Иноагент
Иноагент
Виктор Телегин
Российская империя, век 21-й. Китаянка Си Унь отправляется в столицу могучего северного соседа, город Владибург, с секретной миссией. Красавицу ждут поразительные встречи, невероятные приключения и, конечно, много секса. Обложка сделана при помощи нейросети MidJourney.
Виктор Телегин
Иноагент
Пункт 0
– Прилягте.
Си Унь покорно улеглась на кушетку.
Мужчина в белом халате склонился над ней.
– Я доктор Фэн Юйсян, заместитель руководителя по медицинской части секретного проекта «Китаизатор».
– Я знаю, кто вы.
– Хорошо.
Доктор отошел от кушетки к столу. Зашелестел бумагами. Он уже тысячу раз проверял анализы Си Унь, но не мог удержаться и не проверить в тысяча первый. Доктор Фэн Юйсян был чрезвычайно аккуратен.
Си Унь таращилась в белоснежный потолок. Ей было скучно, но девушка не испытывала того чувства, что ведомо многим посетителям медицинских учреждений: скорее бы убраться отсюда. Потому что знала, какой ценой обретается право посещать больницу. Ее родители, крестьяне из Манчжурии, нищие, грязные, всю свою жизнь копили деньги на однокомнатную квартиру в Харбине, чтобы иметь возможность мыться в ванной, посещать врача, а также отдать дочь в школу. Они купили квартиру, когда Си Унь уже не требовалась школа: она выросла. Родители недолго мылись в ванной – сначала мать, а потом и отец, скоропостижно скончались от засекреченной эпидемии русского гриппа. Шестнадцатилетняя Си Унь осталась одна-одинешенька, без образования и профессии, зато с однокомнатной квартирой. Сама жизнь диктовала ей линию поведения. Первым мужчиной, заплатившим ей за секс 100 юаней, был сосед по лестничной клетке, лишивший Си Унь девственности на кровати ее покойных родителей. Затем мужчины пошли сплошным потоком. Она работала для себя и вскоре привлекла внимание бандитов. Три ублюдка вывезли ее за город, жестоко изнасиловали, привязали к дереву и оставили умирать. Если бы в тот холодный осенний день человеку по имени Чу Хвон не приспичило пойти в лес за грибами (которые неделю как отошли), Си Унь уже не было бы на этом свете. Чу Хвон на спине дотащил умирающую девушку до трассы. Там ему удалось остановить машину и отвезти Си Унь в больницу. После того, как она оклемалась, ее допрашивали полицейские. Потом был суд, срок за проституцию, два года в колонии и встреча с неким Го Боем, координатором проекта «Китаизатор»…
– Все в порядке, – пробормотал Фэн Юйсян.
– Что?
– Я говорю: все просто замечательно.
Доктор улыбнулся во весь рот: зубы желтые, лошадиные.
Он подошел к кушетке, сел на табурет. Натянул перчатки.
– Приступим.
Си Унь стало не по себе, как во время посещения дантиста.
Доктор придвинул к себе столик на колесиках, на котором лежали устрашающего вида приборы.
– Раздвиньте ноги.
Си Унь повиновалась.
Доктор Фэн Юйсян наклонился к пизде, раздвинул пальцами губы. Его мизинец чиркнул по клитору, и Си Унь едва слышно застонала.
Фэн Юйсян взял металлический прибор, напоминающий мужской фаллос.
– Не бойтесь, – приободрил доктор. – Он теплый.
Фаллос и вправду оказался теплым, прямо как настоящий.
– Так. Сейчас будет немножко больно.
Фэн Юйсян нажал рычажок на фаллосе и тот вдруг раскрылся, подобно цветку лотоса, раздвигая во все стороны стенки влагалища. Си Унь ойкнула.
– Все в порядке, – приободрил доктор.
Девушке показалось, что его дыхание достает ей до матки.
Доктор заглянул в открывшуюся перед ним пещеру. Взял со столика фонарик. Посветил.
Си Унь могла бы поклясться памятью о родителях, что физически ощутила свет этого фонарика.
Фэн Юйсян взял зеркало. Наблюдая за его манипуляциями, девушка увидела в зеркальце свое нутро: багровое, как флаг Страны.
– Замечательно, – улыбнулся доктор, взглянув на Си Унь.
Си Унь улыбнулась в ответ, надеясь, что улыбка не получилась жалкой.
Рука в белой перчатке нащупала на столике какую-то банку, наполненную розоватой жидкостью.
Си Унь присмотрелась, и ей стало не по себе: в банке что-то плавало. Что-то живое.
– Доктор, что это?
Он взглянул на нее строго, суховато ответил:
– Это китаизатор.
Фэн Юйсян открутил с банки крышку и сунул в нее два пальца. Жидкость плеснулась на пол.
Си Унь с ужасом увидела, как пальцы доктора выудили из банки нечто извивающееся, скользкое. Какого-то червяка.
– Доктор.
– Лежите смирно.
Он наклонился к пещере. Лоб его покрыла испарина.
– Счастливого путешествия, малыш, – вдруг сказал он родительски-ласковым голосом и положил червячка во влагалище Си Унь.
Сначала девушка чувствовала холодок, но затем резкая боль пронзила низ живота, точно кто-то вгрызался в плоть. Она закричала, расширенными глазами глядя на доктора. Тот спокойно наблюдал за ней. Снял запотевшие очки, принялся вытирать полой халата.
Пункт 1
С утра жарил дождь.
Аня Ведрова шла, с трудом доставая ноги в резиновых сапогах из хлябистой земли. Вода лилась с капюшона на ее красивое личико, девушка поминутно вытирала лицо ладонью.
– Илья, чуть помедленнее, – простонала она.
Борисов обернулся, его лицо осунулось, почернело от усталости.
– Нельзя, мы и так опаздываем.
Аня возненавидела звук его голоса, и эти слова, принуждающие брести по колена в грязи, с тяжелым рюкзаком за плечами.
На груди Борисова зашипела рация.
Илья надавил на «прием» и притихшие, мокрые ели, услышали мягкий голос Гальмана.
– Сокол, отзовитесь, говорит Орел.
– Да, Орел, Сокол на связи.
– Гдевыгдевыгдыевы.
Илья встряхнул рацию.
– Орел, мы на подходе. Пока все в норме.
– Постарайтесь не шуметь, Сокол. Постарайтесь не шуметь.
– Ясно, Орел. Это все?
Мирон отключился.
Яшкин недовольно пробормотал:
– Вот ведь параноик. Зачем он трезвонил?
– Волнуется, – едва слышно сказала Ведрова. – Ты же его знаешь.
Между тем лес начал редеть и, наконец, они вышли к оврагу, на дне которого разлеглась железная дорога.
Борисов высунулся из-за дерева, посмотрел вниз, повернулся к девушке.
– Привал, Ань.
Ведрова повернулась спиной к напарнику, приглашая того помочь ей с рюкзаком.
Борисов вцепился в лямки, стянул с хрупких плеч девушки тяжеленный рюкзак. Ведрова опустилась на корточки под деревом, тяжело дыша.
Илья снял свой рюкзак, достал из-за пазухи сигареты. Хотел было закурить, но спохватился.
