Главная страница | Биографии и мемуары | Девять кругов рая. Книга Третья

Девять кругов рая. Книга Третья
Яков Пикин
Последняя книга из серии "записки журналиста". В ней весьма забавным образом автор рассказывает о нелегкой работе телерепортёра в нескольких российских телевизионных компаниях.

Яков Пикин
Девять кругов рая. Книга Третья

Все имена и фамилии изменены
Любые совпадения случайны
Глава первая
Похороны ведущего

Случилось это ранней весной, почти через год после того, как мы вернулись из круиза. Было уже поздно. Вернувшись с работы, я поужинал и лёг спать. Ночью меня разбудил телефонный звонок. Звонила подруга матери, тётя Клава Жукова, та самая из института птицеводства. Она сказала: "Мотя, кажется вашего Влада убили". Я рассмеялся и сказал: "чушь какая! Я только что с ним виделся!". Я в самом деле видел Влада накануне вечером, перед концом рабочего дня, мы как раз встретились в его кабинете, чтобы обсудить рабочие дела. Поэтому я положил трубку и лёг спать.
Но сон не шёл. Вдруг тётя Клава права? Я подскочил и включил телевизор. На всех каналах рассказывали о том, как в подъезде собственного дома киллеры в упор расстреляли Влада Лисьева. Он лежал на лестничной клетке с своими фирменными усиками и в пальто, вокруг него была кровь, а лицо его было серым. Написав это сейчас, я вдруг подумал: что даст это сообщение человеку, который живёт, допустим, в Америке, Исландии или на Мальдивских островах? Каждый день в мире умирают тысячи людей. Кому какое дело, что в России кого -то убили много лет назад? Но если я напишу, что это было, как если бы на том месте, куда ты приходил каждый день, вместо пола был теперь провал, глубиной в Вечность, то, может быть станет понятней? Это ощущение пустоты было страшным и весёлым одновременно. Все знают, что от полёта вниз захватывает дух, это совсем не то, что карабкаться наверх. Некоторое время ты наслаждаешься полётом, планируешь, как птица, летишь куда -то, почти не думая, лавируешь… пока не упадёшь.
Гроб с Владом во время прощания поставили в концертном зале телецентра Останкино. Он был на сцене. Звучала похоронная музыка. Коллеги и друзья Влада толпились в зале и холле. На улице выстроилась вереница людей, который пришли проститься с любимым ведущим. Шла запись панихиды. Народ пока не пускали. Мелькали знакомые лица – Ярмольник, Кириллов, Рязанов, Глаголева, Волчек…Знаменитые дикторы и актёры, политики и телезвёзды, режиссёры и общественные деятели… Глядя на них я чувствовал себя ниже любого из присутствующих! Я чувствовал себя опавшей хвоинкой среди бушующей зелени, брошенной палкой среди растущих деревьев! Комаром, присосавшимся к телу красного, имени 50-ти летия октября, телевидения! Мне было не по себе…
Глядя на знаменитостей, я думал, что меня скоро здесь прихлопнут и это будет правильно. Влад, пока был жив, давал мне деньги, работу, престижные командировки… Ругал, если нужно. Самое поразительное, что он принял меня обратно, хотя вправе был дать пинка, и ещё рассмеяться после этого. Но этого не сделал, потому что видимо ценил раскаяние и знал цену ошибкам. Рискну добавить, что он не помнил зла. Хвалил тебя, если ты этого заслуживал. Старался вести себя, как отец. Разве такое забывают? Без него я осиротел. Я заранее ненавидел людей, которые пришли сюда поглазеть на его мёртвое тело. Завтра, когда гроб зароют, они будут также спокойно жить без Влада. А я? Мне что без него делать? Я взглянул на сцену, где стоял гроб. Лисьев лежал в нём, чужой, неподвижный и всеми оставленный, словно реквизит, забытый на сцене.
В какой –то момент меня охватило невыносимое чувство, похожее на отчаяние. Такое чувство бывает, если теряешь что -то безвозвратно. Я бессознательно забрался на сцену. Знаменитые люди в зале о чём -то тихо переговаривались, обсуждая, кто из присутствующих вдова или на что теперь будут жить дети от первого брака. А я вдруг, глянув на Влада и заплакал. Это были не просто слёзы – рыдания! Я не плакал, может, с тех пор, как меня серьёзно обижали в детстве.
Вначале я стоял на сцене один. А потом вдруг увидел, что рядом со мной плачут Маша Копенкина и Лиза Крякова. Они наверно тоже хотели показать, как нужно провожать этого человека! Похоронная музыка стала играть вдруг громче. Я увидел, как по проходу ведут вдову Влада Алевтину. От всего пережитого она еле держалась на ногах.
Я заметил в зале Любимцева и других, которые показывали нам жестами и глазами, чтобы мы ушли со сцены. Нельзя же в самом деле использовать похороны босса для собственной рекламы! Мы подчинились. А дальше произошло непредвиденное. Маша, которая ушла со сцены первой, направилась вдруг не в зал, где сидела до этого, а к Алевтине, наверно решив выразить ей соболезнование. Но та, увидев подходящую Машу, бросилась на неё вдруг с криком «уйди, гадина!», вцепилась ей в волосы и попыталась оцарапать ей ногтями лицо. Алевтину с трудом оттащили и успокоили, а Маша с выражением на лице, которого я никогда не забуду, триумфа и позора одновременно, пошла к выходу. Этот инцидент был единственным, который омрачил похороны. Дальше всё было гладко.
Когда прощание с Владом закончилось, гроб привезли на кладбище и закопали, а люди потом ещё долго обсуждали случившееся. Я немного постоял у могилы, ревниво наблюдая за тем, как люди скорбят. Мне казалось, что они всё делают неправильно и скорби у них на лицах ровно столько, чтобы их не сочли невоспитанными. Но потом я подумал: разве можно кого -то за это упрекнуть? Они же не знали Лисьева, как те, кто с ним работал или дружил. Осознав, что делаю глупость, карауля здесь накал скорби, я, бросив прощальный взгляд на портрет Влада, пошёл домой.
В двух шагах впереди меня вместе с какой-то девушкой, шла покойная ныне актриса и режиссёр Вера Глаголева. Они переговаривались. Вдруг спутница Глаголевой отделилась и пошла в другую сторону, а Вера, помахав ей рукой, крикнула: "не пропадай, хорошо?», и потом рассмеялась. Меня всего прямо передёрнуло. А потом я подумал: "а что ты хотел? Всё правильно. Не может же человек грустить вечно"!
Но когда однажды сообщили о смерти самой Веры, я ничего не ощутил – ровным счётом ничего! Вот, как бывает.
Без Влада делать передачи оказалось также скучно, как играть самому с собой в шахматы. После Лидии Ивановой пришёл молодой ведущий Дорофей Менделеев. Он всё делал правильно, но смотреть его было скучно. Не желая участвовать в этом, я подал заявление об уходе.
Андрей Раздаш и Алевтина, которые с одного момента решили жить вместе, однако не захотели со мной расстаться. Они решили доверить мне вести передачу. Это была программа о телевидении, которое я любил, и работать мне в этой программе было интересно. Раздаш и Алевтина лично подбирали мне одежду для съёмок. Мне выдали почтовый конверт с увесистой пачкой долларов для покупок. Впервые в жизни я чувствовал себя ребёнком при обеспеченных родителях! Наконец -то я заходил в дорогой магазин не как Гаврош, с глубоко запрятанным внутри чувством унижения от того, что одежда стоит так дорого и я не могу её купить, а как наследный принц, у которого достаточно средств, чтобы купить себе всё самое лучшее. Вокруг меня бегали продавцы, суетливо поднося всё новые и новые вещи. Я выбирал, а потом расплачивался наличными, которых у меня впервые, мне казалось, было даже чересчур много. Между прочим, большинство вещей не подошли для съёмок, они рябили, из-за того, что бы слишком полосатыми, либо были чересчур яркими и их пришлось спрятать в шкафу. А потом я не смог их носить, потому что они оказались слишком вычурными.
До сих пор я жалею, что не попросил Алевтину помочь купить мне всё необходимое для съёмок, а не то, что пришлось лично мне по вкусу. Уже когда я перестал быть ведущим, я решил некоторые из вещей, которые занимали в шкафу много места, подарить своим коллегам. Но они, рассмотрев их хорошенько, вернули их мне, обозвав меня пижоном, отпуская шуточки и веселясь при этом от души. В конце концов, я отнёс наряды в комиссионку, но даже там их не смогли продать, и однажды мне пришлось забрать их из магазина и выбросить на помойку. А ведь в тот момент, когда я их покупал, я думал, что это лучший период в моей жизни и счастье, наконец, мне улыбнулось. Как всё обманчиво!
Итак, в шоу, которое я вёл, мы рассказывали о телевизионной кухне и телезвёздах. До этого программу вёл известный ведущий Иван Крылов. И поскольку идея передачи принадлежал ему, то и бренд автоматически считался его собственностью. Но надо отдать ему должное он почти не вмешивался в подготовку передачи. Режиссёром программы назначили актёра Сергея Столярова, внука известного в сталинские годы актёра Столярова, его деда, сыгравшего в фильме сказке «Садко» главного героя.
Поскольку я был молод и абсолютно неизвестен, то было решено, что вести эту программу я должен был с соведущими – дикторами советского телевидения Валентиной Леонтьевой и Игорем Кирилловым, которым по возрасту пора было уйти на пенсию. Валентина Леонтьева, которую все дети в СССР называли тётя Валя, наряду с передачами для взрослых, иногда вела детскую передачу «Спокойной ночи, малыши!», которую лично я смотрел, затаив дыхание. Если б в советское время измеряли рейтинг, на её передачах он был бы наверняка рекордным.
Леонтьева обладала невероятным даром подчинять себе внимание зрителей, причём не только взрослых, но и детей, заставляя их смотреть свои передачи, что называется, раскрыв рты! Не знаю, как другим, но лично мне очень нравился её голос с такими задушевными, тёплыми и я бы сказал материнскими интонациями! В самом деле, она была потрясающе обаятельной, наша тётя Валя! На экране. В жизни, как потом выяснилось, нет. Однажды в частной беседе я спросил про неё у известной ведущей Лары Прошутинской, с которой та вместе работала на программе «От всей души». Услышав её имя, Прошутинская едва не закричала: «не надо мне говорить про эту тварь!». Оказывается, когда Леонтьевой присуждали Государственную премию, она не сказала ни слова благодарности в адрес коллектива, который делал всю работу по поиску пропавших в войну людей.
Много лет спустя после этого разговора я прочитал, что своему единственному сыну, по причине своей занятости на телевидении, тётя Валя, такая милая на экране, не смогла уделять достаточно внимания, и тот, повзрослев, возненавидел её, обозвав в прессе свою именитую родительницу «всехней мамой». В общем, как оказалось, у неё хватало проблем в жизни. А тогда я её очень любил и считал чуть ли не богиней. Если б кто -нибудь в детстве сказал мне, что однажды я появлюсь в кадре с этими всесоюзными любимыми дикторами Валентиной Леонтьевой и Игорем Кирилловым, то я бы подумал, что этот человек наверно сошёл с ума. Однако чудеса случаются, и судьбе было угодно, чтобы я вчерашний повар, человек без специального образования, пройдоха и плут, как бы не преминули заметить в старину, оказался в одной программе с двумя известными на всю страну телевизионными звёздами! Они, кстати, оказались, довольно непростыми в общении людьми. Может, это нельзя было сказать о Кириллове, идеально подходившим под определение «душка», но Леонтьева, которая, говоря текст, часто сбивалась, путала слова, спускалась на нижние строчки, из –за чего начинала злиться, поскольку неудавшиеся монологи приходилось переписывать по многу раз, под это определение точно не подходила. Возможно, сказывались уже годы. Леонтьева могла, например, говорить, а потом вдруг, без видимой причины замолчать. А потом, помолчав, снова начинала говорить. Но только для того, чтобы через два слова опять сбиться. В конце концов, даже Кириллов, обычно сдержанный и тактичный, стал над ней подтрунивать. Леонтьева не оставалась в долгу, и тоже отвечала ему колкостями. Впрочем, делали они это не зло, а с большим достоиноством, как пикируются истинно интеллигентные и весьма образованные люди.
В конце концов, режиссёр догадался записать их чудесные пикировки, а потом пустить их в эфир, заставив миллионы зрителей смеяться до слёз над шутками и оговорками любимых всеми дикторов. Жаль, что передача быстро закрылась.
Администратором на этой программе работала неказистая девушка, серая мышка, приходившая на работу в свитере и джинсах. Звали её Дарина. Чуть ли не каждый день она садилась за мой стол, напротив, и принималась звонить знакомым и друзьям, а если нет, то слушала музыку, или начинала подпиливать ногти, мешая мне сосредоточится на тексте. Пару раз я сделал ей замечание. Сначала вежливо, потом жёстче… Короче, мы поссорились. Когда однажды я снова сделал ей замечание, она стала на меня кричать. Это было немыслимо. Администратор, низшая каста, на ведущего! Я сгоряча объявил, что её место не напротив меня, а рядом с дверью, где находится мусорная корзина. На что она заявила, что ещё неизвестно, кто в этой корзине быстрее окажется. В общем, девушка оказалась подругой директора программы, которая в свою очередь была протеже Крылова.
Директор немедленно пожаловалась начальству. Это были ещё постсоветские времена, когда считалось, что человек может перевоспитать коллектив. Начальство назначило собрание, где в повестке был всего один вопрос – моё поведение. Крылов поддержал администратора, назвав меня меня чуть ли не сталинистом. Мне поставили на вид и сняли с должности ведущего, переведя в корреспонденты. Я проглотил обиду и стал работать дальше.
Однажды, делая очередной сюжет, я взял интервью у генерального директора недавно образованного Неон ТВ Андрея Борисовича Доброхотова. То, как я это делал, настолько ему понравилось, что после интервью он пригласил меня к себе работать. Просто сказал:
– Чего ты там делаешь в этой телекомпании? Это же братская могила. А ты, сразу видно, смышлёный парень! Приходи, давай, к нам. Какая у тебя там зарплата?
Я написал на бумажке и подвинул ему. Он засмеялся:
– Это что, гонорар за сюжет?
Я сказал:
– Нет, зарплата за месяц.
Он добавил пару нолей к сумме, которую я написал и спросил:
– Нормально будет? Для начала?
Ого, ничего себе, подумал я! Я и представления не имел, что журналист может столько получать. Недолго думая, я написал заявление об уходе из прежней компании и стал работать специальным корреспондентом Неон ТВ.

Глава вторая
Неон ТВ

Новое или Неоновое телевидение, по сравнению с государственным, было совершенно другим. Здесь даже одевались иначе. Вольности не приветствовались. Рубашка, галстук, пиджак, джинсы – да. Свитера –на в коем случае!
Всякая вычурность в одежде осуждалась. Помню, однажды я пришёл на работу в чёрном бархатном жилете с золотыми пуговицами, на что –то мне тут же попенял Андрей Борисович Доброхотов, с который я столкнулся однажды в туалете. Взглянув на меня, он заметил тихо: «что за цыганщина вдруг»? Жилет пришлось снять, причём навсегда.
В помещениях Неон Тв никто – не дай бог! -не курил. Люди все тут подобрались симпатичные, говорили они, как правило, мало и, в основном, по делу. В сплетнях замечены не были. Даже ругались нецензурно редко. Хотя были, конечно, случаи… Но об этом ещё ниже. Разговаривали негромко.
Когда начинались новости, вся редакция бежала к телевизору, даже если твоего репортажа в новостях не было. Надо было быть в курсе того, что делают твои коллеги. Когда сюжет был "в десятку" или «супер» репортёра, его сделавшего, тут же хвалили, стукая его по плечу, если это был мужчина, и просто улыбаясь или подмигивая, если репортаж делала женщина. Интерес к творчеству коллег, я думаю, очень способствовал творческой эскалации. Люди старались изо всех сил. Раз от раза репортажи становились всё более интересными и мастерски сделанными. Уже появились свои "маэстро" и "великие". Я наблюдал за этой ярмаркой тщеславия как бы издалека. Я был тогда не из них, я был пока сам по себе.
Пора сказать, что корреспондентом Неонового Тв я стал далеко не сразу. Доброхотов, присмотревшись ко мне, решил, что пока мне можно доверить лишь сектор под названием "отдел межпрограммного вещания". Здесь делали анонсы утренних и дневных программ. Руководила им некая Ольга Санаева, а та в свою очередь подчинялась Александру Герасимову, уехавшему позднее в США. В комнате стояло несколько мониторов, на которых мы смотрели передачи утреннего и дневного эфиров, а затем делали к ним анонс. Это была, конечно, творческая работа, хотя, на мой взгляд, скучная. Моими помощниками были два человека – девушка и молодой парень.
Юношу звали Николай Колбасов, по профессии он был актёром. Девушку звали Рита. Кем по образованию была она, я до сих пор не знаю. Коля и Рита выходили работать посменно.
В то время утренний и дневной эфир был наводнён всякой ерундой и чтобы привлечь зрителей, нужно было сделать к этим передачам анонсы. Например, в передаче "Стартер", которое рассказывало об автомобилях, завтрашний выпуск был посвящён отечественному джипу. В анонсе мы говорили: "смотрите завтра: старый конь борозды не портит. Жители села Омутищи Владимирской области используют старую "Ниву", чтобы вспахать новую. И так далее.
В общем, надо было к каждому сюжету в программе придумать некую забавную преамбулу. Допустим, был доктор, который лечил "быстрой водой", так он называл обычный кипяток. В этом было что –то от шарлатанства. Но осуждать мы это не имели права, потому что это был наш эфир! Мы же не могли априори предоставлять наше эфирное время всяким там идиотам. Поэтому анонс мы делали нейтральный и крайне благожелательный, типа: "Только в нашем утреннем выпуске – экстремальное средство для немедленного пищеварения – быстрая вода!" И знаете, что? Приток зрителей нам был обеспечен. Я вообще заметил, у нас люди любят недорогие и эффектные методы лечения.
Курировала наш отдел, как я уже сказал, некая Ольга Санаева, заместитель главного редактора по утреннему и дневному эфиру, в прошлом кинодиректор. Актёра Николай Колбасова на работу пригласила она.
Николай Колбасов показал себя очень способным, он сразу понял, что нужно делать. Сейчас этот актёр часто снимается, но в то время он переживал период затяжного кризиса. Его не так часто приглашали сниматься, и у него было, кажется, совсем мало предложений о работе.
Теперь, если Коля в очередной раз запивал, я говорил Оле: "Колбасова нет". Тогда она начинала звонить ему или его жене.
Коля мог отсутствовать неделю, затем приходил, с виноватым лицом садился за монитор и писал великолепные анонсы. Так продолжалось два дня или три, от силы пять…Затем он снова пропадал.
Ольга говорила про очередной его запой: "вот шалопай!". У неё было потрясающее терпении у этой Оли, не то, что у меня. Я, например, услышав о том, что меня опять лишили выходных и надо работать, уходил в туалет, бил там пырой по стенам и кулаком по кафелю. А Оля обладала уникальной способностью воспринимать все неприятности с каким -то житейским оптимизмом. То есть, выглядело это так, человеку говорят: у вас пожар! А она говорила на это: я когда -нибудь с ума сойду от этих неприятностей! И всё.
Рита, не смотря на её дисциплинированность и желание работать, редко могла написать что -то толковое. Например, в одной из передач рассказывалось про лошадей. Как с животным подружиться, как его впервые оседлать, как держать в узде и т.д. Анонс она придумала такой: "смотрите завтра в программе – как нужно оседлать лошадь и что нужно, чтобы на ней поехать". И так далее, без приукрашиваний. Хорошо, что Рита совершенно без обид реагировала на критику. Помня, как меня учила некогда графиня Опухтина, я ей говорил: "Плохо! Здесь у тебя два раза "чтобы" и "что" рядом. Так нельзя. Это неблагозвучно! Где вообще твой креатив? И потом, надо всё –таким писать с юмором". Она кивала, затем садилась и переписывала. Через пять минут приносила другой вариант, который звучал примерно также: "Завтра в программе: лошадью не ходят на ней катаются». И потом: «какие слова нужно говорить коню, чтобы он поехал …". Ну, и так далее. Интересно, что спустя много лет, я, встретив её случайно на остановке, узнал, что она пишет…книги! Да, не удивляйтесь. И не просто книги, а детективы, которыми все зачитываются. Не буду говорить её фамилию, она у всех на слуху. Кто бы мог подумать?
Надо сказать, что пока я занимался анонсами, которые, если честно, считал чушью, вокруг меня кипела жизнь. Мои коллеги репортёры куда -то ездили, снимали материалы, комментаторы делали, как положено, комментарии, обозреватели обзоры… Забегая в корреспондентскую я с зависал там, чтобы посмотреть, как журналисты поздравляют друг друга с удачным репортажем или просто смеются над чем -то. Выходя, я думал: "вот ведь живут же люди! И только я с двумя подчинёнными занимался бог знает чем"! Мне тоже очень хотелось отличиться. Но как –я не знал.
Иногда к нам в комнату заходил заместитель главного редактор лично Велимир Михайлович Закулисов. Нашу работу он никогда не хвалил и не замечал. Он просто садился и просматривал все программы утреннего эфира. Я знал, что он выпускник МГИМО и не просто, а отличник. То есть, от всей этой чуши про лечебный кипяток у него должны были вставать волосы дыбом. Но не тут было! Он благодушно принимал всё, что ему показывали, неизменно говоря: "неплохо, хорошо или даже: отлично"! То есть, словно бы показывал – вот, как нужно воспринимать творчество других людей!
И я подумал, раз тут всё так воспринимается, надо тоже попробовать себя выразить и стал нести в эфир откровенный бред. Почему им можно, а мне нельзя? Например, к программе, рассказывающей о невероятных свойствах маргарина "Рама", я дал такой анонс: "харе, харе Кришна, харе харе Рама!". Это прошло в эфир. Я ждал похвалы от Закулисова, но её не поступило.
– Плохо работаете, Кононов! – Однажды сказал он, увидев меня в коридоре.
И пошёл дальше. Однако после этого мне даже не снизили зарплату.
Видя такую терпимость, я начал самовыражаться в идиотском стиле каждый день, ожидая реакции начальства. К программе, рассказывающей от новых тенденциях в мире эксклюзивной женской обуви, я написал анонс: "завтра в передаче – цена на пропуск в мужскую постель". К программе о работе некого депутата Государственной Думы я написал: "видом внушительный, да в работе нерешительный". Через неделю в дверь нашей комнаты вошёл молодой лет тридцати человек, который назвавшись Пармезонским, сказал, что отныне отдел межпрограммного вещания будет возглавлять он, а меня просят удалиться. "Куда удалиться?", не понял я. " А куда хочешь!", сказал он. Я пошёл к Доброхотову. Он меня спокойно выслушал и сказал: "Старик, зачем тебе эта братская могила (он всё застойное называл братской могилой)? Иди, работай спецкорром – простор для творчества!". Так, наконец, я получил возможность работать корреспондентом. Но и я предположить не мог, что писать для новостей это совсем другая профессия. То, чему меня научили раньше, надо было забыть. Но – по порядку.
Редактором на вечерних новостях была некая Карина Осенева. Первый же мой репортажный текст, который я принёс, она зарезала:
– У нас так не пишут! – Заявила она.
– А как пишут? -Удивился я.
– Лаконично, ясно. Ирония приветствуется.
Таков был её ответ.
– А у меня что, тут нет иронии? – Спросил я.
– Конечно, нет. У тебя весь текст абсолютно кондовый!
Так она примерно выразилась.
Надо же, а я думал, что умею писать. Но то, как я писал для программы "Отряд" и то, как нужно писать на самом деле – были совершенно разные уровни мастерства. Примерно как первый курс и аспирантура. Опять началась пора ученичества.
Клянусь, я старался писать ярко, понятно, талантливо и чуточку с иронией! Но Осенева, беря текст и пробегая его глазами, говорила: "что это за фраза?", "а это как понять?". Здесь написано: "речь идёт о банальной неряшливости". "И что?", моргал я удивлённо. "А то, что в эфире многие услышат, что "речь идёт об анальной неряшливости", понимаете? И я шёл переписывать.
Иногда я переписывал восемь и десять раз –клянусь! Иногда мне хотелось рыдать! Потому что писать, выделяя только факты, игнорируя сразу ненужное, подчёркивая и обыгрывая нужное, да ещё параллельно подшучивая над этим, оказалось крайне непросто! Некоторые абзацы я стирал целиком, а потом писал их заново, выстраивая слова по -новому. Иногда я засиживался допоздна, уставившись на злосчастный текст и не понимая уже, что в нём хорошо, а что плохо. У себя в комнате в это время мой текст ждала редактор, а он у меня всё не шёл.
Чтоб взбодриться я бросал писать и начинал отжиматься, приседать, веселя корреспондентку с восточной Украины Иру Карацюпу, спецкорра Саву Мамонова и дежурных корреспондентов, ходил туда -сюда со стаканчиком воды из кулера, застывая иногда перед телевизором с ужасом глядя на "голову профессора Пармезонского", которая бормотала что -то нечленораздельное. Но мне на него уже было плевать.
Иногда казалось, что мне никогда не осилить этой планки – освоить манеру, в которой пишутся новостийные тексты. Однако постепенно у меня стало получаться. Это было чудом, иначе не назовёшь! Мне покорился Эверест, на который не всякий пишущий заберётся. Месяца через три я уже был в "катушке", как называли отряд журналистов, который выезжал в этот день на съёмки. Ещё через пол -года мне стали поручать материалы среднего уровня сложности.
Мой первый специальный репортаж, снятый в Бурятии, смотрел лично Доброхотов. Я очень волновался. Дело в том, что мне попался оператор, которого во время командировки я почти не видел трезвым. Но Доброхотов, отсмотрев, сделал всего одно замечание по стэнд апу, монологу в кадре, заметив, что "это спорно", но в основном материал ему понравился. Возвращаясь от генерального, я натолкнулся в коридоре на Пармезонского. Он стоял перед кабинетом Ольги Санаевой, свесив голову.
– Что случилось? – Спросил я его.
– Выгнали, – сказал он.
– Голова профессора Пармезонского не понравилась? – Догадался я.
– Ага.
– Ничего. Это же братская могила, отдел этот, -вспомнил я слова Доброхотова. -Иди работай спецкорром -простор!
–Нет. Я в Канаду собираюсь свалить. Уже подал заявление. На пээмже.
– Навсегда?
– Да.
– Но… почему?
– Там простор, как ты говоришь.
– А-а…
Я прошёл в корреспондентскую, где мне выделили место, отдельный закуток, называемый корреспондентами в шутку «стойло», сел и задумался: всё же интересная штука жизнь! Если сильно захотеть чего -то, то обязательно этого добиваешься! Фантастика! Я оглянулся вокруг. Сзади сидела Лена Курляндцева, филолог, слева журналист Грунский, серб по национальности, за стенкой выпускники журфака МГУ, известные репортёры. Теперь эти люди были моими коллегами. Я принадлежал к немногочисленному отряду журналистов первой в России частной компании, которые не просто делали новости, а гордились этой профессией! Благодаря Карине Осеневой у меня в руках был инструмент, пользуясь которым, я мог написать текст, отразив в нём любую проблему или событие. Так я получил очень важный урок в жизни – между тем, что есть и тем, что хочешь получить, лежат горы препятствий, которые ты можешь преодолеть, лишь делая шаг за шагом усилия. Уже через год на одной из летучек Доброхотов вручит мне "золотое перо", высшую похвалу руководства за отлично сделанный материал. Вот так. А вы что думали?

