Главная страница | Современная русская литература | Парадокс Зенона, или Старая тетрадь

Парадокс Зенона, или Старая тетрадь
Андрей Николаевич Георгиев
В книгу вошли рассказы из ранее изданных сборников: «Наши сны», «Ночная песня» и «Причудливый калейдоскоп памяти».Эти рассказы о том, что наша жизнь полна приключений, неожиданных поворотов и встреч. Даже некоторые, казалось бы, незначительные события будут памятны нам навсегда. Мир прекрасен и удивителен. И не важно, откуда Вы смотрите на него. Это может быть крыльцо Вашего деревенского дома, или склон дальневосточного вулкана. Главное – не забывать на него смотреть широко открытыми глазами. Память хранит как важные для нас, так и незначительные истории из собственной жизни, и жизни людей, чья судьба пересеклась с нашей судьбой. Эти события, а иногда просто эпизоды, как цветные стёклышки в детской игрушке калейдоскопе, выстраиваются в неповторимую картину. Эта картина называется ЖИЗНЬ.

Андрей Георгиев
Парадокс Зенона, или Старая тетрадь





Вальдшнепиная тяга
Ранней весной я добирался к другу в деревню. Мы планировали пойти на охоту, на вальдшнепиную тягу. Бывает, и осенью иногда вспугнёшь из-под себя этого лесного кулика. Но весенняя охота на эту птицу – отдельная песня. В вечерних весенних сумерках, когда умолкают другие птицы, самцы вальдшнепов поднимаются над лесом и с призывными криками пролетают вдоль опушек и лесных дорог, призывая самок. Эта вечерняя тяга продолжается при звёздах, ненадолго смолкая ночью. Утром, почти по полной темноте, самцы возобновляют свои полёты, но только на несколько минут. Большинство горожан не подозревают о существовании этой весенней лесной песни.
Необъяснимая сила тянет меня в лес и держит в приятном волнении, когда я иду по заросшей дороге со своей старенькой двустволкой, ожидая хлопанья крыльев взлетающей птицы.
Деревня, в которой мой друг Дмитрий несколько лет назад купил себе дом, стоит посреди леса. Весной, в самую распутицу, до неё проезжают только мощные лесовозы, уазики и «шестьдесят шестые». Впрочем, и в остальные времена года случайные люди не стремятся посетить этот отдалённый уголок Нижегородской области. Леспромхозы ещё не успели добраться до местных лесов. Автомагистрали прошли в стороне, а на бывших колхозных полях ничего уже не выращивали по причине отсутствия в деревне молодых людей. Деревню уже давно населяли в основном старые бабки, не дождавшиеся полвека назад с последней войны с немцами своих мужей, да немного стариков, уцелевших и вернувшихся с этой страшной бойни. Цивилизация ещё не успела оставить свой безжалостный след в этих красивых местах. Именно по вышеуказанной причине мой друг и выбрал дом в этом глухом месте. По этой же причине я стремился забраться туда на выходные.
Проехав вначале километров сто на электричке, потом полчаса в автобусе, я вышел на конечной остановке в небольшой деревеньке с красивым названием Меньшиково. Название она это получила то ли от старого хозяина, то ли от своих размеров. Асфальт здесь заканчивался. Дальше мне предстояло пройти пешком. Деревня, куда я направлялся, называется Бочиха. Без сомнения, это имя она заслужила за своё местоположение.
Я пошёл по старой, едва заметной дороге, которая в два раза короче действующей наезженной, но главное – интересней, так как по ней почти никто не ходил. Много лет назад она была единственной, соединяющей эти деревни. Позже накатали новую, а эту люди забыли. Да так забыли, что даже первая попавшаяся на пути мне бабка не смогла объяснить, где эта старая дорога проходит. С настоящими слезами на глазах она принялась мне рассказывать, как неделю назад заблудилась на ней. Лишь поздно ночью вышла к Бочихе, где и заночевала. Ткнувшись в лес, ваш покорный слуга выбрал дорогу, которая двигалась в нужном направлении, но, пройдя с полчаса, вышел на вырубку, с которой не было другого выхода. Здраво рассудив, я вернулся в Меньшиково.
В крайней к лесу избе две старушки пилили дрова и топили баньку. Они-то мне подробно и объяснили, как выйти на нужную дорогу, по которой, по их словам, «теперича лишь одни охотники и ходють». С их помощью, с трудом, но удалось отыскать начало пути. Дорога действительно уже зарастала, как и говорил мне Дмитрий. Не успел я отойти от деревни и двухсот метров, как на первом же ручье вспугнул парочку рябчиков. Их громкое хлопанье крыльев приподняло мне настроение. Не отвлекаясь на этих куриных (весной охота на них запрещена), счастливый охотник продолжил свой путь. Лес был разнообразный. Участки соснового бора перемежались с дубами и плотными осинниками. В паре мест колея проходила по «гнилым» местам – заболоченным участкам около ручьёв. Мне приходилось вынимать из рюкзака «болотники», чтобы через них перебраться. Очевидно, эти два непроезжих места и решили судьбу этой дороги. В некоторых местах над ней коромыслами согнулись березы и осины. Под деревьями там лежали тетеревиные перья и помёт. Чёрные косачи отдыхали на этих «мостах». Прекрасный обзор позволял им взлететь задолго до приближения опасности.
Весь день дул сильный северный ветер, да так, что даже в лесу деревья гнулись, и на землю летели обломанные ветки. В одном месте лесная тропа разделяла сосновые посадки с молодым березняком. С треском, ломая ветки, два петуха-глухаря скрылись в сосновой чаще. Решив, что с утра схожу, поищу ток, я не стал задерживаться. Вечером мы договорились идти на вальдшнепиную тягу, а Дмитрий ждать не любит. Через три часа моя дорога соединилась ещё с одной, что указывало на близкое появление жилья. Перескочив через ручей, дорожка выскочила на зарастающие с окраин березками и сосенками холмистые поля. На другом конце этих полей, на бугре виднелась деревенька.
Добравшись до нужного мне дома, я с радостью обнаружил хозяина ещё дома. Дмитрий – опытный охотник, и прекрасно знает повадки зверей и птиц. К тому же он – прекрасный рассказчик. Мне нравится сидеть у него за столом рядом с тёплой русской печкой, опрокинуть пару стопок водки и послушать интересные охотничьи байки, без которых, как известно, и охота не охота.
Сегодня он явно был не в настроении и постоянно ворчал по поводу северного ветра, который нам всё испортит. Около восьми вечера в избу пришёл сосед Александр. Мы пропустили для «сугрева» по пятьдесят грамм и вчетвером (четвёртым был старый Димин спаниель) отправились на тягу. Дмитрий сказал, что встать можно на пролесках и прямо с деревней, но здесь тетеревиный ток, а птицу по пустякам тревожить не стоит, да и идти из-за ветра нужно глубже в лес, в «вальдшнепиные угодья».
Тропинка бежала вдоль молодой поросли берез и сосен. Под ногами то шуршал галечник, то мягко прогибался мох. Ещё у деревни стали взлетать тетерева. Красивые расфуфыренные косачи с ярко-красными бровями и серенькие невзрачные тетёрки с хлопаньем поднимались в метрах сорока перед нами. Они прилетели сюда ночевать, чтобы утром красоваться на току в поле.
Мы шли около получаса. Стало быстро темнеть. По дороге Александр рассказал, что недавно в этих местах видел свежий медвежий след. Я про себя подумал, что не зря на всякий случай положил в нагрудный карман пулевой патрон, хоть это категорически и запрещено на весенней охоте. Носить с собой пули я стал после камчатской экспедиции. Там просто по-другому нельзя. Вдали от населённых пунктов, посреди величественных сопок, рядом с бескрайним океаном понимаешь, что ты только песчинка в этом мире. И если вдруг тебя задерёт ненормальный медведь (нормальный просто уйдёт: еды летом у него – прорва), то это будет так же естественно, как отлив, оставляющий на берегу старого умершего моржа.
Первым встал на место Саша. Это была большая поляна перед ручьём, заросшим ивняком. Мне было всё равно, где встать, но Дмитрий сказал, что раз я у него впервые, то он поищет специальное место. Несколько раз мне казалось, что более подходящей позиции не бывает, но, критически оглядевшись, он двигался дальше. Наконец мы вышли на большую поляну, расположенную под уклон. В верхней её части начиналась просека, около которой рос большой куст. Здесь Дмитрий удовлетворённо остановился:
– Вставай здесь. Погода – ни к чёрту, но у тебя тяга будет. Налетать будут с четырёх сторон. Встречаемся у Сани на поляне.
И он ушёл по просеке, скрипя снегом, небольшой кусок которого чудом не растаял посреди голого леса.
Я остался один на один с весенним лесом. Пятнадцатиминутное ожидание первой птицы показалось вечностью. После захода солнца ветер немного стих. В наступающих сумерках смолкло птичье многоголосье. Вдруг послышалось: «хоор, хоор, сиик». Вальдшнеп летел над деревьями. Выстрел. Промах. Через пару минут за спиной из просеки вылетел второй, и я свалил его. Багрянец еле освещал мою поляну. В воздухе периодически с хорканьем проносились вальдшнепы в красивом рыжем оперении, разглядеть которое, конечно, было уже нельзя. Опытный Дмитрий не ошибся. В общей сложности на меня вылетело шесть птиц, в то время как с Сашиной стороны был слышен всего один выстрел и один выстрел со стороны, куда ушёл Дима. Стало совсем темно. Тяга закончилась, лишь невдалеке ухал филин.
Вдруг по моей спине побежали мурашки: что-то животное, несмотря ни на какие старания цивилизации, всё-таки живёт в нас. Лишь секундой позже до меня дошло, что позади в лесу заскрипел снег. Постеснявшись собственного испуга, я окликнул Диму, но в ответ была тишина. Пригляделся – на снегу посреди просеки появился габаритный предмет ростом мне по грудь. Я крикнул: «Кто это?» Предмет молчал. Судорожно расстегнув нагрудный карман, перепуганный охотник переломил ружьё и вставил пулевой патрон. Я не знал, кто это стоит, но и желания знакомиться у меня не было: в голове всплыл рассказ Саши о свежем медвежьем следе. Признаюсь честно: периодически оглядываясь, я побежал к месту встречи на Сашиной поляне.
Мужики меня уже ждали. Спаниель беспечно подбежал ко мне и, виляя хвостом, ткнулся мокрым носом в ягдташ. На моих компаньонов вылетело лишь по одному вальдшнепу, и они явно были разочарованы. Я не сразу рассказал, что кто-то напугал меня. Какое-то время мы говорили о слабой тяге из-за плохой погоды. Наконец поборов стеснение за собственный испуг, ваш покорный слуга поведал о случившемся. Дмитрий сказал, что когда уходил с моей поляны, видел след лосёнка, поэтому, скорее всего, это он и был. С утра он собирался пойти на утреннюю тягу, на мою поляну, а заодно – посмотреть и следы на просеке.
С утра пошёл дождь, первый в эту весну. Он разрушил и растопил последний снег. Нам так и не суждено было узнать, кто же стоял за моей спиной. Но это ведь совсем и неважно. За спиной у нас всегда стоит тот, кого мы больше ждём.
01.07.96

Кто останавливает дождь?
Эта история случилась со мной много лет назад на Камчатке. Тогда ни я, ни мои друзья особого внимания ей не придали. Большое всегда видится на расстоянии. Сегодня, травя у костра всякие охотничьи байки, я обязательно рассказываю и эту историю.
Заканчивался месяц нашего пребывания в бухте Анастасия, что на Тихоокеанском побережье, на самом севере полуострова Камчатка. Уже давно пришла пора перебрасываться ещё севернее – в бухту Дежнёва, чтобы соединиться с парнями из Казанского университета. Но «борта» (вертолёта) всё не было. Впрочем, ничего не было: ни связи, ни продуктов. Был только бесконечный непрекращающийся дождь. Он мелко и нудно моросил уже целую неделю. Напрасно я дважды в сутки выходил в эфир. «Пихта» (позывной инспекции в Корфе) не отвечала. Сплошная облачность и бесконечный дождь намертво глушили наши радиопризывы.
Погода в августе обхаживала нас жаркими солнечными деньками. За этот месяц мы наизусть выучили все окрестности, совершая суточные переходы в различные направления от палатки. Казалось, что курортная погода никогда не закончится, но однажды натянуло облачность, и пошел нудный мелкий дождь. Соседние сопки и противоположный берег потонули в тумане.
Продукты, что мы привезли с собой, давно закончились. Осталось лишь немного муки, из которой пекли лепёшки с голубикой, лапша и десяток патронов. Уже несколько дней в реку не заходила горбуша. Это печалило нас больше всего. Мы уже привыкли к вечернему чаепитию с красной икрой. Каждый вечер на ближайшем нерестилище удавалось отлавливать пару-тройку самок и прямо на месте сдоить в кружку икру, которую в лагере солили приготовленным тузлуком. «Малина» закончилась с приходом сентября. В ручье остались лишь лощавые рыбы, не пригодные для употребления.
Каждое утро я выходил на охоту, чтобы подстрелить пару уток. Потом мы варили их вместе с лапшой, это было и на завтрак, и на обед, и на ужин. Последние дни я начал экономить патроны и стрелять бакланов. Одним выстрелом со скалы можно было сбить двух или трёх. Местные охотники и рыбаки не едят бакланов, но это всё предрассудки. Если с него содрать целиком шкуру и жир, то вкус не хуже, чем у любой другой морской утки.
Мы собрали около палатки весь плавник, поэтому за дровами приходилось с каждым днём ходить всё дальше и дальше. Самое противное, что дождь пропитал всё влагой настолько, что вылезать из палатки не было никакого желания. Моржи, ради которых собственно наша группа и жила в бухте, давно её покинули, поэтому мы с нетерпением ждали вертолёта, чтобы переброситься в бухту Дежнёва.
Вечером 3 сентября с нами неожиданно связалось по рации судно «Конюшково». Оно как раз шло в нужную нам бухту забирать своего студента. В наступающих сумерках, под проливным дождём, за двадцать минут мы собрали весь свой нехитрый скарб и на присланном за нами мотоботе перебрались на судно. Единственное, что мы с собой не взяли, была наша железная печка, о чем нам пришлось впоследствии неоднократно пожалеть.
На море был шторм. Судно качало и бросало как щепку. Команда вечером, пока мы стояли на рейде в Анастасии, угощала нас всякими деликатесами. Как только мы вышли в открытый океан, стало ясно, что продукты впрок нам не пойдут. Всю ночь продолжалась болтанка. Рано утром я проснулся, когда мы уже стояли в бухте Дежнёва. Шторм не утихал, поэтому попасть на берег было не так просто. Бот, который нас доставил к берегу, перехлёстывали волны, разбивающиеся со злостью о скалы. Высаживаясь первыми из бота, я и Андрей Терехов, вместе со всеми вещами оказались в воде. Коля Малинин, пытаясь спасти спальные кули, тоже выпрыгнул за нами в воду.
На берегу нас ждали двое студентов Казанского университета, с которыми мы расстались, когда вертолёт высадил нас в бухте Анастасии, увозя их дальше, и студент Марийского университета, которого и пришло забирать «Конюшково». Эту тёплую встречу дополняла пара тысяч моржей, беспокойно поглядывавших на непрошеных гостей. Бот забрал своего пассажира, а мы остались стоять на берегу, мокрые до нитки, посреди груды сырых вещей, провожая взглядом уходящее судно, а сверху всё лил непрекращающийся дождь.
К нашему сожалению, в лагере у казанцев не оказалось печки. Они готовили пищу на костре. Зато их палатка имела спальный отсек, состоящий из натянутой внутри шерстяной двухместной палатки, оставленной здесь ранее жившими новосибирскими студентами.
Наш новый лагерь достоин отдельного описания. Палатка была вся штопаная-перештопанная. Сверху на ней лежал полиэтилен, не позволяющий протекать воде. На полиэтилен была натянута рыбацкая сеть, по краям которой для утяжеления висели тяжёлые стеклянные поплавки, благодаря чему даже сильный ветер не срывал эту гидроизоляцию. Внутри палатки был сколочен деревянный каркас, который тоже недавно ремонтировали, что не ускользнуло от нашего внимания. Как выяснилось, и порванная палатка, и поломанный каркас были следствием недавнего набега двух медведей. Дощатый настил, «спальное» отделение и «рабочие» сени, придавали жилью необходимый комфорт. На улице рядом с палаткой стоял сколоченный стол, пара скамеек, а по тропинке рядом нёсся ручей, образованный дождевым потоком.
Под непрекращающимся дождём трое нижегородцев развернули свою мокрую палатку. Чтобы её просушить, соорудили из половинки железной бочки печку, но сия конструкция сыпала таким количеством искр, что побывавшая в солёной воде ткань постоянно прожигалась. Мы спешно зашивали эти дырки. Новая напасть: вспыхнула палатка. Погасив огонь, обнаружили, что вход нашей палатки сгорел. Такая же участь постигла и один из трёх спальных кулей на оленьем меху. Развернув радиостанцию в остатках палатки, я попытался выйти на связь с базой в Корфе, чтобы сообщить, что мы перебросились самостоятельно, но попытки мои были тщетны, как впрочем, и в последующие дни.
Ребята с Казанского университета предложили нам не мучиться, а ложиться спать вместе с ними в тёплую двухместку. Мы были мокрые насквозь, уставшие, поэтому уговаривать нас не пришлось. Как известно – «в тесноте, да не в обиде». Усевшись за вечернюю трапезу впятером в «сенях» нашего нового жилища, по очереди стали делиться новостями. Влад и Дима (так звали «коренных» дежнёвцев) были рады нашему прибытию по ряду причин. Во-первых, они по нам соскучились. Во-вторых, они с нетерпением ожидали моего ружья, так как у них самих оружия не было, а местные медведи до того обнаглели, что не только порвали им палатку, но и повадились по ночам съедать оставляемые на улице супы и другие продукты. В-третьих, у них не было топора. Точнее – топор был, а не было топорища. Деревьев же толще пальца в бухте не водилось. В этом месте их рассказа мы засмеялись. Дело в том, что когда мы жили в Корфе, то купили топоры, к которым не было в магазине топорищ. Я, с нашей стороны, а Дима со стороны казанцев, сделали из поленьев к топорам топорища. Моё получилось страшное и неказистое, а у Димы – как на витрину. Андрей с Колей меня высмеяли, а Дмитрий сделал ещё пару: одно нам, а другое – им. Его красивое детище сломалось у нас в Анастасии уже на второй день, а моему страшному было всё нипочем. Как выяснилось, печальная судьба постигла и другие «произведения искусства». В-четвёртых, у них не было ножей. Они благополучно теряли их по очереди. Это походило на мистику, но в правоте их слов мы убедились впоследствии сами. Стоило нам найти клык или умершего моржа, как кто-нибудь из нас терял нож. Впоследствии апофеозом была пропажа ножовки, исчезнувшей почти на глазах.
В тот вечер праздничный ужин был на славу. Нас поразило изобилие различных продуктов. Казанцы угостили нас даже сигаретами, хотя сами не курили. Мы помнили, что запасов они брали меньше нашего, а вертолёт к ним тоже не прилетал. Немного поводив нас за нос, они сообщили причину своего благополучия. Как выяснилось, парни нашли в пятнадцати километрах вглубь побережья корякский «контейнер», откуда и пополнили свои запасы. Корякским «контейнером» в тех местах называют железные ящики, которые устанавливаются с вертолётов на пути проходящих оленеводческих бригад. Запас продуктов, спичек, сигарет в них ежегодно пополняется. Нашедшему сию кладовую не грозит голодная смерть.
Пока мы обменивались новостями, сварился ужин. Я достал из рюкзака специально припасённую для этой встречи последнюю бутылку водки. Мы разлили на пятерых сразу всё, чтобы хоть как-то согреться. Подняли свой единственный тост. Он был не за встречу и звучал так: «Господи, дай нам завтра хотя бы полдня сухой солнечной погоды, чтобы просушиться самим и просушить вещи!» Это было нашим самым заветным желанием в этот момент. После этого мы, сырые, залезли в «спальный» отсек палатки. Я поставил в голове заряженное на всякий случай пулями ружьё. Вскоре все уснули.
В пять утра нас поднял голос Коли Малинина:
– Вставайте! Солнце!
Сквозь двойную палатку ничего не было видно вообще, поэтому мы послали его «в баню». Тогда он стал вытаскивать нас за ноги. Каково же было наше удивление, когда мы вылезли и не обнаружили на небе ни одного облачка. Мощный ветер прогнал все облака и продолжал неистово дуть. Мы разделись, достали сырые вещи из рюкзаков и палатки. Тундра вокруг лагеря стала походить на цыганский табор после тотальной стирки. Солнце и ветер за несколько часов сделали своё дело. Одежда и вещи высохли. Нам даже удалось сходить на ознакомительную экскурсию по окрестностям. К обеду ветер нагнал тучи. В час дня снова пошёл дождь. Он продолжался ещё неделю. Нам он был уже не страшен. Я не представляю, что бы мы делали, если бы не просушились и не подготовили лагерь. Небо услышало нашу просьбу.
Конечно, каждый волен по-своему рассудить этот случай…
18.05.97

