.
Когда обманутая супруга чуть поубавила свой гнев, Карин немедля вывела хозяина из спальни и отослала его в дальнюю комнату, чтобы Икке окончательно остыла и успокоилась. Оскар, посыпая голову пеплом, вознамерился сразу же пойти и помириться с ней, чувствуя вину, и Карин еле отговорила его от этой бредовой затеи – в противном случае, ничем хорошим это не закончилось бы: Икке нуждалась в уединении, чтобы справиться с нахлынувшей болью. Оскар прислушался к миниатюрной блондинке, явно лучше разбиравшейся в настроениях его жены, чем он, ее близкий родной человек.
Бьерн, заметив, что ярость Икке уступила место слезам, отпустил ее, и она, упав на руины некогда счастливого супружеского ложа, безутешно спрашивала, почему такое произошло именно с ней.
– Как вообще мы докатились… Чего ему не хватало? Неужели какая-то второсортная Этуаль – отнюдь не второсортная, а, наоборот, это я, без роду и племени, посредственная и заурядная?..
Бьерн стоял, молча наблюдая за глубоко опечаленной невесткой, долго обдумывая то, что он собирался ей сказать, и, наконец, выговорил:
– Икке, это самое… Может, переночуешь сегодня у меня? А то поубиваешь здесь всех… Я поговорю с ним.
Она слишком устала, чтобы сопротивляться – просто молча кивнула и, поднявшись с помощью деверя, медленно пошла к его дому, где всегда горел свет.
Оскар следил в окне за ее нетвердой походкой, словно она изрядно напилась и теперь шла, сильно покачиваясь. Он ощущал пустоту в душе, понимая, что с этих пор больше ничего не будет как прежде.
***
Когда Бьерн вернулся, еле переставляя ноги, то едва не рухнул, ступив за порог; Икке успела подхватить его и дотащить до стола, где его ждала новая ударная доза алкоголя. Бьерн мучительно смотрел, как она наливает себе, и, стиснув зубы, воздержался – ему хотелось сообщить ей то, о чем поведал Оскар, рыдая навзрыд, а очередной стакан мог оказаться лишним.
– Меня не трогают его слезы. Он… Изменил мне. Предал нас.
– Подожди… Это еще не все.
У Икке замерло сердце: уж не скажет ли ей сейчас Бьерн то, что она безумно боялась услышать?..
Прочитав ее мысли – закономерные мысли любой женщины, чей муж совершил адюльтер, – Бьерн кивнул и выплюнул каждое слово, будто и ему было омерзительно их содержание:
– Да… Эта его… баба, короче, беременна.
– Мне очень жаль, – добавил он после минутной паузы.
Икке сидела в ступоре, не различая вокруг никаких предметов; Бьерн плыл у нее перед глазами, и она на секунду подумала, что они находятся в открытом море, а ее качает на волнах из стороны в сторону. Затем она вспомнила, как умоляла Оскара отправиться вдвоем куда-нибудь, на безлюдные острова, на огромном корабле. «Моя мечта – встретить чужеземцев!» Но муж вяло отмахнулся: «Слишком дорого». Существовала ли уже тогда Этуаль, звезда, пронзившая его сердце?..
У Икке не получалось забеременеть. Пять мучительных лет ее осматривали лучшие врачи города, но безрезультатно – ни надежд, что «вероятно, в далеком будущем, когда появятся лекарства…», ни обещаний продолжать лечение, ни утешений. Как один, они отказывались от нее, потому что медицина пока бессильна справиться с подобной проблемой. Икке с улыбкой уговаривала себя не зацикливаться и не предаваться унынию. Ну, нет детей и нет – разве они не семья? Им ведь хорошо вместе.
Однако Оскар представлял семью иначе – и Икке поняла лишь в тот роковой вечер, что ему нужны наследники, которые впоследствии взяли бы на себя управление всеми землями, особняками и прочим имуществом, движимым и недвижимым, принадлежавшим Петерссонам. О пьянице Бьерне, естественно, речи не шло. Да и кому захочется отдавать накопленное кровью богатство чужому человеку, пусть и родному брату?
Бьерн, услышав признание Оскара, сначала хотел размозжить ему голову, но допустил, что брату пришлось пойти на измену в благих целях – отнюдь не оправдывая его. Чтобы построенная его руками империя не развалилась на части. Хотя его взбесило, что деньги и благополучие он поставил выше человеческой жизни. Раньше он не замечал за ним корыстных побуждений, оттого произнесенные им слова о будущем его потомков прозвучали страшно. Никто не разглядел, как алчность развратила старика и заставила его уверовать в силу богатства, якобы дарующее бессмертие.
– Икке…
Молчание.
– Пойдем спать. Уже поздно, завтра будет день – и будем решать эту проблему.
– Я придумала, как мы ее решим.
Судя по тону, его невестка затеяла глупость, и Бьерн не на шутку испугался, услышав:
– Надо избавиться от нее. И ее отродья.
– Икке, твою мать… Ты пьяна. Нельзя ничего решать в таком состоянии.
– Я убью Этуаль…
– Да ты рехнулась! Иди спать!
– …и уничтожу все, что ей дорого.
– Ты мне надоела.
Бьерн встал, озлобленный, и начал вытаскивать нетрезвую женщину из-за стола, надеясь поскорее уложить ее в постель, чтобы она как следует проспалась. Но Икке долго возмущалась, пока они, не наделав изрядно шуму, не разбудили двоих детей лет шести, с вьющимися золотистыми волосами и голубыми заспанными глазами: они стояли у двери и чего-то ждали.
Икке заметила их и слегка оторопела, перестав бороться с Бьерном.
– Ого, у тебя дети?
– Ну, вообще-то да, – оскорбился Бьерн, словно их у него не могло быть. – Выходит, если я беспробудно бухаю, у меня нет личной жизни? Странное рассуждение. Ты ведь не интересовалась…
Икке была потрясена: она совсем не знала ни Оскара, ни его брата. Ничего об их жизни до ее переезда в деревню.
– Дети, это – ваша… э-э-э… тетя. Ага, дядя Оскар – ваш дядя, тетя Икке – тетя. День прошел не зря: познакомились с новой родственницей. А теперь пора спать. Марш в постель! Живо!
Малыши заулыбались и, о чем-то шепотом переговариваясь, со смехом скрылись: им рыжеволосая тетя Икке понравилась, несмотря на ее не вполне внятное состояние.
– Какая милая детвора… А почему ты ни разу не приводил их к нам на ужин, не рассказывал о них?
– Оскар… Он запретил упоминать их в разговорах с тобой или в его присутствии, иначе бы нам досталось. Его раздражали маленькие дети, особенно, мои. Не его собственные.
Вот оно что. Вот почему она даже не подозревала об их существовании.
Интересно, что еще Оскар скрывал от нее?
– Слушай… Свет, почему у тебя постоянно горит свет в доме?
Почесав густую бороду, Бьерн ухмыльнулся.
– Это чтоб после пьянки я смог отличить свой сарай от других: глубокой ночью-то народ спит, и огни обычно погашены везде. А у меня – нет. Идем на боковую, я с ног валюсь.
***
Икке проснулась с первыми лучами солнца и, не теряя драгоценного времени, быстро собралась: Оскар должен был выехать с минуты на минуту, и она, уверенная в его желании тут же помчаться к своей ненаглядной Этуаль, хотела выяснить, где жила «самая яркая звезда во Вселенной».
Торопясь, Икке чуть не наступила на Бьерна, удобно устроившегося на полу; вспомнив, что накануне он уступил ей единственную кровать – хотя Бьерну часто удавалось засыпать где придется, будь то навозная куча, болотный мох или деревянная лавка в пивной по соседству, – она улыбнулась, глядя на его безмятежный сон. Пусть спит. Не нужно втягивать его в эти дела.
Перед уходом она зашла к малышам: они тоже крепко спали, видя, наверное, что-то чудесное – мальчика выдавало чересчур удивленное выражение лица, а девочка крепко держала брата за руку. Икке так и не узнала их имена.
Она присела на весьма скромную постель, мысленно обругав мужа, который не удосужился подарить племянникам раздельные кроватки. «Зато на подарки Этуаль деньги, конечно же, находились. Безусловно, он счастлив, у него будет свой ребенок – смысл тратиться на каких-то чужих детей?» Икке, продолжая улыбаться, с ненавистью думала об Оскаре и не могла понять, зачем он подарил ей браслет любовницы.
«Возможно, она на большом сроке, а сказать прямо – слишком труслив наш герой. Что ж…»
Икке нежно поцеловала брата и сестренку, вдыхая их сладкий аромат; они пошевелились, но не проснулись.
