Главная страница | Современные детективы | В опасной игре поневоле

В опасной игре поневоле
Максим Кустодиев
В Москве летом 1999 года Сергей Данилов и Полина Филатова – герои нескольких произведений Максима Кустодиева – в который раз оказываются вовлечёнными в полную опасностей ситуацию. Всё начинается с того, что разыскиваемый правоохранительными органами столицы неуловимый маньяк по прозвищу Гербалайф устанавливает контакт с Сергеем. В следующей повести наши герои накануне 2001 года получают приглашение выступить на новогоднем банковском кооперативе в Санкт-Петербурге. Праздничная ночь заканчивается трагически – Сурен, их новый знакомый, убит. Сергей и Полина снова в водовороте опасных событий.

Максим Кустодиев
В опасной игре поневоле

Операция Гербалайф

Пролог

15 июня 1999 года, вторник
В начале лета в эти утренние часы в московском парке Сокольники было чудо как хорошо! Запах сирени, теплой травы и каких-то деревьев, названий которых Боря Квадрат, разумеется, не знал, радовал и настраивал на исключительно мирный лад. Хотелось петь! Но расслабляться нельзя, никогда, этому учили старшие, да это и понятно.
Боря энергично топал, где по дорожкам парка, где напрямик через некое подобие леса.
Кличку Квадрат он получил за широкие плечи. К этим плечам полагалась крепкая борцовская шея, украшенная золотой цепью в палец толщиной, накачанные руки и ноги и огромный выпирающий живот, правильнее сказать, пузо, туго обтянутое черной майкой с надписью на непонятном финском языке. Пузо это, несмотря на чрезвычайные размеры, смотрелось вполне органично. Боря был рядовым бандитом, и на лице его завсегда, кроме тех случаев, когда он разговаривал со старшими товарищами, сохранялось свирепое и наглое выражение.
Старшие заставляли Борю Квадрата и других бойцов заниматься спортом, таскать железо, бегать. Надо – так надо! В Сокольниках он должен был встретиться с пацанами, собирались с утречка, пока не жарко, попинать мячик. На плече у Бори болталась сумка с нехитрым футбольным инвентарем.
Неожиданно Боря Квадрат притормозил – ему захотелось справить малую нужду. И он сделал все, что захотел, прямо на глазах у молодой мамы с колясочкой, женщина скромно отвернулась. А зря – вообще-то есть, на что посмотреть. До этого он шел минут десять, никого не встречая, парк как будто вымер. А здесь, на аллейке – на тебе – тетка с коляской, так что теперь, прятаться?
Разглядывая молодую мамашу, Боря спокойно застегнул молнию и вдруг услышал шорох в кустах справа, мелькнула красная шапочка с длинным козырьком. Квадрат знал, что всегда надо сечь поляну, то есть быть начеку. Но неужели нельзя на секунду расслабиться, даже когда писаешь? Оказывается, нельзя – враги выбрали именно этот удачный момент.
Тот, кто напялил на себя красную шапочку, никак не походил на маленькую девочку с лукошком – скорее, на серого волка. Боря Квадрат почувствовал на своей шее удавку, он инстинктивно набычился и схватился обеими руками за тонкую струну, которая передавливала ему горло. При этом Боря подогнул колени, рассчитывая в падении увлечь за собою напавшего, а уж когда они с ним окажутся на земле, или, говоря языком спортивной борьбы, в партере, там уж мы поглядим, кто кого… И на какой-то миг показалось, что задуманное удалось, хватка, стиснувшая горло, ослабла. Но сразу же на голову Бори обрушился страшной силы удар.
Удар не был смертельным, но Боря Квадрат весь обмяк и уже безо всякого сопротивления позволил удушить себя.
Муниципальная милиция отнеслась к очередному “висяку” без энтузиазма. Дело тухлое и скучное в своей обыденности. Золотая цепь, документы, бумажник – ничего не взято. Явно, что не ограбление. Личность убитого – тут двух мнений нет, что из себя представлял убитый. Стало быть, рядовая криминальная разборка. Отличающаяся разве что наглостью – среди бела дня, рядом на аллее люди. Единственный свидетель – дама с коляской – издалека видела высокого мужчину в красной жокейской шапочке, ничего примечательного вспомнить не смогла. Да еще на месте преступления остался свежий, четкий отпечаток ботинка 46-го размера. Неизвестно, правда, чей. Что-нибудь еще? Был Телефонный звонок на пульт дежурного по городу. Сразу после убийства, по времени совпадает. Позвонивший взял вину на себя. Он назвался? Да, фамилия странная, Гольдфарб, нет, иначе, кажется, Гербфайн. Но уж не Иванов, это точно.

Глава первая. Он появляется

1
16 июня 1999 года, среда
Любовь Петровна Крылечкина с молчаливым осуждением наблюдала пируэты трех голых ведьм на помосте.
Любовь Петровна располагалась за кулисами в правой части, а напротив нее через сцену симметричную позицию занимал Олег, водитель их театрального фургончика. Сама Любовь Петровна заведовала реквизитом, но в целях экономии и она, и водитель изображали ратников. Оба они были одеты в сделанные из толстой веревки кольчуги, и в нужный момент им надлежало энергично выскакивать на сцену. Но до этого еще далеко. Пока же репетировали начало четвертого акта.
– У меня заныли кости, – сказала одна из ведьм, которая постарше. – Значит, жди дурного гостя. Крюк, с петли слети, пришельца впусти.
– Эй, черные полуночные ведьмы, – приветливо заговорил Данилов, – чем заняты вы?
– Несказанным делом.
– Где б ваши знанья вы не почерпнули, я ими заклинаю вас, ответьте…
Все три ведьмы были абсолютно голые. Две из них – молодые, гладкие красотки, а третья, судя по всему, бывшая красавица, с отвисшими грудями и животом. А туда же – бегает по сцене в чем мать родила! Причем, все трое как бы скачут верхом на метле, и все трое производят скользящие, эротические движения со своими метелками.
Ну, а почему бы и нет? Почему Гамлет у Любимова может играть на гитаре? Главный режиссер и художественный руководитель Экспериментального молодежного театра Эрнест Дукатис хорошо знал, что надо делать. Он без колебаний брался за Стринберга, за Шекспира, за все что угодно.
Эрнест Дукатис был искренне предан театру. В свои 39 лет он был весьма известным театральным деятелем, признанным “генератором идей”, причем известность его носила оттенок скандальности. Ни разу с тех пор, как более двадцати лет назад он поступил в Харьковский театральный институт, Дукатис не пожалел о выбранной профессии. Правда, именно театральным режиссером он стал не сразу. Вначале повертелся на телестудии, в Донецке, потом в Москве.
На телевидении ему не понравилось – слишком большая аудитория подчиняет себе художника. Художник же по натуре завоеватель, он должен навязывать публике свое сокровенное. А когда публики много, ей ничего не навяжешь, напротив, она сама переварит любого, заставит угождать себе, своим скучным, банальным вкусам. Подобно тому, говорил Дукатис, как огромная китайская масса переварила своих завоевателей-монголов.
Сейчас, показывая Сергею Данилову некоторые азы фехтования, Эрнест вспоминал свою молодость, свои первые уроки в театральном, веселое студенческое время.
Учиться было легко, Эрнест почти сразу же стал первым на курсе, и, конечно, был первым не только в учебе. Он пел, играл на гитаре, показывал фокусы, ловко рассказывал и изображал всякие анекдоты. А в другой раз, ничто человеческое ему не интересно, бывало, не пил, не бутафорил, только ощупывал очередную компанию насмешливыми глазами, согнувшись, нахохлившись, сложив свои длинные кости. И лишь изредка выдавал ремарки… Но какие! Друзья и случайные свидетели запоминали его перлы и после еще долго пересказывали на разные лады. Да, хорошее было время! Слава, известность – все это пришло потом, но, казалось, никогда его не обожали так, как тогда, в дни студенческой молодости.
За годы учебы он, Эрнест Дукатис, основательно помучил преподавателей своей оригинальностью, можно даже сказать, одиозностью. Во всем, представьте, он умел найти свежий подход. Нельзя сказать, чтобы это не ценилось, но в его случае оригинальность суждений и поступков казалась всем как бы излишней.
– Это ведь меч у тебя, – строго сказал Дукатис Сергею Данилову. – Что же ты машешь им как курица лапой?
Именно так, этими же словами наставлял его, длинного нескладного студента Дукатиса старший преподаватель Зинчук, и добавлял как бы с удивлением: “Большой оригинал”! И именно Зинчук, с которым они долго и часто беседовали по душам, внушил ему мысль о его, Дукатиса, избранности, а скорее даже, не внушил, а просто открыл на это глаза.
Действительно, Эрнест Дукатис – не вполне обычный человек. Он только внешне похож на других людей, хотя и внешность его нельзя назвать банальной. Но главное – это интеллект. Нынче Дукатис и не думает выпячивать его, выставлять напоказ. А зачем? Имеющий очи – да увидит.
Вот раньше, в те далекие годы, когда он радовался жизни как молодой жеребец, он и в самом деле чудил. Эх, что только он не вытворял в те годы, какие только приключения не начинались у “стеклянной струи” – фонтана в центре Харькова, где Эрнест каждый вечер встречался со своими друзьями! Сказать, что они всегда уважали закон, было бы неправдой, однако во всем, что изобретал Дукатис, присутствовала столь тщательная продуманность, что даже самые опасные приключения оканчивались успешно. Он очень продуманный, Эрнест Дукатис.
– Я очень продуманный, – сказал Дукатис, разглядывая Полину Филатову так, как если бы она была насекомым, в лучшем случае, несмышленым младенцем. Впрочем, Дукатис непроизвольно одаривал таким взглядом всякого своего собеседника. Полина, что, несомненно, была так хороша собой, что на лице Дукатиса помимо прочего отражалось и нечто вроде сексуального интереса.
Безотчетно кокетничая со своим любимым режиссером, Полина сидела на стуле очень прямо, отчего грудь ее соблазнительно выпирала вперед. Что удивительно, когда Полина была на сцене, причем, в весьма откровенном виде, у них в спектаклях это сплошь и рядом, Дукатис всех ее прелестей практически не замечал, она являла собою разновидность абстрактного сценического материала, из которого он, Режиссер от Бога, творил свою нетленку. Теперь же, в атмосфере теплого дня на террасе уличного кафе все это выглядело по-другому. И даже пень в весенний день, трогательно подумал о себе Дукатис. Хотя весна-то уже закончилась, лето на дворе, мысленно поправился он с несвойственной по отношению к себе беспощадностью.
– И все-таки, Эрнест Ромуальдович, как вы решились сделать Данилова Макбетом?
Вслед за Полиной Дукатис взглянул на длинную фигуру Сергея Данилова, который пробирался к их столику, неся тарелку с мороженным.
– Самообслуживание, – улыбнулся Данилов. – Угощайтесь!
– Я очень продуманный, – повторил Дукатис, возвращаясь к прерванному разговору. – “Макбета” я вынашивал целых четыре года. Когда ты привела Серегу, я понял: все, можно начинать! – говоря это, Дукатис положил на плечо Сергею свою горячую потную ладонь размером с хорошую лопату. Сергей поморщился, что-то невнятно промычал полным ртом, он торопливо поглощал мороженное. – Серега – это, я тебе скажу, большая удача, – доверительно сообщил Дукатис Полине. – Ты только посмотри на него! Самородок! – и оба они уставились на Данилова.
– Я не люблю растаявшее, – извиняющимся тоном пояснил Сергей, запихивая в себя остатки мороженного.
– А мне кажется, Эрнест Ромуальдович, покамест ему недостает уверенности, – задумчиво разглядывая Сергея, произнесла Полина. – Самородок, да, я знаю. А уверенность придет.
– Нет, нет, уверенность – ни в коем случае, – Дукатис энергично замотал головой, и при этом его длинные волосы, собранные сзади в пучок наподобие конского хвоста, описали живописную дугу. – Макбет и должен быть неуверенным в себе, даже более того, сомнамбулическим.
– Вот как? – удивилась Полина, закидывая ногу за ногу. – Но он же король шотландский.
– Да, я король, – сказал Данилов.
– Ему еще учиться и учиться.
– Великие знания не всегда уместны, – возразил Дукатис. – Чему, собственно, могут научить в театральном вузе? Отчетливо произносить по-русски слова со сцены? Ну, так это он умеет, совсем неплохо, и даже разными голосами.
– У меня редкий дар имитатора, – с комической серьезностью подтвердил Данилов.
– Что еще? Выражать чувства заученными движениями глаз и рук – так этого не надо.
– Не согласна! Артисты – это особые люди! Это даже не профессия, это образ жизни. Нельзя же стать бывшим артистом как нельзя стать бывшим орловским скакуном.
– Так и я о том же, – ласково сказал Дукатис. – Нет такого человека, который не был бы актером, потенциальным или реально работающим. Надо только подобрать для него подходящую роль.
– Но почему Макбет должен быть неуверенным в себе, Эрнест Ромуальдович?
Данилов доел свое мороженное и лениво смотрел по сторонам. Ему не слишком нравилось, что говорили про него, как если бы он отсутствовал. И вообще “теоретические” разговоры его утомляли.
– Почему? Наверное, это можно объяснить, – раздумчиво произнес Дукатис. – Хотя такие объяснения вообще-то неуместны.
Всем своим видом Дукатис показывал, что он еще не решил, стоит ли делиться сокровенным. Полина, однако, приготовилась слушать, пожирая Эрнеста Ромуальдовича полными восхищения глазами. Хорошо все-таки, подумала она, что им с Сережей довелось подружиться с Дукатисом, если вообще можно подружиться с человеком, воспринимающего самого себя как недосягаемую горную вершину. Но в этом, казалось, нет никакого вызова, все правильно, так, извинительный штрих в характере великого мастера.
Величие человека, думал между тем Дукатис, это, по сути, его беда, великий человек обречен на одиночество. Он с отеческой приязнью любовался этой парой – молодые, ладные, чувствуется, что вполне довольны друг другом. Дукатис подумал, что оба они, и Серега, и Полина, очень и очень привлекательны. Подобно многим великим людям Эрнест Дукатис испытывал сексуальное влечение и к женщинам, и к мужчинам. В древние времена это вообще было в порядке вещей. Интересно, как в этом смысле Макбет? Шекспир многого недоговаривает.