Прыжок
В бухте Дежнёва, что расположена на самом севере Камчатки, стояла отличная осенняя погода. Северный ветер принёс антициклон. Солнце отражалось в снежных шапках самых высоких сопок и играло на волнах грозного Тихого океана. Тундра к концу первой декады сентября стала пёстрой от всевозможных красок. Яркие жёлтые, оранжевые, красные, бордовые и коричневые цвета разбавили тёмно-зелёные, серые, салатные и изумрудные тона. Как на персидском ковре, природа разбросала белые пятна пушицы рядом с голубыми пятнами ягод гонобобеля и асфальтово-чёрными шикши. Только цвет прибойки не изменился: её составляли здесь красно-бурые, тёмно-серые и зеленоватые камни из яшмы и яшмовидных кварцитов, что характерно для корякских фьордов.
Вот таким прекрасным сентябрьским утром трое студентов биофака: я, Влад и Андрей, живущие здесь ради наблюдения за моржами, разглядывали из своего лагеря в шестидесятикратную подзорную трубу моторную лодку, спешащую к берегу. Из нашего лагеря просматривалась практически вся бухта и большая часть её побережья. Гости в бухте Дежнёва бывали не просто редко, а очень редко. Да и откуда им было взяться здесь, на краю света? В появившейся из-за мыса лодке к нам, похоже, плыли соседи – рыбаки из бригады, стоящей десятью километрами севернее. Так как плавсредства у нас не было, то осваивать местность приходилось по суше. Ещё неделю назад мы увидели с соседнего хребта в стороне, откуда сейчас плыли люди, реку и деревянные постройки.
Перед лодкой разлетались гаги и утки, собравшиеся тысячами в этой огромной бухте. Когда люди причалили к косе, лежащие поодаль моржи беспокойно приподняли головы и стронулись с лежбища в прибойку, но, немного погодя, успокоившись, грузно стали выбираться обратно на галечник. Их коричневые и розовые тела снова заполнили побережье. На озере, что было отделено от моря тоненькой косой, поднялась большая стая горбоносых турпанов. Эти чёрные птицы устремились в бухту плотной массой. Они летели над руслом узенькой протоки, которая соединяла озеро с океаном, повторяя все её изгибы и повороты. Их чёрные тела и крылья слились в единую массу. Сверху казалось, что это асфальтовая дорога несётся в бескрайние водные просторы.
Вскоре два рыбака с карабинами наперевес поднялись к палатке. Представившись Александром и Алексеем, они вынули из мешка две кеты, пару гольцов. Покурив, рыбаки перешли к делу. Их интересовали медведи. Алексей был на путине впервые. За всё лето ему не представился случай застрелить «косолапого». Скоро должно было прийти судно, чтобы их забрать вместе с заготовленной икрой и рыбой, поэтому они решили не откладывать вопрос с добычей зверя в долгий ящик. Около их рыбацкой базы медведи не водились. Многолетняя традиция по уничтожению тундровых гигантов привела к оскудению запасов. Попасть к рыбакам от нас можно было только по морю, либо – перевалив через хребет, выходящий на их сторону практически отвесной пропастью. Видимо, по этой причине медведи, водившиеся в изобилии около нашего лагеря, не попадались около рыбацких построек. В поисках зверя рыбаки и приплыли в нашу часть бухты. Мы обрадовались свежим людям, но идти на охоту наотрез отказались. Нам было жаль медведей, хотя те не так давно разграбили наш лагерь.
Гости, выпив чай, начали осматривать тундру в подзорную трубу. Долго ждать не пришлось. Они быстро заметили «косолапого», и, взяв направление, отправились за добычей. Тем временем мы обнаружили на побережье мёртвого старого моржа. В нашу обязанность входило вырубать клыки у всех павших зверей и сдавать государству. У морского гиганта был один хороший и один обломанный клык. Повозившись пару часов, мы достали оба. Целый был длиной 74 см. При разделке Андрей потерял нож, который клал во время работы рядом с собой. Полчаса потратив на бесполезные поиски, мы, оставив инструменты и «белое золото» в приметном месте около старых китовых позвонков, отправились собирать грибы. За этим занятием пролетела ещё пара часов. Наша компания уже занималась обедом около палатки, когда услышала сухие выстрелы карабинов. Стреляли пять раз с небольшими перерывами.
Когда появились Александр с Алексеем, уже начало смеркаться. Они принесли шкуру некрупного медведя и немного мяса. Сегодня утром мы видели этого зверя. Он, лёжа на спине, как цирковой медведь, крутил лапами старую газету. Наша «бригада» неодобрительно посмотрела на то, что когда-то было хозяином тундры. Рыбаки почувствовали неловкость и стали собираться к себе на базу. Уже стемнело, да и погода захмурилась. Поднялся ветер, небо стало затягивать облаками. Видимо, природа тоже не одобряла бесполезное убийство «косолапого». Рыбаков мы никуда не отпустили. Накормили их жареными грибами, достали оленьи кули и уложили спать. Оно на Руси известно: утро вечера мудренее.
Следующий день море по-прежнему штормило. Я, узнав радиочастоты, попытался связаться с оставшимся на базе рыбаком по рации, но частоты наших радиостанций были фиксированными и не совпадали, поэтому ничего не получилось. Всё утро, сидя у костра, мы расспрашивали рыбаков о Камчатке. Чай сменялся сигаретами. В обед, несмотря на плохую погоду, рыбаки стали собираться к себе. Они навесили на лодку мотор «Вихрь», проверили запасной мотор «Ветерок» и, забрав свои вещи и оружие, поплыли обратно. Наши уговоры остаться не подействовали. Казалось полным самоубийством выходить в такую погоду в море на их маленькой лодке. Мы ещё вчера заметили у рыбаков три огромных ярких пластиковых японских поплавка с короткими верёвками, заканчивающимися удавочными петлями. Рыбаки берут их на случай, если лодка перевернётся в море. Вода – +2 градуса по Цельсию. Продержаться в ней долго невозможно. Вот и набрасывают рыбаки петли-удавки от этих буёв себе на шею, чтобы их тела могли выловить и похоронить в земле.
А море разбушевалось не на шутку. Проводив рыбаков, мы между делом стали наблюдать за их лодкой в подзорную трубу. В центре бухты рыбаки поменяли мотор, а потом стали возиться и со вторым. Волны были очень большими, а лодка была далеко. Вскоре за волнами наших гостей не стало видно совсем. Скорее всего, их захлестнула волна, и они утонули. Месяц назад в другой бухте – Анастасии, нам удалось вытащить и пьяного рыбака, и лодку. Но тогда это всё происходило прямо рядом с берегом. Кстати, бедолага тогда махом протрезвел. Его забрали свои позже, придя на пограничном боте. Но видимо, судьба того человека была предрешена: через неделю его зарезали в пьяной драке. Воистину: кому суждено быть зарезанным, не будет утопленным.
Снова попытались связаться как с Корфом, так и с рыбацкой базой по рации, но всё было бесполезно. Оставалось только одно – по берегу попасть в рыбацкий лагерь, а уже оттуда вызвать вертолёт для поиска либо лодки, либо тел. Путь был неблизкий, идти нужно было немедленно. Я вызвался сам. Мы договорились, что Андрей проводит меня до подножия хребта, за которым находится та часть бухты, в которой стоит рыбацкая база. Там я отдам ему своё ружьё, единственное оружие, которое было у нас. С ним Андрей вернётся к палатке, а я пойду к рыбакам.
Шли быстро. Во-первых, оставался шанс спасти рыбаков, а во-вторых – мне предстоял сложный спуск с противоположной стороны хребта. В темноте спуститься будет просто невозможно. Ни я, ни Андрей не обращали внимания ни на уток, ни на куропаток. Даже пара белых кречетов не задержала нас, хотя увидеть этого прекрасного крупного сокола – большая удача. Расстались мы у подножия хребта. Один поспешил наверх, а другой к палатке.
Подъём был достаточно лёгким. Я практически всё время шёл по плотному сыпуну. Камни ржавого цвета иногда выскальзывали из-под сапог, но я старался не обращать на это внимания: слишком дорого было время. В бухте Анастасия, которая была лишь немного южнее бухты Дежнёва, все склоны были покрыты ольшаниками. Эти заросли были абсолютно непролазными. Передвигаться в них можно было только по медвежьим тропам, похожим на тоннели высотой 1,5 метра. В Дежнёва ольшаников было очень мало. Склоны покрывали травы, карликовые деревья и кустарники. Неширокая прямая дорога в узком ущелье наводила на неприятные мысли. Если здесь повстречаешься с медведем, то из этого желоба никуда не выскочишь. Судя по тому, что на камнях ещё не появились накипные лишайники, расписывающие здесь всю «архитектуру» жёлтыми, серыми, оранжевыми и стальными красками, этот сыпун образовался не очень давно. Неожиданно для себя я поднялся на самый верх хребта. В лицо ударил свежий морской ветер, а буквально под ногами была почти отвесная пропасть, края которой омывал неспокойный Тихий океан. По вершине пролегала тысячелетняя тропа снежных баранов. Они выбили своими копытами в этих камнях круглые глубокие ямы. Отсюда я увидел большую реку, впадающую в бухту. У её устья стояли деревянные постройки. Это и была рыбацкая база. Солнце садилось, мне следовало поторопиться. За спиной у меня лежала бескрайняя тундра с торчащими огромными сопками, а впереди лежал бесконечный свинцовый океан. Несмотря на то что ваш покорный слуга видел это неоднократно, всё равно не смог отказать себе в том, чтобы насладиться пару минут этим величественным пейзажем. Потрясающе красив север Камчатки!
Спускаясь по почти отвесной стене, мне приходилось постоянно передвигаться, хватаясь руками за чахлую растительность. Для быстроты спуска я пользовался сыпунами, перепрыгивая с одного на другой. Если долго катиться на одном, он развивает большую скорость, и ситуация выходит из-под контроля. Поэтому я спускался на параллельных дорожках из мелкого камня, периодически останавливаясь передохнуть на твёрдых скалистых уступах. Спустился достаточно быстро. Поднял голову наверх и понял, что в этом месте подняться на хребет мне не удастся. Теперь путь к рыбакам лежал по прибойке – узкой полосе суши, не шире трёх метров, между отвесными скалами и океаном. На счастье, был отлив, поэтому путь был свободен. Пройдя пару сотен метров, я обнаружил знакомую лодку и два лежащих рядом с ней мотора. На душе сразу полегчало: рыбаки живы. Теперь, главное, дотемна добраться до их базы.
Когда я вошёл в избу, уже почти стемнело. Три рыбака: Александр, Алексей и ещё один, представившийся позже Виталием, оторвались от еды. Они страшно удивились моему появлению, а когда студент объяснил им причину своего прихода, рыбаки даже не изобразили подобия благодарности по поводу нашего беспокойства. Александр с Алексеем рассказали мне, что вода захлестнула оба мотора, но начался прилив, и их принесло к берегу. Они бросили лодку и моторы там, где я их обнаружил.
Осмотрим базу. У избы, в которой жили рыбаки, пол был сделан на полметра ниже поверхности земли. Внутри этой избы-землянки были полати и два стола – обеденный и рабочий. На стенах висели карабины, патронташи и одежда. Соседнее здание было намного больше. В нём были сделаны четыре бетонных бассейна, заполненных тузлуком (соляным раствором) для рыбы, и помещения, где вялилась и коптилась рыба. Отдельная кладовая была для икры. Там стояли бочки с горбушиной, кетовой, кижучовой, нерковой икрой и отдельно с гольцовой. Гольцовую икру рыбаки припасли лично для себя.
После экскурсии по базе меня покормили котлетами из лососины и уложили спать. Я знал, что прилив начнётся к обеду, поэтому попросил разбудить как можно раньше. Чтобы вернуться назад, необходимо было пройти гораздо дальше того места, где спустился, чтобы выйти к более пологому подъёму, по которому можно было подняться на хребет. Я разглядел это место с базы ещё до темноты. Склон был покрыт сплошным травяным ковром, а значит – по нему можно было взобраться. Меня не прельщало быть прижатым океаном к почти отвесной стене. Несколько лет назад, здесь же на Камчатке, только чуть южнее, на острове Карагинский погиб мой знакомый – Игорь. Прилив прижал его к скалам, поэтому он стал взбираться наверх, откуда сорвался и разбился насмерть.
Утром я проснулся в полной растерянности: сколько же времени? В этой избе-землянке не было окон. Снаружи доносились голоса рыбаков, шум прибоя, а сквозь щели в стенах струились полоски света. Почувствовав неладное, добрался до двери и толкнул её наружу. В глаза ударил яркий свет. На часах было половина девятого. Погода на улице была отменная. Океан не штормило. На небе светило яркое солнце. Я попытался сразу собраться и уйти, но хозяева, которым была невдомёк моя тревога по поводу прилива, заставили дождаться завтрака и плюшек, которых Лёха нажарил для Влада и Андрея. Рыбаки отсыпали нам с килограмм листового чая: у нас запасы последнего иссякли. Поблагодарив за приём, привязав к себе верёвкой кулёк с чаем и плюшками, почти бегом направился в обратный путь. К этому моменту на часах было уже одиннадцать.
Торопился я не зря. Максимальные морские приливы повторяются каждые две недели. Как сказали бы сегодня – я «попал». Мне предстояло пройти прибойку в период наиболее сильного прилива. Вода на глазах отвоёвывала у суши узкую каменную полоску, а справа по-прежнему возвышалась неприступная стена. Утром в бинокль мне удалось подробнее осмотреть свой маршрут. По прибойке предстояло дойти до зелёного склона. Если он покрыт травой, значит, по нему можно подняться на хребет, отделявший эту часть побережья от той части тундры, что была уже знакомой и по которой беспрепятственно можно вернуться к своей палатке.
Через пару километров прилив беспощадно потеснил меня к скалам. Вот впереди оказался участок длиной не более десяти метров, полностью залитый водой. Верхом пройти это место не представлялось возможным: скала была отвесной. Поколебавшись секунду, я решился пройти по воде. То, что впоследствии случилось, меня не сильно удивило. Мне доводилось видеть серых китов практически у самого берега этой бухты. Когда подошёл к середине водной преграды, волна сбила меня с ног и ударила головой о плоскую, как стена, скалу, а потом отбросила в океан. Танковый комбинезон, чья ватная подстёжка удерживала воздух, держал меня на поверхности воды, как спасжилет, а ноги в «болотниках» не ощущали под собой дна, хотя до берега было не более пяти метров. Я не успел испугаться: следующая волна снова шлёпнула меня о каменную стенку и поставила на четыре точки. Прямо в таком положении, как будто всю жизнь передвигался на четырёх лапах, бросился туда, где волны не могли меня достать.
Вылив из сапог воду, я продолжил путь по прибойке, но скоро снова передо мной был участок, залитый водой, где о скалы неистово разбивались на мелкие солёные брызги могучие морские волны. Испытывать судьбу второй раз не хотелось, и студент полез вверх, пытаясь по скалам обойти это место. Чем дальше лез, тем выше меня загоняли скалы. Я ободрял себя мыслью, что так можно и на самый верх выбраться. Но случилось именно то, чего и следовало ожидать. Отвесная скала, ровная, как полированный стол, преграждала мне дорогу вперёд и вверх. Из попытки повернуть назад ничего не получилось. Спуститься тем же путём было невозможно. Каждый шаг назад мог оказаться фатальным. Было полным безрассудством забираться туда, где я сейчас находился.
Вверх дороги нет. Как угодно, но нужно было спускаться вниз. Поразмыслив, я решил скатиться по гладкой стене до небольшого уступа, который был уже, чем каблуки сапог, а оттуда спрыгнуть на соседний сыпун, спускавшийся до самой прибойки. Достав из внутреннего кожаного пистолетного кармана пачку «Беломора», я закурил. Собственно, мне некуда было спешить. Впереди была целая жизнь. Вот только вопрос: какой она будет длины? Я явственно представил, как три года назад Игорь оказался в подобной ситуации. Финал мне был известен: его нашли только через неделю, заметив с вертолёта у прибойки его куртку. Никто так и не узнал: смерть к нему пришла сразу, или он ещё какое-то время был жив и надеялся на спасение?
Стоя на скале, я остро почувствовал, сколь малой песчинкой был в этом огромном и разнообразном мире. Хватило бы одного хорошего порыва ветра, чтобы прекратить моё бренное существование. Мощь окружающей природы и близость смерти, как в призму высветила суету повседневной городской жизни. Я мысленно признал превосходство этой мощи над собой, «царём природы».
Докурив папиросу, повернулся лицом к морю, прижался спиной и ногами к скале и начал сползать вниз. Я максимально увеличил площадь своего соприкосновения со скалой. Сейчас трение было моим последним союзником. Стена была очень отвесной, а одежда была мокрой. Моё тело набрало слишком большую скорость, и когда каблуки ударились о выступ, ноги не выдержали и согнулись в коленях. Почувствовав, что мне не удержаться на выступе, я распрямился как пружина, одновременно оттолкнувшись от скалы, и прыгнул вправо на сыпун. Высота была приличной, но толстый комбинезон смягчил удар. Это потом я разглядывал синяки и ссадины, а когда груда мелких камней вместе со мной сползла к прибойке, казалось чудом, что не лежу немного левее, среди острых как ножи скал. Ни много ни мало, а несколько секунд назад счастливец был выше метров на двадцать.
Не переводя дух, я направился дальше. На счастье, отвесных скал и прибойки, залитой водой, больше не встречалось. Путь был трудным, но проходимым. Вскоре показался зелёный склон. Только тогда присел перекурить, теперь уже не сомневаясь, что поднимусь на вершину хребта. И хотя подъём предстоял мне нелёгкий, это уже не тревожило. Впереди была целая жизнь, и я смотрел на неё немного по-другому.
09.10.00