Она попыталась представить себе их маму – высокую, стройную блондинку, передавшую этим поистине ангельским малышам и свой цвет волос, и курносый носик, и…
«Этуаль родит лишь изгоя, ублюдка, потому что он зачат в измене»
У Икке не получалось выбросить эту женщину из головы: ее переполняла ярость, и она с нетерпением ждала момента их встречи. Что ты мне скажешь, а? Что тебе жаль? Что не знаешь, как так получилось? На секунду вообразив ее дом – наверняка, еще один подарок Оскара, чтобы его ребенку жилось хорошо, – утопающий в крови, и безутешного, несостоявшегося отца, созерцающего эту картину, Икке полегчало. Правда, ненадолго.
Услышав шум с улицы, она последний раз взглянула на мило спящих детишек и спешно покинула деревню.
***
Оказалось, Этуаль давала прием в честь выхода ее новой книги, и поэтому Икке беспрепятственно зашла на вражескую территорию, лавируя между гостями, не обращавшими на нее внимания. И прекрасно: настроения общаться на светские темы у нее совершенно не было – зато была иная цель.
Раньше Икке не замечала за Оскаром любовь к книгам, но обнаружилась эта страсть достаточно поздно, когда Икке с удивлением увидела быстро заполнявшиеся полки в гостиной произведениями некой Э.
Тогда Икке и не подозревала ничего – ну, нравятся ее мужу дешевые любовные романы и избитые сюжетами детективы, и что? Вкусы у всех разные.
А вот оно как повернулось… Читал-читал, напридумывал себе что-то, да и встретился с этой Э. А дальше… Икке взяла себя в руки.
Наконец, Оскар попал в поле зрения: он стоял рядом с каким-то мужчиной, каждый из них положил руку на плечо сидевшей в кресле девушке, словно защищая ее; в другой руке оба держали по бокалу шампанского. Ни дать ни взять – идиллическая картина семейной жизни. Изменщик, куртизанка на сносях и ее братец – или отец. Неважно.
И направлявшаяся к ним обманутая Икке. Внутри у нее заклокотало от гнева.
Когда она подошла, Оскар изменился в лице и мгновенно убрал руку с плеча любовницы; ухмыльнувшись, Икке обратилась к Этуаль:
– О, это ведь вы – знаменитая писательница! Очень приятно с вами познакомиться вот так, вживую, – и злобно улыбнулась.
Рассеянная Этуаль не заметила подвоха и, поднявшись с помощью второго мужчины – огромный живот действительно не позволял ей встать самостоятельно, – протянула руку Икке. Та сжала ее со всей силы. Девушка тихо ойкнула. Оскара будто парализовало.
– Вы даже не представляете себе, насколько без ума мой муж – Икке бросила ненавистный взгляд в его сторону – от вашего творчества. И ему хотелось бы иметь подписанную вашей рукой новую книгу, если это возможно.
– Конечно! Я все-таки беременная, а не мертвая – умею пока двигаться! – Этуаль пришла в восторг от собственной шутки.
– Посмотрим, – прошептала Икке, но Этуаль, на удивление, ее услышала:
– Что, простите?
– А? Я молчала, – невинно произнесла Икке и, качнувшись, случайно задела канцелярские принадлежности и уронила их на пол.
– Ох, какая я неуклюжая…
– Ничего страшного, со мной часто это случается; сейчас все поднимем – подождите минутку, пожалуйста…
Пока брат – или отец Этуаль – возился с упавшими предметами, Икке внимательно изучала конкурентку: абсолютно непримечательное лицо, некрасивое черное – нет, – темно-фиолетовое платье простого кроя, болезненный вид, никакой изюминки – обычная молодая пустышка. Похожа на эту… как ее… амебу, точно!
– Что написать вашему мужу? – вернулась Этуаль к Икке, ослепительно улыбнувшись.
«Думаешь, наверное, как ловко увела Оскара от его глупой женушки… Уже видишь себя в роли заботливой матери…»
Икке наклонилась максимально близко к Этуаль, будто та страдала глухотой и не расслышала бы ее:
– Пишите: «Самому верному мужу на свете, Оскару Петерссону…»
Этуаль медленно подняла глаза на Икке, раскрыв рот, но та и бровью не повела, продолжая:
– «…и его горячо любимой супруге, Икке Петерссон». Закончили?
Но Этуаль даже не начинала: она беспомощно сидела с авторучкой над раскрытой книгой, словно забыла, как ею пользоваться; Икке возвышалась над ней, улыбаясь жестоким мыслям, сменявшим одна другую в ее сознании:
«Ты сделала мне больно, я – тебе. Нравится?»
«Страшная… И ты-то надеешься родить достойного наследника?»
«Чтоб ты сдохла… Если нет, я тебе помогу: яд, виселица – что предпочтешь?»
«Интересно, ты визжишь так же, как свинья? Есть еще нож, я забыла!»
«Как насчет того, чтобы заживо сгореть в собственном доме?»
***
Икке проснулась, окоченевшая и до смерти уставшая: она не знала, куда деться – либо встать и пойти бороться, либо остаться лежать в грязной луже, надеясь, что ее никогда здесь не найдут. Да и кто отправится искать ее?
Она ведь никому не нужна.
Оскар предал ее ради серой Этуаль… Икке вспомнила свой радужный сон: в нем она снова прошла через все муки того дня, когда явилась без приглашения в дом любовницы мужа… После у Этуаль на нервной почве начались схватки, и ее унесли… Прием окончился, гостей разогнали.
Что было дальше – как в тумане.
Вернувшись в деревню, Икке перестала разговаривать с Оскаром: оба замкнулись в себе, и Икке так и не выяснила, что произошло с Этуаль. Родила ли она? Хотя – какая разница?
Важным было только то, что с того самого дня она окунулась с головой в этот круговорот разврата: время, место и личность очередного деревенщины ее мало волновали – главное, чтобы Оскару регулярно докладывали о том, чем она занималась в его отсутствие. Теперь она мечтала задеть его, обидеть, разозлить.
Отомстить.
К сожалению, вместо ожидаемой ревности Икке встречала лишь равнодушие мужа, игнорировавшего сплетни и донесения Бьерна. Оскар механически выполнял распорядок дня, уезжая рано утром в город и приезжая поздно вечером в особняк, и не заметил, что его супруга давным-давно отселилась от него в соседнюю спальню. Бьерн, с которым у Икке вроде бы начали налаживаться отношения, понял, что тогда она отправилась вслед за его братом и что-то натворила на злополучном приеме – он решил, что она каким-то образом навредила Этуаль, и перестал с ней водиться. Петерссон-младший считал, ей нужно было смириться с тем фактом, что у Оскара теперь новая семья – он не сомневался, что в конечном итоге они бы расстались, – и жить дальше. Убийство бы не помогло спасти их брак – разве вернулся бы к ней Оскар после того, как страстно желаемый им ребенок, пусть и от посторонней женщины, умер? Но Икке выбрала этот путь – и Бьерн больше не хотел иметь ничего общего с ней. А уж изменять ради привлечения внимания мужа – Икке совсем сошла с ума. Брат ведь откровенно наплевал на нее – о каких чувствах может идти речь? Тем не менее, Бьерн указывал ему на поведение его жены: так нельзя поступать, либо официально разводитесь, и она успокоится (надеялся выпивоха), либо помиритесь на условиях Икке. Однако Оскар не послушал его – и Бьерн, сочтя это признаком слабости, взял ситуацию под свой контроль.
В течение лета разговоры шли на пониженных тонах, но с каждым новым любовником Икке сильнее загоняла себя в угол, и Бьерн прекратил с ней церемониться – частая ругань и ссоры привели к тому, что однажды вечером, приползя домой, нетрезвый деверь запретил Икке приближаться к его детям, до того нянчившейся с ними: он боялся, что его малыши испортятся под опекой столь распутной женщины.
А когда убили Оскара, Бьерн от горя лишился рассудка и пришел к выводу, что это дело рук Икке, которая захотела отыграться по полной и поквитаться с Петерссонами, а в качестве компенсации забрать все их деньги и имущество.
Внезапно Икке поднялась и, сидя в луже, захохотала как ненормальная; прятавшиеся в деревьях птицы в испуге разлетелись в разные стороны. Она не могла остановиться и в приступе забила руками по грязи, наслаждаясь охватившим ее безумием.
Она наврала Сперсену – и про Оскара, и про Бьерна. И про дневник.
Их семья была самой счастливой. До появления Этуаль.
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
Икке знала, кто убил Оскара.
И кто безжалостно расправился с Бьерном.
Но что же случилось с Этуаль и ее ребенком?
Она смеялась и думала об этом, совсем теряя связь с реальностью, пока не подняла голову и не посмотрела вперед.
По ее бьющемуся в конвульсиях телу пробежал холодок. Смех прекратился.