Голые ведьмы в “Макбете” – не просто дань эпатажу. Этим нарядом, довольно экономным, к слову сказать, Дукатис приковывает внимание зрителя, подчеркивает важность явления ведьм для всего действа. Ибо в чем драма Макбета, в чем самая суть? Тирания, вероломное предательство, темное влияние супруги – это все по боку, главное же в том, что Макбет безгранично поверил пророчеству ведьм. И надо заметить, не без оснований – пророчество, он убедился, начало сбываться. Вот тут-то Макбет и двинул, как говорят, во все тяжкие. Он идет к трону, даже сам того не слишком желая, леди Макбет стремится к королевской власти куда решительнее. А пророчество-то оказалось – нет, не ложным, но просто двусмысленным. Это бывает. Предположим, тебе нагадают, что примешь ты смерть от коня своего, а конь, с которым, понятное дело, пришлось разлучиться, оказывается, давно истлел. И что же? Так вот где таилась погибель моя, мне смертию кость угрожала… Поздно, поздно прозрел Вещий Олег. То же самое и с Макбетом. Ведьмы ему напророчили, что он всегда победит любого, кто матерью рожден. И вот он оказывается перед лицом Макдуфа, который как бы и не рожден матерью, а вырезан из ее чрева ножом, такая, мол, акушерская двусмысленность. На помосте Данилов, молодчина, слыша это, столбенеет, у него делается вид человека, потрясенного предательством самого близкого друга. “Не верю больше я коварным бесам, умеющим двусмысленно вселять правдивым словом ложную надежду”… Кульминационный момент. В это время на сцену выкатывается и пересекает ее слева направо голая ведьмища на роликах, в руках у нее транспарант “Макдуф – жертва аборта”!
Спектакль определенно получится, думал Эрнест Дукатис. Главное, чтобы каждый делал свое дело, а о результате есть, кому позаботиться.
Поначалу, известно, многим кажется, что они на голову выше других в умственном плане, но у большинства это ощущение проходит еще в школе. Дукатис же совершенно определенно был уверен в своем интеллектуальном превосходстве, и жизнь доказывала, что он прав.
18 октября 1999 года, понедельник
Можно искренне уважать Эрнеста Дукатиса, можно даже любить Эрнеста Дукатиса, но никак нельзя не признать, что он почти ничего не платит актерам. А искусство не любит злата, говорит он с неприступным видом. Просить бесполезно, он всегда отказывает, причем ухитряется делать это так по-дружески и не обидно, что несчастные актеры продолжают смотреть на него с обожанием как на некое божество во плоти.
И не в том ведь дело, что в театре совсем нет денег, нет, просто для Дукатиса это как бы лишние расходы. По-честному, объясняет Дукатис актерам, я должен был бы взимать с вас плату, ведь вы ищете свой путь к совершенству в моей школе актерского мастерства. Поскольку труппа состоит из поклонников его режиссерского таланта, никто, конечно, и не думает спорить. А что делать? Каждый выкручивается как может.
Полина Филатова устроилась на прежнее место в “Сирену”.
“Живой разговор, обжигающий интим 24 часа в сутки. Оплачивается только международный звонок. Звони нам прямо сейчас”.
Прошло всего несколько месяцев со времени гибели директора “Сирены” и его заместителя, а фирма оправилась от потрясений, успешно работает, более того, громкий скандал, в эпицентре которого оказались тогда Полина и Сергей Данилов, пошел даже на пользу “Сирене”, приковав к ней внимание публики.
Фирма теперь расширила спектр своих услуг, больше внимания стало уделяться сексуальным меньшинствам, разным экзотическим формам соития, появился даже специалист по тантрическому сексу – серьезный молодой мужчина в очках и с отсутствующим выражением лица. Многоканальная телефонная станция была заменена более емкой, поскольку количество клиентов резко возросло. Попутно в помещениях “Сирены” заменили мебель, отделочные материалы и сантехнику, расставили дорогостоящие офисные аквариумы, расстелили приличного вида ковры. И за всем этим великолепием стояла фигура нового владельца “Сирены”. Нинель Ивановна Карпунина. Да, та самая Нинелька, она же Рыба, Карпуня, прежде похожая на сморщенное высохшее яблочко, сделалась теперь шикарной бизнес-вумен, усилия косметологов явно пошли ей на пользу. Сейчас она по-хозяйски похлопывала Данилова по плечу, обдавая его запахом приятных и, несомненно, дорогих духов, и, глядя на него опытными глазами, поучала:
– Надо побольше секса, более откровенно. Не просто про задницы, груди и члены, но обязательно про оргазм. Клиентке не всегда легко говорить на эту тему, но она хочет именно этого. Читайте Зигмунда Фрейда…
Дело в том, что Полина однажды уговорила Сергея попробовать. Ну, что тебе стоит, ведь прикольно, такие кадры звонят – получишь удовольствие… Успешность дебюта превзошла все ожидания, и совсем скоро Данилов стал незаменимым человеком в “Сирене”. Благодаря своей удивительной способности имитировать чужие голоса, Сергей изображал для анонимных телефонных клиенток самых различных сексуальных партнеров – и Жириновского, и Льва Лещенко, и Никиту Михалкова – словом, любого, кого пожелаете. Чаще всего почему-то желали Диму Маликова. Популярность Данилова росла, работы становилось все больше, и вскоре выяснилось, что времени на разучивание Шекспира явно не хватает.
– Ну и не надо коверкать свою речь чужими рифмами, – успокаивал Серегу Дукатис. – Будь самим собой. Ты разве знаешь, какой из себя был Макбет? Нет, не знаешь. А я знаю. Макбет – это ты. Говори все, что считаешь правильным… Шекспир придумал положения и образы – и спасибо ему! А слова должны твориться персонажем, действующим на сцене лицом, главное, чтобы оно, лицо, было выбрано верно. Много не думай, просто будь самим собой.
Конечно, после того, как он был генералом Лебедем и Бог знает, кем еще, очень даже хотелось стать самим собой. Но приходилось учитывать, что он не Серега Данилов, а Макбет, король шотландский. Что бы там ни говорил Дукатис, а разница все же есть.
Неоспоримым достоинством работы в “Сирене” были деньги. Много денег. К осени стало казаться, что еще чуть-чуть и можно будет купить подходящую квартиру. Пока же Сергей и Полина жили в его однокомнатной квартире в Бирюлево. Ни район, ни кубатура не соответствовали. Кризис 17 августа, конечно, сказался на доходах, но зато и квартиры подешевели.
В этот осенний понедельник им никуда не надо было спешить. Данилов в шлепанцах и в полосатом халате развалился в кресле и, как положено семейному мужчине, просматривал газеты, Полина возилась на кухне. В маленькой квартире есть свои преимущества – кухня вот она, рядом, рукой, может, и не достанешь, но слышно все отлично.
– Слушай, – сказал Данилов. – Джуди Гарднер в 69 году (ей тогда было 47 лет) в двадцать пятый раз сделала попытку покончить жизнь самоубийством. Ничего себе? На этот раз успешную. Интересно?
– Как факт, – отозвалась из кухни Полина. – Клип можно, наверно, сделать клевый. Но как жизнь – не очень интересно. Слишком много повторов, медленно, тягуче…
– Представляю, какой скучной кажется тебе наша совместная жизнь, – голосом строгого мужа сказал Сергей.
– Вовсе нет, – возразила Полина, появляясь на пороге. – Приключениями я, пожалуй, сыта.
– А я – нет! Я вот спрашиваю себя, от чего я получаю удовольствие в жизни больше всего?
– Так-так, и от чего же?
– Знаю, о чем ты подумала, но нет.
– Ах! – жеманно ужаснулась Полина. – Тебе больше не нравится делать это! Все потому, милый, что ты так много работаешь в этой ужасной “Сирене”.
– Нет, отчего же, – в тон ей ответил Сергей. – Это приятно. Это похоже на то, как действует таблетка от головной боли. Или когда освобождается желудок.
– Клево! Но тебе этого мало.
– Но мне этого мало! – Сергей вскочил, халат распахнулся, открывая его скульптурный торс. – У меня такое ощущение, что мы спим.
– А у меня такое ощущение, – сказала Полина, – как на “американских горках”. Мы все время спокойно поднимались вверх, сейчас замерли в самой верхней точке, еще миг – и неизбежно покатимся вниз со страшной силой.
В тот же вечер, когда Данилов дежурил в “Сирене”, позвонил этот псих.
– Вы можете думать, что я псих, – сказал он, – но мне бы хотелось услышать мужской голос, это можно?
– А что, девушки вас не интересуют? – сладко проворковала Рита Маленькая, которая в этот вечер выполняла роль диспетчера. – Сережа, подключайся, – сказала она Данилову. – Там какой-то педрила.
– Рад приветствовать тебя, дружок, – мягко сказал в трубку Сергей, настраиваясь на голубую волну.
– Похоже, я попал куда надо.
– Ну, разумеется, дружок.
– Ты знаешь, – сказал незнакомец, – я толстых очень не люблю.
– Но я совсем-совсем не толстый.
– Это хорошо. Толстых я убиваю.
– Ну да, конечно.
– Смеешься, – неодобрительно прозвучало в трубке. – Тебя как звать?
– Леопольд, – задушевным тоном, выбранным специально для таких случаев, проговорил Данилов, – Лео, некоторые зовут меня Леней.
– А я Гербалайф! Ты запомни эту кликуху. Я тебе еще позвоню.
2
22 октября 1999 года, пятница
За полквартала до своего дома Роман Саенко вдруг занервничал, почувствовал неладное. Он стал оглядываться назад, и точно – этот тип в кожаной кепке и длинном плаще идет за ним от самого метро, Рома приметил его еще на эскалаторе. Ну и что, собственно, такого? Мужик как мужик, на грабителя не похож. Время хотя и позднее, но людей на улице предостаточно. Чего, собственно, бояться?
Вместе с тем Рома почему-то остро ощущал опасность, исходившую от этого типа.
Рома работал в риэлторской конторе, часто носил с собой крупные суммы налички, и за долгие годы у него выработалось это умение – он действительно заранее чуял опасность. Но сегодня вечером он был пустой как барабан – дешевые часы, карточка на пять поездок в метро, точнее, уже четыре поездки, немного денег, вот разве что мобильник “Моторолла” – ну да Бог с ним, отдаст он ворюге эту трубку, подумаешь, дело большое… Так решил про себя Рома, стараясь успокоиться. Однако изнутри что-то вроде как подстегивало его, и Рома ускорил шаг. Несмотря на внушительные размеры, а Рома Саенко, по правде говоря, был не в меру упитанным, он умел двигаться легко и быстро. Обернувшись, он увидел, что незнакомец в кепке не отстает, более того, расстояние между ними сокращается.
Стал накрапывать мелкий осенний дождик, но Рома, разгоряченный ходьбой, дождя не замечал. Возле ярко освещенных витрин ресторана он остановился, словно бы раздумывая, зайти или нет. Дверь была открыта, оттуда доносилась музыка. Ну, предположим, он зайдет. Денег у него нет. Что он скажет, что его беспокоит смутное предчувствие? Чушь собачья!
Рома двинулся дальше, до дома было уже рукой подать. Пройдя сквозь арку, он решительно направился к стоящему в глубине двора девятиэтажному зданию, шагая не по асфальтовым дорожкам, а напрямик, футболя груды желтых листьев. Вот и знакомые ступеньки. На пороге Рома Саенко замер, ожидая услышать как шуршат листья под ногами этого в кепке. Но все было тихо. Померещится, черт его знает что, с облегчением вздохнул Рома и вошел внутрь. Посмеиваясь над собой, над своими детскими страхами, Рома не сразу вызвал лифт, а вначале заглянул в почтовый ящик. Привычно выгреб газеты, писем и квитанций не было, закрыл ящик на ключ, и в это время сзади скрипнула пружина входной двери.
Нехотя повернув голову, Рома Саенко увидел длинный черный плащ и затем, совсем близко, неприятные светлые глаза этого типа.
– Расслабься, толстяк, – ухмыльнулся незнакомец.
Рома вымученно улыбнулся в ответ и попятился к лифту. Несмотря на охватившую его панику, двигался он достаточно быстро, но незнакомец оказался проворнее. В руках у него мелькнул пояс от кожаного плаща, ловким движением он обкрутил пояс вокруг толстой Роминой шеи и, согнув колени, повис на Роме, всем своим весом затягивая петлю.
Звонок на пульте дежурного городского УВД был зафиксирован в 23–10. Мужской голос сообщил о трупе в подъезде дома номер 9 по улице Академика Королева. Дежурный велел ничего не трогать до прибытия следственной бригады и, как обычно, попросил представиться.
– Гербалайф! – назвался мужчина.
– А если без шуток? – устало спросил дежурный.
– Гербалайф! – упрямо повторили в трубке. – Так и запиши! Гербалайф, тот, который средство от ожирения. Хе-хе, радикальное средство. Это я его, ты понял, моя это работа. Это уже третий. Первого пузана я приделал в Сокольниках, второго на Ордынке на прошлой неделе, и каждый раз вам звоню. Вы что там все спите? Или тебе такое указание дали – придуриваться? Ну, до скорого, вы еще обо мне услышите…
Среди множества происшествий, фигурировавших в ежесуточном докладе старшего офицера УВД своему милицейскому начальству убийство на улице Академика Королева и последовавший за ним телефонный звонок в дежурную часть выглядели событиями столь ничтожными, что, казалось, не стоили и простого упоминания. Еще один безнадежный “висяк”. Тем не менее докладчик посчитал необходимым специально остановиться на этом случае.
Действительно, два предыдущих убийства, о которых упоминал Гербалайф, сопровождались телефонными звонками. Однако произошли эти преступления в разное время, первый эпизод еще в июне, и в разных районах города, объединять их никто и не подумал, никакой оперативной ценности в этих звонках не усмотрели, всегда же находятся такие люди – звонят и даже приходят и признаются в убийстве, которого не совершали.
Милицейское начальство недолго думало, как следует поступить. Если даже тот, кто звонил, на самом деле убийца, поднимать какой-либо шум все равно не имеет смысла. Во-первых, преступник, по-видимому, именно того и добивается – чтобы на него обратили внимание. Но не наше это дело помогать ему. Во-вторых, предположим, угроза для жителей столицы с избыточным весом реально существует. Но как этому противодействовать – не приставишь же по милиционеру к каждому толстяку! А вот панику создать – проще простого. А к чему может привести паника в наше неспокойное время? Лучше повременить, посмотреть. Скорее всего, ничего и не будет – мало ли какой шутник надумал позвонить, юморист, понимаешь!
Реакция начальства была вполне разумной – подготовить рапорт наверх с предложением засекретить информацию о странных телефонных звонках. Есть более высокое начальство, пускай оно и решает. В сводном докладе для СМИ замначальника информационно-аналитической службы ГУВД г. Москвы факт убийства на улице Академика Королева был отражен, но о последовавшем за ним звонке не сообщалось ни слова.

