Главная страница | Современная русская литература | Психотехнологии. (Базисное руководство)

Психотехнологии. (Базисное руководство)
Александр Лазаревич Катков
В монография описываются системные характеристики направления «Психотехнологии». Приводятся данные о видах психотехнологической активности. Рассматриваются перспективы развития данного направления в условиях Новейшего времени. Некоторые фрагменты текста ранее были опубликована в книгах А. Л. Каткова «Общая теория психотерапии», «Научные исследования в психотерапии». Книга представляет интерес для специалистов психотехнологического профиля.

Психотехнологии
(Базисное руководство)

Александр Лазаревич Катков

© Александр Лазаревич Катков, 2024

ISBN 978-5-0062-7778-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение
Сфера психотехнологий – как бы она не обозначалась в различные исторические эпохи (гностические, магические, духовные, религиозные практики; консультирование, психотерапия, психологические тренинги; глубинная трансформация, трансформационные игры, «психологический апгрейд», «квантовое исцеление» и проч.) – вызывает повышенные интерес исследователей, культурной, интеллектуальной элиты и населения в целом.
В самые последние десятилетия все большее распространение получают психотехнологии, которые разрабатываются на стыке авангардных направлений науки и практики – теории и практики массовых электронных коммуникаций, нейрокибернетики, нейролингвистики, нейроинформационных систем, психонетики, психотроники и других.
Огромная сила воздействия современных психотехнологий обусловлена их высокой технологичностью, базированием на своевременном выявлении, понимании, знании и результативности использования последовательностей, закономерностей протекания психических процессов, поведения личности в различных жизненных ситуациях и различных условиях, а также высоким уровнем исполнения.
Прикладные аспекты подобных исследований находят свое отражение в различных сферах человеческой жизнедеятельности, включая политику, бизнес, менеджмент и организационный консалтинг.
Новые психотехнологии успешно применяются в избирательных и рекламных компаниях, берутся на заметку оборонными ведомствами и спецслужбами, при их помощи совершаются серьезные преступления, формируются многочисленные деструктивные культы.
Так, например, по свидетельству одного из самых ярких интеллектуальных лидеров уходящей эпохи Ноама Хомского – лигвиста, философа – яростная битва за умы людей ведется с использованием пропагандистких технологий (т. е. психотехнологий) невиданного масштаба и изощренности. Что безусловно подрывает несущую идею Нового Времени – демократии.
Не менее яростная борьба с использованием традиционных и современных психотехнологий идет и за кошельки людей – рынок «чудесных» психотехнологий растет невиданными темпами, в то время как позитивный вектор действия большинства из них не доказан, а причиняемый ущерб во многих случаях очевиден.
По мнению компетентных специалистов, внимательно наблюдающих за тенденциями развития психотехнологического пространства, динамика в сторону преобладания деструктивного вектора используемых психотехнологий становится все более очевидной, а «цена вопроса» все более высокой (Н. Хомский, 1989; С. Хассен, 2001; Н. Д. Узлов, 2011). Так, например, агрессивный вал современных психотехнологий вносит более чем существенный вклад в формирование тревожных характеристик цивилизационного процесса, характеризующихся следующими акронимами – VUCA-мира (нестабильный, неопределенный, сложный, неоднозначный), BANI-мира (хрупкий-тревожный-нелинейный-непостижимый), или – по выражению Джамаиса Кашио – «многомерное пространство сгущающего хаоса». А в самые последние годы наиболее эпатажные футурологи социологического толка используют еще и такие характеристики – SHIVA-мир (расщепленный, ужасный, беспощадный, нарождающийся); TACI-мир (турбулентный, случайный хаотичный, враждебный). При всем понимании избыточной остроты подобных оценок, нельзя не согласиться с тем, что существенная часть населения планеты именно так воспринимает и чувствует коллизии Новейшего времени во все более «сгущающемся хаосе» агрессивных психотехнологий.
Отсюда, как минимум, следует необходимость форсированного развития класса психотехнологий, обеспечивающий долговременную устойчивость к агрессивным манипулятивным воздействиям, а также необходимость продуманного регулирования рынка психотехнических услуг и обеспечения психологической безопасности субъекта, группы, общества.
Как максимум – должна быть разработана обновленная система ресурсных идиом современного человека, инновационные психотехнические способы оживление фундаментальных этических императивов, координирующих процессы жизнедеятельности и коммуникативной активности человека и общества в непростых условиях Новейшего времени. Должно быть инициировано обновленное понимание и разработано психотехнологическое обеспечение индивидуальной и социальной свободы, которое обеспечит необходимый импульс в развитии человека и общества в кризисный период Новейшем времени. То есть, речь идет не менее чем о новых параметрах порядка, формируемого в том числе и за счет кластера инновационных технологий; о магистралях, которые ведут к более безопасному и благополучному будущему. А именно – продвигают человека от состояния деморализации к устойчивому ресурсному состоянию; от полярных экзистенциальных характеристик не-определенности, от-чаяния, без-надежности, не-верия к противоположному экзистенциальному полюсу ясности (определенности), чаяниям, надежде, особому состоянию знания-веры.
Однако, несмотря на, казалось бы, очевидные императивы к форсированному развитию проработанных в духе доказательной исследовательской практики, экологически выверенных психотехнологий, способных выполнять вышеперечисленные задачи, ситуация в общем психотехнологическом пространстве пока что развивается в прямо противоположном направлении.
«Плохие новости» в эволюции психотерапии – наиболее экологичной, проработанной и научно обоснованной психотехнологии – за последние 30 лет, по авторитетному свидетельству директора международного центра оценки качества медицинской помощи Министерства здравоохранения и социального празвития США Скотта Миллера (материалы выступления С. Миллера престижных конференциях «Эволюция психотерапии», 2013, 2017гг.), следующая:
• существует очень маленькая, или вообще не существует разницы между результатами работы профессионалов, студентов и получивших минимальную подготовку парапрофессионалов;
• на вторую назначенную сессию к профессиональным психотерапевтам приходит менее 50% клиентов;
• у оставшихся на терапии клиентов после первых 50 часов практики никакого объективного улучшения результатов не наблюдается;
• за последние 10 лет объем использования услуг психотерапевтов в США сократился на 35%;
• одновременно объем используемых медикаментозных средств увеличился на 75%; а объем услуг, оказываемых парапрофессионалами – на 60%.
• вывод: клиенты выбирают более легкие и быстрые варианты улучшения своей жизни. «Это не прогресс, а вымирание…» констатирует Скотт Миллер.
По мнению авторитетных специалистов Дж. Прохазка, Дж. Норкросса (2005), ситуация, сложившаяся на рынке психотерапевтических услуг в последние годы, может быть охарактеризована следующим образом: «Психотерапия потерпела сокрушительный удар… Рынок забит психотерапевтическими методами, каждый из которых претендует на то, что он лучше всех, становится решительно непонятно – какие теории изучать, преподавать, и главное, по каким методам проходить лечение?».
И главное – общая рамочная концепция, не говоря уже об универсальной психотехнологической теории, вплоть до самого последнего времени так и не была сформулирована. Такого рода неприемлемый теоретический дефицит был и остается основным препятствием к разработке и реализации стратегии искомого разворота преобладающего деструктивного вектора разрабатываемых и используемых психотехнологий в сторону повышения безопасности и качества.
Вместе с тем, разрабатываемая нами с конца 90-х годов прошлого столетия идея и концепция социальной психотерапии сместила и продолжает развертывать фокус внимания профессионального психотерапевтического сообщества и «большего» сообщества ответственных профессионалов ментального профиля в сторону общего психотехнологического пространства и полулегального, «мутного» рынка большей части реализуемых психотехнологий. В итоге, данная позиции была четко прописаны в документе «Стратегия развития Социальной психотерапии в РФ», утвержденной на съезде ОППЛ (самое крупное профессиональное психотерапевтическое сообщество в Российской Федерации) в 2021 году. А на съездах ОППЛ и Национального СРО «Национальная ассоциация развития психотерапевтической и психологической науки и практики «Союз психотерапевтов и психологов» в 2022 г. была ясно озвучена задача активного осваивания и конструктивного регулирования рынка психотехнологий с целью повышения качества оказываемой здесь помощи.
Далее, в ходе реализации Базисной научно-исследовательской программы по разработке Общей теории психотерапии (ОТП) в период 2001—2020 гг. нами были аргументированы и глубоко проработаны векторы дифференциации-интеграции с другими помогающими и развивающими практиками (психотехнологиями), но также – с науками о психике и общих корпусом науки. И одно только это обстоятельство стимулировало и продвинуло Базисную НИП следующего поколения «Комплексный анализ (эпистемологический, эпидемиологический, психотехнический) традиционных и современных психотехнологий», которая была реализована Международным институтом социальной психотерапии и консультирования (МИСПиК) в период с 2020 по 2023 годы
Анализ достигнутых результатов по реализации Базисной научно-исследовательской программы (2020—2023) с задачами становлению научно-практического направления «Психотехнологии» излагается в нижеследующих разделах монографии.

Характеристики тематического исследовательского проекта и настоящий статус научного направления «Психотехнологии»

В настоящем разделе монографии приводится по необходимости краткая информация по тематическому исследовательскому проекту «Комплексный анализ (эпистемологический, эпидемиологический, психотехнический) традиционных и современных психотехнологий», реализуемому МИСПиК с начала 2020 года.
Настоящий исследовательский проект предусматривает глубокую проработку основополагающих компонентов Базисной НИП: проблематизация – концептуализация – теоретизация – технологизация – инструментализация – институализация (формирование базовых институций) – трансляция (подготовка специалистов) – реализация (масштабное внедрение) – мониторинг результатов. Без чего говорить о какой либо перспективе выведения направления «Психотехнологии» в статус самостоятельной и состоятельной науки не приходится.

Функциональное определение термина «Психотехнологии»
В качестве необходимого предварительного условия, нами были обоснованы границы предметной сферы рассматриваемого научного направления «Психотехнологии», прописанные в нижеследующих определениях.
Границы предметной сферы научно-практического направления «Психотехнологии», по материалам проведенного предварительного исследования, понимались нами следующим образом.
В общем прагматическом смысле, «Психотехнологии» – это возможность идентификации и улучшения психотехнической составляющей любой формы организованной, целенаправленной активности человека, группы, общества (в данном случае всегда имеет место:
1) дифференциация существенных компонентов целенаправленной психической активности;
2) исследование возможностей существенного улучшения каждого из выделяемых компонентов за счет специальных манипуляций, процедур и более сложных агрегатов психотехнологической деятельности;
3) выведение на основе полученного опыта проработанного алгоритма конкретной психотехнологии).
В строгом научном смысле, «Психотехнологии» – научно-практическое направление, разрабатывающее функциональные модели дифференцированной (алгоритмизированной) психической активности человека, группы, общества, прямо или косвенно направленные на достижение заявляемых прагматических целей.
В «мягком» функциональном смысле, научное направление «Психотехнологии» охватывает процесс генерации и трансляции научных знаний о психике (концепций, теорий) в сферу практической деятельности, осуществляемый с целью улучшения адаптивных кондиций человека, группы, общества
В собственно психотехническом смысле, под «Психотехнологией» мы понимаем профессионально оформляемое, структурированное поведение (действие, взаимодействие) специалиста, которое:
• предпринимается с целью определенных изменений психических кондиций у субъекта или группы;
• выстраивается в определенной последовательности, обусловленной логикой психотехнического процесса;
• закономерно приводит к достижению заявляемых целей;
• функциональная эффективность данных структурированных действий, как правило, обоснована и доказана в корректных исследовательских программах.

Краткая характеристика методологии исследовательского проекта
Настоящее исследование было проведено с использованием принципов построения современной науки и общая методология проведения научных исследований в авангардных научных дисциплинах (подробнее см. в разделе 8 монографии).
По сути, это означает, что системным стержнем проведенного комплексного исследования является методология эпистемологического анализа, в рамках которого – как необходимые структурные компоненты «большего» метода – включены используемые в настоящем исследовательском проекте метод культурно-исторической реконструкции, контент-анализ, метод психотехнического и комплексного анализа (варианты А.В.С), методология форсайтного исследования.
При этом, необходимые комментарии к стержневой методологии исследования следующие. Согласно определению, представленному в Энциклопедии эпистемологии и философии науки (2009), «Эпистемологический анализ позволяет: идентифицировать глубинный культурно-исторический и собственно эпистемологический контекст, из которого выводится исследуемая форма знаний; отделять иллюзии, химеры, беспочвенные верования, „идеологию“ от подлинно научных, концептуальных основ знания; отделять поверхностную интерпретацию контекста развития рассматриваемой области знания от глубинной; осуществлять, в результате всего вышесказанного, адекватное выведение реальных и обоснованных универсалий в исследуемой сфере, а также путей и методов их получения». Что для рассматриваемой сферы психотехнологий, в силу понятных причин, исключительно важно.
Эпистемологический анализ, кроме того, есть наиболее эффективный способ осмысления нелинейной, скачкообразной периодизации становления и развития научного знания, а так же – наиболее адекватная методологическая основа преодоления кризисных периодов в развитии определенных научных направлений или корпуса науки в целом (А. Ф. Зотов, 2009). И также понятно, что данная функциональная характеристика как нельзя лучше соответствует ситуации в сфере выделяемого сектора наук о психике и, в частности, в области исследуемого научно-практического направления «Психотехнологии».
Так, например, применительно к сектору наук о психике эпистемологический анализ позволяет: идентифицировать основополагающий концептуальный дефицит и слабость методологического оформления исследований, проводимых в данной сфере; выявлять наиболее адекватные способы преодоления несостоятельности эпистемологического и собственно теоретического базиса наук о психике. Что и было продемонстрировано в ходе выполнения Базисной научно-исследовательской программы по разработке ОТП, а также в ходе реализации настоящего исследовательского проекта.
Полная версия методологии эпистемологического анализа, используемой в секторе наук о психике, изложена в монографии «Науки о психике и эпистемологический анализ» (А. Л. Катков, 2023).

Настоящий статус научно-практического направления «Психотехнологии»
Данный статус наилучшим образом характеризуют нижеследующие документы, проработанные и принятые Академическим Советом Международной академии научной психотерапии 12 декабря 2023 годы.

Пояснительная записка к документу «Паспорт научной специальности «Психотехнологии»
Любое действие по выведению и утверждению – даже и на уровне профессионального сообщества – новой научной специальности должно быть аргументировано с приведением неоспоримых фактов в ползу такого решения. В нашем случае аргументация решения о необходимости утверждения новой научной специальности «Психотехнологии» основывается на данных анализа современного рынка психотехнологий, а так же – данных о тенденциях развития профессиональной (социальной) психотерапии и «места» данной специальности в психотехническом пространстве.

Согласно результатам проведенного анализа рынка психотехнологий:
• в самые последние годы отмечаются беспрецедентные и все более растущие масштабы явного и скрытого использования психотехнологий практически во всех областях профессиональной, гуманитарной и общественно-политической деятельности;
• появляется все больше данных о непредсказуемых и часто, очевидно вредных последствий для человека, группы, общества в связи с непродуманным и неэкологичным использованием современных психотехнологий. В самые последние годы появляется все больше публикаций о непредсказуемых негативных последствиях бесконтрольного использования ИИ (как многократно усиленной имитации определенных ареалов психической активности человека) с возможными негативными или даже катастрофическими результатами такой активности;
• при том, что только лишь запретительные или ограничительные меры неизбежно приведут к общему снижению качества и стагнации рынка помогающих психотехнологий;
• область психотехнической активности, многократно превосходящая по объему и ассортименту сектор профессиональной психологической и психотерапевтической помощи, толком не исследуется;
• существует острая необходимость в углубленном, квалифицированном и масштабном исследовании совокупности современных психотехнологий, с тем, чтобы любые предложения по регулированию данной важнейшей сферы деятельности, основываясь на фактах, а не на домыслах;
• методологическая база и соответствующие организационные структуры, необходимые для продвижения такого масштабного исследовательского проекта в настоящее время созданы.

Согласно результатам проведенного анализа тенденций развития профессиональной (социальной) психотерапии и «места» данной специальности в психотехническом пространстве (по результатам Базисной НИП 2001—2020гг.):
• в последние 30 лет, и особенно в последнее десятилетие в странах Западной Европы и США отмечается неуклонная стагнация сектора профессиональной психотерапевтической помощи (С. Миллер, 2013, 2017);
• в то время, как объем более простых и краткосрочных видов психотехнической (отличной от психотерапевтической) помощи неуклонно возрастает;
• многие профессиональные психотерапевты «мигрируют» в нерегулируемый сектор психотехнологий, с предсказуемым увеличением потока клиентов и объема зарабатываемых средств;
• по аргументированному мнению экспертов, все большее количество клиентов и специалистов – психотехнологов выбирают «короткую дорогу к результату»;
• тем не менее, в самые последние годы была разработана обновленная функциональная концепция психического и общая теория психотерапии (ОТП), а профессиональная психотерапия выведена в статус самостоятельной научной специальности в авангардном секторе наук о психике;
• в рамках ОТП проработан важнейший сектор дифференциации-интеграции профессиональной психотерапии с современными психотехнологиями и психотехниками, с доказанной возможностью повышения безопасности, эффективности и качества каждой используемой психотехнологии и психотехники;
• таким образом, были созданы условия для преодоления стагнации и, наоборот, обеспечения реального прогресса в психотехнологическом пространстве;
• были созданы условия для адекватного (т.е. не ограничивающего или запрещающего, а стимулирующего высокое качество, эффективность и безопасность оказываемой психотехнической помощи) регулирования рынка психотехнологий;
• в 2020—2023 гг. были созданы и успешно функционируют необходимые стартовые инструменты для реализации двух последних позиций в вышеприведенном перечне – Международный институт социальной психотерапии и консультирования, Международная академия научной психотерапии, Международная ассоциация социальных психотерапевтов, консультантов и психотехнологов.
Таким образом, на сегодняшний день существует реальная возможность консолидации и выведения научно-практического направления «Психотехнологии» в статус самостоятельного и состоятельной научной специальности.

Паспорт научной специальности «Психотехнологии»
Введение

В эпоху Новейшего времени отмечаются беспрецедентные масштабы явного и скрытого использования психотехнологий практически во всех областях профессиональной, гуманитарной и общественно-политической деятельности. Можно с уверенностью говорить о том, что многие психотехнологии стали существенной или даже неотъемлемой частью информационных технологий, являющихся абсолютным приоритетом Новейшего времени.
И вместе с тем появляется все больше данных о непредсказуемых и, весьма часто, очевидно вредных последствий для человека, группы, общества в связи с непродуманным и неэкологичным использованием современных психотехнологий. В следствие чего со стороны некоторые общественные и профессиональные организации выступают с инициативами в пользу достаточно жесткого нормативного регулирования наиболее распространенных вариантов психотехнической активности (видов психологической помощи).
Между тем, согласно квалифицированным экспертным оценкам, только лишь запретительные или ограничительные меры неизбежно приведут к общему снижению качества и стагнации рынка профессиональных помогающих психотехнологий. Сама по себе область психотехнической активности, многократно превосходящая по объему и ассортименту выделяемый сектор психологической помощи, толком не исследуется. Высказываемые здесь суждения как правило носят произвольный характер и не могут являться основанием для принятия ответственных решений. То есть, существует острая необходимость в углубленном, квалифицированном и масштабном исследовании совокупности современных психотехнологий, с тем, чтобы любые предложения по регулированию данной важнейшей сферы деятельности, основываясь на фактах, а не на домыслах.
Методологическая база и соответствующие организационные структуры, необходимые для продвижения такого масштабного исследовательского проекта в настоящее время созданы: разработана универсальная технология психотехнического и комплексного анализа (ПиКАП), адекватная для исследования любой психотехнической активности; в продолжении пяти последних лет успешно функционирует Международный ученый совет и Академический совет по научной психотерапии, способные проводить квалифицированную психотехническую экспертизу; проработан вопрос о реализации подготовленных циклов последипломной подготовки специалистов в области методологии профильных научных исследований и психотехнической экспертизы; разработана, обоснована – с позиции доказательной исследовательской практики – классификация наук о психике, в которой научной направление «Психотехнологии» выведено в отдельную рубрикацию.