– Еб твою мать, – улыбнулся щербато. – Нервы совсем расходились.
Спрятал сигареты.
– Ань.
– Да?
– Достань колбаски, жрать пиздец охота.
Ведрова сморщилась от боли, пронзающей поясницу и плечи, потянулась к рюкзаку. Во внешнем кармане торчала палка сырокопченой краковской.
– Держи.
Борисов отломил кусок, жадно вцепился зубами в краковскую.
– А ты? – проговорил, неистово пережевывая.
Анна отрицательно качнула головой.
– Давай-давай, – настаивал Илья. – Нам нужны силенки для последнего броска.
Ведрова нехотя взяла протянутый кусок.
Борисов отошел в сторону, помочился на толстый ствол ели. Взглянул на часы.
– Пора.
Они спускались вниз осторожно, поминутно оглядываясь.
Когда до железной дороги осталось метров двадцать, Борисов шепнул:
– Присядь, Ань.
И сам опустился на карачки, пополз, постанывая от ломящей боли во всем теле.
Достигнув железной дороги, Илья принялся разбрасывать в стороны гравий прямо под рельсом. Пальцы его окровянились, на мизинце сломался ноготь, но Борисов не замечал этого. Когда под рельсом образовалось довольно обширное углубление, остановился.
– Помоги.
– Что?
– Да рюкзак же, еб твою мать.
Анна вцепилась дрожащими руками в лямки на плечах Борисова.
Илья аккуратно уложил пакеты со взрывчаткой в углубление под рельсом, принялся устанавливать детонатор.
– Что вы тут делаете, блядь?
Борисов вскочил было, схватившись рукой за кобуру, но автоматная очередь прорезала его от груди до лба.
Аня закричала. Тело ее товарища упало на рельсы, заливая кровью только что заложенную взрывчатку.
Ведрова не пыталась достать пистолет, широко распахнутыми глазами глядя, как подходили к ней двое в форме Имперской Гвардии. Здоровые гвардейцы, снегиревские ублюдки с сытыми широкими рожами.
– Что, сука, добегалась?
– Не стреляйте, – прошелестела Аня, представив вдруг, что она тоже лежит на земле, как Борисов, и таращится в небо стеклянными глазами. – Пожалуйста, не стреляйте.
Она зарыдала.
Гвардеец пнул труп Борисова, посмотрел в углубление под рельсом, присвистнул.
– Ни хуя себе. Взгляни-ка, Толян.
– Да нечего там смотреть. Ясно – берлогеры.
Толян вынул из кармана мобильник. Затренькал кнопками.
– Алло. Алексей Иванович, тут такое дело. На сто двадцатом двух задержали… То есть, тьфу. Девку задержали. С ней пацан был, так мы его успокоили. Да. Берлогеры. Взрывчатку закладывали. Что, Алексей Иванович? Так точно, Алексей Иванович.
– Ну, Толян?
– Иваныч говорит, пристрелить суку, – гвардеец сплюнул. – Надо же чего надумали, твари, военный состав долбануть.
Толян шагнул к Анне, замахнулся. Девушка вскрикнула.
– Ты хоть понимаешь, блядюга, что война идет. Твоя страна кровью обливается, а ты поезд собралась взорвать, сука.
– Да что с ней говорить, Толян. Завалить – да дело с концом.
– Погоди, Андрюх, я хочу хоть что-то до этой твари донести. Может, хоть перед смертью мозги прочистятся.
Толян снова повернулся к Ведровой, сжавшейся в комок, как намокший котенок. Она, дрожа, смотрела в раскрасневшееся от ярости лицо гвардейца.
– Война идет с нашими историческими врагами. Ты что, радио не слушаешь? Каждый поезд, везущий танки на фронт, приближает нашу победу. Наш Вождь…
– Снегирев – хуй, – вдруг отчетливо проговорила девушка.
Гвардеец словно бы получил пощечину.
– Что ты сказала?
– Снегирев хуй, – крикнула Аня и, закрыв глаза, заверещала, – Хуй, хуй, хуй, хуй!
– Да заткни ты ей пасть!
– Хуй-хуй-хуй-хуй, – зажмурившись, кричала девушка.
Выстрел.
«Я умерла», – подумала Аня, и тут же поняла, что мертвые не могут думать. Осторожно она разлепила веки.
Андрюха со снесенной напрочь макушкой, лежал рядом с мертвым Борисовым, над ними стоял Толян и удивленно смотрел на пистолет в своей руке.
– Что я наделал? – пробормотал он.
Посмотрел на Аню, повторил свой вопрос. Ведрова испуганно затрясла головой.
– Н-не знаю.
Гвардеец сжал виски.
– О, черт, что же я наделал.
Мало-помалу самообладание вернулось к нему.
– Послушай, берлогерша, – он присел на корточки рядом с Анютой. Та невольно отстранилась.
– Да не бойся… Понимаешь, на меня что-то нашло… Я не хотел… Не мог тебя убить… Ты это… Ты красивая… Да, красивая. Я не смог.
Аня во все глаза следила за гвардейцем, и до нее постепенно дошла вся прелесть ситуации: этот здоровенный детина пожалел ее, просто так, как красивую девушку. Из-за нее он только что убил своего напарника.
Она разлепила пересохшие губы, сказала хрипло:
– Спасибо. Спасибо, что не убил меня.
– Что же мне делать-то теперь? – вслух размышлял гвардеец. – Я не могу вернуться… О, черт!
Он схватился руками за голову.
Аня осторожно отстегнула застежку на кобуре. Рука ее легла на рукоять пистолета.
– Что же делать? О, черт, – выл гвардеец.
– Слушай ты, урод.
Толян поднял голову.
На него пялился черный зрак пистолета.
– Что ты… Ах ты сука.
Анна смотрела на сраного снегиревца, разжигая в себе ненависть. В этой лопоухой стриженной башке одни лишь имперские лозунги и здравницы Великому Вождю. Его не переделать. Легче просто отключить эту башку от любой мыслительной деятельности. При помощи пули.
Гвардеец хлопал глазами, как теленок, ведомый на убой.
Ведрова опустила пистолет.
– Поднимайся, снегиревская тварь.
Толян послушался, с ненавистью глядя на Аню.
– Умеешь управляться с детонаторами?
– Нет, – быстро сказал гвардеец.
– Тогда ты мне ни к чему.
Пистолет вновь уперся в лоб Толяна.
– У-умею, – заикаясь, заорал он. – Не стреляй, я умею.
Пункт 2
Военный грузовик полз по разбитой проселочной дороге где-то на окраине Империи. Солдат-шофер курил самокрутку. Из приемника лился голос (не понятно, мужской или женский), сообщающий об успехах Государства под Мудрым Руководством во Всех Отраслях.
– В Магаданской области собрано более миллиона центнеров зерна с гектара, – сообщил голос. – А теперь, как всегда по истечению часа, прозвучит Государственный Гимн.
Громыхнули фанфары. Солдат заерзал на сиденье. Он привык вставать, когда Кремлевский Хор пел (не пел, вещал) о Мудром и Сильном Вожде, о Стабильности и Процветании.
– Славься, Виталий, славься, Страна.