Вдалеке на нее любопытно пялилась волчья голова, аккуратно прилегавшая к человеческому телу в дорогом черном костюме. На ногах сверкали начищенные до блеска сапоги, руки держали дубовую трость с серебряным набалдашником, а на серой макушке восседал изготовленный на заказ цилиндр. С головы по-прежнему капала кровь, Икке отчетливо ее видела: она пачкала торчавший белый воротничок.
Ухмылявшийся монстр из ночного кошмара явно приглашал ее куда-то пройтись.
Но что-то ее насторожило. И тут Икке осенило.
Она вспомнила, чей это костюм.
H. Tavasta
Психологический триллер в декорациях скандинавской деревушки 1890-х гг. с аллюзиями на всем известную сказку.
H. Tavasta
В начале прекрасного века
Первый день
В то утро было объявлено собрание жителей деревни, которое староста Лунд открыл молчанием в знак глубокого почтения к погибшему: Оскара Петерссона, местного предпринимателя и землевладельца, нашли на рассвете охотники. Они долго рассказывали, перебивая друг друга, как некое необузданное чудовище безжалостно искромсало тело несчастного, предположив, что на него напали до смерти оголодавшие волки, умудрившиеся забраться в эти далекие края. Лунд допустил, что все возможно, и приказал прочесать лес, и при встрече с любыми хищниками перебить каждую особь – не хватало еще, чтобы и без того малочисленная деревня обратилась в прах.
Однако подслушавший разговор пьяница Бьерн, брат Оскара, вмешался и потребовал публичных разбирательств: он не верил, что Оскара могли растерзать волки – их никто здесь не видел уже больше полувека. А шепотом добавил о имеющихся у него сведениях, способных опровергнуть версию с нападением диких животных; Лунд нехотя согласился.
И вот, когда в промозглое осеннее утро, после соблюдения официальных церемоний, около ста человек, переминаясь с ноги на ногу, с нетерпением ожидали самого интересного – выяснения отношений, – Бьерн, шатаясь, взошел на трибуну с криком:
– Оскара убила ведьма Икке!
И указал на богато одетую женщину, вокруг которой тут же образовался полукруг: и молодые, и старые, и даже малыши неодобрительно загудели, тыча пальцем и плюясь в нее. Икке Петерссон, с шикарными рыжими волосами, небрежно лежавшими на меховом воротнике черного пальто, так сильно выделявшимися на фоне жиденьких серых волос крестьянок, молча сносила оскорбления, с ненавистью поглядывая на деверя.
– Бьерн, ты пьян и оттого не в себе – если тебе действительно есть, что нам сказать, говори: в противном случае, я оштрафую тебя за клевету. Почему Оскара убила именно Икке?
– Только дурак не замечает очевидного. Молодая и красивая, – усмехнулся Бьерн, – бабенка охмурила старую развалину с деньгами, бросила красивую жизнь в городе, явилась сюда – и ради чего? Чтобы отнять его земли, лишить меня – родного брата! – наследства и править в свое удовольствие. Да и разве это была любовь? Она же спала со всеми подряд, пока Оскар работал в городе! И не стеснялась же задирать юбку сразу после его отъезда – и десяти минут не проходило! Ну, дрянь, скольким честным женщинам ты разбила семью?! А волосы? Ведьмина порода, никак иначе!
Гневная речь воодушевила глупых деревенщин, и в Икке тотчас полетели мелкие ветки и камни, а обиженные супруги, чьи мужья подозревались в запретной связи, сопровождали действие воплями и плачем:
– Потаскуха!
– Чтоб ты провалилась!
– Вши моего пса и то не приносят ему такого горя, какое принесла ты мне!
Но Икке не сломалась под этим натиском и зло улыбнулась Бьерну, который, обезумев от ярости, резко спрыгнул с трибуны и набросился на беззащитную женщину: он начал душить ее, с напором вдавливая в землю.
– Я видел ТЕБЯ! Твою черную душу! Ты была там и убила его! Я видел! Видел! ВИДЕЛ!!
Ситуация окончательно накалилась: прощание с Оскаром Петерссоном превратилось в избиение его вдовы, причем безосновательное; люди, пребывавшие в состоянии блаженного покоя в течение многих лет, показали, наконец, свою первобытную сущность: неконтролируемую агрессию и беспредельную жестокость.
Лунд, какой-то незнакомый мужчина (Икке, находясь в полубреду, не узнала его) и еще несколько мужчин принялись оттаскивать Бьерна, но, к их удивлению, он не поддавался, оказавшись намного сильнее, и когда он схватил лежавший рядом булыжник, чтобы добить невестку, то сам получил по голове чем-то тяжелым. Он завалился на Икке, к тому моменту уже лежавшую без сознания.
***
Вечером следователь Сперсен сидел в выделенной ему Лундом комнате на втором этаже его дома и долго вчитывался в свои заметки: утреннее происшествие напрочь выбило его из колеи, и он чувствовал себя разбитым. Сперсен жалел бедную Икке – она не вставала с постели несколько часов и никого не принимала, – хотя и понимал, что Бьерн может быть отчасти прав: тридцатилетняя женщина отказывается от беззаботной жизни в городе и переезжает к пятидесятилетнему богачу в деревню, где нет ничего – только грязь, грязь в душах простых людей, завидующих чужому счастью. Даже Сперсену подобное бескорыстие казалось подозрительным.
Он поднялся и устало побродил по захудалой каморке, надеясь забыть Икке, багровый цвет ее лица, когда Бьерну оставалось всего чуть-чуть – и публичная казнь была бы совершена, – но эта женщина не выходила у него из головы. Такая ненависть к ней… Оправданна ли она? Или Бьерн что-то скрывает: убийство брата, например?
«Я видел тебя… Ты была там…»
Если Бьерн видел ее – или кого-то, кого он принял за Икке, – значит, он тоже находился в лесу, когда убили Оскара… А в сущности, кто он, Бьерн? Игрок, пьяница, бонвиван… Кому, как ни ему, нужны деньги? Просил ли он их у Оскара накануне смерти и что же произошло между ними? Ссора? Или ничего не было? А если в лесу действительно бродят дикие звери?
То, что Сперсен ни на кого не наткнулся, пока работал на месте преступления с парой добровольцев, – невероятная удача. На тело Оскара Петерссона он не мог смотреть без ужаса и приступов тошноты: вспоротый живот, вырванные глаза – вместо них зияли черные дыры – и язык… Следователь невольно вздрогнул, увидев его первый раз при свете дня. И еще раз – сейчас, в воображении.
Но мысли его опять вернулись к Икке… Интуиция подсказывала ему, что она невиновна. Никто ведь по-настоящему не любил ее, все мечтали поскорее от нее избавиться… Какой дом был у Икке до переезда в эту глухомань? А семья? Или ее бросили на произвол судьбы – и поэтому она ищет легкую жизнь там, куда бы ни за что не сунулась, будь она чуточку счастливее? Хотя, может, ей просто нравилось спать в объятиях голого старика?
Сперсена передернуло: конечно, они же были женаты, и все, что он нафантазировал, являлось нормой… Однако какой-то подлый червячок подтачивал его изнутри.
В конце концов, его должность обяжет затронуть столь деликатную тему, и он ее спросит… Да, он непременно ее спросит.
Тут в комнату заглянул Лунд и сообщил, что Икке готова уделить ему немного внимания.
***
Она читала полулежа в светлой и чистой спальне на первом этаже огромного особняка покойного Оскара Петерссона, где тишину нарушали лишь тиканье часов и треск поленьев в камине, но, как только вошел Сперсен, спрятала книгу под подушку и устроилась поудобнее.
– Что читаете, госпожа Петерссон? Наверно, что-то очень интимное, раз прячете от чужих глаз.
Икке странно посмотрела на Сперсена, и по спине у него пробежал холодок: слишком загадочно она выглядела – такой же взгляд следователь видел на картине Леонардо да Винчи, когда гостил в Париже, – и это его не на шутку испугало. Икке напомнила ему сбежавшую сумасшедшую, отчего его внезапно осенило: а нет ли у нее какого-нибудь психического заболевания? Тогда многое прояснялось… И при этом она становилась самой реальной убийцей – Сперсен даже возненавидел себя за столь богатое воображение.
– Что-то очень интересное… Однажды я вам покажу. А пока… Вы хотели со мной поговорить?
– Да, госпожа Петерссон… Вы уже наверняка в курсе, что я расследую убийство вашего мужа.
