Игорь Святославич
Игорь Святославич
Виктор Петрович Поротников
У истоков Руси
Конец XII века. Русь разделена на многие удельные княжества. Идут непрерывные распри между князьями, поэтому князь Игорь, который правит в небольшом Новгороде-Северском, с юных лет привык более полагаться на свой меч и на брата Всеволода, не надеясь на милости старших князей. Храбрость Игоря порой граничит с безрассудством, его честолюбие не позволяет ему довольствоваться малым. Завидуя славе киевского князя Святослава Всеволодовича, одержавшего громкую победу над половцами, Игорь затевает дальний поход в Степь, намереваясь дойти до Лукоморья. Половецкие ханы окружают небольшое войско Игоря вдали от русских пределов, на реке Каяле происходит ожесточённая двухдневная битва… Так начинается история, которая ляжет в основу знаменитого «Слова о полку Игореве».
Виктор Петрович Поротников
Игорь Святославич
© Поротников В.П., 2024
© ООО «Издательство «Вече», 2024
Часть первая
Глава первая. Авель и Каин
– Так за что убил Авеля брат его Каин? – повторил свой вопрос инок Варсонофий, отрывая взор от большой раскрытой книги и выходя из-за стола.
Был он высок и худощав, с непомерно длинными руками, с белой от седины бородой и столь же седыми волосами, расчёсанными на прямой пробор. Тонкий нос и большие глаза с лёгким прищуром придавали иноку сходство со святым угодником Николаем. Казалось, взгляд этих суровых глаз мог пронзить насквозь не только собеседника, но даже каменную стену. Таков был пресвитер[1 - Пресвитер – священнослужитель средней ступени церковной иерархии.] Варсонофий, духовник черниговского князя Святослава Ольговича и воспитатель его детей.
Воспитанники стояли перед ним, не смея поднять глаз. Все трое русоволосые, в чистых белых рубашках и портах, заправленных в сафьяновые[2 - Сафьян – кожа таннидного (растительного) дубления для верха обуви, выделанная из шкуры овец. Окрашивалась в яркие цвета.] сапожки.
– Ну же, смелее, чада мои! – ободряюще произнёс Варсонофий. – Ответствуй, Всеволод.
Самый младший поднял голову и проговорил, запинаясь:
– Каин убил брата своего… убил Авеля… за то, что его жертва была угодна Богу. Бог принял жертву Авеля, а жертву Каина не принял. Вот.
– Значит, Господь отринул жертву Каина? – спросил Варсонофий, переходя от стола к окну и обернувшись к ученикам. – Из чего же это стало видно? Ответствуй, княжич Игорь.
– Дым от жертвы Каина был чёрный и не поднимался к небу, а тянулся по земле, – после краткого раздумья ответил мальчик.
– И такое случилось единожды, сын мой?
– Нет, отче. Это случилось многажды.
– И прямо у алтаря Каин и убил брата своего?
– Нет, отче. Каин позвал Авеля в поле, завёл подальше и убил.
– Убил мечом?
– Нет, дубиной.
– И никто этого не видел?
– Никто, отче.
– Справедливо, княжич Игорь. – Воспитатель улыбнулся скупой улыбкой и кивнул ученику. – Садись. Сядь и ты, Всеволод.
Мальчики живо уселись за длинный узкий стол, стоявший напротив громоздкой учительской кафедры с раскрытой книгой на ней. Ноги девятилетнего Всеволода, сидевшего на высоком стуле, не доставали до пола, и он болтал ими под столом, одновременно разглядывая паутину на потолке.
Варсонофий приступил к опросу третьего своего воспитанника:
– Ответь-ка мне, боярич Вышеслав, почто Каин завёл своего брата в поле, а не в лес? В лесу ведь сподручнее убить человека.
– Каин был земледельцем, – не задумываясь ответил Вышеслав, – поэтому он заманил своего брата в поле, якобы для подмоги в чём-то, а сам убил его.
– Стало быть, перед убийством Каин запятнал свою душу ещё и обманом?
– Да, отче.
– А без обмана нельзя было обойтись в таком деле?
Воспитатель с любопытством ожидал ответа из детских уст.
Ощутив на себе пристальный взгляд, Вышеслав поднял на Варсонофия свои голубые смышлёные глаза, поднял всего на миг, которого, впрочем, было вполне достаточно, чтобы убелённый сединами инок увидел в них ту единственно верную истину, ради коей он и поведал своим ученикам библейскую притчу о двух братьях.
– Если бы Авель догадался, что Каин замыслил убить его, он не пошёл бы с ним, – сказал Вышеслав. – Если бы Каин повёл Авеля не в поле, а в лес, тот мог бы заподозрить неладное. Не обманув брата, Каин не смог бы убить его.
– Мудро подмечено, сын мой, – медленно, словно в раздумье, произнёс Варсонофий. – А вот скажи мне, как стало известно об убийстве Авеля Каином, ведь никто этого не видел?
– Не видели люди, но видел Бог, который всё и везде видит, ибо живёт на небесах, – с самым серьёзным видом ответил мальчик и снова посмотрел в глаза воспитателю.
«Верует ли этот отрок в то, что молвит, или просто отвечает на мои вопросы по Священному Писанию?» – подумал Варсонофий и сам удивился своим мыслям.
Пресвитер Варсонофий, родившийся на берегу Мраморного моря, в далёком Константинополе, с юных лет впитавший в себя христианские заповеди и веру в единого Спасителя, многие годы живя на Руси, так и не сумел до конца распознать душу этих загадочных русичей. Их доброта и миролюбие позволяют уживаться среди них чужеземцам из разных земель. За добро русичи платят добром, за дружбу дружбой. И со своими братьями во Христе русские люди особенно приветливы. В их вере в Господа и в служении Ему было что-то детское, чаще всего от незнания. Но было также и что-то зловещее – видимо, от прежнего их язычества. Порой какой-нибудь знахарь либо волховица своими гаданиями и вещими предреканьями могли заставить и знатного мужа, и простого смерда поверить в нечистую силу, даже в её превосходство над истинным евангельским учением.
Проницательный от природы Варсонофий под старость стал страдать излишней мнительностью, которая часто выводила его из себя и от которой он никак не мог избавиться. Вот и теперь, скорее для своего успокоения, нежели нравоучения ради, пресвитер принялся растолковывать воспитанникам истинный смысл веры в Бога, отражённый в библейском предании о Каине и Авеле.
Усадив Вышеслава рядом с Игорем и Всеволодом, Варсонофий опустился в дубовое резное кресло с подлокотниками, начав свою речь с обычного обращения:
– Чада мои! Господь видит все мысли человека. Он видел усердие и веру Авеля, принял его жертву и показал, что она угодна ему. Господь не принял жертву от Каина и, чтобы впредь Каин молился с большей верой и усердием, показал ему своё недовольство. За это Каин рассердился на брата своего и убил его, совершив тяжкий грех.
Авель был добрый и благочестивый. Он любил Бога и, принося жертву, веровал в обещанного Спасителя. Каин же приносил жертву только для вида, чтобы не подумали про него, будто он не верует в обещанное Богом и не любит Его. Каин приносил жертву так же, как иные из нас молятся порой Богу, будто их заставляют, или ходят в церковь только потому, что их туда ведут за руку. Частенько некоторые несмышлёные отроки, читая молитву или на обедне в храме, думают о постороннем, торопятся поскорее дочитать молитву и ждут не дождутся окончания службы в церкви, чтобы убежать и поиграть в бабки.
Варсонофий сделал многозначительную паузу, затем продолжил:
– Да, чада мои! Шёл Каин домой и думал, что никто не видел, как он убил своего брата. Но не скрыть злодеяния от очей Господа, от которого людям ничего не утаить, который видит не только то, что они сделали, но даже то, что собираются сделать. И вот, является перед Каином сам Господь и для возбуждения в нём раскаяния спрашивает: «Каин, где твой брат Авель?» И отвечает скрытный и коварный Каин: «Не знаю, где он. Разве я сторож своему брату?»
Тогда Господь Милосердный сказал: «Каин, Каин! Что ты натворил?! Кровь твоего брата, пролитая тобою, вопиет ко Мне. И за то, что ты убил брата своего, будь ты проклят! Не будешь ты иметь нигде покоя, всегда будет мучить тебя совесть за безвинно убиенного своего брата».
И заронил Господь в сердце Каину великий страх, что его могут убить. Скитался несчастный Каин по чужим землям и ни в ком из встречных людей не находил участия, поскольку Господь наложил на Каина особый знак, чтоб никто и близко не подпускал его к своему очагу и не делился с ним хлебом.
Скрипнувшая дверь прервала речь Варсонофия, который уже собирался постепенно перейти к детям и внукам Каина, как родоначальникам всех злодеев на земле.
Пресвитер замолчал, глядя на вошедшую в комнату статную женщину среднего роста в длинном, облегающем фигуру платье из синей парчи. Волосы женщины были заплетены в косу, уложенную, по русскому обычаю, венцом. Голова была покрыта белым платком. Из-под платка выглядывал тонкий золотой обруч, к которому возле висков были прикреплены серебряные колты[3 - Колты – женское украшение; парные колты из золота или серебра подвешивались к диадеме или к головному убору женщины возле висков.], украшенные зернью[4 - Зернь – узор, сделанный с помощью припаянных к металлу маленьких шариков.].
Это была Манефа, супруга черниговского князя, мать Игоря и Всеволода.
– Извини, отче, – мягким голосом промолвила княгиня, – супруг мой видеть тебя желает. Совсем худо ему.
При последних словах княгини на лице тринадцатилетнего Игоря появилось выражение тревоги. Он вскочил и помог Всеволоду слезть с высокого стула.
– Вы тут останетесь! – сказала княгиня, строго взглянув на сыновей. – Вас позовут, ежели что. Читайте книги покуда.
– Вот вам, чада мои, «Откровение Иоанна Богослова», – сказал Варсонофий, кладя перед мальчиками толстую книгу в кожаном переплёте. – Читайте по очереди вслух от сих до сих. Когда вернусь, спрошу вас о прочитанном.
Воспитанники, привыкшие к повиновению, уселись рядком перед раскрытой книгой. Первым начал читать Вышеслав, который был всего на год моложе Игоря, однако своими успехами в учении давно заслужил это право.
Пресвитер и княгиня покинули светёлку и направились на мужскую половину терема.
Князь Святослав Ольгович мучился от старой раны, полученной в битве с половцами несколько лет тому назад. От сильных болей и бессонных ночей князь похудел и осунулся. От этого ещё больше обозначились его широкие скулы и крутой лоб, глаза горели лихорадочным блеском.
– Хочу причаститься, отче, – прошептал больной, едва Варсонофий предстал перед ним. – Чаю, недолго уж мне осталось мучиться.
– Полно, свет мой, – выглянула княгиня из-за плеча инока. – Ещё оклемаешься, Бог милостив! Зачем раньше времени панихиду по себе петь?!
– Оставь нас, Манефа, – слабым, но непреклонным голосом попросил князь.
Княгиня вышла из спальни, поджав губы.
Исповедавшись, князь стал расспрашивать Варсонофия о своих младших сыновьях; старший сын его Олег, от первой жены, княжил в Курске.
Варсонофий поведал князю всё без утайки:
– Не стану ходить вокруг да около, княже. Проку большого от учения книжного нету ни для Игоря, ни для Всеволода. Поелику Всеволод ещё юн и несмышлён. Игорь же более стремится верхом на коне скакать или стрелять из лука по воронам. Да и задирист княжич Игорь, не по годам задирист!
Святослав понимающе покивал головой.
– Хочу спросить тебя, княже, вот о чём. – В голосе Варсонофия прозвучали вкрадчивые нотки. – Сын воеводы Бренка Вышеслав в грамоте и Священном Писании дюже силён. Этот отрок далеко пойдёт, коли его вовремя на верный путь наставить. Хорошо бы отправить Вышеслава в Киев продолжить учение у тамошних монахов-книжников.
– Сам-то Вышеслав согласен ехать учиться в Киев? – поинтересовался Святослав.
– Вышеслав согласен, – уверенно ответил Варсонофий. – Я уже толковал с ним об этом.
– Ну, коли так, пущай едет. Вели-ка, отче, позвать сюда воеводу Бренка. Хочу поговорить с ним, чтоб не препятствовал отъезду сына. Он-то желает из Вышеслава дружинника вырастить.
Святослав вздохнул и закрыл глаза…
Возвращавшийся к своим воспитанникам Варсонофий ещё за дверью услышал голос Игоря:
– Слабак был этот Авель, вот Каин и убил его. И поделом ему! Вместо того, чтобы Богу молиться, лучше бы Авель научился драться на кулаках да ножи кидать. Глядишь, и уцелел бы!
Пресвитер невольно задержался на месте, желая послушать рассуждения учеников.
– Как ты не поймёшь, Игорь, что это притча, – ответил Вышеслав. – Любая притча основана на домысле. Может быть, ни Авеля, ни Каина и в помине не было, а понадобились эти два брата составителю Ветхого Завета, чтобы показать всевидение Господа нашего.
– Господь-Вседержитель тоже хорош! – презрительно отозвался Игорь. – Коли дано Ему предвидеть мысли и поступки людей, так следует предотвращать зло и карать злодеев до свершения ими преступления, а не после того, как пролилась кровь. Ежели Господь справедлив, то почто Он не спас Авеля, ведь тот не на словах почитал Его. Вот и выходит, Вышеслав, что на Бога надейся, а сам не плошай!
Варсонофий раздражённо толкнул дверь и вступил в светлицу.
Воспитанники, сидевшие кто на столе, кто на стуле, мигом уселись как подобает и уткнулись в книгу. Они принялись подталкивать друг друга локтями и спорить шёпотом, кому из них следует читать и откуда. При этом Всеволод давился от смеха, видя, как Игорь изображает на своём лице испуг, передразнивая робкого Вышеслава.
– Я вижу, чтение вас не шибко занимает, чада мои, – недовольно промолвил Варсонофий, занимая своё место за кафедрой. – Зато вам нравится всуе поминать Господа и непотребно судить о деяниях Отца Небесного!
Ученики притихли.
– Запомните главное, чада мои, – с суровой торжественностью промолвил Варсонофий. – Бог создал сей мир и первого человека. И всё, что нас окружает, есть творение Господа. Но в мире, созданном Богом, есть не только добро, но и вселенское зло, исходящее от падшего ангела Сатанаила. С этим-то вселенским злом и ведёт борьбу наш Вседержитель, борясь за души всех людей, верящих в Христа. Вот в чём истинное величие и предназначение Небесного Отца, а не в том, чтоб карать грешников. Для этого существует ад.
Варсонофий помолчал и уже совсем другим, обычным голосом сообщил:
– Для Вышеслава мои занятия окончены, ибо князь наш надумал отправить его в Киев набираться знаний и мудрости.
Ученики, все трое, вскинули головы. Затем двое из них уставились на Вышеслава, который ошарашенно хлопал глазами.
– Ступайте, чада мои, – сказал Варсонофий. – На сегодня ученье закончено.
…Кони бодро ступали по пыльной дороге. Игорь и Вышеслав ехали бок о бок. Под Игорем был саврасый жеребец, под Вышеславом – белая кобылица.
Отроки находились в хвосте конного отряда, который был послан князем Святославом с арабскими купцами, проезжавшими с товарами через Чернигов до Киева. За конным отрядом тянулись гружёные возы, не спеша переставляли длинными ногами верблюды, навьюченные поклажей.
– Неужели тебе и вправду не хочется побывать в Киеве? – Вышеслав искоса взглянул на Игоря.
– Киев поглядеть хочется, – ответил Игорь, – но томиться там за монастырскими стенами – благодарю покорно!
– В монастырях собрана вся мудрость мира, если хочешь знать! – пылко заявил Вышеслав. – Как подумаешь, сколь вокруг неизведанного, книг непрочитанных, даже страшно делается!
– Вот тут оно у меня, ученье книжное! – Игорь похлопал себя по шее. – От Варсонофия бы поскорее отделаться, а ты мне про «неизведанное» да «непрочитанное» твердишь. Кабы я это неизведанное своими руками потрогал, это другое дело. А узнавать о диковинном из чужих уст иль книг – сие не по мне.
– Чтобы всё диковинное своими глазами увидеть – жизни не хватит! – серьёзно произнёс Вышеслав и поглядел на уходящую вдаль дорогу, тянувшуюся по холмистым лугам и перелескам.
– Да, коротка человеческая жизнь, посему нужно гнаться за славой, а не за знаниями, – с вызовом проговорил Игорь.
На его лобастом загорелом лице отражались решительность и дерзость, кои так пугали инока Варсонофия, проповедовавшего смирение.
Вышеслав, не отличавшийся смелостью, втайне завидовал этим чертам характера Игоря.
Когда замаячили с западной стороны лесистые Болдинские горы, на гривастом вороном скакуне подъехал отец Вышеслава, воевода Бренк.
– Ну, отроки, прощайтесь, – сказал воевода. – Тебе, Игорь, пора домой возвращаться.
Сам воевода и его люди ехали с Вышеславом до самого Киева.
Мальчики обнялись, не слезая с коней, и обменялись нательными крестами.
Затем Вышеслав продолжил путь вдоль реки Десны, а Игорь поскакал обратно – к Чернигову.
Въехав в городские ворота, Игорь узнал от стражей, что скончался его отец.
Стояло лето 1164 года от Рождества Христова.
Глава вторая. Новгород-Северский
Княгиня Манефа была женщиной властной, прямолинейной в речах и поступках. Покуда холодеющее тело её супруга обряжали в погребальный наряд, она собрала в тереме черниговских бояр. Пришёл на зов княгини и епископ Антоний.
Манефа объявила собравшимся, что намерена скрывать смерть мужа до тех пор, пока в Чернигов не вступит её пасынок Олег с дружиной.
– Я уже послала гонцов в Курск, – сказала Манефа. – Стол черниговский должен моим детям достаться, а не племянникам моего мужа, кои всегда были жадны до чужого.
У почившего в бозе супруга Манефы был старший брат – Всеволод Ольгович, до самой своей смерти сидевший на столе киевском. У Всеволода Ольговича остались двое сыновей, старший из которых, Святослав Всеволодович, по древнему обычаю, как старший в роде, должен был наследовать черниговское княжение.
Один из бояр черниговских мягко напомнил об этом Манефе.
– Обычай сей за последние времена много раз нарушался, – резко возразила княгиня. – Потомки Мономаха не токмо племянников, но и дядей обделяли, добиваясь Киева. Вот и пасынок мой Олег сядет в Чернигове по отцову завещанию, а до старинных установлений мне дела нет!
– Коль сядет Олег в Чернигове, на него двоюродные братья ополчатся. Не совладать Олегу с ними, ибо дружина у него невелика, а родные братья его и вовсе уделов не имеют, поскольку малы ещё.
– На силу сила нужна, – добавил боярин Добронег, – одной дерзости мало. Вот кабы у Олега союзники могучие были, тогда другое дело.
– Я найду ему этих союзников, – с вызовом промолвила княгиня. – Нынче же пошлю гонца к переяславскому князю, к ковуям[5 - Ковуи – изначально пленные ясы, расселённые Мстиславом Храбрым на приграничных со Степью землях Черниговского княжества. Впоследствии к ковуям причисляли всех пленных степных кочевников, расселённых черниговскими князьями в приграничной степной полосе.] обращусь.
Манефа заставила бояр присягнуть на Библии, что они будут хранить смерть её мужа в тайне.
Епископ Антоний, также присягнувший, пригрозил, что если кто-нибудь из бояр проговорится, то тем самым уподобится Иуде.
Однако никто и не догадывался, что ещё до этого собрания коварный Антоний послал с верным слугой грамотку к Святославу Всеволодовичу, донося, что дядька его Святослав Ольгович умер, черниговская дружина распущена по городам. Княгиня одна с детьми, без защиты.
Олег, получив известие о кончине отца, без промедления поспешил к Чернигову. Дружина его вступила в город поздно вечером, а уже на рассвете следующего дня за стенами Чернигова расположилось станом войско Святослава Всеволодовича и его брата Ярослава.
Князь Святослав с небольшой свитой верхом подъехал к воротам и окликнул стражей, прося впустить его в город, чтобы проститься с дядей.
С воротной башни ему отвечала сама Манефа:
– Зачем пришёл? Мы тебя не звали! Ступай себе прочь!
…Целый месяц войско племянников Манефы стояло под Черниговом: на приступ не шло и восвояси не уходило. В город доступ был закрыт и из города тоже.
Между тем лето кончалось, начались дожди.
Епископ Антоний вызвался повидаться со Святославом Всеволодовичем.
– Я сумею убедить князя решить дело миром, – молвил Манефе хитрый грек.
Лесть Антония усыпила Манефу. Княгиня позволила епископу выйти из города.
Обратно епископ не вернулся, остался в стане осаждающих.
После этого начались разлады среди черниговских бояр. Многие из них склонялись к тому, чтобы передать черниговское княжение Святославу Всеволодовичу.
Даже тысяцкий[6 - Тысяцкий – предводитель пешего городского ополчения.] Георгий, верный сторонник княгини, и тот говорил ей втихомолку:
– Надоть договориться со Всеволодовичами. Чую, зреет в Чернигове измена после бегства епископа.
Княгиня обратилась к Олегу, желая знать, готов ли он скрестить меч с двоюродными братьями.
– Нужно ночью ударить на них! – с горящими очами молвила Манефа. – В полон никого не брать, а сечь всех без милости. И в первую очередь умертвить обоих Всеволодовичей, шатёр их далеко виден.
Олег взирал на мачеху с изумлением: не думал он, что в ней столько ненависти к своим племянникам! Святослав Всеволодович много раз бывал в Чернигове, и Манефа была неизменно приветлива с ним, подарками его одаривала. И вдруг такое озлобление!
Тысяцкий Георгий видел, что не способен Олег на крайнюю жестокость, поэтому постарался переубедить княгиню. Перед этим он выпроводил Олега прочь, чтобы остаться наедине с его суровой мачехой.
– Не дело ты задумала, матушка-княгиня, – понизив голос, заговорил тысяцкий, – толкаешь сына своего на смертоубийство кровных родственников.
– Стол черниговский стоит этого! – отмахнулась княгиня.
– Не делай из Олега злодея, государыня, – упрямо молвил Георгий. – Да и не потянет он в свои двадцать шесть лет супротив сорокалетнего Святослава Всеволодовича. Этот муж в рати зол и искусен, нигде ни разу бит не был. А дружина у него какая, не чета Олеговой!
– От тебя ли я слышу речи такие, Георгий! – Манефа покачала головой в чёрном траурном повое[7 - Повой – плотно прилегающий чепец, закрывающий волосы, который носили замужние женщины на Руси.]. – Я чаяла, подсобишь ты пасынку моему, соберёшь большой пеший полк из черниговцев, да вижу, ошиблась!
– Не из кого набирать, матушка, – вздохнул Георгий. – Чёрный люд всегда недолюбливал супруга твоего. На бояр я рассчитывал, но и они после измены епископа больше к переговорам склоняются. Вели послать бирючей[8 - Бирюч – глашатай.] ко Всеволодовичам.
– Без сечи я Чернигов не отдам! – гневно воскликнула княгиня и в исступлении ударила посохом о дубовый пол.
И всё же пришлось гордой Манефе уступить черниговское княжение своему племяннику Святославу Всеволодовичу. Не поднялась у Олега рука на двоюродных братьев своих.
Тринадцатилетний Игорь присутствовал при том, как восседавший на троне его покойного отца князь Святослав в присутствии Манефы и бояр черниговских вручал города и волости своим доверенным людям. При этом не обделил он и Олега, переведя его из небольшого Курска в Новгород-Северский, второй по величине после Чернигова город в здешних землях.
Поздней осенью из Чернигова двинулся целый караван из возов, сопровождаемый конными дружинниками. Это княгиня Манефа со всей своей челядью и сыновьями ехала обживать новую Олегову вотчину, расположенную выше по реке Десне. Каким близким казался из Чернигова властолюбивой Манефе стольный Киев-град! И каким далёким показался ей Киев из затерянного в лесах Новгорода-Северского!
– Не захотел руки кровью пачкать, вот и сиди теперь в глуши, недоумок! – ругала Манефа пасынка. – Слушай стук дятлов, коль меня в своё время не послушал. А на столе отца твоего твой двоюродный брат сидит да посмеивается!
Олег отмалчивался, но было видно, что слова мачехи задевают его за живое.
Игорю понравилось на новом месте.
Хоть терем княжеский в Новгороде-Северском был не каменный, как в Чернигове, а деревянный, зато терем этот возвышался на высоченной горе, как и весь детинец[9 - Детинец – внутреннее укрепление в древнерусском городе, кремль.]. Сложенные из дубовых брёвен стены и башни детинца потемнели от времени, местами покрылись мхом, но выглядели внушительно и неприступно. Внизу, под обрывом несла свои воды широкая привольная Десна.
Город подковой охватывал княжеский детинец, утопая в яблоневых садах.
Городские кварталы также были обнесены валами и стенами. С западной стороны валы возвышались над речкой Деснянкой, впадающей в Десну. С востока крутизна валов дополнялась высоким берегом Десны, болотистая пойма которой затрудняла подходы к городу с этой стороны. С юга открывалась обширная равнина, там для защиты города был вырыт глубокий ров, по дну которого бежал ручей, приток Деснянки.
В Новгороде-Северском не было ни одного каменного храма.
Поэтому Олег первым делом заложил каменную церковь близ восточного склона детинца, посвятив её святому Михаилу, имя которого он получил при крещении[10 - Помимо славянского имени все князья на Руси имели второе имя, взятое при крещении из церковных святцев.].
Наступившая зима задержала строительство, но едва сошёл снег и зацвела верба, работы вновь продолжились.
Олег сам наблюдал за всем, вникая в любые мелочи и подолгу беседуя с главным зодчим Путятой. Ему хотелось, чтобы храм превзошёл красотой Спасский собор в Чернигове. Или, во всяком случае, получился нисколько не хуже.
Путята, понимавший, чего добивается молодой князь, как-то сказал ему:
– Стены и купола я возведу не хуже, чем у черниговского Спаса, княже. Однако внутренним убранством твой храм всё же уступит тамошнему, ибо нету у нас в Новгороде таких богомазов[11 - Богомаз – иконописец.] и левкасчиков[12 - Левкасчик – шпаклёвщик у иконописцев, готовивший особую шпаклёвку (левкас) для подготовки иконных досок или стен храма под краску и позолоту.], каковые имеются в Киеве и Чернигове.
– Стало быть, друг Путята, придётся тебе поехать за ними в Киев, – сказал Олег.
Честолюбивое стремление Олега понравилось Манефе, которая видела, что возводимая Олегом церковь на удивление красива. На её белые стены с узкими окнами и неглубокими нишами, на строящиеся купола приходило поглядеть множество народа со всей округи. Церковь была ещё не готова, а горожане уже гордились ею. И даже переименовали ближайшую к ней улицу в Михайловскую.
В помощь зодчему Путяте Манефа дала своего верного боярина Георгия, сказав при этом Олегу:
– Где твой зодчий не справится словом, там подсобит ему мой боярин золотой мошной.
Отбыли Путята и Георгий в Киев и задержались там на целый месяц.
Долгие ожидания Олега и Манефы окупились сторицей: славных мастеров-богомазов сыскали в Киеве Георгий и Путята. Вдобавок купили они две большие иконы с ликом Богородицы и святого Михаила Архангела. Привезли кучу новостей для любопытной Олеговой мачехи, а для её старшего сыночка – весточку от Вышеслава.
Георгий сам подозвал к себе Игоря и протянул ему соболью шапку с хитрой улыбкой:
– Подарок тебе, княжич. Токмо перед тем, как примерить обновку, загляни внутрь.
Игорь заглянул в шапку и увидел скатанный в трубочку лоскуток бересты.
– Записка? – удивился княжич. – От кого?
– А ты прочти, – всё так же улыбаясь, сказал Георгий.
Игорь развернул бересту и узнал почерк Вышеслава.
«Есть лишь одно благо – знание, есть лишь одно зло – невежество!» – было в записке. И подпись: «Вышеслав, сын Бренкович».
Игорь улыбнулся: не забыл его Вышеслав!
– Как он там, в Киеве?
– Живёт дружок твой на подворье Андреевского монастыря, – рассказывал сивоусый Георгий. – Живёт – не тужит! В любимцах ходит у тамошнего игумена. По-гречески молвит Вышеслав, как по-русски, знает и латынь, и немецкий. Толстенные книги читает и молитвы наизусть заучивает. Тоскует по дому, конечно, но возвращаться покуда не собирается.
– Вышеслав всегда до знаний жаден был, – промолвил со вздохом воевода Бренк, который тоже пришёл в княжеский терем узнать о своём сыне.
– Вот выучится сын твой, примет схиму[13 - Схима – постриг в монахи.], и поставим мы его настоятелем нашего Михайловского храма, – радостно заявил Бренку Георгий.
– Я запретил ему рясу надевать, – хмуро признался воевода, – чернецов у нас в роду нет и не надо!
– Верно молвишь, Бренк, – вставила Манефа. – Сыну твоему впору думным боярином быть при сыне моём Игоре, когда он князем станет. Ибо сильной руке светлая голова нужна.
Молвила такое княгиня потому, что Игорь уже в четырнадцать лет отличался большой телесной крепостью и силой рук. Как погребли отца его, так и забросил Игорь ученье книжное и всерьёз взялся за другую науку – воинскую. Наставниками его были Олеговы дружинники и тот же Бренк.
Десятилетний Всеволод не отставал от старшего брата, с коня не слезал и с луком не расставался, благо инок Варсонофий не последовал за своими воспитанниками, решил доживать свой век в Чернигове…
Однажды к Олегу прибыли послы от мазовецкого князя Жигмонда. Сватали за Игоря младшую дочь своего властелина. У черниговских Ольговичей были давние связи с польскими и мазовецкими князьями. Однако на этот раз Олег отказал мазовшанам, известив послов, что Игорь уже помолвлен с дочерью галицкого князя Ярослава Осмомысла.
Для Игоря это оказалось открытием.
При первом же удобном случае Игорь пожелал узнать у Олега, когда это покойный отец успел сосватать за него Осмомыслову дочку.
– Как помер в Киеве Юрий Долгорукий, давний его друг и союзник, так отец наш и пошёл на сближение с Галицким Ярославом, – поведал брату Олег. – Тебе в ту пору было всего-то семь годков. А Ефросинье и вовсе четыре года.
– Какая из себя эта Ефросинья? – поинтересовался Игорь. – Ты её видел?
– Как же я её увижу, – пожал плечами Олег, – я и в Галиче-то ни разу не был. Ничего, братец, придёт срок, подрастёт твоя невеста, привезут её к тебе с богатым приданым. Вот тогда и разглядишь Ефросинью как следует.
– А коль она мне не понравится? – встрепенулся Игорь.
– И такое может быть, – спокойно промолвил Олег, – но идти с Ефросиньей под венец тебе всё равно придётся, братец. У нашего отца уговор был с галицким князем, а уговор дороже денег. И я в своё время без любви женился на дочери Юрия Долгорукого, тощей да крикливой. Хорошо, прибрал её Господь до срока, а то бы намучился я с такой женой! И теперешняя моя супруга тоже без моего ведома была мне сосватана. Такова жизнь, братец. – Олег похлопал Игоря по плечу. – Запомни, для князя важна не краса жены, но выгодное родство.
– А Ярослав Осмомысл выгодный родственник? – спросил Игорь.
– Ещё какой выгодный! – воскликнул Олег. – С таким тестем тебе сам чёрт не страшен! У князя галицкого войска видимо-невидимо! И казна его ломится от злата! Все иноземные государи с ним считаются.
У Игоря загорелись глаза, но он тут же выразил опасение:
– Не передумает ли князь Ярослав отдать за меня свою дочь, ведь батюшка наш помер…
Добродушное лицо Олега стало серьёзным.
– Не сомневайся, братец. Ольговичи нужны Ярославу, ибо он заинтересован, чтобы Киев был у нас, а не у Мономашичей. И владений у Ольговичей больше, чем у прочих русских князей.
– У кого же ныне Киев? – опять спросил Игорь. – У Мономашичей?
– У них покуда, – ответил Олег. – На киевском столе ныне тесть мой сидит Ростислав Мстиславич. Отец его Мстислав Великий, сын Владимира Мономаха, вот так Русь держал! – Олег сжал кулак и потряс им. – Тесть мой по старшинству в Киеве княжит, но никак не из-за доблести своей. Того и гляди, сгонят его оттуда родные племянники, кои все воинственностью славятся, особенно Мстислав Изяславич. Этот ещё покажет себя, помяни моё слово!
Игорь запомнил слова брата.
Глава третья. Агафья
Игорю было пятнадцать лет, когда Агафья, жена Олега, родила сына, названного Святославом. Так у Игоря появился племянник, а сам он в столь юные годы стал вдруг дядей.
Летними вечерами на берегу речки Деснянки парни и девицы водили хороводы, прыгали через костёр, играли в догонялки. В основном это были посадские и молодёжь из ближних сёл, но иногда бывали на тех игрищах и боярские сыновья. Не отказывал себе в удовольствии порезвиться на лужке у костра и Игорь, благо ни мать, ни старший брат не запрещали ему этого.
Среди деревенских парней выделялся силой и статью Омеля, сын кузнеца. Был он на два года старше Игоря и при первом же случае попытался показать княжичу своё превосходство. Во время догонялок Омеля ловко сделал Игорю подножку, и тот с разбега шлёпнулся на траву под звонкий девичий смех.
– Глядите-ка! Княжич-то, никак, во хмелю! – загоготал Омеля. – Ноги не держат. Га-га-га!
Дружки Омели захохотали.
Игорь поднялся и отряхнул порты. Затем с мрачным лицом двинулся на Омелю.
Его постарался удержать сын Георгия, Вышата:
– Остерегись, друже. У Омели удар пудовый![14 - Пуд – мера веса на Руси: 16 кг.]
– Не мешай, – бросил ему Игорь.
Посадские зашушукались, столпились позади Игоря, видя, что назревает драка. И не с кем-нибудь – с Омелей!
Деревенские собрались подле Омели, который старательно делал вид, что не замечает Игоря, направлявшегося к нему.
Девчата, увидев, что творится неладное, притихли, разбившись на кучки. Круг на поляне распался, игра прекратилась.
Игорь остановился перед Омелей, который был выше его почти на две головы. В княжиче не было заметно ни робости, ни показного бесстрашия.
– Ого! – ухмыльнулся Омеля. – Какой грозный! Я весь дрожу.
Омеля изобразил дрожь в коленях под хохот своих дружков.
Игорь что-то негромко промолвил, с презрением глядя на Омелю.
– Чего ты там лопочешь, птенчик? – с усмешкой спросил Омеля, наклоняясь к Игорю.
В этот миг кулак княжича врезался в мясистый нос Омели.
Верзила присел от неожиданности и тут же получил ещё два удара в живот.
Омеля взревел и бросился на княжича, но его большие кулаки не достигали цели. Игорь мастерски уворачивался и в то же время наносил Омеле удар за ударом. Скоро у сына кузнеца был разбит не только нос, но и губа. А под глазом вскочил большой синяк.
Один раз Омеля всё же достал Игоря и сбил его с ног, но княжич ловко оттолкнулся спиной от земли и вновь оказался на ногах. Такой прыти от княжеского сына Омеля явно не ожидал.
Тогда он решил сграбастать Игоря в охапку и придавить к земле всей своей тяжестью либо слегка придушить. Вытянув руки, Омеля устремился на своего обидчика с лицом, перекошенным от злобы. Ему непременно нужно одолеть княжича, такого хлипкого и маленького по сравнению с ним!
Игорь и не думал убегать, видя, что его противник на его ловкость отвечает грубой силой. Он сам кинулся навстречу Омеле, и тот вдруг перелетел через него, распластавшись на примятой траве. Омеля, вскочив, снова ринулся на княжича и даже схватил того за рубаху, но опять почему-то не удержался на ногах и шмякнулся на спину.
Тогда Омеля перешёл к подлым приёмам и схватил Игоря за волосы.
Игорь, не растерявшись, ударил Омелю коленом в пах. Омеля скорчился. Игорь опять же коленом поддел его в челюсть. Омеля упал навзничь и затих.
Деревенские парни притихли. Онемевшие от увиденного стояли посадские.
Могучий Омеля лежал не двигаясь.
А его победитель неторопливой походкой удалялся в сторону городского вала.
– Ай да княжич! – раздался восхищённый девичий голос. – Уделал-таки Омелю!
– И поделом ему! – заметила другая девица. – Не будет задираться!
Игорь устало шагал по тропинке вдоль речки.
Его догнал Вышата.
– Ну и молодец же ты! – восхищённо вымолвил он. – Самого Омелю не испугался!
– «Самого Омелю»… – передразнил Игорь. – Что он, сын Божий, что ли?
– Нет, конечно, – проговорил Вышата, – но силища-то у него немереная. Он же подковы гнёт!
– Пусть себе гнёт, – хмуро сказал Игорь и сплюнул себе под ноги, – а ныне я его согнул, как подкову.
Покуда двое друзей добрались до ворот детинца, уже совсем стемнело. Стоявшие на страже гридни[15 - Гридень – младший дружинник.] окликнули их, но, узнав, пропустили.
Расставшись с Вышатой у ворот его дома, дальше Игорь пошёл один.
В сенях княжеского терема Игорь столкнулся с Агафьей, которая отдавала распоряжения ключнице. Увидев его в разорванной рубахе, со ссадиной на подбородке, Агафья отпустила ключницу и взяла Игоря за руку.
– Подрался? – спросила она с той мягкостью в голосе, какая была присуща только ей.
Игорь молча кивнул.
– К матушке сейчас не ходи – разговор у неё неприятный с Олегом. Хочет она тебя князем посадить в городке Вщиже, там намедни князь помер. Но для этого нужно поперёк воли черниговского князя пойти, а Олег не решается. Сам ведь знаешь, какой нерешительный у тебя старший брат.
Агафья привела Игоря на ту половину терема, где жила она с Олегом. Пока Игорь умывался и менял рубаху, Агафья зажгла светильник в просторной горенке и накрыла на стол.
При виде кушаний Игорь сразу почувствовал, как он проголодался, и с аппетитом набросился на еду. В голове вертелась неотвязная мысль: быть ли ему князем во Вщиже или нет? Пусть удел невелик, зато у него будет своя дружина и он сможет на равных участвовать в походах вместе с прочими князьями, а то и с самим великим киевским князем!
Агафья подливала Игорю молоко в кружку, подкладывала ему пирожки, а сама непрестанно о чём-то говорила, суетясь вокруг стола. Было ей всего двадцать лет, но выглядела она гораздо моложе, потому-то Игорь иногда держался с Агафьей на равных и позволял себе те вольности, какими привык баловаться с деревенскими девицами.
Насытившись, Игорь встал из-за стола и вдруг игриво обнял Агафью. Та ойкнула и оттолкнула Игоря, но было видно, что ей приятно его внимание.
– Покажи-ка свою ссадину, – сказала Агафья, видя, что Игорь собрался уходить.
Она подвела Игоря поближе к свету и приподняла его голову за подбородок.
Серо-зелёные глаза Агафьи, такие близкие, озарённые пламенем масляного светильника, вдруг показались Игорю столь красивыми, в них светилась такая забота, что он не удержался и неумело поцеловал Агафью в уста.
Она слегка отстранилась. В её глазах появилось удивление и одновременно что-то такое, отчего у юного княжича вспыхнули уши. Агафья не осуждала его, наоборот, – поощряла. Об этом красноречиво говорил её взгляд!
У Игоря бешено застучало сердце, когда он осторожно привлёк молодую женщину к себе и прижался губами к её устам. Агафья не сопротивлялась. Ощутив упругую женскую грудь и покорные мягкие плечи, Игорь испытал столь сильное вожделение к жене брата, что даже испугался.
Агафья, видимо, почувствовала то же самое, поскольку прошептала:
– Послезавтра Олег уедет в Путивль и мы сможем встретиться.
Игорь стоял с пылающими щеками, пожирая глазами Агафью.
– А как… а где мы встретимся? – запинаясь от волнения, спросил он.
– У меня в опочивальне, – быстро ответила Агафья, – я спущу тебе верёвку из окна. А теперь ступай! Ненароком Олег войдёт сюда, сразу обо всём догадается.
Пошатываясь, как пьяный, Игорь добрался до своей светёлки и, не раздеваясь, бухнулся на постель. Он по-прежнему пребывал в плену у тех ощущений, которые нахлынули на него после долгого поцелуя с Агафьей.
Властолюбивой Манефе не удалось убедить Олега проявить упорство, дабы добыть удельный стол для Игоря.
Утром за столом в трапезной княгиня раздражённо выговаривала пасынку всё, что о нём думает. Присутствовавшие при этом Игорь и Агафья старались не поднимать глаз, уткнувшись в тарелки.
Вошедшая в трапезную ключница спросила:
– Там кабальные смерды пришли. Куда их отправить недоимки отрабатывать?
Вопрос предназначался скорее Манефе, поскольку ключница была бывшая её служанка и пользовалась исключительной милостью княгини. Но Олег, видимо, решивший, что обращаются именно к нему, недовольно бросил через плечо:
– На покос отправь! Всех!
Ключница задержалась на пороге, выжидательно глядя на Манефу.
– Гони тех смердов на конюшню, Пелагея, – подала голос княгиня. – Пусть кровлю починят. Там и другой работы много, а покос подождёт.
Олег сверкнул очами на мачеху:
– Иль не хозяин я в тереме своём?
– Хозяин тот, кто берёт, – сказала в ответ Манефа, – а ты покуда перебиваешься милостями Святослава Всеволодовича. Вот прогонит он тебя из Новгорода-Северского, что тогда запоёшь?
Олег в сердцах швырнул ложку на стол.
– Ну, не уступит Святослав Всеволодович этот распроклятый Вщиж Игорю в обход своих родных племянников! – промолвил он, возвращаясь к вчерашнему неприятному разговору. – Что мне теперь, войной на него идти? Да и молод ещё Игорь для стола княжеского.
– Дело не в Игоревой младости, Олег, а в твоей робости, – вставила Манефа.
По её знаку ключница Пелагея скрылась за дверью.
Олег поставил локти на стол и упёрся лбом в сцепленные кисти рук, не сдержав при этом шумный раздражённый вздох.
Агафья поднялась из-за стола.
– Куда ты? – взглянула на неё Манефа.
– Насытилась я, матушка, – робко промолвила Агафья.
– А как же твой любимый брусничный кисель?
– Неможется что-то мне, – добавила Агафья, опуская глаза.
– Ладно, ступай, – сказала княгиня. И вновь повернулась к Олегу: – Коль сам не можешь сладить с черниговским князем, тестю пожалуйся, ведь он у тебя высоко сидит. Неужто Ростислав Мстиславич не поможет мужу любимой дочери?
– Тебе бы токмо всех перессорить! – буркнул Олег.
И тоже покинул трапезную.
– А тебе бы токмо в подручных ходить! – бросила вслед пасынку Манефа.
Как показалось Игорю, Олег с большой охотой покидал Новгород-Северский. Постоянные размолвки с мачехой опостылели ему, и, как видно, он надеялся отдохнуть от неё в Путивле.
Во время воскресной службы в храме Агафья успела шепнуть Игорю: «В полночь жду!» При этом она так глянула на юношу, что у того аж сердце зашлось в сладостном предвкушении этого тайного свидания. До окончания обедни Игорь был сам не свой.
И день ему показался дольше обычного, и купание коней в Десне не таким занимательным, как прежде.
Перед ужином Игорь подстерёг Агафью на полутёмной теремной лестнице, ведущей на верхний этаж, чтобы спросить: «Так будешь ждать нынче ночью?»
Агафья ответила утвердительно, позволив Игорю приобнять себя.
После ужина Игорь, не раздеваясь, улёгся в постель и накрылся одеялом на тот случай, если приставленный к нему дядька, бывший отцовский дружинник, внезапно заглянет к нему в спаленку.
Притворившись спящим, Игорь не заметил, как уснул на самом деле.
Пробудился он от толчка. Поднял голову и чуть не вскрикнул от страха, увидев в темноте белую фигуру, склонившуюся над ним.
– Что же ты спишь, младень, – прошелестел недовольный голосок Агафьи, – а я тебя жду не дождусь!
Игорь вскочил с ложа, как ошпаренный.
– Сморило меня… – оправдываясь, пробормотал он.
Агафья зажала ему рот.
– Молчи! – прошептала она и потянула Игоря за собой.
Рука об руку они пробрались по тёмному спящему терему с первого этажа на второй, прокрались мимо спящих служанок, прикорнувших возле колыбели с маленьким Святославом, проскользнули в ложницу[16 - Ложница – спальня.] Агафьи и заперли за собой дверь.
Игорь застыл столбом, оглушённый тишиной и гулкими ударами собственного сердца. Он словно забыл, зачем пришёл сюда.
Агафья же проворно избавилась от одежд и толкнула Игоря в плечо:
– Ну, чего ты? Раздевайся!
Стаскивая с себя порты и рубаху, Игорь не мог оторвать взор от нагого женского силуэта, видневшегося на фоне решётчатого окна. Лунный свет озарял это окно неким призрачным блеском.
– Ежели вдруг заплачет Святослав, сразу лезь под кровать, – предупредила Игоря Агафья, уже лёжа с ним на мягкой перине.
Лаская руками гибкое тело Агафьи, Игорь неожиданно вспомнил про христианские заповеди. Одна из этих заповедей голосом инока Варсонофия назойливо зазвучала у него в ушах: «Не прелюбодействуй, отрок! Не прелюбодействуй!..»
Но Агафья нетерпеливо тянула Игоря на себя, широко раздвинув ноги. Её молодое крепкое тело так соблазнительно белело в темноте, что Игорь, отбросив колебания, повёл себя как настоящий мужчина, мысленно отвечая Варсонофию: «Уж коли сам епископ крестное целование нарушает, то что остаётся делать нам, грешным…»
Глава четвёртая. Ольговичи и Давыдовичи
На освящение каменной Михайловской церкви прибыл из Чернигова епископ Антоний.
Снег только сошёл, и на фоне влажной, раскисшей от апрельской оттепели земли особенно бросались в глаза шубы и однорядки[17 - Однорядка – верхняя мужская однобортная одежда.] боярской знати. Миткаль[18 - Миткаль – хлопчатобумажная ткань.] и алтабас[19 - Алтабас – вид парчовой ткани, то есть тяжёлая шёлковая ткань с узором. У алтабаса этот узор был из золотой или серебряной нити.] ярких цветов, ворсистая парча, переливающаяся на солнце, лисьи и собольи воротники, шапки с опушкой из меха куницы – такова была толпа, собравшаяся на площадке перед храмом среди груд битого камня и прочего мусора.
Строители ещё разбирали леса у северной стены храма, и не везде было закончено внутреннее убранство.
Однако Олег хотел, чтоб непременно к Пасхе главный храм Новгорода-Северского смог принять прихожан. Поэтому под пение дьяков разодетые в ризы и камилавки[20 - Камилавка – высокий бархатный головной убор у православных священников.] высшие причетники Черниговской епископии вносили внутрь храма иконы, помахивая кадилами с благовонным дымом.
Простые горожане, оттеснённые дружинниками к ближним улицам, с благоговением наблюдали за торжественным шествием священников. Люди осеняли себя крестным знамением, вытягивали шеи, стараясь увидеть самого епископа.
Среди бояр находилась и княгиня Манефа с сыновьями Игорем и Всеволодом. Тут же стоял Олег с супругой.
Три года минуло с той поры, как благодаря измене епископа Антония была вынуждена покинуть Чернигов гордая Манефа. Не простила Манефа Антонию подлого его поступка и поклялась в душе отомстить ему. Кабы ведал Антоний, как далеко может пойти в своей мести к нему вдова Святослава Ольговича, то не поехал бы в Новгород-Северский и по приказу самого митрополита. Но не дано человеку заглянуть в умы себе подобных, как не дано предугадать свой смертный час.
Совершив службу в новой церкви, епископ Антоний не вернулся сразу же в Чернигов, но почтил князя Олега своим присутствием на роскошном пиру, данном в честь Светлого Христова Воскресения. Надо признать, до изысканных разносолов грек Антоний был дюже охоч.
Средь шумного застолья никто не обратил внимания на ключницу Пелагею, которая наравне со служанками княгини прислуживала гостям. Особенно старательно румяная Пелагея обхаживала самого епископа. С улыбкой подливала ему хмельного мёда, подносила икру, сало, печёную буженину, благо Великий пост закончился и можно было разговляться, чем душа пожелает.
Весело справляли Пасху в ту весну в Новгороде-Северском.
По окончании праздника произошли события странные и непонятные.
Вернувшийся в Чернигов епископ Антоний вдруг расхворался и умер. Ещё не отпели Черниговского архипастыря, как в Новгород-Северский примчался гонец от Святослава Всеволодовича с повелением Манефе не мешкая прибыть в Чернигов.
– Не могу я в такую распутицу ехать, – ответила Манефа гонцу. – Так и передай своему князю.
– Дело у него к тебе важное, княгиня, – молвил гонец.
– А коль так, пусть сам ко мне приедет, – отрезала Манефа. – Ясли за конём не ходят!
Присутствовавший при этом Игорь с невольным восхищением глядел на мать. Как смело она держится, как горделиво отвечает!
После такого ответа Святослав Всеволодович не заставил себя ждать. Прибыл в Новгород-Северский усталый и злой. С Олегом разговаривать не стал, сразу потребовал:
– К матушке своей веди. С ней мне надо переведаться!
Манефа встретила Святослава Всеволодовича, сидя в кресле с подлокотниками.
На ней было длинное до пят платье из фиолетовой камки[21 - Камка – шёлковая цветная ткань с рисунком.], расшитое узорами на плечах и рукавах. Голову покрывала белая накидка, скреплённая на лбу серебряным обручем. Для своих тридцати пяти лет княгиня выглядела очень молодо.
Черниговский князь, вступив в светлицу, чуть поклонился и произнёс:
– Желаю здравствовать тебе, Манефа Изяславна!
– И тебе доброго здоровья, Святослав Всеволодович, – промолвила Манефа. – С чем приехал?
Святослав прошёлся по светлице, оглядев быстрым взором развешанное по стенам оружие. Долго он княжил здесь, и всё ему в этом тереме было знакомо, но при нём на женской половине мечи, топоры и щиты на стенах не висели. Супруга его ковры на стены вешала. Недаром говорят про Манефу, что у неё под женским обличьем мужская суть.
– В прошлую субботу помер епископ Антоний, – мрачно промолвил Святослав Всеволодович и взглянул на Манефу из-под нахмуренных бровей.
– Надо же, несчастье какое, – вздохнула княгиня, осенив себя крестным знамением. – Упокой, Господи, душу раба Твоего!
– Тебе не кажется странным, княгиня, что Антоний, ещё не старый человек и никогда не хворавший, вдруг взял да и помер? – спросил Святослав Всеволодович, не сводя с Манефы подозрительного взгляда. – И помер-то Антоний сразу по возвращении из Новгорода-Северского. С чего бы это?
– Не ко мне эти вопросы, княже, – спокойно выдерживая прямой взгляд Святослава, ответила Манефа. – Все мы под Богом ходим. Вот к Нему и обращайся. Да ты сядь, в ногах правды нет.
Черниговский князь придвинул стул поближе к креслу Манефы и сел, запахнув одну ногу полой плаща.
– Перед смертью Антоний пожелал со мной повидаться, – сказал Святослав. – Тебя покойный винил в своей смерти, Манефа. Признался мне Антоний перед кончиной своей, что отравила ты его зельем смертоносным во время пира пасхального.
Манефа усмехнулась краем губ:
– За одним столом с епископом много гостей сидело, и все они живы-здоровы, хотя с одних блюд с ним ели.
– Грех на душу берёшь, княгиня, – грозно промолвил Святослав Всеволодович. – По родству ты тётка мне, но по годам я тебя старше, а посему негоже тебе лгать мне в глаза. Супруга твоего покойного я почитал, как отца, и к тебе у меня сердце всегда лежало, свидетель Бог. Покайся, Манефа, иначе умерший Антоний чёрной тенью будет стоять меж нами.
– Не рядись в одежды исповедника, княже, – сказала Манефа. – Антоний перед смертью напраслину на меня возвёл, а ты ему поверил. Значит, таишь злобу против меня. Забыть не можешь, как не пускала я тебя в Чернигов.
– Бог тебе судья. – Святослав поднялся со стула. – Хочешь жить во грехе – изволь. Только помни, как бы грехи твои сынам искупать не пришлось.
– Буду помнить, княже, – отозвалась Манефа.
– Ну, прощай покуда. – Святослав поклонился.
– Что же ты? Неужто в обратный путь? – удивилась Манефа. – Погостевал бы денёк-другой.
– Не стану я у тебя гостевать, – отказался Святослав. – Не хочу, чтоб меня участь Антония постигла.
Святослав обжёг Манефу неприязненным взглядом и вышел из светлицы. Протопали за дверью его тяжёлые шаги и стихли. Вскоре черниговцы покинули Новгород-Северский.
К обеду Манефа вышла с ликующим лицом.
– Слыхали? Антоний-то отдал Богу душу! – обратилась княгиня к Олегу и Агафье. – Одним негодяем на земле стало меньше.
– Твоих рук дело? – мрачно спросил Олег, уловив торжествующие нотки в голосе мачехи.
– Это Господь покарал клятвопреступника. Не напрасны были мои молитвы.
– Из-за тебя двоюродные братья могут озлобиться на меня, – недовольно вставил Олег.
– Не забывай, Антоний ведь и тебя предал, – напомнила Олегу Манефа.
– Я не держал на него зла за это, ибо Антоний знал, что старшинство за Святославом Всеволодовичем. Всё равно Чернигов должен был ему достаться.
– Сердце у тебя из теста, Олег! – презрительно бросила Манефа.
– А у тебя сердце ядом пропитано! – выкрикнул Олег и выбежал из трапезной.
В дверях Олег столкнулся с Игорем и Всеволодом, которые шли на обед, кое-как отмыв руки от грязи. Сегодня дядька Любомир с раннего утра натаскивал их в умении биться на мечах.
– Куда это Олег побежал, матушка? – спросил юный Всеволод.
– Живот у него прихватило, сынок, – невозмутимо ответила княгиня. – Садитесь к столу, дети мои.
Игорь по глазам Агафьи догадался, что у матушки с Олегом опять вышла размолвка, но вида не подал.