Солдат оторвал зад от сиденья, буквально повис на руле, пыхтя и отдуваясь. Машина заерзала, из кузова раздались недовольные выкрики. Но шофер терпеливо ждал, когда закончится Гимн. Краска залила его лицо и шею. На лбу выступил пот.
– Мы горди-имся тобо-ой.
Охнув, солдат упал на сиденье, выровнял ход грузовика. Вытер лоб.
– Ухххх!
Началась передача «Лейся, песня», шофер усилил громкость. Он был счастлив.
До Суркова (бывшего Новосибирска) оставалось не меньше часа езды. В крытом кузове грузовика находились два солдата – срочника и девушка-китаянка. Китаезу подобрали в тайге, и было непонятно, как она там очутилась. Но китайцы – Наши Добрые Друзья, и солдаты подобрали девушку. Тем более, что китаянка была красивая: стройная, поджарая. Верхняя пуговка гимнастерки расстегнута и из выреза выглядывают плотные белые сиськи.
– Как тебя зовут-то? – спросил солдат по фамилии Егоров.
Девушка взглянула на него: черные, раскосые глаза. Лицо неподвижное.
– Си Унь.
– Как ты в тайге оказалась? – «официальным» голосом осведомился второй солдат, Севко.
Китаеза вдруг усмехнулась.
– За шишками ходила. Кедровыми.
Солдаты недоуменно уставились на нее, потом расхохотались.
– За шишками ходила, – смеясь, выдавил Егоров. – Далеко ж тебя занесло, блин. От самого Пекина, небось, шуровала?
– От Харбина.
Китаеза скрестила руки на груди, вытянула ноги. Стройные, длинные ноги в обтягивающих штанах цвета хаки.
– Ребят, а вы куда едете?
– В Сурков.
Мрачное облачко набежало на лицо Си Унь.
– А тебе куда надо? – спросил Севко.
Китаеза не ответила, склонилась к ботинку проверить шнуровку.
– Так куда тебе надо? Черт!
В руке Си Унь блеснул маленький пистолет. Маленький, но выстрел из него оказался на удивление громким. Егоров завалился на бок. Во лбу – аккуратная дырочка.
Севко дернул с плеча автомат, но пуля, угодившая прямо в сердце, угомонила его.
Си Унь шмыгнула носом, спрятала пистолет.
Подобрала автомат, упавший с плеча солдата.
Перешагнув через труп Севко (глаза выпучены, на губах – пена), девушка добралась до тента, отгораживающего кузов от кабины. Отодвинула тент. Стекло. Затылок шофера. Глаза шофера, с ужасом глядящие на Си Унь в зеркало.
Его испуг позабавил Си Унь. Какие они птенчики, эти русские. Жалкие.
Коротко размахнувшись, она въехала прикладом автомата в стекло. Ни хрена. Только трещина. Еще раз. Стекло прогнулось и ввалилось в кабину, прямо на спину шофера.
– Что тебе надо? – заорал тот, крутя баранку.
Отверстие, образовавшееся после выноса стекла, было маленьким. Но не для Си Унь. Когда-то в детстве, в деревеньке неподалеку от Харбина, она лазала за яйцами в сарай соседа через дверцу для птицы.
Шоферу, наблюдающему за ней через зеркало, показалось, что эта китаеза резиновая.
Си Унь проникла в кабину и, сев на сиденье рядом с шофером, направила дуло автомата ему в бок.
– Привет.
Она улыбнулась.
Шофер кинул на нее дикий взгляд.
– Деревня Клюки, Сурковская область, наш новый маршрут, – сообщила Си Унь.
Пункт 3
С пригорка виднелись крыши деревни Клюки.
– Останови, – приказала Си Унь.
Шофер вдавил педаль тормоза, испуганно посмотрел на девушку.
– Вылезай.
Солдат не шелохнулся.
– Вылезай, говорю.
Он заплакал.
– Послушай, не убивай меня. Я никому не скажу.
«Конечно, не скажешь».
– Вылезай, я тебе ничего не сделаю.
Солдат выпрыгнул из кабины на дорогу, побежал к лесу. Беги-беги, заяц.
Си Унь неторопливо покинула машину и направилась следом, на ходу проверяя автомат.
Заяц спрятался за деревом. Девушка усмехнулась и дала короткую очередь. Посыпалась кора, с криком поднялась стая ворон.
– Ты обещала!
Она приблизилась. Солдат сидел у комля, вжавшись спиной в ствол дерева.
– Ты обещала. Сука узкогла…
Вторая автоматная очередь огласила лес. На гимнастерке солдата появилась пунктирная линия, через мгновение ставшая багровым пятном.
Си Унь вернулась к машине. Откинула тент, заглянула в кузов. Мясные мухи облепили лица Севко и Егорова.
Раздумчивая морщинка возникла на лбу Си Унь и сразу разгладилась.
Девушка влезла в кабину. Завела мотор. Сдала назад, развернула грузовик.
Через триста метров грунтовка пересекалась с просекой. Си Унь свернула. Грузовик запрыгал по колдобинам.
Когда девушка остановила машину, кругом был лес. Суровый русский лес. Надежный помощник для китаянки.
Бензин из канистры хлынул на лицо Севко, эскадрилья мясных мух взлетела, но несколько пилотов погибли. «Так вам, мушки», – ухмыльнулась Си Унь. Облив Севко, она принялась за Егорова. Запах бензина стал невыносим, голова закружилась. Девушка поспешила выпрыгнуть из кузова, вдохнула лесного воздуха.
«Что же я делаю-то? Дура китайская».
Она представила, как запылает грузовик, затем – лес. Как взметнется дымное пламя, понесутся сломя голову олени и лоси с дымящейся шерстью. В самом Владибурге почуют жар. Начнется суета, пришлют самолеты-амфибии. Суета… А ведь это именно то, что ей нужно.
Си Унь чиркнула зажигалкой.
До деревни Клюки девушка шла в сумерках, время от времени оглядываясь. Пока что ни огня, ни дыма над лесом заметно не было.
Си Унь сорвала и прикусила травинку.
Трещали цикады. Из-за горизонта, как детский мячик, выкатилась луна.
На отшибе, у водонапорной башни, притулился покосившийся дом, крытый новым железом. Перед домом огород – лук, картошка, помидоры. Крыжовниковые и смородиновые кусты.
Си Унь невольно улыбнулась: обустраивается.
Она прошла по тропинку к дому. Постучалась в обитую войлоком дверь.
Тишина.
Еще раз: тук-тук-тук.
– Кто? – мужской напряженный голос.
– Дэй Жикианг, открой. Это Си Унь.
Дверь распахнулась. Сильная рука ухватила девушку за ворот гимнастерки, втянула в пахнущую малиной темноту.
– Си Унь! Наконец-то. И, ради бога, называй меня Иваном: у стен есть уши.
– Хорошо, Иван.
Иван подошел к окну, плотно закрыл занавески. На минуту наступила полная темнота, затем под потолком вспыхнула лампочка. Си Унь огляделась. Хата, похожая на дом ее родителей, пока они не накопили на однокомнатную квартиру в Харбине… Печка, колченогий шкаф, стол. Пол из некрашеной доски. Грязные обои.
Желтое лицо Дэй Жикианга (Ивана) осунулось, в щелках глаз поселился страх. Одет в рубашку с закатанными рукавами, в шорты. Бос.
