Главная страница | Юмористическая фантастика | Земля – Венера – Земля

Земля – Венера – Земля
Константин Дорфман-Мартынов
Попытка описания возможного будущего, представленного в жанре лженаучной псевдофантастики.

Константин Дорфман-Мартынов
Земля – Венера – Земля

Предисловие
Даже неискушённый читатель обнаружит немало плагиата в этой попытке описания возможного будущего, представленного в жанре лженаучной псевдофантастики. Все объяснения по тексту можно найти в примечаниях.
Примечания будут пронумерованы в верхним индексом
и добавляются к каждой главе отдельно в конце.

В произведении прослеживаются три линии:
1. Линия главного героя. Названия глав этой линии завершаются пояснениями в круглых скобках (будущее) и (мемуары). Главы с пояснением в названии (будущее) написаны в необычной манере – в особенности первая, которую можно пропустить потому, что всё собранное в ней повторяется в дальнейшем в более привычной форме. Главы с пояснением (мемуары) – составленные главным героем воспоминания. Они написаны им довольно сумбурно. К тому же, он явно страдает ограниченным словарным запасом. И плохой памятью. В особенности, когда пытается цитировать поэзию.
2. Линия литературного произведения, которое читает главный герой, и которое создано для него Искусственным Интеллектом. Названия глав завершаются пояснением в круглых скобках (чтение). Эти главы написаны в громоздком стиле и носят агностический характер, поэтому у читателя, привыкшего к лёгкой постановке изложения, этот текст может вызвать отчуждение, а у людей верующих и атеистов – неприятие, и даже негодование.
3. Это – фантастика. Названия глав заканчиваются пояснениям в круглых скобках (фантастика). Реализовано в абсурдных традициях.

В общем, не читайте…


Примечания.

Пример примечания.


Перекликается с началом романа Чака Паланика «Удушье» – “Если вы собираетесь это читать, то не надо. Все равно через пару страниц вам захочется отложить книжку. Так что лучше и не начинайте..” В оригинале: “IF YOU’RE GOING TO READ THIS, DON’T BOTHER. After a couple pages, you won’t want to be here. So forget it. Go away.”

Глава 1 – Знакомство (будущее).
Les hommes occupent tr?s peu de place sur la terre. Si les deux milliards d'habitants qui peuplent la terre se tenaient debout et un peu serrеs, comme pour un meeting, ils logeraient aisеment sur une place publique de vingt milles de long sur vingt milles de large. On pourrait entasser l'humanitе sur le moindre petit ?lot du Pacifique.
Antoine de Saint-Exupеry.
“Le Petit Prince”


Космос придется осваивать непременно, так же как с древнеи?ших времен люди осваивали Землю. Причем придется не только изучать небесные тела или эксплуатировать их богатства, но и обживать их. Необходимость в этом настанет довольно скоро из-за стремительно растущих потребностеи? человечества, которые Земля удовлетворять уже не в силах.
Красносельскии? С. А.
“Запасная планета”

Зэнд проснётся.
Проснётся резко, чуть ли не закричит. Потом успокоится, осознав, что всё увиденное лишь сон, и сон этот знакомый. Он закроет глаза и будет лежать некоторое время в полудрёме. Потом снова откроет глаза, лениво, тихонечко моргнёт правым, сощурит левый. В воздухе, прямо над ним, напротив его лица, высветятся оранжевые цифры – 01:58 и рядом справа поменьше 38. Затем через секунду цифры 38 сменятся на 39. Одновременно, плавно уменьшится степень яркости всей надписи. Ещё через секунду 39 сменится на 40, и цифры исчезнут.
За три дня до отлёта Зэнд заедет в старую фешенебельную гостиницу. В ней не будет даже номеров с виртуальным расширением, однако будет старый добрый стандартный сервис.

Большинство людей к тому времени уже будет с вживлёнными биочипами. Зэнд от них откажется. Принципиально. Иначе цифры, на которые он будет смотреть, сформировались бы где-то в его сознании. И кошмары бы его тоже не стали мучать. Скорее всего. Многое было бы под контролем.
"Два часа ночи. F…k! M…re!“ – всё ещё в забытьи, но уже раздраженно, Зэнд промямлит с досадой.
Зэнд начнёт вспоминать, как он увидит во сне бело-сине-жёлто-зелёный диск. Окружённый чёрной бездной диск. Бездной, заполненной точками самой различной яркости и цвета. Это не просто диск, а диск очевидно выпуклый. С порой различимыми и узнаваемыми очертаниями двух-трёх континентов. И вот диск вдруг беззвучно, мгновенно превратится в яркую белую вспышку и тут же исчезнет.
На его месте появятся ещё точки, те что он собой будет закрывать до уничтожения, и вблизи того места, где он будет находится и где яркостью своей видимость этих точек будет подавлять. И всё. Ничего, кроме звёзд и пустоты.
Зэнд станет ещё вспоминать, как его прадед расскажет ему, что будет видеть сны об атомной войне, и приснятся они ему даже после того, как всё ядерное оружие на Земле будет уничтожено. Прадед Зэнда родится в Иокогаме, много позже после того, как Иокогама должна была стать третьим городом, на который предполагалось сбросить атомную бомбу во время Второй мировой войны.
Что-то заставило изменить это решение. И глобальная атомная война, которой потом так боялись, тоже не произойдёт.
Зэнд будет лежать ещё какое-то время, пытаться заснуть, хотя и будет знать, что это бесполезно. Такие сны будут сниться ему и раньше. Примерно в то же время. Все эти сны будут отличаться близостью диска, фазами, ракурсами с сочетанием тех или иных континентов, уклоном угла их обозрения, по разному закрываемым облачностью, разным набором созвездий, окружавших до и открывшихся после. Но сон заново не придёт ни разу. Неизменно. Как неизменны в тех снах яркость и мгновенность вспышки и чернота незаполненной пустоты.
Зэнд вновь проверит время, включит свой SmartUpp. На этот раз лишь он сможет разглядеть высветившиеся цифры напротив глаз. 2:41. Можно было бы продолжать валяться в постели, но уснуть и выспаться перед вылетом уже не получится, что будет очевидно. И более чем очевидно, что это возможно будет его последний день на родной планете. Вряд ли он ещё здесь снова окажется. В ближайшие два десятка лет то уж точно.
Зэнд выберется из постели, совершит лёгкое движение рукой вдоль бедра. В следующую секунду его обнажённое тело в пределах от макушек чашечек колен до пояса закроют лёгкие плавки-шорты. Оранжевые снизу, ярко синие сверху, с переливами, с зелёными контурами пальм и фигурками перескакивающих между ними обезьянок. Затем Зэнд протянет правую руку в сторону распределителя. В кисти руки сообразуется стакан. Диаметр его почти точно совпадёт с диаметром двух третей линии воображаемой окружности, сформированной ладонью и пальцами. Ещё мгновенье и стакан заполнится апельсиновым соком с густой мякотью. Над стеклянным ободком будет услужливо выступать хода-шахматным-конём-образная соломинка. Зэнд выйдет на балкон.
Там его встретит ночной сухой холодный ветер. Сахара, самое жаркое место на планете Земля, но только днём. Ночь здесь многое меняет. Зэнду будет нравится, что можно так просто стоять в одних шортах, потягивать сок через соломинку, блаженно ощущая то кисловатый вкус медленно подтекающей к нёбу и в гортань жидкости, то чуть увеличивая силу тяги на частичках клетчатки, состоящей из кожицы долек и выжатых соковых мешочков, и наслаждаться, как порывы ночного ветра будут вырывать из него излишки накопленного за день тепла. Зэнд будет смотреть на всё тот же тёмный лес небоскрёбов, на который он уже смотрел днём. Среди контуров зданий можно будет иногда разглядеть маленькие быстро движущиеся редкие точки EMS глайдеров,
а за этим лесом будет темнеть уходящая вдаль и ввысь пусковая гора.
Ночью она не будет сверкать ярко отражая солнце рядами устаревших солнечных батарей, лишь будет чуточку поблескивать словно чешуя гигантского дракона. Она не будет ждать его, как двадцать лет назад. Она приютит под собой совсем новый гигаполис. Другая, что должна будет отправить Зэнда с его родной планеты на этот раз и надолго, расположится с противоположной стороны. Из номера гостиницы её видно не будет, но её существование будет как бы ощущаться сквозь толщину всех отгораживающих от неё стен отеля. Она будет и выше, и гораздо объёмнее, длиннее той, устаревшей, утилизированной. Будет эта новая пусковая гора и массивнее, соответсвенно, той старой. Вектор силы гравитации как результат такого соседства может быть настолько ощутим? Невозможно. Что же тогда? Давление неизбежности?
Что до старой горы, то та уже лет 15 как будет приспособлена под ячейки виртуального жилья среднего класса. Всё для аккомодации представителей разросшейся до сотен миллиардов рассы человеческой.
“Nice trunks bro!” – услышится с балкона слева.
"Tel rit du maillot de bain qui n'oserait pas rire du ma?tre !"
– не глядя в сторону неожиданного собеседника, ответит Зэнд, оттенив фразу тем самым гасконским акцентом, что он будет тренировать ещё в детстве.
“Donc vous ne cachez pas derri?re ce еcran de protection, on peut rire ensemble de ce que vous desirez,” – последует ответ, на очень хорошем французском, безо всякого акцента, но с лёгкой интонацией африканских диалектов. Голос говорившего будет теперь звучать без усмешки, но и не без оттенков, которые не умеют в полной мере имитировать биочипы. Это будет его родной язык, как и у Зэнда. “But please excuse me,” – продолжит он же, “my colleague is not a master of French”.
Снобизм отступит на второй план. Зэнд повернётся в сторону своего неожиданного собеседника, который, как тот уже успеет отметить, будет не один. Это будет мужчина явно старше средних лет, роста выше среднего, идеального телосложения, темноволосый. Вряд ли он убрал бы стену со своей стороны балкона, потому что ему не будет хватать своей компании – так необычно названной коллегой окажется молодая женщина. Оба будут сидеть в креслах за небольшим столиком. Оба в дрескодовых комбинезонах. Он в фиолетовом, она в светло-сером.
Зэнд первое мгновение будет не без изумления рассматривать девушку, одновременно лихорадочно постарается вспомнить, убирал ли он защитную балконную перегородку, провоцируя “вторжение”. Подсознательно успокоит себя, что он мог бы это сделать ещё в тот же вечер, как он вселится в этот номер, и забыть об этом. Вполне в его стиле, в молодости он сходу будет убирать даже стены в гостиничном номере, где он будет останавливаться, и когда будет возвращаться на Землю, и перед полётом. Тоже, не сговариваясь, будут делать в прошлом и его соседи, и тогда отдельные комнаты будут превращаться в салоны, с шумными компаниями случайно встретившихся людей. Но сейчас ему вряд ли бы этого хотелось. Сейчас он скорее будет избегать спонтанных знакомств и общения вообще.
“Zend Faurе”
, – Зэнд представится первым, а ещё прежде облачится в тёмно-синий комбинезон, подстать своим соседям и пройдёт на территорию их балкона.
“Akhmat McMurphy”
, – невольный собеседник и новый знакомый поднимется и вытянется навстречу ему. После рукопожатия у стола возникнет ещё кресло. Ахмат жестом предложит Зэнду сесть.
“Selma Ustinova”, – с еле уловимым скандинавским акцентом представит себя девушка и протянет Зэнду свою руку, её тонкие длинные белые пальцы утонут в его темнокожей ладони.

“So, your first languages are…” – обратится Зэнд к ней: “Русский, шведский and?..”
“That’s it”.
Зэнд направит вопросительный взгляд на Ахмата.
“I am a professor of modern Philology. German, Czech, Hebrew, Panjabi, Chechen, Mandarin, Spanish are my natives and I know fluently about 10 other languages. However only English can be used in our conversation”.
“I was born and grown up in the Mmunist Union” – сообщит Зэнд, как бы с подсказкой продолжая языковую тему разговора.

– ??????????????????
– как бы подзадорит его, Зэнда Форэ, Ахмат МакМёрфи. Его нихонго прозвучит чисто, безупречно.
«Да, уж, свободно он им владеет! ???» – проскочит в голове у Зэнда.
“What does it mean?” – в голосе Сельмы будет что-то от лёгкой веселости, отдающей кокетством.
“The main thing is to get into a brawl. This is an ancient slogan of samurais used then by ultra left mmunists”, – безо всякой доли усмешки и даже тени иронии объяснит Зэнд. “My dad parents came to Surgut to teach the state languages, grandpa from Senegal, grandma from Yokohama.
And being a modern philologist means no Russian… What about the classics?”
“I have heard that Dostoevsky was a chauvinist and Tolstoy’s extremely boring. And Pushkin was translated to all languages I know. He was a genius that’s true”.
“Got it”, – ответит Зэнд, а в долгом взгляде Сельмы в направлении Ахмата, пока тот будет излагать свою литературную позицию, он уловит что-то вроде сочувствия.
“But it is 19th century, isn’t it? I have not heard of many great Russian writers even from the next one. And now it is the completest decline”.
“Bunin”, – послышится голос Сельмы. Зэнд слегка вздрогнет от неожиданности, – “Nabokov and many others. I like Akhmatova. She was a great poetess too”.
“Yeah. I’ve heard that name”, – тут Ахмат искренне засмеётся приятным контральто, и Зэнд увидит его белые зубы, поразится их сочетаемостью со смуглостью кожи, с большим носом с горбинкой, длинными вьющимися блестящими черными волосами. Глаза как бирюза, в меру раскосые.
Можно только завидовать.
Зэнд отставит в сторону опустевший стакан с торчащей соломинкой и сильным глуховатым баритоном произнесёт:

Они летят, они еще в дороге,
Слова освобожденья и любви,
А я уже в божественной тревоге,
И холоднее льда уста мои…

Стакан и соломинка исчезнут соблюдая обратную очерёдность их появления.
“Would you like some tea or coffee?” – предложит Зэнду молодая женщина и затем без паузы, не оставляя шансов на немедленный ответ, продолжит:

А дальше – свет невыносимо щедрый,
Как сладкое, горячее вино…
Уже душистым, раскаленным ветром
Сознание мое опалено…

(У нее получится – «опаля-яно». С переходом на родной язык в голос Сельмы добавится эдакое вкрадчивое подмяукивание)
– Извините, – будто бы всерьёз поинтересуется Зэнд, – а колбасы у вас нет?
Зэнд со стороны услышит в своём голосе ворчание хищного зверя и ещё представит свои глаза в темноте, как бы тлеющие голодным блеском; он даже сглотнёт слюну.
Сквозь лёгкий смех с нарочитой гордостью утвердительно прозвучит:
– У нас есть все, что нужно одинокому сердцу…

“What does that mean?” – низкое контральто МакМёрфи обретёт некоторую еле уловимую степень раздражённости.
“That means you’re still losing something with your multiple native and fluent languages my old good great grandfather’s friend”, – голос Сельмы будет звучать звонко и с задором.
На столе появятся три чашки тонкого фарфора, украшенные выпуклым пастушьим орнаментом, на блюдечках, с лежащими на них в строго одинаковых положениях мельхиоровыми ложечками, чайник, сахарница, заполненная набранными из малюсеньких равносторонних кристалликов белыми кубиками, никелированные щипчики и маленький кувшинчик, наполненный почти до краёв белой жидкостью. Сахарница будет хрустальная, а все остальные предметы фарфоровыми, с рельефными рисунками подстать чашкам.
“The entire British empire was built on cups of tea.
But where is the promised sausage? Do you travel a lot?” – сперва в задумчивости произнесёт Ахмат, и после уже обратиться к Зэнду, а в ответ на его вопросительный взгляд добавит:
– Я трохи розумiю росiйську.
Зэнд в интонациях МакМёрфи вдруг уловит что-то незначительное, что-то от склонностей характера человека, который привык, чтобы ему беспрекословно подчинялись. “Профессор филологии. F….k me!” – пройдёт у него в мыслях протяжно на предпоследней словоформе,
и он снова постарается вспомнить, убирал ли он защиту на балконе.
“I was flying a lot 20 years ago. I worked on the Moon for a while as a junior flight assistant, then as a contractor on transporting asteroids to Mars”, – пока Зэнд будет говорить, на столе появятся ещё две тарелочки, одна с ломтиками порезаной вдоль и поперёк белой багетки, а на другой блестящие тонкой жировой плёнкой над розовой плоскостью кружочки чайной колбасы: ”Every three-four month back home for a week. Then another shift. I had made really good savings. Then I got married and settled down on Earth. Then, surprise! We both had to make this new mandatory anabiosis. 14 years.
Then we got divorced a few month after waking up. You know… I got some sort of a retirement vacation for a couple of years. And here I am again, instead of going into a mandy anb one more time I am flying out of here. How do you call a milk jug in Ukraine?”
– Молочник [мо’лочнык]. “And it means a dairyman too, and I bet it is same in Russian and sound almost same and the spelling is same. ???? ??? ???????? – [Тевье дер милхикер] was one of my essay works about this story in the University. And it is from the 19th century too”.
“In German from that century I know only Hauff and Hoffman. I was grown up listening to their fair tales”.
“Tevye der milkhiker? It is in Yiddish. Sholem Aleichem”, – ответит Ахмат. Несколько серьёзно, почти неприязненно, а Зэнд тем временем мысленно продолжит отсчёт языков: “By the way Hauff wrote not only fair tales. He was also in touch with some Jewish thematic”,
– скажет Ахмат далее, наблюдая как мимо почти на уровне балкона пролетит на невысокой скорости с выключенными сигналами EMS глайдер: “Looks like someone checked out” .
“For that they should use underground vehicles”, – заметит Зэнд.
“It could be someone important. Will you excuse me?” – Ахмат изящно и не торопясь поднимется из-за стола и зайдёт внутрь.
Сельма, опустив глаза, тихо нарушит невольное молчание:

Но скоро там, где жидкие березы,
Прильнувши к окнам, сухо шелестят, —
Венцом червонным заплетутся розы,
И голоса незримо прозвучат…

– “Жизнь Арсеньева” – шедевр, – поддержит Зэнд, – я тоже люблю Бунина.
– Квест о-очень сложный. Один неверный ответ, и этот Арсеньев либо уедет неведомо куда, либо застрелится, и я его так и не прошла.
– Может, это и к лучшему, что не прошли. Финал там трагичный.
–Ой, а Вы прошли этот квест!? – интонации Сельмы поддадутся искреннему восхищению.
– Я на регулярной основе перечитываю Бунина.
А Достоевского с Толстым я тоже, можно сказать, не читал, – Зэнд начнёт разливать чай. Сельме и себе, – можно сказать, из солидарности с вашим коллегой.
– А я слышала, что в Ммунистическом Союзе эти двое были обязаловкой. Как же Вы их упустили?
– В Ммуньке многое было обязаловкой. Когда в школе задали читать “Войну и Мир”, язык аристократии у меня вызвал неестественные ассоциации. Я взял перевод на французский и обнаружил, что переведены не только тексты с русского на французский. Но и диалоги с французского на французский. После читал, разбирал в классе, как и было положено, но уже без удовольствия.
Как стал постарше и решился осилить Анну Каренину, получилось выборочно. В Лолиту я играл в далёкой юности.
– С пор Вашей юности её версии о-очень продвинулись. Мой прадедушка не любил, когда Союз так обзывали.
В последней фразе Зэнд тоже услышит что-то от приказного тона в голосе. Заодно подумает, что может стал он несоизмеримо мнительным за последние годы. “D’accord, милая барышня. Je respecterai l’arrgrand-p?re. Уж, постараюсь”, закончит он серию своих тревожных мыслей, но тему диалога продолжит:
– В последний раз я играл 16 лет назад. В Диабло-эС. До самого последнего дня перед анабиозом, – Зэнд отломит кусочек багетки, положит на него кружочек колбасы, предварительно сложив его пополам, с наслаждением откусит и сделает глоток чая. Его давно никто не одёргивал, и это надо было как-то переварить вместе с бутербродом.
– Диабло-эС я ещё даже застала. Тайком от бабушки играла. Осваиваю Диабло-эКС. О-очень продвинутая версия. Диабло-Вай будет ещё круче, – в интонации девушке вернётся утраченное было восхищение, смешанное ещё и с тенденциозным апломбом, – но в гостинице в него не шибко поиграешь. Плойка тут с температурными и ударными блокировками. Мой прадедушкин друг явно завис. С его лётным стажем! Мог бы незаметно в комбез. А Вы Троянцев и Данайцев тоже на Марс отвозили?
В этот момент Ахмат МакМёрфи вернётся на балкон, столь же грациозными движениями, как и уходя, займёт своё место за столом, нальёт себе чай, растворив в чашке два кусочка сахара, добавит сливки, определённо не молока, судя по визуально сравниваемой плотности выливаемой из молочника белого цвета жидкости, и вопросительно посмотрит на Зэнда. Тот напряжётся. “А что, если он слышал и понял?” Стать свидетелем даже самой незаметной реакции этого филолога и, как выяснилось, ещё и космолётчика на за глаза предложенное этой весёлой девочкой оправляться в комбинезон как-то не будет улыбаться. А, впрочем, какое ему дело…
“Yes. And Lysithea”.
“My parents called this project useless”.
“I would agree with them. But it was generously compensated”.
“From everyone’s pocket”, – Сельма как-то явно зазвучит в этот момент серьёзней, с долей абстрактной отчуждённости.
Зэнд станет припоминать, что фамилия Устинов ему знакома и знакома в контексте спутников Юпитера. Несхожести степени пигментации кожного покрова Сельмы, светлого цвета волос и явно выраженных монорассовых черт лица соотносительно с её сверстниками, жителями Земли, и с подавляющим большинством представителями старших поколений, а также атавистический сленг начнут объясняться.
МакМёрфи, откинувшись в кресле и не отрывая взгляда от опустошаемой чашки под аккомпанемент постукивания тонкого фарфора о блюдце с сопровождающим звоном лежащей там ложечки, словно не будет прислушиваться к этому обмену информацией и выражению мнений. Чаепитие, однако, довольно быстро закончит. С тем же почти неизменным набором звуков поставит свой индивидуальный комплект посуды на стол. Сопровождая момент исчезновения этого гармоничного сочетания металла и керамики улыбкой, взор свой поочерёдно направит на Сельму и Зэнда и произнесёт учтиво:
“I was very happy to get acquainted with you and I wish you safe and short flights”.
“Oh, thank you”, – ответит Зэнд и поймёт, что обращается тот и к Сельме.
Сельма вкрадчиво мяукнет в ответ, а когда Зэнд, стараясь оставаться невозмутимым, посмотрит в её сторону, то обнаружит, что дрескодовый комбинезон сменится на домашний, и на руках у неё будет сидеть редкой породы кошка, тёмно-серая, а кончики лап и морда чёрные, и глаза, при том, светло-фиолетовые. Ахмат покинет балкон, жестом показывая Сельме, что нет надобности провожать его до выхода из номера и тем более дальше.
Когда, спустя некоторое время, вернувшись в свой номер, Зэнд поставит защиту на балконную перегородку и проверит все остальные, он откроет свой SmartUpp, забьёт две ключевые фразы в литературный генератор и погрузится в чтение. Тогда же он положит на появившийся стол с виртуальной чернильницей и торчащей оттуда перьевой ручкой имитатор бумажной тетради и, поглядывая в читаемое, макая пополминутно перо в чернильницу, сам примется за письмо.

Примечания.

Люди занимают на Земле не так уж много места. Если бы два миллиарда ее жителей сошлись и стали сплошной толпой, как на митинге, все они без труда уместились бы на пространстве размером двадцать миль в длину и двадцать в ширину. Все человечество можно бы составить плечом к плечу на самом маленьком островке в Тихом океане. Антуан де Сент-Экзюпери. "Маленький принц".


Текст первой главы и других глав с объяснинием – (будущее) – построены по принципу, что описывается будущее и всё это непременно произойдёт, поэтому все управляющие глаголы в будущем времени и иногда в сослагательном наклонении. К тому же перевод с примитивного разговорного английского не предоставлен – из расчёта, что читатель его знает. Автору с подобным приёмом в произведениях фантастики сталкиваться не приходилось, но более чем возможно, что он не первый, и это уже плагиат, к тому же с первых строчек. Эту первую главу можно просто пропустить. Всё относящееся к сюжету заново повторяется далее и в более привычной форме.


Гостиничные номера с виртуальным расширением, а также квартиры – минимальная по размерам жилплощадь, создающая иллюзию её большого размера за счёт визуальных и прочих осязаемых эффектов. Что-то подобное есть у Генри Каттнера или у Роберта Шекли.


В своих кошмарных снах главный герой наблюдает из космоса взрыв целой планеты, Земли. Явный плагиат от Звёздных войн – эпизод IV.


О том, что на Иокогаму предполагалось сбросить атомную бомбу, сведения не проверенные, а просто почерпнутые из "Timequake", книги Курта Воннегута “Времетрясение”.


EMS глайдеры – понятие глайдеры взяты у Стругацких из “Жук в муравейнике” и “Волны гасят ветер”; очевидно в будущем такой воздушный транспорт появится, станет доступным для личного пользования какое-то время, но после будет разрешён на Земле к эксплуатации исключительно как специализированный транспорт, в том числе Emergency Medical Services, иными словами – как машины скорой помощи.


Пусковая гора – нечто заимствованное из детской книги о создании стационарных баз на Луне. Там космические корабли запускаются с электрических рельсовых катапульт, питаемых от солнечных батарей. На Земле подобное экологическое использование электроэнергии заместо ракет для запуска и приёма космических аппаратов тоже возможно. Всего лишь необходимо построить гору высотой 15-20-30 тысяч метров и протяжённостью 200-300-400 километров, облепленную по поверхности солнечными батареями и внутри снабжённую взлётными и посадочными вакуумными трубами, оборудованными внутри магнитами для разгона и торможения летательных устройств. Маловероятно, что ни один научный фантаст до такого не додумался.


Tel rit du cheval qui n’oserait pas rire du ma?tre ! – из первой главы “Три Мушкетёра” – “Смеется над конем тот, кто не осмелится смеяться над его хозяином!” Коня в данном предложении сменили плавки. Второе модифицированное предложение в диалоге оттуда же. В переводе оригинала: “Вы! Да, вы, тот, кто прячется за этим ставнем! Соблаговолите сказать, над чем вы смеетесь, и мы посмеемся вместе!” В переводе изменения: “Так что, раз вы не прячетесь за этим защитным экраном, мы можем вместе посмеяться над чем угодно”.


Фамилия Faurе выбрана в честь Пьера Форэ, героя романа Гайто Газданова “Пробуждение”.


Совпадения фамилии МакМёрфи с фамилией главного героя романа “One Flew Over the Cuckoo's Nest” и его имени как бы заимствованного из фамилии поэтессы Анны Ахматовой случайны.


Сельма – тёзка героини романа Стругацких «Град обрече?нный». Она единственная представительница белой рассы в этой компании и, не исключено, что единственная на данный момент даже на всей Земле или хотя бы в этом сверх меры по нашим представлениям “перенаселённом” пункте. Практически все жители Земли к тому времени будут представителями всех расс одновременно, настолько все перемешаются. Ассоциируется с названием рассказа Рея Брэдбери: “Были они смуглые и золотоглазые"– Dark They were, And Golden Eyed.


Ммунистический Союз – некое глобальное государство в Евразии, всё ещё существующее, распавшееся или слившееся с другими союзами. По аналогии звучания – Ммунёк. Здесь автор считает, что предлагаемый классиками и их последователями абсолютно чистый коммунизм невозможен, как невозможно получить золото из железа, подмешивая к последнему так и не найденный философский камень. Аналогично, как алхимиков сменили химики, на смену коммунистам придут ммунисты. Они, возможно, создадут некое гибридное бытие, где обеспечивающие свободу выбора общественно-экономические формации в определённой жизненной практикой пропорции будут как-то мирно сосуществовать. Тем более, что сейчас это уже имеет место в некоторых отдельно взятых маленьких странах, где более эффективный капитализм через систему высоких диспропорциональных налогов подпитывает социализм с коммунизмом.


Фраза на японском: “Главное – ввязаться в драку”, – якобы присутствует в кодексе самураев. Данное утверждение однажды было услышано автором от тренера по хоккею с шайбой на льду по имени Павел в раздевалке либо теперь уже несуществующего спорткомплекса Олимпийский, либо Ледового дворца “Синяя птица” в Отрадном, либо спорткомплекса “Морозово” на Новоастаповской улице, в Москве.


Одним из принципов Ммунистического Союза будет лингвистическое равенство. Ни один из языков населяющих Союз народов не может быть государственным, а для общения и документации будут выбраны по одному языку от Европы и от Азии. Использование французского и японского языков как государственных означает, что страны эти останутся за бортом такого мощного объединения, однако французы и японцы будут ощущать себя там как дома.


Помню, Иосиф Бродский высказывался следующим образом: – Ирония есть нисходящая метафора. Я удивился: – Что значит нисходящая метафора? – Объясняю, – сказал Иосиф, – вот послушайте. "Ее глаза как бирюза"– это восходящая метафора. А "ее глаза как тормоза"– это нисходящая метафора. – Сергей Довлатов “Записные книжки”.


Диалог, с переходом на русский язык, о чае и колбасе почти один в один скопирован из рассказа Сергея Довлатова “Лишний”. Очевидно, главный герой преднамеренно процитировал его начало, а героиня его подсознательно, а может, тоже в свою очередь цитируя, удачно поддержала. Умение цитировать что-то известное и, тем более, продолжить цитату всегда ценилось.


The entire British empire was built on cups of tea – целиком скопированная фраза из кинофильма “Lock, Stock and Two Smoking Barrels”, перевод названия которого “Карты, деньги, два ствола” выполнен с явной потерей оригинальной игры слов.


F….k me! – с соответствующей интонацией из аналогичного восклицания Уолтера Собчака в кинофильме Большой Лебовский в момент, когда он узнаёт, что предполагаемые похитители Банни Лебовской – нигилисты.


Обязательный анабиоз – украдено у Александра Волкова из “Семь подземных королей”. 14 лет сна, как раз 7 умножить на 2. Очевидно, не у всех, но у кого-то после такого времяпровождения пропадает желание жить законными супругами, как у королей и их свит в упомянутой сказке начисто исчезали все имеющиеся до того знания, вплоть до членораздельной речи.


В 1827 году Вильгельм Гауф написал повесть «Еврей Зюсс».


В моем архиве есть семь писем от него. Вернее, семь открыток. Две из них содержат какие-то просьбы. В пяти других говорится одно и то же. А именно: «С похмелья я могу перечитывать лишь Бунина и Вас». – Сергей Довлатов “Филиал”.


В магазине. Покупатель: “Вы нам продали репеллент от комаров, но они всё-равно кусают!” Продавец: “Кусают… Но уже без удовольствия”. (Анекдот).


Глава 2 – Никогда не обсуждайте сложные научные аспекты с малоизвестными (чтение).
Однажды, ясным тёплым июльским вечером, в час небывало жаркого заката, в Москве, на вымощенную белой квадратной плиткой небольшую площадь у храма иконы Божией Матери «Живоносный Источник», что на территории Музея-заповедника «Царицыно», ступили два господина.
Всего лишь несколько секундами раньше они ещё стояли на обрамлённом с трёх сторон идущими вниз ступеньками широком каменном крыльце, под изогнутым плавной дугой чёрным металическим с орнаментами по краям навесом и перед распахнутыми настежь белыми рельефными дверьми, осеняя себя крёстными знамениями и созерцая озарённый свечами в глубине здания церкви алтарь, но, вот, уже шли, не спеша, в сторону широких решётчатых ворот, нараспашку раскрытых.
Один из них – пожилой, немного солидный, роста выше среднего, с обильной сединой в его ухоженных и густых волосах, с уверенным взглядом преподавателя высшего учебного заведения. Другой – на грани среднего возраста, телосложения почти спортивного, жгучий брюнет с короткой округлой бородой, с пышными усами и с кучерявящимися словно взъерошенными волосами, со смуглым обветренным лицом, где под линзами больших очков в тонкой пластиковой оправе горели безумным карим светом глаза и снисходило что-то вроде еле заметной саркастической усмешки – черты неувядающего горного походника. Оба в лёгких летних серых костюмах, элегантные линии и однотонный оттенок которых нарушали лишь выпуклости на левых боковых накладных карманах, из под узеньких полосочек клапанов которых торчали тупые уголки кончиков узорчатых разноцветных галстуков.
Первый был никто иной, как Юлиан Робертович Цой, член корреспондент Академии наук и завкафедрой Общей Физики МИФИ, а не столь пожилой спутник его – старший научный сотрудник лаборатории прикладной астрономии ИКИ РАН Спиридон Алексеевич Нитшин,
два час тому назад защитивший докторскую диссертацию. За воротами придворья здания церкви подошвы их лёгких демисезонных полуботинок, эковских одного и рокпортовских другого, встретила уже иная плитка, вымощенная по шаблону – красноватыми прямоугольными блоками под углом в сорок пять градусов внутри дорожки и белыми параллельными движению линиями по бокам. Поверни учёные налево, в сторону площади, что напротив Большого дворца, их обувь ознакомилась бы и с более изысканными орнаментами, выполненными с помощью всё той же плитки, но они двинулись в направлении противоположном, туда, где дорожка выводила их на мост, тоже именуемый Большим, так, чтобы, перейдя его, повернуть ещё дальше вправо. К ресторанному комплексу Усадьба.
Пока колыхающиеся пятнистые обрывки ниспадающих теней от листвы на окаймляющих выход на мост деревьях, уже готовящейся сменить летний изумрудный цвет на жёлтый и бурый осенний, покрывали одеяние и плоть этих двух представителей современной науки, Юлиан Робертович делился какими-то замечаниями на тему видимых минутами ранее на иконах и фресках ликов святых и сопоставлял их упоминания в Евангелиях поочерёдно то от Матфея, то от Иоана, то от Фомы. Но Спиридон Алексеевич слушал его невнимательно. Спиридон Алексеевич проигрывал в уме те речи, что он произнесёт сегодня вечером во время застолья и те, что он возможно услышит. Он снял пиджак от костюма, так как заранее знал, что скрытый тенью отрезок пути к банкетному залу ресторанного комплекса Усадьба вот-вот закончится, и на мосту станет жарко, и, было, закинул пиджак, зацепив его за петлю безымянным пальцем, за спину, но, заметив, что ему хочется курить, взял пиджак под левую руку, успев покопаться в кармане, что не содержал галстука, а хранил пачку сигарет ЛМ и маленькую биковскую зажигалку, достать их оттуда, откинуть большим пальцем крышку маленькой коробки, зацепить и вытянуть кончиками губ оттуда сигарету, переложить пачку в карман брюк и, проворно крутанув колёсико зажигалки всё тем же большим пальцем, тут же переводя его же с нажимом на маленькую полуовальную красную кнопочку, подтверждающую фирму изготовителя тремя крошечными вытесненными на её поверхности буковками би-ай-си, повышающих одновременно тем самым эффект её шероховатости, извлечь из этой миниатюрной механики и комбинации метала и пластика невысокое оранжевое пламя и закурить. Пока Юлиан Робертович продолжал излагать, Спиридон Алексеевич медленно и беззвучно затягивался, плавно и не торопясь выпускал из себя табачный дым и припоминал один за другим заказанные им салаты, разносолы, заливные, мясные и рыбные нарезки, сотни грамм распределённой равномерно по столу сервировочными вазочками кетовой икры, затем а-ля карта перечисленные на выбор метрдотелем горячие блюда и десерты. Все они, затаившись в недрах зала, ожидали на грядущем вечернем банкете приглашённых Спиридоном Алексеевичем гостей и его самого, предугадавшего неминуемый успех сегодняшней защиты. Спиртное – виски, два сорта текилы, бутылку купленного давно ещё во франкфуртском дьюти фри барбадоского рома, мартини (россо, фиеро, бьянко), три Русских стандарта gold по 1 л., две коробки вина, чилийского красного и итальянского белого – должен был подвезти муж его младшей сестры.
Юлиан Робертович заметил рассредоточенность Спиридона Алексеевича. Он чуть было тоже решился сбросить свой пиджак, но передумал. От зноя, вызываемого солнечной радиацией, лишний слой одежды защищает лучше, он всегда так считал. Мог ли знать бедный Юлиан Робертович, что жестокое летнее светило навсегда покидает его, и остаются ему буквально считаные минуты…
С выходом на мост Юлиан Робертович остановил свою речь, можно сказать, практически осёкся на полуслове, и оба спутника понизили режим скорости своего продвижения до полушагового. Навстречу им шёл молодой человек необыкновенной красоты. Одет он был незамысловато – свободные 501-ые синие левайсовские джинсы; тёмно-фиолетовые в сеточку на светло-серой воздушно-пузырьковой подошве с коричневой упрочняющей полоской у пятки и жёлтой, символизирующая крыло богини победы Ники, товарного знака загогулиной найковские беговые кроссовки; чёрная с белыми отмечающими принадлежность к Гарвардскому университету надписями футболка; небольшой накинутый за плечи за одну лямку и застёгнутый ремешком на поясе клаймбинговый блэкдаймондовский рюкзачок. Две, невольно преследуемые учёными, молодые девушки, стройные, высокие, длинноногие, полногрудые, длинноволосые, модно и со вкусом одетые, каждая с виттоновской сумочкой Alma BB (My LV World Tour у одной, Nouvelle Collection Printemps – Nautical у другой), на лабутенах, оглянулись этому юноше вслед почти сразу же, как разминулись с ним на широкой, выложенной всё в том же стиле брусчатке и обрамлённого каменными псевдоготического стиля парапетами моста. Спиридон Алексеевич успел заметить, как их очаровательные тоненькие античные носики были удивлённо приподняты на их не менее античных профилях лиц, а Юлиан Робертович со своей стороны видел, как кончики их густых шелковистых одинакового цвета светло-каштановых волос нервно подрагивали.
А оба они невольно замедлили шаг вовсе не для того, чтобы подольше любоваться ясными голубыми глазами, золотистыми кудрями, изящным рисунком алого рта, чем-то необычным в лице этого неожиданного встречного, сразу внушавшего доверие, в лице, в котором чувствовалась искренность и чистота юности, ее целомудренная пылкость.
Полтора часа тому назад они уже видели этого “пренеприятнейшего типа”, как в дальнейшем про себя охарактеризует его несчастный Юлиан Робертович, прогуливавшимся у дверей Второго учебного корпуса МГУ, где в одной из аудиторий Спиридон Алексеевич, собственно говоря, и проводил защиту своей докторской диссертации. Кроме того, Цоя охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать из Царицыно без оглядки.
Молодой человек направился прямо навстречу, на ходу кивнул по-княжески и,
не дожидаясь ответного приветствия, с настойчивостью страхового агента жизни повёл такую речь, и речь эта шла с еле заметным англо-саксонским акцентом:
– Добрый день, Юлиан Робертович, Спиридон Алексеевич! Моё имя Арнольд Эльфштейн. Я руковожу лабораторией тёмной материи Йельского университета, – (в мыслях Юлиана Робертовича просквозила матерная поговорка про сарай и дрова), – К сожалению рейс, которым я летел из Нью-Йорка, задержали, и я не смог попасть на защиту Вашей, Спиридон Алексеевич, диссертации. Однако, я уверен, что успешному отстаиванию актуальности ваших открытий способствовали точные расчёты ускорения вращения квазаров на основе данных последних исследовательских работ по гравитационному отталкиванию, произведённых нашей лабораторией – (лица учёных заметно вытянулись от испытуемого ими дополнительного удивления), – Вы, я вижу, изумлены, что я довольно неплохо изъясняюсь по-русски. Я с исключительной легкостью овладеваю языками. Вот на каких я говорю совершенно безукоризненно: испанский, английский, французский, немецкий, русский, итальянский, арабский, ацтекский, китайский. Десятки других языков и наречий я знаю вполне корректно.