Общая информация по настоящему проектному документу

Настоящий проектный документ является свидетельством общественного признания научной специальности «Психотехнологии» на уровне существенной части профессионального психотерапевтического, психологического и, соответственно, психотехнологического сообщества, действующего в Российской Федерации и в других странах, участвующих в формировании Международного ученого совета по психотерапии и Международной ассоциации научной психотерапии.
Стандартные рубрикации рассматриваемого проектного документа имеют нижеследующие особенности оформления.
Формулировка шифра специальности «Психотехнологии; предметная сфера и спецификация психотехнологической деятельности» выводится с пониманием того, что данная научная специальность представлена: 1) наиболее проработанными и состоятельными в содержательном плане психотехнологическими номинациями: консультирование (психологическое, социальное, бизнес-консультирование, консультирование без уточнения целеполагания и контактной группы); развивающие и адаптивные тренинги (психотерапевтические, психологические, социальные, тренинги без уточнений целеполагания и клиентской группы); коучинг; медиация, образовательные и воспитательные психотехнологии; психогигиена; психопрофилактика; эффективная самоорганизация с использованием ресурсов психического; иные проработанные психотехнологии; 2) следующими основными профессиональными спецификациями: профильная научно-исследовательская деятельность; специальное образование; практическая деятельность; организация; нормативное регулирование; экспертная деятельность; 3) наиболее актуальной проблемной тематикой, присутствующей в поле современных психотехнологий: психологическая безопасность; психо-экология; психо-этика; искусственный интеллект – человек; виртуальная реальность – человек; вредные последствия у человека, группы, общества в связи с использованием тех или иных психотехнологий, адекватная, в том числе правовая оценка таких последствий.
Таким образом, настоящей формулировкой охватываются и основные области активности, и компоненты предметной сферы современных психотехнологий.
Формула специальности. В данной рубрикации раскрываются функциональные особенности психотехнологической активности, а также – особенности предмета «приложения» и целеполагания современных психотехнологий. С учетом проработанных спецификаций (научная, образовательная, практическая и проч.) и состоятельных номинаций профессиональной психотехнологической деятельности, данный раздел ориентирован на существенное повышение качества реализуемых психотехнологий и, соответственно, эффективную профилактику возможных нежелательных последствий.
Области исследования в настоящем проектном документе структурированы по разделам, представленным в формулировке шифра специальности «Психотехнологии; предметная сфера и спецификация психотехнологической деятельности», т. е. включают три «больших» уровня, охватывающих наиболее актуальную исследовательскую проблематику.
Специально следует отметить факт того, что прописанные в данном документе области исследования тесно «соприкасаются» и даже перекрываются сферой исследовательской активности многих других сопряженных и состоятельных научно-практических направлений (например, психология, психотерапия, педагогика и проч.). Однако, данное обстоятельство предлагается рассматривать в первую очередь как возможность синергии и усиления прагматической части каждого из таких «пересекающихся» научно-практических направлений. А с учетом современных эпистемологических позиций, выведение актуальных научных фронтов (или объединяющих научных направлений) только лишь усиливает необходимые интегративные процессы в общем корпусе науки. А в нашем случае – усиливает интегративные тенденции в пока еще формирующемся, крайне важном секторе наук о психике.
Итоговая рубрикация «Отрасль наук». В настоящем проектном документе в данной рубрикации обозначен сектор «Науки о психике». Основанием для такого рода констатации является наличие разработанной, обоснованной с позиции доказательной исследовательской практики и опубликованной в рейтинговых научных изданиях классификации наук о психике, в рамках которой научной направление «Психотехнологии» выведено в отдельную номинацию.

Содержание проектного документа «Паспорт научной специальности «Психотерапия»

Шифр специальности:
(условное цифровое обозначение шифра специальности, принятое на уровне ведущей организации) «Психотехнологии; предметная сфера и спецификация психотехнологической деятельности».
Формула специальности:
Содержанием специальности (условное цифровое обозначение шифра специальности) – «Психотехнологии; предметная сфера и спецификация психотехнологической деятельности» является исследование:
• сущностных характеристик, особенностей предметной сферы, собственно технологического оформления, специфики (включая краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные эффекты) воздействия используемых психотехнологий на различные аспекты психической активности, адаптивные кондиции, качество жизни и социальные характеристики человека, группы, общества;
• комплексной и сравнительной эффективности наиболее проработанных и состоятельных в содержательном плане психотехнологий, таких как: консультирование (психологическое, социальное, бизнес-консультирование, консультирование без уточнения целеполагания и контактной группы); развивающие и адаптивные тренинги (психотерапевтические, психологические, социальные, тренинги без уточнений целеполагания и клиентской группы); коучинг; медиация, образовательные и воспитательные психотехнологии; психогигиена; психопрофилактика; эффективная самоорганизация с использованием ресурсов психического; иные проработанные психотехнологии;
• наиболее эффективных методологических и содержательных характеристик по главным профессиональным спецификациям психотехнологической деятельности: профильная научно-исследовательская деятельность; специальное образование; практическая деятельность; организация; нормативное регулирование; экспертная деятельность;
• актуальной проблематикой, всегда присутствующей в поле современных психотехнологий: психологическая безопасность; психо-экология; психо-этика; искусственный интеллект – человек; виртуальная реальность – человек; возможные вредные последствия у человека, группы, общества в связи с использованием тех или иных психотехнологий; адекватная, в том числе правовая оценка таких негативных последствий.

Возможные области исследований:
1. Исторический аспект становления культурных, религиозных, духовных и светских психотехнологий; особенности психотехнологической традиции в данных «больших» направлениях цивилизационного развития.
2. Культурно-историческая реконструкция динамики представлений о научных основах и предметной сфере психотехнологий в различные исторические эпохи. Объяснительные модели психотехнического воздействия.
3. Философские (эпистемологические) и методологические основания прикладной психотехнологической науки и практики.
4. Универсальные и специфические особенности предметной сферы психотехнологий; методология выведения и исследования предметной сферы психотехнологий.
5. Систематизация и классификация традиционных и современных психотехнологий; основные системообразующие принципы.
6. Научные основы современных психотехнологий; базисные принципы исследования.
7. Психотехнологии в индивидуальной, дуальной, групповой и социальной коммуникации; специфика содержания, технологического оформления и исследования.
8. Понятие о манипулятивных, помогающих, развивающих и социально-стабилизирующих психотехнологиях; специфика содержания, технологического оформления и исследования.
9. Психотехнологии в системе наук о психике и гуманитарных науках. Место психотехнологий в секторе наук о психике.
10. Психотехнологии и авангардные науки. Место психотехнологий в общем корпусе науки.
11. Исследование комплексной и сравнительной эффективности наиболее проработанных и состоятельных в содержательном плане психотехнологий: консультирование (психологическое, социальное, бизнес-консультирование, консультирование без уточнения целеполагания и контактной группы); развивающие и адаптивные тренинги (психотерапевтические, психологические, социальные, тренинги без уточнений целеполагания и клиентской группы); коучинг; медиация, образовательные и воспитательные психотехнологии; психогигиена; психопрофилактика; эффективная самоорганизация с использованием ресурсов психического; иные проработанные психотехнологии. По каждой номинации может и должно быть проведено подобное исследование с использованием принципов и подходов доказательной исследовательской практики.
12. Исследование и выведение наиболее эффективных методологических и содержательных характеристик по главным профессиональным спецификациям психотехнологической деятельности: профильная научно-исследовательская деятельность; специальное образование; практическая деятельность; организация; нормативное регулирование; экспертная деятельность.
13. Исследования по наиболее актуальным проблемным темам, так или иначе присутствующим в поле современных психотехнологий: психологическая безопасность; психо-экология; психо-этика; искусственный интеллект – человек; виртуальная реальность – человек; возможные вредные последствия у человека, группы, общества в связи с использованием тех или иных психотехнологий; адекватная, в том числе правовая оценка таких негативных последствий.
14. Исследования в области экспериментальных психотехнологий по основным направлениям авангардных наук о психике (например, психотехнологии и управление временем; психотехнологии в аспекте развития ассоциированного сверх-адаптивного интеллекта и проч.).
15. Деструктивные психотехнологии и возможности эффективного противодействия.

Отрасль наук: Науки о психике.

Заключение

Актуальность выведения специальности «Психотехнологии» в статус прикладного научного направления и формирование долговременной исследовательской программы по данному направлению, в связи со всем сказанным, не вызывает никаких сомнений.
Структура и содержание настоящего документа разработаны на основании имеющихся достижений в сфере наук о психике, в частности – в области научной психотерапии, социальной психотерапии. То есть, стартовая теоретическая база у формирующейся научной специальности имеется. Профессиональное психотерапевтическое и психологическое сообщество Российской Федерации и стран, участвующих в деятельности Международного ученого совета по психотерапии и Академического совета МАНП, располагают необходимыми организационные и кадровыми возможностями по организации экспертиза научных достижений в сфере психотехнологий.
В ходе обсуждения настоящего проектного документа на совместном заседании Международного ученого совета по психотерапии и Академического совета МАНП 12 декабря 2023 года был утвержден Паспорт научной специальности «Психотехнологии» и соответствующим образом расширена сфера компетенции МУСП и АС МАНП.
Таким образом, в настоящее время научно-практическое направление «Психотехнологии» имеет статус самостоятельной и состоятельной научной специальности с возможностью планирования и реализации научно-исследовательских проектов и прохождения квалифицированной экспертиза научных достижений по данной специальности.

РАЗДЕЛ I.
Психотехнологии как инструмент культурного и цивилизационного развития человечества в различные исторические эпохи (систематический обзор по результатам эпистемологического анализа)

Вводная информация
Настоящий раздел монографии, выполненный по результатам проведенного эпистемологического анализа, раскрывает содержание первого звена в общем исследовательском алгоритме становления рассматриваемой научной дисциплины «Психотехнологии» – этапа проблематизации. Данный раздел демонстрирует истинную глубину и сложность исследовательских задач, и, следовательно, формирует горизонт тематического исследовательского проекта.
Таким образом, здесь будут рассмотрены наиболее значительные проблемные узлы становящегося научно-практического направления «Психотехнологии»: глобальные вызовы эпохи Новейшего времени, прямо или косвенно обращенные к рассматриваемой сфере психотехнологической деятельности; культурно-исторический аспект с обоснованием этапов становления психотехнологической практики и науки, и прояснением сущностных аспектов данного вида деятельности; собственно научная проблематика, в частности неготовность общего корпуса науки и, тем более, сектора наук о психике к формированию адекватных объяснительных моделей воздействия психотехнологий на психику и адаптивные кондиции человека, группы, общества; проблема уровней контроля над ситуацией в сфере распространения психотехнологий, в том числе агрессивных; институциональная проблематика; проблемы этического и нормативного регулирования, проблемы в сфере подготовки специалистов ментального профиля; собственно футурологическая проблематика в сфере психотехнологий.
В данной последовательности, и по необходимости кратко, мы и рассмотрим предварительные результаты проведенного эпистемологического анализа.

Глобальные вызовы эпохи
Необходимость обращения к теме психотехнологий в первую очередь связана с обстоятельствами, которые лишь с известными оговорками можно обозначить как внешние и которые имеют крайне неблагоприятную тенденцию стремительного и неконтролируемого кризисного развития с предсказуемым катастрофическим итогом.
Речь здесь идет о глобальных экологических проблемах, эффективное решение которых невозможно без «прорывных» достижений в сфере таких психотехнологий как эволюционная этика, экология разума (Г. Бейтсон, 2005, 2016), психоэкология, психоэтика. Но также – и о процессе распространения деструктивных социальных эпидемий Новейшего времени, на наших глазах перерастающим в главную угрозу существующему социальному порядку.
Нет никакого сомнения в том, что, с одной стороны, мы являемся свидетелями абсолютно беспрецедентного роста степени агрессивности среды – и в большей степени информационной среды, нежели природной. С другой стороны, мы наблюдаем все более ускоряющуюся динамику разрушения адаптивного потенциала (или потенциала здоровья) человеческой популяции,. Притом что какого-либо ощутимого успеха в сфере противодействующих усилий – а по другим, более жестким оценкам речь идет о вполне очевидном провале таких усилий – идейное и технологическое содержание доминирующих цивилизационных процессов нам так и не принесло. И далее, понятно, что только лишь радикальный разворот векторов цивилизационного развития в сторону существенного снижения степени агрессивности среды с одной стороны, и «прорывного» улучшения адаптивных кондиций современного человека и общества – с другой стороны, способен изменить обозначенную здесь тревожную ситуацию в позитивном направлении. А такой разворот возможен лишь с разработкой эффективного научно-практического направления «Психотехнологии».
Далее необходимо иметь в виду, что наиболее агрессивный агент внешней среды – рынок деструктивных психотехнологий – в последние десятилетия не только увеличивался в объемах, но и непрерывно расширялся по ассортименту используемых технологий. Озабоченность по этому поводу выражали многие известные ученые и философы, в том числе известные специалисты в области лингвистики, технологий контроля сознания Н. Хомский (1989), С. Хассен (2001), Н. Д. Узлов (2011), П. Кауфман, (2024). Этими специалистами в конце прошлого и начале нынешнего века отмечался взрывной рост использования психотехнологий, ограничивающих свободу человека: информационного манипулирования сознанием и поведением человека, деструктивного социального влияния, манипулирования личностью, манипуляции сознанием, скрытого управления человеком, тайного принуждения личности, контроля сознания, «промывания мозгов», рефлексивного управления, психоинжиниринга, психологического кодирования, несанкционированного программирования, «зомбирования», «шизофренизации» массового сознания, «теневой» психологии, создания виртуальных «групп смерти», создания компьютерных игр, стимулирующих суицидальные тенденции и проч При том, что сектор конструктивных психотехнологий – в первую очередь профессиональной психотерапии, психологического консультирования, экологически выверенных тренинговых технологий, инновационных психотехнологий воспитания и образования – так и не был надежно отграничен от деструктивного психотехнологического сектора. В теоретических концептах, на которых базировались данные технологии, вопросы современного понимания, сохранения и развития крайне важной категории индивидуальной и социальной устойчивости-свободы в ходе прохождения соответствующего психотехнологического цикла, в должной степени не прорабатывались. В силу чего некоторые чрезмерно критически настроенные авторы до самого последнего времени считают даже и научную психотерапию и психологическое консультирование не более чем «промыванием мозгов».
Но и это еще не все. Социальные, экономические, политические и иные глобальные кризисы, сотрясающие население планеты в последние десятилетия, не возникают на пустом месте. Речь следовательно идет о глубинном кризисе стержневых параметров порядка, координирующих бытие современного человека. По мнению многочисленных экспертов-футурологов доминирующая система координат с ее несущими смыслами как минимум перестала выполнять ресурсную функцию для большей части населения. Как максимум – вследствие трансляции «родимых пятен» в проекцию будущего эта отжившая свое система становится источником постоянной фрустрации и перманентного многовекторного кризиса. Готовы ли специалисты ментального профиля к тому, чтобы принять и этот вызов? Есть ли у специалистов-психотехнологов, экспертов, ученых, действующих в этой области, хотя бы намек на видение обновленной ресурсной системы координат, которую можно предложить человечеству, переживающему, возможно, наиболее тяжелый по своим проявлениям и последствиям кризис? Может ли сфера психотехнологий и в этом глобальном смысле стать масштабной и наиболее востребованной – в том числе институтами науки, культуры, политики – технологией и практикой формирования обновленных параметров цивилизационного порядка? И пока что ответ здесь такой – скорее «нет», чем «да».
Наконец, безусловно следует иметь ввиду, что в области ментальных дисциплин – и в первую очередь в психотерапии и психологическом консультировании – приоритетный этический принцип «не навреди» был реализован за счет введения в данную сферу профессиональной деятельности базовых принципов и требований биоэтики. При этом главные требования здесь заключались в использовании только таких технологий и методов профессиональной помощи, эффективность которых доказана и не вызывает никаких нареканий с позиции прочих этических принципов. Тем не менее, должным образом проработанной и апробированной технологии научных исследований в авангардном секторе наук о психике, так же как и в собственно психотехнологической сфере, разработано до самого последнего времени разработано не было. И это, вне всякого сомнения, главный интеллектуальный вызов эпохи.
Однако прежде, чем мы обратимся к актуальной проблематике профильных научных исследований, рассмотрим важнейший культурно-исторический аспект становления психотехнологической традиции, без учета которого любые объяснительные модели, проясняющие взаимодействия традиционных и современных психотехнологий с психикой человека, группы, общества, будут неполными.

Психотехнологии в процессе культурно-исторического развития человека и общества
Приступая к изложению настоящего раздела необходимо иметь ввиду глубинный эпистемологический контекст рассматриваемой здесь проблематики. В частности – непримиримый конфликт двух базисных способов способов познания реальности, на основе которых стихийно складываются или преднамеренно конструируются известные нам ареалы адаптивных психотехнологий. Эти фундаментальные способы познания реальности (в сущности – наиболее масштабные, эпохальные психотехнологии, не заявляемые в качестве таковых) обозначаются как «Гнозис» и «Логос».
При этом, понятие «Гнозис» определяется нами как наиболее древний эпистемологический архетип, или способ постижения сложной темпоральной конструкции объемной реальности, основанный на уникальной генеративной и пластической функции психического.
Понятие «Логос» определяется как доминирующий в эпоху Нового и Новейшего времени способ познания, ориентированный на исследование закономерностей плана так называемой «объективной» реальности, и конфликтующий с гностическим способом познания «объемной» реальности.
Проблема конфликта Гнозиса и Логоса, столетиями не находящая адекватного решения, так или иначе транслируется в поле традиционных и современных психотехнологий и препятствует адекватной ассимиляции первородной психотехнологической традиции с научными (правильнее сказать наукообразными) установками современной психотехнологической практики и понятными последствиями в отношении эффективности как одного, так и другого ареала.
Традиционное компромиссное решение данной ключевой проблемы в общем цивилизационном поле заключалось в более или менее удачной мифологизации гностического опыта. Что, в итоге, и способствовало формированию ригидных, догматических концептов, выстраиваемых в духе соответствующих конфессиональных установок и требований некритической приверженности к тем или иным догматам.
В сфере современных психотехнологий ситуация еще более сложная, в том смысле, что мифологические конструкции здесь выстраиваются лишь на основании ограниченного эмпирического опыта и его интерпретации в духе заимствованной психологической эклектики. При том, что психология, как наука, пребывает в состоянии перманентного кризиса, и сама эта наука использует в целом неадекватные для сферы психического, заимствованные эпистемологические конструкции. О чем, к примеру, свидетельствует следующее высказывание признанного авторитета в сфере историографии психологии Дэниела Робинсона: «Появление научной психологии не было обусловлено каким-либо открытием, расширившим имеющиеся знания в сфере психического и продемонстрировавшего специфику и независимость нового направления. Таким образом, не успев создать собственные внутренние основания для самостоятельного развития, психология была вынуждена искать убежище в логике развития сложившихся к этому времени естественнонаучных дисциплин, по преимуществу биологических. Но такое убежище могло быть предоставлено наукам о психике только лишь ценой принятия последними определенных обязательств, в частности – ценой отмежевания от своих истоков в философии и ценой жесткого ограничения множества допустимых методов и задач». В данной связи, элементы первичный гностического опыта, так же, как и фундаментальные – генеративная и пластическая – функции психического здесь предельно редуцированы, интерпретируются и технологизируются лишь в соответствии с принятой псевдонаучной мифологией.