Русак
Умирал заяц. Умирал русак. Он был ещё жив, но уже был трофеем. Его держали за уши и фотографировались с ним на фоне «Бурана». Охотников было четверо. Ещё он видел заснеженное поле и вдали любимый перелесок, который сегодня для него оказался роковым. Заяц стал успокаиваться. Он перестал замечать происходящую вокруг себя суету. Косой уже бежал во всю прыть к своим предкам, туда, где было много сочной травы, где зайцы беспечно бегали среди бескрайних лесов и лугов, потому что там не было ни лис, ни волков, ни филинов, ни гончих собак, ни людей. Вот он увидел на поляне Большой совет. На нём сидело много его собратьев: русаков, беляков и ещё много-много других зайцев незнакомых племён. Они все приветствовали его. Он радостно запрыгал им навстречу:
Здравствуйте, братья! Вот и я!
Ему сегодня выдался тяжёлый день. Ночью он забрался в свой любимый перелесок между рекой и деревней. Здесь было что поесть, и каждый куст был знаком. Пару лет назад он родился в этом месте. Но сегодня день, видно, не задался. Скоро за ним завернула лиса, строчившая по снегу мелкими шагами в поисках добычи. Заяц знал эту плутовку. Она осенью чуть не прищемила ему хвост, но тогда гончая местного егеря рано поутру «натекла» на след рыжей. Лисице стало не до зайца: самой бы ноги унести подобру-поздорову. Русак заложил петлю, сделал сдвойку и скинулся в самую чапыгу. Вначале мимо пробежала Патрикеевна. Через десять минут с заливистым лаем за ней пробежал Хан. Гончак почуял заячий след, но предпочтение отдал лисице. Её запах был настолько силён, что пьянил разум. Так один враг спас русака от другого.
Сегодняшней ночью помощь к зайцу ниоткуда не пришла, и косой выкручивался сам. Он изрядно поплутал, а потом сделал спринтерский рывок к реке с берегами, заросшими густым лесом. Предыдущей ночью он там основательно побегал. Заложив круг, заяц прошёл насквозь отрог леса, спускавшегося по оврагу к речке, перескочил поле и вернулся на свою лёжку. Лиса перешла поле, но на дне оврага запуталась и потеряла след. Она решила оставить зайца в покое и продолжить поиск добычи по лесным опушкам, где под снегом любили ночевать тетерева. Эти тетери сидели в своих подснежных камерах, до последнего уверенные в своей безопасности. Заяц, переждав немного, продолжил ужинать, а затем лёг спать.
Рано поутру в соседней деревне залились собаки, а потом послышался шум «Бурана», который стих у дальних осинников. В полдень заяц снова услышал этот звук. Косой хорошо знал рык железного зверя, оставлявшего брюхом ребристый след на снегу. Он сам неоднократно пользовался хорошо укатанными «буранницами»: по ним бежалось не хуже, чем по дороге. Двигатель смолк, послышались голоса людей. Они что-то долго обсуждали, а потом стали расходиться в разные стороны. Заяц вспомнил, что крепко наследил этой ночью, и понял, что двуногие остановились по его душу.
Железный зверь объехал перелесок кругом и остановился. После непродолжительного молчания снова раздался звук мотора. К нему добавился собачий лай. Это было уже неприятным сюрпризом. «Буран» и лай приближались одновременно. Заяц не боялся, что его найдут двуногие: у них слабое чутьё. Другое дело – собака. Над лёжкой косого в сторону крепкого леса пролетел тетерев. Ах, если бы и у зайца были крылья. Он немедленно бы сорвался из этого опасного места в ближайший лес. Русак осторожно вышел на край, противоположный тому, где рычало и лаяло. Внешне всё казалось спокойным, но что-то подсказывало ему, что люди рядом. Постояв в нерешительности, заяц вернулся в кустарники. Когда рёв «Бурана» и собачий лай загремели над самым ухом, русак не выдержал и побежал к речке. Полем нужно было пробежать немного. На пути был небольшой островок деревьев, и косой решил срезать сквозь него.
Спасительные берёзы были всё ближе и ближе. Но что это? Одно из деревьев качнулось. От него отделился человек, поднял ружьё и прицелился. Русак поменял направление бега, но было уже поздно. Резкий удар пришёлся в заднюю правую лапу, и грохот разорвал тишину. Косой, перекувыркнувшись в воздухе, упал, но тут же поднялся и побежал дальше. Из ружья снова метнулся огонь, и раздался выстрел. Дробь попала в заднюю часть тела и перебила кость на уже раненной лапе. Заяц растянулся на снегу. Вот и всё, отбегался. Человек повесил ружьё за спину и закурил. В середине поля из-за кустов появился ещё один охотник в белом маскхалате. С дальнего края перелеска вышел третий человек. Из-за деревьев выскочил «Буран». Собаки с ним не было. Русак понял, что люди провели его – лаял охотник, сидящий на железном звере. Знай косой, что у них нет пса, никогда бы не выскочил из спасительных кустов.
Шок прошёл, и превозмогая страшную боль, заяц вскочил и, не касаясь перебитой лапой снега, побежал в укрытие. Куривший охотник спешно перезарядил ружьё, но было поздно. Дробь ложилась мимо. Русак уже пересёк поле, когда «Буран» добрался только до середины. Косой видел, что охотники бегут к его новому укрытию, обрезая ему путь с двух сторон. Один из них, сбросив лыжи, вбежал в лес и стал спускаться вниз к реке. Сегодня ночью заяц уже запутал здесь лисицу, но человек, выйдя на свежий след, закричал и стал двигаться к залёгшему русаку. Кровь! Теперь на лёжке заяц увидел её. Предательские капельки алели горошинами на белом снегу. Не спрятаться! Только бежать! Заяц выскочил наверх, переметнулся через поле за спиной караулившего его охотника и вернулся на старую лёжку в перелесок, где его подняли. Теперь нужно отлежаться, отдохнуть и рвануть дальше. Но охотники, как гончие шли по следу с кровавыми точками и снова обложили беглеца.
Заяц спрятался в непролазном кустарнике в нескольких прыжках от края поля. Он видел, как человек на «Буране» проехал совсем рядом, высматривая выходные следы. Вот он последний шанс уйти. Русак выпрыгнул на «буранницу», пробежал немного по ней и прыгнул что есть сил в сторону деревни. Пока люди разбирались в следах, он из последних сил пробежал полкилометра и лёг посреди полыни. Теперь заяц почувствовал, что перебитая нога не самое страшное. Внутри всё болело. Смерть уже летела на чёрных крыльях к его последней лёжке.
Ему хотелось верить, что хитрость удалась, и преследователи потеряли его след. Так и было какое-то время, пока кто-то из охотников не заметил капельку крови, которая была меньше ржаного зёрнышка, на следу, который люди посчитали вчерашним. Зацепив сани, «Буран» пошёл по следу. Когда преследователи оказались совсем рядом, заяц снова побежал. С саней спрыгнули охотники, раздались выстрелы. Всё тело пронзила боль, задние лапы отказали. Русак попытался прыгнуть снова и не смог. Чья-то рука взяла его за уши и подняла над землёй. Заяц последний раз посмотрел на заснеженное поле, чернеющие перелески и умер.
Под Костромой стояла русская зима. К морозу добавилась беспощадная вьюга. Лиса Патрикеевна, свернувшись калачиком, легла под бок тёплой скирды. Гончак Хан залез в тесную конуру. Тетерев спикировал с берёзы и спрятался под снегом. «Буран», доедая последний бензин, вёз седока и тащил сани с тремя охотниками и трупом в деревню. А где-то по зелёному лугу бежал заяц, свободный от всех забот и тревог, бежал туда, где не бывает ни голода, ни холода, бежал туда, где его никто и никогда не убьёт.
15.01.2003

Человеческий фактор
Пламя уже лизало угли, и круг света от огня постепенно уменьшился до размеров самого костра. Лишь изредка ещё появлялись маленькие протуберанцы, как будто кто-то зажигал на углях невидимые спички. В небе были слышны крики гусей, которые никак не могли решить, где же им остановиться.
Николай докуривал сигарету, не торопясь, потому что идти в холодную палатку ему совсем не хотелось. Весна в этом году теплом не потчевала, а водки на ночь не осталось. Ему пришлось выпить оставшиеся со вчерашнего вечера сто грамм ещё утром. Он промок: под ним рухнул подмытый берег, когда охотник пытался из кустов достать подстреленного селезня. Осенью эту реку можно было перейти по пояс, а сейчас, весной, когда вода перехлёстывала через берега и заливала всё вокруг на десятки километров, он сразу же ушёл под воду с головой. Пальцы, как острые крючья, инстинктивно воткнулись в мягкий берег. Николай рывком выдернул себя из воды и перевалил корпус на берег. Ноги с трудом вскарабкались на твёрдую землю. Сейчас, с полными «болотниками» воды, они были просто неподъёмными. Взглянув на лежащую в пятидесяти шагах вниз по течению байдарку и мысленно себя обматерив за беспечность, он снял из-за спины ружьё и перевернул его стволами вниз, вылив воду. Потом переломил стволы и достал оба патрона. Отстегнул патронташ, скинул куртку, вылил из «болотников» воду и прямо в носках, вместе со всем барахлом отправился к байдарке. Достав из байдарки топор, срубил длинную ветку и вернулся за селезнем. Ну что же, утром отохотился. В лагере Николай снял вещи и, развесив их на рогульки вокруг разведенного костра, переоделся в сухое. Поставив кипятиться чай, он минуту колебался: выпить или не выпить оставшиеся сто грамм? Решив, что вечером он согреется и чаем, охотник всё-таки допил водку.
И вот сейчас, вечером, ему стало жалко, что ещё утром маханул свой стратегический запас, оставленный на ночь. Днём солнце окончательно досушило его вещи, и он успел ещё отстоять вечернюю зорьку, свалив пару селезней. Когда же солнце зашло, то от воды потянуло мерзким холодом, который забирался даже под танковый комбинезон.
Над костром в темноте иногда пролетали с цыканьем вальдшнепы. Он инстинктивно отрывался от котелка и, когда видел птицу, на его лице появлялась улыбка. Целясь ложкой, как пистолетом, говорил: «Бух, убил!» После чего продолжал выискивать в картошке куски сварившейся утки. Ему нравились чирки. Их вкусного мяса как раз хватало на ужин. Налив себе горячего чая, Николай стал смаковать, по очереди то попивая из кружки, то затягиваясь сигаретой. Гуси по-прежнему кричали над головой, но их не было видно. Лишь звёзды подмигивали с безоблачного неба. Холодная весна в этом году, видимо, крепко прижимала птицу на севере, поэтому гуси скопились здесь, на разливах, в небывалых количествах.
В палатке было холодно. Он включил фонарик и проверил, на какое время поставил будильник. 4 часа 50 минут. Николай знал, что проснётся всё равно раньше, но будильник ставил всегда. Охотник уже обычно умывался или разводил костёр, когда его Саsio начинали пищать. Это ему доставляло удовольствие. Он мысленно хвалил себя: «Ай да Пушкин! ай да сукин сын!» На охоте Николай всегда просыпался рано.
Ночью у него замёрзли ноги: поленился дополнительно прикрыть выход плащ-накидкой. Ну что же, сна нет, пора и вставать. Поднявшись рывком, он открыл глаза. Предметы в палатке были уже различимы, а значит – пора в путь. Вылезая, он посмотрел на небо, но в это время суток никогда нельзя узнать, что там, на небе: то ли это сплошные облака, то ли это чистое небо, но просто ещё не освещённое солнцем.
Умывшись и быстро вскипятив чай, охотник «заправился» полбанкой сгущёнки и двумя ломтями ржаного хлеба. Опустив палатку и прикрыв её несколькими большими еловыми лапами для маскировки, так, на всякий случай, от дураков, Николай направился в сторону противоположную от реки, откуда было слышно «бормотание» тетеревов. Не то, чтобы он надеялся подойти к токовищу – просто ему хотелось поглядеть на расфуфыренных черно-белых петухов. Вдруг впереди послышалось громкое квохтанье. Это подала знак опасности тетёрка. Николай сразу поменял направление движения, пытаясь обойти самку. «Бормотание» было громким. Казалось, вот-вот, за молодыми сосенками появится поляна, где и токуют тетерева. Но сила звука почти не менялась, а никакой поляны не просвечивало. И тут он увидел их. Два косача сидели на высоких сухих соснах и неистово «бормотали», не забывая при этом во все стороны вертеть головами. Николай аккуратно закурил. Хотя до тетеревов было метров сто, а его скрывали плотные заросли сосенок, зрение этих птиц позволяло различить инородный предмет в привычном пейзаже. Докурив сигарету, охотник так же тихо стал пробираться обратно, чтобы не спугнуть птиц. К несчастью, из-под самых его ног с шумом поднялась ещё одна тетёрка. Косачи тут же перелетели метров на сто дальше. Опустив хвосты, они внимательно стали вслушиваться в утро, но всё было спокойно. Лишь заливались, обрадованные первыми лучами солнца, птицы. Терпения тетеревам хватило всего на пару минут, после чего они снова, распустив хвосты и, растопырив крылья, «забормотали».
А Николай направлялся к байдарке. Нужно было поторапливаться. Первые лучи солнца уже коснулись верхушек деревьев. Нужно было спешить в разливы. Он хотел отстоять пару-тройку часов, а потом – возвратиться к палатке, собрать вещи и сплавиться по речке до деревни, где пару дней назад оставил машину.
Николай достал из кустов байдарку, вывел её в протоку, а оттуда – в реку. Течение быстро понесло лёгкое судёнышко. Ему приходилось только держать её в нужном направлении. Весло стучало по бортам «Таймени». Иногда под лопастями «вскипала» вода, когда приходилось табанить. Утки взлетали совсем рядом. Скоростное судёнышко заставало их врасплох. Охотник знал: это – не его утки. Стрелять и управлять байдаркой одновременно на быстрой весенней речке невозможно, да и не хотелось ему раньше времени нарушать эту утреннюю тишину громом своей двустволки.
Вот и нужное ответвление в разливы. Он на скорости проскочил мель и усердно загрёб, чтобы выскочить на более глубокое место. С грохотом поднялась стая свиязей и несколько пар чирков-трескунов и широконосок. Солнце уже томно висело над горизонтом. Утки, как истребители, рассекали воздух. Бекасы входили в пике с зудящим дребезжанием. Николай подплыл к облюбованной им косе, вылез из байдарки, протащил её на сухое место и перевернул. Весло хоть и было когда-то покрашено в зелёный цвет, поободралось, поэтому всё равно бликовало. Он подсунул его под байдарку.
Его приближение к подготовленному шалашу не осталось незамеченным. За полосой кустов, росших вдоль канавы, поднялись семь гусей. Утки, сидевшие на луже, возле которой он собрался отстоять зорьку, тоже улетели, но не все сразу, а, видимо, по мере просыпания. Шалаш, сделанный вчера, не был шалашом в прямом смысле этого слова. Это просто была стена из воткнутых ивовых веток, за которой он и стоял. Позади него были кусты с канавой. Охотник неспроста выбрал это место. В сплошной полосе из кустов, росших вдоль канавы, был разрыв метров тридцать длиной. Над ним-то, как в коридоре, и пролетали утки.
Первыми гостями над его головой были большие веретенники. Парочка этих крупных куликов с рыжими грудками летели как на стендовой стрельбе. Но Николай не знал, чем отличается самец от самки, поэтому стрелять не стал. Несколько раз с резким свистом на большой высоте и скорости прошли свиязи. Вдруг парочка этих пёстрых уток села на расстоянии выстрела на соседней луже. Николай осторожно поднял ружьё и выстрелил в селезня. От грохота выстрела со всех ближайших водоёмов поднялись неизвестно откуда взявшиеся птицы. Раскатав «болотники», он принёс свиязя и снова стал внимательно осматриваться по сторонам, автоматически то ставя, то снимая ружьё с предохранителя. Справа вылетел селезень шилохвости. Николай выстрелил из правого ствола, но не попал. Когда он стрелял из левого, птица уже была в 50 метрах. Охотник сразу увидел, что второй раз не промахнулся. Селезень закачался, протянул ещё метров сто и камнем упал в большую лужу, оставленную разливом. Николай бросился к убитой птице, стараясь не потерять направление. К счастью, утка упала на открытый участок воды, и острый хвост торчал как гигантский поплавок. «Острохвост», – вспомнил Николай название шилохвости, которое услышал в одной сибирской деревне.
Третью птицу не пришлось ждать долго. Пара чирков-трескунов выскочила из «коридора» с той стороны канавы. Глаз безошибочно выбрал селезня, который в подтверждение хрипло протрещал. Охотник опять не попал из правого ствола, но левый не подвёл. «Всё. Бог троицу любит», – подумал Николай и пошёл с добычей к байдарке. Рядом с ней поднялся чирок-свистунок и перемахнул через канаву. Человек стрелять не стал: ему лень было перетаскивать байдарку, вначале за птицей, а потом обратно.
Вокруг буйствовала весна. Солнце расшевелило всё живое. То тут, то там пролетали утки. Гуси клиньями направлялись на поля, к местам дневных кормёжек. Вот сокол-сапсан выскочил из леса и мимоходом на бреющем полёте прошёл над кряквами. Утки неуклюже попытались нырнуть, но у них получилось лишь паническое барахтанье. А сапсан был уже далеко, стремительно разрезая крыльями воздух. Вот на вешку, к которой обычно крепят весной сети, присел сорокопут, а мимо пролетала парочка деревенских ласточек. Николай, гребя веслом, затянул во всю глотку: «Эй, дубинушка, ухнем, эх, зелёная, сама пойдёт». Так под песню он и добрался до палатки. Собрав вещи, сходил за котелком, который с утра повесил на берёзу, чтобы набрать сок. Литровый котелок наполнился едва сладкой водой. На ней-то Николай и заварил чай. Добил оставшиеся полбанки сгущенки, подъел весь хлеб и отправился в путь.
Он считал, что отохотился удачно, но ружьё убирать не стал, а заряженным положил в отсек впереди себя. Речка несла байдарку быстро, лишь изредка, после крутого поворота, ему приходилось налегать на вёсла, чтобы лодку не развернуло боком или не вынесло в кусты, растущие вдоль берега.
Его внимание привлёк крупный селезень, уводящий двух крякв от четырёх напористых соперников. Николай даже пристал к берегу, чтобы досмотреть финал борьбы. Селезень, как искусный пилот, пропустил вперёд себя четырёх «холостяков», а потом, догнав, резко вошёл в их строй и крыльями, и клювом быстро восстановил «статус-кво». Четвёрка отвалила в сторону, а он, зайдя на круг, присоединился к своим кряквам.
«Мужик», – с уважением подумал охотник. Вот он, естественный отбор, в действии». Но тут кряквы и селезень сели на реку, прямо за соседним поворотом от охотника. «А вот это ты напрасно сделал. Внесём «человеческий фактор» в ход естественного отбора». Николай положил весло в байдарку, оттолкнулся от берега и взял ружьё наизготовку. Лодка бесшумно полетела к повороту. Большой палец правой руки перещёлкнул предохранитель.
Когда байдарку вынесло из-за поворота, Николай поймал на планку ружья селезня, но тут прямо перед собой увидел сваленную с подмытого берега сосну. Байдарка с размаху ударилась носом в дерево, а грудь вдавило толстым сосновым суком. Вода закипела вдоль бортов. По лицу хлестала хвоя. Ружьё выстрелило. Это автоматически сжались пальцы. Пару секунд байдарка, а с ней и Николай торчали под свалившимся деревом. Оно всей своей массой вдавливало охотника в воду, но «Таймень» сопротивлялась. Охотник тщетно хватался за ветви и ствол. Наконец река протолкнула лодку под препятствием. Лицо было изодрано, но главное – ни в руках, ни в байдарке не было ружья. Оно благополучно ушло под воду, когда Николая вместе с лодкой течение протаскивало под упавшей сосной. Охотник пристал к берегу и закурил. Пальцы ещё тряслись от волнения. Он отделался лишь лёгким испугом, а ведь мог вместе с «Тайменью» уйти под воду, как подводная лодка, если бы байдарка под тяжестью дерева черпанула бортами воду. Тогда – прощай, все вещи. К тому же мало приятного десяток километров тащиться сырым по лесу до жилья.
«Вот тебе и артефакт», – подумал Николай и улыбнулся то ли от того, что не потонул, то ли от того, что не убил птицу. Докурив, охотник поплыл в деревню. По Земле летела Весна.
23.05.99

Да минует меня чаша сия, Господи!
Беженцы, бесконечная вереница беженцев под окном. Они идут безликие, с повозками и тюками: серая масса, заполнившая всю дорогу. Мы с женой смотрим на них из окна. Неделю назад она предлагала мне уехать куда-нибудь за город, но я не мог. Я не могу и сегодня, но завтра, завтра мы обязательно уедем. Куда-нибудь в деревню, подальше от этих больших городов. Завтра. Я знаю, что нужно ещё дожить до завтра. Сегодня самолёты шныряют над нами ежеминутно. Вот и сейчас один из них медленно проплывает в небе. В чистом голубом летнем небе. Жена смеётся надо мной, что я только сейчас его заметил. Как только мы вышли на улицу, она сразу легла на газон и стала их считать. Этот пролетал чаще других. Он большой и пузатый. У меня холодеют кончики пальцев: я знаю, что в нём.
Протяжно завыли сирены, всем велено спуститься в бомбоубежище, прихватив противогазы. Мой противогаз мне велик. Я знаю, что он бесполезен мне. В нём так много щелей, когда он сидит на моей голове, что можно и не брать. Но я беру, другого уже всё равно не выдадут. Всем уже не до этого. Рядом с нами сидит офицер гражданской обороны. Я спрашиваю его, какие сегодня ожидают заряды? Он отвечает: скорее всего – ядерные, им незачем с нами больше тянуть. Начинаются глухие удары. Земля в бомбоубежище сотрясается и подпрыгивает, кажется, до потолка. Я прижимаю изо всех сил к себе жену. Мне страшно, но каково ей? Это ад, сущий ад! Но вдруг я вспоминаю, что это, наверное, сон, и пытаюсь проснуться. Я силюсь это сделать, удары всё страшней, кажется, всё рухнет, я вырываюсь… Вырываюсь из сна. Глухо стучит сердце. Бух, бух…
Вокруг – гробовая тишина. Я лежу на кровати в своём общежитии. Такой маленький и бессильный. Шок длится недолго. Я включаю ночник и залпом выпиваю стакан воды. Я помню, это уже со мной было.
Было много лет назад, ещё в школе. Я так же в ужасе вскочил с кровати и не мог понять, почему же темно, почему есть грохот, но нет света, ведь война-то ядерная. А за окном просто стучал поезд. На улице была душная июльская ночь. Но тогда это было понятно. Не было ни перестройки, ни нового мышления. Даже не думали о сокращении ракет, не то чтобы сокращали. Вся наша жизнь была пропитана этим. Стрелки «часов» всегда стояли на «без пяти двенадцать». Мы знали с колыбели, что, если война, то – ядерная. Помню, в детском садике я сказал ребятам, что мы состоим из атомов (это мне сказали старшие братья), так надо мной долго смеялись. «Ведь раз мы состоим из атомов, то от ударов должны взрываться». Помню, было обидно до слёз. А если бы ещё про нейтроны сказал… Но нет, о нейтронной бомбе мы услышали уже в школе, классе во втором. До сих пор перед глазами трансляция в программе «Время», где показывали, как умирает обезьяна от нейтронного излучения. А позже, в университете, ещё был Чернобыль.
И вдруг сегодня этот сон. Откуда он? Из прошлого или из будущего? Почему он приснился мне сегодня? Ведь я уже давно забыл обо всех этих бомбах и ракетах! Откуда он?
Глухо бухает сердце. Я включаю свет, беру ручку и листы бумаги. «Да минует меня чаша сия, Господи!»
05.02.91