К Юлиану Робертовичу на этой последней фразе вернулся потерявшийся было дар речи, который он в нужные моменты использовал в основном с некоторым даже избытком, и с наигранной вежливостью он обратился к этому говорливому физику и полиглоту в одном лице со странноватой несколько просьбой:
– Если Вы так хорошо знаете мой родной язык, то я бы ощутил неоспоримое удобство, обращаясь к Вам по отчеству.
– Альбертович.
– Дорогой, Арнольд Альбертович! – Юлиан Робертович поймал себя на мысли, что чуть было не назвал своего невольного собеседника Адольфовичем, – Будьте так добры, передайте профессору Кляпишинскому, что розыгрыш его на этот раз сорвался, а этому самоучке, которого он мне подослал на прошлой неделе, очевидно из одной с Вами компании, передайте мои наилучшие пожелания и поклон.
– Увы, я не имею чести знать профессора Кляпишинского, – тон и интонации этого незваного заезжего визитёра изменились и стали похожими на те, что бывают у среднего таланта актёров в ролях следователей по особо важным делам в затяжных сериалах, – Об упомянутом Вами самоучке, дипломированным и работавшим некоторое время в ИФХ в должности м.н.с., я слышал и очень хотел бы с ним встретиться. Вы, случайно, не знаете, как его найти?
– Увы, в мою очередь, я даже не запомнил его имени и фамилии, – соврал насторожившийся Юлиан Робертович, – и тем более не записал ни номера телефона, ни адреса электронной почты, – последнее было уже правдой, – Он действительно был буквально помешан на физической химии и квантовой тоже. Считал, что для его научных изысканий его студенческие познания в этом направлении могут открыть какие-то невиданные возможности…
Последние слова член корреспондент и завкафедрой произнёс после еле заметной паузы с оттенком какой-то отрешённой задумчивости. Назвавшийся же Арнольдом Эльфштейном, юный, златокудрый и голубоглазый, плавным еле уловимым движением руки выстегнул маленькую пластиковую застёжку ремешка на поясе, перекинул за лямку рюкзачок вперёд себя, разомкнул эластичные душки петелек двух стоящих посередине верхней молнии встречных бегунков, раздвинул их, так чтобы можно было просунуть во внутрь рюкзачка руку, расстегнул следующую спрятанную от постороннего взора молнию на маленьком верхнем внутреннем сетчатом кармашке, вытащил из него две визитные карточки и протянул их Юлиану Робертовичу Цою и Спиридону Алексеевичу Нитшину.
– Пусть на всякий случай у вас останутся мои координаты, – произнёс он небрежно и, не прощаясь и повторив на этот раз уже с некоторой резкостью аналогичные действия с рюкзачком только обратном порядке, возобновил своё движение в намеченном направлении.
Цой стал внимательно рассматривать визитку, а Нитшин засунув свой экземпляр побыстрее в карман брюк, затянулся от уже чуть было не потухшей сигареты, выпустил с ускоряющим напором из своих лёгких остатки не впитавшегося в альвеолы табачного дыма и окликнул молодого удаляющегося красавца.
– Арнольд Альбертович! – Нитшин в то же время ужаснулся, что чуть было не назвал того Адольфом Альбертович, – Могу я Вас пригласить на торжественный вечер по случаю моей защиты? К тому же мне хотелось бы поскорее узнать об исследовательских работах вверенной вам лаборатории, если это не секрет.
“Откажется”, – понадеялся про себя Цой.
– С радостью и удовольствием, Спиридон Алексеевич! – ответил не оправдавший надежд выдающегося физика иностранный коллега. Он развернулся, подошёл ближе и всем своим видом показал, что готов идти с ними куда следует.
– Я извиняюсь, – сказал Цой, и лицо его потемнело, – вы не можете подождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.
– Да, без проблем.
– Вот что, Лексеич! – зашептал учёный, оттащив Нитшина в сторону и успев на своём смартфоне прогуглить и имя, и лабораторию и по кьюар коду на обратной стороне визитки убедиться в их совпадении с найденными – Будь бдителен! Он, похоже, действительно оттуда. Конечно, астрономия тема открытая, но пойди потом, доказывай. Обвинят в госизмене и глазом не моргнут.
– Юлиан Робертович, не стоит волноваться, – таким же приглушенным голосом отгородился Нитшин, в то же время про себя сожалея, что виски он купил лишь два сорта и оба купажированного, – выпьем, о бабах поговорим. Они к нему, чувствуется, так и липнут. Ничего о науке.
– Хорошо! Но помни!
– Что, Юлиан Робертович?
– Уголовное дело – это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут.

– О! Я это запомню.
– Ты запиши.

Нитшин выбил последний комочек пепла из докуренной сигареты, зажал оставшийся от неё пожелтевший фильтр между пальцами с перспективой поскорее дойти до урны, где можно будет от него благородно избавиться, и вернулся к заинтересовавшему его новому знакомому. Цой неторопливо тоже пошёл в ту же сторону.
– Секрета нет, – инициировал прерванную было беседу Эльфтштейн, – вверенная мне лаборатория занимается разработкой тератронов нового поколения, основанных на аннигиляционных двигателях с макротуннельным эффектом при средних гелиофугальных отклонениях в микроквантовом эффекте с точки зрения сидерургии и голенбаховской фораминистики, с целью генерирования управляемых дискретных антигравитационных коллапсов.

«На тебе!» – стукнуло в голове у Юлиана Робертовича.
– Вам не приходилось, сэр, работать с психологом? Я слышал, что в Штатах это общепринято, – немного раздражаясь, прокомментировал Нитшин эту явно не имеющую ничего общего с наукой белиберду.
– Приходилось, приходилось и не раз и не с одним! – улыбнулся в ответ, глядя куда-то в сторону учтиво титулованный сэром оппонент, – одно не мог я понять, что же это за штука такая – выгорание. Расспросите своего поподробнее и разъясните мне после при встрече, Спиридон Алексеевич.
– Я не хожу по психологам! – отрезал грубо Нитшин.
Тут, как вполне понятно, на мосту наступило молчание и прервал его специалист по аннигиляционным двигателям.
– Самым известным примером применения гравитационного отталкивания, Юлиан Робертович, – обратился к Цою тот, – можно считать хождение Иисуса по воде.
– Опа! А мы-то на дополнительных занятиях по физике в спецшколе шутили, что это силы поверхностного натяжения жидкости, – подзадорил было его Нитшин.
– Видите ли, Арнольд Альбертович, – принужденно улыбнувшись, отозвался Цой и уже не без злого удовольствия обозвал про себя своего неожиданного оппонента Адольфом Адольфовичем – мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.
– А не надо никаких точек зрения! – ответил странный завлаб, – случайный пилот ГСП,
у которого вышли из строя и приёмник, и передатчик, и системы навигации. Хорошо, что удалось его вовремя остановить и, слава Богу, эвакуировать до полного разрушения его защитной оболочки. Если бы кто-то из вас стоял на пороге гениального научного открытия, гарантирующего преждевременный мощный прорыв технических возможностей человечества, я бы мог вас с ним даже познакомить, но, увы, встреча эта не состоится.
Цой выпучил глаза. «ГСП… познакомить?.. Что это он плетёт?» – подумал он.
– Это уже похоже на оскорбление чувств верующих и … – начал Нитшин.
– Никакого оскорбления ни чувств верующих, ни чести и достоинства выдающихся учёных, – прервал юноша, – это – свершившийся факт, как говорится, самая упрямая вещь на свете.
– Рискованно, однако. У нас за это сажают, – завёлся Нитшин, – А попробуй выразить что-нибудь публично в таком свете про пророка Мухамеда, страшно даже подумать о последствиях.
– Про пророка Мухамеда нам практически ничего неизвестно. Будет неудивительно, если где-то у вас начнут сажать просто за угрызения совести.

“Как же статью-то инкриминировать?” – мысли Цоя побежали уже по двойному рельсовому пути.
– Арабский знаешь, а пророка Мухамеда – нет. А про Вицлипуцли, стало быть, тоже не слыхал ничего, несмотря на свободный ацтекский? – вознегодовал Нитшин. Его задело то ли это обобщающее “нам”, то ли обосабливающееся “где-то у вас”. Цвет его лица уже напоминал раскалённый брусок металла на прокатном стане, окладистая борода вот-вот и вспыхнет, оправа очков в любую секунду расплавится…
– Прямо напротив двери в нашу лабораторию – дверь в лабораторию теологии. Зайду и расспрошу там о них в целях повышения общей эрудиции, – попытался разрядить накаляющуюся обстановку иностранец.
– Ну, зайди, зайди! Только, не промахнись!
– Спиридон! – сконфузившись, шепнул Цой и затем добавил в полный голос, – свершившийся факт без оглашения – неубедительно.
– И оглашения никакого не требуется, – далее исследователь тёмной материи в лабораторных условиях заговорил негромко красивым низким баритоном удивительного тембра, выразительно и без эмоций, с той мерой равнодушия, которая отличает прирожденных дикторов,
причём его акцент почему-то пропал: – Всё просто: на плоском песчаном берегу Ям Кинерет стояли двое…

Примечания.

Этот текст является пародией перевёртышем на роман Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”. Множество кусочков просто беззастенчиво скопированы оттуда и вставлены с небольшими изменениями. Это всего лишь пример возможного синтеза литературного произведения, которым уже сейчас балуются создатели искусственного интеллекта. Полагаю, дотошный читатель с целью узнать процентное содержание таких копипастов и уличить автора в беспросветном плагиате тут же кинется читать или перечитывать этот гениальнейший роман кладези литературы XX-го века и уже гарантировано получит истинное наслаждение.


Нитшин Спиридон Алексеевич – ФИО наоборот, Тишина Алексея Спиридоновича, героя романа Ильи Эренбурга “Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников”.


Описание внешности встречного взято из 2-ой главы “Портрет Дориана Грея” в переводе Марии Ефимовны Абкиной.


“…, она головой кивает по-княжески”, – Юз Алешковский, “Николай Николаевич”.


Онъ съ исключительнои? легкостью овлад?валъ знанiемъ языковъ. Вотъ на какихъ онъ говорилъ совершенно безукоризненно: испанскiи?, англiи?скiи?, французскiи?, н?мецкiи?, русскiи?, итальянскiи?, арабскiи?, ацтекскiи?, китаи?скiи?. Десятки других языковъ и нар?чiи? онъ зналъ вполн? корректно. – Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.



“И помни, уголовное дело – это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут. Раз – и ты уже на стройках коммунизма…” – Сергей Довлатов “Заповедник”.


“Поразительно.” “Что, ваше высочество?” “Я говорю, поразительно, как наш народ гармонирует с природой.” “О! Я это запомню.” “Вы запишите.” – Григорий Горин “Тот самый Мюнхгаузен”.


Приведённая терминология заимствована из философско-фантастического романа Станислава Лема «Фиаско».


ГСП – Группа Свободного Поиска, заимствовано у Стругацких из фантастической повести “Обитаемый остров”. В свою очередь Юлиан Робертович Цой, пародируемый здесь Михаил Александрович Берлиоз, очевидно, хорошо знал и Физику, и Евангелие, и НФ.


“Тут я вспомнил разговор с одним французом. Речь зашла о гомосексуализме. – У нас за это судят, – похвастал я. – А за геморрой у вас не судят? – проворчал француз…” – Сергей Довлатов “Компромисс”.


“Лева обладал красивым низким баритоном удивительного тембра. Читал он свои тексты просто, выразительно и без эмоций. С той мерой равнодушия, которая отличает прирожденных дикторов”, – Сергей Довлатов “Филиал”.



Глава 3 – Тома Иуда (чтение).
На плоском песчаном берегу Ям Кинерет стояли двое.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Было около десяти часов вечера.

Примечания.

Тома Иуда – так звучит имя апостола Фомы на иврите (если верить Википедии). Текст этой главы является, с соблюдением последовательности, как бы заменой 2-ой главы "Понтий Пилат"романа Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”. Главный герой не стал читать эту главу, потому что все диалоги в ней искусственным интеллектом сгенерированы на арамейском языке. Эта же глава заново появляется в дальнейшем.

Глава 4 – Начинающий литератор (мемуары).
Когда Зоинька окончила институт, мать спросила ее:
– Что же ты теперь думаешь делать? Молодая девушка должна совершенствоваться или в музыке, или в пении, или в рисовании.
Зоинька посмотрела на мать с недоумением и сказала:
– Зачем же мне рисовать, когда я писательница?
Надежда Тэффи
“Талант”.

В самом деле, мне очень нравится, что Венеру превратили практически во вторую Землю. К тому же, например, с элементами торжества восстановленной справедливости. Полностью воссоздали те континенты, что подверглись в прошлом тысячелетии завоеванию и колонизации. И вернули эти повторно образовавшиеся земли населявшим их когда-то народам. В первозданном виде. Пусть, и на другой планете. Но под тем же солнцем. Деяние достойное восхищения.
И, вообще, мне многое нравится из того, что я увидел и узнал. Много правильного и хорошего делалось за время моего отсутствия.
Теперь же, по праву состоявшегося писателя. И, возможно, единственного из оставшихся в живых или в прежнем обличии участников тех событий. Мне разрешили обрисовать всё произошедшее с ними и со мной. Хотя, назвать словом “право” попытку описания цепочки казусных эпизодов из жизни одного совершенно ординарного индивидуума означало бы проявить заоблачную самоуверенность. К тому же писателем я был признан, если брать в расчёт существование меня как биологического механизма, восемьдесят лет тому назад. За это время, уверен, я деградировал в своих литературных способностях. Пожалуй, правильнее было бы сказать – вернулся на изначальный уровень. В Солнечной же системе с тех пор прошло около трёхсот лет. И запросы общества ушли далеко вперёд. Однако, столкнувшись с явлением совершенно обесцеленного и абсолютно осчастливленного человечества, я решился взять на себя эдакую миссию – попытаться хоть чуточку его растормошить. Крайне рискованно начинать повествование с морали. Уязвлённый читатель тут же закроет книгу и отложит её в сторону. И, к тому же, какой из меня моралист? Но, увы, в этом имелась острая необходимость. Я объяснюсь в конце.
Я взялся излагать параллельно почти одно и то же сразу на трёх своих родных языках – русском, французском и японском. Практически, предложение в предложение. Громоздко, но, увы, неотвратимо. Нашёлся такой аргумент – современного читателя меньше всего интересуют мысли, идеи и тем более сюжет. А более всего читателю дорога в литературе ее внеаналитическая сторона. Её звуковая гамма. Её аромат. Её цветовая и фонетическая структура. В общем, то, что обычно читатели называют необъяснимой привлекательностью.
Создавая всё это сразу в трёх экземплярах, шансы на привлекательность, хоть и микроскопические, растут. Пусть даже вне аналогичной пропорции. Волею алфавита русский в вышеприведённом перечислении очутился на первом месте. Символично, но писательского признания я добился лишь с ним. Использование французского и японского в письменном амплуа ограничилось школьными заданиями, обменом сообщениями, переписками ради знакомства, составлением отчётов и мелкой документации. Последнее не без содействия тогдашней эталонной встройки ChitHST.

Вдали на солнце ярко переливается лезвием ятагана рукав дельты Нила. Неподалёку побережье Средиземного моря. Ветра нет. Плеск волн почти не слышен. А вчера при свете полной Луны я гулял по воображаемой линии Суэцкого канала. Пишу стоя. Позади моих ног зорко дремлет пдердакт Обрывалг, похожий на гигантскую летающую ножовку. Уверен, он всегда думает только обо мне. Мой тюремщик, добытчик, собеседник, защитник и средство коммуникации с остальным миром. Уходящий влево и вправо исчерченный черновиками песок. Посматриваю то туда, то на гладкую поверхность большого лежащего передо мной плоского осколка гранита. На плоскость абсолютно ровную. Вышлифованную отливами и приливами. На камне стоит выдолбленная из кусочка каменного дуба чернильница. В ней горсточка сажи. Я накрошил её с головешки потухшего костра. Туда же я выдавил сок забродивших ягод дикого винограда. Смешал. Три главных пальца правой руки держат перо. Оперением вверх. Остриём вниз. Это перо пять дней назад выпало из крыла пролетевшего надо мной розового фламинго. И три листа папируса на плоскости. Ещё влажноватого, только что и наконец-то точно по технологии успешно изготовленного. Эти листы поочерёдно, как лошадки медленной карусели перед взором стороннего наблюдателя, сменяют друг друга. И я пересекаю эти бежевые пыльные равнины – один. Листы папируса – счастье и проклятие! Листы папируса – спасение моё….

Однако, вступление чрезмерно затянулось.

Началом этой истории можно считать моё невольное знакомство с Сельмой Устиновой и Ахматом МакМёрфи. В совпадении имени последнего с реальным я, по правде сказать, не уверен.
Тогда меня мучали редкие ночные кошмары. Редкие, в смысле – снились не часто. Раз в два-три месяца. Наблюдал я их с тех пор, как некая группа тщательно законспирированных диверсантов в считанные доли секунды полностью уничтожила спутник Юпитера – Ганимед. Как известно, они тогда стали обладателями откуда-то взявшегося какого-то сверхмощного источника энергии и сочли необходимым это продемонстрировать. Повели себя в достаточной мере гуманно. Предупредили заранее колонистов так, что те успели полностью эвакуироваться. Затем эти, предпочитавшие оставаться неизвестными, деятели, пообещали тоже самое произвести с Землёй, если её гуманоидные обитатели не станут выполнять выдвигаемые им требования. Большинство подчинилось. И оно же нейтрализовало несогласное меньшинство.
Пусть даже и запросы этих неожиданных и неведомых спасителей Земной Цивилизации были и резонны – по их указке делалось всё возможное, чтобы сохранить уязвлённую перенаселением биосферу – но через какое-то время я осознал, что не в силах продолжать так жить.
Всё бы ничего, но меня доконал этот обязательный четырнадцатилетний анабиоз. Когда нас женой вывели из него, создалось ощущение, что эти четырнадцать лет добавились к уже накопленным двум с половиной годам брака. И мы развелись. Буквально через месяц.
И, так, я был вынужден на своём примере реализовать косвенные пожелания Неизвестных Спасителей. Как они себя назвали. Я решил на длительное время покинуть свою родную планету.
Получалось – только на Венеру. Я знал, что невесомость переношу спокойно не больше трёх месяцев. На слабую гравитацию меня хватило бы чуть дольше. Даже на Марсе.
Выбирать точку отправления тоже не пришлось. Решил захватить с собой коллекцию моих гоночных автомобилей.
Ширфа на тот момент был единственным космопортом, заново перестроенным и способным отправлять массивные грузы.
До сих пор десятилетиями Земля в неограниченном количестве принимала из космоса предметы потребления. Но, вот, пошёл обратный процесс. Увозить можно было с собой что угодно. Вплоть до шедевров мирового искусства и археологических находок. А, так, везли модулями целлюлозные книги, всяческую мебель, осветительные приборы, предметы ручного садоводства, платья из прапрабабушкиных гардеробов. Один знакомый моих знакомых, из старших поколений, забрал с собой коллекцию дедушкиных ночных горшков, как память о нём. На Венере использовал их под рассаду петрушки и руколы. Знакомые уточнили даже сколько их было, а мне запомнилось: 83. И как называли покойного дедушку: филокубикуларист.

Собственно говоря, кошмарные сновидения – последнее на чём стоит концентрировать воспоминания. Понятно, что вовсе не они меня заставили улететь с Земли. Наивно уповать на то, что на другой планете сны станут иными. Но это они выступили в роли триггера случайной встречи с Устиновой и МакМёрфи.
Как правило, если не сказать – всегда, этот одинаковый по сути ужас я наблюдал в два часа ночи. Формат неизменно оставался одним и тем же. Я находился где-то в космосе на расстоянии детальной видимости от своей планеты и с робкой покорностью взирал, как ненавязчивые деструктивные посулы воплощаются в чудовищную явь. Земля гибла мгновенно, сопровождая своё исчезновение мощной вспышкой. Точь-в-точь как это происходило на видеозаписях с Ганимедом, которые я посмотрел однажды и единожды. Тут же просыпался, порой кричал. Уснуть заново уже не получалось. День после бессонной ночи – что вычеркнутый из жизни.
Я планировал провести в Ширфе всего лишь два дня. Загодя, за три месяца вперёд забронировал люкс в любимом Рэдисоне. Утром последил за отправкой грузового модуля. Поглазел, как в компании с моими игрушками запаковывали третью копию роденовского “Мыслителя”. Взял в аренду перепонча.
Слетал на нём в Джадо.
В который раз осмотрел развалины средневекового форта. Сочетание песка и камня, нетронутого техно-цивилизацией, провоцировало напутственный всплеск эмоций. Вернувшись вечером, зачекинился в отель. Поужинал. Лёг спать поскорее. Казалось бы – всё идёт гладко.
Довольно скоро выяснилось, что произошли какие-то изменения у них в расписании, у этих снов. На этот раз не прошло и месяца. Очень кстати, в ночь перед вылетом. Перегрузки при запуске с новой горы должны были быть смешными, а, вот, невесомость для невыспавшегося – натуральная мука.
Так, проснувшись посреди ночи, я повалялся с часик в кровати. Встал и вышел на открытый воздух. Тут выплыли новые обстоятельства – защитная перегородка с моей стороны была разблокирована, и меня окликнули с соседнего балкона. Мужским голосом. Короткий обмен репликами обернулся приглашением присоединится к их компании. Состоявшей уже из упомянутого мужчины зрелого возраста, представившимся Ахматом МакМёрфи, и молодой красивой женщины – Сельмы Устиновой. Я бы сказал, Ахмат МакМёрфи, позвав меня к ним, поступил несколько некорректно. Хозяйкой была Сельма Устинова. Но, не исключено, счёл он возможным и даже нужным сделать это по праву старшинства.
Ахмат довольно скоро ретировался, оставив нас с Сельмой вдвоём. За тот короткий промежуток времени, что он провёл в общей компании, Ахмат успел представиться как профессор филологии. Зачитал список его родных языков. С десяток, никак не меньше. Поделился мнением, что русская литература давно пребывает в полном упадке. А Сельма косвенным образом намекнула, что он к тому же ещё и космолётчик.
Она мне затем мало-помалу рассказала свою довольно-таки неправдоподобную историю. Её совсем молодые ещё бабушки и дедушки в период пика нежелательности разнополых монорассовых браков отправились жить на Марс, где с этим было более-менее спокойно. Что-то, как-то, когда-то и где-то я читал о той тенденции. Например, занимательную историю создания первых двух обособленных баз, на которые перелетели с Земли целиком племена гуронов и шауни. Их первичные жилые модули намерено имели форму типи. Но сталкиваться в жизни с реальными потомками того периода космической миграции мне пока не приходилось. Даже не смотря на то, что на Марс двадцать, двадцать пять лет назад я попадал раз в месяц, пусть и ненадолго.
Родители Сельмы родились на Марсе. Как подросли, влились в ряды колонизаторов спутников Юпитера. Так и познакомились. Зацикленных на великороских и викинговых традициях родителей поставили перед фактом. Сельма родилась на Ганимеде. Там прошло её дошкольное детство до самой эвакуации. Её и других двенадцать детей колонистов в сопровождении двух пилотов отправили на Европу. Первым попавшимся стыковочным модулем, стоявшим на стартовой площадке. Европа по счастливой случайности находилась в противофазе Ганимеду. Отец, же, её вывозил центральное управляющее оборудование с Ганимеда за пятнадцать минут до взрыва.
Сельму отправили к бабушкам и дедушкам на Марс. Там она и росла. А теперь Сельма прилетела на Землю на два месяца по так называемой программе “Birthright trip”. С кошкой. Сегодня последний день. Завтра вылет.
У меня у самого с генеалогическим древом по-земному стандартно. По отцовской линии дед – сенегалец. Бабка из Иокогамы. Родился я в Ммунистическом Союзе. В самой его столице. А они в союз приехали преподавать государственные языки. Благодаря им я знаю французский и японский как родные. По материнской линии бабулька – шриланкийка. Дед плюс-минус русский. Он мне перекидывал глограмки из семейного альбома. Одну из его прадедовских комментнул: “из Чингизхаимов”. Да, и у всех остальных предки заключали браки и сходились, если не на расовой, то хотя бы на межнациональной почве. У сенегальского деда затесались масаи, докочевавшие аж до Атлантики. К прабабке на Шри-Ланку приехал жениться прадедка сикх из Пенджаба. Потому и я получился довольно высоким и по-тамбовски крепким. Болиды у меня с увеличенным размером сиденья. У иокогамской бабушки тоже не сплошные самураи в роду. Горные кхмеры примазались невзначай. Там какая-то из прапрабабушек решила потренироваться на Фудзияме перед восхождением на Макалу. В первый же свой день в Японии пошла на дискотеку аниме. Какая альпинистка упустит шанс поплясать перед выходом на маршрут? Встретила там прапрадедушку и не пошла на Макалу, а о Фудзияме и подавно думать забыла.
И, тут, встреча с Сельмой. С её уходящими в глубокую древность абсолютно европейскими корнями. Уроженкой самого большого планетного спутника из тех, что были в Солнечной системе. Это – непостижимая, если не сверхъестественная экзотика. К тому же, она была необыкновенно красива. Высокая, изящная. А ноги! Даже явно большой размер стопы не мог разрушить этой всеохватывающей гармонии. Таких красивых и стройных ног, как у неё, я не видел ни разу за всю свою жизнь. Вживую и в непосредственной близости. Неподалёку созерцать красивые женские ноги, откровенно излагая, приходилось. На зеттаграфиях супермоделей.
И то, не у каждой.
Стоит ли уточнять, что я сразу надумал влюбиться? Нужно ли добавлять, что в следующую же секунду я решительно отказался от этой идеи? Сельма была не только обворожительно красива. На беду, была она обаятельна. Неподражаемо. А обаятельные не могут сосуществовать с необаятельными. Во мне же обаятельности – ноль. Вот, мои папа и мама гениально обаятельные. Потому они и поженились. А так остались бы одиночками, кабы друг дружку не встретили. Чей это афоризм – “на детях гениев природа отдыхает”? Не вспомню.
Сельма рассказала, как шведский дедушка научил её без промаха метать скандинавские боевые секиры.
И на детской олимпиаде она завоевала серебряную медаль в стрельбе из самодельного лука. Что русская бабушка показывала, как печь настоящий ржаной хлеб. Что у неё в орхидеях жил паук-скакун по кличке Акакий. И ещё был карликовый питон по имени Гоша, которого русский дедушка почему-то называл Гогой. Когда питон заболел, и его повезли к ветеринару, оказалось, что он девочка. Питон умер. “Такие дела”,
– заканчивая историю про Гошу, сказала Сельма. Я чуть было не добавил: “Пусть ползёт по радуге!” Но сдержался.
Ещё, с самого начала, Сельма пожаловалась, что в гостинице в Дьябло особо не поиграешь. Развлекательная система устарела. И экстремальные функции заблокированы.
Почему-то далее нас занесло в литературную тематику. Так, словно МакМёрфи оставил с нами свой призрачный дух филолога мультиязыковеда.
Сельма сообщила, что прочитала в книге одного американского фантаста… Имени я не запомнил, лишь осталось ощущение, что оно какое-то немецкое. Так вот, там было сказано, что абсолютно всё, что надо знать о жизни, есть в книге «Братья Карамазовы» писателя Достоевского.

Я ответил, что не читаю какую-либо фантастику, иначе бы запомнил такое. Затем ударился в воспоминания, затрагивающие мои усилия ознакомиться с творчеством Достоевского. Припоминал скрупулёзно, в деталях.
Перво-наперво я обстоятельно описал наш классовый поход в ЦТЮЗ. Там праздновали какой-то растянувшийся на месяцы сверх-юбилей и приурочили к нему супер-фестиваль. Копнули на столетия вглубь. Возродили всё что ставилось. Во всех городах с ТЮЗами. Без исключения. У завуча школы имелись связи в администрации театра. Она заполучила большую партию билетов. Для нашего класса она, по каким-то неподдающимся анализу соображениям, выбрала “Униженных и оскорблённых”. А было нам по 10-11 лет. Кто-то сумел отбрехаться подготовкой к районой олимпиаде по квантовой механике. Кто-то ещё чем-то. Кружком создания компиляторов естественных языков для девятнадцати тысяч шестьсот восьмидесяти трёх разрядных процессоров, который нельзя пропускать, например.
Мой закадычный друган не вылезал со сборов по турбулентной гребле. Подавал большие надежды. А мне и остальным неприкаянным пришлось идти.
Спектакль был восстановлен точь-в-точь по постановке МТЮЗа 1979 года. Числа с набором нечётных цифр я почему-то запоминаю хорошо. И это было бы единственное, что осталось у меня в памяти. Если бы не два ярких взаимосвязанных эпизода. Один имел место на подмостках, другой в бельэтаже. Всё происходившее на сцене носило характер сонный, отдохновенный. Но, вдруг, игравшая роль злой героини дородная пожилая актриса принялась рвать платье на актрисе молодой, хрупенькой и маленького роста. Стали видны голые плечи и верхние лямки бюстгальтера. На этом разрушительные действия закончились. Наступила небольшая пауза. Служительница Мельпомены, что постарше, отступила в сторону и приступила к декламации словесных попрёков. С оттенками унижений и оскорблений, как мне показалось. Но полностью и внятно прослушать эту пылко-гневную тираду не пришлось. Рядом сидели ребята из другой школы. Постарше. Они не оценили контрастную задумку режиссёра и приняли импровизационное участие в спектакле. Кто-то из них выкрикнул на весь зал: “Дальше раздевай!” Мои одноклассники сидевшие чуть поодаль, ближе к проходу, среагировали бурно. Их могучий гогот заглушил возмущённые возгласы одноклассниц и остальных девочек в зрительном зале. На спинках кресел обозначились индикаторы нарушителей порядка. Причём только на тех, что занимали мои одноклассники. Инициаторов провоцирующих выкриков не зафиксировали. Искусственный интеллект в те годы был ещё так не совершенен. Менее чем через минуту в проходе между креслами появилась капельдинерша. На ней был строгий тёмно-синий костюм с эмблемой театра на левом верхнем кармане. В кино так изображали председательниц отделов демотического образования во времена принудительной интелектуализации. Она пригласила моих троих одноклассников на выход.
На следующий день было собрание. Классная руководительница, от которой ждали принятия хоть каких-то мер, построила свою обвинительную речь на отсутствии способности сдерживать смех. Ребята отделались устным порицанием.
Но не это главное. А главное то, что сюжета я так и не уловил и не запомнил. Даже когда сразу же после всего произошедшего отложил в сторону один роман, “Графиня Де Монсоро”, нашёл роман иной и одноимённый спектаклю и прочитал его от корки до корки. Перескок с французского на русский прошёл неудачно. Впечатление оставил лишь один эпизод из книги, в постановку, вроде, не вошедший. Там терпеливый доктор раз за разом готовил лекарство, разводя с водой порошок. А непослушная девочка, как бы нечаянно подталкивая подносимую ко рту ложку, это лекарство разливала каждый раз, как доктор уговаривал её это лекарство принять.
Сельма снисходительно прослушала эту историю. Обещала найти и пройти квест. Теперь с уверенностью, что, если доберётся до момента с доктором, это место точно её не застопорит. А о взыскании за смех прямо так и сказала: “Но это Ммунёк, там пукать надо было по разрешению пионерского галстука”.
И я продолжил озвучивать свои достоевские воспоминания.
Теперь – Русская литература в старших классах. Я взял курс минимального уровня сложности. Достаточного для поступления в техникум для бортпроводников космолайнеров среднего класса в русскоговорящем анклаве. “Преступление и наказание”. В девятнадцать лет-то уж Достоевского можно осмыслить. Однако мне удалось этого избежать. Вновь нутро моё оказало непосильное сопротивление. Возвышенного порыва хватило лишь на убийство старухи процентщицы. Как только этот зарвавшийся философ обрушил топор на ни в чём неповинную её то ли подругу, то ли прислугу, я закрыл ридер и удалил файл. Зачёт сдавал интуитивно.
Сельма украдкой зевнула.
Проработав после техникума на направлении Земля-Луна, я попал на проект по буксировке астероидов на Марс. Нерентабельная затея. Кто её утверждал? Каждый раз, как мой напарник Тенгиз Ашишбхаи Агравал прицеплялся к очередному стыковочному узлу на очередном астероиде смежным траулером, в общий эфир уходил его позывной: “Грузите апельсины в бочках, братья Карамазовы!”
Он был абсолютно убежден, что у него “very cute”
хинди-грузинский акцент. Тенгиз окончил тот же техникум в Москве, что и я. Над ним подтрунивали, мол, диплом купил. Тенгиз только отмахивался в ответ: “Почему непременно купил? Подарили”.
Сельма сперва снисходительно улыбнулась, чуть разомкнув губы.
Затем выразительно зевнула, приложив свою тонкую ладошку к широко раскрытому рту. А я лишний раз не украдкой полюбовался её тонкими длинными пальцами.
В общем, Тенгиз так уговаривал, что я решил узнать о Карамазовых хоть что-нибудь. И первым откровением стало обнаружение, что так называется роман всё того же Достоевского. Вторым – что уже на третьей главе я бросил чтение. И не потому, что счёл роман скучным. Наоборот. Это было нечто потрясающее. Но я, по всей видимости, ощутив то же, что и тот фантаст, подсознательно струсил и решил, что ещё не готов узнать о жизни всё, что нужно. Прозрения подобного характера были отнюдь не новы. Ровно то же и самое двумя годами раньше случилось со мной на пятой главе “Кандид или оптимизм” Вольтера.
Такой сентенцией я завершил свои изложения. Заметил, что Сельма спит, и ушёл к себе. Чрезвычайно довольный собой.