Идея Спасения как фундаментальная телеология в гностической мифологии, религии и практике

Первородные психотехнологии были не просто функционально ориентированы, но имели высочайшую цель, сакральные смыслы которой только лишь начинают приоткрываться.
В постижении сложной структуры одухотворенного мира основоположники гностической традиции, мифологии и религии достигли небывалых высот, подлинное понимание которых еще только формируется в подходах и установках авангардных наук о психике.
Первородные гностики прямо говорили о том, что Спасение есть осознание бесконечного разнообразия космоса как Единого и Вневременного. Об этом же сообщают и такие глубочайшие и обращенные в будущее строки из гностического учения: «Мы не знали нашего дома, пока не покинули его. Затем мы обнаружили, что бесконечность – наш дом и вечность – наша судьба». Гностики полагали, что «Мертвые – т. е. не пробудившиеся и не осознавшие в полной мере таинства целостного бытия (авт.) – не живы, а живые не умрут». Эти и другие поразительные гностические логии представляют основу unus mundus, или подлинной, «единой жизни» с постоянным присутствием чувства покоя и полной уверенности (Т. Чертон, 2008).
В известном гностическом апокрифе Дидим Иуда Фома приводит следующее описание идеи Спасения: «И он сказал: Тот, кто обретает истолкование этих слов, не вкусит смерти. Иисус сказал: Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и, когда он найдет, он будет потрясен, и, если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем» (Евангелие от Фомы, цит. по изд. 2001). Обрести, следовательно, нужно было не столько истолкование слов, сколько способность к гнозису, откуда и выводятся вот эти потрясающие переживания подлинной – в нашем варианте объемной – реальности, но также и идея бессмертия в этой вневременной реальности.
По-видимому, из этих же первородных гностических корней берет начало и более сложная идея Спасения, основанная на цикличном понимании бытия – в дольнем (телесное бытие в линейном времени) и в горнем (духовное бытие в полюсе вечности-бесконечности) мирах. При том, что даже и не вполне «живые» или «ожившие» в дольнем мире за счет неполного озарения в гностическом опыте рискуют быть возвращенными в этот материальный мир, который – с точки зрения гностиков – если не ад, то нечто вроде чистилища. Поэтому страшна не физическая смерть, но возвращение в телесную жизнь. Отсюда выводится особая ценность горних этических императивов, которые собственно и есть правила получения «постоянной прописки» в полюсе вечности-бесконечности.

Этап трансформации первородного гностического опыта в гностическую религию и практику

В проработанном нами массиве данных (А. Л. Катков, 2022) просматриваются возможности выстраивания обоснованной последовательности этапов формирования главных генераторов и носителей феномена Веры, как фундаментального условия Спасения: первичный гностический опыт – эмпирическая психотехническая практика, связанная с облегченным получением такого опыта – формирование мифа, как особого кода (объяснительной модели) горнего аспекта реальности – разработка ритуала, актуализирующего мифическую идею – формирование религиозной доктрины с полным набором психотехнического инструментария, обеспечивающего приверженность к этой доктрине. И конечно, для каждого из этих этапов характерна собственная психотехнологическая специфика, которая не то, чтобы разрывает, но точно фрагментирует общую панораму психотехнологической реальности в недифференцированую эпистемологическую эпоху.
Так например, в «допотопные» времена, как мы знаем из наиболее древнего гностического источника (Книга Еноха), Енох ходил перед Богом – как бы мы сейчас сказали «законным Представителем» потенциального-непроявленного полюса сложно организованной структуры объемной реальности, и выстраивал с этим Персонифицированным Образом объемной реальности особые отношения. И мы также хорошо знаем, что именно факт особых и личных отношений человека с Богом как раз и является «краеугольным камнем» практически всех религиозных доктрин. Ибо только лишь на этом «краеугольном камне» – согласно многих авторитетных свидетельств – и зиждется феномен Веры. Отсюда, приоритетные психотехнологии того времени должны были способствовать воспроизведению гностического способа генерации процесса взаимодействия идентифицированных статусов объемной реальности, в том числе персонифицированных богов и ангелов. Последних, как в случае Еноха – с очевидной пользой для людей того времени: к примеру, ангел по имени Азазел научил людей «видеть, что было позади их» (Книга Еноха, цит. по изд. 2016).
Таким образом для гностиков с таким вот актуализированным ангельским продолжением никакого секрета не было в том, что человек не начинается и не заканчивается границами своего тела. А для древнеиндийской гностической ветви наличие в человеке психического существа, отличного от физического тела, сущности, которая развивается, «достраивается» в продолжении многих земных жизней – в этом-то и есть смысл, и оправдание всех этих жизней – является некой аксиомой, даже и не требующей особых пояснений или доказательств. И понятно, что если есть задача что-либо менять в телесной оболочке, которая выстраивается вокруг информационной основы феномена жизни, то нужно взаимодействовать с этой информационной сущностью, или же тем, «что позади нас». В этом собственно и заключается функциональная подоплека всех «волшебных» манипуляций и заклинаний.

Психотехнический анализ гностических и первородных религиозных практик
К анализу первородных гностических практик, в определенном смысле порождающих и совершенно точно усиливающих, и поддерживающих особое супер-ресурсное состояние Веры, следует отнестись весьма серьезно. Хотя бы и по причине того, что все последующие «новации» в этой области так или иначе основывались на созданном – в те невообразимо далекие, и в чем-то парадоксально приближенные к нам времена – фундаменте-пролете, который предназначен для соединения горнего и дольнего планов объемной реальности, и по которому собственно и продвигается человечество, жаждущее Спасения.
То есть, прагматическая идея такого психотехнологического «моста» во многом предваряет и поддерживает стержневую идею Веры, способствуя инициации и укоренению этого сверх-важного феномена теперь уже не в спонтанном, а в специально организованном режиме психической активности вовлеченных в подобный опыт субъектов.
Наиболее ранние историографические источники сообщают нам о роли духовных лидеров в том, что касается получения (инициации) первородного гностического опыта, его оформления в соответствующую мифологическую и психотехническую конструкцию, и использовании в интересах конкретных лиц и сообщества в целом.
Такого рода активность интеллектуально-духовной элиты воспринималась окружающими как: чудо; творимое духом; при посредничестве этих особо одаренных (или отмеченных духом) людей. При этом, сам по себе феномен «чуда» обычно трактовался не только как удивление или вообще нечто необычное, но именно как «деяние духа», которое есть несомненный знак активности этой, во всех отношениях интересной сущности. Ибо «Чтобы удостовериться в каком-либо откровении, как исходящем от Бога, необходимо знать, что вестник, его доставивший, послан Богом, а это нельзя узнать, кроме как на основании какого-либо свидетельства, данного ему самим Богом» (Джон Локк, Рассуждения о чудесах, 1701).
Традиционная точка зрения состоит в том, что на заре становления общинно-племенной организации человечества, наиболее умелые, первобытные носители накопленного опыта, а чуть позже – шаманы, колдуны, маги, жрецы или иные представители этого особого сословия – выступали в роли: посредника между миром людей и миром духов—богов; исследователя и хранителя знаний; организатора процесса передачи знаний следующему поколению (учителя, наставника); целителя, избавляющего от страданий; генератора и хранителя культовых традиций (Т. С. Сорокина, 1992; Т. Мейер-Штейнег, 1999).
Пока же обратим внимание на факт того, что вот этот особый дар (в древнеиндийской гностической традиции такой дар обозначается как высшие и низшие сиддхи, или особые магические способности и силы) по свидетельству гениального Патанджали – автора одного из первых, если не первого в истории описания йогической духовной практики – может быть приобретен «от рождения, или достигается за счет приема зелий» (Патанджали, «Йога-сутра», цит. по изд. 1992). А в наиболее древних, дошедших до нас текстах ведических гимнов можно встретить и такое описания яркого трансперсонального опыта, получаемого при ритуальном употреблении психоактивных веществ – сомы, хаомы, амриты, мадху и других: «Мы пили сому, мы стали бессмертными, мы пришли к свету, мы нашли богов… Я так высок, что попираю небо, попираю ширь земли… Я распростер крылья, одно до неба, другое до земли… Я велик, велик, я вознесся до облаков – не ясно ли, что я напился сомы?» (цит. по М. Элиаде, 2008).
Между тем, в этих же источниках – в текстах с трех-четырех тысячелетней историей – ясно прослеживается разворот от акцентов на преимущественное использования психоактивных веществ к собственно психотехническим практикам, в которых трансперсональный опыт достигается специальными информационными, а не химическим стимулами. У Патанджали – это произнесение слов силы (мантр), сильное стремление (тапаса), или медитация (самадхи); у Зратуштры Спитамы – произнесение Святого Слова, а также использование специальных технических приемов, способствующих проявлению чудесных эффектов у «праведников, исполненных Веры».
Полный спектр психотехнической активности таких, особым образом отмеченных представителей племенных сообществ, согласно многочисленных, заслуживающих доверия свидетельств (Д. Фрейзер, 1986; К. Леви-Стросс, 1994; Л. Леви-Брюль, 1994; Э. Леви, 2008; М. Элиаде, 2008; К. Зилегманн, 2009; Б. Малиновский, 2015), был весьма широк. Начать с того, что именно они инициировали несущие смыслы бытия у своих соплеменников, подкрепляя эти ресурсные смыслы продуманными процедурами ритуалов и празднеств. Они же являлись и подлинными изобретателями мифов, ритуалов, праздников – мы бы сказали мега-технологий социальной психотерапии, потенциал которых успешно эксплуатируется до настоящего времени.
Таким образом, суть основополагающей гностической психотехнологии состоит прежде всего в том, что такое структурированное действие – обозначаемое как таинство, мистерия, магический ритуал, дроменон и проч. – обращено непосредственно к духам или богам. Такое подготовленное действие так или иначе основывается на сюжетной линии соответствующего мифа и выполняется с целью приобщения и укрепления ресурсного состояния Веры у всех его участников. Искомый результат здесь достигается за счет предусмотренной возможности получения первичного гностического-магического-религиозного опыта, подкрепляемого и оформляемого посредством заранее проработанного мифологического сюжета. Вот это и есть сакральная, или тайная компонента гностической мистерии, совершенно непонятная для «профанов», но вполне ясная для подготовленных руководителей такого священнодействия.
В итоге, всесторонне проработанные мифологический сюжет и особенно его ритуальная часть приобретают дополнительные характеристики «стыковочного сценария», актуализирующего переживание ресурсного состояния Веры как у новообращенных, так и «опытных» адептов.
Язык мифа, изобретенный и используемый этими потрясающими духовными лидерами, как раз и является необходимым в данном случае способом выстаивания альтернативной версии бытия организованного сообщества. Конструкция мифа, следовательно, является и проводником, и строителем обнадеживающей («дополненной») реальности для тех, кто не обладает навыками гнозиса; то есть, для большей части населения в «после-потопную» эпоху. Что в существенной степени подтверждается работами многих серьезных исследователей проблемы мифотворчества (А. Ф. Лосев, 1982, 1991; К. Хюбнер, 1996; В. Д. Шикаренко, 2009; Е.Я Ражибек, 2012; Б. Малиновский, 2015; Д. Кемпбелл, 2018; М. И. Стеблин-Каменский, 2018; Ю. И. Семенов, 2019 и др.).
И далее заметим, что сама по себе психотехнологическая конструкция такого гениального изобретения как праздник (а любой праздник – это «прямой потомок» или по крайней мере «родственник» первородной гностической мистерии) в своей основе содержит механизмы, укрепляющие и необходимые дольние аспекты состояния веры и доверия между людьми.
В наиболее полной версии энциклопедии мифов народов мира праздник определяется как воплощение архаической мифопоэтической традиции, обладающая, в силу этого, особой связью со сферой сакрального. Здесь же определяется и следующая функционально-ритуальная специфика праздника: праздничное время противопоставляется будням, те есть, «несчастным» дням; праздник имеет целью достижение оптимального психофизического состояния его участников – от эйфории, связанной с полнотой миро- и богоощущения, до восстановление некоего нейтрального, обыденного уровня, нарушенного трагической или какой-либо «отрицательной» ситуацией; праздник, так или иначе соотносится с идеей о разрыве профанической временной длительности, с состоянием, когда время останавливается, когда его нет (Мифы народов мира. Энциклопедия. Том 2. 1988). Таким образом, если в функциональной структуре «узко-тематического» ритуала процесс управления временем представлен неявным или не всегда явным образом, то в оформлении праздничного ритуала этот процесс являет собой квинтэссенцию всего происходящего и определяет успешность достижения целей празднования.
Так, проведенный нами психотехнический анализ показывает, что базисная функция праздника по обеспечению повышенной пластики психических процессов и ресурсного статуса у вовлекаемых участников, в данном случае дополняется следующими адаптивными процессами, реализующимися в максимально благоприятном для этого темпоральном режиме:
1) тренировка важнейших психологических навыков: смеяться, радоваться, веселиться (здесь имеется ввиду достаточно длительное пребывание человека в этих состояниях, а не спонтанные, ситуационные и краткосрочные реакции на какие либо мимолетные, приятные обстоятельства);
2) тренировка навыков установления контактов с незнакомыми людьми, углубления отношений со знакомыми людьми – родными, близкими, партнерами, соучениками, сотрудниками и пр.;
3) тренировка важнейших навыков расширения сознания с переживанием единства мира, людей, семьи, группы и единства множественных планов собственного бытия – (радуются дух, душа, осознаваемая личность с переживанием в этот период особой ресурсной целостности всех этих инстанций);
4) тренировка навыков дарения – важнейшего инструмента установления и укрепления отношений между людьми;
5) тренировка навыков прощения, в том числе и «радикального прощения» (простил (а) в сердце своем);
6) тренировка навыков возрастной регрессии (все участники празднования становятся в какой-то степени детьми) с возможностью быстрого научения, трансформации, верой в чудо и проч.;
7) тренировка навыков креативности, преобразования обыденной обстановки в праздничную;
8) формирование особой, праздничной культуры дозированного употребления психоактивных веществ (обычно, слабого алкоголя);
9) тренировка навыков понимания того, что есть праздничный ритуал, какой в этом присутствует смысл, и как этот ритуал можно использовать, в том числе и для облегчения состояния участников этого действия.
В свете сказанного, важным аспектом понимания исцеляющих и развивающих психотехнических механизмов праздника является осознание общности этого специфического ритуала с понятием игры. Великий нидерландский культуролог Йохан Хейзинга считал, что «Между праздником и игрой, по самой их природе, существуют самые тесные отношения. Выключение из обыденной жизни, радостный тон поведения… особые временные и пространственные границы – таковы самые основные особенности характерные и для игры, и для праздника» (Й. Хейзинга, 2003).
Тем не менее, ведущая канва любого магического действия, мистерии и даже такого, будто бы совсем не «мистериального» праздника как День Рождения конкретного человека – это конечно ритуал.
Целительную психотехническую и особую культурологическую миссию ритуала, актуальную в эпоху становления общества, но так же и в периоды социальных потрясений, отмечали многие исследователи (Л. А. Карницкая, В.Ф Петренко, 2003; М. Б. Медникова, 2003; И. Г. Петров, 2003; Н. А. Хренов. 2003; И. Г. Яковенко, 2003; А. А. Клопыжникова, 2009; В. В. Козлов, Ю. А. Марьин, 2013). Ритуал, по мнению лауреат Нобелевской премии Конрада Лоренца, выполняет функцию первичного языка коммуникации, способствует взаимопониманию членов сообщества, сдерживает потенциально-опасные формы их поведения, способствует возникновению традиционной для группы системы ценностей, поддерживает сплоченность группы как в плане внутренней общности, так и в плане отличия и изоляции от других подобных групп. Тем самым ритуал способствует формированию идентичности группы и субъектов этой группы (К. Лоренц, цит. по изд. 2020).
Однако, в интересующем нас первородном или горнем смысле, ритуал – это в первую очередь способ реализации и укрепления в обыденной жизни человека несущих смыслов мифологической конструкции. По свидетельству величайшего китайского философа Конфуция, ритуал – это не правила поведения человека, придуманные им же самим, но правила высшие, осмысленные человеком и переведенные ими на язык упорядоченных действий, слов и жестов. Что собственно и позволяет человеку пребывать в этом естественном порядке, не опасаясь агрессивных влияний среды (Луньюй, 2001).
Этой же точки зрения придерживается Эккирала Кришнамачарья – крупнейший современный знаток науки и практики ритуалов. В своем основном труде он высказывается по этому поводу следующим образом: «Рассвет науки и практики ритуалов восходит к самому появлению человека на этой земле. И это так, потому что его появление есть результата организованного ритуала невидимых сил, которые всегда в действии… Ритуал работает как священнодействие, позволяющее человеку время от времени подниматься на этот безличный уровень» (Э. Кришнамачарья, 2008). И далее цитируемый автор отмечает, что в ходе развития мировых религий все они восприняли и доработали ритуальную практику, выстраиваемую теперь в соответствии с основной религиозной идеей. Без чего, процесс приобщения и укоренения в этой религиозной идее для широких слоев населения был бы крайне затруднителен.
Ритуал интерпретируется в том числе и как способ проработки идеи времени, появления в нем проекции прошлого и будущего (В. В. Николин, 2007). Но еще более интересной и содержательной представляется интерпретация ритуала в наиболее древних ведических источниках. Согласно последним, первичные ритуалы проводились во имя поддержания Риты (в ведическом санскрите этот термин означает «порядок вещей», а в древнеиндийской философии – универсальный космический закон, благодаря которому происходит «упорядочивание неупорядоченного», вращение Вселенной и существование всего сущего, включая даже и самих богов, и их деяний). Рита не воспринимается простыми смертными («Закон сокрыт законом»), определяется не извне, а из самой себя, поддерживается в борьбе и единстве с полной противоположностью – Анритой, понимаемой как неупорядоченность, лишенность Риты. И далее авторы этих интерпретаций приходят к выводу о том, что глубинному функциональному смыслу понятия Риты соответствует понятие времени.
Исходя из концепта объемной реальности, мы бы сказали, что Рита есть символическое воплощение линейного времени и стандартно форматируемого, упорядоченного пространства; а так же – система рациональных координат, ориентирующая человека в актуальных для него планах реальности. Анрита же выступает в качестве символического прототипа не дифференцированного полюса объемной реальности. И следовательно, подлинная миссия ритуала – это возможность управления временем, понимаемая в том числе и как способ ухода от состояния хаоса.
Как показывает углубленный психотехнический анализ ритуальных практик, дело здесь не ограничивается только лишь бегством от хаоса в некое комфортное состояние порядка. Все не так просто. Сама по себе правильно выстроенная процедура ритуала направлена как раз на то, чтобы привести субъекта в пластичное состояние и обеспечить тем самым его повышенную восприимчивость к заложенным здесь глубинным смыслам. Таким образом, навязанные и неадекватные для субъекта информационные программы в ходе проведения определенного ритуала вполне могут терять свою актуальность, а исходная, экологически выверенная программа бытия, наоборот, может и должна быть укреплена встроенными мифологическими сюжетами и выводимыми отсюда жизненными установками. То есть, у нас появляется возможность управления темпоральной пластикой психического, что как раз и является искомым параметром нового порядка, превосходящего по своим возможностям любой «линейный» порядок времени, вещей и событий.
Далее надо понимать, что сердце ритуала – феномен активного воображения. И что вот это, поистине чудесное свойство психического здесь должно быть инициировано и актуализировано.
Феноменологию активного воображения исследовал Карл Густав Юнг, его многочисленные последователи, но также и современные нам ревнители гностических подходов к интерпретации реальности. Так, например, Стефан Хеллер, проводник идей гностицизма и епископ Гностической церкви, прямо говорит о том, что активное воображение и собственно образы, получаемые в гностичесих мистериях – как раз и являются сущностным «языком» этой первородной практики. Здесь он цитирует гностическое Евангелие от Филиппа (стих 67), где говорится следующее: «Истина не пришла в мир обнаженной, но она пришла в символах и образах. Он не получит ее по другому» (С. Хеллер, 2013). Другой видный исследователь гностицизма Чарлз Уильям Кинг в свое фундаментальной работе «Гностики и их реликвии, древние и средневековые» также обращает внимание на значимость получаемых в соответствующих ритуала образов. В частности, Кинг приводит такую любопытную деталь: в Малой Азии ранних гностиков называли «мисты» (т. е. жрецы при мистериях) – они же первые интерпретаторы и толкователи таких образов, и создатели соответствующей мифологии.
Функционально понятные характеристики свойства активного воображения были превосходно описаны известным юнгианским аналитиком Робертом Джонсоном в книге «Сны, воображение, внутренняя работа», изданной в 1986 году. В частности, внутренней работой Джонсон здесь называет «усилия, благодаря которым мы достигаем более глубоких слоев сознания… некоторый испытанный способ, который дает возможность соприкоснуться с лежащим за пределами сознания внутренним миром». Специфику этих усилий Джонсон как раз и обозначает термином «активное воображение», понимаемого как особый способ применения силы воображения для развития действенной связи между осознаваемыми и внесознательными инстанциями психики субъекта. При этом автором подчеркивается такая особенность состояния субъекта, как возможность обращения к воображаемым сущностям и вступления с ними в активный диалог, предполагающий спонтанные, а не программируемые реплики таких вот «воображаемых» собеседников.
Подобные характеристики состояния и особенностей контакта субъекта с инициируемыми таким образом сущностями наводят на мысль о том, что сам по себе термин «воображение» в данном контексте не совсем уместен. Но, по видимому стоит согласится с автором, что здесь более важными являются именно качественные характеристики рассматриваемого феномена, а не его обозначение.
Идентифицированный, с учетом вышеприведенных тезисов, общий алгоритм и функциональное содержание процесса использования техники активного воображения (АВ) в ритуальной практике первородного гностического толка, более известной как магия, выглядит следующим образом.

