Юдоль женская
Юдоль женская
Лариса Джейкман
«Юдоль женская» – третья часть трилогии «Тени ушедших времён».
Эта книга о женщинах, на чью долю выпали тяжёлые испытания военных и послевоенных лет, об их стойкости и непреодолимой воле к жизни.
Часто мы восхищаемся силой духа и мужеством, которые проявляют мужчины, но героини романа: Раиса и две её дочери Лариса и Нина – ломают этот стереотип. Они преодолели всё: потерю мужей, обман и предательство, трудности войны, беды и лишения.
Но какой же силой духа нужно обладать, чтобы, стоя на коленях, у последней черты порой, не перешагнуть её, а подняться и начать жить заново.
У читателя будет возможность заглянуть в сердца и души этих женщин, вдохновиться их силой и любовью к жизни.
Автору эта книга особенно дорога, так как она о её родных и близких людях.
Лариса Джейкман
Юдоль женская
© Лариса Джейкман, 2024
© Интернациональный Союз писателей, 2024
Раечка
Глаза прекрасны, взгляд, увы, тревожен:
Души усталость или сердца боль?!
– Так плохо всё? – спрошу вас осторожно.
– Иль непосильна женская юдоль?..
Автор неизвестен
В те далёкие дни, после революции 1905 года и задолго до начала Первой мировой войны, жизнь людей складывалась очень нелегко. В воздухе витали страх и неопределённость, и они накладывали отпечаток на настроение и самочувствие людей.
Раиса Суслова, скромная девушка семнадцати лет, вернулась домой после проживания в услужении в семье богатого астраханского рыбопромышленника Александра Аристарховича Шмита.
Приехав к родителям, Елене Фокеевне и Матвею Прокопьевичу, она сразу заметила их тревожное состояние. Жили они неплохо, хотя по сравнению с условиями у Шмитов, родительский дом показался ей бедным, но всё таким же родным и дорогим её девичьему сердцу.
– Ну как вы тут без меня? – спросила она отца с матерью, но они лишь пожали плечами и ответили:
– Да ничего, справляемся, дочка. Горынька, братец твой, женился, жену в дом не привёл, живут своим двором. А к тебе аж два жениха сватаются.
Раечка покраснела и сказала, конфузясь:
– Да ну вас, право! Так уж и два? И кто такие?
– Павел Шевченко, Андрея Кузьмича сын. Да ещё и Никита Болотин, ты с ним в девчонках всё на реку бегала.
– Да помню я, только как выбирать-то? Никита этот всё драться норовил, а Павел хоть и взрослый, да больно уж тихий, не слыхать его сроду и не видать. Всё бочком да пошустрей по улице прошмыгнуть старается.
Родители переглянулись, усмехнулись и ответили:
– Да ты их помнишь юнцами безусыми, а они-то уж повзрослели. Никита совсем мальчишкой был, а нынче выше отца на голову, справный парень. А Павел тихий, скромный, но пригож лицом да трудолюбивый. Тебя постарше, это да. Вот и думай, выбирай.
– Ладно, – сказала Раечка. – Поживём – увидим.
– Да сваты уж и на пороге, считай. В эту пятницу Болотины зайдут, Никита с ними. Ты прихорошись, дочка. Только не очень по-городскому. Скромней-то лучше.
Раечка знала, о чём мать предупреждает: видела она её платья, из города привезённые. Тут, на заводской окраине, таких не носили. Одевались по старинке, даже красивые девчата выглядели старомодно. А у Раечки платья были поновей да с кружавчиками. Фасон другой, всё по фигуре.
В пятницу после бани девушка стала готовиться к смотринам. Аккуратно причесалась и уложила волосы тугой косой вокруг головы. Платье надела лиловое с серым рисунком, по подолу оборка, рукав у проймы фонариком, а от локтя узкий.
– Ну девка, городская совсем, – сказала мать, глядя на дочь, а отец заметил жене:
– Как ты, Еленька, в молодости. Такая же была тоненькая, что тростинка. Раиска вся в тебя. Только что же это платье-то узко в талиях? Тебе и дышать, небось, трудно, а?
– Да нет, батюшка. Нетрудно мне дышать. Так нынче модно. Я его на базаре у купчихиной дочки купила. Ей пошили, а не подошло. Она пошире меня будет. А мне в самый раз.
И Раечка закружилась по комнате так, что подол всколыхнулся и светлые ботиночки со шнурками показались из-под юбки.
Все ждали сватов и изрядно волновались. Вскипятили самовар, выставили блюдо с пряниками да баранками и чашки с блюдцами расставили вдоль стола.
Скрипнула калитка, и Раечка было метнулась за дверь, в соседнюю комнату. Но Елена остановила её:
– Сядь за стол и жди здесь. Хозяйкой будешь, гостей к чаю пригласишь. Нечего бегать туда-сюда!
Матвей распахнул дверь и зазвал гостей в комнату. В сенях послышались разговоры, кому первому входить, и родители жениха подтолкнули Никиту вперёд. Тот несмело шагнул через порог, пригнув голову, да не рассчитал: притолока была низковата, и молодой мужчина со всей силы ударился об неё лбом.
В руках у него был вместительный кулёк с конфетами в ярких обёртках, он его выронил от неожиданности, и сладости рассыпались по полу.
Раечка прыснула, прикрыв рот кулачком. Никита залился краской, потирая тут же образовавшуюся на лбу шишку. Матвей стал собирать конфеты с пола, а все остальные застыли в молчаливых позах, не зная, с чего начать разговор.
Первой нашлась Елена:
– Да вы не смущайтеся, гости дорогие. Эка невидаль – ударился парень о притолоку. Матвей – и тот шибается иногда, когда забудет. Проходите к столу. Раечка, помоги гостям.
Все засуетились, стали рассаживаться вокруг стола, молодых усадили друг напротив друга. Никита глаз так и не поднимал, всё смущался. Раиса тоже помалкивала. Говорили в основном родители: про урожай, про сено, про скотину. Обсудили свои дела насущные. А потом и до молодых добрались.
– Никита у нас парень хозяйственный, работник справный. Характером не злой. Чем не жених вашей Раечке! Скажи, Никита, по нраву ли тебе невеста, а может, чего воспрошать у неё хочешь?
– Ничего не хочу. Пусть Рая сама спросит, коли забыла чего. Мы с ней с детства знакомы, – ответил парень и вновь потёр слегка посиневшую шишку на лбу. А на невесту так и не взглянул.
Раечка встала со своего места, достала с полки большую медную кружку и протянула Никите:
– На вот, приложи. А то весь лоб синяком покроется.
Тот кружку взял, но прикладывать не стал, так и сидел смущённый и отвечал невпопад.
Родители Никиты поспрашивали Раечку о её жизни в доме Шмитов, спросили, не собирается ли она обратно. Но девушка сказала, что родителям она нужнее, помогать по хозяйству надо:
– Наверное, останусь пока. А там и без меня обойдутся.
На этом разговор закончился. Сваты поблагодарили радушных хозяев за гостеприимство и попросили позвать Никиту, коли помощь какая нужна будет.
– А ты, Раечка, уж не серчай на него, – сказала девушке мать жениха, отведя её в сторону. – Сконфузился он, вот и молчал, как в рот воды набрал. А так он парень хороший, добрый. Не обидит.
Гости ушли, а Раечка начала хохотать и подбирать с полу то там, то тут валявшиеся конфетки: Матвей не успел всё собрать.
– И чего ты смеёшься? Парню позор какой, хоть бы пожалела его, – сказал отец, а мать спросила:
– Ну и что ты думаешь? Как тебе Никита? По-моему, он жених славный.
Но Раечка была настроена против и не стала увиливать от ответа:
– Я за него замуж идти не согласная! Он длинный какой, я ему по пояс. Это что за муж? Да ещё краснеет, как девица. Подумаешь, лбом ударился, что ж теперь, и не разговаривать совсем? Матушка его говорит, не обидит, мол. А как в детстве дрался? Забыли уже? Всё меня за косы таскал да хворостиной охаживал. Нет! Никите Болотину я отказ дам.
Родители переглянулись, но перечить не стали. Отец лишь заметил:
– Ты, Раёнка, не горячись. Человеческую судьбу решаешь. С умом надо, а не со смехом.
– Ладно, батя. Я вот Павла Шевченко видела на днях в керосинной лавке. Он поздоровался со мной. Возмужал, серьёзный такой. Вот он мне как жених глянулся, а Никита ваш молодой ещё, хоть и ростом с версту. Коли придут меня за Павла сватать, тогда и решать буду.
* * *
Второе сватовство прошло благополучно. Серьёзное семейство Шевченко прибыло в дом Сусловых в полном составе, хорошо и опрятно одетые, в добротных вещах. Сразу видно, что семья не бедствует. Павел был крепким и коренастым, ростом выше среднего, с окладистой бородой. Он был очень похож на отца, только глаза как у матери, добрые и со смешинкой.
Раечка в этот раз надела юбку цвета шоколада под пояс и белую шелковистую кофточку к ней. На кофточке были вышиты снежинки, а мелкие прозрачные пуговички, которые шли от самого ворота, напоминали льдинки.
Павел смотрел на девушку с интересом. Всю оглядел с ног до головы, глаз не прятал и в разговоре оказался умён и приветлив.
У него была небольшая винная лавка в городе, которую они содержали вместе с отцом. Но отец уже решил отойти от дел и передать всё сыну, а тот хотел стать военным, говорил, что для мужчины это честь – быть защитником отечества.
– Я вот в Тверь хотел податься, там кавалерийское училище есть. Правда, крестьянское сословие не очень жалуют, на офицеров обучают выходцев из дворян. Но мещан берут. Глядишь, и подамся на другой год.
– А коли женишься, тогда как? – спросила Раечка.
– С женой поедем, – серьёзно ответил Павел.
Но его мечта не сбылась. Запрос, направленный в училище, вернулся с отказом. Иногородних принимали редко, нужны были хорошие рекомендации, поручительства, а этого Павлу добыть не удалось, поэтому от идеи пришлось отказаться.
А свадьбу молодые сыграли вскоре после знакомства. Полюбились Раиса с Павлом друг другу с первого взгляда. И Раечка очень переживала, пока они ждали ответ из Твери, не хотелось ей покидать родную Астрахань, ехать на чужбину и жить в съёмном углу, пока её суженый будет обучаться военному делу.
Но всё решилось само собой, а тут и первенец родился. Ясным весенним утром 8 апреля 1908 года на свет появилась девочка. Ясноглазая, пухлявенькая, с кудряшками – она сразу стала любимицей всего семейства. Имя девочке давали в церкви, и батюшка заметил:
– Это же надо, Бог послал вам дитя прямо в день ангела святой мученицы Ларисы. Вот и имя вам готово. Доброе имя, хорошее. Наречём вашу дочь Ларисой.
Так и записали. Родители согласились, имя не расхожее, а греческое толкование этого имени – «чайка». Это им в церкви молодой дьякон сообщил, он начитанный был, всё знал про имена святых мучеников.
Родители воспитывали свою дочь с любовью, но и в строгости держали. Шалить и баловаться ей не дозволялось, она должна была быть во всём послушной и не капризничать. К такому поведению маленькую Лёлю, так ласково называли её родители, приучали с малых лет. Она росла помощницей маме по дому, так как отец трудился до самого поздна, но всё своё свободное время, когда оно выпадало, он посвящал дочери.
Летом они вместе копались в огороде или отправлялись на реку ловить рыбу, осенью собирали нехитрый урожай, солили капусту в огромных деревянных бочках, зимой отец катал дочку на самодельных санках и понемногу учил её грамоте, когда она подросла.
Раиса была хозяйкой в доме, содержала его в образцовой чистоте. Родители Павла оставили им свой дом и лавку после смерти; они ушли один за другим, когда их внучка Лариса была ещё совсем маленькой.
Ненадолго пережили их и Раечкины родители. Сначала похоронили Матвея Прокопьевича, а вскоре слегла и Еленька. Раиса ухаживала за матерью долго и с любовью.
Егор, брат Раисы, наведывался нечасто. Но пару раз вечерами, вернувшись из хлева или со двора после ухода за скотиной, Раечка заставала его в доме. К лежачей матери он почти не подходил, а всё суетился по дому да быстро исчезал при появлении сестры.
«И чего топчется, чего ему здесь надо?» – часто думала Раиса и решила всё же поговорить с братом в следующий раз. Ей казалось, что он что-то ищет в родительском доме, но никак не может найти.
Еленька будто прочитала мысли дочери и как-то тихонечко подозвала её к себе:
– Присядь, дочка, я поговорить с тобой хочу. Вот помру я скоро, так ты уж дом-то этот не дели с Горынькой. Негоже ему, мужику, в примаках-то жить. А к нам они с женой не захотели. Только сдаётся мне, не очень он желанный в их доме-то.
– Да Господь с тобой, маменька! Нашла о чём тужить. Пусть забирает. Только рано сейчас об этом. Ты давай выздоравливай и ещё годочков с десяток…
Раиса не договорила, мать перебила её, взяв в свою руку дочкину ладонь:
– Ты послушай мать-то, я тебе чего сказать хочу: ты дом оставь брату, а сама только сундук мой старый забери, слышишь?
– А на что он мне? Там ещё с прошлого веку твои наряды да батина одежда. Мне этот сундук без надобности.
– А я говорю, забери сундук, весь, как есть. И Горыньке не давай в нём рыться. Там нету отцова ничего. А ты мне потом спасибо скажешь. Как помру, так сразу и вывезите его с Павлом. Здесь ни на день не оставляй, поняла?
Раечка призадумалась, что за тайны, зачем ей сундук. Но больно уж настойчиво мать её просила, значит, неспроста.
До самой смерти Елены Фокеевны Раиса разрывалась на два дома, а последние недели и вовсе к матери перебралась с маленькой Лариской.
– Устала я, Паша, – призналась она мужу. – Ты в своей лавке целыми днями, а я и за дитём, и за мамой должна успеть. Уж лучше я здесь поживу пока, да и ты перебирайся, коли хочешь.
Но Павел перебираться в дом тёщи не стал, хотя приходил каждый день, продукты приносил, печку топил, дрова рубил, воды набирал полные вёдра, чтобы на следующий день хватило. А спать всегда домой уходил. Там тоже и протопить надобно, да и в лавку с утра из дому сподручней.
Так и прожили всю зиму врозь, а к весне 1912 года Еленька померла. Схоронили её на местном кладбище, рядом с Матвеем. Так и стояли два крестика, один возле другого, в память о двух любящих сердцах. И поминки справили, всех соседей позвали, Горынька с семьёй прибыли, они и с похоронами помогли. Помянули Еленьку добрым словом, поплакали – да разошлись.
Раиса, Егор и Павел остались одни и принялись за уборку в осиротевшем доме.
– Горынька, ты вот в дому-то теперь хозяином будешь. Так мама завещала. Дом тебе, а мне вот только бы зеркало со стены забрать да сундук кованый, – с грустью проговорила Раечка.