Глава Третья
После дождичка, в "Четверг"

Андрюша Медведев, корреспондент программы "Криминал" набрал номер пейджинговой компании, и пока его соединяли, начал заигрывать с Ирой Карацюпой, корреспонденткой экологической программы «Четверг»:
– Всё оленей пасешь? – Спросил он её, показав кивком на монитор, в котором среди белого безмолвия бегало по кругу окутанное паром своего дыхания стадо северных оленей.
– Отвали! – Вяло огрызнулась Ира и, поправив на своей голове наушники, демонстративно уставилась в телевизор, где северные олени теперь, тыча носами в камеру, жевали что-то сочное и из -под их бархатных, любвеобильных морд бахромой свешивалась коричневые слюни.
Андрюша, кончив набирать текст на пейджинге и ожидая теперь ответа, в задумчивости стал отколупывать ноготком застывшее пятно клея на столе:
– Что значит «отвали»? – Поинтересовался он.
– А вот то и значит! – Отвлеклась сразу от монитора Ира, будто только и ждала этого. – Значит, если тебя попросить помочь, то ты занят! А если тебе сказать после этого «отвали», то ты тут же давай обижаться! А ты хоть спросил, я дома сегодня была? Я с самолёта прямо на работу. Я даже сидеть не могу, меня шатает! Неужели так трудно помочь написать текст? Ты вон сто материалов в день левой ногой пишешь и ничего. Тебе что, трудно ещё один написать про экологию?
Ира проговорила всё это в типично малоросской манере с фрикативными «г», тараторя и ёрзая на стуле.
Пилимкнул вдруг пейджер. Андрюша выставил перед Ирой ладонь, мол, одну сек, остановив этим её словесный поток и стал быстро читать присланное ему сообщение.
– Вот блин, у меня съёмка, кажись, намечается. – Пробормотал он.
– Ну, конечно, ты у нас самый занятый! – Вскинула плечами Ира, надевая наушники и отворачиваясь.
Андрюша, спрыгнув со стола, на котором сидел, взглянул ещё раз на аппетитные Ирины колени, для чего ему пришлось как бы перекинуть через её плечо мячики своих глаз, и, тяжело вздохнув, пошёл в смежную корреспондентскую комнату, где у него было своё стойло. Ира с наигранной ненавистью, в которой было больше было игры, чем истинных чувств, проводила его взглядом до выхода.
В Москву Ира приехала с Украины, с южных её окраин, по-моему из Херсона и в отличие от столичных журналистов не умела правильно реагировать на просьбы «друзей» из редакции, которых у неё оказалось сразу очень много. В результате её чаще других посылали на разные подсъемки и «лайфы»,как называли митинги, манифестации и разные проходные пресс -конференции, где присутствие корреспондента не особенно требовалось.
Она не могла отказать в просьбе «друзьям», подразумевается мужчинам-репортерам, и, особенно молодым. Но когда она их просила о чём-то они под разными предлогами отказывались помочь. Вот и сейчас Андрюша соскочил с темы, заявив, что у него съёмка. Однако, как потом выяснилось, у него её не было.
Ира уже поняла, что быть стажёром на Неон ТВ это такое бессовестное рабство и если не проявлять характер каждый день, то так и будешь для всех вроде дежурной лошадки. Когда Ира только пришла на Новое Тв, у нее был добрый нрав, простоватое лицо и гостеприимная улыбка, которую многие из них неправильно истолковывали, как приглашение к заигрыванию с ней.
Но каждый раз, когда кто-то брал Иру под руку и вел куда-нибудь в темный угол, она в глубине души очень страдала. Ей хотелось другого – она мечтала стать настоящим журналистом, какими их показывают в американских фильмах – решительным, напористым, смелым, и может быть даже чуть –чуть нахальным… А вместо этого жизнь подсовывала ей всё время каких –то оленей, как сейчас. Что за ужасное невезение!
В самом деле, темы в передаче про экологию Ире попадались не то, чтоб вообще не интересные, но какие-то негероические: то коровы и бездомные собаки, то кошки и грызуны, то прорвавшиеся канализационные трубы. Она мечтала о расследованиях с погонями, шантажом и убийствами, ей подсовывали забастовки, демонстрации перед ЖЭКами, протёкшие трубы и крыши. Не так она себе представляла настоящую журналистскую работу в Москве!
Очень быстро восторг у Иры в связи с её нахождением в Москве сменился сдержанным оптимизмом, затем здоровым скепсисом и, наконец, открытым цинизмом. Потихоньку она стала похожей на обычную рядовую москвичку, хотя сама об этом пока не догадывалась. Искры провинциального обаяния гасли в ней с каждым днём, но время от времени, правда, они еще вспыхивали у нее в глазах.
В такие минуты Ира могла всплакнуть сквозь смех, увидев сентиментальный репортаж в новостях с Украины, где её земляки на Рождество катались с горки на свиной коже, и могла даже после этого выдать какой-нибудь пассаж на «гарной мове». Но в целом её провинциальный пыл почти угас.
Когда однажды Ире предложили работать корреспонденткой в экологической программе «Четверг», она, подумав, согласилась. Уж лучше заниматься экологией, чем ничем!
Теперь, если у Иры не было командировок, она сидела в корреспондентской комнате, в закутке, специально предназначенном для журналистов экологической программы, и свысока поглядывала на сидящих с ней рядом маститых корреспондентов, с которыми она теперь была вроде как на равных.
Вьющиеся каштановые волосы, восхитительный бюст и манера говорить милые мужскому сердцу глупости по-прежнему делали ее самой заметной в редакции. Многие женщины искренне завидовали её оптимизму. Конечно, думали они, легко излучать оптимизм, когда тебя не запрягают каждый день в ярмо, как лошадь! А Ирина программа выходила всего раз в неделю, и не всегда у неё там был даже репортаж.
Оданко сегодня Ира была явно не в себе. Сегодня она по-настоящему работала. Ира считала, и не без оснований, что принадлежит к той редкой породе женщин, которых работа только портит. «Ну, что, что здесь можно написать?!» – восклицала она запустив обе пятерни в свои роскошные волосы:
– Вот смотри, Андрюш, – обращалась она к Медведеву, который любил в свободную минуту навестить Ирин закуток – этот мужик говорит, что северные олени подбирают в тундре кал и едят. Так они видишь ли восполняют дефицит соли в организме. Но как об этом сказать? Я же не могу дать в эфир: олени едят свой кал!
– Почему не можешь? – Вытаращился на неё Андрюша. – У нас на слово «кал» запретов нет, насколько я знаю. Главный наложил запрет на слова: «труп», «разборка», «замочил», ну и ещё там пару слов. А на «кал» нету! Так что пиши смело!
– Нет, во –первых, это неблагозвучно! – Не услышав из –за усталости в Андрюшиных словах иронии, возразила Ира. – Во –вторых, если люди будут за столом в время новостей, я могу им испортить аппетит. И вообще, девушка не должна говорить в эфир слово «кал», это некрасиво.
– Хорошо, а что ты от меня тогда хочешь? –Спросил Андрюша.
– Подскажи мне, как это сделать красиво?
– Ну, скажи: экскременты. Не знаю…А ты, кстати, этого оленьего дерьма не захватила оттуда с собой чуть –чуть из тундры? – Спросил её Медведев.
– Это ещё зачем? – Испугалась Ира.
– Да понимаешь, у меня свёкр, мы его с женой зовём Сохатый, – он меня достал просто. Всё время устраивает скандалы, а потом говорит, что это всё из –за того, что ему, видишь ли не хватает в организме витаминов. Я бы ему подсыпал на пробу, вдруг бы ему помогло.
– Андрюш, я же серьёзно с тобой говорю! – Заёрзала на стуле Ира, нервно прилаживая к голове наушники.
– Ладно. Ну, а какая -то там у тебя еще есть информация? – Спросил Медведев, деликатно приподнимая один наушник.
– В смысле? По оленям? – Сняла поностью с головы наушники Ира.
– Да.
Медведев уставился в окно, потом на Ирины колени, которые, судя по его взгляду, не давали ему покоя, а потом перевёл взгляд снова на монитор. Однако было ясно, что его голова в этот момент была занята совсем другими мыслями.
Возникла пауза, во время которой Ира, скосив глаза в сторону, шевеля губами и загибая пальцы, будто рыночная торговка, подсчитывающая в конце дня выручку, вспоминала, не забыла ли она чего из того, что видела в командировке. Наконец, она выдала:
– С бумагой туалетной у них напряжённо, в смысле, дефицит бумаги у них там.
– Так вот так прямо и пиши! – Обрадовался Андрюша. Подождав, пока Ира возьмет в руки блокнот, он стал диктовать:.
– Так и пиши: когда коряк собирается идти по-большому....написала?
– Да, «по – большому», -написала.
– То вместо бумажки он берет с собой оленя. Всё.
Андрюша отступил на шаг, ожидая, что Ира сейчас вскочит и начнёт бить его наушниками. Она уже так делала. И в самом деле, Ира, резко повернувшись, начала искать вокруг себя наушники, забыв, что они находятся у неё на шее. Этой паузы Медведеву хватило, чтобы отбежать от неё шагов на пять в смежную комнату, где он натолкнулся на своего друга корреспондента Алексея Веселовского, который потешался, наблюдая всю эту сцену издалека, и стоял сейчас заткнув рот кулаком, чтобы не заржать во весь голос, и никого из работающих в редакции журналистов этим не отвлекать. Когда Ира подбежала, чтобы огреть Андрюшу наушниками, Лёша, вытащив кулак из рта и выставив перед ней ту же руку сказал серьёзно:
– Без рукоприкладства! Это запрещено правилами компании. Он ведь с тобой говорит, и ты с ним просто говори. Вербально можно. Бить запрещено. Мы работники интеллектуальной профессии!
– Да пошли вы оба! Интеллектуалы они, ага, посмотрите на них! – Моментально превратившись из «доброй» москвички в малоросскую бабу, отреагировала на его слова Ира.
– Да, кстати, -выглянув из-за Веселовского, сказал Медведев, – можно ещё написать, что артист Кал Ягин возможно тоже из этих мест, судя по фамилии.
Ира, повернувшись, замахнулась опять на него наушниками, но бить не стала, а развернулась и пошла к своему монитору. Медведев с Веселовским, пожав друг другу руки, они сегодня ещё не виделись, пошли на выход в коридор, чтобы оттуда направиться в столовую. Было обеденное время. Но только они вышли в коридор, у Андрюши запиликал пейджер и он остановился, чтобы прочитать сообщение. Пока Медведев читал, Веселовский, стоя рядом, с отсутствующим видом смотрел по сторонам.
Веселовский был маленького роста, удивительно спокойный и улыбчивый человек, который за всё время работы в компании ни разу ни с кем не поссорился. Казалось, само южное море покоится в его синих, искристых глазах. Звали его Лёша и это ласковое, шёлковое, тёплое, как струйка воды имя, как нельзя отлично подходило ему.
Медведев был выше Лёши на голову, крепко-сбитый и совершенно лысый. Говоря, он слегка картавил. Лицом Андрюша напоминал пост-трапезную безмятежность, которую кто –то спугнул вопросом: а вы за борщ, товарищ, заплатили?
Руководителем у Андрюши был некий Нестор Николаев, гордившийся тем, что за год снял триста шестьдесят пять репортажей, то есть, по одному на каждый день.
Нестора Николаева, как труженика в редакции очень уважали. И даже сам главный не раз ставил его в пример другим.
Поэтому, прежде чем что- то сделать, поехать на съёмки или пойти обедать, или приступить к расследованию, Медведев непременно шёл посоветоваться с Нестором Николаевым, его начальником.
Поскольку сейчас Нестор был на выезде и в редакционной комнате, никого, кроме корреспондентки Лизы Листовой и журналиста Эдуарда Мацкявичуса, не оказалось, он опять достал мобильный и стал набирать текст. Лёша, понимая, что другу надо посоветоваться с начальником, стоял и молча ждал.
В этот момент, выскочившая вслед за ними в коридор, Ира, увидев их, закричала с негодованием:
– Вот только попросите у меня ещё что –нибудь для вас снять! Какой –нибудь лайф. Я вам сниму! Ага! Ждите!
Проходящий в этот момент мимо неё координатор Неонового Тв Станислав Степанович Мормитко, подняв брови, с удивлением окинул снизу вверх Карацюпу, словно желая уяснить, что именно она собирается с себя снять.
– Ты чего оленины объелась? – На миг отвлёкшись от набирания текста, поинтересовался у неё Медведев.
– Ладно, ладно, Андрюша, -грозя ему пальчиком, сказала Ира, переводя взгляд с одного на другого, – И тебе Лёша.
– А я что? – Немедленно пожал плечами Веселовский.
– Да вот то! Я вам ещё это припомню!
– Тебе долго ещё? – Спросил Веселовский Медведева, будто Иры здесь не было. – Не успеем пообедать. У меня съёмка через час.
– Вейт э минит. Ещё одну одна сек… – Пробормотал Андрюша, нахмурившись.
Наконец, в его трубке послышались гудки.
– Алло, девушка, – сказал он. – Для абонента 31533, примите, пожалуйста: Нестор, у меня одна серьёзная разборка, и два трупа… Два трупа, я говорю! Да, два… и одно изнасилование. Нужен совет. Какие могут быть шутки, девушка? Программа горит! Два раза передайте через минуту.
– Чтоб у вас одни трупы всю жизнь были! – Пожелала им Ира, прежде чем вернуться в редакторскую.
– А-ха-ха! – Рассмеялся Медведев, работавший криминальным репортёром. – Большое спасибо. Значит, я без работы не останусь.
– Да уж. – С чувством сказала Ира. – Можешь прямо в морг переселиться, если тебе так трупы нравятся.
– Не, ну, в морг ещё рано, – перестал сразу смеяться Медведев. У него на сьёмках всякое было.
– А вы что, уходите, ребята? – Расстроенно спросила их Ира.
– Конечно. –Сказал Медведев. –Время обеда.
Он глянул на часы.
– Ну, ладно, не торопитесь. – Сменив вдруг тон, ласково заговорила с ними Ира. – Мы же одна команда, должны помогать друг другу. Сейчас поможете мне, а потом я вам.
Ира сделала такую многообещающую мину, что друзья переглянулись.
– О-о…– засмущались друзья.
– Чего, поможем? – Улыбнувшись, спросил Медведев Веселовского. Последний, зардевшись, как девица, мелко кивнул.
– Вот и хорошо, -сказала Ира, поворачиваясь к ним спиной и так завиляв бёдрами, что оба друга покраснели до корней волос.
– Так, вот на чём мы остановились? – Важно сказала Ира, усаживаясь на стул и подтягивая к себе блокнот. – Я написала: «Когда коряк идёт в тундру по большому…он берёт с собой оленя. А зачем, кстати»?
– Ну, как зачем? – Почесал затылок Веселовский. – Коряк облегчается, а олень подбирает то, что ему так нужно, восполняя этим дефицит соли в организме и замыкая этим как бы экологическое кольцо.
– Ой, как же ты талантливо выражаешься! – Похвалила его Ира, кокетливо поджав сложенные ножки и коснувшись рукой ноги сразу же заалевшего Медведева. – Не то, что он. Напиши за меня текст, а? –Попросила она Лёшу. – Чего тебе стоит? А то у меня всё утро голова болит.
– Не могу, – сказал Веселовский.– Медведев начал, он пусть и заканчивает. Такое правило.
– Но я не могу, – беря опять пищащий пейджер в руки и читая сообщение, сказал Андрюша. – Ты же слышал, у меня два разбойных нападения и одно изнасилование. Надо смонтировать и озвучить.
– Ну, какие у тебя могут быть изнасилования? – Стала гладить его рукой по ноге Ира. Главное изнасилование тебя ждёт здесь, – сказала Ира, расставляя ноги миллиметр за миллиметром в сторону и подтягивая наверх юбку, -если только не уйдёшь, конечно.
– Э-э…-Андрюша тупо уставился на оголённые Ирины ноги, раздумывая, что бы могло означать это предложение. Веселовский застыл с выражением на лице, как человек, которому под столом положили ладонь на гениталии и начали их поглаживать. Сцену испортил зашедший вдруг в комнату корреспондент Анатолий Поборцев. Окинув взглядом троицу и сразу поняв, в чём дело, он сказал:
– Андрюха, не ведись, не помогай ей! Это страшная женщина, она обманывает всех честных людей.
– Ой, только не надо грязи! – Презрительно сказала Ира Поборцеву, одёргивая юбку и поправляя на голове наушники.
– Точно. – Продолжил Поборцев. – Напишешь ей текст, а она тебе потом скажет: иди, мой Мурзик дрессированный, я тебя в лоб поцелую! Честно. Я ей уже писал несколько раз.
– Ну, спасибочки тебе, Толик! – В неподражаемо малоросской манере, сказала Ира. – Подумаешь, всего один разок помог женщине, так всё, переломился…
– Вот, видишь? – Показывая пальцем на Иру, спросил Медведева Поборцев.
– Конечно! – снимая наушники, сказала Ира. – А чего ты еще хотел, кроме поцелуя. Мало тебе что – ли?
– Но ты же совсем не это обещала!– Краснея, сказал Поборцев.
– Ох, боже мой, уже и пошутить нельзя? Ты посмотри на этого пионера в старости! Кроватку ему расстилай! –Презрительно заметила Ира. – Если всем давать обломается кровать, слышал?
Она уставилась в монитор, где целая толпа коряков в это время танцевала под бубен шамана.
– А в курсе, что слово «врас -ко-ря-ку…» – сказал Андрюша, – имеет отношение…– он показал на экран, но ему не дали закончить мысль, потому что из закутка, соседнего с Ириным, высунулась вдруг голова корреспондентки филолога Лены Курлянцевой, которая раздражённо крикнула:
– Можете вы прекратить свою болтовню или нет? Имейте совесть, я из – за вас текст не могу написать! Мне спецреп сдавать через полчаса в эфир, а у меня текст ещё не написан! Чего вы к ней пристали? У неё мёдом там что –ль намазано? Или дел у вас нет? Я сейчас Мормитону позвоню, чтоб он вас всех пристроил к делу!
Веселовский и Медведев, засунув руки в карманы и проворчав что-то вроде: нам есть, что делать, а вот девушкам отдельным тут явно делать нечего, удалились.
– Пойдем, может, тоже в буфет, – повернувшись вдруг ко мне, сидевщему всё это время в обнимку с газетами в поисках тем для специального репортажа, спросила Ира, – хоть чаю выпьем.
– Сейчас, выпишу, -сказал я ей, взглянув на ее измученное лицо.
– Плохо выгляжу, да? – Тронув веки под глазами, спросила она.
– Нормально. Хотя поспать бы тебе не мешало, конечно.
– Это катастрофа! – Чуть не заплакала Ира, положив руку на лоб. – Представляешь, ещё утром я была за полярным кругом, а вечером мне уже надо написать. Я не успела в Москве приземлиться, а мне уже пишут: срочно нужен материал- нечем закрывать эфир. А у меня в голове тундра… В смысле голое поле, понимаешь? Поможешь текст написать?
– Не вопрос, -сказал я – давай черновик.
Я иногда помогал Ире написать просто так, для тренировки.
– Какой черновик? – Испугалась она.
– Обычный, где у тебя расписан материал.
– А у меня он не расписан пока…-пролепетала Ира.
– Ну, ты даёшь!
Удивился я. Посмотрев на это очаровательное создание, я подумал: «с луны она свалилась? Это же азы -расписать видео!». Но вслух только сказал:
– Ладно, расскажи хоть тогда, в чем там дело.
– Это -конечно! Значит, так…
И Ира начала рассказывать о командировке в той обычной манере, в какой она рассказывала о фильме, который посмотрела недавно, новой сумочке или о последних сплетнях:
– …ну, а потом мы приехали в Полярный. Место так себе, я тебе скажу. В аэропорту дует, я чуть с толчка не слетела. Бумаги опять же туалетной нет. Холод жуткий, пока машину ждали, я к стеклу носом прижалась, еле отодрала. Чего смеешься? Выходим –белое безмолвие, как у Джека Лондона. Испугалась – жуть!
– Ты про командировку мне рассказывай!
– А я про что?
– Ты про аэропорт, об этом же в тексте не напишешь!
– А-а, ну подожди, это тоже интересно… Я тебе сейчас расскажу, как мы там в ресторан ходили – это же уписаться можно!
В коридоре внезапно раздался шум и вслед за этим, с громким стуком в комнату ввалился всем своим огромным телом корреспондент Савелий Мамонов. Его лицо было красным, глаза бешено вращались, огромный живот угрожающе выглядывал из пиджака. Ворвавшись в комнату эдаким мощным ледоколом, он вспорол мерзлую поверхность редакторской тишины громким, как треск льда хлопком дверной ручки об стену. Таким сердитым я его еще никогда не видел.
– Я убью его!! Где он?! – Ревел он, ворвавшись в комнату.
– О господи! Это еще что?.. – Вздохнула Леночка Курляндцева, выглядывая из -за стенки персонального стойла, как из -за бруствера.
– Где этот человек? – Ревел Савва, выделяя каждое слово. – Где Костя Сучилин? Где эта сволочь?!
– Что случилось, Саввушка? – Ира, встав, подбежала к Мамонову, и попыталась повиснуть на нем, как юная филистимлянка на плече Голиафа. Но Савва стряхнул ее с себя одни могучим движением живота.
– Где он? Ты его видела? Убью, слизняка!
– Чего случилось? – Спросил и я, убирая на всякий случай в стол канцелярский нож, а заодно и массивный дырокол. Савва не ответил, поведя вокруг глазами. Затем он повернулся и куда -то вышел.
– Что произошло? – Спросила меня Ира, возвращаясь на своё кресло.
– Понятия не имею, – вскинул я плечами. Ира расстроено посмотрела Савве вслед. Обычно, приходя утром на дежурство, Мамонов, такжен, как и многие, брал кипу свежих газет и садился с ними в свой угол. Ира пристраивалась рядом. У нее не было своего стола. Она садилась на стул с пилочкой для ногтей и начинала мечтать о расследовательской журналистике, которой занимался Мамонов, тихо покачивая ножкой в такт своим мыслям. Соседство с именитым журналистом делало ее мечту осязаемой. Савва время от времени бросал на нее косые взгляды и сканируя Иру, как сельдяной кит нерпу, хищно раздувал ноздри. Наконец, отложив газету, он начинал смотреть на нее откровенно похотливо. Поймав его взгляд, Ира ослепительно улыбнулась. «Ну, чего ты, чего ты щеришься?», – ласково спросил ее Мамонов. «Любви, может, хочу», – работая под дурочку, отвечала ему Ира, ведя свою женскую игру. «Какой, какой любви?» -плотоядно улыбаясь, мурлыкал Савва. «Плотской» – так, словно речь шла о желании поесть суп, говорила Ира. «Ира!!!» -Надвигался на неё, как таран на стену Савва. «Ты играешь с огнем! Тут тебе не Шапитовка, ухаживаний не будет!» « А что будет?» -наивно спрашивала Ира, быстро моргая. «Будет жесткое… подчёркиваю, очень жесткое воздействие в определённую зону!» – Витиевато формулировал Савелий.
– Ой, а это где? –Продолжая играть под дурочку, удивлённо спрашивала Ира.– Вернее, куда, Савушка?
– Это туда, детка, где у коней ничего не видно из под хвоста! – Объяснял Савва.
– Фу, как это не романтично! – Затыкала нос пальчиками Ира, перед тем, как продолжить подпиливание ногтей.
Какое –то время они сидели молча, изредка поглядывая друг на друга. Через некоторое время она опять спрашивала корреспондента:
– Савва, а ты вообще…свободен?
– Когда? Прямо щас?– Прямо -таки пугался Мамонов, моментально покрываясь красными пятнами.
– Ну, да, сейчас, а когда же ещё? – Улыбалась Ира.
– А для чего? – Напружинивался Савва, облизывая губы.
– Ну, если бы ты мне помог сейчас текст написать, то всё может и произошло бы… однажды.
– Что, хочешь меня припахать? -Догадывался Мамонов, понимая, что его элементарно хотят использовать.
– Ну, да, Сав, а то у меня всё не получается что -то….
– Скажи, как у тебя как программа называется, – интересовался Савва, разочарованно заваливаясь обратно в своё кресло.
– «Четверг», Савва, ты же знаешь, – удивлённо отвечала Ира. – Ты ведь в курсе! Чего спрашиваешь?
– Вот, после дождичка и помогу....– Бурчал Савва, погружаясь снова в газету.
– Саввушка, ну, пожалуйста, ну, помоги, – опять начинала хныкать Ира.
– Я занят! – Отодвигал этот Голиаф одной ногой от себя мобильный стул на колёсиках вместе с сидящей на нём Ирой, и снова углублялся в газету. – Не видишь, изучаю фактический материал, так что отвали.
– Какие вы все мужчины…грубияны! – Отворачивалась Ира к одному из двух компьютеров, выделенных для программы "Четверг". Отложив пилочку, она вздыхала и начинала думать, кого бы ещё попросить написать текст.
Экологическая передача «Четверг» коллективно занимала в редакции два места. Это были столы, отделенные друг от друга щитами. Рабочая зона репортеров на Неоновом Телевидении была сделана на западный манер и напоминала конюшню. У каждого было, как я уже говорил, отдельное место, которое журналисты называли стойлом. Философски осмысливая сейчас этот факт, я прихожу к выводу, что это очень верно. Независимо от прежних заслуг и званий, каждому предлагалось заново вспахать целину и засеять поле. Многие ведь начинали еще на советском телевидении и в прессе. Я, придя из телекомпании "VD", где личных рабочих мест вообще к примеру не было, получил в свое распоряжение стол и компьютер. Зато другие, у которых в прошлом были звания, должности и личные кабинеты, получали тот же компьютер, стол и в довесок -необъятное поле работы. Вместе с тем некоторые, приходя, трясли своими прежними удостоверениями АПН, ТАСС, Агентство «РИА новости», пропусками в модные журналы, центральные газеты, радиостанции…Их век на Неон ТВ был был не долог. Привычка ощущать себя третьей властью делала этих людей просто невыносимыми и с ними быстро расставались. На Неоновом ТВ ценили талант и лишь его один. Здесь всех ставили на одну стартовую ленту. Хочешь стать частью обоймы? Докажи, что выстрелишь! Это было время Начал. У маститого журналиста, вроде Мамонова не было никаких преимуществ перед таким новичком, как я. Но Савва был мудрее других и опыта имел куда больше. Поэтому за советом я шел к нему. А он не скупился на ответы. В знак благодарности потом я привозил Мамонову из командировок подарки – чарджоуские дыни, самаркандские фрукты…Короче, мы подружились.
О, это был глыба, а не человек! Во всех смыслах. В нём было без малого сто пятьдесят килограммов и ростом тоже он был ого -го! Вместе мы были похоже на Пата и Паташона или тысячную купюру рядом с полтинником. Лично мне Савва в разное время напоминал то маньчжурскую сопку, в которую стукнул осколок научной космической станции, то порыв ветра, наполнивший брезент то гору, в которой назревает всемирный мышиный заговор. Даже не знаю какое из этих сравнений будет более точным…Кроме того, в Савве было что -то очень пионерское. Ещё в раннем возрасте я заметил, что есть дети, с которыми я был хотел играть во дворе, а есть такие, с которыми бы не хотел. Так вот Саввочка был из тех, с которым бы я играл во дворе с большим удовольствием!
Начиная новую тему, Савва звал меня, приводил в какое – нибудь кафе, сажал перед собой и спрашивал: «Молчать умеешь»? Он обожал делать из всего тайну. Даже спустя годы, он не оставил этой привычки разговаривать тет – а-тет в полупустых кафе или на задворках улиц. Покинув позднее Новое ТВ, когда Савва стал советником генерального директора на одном из каналов Старого Телевидения, он этой привычки не утратил. Обычно, если он кого -то приближал, то общался он с этим человеком только кулуарно… Правду говорят, что есть привычки, которые как барракуда тюльку забирают всего человека. Но тогда, в 94 -ом вместе с китами в сети Неонового ТВ в одном косяке шли и рыба -ангел, и рыба -чёрт, и безобидная селёдка, и акулы, и рыбы -клоуны, и рыбы – прилипалы, к коим, мне кажется, принадлежала Ира Карацюпа. Но Савва- это я знал точно – был единственным в своём роде рыбаком с удочкой на берегу.