За обедом Манефа вдруг разговорилась про своего отца Изяслава Давыдовича. Какой это был честолюбивый и храбрый князь, не чета её пасынку Олегу!
– Дед ваш Изяслав Давыдович все споры с дядьями и двоюродными братьями мечом решал, – рассказывала княгиня. – Ни в чьей воле он не ходил и под чужую дуду не плясал. Нрава он был дерзкого и недругов своих изничтожал, не выбирая средств. Я знаю, его не любили за это, попрекали коварством и излишней гордыней. Но отцу моему до суждений этих не было никакого дела, ибо он стремился к первенству не по родовому укладу, а по доблести своей. Отец мой не ждал милостей от старших князей, всегда действовал сам, исходя из своей выгоды. Потому-то и княжил мой отец сначала в Чернигове, оттеснив родню моего мужа, а потом – в Киеве, изгнав оттуда Мономашичей.
– Почто мой дед Изяслав враждовал с роднёй моего отца, ведь и он был Ольгович? – спросил Игорь, внимательно слушавший мать.
– Мой дед Давыд Святославич и твой прадед Олег Святославич были родные братья, – ответила сыну Манефа. – Чернигов достался сначала Олегу, а когда он умер, в Чернигове сел Давыд. По «Русской Правде»[22 - «Русская Правда» – свод законов, составленный при Ярославе Мудром.] стол княжеский передаётся не от отца к сыну, а от старшего брата к младшему, дабы правил род, а не отдельная семья. По смерти Давыда Святославича, всё по тому же закону, Чернигов должен был достаться Ярославу Святославичу, последнему из братьев.
Но к тому времени возмужали сыновья Олега Святославича, и старший из них, Всеволод Ольгович, изгнал дядю своего Ярослава в Муром. Тем самым Всеволод Ольгович нарушил старинное уложение, составленное ещё пращуром нашим Ярославом Мудрым. Ярослав Святославич обратился за помощью к киевскому князю Мстиславу Великому, сыну Владимира Мономаха.
Мстислав пошёл было войной на Всеволода Ольговича, чтобы восстановить порушенный им уклад и вернуть в Чернигов Ярослава Святославича. Но Всеволод Ольгович, отличавшийся изворотливостью, затеял переговоры с воеводами киевского князя: кого-то подкупил, кого-то ввёл в заблуждение, сказав, что дядя его Ярослав незаконнорождённый. А тут ещё митрополит вмешался и убедил Мстислава спор этот миром разрешить. Всеволоду Ольговичу тем легче было действовать себе на пользу, так как он был женат на дочери Мстислава. И тот в конце концов так и не обнажил меч на зятя своего.
Пришлось несчастному Ярославу Святославичу ехать обратно в Муром, потомки его и поныне княжат там.
Всеволод Ольгович, получив поблажку, осмелел. Когда умер его могучий тесть, Всеволод Ольгович ворвался в Киев с дружиной и прогнал Вячеслава, Мстиславова брата. Вячеслав мог бы отстоять стол киевский, ведь киевляне были за него, но он не захотел проливать кровь христианскую, потому и уступил Ольговичу. Что называется, пустил козла в огород! – Манефа сердито усмехнулась.
Игорь внимал матери, забыв про еду.
– Вот тогда-то Давыдовичи впервые столкнулись с Ольговичами, – продолжила княгиня. – Давыдовичи сказали: «Коль вы взяли себе Киев, отдайте нам Чернигов». Однако Ольговичи были не уверены, что долго удержат Киев, да и жадны они были до черниговских волостей, поэтому не пожелали делиться. Давыдовичи двинулись на Ольговичей войной и отняли у них черниговское княжение.
Всеволод Ольгович много зла сделал киевлянам за то, что они всегда стояли за Мономашичей и не поддерживали его, когда он воевал с Мономашичами, стараясь отнять у них Переяславль и Смоленск.
Когда умер Всеволод Ольгович, киевляне убили его брата Игоря, а другого брата – Святослава – прогнали. Святослав бежал в Чернигов к моему отцу Изяславу Давыдовичу. Тот сжалился над ним, дал ему Новгород-Северский и вдобавок ещё зятем своим сделал.
Умирая, отец завещал Чернигов моему мужу, поскольку братья отцовы умерли ещё раньше, а сыновей у него не было. Были токмо дочери. Из них я была самая любимая. – Манефа печально вздохнула. – По сути, отец мне Чернигов завещал. Супруг мой покойный крепко держал стол черниговский. И я бы удержала, кабы не слабоволие Олега!
– Матушка, когда же дед мой Изяслав в Киеве княжил? – спросил Игорь.
– После смерти Всеволода Ольговича в Киеве сел сын Мстислава Великого, тоже Изяслав, – сказала Манефа. – Этот Изяслав долго воевал с дядей своим Юрием Долгоруким из-за Киева. Изяслав Мстиславич постоянно одолевал Юрия, но внезапно разболелся и умер. Стол киевский занял брат его Ростислав Мстиславич.
– Это тятенька мой, – вставила Агафья, внимательно слушавшая Манефу.
Игорь взглянул на Агафью, затем перевёл взгляд на мать, которая продолжала рассказывать:
– Этого-то Ростислава, отца Агафьи, и прогнал из Киева мой отец, вокняжившись там первый раз. Однако он недолго просидел на столе киевском. Из Залесской Руси пришёл Юрий Долгорукий с сильными полками, и мой отец был вынужден уступить Киев ему. Но и Юрий пробыл великим князем меньше года. После его смерти мой отец вторично сел в Киеве.
Ростислав Мстиславич, соединившись с племянниками, затеял рать с моим отцом и отнял у него киевский стол. Отец призвал на подмогу половцев и наверняка утвердился бы в Киеве надолго, кабы не пал в сражении.
Манефа замолчала.
– Зачем же дед мой поганых-то призвал? – недовольно заметил Игорь. – Разве это гоже?
Манефа посмотрела на сына серьёзными глазами.
– Дед твой не просто половцев на помощь позвал, но своих родственников, – промолвила она. – Женат он был на половчанке. Что ты глядишь на меня удивлёнными глазами, сынок? И отец твой первым браком на половчанке был женат. И у Юрия Долгорукого жена была половчанка. Это стало в обычае у русских князей – на ханских дочерях жениться.
После всего услышанного Игорь пребывал в лёгкой растерянности.
Он-то думал, что Ольговичи только с Мономашичами враждуют, а у них, оказывается, и со своими родственниками Давыдовичами свары были, и какие свары! Из Давыдовичей никого уже не осталось по мужской линии, последний из них умер во Вщиже в прошлом году. А вот были бы у Изяслава Давыдовича, Игорева деда, сыновья столь же ратные по духу, как их родитель, то владели бы они сейчас не только Черниговом, но и Киевом!
Взять хотя бы мать Игореву. По твёрдости духа она никакому мужчине не уступит. Не раз Игорь слышал сожаление из материнских уст, что не дал ей Бог мужчиной родиться. Мол, приходится ей из своего женского сарафана взирать на мужскую немощь и скудоумие!
Дедом своим Изяславом Давыдовичем Игорь невольно восхищался после рассказа матери. И впрямь, рассуждал Игорь наедине с самим собой, лучше пренебречь старинным обычаем и доблестью добыть себе высокий стол княжеский, чем ждать милостей от дядей своих.
Вечером перед сном Игорь достал из ларца берестяную грамотку, привезённую ему зимой из Киева воеводой Бренком. То было очередное послание Вышеслава к своему другу.
Развернув берестяной лоскут, Игорь ещё раз прочитал изречение некоего Вергилия[23 - Вергилий Публий Марон (70–19 гг. до н. э.), великий поэт золотого века римской поэзии, автор «Буколик» (пастушеских стихов) и «Георгик» (земледельческих стихов), принёсших ему громкую славу ещё при жизни. Главное произведение Вергилия «Энеида» увидело свет лишь после его смерти.], приведённое Вышеславом в конце письма: «Счастье помогает смелым».
«Верно подметил этот Вергилий, – подумал Игорь, – и пример моего деда Изяслава Давыдовича тому подтверждение».
Глава пятая. Ефросинья
Продолжая тайно встречаться с Агафьей, Игорь и не заметил, как влюбился в неё столь сильно, что это порой пугало его пылкую любовницу. Агафья трепетала при мысли, что будет, если мать Игоря или Олег поймают один из тех взглядов, какими Игорь иной раз пожирает её, либо углядят излишне смелое прикосновение к ней его руки.
Агафья сама страдала, деля ложе с нелюбимым мужем. Сердце её тянулось к Игорю, который в свои семнадцать лет нисколько не уступал Олегу ни ростом, ни статью. Страдания Агафьи усугублялись ещё и тем, что неминуемо приближалась та пора, когда Игорь должен был пойти под венец с юной дочерью Ярослава Осмомысла. Уже приезжали из Галича доверенные бояре отца Ефросиньи, подтвердившие готовность галицкого князя выдать дочь за Игоря.
В тот год скончался великий князь Ростислав Мстиславич по пути из Новгорода в Киев. В Южной Руси назревала новая распря из-за того, кому сидеть на столе киевском, а значит, и старшинство держать. Сыновья почившего в бозе Ростислава стояли за дядю своего Владимира, последнего из сыновей Мстислава Великого. Киевляне желали видеть на столе киевском Мстислава Изяславича, двоюродного брата Ростиславичей, памятуя об отце его храбром Изяславе, сопернике Юрия Долгорукого.
Ольговичи собирались выторговать Киев себе: чем их род хуже Мономашичей? Последние и так столы держат в Переяславле, Владимире, Смоленске и в Залесской Руси.
Уезжая на похороны тестя в Киев, Олег при прощании сказал воеводам:
– Дружину держите наготове. Чаю, коль не столкуются мои двоюродные братья с Мономашичами, быть большой войне.
Вместе с Олегом отправился боярин Георгий, как советник его. А заодно и как соглядатай Манефы: уж она-то за всеми княжескими сварами следила зорко!
Отъезд Олега для двух влюблённых сердец стал как бальзам на рану. Благо Агафья в это лето жила в Ольжичах, княжеском сельце неподалёку от Новгорода-Северского. Игорь наведывался в Ольжичи каждый день, часто и ночевал там. Для отвода глаз Игорь ходил рыбачить с местными парнями на Чёрное озеро.
Вернувшийся из Киева Олег привёз утешительные вести: Мономашичи договорились с Ольговичами благодаря посредничеству Ярослава Осмомысла, сын которого был женат на Болеславе, дочери Святослава Всеволодовича. В Киеве сел племянник умершего Ростислава Мстиславича, Мстислав Изяславич, до этого княживший во Владимире-Волынском.
Дабы примирить меж собой всех князей, Мстислав Изяславич предложил пойти совместным походом на половцев, пройти всю Степь и разорить кочевья поганых!
Ростиславичи и родные братья Мстислава Изяславича живо откликнулись на этот призыв. Одобрил этот замысел и Ярослав Осмомысл. Согласился идти на поганых и Владимир, дядя Мстислава. Даже полоцкий князь, забыв на время свою неприязнь к Мономашичам, выразил готовность привести свою дружину в общерусское войско.
Пришлось и Ольговичам, дабы не выглядеть белыми воронами, согласиться с затеей нового киевского князя.
Поход назначили на середину июня, сбор полков – под Переяславлем.
Олег собрал новгородцев на вече, призывая всех охочих людей вступать в его пеший полк. Обещал князь горожанам, что без добычи домой никто не вернётся, поскольку не ждут половцы совместного удара всех русских князей и силы свои воедино собрать не успеют. Призыв князя возымел своё действие, более тысячи новгородцев пожелали идти с ним в поход, ещё столько же ратников собрали княжеские бирючи по окрестным сёлам.
В Олеговой дружине было четыреста конников. Все молодцы удалые, в сече умелые, под стать воеводе Бренку.
Игорь как ни упрашивал брата взять его с собой, тот ни в какую:
«Будешь вместо меня в Новгороде. На тебя удел свой оставляю!»
…Ранним июньским утром, когда туман клубится на низких пойменных лугах, Олегово войско покинуло Новгород-Северский.
Игорь ничем не мог заглушить своего расстройства. До каких же пор ему в недоростках ходить?! Как будто он меча в руках не держал и верхом ездить не умеет!
Послание Вышеслава, привезённое из Киева Олегом, тоже не прибавило Игорю хорошего настроения. Если до этого Игоря всё радовало, то теперь, едва пробежав глазами письмо друга, он недовольно отбросил его. Ему показалось, что Вышеслав не столько поучает его, сколько превозносит себя над ним. Особенно не понравилось Игорю изречение какого-то Сенеки[24 - Сенека Луций Анней (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), сын Сенеки Старшего, философстоик, драматург и ритор. Жил в Риме в эпоху Нерона. Покончил жизнь самоубийством.], приведённое Вышеславом: «Лучше изучить лишнее, чем ничего не изучить».
«Заучился Вышеслав в своём монастыре, – сердито думал Игорь, – умных мыслей нахватался из книг и мнит себя эдаким разумником. А я для него, стало быть, дурень дурнем!»
Не зная, как избавиться от грызущей печали, Игорь сел на коня и поскакал в Ольжичи.
Агафья встретила его жаркими объятиями и поцелуями.
– У тебя вся жизнь впереди, сокол мой. Ещё намахаешься мечом! Всех половцев князья наши всё равно не истребят, на твой век хватит.
Слова Агафьи странным образом успокоили Игоря.
И в самом деле, сколько походов ещё будет в его жизни! До каких вершин славы он сможет дойти, возглавляя войско, а не следуя в нём под началом старшего брата!
Глаза обожаемой женщины были столь неотразимы, так прекрасно было её нагое тело, что жажда ратных подвигов мигом сменилась в юноше совсем иными желаниями. Лёжа на сеновале после всех ласк и поцелуев, Игорь гладил пушистые растрёпанные волосы Агафьи, вглядываясь в черты её разрумянившегося лица. Игорь размышлял, сравнится ли красотой с Агафьей его наречённая невеста, которую он никогда не видел.
Агафья словно прочитала его мысли.
– Вот приедет из Галича твоя невеста, и забудешь ты меня, – тихо и грустно промолвила она, глядя в глаза Игорю.
– Тебя? – Игорь коснулся губами обнажённой груди своей возлюбленной. И проникновенно добавил: – Тебя я никогда не забуду!
…Победоносные дружины русских князей вернулись из степного раздолья в конце августа. С богатой добычей шли домой князья, притоптали они половецкие орды, дойдя до Дона. Тысячи голов скота гнали русичи, табуны степных лошадей, гурты овец… Скрипели колёсами полонённые кибитки, в которых сидели жёны и дети степняков. Много половецких воинов полегло в сечах с русичами, но ещё больше угодило в плен. Пленили князья и несколько ханов.
Олегово воинство потеряло в походе полторы сотни человек. Но знатная добыча, посмотреть на которую сбежался весь Новгород-Северский, делала потери не столь горькими.
Новгородцы с изумлением показывали пальцем на диковинных животных – верблюдов.
– Глядите-ка, кони с горбами и коровьими хвостами!
– Тьфу! Каких токмо тварей нет на белом свете!
Пленных половцев на торжище продавали в рабство.
Булгарские купцы платили по серебряной монете за мужчину, от двух до пяти монет – за молодую женщину. Красивые девушки ценились дороже, но их живо раскупали боярские жёны себе в услужение.
Малорослые степные кони, слабосильные для землепашества, были неходовым товаром, зато селяне охотно приобретали крупных половецких овец, коих дружинники Олега пригнали великое множество.
Немало и других диковин можно было увидеть в тот день на новгородском торгу: и восточные ковры изумительных расцветок, и пуховые женские шали, и серебряные тонкогорлые сосуды. Кто-то продавал изогнутую половецкую саблю с рукоятью в виде бегущего пардуса[25 - Пардус – гепард.], кто-то – половецкий кафтан, расшитый блестящими бляхами. За бесценок расходились кожаные сёдла, уздечки и стремена; тут и там мелькали бухарские кольчуги, лёгкие круглые щиты и ясские островерхие шлемы, снятые с убитых степняков. Было на что посмотреть и было что купить!
Во время пира в княжеском тереме Игорь, дрожа от восторга, слушал похвальбу подвыпивших Олеговых гридней:
– Сколь поганых мы порубили за Удаем-рекой, не сосчитать!
– А за речкой Орелью – и того больше!
– Покуда к Дону вышли, столь полону набрали, что еле тащились по степи, обременённые обозами. Токмо баб половецких с ребятишками было тысяч двадцать!
– А сколь на Дону поганых попленили, и ханов в том числе…
– Да не перечесть!
– И русских людей из неволи вызволили не одну тысячу.
– Запомнят поганые этот поход!
– Допрежь остерегутся на Русь ходить.
Воеводы и вместе с ними Олег восхищались киевским князем.
– В отца пошёл Мстислав Изяславич! – молвил Бренк. – Тот в рати тоже расторопен был. Коль садился врагу на загривок, то гнал его до полного изничтожения.
– Умелый воин Мстислав Изяславич, что и говорить, – соглашался с Бренком Георгий, – на хитрости военные горазд. Как он хана Иллелуку в ловушку заманил!
– Я его в сече видел, – вставил Олег. – Ох и страшен Мстислав в ближнем бою! Головы половецкие так и летели с плеч долой, а одного степняка Мстислав наполы рассёк мечом!
– Не приведи господь с таким витязем один на один сойтись! – заметил кто-то за столом. – Вы руки у Мстислава видели? Такими руками волков душить!
– Сказывают, лук у Мстислава столь тугой, что никому не под силу его натянуть, – добавил кто-то из бояр.
И снова наполняли чаши и братины[26 - Братина – большая заздравная чаша, которую наполняли хмельным напитком и пускали по кругу, чтобы из неё смогли отведать все пирующие.] хмельным мёдом, пили за успешный поход, за храброго князя Мстислава Изяславича. Долгие лета такому витязю!
…Как только задули осенние ветры, в хоромах Олега объявился гонец из Чернигова.
Сообщение гонца было коротким:
– Встречай невесту для брата Игоря.
Как выяснилось, посольство из Галича, передохнув в Чернигове, было уже на пути в Новгород-Северский.
Олег отправил навстречу галичанам отряд дружинников во главе с Георгием.
Игорь, узнав, что дочь Ярослава Осмомысла завтра будет в Новгороде-Северском, пришёл в смятение. Он знал, что день этот рано или поздно наступит, но всё произошло так неожиданно…
Старший брат ободряюще похлопал Игоря по плечу:
– Не робей, невесте твоей всего-то четырнадцать лет. Она небось робеет пуще твоего.
Но Игорю было стыдно взглянуть Олегу в глаза: если бы тот знал истинную причину его волнения! Не скорая женитьба пугала Игоря, а то, что Ефросинья может встать между ним и Агафьей.
У Игоря теплилась надежда, что, быть может, дочь галицкого князя блистает неземной красотой, тогда он сразу потеряет голову от любви к ней. И это новое чувство переборет в нём любовь к Агафье, очистит его от греховной связи.
Ночью, лёжа в постели, Игорь по-разному представлял свою встречу с Ефросиньей.
На деле вышло всё иначе.
Рано поутру Олег со своими ловчими отправился на охоту. Игорь увязался за ним.
В светлом осеннем лесу, роняющем жёлтые и бурые листья, далеко разносился вой охотничьих рогов и тяжёлый топот бегущих зубров.
Придесненские дубово-кленовые леса гигантской подковой охватывали подступающую к Новгороду-Северскому равнину. Весь правый берег реки Десны утопал в дремучих лесах. Густые дебри тянулись и по берегам реки Сновь, впадающей в Десну.
В Новгород-Северский охотники вернулись поздно вечером.
Игорь едва сбросил с плеч намокший плащ – на обратном пути охотников застал дождь, – как вошла мать с улыбкой на устах.
– Пойдём, сын мой, – сказала Манефа, поцеловав Игоря. – Я познакомлю тебя с твоей невестой.
– Разве галичане приехали? – удивился Игорь.
Он не увидел на теремном дворе ни лошадей, ни повозок, как бывало, если прибывали гости издалека.
– Слава Богу, приехали, – ответила Манефа. – До дождя успели. Идём же!
Видя хорошее настроение матери, Игорь приободрился: похоже, невеста ей приглянулась. Стало быть, недурна собой его суженая!
В покоях княгини витал незнакомый Игорю аромат греческих благовоний. Стояли большие сундуки с приданым.
Служанки Манефы убирали со стола остатки обильной трапезы.
Стоявшая у окна незнакомая девушка в длинном платье из розовой парчи обернулась, когда Манефа окликнула её по имени.
– Вот твой наречённый жених, – сказала княгиня, подтолкнув сына вперёд.
Игорь и Ефросинья застыли на месте, глядя друг на друга. Оба были смущены и хранили молчание.
При виде Ярославовой дочери Игорь почувствовал разочарование.
Перед ним стояла широкая в плечах и бёдрах высокая отроковица.
На вид Ефросинье смело можно было дать лет шестнадцать. Лицо её имело правильные черты, хотя и несколько крупные. У неё были большие, широко поставленные глаза, полные наивной простоты. Она была бледна, и эта бледность необычайно подходила к её красиво очерченным алым губам. Крупный прямой нос и густые брови заметно огрубляли девичий лик.
У Ефросиньи были тёмно-русые, слегка вьющиеся волосы, заплетённые в толстую длинную косу.
Игорь, познавший запретный плод, невольно задержал взгляд на девичьей груди, которой было явно тесно под платьем.
Агафья была гораздо милее и обворожительнее этой застенчивой нескладной девочки. И от этого в душе Игоря расползлось чувство какой-то безысходности, словно он потерял своё счастье навсегда.
– Что же вы как воды в рот набрали? – шутливо промолвила княгиня. – Вы теперь суженые перед Богом и людьми. – Манефа легонько толкнула Игоря: – Поцелуй же невесту свою, стоишь как медведь!
Игорь шагнул к Ефросинье и осторожно коснулся губами её нежной щеки.
Вместе с Ефросиньей приехал её брат Владимир, которому, как и Игорю, было семнадцать лет. При первой же встрече Игорь и Владимир почувствовали взаимную симпатию.
Владимир очень походил на сестру. У него был такой же крупный нос, густые низкие брови и широко поставленные глаза. Только у Ефросиньи очи были светло-карие, а у Владимира – серые.
Игорь показал гостю стены и башни детинца, белокаменную Михайловскую церковь, новгородский торг…
Владимир нисколько не задавался перед Игорем, когда, сравнивая увиденное, говорил, что у них в Галиче и стены выше, и торжище обширнее, и каменных храмов больше десятка.
– Недаром Галич соперник самого Киева, – сказал Игорь. – Куда до него Новгороду-Северскому! Отец твой – могучий князь! Он держит в страхе и венгров, и ляхов[27 - Ляхи – так русичи называли поляков.], и половцев…
Владимир вдруг помрачнел:
– Отец мой ныне охладел к ратным делам. Он увлечён наложницей своей, женщиной низкого происхождения. И тем позорит мою мать! Сказал я ему как-то в глаза слово нелестное, так он меня с глаз долой спровадил. Велел Ефросинью в пути охранять. Останешься, говорит, до самой свадьбы и проследишь, чтобы всё было по чести. Понимаешь теперь, отчего я тут? – с невесёлой усмешкой спросил Владимир.
Игорь кивнул…
Свадьбу Игоря и Ефросиньи сыграли в Покров день[28 - Праздник Покрова Пресвятой Богородицы.]. С этого дня и до первого снега на Руси было в обычае проводить свадебные торжества.
За шумным свадебным столом в княжеской гриднице[29 - Гридница – помещение в тереме, где князь пировал с дружиной.] было полно гостей. Тут были и старшие Олеговы дружинники с жёнами, и боярские сыновья, Игоревы ровесники, и приближённые княжеские люди: тиуны, огнищане, мечники[30 - Тиун – домоправитель у князя или боярина. Огнищанин – управляющий княжеским хозяйством. Мечник – воин.]… Приехал из Сновска Ярослав Всеволодович, родной брат черниговского князя. Из Смоленска приехала Премислава, родная сестра Олега. Премислава была замужем за смоленским князем Романом Ростиславичем. Тот, в свою очередь, доводился родным братом Агафье, жене Олега.
Княгиня Манефа восседала на почётном месте среди самых именитых гостей. Сегодня она была улыбчива и приветлива со всеми. С таким тестем, как Ярослав Осмомысл, её любимый Игорь непременно станет властителем, с которым будут считаться другие князья, если, конечно, он не унаследует нрав старшего брата.
«Не унаследует, – думала счастливая Манефа. – Я не допущу этого!»
Среди шумного веселья лишь двоим в гриднице было невесело: Игорю и Агафье.
Сидевший во главе стола Игорь не всегда слышал, что говорит ему робким голоском сидевшая рядом Ефросинья. Игорь часто ловил на себе печальный взгляд Агафьи, почти незаметной среди боярских жён, и отвечал ей таким же обречённо-печальным взором. Нелегко в семнадцать лет таить в себе печаль-кручину, да ещё при этом улыбаться. Игорь опрокидывал в рот одну полную чашу за другой. Хмель ударял ему в голову, навевая странное безразличие и желание горланить во весь голос срамные песни, какие распевают скоморохи.
В опочивальню жениха притащили совсем пьянёшенького. Челядинцы уложили Игоря на ложе, не снимая с него ни заляпанной мёдом атласной рубахи, ни сафьяновых сапог. И удалились, притворив за собой дверь.
Ефросинью, смущённую таким поведением Игоря, Манефа привела в свою спальню, помогла ей раздеться и уложила спать на своей кровати. Перед тем как уйти, княгиня по-матерински утешила свою юную невестку.
– Младень взрослым желает казаться, вот и напился без меры, – улыбаясь, молвила Манефа. – Игорь небось полагает, что коль мечом неплохо владеет, так и в питье хмельном никому не уступит. Ничего, проспится, поймёт, что и в таком деле сноровка нужна.
Княгиня с искренней лаской погладила Ефросинью по волосам и запечатлела у неё на устах столь нежный поцелуй, что юная невеста вскоре забылась сном, счастливая и умиротворённая.
Пиршество продолжалось до глубокой ночи уже без жениха и невесты.
Затем гости стали расходиться. Опьяневших сверх всякой меры челядь укладывала на полатях, примыкавших к гриднице.
Ярослав Всеволодович, спровадив супругу почивать, сам засиделся при свечах с Манефой в небольшой светёлке на женской половине терема.
В свои двадцать девять лет Ярослав Всеволодович более интересовался женщинами, нежели ратными делами или сменой княжеских столов в родовом древе Рюриковичей. Излишним честолюбием он не страдал. Да и не мог он перескочить через голову своего старшего брата Святослава Всеволодовича, который по возрасту и по характеру первенствовал среди Ольговичей. Святослав был старше Ярослава на четырнадцать лет, и, по слухам, матери у них были разные, так как отец их Всеволод Ольгович был падок на женскую красу. Покуда он княжил в Киеве, во дворце у него перебывала не одна сотня наложниц.
Если Святослав Всеволодович унаследовал воинственный нрав своего знаменитого деда Олега Святославича, внука Ярослава Мудрого, то брат его Ярослав весь пошёл в отца.
Знала о слабостях своего племянника и Манефа.
Она сразу догадалась, какие желания одолевают Ярослава, когда он будто ненароком коснулся рукой её бедра ещё во время пира. Княгиня милостиво улыбалась Ярославу, как бы поощряя его действовать смелее. Тот, видя её внимание к нему, даже поцеловал свою тётку, приобняв её за плечи. Впрочем, среди подвыпивших гостей обнимались и лобызались многие. Кто-то по-родственному, а иные так выражали свою симпатию какой-нибудь приглянувшейся соседке, во хмелю перейдя меру дозволенного. Благо, по русскому обычаю, мужчины сидели за столами вперемежку с женщинами.
После пира Манефа сама предложила Ярославу закончить разговор, начатый во время застолья. Ярослав без колебаний согласился. Они пришли в укромную светёлку, принеся с собой зажжённые свечи, и Манефа демонстративно закрыла дверь на засов.
– Чтобы нам не мешали, – с обворожительной улыбкой пояснила она.
Разговор не клеился с самого начала, поскольку Ярослав утерял его суть, одолеваемый похотью. Он ёрзал на стуле и шумно вздыхал, пожирая тётку нетерпеливым взглядом. Чего она медлит?
Наконец Ярослав решил действовать сам. Став на колени перед сидящей на стуле Манефой, он заголил ей ноги. Вид этих полных, красивых ног, белизна которых казалась ещё более соблазнительной при свете свечей, распалил Ярослава настолько, что он тут же принялся сбрасывать с себя одежды, возбуждённо дыша.
– Так ты не ответил на мой вопрос, Ярослав. Пытался ли твой брат Святослав отнять невесту у моего Игоря для своего сына?
– Пытался, да токмо без толку, – махнул рукой Ярослав и принялся стаскивать с Манефы платье.
Манефа не сопротивлялась: она знала, на что шла.
– Что же ответил Ярослав Осмомысл твоему брату? – допытывалась Манефа в то время, как Ярослав, завалив её на стол, пытался раздвинуть ей ноги.
– Что ответил?.. То и ответил, мол, он крест целовал твоему покойному супругу при видоках[31 - Видок – свидетель.], а посему… – Ярослав не договорил, соединившись, наконец, своим мужским естеством с распростёртой на столе тёткой.
Манефа едва не вскрикнула от боли.
– Полегче, медведь неуклюжий!
– Почаще занимайся этим, белокожая моя, тогда и больно не будет, – усмехнулся Ярослав.
– А ты наезжай ко мне время от времени, так я и привыкну к ласкам твоим, – отозвалась Манефа.
– Ловлю тебя на слове, сладкая моя! – промолвил Ярослав, делая ритмичные движения своим большим сильным телом.
Манефа давно хотела заловить сластолюбивого Ярослава в свои сети, поскольку знала, что по родовому обычаю он преемник своего брата на столе черниговском. Иметь возможность влиять на податливого Ярослава при распределении уделов для своих сыновей – вот к чему втайне стремилась хитрая Манефа. Изображая перед захмелевшим Ярославом сильную страсть, княгиня глядела в будущее своих сыновей, рано оставшихся без отца, не наделившего их волостями. На пасынка Олега Манефа не надеялась, как, впрочем, и на Бога, рассчитывая лишь на свой ум и женские чары.
Глава шестая. Поход на Киев
Вскоре галичане уехали.
Ефросинья, хоть и всплакнула при прощании на плече у брата, не выглядела огорчённой, оставаясь в Новгороде-Северском, вдали от родителей. Заботливая свекровь с первого же дня стала для неё второй матерью.
Игорь очень скоро обвыкся с тем, что женат, благо в жизни у него не случилось в связи с этим никаких перемен. Он так же жил в своей светёлке на мужской половине терема, а его юная жена разместилась в покоях Манефы, которая запретила сыну даже помышлять о наготе Ефросиньи, не говоря уже о том, чтобы тащить её в постель.
– Не доросла ещё Ефросинья до этого, – выговаривала княгиня сыну и грозила пальцем, – да и ты тоже. Супружество супружеством, но и о теле Ефросиньи подумать надо. Коль станет она детей рожать в столь младые годы, то может зачахнуть раньше срока. И детки у юных матерей рождаются слабые.
Игорь не прекословил матери, лишь усмехался в душе. Знала бы мать про его забавы с Агафьей, небось не усердствовала бы в поучениях.
При первом же тайном свидании вскоре после свадьбы Игорь пылкими признаниями и крепкими объятиями легко доказал Агафье, как ему безразлична Ефросинья и насколько не безразлична ему она, Агафья. Любовники продолжали свои встречи в укромных уголках терема под покровом ночи или в предрассветные часы, когда сон одолевает даже чутких собак.
Олег ни о чём не догадывался, поскольку с женой жил недружно и привык к её постоянной холодности. Служанки Манефы не имели доступа в покои Агафьи. Своих же служанок Агафья меняла столь часто, что, по сути дела, при ней постоянно находились девушки, не успевшие толком обжиться в княжеских хоромах.
Агафья с такой же лёгкостью обманывала свою прислугу, как и нелюбимого мужа.
Но однажды в начале зимы случилось непредвиденное…
Олег был в отлучке, объезжая свои владения по санному пути, творя суд и расправу на местах. Ефросинья лежала с простудой, и Манефа не отходила от неё. Ключница Пелагея отпросилась на несколько дней к своей родне в Трубчевск.
Игорь и Агафья, решив, что случай им благоприятствует, утратили обычную осторожность.
Изнывающие от страсти любовники проникли в комнатушку Пелагеи, хотя знали, что спальня княгини находится за стенкой.
Всё происходило при свете дня. Игорь и Агафья поначалу хотели лишь поласкать друг друга без опаски и разойтись до ночи. Однако единение рук и губ пробудило в них столь неудержимое желание вкусить более сильное наслаждение, что они и не заметили, как оказались без одежд на чужой постели.
Привыкшие всё делать быстро, на этот раз Игорь и Агафья захотели продлить удовольствие, полагая, что запертая на крючок дверь убережёт их от внезапного вторжения. К тому же перед этим у них был вынужденный большой перерыв в ласках.
Два нагих тела пребывали в совершенно недвусмысленной позе, когда на пороге светлицы возникла Манефа с ножом в руке, которым она сняла крючок с петли, просунув его в узкую щель между дверью и косяком. Из-за плеча Манефы выглядывало любопытное веснушчатое лицо одной из её челядинок.
– А мне Боженка молвит, что из светёлки Пелагеиной стоны какие-то доносятся, – громко сказала княгиня. – Так вот кто тут стонет! Не обессудьте, голубки, что нарушаю ваше уединение.
Увидев княгиню, Агафья испуганно вскрикнула, в ужасе закрыв лицо руками.
Игорь, тяжело дыша, уселся на край постели, не смея взглянуть на мать. Торопливым движением он прикрыл одеялом свою наготу.
– Ступай прочь, Боженка, – бросила Манефа служанке. – Гляди, никому ни слова, коль не хочешь битой быть!
Рабыня мигом исчезла.
– Нехорошо, сыне, – осуждающе произнесла княгиня. – Супруга твоя почти в беспамятстве лежит, а ты в это время прелюбодействуешь! И с кем?! С женой брата! Видел бы такое отец твой!
Манефа тяжело вздохнула и вышла, затворив за собой дверь.
Олегу княгиня ничего не сказала и внешне была всё так же приветлива с Агафьей. Однако в настроении Манефы случилась резкая перемена. Если до этого ей нравилось опекать Игоря, то теперь в разговорах с Олегом и его думными боярами она постоянно настаивала на том, что пора дать Игорю стол княжеский.
– В волости твоей, Олег, городов хватает и помимо Новгорода-Северского, – говорила княгиня. – Вот и дай Игорю в удел Курск, иль Трубчевск, либо городок Рыльск. Пора Игорю в княжескую багряницу рядиться, засиделся он под боком у старшего брата!
– Не к лицу Игорю в Рыльске князем сидеть, шибко мал сей городок, – размышляя вслух, ответил Олег. – И Трубчевск не многим больше Рыльска. Курск – славный город, но стоит на самой степной границе; чтоб сидеть там князем, нужно опытным воителем быть: половцы враг опасный. Дам-ка я Игорю Путивль, где сам княжил когда-то.
Манефа одобрила такое решение. Путивль – город не маленький и укреплён хорошо. И от Новгорода-Северского недалече.
Когда Ефросинья оправилась от болезни, Игорь отправился на княжение в Путивль. Олег выделил брату из своей молодшей дружины тридцать воинов, каждый из которых имел коня и полное вооружение.
Стояли трескучие рождественские морозы. Над Путивлем плыл торжественный колокольный звон, возвещающий о том, что в далёком-далёком прошлом в этот день Сын Божий пришёл на землю.
Из высокого окна княжеского терема были видны крыши домов, укрытые снегом, деревянные маковки церквей с православными крестами. Хоромы бояр теснились ближе к детинцу, жилища людей небогатых расползлись по склонам холма и вдоль оврага до самых крепостных стен.
Олегов посадник, перед тем как покинуть Путивль, показал Игорю всё его имение: кладовые, медовухи, конюшни, амбары… Челядь с любопытством взирала на молодого князя и на его безусых дружинников. Рабыни шептались украдкой, разглядывая свою юную госпожу – Ефросинью.
«Ну вот и я стал князем!» – с горделивым самодовольством подумал Игорь, первый раз усевшись на княжеский трон с высокой спинкой и узкими подлокотниками.
Путивльские бояре, знакомясь со своим князем, незаметно подмечали для себя все его достоинства и недостатки. Потом судачили между собой:
– Хоть и молод князь наш, но не глуп. С первого дня своего вокняжения все недоимки простил и всех должников из кабалы вызволил. По всему видать, хочет милосердным в народе прослыть.
– Не глуп, говоришь! А монахов бродячих зачем привечает?
– Так они ему книги переписывают.
– Ишь какой! Бороды ещё не отрастил, а уже мудрым стать хочет.
– Игорь не токмо монахов привечает. Сколь отроков смышлёных к себе в дружину набрал. И как их воинскому ремеслу обучает, видели?
– Вот именно! Игорь взял в свою дружину Олеговых отроков, а нашими сыновьями побрезговал. Разве это дело?
– Пусть князь сыновьями нашими брезгует, зато нас постоянно на совет зовёт, без нашего ведома ничего не решает.
– Чаю, до поры это. Войдёт Игорь в силу и нас под себя подомнёт!
– Поживём – увидим.
Гордясь своим новым положением, Игорь не замедлил известить об этом Вышеслава, отправив к нему гонца с письмом, на коем стояла его княжеская печать. Гонец вернулся и привёз ответ.
Вышеслав искренне радовался за друга и одобрял все его начинания. Особенно ему понравилось то, что Игорь открыл школу для детей простых горожан и собрал грамотных монахов для переписки книг. В конце послания стояло изречение древнеримского оратора Цицерона[32 - Цицерон Марк Туллий (106–43 гг. до н. э.), римский государственный деятель и знаменитый оратор.]: «Дом, в котором нет книг, подобен телу, лишённому души».
В начале марта прискакал из Новгорода-Северского вестник. Олег спешно звал Игоря к себе со всею дружиной.
Игорь созвал бояр своих.
– Не иначе, Олег поход замыслил. И дружине моей в том походе быть.
Бояре понимающе качали бородами: зовёт их князь на войну. Возражений не было, ибо всем было понятно, что младший брат ходит в воле старшего брата.
Все путивльские бояре с сыновьями и слугами собрались под Игорев стяг.
Один вопрос был у всех в речах и глазах: на кого собрался идти ратью Олег? Ежели на черниговского князя, то не к добру это!
Игорь сам изнывал от любопытства. Воевать ему хотелось, но при этом хотелось, чтобы и противник был достойный.
Олег сразил Игоря оглушительной вестью:
– На Киев пойдём, на самого Мстислава Изяславича!
– Да ты спятил, брат! – растерялся Игорь. – Не по силам нам тягаться с киевским князем!
Олег засмеялся:
– Нам, конечно, не по силам, но есть на Руси властелин посильнее киевского князя.
– Кто же это? Неужели Ярослав Осмомысл?!
– Нет, не он, – посерьёзнев, ответил Олег. – Войну Мстиславу Изяславичу объявил Андрей Боголюбский. Слыхал о таком князе?
Игорь согласно покивал головой.
Кто же не слышал о своенравном и жестоком суздальском князе, который родных братьев уделов лишил, презрев отцово завещание, племянников изгнал из отчины своей, боярам головы рубит за малейшее неповиновение. Даже епископа, поставленного в Ростово-Суздальской епархии самим митрополитом, князь Андрей изгнал и поставил на его место своего, из местных священников. Ходят слухи, будто занёсся князь Андрей в своей гордыне настолько, что желает в вотчине своей отдельную от Южной Руси митрополию создать.
«Неужели князю Андрею, как и отцу его Юрию Долгорукому в своё время, показалось мало Ростова и Суздаля, что пожелал он для себя ещё и златого стола киевского!» – подумал Игорь и спросил об этом Олега.
Олег растолковал брату, что к чему.
Оказывается, Мстислав Изяславич сидит в Киеве не по родовому праву. По древнему уставу Киев прежде всего должен принадлежать дяде Мстислава – Владимиру Мстиславичу. Поскольку Владимир Мстиславич не претендует на киевский стол, то права на него переходят к старшему из оставшихся сыновей Юрия Долгорукого, а именно к Андрею Боголюбскому.
Андрей же пожелал передать право на владение Киевом смоленскому князю Роману Ростиславичу в обход своих младших братьев.
– Теперь шурин мой Роман Ростиславич зовёт меня в поход на Киев, – продолжил Олег. – Братья его Рюрик и Давыд тоже ополчились на Мстислава Изяславича. На подходе к Смоленску находятся Андреевы рати из Залесской Руси, также вышли полки из Переяславля и Дорогобужа – тоже на Киев.
– Не понимаю, почто Ростиславичи ополчились на Мстислава Изяславича, – пробормотал Игорь, – ведь они сами звали его на киевский стол. И Глеб Переяславский звал. И Владимир Андреевич Дорогобужский. Ныне же все они – враги Мстиславу.
– А кто из них может тягаться с Андреем Боголюбским, ежели у того сорок тысяч войска! – усмехнулся Олег. – Против такой силы не попрёшь! Вот Ростиславичи и решили поддержать Андрея Боголюбского, благо он сам им Киев вручает. Глебу противиться воле старшего брата тоже не с руки: Андрей может запросто выгнать его из Переяславля. Князь дорогобужский хоть и дальний родственник Андрею Боголюбскому, но почитает его, как отца, ибо врагов у него много, а войска мало. Без Андреевой помощи ему в Дорогобуже не усидеть.
– Нам-то какая корысть идти под стяги Андрея Боголюбского? – хмуро спросил Игорь, которому не хотелось обнажать меч против такого славного витязя, как Мстислав Изяславич.
– Коль получится всё так, как я хочу, то, глядишь, после этого похода я в Чернигове сяду, – самодовольно ответил Олег.
– А как же Святослав Всеволодович? Он-то идёт в поход на Киев?
– В том-то и дело, что Святослав Всеволодович воле Андреевой не подчинился, хотя тот звал его на Мстислава. Более того, Святослав дал нелюбимому брату Андрея Боголюбского Михаилу Городец Остерский и приютил у себя двух изгнанных Андреем племянников. Такое князю суздальскому вряд ли понравится. Ежели князь Андрей проявил такую милость к шурину моему, то с Божьей помощью, может, он и меня пожалует Черниговом за усердие. Как думаешь, брат?
– Может, пожалует, а может, и нет, – ответил Игорь.
Ему вдруг стал неприятен этот разговор, и он поспешил уйти в покои матери.
Манефа после объятий и поцелуев тоже завела речь о предстоящем походе на Киев.
– Пускай себе сталкиваются лбами южные и северные Мономашичи, истребляя друг друга на радость Ольговичам, – торжествуя, молвила Манефа. – В прошлые времена отцы Мстислава и Андрея грызлись между собой из-за Киева, теперь дети их ту же свару затевают. Святослав Всеволодович хитёр! Сам на зов Андрея Боголюбского не откликнулся и брата Ярослава не пустил. Решил выждать, чем всё кончится.
– Может, и Олегу не стоит в это ввязываться? – осторожно спросил Игорь.
– Говорила я ему! – досадливо бросила Манефа. – Ольговичу в распрях Мономашичей не место! Грызня собак не для волка. А Олег: «Не могу шурину своему отказать. Сегодня я ему помогу, завтра он мне».
Объединённая дружина братьев Святославичей вышла из Новгорода-Северского и, обойдя Чернигов стороной, лесными дорогами добралась до городка Любеча, что на днепровском берегу. Перебравшись по льду через Днепр, Игорь и Олег устремились к Вышгороду, подле которого был назначен сбор всех союзников Андрея Боголюбского.
На заснеженном поле под Вышгородом уже стояли станом полки Рюрика и Давыда Ростиславичей, переяславского князя Глеба Юрьевича и князя Владимира Дорогобужского.
Олег повелел ставить шатры рядом с переяславцами.
– У князя Глеба дочка подрастает, неплохая невеста для нашего Всеволода, – как бы невзначай заметил Игорю Олег. – Дружба с Глебом Юрьевичем нам выгодна, ведь Переяславское княжество с черниговскими землями соседствует. А князь Глеб по храбрости Мстиславу Изяславичу не уступит.
Покуда дружинники разбивали лагерь, Олег и Игорь пришли в шатёр переяславского князя.
Глеб Юрьевич встречал гостей радушно.
На вид ему было лет сорок. Он был невысок, но крепок телом и широк в плечах. Вглядываясь в это открытое, прямодушное лицо с ясными глазами и властным изгибом губ, Игорь невольно проникался симпатией к князю Глебу. Казалось, он весь состоит из контрастов. При тёмно-русых волосах имеет рыжеватые усы и бороду. При дородности тела тем не менее гибок и подвижен. И смеётся князь Глеб по-мальчишески заливисто, хотя голос у него грубоватый, а в лице больше серьёзности, чем озорства.
– Ого! Брательник у тебя как вымахал! – сразу после обмена приветствиями сказал Олегу князь Глеб и похлопал Игоря по плечу. – Чай, знает молодец, с какой стороны к ретивому коню подходить, а?
– Знает, – улыбнулся Олег. – Игорь и мечом владеет не хуже меня. Не подведёт в сече.
– Не дойдёт у нас до сечи с Мстиславом, – сказал Глеб и вздохнул не то облегчённо, не то с сожалением. – Не собрать Мстиславу столь полков, сколь на него из Залесья идёт. И это не считая дружин Ростиславичей, моей дружины и вашей. Тут ещё князь дорогобужский притащился! Хотя и без него бы обошлись!
– Чем же всё закончится? – поинтересовался Олег.
– Осадой Киева, – ответил Глеб. – Уповать Мстислав может лишь на крепость стен и высоту валов киевских.
Слова Глеба Юрьевича в полной мере подтвердились через несколько дней, когда к Вышгороду подошли многочисленные рати суздальского князя и с ними смоленские полки. Всего против киевского князя собралось около семидесяти тысяч войска.
Несколькими дорогами все эти полчища двинулись к Киеву и обступили город.
На требование уйти из Киева добровольно Мстислав Изяславич ответил отказом.
И началась осада.
Объединённым войском руководил сын Андрея Боголюбского, тоже Мстислав, ему помогал воевода Борис Жидиславич.
На третий день осады смолянам удалось взломать тараном Львовские ворота, и осаждающие хлынули в Киев.
До самой ночи продолжались кровавые схватки на улицах города. Киевляне не сдавались, отчаянно сражаясь на площади близ Софийского собора, у Золотых ворот, на стенах Ярославова города.
Дружина северских князей вступила в Киев вместе с переяславцами через Лядские ворота.
Сначала была упорная битва с киевлянами близ церкви Святой Ирины, потом у княжеского дворца. Под Игорем ранили коня, и он продолжал бой спешенным, как и многие его дружинники.
В тесноте улиц коннице было не развернуться. Спешенный строй оказался более действенным, тем более что постоянно приходилось преодолевать рвы и высокие частоколы. Киев был огромен и к тому же раскинулся на нескольких высоких холмах, которые было удобно оборонять.
Если дружины южных князей старались по возможности щадить киевлян и не поджигали город, то ростовцы и суздальцы продвигались вперёд с зажжёнными факелами, отмечая пожарами свой путь по захваченному городу. Там, где проходили ратники суздальского князя, больше всего лежало убитых киевлян, не только зрелых мужчин, но и бородатых старцев и совсем юных отроков.
Ночью наступило затишье, поскольку было трудно определить, где свои, а где чужие.
Игорь и его дружинники расположились на ночлег в пустынных хоромах какого-то киевского боярина. Покуда гридни растопляли печи в нижних покоях, Игорь со светильником в руках обошёл помещения верхнего яруса. Всюду были следы поспешного бегства: опрокинутые стулья, открытые сундуки, разбросанные по полу женские платки, рушники и подушки… Похрустывали под сапогами черепки разбитой глиняной посуды.
«Что творится! – думал Игорь, глядя в окно на зарево пожара. – Будто нехристи взяли христианский город!»
Игорь устало опустился на скамью и снял с головы шлем.
Теперь, когда ожесточение схватки осталось позади, когда пропали азарт и желание показать своё умение в сече, реальность происходящего неприятно поразила Игоря. Ему стало стыдно за себя и за брата, что они ввязались в столь нечестивое дело. Игорь мысленно отыскивал какие-то оправдания для себя, словно держал ответ за содеянное перед Вышеславом. Уж он-то точно будет презирать Игоря за такое злодеяние!
«А ведь Вышеслав здесь где-то, – с тревогой подумал Игорь. – Только бы уберёг его Господь от стрелы или меча».
Игорь не заметил, как уснул, будто провалился во тьму.
Разбудил его воевода Бренк:
– Вставай, княже. Олег тебя кличет.
Игорь спустился в жарко натопленную горницу.
Там за столом сидели Глеб Юрьевич и Олег, прихлёбывая из чаш медовую сыту[33 - Медовая сыта – разварной на воде мёд.].
Лучи утреннего солнца расцветили всеми цветами радуги широкие окна, забранные разноцветным византийским стеклом. От этого в обширном покое было как-то светлее и радостнее.
– Ну что, проспался, воин? – обратился к Игорю князь Глеб, улыбаясь одними глазами.
– Проспался, – равнодушным голосом промолвил Игорь и тоже сел к столу.
Слуга подал ему чашу с сытой. Игорь пригубил из чаши с безразличным лицом.
– Ты здоров ли? – спросил у брата Олег.
– Здоров, – ответил Игорь, не взглянув на Олега.
Олег и Глеб Юрьевич молча переглянулись.
Игорь допил сыту и со стуком поставил опорожненную чашу на стол.
– Мои дружинники сегодня сражаться не будут, – мрачно сказал он.
– Сегодня и не придётся сражаться, брат, – сказал Олег. – Не с кем. Ночью Мстислав Изяславич бежал из Киева вместе с дружиной. Ушёл к брату своему во Владимир-Волынский.
– Проспали мы Мстислава, – усмехнулся Глеб Юрьевич.
Несмотря на то что киевляне сдались, пощады им не было.
Суздальцы и ростовцы, а с ними и чёрные клобуки[34 - Чёрные клобуки – степняки, осевшие на южнорусских рубежах и принявшие покровительство киевских князей. Носили чёрные островерхие шапки, отсюда их название.] продолжали свирепствовать, беря в полон всех подряд: и бояр, и чёрных людей, и чужеземных купцов…
Творились бесчинства в храмах киевских. Андреевы ратники выносили из них золотую и серебряную утварь, сдирали позолоченные оклады с икон, отнимали у священников расшитые золотыми нитками дорогие архиерейские[35 - Архиерей – общее название для высшего духовенства в православии: епископа, архиепископа, митрополита, патриарха.] облачения. Опустошению подверглись княжеские дворцы и терема бояр, дома купцов и ремесленников. Не раз возникали вооружённые стычки между суздальцами и дружинниками южных князей, которые пытались воспрепятствовать разорению Киева.
Особенно возмущался Роман Ростиславич, заявляя, что не будет княжить в опустошённом и обезлюдевшем Киеве. Тогда сын Андрея Боголюбского объявил, что отдаёт Киев своему дяде – Глебу Юрьевичу. Рассерженные Ростиславичи ушли каждый в свою волость. Роман перед уходом зловеще обронил: «Поглядим, долго ли просидит Глеб Юрьевич на киевском столе!»
Олег оказался в затруднительном положении.
Дабы не обидеть шурина, ему тоже следовало немедленно покинуть Киев. Но Глеб Юрьевич просил его не уходить так скоро и помочь ему отнять пленённых киевлян у берендеев[36 - Берендеи – кочевникигузы, осевшие на окраинах Руси. Из гузского рода Берендья происходили многие ханы. По названию этого рода русичи прозвали берендеями всех гузов.] и чёрных клобуков. На том же настаивал Игорь, который уже побывал в разорённом Андреевском монастыре и на его подворье, но нигде не отыскал Вышеслава.
Хромоногий звонарь поведал Игорю, что монастырь и его подворье ограбили берендеи, которые стоят станом за Почайной-рекой.
– Может статься, и дружок твой там, княже.
Взяв всех своих дружинников и воеводу Бренка, Игорь прибыл в стан берендеев.
Но оказалось, не то что вызволить русских пленников, но даже отыскать среди них Вышеслава совсем не просто. Берендеи схватились за копья и сабли, желая прогнать Игоревых воинов прочь.
Главный бей громко возмущался, брызгая слюной:
– Мои люди заплатили кровью за эту победу! Мы не сами сюда пришли, нас русские князья позвали. Почто хотите отнять пленников? Это наша добыча. С пустыми руками мы отсюда не уйдём!
Толпа берендеев что-то выкрикивала гортанными голосами на своём непонятном языке, поддерживая своего предводителя.
Пришлось Игорю вернуться ни с чем. Что он мог поделать с двумя сотнями своих дружинников против полутора тысяч берендеев?
Игорь обратился за помощью к Олегу. Тот в свою очередь попросил поддержки у Глеба Юрьевича. Теперь, когда ростовцы и суздальцы ушли из Киева, держа путь в своё Залесье, многое зависело от нового киевского князя.
– Полон у берендеев, стоящих за Почайной, мы выкупим, – сказал Глеб Юрьевич братьям Святославичам. – Всех тех пленников, что ещё не выведены из города нехристями, отнимем силой. Я уже распорядился поставить у всех ворот отряды ратников. Как пойдут чёрные клобуки из Киева с награбленным добром, то моих воинов не минуют.
– А как быть с теми киевлянами, коих суздальцы полонили и с собой увели? – спросил Олег.
Князь Глеб печально вздохнул.
– Тех киевлян горемычных мне отнять не под силу, – посетовал он. – Открыто идти супротив Андрея, брата моего, я не могу.
Олег видел, как омрачилось лицо Игоря. Если Вышеслав угодил в полон к суздальцам, то быть ему рабом. Вызволить его они не смогут.
Не желая терять последнюю надежду, братья отправились со своими дружинниками к городским воротам: Олег – к Лядским, Игорь – к Золотым. Воевода Бренк поспешил ко Львовским воротам.
Золотые ворота Киева поражали своими размерами, в них могли проехать четыре повозки в ряд.
Воротная башня была сложена из белого камня. С боков её подпирали высоченные земляные валы, на которых возвышались деревянные стены с крытыми заборолами. Уходившую в синее небо воротную башню венчала небольшая церковь с блестящим куполом.
Её белокаменные стены гармонично вписывались в монументальный мощный силуэт всей башни.