Глава вторая. В застенке

1
9 апреля 1999 года, пятница
По утрам, разглядывая в зеркале свое лицо, угрюмое, перетянутое морщинами сна, Никита не получал удовольствия. Что за рожа, каждый раз удивлялся он, ведь совсем еще не старый мужик! Никита принужденно улыбался себе и, насвистывая, начинал бриться.
Станки и все прочее для бритья здесь выдавали без ограничений вместе с солидной стопкой больших и малых полотенец, салфеток и постельного белья.
Лицо в зеркале постепенно преображалось, морщины разглаживались, в глазах появлялась жизнь, и Никита Фомин приходил к выводу, что вынужденный отдых даже пошел ему на пользу. Попозже надо будет в солярий сходить, подзагореть немного, лениво размышлял он. Девять часов утра, скоро принесут завтрак…
Господин судья небесный, присяжные заседатели! Перед вами раб Божий, Никита Фомин. Смилуйтесь, господа, ведь он ни в чем не виноват, да вы и сами все знаете… За что же ему, родимому, гнить в голландской тюрьме?
Впрочем, гнить – это, конечно, не слабо сказано. Многие соотечественники с великой радостью так бы гнили.
У каждого в камере электрическая кофеварка. Кофе дают много. “Президент”. Хороший кофе, но Никита много не пьет – неполезно. В каждой камере телевизор, 42 программы. Щелкаешь себе, значит, пультиком, попиваешь кофе “Президент”. Или сок, соков тоже дают – хоть залейся! Лежишь, смотришь ТВ. Правда, великий и могучий здесь как-то не в ходу, а на популярном в странах НАТО английском, увы, не все понятно. Но кое-что Никита уже смекает. Он время зря не теряет – учит английский.
На несколько часов в день камеру запирают снаружи, наверно, чтобы обитатели не начали думать, будто они в санатории. Но Никита за эти несколько часов не успевает соскучиться. Во-первых, углубленное изучение английского. Во-вторых, зарядка. Полтора часа ежедневных интенсивных упражнений по специальной программе. После – контрастный душ. Как раз к окончанию зарядки камеру открывают, и пожалуйте. Душ здесь в коридоре; в камере есть умывальник, унитаз, естественно, холодильник, а вот душ – в коридоре.
Вообще удивительно, как это приходит на ум назвать свое индивидуальное убежище камерой, как язык поворачивается?! Скорее – гостиничный номер. Ну, запирают иногда снаружи на тихий час, так это мелочи жизни. Сколько в тюрьме узников – и у каждого своя отдельная комната. Не сильно просторная, на роликовых коньках не разгонишься, но жить можно, многие из здешних арестантов никогда в таком комфорте и не жили, а что уж говорить о российских маргиналах…
Корпуса этой удивительной тюряги расположены в экологически чистом районе. Через окно можно полюбоваться аккуратным лесом. Ясное дело, выпускают и на воздух, выгуливают, и кроме обычной прогулки бывает еще и футбол.
Вот, стало быть, господа присяжные, как приходится мучиться Никите Фомину в голландском застенке! Шутка сказать, новые книги привозят всего раз в неделю, на русском, на родном его языке, только классика, тургеневы всякие. А кормят как! Меню с вечера выбираешь – чуть не плачешь, шесть вариантов меню – каково, а?
В свободное время, когда двери камер открыты, заключенные бродят по корпусу, ходят друг к другу в гости, посещают спортзал. В спортзале стоят нехилые такие тренажеры фирмы “Кетлер”, последние модели, все новье, муха не садилась.
Никита лениво наблюдает, как чернокожий паренек с литым торсом, наверное, в десятый раз отрывает блок с максимальным на этом снаряде весом.
– Никита, а ты так не сможешь, – говорит Исмет.
Исмет Тара, косовский албанец, хорошо говорит по-русски. Только отдельные слова он произносит с небольшим акцентом, например, “Никита” он выговаривает жестко, получается у него “Ныкита”.
Никита Фомин ничего не отвечает.
– Правильно, Никита, лучше не пытайся, не срами белую расу.
– На что спорим?
– На десять гульденов! – с готовностью откликается Исмет.
Речь, понятно, идет о телефонной карточке. Телефонные карты играют роль денег, настоящие же деньги иметь в тюрьме не положено. Телефонными картами расплачиваются, обмениваются, на них, в частности, покупают наркотики. Никите карточки нужны, чтобы звонить в Москву. Были бы деньги на счету – заказать карточку не проблема, но на счету у Никиты пусто, и Исмет это знает.
– На пятьдесят! – предлагает Никита.
– Ха-ха! – смеется Исмет. – А чем отдашь, если будет пшик? – он произносит “псик”.
– Отыграю, – беспечно говорит Никита. – Времени у нас с тобой много.
Никита ни на секунду не сомневается, что выиграет пари. Впрочем, и Исмет в этом не сомневается, просто он так развлекается. Для Исмета 50 гульденов – не деньги, и даже 50 000 гульденов – тоже не деньги.
– Ладно, спорим. На 25.
– 50!
– Две карты: 25 и 10. Вместе 35 гульденов. Давай!
– Давай!
Никита играючи поднимает вес двенадцать раз подряд, потом немного делает вид и, словно из последних сил, еще пять раз, потом, выпучив для публики глаза, еще пять раз, чтобы чернокожему сопернику уже ничего не казалось, а то еще надумает соревноваться.
Тридцать пять гульденов у него в кармане. Неплохо! Сегодня вечером он опять позвонит в Москву Замараеву.
* * *
Эх, до чего же хорошо все складывалось! Тогда, в конце 98-го Никите Фомину начало казаться, что он схватил птицу удачи за хвост. Давно уже эта наглючая птица махала перед носом Никиты своими павлиньими перьями. И вот, наконец, он ее припутал. Счастье было так близко, так возможно… просто – было. Но недолго.
Конкретно. В конце 98-го у Никиты Фомина имелось четыре миллиона долларов США. Вдумайтесь, четыре миллиона! Разумеется, была опасность, что его, Никиту, будут искать очень серьезные люди. Кто лучше, чем сам Никита, понимал, насколько это опасно? Но – вот он, волшебный миг удачи! Сначала нелепо, случайно погибает всесильный и безжалостный Чудовский, а вскоре разбивается на вертолете и сам В. П. – великий и ужасный Тузков, интриган, претендент на российский престол и хозяин огромной наркоимперии. Понятно было, что под обломками рухнувшей империи его, маленького Никиту Фомина, никому искать не приспичит. Стоило призадуматься, как теперь жить дальше?
И надо же – черт попутал его обратиться к Замараеву! Собственно, с Александром Вазгеновичем Замараевым они были знакомы давно, еще с советских времен. Никита в те самые времена оказал однажды Александру Вазгеновичу важную услугу, из разряда таких, которые не забывают. Сделай Никита по-другому, и светил бы Замараеву нехилый срок. Хотя нашлось бы у него немало заступников, скорее всего, не дали бы упечь, однако с удобной должностью по линии СЭВ наверняка пришлось бы распрощаться. Впоследствии Замараев, мир-то тесен, выполнял какие-то отдельные поручения Тузкова, крутился в периферийных фирмах его огромной империи, и Никита изредка встречал Александра Вазгеновича то в Москве, то в Сибири, то в ближнем зарубежье. И всякий раз Замараев был искренне рад встрече, вел себя как щедрый барин, деньжата-то у него водились, и всегда сам, никто за язык его не тянул, вспоминал о той услуге и приговаривал, мол, если что, сразу ко мне, я, мол, всегда…
Не представляя толком, что делать с завоеванным им достоянием, в октябре 1998-го Никита явился к Замараеву и бесхитростно предложил себя в качестве спонсора, а, может, мецената, а, может, партнера. Последовавшее за этим застолье и стало для Никиты Фомина началом конца.
Что же случилось, почему он, совсем не дурак, вдруг потек как дешевый фраер, и, расхваставшись, выложил, что именно он, Никита, обладает чемоданом с деньгами, и сумму всю назвал – 4 миллиона баксов. Начал он, правда, с того, что как бы представляет интересы некоторых серьезных людей, которые не желали бы светиться, да и сумму обозначил втрое меньшую. Мол, присоветуйте, дяденька, куда пристроить. Но потом вдруг его понесло, как если бы ему вкололи “сыворотку правды”. Снова и снова пережевывая все случившееся тогда, Никита отдавал должное Александру Вазгеновичу – тот не сразу предложил свою ерунду. Понятно, в нем шла внутренняя борьба, остатки совести, видно, еще булькали на дне его поганой, обросшей жиром души. А к слову, весил в то время Замараев никак не меньше ста сорока кило, видный мужчина, хотя росту весьма среднего. Вес распределялся по телу его неравномерно, концентрируясь в области живота. Замараев любил свое брюхо парадоксальной любовью, называл его мамоном и с гордостью рассказывал, как, будучи помоложе, на спор съел целого поросенка.
Ничего в тот раз не заподозрил Никита, да и колебался Замараев никак не дольше двух минут. По истечении же этих минут Александр Вазгенович, отечески похлопывая Никиту по плечу, убедил его, что вкладывать деньги в отечественный бизнес – дело пустое, мол, кризис 17 августа – это цветочки, и до конца года жахнет еще покруче. Здесь, к слову, он оказался фиговым пророком. В масштабах России ничего такого страшного не случилось. А вот личный кризис Никиты Фомина, действительно, поимел место.
2
Октябрь-ноябрь 1998 года
– Ты не думал, Никита, чтобы просто вывезти свои деньги за границу? – спросил Замараев.
– Думал, конечно. Но я от этой мысли отказался.
– Это разумно, – Замараев откинулся на спинку кресла, сложив руки на своем гигантском животе. – Я рад, что не придется тебя отговаривать. Проблема не только в том, чтобы переправить туда чемодан с долларами, но и в том, чтобы там, за рубежом эти деньги легализовать.
Они сидели вдвоем за щедро накрытым столом, но ели оба мало. Никита не был голоден, он только попробовал жареных перепелов, просто, чтобы знать, на что это похоже. Замараев наложил себе по привычке полную тарелку всего, но к еде почти не притронулся. Сегодня у него уже было несколько встреч, а все свои вопросы он обычно решал за обеденным столом.
– Значит, к чему мы приходим? Первое. Тебе, Никита, надо здесь, в России, а еще лучше, в Москве, приобрести некоторый компактный, удобный для скрытного пересечения границы товар. Второе, на Западе этот товар должен гарантированно и безболезненно превращаться в легальные доллары.
Александр Вазгенович замолчал, разглядывая Никиту Фомина с дружелюбной улыбкой.
– И что, это возможно? – поинтересовался Никита, наливая апельсиновый сок в высокий граненый стакан.
– В настоящее время товар, отвечающий этим двум условиям, как раз имеется в наличии. Так что наша встреча, можно сказать, весьма кстати. Ты получишь все, что требуется, и я при этом заработаю приличные комиссионные, если ты не против.
– Что же это? – недоверчиво спросил Фомин. – Подводная лодка?
– Я скажу тебе, что это, – пообещал Замараев. – Но вначале поклянись, что если ты почему-либо откажешься играть в эту игру, все сказанное мной ты начисто забудешь.
– Зачем бы я стал отказываться, если все так, как ты нарисовал? – усмехнулся Никита. – Однако, торжественно клянусь! Последний раз я был так взволнован, когда меня принимали в пионеры.
Замараев придвинулся к Никите, навалившись локтями и своим огромным брюхом на стол.
– Речь идет о живописи. А именно: три старых холста, писанные маслом, небольшого размера. Это все, что я имею право сказать на сегодняшней стадии.
– Думаешь, они стоят таких денег?
– Клянусь своим мамоном!
– Я тебе верю, но…
– Нет-нет, – поспешно возразил Замараев. – Никому не надо верить! Ты должен во всем убедиться сам, это реально. Процедуру мы обсудим.
Для начала Замараев познакомил Никиту с Вадимом Павликовым; картины хранились у него на даче в поселке Николина Гора. В Павликове, бывшем офицере ГРУ, Никита Фомин сразу же узрел родственную душу. Выяснилось, что Вадим Петрович долгое время работал в Камбодже, где безжалостно проливал азиатскую кровь. Было это давно, но Павликов сохранил и силу, и военную выправку, а главное, в светло-голубых глазах его сохранилось холодное, недоброе выражение, с очевидностью говорящее тому, кто понимает, о готовности легко пойти на убийство. И дача, и сам Павликов Никите очень понравились, о картинах же при всем желании он не мог бы сказать ничего, кроме того, что это пейзажи.
Чтобы Никита сумел объективно оценить старую живопись, разработали целую постановку. Первым делом Фомин снял большую трехкомнатную квартиру на Остоженке. Квартиру сдавали вместе с мебелью, представлявшей собою старый хлам: шкафы скрипели, ни одна дверца не запиралась, ножки протертых кожаных кресел были аккуратно скреплены изолентой, многочисленные зеркала покрывали тусклые пятна, напоминающие изображения рельефа на военных картах. В довершение ко всему в квартире пахло чем-то кислым, и запах этот не выветривался. Все три пейзажа развесили на стенах среди уже имевшейся живописи, которая, впрочем, по мнению Замараева, была законченным говном. При этом пришлось потратиться на старинные рамы, у Павликова холсты хранились без рам. Компаньоны – Фомин и Замараев – условились нести все расходы пополам.
Следующим шагом стало приглашение оценщиков из антикварных салонов, произвольно выбранных Фоминым по справочнику “Вся Москва”. Наконец, после нескольких консультаций картины попали на экспертный совет в музей Пушкина. Вещи абсолютно чистые, нигде не засвечены, бояться нечего, уверял Александр Вазгенович. Легенда о том, как картины, вроде бы вывезенные летом 45-го из Германии, оказались в руках Фомина, была со всеми подробностями разработана Павликовым. Уж что-что, а легенды придумывать в ГРУ умеют.
Процедура оценки картин далеко не быстрая. За неполный месяц, прошедший с того дня, как первый антикварщик взглянул на старые холсты, Никита Фомин успел немного подковаться по вопросу. Он переварил тонну аукционных каталогов, всяких Сотсби, Кристи и прочих, классом пониже, часами, вооружившись увеличительным стеклом, листал справочники, на глянцевых страницах которых пестрели картины известных мастеров. Теперь Никита мог со знанием дела рассуждать об особенностях мазка, легко произносил загадочное слово “крокелюры”. С высоты своих новых познаний Никита оценивал холсты Павликова. Все, казалось, говорило о том, что они подлинные. Собственное мнение, однако, не представляло для Никиты Фомина никакой ценности. Важно было, что того же мнения придерживались авторитетнейшие музейные эксперты. Что и требовалось доказать, радостно потирал руки Замараев. Перспектива того, что холсты будут поставлены на учет как народное достояние, не особенно волновала компаньонов, учитывая их дальнейшие планы.