Брат глянул на неё, усмехнулся и проговорил:
– Сундук, говоришь? Это маменька тебе тоже сказала?
– Да, таить не буду Забери, говорит, сундук, а дом Горыньке. Не нравилось ей, что ты в примаках живёшь.
– Эко невидаль какая, в примаках! Да я там как родной!
– А пьёшь пошто? Сколько раз тебя пьяным видала. Вот своим домом заживёшь, остепенишься.
Раечка и впрямь желала брату добра. Ходил слушок по округе, что попивает он крепко, с женой не ладит. Она вон на поминках бирюком сидела да всё у мужа рюмку норовила отобрать. Все заметили, как она на него цыкала да из-за стола гнала. А как поминки закончились, сразу всем семейством и ушли, а Горыньку даже не позвали. Не по-человечески как-то. Всё же он мать схоронил.
Раечка тяжело вздохнула и пошла к своему наследству – тяжёлому старомодному сундуку. Он был добротный, хорошо сработанный, на совесть. Весь окованный железом, крышка выгнута дугой, но не запирался. Замка на нём отродясь не было.
– Надо бы подводу где сыскать, чтобы сундук домой забрать, – обратилась она к мужу.
Но Павел глянул на него, должно быть прикинул, сколько он весит, и сказал:
– Да ты посмотри сначала, что в нём. Нужны они тебе, все эти одежды? А сундук заберём. Вещь знатная. Завсегда в хозяйстве пригодится.
Раечка открыла тяжёлую крышку, и в нос ударил запах нафталина и старых вещей. Некоторые из них она сразу узнала и вновь всплакнула: вот мамина старая шаль, вот её платок вязаный, вот полушубок. Всё это она помнила с детства. Стала осторожно перебирать одежду и пыталась понять, зачем мать так настаивала, чтобы Рая забрала этот сундук себе. Неужели он такой уж ценный? Или как память семейную она должна сохранить его?
Свечка почти догорела, в комнате стало темно и немного жутко, и тут Раечка вздрогнула, услышав голос подвыпившего брата, который прозвучал хрипло и с усмешкой:
– Чего ищешь, сестрица? Небось, маменька про золотые царские монеты тебе порассказала? Забери, мол, Раёнка, сундук, не пожалеешь, так ведь? – И тут он засмеялся, пнул стоящую рядом табуретку и вышел из комнаты, а Рая за ним.
– Постой, постой. Какие монеты? Мне мама ничего про монеты не говорила. Оставь, говорит, дом Горыньке, а сама сундук забери. Вот что она завещала.
– Ну и забирала бы сундук, а чего ищешь тогда в нём? А монеты там были. Они отцу от его отца, нашего деда, достались.
– А где ж они? Ты-то откуда знаешь про них?
– А мне дед и рассказал, давно ещё. Он думал, мне отец на расходы даст, когда я женился. А я ничего не получил. Вот и стал искать втихаря, и нашёл! Да выбрал я их все уж давно. Хотел с тобой поделиться, да думал, они тебе дом свой оставят, не знал я, что по-другому распорядятся добром своим.
Раечка закрыла крышку сундука, сложив в него обратно мамины вещи, тяжело поднялась и вновь подошла к брату.
– И сколько ж там было? – с горечью в голосе спросила она.
– Да я не считал, я же не все забрал сразу, по одной да по две монеты вытягивал. Уж когда мать-то слегла, я и добрал остальное. Там империалы николаевские да десятирублёвики были. Целый склад, почитай, на самом дне под мешковиной холщовой.
– И ты их все растратил? Неужто пропил, окаянный? Семье-то хоть что досталось?
– А как же! Жене шубейку прикупил, ботинки сафьяновые да серёжки с бирюзой, – с гордостью заявил Егор.
– Э-э-эх! Непутёвый ты, Горынька, как был, так и есть непутёвый. Эти твои покупки гроша ломаного не стоят, а ты золото на них просадил. Так, а остальное где?
Егор пожал плечами, налил рюмку водки, выпил разом и квашеной капустой закусил. Потом вытер рот тыльной стороной ладони и заплетающимся языком заявил:
– А ты меня, Раёнка, не стыди и бельма свои не пяль. Я перед тобой ответ держать не обязан, так и знай. Что хошь, то из хаты и забирай, сундук, зеркало, вон маманькины вещи: валенки новые, полушалок. Тебе мало? Золота захотелось? А нету! И никто не докажет, что оно было.
Тут вернулся Павел с подводой и застал жену в слезах. На лавке спал пьяный Егор, а Раиса прибиралась в дому и вытирала опухшие глаза уголком цветастого фартука.
– Ты чего ревёшь-то? Мамку не вернуть уж теперь, брат вон твой не горюет, спит себе. Собирайся, домой поедем. Только сундук-то как грузить будем? Егор пьяный, а нам с мужиком вдвоём его не поднять.
– Да отпусти ты мужика да подводу, Павлуша. Не нужна она нам нынче, – вздохнув, сказала Раечка и поведала мужу печальную историю о своём несостоявшемся наследстве.
– Ну и ухарь ваш Горынька! Сроду с ним сладу не было. В кого такой непутёвый? Это ж надо, обворовал всех, чтоб ему пусто было! Неужто простишь такое? Да и врёт, поди. Не мог он столько пропить. Запрятал он золото, надо будет его потрясти как следует.
Но никаких золотых монет никто так и не видел. Горынька всё отрицал, когда протрезвел. Но Раиса уже знала всю горькую правду, так как в том же сундуке нашла одну монету в десять рублей золотом, закатившуюся в самый угол, и ещё обнаружилась бумажка с расчётами. Стало ясно, что монет было много, но сколько, уж и не разобрать: запись была неразборчивая, много чего зачёркнуто да перечёркнуто. И кто это всё писал, тоже было неясно.
Поэтому Раечка с Павлом эту бумажку засунули куда подальше, да и забыли о ней, а найденную монету припрятали до лучших времён.
* * *
Перед самой войной, в 1913 году, сразу после Пасхи семья Шевченко перебралась в город. Не всю же жизнь на окраине жить. В городских домах уж и электричество было, и колонки с питьевой водой во дворах. Родительский дом они продали, Раиса настояла. Горынька ругался на чём свет стоит, но она его не слушала. И, как брат ни сопротивлялся, дом был продан, а деньги они поделили пополам.
Свой дом тоже пришлось продать, совсем ветхим он стал, и, чем вкладывать деньги да приводить его в порядок, решено было пустить его с молотка, да и уехать поближе к центру. Там, на правом берегу Волги, дома были подешевле, и они нашли подходящий: с хорошим фундаментом, крепкий бревенчатый дом, крыша была не новая, но и не худая. Внутри большая горница, отдельная спальня и закуток с оконцем для ребёнка. Все их деньги ушли на этот дом, но зато посвободнее, да и дочке есть где и спать, и играть. Ей уже шёл шестой год, ещё год-другой, да и в школу пора собираться.
Только вот школы-то были неважные. Отец стал подыскивать для дочери одну из церковно-приходских школ, которых в Астрахани на ту пору было штук двадцать. А пока сам обучал её грамоте.
Девочка была смышлёная, понимала и запоминала хорошо. Писала буквы, читала несложные слова и всё просила ей книжку на ночь почитать. А книжек в доме было немного, да и детская всего одна – сказки Пушкина. Но отец читал, а иногда и сам выдумывал истории про зверюшек разных, про жар-птицу да про чудесные страны.
Как устроилась молодая семья на новом месте, так Раечка засобиралась к Шмитам в гости.
– Возьму Лариску да наведаюсь к ним. Чай, не забыла меня барыня Мария Андреевна ещё. Покажусь ей, о своём житье-бытье порасскажу, на дочку нашу пусть посмотрит.
И в одно прекрасное утро Раиса с Лёлей отправились в особняк к Шмитам. Дорога была нелёгкой, хотя трамваи по городу уже ходили. Но до трамвая было далеко, да и от трамвая до дома Шмитов тоже неблизко. Но к обеду они добрались.
Встретили их на пороге не очень любезно и сказали, что никого дома нет и до вечера не будет. Пришлось пойти погулять по небольшому парку недалеко от дома, вышли к реке Кутум, прошлись вдоль берега и вернулись обратно. Раиса снова позвонила в звонок, который медным колокольчиком отозвался за дверью.
– Вы к кому, собственно, пришли, позвольте спросить? – сказала им строгая пожилая дама в чёрном платье и белом переднике.
– Мы к Марии Андреевне и Александру Аристарховичу, – уверенно ответила Раечка.
Дама удивлённо вскинула брови, затем внимательно посмотрела на маленькую Лёлю и со словами «Ждите здесь» удалилась, прикрыв за собой дверь.
Через несколько минут она снова появилась на пороге, предложила им войти в знакомую прихожую и сказала:
– Вас сейчас примут. Как доложить?
– Скажите Марии Андреевне, что Раечка пришла, её бывшая горничная, мы много лет не виделись и…
Но женщина не дослушала её и собралась было вновь уйти, как на широкой лестнице, ведущей от верхних покоев, появился сам Александр Аристархович Шмит.
Он был всё так же статен, высок и благороден, но почти совсем сед. Таким Раечка его не помнила, он будто состарился лет на двадцать, а прошло всего несколько лет, как она покинула их дом.
Им разрешили подняться, и, подхватив Лёлю, молодая женщина с улыбкой на лице быстро взбежала по лестнице вверх. Александр Аристархович внимательно посмотрел на неё, и глаза его вспыхнули, а брови поползли вверх.
– Я узнал тебя, ты Машеньке моей прислуживала, в любимицах была. А зовут-то как, не припомню?
– Раиса, Александр Аристархович. Мне тогда шестнадцать лет было, барыня меня Раёнкой звали.
– Да-да, припоминаю. Ну пройдёмте в залу. А это дочка твоя?
– Да, это Лариса. Лёля, поздоровайся с барином.
Когда присели на широкий велюровый диван, Раечка осмелилась спросить про Марию Андреевну:
– Очень уж повидаться хочется. Если вы позволите…
Александр Аристархович встал, прошёлся взад-вперёд и сказал:
– Нету Машеньки. Умерла в прошлом году. От холеры.
Голос его дрогнул, но он сдержался, слезу не проронил.
– Господи святы, горе-то какое! – вскрикнула Раечка и по привычке зажала рот кулачком. – Откуда ж напасть такая? И эпидемии вроде не было. Я ничего такого не слыхала.
Вкратце рассказав о болезни и кончине своей жены, Шмит замолчал, и стало ясно, что им пора уходить.
– Вы уж простите меня Христа ради. Я кабы знала, не побеспокоила бы вас. Я всё время помнила её, красавицу Марию Андреевну. Как сейчас у меня перед глазами стоит. Ну, мы пойдём. Вы отдыхайте да не серчайте на меня. Я с добрым сердцем пришла.
– Да чего уж там! Все мы под Богом ходим. Спасибо на добром слове. Прощайте.
Александр Аристархович повернулся и быстро ушёл, а Раиса с Лёлей сбежали вниз по лестнице и покинули дом с тяжёлым сердцем и со слезами на глазах. Маленькая Лёля держала мать за руку и причитала:
– Не плачь, не надо. Этой барыни больше нет, да?
Раиса прижала дочку к себе, присев на одно колено, и сказала:
– Маленькая ты ещё, не надобно тебе про это знать. Вырастешь – расскажу. А пока пошли-ка в чайную зайдём. Перекусим да домой поедем. Вечереет уже.
Первая мировая война
Всё, что случилось в последующие несколько лет, стало лишь началом той долгой и трудной жизни, которая была полна лишений и трагедий. Люди, пережившие эту войну и последующие за ней революции и битвы за лучшую, свободную жизнь, были как раз лишены этой самой свободы и простого человеческого счастья.
Они были зажаты в тиски неустанной борьбы за выживание, ужаса потери родных и близких и до самой середины века не могли оправиться от душевных ран, лишений и страха за жизнь своих детей.
В июле 1914 года была объявлена мобилизация. Грянула Первая мировая война. Павел Шевченко ушёл на войну в составе одного из астраханских казачьих войск и был направлен на Западный фронт. Раиса Матвеевна с дочкой Лёлей остались одни, а вскоре Раиса окончательно убедилась в том, что она вновь в положении. Это одновременно и обрадовало, и расстроило её.
Шёл уже третий месяц её беременности, но муж ничего не знал перед уходом, а как теперь сообщишь? Да и большой уверенности в том, что ребёнка удастся сохранить, не было. Тяжёлое положение и мрачное состояние духа, страх потерять мужа на войне и переживания за маленькую дочь оставляли мало надежд на то, что она выносит дитя.
Вскоре в их дом подселили беженцев, наплыв которых в Астрахань был так велик, что приходилось расселять их в частные дома. Еврейская семья в составе трёх человек прожила в доме Шевченко довольно долго. Но вместе им всем оказалось полегче переносить трудности военного быта. Обе семьи совместно питались и приглядывали за детьми, Лёлей и Витей, который был на год старше. Раиса и Регина работали в рыболовецкой артели на разделке рыбы. Трудились женщины посменно, так что одна была на работе, другая дома, на хозяйстве.
Муж Регины, Осип Моисеевич, был человеком пожилым и болезненным, поэтому невоеннообязанным. Самой Регине тоже было за пятьдесят, а маленький Виктор был их приёмный сын, а точнее племянник, сирота, оставшийся после смерти родителей: сестры Регины и её мужа.
Так и жили впятером, кое-как концы с концами сводили. Но зато Осип Моисеевич был врачом, и он как мог помогал Раисе в её затруднительном положении. У него имелся рыбий жир в бутылках, который пожилой человек принимал сам и давал его Раечке, по столовой ложке каждый день. Она морщилась, пила с неохотой, но он говорил ей:
– Пей, дочка. Тебе надобно ребёночка сохранить, а тут целый кладезь витаминов.
Заедали противный рыбий жир кусочком солёного огурца, и это кое-как спасало Раю от тошноты. Но зато женщина почувствовала, что у неё появились силы, а вскоре из артели её убрали, точнее перевели на лёгкий труд – в контору учётчицей.
Раечка мечтала сообщить мужу на фронт об ожидаемом прибавлении семейства, придумывала слова, какими она расскажет ему о ребёнке, но писать ему на фронт в первые месяцы войны было бесполезно. Полевая почта работала плохо, а его полк передислоцировался часто, и постоянного адреса не имелось.
От Павла письма приходили крайне редко, были они скупые и короткие:
«Не поминайте меня лихом. Я жив, здоров. Ранен был, но не сильно. Из госпиталя сразу опять на фронт. Воюем. Лёля пусть учится, не забывает грамоту. Вот я вернусь, когда врага разгромим, и в школу её отдам. А ты, Раёнка, держись. Скоро свидимся».
Раечка плакала от переживаний и от радости, стала в церковь чаще ходить, свечки за мужа ставила и всё молилась, чтобы Бог его спас и сохранил.
