Главная страница | Стихи и поэзия | Дневники

Дневники
Елена Щербакова


В книге Елены Щербаковой «Дневники» собраны эссе-хроника «Цветы к размышлению» и «Развязка», медитации на уроках японской живописи суми-э в жанре прозы и поэзии и рисунки.





Елена Щербакова

Дневники





Цветы к размышлению

Литературный дневник





Под чистым небом



1

Слава часто говорил мне:

– С женой я не живу давно. Вернее, только делаю вид, что живу с ней. Просто нам некуда деваться. Мы с ней, можно сказать, разведены. И даже не разговариваем, хотя одна крыша над головой и один сын, Андрей. Спим мы давно отдельно и едим отдельно. И я знаю, мне некуда идти и ей больше некуда идти из этого жалкого дома. Вот так и живём. Ненавижу. Но что делать, приходится всё-таки жить. Иногда она ворчит на меня, что я занят ничтожным делом: сижу в интернете и пишу песни, и вся жизнь моя ничтожна. И я только вздыхаю, вспоминаю своих друзей, которые тоже терпят разбитую семейную жизнь. Будто всей любви хватает на четыре года, пока родится ребёнок и чуть подрастёт, а потом начинается ненависть, спор и позор. Хорошо, что рождаются дети, но и с ними часто начинается нищета. Куда катимся?

У меня часто бессонница. Я смотрю на ночное небо. Но оно не успокаивает меня, а только настораживает. Кажется, в темноте живёт какой-то вор, который крадёт мою жизнь. Почему, почему, почему?..

Я устал от постоянных коллажей роботов. Они насилуют меня, подвергают мозговой атаке, и мне становится душно, я задыхаюсь и опять смотрю в ночное небо. Я думаю, что-то произойдёт сегодня ночью, о чём никто не знает. Это тайна.


2

– Надо помолиться, сходить в монастырь, – сказал мне Слава, – в Донском монастыре я всегда освящаю кулич и пасху. А сейчас сходим туда вместе с тобой. Это ты моя Муза, ради которой я пишу песни. Моя Елена! Я хочу с тобой быть обмоленным.

Яркий «причёсанный» Ленинский проспект Юго-Западного административного округа кончился, и мы зашли в тёмные грязные переулки южного округа. Два округа разделяет лишь мост, а какая поразительная разница. Битые машины, грязные тротуары с поцарапанными стенами домов, заросшие дворики, где мало света и много мусора.

– Это что такое? Меня здесь не знают. Не наш район. Я бы разобрался! – возмущался Слава.

Я знаю, он помощник депутата. Стоит ему позвонить в мэрию, и будут решаться вопросы.

– Это же почти центр города! А вот новый дом, «Пентхаус». Ещё не заселили. Елена, давай купим там квартиру и будем вместе жить, сочинять стихи и песни, и ты будешь моей Музой, – говорит Слава.

– Но это только мечты, – говорю я и вздыхаю.

Мы заходим в заброшенный садик. Здесь раньше была большая клумба, а теперь её уже нет – в кружок растёт дикая трава.

– Вот он, монастырь. Оказывается, недалеко от моего дома.

Мы заходим на подворье. Альпийские горки украшают маленькие садики у монастырских келий. Справа вход в некрополь, и мы скрываемся в его тени.

Старые надгробные плиты покрылись пылью и покосились от тяжести, образуя город мёртвых. В центре него виден высокий крест с Иисусом на надгробии, который рисует художница. Рядом часовня, а за ней сразу могила А.И. Солженицына. Мы останавливаемся возле неё.

– Как мало цветов, – говорю я, – может, принести их в следующий раз Солженицыну?

– Всё, что ты скажешь, – говорит мне Слава. – Пойдём к стене.

В конце некрополя большая стена с высокими белыми горельефами, оставшимися от старого разрушенного храма Христа Спасителя. Фигуры посеревшие, полуразрушенные, но всё-таки грандиозные, подобные римским с изображением библейского сюжета и момента крещения Дмитрия Донского перед Куликовской битвой. Князь со снятым шлемом в руке, а Сергий Радонежский поднял икону над его головой.

Мы подошли к белым скульптурам, и я потрогала громадный меч Дмитрия Донского. И мне почудилось, что он как будто священнодействует. Я вспомнила Стену Плача в Иерусалиме. Но нет, я не там. Я в Донском монастыре. Я здесь.

Рядом приоткрытая калитка в сад, чуть заросшая вьюном. В саду растут молодые яблоньки, а у противоположной стены пасека. Впереди виднеется фонтан. Мы хотим пройти туда. Раздаётся мяуканье павлина.

– Это кто? – удивляется Слава. – Павлин, что ли, здесь живёт? Коварная птица! Как она разводит хвостом! Но зачем он в монастыре?

– Не бойся, – говорю я.

– Но я не тревожусь.

И вдруг охранник останавливает нас:

– Посторонним сюда вход запрещён.

– Почему? Нигде не написано.

– А где вы прошли?

– Вон там, – Слава показал в сторону стены.

– Нельзя здесь ходить! – строго прервал охранник и развернулся, провожая нас.

И только сейчас мы заметили, что у стены, за кустами, стоят танки и огнемёты.

– Видишь что? – спросила я Славу.

Но он промолчал.

Охрана, огнемёты, не так всё здесь просто, и ходить, значит, туда нельзя. Да ещё павлин противно мяукает, противно, противно, всё противно, точно не по-русски.

Мы ушли из монастыря. Было необычайно ясное, чистое небо и спокойное улыбающееся солнце. Как у Л. Толстого небо в романе «Война и мир» после Аустерлицкого сражения, в которое смотрел Андрей Болконский. Война и мир, что творятся на планете теперь, казалось, сконцентрировались для меня в компактный микрокосм. И я начала думать о своём. Но вдруг слышу:

– Спасибо тебе, Елена!

13.08.11




У Солженицына


– Ты видела, какая могила у Солженицына? Без цветов, неухоженная, будто о нём забыли.

– Что же ты предлагаешь?

– Пойдём в следующий раз в Донской монастырь и принесём ему цветы. Всё-таки известный писатель.

Через неделю мы снова собрались в монастырь. Зашли в оптовый магазин цветов и купили розы. Я сразу вспомнила статью Славы о салоне цветов В. Маяковского и традицию поэта всегда дарить цветы при любом удобном случае. И Слава, будто угадав мои мысли, как и В. Маяковский, не упустил момента и тут же купил цветы и мне. Это были огромные зелёные астры. Сразу запахло праздником, вальсом, который всегда звучит 1 сентября. Так торжественно! Нам завернули большой свёрток цветов, и мы пошли.

– Будто от организации идём, – сказала я Славе.

– Наша организация – это дуэт: ты и я. Вот мы и несём цветы от нашего дуэта.

В монастыре по-прежнему цвели пышные розы и календула. Стояла охрана, а в стороне убирался парнишка-дворник.

– Откуда такой молоденький? – удивился Слава и продолжал: – Такой древний монастырь. Ты помнишь, где могила Солженицына?

– Конечно, возле часовенки.

– А я уж забыл. Веди меня.

Мы снова прошли высокий крест с Иисусом в старом некрополе и повернули в сторону монастырской стены с фрагментом храма Христа Спасителя.

– Вот она, могила Солженицына.

– Смотри, её украсили. Стоят ёлочки, вокруг цветы в высоких вазах, и горят ему свечи. Вот это похоже на организацию!

– А мы тоже принесли цветы. Положи к кресту.

Десять красных роз, словно огненный закат, легли к изголовью могилы на чёрный камень.

– Вот так! Хорошо. Мы творческие люди, должны уважать творческих людей, тем более знаменитостей.

И Слава тихо запел:

– От мирской суеты я ушёл в тихий сад… Напиши песню. Я придумал уже первые строчки.

– Ты всё время что-то да сочиняешь. Откуда такой неиссякаемый ключ фантазии?

– Это всё любовь. Вот я тебя люблю, представляю тебя часто. Ты моя Муза! Поэтому и пишу песни…

Слава немного помолчал.

– А пойдём дальше вправо, где мы ещё не были.

– Здесь, в некрополе, должна быть могила Сумарокова.

– Посмотрим.

Мы шли через громадные покосившиеся каменные надгробия.

– А вот Нарышкины. Целый род их здесь.

– Знатный род. Царица Наталья Кирилловна, мать Петра I, была Нарышкиной. Здесь Нарышкин – дворянин-декабрист.

– У меня дальние предки тоже были Нарышкины. – Слава широко развернулся и переступил на другую дорожку.

– Хорошо по кладбищу ходить. Говорят, это успокаивает.

– Пойдём дальше.

К нам направлялся худосочный мужчина.

– Вы не знаете, – спросил он нас, – где здесь могила Колчака?

– Это для нас новость. Не видели такую.

– А мне сказали, где-то здесь, в этой стороне.

– Сейчас найдём, – сказал Слава.

В стороне, у стены, стоял высокий крест с каменными плитами, на которые падал яркий свет сквозь высокие старые деревья. Мы присмотрелись и прочли. Там была похоронена семья Деникина, белогвардейского генерала.

– Эй, товарищ, – окрикнул мужчину Слава, – здесь вот могила Деникина. Вы, наверное, её искали.

– А я думал почему-то, Колчака. Мне не так сказали.

– Надо самим ходить на кладбище. Многое узнаёшь!

Мы пошли в церковь поставить свечку. Мужчина, что искал могилу будто бы Колчака, оказался глубоко верующим. Он прошёл вперёд нас и, шепча молитву, поцеловал мощи перед алтарём.

– Кто там лежит? Ты знаешь? – спросила я.

– Посмотри, только осторожно.

Я поднялась к алтарю, перекрестилась и прочитала на крышке склепа: «Патриарх Тихон». Помолилась и поставила свечку.

– Может, ещё свечку поставишь? – спросил Слава, когда я отошла от паникадила.

– В следующий раз.

– Тогда пойдём.

Мы сели в подворье, на скамеечке, у садика, где росла клубника. С противоположной стороны висел флаг.

Слава был похож на Паратова из кинофильма «Жестокий романс» по роману «Бесприданница» А. Островского, такой же парадный и чуть шикующий, в белой морской кепке и белой ветровке. Он фотографировал меня с цветами, и я улыбалась.