Но если с подлинностью картин сомнений практически не оставалось, то их стоимость оценивалась по-разному. Конечно, живопись такого уровня не имеет цены, это понятно, но все-таки?.. В итоге, по самой низкой оценке, которую дал некто Аврутис Петр Абрамович, выходило, что общая сумма зашкаливает за пять миллионов долларов. Причем, если два холста принадлежали кисти Мурильо, о котором даже далекому от живописи человеку приходилось, возможно, что-то слышать, то третья картина написана была каким-то Кукесом, голландцем, про него и не всякий специалист знает, а вот поди-ка, по общему мнению, стоит этот пейзажик никак не меньше полутора миллионов, это его стартовая цена на аукционе.
И ведь все это живописное сокровище помещалось в скромной московской квартире, арендованной Никитой Фоминым, не считая, конечно, тех периодов, когда оно находилось в музее, на ответственном хранении в связи с экспертизой. Причем, что характерно, денег у Никиты никто пока не требовал. Правда, перевозили картины со всеми предосторожностями в броневике “Инкассбанка”, а в самой квартире при холстах постоянно пребывали два симпатичных хлопца с пистолетами системы Стечкина под мышками. Уж не взыщите, уважаемый господин Фомин, немного неудобно, но время нынче такое.
Наличие денег, без малого четырех миллионов баксов, Никита продемонстрировал Замараеву и Павликову еще в самом начале их совместного пути. А как же иначе? При этом Никита Фомин постарался создать убедительную иллюзию, что за деньгами этими стоят другие люди. Прошлое Фомина, его теснейшие связи с Алексеем Алексеичем Чудовским, удачно поддерживали эту иллюзию, и ей поверили. Во всяком случае, никто не попытался убрать Никиту, чтобы завладеть деньгами. Но вполне вероятно, осознавал Никита, что компаньон Замараев захочет убрать его на номер, другими словами, кинуть. В такой игре нос надо держать по ветру, это факт. Никому не доверяй! Особенно женщине.
Олю Синицину ему подсунул Александр Вазгенович. Познакомились в музейном зале, интеллигентно и вроде как случайно. Правда, Замараев не стал долго притворяться, признался, что встреча им же подстроена. Ольга, объяснил Замараев, важное звено в их будущих планах. Она – дочь таможенного генерала из Шереметьево, часто летает за бугор, и ее, ну ты ж понимаешь, никто не досматривает. Синицина в доле, она наша напарница, но подробности ей знать не следует. Постарайся сохранить с ней чисто деловые отношения, лицемерно посоветовал Замараев, не преступай черту. Последнее, конечно, не получилось.
В первый же вечер после знакомства Фомин преступил черту. Картины как раз находились у экспертов, охранники отсутствовали, и в заставленной старой рухлядью квартире они с Олей оказались вдвоем. Огромная красного дерева кровать не выдержала, ей, впрочем, немного было надо, и Фомин со своей напарницей очутился на полу. Они катались по ковру, пыльному и жесткому, но тогда на это никто не обращал внимания. Их траханье походило на состязание, на какую-то разновидность борьбы, и потом они оба заснули на ковре. Фомин считал себя опытным мужчиной, но такого никогда еще с ним не случалось. Да и Ольга, какая бы роль не отводилась ей Замараевым, заметно было, не осталась равнодушной, здесь ошибиться невозможно.
Окончательное заключение экспертов обещали со дня на день, но все откладывалось, и роман с Ольгой Синициной приятно скрашивал ожидание. Никита гулял на широкую ногу, легко тратил деньги. Никогда впоследствии он не пожалел об этом, разве что о том, что мало тратил. Хотя Ольга оказалась… да чего там говорить, у Никиты Фомина на этот счет никогда и не было иллюзий. Хорошо, однако, было ему с Олей Синициной. Праздник жизни немного портил Замараев – он стал проявлять беспокойство, ругал на чем свет стоит экспертов, повторял, что надо ускорить переправку картин на Запад. Видно, он знал что-то, чего не знал Фомин.
3
Ноябрь-декабрь 1998 года
Наконец, настал он, этот радостный день. Была уже поздняя осень, похожая на зиму. Как и положено владельцу, Фомин расписался в каких-то документах и получил свои картины с заключением авторитетной комиссии. Под надежной охраной холсты привезли на квартиру. Здесь Никита запер их в сейф, специально приобретенный загодя, и, наконец, отслюнил Павликову четыре без малого миллиона долларов. Тот сдержанно распрощался и укатил со своими охранниками. Вместе с ними уехал и компаньон Замараев. Назавтра был запланирован вылет, были уже куплены билеты до Мюнхена.
Оставшись в квартире вдвоем с Ольгой, Фомин усыпил ее очередной порцией любви. Впрочем, не вполне доверяя этому верному средству, он до того угостил ее коктейлем со снотворным. Оля крепко заснула. Теперь для Фомина настало время действовать очень быстро.
Никита открыл сейф, извлек пейзажи, ставшие уже такими родными, хотя и без грустных березок. Что, если он недооценил Замараева? Тогда, возможно, он видит эти полотна в последний раз. Никита даже вздохнул, так жалко ему стало себя, но расслабляться было некогда, и он сосредоточенно принялся за работу.
Спустя час, надев куртку из грубой серой кожи, с серым же меховым воротником, Никита осторожно вышел на лестничную клетку. Он постоял прислушиваясь. Вокруг царил полумрак, лампочку Фомин предусмотрительно выкрутил. Сейчас он мысленно похвалил себя за это, но особенно гордиться здесь нечем, тем более, до утра далеко, а всего не предусмотришь…
Осторожно и бесшумно Никита поднялся на самый верх, отворил дверь на чердак. С замком он поработал заранее. Так же, как и с другим замком, от другой двери, к которой он попал, пройдя через чердак. Никем не замеченный, Никита Фомин вышел из углового подъезда и, обогнув строение, оказался на людной улице. Краем глаза он заприметил вдалеке, у своего подъезда подозрительную машину. Она, возможно, и ничем не выделялась бы среди других припаркованных у дома автомобилей, но в ней сидели двое. Да и их, пожалуй, не было бы видно, в салоне было темно, если бы эти двое не курили с полной беспечностью.
Такси домчало Фомина до самого края Москвы. Здесь, у бензозаправки на выезде из города в сторону Питера его уже ждал Жилин. Никита проворно забрался в теплую кабину Жилинского грузовика. Друзья сердечно поздоровались и сразу же, без лишних слов обменялись куртками. У Андрея Жилина была серая куртка с меховым воротником как две капли воды похожая на ту, в которой приехал Фомин.
На прощанье Никита Фомин передал другу скромную пачечку долларов.
– Дуй, Андрюха, ни пуха, тебе, ни пера!
– К черту!
– Баксы-то задекларируй, чтоб на таможне не зацапали. Да куртку, смотри, не мни зря.
– Не суетись, Никита, все будет тип-топ!
Поглядев, как огромный трейлер “Скания” солидно выехал на трассу и двинулся на север, Никита Фомин еще раз мысленно пожелал другу ни пуха, ни пера и пошел к ожидавшему его такси.
* * *
Когда Оля Синицина проснулась, Никита уже заканчивал аккуратно заклеивать подкладку ее чемодана.
– Привет! – улыбнулся ей Никита так обаятельно, как только он умел.
– Уже за работой? – удивилась девушка.
– Вроде бы все чин-чинарем, но на ощупь можно заметить, – озабоченно сказал Никита.
– Брось, – лениво возразила Ольга. – Никто не станет щупать, да и смотреть никто не будет, не в первый раз. Я ж тебе говорила, можно было просто положить внутрь и все дела.
– Ну, не скажи, лучше подстраховаться.
* * *
Александр Вазгенович привез их в Шереметьево на своем “Мерседесе”. Выехали загодя, потому что скользко, на дорогах гололедица. Вместе с тем, ничто не указывало на то, что рейс могут отменить – холодно, но погода вполне летная.
Сзади, как приметил Фомин, всю дорогу от самого дома их сопровождала темно-синяя “Волга” с двумя пассажирами.
– Что, брат, удивляешься? – спросил Замараев, перехватив настороженный взгляд Фомина. – Это Павликов выделил нам охрану. Дружеский жест, совершенно бесплатно.
– А, – сказал Никита, делая вид, что совсем успокоился. – Спасибо ему.
Таможню они с Олей Синициной проходили порознь, так было задумано с самого начала. Сбоку, из параллельной очереди, Никита посматривал на Ольгу и удивлялся. Ну, решительно ничего не происходило! Никита намеренно пропустил вперед несколько человек, чтобы держаться немного сзади. Ольга, со своими непокрытыми платиновыми волосами, в распахнутой норковой шубке поверх короткого черного платья, была вполне удобным объектом для наблюдения, ее ни с кем не перепутаешь.
Продвигаясь каждый своим курсом, они благополучно миновали регистрационную стойку “Люфтганзы” и приблизились к вытянувшимся в ряд лоткам личного досмотра, оснащенным, как и положено, передовой техникой исследования чемоданов без хирургического вмешательства. И здесь-то их уже ждали.
Фомин сразу понял, что вот эти два бравых молодых майора с армейскими знаками отличия, никак не таможенники, и есть тот самый ответ на вопрос, который он, Никита, давно себе задавал.
– Вы позволите? – один из офицеров протянул руку к Ольгиному чемодану с молчаливого согласия стоящей рядом таможенной инспекторши.
– А в чем дело? – совершенно натурально удивилась Ольга, оглядываясь на монитор, словно бы это он, продемонстрировав просвеченные внутренности ее чемодана, просигнализировал о наличии в них какой-то бяки.
– Нет-нет, – вежливо улыбаясь, взял ее под руку другой майор с тонкими усиками на продолговатом лице. – Дело не в этом. Приносим извинения за беспокойство, но к нам, по нашим каналам, поступила информация, которую необходимо проверить. Это не займет много времени.
– По каким еще каналам? – упиралась девушка, неохотно переставляя ноги.
– Мы из Главного разведывательного управления, – негромко, но внушительно сообщил майор с усиками.
Никита Фомин, наклонив голову, прошел через магнитную рамку, подхватил с транспортерной ленты свою дорожную сумку и направился на посадку. Бедолага Оля даже не пыталась искать его глазами – любому ежику понятно, что он, Никита, ничем не сумел бы ей помочь.
Только теперь Фомин со всей определенностью мог осознать, какой сценарий разработал его верный компаньон Александр Вазгенович. Ну, что ж, нормально, все это вполне устраивало. Где же ты, дружище Александр Вазгенович? Остался там, где и положено оставаться провожающим? Или, примостившись в удобном месте, издалека наблюдаешь за последней стадией своей комбинации? Замараев и те, кто с ним, явно предпочитают, чтобы одураченный Никита тихо-спокойно улетел в Мюнхен. Грохнуть его у них кишка тонка. Это тень Чудовского защищает Никиту – даже мертвый Алексей Алексеич Чудовский таит в себе опасность для врагов.
На всякий случай Фомин еще ниже опустил голову. Если Замараев откуда-то подсматривает за ним, то не заметит довольную ухмылку на его лице, напротив, поза наглядно говорит о том, что человек вконец удручен. Пожалуй, только одно занимало Фомина: неужели Ольга была в курсе задуманного? Или ее использовали втемную?
* * *
То, что умный, расчетливый Фомин сделал в дальнейшем, могло, казалось бы, объясняться только одним – частичной ампутацией мозга. А вот поди ж ты! Был Никита Фомин в полном здравии, даже температура нормальная – и учудил такое!
Прежде всего, он начисто потерял бдительность. Встретившись в условленное время на вокзале в Хельсинки со своим другом Андрюхой Жилиным, Никита на радостях повел его в кафе. Сто метров, даже меньше, до гостиничного кафе они, поддерживая друг друга, преодолевали по заледенелым, выметенным поземкой тротуарам, целую вечность. Где, черт возьми, финские дворники? В кафе они выпили всего-то по одной, и тут Никита, позорно сгорая от нетерпения, на глазах у почтенной публики, схватив со стола плохо заточенный нож, вспорол подкладку своей куртки и выволок на свет Божий контрабандные холсты.
А дело было в кафе гостиницы “Рамада Президент Отель”, где каждый второй посетитель говорил по-русски и все, кто мог наблюдать эту сцену, отлично все понимали. Законопослушные финики, которые вызывают полицию вообще по любому поводу, на этот раз почему-то сплоховали.
Казалось бы, пронесло – надо Богу сказать спасибо и сделать выводы. Но Никита продолжал искушать судьбу. Следующую попытку он сделал в Голландии. Почему в Голландии? Да, черт его знает! Просто, он никогда там не бывал. В Германию или в ту же Финляндию мотался не раз, а в Голландию – не приходилось, но был наслышан.
И вот Никита Фомин в Амстердаме. Тихая, зеленая вода каналов, район “красных фонарей”, запах марихуаны в каждом кафе и список легких наркотиков в меню, очаровательные спокойные люди. Никита сподобился съездить на экскурсию за город. Снова каналы, ветряные мельницы, старые сыроварни… В этом дружелюбном, немного сонном краю хотелось жить, некоторое время. Разве от голландских людей можно было ждать подвоха?
Владелец первой же частной галереи, в которую Никита Фомин обратился, с энтузиазмом изъявил готовность с ним работать. Свои холсты Никита сдал галерейщику на хранение, причем мысль о том, что их могут украсть, попросту не возникла. Старый, пергаментный дедок-галерейщик уважительно так поговорил с ним как с равным, мол, между нами, искусствоведами… Говорили на английском, которым Никита владел неосновательно, до такой степени, что не мог даже уяснить, насколько плохо с этим делом у коллеги-искусствоведа, чувствовалось лишь, что с произношением у старикана явные проблемы. Впрочем, они вполне поладили и даже заключили контракт, согласно которому голландский коллекционер обязывался за небольшой процент подготовить Никитины холсты к ближайшему аукциону.
Когда неделю спустя, перед самым Рождеством, Фомин позвонил этому старому дусту, узнать, как, мол, дела, галерейщик совершенно будничным тоном попросил его при случае зайти, надо, вроде, что-то там уточнить. Ничего не подозревая, Никита зашел и был церемонно представлен очаровательной молодой паре. Двое, аккуратный молодой человек и симпатичная шатенка в круглых очках, оказались офицерами Интерпола, и совсем скоро, ведь в Амстердаме все близко, Никита Фомин стал узником удивительной голландской тюрьмы.