Вернувшись в свой номер-люкс, я с необъяснимой остротой ощутил жажду потренироваться. Мечтал поменять род деятельности и стать литератором. Уже без малого два года нарабатывал писательские навыки. Пожалуй, именно с того меня и понесло с Достоевским, и филологический дух МакМёрфи не при чём.
Необычные условия сформировались в сфере сочинительского ремесла. В то время. Это был апогей войны рукотворного искусства и засилья в искусстве искусственного интеллекта. В плане литературы – рукотворного – в буквальном смысле. Издательства рассматривали только рукописи. Написанные на бумаге. Механические печатные машинки использовались какое-то время, но это начинание быстро заглохло. У одного из производителей группу сотрудников поймали на вживлении в корпуса машинок микрокомпьютеров. Через еле заметное подёргивание клавиш передавались подсказки. Пользовательские инструкции и коды активации покупались на чёрном рынке. Только за наличные. Отдельные попытки заполучить эти коды за грядущие гонорары успеха не имели. После этого неприятного инцидента остались лишь два издательства, не потерявшие доверия к печатному тексту. Они наладили производство своих собственных машинок. На постоянно перепроверяемых автоматических конвейерах. Работать с ними могли себе позволить либо добившиеся признания авторы, либо готовые бросаться деньгами, лишь бы попробовать себя на поприще. Печатать или писать можно было только в специально оборудованных офисах. Если писать, то обыкновенными перьевыми или шариковыми ручкам. Самые осторожные дорожившие репутацией издательства выдавали свои ручки с деревянными стержнями. Такие, что макают в чернильницы. Ставившим часто кляксы выделялись промокашки, но за отдельную плату. С биочипами не допускали. На входе в помещение желающие публиковаться оставляли всю свою нейтринонику и полностью переодевались в стерильной обстановке в выделенную офисным владельцем спецодежду.
На соискания традиционных литературных премий номинировали только такие произведения. Альтернативные издательства, конечно, существовали. Для биочипированных авторов, использующих внешние базы данных с ИИ, печатающих с клавиатур и наговаривающих. Гонорары там были мизерные. Имена не на слуху. Конкурсы в этой области, однако, были популярны. Но их число и названия постоянно менялись. И премии там были смешные.
Я тренировал себя диктантами и просто переписыванием с виртуального экрана. Тексты получал с помощью литературных симуляторов. Надеялся, что они же и подскажут сюжет. На что я мог рассчитывать? От кого-то я слышал, может, даже где-то читал. Очевидно в статье какого-нибудь филолога, чего доброго, того же МакМёрфи. Писателем можно только родиться и увлекаться этим чуть ли не с детства. Желательно начинать с поэзии. Одна моя учительница младших классов, только-только окончившая педуниверситет, преподававшая одновременно английский и физику, на совмещённом родительском собрании обо мне так и сказала: “Отпетый технарь”. Я никогда не забуду её изумительного по красоте голоса. Голоса вместе и такого мягкого, и такого молодого, с задором звонкого.
А, благодаря МакМёрфи, я окончательно определился с языком, на котором буду писать. Раз русская литература давно в упадке, шансов выскочить, что называется – из ниоткуда – больше, чем, если бы я попытался писать на японском или французском.
На самом деле, о печальной ситуации с русской литературой я знал и так. Уже 100 лет не появлялось ни одного русскопишущего нобелевского лауреата. Я однажды прошёлся по списку. Обнаружил лишь две созвучные фамилии. В графе шедший в строчке следом за годом, фамилией и названием язык оригинала был не русский.
Анат Черненко получила нобелевку за небольшой сборник рассказов “Де твiй будинок?”, трогательных и сильных.
Я, изменив своим правилам, чуть ли не впервые читал художку в переводе. Украинский близок к русскому. Значит, потери должны быть незначительными. Перечитал один рассказ во французском переводе. После весь сборник на украинском в синхронизированном аудио с текстом формате. Анат же сама свои рассказы и начитала. Многое лучше прочувствовал, пусть и не понимал абсолютно всего. Благоговею от рубрики – читает автор. Ничего не могу с собой поделать. Лучше всех моему благоговению способствовали Камю и Апдайк. Жаль, что совсем не знал иврита. Анат переписала свои рассказы на иврит и сама же их повторно озвучила.
Далее по списку. Замечаешь что-то обещающую фамилию лауреата – Вахитов. Урал Вахитов. Роман “Разлуче?нные”. Язык оригинала – не родной и даже не освоенный. Башкирский. То, что автор ещё и соавтор переводов на японский и французский к ознакомлению с текстом не побудило. Рецензии отталкивающие. Каждый двухтретий оперирует термином – клевета. Клевета на нашу Великую победу над расовыми фобиями. Открыл первые бесплатные страницы. Преамбула “Основано на реальных событиях” отсутствует. Какая же тогда клевета? Прочитал анонс. Злобный навет и не более. Порочащий победу, но в узких рамках. Удмуртский юноша влюблён в башкирскую девушку. Им чинят всяческие препятствия. Его регулярно избивают. Ей то клок волос выстригут, то кислотой пытаются в лицо плеснуть. Литературный артефакт какой-то. Подобные случаи жестокости в действиях антирасистов не зафиксированы. Подустав от приключений, главная героиня знакомится с профессиональным андернетчиком.
Из топовых. Участник Сыктывкар опен. Высокий, атлетического телосложения чернокожий бразилец. Выиграл в этом году два турнира AUP в Саскатуне и Пунта-Аренас. В Кергелене, закрывшим сезон турниров большого шлема, дошёл до полуфинала. Посеян под третьим номером (краткий анонс счёл такую информацию важной). В Сыктывкаре, в который главная героиня наведалась, выбывает в первом же круге. Через день она выходит за него замуж. Что ею руководило? Всеобъемлющее стремление к гармонии? Чувство вины? Её суженый пропустил две тренировки подряд перед началом турнира. Наступает счастье. Правда, встретив случайно того, своего первого возлюбленного через двадцать лет, девушка в слезах признаётся, что всё это время думала только о нём. А он женат на принцессе Малайзии. У него четверо детей. Я отложил прочтение авторских переводов до лучших времён.
Я мечтал и представлял, как там в список добавятся фамилия, имя – Форэ Зэнд, далее название повести или романа. И язык – русский.
Но мы отвлеклись.
Симулятор, вопреки забитым ключевым словам “постмодернизм”, “двадцатый век”, выдал какую-то мистику на грани фантастики и, похоже, залез в следующее тысячелетие. Первую главу я прилежно переписал, поработал над стилем. Некоторые предложения у симулятора вышли очень громоздкими. Пришлось вызывать построение лингвистических деревьев. Исправил одну чересчур перемудрённую метафору. Подбросил своих, спонтанно народившихся. Вторую главу лишь пробежал глазами. Тысяча вторая вольная трактовка евангельской темы. К тому же, все диалоги на арамейском. Переводы отдельно мелким шрифтом внизу. Не симулятор, а Лев Толстой и его “Война и мир”. До сих пор было проще.
И всё же полезное действо это действие производило. Меня клонило в сон. А может и само по себе. Ведь, не выспался.
Несмотря на заведомую бесполезность предпринимаемых усилий я улёгся в постель и запустил свой любимый фильм. Ленфильмовский римейк одной древней плоской голивудской ленты. Работало на засыпание убойно.
А затем я обнаружил, проснувшись и даже выспавшись, что, судя по всему, вздремнуть хоть чуточку получилось. Часа полтора, что неплохо. Этот “Крутой Рассольников” меня вновь спас. Теперь в совсем безнадёжной по печальному опыту ситуации. На каком же месте? Не иначе, меня убаюкал лимузин. Момент блокировки запаха каннабиса поначалу разочаровал. Но это было ожидаемо. Отель всё-таки. И уровень развлекалки, я знал это и без Сельмы, действительно, как было принято говорить когда-то, ниже теплика. Рябь в деталях дальнего плана. Об объёмности и чистоте звука и говорить стыдно. Высокие еле слышны. Вот, у меня самого была система! Отдал я её буквально за биткойны. Вместе с пэнтом. Как же назывался тот первый изначальный фильм, который римейкнули?… “The Big …”
и тоже какая-то славянская фамилия. Его можно было смотреть только по спецразрешению. Кто-то обнаружил там элементы расизма. Мой сенегальский прапрадед часто повторял: “После расистов, я ненавижу антирасистов”.

Тот плоский фильм я всё-равно однажды посмотрел. У одного антиквара. В бейсменте глубокого заложения, доставшемуся ему вместе с домом со времён существования противоатомной гражданской обороны. В компании подобных ему эстетов, замороченных на прошлом. Он научился добывать электричество высокого напряжения для своего древнего блюрея за счёт какой-то хитрой комбины квантовочных трансформаторов. Его вычислила служба пассивной экологии и всю его технику с коллекцией дисков в один день безоговорочно конфисковала. Сдала в какой-то музей после. Само кино – редкий сюрреализм. Смотреть такое плоскостно – терять время. Реален был лишь американский президент, запинающийся на названиях стран, которые он обещал защищать от внешних агрессий. Присутствие расизма высосано из пальца. И по остроте сюжета и по игре актёров Ленфильм этот Голливуд делал, как хотел. А для того, чтобы понаблюдать за монорассовыми людьми, как оказалось, вовсе не обязательно смотреть древние плоские и псевдотрёхмерные фильмы.
Но мы вновь отвлеклись. Эта первая ознакомительная глава слишком затянулась и, загадывая наперёд, уверен – вышла далеко не лучшей. Как минимум – в художественном отношении. Если разуметь под художественностью комплекс средств, усиливающих эмоциональное воздействие на читателя.
Впредь постараюсь быть краток, конкретен и художественен.
Ощущения оставленные лимузином сыграли почти роковую роль. Заказанного на 11 утра раллийного восьмилапа я поменял на двадцатилапа с повышенным уровнем комфорта в 10.30.
Приодел себя по пляжному – яркие рисунчатые гавайка и шорты, неширокополое сомбреро, сандалии на тонкой подошве без задников. И я покинул этот номер-люкс, как думалось, навсегда. Мой талисман – мой чемодан плавно глиссировал за мною следом.

Примечания.

“При самых упорных занятиях английским языком я в лучшем случае смогу следить за развитием сюжета в книгах американских и английских писателей, а также понимать высказываемые ими мысли и идеи. Но мысли, идеи и тем более сюжет – это как раз то, что меня интересует в литературе меньше всего. Более всего мне дорога в литературе ее внеаналитическая сторона, ее звуковая гамма, ее аромат, ее градус, ее цветовая и фонетическая структура, в общем, то, что мы обычно называем необъяснимой привлекательностью” – Сергей Довлатов “Блеск и нищета русской литературы”.


HST – Harmonized sales tax – налог на потребление в Канаде.


“За окном – ленинградские крыши, антенны, бледное небо. Катя готовит уроки, фокстерьер Глафира, похожая на березовую чурочку, сидит у ее ног и думает обо мне. А передо мной лист бумаги. И я пересекаю эту белую заснеженную равнину – один. Лист бумаги – счастье и проклятие! Лист бумаги – наказание мое…” – Сергей Довлатов “Ремесло. Невидимая книга”.


Всего три чемодана?! Как же быть с вещами? – Например? – Например, с моей коллекцией гоночных автомобилей? – Сергей Довлатов “Чемодан”.


Ширфа (фр. Chirfa) – деревня в Нигере, в регионе Агадес, в департаменте Бильма. Расположена в одноимённом оазисе. Население – 208 человек на 2010 год.


Филокубикуларист – приставка фило, как и в слове филокартист, от «греч. ?????» – люблю, далее, по какому-то неизвестному стечению обстоятельств, Гугл транслейт перевёл словосочетание “ночной горшок” на латинский как cubicularius.


Перепонч – экологически чистое, перепончатокрылое, биологически синтезированное средство передвижения по воздуху.


Джадо (фр. Djado) – плато в пустыне Сахара, на северо-востоке Нигера. Высота до 1042 м. Есть покинутые населённые пункты и форты, в частности руины одноимённого города.


Зеттаграфия – объёмные цифровые фотографии или голограммы, создающие эффект присутствия. Что-то подобное есть в одном из рассказов то ли Генри Катнера, то ли Роберта Шекли, а может, Клиффорда Саймака. За возможность лицезреть такие видео-изображения необыкновенно красивых людей с ощущением их реального пребывания в непосредственной близости обычные люди готовы отдать всё, что у них есть. Слово состоит из приставки “зетта” и второй половины слова фотография. Очевидно, для хранения таких изображений понадобятся зеттабайты информации (А, может, и зеттатрайты). 1 зеттабайт = 1 180 591 620 717 411 303 424 байт.


О том, как метают скандинавские секиры, можно посмотреть в фильме “Викинги” 1958 года с Кирком Дугласом и Тони Кертисом.


“Такие дела”, – вариант перевода фразы “so it goes” из книги Курта Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» в интерпретации Риты Яковлевны Райт-Ковалёвой.


О том, что “Братья Карамазовы” – книга об абсолютно всём, что надо знать о жизни, сказано там же – в книге Курта Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей».


19683 – три в девятой степени. Считается, что троичная система счисления наиболее производительная. Вполне возможно, что в будущем процессоры такой разрядности будут реализованы в большом количестве. Если попробовать изобразить в десятичной форме максимально возможное целое число, сохраняемое регистром с 19683-мя тритами, пожалуй, понадобится не меньше страницы, а то и двух-трёх.


См. Глава 1 – Примечание 12.


Александр Иванович, приучивший себя к экономии, потушил настольную лампу и сказал: “Так это вы посылали мне дурацкие телеграммы?” “Я”, – ответил Остап, – “«грузите апельсины бочках братья карамазовы». Разве плохо?” “Глуповато”. – Илья Ильф, Евгений Петров “Золотой теленок”.


“American girls would seriously dig me with my cute British accent” – фильм “Love Actually”.


“Рядом были приклеены фотографии кинозвезд из журнала «Советский экран». Кинозвезды улыбались, чуть разомкнув губы”. – Сергей Довлатов “Голос”, “Зона (Записки надзирателя)”.


“– Ну и тип! – сказала девушка. Потом села в машину и захлопнула дверцу. А я направился к трамвайной остановке, чрезвычайно довольный собой”, – Сергей Довлатов “Филиал”.


Нейтриноника – если предположить, что в элементах вычислительной техники будущего вместо электронов будут использоваться нейтрино, то по аналогии со словом “электроника“ обобщённое название такого вида устройств должно звучать именно так.


“Молодой писатель Рид Грачев страдал шизофренией. То и дело лечился в психиатрических больницах. Когда болезнь оставляла его, это был умный, глубокий и талантливый человек. Он выпустил единственную книжку – «Где твой дом». В ней шесть рассказов, трогательных и сильных.” Сергей Довлатов – “Ремесло. Невидимая книга”.


Андернет (Undernet) – гипотетический игровой вид спорта, гибрид хоккея с мячом на льду (bandy) и большого тенниса. Счёт ведётся по правилам тенниса. Точно также, как и в теннисе, игроки соперники располагаются на противоположных сторонах корта, залитого льдом и разделенного сеткой, на коньках и в хоккейной экипировке. Роль ракетки выполняет клюшка для хоккея с мячом. Мяч при этом пробивается под приподнятой надо льдом с небольшим зазором сеткой так, чтобы после удара мяч преимущественно не летел, а катился по льду. При розыгрыше необходимо так сильно нанести удар клюшкой по мячу при подаче или отбое, чтобы он выкатился за лицевую линию на стороне площадки соперника или настолько слабо, чтобы мяч на стороне соперника остановился. Попадание в сетку с возвращением мяча обратно считается ошибкой в пользу соперника, так же в случае перелёта над сеткой. Высота сетки не должна быть большой, чтобы лучше обозревать сторону соперника. Так же по бокам ледового корта расположены бортики с закруглениями в конце, как в хоккее с шайбой, сделанные из упругого пластика, чтобы они могли использоваться для рикошета точно так же, как при игре в аэрохоккей.


Художественный фильм “Большой Лебовски” – “The Big Lebowski” (1998).


Литвинский наклонился к Шагину и говорит: “После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов!” – Сергей Довлатов “Филиал”.


По бульвару Капуцинов шёл уж. Он был в свитере и застиранных джинсах. Нарядные девицы, глядя ему вслед, кричали: “Рожденный ползать летать не может!” “И не хочет,” – реагировал уж. Затем серьезно добавлял: ”«Песня о Соколе» – далеко не лучшее у Горького. Как минимум – в художественном отношении. Если разуметь под художественностью комплекс средств, усиливающих эмоциональное воздействие на читателя.” – Сергей Довлатов “Иная жизнь”.


Восьмилап, двенадцатилап, шестнадцатилап, двадцатилап, лапобус – биологически синтезированные, экологически чистые средства передвижения по суше.

Глава 5 – Экспериментальное доказательство (чтение).
– Да, было около десяти часов вечера, досточтимые Юлиан Робертович и Спиридон Алексеевич, – сказал завлаб, а после добавил с вернувшимся англосаксонским акцентом – Надеюсь, теперь вы убедились, что это не силы поверхностного натяжения и тем более не божественное чудо, как вы считали нужным мне возразить.
Ученые одновременно провели руками по лицам, каждый, как человек, только что очнувшийся, и увидели, что они уже стоят не на мосту, а на зелёном давно не стриженном газоне, под сенью ещё не выросших в полной мере лет пятнадцать тому назад посаженных деревьев, где-то в стороне от покрытой красной кирпичной крошкой лесопарковой дорожки, пролегающей между с созвучным названием “Кофишенская” кафе с одной стороны и банкетным залом с другой, двух выкрашенных в одинаковый алый как у губной помады яркий маковый цвет строений, составляющих ресторанный комплекс “Усадьба”, и сквозь кусты можно было разглядеть веранду банкетного зала, где за одним из столиков кто-то ужинал, а справа от них незатейливым лабиринтом переплетались окаймляющие идущие вниз бетонные лестницы низенькие булыжные стены подземного общественного туалета. Нитшин и Цой, одновременно и друг от друга независимо, были поражены крайне. Как это они не сообразили, что их ведут куда-то, причём в сторону? Как, если верить и стрелкам на часах и отображающим время на мобильных устройствах цифрам, буквально за пять минут они прослушали, просмотрели и сумели воспринять длившийся уж точно не меньше часа пересказ цепочки событий, к тому же явно на подсознательном уровне перевоплотившийся в визуально воспринимаемый контент? Как безо всякого перевода они абсолютно беспрепятственно понимали арамейский язык?
Нитшин и Цой как завороженные смотрели вперёд на повернувшегося к ним лицом Эльфштейна и осознавали, что последняя фраза о не силах поверхностного натяжения и не божественных чудесах относилась уже не к воспроизведённому загадочным иностранцем повествованию о далёком прошлом, а к самому что ни на есть актуальному настоящему. Молодой красавец висел в воздухе, не касаясь земли, и еле заметно покачивался перед ними и влево и вправо.
“Этого не может быть!..” – только и подумал Цой. Но это, увы, было.
“Я переутомился”, – соображал в смятении Нитшин, – “Хорошо, что послезавтра я отваливаю на Чанчахи.
Нет, прямо сейчас. Меняю билет, бегу домой, пихаю в мешок железо, а с раскладкой разберусь на месте. Ну, а эти пусть пьют без меня за грядущее торжество российской науки!”
Однако иностранец уже вновь твёрдо стоял на ежегодно удобряемой почве, а его беговые фиолетовые кроссовки с жёлтой найковской загогулиной, ещё секунды тому назад предоставленные полностью ко всеобщему обозрению чуть ли не до подошв, уже были едва видны сквозь некошенную неделями густую траву.
– То что вы нам ра-ассказа… А-арнольд Альбертович, – заикаясь, нарушил молчание Цой, – а-абсолютно не соответствует евангельским до-окумен…
– То, что вы, Юлиан Робертович, увидели и услышали, и Спиридон Алексеевич тоже, является результатом локализованных записей рефлекторно-дисперсионных корпускулярно-волновых фотонных регистраторов в совокупностями с записями регистраторов колебаний парциальных давлений атмосферных газов, преобразованных в доступный для восприятия нейронами человеческого мозга формат и переданных вам с повышенной скоростью по телепативным каналам связи.
– А я уже было подумал, что вы лично присутствовали при всем этом, но только тайно, инкогнито, так сказать, – справившись с заиканием, вкрадчиво поддержал беседу Цой.
– Я знаю, за кого вы меня принимаете, – тихо и ясно глядя в глаза академику, промолвил иностранец, – но его нет. Вы слишком льстите мне.
– Как нет?!
– Придумали. Со скуки нарисовали. Этих очаровательных создании?, увы, нет. Можете спать спокойно, даже Ново-Пассита не требуется.
А когда у вас изобретут и широко внедрят технологии телепативной связи, инкриминирование угрызений совести и прочих непозволительных мыслей станет реалией.
– Похоже ты прав, Юлик! Это – агент ЦРУ! – вдруг завопил Нитшин, очевидно решив объявить приглашенному им опрометчиво на банкет собеседнику войну.
– Боже, упаси! Ничего общего с этой зловещей организацией, – парировал его выпад Эльфштейн, – Доник, ну, не нервничай ты так! Мы ещё выпьем с тобой на брудершафт, и польку-бабочку спляшем, и в связке одной сходим, если представится случай.
«Он не дьявол! И он не иностранец! – думал Цой, – он престранный субъект… Но позвольте, кто же он такой?»
Нитшин же, опешив от фамильярности своего оппонента, выпучил глаза и, казалось, уже готов был предпринять недвусмысленные физические действа.
– Вот, Вы уже вторично, как я заметил, обратились к Богу. По-моему, на самом деле веруете, однако утверждаете, что дьявола не существует, – ухватившись было за соломинку, робко промолвил Юлиан Робертович, – а какой же тогда, без чёрта бог?!
– Я, увы, не верю в бога, – твердо возразил иностранец и затем громко и радостно объявил – я доподлинно и точно знаю о его существовании.
– И где же он? – попытался встрять в уходящий от его участия разговор Нитшин риторическим, казалось бы, вопросом.
– В точке диаметрально противоположной Большому взрыву, – спокойно и небрежно отмёл все сомнения специалист по Тёмной материи.
– А я было уже принял Вас за атеиста! – явно и намерено проигнорировав последнее конкретное утверждение, с большим облегчением и уважением выпалил Цой. На лице при этом у него играла уверенная улыбка, но в глазах этой уверенности отнюдь не было, и скорее в них выражалась мольба.
– То что у вас называется атеизмом – религия, с нашей точки зрения. А мы не религиозны.
“Опять он мыкает да выкает!” – мрачно про себя прочеркнул Нитшин, но смолчал на этот раз.
А тем временем отказавшийся считать себя агентом иностранных разведок и точно знавший о существовании и местонахождении Вседержителя юнец продолжил:
– Вот вы, Юлиан Робертович, выдающийся физик и, к тому же, всегда стараетесь свои теоретические выкладки подтвердить экспериментально, – молвил он искренне вежливым тоном, обращаясь к Цою, – хотите мы повторим вместе то, что вы только что наблюдали? Сейчас?
– Сделайте такое одолжение, – сменив тон на снисходительно-покровительственный, но всё же перепуганным дрожащим тихим и не своим голосом и на своё несчастье позволил Юлиан Робертович.

Надо сказать, что фраза эта вырвалась у Цоя сама собой, машинально. Фразу эту он привык произносить на экзаменах, лекциях или семинарах в моменты, как какой-нибудь студент обращался к нему с какой-то просьбой, например, попытаться защитить курсовой проект или взять со стола билет с вопросами на экзамене или просто спросить разрешения по нужде ненадолго покинуть аудиторию. А внешне этот Эльфштейн напоминал бывшего абитуриента и только что зачисленного во ВТУЗ студента первого курса, недавно не безуспешно прошедшего вступительные экзамены и, к тому же, подкреплённые высоким средним балом аттестата зрелости.
Но что-то жгуче беспокоило члена-корреспондента, но что именно, он не мог понять, как ни напрягал воспаленный мозг, сколько ни всматривался в Эльфштейна. Одно он мог утверждать, что было что-то невиданное, неестественное в механизме воспроизведения речи у завлаба.
– А вы, Спиридон Алексеевич, не откажетесь принять участие? – спросил тот, не проявляя особого беспокойства под пристальным взором Юлиана Робертовича, понимая, что его вот-вот раскроют, но это не имеет никакого значения.
«Он не делает ни вдохов, ни выдохов!» – отчаянно мысленно вскричал Цой. Его ударила дрожь.
– Не откажусь, – мрачно буркнул в ответ Нитшин, похоже согласившийся на временное перемирие. Он, чтобы уже хоть как-то успокоиться, самозабвенно оглядывал тупые носки своих тонким слоем нагуталиненных ботинок и даже не задумался, кто к нему обратился с предложенным. Впоследствии он просто утвердился в мыслях, что сам себя спросил то ли нутром, то ли вслух, и сам же и ответил.
В следующее мгновение все трое беззвучно оторвались от земли и, плавно, медленно ускоряясь, словно покидающий вокзальный перрон поезд дальнего следования, двинулись вертикально вверх. Между ними, видимо также попав в поле обещанного гравитационного отталкивания, с той же скорость стали подниматься чуть выше уровня их стоп маленький зелёный кузнечик и небольшая лягушка. Заметив кузнечика, та открыла рот и тщетно попыталась его поймать, произведя задними лапками отталкивающее движение. Чуть ниже в их направлении пролетала большая муха. Кузнечик, казалось, сделал ей дружественное приветствие кивком головы и лёгким пошевеливанием щупиков, как старой доброй знакомой. Муху на подлёте подбросило чуть выше и она угодила прямо в раскрытый лягушкин рот, который тут же схлопнулся, а в походящем на растянутый зоб горле выполнилось сглатывающее волновое подёргивание сверху вниз туда, где разместились пищеварительные органы благородного земноводного.

На уровне крон деревьев вся эта компания зависла на четверть минуты и так же плавно устремилась обратно, к земле. Когда до твёрдой почвы оставалось не более метра, Нитшин нарушил молчание:
– Странно. Теоретически кровь к голове должна была прилить при подъёме… И самое главное: зачем по воде то ходить? Вот так полетать и сомнений как не бывало.
– Да, – зашептал преподносивший себя пятью минутами ранее руководителем лабораторией тёмной материи Йельского университета и назвавший себя Арнольдом Эльфштейном, – ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, путешественник, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и эстетично, но больно мудрёно. К вам с расспросами начнут приставать», – и затем в полный голос продолжил, – Юлиан Робертович, если, убедившись в существовании гравитационного отталкивания, вы сможете вспомнить, как звали того самоучку, я был бы вам весьма признателен.
Но Цой не отвечал. Шуршание травы и что-то вроде еле слышного глухого хруста, воспроизведённого давлением подошв обуви на поверхность, засвидетельствовали окончание эксперимента, и было видно, как кузнечик и лягушка выпрыгнули из зарослей подросшего до неприлично высокого газона в разные, противоположные друг от друга стороны.

В это же время на веранде ресторана банкетного комплекса “Усадьба” заканчивали свой ужин трое граждан. На столе уже лежал счёт. Один из них, сидящий спиной к ограде веранды, неспешно допивал кофе. Двое других о чём-то беседовали, не без доли лёгкой иронии, о чём можно было судить по выражениям на их лицах. Надо отметить, что в лицах у всех троих не было ничего такого, что может броситься в глаза, чего-то запоминающегося. Один из беседующих, сидящий лицом к выходу с веранды, на вид самый молодой, в светло-серой рубашке с коротким рукавом, в чёрных джинсах и тёмных классических адидасовских кроссовках чуточку прищурил левый глаз и сделал движение указательным пальцем правой руки в сторону листвы на деревьях, растущих между кафе и туалетом, на противоположной стороне парковой дорожки. Оба сидящих боком к выходу повернулись в том же направлении и всмотрелись. Второй из беседующих, сидящий спиной к банкетному залу, на вид старше, в добротном скромном двубортном костюме и при галстуке, расстегнув верхнюю пуговицу пиджака, вынул словно из внутреннего кармана сначала небольшой продолговатый чёрный цилиндр, а затем пистолет того же цвета и положил их на стол. Далее, практически не отрывая оба предмета от скатерти, тот, что помоложе, соединил это в единое целое, ввинтив цилиндр в ствол пистолета, и, пригнувшись над столом низко так, что третьему, в однобортном костюме и без галстука, пришлось придвинуть как можно ближе к себе блюдце с чашкой уже почти допитого кофе, прицелился и выстрелил в том самом направлении, что секунд десять тому назад обозначал указательным пальцем. Почти одновременно с незвонким, шлепковым, еле слышимым отзвуком выстрела, с верхушки дерева на противоположной стороне дорожки, не задев по пути ни одной веточки и даже листочка, в траву бесшумно упал малюсенький серенький воробушек.

Нитшин и Эльфштейн утвердились на земле вновь. Цой сразу же опрокинулся на спину. Нестройный ряд тонких продолговатых травяных листьев, насколько мог, закрывал от назойливого взора подстёршиеся эластичные подошвы экковских полуботинок. Когда вскрикнувший от испуга Нитшин подошёл поближе и наклонился, он увидел у Цоя на лбу небольшую медленно увеличивающуюся в диаметре и теряющую правильную округлую форму красную точку. Цой не подавал признаков жизни. Нитшин разжал пальцы и выронил желтоватый фильтр от докуренной им ещё на мосту сигареты.

Примечания.

Чанчахи, 4461 м, одна из вершин Цейского горного района в центральной части Главного Кавказского хребта, с маршрутами восхождения 6-ой категории сложности. Упоминается в песне Алексея Овчинникова “Это горы”.


Въ отв?ть на мои маловнятныя р?чи, Хулiо Хуренито не растерялся, не позвалъ лакея, не ушель, н?тъ, тихо и ясно глядя мн? въ глаза, онь промолвилъ: „Я знаю, за кого вы меня принимаете. Но его н?тъ.“ „Н?тъ, – я не могъ удержаться, я кричалъ, – этого не можетъ быть! Вы безъ хвоста, но вы онъ самыи?.“ Хуренито не смутился, даже не повысилъ голоса: „Да н?ть же, право, я не чортъ. Вы слишкомъ льстите мн?. При томъ же этихъ очаровательныхъ созданiи?, увы, н?тъ! Можете спать спокои?но, даже брома не требуется. Но и добра тоже н?тъ. И того, другого, съ большои? буквы н?тъ, слышите, миленькiи?, н?ту вовсе. Придумали. Со скуки нарисовали. Какои? же безъ чорта Богъ?“ – Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.



“Видите эту вилку? Хотите, я ее съем?” “Сделайте такое одолжение.” – Григорий Горин “Формула любви”.


Обыграна с некоторыми изменениями детская песня «В траве сидел кузнечик», сочинённая Николаем Носовым и Владимиром Шаинским.