А снег шёл…
Шел мягкий декабрьский снег, он ложился спокойно, и люди радовались ему, как дети. Только дворники глухо ворчали, работая метлами, но и они получали от него явное удовольствие, от этих фигурных конструкций, мелодично опускающихся на землю. Давно не было такой хорошей погоды. Весь день сияло солнце, а к вечеру пошел мягкий снег, который ровным слоем ложился при безветрии на все: троллейбусы, тротуары, крыши домов, скрывая изъяны, оставленные рукою человеческой. Этот слой заблестел и заиграл, когда включилась иллюминация, которая была сказочно красива, потому что приближалась Новогодняя Ночь. Ежегодно лицо города в эти дни менялось так, что, если бы оставалось таким весь год, то жизнь была бы в тысячу раз привлекательней. И просто удивительно: почему людям не превратить свою жизнь в нескончаемый праздник?
В эти зимние дни краски выплескивались на улицу, создавая странный синтез белого снега, зеленых елей и ярких цветов. Люди, веселые и счастливые, спешили по заснеженным улицам. Торты, шампанское, полные сумки продуктов стали неотъемлемой частью спешащих человечков, которые на время забыли огорчения и заботы. Все кругом готовилось к празднику, отдыхало или спешило отдохнуть, и лишь взвод солдат, разгребавших снег, никак не вписывался в эту картину. Снег ложился им на плечи и шапки, но моментально таял, обнажая однообразную одежду грязного цвета. Военные убирали снег молча. Они знали, что Новый год, конечно, встретят, но совсем не по-домашнему. Двое солдат стояли в стороне, опершись на лопаты, поглядывая то на небо, то на офицера. Один из них, коренастый, нарушил молчание:
– И какой дурак выдумал эту войну?
Все поняли, о чем он хотел сказать, но разговор не поддержали. Лишь молоденький лейтенант, видимо, сразу после училища, стараясь придать своему голосу больше значимости и поставить его потверже, постукивая ногой о ногу, сказал:
– Пошевеливайтесь, ребята, раньше сделаем, раньше уйдем!
Но голос от холода сорвался, и получилось у него вроде «раньше сядем – раньше выйдем».
А снег шёл и шёл, ему было всё равно.
1986 г.

Монголия. Май. Штрихи к портрету
Лёгкий ветер. Прохладно. Ещё вчера днём шёл снег с дождём, и военная форма из жёлто-грязной за минуту становилась тёмно-зелёного цвета. Сегодня с утра ярко светит солнце. Оно светит здесь так ярко всегда, даже зимой. После приезда из Монголии, в полдень, где-нибудь на широте Москвы, не покидает ощущение начинающихся сумерек.
Редкие облака пересекают светло-голубое небо. Вместо обещанной изнуряющей жары постоянно дуют прохладные северные ветра. Особенно они зверствовали неделю назад, когда где-то там, на севере, в Союзе вскрывался из-подо льда Байкал. В ложбине лежит густой туман. Он здесь – частый гость в ранние утренние часы. Над головой в небе парит красный коршун. Ворон с глухим шумом режет крыльями воздух.
Трава жёлтая и жухлая. Лишь изредка на глаза попадаются зелёные островки, или совсем неожиданно цветы нарушают общую гармонию отсутствия ярких красок. Почки, наконец, начали раскрываться. Деревья, посаженные и выращенные здесь русскими солдатами, не вписываются в пейзаж соседних голых сопок. Земля пылит под ногами, или вернее, то, что здесь называют землей. Только щебень и пыль дают здесь жизнь всему. Как и дома, весело щебечут на ветках жёлтой акации воробьи, правда, монгольские. У входа в казарму спит дворняга. На боку у неё краской написано «Heavy Metal». В небе стрелой прошёл сокол, вспугнув голубей и подняв куропаток, которые, как мотоциклы, с треском перелетели за прикрытие казармы.
Над всем этим висит безмолвие и страшная скука. В горах напротив, где редкий лес, наверное, свежей и интересней, летают лесные птицы, живёт разное зверьё. Но так ли это или это всё – плод фантазии, узнать мне не суждено. Десяток километров отделяет нашу часть от этого леса, но главное – колючая проволока и таблички с магическими надписями, вроде: «Стой, предъяви пропуск!»
Близится обед, а теплее не становится. Когда же наступит жара? Уж очень хочется, чтобы эта страна хоть немного напоминала о той, про которую читал в учебнике географии. Глаза постоянно упираются в сопки. Они, безусловно, красивы и многолики, но только когда смотришь на них издали. Они меняют свои очертания и краски в зависимости от погоды и освещения, показывая или скрывая впадины и уступы. И утренние никогда не похожи на вечерние. То их полностью закрывают облака, то облака лишь лежат в их ложбинах, то туман оставляет зрителям верхушки, заполняя собой все расщелины и долину у их подножья. Зимой сопки белые, и лишь лес лишаями лежит на них. После града они серебряные, осенью – буро-жёлтые, в начале лета – изумрудно-зелёные. Когда налетает пылевая буря, они напоминают замок ведьмы, когда идёт проливной дождь – сказочный остров во время шторма. И, конечно, эта тектоническая архитектура бесподобна в часы заката и рассвета. Но они, как плохая картина, выполненная масляными красками. Стоит их рассмотреть поближе, и вся красота пропадает. Остаётся лишь каменистая земля и невзрачная трава. И ты разочарованно пинаешь камень, который лежит тут, быть может, со времён Чингисхана.
Я уныло гляжу на заходящее солнце. Ещё час, и сопки уйдут во тьму. Хочется верить, что вокруг тебя – первозданная природа. Сейчас лама затянет свою печальную песню, но вместо этого долина внизу откликается автомобильным урчанием. Ночное небо безоблачно, и Цааган Сар – белый месяц по-монгольски висит прожектором над всеобщим безмолвием. Северный ветер неприятным холодом забирается под х/б куртку. От такой свежести дневальный «не уплывает» (не засыпает). Старшина не в настроении сегодня играть в нарды, а я – в «козла», поэтому он читает, а я просто мечтаю.
Странно: неужели действительно человеку нужно потерять, чтобы понять цену того, что постоянно было под рукой и казалось банальным до зевоты? До границы родной земли – километров семьсот, а до родного дома – шесть тысяч. Где-то внизу стучит поезд. Может быть, он идёт в Союз. Весь смысл этого слова начинаешь понимать только здесь, после разлуки.
Старшина советует бросить писать ерунду, а лучше накатать домой письмо. Письма домой давно уже кратки. Это раньше хотелось писать письма, а главное – получать. Теперь же какая-то внутренняя степенность, а может – и равнодушие заменяют это желание. Но нет-нет, да и хочется впасть в ностальгию от чьего-нибудь послания.
Дома – ещё вечер. Общага гудит голосами, а у нас – глубокая ночь. Часов в пять из-за сопок появится первый луч, выползет туман и скроет наутро всю долину. Но это будет только утром, а пока стоит, «уплывая», дневальный, скрипит кровать под засыпающим дежурным по части, и старшина читает какую-то посредственную фантастическую повесть, которая, по мнению автора, претендует на пророчество. А я даже не смогу помечтать, потому что нет настроения. Сидя на холодном кафеле ротного крыльца, потягивая «Казбек» и глядя на огни города, я думаю, что, наверное, когда-нибудь с грустью буду вспоминать это время. Доведётся ли мне ещё побывать здесь, в Улан-Баторе – столице, не похожей на столицу? Не похожей по крайней мере в мае 1988 года.
01.05.88

Станция «Зима»
Нас построили на перроне, зачитали фамилии, «справа по одному, по вагонам бегом марш!» Отпуск! Еще год назад я и мечтать о нем не мог, а сегодня команда из дембелей и отпускников, собранная со всей Монголии вместе со мной общими вагонами спешила в Союз. Дорога домой всегда бывает длинной. Нам предстояло проехать через Сухэ-Батор и пограничный российский городок Наушки до Иркутска. Там дорога разбегалась для всех в разные стороны: кому на запад, кому на север, кому на восток.
Всю дорогу до Иркутска не спалось. Вагон шептал, жевал, постукивал и нецензурно выражался по поводу проплывающего мимо ландшафта. Дембеля пришивали оторванные патрулем неуставные погоны и шевроны, аккуратно крепили значки. Бессоннице немало способствовала выпиваемая регулярно «шара» – очень крепкий чай со сгущенным молоком. Никто из заполнивших этот декабрьский поезд не спешил отсыпаться, будучи гражданскими людьми. Уже и не вспоминали, как утром на пересылке в Наушках чуть не схватились с молокососами из комендантской роты. Остановило от этого лишь нежелание сидеть на «губе» вместо того, чтобы дома лопать мамины пирожки.
Был конец года, и вроде бы людям уже некуда было спешить, но все вокзалы, кроме речных, были переполнены. Основной цвет всей этой массы был «шинельный». Люди были с разными погонами, с чемоданами и без, пьяные и непьяные, но у всех на лицах была написана одна забота – «ДОМОЙ!» Из части нас было четверо, и все – отпускники. В аэропорту нам не повезло – билетов не было. Точнее – они были для «чернявых» солдатиков, которые, мило что-то говоря с южным акцентом, совали в кассы военные билеты с «довеском». Были билеты и у местных таксистов, но с «полста сверху». Таких лишних денег у нас не было.
Вечером, несолоно хлебавши, мы рванули на железнодорожный вокзал. Он встретил нас толпой солдат у касс и неодобрительным смехом по поводу нашей надежды уехать в эту же ночь. Билетов не было ни на завтра, ни на послезавтра.
Поработав локтями, мы с Геной Фроловым (мой приятель с первой роты) пробились к кассе. Получив отрицательный ответ на вопрос о билетах до Москвы, мы все-таки почему-то задержались. На столе у кассира зазвонил старый черный довоенный телефон.
– Есть четыре билета. Два на 45-й и два на 75-й.
– Беру все четыре.
Толпа негодующе заколыхалась. Если бы не внушительные размеры Гены, просто так бы мне не уйти.
Так я и взял эти билеты. Это запустило цепь событий, которые будут описаны ниже. Всю ночь мы вчетвером – два «черпака» с третьей роты, я – с четвертой и Гена – с первой, не спали: о чём-то смеялись, потешая весь зал ожидания. Ночью какой-то хмырь, изъясняясь в любви к армейскому братству, продал нам из-под полы две бутылки коньяка и скрылся, ссылаясь на тяжкие и опасные времена горбачевской антиалкогольной перестройки. Новоявленный коммерсант продал нам за ломовую цену, как позже выяснилось, компот, ну да – Бог ему судья. Одна бутылка досталась парням из третьей роты, они уезжали около пяти утра на 45-м, другая бутылка – нам с Фроловым.
К утру трехдневная усталость накопилась до критической массы и давила на мозги. Мы проводили парней и ждали своего поезда. Посадку долго не объявляли. Мы стояли в зале ожидания, как сфинксы. Наконец объявили прибытие поезда, но на сердце у меня было неспокойно. Расположившись в вагоне, я успел переодеться в спортивный костюм. Положил в задний карман военный билет с железнодорожными билетами. Потом пришел проводник. Кричал, что на этих местах поедут другие солдаты и посылал меня к дежурной по вокзалу. Я было попытался возразить, что не успею, но он уверял, что стоять будем долго. Голова не соображала, и я побежал к дежурной по вокзалу. Та, выслушав меня, тихо сказала:
– Парень, твой поезд ушел.
Я, как пуля, вернулся на перрон и, не увидев 75-й, разразился девятиэтажным матом.
Дежурная по вокзалу посоветовала догонять поезд на 53-м, идущим следом. Я не знал, как поступит Гена, но почему-то у меня было одно желание: вперед! Возможно, тот, кто опаздывал на последний пароход с необитаемого острова, поймет меня. Влетая в дверь отходящего 53-го, я сбил с ног проводника и, выслушивая угрозы, двинулся по вагонам в купе бригадира. Толстая тетка – бригадир, застегивая блузку и запихивая мужика из своего купе обратно, ничего не хотела слушать, лишь посоветовала меньше пить, хотя от меня и не пахло, так как я ничего не пил, да побыстрее спрыгнуть с поезда, пока она не вызвала милицию. Не дожидаясь этого, я двинулся по вагонам дальше. Приютили меня у себя дембеля-пограничники, ехавшие из Приморья.
Молодые проводницы, выслушав мой рассказ, обещали милиции меня не сдавать. До Ангарска было ехать минут сорок. Мне предложили поспать. Я лег на второй ярус и закрылся простыней с головой. Но ни о каком сне не было и речи. Где Гена, что он делает? Быть может, его ссадили, а может, он слезет в Ангарске сам? Да, Сибирь велика. Лучше было не думать. На каждой станции, где мы останавливались, я выскакивал, как ошалелый, из поезда, бежал в зал ожидания. Крикнув в толпу: «75-й стоит?», и, каждый раз получая ответ: «Минуту назад ушел», я, грязно матерясь, бежал обратно в 53-й.
На улице было -25?. Я был в одном спортивном костюме и солдатских ботинках. На станции «Зима» поезда стоят 18 минут, здесь меняют локомотивы. На ней мы тоже не догнали мой злополучный поезд. Дежурная по вокзалу дала в Нижнеудинск телеграмму, чтобы сняли мои вещи. Мне выписали бумагу: «Акт от 24.12.88 г. Военнослужащий Георгиев Андрей Николаевич, военный билет №… отстал от поезда № 75.» И поставили штамп Восточно-Сибирской железной дороги. Успокоившись, что хоть что-то сделал, я снова пошел в вагон к пограничникам. За минуту до отхода поезда к нам в вагон вошел наряд милиции. Младший лейтенант спросил проводниц:
– Чужие в вагоне есть?
Те, помня уговор, ответили, что нет. Но что-то заставило милиционера повернуться в дверях. Пристально глядя мне в лицо, он крикнул в вагон:
– Сержант Георгиев здесь?
Только Гена знал, как меня зовут, поэтому я поднялся.
– Там тебя твой друг на телефоне ждет.
Геннадий нашел меня через транспортную милицию. Как он рассказал позже, наш 75-й он тормознул стоп-краном еще под Иркутском и, собрав вещи, под плач старушек вышел в чистом поле. Приученный к порядку в нашей части, он сразу обратился в комендатуру, не учтя, что мы были не в «загранке», а дома. В комендатуре к нему приставили двух солдатиков, обрисовав веселую картинку поездки в отстойник за 50 км от Иркутска, пока меня не найдут. Проводить отпуск на «губе» ему не очень-то хотелось, и, здраво рассудив, крепкий рязанский парень дал каждому из своих сопровождающих в ухо. Не забыв оба чемодана, он скрылся в привокзальной толпе. Помогла меня отыскать ему транспортная милиция, за что ей и хвала. Гена ехал ко мне на электричках. Прибыть он должен был в 19:30.
А в это время на станции «Зима» стояла настоящая сибирская зима. Убить время на вокзале было невозможно: он был переполнен ожидающими. Есть не хотелось, да и было не на что. Вера в милицию, которая осталась у меня еще со времен, когда мне читали «Дядю Степу», привела меня в транспортное отделение милиции. Милиция станции «Зима» располагается в здании бывшей станционной жандармерии. По этой причине отоспаться в карцере мне не разрешили: там температура была, как на улице. Я попросил закурить, мне дали пачку «Стюардессы» и попросили рассказать о случившемся. По радио как раз шла передача о всеобщем безразличии в годы сталинизма. От этого еще сильнее воротило душу. К концу моего рассказа пачка закончилась. Усмехнувшись, мне тогда пододвинули пачку «Астры».
Невольно я стал свидетелем повседневной работы моих новых знакомых. Они разбирали кражи, аварии, опрашивали свидетелей. Не забыли и меня. Саша, младший лейтенант, отыскавший меня, обещал подсобить с билетами. В вечернюю смену в кассе на вокзале работала его жена. Он попросил ее нам помочь. Приходившие в отделение люди здоровались со мной, как со старым знакомым. Кажется, их совсем не удивляло, что в такой мороз я был так легко одет.
Много историй я услышал в тот день. Почему-то запомнилась только одна, поразившая меня тогда, хотя сейчас это в России – норма жизни. История эта об Иване Полиграфыче, затрапезном старике, которого отлавливали на перроне после прихода электрички из Черемхова и сажали обратно до Черемхова. Так было ежедневно, пока старик или Судьба на время не меняли направление поездок. Старшина сказал, что раньше он путешествовал с какой-то старухой, но вот год, как она уже пропала, видимо – умерла. Старик был одет в старую солдатскую шинель, на ногах его были валенки с галошами, на носу – очки с толстыми стеклами, а за спиной висела дряблая, как и он сам, гармонь. Люди шарахались от него: «дух» рядом с ним был такой, что хоть «святых выноси».
Не нужно думать, что стражи порядка были бездушны. Родных у старика не было, в дом престарелых, равно как и в тюрьму, его не брали, а грешков за ним водилось немало. Стоило ему переночевать на вокзале, как сразу поступали жалобы о мелких хулиганствах с его стороны и попытках краж. Для тюрьмы он был слишком дряхл, вот и не трогала его милиция, а лишь старалась избавиться. Со стороны казалось, что он гордится своей грязной одеждой и тем, что люди брезгливо уступают ему дорогу. Лишь гораздо позже я снова все это увидел, только – в «новой» России.
Вернемся к нашей истории, счастливый конец которой уже близок. В 19:30 пришла последняя электричка, но Геннадий навстречу мне не вышел. Я оторопел от такого поворота событий, но тут шутник вылез из ближайших кустов, и мы обнялись, как после долгой разлуки. Выпотрошив свой чемодан, я снова стал сержантом Советской Армии. В груди стучала тревога. Для начала – меня не узнала жена Саши, заступившая в билетную кассу, так как я был уже не в спортивном костюме, а в военной форме. После опознания она сообщила, что на проходящую «единицу» (Владивосток—Москва) билетов нет. Хотелось послать все к черту, отказаться от отпуска и вернуться в часть. Следующий поезд проходил только утром. По приходе поезда в 23:55 сообщили о наличии билетов в СВ, но на них у нас не было денег. Проводники экспресса отказывались сажать нас в поезд, хотя мы были готовы ехать всю дорогу в тамбуре. Бригадир, старый еврей, выслушав нас, покачал седой головой. На часах было 00:01. Я понял, что проклятый день закончился и нужно только поднажать на судьбу. Что я только не обещал старику, в то время как проводники убеждали его, нас не брать! Он снова покачал головой:
– Что с нами жизнь делает! Залазьте!
Повторять нам было не нужно. Проводники продолжали убеждать бригадира ссадить нас, ведь взять с солдат нечего. Мы с замиранием сердца ждали отхода поезда. На станции «Зима» поезда стоят долгих 18 минут.
Поезд тронулся. Из купе вышел солдат, который слышал весь разговор. Он протянул нам пятёрку:
– Завтра я буду дома, вам нужнее.
Билеты нам обошлись дешево. Старик, взяв наши старые билеты, рассчитал только надбавку за скорость: мне – до Кирова, а Гене – до Москвы.
Нам предстояло четыре часа проспать валетом на одной койке, прежде чем освобождалось второе место в купе, но это, естественно, нас не утруждало. В поезде тормоза снялись. Все прошлое казалось сном, усталость валила с ног. Мы вышли в тамбур, выкурили по сигарете, открыли купленный в Иркутске «коньяк», оказавшийся компотом. В эту ночь в поезде мне снилось, что нас все время пытаются ссадить с поезда, и, хотя мы не знаем, куда он едет, обеими руками держимся за поручни.
21.03.89