Глава третьяю На свободу с чистой совестью

1
7 апреля 1999 года, среда
Денег на адвоката у Фомина нет. Адвоката ему предоставили власти. Надежды на такого защитника – нуль целых, нуль десятых. Его зовут Патрик, хорошее имя для домашнего любимца. К слову, Патрик и впрямь вылитый пудель – шапка длинных кудрявых волос, на щеках кудрявые баки, маленькие скучающие глазки. Адвокат отрабатывает номер, а куда ж ты денешься?
– Он говорит, что ничем не сможет тебе помочь, если ты будешь упрямиться. Патрик советует тебе признать очевидное, и тогда он сделает все возможное, – переводит Феликс.
Феликс Люхтер – переводчик, эмигрировал из СССР и счастлив, что удалось зацепиться в Голландии. У него есть вид на жительство, он солидный, благополучный человек. Хотя по виду его не скажешь, что он в шоколаде – какой-то всегда не выспавшийся и не факт, что не голодный. Говорят, правда, здесь в Голландии нет голодных. Один-то, может, все-таки, есть?
– Переведи ему, что я ни в чем не виноват и никакой вины за собой не признаю, – упрямо твердит Никита Фомин, демонстрируя свою белозубую улыбку.
Феликс шумно выдыхает в усы и разводит руками. Этот диалог повторяется уже несколько раз кряду. Тема, очевидно, исчерпана, но Патрик не уходит. Дружелюбно улыбаясь, он разглядывает Фомина.
– Зря ты так, – мямлит Феликс Люхтер, заполняя паузу. – Зря…
– А ты почем знаешь? – огрызается вдруг Никита. – Ты что, адвокат?
– Я? – пугается Феликс. – Я – нет!
Он выуживает несвежий носовой платок и, сняв очки, начинает в который раз протирать стекла.
Вечером Никита снова звонит в Москву. На этот раз Замараев сам снимает трубку.
– Я хочу выйти отсюда, – говорит Никита. – Шевелись, жопа!
– Старичок! – обрадовался Александр Вазгенович. – Рад слышать тебя! Ты как там?
– У меня нет денег с тобой сюсюкать, старичок. Ты когда внесешь за меня залог? Или хочешь, чтобы я тебя назвал?
– Никита, ради Бога! Ты хоть думай, откуда ты звонишь! Тебя же могут услышать. Поверь, я делаю все возможное, мне тут обещали…
– Смотри, допрыгаешься! – пообещал Никита. – Позвоню через неделю, в это же время. Сделай же, сука, наконец, что-нибудь!
* * *
Никита играл в шахматы весьма хило, но Исмет Тара – еще хуже. Много же усилий приходилось предпринимать Никите, чтобы все время проигрывать. Только однажды, задумавшись, он нечаянно выиграл у Исмета. И что же – пришлось долго-долго его утешать.
– Я знаю, что играю плохо, очень плохо, – сказал тогда Исмет. – Но я люблю играть только с теми, кто хуже меня.
Они встречались за шахматами почти каждый вечер, Никита радовался возможности поговорить по-русски. Шахматные сражения происходили, как правило, на территории Исмета. По размерам комната последнего идентична Никитиной, однако отличалась тем, что была буквально заставлена стеллажами с дорогой аппаратурой, со шмотками от всяких известных кутюрье, имелся там также электрокамин, мягкий ковер на полу и огромный аквариум с яркими желто-синими рыбками. Вся эта тюремная роскошь была в порядке вещей, поскольку денег у скромного косовского албанца водилось без счета. В тюрьме все знали, что Исмет Тара – наркобарон, что он задержан при попытке ввезти в страну контейнер кокаина. Никто, правда, не знал, сколько зелья он утерял в результате успешной полицейской акции.
– Э, не спрашивай, – печально вздыхал он, когда Никита Фомин изредка принимался выпытывать у него эту тайну.
– Килограмм сто?
– Э-э-э…
– Ну, что, тонну?
– Э-эх… – вздыхал Исмет, давая понять, что, мол, какая там тонна, нет, все гораздо хуже.
– Неужели десять тонн? – досаждал Никита, в душе совершенно уже не веря и откровенно развлекаясь.
– Э… – только и произносил Исмет.
В комнате помимо обоих шахматистов присутствовали обычно телохранители наркобарона – чернокожий накачанный парень по прозвищу Бади и двое молодых, отчаянного вида соплеменников Исмета.
Однажды так получилось, что честолюбивый Бади из чувства соперничества чем-то задел Фомина, и тот, не задумывась, провел болевой прием. Это, конечно, произвело впечатление. Но Никита посчитал, что этого мало. С назидательной целью он вознамерился продемонстрировать свое владение техникой, и все с восторгом согласились. Для этого потребовалось организовать постановку.
Фомин уселся в кресло посреди комнаты, и трое телохранителей окружили его, причем Бади и один из молодых косоваров, став по бокам, целились в Никиту из игрушечных дуэльных пистолетов, которыми в другое время все, кому не лень, кололи орехи. Второй же молодой косовар с увесистой палкой навис над его затылком. Исмет Тара в качестве рефери и единственного зрителя занял место в углу.
– Им будет больно, – предупредил Фомин.
– Это ничего, ничего, – сказал Исмет и рассмеялся.
– Чему ты смеешься?
– Они не поняли, что ты сказал. Не разумеют по-русски. Так я начинаю?
Фомин кивнул, и Исмет подбросил вверх металлическую пуговицу.
Пуговица, перекрутившись, взлетела и звякнула о потолок. Это был оговоренный сигнал. И в то же мгновение произошло невообразимое. Два из трех охранников оказались отключены, ни один из них не успел спустить курок, третий же, тот, что с палкой, был прижат к полу, и Фомин, сидя на нем верхом, его же палкой придавливал ему горло, а бедняга только хрипел и закатывал глаза.
– Браво! Браво! – вскричал из своего угла Исмет Тара.
Не всегда, конечно, такие номера удаются, но зрителям догадываться об этом не обязательно.
Показательное выступление состоялось в среду, а уже в пятницу вечером во время прогулки. Наркобарон Тара дружески взял Никиту Фомина под руку и заговорил с ним на тему, которая его, Никиту, особенно интересовала.
– Ты часто звонишь в Москву, да?
– Ты прав, Исмет, это действительно так.
– У тебя там, в Москве друзья, да?
– Конечно, – легко подтвердил Никита, не понимая еще, к чему клонит Тара.
– У русских есть поговорка – друг познается в беде.
– Усек, – усмехнулся Никита. – Ты хочешь сказать, что у меня плохие друзья? Нет, Исмет, просто мои друзья не смогут мне помочь, я и не обращаюсь к ним. Тот, кому я звоню, совсем мне не друг. Он как раз мог бы помочь, да по всему и должен бы помочь, но, видно, он предпочитает, чтобы я оставался в тюрьме.
– Ты мне нравишься, Никита, – сказал Исмет, приостанавливаясь и заглядывая ему в глаза. – Ты мне нравишься.
Тот только улыбнулся в ответ – но как! Чистый белый сахар!
– Я хочу тебе помочь, – продолжал Исмет. – Я могу тебе помочь.
Вместе с другими узниками тюрьмы Никита и Исмет степенно прогуливались кругами по асфальтовой дорожке. Все двигались в одном направлении, и процесс этот напоминал курортный церемониал или, скажем, прогулку по фойе театра. Дорожка обвивала по кругу подстриженную зеленую лужайку, и на ней валялись обкурившиеся турки, некоторые из них играли в карты. Прозвучал сигнал окончания прогулки, нехотя зашевелились турки, другие узники, сделав последний круг, возвращались к залитому лучами сентябрьского солнышка корпусу. Разговор еще не был закончен, однако главное уже сказано.
– Какой залог надо заплатить, чтобы ты вышел?
– 50 тысяч баксов, – с готовностью ответил Никита.
– У меня есть такие деньги. Я внесу за тебя залог.
Если Исмет Тара ожидал, что Никита кинется целовать ему руки, то он здорово просчитался.
– Спасибо, – сказал Никита.
Исмет Тара молча кивнул, как бы показывая, что он понимает: гордость и сдержанность в эмоциях не позволяют русскому по-другому выразить свои чувства.
– Большое спасибо. Но позвольте вопросик, чем я должен буду отблагодарить тебя, Исмет?
– Отблагодарить… – эхом повторил Тара. – Это правильно. Я помогаю тебе, ты помогаешь мне. Это хорошее правило.
– Что я должен буду сделать для тебя?
– Ты просто поможешь мне. Поговорим об этом потом. Или ты не согласен?
– Я согласен! – без колебаний ответил Никита.
2
19 апреля 1999 года, понедельник
Маленький, черный, злой. Назвался Ибрагимом, братом Исмета Тары. Ни капли не похож. Может, не родной брат. А скорее, совсем не брат; вероятно, и не Ибрагим.
– Тебе известно, о чем идет речь? О какой услуге?
Фомин сдержанно кивнул:
– В общих чертах.
– Что значит “в общих чертах”? – недовольно переспросил Ибрагим. – Исмет говорил, что нужно кое-кого убрать?
Фомин скосил глаза на переводчика, который равнодушным, лишенным эмоций голосом перевел слова Ибрагима. В отличие от Исмета Тары Ибрагим не говорил по-русски. Но так ли уж необходим переводчик в подобном разговоре, по сути своей совершенно непредназначенном для посторонних ушей?
Ибрагим стал многословно и быстро что-то объяснять, тыча своим коротким указательным пальцем поочередно то в Фомина, то в переводчика. Последний дождался паузы и начал пересказывать услышанное.
– Ибрагим понимает твои сомнения, но он считает, что переводчик необходим. Достаточно одной маленькой неточности, говорит Ибрагим, и исполнитель, то есть ты, поедет не туда, сделает что-нибудь не так, в итоге может получиться, что уберут не того, кого надо убрать. Ты видел переводчика, то есть меня, всего несколько раз в связи с другим бизнесом, – старательно переводил Феликс Люхтер, а переводчиком был именно он, – но Ибрагим знает меня давно и знает, что мне можно доверять.
Ибрагим собрался было выпалить новую фразу на своем беглом языке, напоминающем английский, но Люхтер жестом остановил его, показывая, что еще не закончил.
– Ибрагим говорит, что тебе придется привыкать к моему присутствию, поскольку мне поручено сопровождать тебя в поездке. Моя задача – только билеты, гостиницы и, естественно, услуги переводчика.
– А деньги?
Обменявшись с Ибрагимом парой фраз, Люхтер заявил, что деньги Никита получит сразу же после выполнения работы, прямо на Кипре.
– Это нонсенс, – вежливо сказал Никита, улыбнувшись своей коронной улыбкой, от которой стало всем светлей.
Ибрагим, черный и злой, разразился скороговоркой, Фомин понял только имя собственное – Исмет.
Их сторона выполнила обещание, перевел Люхтер. Залог – 50 тысяч долларов – внесен, господин Фомин на свободе. Теперь его очередь – услуга за услугу!
Фомин на самом деле вышел из тюрьмы. Его привезли в этот дом, он сидит за столом, пьет кофе. Но сумеет ли он, если захочет, прямо сейчас встать и уйти? Это вряд ли. К тому же он и не захочет – куда он пойдет без денег, без единого гульдена?
– Исмет пообещал мне половину авансом, – улыбнулся Фомин.
Едва выслушав перевод, Ибрагим нетерпеливо возразил, что верно, да, но половина уже выплачена, ведь залог внесен – это пятьдесят тысяч долларов – чего же еще?
– Залог – это залог. А аванс – это аванс!
– Еще 50 тысяч?!
– Еще 50 тысяч.
– Ибрагим утверждает, что так не договаривались.
– Исмет обещал именно так, – понятно, что маленький и злой прекрасно об этом знает. – Исмет видел, что я умею. Он выбрал меня не случайно, а потому, что с оружием к объекту не подобраться. Мои услуги дорого стоят.
Ибрагим согласно кивает, слушая перевод. Хорошо, сдается он, двадцать пять тысяч авансом, но паспорт Фомина до окончания работы будет храниться у других людей. Паспорт и остаток суммы – 75 тысяч – после завершения дела. Только так! Задание дает Исмет, но за его выполнение отвечает именно он, Ибрагим. Потому и условия диктует он, Ибрагим. У кого будет паспорт, интересуется Фомин, у Люхтера? Нет, Ибрагим пошлет с ними на Кипр еще парочку своих ребят. Оставшаяся сумма и паспорт будут у них. О’кэй?
Фомин согласился и не спеша рассовал двадцать пять тысяч баксов по карманам пиджака.
Ибрагим заговорил снова, при этом он извлек из конверта несколько небольших цветных фотографий и разложил их на столике перед Фоминым на манер карточного пасьянса. Фомин вежливо отодвинул в сторону маленькую чашку, сделав последний глоток кофе, которым его, на правах хозяина, угостил Ибрагим.
– Благодарю, – старательно сказал Фомин по-английски, – кофе очень хороший.
Ибрагим вдруг рассмеялся, показывая мелкие белые зубы, и что-то быстро сказал Люхтеру, тыча пальцем в чашку.
– Что смешного? – спросил Фомин.
– Ничего, – сухо отозвался переводчик. – Он удивлен твоим познаниям в английском. Он просит тебя перевернуть чашку донышком вверх, левой рукой.
Свою чашку Феликс тоже перевернул на блюдце, показывая, как надо сделать, и подвинул ее через стол к Ибрагиму.
Ибрагим повертел обе чашки и, видимо, остался доволен. Комментируя свои впечатления, он несколько раз произнес “о’кэй” и даже, вскочив из-за стола, подошел к Фомину и похлопал его по плечу.
– Человек, которого тебе надо убрать, здесь на снимках.
– Это я понял, – кивнул Фомин.
На фотографиях был запечатлен толстый лысоватый китаец лет пятидесяти с небольшим. На групповых снимках лицо китайца было обведено красным маркером.
– Ибрагим говорит, что с твоим заданием все будет о’кэй.
– Это я тоже понял.
– Ибрагим безошибочно гадает на кофейной гуще. Его мать и бабка тоже гадали на кофейной гуще. Ибрагим теперь спокоен – ты наверняка сможешь хлопнуть этого китайца, – монотонно сообщил Феликс Люхтер, как если бы переводил страницу из книги, не имеющей к нему самому никакого отношения.
– Что еще он сказал?
– Это касается только меня лично, – поколебавшись, признался Феликс. – Ибрагим сказал, что у меня могут возникнуть проблемы.
– Он узнал это из твоей чашки?
– Да, – переводчик вытащил платок и привычным движением протер стекла очков.
– Скажи ему, что я всяким гадалкам не верю! – заявил Фомин. – Переведи ему.
3
6 мая 1999 года, четверг
С балкона отеля “Палм Бич” открывался чудесный вид. Бассейны, корты, чистенькие автомобили, толпы загорелых веселых людей – все вокруг было погружено в атмосферу солнечной курортной беспечности.
– Значит, так, – строгим голосом сказал Фомин. – Объясняю тебе, Феликс, ближайшую задачу…
– Я здесь только как переводчик, – робко напомнил Люхтер.
– Тем не менее. Ты у меня в оперативном подчинении, да или нет?
Люхтер покорно кивнул.
– Задача такая: отдыхать, загорать, набираться сил. Как, справишься?
Это был их первый день на Кипре. Они прилетели в Ларнаку рано утром, поселились в отеле, позавтракали, после чего Люхтер отправился на пляж, а Никита Фомин решил побродить по городу. Погода стояла отличная, и все складывалось как нельзя лучше. К сожалению, однако, в эти первые часы не обошлось без маленького неприятного происшествия. У Феликса Люхтера пропал бумажник. Денег в нем было совсем немного, меньше ста долларов, но паспорт… там виза, и вообще, без паспорта в чужой стране чертовски неудобно.
– Незачем торопиться и объявлять всем, какой ты лопух, – посоветовал Фомин, блаженно вытягиваясь в шезлонге. – Документы обычно подкидывают, подождем недельку, времени у нас здесь немерено.
– Ума не приложу, как это могло случиться, – огорченно бормотал Феликс.
– Надо спросить у местных воришек.
– Может, где-нибудь среди твоих вещей? – с жалкой улыбкой предположил Люхтер.
– Я-то твой лопатник не трогал, – снисходительно ответил Фомин. – Разве что сам куда засунул. Так ищи. Можешь и меня обыскать, – Никита решительно вывернул карманы своих розовых шортов. – Ищи, я настаиваю!
Переводчик только махнул рукой.
Но если бы он и в самом деле принялся искать свой паспорт в Никитиных вещах, то, конечно, ничего бы не нашел. Еще днем, прогуливаясь по Финикудес, или, иначе говоря, Финиковой набережной, Никита Фомин играючи ушел от присматривающих за ним людей Ибрагима и отнес паспорт Люхтера в ирландскую туристическую фирму, фактически, первую попавшуюся. Здесь Никита, не торгуясь, купил тур в Россию. Изобразить подпись Феликса Люхтера на бланках было проще простого – всего лишь две кривые латинские буковки “F” и “L”.
Долгих десять дней Никита и Феликс оттягивались по полной программе. Пляж, прогулки, водные мотоциклы, рестораны, казино… Деньги Феликс брал у присланных Ибрагимом мордоворотов, и каждая встреча с ними была мучительной.
– Кто в итоге будет за все это платить? – слабо протестовал Люхтер. – Ибрагим спросит с нас за все, за каждый цент…
– Держись, Феликс! Изображать отдыхающих – это работа, и она требует затрат, – туманно отвечал Никита Фомин.
Про китайца он, казалось, и думать забыл. Лишь однажды, вроде как случайно оказавшись вблизи его ресторана, увидев знакомые по фотографиям бумажные фонари с красными кисточками, Фомин с Люхтером зашли перекусить. Господина Цзун Гоу, будущую жертву, они не видели, и неудивительно. Было известно, что китаец ужинает здесь каждый вечер, но до вечера было еще далеко. Никита только заглянул в огромный полутемный зал, перекусить они присели на открытой террасе.
Через день по просьбе Никиты Люхтер позвонил связному. Встречу им назначили в маленьком кафе неподалеку от мечети. Не без труда они нашли нужную вывеску, написанную синими русскими буквами на непонятном языке; вывеска наполовину была закрыта пыльными листьями пальмы. Столики с пестрыми зонтами теснились у входа, огражденного тяжелыми якорными цепями, часть столиков располагалась прямо на мощенном плитками тротуаре.
Никита и Феликс выпили по стакану сока со льдом и лениво разглядывали прохожих. Пик сезона еще не наступил, но отдыхающих, понаехавших со всего света, хватало. В кафе они вдвоем были не единственными посетителями, отнюдь. Хорошо еще, что не пришлось ждать, пока освободится подходящий столик.
Никита, вытянув загорелые ноги в розовых шортах и нахлобучив панаму на переносицу, уже намеревался задремать, когда к ним подсела красивая китаянка, на вид лет двадцати трех, в коротком красном платье. Глаза у нее были как вишни, губы, впрочем, тоже как вишни. Она обменялась несколькими фразами с Люхтером.
– Это она, – сообщил Люхтер, обернувшись к Никите.
– Наш человек в Гаванне, – кивнул тот. – Я уже просек.
Ничего принципиально нового китаянка сообщить не смогла. Она работала официанткой в ресторане Цзун Гоу, того самого, кого надо было убрать. Ресторан, как уже было известно, представлялся наиболее удобным местом для покушения. Цзун Гоу каждый вечер в окружении многочисленной охраны приезжал в свой ресторан и оставался там примерно до полуночи. У Джейн, так на западный манер звали девушку, есть младший брат. Он может помочь. Например, достать винтовку с оптическим прицелом или гранаты. О том, чтобы пронести что-нибудь внутрь ресторана, скажем, спрятать пистолет в мужском туалете, не может быть и речи. Такую задачу рассматривали, и не раз, это невозможно. В конце концов остановились на том, что брат Джейн через три дня запаркует в соседнем с рестораном переулке неприметную автомашину с гранатометом в багажнике. Ключи от багажника должны быть спрятаны под пассажирским сидением, правая дверца – не заперта. Послезавтра по телефону Джейн подтвердит готовность, сообщит приметы и номер машины, и тогда Люхтер передаст ей требуемую сумму.
– Интересная барышня, – изрек Никита, глядя вслед удаляющейся китаянке.
– Понравилась?
– Я ей не верю.
– Не веришь? – удивился Люхтер. – А как же гранатомет?
– Ну, подумай, Феликс, зачем нам с тобой гранатомет? – Никита, казалось, был искренне раздосадован несмышленостью своего компаньона. – Это же военная хитрость. Пускай готовятся к указанному сроку – через три дня.
– А ты… ты хочешь сделать все раньше?
– Завтра вечером, товарищ по оружию, завтра же вечером. А сегодня мы с тобой посетим ресторан господина Цзун Гоу и сделаем кое-какие секретные приготовления.
Паспорт на имя Люхтера с российской визой, билет на ночной рейс из Ларнаки в Москву и даже накладные усы а-ля Феликс Люхтер – все было готово. Зачем же откладывать?
В гостиничном номере Никита велел переводчику раздеться до трусов и аккуратно с помощью скотча закрепил на его теле разные необходимые вещи, а именно: два тщательно запаянных полиэтиленовых пакета с бензином, приспособление наподобие пулеметной ленты, в карманчиках которой помещались небольшие картонные цилиндрики с пиротехнической начинкой, и отдельно – четыре патрона покрупнее, предназначенные для основательного фейерверка. Все это без каких-либо проблем они нашли в универсальном магазине.