Высокие створы ворот были широко распахнуты, подъёмный мост был опущен.
Игорь, задрав голову, с восхищением разглядывал Золотые ворота, забыв на миг, зачем он здесь. Говорят, в Царьграде тоже есть Золотые ворота.
«Интересно, – думал Игорь, – царьградские ворота больше киевских иль нет?»
Дружинник тронул Игоря за плечо и кивнул на дорогу, по которой со стороны разграбленного города приближался конный отряд чёрных клобуков. Предыдущий отряд выходил из Киева без пленников, поэтому переяславцы пропустили степняков без задержки. Эти степняки ехали медленно, так как в хвосте у них двигалась вереница русских пленных.
Игорь насторожился и, тронув коня, подъехал поближе к дороге.
Переяславские ратники преградили путь чёрным клобукам, требуя, чтобы те добровольно отпустили пленников. Стоявшие по сторонам от дороги переяславские лучники угрожающе держали стрелы на тетивах луков.
Предводитель чёрных клобуков поспешно закивал головой в чёрной островерхой шапке и взмахом руки повелел своим людям обрезать верёвки, которыми связанные пленники крепились к лошадям.
Если суздальцы забирали в полон прежде всего ремесленников и работных людей, а также иноземцев, за которых можно получить выкуп, то берендеи и чёрные клобуки захватывали в основном женщин и детей. Вот и в этом полоне больше половины были женщины и подростки, а мужчин было совсем немного.
Игорь, искавший Вышеслава, отъехал прочь расстроенный, не найдя своего друга.
Затем к Золотым воротам подъехала на низкорослых лошадках толпа берендеев, которые гнали перед собой около сотни киевлянок. Среди пленниц оказались даже молодые монахини из местного женского монастыря.
Берендеи расстались с такой знатной добычей очень неохотно.
Пленницы же, обретя свободу, плакали от радости и обнимали своих избавителей. Иные из них были полураздеты и посинели от холода на пронизывающем ветру. Переяславцы отогревали замёрзших полонянок возле костров, отдавали им свои плащи.
Потом переяславцы отняли полон у выходивших из Киева дружинников дорогобужского князя, те повязали не только бояр и боярских холопов[37 - Холоп – раб.], но даже архиерея из Георгиевского храма. Дорогобужцы, уступая силе, отводили душу ругательствами, поминая нехорошим словцом Глеба Юрьевича. Переяславцы не оставались в долгу и крыли отборной матерщиной дорогобужцев и их князя, которого было не видно в сече, зато в грабежах он явно преуспел.
И вот появился ещё один отряд чёрных клобуков, который вёл пленников: и мужчин, и женщин. Все пленники были полураздеты, степняки посрывали с них шушуны и шубы, поснимали платки и шапки, многих оставили без тёплых сапог и чёботов.
Воевода переяславцев, рассердившись, приказал отнять у чёрных клобуков не только пленников, но и снятую с них одежду и всё награбленное злато-серебро.
Предводитель чёрных клобуков начал было возмущаться, но воевода поднёс к его носу мозолистый кулачище и пробасил:
– Убирайся, покуда цел!
Чёрные клобуки ускакали, нахлёстывая коней, будто вихрь промчался сквозь ворота.
Пленники, не веря своему счастью, торопливо разбирали шубы, шапки и сапоги, брошенные степняками на истоптанный подтаявший снег. Среди них было много юных боярышень и купеческих дочерей, растерявших в постигшем их несчастье былую надменность, но не утративших свою девичью красу. К ним, оставшимся без отцов, матерей и старших братьев, переяславцы отнеслись с особым участием. Помогали одеться и обуться, делились хлебом, отводили в ближайшие дома отогреться, поскольку у костров места уже не было.
Игорь, толкавшийся среди освобождённых пленников, нечаянно коснулся руки стройного юноши в изодранном полушубке, на плече у которого рыдала молодая женщина с распущенными светлыми волосами. Юноша взглянул на Игоря. Его красивое лицо выглядело уставшим, на пораненной щеке засохла кровь.
У Игоря радостно забилось сердце:
– Вышеслав! Живой!
– Игорь?! Откуда ты взялся?
Да, это был Вышеслав, который обрадовался встрече не меньше Игоря!
Светловолосая женщина при виде этой сцены перестала рыдать и удивлённо глядела на обнимающихся друзей.
– Отец твой тоже здесь, – молвил Игорь, тормоша Вышеслава. – Как я рад, что отыскал тебя! А это кто?
– Это Бронислава, дочь боярина Кудеяра, – ответил Вышеслав и нахмурился. – У неё мужа убили и отца, а дочь свою она потеряла. Вернее, разлучили её с дочерью чёрные клобуки, когда делили пленниц меж собой. Нас с нею одной верёвкой повязали, мы так и ночь вместе провели в каком-то подвале.
Игорь сочувственно покачал головой в островерхом шлеме.
– Помочь бы ей, Игорь, – сказал Вышеслав.
– Я бы рад, но как?
– Дай ей коня и дружинников, пусть они поищут девочку у других ворот. Иль там пленников не освобождают?
– Освобождают, – ответил Игорь, – так Глеб Юрьевич повелел. Он теперь из Переяславля на киевский стол перейдёт.
– Ну, дай Бог ему доброго здоровья! – произнёс Вышеслав без особой радости в голосе.
Брониславе посчастливилось разыскать дочь среди освобождённых пленников у Лядских ворот. В тот мартовский день многие киевляне, вызволенные из неволи, отыскали кто – сына, кто – дочь, кто – отца с матерью… И всё же горечь от страшного погрома Киева и гибели многих киевлян довлела над всеми, омрачая минуты радости бывших пленников.
Был год 1169-й от Рождества Христова.
Глава седьмая. Первенец
Воевода Бренк не отпустил Вышеслава с Игорем в Путивль, заявив, что намерен сделать из сына искусного воина.
– А уж потом ты сам решишь, в чьей дружине служить, в Игоревой иль Олеговой, – сказал Вышеславу строгий отец.
По раскисшей от весенней распутицы дороге дружина Игоря возвращалась в Путивль.
Старшие дружинники ворчали:
– Взяли на щит Киев, а домой идём с пустыми руками! Будто не с победой возвращаемся.
– Суздальцы – те не постеснялись, набили мошну доверху и ополонились, а у нас ни серебра, ни рабов!
– У Глеба Юрьевича деньжат выпрашивали на хлеб и на овёс лошадям. Смех, да и только!
– Зато у князя нашего совесть чиста, ему ведь чужого не надо! Он, видать, ради удовольствия ратоборствует.
Игорь слышал недовольные разговоры, но вида не подавал. Он даже с Олегом поругался из-за того, что тот разрешил своим воинам пограбить лабазы фряжских купцов. Олеговы дружинники разошлись и не только растащили всё имущество фрягов[38 - Фряги – так на Руси называли итальянцев.], но даже надругались над их жёнами и дочерьми. Олег закрыл на это глаза, поскольку дружинники и его не забыли отблагодарить, подарив своему князю самую красивую из дочерей фрягов, девушку звали Изольда. Эту Изольду Олег взял с собой в Новгород-Северский.
«Пусть не удались мои замыслы касательно Чернигова, зато досталась мне заморская красавица!» – думал Олег себе в утешение.
Агафья встретила черноокую темноволосую пленницу с нескрываемым к ней состраданием.
Зато Манефа, оглядев Изольду с головы до ног, холодно спросила у Олега:
– Что эта пава делать-то умеет?
– Она на лютне[39 - Лютня – струнный щипковый инструмент, распространённый в Европе с VIII века.] отменно играет и жалобные песни поёт – заслушаешься! – хвастливо ответил Олег.
– И только-то, – усмехнулась Манефа.
Но Олег утруждать Изольду какой-либо работой и не собирался, сделав её своей наложницей. На Агафью Олег больше не смотрел, все ночи проводя с Изольдой. Он даже трапезничать стал отдельно от всех наедине со своей обожаемой фряженкой. Хотя Изольда неплохо изъяснялась по-русски, Олег тем не менее взялся изучать её родной язык.
Супругу в отместку Агафья, не таясь, льнула к Игорю. Манефа не раз заставала их целующимися. Когда про уединения Агафьи с Игорем стала открыто судачить челядь, Манефа бесцеремонно собрала сына в дорогу.
– Тебя в Путивле жена дожидается, к ней и поезжай! – было напутствие княгини.
Игорь и сам сознавал, что его всё сильнее затягивает в омут греховной любви.
Когда дружина Игоря выступила из Новгорода-Северского, только-только первые проталины появились. А на подходе к Путивлю вдруг повеяло таким теплом, что таявшие снега повсюду зажурчали множеством ручьёв по лощинам и склонам холмов. Набухшая влагой земля чавкала под копытами лошадей.
По пажитям деловито расхаживали прилетевшие с юга грачи.
Ефросинья кинулась Игорю на шею, и у того что-то вдруг ёкнуло в сердце. Не удержался Игорь и поцеловал свою юную жену долгим поцелуем в уста, как привык Агафью целовать. Ефросинья затрепетала и вся подалась к нему, так долго ожидавшая такой ласки. До этого между ней и супругом были в ходу лишь невинные поцелуи в щеку.
Ефросинья по наивности своей решила, что в Игоре проснулась истинная мужественность благодаря ратным делам, в коих он впервые в жизни принял участие. Она не стала отказываться, когда Игорь предложил ей пойти вместе с ним в баню.
Там-то, возле пышущей жаром печи из речных валунов, в густом мятном пару, неловкая и смущённая, Ефросинья впервые явила мужу свою наготу. Игорь взял жену за руку и вывел из тёмного угла поближе к окошку, затянутому бычьим пузырём. Его глаза заблестели каким-то особенным блеском.
– Какая ты у меня прелестная, Фрося! – восхищённо промолвил Игорь, ласково касаясь пальцами девичьей груди и бёдер.
Ефросинья, сама восхищённая мускулистым торсом своего суженого, робко положила свои мягкие руки Игорю на плечи. Белокожая, с длинными распущенными русыми волосами, она походила на русалку.
Не желая более оттягивать неизбежное, Игорь завалил Ефросинью на полке? и, разведя ей ноги, соединился с нею одним уверенным движением.
В лежащей под ним супруге было столько свежести и очарования, что Игорь, входя в раж, не обращал внимания на стоны Ефросиньи, хотя то были стоны не от наслаждения, а от боли.
Игорь прекратил свои телодвижения, лишь заметив слёзы в глазах жены.
Он постарался её успокоить:
– Не плачь, родная. Так всегда бывает первый раз.
Ефросинья перестала плакать, но наотрез отказалась продолжить начатое.
Игорь принялся её убеждать, что прерываться нельзя.
Ефросинья подняла на него ясные заплаканные очи и наивно спросила:
– Отчего же?
Игорь видел, что она не капризничает, а просто желает узнать истину, и он ответил:
– Мужчина должен исторгнуть семя, тогда токмо совокупление может считаться законченным.
– Но отчего же надо непременно закончить? Отчего нельзя в другой раз? – вновь спросила Ефросинья.
– Так говорил мне мой духовник, оставшийся в Новгороде-Северском, – солгал Игорь.
Ефросинья вздохнула, опустив голову. Было видно, что она согласна уступить мужу, но набирается решимости перетерпеть неизбежную при этом боль.
…После случившегося в бане Игорь и Ефросинья все ночи стали проводить вместе. Их брачный союз только теперь обрёл для них подлинную ценность. Игорю нравилась новизна в близости с женой, его очаровывала неопытность Ефросиньи, как в своё время его восхищали опыт и умение Агафьи. Для Ефросиньи наступила пора открытия доселе неизвестной области её женского бытия, в котором главенствующую роль играл обожаемый ею сильный супруг. Глядя на их счастливые лица, зрелые люди посмеивались украдкой: поколе молоды – потоле и дороги!
…С боярами своими Игорь жил недружно.
По окончании Великого поста пригласил Игорь к себе в терем на честной пир всех имовитых мужей, так ни один к нему не пожаловал.
Собрались в княжеской гриднице лишь Игоревы дружинники.
Ефросинья, нарядившаяся в своё лучшее платье, была разочарована тем, что к ним на застолье не пришли ни бояре, ни их жёны и дети.
– Что случилось, Игорь? – спрашивала она. – Ты же загодя звал на пир бояр своих. Почему же никто не пришёл?
– Разобиделись на меня бояре за то, что я не дал им вволю киевлян пограбить, – сердито отвечал Игорь. – Жадность им глаза застит, а до сострадания к ближнему никому дела нет. Не пришли ко мне на пир, ну и чёрт с ними! Я простых людей на пир позову, эти кобениться не станут.
Разослал Игорь горластых бирючей по всему Путивлю, после чего народ валом повалил на двор княжеский.
Шли кузнецы и древоделы, лепилы[40 - Лепила – гончар.] и левкасчики, стеклодувы и кожемяки; шли кто с женой молодой, кто с престарелыми родителями, кто с детьми малыми. Сошлись в тереме у князя и миряне, и священники. Когда не хватило для всех места в гриднице, Игорь распорядился поставить столы в тронном зале, в сенях и даже на дворе под открытым небом, благо день выдался солнечный.
Пришли и скоморохи удалые, и гусляры-запевалы.
Веселье удалось на славу.
Игорь, желая посильнее уязвить бояр, во время пира присмотрел десятка два крепких молодцов из простонародья и взял их в свою дружину.
– Бояре мои от меня носы воротят, – во всеуслышание говорил Игорь, – не любо им, что я на бедствиях христиан наживаться им не даю. Так, может, сыщутся в Путивле молодцы удалые да храбрые, пусть без шапок собольих, зато честные сердцем. Зову таких в свою дружину, как в стародавние времена Владимир Красное Солнышко собирал богатырей под свой червлёный стяг[41 - Червлёный – тёмно-красный. Эту краску изготовляли из особого вида насекомых, называемых кошениль, или кошенильный червец.].
На другой день ко княжьему терему пришло ещё полсотни крепышей в лаптях да онучах[42 - Онучи – портянки, подвёртки; часть обуви, обвёртка на ногу вместо чулок под сапоги или лапти.]. Игорь всех взял в дружину.
Со временем набралось у Игоря без малого две сотни младших дружинников.
Содержать такое воинство оказалось делом накладным, не хватало денег даже на пропитание, не говоря о том, чтобы приобрести каждому гридню воинскую справу и хорошего коня. Повышать поборы Игорю не хотелось, ведь молва о нём шла как о христолюбивом князе. Просить помощи у бояр своих Игорю не позволяла гордость.
Тогда он вспомнил про мать и старшего брата.
Манефа, покидая Чернигов, прихватила с собой казну покойного супруга. К тому же приданое Ефросиньи почти целиком оставалось у неё же. Олегова волость была гораздо обширнее и богаче небольшого Игорева удела. По реке Десне проходил торговый путь с Волги к Днепру. Олег на одних торговых мытах[43 - Мыто – пошлина.] содержал свою молодшую дружину.
По реке Сейму, на которой стоит Путивль, тоже тянется торговый путь с Днепра на Дон и Оку, но мытные выплаты с торговых сделок целиком уходили к новгород-северскому князю, как верховному властителю всего Посемья. Такое положение вещей не устраивало Игоря.
– Что же ты собрал такую дружину, что содержать её не можешь! – упрекнул брата Олег.
– Не хочу от бояр своих спесивых зависеть! – сказал Игорь. – Пусть не думают, будто я не обойдусь без них.
– Не дело это, Игорь, – осуждающе произнёс Олег. – С боярами надо жить в ладу, ибо без них князю никуда. Вот ты понабрал почти две сотни гридней, молодых да необученных, и тем самым повесил себе на шею жёрнов, который рано или поздно склонит и тебя самого к той грязи, коей ты ныне сторонишься. Где взять казну, чтоб содержать молодшую дружину? Токмо в грабежах и поборах. Закон один – отнять у сирых и побеждённых и отдать своим воинам, иначе они разбегутся.
– Брат, дай мне полсотни гривен, – попросил Олег.
– Дам, – с готовностью ответил Олег, – с условием, что через год вернёшь сотню гривен.
– Такие резы даже резоимщики[44 - Резы – проценты. Резоимщик – ростовщик.] не запрашивают, – мрачно промолвил Игорь, – а ты – брат мне. Посовестился бы!
– Я тебе брат, это верно, но лишних гривен у меня нет, – отрезал Олег. – От родства деньги не заводятся. Заводятся они от того, что тебе не по сердцу. Ещё, конечно, воровать можно, но такое дело уж точно князю не к лицу!
– Тогда оставь свои гривны[45 - Гривна – здесь: денежная единица; состояла из определённого числа серебряных монет, называлась гривна кун. Одна гривна серебра = 4 гривнам кун.] себе, брат, – сказал Игорь, – а мне отдай доходы с мытных выплат. Торговых гостей через Путивль проходит немного, так что потеря твоя будет невелика, мне же будет хоть какой-то прибыток.
– Вон ты что удумал! – нахмурился Олег. – Хочешь совсем из-под моей руки выйти. Мало тебе оброков[46 - Оброк – натуральная подать смердов князю или боярину.] и откупных!
– Мало! – Игорь вскинул голову. – Господин я в своём уделе или нет?
– Ты на мой каравай рта не разевай, братец, – вскипел Олег. – Не получишь мытных платежей, и всё тут!
– Ну так и я больше с тобой в поход не пойду! – воскликнул Игорь.
– А с кем пойдёшь? – усмехнулся Олег.
– С черниговским князем.
– Святослав Всеволодович не пустит тебя с твоими голодранцами под свои знамёна. Ему проще холопей своих позвать, их ещё больше набежит! – расхохотался Олег.
Игорь глядел на него, растолстевшего, с бычьей шеей и лоснящимся лицом, и чувствовал, как его заполняет ненависть к старшему брату. Был бы у Игоря в эту минуту меч под рукой, зарубил бы он смеющегося над ним Олега без колебаний!
Внезапно скрипнула дверь, и в светлицу вступила стройная молодая женщина в лиловом, зауженном в талии платье, низ которого волочился по полу. Голову ей покрывала тончайшая накидка, прикреплённая к серебряной короне, украшенной переливающимися разноцветными дорогими каменьями.
Игорь не сразу узнал в вошедшей Изольду.
Красавица фряженка ещё больше расцвела и похорошела. Держалась она без прежней робости, с подчёркнутым достоинством и грацией.
– Что же ты, Олег, брату своему отказываешь? – укоризненно промолвила Изольда. – Не по-христиански это.
– А ты учить меня будешь! – огрызнулся Олег. – Опять подслушивала?
– Свет мой, ты так кричишь, трясясь за свои гривны, что за стенкой слыхать! – улыбнулась Изольда, и эта улыбка сделала ещё более прекрасным её лицо.
– Ну ладно, так и быть, – нехотя промолвил Олег, не глядя на Игоря, – уступаю мытные платежи тебе, братец.
– Благодарю, брат, – произнёс Игорь.
– Не меня благодари, а её, – кивнул на Изольду Олег. – Помыкает, негодница, мною, как хочет, а я терплю. И за что мне такое наказанье?
Игорь повернулся к Изольде и после слов благодарности запечатлел на её устах крепкий поцелуй.
– Приезжай в гости, брат, – сказал Игорь, перед тем как уйти.
Олег промолчал.
За него ответила Изольда:
– Непременно приедем!
Из Новгорода-Северского Игорь со своей свитой поскакал в Ольжичи, где пребывала его мать. Вместе с Манефой там же находилась и Агафья с трёхлетним сыном.
– Выжил нас с Агафьей Олег из терема княжеского, – пожаловалась Игорю Манефа. – За Олега теперь фряженка всё решает. В тягость, видать, мы ей стали. Казну Олег себе взял, моего позволения не спросив. Хорошо хоть, приданое Ефросиньи удалось мне уберечь от его рук загребущих.
– А я, матушка, за жениным приданым и приехал, – сразу признался Игорь. – Оно ведь по праву мне принадлежит.
– Забирай, коль приехал! – проворчала Манефа. – Сначала пасынок меня ограбил, ныне вот сын родной обирает. Ладно хоть младший сынок Всеволод ничего с матери не требует.
– Матушка, мне дружину содержать надо, – стал оправдываться Игорь. – Не к резоимщикам же мне идти!
– Я бы и сама приданое тебе отдала, сын мой, когда Ефросинья первенцем разродилась бы, – сказала Манефа. – А то, может, Бог не даст ей детей. Придётся тогда Ефросинью обратно в Галич возвращать, и не одну, а со всем приданым.
– Ну, это страхи пустые, – махнул рукой Игорь. – Фрося уже непраздная[47 - Непраздная – беременная.] ходит.
– Когда же вы успели? – изумилась Манефа.
– Что же мы, дети малые, что ли? – обиделся Игорь.
Агафья была огорчена тем, что Игорь больше не стремится обнять её украдкой и целует её без прежнего пыла.
– Неужто я так подурнела? – расстроенно поинтересовалась она у Игоря. – Иль приворожила тебя жёнушка твоя?
– Не в ворожбе тут дело, и ты нисколько не подурнела, – ответил Игорь. – Просто сердце моё больше лежит к Ефросинье, вот и всё.
Не хотелось Игорю огорчать Агафью, а всё-таки огорчил.
Когда Игорева свита во главе со своим князем съехала с княжеского подворья в Ольжичах и челядинцы Манефы уже закрывали за нею ворота, стоявшая на крыльце Агафья постаралась утешить себя сама.
«Слава Богу, у Игоря братец есть пригожий да крепкий! Всеволоду ныне пятнадцать исполнится. Ему-то мои ласки будут в радость!»
Всё лето до Путивля доходили слухи о том, что Мстислав Изяславич, попросив подмоги у Ярослава Осмомысла, пытается отбить Киев у Глеба Юрьевича.
Задержался князь Глеб в Переяславле, отражая половецкую орду, нахлынувшую из степей. Мстислав не мешкая вошёл в Киев и сел на столе отцовом и дедовом. Но возмутились смоленские Ростиславичи и помогли Глебу изгнать Мстислава из Киева. Глеб для такого случая даже с половцами союз заключил, понимая, что с половецкой конницей ему легче будет одолеть Изяславича. Звал Глеб Юрьевич и Олега, но тот не пошёл, видя, что ни Святослав Всеволодович, ни Андрей Боголюбский с места войск не двигают.
Потерпев поражение, Мстислав Изяславич ушёл к себе во Владимир.
Там он вскоре скончался, заболев тяжкой хворью. Плакали люди на Волыни и в Киеве, поминая его незлобливый нрав, храбрость и правдолюбие.
…В светлице за столом сидели двое: Игорь и Вышеслав. Перед ними лежала раскрытая книга в кожаном переплёте. То был «Изборник» князя Святослава, сына Ярослава Мудрого, прадеда Игоря.
В пору своего княжения в Киеве повелел князь Святослав, любитель метких изречений и поучительных присказок, написать книгу – своеобразный кладезь мудрости. Долго писали эту книгу учёные монахи Киево-Печерского монастыря, по крупицам собирая всё достойное удивления и поучения, переворошили множество греческих книг и древних свитков на латинском языке. Какие-то тексты вставляли целиком от первой до последней буквы, но чаще брали отдельные отрывки на выбор, потому-то эта книга и получила название – «Изборник». Иными словами, собранная по частям.
Святослав Ярославич остался книгой доволен и не расставался с ней до самой смерти. Вот только имена составителей этой книги остались в безвестности, а посему книга так и зовётся «Изборник» Святослава, в отличие от других «Изборников», составленных позднее, при других князьях.
Книгу эту Вышеслав припрятал в укромном месте, когда в Киев ворвались рати Андрея Боголюбского. Возвращаясь домой, Вышеслав взял «Изборник» с собой, убедившись, что ни святость монастырей, ни крепость городских стен не могут служить надёжным прибежищем для самых прекрасных творений рук человеческих.
Зная, что в Путивле при церкви Вознесения Игорем организована переписка книг, Вышеслав привёз «Изборник» к другу, чтобы монахи-переписчики сделали с него несколько копий.
«Изборник» понравился и Игорю прежде всего тем, что от начала до конца был написан по-русски. Игорь знал, что в монастырских библиотеках хранится множество самых разных книг, но половина из них, если не больше, написаны по-гречески или по-латыни. Из тех же книг, что написаны кириллицей, очень много церковных: различные Евангелия, Псалтыри, жития святых, Ветхий и Новый Завет, всевозможные молитвенники. Книг, не пронизанных христианским вероучением, занимательных по своей сути, почти нет. Среди них «Изборник» Святослава, конечно, стоит на первом месте.
Игорь это понял, перелистав книгу.
Он был поражён глубиной человеческой мысли, прошедшей сквозь века и запечатлённой в слове. Оказывается, и в далёкие языческие времена, когда люди в Греции и Италии поклонялись целому сонму богов и богинь, обитавших на высокой горе Олимп, – уже в те времена жили прославленные философы, остроумные ораторы, мудрые цари и полководцы. Сказанное ими пережило их самих на тысячи лет, но не утратило своей необычайной яркости и значимости! Вот что поражало Игоря больше всего.
Ему попалась на глаза фраза грека Плутарха[48 - Плутарх – греческий писатель и философ, живший в 46–126 гг.]: «Нет ни одного нравственного качества, чья слава и влияние рождали бы больше зависти, нежели справедливость, ибо ей обычно сопутствует и могущество, и огромное доверие у народа. Справедливых не только уважают, как уважают храбрых, не только дивятся и восхищаются ими, как восхищаются мудрыми, но любят их, твёрдо на них полагаются, верят им, тогда как к храбрым и мудрым питают либо страх, либо недоверие. Вдобавок, считается, что храбрые и мудрые выше остальных от природы, а не по собственной воле, и что храбрость – это особая крепость души, а мудрость – особая её острота. Между тем, чтобы стать справедливым, достаточно собственного желания. Вот почему несправедливости, порока, который ничем не скрыть и не оправдать, стыдятся так, как никакого другого».
– Сколько князей жило на Руси до нас, и вроде бы все они стремились быть справедливыми, но поистине справедливым в людской памяти остаётся мой пращур Ярослав Мудрый, – делился Игорь с Вышеславом своими мыслями. – Получается, что справедливость либо слишком непосильная ноша, либо понимается это качество души как-то превратно. Отсюда следует, что быть справедливым для всех – и богатых и бедных – невозможно. Конечно, к несправедливости могут толкать и обстоятельства, и ближайшие советники, ведь всего предугадать невозможно, как невозможно заглянуть в мысли людей, дающих советы. Вот и выходит: кто справедлив, тот должен быть и мудр, и сообразителен. А если мне не хватает сообразительности, но очень хочется быть справедливым, то как мне быть, Вышеслав?
– Думаю, Игорь, мой ответ тебя не устроит, – задумчиво ответил Вышеслав.
– И всё-таки, Вышеслав, ответь мне, – настаивал Игорь.
– Для начала следуй десяти заповедям Господним и возлюби ближнего своего, как себя. Совершенство души есть прямой путь к совершенству поступков.
– Совершенных людей не бывает, – проворчал Игорь, – как первый человек греха не избежал, так и последний не избудет.
– А ты не меняешься, дружище! – засмеялся Вышеслав. – На всякое слово Божие у тебя своя отговорка имеется.
– Вот греки-язычники из времён Плутарховых в Христа не верили, но справедливости не чужды были. Чему же они следовали? Каким заповедям?
Вышеслав не успел ответить Игорю.
В светлицу вбежала молодая служанка с сияющим лицом и мокрыми руками.
– Ой, радость, княже! – выкрикнула она. – Сын у тебя родился!
Игорь вскочил из-за стола:
– Ефросинья как?
– Жива-здорова, княже. Зовёт тебя к себе.
Игорь выскочил за дверь, едва не сбив служанку с ног. Вышеслав услышал, как в отдалении хлопнула другая дверь и далее – торопливый топот шагов вниз по ступеням.
Вышеслав осторожно закрыл книгу и отодвинул её на середину стола. Затем подошёл к окну, в ромбовидных ячейках которого было вставлено зелёное богемское стекло.
На дворе кружились белые снежные хлопья.
Глава восьмая. Поход на Вышгород
Своего первенца Игорь назвал Владимиром, уступив просьбе Ефросиньи, которая непременно хотела назвать сына в честь любимого брата.
В Путивль приехала Манефа, чтобы взглянуть на внука.
Наконец и путивльские бояре пожаловали к Игорю поздравить его с новорождённым. Дошёл до бояр слушок, что князь собирается в поход на половцев, дабы разжиться конями степными и пленниками. Забеспокоились бояре, а вдруг Игорь намерен без них обойтись: младших-то дружинников у него теперь вон сколько! Постарались бояре умаслить князя своего кто лестью, кто подарками.
Игорь принимал всё как должное. Ни видом, ни словом не попрекнул старших дружинников своих. Сказал даже: «Невозможно быть ни вам без меня, ни мне без вас!»
На том и помирились бояре путивльские со своим князем.
Игорь и впрямь замыслил поход на поганых, что кочуют в ближних степях за рекой Псёл. Рассудил: уж коль грабить, так нехристей, кои тем же разбоем живут и христиан притесняют.
Манефа, нагостившись, вернулась в Новгород-Северский и там рассказала Олегу про замыслы Игоревы.
Олег, невзирая на зимнюю стужу, в крытом возке примчался в Путивль.
Игорь встретил брата дружескими объятиями, но не дружеский у них получился разговор.
– Что же я узнаю, брат?! Сам в поход на половцев собрался, а мне про то молчок! – Голос Олега был грозен. – Ты забыл разве, кто тебе удел давал и в чьей воле ты ходить должен? Ежели забыл, братец, то я тебе напомню.
– Выходит, я без твоей воли и шагу ступить не могу? Так что ли? – нахмурился Игорь. – Князь я иль нет?
– Ты – князь младший, удельный и сам решать ничего не можешь. Удумал тоже, в поход на половцев идти! Да на каких половцев – на тех, с коими Глеб Юрьевич в прошлом году союз заключил! Разоришь ты становища половецкие за Псёлом, а поганые в отместку весной на Переяславль навалятся. В Переяславле же сын князя Глеба сидит. Владимиру Глебовичу всего-то тринадцать лет. Ты об этом подумал, брат?
Игорь мрачно молчал.
– Я тебя притеснять не хочу и тем более стола княжеского лишать, но и ты, брат, не своевольничай, – продолжил Олег уже более миролюбиво. – Знаю, что ты молод и горяч. Но половцев трогать в одиночку – себе дороже. Вот ежели Глеб Юрьевич соберёт князей в большой поход на поганых, тогда и я пойду, и тебя позову.
– Разве соберётся Глеб Юрьевич в поход на поганых, коль он им союзник? – хмуро заметил Игорь.
– Сегодня союзник, а завтра враг, – усмехнулся Олег. – К тому же ханов в степях много, они меж собой грызутся похлеще нашего! Хан, дружественный князю Глебу, может полки наши в самое сердце земель половецких провести, дабы досадить своим недругам степным. Представляешь, брат, какую добычу можно там взять!
Олег уехал обратно в свою вотчину, а Игорь несколько дней был хмур и неразговорчив.
Выходит, что он хоть и князь, но и над ним имеется господин, его старший брат. Правда, и Олег ходит в воле черниговского князя. Но то было слабое утешение тому, кто в душе мечтает сравняться славой с Ярославом Мудрым.
Наступила весна.
Игорь ждал, что киевский князь станет собирать рати на половцев. Однако вместо этого пришла весть, что Глеб Юрьевич умер. И стол киевский снова опустел.
Вот тут-то и вспомнились кому-то из недругов Ростиславичей слова Романа Ростиславича, предрекавшего Глебу Юрьевичу недолгое княжение в Киеве. Злые языки живо разнесли слух о том, что не своей смертью умер князь Глеб, но был отравлен приспешниками Ростиславичей. Принесли весть эту и в Суздаль к грозному Андрею Боголюбскому, брату Глеба.
Между тем в Киеве сел Роман Ростиславич, передав Смоленск брату Рюрику.
Это только усилило подозрения суздальского князя в том, что Глеб Юрьевич явно мешал Ростиславичам, давно жаждущим Киева. Опять, как два года назад, собрал Андрей Боголюбский огромную рать и двинул к Киеву, дабы добыть стол киевский для другого своего брата – Михаила.
Роман Ростиславич, не отличавшийся воинственностью, добровольно ушёл из Киева и опять взял себе Смоленск.
Казалось бы, дело решится без войны и киевский стол займёт брат Андрея Боголюбского. Однако братья Романа Ростиславича: Мстислав, Рюрик и Давыд – возымели дерзость не уступать киевский стол северным Мономашичам.
«Будем насмерть биться за то, чтобы Киев достался роду Мстислава Великого, а не роду Юрия Долгорукого!» – заявили они послу Андрея Боголюбского.
Рати Андреевы уже приближались к Смоленску, а Ростиславичи только-только полки собирать начали, послали за помощью к Ярославу Осмомыслу и к полоцкому князю. Киевляне, помня недавний разгром своего города суздальцами и их союзниками, напрочь отказались сражаться за Ростиславичей.
Сила была на стороне Андрея Боголюбского. И сила эта росла по мере приближения Андреева войска к Киеву. Сначала выразил покорность суздальскому князю Роман Ростиславич, дабы уберечь от разорения Смоленск. Он даже дружину свою отправил в поход против родных братьев во главе с сыном. Близ Чернигова к Андреевым ратям присоединились Ольговичи со своими полками. Святослав Всеволодович взял в поход не только родного брата Ярослава и двоюродных братьев Олега с Игорем, но и двух племянников Андрея Боголюбского, которые изгойствовали[49 - Изгой – князь, не имеющий княжеского удела.] у него в Чернигове.
Из Городца Остерского пришли братья Андрея Боголюбского, Михаил и Всеволод. Пришли чёрные клобуки из Поросья. Пришли берендеи с Посулья. Привёл переяславскую дружину юный князь Владимир Глебович.
Видя, какая многочисленная рать на них надвигается, Ростиславичи уступили Киев без сражения и разошлись по разным городам. Рюрик затворился в Белгороде. Мстислав заперся в Вышгороде. Давыд ушёл в Овруч.
На столе киевском сел Михаил Юрьевич.
С ним остался воевода Андрея Боголюбского Борис Жидиславич с ростовцами, суздальцами и белозёрцами. Вся остальная рать двинулась к Вышгороду, где засел самый воинственный из Ростиславичей, Мстислав. Главенство над войском принял Святослав Всеволодович, как самый опытный из князей.
Игорь и Олег оказались в передовом отряде вместе со Всеволодом Юрьевичем, самым младшим из братьев Андрея Боголюбского. Всеволоду было всего семнадцать лет.
Игорь хоть и был старше Всеволода на три года, но держался с ним на равных, сразу распознав в нём родственного по духу человека. Суждения Всеволода были полностью разделяемы Игорем, тем более были близки и понятны ему обиды Всеволода на старшего брата Андрея, который изгнал из отчины братьев и племянников, но не выпускает их из своей воли, используя в своих интересах на юге Руси.
Дружина Всеволода состояла наполовину из берендеев и торков, приграничных кочевников, издавна живущих между Русью и половцами. Первое, что сразу бросалось в глаза, это отменные лошади степняков арабских и ясских кровей. Создавалось впечатление, что торки и берендеи оберегают Всеволода от остальной его дружины, состоящей из русичей, набранных по разным пограничным городкам Киевской земли. Здесь были и бывшие тати[50 - Тать – вор.], и беглые холопы, и просто отчаянные сорвиголовы, жаждущие поживы.
Держать в повиновении всю эту ораву Всеволоду помогали его воеводы: поляк Мечислав, бежавший из Польши за какие-то грехи, и торчин Чавдарь. Оба не выносили друг друга, но при Всеволоде старались не ругаться.
Дружины шли на рысях и, не доходя до Вышгорода, остановились на привал – уже смеркалось.
Олег, кичившийся тем, что его поставили во главе передового полка, на ночь дал вычурный пароль – «Вифлеемская звезда».
Игорь и Всеволод, услышав такой пароль, переглянулись и едва не расхохотались.
– Клянусь чем угодно, мои торки слово «вифлеемская» забудут через час, – шепнул Всеволод Игорю.
– Это ещё что! – усмехнулся Игорь. – Брат мой и похлеще пароли выдумывает.
На ночлег дружины расположились в пустой деревне, жители которой загодя угнали в лес скот и ушли сами подальше от беды.
Князья заняли лучшие избы.
Воины и воеводы расположились где только можно: в избах, банях, амбарах, под навесами. Лошадей пустили в огороды, где в это время года на грядках оставалась лишь капуста. Было начало сентября.
Игорь и Всеволод устроились в просторной избе окнами к лесу. Сидя за столом после скромного походного ужина, они завели беседу при горящей лучине.
За печкой храпел Мечислав.
Бесшумно передвигавшийся слуга Всеволода то и дело менял сгоревшие лучины, подливал собеседникам квасу в кружки.
– А где Мстислав, сын Боголюбского? – спросил Игорь. – В прошлый раз он суздальские рати возглавлял вместе с Борисом Жидиславичем, а ныне Борис Жидиславич пришёл один. Захворал Мстислав, что ли?
– Мстислав Андреевич с новгородцами воюет, – ответил Всеволод. – Заметил, наверно, что в войске Андреевом нет новгородцев, хотя два года тому назад они на Киев ходили.
– Вот оно что, – промолвил Игорь с нескрываемым удивлением. – Значит, Новгород Великий имеет достаточно сил, чтобы противостоять даже суздальскому князю!
– Сил у новгородцев, конечно, меньше, чем у Андрея, – продолжил Всеволод, – но брат мой своенравный довёл их до отчаяния, перекрыв торговый путь на Волгу и не пропуская в Новгород караваны с хлебом. Новгородцам лучше в битве лечь костьми, чем от голода помирать.
– Ох и могуч князь Андрей, одновременно ратоборствует на юге и на севере! – с невольным восхищением сказал Игорь. – Хочет, чтоб и Киев, и Новгород в его воле ходили!
– Не будет этого, – сдвинув брови, сказал Всеволод. – Грабежами Русь в повиновении не удержать! Князь Андрей великим князем себя величает, а действует, как злодей. Русские же города зорит!
– Дерзкие речи ты молвишь, друже, – предостерегающе произнёс Игорь. – Не опасаешься, что донесут на тебя эти… – Игорь кивнул в сторону Мечислава.
– Эти не донесут, – махнул рукой Всеволод. – Эти сами как перекати-поле: ни кола ни двора! Думаешь, я по своей воле на эту войну отправился? В чужой воле хожу, вот и делаю, что прикажут.
Всеволод расстроенно отодвинул от себя кружку с квасом.
– Вот и я тоже в чужой воле хожу, – печально промолвил Игорь.
В маленькое оконце глядела глухая ночь.
В тёмном углу застрекотал сверчок. Постанывал во сне Мечислав. Слуга Ян прикорнул на скамье у печи.
– Давай спать укладываться, – сказал Всеволод. – Утром в сечу идти…
На рассвете дружины двинулись дальше по лесной дороге.
Олег хотел внезапно нагрянуть к Вышгороду.
– Может, захватим кого из горожан за стенами, – говорил он. – Мы передовыми идём – стало быть, и весь полон наш будет.
По пути попались ещё две деревни – тоже пустые и безмолвные.
Наконец леса расступились и взору открылись холмы над Днепром. На самом высоком холме виднелись валы и деревянные стены Вышгорода.
Среди лугов и перелесков были разбросаны небольшие деревеньки и боярские усадьбы, обнесённые тыном.
Конница с грозным топотом рассеялась по окрестностям близ Вышгорода в надежде хоть на какую-нибудь добычу. Но всюду было запустение и следы поспешного бегства.
Игорь видел, как торки и берендеи от злости поджигают дома и овины[51 - Овин – сооружение из жердей или брёвен для просушки хлебных снопов от жара костра для дальнейшего обмолота на гумне.]. Он поскакал ко Всеволоду и нашёл его на загородном дворе какого-то боярина.
При виде Игоря Всеволод перестал препираться с Мечиславом, который настаивал на том, чтобы ворваться в вышгородский посад и поискать там добычу. Юный князь возражал. Осторожность Всеволода понравилась Игорю.
– Вели своим торкам не жечь сёл близ Вышгорода, – сказал Игорь. – Кто знает, сколь долго мы простоим тут, жильё ратникам потребуется. Холода на носу.
– Вот нехристи! – рассердился Всеволод. – Я же приказал Чавдарю ничего не поджигать. Ну, я ему покажу!
Вскочив на коня, Всеволод вместе с Игорем помчался туда, где полыхали пожары.
Тем временем проглянувшее из-за туч солнце озарило дорогу, идущую по склону холма от ворот Вышгорода, и на дороге – конные рати Мстислава. Целый поток блестящих шлемов, щитов и поднятых кверху копий катился от Вышгорода вниз по дороге. Над копьями и шлемами реял большой стяг Мстислава с золотыми крылатыми ангелами на чёрном поле, обрамлённом жёлтой каймой.
Олег спешно стал выстраивать дружины на равнине, сзывая рассеявшихся конников звуками боевой трубы. Он заметно нервничал, ибо знал, каков Мстислав Ростиславич в сече! Знал Олег и силу Мстиславовой дружины. Первым собрал своих воинов Всеволод. Олег поставил его в центре. Сам занял левый фланг, а правый отдал Игорю.
Игорь ещё не успел выстроить к бою свою дружину, а конница Мстислава уже врезалась в центральный полк Всеволода. Судя по звону мечей и треску ломающихся копий, сеча там завязалась упорная. Вскоре упало знамя Всеволода, а торки и берендеи стали откатываться к дальнему лесу.
Игорь повёл своих дружинников на подмогу Всеволоду. С другой стороны ударила на Мстислава Олегова дружина. Вышгородский князь оказался в окружении.
Но Мстислав Ростиславич не испугался.
Подобно медведю, окружённому волками, бросался он со своими витязями то на северскую дружину Олега, опрокидывал её и тут же оборачивался на Игорев полк. Разметав его, Мстислав устремлялся на тех воинов Всеволода, которые ещё сражались и не думали отступать. Дружина Мстислава была гораздо малочисленнее дружин Олега, Игоря и Всеволода, вместе взятых. Но благодаря выучке и мужеству конники Мстислава долго выдерживали неравный бой.
Начавшийся дождь прекратил сражение.
Мстислав ушёл обратно в Вышгород. Убитых с обеих сторон было немного, зато было очень много раненых, и в их числе князь Всеволод.
На другой день к Вышгороду подошла вся рать союзников суздальского князя и обступила город.
После первого же приступа стало ясно, что неприступность вышгородских стен и башен не в силах преодолеть ни храбрость, ни многочисленность осаждающих. И Святослав Всеволодович решил взять Мстислава измором.
Осаждающие принялись надолго обустраиваться под Вышгородом, рыли землянки, ставили палатки и шалаши, вытащили на берег ладьи и насады[52 - Насад – большое гребное судно.], на которых спустились вниз по Днепру пешие полки из Залесья, а также переправлялись через Днепр черниговцы и переяславцы. Князья и их ближние бояре расположились в уцелевших от пожаров крестьянских избах.
Ратники Мстислава делали частые вылазки, нанося осаждающим какой только возможно урон.
Прошёл сентябрь.
Зарядили дожди. Нехватка продовольствия делала положение стоявших под Вышгородом полков всё более угнетающим.
Из Киева прибыл воевода Борис Жидиславич с ростовскими и суздальскими полками и стал торопить Святослава Всеволодовича со взятием Вышгорода. Стало известно, что рати Андрея Боголюбского потерпели поражение от новгородцев. Дошёл слух, что Давыд Ростиславич, добравшийся до Галича, сумел убедить Ярослава Осмомысла отправить галицкие полки на подмогу запертому в Вышгороде Мстиславу Ростиславичу.
– Надо непременно взять Вышгород до прихода галицких дружин, – говорил на военном совете Борис Жидиславич. – Опять же зима недалече, а мне ещё предстоит полки вести обратно в Залесье водным путём.
– И мне охоты нет зимовать тут, – проворчал Святослав Всеволодович, который уже пожалел, что ввязался в эту распрю.
– Что делать будем? – сказал Ярослав Всеволодович. – Мстислава на битву вызывать? Так он не выйдет, ибо войска у него раз в пять меньше.
– На штурм идти надо! – сжав кулак, пробасил Борис Жидиславич. – По головам, по мёртвым и раненым, но на штурм! Глядишь, и одолеем Мстислава.
– Стоит ли людей губить понапрасну? – заметил Ярослав Всеволодович, переглянувшись с братом. – Киев-то всё равно Михаилу достался, а война эта вспыхнула из-за Киева.
– Нельзя Ростиславичей безнаказанными оставлять! – молвил Борис Жидиславич. – Мне князь Андрей повелел Мстислава в цепях к нему привести, а Рюрика и Давыда велено изгнать с Русской земли.
– Тогда пусть заплатит нам князь Андрей златом-серебром за труды ратные, – вставил Олег. – Какой нам резон без выгоды воевать?
– Верно! – выкрикнул Ярополк, племянник Андрея Боголюбского. – За просто так и чирей не сядет. А мы тут жизни кладём!
– Вот возьмём Вышгород и обогатимся, – сказал Борис Жидиславич, переводя недовольный взгляд с Олега на Ярополка. – Всё, что там есть, – ваше! Кони, люди, злато и узорчье всякое!
– Кому из нас достанется Вышгород, когда мы его возьмём? – спросил Игорь.
Водворилось молчание.
Борис Жидиславич, явно не ожидавший такого вопроса, замешкался с ответом.
Андрей Боголюбский в Вышгороде и Белгороде собирался своих сыновей посадить, но стоит сказать об этом сейчас, так союзники и вовсе сражаться откажутся.
Бориса Жидиславича выручил Святослав Всеволодович, сказавший:
– Вот возьмём Вышгород, тогда и подумаем, кому его отдать. Незачем делить шкуру неубитого медведя.
По глазам черниговского князя Борис Жидиславич догадался, что тот не прочь взять Вышгород под свою руку.
Воевода ухватился за сказанное черниговским князем, как за спасительную соломинку:
– И впрямь, братья, сани впереди коня не едут. Сначала возьмём Вышгород, а судить да рядить после будем.
При этом Борис Жидиславич взглядом дал понять Святославу, что он сам готов уступить ему Вышгород.
Договорились князья с утра идти на приступ.
Договориться-то договорились, но никто особенно в сечу не рвался. Может, оттого все последующие штурмы закончились неудачами…
На исходе был октябрь.
Неожиданно с запада к Вышгороду подошла рать волынского князя Ярослава Изяславича, родного брата недавно умершего Мстислава Изяславича, столь любимого киевлянами. Князья, обступившие Вышгород, забеспокоились. Не на выручку ли к Мстиславу Ростиславичу пришёл волынский князь?
Но оказалось, что Ярослав Изяславич пришёл искать себе старшинства, желая сесть на киевском столе.
Борис Жидиславич и Святослав Всеволодович не захотели уступать Киев волынскому князю.
Тогда Ярослав Изяславич отправился к Рюрику в Белгород, явно собираясь воевать за Киев с Михаилом Юрьевичем. Чёрные клобуки тоже поднялись и ушли к Ярославу Изяславичу, желая служить ему.
Князья, стоявшие под Вышгородом, теперь больше спорили на военных советах, нежели воевали с Мстиславом Ростиславичем. Борис Жидиславич чуть ли не на коленях умолял союзников продолжить решительные штурмы, чтобы до первого снега овладеть Вышгородом. Но напрасны были все его усилия. Турово-пинские князья пришли было осаждать Вышгород, но через несколько дней ушли обратно в свои города, сославшись на бескормицу и близкие холода.
Осаждающие и впрямь последние сухари доедали, варили мёрзлую репу, добытую на огородах. Коням давали прошлогоднюю солому, снятую с крестьянских изб.
Наступил ноябрь.
Зароптали ростовцы и суздальцы, требуя возвращения домой, покуда Днепр не сковало льдом. Борис Жидиславич увещевал своих ратников как мог. Убедил-таки сделать последний, решительный приступ.
Но опять заупрямились Ольговичи.
– Плохо затевать, когда нечего жевать, – напрямик заявил Борису Жидиславичу Ярослав Всеволодович.
Олег и Игорь согласились с ним.
Борис Жидиславич переговорил с глазу на глаз со Святославом Всеволодовичем. Неизвестно, чего наобещал воевода черниговскому князю, только Святослав согласился повести черниговцев на штурм Вышгорода.
– Чем же прельстил тебя, брат, этот мерин толстозадый? – вопрошал Ярослав у Святослава. – Какого елея[53 - Елей – масло, употребляемое в церковном обиходе.] в уши тебе налил?
Игорь и Олег тоже с недоумением взирали на старшего двоюродного брата, который пригласил их всех в свою избу и завёл речь о том, что Вышгород нужно непременно взять сегодня или завтра.
– Борис Жидиславич согласился уступить Вышгород нам, Ольговичам, а себе готов взять восемьсот гривен отступного и пленного Мстислава, – сказал Святослав Всеволодович. – Разве не стоит овчинка выделки, а? Ты сядешь князем в Вышгороде. – Святослав ткнул пальцем в грудь Ярославу. – Со временем Овруч и Белгород к рукам приберём, тогда и вам княжеские столы найдутся на этой стороне Днепра. – Святослав повернулся к Олегу и Игорю.
– Ну, коли так… – промолвил Ярослав уже совсем другим голосом.
Перейти из захудалого Сновска в огромный Вышгород было для него райской мечтой!
– А как же смоляне и переяславцы? – спросил Игорь. – Они ведь надеются взять добычу в Вышгороде. И суздальцы тоже.
– А тебе что за печаль о них? – презрительно бросил Святослав. – Уйдут ни с чем смоляне и переяславцы, всего и делов. Суздальцы получат от нас восемьсот гривен серебра и угомонятся.
– Нехорошо смолян с пустыми руками отпускать, – недовольно сказал Олег, – не по-христиански это.
– Об шурине своём печёшься? – прищурился Святослав Всеволодович.
– Ну, дадим и смолянам отступное, – вставил Ярослав. – Главное, Вышгород у нас будет, об этом подумай, Олег.
– Вышгород ещё взять надо, – проворчал Олег.
– Верно, – согласился с ним Святослав Всеволодович. – Ступайте, братья, к своим дружинам. Ударим дружно на Мстислава!
Глава девятая. Вражда из-за Киева
Никогда ещё Манефа не видела Олега таким разъярённым, каким он вернулся из похода против Ростиславичей. От дружины Олеговой осталось двести человек, а было пятьсот.
На вопрос Манефы, где боярин Георгий, Олег закричал ей прямо в лицо:
– Где, где… На дне!
Манефа ничего не могла понять, а толком что-то узнать у рассерженного Олега не было никакой возможности. Он кричал, бранился, проклиная весь белый свет, Ростиславичей и суздальского князя!
Одно было ясно: Ростиславичи разбили союзные Андрею Боголюбскому рати под Вышгородом.
Уже вечером, немного поостынув, Олег поделился пережитым с воеводой Бренком, который оставался вместо него в Новгороде-Северском. Манефа, притаившись за дверью, жадно вслушивалась в их беседу.
– Ты спрашиваешь, как такое случилось, Бренк? Святым распятием клянусь, не знаю! Князья рати на очередной приступ собирали, как вдруг прискакали берендеи с воплями: «Галичане идут!»
Святослав, брат мой, и Борис Жидиславич, воевода суздальский, исполчили конницу, чтобы встретить галичан, ежели те уже близко. А сами пешие полки на штурм повели. И тут, – Олег длинно выругался, – смоляне вдруг ринулись на берег Днепра, бросая щиты и копья, начали ладьи на воду сталкивать. Вслед за ними переяславцы побежали и все наши полки расстроили. Такое началось!..
Олег опять разразился крепкими ругательствами.
Выпив хмельного мёду, он продолжил свой рассказ:
– Борис Жидиславич повелел загородить конницей путь бегущим пешцам, поскольку уже и суздальцы, побросав лестницы, ударились в бегство. Да какое там! Мужичьё так толпой навалилось, никакими дружинами было не сдержать. Самого Бориса Жидиславича чуть не затоптали.
– А галичане-то появились? – спросил Бренк.
– В том-то и дело, что никаких галичан я не видел, – ответил Олег и грохнул по столу кулаком. – Вместо галичан дружина Мстислава вышла из Вышгорода и давай сечь без милости полки наши расстроенные. Тогда уж все подряд в бегство ударились: и конные, и пешие… Возле насадов давка началась. Все так и лезли: кто по сходням, кто прямо через борт. Кто с мечом лез, а кто и с конём. Все перемешались: мужики, князья, бояре… Ни черта было не понять, где черниговцы, где суздальцы, где кто…
Олег выругался и опрокинул в рот очередной кубок.
– Как же тебе выбраться-то удалось, княже? – поинтересовался Бренк.
– А так и удалось: бросил коня, оружие, шлем, плащ и вместе с мужичьём забрался в какую-то ладью, которая едва не перевернулась на середине Днепра, перегруженная сверх всякой меры, – раздражённо ответил Олег. – Очухался токмо в Любече на другом берегу. Туда же и все прочие ладьи причалили. Я-то спасся, а дружина моя почти вся в полон угодила.
– Святослав-то с Ярославом спаслись? – спросил Бренк.
– Спаслись, – сказал Олег.
– А Игорь?
– Не ведаю. Игорева дружина стала берегом пробиваться вместе с дружиной Всеволода Юрьевича.
– Ну и дела! – покачал головой Бренк. – Что я Вышеславу-то скажу? А где же боярин Георгий?
– В Днепре утоп, – мрачно ответил Олег. – Два насада бортами столкнулись, от удара многие в воде оказались. На Георгии шлем был, да кольчуга, да бронь, да пояс с мечом. Его на дно и утянуло.
– Царство ему небесное! – перекрестился Бренк.
В глубокой скорби удалилась в свои покои Манефа и долго сидела на стуле в неподвижности, глядя сухими печальными глазами на пламя светильника. Плакать Манефа не умела, но душевная боль была не чужда и ей.
…Мёрзлая земля звонко гудела под копытами коней. Игорь и Всеволод вели свои поредевшие дружины знакомыми дорогами обратно к Киеву. Вместе с ними шла берендейская конница.
Увидев панику и толчею на днепровском берегу возле ладей, Игорь первым предложил Всеволоду уходить от Вышгорода сухим путём.
– А галичане? – спросил тот. – Вдруг наткнёмся на них?
– Пробьёмся! – ответил Игорь.
– Ну, с Богом! – согласился Всеволод.