Установочные позиции:
1) принятие идеи одухотворенной реальности лицом, намеревающимся использовать технологию АВ;
2) понимание и принятие механизма воздействия мыслеобразов, генерируемых и используемых в практике АВ, как языка глубинного общения двух основополагающих полюсов подлинной реальности – горнего и дольнего (в нашем случае дифференцированных статусов объемной реальности – потенциального-непроявленного и субъектного).

Подготовительные позиции:
3) наличие достаточного опыта у реализующего данную технологию «мастера» в области использования компонентов АВ в первородных гностических практиках (технологии «магического перевоплощения», яркой и стойкой визуализации, концентрации, диалогизированного сознания и проч.);
4) наличие специальных условий для реализации практики активного воображения (интерьер, специальный дизайн, храмовая тишина и другое);
5) наличие определенного ритуала в подготовке сеанса АВ, призванного способствовать развитию феномена диалогизированного сознания у «мастера»;
6) наличие контекста и обстоятельств, аргументирующих использование именно такой технологии.

Функциональные позиции:
7) наличие четко сформулированной идеи того, что именно необходимо достичь с использованием АВ;
8) адресность посыла – необходимо четко представлять кому и во имя кого направляется соответствующий сигнал;
9) послание АВ должно быть создано и представлено ярко, убедительно; соответствующий мыслеобраз, по возможности, должен быть выстроен безупречно;
10) подготовленное таким образом послание должно быть отправлено инициированным в ходе реализации практики АВ сущностям, с пониманием того, что последние представляют горний полюс или потенциальный-непроявленноый статус объемной реальности.

Статусные позиции:
11) «мастер», реализующий технологию АВ, должен находиться в состоянии диалогизированного сознания с характеристиками тотальной гиперпластики, внешними и внутренними проявлениями процесса интенсивного креативного «штурма».

Возможные варианты вовлечения участников в практику с использованием АВ следующие:
12) в практику АВ – в классическом (собственно магическом) варианте – вовлекается лишь «мастер», реализующий соответствующий ритуал. Другие возможные комбинации: в практику АВ вовлекается как «мастер», так и лицо, в отношении которого проводится ритуал; вовлекается только «мастер», но субъект знает или догадывается о совершаемых манипуляциях. При этом лишь первый классический вариант, когда в практику АВ вовлекается только «мастер», а лицо, в отношении которого реализуется соответствующий ритуал, ничего не знает и не догадывается об этих действиях, можно считать собственно магическим уровнем коммуникации.

Содержательные позиции:
13) феномен активного воображения, как понятно из всего сказанного, в содержательном плане выходит за рамки обозначения одноименной психологической функции достаточно далеко и включает возможность генерации таких «магических» способностей или сиддх как ясновидение, яснослышание, яснознание и прочих;
14) по видимому, следует говорить и о нескольких возможных вариантах репрезентации феномена АВ у «мастера», реализующего соответствующую технологию: вариант, когда идентификационные границы осознаваемой личности в ходе формирования диалогизированного сознания остаются достаточно устойчивыми и «чудесные» свойства адресуются к генерируемой сущности «духа» (в данной связи можно привести потрясающие по скромности признания истинных чудотворцев и пророков, когда они заявляют о том, что чудеса творят вовсе не они, «но святой Дух, пребывающий внутри них»); вариант, когда эти границы расширяются таким образом, что «вмещают» в себя инициируемые магические свойства; вариант, когда для проявления чудодейственных духовных персонажей идентичность субъекта должна претерпеть драматические изменения (практика магического перевоплощения);
15) все вышеприведенные варианты чаще всего обусловлены особенностями рефлексии лица, реализующего технику АВ; сущностная же основа феномена АВ представлена закономерными изменениями дифференцируемых статусов – субъектного, объектного и потенциального-непроявленного – объемной реальности за счет генерации особых характеристик импульсной активности механизмов сознания-времени;
16) в практическом плане имеют значение три инициируемых за счет АВ мыслеобраза: сущность, представляющая потенциальный-непроявленный статус объемной реальности; четкая, стойкая и яркая визуализация того результата, который требуется получить за счет «магического» взаимодействия с этой сущностью; а так же образ, «всплывающий» в ответ на внутренний запрос, например в практиках дивинации-предсказания (яснознание, ясновидение, яснослышание).

Результирующие позиции:
17) генерируемые таким образом духовные сущности, события, диалоги могут быть достаточно неожиданными и включать в себя непредсказуемые, и важные для последующего анализа детали;
18) степень активности трансформированных статусов объемной реальности в ходе реализации основной цели ритуала в основном зависит от качества конкретной работы по формированию адресного послания АВ.

Полный магический ритуал, который представляет «сердце магии», как минимум, содержит следующие компоненты АВ. На стадии подготовки важнейшим условием общего успеха ритуала является «достижение магом высшего мастерства в создании ментальных образов и, что еще более важно, он должен научится воспринимать их как реальность… после чего физическую сторону ритуала можно свести к минимуму или вообще отменить».
В определенных разновидностях ритуала уже на стадии реализации требуется следующее: «Процедура центрирования заключается в визуализации трех осевой системы координат – магическим жезлом обозначается три линии: вертикальная, горизонтальная и поперечная – красного, синего и желтого цветов. Точка пересечения – сердце символизирует, что маг сосредотачивается на своем центральном положении во вселенной… Маг вращается вокруг своей оси или идет по кругу, создавая в магическом круге вихрь, который открывает точку «Я» в Непроявленном…. Далее он призывает изначальный свет Непроявленного, который заявляет о себе как чистое, белое сияние, либо как святой, пророк или Бог – в зависимости от особенностей ритуала и ожиданий мага. При осознании присутствия света Непроявленного ему необходимо как можно более четко сформулировать цель ритуала в своем сознании в виде ясного образа желаемого и соответствующей словесной формулы.
Далее маг реализует процедуру призывания (эвокация) или перевоплощения в иную сущность (инвокация) духов, имеющих отношение к цели ритуала… Магическая работа, начинающаяся после этого, представляет последовательность ритмических заклинаний, символических действий, сочетающихся со своеобразной пантомимой. Яркая визуализация целей достижения ритуала здесь играет первостепенную роль» (Д. Тайсон, 2009).
Способы форсированного развития феномена активного воображения и последующего использования потенциала данного состояния представляли традиционную технологическую основу подготовки «мастеров» ранних гностических и эзотерических практик (сюда включались гностические мистерии, полный магический ритуал, создание искусственных духов, целительная магия, техники дивинации-предсказания и проч). И здесь же надо сказать, что по нашим данным, форсированный режим подготовки «специалистов» пользующегося ныне популярностью магического «новодела» – «квантового» исцеления, трансформации с использованием альфа-тетта-сознания и проч. – направлен не столько на формирования «вышколенного бессознательного» с возможностью репрезентации «Истины, облеченной в символы и образы», сколько на конвейерное производство «фантазий на тему…» (Генрих Корнелиус Агриппа, 1510; О. Буше-Леклерк, 1879; Папюс, 1898; Д. Джонстоун, М. Пилкингтон, 1999; Д. Стазерленд, 2007; П. Данн, 2008; Д. Тайсон, 2009; Роберт Стоун, 2013; Фрэнк Кинслоу, 2013).
Далее следует иметь ввиду, что в доступной историографии более или менее регулярно обозначаются и особые условия, обеспечивающих действенность первородных гностических (магических) ритуалов: воображение; воля; вера; тайна. С позиции только что разобранных технологий активного воображения даже и с последним условием – тайной, таинством (обратный перевод «мистерия») – все достаточно ясно. Но суть вот этого чудесного свойства психического – воспроизводить и персонифицировать планы реальности, генерируемые отнюдь не стандартными импульсами активности сознания-времени в понятных нам образах (т. е. на понятном любому человеку «языке») – от этого не становится менее грандиозной. И уж точно, эта глубинная суть становится более увлекательной и доступной для познания теперь уже с использованием программ сверх-сложного моделирования компонентов объемной реальности за счет идеи пластичного кванта времени, и пластичной же когнитивной оптики.
Что же касается наиболее распространенной – и в рассматриваемые «архаические» времена, и поныне – практике «Произнесения слов силы» (заклинаний, заклятий, приворотов, отворотов и проч.) – то сущностные условия «правильного» использования слов силы мало чем отличается от вышеприведенных особенностей исполнения более сложных мистерий
Более того, без обретения совершенно необходимого в данном случае единения с инициируемыми духовными сущностями и речи быть не могло о возможности достижения каких-либо «чудесных» явлений или изменений. Ибо «Благочестивые заверения и повторение составленных другими магических заклинаний бесполезны, если адепт не достигает собственной высшей духовной целостности и не получит возможность использовать силы, свойственные богам» (Абрамелин, 1458 г.).
Другая, еще более убедительная иллюстрация этого же особого контекста дается в произведении Генриха Корнелиуса Агриппы «Естественная магия» (1523): «Именно такой силой воображения создается мощь заклинаний и переносит их на околдовываемую вещь, привязывает ее, направляя к той же цели, ради которой и произносятся заклинания. Инструмент заклинателя – дух очень чистый, гармоничный, пылкий и живой, который несет в себе движение, воздействие, значимость, составленные из этих строф, наполненные чувством и убеждающим смыслом. Таким образом, благодаря качеству духа, маги способны… творить чудеса».
Известен и наиболее ранний, из когда-либо описанных, ритуал приведения целителя в необходимое ресурсное состояние, обеспечивающий «божественное присутствие» – вступительный заговор, который должен был произноситься (мы бы сказали воспроизводиться) перед процессом лечения: «Те трижды семь, что движутся, / Неся все формы, – / Пусть Повелитель Речи силы, их, / Их суть дарует мне сегодня! / Снова приди, о Повелитель Речи, / Вместе с божественной мыслью! / О Повелитель Добра, сохрани (это)! / Во мне пусть будет (это), во мне – сокровенное! / Вот здесь стяни, / Как два конца лука – тетивой! / Пусть Повелитель Речи удержит! / Во мне пусть будет (это), во мне – сокровенное! / Призван Повелитель Речи. / Нас пусть призовет Повелитель Речи! / Да соединимся мы здесь с сокровенным! / Да не расстанусь я с сокровенным!» (Атхарваведа, начало I тысячелетия до н.э.).
Здесь, на наш взгляд, стоит обратить внимание на то, что речь целителя – в результате вот этого особенного обращения к персонифицированным супер-ресурсным инстанциям психического – должна обрести ту сокровенную силу, которая способна творить чудеса. Но эта сила должна приходить и вместе с «божественной мыслью», что на наш взгляд является ещё одним подтверждением вхождения целителя в особый режим диалогизированного сознания.
В описании слов силы или Святого Слова, сделанным Спитамой Заратуштрой около трех тысячелетий тому назад, есть все – и потрясающая образность, и особенная ритмика, и даже ключевая характеристика человека, к которому это Слово обращено и который, благодаря Слову, исцеляется. Но главное – здесь ощущается присутствие Духа самого гениального Спитамы, произносящего или пишущего вот эти бессмертные строки: «Один может исцелять Святостью, / Один может исцелять Законом,/ Один может исцелять ножом, / Один может исцелять травами, / Один может исцелять Святым Словом. / Среди всех лекарственных средств – этот один, лечащий Святым Словом, / Этот один силой воли прогоняет хворь / Из тела праведного, исполненного Веры: / Ибо этот один и есть наилучшее целительное средство / Из всех лекарственных средств. /Хвороба отступает перед подобным средством, / Смерть отступает; дэвы отступают, / Лишённый святости артемога – исказитель Правды – отступает; / Угнетатель мужей отступает. / Выводок змеи отступает; / Выводок волка отступает; / Выводок друджавантов отступает; / Гордыня отступает; / Презрение отступает; / Горячая лихорадка отступает; / Несогласие отступает; / Клевета отступает; / Сглаз отступает; / Все отступает перед Святым Словом» (Заратуштра Спитама цит. по изд. 2008.)
Сказанное, разворачивает нас к результатам углубленного психотехнического анализа качественных отличий «Святого Слова» от обыденной речи и, соответственно, механизмов воздействия этого горнего послания на состояние «праведника, исполненного Веры». То есть, речь в данном случае идет о прояснении потенциала супер-ресурсного состояния Веры, определяемого красочной метафорой способности «передвигать горы». Но также – и об оценке эффективности первородных гностических, магических и мифологических практик-мистерий, используемых в отношении наиболее актуального – во все времена – запроса избавления человека от телесных и душевных страданий. Мы, следовательно, должны получить подтверждение или опровергнуть тезисы того, что вот эти «архаические» психотехнологии имеют научную основу и существует возможность объективизации эффективности процесса и результата их действия. И далее мы должны обосновать внятную объяснительную модель того, как в данном случае обеспечивается целебный эффект и в какой степени этот эффект отличим от плацебо или так называемого хотторнского эффекта.
И здесь же встает вопрос: до какой степени идея «плацебо» (букв. «пустышка» – в лучшем случае проявление внушенного или самовнушенного эффекта, от которой необходимо избавляться, например, ради чистоты эксперимента по определению действия исследуемого лекарственного средства) пригодна для обоснования эффекта такого рода «мистериальных» практик.
Поиск и обоснование сущностных ответов на эти ключевые вопросы, помимо прочего, способны решить и сверх-важную задачу реанимации «ребенка», который был выплеснут с живой водой вот этой недифференцированной эпистемологической эпохи. Ибо выясняется, что отсутствие такого «ребенка» – желательно подросшего и вполне преодолевшего «комплекс неполной семьи» – в интеллектуальном поле «Человека Разумного», доминирующего в следующую диссоциированную эпистемологическую эпоху, ставит под вопрос правомерность этого самопровозглашенного титула. И конечно, без такого эпистемологического экскурса нам сложно прояснить сам факт выживания и развития человека во те времена, когда, скажем так, все шансы были на другой стороне.
Чуть забегая вперед скажем, что феномен, обозначаемый как «плацебо-эффект», следует понимать как проявление фундаментальной способности психики человека к эффективной самоорганизации или сверхбыстрой «перенастройке» на какие-либо приемлемые и предметные (в техническом смысле) варианты конструктивного прохождения кризисной фазы адаптивно-креативного цикла.
Компонентами, существенно усиливающими эффективность такого адаптивного перепрограммирования являются:
1) переход от защитно-конфронтационной стратегии внесознательных инстанций субъекта к синергетической, с формированием феномена гиперпластики (важно отметить, что осознаваемое Я субъекта при этом не удаляется на периферию сознания);
2) наличие актуального для субъекта варианта ресурсной поддержки, проговариваемого в деталях, имеющих непосредственное отношение к желаемому целебному эффекту;
3) формирование стыковочного сценария (т. е. устанавливаемого – за счет использования диагностических метатехнологий – факта «привязывания» желаемых целебных эффектов к алгоритму планируемого и реализуемого технического действия);
4) формирование, на основе последнего компонента, ресурсного для клиента состояния «особой веры в эффективность предлагаемого способа помощи». Вот этот последний и достаточно известный общетерапевтический фактор интерпретируется нами как полное принятие и утверждение (в том числе, и в основном на уровне внесознательных инстанций психики субъекта) стыковочного сценария или программы такой помощи, оформляемой, в данном случае, как посыл «Святого Слова» или иная «мистериальная» практика;
5) практически одновременная и даже опережающая критическая редукция состояния деморализации у субъекта, интерпретируемая как вполне закономерное следствие перехода от антиресурсного состояния неопределенности к ресурсному состоянию определенности и возможности мобилизации всего имеющегося потенциала на достижение желаемых целебных эффектов.
Вышеприведенные аргументы и адекватная для обсуждаемой предметной сферы интерпретация феномена «плацебо», во многом разделяемая таким исследователем, как Б. Долинская (2015), Д. Диспенза (2016), Б. Липтон (2018), позволяет отмести заимствованные штампы, являющиеся главным препятствием в обосновании основных целебных эффектов первородных психотехнологий.
Таким образом, опираясь на приведенные здесь аргументы, с высокой вероятностью можно предполагать, что эффекты и результаты обсуждаемых «архаических» психотехнологий, основанных на феномене Веры, как минимум, способствовали повышению адаптивных кондиций субъекта в ситуации перманентного жизненного стресса.
Что же касается способа персонификации потенциального-непроявленного статуса объемной реальности и «законного представителя» этого супер-ресурсного статуса в виде идеи Бога, практики «опредмечивания» этой трансцендентной сущности в кондициях и феномене «присутствия Духа» у субъектов такой практики, то иначе как гениальными эти находки не назовешь.
Еще одним существенным, если только не самым важным, аспектом рассматриваемых здесь вариантов актуализации такого способа познания объемной реальности как Гнозис, прямо связанного с драматическим переживанием присутствия вечного-бесконечного в настоящем, является манифестация горних этических императивов. Что, собственно, и является системой ресурсных идиом, координирующих бытие человека и сообщества в те далекие времена, и ныне и присно.
Так, например, наиболее известный специалист в области истории религий Мирча Элиадэ ясно говорит о том, что ранний религиозный опыт, лежащий в основе какого-либо религиозного движения и переживаемый его пророками, этими же пророками и их последователями трансформируется в более или менее структурированный миф. Такого рода миф «всегда является образцом не только для человеческих действий, но и по отношению к человеческому уделу» (М. Элиадэ, цит по изд. 2018). Здесь он цитирует простейшую и действенную во все времена максиму: «Так поступали боги, а теперь так поступают люди» (Тайттирия-брахмана, 1, 5, 9, 4).