Вдруг к нам подошёл, скорее подбежал, мужчина восточной национальности и тревожно сказал:

– Скажите, не знаете, здесь можно поговорить с батюшкой и устроиться на работу?

– А что? Проблемы?

– Я паспорт потерял.

– Иди в мэрию.

– Не могу. Там деньги нужны, – щёлкнул мужчина пальцем.

– А ты ел? Голоден?

– Три дня не ел, да не до того мне, не до еды мне в таком положении. Ещё и товарищ со мной.

– Ты пойди к священнику, спроси работу, чтобы накормили.

Мужчина мигом ушёл. Слава снова взял фотоаппарат. Но теперь он хотел сам попозировать и дал его мне.

– Точно, ты Паратов, и даже усы такие же пышные. И так здорово с тобой: и солнце светит, и тепло, и цветы.

Опять появился тот мужчина и обратился к нам:

– Можно вам сказать? Я и Библию читал, и Ветхий Завет знаю. Посоветуйте, как быть.

– Так ты как паспорт потерял? Выпил? Пьяным был?

– Не-ет! Я не мог.

– Как же тогда?

– Уснул.

– Как это уснул?

– Уснул на улице, устал. И украли документы.

– А в магазине просил накормить?

– Они не дают. Да я и жить не знаю, где теперь.

– Ты узбек? В Москве откуда?

– Я туркмен. Тракторист. В Москву уже двадцать лет езжу работать.

– Сходи к батюшке и спроси, можно ли у него пожить, пока будешь работать.

– Да я его уже спросил, он сказал, обожди пока… Ладно, я пойду.

– Ты голоден. Куда ты пойдёшь? Пойдём в трапезную. Там спросим еду, – предложил Слава.

«Вот тебе и колобок прикатился, на свою ли беду? – подумала я. – Незавидное какое у мужика положение».

В трапезной лежал товар, и еду можно было только купить. Слава купил два пирожка и дал их мужчине.

– Спасибо!

– Так ты куда пошёл? Ешь скорей, а то упадёшь ещё.

– Мне с другом поделиться надо, – сказал туркмен и убежал за ворота.

– Жалко как мужчину. На вид-то он спокойный – и в такой истории.

– БОМЖ теперь.

– Ему надо ехать домой. Там ему восстановят документы.

– А денег нет. Заработать надо.

– Но чтоб заработать, опять же нужны документы.

– Вот так и совершают преступления. Был человек простой, а как одичает, то за кусок хлеба и человека изобьёт, если ещё не убьёт, или воровать станет – и в тюрьму. Всё лучше, чем БОМЖ. Там и накормят, и жить есть где.

– Это всё страшно. Я думаю, батюшка поможет, если дело совсем безнадёжное.

– Эх, – вздохнул Слава и перевёл разговор: – А голуби что делают в палатке?

У ворот монастыря, в лавке, где продавали сдобу, шумно ворковали голуби.

– Они тоже есть хотят.

22.08.11




У Деникина


Сегодня мы решили снова пойти в Донской монастырь. Решили завести традицию возлагать цветы известным историческим людям, писателям, художникам, поэтам, литераторам, кто похоронен в некрополе Донского монастыря.

«Это идея! Надо знать места захоронений», – думаю я.

– «Прошлое – кладбище иллюзий», говорил Эмиль Золя. А мы спешим за вдохновеньем, – сказал Слава мне при встрече.

– Ты думаешь, в некрополе мы найдём дух прошлого?

– Нет. Но сильно впечатлимся, чтоб не совершать ошибок.

– Ты начинаешь разговаривать с совестью.

– А что поделать, ведь творчество – это разговор с совестью.

Мы опять в цветочном магазине. Слава берёт дорогие цветы. Сегодня они уже подорожали в два раза. И мы решили взять астры: две белые и две жёлтые. Мы идём на могилы Деникиных. И цветы эти не только генералу Белогвардейской армии, но и его молодой жене.

– Ты помнишь песню Раймонда Паулса «Миллион алых роз»?

– Алые розы были в прошлый раз Солженицыну. Мы сегодня его могилу тоже посмотрим. А песню я помню. Художник купил миллион алых роз любимой женщине, хотя любовь его была безответною.

– Да, и никто не понял, что он бедный.

– Конечно, так шутят богатые. Уметь шутить – это тоже дар.

– А я думаю, что художник не бедный, а начал дело на пустом месте, как это бывает со многими деловыми людьми.

– Как знать?

За разговорами мы быстро оказались у монастыря.

– Сегодня тоже хороший день. Не жарко, но и не холодно. И светит солнце. А садик перед церковью похож на райский. Там цветущие розы, можжевельник и донник, и пахнет от него мёдом.

– Мёд так и пахнет цветами.

Мы свернули в некрополь. Сразу, за поворотом, схема кладбища и список фамилий. Мы стали читать. Здесь и родственники А.С. Пушкина, и П.Я. Чаадаев, и баснописец И.И. Дмитриев, В.А. Соллогуб, А.П. Сумароков, поэт М.М. Херасков, писатель И.С. Шмелёв, историк В.О. Ключевский, А.И. Деникин и много знатных людей.

– Похоже, здесь не весь список могил, потому что их много, а список небольшой.

– Пойдём к Деникину.

Мощи Деникиных были перезахоронены, и могилы были новые, ухоженные, на них цвели цветы, и рядом стояли вазы с живыми цветами.

Я положила астры умершему генералу. В могиле догорала свеча среди цветов.

– Странно, – сказал Слава, дочитав надгробную надпись у фотографии Деникина в казацкой шапке-кубанке. – Если бы не было революции, осталось бы столько несправедливости, сколько сейчас?

– Такова жизнь, она часто бывает несправедлива. Но надо желать лучшего и стремиться к нему.

Я положила цветы к могиле жены Деникина.

– Какая молодая, красивая женщина!

– Разве у генерала могла быть плохая жена?

Мы немного помолчали. Слава пофотографировал, и мы пошли бродить по кладбищу. Было много неизвестных надгробий без надписей и со сломанными крестами. Время всё стёрло. Но мы старались найти хоть какую-нибудь известную фамилию, что была в списке на стенде. Наконец, нашли могилу дальней родственницы Пушкина и могилу А.П. Сумарокова.

– Ему тоже надо будет возложить цветы, – предложил Слава.

– Смотри, – окликнула я его, – бабочка какая-то редкая, чёрно-белая, в полосочку, как зебра. Одним словом, редкая, я таких даже не знаю. Но ко мне недавно в комнату такая же залетела ночью, когда я ложилась спать, только побольше. Я была очень удивлена этой незнакомке. Мама сказала, что на мне будто знаки какие-то, вот и редкие насекомые появляются. У Набокова ведь тоже были знаки, что он редких бабочек находил. Это тоже дар.

– Вот видишь, здесь, на кладбище, и для бабочек кладбище. Они потеряли свои полосатые крылышки, – сказал Слава, – пойдём скорей.

Мы снова отправились к Солженицыну. Там, на его могиле, в вазах было опять много новых цветов. И среди них и положенные нами алые розы. Они уже чуть подвяли, казалось, теряли свою силу, как догорающая свечка рядом. Но всё же ещё «горели» ярким огонёчком.

– Пойдём на солнышко! – сказал Слава.

– А в церковь? Свечку поставить.

– Обязательно. Наши свечи будут стоять рядом…

Выйдя из храма, мы сели у площадки на скамейку. Рядом стояла лиственница, и на ней висел узенький с деревянным резным крестом скворечник.

«Даже и скворечник божий», – подумала я.

Голуби паслись возле трапезной. «Очень здесь спокойно, очень хорошо», – наслаждалась я тишиной.

– Сюда ходят, чтобы душу успокоить, – будто угадав мои мысли, сказал Слава. – Вон, видишь, одна девушка в чёрном. На её лице печаль. Видно, что-то случилось трагичное у неё, вот и пришла сюда успокоиться. Хорошо, если слово доброе ей скажут и она услышит его, а иначе может и душа пропасть, тогда и жить не захочется. «Она упала с высоты» – у меня есть очень грустная песня, посвящённая одной несчастной женщине. Она действительно упала с высоты, выпрыгнула из окна, потому что не хотела жить.

– Это очень грустно. Но давай не будем об этом. Смотри, на башне часы стоят. Почему ж их не ремонтируют?

– Не умеют. Нет старых мастеров, которые знали секрет.

– А хотелось, чтоб и эти часы ходили.

Я взглянула вверх на башню и опять увидела веселящихся бабочек.

– Но пора домой. Пойдём, посидим на детской площадке, съедим мороженое.

…На площадке с резным деревянным мишкой, где качели, сидеть и слушать музыку с телефона у нас со Славой стало традицией. Деревянный мишка стоял к нам боком и напоминал старенькую бабушку, которая смотрит телевизор. Я вспомнила, как однажды Слава мне сказал: «Сам я из Домодедово». Когда он говорил это, то казался сказочным Иваном Царевичем из волшебного царства Домодедово, который может выручить в трудной ситуации. А иной раз просто оказаться добряком, как Дед Мороз, живущий в деревянной избушке, который режет для детей деревянные игрушки и раздаёт их. Слава тоже любит что-нибудь дарить: то конфеты, то сувенир. А это ведь внимание. Малость, а приятная, так отношения складываются. Вот и этот забавный деревянный мишка на детской площадке напоминает добрую сказку.

«Интересно, наверное, быть резчиком, – думаю я, – они, видно, умеют хорошо чистить картошку. Привычка такая от резки по дереву». Откуда-то появилась побочная мысль.

25.08.11


* * *

Прошла уже неделя. А цветы, подаренные Славой, зелёные астры, всё стоят как нетронутые. Они живые, как и сама жизнь. С того времени, как мы стали ходить на кладбище, моя комната наполнилась каким-то духом, духом прошлого, скорей всего, его иллюзиями. Снова вспоминаю слова Э. Золя: «Прошлое – кладбище иллюзий», – и теперь я будто в новом мире. В мире тихого, размеренного творчества, где ангел, спорхнувший с каменной могилы, мне шепчет: «Всё хорошо, ты молодец. Ты ещё не знаешь, какая ты молодец!»