Си Унь вспомнила, как вместе с Дэй Жикиангом проходила обучение в Специальной Народной Дружине, как им досталась поощрительная путевка в Пекин и они ели мороженое на площади Тянь Ань Мэй, как трахались в одной из кабинок колеса обозрения в Парке Аттракционов.
– Как добралась? – кашлянув, спросил Иван.
Его скулы слегка порозовели, и Си Унь подумала: уж не вспомнил ли он ту кабинку?
– Превосходно.
– Хочешь есть?
Девушка поняла, что дико проголодалась.
– Да.
Иван кинулся к печке, загремел заслонкой.
– Ты садись, садись к столу, – бросил через плечо.
Си Унь опустилась на стул, вытянула ноги. Черт подери, как она устала.
Иван поставил перед ней котелок. Картошка в мундире. В голове девушки промелькнула картинка: ее мать ставит посреди стола миску с картошкой, отец потирает руки, радостно улыбается: «Картошечка», берет горячую картофелину и ест ее, не очищая.
– Вот соль и сало, – несколько смущенно сообщил Иван, положив перед девушкой кусок сала, нож и солонку. – Сейчас схожу за пореем.
– Отлично, – вполне искренне сказала Си Унь и набросилась на еду.
Пункт 4
Ночью он забрался к ней в постель, принялся лизать сиськи, ковыряться в пизде, тереться об ее тело возбужденным членом.
– Иван, уйди, – жестко сказала Си Унь.
– Детка, ну чего ты? – прерывисто зашептал он, покусывая ей ухо. – Помнишь, как тогда, в Пекине, в кабинке аттракционов? Или в Общежитии СНД? Ну, помнишь? Я ждал тебя.
– Дэй Жикианг, уйди!
– Сука, – озлобленно бросил он, выбираясь из-под ватного одеяла.
Си Унь ухмыльнулась в темноте и отпустила рукоятку ножа, спрятанного под подушкой.
Убила бы она Ивана-Дэй Жикианга, если бы тот не отступился? Да, разумеется. Ей бы пришлось это сделать.
Ранним утром они вышли из дома. Иван надел пузырящиеся на коленях джинсы, застиранную футболку с изображением Вождя. В руках держал небольшую сумку. Си Унь осталась в форме ИА.
– Постой.
Иван вынул из кармана ключ, запер дверь.
– Пошли.
Они проследовали мимо росистых грядок к калитке, вышли на пыльную деревенскую дорогу. Си Унь с наслаждением вдохнула прохладного утреннего воздуха. Благодать! Почти, как дома.
Улица пустынна. Где-то закричал петух.
– Как тебе тут живется, Иван?
Дэй Жикианг неприязненно взглянул на Си Унь: обижен после ночного инцидента.
– Отлично живется.
И он не соврал. Жители деревни Клюки полюбили обрусевшего китаезу, всегда готового придти на помощь: ворочать сено, травить колорада, чистить колодец. А в особенности полюбила Ивана-Дэй Жикианга доярка Фрося за его неутомимость и фантазию в ебле. Впрочем, о Фросе говорить с Си Унь Иван не собирался.
Они вышли на «трассу» – грунтовую дорогу, скованную с обеих сторон сосновым бором. Перед желтой автобусной остановкой колыхался прогретый воздух. Си Унь вытерла лоб тыльной стороной ладони: день будет жарким.
– Садись – сказал Иван, поставив на скамейку сумку.
Си Унь послушалась.
Иван отошел к расписанию: деревянной табличке, прибитой ко вкопанному шесту.
– Ну, скоро? – капризным голосом окликнула Си Унь.
– Через пятнадцать минут должен быть, – неуверенно отозвался Иван.
Раздались шаркающие шаги, Си Унь повернула голову. К остановке подошел старик в толстом костюме и зимнем картузе. В одной руке – лыжная палка, переделанная в костыль, в другой – авоська.
– Ванек, здоров.
– Утро доброе, Ефимыч.
Ефимыч беззубо улыбнулся, глядя на Си Унь.
– А енто кто?
– Енто сестра моя, – подстраиваясь под манеру старика говорить, сообщил Иван. – Маруся. Сержант. Приезжала меня проведать.
– Серджант, – восхитился Ефимыч, опускаясь на лавку рядом с Си Унь. – Енто дело.
Он искоса смотрел на девушку и все улыбался.
– А ты, Ефимыч, куда лыжи навострил?
– Ииих, Ванек! Ды в больничку, куды ищщо. Болит, проклятая.
Он вытянул ногу, точно бахвалясь. Си Унь невольно улыбнулась.
– Серджант, енто дело, – повторил старик, легонько коснувшись руки девушки. – Когда Анперия наша воюя, когда Тредья Меровая грямит вовсю, пиндосы ебаные, да кеберпанки эти нападают, життя не дают.
– Мы победим, дедушка, – сказала Си Унь.
На глаза старика навернулись слезы: девушке стало не по себе.
– Уж победите, родненьки, уж победите, поджалуйста, – взмолился Ефимыч. – А то ж придут кеберпанки эти сраные, хлеба нашы сытные отнимут, да женщин да мужчин да старух да стариков да детей изнасилуют.
Си Унь бросила на старика быстрый оценивающий взгляд: ей показалось, что он … ерничает.
– Ефимыч, как Авдотья Макаровна?
– Иииих, Ванек! Болея.
«Где же автобус?», – тоскливо подумала Си Унь.
Старик принялся чертить что-то в пыли. Девушка присмотрелась и оторопела: Ефимыч чертил свастики, буквы SS и Wolfs. Почуяв внимание «серджанта», Ефимыч мигом стер чертежи здоровой ногой.
– Ванек, а ты слыхал-то?
– Что, Ефимыч?
– Поджар то, Сосновая Горка-то запылала.
– Да ну?
Си Унь вспомнила мясных мух, залитое бензином лицо солдата.
– Вот те и да ну. Глядишь, и деревня наша сгорит к ебани матери.
Старик вдруг откинулся назад, упершись в стенку будки, и расхохотался, показывая голые десны.
– А дыма не видно, – равнодушным тоном сказала Си Унь.
– Дык ветер-то в обратную сторону был, к Кириллограду вся гарь направилась. Каб в нашу сторону ветер, дык уж сгорела бы деревня к хуебене матери. Только косточки б осталися.
Тон, с которым старик говорил это, заставил Си Унь поежиться: казалось, Ефимыч жалеет, что ветер направился не в сторону деревни.
– Автобус, – сообщил Иван.
Раздолбанный ПАЗик подрулил к остановке. Шофер был чем-то похож на Ефимыча, только моложе.
– Где ты там ездишь, еб твою мать? Полчаса тут жаримся.
– Заткнись, дед.
Старик полез в автобус, остановился перед водителем, забренчал мелочью.
– Ну, до свиданья, – шепнул Иван, передавая Си Унь сумку.
– Да, прощай.
Девушка поцеловала Ивана в горячую щеку. Тот шмыгнул носом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70743193?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Виктор Телегин
Российская империя, век 21-й. Китаянка Си Унь отправляется в столицу могучего северного соседа, город Владибург, с секретной миссией. Красавицу ждут поразительные встречи, невероятные приключения и, конечно, много секса. Обложка сделана при помощи нейросети MidJourney.