Глава 6 – Евкурий двадцатилап (мемуары).
Великая штука – комфорт! Двадцатилап по своей лёгкости, бесшумности и неощутимости движения дал бы сто вистов вперёд любому трамваю на магнитной подушке из моего счастливого детства. К тому же в нём нашлись, как и было обещано, и виртуальный стол и чернильница с пером. Жаль, только, что мистика обернулась фантастикой. Я бы сказал житейской фантастикой. Переписывать такое вдохновляет не очень. Но раз автор хотя бы не конкретный человек с конкретными претензиями, то можно и примириться с подобного рода участью.
На полпути к космопорту я остановил тренировку и принялся глазеть по сторонам. Двадцатилап шёл среди редких низеньких пальм в высокой траве оазиса. Где-то рядом журчал ручей. Один раз на большой скорости нас обошёл рыже-пегий двенадцатилап с открытым верхом. На его задних сидениях я успел разглядеть обнявшуюся молодую парочку. Надо всем этим уходящей в небо стеной возвышалась пусковая гора.
Она медленно и неуклонно приближалась.
Двадцатилапа звали Евкурий. К тому же он оказался моим бывшим соотечественником. Ему было за 70. Знал только японский и французский. Необходимо и достаточно. В год его выпуска биосинтез серых веществ был дорогостоящим. Пусть даже производством занимались ммуникоопы, и дотации у них имелись астрономические. Да, и клетчатка тогда была довольно крупной. С интеллектом не разгуляешься. Голосовые связки тоже ещё были недостаточно эластичны. Голос у Евкурия был какой-то хрипловатый и однотонный. А сам он оказался чуточку грубоватым.
Как только я выключил экран и закончил письмо, Евкурий счёл себя обязанным поболтать. Предпочёл делать это на французском. Мне бы вежливо отказаться. Воспользоваться правом клиента. Но, может, уважение к возрасту сыграло не последнюю роль. Хотя, учитывая, что биосинтезированные чуть ли не вечны, Евкурия можно было считать практически стажёром.
– Сам откуда? – завёл своё чревовещание Евкурий, поглядывая на меня внутресалонным глазом.
– Детством из Сургута.
– Столичный земляк! А я провинциал. Питер, Киев, Берлин, Пекин, Москва, Хошимин. По Питеру часто катал Черненко. Нобелевскую лауреатку. Небось, слыхал о такой. Любила старушка покутить и оттянуться. А теперь сюда ломанулся на заработки сразу после тотального объединения. Побомбить. Лётчик?
– Налётчик. Налетал почти 400,000 часов. Бортпроводником.
– Зачем так много?
– Я наивно считал, что после смогу надолго и комфортно разместиться на родной планете. Не сложилось. Видите ли?
– Догадываюсь. А с чего вдруг на поверхностный транспорт потянуло? Подземкой и быстрей гораздо и удобней.
– Улетаю. Надолго. Чего доброго, насовсем. Захотелось напоследок эдакого.
– Сочувствую. Куда?
– На Венеру.
– Среди наших уже тоже нашлись авантюристы. Тяжело им будет. Чем сосоизволите там зарабатывать на пропитание?
– Буду тренировать начинающих гонщиков Формул.
– Винтаж не теряет перспективы. Хочешь порулить?
Из зарослей навстречу вынырнул раллийный восьмилап. Вороной. На передних козлах сидели по бокам два парня и девчонка посередине. Она тянула влево на себя вожжи и визжала, заглушая шум ручья. Восьмилап ушёл резко вправо. Мой двадцатилап плавно уклонился влево. Мы разминулись.
– Апокалипсис пошаливает, – меланхолично промямлил Евкурий.
Ответ на его предложение порулить я инциденто замял. Уж очень было лень перелезать вперёд с заднего дивана. Ещё вспомнил, что так именно и звали того раллийного восьмилапа, которого я отменил. В салоне вдруг стало секунды на две светлее. Это кто-то сзади поморгал дальним светом. Я оглянулся. Апокалипсис, вернувшись, нагнав и снизив скорость, мигая жёлтыми габаритными светлячками, приносил свои извинения. Лица у передней троицы тоже светились. Ещё не отошедшим от умилённого испуга деловым недовольством. Затем восьмилап, резко развернувшись и обдав нас вдогонку волнами колыхнувшейся зелени, пропал.
– Мог бы просто набрать…, – флегматично выдохнуло из себя вверенное мне средство передвижения, причём уже на японском, – Перед двуногой решил выпендриться?.. После поговорим…
– Оправдывается. Кто-то его сбросил в последний момент. Пришлось взять этих подростков чокнутых, – это Евкурий уже мне говорил, вернувшись на французский, – и это правильно, что все ваши треки позакрывали. Вонь от них, шум и свалка.
Тут я только понял, что он отчитывал Апокалипсиса непосредственно. По ихним каналам связи. К тому же решил выразить, не стесняясь, своё отношение к гоночному автомобилизму.
– Из под земли? С глубины 100-150 метров? – я, тут же кинувшись оправдываться, попытался призвать на помощь логику, хоть чуточку, – и какая свалка? У нас ничего не выбрасывалось. И стёртые шины, и побитые корпуса восстанавливались. Отработанное масло, трансмиссионная и тормозная жидкости полностью рециклировались.
– Я и запах слышал и шум ощущал. В Хошимине…
– В Сайгоне!?
– В Хошимине! Когда гран-при проходили, в особенности. Там же для вас целый город под матушкой землей построили. До сих пор тошнит от бензинного запаха. И звон в ушах стоит. Масло, трансмиссия, шины, тормоза – среднетысячелетье какое-то! Позор! И мы вымели этот позор с нашей планеты! А Сайгон – это кафетерий в Питере, чтоб ты знал. Недоросль!
“Оказывается, их может тошнить. Никогда бы не подумал! И кто это мы? С каких это пор у биосинтезированного транспорта появились права или просто возможность влиять на какие-то решения? Мало того, что они не платят налоги!?” – я всё ещё пытался уловить какой-то смысл в его речах. Нет бы расслабиться и смотреть в окно. Когда я всё это опять мог увидеть? Однако решил продолжить беседу и поскорее сменить тему. Я спросил в какое время Евкурий работал в Москве. Оказалось, в те же годы, что и я там проживал, о чём радостно ему сообщил.
– И что же занесло столичного парнишку в это музейное захолустье?
– Учился в техникуме. В московском филиале конкурса не было. Практически.
Хотелось продолжить затянувшиеся прения в каком-то безобидном ключе. Я вспомнил одного моего однокурсника. Папа у него был ммунистическим мажором. Сынок однажды вызвал двадцатилапа покататься по городу, чтобы отметить сдачу экзамена по Теории помехоустойчивости криптографических ключей. Угощал нас “Вдовой Клико”. Многие думали, что он воспользовался ихними партийными льготами. Что было нелогично при сухом законе в ммунистическом сообществе. Позже выяснилось, что он взломал какие-то криптоключи в системе заказов. Не зря учился. Папа замял это дело.
Евкурий всё это, хмуря свой салонный глаз, выслушал. Сказал, что это точно было не с ним. Он бы такое помнил. И меня бы сразу узнал. Двадцатилапы запоминают все поездки по времени, маршрутам и их характеру, фамилии всех заказчиков с именами и внешность всех пассажиров.
Затем, вспоминая Москву, он хвалил какого-то Остягина. Ругал какого-то Глозмана.
Про последнего прямо так и сказал (литературный перевод с французского у меня не очень получился): “Этот имбецил и микроцефал тормозил демонтаж линий магнитокатов под замену их на газоны лапового транспорта”.
Дела мне до этого не было никакого. За окном, чередуясь, открывались дивные пейзажи. Нежно шумел ручей на перекатах. Но, пока Евкурий вещал, проснулся мой СмартАпп, который так и не научился в точности распознавать мои эмоции. Он принялся выдавать информацию, что упомянутые работали когда-то мэрами Москвы. Хвалимый сменил поносимого.
Тут я вынужден сделать некоторое отступление. Тем самым уклонюсь от подробной интерпретации нашего диалога. И всего, что припомнил, прочёл в цифрах и фактах, услышал и высказал в ответ. Я никогда не увлекался ни социологией, ни историей. Просто, меня тогда эта ротация тоже коснулась. Я как раз поступил на первый курс. И, вот, взятый с собой магнитокат пришлось заменить полубайком. И это была не единственная затронувшая и меня, и многих моих знакомых несуразность.
Синхронно с выслушиванием умозаключительных рассуждений Евкурия, я читал об этих людях и осознавал, что это было не просто чередование руководства, а смена эпохи. Свидетелем которой я стал, так сказать.
Сразу после Последней мировой войны, которая случилась задолго до моего рождения, решили сообща проанализировать причины её начала. Повода для этой бойни, как известно, даже не нашлось. Всё произошло вдруг.

Для разбора произошедшего скооперировались лучшие социологи Земли. Основной и главный вывод – виновата демократия. Упрощённо: все приходившие к власти посредством голосования правители оказались дураками и негодяями и, за редчайшими исключениями, негодяями просто.
Третьего и четвертого не было дано. По их экспертному мнению, ни разу на руководство какой-либо страны, провинции или хотя бы города не сумели выбрать человека порядочного и умного, или, пусть, просто – порядочного. С имевшимися на тот момент диктатурами, коих было всего лишь три, произошло то же и самое. Чистые негодяи, добивавшиеся абсолютной власти, со временем добавляли к себе это самое “и”, трансформируясь и пополняя ряды всё тех же дураков и негодяев.
Предложили альтернативу. Создавался глобальный университет для подготовки управленцев. С момента перенасыщения населения планеты его выпускниками на руководящие должности могли избираться только они.
Из многочисленных приведённых обществоведами аргументов мне запомнился лишь один. Он сопровождался ярким жизненным примером. Постараюсь его воспроизвести: “Будущий президент Воссоединённых Штатов Америки подарил свои шпаргалки по Основам Марксистко-ленинско-маоисткой Эстетики будущему председателю президиума верховной ассамблеи Ммунистического союза. А тот в свою очередь, будучи уроженцем земли Северный Рейн-Вестфалия, натаскивал будущего президента, который обязан был знать немецкий язык как родной, ко всем экзаменам и промежуточным зачётам.
Разве пойдут они после этого друг на друга войной?!” Мне, лично, после всех тщетных попыток донести до меня Историю, как науку, казалось, что существовал главный неизбежно ведущий к началу войн фактор. Экономический. Хотя, была бы возможность открыть дискуссию с тем аргументатором,
я бы высказался так: “Какие бы вы дали прогнозы на случай, если главы смежных государств – познакомившиеся там и вступившие в брак ещё во время учёбы муж и жена?”
На поступление учиться не накладывалось ни малейшего ограничения. Никого не отчисляли. Учёба бесплатная, с солидной стипендией, при хорошей успеваемости. К чему это привело, многим известно. Только я читал об этом с вниманием и некоторым интересом впервые. (Пока Евкурий делился рассуждениями и уходил в воспоминания, времени на чтение было достаточно. СмартАпп выдавал постулат за постулатом.) Так, вот, до окончания университета добирались далеко немногие. Бросали. Не тянули. Настолько обучение там было разнообразно и обширно по характеру. Обладателей дипломов приходилось уговаривать занять хоть какую-то управляющую вакансию. Чем выше была ступенька в иерархии власти, тем сложнее было найти добровольца. О том, чтобы найти хотя бы двух кандидатов и провести выборы, и речи не шло. Социологи назвали этот период – эмпаты под ненавязчивым контролем искусственного интеллекта. ИИ оценивал целесообразность принимаемых решений. Вносил некий элемент цинизма. Чтобы идеалистический альтруизм не чрезмерствовал.
Так, вот, Глозман был ещё из них, из старых, из сверх-образованных эмпатов. Глозман не тормозил внедрение лапового транспорта. Пока он занимал кабинет мэра, всё шло рационально и аккуратно. Реорганизовали на пробу Садовое кольцо. Там и навесы от дождя и снега над линиями магнитокатов были самыми широкими. И потребность в общественном транспорте превышала интенсивность индивидуального. Был уложен много-сезонный травяной газон, производимый местными ммуникоопами, по качеству не уступавший любому другом. Своей очереди ждал Кутузовский проспект.
И, тут, в центре Москвы прошёл стихийный протестный митинг. Что-то около двухсот человек. Мотивы их негодования, как это не удивительно, былы мне известны. На митинг ходила одна из моих однокурсниц. Мир тесен. В Мытищах, это за МВКТ,
сносили последний квартал блочных малоэтажек. В одной из них находилась квартира-музей некой супружеской пары – экстремалов. То ли они вместе очень давно покорили все восьмитысячкники. То ли прошли в одной байдарке все водопады. Ниагару, Викторию, Игуасу и прочие. Что-то экстраординарное, в общем. Хозяйке музея обещали выделить целый этаж в новой высотке. Но в последний момент хозяйка воспротивилась. Объявила, что нарушатся антураж и дух старины. Выраженные ею в социальных сетях опасения обернулись общественной акцией недоверия в форме уличного демарша.
Надежды на достижение всеобщей гармонии рухнули. Глозман принял решение уйти в отставку. Согласных занять его место не нашлось. Провели по давно забытым правилам выборы. Число зарегестрировавшихся кандидатов перевалило за сотню. Остягин набрал что-то около 13% голосов. Ещё три кандидата примерно по столько же, но каждый чуточку меньше. Было отмечено, что эта оставшаяся за бортом троица присутствовала и поочерёдно ораторствовала на том протестном митинге. Так Остягин стал народным избранником.
И Остягин сразу же форсировал замену. Боготворимую Евкурием. Я тогда лишь с любопытством наблюдал, как город в считанные дни наводнили монтажно-строительные роботы. И долго его не покидали. Теперь же читал, сколько предположительно могли заработать на комиссионных сотрудники мэрии и их правильные знакомые. На одних только заказах семян и рассады из Квебека. Демонтированные магнитокатные линии за бесценок уходили за границу. Но обнаружить махинации и отмывания денежных средств в их делах, судя по всему тёмненьких, не удалось. А чего стоили незабываемые поездки на прихрамывающих лапобусах? Их синтезировали по ускоренному методу. Скорей, скорей наплодили, чтобы обуявший дефицит побороть, и… Первый и единственный пока случай, когда биосинтезированный транспорт в массовом порядке пришлось отправлять через несколько лет на пенсию под предлогом слабости здоровья.
– Пацанам подфартило, – подтвердил Евкурий, – отдыхают теперича у тихой речки. А мне вечно развозить, тут, всяких…
На описании махровых “заслуг” Остягина, он только и повторял: “Брехня, брехня!” Я попытался с небольшой иронией обрисовать ситуацию с возвращением к неограниченной выборной системе строчкой из старой бардовской песни, которую любил распевать мой прадед на семейных сборищах: “История ползет по эвольвенте, попахивая гарью на витках”.
Евкурий не понял. Возможно, мой перевод на французский был не точен или слишком литературен. Нет бы мне попытаться получить наслаждение от мерного шороха травы под лапами моего собеседника! Что тянуло меня за язык? Я попробовал перевести то же на японский, затем опять на французский. Обмолвившись, что это слова из популярной песни на русском языке.
– Страна Ронсара не любит варварских поэтов,
– буркнул в ответ Евкурий, снизив скорость.
И тут его прорвало начисто. Мне оставалось только сидеть, молчать и слушать. Вещал бы он столько, сядь я за руль, как было предложено? Даже интересно.
Двадцатилап завёл речь об упомянутой войне и блеснул эрудицией. На сколько позволяло его крупноклетчатное серое вещество. Делал выводы и осуждал решительно всё. Он назвал все даты, точки и численности высадок подводного десанта. Их асинхронность, по его мнению, стала главной первопричиной неуспеха всей компании со стороны стран агрессоров. Был утрачен элемент неожиданности. Он знал все брэнды и почти точное количество, до десяток тысяч, микродронов убийц. Брошенных странами союзниками на врага, как ответный удар возмездия. По его мнению, необходимо было в пять раз больше. Тогда бы вопрос о победителе сразу отпал. А так, государства, которые были “вынуждены” начать ту войну, попросились и были приняты в Ммунистический союз. В целях самообороны. И отнюдь не на птичьих правах. А сумевшие отразить нападение ничего с них не поимели. Кроме военнопленных, оставленных на восстановление разрушенных строений и инфраструктуры. Что косвенно нанесло удар по индустрии строительных роботов. К тому же они, военнопленные, почти все решили остаться, что нарушило демографический баланс.
Остановив выпирающий из него поток информации Евкурий перешёл к заключительной части своей декламации. К выводам. Он сказал, что мы должны быть им всем благодарны. Этим, пусть, и монстрам. Президентам, премьер-министрам, главнокомандующим, генеральным секретарям. Без них население планеты было бы уже несопоставимо большим. Возникла бы проблема голода. А так. Пока ничего особенного.

Звучало абсурдно. С точки зрения элементарной арифметики. Безвозвратные потери, по самым нескромным оценкам, составили не более 700 миллионов. Преимущественно мужчин. При тогдашнем населении около 80 миллиардов.
Уловив крайнюю степень моего равнодушия по данной теме, СмартАпп замёрз на завершающей статье об Остягине. Он оставался мэром Москвы. Последняя стихийная антикоррупционная демонстрация его противников имела место шесть лет назад. Около 150 тысяч протестующих. Почти всех их идентифицировали и отправили в сверхсрочный анабиоз. На выборах двухлетней давности Остягин заручился поддержкой 54% избирателей. Да, и чуть раньше я успел прочесть, что глобальный университет управленцев закрылся после Тотального объединения. Зато открылись филиалы на Марсе, Венере и Титане. Ещё одна заслуга Неизвестных Спасителей,
как они себя наименовали. Тотальное объединение на Земле было одним из их первых и самых жёстких требований.
Евкурий плавно сбросил ход и вскоре остановился на газоне напротив входных стен космопорта. Вынул щупальцем из багажника и поставил на землю мой чемодан. Бесшумно, повернув задней ключицей, отворил заслонку. Я вышел на улицу. На меня дохнул жар пустыни. Но меньше чем на секунду. Мой пляжный прикид тут же заработал на охлаждение.
Вежливо попрощавшись с Евкурием, пожелав ему хорошего дня, я, не мешкая, добавил чаевые. Евкурий в благодарность мигнул своими тремя лобовыми глазами и с еле уловимыми пошуршваниями лап в траве засеменил к выходу из зоны прилёта.
Высказанное искусственно созданным существом ввело меня в лёгкий ступор. Черненко помнит и меня помнить будет.
Язык не повернулся ответить, что я собираюсь зарабатывать писательским трудом. После упоминания такого пассажира. А так, глядишь, в другом ключе серое вещество обладателя двадцати лап сформировало бы этот удручающий монолог. Благополучие робото-индустрии… Ему-то чем это поможет?!
Хорошо, что я туго думаю. Избыточная впечатлительность всегда тормозила ход моих мыслей. А то выдал бы что-нибудь оскорбительное в адрес экологически чистого средства передвижения. Сравнил его мозг с мозгом перепонча, к примеру. Мол, насекомое и то умнее. И минуты бы не прошло, а я бы уже углублённо беседовал с представителями службы транспортной безопасности.
Отрешённость продлилась минуты четыре. Может, пять, шесть. Я озирался. Задрав голову, поглядывал на уходящую ввысь новую пусковую гору. Казалось, от неё исходило поле гравитационного притяжения. Её можно было принять за рвущуюся всем телом ввысь гигантскую анаконду. Рядом с телом которой человек выглядит маленькой букашкой. Тлёй. Ещё под небрежный ветерок я посматривал на пальмы и заросли оазиса. Пальмы беззвучно раскачивались. Заросли незримо шуршали. За ними силуэтом стены стояла старая гора. По последним данным в недрах её виртуальных квартир теперь обитало под полтора миллиарда согласившихся на подобную экзистенцию человеческих особей.
Изредка приземлялись перепончи. Размеров внушительных, средних и совсем маленькие. Деловито озираясь, пассажиры высаживались на газон. Уверенным шагом тянулись к исчезающим с их приближением и вновь появляющимся за их спинами прозрачным стенам космопорта. Неподалёку из зелёной чащи высеменил Апокалипсис. Остановился. Из него грациозно вышла с гордым видом уже знакомая мне по несостоявшейся аварии троица. Правую руку девушки, выложив под палящее солнце розовый язычок, мохнатой муфточкой прикрывала маленькая беленькая болонка. Левая рука нежно и успокаивающее собачку поглаживала.
В десяти шагах от меня бесшумно сел одноместный перепонч. Из открывшегося багажника вынулся средних размеров чемодан. Затем откинулся кокпит, и оттуда выбрался среднего роста и средних лет пассажир. Меланхолично промаршировав по наклонившемуся почти до земли крылу, он шагнул на газон. Перепонч, закрывая на ходу кокпит, незамедлительно взлетел и, обдав своего клиента нежным ветреным порывом, с характерным поворотным креном ушёл в сторону оазиса. Этот человек, оставшись наедине со своим багажом, принялся, подобно мне, то, задирая голову, смотреть на пусковую гору, то, выравнивая взгляд, вслед перепончу и куда-то вдаль. Очнувшись и мысленно передав ему свою краткую вахту, я ступил в космопорт.

Примечания.

См. Глава 1 – Примечание 7.


“В дороге шофер заговаривает с ним о кооперации. Хвалит какого-то Нуйкина. Ругает какого-то Забежинского. Головкер упорно молчит.” Сергей Довлатов “Встретились, поговорили.”


“А ты стой здесь, слышишь? И жди. Когда я начну – не скажу. Настоящая война начинается вдруг. Понял?” – Евгений Шварц. “Дракон”.


Поневоле задумаешься, выбирая между дураком и негодяем. Задумаешься и все-таки предпочтешь негодяя. Но самое ужасное, когда он еще и дурак в придачу… – Сергей Довлатов “Выбирая между дураком и негодяем”


Воссоединённые Штаты Америки (ВША) – произойдёт распад США на три государства – южные, северные и тихоокеанские штаты, затем северные объединятся с Канадой, южные с Мексикой и другими странами Центральной Америки, и после воссоединятся в одно государство с немецким языком в качестве общего. А Марксистско-ленинско-маоисткие философию, эстетику, теорию и идеологию будут преподавать исключительно в ознакомительных целях.


“Виноват, вы не сию минуту хотите открыть эту дискуссию?” – Вежливо спросил Филипп Филиппович. – Михаил Булгаков “Собачье сердце”.


МВКТ – Московская велосипедная кольцевая трасса. Она заменит МКАД.


“Хоть раз имело место все на свете, И все на свете обращалось в прах. История ползет по эвольвенте, Попахивая гарью на витках.” – Михаил Волков. “Фокусник”.


Пожавъ руку швеи?цару консульства, которыи? за м?сяцъ усп?лъ ко мн? привыкнуть, какъ къ вещи, я еще разъ преклонился предъ дивнои? Чинарои?, принявшеи? въ свое лоно дубовыи? листокъ и хот?лъ даже сказать объ этомъ швеи?цару, но вспомниль, что страна Ронсара не любитъ варварскихъ поэтовъ и тихонько вышелъ. – Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.



Не выдумка. Аналогичный разговор автору случилось услышать, сидя в рассчитанной на троих кабине грузовой фуры. Водитель и диспетчер во время короткой поездки к месту назначения делились своими знаниями о Второй Мировой войне, Голодоморе, Холокосте и массовых репрессиях. Затем один из них в схожей форме выразил благодарность Гитлеру и Сталину. Примечательно, что беседа эта с последующими выводами имела место в стране, где, казалось бы, царят милосердие и человеколюбие.


Аналогия с Неизвестными Отцами в романе Стругацких “Обитаемый остров”.


“Маленький попугай – крепкий тип. Гоголя помнит и нас помнить будет.” Михаил Жванецкий. “Как помолодеть”.

Глава 7 – Планида (чтение).
Когда Нитшин оглянулся, он не обнаружил позади себя или где-то поблизости пресловутого иностранца. Завлаб исчез. Спиридон Алексеевич только заметил три средней высоты плечистых мужских силуэта, спускавшихся с веранды банкетного зала. На пути к выходу один из них, согнувшись до земли, поднял как будто найденную им случайно мелочь. Было слышно, как другой, маршируя вразвалку и держась рукой за живот, нестройно вздохами напевал: ”Представьте себе… Представьте себе… Прожорливое брюшко…”
– Господа! Товарищи! Граждане! – завывая, воззвал к ним в отчаянии Спиридон Алексеевич, – помогите задержать американского шпиона! Эльфштейна! Арнольда! Адольфа!
– Альфонса!? – добавил тот, что самый молодой, в безрукавке, джинсах и адидасовских кроссовках. Был он с очень приятным округлым и опрятным лицом, с мясистым носом. Волосы его были какого-то неопределенного цвета. Национальность было бы трудно установить.
– Интеллигенты гуляют… Второй так вообще уже вырубился, – в задумчивости произнёс, подойдя ближе к Нитшину, другой из них, который был в однобортном костюме и без галстука. Основное, что определяло его лицо, это было, пожалуй, выражение добродушия, которое нарушали, впрочем, глаза, или, вернее, не глаза, а манера глядеть на собеседника.
– Наш рабочий день уже закончился. Приходите завтра, станция метро Лубянка, бывшая Дзержинская, – так же приблизившись к Спиридону Алексеевичу, ответил вежливо третий, что был постарше, при галстуке и в двубортном костюме. Его манера глядеть на собеседника мало отличалась от его, по-видимому, коллеги или сослуживца. Маленькие глаза свои он держал под прикрытыми, немного странноватыми, как будто припухшими, веками. Тогда в щелочках этих глаз светилось незлобное лукавство.
– Выход на площадь. Большое жёлтое здание с часами. Зайдёте внутрь и спросите полковника Громобоева, либо подполковника Молниеотводова,
– уточнил вмешавшийся в обсуждение самый молодой. Надо полагать, он был склонен к юмору. Но вдруг, совершенно изгнав поблескивающий этот юмор из щелочек глаз, он широко открыл веки и взглянул на астронома внезапно и в упор, как будто с целью быстро разглядеть какое-то незаметное пятнышко на носу у собеседника. Это продолжилось одно мгновение, после чего веки опять опустились, сузились щелочки, и в них начало светиться добродушие и лукавый ум.
– Вы обязаны мне помочь! – Нитшин чуть было не крикнул вдобавок “Караул!”, но что-то остановило его в этом невольном порыве, а то и так, похоже, его приняли за пьяного.
Спиридона Алексеевича смущала череда скачущих бесконтрольно мыслей, но недолго, потому что он вдруг сообразил, что завлаб непременно должен оказаться в общественном туалете, в двух шагах от которого стоял астроном, и обязательно в самой дальней от входа кабинке.
– Я мигом! – крикнул он уже двинувшейся от него в сторону этой, судя по реакции на его поведение, неординарной троице, отбросил в сторону мешавший ему пиджак и кинулся бежать вниз по узкой с разворотом бетонной лестнице.
Ворвавшись в коротенький коридорчик, переходящий непосредственно в помещение сортира, состоящего из ряда раковин выстроенных вдоль длинного зеркала с одной стороны и кабинок с другой, Нитшин взвопил: “Эльфштейн!!!” – и не узнал своего голоса. Не узнал, пожалуй, потому, что тут же эхом ему ответили переходящие на визг женские крики, вырвавшиеся снизу из под кабинок уборной и отразившиеся эхом от потолка над дверьми тех же кабинок, всё той же уборной.
Нитшин пригнулся к каменному полу, повернул голову в направления криков и увидел в просвет между кафелем и нижней кромкой дверей в двух ближайших от входа кабинках стоящие на этом полу по две пары нюдового цвета остроносых туфель на высоких каблуках, плавно переходящих в тоненькие лодыжки, окаймлённые кромками узких материала деним штанин небесного цвета. Эту цветовую гармонию обутых и одетых конечностных постаментов, утвердившихся на фоне белого кафеля, нарушал однако алый цвет, в который были окрашены плоские грани каблуков, что со стороны подошвы.
Недоразумение было налицо, и повинен в нем был, конечно, Спиридон Алексеевич. Но признаться в этом он не пожелал и, воскликнув укоризненно: «Ах, психопатки!..» – тут же кинулся обратно на улицу. Разыскивать иностранца в самой дальней от входа кабинке, как намеревалось до этого, становилось опасно – из ближних уже зазвучали стремительные шорохи подтягиваемой вверх плотной материи, скрежет в спешке застёгиваемых молний, постукивание каблучков о твердую поверхность, так что грохот льющейся воды, резкий лязг отщёлкиваемых замочных задвижек и последовательные удары решительно распахиваемых дээспешных кабинетных дверей застали Нитшина переступающим через две ступеньки вверх по лестнице уже вне зоны прямой видимости от дислокации предоставляемых гигиенических удобств.
Оказавшись вновь на открытом воздухе, Нитшин обнаружил, что призываемая к обязательному содействию группа граждан решила применить излюбленный бандитский прием – уходить врассыпную. Самый респектабельный, обладатель двубортного костюма направился по дорожке Дольской улицы в сторону памятника Дмитрию Кантемиру, наиболее задумчивый в однобортном уже повернул от него вправо за здание банкетного дома, чтобы затем пройтись по Еготьевскому тупику, а молодой и юморной шёл в противоположном направлении, минуя кафе “Кофишенская”, в сторону моста, откуда минутами раньше пришел не понятый ими вестник несчастья Спиридон Алексеевич. Как ни торопился Нитшин догнать хоть одного из них, неодолимое желание потянуло его забежать на секунду уже в мужскую уборную, чтобы на ходу ещё проверить, не спрятался ли там пресловутый завлаб.
В сортире мужском меньший по численности ряд из отдельных кабинок начинался следом за цепочкой тесно расположенных вдоль стены писсуаров. Оправившись у одного из них, Спиридон Алексеевич подошёл к расположенному ровно напротив умывальнику и подставил руки под бесконтактный сенсорный смеситель. Но лишь только оттуда полилась тёплой струёй вода, как астроном вдруг услышал за собою голос, мурлыкнувший:
– Это вы, Спиридон Алексеевич?
Нитшин вздрогнул, обернулся и не увидел за собою никого.
– Ну я, – неприязненно ответил Нитшин в пустоту.
– Очень, очень приятно, – писклявым голосом отозвался кто-то невидимый.
При этом в левом ухе у Нитшина остро кольнуло. Нитшин отпрянул. Затем кольнуло в правом ухе. И ещё острее.
– Что вы, госпо… – прошептал ополоумевший астроном, сообразил тут же, что слово «господа» никак не подходит к голосам, раздающимися в голове человека в общественной уборной, прохрипел: – товари… гражда… – смекнул, что и этих названий они не заслуживают, и получил третий страшный укол где-то над переносицей неизвестно откуда, так, что почудилось, будто кровь из носу хлынула на рубашку.
– Что у тебя в портфолио, паразит? – пронзительно прокричал котообразный голос, – диссертация? А тебя предупредили по телефону, чтобы ты её не защищал? Предупреждали, я тебя спрашиваю?
– Не предупрежди… дали… дили… – задыхаясь ответил астроном, теряя всякую логику.
– А ты все-таки защитил? Дай сюда портфолио, гад! – другим каким-то гнусавым голосом крикнул кто-то второй и выдрал что-то неосязаемое из трясущихся рук Нитшина.
Свет, и так слабый в уборной, и вовсе начал меркнуть в глазах Спиридона. «Вот как, оказывается, сходят с ума!» – оценив ситуацию, попятился он назад к проёму входной двери и ухватился за притолоку.
Из дальней кабинки послышалось слабое кряхтение и измученный голос произнёс:
– Э… Ах… Планида вновь повернулась задом…

Нитшин оттолкнулся от притолоки и ринулся на звук, толкнул дверь – кабинка была пуста. Тоже и самое было и в остальных кабинках.
И тут дух опытного покорителя горных вершин и перевалов заставил Нитшина остановить надвигающуюся панику. Он сообразил, что надо просто позвонить куда следует, и вспомнил, что оставил телефон в кармане своего пиджака, лежащего на траве недалеко от входа в уборную.
– Позвонить? Ну что же, позвоните, – печально согласился в голове у Спиридона Алексеевича голос завлаба и вдруг страстно попросил: – Но умоляю вас на прощанье, если опять решитесь защищать диссертацию, учитывайте гравитационное отталкивание! О большем я уж вас и не прошу.
Легко и стремительно поднявшись вверх по лестнице, тут же найдя брошенный пиджак, сделав над собой великое усилие, Нитшин нагнулся, выудил трясущейся рукой из кармана мобильник и, не вводя пасскода, набрал 102.
– Дежурный по городу, – послышался строгий женский голос, сразу же, без антиципирующих ответ длинных гудков.
– Цоя застрелили, – сипло, дрожащим голосом прошептал Спиридон Алексеевич.
– Цой погиб в автокатастрофе, – безжалостно отчеканила дежурная.
– Ду-ура!!! – задушевно только и проорал новоиспечённый доктор астрономических наук и в ярости швырнул белый пластиковый прямоугольник в траву.
Земная поверхность, спружинив, отторгла ударившийся об неё округлым ребром вершины узенького параллелепипеда корпус этого очень умного беспроволочного телефона, который затем, сделав три полных оборота, превративших в лучах приближающегося к западной линии горизонта солнца зеркальный надкусанный яблочный логотип на оборотной стороне напичканного электроникой мобильного средства телекоммуникации в тусклую оранжевую точку, был в следующую же секунду беззвучно и бесследно съеден густым постригаемым столь не часто газоном. Опомнившись, Нитшин было двинулся туда за ним, но тут же, вяло простонав и безнадёжно, почти не отрывая от бедра ладони, еле заметно махнув рукой в направлении пункта исчезновения вычислительного устройства, ставшего неотъемлемой частью до сих пор насыщенного преимущественно радостными жизненными происшествиями существования, развернулся и, натужно переставляя чёрные рокпортовские лишённые индивидуальности тупоносые туфли, которые он начистил до полярного сияния ещё ранним утром,
побрёл к распахнутым решётчатым воротам дворика банкетного зала ресторанного комплекса “Усадьба”, поговаривая: “Причём здесь автокатастрофа? Автокатастрофа ни в чём не виновата!”
И на всём его трудном пути невыразимо почему-то мучил вездесущий духовой оркестр, под аккомпанемент которого мощный многоголосый хор пел о новом строящемся мире, где, кто был ничем, тот станет всем.

Примечания.

Через минуту Джон Смит вышел на улицу и быстрой походкой зашагал домой. Полковник Громобоев встал, Подошел к окну и взглянул сверху вниз на нашу землю, которая крутится испокон века, таская на себе нелегкую поклажу – человечество! – Сергей Довлатов. “Ослик должен быть худым”.


“Рулит на взлёт самолёт пузатый, урча моторами тяжело. Планида вновь повернулась задом, не то случайно, не то назло”, – Владимир Ланцберг. ”Зеленый поезд".


И вот однажды я беседовал по коммунальному телефону. Беседа эта страшно раздражала Тихомирова чрезмерным умственным изобилием. Раз десять Тихомиров проследовал узкой коммунальной трассой. Трижды ходил в уборную. Заваривал чай. До полярного сияния начистил лишенные индивидуальности ботинки. – Сергей Довлатов “Ремесло. Невидимая книга”.

Глава 8 – Космопорт (мемуары).
Зал подтверждения регистрации находился на уровне выходов из подземок. Заходя с поверхности, фактически, я вышел на длинный и широкий балкон. Оттуда мне ещё предстояло спуститься вниз. Но вместо того, чтобы сделать это сразу, я направился к перилам и осмотрел приоткрывшееся взору могучее пространство. Где, пожалуй, можно было разместить три футбольных поля. И на зрительские трибуны к ним тоже оставалось место.
Тут произошло ещё одно событие, заставившее меня простоять на краю балкона минуты две. А, может, и больше. Глядя вниз на это хаотично движущееся скопище разодетых человеческих тел, я уловил там что-то напоминающее правильную геометрическую форму. Что-то вроде круга. Плывущего от выхода из подземок в сторону киосков регистрации. В его центре различалась тоненькая женская фигура на магнитокате. Я наблюдал её сзади. На ней был компенсирующий гравитацию комбинезон. Далее плыли два чемодана внушительных размеров. Недоумевающие лица идущих навстречу, рядом, следом, оглянувшихся создавали своими нацеленными в одну точку взорами иллюзию сомкнувшегося вокруг кольца.
Положив передние лапы на плечо девушки, подобно миниатюрной статуи Сфинкса, эти назойливые взгляды равнодушно провожала кошка. Кошку звали Астой. “Асточка в невесомости. Асточка на велотренажёре. Асточка знакомится с ароматом земных цветочков”, – Сельма показывала голграмки и посвящала меня в важные эпизоды жизни своей любимицы. Та последняя голограмма была и вправду забавна. Чистокровная сиамская кошка где-то на лесной лужайке обнюхивает белый шарик одуванчика. С одного бока уже чуточку обдутого.
С приближением эпицентра циклона назойливых разглядываний к стойкам космокомпании Hochgeschwindigkeits-Marsmensch (Сверхскоростной Марсианин) кольцо из повернутых в его направлении лиц любопытных соглядатаев редело, размывалось и сходило на нет.
“Быстренько выставить на аукцион раритетный MCL34, заместо того, чтобы тащить его с собой на Венеру, получить задаток и можно купить себе билет на один рейс”, – мечтал я украдкой. И проверил. 17 часов, и уже там. Никаких стыковок, пересадок – непрерывный космос. “Но… Дальше что?” – тут же я притормозил свои приторные грёзы. Характер у меня тогда был мощный, что мотор у MCL34, с которым я было мысленно расстался. А тормоза слабые. Ринулся бы, не задумываясь, жениться. Неравный брак. Во всех аспектах. Молодая красавица. Дочь сказочно богатых родителей. А я от равного развода ещё в себя не пришёл. Пожалуй, до сих пор. Отказ тоже бы перенёс. Легко. Не помер. Но зачем? “И где жить то?” – размышлял я, сражаясь на ходу с гипнозом подступившего ненароком счастья. Марс в мои планы никак не вписывался. Вот, если бы ещё тогда перетащили на него астероиды из пояса Койпера и кометы из облака Оорта…
Я спустился в зал. Стойки межпланетного чартера “Раструбы перигелия” находились в дальнем конце зала. Строго по диагонали. С приближением к ним скопище отбывающих уплотнялось. Я слился с толпой. Преобладали лица мрачные и торжественные. Продвигались довольно быстро.
Челноки стартовали с частотой в семь с половиной минут. Заполняли пассажирами идущие один за другим на низкой орбите двенадцать пристыковочных модулей планетолёта “Милос-4”. Это был новый тип планетолёта. До ста тысяч пассажиров. С грузовым отсеком, способным взять тонну дополнительного багажа на каждого. Понастроили, пока я спал.
Модуль на очередном витке получал от горы челнок на стыковку и перед этим отпускал обратно порожняком предыдущий. Заполнившись, модули уходили к планетолёту. Он завис на высокой орбите. Предварительный разгон от Земли начинался оттуда. А основной двигатель включать разрешалось на расстоянии сто пятьдесят тысяч километров, самое близкое. Я по такой схеме путешествовал впервые. Тридцать, двадцать лет назад я улетал с пусковой горы сразу на планетолёте. На Луну или Марс. Планетолёты те были втрое меньше новых бездвигательных челноков. Сельма путешествовала по старинке. Как я когда-то. Только двигатели стали теперь в десять раз мощнее. 17 часов… По полупараболе… Кто-то бы обзавидовался. Я даже знал – кто. В моих скитаниях за астероидами только до Марса или обратно я добирался по трое суток. Минимум. А бывало и по две недели. На смену сменщикам или со смены. Ещё 16 лет назад этот Хохгенсшвиндихкайтс-Марсменш летал только из Чиуауа. А теперь – хоть с Ширфы, хоть с Ербента.
Добрался до стоек. Прошёл подтверждение регистрации. Принял душ. Надел взлётно-посадочный скафандр. И, чтобы не толкаться у люка, выбрал челнок, стартующий через час и тридцать четыре минуты.
О чём я думал в ожидании отсчёта – этой старомодной традиции? Должен был думать о родителях, которые даже не знали о моём бегстве. Им предстояло оставаться в анабиозе ещё два года. О младшей сестрёнке, ставшей фактически старшей. Ей сдвинули анабиоз, пока она растила дочек, моих племяшек. Увы, мои мысли в этом плане были просты. Точнее, почти отсутствовали. Лишь иногда я подумывал. Мол, даже интересно, обнаружат ли пропажу мои дедушки и бабушки? Пожалуй, не заметят. Из всех их внуков я считался самым непутёвым. По всем линиям. Моя приёмная бабушка, услышав однажды от моего двоюродного единоутробного дедушки, что я поступил в общий московский техникум, к тому же по специальности бортпроводников космолайнеров среднего класса, прямо так и сказала: “Малхамовес, пере одом”.