– Лунд рассказал. Кстати, спасибо вам – за то, что спасли от этого ненормального, Бьерна. Когда Оскар был жив, мы постоянно ругались, но до рукоприкладства никогда не доходило – сегодня первый раз, когда он попытался не словесно, а по- настоящему меня уничтожить. Переживает за деньги брата, что я отниму у него все. Идиот… Я думала отдать ему законную часть наследства – как-никак брат Оскара, родня – и уехать отсюда. Вы прекрасно видели, как ко мне здесь относятся. А насчет Бьерна… Обидно, если он сопьется, но мне теперь наплевать.
– Госпожа Петерссон, скажите, какие у вас были отношения с мужем? И у него – с братом?
– Самые обычные. Каждое утро Оскар ездил в город на работу, я сидела дома, ничем не занималась: так, вышивала иногда, читала или дремала в кресле у окна. За хозяйство отвечает Карин, наша прислуга. Бьерн вечером выходил встречать мужа – в лесу жутко, особенно когда стемнеет, а пьяный деверь никогда ничего не боится, вот и подстраховывал Оскара. Он вообще не любил приезжать позже семи-восьми часов: если возникала необходимость задержаться на работе, он заранее предупреждал, что остановится у друзей, и возвращался аж на следующий вечер… Вы не представляете себе, как я тосковала без общения…
– Поэтому вы развлекались с женатыми мужчинами?
Сперсен ляпнул, не подумав, и тут же пожалел о своих словах: он не знал, как затронуть беспокоившую его тему ненавязчиво. Получилось в высшей степени бестактно и некрасиво с его стороны, но Икке только рассмеялась, чем смутила следователя.
– Ах, вот оно что! Вы пришли поговорить о моих любовниках? Как забавно: если ко мне и приходили, то по делу, а не за тем, чтобы выспрашивать, кто еще ко мне «приходил по делу». Ну, да, было пару раз, но не более того. У Бьерна меткий глаз, хоть и алкоголик – такие обычно дальше своего стакана не видят. Пошли слухи, Оскар догадывался…
– Он вам не нравился… как мужчина?
– Мне кажется, все понятно по моим поступкам. И – ладно, сознаюсь – мы не спали… с Оскаром. Я часто притворялась спящей или больной, чтобы избежать… последствий.
– Зачем же вы вышли за него и переехали сюда? Неужели из-за денег?
– А вот это действительно вас не касается, господин Сперсен. Я могу вам признаться, сколько раз «задирала юбку», как выразился Бьерн, с кем и когда, но то, что вы хотите узнать, никоим образом не относится к вашим расследованиям. Можете мне поверить на слово, – Икке мило улыбнулась, давая тем самым понять, что разговор окончен. Сперсен любезно попрощался и вышел. Он кипел от негодования.
***
Не успела Икке прийти в себя после разговора со следователем, как к ней вошел недовольный Лунд – он прятался в соседней комнате, слыша каждое их слово – и процедил:
– Тебе не стыдно?
Он сел на край кровати; Икке незаметно подвинула лежавшую под подушкой книгу еще дальше, чтобы Лунд не заметил ее.
– А почему мне должно быть стыдно? Он спросил – я ответила. Все честно.
– Дура! Почему Оскар женился на такой, как ты?! Бедная душа, он верил тебе, а ты и вправду изменяла ему? А я-то, простофиля, считал бреднями россказни Бьерна и глупых деревенщин!
– Прости, – староста поразился, насколько искренне Икке сказала ему это слово, которое, как он полагал, она никогда не использовала в своей речи. – Прости меня.
И, захлебываясь в слезах, она кинулась в его объятия.
– Проститутка, – сердито произнес Лунд, но обнял плачущую Икке, жалея ее.
Они просидели долго: после утренней сцены Икке не хотелось ничего, кроме тепла близкого ей человека. Лунд понимал ее намного лучше, чем все вместе взятые любовники и другие мужчины, попадавшиеся ей на жизненном пути. Разумеется, чтобы уберечься от нападок сельчан, боготворивших старосту, приходилось тщательно скрывать свои отношения.
– Я никогда не перестану говорить, как я рада, что сумела отыскать тебя в этой глуши. После стольких лет поисков… Через что я ни прошла, чтобы узнать, где ты. Даже не верится, что у меня получилось… Я так тебя люблю, что никуда больше не отпущу. Теперь мы можем спокойно уехать, никто не помешает… Да, отец?
Икке, смотря на Лунда безумными, горящими глазами, напоминала в тот момент маленькую девочку, чем взрослого человека, и страшно представить, сколько же на самом деле в ней было воли, терпения и мудрости. Постоянно жить напоказ только ради того, чтобы найти дорогого ей с детства человека, потерянного много лет назад – нет более сильной женщины, чем она, Икке Петерссон.
– Да, дочь. Несмотря ни на что, я всегда буду тобой гордиться.
Счастливая Икке поцеловала Лунда, не разжимая объятий. Наконец-то впервые за долгое время она почувствовала себя нужной.
…После того как староста ушел, к Икке заглянула Карин:
– Госпожа, желаете чего-нибудь на ночь? Принести выпить? Я сейчас.
Этой крошечной улыбающейся блондинке Икке не умела говорить «нет», даже если ей ничего не хотелось – слишком по-доброму относилась к ней прислуга, единственный человек во всей деревне, который с пеной у рта мог часами доказывать, что Икке – не ведьма и не содержанка (Карин, конечно, лукавила, но преданно защищала свою хозяйку от чужих нападок). Икке никогда не призналась бы, что любит ее как родную сестру, но Карин это знала и не требовала от нее никаких словесных выражений чувств – ей хватало того, что Икке приходила в хорошее настроение от ее дурацких шуточек, а что еще радовало сердце прислуги больше, как не смех ее покровительницы?
Карин ждала, пока Икке наслаждалась вкусным чаем с молоком в постели, и затем спросила о том, что произошло (ей давным-давно рассказали в самых ярких подробностях об избиении и о Сперсене, но Карин надеялась услышать версию случившегося глазами своей хозяйки – до того она не смела беспокоить ее). Икке, согретая обществом Карин и ее чудесным чаем, выложила все без обиняков, и миниатюрная блондинка, редко впадавшая в уныние, стала подбадривать ее, обрисовывая перспективы будущей жизни Икке: разумеется, Карин была глубоко опечалена гибелью Оскара Петерссона, и она не оставит его дом – в нем она чувствовала себя по-настоящему счастливой, – однако она утешится, если Икке сумеет выбраться из этой трясины и найти себя в другом месте. Тем не менее, госпожа всегда может вернуться к ней в любое время, добавила с улыбкой Карин.
Ее радужные мечты вконец расстроили Икке: она резко отвернулась от прислуги и натянула на себя одеяло, не желая, чтобы та видела ее слезы – почему-то скорый переезд сулил ей сплошные расставания и горести. Она раньше не осознавала, что так сильно привязалась к этой великодушной и чуткой девице, и теперь сомневалась, получится ли ей жить где-то там, где нет ее, мило улыбающейся и никогда не падавшей духом Карин.
Блондинка тихо вышла из комнаты, когда всхлипы прекратились, и она увидела, как одеяло начало ровно вздыматься и опускаться.
***
Глубокой ночью Икке подскочила, дрожа то ли от холода – поленья в камине уже догорели, – то ли от охватившего ее беспредельного первобытного страха.
Посидев немного, она поняла, почему не на шутку испугалась: ей приснился какой-то кошмар, содержание которого размылось в ее сознании после рваного пробуждения. Икке пыталась успокоиться, унять мучивший ее озноб, и уже думала позвать Карин, когда она случайно повернула голову к дальнему окну и впервые в жизни ощутила, как сердце действительно уходит – нет, не в пятки, а куда-то в бездну.
Снаружи за ней наблюдали два желтых глаза с тонкими кошачьими зрачками на волчьей голове.
Чудовище с телом в человеческий рост неподвижно стояло и смотрело прямо на Икке, ухмыляясь волчьим оскалом. С головы капала кровь – Икке решила, что это чья-то очередная глупая шутка – в деревне много дураков, которым нравилось издеваться над ней, – но как только она выдохнула, голова вдруг дернулась. На второй выдох голова повернулась. Икке прижала ладонями нос и рот, чтобы эта жуть прекратилась – и пока она не дышала, непонятная мерзость за окном не шевелилась. Но, поразмыслив, Икке быстро-быстро задышала, надеясь, что ОНО так же скоро скроется с ее глаз.
Действительно, тело с волчьей головой задвигалось, как если бы им управлял кукловод, оглядывалось и воспроизводило странные движения, нервируя бедную Икке: похоже, оно никуда не собиралось уходить, сколько бы она ни выдыхала. Тогда вконец измученная ночным кошмаром Икке закричала, умоляя Карин спуститься.
Внезапно монстр прекратил кривляться и ухмыляться: он загадочно посмотрел на Икке, приложив к волчьей пасти указательный палец, и стало медленно скрываться из виду, не появившись в соседнем окне, как она того боялась.