26.08.11




Бог напитал, никто не видал


– Плитку кладут. – Стояла я удивлённая у метро, когда мы встретились со Славой, чтобы отправиться в монастырь.

– Да. Это предложение Собянина. Порядок во всём городе наводят.

– И правильно.

Я невольно вспомнила одного парня, как он рассказывал, что кладёт плитку в монастыре. Это святое дело – работать в монастыре. Оно всегда поддерживает, особенно когда в доме несогласные.

У Дениса часто дома ругались.

– Вот снова его корми, скотина ты такая ненасытная. Когда это закончится? Весь в отца пошёл!

– Что ты, мам, недовольная? Ты же с отчимом живёшь. Отца нет.

– Да я на тебя смотрю, и сердце кровью обливается! Ну куда с тобой? Эх! Горе одно только.

– Ты что на меня кричишь?! Вот, видала?

Денис вынул нож из стола и взмахнул им, угрожая матери.

– Вот ты как, только ругаешь меня в ответ. Да ладно, я помолчу.

– Вот и молчи. Я отчиму ничего не говорю. Хотя вы с ним перешёптываетесь обо мне. А я вам ничего плохого не сделал.

– Хоть бы ты сгинул!

– Вот ты опять из кильки суп сварила. А я её ненавижу.

– Да тебя не прокормишь. Шёл бы ты на все четыре стороны.

Денис повесил голову. Есть ему больше не хотелось. Мать испортила настроение и аппетит.

«Ну за что она меня ругает? За что я такой нескладный? Может, помолиться надо?» – думал Денис.

Он собрал длинные волосы в хвост, посмотрел на крестик и тихо ушёл.

«Почему, – думал Денис, – когда я стал взрослым и начал работать, я почувствовал свою вину? Будто чем больше живёшь на свете, тем греховнее. Может, я заблудился в своей жизни? Вот и сейчас: нашёл работу в церкви и домой хлеб приношу каждый день, да матушка всё равно ругает. Непутёвый я какой-то. А в церкви мне хорошо. Особенно после работы, когда обедаем. А батюшка! Как он говорит, как говорит! Любой грех забудешь».

Денис шёл на подворье монастыря в Коломенское, где с небольшой бригадой вольнонаёмных рабочих меняли мостовую, отбивали старый камень.

«Сколько лет пролежал камень, – думал Денис, – не одно поколение проходило. Подумаешь и испугаешься, какая это работа – класть мостовую. Другим и уму непостижимо, а с батюшкой-то просто. Вот и сейчас иду, будто кто смеётся надо мной. Неужели столько бесов вокруг, а начну работать и успокоюсь».

Работники уже ждали у подсобного помещения, когда его откроют и выдадут инструменты. Батюшка закончил утреннюю службу и спешил к ребятам. Это был высокий, дородный мужчина, крепкий и широкоплечий.

– С божьим словом легко делается, – говорил он как-то умиротворяющее, что придавало силу.

– Сегодня Иванов день. В деревне все траву дёргают, в поле выходят, это большой праздник. А у нас тоже своя работа. Хоть и не трава.

Ребята начали отбивать камень. И работа пошла.

– Бог всё видит, какие вы, и зачтёт вашу помощь, – сказал батюшка.

– Отец Сергий, – спросил Денис, – а почему мне кажется, что я сильно грешен?

– Это искупить надо свой грех, покаяться. И со временем пройдёт. То, что вы делаете в помощь церкви, – это святое дело. А мы церковь будем строить. Вы можете заказать кирпич со своими именами, и его заложат при строительстве.

– Так мне заказать кирпич со своим именем? – спросил Денис.

– Воля ваша, а помощь Божья.

Денис перекрестился. Работники продолжали долбить мостовую. Денис поторопился за ними. Почувствовал большой прилив сил.

Был тёплый июльский день. На небе ни облачка. И ничто не мешало работать: ни дождь, ни жара. Казалось, за стенами монастыря Денис попал под защитное крыло доверия и надежды. Он не думал ни о деньгах, о которых часто жаловалась мать и которых ему вечно не хватало, ни о еде, которой всегда казалось мало. Буханка хлеба после обеда была единственным его подкреплением. На душе у Дениса было всё же легко и беззаботно. И он думал, что святое дело всегда и обогреет, и накормит, даже малым.

27.08.11




Белая богиня


– Пойдём, посмотрим Белую богиню. Мы как-то замечали уже её. А я ведь, знаешь, и есть Белая богиня, – сказала я Славе, когда мы уходили из некрополя. – Это мой шифр таинства. Суммарное число рождения. Оно чётное, десять. Значит, я Белая богиня. У каждого смертного свой шифр таинства. Это его число рождения и смерти.

– Как ни странно, но это одному только Богу известно.

В сумраке кладбища, среди древоподобных масонских крестов, мы прошли к усыпальнице, куда едва проникали лучи солнца. Там и стояла Белая богиня, играющая со львом.

– Вот она, Грация, богиня веселья и красоты. Она вдохновляет к искусству. У славян она Елена Прекрасная.

– Ты так думаешь, кому же она стоит?

– Имени нет.

– Там похоронена вечность, – сказал Слава.

Тут я заметила, что эта греческая богиня, с обнажённой грудью и полуразрушенная, напоминает мою разбитую статуэтку греческой нимфы. И я сказала:

– Хотелось, чтоб и моя разбитая статуэтка тоже ушла в вечность.

– О чём ты? Я ничего не знаю, – сказал Слава, и я начала свой рассказ.



Я всегда смотрела на неё с каким-то благоговением. Это был гипсовый бюстик гречанки в тунике, обвитой лозой роз, и с венком на голове. Маленькие розочки впились в волнистые волосы и заплелись в кудель. Эта гетера казалась верхом совершенства: тонкий прямой носик, глаза с поволокой и полураскрытый маленький ротик – она, казалось, будто изнывает от жары – длинная лебяжья шея, повёрнутая и чуть склонённая набок и одна обнажённая грудь с соском, напоминающая вишенку. «Идеал, божественная красота, гетера, искусство, достижения», – думала я, когда смотрела на этот бюстик, стоявший на полке. И комната наполнялась какой-то эстетической строгостью.

Её отдала мне мама.

– Это кто, Елена Прекрасная? – спросила я.

– Нет, просто греческая нимфа.

Я вспомнила своего деда, который был художником, и подумала, что надо самой овладеть каким-нибудь искусством, и спросила:

– Откуда она у нас?

– Она старинная. Какие-то печати стоят на ней иностранные. А купил её папа случайно в электричке у пьяницы за три рубля.

– Странно, откуда она была у пьяницы?



В детстве я зачитывалась греческими мифами. Они для меня казались удивительными приключениями, которые впечатляли, будили фантазии и размышления. «Какие же люди были в древние века? – думала я. – Они были трудяги и любили красоту».

Как-то ко мне пришла подруга. Мы сели играть на пианино, и она заметила эту статуэтку.

– Что это за богиня? – спросила она.

– Это просто греческая девушка, – сказала я.

– Она из музея?

– Нет же, купили.

– Я такие видела в музее. Только ещё без головы.

– В музее очень серьёзные исторические вещи, а это отлил из гипса один талантливый художник и поставил печати. Вот, видишь?

– Где только такой художник? Это очень дорогая вещь. А ты так легко о ней говоришь.

– Ладно, поставь, пусть стоит.



Моё взросление было связано с любовью к музыке, прежде всего к классике, и живописи. Я рисовала, играла на фортепиано, читала книги и училась. Но моя мечта стать пианисткой не осуществилась. Я была в отчаянии. Почему? Ведь я была отличницей. Кто так сурово судит? Помню тот день, когда мне выдали документы из приёмной комиссии и я, точно онемевшая от стыда и сбитая с ног, пришла домой в слезах. Невыносимая тоска и пустота наполнили моё сердце. «Неужели мир вокруг меня обрушился? Всё ложь теперь, а где же правда?» – задавала я себе вопросы.

Я глянула на гипсовый бюстик, как-то убого стоявший на полке в этот момент, и взяла альбомный лист и карандаш. Поставила бюст перед собой и зарисовала его.

Никогда не думала, что я могу так точно держать карандаш. Наверное, это приходит с возрастом, когда начинаешь лучше видеть явления и события. Мои детские эскизы гипсовых розеток в изостудии были несколько корявыми. А здесь совсем другая картина! Рисунок получился на удивление правдив.

«Вот она, красавица, – думала я, – она у меня есть, вот, даже на бумаге. И это я смогла так нарисовать!» Я удивилась своей способности. Неужели это нарисовала я? Я и не знала, что так могу. Совсем недурно. Эта нимфа меня защитит.

Я спрятала рисунок в папку и на этом успокоилась. Силы мои были на исходе. Я их не скрывала, все их отдала, какие только смогла.

«Значит, такая у меня совесть», – думала я.

С этого времени я отставила статуэтку наверх, на шкаф, и даже забыла о ней.

А жизнь шла, меняя вкусы, мнения, интересы, переворачивая всё вокруг, меняла обстановку, ситуации, людей, создавая иной образ существования.

Как-то я сильно торопилась и, перебирая вещи в своём шкафу, с силой захлопнула дверцу. К несчастью, моя статуэтка стояла на самом краешке шкафа, качнулась и упала.

– Как? – вздрогнула я. – Неужели я о тебе забыла, гетера, что ты упала?

Я увидела, как голова нимфы раскололась на две части, и подумала, что произошло что-то непоправимое.

– Этого не может быть, я не хочу тебя терять. Я давно привыкла к тебе.

Сердце моё забилось. Я взяла клей и алебастр и приклеила голову.

– Вот, живи. Я тебя буду беречь.

Теперь статуэтка стала похожа на раненого больного, которого вернули к жизни. Мне ещё сильней стало её жалко.

– Ох, о тебе теперь придётся вздыхать. Но что стоит один твой взгляд повёрнутой головы. Хотя твои «подружки» все безголовые. Но ты без неё уже просто ничто.