– Удобно? – заботливо спрашивал Никита.
– Ну, почему нельзя пронести это в карманах? – возражал Люхтер. – Ладно, я понимаю, бензин в карман не вместится, но эти штуки для фейерверка?..
– Не бубни, Феликс! Доверься мне. Ты ж меня уважаешь?
Когда с экипировкой было покончено, оказалось, что под легким летним пиджаком ничего не заметно, что, собственно, и требовалось.
У входа в ресторан господина Цзун Гоу толпились охранники в красных пиджаках, а сам вход был оформлен в виде трех декоративных арок, окрашенных ярко-красным лаком. Было известно, что в эти арки искусно встроены чувствительные металлодетекторы… Люхтера пропустили беспрепятственно, а Никита Фомин в ответ на вежливый вопрос охранника предъявил ему дезодорант в аэрозольной упаковке. Рослый китаец пожал плечами и сделал разрешающий жест.
Они выбрали удобный столик у стены. Справа от них, за китайским “шведским столом”, располагалось возвышение для оркестра, а напротив, как раз над служебным проходом, выступали два балкончика, предназначенные, очевидно, для особо важных посетителей. По левую сторону тянулась решетчатая стеклянная перегородка, отделяющая основное помещение ресторана от уличной террасы. Оркестр, надо сказать, был совершенно европейским, звучали песни на английском, иногда греческие мелодии, но в паузах, когда оркестранты отдыхали, транслировалась тихая китайская музыка. Меню представляло собою солидную книгу в кожаном переплете, десятки страниц на разных языках. Предлагались блюда итальянской, французской, турецкой, конечно же, китайской, и даже русской кухни, и только “шведский стол” состоял исключительно из китайских кушаний, таких как свиной желудок в кунжутовом масле, древесные грибы, хрустящие лягушиные лапки и прочее.
Зал был заполнен чуть более, чем наполовину, что для такого города как Ларнака не ахти какой показатель. Однако еще не вечер, народ потихоньку подтягивался. К тому моменту, когда они освоились с меню и сделали заказ, на балкончике справа появилась пара – седовласый мужчина с осанкой военного и молодая дама в белом платье и белой шляпе с широкими полями. Дама откровенно уставилась на Никиту и улыбнулась ему, тот автоматически улыбнулся в ответ, показал, на что он способен.
В это время две молоденькие официантки с цветами в волосах стали выставлять на центральную, вращающуюся часть стола, заказанные Феликсом закуски и графинчик с рисовой водкой. Никита потянулся за мисочкой, в которой плавало что-то похожее на капусту, это оказался молочный суп с ананасом, понятно было что есть его надо маленькой фарфоровой ложкой. Все прочее предполагалось есть палочками, но для тех диковинных уродов, которые не умеют палочками, принесли ножи и вилки. Опытный Люхтер от ножа и вилки отказался, а зря. В руках Никиты и нож, и вилка, и даже фарфоровая ложечка могли бы стать серьезным оружием, и запасной комплект – глядишь и пригодился бы.
– Уточка, томленная в пиве, – бархатным голосом сказал Феликс, – рекомендую! – и тут же, изменившись в лице, добавил. – Смотри! На балконе!
На втором балкончике появился знакомый по фотоснимкам господин Цзун Гоу. Он рассеянно смотрел в зал и слушал наклонившегося к нему официанта. Вокруг застыли телохранители – шесть, нет, семь крепких тренированных бойцов. Но что удивительно, рядом с господином Цзун Гоу сидел другой китаец, как две капли воды похожий на него. И к этому второму китайцу в симметричной вежливой позе склонился другой официант.
– Двойник! – возбужденно прошептал переводчик, едва только обслуживавшие их с Никитой девушки с поклонами отошли от стола. – Что будем делать?
– Ху из них ху – не разобрать. Китайцы вообще все друг на друга похожи, – меланхолично заметил Никита. – Придется делать двойную работу. Премиальные заплатят, как думаешь, товарищ по оружию?
Феликс привычным жестом протер очки.
– Никита, – сказал он, вздохнув, – я вообще-то хотел у тебя спросить. Ты это… Ты не думаешь, что тебя могут напарить?
– Как это? – удивился Фомин.
– Как? Да очень просто! Я имею в виду оставшиеся 75 тысяч.
– Могут не заплатить?
– Не только, – осторожно сказал Люхтер. – От них можно ждать всего. Это очень опасные люди. Я их знаю.
– Спасибо, Феликс!
– Я просто хотел предупредить…
– Ты настоящий друг! Давай-ка выпьем с тобой за дружбу!
Закусок наставили чертову уйму, и сколько не закусывай, меньше как будто и не становится. А вот рисовая водка – испаряется она, что ли? Еще немного, и друзья прикончат уже третий графинчик!
В зале между тем возникло оживление. Элегантный седой господин с балкона танцевал со своей спутницей в длинном белом платье. Звучало аргентинское танго. Дама запрокидывала голову чуть не до пола, ее распустившиеся, выбившиеся из-под шляпки волосы прямо-таки касались паркета. Мужчина демонстрировал ловкие, экономные движения фокусника, его сильные руки подхватывали и вращали белоснежную даму. Это было загляденье!
Пользуясь тем, что всеобщее внимание сосредоточено на этой паре, Никита неожиданно привстал, наклонился к удивленно обернувшемуся к нему Феликсу и, захватив его шею, резко сжал ее. Затем осторожно уложил отключившегося переводчика лицом в тарелку, перевернув при этом фужер с остатками водки. Изображая беспомощное недоумение, он стал трясти товарища, пытаясь вроде бы привести его в чувство. Краем глаза Никита заметил спешащего к нему на помощь верзилу-китайца в красном пиджаке с эмблемой ресторана. Тогда, зажав между пальцами зубочистку, Фомин незаметно проткнул ею оба секретных пакета с бензином. На штанах несчастного Феликса проступило огромное мокрое пятно.
– Пи-пи, – извиняющимся тоном сказал Никита подоспевшему охраннику и обильно побрызгал пятно своим дезодорантом. Запах бензина ощущался, но не вполне отчетливо. – Извините, не понимаю, как это могло получиться, – пробормотал он тщательно отрепетированную фразу на английском, – водка…
Китаец попытался приподнять Люхтера, при этом красный пиджак его распахнулся, и Фомин с удовлетворением засек мелькнувшую под мышкой рукоятку пистолета. К их столу подоспел еще один охранник.
Танго закончилось, и все вокруг зааплодировали замечательной паре. Китайцы потащили не способного даже передвигать ногами Люхтера к служебному проходу, ноги несчастного волочились по полу, за ним тянулся мокрый след.
Фомин чиркнул зажигалкой, огонь помчался вслед за Люхтером, и в следующее мгновение в центре ресторанного зала вспыхнул факел. Дико завизжал пришедший в себя Люхтер, которого растерявшиеся китайцы уронили на пол. Посетители, едва начавшие новый танец, остановились, оркестр перестал играть. Объятый пламенем человек катался по полу, потом попытался встать на колени. В это время начали взрываться закрепленные на его теле пиротехнические патроны, и сразу же зал наполнился женскими воплями и криками на разных языках. Слыша хлопки и не понимая, кто и откуда стреляет, охранники, выхватив стволы, беспомощно озирались, одни посетители бросились к выходу, другие пытались спрятаться под столами.
Никита Фомин действовал молниеносно и четко, так, как если бы эта сцена была им тщательно отрепетирована. В два прыжка он настиг охранников, волочивших Люхтера. Справиться с ними было делом секунды, тем более, что оба были заняты – один пытался загасить свои вспыхнувшие брюки, другой же, с похвальной поспешностью достав пистолет и держа его высоко над головой, пытался подступиться к Люхтеру, которому никто уже не мог помочь. Мгновение – и оба китайца вырублены, а в каждой руке Фомина оказалось по стволу. Это были пистолеты системы “Вальтер”, отличные машины. С двух рук, быстро перемещаясь по залу, Фомин открыл огонь. Он стрелял на опережение в тех более расторопных охранников, которые умудрились обнажить свои пушки, одновременно успевая посылать заряд за зарядом в сторону балкона. В Фомина тоже стреляли, но попасть в него было трудно, тем более, что разбегающиеся посетители служили ему отличным прикрытием. Наконец, не видя вблизи способных оказать сопротивление ресторанных секьюрити, Никита сосредоточил огонь из обоих своих стволов на балконе.
Телохранители Цзун Гоу, несомненно, обладали опытом действий в скоротечных перестрелках. И хотя благодаря внезапности Никите удалось сразу же вывести из строя троих из них, оставшиеся четверо функционировали вполне согласованно и грамотно. Один прижимал к столу, прикрывая собой намеченного к устранению китайца, и при этом, не целясь, шмалял в зал из многозарядного прибора типа “Узи”; похоже его нимало не заботили потери среди посетителей ресторана. (Никите, если честно, тоже было на них наплевать, единственное, о чем он думал, это как бы не расстрелять прежде времени весь боекомплект). Два других телохранителя пытались оттащить вглубь, подальше от края балкона второго китайца, который сполз на пол и, уцепившись обеими руками за балясину ограждения, всячески мешал своим спасителям, проявляя под воздействием ужаса невиданную цепкость. Четвертый телохранитель стоял во весь рост, являя собою отличную мишень, тем не менее, он был самым опасным. Он держал двумя руками свой ствол, что-то вроде тяжелого армейского “Кольта”, и, явно выделив мечущегося по залу Никиту Фомина в качестве цели, методично посылал в него пулю за пулей.
Первым делом Никита обезвредил именно его выстрелом в верхнюю часть груди; возможно, этот четвертый телохранитель носил бронежилет, но, судя по тому, как он завалился, Никита попал в незащищенное место. Еще две тяжелые пули из “Вальтера” угодили в бойца с “Узи” и опрокинули его навзничь. Господин Цзун Гоу (или его копия) приподнял голову от стола и тотчас же получил пулю в средину лба. Затем, играючи, Фомин всадил два заряда в лежащего на полу китайца-двойника, создав дополнительные трудности телохранителям, которые пытались его оттащить. А в следующий миг Никите повезло. Эти двое все-таки приподняли китайца так, что открылось его лицо с выражением ужаса и боли. Никита выстрелил из обоих стволов и попал. Мысленно он поставил себе высший балл за стрельбу. Теперь оставалось немногое – выбраться отсюда живым и здоровым.
У входа уже маячили новые секьюрити в красных пиджаках. Фомин всегда знал, что китайцев много, но не настолько же! Эти у входа, конечно, слабые противники, однако не стоит искушать судьбу. Тем более, еще в первый раз осматривая ресторан, Фомин наметил себе другой путь отхода. Приходилось перемещаться не самым удобным образом, поскольку два уцелевших телохранителя теперь вовсю колбасили по нему с балкона, а они были нехилыми стрелками. Пританцовывая, Никита с обеих рук ответил по балкону и, оттолкнувшись, бросился всей своей массой на стеклянную перегородку. Вслед за ним в образовавшийся проем метнулось несколько обезумевших посетителей.
Несмотря на то, что от начала представления со стрельбой в ресторане прошло не более двух минут, ко входу уже подъезжали машины “скорой помощи” и полиции. С трудом Никита отцепился от участливых зрителей, которые явно посчитали его одним из пострадавших.
Знакомую, взятую на прокат «Мазду», он обнаружил неподалеку, сразу за террасой. За рулем сидел один из парней Ибрагима, другие его люди, по логике, должны были ошиваться внутри, на площадке для игр, чтобы своими глазами оценить результаты блестящей операции. Водитель мог обозревать вход в китайский ресторан, и сейчас, видя там непонятное оживление, пытался понять, что же такое происходит. Фомин незаметно подошел сзади и плюхнулся на пассажирское сидение.
– Ну, что, чучело, кто за кем должен присматривать, не знаешь?
Водитель, как выяснилось, понимал по-русски, и даже умел произносить отдельные слова.
– Не убивай меня! – произнес он, со страхом глядя на Никиту.
– Дело в шляпе! Где мои деньги?
– У меня их нет… у нас их нет…
– И не было! – догадался Фомин.
– Не убивай меня, Аллахом прошу!
– Поехали отсюда!
Через два квартала Никита попросил остановить машину. Он просто ударил незадачливого водилу, и тот вырубился – кратковременная потеря сознания, до потери пульса еще далеко.
Времени было в обрез, приходилось считаться и с возможностью преследования. Никита наметил себе сменить по меньшей мере два такси, прежде чем доберется до аэропорта Ларнаки.
4
16 декабря 1998 года, среда
Чашка кофе стоила здесь целое состояние. Приходилось думать об этом, ведь он, Никита Фомин, уже не миллионер. Того немногого, что ему удалось привезти с собой с Кипра, надолго не хватит. Тем более, что это уже четвертая чашка кофе за сегодня. Неполезно.
Три первые Никита выпил утром, когда, изображая ленивого бездельника, караулил своего бывшего компаньона Замараева. Почти полтора часа просидел он у окна в кафе на Мясницкой, прежде чем, наконец, узрел его, жизнерадостного жирного кота, Александра Вазгеновича Замараева. Тот беспечно прошел в каких-нибудь двадцати метрах от Никиты, даже не взглянул в его сторону. Можно поспорить, Замараеву и не снилось, что Никита давно уже в Москве.
Еще в мае прилетел он прямо с солнечного Кипра. Там, в Ларнаке, Фомин купил билет на имя Феликса Люхтера и с его же паспортом без проблем прибыл в столицу. Пришлось только на всякий случай наклеить рыжие усы да, проходя паспортный контроль, надеть дымчатые очки в тяжелой черной оправе.
Все это время он ждал Замараева, того не было в городе. И только накануне он вернулся, выделяясь тропическим загаром на фоне бледных, не отдохнувших москвичей.
За полгода Никита сменил несколько мест обитания, а на прошлой неделе поселился в скромной гостинице “Измайлово”, в корпусе “Бета”. Сюда, в маленькое кафе на 25-м этаже он забрел просто потому, что дело было вечером, делать было нечего. И, очевидно, не одному ему. Столы в этом кафе были выстроены двумя рядами вдоль стен, посредине оставался проход, который вел к высокой стойке бара. За нею виднелась голова хозяйки заведения с неестественно белыми волосами и рядом – повернутый к посетителям экран телевизора “Самсунг”. За столиками, лицом к стойке, похожие на школьников за партами, располагались исключительно мужчины, и все они смотрели телевизор. Хотя смотреть, если по-честному, не на что. Показывали вялую передачу о театральных событиях в Москве. Героем передачи был могучий мужик с чувственным красным ртом и каким-то несерьезным конским хвостиком на затылке.
– Если постараться в двух словах, – высокомерно глядя на ведущего, говорил герой передачи, – то эта трагедия Уильяма Шекспира описывает противостояние двух шотландских кланов – Макбетов и Макдуфов.
– Поклонники Шекспира едва ли скажут вам спасибо, – продолжал ведущий, словно не замечая высокомерной иронии собеседника. – Вы новаторски ставите пьесу сразу на шести площадках, которые можно наблюдать из зала, но, согласитесь, ни один самый прилежный зритель не сумеет охватить всего, поскольку совершенно разные эпизоды разворачиваются у вас одновременно.
– Верно, я сознательно использую эффект наложений. Зритель не может воспринять все это как некую последовательность сценических действий – и хорошо, и не надо! Представим себе среднестатистического телезрителя, который сейчас смотрит нашу передачу, – сказал здоровяк, тыча с экрана указательным пальцем и в упор глядя на этого воображаемого зрителя холодными светлыми глазами. – Он сидит перед экраном, в руках у него пульт. Разве это не справедливо, дать ему возможность произвольно щелкать пультом, перескакивать с одной программы на другую? И он имеет такую возможность. В итоге он смотрит не наше с вами интервью, не, скажем, новости, которые дают по другому каналу. Зритель смотрит микс, мешанину, рагу. Автору любой передачи ничего не остается, как принять эти правила игры. И что же из этого следует? А вот что – если вы дорожите какой-то своей мыслью, идеей или мизансценой, возвращаясь к театру, просто повторите ее несколько раз на разные лады…
Никиту Фомина нисколько не занимали рассуждения модного, как можно было догадаться, режиссера Эрнеста Дукатиса. Интересно было другое. Слева и справа от этого самовлюбленного дяди скромно сидели, кто бы вы думали, старые друзья Фомина – Серега Данилов и Полина Филатова, те самые, которые…
Стоило кому-либо из них открыть рот, как увлеченный собою режиссер Дукатис тут же перебивал их, и оператор показывал только его, заполняя его лицом весь экран. Похоже, Дукатис и не подозревал, что кому-то, например, Никите Фомину, могут быть интересны именно эти двое.
Задумавшись, Никита не сразу заметил, что в проходе рядом с ним остановилось существо женского пола на длинных стройных ногах. Подняв взгляд кверху, Никита убедился, что существо рассматривает его и автоматически улыбнулся своей необыкновенной улыбкой, похожей на фотовспышку.
– Не хотите ли хорошо провести время?
Девушка выглядела юной и немного усталой. У нее были странные груди, плоские и длинные, похожие на заячьи уши; она безо всякого стеснения демонстрировала их под совершенно прозрачной черной блузкой.
– Провести время? – переспросил Фомин. – Но время – деньги. Это, наверное, очень дорого?
– За вечер сто баксов.
– Ну что вы! Мне это не по карману. Вот если бы вы смогли меня полюбить?.. – мечтательно произнес Фомин, снова показывая свои ослепительные белые зубы.
– Нет, не смогу, – серьезно ответила девушка.
– Ну почему? – продолжая дурачиться, настаивал Никита.
– Потому что у вас глаза убийцы.
– Ну, ладно, присаживайтесь, – сказал Никита. – Вас как зовут?
– Надя.
– А я Феликс.
– Красивое имя.
– И редкое. Так вы готовы рискнуть, несмотря на то что у меня такие глаза?
Надя пожала плечами, словно бы говоря, что она на работе и выбирать не приходится.
В одноместном номере Никиты были полосатые серо-красные обои, окрашенная черным лаком мебель, даже ковер на полу. Все довольно прилично, и, если взять за уровень отсчета 1972-й год, то даже очень прилично, не намного хуже, чем в голландской тюрьме. Кресло, правда, имелось только одно. Никита усадил в него гостью, сам сел на кровать и включил допотопный “Рубин”.
– Вопрос, который я хотел бы задать именно вам, Сергей, – заговорил ведущий театральной передачи, проступившей на экране, – не относится впрямую к тому, о чем мы здесь беседовали, но я, все-таки, очень хотел бы вас об этом спросить… Уверен, ни один из среднестатистических телезрителей, о которых так замечательно рассказывал здесь Эрнест Ромуальдович, не станет переключаться с нашего телеканала на что бы то ни было.
Сергей Данилов поощрительно улыбнулся.
– Скажите, Сергей, почему этот зловещий Гербалайф выбрал именно вас? Почему он звонит именно вам?
– А почему?.. С чего вы взяли? – было видно, что Сергей Данилов не ожидал такого вопроса.
– Поверьте, у нас есть свои источники информации, – объяснил ведущий, очень довольный произведенным эффектом, – вполне надежные источники. Заметьте, я не прошу вас подтвердить либо опровергнуть сам факт ваших бесед с Гербалайфом, это условимся считать делом известным. Я просто пытаюсь понять, ну почему именно вы? Только не уверяйте меня, что телефон вашей фирмы, не будем упоминать ее названия в эфире, печатается во всех изданиях и Гербалайф наткнулся на него совсем случайно.
– Я на минуточку в ванную, приведу себя в порядок, – сказала Надя. Никита кивнул ей и снова уставился на экран.
Ведущий обернулся к Полине.
– А вы верите в такую случайность?
– Я знаю Сережу давно, – сказала Полина. – Мне кажется, он притягивает к себе проблемы, знаете, встречаются такие люди… может быть, дело в этом?
– А что думает наш достойный мэтр?
– Вообще не понимаю, о чем это вы, – грубо отрезал Дукатис.
Надя вышла из ванной совершенно голая и встала перед телевизором, заслоняя изображение. Волосы у нее на лобке были начисто сбриты.
– Может быть, выключить звук? – спросила она. – Ты нервничаешь, Феликс?
Никита проследил ее взгляд и до него дошло, что все это время, наблюдая на экране за своими старыми знакомыми, он, Никита Фомин, обеими руками комкал вафельное полотенце, превратив его в подобие тряпичного мячика.

