Главная страница | Современная русская литература | Наши сны. Сборник рассказов

Наши сны. Сборник рассказов
Андрей Николаевич Георгиев


Наша жизнь полна приключений, неожиданных поворотов и встреч. Даже некоторые, казалось бы, незначительные события будут памятны нам навсегда. Часть из них отразится и в наших снах. Главное – разглядеть это незаурядное в цепи ежедневных дел.





Андрей Георгиев

Наши сны. Сборник рассказов





Вальдшнепиная тяга


Ранней весной я добирался к другу в деревню. Мы планировали пойти на охоту, на вальдшнепиную тягу. Бывает, и осенью иногда вспугнёшь из-под себя этого лесного кулика. Но весенняя охота на эту птицу – отдельная песня. В вечерних весенних сумерках, когда умолкают другие птицы, самцы вальдшнепов поднимаются над лесом и с призывными криками пролетают вдоль опушек и лесных дорог, призывая самок. Эта вечерняя тяга продолжается при звёздах, ненадолго смолкая ночью. Утром, почти по полной темноте, самцы возобновляют свои полёты, но только на несколько минут. Большинство горожан не подозревают о существовании этой весенней лесной песни.

Необъяснимая сила тянет меня в лес и держит в приятном волнении, когда я иду по заросшей дороге со своей старенькой двустволкой, ожидая хлопанья крыльев взлетающей птицы.

Деревня, в которой мой друг Дмитрий несколько лет назад купил себе дом, стоит посреди леса. Весной, в самую распутицу, до неё проезжают только мощные лесовозы, уазики и «шестьдесят шестые». Впрочем, и в остальные времена года случайные люди не стремятся посетить этот отдалённый уголок Нижегородской области. Леспромхозы ещё не успели добраться до местных лесов. Автомагистрали прошли в стороне, а на бывших колхозных полях ничего уже не выращивали по причине отсутствия в деревне молодых людей. Деревню уже давно населяли в основном старые бабки, не дождавшиеся полвека назад с последней войны с немцами своих мужей, да немного стариков, уцелевших и вернувшихся с этой страшной бойни. Цивилизация ещё не успела оставить свой безжалостный след в этих красивых местах. Именно по вышеуказанной причине мой друг и выбрал дом в этом глухом месте. По этой же причине я стремился забраться туда на выходные.

Проехав вначале километров сто на электричке, потом полчаса в автобусе, я вышел на конечной остановке в небольшой деревеньке с красивым названием Меньшиково. Название она это получила то ли от старого хозяина, то ли от своих размеров. Асфальт здесь заканчивался. Дальше мне предстояло пройти пешком. Деревня, куда я направлялся, называется Бочиха. Без сомнения, это имя она заслужила за своё местоположение.

Я пошёл по старой, едва заметной дороге, которая в два раза короче действующей наезженной, но главное – интересней, так как по ней почти никто не ходил. Много лет назад она была единственной, соединяющей эти деревни. Позже накатали новую, а эту люди забыли. Да так забыли, что даже первая попавшаяся на пути мне бабка не смогла объяснить, где эта старая дорога проходит. С настоящими слезами на глазах она принялась мне рассказывать, как неделю назад заблудилась на ней. Лишь поздно ночью вышла к Бочихе, где и заночевала. Ткнувшись в лес, ваш покорный слуга выбрал дорогу, которая двигалась в нужном направлении, но, пройдя с полчаса, вышел на вырубку, с которой не было другого выхода. Здраво рассудив, я вернулся в Меньшиково.

В крайней к лесу избе две старушки пилили дрова и топили баньку. Они-то мне подробно и объяснили, как выйти на нужную дорогу, по которой, по их словам, «теперича лишь одни охотники и ходють». С их помощью, с трудом, но удалось отыскать начало пути. Дорога действительно уже зарастала, как и говорил мне Дмитрий. Не успел я отойти от деревни и двухсот метров, как на первом же ручье вспугнул парочку рябчиков. Их громкое хлопанье крыльев приподняло мне настроение. Не отвлекаясь на этих куриных (весной охота на них запрещена), счастливый охотник продолжил свой путь. Лес был разнообразный. Участки соснового бора перемежались с дубами и плотными осинниками. В паре мест колея проходила по «гнилым» местам – заболоченным участкам около ручьёв. Мне приходилось вынимать из рюкзака «болотники», чтобы через них перебраться. Очевидно, эти два непроезжих места и решили судьбу этой дороги. В некоторых местах над ней коромыслами согнулись березы и осины. Под деревьями там лежали тетеревиные перья и помёт. Чёрные косачи отдыхали на этих «мостах». Прекрасный обзор позволял им взлететь задолго до приближения опасности.

Весь день дул сильный северный ветер, да так, что даже в лесу деревья гнулись, и на землю летели обломанные ветки. В одном месте лесная тропа разделяла сосновые посадки с молодым березняком. С треском, ломая ветки, два петуха-глухаря скрылись в сосновой чаще. Решив, что с утра схожу, поищу ток, я не стал задерживаться. Вечером мы договорились идти на вальдшнепиную тягу, а Дмитрий ждать не любит. Через три часа моя дорога соединилась ещё с одной, что указывало на близкое появление жилья. Перескочив через ручей, дорожка выскочила на зарастающие с окраин березками и сосенками холмистые поля. На другом конце этих полей, на бугре виднелась деревенька.

Добравшись до нужного мне дома, я с радостью обнаружил хозяина ещё дома. Дмитрий – опытный охотник, и прекрасно знает повадки зверей и птиц. К тому же он – прекрасный рассказчик. Мне нравится сидеть у него за столом рядом с тёплой русской печкой, опрокинуть пару стопок водки и послушать интересные охотничьи байки, без которых, как известно, и охота не охота.

Сегодня он явно был не в настроении и постоянно ворчал по поводу северного ветра, который нам всё испортит. Около восьми вечера в избу пришёл сосед Александр. Мы пропустили для «сугрева» по пятьдесят грамм и вчетвером (четвёртым был старый Димин спаниель) отправились на тягу. Дмитрий сказал, что встать можно на пролесках и прямо с деревней, но здесь тетеревиный ток, а птицу по пустякам тревожить не стоит, да и идти из-за ветра нужно глубже в лес, в «вальдшнепиные угодья».

Тропинка бежала вдоль молодой поросли берез и сосен. Под ногами то шуршал галечник, то мягко прогибался мох. Ещё у деревни стали взлетать тетерева. Красивые расфуфыренные косачи с ярко-красными бровями и серенькие невзрачные тетёрки с хлопаньем поднимались в метрах сорока перед нами. Они прилетели сюда ночевать, чтобы утром красоваться на току в поле.

Мы шли около получаса. Стало быстро темнеть. По дороге Александр рассказал, что недавно в этих местах видел свежий медвежий след. Я про себя подумал, что не зря на всякий случай положил в нагрудный карман пулевой патрон, хоть это категорически и запрещено на весенней охоте. Носить с собой пули я стал после камчатской экспедиции. Там просто по-другому нельзя. Вдали от населённых пунктов, посреди величественных сопок, рядом с бескрайним океаном понимаешь, что ты только песчинка в этом мире. И если вдруг тебя задерёт ненормальный медведь (нормальный просто уйдёт: еды летом у него – прорва), то это будет так же естественно, как отлив, оставляющий на берегу старого умершего моржа.

Первым встал на место Саша. Это была большая поляна перед ручьём, заросшим ивняком. Мне было всё равно, где встать, но Дмитрий сказал, что раз я у него впервые, то он поищет специальное место. Несколько раз мне казалось, что более подходящей позиции не бывает, но, критически оглядевшись, он двигался дальше. Наконец мы вышли на большую поляну, расположенную под уклон. В верхней её части начиналась просека, около которой рос большой куст. Здесь Дмитрий удовлетворённо остановился:

– Вставай здесь. Погода – ни к чёрту, но у тебя тяга будет. Налетать будут с четырёх сторон. Встречаемся у Сани на поляне.

И он ушёл по просеке, скрипя снегом, небольшой кусок которого чудом не растаял посреди голого леса.

Я остался один на один с весенним лесом. Пятнадцатиминутное ожидание первой птицы показалось вечностью. После захода солнца ветер немного стих. В наступающих сумерках смолкло птичье многоголосье. Вдруг послышалось: «хоор, хоор, сиик». Вальдшнеп летел над деревьями. Выстрел. Промах. Через пару минут за спиной из просеки вылетел второй, и я свалил его. Багрянец еле освещал мою поляну. В воздухе периодически с хорканьем проносились вальдшнепы в красивом рыжем оперении, разглядеть которое, конечно, было уже нельзя. Опытный Дмитрий не ошибся. В общей сложности на меня вылетело шесть птиц, в то время как с Сашиной стороны был слышен всего один выстрел и один выстрел со стороны, куда ушёл Дима. Стало совсем темно. Тяга закончилась, лишь невдалеке ухал филин.

Вдруг по моей спине побежали мурашки: что-то животное, несмотря ни на какие старания цивилизации, всё-таки живёт в нас. Лишь секундой позже до меня дошло, что позади в лесу заскрипел снег. Постеснявшись собственного испуга, я окликнул Диму, но в ответ была тишина. Пригляделся – на снегу посреди просеки появился габаритный предмет ростом мне по грудь. Я крикнул: «Кто это?» Предмет молчал. Судорожно расстегнув нагрудный карман, перепуганный охотник переломил ружьё и вставил пулевой патрон. Я не знал, кто это стоит, но и желания знакомиться у меня не было: в голове всплыл рассказ Саши о свежем медвежьем следе. Признаюсь честно: периодически оглядываясь, я побежал к месту встречи на Сашиной поляне.