Спектр психотехнической активности мировых религий
Описанные в предыдущем разделе психотехнические особенности оформления религиозных мифов, мистерий, молитвенной практики, религиозных праздников, обрядов, ритуалов в полной мере относятся и к мировым религиям. Но если в первородной гностической практике акцент делался на обретение и поддержание функции гнозиса как способа познания объемной реальности, включающей и то, что «не видит глаз, не слышит ухо и не входит в сердце человека» в обыденном состоянии сознания, то в соответствующей религиозной практике акцент делался на формировании трансцендентного феномена Веры и принятии заранее проработанной «персоны» божественной сущности. При этом психотехнологи устоявшихся религиозных конфессий очень хорошо понимали каким образом и за счет каких именно приемов обеспечивается необходимая в данном случае «ядерная» трансформация информационного поля будущего адепта.
Так, например, еще авторы стоической теории познания Хрисипп и Зенон Критийский говорили о том, что «восприятие изменяет состояние души… оно отпечатывается в душе, как в воске». А если это так, то понятно, что нужно делать, чтобы к моменту соответствующей информационной интервенции вот этот «воск» был вполне разогретым и максимально пластичным. Но и сама информация должна обладать особой впечатляющей силой, подаваться нужным образом и от лица «власть имеющего» (т. е. обладающего «харизмой» в исходном значении этого слова). Все эти моменты безусловно учитывались при подготовке и проведения соответствующих церемониальных (мистериальных) действий.
Но так же – и это особенно важно – учитывался и такой фактор, как особая устойчивость и возможность облегченного воспроизведения получаемого таким образом религиозного опыта, возможность эффективного противостояния обыденному восприятию мира, в котором какого-либо «реального» присутствия духовных сущностей не усматривается. Отцы церкви – в отличие от представителей академических ментальных дисциплин с их фокусом внимания на механизмах патологической устойчивости полученного травматического опыта в поле психического субъекта – хорошо разбирались и в способах обеспечения устойчивости «потрясающего» религиозного опыта. И удивительное дело – вот это пережитое и безусловно позитивное потрясение, сопровождающееся обретением феномена Веры, как оказалось, способно надежно блокировать и «превозмогать» жизненные невзгоды новоявленного адепта, в том числе и полученный им травматической опыт. То есть, целительный аспект особого ресурсного состояния Человека Верующего никаких сомнений не вызывает.
В этом же смысле наше внимание привлекает идея исповеди и отпущения грехов как безусловно целительная процедура. В данном случае особенно важным является достижение пластичного состояния психического вовлеченных в это священнодействие субъектов – т. е. актуализация функции гнозиса – но и сопутствующее усиление этического императива, исходящего от полюса вечного-бесконечного объемной реальности, персонализированного в образе Творца всего сущего. В ходе чего и возможна эффективная реализация базисной психотерапевтической триада: диссоциация (ядро личности субъекта совершившего греховные проступок, диссоциируется с «провинившимся» фрагментом активности психического) – трансформация («греховные» намерения, мысли, эмоции, действия и проч. – преобразуются в соответствие с актуализированным этическим императивом) – ассоциация (достижение ресурсной целостности субъекта с упрочением феномена Веры). Исключительно важным здесь является харизматический (в исходном значении термина «харизма») статус священнослужителя, реализующего мистерию исповеди и отпущения грехов. В этом случае осуществление чудесного Дара душевного исцеления и радикального (ис-коренного) прощения становится для субъекта реальностью. А формула, произносимая при завершении данного священнодействия: «именем Господа нашего отпускаю тебе грехи твои. Иди же и больше не греши», – воспринимается не как дешевый фарс, но в качестве стержневой ноты-завета этой потрясающей реальности. «Детектор правды» внесознательных инстанций психического субъекта отвечает на этот посыл актом присоединения-принятия («впечатыванием в воск» глубинных инстанций психического) соответствующих императивов.

Мировые религии как социальная мета-психотехнология

Многими известными исследователями спектр функциональной активности института мировых религий рассматривается в том числе и с позиции «больших» социальных психотехнологий. Речь во-первых идет о выдающимся произведении Арнольда Джозефа Тойнби «Исследование истории: Возникновение, рост и распад цивилизаций», все двенадцать томов которого были опубликованы в середине XIX века. Заметим, что именно при подготовки этой исторической эпопеи Арнольдом Тойнби была предпринята абсолютно беспрецедентная попытка применения принципов естественно-научного подхода к исследованию исторических реалий – инициируемых также и феноменом Веры, – хотя бы и для того, чтобы проверить «насколько далеко это нас заведет». В качестве главной характеристики итоговой концепции циклического развития выводимых им «цивилизационных единиц», Тойнби определяет феномен Веры в своем первичном, вдохновенном (в смысле проявлений особого состояния «присутствия духа») значении и выводимых отсюда трансцендентных смыслов бытия исследуемой им общности людей. То есть, этот смелый ученый почти что прямым текстом говорит нам, что феномен Веры, как минимум, нуждается в серьезнейшем исследовании. И да, – это вопрос науки. Другой вопрос – какой именно науки. Но к обсуждению этого важнейшего вопроса мы вернемся позже.
Тойнби убедительно и с массой примеров показывает, как с утратой вот этого супер-ресурсного состояния Веры подлинные лидеры социальных групп прогрессивно теряет способность к творчеству, устремленность в будущее и деградируют в смысле генерации адекватных ответов на постоянно возникающие вызовы – стимулы агрессивной среды. Что, собственно и знаменует стадию надлома и разложения цивилизационной системы. Такую циклическую метаморфозу Тойнби в своем неповторимом стиле обозначает как: «Кара Немезиды за творчество». Здесь он абсолютно гениально использует метафору идолопоклонства и расшифровывает эту метафору так, как будто бы он сам изобрел метод семиотико-герменевтического анализа: «Глупая бездеятельность по отношению к настоящему проистекает из слепого увлечения прошлым. Этим слепым увлечением является грех идолопоклонства. Идолопоклонство можно определить как слепое и в нравственном и интеллектуальном отношении почитание твари вместо творца. Оно может принять форму идолизации собственной личности идолопоклонника или общества на некой недолговечной фазе его не прекращающегося движения через вызов и ответ к следующему вызову, что и является сутью жизни. Или же оно может принять ограниченную форму идолизации какого-либо отдельного института или технического средства, которое некогда оказалось полезным идолопоклоннику» (А. Дж. Тойнби, цит. по изд. 2012). То есть, на той стадии цивилизационного развития, когда приоритетом становятся мумии, а не сама жизнь, подлинный исторический процесс затормаживается, останавливается и деградирует (распадается на до-исторические фрагменты). История, следовательно, – это и есть осмысленная жизнь сообщества в подлинном, высоком и одухотворенном значении данного понятия.
Также заметим, что многие из вышеприведенных характеристик стагнации и деградации процессов социального развития и, соответственно, особого состояния Веры как источника вдохновенного творчества инициативных интеллектуальных и социальных лидеров, как нельзя лучше подходят под описание и глубинное осмысление перманентных кризисных процессов Новейшего времени.
Следом, мы обратимся к трудам Карла Ясперса – блестящего ученого-медика, философа и историка – опубликованным так же в середине XIX века. Речь, прежде всего, идет о выдающемся произведении Ясперса «Смысл и назначение истории», в котором он представил свои экстра-ординарные идеи, далеко выходящие за рамки «чистой» историографии. В частности, здесь он пишет следующее: «Глубина длительной доистории – всеобщей основы – по существу, не проясняется тусклым светом нашего знания… Эта история открыта в прошлое и будущее. Ее нельзя ограничить ни с той, ни с другой стороны… В этой истории находимся мы и наше время» (К. Ясперс, цит. по изд. 1991).
Сам Ясперс видел возможность выведения системообразующего стержня исторического процесса в разработанной им концепции «осевого времени». В самом кратком определении «оси времени» Ясперс говорит о том, что это есть особая в жизни человечества эпоха – длительностью до 600 лет (между 800 и 200 гг. до н. э.) – когда и «были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основные мировые религии, и сегодня определяющие жизнь людей». И далее, об этом своем открытии он высказывается следующим образом: «при создании этой схемы я исходил из уверенности, что человечество имеет единые истоки и общую цель. Эти истоки и эта цель нам неизвестны, во всяком случае, в виде достоверного знания. Они ощутимы лишь в мерцании многозначных символов. Наше существование ограничено ими. В философском осмыслении мы пытаемся приблизиться к тому и другому, к истокам и к цели». Вот эта многозначительная сентенция Ясперса становится нам вполне понятной из содержания итоговой формулировки целеполагания написанного им труда: «Но совершенное настоящее заставляет нас заглянуть в вечные истоки. Пребывая в истории, выйти за пределы всего исторического, достигнуть всеобъемлющего; это – последнее, что недоступно нашему мышлению, но коснуться чего мы все-таки можем». В заключительной, в отношении этого, конечного целеполагания, он выражается еще более ясно: «Мы выходим за границы истории в сферу вневременной значимости истины, не зависящей от истории… в устойчиво существующем находит покой только наш рассудок, не мы сами. Однако тот факт, что эта значимость есть независимая и освобожденная от истории, в свою очередь указывает на вневременность» (К. Ясперс, цит. по изд. 1991).
От этих, последних высказываний Ясперса совсем уж близко до идеи «объемной реальности», один из фундаментальных полюсов которой и есть «вечное-бесконечное», в поле которого собственно и «располагается» психическое с его памятью – т. е. «мы сами» по определению Ясперса. Другой вопрос, соглашаться или нет с его другим, ранее процитированным тезисом относительно недоступности нашему мышлению вот этого замечательного, во всех отношениях, полюса реальности. Но и здесь Ясперс, будучи пессимистом в данном вопросе, более или менее ясно обозначил направление, ведущее, если не к сущностному решению, то, по крайне мере, к приближению такого «прорывного» и важнейшего для авангардной науки, результата интеллектуальных усилий многих поколений философов и ученых-исследователей.
И здесь особенно важно сказать о том, что Ясперс – первый из крупных ученых, кто обратил внимание на вопросы формирования исторического сознания в популяции, но так же, и особенно – у исследователей-ученых. Используя свои фундаментальные знания в области психологии, психиатрии, психоанализа – говорил о не осознаваемых, либо не вполне осознаваемых установках, способных оказывать существенное влияние на формирование «вполне научных» концептуальных воззрений тех или иных авторов: «Эти воззрения могут быть некритичными, более того, неосознанными и поэтому непроверенными. В историческом мышлении они обычно являются само собой разумеющимися предпосылками». Чуть забегая вперед, заметим, что вот этот тезис Ясперса о неосонаваемых эпистемологических установках следует считать фундаментально важным не только для исторической науки, но и корпуса науки в целом.
Далее Ясперс был одним из первых, кто глубоко осмыслил и провидел особую значимость эпохального конфликта «логоса» и «мифа». При том, что под «мифом» Ясперс, судя по контексту соответствующего фрагмента цитируемого произведения, понимал не только и не столько содержание исторического фольклора, но принципиально отличный от рационального способ постижения реальности (у нас – «первородная гностическая традиция»). Ясперс показывает сложную динамику этого конфликта в таких, например, сентенциях, относимых к периоду старта эпохи «осевого» времени: «Началась борьба рациональности и рационально проверенного опыта против мифа… Древний мифический мир медленно отступал, сохраняя, однако, благодаря фактической вере в него народных масс свое значение в качестве некоего фона, в последствии мог вновь одерживать победы в обширных сферах сознания».
Особенно интересны и во всех отношениях показательны высказывания Ясперса в отношении способов продвижения человека к новому горизонту бытия: «Подлинный человек… будучи связан и сокрыт плотью, скован своими влечениями, лишь смутно осознавая самого себя, стремиться к освобождению и спасению и действительно способен обрести его уже в этом мире в порыве вознесения к идее, в несокрушимом спокойствии души, в медитации, в понимании того, что он сам и весь мир есть атман, в состоянии нирванны, в единении с дао или с покорности воле Божьей». И если к этому перечню добавить еще и гениально прописанную Ясперсом метамодель «осевого времени» – то перед нами почти полный перечень ареалов необъявленной социальной психотерапии, выводимых из первородной гностической традиции: мистические, духовные, религиозные и светские (социальные) институты, основанные на приоритетах «осевого времени».
Раскрытие социально-психотерапевтической миссии наиболее распространенных религиозных конфессий мы встречаем в великолепном историческом труде Стивена Протеро «Восемь религий, которые правят миром: все об их соперничестве, сходстве и различиях» (2019). Здесь автор глубоко и последовательно изучает вопрос того, какие именно актуальные проблемы человека и общества решает та или иная религиозная конфессия. Но так же – отдадим должное честности и мужеству исследователя – вопрос того, какие немалые проблемы эти религиозные течения создавали в прошлом и генерируют в настоящем.
В частности, Протеро обращает внимание на проявления религиозной нетерпимости, откровенной вражды, этно-религиозного терроризма и проч., и относит все эти проявления к наиболее тревожным и масштабным социальным проблемам современности. И вот одно из таких знаковых высказываний С. Протеро: «Увы, мы живем в мире, в котором религия с одинаковой вероятностью способна как взорвать бомбу, так и обезвредить ее. И если идеализм нам необходим, то в реализме мы нуждаемся еще сильней. Нам требуется понять религиозных людей такими, какие они есть, не только в лучшем, но и в худшем проявлении». Тем самым, автор прямо ставит вопрос о необходимости, как минимум, более глубокого осмысления вот этих «темных сторон» религиозных течений. Он весьма убедительно аргументирует свою точку зрения в отношении того, что альтернативное течение «нового атеизма» (отцы-основатели этого интеллектуального посыла – Р. Докинз, Т. Харрис, Д. Деннет, К. Хитченс, М. Онфре и другие), обосновывающее необходимость отказа от идеи бога, не только контрпродуктивно, но способно привести к еще более тяжелым социальным и цивилизационным последствиям. Отсюда – необходимость продолжения поиска ответов на вопросы, которые, в сущности, и ставили перед человеком истинные пророки: «…это относится и Мухаммаду, некогда сказавшему, что умение задавать хорошие вопросы – половина учения, и к Иисусу, притчи которого предназначены не только для того, чтобы преподать нам урок, сколько для того, чтобы мы основательно призадумались» (С. Протеро, 2019). То есть, целеполагание глубокого тематического исследования – по мысли смелого и проницательного ученого Стивена Протеро – может и должно включать в том числе и креативное развитие идеи Бога, феномена Веры-Знания и соответствующих психотехнологий, приближающих нас к обновленному статусу ресурсной целостности.