Игорь сразу взял начальство в свои руки, выслал вперёд сторожевой отряд из берендеев, по сторонам разведку из гридней разослал. Благодаря этим предосторожностям удалось разминуться с галицкими полками, затаившись в лесу. Ночевали также в лесной чаще, спали на опавшей листве, не разводя костров.
К Киеву вышли на второй день после полудня. В город решили не входить, а выслали одного дружинника под видом гонца.
– Узнаешь, в Киеве ли Михаил Юрьевич, – наказал дружиннику Игорь. – И сразу обратно.
Дружинник въехал в город и вскоре вернулся обратно.
– Нет в Киеве Михаила Юрьевича, – сообщил он. – Ушёл Михаил в Торческ.
– Сам ушёл или его изгнали? – спросил Всеволод.
– Сам ушёл, – ответил воин. – Выпросил у Ростиславичей для себя Торческ, а Киев уступил Ярославу Изяславичу.
– Стало быть, Михаил признал старшинство Ярослава Изяславича, – в раздумье проговорил Игорь. – Как посмотрит на это Андрей Боголюбский? Чаю, не понравится ему это.
– Плевать на Андрея! – сердито вымолвил Всеволод. – Больше мы в его власти ходить не будем! Я отправляюсь к Михаилу в Торческ.
Берендеи изъявили желание идти со Всеволодом.
Игорь повёл свою дружину к переправе через Днепр.
Оказавшись на левом берегу Днепра, Игорь за два дня дошёл до Чернигова, где застал своих двоюродных братьев, опечаленных недавним разгромом.
Святослав Всеволодович не скрывал своего восхищения смелостью Игоря.
– Он-то хоть и моложе нас с тобой, а не растерялся, сам уцелел и дружину сохранил, – говорил Святослав брату Ярославу. – Игорь с честью ушёл из-под Вышгорода, а мы – с позором!
Известие о том, что Михаил оставил Киев, уступив киевский стол Ярославу Изяславичу, одновременно обрадовало и огорчило братьев Всеволодовичей. Они были рады, что северные Мономашичи не удержали Киев, но остались недовольны тем, что Ростиславичи уступили старшинство Ярославу Изяславичу.
– Если уж на то пошло, то по старшинству Киев мне должен принадлежать и лишь после меня Ярославу Изяславичу, – молвил Святослав Всеволодович. – Надо бы указать на это Ярославу Изяславичу и Ростиславичам иже с ним.
– Станут они тебя слушать! – презрительно бросил Ярослав. – О чём ты молвишь, брат? Ростиславичи ныне высоко вознеслись, самому Андрею Боголюбскому не покорились. В союзе с Ярославом Изяславичем они – сила неодолимая! А нам с тобой уповать не на кого…
– На себя уповать надо, брат! – воскликнул Святослав. – Не век же на Андрея Боголюбского полагаться. Да и бит он ныне на Днепре и под Новгородом Великим, когда ещё оклемается.
– А мы? – проворчал Ярослав. – Мы не биты, что ли? Половину войска под Вышгородом потеряли…
Продолжая путь к Путивлю, Игорь терзался думами.
Как всё быстро меняется в этом мире! Ещё вчера был в силе Андрей Боголюбский. Все князья на юге и на севере признавали за ним старшинство в роду Рюриковичей. А ныне южные Мономашичи, не оглядываясь на суздальского князя, сами решают, кто достоин старшинства и кому Киевом владеть. А молодым князьям, вроде него самого и Всеволода Юрьевича, видимо, до седых волос под главенством старших князей придётся ходить. Когда ещё появится у них право на высокий киевский стол?
После всего пережитого тихий деревянный Путивль, укрытый снегом, показался Игорю самым прекрасным местом на свете.
Ефросинья встретила Игоря слезами радости и крепкими объятиями. По Путивлю ходили слухи, будто вся дружина Игорева и он сам полегли под Вышгородом.
– Кто бы мог подумать, что мой родной отец пошлёт войско против своего зятя! – с изумлением и возмущением молвила мужу Ефросинья. – Ведь я вдовой могла стать, не разминись в лесу твоя дружина с галицкими полками.
– Отец твой не против меня рать послал, а против суздальского князя, – успокаивал жену Игорь. – Ему, наверно, и невдомёк было, что в войске Андрея Боголюбского его зять находится.
– Никуда тебя больше не отпущу! – заявила Игорю Ефросинья.
…Не успел Игорь толком отдохнуть, как к нему в Путивль пожаловали мать с младшим братом и Вышеславом. Их бурной радости не было предела при виде Игоря, живого и невредимого.
– Олег-то в одних портках домой прибежал, без коней, без дружины. Злой, как чёрт! – рассказывала Манефа. – Теперь деньги собирает, чтобы вызволить из полона бояр своих и младших дружинников. Даже Изольду подарками тешить перестал. Посылал просить серебра к Святославу в Чернигов, да тот сам своих дружинников выкупать у Ростиславичей собирается, так ничего и не дал Олегу.
Юный Всеволод не отставал от Игоря, уговаривая его, чтобы тот взял его в свою дружину.
– Придёт время, возьму, – отвечал брату Игорь. – Подрасти ещё немного да с оружием обращаться научись как следует. У тебя небось лишь девки красные на уме?
– Агафья у него на уме, – поведала Игорю Манефа, так чтобы никто не слышал. – Заморочила она парню голову! Всеволод бегает за ней, как жеребец молодой. Хоть и не заставала я их нагими, как вас когда-то, но, чувствую, дошло у них и до срамного. И за что мне такое наказанье!
– А что Олег? Ничего не подмечает за женой? – нахмурившись, спросил Игорь.
– Олега дома-то неделями не бывает, всё мотается по городам и весям, поборами всех задавил: деньги собирает! – ответила Манефа. – А когда Олег в тереме, так с ним Изольда всё время, до Агафьи ему и дела нету. Даже на сына своего внимания не обращает. Хочет, недоумок, чтобы Изольда ему детей нарожала, а та к этому и не стремится.
Игорь чувствовал себя виноватым в том, что случилось между Агафьей и Всеволодом, но не знал, что делать.
– Может, женить Всеволода? – неуверенно проговорил он.
– Да какой из него муж в пятнадцать-то лет! – возразила Манефа. – Я хочу Всеволода посадить князем в Трубчевске, так опять Олег этому противится. Опасается, что Всеволод в его воле ходить не будет: норов-то у него, сам знаешь, какой!
Да, взрослея, Всеволод становился всё более дерзок и задирист, драться любил, почтения к старшим мало имел. В церкви мог запросто зевнуть прилюдно, а то и под ноги плюнуть. Зато дядька Любомир хвалил его за умение ратное. В столь младые годы Всеволод и мечом, и копьём, и топором владеет так, что иной зрелый муж позавидует. И на коне сидит, как влитой! Такой молодец, коль соберёт дружину подобных себе, и впрямь не изъявит покорности ни старшему брату, ни кому-то другому.
Вышеслав в беседе с Игорем завидовал Всеволоду:
– Мне отец спуску не даёт, каждодневно заставляет копьё в цель кидать и на мечах рубиться, но мне до ловкости Всеволода далеко. Недавно вот с коня неловко упал и руку себе сломал. Из-за этого Олег меня в поход не взял…
– Может, это и к лучшему, – сказал Игорь, – а то лежал бы ты теперь в земле сырой иль влачил бы рабскую долю. Олег сам еле ноги унёс из-под Вышгорода.
Зима прошла в какой-то смутной тревоге.
Ростиславичи явно не ладили с Ярославом Изяславичем, человеком грубым и вспыльчивым. Сидя на великокняжеском столе, он желал помыкать прочими князьями, как своими слугами.
«Мой брат покойный вам спуску не давал, и я не намерен! – заявил Ярослав Изяславич Ростиславичам. – А грозить мне будете, так моя дружина не слабее вашей!»
Ростиславичи знали, что это не пустая похвальба: волынские полки крепки в рати. За спиной у Ярослава Изяславича стоят поляки, его давние друзья. И Ярослав Осмомысл против него воевать не станет.
Тогда Ростиславичи вспомнили про черниговского князя, теперь его старшинство показалось им предпочтительнее. Ольговичи, коль соберутся все вместе, пожалуй, смогут одолеть Ярослава Изяславича. Поляки против Ольговичей не пойдут, ведь они с ними в родстве.
Ярослав Осмомысл тоже недавно породнился с Ольговичами и ссориться с ними не будет.
По старинному родовому обычаю, Святослав Всеволодович ближе к киевскому столу, нежели Ярослав Изяславич. Ростиславичи, желая сблизиться со Святославом, вернули всех пленных черниговцев без выкупа. Послы Ростиславичей зачастили в Чернигов, подбивая Святослава и его братьев на войну с Ярославом Изяславичем.
Но Святослав Всеволодович был хитёр. Он затеял тайные переговоры с Ярославом Изяславичем, желая договориться с ним до обоюдной выгоды за спиной у Ростиславичей. Черниговский князь предлагал Ярославу объединиться и изгнать Ростиславичей из Белгорода и Вышгорода, а города эти уступить ему. За это Святослав обещал не искать Киева под Ярославом Изяславичем.
Однако Ярослав Изяславич, не отличавшийся дальновидностью, отказал Святославу Всеволодовичу, заявив: «Тебе, брат, на этой стороне Днепра места нет. Сиди уж в своём Чернигове!»
Святослав через своего посла так ответил Ярославу: «Я не венгерец и не лях, и ты и я – одного деда внуки. И сколько тебе до него, столько и мне. Коль не хочешь рядиться со мной, то воля твоя!»
Это была уже почти угроза, но и она не возымела действия.
Призвав брата Ярослава с дружиной да Олега с Игорем, Святослав Всеволодович внезапно нагрянул в Киев. Всё решилось без битвы, так как дружинники Ярослава Изяславича в ту пору купали коней в Почайне-реке и нападения ниоткуда не ждали. Киевляне не стали сражаться с черниговцами.
Ярослав Изяславич бежал в Луцк, бросив жену, сына и богатую казну.
Святослав Всеволодович занял киевский стол.
Его братья между тем обнажили мечи друг на друга из-за Чернигова. Олег был недоволен тем, что Святослав отдал Чернигов не ему, а Ярославу. Святослав прибыл в Чернигов и кое-как примирил братьев.
Ярослав Изяславич, проведав, что Киев ненадолго остался без князя, оставил Луцк и опять въехал в Киев. В сердцах он задумал взять с киевлян то, что было отнято у него Святославом Всеволодовичем.
«Вы подвели на меня Святослава, так промышляйте, чем выкупить мою княгиню и сына!» – молвил Ярослав Изяславич киевлянам.
Киевляне не знали, что ответить на это, и Ярослав Изяславич повелел своему войску разграбить Киев. Началось неописуемое! Волыняне обобрали не только именитых горожан и богатых чужеземцев, но даже игуменов, монахинь и кельи затворников.
При виде такого бесчинства Ростиславичи опять стали сноситься с суздальским князем. Выслав богатые дары, Ростиславичи попросили Андрея Боголюбского, чтобы он помог их брату Роману овладеть Киевом.
У князя Андрея сердце лежало к Роману Ростиславичу, поэтому он велел своим младшим братьям Михаилу и Всеволоду, сидевшим в Торческе, всеми силами стоять за старшего из Ростиславичей. В ожидании ответа от Михаила и Всеволода Андрей Боголюбский стал готовить войско для похода в Южную Русь. Но вестей от братьев Андрей так и не дождался. Он был злодейски убит в Боголюбове своими ближними боярами…
Тогда Ростиславичи решили поддерживать того князя, который ныне владеет Киевом, а именно Ярослава Изяславича. Вместе с волынянами Ростиславичи напали на владения черниговского князя и взяли два городка, Лутаву и Моравск. Да ещё подбили Олега подняться ратью на Святослава Всеволодовича, обещая ему за это уступить Чернигов.
Святослав Всеволодович сумел отбиться и от волынян с Ростиславичами, и Олега к покорности привести. Вернув Ярославу Изяславичу пленённых дружинников и жену с сыном, Святослав замирился с ним.
Ярослав Изяславич ушёл к себе в Луцк.
Ростиславичи послали за ним, прося опять ехать в Киев, но Ярослав Изяславич отказался.
Тогда Роман Ростиславич занял киевский стол.
В то же лето половцы напали на Русь и пожгли шесть городков берендеевых.
Ростиславичи вышли против поганых, но были разбиты по вине Давыда, который затеял ссору с братьями и помешал успеху дела. Бедой Ростиславичей не преминул воспользоваться черниговский князь.
Святослав послал гонца сказать Роману: «Брат! Я не ищу под тобой ничего, но у нас такой ряд: коль князь провинится, то платит волостью, а боярин – головою. Давыд виноват, поэтому отними у него волость».
Роман не послушался, тогда Святослав с братьями Олегом и Ярославом перешёл Днепр и стал с полками у Витичева, куда к нему съезжались чёрные клобуки с выражением покорности. Митрополит умолял Романа не доводить дело до кровопролития, когда поганые так и рыщут близ рубежей русских, и уступить киевский стол Святославу Всеволодовичу.
Роман ушёл в Смоленск.
Святослав сел в Киеве.
Чернигов перешёл к Олегу Святославичу. Новгород-Северский достался Ярославу Всеволодовичу.
Случилось это в 1175 году от Рождества Христова.
Глава десятая. Вышеслав
Едва Олег вокняжился в Чернигове, как случилось непредвиденное: от него сбежала Изольда вместе с Вышеславом.
Игорю об этом поведал Бренк, приехавший в Путивль.
– Накричал на меня брат твой, чуть плетью не отхлестал, – жаловался воевода. – Княгиня хотела было вступиться за меня, так Олег и на неё накричал. Велел достать беглецов хоть из-под земли.
– Кому велел? – спросил Игорь.
– Мне, – вздохнул Бренк. – Вот я первым делом в Путивль и пожаловал. Думал, друга своего закадычного Вышеслав никак не минует. Коль сразу не объявился в Путивле, так, может, со временем весточку тебе подаст, княже. Вот тогда и…
Игорь с любопытством взглянул на воеводу:
– И что?.. Договаривай, Бренк.
– А чего договаривать, коль и так всё ясно, – нахмурился тот. – Схватить надо стервеца и потаскуху Изольду иже с ним! Что за позор на мои седые волосы: сын с потаскухой связался, отняв её у князя своего. Стыдобища! Вот чему Вышеслава книги-то научили. Вот чему!
– Зря ты так, Бренк, – промолвил Игорь. – Ты же знаешь, что Изольда не по своей воле делила ложе с Олегом. Вышеслав, можно сказать, из неволи её вызволил.
– Спаситель нашёлся, мать твою разэдак! – выругался Бренк. – Мне-то как теперь людям в глаза смотреть и Олегу тоже? Ну, переспал бы с этой фряженкой Вышеслав, ещё куда ни шло, зачем её у князя-то похищать? Какая Вышеславу с этого корысть?
– Может, Вышеслав любит Изольду, как Тристан, – сказал Игорь. – При чём здесь корысть? Истинная любовь бескорыстна!
– Какой ещё Тристан? – насторожился воевода. – Небось это он и помог Вышеславу похитить Изольду! Откель этот Тристан взялся?
– Тристан – это легендарный рыцарь из страны франков, – пояснил Игорь, пряча улыбку. – О Тристане написан целый эпос, где изображены его ратные подвиги и любовь к красавице Изольде. У меня есть эта книга.
– Что же, сын мой себя Тристаном возомнил? Так, что ли? – проворчал Бренк. – Ну, я ему задам, попадись он мне в руки!
Игорь попытался хоть как-то оправдать Вышеслава, но Бренк и слышать ничего не хотел. На одном стоял воевода: не пара Вышеславу торгашеская дочка, будь она хоть какая раскрасавица!
В комнату, где сидел Игорь со своим гостем, вошла Ефросинья с младенцем на руках. Недавно она разродилась вторым сыном, которого Игорь назвал в честь своего знаменитого деда – Олегом.
Бренк почтительно поприветствовал молодую княгиню и справился о её здоровье.
– Первенец у вас был голосистый, а этот молчун, – с улыбкой заметил Бренк, кивнув на младенца.
– Это он от обиды на мать дуется, – пошутил Игорь. – Ефросинья дочь хотела, а не вышло.
– Просто Олег зимой родился, а зимние дети все такие спокойные, – высказала своё мнение Ефросинья.
Видя, что мужчины в её присутствии томятся в неловком молчании, княгиня покинула светлицу, сказав мужу:
– Приглашай к столу гостя.
Сидя за столом в трапезной, Бренк продолжал твердить Игорю о наболевшем:
– Славных сыновей родила тебе Ефросинья, княже. Вот и я хочу, чтобы мой Вышеслав таких же детей имел, но не от бывшей наложницы, а от женщины именитого сословия. Погнался за красой, дурень, а о чести боярской забыл!
Игорь пообещал Бренку известить его, если вдруг Вышеслав в Путивле объявится.
– Рук Вышеславу вязать не стану, – сказал Игорь, – уж извини, боярин. А известить – извещу.
На том и расстались Игорь с Бренком.
Прошло немного времени, как из Чернигова примчался гонец: Олег звал Игоря к себе.
«Неужто схватили Олеговы люди Вышеслава?» – встревожился Игорь, спешно собираясь в путь.
Оказалось, что Олег остался недоволен тем ответом, какой дал Игорь Бренку.
– Стало быть, брат, мыслями ты за Вышеслава и против меня! – ругал Игоря Олег. – А может, ты знал, что замышляет Вышеслав, но не упредил меня, радея за дружка своего?
– Кабы я ведал об этом, то постарался бы отговорить Вышеслава от столь необдуманного шага, – честно признался Игорь. – Мне его теперь не хватает.
– А мне не хватает Изольды! – сердито воскликнул Олег. – Ты жил с Вышеславом душа в душу и должен знать, где он может укрываться. Найди мне его, Игорь!
– Не опущусь я до такого, чтобы рыскать по городам и весям, как соглядатай, – отказался Игорь. – Забудь о наложнице, брат. У тебя ведь жена есть.
– Отказываешься, значит, – процедил сквозь зубы Олег. – Твоя воля, брат. Но не обессудь, коль я сам отыщу Вышеслава, то не сносить ему головы! Изольду я прощу, что с неё, глупой, взять.
Игорь ненадолго задержался в Чернигове, чтобы повидаться с матерью, и поскакал обратно в Путивль.
После его отъезда Олег подступил к своей мачехе:
– Я немало добра тебе сделал, матушка. Вот и ты отплати мне тем же.
– О чём это ты? – с удивлением взглянула на Олега Манефа.
– Ты хотела, чтобы Игорь сел князем в Путивле, я сделал его князем, – принялся перечислять Олег. – Ты желала, чтобы Всеволод княжил в Трубчевске, и я дал ему Трубчевск. Тебе хотелось в Чернигов вернуться, и я взял тебя с собой, покидая Новгород-Северский.
– Чего же ты хочешь? – напрямик спросила Манефа.
– Игорь доверяет тебе и даже советуется с тобой, – осторожно начал Олег, – от тебя у Игоря нет никаких тайн. Ты могла бы поехать к Игорю в Путивль и выведать обиняками про…
– Про Изольду и Вышеслава? – усмехнулась Манефа.
– Да, – кивнул Олег, напряжённо глядя ей в глаза.
– Хорошо, – княгиня пожала плечами, – я сделаю так, как ты просишь. Только не думай, что Игорь глупее тебя. Мой приезд обязательно его насторожит.
– А ты отправляйся не сегодня иль завтра, а дней через десять, – сказал Олег. – Может, к тому времени Игорь что-нибудь разузнает о Вышеславе иль тот сам к нему пожалует.
– Пусть будет по-твоему, сын мой, – покорно произнесла Манефа.
Княгиню порядком утомляли и раздражали каждодневные злобствования Олега, который постоянно ругал своих дружинников, рыскавших в поисках беглецов, да только всё без толку.
Не нашёл Вышеслава и Бренк, ездивший ради этого в Киев.
…По прошествии десяти дней Манефа поехала в Путивль.
Агафья, полагавшая, что теперь, когда нет Изольды, супруг опять станет уделять ей внимание, была поражена тем, что Олег пожелал и её использовать в поисках Вышеслава. Но какую роль он ей уготовил!
– Отправляйся в Трубчевск, ко Всеволоду, – объявил Олег жене.
– Зачем это? – забеспокоилась Агафья.
– Затем, что видел я, какими глазами Всеволод поглядывает на тебя, наведываясь ко мне в гости, – ответил Олег. – По всему видать, присох к тебе младень. Да ты не красней, голуба моя! Это хорошо, что твоя краса Всеволоду кровь будоражит. Повелеваю тебе согрешить с ним в постели.
– Да в уме ли ты, милый?! – изумилась Агафья. – Не стану я делать этого!
– Станешь! – жёстко произнёс Олег. – Иначе посажу тебя в погреб к крысам.
Олег усмехнулся, видя, как передёрнуло Агафью при одном упоминании о хвостатых тварях, коих она до смерти боялась.
– Скажешь Всеволоду, что якобы едешь в Корачев к знахарке лечить свои женские хвори, это ведь по пути в Трубчевск, – заговорил Олег голосом, не допускающим возражений. – Задержишься на несколько дней у Всеволода в гостях. Думаю, он будет рад.
– Чего ты добиваешься, Олег? – спросила Агафья, испытующе взирая на мужа.
– Соблазняя Всеволода, постарайся выведать у него про Вышеслава с Изольдой. Может, Всеволод что-то знает о них, но не говорит из-за своей приязни к Вышеславу. Может, Всеволод что-либо слыхал о них от Игоря, ведь с ним он общается ближе, чем со мной. Уразумела?
– Уразумела, – холодно вымолвила Агафья: её переполняло презрение к мужу.
На другой день Агафья уехала в Трубчевск…
В конце лета в Чернигов из Киева прибыли посланцы Святослава Всеволодовича с наказом слать войско к Переяславлю, в окрестностях которого появилась большая орда половцев. Беспокоился Святослав за юного переяславского князя Владимира Глебовича и просил Олега выйти к нему на помощь. Сам Святослав в это время воевал с турово-пинскими князьями, вздумавшими идти под руку полоцкого князя, и помочь Владимиру Глебовичу ничем не мог.
Олег, разославший всю дружину на поиски Вышеслава и Изольды, в поход не пошёл, но приказал Игорю и Всеволоду вести полки к Переяславлю. Олег хотел и Ярослава Всеволодовича отправить вместе с Игорем и Всеволодом, но тот уже увёл дружину к Курску – стеречь от поганых свои рубежи.
Игорь и Всеволод без промедления устремились к Переяславлю. В их объединённой дружине было семьсот всадников. Но они опоздали: половцы, простояв три дня под Переяславлем, ушли к городу Баручу. Переяславские воеводы, видя многочисленность половецкой орды, не решились дать битву в открытом поле, хотя князь Владимир и рвался в сражение.
Игорь и Всеволод двинулись по следам степняков. Ещё издали они заметили в небе чёрный дым – это горел Баруч.
Среди обуглившихся развалин бревенчатых стен и домов лежали тела мёртвых русичей в белых портах и рубахах. Степняки сняли с убитых кольчуги, шлемы и сапоги. Примятая трава указывала, в каком направлении ушла степная конница.
– К городку Серебряному направились ханы, – переговаривались между собой немногочисленные переяславские дружинники, сопровождавшие северских князей. – Переяславль взять не смогли, так решили всё вокруг пожечь, злыдни!
– А какие ханы, известно? – поинтересовался Игорь.
– Двое их, старый и молодой, – отвечали переяславцы. – Старого зовут Кобяк, его орда кочует у самого Лукоморья. Из всех ханов это самый могучий. Молодого зовут Кончак, сын Отрока. Этот из донских половцев, кои часто порубежье наше грабят.
– Чего же мы медлим?! – воскликнул Всеволод. – Догоним нехристей и в куски порубим!
Но переяславцы напрочь отказались от этого:
– Мало нас для такого дела. И ваша дружина, други, невелика по сравнению с половецкой ратью.
– У одного Кобяка больше восьми тыщ конницы!
– И у Кончака тыщ пять, не меньше.
Остались переяславцы у сожжённого Баруча, чтобы предать земле тела павших христиан.
Игорь и Всеволод повели дружину к городку Серебряному, стоявшему на реке Супой. Туда прибыли под вечер.
Городок был сожжён дотла.
Вольный степной ветер далеко разносил запах гари и мелкие частицы пепла. Убитых русичей здесь было не меньше, чем в Баруче. Однако ни там ни тут не было мёртвых женщин и детей.
– Значит, полон гонят поганые, – угрюмо промолвил Игорь.
– Переяславцы говорили, что половцы разорили все сёла за рекой Альтой, – вставил Всеволод. – Да ещё эти два города… Чаю, немалый полон ведут за собой ханы.
Утром дозорные сообщили князьям, что половецкая орда разделилась: один из ханов двинулся к городу Голотическу, другой направился к пограничному городу Коснятину.
Игорь заметил, как загорелись глаза у Всеволода.
– Сам Господь внушил ханам мысль разойтись в разные стороны, – сказал Всеволод. – Коль навалимся дружно на одного из них, то другой уже не успеет на помощь.
– Мало у нас дружины, – с сомнением промолвил Игорь. – Даже на Кончака мало.
– Что же, так и уйдём бесславно? – уныло протянул Всеволод.
Игорь и сам горел желанием попытать счастья в сече с половцами, доселе не встававшими у него на пути. Когда ещё представится такая возможность?
– Ладно. – Игорь решительно сдвинул брови. – По коням!
Пустив впереди дозорных, братья устремились к Коснятину. От Коснятина было ближе до черниговских владений.
«Ежели не повезёт в битве, будем пробиваться к Сейму», – подумал Игорь.
Приближаясь к пограничной реке Суле, на которой стоял Коснятин, Игорь усилил дозоры, рассчитывая только на внезапность нападения.
Наконец дружина вышла к Коснятину.
Дозорные сообщили, что половцы готовятся к штурму и отпустили своих коней пастись в степь.
– Стало быть, не ждут нападения! – потирая руки, усмехнулся Всеволод. – Вот токмо кто там – Кончак иль Кобяк?
– Теперь уже неважно, – промолвил Игорь, надевая шлем с золотой насечкой. – Ударим порознь: ты – по стану, я – на поганых, что собрались близ городского вала. Когда освободишь пленных русичей, без промедления двигай ко мне. А там – как Бог даст!
– Держись, брат, я подоспею вовремя! – заверил Игоря Всеволод. Он был на удивление спокоен.
– Главное, не дать поганым на лошадей сесть, – заметил Игорь.
– Да одолеем мы их: хоть пеших, хоть конных! – самоуверенно бросил Всеволод, натягивая кольчужные перчатки.
Через тростниковые заросли пересохшего болота русичи в молчании двинулись туда, где дымили костры половецкого стана. Изредка всхрапывала чья-нибудь лошадь, иногда бряцала рукоять меча о край щита у кого-нибудь из дружинников. Шуршал тростник, раздвигаемый конной колонной. Дружинники ехали, соблюдая большие интервалы, с опущенными на плечо копьями. Княжеские стяги тоже были опущены.
Находившийся впереди Игорь, борясь с волнением, негромко повторял слова из известной всем припевки:
– «Эх, Коснятин-городок! Он не низок, не высок…»
Выбравшись на открытое место, русичи построились в боевой порядок и стали ждать своих дозорных, следивших за передвижениями половцев. Вот дозорные прискакали и поведали, что поганые двинулись на приступ.
– Это нам на руку, – ухмыльнулся Всеволод.
– «Эх, Коснятин-городок…» – повторил Игорь и дал шпоры коню.
– «Он не близок, не далёк», – весело продолжил Всеволод и взмахом руки велел поднять знамёна и копья.
Вылетев из-за косогора, русская конница распугала половецкие табуны и, разделившись на скаку на два отряда, помчалась на врага.
Дружинники Всеволода рассеяли нестройную конную сотню половцев, охранявшую табуны, и ворвались в стан, пестреющий разноцветными шатрами с закруглённым верхом. В самом центре стана в ограждении из составленных в круг повозок находились русские пленники. В основном это были женщины и дети. Охранявшая их стража была более многочисленна, но и она не устояла перед натиском трубчевской дружины. Половцы метались между шатрами, ища спасения, но всюду натыкались на мечи и копья русичей. Всеволод приказал никого из степняков в плен не брать.
Тем временем Игорева дружина, разделившись на сотни, врезалась в пешие половецкие толпы, скопившиеся возле крутых валов Коснятина. Валы эти охватывали городок в виде подковы, защищая его с трёх сторон. С четвёртой стороны была река Сула. Там стена проходила прямо вдоль обрывистого речного берега.
Именно потому, что городской вал представлял собой большой полукруг, половцы, устремившиеся на штурм с трёх сторон сразу, сначала не поняли, что произошло. Множество степняков продолжали карабкаться на вал, не ведая, что за его изгибом их соплеменники отбиваются от невесть откуда взявшейся колонны русичей. И только с высоты вала, а также с приставленных к стене Коснятина лестниц половцы вдруг заметили переполох в своём стане. Заметили они шлемы и щиты русских конников, которые, двигаясь вдоль вала, безжалостно орудовали длинными прямыми мечами.
Скатываясь вниз с валов, степняки всей массой устремились на Игореву дружину, стараясь прижать русичей к валу, лишить их подвижности. Степнякам, может, и удалось бы это, если бы не жители Коснятина, которые с дубьём и топорами выбежали из ворот города и ударили половцам в спину. Завязалась упорная битва.
На Игоря степняки так и бросались со всех сторон, стараясь обезоружить его и стащить с коня: князь для них – завидный пленник.
Оглохнув от звона мечей и гортанных воплей нападающих половцев, Игорь видел вокруг себя лишь сверкающие кривые сабли, скуластые лица, вражеские круглые щиты. Конь под ним храпел и дыбился. Рука Игоря ныла от усталости, но он продолжал сечь мечом направо и налево.
Но поганых всё так же много. А силы тают. Гибнут один за другим Игоревы гридни, изнемогая в неравной сече…
Вдруг со стороны половецкого стана будто вихрь накатился. Это налетела Всеволодова дружина. В битве сразу наступил перелом. Трубчевцы, которым их молодой князь показывал образчик храбрости и неудержимости, врубались в гущу степняков с такой неистовой яростью, что это лишило врагов мужества. Сбивая друг друга с ног и бросая оружие, половцы стали разбегаться кто куда. Русичи гнали и рубили их без пощады, устилая телами неприятелей широкую степь.
Половцы бежали к реке, бросались в неё, плыли к другому берегу, мешая друг другу.
Русичи стреляли по плывущим степнякам из луков.
Часть половцев, рассеявшись по степи, ловили своих лошадей. Бросая раненых и убитых, степняки уносились вдаль. Русичи на своих уставших конях уже не могли их догнать.
Игорь снял с головы шлем и, утирая пот со лба, оглядел поле битвы: победа была полная!
На всём пространстве между рекой и половецким станом лежали сотни поверженных степняков, особенно много их лежало у валов Коснятина.
«Эх, Коснятин-городок!» – радостно подумал Игорь, переполненный торжеством победителя.
От пленных половцев стало известно, что во главе орды, осадившей Коснятин, стоял хан Кончак. Самому хану удалось спастись, но многие его беи были перебиты. Пленные показали Игорю их тела. Оказалось, что одного из беев зарубил сам Игорь. Двоих беев уложил Всеволод.
Всеволод, вернувшийся из погони за убегающими врагами, предложил Игорю осмотреть половецкий стан. При этом у Всеволода был такой загадочный вид, словно он чего-то недоговаривал.
– Воистину, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь! – сказал Всеволод и хитро подмигнул брату.
– О чём ты? – не понял Игорь.
– Не о чём, а о ком, – многозначительно поправил Всеволод.
В лагере половцев хозяйничали дружинники, тащили из шатров всё, что попадалось под руку. Воины запрягали в половецкие повозки пойманных в степи лошадей, собираясь везти на них наиболее ослабевших от ран пленников и маленьких детей.
Игорь и Всеволод спешились у ханского шатра.
– Идём, – бросил Игорю Всеволод и скрылся в шатре.
Игорь последовал за братом.
В полумраке просторного войлочного жилища Игорь не сразу узнал человека, который сидел у потухшего очага. Судя по одежде, это был русич. Но когда тот вскочил на ноги и шагнул к Игорю, враз стали понятны таинственные намёки Всеволода: перед Игорем стоял Вышеслав.
– Вышеслав?! Друг мой! – Игорь стиснул Вышеслава в объятиях. – Как ты здесь оказался?
– Мы с Изольдой пробирались из Киева в Переяславль, – тихо ответил Вышеслав, – но у реки Альты нас полонили поганые вместе с купеческим караваном.
– А где Изольда? – спросил Игорь и в следующий миг увидел её, вышедшую из-за широкой спины Всеволода.
– Второй раз ты меня из беды вызволяешь, друже, – растроганно промолвил Вышеслав. – Изольда, поблагодари Игоря за наше спасение.
Молодая женщина приблизилась к Игорю и с поклоном произнесла слова благодарности.
Как выяснилось, Всеволод не зря укрыл Вышеслава с Изольдой в ханском шатре, который со всем содержимым по неписаному закону войны считался княжеской добычей.
– Не хочу, чтоб наши дружинники их опознали, – сказал Всеволод Игорю. – Ежели ненароком кто-нибудь из них проболтается и это дойдёт до Олега, сам знаешь, что будет, брат.
Игорь понимающе кивнул.
В беседе с Вышеславом Игорь попытался убедить его вернуть Изольду Олегу, дабы избежать смертельной опасности.
– Олег головы твоей ищет, – предупредил друга Игорь.
Но Вышеслав отказался последовать совету Игоря, признавшись, что любит Изольду. А она любит его.
– Не можем мы жить друг без друга!
Невесёлый то вышел разговор.
Нелегко было Вышеславу расставаться с Игорем, – кто ведает, на какой срок! – а Игорю и того труднее. И хотел бы Игорь возненавидеть Изольду за то, что она отнимает у него лучшего друга, но не мог, видя, какой нежностью светятся глаза фряженки, когда она глядит на Вышеслава.
Так они сидели, думали, что делать и как быть.
Наконец Игорь предложил Вышеславу искать спасения в Залесской Руси.
– В Днепровской Руси соглядатаи Олега рано или поздно вас сыщут, – сказал Игорь. – Во Владимире-Залесском ныне княжит Михаил Юрьевич, брат покойного Андрея Боголюбского. А в Переяславле-Залесском княжит другой Андреев брат – Всеволод Юрьевич. Так ты поезжай ко Всеволоду. Передашь ему грамотку от меня, и он приютит вас с Изольдой.
– Где же ты дружбу свёл со Всеволодом Юрьевичем? – удивился Вышеслав.
– Под Вышгородом, – ответил Игорь. – Мы с ним вместе к Киеву пробивались. Ему доверять можно.
Глава одиннадцатая. Хан Кончак
Курган возвышался над рекой Тор и был виден издалека.
На вершине кургана стояло каменное изваяние, раскрашенное яркими красками.
В прямостоящей статуе с первого взгляда угадывались мужские черты. Это был воин с низкими покатыми плечами и большой головой в плоском шлеме. Резец ваятеля явственно обозначил бляхи панциря на груди истукана и кольчужную сетку, ниспадавшую со шлема на плечи. В руках статуи, соединённых на уровне живота, находилась большая чаша, внешне напоминавшая ступу. Каменное лицо с низкими бровями и коротким прямым носом выглядело довольно мрачно. Его красили лишь пышные усы с загнутыми кверху кончиками.
В нескольких шагах от статуи в густом степном разнотравье виднелись остатки каменных стен, потемневшие от времени. Да и на самом изваянии дожди смыли местами краску, являя взору желтовато-серую поверхность туфа.
Кончак, медленно взбиравшийся наверх по крутому склону кургана, оглянулся на своих конных телохранителей, оставшихся внизу. Не мало ли он взял с собой людей? До становища далеко, а его недруги осмелели, узнав о поражении Кончакова войска. Но, с другой стороны, не сотню же воинов с собой брать, отправляясь пообщаться с духами предков. Приближённые Кончака, его сыновья и жёны могут подумать, будто их повелитель объят страхом.
Поэтому хан взял с собой всего десяток чауширов[54 - Чауширы (тюрк.) – телохранители.], зато самых лучших. Лучших из оставшихся у него после злополучной битвы с русичами под Коснятином.
Честолюбие Кончака было уязвлено, горечь переполняла сердце.
Немало преданных беев потерял он в сражении. Хан знал, сколь мало порой стоит даже ханская жизнь, и потому он необычайно высоко ценил верность окружающих его людей.
Одолев, наконец, крутой склон, Кончак распрямил широкие плечи и поднял глаза на каменного истукана, устремившего свой равнодушный взор куда-то за реку, в даль. Статуя являла собой деда Кончака, хана Шарукана. А курган был его могилой.
Ступая мягкими, без каблуков, сапогами по обломкам жертвенных стрел, Кончак приблизился к статуе и, опустившись на колени, коснулся лбом колючей сухой травы.
«Клянусь небом и солнцем, землёй и водой, я пришёл к тебе с чистыми помыслами и по доброй воле, – мысленно промолвил хан, не разгибая спины. – К тебе, заступнику моего рода, я обращаюсь…»
Кончак просил духа-предка подсказать ему в сновидении или каким-либо знамением, как сломить враждебность родов Токсобичей и Улашевичей; изгнать их с насиженных мест иль найти возможность как-то примириться с ними.
Во времена Шарукана род Ясеня владел всеми землями по берегам Тора и Северского Донца. Это был могучий многочисленный род, гордый своими победами над торками и печенегами. Соседние колена половцев предпочитали дружить с родом Ясеня и охотно отдавали своих дочерей в жёны бекам и беям из этого славного рода. Военная удача привлекала к сынам Ясеня немало удальцов из ближних и дальних половецких кочевий. Особенно много стекалось их в отряды Шарукана и его брата Сугра во время набегов на Русь.
Русские города всегда славились богатством. Там живут ремесленники, изготовляющие красивые и полезные вещи. В городах останавливаются чужеземные торговцы с товарами. В боярских и княжеских хоромах можно доверху набить перемётные сумы златом-серебром, обогатиться связками ценных мехов. А сколь красивы белокожие жёны и дочери русичей! На рабских рынках в Суроже и Тмутаракани это самый дорогостоящий товар.
Потому-то ханы из рода Ясеня охотнее всего ходили в набеги на русские земли, нежели на мордву, аланов и волжских булгар. К тому же владения русичей были ближе.
Русские князья, постоянно занятые распрями друг с другом, либо откупались от степных воинов, идущих в набег, либо давали им возможность пограбить земли соседа.
Но нашёлся среди русских князей один, сумевший убедить своих собратьев забыть на время междоусобицы и обратить мечи в сторону Степи. Не отражать набеги ханов, но самим идти в их владения! Звали этого князя Владимир Мономах.
До сих пор матери в половецких селениях пугают маленьких детей этим именем.
Владимир Мономах и собранные им князья из конца в конец прошли половецкие степи, намеренно действуя в зимнее время года, когда степные кони слабеют от бескормицы. Русские дружины настигали степняков на зимних стоянках, истребляли мужчин, а женщин и детей угоняли в рабство. Захватывали русичи и половецкий скот.
В тяжелейших зимних битвах пало много ханов, беков и беев. В иных родах не осталось вовсе взрослых мужчин, в иных погибла вся знать. Тяжело пострадал тогда и род Ясеня. В плен к русичам попал Сугр и два его сына. Пал в битве другой брат Шарукана, Тугай. Сам Шарукан умер от раны в дальнем кочевье на самой окраине степей.
Старший сын Шарукана, Сырчан, увёл остатки своего рода за реку Кубань, к предгорьям Кавказа.
Другой сын Шарукана, Атрак, взяв с собой часть людей отцовского рода, нашёл прибежище у грузинского царя Давида. Перед этим Атрак с отрядом батыров пробрался на реку Тор и захоронил там прах своего отца.
Когда умер воинственный князь Владимир Мономах, возрадовались все роды и колена половцев от Кубани до Буга. Многие из них устремились обратно на отчие земли, покинутые из-за угрозы со стороны Руси.
Однако радость кочевников оказалась преждевременной. Сын Владимира Мономаха, Мстислав Великий, вознамерившись превзойти славой отца, продолжил победоносные походы в Степь. Дружины Мстислава и союзных с ним князей доходили до Дона и Лукоморья. Немало половцев было истреблено и взято в полон.
Ханы опять бежали: кто в Тавриду, кто за Волгу, кто к Кавказским горам… Пали в битвах великие ханы Боняк, Тугоркан и Аепа. Некому было объединить половцев против Руси.
Пришло время, и умер грозный князь Мстислав Владимирович.
С его смертью в степях наступило затишье. Русские князья опять увязли в распрях. Никто из них не помышлял о походах на половцев.
Шли годы…
Половецкие кочевья постепенно возвращались на прежние места зимних стоянок, к давно покинутым летним выпасам и водопоям.
Вернулся на берега реки Тор и род Ясеня, возглавляемый ханом Сырчаном, постаревшим на чужбине.
Но оказалось, что на пастбищах в междуречье Донца и Тора уже хозяйничают другие половецкие роды – Улашевичей, Токсобичей, Отперлюевичей, – прибывшие сюда раньше. Хану Сырчану пришлось оружием утверждать право своего рода на отчие владения. Однако роду Ясеня удалось лишь потеснить чужаков, но не избавиться от их близкого соседства и назойливых притязаний на утраченные земли.
Тогда Сырчан вспомнил про брата Атрака и послал к нему гонца, зовя вернуться на родину. Отправил Сырчан в Грузию и своего певца Ореви, повелев ему спеть Атраку песни половецкие, дабы пробудить в его сердце тоску по родным кочевьям.
Всё сделал Ореви, как приказывал ему Сырчан. Да только не дрогнул Атрак от призывных песен Ореви, не согласился променять дворец на кочевую кибитку. Тогда достал Ореви пучок степной травы евшан, подал хану. Понюхал Атрак степную траву, и великая тоска по прежней вольной жизни всколыхнула ему душу. И ушёл он от безбедной жизни и почестей в край, полный опасностей, где родился и вырос.
Уходя, Атрак сказал грузинскому царю: «Лучше лечь костьми на своей земле, нежели принимать почести на чужой».
Вместе с Атраком ушли почти все его люди.
Случилось это в 1132 году.
Спустя несколько лет в одном из кочевий рода Ясеня родился мальчик, будущий хан. Атрак дал сыну имя Кончак.
Каждый год в начале осени донские колена половцев собираются в одном месте, чтобы избрать из своей среды великого хана, которому вручалась, по сути, неограниченная власть. Обычно великого хана выбирали на много лет, и ежегодные съезды родов и куреней[55 - Курень (тюрк.) – родовое кочевье половцев, несколько куреней составляют орду.] лишь продлевали его полномочия. Так же поступали и приднепровские половцы, и поволжские, и лукоморские…
Всюду заправляли ханы самых влиятельных родов, при которых находились советы старейшин из беков и беев. Эти советы старейшин были органами чисто совещательными. Но раз в году в начале осени старейшины родов могли не только оспаривать решения великих ханов, но даже смещать их.
Это и грозило хану Кончаку, вот уже несколько лет стоявшему во главе донских половцев.
Роды Отперлюевичей, Улашевичей и Токсобичей давно тяготятся главенством рода Ясеня. Теперь, когда ушли в страну предков ханы Сырчан и Атрак, знатнейшие мужи этих родов непременно попытаются отнять верховную власть у Кончака, который стал великим ханом, опираясь на своих многочисленных родственников и войско. Но после поражения под Коснятином войско у Кончака уже не столь сильно.
Об этом же намекнул Кончаку его брат Елтук, когда тот вернулся в становище с могильников предков.
– Ханы Елдечук и Тулунбай не зря одним станом стоят за рекой, – молвил Елтук. – Вместе они – сила. А у нас, брат, прежней силы уже нет. И хан Копти против нас. И Тайдула. И Чилбук… Да и Гза тоже.
– С Гзой и Чилбуком я договорюсь, – сказал на это Кончак, снимая с себя пояс с саблей. – Все прочие ханы всегда нож за пазухой держали против меня. Так что ты не удивил меня, брат.
– Что сказали предки? – поинтересовался Елтук.
– Молчат, – хмуро ответил Кончак.
Вошёл раб и сообщил, что Кончака зовёт к себе его старшая жена Хозалчин.
Юрты ханских жён стояли полукругом за шатром Кончака.
В передней, самой роскошной юрте жила старшая ханша. Хозалчин была когда-то любимой женой Атрака, и Кончак взял её в жёны по степному обычаю, дабы унаследовать старшинство в роде Ясеня. Родная мать Кончака умерла, когда ему исполнилось восемь лет.
В молодости Хозалчин была изумительно красива, но теперь, когда ей уже было за сорок, от былой привлекательности почти ничего не осталось. Она располнела и стала как будто меньше ростом. Лицо с двойным подбородком стало круглым и одутловатым, из-за чего раскосые глаза Хозалчин казались ещё ?же. Впрочем, в уме этой женщине отказать было нельзя, и Кончак частенько прислушивался к советам своей старшей жены и бывшей мачехи.
В юрте Хозалчин курились благовония в небольшой жаровне. От этого царящий в ней полумрак обретал некую таинственность. С возрастом у Хозалчин стали болеть глаза, поэтому она не выносила яркий свет.
– Что тебе поведали духи предков, мой хан? – такими словами встретила Хозалчин Кончака.
– Ничего определённого, – ответил Кончак и вздохнул, опускаясь на мягкие подушки. – Я хочу ещё поговорить с сихирче[56 - Сихирче (тюрк.) – шаман.].
– С Есычаном?
– С ним.
– Пустая трата времени, мой повелитель.
– Твоё пренебрежение к духам предков уже вышло тебе боком, – упрекнул жену Кончак. – Духи наслали на тебя мучительную одышку и болезнь глаз. Но тебе, как видно, неймётся!
– Мёртвые не могут помогать живым, – раздражённо бросила Хозалчин, – живым могут помочь только живые. Нужно слать гонцов к Кобяку, мой хан.
Кончак вздрогнул.
– Ты хочешь стравить лукоморских половцев с донскими?
– Я хочу, чтобы Кобяк помог тебе остаться великим ханом, – пояснила Хозалчин.
Кончак задумался.
Конечно, Кобяк ему друг и не откажет в помощи, но всё это чревато кровавыми столкновениями с Улашевичами и Токсобичами. И потом, успеет ли Кобяк прийти вовремя с приморских равнин сюда, на берега Тора? У лукоморских половцев тоже должен состояться съезд родов.
– Гонцов нужно слать немедленно, – сказала Хозалчин, словно читая мысли супруга.
– Кого же послать?
– Пошли моего сына – Иштуган сделает всё, как надо! К тому же Кобяк его любит.
– Хорошо, будь по-твоему, – после долгой паузы произнёс Кончак. – Хотел я избежать крови, да, видно, не суждено.
А про себя подумал: «Верно сказано, умная женщина тебя возвысит, глупая – погубит».
Кончак отправил Иштугана в путь тёмной ночью, дав ему в провожатые шестерых верных батыров.
В ту ночь хану не спалось.
Кончак выходил из тёплой юрты на сырой промозглый ветер, прислушивался к шорохам и звукам. Удалось ли Иштугану незаметно миновать дозоры Улашевичей и Отперлюевичей, которые так и рыщут вокруг подобно волкам? Кончак возвращался в юрту, но сна не было. Хозалчин права, думал хан, без поддержки Кобяка ему не усидеть на ханской кошме.
Любимая наложница Кончака красавица Агунда напрасно льнула к нему своим роскошным нагим телом, хану было не до неё.
На рассвете дозорные из рода Ясеня сообщили Кончаку, что ночью было тихо за рекой.
Кончак облегчённо перевёл дух. Значит, Иштуган сумел проскочить мимо становищ Токсобичей, Улашевичей и прочих враждебных родов, обступивших его кочевье со всех сторон.
До того торжественного момента, когда в одном шатре, разбитом посреди голого поля, должны были сойтись ханы, беки и беи донского крыла половцев, оставалось ещё несколько дней. Кончак употребил это время для того, чтобы прощупать настроение своих возможных союзников.
Сначала он встретился с ханом орды Бурновичей – Гзой.
Гза был воином до мозга костей, всё его тело было покрыто шрамами от ран, полученных в сражениях. Своих сыновей Гза назвал именами наиболее доблестных врагов, с которыми он встречался в битвах. Гза был старше Кончака на три года и пользовался неоспоримым авторитетом у ханов. Одни его уважали за смелость и военную смекалку, другие боялись, зная, что в гневе Гза сразу хватается за саблю, которой он владеет, как никто другой. Гза уже был одно время великим ханом. Его сместили только потому, что он одинаково беспощадно наказывал за трусость и неповиновение как простых воинов, так и знатных степняков.
С Кончаком Гза всегда держался настороженно, но явной вражды никогда не выказывал.
– Ты слышал, что Елдечук, Тулунбай и Копти вознамерились сбросить меня с белой кошмы? – заговорил Кончак, протягивая гостю пиалу[57 - Пиала – круглая чаша без ножки.] с кумысом. – Им кажется, что пришло их время. Я только не знаю, кто из них собирается занять моё место.
Кончак разговаривал с Гзой без увёрток и намёков, зная, что тот этого не любит.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70945834?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Пресвитер – священнослужитель средней ступени церковной иерархии.
2
Сафьян – кожа таннидного (растительного) дубления для верха обуви, выделанная из шкуры овец. Окрашивалась в яркие цвета.
3
Колты – женское украшение; парные колты из золота или серебра подвешивались к диадеме или к головному убору женщины возле висков.
4
Зернь – узор, сделанный с помощью припаянных к металлу маленьких шариков.
5
Ковуи – изначально пленные ясы, расселённые Мстиславом Храбрым на приграничных со Степью землях Черниговского княжества. Впоследствии к ковуям причисляли всех пленных степных кочевников, расселённых черниговскими князьями в приграничной степной полосе.
6
Тысяцкий – предводитель пешего городского ополчения.
7
Повой – плотно прилегающий чепец, закрывающий волосы, который носили замужние женщины на Руси.
8
Бирюч – глашатай.
9
Детинец – внутреннее укрепление в древнерусском городе, кремль.
10
Помимо славянского имени все князья на Руси имели второе имя, взятое при крещении из церковных святцев.
11
Богомаз – иконописец.
12
Левкасчик – шпаклёвщик у иконописцев, готовивший особую шпаклёвку (левкас) для подготовки иконных досок или стен храма под краску и позолоту.
13
Схима – постриг в монахи.
14
Пуд – мера веса на Руси: 16 кг.
15
Гридень – младший дружинник.
16
Ложница – спальня.
17
Однорядка – верхняя мужская однобортная одежда.
18
Миткаль – хлопчатобумажная ткань.
19
Алтабас – вид парчовой ткани, то есть тяжёлая шёлковая ткань с узором. У алтабаса этот узор был из золотой или серебряной нити.
20
Камилавка – высокий бархатный головной убор у православных священников.
21
Камка – шёлковая цветная ткань с рисунком.
22
«Русская Правда» – свод законов, составленный при Ярославе Мудром.
23
Вергилий Публий Марон (70–19 гг. до н. э.), великий поэт золотого века римской поэзии, автор «Буколик» (пастушеских стихов) и «Георгик» (земледельческих стихов), принёсших ему громкую славу ещё при жизни. Главное произведение Вергилия «Энеида» увидело свет лишь после его смерти.
24
Сенека Луций Анней (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), сын Сенеки Старшего, философстоик, драматург и ритор. Жил в Риме в эпоху Нерона. Покончил жизнь самоубийством.
25
Пардус – гепард.
26
Братина – большая заздравная чаша, которую наполняли хмельным напитком и пускали по кругу, чтобы из неё смогли отведать все пирующие.
27
Ляхи – так русичи называли поляков.
28
Праздник Покрова Пресвятой Богородицы.
29
Гридница – помещение в тереме, где князь пировал с дружиной.
30
Тиун – домоправитель у князя или боярина. Огнищанин – управляющий княжеским хозяйством. Мечник – воин.
31
Видок – свидетель.
32
Цицерон Марк Туллий (106–43 гг. до н. э.), римский государственный деятель и знаменитый оратор.
33
Медовая сыта – разварной на воде мёд.
34
Чёрные клобуки – степняки, осевшие на южнорусских рубежах и принявшие покровительство киевских князей. Носили чёрные островерхие шапки, отсюда их название.
35
Архиерей – общее название для высшего духовенства в православии: епископа, архиепископа, митрополита, патриарха.
36
Берендеи – кочевникигузы, осевшие на окраинах Руси. Из гузского рода Берендья происходили многие ханы. По названию этого рода русичи прозвали берендеями всех гузов.
37
Холоп – раб.
38
Фряги – так на Руси называли итальянцев.
39
Лютня – струнный щипковый инструмент, распространённый в Европе с VIII века.
40
Лепила – гончар.
41
Червлёный – тёмно-красный. Эту краску изготовляли из особого вида насекомых, называемых кошениль, или кошенильный червец.
42
Онучи – портянки, подвёртки; часть обуви, обвёртка на ногу вместо чулок под сапоги или лапти.
43
Мыто – пошлина.
44
Резы – проценты. Резоимщик – ростовщик.
45
Гривна – здесь: денежная единица; состояла из определённого числа серебряных монет, называлась гривна кун. Одна гривна серебра = 4 гривнам кун.
46
Оброк – натуральная подать смердов князю или боярину.
47
Непраздная – беременная.
48
Плутарх – греческий писатель и философ, живший в 46–126 гг.
49
Изгой – князь, не имеющий княжеского удела.
50
Тать – вор.
51
Овин – сооружение из жердей или брёвен для просушки хлебных снопов от жара костра для дальнейшего обмолота на гумне.
52
Насад – большое гребное судно.
53
Елей – масло, употребляемое в церковном обиходе.
54
Чауширы (тюрк.) – телохранители.
55
Курень (тюрк.) – родовое кочевье половцев, несколько куреней составляют орду.
56
Сихирче (тюрк.) – шаман.
57
Пиала – круглая чаша без ножки.
Виктор Петрович Поротников
У истоков Руси
Конец XII века. Русь разделена на многие удельные княжества. Идут непрерывные распри между князьями, поэтому князь Игорь, который правит в небольшом Новгороде-Северском, с юных лет привык более полагаться на свой меч и на брата Всеволода, не надеясь на милости старших князей. Храбрость Игоря порой граничит с безрассудством, его честолюбие не позволяет ему довольствоваться малым. Завидуя славе киевского князя Святослава Всеволодовича, одержавшего громкую победу над половцами, Игорь затевает дальний поход в Степь, намереваясь дойти до Лукоморья. Половецкие ханы окружают небольшое войско Игоря вдали от русских пределов, на реке Каяле происходит ожесточённая двухдневная битва… Так начинается история, которая ляжет в основу знаменитого «Слова о полку Игореве».