Глава четвёртая
Мамонов

Как я уже сказал, с Саввой мы дружили. Мамонов так же, как и я, родился в Сибири. Его мама когда -то была номенклатурным работником в крупном административном сибирским центре. В Москве Савва одно время работал в Агентстве Печати и Новостей, а затем подался на телевидение. Тут он раскрылся в полную силу. Савва тяготел к столь дефицитному на телевидении жанру расследования. Он мог подолгу сидеть в засаде, выслеживая добычу, бесстрашно кидаться с микрофоном к преступнику, ошеломляя его на ходу вопросом: "а расскажите нам, пожалуйста, чем вы тут только что занимались?". Его репортажи вызывали неизменный интерес публики.
Владелец канала Моисей Гасинский лично выказывал Аркаше уважение, давая ему эксклюзивные премии. О том, как любил Гасинский награждать подарками журналистов – отдельный разговор. Однажды ведущая новостей Татьяна Митяева, выйдя из телецентра на улицу остолбенела, увидев рядом с подъездом трейлер, на котором обвязанный громадным алым бантиком возвышался новенький тёмно-синий "Опель". Так Гасинский отблагодарил ведущую вечерних новостей за серию высококлассных рейтинговых выпусков. Как после такого подарка будешь плохо работать?
Все мы поэтому мечтали сделать что -нибудь выдающееся, чтобы заслужить похвалу Гасинского. Однажды Савва, отведя меня в сторону, тихо сказал мне: "хочу тебя пригласить на свой день рождения". "Супер!", обрадовался я. "Сам Гасинский приедет!", шёпотом добавил он. "Но зачем?", испугался я. Видите ли, богатые люди были для меня людьми за гранью понимания. Типа инопланетян. Воспитанный советской школой, я был бессребреником и не знал, как на всех них нужно реагировать. В присутствии богатого человека, я ощущал себя кроликом в компании льва. Думаю, что и в Аркаше присутствовала эта робость, поэтому он решил позвать на день рождения друзей. "Сказал, хочет лично поздравить", шепнул Савелий. "А кто ещё будет?", спросил я. "Ведущий новостей Виктор Осокин, его жена Алёна, Грунский, спецкорр Лобанов, ты, Киселёв…". "Киселёв?", ужаснулся я. Этого человека я боялся, как огня. Он был для меня загадкой. Маститый, степенный, он ходил по телецентру, возвышаясь, как "Титаник" над флотилией плотиков. Кто ж знал тогда, что у него и судьба примерно такая же! Отдельная! Хотя, не об этом сейчас речь.
В общем, лично я не знал, как себя вести в компании миллионера и владельца медиагруппы! Мы с Грунским и Лобановым приехали к Мамонову домой, как договаривались. Савва жил с матерью в старом доме, пятидесятых годов постройки. На лестничной клетке, куда мы вышли покурить, было тесновато. Оконное стекло межэтажного пролёта, закопчённое от времени и треснувшее по середине, едва пропускало уличный свет. За окрашенной зелёной краской сеткой громыхал с раздвижными дверями лифт.
Грунский, чтобы развеселить нас, стал вдруг рассказывать о своих любовных приключениях, и мы смеялись. Любопытные, как все мужчины, до таких подробностей, мы только и делали, что подзадоривали его, всё время спрашивая: "ну, а ты? А она чего?".
Вдруг заработал лифт. В старых домах это громко. Прямо танк снизу едет! Натянулись, стукаясь о бетонные пробои, канаты. Мамонов, прислушавшись, сказал: "ох, сдаётся мне ребята, это они. Давайте, идите -ка в дом". Мы зашли, сели за стол. Я сел рядом с Грунским. Слева от меня примостился Лобанов. От Грунского справа должен был сесть Мамонов. Напротив него ведущий итоговых новостей Евгений Киселёв. Место во главе стола оставили для Гасинского. Напротив меня сидели Осокин с женой Алёной. Всё было, кажется, нормально.
Тилимкнул дверной звонок. Мать Мамонова Евдокия Сергеевна открыла дверь и тут же засуетилась: "Ох, какие гости! Ох, какая честь!" и так далее. Мы встали, чтобы приветствовать начальство. Зашёл Гасинский, улыбчивый, не начальственный, демократичный. Следом Киселёв –полная его противоположность. Излишне сдержанный с неподвижным лицом, дорого и со вкусом одетый. Следом за ними грузчики внесли какую -то коробку. Оказалось, телевизор, плазма. Я оглядел жилище Саввы. Квартира была хотя и большая, но однокомнатная. На кухне уже висела одна плазма. В комнате тоже стоял телевизор. Куда интересно ещё одну такую громадину вешать? Весь дом был забит по образцу зажиточной советской семьи -мебелью, хрусталём, фотографиями и картинами.
Евдокия Сергеевна всё ещё суетилась, предлагая Гасинскому устраиваться за столом поудобней. Тут лишь я заметил, что еврея Гасинкого посадили во главе стола под большой иконой Божьей Матери. Гасинский, кажется, тоже это заметил, и, насупившись, замолчал. Никто не мог говорить в присутствии высокого гостя. Тишина была невыносимой. Мне отчего было неловко, что мы все, по-своему талантливые, не можем развеселить гостя. Был слышен лишь голос матери Мамонова, которая бегала из кухни в комнату, без конца напоминая о грядущих пельменях. В этой семье, по русской традиции, пельмени подавали на десерт. И следовало не особо наедаться, чтобы оценить их по достоинству.
Киселёв, сидевший рядом с Гасинским, о чём -то негромко с ним переговаривался. Следуя их примеру, также негромко стали переговариваться и мы. Неожиданно Алёна поинтересовалась, понравилось ли мне в Америке (я лишь недавно был там в командировке). Оказалось, что они собираются поехать с мужем в Чикаго к друзьям. Я сказал, что понравилось и вспомнил историю, которая приключилась со мной в Нью Йорке, где меня поселили в одном номере с гомосексуалистом по имени Тарас. Об этом я потом написал в одной из своих книг. Так вот, этот парень был редактором передачи на одном из образовательных каналов. Также, как и меня, его послали в Америку на учёбу по приглашению Конгресса США. Поначалу эта история не вызвала за столом большого интереса. Все лишь сдержанно хихикали. Но затем я разошёлся и стал рассказывать об этом во всех красках. Уж что -что, а быть ироничным на Неон Тв меня научили! Осокин, бросив есть, вдруг покрылся пятнами и стал валиться на бок от смеха. Алёна, забыв про Гасинского, вдруг захохотала во весь голос. Грунский и Лобанов стали подпрыгивать на месте от душившего их смеха, забыв про еду. Маслов и Гасинский, нехотя прислушиваясь к этой истории, изо всех сил делали вид, что это к ним это не относится. Когда я закончил рассказ, Киселёв тяжело вздохнул и, покачав головой, сказал:
– Возмутительно!
Не понятно, что он имел в виду. Моё выступление или то, что на телевидении есть такие, как Тарас.
– Да уж, – поддакнул ему Гасинский.
Наконец, принесли пельмени, сделанные по сибирскому рецепту. Все их попробовали и стали хвалить. После этого Гасинский и Киселёв встали, объявив, что уходят. Как их не уговаривали Мамонтов с матерью остаться на чай, они не соглашались. Гасинский, одевшись, тут же вышел, а Киселёв, надев пальто, сказал:
– Это безобразие! Вы даже не отрыли подарок, чтобы посмотреть! Кто так поступает?
И ушёл. А мы остались сидеть, как оплёванные.
– А чего его смотреть? – Сказал Осокин, когда начальство ушло. – Телевизор, он и есть – телевизор!
И все закивали, бормоча: "да, да". Однако на душе было муторно. Что же с нами теперь будет?