Ареал духовных практик как ре-анимация гнозиса
Наиболее древней, универсальной и проработанной духовной практикой, используемой в качестве самодостаточной традиции, но также и практического приложения к индуистким религиям и раннему буддизму, является йога. Психотехнический анализ духовных практик целесообразно начинать с йоги еще и потому, что сжатое и предельно емкое описание сути йогической доктрины, сделанное гениальным Патанджали свыше трех тысячелетий тому назад, и поныне является непревзойденным образцом глубинного понимания гностической идеи во всем ее первозданном блеске. Все последующие описания психотехнической составляющей духовных практик – какой-бы период мы не охватывали – можно считать комментариями к нижеследующему тексту этого удивительного автора.
Высшие или низшие сиддхи (или силы) могут быть приобретены от рождения, или достигаются за счет приема зелий, произнесения слов силы (мантр), сильного стремления (тапаса), или медитации (самадхи). / Практика и методы не являются истинной причиной переноса сознания, но служат для устранения препятствий, подобно приготовлению земледельцем пашни для сева. / В результате этого опыта и медитации развиваются высшее слышание, зрение, осязание, интуитивное знание. / Эти силы представляют препятствие к высшему духовному осязанию, но служат магическими силами в вещественных мирах. / Когда – путем удаления помех и очищения всех оболочек – вся сумма знаний становится доступной, больше не остается ничего, что нужно сделать. / Силы природы не имеют никакой власти над Я. / Чистое духовное сознание удаляется в Единое (Патанджали, Йога-сутра, около 1000 лет до н.э.).
Ключевые тезисы Йога-сутры, обозначенные нами курсивом, собственно, и сообщают нам исключительно важную и подлинно «благую» весть того, что психика человека изначально содержит темпорально-пластический потенциал, способный «перемещать» субъекта в любых планах объемной реальности, и в том числе – осуществлять искомый транзит в полюс вечного-бесконечного как «место постоянной прописки» потенциально-непроявленного статуса этой сверх-сложной сущности. Но вот этот потенциал необходимо еще и освободить от препятствий и помех, создаваемых дольним планом реальности (как раз то, что так и не получилось у респектабельно науки). И что еще труднее – необходимо «пройти мимо» искушения магическими силами. Вот это и есть коренное отличие подлинного гнозиса от магии: представители последней традиции, задержавшиеся на промежуточной психотехнической стадии инициации магических сил, так и остаются только лишь на подступах к дольнему царству Единого. И все же, возьмем на себя смелость особо выделить из приведенного перечня сиддх категорию интуитивного знания, поскольку в данном случае, как нам представляется, речь идет о достойной альтернативе логосу, лишенному приоритетного «права голоса» за счет использования соответствующих «практик и методов». И вот именно за счет актуализированной альтернативы – т. е. гнозиса, как мы его понимаем – и становится доступной сумма знаний о беспрецедентных горизонтах объемной реальности. В этих же условиях актуализированной темпоральной пластики, возможности диссоциации статуса субъекта со статусом объектной реальности – в общем поле объемной реальности – неизмеримо возрастают. Отсюда и знаменитая «кода» Йога-сутры: «Силы природы не имеют никакой власти над Я. Чистое духовное сознание удаляется в Единое». Что, заметим, никак не мешает, а по мнению такого авторитетного исследователя, как Мирча Элиаде, – и помогает субъекту осуществлять свой жизненный путь в «объективной» реальности, пребывая в особом ресурсном состоянии.
С вышеприведенных позиции становятся более понятной психотехническая составляющая и других духовных практик, как бы они не обозначались. Так, например, в следующей по длительности отслеженных исторических корней духовной практике – кабалле – известный исследователь этой древней традиции Моше Идель выделяет следующие номические (соответствующие прописанной в священных книгах телеологии) и аномические (относительно свободная телеология) техники: плач и восхождения души; комбинирование букв, визуализация цветов, вещие сны, уединение. Идель особо отмечает, что номические техники кабаллы выводятся из предписанного сводом священных законов обрядового акта, который он обозначает как дроменон (т. е. мистическое действие, или мистерия, обращенная к Богу). Он говорит, что целью такого действия является достижение состояния двекут (т. е. буквально – прилепление). Об этом особом состоянии один из средневековых авторов кабаллы Ицхак из Акры говорит следующее: «Удостоенный тайны прилепления удостоится и тайны самообладания; и если удостоится он тайны самообладания, будет удостоин он тайны сосредоточения; а коли удостоится он тайны сосредоточения, удостоится он Духа Божия и от него получит дар пророчества, и он будет пророчествовать и предсказывать будущее… прилепление и соединение мысли с Богом… побуждает человека не быть чувствительным ни к славе, ни к оскорблениям со стороны людей» (цит. по М. Идель, 2010). Между тем, сам Идель говорит о том, что согласно другим авторитетными источникам состояние двекут является вершиной духовной практики кабаллы, но не ее началом. Что, в целом, более соответствует закономерностям восхождения к Единому, прописанным в Йога-сутре Патанджали.
Идея мистериального дроменона так или иначе представлена в технике теургического плача, который должен вызывать реакцию в горнем мире и инициировать процессы, вызванные человеческими слезами. В то время как мистический плач имел целью получить видения и знание тайн посредством специально вызванного состояния бурной эмоциональной реакции плача. И здесь Идель приводит множество библейских примеров того, как пророки получали мистические видения после продолжительного плача: так, Барух и Еремия свидетельствуют: «Мы разорвали свои одежды и рыдали, скорбели и постились семь дней и через семь дней случилось, что Слово Господа пришло к нам» (цит. по М. Идель, 2010). И здесь, опять же, присутствует некий отзвук «рецептов» того, как приобретаются высшие или низшие сиддхи – длительная аскеза и сопутствующая ей эмоциональная разрядка в виде продолжительного плача и горевания, по все видимости, способны «сносить» настройку стандартного форматирования импульсов сознания-времени. В результате чего субъект оказывается способным к диалогу с персонифицированной горней сущностью Бога, либо Его ангелов.
Существенно более содержательной и сложной техникой является мистическая практика восхождения или вознесения души, реализуемая ради созерцания элементов высшего мира – Меркавы (божественной колесницы), Престола Славы, ангельских иерархий или даже Самого Бога. Сложный ритуал «восхождения души» включает в себя повторение божественных имен, пение гимнов, пост (предварительная аскеза), использование специальных поз. После чего «душа мистика отправляется на небеса», в то время как тело остается внизу, обычно в каталептическом состоянии. Но также, душа мистика может путешествовать на небеса во время ночного или дневного сна (как это, например, случилось с библейским Енохом). У специалистов, знакомых с практикой вхождения в измененные состояния сознания, в частности, практикой управляемых или осознанных сновидений, никаких вопросов эти технические приемы не вызывают. Программа восхождения души, предварительно впечатанная в разогретый «воск» соответствующей инстанции психического субъекта, готовящегося к такому мистическому путешествию, актуализируется в ходе активной фазы ритмической подготовки. И далее – после, как правило, критического изменения стандартных (бодрствующих) параметров импульсной активности механизма сознания-времени – эта программа безусловно реализуется, с получением соответствующего мистического (религиозного, трансперсонального) опыта.
Вопрос лишь в том, кто подлинный автор такой программы. Весь строй предшествующих рассуждений и приведенные в тексте примеры убеждают нас в том, что вот этот первичный код заложен в основе генеративной функции психики человека, в самой идее темпоральной пластики, из который выводится первичный гностический опыт. И только после «обрастания» ритуалами и метафорическими-мифическими конструкциями такой опыт трансформируется в существенно более дифференцированные и понятные нам варианты мистического, религиозного, трансперсонального опыта.
Сходную психотехническую интерпретацию следующим каббалистическим техникам – комбинированию букв божественного имени и каббалитической молитве с визуализацией цвета – мы встречаем и у самого Моше Иделя. Здесь он пишет так: «Непрерывное повторение букв и божественного имени – хорошо известные техники для достижения паранормальных состояний сознания; они равным образом используются христианскими, мусульманскими, иудаисткими, и японскими мистиками. Большинство из них (если не все) воздействуют на сознание мистика, предоставляя ему возможность сосредоточить внимание на на очень краткой фразе: „Нет бога кроме Аллаха“, „Иисус хритос“, „Нами Амида буцу“ – или даже нескольких буквах, как в индуистком „Ом“. Этот сравнительно простой способ сопоставим с фиксацией взгляда на одной точке. Мистик должен устранить воздействие внешних факторов, и в этом отношении его деятельность сходна с состоянием человека, проходящего сенсорную депривацию» (М. Идель, 2010). В случае визуализации цвета во время молитвы включается еще и дополнительный фактор рассеивания внимания, способствующий «устранению препятствий» и реализации того «намерения», которое, согласно Талмуду, должно сопровождать исполнение заповедей.
Весьма интересной, с точки зрения перспектив трансформации рационального ума (Раух) или же, как мы его понимаем, – «пространственного интеллекта», представляется каббалистическая практика Прохождения Путей по Древу Жизни или Дереву Сфирот. Определенная комбинация сфирот (ключевых стадий эманации божественного) образует здесь определенные уровни – Миры. Авторы вот этой стержневой объяснительной модели – общей идеи каббалы, поясняют, что рациональный ум, Раух, в своем «неинициированном» состоянии – то есть, до того, как он пройдет через Врата Тефирет (метафора актуализации функции гнозиса) – функционирует только как организатор материалов Мира Ецира (метафора уплощенного плана «объективной» реальности). В данном случае рациональный ум (логос) охватывает первичную чувственную информацию, личный опыт (в модели объемной реальности – это первичная и вторичная информация о так называемом объектном статусе реальности, получаемая субъектом в условиях стандартного форматирования импульсной активности механизмов сознания-времени). И далее нам говорят, что со всей этой «уплощенной» информацией и материалами рациональный ум может работать детально и искусно, но он не способен, не обладая истинным сознанием Мира Брия (т. е. навыком гибкого форматирования пространственно-временного континуума), выйти за их пределы. Но после того, как рациональный ум попадает в Мир Брия (метафора объемной реальности) «Раух начинает привыкать к другому виду активности: не только размышлять о том, что имеет место, но и вступать в контакт с тем, что присутствует в этой новой реальности (например, с проявляемым в этих темпоральной пластики потенциальным статусом объемной реальности – авт.). Происходит это при помощи работы Интуитивного Разума, которому рациональный ум служит изначально предназначенным средством. Именно этот контакт приводит Раух к его полноценному развитию, как приводит всю личность в согласие с ее истинной природой в ее завершенности, невзирая на то, насколько эта природа может быть выше норм, обычно ей приписываемых» (М. Деннинг, О. Филлипс, 2015).
То есть, перед нами почти полная схема того, как обеспечивается инициация «замершей» гностической функции психического и неконфликтное со-существование базисных способов познания сверх-сложной категории реальности – гнозиса и логоса. В концепции объемной реальности – это обновленная модель адаптивного-темпорального интеллекта. Таким образом, в идее каббалы есть почти все, за исключением проработанного темпорально-пластического компонента. Однако, именно этот компонент и позволяет рассчитывать и создавать сверх-сложные репрезентативные модели объемной реальности Мира Брии, обеспечивать подлинную синергию гнозиса и логоса, а также – генерировать искомые прорывы в мире науки.
Проработанные ритуалы и правила жизни суфиев можно представить и в качестве последовательно выстроенных стимулов к полноценному развертыванию универсального темпорально-пластического кода объемной реальности, в которой субъект вполне закономерно ощущает себя центром композиции. И понятно, что в этом случае он также проходит все необходимые стадии эманации Единой Божественной Сущности в общем поле психического и предусмотренные здесь этапы трансформации способов репрезентации реальности (от ограничительного приоритета логоса – через актуализацию гностической функции – к подлинной синергии гнозиса и логоса).
Безусловно, суфийские практики имеют свою ярко-выраженную специфику и особенности, которые следует иметь ввиду – и в смысле понимания того, что есть Вера для суфия; но также и в целях возможного использования оригинальных психотехнических идей суфизма для укрепления ресурсной функции феномена Веры в Новейшем времени.
Используемые суфиями практики и психотехнологии приобретают функциональные смыслы в общем контексте идеи суфизма и понимания Пути суфия. Видный суфиский мыслитель, шейх и глава одного из наиболее известных братств суфиев Джавад Нурбахш говорит об идее суфизма как о Пути воплощения в жизнь Божественной этики. Но для этого нужно хорошо понимать природу «корней несовершенства» человека, ясно видеть возможности стать совершенным и следовать этим Путем. В своем известном труде: «Путь. Духовная практика суфизма» Д. Нурбахш пишет следующее: «Людьми управляют желания и страхи мирского „Я“ (нафс). Те, кто оказывался в сетях этих глубоко укоренившихся импульсов, лишаются гармонии с божественной природой и потому больны. Вследствие этой болезни в душе восцарятеся тревога и, соответственно. Мысли и восприятие становятся искаженными. Таким образом, вера человека и его понимание истины далеко уходят от того, что Реально. На пути к совершенству в первую очередь должны быть исправлены эти искаженные мыслительные процессы и и преобразованы желания и страхи эго. Этого можно добиться лишь восстановив гармонию с Божественной Природой… Следуя этим Путем, человек начинает воспринимать Истину такой, какой она есть». (Д. Нурбаш, 2018).
Стержнем Пути суфия является «одержимость» божественной любовью, отречение от какой-либо самости и растворение в сущности бога. Суфий невообразимо далек от мыслей о том, чтобы с кем-то конфликтовать или враждовать – это все признаки пережитой болезни, от которой он излечился еще в начале Пути. Он также умеет «разворачивать» светлой стороной окружающих его людей, исцеляя и их своей аурой любви. И здесь можно вспомнить ответ Иисуса на вопрос апостолов – когда же они увидят Бога – в гностическом Евангелие от Фомы (см. содержание предыдущего раздела): все «рецепты», перечисленные Иисусом, наилучшим образом представлены в стержне суфийского Пути. Поэтому вершина этого Пути в виде полного слияния с Божественной Сущностью не представляется какой-то недостижимой абстракцией. И если суфиев спрашивали об их отношении к религии, религиозной Вере, то пожалуй самый известный в мире суфий, гениальный мыслитель и поэт Руми отвечал на этот вопрос так: «Путь влюбленного не пролегает через религии: Храм и отчизна у влюбленных – Бог».
Вступая на Путь, ищущий берет на себя пять обязательств: смирение перед Богом; доброта к Божьим созданиям; сохранения тайн Пути; служение на Пути; принятие миссии суфия: «Я пришел, чтобы пожертвовать собой ради друга». И только лишь после того, как наставник ищущего убеждается в глубине и искренности принятого ищущим решения относительно неукоснительного выполнения этих обязательств, он берется вести его по праведному Пути единства в суфийском братстве. Проработка этих обязательств и правил в ауре «живого примера» наставника, как мы понимаем, и есть наиболее эффективное «перепрограммирование» адаптивных стратегий ищущего: от доминирующей защитно-конфронтационной – к синергетической-сотрудничающей адаптивной стратегии. В синхронном режиме, в ходе такого грамотно организованного «переключения» манифестирует полный набор феноменов психопластичности и, соответственно, темпоральной пластики. Гностическая функция психики ищущего субъекта, представленная пунктирной линией самого по себе факта такого «поиска», в данном случае полностью реанимирована с понятными перспективами репрезентации дольних планов реальности. И в этой настоящей, дольней Реальности и в царстве подлинной Истины суфий и продолжает свой Путь.
В ходе обучения ищущий проходит все стадии очищения. Первая стадия, опустошение, включает в себя избавление от негативных качеств, желаний, идущих от самости. Вторая стадия, просветление, состоит из полировки сердца и души с целью очищения их от веры в самость и привязанности к ней. На третьей стадии, преображение, самость трансформируется в атрибуты Божественной Истины. В конечном итоге на стадии исчезновения самость ищущего растворятся в блеске Божественных Истин. По сути, здесь речь идет о радикальной трансформации бытийных установок, исходящих из полюса взаимодействия субъекта только лишь с объектным планом объемной реальности, и осуществляемого в условиях стандартного форматирования импульсной активности механизмов сознания-времени, – на этические императивы Божественных Истин, исходящих из полюса вечного-бесконечного, куда ищущий «проникает» за счет актуализированной функции гнозиса.
В этом же ключе интерпретируется и функциональный смысл суфийских ритуалов пяти омовений (гусл) и проработки пяти символов Духовной Нищеты (факр) как метафоры полного отказа от каких-либо дивидендов дольнего мира и, наоборот, приобщения к «богатству» только лишь Божественных Истин. Итогом углубленной проработки такого рода ритуалов является переживание ищущим чуда второго рождения в мире Духовной Нищеты, в котором безоговорочно доминируют этические императивы полюса вечного-бесконечного.
Особая медитативная практика (муракаба), как и экстатическая практика (сама), безусловно вносят свою лепту в обеспечение темпорально-пластической доминанты в режиме импульсной активности механизмов сознания-времени у суфия. Отсюда – особенности понимания и восприятия времени у суфиев. Они отчетливо понимают, что существуют только лишь в моменте настоящего «здесь и сейчас», но и отдают себе отчет в том, что каждое такое мгновение, каждый вдох – «это дар свыше… А так как я в раю уже сейчас, то почему я должен волноваться о рае завтрашнем?». То есть, суфий «помещает» полюс вечного-бесконечного в каждый миг (квант) переживаемого настоящего – а это и есть одни из искомых вариантов обеспечения синергии и достижения ресурсной целостности дифференцируемых статусов объемной реальности. Вопрос лишь в том, как перевести вот этот проработанный в суфизме способ одномоментного пребывания и в поле Божественной Истины (Веры), и в хорошо знакомой нам «объективной» реальности на понятный язык научного логоса.
Еще более интересной – в смысле способа вхождения в поле активности темпорально-пластического режима психического – представляется духовная практика Дзогчен. Особый метод Дзогчен называется путем самоосвобождения. И чтобы применять его, по утверждению Норбу, «не требуется ни от чего отрекаться, не нужно ничего очищать или преображать. Все, что проявляется как кармическое видение, используется в качестве пути» (Ч. Н. Норбу, 2019). Основатели Дзогчен ясно говорят о том, что такого рода практика – когда требуется быстро и действенно отсечь привязанности – реализуется за счет способности ума (т. е. психического – авт.) к самоосвобождению. И мы обоснованно полагаем, что речь в данном случае идет о потенциальной способности психического к темпоральной пластике гнозиса, за счет чего, собственно, и обеспечивается возможность эффективной диссоциации с общей панорамой и любыми объектными атрибутами дольнего мира. И далее авторы этого удивительного метода говорят о том, что на языке Дзогчена «самоосвобождение» означает, что любые проявления, возникающие в сфере восприятия практикующего, следует оставить как есть, не давая оценок, хороши они или плохи, красивы или безобразны. И тогда, если нет привязанности, все, что бы ни появилось будь то мысль или кажущееся внешним событие, в самый момент своего возникновения естественным образом само освобождает и себя и от себя. Если практиковать так, то у семян ядовитого дерева двойственного видения никогда не будет возможностей даже прорасти, а тем более пустить корни и разрастись.
С этих позиций, практикующий Дзогчен «живет обычной жизнью, не нуждаясь ни в каких правилах, кроме своей собственной осознанности (т. е. феномена неконфликтного гностико-логического восприятия реальности, позволяющей субъекту с одной стороны генерировать пластичные статусы и планы объемной реальности, а с другой – и управлять темпоральной дистанцией, которая на самом деле и форматирует эти статусы и планы – авт.), но всегда пребывать в состоянии изначального единства благодаря объединению своего состояния со всеми проявлениями, составляющими его переживание. Причем со стороны совершенно не заметно, что он занимается практикой» (Ч. Н. Норбу, 2019).
Таким образом, с позиции авторов этой духовной практики Дзогчен отличается от постепенных путей, так как учитель вводит ученика прямо в великое Совершенство – самое сердце всех путей. И вот эта констатация подчеркивает важнейшую роль особого ресурсного статуса учителя, пребывающего в темпорально-пластическом режиме подлинного единства гнозиса и логоса. «Детектор правды» внесознательных инстанций психики ученика моментально идентифицирует этот привлекательный объект и обеспечивает моментальное же прилепление-присоединение, а затем и быстрое обучение практике диалогизированного сознания.
Постоянно получаемый за счет использования специальных психотехнических приемов, сравнительно быстро усваиваемый и глубоко осмысленный опыт неконфликтного гностико-логического способа постижения и бытия в этой Настоящей (объемной) реальности – и есть феномен Знания-Веры в понимании последователей рассмотренных здесь духовных практик. И конечно, вот этот способ формирования и поддержания ресурсного состояния Веры, как нам представляется, в большей степени приемлем для человека Новейшего времени, не особенно склонного к понижению статуса или даже прямому обесцениванию логических способов познания реальности.
Наилучшим и проникновенно-поэтичным образом вот этот принцип формирования особого статуса Знания-Веры выразил дзэнский мастер Сун Сан: «Когда Дао потеряно, приходит доброта. / Когда доброта потеряна, приходит нравственность. / Когда нравственность потеряна, приходит ритуал. / Ритуал это шелуха истинной Веры, начало хаоса./ Поэтому мастер занимается глубинами, а не поверхностью, плодом, а не цветком.

Резюме по настоящему разделу

Великие умы, творившие концепты вот этой «подлинной» реальности и собственно психотехнологическую составляющую этой грандиозной идеи в донаучную эпистемологическую эпоху, сходились в одном: предметная сфера того, что принято обозначать вселенной, космосом, миром, реальностью – ни при каких обстоятельствах не может быть разделена с тем, что принято обозначать термином «психическое» (Дух, Бог, Душа, Разум). Они, как это следует из процитированных здесь ключевых утверждений, практически нащупали главный принцип как разделения, так и объединения «всего», и это конечно темпорально-пластический принцип. Отсюда оставался только шаг до выведения сакрального гнозиса из теневой области «тайного» в свет «явного», но этот шаг ими так и не был сделан.
Способ получения знаний о подлинном устройстве «всего», практикуемый духовными лидерами уходящей эпохи, оказался невостребованным становящейся наукой, в первую очередь по причине непереводимости получаемого первородного гностического опыта на универсальный язык первичной информации – «вавилонской башни» объектного плана реальности. Требовался абсолютно новый принцип и, соответственно, новые методы получения «объективных» знаний – ясные и понятные для всех в том числе и в сфере психического. А генерируемые таким образом знания должны были быть проверяемыми и воспроизводимыми в заданных экспериментальных условиях. Основной вектор деятельности интеллектуальных лидеров следующих эпох был развернут именно в этом направлении.
Но и «царство научного Логоса» оказалось несостоятельным в отношении разработки внятной объяснительной модели и адекватного способа репрезентации сложнейшей категории объемной реальности. Что, в конечном итоге, и положило начало диссоциированной эпистемологической эпохе, в общем поле которой феномен Веры утратил живую темпоральную взаимосвязь с объектным планом реальности и, следовательно, главную интенцию своего развития. В итоге, все, что связано с особым состоянием Веры, оказалось в сфере исключительной компетенции церковных институций.
И конечно, психотехнологическая деятельность религиозных институтов была направлена отнюдь не на обеспечение грандиозных «прорывов» в способах познания сложной категории реальности – таких условий там просто нет – а только лишь на охрану «завоеванной территории». То есть, деятельность такого рода по своей природе догматична. Но одна лишь приверженность религиозным догматам вот этой утраты живых корней особого феномена Веры восполнить так и не смогла.
Последствия этого эпохального раскола хорошо известны: исполненные функционального смысла гностические ритуалы выродились в бытовые суеверия и фарс магического «новодела»; устоявшиеся религиозные догматы способствовали стагнации феномена Веры к практике приверженности той или иной религиозной конфессии, сведению личных отношений с Богом к личным отношениям с церковью; наука отметилась склонностью к абсолютизации своих убогих – в прямом смысле этого слова – схем, а провозглашенные наукой идол Человека Разумного и царство Научного Логоса в итоге оказались опасной иллюзией.