Укрывшись под одеялом с головой, Икке не могла заставить себя уснуть: она не на шутку встревожилась за свою жизнь.
Карин так и не появилась.
***
Бьерн напился до чертиков и еле передвигал ногами; его бессознательно тянуло в лес, ему хотелось встретить брата, который больше не проедет по знакомой дороге и не отвесит ему оплеуху за то, что он опять целый день бездельничал и пил. У Бьерна навернулись слезы, и он не смел их смахнуть – он слишком любил Оскара, чтобы сдерживать в себе эту боль.
– Бьерн, ты плачешь? – смущенно спросил женский голос; его обладательницу Бьерн тащил в укромное местечко неподалеку от ямы, куда он частенько заваливался на мокрую траву и засыпал сладким сном младенца, когда забывал о предупреждениях Оскара и не дожидался его, а сил добраться до дома не было. А когда ему удавалось изрядно напоить женщину, давно укравшую его сердце, то пользовался той полянкой в лесу – еще не до конца пропитая совесть не позволяла ему заявляться домой с женщинами и устраивать пьяные оргии на глазах у детей. Бьерн жалел их, своих малышей с грустными голубыми глазами, наблюдавших каждое утро за его падением, стоило ему открыть дверь, и размышлял, что иногда проще повеситься, чем быть таким никчемным, вечно нетрезвым отцом.
Любил ли он их? Он старался не задумываться над этим вопросом.
– Не твое дело. Заткнись и греби.
– Если ты переживаешь из-за Оскара, то…
Бьерн ударил ее так, что она упала в канаву; ни захныкала, ни закричала – ничего.
Наступила страшная тишина, и пьяный Бьерн на секунду протрезвел.
– Эй, ты жива? Ау… Ты меня слышишь?
Прошло еще некоторое время, прежде чем она застонала от боли, медленно приходя в себя. Бьерн с облегчением вздохнул, плюхнувшись рядом и окатив ее грязью.
– Какой же ты урод… И зачем я вообще связалась с тобой?!
– Прости меня, принцесса, я не специально – ты же знаешь, что нельзя говорить о подобном, когда я пьян… Тебе не больно? Дай поцелую, где болит…
Бьерн попытался обнять ее, но она отстранилась; оба сидели, покачиваясь, в мутной луже.
– Да пошел ты. Я – домой. Меня ждут.
– Никто тебя не ждет, кроме меня. Никому ты не нужна. Мы – изгои, поэтому нам нельзя разлучаться – поодиночке ведь не выжить.
– Фу, от тебя несет, как от навозной кучи, хоть бы иногда перерывы делал между пьянками, что ли… Не лезь ко мне.
– Ну, я же тебя… Это самое. Ну, поняла, короче… Пойдем, не будем терять время, а то весь хмель выйдет, и потом ничего не захочешь…
Бьерн, шатаясь, кое-как встал и удумал взять на руки свою спутницу, но ватные ноги, не выдержав нагрузки, заплелись, и, двух метров не пройдя, парочка смачно грохнулась в другую лужу.
– Похоже, мы не доберемся до моей полянки… Ладно, здесь тоже сойдет. Раздевайся, дорогая…
***
Икке дремала, когда ее разбудил какой-то шум снаружи; она подошла к окну, забыв о ночном монстре, и увиденное мгновенно вывело ее из состояния полусна – в легкой сорочке и белоснежной мягкой накидке с капюшоном, босиком, женщина выбежала из дома, оцепенев от ужаса.
По деревне бегал, крича от дикой боли, человек с огромной толстой веткой в животе – изо рта у него потоком лилась кровь – его рвало ею, – и он не мог остановиться, мучаясь в агонии. Жители в страхе расступались перед ним, не зная, что делать – они боялись наткнуться на него и навредить не только ему, но и самим себе.
Икке наблюдала за последними минутами жизни этого человека, не понимая, как такое произошло и почему именно с ним. А когда умирающий заметил ее, то, шатаясь, побежал к ней еще быстрее – Икке ощутила схвативший ее за горло страх.
Он упал на колени, и жуткая ветка сильнее впилась ему в тело, но он уже не чувствовал боли – ему лишь хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Икке наклонилась к нему и обняла, не заботясь ни о пачкавшей ее белоснежную накидку крови, ни о ветке, царапавшей ее руку; он кое-как приобнял ее, утешая и захлебываясь в собственных словах:
– Не плачь – я не хочу видеть твоих слез.
Икке зарыдала, не желая верить в то, что и он умрет, оставит ее, как это сделал Оскар. Пускай они ненавидели друг друга – но лучше бы они и дальше унижали друг друга, оскорбляли, дрались… А то, во что превратилась жизнь Икке за столь короткий промежуток времени, уже невозможно назвать ни жизнью, ни проживанием, ни существованием – огромная пустота поселилась в ее душе.
– Забери малышей. Не оставляй их.
Икке кивала в ответ на каждую его просьбу. Он несколько обмяк, стал тяжелее, и держать его становилось трудно – но она надеялась, что он продержится еще немного.
– Знаешь?.. Что? Лучшей невестки… чем ты… я бы не пожелал для себя.
Икке улыбнулась сквозь слезы, не в силах разжать объятия. Но вот он перестал дышать, и она аккуратно положила его боком на землю, чтобы проклятая ветка не мешала, закрыла ему глаза и сидела, смотря куда-то вдаль и не видя ничего.
…Из оцепенения ее вывел Сперсен, стоявший рядом с Лундом. Они возвышались над ней, словно высокие деревья, отстраненные, равнодушные к ее несчастью, беспокоившиеся только о себе.
– Икке, отпусти его.
Она не сразу поняла, что и вправду до сих пор сжимала его руки – и делала это бессознательно; последний раз взглянув на него и мысленно простившись с ним, Икке поднялась, озлобленная и остервенелая, медленно отошла назад, развернулась и побежала в лес.
Второй день. Утро
…Икке, блуждая меж деревьев, не заметила, как солнце, медленно поднимаясь из-за холма, уже вовсю освещало ее сквозь голые ветви, совсем не согревая. Некогда белоснежные тонкая сорочка и накидка с капюшоном насквозь пропитались кровью Бьерна, что только затрудняло передвижение по болотам, в которых увязали босые ноги. Но Икке посчитала бы себя предательницей, если бы сбросила тяжелую мокрую одежду, хранившую последние мгновения его жизни и дарившую ей хоть какое-то тепло.
Целую ночь ее мучали воспоминания, и она не пыталась от них избавиться – просто наслаждалась самобичеванием, виня во всем произошедшем лишь себя. Ей мерещилось, что Оскар прятался за деревом от убийцы, а Бьерн в поисках брата крутился на одном месте и не видел его. Через некоторое время к ним присоединилась Карин: она что-то бормотала, унося в чащу леса поднос с чаем и молоком. Икке наблюдала за ними со стороны, не понимая, насколько подсознание приближало ее к тому, что она безумно хотела выяснить. Если бы она пригляделась…
Обессилев, Икке шумно плюхнулась в грязную лужу и легла в нее, не обращая внимания на холод. Желание уснуть прямо здесь и забыть об этом кошмаре охватило ее настолько, что, стоило ей на секунду прикрыть глаза, как дымка из ярких красок тут же окутала ее, и Икке, не сопротивляясь, отдалась ей.
***
Сперсен обыскивал особняк Петерссонов в надежде найти хоть малейшую зацепку, указавшую бы на то, что Икке действительно расправилась с Оскаром и Бьерном: ее побег в лес насторожил следователя, и он перестал сомневаться в виновности этой женщины, напрочь забыв о собственной симпатии к ней, когда кое-что вспомнил – и пришел проверить свою догадку. Однако Лунд, не подозревавший, какую игру затеял Сперсен, отстаивал иную точку зрения, не желая находиться в чужом доме без ведома хозяйки:
– Ну, подумайте! На ваших глазах умирает человек, а все кому не лень смотрят на вас, причем они отнюдь не являются вашими друзьями – напротив, жаждут вашей крови. Как бы вы отреагировали? Естественно, ей стало страшно, и она решила переждать бурю – иначе ее бы просто разорвали! А вы роетесь в ее вещах, якобы зная что-то…
– О, как вы ее выгораживаете, – усмехнулся Сперсен, переворачивая верх дном общую спальню Икке и Оскара, – ведь любящие отцы именно так поступают, верно?
Пораженный, Лунд промолчал, нервно сглотнув: как? И главное – что еще известно этому городскому пижону?..
– Вот и первый ответ на один из моих многочисленных вопросов: зачем Икке Петерссон поехала за своим никчемным муженьком в его убогую деревню?..