Прошло много лет. У нас в доме был капитальный ремонт, и мы выбрасывали ненужные вещи. Среди них была и эта гипсовая статуэтка. Её тоже выбросили. Мама сказала, что она просто разбилась, когда упала с холодильника, где она стояла в последнее время. Меня тогда не было дома. Мне было жаль её. Всё-таки она была красивая. Но мысль, что осколки не собрать, как ушедшее время, заставила не жалеть ни о чём. Но всё же, когда я закрываю глаза, я представляю её в темноте, это тонкое творение мастера.

27.08.11




Ирисы Перову


Сегодня суббота, свадебный день, должно быть, в городе много невест. Я уже видела на дороге утром один свадебный лимузин, когда выходила из дома.

А мы со Славой идём в монастырь. На сегодня намечено посещение могилы художника В.Г. Перова. Купили синие ирисы, так похожие на художественные кисти, будто эти цветы – само орудие художника.

Монастырь за стенами на удивление показался огромным окном, в котором сверху отражается солнце. Точно в этом окне, на четыре стороны света, играет божий лик, он радует глаз, как ни взглянешь. Чудесно!

«Заходишь сюда, будто в царственный шатёр, и разливается радость. Это божье чудо!» – думаю я.

Вот идёт батюшка. Остановился. В чёрном клобуке он высок, как гора, и кажется, что-то меняется, происходит сотворение, будто на высокой горе то тепло, то холодно, как гора повернётся к солнцу.

Мы сворачиваем в некрополь. Сегодня необычайно много художников. Рисуют старую стену монастыря и надгробные плиты.

– А мы тоже к художнику идём, к Перову.

– Замечательный художник. Его называют «Достоевским в живописи».

– Он рисовал Достоевского?

– И не только, ещё Тургенева, Островского. Но портрет Достоевского – это шедевр. Считают, что писатель и художник душевно очень совпадают в своём творчестве. На его картине «Приезд гувернантки в купеческий дом» девушка так напоминает Вареньку из «Бедных людей» перед женихом Быковым, которая совсем не знает тягот семейной жизни. А на картине «Последний кабак у заставы» так и кажется, что лошади ждут Митю Карамазова, чтоб отправиться по этапу.

– А знаменитые «Охотники на привале»! Думается, что после такой весёлой беседы, в которой не грех и приврать, Тургенев задумал свои «Записки охотника».

– Да, это великий художник. Обо всём разве расскажешь!

Я поставила ирисы в вазочку у могилы художника. И синие цветы на длинных тонких стеблях напоминали то острые стрелы, то кисти на палитре Перова, что были высечены на памятнике художнику. Слава сделал несколько фото, и послышался звонкий удар в колокол.

Я посмотрела в сад за памятником. На маленьких яблоньках, как налитые рюмочки с вином, краснели на веточках красные яблочки. Какие чудесные яблочки, маленькие, а такие славненькие, сердце радуется, как их любит солнце.

Мы опять зашли в тенистый некрополь, остановились у одной могилы с барельефом, где на умершего Иисуса Христа смотрит Мария Магдалина. Случайно вспомнились слова из старой украинской песни о птичке с кладбища, которая пропела человеческим голосом девушке, оплакивающей свою мать на могиле: «Ты не пой, ты не пой над моей головой».

«Наверное, есть такая примета», – подумала я.

Когда в церкви ставила свечку, как-то почудилось мне, что моя бабушка в Карповке Черниговской области, в церкви Святой Троицы, где дед Осип служил дьяконом, стоит на венчании папиной крестницей и держит венец над головой крёстного.

«Всё видят ангелы, – подумала я, и мы вышли со Славой из церкви, – ведь сегодня суббота, свадебный день, а я тоже невеста, только невеста Бога». Мы так со Славой назвали наш музыкальный альбом с церковными песнями. Я вспомнила, как он тогда подарил мне церковное кольцо и назвал меня невестой Бога. Мы собрали свои авторские песни, и он написал музыку.

И опять мне чудится этот народный мотивчик:

«Ты не пой, ты не пой над моей головой». Значит, птички всё видят сверху и много знают, что так поют.

27.08.11




«Дай руку мне…»


Япомню 1980 год. Я окончила 1-й класс в школе. Летом в Москве была Олимпиада. И в небо полетел, как долгий привет, олимпийский мишка. Это чувство полёта и радости с нами было всегда, ещё в детском саду, когда праздновали День космонавтики, первого полёта в космос Юрия Гагарина.

Со Славой я встретилась в тесном кругу любителей его музыки. И узнала, что Вячеслав Николаевич Серёгин руководил запуском надувного улыбающегося любимца.

Слава пригласил меня спеть его песню, и с этого дня началось наше знакомство. В комнате у него я села на кресло-качалку, и Слава разрезал шоколадный торт.

– Угощайся.

Слава давно хотел записать свои песни в женском исполнении, свободном и непринуждённом, похожем на шансон. И так как я понимала в музыке, он записал со мной некоторые песни.

Его пудель Джонни очень чутко реагировал на наше настроение и рабочую обстановку. И пришла Люда, его жена, китаянка, и улыбнулась.

У Серёгина было много друзей, и частые звонки сопутствовали записи его кассет и дисков.

Мы сделали несколько альбомов. Песни пели вживую. Слава сочинял музыку, я тут же подхватывала мотив и пела песни с листа. После двух-трёх репетиций записывали песню.

Иногда мы гуляли со Славой по Шаболовке у церкви Святой Троицы. Он покупал мне иконы и книги.

С ним как с человеком было хорошо и спокойно. Я тогда ещё боялась того «мелкого беса», который бродит среди людей, из-за которого люди не могут найти истины. Со Славой многое казалось простым и понятным, будто все точки стояли над «i». Удивительный человек! Может, это ещё объясняется возрастом. С годами человек расцветает. Слава старше меня на целое поколение. Но он не замечал возраста и чувствовал себя молодым. «Кто первую молодость смог повстречать, вторую также успеет познать», – придерживался он правила.

– Только не будь никогда бедоноской, душа твоя должна быть спокойна, – говорил мне Слава и гладил руку.

Позже мы записали альбом «Невеста Бога» с цветным фото. Это было открытие сезона, альбом имел успех среди почитателей его таланта.

Дай руку мне,
Навстречу мы пойдём весне,
На солнца луч,
К своей мечте вдвоём с тобой…

    В. Серёгин, «Аромат любви»
И началась наша дружба…

Серёгин был коренастый блондин с квадратным лицом, с усами и пушистыми кустистыми бровями. Музыка была его страстью, как и цветы. Ему нравились ромашки, колокольчики, одуванчики и всё солнечное и весёлое.

Следуя традиции трубадуров, славных певцов, воспевавших героев, прекрасных дам, герб, любовь и родной дом, Слава увлекался песней под гитару. Его любимый певец – Михаил Шуфутинский.

Слава жил в старом доме, четырёхэтажке, на Полянке, любил отдых на даче в Домодедово. Дворы в центре Москвы узкие, тесные, и люди ходят в церкви, а дети играют среди пышных цветочных клумб и палаток мороженого. Любимым занятием Славы было слушать радио, а мечтой – поход на велосипеде «Украина». В городе, как всегда, вечно всё меняется. В его доме на Полянке открыли ресторан, и Серёгины переехали на Ленинский проспект.

Из одежды Слава любил джинсы и ветровку, а из животных – рыжих котов, хотя дома держали только пуделей. Слава давно решил, что математиком или инженером ему не быть и призвание его – писать песни.

Когда мы проходили у памятника Юрию Гагарину, на Ленинском проспекте, он вспоминал о своём детстве, как в день полёта первого космонавта он, как и остальные мальчики, забрался на крышу своего дома и, слушая радио, кричал «Ура!», размахивая руками.

В институт Слава не пошёл, но читал книги Станиславского, зарубежных писателей и поэтов. И решил посвятить себя музыкальному творчеству, выступая среди бардов. Среди его друзей были художники, маги и музыканты, передавали ему привет и оказывали разные знаки внимания.

Много лет он работал постановщиком сцены в «Москонцерте», писал зарубежные и отечественные концерты, проставлял час выступления, выбирал для прослушивания песни. Он принимал участие в организации концертов Рафаэля, Сальваторе Адамо, Джеймса Ласта, Пупо, Дина Рида, Тото Кутуньо, Луи Армстронга. А в конце выступлений сам выносил им вазу с цветами. После он работал на стадионе в Лужниках и отвечал за запуск олимпийского мишки в 1980 году в Москве, работая на насосном моторе, в составе судейской бригады работал в спортивной гимнастике и дзюдо, потом перешёл в хоккей и фигурное катание, всякий раз заливая и расчерчивая каток. Провёл три чемпионата мира по хоккею тоже в составе судейской бригады – в 1973, 1979 и 1986 годах.

Дома у него много переписанных кассет эстрадных исполнителей и известных зарубежных песен. Он живо интересовался культурной программой Олимпийских игр в Москве в 1980 году, ансамблей «Кафе» и «Акварели».

В армию Серёгина не призывали. Вместо службы он попал в кардиологическую больницу из-за сердечной недостаточности.

Песни у Славы различные по сюжету. В них и образ средневековой дамы и белогвардейцев, есть песни о театре, любви, личной драме, нравах, о семье и детях. Бард и фотограф, поэт и музыкант, Серёгин ушёл всё-таки из спорта, где работа сильно изматывала и забирала душевные силы.

Во дворе Славу знали многие, и даже маленькие дети, с которыми он нянчился в свободное время. По дороге из дома по делам он успевал поздороваться почти со всеми. Многие знали Славу и нуждались в его посильном участии.

У Серёгина была большая фетровая чёрная шляпа и пальто. Он носил чёрный батник с золотистой вставкой и чёрные шёлковые брюки.

Слава каждый день слушал какие-либо песни. Ему нравился как поп, так и рок, классическая музыка, дизайн и мода. Он любил красивых женщин, их стать и лёгкую походку от бедра. Это такая редкость!