Компьютерный принцип
Ему опять досталось ехать ночью, в дождь, по этой паршивой дороге. За ночь надо было покрыть тысячу километров, поэтому он старался «идти» не меньше ста километров в час. Чёрт бы побрал это начальство. Как всегда, позвонили вечером и сказали, что на границе он должен быть в 10 утра. Чёрт бы побрал эту погоду. Ну почему, как ему выезжать, так обязательно идёт дождь. Чёрт бы побрал эту дорогу. Её, похоже, отремонтируют только к его пенсии.
Грузовики поднимали тучи водной пыли так, что даже в ускоренном режиме «дворники» не успевали чистить стёкла. Чтобы обогнать длинные «фуры», он чуть отставал, включал пониженную передачу, и когда не было встречных машин, обходил впередиидущий автомобиль. Дорога ремонтировалась вот уже который год. По ней с трудом разъезжались два грузовика, поэтому автомобили скапливались длинными колоннами.
Он обгонял колонну, догонял через несколько километров новую и снова ждал момента, чтобы сделать новый рывок. Глаза уже устали всматриваться в лобовое стекло. Водители, одурев от погоды и дороги, часто не переключались на ближний свет.
Особенно слепили грузовики, чьи фары были как раз на уровне его глаз. Обочины не было видно вообще. Его машина уже пару раз стучала правыми колёсами по гравию. Он автоматически жался к центру дороги. Иногда казалось, что автомобиль заденет зеркалом встречную машину.
У него было прескверное настроение, впрочем, оно было таким последние несколько лет. Годы шли, он вертелся как белка в колесе, но ни на шаг никуда не продвигался. Вечно ни на что не хватало денег. Хоть жена и не говорила ему никогда ни слова упрёка и не ставила в пример более удачливых друзей, но от этого молчаливого терпения ему было ещё хуже. Сын вырос оболтусом, помощи от него было «ноль», никакой опоры. Он ехал и думал: «Как же это получилось? Всё начиналось совсем неплохо. Закончил хорошую школу, потом – институт. Женился по любви, да и сын родился, как сам о том мечтал. Что же всё-таки произошло?»
Пробовал пить, но организм не принимал алкоголь, зато полюбил компьютерные игры. Там было всё сложно и просто одновременно. Зашёл в коридор, уничтожил противника, забрал трофеи. Если выбрал не тот путь – не беда: всё равно найдёшь нужный тебе коридор. Убили – тоже не беда: нажал Enter, и ты – снова в игре. Он точно знал, откуда его беды в жизни: видимо, когда-то выбрал не тот «коридор». Не там учился, не на той женился, не туда пошёл работать. Причина рождает следствие. Всегда пишешь сразу набело. Ошибки непоправимы. «Было бы здорово, – подумал он, – если бы можно было погибнуть, нажать Enter и снова начать жизнь заново».
Около четырёх утра глаза стали слипаться. Остановиться бы на пять минут, да проветриться, но там, за стёклами автомобиля, идёт паршивый осенний дождь, да и с обочины в такую погоду снесут и не заметят. «Не так я живу, – снова он стал терзать себя: – И ничего уже не будет по-другому. Я выбрал не тот „коридор“».
Его автомобиль выскочил на хороший участок дороги. Впереди было чисто, лишь изредка попадались встречные машины. Он разогнался до 140 километров в час, когда увидел сломавшийся грузовик на своей половине дороги. Ничто не мешало его объехать, но он только сильнее нажал на акселератор. Жизнь – дерьмо. Погибнем и начнём её заново. Кто-нибудь нажмёт Enter.
Машина со всей силы врезалась в грузовик. Он умер мгновенно. Никто не нажал Enter. Где-то на небесах на мониторе напротив его имени появилась запись Game over.
25.05.99

Страх
Тебе – всего тридцать пять, а ты чуть не умер от инсульта. Как могло случиться так, что твой молодой организм вдруг дал сбой и едва не отправил тебя к праотцам? Слава богу, обошлось, но страх поселился в голове. Страх, что ничего не успеешь. Так много ещё нужно сделать, так мало ещё сделано.
Страх. Как он смог забраться в тебя? В жизни тебе доводилось рисковать, и ты не думал о смерти: всегда знал, что она придёт, но верил, что ей ещё далеко ковылять до тебя. Ты не испугался её даже год назад, когда заснул за рулём, и только ангел-хранитель твой или кого-то другого, сидящего в машине, чудом спас всех от смерти. А сегодня испугался. Смерть коснулась тебя своим холодным крылом, когда ничто не предвещало опасности. Просто прилёг на диван, потому что плохо себя почувствовал. А жизнь вдруг чуть не закончилась. Вот тут, лежа на диване, ты испугался. Такой же страх испытывает воин, лежащий на привале, когда чьи-то руки из-за спины хватают его за горло, и холодный металл кинжала входит в сердце. Ещё вчера он отважно бился на поле боя и был готов умереть в любую секунду, но не сегодня, когда смерть пришла со спины.
На Костромских разливах – утренняя заря. Серые сумерки скрывают сделанный на скорую руку шалаш. Призывно кричит подсадная. С неба к ней падает удалой селезень. У него большие планы на эту весну. Грохот выстрела разрывает тишину. Красавец оставил на воде только шлейф перьев и безжизненное тело. И так несколько раз за зарю. Ты не знаешь, будешь ли жить завтра, а всё стреляешь. Ты уже и сам не рад, что засел с ночи в шалаш вместо того, чтобы спать в палатке. Но это временные сомнения. Вечером, на вальдшнепиной тяге, ты снова зарядишь ружьё, чтобы встретить смертью песню лесного кулика.
Время лечит страх. Страх, если он не сломал тебя, со временем отпускает. Только смерть никуда не отпустит. Нагонит зарядом дроби на утренней или вечерней заре. И хорошо, если сразу, хорошо, если не мучиться подранком. Не мучиться самому и не мучить близких. А пока, пока нужно жить, и неплохо бы строить хоть маломальские планы, хотя бы на ближайшую весну.
30.05.2004

Вера
Ясным августовским утром, когда солнце только стало пригревать землю, Николай торопился на другой конец деревни. Ему приходилось перепрыгивать через лужи. Он пару раз чуть не упал, поскользнувшись на грязной скользкой тропинке.
Ночью была сильная гроза. Такая сильная, что от вспышек бесконечных молний деревня и её окрестности освещались не хуже, чем крупный мегаполис освещён ночью огнями рекламы. Жуткий ливень, казалось, хотел смыть с лица земли это древнее селение и всех её обитателей. Грохот от раскатов молний сотрясал стёкла в крепких бревенчатых избах, наполняя страхом сердца неспавших людей.
Эту древнюю деревню, основанную староверами, принявшими со временем к себе православных, поддерживающих официальную церковь, трудно было удивить сильной грозой: летние грозы здесь часты. Но стихия, бушевавшая прошлой ночью, была невидалью даже для здешних привычных мест.
На стыке столетий всегда существует множество предсказаний конца света. А уж на стыке тысячелетий… Одно такое предсказание выпадало на вчерашний день. Все телевизионные каналы, все газеты сообщали о различных сектах и отдельных предсказателях, готовившихся к концу света этим летним днём. Приводились цитаты из древних манускриптов, а экстрасенсы толковали видения. За последний год Николаю уже порядком надоело слушать все эти страшилки.
Ночью его разбудила жена. Она показала в окно и сказала: «Похоже, и правда – конец света». Зрелище было действительно впечатляющим: вода, огонь и грохот обрушились на землю. Николай, полюбовавшись с минуту на буйство стихии, сказал жене: «Это всего лишь гроза», повернулся на другой бок и заснул.
Утром его разбудил свист кнута и окрик пастуха, выгоняющего коров. Он вспомнил ночное беспокойство жены и про себя отметил: «Если пастух гонит коров, значит, это не конец света». Жена и дочь спали. Николай встал, умылся, позавтракал, оделся в рабочую одежду и поспешил на другой конец деревни. Он хотел сегодня докрасить крышу бабы Мани. Уже неделю он шкурил железные листы, а потом их красил. Сегодня ему оставался последний небольшой кусок. Да, хляби небесные здорово за ночь пролили землю. Пришлось вернуться и надеть вместо ботинок резиновые сапоги. К счастью, небо было почти безоблачным, а солнце – всё-таки ещё летним.
Баба Маня уже дожидалась своего маляра. Здесь люди всегда вставали рано и принимались за работу. Собственно, вся их жизнь состояла из бесконечных трудов. Даже в самую невыносимую жару, когда солнце беспощадно обжигало землю, в полях и огородах были всюду видны согнутые спины работающих крестьян. Купались они только с заходом солнца.
Их предки выбрали это место не случайно. Несколько столетий назад, после раскола церкви, они стронулись из обжитых мест и отправились в путь. На одной из лесных рек староверы опустили в воду священную икону, взятую с собой из прежней деревни, и пошли за ней. Через несколько дней пути икона выплыла из дремучего леса и прибилась на берегу огромного безлюдного озера. Люди построили дома, раскорчевали лес под поля и огороды, но первым делом построили часовню на месте, где прибилась к берегу икона.
Со временем мужчины разведали, что озёр много – целая система, что они богаты рыбой, а леса дичью. Веками они сохраняли свой уклад, слабо представляя, как огромен мир, который вторгся к ним вместе с XX столетием.
Когда царей свергли и пришла новая власть, появились люди, которые стали говорить им, что Бога нет. Прошло ещё немного времени, и вот уже некоторые молодые, из деревенских, перестали молиться, а однажды – сожгли часовню. Они порубили иконы топорами и бросили их в пламя догорающей веры. Но когда огонь стих, нашли люди на пепелище обугленную, расколотую пополам топором икону, которая привела в своё время их предков на берег этого великолепного озера. И столь сильна была их вера, что не удивились они такому чудесному спасению, но были вынуждены спрятать её на долгие пятьдесят лет, пока снова власть не поменялась.
Хотя новая российская власть состояла из прежних чиновников, которые ещё вчера называли себя атеистами, теперь они в Бога верили и ходили в церкви. Снова засверкали по России блестящие купола с православными крестами, снова полился малиновый колокольный звон. Да только не прошли десятилетия безверия даром, даже для этой удалённой деревни. Пьянство и лень поселились в месте, где столетиями не знал народ этих бед. Уже только старухи, да малочисленные старики старались поддерживать прежний уклад. Молодёжь в основном уезжала в город. А когда пришла асфальтовая дорога, то стали обживаться в деревне городские дачники, скупавшие дома умерших крестьян и строя на этом месте новые дома, благо деревня стоит посреди леса.
Когда-то в сороковом году, за год до войны, здесь случился страшный пожар. Сгорела почти вся деревня – 200 домов. Тогда власти людям запретили строиться: боялись, что весь лес в округе на дома вырубят. Так и прожили бабы с детьми всю войну в вырытых землянках, пока их мужья да отцы воевали. И никто не вспомнил наверху, кто место это обживал и кому по праву принадлежала здешняя земля и леса.
Теперь – время лихое, и никто не спрашивает, откуда лес для новых срубов. Деньги заменили все разрешения и совесть. Деревня стала модным местом отдыха. Стали в ней строить хоромы приезжие богатые люди. Дома же стариков старились вместе с ними и требовали ухода и ремонта. Муж у бабы Мани давно умер, вот она и попросила Николая, чтобы он крышу ей покрасил, а то старая краска пооблупилась, и по железу пошла ржавчина.
Дом у бабы Мани стоит на склоне холма, спускающегося к реке, впадающей в озеро. Видно с крыши её дома далеко. Если бы не работа, сидел бы Николай часами и любовался этим живописным видом. Вон за мостом пасутся коровы. Крачки носятся над озером. Старик плывёт на ботнике проверять сети. Гуси плещутся в лужах за речкой, на которой мальчишки ловят рыбу. А за озером и лугом – бесконечный лес.
Из трубы дома бабы Мани потянул дымок. Это она затопила печь, чтобы испечь Николаю блинов. Тут же старуха из дома напротив пришла узнать, что собирается баба Маня печь, а то – пост: уж не собралась ли она оскоромиться? Узнав, что блины для Николая, соседка ушла. Николаю она – не указ: он – не местный, да и – верующий ли? О том, что баба Маня сама четырьмя блинами оскоромилась, она, конечно, соседке не призналась, только позже Николаю.
Николай уже пятнадцать лет ездил в эту деревню. Вначале – студентом на биостанцию университета, а потом – просто потому, что уже не мог жить без этого места. Так и в этом году на время отпуска они с женой и дочкой сняли на месяц в деревне дом.
Вскоре на соседнем огороде Николай заметил Матрёну Яковлевну, которая осматривала свои тыквы. Он любил побалагурить и пошутить с этой весёлой старухой. Поздоровавшись, Николай спросил:
– А что, Матрёна Яковлевна, напугалась ночной грозы? Небось, решила – конец света?
– Да я спала и ничего не слышала. А что до конца света, то вначале архангел Гавриил продудит в трубу.
И буднично добавила:
– Вот как сидишь на крыше, аккурат за твоим правым плечом появится.
Николай даже невольно обернулся через правое плечо, как будто ожидая уже увидеть архангела.
– А с чего ты решила, что он именно там появится?
– Так я, когда девчонкой была, он как раз там и появлялся однажды. Поднёс уже свою трубу к губам, да видно, Господь пожалел нас. Убрал архангел Гавриил трубу ото рта, взглянул на нас и исчез.
Николай аж оторопел: всё ждал, когда старуха всё сказанное в шутку обратит. Но Матрёна Яковлевна продолжала копаться со своими тыквами.
– И что, кто-нибудь, кроме тебя, видел?
– Да почитай, вся деревня видела, кроме тех, кто в это время в домах был.
– И подтвердить твои слова могут?
– Кто жив – могут.
Николай больше не стал ничего расспрашивать, знал: сильна в этих людях вера. И то, что чудесно ему – для них так же нормально, как технический прогресс для него. По-прежнему соблюдают старики и старухи посты, по-прежнему молятся Богу и работают от зари до заката. Сильные духом были их предки, вложили с генами в своих потомков этот дух.
Пройдёт ещё пара десятков лет, и не останется в этой деревне этого сильного духа. Лягут на кладбище последние носители мощной православной веры. А с ними и умрёт это место под натиском асфальта, водных мотоциклов и барбекю на берегу прекрасного озера.
07.11.2002

Любовь
Жёсткий февральский морозец, подкреплённый хорошим ветром, загнал всех птиц либо под снег, либо – в дупла деревьев, которые, в свою очередь, скрипели и стучали друг об друга, как деревянные колотушки. Колючий ветер поднимал позёмку и гнал её вдоль русла небольшой замерзшей речки, лежащей под метровым льдом и таким же слоем снега.
Солнце проглядывало сквозь несущиеся по небу облака, которые были, как огромные кучи ваты, в их складках прятались серые тени. Светило близилось к закату, поэтому облака на фоне голубого неба выглядели очень сурово. Косые лучи, отливавшие червонным золотом, уже не грели. Снег под этими лучами искрился и пересыпался серебряным порошком. Деревья отбрасывали длинные тени, и всякий житель средней полосы сказал бы, что ещё пара часов, и наступят сумерки, которые перейдут в почти бесконечную зимнюю ночь.
Соболь тёмно-шоколадного цвета, со слабозаметным желтоватым пятном на шее, замер на стволе упавшего кедра. Он внимательно всматривался в место, где замерзшая река делала поворот. Зверь заметил опасность. Ещё минуту назад соболь увлечённо следил за перебегающей от дерева к дереву мышью. Ему нужно было только выждать момент, чтобы спуститься вниз и застать её врасплох. Ещё минуту назад он был опасным охотником, который выжидал момент для нападения. И вот сейчас он увидел своих врагов: двуногого и четвероногого. Они медленно шли в его сторону по замёрзшему руслу реки. Не дожидаясь неприятностей, зверёк спустился вниз и, проваливаясь в мягком снегу, прыжками направился вглубь леса. Так часто бывает в жизни и с людьми. Ещё вчера они были ловцы и удачливы, но вдруг судьба превращает их в преследуемую жертву, которая спасается бегством: иногда – от обстоятельств, иногда – от врагов, иногда – от друзей, иногда – от себя.
Вдоль берега сибирской речушки, шириной не более 100 метров с простым названием Каменка, на широких лыжах пробирался охотник. На нём была лёгкая ондатровая шапка, белый овчинный полушубок, серые штаны и валенки. За спиной висел рюкзак-станок, а на груди – старое двуствольное ружьё, за которое он держался обеими руками. Рядом с охотником бежала чёрно-белая лайка. Мужчина был неопределённого возраста, потому что его лицо скрывала густая борода и усы, с которых свисали льдинки. Лишь глаза смотрели молодо и весело. Он шёл своим обычным маршрутом, проверяя самоловы и капканы. Сегодняшний мороз натёр докрасна его щёки, нос и лоб. Впереди брызнул фонтан снега: это с грохотом поднялся из снежной лунки глухарь, мощно хлопая крыльями. Ещё утром охотник бы среагировал и успел послать заряд дроби в поднявшуюся птицу, но сейчас был уже уставшим, да и ветер сегодня достал его крепко. Нужно было поторапливаться. Зимой в Сибири день короток, а ночь слишком длинна. Но вот лайка призывно залаяла и пошла вглубь леса. Николай, а именно так звали охотника, свернул за псом и вскоре наткнулся на свежий соболий след. Сегодня охотник возвращался с обхода без добычи. Капканы и самоловы были пусты. Только рябчик, подстреленный им ещё утром, пополнил его рюкзак. Упускать столь ценного пушного зверя, как соболь, не хотелось, поэтому он быстро пошёл на собачий лай.
Через полчаса человек дошёл до дерева, где Байкал (молодой крепкий пёс) облаивал соболя. Приметив зверя, охотник подождал, пока тот скроется за стволом кедра, оставив на обозрение только голову, и выстрелил. Соболь, сбивая снег с иголок, упал к ногам охотника. Шкурка была цела, дробь попала только в голову. Довольный добычей, охотник уже собирался повернуть назад, когда снова услышал лай своей собаки. Теперь лайка взяла свежий след рыси. Николай поспешил за своим четвероногим другом. Уж очень было велико искушение добыть сегодня ещё и эту здоровую кошку.
Только через полчаса погони охотник понял, что забрался в незнакомый лес и заблудился. Потеряв ориентацию, он решил вернуться к реке по своему следу. Кто когда-нибудь хоть раз плутал в бескрайних русских лесах, знает, что это такое. Охотник петлял между деревьями, бросая беспокойные взгляды на предательски опускающееся солнце. Он пробирался под еловыми ветвями, огибал молодые кедрачи, скатывался по склонам небольших овражков. Байкал уносился в неизвестном направлении, а потом неожиданно выныривал из-за ближайшего дерева.
Солнце скрылось за кронами, лишь красные полосы пробивались сквозь тайгу. Охотник уже с трудом различал свой след, поэтому решил встать на ночлег. Николай стал звать лайку, но ветер сносил с его губ крик и топил в своём посвисте и шуме колышущихся верхушек деревьев. В такую погоду даже выстрел плохо слышен в лесу. Николай вышел на небольшую поляну, окружённую елями. Тут и решил провести ночь. Как всегда неожиданно, с другой стороны поляны выскочила собака, вспугнув зайца. Байкал непонимающе залаял, когда хозяин не выстрелил в поднятого ей беляка. «Нам не до этого, ночлег пора устраивать!»
Солнце к этому времени село окончательно. Охотник расчистил место от снега под самой большой елью, предварительно обтряся ветки. Срубил у ели нижние сучья, ободрал с берёзы бересту, высыпал на дрова порох из одного патрона и бросил туда спичку. Полыхнул костёр. Глаза, привыкшие к сумеркам, сразу почувствовали надвигающуюся темноту. На небо высыпали скупые северные звёзды. Ночь предстояла длинной, и он без лишней суеты принялся валить сухие сосёнки и ели. Нарубил лапника, сделал из него под елью высокую лежанку и соорудил три стенки своего временного жилища. Крышей служили ветви выбранной им для ночлега ели.
Работа была не из лёгких. Его рубаха насквозь пропиталась потом. Он чувствовал, что мороз уже прихватывает его сырую одежду, но переодеться решил только после того, как срубит нодью. Для этого ему предстояло найти три толстых сухих дерева, срубить их и принести к лежанке. При этом Николай не забывал поддерживать горящий костёр, добавляя в него дрова.
Его руки не были отнюдь руками бухгалтера, но и они набухли от мозолей, когда он срубил последнее из намеченных деревьев. Охотник с трудом донёс их до костра. Он положил два внизу, закрепил их, чтобы они не разъезжались, а сверху положил третье. Просунув между нижними стволами и верхним деревом сырые сучья, Николай стал засыпать ложбинку между стволами углями, которые сгребал большим куском коры из костра. Когда брёвна разгорелись по всей длине, можно было подумать и об ужине.
Охотник достал из рюкзака сухую рубашку и свитер. Одежда была холодной, несмотря на то, что рюкзак лежал рядом с огнём. Из лёгких Николая вырвался кашель, когда он переоделся. Он приложился к фляжке с водкой, и его лицо скривилось от горького напитка. Он извлёк из рюкзака ещё котелок, чай, кружку, несколько сухарей и кусок сала. Николай, приладив котелок над костром, начал его набивать снегом. Снег проседал, чернел от сажи, но сверху ложилась новая порция.
Мороз быстро съедал дрова, поэтому охотнику пришлось снова идти в лес. Он делал это без суеты, экономил силы: ему предстояло заниматься добычей дров почти всю длинную зимнюю ночь. Пока нагревался котелок, охотник достал убитого утром рябчика, ободрал с него чулком шкуру, изготовил шампур, насадил на него птицу и приладил сбоку костра. Вода в котелке закипела. Николай заварил чай, съел зажарившегося рябчика. Потом он достал из кармана пачку папирос «Казбек», прикурил от костра и бросил остатки своей трапезы собаке.
К этому времени ветер прекратился. Небо вызвездило так, что дух захватывало от красоты и мощи этой бескрайней светящейся тьмы. Деревья стояли, не шелохнувшись, и лишь был слышен треск сгораемых дров.
Николай забрался на лежанку. Он пытался дремать. Ему постоянно приходилось переворачиваться, чтобы подставлять к горящей нодье то лицо, то спину. Наконец он уснул. Ему снились волки, которые нападали на него, а они с Байкалом отбивались от них. Потом ему приснилось, что наступила весна, весь снег растаял в лесу, а он со своей одноклассницей плыл на качающемся белом одеяле по этому бескрайнему лесу. Он проснулся от нестерпимого холода. У него замёрзли лицо и колени. Николай взглянул на часы – он проспал чуть более получаса.
Ночи зимой в Сибири длинные, а мороз не жалеет никого. Так в полудрёме он и дотянул до рассвета, поворачиваясь к нодье то спиной, то лицом. Ближе к утру нодья догорела, и он был вынужден снова разжечь костёр.
Как только сумерки начали таять, Николай умылся снегом, снова вскипятил чай, перекусил оставшимся салом и отправился обратно по своим следам. Дело пошло легче, когда они с Байкалом вышли на русло знакомой реки. До зимовья была пара часов ходу. Николай торопился. В избушке его ждали и наверняка сильно беспокоились.
Когда охотник увидел своё зимовье, солнце уже стояло в своей верхней точке. Трещали кедровки, дятел стучал по сухой ели, весело дзинькали синички. Они с Байкалом оба изрядно устали и останавливались передохнуть всё чаще и чаще. Наконец они дошли до набитой тропинки, спускающейся к замёрзшей полынье. Оставалось только подняться по склону к зимовью. Охотник увидел, как на порог избушки вышла девушка и приветливо замахала руками.