Психотехнологии Нового и Новейшего времени
Вводная информация

Метод эпистемологического анализа и встроенная сюда методология культурно-исторической реконструкции сложного процесса становления психотехнологической традиции, ориентированы в том числе и на идентификацию эпохальных эпистемологических платформ, выявление эпистемологических разрывов между этими платформами, объясняющими логику выстраивания тех или иных психотехнологических кластеров и объяснительных моделей их воздействия на психику человека.
Термин «эпистемологические разрывы» был предложен и обоснован известным французским философом и методологом науки Гастоном Башляром в начале прошлого века. Согласно Башляру и продолжателю этой великой й философской традиции Мишелю Фуко, концепция эпистемологических разрывов проясняет не только «странные» повороты в истории развития научной мысли, но и сложную, порой противоречивую и конфликтную динамику глубинных цивилизационных процессов. Ну а в нашем случае, использование вышеприведенных концептов позволяет прояснить корневое расхождение эпистемологических оснований «архаических» и «научных» психотехнологий Нового и Новейшего времени.
Углубленный анализ эпистемологической проблематики, присутствующей в секторе наук о психике, будет дан в следующем фрагменте настоящего раздела монографии. Здесь же мы сосредоточимся на ключевых эпистемологических характеристиках, проясняющих сущностные отличия ареалов «архаических» (рассмотрены нами в предыдущем фрагменте текста) и «научных» психотехнологий Нового и Новейшего времени.
Система фундаментальных допущений главного носителя «архаических» психотехнологий – недифференцированной эпистемологической платформы – может быть представлена следующими тезисами:
• мир одушевлен, и во всех зримых проявлениях реальности присутствует доля квинтэссенции – мирового духа;
• мир, таким образом, объединен (разделен лишь условно), и все предметные проявления реальности – вещи – взаимодействуют по законам симпатии;
• используя эти принципы симпатии – тайной взаимосвязи – можно добиться желаемого воздействия на процессы и состояния субъектов и даже «объектов» реальности;
• носителями этих сакральных (тайных, непередаваемых) знаний и способностей могут быть только лишь представители особого сословия, отмечаемые Богами или Духами.
Особенно интересным здесь является факт последующей трансформации вышеприведенных позиций в иную систему базисных допущений, в еще большей степени ограничивающих поле исследовательской активности в том, что касается темпоральных характеристик объемной реальности:
• мир существует по воле Бога;
• рациональный способ познания трансцендентной сущности Бога невозможен;
• следовательно, устанавливается примат Веры как основного инструмента приобщения человека к божественной, непознаваемой сущности.
То есть гностическая (магическая) система мировоззрения еще оставляла какие-то шансы на исследование различных типов рациональности, с использованием которых возможно было выстраивать адекватные объяснительные модели объемной реальности. Но жесткие религиозные догматы таких шансов практически не оставляли. Что же касается феномена Веры, то, как показывают результаты исследования множества исторических источников, отцы церкви всеми силами пытались «отодвинуть» концепт Веры от такого способа познания объемной реальности, как «Гнозис».
Для сформированной в эпоху позднего средневековья диссоциированной эпистемологической платформы, постулирующей принципы организации корпуса науки и разделения сфер компетенции религии и науки, во-первых, были присущи следующие отличительные признаки:
• чёткое разграничение предметной сферы для каждой дифференцируемой ветви адаптивного опыта, особенно науки и религии;
• оформление фундаментальных правил (допущений), лежащих в основе такого разграничения;
• организация институтов, строго контролирующих следование данным установлениям и отсекающих «ересь» на всех этапах её производства как в сфере религии, так и в области науки;
• продолжающееся существование прерванной традиции со всеми признаками стагнации и вырождения (карикатура, фарс), но и с ясными свидетельствами того, что даже и эти «усеченные» фрагменты исторической памяти могут вновь набирать силу при наличии тупиковой ситуации в легализованных магистралях социального опыта;
• в существенной мере импульсивные попытки генерации фрагментов будущей эпистемологической платформы, преодолевающих принципиальные ограничения предметного поля доминирующей системы фундаментальных допущений, в рамках которой функционирует современная наука.
А во-вторых – была сформулирована система фундаментальных допущений собственно научной сферы, на которой базируются используемые в корпусе респектабельной науки модели рациональности, в том числе методологическая база и объяснительные модели психотехнологий Нового и Новейшего времени:
• существует объективно-автономный мир (объективная реальность), независимый от нашего сознания;
• существуют общие для автономной (объективной) реальности закономерности явлений и событий;
• эти закономерности доступны для измерения, исследования и выведения объективных констант, характеризующих автономную (объективную) реальность.
Согласно приведённой системе фундаментальных допущений, всё то, что выводится за пределы измеряемой реальности, не является предметом науки, а значит и воспроизводимого опыта. Соответственно, те дисциплины, которые не могли привести доказательства объектности и принципиальной измеряемости своей предметной сферы, объявлялись «умозрительными» и изгонялись из пантеона научных.
Отсюда подчеркиваемое дистанцирование будто бы научных психотехнических теорий от почти забытой гностической и религиозной интерпретации духовного опыта. Так, например, в теоретическом описании легализованных психотерапевтических методов предпочитают говорить об измененных состояниях сознания (ИСС), трансперсональных переживаниях, но никак не о гностическом, мистическом или религиозном опыте. В последнем случае конфликт с религиозными институциями – а многие из этих институтций и без того совершенно открыто называют психотерапию «бесовщиной» – практически неизбежен.
Совершенно очевидно и то (вспоминаем знаковую сентенцию Д. Робинсона в отношении состоятельности заимствованных эпистемологических установок психологической науки), что «научные» психотехнологии Нового и Новейшего времени – психотерапия, психологическое консультирование, социально-психологические тренинги, коучинг, психофизиологический «апгрейд», обособленные когнитивные практики и проч. – вплоть до последних лет не имели адекватного теоретического обоснования, и поэтому являлись «плоть от плоти» хаотической эмпирики множественных произвольных психотехнических концепций. В таких концепциях как правило отсутствуют аргументированные представления об универсальных мишенях (точках «приложения» современных психотехнологий), адекватные объяснительные модели динамики формирования устойчивых ресурсных состояниях субъекта, группы, общества, на основании которых можно выстраивать доказательно-эффективную стратегию профессиональной психотехнологической работы с населением.

Современные подходы в психотерапии и консультировании – «шаг вперед, два шага назад»?
Можно с уверенностью утверждать, что по крайней мере некоторые подходы из «архаического» психотехнического наследия получили свое развитие в признанных направлениях и методах консультирования и психотерапии.
И здесь, в первую очередь, следует сказать о Юнгианском психоанализе и его основателе Карле Густаве Юнге, который весьма серьезно относился к идее генерируемых духовных сущностей. В каком-то смысле, главный концепт аналитической психологии Юнга – архетипическое бессознательное – и есть «вместилище» этого, более или менее регулярно воспроизводимого опыта. А категория души – это та инстанция, в которой архетипы духовной жизни человека функционируют в развернутом-активном, либо свернутом-пассивном режиме, или даже пребывают в статусе изгоя. И дело аналитика, следовательно, заключается в том, чтобы попытаться определить актуальное содержание этой внутренней духовной структуры, в частности – выявить подавляемый или искаженные «части» психического, и через механизм осознания и принятия сформировать или восстановить утраченную целостность, идентичность, энергию к жизни.
Сам Юнг указывал на важность работы с такой частью психики, которую он называл «Внутренним Наставником». Примечательно то, что образ Внутреннего Наставника, по Юнгу, мог появляться во время медитации или состояния глубокой задумчивости. И тогда, этот образ существовал как бы самостоятельно и независимо (К. Г. Юнг, 1994, 1996; Д. Холлиз, 2008; М. -Л. фон Франц, 2016; Э. Ф. Эдингер, 2016)
Роберто Ассаджиоли – великий итальянский «тенор» современной психотерапевтической сцены и автор метода психосинтеза – высказывался о необходимости терапевтической работы с дифференцируемыми частями психического еще более определенно. Так, например, техническое оформление процедуры психосинтеза, разработанное Ассаджиоли, предусматривает выявление и разложение дезадаптирующих психических комплексов на мыслеобразы-элементы (которые, при желании, можно обозначить и как духовные сущности), их опредмечивание, различение, критический анализ и растождествление с подлинным «Я» клиента. При этом, Ассаджиоли убедительно обосновывал позиции того, что: «Над нами властвует то, с чем мы себя отождествляем; мы можем властвовать над тем и контролировать все то, с чем мы себя растождествляем».
И далее, Ассаджиоли и его последователи предлагали разделить психическое бессознательное на три части: низшее, среднее и высшее. Смысл такого разделения, по мнению этих авторов, заключается в возможности персонализации низшего бессознательного, ответственного за физиологические функции, в образе Внутреннего Целителя. С этой сущностью, при определенных условиях, можно вступать в диалог, сотрудничать и получать помощь в плане преодоления болезненных явлений. Среднее бессознательное ответственно за наши знания, мысли и опыт. Оно может быть персонифицировано в образе Внутреннего Мудреца, с которым можно советоваться по многим вопросам (и как же здесь не вспомнить «демона» Сократа, с которым этот гениальный философ вел диалог по всем важнейшим вопросам, включая вопрос собственной смерти). Высшее бессознательное отвечает за трансцендентную функцию. Эта инстанция – некий «филиал» божественного в поле нашей психики со всеми выводимыми отсюда следствиями. Ассаджиоли считал, что психосинтез помогает «обнаруживать в себе неизвестные прежде способности, свое истинное призвание, свои высшие потенциальные возможности, которые пытаются выразить себя, но которые мы нередко отвергаем и подавляем из-за непонимания, предубежденности или страха» (Р. Ассаджиоли, 1994).
Идеи Ассаджиоли получили свое дальнейшее развитие в методологии психотерапевтической работы с субличностями, которой в психосинтеза уделяется существенное внимание (Т. Йоуменс, 1994). Пьеро Фануччи – ученик и последователь Ассоджиоли – характеризовал феномен субличности следующим образом: «Субличности – это психологические образования, подобные живым существам, сосуществующие в общем пространстве нашей личности. Каждая субличность ведет собственный стиль жизни и имеет свои собственные движущие мотивы… В каждом из нас – толпа. В этой толпе может находиться бунтарь и мыслитель, совратитель и домохозяйка, саботажник и эстет». И здесь же Фануччи ссылается на метафорическое воплощение этой идеи в следующих строках португальского поэта Фернандо Пессо: «В каждом углу души моей алтарь иному божеству» (П. Феруччи, 1994). В чем, конечно, можно усмотреть прямые аналогии с возможностью актуализации духовных сущностей из пластического поля психики. Роберто Ассаджиоли и его последователи полагали, что идее психосинтеза более всего соответствует метапозиция того, что «это не психика находится внутри нас, а мы находимся внутри психики». И эта мета-позиция, безусловно, созвучна идеям первичного панпсихизма. Таким образом, психосинтез, в его теоретическом и практическом плане, можно считать блестяще организованным шагом в развитии интеллектуального наследия великих предшественников первородной эпистемологической эпохи.
Здесь следует сказать и о методе транзактного анализа Эрик Берна и его последователей (Э. Берн, 1988, 2008; С. Б. Карпман, 2016), который так же рассматривает и обосновывает возможность актуализации личностных статусов субъекта из общего поля его психики. Под последними здесь понимаются обособленные функциональные концепты – «части» и, одновременно, актуальные состояния осознаваемой личности субъекта. Актуальные личностные статусы исследуются в плане их адаптивной состоятельности, вектора и полноты функционирования, и с учетом особенностей их формирования. Основная терапевтическая идея здесь заключается в осознании и принятии клиентом факта такого психического «схизиса», преодолении имеющихся искажений и дефицита в функциональной структуре личностных статусов и аспектах их взаимодействия во внутреннем и внешнем коммуникативном пространстве. А так же – возможности эффективного управления адаптивной функциональной активностью дифференцируемых личностных статусов из мета-позиции взрослого «Я» клиента. То есть, человек должен научиться управлять своими же «духовными сущностями», в чем, собственно, и заключается смысл эффективной самоорганизации по Эрику Берну.
В этом же ряду следует отметить и психотерапевтический подход, используемый Карлом и Стефани Саймонтонами (2001) в работе с больными раком, в рамках которого процессам персонификации, визуализации и взаимодействию с фигурой Внутреннего Наставника уделяется большое значение. А так же – метод этнопсихотерапии М. Гауснера и З. Кочевой, основанный, в том числе, и на почти буквальном воспроизведении фольклорных, в том числе магических ритуалов и мистерий, призванных актуализировать архетипическую духовную сущность клиентов (цит. по Б. Д. Карвасарскому, 2000).
И, конечно, необходимо обратить особое внимание на те направления психотерапии, в которых первородные магические психотехнологии по управлению параметрами сознания-времени были заново переоткрыты, доработаны и интерпретированы с позиции современных подходов и установок.
Речь здесь, в первую очередь, идет о направлении гипнотерапии со всеми его классическими и современными вариациями. А так же – о методе трансперсональной психотерапии, который, в существенной степени, можно считать подлинным ренессансом первородных духовных практик.
В отношении направления гипнотерапии сказано многое. Пожалуй, даже можно утверждать, что ни одна психотехнология не удостаивалась такого пристального внимания исследователей и практиков, начиная со времен «незапамятной» архаики, и заканчивая близкими к нам периодам изучения измененных состояний сознания (Г. Хант, 2004; Е. П. Гора, 2005; А. Г. Сафронов, 2008; Е. П. Р. Орстейн, 2011; Ч. Тарт, 2012; К. Мартиндейл, 2012; Дж. Гоуэн, 2012; А. Дейкман, 2012; А. Ревонсуо, 2013). С большой долей уверенности можно считать, что в исторической перспективе гипнотерапия претерпевала, возможно, наиболее драматические изменения как в отношении собственно технического подхода к ее оформлению, так и в отношении терапевтических (экологических) контекстов использования данной технологии. Такого рода динамика и новации описываются в многочисленных классических трудах по гипнозу и гипнотерапии, позже – в руководствах по эриксонианскому гипнозу (Мильтон, Г. Эриксон, 1994, 1995, 2000; Мильтон, Г. Эриксон, Э. Л. России, 1995; М.Н Гордеев, 2008; М. Гинзбург, Е. Яковлева, 2017). И далее – в монографиях и руководствах по модифицированным техникам современной гипнотерапии (Д. Гриндер, Р. Бэндлер, 1994; Ж. Беккио, Ш. Жюслен, 1998; М. Кинг, Ч. Цитренбаум, 1998). В этих же, классических и современных трудах представлен весь набор возможных интерпретаций гипноидных состояний – начиная с «вмешательства божественных сил», психотехнических концептов «внушения» и заканчивая современными теориями, выстроенными в духе нейробиологического редукционизма – ни одну из которых нельзя считать удовлетворительным. И лишь с позиций проработанных фундаментальных и прикладных концептов феномена психопластичности проясняются и потрясающая пластика отдельных компонентов и комплексов психических свойств, процессов и состояний, присущих психике человека, и условия, в которых это базисное качество психического проявляется в полном объеме (А. Л. Катков, 2018).
Что же касается метода трансперсональной психотерапии, то о его сродстве с «архаическими» духовными практиками прямо заявляют основатели и энтузиасты использования данного подхода (С. Гроф, 1994, 1995; Ч. Тарт1997; К. Уилбер, 1998; В. В. Козлов, В. В. Майков, 2007; В. В. Козлов, 2010). Особенно примечательно здесь то, что трансперсональная психотерапия в своем развитии во многом повторяет непростой путь, проторенный первородными духовными практиками – от воздействия на сознание адепта психоактивными веществами растительного происхождения и получения, таким образом, всего сонма «божественных», «космических» переживаний, до отказа от психоактивных стимулов, и использования «слов силы», специальных медитативных практик.
Относительно методов так называемой духовной психотерапии пока что можно сказать лишь то, что речь в данном случае идет либо о экологически выверенной проработке хорошо известных религиозных тезисов. Либо, что случается значительно чаще, о продуманной – в духе ранее упомянутых психотехнических концептов – интерпретации не вполне оформленных и осмысленных фрагментов духовного опыта, уже полученного клиентом.
То есть, о каком-либо принципиально новом подходе профессиональной психологической или психотерапевтической работы с феноменом Веры, радикально отличающемся и заведомо более эффективном, чем, например, устоявшаяся религиозная или духовная практика, здесь речи не идет.
Такой авторитетный специалист как Генри Фредерик Элленбергер в своем фундаментальном труде «Открытие бессознательного» (1970) прямо говорит о том, что в смысле концептуальной целостности, мета-технологического оснащения и общей эффективности современные психотехники безусловно проигрывают будто бы «архаическим» психотехнологиям. Признанный авторитет в истории магии, религий и духовных практик Мирча Элиаде (1971) в одном из своих последних произведений прямо говорит о «Ностальгии по истокам». А по данным выдающегося эксперта Скотта Миллера (2013, 2017), в чьей компетенции не приходится сомневаться, в последние десятилетия все большая часть населения разворачивается в сторону даже и не традиционных религиозных и духовных практик, а «магического и эзотерического «новодела», не обнаруживающего каких-то существенных, т. е. статистически значимых различий в эффективности, в корректном сравнении с современными наукообразными психотехнологиями.
Вопрос, следовательно, в том насколько необходимы обновленные подходы в понимании и оживлении – с использованием подлинно инновационных психотехнологий – духовной жизни современного человека, а если необходимы, то что нужно сделать, чтобы они появились.

Некоторые данные о динамике распространения современных психотехник и способах нормативного регулирования психотехнологической деятельности
Основная тенденция последних десятилетий – это «взрывной» характер распространения как новых классов, так и – в еще большей степени – конкретных психотехнических номинаций.
По результатам проведенного нами интернет-исследования (контент-анализ интернет-презентаций новых психотерапевтических, консультативно-психологических и тренинговых технологий в период 2021—2023 гг.) только за последние три года в доступном интернет-сегменте появилось 962 сообщения о новых номинациях только лишь по трем, достаточно традиционным психотехнологическим группам.
В то время как по другим группам, и особенно по группе компьютерных психотехнологий, можно говорить о темпах роста появления новых номинаций на порядки превышающих вышеприведенные данные. Однако, для «предметного» исследования тенденций в обозначенном психотехнологическом сегменте, в свою очередь, необходимо использовать специальные исследовательские технологии с соответствующим программным обеспечением, генерация которых, надеемся, дело ближайшего будущего.
В частности, по данным более чем из полутора тысяч интернет-источников речь идет о развивающих компьютерных играх, трансформационных играх, специальных технологиях дополняемой реальности, используемых для создания профессиональных тренажеров в секторе рискованных профессий, а так же для формирования разнообразных модульных стимулов в программах реабилитации больных, инвалидов и лиц с тяжелыми физическими дефектами.
Далее, следует иметь ввиду сверх-интенсивные тенденции по генерации и распространению психодиагностических технологий, в том числе, и в первую очередь – технологий компьютерной психодиагностики. А также – тенденции к созданию и масштабному внедрению комплексных, диагностико-коррекционных компьютерных психотехнологий, которые позиционируются как «уникальные, совершенно безопасные и прецизионные точные программы выявления и решения многочисленных проблем, предохранения работающего человека от переутомления, стрессов и болезней за счет раскрытия собственных резервов организма. В основе двух главных психотехнологических процессов – компьютерного психосоматического анализа и психосоматической коррекции на неосознаваемом уровне лежат современные представления об организации и особенностях функционирования неосознаваемых сфер психики».
На «подходе» – не менее, а скорее всего и еще более впечатляющий рост темпов создания и реализации технологий, действующих в зоне стыка ИИ и психики человека. Уже сейчас в интернет-пространстве стандартную процедуру консультативной помощи реализуют роботизированные программы искусственного интеллекта. И по некоторым, усредненным статистическим данным, сконструированные таким образом роботы (например, консультирующий робот по имени «София») делают это не менее успешно, чем «живые» консультанты.
Безусловно, такое «взрывное» распространения психотехнологий обусловлено еще и тем, что собственно психотехническое воздействие, будучи – по своей сущностной природе – информационным взаимодействием, повторяет тенденции информационного «бума» Новейшего времени, лишь с некоторым, едва заметным для глаза придирчивого исследователя, запозданием. Так, в поле информационного взрыва Новейшего времени можно проследить отчетливые тенденции перераспределения внимания исследователей от собственно предмета информации (И. И. Гришкин, 1973; Н. Винер, 2001; Р. М. Юсупов, В. П. Котенко, 2007; Л. Бриллюаэн, 2010; Г. Хакен, 2014; А. А. Хлебников, 2014; Г. Джеймс, 2016; П. Е. Эльясберг, 2019; А. Д. Урсул, 2020; С. Г Басиладзе; Р. Л. Стратонович, 2021; Д. С. Чернавский, 2021) – к проблематике сложнейшего взаимодействия феномена информации с психикой человека. То есть, – с тем, совершенно особенным конструктом реальности, который, к тому же, сам по себе олицетворяет информационный уровень этой сложнейшей категории. В качестве примера здесь можно привести работы В. И. Степанского «Психоинформация» (2006), Н. Попова «Отражение, Идеальное, Информация», (2010); С. А. Ивановой, А. Г. Суетина «Хождения по дебрям информации или алгоритмы понимания» (2019). И далее – акцентированное внимание к важнейшей проблеме обеспечения безопасности в информационном пространстве (С. В. Кобзева, 2009; А. А. Малюк, О. Ю. Полянская, 2016; И. Ю. Алексеева, 2016; В. К. Белозеров, П. Д. Зегжда, В. Н. Щербаков, 2017; Е. И. Галяшина, В. Д. Никишин, 2023).
Аналогичные тенденции перераспределения акцентов внимания исследователей от собственно предмета психотехнической сферы к проблематике обеспечения безопасности в сфере психотехнологических коммуникаций мы видим, например, в работах Н. А. Польской (2017); А. В. Молокоедова, И.М Слободчикова, С. В. Франц (2017); Н. С. Ефимовой (2021); В. А. Кувакина (2021); Ю. Б. Холодовой (2022). Исследователи – чем дальше, тем больше – отходят от схематизированных моделей и поверхностного понимания процессов, происходящих в поле массовых коммуникаций (М. М. Назаров, 1999; Н. Н. Ростова, 2022); а также – проникаются проблематикой сложной динамики формирования такого «запутанного» культурного явления, как мода и, особенно, информационная, медийная мода (М. И. Килошенко, 2006; В. С. Сапожникова, 2024).
Следует отметить и появление в последние годы все большего количества серьезных работ, оценивающих негативное влияние традиционных и, особенно, современных психотехнологий на человека, группу, общество в целом. А также – исследующих «информационную генетику» и глубинные механизмы такого влияния (например, сборник произведений известных авторов-исследователей – всего 19 статей – под обще редакцией составителя К. В. Сельченок, 2002; С. Хассен, 2003; Т. Лири, М. Стюарт, 2022; А. А. Швырина, 2023; А. Бек, 2023; П. Кауфман, 2024). В этих работах, в частности, раскрывается впечатляющая панорама все более растущего сектора «черных», манипулятивных и очевидно вредных для психического здоровья человека, группы, общества – психотехнологий, обслуживающих интересы конкретных людей, криминальных или полукриминальных групп, либо же интересы политических кланов, «легально» действующих в информационном пространстве.
В данной связи, прорабатываются варианты нормативного, в частности законодательного регулирования психотехнологической деятельности. Однако, приходится констатировать, что высказываемые здесь точки зрения чаще всего основываются на личных предпочтениях и эмоциональных реакциях их авторов. В то время, как в данном случае требуются глубокие знаниях истории вопроса, соответствующих юридических норм и успешных прецедентов нормативного регулирования психотехнологической деятельности, если не в целом, то в каком-либо значимом секторе – т.е. знания экспертного уровня. В противном случае, существуют высокие риски такого разворота событий, когда будто бы благие намерения трансформируются в абсолютно неприемлемую практику «ломания дров» в сложно организованном пространстве психотехнологической деятельности. Все сказанное касается и процесса обсуждения законопроектов Российской федерации: «О психологической помощи», продолжающегося более 10 лет; «О психотерапевтической помощи», обсуждение которого ведется с начала 90-х годов прошлого столетия (О. В. Бермант-Полякова, 2013; Н. Д. Линде, 2014; В. В. Макаров, 20144 Н. В. Кисельникова, 2017; А. Л. Катков, 2018).
В отношении телеологической динамики используемых в Новое и Новейшее время психотехнологий в сравнении с периодом «архаики», можно утверждать, что эпохальные цели улучшения человека, или – как бы мы сейчас сказали – повышения адаптивных кондиций человека, группы, общества, существенно не изменились. Прописанные во многих гностических, религиозных и некоторых этических доктринах, идеи формирования сверх-человека остались прежними (Л. Берг. 2019). Однако, в отношении функциональной «заточенности» используемых в сравниваемые исторические эпохи психотехнологических инструментов ситуация несколько иная. Психотехнологическая «архаика» в основном была ориентирована на суперресурсные инстанции психического, персонифицированные в образе богов, духов, ангелов и прочих духовных сущностей. В то время как психотехнологический инструментарий последующих эпох – в полном соответствии с доминирующими установками респектабельной науки – оказался более прозаичным и прагматичным, т. е. ориентированным на диагностику и форсированное развитие определенных психических свойств, процессов, состояний. При условии того, что эффективность такого психотехнологического взаимодействия может и должна быть измеряема в проработанной системе параметров и индикаторов (А. В. Мищенко, 2019; И. В. Катерный, 2021).