Серёгину нравился мультфильм «Ну, погоди!» и хулиган Волк. Он всё-таки думал, что Волк был добрый, хотя и гонялся за Зайцем. Слава иногда шутил, подобно этому герою из мультфильма, размахивал руками. И дома, под светильником, у него висел этот мультфильмовский Волк из пластмассы. Иногда Слава казался неряшлив из-за непослушных кудрей, которые прятал под шляпу. Однажды в бывшем Загорске, ныне Сергиев Посад, Слава по ошибке был остановлен милицией за схожесть с каким-то бандитом. Хотя русые волосы и широкое лицо его всегда светились, внушали доверие.

Тихо распевая на улице песни, он часто ходил по Москве пешком от парка имени М. Горького до Ленинского проспекта утром и днём, по знакомым дворам Шаболовки и переулкам с маленькими церквушками. Он заходил в собор, чтобы поставить только одну свечку в песок, чувствуя себя одиноко в тишине и покое.

Слова из одной его песни:

«Я поставлю на блюдечке свечи.
Только я, только ты».

27.04.06




Цветник памяти


Зелёные астры, что подарил мне Слава, всё ещё стоят, словно нетленные, вот уже вторую неделю.

Я села писать дневник. На столе стоит стеклянная розочка-светильник. «Эта розочка не вянет», – подумала я и включила светильник. Розочка заиграла семью разными цветами, переливаясь то красным, то белым, то жёлтым, то синим, то другими цветами. Я присмотрелась к ней, и она мне показалась слезой, слезой с кладбища.

«Песнь – слеза Славы», – подумала я.

И решив пополнить цветник моих мыслей, прочла замечательную фразу Х.К. Андерсена: «Слёзы – драгоценная награда для сердца певца».

И мы ходим на кладбище к писателям и творческим людям и тихо разносим свой молчаливый плач. О чём думал семь лет Геракл, сидя на камне, о чём молился Серафим Саровский, стоя на коленях тоже на камне? Камень – символ памяти. Эти великие люди думали и молчали, оплакивая молча и в молитве великое прошлое.

Жизнь каждого человека – это легендарная песнь. И цветок, положенный на могилу, – это благодарный человек. Сколько цветов – столько признательности.

Иногда смерть считают наградой. «Умереть – значит перестать умирать», – говорил английский писатель С. Батлер. Пусть каждое слово великих писателей, повторенное нами со Славой, станет цветком памяти. Пусть «песнь» станет русской судьбой.

29.08.11




Последний день лета


Сегодня 31 августа. Последний день лета. На улицах, в городе, заметное оживление. Хочется ещё погулять перед началом учебного года. А синоптики пугают возможным дождём и похолоданием после обеда. Но сейчас светит солнце, и не верится в плохую погоду.

Снова покупаем со Славой розы. Сегодня решили навестить могилы известных поэтов и писателя И.С. Шмелёва. Нам завернули сиреневые розы цвета прощания, и мы пошли в монастырь.

Слава на ходу сочиняет мотивчик:

«В последний день уходящего лета
С тобой с монастырь мы пойдём
Цветы возложить к могиле поэта.
И песню сложим вдвоём».

Но Слава не просто певец. Я знаю, он сильно встревожен, у него болит душа за многих знакомых. Он снова вспоминает их и тяжело вздыхает. «Любить иных – тяжёлый крест», – писал Б. Пастернак. Я думаю, это сказано и о Славе.

У ворот монастыря, в заброшенном парке, садовники делали треугольную клумбу, выкорчёвывали пни.

– Вот я же сказал посадить здесь цветы, наконец-то работают!

– Ты в мэрию звонил?

– Ну кому это делать? Конечно.

У ворот Донского монастыря собрались казаки в парадной форме.

– Что за праздник сегодня? – спросил Слава одного казака.

– Сегодня Донскую икону будут выносить, – сказал казак.

– А я принесла свечи из Иерусалима. Обязательно поставим Серафиму Саровскому, – обрадованно прошептала я Славе в самое ухо.

Но нам нужно сначала в некрополь. Мы же идём к поэтам. Век 19-й шагнул в 21-й.

Мы затерялись в некрополе среди старинных надгробий. Сколько людей здесь ходило по старой брусчатке. Время стёрло их следы, как и надежды, которые живут даже у могил.

Около часовенки памятник В.А. Соллогубу, литератору, публиковавшемуся в «Современнике» и «Отечественных записках», в альманахе «Вчера и сегодня». Ему положили две розы.

Странное чувство шевельнулось в нас, точно ветер волнения и трепета надул, как парус, грудь, тревожа сердце. Кладбище почудилось бескрайним морем, где легко затеряться, сбившись с курса.

– Где же похоронены Херасков, Чаадаев, Шмелёв, вроде они были рядом? А теперь каждая могила как край земли или одинокий остров в огромном океане.

– Может, спросить кого-нибудь?

– Кого? Никто не знает.

– По схеме всё рядом. Просто надо всё спокойно осмотреть.

– Но мы идём и видим совсем другие могилы.

Мы тихо пошли бродить по кладбищу, хотя собравшиеся у церкви люди напоминали о начале службы и поторапливали нас.

– Где же, где же могилы поэтов? Одни неизвестные личности, хотя и знатные. Ведь могилы знаменитых людей должны быть как-то отмечены знаком памяти.

Могилы были все старые, потёртые, забытые, покосившиеся и как будто одноликие.

– «Все будут одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики!» Знаешь эти слова Бродского?

– Это о ком?

– О личности, тем более творческой. Творчество побеждает смерть.

Ноги нас куда-то несли, несли мимо могил. И хотелось сказать им: «Остановитесь, здесь мгновение, здесь тот, кого мы ищем».

Наконец, мы увидели могилу А.П. Сумарокова. У неё уже были цветы. От нас тоже были положены две розы. Давайте же помнить наших писателей-классиков, отцов литературной словесности.

Как не помянуть известного философа, друга А.С. Пушкина П.Я. Чаадаева. Его могила оказалась близко.

– «Мы ждём с томленьем упованья Минуты вольности святой», – написал ему Пушкин.

– Да, каждый писатель – он и священнослужитель.

– И Шмелёв, он-то православный писатель. Сколько у него рассказов на церковную тему? Пойдём к нему.

– Освободи душу мою – так поют монахи. Я слышу их голос.

– А мне чудится Рим. Здесь его часть, где живёт вечный гений и перерождается «Я».

– Это перерождение «Я» как постоянный вылет шмеля из земли весной, когда он превращается из куколки в особь.

– «Все будем одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики».

– Да, у каждого человека свои знаки или приметы. И опознать судьбу можно по знакам. Богоносные приметы, как мгновения, проявляются внезапно, только надо уметь опознать их.

– А смерть – это тоже знак и миг.

– «Боюсь не смерти я. О нет. Боюсь исчезнуть совершенно», – сказал Лермонтов… Где же могила Шмелёва?

Среди сухих веток и худосочных кустов мы отыскали семейное захоронение Шмелёвых. На фотографии писатель был совсем юным, со своими родителями. Рядом в могиле лежала и его жена.

– Розы им обоим, по две каждому.

…В церковь мы зашли, когда Донскую икону Божией Матери уже вынесли. К ней расстелили ковёр, постепенно собирались богомолки, верующие, казаки и солдаты.

Я дала Славе иерусалимскую свечу и такую же взяла сама. Сразу вспомнила свой маленький серебряный крестик, купленный в Иерусалиме, такой маленький, с тонким изображением Христа, точно стёртым, как на самом изношенном крестике. Я представила старые крестики, оставленные моей прабабушкой. Один был медный, и голова Иисуса была как золотистое зёрнышко или росинка. А другой, железный, крестик напоминал старое деревянное бревно с перекладиной, и умерший Иисус повис на ней, раздвинув ноги, поникший, без сил. Когда я смотрела на них, я думала, вот единственная вещь, которая осталась на память от моих предков. Казалось, за теми крестами была прожитая жизнь, полная божьего промысла, с которым познали цену креста, что нёс сам Иисус. Но Бог-отец любил своего сына. Иисус чувствовал это, даже умирая на кресте. Из-за этой любви он воскрес. Это величайший знак. Знак о жизни вечной, который, как мощная рука, вытягивает из болота заблуждений и потерянности, который утверждает самую настоящую жизнь.

Надо уметь видеть божественные знаки, чтобы получить божью благодать. Это большой дар. И Шмелёв хотел сказать об этом в своих рассказах и повестях. Это и «Богомолье», где знаки преследуют повсюду и помогают в нужную минуту, и «Неупиваемая чаша», где Анастасия, с лица которой рисовали икону, точно отмечена Богом.

Я прошла к Донской иконе Богоматери и помолилась ей. Рядом стоял низкорослый старец-кудесник с обвитой вокруг головы лентой и держал большой деревянный крест.

– Какой сегодня праздник? – спросил его Слава.

– Праздник завтра. День Донской Богоматери. А сегодня отпевают.

– Мы придём завтра, на праздник, завтра первое сентября.

31.08.11




Не в силе Бог, а в правде


Не знаю, что толкнуло меня вспомнить о ней, то ли греховность, то ли чувство вины и стремление покаяться. Но только я подумала, что Бог – это сначала правда, а потом – слова. Об этом странная история Инги.

У Инги всё было не так в жизни.

– Ну что мы за люди такие, одна невезуха. У меня и подруги все такие. Не сложилась у них судьба. Вот и ушли в монастырь, – говорила Инга.

Я сидела у неё в новой квартире, на Беляево, и поражалась, какую грязь она развела в ней. Мебель стояла поперёк комнаты, везде были разбросаны вещи. На кухне гора немытой посуды.

«Что за Федорино горе?» – думала я.

– Помоги мне, – попросила она и поставила свечку в кусок чёрного хлеба, – я хочу быть юродивой.

– Да ты что? Разве можно в твоём возрасте на себе ставить крест? У тебя всё впереди. У тебя есть любимый человек?

– Есть, Гарри. Но мать его не любит. Только и слышу от неё, что я труебель. А Гарри всё понимает, что она его не любит. Но он без меня не может. Он несчастен. Недавно с горя выпил и начал выкобениваться. Говорил такие гадости мне! Я так не люблю, когда он выкобенивается. Не могу я терпеть такую жизнь, не могу. Лучше буду юродивой, пойду по свету людям помогать. Может, от меня какая и польза будет. Я всегда хотела иметь детей. Только их у меня нет. Что же ещё мне остаётся делать?