*****
Девушку звали Лизой. Николай называл её Лизаветой. Она была студенткой биофака Московского университета. Этим летом она проходила преддипломную практику в заповеднике, где сезонно работал Николай. При первой же встрече они почувствовали взаимную симпатию. К осени охотник и студентка уже не представляли друг без друга жизнь. Чтобы проверить себя, Лиза решила остаться с Николаем на весь зимний сезон на его охотничьей заимке. Она написала два письма: одно – родителям, а второе – в деканат с заявлением на академический отпуск. Собрала в управлении заповедника свои вещи и с попутным вертолётом перебралась в зимовье Николая. Никакие уговоры директора заповедника и её научного руководителя не подействовали. Ей советовали вначале съездить домой, поговорить с родителями, но девушка именно этого разговора и боялась, поэтому просто отправила письмо.
Лиза была девушкой видной. По ней «сохли» многие сокурсники. Родители её были уважаемыми преподавателями в университете, правда, на других факультетах, но все равно ей светило многообещающее будущее. А тут – такой «финт». Среди знакомых и друзей, не говоря о родителях, это вызвало удивление.
Лизавете нравилась жизнь зоолога. Экспедиции, дикая природа, простые надёжные люди. Она без колебания променяла уют обставленной московской квартиры с телевизором, видео, музыкальным центром, на своё новое пристанище, больше походившее на краеведческий музей.
Зимовье Николая действительно напоминало крестьянскую избу XIX века. Оно состояло из жилого сруба и отдельно стоящей бани. К жилой избе были пристроены сени. В них стояли лыжи, сани, деревянные бочки и ещё много всякого барахла. Из сеней массивная, обитая лосиными шкурами дверь, вела в тёплое жилое помещение. Изба была хоть и небольшая, но рубленная, с высоким потолком. В ней вдоль печки сохли грибы. На стене над деревянной кроватью висел карабин, а рядом с ним – патронташ. Огромные лосиные рога были прибиты рядом с входом вместо вешалки. Вдоль стен висели пучки каких-то трав, стояли кадушки с мочёными ягодами. На деревянных полках стояла незатейливая посуда. В углу висели капканы, а под ними стояли мешки с мукой и крупами.
Жизнь промысловика состояла из охоты, выделки шкур и повседневных хозяйственных проблем. Лиза помогала Николаю по дому, ходила с ним на охоту и рыбалку. Он уходил без неё, только когда проверял капканы и самоловы на самых удалённых охотничьих путиках. В такие дни он всегда возвращался уже в сумерках. А вот вчера не пришёл.
Когда солнце стало закатываться за кроны деревьев, девушке стало страшно. Она выходила на улицу уже с карабином. Скоро она затопила печь и зажгла свечи. На улице стало совсем темно, на небо высыпали звёзды. В голову ей полезли всякие мысли. А вдруг с ним что-нибудь случилось, и он не придёт совсем? Она боялась и за себя, и за Николая. В девять вечера девушка зарыдала во весь голос. За окном гулял ветер, и по избе застучали какие-то предметы. Никогда при охотнике она не обращала на них внимания. Запершись, она, не гася керосиновую лампу, легла спать. Ей долго не удавалось заснуть. Лиза вдруг почувствовала здесь, в тайге, всю свою зависимость от этого человека. Никогда она ещё не была так уязвима, и никогда ей не было так страшно.
Проснувшись утром, она, к сожалению, заметила, что по-прежнему одна в этой обители отшельника. Раз десять она выходила на порог избы, чтобы в бинокль посмотреть на реку, но Николая не было видно. В тот момент, когда нервы были уже на пределе, она услышала лай Байкала. Схватив вязаный платок, Лиза выскочила за дверь.
Они обнялись с Николаем, как после долгой разлуки. Вкратце объяснив причину своего опоздания, охотник ввалился в избу, снял одежду и присел на табуретку рядом с печкой. Тепло от печки постепенно разморило его. Он подошёл к кровати и прилёг на неё. Как только голова коснулась подушки, Николай мгновенно уснул.
Проснувшись, охотник почувствовал, что его знобит. Ночь в лесу не прошла бесследно. Лиза потрогала ему лоб, заставила раздеться и лечь под одеяло в постель. Она принесла из сеней сушёную малину, заварила её кипятком и дала выпить охотнику.
Ночью Николай надрывно кашлял. Лиза не спала почти всю ночь, просидев у его кровати. Если бы она могла сейчас попросить у кого-нибудь помощи! Но рядом никого не было, только её собственная тень, отбрасываемая на стену от света приоткрытой печной дверки. Она гладила Николая по руке и что-то ему говорила. Под утро она так и заснула, сидя на полу возле его кровати, положив голову на его руку.
Проснувшись, Николай почувствовал, что температура спала. Он увидел сидящую возле кровати девушку. Погладив её по волосам, он прошептал:
– Я тебя люблю.

*****
Чтобы побыстрее поправить своё здоровье, Николай решил истопить баню. Кто из русских не любит бани? Хороша деревенская баня летом, да особенно если стоит на берегу чистой речки или пруда. Выскакивают после парилки и бросаются в воду, что мужики, что бабы, что ребятишки. Поплещутся в прохладной водичке и снова бегут париться. А после бани садятся на лавочку в тени деревьев и тянут, кто пиво, а кто квас.
Но что-то особенное – это париться зимой, да ещё когда на улице трескучий мороз. Тут только самые закалённые прыгают в ледяную воду в прорубь. Остальные же, выскочив на улицу, обтираются снегом или вообще передышку себе в предбаннике делают. Но если вы первый раз попадаете в это чистилище, да ещё когда пар горячий сразу сбивает вас к полу (там не так жарко, как под потолком на полатях), то придётся вам несладко. Возьмёт чья-нибудь жилистая рука распаренный берёзовый или дубовый веник, да как пройдётся по вашему телу так, что жар до костей дойдёт, то взмолитесь вы о пощаде и при первой же возможности вынырнете в предбанник или на улицу. Коли была у вас какая простуда, выгонит её из вашего тела настоящая русская баня.
Утром Лиза напекла добрую стопку блинов и подала к ним брусничное варенье. Николай тем временем затопил в бане печь.
Когда они сели завтракать, Лиза ловко управлялась с блинами с помощью ножа и вилки, тогда как Коля сворачивал блины в трубочку, макал в варенье и с удовольствием их поедал, облизывая потом пальцы.
После завтрака они отправились на рыбалку. Оба оделись в тёплые валенки и полушубки. Они спустились к реке. Здесь Николай отыскал старую лунку и пробил её до воды топором. Потом он засунул в лунку руку и вынул оттуда конец верёвки. К нему он привязал конец принесённого из избы фала и отдал его Лизавете со словами:
– Держи крепко!
Затем он отыскал другую лунку и проделал с ней то же самое. Привязав второй конец верёвки к другому концу фала, Николай стал медленно выбирать на снег сеть. Теперь верёвка была закольцована, поэтому как достать сеть, так и поставить её на место не представляло особого труда. В сети было несколько крупных рыбин. Распутав их, Николай поставил снасть на место, отвязал верёвки от фала, которые на морозе становились твёрдыми как палки, снова закрепил концы сети на льду и направился с уловом домой. На обратном пути он не преминул, как бы – не нарочно, уронить девушку в снег. Лиза, выбравшись из сугроба, отплатила ему той же монетой. Они, как дети, полчаса гонялись друг за другом по пушистым сугробам. На морозе их щёки разрумянились, а кисти рук замёрзли от набившегося в варежки снега. Они любили повалять друг друга в снегу. Но особенно им нравилось поздно вечером разглядывать звёзды, лёжа на льду, раскинув руки, лицом, обращённым к небу. Николай знал все созвездья. Он показывал их Лизавете, рассказывая какие-нибудь легенды.
В избе охотник принялся готовить уху. Не забывал он заглядывать и в баню, из трубы которой валил дым. Пока Николай кашеварил, девушка с любопытством стала перебирать книги, которые стояли на полке. В основном там были определители зверей, птиц и растений. На стене выше полки было приколото несколько фотографий. Лиза узнавала на них Николая. Вот он стоит в военной форме на фоне гор, обняв великана, одетого в такую же форму. На другой – он был совсем молодым, с группой таких же молодых парней с ружьями на фоне леса. Она знала историю каждой фотографии, поэтому эти незнакомые люди не казались ей чужими. К этому времени сварилась уха. Лиза давно заметила, что Николай делал всё быстро, при этом сразу несколько дел, правда – достаточно небрежно и неаккуратно. Но уха получилась на славу.
Наконец Николай объявил, что они могут идти мыться. Он достал из огромного сундука два махровых полотенца. В предбаннике Николай быстро разделся догола и заскочил в баню. Оттуда пахнуло жаром, и повалил пар. Лиза разделась и, с трудом открыв дверь, вошла в баню. Её сразу обдало жаром. Она стала покрываться потом, ей стало тяжело дышать. Но охотник взял в руки ковш, открыл верхнюю дверку печи и плеснул туда воды. Горячий пар вырвался наружу и заполнил всё помещение. Пот стал заливать глаза, а в лёгкие ворвался горячий, все согревающий воздух. Лиза забралась на полку. Николай смочил в воде берёзовый веник и начал им слегка хлестать по спине и ногам девушку. Ей было нестерпимо жарко, но Николай нежно придерживал её рукой, а она не решилась его ослушаться.
Пока он работал веником, девушка разглядывала на его левом плече глубокие шрамы. Она знала, что их оставили острые камни.
Наконец Николай открыл дверь в предбанник и жестом пригласил девушку с собой наружу. Лиза облегчённо глотала холодный воздух. Это было недолго. Николай снова запрыгнул в баню, прихватив с собой девушку. Охотник подал ей веник, а сам забрался на полку. «Ну, сейчас я тебе отомщу», – подумала Лиза и стала что есть силы хлестать Николая. С каждым ударом силы её покидали. Ей было жарко. Устав, она села на пол, где было прохладней.
Николай бесстыдно разглядывал её красивое тело. Он почувствовал, что скоро перестанет себя контролировать, животное желание брало верх над его воспитанием. Охотник рывком поднялся с полки, выбил с размаху дверь бани, потом предбанника, и прыгнул в сугроб. Лиза обрадованно выбежала вслед за ним из этого пекла.
Когда, помывшись, они вернулись в дом, Николай нежно прижал к себе девушку. Она не стала его отстранять, а наоборот нашла своими губами его губы. Не будем мешать своим незримым присутствием Николаю и Лизе, а лучше выйдем на улицу, где красное солнце потихоньку начинает прятать свой лик за бескрайнюю сибирскую тайгу.

*****
Последние три дня для подполковника МЧС Болдырева Александра Фёдоровича выдались тяжёлыми. У него сидела московская проверка. К счастью, сегодня в обед проверяющие улетели обратно в столицу. Болдырев уже собирался пойти домой, когда позвонил его старый школьный друг Малина Александр Иванович, ныне декан университета. Он просил помочь одному московскому профессору, чья дочь этой осенью не вернулась домой в Москву. Она осталась с местным промысловиком. Профессор хотел прилететь поговорить с ней. Он просил помочь с поисками дочери. МЧС, конечно, было ни при чём, но отказать старому другу подполковник не мог.
На другой день Болдырев связался с управлением заповедника и узнал фамилию промысловика, а также – ориентировочные координаты зимовья. Потом он позвонил в охотинспекцию своему другу Ножикову Роману Юрьевичу, чтобы уточнить, действительно ли нужный ему охотник сейчас в указанном месте. Дороги к зимовью не было, поэтому оставалось договориться с вертолётом. Проблем с этим Болдырев не видел, потому позвонил Александру Ивановичу, что его знакомый московский профессор может прилетать.

*****
Лизавета давно не спала. Девушка лежала на руке охотника, смотрела на поднимающуюся и опускающуюся грудь мужчины. Она задавала себе вопрос: «Кто она?» Может быть, не было никогда Москвы, ночных баров, шикарных автомобилей и прекрасных театров? Может быть, она всегда была лишь женой этого крепкого русского охотника, такого грубого и нежного одновременно?
Николай открыл глаза и поймал на себе взгляд девушки. Он стал, как гребнем, своей пятернёй расчёсывать её шёлковые волосы, повторяя: «Лиза, Лизонька, Лизавета».
На улице надрывно залаял Байкал и стал поскуливать. Николай рывком поднялся с постели и выглянул в окно. Больше всего он боялся сейчас увидеть людей, которые придут и заберут у него девушку.
– К нам – гости, – сказал он внятно и стал одеваться.
Лиза стала тоже быстро одеваться.
Гости, значит – люди, а люди – значит…
Но мысль её не успела найти логическое завершение. Николай не дал ей закончить. Он добавил:
– Это волки.
Они оба почувствовали, что так много хотели сказать друг другу, но вместо этого просто стояли и смотрели друг на друга. Николай снял со стены карабин, передёрнул затвор и выскочил на улицу. Послышались хлопки выстрелов. Он слал пулю за пулей, повторяя:
– Гости! Получите, гости, подарочек!
Когда девушка вышла на крыльцо, она увидела двух убитых волков. Ещё три серых хищника уходили по руслу реки.
Вот и закончилось твоё счастливое утро, Николай. От него не ускользнуло, с какой надеждой Лиза сказала:
– Люди.
Не по Сеньке шапка. Не мечтай о ней, не мечтай. Не её судьба жить с тобой в этой бескрайней глуши. И незачем портить ей жизнь.
Весь день наши таёжные отшельники старались не глядеть друг на друга. Каждый находил себе занятие сам. Николай занимался шкурами, а Лиза рисовала карандашом суровые сибирские пейзажи. Легли они в этот день рано. Охотник постелил себе отдельно на сундуке.
А за окном разыгралась вьюга. Зима в России любит преподносить сюрпризы. Ещё с утра было безветренно. Мороз прихватывал щёки и щипал нос, но солнце весело подбадривало своими скудными лучами, и при быстрой ходьбе становилось жарко. Но вот поднялся ветерок. Вначале он слаб и лишь слегка беспокоит, но с каждой минутой он становится сильнее и сильнее. И вот это уже не ветерок, а холодный пронизывающий ветер, который забирается вам под полушубок и шапку. От него начинают застывать руки, а лицо деревенеет. Ещё полчаса, и вовсю хозяйничает вьюга, неся с собой колючий холодный снег. Вы с трудом открываете глаза. Снег моментально засыпает ваши следы, переметая знакомые дороги. Солнце бледным белым пятном смотрит на грешную землю. Вот оно начинает склоняться к закату, и тогда вас начинает одолевать неприятное беспокойство, если вы ещё далеко от жилья. Вьюга начинает испытывать вас на прочность. И не дай бог, если вам не по пути с вьюгой. Тогда она будет упорно останавливать ваше движение. Вы постепенно, с каждым шагом всё меньше и меньше готовы ей сопротивляться. Вы начинаете чаще останавливаться и показывать ей спину, чтобы хоть ненадолго спрятать лицо от её пронизывающего ветра и снега. Когда наступает полная темнота, вы видите лишь миллионы белых искр, образующих завихрения и перемещающих сугробы. Но вот вы заметили вдали слабый огонёк, пробивающийся из окна. И сразу колючий холодный ветер только взбодрит вас. Не замечая уколы вьюги, вы торопливо бежите по проваливающемуся снегу. Там, в избе, вьюга вам не страшна. Она лишь будет выть всю ночь в трубе и засыплет вашу дверь немного снегом, да оставит румянец на ваших щеках.
В общем, в такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Вьюга бушевала три дня. Поэтому Лиза и Николай никуда не ходили. Эти трое суток они проводили всё время вместе. Они ложились спать рано и стелили разные постели. Они ещё не знали, что эта же вьюга остановила гостей, которые готовы были вылететь к ним на вертолёте.

*****
Подполковник Болдырев сидел за своим письменным столом и пил крепкий кофе. Сегодня был третий день, как прилетел московский профессор, но разыгралась такая вьюга, что вертолёты в небо не поднимались. Сегодня к вечеру вьюга стихла. Александр Иванович Малина уже позвонил, уточняя возможность вылета.
Александр Фёдорович ещё раз на карте посмотрел место, куда они собирались завтра вылететь. Он помнил это зимовье. Прошлой весной с начальником охотинспекции Ножиковым они летали туда на глухариную охоту. Болдырев хорошо помнил и хозяина зимовья – Николая. Александр Фёдорович налил себе ещё растворимого кофе и по памяти набрал номер телефона.
– Алло, слушаю,– тут же послышалось из трубки.
– Костя, спишь? Это Болдырев.
– Да нет, Шура, кино смотрю. Что хотел?
– Костя, подготовь мне, пожалуйста, часам к восьми утра завтра вертолёт, пусть его заправят под завязку. Сделай маршрут на Каменку. Причину вылета придумай сам.
На том конце провода почувствовалось небольшое замешательство. Не те нынче времена, чтобы просто так взять да и зафрахтовать вертолёт. Это лет десять назад на них можно было по грибы да ягоды летать. Но молчание длилось не более четверти минуты. Болдырев знал, кому звонил.
– Ладно, Саша, считай, что завтра в восемь у тебя вылет.
Болдырев набрал по памяти ещё один телефонный номер.
Ждать ответа пришлось долго.
– Алло, кто это?
– Рома, это я, Болдырев. Помнишь наш уговор, что слетаешь со мной, Иванычем и его московским профессором к Николаю, к которому мы на глухаря прошлой весной летали?
– Ну, помню.
– Рома, не ворчи. Завтра в семь ноль-ноль я тебя забираю из дома. Одевайся теплее и приготовь сухари и консервы. К Николаю на Каменку летим.
– Иди к чёрту! Кто тебе завтра утром вертолёт даст, да ещё и керосин в придачу?
– За это не волнуйся. С Костей Сероглазовым я уже договорился.
– Ну, тогда полетели, – лениво ответил Ножиков и повесил трубку.
Болдырев по памяти набрал третий номер телефона.
– Алло, Саня! Бери завтра своего профессора и в семь пятнадцать у памятника Ленину. Я с Ромкой вас на уазике «подберу».
– Договорились, будем.
Утром по заснеженной дороге ехал зелёный уазик. Рассвет едва забрезжил. Вдоль дороги куда-то за город летели стаи ворон и галок. Небо было ярко-синего цвета. День предвещал быть солнечным и морозным. Лёгкая позёмка переметалась через дорогу, оставляя снежные струйки на сером асфальте. В машине ехало четверо мужчин: Болдырев, Ножиков, Малина и московский профессор – ещё бодрый щеголеватый мужчина сорока пяти лет.
Машина заехала на привокзальную площадь и резко затормозила перед выходом на перрон, на котором уже крутил лопасти вертолёт. Болдырев и Ножиков, достав из багажника коробку консервов и мешок сухарей, направились к Ми-8. Малине и профессору досталось нести спиртное и карабин.
Воздушное судно, приняв на борт пассажиров, сильнее завращало лопастями, выехало на взлётную полосу, напряглось и медленно оторвалось от земли. Люди глядели в иллюминаторы. Предметы внизу становились всё меньше и меньше. Какое-то время вертолёт летел над дорогами, деревеньками, от которых к небу тянулись столбы белого дыма. Через полчаса внизу было только бесконечное море зелёной тайги, утопающей в белом снегу. Лишь изредка вертолёт пересекал просеки, лесные дороги и причудливые изгибы заснеженных рек.