Зима в конце 1914 года выдалась ветреная, с морозами трескучими, вьюгами да снежными заносами. Раечка совсем перестала выходить на улицу, срок родов подходил, опасалась она и заболеть простудой, и упасть на скользком промёрзшем снегу. Женщина всё больше отлёживалась в постели, а маленькая Лёля ухаживала за мамой. Она уже знала, что совсем скоро у неё родится братик или сестричка, и всё расспрашивала как да что.
Осип Моисеевич долго беседовал с девчушкой, читал ей сказки и детские рассказы и, как врач, объяснял, как ухаживать за грудным младенцем, когда он появится на свет.
* * *
Маленькая Ниночка родилась в самом конце января 1915 года. Регина привезла Раису из больницы и на первых порах помогала ей как могла. Из старых простыней нашили пелёнок и распашонок, очень много детского осталось ещё от Лёли, всё пошло в ход, всё пригодилось.
Труднее всего было с дровами, их пришлось доставать неимоверными усилиями, но дом всегда был протоплен, и дети не мёрзли. Лёля с Виктором называли Ниночку сестрёнкой, а болезненный Осип Моисеевич звал её внучкой. Он всё так же хворал, был немощен, помогать по хозяйству не мог, но зато осматривал малышку, давал советы молодой маме по уходу и приглядывал за дитём во время сна, когда все были заняты делами.
Ближе к концу войны поселенцы съехали, их переправили в другое место, куда неизвестно. Расставались со слезами и, скорее всего, навсегда.
Раечка осталась одна с двумя маленькими детьми и поначалу испугалась: как она будет справляться, как детей поднимать? Но у страха глаза велики, как говорят. Глаза боятся, а руки делают. Пришлось хрупкой, измождённой женщине всё взвалить на свои плечи и вести хозяйство. А иначе никак.
Прошло с полгода, и жизнь начала понемногу налаживаться, но вот письма от мужа перестали приходить совсем. Сколько горьких слёз пролила бедная женщина, сколько ночей недоспала в страхе и тревоге за его жизнь. Ей казалось, что она его никогда больше не увидит, Раечка боялась даже представить себе, каких страхов и лишений натерпелся он на фронте.
А Павел воевал, как и подобает русскому солдату. И в атаках участвовал, и крепости защищать приходилось, и в землянках ночи напролёт мёрзли и мокли русские солдаты, и окопы рыли в мёрзлой земле. Но до последнего он держался стойко, несмотря на свои ранения.
Но самое страшное испытание ждало участников боевых действий в середине 1915 года, когда немцы стали активно применять химическое оружие. Безжалостно использовали и хлор, и так называемый горчичный газ, и позднее иприт. Германская артиллерия обстреливала противника очень необычными снарядами, которые разрывались совсем тихо, но выпускали клубы отравляющих веществ, которые парализовали людей в считанные часы.
Последствия таких атак были самыми пагубными, так как газ поражал глаза, кожу, внутренние органы и особенно, конечно, лёгкие. Не избежал этой участи и Павел. Он надышался в одном из боёв, и сначала даже не понял, какой вред ему нанёс желтоватый вонючий газ.
Глаза зачесались и покраснели через пару часов, а позже его начал душить кашель такой силы, что буквально парализовал голосовые связки. Павла и его товарищей, которые подверглись газовой атаке, разместили в полевом госпитале, и на первый раз, казалось, всё обошлось.
Но это было не так. Во-первых, и атаки повторялись, а во-вторых, это не могло не сказаться отрицательно на общем состоянии организма: Павла мучил часто повторяющийся бронхит. Мужчина кашлял так, что порой казалось, что он задыхается.
По возвращении домой в конце 1916 года он совсем почти обессилел, был немощным и таким худым, что Раиса испугалась, встретив его на железнодорожной станции. Он кое-как, с палочкой доковылял до дома и без сил рухнул на кровать.
Даже повзрослевшая Лёля его не узнала. Она вошла в комнату, посмотрела на лежащего на кровати мужчину, затем вышла и спросила:
– Мама, а где же папа?
Раечка заплакала, тихо приобняла дочку и сказала:
– Ничего. Главное, что вернулся. А я-то его выхожу. С войны, доченька, здоровыми не возвращаются. Но мы папку дождались, и слава Богу.
Когда Павел немного пришёл в себя, он вдруг подозвал Раису, усадил рядом с собой и спросил:
– Так дочку или сына ты мне родила? Чего молчишь-то?
Раечка растерялась. Она всё же послала ему на фронт письмо с известием, что она в положении, о котором узнала сразу же, как он ушёл на фронт. Но ответа на это письмо не поступило, и Раиса решила, что оно затерялось. Оказалось, что Павел всё же получил его каким-то чудом и даже написал ответ, но отправить не успел, ушёл в атаку и письмо ответное потерял.
Молодая женщина приобняла мужа, быстро встала и пошла за Ниночкой.
– Вот, смотри, папка. Нам уже почти два годика, – сказала она и поднесла дочку поближе к отцу.
Тут и Лёля подбежала, вся семья собралась вместе, и плакали, и смеялись на радостях, а маленькая Нина так и уснула на руках у матери, отец не в силах был её взять.
* * *
Павел поправлялся медленно, как будто с неохотой. Он не раз говорил, что война все жизненные соки из него выжала.
– Таких страстей мы навидались на этих фронтах, что и не рассказать, – говорил он жене, но в подробности её не посвящал.
С дочкой о войне не беседовал, а к осени всё же нашёл в себе силы подняться, чтобы отыскать Лёле школу. Её отдали в местную церковно-приходскую, не самую лучшую, но от дома недалеко, сама могла бегать.
– Учись прилежно. Учителей слушай внимательно и читай побольше, – напутствовал её отец, и девочка послушно кивала в ответ.
Училась она хорошо, пока была девчушкой, всё ей было интересно: и про природу, и про климат, и про небо и звёзды. Как-то она спросила отца:
– А как всё это устроено? Как Бог создал весь мир, нашу землю, звёзды в небе? Разве одному это всё под силу? И какой Он, этот Бог? Как человек, только большой очень? Его кто-нибудь видел?
– Это всё тебе надо у учителей расспрашивать, – ответил Павел. – А я тебе так скажу: нет никакого Бога. А если бы Он был, разве допустил бы войны на земле да кровопролитие? Разве Он позволил бы людям убивать себе подобных да газом их до смерти травить?
– Да ты что такое ребёнку говоришь? – спросила вошедшая Раечка. – Тебя вот Бог спас, сколько я за тебя молилась, и Он услышал мои молитвы. Не слушай его, дочка. Он нездоров и поэтому такой сердитый. Иди учи уроки. Своей головой надо жить. А что не совсем понятно, у учителей расспроси. Они тебе всё расскажут.
Этот разговор надолго запал Лёле в душу. Она стала часто задумываться над тем, есть ли Бог, какой Он и где находится. Не верилось ей в то, что это человек в небесах, живущий за облаками, как им в школе рассказывали. Но ни с отцом, ни с матерью она больше эту тему не обсуждала. Ей хотелось самой всё понять и во всём разобраться.
После революции
Наверное, ни к одной стране судьба не была так жестока, как к многострадальной России. Пока шла Первая мировая война, все с напряжением ждали её окончания. Народ бедствовал и не понимал, зачем и почему русские вступили в Антанту, зачем отправили на смертный бой сотни, в общем-то, безоружных молодых мужчин, которые тысячами гибли в кровопролитных боях.
Конечно, была у русских и своя правда. Русский солдат – это воин, который воюет до конца, до последнего вздоха. В этой войне русскому солдату удалось продемонстрировать мощь и силу, чтобы враждебно настроенные народы знали, с кем имеют дело.
Погибло и пропало много русских солдат и офицеров, около десяти миллионов. Большая часть из них осталась лежать в сырой земле после чудовищных кровопролитных боёв, многие были захвачены в плен или пропали без вести, а те, кто выжили и вернулись домой, были практически инвалидами всю оставшуюся жизнь.
Нет, мы не выиграли в этой войне. И заключённый с Германией Брестский мир до сих пор вызывает кучу вопросов и недоумение. Возможно, это был единственный выход из войны, но он обернулся потерей огромных территорий России. Этот мир заключали уже большевики в 1918 году, а до этого, в 1917-м, Россию потрясло ещё две революции, Февральская, повлекшая за собой свержение царского режима, и, наконец, Октябрьская с установлением советской власти в стране.
На фоне революционных перемен в Астрахани, как и во многих других городах, развернулась борьба за власть. Меньшевики были ещё в силе, они не желали сдавать позиции. В то же время большевистская партия настаивала на том, чтобы в губернии признавалась только власть Советов. Такое противоборство неминуемо привело к столкновению, и в Астрахани вспыхнула гражданская война.
Бои продлились всего две недели, но в результате власть в губернии взяли в свои руки большевики. 27 января 1918 года, прямо в день рождения Ниночки, которой уже исполнилось три года, первый губернский съезд Советов провозгласил Советскую власть в городе Астрахани.
Начиналась новая жизнь, но было тяжело. Нехватка продовольствия, медикаментов, топлива и других жизненно необходимых товаров хоть и не приводила население к панике, но всё же рождала недовольство и неудовлетворение среди городского населения. А в сёлах было ещё сложнее: отменили частную собственность на землю, развернулись работы по государственному распределению земли.
Семья Шевченко, как и многие другие, начала бедствовать. Винную лавку они давно потеряли, да Павел работать и не мог: его здоровье было окончательно подорвано. Раиса тоже лишь слегка подрабатывала, где могла, а дом, хозяйство и маленькая Нина были на Лёле. Ей уже исполнилось десять лет, и она считала себя взрослой помощницей маме и больному отцу.
Так, в страданиях и лишениях, прошло долгих четыре года. За это время Лёля вернулась в школу, Ниночка подросла и вместе со старшей сестрой стала хозяюшкой в доме, а Рае неожиданно подвернулась работа.
* * *
В апреле 1922 года в Астрахани восстановилось движение трамвая, которое было приостановлено в связи с военными действиями. Понадобились новые кадры: вагоновожатые, билетёры, контролёры. Были организованы курсы по подготовке этих кадров, и Раиса воспрянула духом. Не прошло и трёх месяцев, как она стала водить трамвай по Большой Демидовской улице через Земляной мост и Соборную улицу. Это была одна из главных, центральных линий, и молодая женщина с гордостью рассказывала дома, как ей всё-таки повезло и с работой, и с деньгами. Теперь у неё появился регулярный заработок, и им больше не придётся сводить концы с концами.
Но в доме по-прежнему было тяжело. Здоровье Павла не улучшалось и последние пару лет особенно пошло на спад. Ночами его сотрясал душераздирающий кашель до крови и до рвоты. Прослушивались явные хрипы в лёгких. Он почти не вставал, а когда поднимался с постели, то передвигался с большим трудом.
Доктора разводили руками, помочь ничем не могли, иногда лишь облегчая страдания всякими порошками да уколами.
– Ему здесь не климат, – говорил один из врачей, давно наблюдавший больного мужчину. – Вам бы к морю его вывезти жить, или уж в леса, в среднюю полосу. Там и попрохладнее, и воздух поздоровее.
Но переезд куда бы то ни было представлялся Раисе совершенно невозможным с больным мужем и двумя дочерьми. Так и продолжалась бы их горестная жизнь, если бы не случай.
В то утро Раиса вышла на работу очень рано, на улице было морозно, темно и скользко идти по гололёду. Шёл уже март, пора бы весне вступить в свои права, но зима в этот год отступала неохотно. Было зябко и ветрено, сухой колючий снег неприятно покалывал лицо, и женщина спешила скорее добраться до депо, сесть в трамвай и согреться.
Всё шло как обычно, и ничто не предвещало беды. Вагон плавно заскользил по рельсам, с лязганьем подпрыгивая на стыках. Народ спешил, суетился, заскакивал в трамвай на ходу и спрыгивал на поворотах, когда он замедлял ход. И вдруг Рая почувствовала неладное, вернее заметила впереди прямо на рельсах большую наледь, как будто кто-то специально ведро воды на целый сугроб вылил, и тот замёрз причудливым бугром.
Размышлять было некогда, нужно было тормозить, но на скользких обледеневших рельсах это оказалось почти бесполезным занятием. Со скрипом и почти не сбавив скорость, вагон приближался к опасному месту, и оставалось только надеяться на чудо, что мощная железная машина раскрошит ледяную глыбу и пройдёт вперёд. Но не тут-то было.
Трамвай на тормозах почти юзом врезался в ледяной ком, который, возможно, и раскрошился от удара, но его куски как скользкое инородное тело попали под узкие колёса и сделали всю эту махину шаткой и неустойчивой.
Вагон сошёл с рельсов, накренился и завалился на стоящее сбоку дерево, которое спасло его от опрокидывания на землю.
Раздался крик, и поднялась паника. Народ стал выскакивать из трамвая, давя и толкая друг друга. Раиса упала со своего сиденья, очень больно ударилась головой о металлический поручень и никак не могла подняться на ноги, оказавшись в скрюченной и неудобной позе.
Ей помогли двое мужчин, кое-как проникнув в кабину и освободив Раечку, зажатую в узком пространстве. Из губы у неё сочилась кровь, бровь была тоже разбита, и сильно болело плечо, на которое пришлась вся тяжесть тела при падении навзничь.
Разбирательства о причине аварии шли довольно долго. Виновных не нашли, да и не искали. Как доказать, что кто-то специально лил воду на рельсы для образования ледяного затора? Свидетелей не нашлось, и злоумышленники, если они и были, удачно избежали наказания.
В аварии никто, слава Богу, не погиб. Были сильные ушибы, переломы и один сердечный приступ как последствие испуга, но серьёзных жертв не было, и суда удалось избежать.
После этой трагедии не могло быть и речи о том, что Раиса вернётся на прежнюю работу. Страх и неуверенность так крепко овладели её сознанием, что она даже и думать о вождении трамвая не могла. Да и в депо ей прямо намекнули на то, что с этой работой придётся расстаться.
– Ты не горюй, Раёнка, – сказал ей Павел, – всё к лучшему. Я вот тут подумал, может, в Саратовскую губернию подадимся? Там ведь у меня сестра живёт, молодая бабёнка. Дом у неё крепкий, от мужа остался, и прямо у самого леса.
Раечка знала сестру мужа Наталью, которая была лет на пять моложе его, они встречались пару раз, на похоронах их родителей. Ещё ей сразу же вспомнились советы доктора, который говорил, что лесной климат сможет облегчить самочувствие Павла, и она призадумалась.
Терять больше было нечего: работы нет, заработков тоже. Приближалось лето, и астраханская сухая жара снова будет доводить её несчастного мужа до обмороков.
«Уже шесть лет он мучится, бедолага. Надо что-то решать, отъезд в Саратов – это наша последняя надежда», – рассудила Раиса, и семья потихоньку стала готовиться к переезду.
Собрали всё необходимое, в основном одежду да обувь, всё, что было, увязали в большие узлы. Брать пришлось и летнее, и зимнее. Сколько придётся там пробыть, они и не гадали.