– Попридержи-ка язык. Оскар был на голову лучше каждого из нас, и я не позволю…
Сперсен повернулся – и староста понял, что какие-либо пререкания сейчас бесполезны – и даже опасны для него.
– Вы мне угрожаете? Хм… А что если я скажу то, что вы никак не ожидаете от меня услышать? Ну, к примеру…
Внезапно следователь подлетел к Лунду и, максимально приблизившись к его лицу, быстро-быстро заговорил, словно боясь, что кто-то третий подслушает их тайну, при этом активно жестикулируя:
– Что, если я в курсе того, что вы – жалкий проходимец, притворяющийся отцом Икке Петерссон? Вы намеревались сбежать вдвоем, а потом где-нибудь ночью случайно избавиться от нее, чтобы впоследствии заявить о своем праве на наследство? И надо же, как вовремя убиты Оскар и Бьерн, единственные близкие ей люди. Совпадение? Не думаю, – последние слова произнес он особенно жестко.
Сперсен так же порывисто отошел и мгновенно скрылся, как показалось Лунду, в спальне Икке – в темноте ничего нельзя было разглядеть, а включать свет следователь строго-настрого запретил, чтобы не привлекать к дому лишнего внимания. Напряжение спало, но ноги не держали лжеотца: он упал на колени, закрыв руками лицо.
– Да… мне хотелось денег. Чтобы больше никогда не видеть это жалкое сборище невеж и дураков. Осточертела мне деревня! А тут она… Удачно подвернулась. Глупа как пробка: разве нормальный папаша не стал бы искать свою дочь, даже если они вынужденно расстались много лет назад? А ей и в голову не пришла подобная мысль… Не спорю, семьи разные бывают, однако она, видимо, и вправду никому не сдалась. Потому что сука. Рыжеволосая дура. Ненавижу ее… Только конченая дрянь изменила бы Оскару. А она такая.
Когда хлынула волна признаний, Сперсен не собирался его прерывать: ему доставляло неземное наслаждение слышать, как человеческое лицемерие просится наружу, и в самом добром и, казалось бы, искреннем человеке оно обязательно обнаружится – жизнь все расставляла по местам.
– …Но я не убивал Оскара! Невероятно идиотское стечение обстоятельств! К Бьерну я совершенно равнодушен – сколько себя помню, он всегда находил способ опорочить фамилию брата, великого человека! Я любил Оскара, восхищался им и никогда бы не причинил ему вреда. А вот его бесполезным родственничкам…
– Аккуратнее, господин Лунд. Ваши слова можно неправильно интерпретировать. Тем не менее… Я вам верю. Вы не убийца…
Староста посмотрел на Сперсена, и в его глазах блеснула надежда.
– …однако вы поможете поймать его, – закончил он и бросил какую-то книгу к ногам Лунда.
Тот поднял ее и открыл. На первой странице он прочитал: «Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон».
Сперсен внимательно наблюдал за его реакцией: сначала Лунд перечитывал, не веря написанному, затем что-то щелкнуло у него в голове, и он с отвращением швырнул дневник, вытирая об себя руки, будто к нему прилипло нечто заразное.
– Ну, господин Лунд? Теперь нет смысла ее выгораживать?
Лунд помрачнел, вспоминая свои слова: Икке не нравилась ему, это правда. Но его внутренний голос подсказывал, что у нее рука бы не поднялась убить Оскара и через весьма короткий промежуток времени – его брата, хотя мотив для того имелся.
– Я… я запутался.
– Вы прекрасный актер, господин Лунд, и долго притворялись ее отцом, поэтому вам сейчас сложно решиться. Не вините себя в происходящем, поначалу я чуть не исключил ее в первую очередь из числа подозреваемых – слишком она обаятельна, нечего сказать! Запала в душу, змея… Неважно. Когда я пришел к ней, она как раз читала ту самую книгу, которую вы отбросили, и видели бы вы безумие в ее глазах тогда… Она сказала, что однажды покажет мне ее, мол, небезынтересная вещь… И меня осенило: а все ли в порядке у нее с головой? Кое-кто поведал мне историю… Вы не поверите, когда я вам расскажу.
– Что? Что, говорите!
– Икке уже убивала. Она сожгла дом любовницы Оскара Петерссона.
***
…Это случилось в конце мая, полгода назад. Из-за того, что темнело позже обычного, Оскар возвращался домой около девяти, ни о чем не беспокоясь, но Бьерн предусмотрительно валялся в канаве, когда он подъехал к условленному месту встречи.
– Брат… Мое почтение.
– Бьерн, ты опять нажрался! Сколько можно это терпеть?! Ты постоянно пьешь! Когда меня не станет, ни копейки не получишь из того, что я зарабатываю каждый день адским трудом!
– Да и… пошел ты. Ха-ха!
Бьерн продолжил лежать в грязи, смеясь над собственной глупостью. Оскар, раздраженный поведением брата, подумал, что ничто не вернет ему прежнее расположение духа, когда он, наконец, увидел ее.
Икке, его гордость, опора во всех отношениях, стояла на пороге его роскошного особняка и не нарадовалась его приезду – это было заметно по светящимся глазам, нежной улыбке и красивому, расшитому золотыми нитями платью, одному из тех, которые она надевала по особому поводу. А возвращение мужа из города после долгого рабочего дня – чем не повод?
Карин помогла спуститься Оскару с повозки вместе с его многочисленными пожитками, радостно поприветствовав его, и отправилась накрывать на стол, напевая заразную для окружающих песенку.
Оскар подошел к супруге, поцеловал ее и долго-долго обнимал, пока Карин не позвала их ужинать; тогда он вытащил из кармана золотой браслет и тут же подарил его Икке: она, готовая заплакать от счастья, тем не менее, пробурчала, как это расточительно.
– Для любимой никогда ничего не жалко.
Понимая, что муж устал с дороги, Икке сама взяла его вещи и понесла их в дом; несмотря на его протесты, она отвоевала чемоданы и приказала ему идти есть. Оба беззаботно смеялись, наслаждаясь обществом друг друга.
В общей спальне Икке долго любовалась украшением, напрочь забыв об ужине: она снимала его и надевала по нескольку раз, пока не разглядела надпись на внутренней стороне.
Она посчитала, что Оскар совсем потерял контроль над деньгами, раз решил в придачу к браслету сделать гравировку, и уже размышляла над тем, чем бы порадовать супруга, когда они останутся наедине, но улыбка исчезла с ее лица, как только она разобрала надпись:
«Этуаль. Ты ярче всех звезд во Вселенной. Твой Оскар»
Икке, будто громом пораженная, перестала дышать, оцепенев от ужаса: сердце зашлось неистовым галопом, ладони похолодели и стали липкими, во рту пересохло – ее замутило.
Для любимой ничего не жалко, говоришь? Даже то, что ты уже подарил второсортной Этуаль?
Икке не помнила себя от бешенства: разбив побрякушку о стену, она выбила окно старинным подсвечником и разнесла кровать в пух и прах; на шум сбежался весь дом, и Бьерн, к тому времени добравшийся до них и стоявший в дверях спальни, удивленный и слегка протрезвевший, рассматривал учиняемый Икке погром.
Карин первым делом подбежала к Икке и перехватила ее, чтобы та не достала Оскара – судя по тому, как она, заметив мужа, отчаянно рванула к нему, было ясно, что легкими побоями она не ограничится.
– Ах, Этуаль! Мразь! Интересно же ты работаешь! Ну и как – тяжела жизнь, когда постоянно кого-то трахаешь, кроме законной жены?! Да пусти ты меня!!
Хрупкая Карин не устояла под напором неистовствовавшей Икке, и пьяный Бьерн устремился девушке на помощь: он подскочил к невестке и крепко зажал ее объятиях. Икке чувствовала, что Бьерн не отпустит ее, пока она не угомонится, однако ничего не могла с собой поделать: необузданная желчь, обида выходили из нее потоком брани, которому не было конца и края; прислуга в смущении закрыла уши – Икке действительно знала толк в ругани.
Когда обманутая супруга чуть поубавила свой гнев, Карин немедля вывела хозяина из спальни и отослала его в дальнюю комнату, чтобы Икке окончательно остыла и успокоилась. Оскар, посыпая голову пеплом, вознамерился сразу же пойти и помириться с ней, чувствуя вину, и Карин еле отговорила его от этой бредовой затеи – в противном случае, ничем хорошим это не закончилось бы: Икке нуждалась в уединении, чтобы справиться с нахлынувшей болью. Оскар прислушался к миниатюрной блондинке, явно лучше разбиравшейся в настроениях его жены, чем он, ее близкий родной человек.
Бьерн, заметив, что ярость Икке уступила место слезам, отпустил ее, и она, упав на руины некогда счастливого супружеского ложа, безутешно спрашивала, почему такое произошло именно с ней.