*****
Николай собирался с утра идти проверить капканы и самоловы. Сегодня он не ушёл, как обычно, ещё до рассвета. Всю ночь Николаю не спалось: на душе было нехорошее предчувствие. Стоя у двери, он медленно застёгивал клапан на рюкзаке, долго осматривал своё снаряжение. Лиза почувствовала, что его что-то гложет, но он молчал. Только один раз, когда неуклюже уронил двустволку на пол, громко выругался. Николай проверил, заряжен ли висевший карабин на стене, горят ли дрова.
– Вернусь вечером,– сказал он на пороге через плечо.
Секунду постоял в дверном проёме, а потом, тяжело вздохнув, закрыл за собой дверь. Девушка сидела на кровати и смотрела в окно на удаляющегося охотника. Ей было ясно, что в дверях он сказал не совсем то, что хотел, но её саму никакое беспокойство не одолевало.
Николай шёл уже час, проверяя капканы. Собаку он оставил привязанной возле дома, поэтому разговаривал вслух сам с собой. Лес и пушистый снег, ссыпающийся с лапника, давно его успокоили. Он шёл и сам себя ругал: «Что это на тебя нашло? Из-за глупого сна чуть дома не остался. Надо это дело прекращать. Баба – бабой, а работа – работой. Больше пушнины – больше денег. Следующей осенью „Буран“ куплю». Но почему-то мысли возвращались к ней, к Лизавете.
Вдруг до него стал доноситься рокот. Он нарастал. Через минуту над его головой, чуть выше деревьев, в сторону избушки стремительно пролетел вертолёт. «Это ещё зачем ко мне в феврале гости пожаловали? – подумал он. – Так это же за ней, за Лизой. Супостаты! Заберут её и увезут в Москву».
Он одним прыжком развернулся на лыжах и бросился домой. Ели хлестали его по лицу, а снег предательски проваливался под лыжами, замедляя движение. Он понимал всю бессмысленность своего бега, но продолжал бежать. Скоро он устал. Передохнув, уже без надрыва, как будто ему стало всё равно, он размеренно пошёл к зимовью.
Лиза как раз возилась с печью, когда ей показалось, что она слышит какой-то гул. Она схватила карабин и выскочила на крыльцо. Рокот приближался. Байкал радостно прыгал и лаял. Она ещё не догадалась, что это за гул, но интуитивно поняла, что он изменит её жизнь. Рокот превратился в грохот, и девушка увидела над лесом большой, раскрашенный в жёлтый и синий цвета, с чёрными нагарами на боках, вертолёт. Он завис в ста метрах от зимовья, поднимая целую снежную бурю. Открылась дверь, и оттуда выпрыгнули люди.
Скоро девушка узнала среди четырёх мужчин отца. Дмитрий Константинович сейчас меньше всего напоминал московского профессора. К зимовью снова бежал студент-геолог, только с седой головой и в дорогом драповом пальто.
Лиза обрадовалась отцу. Она разревелась и повисла на его шее. Как она могла забыть о них с мамой? Что они пережили?
– А где Николай? – спросил Болдырев.
– Он на охоте, вернётся вечером.
– Мы не можем глушить двигатели и не можем ждать, у нас мало топлива. Мы вылетаем прямо сейчас, – сказал Болдырев для Малины, а потом, повернувшись к Ножикову:
– Давай принесём сухари и консервы.
Профессору не пришлось уговаривать дочь. Поколебавшись минуту, Лиза согласилась вернуться в Москву. Она оглядела убежище, которое приютило её на эти месяцы, закрыла задвижку в догоравшей печи, написала записку и стала спешно собирать вещи. Она так и ушла в валенках Николая, забыв свои сапоги у печки.
Николай выскочил на окраину опушки, где стояло его зимовье. Он увидел, как в вертолёт забиралась Лиза. Она даже не оглянулась. Николай закричал, как дикий зверь, и ударил обоими кулаками в стоящую рядом сосну. Его подмывало броситься к вертолёту, чтобы ещё раз посмотреть ей в глаза, дотронуться до её тела, но он удержал себя.
Ми-8, который всё это время находился в полувисящем состоянии, наклонился носом к земле и с натугой стал пробираться вперёд и вверх, поднимая вокруг себя снежный вихрь. Вскоре он скрылся за деревьями, оставляя от себя только рокот. Байкал, почуяв хозяина, лаял и прыгал на цепи, как бы крича: «Я здесь!» Николай сел в снег, достал папиросу и глубоко затянулся.
На сердце у него было полное смятение. Его сжигала боль: она даже не оглянулась, чтобы поискать его глазами. «Забудь её, ты слишком много о ней думаешь». Но перед глазами снова вставало её лицо.
В ночь после отлёта Лизы Николай не спал. Он курил «Казбек» и пил чай. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким.
Через месяц наступил март. Николай снова стал радоваться солнцу. Он с наслаждением вдыхал морозный таёжный воздух. Лишь изредка вечером он доставал из-за сундука чёрные кожаные женские сапоги и о чём-то подолгу с ними разговаривал.
Он знал, что мир уже не будет для него прежним. Он мог притворяться сколько угодно, но эта красивая девушка не шла из его головы. Он засыпал с мыслями о ней. Когда он шёл на охоте, то сочинял себе всякие сказочные истории о том, как он приедет к ней в Москву, и она бросится к нему на шею. Он придумывал истории, где, то спасал её от маньяка-убийцы, или в последний момент успевал где-нибудь в Африке застрелить набросившегося на неё льва. Он так увлекался этими историями, что иногда не обращал внимания на поднятого им зайца или глухаря. Собака в эти минуты лаяла на хозяина, как бы пытаясь пробудить его ото сна. Байкал не понимал, почему хозяин, всегда резкий на выстрел, даже не поднимал ружья. Но разве от этого можно пробудить? Только время, как известно, лечит всё.
Весеннее солнце стало чаще посещать окна избушки. Капель сосулек всё отчётливее выбивала весеннюю песню. Всё, что выжило после суровой сибирской зимы, весной вбирало в себя пьянящий весенний воздух. Весна кричала о своей сущности, трелями птиц, грохотом ломающихся льдин, бросала в глаза первые краски цветов и набухающих почек. В этот момент кажется, что ты всё можешь, и всё у тебя получится, и ничто тебя не остановит. Николай чаще стал напевать песни. Было видно, что что-то важное он решил для себя, и теперь шёл к этой цели.
В мае к нему снова прилетал вертолёт. На этот раз охотовед Загрубин привёз к нему столичного журналиста. На шее у того висел огромный фотоаппарат. Он всё время им щёлкал и расспрашивал Николая о его жизни. Потом, как бы невзначай, стал расспрашивать о Лизе. Охотник поинтересовался, что случилось с девушкой? Получив в ответ, что с ней всё в порядке, а расспросы так, для написания статьи в один женский журнал, Николай просто отказался отвечать на любые вопросы.
Журналист был хамом, поэтому после этого сразу спросил, была ли у них сексуальная связь. Николай ответил, что со связью у него в зимовье плохо: нет ни рации, ни телефона. Стоявший за спиной журналиста Загрубин рассмеялся, но, поймав суровый взгляд охотника, пошёл осматривать висевшие выделанные лисьи шкуры.
Когда гости улетали, Николай неожиданно крикнул садящемуся в самолёт журналисту:
– Напишите, что я её люблю.
Журналист поднял руку и ответил:
– До свидания.
Поэтому Николай решил, что журналист не понял, что он ему крикнул в момент этого секундного порыва, и почему-то этому обрадовался. Сев в вертолёт, журналист сказал в диктофон: «Напоследок охотник сказал, что её любит». В ночь после гостей Николай опять не спал. Он до утра курил и ел апельсины, которые привёз ему Загрубин.

*****
Осень. На кого-то она навевает беспробудную тоску, кому-то, наоборот, нравятся яркие жёлтые и красные краски, которыми расцветают деревья, перед тем как сбросить на землю листву. Небо то промокает бесконечными дождями, то по нему несутся грозные кучевые облака с огромными тенями на боках, оставляемые лучами низкого солнца.
Стояла середина октября – последние радостные дни сибирской осени. По утрам на темнеющую траву ложился иней. На реке тянуло холодным туманом, берёзы трепетали последними жёлтыми листьями. Рябина стояла обсыпанная гроздями красных ягод. В этом году их было особенно много. Как говорит старая народная примета – много ягод к суровой зиме, но как известно, на Руси никого суровыми зимами не испугаешь.
По широкой просеке, на которой уже успела подняться поросль молодых деревьев в человеческий рост, пробирались два охотника. Рядом с ними бежала лайка. Один из охотников был бородатый, одетый в старый танковый комбинезон без ватной подстёжки. Через плечо у него висел ягдташ и двуствольное ружьё. В руках он нёс корзинку почти полную грибов. Второй охотник был с трёхдневной небритостью на лице. Он был чуть ниже своего спутника, но крепче сложен, одет в ватник и камуфляжные штаны. На спине висел привязанный глухарь, а в руках был карабин. Бородатый увлечённо о чём-то рассказывал, периодически останавливаясь и жестикулируя руками для убедительности.
Они остановились около упавшей сосны. Просека сбегала вниз. Перед охотниками открылось бескрайнее море тайги. Коренастый размял в пальцах сигарету, закурил и спросил: «Так что же, Николай, значит, Лизавета в Москве работает?» Бородатый утвердительно кивнул головой. «Ты её там видел?» – «Нет, Васёк. Я там по другим делам был». – «Может быть, тебе всё-таки съездить к ней, поговорить? Хватит бобылём в глуши жить. Найдёшь работу в столице».
Николай молча посмотрел в голубое небо, потом обвёл взглядом открывшуюся с пригорка бескрайнюю тайгу. Она стояла суровая и красивая. Мрачные тёмно-зелёные тона кое-где разбавляли жёлтые и красные пятна, как будто художник перепутал краски. Николай выпустил табачный дым через нос, провёл рукой перед глазами, будто отгоняя чьё то видение, и ответил: «Забудь, Васёк. Выдумал я всё».
Он достал из ягдташа плоскую фляжку, отхлебнул немного, протянул другу и пошёл дальше по бескрайнему лесу.
11.12.2002

Наши сны
– Пока, Светка. Плюнь переживать из-за своего ухажёра. Ничем не лучше твоего бывшего супруга: такой же зануда. Пойдём лучше завтра на танцы в Дом культуры. Все наши собираются. Если что, я тебе компанию составлю.
Помахав на прощание симпатичной белокурой девушке, я отправился домой. Мне предстояло пройти несколько кварталов по грязным неасфальтированным улицам, перепрыгивая через лужи. Начал было вслух рассуждать сам с собой, какой нынче дождливый сентябрь, когда какой-то пронзительный писк привлёк моё внимание…
Рука нащупала будильник и выключила его. Автострады города уже гудели, а июльская жара пробиралась в окна. Жена и дочь спали. У одной отпуск, а другой – каникулы. Я пошёл умываться, бриться, чистить зубы. Сегодня был обычный летний день 2003 года. Ваш покорный слуга уже почти двадцать лет живёт в Нижнем Новгороде: приехал сюда после окончания школы из небольшого вятского городка с вишнёвыми садами и неасфальтированными дорогами, чтобы поступить в университет. Когда после второго курса ушёл в армию, отца перевели работать в Киров, поэтому в городе моего детства я уже бывал потом только проездом. Время шло. Вернувшись из армии на родной факультет, окончил университет и т.д. и т.п. И вот в Нижнем я уже почти двадцать лет.
Сегодня был обычный летний день. Обычный, если бы не сон. Я и мои детские друзья жили в этих снах своей, независимой от реальной жизнью. Иногда мне эти сны не снятся годами, а иногда снятся несколько дней подряд. Интересно: увижу ли его продолжение следующей ночью? Мне известны все персонажи сегодняшнего сна. Только у некоторых стал имена забывать. Вот, например, Светка – моя первая школьная любовь. Она живёт теперь в Екатеринбурге, где замужем за моим школьным другом Олегом. Я видел их пару лет назад на похоронах другого нашего одноклассника и друга – Кольки. На днях Светка с Олегом звонили, поздравляли меня с днём рождения.
В моём сознании Олег и Светка запомнились школьниками, а ещё такими, какими они были в снах, поэтому при встрече в Екатеринбурге (во время командировки пять лет назад) я был слегка обескуражен. И дело даже не в том, что в моей памяти и моих снах они были моложе и красивей – просто выглядели совсем не так. Кстати, в снах они вовсе не муж с женой. Да и Колька во снах до сих пор жив и здоров. Сегодня мы вместе ковырялись в его гараже с ещё совсем нестарым «горбатым» «Запорожцем».
Я не помню, когда именно мне стали сниться эти сны, но точно давно. Они, как знакомый фильм, иногда приходят ко мне по ночам новыми сериями. Страна летела через бурю перестройки, реформ и прочего бедлама. Ваш покорный слуга, конечно, летел вместе с ней, а в приходящих из ниоткуда снах всё было по-другому. Они настигали меня всегда неожиданно. Поэтому, когда просыпался, то всегда жалел, что не успел поспать чуть дольше, как будто не успел посмотреть кусок своей собственной, но другой – параллельной жизни. Я знал из писем и телефонных звонков, как складывается жизнь моих друзей, поэтому их другая жизнь – жизнь в моих снах (как и моя собственная) была для меня тем более интересней. К примеру, мой друг Валерка во сне водит ЗИЛ-131 с бурильной установкой для поиска артезианской воды, а в жизни он торгует на рынке какими то шмотками. Юрка – работает дипломатом где-то в Африке, а в жизни он – банковский работник в столице. Правда, из своих снов я так и не понял, кто же сам и как выгляжу.
Размышляя об этом всём в очередной раз, позавтракав салатом с сосисками, мечтатель понёс своё грузное тело 56 размера к стоянке, где стоит синяя «Волга», чтобы отвезти к скучной конторской работе. На стоянке, рядом с моей машиной, сосед сосредоточенно ковырялся под капотом своих «Жигулей». Я заглянул ему за плечо и спросил:
– Помочь?
В ответ получил усталое:
– Спасибо, не надо, уже заканчиваю.
– Как знаешь, была бы честь предложена.
Я завёл свою «Волгу» и поехал на работу ковыряться в бумажках.
P.S. Валера с тоской глядел под капот старого ЗИЛа. Его ждали в дачном посёлке, где он должен был пробурить скважину, а «чёртова колымага» не заводилась. Машина уже час, как заглохла, и ничто её не могло оживить. За спиной кто-то спросил:
– Помочь?
Валера оглянулся. Рядом стоял стройный крепкий капитан второго ранга в парадной форме.
– Валера, помочь? А то ты тут до ночи будешь ковыряться. Мы же вечером на танцы собирались все вместе сходить.
– Андрюха, ты в отпуске? Вот и отдыхай. Где-нибудь в Атлантике будешь свою помощь предлагать, а я и сам управлюсь. Да, вечером на танцы пойдёшь, зайди, а то удрали вчера со Светкой, даже не попрощались.
– Значит, сам управишься? Как скажешь, была бы честь предложена.
Моряк повернулся и пошёл дальше, перепрыгивая сентябрьские лужи.
12.08.2003