Мужики меня уже ждали. Спаниель беспечно подбежал ко мне и, виляя хвостом, ткнулся мокрым носом в ягдташ. На моих компаньонов вылетело лишь по одному вальдшнепу, и они явно были разочарованы. Я не сразу рассказал, что кто-то напугал меня. Какое-то время мы говорили о слабой тяге из-за плохой погоды. Наконец поборов стеснение за собственный испуг, ваш покорный слуга поведал о случившемся. Дмитрий сказал, что когда уходил с моей поляны, видел след лосёнка, поэтому, скорее всего, это он и был. С утра он собирался пойти на утреннюю тягу, на мою поляну, а заодно – посмотреть и следы на просеке.

С утра пошёл дождь, первый в эту весну. Он разрушил и растопил последний снег. Нам так и не суждено было узнать, кто же стоял за моей спиной. Но это ведь совсем и неважно. За спиной у нас всегда стоит тот, кого мы больше ждём.

01.07.96




Кто останавливает дождь?


Эта история случилась со мной много лет назад на Камчатке. Тогда ни я, ни мои друзья особого внимания ей не придали. Большое всегда видится на расстоянии. Сегодня, травя у костра всякие охотничьи байки, я обязательно рассказываю и эту историю.

Заканчивался месяц нашего пребывания в бухте Анастасия, что на Тихоокеанском побережье, на самом севере полуострова Камчатка. Уже давно пришла пора перебрасываться ещё севернее – в бухту Дежнёва, чтобы соединиться с парнями из Казанского университета. Но «борта» (вертолёта) всё не было. Впрочем, ничего не было: ни связи, ни продуктов. Был только бесконечный непрекращающийся дождь. Он мелко и нудно моросил уже целую неделю. Напрасно я дважды в сутки выходил в эфир. «Пихта» (позывной инспекции в Корфе) не отвечала. Сплошная облачность и бесконечный дождь намертво глушили наши радиопризывы.

Погода в августе обхаживала нас жаркими солнечными деньками. За этот месяц мы наизусть выучили все окрестности, совершая суточные переходы в различные направления от палатки. Казалось, что курортная погода никогда не закончится, но однажды натянуло облачность, и пошел нудный мелкий дождь. Соседние сопки и противоположный берег потонули в тумане.

Продукты, что мы привезли с собой, давно закончились. Осталось лишь немного муки, из которой пекли лепёшки с голубикой, лапша и десяток патронов. Уже несколько дней в реку не заходила горбуша. Это печалило нас больше всего. Мы уже привыкли к вечернему чаепитию с красной икрой. Каждый вечер на ближайшем нерестилище удавалось отлавливать пару-тройку самок и прямо на месте сдоить в кружку икру, которую в лагере солили приготовленным тузлуком. «Малина» закончилась с приходом сентября. В ручье остались лишь лощавые рыбы, не пригодные для употребления.

Каждое утро я выходил на охоту, чтобы подстрелить пару уток. Потом мы варили их вместе с лапшой, это было и на завтрак, и на обед, и на ужин. Последние дни я начал экономить патроны и стрелять бакланов. Одним выстрелом со скалы можно было сбить двух или трёх. Местные охотники и рыбаки не едят бакланов, но это всё предрассудки. Если с него содрать целиком шкуру и жир, то вкус не хуже, чем у любой другой морской утки.

Мы собрали около палатки весь плавник, поэтому за дровами приходилось с каждым днём ходить всё дальше и дальше. Самое противное, что дождь пропитал всё влагой настолько, что вылезать из палатки не было никакого желания. Моржи, ради которых собственно наша группа и жила в бухте, давно её покинули, поэтому мы с нетерпением ждали вертолёта, чтобы переброситься в бухту Дежнёва.

Вечером 3 сентября с нами неожиданно связалось по рации судно «Конюшково». Оно как раз шло в нужную нам бухту забирать своего студента. В наступающих сумерках, под проливным дождём, за двадцать минут мы собрали весь свой нехитрый скарб и на присланном за нами мотоботе перебрались на судно. Единственное, что мы с собой не взяли, была наша железная печка, о чем нам пришлось впоследствии неоднократно пожалеть.

На море был шторм. Судно качало и бросало как щепку. Команда вечером, пока мы стояли на рейде в Анастасии, угощала нас всякими деликатесами. Как только мы вышли в открытый океан, стало ясно, что продукты впрок нам не пойдут. Всю ночь продолжалась болтанка. Рано утром я проснулся, когда мы уже стояли в бухте Дежнёва. Шторм не утихал, поэтому попасть на берег было не так просто. Бот, который нас доставил к берегу, перехлёстывали волны, разбивающиеся со злостью о скалы. Высаживаясь первыми из бота, я и Андрей Терехов, вместе со всеми вещами оказались в воде. Коля Малинин, пытаясь спасти спальные кули, тоже выпрыгнул за нами в воду.

На берегу нас ждали двое студентов Казанского университета, с которыми мы расстались, когда вертолёт высадил нас в бухте Анастасии, увозя их дальше, и студент Марийского университета, которого и пришло забирать «Конюшково». Эту тёплую встречу дополняла пара тысяч моржей, беспокойно поглядывавших на непрошеных гостей. Бот забрал своего пассажира, а мы остались стоять на берегу, мокрые до нитки, посреди груды сырых вещей, провожая взглядом уходящее судно, а сверху всё лил непрекращающийся дождь.

К нашему сожалению, в лагере у казанцев не оказалось печки. Они готовили пищу на костре. Зато их палатка имела спальный отсек, состоящий из натянутой внутри шерстяной двухместной палатки, оставленной здесь ранее жившими новосибирскими студентами.

Наш новый лагерь достоин отдельного описания. Палатка была вся штопаная-перештопанная. Сверху на ней лежал полиэтилен, не позволяющий протекать воде. На полиэтилен была натянута рыбацкая сеть, по краям которой для утяжеления висели тяжёлые стеклянные поплавки, благодаря чему даже сильный ветер не срывал эту гидроизоляцию. Внутри палатки был сколочен деревянный каркас, который тоже недавно ремонтировали, что не ускользнуло от нашего внимания. Как выяснилось, и порванная палатка, и поломанный каркас были следствием недавнего набега двух медведей. Дощатый настил, «спальное» отделение и «рабочие» сени, придавали жилью необходимый комфорт. На улице рядом с палаткой стоял сколоченный стол, пара скамеек, а по тропинке рядом нёсся ручей, образованный дождевым потоком.

Под непрекращающимся дождём трое нижегородцев развернули свою мокрую палатку. Чтобы её просушить, соорудили из половинки железной бочки печку, но сия конструкция сыпала таким количеством искр, что побывавшая в солёной воде ткань постоянно прожигалась. Мы спешно зашивали эти дырки. Новая напасть: вспыхнула палатка. Погасив огонь, обнаружили, что вход нашей палатки сгорел. Такая же участь постигла и один из трёх спальных кулей на оленьем меху. Развернув радиостанцию в остатках палатки, я попытался выйти на связь с базой в Корфе, чтобы сообщить, что мы перебросились самостоятельно, но попытки мои были тщетны, как впрочем, и в последующие дни.

Ребята с Казанского университета предложили нам не мучиться, а ложиться спать вместе с ними в тёплую двухместку. Мы были мокрые насквозь, уставшие, поэтому уговаривать нас не пришлось. Как известно – «в тесноте, да не в обиде». Усевшись за вечернюю трапезу впятером в «сенях» нашего нового жилища, по очереди стали делиться новостями. Влад и Дима (так звали «коренных» дежнёвцев) были рады нашему прибытию по ряду причин. Во-первых, они по нам соскучились. Во-вторых, они с нетерпением ожидали моего ружья, так как у них самих оружия не было, а местные медведи до того обнаглели, что не только порвали им палатку, но и повадились по ночам съедать оставляемые на улице супы и другие продукты. В-третьих, у них не было топора. Точнее – топор был, а не было топорища. Деревьев же толще пальца в бухте не водилось. В этом месте их рассказа мы засмеялись. Дело в том, что когда мы жили в Корфе, то купили топоры, к которым не было в магазине топорищ. Я, с нашей стороны, а Дима со стороны казанцев, сделали из поленьев к топорам топорища. Моё получилось страшное и неказистое, а у Димы – как на витрину. Андрей с Колей меня высмеяли, а Дмитрий сделал ещё пару: одно нам, а другое – им. Его красивое детище сломалось у нас в Анастасии уже на второй день, а моему страшному было всё нипочем. Как выяснилось, печальная судьба постигла и другие «произведения искусства». В-четвёртых, у них не было ножей. Они благополучно теряли их по очереди. Это походило на мистику, но в правоте их слов мы убедились впоследствии сами. Стоило нам найти клык или умершего моржа, как кто-нибудь из нас терял нож. Впоследствии апофеозом была пропажа ножовки, исчезнувшей почти на глазах.

В тот вечер праздничный ужин был на славу. Нас поразило изобилие различных продуктов. Казанцы угостили нас даже сигаретами, хотя сами не курили. Мы помнили, что запасов они брали меньше нашего, а вертолёт к ним тоже не прилетал. Немного поводив нас за нос, они сообщили причину своего благополучия. Как выяснилось, парни нашли в пятнадцати километрах вглубь побережья корякский «контейнер», откуда и пополнили свои запасы. Корякским «контейнером» в тех местах называют железные ящики, которые устанавливаются с вертолётов на пути проходящих оленеводческих бригад. Запас продуктов, спичек, сигарет в них ежегодно пополняется. Нашедшему сию кладовую не грозит голодная смерть.