– Как вообще мы докатились… Чего ему не хватало? Неужели какая-то второсортная Этуаль – отнюдь не второсортная, а, наоборот, это я, без роду и племени, посредственная и заурядная?..
Бьерн стоял, молча наблюдая за глубоко опечаленной невесткой, долго обдумывая то, что он собирался ей сказать, и, наконец, выговорил:
– Икке, это самое… Может, переночуешь сегодня у меня? А то поубиваешь здесь всех… Я поговорю с ним.
Она слишком устала, чтобы сопротивляться – просто молча кивнула и, поднявшись с помощью деверя, медленно пошла к его дому, где всегда горел свет.
Оскар следил в окне за ее нетвердой походкой, словно она изрядно напилась и теперь шла, сильно покачиваясь. Он ощущал пустоту в душе, понимая, что с этих пор больше ничего не будет как прежде.
***
Когда Бьерн вернулся, еле переставляя ноги, то едва не рухнул, ступив за порог; Икке успела подхватить его и дотащить до стола, где его ждала новая ударная доза алкоголя. Бьерн мучительно смотрел, как она наливает себе, и, стиснув зубы, воздержался – ему хотелось сообщить ей то, о чем поведал Оскар, рыдая навзрыд, а очередной стакан мог оказаться лишним.
– Меня не трогают его слезы. Он… Изменил мне. Предал нас.
– Подожди… Это еще не все.
У Икке замерло сердце: уж не скажет ли ей сейчас Бьерн то, что она безумно боялась услышать?..
Прочитав ее мысли – закономерные мысли любой женщины, чей муж совершил адюльтер, – Бьерн кивнул и выплюнул каждое слово, будто и ему было омерзительно их содержание:
– Да… Эта его… баба, короче, беременна.
– Мне очень жаль, – добавил он после минутной паузы.
Икке сидела в ступоре, не различая вокруг никаких предметов; Бьерн плыл у нее перед глазами, и она на секунду подумала, что они находятся в открытом море, а ее качает на волнах из стороны в сторону. Затем она вспомнила, как умоляла Оскара отправиться вдвоем куда-нибудь, на безлюдные острова, на огромном корабле. «Моя мечта – встретить чужеземцев!» Но муж вяло отмахнулся: «Слишком дорого». Существовала ли уже тогда Этуаль, звезда, пронзившая его сердце?..
У Икке не получалось забеременеть. Пять мучительных лет ее осматривали лучшие врачи города, но безрезультатно – ни надежд, что «вероятно, в далеком будущем, когда появятся лекарства…», ни обещаний продолжать лечение, ни утешений. Как один, они отказывались от нее, потому что медицина пока бессильна справиться с подобной проблемой. Икке с улыбкой уговаривала себя не зацикливаться и не предаваться унынию. Ну, нет детей и нет – разве они не семья? Им ведь хорошо вместе.
Однако Оскар представлял семью иначе – и Икке поняла лишь в тот роковой вечер, что ему нужны наследники, которые впоследствии взяли бы на себя управление всеми землями, особняками и прочим имуществом, движимым и недвижимым, принадлежавшим Петерссонам. О пьянице Бьерне, естественно, речи не шло. Да и кому захочется отдавать накопленное кровью богатство чужому человеку, пусть и родному брату?
Бьерн, услышав признание Оскара, сначала хотел размозжить ему голову, но допустил, что брату пришлось пойти на измену в благих целях – отнюдь не оправдывая его. Чтобы построенная его руками империя не развалилась на части. Хотя его взбесило, что деньги и благополучие он поставил выше человеческой жизни. Раньше он не замечал за ним корыстных побуждений, оттого произнесенные им слова о будущем его потомков прозвучали страшно. Никто не разглядел, как алчность развратила старика и заставила его уверовать в силу богатства, якобы дарующее бессмертие.
– Икке…
Молчание.
– Пойдем спать. Уже поздно, завтра будет день – и будем решать эту проблему.
– Я придумала, как мы ее решим.
Судя по тону, его невестка затеяла глупость, и Бьерн не на шутку испугался, услышав:
– Надо избавиться от нее. И ее отродья.
– Икке, твою мать… Ты пьяна. Нельзя ничего решать в таком состоянии.
– Я убью Этуаль…
– Да ты рехнулась! Иди спать!
– …и уничтожу все, что ей дорого.
– Ты мне надоела.
Бьерн встал, озлобленный, и начал вытаскивать нетрезвую женщину из-за стола, надеясь поскорее уложить ее в постель, чтобы она как следует проспалась. Но Икке долго возмущалась, пока они, не наделав изрядно шуму, не разбудили двоих детей лет шести, с вьющимися золотистыми волосами и голубыми заспанными глазами: они стояли у двери и чего-то ждали.
Икке заметила их и слегка оторопела, перестав бороться с Бьерном.
– Ого, у тебя дети?
– Ну, вообще-то да, – оскорбился Бьерн, словно их у него не могло быть. – Выходит, если я беспробудно бухаю, у меня нет личной жизни? Странное рассуждение. Ты ведь не интересовалась…
Икке была потрясена: она совсем не знала ни Оскара, ни его брата. Ничего об их жизни до ее переезда в деревню.
– Дети, это – ваша… э-э-э… тетя. Ага, дядя Оскар – ваш дядя, тетя Икке – тетя. День прошел не зря: познакомились с новой родственницей. А теперь пора спать. Марш в постель! Живо!
Малыши заулыбались и, о чем-то шепотом переговариваясь, со смехом скрылись: им рыжеволосая тетя Икке понравилась, несмотря на ее не вполне внятное состояние.
– Какая милая детвора… А почему ты ни разу не приводил их к нам на ужин, не рассказывал о них?
– Оскар… Он запретил упоминать их в разговорах с тобой или в его присутствии, иначе бы нам досталось. Его раздражали маленькие дети, особенно, мои. Не его собственные.
Вот оно что. Вот почему она даже не подозревала об их существовании.
Интересно, что еще Оскар скрывал от нее?
– Слушай… Свет, почему у тебя постоянно горит свет в доме?
Почесав густую бороду, Бьерн ухмыльнулся.
– Это чтоб после пьянки я смог отличить свой сарай от других: глубокой ночью-то народ спит, и огни обычно погашены везде. А у меня – нет. Идем на боковую, я с ног валюсь.
***
Икке проснулась с первыми лучами солнца и, не теряя драгоценного времени, быстро собралась: Оскар должен был выехать с минуты на минуту, и она, уверенная в его желании тут же помчаться к своей ненаглядной Этуаль, хотела выяснить, где жила «самая яркая звезда во Вселенной».
Торопясь, Икке чуть не наступила на Бьерна, удобно устроившегося на полу; вспомнив, что накануне он уступил ей единственную кровать – хотя Бьерну часто удавалось засыпать где придется, будь то навозная куча, болотный мох или деревянная лавка в пивной по соседству, – она улыбнулась, глядя на его безмятежный сон. Пусть спит. Не нужно втягивать его в эти дела.
Перед уходом она зашла к малышам: они тоже крепко спали, видя, наверное, что-то чудесное – мальчика выдавало чересчур удивленное выражение лица, а девочка крепко держала брата за руку. Икке так и не узнала их имена.
Она присела на весьма скромную постель, мысленно обругав мужа, который не удосужился подарить племянникам раздельные кроватки. «Зато на подарки Этуаль деньги, конечно же, находились. Безусловно, он счастлив, у него будет свой ребенок – смысл тратиться на каких-то чужих детей?» Икке, продолжая улыбаться, с ненавистью думала об Оскаре и не могла понять, зачем он подарил ей браслет любовницы.
«Возможно, она на большом сроке, а сказать прямо – слишком труслив наш герой. Что ж…»
Икке нежно поцеловала брата и сестренку, вдыхая их сладкий аромат; они пошевелились, но не проснулись.
Она попыталась представить себе их маму – высокую, стройную блондинку, передавшую этим поистине ангельским малышам и свой цвет волос, и курносый носик, и…
«Этуаль родит лишь изгоя, ублюдка, потому что он зачат в измене»
У Икке не получалось выбросить эту женщину из головы: ее переполняла ярость, и она с нетерпением ждала момента их встречи. Что ты мне скажешь, а? Что тебе жаль? Что не знаешь, как так получилось? На секунду вообразив ее дом – наверняка, еще один подарок Оскара, чтобы его ребенку жилось хорошо, – утопающий в крови, и безутешного, несостоявшегося отца, созерцающего эту картину, Икке полегчало. Правда, ненадолго.
Услышав шум с улицы, она последний раз взглянула на мило спящих детишек и спешно покинула деревню.