Такое бездумное сидение в кресле наводило тоску. Надо было чем-то себя занять. Ничего лучшего, чем найти персональную страничку Евкурия не придумалось. И, вот, уже читал его эссе. Прекрасное эссе. Не иначе, он получил здоровый литературный импульс через свои сидения. От нобелевского лауреата Анат Черненко. Совсем не сочеталось с тем, что пришлось от него же выслушать. Даже тематику пропитания не затронул. Так, словно он задействовал намерено разные участки своего большущего крупнозернистого мозга. И счёл логичным романтический человеколюбивый аспект своего сознания от меня скрыть. От случайного пассажира, склонного к увлечениям гоночными автомобилями с двигателями внутреннего сгорания. Что ж. Авось, и мне теперь что-то косвенно перепадёт, раз я на тех же креслах успел немножко посидеть.
Размышляя столь оптимистично, я открыл созданный литературным генератором текст и переписал ещё одну главу. Доля абсурда там уже не явно, а очевидно зашкаливала. Степень художественности оставалась сомнительной. Однако, я продолжил работать с этим текстом.
Салон челнока постепенно заполнялся. В кресло рядом села молодая симпатичная дама. Можно было с ней побазарить. Познакомиться. На будущее. Но барышнино выражение лица явно не пламенело энтузиазмом. Что различалось ясно сквозь визор шлема её взлётно-посадочного скафандра. Как, впрочем, то же и самое можно было сказать и об остальных попутчиках. И я не являлся исключением.
Начался отсчёт. На нуле челнок дёрнулся, вверх, подобно забирающейся в гору веренице тележек роллер-костэра, и начал ощутимо ускоряться. Не Формула 1, но… “Поехали!” – почти прокричал кто-то спереди. Забывший, очевидно, отключить микрофон от скафандрового динамика. “Гагарин!” – еле расслышалось, как сквозь шлем пробубнила моя соседка. Не знаю, что в её интонациях преобладало, восхищение или сарказм.

Примечания.

Через несколько месяцев Леопольд бежал из дома. В трюме океанского парохода достиг Китая. В пути его укусила крыса. Из Китая он направился в Европу. Обосновался почему-то в Бельгии. Суровый дед Исаак не читал его открыток. “Малхамовес”, – говорил дед, – “пере одом”. Сергей Довлатов “Дядя Леопольд”.

Глава 9 – Было дело в Усадьбе (чтение).
Пожалуй, всякий, когда-либо гулявший дорожками севернее от заново отстроенного и превращённого в музей дворцово-паркового ансамбля Царицыно, обращал внимание на это казалось бы одноэтажное, продолговатое, выкрашенное в тёмно-оранжевый цвет здание с зелёной треугольной крышей. Любой, проходивший мимо, сразу догадывался по наличию у ворот стенда с меню и столикам во дворе и на веранде о существовании ресторана на его территории. Не исключено, что многие осознавали, что внутри самого дома не что-нибудь, но банкетные залы. И какие банкетные залы!
Из семи наличествовавших в комплексе банкетных залов Нитшин выбрал относительно средний, вместимостью до 30 человек и с созвучным для грядущего торжества наименованием – “Кавалерский клуб”.
Самый маленький из семи возможных, “Зал с антикварным камином и комнатой отдыха”, увы, никак не подходил. Очень уютный, со стенами приятного светло-жёлтого цвета в зале и жизнерадостного светло-зелёного в комнате отдыха, с висящими на них, стенах, картинами в золочённых рамках и неназойливыми канделябрами по бокам от них, картин. С широкими, глянцевыми, покрытыми светло-коричневым лаком плинтусами и галтелями, с выложенным изящным узором паркетом. С тюлевыми занавесками на окнах и атласными собранными в складки шторами по бокам. На втором этаже в небольшой мансардной надстройке, с выходом на полукруглый балкон с балюстрадой, что создавало некоторую степень интимной обособленности и добавляло ощутимую долю атмосферы высвобождённости. Но вместительность этого банкетного зала была до 8-ми человек, максимум. Спиридон Алексеевич счёл очевидным, что поздравить его с успешной защитой докторской захочет чуточку большее число его друзей и знакомых.
Ах, если бы те трое, что сочли уместным оспорить способности одного из них стрелять метко из пистолета и, к тому же ещё, с глушителем, отправились заместо веранды ужинать туда?! Бедный Юлиан Робертович прожил бы ещё более протяжённую, заполненную дополнительным научным творчеством и прибавочной плодотворностью жизнь. Но…
Поражающий чистотой белизны своего убранства “Екатерининский” зал тоже не соответствовал – он был слишком большой. Его вместимость была до 60 человек. Пригодится для празднования свадьбы, если Нитшин однажды решится связать себя узами Гименея.
“Красный”, он же “Рубиновый” зал – своим убранством он, пожалуй, прекрасно подошёл бы для известной традиции обмывания звёздочек в мирное время в узком кругу сослуживцев.
На обмывание диссертации тоже бы неплохо вписался, но отпал по причине своего недосягаемого размера до требуемого – мог приютить под своим невысоким потолком не более 16-ти человек.
“Каминный” по изяществу бил любой банкетный зал в Москве, как хотел. Небесный цвет стен и широкие лепные орнаменты цвета кучевых облаков, что обрамляли дверные проёмы и окна, настраивали на райские ощущения, а возвышающийся сбоку камин, весь в в бежевых изразцах, дарил обладание тепла и уюта. К тому же выход из зала на двор комплекса был претворён в форме полукруга из четырёх высоких застеклённых дверей, над которыми доминировала четверть сферы, составленная из восьми также стеклянных долек, что напоминало чем-то космическую обсерваторию, в которой не доставало только телескопа. Символично, но этот зал мог вместить 50 приглашённых, что в некоторой степени перекрывало планируемое число. Казалось, ничто не мешает разместить гостей с размахом, но стоимость аренды была точно такой же, что и у Екатерининского – не маленькой, за изящество надо доплачивать, к тому же он уже был забронирован, под чью-то свадьбу – серебряную.
“Зелёный”, он же “Малахитовый” зал – казалось по планировке точная копия Рубинового, но почему-то мог вместить на 4 человека больше, как будто воспринимаемый с максимальной приязненностью человеческим глазом зелёный цвет может как-то способствовать переходу качества в количество. Но соблазн уложиться в число 20 по сумме созванных на праздник торжества разума и открывающихся перспектив омрачался фактом предварительной аренды зала для другого праздника. В тот же день там собирался отметить свой 50 летний юбилей некий скромный начальник отдела логистики какой-то малюсенькой конторы однодневки.
“Кантемировский” зал. Этот не подходил. Никак не сочетался с сущностью торжественного момента. Гипсовые статуи греко-римских то ли муз, то ли богинь по бокам от с позолочёнными округлыми ступеньками лестницы добивали и без того не укладывающийся в характер грядущего праздника антураж в образе двухэтажного полупроходного полукоридорного холла с выкрашенными в бело-сероватый цвет кирпичными столбами внизу и стенами второго яруса с вмонтированными в них смотрящими в зал пластиковыми окнами с как бы распахнутыми настежь фальшивыми ставнями, также пластиковыми, наверху. Вот, только люстры. Люстры – да. Этих словно позаимствовали у космических пришельцев настолько они были необычной формы. Но люстрами прельститься не пришлось – зал этот мог вместить до 40 гостей и был лишь чуточку дешевле в плане арендной платы нежели Екатирининский или Каминный. Будь Нитшин хозяином небольшой, но успешно процветающей компании, например, занимающейся установкой умных полов, как его один далёкий знакомый, или хотя бы административным директором такой компании, он бы непременно занял этот зал для проведения для сотрудников организации коллективного мероприятия, не имеющего прямого отношения к их, сотрудникам, рабочим обязанностям и их сфере деятельности – для корпоратива, одним словом. Однако, Спиридон Алексеевич предпочёл подобной общественно полезной занятости чистую науку, которую делают чистыми руками, и был начисто лишён подобной перспективы.

В конечном итоге – выбор вынуждено пал на “Кавалерский клуб”. За давностью лет нециклёванный, выложенный квадратиками паркетный пол напоминал устланную прошлогодней листвой только что освободившуюся от снега ранней весной землю в зоне букового леса на кавказских предгорьях. Присутствие сравнительно не самого высокого дощатого потолка ассоциировалось со средних размеров дачной сауной. Белого цвета кругляши сенсоров пожарной сигнализации на этом потолке, если бы они не были правильной геометрической формы и не выявляли очевидный пластик материала своей оболочки, можно было принять за выросшие на древесине и свесившиеся оттуда спорами вниз ганодермы. И всё же, это был самый уютный зал из всех в комплексе. Даже в золочённых рамах крупные зеркала, висящие на дальней от входа стене, не загрязняли скрупулёзно созданную здесь атмосферу домашнего очага – в них отражались портреты, подвешенные на стене ей противоположной. Все остальные стены зала и смежной с ним комнаты отдыха занимали портреты блестящих кавалеров эпох Великих Петра и Екатерины, не исключая и самих императора и императрицы. Только выходящая окнами в парк стена – окнами большими, овальными, вытянутыми по горизонтали, поделёнными от центра восьмыми дольками, завешенными белыми тонкими тюлевыми занавесками с редкими пиковыми узорами и обрамлёнными по бокам собранными в жабо с золотистым орнаментом шторами и сверху плотными бурожёлтыми ламбрекенами с бахромой и кистями и с одной строгой извивающейся и закругляющейся к центру шаблонной светло-жёлтого линией вышивки вдоль лекала закройки – была свободна от портретов. Как и положено, эти окна, коих в наличии было ровно два, сопровождались вмонтированными под ними батареями парового отопления, которые защищали от риска непосредственного прикосновения к нагретому металу выкрашенные в тяжёлый тёмный почти угольный цвет в треть человеческого роста деревянные балюстрады с плотно расставленными и по форме напоминающими боулинговые кегли балясинами. Надо ли описывать все прочие своеобразия декора и меблировки? Так ли мешает добавить, что противоположная окнам стена была подстать упомянутой выше балюстраде напротив – сложенная из широких грубо шлифованных сосновых досок, покрытых чёрным сверкающим подобно антрациту смоляным лаком – с пятью портретами-медальонами в широких зубчатых позолоченных окантовках, симметрично развешанными там – четыре по овальной дуге выше и один под ними точно посередине? Нужно ли акцентировать ещё большее внимание читателя на том, что тема этой арочной овальной дуги присутствовала в отделке всех стен зала – над зеркалами, над окнами, над дощатой стеной – что там обязательно наличествовала белая профильная декоративная арка? Будет ли лишним отметить … ? Стоит ли уточнять, что цвет … ? Заинтересует ли кого-то … ? Вместо всего этого можно было просто сказать: этот банкетный зал – не что иное, но кают-компания парусного адмиральского фрегата, вырванная с корнем с корабля и перенесённая на сушу. Если бы не полтора “Но”. Первое “Но”: в основном зале разместилось весьма громоздкое стеклянное сооружение высотой метра в три с половиной и около двух в поперечнике. То была эксклюзивная витрина эксклюзивной водки “Фаберже Императорская коллекция”, по каким-то загадочным обстоятельствам здесь очутившаяся. Если досконально, витрина не была целиком стеклянной. Она располагалась на чёрном глянцевом с золочёными плетёными ободками по окружностям низком круглом пьедестале, в верхнюю плоскость которого упирались так же позолоченные три подставки в виде когтистых птичьих лап, над которыми выступали по волчей морде, по бокам от которых развернулись, подражая эмблемам некоторых авиакомпаний, по паре птичьих крыльев, на которых лежала основанием украшенная опять же позолоченными под висячие обрамления с вкрапленными между ними большими фальшивыми рубинами и сапфирами словно чашевидная ванна белая полусфера, на зеркальной плоскости которой и расположилась высокая стеклянная цилиндрической формы состоящая из трёх полочных секций витрина, на которой симметрично нижней полусфере лежала, смотря круглым зеркалом вниз, с подобными же фальшивыми под рубины, сапфиры и золото инкрустациями другая белая полусфера, на вершине которой сидел, распластав крылья и почти касаясь ими досок потолка, выкрашенный золотом изготовившийся для смертельного броска на воображаемую добычу декоративный орёл, в масштабе один к одному. Не место такому на подвергаемому частому крену и морской качке парусном судне. Второе, половинчатое “Но” проявлялось в том, что в углу комнаты отдыха имелся настоящий камин с дровами. Вряд ли сделанный из дерева корабль когда либо оснащался подобным пожароопасным устройством для обогрева своего командного состава, но всё возможно.

Эта глава находится в доработке. Перейдите пожалуйста к главе 11.


Примечания.

Традиция “обмывать” офицерские звёзды описана в романе Виктора Суворова «Аквариум».


“– Вот он! Взгляните на него!” – замдиректора пальцем в меня тычет, – “Взгляните, до каких помощников опустились наши горе-ученые, так любившие выдавать себя за представителей чистой науки. Чистая наука чистыми руками делается, господа менделисты-морганисты!” – Юз Алешковский, “Николай Николаевич”.

Глава 10 – Выгорание, как и было сказано (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к следующей главе.

Глава 11 – Лунная пересадка (мемуары).
Все мои перепланировки, остановки, задержки на пути в космопорт и выбор челнока без очереди у входного люка сыграли свою роль. И почти роковую. Не теряй я времени, добрался бы до "Милоса-4"в один заход. А заместо того попал на Луну. Что тоже было не так плохо. Пара лишних суток хоть какой-то гравитации. В упоминаемый здесь отрезок времени я был крайне щепетилен в этом плане.
И, кроме того, как следствие лишней остановки, я стал догадываться, почему литературный симулятор заныкал точный ответ на мой первоначальный запрос. Он решительно отдавал предпочтение алгоритмам распознавания образов. А анализ текстовых данных отодвинул на второй план. Начало двадцать первого века, я перепроверил свои догадки, ознаменовалось широким внедрением цифровой фотографии. Фотоснимков накопилась с той поры масса. Текстов же на русском языке в предшествующий ему век выпало не так много. А с оттенком постмодернизма – ничтожно мало. Симулятор попытался отвертеться от моих непосильных запросов. Чем-то он меня тогда так манил, этот постмодерн, как его ещё сокращённо называли. Само слово звучало притягательно, что ли…
Описания интерьеров и природы у симулятора выходили явно громоздкими. Может, его алгоритмы обработки изображений думали, что постмодернизм должен быть именно таким? Работали по принципу – сложное в литературе доступнее простого.
Упрощали себе жизнь, усложняя её читателю. Переписывателю – в моём случае. ИИ, идущий по линии наименьшего сопротивления. Логично. С его стороны.
Почему-то я слишком часто упоминанию этот текст… Мой СмартАпп утрачен, но есть шанс, что не безвозвратно. И хотя бы разыщется его бэкап. И кто-то заинтересуется, над чем трудился бывший планетолётчик и будущий звездолётчик Зэнд Форэ, гоняясь за Нобелевской премией по литературе. Чьими-то усилиями обнаружится и сам текст и моя его вольная переинтерпретация. Увы, частичная. Сам же я не успел даже прочесть до конца это мимолётное творение неестественного разума. Не то, чтобы переписать и доработать. Немного, но о том жалею. Даже о пропущенной мной евангельской теме. А кому-то, возможно, и повезёт. Кто-то, в случае находки, прочитав, даже испытает некоторое наслаждение. Читателя давно не интересует, кто автор и какой у него интеллект. Биосинтетический, естественный, искусственный, комбинированный – лишь бы читалось.

Казалось бы, зачем я об этом пишу. Даже этот маловажный факт отмечен в Википедии. Да и многие другие вырисовываемые моими напыщенными усилиями факты. С претензией на эстетичность. О Сельме. О её не менее легендарном отце. Но гомо сапиенсы Википедию уже 200 лет как не читают. Не лжёт жестокая статистика. 149 человеческих запросов за прошлый год. 371 за позапрошлый. Почти 7% c Марса и 93% со спутников так называемых газовых гигантов и прочих объектов, типа Меркурия. С Венеры меньше процента – ни одного в прошлом году и два запроса в позапрошлом. Причём, один из этих двух и единственный из всех за эти два года был именно на меня. Интригует. Но вернёмся к повествованию.

Где-то за минуту до выхода на орбиту челнок стало пошатывать. Причём, гора от него не отставала. Что наблюдалось в иллюминаторы. Казалось, вот-вот, и мы вмажемся в стену вакуумной трубы. Одновременно пошёл резкий сброс уже набранной скорости. Изнутри лобную кость жалили сотни маленьких иголочек. С уст моей соседки сорвалось двуязычное короткое всеобъемлющее ругательство. В салоне занялась лёгкая паника. Ядро её составлял тот самый “Гагарин”.

“Тот самый Гагарин”. Хорошее название для пьесы. Надеюсь, кто-то позаимствует.
К тому же, с этим на тот момент начинающим исследователем космических пространств мне предстояло столкнуться в дальнейшем. И материалы о нём тоже есть в Википедии. Значит, есть живой прототип. Дерзайте, молодые прогрессивные авторы! 300 лет тому назад я бы ещё посулил перспективу на голографенизацию. Но… Киноиндустрии давно не существует. В отличие от Википедии.

Челнок вскоре совсем замедлился, завис на секунду и с малой скоростью пошёл вниз. Обратно в точку исхода. Многие стали снимать шлемы. Я последовал общему примеру. Моя соседка тоже. В трубу в таких случаях закачивали воздух. Возможная и крайне маловероятная разгерметизация опасности уже не представляла.
Мы обменялись многозначительными взглядами. Глаза цвета морской волны. Точь-в-точь такие же были у МакМёрфи. И черты лица какие-то общие. И так спокойно себя вести, как она, можно было только с биочипами или при наличии серьёзного опыта.
До сих пор мне не приходилось сталкиваться с сейсмической активностью при старте или во время набора высоты. И, вот, пожалуйста.
Неснявший шлем даже после полной остановки “Гагарин” рванул в хвост, к выходу. Я сидел двумя рядами за ним и успел детально разобрать его неповторимый внешний облик. Широкий лоб, тяжёлый мясистый нос, гранитный волевой подбородок, длинные монгольские глаза, сам смуглый как торф. Косая сажень. Казалось, он намерено переигрывал и жаждал разоблачения своего паникёрства. За ним из соседнего кресла нехотя поднялась очень даже миловидной наружности девица. Она шла следом и поговаривала с еле уловимым и к чему-то призывающим упрёком: “Серджио, Серджио…” Не дожидаясь сообщений о возможном перезапуске, похожая парочка проделала то же. Только молча и без спешки.
Тем временем я стал переписывать очередную главу сгенерированного симулятором текста. Хороший способ успокоиться. Ведь, просто так выходить мне никак не следовало. Мой вольный срок перед обязательным анабиозом заканчивался точно сегодня. За годы существования диктатуры Неизвестных Спасителей набралось немало историй закоренелых сибаритов, симулировавших скорый вылет и живших в космопортах месяцами. Одной очень сообразительной даме удалось растянуть удовольствие аж на полтора года. И, вот, за последнее время, как когда-то давно говорили, закрутили гаечки. И словить меня могли бы тут же. И наличие уже отправленного багажа расценить как хитрую уловку. Тут все соединилось – моё желание остаться подольше на Земле, нечастые рейсы с усиленным багажом, нелепые задержки по пути в космпопорт, и даже маленькое неожиданное землетрясение.

Когда пришло объявление, что время повторного запуска не определено, моя соседка встала. “Буду рада возможному сотрудничеству”, – неожиданно произнесла она с англо-саксонским акцентом. Одновременно мой СмартАпп известил о предложении принять визитную карточку. Исполнительный редактор издательства Скрибнер. Никак, она следила за движениями моей пишущей руки. “Очень приятно!” – только я и успел ответить вслед и выслать свою карточку.
Примерно через час пришло уведомление о свободных местах на прямые скоростные рейсы на Луну. “Милос-4” не стал дожидаться последних челноков. Но мог подобрать недобравшихся до него пассажиров через двое суток, проходя вблизи единственного естественного спутника Земли.

Следующая часть отрезка моих воспоминаний, уже непосредственно имевших место на Луне, носит спортивный характер. Тема близкая современному читателю. Судя по некоторой популярности моего первого романа.
Теперь в Солнечной системе интенсивно и серьёзно вся молодёжь занимается спортом. С детства и вплоть до обретения бессмертия. При этом, профессионального спорта не существует. Равно как и каких либо освещений нынешних спортивных событий. И зрители на трибунах – сами соревнующиеся. Без исключения.

Для кого я перечисляю известные всем аспекты современной жизни? Получается – для самого себя. Для хорошо знакомого и очень близкого человека. Для этого всё растерявшего неудачника, с удивлением наблюдающего, как появляется седина в его разросшейся бороде…
Мне надо разобраться в моём отношении ко всему, что я узнал и увидел вернувшись сюда. Перечисление голых фактов один из методов. Чуть было не начал первое предложение с такой фразы: ”Теперь на Земле…” Сравнивая прошлое с настоящим, подсознательно начинаю делать это именно так. И тут же осекаюсь на полуслове. Столько в этих словах единства и сочетания неправдоподобия и бессмысленности. А упоминание бессмертия… Условного мыслительного бессмертия. Так, пожалуй, буду его называть, сам ничего о нём толком пока не зная. Я постоянно думаю об этом предстоящем и мне “Навсегда!”. Стараюсь переосмыслить. Может, и не совсем навсегда. Но, по заверениям, пока Солнце не превратиться в красный гигант, если не найдут решения и этой проблемы. То есть, как минимум на 2 миллиарда лет. Как это много! Но всё равно: “Маловато! Маловато будет!”
Итак, попробую опять.

Все молодые люди до обретения бессмертия занимаются спортом. На самом высоком уровне. Самыми разнообразными образами. Далее, мои бессмертные современники, расставшись с подготовительной молодостью, занятия спортом полностью оставляют и насыщают свою жизнь творчеством и развлечениями. В том числе просмотрами записей вековых давностей различных соревнований. Спортивных и прочих. Смотрят их, в том числе, и на вирто-реальных стадионах. Куда они ходят наблюдать в записи то, что я и мои тогдашние современники смотрели в прямой трансляции. Может здесь кроется секрет некоторой приобщённости теперешних читателей к моему первому роману? Однако об арене Мундаст Форум на Луне, на которой я побывал дважды, уверен, почти никто не знает. Во второй раз посетил я её совсем недавно. Чуть больше года назад. В полном одиночестве. При абсолютно пустых трибунах. Сидел в ложе ВИП. Пересмотрел в записи тот же самый хоккейный матч, что видел в прямой трансляции 300 лет назад. Когда оказался там в первый раз. В первый день описываемой мной остановки по пути с Земли на Венеру.
Тогда “Раструбы перигелия” определили меня во вполне пристойную по лунным меркам гостиницу. На берегу моря Смита. На невидимой с Земли стороне. Кроме того снабдили ваучером на развлечения. Совпало с полуфиналами Кубка Стэнли. В этот день проходила третья игра между Питсбургскими Пингвинами и Парижскими Мушкетёрами.
Первую Мушкетёры безнадёжно и крупно продули. И вторую тоже проиграли. Но, судя по счёту, уже упирались. Так ли это было интересно? Однако, провести двое суток безвылазно в отеле представлялось ещё менее интересным.
Единственная вирто-реальная арена на Луне, Мундаст Форум, находилась в Море Изобилия. То есть, недалеко. Наудачу нашлись свободные места. И на арене, и в следовавшем обратно оттуда поезде. Туда же я добрался, благодаря тому же ваучеру, на поспешно арендованном с 50% скидкой прыгуне и попал прямо к началу мачта. Мушкетёры победили во втором овертайме. Забили на предпоследней минуте.
Какое это было чудо техники! И остаётся таковым. Одно дело вычислить эквивалентную массу шайбы и рассчитать её траекторию на Венере или Марсе. Другое дело на Луне. Не говоря обо всём остальном. Сопротивление имитатора льда и лезвия конька. Эластичность и вес клюшки. Упругость материала штанг и перекладины ворот, бортов и заграждений, чтобы отскок совпадал. На роботов, копировавших живых игроков, ставили самые высокопроизводительные нанопроцессоры. Не жалели средств на спортивный интертеймент.
На обратном пути в отель имело место небольшое и неприятное событие.
Поезд бесшумно мчался по прямому как стрела тоннелю на перегоне между кратером Гилберта и морем Смита. Я сидел спиной к движению, откинувшись в кресле, и поглядывал временами на окно. Там нечётко отражались дремлющий пассажир в кресле напротив и краешки следующих далее кресел. Непосредственный осмотр интерьера давал схожие результаты, отличавшиеся количественно и ясностью. Я испытывал эмоциональный подъём, оставленный увиденной игрой. Я не был рьяным болельщиком. Не боготворил какую бы то ни было спортивную команду, или клуб, или игрока, или спортсмена. Спортсменку, случалось. Болел за игру, за результат. За седьмую игру плей-офф, и так, чтобы с овертаймом… За пятый сет в турнирах Большого шлема, и так, чтобы в пятом заключительном счёт был 10:8, 11:9… За зетафиниш… За обретаемую на завершающем снаряде тысячными долями балов по сумме многоборья победу…
Ворвался яркий свет. Мгновенно. Беззвучно. Спящий напротив пассажир сдержано вздрогнул и на секунду, не открывая глаз, зажмурился. Поезд вышел из тоннеля и словно летел над ярко освещённой солнцем пропастью. Стена окаймляющей её монолитной скалы быстро удалялась. Вскоре чуточку волнистый почти ровный гребень её можно было рассматривать не задирая головы. Над ним голубым почти полным диском быстро восходила Земля. Вспомнился прощальный разговор с Джордан. Состоявшийся уже более полутора лет назад. Что-то о неподеливших трэк неумелых автогонщиках.
Снизу к горлу подкатил сухой комок. Сами собой закрылись глаза.
А когда я открыл их вновь, Земля уже садилась над ушедшем вдаль горизонтом. Таким чистым, просторным, загадочным. Таким далеким от всех моих невзгод и разочарований.
Родная планета повернулась Североамериканским континентом. Различались Кордильеры, Аппалачи, Гвианское плоскогорье. Озёра – Гурон, Верхнее, Манитоба, Виннипег, Атабаска… Тоненький шнурочек Миссисипи, распустившийся кисточкой у берега Мексиканского залива.
Бело-сине-жёлто-зелёный диск, уже почти зацепившийся краем за яркую полосу уходящего в перспективу ландшафта, резко вспыхнул и исчез. В следующую секунду поезд подбросило и он, слетев с рельса и не теряя скорости движения вперёд, плавно начал падать в бездну. “Я не отомщу. Даже не смогу”, – всё о чём я думал. В ожидание удара стиснулись зубы. Сощурились глаза. Слиплись веки. “А, если и выживу сейчас, Луна всё одно летит к Солнцу”.
Меня разбудил чей-то смех. Пассажир напротив уже не спал. “Почти приехали”, – сообщил он весело. Универсально по-английски. Он выполнил характерные движения пальцами по видимой лишь ему слойтуре. На столике появились высокий фужер тонкого стекла с цитрусовым коктейлем и прямоугольное блюдце, на котором лежал яблочный штрудель. C выложенными ёлочкой полосочками подрумяневшегося теста над янтарной начинкой.
Я глянул в окно. Краешек Земли с северо-восточной частью Евразии виднелся над горизонтом. Рассмотреть какие-то детали типа Байкала или Хуанхэ возможности не представлялось. Поезд шёл ровно. В совокупности монорельс на магнитной подушке, малый радиус Луны и слабая гравитация создавали ощущение близкое к невесомости. В окне напротив мотыльком промелькнул встречный поезд. Сдавливаемое зубами соседа слоёное тесто нежно похрустывало и крошилось. Золотистые бесформенные осколки медленно падали и тут же на лету дематериализовывались. Короткая шипяще-булькающая какофония, сыгранная остатками допиваемой через соломинку жижи цитрусовых, предварила исчезновение отставленного в сторону фужера.
А может тот штрудель, всё-таки, был начинён не яблочным, а кленовым джемом? Тогда почему он был без пеканов? Мне самому бы тогда не мешало заказать кленовый с пеканами. И не штрудель, а даниш. Только, вот, после сна, пусть и краткого, в плане еды ничего не хотелось. Даже сладкого.
Вернувшись в свой гостиничный номер, я переписал очередную насимулированную главу. Затем поставил с прошлого раза с недосмотренного места “Крутого Рассольникова”. И он повторно спас меня после приснившегося кошмара. Приснившегося впервые в транспорте. Заснув (на этот раз скорее всего на сцене с косяком в тёплой ванне), проснувшись, ощутив себя вполне выспавшимся, я отправился на пляж. Прожил там заключительный кусочек счастья, оставшийся от этой лунной пересадки.
Плескалась вода в огромном бассейне, защитный купол отражал редкие метеориты, пахло цветущими акациями, нависали пальмы, и моё сердце поддалось радости бытия.
Я вспоминал болельщиков на трибунах. Их безграничный энтузиазм. Пересматривал голограммы моего будущего жилья с окрестностями. Посматривал на загорающих. На в воду входящих и из воды выходящих. На ту лёгкость с какой давались движения их телам. Стройным, динамичным, обременённым совершенством. И я понимал, что мой вынужденный побег ещё не проигрыш, что слабость ещё не поражение. И, сладко пришёптывая: “Всё ещё впереди”, переплыл бассейн, осмотрел с нависшего края сквозь толщу бронированного стекла дно моря Смита, вернулся на пляж, позагорал совсем немного и отправился в номер, собираться в космопорт.


Примечания.

Сложное в литературе доступнее простого. – Сергей Довлатов “Записные Книжки (Соло на IBM)”.


“Итак, господа, я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятное известие… (Улыбнулся.) Черт возьми, отличная фраза для начала пьесы… Надо будет кому-нибудь предложить…” – Григорий Горин “Тот самый Мюнхгаузен”.


Тут все соединилось – Рая, газетная поденщина, нелепая лыжная шапочка, и даже любовные успехи моего брата. – Сергей Довлатов “Чемодан – Зимняя шапка”.


Оказывается, вы пишете для себя. Для хорошо знакомого и очень близкого человека. Для этого монстра, с отвращением наблюдающего, как вы причесываетесь у зеркала… – Сергей Довлатов “Ремесло”.


Мультипликационный фильм “Падал прошлогодний снег” (1983).


Подразумевается город Париж в Канаде в провинции Онтарио на реке Гранд Ривер.


Джордан Бейкер – персонаж романа “Великий Гэтсби”. Фрагменты из её прощального диалога перед расставанием с Ником в переводе Евгении Давыдовны Калашниковой: “Помните, у нас однажды был разговор насчет автомобильной езды? Вы тогда сказали, что неумелый водитель до тех пор в безопасности, пока ему не попадется навстречу другой неумелый водитель. Ну так вот, именно это со мной и случилось. Сама не знаю, как я могла так ошибиться. Мне казалось, вы человек прямой и честный. Мне казалось, в этом ваша тайная гордость”. В оригинале: "Oh, and do you remember. A conversation we had once about driving a car? You said a bad driver was only safe until she met another bad driver? Well, I met another bad driver, didn't I? I mean it was careless of me to make such a wrong guess. I thought you were rather an honest, straightforward person. I thought it was your secret pride.."


Короче, я упал. Увидел небо, такое огромное, бледное, загадочное. Такое далекое от всех моих невзгод и разочарований. Такое чистое. – Сергей Довлатов “Чемодан – Зимняя шапка”.


А вот глобус мне понравился. Хотя почему-то он был развернут к зрителям американской стороной. Скульптор добросовестно вылепил миниатюрные Кордильеры, Аппалачи, Гвианское нагорье. Не забыл про озера и реки – Гурон, Атабаска, Манитоба… Сергей Довлатов “Чемодан – Номенклатурные полуботинки”.


Пахло теплымъ дождикомъ, бухли почки каштановъ, и сердце мое поддалось радости бытiя. Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.



Думая объ этомъ, я всю ночь томился, пока подъ утро не понялъ, что слабость еще не смерть, что весьма непохвальная ночь Петра у костра не пом?шала его достои?нои? кончин?, и, сладко пришептывая „отрекаюсь, но только временно“, я уснулъ. – Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.

Глава 12 – Метеорит (мемуары).
"Милос-4"поразил моё отставшее от космической жизни воображение. Размерами, перво-наперво. Набором двигателей разных мощностей. Высотой и диаметром основных сопел. Каждое из которых размерами могло поспорить со всякой сталинской высоткой или с любым манхэттенским небоскрёбом. Впечатляла противометеоритная защита нового поколения. Системы: жизнеобеспечения (для спящих и неспящих), эвакуации, выброса и переработки отходов. Удобства и всяческие устройства для перемещения по планетолёту в состоянии невесомости не могли оставить равнодушным даже такого опытного космолётчика, как я. Однако сильнее всего меня потрясла служба безопасности. В обоих переносных смыслах этого глагола совершенной формы.
Венера считалась планетой свободной от Неизвестных Спасителей. Позднее выяснилось, что это – красивый блеф. Именно она-то и находилась под их самым что ни на есть непосредственным влиянием и пристальным вниманием. Не исключено, что я узнал об этом одним из первых. А пока обшмонали меня…

Не знаю, как передать этот атавистический глагол на французском и японском. Я просто вписал это слово в оба папируса на русском. Как есть. Учитывая, что в грамматике русского и французского есть чуточку общего, можно было бы придумать что-нибудь типа – ?prochmonner, с объяснениями.