– Я тоже хочу иметь детей. Я тоже в отчаянье. Все в моём возрасте имеют взрослых детей, а я всё никак.

– Ну знаешь ли! У каждого свой возраст, – серьёзно сказала Инга.

– Что ты мне говоришь? Подумай лучше о себе. Ты же меня старше.

Инга задумалась и сказала:

– Видишь, у меня в ухе родинка. Это знак. Если не юродивой, то буду серой ведьмой. Она невредная. А ты за меня свечку поставь в церкви, вспомни меня. Моя святая мученица – Ия.

– Да ты всё выдумываешь. Это твоё отчаянье. Откуда в тебе столько путаного?

– От любви. Я любила, и мне изменили. Но продолжают от меня требовать, спрашивать. А я от обиды выдернула бы пук волос у своей соперницы, чтоб хоть совесть имела. Что же? Она теперь богатая.

– Не злись.

– Да, из меня выйдет настоящая ведьма.

– О твоей душе действительно надо помолиться. А всё это оттого, что ты одна. Но держись, будь крепкой, сильной женщиной. И тогда не будет у тебя ни сомнений, ни потерянности. А всё-таки грязь в квартире – нехорошо. Не опускайся из-за своего горя.

– Я всё понимаю, всё понимаю. Да что слова? Лучше скажи мне на ухо, что ты меня любишь.

Я немного смутилась, но сделала, что Инга просила. Потом я ушла, думая, что Инга послушает мои слова.

В следующий раз, когда я была у неё на квартире по её просьбе, я ужаснулась ещё больше. Входная дверь была не заперта. В углу на смятой постели лежала Инга с огромным фингалом на глазу и не отвечала мне. От неё сильно пахло потом. Глаза были выпуклы, шея опухшая. Я пришла в ужас.

– До чего ты себя довела? За что ты себя казнишь?

Я видела, что у Инги заболела щитовидка.

– Ничего, просто мне нужно помыться.

– А фингал откуда?

– С соседом поругались.

– Тебе нужно к врачу, – сказала я после некоторого молчания.

– Врач не поможет. Я им не верю.

– Да ты бесом попутана! – возразила я.

Инга усмехнулась:

– Просто у меня нет друзей.

В глазах у неё появились недоверие и самоуверенная настойчивость, и я решила, кто знает, что у неё на уме.

Её стало жалко, но спорить с ней было бесполезно. Убедить её было нельзя, и я решила, что Инга пропала.

Через месяц я снова увидела её и была поражена. Она была здорова, как ни в чём не бывало бодра, и свет лился из её глаз. Она писала письмо своей бывшей школьной подружке, ставшей монашкой в Шамордино. Это казалось чудом. Значит, Инга покаялась и выздоровела. И я подумала, Инге помог сам Бог. Если человек прав, Бог тебе поможет. Не в силе Бог, а в правде. Значит, Инга верила в него, никому не открывала свою душу, а только ему одному.

31.08.11




Первое сентября


Сегодня 1 сентября. День Донской иконы Божией Матери. Нас со Славой уже знают в цветочном магазине. Привыкли, что мы постоянные покупатели. И даже готов букет с чётным количеством цветов. Мы, как всегда, берём розы.

На подворье монастыря праздник в разгаре. Собрались нарядные казаки в белых рубашках и в синих штанах с лампасами. У каждого при себе сабля. На сцене выступает казачий хор и оркестр с бас-балалайкой. Весёлые, вольные поют казаки песни. Среди казачьих гостей в толпе братаются, узнают друг друга старые вояки.

Народу много – не протолкнёшься. Стоят дородные казачки в длинных юбках. Перед высоким, точно башня, казаком с чёрной кожаной плёткой, грозно торчавшей в руке, расступаются остальные казаки. Голос его громкий, басистый, под густыми бровями серьёзные глаза, но под усами милая, добродушная улыбка.

Народ собирался на молебен. Мы прошли в церковь. Икона Донской Богоматери стояла сегодня в самом алтаре. И прихожане ждали, когда начнётся священнодействие.

Мы же взяли святую воду для цветов и решили пойти к могиле архимандрита Даниила, старца Сарычева Ивана Сергеевича (1912–2006), служившего в этом монастыре. На лестнице храма собрались с отцом Виктором казаки со знамёнами и ждали, когда они вместе войдут в церковь.

Мы отправились в некрополь. Оглянувшись, заметили высокий памятник графу Румянцеву-Задунайскому с большой статуей ангела со змеёй у ног и бюстом греческого воина. Сколько благородства и достоинства в этой каменной скульптуре, как и на других надгробных памятниках с барельефами и скульптурами, подтверждающих божественную возвышенность всех личностей в некрополе. И хочется думать, что прошлое не мертво. Оно даже не прошлое. Оно тоже существующее. И здесь, в городе вечности, вспоминаются слова Стефана Цвейга: «В тяжбе с мёртвыми живые всегда правы». Надо помнить о них во всяком случае.

Мы снова прошли к фрагменту прежней стены храма Христа Спасителя. Возникают в памяти меткие слова, оставленные С. Есениным:

«Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье».

Смотришь на эту стену и поражаешься. Именно здесь Русь – Третий Рим, именно здесь Россия, шестая часть земли. Вот это большое, великое, что называется Русью. Но где же среди нас Солженицыны, Дмитрии Донские, Перовы? Этот вопрос всегда будет вечным и приведёт сюда миллионы паломников.

У могилы архимандрита Даниила читал батюшка. Собрались прихожане. Могильный крест словно далёкая церковь, у которого идёт короткая служба. И прихожане здесь молятся, как в церкви: женщины слева, мужчины справа. Я поняла, это сильнодействующая могила. Неугасимый огонь светился рядом с ней, и постоянно к ней возлагают цветы, иконы, подношения. Это самое украшенное место. Здесь множество цветов. Наши со Славой розы тоже утонули в этом море.

В церкви мы поставили свечи за упокой и прошли к алтарю. Молебен уже начался. Большая очередь выстроилась к иконе, её целовали и ей молились. Один убогий мужчина тыкнул в мою сумку и быстро скрылся в людях, также тыча в них пальцем. У пишущих записки собрались нищенки, просящие милостыню.

Праздник был в разгаре. Прихожане накупали иконы, благовония, книги, писали записки на молебен. Батюшка монотонно читал. А люди шли и шли бесконечно…

01.09.11




Осенняя задумчивость играет с настроением


Отшумела Москва – в воскресенье 04.09.11 был День города. А сегодня понедельник, начались трудовые будни. И Слава от этого очень серьёзный, а может, просто реагирует на погоду – похолодало.

Дорога до монастыря стала привычной. Монастырь стоит как бы за стенами строго и нерушимо, и только всё вокруг меняется. Вот уже и листья осенние летят. Пришла осень.

– Навестим могилу казацкого генерала. Она очень заметная, – говорит Слава.

В некрополе, у лестницы в церковь, была протоптанная дорожка к могиле атамана Донских казацких войск, героя Отечественной войны 1812 года Иловайского А.В. Он воевал в частях М.И. Платова и Ф.Ф. Винценгероде, а также участвовал в войне с Францией 1806–1807 гг., с Турцией 1809–1811 гг. и в войне с Персией 1826 года. Особо почитается казаками большой траурный венок-могила у подножия высокого памятника в некрополе монастыря, охраняемого ими.

Сегодня необычайно тихо. В колокол били три раза, и Слава напряжённо прислушался, будто звон провожал его по кладбищу. Всё говорило о том, что здесь помнят великих людей и их могилы всегда отмечены знаком внимания. Кто-то да и положит цветок или воткнёт свечку. Вот и у Перова, с которым мы решили попрощаться, уже убрали возложенные нами цветы, но стояли две свечки. Вечная о нём память.

Выйдя из церкви, Слава сказал:

– Пойдём ко мне, посмотрим киноленту «Живой труп» по Толстому, где Протасова играет Баталов. Это мой любимый артист.

– Раз предлагаешь, то посмотрим.

Дома Слава показал свои фотографии. Я смотрела карточки и удивлялась, до чего же Слава эффектный мужчина. Если бы он жил в 19-м веке, он точно был бы гусаром и его любили женщины, впрочем, как и сейчас.

Но Слава себя назвал корнетом Оболенским, что кажется благородным. Да, это он такой герой 19-го века. Его даже две Елены любят: я и певица Дмитриева из Воронежа, которой он отсылает свои песни на исполнение. И думаешь иной раз, что он стоит на коленях перед всем Ленинским проспектом, где возвышается памятник Юрию Гагарину. Вот он, век 19-й, потом 20-й и рядом 21-й.

В «Живом трупе» плясали цыгане.

– Это настоящая жизнь! – восторгался Слава. – Протасов – это я, всё, как он, готов променять на веселье. Но с ним судьба обошлась жестоко и со мной обошлась так много раз. Я самый настоящий живой труп.

– Странно, – говорю я, – Протасов себя в конце фильма убивает где-то за сараем, а в книге у Толстого – сразу после судебного процесса в здании суда.

– Всё-таки он труп, и ему уже всё равно, кто хочет строить счастье на его несчастье.

– Это трагично.

– Такова горечь жизни.

Я допила чай и стала собираться. Слава позвал пуделя Джеки, чтобы проводить меня. Тот засуетился, завилял длинным хвостом. Джеки молодой, светло-палевый пудель, бегает, как и Джонни. Но Джонни, чёрненького пуделя с широкой попочкой, уже нет.

В переходе на Ленинском проспекте, как всегда, сидел известный уличный гитарист Николай в чёрной шляпке и пел романсы. Слава его хорошо знает, этого старика-музыканта. Николай поприветствовал нас тихим хриповатым голосом и показал монетку.

– Вот эта медаль будет тому, кто узнает, какую песню я пою.

Он приподнял колено и заиграл на гитаре, Джеки сидел у его ног.

– Знаем, это романс «Очи чёрные», – сказала я, когда Николай закончил исполнение.

– Верно. Медаль самому умному и кудрявому, – сказал Николай и вручил Славе десять рублей монетой.