Виктор Петрович Поротников
Игорь Святославич
© Поротников В.П., 2024
© ООО «Издательство «Вече», 2024
Часть первая
Глава первая. Авель и Каин
– Так за что убил Авеля брат его Каин? – повторил свой вопрос инок Варсонофий, отрывая взор от большой раскрытой книги и выходя из-за стола.
Был он высок и худощав, с непомерно длинными руками, с белой от седины бородой и столь же седыми волосами, расчёсанными на прямой пробор. Тонкий нос и большие глаза с лёгким прищуром придавали иноку сходство со святым угодником Николаем. Казалось, взгляд этих суровых глаз мог пронзить насквозь не только собеседника, но даже каменную стену. Таков был пресвитер[1 - Пресвитер – священнослужитель средней ступени церковной иерархии.] Варсонофий, духовник черниговского князя Святослава Ольговича и воспитатель его детей.
Воспитанники стояли перед ним, не смея поднять глаз. Все трое русоволосые, в чистых белых рубашках и портах, заправленных в сафьяновые[2 - Сафьян – кожа таннидного (растительного) дубления для верха обуви, выделанная из шкуры овец. Окрашивалась в яркие цвета.] сапожки.
– Ну же, смелее, чада мои! – ободряюще произнёс Варсонофий. – Ответствуй, Всеволод.
Самый младший поднял голову и проговорил, запинаясь:
– Каин убил брата своего… убил Авеля… за то, что его жертва была угодна Богу. Бог принял жертву Авеля, а жертву Каина не принял. Вот.
– Значит, Господь отринул жертву Каина? – спросил Варсонофий, переходя от стола к окну и обернувшись к ученикам. – Из чего же это стало видно? Ответствуй, княжич Игорь.
– Дым от жертвы Каина был чёрный и не поднимался к небу, а тянулся по земле, – после краткого раздумья ответил мальчик.
– И такое случилось единожды, сын мой?
– Нет, отче. Это случилось многажды.
– И прямо у алтаря Каин и убил брата своего?
– Нет, отче. Каин позвал Авеля в поле, завёл подальше и убил.
– Убил мечом?
– Нет, дубиной.
– И никто этого не видел?
– Никто, отче.
– Справедливо, княжич Игорь. – Воспитатель улыбнулся скупой улыбкой и кивнул ученику. – Садись. Сядь и ты, Всеволод.
Мальчики живо уселись за длинный узкий стол, стоявший напротив громоздкой учительской кафедры с раскрытой книгой на ней. Ноги девятилетнего Всеволода, сидевшего на высоком стуле, не доставали до пола, и он болтал ими под столом, одновременно разглядывая паутину на потолке.
Варсонофий приступил к опросу третьего своего воспитанника:
– Ответь-ка мне, боярич Вышеслав, почто Каин завёл своего брата в поле, а не в лес? В лесу ведь сподручнее убить человека.
– Каин был земледельцем, – не задумываясь ответил Вышеслав, – поэтому он заманил своего брата в поле, якобы для подмоги в чём-то, а сам убил его.
– Стало быть, перед убийством Каин запятнал свою душу ещё и обманом?
– Да, отче.
– А без обмана нельзя было обойтись в таком деле?
Воспитатель с любопытством ожидал ответа из детских уст.
Ощутив на себе пристальный взгляд, Вышеслав поднял на Варсонофия свои голубые смышлёные глаза, поднял всего на миг, которого, впрочем, было вполне достаточно, чтобы убелённый сединами инок увидел в них ту единственно верную истину, ради коей он и поведал своим ученикам библейскую притчу о двух братьях.
– Если бы Авель догадался, что Каин замыслил убить его, он не пошёл бы с ним, – сказал Вышеслав. – Если бы Каин повёл Авеля не в поле, а в лес, тот мог бы заподозрить неладное. Не обманув брата, Каин не смог бы убить его.
– Мудро подмечено, сын мой, – медленно, словно в раздумье, произнёс Варсонофий. – А вот скажи мне, как стало известно об убийстве Авеля Каином, ведь никто этого не видел?
– Не видели люди, но видел Бог, который всё и везде видит, ибо живёт на небесах, – с самым серьёзным видом ответил мальчик и снова посмотрел в глаза воспитателю.
«Верует ли этот отрок в то, что молвит, или просто отвечает на мои вопросы по Священному Писанию?» – подумал Варсонофий и сам удивился своим мыслям.
Пресвитер Варсонофий, родившийся на берегу Мраморного моря, в далёком Константинополе, с юных лет впитавший в себя христианские заповеди и веру в единого Спасителя, многие годы живя на Руси, так и не сумел до конца распознать душу этих загадочных русичей. Их доброта и миролюбие позволяют уживаться среди них чужеземцам из разных земель. За добро русичи платят добром, за дружбу дружбой. И со своими братьями во Христе русские люди особенно приветливы. В их вере в Господа и в служении Ему было что-то детское, чаще всего от незнания. Но было также и что-то зловещее – видимо, от прежнего их язычества. Порой какой-нибудь знахарь либо волховица своими гаданиями и вещими предреканьями могли заставить и знатного мужа, и простого смерда поверить в нечистую силу, даже в её превосходство над истинным евангельским учением.
Проницательный от природы Варсонофий под старость стал страдать излишней мнительностью, которая часто выводила его из себя и от которой он никак не мог избавиться. Вот и теперь, скорее для своего успокоения, нежели нравоучения ради, пресвитер принялся растолковывать воспитанникам истинный смысл веры в Бога, отражённый в библейском предании о Каине и Авеле.
Усадив Вышеслава рядом с Игорем и Всеволодом, Варсонофий опустился в дубовое резное кресло с подлокотниками, начав свою речь с обычного обращения:
– Чада мои! Господь видит все мысли человека. Он видел усердие и веру Авеля, принял его жертву и показал, что она угодна ему. Господь не принял жертву от Каина и, чтобы впредь Каин молился с большей верой и усердием, показал ему своё недовольство. За это Каин рассердился на брата своего и убил его, совершив тяжкий грех.
Авель был добрый и благочестивый. Он любил Бога и, принося жертву, веровал в обещанного Спасителя. Каин же приносил жертву только для вида, чтобы не подумали про него, будто он не верует в обещанное Богом и не любит Его. Каин приносил жертву так же, как иные из нас молятся порой Богу, будто их заставляют, или ходят в церковь только потому, что их туда ведут за руку. Частенько некоторые несмышлёные отроки, читая молитву или на обедне в храме, думают о постороннем, торопятся поскорее дочитать молитву и ждут не дождутся окончания службы в церкви, чтобы убежать и поиграть в бабки.
Варсонофий сделал многозначительную паузу, затем продолжил:
– Да, чада мои! Шёл Каин домой и думал, что никто не видел, как он убил своего брата. Но не скрыть злодеяния от очей Господа, от которого людям ничего не утаить, который видит не только то, что они сделали, но даже то, что собираются сделать. И вот, является перед Каином сам Господь и для возбуждения в нём раскаяния спрашивает: «Каин, где твой брат Авель?» И отвечает скрытный и коварный Каин: «Не знаю, где он. Разве я сторож своему брату?»
Тогда Господь Милосердный сказал: «Каин, Каин! Что ты натворил?! Кровь твоего брата, пролитая тобою, вопиет ко Мне. И за то, что ты убил брата своего, будь ты проклят! Не будешь ты иметь нигде покоя, всегда будет мучить тебя совесть за безвинно убиенного своего брата».
И заронил Господь в сердце Каину великий страх, что его могут убить. Скитался несчастный Каин по чужим землям и ни в ком из встречных людей не находил участия, поскольку Господь наложил на Каина особый знак, чтоб никто и близко не подпускал его к своему очагу и не делился с ним хлебом.
Скрипнувшая дверь прервала речь Варсонофия, который уже собирался постепенно перейти к детям и внукам Каина, как родоначальникам всех злодеев на земле.
Пресвитер замолчал, глядя на вошедшую в комнату статную женщину среднего роста в длинном, облегающем фигуру платье из синей парчи. Волосы женщины были заплетены в косу, уложенную, по русскому обычаю, венцом. Голова была покрыта белым платком. Из-под платка выглядывал тонкий золотой обруч, к которому возле висков были прикреплены серебряные колты[3 - Колты – женское украшение; парные колты из золота или серебра подвешивались к диадеме или к головному убору женщины возле висков.], украшенные зернью[4 - Зернь – узор, сделанный с помощью припаянных к металлу маленьких шариков.].
Это была Манефа, супруга черниговского князя, мать Игоря и Всеволода.
– Извини, отче, – мягким голосом промолвила княгиня, – супруг мой видеть тебя желает. Совсем худо ему.
При последних словах княгини на лице тринадцатилетнего Игоря появилось выражение тревоги. Он вскочил и помог Всеволоду слезть с высокого стула.
– Вы тут останетесь! – сказала княгиня, строго взглянув на сыновей. – Вас позовут, ежели что. Читайте книги покуда.
– Вот вам, чада мои, «Откровение Иоанна Богослова», – сказал Варсонофий, кладя перед мальчиками толстую книгу в кожаном переплёте. – Читайте по очереди вслух от сих до сих. Когда вернусь, спрошу вас о прочитанном.
Воспитанники, привыкшие к повиновению, уселись рядком перед раскрытой книгой. Первым начал читать Вышеслав, который был всего на год моложе Игоря, однако своими успехами в учении давно заслужил это право.
Пресвитер и княгиня покинули светёлку и направились на мужскую половину терема.
Князь Святослав Ольгович мучился от старой раны, полученной в битве с половцами несколько лет тому назад. От сильных болей и бессонных ночей князь похудел и осунулся. От этого ещё больше обозначились его широкие скулы и крутой лоб, глаза горели лихорадочным блеском.
– Хочу причаститься, отче, – прошептал больной, едва Варсонофий предстал перед ним. – Чаю, недолго уж мне осталось мучиться.
– Полно, свет мой, – выглянула княгиня из-за плеча инока. – Ещё оклемаешься, Бог милостив! Зачем раньше времени панихиду по себе петь?!
– Оставь нас, Манефа, – слабым, но непреклонным голосом попросил князь.
Княгиня вышла из спальни, поджав губы.
Исповедавшись, князь стал расспрашивать Варсонофия о своих младших сыновьях; старший сын его Олег, от первой жены, княжил в Курске.
Варсонофий поведал князю всё без утайки:
– Не стану ходить вокруг да около, княже. Проку большого от учения книжного нету ни для Игоря, ни для Всеволода. Поелику Всеволод ещё юн и несмышлён. Игорь же более стремится верхом на коне скакать или стрелять из лука по воронам. Да и задирист княжич Игорь, не по годам задирист!
Святослав понимающе покивал головой.
– Хочу спросить тебя, княже, вот о чём. – В голосе Варсонофия прозвучали вкрадчивые нотки. – Сын воеводы Бренка Вышеслав в грамоте и Священном Писании дюже силён. Этот отрок далеко пойдёт, коли его вовремя на верный путь наставить. Хорошо бы отправить Вышеслава в Киев продолжить учение у тамошних монахов-книжников.
– Сам-то Вышеслав согласен ехать учиться в Киев? – поинтересовался Святослав.
– Вышеслав согласен, – уверенно ответил Варсонофий. – Я уже толковал с ним об этом.
– Ну, коли так, пущай едет. Вели-ка, отче, позвать сюда воеводу Бренка. Хочу поговорить с ним, чтоб не препятствовал отъезду сына. Он-то желает из Вышеслава дружинника вырастить.
Святослав вздохнул и закрыл глаза…
Возвращавшийся к своим воспитанникам Варсонофий ещё за дверью услышал голос Игоря:
– Слабак был этот Авель, вот Каин и убил его. И поделом ему! Вместо того, чтобы Богу молиться, лучше бы Авель научился драться на кулаках да ножи кидать. Глядишь, и уцелел бы!
Пресвитер невольно задержался на месте, желая послушать рассуждения учеников.
– Как ты не поймёшь, Игорь, что это притча, – ответил Вышеслав. – Любая притча основана на домысле. Может быть, ни Авеля, ни Каина и в помине не было, а понадобились эти два брата составителю Ветхого Завета, чтобы показать всевидение Господа нашего.
– Господь-Вседержитель тоже хорош! – презрительно отозвался Игорь. – Коли дано Ему предвидеть мысли и поступки людей, так следует предотвращать зло и карать злодеев до свершения ими преступления, а не после того, как пролилась кровь. Ежели Господь справедлив, то почто Он не спас Авеля, ведь тот не на словах почитал Его. Вот и выходит, Вышеслав, что на Бога надейся, а сам не плошай!
Варсонофий раздражённо толкнул дверь и вступил в светлицу.
Воспитанники, сидевшие кто на столе, кто на стуле, мигом уселись как подобает и уткнулись в книгу. Они принялись подталкивать друг друга локтями и спорить шёпотом, кому из них следует читать и откуда. При этом Всеволод давился от смеха, видя, как Игорь изображает на своём лице испуг, передразнивая робкого Вышеслава.
– Я вижу, чтение вас не шибко занимает, чада мои, – недовольно промолвил Варсонофий, занимая своё место за кафедрой. – Зато вам нравится всуе поминать Господа и непотребно судить о деяниях Отца Небесного!
Ученики притихли.
– Запомните главное, чада мои, – с суровой торжественностью промолвил Варсонофий. – Бог создал сей мир и первого человека. И всё, что нас окружает, есть творение Господа. Но в мире, созданном Богом, есть не только добро, но и вселенское зло, исходящее от падшего ангела Сатанаила. С этим-то вселенским злом и ведёт борьбу наш Вседержитель, борясь за души всех людей, верящих в Христа. Вот в чём истинное величие и предназначение Небесного Отца, а не в том, чтоб карать грешников. Для этого существует ад.
Варсонофий помолчал и уже совсем другим, обычным голосом сообщил:
– Для Вышеслава мои занятия окончены, ибо князь наш надумал отправить его в Киев набираться знаний и мудрости.
Ученики, все трое, вскинули головы. Затем двое из них уставились на Вышеслава, который ошарашенно хлопал глазами.
– Ступайте, чада мои, – сказал Варсонофий. – На сегодня ученье закончено.
…Кони бодро ступали по пыльной дороге. Игорь и Вышеслав ехали бок о бок. Под Игорем был саврасый жеребец, под Вышеславом – белая кобылица.
Отроки находились в хвосте конного отряда, который был послан князем Святославом с арабскими купцами, проезжавшими с товарами через Чернигов до Киева. За конным отрядом тянулись гружёные возы, не спеша переставляли длинными ногами верблюды, навьюченные поклажей.
– Неужели тебе и вправду не хочется побывать в Киеве? – Вышеслав искоса взглянул на Игоря.
– Киев поглядеть хочется, – ответил Игорь, – но томиться там за монастырскими стенами – благодарю покорно!
– В монастырях собрана вся мудрость мира, если хочешь знать! – пылко заявил Вышеслав. – Как подумаешь, сколь вокруг неизведанного, книг непрочитанных, даже страшно делается!
– Вот тут оно у меня, ученье книжное! – Игорь похлопал себя по шее. – От Варсонофия бы поскорее отделаться, а ты мне про «неизведанное» да «непрочитанное» твердишь. Кабы я это неизведанное своими руками потрогал, это другое дело. А узнавать о диковинном из чужих уст иль книг – сие не по мне.
– Чтобы всё диковинное своими глазами увидеть – жизни не хватит! – серьёзно произнёс Вышеслав и поглядел на уходящую вдаль дорогу, тянувшуюся по холмистым лугам и перелескам.
– Да, коротка человеческая жизнь, посему нужно гнаться за славой, а не за знаниями, – с вызовом проговорил Игорь.
На его лобастом загорелом лице отражались решительность и дерзость, кои так пугали инока Варсонофия, проповедовавшего смирение.
Вышеслав, не отличавшийся смелостью, втайне завидовал этим чертам характера Игоря.
Когда замаячили с западной стороны лесистые Болдинские горы, на гривастом вороном скакуне подъехал отец Вышеслава, воевода Бренк.
– Ну, отроки, прощайтесь, – сказал воевода. – Тебе, Игорь, пора домой возвращаться.
Сам воевода и его люди ехали с Вышеславом до самого Киева.
Мальчики обнялись, не слезая с коней, и обменялись нательными крестами.
Затем Вышеслав продолжил путь вдоль реки Десны, а Игорь поскакал обратно – к Чернигову.
Въехав в городские ворота, Игорь узнал от стражей, что скончался его отец.
Стояло лето 1164 года от Рождества Христова.
Глава вторая. Новгород-Северский
Княгиня Манефа была женщиной властной, прямолинейной в речах и поступках. Покуда холодеющее тело её супруга обряжали в погребальный наряд, она собрала в тереме черниговских бояр. Пришёл на зов княгини и епископ Антоний.
Манефа объявила собравшимся, что намерена скрывать смерть мужа до тех пор, пока в Чернигов не вступит её пасынок Олег с дружиной.
– Я уже послала гонцов в Курск, – сказала Манефа. – Стол черниговский должен моим детям достаться, а не племянникам моего мужа, кои всегда были жадны до чужого.
У почившего в бозе супруга Манефы был старший брат – Всеволод Ольгович, до самой своей смерти сидевший на столе киевском. У Всеволода Ольговича остались двое сыновей, старший из которых, Святослав Всеволодович, по древнему обычаю, как старший в роде, должен был наследовать черниговское княжение.
Один из бояр черниговских мягко напомнил об этом Манефе.
– Обычай сей за последние времена много раз нарушался, – резко возразила княгиня. – Потомки Мономаха не токмо племянников, но и дядей обделяли, добиваясь Киева. Вот и пасынок мой Олег сядет в Чернигове по отцову завещанию, а до старинных установлений мне дела нет!
– Коль сядет Олег в Чернигове, на него двоюродные братья ополчатся. Не совладать Олегу с ними, ибо дружина у него невелика, а родные братья его и вовсе уделов не имеют, поскольку малы ещё.
– На силу сила нужна, – добавил боярин Добронег, – одной дерзости мало. Вот кабы у Олега союзники могучие были, тогда другое дело.
– Я найду ему этих союзников, – с вызовом промолвила княгиня. – Нынче же пошлю гонца к переяславскому князю, к ковуям[5 - Ковуи – изначально пленные ясы, расселённые Мстиславом Храбрым на приграничных со Степью землях Черниговского княжества. Впоследствии к ковуям причисляли всех пленных степных кочевников, расселённых черниговскими князьями в приграничной степной полосе.] обращусь.
Манефа заставила бояр присягнуть на Библии, что они будут хранить смерть её мужа в тайне.
Епископ Антоний, также присягнувший, пригрозил, что если кто-нибудь из бояр проговорится, то тем самым уподобится Иуде.
Однако никто и не догадывался, что ещё до этого собрания коварный Антоний послал с верным слугой грамотку к Святославу Всеволодовичу, донося, что дядька его Святослав Ольгович умер, черниговская дружина распущена по городам. Княгиня одна с детьми, без защиты.
Олег, получив известие о кончине отца, без промедления поспешил к Чернигову. Дружина его вступила в город поздно вечером, а уже на рассвете следующего дня за стенами Чернигова расположилось станом войско Святослава Всеволодовича и его брата Ярослава.
Князь Святослав с небольшой свитой верхом подъехал к воротам и окликнул стражей, прося впустить его в город, чтобы проститься с дядей.
С воротной башни ему отвечала сама Манефа:
– Зачем пришёл? Мы тебя не звали! Ступай себе прочь!
…Целый месяц войско племянников Манефы стояло под Черниговом: на приступ не шло и восвояси не уходило. В город доступ был закрыт и из города тоже.
Между тем лето кончалось, начались дожди.
Епископ Антоний вызвался повидаться со Святославом Всеволодовичем.
– Я сумею убедить князя решить дело миром, – молвил Манефе хитрый грек.
Лесть Антония усыпила Манефу. Княгиня позволила епископу выйти из города.
Обратно епископ не вернулся, остался в стане осаждающих.
После этого начались разлады среди черниговских бояр. Многие из них склонялись к тому, чтобы передать черниговское княжение Святославу Всеволодовичу.
Даже тысяцкий[6 - Тысяцкий – предводитель пешего городского ополчения.] Георгий, верный сторонник княгини, и тот говорил ей втихомолку:
– Надоть договориться со Всеволодовичами. Чую, зреет в Чернигове измена после бегства епископа.
Княгиня обратилась к Олегу, желая знать, готов ли он скрестить меч с двоюродными братьями.
– Нужно ночью ударить на них! – с горящими очами молвила Манефа. – В полон никого не брать, а сечь всех без милости. И в первую очередь умертвить обоих Всеволодовичей, шатёр их далеко виден.
Олег взирал на мачеху с изумлением: не думал он, что в ней столько ненависти к своим племянникам! Святослав Всеволодович много раз бывал в Чернигове, и Манефа была неизменно приветлива с ним, подарками его одаривала. И вдруг такое озлобление!
Тысяцкий Георгий видел, что не способен Олег на крайнюю жестокость, поэтому постарался переубедить княгиню. Перед этим он выпроводил Олега прочь, чтобы остаться наедине с его суровой мачехой.
– Не дело ты задумала, матушка-княгиня, – понизив голос, заговорил тысяцкий, – толкаешь сына своего на смертоубийство кровных родственников.
– Стол черниговский стоит этого! – отмахнулась княгиня.
– Не делай из Олега злодея, государыня, – упрямо молвил Георгий. – Да и не потянет он в свои двадцать шесть лет супротив сорокалетнего Святослава Всеволодовича. Этот муж в рати зол и искусен, нигде ни разу бит не был. А дружина у него какая, не чета Олеговой!
– От тебя ли я слышу речи такие, Георгий! – Манефа покачала головой в чёрном траурном повое[7 - Повой – плотно прилегающий чепец, закрывающий волосы, который носили замужние женщины на Руси.]. – Я чаяла, подсобишь ты пасынку моему, соберёшь большой пеший полк из черниговцев, да вижу, ошиблась!
– Не из кого набирать, матушка, – вздохнул Георгий. – Чёрный люд всегда недолюбливал супруга твоего. На бояр я рассчитывал, но и они после измены епископа больше к переговорам склоняются. Вели послать бирючей[8 - Бирюч – глашатай.] ко Всеволодовичам.
– Без сечи я Чернигов не отдам! – гневно воскликнула княгиня и в исступлении ударила посохом о дубовый пол.
И всё же пришлось гордой Манефе уступить черниговское княжение своему племяннику Святославу Всеволодовичу. Не поднялась у Олега рука на двоюродных братьев своих.
Тринадцатилетний Игорь присутствовал при том, как восседавший на троне его покойного отца князь Святослав в присутствии Манефы и бояр черниговских вручал города и волости своим доверенным людям. При этом не обделил он и Олега, переведя его из небольшого Курска в Новгород-Северский, второй по величине после Чернигова город в здешних землях.
Поздней осенью из Чернигова двинулся целый караван из возов, сопровождаемый конными дружинниками. Это княгиня Манефа со всей своей челядью и сыновьями ехала обживать новую Олегову вотчину, расположенную выше по реке Десне. Каким близким казался из Чернигова властолюбивой Манефе стольный Киев-град! И каким далёким показался ей Киев из затерянного в лесах Новгорода-Северского!
– Не захотел руки кровью пачкать, вот и сиди теперь в глуши, недоумок! – ругала Манефа пасынка. – Слушай стук дятлов, коль меня в своё время не послушал. А на столе отца твоего твой двоюродный брат сидит да посмеивается!
Олег отмалчивался, но было видно, что слова мачехи задевают его за живое.
Игорю понравилось на новом месте.
Хоть терем княжеский в Новгороде-Северском был не каменный, как в Чернигове, а деревянный, зато терем этот возвышался на высоченной горе, как и весь детинец[9 - Детинец – внутреннее укрепление в древнерусском городе, кремль.]. Сложенные из дубовых брёвен стены и башни детинца потемнели от времени, местами покрылись мхом, но выглядели внушительно и неприступно. Внизу, под обрывом несла свои воды широкая привольная Десна.
Город подковой охватывал княжеский детинец, утопая в яблоневых садах.
Городские кварталы также были обнесены валами и стенами. С западной стороны валы возвышались над речкой Деснянкой, впадающей в Десну. С востока крутизна валов дополнялась высоким берегом Десны, болотистая пойма которой затрудняла подходы к городу с этой стороны. С юга открывалась обширная равнина, там для защиты города был вырыт глубокий ров, по дну которого бежал ручей, приток Деснянки.
В Новгороде-Северском не было ни одного каменного храма.
Поэтому Олег первым делом заложил каменную церковь близ восточного склона детинца, посвятив её святому Михаилу, имя которого он получил при крещении[10 - Помимо славянского имени все князья на Руси имели второе имя, взятое при крещении из церковных святцев.].
Наступившая зима задержала строительство, но едва сошёл снег и зацвела верба, работы вновь продолжились.
Олег сам наблюдал за всем, вникая в любые мелочи и подолгу беседуя с главным зодчим Путятой. Ему хотелось, чтобы храм превзошёл красотой Спасский собор в Чернигове. Или, во всяком случае, получился нисколько не хуже.
Путята, понимавший, чего добивается молодой князь, как-то сказал ему:
– Стены и купола я возведу не хуже, чем у черниговского Спаса, княже. Однако внутренним убранством твой храм всё же уступит тамошнему, ибо нету у нас в Новгороде таких богомазов[11 - Богомаз – иконописец.] и левкасчиков[12 - Левкасчик – шпаклёвщик у иконописцев, готовивший особую шпаклёвку (левкас) для подготовки иконных досок или стен храма под краску и позолоту.], каковые имеются в Киеве и Чернигове.
– Стало быть, друг Путята, придётся тебе поехать за ними в Киев, – сказал Олег.
Честолюбивое стремление Олега понравилось Манефе, которая видела, что возводимая Олегом церковь на удивление красива. На её белые стены с узкими окнами и неглубокими нишами, на строящиеся купола приходило поглядеть множество народа со всей округи. Церковь была ещё не готова, а горожане уже гордились ею. И даже переименовали ближайшую к ней улицу в Михайловскую.
В помощь зодчему Путяте Манефа дала своего верного боярина Георгия, сказав при этом Олегу:
– Где твой зодчий не справится словом, там подсобит ему мой боярин золотой мошной.
Отбыли Путята и Георгий в Киев и задержались там на целый месяц.
Долгие ожидания Олега и Манефы окупились сторицей: славных мастеров-богомазов сыскали в Киеве Георгий и Путята. Вдобавок купили они две большие иконы с ликом Богородицы и святого Михаила Архангела. Привезли кучу новостей для любопытной Олеговой мачехи, а для её старшего сыночка – весточку от Вышеслава.
Георгий сам подозвал к себе Игоря и протянул ему соболью шапку с хитрой улыбкой:
– Подарок тебе, княжич. Токмо перед тем, как примерить обновку, загляни внутрь.
Игорь заглянул в шапку и увидел скатанный в трубочку лоскуток бересты.
– Записка? – удивился княжич. – От кого?
– А ты прочти, – всё так же улыбаясь, сказал Георгий.
Игорь развернул бересту и узнал почерк Вышеслава.
«Есть лишь одно благо – знание, есть лишь одно зло – невежество!» – было в записке. И подпись: «Вышеслав, сын Бренкович».
Игорь улыбнулся: не забыл его Вышеслав!
– Как он там, в Киеве?
– Живёт дружок твой на подворье Андреевского монастыря, – рассказывал сивоусый Георгий. – Живёт – не тужит! В любимцах ходит у тамошнего игумена. По-гречески молвит Вышеслав, как по-русски, знает и латынь, и немецкий. Толстенные книги читает и молитвы наизусть заучивает. Тоскует по дому, конечно, но возвращаться покуда не собирается.
– Вышеслав всегда до знаний жаден был, – промолвил со вздохом воевода Бренк, который тоже пришёл в княжеский терем узнать о своём сыне.
– Вот выучится сын твой, примет схиму[13 - Схима – постриг в монахи.], и поставим мы его настоятелем нашего Михайловского храма, – радостно заявил Бренку Георгий.
– Я запретил ему рясу надевать, – хмуро признался воевода, – чернецов у нас в роду нет и не надо!
– Верно молвишь, Бренк, – вставила Манефа. – Сыну твоему впору думным боярином быть при сыне моём Игоре, когда он князем станет. Ибо сильной руке светлая голова нужна.
Молвила такое княгиня потому, что Игорь уже в четырнадцать лет отличался большой телесной крепостью и силой рук. Как погребли отца его, так и забросил Игорь ученье книжное и всерьёз взялся за другую науку – воинскую. Наставниками его были Олеговы дружинники и тот же Бренк.
Десятилетний Всеволод не отставал от старшего брата, с коня не слезал и с луком не расставался, благо инок Варсонофий не последовал за своими воспитанниками, решил доживать свой век в Чернигове…
Однажды к Олегу прибыли послы от мазовецкого князя Жигмонда. Сватали за Игоря младшую дочь своего властелина. У черниговских Ольговичей были давние связи с польскими и мазовецкими князьями. Однако на этот раз Олег отказал мазовшанам, известив послов, что Игорь уже помолвлен с дочерью галицкого князя Ярослава Осмомысла.
Для Игоря это оказалось открытием.
При первом же удобном случае Игорь пожелал узнать у Олега, когда это покойный отец успел сосватать за него Осмомыслову дочку.
– Как помер в Киеве Юрий Долгорукий, давний его друг и союзник, так отец наш и пошёл на сближение с Галицким Ярославом, – поведал брату Олег. – Тебе в ту пору было всего-то семь годков. А Ефросинье и вовсе четыре года.
– Какая из себя эта Ефросинья? – поинтересовался Игорь. – Ты её видел?
– Как же я её увижу, – пожал плечами Олег, – я и в Галиче-то ни разу не был. Ничего, братец, придёт срок, подрастёт твоя невеста, привезут её к тебе с богатым приданым. Вот тогда и разглядишь Ефросинью как следует.
– А коль она мне не понравится? – встрепенулся Игорь.
– И такое может быть, – спокойно промолвил Олег, – но идти с Ефросиньей под венец тебе всё равно придётся, братец. У нашего отца уговор был с галицким князем, а уговор дороже денег. И я в своё время без любви женился на дочери Юрия Долгорукого, тощей да крикливой. Хорошо, прибрал её Господь до срока, а то бы намучился я с такой женой! И теперешняя моя супруга тоже без моего ведома была мне сосватана. Такова жизнь, братец. – Олег похлопал Игоря по плечу. – Запомни, для князя важна не краса жены, но выгодное родство.
– А Ярослав Осмомысл выгодный родственник? – спросил Игорь.
– Ещё какой выгодный! – воскликнул Олег. – С таким тестем тебе сам чёрт не страшен! У князя галицкого войска видимо-невидимо! И казна его ломится от злата! Все иноземные государи с ним считаются.
У Игоря загорелись глаза, но он тут же выразил опасение:
– Не передумает ли князь Ярослав отдать за меня свою дочь, ведь батюшка наш помер…
Добродушное лицо Олега стало серьёзным.
– Не сомневайся, братец. Ольговичи нужны Ярославу, ибо он заинтересован, чтобы Киев был у нас, а не у Мономашичей. И владений у Ольговичей больше, чем у прочих русских князей.
– У кого же ныне Киев? – опять спросил Игорь. – У Мономашичей?
– У них покуда, – ответил Олег. – На киевском столе ныне тесть мой сидит Ростислав Мстиславич. Отец его Мстислав Великий, сын Владимира Мономаха, вот так Русь держал! – Олег сжал кулак и потряс им. – Тесть мой по старшинству в Киеве княжит, но никак не из-за доблести своей. Того и гляди, сгонят его оттуда родные племянники, кои все воинственностью славятся, особенно Мстислав Изяславич. Этот ещё покажет себя, помяни моё слово!
Игорь запомнил слова брата.
Глава третья. Агафья
Игорю было пятнадцать лет, когда Агафья, жена Олега, родила сына, названного Святославом. Так у Игоря появился племянник, а сам он в столь юные годы стал вдруг дядей.
Летними вечерами на берегу речки Деснянки парни и девицы водили хороводы, прыгали через костёр, играли в догонялки. В основном это были посадские и молодёжь из ближних сёл, но иногда бывали на тех игрищах и боярские сыновья. Не отказывал себе в удовольствии порезвиться на лужке у костра и Игорь, благо ни мать, ни старший брат не запрещали ему этого.
Среди деревенских парней выделялся силой и статью Омеля, сын кузнеца. Был он на два года старше Игоря и при первом же случае попытался показать княжичу своё превосходство. Во время догонялок Омеля ловко сделал Игорю подножку, и тот с разбега шлёпнулся на траву под звонкий девичий смех.
– Глядите-ка! Княжич-то, никак, во хмелю! – загоготал Омеля. – Ноги не держат. Га-га-га!
Дружки Омели захохотали.
Игорь поднялся и отряхнул порты. Затем с мрачным лицом двинулся на Омелю.
Его постарался удержать сын Георгия, Вышата:
– Остерегись, друже. У Омели удар пудовый![14 - Пуд – мера веса на Руси: 16 кг.]
– Не мешай, – бросил ему Игорь.
Посадские зашушукались, столпились позади Игоря, видя, что назревает драка. И не с кем-нибудь – с Омелей!
Деревенские собрались подле Омели, который старательно делал вид, что не замечает Игоря, направлявшегося к нему.
Девчата, увидев, что творится неладное, притихли, разбившись на кучки. Круг на поляне распался, игра прекратилась.
Игорь остановился перед Омелей, который был выше его почти на две головы. В княжиче не было заметно ни робости, ни показного бесстрашия.
– Ого! – ухмыльнулся Омеля. – Какой грозный! Я весь дрожу.
Омеля изобразил дрожь в коленях под хохот своих дружков.
Игорь что-то негромко промолвил, с презрением глядя на Омелю.
– Чего ты там лопочешь, птенчик? – с усмешкой спросил Омеля, наклоняясь к Игорю.
В этот миг кулак княжича врезался в мясистый нос Омели.
Верзила присел от неожиданности и тут же получил ещё два удара в живот.
Омеля взревел и бросился на княжича, но его большие кулаки не достигали цели. Игорь мастерски уворачивался и в то же время наносил Омеле удар за ударом. Скоро у сына кузнеца был разбит не только нос, но и губа. А под глазом вскочил большой синяк.
Один раз Омеля всё же достал Игоря и сбил его с ног, но княжич ловко оттолкнулся спиной от земли и вновь оказался на ногах. Такой прыти от княжеского сына Омеля явно не ожидал.
Тогда он решил сграбастать Игоря в охапку и придавить к земле всей своей тяжестью либо слегка придушить. Вытянув руки, Омеля устремился на своего обидчика с лицом, перекошенным от злобы. Ему непременно нужно одолеть княжича, такого хлипкого и маленького по сравнению с ним!
Игорь и не думал убегать, видя, что его противник на его ловкость отвечает грубой силой. Он сам кинулся навстречу Омеле, и тот вдруг перелетел через него, распластавшись на примятой траве. Омеля, вскочив, снова ринулся на княжича и даже схватил того за рубаху, но опять почему-то не удержался на ногах и шмякнулся на спину.
Тогда Омеля перешёл к подлым приёмам и схватил Игоря за волосы.
Игорь, не растерявшись, ударил Омелю коленом в пах. Омеля скорчился. Игорь опять же коленом поддел его в челюсть. Омеля упал навзничь и затих.
Деревенские парни притихли. Онемевшие от увиденного стояли посадские.
Могучий Омеля лежал не двигаясь.
А его победитель неторопливой походкой удалялся в сторону городского вала.
– Ай да княжич! – раздался восхищённый девичий голос. – Уделал-таки Омелю!
– И поделом ему! – заметила другая девица. – Не будет задираться!
Игорь устало шагал по тропинке вдоль речки.
Его догнал Вышата.
– Ну и молодец же ты! – восхищённо вымолвил он. – Самого Омелю не испугался!
– «Самого Омелю»… – передразнил Игорь. – Что он, сын Божий, что ли?
– Нет, конечно, – проговорил Вышата, – но силища-то у него немереная. Он же подковы гнёт!
– Пусть себе гнёт, – хмуро сказал Игорь и сплюнул себе под ноги, – а ныне я его согнул, как подкову.
Покуда двое друзей добрались до ворот детинца, уже совсем стемнело. Стоявшие на страже гридни[15 - Гридень – младший дружинник.] окликнули их, но, узнав, пропустили.
Расставшись с Вышатой у ворот его дома, дальше Игорь пошёл один.
В сенях княжеского терема Игорь столкнулся с Агафьей, которая отдавала распоряжения ключнице. Увидев его в разорванной рубахе, со ссадиной на подбородке, Агафья отпустила ключницу и взяла Игоря за руку.
– Подрался? – спросила она с той мягкостью в голосе, какая была присуща только ей.
Игорь молча кивнул.
– К матушке сейчас не ходи – разговор у неё неприятный с Олегом. Хочет она тебя князем посадить в городке Вщиже, там намедни князь помер. Но для этого нужно поперёк воли черниговского князя пойти, а Олег не решается. Сам ведь знаешь, какой нерешительный у тебя старший брат.
Агафья привела Игоря на ту половину терема, где жила она с Олегом. Пока Игорь умывался и менял рубаху, Агафья зажгла светильник в просторной горенке и накрыла на стол.
При виде кушаний Игорь сразу почувствовал, как он проголодался, и с аппетитом набросился на еду. В голове вертелась неотвязная мысль: быть ли ему князем во Вщиже или нет? Пусть удел невелик, зато у него будет своя дружина и он сможет на равных участвовать в походах вместе с прочими князьями, а то и с самим великим киевским князем!
Агафья подливала Игорю молоко в кружку, подкладывала ему пирожки, а сама непрестанно о чём-то говорила, суетясь вокруг стола. Было ей всего двадцать лет, но выглядела она гораздо моложе, потому-то Игорь иногда держался с Агафьей на равных и позволял себе те вольности, какими привык баловаться с деревенскими девицами.
Насытившись, Игорь встал из-за стола и вдруг игриво обнял Агафью. Та ойкнула и оттолкнула Игоря, но было видно, что ей приятно его внимание.
– Покажи-ка свою ссадину, – сказала Агафья, видя, что Игорь собрался уходить.
Она подвела Игоря поближе к свету и приподняла его голову за подбородок.
Серо-зелёные глаза Агафьи, такие близкие, озарённые пламенем масляного светильника, вдруг показались Игорю столь красивыми, в них светилась такая забота, что он не удержался и неумело поцеловал Агафью в уста.
Она слегка отстранилась. В её глазах появилось удивление и одновременно что-то такое, отчего у юного княжича вспыхнули уши. Агафья не осуждала его, наоборот, – поощряла. Об этом красноречиво говорил её взгляд!
У Игоря бешено застучало сердце, когда он осторожно привлёк молодую женщину к себе и прижался губами к её устам. Агафья не сопротивлялась. Ощутив упругую женскую грудь и покорные мягкие плечи, Игорь испытал столь сильное вожделение к жене брата, что даже испугался.
Агафья, видимо, почувствовала то же самое, поскольку прошептала:
– Послезавтра Олег уедет в Путивль и мы сможем встретиться.
Игорь стоял с пылающими щеками, пожирая глазами Агафью.
– А как… а где мы встретимся? – запинаясь от волнения, спросил он.
– У меня в опочивальне, – быстро ответила Агафья, – я спущу тебе верёвку из окна. А теперь ступай! Ненароком Олег войдёт сюда, сразу обо всём догадается.
Пошатываясь, как пьяный, Игорь добрался до своей светёлки и, не раздеваясь, бухнулся на постель. Он по-прежнему пребывал в плену у тех ощущений, которые нахлынули на него после долгого поцелуя с Агафьей.
Властолюбивой Манефе не удалось убедить Олега проявить упорство, дабы добыть удельный стол для Игоря.
Утром за столом в трапезной княгиня раздражённо выговаривала пасынку всё, что о нём думает. Присутствовавшие при этом Игорь и Агафья старались не поднимать глаз, уткнувшись в тарелки.
Вошедшая в трапезную ключница спросила:
– Там кабальные смерды пришли. Куда их отправить недоимки отрабатывать?
Вопрос предназначался скорее Манефе, поскольку ключница была бывшая её служанка и пользовалась исключительной милостью княгини. Но Олег, видимо, решивший, что обращаются именно к нему, недовольно бросил через плечо:
– На покос отправь! Всех!
Ключница задержалась на пороге, выжидательно глядя на Манефу.
– Гони тех смердов на конюшню, Пелагея, – подала голос княгиня. – Пусть кровлю починят. Там и другой работы много, а покос подождёт.
Олег сверкнул очами на мачеху:
– Иль не хозяин я в тереме своём?
– Хозяин тот, кто берёт, – сказала в ответ Манефа, – а ты покуда перебиваешься милостями Святослава Всеволодовича. Вот прогонит он тебя из Новгорода-Северского, что тогда запоёшь?
Олег в сердцах швырнул ложку на стол.
– Ну, не уступит Святослав Всеволодович этот распроклятый Вщиж Игорю в обход своих родных племянников! – промолвил он, возвращаясь к вчерашнему неприятному разговору. – Что мне теперь, войной на него идти? Да и молод ещё Игорь для стола княжеского.
– Дело не в Игоревой младости, Олег, а в твоей робости, – вставила Манефа.
По её знаку ключница Пелагея скрылась за дверью.
Олег поставил локти на стол и упёрся лбом в сцепленные кисти рук, не сдержав при этом шумный раздражённый вздох.
Агафья поднялась из-за стола.
– Куда ты? – взглянула на неё Манефа.
– Насытилась я, матушка, – робко промолвила Агафья.
– А как же твой любимый брусничный кисель?
– Неможется что-то мне, – добавила Агафья, опуская глаза.
– Ладно, ступай, – сказала княгиня. И вновь повернулась к Олегу: – Коль сам не можешь сладить с черниговским князем, тестю пожалуйся, ведь он у тебя высоко сидит. Неужто Ростислав Мстиславич не поможет мужу любимой дочери?
– Тебе бы токмо всех перессорить! – буркнул Олег.
И тоже покинул трапезную.
– А тебе бы токмо в подручных ходить! – бросила вслед пасынку Манефа.
Как показалось Игорю, Олег с большой охотой покидал Новгород-Северский. Постоянные размолвки с мачехой опостылели ему, и, как видно, он надеялся отдохнуть от неё в Путивле.
Во время воскресной службы в храме Агафья успела шепнуть Игорю: «В полночь жду!» При этом она так глянула на юношу, что у того аж сердце зашлось в сладостном предвкушении этого тайного свидания. До окончания обедни Игорь был сам не свой.
И день ему показался дольше обычного, и купание коней в Десне не таким занимательным, как прежде.
Перед ужином Игорь подстерёг Агафью на полутёмной теремной лестнице, ведущей на верхний этаж, чтобы спросить: «Так будешь ждать нынче ночью?»
Агафья ответила утвердительно, позволив Игорю приобнять себя.
После ужина Игорь, не раздеваясь, улёгся в постель и накрылся одеялом на тот случай, если приставленный к нему дядька, бывший отцовский дружинник, внезапно заглянет к нему в спаленку.
Притворившись спящим, Игорь не заметил, как уснул на самом деле.
Пробудился он от толчка. Поднял голову и чуть не вскрикнул от страха, увидев в темноте белую фигуру, склонившуюся над ним.
– Что же ты спишь, младень, – прошелестел недовольный голосок Агафьи, – а я тебя жду не дождусь!
Игорь вскочил с ложа, как ошпаренный.
– Сморило меня… – оправдываясь, пробормотал он.
Агафья зажала ему рот.
– Молчи! – прошептала она и потянула Игоря за собой.
Рука об руку они пробрались по тёмному спящему терему с первого этажа на второй, прокрались мимо спящих служанок, прикорнувших возле колыбели с маленьким Святославом, проскользнули в ложницу[16 - Ложница – спальня.] Агафьи и заперли за собой дверь.
Игорь застыл столбом, оглушённый тишиной и гулкими ударами собственного сердца. Он словно забыл, зачем пришёл сюда.
Агафья же проворно избавилась от одежд и толкнула Игоря в плечо:
– Ну, чего ты? Раздевайся!
Стаскивая с себя порты и рубаху, Игорь не мог оторвать взор от нагого женского силуэта, видневшегося на фоне решётчатого окна. Лунный свет озарял это окно неким призрачным блеском.
– Ежели вдруг заплачет Святослав, сразу лезь под кровать, – предупредила Игоря Агафья, уже лёжа с ним на мягкой перине.
Лаская руками гибкое тело Агафьи, Игорь неожиданно вспомнил про христианские заповеди. Одна из этих заповедей голосом инока Варсонофия назойливо зазвучала у него в ушах: «Не прелюбодействуй, отрок! Не прелюбодействуй!..»
Но Агафья нетерпеливо тянула Игоря на себя, широко раздвинув ноги. Её молодое крепкое тело так соблазнительно белело в темноте, что Игорь, отбросив колебания, повёл себя как настоящий мужчина, мысленно отвечая Варсонофию: «Уж коли сам епископ крестное целование нарушает, то что остаётся делать нам, грешным…»
Глава четвёртая. Ольговичи и Давыдовичи
На освящение каменной Михайловской церкви прибыл из Чернигова епископ Антоний.
Снег только сошёл, и на фоне влажной, раскисшей от апрельской оттепели земли особенно бросались в глаза шубы и однорядки[17 - Однорядка – верхняя мужская однобортная одежда.] боярской знати. Миткаль[18 - Миткаль – хлопчатобумажная ткань.] и алтабас[19 - Алтабас – вид парчовой ткани, то есть тяжёлая шёлковая ткань с узором. У алтабаса этот узор был из золотой или серебряной нити.] ярких цветов, ворсистая парча, переливающаяся на солнце, лисьи и собольи воротники, шапки с опушкой из меха куницы – такова была толпа, собравшаяся на площадке перед храмом среди груд битого камня и прочего мусора.
Строители ещё разбирали леса у северной стены храма, и не везде было закончено внутреннее убранство.
Однако Олег хотел, чтоб непременно к Пасхе главный храм Новгорода-Северского смог принять прихожан. Поэтому под пение дьяков разодетые в ризы и камилавки[20 - Камилавка – высокий бархатный головной убор у православных священников.] высшие причетники Черниговской епископии вносили внутрь храма иконы, помахивая кадилами с благовонным дымом.
Простые горожане, оттеснённые дружинниками к ближним улицам, с благоговением наблюдали за торжественным шествием священников. Люди осеняли себя крестным знамением, вытягивали шеи, стараясь увидеть самого епископа.
Среди бояр находилась и княгиня Манефа с сыновьями Игорем и Всеволодом. Тут же стоял Олег с супругой.
Три года минуло с той поры, как благодаря измене епископа Антония была вынуждена покинуть Чернигов гордая Манефа. Не простила Манефа Антонию подлого его поступка и поклялась в душе отомстить ему. Кабы ведал Антоний, как далеко может пойти в своей мести к нему вдова Святослава Ольговича, то не поехал бы в Новгород-Северский и по приказу самого митрополита. Но не дано человеку заглянуть в умы себе подобных, как не дано предугадать свой смертный час.
Совершив службу в новой церкви, епископ Антоний не вернулся сразу же в Чернигов, но почтил князя Олега своим присутствием на роскошном пиру, данном в честь Светлого Христова Воскресения. Надо признать, до изысканных разносолов грек Антоний был дюже охоч.
Средь шумного застолья никто не обратил внимания на ключницу Пелагею, которая наравне со служанками княгини прислуживала гостям. Особенно старательно румяная Пелагея обхаживала самого епископа. С улыбкой подливала ему хмельного мёда, подносила икру, сало, печёную буженину, благо Великий пост закончился и можно было разговляться, чем душа пожелает.
Весело справляли Пасху в ту весну в Новгороде-Северском.
По окончании праздника произошли события странные и непонятные.
Вернувшийся в Чернигов епископ Антоний вдруг расхворался и умер. Ещё не отпели Черниговского архипастыря, как в Новгород-Северский примчался гонец от Святослава Всеволодовича с повелением Манефе не мешкая прибыть в Чернигов.
– Не могу я в такую распутицу ехать, – ответила Манефа гонцу. – Так и передай своему князю.
– Дело у него к тебе важное, княгиня, – молвил гонец.
– А коль так, пусть сам ко мне приедет, – отрезала Манефа. – Ясли за конём не ходят!
Присутствовавший при этом Игорь с невольным восхищением глядел на мать. Как смело она держится, как горделиво отвечает!
После такого ответа Святослав Всеволодович не заставил себя ждать. Прибыл в Новгород-Северский усталый и злой. С Олегом разговаривать не стал, сразу потребовал:
– К матушке своей веди. С ней мне надо переведаться!
Манефа встретила Святослава Всеволодовича, сидя в кресле с подлокотниками.
На ней было длинное до пят платье из фиолетовой камки[21 - Камка – шёлковая цветная ткань с рисунком.], расшитое узорами на плечах и рукавах. Голову покрывала белая накидка, скреплённая на лбу серебряным обручем. Для своих тридцати пяти лет княгиня выглядела очень молодо.
Черниговский князь, вступив в светлицу, чуть поклонился и произнёс:
– Желаю здравствовать тебе, Манефа Изяславна!
– И тебе доброго здоровья, Святослав Всеволодович, – промолвила Манефа. – С чем приехал?
Святослав прошёлся по светлице, оглядев быстрым взором развешанное по стенам оружие. Долго он княжил здесь, и всё ему в этом тереме было знакомо, но при нём на женской половине мечи, топоры и щиты на стенах не висели. Супруга его ковры на стены вешала. Недаром говорят про Манефу, что у неё под женским обличьем мужская суть.
– В прошлую субботу помер епископ Антоний, – мрачно промолвил Святослав Всеволодович и взглянул на Манефу из-под нахмуренных бровей.
– Надо же, несчастье какое, – вздохнула княгиня, осенив себя крестным знамением. – Упокой, Господи, душу раба Твоего!
– Тебе не кажется странным, княгиня, что Антоний, ещё не старый человек и никогда не хворавший, вдруг взял да и помер? – спросил Святослав Всеволодович, не сводя с Манефы подозрительного взгляда. – И помер-то Антоний сразу по возвращении из Новгорода-Северского. С чего бы это?
– Не ко мне эти вопросы, княже, – спокойно выдерживая прямой взгляд Святослава, ответила Манефа. – Все мы под Богом ходим. Вот к Нему и обращайся. Да ты сядь, в ногах правды нет.
Черниговский князь придвинул стул поближе к креслу Манефы и сел, запахнув одну ногу полой плаща.
– Перед смертью Антоний пожелал со мной повидаться, – сказал Святослав. – Тебя покойный винил в своей смерти, Манефа. Признался мне Антоний перед кончиной своей, что отравила ты его зельем смертоносным во время пира пасхального.
Манефа усмехнулась краем губ:
– За одним столом с епископом много гостей сидело, и все они живы-здоровы, хотя с одних блюд с ним ели.
– Грех на душу берёшь, княгиня, – грозно промолвил Святослав Всеволодович. – По родству ты тётка мне, но по годам я тебя старше, а посему негоже тебе лгать мне в глаза. Супруга твоего покойного я почитал, как отца, и к тебе у меня сердце всегда лежало, свидетель Бог. Покайся, Манефа, иначе умерший Антоний чёрной тенью будет стоять меж нами.
– Не рядись в одежды исповедника, княже, – сказала Манефа. – Антоний перед смертью напраслину на меня возвёл, а ты ему поверил. Значит, таишь злобу против меня. Забыть не можешь, как не пускала я тебя в Чернигов.
– Бог тебе судья. – Святослав поднялся со стула. – Хочешь жить во грехе – изволь. Только помни, как бы грехи твои сынам искупать не пришлось.
– Буду помнить, княже, – отозвалась Манефа.
– Ну, прощай покуда. – Святослав поклонился.
– Что же ты? Неужто в обратный путь? – удивилась Манефа. – Погостевал бы денёк-другой.
– Не стану я у тебя гостевать, – отказался Святослав. – Не хочу, чтоб меня участь Антония постигла.
Святослав обжёг Манефу неприязненным взглядом и вышел из светлицы. Протопали за дверью его тяжёлые шаги и стихли. Вскоре черниговцы покинули Новгород-Северский.
К обеду Манефа вышла с ликующим лицом.
– Слыхали? Антоний-то отдал Богу душу! – обратилась княгиня к Олегу и Агафье. – Одним негодяем на земле стало меньше.
– Твоих рук дело? – мрачно спросил Олег, уловив торжествующие нотки в голосе мачехи.
– Это Господь покарал клятвопреступника. Не напрасны были мои молитвы.
– Из-за тебя двоюродные братья могут озлобиться на меня, – недовольно вставил Олег.
– Не забывай, Антоний ведь и тебя предал, – напомнила Олегу Манефа.
– Я не держал на него зла за это, ибо Антоний знал, что старшинство за Святославом Всеволодовичем. Всё равно Чернигов должен был ему достаться.
– Сердце у тебя из теста, Олег! – презрительно бросила Манефа.
– А у тебя сердце ядом пропитано! – выкрикнул Олег и выбежал из трапезной.
В дверях Олег столкнулся с Игорем и Всеволодом, которые шли на обед, кое-как отмыв руки от грязи. Сегодня дядька Любомир с раннего утра натаскивал их в умении биться на мечах.
– Куда это Олег побежал, матушка? – спросил юный Всеволод.
– Живот у него прихватило, сынок, – невозмутимо ответила княгиня. – Садитесь к столу, дети мои.
Игорь по глазам Агафьи догадался, что у матушки с Олегом опять вышла размолвка, но вида не подал.
За обедом Манефа вдруг разговорилась про своего отца Изяслава Давыдовича. Какой это был честолюбивый и храбрый князь, не чета её пасынку Олегу!
– Дед ваш Изяслав Давыдович все споры с дядьями и двоюродными братьями мечом решал, – рассказывала княгиня. – Ни в чьей воле он не ходил и под чужую дуду не плясал. Нрава он был дерзкого и недругов своих изничтожал, не выбирая средств. Я знаю, его не любили за это, попрекали коварством и излишней гордыней. Но отцу моему до суждений этих не было никакого дела, ибо он стремился к первенству не по родовому укладу, а по доблести своей. Отец мой не ждал милостей от старших князей, всегда действовал сам, исходя из своей выгоды. Потому-то и княжил мой отец сначала в Чернигове, оттеснив родню моего мужа, а потом – в Киеве, изгнав оттуда Мономашичей.