Обшмонали меня в предварительном тамбуре. На предмет не тайный ли я агент или просто сочувствующий. И по всем возможным параметрам. Чемодан, одежду, содержимое СмартАппа, целлюлозно-бумажный томик Бунина в твёрдом переплёте. Его чуть было не отобрали, чтобы поместить на время полёта в отдельное хранилище для опасных предметов. Лишь оставили в покое насчёт нейроклеточного сканирования. Процедура на час примерно. Убедившись с помощью банального УЗИ, что паспорт мой не врёт, что биочипов во мне нет и сканировать нечего, пустили на борт космического судна.
Лететь на такой махине до Венеры предстояло 11 дней. Анабиозить я не собирался, даже если бы пришлось провести в невесомости в три раза больше времени. Можно было интенсивно продолжать тренировать себя на писателя. Можно было найти другие способы развлечения, коих на корабле было немало. Хотя бы посмотреть параллельный полуфинал между Лас-Вегасом и Эдмонтоном. В общем зале в большой голограмме. И в НАХЛе сезон только начался.
Ещё интересней. Но я отправился в свою каюту, забрался в спальный мешок и открыл оставленного в мои полномочия Бунина. Момент начала основного разгона "Милоса Четвёртого"совпал с прочтением первых строчек: “У нас нет чувства своего начала и конца”.
Тут корабль чуточку качнуло. Послышалось что-то напоминающее удар щётки о двадцатидюймовый райд. Непрерывные прижимающие ощущения, формируемые поступательным ускорением, быстро сменились неожидаемыми, разноплановыми, отцентрастремительными.
Мои приключения даже и не думали заканчиваться. Они вовсю продолжались. На этот раз в компании из примерно семидесяти девяти тысяч пассажиров, из которых бодрствовало около трёхсот. И сорока семи членов экипажа, в распоряжение которого я временно поступил. Или в состав которого ненадолго влился. Суть не менялась.
Заподозрив неладное, выбравшись из каюты, вспоминая навыки быстрого передвижения по интерьерам в невесомости и осваивая уже упомянутые новые устройства, вычисляя походу местоположение капитанской рубки, я добрался туда. И, как выяснилось, тревожные предчувствия меня не обманули. Становилось очевидным уже по пути. Наличие у меня лицензии бортпроводника позволяло попасть в зоны, запрещённые обычным пассажирам при любых обстоятельствах. Но для таких как я туда всё же открывался доступ во внештатной ситуации.
В рубке было суетно. Внимания на меня не обращали, вопросов не задавали. Капитан в стороне давал негромко какие-то напутственные инструкции трём бортпроводникам. Один из них заместо униформенного комбинезона был облачён в нечто праздное, яркое, с золотыми вплетениями и драгоценными камнями. Приглядевшись, я узнал в нём того самого “Гагарина” или Серджио. Капитан обращался как раз к нему.
– Простите, Де Карпинтьеро, метеорит не знал, что у вас сейчас вневахтенное время и вы не успеете переодеться.
Под скафандром великолепные инкрустации вашего комбинезона в репортажах с места событий всё равно никто не разглядит. Можете не волноваться. Ни одна из ваших здешних дам не заподозрит, что вы всего лишь член экипажа.
В английском капитана преобладал шотландский акцент. Серджио Де Карпинтьеро чуть заметно подрагивал, подхватываемый волной вскипающей ярости.
– А вы, Сидху, – капитан уже переадресовывал свой монолог его товарищу, – из каких дальних отсеков корабля столь продолжительно добирались? Из грузовой части, не иначе? Регулярная практика Камасутры вам поможет вернуться в лоно брахманов. Не сомневаюсь. Но пока вы работаете здесь. Так что, извольте не задерживаться!
Сидху был изящного телосложения, с тонкими и правильными чертами лица, большими карими глазами. На левой щеке его красовались четыре свежие глубокие длинные параллельные царапины. Вид у него был счастливый и хамский. Казалось, даже капитан завидовал ему.

– Ванг… – последнее, что вымолвил капитан, обращаясь к третьему бортпроводнику.
Их взгляды встретились. Это был широкоплечий мужчина. Безукоризненно одетый. Неизменно подтянутый, что трудно в невесомости. С благородным и красивым лицом, немного встревоженным. Глядя строго перед собой, он молча покинул рубку. В этом было что-то от индейцев Аляски из рассказов Джека Лондона. Шевелясь подобно рыбам в аквариуме, его два товарища двинулись вслед за ним.
Я смотрел то в лобовую обзорку, то на мониторы. По изменяющемуся виду в лобовом обзорном стекле можно было предположить, что космический корабль движется по орбите небольшого радиуса. На мониторах иллюстрировалось объяснение происходящего. С разных обзорных точек. Даже с Луны с большого расстояния. У основного двигателя одно из сопел было чуточку повреждено. К тому же из него и только из него шла реактивная тяга. Повреждённое сопло было крайним. У кромки его конуса зияла дыра, в которую вылетало пламя. Боковые двигатели предварительного разгона, как могли, компенсировали вращение.
– Форэ, – капитан беседовал уже со мной, – Если не удастся заглушить реактор, ваша смена через полчаса. На корабле всего три скафандра с максимальной защитой от радиации.
Капитан заговорил быстро. В манере ньюфи.
О, эти таинственные слова, собранные во что-то отдалённо напоминающее предложения… Однако в целом угадывалась суть произошедшего. Корабль догнал с приличной скоростью небольшой камушек. Мы успели разогнаться на боковых движках до 31.7 километров в секунду, убрали защиту на выходах из раструбов основного двигателя, только только запустили его и, вот, на тебе! Этот кусок … летел со скоростью 41.3 километра в секунду, как показали постфактумные расчёты. И прямиком в сопло. Прилети он на секунду позже, там бы и сгорел. Почему-то теперь заклинило его реактор. И не понятно, получится ли его заглушить. Если ничего не выйдет, через два часа начнётся эвакуация пассажиров. Капитан уже благодарил меня за возможное участие в ликвидации последствий аварии.
– Табарнак!!! – прервал он свою речь резким окриком .

За всё время своего монолога капитан ни разу не оторвал глаз от мониторов. Я тоже. Ремонтный робот, очевидно под воздействием радиации, вышел из строя, перестал контролировать своё местоположение и попал под струю вырывающейся плазмы из пробитой метеоритом дыры. Всё произошло, судя по всему, очень быстро. А может приоритет задач в экстремальных условиях сбился. Иначе робота успели бы телепортировать. Вместо этого он взорвался. Один из осколков попал в одного из трёх космонавтов. Они уже добрались до входных люков в секцию реакторов у основания вышедшего из под контроля сопла. Подробности инцидента тут же стали известны всем, кто был в рубке. Как выяснилось, удар достался Вангу. Его скафандр перешёл в автоматический режим и повёл его обратно, к выходам в космос из зоны рубки.
– Ванг! Ванг! Лао! – закричали все в голос. Капитан громче всех.
Полминуты спустя Ванг был уже внутри корабля. В госпитальном отсеке. Живой, но без сознания. Скафандр с него был незамедлительно снят и передан мне.
Выйдя в почти открытый космос, под экраны противометеоритной защиты, я не стал спешить с перемещением в хвост "Милоса-4". Я отправился обходным путём. Через люк в средней части двигательного отсека. До сих не было обнаружено, что там именно застряло при выключении реактора повреждённого сопла. Формально поломка могла быть где угодно. Так, ради чего попадать под лишнюю радиацию? Ради возможного спасения своего багажа? Да, и мог ли я так сходу найти проблему? Её не выявила комплексная диагностика или хотя бы один из ремонтных роботов, которыми тут кишело буквально всё. Я наблюдал нескончаемые голограммы их отчётов в окружавшем меня пространстве.
В двигательном отсеке было тесно и бесшумно. Только ощущение вибрации при прикосновении к поверхности чего либо напоминало об в общем и в целом критическом положении. Я осматривал всё это хозяйство и лихорадочно думал, а каким же не попутным ветерком-то меня сюда занесло. “И как я не продал в тот же день все эти чёртовы драндулеты? Уж третьи сутки как прыгал бы по поверхности Марса. Под аккомпанементы по-детски неумолкающего собственного смеха. И играл бы сейчас с красивой и чертовски обаятельной девочкой в Дьябло!” – в подобном ключе несло мои мысли. В том мутном и бурном потоке переоценок и следовавших за ними выводов.
В левом верхнем углу визора скафандрового шлема высвечивались текущее время и сегодняшняя дата. Они напомнили, что по календарю сейчас как раз воскресенье… Обхватив первую попавшуюся под руку трубу, пробормотав серию междометий, смешанных с короткими ругательствами, на четырёх известных мне языках, как бы нечаянно, пнул я первый подвернувшийся под ногу ящик на реакторе. Теоретически мой удар достался блоку с каким-то контролирующим оборудованием. Носок скафандрового сапога отбросило. За ним ногу. Затем и всё моё тело перевернулось на 180. Относительно горизонтальной оси тазобедренной кости. Спина коснулась стены реактора. Я испытал на себе всю степень теплопроводности её покрытия и оболочки скафандра. Вибрация, которую я ощущал, не выпуская трубы, уменьшилась. Почти пропала.
– Ремонтной бригаде вернуться в рубку.
Надписи на экране визора дублировали аудиокоманду.

Примечания.

НАХЛя, она же, NAHOL – North Atlantic Hockey Outstanding League – Североатлантическая Хоккейная Лига. В неё войдут команды из Монктона, Галифакса, Сагеней, Квебек-Сити, Сент-Джонса, Шарлоттауна, Фредериктона, Портленда, Портсмута, Рейкьявика, Дублина, Белфаста, Ливерпуля, Глазго, Эдинбурга, Торсхавна, Бреста, Ла-Рошели, Кардиффа, Плимута, Бристоля, Дугласа, Порто, Лиссабона, Виго, Овьедо, Касабланки, Понта-Делгада и т.п. – преимущественно портовые города Северной Атлантики с наименьшей разницей во времени.


”Есть дело”, – говорит Токарь: “Собирайтесь. Берите конвоира. Выводите бригаду из двух человек на отдельную точку. Хуриев вас проинструктирует”. “Что еще за дело?!” – говорю: “Сегодня праздник!” Токарь приподнялся, одернул гимнастерку и сказал: “Канализационная труба этого не знала, взяла и лопнула”, – он помолчал и добавил: “Я ей от души сочувствую, потому что и мое терпение лопается. Ясно? Действуйте…"– Сергей Довлатов “Старый петух, запеченный в глине”.


“Прощайся с шалавой и едем на гауптвахту!” – кричал майор Анохин. Рябчук направлялся к военной машине, без шапки, с поцарапанным лицом. Вид у него был счастливый и хамский. Даже конвоиры завидовали ему. – Сергей Довлатов “Иная жизнь”.


Ньюфи (Newfie) – некто родом из канадской провинции Ньюфаундленд.


Tabarnak – грубое квебекское ругательство.


Глава 13 – Поединок следователя и астронома (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к главе 17.

Глава 14 – Нехорошая Рублёвка (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к главе 17.

Глава 15 – Вести из Ницы (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к главе 17.

Глава 16 – Раздвоение Спиридона (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к следующей главе.

Глава 17 – Плечо Лао Ванга, комбинезон Серджио Де Карпинтьеро и отлучки Дипеша Сидху (мемуары).
Путь наш до Венеры длился семь недель.
Повторный основной разгон начался с существенной задержкой. После аварии из девяти двигательных реакторов в распоряжении остались только пять. На полную мощность можно было использовать только центральный.
После той спонтанной вахты, проведя короткую дерадиоактивацию, вернувшись в каюту, я осмотрелся. Томик Бунина, раскрывшись веером, примкнул корешком к условному потолку. Ленточка-закладка вывались наружу и плавно покачивалась. Её линия напоминала траекторию нелинейного переходного процесса. Что её в страницах не удержало? Вентиляционный сквозняк? А, вот, иллюминатор. За ним бездна, звёзд полна.
Велотренажёр. Миниунитаз на вакуумной тяге. Старые добрые незаменимые вещи на века. Ведь, хотелось удобств. Благоустроенности. Я взял себе индивидуальный люкс. Обошлось соответственно. А так бы летал по отсекам в общественные места, оправлялся в комбез и в стены глядел.
Позвонила сестра. Долгий разговор. Четыре секунды задержка с ответом.
Я задумался. Что происходит? Лет до семнадцати я обожал играть в Симс. Часто устраивал там своим персонажам весёлую жизнь. А, может, кто-то тоже в меня играет? И мой игрок заскучал? И, что неприятнее всего, сны участились…
Чтобы как-то отвлечь себя от попыток найти ответы на вопросы задач неразрешимых, я решил послушать аудиокнигу. L’Еtranger,
которую Альбер Камю сам прочитал. Голос автора и его надуманный сюжет перенесли меня из мира навязчивых иллюзий обратно в мир реальный. Очень старая запись. Не имитированная.
На середине первой главы я заснул.

“Раструбы” вернули мне деньги за перевес багажа и разницу за люкс. Собственно говоря, разницы не было, с формальной точки зрения. Обычный билет был абсолютно бесплатным. Тут же перевели меня в один из пустующих на корабле супер-люксов. Он был просторнее, и к велотренажёру добавился гребной станок. Иллюминатор, понятно, тоже был большой, почти во всю стену. Милос в полёте вращался вокруг своей цилиндрической оси со скоростью один оборот в 24 часа и создавал бодрствующим пассажирам “бизнес” класса иллюзию смены времени суток. Мои биоритмы почти не изменились за время полёта. На корабле был ещё и гранд-люкс. Там была даже ванна. Меня, как единственного пассажира-участника ликвидации серьёзной аварии могли бы перевести в этот номер. Но он был занят.
Яркий диск Солнца, занимавший по мере приближения к Венере всё большую часть обозримого пространства, напомнил древнее пророчество: «Человечество будет смотреть на Солнце сквозь прозрачный кристалл…»
Материал иллюминатора (сверхпрочный, огнеупорный, регулирующий пропускную способность света в зависимости от его интенсивности) вполне соответствовал такой формулировке: прозрачный кристалл.
Однажды меня навестил капитан. Я узнал, что Лао идёт на поправку, что пришлось делать ему операцию, настолько была серьёзная травма. Благо "Милос-4"обладает всем необходимым, чтобы произвести срочное хирургическое вмешательство любого уровня сложности. Ещё узнал, что с этой неразлучной троицей, Лао Ванг, Серджио Де Карпинтьеро и Дипеш Сидху, капитан летает уже 10 лет и, что сам он из Галифакса.
Мне пришлось побывать в Галифаксе. Родители подарили мне на окончание школы круиз с НАХЛей. Вышли из Бреста вернулись в Ла-Рошель. В общей сложности я посмотрел 16 игр сезона. Шесть во время плаваний, десять на суше. Одну из них в Галифаксе. Играли Сагеней Лэйкерс и Галифакс Докерс.
Капитан выслушал рассказ о моём путешествии. Учтивыми кивками подтверждал припоминаемые мной результаты и интересные моменты того матча. Того, в его родном городе. Произнося: “О, да, это было что-то! Я помню”. Ему было тогда семь лет. Он тоже там был. Он пошёл на игру со своей мамой, она была родом из Сагеней. Вернулся домой на маму обиженный. Его команда проиграла, мамина выиграла. Но в конце капитан заметил, что к сожалению, повзрослев, сделался равнодушным к хоккею с шайбой на льду. Мы распрощались. Он пообещал заглянуть ко мне в гости, если пересменка между полётами выпадет на Венере. Я после его ухода подумал, что тогда и космодром его прибытия или отбытия обязан располагаться над тем же анклавом. И обрадовался, что мысль о таком важном нюансе не пришла ко мне сразу. Непременно ею бы поделился, под напором наивной несдержанности. Причём, попытаться уточнить, не мой ли удачный удар сапогом помог спасти "Милос-4", я так и не решился.

Хочу пожелать, чтобы моё последующее повествование получится поскладнее. Причина для этого есть. В силу несколько трагических обстоятельств, свойственных дикой природе, я буду в дальнейшем использовать пергамент. Загодя заготовленный с запасом папирус пойдёт на черновики.

Что грехи таить, одержим я был в молодости НАХЛей. Была она самой престижной лигой на Земле. Столь длительное отсутствие её в моей жизни – может именно это-то и стало моим самым горьким разочарованием четырнадцатилетнего анабиоза, а не расставание с Джордан. До анабиоза я с безграничным увлечением наблюдал за игрой звёздных игроков на взлёте их карьеры. После я почти никого из них не застал. Кто-то доигрывал. Кто-то тренировал. Кто-то спал уже. Два круизных лайнера списали в утиль под давлением экологов. Соответственно, сезон урезали по времени. И плей-офф на один круг. Тоска. Упадничество. Но, всё-равно, безотрывно от писательских тренировок смотрел я хоккей на всём растянувшимся по времени пути на Венеру.
За сутки до ожидаемой посадки "Милос-4"оживился. Тысячи три пассажиров разбудились заранее. Чтобы поскорее влиться в новую жизнь. Я тоже вынырнул из своей кельи. Поглазеть. По отсекам косяками летали элегантные дамы. Некоторые с детьми. Кавалеры от них не отставали. Дети прекрасно переносили невесомость. Как выяснилось позже, перегрузки при посадке им тоже оказались не в тягость. Все, возбужденно жестикулируя, говорили об одном и том же. Обсуждали предстоящий спуск. Возмущались. Опоздание на 37 земных суток! Аж в четыре с половиной раза! То обстоятельство, что их всех спящих и ни о чём не подозревающих могли эвакуировать и отправить неведомо куда до получения дальнейших распоряжений, мало кого заставляло задуматься.
Да. Несовершенна была в те времена человеческая природа. В наших глазах лишь наши собственные печали выглядели самыми удручающими. Приведи тогда кому-то в пример чью-то несопоставимо более тяжёлую жизненную ситуацию, этот кто-то нисколечечко бы не ободрился. Лишь горше принялся бы оплакивать свою собственную несчастнейшую жизнь. Теперь всё не так.
Заглянул в торговый отсек. Просто так. Быстро вернулся. Начиналась трансляция игры между Ла-Рошель Хьюгенотс и Сент-Джонс Слаггёрдс. Но только я повернул в коридор, где за одной из дверей располагался отведённый мне щедротами космокомпании номер супер-люкс, как углядел посреди коридора выплывающие из дверей номера гранд-люкс хорошо запомнившиеся силуэт и фактуру. И силуэт, одетый в комбинезон знакомого фиолетового цвета. С отражающими свет бурыми переливами, тоже не забытыми. “Уж не филолог ли мультиязыковед МакМёрфи летит со мной одним рейсом?” – сказал я чуть ли не вслух.
Он меня не заметил или не узнал. Или сделал вид, что не узнал и не заметил. Но, так или иначе, он направился в противоположный от меня переход из коридора. И тут – не знаю, что со мной произошло. То ли сказалось моё подавленное строгим воспитанием любопытство. То ли заиграли во мне нотки тихой зависти. То ли воздействовали на меня загадочные последствия тренировок с переписываниями фантастических текстов.
Я двинулся следом. И про хоккей забыл. Играли между собой команды Восточно-американской и Западноевропейской конференций, не конкуренты друг другу и, по прогнозам, аутсайдеры.
Я уже почти нагнал того, кого счёл Ахматом МакМёрфи, и придумывал находу, как поестественнее удивиться нашей встрече, но при повороте в короткий и несколько узкий переход между отсеками я задел ногой кого-то летящего навстречу. Тот вскрикнул, как оказалось от боли.
Преследуемый же мною субъект успел скрыться за одним из поворотов. Он наверняка слышал крик, скорее даже вопли, но проигнорировал.
Кричал Лао Ванг. Удар, лёгкий, казалось бы, пришёлся в его левое плечо. Это был даже не удар, а касание пяткой. В толстом мягком носке. Я повернулся и стал извиняться:
– Прошу простить меня. Я торопился. И здесь так тесно. Могу ли я вам чем-то помочь?
Но Ванг молча смотрел на меня. Не отвечал. Я зачем-то повторил примерно то же, только на японском. Он продолжал молчать. Лишь по скулам его пробежали лёгкие волны. Волны презрения и ненависти. Не иначе. Его и вправду можно было бы счесть индейцем, или, как принято называть, первой нацией, если бы не немного курносый нос и довольно тёмный цвет кожи.
Я, совершив движение разворачивающегося у стены бассейна пловца кролем, попытался продолжить свой путь. Но в последний момент Ванг ухватил меня за щиколотку левой ноги. Той, которой я попал в его раненое плечо. И сказал:
– Господин торопыга-футболист, – он говорил на английском, и, если переводить слово в слово, это прозвучало бы: “Сэр ловкач соккера игрок”, – вы крайне неаккуратны. Очевидно, ноги ваш основной мыслящий орган. Пожалуй – единственный.
– Месье, – ответил я по-французски, с чистейшим беарнским акцентом,
– на Венере вы сможете найти меня в поданклаве Новый Тарб и убедиться, что ваши домыслы лишены оснований. Я сравнительно неплохо фехтую, довольно сносно стреляю как из огнестрельного, так и из метательного оружия. Уличать вас в трусости обернётся глупым и неблагодарным занятием, так что не спешите, потренируйтесь и выберите инструмент сатисфакции на ваше усмотрение. Всегда к вашим услугам. А пока, вновь прошу меня извинить.
Я говорил не оборачиваясь. Реакции Ванга не видел. Тот молча разжал пальцы. Я полетел дальше. Вписываясь в тот самый поворот, за которым скрылся предполагаемый МакМёрфи.
Я оказался вновь в торговом отсеке, бессмысленном и бесцельном. С технологической точки зрения. Всё находившееся здесь можно было заказать из каюты и тут же туда и получить, или отправить в багаж. Но из-за недобора пассажиров на корабле оставалось много свободного места. Надо было его чем-то заполнить.
Блуждания по лабиринтам торжества маркетингового искусства привели в зал распродажи произведений искусства изобразительного. Обладатели шедевров, уже в пути считали целесообразным от них отделаться, если кто-то захочет предложить уже сейчас за них приемлемую цену.
Среди прочих холстов, скульптур и барельефов в самом центре красовались уже виденные ранее Роденовский Мыслитель в своём третьем по счёту воплощении и упиравшийся взглядом в его брови Серджио Де Карпинтьеро в роскошном комбинезоне. Правда, от того, уже однажды увиденного, этот отличался по расцветке и орнаментации. На заднем плане, в прощёлочке между кулаком скульптуры и подбородком астронавта, мелькнул летящий знакомый фиолетовый силуэт и скрылся в трубе выхода с противоположной стороны.
Надо заметить, что мой интерес к встрече с МакМёрфи практически сошёл на нет. Но я двинулся туда за ним уже по инерции. Следуя почти кратчайшей траектории с расчётом облететь живое препятствие в лице Де Карпинтьеро со спины. Он висел в той естественной позе, так если бы он стоял напротив памятника под воздействием сил притяжения.
Пожалуй, всё бы обошлось. Но… Легонечко оттолкнувшись, держась за канат и поглядывая на ближайшие стены справа, внизу и наверху, я полетел к противоположному выходу. К стенам были прикреплены картины в золочёных рамках и с ценниками. На одной такой, уже красовалась наклейка «продано». На ней была изображена дохлая рыба, раскрывшая рот, пустая бутылка и кочан капусты, с подписью – “голландская школа”. На другой рядом, приписываемой Андреа дель Сарто, очень большегрудая, дородная баба кокетливо улыбалась почтальону в костюме ангела и с глазами барана. Картина за ней была испещрена различными фиолетовыми и просто грязными, как бы чернильными пятнами, долженствовавшими передавать, по мнению Врубеля, нечеловеческую страсть Демона.
Потом небольшой женский портрет работы Больдини. Ещё наполненные драмой рисунки Пикассо – без него никак. Катастрофическая феерия Рене Магритта.
Карельский этюд Рериха, по цветовой гамме сопрягающийся с Врубелем. Леже. Чтобы приобрести любую из картин мне бы пришлось продать всю свою коллекцию гоночных автомобилей, добавить все свои сбережения, взять примерно такую же сумму в долг, а в форме гарантии его возврата поселиться в поданклаве Возрождение Тамбовщины в качестве крепостного крестьянина с приусадебным наделом. Я уже представлял смесь запахов навоза и киснущего молока, большой сельский дом с амбаром, уютный шорох сена и висящего на одной из стен Андреа дель Сарто… Идиллия! И главное, не надо задумываться и принимать решения. Кибер-барин есть. Всё это современному читателю знакомо и без моих воспоминаний.
И тут я увидел её. Мою любимую картину. Без рамки. Без ценника. Подпись: “Любезно предоставлено ммуникоопом “Штандарты равенства” для свободного просмотра”. Сколько раз любовался я её. В репродукциях. Самого высокого разрешения. И, вот, она передо мной. Дмитрий Казнин, “Едоки картофеля искоса поглядывают на девочку с персиками”.
У меня перехватило дыхание. Минуты три я провисел, не двигаясь. Над выходами из зала таймеры высчитывали время, оставшееся до посадки. На дне планетолёта включились реакторы – "Милос-4"готовился к предварительному торможению перед выходом на орбиту Венеры. Серджио Де Карпинтьеро восторженно охал и шуршал комбинезоном. А я всё висел.
И почти не дышал.
Но, всё же, я задышал ровнее, собрался, и двинулся дальше. Я пролетал в максимально возможной близости от Де Карпинтьеро. Он меня не видел. А я мог без лишней спешки пересчитать остистые отростки его шейных позвонков от затылка до плеч. И именно на этой полной оптимизма ноте Серджио Де Карпинтьеро произвёл резкое движение назад. Я уткнулся носом в его золотоносную спину с камушками, добытыми из кимберлитовых труб.
– А! Герой-сантехник! – промямлил Серджио, обернувшись и словно процеживая каждое слово по слогам сквозь зубы, – что будешь ремонтировать на этот раз?
О, я был рад тому, что услышал! К тому же, на родном русском языке. Похоже, мои предположения подтверждались. Эту напичканную кибернетикой и сопровождаемую выдающимися астронавтами громадину спас именно я. Стал бы этот ценитель ювелирных украшений и монументальной скульптуры просто так интересоваться моими анкетными данными и узнавать, что у нас общий родной язык? К тому же, уже второй по счёту член экипажа испытывал в мой адрес явное раздражение. И упоминал в косвенной и саркастической манере якобы имевшиеся у меня наклонности производить грубые физические действия, не требующие существенных умственных усилий.
Я дотронулся рукой до его комбинезона, уже спереди. Чисто машинально. То, что я позволил себе осязать, поразило меня и вынудило затаить дыхание. Я весь сжался от причастности к тайне.
И тут же невольно рассмеялся. И Серджио, более, чем очевидно, уловил причину моего веселья. Богатое убранство комбинезона с тыльной стороны создавала рельефная сенсорная голограмма. С фронтальной всё было по-настоящему. Сам же Де Карпинтьеро, говоря образно, дозревал и мог лопнуть от злости уже в следующую секунду.
– Поданклав Новый Тарб. Всегда к вашим услугам, – сообщил я ему, чтобы не терять времени попусту, и, отлетая, про себя добавил, – хошь, не хошь, а губит дураков тяга к прекрасному.

К моему потенциальному противнику сказанное напоследок тоже относилось. Но ко мне в первую очередь. Не задержись я у едоков с девочкой, мы бы не столкнулись. И я почти не умел фехтовать, и ни разу за всю свою жизнь не выстрелил ни из лука, ни из арбалета, ни из кремниевого дуэльного пистолета. Из револьверов стрелять доводилось. На экскурсии по Аризоне.
А выход из зала перепродажи шедевров человеческого творчества вывел в неотъемлемую часть любого торгового центра – фуд-корт. В его кулуарах было людно, однако пресловутый МакМёрфи там не задержался. Надо думать, чуждо было ему чувство голода. По крайней мере, в тот сиюминутный час. Я же порядком проголодался. Вероятнее всего на нервной почве.
Фуд-корт, или ресторанный дворик, как его называли блюстители чистоты русского языка, имел форму необычную. Додекаэдральную. Помещение из двенадцати стен. Каждая из них представляла собой равносторонний пятиугольник. На каждом плотно расположились небольшие окошечки популярных фаст-фудов того времени. Исключение было сделано лишь для Макдональдса.
Жёлтенькие холмики его буковки М красовались на самом обозримом месте. Окошко находилось в самом центре выделенной ему пятиугольной грани и было так же пятиугольным. А размеры его раза в три в четыре превалировали над окнами конкурентов. Дань факту, что он появился ещё до того, как в космос запустили первый искусственный спутник.
На этот раз правильно прочувствовав моё настроение СмартАпп указал на Теремок. Робот-повар прежде чем принять заказ, следуя многовековой традиции, обозвал меня сударем. Через 20 секунд передо мной появилась коробочка с тремя блинами. Два блина с кетовой икрой и один с осетриной. И фляга узвара – шиповник с боярышником. Надо было как-то отметить этот момент. Пусть, даже узвар подавали здесь синтетический, не говоря о блинах и начинке. Я узнал, чего ради 1100 часов тому назад я залезал в скафандр высокой степени защиты от радиации. Ради спасения девочки с персиками, на которую искоса поглядывают едоки картофеля. Хотя… Не исключено, что субъекты мирового наследия подлежали эвакуации наравне с людьми.
Я вспоминал, что немного читал о художнике. Журналист. Шутили, что каждый журналист мечтает написать роман. А он предпочёл живопись. 47 лет. 6 лет боролся с раком. Когда он рисовал этих едоков с девочкой, ему оставалось всего два года. Взлёт НТР. Стелс-истребители, лазерное оружие, боевые роботы, информационные войны, хакерские атаки. То, что мешало вычеркнуть рак из списка непобедимых заболеваний ещё тогда?
Ещё вспоминал, что знал о модели, с которой Серов написал настоящую “Девочку с персиками”. Я не запомнил её имени, а только, что у неё было трое детей, и что она умерла в возрасте тридцати двух лет от скоротечного воспаления лёгких. Аэропланы. Электрификация. Дизель. Рентгеновское излучение. Теория относительности. И ранняя смерть от воспаления лёгких.
Рядом семейная пара с детьми возилась с пиццей. Детей было трое, лет пяти, семи и девяти. Примерно. Острые уголки долек пиццы исчезали во рту. Горячий сыр вытягивался верёвочками подобно макаронам. В следующую секунду верёвочки рвались на части. Обрывки приобретали шароподобные формы и разлетались. Минидрон-уборщик летал кругами и собирал их. Но прошло чуть меньше минуты, от долек оставались лишь корки со следами мелких зубов, а вытянувшиеся от них нитки подостывшего сыра напоминали усы экзотического морского животного – моржа. Расположившаяся поблизости молодая пара поглащала суши и сашими. Кормя друг дружку. Палочками. Перебрасываясь.
Сосед по правую ногу ел суп Фо специальной ложкой. Её можно было спутать с недораскрывшимся бутоном тюльпана.
Взрослая часть семейства забрала и съела покусанные детьми корки пиццы. А сами дети уже играли в салочки. Младший, пролетая мимо меня, отомстил за Лао Ванга и не извинился. Родители не обратили внимания. Пущенные навстречу с избыточным кинематическим импульсом суши, с икрой летучей рыбы с одной стороны и с икрой мойвы с другой, встретились. Последствия столкновения в виде разлетевшихся по фуд-корту рисинок и икринок убрал всё тот же минидрон-уборщик. Опережая его, парочку икринок летучей рыбы и четвёрочку рисинок я успел словить ртом. Затем доел третий блин, с осетриной, сделал последний глоток боярышнико-шиповникового узвара и продолжил рассуждения. Про себя, направляясь в сторону противоположного выхода.
Любимые слова Леже: "Ренуар изображал то, что видел. Я изображаю то, что понял…"
Пожалуй, за Казнина я мог бы сказать, что он изобразил и то, что увидел и то, что понял. А увидел и понял он тщетность величия духа, наделённого титаническим талантом, в противопоставлении простой иронии, насмешливому отношению к жизни. Когда понимаешь, что жизни этой остаются считаные дни.
В подобные моменты отрешений я зацикливался на размышлениях о прошлом. О прошлом человечества. Воспринимая его как единый живой организм. Войны – приступы хронических заболеваний.
Мир – их временная рецессия. Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки – прививки. Притормозившие желание ещё раз использовать ядерное оружие вплоть до его ликвидации. Каждая клетка организма – индивидуум. Взять человека, так в его теле клетки полностью заменяются в течении 7 лет.
Заболеет, поранится, получит травму – клетки уничтожаются даже быстрее. Не болел бы, не травмировал себя, совсем другие клетки образовались бы на месте прежних. То есть, просто не было бы меня, не будь всех этих болезней человечества, этих чудовищных злодеяний. Другие, а не я, думали бы тогда о прошлом, настоящем, будущем. Или бы за них думал кибернетический барин. Если бы, довольствуясь подобной идиллией, вообще придумали вычислительную технику и технику вообще.
Перед самым первым своим полётом в космос я сдал сперму в банк. Мало ли что – профессия небезопасная. Узнал заодно степень своей фертильности. 73 миллиона сперматозоидов на миллилитр. 6 миллилитров эякуляция. Ниже среднего, но вполне приемлемо для естественного оплодотворения. Как тут же сообщил мне мой старенький СмартАпп. Тот знал меня как облупленного и выдавал только релевантную информацию. Биология – не моя наука, но наглядность школьных пособий просвещала хоть как-то. И ещё такие занятные хромосомы – Икс и Игрек. Что-то из области элементарной алгебры? Уравнение с двумя неизвестными? И, вот, они – числа. Представьте себе порядок вероятности рождения конкретного человека. Выстроенного уникальным переплетением хромосом яйцеклетки и сперматозоида. Определяющих пол, внешность и физиологию.
Имелась в прошлом такая профессия – историк. Удел её – анализ прошлого. Как должен был поступить тот или иной самодержец, парламентарий, дипломат, полководец или религиозный гений, чтобы провести безболезненно выдающуюся реформу, предотвратить народное восстание или не потерпеть сокрушительное фиаско на поле битвы. Роль историков часто брали на себя общественные деятели, социологи и даже отдельно взятые писатели и журналисты. Также находили время порассуждать и поспорить на эту тему пилоты и штурманы космических кораблей. Бортпроводники от них не отставали. Чем ещё занять себя на дежурстве в рубке? Выбрать тему для беседы и поговорить с задумчивым товарищем. В прошлом тысячелетии тоже самое любили делать, по утверждению президента какой-то небольшой страны, водители такси и парикмахеры.
Стоило лишь немного заскучать клиенту. Мой старый знакомый Евкурий, катавший меня, забегая вперёд, в итоге дважды и условно причисляемый к водителям такси, пожалуй, имелнекое право на подобное амплуа. Люди, спроектировавшие его и создавшие, в той Последней Мировой Войне, о которой Евкурий столь уверено рассуждал, непосредственного участия не принимали и родились до неё. Появление на свет Евкурия практически не зависело от этих событий, хоть и состоялось лет на двадцать позже. Его создали технологии. А вот рождение моих родителей, его почти ровесников – изменись ход событий за девять месяцев до появления их на свет хоть чуточку – их рождение было бы уже невозможно. Добежали бы другие сперматозоиды моих дедушек, чего доброго даже до других яйцеклеток моих бабушек.
Ещё моему воображению часто представлялась совсем невероятная последовательность событий. У моих папиных родителей вместо него родилась девочка, а у маминых вместо неё мальчик (не смейтесь!). Однако, эти девочка и мальчик, когда доросли до взрослых, а может ещё в детстве, всё равно встретились, влюбились друг в друга и завели себе то же и самое число детей в количестве двух, а может и больше. Каждый из детей родился или был зачат (даже не представить, что может являться решающим фактором), в тот же день, час, минуту, секунду и с теми же трилиардными долями секунды. Все хромосомы соединились абсолютно одинаково в сопоставлении с уже существующими модификациями. То есть, родился тот же и самый биологический механизм. Но даже при таком раскладе есть непреодолимое “Но”! Для подобных совпадений определяющая пол хромосома в сперматозоиде во всех вариантах обязана быть X-хромосомой. Человеческих яйцеклеток с Y-хромосомами в мои времена ещё не существовало. У сестры были хоть какие-то фемтоскопические шансы всё-равно родиться. У меня – ни малейших. Выражаясь образно, мужской спор в тесной рубке антиактуален, если полез в исторические дебри, нагромоздившиеся во времена, опередившие миг зачатия оппонентов. Встречи школьных подружек во фруктовом кафе и их беседы о достоверности бабушкиных мемуаров – вот, что достойно внимания.