– Заработал, Джек! – обрадовался Слава, и мы, попрощавшись с Николаем, вышли из перехода.

05.09.11




Бабушкины песни


– Куда вы ходите со Славой? – спросила меня бабушка, когда я пришла домой.

– Бабуль, я же тебе всегда говорю, куда я хожу, в Донской монастырь, в некрополь.

– А я старая, всё забываю.

– Тебе же врач сказал после инсульта пить таблетки.

– Да что таблетки? Их я, конечно, пью. Вот человека бы интересного повидать. А в какой монастырь со Славиком ходите?

– Я же тебе рассказывала. Это известный монастырь. Там мощи патриарха. А мы со Славой цветы возлагаем к могилам известных писателей. Вот ты опять о чём-то задумалась, будто меня не слышишь.

– Я бы с вами сходила, да ноги не ходят.

– Там казаки, бабушка. Они на празднике собирались, пели песни.

– А-а-а, – раскатисто проговорила бабушка, – я помню старую-престарую казачью песню, что в молодости ещё пела.

– Правда? Спой, бабушка, спой.

– Да мне с Ники гулять надо. – Бабушка надевала в прихожей ошейник пекинесу.

– Всё равно, бабушка, спой, – настаивала я.

– Вот видишь, меня даже шатает, стоять не могу.

Бабушка качнулась, упёрлась в ручку двери и запела песню «Тополина»:

– Ой, чито жито. Ой, чито покосы.

Ой, чья-то девка распустила косы.
Косы распустила, на бок похелилась.
Ой, боже, мой боже, что я народила.
Провожала маты сына во солдаты.
Не любую невестку жито жаты.
Иди, невестка, в поле жито жаты
И не вертясь до дому, до моею хаты.
Она жала, жала, жино выминала.
И на заход солнца тополиной стала.
Пришёл сын-солдат стал
у мати пытаты:
– Где ж моя дружина,
что нигде встречать?
– Не пытай, сыну, где твоя дружина.
Бери, сын, секиру, руби тополину.
Первый раз ударил – она похелилась.
Другой раз ударил – она попросила:
– Не руби, казаче, я не тополина.
Под моими листьями
спит твоя детина.

– Ой, как ты, бабушка, поёшь. О бабьей доле это. Сейчас где так услышишь? А ведь помнишь, помнишь песни!

– Я молитвы и песни старые помню. Когда ложусь спать, их вспоминаю и Бога прошу. Раньше-то ой как пели, что будь здоров. И ещё я знаю казачью песню, похожую на эту.

– Спой ещё.

– Що высоко солнце сходит,
низенько заходит.
Що женатый до дивчины
все вечера ходит.
– Зарежь, зарежь жинку,
буду жить с тобою.
Як пришёл казак до дому,
стал ножа точить.
Его жинка, его голубка
стала его просить:
– Не режь, не режь, не режь ты меня.
Под моими грудями спит твоё дитя.

А тебе надо просить Богородицу, чтобы дом охраняла и тебя берегла.

– Хорошо, бабушка, – сказала я и ушла за переписанным молитвенником.

14.09.11




Где-то уснула старость


Снова заходим в некрополь. Известная дорожка, давно знакомые памятники. Издалека узнаёшь могилы русских писателей. Они все украшены цветами. И думаешь, сколько было читано-перечитано книг, в которых заложена мудрость. Уже не смотришь на могилы, а хочется увидеть чистое небо. Но оно не видно за высокими деревьями. Они так стары, что загораживают небо. Остаётся только остановиться у дерева и подумать, будто и к тебе пришла старость, хромая старость. Ей бежать некуда. Зато всё она увидит, ничего не пропустит своими глазами. Вот мы и останавливаемся возле каждого дерева, как у каждой буквы в слове, и смотрим. А ведь дерево – это поэма. А в некрополе дерево – современник прежних веков. Оно пережило песни и легенды старых лет. Сколько их!

И только молчаливо стоит масонский крест. Это он и есть памятник-дерево. Что ж, его осталось только обойти. Он слишком таинствен и заговорен. А сколько их на кладбище – тёмный лес, который немного пугает.

14.09.11




Волшебство осени


Осень зарядила дождём. Она плакальщица. Обычное явление – дождь осенью. Даже когда небо ясное, всё равно дождь то польёт, то перестанет, и не можешь угадать, когда всё же стоит закрыть зонтик, чтобы больше не раскрывать.

В монастыре отшумел праздник Рождества Пресвятой Богородицы, всё затихло. Льёт унылый дождь. И так же, как летом, цветут розы в садике, и веет душистым цветом, а веранда – сцена со скамейками – вся мокрая, её залил дождь, и очень грустно теперь там. Дождь смыл следы праздничного веселья, бывшего на ней. Всё уходит, всё. Что же остаётся? Об этом молчат камни в некрополе.

Мы идём по старой мостовой, где замерла память о прошлых веках, когда сюда, в гуляй-город, приезжали цари на моление. Идём к стене с горельефами храма Христа Спасителя. Мариам, Девора, Мельхиседек – все они библейские герои, вставшие против поработителей.

Я в чёрном сегодня, это цвет скорби. Проникаюсь сочувствием к сюжетам на стене. Вот юноша Давид несёт отрубленную голову Голиафа, что означало наступление израильских войск. Вот Мельхиседек встречает Авраама с пленными или царями.

Мы здесь со Славой не просто случайные прохожие, но ещё и позируем перед фотокамерой. Слава надел ковбойскую шляпу, американские джинсы и ботинки-казачки с цепочками. Мы фотографируемся. Это тоже наша память.

Обратно возвращаемся мимо старых могильных плит. За памятником Румянцеву-Задунайскому стоит бюст человека с львиной шкурой на голове.

– Он похож на Александра Македонского. По одной версии, после своего завоевательного похода в Азию он пировал в кругу своих приближённых, на голове у него была львиная шкура с головой, и лапы льва обвивали его шею. В тот вечер Александра Македонского отравили.

Рядом огненно-красное дерево. Вот и осень оделась в «огненную львиную шкуру». Повсюду рыжие листья. Они кувыркаются, будто веселящаяся дикая кошка, что барахтается по земле. Листья летят и на памятники, точно хотят их пощупать, потрогать «нежной лапой».

– Да, многое могут рассказать памятники. А вот двуликий бюст с двумя головами: женщины и старика. Что это?

– Старость и молодость. Две грани жизни, когда человек уже взрослый.

– Непростая осень-волшебница. И она соединяет своей магической палочкой молодых и старых, пересекает их жизни. И в замкнутом круге они уравновешивают и дополняют друг друга.

Снова сильно полил дождь. Плачет, плачет Осень, и хочется слагать стихи.

Мы открыли большой зонт и вышли из монастыря.

22.09.11




Простившись с Лиозновой


Как быстро прошла первая неделя октября. Сегодня на редкость тёплая погода. Отшумели ветра Астафия-мельничника, и опять тёплое солнце.

– Сегодня девять дней со дня смерти Татьяны Лиозновой, – сказала я Славе у метро. – Её же будут хоронить на Донском кладбище. И нам надо почтить её память.

– Значит, берём розы, – сказал Слава.

Мы купили цветы и пошли к монастырю.

– Лиознова просила похоронить себя скромно. Про неё поэтому мало говорят.

– Да, я даже не знал, что Татьяну Лиознову на Донском кладбище похоронят.

– Вчера я смотрела фильм о Юлиане Семёнове, по роману которого Татьяна Лиознова поставила свой знаменитый сериал «Семнадцать мгновений весны».

– Ну его каждый мальчишка знает, и Вячеслава Тихонова в роли русского разведчика Штирлица.

– Сюжет вымышленный. Но он стал доподлинной хроникой Великой Отечественной войны. А фильм «Карнавал» с участием Ирины Муравьёвой? Я помню, когда я училась в школе, в первый раз увидела этот фильм, потом с подружками пели и подбирали на пианино мотив песни «Позвони мне, позвони». Она была «визитной карточкой» каждой школьной вечеринки, где играла музыка.

– Да, Татьяна Лиознова была звездой советского кино. И теперь остались одни воспоминания.

За воротами Донского кладбища мы увидели выходящих из-за часовни Серафима Саровского людей. Это шли с похоронной процессии Татьяны Лиозновой, которая уже закончилась.

За стеной захоронённых жертв политических репрессий ещё стояло телевидение, и рядом, за зелёным шатром, были видны большие венки. Мы подошли ближе. На могиле матери Лиозновой, Иды Израилевны, только что произвели захоронение её дочери Татьяны. Лежал лапник и несколько венков от Союза кинематографистов России. Вся могила была усыпана цветами. И мы положили розы. Немного помолчав, мы ушли за остальными с кладбища. В Донской монастырь мы пошли поставить свечи. Завтра день чудотворца Сергия Радонежского. Я хочу постоять у его иконы со свечой.

Икона очень большая, и у неё цветы, а паникадила нет, только рядом, у Пантелеймона целителя.

– Попросить надо святого о помощи в нашем творчестве, – сказала я Славе.

Он задумался. И когда я ставила свечку, тоже поставил её рядом.

В храме убирались, чистили пол.

– Это что, санитарный день перед праздником? – спросил Слава убирающихся.

– Да, нас позвали здесь убраться, – ответила молоденькая девушка.

– А вы кто?

– Мы из сферы обслуживания.

– Кто?

– Из кулинарного техникума. Нас сняли с занятий, чтобы убраться в монастыре.

– Какое у вас почётное поручение, – сказал Слава.

Выйдя из церкви, мы, как обычно, повернули в некрополь. Была самая настоящая осень. Жёлтые листья ковром усыпали могилы и брусчатку и шелестели под ногами. Я очаровалась надгробными памятниками, на которые падали лучи солнца. Памятники были настоящими произведениями искусства. На камнях были высечены книги, ангелы, вазы, шары – всё, на что способна фантазия художника. Снова прошли к стене с горельефами и оттуда вышли к могиле А.И. Солженицына. Сели на лавочке возле неё. Могила была вся засыпана листьями. Миллион осенних листьев покрывал кладбище и засыпал и могилу, у которой уже не было цветов, как летом, и не горели свечи. И только у фотографии писателя, в двух вазах, ещё стояли несвежие гвоздики и астры.