Так, со всем скарбом, семья погрузилась на пароход, и вверх по Волге-матушке поплыли до Саратова. Павел как будто даже оживился. В глазах появился блеск, он сам взошёл на пароход и спустился в трюм, где они выкупили четыре места, и там уже буквально рухнул на лавку. Раиса с девочками примостились в самом углу, дав ему возможность разместиться почти лёжа.
Кое-как добрались до места. Павел часто кашлял, почти не спал, Раиса поила его водой и чаем, кормила хлебом и кашей на воде, которую припасла с собой в дорогу. Было видно, что ему тяжело, но он держался, не стонал и не жаловался. Лёля с Ниной вели себя тихо, часто дремали, положив головки к маме на колени, так и доехали.
В Саратове Рае пришлось искать подводу, которая довезла бы их до деревни, но ей повезло. Добрые люди подсказали, что в ту сторону как раз едет новенький грузовик с большим кузовом, наполовину пустой. И даже к шофёру её отвели. Он попутчиков взял, но забеспокоился за Павла: очень уж неважно тот выглядел.
– А ты его в кабину с собой посади, а то в кузов-то он не залезет, боюсь. А мы уж с дочками туда заберёмся.
Так и добрались до деревни, по ухабистой дороге, с тряской и грохотом пустых молочных бидонов в кузове, но зато засветло. Наталья встретила гостей с распростёртыми объятиями, запричитала, заохала. Брата она сразу признала, несмотря на его измождённый вид. Поздоровалась с Раей, Лёлей и Ниной, расцеловала всех, расплакалась и позвала в избу:
– Проходите, гости дорогие, располагайтеся. Я сейчас самовар поставлю да на стол соберу. Павлуша, а ты приляг вот на топчан покуда. Потом я вам всем постели справлю.
Почти всю ночь женщины не спали и всё рассказывали о своём житье-бытье. Муж Натальи Кондрат с первой мировой так и не вернулся.
– А я всё жду его, не поверишь. Как тяжко на душе, но, думаю, может, он в плен попал, может, память отшибло. Такое, говорят, бывает при ранениях в голову-то.
– А похоронную ты не получала? – осторожно спросила Раиса.
– Да нет. Вот и не верю. Я и в Саратов ездила, запросы делала. Сообщили мне, что без вести пропал, а это ведь, может, и живой. На каторге у немцев али ещё где.
Но Раиса её чаяний не разделяла. «За столько-то лет уж всяко объявился бы либо весточку прислал. А ежели память потерял, то всё равно что и помер», – думала она про себя, но Наталье таких слов не говорила. Пусть надеется.
– А Павлушу надо выходить. Он ведь какой крепкий мужик был у нас. Когда мы в Астрахани-то жили, он на моих глазах рос да мужал. А потом я за Кондрата замуж вышла, сюда переехала, с тех пор мы редко встречались. А теперь он вон какой, в тень превратился. Проклятая война, скольких мужиков покалечила!
Раечка сокрушённо качала головой, что тут скажешь? Уж сколько она испереживалась да намучилась с больным мужем, никому ведь не понять. Это надо на своих плечах вынести.
– Да, надо выходить. Доктора посоветовали или на море, или в леса его свезти, где воздух почище да поздоровее. А куда на море? На Каспий? А к кому там? Мы никого не знаем, да и не обжито там, говорят. А коли ему доктор понадобится? Куда бежать? Вот мы и решили к вам, к родне. Это Павлуша захотел, поедем, говорит, к сестре Наталье, в среднюю полосу.
Раечка поведала золовке о своих страданиях, о работе, об аварии, обо всех семейных заботах и трудностях. Наталья сочувственно кивала и сказала наконец:
– Ну и правильно. Кроме родных, никто не поможет. Как-нибудь сдюжим. Я одна осталась, по Кондратию горюю. С вами-то и мне поживей будет.
Горькая утрата
В этой жизни на новом месте Раечка немного успокоилась, и от сердца у неё отлегло чуть-чуть. Наталья оказалась хозяйственной и заботливой: всех накормит, за скотиной присмотрит, в доме и во дворе порядок наведёт. Проворная и сметливая, всегда с хлебом, молоком, маслом и яичками. В небольшом огороде и картошечка своя, и огурчики. Всё полить и прополоть нужно.
Рая помогала ей во всём. Девчушки тоже на подмоге, посуду помыть, пол подмести, кур покормить – это была их забота. Павел всё больше лежал, особенно первое время, но позже стал понемногу подниматься да во двор выходить. Посидит-посидит на завалинке да обратно в избу.
– Может, до реки с тобой пройдёмся? – спрашивала его Раечка. – Наташа поможет, втроём, потихонечку, а?
– Ладно, погодь немного. Сразу так я не дойду. Вот окрепну чуток – и пойдём, – отвечал ей Павел.
Видно было, что слова давались ему с трудом, а поход до завалинки и обратно вызывал одышку, дышал он тяжело и с хрипами. Не было никаких признаков пока, что он пошёл на поправку.
В редкие свободные часы, чаще по утрам, Раечка любила до ближайшего леска добежать, погулять в нём, побродить по прохладной чаще и выйти на полянку с пеньком. Это было её любимое место. Сядет, бывало на пенёк, поплачет, сама себя да Павлушу пожалеет, тихонечко Богу помолится, за девчат да за мужа попросит, чтобы смилостивился Он да послал ей надежду на его исцеление.
После такого уединения у молодой женщины и на душе становилось полегче – не так больно сердце ныло и мысли прояснялись.
Однажды очень ранним утром сидела Рая на своём любимом пеньке и тихонько шептала молитву. Вдруг на поляну старец вышел, в белой рубахе под пояс, в холщовых штанах и босиком. Волосы длинные, седые, борода, густые брови.
Раечка вскочила с пенька, а убежать не смогла, встала как вкопанная и уставилась на старца во все глаза. Откуда он тут взялся? И появился тихо, ни веточка сухая не треснула, ни шагов она не слыхала. А он посмотрел на неё и сказал:
– Да ты сиди, сиди, не бойся меня. Я тут тебя часто вижу. И печаль твою сердцем чую. Али чего недоброе у тебя случилось? Ты расскажи, я помогу.
Но Рая не могла и слова молвить. Она стояла посреди поляны, видела, как солнечный свет пронизывает ветви деревьев и освещает местность вокруг каким-то загадочным золотистым светом, она раньше такого не замечала. И старец перед ней, будто невесомый, смотрит на неё пристально и ждёт ответа.
– Ты не бойся меня, дочка. Я тебе секрет открою, как спасаться от всяких невзгод. Я за тобой давно наблюдаю, измучилась ты вся, а горю своему помочь не можешь. Расскажи, что стряслось?
Раечка немного пришла в себя и поняла, что перед ней человек, живой и настоящий, а не привидение какое. И говорит он по-доброму, и теплом душевным от него веет. Она тогда подошла к старику поближе и поздоровалась. Потом снова присела на пенёк, а он рядом расположился, на травке.
Раиса прониклась к нему доверием, да и высказаться охота было. С Натальей она старалась часто не говорить о своих переживаниях: та тоже извелась вся, Кондрата своего не похоронивши и дожидаючись. Девчонки малы ещё, чтобы на них свою душевную боль изливать. Так и носила всё в себе, а тут человек чужой, посторонний. Ему можно рассказать, как тяжело ей. И она поведала ему всю свою историю: как вернулся Павел с войны, как занемог совсем и как она хочет его на ноги поднять. Только как, она не знает.
Старец слушал, не перебивая. Только седую бороду поглаживал да кивал иногда, смотрел сочувственно. Когда Раиса закончила рассказ, он вздохнул тяжело и сказал:
– Ты его не поднимешь, дочка. Он у тебя приговорённый уже. Но поживёт пока. Сколько – не скажу, но очень долго не протянет. Смирись. Ты его и так своими молитвами на этом свете держишь крепко, только не жилец он.
Раечка от этих слов заплакала, хотя и сама знала правду и без слов старика. Но ведь надежду в душе хотелось удержать подольше. Жалко ей было Павлушу, до слёз жалко.
Старец тем временем сидел тихо, а когда проплакалась она, встал, положил ей на лоб тёплую шершавую ладонь и сказал:
– Я тебе заговор скажу. А ты слушай внимательно. Это не молитва и не Божий промысел. Ты этот заговор запомни слово в слово и каждый день на заре его повторяй. Выйди на порог, встань к солнцу лицом и повторяй. Запоминай.
И старец начал медленно и внятно наговаривать слова, немудрёные, простые. И они каким-то чудом все запоминались на раз. Раечка была как во сне, она всё слушала, слушала старца, закрыв глаза, а потом вдруг поняла, что это не старец говорит, а она сама эти слова повторяет. Открыла женщина глаза, будто проснулась, а старика и след простыл. Одна она на поляне.
То ли приснился он ей, то ли околдовал как. Но Раиса вдруг почувствовала огромный прилив сил. Она вскочила с пенька и побежала домой со всех ног, а в голове всё его речи крутились. Заговор старца она запомнила слово в слово.
С этого дня Раечка приободрилась. Каждое утро, как старик наказывал, выходила на зорьке на крыльцо, лицом к солнышку, и заговор повторяла. После этого дела у неё спорились, а Павел через день-другой вставать стал, к завалинке выходить да сидел подольше обычного.
«Вот она, сила бесовская», – мелькнуло как-то у Раечки в голове, и она тут же перекрестилась, испугавшись своих мыслей.
Так прошло лето, наступила осень. Однажды вечером, сидя с Натальей при свечке за самоваром, Раечка вдруг неожиданно для себя сказала:
– Ты, Наташа, Кондрата своего не жди больше. Нету его.
Эти слова вырвались у Раисы сами собой, но она чётко поняла, сердцем почуяла, что нет его в живых. Даже сама себе она не могла этого знания объяснить. Но оно как бы обожгло её изнутри, и слова вылились сами собою.
– А ты почём знаешь? – удивлённо спросила Наталья. – Кто тебе сказал?
– Старец один. Он научил меня сердцем чуять. Вот и Павлуша скоро уйдёт. К зиме и отмучается.
В эту ночь Раечке не спалось. Она слышала, как за стенкой плакала Наталья, слышала, как хрипло дышал Павел, как ворочались в кровати Лёля с Ниной, и ей казалось, что жизнь заканчивается, та, старая жизнь, с войнами и лишениями, с болезнями и страхами.
А скоро начнётся совсем новая жизнь, как молодой росток из земли, она пробивается наружу. И эти ощущения Рая прочно связывала с Ларисой и Ниной, молодыми продолжателями их с Павлушей жизни. И ради этих двух росточков она теперь должна жить, оберегать и охранять их и молиться за них до конца дней своих.
* * *
Павла не стало в ноябре 1923 года. Стоял сухой, но прохладный день. Солнце будто устало согревать землю. Оно проглядывало сквозь небольшие тучи, лениво освещало всё вокруг своими нежаркими лучами и вновь пряталось за облака. От этого трудно было разобрать, день на дворе или вечер вступает в свои права. Было немного сумрачно, под стать настроению.
Павел неожиданно поднялся, попросил чаю, потом позвал всех к себе и сказал:
– Я умру когда, вы слёзы не лейте. Мне там-то легче будет. Да помните Павла, отца да мужа своего. Я многое хотел вам дать, да уж что сумел. Ежели бы не хвороба эта проклятая…
Тут он сильно закашлялся, и Рая отправила девочек на улицу.
– Ты, Раёнка, баньку-то затопи. Я помыться хочу. Да рубаху мне чистую припаси.
Раиса с Натальей затопили маленькую баньку во дворе и отвели туда Павла.
– Ты сам-то сдюжишь? Может, подсобить тебе? – спросила Раиса, но муж от её помощи отказался.
Мылся он недолго, не прошло и получаса, как Павел вернулся в чистой рубахе, с полотенцем через плечо и снова чаю попросил.
Такое долгое пребывание на ногах очень удивило женщин. Они напоили его свежим чайком с колотым сахаром. Мужчина выпил целую кружку, затем попросил помочь ему лечь обратно в постель и больше не поднялся.
Все думали, что он уснул, только Рая вдруг заметила, что хрипов не слыхать и лежит он в одной позе, чуть задравши голову Подошла она к мужу, прислушалась, а он уж и отошёл в мир иной, так и не проснувшись.
Похоронили Павла Андреевича Шевченко на маленьком деревенском кладбище, местные мужики крест ему справили добротный. Помянули как полагается. Раечка молилась за упокой его души и просила Господа отправить раба Божьего Павла в рай за все страдания земные да за дела хорошие, которые он на этом свете совершил.
Лёля с Ниной плакали долго: и день, и другой, и третий. Они не понимали, как это – был папка, а вот его нету больше. И осознание смерти, её безжалостной неотвратимости пугало их до слёз.
Справили девятый день, потом сороковой. Кое-как пережили зиму и весну да стали назад в Астрахань собираться.
– Поедем мы, Наташа. Спасибо тебе, добрая душа. Приютила, обогрела. Пора нам и честь знать, – сказала золовке Рая.
– Ой, чего выдумала! Чай, родня. И мне с вами было полегче с хозяйством управляться. И брат теперь рядом со мной, царствие ему небесное. Не горюй, Раиска. Живи для девок теперь, расти, учи их. Дай вам Бог здоровья!
На том и расстались родные, хоть и не по крови, но душой, две горемычные женщины, лишённые мужей, любви, тепла и ласки. Такая жизнь, такая судьба выпала на их долю. Но они не роптали. Не принято это было раньше. Жили да и жили себе. Тяжело, бедно, с потерями близких, но другой жизни им было не дано. Да хоть такая есть, и на том спасибо.
Лёля
В Астрахани стоял зной. Солнце пекло немилосердно, дождей не было с мая, и выжженная трава да пожухлая листва усугубляли неприглядную картину астраханского степного лета. Городские улицы были пыльными, по дорогам, еле волоча ноги, тащились конные экипажи, и время от времени звенел трамвай.
Этот звук нагонял на Раису страшную тоску и неприятные воспоминания о той жизни, когда она старалась изо всех сил вытащить свою семью с больным мужем из бедственного положения. Порой у неё на глаза наворачивались слёзы от этих воспоминаний. А положение её в этот момент было тоже незавидным.
Лёле уже минуло семнадцать лет. Она окончила школьный курс и искала работу, чтобы помочь матери. Младшая Нина была на редкость способной и любознательной для своих лет. Она перелистала и внимательно пересмотрела все книги, которые были в доме, некоторые пыталась читать. У неё возникала масса вопросов, на которые и мать, и старшая сестра с трудом находили ответы.
Лёля тоже любила книги, вот только времени на чтение порой не находила. Семье приходилось нелегко. Лёля подрабатывала в одной зажиточной семье, ухаживала за ребёнком. Платили ей немного, но она могла питаться в доме, а за особое старание получала небольшие доплаты. Иногда её посылали на рынок за покупкой продовольствия. Ездила она на небольшой подводе с молодым калмыцким парнем, который собирал женщин с близлежащих дворов и возил на базар.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70839157?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Лариса Джейкман
«Юдоль женская» – третья часть трилогии «Тени ушедших времён».