Для вас, души моей царицы, красавицы, для вас одних в часы досугов золотых писал я лёгкою рукою…
Ведь, помню хоть что-то, же. А не только про то, что буря кроет небо мглою, вихри снежные крутя. Как бы только эти припомнившиеся строки теперь по-поэтистее самому перевести на французский и японский? Нет тут под рукой успешно состоявшихся художественных переводов от не рабов, но соперников. Есть только собственная одряхлевшая память и папирус под черновики.

А ещё мне грезилось такое: Прекрасный Буда, или Аллах Великий, или Вишну Наимогущественный, или мною самый из всех них любимый дух Гитчи Манито Владыка Жизни явился мне и предложил: “Зэнд Форэ, всё ужасное, что происходило с людьми с самого момента их создания можно отменить. Представь себе, что не было войн, убийств, казней, смертей от голода, болезней, стихийных бедствий, несчастных случаев – ничего этого не было. Все люди прошлого, из поколения в поколение, доживали до глубокой старости и безболезненно умирали. Во сне. Только были это совсем иные люди. Не было всех твоих предков. Вплоть от трёхсотого колена. Соответственно, и тебя нет. Нет твоей сестры и её дочек. Нет твоих родителей, прародителей – никого из них нет. И друзей твоих и недругов, и обычных знакомых, и всех малознакомых и незнакомых – от полнейших ничтожеств до вселенских знаменитостей. Нет. Вместо вас живут иные люди. Переполненные здоровьем и достатком. Все, без исключения. Ты не против?”

Ради такого дела собой я ещё мог бы пожертвовать. Но моими любимыми хоккеистами игравшими и играющими в НАХЛе – ни за что! И в НХЛ и КХЛ тоже.

Последние литературные критики и рецензенты давно канули в лету. И так ли удались мне эти философские отступления и внутренние монологи никто оценивать не станет.
Если бы не свалившиеся будто с неба практически неистощимые запасы пергамента, обошлось бы без этой словесной пачкотни. С претензией именоваться вереницей прочно увязанных силлогизмов.
А, вот, пожалуй, биологи посмеются от души над моим колоссальным невежеством. Искусственные интеллекты давно умеют смеяться. И душой, похоже, обзавелись.

Мои дальнейшие скитания, сопровождаемые пространными размышлениями, привели к багажному отсеку. Как выяснилось.
Я повернул в какой-то закуток и упёрся в закрытую дверь. Надпись на ней гласила: “Только авторизованный персонал”. Дверь плавно ушла в сторону. Я осторожно глянул вдаль. Там уходили в перспективу ряды углепластиковых контейнеров самой разнообразной величины и формы. Если кому-то захотелось бы проверить свои способности по прохождению лабиринтов, то здесь было самое подходящее для этого место.
Моя принадлежность к авторизованному персоналу была сомнительна. Если произошёл сбой в системе аутентификации или идентификации, как последствие ещё той прежней аварии, я был обязан об этом немедленно сообщить. Если вновь имела место внештатная ситуация так, что меня опять пускали куда угодно, надо было отправляться в рубку. Непреодолимое желание – делать что либо как можно скорее и по предписанию – отсутствовало. Я невольно любовался своими гоночными автомобилями. Они были совсем рядом. Только ряды контейнеров мешали созерцать их воочию целиком.
Я чувствовал, как соскучился по ним, и как округлились мои глаза, как взлетели вверх от удивления брови. Я ощущал каждую линию в складках сморщившейся лобной мышцы. Я приоткрыл рот и наклонил голову влево. Я словно заворажённый замер и наблюдал, как ветровое стекло моей Ламбургини Кантач Эль Пи Вай 910-7, правый краешек которой я видел вполне разборчиво, запотевает изнутри, и чья-то ладонь, всё также изнутри, оставляет на затуманившейся глянцевой поверхности стекла пятипалый прозрачный след.

Логичнее всего было двинуть оттуда поскорее. Вполне достаточно того, что всё записывалось. И случалось базы данных взламывали и выкладывали смешные моменты. Можно уже было получить удовольствие от просмотра лишь моей физиономии.

Я удовольствие получил. По возвращению в Солнечную систему пересмотрел все релевантные записи. Они давно лежали в свободном доступе. Преследуемого мною фиолетового субъекта на них не оказалось. В одном из ракурсов перед моим столкновением с Лао поверх его фигуры при покадровом прогоне еле-еле уловимая лёгкая рябь. И только. А так, как читатель мог догадаться, многое я восстанавливаю не по памяти, а заново по несколько раз пересмотрев и переслушав все записи аудио и голограммонаблюдения того времени с моим участием. Полагаться только на свою память было бы несколько самонадеянно. Память моя прошла через два специализированных релятивистских анабиоза. Который был разработан для путешествий на скоростях, приближающихся к скорости света.

Пожалуй, приостановило моё напрашивающееся бегство от попадания в щекотливую ситуацию притормаживание "Милоса-4"перед выходом на околопланетную орбиту Венеры. Он развернулся соплами против движения и запустил двигатели. Пока с небольшой мощностью. Тут же появилось слабое притяжение. Со стороны задней части. Из грузового отделения, соответственно, тоже, и меня туда медленно затянуло. Можно было сразу безболезненно остановиться. Стоило только руку протянуть к ручке какого-нибудь контейнера. Но, в итоге, подразогнавшись в свободном падении до скорости пешехода, я ухватился за такую ручку в метрах пяти-семи от моей белоснежной любимицы. Подвергнувшейся несанкцинированному вторжению с надругательством. Брошенный взгляд назад удостоверился, что дверь за мной незаметно и бесшумно закрылась секунды две тому назад.
В тот же миг дверь автомобиля распахнулась. Появилась маленькая ступня в мягком облегающем мокасине из светло-коричневой замши и щиколотка в тонком прозрачном безупречно сглаживающем угловатости линий капроновом носке салатного цвета. Показалась кисть левой руки. На длинном изящном безымянном пальчике которой красовалось тоненькое колечко с небольшим бриллиантом. За ней другая нога, симметричная копия первой. Брюки прекрасного шёлка того же цвета, что и носки. И наконец – вся женщина. В атласной бурке ярко-лилового цвета.
Прекрасное сочетание! Она тут же ухватилась правой рукой за стойку двери, чтобы не полететь вниз по коридору в глубину багажного отсека. Моё болезненное воображение представляло, как бы все эти одеяния блистали, переливались, будь свет намного ярче.
Представительница прекрасной половины человечества, заметив меня, не вскрикнула и не вздрогнула от неожиданности, и даже не смутилась. Только бирюза-глаза с задором смеялись сквозь узенькую щёлочку из под никаба.
Я невольно прошептал запомнившееся имя. Как оказалось, достаточно громко.
– Зэнд Форэ! Как проходит ваш полёт? – произнесла она в ответ спокойным ровным голосом.
– В сплошных тренировках, – соврал я, не стесняясь. За семь недель я проработал лишь четыре главы. Задавать встречный вопрос было нелепо и неэтично.
Дама одобрительно кивнула и подтягиваясь за ручки контейнеров направилась к выходу. Её элегантный кавалер в униформе космолётчика поспешно вынырнул из недр принадлежавшего мне роскошного антикварного гоночного средства передвижения. Это был Дипеш Сидху. Старые царапины на его щеке зажили. От них не осталось даже лёгких шрамов. Он смотрел – то на меня, с затаённой недоброжелательностью, то с хищными вожделенными позывами вслед удаляющейся особе. Та проследовала до открывающейся при её приближении двери и, не оглядываясь, скрылась за поворотом.
– Своими необдуманными действиями вы скомпрометировали женщину, – нарушил молчание Сидху.
– Я бы употребил “Мы” вместо “Вы”, – ответил я как можно небрежней, – хотя, не скрою – мой вклад носит ключевой характер. Для достижения достигнутой цели я предоставил свой автомобиль.
– Я звал её в карету эпохи Людовика четырнадцатого, – почти что извиняясь пробурчал Сидху, – но она далеко, а у неё времени не было. А ваша у самого входа. Она ей больше понравилась.
– Почему ей Макларен не приглянулся? – кивнул я в сторону MCL34, – ощутила бы себя гонщицей Формулы 1, а вы экспертом Камасутры и возвращенцем в лоно брахманов.
– Вы забываетесь! Как там вас зовут? – завёлся Сидху, – Не вообразили ли вы, что если капитан резко говорил со мной в вашем присутствии, то можно обращаться с членами экипажа пренебрежительно? Как вы попали вообще сюда?
– Дверь открылась. Либо это сбой, о котором вы теперь обязаны сообщить, либо новая авария, о которой вы обязаны знать, и мы должны присоединиться к процессу её ликвидации, если от нас что-то зависит, или нам вместе необходимо спешно направиться в рубку, если не поступят противоположные указания оставаться на местах.
– Как вы оказались у двери в запретную зону? Даже если дверь открылась, вы не имели права двигаться дальше.
– Меня затянуло появившимся внезапно отрицательным ускорением. Если “Раструбы перигелия” предъявят мне претензии на несанкционированное проникновение в запретную зону, записи систем наблюдения подтвердят, что это случайность. Как вы очутились внутри частной собственности? – переходя на формальный стиль, я продвинулся ближе к моей Ламбургини Кантач Эль Пи Вай 910-7, бегло осмотрел салон и закрыл дверь.
– Как? Как? Cагу о Форсайтах я сейчас буду рассказывать, как!? Мог ведь и вас пощекотить, любезный!
А пока, я должен убедиться, что вы отсюда вымелись.
– Меня вы сможете пощекотить в поданклаве Новый Тарб,
если наберётесь смелости, – ответил я, наводя намеренно напраслину и направляясь к выходу, – жду с нетерпением.
– Ты мне ещё попадёшься.

– Крокодил… – закончил я наш англоязычный диалог, оказавшись за закрывшейся за мной дверью.
Предоставленный мной вариант перевода на сто процентов избавлен от прозвучавших в диалоге слов-паразитов. И полностью до предпоследнего предложения дословно повторяет множественное число для местоимений второго лица, так как употребление в английском языке единственного числа для местоимений второго лица давно устарело.

Примечания.


Путь нашъ до Москвы длился семь нед?ль – часто приходилось вм?сто теплушки, спасая свою шкуру, брести по топкимъ буграмъ бездорожiи?. – Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.



Лице свое скрывает день; Поля покрыла мрачна ночь; Взошла на горы черна тень; Лучи от нас склонились прочь; Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна.. – Михаил Ломоносов «Вечернее размышление о божием величестве…» 


«Незнакомец» – в переводе Георгия Адамовича, «Посторонний», – в переводе Норы Галь.


Технологии TTS – Text-To-Speech с имитацией голоса конкретного человека.


Кое-что Пилат прочел: «Смерти нет… Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты…» Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: «Мы увидим чистую реку воды жизни… Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл…» Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разобрал слова: «…большего порока… трусость» – Михаил Булгаков “Мастер и Маргарита”


И тут – не знаю, что со мной произошло. То ли сказалось мое подавленное диссидентство. То ли за говорила во мне криминальная сущность. То ли воздействовали на меня загадочные разрушительные силы. Раз в жизни такое бывает с каждым. – Сергей Довлатов “Чемодан – Номенклатурные полуботинки”.


Перекликается с сюжетом 4-ой главы романа “Три мушкетёра”.


– Mon fils, avait dit le gentilhomme gascon – dans ce pur patois de Be?arn dont Henri IV n’avait jamais pu parvenir a? se de?faire… – Сын мой! – произнес гасконский дворянин с тем чистейшим беарнским акцентом, от которого Генрих IV не мог отвыкнуть до конца своих дней.  – Александр Дюма “Три мушкетёра”. Перевод В. Вальдман.


Гордостью музея были три картины: на первои? была изображена дохлая рыба, раскрывшая ротъ, пустая бутылка и кочанъ капусты, съ подписью „Голландская школа“, на второи?, „приписываемои? Андрэ-дель-Сарто“, очень большегрудая, дородная баба кокетливо улыбалась какому-то почтальону въ костюм? ангела и съ глазами барана, третья же была испещрена различными фiолетовыми и просто грязными, какъ бы чернильными пятнами, долженствовавшими передавать, по мн?нiю Врубеля, нечелов?ческую страсть Демона. – Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.


Выяснилось, что оба мы любим Фолкнера, Бриттена и живопись тридцатых годов. Артур был человеком мыслящим и компетентным. В частности, он сказал: “Живопись Пикассо – это всего лишь драма, а творчество Рене Магритта – катастрофическая феерия…"– Сергей Довлатов “Чемодан – Приличный двубортный костюм”


Минуты три я просидел, не двигаясь. В прихожей тикали часы. За окном шумел компрессор. Слышалось позвякивание лифта. А я все сидел. – Сергей Довлатов “Чемодан – Поплиновая рубашка”


То, что я увидел, поразило меня и вынудило затаить дыхание. Я сжался от причастности к тайне.. – Сергей Довлатов “Чемодан – Номенклатурные полуботинки”.


Что губит дурака? Тяга к прекрасному. Рымарь тянется к прекрасному. Вопреки своей исторической обреченности, Рымарь хочет японский транзистор. Рымарь идет в магазин "Березка", протягивает кассиру сорок долларов. Это с его-то рожей! – Сергей Довлатов “Чемодан – Креповые финские носки”.


The Fifth Element – Пятый элемент. Вечный успех Макдоналдса предсказан ещё там.


О том, как можно кормить друг друга в состоянии невесомости, снято в фильме “Вызов” 2023 года с Юлией Пересильд, Олегом Новицким, Антоном Шкаплеровым и Петром Кудрявцевым.


Ему казалось, что линия важнее цвета. Что искусство, от Шекспира до Эдит Пиаф, живет контрастами. Его любимые слова: "Ренуар изображал то, что видел. Я изображаю то, что понял…” – Сергей Довлатов “Чемодан – Куртка Фернана Леже”. Попытки найти первоисточник высказывания результатов не дали. Но нашлось что-то похожее: “Cеzanne m'a appris l'amour des formes et des volumes, il m'a fait me concentrer sur le dessin”.


Видишь ли, бол?зни челов?чества, не д?тская корь, а старые закорен?лые приступы подагры, и есть у него н?которыя привычки по части л?ченiя… Гд? ужъ на старости л?тъ отвыкать! – Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.


“Science reveals that the cells of the human body are replaced in total every seven years.” – John Updike 'The Persistence of Desire’.


“Очень жаль, что все, кто умеет руководить государством, уже работают таксистами и парикмахерами.“ – Франсуа Миттеран, по утверждению одного интернет-сайта, сборника цитат. Однако поиск первоисточника по ключевым словам – president citation taxi coiffeurs – дали иные результаты, что цитата “C'est dommage, tous les gens qui savent comment diriger le pays sont occupеs ? conduire les taxis ou ? couper les cheveux”, на самом деле принадлежит Джорджу Бёрнсу, в оригинале: “Too bad that all the people who know how to run the country are busy driving taxicabs and cutting hair".


Якобы написанные по памяти автором мемуаров первые строки посвящения Александра Сергеевича Пушкина поэме “Руслан и Людмила” чудовищно исковерканы.


В будущем люди будут мультирелегиозными, как и полиглотами. Есть шанс, что это будет способствовать их толерантности в отношении ко всем остальным религиям.


У стойки бара расположились поэты Чикин и Штейнберг. Чикин говорил: “Лучше всего, Боря, тебе удаются философские отступления”. “А тебе, Дима, внутренние монологи”, – реагировал Штейнберг… – Сергей Довлатов “Чемодан – Поплиновая рубашка”.


“Ах, мошенник, мошенник”, – качая головой, говорил Воланд: “Каждый раз, как партия его в безнадежном положении, он начинает заговаривать зубы, подобно самому последнему шарлатану на мосту. Садись немедленно и прекрати эту словесную пачкотню”. “Я сяду”, – ответил кот, садясь: “Но возражу относительно последнего. Речи мои представляют отнюдь не пачкотню, как вы изволите выражаться в присутствии дамы, а вереницу прочно увязанных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель”. – Михаил Булгаков “Мастер и Маргарита”.


Аналогичная сцена есть в американской эпической романтической драме и фильме-катастрофе 1997 года “Титаник” режиссёра Джеймса Кэмерона.


Распахивается дверца собственного автомобиля. Появляются ноги в ажурных чулках. Затем – синтетическая шуба, ридикюль, браслеты, кольца. И наконец – вся женщина, готовая к решительному, долгому отпору. – Сергей Довлатов “Хочу быть сильным”.


“Да нечего тут рассказывать”, – вскочил Чурилин: “Подумаешь, какая сага о Форсайтах!.. Рассказывай! Рассказывай! Чего же тут рассказывать?! Хули же ты мне, сука, плешь разъедаешь?! Могу ведь и тебя пощекотить!…"– Сергей Довлатов “Чемодан – Офицерский ремень”.


Шарль де Батц, де Кастельмор, шевалье д’Артаньян родился в 1611 году в замке де Кастельмор возле Люпьяка в Гаскони. Однако когда Александр Дюма-отец создавал свой цикл о мушкетёрах, он выбрал местом происхождения своего главного героя Тарб. Возможно будучи прирождённым филологом Дюма счёл подобное звучание более приемлемым: – Sans doute, ne savez-vous pas qu’on ne nous voit jamais l’un sans l’autre, et qu’on nous appelle, dans les mousquetaires et dans les gardes, a? la cour et a? la ville, Athos, Porthos et Aramis ou les trois inse?parables ? Apre?s cela, comme vous arrivez de Dax ou de Pau… – De Tarbes, dit d’Artagnan. – … il vous est permis d’ignorer ce de?tail, dit Athos.


Именно так в дубляже фильма “Голубой гром” – “Blue Thunder” 1983 года была переведена фраза: “Catch you later!” В формальной обстановке к ней часто добавляют обращение с рифмой: “Alligator”, что использовано в ответном предложении.


Глава 18 – Настольный теннис и его последствия (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к главе 21.

Глава 19 – Явление антигероя (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к главе 21.

Глава 20 – Донос (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к следующей главе.

Глава 21 – Тоннель (мемуары).
Всё происходившее далее можно отнести к растянувшейся на годы хронике. Я не стану задерживаться на этом бытописании.
О том, как садились на Венеру планетолёты класса Милос, и как успешно смог это сделать "Милос-4"на пяти основных двигателях вместо девяти, максимально развернув и использовав в качестве парашюта противометеоритную защиту, которая в результате сгорела, что называется, дотла, можно посмотреть документальное кино.
Добавлю, что подобного рода перегрузки я испытывал впервые. И они мне не понравились. Где-то рядом находилась экспериментальная лаборатория-дирижабль по преобразованию атмосферы. Как выяснилось. Там произошла объёмная утечка бактерий. Хотя, ходили слухи, что это один обезумевший лаборант их выпустил. Бактерии ринулись размножаться, преобразуя углекислый газ в кислород. Они довольно быстро мутировали и вымерли. Но на короткое время плотность атмосферы локально уменьшилась на 30-40% и образовался мощный циклон.
Вместо того, чтобы медленно тонуть, Милос-4 начал падать. Пришлось включить на полную мощность двигатели и раскрыть противометеоритную защиту. Вибрировало так себе.
На то, как выглядят подкорочные сводчатые залы с частными домами, современный обитатель Венеры может беспрепятственно поглазеть самостоятельно. И погостить там какое-то время тоже. Кто-то даже сможет представить, что можно жить годами и не задумываться, что в любую секунду может произойти имплозия с прорывом горячей лавы из полужидкого-полугазообразного углекислого газа и серной кислоты. И написать свой роман на эту тему.
Макларены и Ламбургини по прежнему в исправном состоянии, а мои бессмертные правнуки отдали их в общественное пользование. Любой желающий может на них прокатиться. По тем же трекам, что я изъездил. Триста лет тому назад. Прекрасный вдохновительный толчок к созданию литургической симфонии.
Именно этим трекам я обязан своему знакомству с Юной. Моей второй женой. Но и как я познакомился и мою дальнейшую семейную жизнь мне описывать совсем не хочется. Сколько бы художественной силы это не подбавило моим воспоминаниям. Слишком горько описывать что-то душевно близкое и при этом осознавать последовавшую затем утрату. Я сосредоточусь на существенном.
Выходит диспропорция. До сих пор счёт шёл на дни, на недели и, вот, ни с того ни с сего, на годы. Отнесём эту несуразность к издержкам творческого замысла и сложившихся условий. Условий, в которых невозможно индивидууму скромного дарования создать “Войну и мир” или “Сагу о Форсайтах”.
Кошмары с уничтожением Земли сниться перестали. Ни одного за всё время, прожитого на Венере.
Я посчитал, что надо дать детям приличное образование. Определил их в частную школу. Моих заработков преподавателя гоночного мастерства не хватало. Писательский успех откладывался – я продвигался слишком медленно со своим романом. Несмотря на то, что бросил тренировки почти сразу и выбрал себе дом как можно ближе к офису уже упомянутого издательства. Тогда-то я и устроился на прокладку грандиозного тоннеля, обещавшего своим появлением соединить все существовавшие анклавы Венеры. Там почему-то не требовались только с биочипами. В отличие от почти всех остальных возможных вариантов трудоустройства с достойными заработками.
Работа – не бей лежачего. Надо было сидеть в кабине прокладчика и, если произойдёт что-то подозрительное, остановить его и сообщить. 36 часов смена, 12 часов на дорогу в общей сложности, 7 суток отдыха.
Тоннель прикладывался на глубине 70 километров. Он должен был обойти точно по экватору всю планету. В сечении тоннель представлял собой идеальную окружность диаметром 25.5 метров. Следовавший за прокладчиком отдельщик шлифовал стену и покрывал слоем вольфрама.
Полтора года моей работы прошли без приключений. Однажды прокладчик сам остановился. Я испытал двойной шок. Сначала от неожиданности случившегося. Затем, когда узнал причину остановки. Сенсоры обнаружили в отвальной породе кусочки пластика. Мгновенно произведённый анализ их состава помимо химических формул выдал приблизительный возраст – 2 миллиона и 350 тысяч лет.
Прокладчик и отдельщик возобновили работу. Я принялся ждать окончания смены. Сообщать никому ничего не стал.
При возвращении в офис я получил уведомление, письменно в конверте, что высшее руководство приглашает меня на ужин в ресторан “Les pointes d’asperges” (“Кончики спаржи”).

То был, вне всякого сомнения, самый дорогой ресторан в Солнечной системе. Определяющим фактором ценообразования было то, что здесь подавались настоящие мясо, рыбное филе, щупальца кальмаров. Они обещали в будущем найти способ добавить в меню креветок, устриц, крабов. Но был и дополнительный, исключительный фактор. Поварами работали люди, что тоже надбавляло и без того зашкаливающей эксклюзивности. Но и официанты здесь тоже были людьми.
На Земле это была целая сеть ресторанов, но с приходом Неизвестных Спасителей она закрылась. Не по этическим меркам – наносили урон экологии. Парниковые газы. Три ресторана – парижский, марсельский и новоорлеанский – со всем прилагающимися атрибутами, принадлежностями и утварью перебрались на Венеру. На Марс ни одного не пустили. Уже из нравственных соображений. На Марсе права животных строго охранялись. Хотя, животным, прошедшим через стол операционный и попавшим частями на стол в ресторане такого рода, скорее везло, чем наоборот. Их существование продлевалось втрое-вчетверо по сравнению с обычным. К тому же, ягнята, молочные поросята, телята, цыплята получали такое удлинение жизни в сочетании с непроходящим детством. По моему – мило. Не исключено, что освоенные на этих животных технологии послужили в дальнейшем развитию технологий по обессмертиванию человека.
Я пробовал устроиться туда официантом. Хорошие заработки, плюс чаевые. Прошёл все этапы отбора. Демонстрировал чудеса ловкости. Мой набор родных и освоенных языков более чем подходил. Завалил последнее собеседование с представителем отдела кадров. На вопрос, кем я вижу себя через пять лет, ответил чётко без запинки – официантом в Вашем ресторане. Что было абсолютной правдой – учиться детям в частной школе и далее в университетах предполагалось раз в пять дольше, чем эти перспективные пять лет. На вопрос, почему они должны нанять именно меня, я тоже ответил уверенно и обоснованно, что мой опыт космолётчика и моё хобби автогонщика, возвышает меня над всеми кандидатами, какие бы продвинутые биочипы они бы в себе не носили. Как выяснилось, я неудачно ответил на вопрос, каким природным явлением я предпочёл бы стать, будь предоставлена подобная необходимость. Я ответил, что водопадом. На разъяснительный вопрос – “почему?” – я ответил, что люблю шум воды, люблю смотреть, как она течёт, сначала медленно, затем ускоряясь, потом падает с высоты, разбивается о камни и течёт дальше. Я бы мог сказать правду, но не стал. Что мне нравилось бы затягивать неосторожных пловцов и лодки мощным течением и топить их. Такая правда была не нужна. Много позже я пересмотрел записи собеседований со мной и другими кандидатами. Вычислил, что любимым ожидаемым ответом у специалиста по человеческим ресурсам являлся – “полянкой в лесу”. Дальнейшие аргументы об обоснованности в выборе такого ответа могли быть любыми. Всех трёх кандидатов с таким одинаковым ответом зачислили в штат.

Эти рестораны и рестораны подобного типа с блюдами из натурального мяса животных, с заменой ампутированных у них мышечных тканей на синтетические, сейчас довольно популярны. Пусть и без ажиотажа. Несмотря на отсутствие цены. Повара и официанты везде роботы. Даже в “Кончиках спаржи”. Мои бессмертные современники ходят туда в поисках вдохновения. Кто-то собирается написать гастрономический натюрморт. Кто-то застольную сцену для исторического спектакля.
Я тоже не без вдохновения приступаю к следующей главе. Я изловил вчера руками, стоя по пояс в холодном ручье, две форели и запёк их в углях. Гарниром послужили зажаренные над костром и найденные утром того же дня на опушке букового леса пять белых грибов. На десерт у меня были дикие мандарины и фундук.

Примечания.

Сюжет рассказа Красносельского Сергея Александровича “День первый”.


Они зд?сь удивительно приготовляютъ кончики спаржи! – Илья Эренбургъ. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”..

Глава 22 – Ахмат МакМёрфи и другие (мемуары).
– Гарсон, вы можете подавать!

Напротив меня сидел профессор современной филологии, бывший космолётчик и верховный консультант компании, в которой я работал. Он был одет в уже знакомый мне дрескодовый комбинезон фиолетового цвета. В бирюзовых глазах отражались блики настольного торшера. Я пытался сосредоточиться на меню.
– Форэ, здесь прекрасно готовят эскалоп а-ля жардиньер, но я не советую – зачем утомлять желудок? Я рекомендую Вам взять филе тунца, это самая нежная рыба и, потом, исключительно легко переваривается. А пока, я уже заказал нам по тарелочке супа прентаньер, камамбер, салат и яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках. Вы удивляетесь, что я весел? Да, я последние дни весел! Сегодня особенно. Наш тоннель почти закончен – остаются считанные километры. Мы его запускаем в действие через десять, максимум двенадцать дней. И это после двенадцати лет неустанной работы. Вы до сих пор не увидели там никаких средств, которые должны там передвигаться и ничего, что эти средства в тоннеле будет направлять и удерживать? Но ни Вы, ни кто либо из непосвящённых не видели и комплекса из четырёх ракетных сопел высотой по 155 километров и шириной по 235 километров в диаметре, которые построили на поверхности планеты, и которые к этому тоннелю будут на днях подсоединены, и реактивная тяга которых ускорит вращение Венеры вокруг собственной оси и выведет её на орбиту Земли, где обе планеты будут вращаться вокруг Солнца симметрично в противофазе. Затем на Венере преобразуют атмосферу, создадут магнитное поле и к вдобавок имеющейся уже суше добавят моря и океаны, и она станет почти сестрой близнецом Земли.

Желавший, как выяснилось впоследствии, стать полянкой в лесу средних лет мужчина представительной наружности принёс салат и камамбер.
– Гарсон, и бутылочку “Нюи”, но смотрите, слегка подогрейте!
Официант учтиво кивнул и удалился.
– Прекрасный салат! И понюхайте камамбер! Изумительно пахнет! Это – не совсем тоннель. Это – то ли ускоритель элементарных частиц, то ли коллайдер квантов, а, может, и то и другое для аннигиляционных реакций – я сам толком не знаю. И этого никто не знает, кроме центрального строительного компьютера Ганимеда. Да, да… Колонисты хотели его уже заменить на более мощный, а он сообщил, что знает, как управлять человечеством, построил похожий тоннель на Ганимеде и демонстративно в мгновение ока уничтожил с помощью своего изобретения этот несчастный спутник Юпитера. Но цели пока оправдывают средства. Догадываетесь, зачем я именно Вас пригласил и всё это рассказываю? Не догадываетесь? Отлично. Задавайте вопросы. Четко, по-космически. Зачем ты, МакМёрфи, именно меня пригласил, а не Пупкина, моего сменщика? И я Вам отвечу. Так же четко, по-космически: Вы нам нужны, Форэ.

Неотвратимо, словно косвенный умысел, из-за спины МакМёрфи вырос официант с супницей, двумя чашечками, с чем-то в них бугристо застывшим белым и жёлтыми, и бутылкой бургундского вина. Я про себя прикинул его чаевые. Мой собеседник заказал филе Россини. Я так и не смог сосредоточиться на чтении меню. Мысленно спросил потроха а-ля Канн, но вовремя опомнился и, не глядя, заказал тунца Россини.
МакМёрфи одобрительно улыбнулся. Официант принялся осторожно разливать вино по бокалам. Тихое журчание жидкости, льющейся в конусообразную ёмкость из тонкого цветного стекла, исподволь навевало воспоминания о моём неудачном ответе про водопад на проваленном собеседовании. Официант наполнил бокалы почти до краёв и застыл в ожидании, что хотя бы один из нас вино пригубит и оценит. МакМёрфи вежливым жестом попросил оставить нас наедине. Я мысленно пересчитал чаевые.

Сейчас невозможно заказать настоящий Россини. Без фуа-гра это уже не Россини. Искусственные интеллекты умеют не только смеяться, но и сострадать. Сделать резекцию печени утке под общим наркозом для них не проблема. Заниматься насильственным кормлением отказались наотрез. А, может быть, прочитав эти строки, кто-то захочет написать повесть, или грандиозное полотно, или оперу и в поиске вдохновения сам попробует откормить двух-трёх уток? Россини тоже создавал оперы на профессиональные темы. У него был “Севильский цирюльник”, а у кого-то будет “Фермер фуа-гра”. А что, если кто-то поработает гарсоном в “Кончиках спаржи”, и вдохновится на создание произведения с официантским сюжетом? Попросит знакомых повторить наш заказ и передаст в жанре коротенького рассказа наш роскошный обед с потусторонней точки зрения. Зачем упускать такой шанс на создание литературного шедевра? Но мы отвлеклись.

МакМёрфи поднял свой бокал. Я в ответ свой. Мы выпили.
– У Вас чудесное перо, Форэ, и умение выбрать и раскрыть тему, и ещё чутьё! Потрясающее чутьё! А какая наблюдательность! И острота! И прекрасное чувство юмора, просто прекрасное! Вы обязаны закончить свой роман! Не пытайтесь догадаться откуда мне о нём известно. Нам всё известно. Нам всё известно заранее. Абсолютно всё.
Закончить роман на Венере у Вас может не получиться. Компания предлагает Вам взять удлинённый отпуск и провести Вы его сможете на Земле вместе с семьёй. Вы технически неплохо подкованы и уже поняли, что нет на Земле ускорителя, подобного тому, что уничтожил Ганимед, и подобного этому, что мы достраиваем здесь на Венере, и который в случае опасности столкновения с Землёй при перемещении на ту же орбиту этой планеты уничтожит и её. Земля должна оставаться в полной безопасности. Ей ничего не угрожает и не должно угрожать. Она не заминирована. Инсценировка. Не более. Да, прокладка под землёй на Земле подобного тоннеля в присутствии даже двухсот миллиардов любопытных практически осуществима. Только, зачем? Не поверила в то, что это была не просто бомба, а что-то более сложное, лишь жалкая горстка диссидентвующих учёных. Многочисленные же диссиденты, рьяные и весьма отдалённые от наук точных, самопожертвенно пытаются отыскать, где же такая же несуществующая бомба спрятана на Земле. В то время, как взрывать её ею, никто не собирается. А кроме того, и так эти приумноженные миллиарды уже почти как тысячу лет уничтожают биосферу своей планеты непрерывно, не останавливаясь ни на секунду, а без биосферы она превратится в непредставляющее интереса космическое тело. И уже в недалёком будущем. Зачем ускорять то, что неизбежно?
Официант, другой уже, принёс основные блюда. Принимавший заказ тем временем очищал стол от опустевшей посуды. Я успел съесть свой кокотт, но осилить прентаньер, в отличие от моего собеседника, успел лишь на две трети. МакМёрфи безупречно владел этой сложной наукой разговаривать и одновременно не без удовольствия совершать приём вкусной и здоровой пищи. Я вспомнил, как Джордан, когда нужно было остановить за ужином мой ораторский порыв, говорила, что дано такое лишь престарелым кавказцам, и тут же припомнил, что в списке родных языков, в самом начале нашей первой встречи МакМёрфи называл чеченский.

Поставив на стол тарелки с вариантами Россини, один от рыбы, другой от млекопитающего, второй увиденный в этот вечер бывший мой конкурент на занятость, изъявивший желание сделаться при случае полянкой в лесу, разлил вино в опустевшие бокалы и безмолвно удалился, унося опорожненную бутылку на вытянутой руке чуть наклонив вперёд, так, словно он удерживал в ладони не полый продолговатый сосуд, а горящий факел.

Одним из моих последних увлечений, между написанием этих строк и заботами о пропитании, стало залезать в заново найденные по памяти карстовые гроты. Без факела там далеко не уйти. Отсюда такие необычные ассоциации.