Глава четвертая. Несколько дней из жизни пиарщика Любкина

1
27 января 2000 года, четверг
К 14 декабря 1999 года при различных обстоятельствах от рук маньяка погибли девять дородных, тучных мужчин, и всякий раз звонил не установленный Гербалайф и признавался в убийстве. Милиция сдерживала распространение этой информации в СМИ.
Предупреждение о готовящемся преступлении, переданное через контактный телефон фирмы “Сирена”, переводило ситуацию в другую плоскость. Гербалайф обнаглел настолько, что считал возможным заранее сообщить дату и время очередного убийства. Замалчивать такое было уже нельзя.
14 декабря точно в указанное время маньяк позвонил в “Сирену” и назвал место, где находится труп очередной жертвы. На этот раз был задушен некто Касатонов, 48 лет, безработный, промышлявший частным извозом. У погибшего осталась вдова и двое несовершеннолетних детей. Орудием убийства послужил ремень безопасности, тело Касатонова было обнаружено на водительском сидении его старого “Москвича”, и специалистам пришлось повозиться, чтобы извлечь его из машины – покойный весил не менее ста пятидесяти килограммов.
В тот же день сообщение о Гербалайфе попало в первые строчки информационных блоков.
Подполковник Иванов не был сторонником сокрытия информации в СМИ о деле Гебалайфа, и то, что сведения о нем распространились, Иванов считал полезным. Как минимум, потенциальные жертвы маньяка предупреждены и по возможности будут вести себя осмотрительнее. Кроме того, Гербалайф добился желаемой известности, и теперь, вероятно, станет действовать иначе, больше шансов на то, что он раскроет себя.
Игорь Евгеньевич Иванов был подключен к работе совсем недавно. Одновременно, как он мог понять из материалов дела, отрабатывалось несколько версий.
На сегодняшний день выходило, что ни одна из заметных оргпреступных группировок к этому делу непричастна. Чего, впрочем, и следовало ожидать. Версия о том, что под видом жертвы маньяка задумано устранение известного бизнесмена или политического деятеля, отличающегося крупными габаритами, первоначально рассматривалась в качестве основной. При этом несколько покушений на совершенно случайных толстяков должны были бы создать нечто вроде дымовой завесы. Однако, чем бы ни была вызвана эта довольно экзотическая версия, от нее пришлось отказаться. И не только из-за отсутствия агентурных подтверждений о готовящемся акте с известным лицом, но и потому, что само количество посторонних жертв уже приближалось к десятку, что излишне для отвлекающего маневра и абсолютно непрофессионально. Отрабатывалась и сходная версия о не случайности одной из уже имевшихся жертв. При этом исследовались все возможные связи погибших, было собрано огромное количество данных, которые приходилось анализировать, следственная группа не справлялась с объемом работы, людей не хватало. Тем не менее тщательный анализ был проведен, и в результате его в случайности выбора преступником своих жертв не осталось сомнений. Существовали и другие версии, но в итоге основной сделалась та, что и напрашивалась с самого начала – в Москве орудует серийный убийца, маньяк.
После убийства Касатонова до самого последнего времени Гербалайф не давал о себе знать. Возможно, устроил себе новогодние каникулы. Едва ли стоило рассчитывать, что Гербалайф исчезнет. Хотя с маньяками такое бывало. Обычно же периоды активности у маньяков перемежаются с паузами, иногда довольно длительными.
Итак, Гербалайф. Что же про него известно? Заслуживало внимание совпадение в описании внешности человека, замеченного вблизи места преступления. Совпадения касалось двух разных убийств, и в обоих случаях свидетели видели рослого мужчину, не менее метр девяносто пять, крепкого телосложения, светловолосого. Одет он был в каждом случае по-разному, но это и естественно, поскольку первое убийство расследовалось еще в июне, а второе – глубокой осенью 99-го года. В тот первый раз на голове у мужчины была бело-красная жокейка с длинным козырьком, а во втором эпизоде – обычная кожаная кепка. Безоговорочно считать, что и летом, и осенью свидетели видели одного и того же человека, невозможно, однако такие высокие мужчины встречаются не столь часто. Попытка составить фоторобот светловолосого гиганта ни к чему не привела, поскольку разглядеть его как следует никому не удалось.
Сокольники… Там удалось снять отпечаток обуви. 46-го размера. Предположительно оставленный убийцей. Вот именно – предположительно.
В семи случаях из девяти – удушение, в двух – удар по голове тяжелым тупым предметом. Экспертов настораживает это разнообразие, говорят, серийные убийцы склонны повторяться даже в деталях. Что еще? Значительная физическая сила – справиться с крупными, хотя и рыхлыми мужиками не всякий сумеет… Вот откуда и удар по голове – хотел было по привычке задушить, а сил не хватило. Вероятно? Вполне. Надо будет повнимательнее посмотреть заключения экспертов, следы борьбы и прочее. Еще? Крови нет ни на одном трупе. Гербалайф не выносит вида или запаха крови? Не хочет испачкать одежду?
Почему только мужчины? Поднять руку на женщину считается западло? Например, воровской кодекс так утверждает. Гербалайф имеет уголовное прошлое? Почему только толстые мужики? Гомосексуальный мотивчик? Первый звонок в “Сирену” дает основания так думать. И почему “Сирена”, почему он позвонил именно туда?
Телефон. Преступник пользовался обычными таксофонами., как правило, в центре города. Несколько слов, и ищи-свищи его… Но затем он завладел мобильным телефоном одной из жертв, теперь звонит по трубке. Попытки запеленговать его пока неуспешны. Номер трубки, естественно, установлен, взят на прослушивание, но Гербалайф говорит по мобильнику только с “Сиреной”.
Снова эта “Сирена”, поморщился Игорь Евгеньевич, вспоминая события двухлетней давности.
Не будем отвлекаться.
25 января, Гербалайф вновь напомнил о себе. На этот раз ни о каком убийстве речи нет. Пока нет. 25 января Гербалайф внес четыреста долларов, разумеется, в рублях, за сотовую связь, авансом, хотя деньги на абонентском счету еще имелись. Похоже, намерен еще не раз воспользоваться трубкой. Четыреста долларов в нынешнее время – это все-таки сумма. Вывод: Гербалайф не из самых бедных. К сожалению, кассирша, принимавшая оплату, совершенно не запомнила внешности Гербалайфа, даже на его рост не обратила внимания. Да, жаль, особенно, если сделать безумно смелое допущение, что платил именно он.
Для чего ему эта трубка? Почему он позвонил именно в “Сирену”? Первая попавшаяся фирма из газетного объявления, фирма, где, по идее, не станут посылать куда подальше, а с удовольствием будут беседовать с любым позвонившим? Милиция и центральные СМИ, как он уже понял, пытаются все загасить, почему бы не позвонить в “Сирену” – может, там дадут ход его информации, тем более, если речь идет о предстоящем убийстве. Так он рассуждал? Вполне вероятно. Анализ записи это подтверждает. Однако…
Конечно, можно было бы отключить трубку, и такие мнения высказывались. Предполагалось, что маньяк все рано захочет звонить, но если ему придется делать это с обычного телефона, засечь его вроде бы легче. Так-то оно так, но в “Сирену” с любого таксофона не позвонишь, абонент должен быть зарегистрирован, привязан к оплате. А Гербалайфу, похоже, понравилось звонить в “Сирену”. Возобладала разумная точка зрения – мобильную трубку Гербалайфу не отключать, пусть себе звонит, чем больше – тем лучше, тем отчетливее себя проявит.
Ждать… накапливать статистику. Новые жертвы неизбежны, и хорошо бы этот Гербалайф не делал чрезмерно долгих пауз. Нужен материал для работы, для анализа. Ждать в любом случае противно. Гербалайф… странное он себе прозвище выбрал. Случайно? Здесь есть над чем поразмышлять…
Рано или поздно он проколется. А пока остается ждать. И еще следить за собственным весом, чтобы вдруг не стать жертвой маньяка.
2
1 февраля 2000 года, среда
Их разделяла полированная плоскость стола, обрамленная по краю черной кожей.
Подполковник Иванов показал свое удостоверение, спрятал его во внутренний карман английского, мышиного цвета пиджака и, улыбнувшись, сказал:
– Я предпочитаю беседовать не в прокуренных ментовских кабинетах, а в привычной для человека обстановке, где ему, как говорится, и стены помогают.
– Очень рад, Игорь Евгеньевич, – улыбнулся в свою очередь Любкин. Он извлек визитку и учтиво передвинул ее по скользкой поверхности стола поближе к Иванову.
– “Гербалайф". Любкин Давид. Паблик релейшнз, – прочел вслух подполковник.
За годы службы Иванов привык к тому, что реальный поиск сопровождается огромной массой бесполезной работы. И знакомство с компанией “Гербалайф” казалось именно из этой серии. В самом деле, вероятность того, что между серийным убийцей, выбравшем себе псевдоним Гербалайф, и соответствующей компанией существовала непосредственная связь, была исчезающе мала. И, тем не менее, Иванов еще в январе отправил в компанию двух высокоспособных к контактам агентов вроде как наниматься на работу в качестве распространителей продукции, или дестрибьюторов, а фактически с целью завязывать знакомства. Возможно, непринужденно заведенный разговор на интересующую следствие тему и даст какой-то результат. Задача упрощалась тем, что в компании регулярно проводились так называемые семинары, а на деле тусовки, где собирались все дистрибьюторы. Сам же Игорь Евгеньевич решил, наконец, побеседовать с руководством фирмы, и Любкин был первым, с кого он начал. Причем, выбор принадлежал не Иванову. Секретарь президента компании направила его к начальнику отдела паблик рилейшнз, сославшись на заведенный у них порядок.
– Курите? – спросил Любкин, выдвигая шкатулку-папиросницу.
– Спасибо, нет.
– Я тоже не курю, бросил. Может быть, чаю? Кофе?
– Спасибо, нет, совсем недавно позавтракал.
– А я, знаете, с утра ничего не ем, только стакан сока. Из свежих плодов. У меня на кухне центрифужная соковыжималка.
– Строгий учет калорий, – подхватил Иванов.
– Конечно, конечно! Гербалайф – это, если угодно, стиль жизни.
– Но, уж извините за прямоту, худеньким вас не назовешь, – улыбнулся Игорь Евгеньевич. Почему-то казалось, что Любкина это замечание ничуть не обидит. Тем более, оно вполне соответствовало правде – Давид Любкин выглядел квадратным, но мягким на ощупь, спереди выпирал довольно внушительных размеров живот.
– Так ведь “Гербалайф”, знаете, – средство не столько похудения, сколько гармонизации. Это просто-напросто четко сбалансированное внутриклеточное питание, основанное на очистительных свойствах ряда целебных трав, вот и все. Существуют специальные программы, рассчитанные на освобождение от лишнего веса, но суть далеко не в этом. У меня такой вес, можно сказать, с детства, и чувствую я себя отлично. Я, знаете, в молодости хотел стать актером, в театральном учился, играл комичных толстяков, Санчо Панса, например, но потом как-то не заладилось, ушел с последнего курса. Так, а что, скажите, вас к нам привело?
– А вы не догадываетесь? – спросил в свою очередь Иванов, думая о том, как бы покороче изложить свою умозрительную концепцию и в то же время не выглядеть законченным идиотом в глазах этого словоохотливого толстяка. Как ни крути, придется начинать издалека, говорить о необходимости отработки всех версий, даже, на первый взгляд, абсурдных, ссылаться на опыт ведущих специалистов, включая Шерлока Холмса…
– Так, знаете, к нам обращаются люди самые разные, и очень известные, политики, артисты, не все это афишируют… так что, знаете…
Любкин, казалось, немного нервничал. Но Игорю Евгеньевичу не приходилось привыкать к подобной реакции, напротив, он считал ее вполне естественной в разговоре с подполковником милиции.
Желая разрядить напряжение, Игорь Евгеньевич отвел взгляд от переносицы Любкина и дружелюбно заметил:
– У вас весьма приятный офис.
Собственно, кабинет Любкина ничем особенным не отличался – современная стильная обстановка, светлые стены, легкие, песочного цвета, шторы, единственным ярким пятном был огромный портрет молодого еще Ельцина на фоне трехцветного российского флага.
– Пожалуй, паблик рилейшнз – это именно то, что нужно, – подумал вслух Иванов.
– У вас какие-то вопросы именно ко мне? – спросил Любкин, внутренне мобилизуясь.
– Как к руководителю отдела рекламы. Ведь, говоря проще, вы заведуете отделом рекламы, так?
– В некотором смысле – да. Но реклама понимается обычно как более узкая область деятельности.
Иванов поднял руки, показывая, что ему не до терминологических тонкостей.
– Скажите, Давид…
– Анатольевич, – подсказал Любкин. – Но можно без отчества.
– Скажите, как в последнее время, у вас увеличился объем продаж?
– Смотря чего. Мы ведь распространяем широкую гамму продуктов. Что касается косметики, то там, да, отмечают значительное увеличение спроса. Но всем этим занимается отдел маркетинга, и если вас интересуют цифры…
– Давид Анатольевич, вы, по-моему, недоговариваете, – серьезно сказал Иванов.
– Недоговариваю?
– Как заведующий отделом паблик рилейшнз вы не могли не обратить внимания на то, что в последнее время по телевизору и вообще по всем каналам массовых коммуникаций активно рекламируется “Гербалайф”. Причем, что интересно, эта рекламная кампания для вашей фирмы совершенно бесплатна.
– Вы имеете в виду…
Иванову вдруг стало совсем не скучно. Если до этого он как бы даже немного развлекался беседой с рыхлым рекламщиком, нисколько не рассчитывая на какой-либо результат, то сейчас Игорь Евгньевич отчетливо почувствовал – Любкин и в самом деле недоговаривает.
Между тем Любкин достал носовой платок и своей полной рукой, напоминающей творожную массу, бережно промокнул пот на лбу.
– Вы имеете в виду серийного убийцу?
Иванов кивнул, задумчиво разглядывая собеседника.
Несмотря на то, что уже более месяца о новых жертвах Гербалайфа ничего не было известно, интерес публики к этой теме не утихал. Возможно, это хорошо, поскольку полное забвение могло бы подтолкнуть маньяка к тому, чтобы напомнить о себе. Но как прикажете искать Гербалайфа – нет новых жертв, нет и нового материала для аналитической работы… Будем отжимать старый материал. Вот, например, Давид Анатольевич… что у него на уме?
– Но какое это может иметь отношение к нашей фирме? – спросил Любкин.
Игорь Евгеньевич улыбнулся и терпеливо, как говорят порой, когда приходится объяснять очевидное, сказал:
– Разумеется, на первый взгляд это может показаться странным. Но ваша фирма имеет реальную выгоду от деятельности Гербалайфа, этого маньяка, не так ли? Увы, если так, то наш интерес становится понятным, ведь в криминалистике всегда задаются вопросом: “Кому это выгодно”? Согласны?
– Нет, я не согласен! Так можно обвинить кого угодно и в чем угодно!
– Что вы, Давид Анатольевич, до обвинений здесь еще очень далеко! Я как раз что предлагаю, давайте мы с вами просто поразмыслим на эту тему…
– Но у меня сейчас, знаете, масса дел, – с неожиданной неприязнью сказал Любкин.
– А кто говорит, чтобы сейчас? – ласково и с искренним удивлением возразил Игорь Евгеньевич. – Просто подумаем на заданную тему, и вы, и я, ладненько? А потом как-нибудь увидимся, побеседуем, да? А сейчас и вы не располагаете временем, да и мне, признаться, уже пора. Так что, позвольте откланяться, – Иванов церемонно протянул руку подозрительно взирающему на него Любкину. – Рад был с вами познакомиться.
– Взаимно, – выдохнул Любкин с видимым облегчением. – И извините, если что не так, дела, знаете… а впрочем, всегда рад.
* * *
Едва дождавшись ухода непрошеного гостя, Любкин выскочил из кабинета и, подпрыгивая от нетерпения, словно школьник, с трудом досидевший до перемены, затрусил по коридору. Уже у выхода на лестницу он столкнулся со своей секретаршей и обменялся с нею несколькими телеграфными фразами.
– Давид Анатольевич…
– Опаздываю, – бросил на ходу Любкин, видя ее удивление. – Важная встреча.
– Машину?..
– Нет-нет, за мной сейчас приедут, – беспомощно соврал он и, застегивая пальто, заспешил к лифту.
Отойдя от здания фирмы с полквартала, Любкин, даже не отдышавшись, сунул в щель телефонного автомата пластмассовый жетон и набрал номер. После пяти или шести гудков трубку на другом конце, наконец, подняли.
– Нам надо встретиться, – выпалил Любкин. – Это срочно!
– Ну, конечно. Что, если завтра…
– Нет! – взвизгнул Давид Анатольевич. – Нет! Срочно!
– Остынь, Додик! Что там у тебя стряслось?
– Я не могу по телефону, – понизив голос, сообщил Любкин. – Ко мне приходили. Ты понял?
– Ничего я не понял.
– Из милиции, – прошептал Любкин. – Полковник, ты понимаешь, полковник! Я звоню из автомата, возможно, мои телефоны прослушивают…
– Кто их прослушивает, Андропов?
– Мне не до шуток. Я еду к тебе!
– Стой, замри! – приказал невидимый собеседник. – Значит, так, – спокойным тоном сказал он, помедлив, – езжай домой и жди меня. Ни с кем не говори, никуда не звони. Я сам к тебе приеду.
– Когда?
– Скоро. Очень скоро.
3
1 февраля 2000 года, среда
Додик Любкин жил в нескольких минутах ходьбы от метро “Профсоюзная”. Дверь из прихожей вела в гостиную с недорогой румынской мебелью и пыльными коврами на стенах. Здесь же висело с десяток фотографий, изображавших самого Любкина и его родителей. Додик, переобувшись в тапочки, прошел в ванную, поплескал воды на лицо и тщательно вытер его китайским полотенцем, потом вернулся в гостиную и со скорбным видом замер перед портретом родителей. На старом пожелтевшем фото молодой усатый офицер – отец Давида – был запечатлен рядом с красивой чернобровой дамой.
– Мне конец, – прошептал Любкин, обращаясь к ней, – мама, мне конец!
В ожидании гостя он сделал несколько неотложных звонков – этого требовала работа, к тому же хотелось отвлечься от тяжелых мыслей, но ничего не получалось. Додику не сиделось на одном месте. Словно зверь в клетке он метался по своей небольшой жилплощади, из гостиной через узенький коридорчик в спальню и обратно, заворачивая по дороге на кухню, где безотчетно возился с чайником, заглядывал в холодильник, что-то жевал, снова кружил по квартире и никак не мог успокоиться. И повсюду он таскал за собой телефон на длинном черном шнуре.
В полчетвертого он позвонил к себе в офис, предупредил, что сегодня его не будет. А завтра? Кто знает, грустно пошутил Любкин и повесил трубку. Наконец, уже в четыре в прихожей раздался звонок. Любкин вздрогнул всем телом и пошел открывать.
– Чего ты психуешь, Додик? – успокоительно загудел гость, запихиваясь в старое кресло. – Ну что за паника? Что из того, что к тебе пришли? Странно, что раньше не пришли. Ничего у них на тебя нет и быть не может. Если только ты сам не признаешься, что заказал эту рекламную кампанию.
– Ты прекрасно знаешь, что я ничего не заказывал! – выкрикнул Давид.