Пока мы обменивались новостями, сварился ужин. Я достал из рюкзака специально припасённую для этой встречи последнюю бутылку водки. Мы разлили на пятерых сразу всё, чтобы хоть как-то согреться. Подняли свой единственный тост. Он был не за встречу и звучал так: «Господи, дай нам завтра хотя бы полдня сухой солнечной погоды, чтобы просушиться самим и просушить вещи!» Это было нашим самым заветным желанием в этот момент. После этого мы, сырые, залезли в «спальный» отсек палатки. Я поставил в голове заряженное на всякий случай пулями ружьё. Вскоре все уснули.

В пять утра нас поднял голос Коли Малинина:

– Вставайте! Солнце!

Сквозь двойную палатку ничего не было видно вообще, поэтому мы послали его «в баню». Тогда он стал вытаскивать нас за ноги. Каково же было наше удивление, когда мы вылезли и не обнаружили на небе ни одного облачка. Мощный ветер прогнал все облака и продолжал неистово дуть. Мы разделись, достали сырые вещи из рюкзаков и палатки. Тундра вокруг лагеря стала походить на цыганский табор после тотальной стирки. Солнце и ветер за несколько часов сделали своё дело. Одежда и вещи высохли. Нам даже удалось сходить на ознакомительную экскурсию по окрестностям. К обеду ветер нагнал тучи. В час дня снова пошёл дождь. Он продолжался ещё неделю. Нам он был уже не страшен. Я не представляю, что бы мы делали, если бы не просушились и не подготовили лагерь. Небо услышало нашу просьбу.

Конечно, каждый волен по-своему рассудить этот случай…

18.05.97




Прыжок


В бухте Дежнёва, что расположена на самом севере Камчатки, стояла отличная осенняя погода. Северный ветер принёс антициклон. Солнце отражалось в снежных шапках самых высоких сопок и играло на волнах грозного Тихого океана. Тундра к концу первой декады сентября стала пёстрой от всевозможных красок. Яркие жёлтые, оранжевые, красные, бордовые и коричневые цвета разбавили тёмно-зелёные, серые, салатные и изумрудные тона. Как на персидском ковре, природа разбросала белые пятна пушицы рядом с голубыми пятнами ягод гонобобеля и асфальтово-чёрными шикши. Только цвет прибойки не изменился: её составляли здесь красно-бурые, тёмно-серые и зеленоватые камни из яшмы и яшмовидных кварцитов, что характерно для корякских фьордов.

Вот таким прекрасным сентябрьским утром трое студентов биофака: я, Влад и Андрей, живущие здесь ради наблюдения за моржами, разглядывали из своего лагеря в шестидесятикратную подзорную трубу моторную лодку, спешащую к берегу. Из нашего лагеря просматривалась практически вся бухта и большая часть её побережья. Гости в бухте Дежнёва бывали не просто редко, а очень редко. Да и откуда им было взяться здесь, на краю света? В появившейся из-за мыса лодке к нам, похоже, плыли соседи – рыбаки из бригады, стоящей десятью километрами севернее. Так как плавсредства у нас не было, то осваивать местность приходилось по суше. Ещё неделю назад мы увидели с соседнего хребта в стороне, откуда сейчас плыли люди, реку и деревянные постройки.

Перед лодкой разлетались гаги и утки, собравшиеся тысячами в этой огромной бухте. Когда люди причалили к косе, лежащие поодаль моржи беспокойно приподняли головы и стронулись с лежбища в прибойку, но, немного погодя, успокоившись, грузно стали выбираться обратно на галечник. Их коричневые и розовые тела снова заполнили побережье. На озере, что было отделено от моря тоненькой косой, поднялась большая стая горбоносых турпанов. Эти чёрные птицы устремились в бухту плотной массой. Они летели над руслом узенькой протоки, которая соединяла озеро с океаном, повторяя все её изгибы и повороты. Их чёрные тела и крылья слились в единую массу. Сверху казалось, что это асфальтовая дорога несётся в бескрайние водные просторы.

Вскоре два рыбака с карабинами наперевес поднялись к палатке. Представившись Александром и Алексеем, они вынули из мешка две кеты, пару гольцов. Покурив, рыбаки перешли к делу. Их интересовали медведи. Алексей был на путине впервые. За всё лето ему не представился случай застрелить «косолапого». Скоро должно было прийти судно, чтобы их забрать вместе с заготовленной икрой и рыбой, поэтому они решили не откладывать вопрос с добычей зверя в долгий ящик. Около их рыбацкой базы медведи не водились. Многолетняя традиция по уничтожению тундровых гигантов привела к оскудению запасов. Попасть к рыбакам от нас можно было только по морю, либо – перевалив через хребет, выходящий на их сторону практически отвесной пропастью. Видимо, по этой причине медведи, водившиеся в изобилии около нашего лагеря, не попадались около рыбацких построек. В поисках зверя рыбаки и приплыли в нашу часть бухты. Мы обрадовались свежим людям, но идти на охоту наотрез отказались. Нам было жаль медведей, хотя те не так давно разграбили наш лагерь.

Гости, выпив чай, начали осматривать тундру в подзорную трубу. Долго ждать не пришлось. Они быстро заметили «косолапого», и, взяв направление, отправились за добычей. Тем временем мы обнаружили на побережье мёртвого старого моржа. В нашу обязанность входило вырубать клыки у всех павших зверей и сдавать государству. У морского гиганта был один хороший и один обломанный клык. Повозившись пару часов, мы достали оба. Целый был длиной 74 см. При разделке Андрей потерял нож, который клал во время работы рядом с собой. Полчаса потратив на бесполезные поиски, мы, оставив инструменты и «белое золото» в приметном месте около старых китовых позвонков, отправились собирать грибы. За этим занятием пролетела ещё пара часов. Наша компания уже занималась обедом около палатки, когда услышала сухие выстрелы карабинов. Стреляли пять раз с небольшими перерывами.

Когда появились Александр с Алексеем, уже начало смеркаться. Они принесли шкуру некрупного медведя и немного мяса. Сегодня утром мы видели этого зверя. Он, лёжа на спине, как цирковой медведь, крутил лапами старую газету. Наша «бригада» неодобрительно посмотрела на то, что когда-то было хозяином тундры. Рыбаки почувствовали неловкость и стали собираться к себе на базу. Уже стемнело, да и погода захмурилась. Поднялся ветер, небо стало затягивать облаками. Видимо, природа тоже не одобряла бесполезное убийство «косолапого». Рыбаков мы никуда не отпустили. Накормили их жареными грибами, достали оленьи кули и уложили спать. Оно на Руси известно: утро вечера мудренее.

Следующий день море по-прежнему штормило. Я, узнав радиочастоты, попытался связаться с оставшимся на базе рыбаком по рации, но частоты наших радиостанций были фиксированными и не совпадали, поэтому ничего не получилось. Всё утро, сидя у костра, мы расспрашивали рыбаков о Камчатке. Чай сменялся сигаретами. В обед, несмотря на плохую погоду, рыбаки стали собираться к себе. Они навесили на лодку мотор «Вихрь», проверили запасной мотор «Ветерок» и, забрав свои вещи и оружие, поплыли обратно. Наши уговоры остаться не подействовали. Казалось полным самоубийством выходить в такую погоду в море на их маленькой лодке. Мы ещё вчера заметили у рыбаков три огромных ярких пластиковых японских поплавка с короткими верёвками, заканчивающимися удавочными петлями. Рыбаки берут их на случай, если лодка перевернётся в море. Вода – +2 градуса по Цельсию. Продержаться в ней долго невозможно. Вот и набрасывают рыбаки петли-удавки от этих буёв себе на шею, чтобы их тела могли выловить и похоронить в земле.

А море разбушевалось не на шутку. Проводив рыбаков, мы между делом стали наблюдать за их лодкой в подзорную трубу. В центре бухты рыбаки поменяли мотор, а потом стали возиться и со вторым. Волны были очень большими, а лодка была далеко. Вскоре за волнами наших гостей не стало видно совсем. Скорее всего, их захлестнула волна, и они утонули. Месяц назад в другой бухте – Анастасии, нам удалось вытащить и пьяного рыбака, и лодку. Но тогда это всё происходило прямо рядом с берегом. Кстати, бедолага тогда махом протрезвел. Его забрали свои позже, придя на пограничном боте. Но видимо, судьба того человека была предрешена: через неделю его зарезали в пьяной драке. Воистину: кому суждено быть зарезанным, не будет утопленным.

Снова попытались связаться как с Корфом, так и с рыбацкой базой по рации, но всё было бесполезно. Оставалось только одно – по берегу попасть в рыбацкий лагерь, а уже оттуда вызвать вертолёт для поиска либо лодки, либо тел. Путь был неблизкий, идти нужно было немедленно. Я вызвался сам. Мы договорились, что Андрей проводит меня до подножия хребта, за которым находится та часть бухты, в которой стоит рыбацкая база. Там я отдам ему своё ружьё, единственное оружие, которое было у нас. С ним Андрей вернётся к палатке, а я пойду к рыбакам.