Виктор Телегин
Иноагент
Пункт 0
– Прилягте.
Си Унь покорно улеглась на кушетку.
Мужчина в белом халате склонился над ней.
– Я доктор Фэн Юйсян, заместитель руководителя по медицинской части секретного проекта «Китаизатор».
– Я знаю, кто вы.
– Хорошо.
Доктор отошел от кушетки к столу. Зашелестел бумагами. Он уже тысячу раз проверял анализы Си Унь, но не мог удержаться и не проверить в тысяча первый. Доктор Фэн Юйсян был чрезвычайно аккуратен.
Си Унь таращилась в белоснежный потолок. Ей было скучно, но девушка не испытывала того чувства, что ведомо многим посетителям медицинских учреждений: скорее бы убраться отсюда. Потому что знала, какой ценой обретается право посещать больницу. Ее родители, крестьяне из Манчжурии, нищие, грязные, всю свою жизнь копили деньги на однокомнатную квартиру в Харбине, чтобы иметь возможность мыться в ванной, посещать врача, а также отдать дочь в школу. Они купили квартиру, когда Си Унь уже не требовалась школа: она выросла. Родители недолго мылись в ванной – сначала мать, а потом и отец, скоропостижно скончались от засекреченной эпидемии русского гриппа. Шестнадцатилетняя Си Унь осталась одна-одинешенька, без образования и профессии, зато с однокомнатной квартирой. Сама жизнь диктовала ей линию поведения. Первым мужчиной, заплатившим ей за секс 100 юаней, был сосед по лестничной клетке, лишивший Си Унь девственности на кровати ее покойных родителей. Затем мужчины пошли сплошным потоком. Она работала для себя и вскоре привлекла внимание бандитов. Три ублюдка вывезли ее за город, жестоко изнасиловали, привязали к дереву и оставили умирать. Если бы в тот холодный осенний день человеку по имени Чу Хвон не приспичило пойти в лес за грибами (которые неделю как отошли), Си Унь уже не было бы на этом свете. Чу Хвон на спине дотащил умирающую девушку до трассы. Там ему удалось остановить машину и отвезти Си Унь в больницу. После того, как она оклемалась, ее допрашивали полицейские. Потом был суд, срок за проституцию, два года в колонии и встреча с неким Го Боем, координатором проекта «Китаизатор»…
– Все в порядке, – пробормотал Фэн Юйсян.
– Что?
– Я говорю: все просто замечательно.
Доктор улыбнулся во весь рот: зубы желтые, лошадиные.
Он подошел к кушетке, сел на табурет. Натянул перчатки.
– Приступим.
Си Унь стало не по себе, как во время посещения дантиста.
Доктор придвинул к себе столик на колесиках, на котором лежали устрашающего вида приборы.
– Раздвиньте ноги.
Си Унь повиновалась.
Доктор Фэн Юйсян наклонился к пизде, раздвинул пальцами губы. Его мизинец чиркнул по клитору, и Си Унь едва слышно застонала.
Фэн Юйсян взял металлический прибор, напоминающий мужской фаллос.
– Не бойтесь, – приободрил доктор. – Он теплый.
Фаллос и вправду оказался теплым, прямо как настоящий.
– Так. Сейчас будет немножко больно.
Фэн Юйсян нажал рычажок на фаллосе и тот вдруг раскрылся, подобно цветку лотоса, раздвигая во все стороны стенки влагалища. Си Унь ойкнула.
– Все в порядке, – приободрил доктор.
Девушке показалось, что его дыхание достает ей до матки.
Доктор заглянул в открывшуюся перед ним пещеру. Взял со столика фонарик. Посветил.
Си Унь могла бы поклясться памятью о родителях, что физически ощутила свет этого фонарика.
Фэн Юйсян взял зеркало. Наблюдая за его манипуляциями, девушка увидела в зеркальце свое нутро: багровое, как флаг Страны.
– Замечательно, – улыбнулся доктор, взглянув на Си Унь.
Си Унь улыбнулась в ответ, надеясь, что улыбка не получилась жалкой.
Рука в белой перчатке нащупала на столике какую-то банку, наполненную розоватой жидкостью.
Си Унь присмотрелась, и ей стало не по себе: в банке что-то плавало. Что-то живое.
– Доктор, что это?
Он взглянул на нее строго, суховато ответил:
– Это китаизатор.
Фэн Юйсян открутил с банки крышку и сунул в нее два пальца. Жидкость плеснулась на пол.
Си Унь с ужасом увидела, как пальцы доктора выудили из банки нечто извивающееся, скользкое. Какого-то червяка.
– Доктор.
– Лежите смирно.
Он наклонился к пещере. Лоб его покрыла испарина.
– Счастливого путешествия, малыш, – вдруг сказал он родительски-ласковым голосом и положил червячка во влагалище Си Унь.
Сначала девушка чувствовала холодок, но затем резкая боль пронзила низ живота, точно кто-то вгрызался в плоть. Она закричала, расширенными глазами глядя на доктора. Тот спокойно наблюдал за ней. Снял запотевшие очки, принялся вытирать полой халата.
Пункт 1
С утра жарил дождь.
Аня Ведрова шла, с трудом доставая ноги в резиновых сапогах из хлябистой земли. Вода лилась с капюшона на ее красивое личико, девушка поминутно вытирала лицо ладонью.
– Илья, чуть помедленнее, – простонала она.
Борисов обернулся, его лицо осунулось, почернело от усталости.
– Нельзя, мы и так опаздываем.
Аня возненавидела звук его голоса, и эти слова, принуждающие брести по колена в грязи, с тяжелым рюкзаком за плечами.
На груди Борисова зашипела рация.
Илья надавил на «прием» и притихшие, мокрые ели, услышали мягкий голос Гальмана.
– Сокол, отзовитесь, говорит Орел.
– Да, Орел, Сокол на связи.
– Гдевыгдевыгдыевы.
Илья встряхнул рацию.
– Орел, мы на подходе. Пока все в норме.
– Постарайтесь не шуметь, Сокол. Постарайтесь не шуметь.
– Ясно, Орел. Это все?
Мирон отключился.
Яшкин недовольно пробормотал:
– Вот ведь параноик. Зачем он трезвонил?
– Волнуется, – едва слышно сказала Ведрова. – Ты же его знаешь.
Между тем лес начал редеть и, наконец, они вышли к оврагу, на дне которого разлеглась железная дорога.
Борисов высунулся из-за дерева, посмотрел вниз, повернулся к девушке.
– Привал, Ань.
Ведрова повернулась спиной к напарнику, приглашая того помочь ей с рюкзаком.
Борисов вцепился в лямки, стянул с хрупких плеч девушки тяжеленный рюкзак. Ведрова опустилась на корточки под деревом, тяжело дыша.
Илья снял свой рюкзак, достал из-за пазухи сигареты. Хотел было закурить, но спохватился.
– Еб твою мать, – улыбнулся щербато. – Нервы совсем расходились.
Спрятал сигареты.
– Ань.
– Да?
– Достань колбаски, жрать пиздец охота.