– Почто мой дед Изяслав враждовал с роднёй моего отца, ведь и он был Ольгович? – спросил Игорь, внимательно слушавший мать.
– Мой дед Давыд Святославич и твой прадед Олег Святославич были родные братья, – ответила сыну Манефа. – Чернигов достался сначала Олегу, а когда он умер, в Чернигове сел Давыд. По «Русской Правде»[22 - «Русская Правда» – свод законов, составленный при Ярославе Мудром.] стол княжеский передаётся не от отца к сыну, а от старшего брата к младшему, дабы правил род, а не отдельная семья. По смерти Давыда Святославича, всё по тому же закону, Чернигов должен был достаться Ярославу Святославичу, последнему из братьев.
Но к тому времени возмужали сыновья Олега Святославича, и старший из них, Всеволод Ольгович, изгнал дядю своего Ярослава в Муром. Тем самым Всеволод Ольгович нарушил старинное уложение, составленное ещё пращуром нашим Ярославом Мудрым. Ярослав Святославич обратился за помощью к киевскому князю Мстиславу Великому, сыну Владимира Мономаха.
Мстислав пошёл было войной на Всеволода Ольговича, чтобы восстановить порушенный им уклад и вернуть в Чернигов Ярослава Святославича. Но Всеволод Ольгович, отличавшийся изворотливостью, затеял переговоры с воеводами киевского князя: кого-то подкупил, кого-то ввёл в заблуждение, сказав, что дядя его Ярослав незаконнорождённый. А тут ещё митрополит вмешался и убедил Мстислава спор этот миром разрешить. Всеволоду Ольговичу тем легче было действовать себе на пользу, так как он был женат на дочери Мстислава. И тот в конце концов так и не обнажил меч на зятя своего.
Пришлось несчастному Ярославу Святославичу ехать обратно в Муром, потомки его и поныне княжат там.
Всеволод Ольгович, получив поблажку, осмелел. Когда умер его могучий тесть, Всеволод Ольгович ворвался в Киев с дружиной и прогнал Вячеслава, Мстиславова брата. Вячеслав мог бы отстоять стол киевский, ведь киевляне были за него, но он не захотел проливать кровь христианскую, потому и уступил Ольговичу. Что называется, пустил козла в огород! – Манефа сердито усмехнулась.
Игорь внимал матери, забыв про еду.
– Вот тогда-то Давыдовичи впервые столкнулись с Ольговичами, – продолжила княгиня. – Давыдовичи сказали: «Коль вы взяли себе Киев, отдайте нам Чернигов». Однако Ольговичи были не уверены, что долго удержат Киев, да и жадны они были до черниговских волостей, поэтому не пожелали делиться. Давыдовичи двинулись на Ольговичей войной и отняли у них черниговское княжение.
Всеволод Ольгович много зла сделал киевлянам за то, что они всегда стояли за Мономашичей и не поддерживали его, когда он воевал с Мономашичами, стараясь отнять у них Переяславль и Смоленск.
Когда умер Всеволод Ольгович, киевляне убили его брата Игоря, а другого брата – Святослава – прогнали. Святослав бежал в Чернигов к моему отцу Изяславу Давыдовичу. Тот сжалился над ним, дал ему Новгород-Северский и вдобавок ещё зятем своим сделал.
Умирая, отец завещал Чернигов моему мужу, поскольку братья отцовы умерли ещё раньше, а сыновей у него не было. Были токмо дочери. Из них я была самая любимая. – Манефа печально вздохнула. – По сути, отец мне Чернигов завещал. Супруг мой покойный крепко держал стол черниговский. И я бы удержала, кабы не слабоволие Олега!
– Матушка, когда же дед мой Изяслав в Киеве княжил? – спросил Игорь.
– После смерти Всеволода Ольговича в Киеве сел сын Мстислава Великого, тоже Изяслав, – сказала Манефа. – Этот Изяслав долго воевал с дядей своим Юрием Долгоруким из-за Киева. Изяслав Мстиславич постоянно одолевал Юрия, но внезапно разболелся и умер. Стол киевский занял брат его Ростислав Мстиславич.
– Это тятенька мой, – вставила Агафья, внимательно слушавшая Манефу.
Игорь взглянул на Агафью, затем перевёл взгляд на мать, которая продолжала рассказывать:
– Этого-то Ростислава, отца Агафьи, и прогнал из Киева мой отец, вокняжившись там первый раз. Однако он недолго просидел на столе киевском. Из Залесской Руси пришёл Юрий Долгорукий с сильными полками, и мой отец был вынужден уступить Киев ему. Но и Юрий пробыл великим князем меньше года. После его смерти мой отец вторично сел в Киеве.
Ростислав Мстиславич, соединившись с племянниками, затеял рать с моим отцом и отнял у него киевский стол. Отец призвал на подмогу половцев и наверняка утвердился бы в Киеве надолго, кабы не пал в сражении.
Манефа замолчала.
– Зачем же дед мой поганых-то призвал? – недовольно заметил Игорь. – Разве это гоже?
Манефа посмотрела на сына серьёзными глазами.
– Дед твой не просто половцев на помощь позвал, но своих родственников, – промолвила она. – Женат он был на половчанке. Что ты глядишь на меня удивлёнными глазами, сынок? И отец твой первым браком на половчанке был женат. И у Юрия Долгорукого жена была половчанка. Это стало в обычае у русских князей – на ханских дочерях жениться.
После всего услышанного Игорь пребывал в лёгкой растерянности.
Он-то думал, что Ольговичи только с Мономашичами враждуют, а у них, оказывается, и со своими родственниками Давыдовичами свары были, и какие свары! Из Давыдовичей никого уже не осталось по мужской линии, последний из них умер во Вщиже в прошлом году. А вот были бы у Изяслава Давыдовича, Игорева деда, сыновья столь же ратные по духу, как их родитель, то владели бы они сейчас не только Черниговом, но и Киевом!
Взять хотя бы мать Игореву. По твёрдости духа она никакому мужчине не уступит. Не раз Игорь слышал сожаление из материнских уст, что не дал ей Бог мужчиной родиться. Мол, приходится ей из своего женского сарафана взирать на мужскую немощь и скудоумие!
Дедом своим Изяславом Давыдовичем Игорь невольно восхищался после рассказа матери. И впрямь, рассуждал Игорь наедине с самим собой, лучше пренебречь старинным обычаем и доблестью добыть себе высокий стол княжеский, чем ждать милостей от дядей своих.
Вечером перед сном Игорь достал из ларца берестяную грамотку, привезённую ему зимой из Киева воеводой Бренком. То было очередное послание Вышеслава к своему другу.
Развернув берестяной лоскут, Игорь ещё раз прочитал изречение некоего Вергилия[23 - Вергилий Публий Марон (70–19 гг. до н. э.), великий поэт золотого века римской поэзии, автор «Буколик» (пастушеских стихов) и «Георгик» (земледельческих стихов), принёсших ему громкую славу ещё при жизни. Главное произведение Вергилия «Энеида» увидело свет лишь после его смерти.], приведённое Вышеславом в конце письма: «Счастье помогает смелым».
«Верно подметил этот Вергилий, – подумал Игорь, – и пример моего деда Изяслава Давыдовича тому подтверждение».
Глава пятая. Ефросинья
Продолжая тайно встречаться с Агафьей, Игорь и не заметил, как влюбился в неё столь сильно, что это порой пугало его пылкую любовницу. Агафья трепетала при мысли, что будет, если мать Игоря или Олег поймают один из тех взглядов, какими Игорь иной раз пожирает её, либо углядят излишне смелое прикосновение к ней его руки.
Агафья сама страдала, деля ложе с нелюбимым мужем. Сердце её тянулось к Игорю, который в свои семнадцать лет нисколько не уступал Олегу ни ростом, ни статью. Страдания Агафьи усугублялись ещё и тем, что неминуемо приближалась та пора, когда Игорь должен был пойти под венец с юной дочерью Ярослава Осмомысла. Уже приезжали из Галича доверенные бояре отца Ефросиньи, подтвердившие готовность галицкого князя выдать дочь за Игоря.
В тот год скончался великий князь Ростислав Мстиславич по пути из Новгорода в Киев. В Южной Руси назревала новая распря из-за того, кому сидеть на столе киевском, а значит, и старшинство держать. Сыновья почившего в бозе Ростислава стояли за дядю своего Владимира, последнего из сыновей Мстислава Великого. Киевляне желали видеть на столе киевском Мстислава Изяславича, двоюродного брата Ростиславичей, памятуя об отце его храбром Изяславе, сопернике Юрия Долгорукого.
Ольговичи собирались выторговать Киев себе: чем их род хуже Мономашичей? Последние и так столы держат в Переяславле, Владимире, Смоленске и в Залесской Руси.
Уезжая на похороны тестя в Киев, Олег при прощании сказал воеводам:
– Дружину держите наготове. Чаю, коль не столкуются мои двоюродные братья с Мономашичами, быть большой войне.
Вместе с Олегом отправился боярин Георгий, как советник его. А заодно и как соглядатай Манефы: уж она-то за всеми княжескими сварами следила зорко!
Отъезд Олега для двух влюблённых сердец стал как бальзам на рану. Благо Агафья в это лето жила в Ольжичах, княжеском сельце неподалёку от Новгорода-Северского. Игорь наведывался в Ольжичи каждый день, часто и ночевал там. Для отвода глаз Игорь ходил рыбачить с местными парнями на Чёрное озеро.
Вернувшийся из Киева Олег привёз утешительные вести: Мономашичи договорились с Ольговичами благодаря посредничеству Ярослава Осмомысла, сын которого был женат на Болеславе, дочери Святослава Всеволодовича. В Киеве сел племянник умершего Ростислава Мстиславича, Мстислав Изяславич, до этого княживший во Владимире-Волынском.
Дабы примирить меж собой всех князей, Мстислав Изяславич предложил пойти совместным походом на половцев, пройти всю Степь и разорить кочевья поганых!
Ростиславичи и родные братья Мстислава Изяславича живо откликнулись на этот призыв. Одобрил этот замысел и Ярослав Осмомысл. Согласился идти на поганых и Владимир, дядя Мстислава. Даже полоцкий князь, забыв на время свою неприязнь к Мономашичам, выразил готовность привести свою дружину в общерусское войско.
Пришлось и Ольговичам, дабы не выглядеть белыми воронами, согласиться с затеей нового киевского князя.
Поход назначили на середину июня, сбор полков – под Переяславлем.
Олег собрал новгородцев на вече, призывая всех охочих людей вступать в его пеший полк. Обещал князь горожанам, что без добычи домой никто не вернётся, поскольку не ждут половцы совместного удара всех русских князей и силы свои воедино собрать не успеют. Призыв князя возымел своё действие, более тысячи новгородцев пожелали идти с ним в поход, ещё столько же ратников собрали княжеские бирючи по окрестным сёлам.
В Олеговой дружине было четыреста конников. Все молодцы удалые, в сече умелые, под стать воеводе Бренку.
Игорь как ни упрашивал брата взять его с собой, тот ни в какую:
«Будешь вместо меня в Новгороде. На тебя удел свой оставляю!»
…Ранним июньским утром, когда туман клубится на низких пойменных лугах, Олегово войско покинуло Новгород-Северский.
Игорь ничем не мог заглушить своего расстройства. До каких же пор ему в недоростках ходить?! Как будто он меча в руках не держал и верхом ездить не умеет!
Послание Вышеслава, привезённое из Киева Олегом, тоже не прибавило Игорю хорошего настроения. Если до этого Игоря всё радовало, то теперь, едва пробежав глазами письмо друга, он недовольно отбросил его. Ему показалось, что Вышеслав не столько поучает его, сколько превозносит себя над ним. Особенно не понравилось Игорю изречение какого-то Сенеки[24 - Сенека Луций Анней (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), сын Сенеки Старшего, философстоик, драматург и ритор. Жил в Риме в эпоху Нерона. Покончил жизнь самоубийством.], приведённое Вышеславом: «Лучше изучить лишнее, чем ничего не изучить».
«Заучился Вышеслав в своём монастыре, – сердито думал Игорь, – умных мыслей нахватался из книг и мнит себя эдаким разумником. А я для него, стало быть, дурень дурнем!»
Не зная, как избавиться от грызущей печали, Игорь сел на коня и поскакал в Ольжичи.
Агафья встретила его жаркими объятиями и поцелуями.
– У тебя вся жизнь впереди, сокол мой. Ещё намахаешься мечом! Всех половцев князья наши всё равно не истребят, на твой век хватит.
Слова Агафьи странным образом успокоили Игоря.
И в самом деле, сколько походов ещё будет в его жизни! До каких вершин славы он сможет дойти, возглавляя войско, а не следуя в нём под началом старшего брата!
Глаза обожаемой женщины были столь неотразимы, так прекрасно было её нагое тело, что жажда ратных подвигов мигом сменилась в юноше совсем иными желаниями. Лёжа на сеновале после всех ласк и поцелуев, Игорь гладил пушистые растрёпанные волосы Агафьи, вглядываясь в черты её разрумянившегося лица. Игорь размышлял, сравнится ли красотой с Агафьей его наречённая невеста, которую он никогда не видел.
Агафья словно прочитала его мысли.
– Вот приедет из Галича твоя невеста, и забудешь ты меня, – тихо и грустно промолвила она, глядя в глаза Игорю.
– Тебя? – Игорь коснулся губами обнажённой груди своей возлюбленной. И проникновенно добавил: – Тебя я никогда не забуду!
…Победоносные дружины русских князей вернулись из степного раздолья в конце августа. С богатой добычей шли домой князья, притоптали они половецкие орды, дойдя до Дона. Тысячи голов скота гнали русичи, табуны степных лошадей, гурты овец… Скрипели колёсами полонённые кибитки, в которых сидели жёны и дети степняков. Много половецких воинов полегло в сечах с русичами, но ещё больше угодило в плен. Пленили князья и несколько ханов.
Олегово воинство потеряло в походе полторы сотни человек. Но знатная добыча, посмотреть на которую сбежался весь Новгород-Северский, делала потери не столь горькими.
Новгородцы с изумлением показывали пальцем на диковинных животных – верблюдов.
– Глядите-ка, кони с горбами и коровьими хвостами!
– Тьфу! Каких токмо тварей нет на белом свете!
Пленных половцев на торжище продавали в рабство.
Булгарские купцы платили по серебряной монете за мужчину, от двух до пяти монет – за молодую женщину. Красивые девушки ценились дороже, но их живо раскупали боярские жёны себе в услужение.
Малорослые степные кони, слабосильные для землепашества, были неходовым товаром, зато селяне охотно приобретали крупных половецких овец, коих дружинники Олега пригнали великое множество.
Немало и других диковин можно было увидеть в тот день на новгородском торгу: и восточные ковры изумительных расцветок, и пуховые женские шали, и серебряные тонкогорлые сосуды. Кто-то продавал изогнутую половецкую саблю с рукоятью в виде бегущего пардуса[25 - Пардус – гепард.], кто-то – половецкий кафтан, расшитый блестящими бляхами. За бесценок расходились кожаные сёдла, уздечки и стремена; тут и там мелькали бухарские кольчуги, лёгкие круглые щиты и ясские островерхие шлемы, снятые с убитых степняков. Было на что посмотреть и было что купить!
Во время пира в княжеском тереме Игорь, дрожа от восторга, слушал похвальбу подвыпивших Олеговых гридней:
– Сколь поганых мы порубили за Удаем-рекой, не сосчитать!
– А за речкой Орелью – и того больше!
– Покуда к Дону вышли, столь полону набрали, что еле тащились по степи, обременённые обозами. Токмо баб половецких с ребятишками было тысяч двадцать!
– А сколь на Дону поганых попленили, и ханов в том числе…
– Да не перечесть!
– И русских людей из неволи вызволили не одну тысячу.
– Запомнят поганые этот поход!
– Допрежь остерегутся на Русь ходить.
Воеводы и вместе с ними Олег восхищались киевским князем.
– В отца пошёл Мстислав Изяславич! – молвил Бренк. – Тот в рати тоже расторопен был. Коль садился врагу на загривок, то гнал его до полного изничтожения.
– Умелый воин Мстислав Изяславич, что и говорить, – соглашался с Бренком Георгий, – на хитрости военные горазд. Как он хана Иллелуку в ловушку заманил!
– Я его в сече видел, – вставил Олег. – Ох и страшен Мстислав в ближнем бою! Головы половецкие так и летели с плеч долой, а одного степняка Мстислав наполы рассёк мечом!
– Не приведи господь с таким витязем один на один сойтись! – заметил кто-то за столом. – Вы руки у Мстислава видели? Такими руками волков душить!
– Сказывают, лук у Мстислава столь тугой, что никому не под силу его натянуть, – добавил кто-то из бояр.
И снова наполняли чаши и братины[26 - Братина – большая заздравная чаша, которую наполняли хмельным напитком и пускали по кругу, чтобы из неё смогли отведать все пирующие.] хмельным мёдом, пили за успешный поход, за храброго князя Мстислава Изяславича. Долгие лета такому витязю!
…Как только задули осенние ветры, в хоромах Олега объявился гонец из Чернигова.
Сообщение гонца было коротким:
– Встречай невесту для брата Игоря.
Как выяснилось, посольство из Галича, передохнув в Чернигове, было уже на пути в Новгород-Северский.
Олег отправил навстречу галичанам отряд дружинников во главе с Георгием.
Игорь, узнав, что дочь Ярослава Осмомысла завтра будет в Новгороде-Северском, пришёл в смятение. Он знал, что день этот рано или поздно наступит, но всё произошло так неожиданно…
Старший брат ободряюще похлопал Игоря по плечу:
– Не робей, невесте твоей всего-то четырнадцать лет. Она небось робеет пуще твоего.
Но Игорю было стыдно взглянуть Олегу в глаза: если бы тот знал истинную причину его волнения! Не скорая женитьба пугала Игоря, а то, что Ефросинья может встать между ним и Агафьей.
У Игоря теплилась надежда, что, быть может, дочь галицкого князя блистает неземной красотой, тогда он сразу потеряет голову от любви к ней. И это новое чувство переборет в нём любовь к Агафье, очистит его от греховной связи.
Ночью, лёжа в постели, Игорь по-разному представлял свою встречу с Ефросиньей.
На деле вышло всё иначе.
Рано поутру Олег со своими ловчими отправился на охоту. Игорь увязался за ним.
В светлом осеннем лесу, роняющем жёлтые и бурые листья, далеко разносился вой охотничьих рогов и тяжёлый топот бегущих зубров.
Придесненские дубово-кленовые леса гигантской подковой охватывали подступающую к Новгороду-Северскому равнину. Весь правый берег реки Десны утопал в дремучих лесах. Густые дебри тянулись и по берегам реки Сновь, впадающей в Десну.
В Новгород-Северский охотники вернулись поздно вечером.
Игорь едва сбросил с плеч намокший плащ – на обратном пути охотников застал дождь, – как вошла мать с улыбкой на устах.
– Пойдём, сын мой, – сказала Манефа, поцеловав Игоря. – Я познакомлю тебя с твоей невестой.
– Разве галичане приехали? – удивился Игорь.
Он не увидел на теремном дворе ни лошадей, ни повозок, как бывало, если прибывали гости издалека.
– Слава Богу, приехали, – ответила Манефа. – До дождя успели. Идём же!
Видя хорошее настроение матери, Игорь приободрился: похоже, невеста ей приглянулась. Стало быть, недурна собой его суженая!
В покоях княгини витал незнакомый Игорю аромат греческих благовоний. Стояли большие сундуки с приданым.
Служанки Манефы убирали со стола остатки обильной трапезы.
Стоявшая у окна незнакомая девушка в длинном платье из розовой парчи обернулась, когда Манефа окликнула её по имени.
– Вот твой наречённый жених, – сказала княгиня, подтолкнув сына вперёд.
Игорь и Ефросинья застыли на месте, глядя друг на друга. Оба были смущены и хранили молчание.
При виде Ярославовой дочери Игорь почувствовал разочарование.
Перед ним стояла широкая в плечах и бёдрах высокая отроковица.
На вид Ефросинье смело можно было дать лет шестнадцать. Лицо её имело правильные черты, хотя и несколько крупные. У неё были большие, широко поставленные глаза, полные наивной простоты. Она была бледна, и эта бледность необычайно подходила к её красиво очерченным алым губам. Крупный прямой нос и густые брови заметно огрубляли девичий лик.
У Ефросиньи были тёмно-русые, слегка вьющиеся волосы, заплетённые в толстую длинную косу.
Игорь, познавший запретный плод, невольно задержал взгляд на девичьей груди, которой было явно тесно под платьем.
Агафья была гораздо милее и обворожительнее этой застенчивой нескладной девочки. И от этого в душе Игоря расползлось чувство какой-то безысходности, словно он потерял своё счастье навсегда.
– Что же вы как воды в рот набрали? – шутливо промолвила княгиня. – Вы теперь суженые перед Богом и людьми. – Манефа легонько толкнула Игоря: – Поцелуй же невесту свою, стоишь как медведь!
Игорь шагнул к Ефросинье и осторожно коснулся губами её нежной щеки.
Вместе с Ефросиньей приехал её брат Владимир, которому, как и Игорю, было семнадцать лет. При первой же встрече Игорь и Владимир почувствовали взаимную симпатию.
Владимир очень походил на сестру. У него был такой же крупный нос, густые низкие брови и широко поставленные глаза. Только у Ефросиньи очи были светло-карие, а у Владимира – серые.
Игорь показал гостю стены и башни детинца, белокаменную Михайловскую церковь, новгородский торг…
Владимир нисколько не задавался перед Игорем, когда, сравнивая увиденное, говорил, что у них в Галиче и стены выше, и торжище обширнее, и каменных храмов больше десятка.
– Недаром Галич соперник самого Киева, – сказал Игорь. – Куда до него Новгороду-Северскому! Отец твой – могучий князь! Он держит в страхе и венгров, и ляхов[27 - Ляхи – так русичи называли поляков.], и половцев…
Владимир вдруг помрачнел:
– Отец мой ныне охладел к ратным делам. Он увлечён наложницей своей, женщиной низкого происхождения. И тем позорит мою мать! Сказал я ему как-то в глаза слово нелестное, так он меня с глаз долой спровадил. Велел Ефросинью в пути охранять. Останешься, говорит, до самой свадьбы и проследишь, чтобы всё было по чести. Понимаешь теперь, отчего я тут? – с невесёлой усмешкой спросил Владимир.
Игорь кивнул…
Свадьбу Игоря и Ефросиньи сыграли в Покров день[28 - Праздник Покрова Пресвятой Богородицы.]. С этого дня и до первого снега на Руси было в обычае проводить свадебные торжества.
За шумным свадебным столом в княжеской гриднице[29 - Гридница – помещение в тереме, где князь пировал с дружиной.] было полно гостей. Тут были и старшие Олеговы дружинники с жёнами, и боярские сыновья, Игоревы ровесники, и приближённые княжеские люди: тиуны, огнищане, мечники[30 - Тиун – домоправитель у князя или боярина. Огнищанин – управляющий княжеским хозяйством. Мечник – воин.]… Приехал из Сновска Ярослав Всеволодович, родной брат черниговского князя. Из Смоленска приехала Премислава, родная сестра Олега. Премислава была замужем за смоленским князем Романом Ростиславичем. Тот, в свою очередь, доводился родным братом Агафье, жене Олега.
Княгиня Манефа восседала на почётном месте среди самых именитых гостей. Сегодня она была улыбчива и приветлива со всеми. С таким тестем, как Ярослав Осмомысл, её любимый Игорь непременно станет властителем, с которым будут считаться другие князья, если, конечно, он не унаследует нрав старшего брата.
«Не унаследует, – думала счастливая Манефа. – Я не допущу этого!»
Среди шумного веселья лишь двоим в гриднице было невесело: Игорю и Агафье.
Сидевший во главе стола Игорь не всегда слышал, что говорит ему робким голоском сидевшая рядом Ефросинья. Игорь часто ловил на себе печальный взгляд Агафьи, почти незаметной среди боярских жён, и отвечал ей таким же обречённо-печальным взором. Нелегко в семнадцать лет таить в себе печаль-кручину, да ещё при этом улыбаться. Игорь опрокидывал в рот одну полную чашу за другой. Хмель ударял ему в голову, навевая странное безразличие и желание горланить во весь голос срамные песни, какие распевают скоморохи.
В опочивальню жениха притащили совсем пьянёшенького. Челядинцы уложили Игоря на ложе, не снимая с него ни заляпанной мёдом атласной рубахи, ни сафьяновых сапог. И удалились, притворив за собой дверь.
Ефросинью, смущённую таким поведением Игоря, Манефа привела в свою спальню, помогла ей раздеться и уложила спать на своей кровати. Перед тем как уйти, княгиня по-матерински утешила свою юную невестку.
– Младень взрослым желает казаться, вот и напился без меры, – улыбаясь, молвила Манефа. – Игорь небось полагает, что коль мечом неплохо владеет, так и в питье хмельном никому не уступит. Ничего, проспится, поймёт, что и в таком деле сноровка нужна.
Княгиня с искренней лаской погладила Ефросинью по волосам и запечатлела у неё на устах столь нежный поцелуй, что юная невеста вскоре забылась сном, счастливая и умиротворённая.
Пиршество продолжалось до глубокой ночи уже без жениха и невесты.
Затем гости стали расходиться. Опьяневших сверх всякой меры челядь укладывала на полатях, примыкавших к гриднице.
Ярослав Всеволодович, спровадив супругу почивать, сам засиделся при свечах с Манефой в небольшой светёлке на женской половине терема.
В свои двадцать девять лет Ярослав Всеволодович более интересовался женщинами, нежели ратными делами или сменой княжеских столов в родовом древе Рюриковичей. Излишним честолюбием он не страдал. Да и не мог он перескочить через голову своего старшего брата Святослава Всеволодовича, который по возрасту и по характеру первенствовал среди Ольговичей. Святослав был старше Ярослава на четырнадцать лет, и, по слухам, матери у них были разные, так как отец их Всеволод Ольгович был падок на женскую красу. Покуда он княжил в Киеве, во дворце у него перебывала не одна сотня наложниц.
Если Святослав Всеволодович унаследовал воинственный нрав своего знаменитого деда Олега Святославича, внука Ярослава Мудрого, то брат его Ярослав весь пошёл в отца.
Знала о слабостях своего племянника и Манефа.
Она сразу догадалась, какие желания одолевают Ярослава, когда он будто ненароком коснулся рукой её бедра ещё во время пира. Княгиня милостиво улыбалась Ярославу, как бы поощряя его действовать смелее. Тот, видя её внимание к нему, даже поцеловал свою тётку, приобняв её за плечи. Впрочем, среди подвыпивших гостей обнимались и лобызались многие. Кто-то по-родственному, а иные так выражали свою симпатию какой-нибудь приглянувшейся соседке, во хмелю перейдя меру дозволенного. Благо, по русскому обычаю, мужчины сидели за столами вперемежку с женщинами.
После пира Манефа сама предложила Ярославу закончить разговор, начатый во время застолья. Ярослав без колебаний согласился. Они пришли в укромную светёлку, принеся с собой зажжённые свечи, и Манефа демонстративно закрыла дверь на засов.
– Чтобы нам не мешали, – с обворожительной улыбкой пояснила она.
Разговор не клеился с самого начала, поскольку Ярослав утерял его суть, одолеваемый похотью. Он ёрзал на стуле и шумно вздыхал, пожирая тётку нетерпеливым взглядом. Чего она медлит?
Наконец Ярослав решил действовать сам. Став на колени перед сидящей на стуле Манефой, он заголил ей ноги. Вид этих полных, красивых ног, белизна которых казалась ещё более соблазнительной при свете свечей, распалил Ярослава настолько, что он тут же принялся сбрасывать с себя одежды, возбуждённо дыша.
– Так ты не ответил на мой вопрос, Ярослав. Пытался ли твой брат Святослав отнять невесту у моего Игоря для своего сына?
– Пытался, да токмо без толку, – махнул рукой Ярослав и принялся стаскивать с Манефы платье.
Манефа не сопротивлялась: она знала, на что шла.
– Что же ответил Ярослав Осмомысл твоему брату? – допытывалась Манефа в то время, как Ярослав, завалив её на стол, пытался раздвинуть ей ноги.
– Что ответил?.. То и ответил, мол, он крест целовал твоему покойному супругу при видоках[31 - Видок – свидетель.], а посему… – Ярослав не договорил, соединившись, наконец, своим мужским естеством с распростёртой на столе тёткой.
Манефа едва не вскрикнула от боли.
– Полегче, медведь неуклюжий!
– Почаще занимайся этим, белокожая моя, тогда и больно не будет, – усмехнулся Ярослав.
– А ты наезжай ко мне время от времени, так я и привыкну к ласкам твоим, – отозвалась Манефа.
– Ловлю тебя на слове, сладкая моя! – промолвил Ярослав, делая ритмичные движения своим большим сильным телом.
Манефа давно хотела заловить сластолюбивого Ярослава в свои сети, поскольку знала, что по родовому обычаю он преемник своего брата на столе черниговском. Иметь возможность влиять на податливого Ярослава при распределении уделов для своих сыновей – вот к чему втайне стремилась хитрая Манефа. Изображая перед захмелевшим Ярославом сильную страсть, княгиня глядела в будущее своих сыновей, рано оставшихся без отца, не наделившего их волостями. На пасынка Олега Манефа не надеялась, как, впрочем, и на Бога, рассчитывая лишь на свой ум и женские чары.
Глава шестая. Поход на Киев
Вскоре галичане уехали.
Ефросинья, хоть и всплакнула при прощании на плече у брата, не выглядела огорчённой, оставаясь в Новгороде-Северском, вдали от родителей. Заботливая свекровь с первого же дня стала для неё второй матерью.
Игорь очень скоро обвыкся с тем, что женат, благо в жизни у него не случилось в связи с этим никаких перемен. Он так же жил в своей светёлке на мужской половине терема, а его юная жена разместилась в покоях Манефы, которая запретила сыну даже помышлять о наготе Ефросиньи, не говоря уже о том, чтобы тащить её в постель.
– Не доросла ещё Ефросинья до этого, – выговаривала княгиня сыну и грозила пальцем, – да и ты тоже. Супружество супружеством, но и о теле Ефросиньи подумать надо. Коль станет она детей рожать в столь младые годы, то может зачахнуть раньше срока. И детки у юных матерей рождаются слабые.
Игорь не прекословил матери, лишь усмехался в душе. Знала бы мать про его забавы с Агафьей, небось не усердствовала бы в поучениях.
При первом же тайном свидании вскоре после свадьбы Игорь пылкими признаниями и крепкими объятиями легко доказал Агафье, как ему безразлична Ефросинья и насколько не безразлична ему она, Агафья. Любовники продолжали свои встречи в укромных уголках терема под покровом ночи или в предрассветные часы, когда сон одолевает даже чутких собак.
Олег ни о чём не догадывался, поскольку с женой жил недружно и привык к её постоянной холодности. Служанки Манефы не имели доступа в покои Агафьи. Своих же служанок Агафья меняла столь часто, что, по сути дела, при ней постоянно находились девушки, не успевшие толком обжиться в княжеских хоромах.
Агафья с такой же лёгкостью обманывала свою прислугу, как и нелюбимого мужа.
Но однажды в начале зимы случилось непредвиденное…
Олег был в отлучке, объезжая свои владения по санному пути, творя суд и расправу на местах. Ефросинья лежала с простудой, и Манефа не отходила от неё. Ключница Пелагея отпросилась на несколько дней к своей родне в Трубчевск.
Игорь и Агафья, решив, что случай им благоприятствует, утратили обычную осторожность.
Изнывающие от страсти любовники проникли в комнатушку Пелагеи, хотя знали, что спальня княгини находится за стенкой.
Всё происходило при свете дня. Игорь и Агафья поначалу хотели лишь поласкать друг друга без опаски и разойтись до ночи. Однако единение рук и губ пробудило в них столь неудержимое желание вкусить более сильное наслаждение, что они и не заметили, как оказались без одежд на чужой постели.
Привыкшие всё делать быстро, на этот раз Игорь и Агафья захотели продлить удовольствие, полагая, что запертая на крючок дверь убережёт их от внезапного вторжения. К тому же перед этим у них был вынужденный большой перерыв в ласках.
Два нагих тела пребывали в совершенно недвусмысленной позе, когда на пороге светлицы возникла Манефа с ножом в руке, которым она сняла крючок с петли, просунув его в узкую щель между дверью и косяком. Из-за плеча Манефы выглядывало любопытное веснушчатое лицо одной из её челядинок.
– А мне Боженка молвит, что из светёлки Пелагеиной стоны какие-то доносятся, – громко сказала княгиня. – Так вот кто тут стонет! Не обессудьте, голубки, что нарушаю ваше уединение.
Увидев княгиню, Агафья испуганно вскрикнула, в ужасе закрыв лицо руками.
Игорь, тяжело дыша, уселся на край постели, не смея взглянуть на мать. Торопливым движением он прикрыл одеялом свою наготу.
– Ступай прочь, Боженка, – бросила Манефа служанке. – Гляди, никому ни слова, коль не хочешь битой быть!
Рабыня мигом исчезла.
– Нехорошо, сыне, – осуждающе произнесла княгиня. – Супруга твоя почти в беспамятстве лежит, а ты в это время прелюбодействуешь! И с кем?! С женой брата! Видел бы такое отец твой!
Манефа тяжело вздохнула и вышла, затворив за собой дверь.
Олегу княгиня ничего не сказала и внешне была всё так же приветлива с Агафьей. Однако в настроении Манефы случилась резкая перемена. Если до этого ей нравилось опекать Игоря, то теперь в разговорах с Олегом и его думными боярами она постоянно настаивала на том, что пора дать Игорю стол княжеский.
– В волости твоей, Олег, городов хватает и помимо Новгорода-Северского, – говорила княгиня. – Вот и дай Игорю в удел Курск, иль Трубчевск, либо городок Рыльск. Пора Игорю в княжескую багряницу рядиться, засиделся он под боком у старшего брата!
– Не к лицу Игорю в Рыльске князем сидеть, шибко мал сей городок, – размышляя вслух, ответил Олег. – И Трубчевск не многим больше Рыльска. Курск – славный город, но стоит на самой степной границе; чтоб сидеть там князем, нужно опытным воителем быть: половцы враг опасный. Дам-ка я Игорю Путивль, где сам княжил когда-то.
Манефа одобрила такое решение. Путивль – город не маленький и укреплён хорошо. И от Новгорода-Северского недалече.
Когда Ефросинья оправилась от болезни, Игорь отправился на княжение в Путивль. Олег выделил брату из своей молодшей дружины тридцать воинов, каждый из которых имел коня и полное вооружение.
Стояли трескучие рождественские морозы. Над Путивлем плыл торжественный колокольный звон, возвещающий о том, что в далёком-далёком прошлом в этот день Сын Божий пришёл на землю.
Из высокого окна княжеского терема были видны крыши домов, укрытые снегом, деревянные маковки церквей с православными крестами. Хоромы бояр теснились ближе к детинцу, жилища людей небогатых расползлись по склонам холма и вдоль оврага до самых крепостных стен.
Олегов посадник, перед тем как покинуть Путивль, показал Игорю всё его имение: кладовые, медовухи, конюшни, амбары… Челядь с любопытством взирала на молодого князя и на его безусых дружинников. Рабыни шептались украдкой, разглядывая свою юную госпожу – Ефросинью.
«Ну вот и я стал князем!» – с горделивым самодовольством подумал Игорь, первый раз усевшись на княжеский трон с высокой спинкой и узкими подлокотниками.
Путивльские бояре, знакомясь со своим князем, незаметно подмечали для себя все его достоинства и недостатки. Потом судачили между собой:
– Хоть и молод князь наш, но не глуп. С первого дня своего вокняжения все недоимки простил и всех должников из кабалы вызволил. По всему видать, хочет милосердным в народе прослыть.
– Не глуп, говоришь! А монахов бродячих зачем привечает?
– Так они ему книги переписывают.
– Ишь какой! Бороды ещё не отрастил, а уже мудрым стать хочет.
– Игорь не токмо монахов привечает. Сколь отроков смышлёных к себе в дружину набрал. И как их воинскому ремеслу обучает, видели?
– Вот именно! Игорь взял в свою дружину Олеговых отроков, а нашими сыновьями побрезговал. Разве это дело?
– Пусть князь сыновьями нашими брезгует, зато нас постоянно на совет зовёт, без нашего ведома ничего не решает.
– Чаю, до поры это. Войдёт Игорь в силу и нас под себя подомнёт!
– Поживём – увидим.
Гордясь своим новым положением, Игорь не замедлил известить об этом Вышеслава, отправив к нему гонца с письмом, на коем стояла его княжеская печать. Гонец вернулся и привёз ответ.
Вышеслав искренне радовался за друга и одобрял все его начинания. Особенно ему понравилось то, что Игорь открыл школу для детей простых горожан и собрал грамотных монахов для переписки книг. В конце послания стояло изречение древнеримского оратора Цицерона[32 - Цицерон Марк Туллий (106–43 гг. до н. э.), римский государственный деятель и знаменитый оратор.]: «Дом, в котором нет книг, подобен телу, лишённому души».
В начале марта прискакал из Новгорода-Северского вестник. Олег спешно звал Игоря к себе со всею дружиной.
Игорь созвал бояр своих.
– Не иначе, Олег поход замыслил. И дружине моей в том походе быть.
Бояре понимающе качали бородами: зовёт их князь на войну. Возражений не было, ибо всем было понятно, что младший брат ходит в воле старшего брата.
Все путивльские бояре с сыновьями и слугами собрались под Игорев стяг.
Один вопрос был у всех в речах и глазах: на кого собрался идти ратью Олег? Ежели на черниговского князя, то не к добру это!
Игорь сам изнывал от любопытства. Воевать ему хотелось, но при этом хотелось, чтобы и противник был достойный.
Олег сразил Игоря оглушительной вестью:
– На Киев пойдём, на самого Мстислава Изяславича!
– Да ты спятил, брат! – растерялся Игорь. – Не по силам нам тягаться с киевским князем!
Олег засмеялся:
– Нам, конечно, не по силам, но есть на Руси властелин посильнее киевского князя.
– Кто же это? Неужели Ярослав Осмомысл?!
– Нет, не он, – посерьёзнев, ответил Олег. – Войну Мстиславу Изяславичу объявил Андрей Боголюбский. Слыхал о таком князе?
Игорь согласно покивал головой.
Кто же не слышал о своенравном и жестоком суздальском князе, который родных братьев уделов лишил, презрев отцово завещание, племянников изгнал из отчины своей, боярам головы рубит за малейшее неповиновение. Даже епископа, поставленного в Ростово-Суздальской епархии самим митрополитом, князь Андрей изгнал и поставил на его место своего, из местных священников. Ходят слухи, будто занёсся князь Андрей в своей гордыне настолько, что желает в вотчине своей отдельную от Южной Руси митрополию создать.
«Неужели князю Андрею, как и отцу его Юрию Долгорукому в своё время, показалось мало Ростова и Суздаля, что пожелал он для себя ещё и златого стола киевского!» – подумал Игорь и спросил об этом Олега.
Олег растолковал брату, что к чему.
Оказывается, Мстислав Изяславич сидит в Киеве не по родовому праву. По древнему уставу Киев прежде всего должен принадлежать дяде Мстислава – Владимиру Мстиславичу. Поскольку Владимир Мстиславич не претендует на киевский стол, то права на него переходят к старшему из оставшихся сыновей Юрия Долгорукого, а именно к Андрею Боголюбскому.
Андрей же пожелал передать право на владение Киевом смоленскому князю Роману Ростиславичу в обход своих младших братьев.
– Теперь шурин мой Роман Ростиславич зовёт меня в поход на Киев, – продолжил Олег. – Братья его Рюрик и Давыд тоже ополчились на Мстислава Изяславича. На подходе к Смоленску находятся Андреевы рати из Залесской Руси, также вышли полки из Переяславля и Дорогобужа – тоже на Киев.
– Не понимаю, почто Ростиславичи ополчились на Мстислава Изяславича, – пробормотал Игорь, – ведь они сами звали его на киевский стол. И Глеб Переяславский звал. И Владимир Андреевич Дорогобужский. Ныне же все они – враги Мстиславу.
– А кто из них может тягаться с Андреем Боголюбским, ежели у того сорок тысяч войска! – усмехнулся Олег. – Против такой силы не попрёшь! Вот Ростиславичи и решили поддержать Андрея Боголюбского, благо он сам им Киев вручает. Глебу противиться воле старшего брата тоже не с руки: Андрей может запросто выгнать его из Переяславля. Князь дорогобужский хоть и дальний родственник Андрею Боголюбскому, но почитает его, как отца, ибо врагов у него много, а войска мало. Без Андреевой помощи ему в Дорогобуже не усидеть.
– Нам-то какая корысть идти под стяги Андрея Боголюбского? – хмуро спросил Игорь, которому не хотелось обнажать меч против такого славного витязя, как Мстислав Изяславич.
– Коль получится всё так, как я хочу, то, глядишь, после этого похода я в Чернигове сяду, – самодовольно ответил Олег.
– А как же Святослав Всеволодович? Он-то идёт в поход на Киев?
– В том-то и дело, что Святослав Всеволодович воле Андреевой не подчинился, хотя тот звал его на Мстислава. Более того, Святослав дал нелюбимому брату Андрея Боголюбского Михаилу Городец Остерский и приютил у себя двух изгнанных Андреем племянников. Такое князю суздальскому вряд ли понравится. Ежели князь Андрей проявил такую милость к шурину моему, то с Божьей помощью, может, он и меня пожалует Черниговом за усердие. Как думаешь, брат?
– Может, пожалует, а может, и нет, – ответил Игорь.
Ему вдруг стал неприятен этот разговор, и он поспешил уйти в покои матери.
Манефа после объятий и поцелуев тоже завела речь о предстоящем походе на Киев.
– Пускай себе сталкиваются лбами южные и северные Мономашичи, истребляя друг друга на радость Ольговичам, – торжествуя, молвила Манефа. – В прошлые времена отцы Мстислава и Андрея грызлись между собой из-за Киева, теперь дети их ту же свару затевают. Святослав Всеволодович хитёр! Сам на зов Андрея Боголюбского не откликнулся и брата Ярослава не пустил. Решил выждать, чем всё кончится.
– Может, и Олегу не стоит в это ввязываться? – осторожно спросил Игорь.
– Говорила я ему! – досадливо бросила Манефа. – Ольговичу в распрях Мономашичей не место! Грызня собак не для волка. А Олег: «Не могу шурину своему отказать. Сегодня я ему помогу, завтра он мне».
Объединённая дружина братьев Святославичей вышла из Новгорода-Северского и, обойдя Чернигов стороной, лесными дорогами добралась до городка Любеча, что на днепровском берегу. Перебравшись по льду через Днепр, Игорь и Олег устремились к Вышгороду, подле которого был назначен сбор всех союзников Андрея Боголюбского.
На заснеженном поле под Вышгородом уже стояли станом полки Рюрика и Давыда Ростиславичей, переяславского князя Глеба Юрьевича и князя Владимира Дорогобужского.
Олег повелел ставить шатры рядом с переяславцами.
– У князя Глеба дочка подрастает, неплохая невеста для нашего Всеволода, – как бы невзначай заметил Игорю Олег. – Дружба с Глебом Юрьевичем нам выгодна, ведь Переяславское княжество с черниговскими землями соседствует. А князь Глеб по храбрости Мстиславу Изяславичу не уступит.
Покуда дружинники разбивали лагерь, Олег и Игорь пришли в шатёр переяславского князя.
Глеб Юрьевич встречал гостей радушно.
На вид ему было лет сорок. Он был невысок, но крепок телом и широк в плечах. Вглядываясь в это открытое, прямодушное лицо с ясными глазами и властным изгибом губ, Игорь невольно проникался симпатией к князю Глебу. Казалось, он весь состоит из контрастов. При тёмно-русых волосах имеет рыжеватые усы и бороду. При дородности тела тем не менее гибок и подвижен. И смеётся князь Глеб по-мальчишески заливисто, хотя голос у него грубоватый, а в лице больше серьёзности, чем озорства.
– Ого! Брательник у тебя как вымахал! – сразу после обмена приветствиями сказал Олегу князь Глеб и похлопал Игоря по плечу. – Чай, знает молодец, с какой стороны к ретивому коню подходить, а?
– Знает, – улыбнулся Олег. – Игорь и мечом владеет не хуже меня. Не подведёт в сече.
– Не дойдёт у нас до сечи с Мстиславом, – сказал Глеб и вздохнул не то облегчённо, не то с сожалением. – Не собрать Мстиславу столь полков, сколь на него из Залесья идёт. И это не считая дружин Ростиславичей, моей дружины и вашей. Тут ещё князь дорогобужский притащился! Хотя и без него бы обошлись!
– Чем же всё закончится? – поинтересовался Олег.
– Осадой Киева, – ответил Глеб. – Уповать Мстислав может лишь на крепость стен и высоту валов киевских.
Слова Глеба Юрьевича в полной мере подтвердились через несколько дней, когда к Вышгороду подошли многочисленные рати суздальского князя и с ними смоленские полки. Всего против киевского князя собралось около семидесяти тысяч войска.
Несколькими дорогами все эти полчища двинулись к Киеву и обступили город.
На требование уйти из Киева добровольно Мстислав Изяславич ответил отказом.
И началась осада.
Объединённым войском руководил сын Андрея Боголюбского, тоже Мстислав, ему помогал воевода Борис Жидиславич.
На третий день осады смолянам удалось взломать тараном Львовские ворота, и осаждающие хлынули в Киев.
До самой ночи продолжались кровавые схватки на улицах города. Киевляне не сдавались, отчаянно сражаясь на площади близ Софийского собора, у Золотых ворот, на стенах Ярославова города.
Дружина северских князей вступила в Киев вместе с переяславцами через Лядские ворота.
Сначала была упорная битва с киевлянами близ церкви Святой Ирины, потом у княжеского дворца. Под Игорем ранили коня, и он продолжал бой спешенным, как и многие его дружинники.
В тесноте улиц коннице было не развернуться. Спешенный строй оказался более действенным, тем более что постоянно приходилось преодолевать рвы и высокие частоколы. Киев был огромен и к тому же раскинулся на нескольких высоких холмах, которые было удобно оборонять.
Если дружины южных князей старались по возможности щадить киевлян и не поджигали город, то ростовцы и суздальцы продвигались вперёд с зажжёнными факелами, отмечая пожарами свой путь по захваченному городу. Там, где проходили ратники суздальского князя, больше всего лежало убитых киевлян, не только зрелых мужчин, но и бородатых старцев и совсем юных отроков.
Ночью наступило затишье, поскольку было трудно определить, где свои, а где чужие.
Игорь и его дружинники расположились на ночлег в пустынных хоромах какого-то киевского боярина. Покуда гридни растопляли печи в нижних покоях, Игорь со светильником в руках обошёл помещения верхнего яруса. Всюду были следы поспешного бегства: опрокинутые стулья, открытые сундуки, разбросанные по полу женские платки, рушники и подушки… Похрустывали под сапогами черепки разбитой глиняной посуды.
«Что творится! – думал Игорь, глядя в окно на зарево пожара. – Будто нехристи взяли христианский город!»
Игорь устало опустился на скамью и снял с головы шлем.
Теперь, когда ожесточение схватки осталось позади, когда пропали азарт и желание показать своё умение в сече, реальность происходящего неприятно поразила Игоря. Ему стало стыдно за себя и за брата, что они ввязались в столь нечестивое дело. Игорь мысленно отыскивал какие-то оправдания для себя, словно держал ответ за содеянное перед Вышеславом. Уж он-то точно будет презирать Игоря за такое злодеяние!
«А ведь Вышеслав здесь где-то, – с тревогой подумал Игорь. – Только бы уберёг его Господь от стрелы или меча».
Игорь не заметил, как уснул, будто провалился во тьму.
Разбудил его воевода Бренк:
– Вставай, княже. Олег тебя кличет.
Игорь спустился в жарко натопленную горницу.
Там за столом сидели Глеб Юрьевич и Олег, прихлёбывая из чаш медовую сыту[33 - Медовая сыта – разварной на воде мёд.].
Лучи утреннего солнца расцветили всеми цветами радуги широкие окна, забранные разноцветным византийским стеклом. От этого в обширном покое было как-то светлее и радостнее.
– Ну что, проспался, воин? – обратился к Игорю князь Глеб, улыбаясь одними глазами.
– Проспался, – равнодушным голосом промолвил Игорь и тоже сел к столу.
Слуга подал ему чашу с сытой. Игорь пригубил из чаши с безразличным лицом.
– Ты здоров ли? – спросил у брата Олег.
– Здоров, – ответил Игорь, не взглянув на Олега.
Олег и Глеб Юрьевич молча переглянулись.
Игорь допил сыту и со стуком поставил опорожненную чашу на стол.
– Мои дружинники сегодня сражаться не будут, – мрачно сказал он.
– Сегодня и не придётся сражаться, брат, – сказал Олег. – Не с кем. Ночью Мстислав Изяславич бежал из Киева вместе с дружиной. Ушёл к брату своему во Владимир-Волынский.
– Проспали мы Мстислава, – усмехнулся Глеб Юрьевич.
Несмотря на то что киевляне сдались, пощады им не было.
Суздальцы и ростовцы, а с ними и чёрные клобуки[34 - Чёрные клобуки – степняки, осевшие на южнорусских рубежах и принявшие покровительство киевских князей. Носили чёрные островерхие шапки, отсюда их название.] продолжали свирепствовать, беря в полон всех подряд: и бояр, и чёрных людей, и чужеземных купцов…
Творились бесчинства в храмах киевских. Андреевы ратники выносили из них золотую и серебряную утварь, сдирали позолоченные оклады с икон, отнимали у священников расшитые золотыми нитками дорогие архиерейские[35 - Архиерей – общее название для высшего духовенства в православии: епископа, архиепископа, митрополита, патриарха.] облачения. Опустошению подверглись княжеские дворцы и терема бояр, дома купцов и ремесленников. Не раз возникали вооружённые стычки между суздальцами и дружинниками южных князей, которые пытались воспрепятствовать разорению Киева.
Особенно возмущался Роман Ростиславич, заявляя, что не будет княжить в опустошённом и обезлюдевшем Киеве. Тогда сын Андрея Боголюбского объявил, что отдаёт Киев своему дяде – Глебу Юрьевичу. Рассерженные Ростиславичи ушли каждый в свою волость. Роман перед уходом зловеще обронил: «Поглядим, долго ли просидит Глеб Юрьевич на киевском столе!»
Олег оказался в затруднительном положении.
Дабы не обидеть шурина, ему тоже следовало немедленно покинуть Киев. Но Глеб Юрьевич просил его не уходить так скоро и помочь ему отнять пленённых киевлян у берендеев[36 - Берендеи – кочевникигузы, осевшие на окраинах Руси. Из гузского рода Берендья происходили многие ханы. По названию этого рода русичи прозвали берендеями всех гузов.] и чёрных клобуков. На том же настаивал Игорь, который уже побывал в разорённом Андреевском монастыре и на его подворье, но нигде не отыскал Вышеслава.
Хромоногий звонарь поведал Игорю, что монастырь и его подворье ограбили берендеи, которые стоят станом за Почайной-рекой.
– Может статься, и дружок твой там, княже.
Взяв всех своих дружинников и воеводу Бренка, Игорь прибыл в стан берендеев.
Но оказалось, не то что вызволить русских пленников, но даже отыскать среди них Вышеслава совсем не просто. Берендеи схватились за копья и сабли, желая прогнать Игоревых воинов прочь.
Главный бей громко возмущался, брызгая слюной:
– Мои люди заплатили кровью за эту победу! Мы не сами сюда пришли, нас русские князья позвали. Почто хотите отнять пленников? Это наша добыча. С пустыми руками мы отсюда не уйдём!
Толпа берендеев что-то выкрикивала гортанными голосами на своём непонятном языке, поддерживая своего предводителя.
Пришлось Игорю вернуться ни с чем. Что он мог поделать с двумя сотнями своих дружинников против полутора тысяч берендеев?
Игорь обратился за помощью к Олегу. Тот в свою очередь попросил поддержки у Глеба Юрьевича. Теперь, когда ростовцы и суздальцы ушли из Киева, держа путь в своё Залесье, многое зависело от нового киевского князя.
– Полон у берендеев, стоящих за Почайной, мы выкупим, – сказал Глеб Юрьевич братьям Святославичам. – Всех тех пленников, что ещё не выведены из города нехристями, отнимем силой. Я уже распорядился поставить у всех ворот отряды ратников. Как пойдут чёрные клобуки из Киева с награбленным добром, то моих воинов не минуют.
– А как быть с теми киевлянами, коих суздальцы полонили и с собой увели? – спросил Олег.
Князь Глеб печально вздохнул.
– Тех киевлян горемычных мне отнять не под силу, – посетовал он. – Открыто идти супротив Андрея, брата моего, я не могу.
Олег видел, как омрачилось лицо Игоря. Если Вышеслав угодил в полон к суздальцам, то быть ему рабом. Вызволить его они не смогут.
Не желая терять последнюю надежду, братья отправились со своими дружинниками к городским воротам: Олег – к Лядским, Игорь – к Золотым. Воевода Бренк поспешил ко Львовским воротам.
Золотые ворота Киева поражали своими размерами, в них могли проехать четыре повозки в ряд.
Воротная башня была сложена из белого камня. С боков её подпирали высоченные земляные валы, на которых возвышались деревянные стены с крытыми заборолами. Уходившую в синее небо воротную башню венчала небольшая церковь с блестящим куполом.
Её белокаменные стены гармонично вписывались в монументальный мощный силуэт всей башни.
Высокие створы ворот были широко распахнуты, подъёмный мост был опущен.
Игорь, задрав голову, с восхищением разглядывал Золотые ворота, забыв на миг, зачем он здесь. Говорят, в Царьграде тоже есть Золотые ворота.
«Интересно, – думал Игорь, – царьградские ворота больше киевских иль нет?»