Глава пятая
Две свиньи

Оргвыводов в отношении нас, наше начальство, что удивительно так и не сделало. Всё таки те времена отличала подчёркнутая демократичность. Прошло время, и об инциденте на дне рождения стали забывать. Мы все продолжали работать и даже получать иногда премии. Что ни говорите, а работа в частной компании отличается от работы в компании государственной. Там бы нам за подобную неучтивость непременно бы устроили выволочку. А здесь меня просто перестал замечать Киселёв. Будто кошка между нами пробежала! Я с ним продолжал как ни в чём не бывало здороваться, а он в ответ лишь высокомерно кивал головой. Вот и сейчас, проходя мимо него с Карацюпой, я сказал ему: "здрасьте", а он в ответ только едва заметно мне кивнул.
– Чего дальше? – Спросил я Иру, проводив ведущего глазами.
– Ну и вот, представляешь, в Полярном у меня деньги украли из гостиницы, – продолжила Ира, останавливаясь зачем –то, чтобы рассказать. Я аккуратно потянул её за собой, чему Ира беспрекословно подчинилась. Мимо нас, топая, пробежал Мамонов, задев слегка Иру и даже не извинившись.
– Ничего себе! – Возмутилась Ира, потирая локоть. – Чего он носится, я не пойму?
– Да откуда я знаю? Продолжай. Ну?…
– Ну что, «ну»?! Двадцать пять тысяч сперли!
– Кто ж в гостиницах деньги оставляет? – Удивился я.
– Ну дура, что с меня возьмешь! В общем, звоню в телекомпанию, говорю: так, мол, и так, деньги потеряла. Они: трать свои, потом возместим. Я сунулась в банк, а там говорят: такие пластиковые карты, как у вас, не обслуживаем. Па-пам!
– Ну и как ты выкрутилась?
– Как, как…Звоню местному губернатору, представляюсь, потом говорю: какой у Вас красивый город, какие милые люди, то – се, как все здорово, давайте я у Вас интервью возьму, а потом как бы случайно так роняю– только пришлите за нами транспорт, а то, знаете, в вашей гостинице нас ограбили. Тот сразу–как? Что?! Какой позор! Мы разберемся… Я говорю – ну, это ладно. А не могли бы Вы нам помочь рассчитаться за проживание как -нибудь? Ладно, говорит, приходите завтра, попробуем помочь.
– Помог?
– Да помог. – Ира потрогала лоб. – Лучше б не помогал…Прислал деньги в сопровождении двух полковников милиции и двух членов городского собрания. А те говорят: поедемте к нам, мы там стол открыли, будем вас чествовать. Ну, я естественно головой мотаю, мол, только этого не хватало. А они: это приказ, а приказы не обсуждаются. Я стою, смотрю на них, под глазами круги, не выспалась, ноги, как валики диванные, руки, как пакли после этого вездехода…
– Какого вездехода? Ты про вездеход ничего не рассказывала.
– А-а, так это я с мужиком там одним познакомилась, который за нами в гостиницу на вездеходе приехал, представляешь? Классный оказался парень! Предложил нам покатать по ночной тундре. С фарами! – Ира заулыбалась.
– Ну, и?
– Так я же и говорю: еле утром приехали. И деньги пропали…
– Может это он и спёр?
– Откуда я знаю? – Сказала Ира. – Может, он. А, может, сами потеряли. Там мы еще много чего с собой брали, чтобы не замерзнуть ночью: водки пол ящика, спирта два литра…
Я уставился на неё.
– Ну, ты слухай дальше. – Как ни в чём не бывало, продолжила она, потянув за собой дальше по коридору. – Сижу в номере, передо мной на столе двадцать не отсмотренных кассет стопочкой, эфир послезавтра, оператор на диване спит пьяный в хлам, техник в углу сидит напивается…а я не знаю, как камеру включить и эти еще приперлись – здрасьте! У нас приказ. Поехали к нам пить…
– Кто?
– Да опричники эти губернаторские! Время главное к ночи! Посчитала -в Москве уже три часа! Я им говорю: дайте я хоть в душ схожу. А они – зачем, если у нас пьянка в бане. В какой, спрашиваю, бане? Вы чего, говорю, сказилысь, мужчины?! Я в баню? С вами? Да я вас впервые вижу! Они говорят мне: нет, нет, не волнуйтесь, ничего такого, просто это традиция у нас такая…Ну, думаю, началось…Будет сейчас ирония судьбы или с легким паром! Прикинула, туда – сюда, а ведь выхода нет. За номер-то платить надо! Думаю – а, ладно! Пусть хоть все поимеют, лишь бы до дома доехать! Надела платье, выхожу, говорю – вот она я, красавица! Берите меня на главную роль с Мягковым! (она имела в виду название водки). А они говорят: ну, ладно, берите с собой оператора и поехали. Я их спрашиваю ошеломленно так: зачем оператор? Он уже спит давно без задних ног. А они: мы задолженность вашу погасили из какого-то своего фонда, не могли бы вы нам за это снять нашу тусовку для архива, в знак благодарности, что ли…
– Ну, думаю, вообще супер! Лучше б они ко мне приставали всю ночь, чем такое…Бужу техника, говорю: пошли, снимать надо. Он говорит: ща! И падает на пол. Я стою, глазами хлопаю, эти в коридоре ждут, оператор спит, техник пьян в сосиску.
– Ну, и что ты сделала?
– Угадай?
– Не знаю…
– Взяла штатив, камеру, выношу все, говорю: помогите донести, я сама сниму.
– Ты ведь даже не знаешь, как камера включается! – Удивился я.
– Да в том-то и дело! Но, думаю, раз уж начала блефовать, надо же до конца! Где наша не пропадала!
– Ну, ты даешь…
– А то! Новости -наша профессия…
Мимо нас, громко топая, быстро прошёл в обратную сторону Мамонов.
Не говоря ни слова, мы оба проводили его глазами.
– Просто не обращай внимания, -посоветовал я, беря её под руку, – продолжай.
– Приезжаем в баню, а она больше, чем вся наша редакция. Мужики ходят обёрнутые в полотенца, такой бассейн, как у нас озеро под Херсоном, которое в море впадает, шаечки, девушки какие -то в халатиках…
Мимо нас по коридору, перпендикулярному тому, по которому мы шли, глумливо ухмыляясь прошествовали Лёша и Андрюша. Один сделал шутовской реверанс Ире, другой изобразил мелкий книксен.
– Идите, идите, девочки, – спровадила их рукой Ира. – Так вот, я им говорю, опричникам этим: режьте меня, бейте, но я раздеваться не буду. Они смеются: не надо, конечно, если не хотите. Вдруг выбегает из парилки мужичок – маленький, толстенький, полотенцем обернутый. Мне шепчут: это губернатор. Я представилась, он спрашивает: ну что, снимите мое ежегодное послание? Я его отвожу в сторонку и честно говорю: так и так, не обессудьте, не умею я с этой хреновиной обращаться. Если у вас есть кто на примете – пусть снимает…
– Сняли?
– Нет. Но он хороший мужик оказался. Нет, так нет, говорит. И спрашивает: а зачем же тогда сюда приехали? Я ему говорю: как? Нужда заставит, приедешь! Он смеётся: да ладно, говорит, мы бы вам и так денег дали. Подумаешь… Мы же сибиряки!
Ну, потом еще потом с ним обменялись телефонами и он мне звонил…
– Приставал?
– Упаси Бог! Напоил просто. До свинского состояния. Еле уползла…Это уже вторая бессонная ночь была подряд. Теперь вот мучаюсь.
– Ну, это так сказать издержки профессии.
– Уж точно…
– Поможешь написать?
– Ну, если в качестве дружеской поддержки.
– Ой, вот здоровья тебе! – Ухватилась за мои руки Ира. – Давай, пошли, я тебя чаем угощу!
– Да я и сам в состоянии…
– Вот только не вздумай отказаться!
Утром в ресторане "Твин Пигз" было не так многолюдно, как днём. Возле стены за столиком сидели все те же Леша и Андрюша, пришедшие следом за нами и оказавшиеся в очереди непонятным образом впереди нас. Увидев Иру, Медведев послал ей воздушный поцелуй. Ира в ответ выставила ему средний палец руки.
Взяв еды и чайник чаю, мы подсели к корреспонденту Сапунову или Сапе и спецкорру Славе Грунскому, по прозвищу Груня. Слава слыл у нас настоящим мачо. Был мечтой экзальтированных корреспонденток и телевизионных педерастов. Когда наш штатный гомик Павел Носков приходил на работу, он, увидев за рабочим столом Груню, сразу кидался его приласкать. У Славы была привычка сидеть, закинув ноги на стол. Груня не успевал ещё опомниться, а Паша, налетев на него, как коршун на овцу, уже засовывал ему руки под штаны, приговаривая: «О-о, какой здесь мужчина! Побыкуем? Ну, давайте побыкуем, Слава!». Специально для Носкова, кстати, на доске в корреспондентской изобразили двух мужчин с рогами, под которыми красовалась подпись: «В помещении не быковать!» Пашу это никогда не останавливало. Смешно задирая ноги, смеясь и краснея, Груня слабо отбивался от Носкова. Краснел то он краснел, конечно, но ему, по-моему очень импонировало внимание такого маститого телевизионщика, как Паша. Женщины тоже не оставляли Славу без внимания. Сама телеведущая Таня Митяева, здороваясь с ним, целовала его и прижималась к Славе всем телом. Среди коллег Груня слыл общепризнанным знатоком женщин, активного отдыха и культуры Югославии. Сербский язык был у него вторым. Он и внешне был очень похож на серба – высокий, статный, с мужественным лицом и гладко зачесанными назад темными волосами.
– Можно мы к вам подсядем? Вдвоём с девушкой? – Спросил я их обоих, но прежде всего Сапунова, который в обществе женщин чувствовал себя несколько напряженно.
– Можно, но…с девушкой… – Сапа с улыбкой покосился на Иру, – мы здесь такие вещи обсуждаем.
– Я не девушка, я журналист! – Строго заметила Ира и не дожидаясь разрешения села, вызвав этим смех за соседним столом. Ира повернулась и показала кулак Медведеву и Веселовскому.
– Не обращайте внимания, – объяснила она своё поведение. – Некоторые тут ревнуют, когда я с мужиками сплетничаю.
Сапунов хохотнул, оглянувшись на Веселовского с Медведевым. Грунский, откинув голову, разочарованно вздохнул, отводя глаза в сторону. Они с Сапой обсуждали его последнюю командировку и присутствие Иры могло сделать общение куда менее интересным. Но Сапа сказал:
– Ладно, раз человек просит, значит, не обращаем внимания!
– Что, прямо совсем? – Слегка покраснел Груня.
– Конечно! Ну, сколько в этот раз? – Нетерпеливо спросил Сапа, подмигивая Груне и бросая игривые взгляды то на Иру, то на меня.
– Пять, –несколько смущенно ответил Слава, отправляя в рот кусочек жареной семги. Как любой нормальный Геракл, он вел счет своим подвигам.
Мы с Сапой одобрительно закивали головами, дескать, нормально, кучно кладешь, не потерял сноровки, молодец, ничего другого мы от тебя и не ждали!
– Причем с первой я начал еще в самолете, – продолжил Слава, отпив из чашечки кофе.– Можно сказать, всю дорогу пролетел в сортире. Так мы с ней в обнимку и вышли в Анталье, пошатываясь и попахивая туалетным дезодорантом. Очередь в Water Сloset была до первого салона.
– Ну, это технические подробности, – поморщился с улыбкой Сапа. – Клозет – он на то и closed чтобы быть закрытым. Дальше что?
– А что дальше? Дальше – все, как обычно. – хохотнул Груня: трусики, замочки, поцелуи …
– В губы? – Спросил Сапа, издав томный стон.
– Естесно…
– Ну, поцелуй в губы, это даже в индийском кино разрешают уже делать, -трезво рассудил Сапа.
– Нет, в эти губы ещё не разрешают, – серьёзно заметил Грунский.– Я не те губы имел в виду.
– А какие? – Не понял Сапа.
– Те, что ниже талии, да, Груня? – Спросил я, усмехнувшись.
Ира сразу поперхнулась, бросив на тарелку откушенную котлету, проткнутую вилкой и выхватив из держателя салфетку, стала нарочито тщательно вытирать рот:
– Переперчила я всё -таки!
– С перчиком надо поосторожней быть…-довольно заулыбался Сапа.
– Ничего, ничего…-замахала рукой Ира, трогая без конца шею. – Это..не из – за вас. Общайтесь, пожалуйста. Тут из окна просто дует что -ли.
– Закрыть? – Галантно предложил Сапа.
– Да, если можно. Вы продолжайте, не обращайте внимания.
– А, ну, и чего дальше, Слава? – Встав и толкнув окошко, а затем сев на место, спросил Сапа.
– Захожу в номер – а там такая горничная! Ноги -во, грудь – во, глаза, как две летающие тарелки. – Продолжил Грунский. – Ну, и, короче – понеслось…
– Что, сразу? – Не поверил Сапа.
– Да. А чего время зря терять? Они же там готовы для этого. Одна там пыль вытирала. Я -то- сё, не помочь, говорю? Сзади подхожу, трогаю так…– Ира, перестав есть, уставилась на Грунского:
– Она мне говорит: – как ни в чём не бывало, продолжал тот, – ну, если вы настаиваете! И улыбается. Я чемодан с кровати убираю, наклоняюсь его под кровать сунуть, нечаянно смотрю ей, а там, мать честная, два копчёных окорока и тряпочка вместо нижнего белья! Честно! Ну, погоди, думаю. Подхожу, одной рукой вместе с ней беру её руку с губочкой, другой обнимаю и говорю на ухо: что -то у вас передничек замялся, хотите я вам его разглажу…
Груня слегка откинулся на стуле, чтобы показать, где именно он гладил горничную.
– А она? – Прямо-таки выструнился на этих словах, как охотничий пёс, Сапа.
– Чего -она? Мсье, говорит, если вам нужны удовольствия…
– Вот так просто?
– Ну, да.
– А ты?
– Я -что? Сколько, говорю? Она: для вас – сто пятьдесят долларов.
– Чего -то дорого, – зачесался Сапа.
– Да. Поэтому я говорю: слушайте, давайте по любви, а?
– Она -нет, это против моих правил.
– Я говорю: а давать деньги за это -против моих правил!
– Во класс! И на чём сошлись?
– Она говорит: давайте сделаем вид, что это по любви, а потом вы мне дадите мне сто баксов, как подарок.
– Хитрая!
– Ага! Но я говорю: не, максимум семьдесят.
– И чего она?
– Вы жадный, говорит. Ладно, восемьдесят.
– Ок, говорю, пойдёт. Лёг на кровать, типа устал очень и хочу отдохнуть. Вдруг чувствую, мне штаны она снимает и потом: о-о, у-мм, мм…
Ира вдруг снова закашлялась, схватив себя уже двумя руками за горло.
– Что случилось? – Заботливо поинтересовался у неё Сапа.
– Ерунда, просто в горло что -то попало. -Захлопала глазами Ира.
– Груня, что надо делать, если девушке что-то попало в горло?
– Надо проглотить, – авторитетно заявил Грунский.
Ира подскочила, заявив: "ой, мне пора, там ещё только всего не сделано у меня!". Дальше повисла пауза, во время которой трое мужчин, с красными, как свекла лицами, закрыв рты, начали медленно сползать со стульев.
– Ой, ну что вы в самом деле такие двусмысленные! – Возмутилась Ира, глядя на всех по очереди. – Человек просто сказал: «проглотить». А вы сразу напредставляли себе наверно невесть что!..
– Форму-то смотрю не потерял! – Вытирая слезы салфеткой, которую он успел взять из держателя, стал усаживаться опять на стул Сапа, глядя вслед уходящей Ире.
Груня, по своему поняв комплимент, показал бицепс. Сапа потрогал и с уважением закивал, всё ещё широко улыбаясь.
В свободное от работы время Грунский в самом деле тренировался в спортзале, общался с приятелями и флиртовал с дамами. На работу он ходил редко. Груня принадлежал к тому успешному типу мужчин, которые могли месяцами не приходить вовремя на работу, и им это сходило с рук. Когда утром в корреспондентскую вбегал очередной взлохмаченный редактор, истошно вопя: «где Грунский?! Где его материал? Он должен снимать манифестацию у Белого Дома! Он вообще сегодня появлялся на работе?», все репортеры начинали тихо улыбаться в стол. Слава появлялся через три – четыре часа свежий, бодрый, с лёгким загаром, гладко выбритый, отдохнувший, сияющий. На вопрос: «как манифестация?» пожимал плечами: «Нормально. А что, кто-то опять бастует?». Слава Грунский серьёзно относился в жизни только к двум вещам – кунг фу и амурным приключениям. Тренировался он ежедневно по несколько часов в день, до крови сбивая костяшки пальцев. Примерно столько же времени он уделял сексу. Ничего удивительного, что все его истории касались женщин. Приезжая в очередной раз из отпуска, он как правило звонил по мобильному Савве Мамонову и назначал ему встречу в ресторане "Твин Пигз" – "Две свиньи" возле Останкинского телецентра. Там они обедали и смаковали все эти истории. На обед Слава неизменно заказывал свежевыжатый морковный сок, блюдо из семги под названием «Слезы счастья» и жестяную коробку с сигариллами «Кафе-крем». Но сегодня Савва почему -то не пришел. Вместо него почему -то заявился Сапа, то есть, корреспондент Сергей Сапунов:
– И чего дальше? – Спросил он Грунского.
– Дальше? А дальше что… -пожимал плечами Груня – дальше мы зажигали. Это же Паттайя, любимое наше место отдыха! Любой каприз за деньги. Да, но в этот раз мы зажигали классно. Даже одна семья распалась на наших глазах.
– То есть? – удивленно спросил Сапа.
– Ну, была там пара одна, муж и жена. Муж – парень, лет тридцати пяти все к нашей компании стремился. А у нас мужики, все как на подбор – здоровые, накачанные, боксеры в полутяжелом весе. Десять человек. Я самый маленький, прикинь? (Грунский был ростом метр восемьдесят). Ну и телки к нам, как мухи на г…, то есть, на мед, в общем, тянулись. Ну и муж этот подойдет вечно, ткнет в какую-нибудь пальцем и спрашивает: а это что за баба, а эта чья? А это что телка? Ну, и загулял, в общем. А жена, глядя на его выходки, тоже пошла налево. Ты же знаешь баб, если у них на глазах такое делается – они тут же отомстят. Одним словом, пока муж ее с девкой какой-то занимался, жена тоже стала изменять ему, причем в нашей же компании.
– Надеюсь, ты этого не делал, Слава? – С нарочитым упрёком спросил Сапа.
– Нет, как ты мог подумать? -Замотал он головой. – То есть, не сразу. Я был у неё вторым. Или третьим, не помню уже.
– Муж-то наверное так ничего и не узнал, раз ты жив? – Предположил Сапа.
– Не угадал. Ему все стало известно на следующее же утро. Он устроил грандиозную истерику, объявил о разводе и улетел в Москву.
– Один улетел? – Удивилась Ира, которая, выйдя и немного постояв за дверью, вернулась к столу, чтобы дослушать рассказ.
– Конечно. Жена осталась. Не пропадать же путевке. Тем более, что может быть последний раз такое в жизни: отель пять звезд и мужики такие, все, как на подбор!
– Вот жизнь у людей! –с завистью сказала Ира. – А я в это время среди вечной мерзлоты обслуживала мужиков в Полярном!
– Так, уже интересно!.. -повеселел Сапа. – Новый поворот в разговоре. Продолжай.
– Ой, да идите вы! – отмахнулась Ира. – У вас одно на уме!
В кафе угрюмый и явно чем-то подавленный заглянул Мамонов. Увидев Сапу, он подошел к нему и сказал:
– Сапа, если я узнаю, что ты тут замешан – месть моя будет страшна. – Угроза в голосе Саввы была неподдельной. Сказав, он развернулся и ушел.
– А что случилось-то? – Драматическим шепотом спросила Ира, когда за Савой закрылась дверь.
Груня и Сапа, перестав смеяться, уставились в свои чашки.
– Ладно уж, колитесь, чего -там. – потребовала Ира. – Скоро все равно все узнают.
И Сапа рассказал. Все произошло вчера вечером. На канале был тот непродуктивный в новостийном смысле день, когда репортерам было нечего делать, и они часами слонялись по коридорам телекомпании, убивая время. Эфиры были забиты полуголыми бразильскими красотками, тонкорунными овцами, нашими скандальными политиками и разным новостийным мусором.
Сапа, наш парламентский корреспондент Белобородько, (по прозвищу «князь» за манеру утверждать, что он из рода Трубецких) и Костя Сучилин сели играть в преферанс. Витя на этот раз проигрывал. Сапа и Костя веселились от души. «Это тебе не бедным домохозяйкам про липовое законотворчество лапшу на уши вешать!» -издевался над ним Сапа. – Тут головой думать надо!». Вдруг в корреспондентскую вошел генеральный директор компании Андрей Борисович Доброхотов. Заметив играющих, он подошел и деловито осведомился, кто проигрывает. Сапа и Костя кивнули на Витю.
– Ну, эти-то двое понятно, -обреченно сказал Доброхотов, показывая на Сапу с Сучилиным. -но вы то, Виктор, человек высокой душевной организации, эх!..
И, обречённо махнув, рукой, генеральный вышел из комнаты. После этого игра уже не клеилась.
– Слушайте, а где Мамонов? – Спросил вдруг Сучилин. -Что -то его давно не было видно.
– Дома, кажется… После командировки в Чечню отдыхает, – складывая карты, заявил Сапа.– Денег -то немерено… Рестораны, бары, девочки, ты ж понимаешь… -хохотнул он
– Слушай, а давай его разыграем? – Предложил Костя.– Смотри, какая есть идейка. И они начали шептаться. Витя, послушав друзей, расплатился за проигрыш и от греха подальше смылся.
Через пол -часа Костя и Сапа составили на компьютере письмо на имя генерального следующего содержания: " Уважаемый Андрей Борисович! Администрация ночного клуба "НЕГЛИЖЕ"(такого клуба в Москве не было) доводит до Вашего сведения, что сотрудник Вашей телекомпании Мамонов Савелий Аркадьевич в ночь с 23 на 24 -ноября, находясь в нетрезвом состоянии, устроил дебош в ресторане: приставал к официанткам, нецензурно ругался, пытался показать стриптиз на сцене, делал посетителям клуба непристойные жесты, громко кричал, что он сын ответственного работника обкома партии города Новосибирска (это было единственной правдой в письме) и мешал посетителям клуба отдыхать. После замечания, сделанного ему метрдотелем, Савелий Мамонов, разбушевавшись, пнул ногой и разбил драгоценную вазу из римской керамики итальянского мастера Нон Саккеде Маи, ценой в восемьдесят тысяч лир, дважды замахнулся на гардеробщика, а когда тот сделал ему замечание, хулигански помочился в бассейн с рыбками…
–Напиши с золотыми рыбками, – сказал Сапа.
– Зачем? – спросил Костя.
– Так циничней.
«…с золотыми рыбками» -допечатал Костя.
Просьба принять меры."
– Не слишком круто? -спросил Костя
– Нормально. -сказал Сапа -Мы же не Доброхотову этот факс пошлем, а Сироткину.
Александр Сироткин был координатором компании. Сутулый, суматошный человек с длинными, как у батьки Махно волосами. В компании его не любили. Он это знал и всегда пытался заигрывать с корреспондентами. Свой расчет Сапа и Костя построили на том, что Сироткин получит письмо и не понесет его начальству, потому что сделать должником Мамонова это лучше, чем сдать его руководству. Ну, вот, придет он к Мамонову и пожурит его: что -ж Вы, дескать, молодой человек, устраиваете такое непотребство? Если не хотите, чтобы это дошло до Андрея Борисыча, собирайтесь и езжайте на съёмку в Тульскую область, там чернобыльцы бастуют. Сава, конечно, скажет: не было этого! Предъявит какое-нибудь алиби и Сироткин поймет, что это розыгрыш. Всем смешно.
– А какой факс у Сироткина? – Спросил Костя.
– Не знаю, -сказал Сапа
– Пойду, узнаю…
– Да ладно, чего ходить! Время терять. Я позвоню! – Сапа набрал номер секретаря в приёмной Доброхотова Оли. Оля работала секретарем у главного редактора недавно. Была она девушкой компанейской, доброй, но ленивой. Идеей фикс у нее было найти себе мужа из творческой богемы, родить детей и жить в личном коттедже где -нибудь за городом. Номер факса Сироткина она отыскала нескоро, проворчав: "Сами прийти не можете, раздолбаи!.."
В телекомпании в это время шел ремонт. Кабинеты служб все время менялись. Телефоны тоже. Короче письмо пришло… нет, слава Богу не генеральному директору, а …его заместителю. Но хрен редьки не слаще. Мамонова сразу же вызвали на ковер. Как он ни оправдывался – ему не поверили. Даже не обратили внимания, что клуба под названием «Неглиже» в Москве нет. Саве строго поставили на вид и сделали ещё одно «китайское» предупреждение. На беду за ним и раньше пару раз наблюдалось нечто подобное.
– Где эта сволочь? Где Сучилин? – Орал теперь Мамонов, бегая по коридорам Нового ТВ. – Я ему килу порву, мерзавцу!
А в это время "сволочь", которую Сапа заранее предупредил о допущенной оплошности, уже сидел дома на законном бюллетене. Как только запахло скандалом, Сапа, то есть, корреспондент Сапунов позвонил ему и всё рассказал. "Они что, не поняли, что это розыгрыш?", удивился Костя. "Представь себе -нет!", рассмеялся Сапа. "Но нет же такого итальянского мастера Нон Саккеде Маи, я его выдумал! Non saccede mai по –итальянски значит: «такого не может быть»! Ну, что они итальянского не знают, в самом деле? Но оказалось, что руководство НТВ к стыду своему не знало итальянского. Или уже порядочно подзабыло.
Но самым смешным в этой истории оказалось даже не это. Произошло так, что тем самым вечером 23 -го ноября, Савве Мамонтову позвонил его друг из "Агентства печати и новостей" и пригласил его… в клуб "Распутин", где они действительно здорово погуляли! Сава выпил, расслабился, потанцевал немного на столе казино и разбил несколько тарелок. Затем, правда, чинно расплатился и без скандала покинул заведение.
– Ну, скажи, разве может быть такое совпадение? – Закончил рассказ Сапа, качая головой – Мистика какая – то!
– Да уж, влипли вы ребята по самые эти самые… – задумчиво сказала Ира, вытирая губы салфеткой. – Как говорят у нас в Харькове: без дiла сидiте, так можно одубiте!
Увидев на лицах трех мужчин, сидящих за столом вопрос, она спешно засобиралась:
– Пойду коряков клеить! И оленей с тюленями.
– Ира, погоди! – Донесся из -за соседнего столика разбитной голос Медведева. – Одному нашему товарищу очень нужен твой совет по оленеводству. Он долго был в командировке и у него, понимаешь, выросли рога. Прямо, как у оленя.
– И что? –Удивилась Ира.
– Как –что? Он спрашивает, что делать. Я ему говорю: погоди, я сейчас у специалиста по оленям спрошу, и сразу к тебе.
– Слушай, ты передай своему другу, пусть не выдумывает. У козлов не могут вырасти оленьи рога!
– Ой, я не могу, как она его! –Зашёлся от смеха Медведев, падая на бок со стула.
Грунский и Сапа казалось сейчас упадут со стульев, но увидев вдруг двоих вошедших в ресторан мужчин, умолкли, и тут же выпрямились, сделавшись серьёзными. Мы вчетвером, я, Ира, Медведев и Веселовский, сразу заторопились к выходу, затормозив на секунду возле обоих начальников, заместителя главного редактора Закулисова и координатора телекомпании Мормитко, не зная, как их обойти. Но затем, поняв, как это сделать быстро проскользнули мимо них к двери.
– Утикают, гля, точно мальки из садка, у, бисово семя! – Провожая нас взглядом, пробормотал Мормитко, глядя на Закулисова.
– На этих посмотри, – кивнул в сторону Сапы и Грунского заместитель генерального.
– Ага. На ловца и зверь бежит, -сказал Мормитко, подходя к ним.
Мормитко работал с Сироткиным по очереди. Сегодня была его смена. Иногда, впрочем, он приезжал на работу просто так, чтобы пообедать с начальством, обсудить темы и выпить горячительного. Мормитко пришел на Новое ТВ со Старого, где тоже работал координатором. В телевизионном мире многие его знали, любили за честность и способность говорить начальникам в глаза неприятные вещи. Внешностью он был похож на задунайского казака: сивый чуб, сивые усы, только волосы вокруг чуба не были выстрижены. С новыми людьми в компании Мормитко сходился трудно. Долго присматривался, был нарочито ершист, но если уж привыкал к кому, то лучшего приятеля было не найти. С Закулисовым, у которого за плечами был МГИМО, он как ни странно, подружился сразу. Может, Велимир Михайлович Закулисов понравился ему за то, что с ним было о чём поговорить. Всё-таки Закулисов был специалистом в области международных отношений. А, может, Мормитко сразу увидел в Закулисове настоящего дипломата и из -за этого проникся к нему симпатией. Так или иначе, они любили вместе прийти в ресторан, где пили за обедом убийственно крепкую водку, от которой в конце обеда Закулисова развозило так, что он полулежал на стуле, свесившись на бок и касаясь рукой пола. Если с ним в такие моменты кто -то здоровался, он спрашивал заплетающимся языком:
– Панибратствуешь?
Велимир Закулисов на телевидении был человеком новым. С добрыми глазами и детскими кудрями, выглядел он, как постаревший мальчик, но был вальяжным, одевался с иголочки, ходил не торопясь, говорил растягивая слова и сильно грассируя. В общении Велимир Михайлович был довольно милым. Никогда не кричал и не критиковал авторов. С корреспондентами общался дружески. Однажды, не понимаю зачем, Закулисов познакомил меня со своей женой, милой рыжеволосой женщиной и та пригласила меня на партию в преферанс к ним домой. К сожалению, а, может, к счастью, я так и не смог к нему пойти. Ведь общаться с женой начальника это наука, которую мне никто не преподавал. Скажешь ещё чего -нибудь не то....А самодеятельность в этом вопросе могла закончиться для меня печально. Так вот, посмотрев даже среднюю работу, Закулисов всегда говорил: "прямо замечательно" или "очень хорошо…". Хотя ничего хорошего там не было. Если надо было сказать автору, что материал нуждается в переделке, то слова он подбирал осторожно, как для нервно больного человека, которому предстояло услышать от врача ещё одну недобрую новость. Выглядело это примерно так: «Ну, не отчаивайтесь, все поправимо! Надо чуть -чуть исправить в середине по видео и текст подкорректировать. А монолог в кадре лучше всего переписать, конечно…И ньюсмейкеров замените, ради Бога!» То есть, переделывать надо было решительно все, однако выглядело это, как рядовая просьба сделать мелкие поправки. Но в конце разговора Закулисов неизменно говорил: «А в целом прямо замечательно. Работайте и всё получится!».
Только сейчас я понимаю, насколько он был прав. С творческими людьми в самом деле надо разговаривать именно так – спокойно, как с помешанными, чтобы не нарушить их хрупкий внутренний мир.
Иногда Закулисов, встретив какого -нибудь репортера в коридоре, мог в шутливой форме заметить: «Иванов? Плохо работаете…» – и пойти дальше, весело насвистывая. Человек, конечно, на такие замечания, сделанные в шутливой форме, не реагировал. А потом вдруг в день зарплаты выяснялось, что ему безо всяких шуток не дали премии. Вот как.
Не знаю, как другие, но я после такой «случайной» реплики, брошенной мне однажды Закулисовым в коридоре, ворочался всю ночь, думая над тем, где же сделал прокол. И вообще – сделал ли? Может, это была всё же шутка? А если нет? Многие считали, что на телевидении Закулисов продержится не недолго. Мол, не отсюда этот человек. И ошиблись. Он пережил всех и стал главным на Неоновом ТВ. К тому времени, правда, оно уже сильно постарело.
– Так, – увидев сейчас Грунского обратился к Мормитко Закулисов, – Вот, значит, где прохлаждаются лучшие гвардейцы нашего канала!
– Я, Велимир Михалыч…-пробормотал Грунский, вытирая салфеткой рот.
– Плохо работаете, товарищ Грунский! – Сильно грассируя, заметил Закулисов в своей мягкой, ироничной манере. И было опять не понятно, шутит он или говорит серьезно. Мормитко, стоящий рядом, согласно кивнул. Очень серьёзно, в отличии о главного.
– Вчера вас снова весь день утренняя редакция искала. -Продолжил Закулисов. – Ждали репортажа о манифестации шахтеров у Белого Дома. Где вы были?
– Я, Велимир Михайлович, к врачу ходил, – покашливая, сказал Грунский.
– Заболели? – С иронией поинтересовался Закулисов, поглядев на Мормитко. – Так может, вам в отпуск?
– Он только что из отпуска, – сказал всезнающий Мормитко, поглаживая усы. – Морда, вон, как у арапа черная!
– Я бы попросил…-сказал Слава.
– Чего бы ты попросил? – С вызовом спросил прямолинейный Мормитко. – Работать надо!
– Ставлю вам на вид, – перебил его Закулисов. – В «катушке» сегодня?
Грунский кивнул. Щеки его сделались пунцовыми.
– Идите, товарищ анархист, а то вас батька Махно уже обыскался, – сказал Велимир Михайлович, имея в виду Сироткина.
К тому моменту, когда Мормитко и Закулисов сели за стол, чтобы пообедать, все потихоньку вышли из ресторана. На улице было хорошо. Стояла ранняя осень. Листья деревьев чуть тронула желтизна. Солнце светило нежно, и его лучи грели последним теплом уходящего лета. Дул слабый ветерок, разнося вокруг ресторана аромат жареного окорока из гриля, что стоял на входе в заведение. Думать о работе в такой обстановке было почти невозможно. На открытой веранде сидели две очаровательные журналистки и о чем-то мило беседовали. Увидев Грунского, они помахали ему рукой.
– Ребят, вы идите, а у меня ещё дело тут есть… – сказал Груня, глядя на девушек.
– Ты хочешь сделать одно дело или сразу два? – Засмеялся Сапа.
– Нет, тут профессиональный разговор, -сказал Грунский, вызвав этим наш общий смех.
– Между прочим, тебя редактор ищет, ты забыл? – Вспомнил я.
– Да-к телефон же есть, позвонят, если надо, – Подмигнул нам обоим Слава и направился к дамам.
– Неисправимый!.. -усмехнулся Сапа. – У него телефон сроду не звенел, сколько его знаю.
Мы остались с Сапой вдвоем.
– Пошли дежурить? – Спросил я его.
– Ага, -сказал он.
– Хотя ладно, – передумал он, – ты иди один, скажи там, что я на телефоне, если что, – сказал Сапа и, подмигнув мне, направился следом за Грунским.