Ведрова сморщилась от боли, пронзающей поясницу и плечи, потянулась к рюкзаку. Во внешнем кармане торчала палка сырокопченой краковской.
– Держи.
Борисов отломил кусок, жадно вцепился зубами в краковскую.
– А ты? – проговорил, неистово пережевывая.
Анна отрицательно качнула головой.
– Давай-давай, – настаивал Илья. – Нам нужны силенки для последнего броска.
Ведрова нехотя взяла протянутый кусок.
Борисов отошел в сторону, помочился на толстый ствол ели. Взглянул на часы.
– Пора.
Они спускались вниз осторожно, поминутно оглядываясь.
Когда до железной дороги осталось метров двадцать, Борисов шепнул:
– Присядь, Ань.
И сам опустился на карачки, пополз, постанывая от ломящей боли во всем теле.
Достигнув железной дороги, Илья принялся разбрасывать в стороны гравий прямо под рельсом. Пальцы его окровянились, на мизинце сломался ноготь, но Борисов не замечал этого. Когда под рельсом образовалось довольно обширное углубление, остановился.
– Помоги.
– Что?
– Да рюкзак же, еб твою мать.
Анна вцепилась дрожащими руками в лямки на плечах Борисова.
Илья аккуратно уложил пакеты со взрывчаткой в углубление под рельсом, принялся устанавливать детонатор.
– Что вы тут делаете, блядь?
Борисов вскочил было, схватившись рукой за кобуру, но автоматная очередь прорезала его от груди до лба.
Аня закричала. Тело ее товарища упало на рельсы, заливая кровью только что заложенную взрывчатку.
Ведрова не пыталась достать пистолет, широко распахнутыми глазами глядя, как подходили к ней двое в форме Имперской Гвардии. Здоровые гвардейцы, снегиревские ублюдки с сытыми широкими рожами.
– Что, сука, добегалась?
– Не стреляйте, – прошелестела Аня, представив вдруг, что она тоже лежит на земле, как Борисов, и таращится в небо стеклянными глазами. – Пожалуйста, не стреляйте.
Она зарыдала.
Гвардеец пнул труп Борисова, посмотрел в углубление под рельсом, присвистнул.
– Ни хуя себе. Взгляни-ка, Толян.
– Да нечего там смотреть. Ясно – берлогеры.
Толян вынул из кармана мобильник. Затренькал кнопками.
– Алло. Алексей Иванович, тут такое дело. На сто двадцатом двух задержали… То есть, тьфу. Девку задержали. С ней пацан был, так мы его успокоили. Да. Берлогеры. Взрывчатку закладывали. Что, Алексей Иванович? Так точно, Алексей Иванович.
– Ну, Толян?
– Иваныч говорит, пристрелить суку, – гвардеец сплюнул. – Надо же чего надумали, твари, военный состав долбануть.
Толян шагнул к Анне, замахнулся. Девушка вскрикнула.
– Ты хоть понимаешь, блядюга, что война идет. Твоя страна кровью обливается, а ты поезд собралась взорвать, сука.
– Да что с ней говорить, Толян. Завалить – да дело с концом.
– Погоди, Андрюх, я хочу хоть что-то до этой твари донести. Может, хоть перед смертью мозги прочистятся.
Толян снова повернулся к Ведровой, сжавшейся в комок, как намокший котенок. Она, дрожа, смотрела в раскрасневшееся от ярости лицо гвардейца.
– Война идет с нашими историческими врагами. Ты что, радио не слушаешь? Каждый поезд, везущий танки на фронт, приближает нашу победу. Наш Вождь…
– Снегирев – хуй, – вдруг отчетливо проговорила девушка.
Гвардеец словно бы получил пощечину.
– Что ты сказала?
– Снегирев хуй, – крикнула Аня и, закрыв глаза, заверещала, – Хуй, хуй, хуй, хуй!
– Да заткни ты ей пасть!
– Хуй-хуй-хуй-хуй, – зажмурившись, кричала девушка.
Выстрел.
«Я умерла», – подумала Аня, и тут же поняла, что мертвые не могут думать. Осторожно она разлепила веки.
Андрюха со снесенной напрочь макушкой, лежал рядом с мертвым Борисовым, над ними стоял Толян и удивленно смотрел на пистолет в своей руке.
– Что я наделал? – пробормотал он.
Посмотрел на Аню, повторил свой вопрос. Ведрова испуганно затрясла головой.
– Н-не знаю.
Гвардеец сжал виски.
– О, черт, что же я наделал.
Мало-помалу самообладание вернулось к нему.
– Послушай, берлогерша, – он присел на корточки рядом с Анютой. Та невольно отстранилась.
– Да не бойся… Понимаешь, на меня что-то нашло… Я не хотел… Не мог тебя убить… Ты это… Ты красивая… Да, красивая. Я не смог.
Аня во все глаза следила за гвардейцем, и до нее постепенно дошла вся прелесть ситуации: этот здоровенный детина пожалел ее, просто так, как красивую девушку. Из-за нее он только что убил своего напарника.
Она разлепила пересохшие губы, сказала хрипло:
– Спасибо. Спасибо, что не убил меня.
– Что же мне делать-то теперь? – вслух размышлял гвардеец. – Я не могу вернуться… О, черт!
Он схватился руками за голову.
Аня осторожно отстегнула застежку на кобуре. Рука ее легла на рукоять пистолета.
– Что же делать? О, черт, – выл гвардеец.
– Слушай ты, урод.
Толян поднял голову.
На него пялился черный зрак пистолета.
– Что ты… Ах ты сука.
Анна смотрела на сраного снегиревца, разжигая в себе ненависть. В этой лопоухой стриженной башке одни лишь имперские лозунги и здравницы Великому Вождю. Его не переделать. Легче просто отключить эту башку от любой мыслительной деятельности. При помощи пули.
Гвардеец хлопал глазами, как теленок, ведомый на убой.
Ведрова опустила пистолет.
– Поднимайся, снегиревская тварь.
Толян послушался, с ненавистью глядя на Аню.
– Умеешь управляться с детонаторами?
– Нет, – быстро сказал гвардеец.
– Тогда ты мне ни к чему.
Пистолет вновь уперся в лоб Толяна.
– У-умею, – заикаясь, заорал он. – Не стреляй, я умею.
Пункт 2
Военный грузовик полз по разбитой проселочной дороге где-то на окраине Империи. Солдат-шофер курил самокрутку. Из приемника лился голос (не понятно, мужской или женский), сообщающий об успехах Государства под Мудрым Руководством во Всех Отраслях.
– В Магаданской области собрано более миллиона центнеров зерна с гектара, – сообщил голос. – А теперь, как всегда по истечению часа, прозвучит Государственный Гимн.
Громыхнули фанфары. Солдат заерзал на сиденье. Он привык вставать, когда Кремлевский Хор пел (не пел, вещал) о Мудром и Сильном Вожде, о Стабильности и Процветании.
– Славься, Виталий, славься, Страна.
Солдат оторвал зад от сиденья, буквально повис на руле, пыхтя и отдуваясь. Машина заерзала, из кузова раздались недовольные выкрики. Но шофер терпеливо ждал, когда закончится Гимн. Краска залила его лицо и шею. На лбу выступил пот.