Эта книга о женщинах, на чью долю выпали тяжёлые испытания военных и послевоенных лет, об их стойкости и непреодолимой воле к жизни.
Часто мы восхищаемся силой духа и мужеством, которые проявляют мужчины, но героини романа: Раиса и две её дочери Лариса и Нина – ломают этот стереотип. Они преодолели всё: потерю мужей, обман и предательство, трудности войны, беды и лишения.
Но какой же силой духа нужно обладать, чтобы, стоя на коленях, у последней черты порой, не перешагнуть её, а подняться и начать жить заново.
У читателя будет возможность заглянуть в сердца и души этих женщин, вдохновиться их силой и любовью к жизни.
Автору эта книга особенно дорога, так как она о её родных и близких людях.
Лариса Джейкман
Юдоль женская
© Лариса Джейкман, 2024
© Интернациональный Союз писателей, 2024
Раечка
Глаза прекрасны, взгляд, увы, тревожен:
Души усталость или сердца боль?!
– Так плохо всё? – спрошу вас осторожно.
– Иль непосильна женская юдоль?..
Автор неизвестен
В те далёкие дни, после революции 1905 года и задолго до начала Первой мировой войны, жизнь людей складывалась очень нелегко. В воздухе витали страх и неопределённость, и они накладывали отпечаток на настроение и самочувствие людей.
Раиса Суслова, скромная девушка семнадцати лет, вернулась домой после проживания в услужении в семье богатого астраханского рыбопромышленника Александра Аристарховича Шмита.
Приехав к родителям, Елене Фокеевне и Матвею Прокопьевичу, она сразу заметила их тревожное состояние. Жили они неплохо, хотя по сравнению с условиями у Шмитов, родительский дом показался ей бедным, но всё таким же родным и дорогим её девичьему сердцу.
– Ну как вы тут без меня? – спросила она отца с матерью, но они лишь пожали плечами и ответили:
– Да ничего, справляемся, дочка. Горынька, братец твой, женился, жену в дом не привёл, живут своим двором. А к тебе аж два жениха сватаются.
Раечка покраснела и сказала, конфузясь:
– Да ну вас, право! Так уж и два? И кто такие?
– Павел Шевченко, Андрея Кузьмича сын. Да ещё и Никита Болотин, ты с ним в девчонках всё на реку бегала.
– Да помню я, только как выбирать-то? Никита этот всё драться норовил, а Павел хоть и взрослый, да больно уж тихий, не слыхать его сроду и не видать. Всё бочком да пошустрей по улице прошмыгнуть старается.
Родители переглянулись, усмехнулись и ответили:
– Да ты их помнишь юнцами безусыми, а они-то уж повзрослели. Никита совсем мальчишкой был, а нынче выше отца на голову, справный парень. А Павел тихий, скромный, но пригож лицом да трудолюбивый. Тебя постарше, это да. Вот и думай, выбирай.
– Ладно, – сказала Раечка. – Поживём – увидим.
– Да сваты уж и на пороге, считай. В эту пятницу Болотины зайдут, Никита с ними. Ты прихорошись, дочка. Только не очень по-городскому. Скромней-то лучше.
Раечка знала, о чём мать предупреждает: видела она её платья, из города привезённые. Тут, на заводской окраине, таких не носили. Одевались по старинке, даже красивые девчата выглядели старомодно. А у Раечки платья были поновей да с кружавчиками. Фасон другой, всё по фигуре.
В пятницу после бани девушка стала готовиться к смотринам. Аккуратно причесалась и уложила волосы тугой косой вокруг головы. Платье надела лиловое с серым рисунком, по подолу оборка, рукав у проймы фонариком, а от локтя узкий.
– Ну девка, городская совсем, – сказала мать, глядя на дочь, а отец заметил жене:
– Как ты, Еленька, в молодости. Такая же была тоненькая, что тростинка. Раиска вся в тебя. Только что же это платье-то узко в талиях? Тебе и дышать, небось, трудно, а?
– Да нет, батюшка. Нетрудно мне дышать. Так нынче модно. Я его на базаре у купчихиной дочки купила. Ей пошили, а не подошло. Она пошире меня будет. А мне в самый раз.
И Раечка закружилась по комнате так, что подол всколыхнулся и светлые ботиночки со шнурками показались из-под юбки.
Все ждали сватов и изрядно волновались. Вскипятили самовар, выставили блюдо с пряниками да баранками и чашки с блюдцами расставили вдоль стола.
Скрипнула калитка, и Раечка было метнулась за дверь, в соседнюю комнату. Но Елена остановила её:
– Сядь за стол и жди здесь. Хозяйкой будешь, гостей к чаю пригласишь. Нечего бегать туда-сюда!
Матвей распахнул дверь и зазвал гостей в комнату. В сенях послышались разговоры, кому первому входить, и родители жениха подтолкнули Никиту вперёд. Тот несмело шагнул через порог, пригнув голову, да не рассчитал: притолока была низковата, и молодой мужчина со всей силы ударился об неё лбом.
В руках у него был вместительный кулёк с конфетами в ярких обёртках, он его выронил от неожиданности, и сладости рассыпались по полу.
Раечка прыснула, прикрыв рот кулачком. Никита залился краской, потирая тут же образовавшуюся на лбу шишку. Матвей стал собирать конфеты с пола, а все остальные застыли в молчаливых позах, не зная, с чего начать разговор.
Первой нашлась Елена:
– Да вы не смущайтеся, гости дорогие. Эка невидаль – ударился парень о притолоку. Матвей – и тот шибается иногда, когда забудет. Проходите к столу. Раечка, помоги гостям.
Все засуетились, стали рассаживаться вокруг стола, молодых усадили друг напротив друга. Никита глаз так и не поднимал, всё смущался. Раиса тоже помалкивала. Говорили в основном родители: про урожай, про сено, про скотину. Обсудили свои дела насущные. А потом и до молодых добрались.
– Никита у нас парень хозяйственный, работник справный. Характером не злой. Чем не жених вашей Раечке! Скажи, Никита, по нраву ли тебе невеста, а может, чего воспрошать у неё хочешь?
– Ничего не хочу. Пусть Рая сама спросит, коли забыла чего. Мы с ней с детства знакомы, – ответил парень и вновь потёр слегка посиневшую шишку на лбу. А на невесту так и не взглянул.
Раечка встала со своего места, достала с полки большую медную кружку и протянула Никите:
– На вот, приложи. А то весь лоб синяком покроется.
Тот кружку взял, но прикладывать не стал, так и сидел смущённый и отвечал невпопад.
Родители Никиты поспрашивали Раечку о её жизни в доме Шмитов, спросили, не собирается ли она обратно. Но девушка сказала, что родителям она нужнее, помогать по хозяйству надо:
– Наверное, останусь пока. А там и без меня обойдутся.
На этом разговор закончился. Сваты поблагодарили радушных хозяев за гостеприимство и попросили позвать Никиту, коли помощь какая нужна будет.
– А ты, Раечка, уж не серчай на него, – сказала девушке мать жениха, отведя её в сторону. – Сконфузился он, вот и молчал, как в рот воды набрал. А так он парень хороший, добрый. Не обидит.
Гости ушли, а Раечка начала хохотать и подбирать с полу то там, то тут валявшиеся конфетки: Матвей не успел всё собрать.
– И чего ты смеёшься? Парню позор какой, хоть бы пожалела его, – сказал отец, а мать спросила:
– Ну и что ты думаешь? Как тебе Никита? По-моему, он жених славный.
Но Раечка была настроена против и не стала увиливать от ответа:
– Я за него замуж идти не согласная! Он длинный какой, я ему по пояс. Это что за муж? Да ещё краснеет, как девица. Подумаешь, лбом ударился, что ж теперь, и не разговаривать совсем? Матушка его говорит, не обидит, мол. А как в детстве дрался? Забыли уже? Всё меня за косы таскал да хворостиной охаживал. Нет! Никите Болотину я отказ дам.
Родители переглянулись, но перечить не стали. Отец лишь заметил:
– Ты, Раёнка, не горячись. Человеческую судьбу решаешь. С умом надо, а не со смехом.
– Ладно, батя. Я вот Павла Шевченко видела на днях в керосинной лавке. Он поздоровался со мной. Возмужал, серьёзный такой. Вот он мне как жених глянулся, а Никита ваш молодой ещё, хоть и ростом с версту. Коли придут меня за Павла сватать, тогда и решать буду.
* * *
Второе сватовство прошло благополучно. Серьёзное семейство Шевченко прибыло в дом Сусловых в полном составе, хорошо и опрятно одетые, в добротных вещах. Сразу видно, что семья не бедствует. Павел был крепким и коренастым, ростом выше среднего, с окладистой бородой. Он был очень похож на отца, только глаза как у матери, добрые и со смешинкой.
Раечка в этот раз надела юбку цвета шоколада под пояс и белую шелковистую кофточку к ней. На кофточке были вышиты снежинки, а мелкие прозрачные пуговички, которые шли от самого ворота, напоминали льдинки.
Павел смотрел на девушку с интересом. Всю оглядел с ног до головы, глаз не прятал и в разговоре оказался умён и приветлив.
У него была небольшая винная лавка в городе, которую они содержали вместе с отцом. Но отец уже решил отойти от дел и передать всё сыну, а тот хотел стать военным, говорил, что для мужчины это честь – быть защитником отечества.
– Я вот в Тверь хотел податься, там кавалерийское училище есть. Правда, крестьянское сословие не очень жалуют, на офицеров обучают выходцев из дворян. Но мещан берут. Глядишь, и подамся на другой год.
– А коли женишься, тогда как? – спросила Раечка.
– С женой поедем, – серьёзно ответил Павел.
Но его мечта не сбылась. Запрос, направленный в училище, вернулся с отказом. Иногородних принимали редко, нужны были хорошие рекомендации, поручительства, а этого Павлу добыть не удалось, поэтому от идеи пришлось отказаться.
А свадьбу молодые сыграли вскоре после знакомства. Полюбились Раиса с Павлом друг другу с первого взгляда. И Раечка очень переживала, пока они ждали ответ из Твери, не хотелось ей покидать родную Астрахань, ехать на чужбину и жить в съёмном углу, пока её суженый будет обучаться военному делу.
Но всё решилось само собой, а тут и первенец родился. Ясным весенним утром 8 апреля 1908 года на свет появилась девочка. Ясноглазая, пухлявенькая, с кудряшками – она сразу стала любимицей всего семейства. Имя девочке давали в церкви, и батюшка заметил:
– Это же надо, Бог послал вам дитя прямо в день ангела святой мученицы Ларисы. Вот и имя вам готово. Доброе имя, хорошее. Наречём вашу дочь Ларисой.
Так и записали. Родители согласились, имя не расхожее, а греческое толкование этого имени – «чайка». Это им в церкви молодой дьякон сообщил, он начитанный был, всё знал про имена святых мучеников.
Родители воспитывали свою дочь с любовью, но и в строгости держали. Шалить и баловаться ей не дозволялось, она должна была быть во всём послушной и не капризничать. К такому поведению маленькую Лёлю, так ласково называли её родители, приучали с малых лет. Она росла помощницей маме по дому, так как отец трудился до самого поздна, но всё своё свободное время, когда оно выпадало, он посвящал дочери.
Летом они вместе копались в огороде или отправлялись на реку ловить рыбу, осенью собирали нехитрый урожай, солили капусту в огромных деревянных бочках, зимой отец катал дочку на самодельных санках и понемногу учил её грамоте, когда она подросла.
Раиса была хозяйкой в доме, содержала его в образцовой чистоте. Родители Павла оставили им свой дом и лавку после смерти; они ушли один за другим, когда их внучка Лариса была ещё совсем маленькой.
Ненадолго пережили их и Раечкины родители. Сначала похоронили Матвея Прокопьевича, а вскоре слегла и Еленька. Раиса ухаживала за матерью долго и с любовью.
Егор, брат Раисы, наведывался нечасто. Но пару раз вечерами, вернувшись из хлева или со двора после ухода за скотиной, Раечка заставала его в доме. К лежачей матери он почти не подходил, а всё суетился по дому да быстро исчезал при появлении сестры.
«И чего топчется, чего ему здесь надо?» – часто думала Раиса и решила всё же поговорить с братом в следующий раз. Ей казалось, что он что-то ищет в родительском доме, но никак не может найти.
Еленька будто прочитала мысли дочери и как-то тихонечко подозвала её к себе:
– Присядь, дочка, я поговорить с тобой хочу. Вот помру я скоро, так ты уж дом-то этот не дели с Горынькой. Негоже ему, мужику, в примаках-то жить. А к нам они с женой не захотели. Только сдаётся мне, не очень он желанный в их доме-то.
– Да Господь с тобой, маменька! Нашла о чём тужить. Пусть забирает. Только рано сейчас об этом. Ты давай выздоравливай и ещё годочков с десяток…
Раиса не договорила, мать перебила её, взяв в свою руку дочкину ладонь:
– Ты послушай мать-то, я тебе чего сказать хочу: ты дом оставь брату, а сама только сундук мой старый забери, слышишь?
– А на что он мне? Там ещё с прошлого веку твои наряды да батина одежда. Мне этот сундук без надобности.
– А я говорю, забери сундук, весь, как есть. И Горыньке не давай в нём рыться. Там нету отцова ничего. А ты мне потом спасибо скажешь. Как помру, так сразу и вывезите его с Павлом. Здесь ни на день не оставляй, поняла?
Раечка призадумалась, что за тайны, зачем ей сундук. Но больно уж настойчиво мать её просила, значит, неспроста.
До самой смерти Елены Фокеевны Раиса разрывалась на два дома, а последние недели и вовсе к матери перебралась с маленькой Лариской.
– Устала я, Паша, – призналась она мужу. – Ты в своей лавке целыми днями, а я и за дитём, и за мамой должна успеть. Уж лучше я здесь поживу пока, да и ты перебирайся, коли хочешь.
Но Павел перебираться в дом тёщи не стал, хотя приходил каждый день, продукты приносил, печку топил, дрова рубил, воды набирал полные вёдра, чтобы на следующий день хватило. А спать всегда домой уходил. Там тоже и протопить надобно, да и в лавку с утра из дому сподручней.
Так и прожили всю зиму врозь, а к весне 1912 года Еленька померла. Схоронили её на местном кладбище, рядом с Матвеем. Так и стояли два крестика, один возле другого, в память о двух любящих сердцах. И поминки справили, всех соседей позвали, Горынька с семьёй прибыли, они и с похоронами помогли. Помянули Еленьку добрым словом, поплакали – да разошлись.
Раиса, Егор и Павел остались одни и принялись за уборку в осиротевшем доме.
– Горынька, ты вот в дому-то теперь хозяином будешь. Так мама завещала. Дом тебе, а мне вот только бы зеркало со стены забрать да сундук кованый, – с грустью проговорила Раечка.
Брат глянул на неё, усмехнулся и проговорил:
– Сундук, говоришь? Это маменька тебе тоже сказала?