Дружинник тронул Игоря за плечо и кивнул на дорогу, по которой со стороны разграбленного города приближался конный отряд чёрных клобуков. Предыдущий отряд выходил из Киева без пленников, поэтому переяславцы пропустили степняков без задержки. Эти степняки ехали медленно, так как в хвосте у них двигалась вереница русских пленных.
Игорь насторожился и, тронув коня, подъехал поближе к дороге.
Переяславские ратники преградили путь чёрным клобукам, требуя, чтобы те добровольно отпустили пленников. Стоявшие по сторонам от дороги переяславские лучники угрожающе держали стрелы на тетивах луков.
Предводитель чёрных клобуков поспешно закивал головой в чёрной островерхой шапке и взмахом руки повелел своим людям обрезать верёвки, которыми связанные пленники крепились к лошадям.
Если суздальцы забирали в полон прежде всего ремесленников и работных людей, а также иноземцев, за которых можно получить выкуп, то берендеи и чёрные клобуки захватывали в основном женщин и детей. Вот и в этом полоне больше половины были женщины и подростки, а мужчин было совсем немного.
Игорь, искавший Вышеслава, отъехал прочь расстроенный, не найдя своего друга.
Затем к Золотым воротам подъехала на низкорослых лошадках толпа берендеев, которые гнали перед собой около сотни киевлянок. Среди пленниц оказались даже молодые монахини из местного женского монастыря.
Берендеи расстались с такой знатной добычей очень неохотно.
Пленницы же, обретя свободу, плакали от радости и обнимали своих избавителей. Иные из них были полураздеты и посинели от холода на пронизывающем ветру. Переяславцы отогревали замёрзших полонянок возле костров, отдавали им свои плащи.
Потом переяславцы отняли полон у выходивших из Киева дружинников дорогобужского князя, те повязали не только бояр и боярских холопов[37 - Холоп – раб.], но даже архиерея из Георгиевского храма. Дорогобужцы, уступая силе, отводили душу ругательствами, поминая нехорошим словцом Глеба Юрьевича. Переяславцы не оставались в долгу и крыли отборной матерщиной дорогобужцев и их князя, которого было не видно в сече, зато в грабежах он явно преуспел.
И вот появился ещё один отряд чёрных клобуков, который вёл пленников: и мужчин, и женщин. Все пленники были полураздеты, степняки посрывали с них шушуны и шубы, поснимали платки и шапки, многих оставили без тёплых сапог и чёботов.
Воевода переяславцев, рассердившись, приказал отнять у чёрных клобуков не только пленников, но и снятую с них одежду и всё награбленное злато-серебро.
Предводитель чёрных клобуков начал было возмущаться, но воевода поднёс к его носу мозолистый кулачище и пробасил:
– Убирайся, покуда цел!
Чёрные клобуки ускакали, нахлёстывая коней, будто вихрь промчался сквозь ворота.
Пленники, не веря своему счастью, торопливо разбирали шубы, шапки и сапоги, брошенные степняками на истоптанный подтаявший снег. Среди них было много юных боярышень и купеческих дочерей, растерявших в постигшем их несчастье былую надменность, но не утративших свою девичью красу. К ним, оставшимся без отцов, матерей и старших братьев, переяславцы отнеслись с особым участием. Помогали одеться и обуться, делились хлебом, отводили в ближайшие дома отогреться, поскольку у костров места уже не было.
Игорь, толкавшийся среди освобождённых пленников, нечаянно коснулся руки стройного юноши в изодранном полушубке, на плече у которого рыдала молодая женщина с распущенными светлыми волосами. Юноша взглянул на Игоря. Его красивое лицо выглядело уставшим, на пораненной щеке засохла кровь.
У Игоря радостно забилось сердце:
– Вышеслав! Живой!
– Игорь?! Откуда ты взялся?
Да, это был Вышеслав, который обрадовался встрече не меньше Игоря!
Светловолосая женщина при виде этой сцены перестала рыдать и удивлённо глядела на обнимающихся друзей.
– Отец твой тоже здесь, – молвил Игорь, тормоша Вышеслава. – Как я рад, что отыскал тебя! А это кто?
– Это Бронислава, дочь боярина Кудеяра, – ответил Вышеслав и нахмурился. – У неё мужа убили и отца, а дочь свою она потеряла. Вернее, разлучили её с дочерью чёрные клобуки, когда делили пленниц меж собой. Нас с нею одной верёвкой повязали, мы так и ночь вместе провели в каком-то подвале.
Игорь сочувственно покачал головой в островерхом шлеме.
– Помочь бы ей, Игорь, – сказал Вышеслав.
– Я бы рад, но как?
– Дай ей коня и дружинников, пусть они поищут девочку у других ворот. Иль там пленников не освобождают?
– Освобождают, – ответил Игорь, – так Глеб Юрьевич повелел. Он теперь из Переяславля на киевский стол перейдёт.
– Ну, дай Бог ему доброго здоровья! – произнёс Вышеслав без особой радости в голосе.
Брониславе посчастливилось разыскать дочь среди освобождённых пленников у Лядских ворот. В тот мартовский день многие киевляне, вызволенные из неволи, отыскали кто – сына, кто – дочь, кто – отца с матерью… И всё же горечь от страшного погрома Киева и гибели многих киевлян довлела над всеми, омрачая минуты радости бывших пленников.
Был год 1169-й от Рождества Христова.
Глава седьмая. Первенец
Воевода Бренк не отпустил Вышеслава с Игорем в Путивль, заявив, что намерен сделать из сына искусного воина.
– А уж потом ты сам решишь, в чьей дружине служить, в Игоревой иль Олеговой, – сказал Вышеславу строгий отец.
По раскисшей от весенней распутицы дороге дружина Игоря возвращалась в Путивль.
Старшие дружинники ворчали:
– Взяли на щит Киев, а домой идём с пустыми руками! Будто не с победой возвращаемся.
– Суздальцы – те не постеснялись, набили мошну доверху и ополонились, а у нас ни серебра, ни рабов!
– У Глеба Юрьевича деньжат выпрашивали на хлеб и на овёс лошадям. Смех, да и только!
– Зато у князя нашего совесть чиста, ему ведь чужого не надо! Он, видать, ради удовольствия ратоборствует.
Игорь слышал недовольные разговоры, но вида не подавал. Он даже с Олегом поругался из-за того, что тот разрешил своим воинам пограбить лабазы фряжских купцов. Олеговы дружинники разошлись и не только растащили всё имущество фрягов[38 - Фряги – так на Руси называли итальянцев.], но даже надругались над их жёнами и дочерьми. Олег закрыл на это глаза, поскольку дружинники и его не забыли отблагодарить, подарив своему князю самую красивую из дочерей фрягов, девушку звали Изольда. Эту Изольду Олег взял с собой в Новгород-Северский.
«Пусть не удались мои замыслы касательно Чернигова, зато досталась мне заморская красавица!» – думал Олег себе в утешение.
Агафья встретила черноокую темноволосую пленницу с нескрываемым к ней состраданием.
Зато Манефа, оглядев Изольду с головы до ног, холодно спросила у Олега:
– Что эта пава делать-то умеет?
– Она на лютне[39 - Лютня – струнный щипковый инструмент, распространённый в Европе с VIII века.] отменно играет и жалобные песни поёт – заслушаешься! – хвастливо ответил Олег.
– И только-то, – усмехнулась Манефа.
Но Олег утруждать Изольду какой-либо работой и не собирался, сделав её своей наложницей. На Агафью Олег больше не смотрел, все ночи проводя с Изольдой. Он даже трапезничать стал отдельно от всех наедине со своей обожаемой фряженкой. Хотя Изольда неплохо изъяснялась по-русски, Олег тем не менее взялся изучать её родной язык.
Супругу в отместку Агафья, не таясь, льнула к Игорю. Манефа не раз заставала их целующимися. Когда про уединения Агафьи с Игорем стала открыто судачить челядь, Манефа бесцеремонно собрала сына в дорогу.
– Тебя в Путивле жена дожидается, к ней и поезжай! – было напутствие княгини.
Игорь и сам сознавал, что его всё сильнее затягивает в омут греховной любви.
Когда дружина Игоря выступила из Новгорода-Северского, только-только первые проталины появились. А на подходе к Путивлю вдруг повеяло таким теплом, что таявшие снега повсюду зажурчали множеством ручьёв по лощинам и склонам холмов. Набухшая влагой земля чавкала под копытами лошадей.
По пажитям деловито расхаживали прилетевшие с юга грачи.
Ефросинья кинулась Игорю на шею, и у того что-то вдруг ёкнуло в сердце. Не удержался Игорь и поцеловал свою юную жену долгим поцелуем в уста, как привык Агафью целовать. Ефросинья затрепетала и вся подалась к нему, так долго ожидавшая такой ласки. До этого между ней и супругом были в ходу лишь невинные поцелуи в щеку.
Ефросинья по наивности своей решила, что в Игоре проснулась истинная мужественность благодаря ратным делам, в коих он впервые в жизни принял участие. Она не стала отказываться, когда Игорь предложил ей пойти вместе с ним в баню.
Там-то, возле пышущей жаром печи из речных валунов, в густом мятном пару, неловкая и смущённая, Ефросинья впервые явила мужу свою наготу. Игорь взял жену за руку и вывел из тёмного угла поближе к окошку, затянутому бычьим пузырём. Его глаза заблестели каким-то особенным блеском.
– Какая ты у меня прелестная, Фрося! – восхищённо промолвил Игорь, ласково касаясь пальцами девичьей груди и бёдер.
Ефросинья, сама восхищённая мускулистым торсом своего суженого, робко положила свои мягкие руки Игорю на плечи. Белокожая, с длинными распущенными русыми волосами, она походила на русалку.
Не желая более оттягивать неизбежное, Игорь завалил Ефросинью на полке? и, разведя ей ноги, соединился с нею одним уверенным движением.
В лежащей под ним супруге было столько свежести и очарования, что Игорь, входя в раж, не обращал внимания на стоны Ефросиньи, хотя то были стоны не от наслаждения, а от боли.
Игорь прекратил свои телодвижения, лишь заметив слёзы в глазах жены.
Он постарался её успокоить:
– Не плачь, родная. Так всегда бывает первый раз.
Ефросинья перестала плакать, но наотрез отказалась продолжить начатое.
Игорь принялся её убеждать, что прерываться нельзя.
Ефросинья подняла на него ясные заплаканные очи и наивно спросила:
– Отчего же?
Игорь видел, что она не капризничает, а просто желает узнать истину, и он ответил:
– Мужчина должен исторгнуть семя, тогда токмо совокупление может считаться законченным.
– Но отчего же надо непременно закончить? Отчего нельзя в другой раз? – вновь спросила Ефросинья.
– Так говорил мне мой духовник, оставшийся в Новгороде-Северском, – солгал Игорь.
Ефросинья вздохнула, опустив голову. Было видно, что она согласна уступить мужу, но набирается решимости перетерпеть неизбежную при этом боль.
…После случившегося в бане Игорь и Ефросинья все ночи стали проводить вместе. Их брачный союз только теперь обрёл для них подлинную ценность. Игорю нравилась новизна в близости с женой, его очаровывала неопытность Ефросиньи, как в своё время его восхищали опыт и умение Агафьи. Для Ефросиньи наступила пора открытия доселе неизвестной области её женского бытия, в котором главенствующую роль играл обожаемый ею сильный супруг. Глядя на их счастливые лица, зрелые люди посмеивались украдкой: поколе молоды – потоле и дороги!
…С боярами своими Игорь жил недружно.
По окончании Великого поста пригласил Игорь к себе в терем на честной пир всех имовитых мужей, так ни один к нему не пожаловал.
Собрались в княжеской гриднице лишь Игоревы дружинники.
Ефросинья, нарядившаяся в своё лучшее платье, была разочарована тем, что к ним на застолье не пришли ни бояре, ни их жёны и дети.
– Что случилось, Игорь? – спрашивала она. – Ты же загодя звал на пир бояр своих. Почему же никто не пришёл?
– Разобиделись на меня бояре за то, что я не дал им вволю киевлян пограбить, – сердито отвечал Игорь. – Жадность им глаза застит, а до сострадания к ближнему никому дела нет. Не пришли ко мне на пир, ну и чёрт с ними! Я простых людей на пир позову, эти кобениться не станут.
Разослал Игорь горластых бирючей по всему Путивлю, после чего народ валом повалил на двор княжеский.
Шли кузнецы и древоделы, лепилы[40 - Лепила – гончар.] и левкасчики, стеклодувы и кожемяки; шли кто с женой молодой, кто с престарелыми родителями, кто с детьми малыми. Сошлись в тереме у князя и миряне, и священники. Когда не хватило для всех места в гриднице, Игорь распорядился поставить столы в тронном зале, в сенях и даже на дворе под открытым небом, благо день выдался солнечный.
Пришли и скоморохи удалые, и гусляры-запевалы.
Веселье удалось на славу.
Игорь, желая посильнее уязвить бояр, во время пира присмотрел десятка два крепких молодцов из простонародья и взял их в свою дружину.
– Бояре мои от меня носы воротят, – во всеуслышание говорил Игорь, – не любо им, что я на бедствиях христиан наживаться им не даю. Так, может, сыщутся в Путивле молодцы удалые да храбрые, пусть без шапок собольих, зато честные сердцем. Зову таких в свою дружину, как в стародавние времена Владимир Красное Солнышко собирал богатырей под свой червлёный стяг[41 - Червлёный – тёмно-красный. Эту краску изготовляли из особого вида насекомых, называемых кошениль, или кошенильный червец.].
На другой день ко княжьему терему пришло ещё полсотни крепышей в лаптях да онучах[42 - Онучи – портянки, подвёртки; часть обуви, обвёртка на ногу вместо чулок под сапоги или лапти.]. Игорь всех взял в дружину.
Со временем набралось у Игоря без малого две сотни младших дружинников.
Содержать такое воинство оказалось делом накладным, не хватало денег даже на пропитание, не говоря о том, чтобы приобрести каждому гридню воинскую справу и хорошего коня. Повышать поборы Игорю не хотелось, ведь молва о нём шла как о христолюбивом князе. Просить помощи у бояр своих Игорю не позволяла гордость.
Тогда он вспомнил про мать и старшего брата.
Манефа, покидая Чернигов, прихватила с собой казну покойного супруга. К тому же приданое Ефросиньи почти целиком оставалось у неё же. Олегова волость была гораздо обширнее и богаче небольшого Игорева удела. По реке Десне проходил торговый путь с Волги к Днепру. Олег на одних торговых мытах[43 - Мыто – пошлина.] содержал свою молодшую дружину.
По реке Сейму, на которой стоит Путивль, тоже тянется торговый путь с Днепра на Дон и Оку, но мытные выплаты с торговых сделок целиком уходили к новгород-северскому князю, как верховному властителю всего Посемья. Такое положение вещей не устраивало Игоря.
– Что же ты собрал такую дружину, что содержать её не можешь! – упрекнул брата Олег.
– Не хочу от бояр своих спесивых зависеть! – сказал Игорь. – Пусть не думают, будто я не обойдусь без них.
– Не дело это, Игорь, – осуждающе произнёс Олег. – С боярами надо жить в ладу, ибо без них князю никуда. Вот ты понабрал почти две сотни гридней, молодых да необученных, и тем самым повесил себе на шею жёрнов, который рано или поздно склонит и тебя самого к той грязи, коей ты ныне сторонишься. Где взять казну, чтоб содержать молодшую дружину? Токмо в грабежах и поборах. Закон один – отнять у сирых и побеждённых и отдать своим воинам, иначе они разбегутся.
– Брат, дай мне полсотни гривен, – попросил Олег.
– Дам, – с готовностью ответил Олег, – с условием, что через год вернёшь сотню гривен.
– Такие резы даже резоимщики[44 - Резы – проценты. Резоимщик – ростовщик.] не запрашивают, – мрачно промолвил Игорь, – а ты – брат мне. Посовестился бы!
– Я тебе брат, это верно, но лишних гривен у меня нет, – отрезал Олег. – От родства деньги не заводятся. Заводятся они от того, что тебе не по сердцу. Ещё, конечно, воровать можно, но такое дело уж точно князю не к лицу!
– Тогда оставь свои гривны[45 - Гривна – здесь: денежная единица; состояла из определённого числа серебряных монет, называлась гривна кун. Одна гривна серебра = 4 гривнам кун.] себе, брат, – сказал Игорь, – а мне отдай доходы с мытных выплат. Торговых гостей через Путивль проходит немного, так что потеря твоя будет невелика, мне же будет хоть какой-то прибыток.
– Вон ты что удумал! – нахмурился Олег. – Хочешь совсем из-под моей руки выйти. Мало тебе оброков[46 - Оброк – натуральная подать смердов князю или боярину.] и откупных!
– Мало! – Игорь вскинул голову. – Господин я в своём уделе или нет?
– Ты на мой каравай рта не разевай, братец, – вскипел Олег. – Не получишь мытных платежей, и всё тут!
– Ну так и я больше с тобой в поход не пойду! – воскликнул Игорь.
– А с кем пойдёшь? – усмехнулся Олег.
– С черниговским князем.
– Святослав Всеволодович не пустит тебя с твоими голодранцами под свои знамёна. Ему проще холопей своих позвать, их ещё больше набежит! – расхохотался Олег.
Игорь глядел на него, растолстевшего, с бычьей шеей и лоснящимся лицом, и чувствовал, как его заполняет ненависть к старшему брату. Был бы у Игоря в эту минуту меч под рукой, зарубил бы он смеющегося над ним Олега без колебаний!
Внезапно скрипнула дверь, и в светлицу вступила стройная молодая женщина в лиловом, зауженном в талии платье, низ которого волочился по полу. Голову ей покрывала тончайшая накидка, прикреплённая к серебряной короне, украшенной переливающимися разноцветными дорогими каменьями.
Игорь не сразу узнал в вошедшей Изольду.
Красавица фряженка ещё больше расцвела и похорошела. Держалась она без прежней робости, с подчёркнутым достоинством и грацией.
– Что же ты, Олег, брату своему отказываешь? – укоризненно промолвила Изольда. – Не по-христиански это.
– А ты учить меня будешь! – огрызнулся Олег. – Опять подслушивала?
– Свет мой, ты так кричишь, трясясь за свои гривны, что за стенкой слыхать! – улыбнулась Изольда, и эта улыбка сделала ещё более прекрасным её лицо.
– Ну ладно, так и быть, – нехотя промолвил Олег, не глядя на Игоря, – уступаю мытные платежи тебе, братец.
– Благодарю, брат, – произнёс Игорь.
– Не меня благодари, а её, – кивнул на Изольду Олег. – Помыкает, негодница, мною, как хочет, а я терплю. И за что мне такое наказанье?
Игорь повернулся к Изольде и после слов благодарности запечатлел на её устах крепкий поцелуй.
– Приезжай в гости, брат, – сказал Игорь, перед тем как уйти.
Олег промолчал.
За него ответила Изольда:
– Непременно приедем!
Из Новгорода-Северского Игорь со своей свитой поскакал в Ольжичи, где пребывала его мать. Вместе с Манефой там же находилась и Агафья с трёхлетним сыном.
– Выжил нас с Агафьей Олег из терема княжеского, – пожаловалась Игорю Манефа. – За Олега теперь фряженка всё решает. В тягость, видать, мы ей стали. Казну Олег себе взял, моего позволения не спросив. Хорошо хоть, приданое Ефросиньи удалось мне уберечь от его рук загребущих.
– А я, матушка, за жениным приданым и приехал, – сразу признался Игорь. – Оно ведь по праву мне принадлежит.
– Забирай, коль приехал! – проворчала Манефа. – Сначала пасынок меня ограбил, ныне вот сын родной обирает. Ладно хоть младший сынок Всеволод ничего с матери не требует.
– Матушка, мне дружину содержать надо, – стал оправдываться Игорь. – Не к резоимщикам же мне идти!
– Я бы и сама приданое тебе отдала, сын мой, когда Ефросинья первенцем разродилась бы, – сказала Манефа. – А то, может, Бог не даст ей детей. Придётся тогда Ефросинью обратно в Галич возвращать, и не одну, а со всем приданым.
– Ну, это страхи пустые, – махнул рукой Игорь. – Фрося уже непраздная[47 - Непраздная – беременная.] ходит.
– Когда же вы успели? – изумилась Манефа.
– Что же мы, дети малые, что ли? – обиделся Игорь.
Агафья была огорчена тем, что Игорь больше не стремится обнять её украдкой и целует её без прежнего пыла.
– Неужто я так подурнела? – расстроенно поинтересовалась она у Игоря. – Иль приворожила тебя жёнушка твоя?
– Не в ворожбе тут дело, и ты нисколько не подурнела, – ответил Игорь. – Просто сердце моё больше лежит к Ефросинье, вот и всё.
Не хотелось Игорю огорчать Агафью, а всё-таки огорчил.
Когда Игорева свита во главе со своим князем съехала с княжеского подворья в Ольжичах и челядинцы Манефы уже закрывали за нею ворота, стоявшая на крыльце Агафья постаралась утешить себя сама.
«Слава Богу, у Игоря братец есть пригожий да крепкий! Всеволоду ныне пятнадцать исполнится. Ему-то мои ласки будут в радость!»
Всё лето до Путивля доходили слухи о том, что Мстислав Изяславич, попросив подмоги у Ярослава Осмомысла, пытается отбить Киев у Глеба Юрьевича.
Задержался князь Глеб в Переяславле, отражая половецкую орду, нахлынувшую из степей. Мстислав не мешкая вошёл в Киев и сел на столе отцовом и дедовом. Но возмутились смоленские Ростиславичи и помогли Глебу изгнать Мстислава из Киева. Глеб для такого случая даже с половцами союз заключил, понимая, что с половецкой конницей ему легче будет одолеть Изяславича. Звал Глеб Юрьевич и Олега, но тот не пошёл, видя, что ни Святослав Всеволодович, ни Андрей Боголюбский с места войск не двигают.
Потерпев поражение, Мстислав Изяславич ушёл к себе во Владимир.
Там он вскоре скончался, заболев тяжкой хворью. Плакали люди на Волыни и в Киеве, поминая его незлобливый нрав, храбрость и правдолюбие.
…В светлице за столом сидели двое: Игорь и Вышеслав. Перед ними лежала раскрытая книга в кожаном переплёте. То был «Изборник» князя Святослава, сына Ярослава Мудрого, прадеда Игоря.
В пору своего княжения в Киеве повелел князь Святослав, любитель метких изречений и поучительных присказок, написать книгу – своеобразный кладезь мудрости. Долго писали эту книгу учёные монахи Киево-Печерского монастыря, по крупицам собирая всё достойное удивления и поучения, переворошили множество греческих книг и древних свитков на латинском языке. Какие-то тексты вставляли целиком от первой до последней буквы, но чаще брали отдельные отрывки на выбор, потому-то эта книга и получила название – «Изборник». Иными словами, собранная по частям.
Святослав Ярославич остался книгой доволен и не расставался с ней до самой смерти. Вот только имена составителей этой книги остались в безвестности, а посему книга так и зовётся «Изборник» Святослава, в отличие от других «Изборников», составленных позднее, при других князьях.
Книгу эту Вышеслав припрятал в укромном месте, когда в Киев ворвались рати Андрея Боголюбского. Возвращаясь домой, Вышеслав взял «Изборник» с собой, убедившись, что ни святость монастырей, ни крепость городских стен не могут служить надёжным прибежищем для самых прекрасных творений рук человеческих.
Зная, что в Путивле при церкви Вознесения Игорем организована переписка книг, Вышеслав привёз «Изборник» к другу, чтобы монахи-переписчики сделали с него несколько копий.
«Изборник» понравился и Игорю прежде всего тем, что от начала до конца был написан по-русски. Игорь знал, что в монастырских библиотеках хранится множество самых разных книг, но половина из них, если не больше, написаны по-гречески или по-латыни. Из тех же книг, что написаны кириллицей, очень много церковных: различные Евангелия, Псалтыри, жития святых, Ветхий и Новый Завет, всевозможные молитвенники. Книг, не пронизанных христианским вероучением, занимательных по своей сути, почти нет. Среди них «Изборник» Святослава, конечно, стоит на первом месте.
Игорь это понял, перелистав книгу.
Он был поражён глубиной человеческой мысли, прошедшей сквозь века и запечатлённой в слове. Оказывается, и в далёкие языческие времена, когда люди в Греции и Италии поклонялись целому сонму богов и богинь, обитавших на высокой горе Олимп, – уже в те времена жили прославленные философы, остроумные ораторы, мудрые цари и полководцы. Сказанное ими пережило их самих на тысячи лет, но не утратило своей необычайной яркости и значимости! Вот что поражало Игоря больше всего.
Ему попалась на глаза фраза грека Плутарха[48 - Плутарх – греческий писатель и философ, живший в 46–126 гг.]: «Нет ни одного нравственного качества, чья слава и влияние рождали бы больше зависти, нежели справедливость, ибо ей обычно сопутствует и могущество, и огромное доверие у народа. Справедливых не только уважают, как уважают храбрых, не только дивятся и восхищаются ими, как восхищаются мудрыми, но любят их, твёрдо на них полагаются, верят им, тогда как к храбрым и мудрым питают либо страх, либо недоверие. Вдобавок, считается, что храбрые и мудрые выше остальных от природы, а не по собственной воле, и что храбрость – это особая крепость души, а мудрость – особая её острота. Между тем, чтобы стать справедливым, достаточно собственного желания. Вот почему несправедливости, порока, который ничем не скрыть и не оправдать, стыдятся так, как никакого другого».
– Сколько князей жило на Руси до нас, и вроде бы все они стремились быть справедливыми, но поистине справедливым в людской памяти остаётся мой пращур Ярослав Мудрый, – делился Игорь с Вышеславом своими мыслями. – Получается, что справедливость либо слишком непосильная ноша, либо понимается это качество души как-то превратно. Отсюда следует, что быть справедливым для всех – и богатых и бедных – невозможно. Конечно, к несправедливости могут толкать и обстоятельства, и ближайшие советники, ведь всего предугадать невозможно, как невозможно заглянуть в мысли людей, дающих советы. Вот и выходит: кто справедлив, тот должен быть и мудр, и сообразителен. А если мне не хватает сообразительности, но очень хочется быть справедливым, то как мне быть, Вышеслав?
– Думаю, Игорь, мой ответ тебя не устроит, – задумчиво ответил Вышеслав.
– И всё-таки, Вышеслав, ответь мне, – настаивал Игорь.
– Для начала следуй десяти заповедям Господним и возлюби ближнего своего, как себя. Совершенство души есть прямой путь к совершенству поступков.
– Совершенных людей не бывает, – проворчал Игорь, – как первый человек греха не избежал, так и последний не избудет.
– А ты не меняешься, дружище! – засмеялся Вышеслав. – На всякое слово Божие у тебя своя отговорка имеется.
– Вот греки-язычники из времён Плутарховых в Христа не верили, но справедливости не чужды были. Чему же они следовали? Каким заповедям?
Вышеслав не успел ответить Игорю.
В светлицу вбежала молодая служанка с сияющим лицом и мокрыми руками.
– Ой, радость, княже! – выкрикнула она. – Сын у тебя родился!
Игорь вскочил из-за стола:
– Ефросинья как?
– Жива-здорова, княже. Зовёт тебя к себе.
Игорь выскочил за дверь, едва не сбив служанку с ног. Вышеслав услышал, как в отдалении хлопнула другая дверь и далее – торопливый топот шагов вниз по ступеням.
Вышеслав осторожно закрыл книгу и отодвинул её на середину стола. Затем подошёл к окну, в ромбовидных ячейках которого было вставлено зелёное богемское стекло.
На дворе кружились белые снежные хлопья.
Глава восьмая. Поход на Вышгород
Своего первенца Игорь назвал Владимиром, уступив просьбе Ефросиньи, которая непременно хотела назвать сына в честь любимого брата.
В Путивль приехала Манефа, чтобы взглянуть на внука.
Наконец и путивльские бояре пожаловали к Игорю поздравить его с новорождённым. Дошёл до бояр слушок, что князь собирается в поход на половцев, дабы разжиться конями степными и пленниками. Забеспокоились бояре, а вдруг Игорь намерен без них обойтись: младших-то дружинников у него теперь вон сколько! Постарались бояре умаслить князя своего кто лестью, кто подарками.
Игорь принимал всё как должное. Ни видом, ни словом не попрекнул старших дружинников своих. Сказал даже: «Невозможно быть ни вам без меня, ни мне без вас!»
На том и помирились бояре путивльские со своим князем.
Игорь и впрямь замыслил поход на поганых, что кочуют в ближних степях за рекой Псёл. Рассудил: уж коль грабить, так нехристей, кои тем же разбоем живут и христиан притесняют.
Манефа, нагостившись, вернулась в Новгород-Северский и там рассказала Олегу про замыслы Игоревы.
Олег, невзирая на зимнюю стужу, в крытом возке примчался в Путивль.
Игорь встретил брата дружескими объятиями, но не дружеский у них получился разговор.
– Что же я узнаю, брат?! Сам в поход на половцев собрался, а мне про то молчок! – Голос Олега был грозен. – Ты забыл разве, кто тебе удел давал и в чьей воле ты ходить должен? Ежели забыл, братец, то я тебе напомню.
– Выходит, я без твоей воли и шагу ступить не могу? Так что ли? – нахмурился Игорь. – Князь я иль нет?
– Ты – князь младший, удельный и сам решать ничего не можешь. Удумал тоже, в поход на половцев идти! Да на каких половцев – на тех, с коими Глеб Юрьевич в прошлом году союз заключил! Разоришь ты становища половецкие за Псёлом, а поганые в отместку весной на Переяславль навалятся. В Переяславле же сын князя Глеба сидит. Владимиру Глебовичу всего-то тринадцать лет. Ты об этом подумал, брат?
Игорь мрачно молчал.
– Я тебя притеснять не хочу и тем более стола княжеского лишать, но и ты, брат, не своевольничай, – продолжил Олег уже более миролюбиво. – Знаю, что ты молод и горяч. Но половцев трогать в одиночку – себе дороже. Вот ежели Глеб Юрьевич соберёт князей в большой поход на поганых, тогда и я пойду, и тебя позову.
– Разве соберётся Глеб Юрьевич в поход на поганых, коль он им союзник? – хмуро заметил Игорь.
– Сегодня союзник, а завтра враг, – усмехнулся Олег. – К тому же ханов в степях много, они меж собой грызутся похлеще нашего! Хан, дружественный князю Глебу, может полки наши в самое сердце земель половецких провести, дабы досадить своим недругам степным. Представляешь, брат, какую добычу можно там взять!
Олег уехал обратно в свою вотчину, а Игорь несколько дней был хмур и неразговорчив.
Выходит, что он хоть и князь, но и над ним имеется господин, его старший брат. Правда, и Олег ходит в воле черниговского князя. Но то было слабое утешение тому, кто в душе мечтает сравняться славой с Ярославом Мудрым.
Наступила весна.
Игорь ждал, что киевский князь станет собирать рати на половцев. Однако вместо этого пришла весть, что Глеб Юрьевич умер. И стол киевский снова опустел.
Вот тут-то и вспомнились кому-то из недругов Ростиславичей слова Романа Ростиславича, предрекавшего Глебу Юрьевичу недолгое княжение в Киеве. Злые языки живо разнесли слух о том, что не своей смертью умер князь Глеб, но был отравлен приспешниками Ростиславичей. Принесли весть эту и в Суздаль к грозному Андрею Боголюбскому, брату Глеба.
Между тем в Киеве сел Роман Ростиславич, передав Смоленск брату Рюрику.
Это только усилило подозрения суздальского князя в том, что Глеб Юрьевич явно мешал Ростиславичам, давно жаждущим Киева. Опять, как два года назад, собрал Андрей Боголюбский огромную рать и двинул к Киеву, дабы добыть стол киевский для другого своего брата – Михаила.
Роман Ростиславич, не отличавшийся воинственностью, добровольно ушёл из Киева и опять взял себе Смоленск.
Казалось бы, дело решится без войны и киевский стол займёт брат Андрея Боголюбского. Однако братья Романа Ростиславича: Мстислав, Рюрик и Давыд – возымели дерзость не уступать киевский стол северным Мономашичам.
«Будем насмерть биться за то, чтобы Киев достался роду Мстислава Великого, а не роду Юрия Долгорукого!» – заявили они послу Андрея Боголюбского.
Рати Андреевы уже приближались к Смоленску, а Ростиславичи только-только полки собирать начали, послали за помощью к Ярославу Осмомыслу и к полоцкому князю. Киевляне, помня недавний разгром своего города суздальцами и их союзниками, напрочь отказались сражаться за Ростиславичей.
Сила была на стороне Андрея Боголюбского. И сила эта росла по мере приближения Андреева войска к Киеву. Сначала выразил покорность суздальскому князю Роман Ростиславич, дабы уберечь от разорения Смоленск. Он даже дружину свою отправил в поход против родных братьев во главе с сыном. Близ Чернигова к Андреевым ратям присоединились Ольговичи со своими полками. Святослав Всеволодович взял в поход не только родного брата Ярослава и двоюродных братьев Олега с Игорем, но и двух племянников Андрея Боголюбского, которые изгойствовали[49 - Изгой – князь, не имеющий княжеского удела.] у него в Чернигове.
Из Городца Остерского пришли братья Андрея Боголюбского, Михаил и Всеволод. Пришли чёрные клобуки из Поросья. Пришли берендеи с Посулья. Привёл переяславскую дружину юный князь Владимир Глебович.
Видя, какая многочисленная рать на них надвигается, Ростиславичи уступили Киев без сражения и разошлись по разным городам. Рюрик затворился в Белгороде. Мстислав заперся в Вышгороде. Давыд ушёл в Овруч.
На столе киевском сел Михаил Юрьевич.
С ним остался воевода Андрея Боголюбского Борис Жидиславич с ростовцами, суздальцами и белозёрцами. Вся остальная рать двинулась к Вышгороду, где засел самый воинственный из Ростиславичей, Мстислав. Главенство над войском принял Святослав Всеволодович, как самый опытный из князей.
Игорь и Олег оказались в передовом отряде вместе со Всеволодом Юрьевичем, самым младшим из братьев Андрея Боголюбского. Всеволоду было всего семнадцать лет.
Игорь хоть и был старше Всеволода на три года, но держался с ним на равных, сразу распознав в нём родственного по духу человека. Суждения Всеволода были полностью разделяемы Игорем, тем более были близки и понятны ему обиды Всеволода на старшего брата Андрея, который изгнал из отчины братьев и племянников, но не выпускает их из своей воли, используя в своих интересах на юге Руси.
Дружина Всеволода состояла наполовину из берендеев и торков, приграничных кочевников, издавна живущих между Русью и половцами. Первое, что сразу бросалось в глаза, это отменные лошади степняков арабских и ясских кровей. Создавалось впечатление, что торки и берендеи оберегают Всеволода от остальной его дружины, состоящей из русичей, набранных по разным пограничным городкам Киевской земли. Здесь были и бывшие тати[50 - Тать – вор.], и беглые холопы, и просто отчаянные сорвиголовы, жаждущие поживы.
Держать в повиновении всю эту ораву Всеволоду помогали его воеводы: поляк Мечислав, бежавший из Польши за какие-то грехи, и торчин Чавдарь. Оба не выносили друг друга, но при Всеволоде старались не ругаться.
Дружины шли на рысях и, не доходя до Вышгорода, остановились на привал – уже смеркалось.
Олег, кичившийся тем, что его поставили во главе передового полка, на ночь дал вычурный пароль – «Вифлеемская звезда».
Игорь и Всеволод, услышав такой пароль, переглянулись и едва не расхохотались.
– Клянусь чем угодно, мои торки слово «вифлеемская» забудут через час, – шепнул Всеволод Игорю.
– Это ещё что! – усмехнулся Игорь. – Брат мой и похлеще пароли выдумывает.
На ночлег дружины расположились в пустой деревне, жители которой загодя угнали в лес скот и ушли сами подальше от беды.
Князья заняли лучшие избы.
Воины и воеводы расположились где только можно: в избах, банях, амбарах, под навесами. Лошадей пустили в огороды, где в это время года на грядках оставалась лишь капуста. Было начало сентября.
Игорь и Всеволод устроились в просторной избе окнами к лесу. Сидя за столом после скромного походного ужина, они завели беседу при горящей лучине.
За печкой храпел Мечислав.
Бесшумно передвигавшийся слуга Всеволода то и дело менял сгоревшие лучины, подливал собеседникам квасу в кружки.
– А где Мстислав, сын Боголюбского? – спросил Игорь. – В прошлый раз он суздальские рати возглавлял вместе с Борисом Жидиславичем, а ныне Борис Жидиславич пришёл один. Захворал Мстислав, что ли?
– Мстислав Андреевич с новгородцами воюет, – ответил Всеволод. – Заметил, наверно, что в войске Андреевом нет новгородцев, хотя два года тому назад они на Киев ходили.
– Вот оно что, – промолвил Игорь с нескрываемым удивлением. – Значит, Новгород Великий имеет достаточно сил, чтобы противостоять даже суздальскому князю!
– Сил у новгородцев, конечно, меньше, чем у Андрея, – продолжил Всеволод, – но брат мой своенравный довёл их до отчаяния, перекрыв торговый путь на Волгу и не пропуская в Новгород караваны с хлебом. Новгородцам лучше в битве лечь костьми, чем от голода помирать.
– Ох и могуч князь Андрей, одновременно ратоборствует на юге и на севере! – с невольным восхищением сказал Игорь. – Хочет, чтоб и Киев, и Новгород в его воле ходили!
– Не будет этого, – сдвинув брови, сказал Всеволод. – Грабежами Русь в повиновении не удержать! Князь Андрей великим князем себя величает, а действует, как злодей. Русские же города зорит!
– Дерзкие речи ты молвишь, друже, – предостерегающе произнёс Игорь. – Не опасаешься, что донесут на тебя эти… – Игорь кивнул в сторону Мечислава.
– Эти не донесут, – махнул рукой Всеволод. – Эти сами как перекати-поле: ни кола ни двора! Думаешь, я по своей воле на эту войну отправился? В чужой воле хожу, вот и делаю, что прикажут.
Всеволод расстроенно отодвинул от себя кружку с квасом.
– Вот и я тоже в чужой воле хожу, – печально промолвил Игорь.
В маленькое оконце глядела глухая ночь.
В тёмном углу застрекотал сверчок. Постанывал во сне Мечислав. Слуга Ян прикорнул на скамье у печи.
– Давай спать укладываться, – сказал Всеволод. – Утром в сечу идти…
На рассвете дружины двинулись дальше по лесной дороге.
Олег хотел внезапно нагрянуть к Вышгороду.
– Может, захватим кого из горожан за стенами, – говорил он. – Мы передовыми идём – стало быть, и весь полон наш будет.
По пути попались ещё две деревни – тоже пустые и безмолвные.
Наконец леса расступились и взору открылись холмы над Днепром. На самом высоком холме виднелись валы и деревянные стены Вышгорода.
Среди лугов и перелесков были разбросаны небольшие деревеньки и боярские усадьбы, обнесённые тыном.
Конница с грозным топотом рассеялась по окрестностям близ Вышгорода в надежде хоть на какую-нибудь добычу. Но всюду было запустение и следы поспешного бегства.
Игорь видел, как торки и берендеи от злости поджигают дома и овины[51 - Овин – сооружение из жердей или брёвен для просушки хлебных снопов от жара костра для дальнейшего обмолота на гумне.]. Он поскакал ко Всеволоду и нашёл его на загородном дворе какого-то боярина.
При виде Игоря Всеволод перестал препираться с Мечиславом, который настаивал на том, чтобы ворваться в вышгородский посад и поискать там добычу. Юный князь возражал. Осторожность Всеволода понравилась Игорю.
– Вели своим торкам не жечь сёл близ Вышгорода, – сказал Игорь. – Кто знает, сколь долго мы простоим тут, жильё ратникам потребуется. Холода на носу.
– Вот нехристи! – рассердился Всеволод. – Я же приказал Чавдарю ничего не поджигать. Ну, я ему покажу!
Вскочив на коня, Всеволод вместе с Игорем помчался туда, где полыхали пожары.
Тем временем проглянувшее из-за туч солнце озарило дорогу, идущую по склону холма от ворот Вышгорода, и на дороге – конные рати Мстислава. Целый поток блестящих шлемов, щитов и поднятых кверху копий катился от Вышгорода вниз по дороге. Над копьями и шлемами реял большой стяг Мстислава с золотыми крылатыми ангелами на чёрном поле, обрамлённом жёлтой каймой.
Олег спешно стал выстраивать дружины на равнине, сзывая рассеявшихся конников звуками боевой трубы. Он заметно нервничал, ибо знал, каков Мстислав Ростиславич в сече! Знал Олег и силу Мстиславовой дружины. Первым собрал своих воинов Всеволод. Олег поставил его в центре. Сам занял левый фланг, а правый отдал Игорю.
Игорь ещё не успел выстроить к бою свою дружину, а конница Мстислава уже врезалась в центральный полк Всеволода. Судя по звону мечей и треску ломающихся копий, сеча там завязалась упорная. Вскоре упало знамя Всеволода, а торки и берендеи стали откатываться к дальнему лесу.
Игорь повёл своих дружинников на подмогу Всеволоду. С другой стороны ударила на Мстислава Олегова дружина. Вышгородский князь оказался в окружении.
Но Мстислав Ростиславич не испугался.
Подобно медведю, окружённому волками, бросался он со своими витязями то на северскую дружину Олега, опрокидывал её и тут же оборачивался на Игорев полк. Разметав его, Мстислав устремлялся на тех воинов Всеволода, которые ещё сражались и не думали отступать. Дружина Мстислава была гораздо малочисленнее дружин Олега, Игоря и Всеволода, вместе взятых. Но благодаря выучке и мужеству конники Мстислава долго выдерживали неравный бой.
Начавшийся дождь прекратил сражение.
Мстислав ушёл обратно в Вышгород. Убитых с обеих сторон было немного, зато было очень много раненых, и в их числе князь Всеволод.
На другой день к Вышгороду подошла вся рать союзников суздальского князя и обступила город.
После первого же приступа стало ясно, что неприступность вышгородских стен и башен не в силах преодолеть ни храбрость, ни многочисленность осаждающих. И Святослав Всеволодович решил взять Мстислава измором.
Осаждающие принялись надолго обустраиваться под Вышгородом, рыли землянки, ставили палатки и шалаши, вытащили на берег ладьи и насады[52 - Насад – большое гребное судно.], на которых спустились вниз по Днепру пешие полки из Залесья, а также переправлялись через Днепр черниговцы и переяславцы. Князья и их ближние бояре расположились в уцелевших от пожаров крестьянских избах.
Ратники Мстислава делали частые вылазки, нанося осаждающим какой только возможно урон.
Прошёл сентябрь.
Зарядили дожди. Нехватка продовольствия делала положение стоявших под Вышгородом полков всё более угнетающим.
Из Киева прибыл воевода Борис Жидиславич с ростовскими и суздальскими полками и стал торопить Святослава Всеволодовича со взятием Вышгорода. Стало известно, что рати Андрея Боголюбского потерпели поражение от новгородцев. Дошёл слух, что Давыд Ростиславич, добравшийся до Галича, сумел убедить Ярослава Осмомысла отправить галицкие полки на подмогу запертому в Вышгороде Мстиславу Ростиславичу.
– Надо непременно взять Вышгород до прихода галицких дружин, – говорил на военном совете Борис Жидиславич. – Опять же зима недалече, а мне ещё предстоит полки вести обратно в Залесье водным путём.
– И мне охоты нет зимовать тут, – проворчал Святослав Всеволодович, который уже пожалел, что ввязался в эту распрю.
– Что делать будем? – сказал Ярослав Всеволодович. – Мстислава на битву вызывать? Так он не выйдет, ибо войска у него раз в пять меньше.
– На штурм идти надо! – сжав кулак, пробасил Борис Жидиславич. – По головам, по мёртвым и раненым, но на штурм! Глядишь, и одолеем Мстислава.
– Стоит ли людей губить понапрасну? – заметил Ярослав Всеволодович, переглянувшись с братом. – Киев-то всё равно Михаилу достался, а война эта вспыхнула из-за Киева.
– Нельзя Ростиславичей безнаказанными оставлять! – молвил Борис Жидиславич. – Мне князь Андрей повелел Мстислава в цепях к нему привести, а Рюрика и Давыда велено изгнать с Русской земли.
– Тогда пусть заплатит нам князь Андрей златом-серебром за труды ратные, – вставил Олег. – Какой нам резон без выгоды воевать?
– Верно! – выкрикнул Ярополк, племянник Андрея Боголюбского. – За просто так и чирей не сядет. А мы тут жизни кладём!
– Вот возьмём Вышгород и обогатимся, – сказал Борис Жидиславич, переводя недовольный взгляд с Олега на Ярополка. – Всё, что там есть, – ваше! Кони, люди, злато и узорчье всякое!
– Кому из нас достанется Вышгород, когда мы его возьмём? – спросил Игорь.
Водворилось молчание.
Борис Жидиславич, явно не ожидавший такого вопроса, замешкался с ответом.
Андрей Боголюбский в Вышгороде и Белгороде собирался своих сыновей посадить, но стоит сказать об этом сейчас, так союзники и вовсе сражаться откажутся.
Бориса Жидиславича выручил Святослав Всеволодович, сказавший:
– Вот возьмём Вышгород, тогда и подумаем, кому его отдать. Незачем делить шкуру неубитого медведя.
По глазам черниговского князя Борис Жидиславич догадался, что тот не прочь взять Вышгород под свою руку.
Воевода ухватился за сказанное черниговским князем, как за спасительную соломинку:
– И впрямь, братья, сани впереди коня не едут. Сначала возьмём Вышгород, а судить да рядить после будем.
При этом Борис Жидиславич взглядом дал понять Святославу, что он сам готов уступить ему Вышгород.
Договорились князья с утра идти на приступ.
Договориться-то договорились, но никто особенно в сечу не рвался. Может, оттого все последующие штурмы закончились неудачами…
На исходе был октябрь.
Неожиданно с запада к Вышгороду подошла рать волынского князя Ярослава Изяславича, родного брата недавно умершего Мстислава Изяславича, столь любимого киевлянами. Князья, обступившие Вышгород, забеспокоились. Не на выручку ли к Мстиславу Ростиславичу пришёл волынский князь?
Но оказалось, что Ярослав Изяславич пришёл искать себе старшинства, желая сесть на киевском столе.
Борис Жидиславич и Святослав Всеволодович не захотели уступать Киев волынскому князю.
Тогда Ярослав Изяславич отправился к Рюрику в Белгород, явно собираясь воевать за Киев с Михаилом Юрьевичем. Чёрные клобуки тоже поднялись и ушли к Ярославу Изяславичу, желая служить ему.
Князья, стоявшие под Вышгородом, теперь больше спорили на военных советах, нежели воевали с Мстиславом Ростиславичем. Борис Жидиславич чуть ли не на коленях умолял союзников продолжить решительные штурмы, чтобы до первого снега овладеть Вышгородом. Но напрасны были все его усилия. Турово-пинские князья пришли было осаждать Вышгород, но через несколько дней ушли обратно в свои города, сославшись на бескормицу и близкие холода.
Осаждающие и впрямь последние сухари доедали, варили мёрзлую репу, добытую на огородах. Коням давали прошлогоднюю солому, снятую с крестьянских изб.
Наступил ноябрь.
Зароптали ростовцы и суздальцы, требуя возвращения домой, покуда Днепр не сковало льдом. Борис Жидиславич увещевал своих ратников как мог. Убедил-таки сделать последний, решительный приступ.
Но опять заупрямились Ольговичи.
– Плохо затевать, когда нечего жевать, – напрямик заявил Борису Жидиславичу Ярослав Всеволодович.
Олег и Игорь согласились с ним.
Борис Жидиславич переговорил с глазу на глаз со Святославом Всеволодовичем. Неизвестно, чего наобещал воевода черниговскому князю, только Святослав согласился повести черниговцев на штурм Вышгорода.
– Чем же прельстил тебя, брат, этот мерин толстозадый? – вопрошал Ярослав у Святослава. – Какого елея[53 - Елей – масло, употребляемое в церковном обиходе.] в уши тебе налил?
Игорь и Олег тоже с недоумением взирали на старшего двоюродного брата, который пригласил их всех в свою избу и завёл речь о том, что Вышгород нужно непременно взять сегодня или завтра.
– Борис Жидиславич согласился уступить Вышгород нам, Ольговичам, а себе готов взять восемьсот гривен отступного и пленного Мстислава, – сказал Святослав Всеволодович. – Разве не стоит овчинка выделки, а? Ты сядешь князем в Вышгороде. – Святослав ткнул пальцем в грудь Ярославу. – Со временем Овруч и Белгород к рукам приберём, тогда и вам княжеские столы найдутся на этой стороне Днепра. – Святослав повернулся к Олегу и Игорю.
– Ну, коли так… – промолвил Ярослав уже совсем другим голосом.
Перейти из захудалого Сновска в огромный Вышгород было для него райской мечтой!
– А как же смоляне и переяславцы? – спросил Игорь. – Они ведь надеются взять добычу в Вышгороде. И суздальцы тоже.
– А тебе что за печаль о них? – презрительно бросил Святослав. – Уйдут ни с чем смоляне и переяславцы, всего и делов. Суздальцы получат от нас восемьсот гривен серебра и угомонятся.
– Нехорошо смолян с пустыми руками отпускать, – недовольно сказал Олег, – не по-христиански это.
– Об шурине своём печёшься? – прищурился Святослав Всеволодович.
– Ну, дадим и смолянам отступное, – вставил Ярослав. – Главное, Вышгород у нас будет, об этом подумай, Олег.
– Вышгород ещё взять надо, – проворчал Олег.
– Верно, – согласился с ним Святослав Всеволодович. – Ступайте, братья, к своим дружинам. Ударим дружно на Мстислава!
Глава девятая. Вражда из-за Киева
Никогда ещё Манефа не видела Олега таким разъярённым, каким он вернулся из похода против Ростиславичей. От дружины Олеговой осталось двести человек, а было пятьсот.
На вопрос Манефы, где боярин Георгий, Олег закричал ей прямо в лицо:
– Где, где… На дне!
Манефа ничего не могла понять, а толком что-то узнать у рассерженного Олега не было никакой возможности. Он кричал, бранился, проклиная весь белый свет, Ростиславичей и суздальского князя!
Одно было ясно: Ростиславичи разбили союзные Андрею Боголюбскому рати под Вышгородом.
Уже вечером, немного поостынув, Олег поделился пережитым с воеводой Бренком, который оставался вместо него в Новгороде-Северском. Манефа, притаившись за дверью, жадно вслушивалась в их беседу.
– Ты спрашиваешь, как такое случилось, Бренк? Святым распятием клянусь, не знаю! Князья рати на очередной приступ собирали, как вдруг прискакали берендеи с воплями: «Галичане идут!»
Святослав, брат мой, и Борис Жидиславич, воевода суздальский, исполчили конницу, чтобы встретить галичан, ежели те уже близко. А сами пешие полки на штурм повели. И тут, – Олег длинно выругался, – смоляне вдруг ринулись на берег Днепра, бросая щиты и копья, начали ладьи на воду сталкивать. Вслед за ними переяславцы побежали и все наши полки расстроили. Такое началось!..
Олег опять разразился крепкими ругательствами.
Выпив хмельного мёду, он продолжил свой рассказ:
– Борис Жидиславич повелел загородить конницей путь бегущим пешцам, поскольку уже и суздальцы, побросав лестницы, ударились в бегство. Да какое там! Мужичьё так толпой навалилось, никакими дружинами было не сдержать. Самого Бориса Жидиславича чуть не затоптали.
– А галичане-то появились? – спросил Бренк.
– В том-то и дело, что никаких галичан я не видел, – ответил Олег и грохнул по столу кулаком. – Вместо галичан дружина Мстислава вышла из Вышгорода и давай сечь без милости полки наши расстроенные. Тогда уж все подряд в бегство ударились: и конные, и пешие… Возле насадов давка началась. Все так и лезли: кто по сходням, кто прямо через борт. Кто с мечом лез, а кто и с конём. Все перемешались: мужики, князья, бояре… Ни черта было не понять, где черниговцы, где суздальцы, где кто…
Олег выругался и опрокинул в рот очередной кубок.
– Как же тебе выбраться-то удалось, княже? – поинтересовался Бренк.
– А так и удалось: бросил коня, оружие, шлем, плащ и вместе с мужичьём забрался в какую-то ладью, которая едва не перевернулась на середине Днепра, перегруженная сверх всякой меры, – раздражённо ответил Олег. – Очухался токмо в Любече на другом берегу. Туда же и все прочие ладьи причалили. Я-то спасся, а дружина моя почти вся в полон угодила.
– Святослав-то с Ярославом спаслись? – спросил Бренк.
– Спаслись, – сказал Олег.
– А Игорь?
– Не ведаю. Игорева дружина стала берегом пробиваться вместе с дружиной Всеволода Юрьевича.
– Ну и дела! – покачал головой Бренк. – Что я Вышеславу-то скажу? А где же боярин Георгий?
– В Днепре утоп, – мрачно ответил Олег. – Два насада бортами столкнулись, от удара многие в воде оказались. На Георгии шлем был, да кольчуга, да бронь, да пояс с мечом. Его на дно и утянуло.
– Царство ему небесное! – перекрестился Бренк.
В глубокой скорби удалилась в свои покои Манефа и долго сидела на стуле в неподвижности, глядя сухими печальными глазами на пламя светильника. Плакать Манефа не умела, но душевная боль была не чужда и ей.
…Мёрзлая земля звонко гудела под копытами коней. Игорь и Всеволод вели свои поредевшие дружины знакомыми дорогами обратно к Киеву. Вместе с ними шла берендейская конница.
Увидев панику и толчею на днепровском берегу возле ладей, Игорь первым предложил Всеволоду уходить от Вышгорода сухим путём.
– А галичане? – спросил тот. – Вдруг наткнёмся на них?
– Пробьёмся! – ответил Игорь.
– Ну, с Богом! – согласился Всеволод.
Игорь сразу взял начальство в свои руки, выслал вперёд сторожевой отряд из берендеев, по сторонам разведку из гридней разослал. Благодаря этим предосторожностям удалось разминуться с галицкими полками, затаившись в лесу. Ночевали также в лесной чаще, спали на опавшей листве, не разводя костров.
К Киеву вышли на второй день после полудня. В город решили не входить, а выслали одного дружинника под видом гонца.
– Узнаешь, в Киеве ли Михаил Юрьевич, – наказал дружиннику Игорь. – И сразу обратно.