Ошибка
Дик устало встал на след удаляющегося охотника. С утра он набегал уже несколько десятков километров, а в его возрасте, да по снегу это совсем непросто.
Дик – первоклассная русская гончая, в возрасте одиннадцати лет. Кобель известен на всю округу. За десять лет охоты он побил все возможные рекорды по количеству зайцев, добытых из-под него охотниками. Его два раза воровали, но владельцам удавалось найти и вернуть пса. Сегодня он охотился с незнакомцем. Вчера после обеда хозяин привёз их к избушке. Люди вынули из машины канистру воды, рюкзак продуктов, ружьё. Самый дорогой для Дика человек начертил схематичный рисунок на снегу и начал объяснять своему приятелю эту импровизированную карту. Тот достал из кармана компас, задал пару вопросов, а после ответов что-то подрисовал на белом лесном покрывале. Хозяин потрепал за уши собаку, прицепил её к дереву и уехал обратно в деревню, что от зимовья стоит в тридцати километрах.
Дик прекрасно знал места, где ему предстояло охотиться. Он здесь практически вырос. Именно тут он причуял своего первого беляка, именно эти угодья принесли ему славу. В этот сезон, правда, зайцев было мало – их основательно покосила в прошлом году эпидемия туляремии, поэтому хозяин редко сюда наведывался с гончей. Пёс догадался, что на ближайшие дни его спутником будет этот новый человек. Гончаку было, конечно, не всё равно, кто встретит громом выстрела поднятого им зайца, но лучше бегать в лесу с незнакомым охотником, чем сидеть дома под сараем.
Вчера до темноты они успели только обустроиться на месте. Охотник протопил печь и сварил «харч» себе и собаке. Дик всю ночь пролежал на улице под защитой навеса недостроенных сеней. Он слышал в лесу беспокойных сов и шуршащих под домом мышей. В натопленной избе на полатях ворочался незнакомец. Ночи зимой длинные, а городскому жителю, как и собаке, не терпелось выбраться в заснеженный лес.
Вокруг избушки стояла нетронутая тайга. Большие и маленькие болота – всё, что хоть как-то разреживало густой непролазный лес. Деревья были в снегу, которого, впрочем, было ещё не очень много. Вчера хозяин собаки объяснял своему приятелю, набросав приблизительную схему на снегу, что единственными ориентирами на месте будут две дороги и река. Первая, по которой они приехали, заканчивается у избушки. Вторая идёт перпендикулярно первой и тоже заканчивается у реки, только пятью километрами ниже. Третьим ориентиром будет сама речка. Вместе они образуют треугольник, за пределы которого нужно выходить с оглядкой, точно зная, куда нужно возвращаться. Упаси, Господь, заплутать. Места – совсем не жилые. В этом году здесь по осени заблудился один охотник и умер. Его нашли неделей позже в ста шагах от зимовья. Намучался, вот сердце и не выдержало. А теперь – зима, и в лесу продержишься ещё меньше.
Утро выдалось хмурым. Редкие снежинки, не торопясь, падали на землю. Запах первого зайца пёс прихватил на гриве у небольшой болотины, чуть севернее дороги. Дик отдал голос. Над лесом разнёсся азартный гон гончей. Беляк, оторвавшись от собаки, накрутил в ельнике, сделал несколько скидок и отправился обратно к любимому сосняку. Преследовавший его пёс отличался хорошей вязкостью, но и косой был не промах. Он бежал, не торопясь, лай остался далеко позади. Вдруг зверь увидел в сорока шагах от себя человека. Тот с наслаждением слушал заливающегося гончака, но бдительности не терял. Выстрел. Заяц умер мгновенно. Когда Дик добрался до места, где был убит беляк, охотник уже ждал его с пазанками. Они оба перекусили. Человек – бутербродами, а собака – заслуженными заячьими лапами.
В этом углу следов им больше не попалось. Они дошли до избы, где человек разделал добычу и положил мясо замачиваться в ведро. Незнакомец принял решение обследовать участок леса вдоль реки. По дороге, которая хранила след вчерашней проехавшей машины, он дошёл с собакой до развилки и повернул на перпендикулярную дорогу, которая должна была через пару километров упереться в реку.
Здесь, у развилки, собака опять наткнулась на новый след и принялась гнать зайца. Беляк был старым «профессором» Он неоднократно обманывал гончих и охотников. Вот и сегодня косой не собирался становиться добычей. Дик часто замолкал на гону, но и быстро правил сколы. Покрутив немного на месте, заяц перескочил дорогу и задал стрекача в противоположный лес. Краем глаза «профессор» заметил притаившегося двуногого. К счастью беляка – его не увидели. Покружив на месте, Дик перемахнул через дорогу, но был остановлен строгим окриком охотника. Человек понял, что проморгал зайца. Зимний день короток, и он принял решение двигаться к избе, а не от неё.
Подозвав и приласкав пса, охотник отправился по колее к реке. Через полчаса ходьбы дорога закончилась: её остановила водная преграда. Трудно было судить о первоначальных размерах этого водоёма. После того как реку основательно запрудили бобры, о чём свидетельствовали сотни поваленных деревьев, в этом месте она стала шириной с полсотни метров. Охотник удивился. Он представлял её совсем другой. Местные бобры постарались на славу.
Оставив дороги справа от себя в виде катетов треугольника, он направил собаку вдоль русла, в направление зимовья. Река в треугольнике играла роль гипотенузы. Времени дойти по светлому им должно было хватить, хоть с небольшим, но запасом. Да и пройти мимо избы, придерживая слева речку, было невозможно, решил про себя охотник.
Дик челноком нарезал в обе стороны от человека. Ему был знаком этот маршрут. Зимовье было даже ближе, чем думал его спутник. Метров через триста собака прихватила запах зайца. Заливисто лая, Дик погнал косого. Беляк пошёл в сторону речки, но, передумав, развернул погоню обратно, в знакомый для него ельник. Здесь его и настигла смерть. Охотник стоял незаметно среди невысоких ёлочек. Дождавшись собаки, мужчина поднял добычу, срезал ногти с задних ног зайца, отрезал их по суставы и бросил пазанки гончей. Вскоре они продолжили путь. Человек уже не был для пса незнакомцем. Два точных выстрела и полученная награда закрепили в их дуэте за ним роль вожака. Дик готов был и дальше бежать с этим горожанином в поисках добычи.
Они продвигались не спеша. Охотник поглядывал на компас и бежавшую слева реку, а собака продолжала поиск. Разгорячённый удачей, человек незаметно для себя перешёл неширокий ручеёк, который впадал в речку. Если бы горожанин видел карту, то понял, что совершил серьезную ошибку. Вскоре русло сузившейся реки повернуло на северо-запад, как и было нарисовано вчера на схеме, поэтому охотник не заметил подвоха. На самом деле ручеёк, который он перескочил десятью минутами раньше, и был речкой, бегущей около его избушки. Теперь человек и собака двигались вдоль второго, параллельного рукава. Изба и дорога вскоре остались справа позади незамеченными.
Небо было по-прежнему пасмурным. Стало быстро темнеть. Охотник удивлённо посмотрел на часы. По его прикидкам, они уже должны были дойти до зимовья. Собака же недоумевала, зачем они, на ночь глядя, удаляются от избы, где была печь и еда. Дик устало встал на след удаляющегося охотника. С утра он набегал уже несколько десятков километров, а в его возрасте, да по снегу это совсем непросто. Впереди из снега поднялись рябчики. Птицы уже ночевали, когда их вспугнул шум идущих.
Слева по-прежнему бежала речка, сузившись до размеров небольшого ручейка, пробираясь теперь по непролазной тайге. В голове охотника поселилось сомнение. Он вспомнил, как перемахнул через такой же ручеёк раньше. Подумав минуту, принял решение идти строго на север. Так он гарантированно попадал на дорогу, на которой оставила след машина, привезшая его сюда. Через десять минут хода они с собакой снова перескочили через ручей. Человек задумчиво нарисовал на снегу схему. Если они прошли левым берегом своей речки, а точнее ручейка, то дорога и избушка остались уже сзади, на правом берегу, и теперь перед ними полста километров непроходимого леса. А если это всего лишь паранойя, и ручеёк – это ручеёк, а не речка, бегущая рядом с избушкой, то всё еще впереди, и они просто не дошли до зимовья и дороги.
Времени на раздумье не осталось. Слишком быстро темнело. Нужно либо вставать на ночлег, либо продолжать идти. Вот только вопрос, куда: вперёд или назад? Многолетний опыт подсказывал охотнику, что оба варианта движения могут оказаться правильными. Поэтому, приглядев упавшую ель с вывернутым корнями дерева куском земли в человеческий рост, он стал располагаться на ночлег. Собака догадалась о намерениях человека, который разжёг костёр под защитой естественной стены, и стал заготавливать дрова. Ей-то не впервой ночевать в лесу, тем более на улице было не ниже пяти градусов по Цельсию. Решив сделать приятное своему новому спутнику, Дик по прямой побежал к зимовью, благо до него было не больше двухсот метров.
Охотник не стал окликать пса, решив, что будет пока лучше, чтобы он не мешался под ногами. Он расчистил снег, наломал лапника и продолжил заготавливать дрова. Сумерки постепенно превращались в темноту. Вдруг выскочила собака с небольшим поленом в зубах. Человек опешил. Это было знакомое полено. Ему хорошо запомнился сук, долго не дававший расколоть сегодня утром этот сосновый чурбак. Судя по тому, что Дик отсутствовал недолго, а убегал на юг, они действительно прошли мимо избы правым берегом речки. Соблазн ночевать в тёплой избе, а не мыкаться долгую ночь в лесу у костра был велик. Человек принял решение пройти полкилометра к югу, оставляя ручей от себя справа. Двигаться было трудно. Стало совсем темно. Сомнения не переставали терзать охотника. Он уже решил, что опять ошибся, как вдруг услышал впереди заливистый лай собаки. Вскоре его ноги почувствовали твердь дороги, и охотник вышел к зимовью.
Нет ничего приятней на охоте, как после трудного дня и пережитых волнений, затопить печь, налить себе водки и сварить ужин. Дику досталась половина зайца. Так человек отблагодарил его за смекалку, проявленную при заготовке в лесу дров. Кто знает, сколько бы ему пришлось поблуждать утром, прежде чем он нашёл избу. На другой день они никуда не пошли, а к обеду за ними приехала машина. Люди снова что-то чертили на снегу и друг другу задавали вопросы. Пёс же забрался на мягкое заднее сидение автомобиля и уснул. Ему было невдомёк, что друзья обсуждают вчерашнюю ошибку при ориентировании. Дику не нужны карта и компас. Да и не понятно слово «ошибка».
28.11.2007

Разговор
Она вошла в ресторан, и половина мужчин проводила её взглядом до столика. Стройная красивая брюнетка с лицом богини в возрасте слегка за двадцать. Обычно такие девушки смотрят на нас только с экрана телевизора. Она села за соседний столик напротив меня и, заметив мой взгляд, мило улыбнулась, совсем не наигранно. Глаза наши встретились и задержались чуть дольше приличия.
«Lady in red» лилось из динамиков, лёгкий полумрак накрыл всё пространство ресторана. Её роскошное чёрное платье было на ней так органично, что казалось, никто в мире больше не может так элегантно носить чёрное. Мысли в голове спутались, пропала всякая ясность. Как успеть рассказать ей за короткий вечер всю свою предыдущую жизнь? Так хочется выговориться. Я не стал терять времени на пустяки и начал сразу о любви.
Первый раз влюбился в школе. Света (блондинка с голубыми глазами) казалась мне самой красивой девчонкой города. Долго таскался за ней по пятам, вызывая только раздражение. Но прошло года три, а может – и все пять, и однажды (отлично помню тот осенний день) она разрешила проводить её до дома, не забыв сунуть в руки мне портфель. Счастливчик наизусть знал дорогу к её дому. Десятки раз ноги несли меня параллельной дорогой. Ещё вчера я шёл, выглядывая стройный силуэт в сером подпоясанном пальто сквозь мелькавшие кварталы, но так, чтобы Светка меня не заметила. А теперь иду рядом с ней, и меня просто трясёт в прямом смысле от счастья.
Счастье моё длилось недолго. Видимо, вместо того чтобы целоваться, ваш покорный слуга слишком много говорил на отвлечённые темы. В её понимании это была не любовь. Вскоре после нашего расставания за ней стал ухаживать мой лучший школьный друг. Вот такая «Санта-Барбара». Они женаты, живут в Екатеринбурге, и мы по-прежнему дружим, хотя забыть свою первую любовь мне было совсем непросто: слишком долго по ней сох. Кстати, и у Светки с Олегом не всё сразу было гладко. Уехав учиться, Светлана выскочила замуж, а мой друг после этого с горя женился, только непонятно, кому назло. В браках они прожили недолго. Снова встретились, развелись со своими половинами и уже давно живут счастливо вместе.
Второй раз я влюбился в университете до армии. Её тоже звали Света, она тоже была блондинка с голубыми глазами, но старше меня на два года. Мы столкнулись на дискотеке. Девушка была окружена поклонниками, но почему-то на медленном танце подошла именно ко мне. Чувства захватили меня не сразу, но уж когда впряглись через пару недель – остановить их было сложно. К сожалению, моя вторая любовь меня не любила. Просто её бросил парень, а тут я на неё запал. В молодости рассказчик был неплох, поэтому ей, в отместку своему старому ухажеру, хотелось иметь под рукой аргумент – «да я получше тебя нашла!» Светка была красивой девчонкой. Без внимания её не оставляли. Параллельно со мной за ней ухаживал двадцативосьмилетний мужчина. У него были «Жигули», а у меня – молодость и бесшабашность. Как-то я посетовал на это старшему брату. Он засмеялся:
– Тебе всего восемнадцать. Кто знает, на чём ты будешь ездить в двадцать восемь. А вот он молодость уже не купит.
Молодость действительно победила. Теперь-то мне немного жаль мужика. Годы – это груз, в котором мы, собственно, не виноваты, но такова жизнь.
И может быть, у нас всё было бы хорошо с моей второй любовью, но мне предстояло уйти на два года в армию, а подруга моя была уже «на излёте» и искала себе мужа. Я на эту роль не подходил. Однажды, неожиданно вернувшись с практики раньше обычного, молодой влюблённый застал в её комнате себе замену. В тот же час порвал с ней и никогда больше не вспоминал. О, как она рыдала! Думаю, недолго. Вернувшись из армии, узнал, что Света благополучно вышла замуж за молодого офицера.
Конечно, было, что безответно любили и меня. На первом курсе к нам в комнату в общаге часто заходила девушка. Она часами могла сидеть на обшарпанном стуле, не поднимая глаз и не проронив ни слова. Парни, да и я, тактично молчали, понимая, что Галя приходит из-за меня. Мы её не прогоняли, но и не привечали. Ведь ваш покорный слуга не любил её, но старался и не ранить, потому что прекрасно знал на своей шкуре, что такое неразделённая любовь. То ли от тяжёлой учёбы, то ли – из-за безответной любви, с девушкой случился нервный кризис, и она пропала из университета навсегда. До сих пор чувствую грех на своей душе, хотя, в сущности, ни в чём не виноват.
Третий раз я влюбился в свою будущую жену. Она – не голубоглазая блондинка. Мы познакомились на практике, которую довелось после армии проходить, как всем студентам биофака ГГУ после первых и вторых курсов на биостанции в селе Старая Пустынь. Изучая в лаборатории коллекцию животных, я заметил скромную красивую девушку и не замедлил развлечь её разговорами. Верхом наглости было, когда в день её рождения, увёл именинницу гулять перед носом ухажёра, стоявшего с огромным букетом цветов перед домом, где проживала с другими девчонками Татьяна. Ваш покорный слуга мало что выучил в ту практику по латыни, потому что все ночи напролёт гулял со своей будущей женой. Я понял, что это и есть моя вторая половина уже на второй вечер. Поверьте, не лгу.
Самым романтичным в нашем периоде до свадьбы был месяц, когда будущий зоолог после третьего курса проходил практику в институте в Ярославской области, а его будущая жена – в Горьком. Каждый день Танька писала мне письма, и какие! И сейчас помню ту любовь, что переносила в своих конвертах почта. Мы вместе много-много лет, у нас двое детей. Всё вроде хорошо. Вот разве только любовь…
А любовь, это когда напрочь сносит «крышу», когда мыслить толком ни о чём другом не можешь, когда готов совершать безумные поступки, не заботясь о последствиях. А может быть, я не прав и любовь – всего лишь уже привычка в моём возрасте? И не стоит ожидать, что каждый раз тебя будет пробивать ток от прикосновения к человеку, с которым близок несколько десятков лет?
Наш телепатический разговор, а точнее – мой монолог, неожиданно прервался. В ресторан вошёл невысокий, молодой, хорошо одетый мужчина. Он сел за столик богини, спиной ко мне. Не вставая, они расцеловались, и счастливчик взял её бледные руки к себе в ладони. Парочка весело защебетала. Правда, когда мужчина отвлекался и смотрел в меню, незнакомка украдкой бросала на меня взгляды. В них не было ни капли кокетства, поэтому я не отводил глаз. Зазвонил мой мобильник. Директор сообщил, что подъехать в ресторан с нашими клиентами он не сможет, так как у них уже вылет обратно в Москву, поэтому могу не ждать их.
Я подозвал официанта, расплатился и направился к выходу. Проходя мимо богини, как бы невзначай задел рукой её плечо. В ответ она незаметным движением своей рукой коснулась моей ноги. С лёгким чувством, как будто меня коснулась САМА ЛЮБОВЬ, я вышел на улицу, сел в машину и поехал домой.
Июль 2007 г.

20 лет для мечты – не срок
Саня сидел на больничной койке НИИ травматологии и ортопедии. Правая рука была прибинтована к телу, а в районе ключицы сквозь толстый слой марли просочилась кровь. Вид у него был жалкий, но он не унывал и даже пошутил, что после операции ему теперь при посадке в самолёт придётся предъявлять справку, что звенит в рамке не спрятанное оружие, а болт, скрепляющий кость.
Я заехал навестить в больницу Шуру, чтобы хоть как-то поддержать. Нынешние новогодние праздники для него были крайне неудачными. 31 декабря после одиннадцати вечера в деревне в ста двадцати километрах от Нижнего Новгорода он вышел во двор, чтобы проводить фейерверком уходящий год, поскользнулся, упал и сломал себе ключицу. Новый год они всей семьёй встретили в дороге, возвращаясь в город, а новогоднюю ночь – в приёмной больницы.
Если бы Саня был суеверным человеком, как рассказчик, то обязательно бы сильно расстроился. Известная поговорка «как встретишь Новый год, так его и проведёшь» должна была повергнуть его в полное уныние. К счастью, Шура не верит в приметы. Как показало время, год у него сложился неплохо. Но я-то – человек суеверный, поэтому, чтобы хоть как-то взбодрить друга, сам неожиданно для себя ляпнул:
– Саня, этой весной, в конце апреля, плывём по Пижме! Так что поправляйся.
Лицо друга оживилось, а в глазах заблестели искорки. Чтобы вы оценили важность момента, нам придётся вернуться ровно на 20 лет назад.
20 лет назад мы были студентами биофака Горьковского университета. Ваш покорный слуга приехал из Кировской области, а Саня – с Украины. Он учился на курс младше, но подружились мы сразу. Близкие по духу, близкие по интересам, выросшие в одной системе координат человеческих ценностей, мы сплотились на выездах по лесам и рекам Горьковской (ныне – Нижегородской) области. Для начинающих зоологов и ботаников территория этого региона очень интересна. На юге – лесостепь, посередине – широколиственные леса, а на севере – уже зона южной тайги. Всё это пересекают две крупные реки: Волга и Ока, на месте соединения которых и стоит Нижний Новгород.
Александр попал на «картошку» на первом курсе в деревню на самом севере области, стоящую посреди настоящей тайги. Лес его просто ошеломил. Его сокурсники после трудового дня резались по избам в карты, а он часами ходил по окрестностям и рассматривал деревья: для него всё это было ново и интересно. Сашка и сейчас не потерял в себе это умение радоваться и удивляться всему новому, хотя уже и объехал полсвета.
Но вернёмся к речке Пижме. Однажды январским вечером, когда за окном была лютая стужа, мы пили чай с сушками и абрикосовым вареньем в общежитии в комнате Сани и, как всегда, разглядывали географическую карту, мечтая о дальних экспедициях. Шура достал пятикилометровку Горьковской (ныне – Нижегородской) области и показал на речку, протекающую на северо-востоке, по границе с Кировской. Это была Пижма. Она бежала, извиваясь по территории обеих областей, впадая в конечном итоге в реку Вятку недалеко от моей малой родины. Большая часть её пути пролегала по абсолютно не обжитым местам, что нас сильно обрадовало.
Забраться в таёжную глушь – это было тогда пределом наших мечтаний. Лекции, лабораторные занятия на биофаке, конечно – интересные и познавательные, но нас манили далёкие экспедиции. К слову сказать, я и сейчас стараюсь ежегодно провести недельку – другую в лесах. У Сани это удовольствие выражается в измерении «месяц-другой». Мы тогда быстро сверстали маршрут. На электричке до посёлка Буреполом, потом – сплав на байдарке по реке до моста рядом с посёлком Тужа, уже Кировской области, оттуда – на автобусе до Котельнича, а из этого города – на поезде обратно в Горький. Всё займёт не больше недели, зато мы будем несколько дней вдали от цивилизации.
Даже когда служили в армии, в письмах не забывали с Сашкой обсудить тему Пижмы, на которую поплывём после демобилизации. В итоге – после армии попали на практику на университетскую биостанцию, а после неё махнули в Магадан. Время шло, а может – бежало? Между мечтой и её реализацией пролегло ровно 20 лет. Мы успели съездить в массу экспедиций по всему Союзу, окончили университет, обзавелись семьями, детьми. При этом оба периодически вспоминали о Пижме и нашем юношеском разговоре. На байдарке вместе нам посчастливилось облазить немало мест по области, но только – не эту речку. Не знаю, почему именно Пижма пришла мне в голову, когда увидел забинтованным своего друга, но та радость, с которой он встретил мою идею, уже не давала мне права отступать. Я спланировал отпуск, а Санька подогнал свои планы по изучению весеннего пролёта птиц так, чтобы успеть съездить и на эту реку.
Конечно, мы понимали, что, вряд ли нас сильно удивит то, что увидим на маршруте: за прошедшие годы нам удалось побывать во многих местах, в том числе – и на северных реках родной области. Только в наших планах значился один пунктик, который мы не могли закрыть уже 20 лет. Тянуть дальше было некуда. Плыть сейчас или никогда.
Зима закончилась быстро. Начался охотничий сезон. Я успел поездить за селезнями с подсадной уткой и посидеть на тетеревиных токах на юге области. Заканчивался апрель. Охоту открыли и в северных районах области. Пришло время ехать. Решили это сделать на машине, а не на электричке, как собирались изначально, будучи студентами.
На улице шёл нудный дождь. Он шёл уже не первый день. Приехав в посёлок Буреполом, первым делом узнали расписание поездов и электричек, идущих с кировской стороны, чтобы спланировать время попадания в Котельнич. Потом, сориентировавшись по пятисотметровой карте, нашли место, максимально удобное для сборки байдарки. Небольшая лужайка между домами нас вполне устроила. Надели непромокаемые костюмы, сапоги, и стали собирать под дождём лодку. Из соседнего дома вышел справный мужик. Он с сомнением посмотрел на груду вещей, накрытых полиэтиленом, и не такую уж большую байдарку. Вскоре его успокоили наши слаженные действия. Было заметно, что на этом транспорте эти двое – не новички. Мужик предложил перегнать машину к нему во двор под окна: так оно надёжнее будет. Мы не упирались и даже отдали ему часть продуктов, которые при внимательном осмотре вещей оказались явно лишними.
Ненадолго закончился дождик, выглянуло приветливое апрельское солнце. На часах был полдень. Наш дуэт отплывал от берега под весёлые крики деревенских ребятишек. Полсотни метров по залитым прибрежным кустам, и мы выскочили на русло. Речка подхватила и понесла к своим потаённым необжитым местам. Прямо рядом с деревней на глаза попадались утки и кулики. В начале пути нам пришлось проплыть мимо нескольких тюрем: как-никак – самая окраина области. Неприветливые остроги глядели на нас дощатыми заборами, колючей проволокой и караульными вышками. Вот наша лодка проскочила под железнодорожным мостом, поворот, и уже ничего на берегах не напоминает о людях.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/andrey-nikolaevich-georgiev/rasskazy-70880591/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.