– Да, таить не буду Забери, говорит, сундук, а дом Горыньке. Не нравилось ей, что ты в примаках живёшь.
– Эко невидаль какая, в примаках! Да я там как родной!
– А пьёшь пошто? Сколько раз тебя пьяным видала. Вот своим домом заживёшь, остепенишься.
Раечка и впрямь желала брату добра. Ходил слушок по округе, что попивает он крепко, с женой не ладит. Она вон на поминках бирюком сидела да всё у мужа рюмку норовила отобрать. Все заметили, как она на него цыкала да из-за стола гнала. А как поминки закончились, сразу всем семейством и ушли, а Горыньку даже не позвали. Не по-человечески как-то. Всё же он мать схоронил.
Раечка тяжело вздохнула и пошла к своему наследству – тяжёлому старомодному сундуку. Он был добротный, хорошо сработанный, на совесть. Весь окованный железом, крышка выгнута дугой, но не запирался. Замка на нём отродясь не было.
– Надо бы подводу где сыскать, чтобы сундук домой забрать, – обратилась она к мужу.
Но Павел глянул на него, должно быть прикинул, сколько он весит, и сказал:
– Да ты посмотри сначала, что в нём. Нужны они тебе, все эти одежды? А сундук заберём. Вещь знатная. Завсегда в хозяйстве пригодится.
Раечка открыла тяжёлую крышку, и в нос ударил запах нафталина и старых вещей. Некоторые из них она сразу узнала и вновь всплакнула: вот мамина старая шаль, вот её платок вязаный, вот полушубок. Всё это она помнила с детства. Стала осторожно перебирать одежду и пыталась понять, зачем мать так настаивала, чтобы Рая забрала этот сундук себе. Неужели он такой уж ценный? Или как память семейную она должна сохранить его?
Свечка почти догорела, в комнате стало темно и немного жутко, и тут Раечка вздрогнула, услышав голос подвыпившего брата, который прозвучал хрипло и с усмешкой:
– Чего ищешь, сестрица? Небось, маменька про золотые царские монеты тебе порассказала? Забери, мол, Раёнка, сундук, не пожалеешь, так ведь? – И тут он засмеялся, пнул стоящую рядом табуретку и вышел из комнаты, а Рая за ним.
– Постой, постой. Какие монеты? Мне мама ничего про монеты не говорила. Оставь, говорит, дом Горыньке, а сама сундук забери. Вот что она завещала.
– Ну и забирала бы сундук, а чего ищешь тогда в нём? А монеты там были. Они отцу от его отца, нашего деда, достались.
– А где ж они? Ты-то откуда знаешь про них?
– А мне дед и рассказал, давно ещё. Он думал, мне отец на расходы даст, когда я женился. А я ничего не получил. Вот и стал искать втихаря, и нашёл! Да выбрал я их все уж давно. Хотел с тобой поделиться, да думал, они тебе дом свой оставят, не знал я, что по-другому распорядятся добром своим.
Раечка закрыла крышку сундука, сложив в него обратно мамины вещи, тяжело поднялась и вновь подошла к брату.
– И сколько ж там было? – с горечью в голосе спросила она.
– Да я не считал, я же не все забрал сразу, по одной да по две монеты вытягивал. Уж когда мать-то слегла, я и добрал остальное. Там империалы николаевские да десятирублёвики были. Целый склад, почитай, на самом дне под мешковиной холщовой.
– И ты их все растратил? Неужто пропил, окаянный? Семье-то хоть что досталось?
– А как же! Жене шубейку прикупил, ботинки сафьяновые да серёжки с бирюзой, – с гордостью заявил Егор.
– Э-э-эх! Непутёвый ты, Горынька, как был, так и есть непутёвый. Эти твои покупки гроша ломаного не стоят, а ты золото на них просадил. Так, а остальное где?
Егор пожал плечами, налил рюмку водки, выпил разом и квашеной капустой закусил. Потом вытер рот тыльной стороной ладони и заплетающимся языком заявил:
– А ты меня, Раёнка, не стыди и бельма свои не пяль. Я перед тобой ответ держать не обязан, так и знай. Что хошь, то из хаты и забирай, сундук, зеркало, вон маманькины вещи: валенки новые, полушалок. Тебе мало? Золота захотелось? А нету! И никто не докажет, что оно было.
Тут вернулся Павел с подводой и застал жену в слезах. На лавке спал пьяный Егор, а Раиса прибиралась в дому и вытирала опухшие глаза уголком цветастого фартука.
– Ты чего ревёшь-то? Мамку не вернуть уж теперь, брат вон твой не горюет, спит себе. Собирайся, домой поедем. Только сундук-то как грузить будем? Егор пьяный, а нам с мужиком вдвоём его не поднять.
– Да отпусти ты мужика да подводу, Павлуша. Не нужна она нам нынче, – вздохнув, сказала Раечка и поведала мужу печальную историю о своём несостоявшемся наследстве.
– Ну и ухарь ваш Горынька! Сроду с ним сладу не было. В кого такой непутёвый? Это ж надо, обворовал всех, чтоб ему пусто было! Неужто простишь такое? Да и врёт, поди. Не мог он столько пропить. Запрятал он золото, надо будет его потрясти как следует.
Но никаких золотых монет никто так и не видел. Горынька всё отрицал, когда протрезвел. Но Раиса уже знала всю горькую правду, так как в том же сундуке нашла одну монету в десять рублей золотом, закатившуюся в самый угол, и ещё обнаружилась бумажка с расчётами. Стало ясно, что монет было много, но сколько, уж и не разобрать: запись была неразборчивая, много чего зачёркнуто да перечёркнуто. И кто это всё писал, тоже было неясно.
Поэтому Раечка с Павлом эту бумажку засунули куда подальше, да и забыли о ней, а найденную монету припрятали до лучших времён.
* * *
Перед самой войной, в 1913 году, сразу после Пасхи семья Шевченко перебралась в город. Не всю же жизнь на окраине жить. В городских домах уж и электричество было, и колонки с питьевой водой во дворах. Родительский дом они продали, Раиса настояла. Горынька ругался на чём свет стоит, но она его не слушала. И, как брат ни сопротивлялся, дом был продан, а деньги они поделили пополам.
Свой дом тоже пришлось продать, совсем ветхим он стал, и, чем вкладывать деньги да приводить его в порядок, решено было пустить его с молотка, да и уехать поближе к центру. Там, на правом берегу Волги, дома были подешевле, и они нашли подходящий: с хорошим фундаментом, крепкий бревенчатый дом, крыша была не новая, но и не худая. Внутри большая горница, отдельная спальня и закуток с оконцем для ребёнка. Все их деньги ушли на этот дом, но зато посвободнее, да и дочке есть где и спать, и играть. Ей уже шёл шестой год, ещё год-другой, да и в школу пора собираться.
Только вот школы-то были неважные. Отец стал подыскивать для дочери одну из церковно-приходских школ, которых в Астрахани на ту пору было штук двадцать. А пока сам обучал её грамоте.
Девочка была смышлёная, понимала и запоминала хорошо. Писала буквы, читала несложные слова и всё просила ей книжку на ночь почитать. А книжек в доме было немного, да и детская всего одна – сказки Пушкина. Но отец читал, а иногда и сам выдумывал истории про зверюшек разных, про жар-птицу да про чудесные страны.
Как устроилась молодая семья на новом месте, так Раечка засобиралась к Шмитам в гости.
– Возьму Лариску да наведаюсь к ним. Чай, не забыла меня барыня Мария Андреевна ещё. Покажусь ей, о своём житье-бытье порасскажу, на дочку нашу пусть посмотрит.
И в одно прекрасное утро Раиса с Лёлей отправились в особняк к Шмитам. Дорога была нелёгкой, хотя трамваи по городу уже ходили. Но до трамвая было далеко, да и от трамвая до дома Шмитов тоже неблизко. Но к обеду они добрались.
Встретили их на пороге не очень любезно и сказали, что никого дома нет и до вечера не будет. Пришлось пойти погулять по небольшому парку недалеко от дома, вышли к реке Кутум, прошлись вдоль берега и вернулись обратно. Раиса снова позвонила в звонок, который медным колокольчиком отозвался за дверью.
– Вы к кому, собственно, пришли, позвольте спросить? – сказала им строгая пожилая дама в чёрном платье и белом переднике.
– Мы к Марии Андреевне и Александру Аристарховичу, – уверенно ответила Раечка.
Дама удивлённо вскинула брови, затем внимательно посмотрела на маленькую Лёлю и со словами «Ждите здесь» удалилась, прикрыв за собой дверь.
Через несколько минут она снова появилась на пороге, предложила им войти в знакомую прихожую и сказала:
– Вас сейчас примут. Как доложить?
– Скажите Марии Андреевне, что Раечка пришла, её бывшая горничная, мы много лет не виделись и…
Но женщина не дослушала её и собралась было вновь уйти, как на широкой лестнице, ведущей от верхних покоев, появился сам Александр Аристархович Шмит.
Он был всё так же статен, высок и благороден, но почти совсем сед. Таким Раечка его не помнила, он будто состарился лет на двадцать, а прошло всего несколько лет, как она покинула их дом.
Им разрешили подняться, и, подхватив Лёлю, молодая женщина с улыбкой на лице быстро взбежала по лестнице вверх. Александр Аристархович внимательно посмотрел на неё, и глаза его вспыхнули, а брови поползли вверх.
– Я узнал тебя, ты Машеньке моей прислуживала, в любимицах была. А зовут-то как, не припомню?
– Раиса, Александр Аристархович. Мне тогда шестнадцать лет было, барыня меня Раёнкой звали.
– Да-да, припоминаю. Ну пройдёмте в залу. А это дочка твоя?
– Да, это Лариса. Лёля, поздоровайся с барином.
Когда присели на широкий велюровый диван, Раечка осмелилась спросить про Марию Андреевну:
– Очень уж повидаться хочется. Если вы позволите…
Александр Аристархович встал, прошёлся взад-вперёд и сказал:
– Нету Машеньки. Умерла в прошлом году. От холеры.
Голос его дрогнул, но он сдержался, слезу не проронил.
– Господи святы, горе-то какое! – вскрикнула Раечка и по привычке зажала рот кулачком. – Откуда ж напасть такая? И эпидемии вроде не было. Я ничего такого не слыхала.
Вкратце рассказав о болезни и кончине своей жены, Шмит замолчал, и стало ясно, что им пора уходить.
– Вы уж простите меня Христа ради. Я кабы знала, не побеспокоила бы вас. Я всё время помнила её, красавицу Марию Андреевну. Как сейчас у меня перед глазами стоит. Ну, мы пойдём. Вы отдыхайте да не серчайте на меня. Я с добрым сердцем пришла.
– Да чего уж там! Все мы под Богом ходим. Спасибо на добром слове. Прощайте.
Александр Аристархович повернулся и быстро ушёл, а Раиса с Лёлей сбежали вниз по лестнице и покинули дом с тяжёлым сердцем и со слезами на глазах. Маленькая Лёля держала мать за руку и причитала:
– Не плачь, не надо. Этой барыни больше нет, да?
Раиса прижала дочку к себе, присев на одно колено, и сказала:
– Маленькая ты ещё, не надобно тебе про это знать. Вырастешь – расскажу. А пока пошли-ка в чайную зайдём. Перекусим да домой поедем. Вечереет уже.
Первая мировая война
Всё, что случилось в последующие несколько лет, стало лишь началом той долгой и трудной жизни, которая была полна лишений и трагедий. Люди, пережившие эту войну и последующие за ней революции и битвы за лучшую, свободную жизнь, были как раз лишены этой самой свободы и простого человеческого счастья.
Они были зажаты в тиски неустанной борьбы за выживание, ужаса потери родных и близких и до самой середины века не могли оправиться от душевных ран, лишений и страха за жизнь своих детей.
В июле 1914 года была объявлена мобилизация. Грянула Первая мировая война. Павел Шевченко ушёл на войну в составе одного из астраханских казачьих войск и был направлен на Западный фронт. Раиса Матвеевна с дочкой Лёлей остались одни, а вскоре Раиса окончательно убедилась в том, что она вновь в положении. Это одновременно и обрадовало, и расстроило её.
Шёл уже третий месяц её беременности, но муж ничего не знал перед уходом, а как теперь сообщишь? Да и большой уверенности в том, что ребёнка удастся сохранить, не было. Тяжёлое положение и мрачное состояние духа, страх потерять мужа на войне и переживания за маленькую дочь оставляли мало надежд на то, что она выносит дитя.
Вскоре в их дом подселили беженцев, наплыв которых в Астрахань был так велик, что приходилось расселять их в частные дома. Еврейская семья в составе трёх человек прожила в доме Шевченко довольно долго. Но вместе им всем оказалось полегче переносить трудности военного быта. Обе семьи совместно питались и приглядывали за детьми, Лёлей и Витей, который был на год старше. Раиса и Регина работали в рыболовецкой артели на разделке рыбы. Трудились женщины посменно, так что одна была на работе, другая дома, на хозяйстве.
Муж Регины, Осип Моисеевич, был человеком пожилым и болезненным, поэтому невоеннообязанным. Самой Регине тоже было за пятьдесят, а маленький Виктор был их приёмный сын, а точнее племянник, сирота, оставшийся после смерти родителей: сестры Регины и её мужа.
Так и жили впятером, кое-как концы с концами сводили. Но зато Осип Моисеевич был врачом, и он как мог помогал Раисе в её затруднительном положении. У него имелся рыбий жир в бутылках, который пожилой человек принимал сам и давал его Раечке, по столовой ложке каждый день. Она морщилась, пила с неохотой, но он говорил ей:
– Пей, дочка. Тебе надобно ребёночка сохранить, а тут целый кладезь витаминов.
Заедали противный рыбий жир кусочком солёного огурца, и это кое-как спасало Раю от тошноты. Но зато женщина почувствовала, что у неё появились силы, а вскоре из артели её убрали, точнее перевели на лёгкий труд – в контору учётчицей.
Раечка мечтала сообщить мужу на фронт об ожидаемом прибавлении семейства, придумывала слова, какими она расскажет ему о ребёнке, но писать ему на фронт в первые месяцы войны было бесполезно. Полевая почта работала плохо, а его полк передислоцировался часто, и постоянного адреса не имелось.
От Павла письма приходили крайне редко, были они скупые и короткие:
«Не поминайте меня лихом. Я жив, здоров. Ранен был, но не сильно. Из госпиталя сразу опять на фронт. Воюем. Лёля пусть учится, не забывает грамоту. Вот я вернусь, когда врага разгромим, и в школу её отдам. А ты, Раёнка, держись. Скоро свидимся».
Раечка плакала от переживаний и от радости, стала в церковь чаще ходить, свечки за мужа ставила и всё молилась, чтобы Бог его спас и сохранил.
Зима в конце 1914 года выдалась ветреная, с морозами трескучими, вьюгами да снежными заносами. Раечка совсем перестала выходить на улицу, срок родов подходил, опасалась она и заболеть простудой, и упасть на скользком промёрзшем снегу. Женщина всё больше отлёживалась в постели, а маленькая Лёля ухаживала за мамой. Она уже знала, что совсем скоро у неё родится братик или сестричка, и всё расспрашивала как да что.