В зал вошли и проследовали в проём отдельного кабинета трое мужчин. Каждый во фраке. Они в этом черно-белом одеянии напоминали пингвинов. Послышались возгласы: “Слышь, братан, попробуй уже этот сорокатрёхлетний Далмор! Настаивали в черешневых бочках!”, “Водки 300 грамм!” “Две двойных текилы”. Оттуда вышел официант, уже третий по счёту.
– Верховные агрономы ммуникоопов: “Саженцы свободы”, “Штандарты равенства” и “Узы братства”, – кивнул в сторону кабинета извещённый заранее абсолютно обо всём филолог, – постоянно здесь тусуются. Спиртное приносят с собой. Брянский самогон из буряка трижды очищенный.
Заказывают выпить лишь для отвода глаз. Как минимум двоих из них выносят под конец, а то и всех троих. Они не поймут.
Последнее было, пожалуй, правдой. Ахмат МакМёрфи в нашей беседе использовал родной, как и у меня, французский, который в русскоязычных ммуникоопах преподавали крайне слабо. К тому же на вид парням было лет по тридцать. Они могли вообще избежать языкового обучения после Тотального объединения. А если, как утверждал мой новоявленный руководитель, они все трое могли столь безбожно напиваться, биочипов в них тоже не было. Кстати, и систем наблюдения и какой бы то ни было прослушки в “Кончиках спаржи” не было тоже. Всё это я, приукрашивая, восстанавливаю по памяти.
– В случае неудачи мы успеем эвакуировать всех женщин и детей. Все планетолёты оставлены на площадках. Затем, если успеем, будем стараться эвакуировать оставшееся мужское население, но гарантий нет. Да и, что такое 500 миллионов! В Последней Мировой войне погибло больше. Я – капитан этого корабля и буду покидать его последним, так что попрощаемся на всякий случай, – Ахмат поднял свой бокал, – Вам же предоставлена возможность улететь с семьёй как можно скорее на одном из космолётов, снятом с линий Хохгенсшвиндихкайтс-Марсменш. Через 12-15 часов уже будете на Земле. Сканы Ваших рукописей уже там. Оригиналы, будем надеяться, не сгорят. Я сейчас перекину на Ваш СмартАпп все необходимые реквизиты на авторизацию, на свободное передвижение, для самозащиты и управления. Если Ваша жена не согласится лететь на Землю без предоставленных объяснений, как Вы могли догадаться всё, что Вы только что услышали, строго конфидециально, Вы можете беспрепятственно покинуть Венеру только с детьми, и она Вас догонит самостоятельно.
Россини были съедены. Я только, что не вылизал до бела тарелку. Официант, с которого всё начиналось, осведомился о десерте. МакМёрфи заказал у него по 50 грамм Бисквит и Дюбуше. От десерта отказался. Объяснившись, что дижестив предпочтительнее. Гарсон унёс превратившиеся в бессодержательные блюда. Мы сидели с минуту молча. Казалось, Ахмат, вот-вот, и расплачется под давлением выплеснувшейся из него искренности. Принесли коньяк.
– А тепер давай на цiпок… – переходя с французского на украинский, как бы устало и интимно завершил он свою речь.
В глазах его, клянусь, сверкнули бирюзовые слёзы…
У меня проступило желание обменяться с ним родословными. Настолько самобытным был цвет его кожи. И особливы черты его лица.
Мы чокнулись. Было такое ощущение, что Ахмат пытается со мной чокнуться лбом вместо рюмки. Я так и не проронил за всё время нашей встречи ни слова. Не считая произнесённого вслух заказа основного блюда. Я был уверен, что начнутся расспросы по поводу имевшей место вчера остановки проходчика. И вместо этого такой односторонний поток информации…
Ахмат МакМёрфи как-то сразу, видимо, устал. Прежде чем проглотить коньяк, он пополоскал им рот, потом откинулся на спинку стула, ослабил нижнюю часть комбинезона и задремал. Я тихо, чтобы его не потревожить, встал из-за стола и вышел на улицу.

Примечания.

Перекликается с содержанием 9-ой главы “Monsieur Дэле или новое воплощенiе Будды” из романа Ильи Эренбурга. “Необычаи?ныя похожденiя ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.


Возможность существования планет-близнецов была выдвинута в романе американского писателя-фантаста Гарри Гаррисона “Неукротимая планета” – Deathworld. Но естественным путём возникновение таких планет маловероятно.


– Догадываешься, зачем я тебя пригласил? Не догадываешься? Отлично. Задавай вопросы. Четко, по-военному. Зачем ты, Беляев, меня пригласил? И я тебе отвечу. Так же четко, по-военному: не знаю. Понятия не имею. Чувствую – плохо. Чувствую – оступился парень. – Сергей Довлатов “Заповедник”.


Друзья заняли столик под вечнозеленым растением из хлорвинила. Сразу же, как тайный помысел, возник гарсон. Друзья заказали филе Россини, сыр Шарье и потроха а-ля Канн. – Сергей Довлатов “Иная жизнь”.


Майор продолжал: “Мы ждем от вас полнейшей искренности. Рассчитываем на вашу помощь. Надеюсь, вы уяснили, какое это серьезное задание?.. А главное, помните – нам все известно. Нам все известно заранее. Абсолютно все…” Тут мне захотелось спросить – а как насчет Миши Барышникова? Неужели было известно заранее, что Миша останется в Штатах?! – Сергей Довлатов “Чемодан – Приличный двубортный костюм”.


Было жарко, и я пошел за мороженым. А когда вернулся, Тася сказала: “Еще четыре минуты”. Мы помолчали. Вообще гораздо легче молчать, когда поезд тронется. Тем более, что разговаривать и одновременно есть – довольно сложная наука. Владеют ею, я заметил, только престарелые кавказцы. – Сергей Довлатов “Филиал”.


Воцарилась тягостная пауза. Неожиданно племянник выговорил: “Чуть не забыл. Я вам брянского самогона привез”. Берендеев приподнял веки. Он просветлел и затуманился. Так, словно вспомнил первую любовь, рабфак и будни Осоавиахима. Затем недоверчиво произнес: “Из буряка?” “Из буряка”. “Очищенный?“ “Очищенный”. “Дважды?” “Трижды, дядя, трижды!” “Давай его сюда”, – произнес Берендеев: “Хочу взглянуть. Просто ради интереса”. Племянник расстегнул штаны и вытащил откуда-то сзади булькающую грелку. – Сергей Довлатов “Чирков и Берендеев”.


Беляев говорил еще минут пятнадцать. В глазах его, клянусь, блестели слезы… – Сергей Довлатов “Заповедник”.


Глава 23 – Астронавты Милосов и офицеры службы охраны Неизвестных спасителей (мемуары).
На бульваре цвели каштаны. Свод зала светился плавно перекрывающимися оттенками лазури. Пока мы сидели в ресторане, включали дождь. Трава и дорожки были мокрые. Пахло весенней послегрозовой свежестью.
Я неторопливо брёл по бурой кирпичной крошке парковой дорожки и думал, как убедить Юну. Однажды я обмолвился, что как только закончится мой срок альтернативного отчуждения, можно пару лет провести на Земле, а может и вообще нам позволят там остаться, пока дети растут. Юна ответила, что и знать ничего об этом не хочет.
Мимо меня, шелестя газоном, пробежал двадцатилап. Было слышно, как его мохнатые конечности за моей спиной сдавили грунт почти напротив “Кончиков спаржи”, и как из него высадилась негрустная и небесшумная компания. Отдельные голоса мне показались знакомыми. Оглядываться не следовало, но я повернул голову, а затем развернулся всем телом. Секунды не прошло, а у меня уже созрел план. Я подивился и даже позавидовал. Самому себе…

Я подошёл ближе и поздоровался. Компания состояла из шести космолётчиков и одной космолётчицы. Все они были в парадной униформе. На груди у девушки справа была эмблема “Милос-11” и слева надпись – Елена. У троих мужчин по эмблеме “Милос-8” и имена – Шакил, Фриц, Самир. А называть имена остальных троих не имеет смысла, они читателю известны. У каждого справа красовалась эмблема “Милос-4”. На эмблеме дополнительно был изображён какой-то значок, похожий на орден с чьим-то лицом. С приближением я разглядел его. Это был Орден Ловелла.

– Зэнд Форэ, – представил меня Лао Ванг сухо, повернувшись к незнакомым ещё со мной астронавтам.
– Вы Зэнд Форэ? Мы на лекциях о выходах из критических ситуаций разбирали ту аварию, – оживилась Елена и добавила, почему-то обращаясь к Дипешу Сидху, – так это и есть тот самый спаситель "Милоса-4", благодаря которому на его корпусе появился Орден Ловелла?
– Надеюсь, что он изображён лишь на эмблемах, на корпусе корабля и в его рубке, но только не в грузовом отсеке, – добавил я как можно учтивее, наблюдая как Сидху закусил нижнюю губу, и продолжил, – я рад и нашей случайной встрече и, что вы, господа, так и не решились заглянуть в поданклав Новый Тарб, чтобы навестить меня именно там.
– Вы там живёте? – удивилась Елена, – по статистике женщина в среднем раз в год выходит там заново замуж. Вы не женаты?
– Женат. И давно. Я ни с кем не ссорюсь. А то бы ещё до свадьбы стал невыездным. И встретиться столь случайно здесь в Люксвилле мы бы уже не смогли. Я считал, что не имею права рисковать, потому что ждал гостей, а они никак не появлялись.
– А нас Серджио пригласил в ресторан. Может, и Вы к нам присоединитесь?
– Благодарю. Я только что оттуда, – я кивнул в сторону “Кончиков спаржи”, – если Серджио пригласил всех именно туда и за свой счёт, значит он заложил в ломбард кое-что из своего гардероба и не в единственном экземпляре. Елена, надеюсь, Вы успели оценить его комбинезоны. Как скоро, Дипеш, Вы планируете вернуться в лоно брахманов? Как ваше плечо, Лао? Если Вы левша, то факт откладывания визита ко мне все эти годы можно понять.
– Вас там не было, – отрезал резко Де Карпинтьеро.
– В ресторане?
– В поданклаве, – спокойно добавил Ванг.
– Был. Вы плохо искали. Можно было справиться обо мне у нашей общей с Сидху знакомой, мы последнее время часто встречаемся. Раз вы всё-так-таки там меня искали, едем туда незамедлительно. Господа с “Милоса-8” могут быть секундантами. А барышню вашу прекрасно развлекут. В “Кончиках спаржи” сейчас гуляет весёлая компания. Сразу три верховных агронома здешних ммуникоопов. Каждый втрое обаятельнее и состоятельнее, ручаюсь, любого из вас.
– У меня пропал аппетит. Кроме того, я вегетарианец. И мы не собирались там ужинать, – произнесла Елена разочаровано и, оборачиваясь, к космолётчикам добавила, – дуэль – это предрассудки. Надеюсь, вы не пойдёте на поводу у этого чокнутого!
– Всё на свете предрассудки, кроме любви… – не понятно, как такое вырвалось у меня. Видимо, чтобы посильнее разозлить своих оппонентов. Хотя… Елена была красива.

– Лена, не волнуйся, возвращайся в отель, – спокойно произнёс по-русски Де Карпинтьеро, – если один из нас сделается невыездным из этого поданклава, за него полетит кто-то из дублирующего экипажа. Если подобная честь остаться жить там навсегда выпадет мне, будешь меня навещать.
Я подивился такой самоуверенности. Но этого-то мне и было надобно.
Дальнейшие события разворачивались стремительно. Ждать поезда пришлось бы полтора часа, и мы отправились на такси по обходному тоннелю. Десять минут – и мы уже были там. Секунданты шептались, толкуя о скорой ваканции.

Каждый сразу на входе, не исключая секундантов, повесил на себя перевязь со шпагой. Де Карпинтьеро доплатил солидную сумму и взял себе перевязь с золотой вышивкой, ножны с инкрустациями из мелких бриллиантов, а шпагу с крупными рубинами на эфесе. Я молчал. Как и всю дорогу. Дополнительно злить ни его, ни остальных смысла уже не имело. Единственно, при получении шпаги назвал её точный вес, длину клинка и диаметр ручки. Моих оппонентов это не насторожило.
Выбрали место. Ходу пешком туда было всего две-три минуты. Но даже на этом коротком пути Фриц неуклюже разминулся с идущим навстречу, тот тут же выхватил шпагу, пришлось ещё минуты две извиняться и его успокаивать.
Кинули жребий. Первым выпало Де Карпинтьеро, за ним Ванг, и последним был бы Сидху. Одно за другим открывались выходящие на площадку окна. Серджио попросил его сзеткать, со шпагой в ножнах и с обнажённой в позе дуэлянта. Зрители сопроводили эту сцену дружелюбным хохотом. Тогда я вынул свою шпагу из ножен, салютовал и принял стойку фехтовальщика. Мой соперник выдохнул как будто с облегчением и, глядя мне в лицо своими тёмнокарими глазами из под детских невинных ресниц, пробурчал: «Покоцаю сейчас тебя!» Я как можно красочнее перевёл на английский. Ванг с Сидху одобрительно кивнули. Секунданты безмолвствовали.
Де Карпинтьеро фехтовал крайне агрессивно и беспечно. Можно сказать – не фехтовал вообще. Оконные соглядатые после первого же его бездарного выпада засвистели. Без сомнения в мой адрес. Я мог покончить с ним тут же. Но я ждал момента. И дождался. Очередной его несуразный выпад позволил мне подставить под его удар своё левое плечо. Так, чтобы мало кто понял, что я это сделал нарочно.
Как же это было больно! Мой оппонент отступил и поднял клинок вверх. Но я уже вошёл в азарт. Мне захотелось теперь просто выбить у него шпагу. И неизвестно, чем бы это закончилось – боль я испытывал адскую. Я уже сделал знак, что собираюсь продолжить, но тут на площадке появились шестеро мужчин в строгих одинаковых чёрных комбинезонах и тоже при шпагах. “Это немыслимо! Это какое-то предательство!” – тихо пробубнил стоявший у меня за спиной Самир.
Последовала серия коротких реплик, фраз, перебрасываемых подобно теннисному мячику через сетку корта с отскоками и без. Я всё это слушал, опираясь на шпагу. Меня мутило от боли. Разъяснилось практически всё. То были офицеры службы охраны Неизвестных Спасителей. С троими из них астронавты с “Милоса-8” – Самир, Фриц и Шакил – пару раз успели столкнуться на Земле, повздорить и в некоторой степени подраться. Эти шестеро новоприбывших и находившиеся подле меня пятеро как по команде обнажили шпаги. Де Карпинтьеро же оставалось лишь развернуться. Из окон над площадкой послышались одобрительные выкрики и нарастающие по силе овации. К тому же вдоль стен уже выстраивались зрители. Первые ряды присели на корточки даже не дожидаясь просьб позади стоящих.
Мой план рушился. Не исключено, что я подумал примерно так: “Небеса отвернулись от меня!” Потому что я посмотрел вверх (это отчётлево было отображено в записях с камер наблюдения). А там: упирающийся в верхние кромки рам окон шестого этажа потолок и в нём точно в центре крест накрест пересекающиеся и выступающие на четверть вниз низкие и узкие стеклянные переходы, сквозь пол которых задержавшаяся толпа глядела вниз, не задумываясь, что всё это может обвалиться под такой тяжестью. Слышно было, как нарастал шум вентиляции, пока всё вокруг разом стихло в ожидании развязки.
И, всё же, я успел сообразить, что нужно сделать, и как можно быстрее перекинул со своего СмартАппа этим незваным гостям полученные от МакМёрфи реквизиты. Затем, опираясь на свою шпагу как на трость, подошёл к ним почти вплотную и из последних сил прошептал:
– Сейчас же сдайте дуэльное оружие и немедленно возвращайтесь на планету исхода!
И всё померкло.
Очнулся я уже в госпитале. В палате на шесть коек. Плечо почти не болело. На лбу лёгкая ссадина. Я приподнялся и осмотрелся. Сосед с забинтованной головой и кровавым пятном на повязке тихо бредил и постанывал. Двое других лежали без движения, облепленные всеми возможными медицинскими причиндалами. Бодрствующий сосед с подвешенной ногой в шине, кивнув в их сторону, как в ответ, сказал: “Передоз. Воскрешают”. Сосед рядом сопроводил его реплику смутной улыбкой.
На моей тумбочке ваза с цветами. Семь красных роз. Ваза стояла поверх клочка бумаги. Там от руки нетвёрдым почерком на русском языке: “Ясно, что ты за гусь такой! Ждём с нетерпением скорейшего выздоровления!” Выданная мне шпага в ножнах с перевязью прислонилась к стене за тумбочкой. На полу ещё груда из шести таких же шпаг. Охранники восприняли мой приказ буквально. Вот они – биочипы.
Заглянул врач. Сообщил, что я потерял сознание от болевого шока, упал и стукнулся лбом, но легко отделался – материал покрытия не достаточно жёсток для того, чтобы при упадании на него головой плашмя с высоты человеческого роста можно было бы так уж легко заработать потрясение мозог.
Полчаса ещё понаблюдают за динамикой и выпроводят.
Следом за врачом пришла Елена. Находящиеся в сознании пациенты оживились. Бессознательные неуловимо шевельнулись. Я поблагодарил её за розы. Она обратила внимание на записку, прижатую вазой. Но отреагировать хоть как-то на её содержание не успела – в палату вошла Юна. Коротко извинившись Елена сразу же вышла. А через четыре часа мы с детьми уже во взлётно-посадочных скафандрах лежали в креслах планетолёта. В момент начала обратного отсчёта Юна разрыдалась.
Завершая эту главу, я чувствую, что обязан объясниться.
Юна прилетела на Венеру одной из первых. Несколько лет жила на дирижабле, пока строились первые подкорочные залы и помещения. Она была совершено уверена, что на Земле начнутся восстания, и её уничтожат за неповиновение. И была абсолютно убеждена, что Венера вне опасности, что её вовремя оградили от проникновения на неё “этих жалких шантажистов”. И что всё находится под надёжной защитой.
Я действительно первые месяцы на Венере прожил в этом поданклаве. В Новый Тарб из Вен-Никель-001 его переименовали где-то месяца за три до моего появления там. Разумеется, я сразу же кинулся брать уроки фехтования и втянулся так, что, уехав оттуда и не рассчитывая там оказаться вновь, тренировки не прекратил и практиковался три-четыре раза еженедельно. Драться с кем-нибудь на настоящей дуэли мне не довелось. В самые первые месяцы, совпавшие с моим обитанием там, этот новый тренд только набирал обороты.
Со временем планка вседозволенности поднялась настолько, что искусственные интеллекты отказывались там работать даже медиками. Так не хотели иметь никаких дел с тамошней публикой. В частности, в частную школу я определил своих детей ещё потому, что хотел максимально оградить их от наркоты, нескончаемыми потоками ползущей оттуда. Как пример, тот обходной путь, по которому мы столь быстро туда попали, это – обнаруженный и переоборудованный под пассажирский транспорт бывший контрабандный тоннель.
Формально, индивидуумам с биочипами дуэльного оружия не выдавали. Но попустительствовали этому вовсю. Милосовцы были обречены, не вмешайся я. Охранникам пришлось бы оставаться жить в этом Новом Тарбе в надежде на какую-то амнистию. Первые нужны мне были живыми. Последние – в деле, в расчёте, что при моём новом амплуа это зачтётся и пригодится.

Примечания.

Перекликается с сюжетом 5-ой главы романа “Три мушкетёра”.


Ловелл, Джеймс Артур – командир космического корабля Аполлон-13.


Диалог заимствован из фильма “Доктор Живаго” (2005). В одноимённом романе Пастернака диалога такого нет.


Игра продолжалась еще несколько минут; но, чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции. – Александр Сергеевич Пушкин “Повести покойного Ивана Петрович Белкина – Выстрел”.


Так и мы иногда, упадая с высот достигнутых, ударяемся об унылую клеть нашей будущности. – Даниил Хармс “Упадание”. А конвоир вдруг заплакал и говорит: “Я курсы бульдозеристов чуть не окончил. Отчислен из-за сотрясения мозог…"– Сергей Довлатов “Старый петух, запеченный в глине”.


Глава 24 – Доминика (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к главе 26.

Глава 25 – Подъём (чтение).
Эта глава находится в разработке. Перейдите пожалуйста к следующей главе.

Глава 26 – Точка (мемуары).
А эту главу я должен начать с откровенного признания. Вывез я на Землю с Венеры семью свою не ради того, чтобы её обезопасить и, тем более, чтобы спасти.
Я более чем уверен, что читатель понял это и так. Искусственный интеллект никогда не шёл и никогда не пойдёт на осуществление проекта с высокой степенью риска. Путешествие на планете на орбиту другой планеты было не более опасным, чем наш перелёт с Венеры на Землю на сверхскоростном космическом корабле. Сверхскоростном – по тогдашним меркам.
Руководили мною писательские амбиции. С моим романом ознакомились, оценили, похвалили и предоставили возможность закончить его поскорее. Не отвлекаясь на заработки хлеба насущного. Причём в условиях способствующих. Из бесперспективного чернил и бумаги переводителя я перерождался в многообещающего литератора.
Я считал Юну моей музой. А без музы… Сами понимаете. Потому и потащил всех за собой.

Любой мой нынешний бессмертный современник возразит: “Что за бред?! Не бывает отсутствия музы. Бывает творческое бессилие”. Возможно, я даже буду вынужден согласиться. Всё, что сейчас пишу, пишу без музы. И даже без какого либо мысленного намёка на неё. И не сказал бы, что испытываю адские муки творчества. Но мы отвлеклись…

Вы скажете, что как человек смелый, честный и благородный я обязан был предать всё услышанное за тунцом и прентарьером огласке. Но, признаться, мне нравилось всё, что они делали. И я смолчал. Даже идея с перетаскиванием Венеры с орбиты на орбиту не показалась мне абсолютно абсурдной. Хотя, все перечисленные МакМёрфи манипуляции по оземлениванию можно было сделать и без этого.
Бывало, вступал я со скуки в спор с каким-нибудь дарвинистом. Мол, не было никакой эволюции. Не происходил человек от обезьяны. Не тратя лишнего на то дня, Боги просто сотворили один из видов обезьяны в общей куче с остальными животными. Они не наделили этот вид способностью легко залезать на любое дерево и передвигаться по веткам или с лианы на лиану, но снабдили этот вид обезьяны ротовыми и гортанными органами, производящими вполне внятные по различимости звуки, которые в хаосе своём породили членораздельную речь. И никакого разума – сплошные инстинкты. Поначалу я говорил: просто оглянитесь вокруг. Пожив своё в Венере часто повторял: посмотрите на обитателей Нового Тарба, Независимого Колизея или Дикого-дикого Центра, – какие характерные экземпляры. Теперь пишу: глядите на меня; вот, ярчайший пример. Мой инстинкт тщеславия превалировал даже над инстинктом сохранения вида, не говоря об инстинкте самосохранения.
Символично – первый день на Земле мы с Юной провели в Ширфе в том же гостиничном номере, что и я перед вылетом на Венеру. Дети расположились в соседнем. На следующий день мы уже были в Сан-Диего, в Калифорнии.
Такая резкая перемена шокировала меня. Ещё новостной ажиотаж по поводу передвижения Венеры… Работа не занялась. Пришлось даже потренироваться. И посетить две игры НХЛ. Одну с Утками и другую с Королями.
В итоге, взяв себя в руки, я буквально за считанные месяцы сделал больше, чем за предшествовавшие годы и поставил последнюю точку.
В офис издательства я наведывался практически ежедневно. Мне предоставили опцию работать не только в общем зале, но и в отдельном кабинете, и на веранде. Я мог воспользоваться печатной машинкой. Но решил не терять стиля и оставить такую возможность на перспективное будущее.
Тот последний день выставления этой последней точки я решил провести именно в общем зале. Со вчерашнего дня намеренно оставил недописанными лишь два-три предложения. И сходил вечером на третий матч плей-офф Акул и Нефтяников. Последние выиграли в овертайме и довели серию до счёта 3:0.
Проснулся поздно. Пришёл в издательство. Не торопясь сменил одежду. Войдя в зал, огляделся. Какая колоритная публика! Несмотря на то, что одеты все одинаково в напоминающую пижаму серую робу. И все сосредоточены. Помню, находу стал придумывать маленькие рассказы про каждого из них. Я уже целиком был готов посвятить себя этому чудесному занятию – писать короткие искромётные рассказы. Ни одного не могу припомнить теперь. И ни одного лица.
Добив эти последние строки, открыл наобум лист посередине. Кое-что изменил. Вернулся в конец и поставил эту точку. И обвёл её пожирнее. Вновь огляделся. Встал. Отойдя от стола на некоторое расстояние, проследил, что рукопись исчезла, телепортировавшись. И с ней чернильная авторучка. Вышел из зала и отправился в комнату переодеваться.
Войдя туда, я увидел перед собой себя. Точь-в-точь таким, как видел постоянно в личной голограмме со СмартАппа или оказавшись перед зеркалом. Только уже переодетого в мою одежду, в которой я сюда пришёл полчаса тому назад. И с чем-то в левой руке, напоминающим по форме ту самую чернильную авторучку. Только раза в три тоньше и короче. От неожиданности меня будто парализовало. Машинально я пытался со СмартАппа выслать ему реквизиты, не сообразив, что этот “Я” завладел заодно и моим СмартАппом. Надо было просто кричать и звать на помощь. Я уже собрался это сделать. Но тут эта псевдоавторучка издала какой-то неподражаемый звук – то ли плевок, то ли шуршание листа бумаги. Меня парализовало всего уже по-настоящему. Кроме глазных век, которые тут же и закрылись. Я словно провалился куда-то.


Примечания.

Я должен начать с откровенного признания. Ботинки эти я практически украл… – Сергей Довлатов “Чемодан – Номенклатурные полуботинки”.


Похожая сцена имеет место в конце фильма “Степфордские жёны” – The Stepford Wives 1975 года, снятого по одноимённому роману Айры Левина.


Глава 27 – Устинов (мемуары).1
Невесомость… Вроде бы только что твёрдо стоял на ногах… Как? Почему? Два лёгких шлепка чьей-то ладони по левой щеке. Два тыльной стороной той же ладони по правой. Открыл глаза.

Узкий переходной отсек. Передо мной на расстоянии метров двух повисли трое. Лицо одного, средних лет, показалось знакомым. Цинковые строгие глаза. Кожа цвета воды на столе президиума в кинофильмах эпохи соцреализма.
Он висел в центре. По правую и левую руку от него двое хмурых парней гимнастического телосложения. Их взгляды выделяла лёгкая меланхолия.
Который из них только что будил меня, догадаться невозможно.
Около секунды лицо среднего выражало крайнюю сосредоточенность. Издав едва уловимый звук, подобный тому, что производит миниатюрный велосипедный насос, подкачивающий большую толстую шину, он весело выдохнул. И с облегчением взял слово:

– У меня для тебя две новости. Одна хорошая. Одна плохая. С какой начать?
Взгляды парней оставались безучастными. Русского они, очевидно, не знали. И внешне напоминали киногероя с односложной фамилией Ли. Из самых первых отголографированных фильмов о боевых искусствах.
– С плохой.
– Твой эпохальный роман “Рекордсмены Гиннеса” о спортивных болельщиках прошлого тысячелетия был номинирован на соискание Нобелевской премии по литературе, – он глубоко вдохнул, растянул выдох, насколько возможно, выдержал судебную паузу, как перед объявлением окончательного и не подлежащего обжалованию приговора, сразу как-то погрустнел, обмяк, что было заметно, даже несмотря на невесомость, и с оттенком нескрываемого сожаления сообщил, – однако, так-таки её и не получил.
Делать подробное описание внешности смысла не имеет. Сотни тысяч изображений любого формата можно теперь обнаружить где угодно. Не говоря о памятниках почти в каждом населённом пункте. Включая тотемы в индейских стойбищах. В испытываемых мной ассоциациях к нему подошёл бы эпитет – “добрый плантатор”.
Откуда? Ведь, в жилах моих не текут примеси афро-американских кровей. Хотя, как знать… И ещё Добрыня Никитич с картины Васнецова. Только без бороды. Не дождавшись моей ответной реплики, он продолжил:
– Хорошая новость. Ты стал лауреатом премии “Ясная Поляна”. А авторские переводы взяли Гонкуровскую и “Ёмиури”.
– А что же Пулитцер? Уж, если нарушали Папеэтескую конвенцию, так дали бы ему и на английский перевести…

– Ты не знаешь английский настолько хорошо. Твой дубликат на такое тоже не способен. А Папеэтеская конвенция на Титан не распространяется. Твой дубликат там синтезировали.
Нобелевку не дали… Увы, у меня тогда не было выбора. Если бы я остался на Венере и, не поря горячки, продолжил дописывать свой роман, пожалуй, меня бы просто ликвидировали. А так – заменили на дубликат.
– Простите меня за любопытство, но чем я вам не подошёл? Мне показалось, я выявлял максимальную лояльность.
– Рецензент не заручился в твоей абсолютной благонадёжности как работника искусства.
– Странно, очень странно… Всеволод?..
– Светозарович. Вот, как пример, – Устинов смотрел перед собой в видимый ему лишь экран своего СмартАппа, – строчки из твоего романа: «…И только птицы кружились над гранитным монументом…» Это, в качестве нравственной эмблемы, символизирует Хронос. А Хронос это – явный признак нонконформизма.
– Глубоко…
– И теперь ты полетишь к Альфе Центавра.
От ужаса я стал шевелить пальцами ног.

– В составе межзвёздной экспедиции, – попытался успокоить меня Устинов, – наш строительный компьютер умеет строить не только тоннели на планетах. Он построил звездолёт с аналогичным же ускорителем, который в состоянии разогнать космический кораблик аж до пяти шестых скорости света. И ты уже на борту и зачислен в состав команды.
– Несколько странный выбор…
Устинов холодно приподнял брови:
– Возможно. Но как астронавт ты по прежнему в хорошей форме. К тому же, уникален в своём роде. И командир корабля за тебя ручается. И здесь тебя ничего не держит. Я бы сам полетел. Но тут я нужнее.
Он как будто захлебнулся на «командир корабля за тебя ручается». Но предпоследним утверждением он словно загнал меня в ловушку. Из которой я, стараясь учтиво сохранять спокойствие, посчитал возможным попытаться выкарабкаться:
– Всеволод Светозарович, я имел ввиду Альфу Центавра. Тройная звезда. Только одна планета похожая на Землю, и та с каким-то запредельным уровнем радиации. К тому же, вот-вот, и туда доберутся первые автоматические станции. Сотни лет ждали и можно ещё пятьдесят, или сколько там осталось, лет подождать. Эпсилон Эридана пусть и дальше, но там есть планета с очевидными признаками биологии. Лететь лучше туда, раз появился такой уникальный космический корабль, которому нет аналога, и подобный которому вряд ли ещё раз построят в ближайшие лет пятьдесят-семьдесят.
Про то, как меня здесь ничего не держит, расскажите, пожалуйста. Что-то случилось с моей семьёй, сестрой, родителями, со всей человеческой цивилизацией?
Телохранители с неусыпной бдительностью смотрели мне в глаза. Мой добрый плантатор еле заметно улыбнулся, однако тут же вернул себе богатырское выражение лица и усилил свой наступательный порыв:
– А помнишь тот кусочек пластика? Помнишь, как ты смолчал и о его обнаружении и о его возрасте? Так вот, в одном астероиде, привезённом на Марс, может, именно даже тоже тобой, тоже нашли пластик. А возраст этого пластика 270 миллионов лет. После таких находок нас интересуют остатки погибших цивилизаций чуточку больше, нежели животный мир удалённых планет. А что по-твоему там могло вызвать радиацию? Либо уничтожившая себя цивилизация, либо цивилизация, уничтожавшая другую цивилизацию. С нашей цивилизацией ничего такого пока не случилось. Ответ на твой вопрос. Но она уже сотни лет как стоит на грани самоуничтожения. Внеси и ты уже свою лепту в её спасение! Предварительные испытания выявили, что астронавты со встроенными в их мозг вспомогательными биологически синтезированными вычислительными нанопроцессорами не переносят скоростей даже в десятки раз меньшие скорости света. Даже в состоянии специального анабиоза, созданного для переноса людей со скоростью близкой к скорости света. Удалось найти лишь шестерых космолётчиков, подходящих для этой миссии. И ты один из них. Мы бы даже и не будили тебя, но войти в этот новый анабиоз, не выходя из старого, стандартного, невозможно. Заодно проведена нравственно-воспитательная работа.
Тут я не сдержался и тихо выругался по-японски. Добры молодцы невольно выпрямились. Устинов уставился на меня. Взгляд его был долгим, грустным, почти трагическим. И, всё же, он улыбнулся. Казалось, его улыбка выражала несовершенство мира и тяжелое бремя ответственности за чужие ошибки. Наконец он сказал:
– Чтобы ты не скучал, на борту имеется маленькая рукотворная библиотека – антикварное прижизненное собрание сочинений Достоевского 1877 года издания. А, вот, и капитан корабля!
За моей спиной мяукнула кошка. Я обернулся. "Аста!"–  с лёгким ужасом подумал я. Но отогнать эту безумную мысль самостоятельно я не успел.
Следом за Астой, которая вцепилась когтями передней лапы за ручку тянущего её за собой миниатюрного дрона, в переходной отсек плавно влетела Сельма.

Примечания.

Фамилия Устинов взята в честь голливудского актёра Питера Устинова и министра обороны СССР Дмитрия Фёдоровича Устинова, одиннадцатикратного кавалера ордена Ленина.


Похожая сцена имеет место в конце фильма “Москва – Кассиопея” 1973 года.


Красноперов надел чистую сорочку и повязал галстук. Затем спустился в холл. Его внимание привлек газетный киоск. Среди пестрых журнальных обложек филолог заметил книги на русском языке. Мелькнула знакомая фамилия – Живаго. Он двинулся к прилавку. Кто-то сразу же взял его за руку. Красноперов, соскучившись, обернулся – цилиндр, галифе, парусиновые тапки. Цинковые строгие глаза. Кожа цвета воды на столе президиума. “Не покупай”, – внятно шепнул человек: “Категорически”. – Сергей Довлатов “Иная жизнь”.


Это был высокий, еще не старый человек. Выглядел он почти интеллигентно. Его охраняли двое хмурых упитанных молодцов. Их выделяла легкая меланхолия, свидетельствующая о явной готовности к драке. – Сергей Довлатов “Чемодан – Номенклатурные полуботинки”.


Потом, издав едва уловимый звук лопнувшей шины, мэр весело откинулся на спинку кресла. И с облегчением взял бутерброд. – Сергей Довлатов “Чемодан – Номенклатурные полуботинки”.


Каждый из нас занимался своим делом. Все трое неплохо зарабатывали. Шаблинский привозил из командировок вяленую рыбу, утиные яйца и даже живых поросят. Кленский писал монографии за одного ветерана спорта, которого называл – "добрый плантатор". Короче, работали мы добросовестно и честно… – Сергей Довлатов “Компромисс”.


Папеэте (фр. Papeete, таит. Pape’ete) – столица Французской Полинезии, расположенная на острове Таити, принадлежащем архипелагу Островов Общества.


Он листал рукопись, повторяя: “Посмотрим, что вы за рыбак… Посмотрим…"– и затем: ”Здесь у вас сказано: «…И только птицы кружились над гранитным монументом…» Желательно знать, что характеризуют собой эти птицы?” “Ничего”, – сказал я: “Они летают. Просто так. Это нормально”. “Чего это они у вас летают, – брезгливо поинтересовался редактор: “И зачем? В силу какой такой художественной необходимости?” “Летают, и все”, – прошептал я: ”Обычное дело…” “Ну хорошо, допустим. Тогда скажите мне, что олицетворяют птицы в качестве нравственной эмблемы? Радиоволну или химическую клетку? Хронос или Демос?..” От ужаса я стал шевелить пальцами ног. – Сергей Довлатов “Хочу быть сильным”.


Маруся жаловалась: “Все мужики такие нахальные!” Лора холодно приподнимала брови: “Мои, например, знакомые ведут себя корректно”. – Сергей Довлатов “Иностранка”.


Учитывая, что с момента последнего полёта на Луну корабля “Аполлон-17” прошло уже более 50 лет, замечание вполне логичное.


Когда я проснулся, надо мной стоял Теппе. “Извините, потревожил… Только что родила ваша знакомая”. "Марина!"–  с легким ужасом подумал я. (Все знают, что ужас можно испытывать в едва ощутимой степени.) Затем, отогнав безумную мысль, спросил: “То есть как – знакомая?” – Сергей Довлатов “Компромисс”, “Юбилейный мальчик”.


Глава 28 – Альфа Центавра (мемуары).
Сельма отдала меня на попечение сопроводительному дрону. Чтобы я не плутал, отыскивая свою каюту. Тут же сообщила, что за время предварительных испытаний сложилась традиция – перед вылетом играть не менее пяти часов всей командой в Дьябло. И, чтобы я был готов. В каюте для этого есть всё необходимое. Заодно, это меня окончательно выведет из предыдущего анабиоза. Я бы предпочёл велотренаж

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/konstantin-dorfman-martynov/zemlya-venera-zemlya-70896523/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.