Дружинник въехал в город и вскоре вернулся обратно.
– Нет в Киеве Михаила Юрьевича, – сообщил он. – Ушёл Михаил в Торческ.
– Сам ушёл или его изгнали? – спросил Всеволод.
– Сам ушёл, – ответил воин. – Выпросил у Ростиславичей для себя Торческ, а Киев уступил Ярославу Изяславичу.
– Стало быть, Михаил признал старшинство Ярослава Изяславича, – в раздумье проговорил Игорь. – Как посмотрит на это Андрей Боголюбский? Чаю, не понравится ему это.
– Плевать на Андрея! – сердито вымолвил Всеволод. – Больше мы в его власти ходить не будем! Я отправляюсь к Михаилу в Торческ.
Берендеи изъявили желание идти со Всеволодом.
Игорь повёл свою дружину к переправе через Днепр.
Оказавшись на левом берегу Днепра, Игорь за два дня дошёл до Чернигова, где застал своих двоюродных братьев, опечаленных недавним разгромом.
Святослав Всеволодович не скрывал своего восхищения смелостью Игоря.
– Он-то хоть и моложе нас с тобой, а не растерялся, сам уцелел и дружину сохранил, – говорил Святослав брату Ярославу. – Игорь с честью ушёл из-под Вышгорода, а мы – с позором!
Известие о том, что Михаил оставил Киев, уступив киевский стол Ярославу Изяславичу, одновременно обрадовало и огорчило братьев Всеволодовичей. Они были рады, что северные Мономашичи не удержали Киев, но остались недовольны тем, что Ростиславичи уступили старшинство Ярославу Изяславичу.
– Если уж на то пошло, то по старшинству Киев мне должен принадлежать и лишь после меня Ярославу Изяславичу, – молвил Святослав Всеволодович. – Надо бы указать на это Ярославу Изяславичу и Ростиславичам иже с ним.
– Станут они тебя слушать! – презрительно бросил Ярослав. – О чём ты молвишь, брат? Ростиславичи ныне высоко вознеслись, самому Андрею Боголюбскому не покорились. В союзе с Ярославом Изяславичем они – сила неодолимая! А нам с тобой уповать не на кого…
– На себя уповать надо, брат! – воскликнул Святослав. – Не век же на Андрея Боголюбского полагаться. Да и бит он ныне на Днепре и под Новгородом Великим, когда ещё оклемается.
– А мы? – проворчал Ярослав. – Мы не биты, что ли? Половину войска под Вышгородом потеряли…
Продолжая путь к Путивлю, Игорь терзался думами.
Как всё быстро меняется в этом мире! Ещё вчера был в силе Андрей Боголюбский. Все князья на юге и на севере признавали за ним старшинство в роду Рюриковичей. А ныне южные Мономашичи, не оглядываясь на суздальского князя, сами решают, кто достоин старшинства и кому Киевом владеть. А молодым князьям, вроде него самого и Всеволода Юрьевича, видимо, до седых волос под главенством старших князей придётся ходить. Когда ещё появится у них право на высокий киевский стол?
После всего пережитого тихий деревянный Путивль, укрытый снегом, показался Игорю самым прекрасным местом на свете.
Ефросинья встретила Игоря слезами радости и крепкими объятиями. По Путивлю ходили слухи, будто вся дружина Игорева и он сам полегли под Вышгородом.
– Кто бы мог подумать, что мой родной отец пошлёт войско против своего зятя! – с изумлением и возмущением молвила мужу Ефросинья. – Ведь я вдовой могла стать, не разминись в лесу твоя дружина с галицкими полками.
– Отец твой не против меня рать послал, а против суздальского князя, – успокаивал жену Игорь. – Ему, наверно, и невдомёк было, что в войске Андрея Боголюбского его зять находится.
– Никуда тебя больше не отпущу! – заявила Игорю Ефросинья.
…Не успел Игорь толком отдохнуть, как к нему в Путивль пожаловали мать с младшим братом и Вышеславом. Их бурной радости не было предела при виде Игоря, живого и невредимого.
– Олег-то в одних портках домой прибежал, без коней, без дружины. Злой, как чёрт! – рассказывала Манефа. – Теперь деньги собирает, чтобы вызволить из полона бояр своих и младших дружинников. Даже Изольду подарками тешить перестал. Посылал просить серебра к Святославу в Чернигов, да тот сам своих дружинников выкупать у Ростиславичей собирается, так ничего и не дал Олегу.
Юный Всеволод не отставал от Игоря, уговаривая его, чтобы тот взял его в свою дружину.
– Придёт время, возьму, – отвечал брату Игорь. – Подрасти ещё немного да с оружием обращаться научись как следует. У тебя небось лишь девки красные на уме?
– Агафья у него на уме, – поведала Игорю Манефа, так чтобы никто не слышал. – Заморочила она парню голову! Всеволод бегает за ней, как жеребец молодой. Хоть и не заставала я их нагими, как вас когда-то, но, чувствую, дошло у них и до срамного. И за что мне такое наказанье!
– А что Олег? Ничего не подмечает за женой? – нахмурившись, спросил Игорь.
– Олега дома-то неделями не бывает, всё мотается по городам и весям, поборами всех задавил: деньги собирает! – ответила Манефа. – А когда Олег в тереме, так с ним Изольда всё время, до Агафьи ему и дела нету. Даже на сына своего внимания не обращает. Хочет, недоумок, чтобы Изольда ему детей нарожала, а та к этому и не стремится.
Игорь чувствовал себя виноватым в том, что случилось между Агафьей и Всеволодом, но не знал, что делать.
– Может, женить Всеволода? – неуверенно проговорил он.
– Да какой из него муж в пятнадцать-то лет! – возразила Манефа. – Я хочу Всеволода посадить князем в Трубчевске, так опять Олег этому противится. Опасается, что Всеволод в его воле ходить не будет: норов-то у него, сам знаешь, какой!
Да, взрослея, Всеволод становился всё более дерзок и задирист, драться любил, почтения к старшим мало имел. В церкви мог запросто зевнуть прилюдно, а то и под ноги плюнуть. Зато дядька Любомир хвалил его за умение ратное. В столь младые годы Всеволод и мечом, и копьём, и топором владеет так, что иной зрелый муж позавидует. И на коне сидит, как влитой! Такой молодец, коль соберёт дружину подобных себе, и впрямь не изъявит покорности ни старшему брату, ни кому-то другому.
Вышеслав в беседе с Игорем завидовал Всеволоду:
– Мне отец спуску не даёт, каждодневно заставляет копьё в цель кидать и на мечах рубиться, но мне до ловкости Всеволода далеко. Недавно вот с коня неловко упал и руку себе сломал. Из-за этого Олег меня в поход не взял…
– Может, это и к лучшему, – сказал Игорь, – а то лежал бы ты теперь в земле сырой иль влачил бы рабскую долю. Олег сам еле ноги унёс из-под Вышгорода.
Зима прошла в какой-то смутной тревоге.
Ростиславичи явно не ладили с Ярославом Изяславичем, человеком грубым и вспыльчивым. Сидя на великокняжеском столе, он желал помыкать прочими князьями, как своими слугами.
«Мой брат покойный вам спуску не давал, и я не намерен! – заявил Ярослав Изяславич Ростиславичам. – А грозить мне будете, так моя дружина не слабее вашей!»
Ростиславичи знали, что это не пустая похвальба: волынские полки крепки в рати. За спиной у Ярослава Изяславича стоят поляки, его давние друзья. И Ярослав Осмомысл против него воевать не станет.
Тогда Ростиславичи вспомнили про черниговского князя, теперь его старшинство показалось им предпочтительнее. Ольговичи, коль соберутся все вместе, пожалуй, смогут одолеть Ярослава Изяславича. Поляки против Ольговичей не пойдут, ведь они с ними в родстве.
Ярослав Осмомысл тоже недавно породнился с Ольговичами и ссориться с ними не будет.
По старинному родовому обычаю, Святослав Всеволодович ближе к киевскому столу, нежели Ярослав Изяславич. Ростиславичи, желая сблизиться со Святославом, вернули всех пленных черниговцев без выкупа. Послы Ростиславичей зачастили в Чернигов, подбивая Святослава и его братьев на войну с Ярославом Изяславичем.
Но Святослав Всеволодович был хитёр. Он затеял тайные переговоры с Ярославом Изяславичем, желая договориться с ним до обоюдной выгоды за спиной у Ростиславичей. Черниговский князь предлагал Ярославу объединиться и изгнать Ростиславичей из Белгорода и Вышгорода, а города эти уступить ему. За это Святослав обещал не искать Киева под Ярославом Изяславичем.
Однако Ярослав Изяславич, не отличавшийся дальновидностью, отказал Святославу Всеволодовичу, заявив: «Тебе, брат, на этой стороне Днепра места нет. Сиди уж в своём Чернигове!»
Святослав через своего посла так ответил Ярославу: «Я не венгерец и не лях, и ты и я – одного деда внуки. И сколько тебе до него, столько и мне. Коль не хочешь рядиться со мной, то воля твоя!»
Это была уже почти угроза, но и она не возымела действия.
Призвав брата Ярослава с дружиной да Олега с Игорем, Святослав Всеволодович внезапно нагрянул в Киев. Всё решилось без битвы, так как дружинники Ярослава Изяславича в ту пору купали коней в Почайне-реке и нападения ниоткуда не ждали. Киевляне не стали сражаться с черниговцами.
Ярослав Изяславич бежал в Луцк, бросив жену, сына и богатую казну.
Святослав Всеволодович занял киевский стол.
Его братья между тем обнажили мечи друг на друга из-за Чернигова. Олег был недоволен тем, что Святослав отдал Чернигов не ему, а Ярославу. Святослав прибыл в Чернигов и кое-как примирил братьев.
Ярослав Изяславич, проведав, что Киев ненадолго остался без князя, оставил Луцк и опять въехал в Киев. В сердцах он задумал взять с киевлян то, что было отнято у него Святославом Всеволодовичем.
«Вы подвели на меня Святослава, так промышляйте, чем выкупить мою княгиню и сына!» – молвил Ярослав Изяславич киевлянам.
Киевляне не знали, что ответить на это, и Ярослав Изяславич повелел своему войску разграбить Киев. Началось неописуемое! Волыняне обобрали не только именитых горожан и богатых чужеземцев, но даже игуменов, монахинь и кельи затворников.
При виде такого бесчинства Ростиславичи опять стали сноситься с суздальским князем. Выслав богатые дары, Ростиславичи попросили Андрея Боголюбского, чтобы он помог их брату Роману овладеть Киевом.
У князя Андрея сердце лежало к Роману Ростиславичу, поэтому он велел своим младшим братьям Михаилу и Всеволоду, сидевшим в Торческе, всеми силами стоять за старшего из Ростиславичей. В ожидании ответа от Михаила и Всеволода Андрей Боголюбский стал готовить войско для похода в Южную Русь. Но вестей от братьев Андрей так и не дождался. Он был злодейски убит в Боголюбове своими ближними боярами…
Тогда Ростиславичи решили поддерживать того князя, который ныне владеет Киевом, а именно Ярослава Изяславича. Вместе с волынянами Ростиславичи напали на владения черниговского князя и взяли два городка, Лутаву и Моравск. Да ещё подбили Олега подняться ратью на Святослава Всеволодовича, обещая ему за это уступить Чернигов.
Святослав Всеволодович сумел отбиться и от волынян с Ростиславичами, и Олега к покорности привести. Вернув Ярославу Изяславичу пленённых дружинников и жену с сыном, Святослав замирился с ним.
Ярослав Изяславич ушёл к себе в Луцк.
Ростиславичи послали за ним, прося опять ехать в Киев, но Ярослав Изяславич отказался.
Тогда Роман Ростиславич занял киевский стол.
В то же лето половцы напали на Русь и пожгли шесть городков берендеевых.
Ростиславичи вышли против поганых, но были разбиты по вине Давыда, который затеял ссору с братьями и помешал успеху дела. Бедой Ростиславичей не преминул воспользоваться черниговский князь.
Святослав послал гонца сказать Роману: «Брат! Я не ищу под тобой ничего, но у нас такой ряд: коль князь провинится, то платит волостью, а боярин – головою. Давыд виноват, поэтому отними у него волость».
Роман не послушался, тогда Святослав с братьями Олегом и Ярославом перешёл Днепр и стал с полками у Витичева, куда к нему съезжались чёрные клобуки с выражением покорности. Митрополит умолял Романа не доводить дело до кровопролития, когда поганые так и рыщут близ рубежей русских, и уступить киевский стол Святославу Всеволодовичу.
Роман ушёл в Смоленск.
Святослав сел в Киеве.
Чернигов перешёл к Олегу Святославичу. Новгород-Северский достался Ярославу Всеволодовичу.
Случилось это в 1175 году от Рождества Христова.
Глава десятая. Вышеслав
Едва Олег вокняжился в Чернигове, как случилось непредвиденное: от него сбежала Изольда вместе с Вышеславом.
Игорю об этом поведал Бренк, приехавший в Путивль.
– Накричал на меня брат твой, чуть плетью не отхлестал, – жаловался воевода. – Княгиня хотела было вступиться за меня, так Олег и на неё накричал. Велел достать беглецов хоть из-под земли.
– Кому велел? – спросил Игорь.
– Мне, – вздохнул Бренк. – Вот я первым делом в Путивль и пожаловал. Думал, друга своего закадычного Вышеслав никак не минует. Коль сразу не объявился в Путивле, так, может, со временем весточку тебе подаст, княже. Вот тогда и…
Игорь с любопытством взглянул на воеводу:
– И что?.. Договаривай, Бренк.
– А чего договаривать, коль и так всё ясно, – нахмурился тот. – Схватить надо стервеца и потаскуху Изольду иже с ним! Что за позор на мои седые волосы: сын с потаскухой связался, отняв её у князя своего. Стыдобища! Вот чему Вышеслава книги-то научили. Вот чему!
– Зря ты так, Бренк, – промолвил Игорь. – Ты же знаешь, что Изольда не по своей воле делила ложе с Олегом. Вышеслав, можно сказать, из неволи её вызволил.
– Спаситель нашёлся, мать твою разэдак! – выругался Бренк. – Мне-то как теперь людям в глаза смотреть и Олегу тоже? Ну, переспал бы с этой фряженкой Вышеслав, ещё куда ни шло, зачем её у князя-то похищать? Какая Вышеславу с этого корысть?
– Может, Вышеслав любит Изольду, как Тристан, – сказал Игорь. – При чём здесь корысть? Истинная любовь бескорыстна!
– Какой ещё Тристан? – насторожился воевода. – Небось это он и помог Вышеславу похитить Изольду! Откель этот Тристан взялся?
– Тристан – это легендарный рыцарь из страны франков, – пояснил Игорь, пряча улыбку. – О Тристане написан целый эпос, где изображены его ратные подвиги и любовь к красавице Изольде. У меня есть эта книга.
– Что же, сын мой себя Тристаном возомнил? Так, что ли? – проворчал Бренк. – Ну, я ему задам, попадись он мне в руки!
Игорь попытался хоть как-то оправдать Вышеслава, но Бренк и слышать ничего не хотел. На одном стоял воевода: не пара Вышеславу торгашеская дочка, будь она хоть какая раскрасавица!
В комнату, где сидел Игорь со своим гостем, вошла Ефросинья с младенцем на руках. Недавно она разродилась вторым сыном, которого Игорь назвал в честь своего знаменитого деда – Олегом.
Бренк почтительно поприветствовал молодую княгиню и справился о её здоровье.
– Первенец у вас был голосистый, а этот молчун, – с улыбкой заметил Бренк, кивнув на младенца.
– Это он от обиды на мать дуется, – пошутил Игорь. – Ефросинья дочь хотела, а не вышло.
– Просто Олег зимой родился, а зимние дети все такие спокойные, – высказала своё мнение Ефросинья.
Видя, что мужчины в её присутствии томятся в неловком молчании, княгиня покинула светлицу, сказав мужу:
– Приглашай к столу гостя.
Сидя за столом в трапезной, Бренк продолжал твердить Игорю о наболевшем:
– Славных сыновей родила тебе Ефросинья, княже. Вот и я хочу, чтобы мой Вышеслав таких же детей имел, но не от бывшей наложницы, а от женщины именитого сословия. Погнался за красой, дурень, а о чести боярской забыл!
Игорь пообещал Бренку известить его, если вдруг Вышеслав в Путивле объявится.
– Рук Вышеславу вязать не стану, – сказал Игорь, – уж извини, боярин. А известить – извещу.
На том и расстались Игорь с Бренком.
Прошло немного времени, как из Чернигова примчался гонец: Олег звал Игоря к себе.
«Неужто схватили Олеговы люди Вышеслава?» – встревожился Игорь, спешно собираясь в путь.
Оказалось, что Олег остался недоволен тем ответом, какой дал Игорь Бренку.
– Стало быть, брат, мыслями ты за Вышеслава и против меня! – ругал Игоря Олег. – А может, ты знал, что замышляет Вышеслав, но не упредил меня, радея за дружка своего?
– Кабы я ведал об этом, то постарался бы отговорить Вышеслава от столь необдуманного шага, – честно признался Игорь. – Мне его теперь не хватает.
– А мне не хватает Изольды! – сердито воскликнул Олег. – Ты жил с Вышеславом душа в душу и должен знать, где он может укрываться. Найди мне его, Игорь!
– Не опущусь я до такого, чтобы рыскать по городам и весям, как соглядатай, – отказался Игорь. – Забудь о наложнице, брат. У тебя ведь жена есть.
– Отказываешься, значит, – процедил сквозь зубы Олег. – Твоя воля, брат. Но не обессудь, коль я сам отыщу Вышеслава, то не сносить ему головы! Изольду я прощу, что с неё, глупой, взять.
Игорь ненадолго задержался в Чернигове, чтобы повидаться с матерью, и поскакал обратно в Путивль.
После его отъезда Олег подступил к своей мачехе:
– Я немало добра тебе сделал, матушка. Вот и ты отплати мне тем же.
– О чём это ты? – с удивлением взглянула на Олега Манефа.
– Ты хотела, чтобы Игорь сел князем в Путивле, я сделал его князем, – принялся перечислять Олег. – Ты желала, чтобы Всеволод княжил в Трубчевске, и я дал ему Трубчевск. Тебе хотелось в Чернигов вернуться, и я взял тебя с собой, покидая Новгород-Северский.
– Чего же ты хочешь? – напрямик спросила Манефа.
– Игорь доверяет тебе и даже советуется с тобой, – осторожно начал Олег, – от тебя у Игоря нет никаких тайн. Ты могла бы поехать к Игорю в Путивль и выведать обиняками про…
– Про Изольду и Вышеслава? – усмехнулась Манефа.
– Да, – кивнул Олег, напряжённо глядя ей в глаза.
– Хорошо, – княгиня пожала плечами, – я сделаю так, как ты просишь. Только не думай, что Игорь глупее тебя. Мой приезд обязательно его насторожит.
– А ты отправляйся не сегодня иль завтра, а дней через десять, – сказал Олег. – Может, к тому времени Игорь что-нибудь разузнает о Вышеславе иль тот сам к нему пожалует.
– Пусть будет по-твоему, сын мой, – покорно произнесла Манефа.
Княгиню порядком утомляли и раздражали каждодневные злобствования Олега, который постоянно ругал своих дружинников, рыскавших в поисках беглецов, да только всё без толку.
Не нашёл Вышеслава и Бренк, ездивший ради этого в Киев.
…По прошествии десяти дней Манефа поехала в Путивль.
Агафья, полагавшая, что теперь, когда нет Изольды, супруг опять станет уделять ей внимание, была поражена тем, что Олег пожелал и её использовать в поисках Вышеслава. Но какую роль он ей уготовил!
– Отправляйся в Трубчевск, ко Всеволоду, – объявил Олег жене.
– Зачем это? – забеспокоилась Агафья.
– Затем, что видел я, какими глазами Всеволод поглядывает на тебя, наведываясь ко мне в гости, – ответил Олег. – По всему видать, присох к тебе младень. Да ты не красней, голуба моя! Это хорошо, что твоя краса Всеволоду кровь будоражит. Повелеваю тебе согрешить с ним в постели.
– Да в уме ли ты, милый?! – изумилась Агафья. – Не стану я делать этого!
– Станешь! – жёстко произнёс Олег. – Иначе посажу тебя в погреб к крысам.
Олег усмехнулся, видя, как передёрнуло Агафью при одном упоминании о хвостатых тварях, коих она до смерти боялась.
– Скажешь Всеволоду, что якобы едешь в Корачев к знахарке лечить свои женские хвори, это ведь по пути в Трубчевск, – заговорил Олег голосом, не допускающим возражений. – Задержишься на несколько дней у Всеволода в гостях. Думаю, он будет рад.
– Чего ты добиваешься, Олег? – спросила Агафья, испытующе взирая на мужа.
– Соблазняя Всеволода, постарайся выведать у него про Вышеслава с Изольдой. Может, Всеволод что-то знает о них, но не говорит из-за своей приязни к Вышеславу. Может, Всеволод что-либо слыхал о них от Игоря, ведь с ним он общается ближе, чем со мной. Уразумела?
– Уразумела, – холодно вымолвила Агафья: её переполняло презрение к мужу.
На другой день Агафья уехала в Трубчевск…
В конце лета в Чернигов из Киева прибыли посланцы Святослава Всеволодовича с наказом слать войско к Переяславлю, в окрестностях которого появилась большая орда половцев. Беспокоился Святослав за юного переяславского князя Владимира Глебовича и просил Олега выйти к нему на помощь. Сам Святослав в это время воевал с турово-пинскими князьями, вздумавшими идти под руку полоцкого князя, и помочь Владимиру Глебовичу ничем не мог.
Олег, разославший всю дружину на поиски Вышеслава и Изольды, в поход не пошёл, но приказал Игорю и Всеволоду вести полки к Переяславлю. Олег хотел и Ярослава Всеволодовича отправить вместе с Игорем и Всеволодом, но тот уже увёл дружину к Курску – стеречь от поганых свои рубежи.
Игорь и Всеволод без промедления устремились к Переяславлю. В их объединённой дружине было семьсот всадников. Но они опоздали: половцы, простояв три дня под Переяславлем, ушли к городу Баручу. Переяславские воеводы, видя многочисленность половецкой орды, не решились дать битву в открытом поле, хотя князь Владимир и рвался в сражение.
Игорь и Всеволод двинулись по следам степняков. Ещё издали они заметили в небе чёрный дым – это горел Баруч.
Среди обуглившихся развалин бревенчатых стен и домов лежали тела мёртвых русичей в белых портах и рубахах. Степняки сняли с убитых кольчуги, шлемы и сапоги. Примятая трава указывала, в каком направлении ушла степная конница.
– К городку Серебряному направились ханы, – переговаривались между собой немногочисленные переяславские дружинники, сопровождавшие северских князей. – Переяславль взять не смогли, так решили всё вокруг пожечь, злыдни!
– А какие ханы, известно? – поинтересовался Игорь.
– Двое их, старый и молодой, – отвечали переяславцы. – Старого зовут Кобяк, его орда кочует у самого Лукоморья. Из всех ханов это самый могучий. Молодого зовут Кончак, сын Отрока. Этот из донских половцев, кои часто порубежье наше грабят.
– Чего же мы медлим?! – воскликнул Всеволод. – Догоним нехристей и в куски порубим!
Но переяславцы напрочь отказались от этого:
– Мало нас для такого дела. И ваша дружина, други, невелика по сравнению с половецкой ратью.
– У одного Кобяка больше восьми тыщ конницы!
– И у Кончака тыщ пять, не меньше.
Остались переяславцы у сожжённого Баруча, чтобы предать земле тела павших христиан.
Игорь и Всеволод повели дружину к городку Серебряному, стоявшему на реке Супой. Туда прибыли под вечер.
Городок был сожжён дотла.
Вольный степной ветер далеко разносил запах гари и мелкие частицы пепла. Убитых русичей здесь было не меньше, чем в Баруче. Однако ни там ни тут не было мёртвых женщин и детей.
– Значит, полон гонят поганые, – угрюмо промолвил Игорь.
– Переяславцы говорили, что половцы разорили все сёла за рекой Альтой, – вставил Всеволод. – Да ещё эти два города… Чаю, немалый полон ведут за собой ханы.
Утром дозорные сообщили князьям, что половецкая орда разделилась: один из ханов двинулся к городу Голотическу, другой направился к пограничному городу Коснятину.
Игорь заметил, как загорелись глаза у Всеволода.
– Сам Господь внушил ханам мысль разойтись в разные стороны, – сказал Всеволод. – Коль навалимся дружно на одного из них, то другой уже не успеет на помощь.
– Мало у нас дружины, – с сомнением промолвил Игорь. – Даже на Кончака мало.
– Что же, так и уйдём бесславно? – уныло протянул Всеволод.
Игорь и сам горел желанием попытать счастья в сече с половцами, доселе не встававшими у него на пути. Когда ещё представится такая возможность?
– Ладно. – Игорь решительно сдвинул брови. – По коням!
Пустив впереди дозорных, братья устремились к Коснятину. От Коснятина было ближе до черниговских владений.
«Ежели не повезёт в битве, будем пробиваться к Сейму», – подумал Игорь.
Приближаясь к пограничной реке Суле, на которой стоял Коснятин, Игорь усилил дозоры, рассчитывая только на внезапность нападения.
Наконец дружина вышла к Коснятину.
Дозорные сообщили, что половцы готовятся к штурму и отпустили своих коней пастись в степь.
– Стало быть, не ждут нападения! – потирая руки, усмехнулся Всеволод. – Вот токмо кто там – Кончак иль Кобяк?
– Теперь уже неважно, – промолвил Игорь, надевая шлем с золотой насечкой. – Ударим порознь: ты – по стану, я – на поганых, что собрались близ городского вала. Когда освободишь пленных русичей, без промедления двигай ко мне. А там – как Бог даст!
– Держись, брат, я подоспею вовремя! – заверил Игоря Всеволод. Он был на удивление спокоен.
– Главное, не дать поганым на лошадей сесть, – заметил Игорь.
– Да одолеем мы их: хоть пеших, хоть конных! – самоуверенно бросил Всеволод, натягивая кольчужные перчатки.
Через тростниковые заросли пересохшего болота русичи в молчании двинулись туда, где дымили костры половецкого стана. Изредка всхрапывала чья-нибудь лошадь, иногда бряцала рукоять меча о край щита у кого-нибудь из дружинников. Шуршал тростник, раздвигаемый конной колонной. Дружинники ехали, соблюдая большие интервалы, с опущенными на плечо копьями. Княжеские стяги тоже были опущены.
Находившийся впереди Игорь, борясь с волнением, негромко повторял слова из известной всем припевки:
– «Эх, Коснятин-городок! Он не низок, не высок…»
Выбравшись на открытое место, русичи построились в боевой порядок и стали ждать своих дозорных, следивших за передвижениями половцев. Вот дозорные прискакали и поведали, что поганые двинулись на приступ.
– Это нам на руку, – ухмыльнулся Всеволод.
– «Эх, Коснятин-городок…» – повторил Игорь и дал шпоры коню.
– «Он не близок, не далёк», – весело продолжил Всеволод и взмахом руки велел поднять знамёна и копья.
Вылетев из-за косогора, русская конница распугала половецкие табуны и, разделившись на скаку на два отряда, помчалась на врага.
Дружинники Всеволода рассеяли нестройную конную сотню половцев, охранявшую табуны, и ворвались в стан, пестреющий разноцветными шатрами с закруглённым верхом. В самом центре стана в ограждении из составленных в круг повозок находились русские пленники. В основном это были женщины и дети. Охранявшая их стража была более многочисленна, но и она не устояла перед натиском трубчевской дружины. Половцы метались между шатрами, ища спасения, но всюду натыкались на мечи и копья русичей. Всеволод приказал никого из степняков в плен не брать.
Тем временем Игорева дружина, разделившись на сотни, врезалась в пешие половецкие толпы, скопившиеся возле крутых валов Коснятина. Валы эти охватывали городок в виде подковы, защищая его с трёх сторон. С четвёртой стороны была река Сула. Там стена проходила прямо вдоль обрывистого речного берега.
Именно потому, что городской вал представлял собой большой полукруг, половцы, устремившиеся на штурм с трёх сторон сразу, сначала не поняли, что произошло. Множество степняков продолжали карабкаться на вал, не ведая, что за его изгибом их соплеменники отбиваются от невесть откуда взявшейся колонны русичей. И только с высоты вала, а также с приставленных к стене Коснятина лестниц половцы вдруг заметили переполох в своём стане. Заметили они шлемы и щиты русских конников, которые, двигаясь вдоль вала, безжалостно орудовали длинными прямыми мечами.
Скатываясь вниз с валов, степняки всей массой устремились на Игореву дружину, стараясь прижать русичей к валу, лишить их подвижности. Степнякам, может, и удалось бы это, если бы не жители Коснятина, которые с дубьём и топорами выбежали из ворот города и ударили половцам в спину. Завязалась упорная битва.
На Игоря степняки так и бросались со всех сторон, стараясь обезоружить его и стащить с коня: князь для них – завидный пленник.
Оглохнув от звона мечей и гортанных воплей нападающих половцев, Игорь видел вокруг себя лишь сверкающие кривые сабли, скуластые лица, вражеские круглые щиты. Конь под ним храпел и дыбился. Рука Игоря ныла от усталости, но он продолжал сечь мечом направо и налево.
Но поганых всё так же много. А силы тают. Гибнут один за другим Игоревы гридни, изнемогая в неравной сече…
Вдруг со стороны половецкого стана будто вихрь накатился. Это налетела Всеволодова дружина. В битве сразу наступил перелом. Трубчевцы, которым их молодой князь показывал образчик храбрости и неудержимости, врубались в гущу степняков с такой неистовой яростью, что это лишило врагов мужества. Сбивая друг друга с ног и бросая оружие, половцы стали разбегаться кто куда. Русичи гнали и рубили их без пощады, устилая телами неприятелей широкую степь.
Половцы бежали к реке, бросались в неё, плыли к другому берегу, мешая друг другу.
Русичи стреляли по плывущим степнякам из луков.
Часть половцев, рассеявшись по степи, ловили своих лошадей. Бросая раненых и убитых, степняки уносились вдаль. Русичи на своих уставших конях уже не могли их догнать.
Игорь снял с головы шлем и, утирая пот со лба, оглядел поле битвы: победа была полная!
На всём пространстве между рекой и половецким станом лежали сотни поверженных степняков, особенно много их лежало у валов Коснятина.
«Эх, Коснятин-городок!» – радостно подумал Игорь, переполненный торжеством победителя.
От пленных половцев стало известно, что во главе орды, осадившей Коснятин, стоял хан Кончак. Самому хану удалось спастись, но многие его беи были перебиты. Пленные показали Игорю их тела. Оказалось, что одного из беев зарубил сам Игорь. Двоих беев уложил Всеволод.
Всеволод, вернувшийся из погони за убегающими врагами, предложил Игорю осмотреть половецкий стан. При этом у Всеволода был такой загадочный вид, словно он чего-то недоговаривал.
– Воистину, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь! – сказал Всеволод и хитро подмигнул брату.
– О чём ты? – не понял Игорь.
– Не о чём, а о ком, – многозначительно поправил Всеволод.
В лагере половцев хозяйничали дружинники, тащили из шатров всё, что попадалось под руку. Воины запрягали в половецкие повозки пойманных в степи лошадей, собираясь везти на них наиболее ослабевших от ран пленников и маленьких детей.
Игорь и Всеволод спешились у ханского шатра.
– Идём, – бросил Игорю Всеволод и скрылся в шатре.
Игорь последовал за братом.
В полумраке просторного войлочного жилища Игорь не сразу узнал человека, который сидел у потухшего очага. Судя по одежде, это был русич. Но когда тот вскочил на ноги и шагнул к Игорю, враз стали понятны таинственные намёки Всеволода: перед Игорем стоял Вышеслав.
– Вышеслав?! Друг мой! – Игорь стиснул Вышеслава в объятиях. – Как ты здесь оказался?
– Мы с Изольдой пробирались из Киева в Переяславль, – тихо ответил Вышеслав, – но у реки Альты нас полонили поганые вместе с купеческим караваном.
– А где Изольда? – спросил Игорь и в следующий миг увидел её, вышедшую из-за широкой спины Всеволода.
– Второй раз ты меня из беды вызволяешь, друже, – растроганно промолвил Вышеслав. – Изольда, поблагодари Игоря за наше спасение.
Молодая женщина приблизилась к Игорю и с поклоном произнесла слова благодарности.
Как выяснилось, Всеволод не зря укрыл Вышеслава с Изольдой в ханском шатре, который со всем содержимым по неписаному закону войны считался княжеской добычей.
– Не хочу, чтоб наши дружинники их опознали, – сказал Всеволод Игорю. – Ежели ненароком кто-нибудь из них проболтается и это дойдёт до Олега, сам знаешь, что будет, брат.
Игорь понимающе кивнул.
В беседе с Вышеславом Игорь попытался убедить его вернуть Изольду Олегу, дабы избежать смертельной опасности.
– Олег головы твоей ищет, – предупредил друга Игорь.
Но Вышеслав отказался последовать совету Игоря, признавшись, что любит Изольду. А она любит его.
– Не можем мы жить друг без друга!
Невесёлый то вышел разговор.
Нелегко было Вышеславу расставаться с Игорем, – кто ведает, на какой срок! – а Игорю и того труднее. И хотел бы Игорь возненавидеть Изольду за то, что она отнимает у него лучшего друга, но не мог, видя, какой нежностью светятся глаза фряженки, когда она глядит на Вышеслава.
Так они сидели, думали, что делать и как быть.
Наконец Игорь предложил Вышеславу искать спасения в Залесской Руси.
– В Днепровской Руси соглядатаи Олега рано или поздно вас сыщут, – сказал Игорь. – Во Владимире-Залесском ныне княжит Михаил Юрьевич, брат покойного Андрея Боголюбского. А в Переяславле-Залесском княжит другой Андреев брат – Всеволод Юрьевич. Так ты поезжай ко Всеволоду. Передашь ему грамотку от меня, и он приютит вас с Изольдой.
– Где же ты дружбу свёл со Всеволодом Юрьевичем? – удивился Вышеслав.
– Под Вышгородом, – ответил Игорь. – Мы с ним вместе к Киеву пробивались. Ему доверять можно.
Глава одиннадцатая. Хан Кончак
Курган возвышался над рекой Тор и был виден издалека.
На вершине кургана стояло каменное изваяние, раскрашенное яркими красками.
В прямостоящей статуе с первого взгляда угадывались мужские черты. Это был воин с низкими покатыми плечами и большой головой в плоском шлеме. Резец ваятеля явственно обозначил бляхи панциря на груди истукана и кольчужную сетку, ниспадавшую со шлема на плечи. В руках статуи, соединённых на уровне живота, находилась большая чаша, внешне напоминавшая ступу. Каменное лицо с низкими бровями и коротким прямым носом выглядело довольно мрачно. Его красили лишь пышные усы с загнутыми кверху кончиками.
В нескольких шагах от статуи в густом степном разнотравье виднелись остатки каменных стен, потемневшие от времени. Да и на самом изваянии дожди смыли местами краску, являя взору желтовато-серую поверхность туфа.
Кончак, медленно взбиравшийся наверх по крутому склону кургана, оглянулся на своих конных телохранителей, оставшихся внизу. Не мало ли он взял с собой людей? До становища далеко, а его недруги осмелели, узнав о поражении Кончакова войска. Но, с другой стороны, не сотню же воинов с собой брать, отправляясь пообщаться с духами предков. Приближённые Кончака, его сыновья и жёны могут подумать, будто их повелитель объят страхом.
Поэтому хан взял с собой всего десяток чауширов[54 - Чауширы (тюрк.) – телохранители.], зато самых лучших. Лучших из оставшихся у него после злополучной битвы с русичами под Коснятином.
Честолюбие Кончака было уязвлено, горечь переполняла сердце.
Немало преданных беев потерял он в сражении. Хан знал, сколь мало порой стоит даже ханская жизнь, и потому он необычайно высоко ценил верность окружающих его людей.
Одолев, наконец, крутой склон, Кончак распрямил широкие плечи и поднял глаза на каменного истукана, устремившего свой равнодушный взор куда-то за реку, в даль. Статуя являла собой деда Кончака, хана Шарукана. А курган был его могилой.
Ступая мягкими, без каблуков, сапогами по обломкам жертвенных стрел, Кончак приблизился к статуе и, опустившись на колени, коснулся лбом колючей сухой травы.
«Клянусь небом и солнцем, землёй и водой, я пришёл к тебе с чистыми помыслами и по доброй воле, – мысленно промолвил хан, не разгибая спины. – К тебе, заступнику моего рода, я обращаюсь…»
Кончак просил духа-предка подсказать ему в сновидении или каким-либо знамением, как сломить враждебность родов Токсобичей и Улашевичей; изгнать их с насиженных мест иль найти возможность как-то примириться с ними.
Во времена Шарукана род Ясеня владел всеми землями по берегам Тора и Северского Донца. Это был могучий многочисленный род, гордый своими победами над торками и печенегами. Соседние колена половцев предпочитали дружить с родом Ясеня и охотно отдавали своих дочерей в жёны бекам и беям из этого славного рода. Военная удача привлекала к сынам Ясеня немало удальцов из ближних и дальних половецких кочевий. Особенно много стекалось их в отряды Шарукана и его брата Сугра во время набегов на Русь.
Русские города всегда славились богатством. Там живут ремесленники, изготовляющие красивые и полезные вещи. В городах останавливаются чужеземные торговцы с товарами. В боярских и княжеских хоромах можно доверху набить перемётные сумы златом-серебром, обогатиться связками ценных мехов. А сколь красивы белокожие жёны и дочери русичей! На рабских рынках в Суроже и Тмутаракани это самый дорогостоящий товар.
Потому-то ханы из рода Ясеня охотнее всего ходили в набеги на русские земли, нежели на мордву, аланов и волжских булгар. К тому же владения русичей были ближе.
Русские князья, постоянно занятые распрями друг с другом, либо откупались от степных воинов, идущих в набег, либо давали им возможность пограбить земли соседа.
Но нашёлся среди русских князей один, сумевший убедить своих собратьев забыть на время междоусобицы и обратить мечи в сторону Степи. Не отражать набеги ханов, но самим идти в их владения! Звали этого князя Владимир Мономах.
До сих пор матери в половецких селениях пугают маленьких детей этим именем.
Владимир Мономах и собранные им князья из конца в конец прошли половецкие степи, намеренно действуя в зимнее время года, когда степные кони слабеют от бескормицы. Русские дружины настигали степняков на зимних стоянках, истребляли мужчин, а женщин и детей угоняли в рабство. Захватывали русичи и половецкий скот.
В тяжелейших зимних битвах пало много ханов, беков и беев. В иных родах не осталось вовсе взрослых мужчин, в иных погибла вся знать. Тяжело пострадал тогда и род Ясеня. В плен к русичам попал Сугр и два его сына. Пал в битве другой брат Шарукана, Тугай. Сам Шарукан умер от раны в дальнем кочевье на самой окраине степей.
Старший сын Шарукана, Сырчан, увёл остатки своего рода за реку Кубань, к предгорьям Кавказа.
Другой сын Шарукана, Атрак, взяв с собой часть людей отцовского рода, нашёл прибежище у грузинского царя Давида. Перед этим Атрак с отрядом батыров пробрался на реку Тор и захоронил там прах своего отца.
Когда умер воинственный князь Владимир Мономах, возрадовались все роды и колена половцев от Кубани до Буга. Многие из них устремились обратно на отчие земли, покинутые из-за угрозы со стороны Руси.
Однако радость кочевников оказалась преждевременной. Сын Владимира Мономаха, Мстислав Великий, вознамерившись превзойти славой отца, продолжил победоносные походы в Степь. Дружины Мстислава и союзных с ним князей доходили до Дона и Лукоморья. Немало половцев было истреблено и взято в полон.
Ханы опять бежали: кто в Тавриду, кто за Волгу, кто к Кавказским горам… Пали в битвах великие ханы Боняк, Тугоркан и Аепа. Некому было объединить половцев против Руси.
Пришло время, и умер грозный князь Мстислав Владимирович.
С его смертью в степях наступило затишье. Русские князья опять увязли в распрях. Никто из них не помышлял о походах на половцев.
Шли годы…
Половецкие кочевья постепенно возвращались на прежние места зимних стоянок, к давно покинутым летним выпасам и водопоям.
Вернулся на берега реки Тор и род Ясеня, возглавляемый ханом Сырчаном, постаревшим на чужбине.
Но оказалось, что на пастбищах в междуречье Донца и Тора уже хозяйничают другие половецкие роды – Улашевичей, Токсобичей, Отперлюевичей, – прибывшие сюда раньше. Хану Сырчану пришлось оружием утверждать право своего рода на отчие владения. Однако роду Ясеня удалось лишь потеснить чужаков, но не избавиться от их близкого соседства и назойливых притязаний на утраченные земли.
Тогда Сырчан вспомнил про брата Атрака и послал к нему гонца, зовя вернуться на родину. Отправил Сырчан в Грузию и своего певца Ореви, повелев ему спеть Атраку песни половецкие, дабы пробудить в его сердце тоску по родным кочевьям.
Всё сделал Ореви, как приказывал ему Сырчан. Да только не дрогнул Атрак от призывных песен Ореви, не согласился променять дворец на кочевую кибитку. Тогда достал Ореви пучок степной травы евшан, подал хану. Понюхал Атрак степную траву, и великая тоска по прежней вольной жизни всколыхнула ему душу. И ушёл он от безбедной жизни и почестей в край, полный опасностей, где родился и вырос.
Уходя, Атрак сказал грузинскому царю: «Лучше лечь костьми на своей земле, нежели принимать почести на чужой».
Вместе с Атраком ушли почти все его люди.
Случилось это в 1132 году.
Спустя несколько лет в одном из кочевий рода Ясеня родился мальчик, будущий хан. Атрак дал сыну имя Кончак.
Каждый год в начале осени донские колена половцев собираются в одном месте, чтобы избрать из своей среды великого хана, которому вручалась, по сути, неограниченная власть. Обычно великого хана выбирали на много лет, и ежегодные съезды родов и куреней[55 - Курень (тюрк.) – родовое кочевье половцев, несколько куреней составляют орду.] лишь продлевали его полномочия. Так же поступали и приднепровские половцы, и поволжские, и лукоморские…
Всюду заправляли ханы самых влиятельных родов, при которых находились советы старейшин из беков и беев. Эти советы старейшин были органами чисто совещательными. Но раз в году в начале осени старейшины родов могли не только оспаривать решения великих ханов, но даже смещать их.
Это и грозило хану Кончаку, вот уже несколько лет стоявшему во главе донских половцев.
Роды Отперлюевичей, Улашевичей и Токсобичей давно тяготятся главенством рода Ясеня. Теперь, когда ушли в страну предков ханы Сырчан и Атрак, знатнейшие мужи этих родов непременно попытаются отнять верховную власть у Кончака, который стал великим ханом, опираясь на своих многочисленных родственников и войско. Но после поражения под Коснятином войско у Кончака уже не столь сильно.
Об этом же намекнул Кончаку его брат Елтук, когда тот вернулся в становище с могильников предков.
– Ханы Елдечук и Тулунбай не зря одним станом стоят за рекой, – молвил Елтук. – Вместе они – сила. А у нас, брат, прежней силы уже нет. И хан Копти против нас. И Тайдула. И Чилбук… Да и Гза тоже.
– С Гзой и Чилбуком я договорюсь, – сказал на это Кончак, снимая с себя пояс с саблей. – Все прочие ханы всегда нож за пазухой держали против меня. Так что ты не удивил меня, брат.
– Что сказали предки? – поинтересовался Елтук.
– Молчат, – хмуро ответил Кончак.
Вошёл раб и сообщил, что Кончака зовёт к себе его старшая жена Хозалчин.
Юрты ханских жён стояли полукругом за шатром Кончака.
В передней, самой роскошной юрте жила старшая ханша. Хозалчин была когда-то любимой женой Атрака, и Кончак взял её в жёны по степному обычаю, дабы унаследовать старшинство в роде Ясеня. Родная мать Кончака умерла, когда ему исполнилось восемь лет.
В молодости Хозалчин была изумительно красива, но теперь, когда ей уже было за сорок, от былой привлекательности почти ничего не осталось. Она располнела и стала как будто меньше ростом. Лицо с двойным подбородком стало круглым и одутловатым, из-за чего раскосые глаза Хозалчин казались ещё ?же. Впрочем, в уме этой женщине отказать было нельзя, и Кончак частенько прислушивался к советам своей старшей жены и бывшей мачехи.
В юрте Хозалчин курились благовония в небольшой жаровне. От этого царящий в ней полумрак обретал некую таинственность. С возрастом у Хозалчин стали болеть глаза, поэтому она не выносила яркий свет.
– Что тебе поведали духи предков, мой хан? – такими словами встретила Хозалчин Кончака.
– Ничего определённого, – ответил Кончак и вздохнул, опускаясь на мягкие подушки. – Я хочу ещё поговорить с сихирче[56 - Сихирче (тюрк.) – шаман.].
– С Есычаном?
– С ним.
– Пустая трата времени, мой повелитель.
– Твоё пренебрежение к духам предков уже вышло тебе боком, – упрекнул жену Кончак. – Духи наслали на тебя мучительную одышку и болезнь глаз. Но тебе, как видно, неймётся!
– Мёртвые не могут помогать живым, – раздражённо бросила Хозалчин, – живым могут помочь только живые. Нужно слать гонцов к Кобяку, мой хан.
Кончак вздрогнул.
– Ты хочешь стравить лукоморских половцев с донскими?
– Я хочу, чтобы Кобяк помог тебе остаться великим ханом, – пояснила Хозалчин.
Кончак задумался.
Конечно, Кобяк ему друг и не откажет в помощи, но всё это чревато кровавыми столкновениями с Улашевичами и Токсобичами. И потом, успеет ли Кобяк прийти вовремя с приморских равнин сюда, на берега Тора? У лукоморских половцев тоже должен состояться съезд родов.
– Гонцов нужно слать немедленно, – сказала Хозалчин, словно читая мысли супруга.
– Кого же послать?
– Пошли моего сына – Иштуган сделает всё, как надо! К тому же Кобяк его любит.
– Хорошо, будь по-твоему, – после долгой паузы произнёс Кончак. – Хотел я избежать крови, да, видно, не суждено.
А про себя подумал: «Верно сказано, умная женщина тебя возвысит, глупая – погубит».
Кончак отправил Иштугана в путь тёмной ночью, дав ему в провожатые шестерых верных батыров.
В ту ночь хану не спалось.
Кончак выходил из тёплой юрты на сырой промозглый ветер, прислушивался к шорохам и звукам. Удалось ли Иштугану незаметно миновать дозоры Улашевичей и Отперлюевичей, которые так и рыщут вокруг подобно волкам? Кончак возвращался в юрту, но сна не было. Хозалчин права, думал хан, без поддержки Кобяка ему не усидеть на ханской кошме.
Любимая наложница Кончака красавица Агунда напрасно льнула к нему своим роскошным нагим телом, хану было не до неё.
На рассвете дозорные из рода Ясеня сообщили Кончаку, что ночью было тихо за рекой.
Кончак облегчённо перевёл дух. Значит, Иштуган сумел проскочить мимо становищ Токсобичей, Улашевичей и прочих враждебных родов, обступивших его кочевье со всех сторон.
До того торжественного момента, когда в одном шатре, разбитом посреди голого поля, должны были сойтись ханы, беки и беи донского крыла половцев, оставалось ещё несколько дней. Кончак употребил это время для того, чтобы прощупать настроение своих возможных союзников.
Сначала он встретился с ханом орды Бурновичей – Гзой.
Гза был воином до мозга костей, всё его тело было покрыто шрамами от ран, полученных в сражениях. Своих сыновей Гза назвал именами наиболее доблестных врагов, с которыми он встречался в битвах. Гза был старше Кончака на три года и пользовался неоспоримым авторитетом у ханов. Одни его уважали за смелость и военную смекалку, другие боялись, зная, что в гневе Гза сразу хватается за саблю, которой он владеет, как никто другой. Гза уже был одно время великим ханом. Его сместили только потому, что он одинаково беспощадно наказывал за трусость и неповиновение как простых воинов, так и знатных степняков.
С Кончаком Гза всегда держался настороженно, но явной вражды никогда не выказывал.
– Ты слышал, что Елдечук, Тулунбай и Копти вознамерились сбросить меня с белой кошмы? – заговорил Кончак, протягивая гостю пиалу[57 - Пиала – круглая чаша без ножки.] с кумысом. – Им кажется, что пришло их время. Я только не знаю, кто из них собирается занять моё место.
Кончак разговаривал с Гзой без увёрток и намёков, зная, что тот этого не любит.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70945834?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Пресвитер – священнослужитель средней ступени церковной иерархии.
2
Сафьян – кожа таннидного (растительного) дубления для верха обуви, выделанная из шкуры овец. Окрашивалась в яркие цвета.
3
Колты – женское украшение; парные колты из золота или серебра подвешивались к диадеме или к головному убору женщины возле висков.
4
Зернь – узор, сделанный с помощью припаянных к металлу маленьких шариков.
5
Ковуи – изначально пленные ясы, расселённые Мстиславом Храбрым на приграничных со Степью землях Черниговского княжества. Впоследствии к ковуям причисляли всех пленных степных кочевников, расселённых черниговскими князьями в приграничной степной полосе.
6
Тысяцкий – предводитель пешего городского ополчения.
7
Повой – плотно прилегающий чепец, закрывающий волосы, который носили замужние женщины на Руси.
8
Бирюч – глашатай.
9
Детинец – внутреннее укрепление в древнерусском городе, кремль.
10
Помимо славянского имени все князья на Руси имели второе имя, взятое при крещении из церковных святцев.
11
Богомаз – иконописец.
12
Левкасчик – шпаклёвщик у иконописцев, готовивший особую шпаклёвку (левкас) для подготовки иконных досок или стен храма под краску и позолоту.
13
Схима – постриг в монахи.
14
Пуд – мера веса на Руси: 16 кг.
15
Гридень – младший дружинник.
16
Ложница – спальня.
17
Однорядка – верхняя мужская однобортная одежда.
18
Миткаль – хлопчатобумажная ткань.
19
Алтабас – вид парчовой ткани, то есть тяжёлая шёлковая ткань с узором. У алтабаса этот узор был из золотой или серебряной нити.
20
Камилавка – высокий бархатный головной убор у православных священников.
21
Камка – шёлковая цветная ткань с рисунком.
22
«Русская Правда» – свод законов, составленный при Ярославе Мудром.
23
Вергилий Публий Марон (70–19 гг. до н. э.), великий поэт золотого века римской поэзии, автор «Буколик» (пастушеских стихов) и «Георгик» (земледельческих стихов), принёсших ему громкую славу ещё при жизни. Главное произведение Вергилия «Энеида» увидело свет лишь после его смерти.
24
Сенека Луций Анней (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), сын Сенеки Старшего, философстоик, драматург и ритор. Жил в Риме в эпоху Нерона. Покончил жизнь самоубийством.
25
Пардус – гепард.
26
Братина – большая заздравная чаша, которую наполняли хмельным напитком и пускали по кругу, чтобы из неё смогли отведать все пирующие.
27
Ляхи – так русичи называли поляков.
28
Праздник Покрова Пресвятой Богородицы.
29
Гридница – помещение в тереме, где князь пировал с дружиной.
30
Тиун – домоправитель у князя или боярина. Огнищанин – управляющий княжеским хозяйством. Мечник – воин.
31
Видок – свидетель.
32
Цицерон Марк Туллий (106–43 гг. до н. э.), римский государственный деятель и знаменитый оратор.
33
Медовая сыта – разварной на воде мёд.
34
Чёрные клобуки – степняки, осевшие на южнорусских рубежах и принявшие покровительство киевских князей. Носили чёрные островерхие шапки, отсюда их название.
35
Архиерей – общее название для высшего духовенства в православии: епископа, архиепископа, митрополита, патриарха.
36
Берендеи – кочевникигузы, осевшие на окраинах Руси. Из гузского рода Берендья происходили многие ханы. По названию этого рода русичи прозвали берендеями всех гузов.
37
Холоп – раб.
38
Фряги – так на Руси называли итальянцев.
39
Лютня – струнный щипковый инструмент, распространённый в Европе с VIII века.
40
Лепила – гончар.
41
Червлёный – тёмно-красный. Эту краску изготовляли из особого вида насекомых, называемых кошениль, или кошенильный червец.
42
Онучи – портянки, подвёртки; часть обуви, обвёртка на ногу вместо чулок под сапоги или лапти.
43
Мыто – пошлина.
44
Резы – проценты. Резоимщик – ростовщик.
45
Гривна – здесь: денежная единица; состояла из определённого числа серебряных монет, называлась гривна кун. Одна гривна серебра = 4 гривнам кун.
46
Оброк – натуральная подать смердов князю или боярину.
47
Непраздная – беременная.
48
Плутарх – греческий писатель и философ, живший в 46–126 гг.
49
Изгой – князь, не имеющий княжеского удела.
50
Тать – вор.
51
Овин – сооружение из жердей или брёвен для просушки хлебных снопов от жара костра для дальнейшего обмолота на гумне.
52
Насад – большое гребное судно.
53
Елей – масло, употребляемое в церковном обиходе.
54
Чауширы (тюрк.) – телохранители.
55
Курень (тюрк.) – родовое кочевье половцев, несколько куреней составляют орду.
56
Сихирче (тюрк.) – шаман.
57
Пиала – круглая чаша без ножки.
Виктор Поротников
Тип: электронная книга
Жанр: Исторические приключения
Язык: на русском языке
Издательство: ВЕЧЕ
Дата публикации: 07.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Конец XII века. Русь разделена на многие удельные княжества. Идут непрерывные распри между князьями, поэтому князь Игорь, который правит в небольшом Новгороде-Северском, с юных лет привык более полагаться на свой меч и на брата Всеволода, не надеясь на милости старших князей. Храбрость Игоря порой граничит с безрассудством, его честолюбие не позволяет ему довольствоваться малым. Завидуя славе киевского князя Святослава Всеволодовича, одержавшего громкую победу над половцами, Игорь затевает дальний поход в Степь, намереваясь дойти до Лукоморья. Половецкие ханы окружают небольшое войско Игоря вдали от русских пределов, на реке Каяле происходит ожесточённая двухдневная битва… Так начинается история, которая ляжет в основу знаменитого «Слова о полку Игореве».