Шли быстро. Во-первых, оставался шанс спасти рыбаков, а во-вторых – мне предстоял сложный спуск с противоположной стороны хребта. В темноте спуститься будет просто невозможно. Ни я, ни Андрей не обращали внимания ни на уток, ни на куропаток. Даже пара белых кречетов не задержала нас, хотя увидеть этого прекрасного крупного сокола – большая удача. Расстались мы у подножия хребта. Один поспешил наверх, а другой к палатке.

Подъём был достаточно лёгким. Я практически всё время шёл по плотному сыпуну. Камни ржавого цвета иногда выскальзывали из-под сапог, но я старался не обращать на это внимания: слишком дорого было время. В бухте Анастасия, которая была лишь немного южнее бухты Дежнёва, все склоны были покрыты ольшаниками. Эти заросли были абсолютно непролазными. Передвигаться в них можно было только по медвежьим тропам, похожим на тоннели высотой 1,5 метра. В Дежнёва ольшаников было очень мало. Склоны покрывали травы, карликовые деревья и кустарники. Неширокая прямая дорога в узком ущелье наводила на неприятные мысли. Если здесь повстречаешься с медведем, то из этого желоба никуда не выскочишь. Судя по тому, что на камнях ещё не появились накипные лишайники, расписывающие здесь всю «архитектуру» жёлтыми, серыми, оранжевыми и стальными красками, этот сыпун образовался не очень давно. Неожиданно для себя я поднялся на самый верх хребта. В лицо ударил свежий морской ветер, а буквально под ногами была почти отвесная пропасть, края которой омывал неспокойный Тихий океан. По вершине пролегала тысячелетняя тропа снежных баранов. Они выбили своими копытами в этих камнях круглые глубокие ямы. Отсюда я увидел большую реку, впадающую в бухту. У её устья стояли деревянные постройки. Это и была рыбацкая база. Солнце садилось, мне следовало поторопиться. За спиной у меня лежала бескрайняя тундра с торчащими огромными сопками, а впереди лежал бесконечный свинцовый океан. Несмотря на то что ваш покорный слуга видел это неоднократно, всё равно не смог отказать себе в том, чтобы насладиться пару минут этим величественным пейзажем. Потрясающе красив север Камчатки!

Спускаясь по почти отвесной стене, мне приходилось постоянно передвигаться, хватаясь руками за чахлую растительность. Для быстроты спуска я пользовался сыпунами, перепрыгивая с одного на другой. Если долго катиться на одном, он развивает большую скорость, и ситуация выходит из-под контроля. Поэтому я спускался на параллельных дорожках из мелкого камня, периодически останавливаясь передохнуть на твёрдых скалистых уступах. Спустился достаточно быстро. Поднял голову наверх и понял, что в этом месте подняться на хребет мне не удастся. Теперь путь к рыбакам лежал по прибойке – узкой полосе суши, не шире трёх метров, между отвесными скалами и океаном. На счастье, был отлив, поэтому путь был свободен. Пройдя пару сотен метров, я обнаружил знакомую лодку и два лежащих рядом с ней мотора. На душе сразу полегчало: рыбаки живы. Теперь, главное, дотемна добраться до их базы.

Когда я вошёл в избу, уже почти стемнело. Три рыбака: Александр, Алексей и ещё один, представившийся позже Виталием, оторвались от еды. Они страшно удивились моему появлению, а когда студент объяснил им причину своего прихода, рыбаки даже не изобразили подобия благодарности по поводу нашего беспокойства. Александр с Алексеем рассказали мне, что вода захлестнула оба мотора, но начался прилив, и их принесло к берегу. Они бросили лодку и моторы там, где я их обнаружил.

Осмотрим базу. У избы, в которой жили рыбаки, пол был сделан на полметра ниже поверхности земли. Внутри этой избы-землянки были полати и два стола – обеденный и рабочий. На стенах висели карабины, патронташи и одежда. Соседнее здание было намного больше. В нём были сделаны четыре бетонных бассейна, заполненных тузлуком (соляным раствором) для рыбы, и помещения, где вялилась и коптилась рыба. Отдельная кладовая была для икры. Там стояли бочки с горбушиной, кетовой, кижучовой, нерковой икрой и отдельно с гольцовой. Гольцовую икру рыбаки припасли лично для себя.

После экскурсии по базе меня покормили котлетами из лососины и уложили спать. Я знал, что прилив начнётся к обеду, поэтому попросил разбудить как можно раньше. Чтобы вернуться назад, необходимо было пройти гораздо дальше того места, где спустился, чтобы выйти к более пологому подъёму, по которому можно было подняться на хребет. Я разглядел это место с базы ещё до темноты. Склон был покрыт сплошным травяным ковром, а значит – по нему можно было взобраться. Меня не прельщало быть прижатым океаном к почти отвесной стене. Несколько лет назад, здесь же на Камчатке, только чуть южнее, на острове Карагинский погиб мой знакомый – Игорь. Прилив прижал его к скалам, поэтому он стал взбираться наверх, откуда сорвался и разбился насмерть.

Утром я проснулся в полной растерянности: сколько же времени? В этой избе-землянке не было окон. Снаружи доносились голоса рыбаков, шум прибоя, а сквозь щели в стенах струились полоски света. Почувствовав неладное, добрался до двери и толкнул её наружу. В глаза ударил яркий свет. На часах было половина девятого. Погода на улице была отменная. Океан не штормило. На небе светило яркое солнце. Я попытался сразу собраться и уйти, но хозяева, которым была невдомёк моя тревога по поводу прилива, заставили дождаться завтрака и плюшек, которых Лёха нажарил для Влада и Андрея. Рыбаки отсыпали нам с килограмм листового чая: у нас запасы последнего иссякли. Поблагодарив за приём, привязав к себе верёвкой кулёк с чаем и плюшками, почти бегом направился в обратный путь. К этому моменту на часах было уже одиннадцать.

Торопился я не зря. Максимальные морские приливы повторяются каждые две недели. Как сказали бы сегодня – я «попал». Мне предстояло пройти прибойку в период наиболее сильного прилива. Вода на глазах отвоёвывала у суши узкую каменную полоску, а справа по-прежнему возвышалась неприступная стена. Утром в бинокль мне удалось подробнее осмотреть свой маршрут. По прибойке предстояло дойти до зелёного склона. Если он покрыт травой, значит, по нему можно подняться на хребет, отделявший эту часть побережья от той части тундры, что была уже знакомой и по которой беспрепятственно можно вернуться к своей палатке.

Через пару километров прилив беспощадно потеснил меня к скалам. Вот впереди оказался участок длиной не более десяти метров, полностью залитый водой. Верхом пройти это место не представлялось возможным: скала была отвесной. Поколебавшись секунду, я решился пройти по воде. То, что впоследствии случилось, меня не сильно удивило. Мне доводилось видеть серых китов практически у самого берега этой бухты. Когда подошёл к середине водной преграды, волна сбила меня с ног и ударила головой о плоскую, как стена, скалу, а потом отбросила в океан. Танковый комбинезон, чья ватная подстёжка удерживала воздух, держал меня на поверхности воды, как спасжилет, а ноги в «болотниках» не ощущали под собой дна, хотя до берега было не более пяти метров. Я не успел испугаться: следующая волна снова шлёпнула меня о каменную стенку и поставила на четыре точки. Прямо в таком положении, как будто всю жизнь передвигался на четырёх лапах, бросился туда, где волны не могли меня достать.

Вылив из сапог воду, я продолжил путь по прибойке, но скоро снова передо мной был участок, залитый водой, где о скалы неистово разбивались на мелкие солёные брызги могучие морские волны. Испытывать судьбу второй раз не хотелось, и студент полез вверх, пытаясь по скалам обойти это место. Чем дальше лез, тем выше меня загоняли скалы. Я ободрял себя мыслью, что так можно и на самый верх выбраться. Но случилось именно то, чего и следовало ожидать. Отвесная скала, ровная, как полированный стол, преграждала мне дорогу вперёд и вверх. Из попытки повернуть назад ничего не получилось. Спуститься тем же путём было невозможно. Каждый шаг назад мог оказаться фатальным. Было полным безрассудством забираться туда, где я сейчас находился.

Вверх дороги нет. Как угодно, но нужно было спускаться вниз. Поразмыслив, я решил скатиться по гладкой стене до небольшого уступа, который был уже, чем каблуки сапог, а оттуда спрыгнуть на соседний сыпун, спускавшийся до самой прибойки. Достав из внутреннего кожаного пистолетного кармана пачку «Беломора», я закурил. Собственно, мне некуда было спешить. Впереди была целая жизнь. Вот только вопрос: какой она будет длины? Я явственно представил, как три года назад Игорь оказался в подобной ситуации. Финал мне был известен: его нашли только через неделю, заметив с вертолёта у прибойки его куртку. Никто так и не узнал: смерть к нему пришла сразу, или он ещё какое-то время был жив и надеялся на спасение?

Стоя на скале, я остро почувствовал, сколь малой песчинкой был в этом огромном и разнообразном мире. Хватило бы одного хорошего порыва ветра, чтобы прекратить моё бренное существование. Мощь окружающей природы и близость смерти, как в призму высветила суету повседневной городской жизни. Я мысленно признал превосходство этой мощи над собой, «царём природы».