Осип Моисеевич долго беседовал с девчушкой, читал ей сказки и детские рассказы и, как врач, объяснял, как ухаживать за грудным младенцем, когда он появится на свет.
* * *
Маленькая Ниночка родилась в самом конце января 1915 года. Регина привезла Раису из больницы и на первых порах помогала ей как могла. Из старых простыней нашили пелёнок и распашонок, очень много детского осталось ещё от Лёли, всё пошло в ход, всё пригодилось.
Труднее всего было с дровами, их пришлось доставать неимоверными усилиями, но дом всегда был протоплен, и дети не мёрзли. Лёля с Виктором называли Ниночку сестрёнкой, а болезненный Осип Моисеевич звал её внучкой. Он всё так же хворал, был немощен, помогать по хозяйству не мог, но зато осматривал малышку, давал советы молодой маме по уходу и приглядывал за дитём во время сна, когда все были заняты делами.
Ближе к концу войны поселенцы съехали, их переправили в другое место, куда неизвестно. Расставались со слезами и, скорее всего, навсегда.
Раечка осталась одна с двумя маленькими детьми и поначалу испугалась: как она будет справляться, как детей поднимать? Но у страха глаза велики, как говорят. Глаза боятся, а руки делают. Пришлось хрупкой, измождённой женщине всё взвалить на свои плечи и вести хозяйство. А иначе никак.
Прошло с полгода, и жизнь начала понемногу налаживаться, но вот письма от мужа перестали приходить совсем. Сколько горьких слёз пролила бедная женщина, сколько ночей недоспала в страхе и тревоге за его жизнь. Ей казалось, что она его никогда больше не увидит, Раечка боялась даже представить себе, каких страхов и лишений натерпелся он на фронте.
А Павел воевал, как и подобает русскому солдату. И в атаках участвовал, и крепости защищать приходилось, и в землянках ночи напролёт мёрзли и мокли русские солдаты, и окопы рыли в мёрзлой земле. Но до последнего он держался стойко, несмотря на свои ранения.
Но самое страшное испытание ждало участников боевых действий в середине 1915 года, когда немцы стали активно применять химическое оружие. Безжалостно использовали и хлор, и так называемый горчичный газ, и позднее иприт. Германская артиллерия обстреливала противника очень необычными снарядами, которые разрывались совсем тихо, но выпускали клубы отравляющих веществ, которые парализовали людей в считанные часы.
Последствия таких атак были самыми пагубными, так как газ поражал глаза, кожу, внутренние органы и особенно, конечно, лёгкие. Не избежал этой участи и Павел. Он надышался в одном из боёв, и сначала даже не понял, какой вред ему нанёс желтоватый вонючий газ.
Глаза зачесались и покраснели через пару часов, а позже его начал душить кашель такой силы, что буквально парализовал голосовые связки. Павла и его товарищей, которые подверглись газовой атаке, разместили в полевом госпитале, и на первый раз, казалось, всё обошлось.
Но это было не так. Во-первых, и атаки повторялись, а во-вторых, это не могло не сказаться отрицательно на общем состоянии организма: Павла мучил часто повторяющийся бронхит. Мужчина кашлял так, что порой казалось, что он задыхается.
По возвращении домой в конце 1916 года он совсем почти обессилел, был немощным и таким худым, что Раиса испугалась, встретив его на железнодорожной станции. Он кое-как, с палочкой доковылял до дома и без сил рухнул на кровать.
Даже повзрослевшая Лёля его не узнала. Она вошла в комнату, посмотрела на лежащего на кровати мужчину, затем вышла и спросила:
– Мама, а где же папа?
Раечка заплакала, тихо приобняла дочку и сказала:
– Ничего. Главное, что вернулся. А я-то его выхожу. С войны, доченька, здоровыми не возвращаются. Но мы папку дождались, и слава Богу.
Когда Павел немного пришёл в себя, он вдруг подозвал Раису, усадил рядом с собой и спросил:
– Так дочку или сына ты мне родила? Чего молчишь-то?
Раечка растерялась. Она всё же послала ему на фронт письмо с известием, что она в положении, о котором узнала сразу же, как он ушёл на фронт. Но ответа на это письмо не поступило, и Раиса решила, что оно затерялось. Оказалось, что Павел всё же получил его каким-то чудом и даже написал ответ, но отправить не успел, ушёл в атаку и письмо ответное потерял.
Молодая женщина приобняла мужа, быстро встала и пошла за Ниночкой.
– Вот, смотри, папка. Нам уже почти два годика, – сказала она и поднесла дочку поближе к отцу.
Тут и Лёля подбежала, вся семья собралась вместе, и плакали, и смеялись на радостях, а маленькая Нина так и уснула на руках у матери, отец не в силах был её взять.
* * *
Павел поправлялся медленно, как будто с неохотой. Он не раз говорил, что война все жизненные соки из него выжала.
– Таких страстей мы навидались на этих фронтах, что и не рассказать, – говорил он жене, но в подробности её не посвящал.
С дочкой о войне не беседовал, а к осени всё же нашёл в себе силы подняться, чтобы отыскать Лёле школу. Её отдали в местную церковно-приходскую, не самую лучшую, но от дома недалеко, сама могла бегать.
– Учись прилежно. Учителей слушай внимательно и читай побольше, – напутствовал её отец, и девочка послушно кивала в ответ.
Училась она хорошо, пока была девчушкой, всё ей было интересно: и про природу, и про климат, и про небо и звёзды. Как-то она спросила отца:
– А как всё это устроено? Как Бог создал весь мир, нашу землю, звёзды в небе? Разве одному это всё под силу? И какой Он, этот Бог? Как человек, только большой очень? Его кто-нибудь видел?
– Это всё тебе надо у учителей расспрашивать, – ответил Павел. – А я тебе так скажу: нет никакого Бога. А если бы Он был, разве допустил бы войны на земле да кровопролитие? Разве Он позволил бы людям убивать себе подобных да газом их до смерти травить?
– Да ты что такое ребёнку говоришь? – спросила вошедшая Раечка. – Тебя вот Бог спас, сколько я за тебя молилась, и Он услышал мои молитвы. Не слушай его, дочка. Он нездоров и поэтому такой сердитый. Иди учи уроки. Своей головой надо жить. А что не совсем понятно, у учителей расспроси. Они тебе всё расскажут.
Этот разговор надолго запал Лёле в душу. Она стала часто задумываться над тем, есть ли Бог, какой Он и где находится. Не верилось ей в то, что это человек в небесах, живущий за облаками, как им в школе рассказывали. Но ни с отцом, ни с матерью она больше эту тему не обсуждала. Ей хотелось самой всё понять и во всём разобраться.
После революции
Наверное, ни к одной стране судьба не была так жестока, как к многострадальной России. Пока шла Первая мировая война, все с напряжением ждали её окончания. Народ бедствовал и не понимал, зачем и почему русские вступили в Антанту, зачем отправили на смертный бой сотни, в общем-то, безоружных молодых мужчин, которые тысячами гибли в кровопролитных боях.
Конечно, была у русских и своя правда. Русский солдат – это воин, который воюет до конца, до последнего вздоха. В этой войне русскому солдату удалось продемонстрировать мощь и силу, чтобы враждебно настроенные народы знали, с кем имеют дело.
Погибло и пропало много русских солдат и офицеров, около десяти миллионов. Большая часть из них осталась лежать в сырой земле после чудовищных кровопролитных боёв, многие были захвачены в плен или пропали без вести, а те, кто выжили и вернулись домой, были практически инвалидами всю оставшуюся жизнь.
Нет, мы не выиграли в этой войне. И заключённый с Германией Брестский мир до сих пор вызывает кучу вопросов и недоумение. Возможно, это был единственный выход из войны, но он обернулся потерей огромных территорий России. Этот мир заключали уже большевики в 1918 году, а до этого, в 1917-м, Россию потрясло ещё две революции, Февральская, повлекшая за собой свержение царского режима, и, наконец, Октябрьская с установлением советской власти в стране.
На фоне революционных перемен в Астрахани, как и во многих других городах, развернулась борьба за власть. Меньшевики были ещё в силе, они не желали сдавать позиции. В то же время большевистская партия настаивала на том, чтобы в губернии признавалась только власть Советов. Такое противоборство неминуемо привело к столкновению, и в Астрахани вспыхнула гражданская война.
Бои продлились всего две недели, но в результате власть в губернии взяли в свои руки большевики. 27 января 1918 года, прямо в день рождения Ниночки, которой уже исполнилось три года, первый губернский съезд Советов провозгласил Советскую власть в городе Астрахани.
Начиналась новая жизнь, но было тяжело. Нехватка продовольствия, медикаментов, топлива и других жизненно необходимых товаров хоть и не приводила население к панике, но всё же рождала недовольство и неудовлетворение среди городского населения. А в сёлах было ещё сложнее: отменили частную собственность на землю, развернулись работы по государственному распределению земли.
Семья Шевченко, как и многие другие, начала бедствовать. Винную лавку они давно потеряли, да Павел работать и не мог: его здоровье было окончательно подорвано. Раиса тоже лишь слегка подрабатывала, где могла, а дом, хозяйство и маленькая Нина были на Лёле. Ей уже исполнилось десять лет, и она считала себя взрослой помощницей маме и больному отцу.
Так, в страданиях и лишениях, прошло долгих четыре года. За это время Лёля вернулась в школу, Ниночка подросла и вместе со старшей сестрой стала хозяюшкой в доме, а Рае неожиданно подвернулась работа.
* * *
В апреле 1922 года в Астрахани восстановилось движение трамвая, которое было приостановлено в связи с военными действиями. Понадобились новые кадры: вагоновожатые, билетёры, контролёры. Были организованы курсы по подготовке этих кадров, и Раиса воспрянула духом. Не прошло и трёх месяцев, как она стала водить трамвай по Большой Демидовской улице через Земляной мост и Соборную улицу. Это была одна из главных, центральных линий, и молодая женщина с гордостью рассказывала дома, как ей всё-таки повезло и с работой, и с деньгами. Теперь у неё появился регулярный заработок, и им больше не придётся сводить концы с концами.
Но в доме по-прежнему было тяжело. Здоровье Павла не улучшалось и последние пару лет особенно пошло на спад. Ночами его сотрясал душераздирающий кашель до крови и до рвоты. Прослушивались явные хрипы в лёгких. Он почти не вставал, а когда поднимался с постели, то передвигался с большим трудом.
Доктора разводили руками, помочь ничем не могли, иногда лишь облегчая страдания всякими порошками да уколами.
– Ему здесь не климат, – говорил один из врачей, давно наблюдавший больного мужчину. – Вам бы к морю его вывезти жить, или уж в леса, в среднюю полосу. Там и попрохладнее, и воздух поздоровее.
Но переезд куда бы то ни было представлялся Раисе совершенно невозможным с больным мужем и двумя дочерьми. Так и продолжалась бы их горестная жизнь, если бы не случай.
В то утро Раиса вышла на работу очень рано, на улице было морозно, темно и скользко идти по гололёду. Шёл уже март, пора бы весне вступить в свои права, но зима в этот год отступала неохотно. Было зябко и ветрено, сухой колючий снег неприятно покалывал лицо, и женщина спешила скорее добраться до депо, сесть в трамвай и согреться.
Всё шло как обычно, и ничто не предвещало беды. Вагон плавно заскользил по рельсам, с лязганьем подпрыгивая на стыках. Народ спешил, суетился, заскакивал в трамвай на ходу и спрыгивал на поворотах, когда он замедлял ход. И вдруг Рая почувствовала неладное, вернее заметила впереди прямо на рельсах большую наледь, как будто кто-то специально ведро воды на целый сугроб вылил, и тот замёрз причудливым бугром.
Размышлять было некогда, нужно было тормозить, но на скользких обледеневших рельсах это оказалось почти бесполезным занятием. Со скрипом и почти не сбавив скорость, вагон приближался к опасному месту, и оставалось только надеяться на чудо, что мощная железная машина раскрошит ледяную глыбу и пройдёт вперёд. Но не тут-то было.
Трамвай на тормозах почти юзом врезался в ледяной ком, который, возможно, и раскрошился от удара, но его куски как скользкое инородное тело попали под узкие колёса и сделали всю эту махину шаткой и неустойчивой.
Вагон сошёл с рельсов, накренился и завалился на стоящее сбоку дерево, которое спасло его от опрокидывания на землю.
Раздался крик, и поднялась паника. Народ стал выскакивать из трамвая, давя и толкая друг друга. Раиса упала со своего сиденья, очень больно ударилась головой о металлический поручень и никак не могла подняться на ноги, оказавшись в скрюченной и неудобной позе.
Ей помогли двое мужчин, кое-как проникнув в кабину и освободив Раечку, зажатую в узком пространстве. Из губы у неё сочилась кровь, бровь была тоже разбита, и сильно болело плечо, на которое пришлась вся тяжесть тела при падении навзничь.
Разбирательства о причине аварии шли довольно долго. Виновных не нашли, да и не искали. Как доказать, что кто-то специально лил воду на рельсы для образования ледяного затора? Свидетелей не нашлось, и злоумышленники, если они и были, удачно избежали наказания.
В аварии никто, слава Богу, не погиб. Были сильные ушибы, переломы и один сердечный приступ как последствие испуга, но серьёзных жертв не было, и суда удалось избежать.
После этой трагедии не могло быть и речи о том, что Раиса вернётся на прежнюю работу. Страх и неуверенность так крепко овладели её сознанием, что она даже и думать о вождении трамвая не могла. Да и в депо ей прямо намекнули на то, что с этой работой придётся расстаться.
– Ты не горюй, Раёнка, – сказал ей Павел, – всё к лучшему. Я вот тут подумал, может, в Саратовскую губернию подадимся? Там ведь у меня сестра живёт, молодая бабёнка. Дом у неё крепкий, от мужа остался, и прямо у самого леса.
Раечка знала сестру мужа Наталью, которая была лет на пять моложе его, они встречались пару раз, на похоронах их родителей. Ещё ей сразу же вспомнились советы доктора, который говорил, что лесной климат сможет облегчить самочувствие Павла, и она призадумалась.
Терять больше было нечего: работы нет, заработков тоже. Приближалось лето, и астраханская сухая жара снова будет доводить её несчастного мужа до обмороков.
«Уже шесть лет он мучится, бедолага. Надо что-то решать, отъезд в Саратов – это наша последняя надежда», – рассудила Раиса, и семья потихоньку стала готовиться к переезду.
Собрали всё необходимое, в основном одежду да обувь, всё, что было, увязали в большие узлы. Брать пришлось и летнее, и зимнее. Сколько придётся там пробыть, они и не гадали.
Так, со всем скарбом, семья погрузилась на пароход, и вверх по Волге-матушке поплыли до Саратова. Павел как будто даже оживился. В глазах появился блеск, он сам взошёл на пароход и спустился в трюм, где они выкупили четыре места, и там уже буквально рухнул на лавку. Раиса с девочками примостились в самом углу, дав ему возможность разместиться почти лёжа.