Глава шестая
САПА

Однажды Сапа получил выговор, от которого долго потом не мог опомниться. Дело было году в 98-ом, когда начался кризис. Из-за дефицита наличных денег в редакцию по просьбам творческого коллектива, притащили банкомат. До этого за деньгами нужно было отстоять длинную очередь к общему банкомату на первом этаже Останкинского телецентра. А тут такое счастье – целый банкомат доверху набитый рублями прямо на восьмом техническом этаже!
Народу в фойе собралось человек двести. Но у аппарата, как ни странно очереди нет! Все испытывали неловкость и переминались с ноги на ногу. За шесть лет относительно благополучной жизни люди начали забывать, что такое номерки и фразы, типа: «Вы тут стояли, вас тут не было…». Все это напоминало водопой у наполовину пересохшей реки, кишащей пираньями. Никто не хотел подойти первым и взять деньги, чтобы коллеги потом не сказали: «Вот наглый, раньше всех ему надо!» Порядок решили навести Сапунов и Мамонов. Оба внушительной комплекции, они начали составлять список кто за кем. Началась перекличка: «Зорькин, ты первый?»
–Да.
– Хорошо. За ним пойдет Перминов. Перминов, ты здесь?
– Да.
– Отлично.
И так далее. По какому принципу они формировали свою очередь, было не ясно. Но в результате всего этого некогда спаянный коллектив превратился в плохо организованную толпу. Началась давка, появились недовольные, которые, в общем-то, и создали иллюзию паники. Иллюзию, потому что телевизионщики в целом люди обеспеченные и в массе своей относительно культурные. Каждый понимал, что если не получит деньги сегодня, то наверняка получит их завтра. Понимал до того момента, пока Сапа не начал выкрикивать фамилии. Вот тут в толпе и послышался ропот. Дело запахло апартеидом по мало понятным признакам.
– Почему он стоит первым, если его эфир только вечером, а мой через полчаса? –Первой возмущенно начала кричать Ира Карацюпа, показав на какого-то из своих коллег впереди.
– А какого черта тогда ты здесь делаешь? – Взвизгнул перед ней ведущий утренних программ, услышавший за своей спиной Ирин голос. Он почему -то был уверен, что Ира сидит сейчас за компьютером и работает над текстом сюжета, который он заверстал в свой выпуск. – Быстро иди на своё рабочее место!
– Ты здесь не ори, не ори! – Привычно по- малоросски отреагировала на это его высказывание Ира, спровадив ведущего рукой. – Начальник тоже мне выискался! Я деньги должна получить или нет?
Не позволив ведущему рта раскрыть, она продолжила, тут же начав загибать пальцы:
– За квартиру не плочено. За детский сад не плочено. За мамину дачу не плочено. За электричество не плочено…
И так далее. За Иру тут же вступились коллеги, тоже замахав на ведущего руками: чего, мол, ополчился на бедную девушку? Она вон, бедняжка, сто лет дома не была, маму не видела, в чужом городе обитает! Чего привязался? Сам, главное, за деньгами стоит, а девушку работать гонит! Ну, молодец! Ну, герой! Ведущий, чтобы не восстановить против себя всю редакцию, сложил руки на груди и отвернулся, сделав вид, что его не правильно поняли. А очередь начала успокаивать бедненькую провинциалку Иру, которую обидели злые московские мужики. Успокоившись и убрав носовой платок в карман юбки, Ира высказала предположение:
– А вдруг денег вообще больше не дадут?
После этих её слов, те, кто стояли вокруг неё, подняли такой ропот, что в дело были вынуждены вмешаться наши самозванные медиаторы:
– Корреспонденты и ведущие без очереди! – Стал объяснять Сапа, вышагивая перед очередью, как назначенный сверху поработителями староста.
– А мы, мы?!.. Редакторы? Мы же в утренней бригаде! – Обратив к нему лица, загалдели из всех концов очереди.
– Сапа, Сапа, меня впиши! – Нашептывал сзади корреспондент Костя Сучилин, постоянный партнер Сапы по преферансу.
– Сапа, друзей не забывай, – проходя мимо Захара, шепнул ему Сергей Голошевский, коллега Сапы по военному училищу.
– А мы в вечерней бригаде! – Кричали от дверей двое ассистентов режиссера. Что нам тут до начальной отбивки стоять? А кто новости делать будет?
– Все получат, все… -снисходительно улыбаясь пообещал Мамонов, черкая что –то в своём блокноте.
Шаг за шагом голубые воды Неонового телевидения замутили мутные отложения человеческого эгоизма.
– Поп Гапон! – Указывая на Сапу, смеясь, говорил специальный корреспондент Саша Арцыбашенко, (в будущем главный редактор Старого телевидения). – Господа, не верьте ему, это провокатор!
Самое смешное, что ни Сапа ни Мамонов в деньгах не нуждались. Зарплату они получили накануне в банке. Что касается Сапы, то его по-моему эта ситуация откровенно забавляла. Подобно капитану Кидду восседал он на троне посреди невольничьего рынка, держа в руках список и радостно выкрикивая фамилии. Все – таки страсть командовать в военных неистребима! Когда я, уже получив деньги, проходил мимо, Сапа, держа в руке список, подмигнул мне и сказал:
– Старик, нет такой точки, которую бы мы не сделали горячей, верно?
Нехотя, мне пришлось с ним согласиться. Наплыв у банкомата тем временем достиг апогея. Все кричали и толкались, стараясь не пускать в очередь «своих» и «дежурных». За каких – нибудь пять минут два лучших репортера компании, руководствуясь "благими" намерениями, сумели превратить спаянный коллектив в митингующую толпу.
Только теперь я понимаю, что призрак развала Неонового Телевидения, который произошел четыре года спустя, уже бродил по коридорам Останкино тогда. Не знаю, удалось бы Сапе и Мамонову в конце концов навестить порядок, но на беду из лифта в этот момент вышел Андрей Борисович Доброхотов. Окинув грозным взглядом столпотворенье, генеральный коротко бросил, чтобы все разошлись по рабочим местам. Было видно, с каким громадным усилием ему удается сдерживать охвативший его гнев. Увидев Сапу и Мамонова со списками в руках, он попросил зайти обоих к нему в кабинет. Что говорил Сапе и Мамонову Андрей Борисович тет – а-тет никто не знает, но в тот же вечер генеральный назначил общее собрание, где объявил, что сегодняшний день является худшим в его жизни. Виной позора, который пережил генеральный, являются несколько человек, которых он, генеральный, если честно и видеть-то больше не может. И с ними, добавил он, вообще, кажется, придётся расстаться. В конце речи генеральный, правда, смягчился и сказал, что виновникам происшествия сделано последнее, «китайское предупреждение».
Вечером в корреспондентской можно было увидеть, как Сапа и Мамонов сидели друг против друга и мрачно курили. Время от времени кто-нибудь из них бросал фразу, типа:
– Нет, ну идея-то была правильной?
– Правильной.
– А че же тогда?
– Да стукачи все.
– Вот и делай людям добро после этого!
– А ты что думал?!
И оба тяжело вздыхали.
Интересно, что когда генеральный директор покинул телекомпанию, чтобы возглавить другую компанию – Мамонов тоже ушёл вместе с Доброхотовым. А Сапа нет. Но Захар зато впоследствии возглавил от государственного телевидения корпункт в одной из европейских стран. До отъезда он женился. Его избранница, стройная шатенка родом из Новокузнецка, оказалась довольно миловидной девушкой. (Я однажды мельком видел их вместе). Мне было интересно, как складывается их жизни в Германии, куда Сапа поехал собкором.
Приехав однажды в Берлин, я позвонил Захару. Он обещал приехать и пообщаться. Примерно час я прождал Сапу у Бранденбургских ворот. Потом он вдруг позвонил мне и сказал, что задерживается. А затем позвонил еще раз и сказал, что ему пришлось срочно уехать в соседнюю Бельгию снимать репортаж по заказу спортивной редакции. Я сказал: " ну, разумеется, дела в первую очередь". Но я почему-то не поверил Сапе. Дело в том, что в тот момент я работал в маленькой частной телекомпании, название которой в журналисткой среде было даже не принято произносить вслух, такой она была непрестижной. Может быть, Сапа, подумав, что от такого знакомства ему не горячо, ни холодно, решил ко мне не ехать. А, может, он и впрямь был занят.
Оставшись один, я, побродив немного по берлинским улицам, купил в кассе театра билет и пошел на представление в Берлинскую оперу. Удивительно, но в Германии билеты на балет есть в свободной продаже. Не то, что у нас. Сапа же, я это давно знал, недолюбливал и балет, и оперу. Балет, на который я попал, был классической постановкой "Ромео и Джульетты" на музыку Прокофьева. Она доставила мне огромное удовольствие. Так я культурно отомстил капитану-лейтенанту Сидорову за его предательство. Вот тебе, Сапа! А ты что думал?

Глава седьмая
Будни Останкино

От кафе на 11- ом этаже Останкино до редакции Нового Телевидения на 9 – ом – три минуты ходьбы. Это если ждать лифта. По лестнице быстрее. Останкинский корпус как перевертыш. Всегда удивляешься его двойственности. Выходя из лифта на 11 – ом достаточно пройти налево по коридору и в конце его ты уже оказываешься на 9 -ом. Пространственный коллапс из произведений Айзека Азимова. Я не удивлюсь, если однажды именно русские придумают нуль – транспортировку. Перейдя с одиннадцатого на девятый попадаешь в зону отчуждения – массивные толстые двери с металлическими торцами, грязно – белые стены с отвалившейся штукатуркой, люди с отвертками в руках. Затерянный мир Герберта Уэллса. Платформа номер девять с половиной!
У лестницы на восьмой технический этаж я вдруг встретил Володю Шушанова, нашего комментатора. Володя писатель, думающий человек. Эстет. Его очень ценит Доброхотов. Кивнув мне, Шушанов прошмыгнул в маленькое кафе, построенное на месте бывшего женского туалета. Там всегда свежее пиво. (Кстати, это была не единственная точка общественного питания на территории Останкино, переделанная из туалета. Неправы были те, кто думал, что если перестроить туалет, то будет туалет, но лучше. Прямо напротив телецентра был ресторан "Твин Пигз", "Две свиньи", тоже построенный на месте общественной уборной. В этом я думаю была главная примета перестроечного времени: там, где раньше человек исключительно опорожнялся, теперь шло активное наполнение).
На моё приветственное: "как дела?", Шушанов буркнул в ответ что -то малопочтительное. По-моему, меня он недолюбливал и считал пижоном из-за того, что я носил вещи, купленные мне Раздашем и Алевтиной. Я с Шушановым старался не сталкиваться. Не по работе, никак. Общался Шушанов с теми, кого считал интереснее себя. Это при этом, что самого считали чуть ли последним из могикан ерофеевского типа. Некоторые отзывались о нём, как о думающем алкоголике. Жил он, кстати, в Гохранском переулке, в писательском доме. Рядом были квартиры Искандера и Вайнера.
Когда-то Володя был очень бедным и ездил на «Запорожце». Говорят, трезвым он за руль садился редко, поэтому «Запорожец» часто оказывался припаркованным в самых неожиданных местах писательского двора. Очень часто, например, он оставлял его перед гаражом Аркадия Вайнера. Говорят, выходя утром на балкон, талантливый писатель ругался, на чем свет стоит.
– Не ругайтесь, товарищ Вайнер – философски замечал Володя со своего балкона. – Вам это не идет.
Попав на Неоновое ТВ в качестве политического комментатора, Володя неожиданно разбогател и стал ездить на джипе. Привычек, правда, не изменил. Однажды утром к нему домой пришли два соседа-писателя, в руках одного из которых была пара бутылок пива.
– Мы к тебе, Володя. – сказал один, протягивая Шушанову пиво.
– Добро пожаловать. – ничуть не удивляясь, сказал Володя, забирая бутылки. В конце концов, признание может быть и запоздалым. -Чем обязан, товарищи? – Говоря, Шушанов стараялся попасть ладонью себе на бедро, но каждый раз промахивался. В конце концов, пристроив руку на своей ноге, он спросил:
– И так?
– Ты сегодня в окно смотрел? – Начал его сосед писатель издалека.
– Нет, – отрицательно тряхнул головой Шушанов с таким видом, будто предложение посмотреть в окно его очень оскорбило.
– А ты посмотри, – принялся настаивать его коллега по перу.
Володя кивнул, нехотя подошел к кухонному окну, отодвинул занавеску и внимательно осмотрел двор. Затем вернулся к столу, открыл бутылку пива, сосредоточенно выпил половину и снова подошел к окну. Гости терпеливо ждали у двери.
– Ну, снег…-наконец, сказал он. Гости радостно переглянулись. Чем -то они напоминали двух егерей, у которых задержанный браконьер старательно не замечает убитого им медведя. Володя опять подошел к окну и снова не увидел ничего особенного: снег, деревья -все, как обычно. Только присмотревшись, он понял, куда клонили соседи. Передние колеса его мощного «Чероки» стояли не на асфальте, а …на капотах двух припаркованных рядом "Жигулей".
– Но Вы же заняли мое место! – Попытался возвысить голос Шушанов.
– Перестань, Вова…-поморщился сосед – Мы к тебе, как к человеку пришли, с пивом. А ты?
Парковка обошлась Володе в восемьсот долларов. Но он неплохо зарабатывал. В редакции его ценили. Володины комментарии, полные метафор и сравнений, были предметом искренней зависти ищущих славы журналистов. Удивительней всего, что Володя писал некоторые из них, изрядно накачавшись в бывшем женском туалете пивом. "Левой ногой", как объясняли потом завистники его таланта. Но талант был, и за него ему прощалось многое. Впрочем, порой комментарии не удавались. И тогда Доброхотов вызывал Шушанова к себе. Очень осторожно подбирая слова, генеральный мягко рекомендовал своему комментатору "отдохнуть недельку". Выслушав начальника, Володя, сделав глубокий вдох, кивком с ним соглашался. В дни отдыха Шушанов лежал дома на диване, от всей души ленился и читал «Дети капитана Гранта». Эта книга, по его словам, будила в нем неимоверный аппетит. Под Жюля Верна он съедал шмат украинского сала и добрую краюху черного хлеба. На работу Володя выходил отдохнувшим, просветленным и тихим.
Заглянув сейчас в кафе, я увидел сидящим рядом со Шушановым оператора Льва Колчанова. Перед обоими высилось по большому бокалу с пивом. Они о чем-то неторопливо беседовали.
– Мамонова не видел? – Спросил я Колчанова. На минуту он наморщил лоб как будто его заставили вспомнить о чем-то мелком и незначительном, и затем отрицательно покачал головой.
Колчанова многие журналисты побаивались и не зря. Бывший десантник, коренастый и молчаливый, с огненно – рыжей головой, он был своеобразным человеком. Про него ходили легенды. Рассказывали, например, что он легко открывал любую бутылку ребром ладони. Мог запросто отправить в нокаут человека, ударив его в определенную точку рукой. С Колчановым я был в командировке всего один раз. Но мне это запомнилось.
Однажды нам с ним поручили снять наводнение в Вологде. После того, как уставшие и голодные, мы приехали с ним в местный телецентр, я отсмотрел материал и сел писать текст. До эфира оставалось меньше часа. Колчанов поначалу остался ждать меня в местной операторской. Я знал, что ему очень хочется выпить, однако из чувства профессиональной солидарности он не стал этого делать, а решил подождать, пока я закончу работу.
– Сходи выпей, – разрешил я ему, видя, как он мается.
– Не хочу, – отрезал Колчанов.
Вообще -то дружбы у нас с ним не получилось с самого начала. Еще в поезде выяснилось, что Колчанов предпочитает вину водку, назвав мою бутылку «Токайского» анализом мочи. Говорил он в отличие от меня мало или очень коротко. Пил Лёва много, но не расслаблялся, а с каждым стаканом все больше и больше мрачнел. В такие моменты слова он, казалось, вообще не говорил, а выдавливал их из себя, как загустевшую киноварь из тюбика. В поезде я все время ловил себя на мысли, что мне хочется выйти из купе. Слава богу, водка у него, наконец, кончилась. Но это ничего не изменило. До этого мы хоть немного молчали, а тут вдруг замолчали. И напряжение, которое сразу возникло между нами, было сравнимо лишь с напряжением, которое возникает между двумя узниками, долго находящимися вместе в одной камере. Наш поезд медленно плёлся вдоль каких –то дремучих лесов. Слабый свет придорожных фонарей сполохами освещал лежащую у нас на столике на газете нарезанную колбасу и хлеб. Хирургической сталью поблёскивало лежащее на том же столе лезвие открытого складного с зазубринами десантного ножа Колчанова. Проехав какой-то полустанок поезд заскрипел и вдруг остановился в густой тени. На пару минут купе погрузилось во мрак. Красным семафором в ночи оставалось гореть лишь лицо Колчанова.
– Вот так чик – и нет человека…– мрачно вдруг сообщил мне Лёва, поглядев в окно. Я перевёл взгляд туда же. За окном ничего, кроме темноты, не было. И тут я понял, кого он имел в виду, сказав: «чик»! По моей спине пробежали крупные, размером с южноамериканских термитов мурашки. Потихоньку я начал нащупывать в темноте выключатель на стене, чтобы включить свет. Не найдя его, я уже хотел встать, чтобы выйти на всякий случай. Но, увидев по дороге выключатель под висящей сбоку полки нашей верхней одеждой, я протянул руку, щёлкнул тумблером и лишь когда включился свет, вздохнул с облегчением. На всякий случай, на обратном пути, я отсел от Лёвы подальше.
В тягостной тишине мой взгляд сейчас упал на его часы – громадные со светящимся циферблатом и массой функций.
– Классные часы, – заметил я, чтобы расположить Лёву к себе и отвлечь его от мрачных мыслей. К тому же, где-то я читал, что с маньяками нужно разговаривать. – Где купил?
– Снял с бесчувственного тела, – медленно и с расстановкой, будто сбрасывая на пол по килограммовой гире, сказал Колчанов.
– Как это?! – Не понял я.
– Ехал в машине, остановился на светофоре, – охотно стал рассказывать он, – вдруг к машине подбегают двое чеченцев. Один залезает в машину со стороны пассажира, а другой открывает водительскую дверь и пытается натурально меня вытащить. Ну, думаю, хрен вы угадали, ребята! А у меня в «Мерсе» -совершенно случайно -«демократизатор» лежал – милицейская дубинка резиновая. Под сиденьем как раз. Я ее вытащил и этого, который справа залез, вырубил одним ударом в горло, а второго догнал на улице и тоже пару раз дал по башке. Ничего страшного: легкий обморок, частичная потеря сознания… – как о чем -то заурядном рассказывал Колчанов. – Потом, смотрю – у него часы руке. Фирменные. Какого чёрта, думаю, имеет же человек право на трофей?
– Они тебя ограбить что – ли хотели?
– Ну да, машину наверно забрать хотели…– усмехнулся Лёва, прикладывая часы к уху.
Больше я его ни о чём не спрашивал. Мало ли на какие новые мысли это может его навести.
Так вот в Вологде, когда мы приехали, у меня как назло, не шёл текст. Наверно от холода голова отказывалась работать. Пока я писал, Колчанов подходил ко мне три раза: «До перегона сорок минут осталось, успеешь?» «Осталось полчаса. – чего ты телишься?». «До перегона пятнадцать минут…»
– Да отвали ты! – Не выдержал я. – Видишь, я пытаюсь сосредоточиться! – Колчанов молча посмотрел на меня и от его взгляда, как пел Высоцкий, «стало холодно спине». Потом молча развернулся и ушел. К перегону тогда я всё же успел. Но больше на съемки мы вместе не ездили.
Что касается приятеля Лёвы Шушанова, то людей, вроде меня, он замечал лишь в той степени, в какой это было необходимо, чтоб его не сочли уж совсем невоспитанным:
– Тебя Осокин искал, – посмотрев на меня сейчас, вспомнил он, – съемка что -ли какая -то…
Я кивком поблагодарил его. Впервые за утро мне стало грустно. Если ведущий новостей на Неон Тв во второй половине дня разыскивает журналиста, это означало только одно – будет неприятный выезд.
Тут надо пояснить. У каждого ведущего на ТВ есть свой конек. Автору и ведущему аналитической программы Евгению Киселёву, например, нравятся политические интриги. Я специально употребляю здесь нейтральное слово «нравятся», вместо коварного «обожает», чтобы не обидеть этого известного в журналистских кругах человека.
Ведущая новостей Татьяна Митяева любит, когда все сюжеты в её новостях идеально смонтированы и по тексту, и по картинке. И чтобы весь новостийный выпуск был идеально свёрстан, чтобы от ведущей в студии до самого последнего крохотного кадра, все выступали, как полки на параде. Даже к внешнему виду журналистов она относится очень серьёзно. А уж к словам, которые они говорят и подавно. Не дай Бог, в этом смысле, вам было брякнуть в эфире что –нибудь не то. Прощай тогда и хорошее отношение к тебе Татьяны, и хорошее расположение, которым вы у ней пользовались. Митяева умеет очень долго не забывать и, кстати, очень холодно не отвечать на приветствия.
У Виктора Осокина, её коллеги и сменщика, тоже свой конёк – он обожает трупы в кадре.
То есть, если на его неделе в эфире не было покойников – то все репортерские жертвы как говорится, были напрасны. И это при том, что в жизни более жизнерадостного человека, чем Виктор Осокин, я не встречал. Как – то раз я, по его приглашению, зашёл к нему домой выпить чаю. Целый час во время чаепития, я, его молодая жена Алёна и он, не переставая смеялись, рассказывая друг другу всякие истории.
Но на работе Виктор совсем другой человек.
Однажды в нашу редакцию пришло горестное известие – разбился самолет с журналистом Артёмом Боровиком. Вместе с ним ещё погиб чеченский предприниматель Зия Бажаев.
Первое что сделал Виктор – это послал молодого журналиста Фролова на съемку в морг, чтобы тот снял тела обоих погибших. Беднягу в морг разумеется не пустили. Во- первых, был уже вечер, а во -вторых морг в тот день был закрыт для посещения.
Что бы сделал любой нормальный человек? Он бы развернулся и ушёл. Но не таков был Фролов. Он позвонил Осокину и получив от него твердое указание "снять хоть что-нибудь", принялся за дело.
Вечером, изумленным зрителям был представлен следующий сюжет: через забор городского морга в сумерках лезет одетый в костюм и галстук молодой человек с микрофоном в руке. Дальше он ходит по территории морга и шёпотом говорит на камеру: "мы не знаем, в каком из холодильников лежат тела двух погибших в авиакатастрофе людей, но это точно где -то здесь…".
Помню, многих из нас тогда, я говорю о журналистах, этот сюжет и рассмешил и разозлил. Во –первых, где тут новость? А во –вторых, если так дело дальше пойдёт, следующим местом съёмок будет чей –то гроб, который нам прикажут вскрыть, чтобы посмотреть , что там внутри. И всё это лишь для того, чтобы пронять зажиревшего в конец зрителя.
Но что странно, когда мы смотрели рейтинги на следующий день, на этом сюжете он был высоким! То есть, вы понимаете, никто из зрителей не переключался и смотрел до конца. Значит, Витя всё угадал точно!
Фролова, кстати, очень хвалили на следующий день на редакционной летучке за его подвиг. Но это ещё не вся история про трупы.
На следующее утро в морг отправили меня. Уже днём. Однако ситуация повторилась. Нашу группу не пустили, но уже не потому, что был вечер, а просто – чё вам тут надо?
Тут я увидел, что у входа в мертвецкую стоят несколько чеченцев. Я решил взять интервью у одного из них, но только подошёл, они замахали руками. Чеченцы народ особенный. Понимая, что если я подойду к кому -то из них второй раз, это может закончится стычкой, причём вооружённой, я отошёл в сторону. Мы решили попробовать сделать так, как этому научил нас Фролов, то есть проскользнуть на территорию морга нелегально. Но едва мы подошли к забору, из ворот выбежал вдруг охранник и приказал нам отойти подальше по-хорошему. Наверно они тоже видели новости со Фроловым и знали, на что мы способны. Не найдя возможности попасть живым в морг, я решил вернуться в Останкино.
И тут, увидев меня в коридоре редакции, Витю чуть не хватил удар.
– Что ты здесь делаешь? – Заорал он. -Ты должен быть в морге!
– Но я ведь еще живой! – Решил пошутить я.
И совершенно напрасно. Потому что когда речь шла о трупах, Витя плохо понимал шутки.
– Немедленно возвращайся в морг!– Закричал он. –Тебя там ждут!
Он имел в виду вторую съёмочную группу, которую надо было сменить. Теперь пора было объяснить ведущему истинное положение вещей:
– Витя, – спокойно начал объяснить я ему, -в морге, куда я ездил, был лишь один покойник с места катастрофы – чеченец. Сегодня рано утром его забрали, чтобы по обычаю подготовить к похоронам. В каком морге находится журналист, мне никто не говорит…
– Ты просто не хочешь работать! – Капризно сказал Витя и тут же перенаправил меня на съёмку домой к отцу Артёма Боровика, тоже известному журналисту, Генриху Боровику.
Про эту съёмку рассказывать особо не хочется, но расскажу. Представьте, ошеломлённого вестью о гибели сына отца, к которому заходят четыре, повторяю, четыре(!) съёмочные группы, (мы третьи, перед нами Первый и Шестой каналы, за нами РенТВ) и не разуваясь начинают шастать по комнатам. Помню, как долго Генрих Аверьянович не мог ответить ни на один наш вопрос, потом выдавил из себя что –то вроде: «да, вот, представляете, как вышло?…».
И всё.
Всё -таки, что ни говорите, а есть в работе журналистов что –то от работы жуков –могильников!
В подтверждении этого тезиса через пару дней меня опять отправили снимать морг, на этот куда –то на край Москвы. Этим сообщением, что нужно ехать, меня осчастливил координатор компании, похожий на батьку Махно, человек по фамилии Сироткин.
– Иди к Вите, – хищно осклабился он, увидев меня, инструкции получи.
С замиранием сердца открыл я дверь в кабинет ведущего. Осокин сидел за столом, заваленным бумагами и кассетами. Увидев меня, он сказал:
– Езжай на Каширку, снимешь больницу и морг.
– На что -то конкретное стоит обратить внимание? – Осторожно поинтересовался я.
– Как на что?! Там тысячи покойников! – Завопил Витя. – Что нужно пояснять? Полторы тысячи раненых! Так что давай, не стой тут. Из морга не возвращайся, пока не скажу. Да, и побольше лайфов!
– С покойниками? – Пошутил я.
– Нет, с живыми, которые потеряли близких! И обязательно эмоции, побольше- слёзы, там и всё такое. Ну, сам знаешь…
Я подумал, что нет, не знаю. Но ехать всё равно же придётся.