– Тише ты! – в раздражении гость стукнул огромным своим кулаком по подлокотнику кресла. – Конечно, я знаю, что ты рекламу не заказывал. Я сам ее тебе навязал.
– Они снова ко мне придут, – пробормотал Любкин. – Или еще хуже – вызовут к себе, на Петровку.
– Подумаешь, напугали ежа голой жопой!
– Они могут узнать про деньги… Которые я тебе перечислил…
– Опять-таки, если ты сам им расскажешь. Да и потом, не такие уж это суммы. Ты ведь знаешь, Додик, для меня деньги – не главное.
– Я боюсь, – признался Любкин. – Я очень боюсь.
Он вздохнул. Раньше, раньше надо было бояться. Разве ж он, Любкин, не понимал, чем это может кончиться? Отлично все понимал. Еще тогда, в начале лета, когда в первый раз возникла эта тема. Любкин в деталях помнил тот разговор. Тогда, в конце рабочего дня, этот самый человек, который сейчас сидит напротив него, с трудом умещаясь в кресле, неожиданно заглянул к нему в офис.
– Додик, у меня есть идея!
Любкин внимательно и дружелюбно уставился на него.
– Ты же знаешь, Додик, у меня перманентные проблемы материального свойства…
– Да-да, – согласно кивнул благополучный Любкин, – каждый из нас доволен своим умом, но недоволен своим состоянием.
– Какое на фиг состояние! Я всерьез ищу спонсора.
– Э, знаешь… – Любкин сразу поскучнел, и вся соответствующая гамма чувств высветилась на его сытом лице. Дело не в том, конечно, что он не умел скрывать свои мысли, скорее, он даже считал нужным показать просителю, как все это ему не интересно.
– Да ты погоди отказывать! Я предлагаю оригинальный рекламный ход. Заранее платить ничего не надо. Когда убедишься в эффективности этого дела, тогда и поговорим. Ну что, заметано?
– Совсем ничего не платить? – удивился опытный Любкин. – А типография или что там еще?
– Это все я беру на себя, – нетерпеливо перебил его собеседник.
– Но мы же должны с кем-то заключить договор?
– Достаточно твоего слова. А результат сам увидишь.
Любкин нахмурился:
– Я даже слова не могу дать, не зная, о чем идет речь.
– Ты хочешь подробнее узнать о моем проекте?
– Естественно.
Гость Любкина явно ожидал этого. Он с готовностью развернул газету с рекламными объявлениями. Одно из них было очерчено красным. “Глобальное снижение веса!!! Мы помогли похудеть 20 миллионам человек во всем мире! Не нужно отказываться от своих любимых блюд. Никакого голодания, только натуральная основа… Присоединяйтесь к нам”!
– И что же? – спросил Любкин, прочитав рекламный текст.
– Суть препаратов “Гербалайф” – похудение?
– Ну, не только…
– Додик, а какова эффективность подобных объявлений, ты представляешь?
– Представляю ли я? Ну, конечно, это же моя работа.
– Эти призывы набили уже всем оскому, не спорь, это факт. Люди их не замечают…
– Ну, знаешь, не скажи. Тем более, “Гербалайф” распространяется из рук в руки, тут есть своя специфика, и в рекламе тоже. Но ты-то что предлагаешь?
– Короче, я берусь сделать так, что это слово – “гербалайф” – будет у всех на устах. Причем надежно закрепится с представлением о снижении веса. Ну, как, интересно?
– Интересно, как?
Любкин выслушал рассказ собеседника совершенно невозмутимо, как, впрочем, привык выслушивать различные бредовые идеи.
– Тема, знаешь, любопытная, да, – сказал он, – но я в ней не участвую.
– Поздно, – возразил гость. – Процесс уже пошел.
– То есть?
– Сегодня утром. В парке Сокольники. Ты как будто не рад? А где же твой корпоративный дух? Кстати, о деньгах. Мне понадобится самая малость, можно безналичные.
Если бы Любкин не был таким трусоватым, он нашел бы в себе силы отказаться. Или, еще лучше, заявил бы куда следует. Но ни на то, ни на другое он так и не решился. Если бы он не был таким трусоватым, ничего бы с ним не случилось, жил бы себе припеваючи.
* * *
– Узнаешь меня, Леопольд? Это твой активный дружок Гербалайф!
– Что-то ты давно не звонил, дружок.
– Не обижайся, Лео. Как там твоя маленькая звездочка, как твой маленький анус? Эх, Лео, и сам хотел бы звонить тебе чаще, но ты же знаешь, я очень занят. Вот и сейчас только-только закончил одну работенку. Я опять сделал это, ты понимаешь, о чем я, дружок? Тебя не было, я честно хотел предупредить заранее.
– О чем это ты?
– Ты хочешь, чтобы я тебе рассказал, да? Милая квартирка, совсем недалеко от “Профсоюзной”. Думаю, те, кто надо, уже засекли, откуда я звоню. Я тут удавил одного толстого мальчика. Я спросил монтера Иванова, отчего у вас на шее провод. Вот и у нашего мальчика на шее провод. От чего – от телефона. Мне пора, дружок, извини, очень спешу!
4
2 февраля 2000 года, четверг
В кабинете было накурено. Игорь Евгеньевич Иванов поздоровался за руку с присутствующими мужчинами, а добравшись до Серовой, с нежностью расцеловал ее в обе щеки. После чего с некоторой нарочитостью распахнул окно.
– Тебя-то не продует, Николай Васильич? – заботливо спросил он у Максимова, молодого еще мужчины с могучим торсом и коротким ежиком совершенно седых волос, сидевшим ближе всего к окну.
– Понимаю тебя, – отозвался Максимов. – Сам хочу бросить курить.
– Тут не закуришь, так запьешь, – сказала Серова. Валентина Николаевна, единственная здесь дама, была старше всех по рангу – “важняк”, следователь по особо важным делам Моспрокуратуры. На Серовой красовался форменный китель, окружавшие ее трое мужчин были в штатском.
Присутствие на рабочем совещании красивой женщины всегда вносит если не остроту и новизну ощущений, об этом-то речи нет, поскольку все здесь давно и хорошо знали друг друга, то, во всяком случае, создает особую атмосферу. Валентина Николаевна в свои сорок лет была весьма привлекательна, круглое с ямочками лицо ее обрамляли живописные светлые кудряшки, а за стеклами дорогой оправы поблескивали весьма проницательные и несомненно женские глаза.
– Ну, что мужики? Все теперь в сборе. Свежие идеи нужны как никогда. Думают все. Лукич, излагай!
– Гербалайф позвонил в “Сирену” в 17.22 с квартирного телефона, – монотонно начал Пахомов, которого из-за внешнего сходства с молодым В. И. Лениным все присутствующие называли Лукичом. – Хозяин квартиры – Любкин Давид Анатольевич, 39 лет, – задушен телефонным проводом. Следы борьбы на месте преступления имеются, но от этого толку мало; каких-либо отчетливых улик преступник не оставил. Оперативники и участковый опросили жильцов дома. Ориентировку с возможными приметами маньяка довели до каждого. Высокого блондина не видел никто.
– Может, он не такой уж высокий?
– И не блондин?
– Может, – легко согласился Пахомов. – Кто-то из соседей видел трех подозрительных кавказцев, два свидетеля запомнили незнакомого военного, полковника…
– Настоящий полковник, – сказал, точнее, пропел Максимов, подражая Алле Пугачевой.
– Место там оживленное, народу полно, время – конец рабочего дня… – продолжал Пахомов.
– Подожди, Лукич, – дружелюбно, но твердо прервала его Серова. – Что мы знаем о том, как он, Гербалайф этот, вошел в квартиру?
– Известно, как, – пожал могучими плечами Николай Максимов. – Ворвался следом за Любкиным, когда тот открывал дверь.
– Это не катит, – возразил Лукич. – У нас есть свидетельства двух партнеров Любкина, которым он звонил из дома в 14.10 и в 15.30. А момент наступления смерти определяется экспертами довольно точно – с 16.30 до 17.15 плюс-минус пятнадцать минут. Сказанное подтверждается и звонком Гербалайфа в 17.22 – сразу после убийства.
– Да, Гербалайф – важный свидетель, – пошутил Иванов.
– То есть, Любкин находился у себя дома где-то с 14 часов, и был цел и невредим как минимум до пятнадцати тридцати, – невозмутимо продолжал Пахомов. – Последний звонок, судя по всему, сделал в 15.30, – Пахомов сверился с записью в своем блокноте, – да, в полчетвертого, он звонил к себе в офис.
– Следовательно, начиная с двух часов дня потерпевший был в квартире один? – Валентина Николаевна встала, подошла к окну и закрыла его. Мужчины, не сговариваясь, проводили взглядами стройную фигуру Серовой.
– Не обязательно. Я утверждаю только, что никто не знакомый вслед за ним в квартиру не врывался.
– Это важный момент, – заметила Серова, возвращаясь на свое место. – Мы готовы допустить, что Гербалайф и его последняя жертва были знакомы? Так?
– Строго говоря, я ничего такого не утверждаю. Но если предположить, что убийца и Любкин были между собой знакомы, то вполне вероятно, что они пришли вместе, примерно в четырнадцать часов.
– Какие еще есть варианты?
– Я думаю, Любкин, дурилка картонная, просто впустил этого Гербалайфа, – предположил Николай Максимов с обычной для себя долей уверенности.
– Да, возможно, но нас интересует, были ли они знакомы. Вот что важно!
– Едва ли Любкин открыл бы дверь незнакомцу…
– Тем более своему убийце, – фыркнул Максимов. – Не так уж трудно вынудить хозяина отворить дверь, – со знанием дела заявил он. – Что, Лукич, не согласен? Или есть данные, что безвременно ушедший был параноиком и всего на свете боялся?
– Таких данных у нас нет, – обсуждение отчасти напоминало перекрестный допрос Лукича, но последний держался вполне уверенно. – Но есть вот что. На месте преступления следы борьбы обнаружены только в комнате, в гостиной. В прихожей никаких следов борьбы не обнаружено.
– Мысль понятная, все просто как банан. Но мы не знаем, как Гербалайф проник в квартиру. Вот если бы знали, мы, возможно, имели бы объяснение, почему он не набросился на Любкина прямо в прихожей. Например, Гербалайф мог представиться инспектором Мосгаза, а к газовой плите, я помню, можно пройти только через гостиную.
– Действительно, – поддержала Серова, – убийца мог изобрести предлог, чтобы войти в комнату. А зачем? Ну, возможно, убедиться, что в квартире никого больше нет.
– Еще одна деталь, – монотонно продолжал Пахомов. – В комнате, где произошло убийство, не обнаружено следов уличной обуви. Никаких. Хотя на улице, сами знаете, слякоть. Хозяин квартиры, понятно, был в домашних тапочках…
– В белых? – уточнил Максимов.
– …В них его и нашли. Но выходит, что и убийца, войдя в квартиру, переобулся?
– Ты, Лукич, считаешь, что они были знакомы?!
– Я пока потерплю с выводами.
– Понятно, не хочешь давить на нас своим авторитетом, – кивнула Серова. – Еще какие мнения?
– Я, господа-товарищи, тоже считаю, что Гербалайф и Любкин были знакомы. И более того, у меня имеется некоторая версия произошедшего, – сказал Иванов. – Дело в том, что я успел сегодня утром побеседовать с покойным. – И Игорь Евгеньевич рассказал собравшимся о своем визите к Любкину.
– Чего ж молчал, чего ж сразу-то не сказал? – удивилась Серова. – Нравятся тебе, Игорь, театральные эффекты.
– Это еще не все, – пропустив ее реплику без ответа, продолжал Иванов. – Вот, смотрите, пожалуйста, что мне удалось выудить из записи телефонного разговора. Гербалайф после убийства звонит Леопольду в “Сирену” и мимоходом заявляет, что, дословно, хотел предупредить заранее (имеется в виду совершенное убийство), но тебя, мол, то есть, Леопольда, не оказалось на месте. Однако анализ сделанных в “Сирену” звонков убедительно свидетельствует – не было, не было такого звонка, – Игорь Евгеньевич, торжествуя, обвел взглядом собравшихся. – Лжет Гербалайф. Спрашивается, почему?
– Да, почему? Давай уже, колись! Замучил ты хрупкую женщину-прокурора.
– Складывая все вместе, я пришел к выводу, что убийство Любкина не было спланировано. Любкин после встречи со мною, очевидно, срочно вызвал к себе Гербалайфа и чем-то так его напугал, что тот решился на радикальные действия, причем немедленно.
– Для не спланированного убийства слишком мало улик. Он, Гербалайф этот, мог бы оставить нам хоть окурочек. Он, гад, над нами издевается!
– Ему очень везет, вот и все.
– А что, Игорь, из вашего с ним разговора мог почерпнуть Любкин? Чем он так всполошил убийцу?
– Не знаю, – честно признался Игорь Евгеньевич. – Но насколько я помню, ничего там не было. Просто Любкин решил, что нам многое известно, чего, сами понимаете, нет и в помине.
– Слабак был Любкин, мир праху его. И спасибо ему, однако.
Ну, что ж, – подытожила Серова, – займемся связями покойного. К слову, наш Гербалайф действительно гомосексуалист? И что в этом плане известно про Любкина?
– Про Любкина пока ничего. Да и относительно Гербалайфа у нас ничего нет, кроме его разговоров с “Сиреной”. А это только слова.
– А ты, Лукич, чего хотел – видеозаписи полового акта? Я скажу вам, немало есть мужиков, для которых даже в шутку представить себя голубым немыслимо. Это на тему разговорчиков с “Сиреной”. Что-то здесь есть.
– Разрабатываем связи Любкина. Все прочее не отменяется. Постараемся управиться своими силами, в крайнем случае людей нам добавят, я похлопочу. Завтра к 10 часам здесь же, у меня. Всем спасибо, все свободны.
5
24 февраля 2000 года, пятница
– Эх, Никита, Никитушка! Ну, конечно же, ты можешь думать, что я старая свинья, что это я все подстроил, и в результате ты попал в тюрьму… Там, кстати, не так уж паршиво, а? Ну, не буду, не буду, об этом промолчим. Ты можешь думать обо мне плохо, ты должен так думать, я все понимаю, но, Никита, поверь мне, все совсем не так, как ты думаешь. Ну, неужели же я после всего, что нас связывало, стал бы выделывать с тобой такой фортель? Поверь мне, никогда! Ну, подумай сам, неужели я смог бы, да я бы, скажу тебе по правде, никогда бы и не отважился на такое, уж в это-то ты должен поверить, ведь ты же меня знаешь. А деньги? Да я и рубля не получил из этих денег – все захапал Павликов! Это же он, он все придумал. Кто ему про тебя сказал? Как, кто ему сказал? Думаешь, я? Нет, не я. Сам бы я по своей воле никогда не сказал бы, никогда! Он, Павликов, он же подслушивал, представляешь, всюду были микрофоны, я-то об этом, конечно, ни сном, ни духом, это все потом всплыло. Ты только представь, что мне пришлось пережить! Ведь я же у него, у Павликова, в руках, вот так, в кулаке, ты представь, он использовал меня, ну просто как последнюю блядь, ты только пойми, он вытер об меня свою грязную жопу и выбросил, выбросил меня за ненадобностью. Я даже не знаю, где его, подлеца, теперь искать… с такими-то деньжищами. Будь он проклят, этот Вадим Петрович! Ты не представляешь себе, Никитушка, через что мне пришлось пройти. Конечно, я последняя свинья, как я мог согласиться на эту низость! Но я слабый человек. Ей-богу, я не оправдываю себя, нет. Просто я испугался, я испугался смерти, я не хотел умирать! Павликов – он же кровавый зверь, ему ничего не стоит человека убить, поверь мне. Он и бедного Эдика Бражникова убил. Когда выяснилось, что картин в чемодане нет, Вадим просто взбесился. Ты представь, ведь полотна эти позаимствовали на время, из совершенно секретного хранилища, про них, можно сказать, никто и не знал, это же трофейные полотна, и их по межправительственному соглашению должны были вернуть в Германию. А тут на тебе – холстов нет, и ты свалил как миленький! Что тут началось! А уж что мне пришлось вынести, можешь себе представить? И в конце концов Вадим сам, на моих глазах, взял и задушил несчастного Эдика. Отличный был парень, Эдик Бражников, майор ГРУ… задушил его и повесил, еще меня и Олега Васильича заставил помогать. Оформили потом как самоубийство и списали на него все как на мертвого. А Олю Синицину помнишь? Ну, конечно, ты ее помнишь. Оля начала пить, очень много пила, а спьяну чего только не наболтаешь… Оля погибла в аварии – тоже, я так думаю, это он ее, Павликов. Никита, а Никита, почему ты молчишь?
Фомин, по-прежнему не говоря ни слова, несколькими быстрыми шагами пересек комнату и оказался вдруг в опасной близости от Александра Вазгеновича. Тот инстинктивно отшатнулся.
– Никита, – противно всхлипнул он, – не трогай меня, не бей меня!.. Ну, хорошо, я очень виноват, ударь меня, Никита…
– Я не буду тебя бить, – тихо сказал Фомин.
В руках у него оказался моток широкого скотча, и этим скотчем Никита основательно привязал покорное могучее тело Александра Вазгеновича к его тяжелому креслу. Вначале к спинке кресла широкими охватами были прикручены грудь и предплечья, затем к подлокотникам – руки, потом дело дошло до ног, которые надежно были прихвачены в двух местах – у щиколоток и повыше, в зоне колен.
Замараев не сопротивлялся. Он смотрел на то, что делает Никита, словно бы со стороны.
– Никита, мне показалось, что когда я говорил, ты думал о чем-то своем. Ты никак не реагировал, Никита. Ты хоть слышал меня?
– Я внимательно слушал, Александр Вазгенович. Мне очень понравилось.
– Понравилось?
– Да. Про микрофоны ты вдохновенно врал. Но особенно понравилось в другом месте – про то, как этот злодей Павликов повесил с твоей помощью майора ГРУ. Висит ГРУ-ша – нельзя скушать!
– Никита, – светским тоном сказал Замараев, – тебе никто не говорил, что у тебя странное чувство юмора?
Фомин не ответил, продолжая не торопясь и на совесть работать, словно фельдшер, накладывающий гипсовую повязку.
– Я понимаю, – сказал Замараев, когда работа со скотчем уже близилась к завершению, – ты не доверяешь мне, это твое право. Ты хочешь оставить меня связанным, чтобы я никому не просигнализировал, я понимаю, но, Никита, мне уже больно, циркуляция крови нарушена…
– Кажется, я сейчас заплачу, – серьезно сказал Фомин.
– Не издевайся, Никита. Ты же не можешь оставить меня в таком виде?
– И не собираюсь.
– А что же ты задумал? – забеспокоился Александр Вазгенович. – Ты же сказал, что не будешь меня бить?
– Не буду, – пообещал Никита.
Он осмотрел дело своих рук, подергал ленту в разных местах и, похоже, остался удовлетворен. В качестве последнего штриха широкой полосой скотча он залепил рот Александра Вазгеновича.
– Я не буду тебя бить, – повторил Фомин. – Я буду тебя пытать. Или, может, сразу скажешь, где мои деньги?

Глава пятая. Другой Гербалайф?

1
25 февраля 2000 года, суббота
Иванов предупредил заранее, что в субботу, к двум часам дня, к тому времени, когда у Серовой было назначено, он не поспеет. Планы, однако, изменились, и он задержался всего-то на двадцать минут. Но, приоткрыв дверь прокуренного кабинета Серовой, Игорь Евгеньевич понял, что обсуждение уже идет полным ходом. Кроме самой Валентины Николаевны и двух ее сотрудников – Лукича-Пахомова и Николая Максимова, присутствовал еще один незнакомый мужчина с тонким, немного надменным лицом. Выглядел он подтянутым и моложавым, но именно не молодым, а хорошо сохранившимся, даже, пожалуй, засушенным. Сухарь, мысленно окрестил его Иванов, отметив идеально сидевший на незнакомце пиджак и дорогой итальянский галстук. Иванов посчитал неудобным при постороннем целоваться с Серовой и, сдержанно поздоровавшись со всеми, сел поближе к окну.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70955896?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.