Докурив папиросу, повернулся лицом к морю, прижался спиной и ногами к скале и начал сползать вниз. Я максимально увеличил площадь своего соприкосновения со скалой. Сейчас трение было моим последним союзником. Стена была очень отвесной, а одежда была мокрой. Моё тело набрало слишком большую скорость, и когда каблуки ударились о выступ, ноги не выдержали и согнулись в коленях. Почувствовав, что мне не удержаться на выступе, я распрямился как пружина, одновременно оттолкнувшись от скалы, и прыгнул вправо на сыпун. Высота была приличной, но толстый комбинезон смягчил удар. Это потом я разглядывал синяки и ссадины, а когда груда мелких камней вместе со мной сползла к прибойке, казалось чудом, что не лежу немного левее, среди острых как ножи скал. Ни много ни мало, а несколько секунд назад счастливец был выше метров на двадцать.

Не переводя дух, я направился дальше. На счастье, отвесных скал и прибойки, залитой водой, больше не встречалось. Путь был трудным, но проходимым. Вскоре показался зелёный склон. Только тогда присел перекурить, теперь уже не сомневаясь, что поднимусь на вершину хребта. И хотя подъём предстоял мне нелёгкий, это уже не тревожило. Впереди была целая жизнь, и я смотрел на неё немного по-другому.

09.10.00




Русак


Умирал заяц. Умирал русак. Он был ещё жив, но уже был трофеем. Его держали за уши и фотографировались с ним на фоне «Бурана». Охотников было четверо. Ещё он видел заснеженное поле и вдали любимый перелесок, который сегодня для него оказался роковым. Заяц стал успокаиваться. Он перестал замечать происходящую вокруг себя суету. Косой уже бежал во всю прыть к своим предкам, туда, где было много сочной травы, где зайцы беспечно бегали среди бескрайних лесов и лугов, потому что там не было ни лис, ни волков, ни филинов, ни гончих собак, ни людей. Вот он увидел на поляне Большой совет. На нём сидело много его собратьев: русаков, беляков и ещё много-много других зайцев незнакомых племён. Они все приветствовали его. Он радостно запрыгал им навстречу:

Здравствуйте, братья! Вот и я!

Ему сегодня выдался тяжёлый день. Ночью он забрался в свой любимый перелесок между рекой и деревней. Здесь было что поесть, и каждый куст был знаком. Пару лет назад он родился в этом месте. Но сегодня день, видно, не задался. Скоро за ним завернула лиса, строчившая по снегу мелкими шагами в поисках добычи. Заяц знал эту плутовку. Она осенью чуть не прищемила ему хвост, но тогда гончая местного егеря рано поутру «натекла» на след рыжей. Лисице стало не до зайца: самой бы ноги унести подобру-поздорову. Русак заложил петлю, сделал сдвойку и скинулся в самую чапыгу. Вначале мимо пробежала Патрикеевна. Через десять минут с заливистым лаем за ней пробежал Хан. Гончак почуял заячий след, но предпочтение отдал лисице. Её запах был настолько силён, что пьянил разум. Так один враг спас русака от другого.

Сегодняшней ночью помощь к зайцу ниоткуда не пришла, и косой выкручивался сам. Он изрядно поплутал, а потом сделал спринтерский рывок к реке с берегами, заросшими густым лесом. Предыдущей ночью он там основательно побегал. Заложив круг, заяц прошёл насквозь отрог леса, спускавшегося по оврагу к речке, перескочил поле и вернулся на свою лёжку. Лиса перешла поле, но на дне оврага запуталась и потеряла след. Она решила оставить зайца в покое и продолжить поиск добычи по лесным опушкам, где под снегом любили ночевать тетерева. Эти тетери сидели в своих подснежных камерах, до последнего уверенные в своей безопасности. Заяц, переждав немного, продолжил ужинать, а затем лёг спать.

Рано поутру в соседней деревне залились собаки, а потом послышался шум «Бурана», который стих у дальних осинников. В полдень заяц снова услышал этот звук. Косой хорошо знал рык железного зверя, оставлявшего брюхом ребристый след на снегу. Он сам неоднократно пользовался хорошо укатанными «буранницами»: по ним бежалось не хуже, чем по дороге. Двигатель смолк, послышались голоса людей. Они что-то долго обсуждали, а потом стали расходиться в разные стороны. Заяц вспомнил, что крепко наследил этой ночью, и понял, что двуногие остановились по его душу.

Железный зверь объехал перелесок кругом и остановился. После непродолжительного молчания снова раздался звук мотора. К нему добавился собачий лай. Это было уже неприятным сюрпризом. «Буран» и лай приближались одновременно. Заяц не боялся, что его найдут двуногие: у них слабое чутьё. Другое дело – собака. Над лёжкой косого в сторону крепкого леса пролетел тетерев. Ах, если бы и у зайца были крылья. Он немедленно бы сорвался из этого опасного места в ближайший лес. Русак осторожно вышел на край, противоположный тому, где рычало и лаяло. Внешне всё казалось спокойным, но что-то подсказывало ему, что люди рядом. Постояв в нерешительности, заяц вернулся в кустарники. Когда рёв «Бурана» и собачий лай загремели над самым ухом, русак не выдержал и побежал к речке. Полем нужно было пробежать немного. На пути был небольшой островок деревьев, и косой решил срезать сквозь него.

Спасительные берёзы были всё ближе и ближе. Но что это? Одно из деревьев качнулось. От него отделился человек, поднял ружьё и прицелился. Русак поменял направление бега, но было уже поздно. Резкий удар пришёлся в заднюю правую лапу, и грохот разорвал тишину. Косой, перекувыркнувшись в воздухе, упал, но тут же поднялся и побежал дальше. Из ружья снова метнулся огонь, и раздался выстрел. Дробь попала в заднюю часть тела и перебила кость на уже раненной лапе. Заяц растянулся на снегу. Вот и всё, отбегался. Человек повесил ружьё за спину и закурил. В середине поля из-за кустов появился ещё один охотник в белом маскхалате. С дальнего края перелеска вышел третий человек. Из-за деревьев выскочил «Буран». Собаки с ним не было. Русак понял, что люди провели его – лаял охотник, сидящий на железном звере. Знай косой, что у них нет пса, никогда бы не выскочил из спасительных кустов.

Шок прошёл, и превозмогая страшную боль, заяц вскочил и, не касаясь перебитой лапой снега, побежал в укрытие. Куривший охотник спешно перезарядил ружьё, но было поздно. Дробь ложилась мимо. Русак уже пересёк поле, когда «Буран» добрался только до середины. Косой видел, что охотники бегут к его новому укрытию, обрезая ему путь с двух сторон. Один из них, сбросив лыжи, вбежал в лес и стал спускаться вниз к реке. Сегодня ночью заяц уже запутал здесь лисицу, но человек, выйдя на свежий след, закричал и стал двигаться к залёгшему русаку. Кровь! Теперь на лёжке заяц увидел её. Предательские капельки алели горошинами на белом снегу. Не спрятаться! Только бежать! Заяц выскочил наверх, переметнулся через поле за спиной караулившего его охотника и вернулся на старую лёжку в перелесок, где его подняли. Теперь нужно отлежаться, отдохнуть и рвануть дальше. Но охотники, как гончие шли по следу с кровавыми точками и снова обложили беглеца.

Заяц спрятался в непролазном кустарнике в нескольких прыжках от края поля. Он видел, как человек на «Буране» проехал совсем рядом, высматривая выходные следы. Вот он последний шанс уйти. Русак выпрыгнул на «буранницу», пробежал немного по ней и прыгнул что есть сил в сторону деревни. Пока люди разбирались в следах, он из последних сил пробежал полкилометра и лёг посреди полыни. Теперь заяц почувствовал, что перебитая нога не самое страшное. Внутри всё болело. Смерть уже летела на чёрных крыльях к его последней лёжке.

Ему хотелось верить, что хитрость удалась, и преследователи потеряли его след. Так и было какое-то время, пока кто-то из охотников не заметил капельку крови, которая была меньше ржаного зёрнышка, на следу, который люди посчитали вчерашним. Зацепив сани, «Буран» пошёл по следу. Когда преследователи оказались совсем рядом, заяц снова побежал. С саней спрыгнули охотники, раздались выстрелы. Всё тело пронзила боль, задние лапы отказали. Русак попытался прыгнуть снова и не смог. Чья-то рука взяла его за уши и подняла над землёй. Заяц последний раз посмотрел на заснеженное поле, чернеющие перелески и умер.

Под Костромой стояла русская зима. К морозу добавилась беспощадная вьюга. Лиса Патрикеевна, свернувшись калачиком, легла под бок тёплой скирды. Гончак Хан залез в тесную конуру. Тетерев спикировал с берёзы и спрятался под снегом. «Буран», доедая последний бензин, вёз седока и тащил сани с тремя охотниками и трупом в деревню. А где-то по зелёному лугу бежал заяц, свободный от всех забот и тревог, бежал туда, где не бывает ни голода, ни холода, бежал туда, где его никто и никогда не убьёт.

15.01.2003




Человеческий фактор


Пламя уже лизало угли, и круг света от огня постепенно уменьшился до размеров самого костра. Лишь изредка ещё появлялись маленькие протуберанцы, как будто кто-то зажигал на углях невидимые спички. В небе были слышны крики гусей, которые никак не могли решить, где же им остановиться.