– Мы горди-имся тобо-ой.
Охнув, солдат упал на сиденье, выровнял ход грузовика. Вытер лоб.
– Ухххх!
Началась передача «Лейся, песня», шофер усилил громкость. Он был счастлив.
До Суркова (бывшего Новосибирска) оставалось не меньше часа езды. В крытом кузове грузовика находились два солдата – срочника и девушка-китаянка. Китаезу подобрали в тайге, и было непонятно, как она там очутилась. Но китайцы – Наши Добрые Друзья, и солдаты подобрали девушку. Тем более, что китаянка была красивая: стройная, поджарая. Верхняя пуговка гимнастерки расстегнута и из выреза выглядывают плотные белые сиськи.
– Как тебя зовут-то? – спросил солдат по фамилии Егоров.
Девушка взглянула на него: черные, раскосые глаза. Лицо неподвижное.
– Си Унь.
– Как ты в тайге оказалась? – «официальным» голосом осведомился второй солдат, Севко.
Китаеза вдруг усмехнулась.
– За шишками ходила. Кедровыми.
Солдаты недоуменно уставились на нее, потом расхохотались.
– За шишками ходила, – смеясь, выдавил Егоров. – Далеко ж тебя занесло, блин. От самого Пекина, небось, шуровала?
– От Харбина.
Китаеза скрестила руки на груди, вытянула ноги. Стройные, длинные ноги в обтягивающих штанах цвета хаки.
– Ребят, а вы куда едете?
– В Сурков.
Мрачное облачко набежало на лицо Си Унь.
– А тебе куда надо? – спросил Севко.
Китаеза не ответила, склонилась к ботинку проверить шнуровку.
– Так куда тебе надо? Черт!
В руке Си Унь блеснул маленький пистолет. Маленький, но выстрел из него оказался на удивление громким. Егоров завалился на бок. Во лбу – аккуратная дырочка.
Севко дернул с плеча автомат, но пуля, угодившая прямо в сердце, угомонила его.
Си Унь шмыгнула носом, спрятала пистолет.
Подобрала автомат, упавший с плеча солдата.
Перешагнув через труп Севко (глаза выпучены, на губах – пена), девушка добралась до тента, отгораживающего кузов от кабины. Отодвинула тент. Стекло. Затылок шофера. Глаза шофера, с ужасом глядящие на Си Унь в зеркало.
Его испуг позабавил Си Унь. Какие они птенчики, эти русские. Жалкие.
Коротко размахнувшись, она въехала прикладом автомата в стекло. Ни хрена. Только трещина. Еще раз. Стекло прогнулось и ввалилось в кабину, прямо на спину шофера.
– Что тебе надо? – заорал тот, крутя баранку.
Отверстие, образовавшееся после выноса стекла, было маленьким. Но не для Си Унь. Когда-то в детстве, в деревеньке неподалеку от Харбина, она лазала за яйцами в сарай соседа через дверцу для птицы.
Шоферу, наблюдающему за ней через зеркало, показалось, что эта китаеза резиновая.
Си Унь проникла в кабину и, сев на сиденье рядом с шофером, направила дуло автомата ему в бок.
– Привет.
Она улыбнулась.
Шофер кинул на нее дикий взгляд.
– Деревня Клюки, Сурковская область, наш новый маршрут, – сообщила Си Унь.
Пункт 3
С пригорка виднелись крыши деревни Клюки.
– Останови, – приказала Си Унь.
Шофер вдавил педаль тормоза, испуганно посмотрел на девушку.
– Вылезай.
Солдат не шелохнулся.
– Вылезай, говорю.
Он заплакал.
– Послушай, не убивай меня. Я никому не скажу.
«Конечно, не скажешь».
– Вылезай, я тебе ничего не сделаю.
Солдат выпрыгнул из кабины на дорогу, побежал к лесу. Беги-беги, заяц.
Си Унь неторопливо покинула машину и направилась следом, на ходу проверяя автомат.
Заяц спрятался за деревом. Девушка усмехнулась и дала короткую очередь. Посыпалась кора, с криком поднялась стая ворон.
– Ты обещала!
Она приблизилась. Солдат сидел у комля, вжавшись спиной в ствол дерева.
– Ты обещала. Сука узкогла…
Вторая автоматная очередь огласила лес. На гимнастерке солдата появилась пунктирная линия, через мгновение ставшая багровым пятном.
Си Унь вернулась к машине. Откинула тент, заглянула в кузов. Мясные мухи облепили лица Севко и Егорова.
Раздумчивая морщинка возникла на лбу Си Унь и сразу разгладилась.
Девушка влезла в кабину. Завела мотор. Сдала назад, развернула грузовик.
Через триста метров грунтовка пересекалась с просекой. Си Унь свернула. Грузовик запрыгал по колдобинам.
Когда девушка остановила машину, кругом был лес. Суровый русский лес. Надежный помощник для китаянки.
Бензин из канистры хлынул на лицо Севко, эскадрилья мясных мух взлетела, но несколько пилотов погибли. «Так вам, мушки», – ухмыльнулась Си Унь. Облив Севко, она принялась за Егорова. Запах бензина стал невыносим, голова закружилась. Девушка поспешила выпрыгнуть из кузова, вдохнула лесного воздуха.
«Что же я делаю-то? Дура китайская».
Она представила, как запылает грузовик, затем – лес. Как взметнется дымное пламя, понесутся сломя голову олени и лоси с дымящейся шерстью. В самом Владибурге почуют жар. Начнется суета, пришлют самолеты-амфибии. Суета… А ведь это именно то, что ей нужно.
Си Унь чиркнула зажигалкой.
До деревни Клюки девушка шла в сумерках, время от времени оглядываясь. Пока что ни огня, ни дыма над лесом заметно не было.
Си Унь сорвала и прикусила травинку.
Трещали цикады. Из-за горизонта, как детский мячик, выкатилась луна.
На отшибе, у водонапорной башни, притулился покосившийся дом, крытый новым железом. Перед домом огород – лук, картошка, помидоры. Крыжовниковые и смородиновые кусты.
Си Унь невольно улыбнулась: обустраивается.
Она прошла по тропинку к дому. Постучалась в обитую войлоком дверь.
Тишина.
Еще раз: тук-тук-тук.
– Кто? – мужской напряженный голос.
– Дэй Жикианг, открой. Это Си Унь.
Дверь распахнулась. Сильная рука ухватила девушку за ворот гимнастерки, втянула в пахнущую малиной темноту.
– Си Унь! Наконец-то. И, ради бога, называй меня Иваном: у стен есть уши.
– Хорошо, Иван.
Иван подошел к окну, плотно закрыл занавески. На минуту наступила полная темнота, затем под потолком вспыхнула лампочка. Си Унь огляделась. Хата, похожая на дом ее родителей, пока они не накопили на однокомнатную квартиру в Харбине… Печка, колченогий шкаф, стол. Пол из некрашеной доски. Грязные обои.
Желтое лицо Дэй Жикианга (Ивана) осунулось, в щелках глаз поселился страх. Одет в рубашку с закатанными рукавами, в шорты. Бос.