Глава восьмая
ВЕТРОВА

Той ночью неизвестные взорвали жилые дома на юге Москвы. Тысячи людей погибли под обломками многоэтажных зданий. Преступление вызвало шок в обществе. Событие было настолько чудовищным, что это не укладывалось в голове. Значит, никто не в безопасности даже в Москве? Репортёры не находили слов, чтобы рассказать о случившемся. Вообще –то эмоции в репортёрском деле не поощряются, и поэтому в эфир шли лишь сухие доклады о том, сколько и где погибло.
Ужасная статистика массовой гибели людей и сухой информативный тон, делали лично для меня эту трагедию дополнительно невыносимой. Я бы предпочёл бы вместо всего этого, увидеть по телевизору диалог между обычными людьми и представителями власти, которые допустили это. Нельзя сказать, что попыток таких диалогов не было. Были. Но после них оставалось больше вопросов, чем ответов. Эти передачи к тому же оставляли странный осадок и ты начинал думать, что вовсе не враги заминировали дома, с целью совершить это зверство, а, как раз те, кто должны были эти дома защищать. Но почему – вот, в чём была загвоздка. Чего они хотели этим добиться? Не верилось, что ради кого-то, пусть даже и очень нужного, которого мечтали наделить большими властными полномочиями, пришлось убить столько неповинных людей. Но факт оставался фактом. Свидетели видели машины, подвозящие какие –то мешки до взрыва к домам…Они спрашивали подвозивших, для чего всё это. Им говорили, что идут учения, не волнуйтесь…И вдруг –взрыв, не учебный, а настоящий.
Я думаю, какие бы благие цели не преследовали люди, сделавшие это, им придётся ответить за это на Божьем суде.
Но вернёмся к Неон ТВ. Естественно, что такая гора человеческих трупов, не могла пройти мимо ведущего вечерних новостей Виктора Осокина. В своих новостях он хотел дать наиболее полную картину несчастья. На съемки он послал меня.
Оператора, с которым мы должны в этот раз были снимать, была девушка. Звали её Марина, а фамилия её была Ветрова. Я поначалу очень удивился, что ехать придётся с женщиной. Ведь задание было не из простых. Во-первых, нам предстояло снимать клинику, а врачи к тому времени запретили общаться больным со всеми, кроме близких родственников. Кроме того, почти у каждого пострадавшего, помимо посттравматического шока, была ещё тяжелая психическая травма. Ведь на глазах у многих умерли близкие люди.
В операторской комнате Останкино в день взрыва было многолюдно и шумно. Бродил с кассетой Шушанов, стоял, подпирая стену Сапунов. Костя Сучилин, поставив дежурному технику шахматный мат за оператора, взял его, как девушку под ручку и говоря ему ласковые слова: "пойдём, милчеловек, а то мне ещё слова потом писать, и монтировать ещё потом…", повёл его к выходу, на ходу раскланиваясь со всеми, типа: "привет, Лёш. Как дела, Игорёк? Вить, рука -то не болит?" и так далее.
Это место – операторская чем -то напоминало мне вокзал. Кто-то тут смотрел телевизор, кто-то играл в шахматы, один человек прихлебывал из кружки с надписью «злобный чудак». Фамилия этого человека, кстати, была Люциферов, звали его Боря, и он, по –моему глубокому убеждению, ей соответствовал. Люциферов работал на Неон ТВ оператором примерно столько же, сколько и я. Разумеется, мы с ним тоже ездили на съёмки. Но после одного случая, когда мы едва не подрались, я старался его не замечать. Однако об этом ещё позже. Пока же я тихонько пройду мимо того места, где Люциферов попивает чаёк.
Прямо за Люциферовым, на кожаном диване во всем этом гвалте мирно кемарил бессменный дежурный оператор Влад Полесов. Говорят, однажды во время дежурства он напился и натурально обделался. После этого его брали на съемки только в Кремль( не подумайте чего плохого, просто там много туалетов и они были рядом).
Наткнувшись на меня взглядом, Сучилин спросил: "на Каширку?". Я кивнул: "а ты?". "На Гурьянова. "Ясно". Улица Гурьянова была вторым местом, где после взрыва рухнул жилой дом, под обломками которого погибли сотни людей.
Ко входу операторской вышел главный оператор Федя Строев и увидев меня крикнул в сторону:
– Ветрова, на выход! Пришли за вами, – добавил он, когда увидел её, причём с тем хмурым выражением, каким сообщают о приходе полиции. Так он демонстрировал к ней своё отношение. Они частенько конфликтовали. Из -за техников. Но Ветрова, думаю, была не единственной, с кем он конфликтовал из -за чего -нибудь. Такая у человека служба, что поделать. Если честно, на его лице вообще редко появлялось благожелательное выражение. Федя, что удивительно, оставался неприветлив, даже когда улыбался. Я очень хорошо помню день, когда мы первый раз поехали с Ветровой на съёмки. Едва Строев выкрикнул её фамилию, из комплектовки выглянула рыжеволосая девушка такой красоты, что у меня едва не перехватило дыхание.
– Губы не раскатывай, – шепнул, проходя мимо оператор Илья Зверев. – Девочка замужем, муж спецназовец.
– Разберусь, – огрызнулся я.
– Ну, ну, смотри…-пошел в другую сторону Зверев.
Я огляделся и сел на диван, чтобы подумать о съёмке, но меня вдруг стали отвлекать запахи. Дух, который царил в операторской комплектовке, можно было обозначить одним словом – мужской. На этот раз отчётливо пахло сырными палочками. Я огляделся. На диване, шурша пакетиком с чипсами и глядя в телевизор, сидел мой приятель Кирилл Демченко. Заметив меня, он улыбнулся:
– Неужто со мной?
– Не -а. С девушкой нынче. -Ответил я.
– Предатель, – с ехидной улыбочкой пригвоздил меня к полу Кирилл, но тут же добавил:.
– Да, ладно, я шучу, не обижайся.
Я встал и пошёл гулять по операторской.
Подошла Марина, спросила: "с вами едем?". Я кивнул. В джинсах и кофточке, с медной копной волос, из под которой на меня посмотрели два голубых озера с игрой солнечного света в глубине, она решительно не вписывалась в болотистый и затхлый антураж телевизионной комплектовки. Повсюду тут стояли бледно -зелёные металлические шкафы с чем –то неопрятным внутри, грудились серые мониторы, валялись одноцветные мотки проводов, треноги штативов и кофры со светом. Только в одном закутке, отгороженном от остального помещения все теми же щитами, можно было найти чайник, печенье и десяток разнокалиберных кружек. Всегда там сидел кто-то из операторов за единственным столом, прихлебывая кипяток, и передвигая шахматные фигуры на доске. От всего этого беспорядка веяло такой казёнщиной и унынием, что тут всегда хотелось, выкрикнув фамилию оператора, поскорее уехать на съемки. И вдруг такое чудо – девушка.
– Ветрова, я тебя предупредил! – Повернувшись в ней, вдруг крикнул Марине Строев.
Она кивнула головой, покраснев до корней волос.
– Проблемы? – Спросил я, забирая у неё тяжеленный кофр с треногой. Вместо ответа она досадливо поморщила лоб.
Минут через пять мы вышли втроём, я, техник Саша и она в коридор. Какое-то время мы молча шли. Марина чуть впереди, я сзади. Ее левая рука была в кармане комбинезона, в правой она легко несла двенадцатикилограммовый «Betacam». Мимо нас, обвешанные, как пулеметными лентами ремнями от оборудования, пробежала съемочная группа другого канала. Вслед за группой торопливо шёл журналист, прижимающий к груди кипу кассет и бумаг. Вдруг его кассеты и бумаги, выскользнув из рук, полетели на пол. Он начал подбирать их, засовывая кассеты под мышки, но в какой-то момент не удержал их и они снова полетели на пол. Марина, поставив камеру на пол, помогла ему собрать листки и коробки. Я не присоединился к ней лишь из опасения столкнуться лбами. В коридоре было тесно. Но этот её бескорыстный поступок меня приятно удивил.
– Что снимаем? – Спросила она после того, как репортёр, поблагодарив её, убежал. Я объяснил. Мимо нас, громко топая, пробежала еще одна телевизионная группа. В дни терактов телецентр напоминал осадное учреждение. Все ходили с хмурыми, растерянными лицами. Война, которая была где-то далеко, в Чечне, вдруг ворвалась в Москву. Стали вдруг гибнуть ни в чем неповинные люди. И было совершенно не ясно, кто станет следующей жертвой. Однажды, после взрыва жилого дома на Каширской, я увидел, как в операторскую зашёл корреспондент Михаил Антонов, будущий собкорр в Германии. В прошлом он был художник и так же, как и я пришёл на телевидение по зову сердца. Миша встал у шкафчика, тупо глядя перед собой. Целую неделю его посылали на место взрыва делать репортажи и прямые включения. За эту неделю он повидал такого, что не мог больше об этом говорить. Дней через пять после взрыва на улице Гурьянова всё уже, казалось, было позади. И вдруг в понедельник террористы снова взорвали дом – на Каширской. Мишу вызвали на работу и снова послали на съёмку.
– Не могу больше! – Заорал он, сжав кулаки, когда Сироткин вызвал его из дома, чтобы послать на съёмки – Еще раз пошлют – уволюсь! Не могу я больше это видеть!
К нему подошёл Строев и начал что -то тихо говорить. Постепенно Миша успокоился.
С каждым днем видеть обезображенные трупы людей, искалеченных взрывом женщин, детей, оставшихся сиротами, становилось все невыносимей. На третий день после очередного взрыва, я узнал, что Мишу отправили в командировку на юг. Для реабилитации.
– Вот скажи мне, кто должен был его родить, чтобы он мог вот так взять и взорвать мирных людей, а? – Спросил меня, догнав, Маринин техник, симпатичный блондин в очках, который все это время нес за нами кофр со светом и сумку с аккумуляторами.
– Самка шакала, – ответила Саше вместо меня Марина. – Ты рефлектор, кстати, взял, чудик?
– Нет. А зачем?
– За шкафом, Саша! – Выругалась Марина. -Давай быстро – одна нога здесь другая там! – Техник смутился, поставил сумки и побежал за отражателем.
– Кошмар, за всеми, как за детьми следить нужно! – Проворчала Марина. -И, главное, ни крикни на них, ни скажи ничего. Строев мне постоянно «вставляет» за ним. И сейчас «вставил», ну, ты слышал. А всё из-за чего? Говорит: не смей помыкать мужчинами, они тебя бояться. Будешь так вести себя дальше, нам придется расстаться. Ни один с тобой ездить не хочет, так что работать будет не с кем!
– Как же "ни один", когда я вот, и Саша тоже ездит, – сказал я.
– Я и говорю, напугал ежа….
Саша был последним техником, который согласился ездить с Мариной. Все остальные с ней ездить отказывались. Марина ненавидела в мужчинах их отрицательные черты. А именно: расхлябанность, валящий запах пота, привычку говорить женщинам пошлости и манеру игнорировать её указания. Кроме того, она была эмансипирована и не терпела от сильного пола нотаций. Достаточно было один раз с ней поругаться, чтобы она никогда уже больше не общалась с тобой на равных. В технике она видела не просто работника, а пусть и временного, но друга, с которым не стыдно поехать в гости (так, кстати, к коллегам из операторского цеха относились в то время многие женщины -репортёры).
Сашу же от других техников отличало молодость, спокойствие и дисциплинированность. Даже внешне он выглядел интеллигентным – выше среднего роста, стройный, стрижка под полубокс и в очках. Марину он, кажется, боготворил. Во всяком случае, не лез к ней с расспросами, не обсуждал его приказы, не хамил в ответ на её просьбы, не говорил скабрезностей, и наверно поэтому она его терпела. Остальных техников, повторюсь, Ветрова забраковала и отправила в отставку. Говорят, когда уже пятый по счету ассистент отказался с ней ехать, Строев вызвал Марину к себе и поставил вопрос ребром: либо терпи, либо увольняйся с работы!
– И что ты ему сказала? – Поинтересовался я.
– Я ему сказала, что все техники, которых я забраковала, имели пороки, не совместимые с профессией.
– Например?
– Смотри, один чешется на съемках, другой постоянно острит, третий просто срёт в штаны (это она конечно Полесова имела в виду)! Ответь, это что, ясли или телевидение? Как в такой детской компании можно ехать к серьёзным людям?
– Ну, насчёт детей ты преувеличиваешь…
– Я?! Ни грамма. У меня Суханов техник был в прошлый раз. Так он меня за день съёмок так задёргал, как маму ребёнок не может! Одни вопросы у него сплошняком: это нести? Это брать? Это куда? А с этим что делать?…Вывел просто! И мычит, что не спросишь: э-м, э-м…Ладно бы одарённый был, а то прямо даун!
Марина не выбирала выражений, когда речь шла о профессии:
– Строев этого не понимает. Говорит, надо срабатываться с людьми. А как я могу с ним срабатываться, если он вместо того, чтобы штатив носить, все время пялится на мои титьки?!
Я отвел глаза от ее груди:
– А что есть такие, которые не смотрят?
– Все смотрят, конечно, вопрос – как! Вот Саша например, он знаешь, как смотрит?
– Как?
– С уважением! Как на портрет Моны Лизы! Он же понимает, что это шедевр и его нельзя трогать. Да, Саш?
Да. – Саша покраснел и смущённо отвёл глаза.
– Вот, видишь…Иди, мусечка, я тебя поцелую.
Саша, как дрессированный кот, безропотно подставил лоб для поцелуя.
Мы загрузили аппаратуру в "четвёрку". Шофёр спросил, куда едем. Я сказал: на Каширскую. Он проворчал что -то вроде: там сейчас не проехать. Я сказал, что нам не к самому месту взрыва, а в больницу. Он сказал: "а, это другое дело" и мы поехали.
Была ранняя осень. Листья деревьев едва тронула желтизна. Грело по -летнему солнце. В конце проезда Королёва мы развернулись и, поглядывая на бликующие окна телецентра, устремились мыслями к предстоящим съёмкам. Я думал над вопросами. Марина, наверно, какую выбрать экспозицию, потому что из -за солнца картинка могла выйти контрастной.
Москва будто не знала о случившемся. Бежали по своим делам люди, ходил, как обычно, транспорт, ездили велосипедисты…Садовое Кольцо было забито как всегда машинами. Наконец, мы выехали на Каширское шоссе. Ещё несколько поворотов – и вот перед нами клиника. Окна больничных корпусов были пусты и несмотря на жару наглухо закрыты. В сторону выхода по больничной мостовой прошли несколько посетителей. Увидев телекамеру, они тут же повернули за угол. Марина поставила камеру на штатив и сделала несколько планов.
– Пусто совсем, – пожаловалась она. – Жизни нет.
– Вижу, – сказал я. – Давай зайдем в приемную. Может быть, там что-то будет. Но и в приемной никого не было. Молодой врач, выйдя из ординаторской, пообещал интервью с главврачом, однако спустя десять минут вернулся и, виновато развёл руками: "главный не может, говорит -не до кино сейчас»…
Я вышел из приемного отделения и посмотрел на небо. Плыли облака. Дул слабый ветер, поворачивая, как люгеры листья больничных деревьев. Где –то за ними, всего в паре кварталов, лежали руины взорванного жилого дома, под которым ещё дышали люди. Что же это за мир, в котором такое происходит, лезли мысли в голову.
Ветер внезапно стих. Солнце загородили тучи. Стало прохладно. К шлагбауму подъехала Скорая. Наверно, привезли очередного раненого с Каширской – обожженного, изуродованного…На дерево вдруг сели птицы и совершенно неуместно весело зачирикали.
За окошком КПП охранник мирно разговаривал с кем-то по телефону. Было во всем этом какое-то противоречие, как-то все это не вязалось в единую картинку. Будто кто-то взял глянцевый плакат и заклеил им дыру в прожжённой стене. Где-то рядом за стенами страдали люди. На краю города кричали от боли и ужаса родственники погибших из взорванных многоэтажек. Но здесь реальность, казалось, совершенно не протестовала против всего этого кошмара. Это равнодушие не укладывалось в голове. Словно кто-то говорил: война и мир в одном флаконе. Классно, да? Это разрывало сознание и отзывалось в душе чувством какого-то тоскливого беспокойства. Ни работать, ни двигаться после всего случившегося не хотелось. Хотелось обнажить, голову, постоять минуту, а потом отойти к берёзке, сесть и покурить. Жаль я бросил. Посидев возле проходной минут пять, я пошел к нашей машине. Съемки, мне казалось, не получится. Когда я уже проходил КПП, меня вдруг окликнул Саша.
– Иди быстрей. Там бабушка внука, который в доме на Каширской жил, согласилась дать интервью,– запыхавшись, сказал он.
Мы побежали. И вовремя. В приемной я появился в тот момент, когда Марина уже самостоятельно брала интервью.
– Ты где ходишь? – Одними губами спросила она. Я приложил палец к губам вместо ответа.
– …его вместе с отцом и матерью засыпало, – вытирая платочком слезы, говорила бабушка, глядя в камеру. – Он конечно чудом уцелел…-Женщина закрыла платком лицо и затряслась в беззвучных рыданиях. Пожилой врач обнял ее и усадил на кушетку. Марина панорамируя с врача на бабулю, присела на корточки.
– Мальчик все время после взрыва был в шоке. -Объяснил нам доктор. -Когда его привезли, он нам говорил: от папы осталась только нога. А мама жива! Жива! Я ее видел! Она меня вывела из разрушенного дома на улицу. Ну, мы справки навели и нам сказали, что мать погибла сразу, причём –по -моему вместе с отцом. В одной ведь кровати лежали…
– Только не говорите внуку, что его мать умерла, – всхлипывая, сказала старушка. Пусть думает, что все хорошо. -Пискнула батарея аккумулятора. Марина бросила быстрый взгляд на Сашу. Тот, вытащив подменную батарею из сумки, ловко сменил севший аккумулятор. «Молодец какой!», – подумал я. «Не снимайте больше», -попросил меня главврач. Марина опустила камеру, но я заметил, что лампочка на «Бетакаме» продолжает гореть. По старой профессиональной привычке она не стала выключать аппарат, надеясь на финальный кадр. И не ошиблась.
– Я пойду поищу ее, – сказала вдруг бабушка, поднимаясь.
– Кого? – Не понял главврач, вставая следом за ней.
– Дочку… Раз Сережа говорит, что видел ее, то может, она жива. Может, они ошиблись…
Марина и я переглянулись.
– Конечно, – сказал главврач. -Все может быть…В войну я слышал и не такое случалось.
Охранник проводил женщину до шлагбаума. Дальше она пошла одна – приземистая, кривоногая, в кофте и смешной ситцевой косынке с авоськой в руке. Бабушка, каких ходят тысячи по Москве.
– Что-то я не понял, как мать могла вывести сына, если она умерла, – сказал Саша, когда старушка скрылась из виду.
– Вот случится с тобой похожее, поймёшь! – В сердцах сказала Марина. – Не дай Бог, конечно!
Сделав адресный план, мы положили аппаратуру в багажник и сели в машину. Почти всю обратную дорогу ехали молча. Я уже знал, как смонтирую материал. И даже представлял, какие чувства у людей он вызовет. В последнее время я вообще стал ловить себя на мысли, что горе отличный материал для новостей. Нет, серьёзно – рейтинг гарантирован! Даже не надо выдумывать, как это подать. Картинка работает сама. И мы просто расписываем несчастье во всех красках, чтобы зрителю было интересно. Не важно, что это взрыв или авария. Даже мульт иногда делаем: вот так шла машина, а навстречу ей другая, эту вот так занесло и они –бах!!! Как столкнуться лбами! И после этого машина ещё в кювет упала и там за рулём весь окровавленный труп. Или вот, например, так бомба упала и так тела разлетелись…Красота! И, что греха таить, часто делаем из мухи слона, раздуваем, чтобы сделать рейтинг…
Но когда, конечно, такое случается, как сейчас, то ничего придумывать не надо. Просто даёшь факты или вот как сейчас «лайфы». Хотя всем, ей богу, лучше бы встать и минуту помолчать.
Потому что, тут я лишь своё мнению излагаю, так что учтите, мне кажется большинство ведущих этого горя уже не чувствуют из -за того, что они слегка привыкли к этой работе. Это наверно не обо всех так можно сказать. Но о многих.
Возможно для одних это и впрямь несчастье – такое количество мёртвых в один день, но для других смерть это просто информационный повод – и всё! И ничего больше, понимаете? И те, кто у телевизоров, они словно бы впитывают это настроение, принимая новости о смерти с таким же накалом внимания, как новости о культуре, показом мод и прогнозом погоды.
Для отдельных ведущих преступность вообще стала настоящей палочкой – выручалочкой. Митинг на Горбатом Мосту мог не состояться. Зато труп в переулке рядом лежал обязательно. На Неон Тв криминальные репортёры так разошлись, что генеральный запретил однажды произносить на экране слово «труп». Кроме «трупа» в список запретных слов попали такие выражения как: «замочить», «подставить» и «разборка». Андрюше Медведеву и его коллегам по цеху пришлось срочно пересматривать весь свой лексикон. Думаете, это помогло? Как бы не так! Из новостей и обзоров криминал тут же перекочевал в сериалы и художественные фильмы, которые показывались на этом же канале. Переключать кнопки стало напрасным делом. Везде одни сплошные "жмурки". На первом менты "мочат" бандитов, на втором бандиты ментов, на третьем какие -то орлы азербайджанцев, -но уже на самом деле. Больше денег, чем убийства и трупы, продюсерам приносит только политика. Драки в парламенте – сразу рейтинг. Конечно, вид мутузящих друг друга политиков – это зрелище, что и говорить. Но только что после этого спрашивать, как решают свои проблемы не облечённые властью граждане? Невозможно было себе представить больших циников, чем журналистов, занимающихся политикой. Парламентский корреспондент Эдик Мацкявичус однажды, возвращаясь с работы, например, на улице погнался за человеком, который, как ему показалось, сказал ему вслед что-то обидное, а догнав, бил до тех, пор, пока тот не упал и не запросил пощады. Спокойный, белокурый литовец…
Выехав с Мариной и Сашей из больницы, мы поехали в телецентр. Дорогой я отсматривал снятое на видоискателе, чтобы по приезду быстро написать текст, озвучить и сразу отнести его в монтажную. После эфира, Осокин сказал:
– Молодец!
С облегчением вздохнув, я направился к выходу.
– А, да, -окликнул Витя. – Завтра съёмка, ты в курсе?
– Нет.
– Опять на Каширке.
– В морге? – Напружинился я.
– Нет, – обиделся ведущий. – Доброхотов ведь запретил трупы показывать!
Слава богу, подумал я. Хоть один человек нормальный есть в телекомпании. На Каширку мы ездили с Мариной всю неделю, пока тема себя не исчерпала. Каждый день мы тратили на дорогу где-то три часа и чтобы не скучать – общались. Саша устраивался на пассажирском месте впереди, и дремал, а мы с Мариной увлечённо беседовали сзади. К концу недели она рассказала мне едва ли не всё про свою жизнь. А я ей – про свою. К тому времени, завалы после взрывов почти расчистили, мёртвых похоронили, немногих оставшихся в живых расселили по новым адресам.
– Остановись -ка, -попросил я сейчас водителя. На площади у кинотеатра толпились люди. Стояло несколько столов. За ними сидели женщины и мужчины, которые регистрировали нужды пострадавших. У кого -то до сих пор не было жилья. Кого -то не устраивало то, что им предложили власти. Потерявшие кров сидели на тюках, где было собрано видимо всё, что уцелело после взрыва.
– Сними это, -попросил я Марину.
– Нет проблем, – сказала она.
Выйдя из машины, она установила штатив с камерой и начала снимать. Стройная, бойкая, с метким глазом, лёгкая на подъём. Я ей прямо залюбовался. У Ветровой была какая -то особая пластика, доставшаяся ей от предков. Сама Марина, как она рассказала мне однажды, была потомком древней семитской расы. «Моя настоящая фамилия Бунш» – призналась она мне как -то. – «Только не рассказывай никому, прошу. Для всех я здесь Ветрова».
В Москву, как оказалось, она приехала из прибалтийского городка Выру. Прежде она закончила физико – математический факультет университета и стала дипломированным физиком. Работы по специальности в Прибалтике не было. Пару раз ее приглашали в закрытые НИИ младшим научным сотрудником. Младшим?! Да вы издеваетесь? Еще в университете ее работа по волновой теории света вызвала настоящий фурор на факультете физики и теперь ей предлагали всего лишь место МНС?! С минимальным окладом?! Марина отказалась. Вместо этого с бывшими однокурсниками она стала ездить в Польшу и привозить оттуда вещи на продажу.
Параллельно она стала подрабатывать в местной телекомпании телеоператором. Снимать ее научил отец, Павел Зигмундович Бунш, известный в городе фотограф. Платили, правда, в Вырусской телекомпании мало. Челночный бизнес приносил больше. Однажды, проходя контроль на границе она увидела мужчину, в которого влюбилась первого взгляда. Это был военный, офицер – пограничник. Каждый раз, когда он открывал ее паспорт, Марина с замиранием сердца смотрела на него синими, влюбленными глазами. Высокий, в отлично пригнанной форме, в фуражке со вздернутой тульей и нежным, золотистым пушком на подбородке – ей так и хотелось взять его за крепкие, как орешки ягодицы и прижать к себе. Это было вполне в ее духе – ухаживать за мужчинами. В генетике Марины присутствовал некий сбой, полагаю, полоролевой. Мужчин, которые ухлестывали за ней, её не интересовали. Влюбившись в пограничника, Ветрова окончательно забросила телекомпанию и отдалась без остатка челночному бизнесу. В Польше она нашла оптовика, которого очаровала настолько, что он продавал ей одежду почти даром. Купив товар, она приезжала в Выру, а оттуда в Калининград, где проявляла чудеса изворотливости, продавая товар с колес, чтобы сразу вернуться назад, к своему пограничнику. У нее появились деньги. Не смотря на то, что продавала она всегда с минимальной наценкой, за пол – года она стал богаче всех своих сокурсников, которых, впрочем, она тоже озолотила. Но не деньги ей были нужны, ей был нужен был красавец офицер, который не обращал на нее никакого внимания. «Я его куплю» – сказала она как –то своим друзьям. Те лишь пальцем у виска покрутили. Как это? «А так, если не получится, как обычно – куплю его, как проститутку, заявила она. Все военные бедные»!
Но офицер словно не видел ее. Отчаявшись, Марина даже решила сдаться и прекратить свой любовный гипноз, как вдруг однажды, возвращая ей паспорт, вместо сухого «пожалуйста», офицер неожиданно предложил ей встретиться. Она чуть с ума не сошла от счастья. Это был первый мужчина в ее жизни, которого она покорила без слов.
Позднее это превратилось у неё в пунктик. При мне во всяком случаи она такие трюки проделывала не раз. Однажды даже со мной. Произошло это в гостинице, где мы случайно оказались одни в номере. Перед этим, правда, мы прилично выпили в ресторане за ужином.
Как -то так вышло, что я зашёл в её номер спросить о планах на завтра. Марина сидела с ногами в кресле. Из одежды на ней были только рубашка и трусики. Глаза её вызывающе блестели. Обхватив двумя руками согнутую в колене правую ногу она прижимала её к себе, левую опустила на пол, открыв для обзора всё, что возбуждает у мужчины желание. Клянусь, мне стоило значительных усилий не поддаться на ее молчаливый призыв. Но я вдруг задал себе вопрос: "что будет, если мы это сделаем?". И поскольку вразумительно ответа не было, я себе это запретил.
На следующее утро, когда мы встретились за завтраком, она сказала, что ничего такого не планировала. Просто, это вышло случайно. Она была слегка на взводе из-за выпитого, а я вдруг зашёл. Вот и всё. Признаюсь, что я много раз потом жалел, что ушёл. Но что сейчас об этом.
Теперь уезжая каждый раз с ней в очередную командировку, я ждал удобного случая, что вернуться к этому молчаливому разговору. Но за все то время, что мы работали вместе, Марина так ни разу и не дала для этого повода. У нее был мужской характер. Нет, так нет! Кстати, и роман, который у нее завязался с пограничником, тоже закончился быстро. Офицер, как выяснилось, был женат. Тот единственный раз, когда они занимались любовью, произошел на польско – российской границе, на нейтральной полосе и поляки с той стороны наблюдали за невероятной по силе любовной сценой в бинокль.
Порвав с офицером -пограничником, Марина вышла замуж за офицера – десантника и уехала в Москву. Мужчины в форме были чуть ли не единственной ее слабостью. «Я могу переспать с дивизией, говорила она, если меня вовремя не остановить». Гражданские ее не волновали, до одного момента…Но об этом позже.
Приехав в столицу, Марина из блондинки перекрасилась в рыжий. И после этого уже никогда не меняла цвет. Столица встретила ее неприветливо. Муж долго искал работу, потом нашел, но его уволили. Он устроился снова и его снова уволили. Наконец, он слег от депрессии. Марине пришлось искать работу самой. Вначале ей предложили место продавщице на рынке, потом буфетчицы на вокзале, потом лаборантки на факультете физики в Московском Университете с окладом 900 рублей, потом массажистки в эротическом салоне. Последнее предложение было самым высокооплачиваемым. Тысяча долларов в месяц плюс премиальные за хорошее обслуживание. Она даже не стала вначале рассматривать эту возможность. Только представила: вот приходит незнакомый мужчина, пьяный или с запахом из рта, раздевается и его надо ласкать, а он тебя всюду трогает – бр-р-р!! Но потом она стала думать: а что если придется? Надо же как-то жить! Никто не принесет на блюдечке с голубой каемочкой. Отец совершенно перестал зарабатывать, говорил, что дела совсем плохи. Да и брать у него стыдно…Может, пойти в модели? А что? Она подошла к зеркалу.
У неё была яркая внешность, хотя назвать её в полном смысле красивой наверно было нельзя. Она принадлежала к той малочисленной группе женщин, которые очаровывают силой характера и обаянием. "Может, попробовать выйти на подиум?", думала она. Марина стала перебирать газеты. Всюду женщин зазывали в сферу интим – услуг. Так и писали: приглашаем девушек с модельной внешностью. Однажды она позвонила, ради интереса. Ее спросили: у вас прописка есть московская? Она сказала: нет. «Вы нам подходите!» -был ответ. А потом спросили: вы замужем, дети? Она сказала: да. Нет, вы нам не подходите. Больше она не звонила.
Как -то утром, перебирая по привычке газеты, она наткнулась на объявление: «Неоновое ТВ приглашает на работу операторов. При себе иметь паспорт, трудовую книжку…Стаж…Свои работы присылайте по адресу…»и т.д. Марина рванулась к телефону и набрала номер главного редактора Вырусских новостей.
– Макс, вышли все, что я сняла! – Закричала она в трубку. – Кажется, я знаю, где буду работать…
Как ни странно, на Неоновое телевидение Марину приняли сразу. Из сотен пленок, представленных кандидатами, ее кассета сразу попалась на глаза главному оператору Федору Строеву. «Что-то в ней есть…» -бормотал он, перематывая пленку с ее материалом. « Какой-то нерв…». Словом, он ее принял.
Уже потом, попав в телекомпанию, Марина долго не могла найти общего языка с коллегами. Всех, кто с ней пытался заигрывать, она обливала презрением и держала на расстоянии. Всех, кроме телеоператоров – стариков. Эти ее уважали. Однажды один из самых маститых операторов Лёня Рыбаков на общей вечеринке, подвыпив, сказал ей: «Знаешь, Маринка, я бы с тобой это…ну, ты сама понимаешь…не отказался бы…Но ты же ( он поднял вверх указательный палец) – Оператор!» В его устах это была высшая похвала. Надо было знать Лёню, он далеко не всех своих коллег называл операторами. Обычно в будни, стоя у дверей с кружечкой чая, сложив на груди руки, он сопровождал выход камераменов на съемку едкими комментариями, типа: «Чего ты спотыкаешься? Водку не пил, а лыка не вяжешь!» или останавливал кого -то: «Что это у тебя за силуэты были в сюжете вчера? Прямо Левинский и Головня! Против солнца кто же снимает? А по солнцу ты не пробовал, художник поленов»? Или поймав другого молодого оператора, Лёня говорил ему: "у тебя вчера какое -то бесцветное лицо было. "У меня вчера был день рождения", следовал ответ. "А причём здесь твой день рождения?", удивлялся Лёня. "Я говорю про цвет лиц снятых тобой людей! Они все как покойники -серые!". "Может я нечаянно цветность выключил?", чесал голову оператор. "Что значит "нечаянно?", бушевал Лёня. У нас, знаешь, что раньше за "нечаянно" делали в этой стране? К стенке ставили! Куда побежал, бракодел, а ну, вернись и дослушай!..".
Но зато когда Лёня был в добром расположении духа, от него можно было услышать что-то вроде: «А я говорил, терпение – и всё получится! Вот, что значит всего девяносто девять раз человеку напомнить! Хотя нашему же человеку надо сто раз сказать", пояснял он. «Так что один ещё за мной».
Если нужно было позвать молодого оператора на съёмку, он говорил: Чупрунов, дама сердца на выходе», – в том смысле, что его ожидала у дверей корреспондентка. А когда тот проходил мимо, добавлял: «Я тебе всё лейку с дачи всё забываю привезти". "Зачем?", хлопая глазами, смотрел на него Чупрунов. "Как зачем? Чтоб ты лучше поливал. Ты же всё подряд снимаешь, без разбора. Тебе по-моему нет вообще разницы, чем поливать – телекамерой, лейкой. Так лучше лейкой. Хоть людей дёргать не будешь. Один возьмёшь и польёшь". "Нет, а почему?", обижался оператор. "Да потому что ты садовая голова от слова "маркиз де Сад", принимался дальше объяснять Лёня. "Скажи, ну, кто так выстраивает кадр? Я вчера весь вечер любовался на твои художества. Ты меня измучил, чего об остальных говорить? Как ты снял уличные планы – рыдания в горле! Киске камеру к ноге привязать и то чётче картинка будет. Вот одно слово – поливал! Я смотрел и чуть не плакал, так что лейка с меня…".
Марину, как я уже говорил, он не задевал. Она неплохо снимала. В отличие от операторов -мужчин, во всяком случае, была не ленива и не напивалась на съемках. Глядя снятые ею материалы, все отмечали чистую картинку, выверенный баланс и грамотную раскадровку. Марина умела снимать, вычленяя из общего нагромождения предметов главное и беря общий, средний и крупный планы попеременно. У нее в кадре всегда было много света. Брака в работе почти не было. На Лёнину похвалу она отзывалась сдержанным смехом и положив ему руку на плечо, говорила: «чья школа – то?», намекая, что его тоже в первую очередь.
Она всегда искала что -то новое, повод отличиться. Через пол –года после нашего знакомства с Мариной нам с ней предложили ехать в Таджикистан. И вот эту с ней командировку я запомнил на всю жизнь.