***
Оказалось, Этуаль давала прием в честь выхода ее новой книги, и поэтому Икке беспрепятственно зашла на вражескую территорию, лавируя между гостями, не обращавшими на нее внимания. И прекрасно: настроения общаться на светские темы у нее совершенно не было – зато была иная цель.
Раньше Икке не замечала за Оскаром любовь к книгам, но обнаружилась эта страсть достаточно поздно, когда Икке с удивлением увидела быстро заполнявшиеся полки в гостиной произведениями некой Э.
Тогда Икке и не подозревала ничего – ну, нравятся ее мужу дешевые любовные романы и избитые сюжетами детективы, и что? Вкусы у всех разные.
А вот оно как повернулось… Читал-читал, напридумывал себе что-то, да и встретился с этой Э. А дальше… Икке взяла себя в руки.
Наконец, Оскар попал в поле зрения: он стоял рядом с каким-то мужчиной, каждый из них положил руку на плечо сидевшей в кресле девушке, словно защищая ее; в другой руке оба держали по бокалу шампанского. Ни дать ни взять – идиллическая картина семейной жизни. Изменщик, куртизанка на сносях и ее братец – или отец. Неважно.
И направлявшаяся к ним обманутая Икке. Внутри у нее заклокотало от гнева.
Когда она подошла, Оскар изменился в лице и мгновенно убрал руку с плеча любовницы; ухмыльнувшись, Икке обратилась к Этуаль:
– О, это ведь вы – знаменитая писательница! Очень приятно с вами познакомиться вот так, вживую, – и злобно улыбнулась.
Рассеянная Этуаль не заметила подвоха и, поднявшись с помощью второго мужчины – огромный живот действительно не позволял ей встать самостоятельно, – протянула руку Икке. Та сжала ее со всей силы. Девушка тихо ойкнула. Оскара будто парализовало.
– Вы даже не представляете себе, насколько без ума мой муж – Икке бросила ненавистный взгляд в его сторону – от вашего творчества. И ему хотелось бы иметь подписанную вашей рукой новую книгу, если это возможно.
– Конечно! Я все-таки беременная, а не мертвая – умею пока двигаться! – Этуаль пришла в восторг от собственной шутки.
– Посмотрим, – прошептала Икке, но Этуаль, на удивление, ее услышала:
– Что, простите?
– А? Я молчала, – невинно произнесла Икке и, качнувшись, случайно задела канцелярские принадлежности и уронила их на пол.
– Ох, какая я неуклюжая…
– Ничего страшного, со мной часто это случается; сейчас все поднимем – подождите минутку, пожалуйста…
Пока брат – или отец Этуаль – возился с упавшими предметами, Икке внимательно изучала конкурентку: абсолютно непримечательное лицо, некрасивое черное – нет, – темно-фиолетовое платье простого кроя, болезненный вид, никакой изюминки – обычная молодая пустышка. Похожа на эту… как ее… амебу, точно!
– Что написать вашему мужу? – вернулась Этуаль к Икке, ослепительно улыбнувшись.
«Думаешь, наверное, как ловко увела Оскара от его глупой женушки… Уже видишь себя в роли заботливой матери…»
Икке наклонилась максимально близко к Этуаль, будто та страдала глухотой и не расслышала бы ее:
– Пишите: «Самому верному мужу на свете, Оскару Петерссону…»
Этуаль медленно подняла глаза на Икке, раскрыв рот, но та и бровью не повела, продолжая:
– «…и его горячо любимой супруге, Икке Петерссон». Закончили?
Но Этуаль даже не начинала: она беспомощно сидела с авторучкой над раскрытой книгой, словно забыла, как ею пользоваться; Икке возвышалась над ней, улыбаясь жестоким мыслям, сменявшим одна другую в ее сознании:
«Ты сделала мне больно, я – тебе. Нравится?»
«Страшная… И ты-то надеешься родить достойного наследника?»
«Чтоб ты сдохла… Если нет, я тебе помогу: яд, виселица – что предпочтешь?»
«Интересно, ты визжишь так же, как свинья? Есть еще нож, я забыла!»
«Как насчет того, чтобы заживо сгореть в собственном доме?»
***
Икке проснулась, окоченевшая и до смерти уставшая: она не знала, куда деться – либо встать и пойти бороться, либо остаться лежать в грязной луже, надеясь, что ее никогда здесь не найдут. Да и кто отправится искать ее?
Она ведь никому не нужна.
Оскар предал ее ради серой Этуаль… Икке вспомнила свой радужный сон: в нем она снова прошла через все муки того дня, когда явилась без приглашения в дом любовницы мужа… После у Этуаль на нервной почве начались схватки, и ее унесли… Прием окончился, гостей разогнали.
Что было дальше – как в тумане.
Вернувшись в деревню, Икке перестала разговаривать с Оскаром: оба замкнулись в себе, и Икке так и не выяснила, что произошло с Этуаль. Родила ли она? Хотя – какая разница?
Важным было только то, что с того самого дня она окунулась с головой в этот круговорот разврата: время, место и личность очередного деревенщины ее мало волновали – главное, чтобы Оскару регулярно докладывали о том, чем она занималась в его отсутствие. Теперь она мечтала задеть его, обидеть, разозлить.
Отомстить.
К сожалению, вместо ожидаемой ревности Икке встречала лишь равнодушие мужа, игнорировавшего сплетни и донесения Бьерна. Оскар механически выполнял распорядок дня, уезжая рано утром в город и приезжая поздно вечером в особняк, и не заметил, что его супруга давным-давно отселилась от него в соседнюю спальню. Бьерн, с которым у Икке вроде бы начали налаживаться отношения, понял, что тогда она отправилась вслед за его братом и что-то натворила на злополучном приеме – он решил, что она каким-то образом навредила Этуаль, и перестал с ней водиться. Петерссон-младший считал, ей нужно было смириться с тем фактом, что у Оскара теперь новая семья – он не сомневался, что в конечном итоге они бы расстались, – и жить дальше. Убийство бы не помогло спасти их брак – разве вернулся бы к ней Оскар после того, как страстно желаемый им ребенок, пусть и от посторонней женщины, умер? Но Икке выбрала этот путь – и Бьерн больше не хотел иметь ничего общего с ней. А уж изменять ради привлечения внимания мужа – Икке совсем сошла с ума. Брат ведь откровенно наплевал на нее – о каких чувствах может идти речь? Тем не менее, Бьерн указывал ему на поведение его жены: так нельзя поступать, либо официально разводитесь, и она успокоится (надеялся выпивоха), либо помиритесь на условиях Икке. Однако Оскар не послушал его – и Бьерн, сочтя это признаком слабости, взял ситуацию под свой контроль.
В течение лета разговоры шли на пониженных тонах, но с каждым новым любовником Икке сильнее загоняла себя в угол, и Бьерн прекратил с ней церемониться – частая ругань и ссоры привели к тому, что однажды вечером, приползя домой, нетрезвый деверь запретил Икке приближаться к его детям, до того нянчившейся с ними: он боялся, что его малыши испортятся под опекой столь распутной женщины.
А когда убили Оскара, Бьерн от горя лишился рассудка и пришел к выводу, что это дело рук Икке, которая захотела отыграться по полной и поквитаться с Петерссонами, а в качестве компенсации забрать все их деньги и имущество.
Внезапно Икке поднялась и, сидя в луже, захохотала как ненормальная; прятавшиеся в деревьях птицы в испуге разлетелись в разные стороны. Она не могла остановиться и в приступе забила руками по грязи, наслаждаясь охватившим ее безумием.
Она наврала Сперсену – и про Оскара, и про Бьерна. И про дневник.
Их семья была самой счастливой. До появления Этуаль.
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
Икке знала, кто убил Оскара.
И кто безжалостно расправился с Бьерном.
Но что же случилось с Этуаль и ее ребенком?
Она смеялась и думала об этом, совсем теряя связь с реальностью, пока не подняла голову и не посмотрела вперед.
По ее бьющемуся в конвульсиях телу пробежал холодок. Смех прекратился.
Вдалеке на нее любопытно пялилась волчья голова, аккуратно прилегавшая к человеческому телу в дорогом черном костюме. На ногах сверкали начищенные до блеска сапоги, руки держали дубовую трость с серебряным набалдашником, а на серой макушке восседал изготовленный на заказ цилиндр. С головы по-прежнему капала кровь, Икке отчетливо ее видела: она пачкала торчавший белый воротничок.
Ухмылявшийся монстр из ночного кошмара явно приглашал ее куда-то пройтись.
Но что-то ее насторожило. И тут Икке осенило.
Она вспомнила, чей это костюм.
H. Tavasta
Тип: электронная книга
Жанр: Ужасы
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 22.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Психологический триллер в декорациях скандинавской деревушки 1890-х гг. с аллюзиями на всем известную сказку.