Си Унь вспомнила, как вместе с Дэй Жикиангом проходила обучение в Специальной Народной Дружине, как им досталась поощрительная путевка в Пекин и они ели мороженое на площади Тянь Ань Мэй, как трахались в одной из кабинок колеса обозрения в Парке Аттракционов.
– Как добралась? – кашлянув, спросил Иван.
Его скулы слегка порозовели, и Си Унь подумала: уж не вспомнил ли он ту кабинку?
– Превосходно.
– Хочешь есть?
Девушка поняла, что дико проголодалась.
– Да.
Иван кинулся к печке, загремел заслонкой.
– Ты садись, садись к столу, – бросил через плечо.
Си Унь опустилась на стул, вытянула ноги. Черт подери, как она устала.
Иван поставил перед ней котелок. Картошка в мундире. В голове девушки промелькнула картинка: ее мать ставит посреди стола миску с картошкой, отец потирает руки, радостно улыбается: «Картошечка», берет горячую картофелину и ест ее, не очищая.
– Вот соль и сало, – несколько смущенно сообщил Иван, положив перед девушкой кусок сала, нож и солонку. – Сейчас схожу за пореем.
– Отлично, – вполне искренне сказала Си Унь и набросилась на еду.
Пункт 4
Ночью он забрался к ней в постель, принялся лизать сиськи, ковыряться в пизде, тереться об ее тело возбужденным членом.
– Иван, уйди, – жестко сказала Си Унь.
– Детка, ну чего ты? – прерывисто зашептал он, покусывая ей ухо. – Помнишь, как тогда, в Пекине, в кабинке аттракционов? Или в Общежитии СНД? Ну, помнишь? Я ждал тебя.
– Дэй Жикианг, уйди!
– Сука, – озлобленно бросил он, выбираясь из-под ватного одеяла.
Си Унь ухмыльнулась в темноте и отпустила рукоятку ножа, спрятанного под подушкой.
Убила бы она Ивана-Дэй Жикианга, если бы тот не отступился? Да, разумеется. Ей бы пришлось это сделать.
Ранним утром они вышли из дома. Иван надел пузырящиеся на коленях джинсы, застиранную футболку с изображением Вождя. В руках держал небольшую сумку. Си Унь осталась в форме ИА.
– Постой.
Иван вынул из кармана ключ, запер дверь.
– Пошли.
Они проследовали мимо росистых грядок к калитке, вышли на пыльную деревенскую дорогу. Си Унь с наслаждением вдохнула прохладного утреннего воздуха. Благодать! Почти, как дома.
Улица пустынна. Где-то закричал петух.
– Как тебе тут живется, Иван?
Дэй Жикианг неприязненно взглянул на Си Унь: обижен после ночного инцидента.
– Отлично живется.
И он не соврал. Жители деревни Клюки полюбили обрусевшего китаезу, всегда готового придти на помощь: ворочать сено, травить колорада, чистить колодец. А в особенности полюбила Ивана-Дэй Жикианга доярка Фрося за его неутомимость и фантазию в ебле. Впрочем, о Фросе говорить с Си Унь Иван не собирался.
Они вышли на «трассу» – грунтовую дорогу, скованную с обеих сторон сосновым бором. Перед желтой автобусной остановкой колыхался прогретый воздух. Си Унь вытерла лоб тыльной стороной ладони: день будет жарким.
– Садись – сказал Иван, поставив на скамейку сумку.
Си Унь послушалась.
Иван отошел к расписанию: деревянной табличке, прибитой ко вкопанному шесту.
– Ну, скоро? – капризным голосом окликнула Си Унь.
– Через пятнадцать минут должен быть, – неуверенно отозвался Иван.
Раздались шаркающие шаги, Си Унь повернула голову. К остановке подошел старик в толстом костюме и зимнем картузе. В одной руке – лыжная палка, переделанная в костыль, в другой – авоська.
– Ванек, здоров.
– Утро доброе, Ефимыч.
Ефимыч беззубо улыбнулся, глядя на Си Унь.
– А енто кто?
– Енто сестра моя, – подстраиваясь под манеру старика говорить, сообщил Иван. – Маруся. Сержант. Приезжала меня проведать.
– Серджант, – восхитился Ефимыч, опускаясь на лавку рядом с Си Унь. – Енто дело.
Он искоса смотрел на девушку и все улыбался.
– А ты, Ефимыч, куда лыжи навострил?
– Ииих, Ванек! Ды в больничку, куды ищщо. Болит, проклятая.
Он вытянул ногу, точно бахвалясь. Си Унь невольно улыбнулась.
– Серджант, енто дело, – повторил старик, легонько коснувшись руки девушки. – Когда Анперия наша воюя, когда Тредья Меровая грямит вовсю, пиндосы ебаные, да кеберпанки эти нападают, життя не дают.
– Мы победим, дедушка, – сказала Си Унь.
На глаза старика навернулись слезы: девушке стало не по себе.
– Уж победите, родненьки, уж победите, поджалуйста, – взмолился Ефимыч. – А то ж придут кеберпанки эти сраные, хлеба нашы сытные отнимут, да женщин да мужчин да старух да стариков да детей изнасилуют.
Си Унь бросила на старика быстрый оценивающий взгляд: ей показалось, что он … ерничает.
– Ефимыч, как Авдотья Макаровна?
– Иииих, Ванек! Болея.
«Где же автобус?», – тоскливо подумала Си Унь.
Старик принялся чертить что-то в пыли. Девушка присмотрелась и оторопела: Ефимыч чертил свастики, буквы SS и Wolfs. Почуяв внимание «серджанта», Ефимыч мигом стер чертежи здоровой ногой.
– Ванек, а ты слыхал-то?
– Что, Ефимыч?
– Поджар то, Сосновая Горка-то запылала.
– Да ну?
Си Унь вспомнила мясных мух, залитое бензином лицо солдата.
– Вот те и да ну. Глядишь, и деревня наша сгорит к ебани матери.
Старик вдруг откинулся назад, упершись в стенку будки, и расхохотался, показывая голые десны.
– А дыма не видно, – равнодушным тоном сказала Си Унь.
– Дык ветер-то в обратную сторону был, к Кириллограду вся гарь направилась. Каб в нашу сторону ветер, дык уж сгорела бы деревня к хуебене матери. Только косточки б осталися.
Тон, с которым старик говорил это, заставил Си Унь поежиться: казалось, Ефимыч жалеет, что ветер направился не в сторону деревни.
– Автобус, – сообщил Иван.
Раздолбанный ПАЗик подрулил к остановке. Шофер был чем-то похож на Ефимыча, только моложе.
– Где ты там ездишь, еб твою мать? Полчаса тут жаримся.
– Заткнись, дед.
Старик полез в автобус, остановился перед водителем, забренчал мелочью.
– Ну, до свиданья, – шепнул Иван, передавая Си Унь сумку.
– Да, прощай.
Девушка поцеловала Ивана в горячую щеку. Тот шмыгнул носом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70743193?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Виктор Телегин
Тип: электронная книга
Жанр: Триллеры
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 30.05.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Российская империя, век 21-й. Китаянка Си Унь отправляется в столицу могучего северного соседа, город Владибург, с секретной миссией. Красавицу ждут поразительные встречи, невероятные приключения и, конечно, много секса. Обложка сделана при помощи нейросети MidJourney.