Николай докуривал сигарету, не торопясь, потому что идти в холодную палатку ему совсем не хотелось. Весна в этом году теплом не потчевала, а водки на ночь не осталось. Ему пришлось выпить оставшиеся со вчерашнего вечера сто грамм ещё утром. Он промок: под ним рухнул подмытый берег, когда охотник пытался из кустов достать подстреленного селезня. Осенью эту реку можно было перейти по пояс, а сейчас, весной, когда вода перехлёстывала через берега и заливала всё вокруг на десятки километров, он сразу же ушёл под воду с головой. Пальцы, как острые крючья, инстинктивно воткнулись в мягкий берег. Николай рывком выдернул себя из воды и перевалил корпус на берег. Ноги с трудом вскарабкались на твёрдую землю. Сейчас, с полными «болотниками» воды, они были просто неподъёмными. Взглянув на лежащую в пятидесяти шагах вниз по течению байдарку и мысленно себя обматерив за беспечность, он снял из-за спины ружьё и перевернул его стволами вниз, вылив воду. Потом переломил стволы и достал оба патрона. Отстегнул патронташ, скинул куртку, вылил из «болотников» воду и прямо в носках, вместе со всем барахлом отправился к байдарке. Достав из байдарки топор, срубил длинную ветку и вернулся за селезнем. Ну что же, утром отохотился. В лагере Николай снял вещи и, развесив их на рогульки вокруг разведенного костра, переоделся в сухое. Поставив кипятиться чай, он минуту колебался: выпить или не выпить оставшиеся сто грамм? Решив, что вечером он согреется и чаем, охотник всё-таки допил водку.

И вот сейчас, вечером, ему стало жалко, что ещё утром маханул свой стратегический запас, оставленный на ночь. Днём солнце окончательно досушило его вещи, и он успел ещё отстоять вечернюю зорьку, свалив пару селезней. Когда же солнце зашло, то от воды потянуло мерзким холодом, который забирался даже под танковый комбинезон.

Над костром в темноте иногда пролетали с цыканьем вальдшнепы. Он инстинктивно отрывался от котелка и, когда видел птицу, на его лице появлялась улыбка. Целясь ложкой, как пистолетом, говорил: «Бух, убил!» После чего продолжал выискивать в картошке куски сварившейся утки. Ему нравились чирки. Их вкусного мяса как раз хватало на ужин. Налив себе горячего чая, Николай стал смаковать, по очереди то попивая из кружки, то затягиваясь сигаретой. Гуси по-прежнему кричали над головой, но их не было видно. Лишь звёзды подмигивали с безоблачного неба. Холодная весна в этом году, видимо, крепко прижимала птицу на севере, поэтому гуси скопились здесь, на разливах, в небывалых количествах.

В палатке было холодно. Он включил фонарик и проверил, на какое время поставил будильник. 4 часа 50 минут. Николай знал, что проснётся всё равно раньше, но будильник ставил всегда. Охотник уже обычно умывался или разводил костёр, когда его Саsio начинали пищать. Это ему доставляло удовольствие. Он мысленно хвалил себя: «Ай да Пушкин! ай да сукин сын!» На охоте Николай всегда просыпался рано.

Ночью у него замёрзли ноги: поленился дополнительно прикрыть выход плащ-накидкой. Ну что же, сна нет, пора и вставать. Поднявшись рывком, он открыл глаза. Предметы в палатке были уже различимы, а значит – пора в путь. Вылезая, он посмотрел на небо, но в это время суток никогда нельзя узнать, что там, на небе: то ли это сплошные облака, то ли это чистое небо, но просто ещё не освещённое солнцем.

Умывшись и быстро вскипятив чай, охотник «заправился» полбанкой сгущёнки и двумя ломтями ржаного хлеба. Опустив палатку и прикрыв её несколькими большими еловыми лапами для маскировки, так, на всякий случай, от дураков, Николай направился в сторону противоположную от реки, откуда было слышно «бормотание» тетеревов. Не то, чтобы он надеялся подойти к токовищу – просто ему хотелось поглядеть на расфуфыренных черно-белых петухов. Вдруг впереди послышалось громкое квохтанье. Это подала знак опасности тетёрка. Николай сразу поменял направление движения, пытаясь обойти самку. «Бормотание» было громким. Казалось, вот-вот, за молодыми сосенками появится поляна, где и токуют тетерева. Но сила звука почти не менялась, а никакой поляны не просвечивало. И тут он увидел их. Два косача сидели на высоких сухих соснах и неистово «бормотали», не забывая при этом во все стороны вертеть головами. Николай аккуратно закурил. Хотя до тетеревов было метров сто, а его скрывали плотные заросли сосенок, зрение этих птиц позволяло различить инородный предмет в привычном пейзаже. Докурив сигарету, охотник так же тихо стал пробираться обратно, чтобы не спугнуть птиц. К несчастью, из-под самых его ног с шумом поднялась ещё одна тетёрка. Косачи тут же перелетели метров на сто дальше. Опустив хвосты, они внимательно стали вслушиваться в утро, но всё было спокойно. Лишь заливались, обрадованные первыми лучами солнца, птицы. Терпения тетеревам хватило всего на пару минут, после чего они снова, распустив хвосты и, растопырив крылья, «забормотали».

А Николай направлялся к байдарке. Нужно было поторапливаться. Первые лучи солнца уже коснулись верхушек деревьев. Нужно было спешить в разливы. Он хотел отстоять пару-тройку часов, а потом – возвратиться к палатке, собрать вещи и сплавиться по речке до деревни, где пару дней назад оставил машину.

Николай достал из кустов байдарку, вывел её в протоку, а оттуда – в реку. Течение быстро понесло лёгкое судёнышко. Ему приходилось только держать её в нужном направлении. Весло стучало по бортам «Таймени». Иногда под лопастями «вскипала» вода, когда приходилось табанить. Утки взлетали совсем рядом. Скоростное судёнышко заставало их врасплох. Охотник знал: это – не его утки. Стрелять и управлять байдаркой одновременно на быстрой весенней речке невозможно, да и не хотелось ему раньше времени нарушать эту утреннюю тишину громом своей двустволки.

Вот и нужное ответвление в разливы. Он на скорости проскочил мель и усердно загрёб, чтобы выскочить на более глубокое место. С грохотом поднялась стая свиязей и несколько пар чирков-трескунов и широконосок. Солнце уже томно висело над горизонтом. Утки, как истребители, рассекали воздух. Бекасы входили в пике с зудящим дребезжанием. Николай подплыл к облюбованной им косе, вылез из байдарки, протащил её на сухое место и перевернул. Весло хоть и было когда-то покрашено в зелёный цвет, поободралось, поэтому всё равно бликовало. Он подсунул его под байдарку.

Его приближение к подготовленному шалашу не осталось незамеченным. За полосой кустов, росших вдоль канавы, поднялись семь гусей. Утки, сидевшие на луже, возле которой он собрался отстоять зорьку, тоже улетели, но не все сразу, а, видимо, по мере просыпания. Шалаш, сделанный вчера, не был шалашом в прямом смысле этого слова. Это просто была стена из воткнутых ивовых веток, за которой он и стоял. Позади него были кусты с канавой. Охотник неспроста выбрал это место. В сплошной полосе из кустов, росших вдоль канавы, был разрыв метров тридцать длиной. Над ним-то, как в коридоре, и пролетали утки.

Первыми гостями над его головой были большие веретенники. Парочка этих крупных куликов с рыжими грудками летели как на стендовой стрельбе. Но Николай не знал, чем отличается самец от самки, поэтому стрелять не стал. Несколько раз с резким свистом на большой высоте и скорости прошли свиязи. Вдруг парочка этих пёстрых уток села на расстоянии выстрела на соседней луже. Николай осторожно поднял ружьё и выстрелил в селезня. От грохота выстрела со всех ближайших водоёмов поднялись неизвестно откуда взявшиеся птицы. Раскатав «болотники», он принёс свиязя и снова стал внимательно осматриваться по сторонам, автоматически то ставя, то снимая ружьё с предохранителя. Справа вылетел селезень шилохвости. Николай выстрелил из правого ствола, но не попал. Когда он стрелял из левого, птица уже была в 50 метрах. Охотник сразу увидел, что второй раз не промахнулся. Селезень закачался, протянул ещё метров сто и камнем упал в большую лужу, оставленную разливом. Николай бросился к убитой птице, стараясь не потерять направление. К счастью, утка упала на открытый участок воды, и острый хвост торчал как гигантский поплавок. «Острохвост», – вспомнил Николай название шилохвости, которое услышал в одной сибирской деревне.

Третью птицу не пришлось ждать долго. Пара чирков-трескунов выскочила из «коридора» с той стороны канавы. Глаз безошибочно выбрал селезня, который в подтверждение хрипло протрещал. Охотник опять не попал из правого ствола, но левый не подвёл. «Всё. Бог троицу любит», – подумал Николай и пошёл с добычей к байдарке. Рядом с ней поднялся чирок-свистунок и перемахнул через канаву. Человек стрелять не стал: ему лень было перетаскивать байдарку, вначале за птицей, а потом обратно.

Вокруг буйствовала весна. Солнце расшевелило всё живое. То тут, то там пролетали утки. Гуси клиньями направлялись на поля, к местам дневных кормёжек. Вот сокол-сапсан выскочил из леса и мимоходом на бреющем полёте прошёл над кряквами. Утки неуклюже попытались нырнуть, но у них получилось лишь паническое барахтанье. А сапсан был уже далеко, стремительно разрезая крыльями воздух. Вот на вешку, к которой обычно крепят весной сети, присел сорокопут, а мимо пролетала парочка деревенских ласточек. Николай, гребя веслом, затянул во всю глотку: «Эй, дубинушка, ухнем, эх, зелёная, сама пойдёт». Так под песню он и добрался до палатки. Собрав вещи, сходил за котелком, который с утра повесил на берёзу, чтобы набрать сок. Литровый котелок наполнился едва сладкой водой. На ней-то Николай и заварил чай. Добил оставшиеся полбанки сгущенки, подъел весь хлеб и отправился в путь.