Кое-как добрались до места. Павел часто кашлял, почти не спал, Раиса поила его водой и чаем, кормила хлебом и кашей на воде, которую припасла с собой в дорогу. Было видно, что ему тяжело, но он держался, не стонал и не жаловался. Лёля с Ниной вели себя тихо, часто дремали, положив головки к маме на колени, так и доехали.
В Саратове Рае пришлось искать подводу, которая довезла бы их до деревни, но ей повезло. Добрые люди подсказали, что в ту сторону как раз едет новенький грузовик с большим кузовом, наполовину пустой. И даже к шофёру её отвели. Он попутчиков взял, но забеспокоился за Павла: очень уж неважно тот выглядел.
– А ты его в кабину с собой посади, а то в кузов-то он не залезет, боюсь. А мы уж с дочками туда заберёмся.
Так и добрались до деревни, по ухабистой дороге, с тряской и грохотом пустых молочных бидонов в кузове, но зато засветло. Наталья встретила гостей с распростёртыми объятиями, запричитала, заохала. Брата она сразу признала, несмотря на его измождённый вид. Поздоровалась с Раей, Лёлей и Ниной, расцеловала всех, расплакалась и позвала в избу:
– Проходите, гости дорогие, располагайтеся. Я сейчас самовар поставлю да на стол соберу. Павлуша, а ты приляг вот на топчан покуда. Потом я вам всем постели справлю.
Почти всю ночь женщины не спали и всё рассказывали о своём житье-бытье. Муж Натальи Кондрат с первой мировой так и не вернулся.
– А я всё жду его, не поверишь. Как тяжко на душе, но, думаю, может, он в плен попал, может, память отшибло. Такое, говорят, бывает при ранениях в голову-то.
– А похоронную ты не получала? – осторожно спросила Раиса.
– Да нет. Вот и не верю. Я и в Саратов ездила, запросы делала. Сообщили мне, что без вести пропал, а это ведь, может, и живой. На каторге у немцев али ещё где.
Но Раиса её чаяний не разделяла. «За столько-то лет уж всяко объявился бы либо весточку прислал. А ежели память потерял, то всё равно что и помер», – думала она про себя, но Наталье таких слов не говорила. Пусть надеется.
– А Павлушу надо выходить. Он ведь какой крепкий мужик был у нас. Когда мы в Астрахани-то жили, он на моих глазах рос да мужал. А потом я за Кондрата замуж вышла, сюда переехала, с тех пор мы редко встречались. А теперь он вон какой, в тень превратился. Проклятая война, скольких мужиков покалечила!
Раечка сокрушённо качала головой, что тут скажешь? Уж сколько она испереживалась да намучилась с больным мужем, никому ведь не понять. Это надо на своих плечах вынести.
– Да, надо выходить. Доктора посоветовали или на море, или в леса его свезти, где воздух почище да поздоровее. А куда на море? На Каспий? А к кому там? Мы никого не знаем, да и не обжито там, говорят. А коли ему доктор понадобится? Куда бежать? Вот мы и решили к вам, к родне. Это Павлуша захотел, поедем, говорит, к сестре Наталье, в среднюю полосу.
Раечка поведала золовке о своих страданиях, о работе, об аварии, обо всех семейных заботах и трудностях. Наталья сочувственно кивала и сказала наконец:
– Ну и правильно. Кроме родных, никто не поможет. Как-нибудь сдюжим. Я одна осталась, по Кондратию горюю. С вами-то и мне поживей будет.
Горькая утрата
В этой жизни на новом месте Раечка немного успокоилась, и от сердца у неё отлегло чуть-чуть. Наталья оказалась хозяйственной и заботливой: всех накормит, за скотиной присмотрит, в доме и во дворе порядок наведёт. Проворная и сметливая, всегда с хлебом, молоком, маслом и яичками. В небольшом огороде и картошечка своя, и огурчики. Всё полить и прополоть нужно.
Рая помогала ей во всём. Девчушки тоже на подмоге, посуду помыть, пол подмести, кур покормить – это была их забота. Павел всё больше лежал, особенно первое время, но позже стал понемногу подниматься да во двор выходить. Посидит-посидит на завалинке да обратно в избу.
– Может, до реки с тобой пройдёмся? – спрашивала его Раечка. – Наташа поможет, втроём, потихонечку, а?
– Ладно, погодь немного. Сразу так я не дойду. Вот окрепну чуток – и пойдём, – отвечал ей Павел.
Видно было, что слова давались ему с трудом, а поход до завалинки и обратно вызывал одышку, дышал он тяжело и с хрипами. Не было никаких признаков пока, что он пошёл на поправку.
В редкие свободные часы, чаще по утрам, Раечка любила до ближайшего леска добежать, погулять в нём, побродить по прохладной чаще и выйти на полянку с пеньком. Это было её любимое место. Сядет, бывало на пенёк, поплачет, сама себя да Павлушу пожалеет, тихонечко Богу помолится, за девчат да за мужа попросит, чтобы смилостивился Он да послал ей надежду на его исцеление.
После такого уединения у молодой женщины и на душе становилось полегче – не так больно сердце ныло и мысли прояснялись.
Однажды очень ранним утром сидела Рая на своём любимом пеньке и тихонько шептала молитву. Вдруг на поляну старец вышел, в белой рубахе под пояс, в холщовых штанах и босиком. Волосы длинные, седые, борода, густые брови.
Раечка вскочила с пенька, а убежать не смогла, встала как вкопанная и уставилась на старца во все глаза. Откуда он тут взялся? И появился тихо, ни веточка сухая не треснула, ни шагов она не слыхала. А он посмотрел на неё и сказал:
– Да ты сиди, сиди, не бойся меня. Я тут тебя часто вижу. И печаль твою сердцем чую. Али чего недоброе у тебя случилось? Ты расскажи, я помогу.
Но Рая не могла и слова молвить. Она стояла посреди поляны, видела, как солнечный свет пронизывает ветви деревьев и освещает местность вокруг каким-то загадочным золотистым светом, она раньше такого не замечала. И старец перед ней, будто невесомый, смотрит на неё пристально и ждёт ответа.
– Ты не бойся меня, дочка. Я тебе секрет открою, как спасаться от всяких невзгод. Я за тобой давно наблюдаю, измучилась ты вся, а горю своему помочь не можешь. Расскажи, что стряслось?
Раечка немного пришла в себя и поняла, что перед ней человек, живой и настоящий, а не привидение какое. И говорит он по-доброму, и теплом душевным от него веет. Она тогда подошла к старику поближе и поздоровалась. Потом снова присела на пенёк, а он рядом расположился, на травке.
Раиса прониклась к нему доверием, да и высказаться охота было. С Натальей она старалась часто не говорить о своих переживаниях: та тоже извелась вся, Кондрата своего не похоронивши и дожидаючись. Девчонки малы ещё, чтобы на них свою душевную боль изливать. Так и носила всё в себе, а тут человек чужой, посторонний. Ему можно рассказать, как тяжело ей. И она поведала ему всю свою историю: как вернулся Павел с войны, как занемог совсем и как она хочет его на ноги поднять. Только как, она не знает.
Старец слушал, не перебивая. Только седую бороду поглаживал да кивал иногда, смотрел сочувственно. Когда Раиса закончила рассказ, он вздохнул тяжело и сказал:
– Ты его не поднимешь, дочка. Он у тебя приговорённый уже. Но поживёт пока. Сколько – не скажу, но очень долго не протянет. Смирись. Ты его и так своими молитвами на этом свете держишь крепко, только не жилец он.
Раечка от этих слов заплакала, хотя и сама знала правду и без слов старика. Но ведь надежду в душе хотелось удержать подольше. Жалко ей было Павлушу, до слёз жалко.
Старец тем временем сидел тихо, а когда проплакалась она, встал, положил ей на лоб тёплую шершавую ладонь и сказал:
– Я тебе заговор скажу. А ты слушай внимательно. Это не молитва и не Божий промысел. Ты этот заговор запомни слово в слово и каждый день на заре его повторяй. Выйди на порог, встань к солнцу лицом и повторяй. Запоминай.
И старец начал медленно и внятно наговаривать слова, немудрёные, простые. И они каким-то чудом все запоминались на раз. Раечка была как во сне, она всё слушала, слушала старца, закрыв глаза, а потом вдруг поняла, что это не старец говорит, а она сама эти слова повторяет. Открыла женщина глаза, будто проснулась, а старика и след простыл. Одна она на поляне.
То ли приснился он ей, то ли околдовал как. Но Раиса вдруг почувствовала огромный прилив сил. Она вскочила с пенька и побежала домой со всех ног, а в голове всё его речи крутились. Заговор старца она запомнила слово в слово.
С этого дня Раечка приободрилась. Каждое утро, как старик наказывал, выходила на зорьке на крыльцо, лицом к солнышку, и заговор повторяла. После этого дела у неё спорились, а Павел через день-другой вставать стал, к завалинке выходить да сидел подольше обычного.
«Вот она, сила бесовская», – мелькнуло как-то у Раечки в голове, и она тут же перекрестилась, испугавшись своих мыслей.
Так прошло лето, наступила осень. Однажды вечером, сидя с Натальей при свечке за самоваром, Раечка вдруг неожиданно для себя сказала:
– Ты, Наташа, Кондрата своего не жди больше. Нету его.
Эти слова вырвались у Раисы сами собой, но она чётко поняла, сердцем почуяла, что нет его в живых. Даже сама себе она не могла этого знания объяснить. Но оно как бы обожгло её изнутри, и слова вылились сами собою.
– А ты почём знаешь? – удивлённо спросила Наталья. – Кто тебе сказал?
– Старец один. Он научил меня сердцем чуять. Вот и Павлуша скоро уйдёт. К зиме и отмучается.
В эту ночь Раечке не спалось. Она слышала, как за стенкой плакала Наталья, слышала, как хрипло дышал Павел, как ворочались в кровати Лёля с Ниной, и ей казалось, что жизнь заканчивается, та, старая жизнь, с войнами и лишениями, с болезнями и страхами.
А скоро начнётся совсем новая жизнь, как молодой росток из земли, она пробивается наружу. И эти ощущения Рая прочно связывала с Ларисой и Ниной, молодыми продолжателями их с Павлушей жизни. И ради этих двух росточков она теперь должна жить, оберегать и охранять их и молиться за них до конца дней своих.
* * *
Павла не стало в ноябре 1923 года. Стоял сухой, но прохладный день. Солнце будто устало согревать землю. Оно проглядывало сквозь небольшие тучи, лениво освещало всё вокруг своими нежаркими лучами и вновь пряталось за облака. От этого трудно было разобрать, день на дворе или вечер вступает в свои права. Было немного сумрачно, под стать настроению.
Павел неожиданно поднялся, попросил чаю, потом позвал всех к себе и сказал:
– Я умру когда, вы слёзы не лейте. Мне там-то легче будет. Да помните Павла, отца да мужа своего. Я многое хотел вам дать, да уж что сумел. Ежели бы не хвороба эта проклятая…
Тут он сильно закашлялся, и Рая отправила девочек на улицу.
– Ты, Раёнка, баньку-то затопи. Я помыться хочу. Да рубаху мне чистую припаси.
Раиса с Натальей затопили маленькую баньку во дворе и отвели туда Павла.
– Ты сам-то сдюжишь? Может, подсобить тебе? – спросила Раиса, но муж от её помощи отказался.
Мылся он недолго, не прошло и получаса, как Павел вернулся в чистой рубахе, с полотенцем через плечо и снова чаю попросил.
Такое долгое пребывание на ногах очень удивило женщин. Они напоили его свежим чайком с колотым сахаром. Мужчина выпил целую кружку, затем попросил помочь ему лечь обратно в постель и больше не поднялся.
Все думали, что он уснул, только Рая вдруг заметила, что хрипов не слыхать и лежит он в одной позе, чуть задравши голову Подошла она к мужу, прислушалась, а он уж и отошёл в мир иной, так и не проснувшись.
Похоронили Павла Андреевича Шевченко на маленьком деревенском кладбище, местные мужики крест ему справили добротный. Помянули как полагается. Раечка молилась за упокой его души и просила Господа отправить раба Божьего Павла в рай за все страдания земные да за дела хорошие, которые он на этом свете совершил.
Лёля с Ниной плакали долго: и день, и другой, и третий. Они не понимали, как это – был папка, а вот его нету больше. И осознание смерти, её безжалостной неотвратимости пугало их до слёз.
Справили девятый день, потом сороковой. Кое-как пережили зиму и весну да стали назад в Астрахань собираться.
– Поедем мы, Наташа. Спасибо тебе, добрая душа. Приютила, обогрела. Пора нам и честь знать, – сказала золовке Рая.
– Ой, чего выдумала! Чай, родня. И мне с вами было полегче с хозяйством управляться. И брат теперь рядом со мной, царствие ему небесное. Не горюй, Раиска. Живи для девок теперь, расти, учи их. Дай вам Бог здоровья!
На том и расстались родные, хоть и не по крови, но душой, две горемычные женщины, лишённые мужей, любви, тепла и ласки. Такая жизнь, такая судьба выпала на их долю. Но они не роптали. Не принято это было раньше. Жили да и жили себе. Тяжело, бедно, с потерями близких, но другой жизни им было не дано. Да хоть такая есть, и на том спасибо.
Лёля
В Астрахани стоял зной. Солнце пекло немилосердно, дождей не было с мая, и выжженная трава да пожухлая листва усугубляли неприглядную картину астраханского степного лета. Городские улицы были пыльными, по дорогам, еле волоча ноги, тащились конные экипажи, и время от времени звенел трамвай.
Этот звук нагонял на Раису страшную тоску и неприятные воспоминания о той жизни, когда она старалась изо всех сил вытащить свою семью с больным мужем из бедственного положения. Порой у неё на глаза наворачивались слёзы от этих воспоминаний. А положение её в этот момент было тоже незавидным.
Лёле уже минуло семнадцать лет. Она окончила школьный курс и искала работу, чтобы помочь матери. Младшая Нина была на редкость способной и любознательной для своих лет. Она перелистала и внимательно пересмотрела все книги, которые были в доме, некоторые пыталась читать. У неё возникала масса вопросов, на которые и мать, и старшая сестра с трудом находили ответы.
Лёля тоже любила книги, вот только времени на чтение порой не находила. Семье приходилось нелегко. Лёля подрабатывала в одной зажиточной семье, ухаживала за ребёнком. Платили ей немного, но она могла питаться в доме, а за особое старание получала небольшие доплаты. Иногда её посылали на рынок за покупкой продовольствия. Ездила она на небольшой подводе с молодым калмыцким парнем, который собирал женщин с близлежащих дворов и возил на базар.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70839157?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Лариса Джейкман
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: "Издательство "ИСП"
Дата публикации: 30.06.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: «Юдоль женская» – третья часть трилогии «Тени ушедших времён».