– Осень дарит миллион листьев.

– Да, не миллион алых роз, а миллион листьев. Всё осыпано ими. Вот они как шелестят. Слышишь? Рядом не успевают убирать.

– Это всё те же ребята из кулинарного техникума убираются?

– Всё те же.

– Счастливые, трудиться благородно.

– Пойдём, сядем на веранде.

Мы вышли из некрополя на подворье. В глубине аллеи виднелась за деревьями клетка для павлина, стояли улья за яблонями, лежали брёвна для летнего сруба, а ближе, у трапезной, был большой огород с капустой. Видно, урожай ещё убрали не весь. У веранды, как и летом, цвели розы, и стоял медовый запах от мелких белых цветов. Рядом, на скамейке, отдыхали бабушки, и мы тоже присели.

– Сегодня здесь много отдыхающих, гуляют даже молодые.

– Я давно поняла, что здесь хорошо. Вот и идут сюда разные люди. Сидеть бы здесь и сидеть.

Но время, как всегда, торопит. Мы вышли из монастыря и опять пошли по парку.

– Какой он всё-таки заброшенный, – был не доволен Слава, – хоть сделали две клумбы, но этого мало. Здесь и лавки стоят не так, на траве, и асфальт в трещинах, и каруселей для детей нет, только качели, а большая клумба вся заросла травой. Я буду звонить в мэрию. Но в этом году уже поздно… А вот здесь что такое? Пустырь! – удивился Слава, отойдя в сторону.

– Смотри, – сказала я, – там фотографируются.

На земле, на листьях, в белых сапогах лежала девушка, и её на камеру снимал полный, грузный парень.

– Счастливые. Она его Муза, – сказал Слава.

– Смотри, она теперь листья разбрасывает, явно вскружила голову своему фотографу.

– Сейчас они поцелуются. На этом пустыре всё равно никого не видно.

– Конечно, это любимое занятие Музы! Может, Музе на этом пустыре памятник поставить? – предложила я.

– Фантазёрка. Пустырь надо хотя бы привести в божеский вид. Ведь людям негде собираться здесь по праздникам. Такой запущенный вид!

– Что-нибудь ещё придумаем, а пока сфотографируй меня, как ту Музу, у дерева.

07.10.11




День Преподобного Сергия Радонежского


ОСергии Радонежском я узнала ещё в раннем детстве, когда ездила с бабушкой в Троице-Сергиеву лавру. Раньше, в советское время, Сергиев Посад, где основана лавра, назывался Загорском. Как сквозь сон, помню церкви и скит. Они казались очень древними, как терема на рисунках в сказаниях о стародавних временах, о которых я узнавала из старых детских книг. Эти рисунки напоминали древнее царство на заре истории. И храмы в Троице-Сергиевой лавре мне казались божьим царством. В тот день было много народа. Все спешили помолиться. Но я была ещё некрещёной, и бабушка держала меня за руку. Перед входом в храм она спросила монашку:

– Можно и внучке в храм войти? Она некрещёная.

– Можно, – сказала монашка.

Бабушка ввела меня за руку в храм и не выпускала мою руку, даже когда ставила свечку. Я смотрела на неё и думала, как бабушка серьёзно молится. И здесь столько много взрослых. «Что-то здесь происходит большое, народное, что видно только самому Богу», – думала я и закрыла глаза.

Также я была с бабушкой и в другой церкви. И только в один храм меня не пустили. Сказали, что туда заходят только крещёные.

Название Радонеж произошло от древнего имени Радонег, что созвучно с Радой, Радостью. И я подумала, что с Сергием Радонежским испытаешь радость веры.

И в самом деле, сегодня в день Преподобного Сергия Радонежского выдался необычайно тёплый осенний денёк. На градуснике +20 °C. Солнце греет даже как-то по-летнему. И жёлтые листья тоже окрашены в цвет солнца. Радость побеждает страх. Это залог благополучия. Сейчас много говорят об апокалипсисе, как в Средние века. Говорят, что в Землю врежется блуждающая планета из космоса и мы погибнем. Будет апокалипсис. Война тоже напоминает о страхе апокалипсиса, что бы нас ни ожидало, надо быть бесстрашным. Именно бесстрашие помогло Дмитрию Донскому победить на Куликовом поле после благословения его Сергием Радонежским. Самообладание – это божественный дар, оно даётся по божьей воле.

И сегодня мы входим со Славой в Донской монастырь. Там стоят древние пушки. Слава меня фотографирует возле них. Порох изобрели китайцы. Это было до н. э. И придумали первую пушку тоже они. На Руси пушки стали делать в 14-м веке. Первый огненный залп со стен Москвы был произведён в 1382 году при отражении орд Тохтамыша.

В 14-м веке появилось и само название «пушка», от слова «пускать». Человеку по имени Григорий из богатого сословия, занимавшемуся артиллерией, дали прозвище Пушка. Оно положило начало фамилии Пушкиных. Знаменитый русский поэт и есть потомок этого рода.

– Пойдём посмотрим захоронения. Здесь много участников исторических сражений, – позвал Слава.

Перед нами вырос высокий белый склеп графа Киселёва Павла Дмитриевича (1788–1872). У него лежат цветы. Его помнят и чтут. Рядом сведения о нём. Он участник 26 сражений войны 1812 года, Бородинского сражения, Турецкой войны 1828–1829 гг., полномочный представитель в Молдавии и Валахии. С 1837 года 18 лет был министром государственных имуществ. Имеет награды: орден Андрея Первозванного, орден Святого Георгия 4-й степени. Был другом Пушкина, Тургенева, Вяземского. Пушкин о нём писал в своём дневнике: «Он, может, самый замечательный из наших государственных людей».

Рядом надгробный камень с греческой богиней. На нём надпись почти стёрта. Но всё же, если постараться, можно прочитать: «Здесь участник Бородинского сражения 1812 года. Василий Иванович Дунин».

Очень большой памятник с огромным ангелом, обнимающим сосуд. И у него тоже цветы. Любящий супруг, статский советник Кожухов Алексей Степанович, выразил признательность своей умершей супруге, урождённой княжне Трубецкой (1793–1827) в надписи: «Незабвенному другу от неутешного супруга с четырьмя сиротами».

Мы проходим к часовне Александра Свирского. Рядом заметная могила Зубкова Василия Петровича (1799–1862). Он был другом Пушкина, декабристом, в его доме Пушкин встречался с С.Ф. Пушкиной, что стала прототипом Софьи в комедии «Горе от ума».

По протоптанной тропинке мы подошли к надгробному камню Пушкиной Натальи Абрамовны (1746–1819). Урождённая княгиня Волконская, жена двоюродного дяди поэта, последовала за мужем в Сибирь в 1772 году.

Рядом скорбящая дева из белого камня. На камне высечена надпись: «Урождённая Нарышкина Мария Дмитриевна, 1779–1834 годы». А сверху еле видно то ли «Далиан», то ли «Далини».

Старые камни, заросшие мхом, покрытые чёрной пылью и листвой, которую сдувает ветер, отколотые. Но в камне будто живёт душа, и чувствуешь её, когда проходишь мимо. Эти души тихо и нежно говорят с тобой, лаская, как ветер.

Сегодня на могилах много свежих цветов.

Обновили венки Деникиным, и по-особому украшена высаженными хризантемами могила архитектора Вознесенского (1862–1933).

У крестов протопресвитера Киселёва Александра Николаевича (1909–2001) и матушки Каллисты Ивановны Киселёвой (1922–1997) сидят мужчина и женщина. Могилы усыпаны цветами, и горят свечи на них. Здесь помнят и чтут служителей церкви.

Мы устали бродить и, как всегда, решили отдохнуть в беседке. В этот раз там сидели две женщины и мальчик лет одиннадцати. Он прикармливал голубей, и они налетели большой стаей на веранду.

– Ты любишь голубей? – спросил Слава мальчика.

– Да, я даже голубя в руках держал.

Мальчик запел песенку и запрыгал.

– Что его так обрадовало?

– Просто поёт себе и поёт. Мальчик, ему и весело.

– Все по молодости веселятся.

– Вот он даже голубей собрал. Что делает молодость! Она любит, когда много всех вокруг.

– Ты думаешь?

– Конечно, даже американские учёные доказывают, кто много бывает на людях, тот молодой. Один час пребывания в многолюдном месте скрадывает четыре года жизни.

– Наверное.

Мы вышли из монастыря.

– Пойдём искать красоты природы. Сегодня такой радостный день!

– Давай насобираем листья.

– Прекрасно! В этом заброшенном парке можно любоваться листьями.

Слава сфотографировал меня у липы, у красной рябины и у девичьего винограда с пёстрым букетом кленовых листьев. Солнце веселило нас. Мы даже не замечали шум стройки, что была через дорогу. Будто Хризалида, крылатая нимфа лесов, нашептала тихую сказку друидов и огородила нас в деревьях от всего окружающего. Шелестя листьями под ногами, мы шли и шли через заброшенный парк.

08.10.11




Теперь я буду творить


Богородица услышала меня. Мои молитвы укрепили меня в творчестве, и появились силы. За последнее время, всего за две недели, я написала девять рассказов. Меня впечатляло всё: и разговоры друзей, и их усмешки, в моём воображении вырисовывались даже карикатурные образы, но когда я перенесла их на бумагу, они будто разжалобились и стали совсем не похожи на карикатуру. Это такие новые рассказы, как «Магия женщины», «Карточный домик», «Закулисные ужасы».

Всё время сомневаюсь, как мне писать: то ли сжато, компактно, без лишних слов, чтобы не было скучно читателю, то ли пространственно и объёмно, чтобы полностью поглотить читателя и увлечь за собой. Маленький рассказ похож на тонкий ажурный платочек, который можно спрятать в карман, а большая повесть – на разноцветный шерстяной ковёр, который выстилают под ноги, чтобы мягко и тепло было ходить.

Один случай, произошедший со мной сегодня, вдохновил меня на создание детской музыкальной пьески. «Как это здорово – писать пьески», – решила я, когда задумка поглотила меня. Она осенила меня, точно преследующая хищная птица.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70584223?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.