Он считал, что отохотился удачно, но ружьё убирать не стал, а заряженным положил в отсек впереди себя. Речка несла байдарку быстро, лишь изредка, после крутого поворота, ему приходилось налегать на вёсла, чтобы лодку не развернуло боком или не вынесло в кусты, растущие вдоль берега.

Его внимание привлёк крупный селезень, уводящий двух крякв от четырёх напористых соперников. Николай даже пристал к берегу, чтобы досмотреть финал борьбы. Селезень, как искусный пилот, пропустил вперёд себя четырёх «холостяков», а потом, догнав, резко вошёл в их строй и крыльями, и клювом быстро восстановил «статус-кво». Четвёрка отвалила в сторону, а он, зайдя на круг, присоединился к своим кряквам.

«Мужик», – с уважением подумал охотник. Вот он, естественный отбор, в действии». Но тут кряквы и селезень сели на реку, прямо за соседним поворотом от охотника. «А вот это ты напрасно сделал. Внесём «человеческий фактор» в ход естественного отбора». Николай положил весло в байдарку, оттолкнулся от берега и взял ружьё наизготовку. Лодка бесшумно полетела к повороту. Большой палец правой руки перещёлкнул предохранитель.

Когда байдарку вынесло из-за поворота, Николай поймал на планку ружья селезня, но тут прямо перед собой увидел сваленную с подмытого берега сосну. Байдарка с размаху ударилась носом в дерево, а грудь вдавило толстым сосновым суком. Вода закипела вдоль бортов. По лицу хлестала хвоя. Ружьё выстрелило. Это автоматически сжались пальцы. Пару секунд байдарка, а с ней и Николай торчали под свалившимся деревом. Оно всей своей массой вдавливало охотника в воду, но «Таймень» сопротивлялась. Охотник тщетно хватался за ветви и ствол. Наконец река протолкнула лодку под препятствием. Лицо было изодрано, но главное – ни в руках, ни в байдарке не было ружья. Оно благополучно ушло под воду, когда Николая вместе с лодкой течение протаскивало под упавшей сосной. Охотник пристал к берегу и закурил. Пальцы ещё тряслись от волнения. Он отделался лишь лёгким испугом, а ведь мог вместе с «Тайменью» уйти под воду, как подводная лодка, если бы байдарка под тяжестью дерева черпанула бортами воду. Тогда – прощай, все вещи. К тому же мало приятного десяток километров тащиться сырым по лесу до жилья.

«Вот тебе и артефакт», – подумал Николай и улыбнулся то ли от того, что не потонул, то ли от того, что не убил птицу. Докурив, охотник поплыл в деревню. По Земле летела Весна.

23.05.99




Да минует меня чаша сия, Господи!


Беженцы, бесконечная вереница беженцев под окном. Они идут безликие, с повозками и тюками: серая масса, заполнившая всю дорогу. Мы с женой смотрим на них из окна. Неделю назад она предлагала мне уехать куда-нибудь за город, но я не мог. Я не могу и сегодня, но завтра, завтра мы обязательно уедем. Куда-нибудь в деревню, подальше от этих больших городов. Завтра. Я знаю, что нужно ещё дожить до завтра. Сегодня самолёты шныряют над нами ежеминутно. Вот и сейчас один из них медленно проплывает в небе. В чистом голубом летнем небе. Жена смеётся надо мной, что я только сейчас его заметил. Как только мы вышли на улицу, она сразу легла на газон и стала их считать. Этот пролетал чаще других. Он большой и пузатый. У меня холодеют кончики пальцев: я знаю, что в нём.

Протяжно завыли сирены, всем велено спуститься в бомбоубежище, прихватив противогазы. Мой противогаз мне велик. Я знаю, что он бесполезен мне. В нём так много щелей, когда он сидит на моей голове, что можно и не брать. Но я беру, другого уже всё равно не выдадут. Всем уже не до этого. Рядом с нами сидит офицер гражданской обороны. Я спрашиваю его, какие сегодня ожидают заряды? Он отвечает: скорее всего – ядерные, им незачем с нами больше тянуть. Начинаются глухие удары. Земля в бомбоубежище сотрясается и подпрыгивает, кажется, до потолка. Я прижимаю изо всех сил к себе жену. Мне страшно, но каково ей? Это ад, сущий ад! Но вдруг я вспоминаю, что это, наверное, сон, и пытаюсь проснуться. Я силюсь это сделать, удары всё страшней, кажется, всё рухнет, я вырываюсь… Вырываюсь из сна. Глухо стучит сердце. Бух, бух…

Вокруг – гробовая тишина. Я лежу на кровати в своём общежитии. Такой маленький и бессильный. Шок длится недолго. Я включаю ночник и залпом выпиваю стакан воды. Я помню, это уже со мной было.

Было много лет назад, ещё в школе. Я так же в ужасе вскочил с кровати и не мог понять, почему же темно, почему есть грохот, но нет света, ведь война-то ядерная. А за окном просто стучал поезд. На улице была душная июльская ночь. Но тогда это было понятно. Не было ни перестройки, ни нового мышления. Даже не думали о сокращении ракет, не то чтобы сокращали. Вся наша жизнь была пропитана этим. Стрелки «часов» всегда стояли на «без пяти двенадцать». Мы знали с колыбели, что, если война, то – ядерная. Помню, в детском садике я сказал ребятам, что мы состоим из атомов (это мне сказали старшие братья), так надо мной долго смеялись. «Ведь раз мы состоим из атомов, то от ударов должны взрываться». Помню, было обидно до слёз. А если бы ещё про нейтроны сказал… Но нет, о нейтронной бомбе мы услышали уже в школе, классе во втором. До сих пор перед глазами трансляция в программе «Время», где показывали, как умирает обезьяна от нейтронного излучения. А позже, в университете, ещё был Чернобыль.

И вдруг сегодня этот сон. Откуда он? Из прошлого или из будущего? Почему он приснился мне сегодня? Ведь я уже давно забыл обо всех этих бомбах и ракетах! Откуда он?

Глухо бухает сердце. Я включаю свет, беру ручку и листы бумаги. «Да минует меня чаша сия, Господи!»

05.02.91




А снег шёл…


Шел мягкий декабрьский снег, он ложился спокойно, и люди радовались ему, как дети. Только дворники глухо ворчали, работая метлами, но и они получали от него явное удовольствие, от этих фигурных конструкций, мелодично опускающихся на землю. Давно не было такой хорошей погоды. Весь день сияло солнце, а к вечеру пошел мягкий снег, который ровным слоем ложился при безветрии на все: троллейбусы, тротуары, крыши домов, скрывая изъяны, оставленные рукою человеческой. Этот слой заблестел и заиграл, когда включилась иллюминация, которая была сказочно красива, потому что приближалась Новогодняя Ночь. Ежегодно лицо города в эти дни менялось так, что, если бы оставалось таким весь год, то жизнь была бы в тысячу раз привлекательней. И просто удивительно: почему людям не превратить свою жизнь в нескончаемый праздник?

В эти зимние дни краски выплескивались на улицу, создавая странный синтез белого снега, зеленых елей и ярких цветов. Люди, веселые и счастливые, спешили по заснеженным улицам. Торты, шампанское, полные сумки продуктов стали неотъемлемой частью спешащих человечков, которые на время забыли огорчения и заботы. Все кругом готовилось к празднику, отдыхало или спешило отдохнуть, и лишь взвод солдат, разгребавших снег, никак не вписывался в эту картину. Снег ложился им на плечи и шапки, но моментально таял, обнажая однообразную одежду грязного цвета. Военные убирали снег молча. Они знали, что Новый год, конечно, встретят, но совсем не по-домашнему. Двое солдат стояли в стороне, опершись на лопаты, поглядывая то на небо, то на офицера. Один из них, коренастый, нарушил молчание:

– И какой дурак выдумал эту войну?

Все поняли, о чем он хотел сказать, но разговор не поддержали. Лишь молоденький лейтенант, видимо, сразу после училища, стараясь придать своему голосу больше значимости и поставить его потверже, постукивая ногой о ногу, сказал:

– Пошевеливайтесь, ребята, раньше сделаем, раньше уйдем!

Но голос от холода сорвался, и получилось у него вроде «раньше сядем – раньше выйдем».

А снег шёл и шёл, ему было всё равно.

1986 г.




Монголия. Май. Штрихи к портрету


Лёгкий ветер. Прохладно. Ещё вчера днём шёл снег с дождём, и военная форма из жёлто-грязной за минуту становилась тёмно-зелёного цвета. Сегодня с утра ярко светит солнце. Оно светит здесь так ярко всегда, даже зимой. После приезда из Монголии, в полдень, где-нибудь на широте Москвы, не покидает ощущение начинающихся сумерек.

Редкие облака пересекают светло-голубое небо. Вместо обещанной изнуряющей жары постоянно дуют прохладные северные ветра. Особенно они зверствовали неделю назад, когда где-то там, на севере, в Союзе вскрывался из-подо льда Байкал. В ложбине лежит густой туман. Он здесь – частый гость в ранние утренние часы. Над головой в небе парит красный коршун. Ворон с глухим шумом режет крыльями воздух.