Глава девятая
Про-сти-тут-ки!

Еще в Москве нас предупредили, что командировка будет не из лёгких. Республика недавно пережила гражданскую войну. Я зашёл в архив, чтобы посмотреть видео. Правда, в Душанбе повсюду ходили бородатые мужики с автоматами. Город был поделен вооруженными бандами на сектора. Диктор захлёбывался. На одной из хроник, какой -то мужчина, ехавший на заднем машины с оторванной кистью, пытался кусать зубами мясо своей изуродованной взрывом руки. В конце видео диктор сообщил, что мужчина в больнице умер.
Дальше я зашёл в библиотеку, чтобы взять гид по Душанбе. В списке экзотических подробностей о Таджикистане меня удивил пункт, где говорилось, что местным женщинам посторонний мужчина не может смотреть в глаза. «Господи, куда же ей смотреть?» -то и дело испуганно спрашивал меня в самолете Саша, которому я рассказал об этом. Саша, как дальше выяснилось, отличался крайней любознательностью во всем, что казалось женщин. Ему мало было просто увидеть иностранку, ему непременно надо было её потрогать, а ещё лучше с ней переспать.
– Куда ж ей смотреть, – бормотал Саша, глядя то на меня, то в иллюминатор. – Все остальное же у неё закрыто!
– Смотри на меня, так и быть, -милостиво разрешила сидевшая рядом с нами двумя Марина, приставляя стаканчик к бутылке коньяку, которую я наклонил к ней. -Только не так нахально! – Осадила она его, когда извернувшись в кресле, тот немедленно показал, как нагло он может смотреть на женщину.
– И не наливай ему больше! – Строго приказала она мне.
Знакомство с Душанбе началось, едва мы приземлились. После посадки на выходе из салона Сашу, который нес кофр со штативом, остановил маленький таджик и, представившись пограничником, потребовал 50 долларов за ввоз аппаратуры. Мы с Мариной на беду к тому времени уже вышли из самолета. Минут через десять, увидев, что техника нет, я пошёл обратно в самолет, чтобы выяснить, что случилось.
Зайдя в салон, я увидел Сашу, пунцового, как девственницу, который в десятый раз обыскивал свои пустые карманы. «Вот старший!» -облегченно сказал он, когда я, наконец, появился. Таджик, оценив мой воинственный настрой и изучив мои галстук, очки, а также удостоверение журналиста Неон ТВ, сказал нам обоим: «проходите, не задерживайте…»
Внутри аэровокзала толпились люди. У таможенных столов лежали открытые сумки, в которых рылись люди в зеленой форме. Какой-то таджик в канадской дубленке, спортивном костюме и в тюбетейке отчитывал жену. Рядом играли симпатично одетые, азиатские дети. Две огромные очереди, смыкаясь на горизонте в одну раздувшуюся, как старый чулок, затычку перекрывали единственный выход из аэропорта. Гудел, будто осиный рой, от разговоров воздух. От духоты кожа сделалась липкой и мы постоянно чесались, будто нас искусали мелкие насекомые.
Неожиданно громко заорал ребёнок. Мать спокойно дала ему пощёчину, а потом закрыла ему ладонью рот. Чем -то всё это напоминало невольничий рынок, где потерявшие надежду люди, стоя на адской жаре, молятся, чтобы пришёл, наконец, господин и купил их. Марина, думавшая, как и мы, что проверка будет быстрой, постояв чуть -чуть, опустила сумку на пол . «Какой карощий девочка», -качая головой и раздевая её глазами, сказал ей проходящий мимо таджик в зелёной, как у лесника форме. Марина проводила таджика испуганным взглядом.
– Что –то мне всё это не нравится, -жалобно призналась она мне. –Хочу на воздух, мне плохо.
Лицо её от стояния в душном посещении в самом деле было серым. Я подошёл к двери на улицу и дёрнул её. Она была заперта. Дернув ещё пару раз, я начал искать глазами кого – нибудь, кто мог бы ее открыть. Все, к кому я обращался, пожимали плечами. Лишь через некоторое время я понял, что таковы местные правила. Когда все пассажиры заходили в здание вокзала, дверь запирали, чтобы никто уже не мог выйти наружу. "Господи, спаси нас!", пробормотал я. Оставалось надеяться на чудо в виде какого – нибудь Вергилия, который бы вывел нас из этого ада. И вдруг такое чудо произошло. Возле нас, словно из -под земли, неожиданно вырос другой таджик в зелёной форме и в упор глядя на Марину спросил:
– Ваша телекамера?
– Да, – ослабевшим от духоты голосом сказала Марина.
– Следуйте за мной!
Мы последовали за лесником, внутренне готовясь к чему угодно. И, как оказалось, напрасно. Все неприятности, оказывается, были позади.
– Телевидение из Москвы? – Весело спросил он. Я кивнул головой.– Люблю телевидение. Что снимать приехали?
– Так…зарисовки, – не стал откровенничать я.
– Приезжайте к нам в Нурек! – Блестя золотыми коронками, сказал таджик. – Природа – глаз не отвезти! Приедете? – Спросил он Марину и вдруг очень медленно, так чтобы она оценила, какого размера властью он обладает, достал из нагрудного зелёного френча нержавеющий футляр цилиндрической формы и начал его раскручивать. Марина, как завороженная смотрела на предмет в руках таджика. Выражение, которое было у неё на лице, словно бы говорила: «глядите, сейчас будет вспышка и мы всё забудем! А потом где -нибудь очнёмся и… ох, мама!». По тому, каким напряженным было ее лицо, стало ясно, что она готова вскочить и убежать, не дожидаясь развязки. Но таджик сделал еще несколько оборотов крышки и извлек из футляра…печать. Мы все перевели дух. «Недавно печать сделали», -пояснил он. -Новьё – прямо целую ручки! Ну, где Ваши бумаги? Саша, еще не веря, что все может так прекрасно кончиться, достал из папки кипу бумаг с перечислением аппаратуры и положил перед лесником. Тот торжественно поставил всюду, где надо оттиски. «Можно идти?» -недоверчиво спросил я. «Конечно! Ай, какая девушка с вами красивая! Приедете ко мне домой, а ? – Напрямик спросил он Марину. -Шашлык – машлык, плов -млов, беш -бармак – все будет! ».
– Я подумаю, – сказала Марина, едва дрогнув уголками губ. На полноценную улыбку у неё уже не было сил.
Едва мы вышли за пределы аэропорта, то, увидев первое же такси, бросились к нему наперегонки.
– Чтоб я?! С таджиком?!!! – Задыхаясь от возмущения, говорила на бегу Ветрова. – Да лучше я съем бараний глаз! Без соли и без перца! И запью его кровью гремучей змеи!
Мы с Сашей даже переглянулись, удивляясь такой образности речи, совершенно ей не присущей. И даже приготовились её пикировать, чтобы посмеяться над этим. Но во всём её облике в этот момент было столько искреннего негодования, что мы решили этого не делать. Добежав до стоянки такси, мы стали помогать водителю – таджику средних лет в тюбетейке и с золотым зубом, загружать аппаратуру в багажник.
– Куда едем? – Спросил он, опасливо косясь на ярко рыжую женщину без паранджи в нашей компании.
– Хоть к черту на рога, только подальше отсюда! – Категорично заявила Марина, усаживаясь на заднее сиденье.
– Ай, сорванец девчонка, шайтан тебя бери! – Засмеялся наш шофёр.
В местном отделении телекомпании работали Сулаймон Абдулов и Тавар Хекметов. Оба симпатичные парни, которые целыми днями занимались поисками материалов для новостей. Сулаймон, кроме того, был по совместительству пресс – секретарем одного из местных главарей бандформирований, которые на тот период заменяли в республике и армию и полицию. Так что безопасность нам вроде была гарантирована. Проблема состояла в том, что в городе бандформирований существовало несколько и все они, мягко говоря, не находили между собой общего языка. По ночам в Душанбе слышались автоматные очереди. Утром газеты писали о новых жертвах уличной войны. Днем в городе было тихо. Работали рынки, магазины, немногочисленные чайханы, пункты обмена валюты и гостиницы. Но стоило начать сгущаться сумеркам, все, побросав дела, спешили домой.
– Доллары не берем, – сказала мне вдруг пожилая таджичка за гостиничной стойкой. – Обменяйте, пожалуйста. Тут за углом, недалеко.
Количество местных "рублов", которую мене выдали в обмен на сто долларовую купюру, не пролезало в узкое оконце обменника. Кассир, таджик средних лет в бархатной жилетке, расшитой золотом и такой же тюбетейке, вышел из своей будки и щедро улыбаясь стальными зубами, вручил мне большой полиэтиленовый пакет, внутри которого лежало не менее дюжины толстенных пачек местной валюты, стянутых резинкой.
– Сто тридцать две тысячи рублов. Можете не считать, – сказал он. Взвесив на руке пакет денег и пробормотав: "вот это, понимаю, кошелёк!", я направился в гостиницу. Таджикские рублы оказались российскими пятисотенными дореформенными купюрами, с той разницей, что на отдельных дензнаках были отпечатаны портреты Фирдоуси.
– Расселяйтесь, – пересчитав на машинке деньги, сказала администратор, протягивая ключи. – После четырех на улицу лучше не выходить. – посоветовала она. Будут проблемы. Ресторан на первом этаже. Бар рядом. Питьевая вода выдается бесплатно.
– А в городе можно поесть? – Спросила Марина.
– Можно… здесь есть пара хороших ресторанов в районе центра, но если честно, – бросив взгляд на её голые ноги, сказала администратор: – Лучше не надо.
Мы с Сашей взяли вещи и пошли в сторону лестницы, оставляя позади затихающие голоса: «А дискотека есть? Понятно…А боулинг? Ну, ясно…».
– Куда ты меня привез? – Спросила Марина за завтраком. – Здесь из развлечений только обмен валюты.
– Не переживай. Сейчас поедем в корпункт. Там свои ребята…
– Таджики? – Поморщилась Марина.
– Не таджики, а Таджики! С большой буквы. Кстати, наши советские литераторы называли их европейцами Средней Азии.
– Кто именно называл? -Спросила Ветрова.
– «Человек меняет кожу» читала?
– Нет. А про что это?
Я уже точно не помнил.
Наше такси остановилось в одном из Душанбинских дворов перед приземистым одноэтажным домом с синей крышей и белыми стенами. Во дворе играли дети. На растяжках сушилось свежевыстиранное белье. Вдоль дороги, подбирая соринки, лениво гуляли куры. За высоким забором, над которым возвышалась мусорная куча, доносилось коровье мычание. Услышав очередное «му-у», Марина озадаченно наморщила лоб и, подойдя к забору, встала на цыпочки:
– Мать честная! – Пробормотала она.
Мы с Сашей тоже подтянулись, чтобы посмотреть. На помойной куче, как на лужайке паслись коровы. Марина схватила камеру и побежала искать лаз в заборе. Я догнал ее, когда она уже брала интервью у пожилой таджички с ребенком на руках. «Вот и снимите всё это», -говорила та. « Коровы здесь грязь едят, а мы это молоко пьем»!
– Давно не вывозят мусор? – Спросил я.
– Три года, – сказала женщина. – Обнаглели совсем!
Не став выяснять, кого она имела в виду, я огляделся. За помойкой были дворы, где на козырьках подъездов многоэтажных домов дымились костры, возле которых суетились мужчины в тюбетейках. Окна лестничных клеток были выбиты почти целиком. Таджички в цветастых национальных платьях и косами до пояса мыли ковры, разложив их на тротуаре. Увидев камеру, они закрыли лицо руками и, засмеявшись, убежали. Во дворе одного из домов несколько пожилых женщин пекли в хлеб в огромной глиняной печи. «А эта печь когда здесь появилась?» -спросил я. «Танур? Он всегда тут стоял», – ответила нам таджичка вполне доброжелательно. «Мы магазинный хлеб не едим. Только свой.» «А там тоже хлеб пекут?» -спросил я, кивнув в сторону козырька, над которым взвилось пламя. «Нет», -покачала головой таджичка. «Это люди с гор приехали. Еду себе готовят. На плите не умеют. Дикие совсем. В этом районе прежде русские жили. Художники, в основном. Хорошо было, тихо…Сейчас лифт не ходит, воды никакой нет -совсем плохо…».
Мы закончили снимать и вернулись к одноэтажной постройке, в которой размещался местный корпункт.
– Добро пожаловать! – Обрадовался, выходя нам на встречу, глава корпункта Сулаймон. – Уже работаете, я вижу?
Глава корпункта оказался полноватым круглолицым таджиком с веселыми карими глазами. В руках он держал мобильный телефон, который беспрестанно звонил.
– Алле? Смонтировали…да…Еще один? Мы ведь уже два сделали! Понятно…-Сулаймон выключил телефон, на его лице появилась виноватая улыбка. – У нас тут замминистра убили. Все на ушах стоят. Москва достала. Звонят каждый час -дай материал, дай материал. Думал, посидим с вами, а вот....Сумасшедший дом! Надо опять на съемки ехать. – Я сочувственно покивал.
– Вы ели что -нибудь? – Как -то по-домашнему спросил Сулаймон и не дождавшись ответа предложил: – слушайте, а потерпите до вечера, тогда уже закажем ужин в казино.
– Тут казино есть? – Удивилась Марина.
– Конечно, и казино и…неплохой ресторан, я надеюсь. – засмеялся Сулаймон. – А Вам наверно сказали, что здесь пустыня и верблюды ходят?
– Верблюды, может, и не ходят, а коровы пасутся, – сказала Марина. -На помойке.
– А…это дикие с гор спустились, – перестал улыбаться Сулаймон, кивнув в сторону окна, из которого виднелась помойка. – Мы от них забором отгородились. Но теперь уже и это не помогает. Все война. Русские уехали, а свято место пусто не бывает…
До вечера мы ходили по Душанбе и снимали виды города. Был декабрь. До Нового года оставалось несколько дней, в Москве давно стояли морозы, а тут было тепло и мы жадно ловили каждый лучик солнца, чтобы насладиться убегающим летом. В парках буйным цветом цвели акации, плоды лимонов висели на деревьях желтыми новогодними игрушками, и их никто не рвал. На площади перед зданием правительства таджики играли свадьбу.
– Девушка, снимите нас, – попросил Марину один из молодых людей, таджик с ленточкой свидетеля, повязанной наискосок, и с этими словами протянув ей старый «Зенит Е». – Просто на кнопочку нажмите, – сказал он.
– Как это "просто кнопочку"? Надо же резкость навести вначале! – Смутилась Марина.
– Ничего, я так всегда снимаю и нормально…Видно, мне везет.
Марина вздохнула, скомпоновала кадр, расставила людей, как надо, затем сделала несколько вертикальных снимков и два горизонтальных.
– Порядок, – сказала она, возвращая фотоаппарат.
– Спасибо, девушка! – улыбнулся таджик. – А что вы вечером делаете? Давайте ко мне, а? Шашлык – машлык…
«Господи, они тут все помешанные…» – схватив нас за руки потащила нас Марина с площади. Мы еще немного побродили по переулкам, но видимо усталость дала уже себя знать и не сговариваясь мы решили идти домой. Зимнее солнце клонилось к закату и, едва оно скрылось, заметно похолодало.
– Ну, где тут их казино? – Ёжась от холода, спросила Марина. – Нас вроде бы обещали покормить ужином. Пошли что – ли сами?
– Что, прямо вот так? – Глянул я на всё ту же одежду, в которой летел в самолёте.
– Нет, конечно! Переоденемся, – сказала Марина.
В гостинице мы разбредись по номерам, договорившись о встрече через двадцать минут у входа. Марины долго не было. Затем она появилась в невероятном по красоте вечернем платье цвета маренго с громадным вырезом у левой ноги.
– Обалдеть! – Заявил Саша, уставившись на неё.
– А это не будет…того, чересчур? – Спросил я, глядя на её обнажённую, выглядывающую из разреза ногу.
– Да они только этого тут и ждут! – Заявила Марина. – Я просто выполняю их скрытые желания.
– А, ну, ясно! – Энергично закивал Саша с таким видом, как будто ему всё, наконец, объяснили.
– Конечно, тогда совсем другое дело! – Подыграл я ему.
– Фривольно…Надо же так меня обозвать! Сами -то вы кто? -Спросила она.
– Кто? – Удивился я.
– Да, кто? –Подыграл Саша.
Спросили мы по очереди.
– Про-сти -тут -ки! – По слогам сказала Марина.
– Это почему? – Хором спросили мы.
– Да потому что "вы даёте!", сказать девушке такое про её лучшее платье!
В казино, куда мы пришли, за столиком было всего два человека.
– У вас закрыто? – Испуганно спросила Марина официантку, на которую Саша тоже обратил внимание.
– Нет, но сейчас исламский пост, – объяснила девушка. – Поэтому мало народу.
Оказалось столик нам всё же заказан. Официантка показала рукой, куда идти, с восхищением проводив глазами платье Марины. Когда мы расселись, она сказала:
– Сулаймон позвонил и передал, что задерживается. Просил сказать, чтобы вы сами всё заказали.
– А вас как зовут? – Вызвав тут же неудовольствие Марины, спросил официантку Саша.
Таджичка представилась. Оказалось, её зовут Джамиля. Разговаривая с ней, Саша постоянно смотрел ей куда-то между мочкой левого уха и плечом. «Почему вы на меня так странно смотрите?», – не выдержала она. «Ну…здесь же не принято смотреть женщине в глаза», – зарделся от её вопроса Саша. «Во – первых, нельзя смотреть только замужним, а во – вторых женщинам, у которых одни только глаза и видны», – рассмеялась Джамиля. – Так что смотрите на здоровье!