Трава жёлтая и жухлая. Лишь изредка на глаза попадаются зелёные островки, или совсем неожиданно цветы нарушают общую гармонию отсутствия ярких красок. Почки, наконец, начали раскрываться. Деревья, посаженные и выращенные здесь русскими солдатами, не вписываются в пейзаж соседних голых сопок. Земля пылит под ногами, или вернее, то, что здесь называют землей. Только щебень и пыль дают здесь жизнь всему. Как и дома, весело щебечут на ветках жёлтой акации воробьи, правда, монгольские. У входа в казарму спит дворняга. На боку у неё краской написано «Heavy Metal». В небе стрелой прошёл сокол, вспугнув голубей и подняв куропаток, которые, как мотоциклы, с треском перелетели за прикрытие казармы.

Над всем этим висит безмолвие и страшная скука. В горах напротив, где редкий лес, наверное, свежей и интересней, летают лесные птицы, живёт разное зверьё. Но так ли это или это всё – плод фантазии, узнать мне не суждено. Десяток километров отделяет нашу часть от этого леса, но главное – колючая проволока и таблички с магическими надписями, вроде: «Стой, предъяви пропуск!»

Близится обед, а теплее не становится. Когда же наступит жара? Уж очень хочется, чтобы эта страна хоть немного напоминала о той, про которую читал в учебнике географии. Глаза постоянно упираются в сопки. Они, безусловно, красивы и многолики, но только когда смотришь на них издали. Они меняют свои очертания и краски в зависимости от погоды и освещения, показывая или скрывая впадины и уступы. И утренние никогда не похожи на вечерние. То их полностью закрывают облака, то облака лишь лежат в их ложбинах, то туман оставляет зрителям верхушки, заполняя собой все расщелины и долину у их подножья. Зимой сопки белые, и лишь лес лишаями лежит на них. После града они серебряные, осенью – буро-жёлтые, в начале лета – изумрудно-зелёные. Когда налетает пылевая буря, они напоминают замок ведьмы, когда идёт проливной дождь – сказочный остров во время шторма. И, конечно, эта тектоническая архитектура бесподобна в часы заката и рассвета. Но они, как плохая картина, выполненная масляными красками. Стоит их рассмотреть поближе, и вся красота пропадает. Остаётся лишь каменистая земля и невзрачная трава. И ты разочарованно пинаешь камень, который лежит тут, быть может, со времён Чингисхана.

Я уныло гляжу на заходящее солнце. Ещё час, и сопки уйдут во тьму. Хочется верить, что вокруг тебя – первозданная природа. Сейчас лама затянет свою печальную песню, но вместо этого долина внизу откликается автомобильным урчанием. Ночное небо безоблачно, и Цааган Сар – белый месяц по-монгольски висит прожектором над всеобщим безмолвием. Северный ветер неприятным холодом забирается под х/б куртку. От такой свежести дневальный «не уплывает» (не засыпает). Старшина не в настроении сегодня играть в нарды, а я – в «козла», поэтому он читает, а я просто мечтаю.

Странно: неужели действительно человеку нужно потерять, чтобы понять цену того, что постоянно было под рукой и казалось банальным до зевоты? До границы родной земли – километров семьсот, а до родного дома – шесть тысяч. Где-то внизу стучит поезд. Может быть, он идёт в Союз. Весь смысл этого слова начинаешь понимать только здесь, после разлуки.

Старшина советует бросить писать ерунду, а лучше накатать домой письмо. Письма домой давно уже кратки. Это раньше хотелось писать письма, а главное – получать. Теперь же какая-то внутренняя степенность, а может – и равнодушие заменяют это желание. Но нет-нет, да и хочется впасть в ностальгию от чьего-нибудь послания.

Дома – ещё вечер. Общага гудит голосами, а у нас – глубокая ночь. Часов в пять из-за сопок появится первый луч, выползет туман и скроет наутро всю долину. Но это будет только утром, а пока стоит, «уплывая», дневальный, скрипит кровать под засыпающим дежурным по части, и старшина читает какую-то посредственную фантастическую повесть, которая, по мнению автора, претендует на пророчество. А я даже не смогу помечтать, потому что нет настроения. Сидя на холодном кафеле ротного крыльца, потягивая «Казбек» и глядя на огни города, я думаю, что, наверное, когда-нибудь с грустью буду вспоминать это время. Доведётся ли мне ещё побывать здесь, в Улан-Баторе – столице, не похожей на столицу? Не похожей по крайней мере в мае 1988 года.

01.05.88




Станция «Зима»


Нас построили на перроне, зачитали фамилии, «справа по одному, по вагонам бегом марш!» Отпуск! Еще год назад я и мечтать о нем не мог, а сегодня команда из дембелей и отпускников, собранная со всей Монголии вместе со мной общими вагонами спешила в Союз. Дорога домой всегда бывает длинной. Нам предстояло проехать через Сухэ-Батор и пограничный российский городок Наушки до Иркутска. Там дорога разбегалась для всех в разные стороны: кому на запад, кому на север, кому на восток.

Всю дорогу до Иркутска не спалось. Вагон шептал, жевал, постукивал и нецензурно выражался по поводу проплывающего мимо ландшафта. Дембеля пришивали оторванные патрулем неуставные погоны и шевроны, аккуратно крепили значки. Бессоннице немало способствовала выпиваемая регулярно «шара» – очень крепкий чай со сгущенным молоком. Никто из заполнивших этот декабрьский поезд не спешил отсыпаться, будучи гражданскими людьми. Уже и не вспоминали, как утром на пересылке в Наушках чуть не схватились с молокососами из комендантской роты. Остановило от этого лишь нежелание сидеть на «губе» вместо того, чтобы дома лопать мамины пирожки.

Был конец года, и вроде бы людям уже некуда было спешить, но все вокзалы, кроме речных, были переполнены. Основной цвет всей этой массы был «шинельный». Люди были с разными погонами, с чемоданами и без, пьяные и непьяные, но у всех на лицах была написана одна забота – «ДОМОЙ!» Из части нас было четверо, и все – отпускники. В аэропорту нам не повезло – билетов не было. Точнее – они были для «чернявых» солдатиков, которые, мило что-то говоря с южным акцентом, совали в кассы военные билеты с «довеском». Были билеты и у местных таксистов, но с «полста сверху». Таких лишних денег у нас не было.

Вечером, несолоно хлебавши, мы рванули на железнодорожный вокзал. Он встретил нас толпой солдат у касс и неодобрительным смехом по поводу нашей надежды уехать в эту же ночь. Билетов не было ни на завтра, ни на послезавтра.

Поработав локтями, мы с Геной Фроловым (мой приятель с первой роты) пробились к кассе. Получив отрицательный ответ на вопрос о билетах до Москвы, мы все-таки почему-то задержались. На столе у кассира зазвонил старый черный довоенный телефон.

– Есть четыре билета. Два на 45-й и два на 75-й.

– Беру все четыре.

Толпа негодующе заколыхалась. Если бы не внушительные размеры Гены, просто так бы мне не уйти.

Так я и взял эти билеты. Это запустило цепь событий, которые будут описаны ниже. Всю ночь мы вчетвером – два «черпака» с третьей роты, я – с четвертой и Гена – с первой, не спали: о чём-то смеялись, потешая весь зал ожидания. Ночью какой-то хмырь, изъясняясь в любви к армейскому братству, продал нам из-под полы две бутылки коньяка и скрылся, ссылаясь на тяжкие и опасные времена горбачевской антиалкогольной перестройки. Новоявленный коммерсант продал нам за ломовую цену, как позже выяснилось, компот, ну да – Бог ему судья. Одна бутылка досталась парням из третьей роты, они уезжали около пяти утра на 45-м, другая бутылка – нам с Фроловым.

К утру трехдневная усталость накопилась до критической массы и давила на мозги. Мы проводили парней и ждали своего поезда. Посадку долго не объявляли. Мы стояли в зале ожидания, как сфинксы. Наконец объявили прибытие поезда, но на сердце у меня было неспокойно. Расположившись в вагоне, я успел переодеться в спортивный костюм. Положил в задний карман военный билет с железнодорожными билетами. Потом пришел проводник. Кричал, что на этих местах поедут другие солдаты и посылал меня к дежурной по вокзалу. Я было попытался возразить, что не успею, но он уверял, что стоять будем долго. Голова не соображала, и я побежал к дежурной по вокзалу. Та, выслушав меня, тихо сказала:

– Парень, твой поезд ушел.

Я, как пуля, вернулся на перрон и, не увидев 75-й, разразился девятиэтажным матом.

Дежурная по вокзалу посоветовала догонять поезд на 53-м, идущим следом. Я не знал, как поступит Гена, но почему-то у меня было одно желание: вперед! Возможно, тот, кто опаздывал на последний пароход с необитаемого острова, поймет меня. Влетая в дверь отходящего 53-го, я сбил с ног проводника и, выслушивая угрозы, двинулся по вагонам в купе бригадира. Толстая тетка – бригадир, застегивая блузку и запихивая мужика из своего купе обратно, ничего не хотела слушать, лишь посоветовала меньше пить, хотя от меня и не пахло, так как я ничего не пил, да побыстрее спрыгнуть с поезда, пока она не вызвала милицию. Не дожидаясь этого, я двинулся по вагонам дальше. Приютили меня у себя дембеля-пограничники, ехавшие из Приморья.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/andrey-nikolaevich-georgiev/nashi-sny-sbornik-rasskazov-64630731/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.