И взглянула на Сашу довольно откровенно.
– Вы говорите совсем без акцента, -заметил он.
– До войны была учителем, вела русский класс, -охотно пояснила Джамиля. – Мы пели песни, ходили в походы, учили русские стихи…Потом все запретили, школу закрыли.
– Но почему? – спросил Саша.
– Политика… – опустила глаза Джамиля.
Минут через двадцать появился с друзьями Сулаймон. За столом нас теперь было семеро. Рядом с Сулаймоном сели его приятель Эргаш и техник по имени Гнез. Слева от меня сидел Саша и ещё левее художница Вера Хатанга, которая прилетела с нами, чтобы сниматься в фильме про русских переселенцев из Душанбе. Напротив меня была Марина, а рядом с ней устроился оператор Тавар Хекметов. Из всей компании он был кажется самым тихим. Не броский внешне, но стройный и с очень печальными глазами, с первой минуты знакомства он проникся невероятной симпатией к Марине. Когда все знакомились, он подошел к ней, протянул руку, и сказал:
– Тавар.
– Какой ещё товар? – Испугалась Марина, одёргивая руку. Ей снова померещились таможенники с печатями в карманах с их жуткими ухаживаниями.
– Тавар – имя, – смутился он, увидев испуганное выражение на ее лице, и поспешно добавил: Товар – по-русски значит вещь. А по -японски – герой.
Он покраснел еще больше:
– Вы – японец? – Удивилась Марина.
– Нет, туркмен. Просто у меня отец известный в Узбекистане японовед, профессор. Он назвал меня в честь героя японской легенды о победителе змея – Тавар.
Весь вечер они просидели молча, лишь изредка Тавар галантно подносил Марине тарелки с салатами, подливал вино и по-восточному вежливо ей улыбался. "Что -то с ней не так", наклонившись ко мне проговорил Саша. Ветрову действительно словно подменили. Обычно говорливая, теперь она больше молчала, изредка лишь вставляя слово. Когда официантка спросила Марину, что она будет пить, та впервые за все время нашего знакомства попросила вина, а не коньяк, как делала обычно. Услышав это, мы с Сашей переглянулись. «С ума сошла», -одними губами произнёс Саша, решив покрутить пальцем у виска, но поймав гневный взгляд Марины, лишь почесал себе пальцем скулу. "Тебе от вина плохо", напомнил я ей, "Забыла"? «Мне от вас плохо», кисло ответила Марина. «Идите оба знаете куда»?
– Знаем, -сказал я.
– Да-да, знаем, – подтвердил Саша – Не волнуйтесь, мы же туда пару раз ходили и снова пойдём.
– Ну, и отлично, -сказала Марина.
Вдруг зазвучала живая музыка. Молодой мужчина на сцене, подражая призывному крику муэдзина, запел что-то протяжное и тревожное.
– По-русски сейчас почти не поют, – весело пояснил Сулаймон, который пришёл и сел за стол во время песни. -Министерство культуры за этим следит. К тому же сейчас пост. Но, как говорится, в любом правиле, есть исключение, если знаешь подход.
С этими словами он встал, подошёл к музыканту и, вытащив из нагрудного кармана пиджака сложенную пополам купюру, стал о чём –то с ним тихо переговариваться. Через мгновение по залу прокатились волнующие аккорды аргентинского танго. Тавар сразу же пригласил Марину на танец. Отложив салфетку, она поднялась со своего места и, плавно качая бёдрами, пошла к центру зала, сверкая обнажённой ногой в разрезе и заставив на миг всех таджиков, сидевших за столом, затаив дыхание, замереть. Приблизившись к Тавару, Марина элегантно закинула руку ему на плечо, а потом стала танцевать.
– Какая красивая девушка, мамой клянусь! – На одном выдохе произнёс Гнез.
– Вам-то что жаловаться? – подал голос Саша, не отводя глаз от Марины. – У вас гаремы кругом…
– У нас гаремов нет, – возразил Гнез. – Одна жена, как у русских, только хуже.
– А развестись можно? – Спросил Саша.
– Можно. Только разницы никакой! – Засмеялся Сулаймон.
– А мне моя жена нравится, – сказал вдруг Эргаш, который все это время молча сидел за столом, не притрагиваясь ни к еде, ни к выпивке. – Готовит, шьет, убирает и сына мне родила – слава Аллаху! – Сулаймон опасливо покосился на него и налил себе еще водки.
Марина вернулась назад немного раскрасневшаяся и ещё более красивая. Рядом, но чуть позади неё осторожно, словно туркменский аргамак, ступал Тавар.
– Выпьем за наших русских гостей! – Поднял тост Гнез, сверля глазами Марину. Все, кроме Эргаша выпили. Сулаймон, поискав глазами Джамилю, пригласил её жестом руки и заказал еще водки.
Двое таджиков, сидевших до нас в казино, давно ушли. Ресторан оказался в нашем распоряжении. Музыка вдруг прекратилась. "Больше нельзя", объяснила Джамиля, "Время. За этим следят".
– Может пойти на зеро поставить? А то скучно… – объявил о своём желании Саша.
– Я щас на лбу кому -то зеро нарисую вот этим предметом! – Пригрозила Марина, поднимая со стола бутылку и стукая пальцем по её дну.
Джамиля, подошла к Сулаймону и что -то шепнула ему на ухо. "Закрывается?", нахмурил он брови. "Принесите ещё две, нет лучше три бутылки. С собой", сказал Абдулов. Джамиля ушла. Опять начались тосты и здравицы. Зал ресторана словно бы раздвинулся и осветился. Рюмки и бокалы над барной стойкой заискрились непередаваемо тёплым, гостеприимным светом.
– Хорошо у вас тут…-задумчиво сказал Саша, пытаясь посмотреть на мир через скрученную кольцом водочную пробку. – Почти, как в Москве. Жаль девушкам нельзя в глаза смотреть.
– Почему нельзя?!– Возмущенно заревел охмелевший уже Сулаймон. – А ну-ка, позовите Розу!
Когда мы вышли на улицу, освобожденные женщины востока уже стояли, выстроившись перед казино в шеренгу. Их было примерно с дюжину. Первым выбрал себе девушку Саша. Таджикские проститутки, все как одна в черном, наверно, из -за поста, смущённо отводили накрашенные глаза, пока он их разглядывал. Как ехидно заметила позже Марина: " девушки рассчитались на первый – второй и с нетерпением ждали, кому бы отдать честь". Гнез и Эргаш, испугавшись начавшегося разврата, незаметно исчезли в глубине парка. Марина, стоя рядом с Таваром с любопытством наблюдала за тем, что происходило. Один раз она отмахнулась от Тавара, который наклонившись к ней, что-то деликатно прошептал ей на ухо.
– Что-то они страшненькие…-рассмотрев вблизи девушек, пожаловался Саша Сулаймону и подойдя к мамке, пожилой таджичке, похожей на цыганку, спросил:
– Вот эта сколько?
Ткнул он в ближайшую к нему.
– Тридцать долларов.
– А эта?
– Тоже тридцать.
– Но это же почти как в Москве! – Возмутился Саша.
– А я что говорил? – С достоинством парировал Сулаймон.
– Одолжишь денег? – Подбежав ко мне, спросил Саша.
– Зачем? – Поморщился я.
– Понимаешь, чисто научный интерес. Просто как у энтомолога к бабочкам.
Нехотя я вытащил из кармана тысячу рублей и дал ему. Саша поблагодарил и заявил, что придёт утром. Он выбрал себе самую обычную гетеру, которая всё то время, пока он выбирал, улыбалась нам пунцовым и ядовитым, словно бы липким от сладостей ртом. Сулаймон тоже выбрал себе девушку. Остальные проститутки строем вернулись в казино. Плац опустел.
На улице в этот ранний час были только несколько бездомных и дворники. Глазами они провожали странную процессию, во главе которой вышагивали субтильный русский юноша и богатый с виду таджик, а за ними плелись две развратные женщины в чёрном, позади которых ещё плелись невесть откуда взявшиеся две худые таджикские собаки с высунутыми языками, чей измождённый вид выражал неистребимую веру в человека, несмотря на все его пороки и слабости. Дорогу процессии освещал желтоватый свет фонарей, в лучах которого клубилась пыль вездесущего «Афганца».
– Не понимаю я мужиков, – сложив на груди руки, сказала Марина, глядя вслед удаляющейся процессии. – Людям говорят: осторожно, не испачкайтесь! Смотреть можно бесплатно. А они что? Они мало того, что трогают это руками, так ещё платят за это деньги!
Тавар с удвоенным интересом посмотрел на Марину:
Ты когда -нибудь про парк Боги Рудаки слышала? – Спросил он.
Ветрова отвела глаза, потом решительно мотнула головой:
– Нет. Первый раз слышу.
– Название переводится, как "Пять ручьёв". Там правда много фонтанов и очень красиво, особенно вечером. Раньше парк назывался имени Ленина. Он был спроектирован русскими. Но теперь его переименовали. Хочешь посмотреть? Марина повернулась ко мне, будто желая спросить: "как, начальник?"
– Идите, только осторожно. –Сказал я.– Тавар, отвечаешь за неё головой.
Тавар улыбнулся, как человек, который всегда за всё отвечает головой. Мне эта его улыбка понравилась.
Я пошёл в гостиницу и лёг спать. Но сон не шёл. Включив настольный свет, я открыл блокнот и начал писать заметки. Часа два ночи, я услышал в коридоре шаги и понял, что это возвращается Саша. Чтобы не смущать его, я положил на тумбочку блокнот и выключил свет. Открыв дверь, Саша замер у входа и я понял, что он вспоминает, где лампочка. Пожалев его, я включил бра. Саша выглядел уставшим и каким-то… виноватым.
– Доброй ночи, -сказал я.
– Какой угодно, только не доброй…-проворчал он, начав раздеваться.
Раздевшись, юркнул под одеяло и накрылся с головой. Я выключил свет. По тому, как поднималось одеяло в такт его дыханию, было видно, что он переживает какую-то невероятную внутреннюю муку.
– Надеюсь, ты ее не убил, – сказал я. – И не съел.
Из под одеяла донёсся тяжёлый вздох, потом выпросталась голова и рука:
– Какой же я идиот! – Сказал он: – Ведь что -то внутри мне говорило: не надо этого делать. А я полез. Полез -и…
– И что?
– Вляпался, что ещё! Прости, не хочу больше говорить об этом!
Он отвернулся к стене, делая вид, что заснул.
– Спокойной ночи, -пожелал я ему.
– И тебе. – Он снова накрылся с головой одеялом.
– Зачем тебе это вообще понадобилось? – Спросил я.
Вместо ответа из под одеяла опять донесся глухой протяжный стон. Через минуту он снова откинул одеяло и я понял, что ему надо выговориться:
– Даже ни разу не пошевелилась, представляешь? – Сказал он.– Легла – и не шевелится. Я думал спит. Или умерла. Хотел ее перевернуть – она как зашипит: делай свое дело и уходи, козел! И главное заросли…Знаешь, они не бреются. Нигде! Запах… Техник снова положил руки на горло, изобразив тошноту.
– Восток – дело тонкое…– Усмехнулся я.
Молчаливым и подавленным Саша выглядел и утром за завтраком. Марина, напротив, излучала энергию, хотя тарелки с едой перед ней оставались нетронутыми. Отхлебнув зеленого чая, она посмотрела на своего техника и по -доброму спросила:
– Чего скуксился, наф-наф? Не понравились таджички?
Саша поморщился, приложив два пальца к горлу, и отодвинул от себя тарелку. На Марину он даже не смотрел. Ему было стыдно.
– Ладно, пока товарища мутит, может, ты расскажешь, что мы сегодня снимаем? – Обратилась Марина ко мне, подливая себе чай. Тема проституток, я понял, ее не интересовала. – Сегодня ночью на улице стреляли, ты слышал?
Я покачал головой. Говорить о работе не хотелось, но спросил:
– Откуда ты знаешь, что стреляли?
– Мы из парка вышли. Смотрим, бегут люди, а за ним где -то стреляют. Мы опять в парк, спрятались там под кустик и ждали, когда всё закончится.
– А потом?
– Потом Тавар до гостиницы меня проводил.
– И всё?
– Всё, – уставилась на меня Ветрова. – А ты что думал?
– Даже не целовались?
– Почему мы должны целоваться?
– Ну, вы же гуляли по ночному городу, общались и все такое…
– Общались – и всё!
– А-а…– мы с техником многозначительно переглянулись.
– Вы что, с ума сошли? – искренне удивилась она.– Этого мне еще не хватало! С таджиком!..
– Он – туркмен. – Поправил я.
– С туркменом!
Саша понимающе закивал головой:
– Правильно, Маринка, поддерживаю, – пережевывая сыр, задумчиво сказал он – Лучше с русским. Со мной, например …
Мелькнула в воздухе тяжелая Маринина рука, успев чиркануть по затылку техника раньше, чем тот успел пригнуть голову.
– Бить подчиненных незаконно! – Закричал Саша, потирая затылок.
– А ты думай, что говоришь! – Сказала Марина. – Я женщина замужняя, серьезная. Глупостей не люблю.
– Да, а кто в Воронеже закадрил официанта? – Спросил Саша. – А потом приволок его к себе в номер в пять утра и просил нас потом его оттуда вытащить?
– Это была минутная слабость, – сказала Марина – Имеет женщина право на минутную слабость?
– Имеет. – Кивнул Саша.– А кто в Твери заставил меня заплатить танцору фольклорного ансамбля «Русские медведи» сто долларов, чтобы тот разделся и танцевал в женских трусиках «стринг» на столе?
– Ну, это же был перфоманс, – сказала Марина.– В чистом виде искусство.
– А-а-а, искусство… вот как это теперь называется! Раньше это по-другому называлось.
– Б….!
Он не успел договорить, потому что Маринина рука, мелькнув в воздухе, снова чиркнула ему по затылку.
Саша закинул одну ногу на другую, одну руку вставил перед собой для защиты от нового нападения, а локоть устроил на спинке стула и сделал обиженное лицо.
– Ну? – Спросил он.
Он хотел, чтобы перед ним извинились. Но Марина не собиралась извиняться. Отхлебнув чай, она стала смотреть на стену. Там висели медные тарелки с чеканкой, сделанные кустарным способом. Зал ресторана при гостинице был очень большим с претензией на имперскую величавость, потолки высокие с лепниной, стены из серого ноздреватого песчаника, напоминающие, если приглядеться, Лунную карту. Под потолком была хрустальная люстра. Столы и стулья были массивными и тяжёлыми. Наверно, чтобы у посетителей не было искушения поднять их и на кого-нибудь опустить. Восток дело тонкое!
В зале, кроме нас никого не было. Любое громко сказанное слово, как шарик пинг понга стукалось о стены и отскакивало, вызывая эффект холла.
– Красиво, но как –то пусто. –Резюмировала Марина, оглядев всё. – Так что мы будем снимать, ты решил? – Решил?..Надо ведь что-то делать.
Отвлёкшись от таджикского искусства на стенах, Ветрова взглянула на меня, потом на Сашу, который давно опустил руку и принял обычную для себя позу :
– Развлекухи здесь никакой, народ от скуки воет. План работы у тебя есть? Вот эта неплохо сделана…
Мы вдвоём посмотрели на медную тарелку, где были выдавлены река, горы, птица в небе и круглая башня минарета с оградой для муэдзина наверху.
– Чувствуется настроение, остальное так, конечно…– Снова повернула Марина голову к стене. – Нет, ну он забавный…– неожиданно встрепенулась Марина, вспомнив, как видно, о вчерашнем вечере с Таваром. – Хотя с ним трудно разговаривать. Говорит странные вещи, нежности…москвичи так не разговаривают. Конечно, интересный человек.
Марина взяла из тарелки кусочек брынзы и внимательно изучив, стала крошить его пальцами, – Так что мы?… – Она запнулась, увидев две пары пялящихся на неё, бесстыжих хохочущих глаз:
– Боже, какие же вы оба дураки! – Устало сказала она и, проигнорировав наш смех, стала опять разглядывать стену. За столом повисла тишина. Мы, опустив головы, молча давились от смеха, едва сдерживая рвущийся из нас наружу весёлый пар. Марина положила в чай пару кусочков сахара и стала их размешивать. Было слышно, как нежно звякает ложка о керамическую чашку. Размешав, он положила ложку на блюдце, снова уставилась на стену и вдруг спросила:
– Слушай, а туркмены обрезание делают?
– Наконец -то! – Разразились мы Сашей дружным смехом. – Хотя, туркмены, может – не все…
Тут нас с Сашей стало натурально нести. Долго сдерживаемые наши мысли, стали теперь обгонять друг друга, соревнуясь в желании всё громче заявить о себе.
– А знаешь, – начал бить меня по плечу Саша, желая, чтобы я обратил на него внимание. – Говорят, мужики, делают обрезание, чтобы делать ЭТО подолгу.
– Сто процентов, – подтвердил я.– Шпарит, как паровозное дышло туда -сюда…
– Нет, гоняет туда –сюда, как мортира для пушки. – Поправил Саша.
– Как клапан велонасоса, лучше сказать!
Марина смотрела на нас обоих с улыбкой сожаления. У неё было такое выражение лица, которое без слов говорило: "Идиоты несчастные! Что с вас взять? Одно только на уме…"!
– Не, не, – не обращающий внимания на её настроение, продолжал духариться Саша. – Говорят, здесь при первой встречи, чтобы девушка сразу поняла, с каким сюрпризом имеет дело, ей предлагают вафельное мороженое с такой голой шапочкой, – он немедленно показал воображаемую шапочку, которую погладил пальчиком.– Ну, скажи честно, он же тебе предлагал мороженое, Марин?
– Ну, предлагал, только я же не знала, что это у них здесь…

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/yakov-pikin/devyat-krugov-raya-kniga-tretya-70774015/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.