Психотехнологии как самостоятельное направление профессиональной деятельности: истоки, становление, настоящий статус
Старт истории психотехнологий. выступающих теперь под своим современным именем (термин «психотехника», переросший затем в определение «психотехнология» был предложен выдающимся немецким психологом Уильямом Штерном), был дан в 1908 году с изданием фундаментального труда «Основы психотехники». Автор этого замечательного труда Гуго Мюнстерберг – известный немецкий психолог и философ, ученик Вильгельма Вундта, профессор Фрайбургского и Гарвардского университетов, руководитель экспериментальной психологической лаборатории – рассматривал психотехнику как новую науку, выводимую из области прикладной психологии, и обладающую собственным предметом и систематизированной методологией. И вместе с тем, в предисловии ко второму изданию книги Мюнстерберг утверждал буквально следующее: «… только в психотехнике и выявляется подлинное значение объяснительной психологии и, таким образом, в ней завершается система психологических наук» (Г. Мюнстербеог, цит. по изд. 1996). Мы бы здесь добавили – «… а также завершается и продолжается система наук о психике», ибо психология изначально задумывалась Рудольфом Гоклениусом (1590) и Оттоном Касманом (1594) прежде всего как зонтичная наука для всех направлений, предметом которых является феномен психического. Но об этом чуть позже.
Будучи беспристрастным исследователем, Гуго Мюнстреберг дал жесткую, объективную оценку того состояния, в котором находилась психотехническая науки того времени: «До сих пор вообще не было попытки обозреть область психотехники во всем ее объеме; нет ни одной книги, которая была бы посвящена это задаче. Может возникнуть вопрос, наступило ли уже время для для ограничения этой области науки во все ее целом и прежде всего для систематического изложения ее. Раз многое остается в ней еще невыясненным и почти незатронутым. Во многих областях психотехники мы имеем пока только вопросы, без каких-либо ответов, а в некоторых областях даже этим вопросам до сих пор не придано сколько-нибудь ясное выражение». И, собственно, все разделы великолепного труда Мюнстерберга, и были блистательной попыткой идентификации ключевых вопросов и сущностных ответов на эти вопросы, возникающие в сфере обозначенного им научного направления. Но также – обзором имеющихся на то время психотехнических достижений в следующих, актуальных и ныне и присно, областях: психологическое предсказание (диагностика, прогностика – авт.), психологическое воздействие, общественный порядок, здоровье, хозяйство, право, воспитание (в том числе образование – авт.), искусство. При том, что широта раскрываемого здесь ассортимента – и по основным сферам применения и в отношении содержания подразделов по каждой спецификации – не могут не вызвать уважение и восхищение даром научного предвидения, так же как и талантом прагматического воплощения такого редкостного дара у основоположника научной психотехнологии Гуго Мюнстерберга.
Специально следует отметить и то обстоятельство, что в продолжении следующего, более чем векового периода «заветы» Мюнстерберга по развитию рассматриваемого научного направления активно выполнялись именно в части прикладного вектора – разработки профессионально ориентированных психотехнологий. Главный тезис Мюнстреберга о необходимости выведения психотехники в отдельное научное направление не вызвал особого энтузиазма в научном сообществе, а все более или менее значимые психотехнические достижения «переправлялись» в изначальный сектор прикладной психологии.
Данные тенденции отмечались повсеместно – и на так называемых «дальних» рубежах (Вирджиния Н. Квин, 2000; Ги Лефрансуа, 2003). И, разумеется, на «ближних» подступах – вначале в Советском Союзе, а позже – во многих пост-советских республиках (С. Г. Геллерштейн, изд. 2018).
Следует сказать о еще одной, «боковой ветви» вот этого психотехнического мейнстрима – более или менее удачных попытках трансформации и распространения соответствующим образом преобразованной идеологии и практики отдельных психотерапевтических направлений в общее поле психотехнологий. В данном конкретном случае речь идет о проекте «Индивидуальной психологии» известного ученого-психолога Альфреда Адлера, начинавшего с классического психоанализа, но в последующем разработавшего собственную психотехническую концепцию.
Изначально Адлер ощущал острое неудовлетворение теми «рецептами» общественного бытия, которые предлагались современной ему наукой, в том числе науками о психике (а в последующем и психоанализом). В своей статье «Критические рассуждения о смысле жизни», опубликованной в 1925 году, Адлер писал о том, что: «Развитие науки и техники идет большей частью в направлении удовлетворения корыстолюбия и алчности отдельных влиятельных групп и скорее препятствует, чем способствует гармонии человеческого общежития». Относительно главной причины такого кризисного состояния важнейшего социального института науки Адлер высказывался следующим образом: «Остро ощущается недостаток глобальных точек зрения; результаты повсеместно налицо – стремление к сиюминутному успеху, одностороннее потребительство… крикливое и малоосновательное превознесение, как правило, недалеких „теорий“ о положении вещей в мире, которые быстро сменяют друг друга» (А. Адлер, цит. по изд. 1997). В противовес Адлер обосновывал точку зрения о том, что необходимо неустанно вести поиск глобальных смыслов бытия, выводимого за рамки жизни отдельного человека, но также и опираться на смыслы и порядки, которые рождаются только лишь в активно взаимодействующем сообществе людей. В частности, Адлер высказывался следующим образом: «Поиски всякого отдельного человека безотчетно пронизаны волей целого и составляют крохотную частицу силы, движущей все человечество… Если бы обладали пониманием смысла жизни, то развитие человеческого рода по восходящей стало бы сознательным и целенаправленным. Мы могли бы определить, – пусть не с полной уверенностью, – по какому пути нам двигаться… Смысл жизни стал бы компасом, направляющим наши усилия. Тогда отпала бы необходимость в худосочной теологии, которая сегодня указывает нам на близлежащие цели и отвлекает от света, издалека освещающего наш путь, и мнимые, скороспелые ценности наших дней были бы сокрушены взвешенным суждением нашего крепнущего самосознания» (А. Адлер, цит. по изд. 1997). По содержанию настоящего фрагмента можно с уверенностью говорить о том, что Адлер, декларирующий решительный отход от принципиальных установлений психоанализа, в части отношения к религии остался на позициях Фрейда (последний, как известно, относился к религиозной идеологии более чем скептически). При том, что сам Адлер так и не предложил какого-то внятного альтернативного описания и объяснительной модели «далекого света, освещающего наш путь».
Что же касается раскрытия содержания второго основополагающего тезиса, то в статье с интригующим названием «Спасение человечества с помощью психологии» (1925) Адлер говорит следующее: «История судит человеческие действия по степени обнаруживающегося в них чувства общности. Величие и ценность признаются только за такими деяниями и событиями, которые проникнуты чувством общности и ведут к благу всех». И далее Адлер высказывается относительно того, каким же образом должна складываться вот эта спасительная и существенно обновленная человеческая общность: «Если наш мир должен быть спасен, то только благодаря тому, что человек поднимется на уровень, когда он перестанет вести себя как ребенок… подвергая себя опасности уничтожения вследствие злоупотребления своей силой. Трудно сказать, откуда к нам должно прийти это новое воспитание, но во всяком случае не от той новой психологии, которая выдвигает требование внести порядок в хаос слепых сил, действующих в человеческом бессознательном» (А. Адлер, цит. по изд. 1997). То есть главный вектор «спасительных усилий», по Адлеру, это все же акцент на эффективную социализацию и проработанную этическую основу межличностного и группового взаимодействия, за счет чего исходно сформированные комплексы неполноценности у существенной части населения имеют все шансы трансформироваться в зрелое и «крепнущее самосознание». Тогда-то, согласно Адлеру, все отмеченные искажения в формировании индивида и препоны к позитивной социальной динамике уступят место процессам поступательного индивидуального и социального развития. Что, собственно, и представляет некий прообраз социальной психотерапии в общем контексте разработанной Адлером концепции индивидуальной психологии.
Полагаем, что такого рода «экспансия» обособленного психотехнологического сектора (будь то психотерапия, консультирование или иные выделяемые группы психотехнологий) с претензией на статус мета-модели социальной психотерапии оправдана лишь в случае основательной методологической проработки вектора дифференциации-интеграции с другими актуальными психотехнологическими кластерами. Чего в данном случае не отмечалось.
В отношении тенденций формирования психотехнологического пространства в бывшем Советском Союзе и далее, в Российской Федерации, можно сказать, что такого рода эпопея была поистине драматичной еще и по привносимым идеологическим обстоятельствам. И если история непримиримой борьбы с «вейсманизмом-морганизмом» – а именно так в 30-е годы прошлого столетия, в реакционных идейно-научных кругах обозначалась прорывная наука генетика – доподлинно известна, то история искоренения поднимающейся в стране «так называемой психотехники», во многом, остается в тени.
Надо сказать, что уже к середине и особенно к концу 20-х годов прошлого столетия – то есть, удивительно быстро – страна начала «оживать» поле пережитых революционных потрясений и буквально впитывать все прогрессивные на тот момент тенденции в сфере передовой науки, в том числе и в секторе наук о психике. Так, в 1920 году была основан Центральный институт труда (ЦИТ) с идеей лабораторного исследования индустриальных психотехнологий. А уже к концу 20-х годов психотехнология получила широкое распространение. И уже с начала 30-х годов масштабные исследования велись по рационализации – с использованием наработанного психотехнического потенциала – трудовых приемов в металлургической, машиностроительной, химической промышленности, в других сферах организованной трудовой деятельности, в отдельных областях организации производственного обучения, совершенствования орудий труда, органов управления и проч.
Но не только. В область приоритетных исследовательских интересов одного из интеллектуальных лидеров психотехнологического движения того времени, профессора С. Г. Геллерштейна входила и глубинная методологическая – как бы мы сейчас сказали, собственно эпистемологическая – проблематика. Так, например, в своей публикации 1932 года, Геллерштейн писал следующее: «Чтобы понять правомерность той или иной психотехнической проблемы, необходимо методологически разобраться в скрывающейся за каждой проблемой психологической концепции… Задача нашей теории – разобраться в методологических основах каждой психотехнической проблемы» (Цит. по изд. 2018). А судя по тому интересу, который Геллерштей обнаруживал к трудам Жана Батиса Ламарка, в которых ставилась сущностная проблема взаимоотношения и взаимодействия психического и биологического в живых организмах, и далее – механизмов «мягкого» наследования приобретений психического следующим поколениям (сейчас мы бы сказали – проблема трансляции эпигенетических механизмов в собственно генетическую программу наследования), выводимая им эпистемологическая проблематика охватывала ареал авангардной науки в целом.
Далее, можно отметить и формирование «боковой психотехнологической ветви», благодаря инициативной психоаналитической деятельности С. Н. Шпильрейн, известной своими новаторскими психоаналитическими трудами, но также – благодаря тесному сотрудничеству с основоположником психоанализа Зигмундом Фрейдом и автором концепции аналитической психологии Карлом Густавом Юнгом. По инициативе Сабины Николаевны Шпильрейн в Москве был открыт детский дом-лаборатория «Международная солидарность», где, в том числе, воспитывались дети самых высокопоставленных советских чиновников.
Вот эта восходящая психотехнологическая линия была прервана в середине 30-х годов прошлого столетия в связи с идеологической компанией «поиска врагов», в том числе и в сфере наук о психике, а психотехнология – как новейшее приобретение из «сомнительного источника» (С. Г. Геллерштейн, к примеру, в своих публикациях ссылался и на Уильяма Штерна – автора термина «психотехника»), оказалась более чем удобной мишенью.
Примат биологической, нейрофизиологической «материи», с ограниченно понимаемыми механизмами организации и регуляции психических процессов был закреплен первой Павловской сессии Академии наук СССР, проведенной совместно с Академией медицинских наук СССР (1950), на которой было объявлено, что вся медицина, педагогика и биология должны опираться на павловское учение. При этом, у идейных проводников такого решения даже и мысли не возникало, что эксперименты великого ученого, лауреата Нобелевской премии И. П. Павлова можно интерпретировать, в том числе, как доказательство потрясающей пластичности сфер психического, первичности психогенеза, а затем уже и функционального нейрогенеза.
Все сказанное послужило прологом и к «трудной судьбе» советской психотерапии, которая, после славного и многообещающего начала в конце 20-х годов, краха 30-х годов, лишь 31 мая 1985 года приказом МЗ СССР №750 была признана отдельной врачебной специальностью. Но далее, все предложения и законопроекты о выведении профессиональной психотерапии в статус самостоятельной профессии и отдельной научной дисциплины получали отрицательные отзывы, в первую очередь от психиатрических и психологических институций.
Если же вернуться к проблеме невосприимчивости научного сообщества к центральному тезису Гуго Мюнстерберга, и рассмотреть это «странное» обстоятельство с точки зрения углубленного эпистемологического анализа – а мы обязаны это сделать, – то становится предельно ясно, что ключевой тезис о «завершении системы психологических наук», как необходимом условии признания обоснованности претензий психотехники (психотехнологии) на статус самостоятельного и состоятельного научного направления так и не был подкреплен адекватным концептуальным и теоретическим обоснованием. Собственно эпистемологическая составляющая, не говоря уже о всех других обязательных компонентах исследовательского алгоритма сущностного решения этой фундаментальной задачи, оказалась почти неподъемной даже и для авангардного ареала науки Новейшего времени. Ну а в период жизни Мюнстерберга, да и в последующие десятилетия таких разрешающих способностей ни в одном секторе науки, и тем более в секторе наук о психике просто не было.
Отсюда становится понятно почему же «родимые пятна», отмеченные еще отцом-основателем – фрагментарность, разобщенность, отсутствие системообразующего стержня и проч. – столь упорно наследовались и продолжают возрождаться в попытках осмысления универсальных характеристик предметной сферы психотехнологий. По всей видимости, это, наиболее распространенное явление в секторе наук о психике – «хождение по замкнутому эпистемологическому кругу», – проистекает из тех же причин несостоятельности фундаментального эпистемологического базиса.
В качестве иллюстрации последнего тезиса рассмотрим наиболее распространенные определения психотехник и психотехнологий, а также принципы выведения классификаций в исследуемой сфере.

Наиболее распространенные определения психотехник и психотехнологий
«Психотехника есть наука о практическом применении психологии к задачам культуры» (Г. Мюнстерберг, 1908). При этом понятно, что используемый здесь термин «культура» Мюнстерберг понимал в широком смысле цивилизационных достижений человечества. В этом определении акцент сделан на понятный «исходник» психотехник, в то время как завершающий и в существенной степени придающий целостность научной психологии (а по нашей версии – сектору наук о психике в целом) в данном случае остается в стороне.
В самом популярном интернет-справочнике акцент делается лишь на раскрытие семантической составляющей интересующего нас определения: «Термин «психотехнология» имеет в своем составе три компонента: «психо» – душа; «тэхнэ» – буквально означает «искусство», «умение», «мастерство», искусство активного преобразования, изменения и управления; «логос» – «учение», «наука» (Википедия, elibrary.sgu.ru).
С точки зрения С. В. Фроловой (2011) «Психотехнология – это наука о практическом использовании психологических техник управления психическими состояниями личности и группы с целью создания оптимальных условий для актуализации индивидуальных и групповых психологических ресурсов. Она тесно взаимосвязана с общей, социальной, консультативной психологией, психологией развития, учитывает накопленные научно-практические знания клинической психологии и опирается на разработанные подходы к оказанию психологической помощи в психотерапии. Психотехнология как наука рассматривает психику человека как динамическую систему, обеспечивающую взаимодействие человека с окружающей средой». В данном, достаточно противоречивом определении психотехнология предстает: 1) как собственно техническое воплощение прикладной психологии; 2) как более широкая адаптивная характеристика сложной системы человек-среда. Однако последний тезис какими-либо сущностными аргументами из арсенала авангардных наук о психике в данном случае не подкрепляется.
Известный российский психолог В. В. Козлов (2011) дает следующее обобщающее определение: «Под психотехнологией понимается система категорий, принципов и моделей, описывающих психическую реальность, человеческое существо или социальную группу как развивающуюся целостность, сориентированная на практическую работу с индивидуальной психикой или групповой психологией, и включающая в себя конкретные методы, приемы, умения и навыки по целенаправленному преобразованию личности и группы». Тем не менее, ключевые характеристики собственно системы «категорий, принципов и моделей» здесь не представлены.
Другой известный российский специалист-психолог Н. Д. Узлов (2012) в своем определении также выделяет и отчасти конкретизирует этот объединяющий принцип: «Психотехнология – это организованная и продуктивная деятельность людей в различных сферах социальной практики, ориентированная на эффективное решение психологических задач с заранее определенным социальным эффектом, и представляющая собой совокупность приемов, средств и методов психологического воздействия и влияния, объединенных определенным алгоритмом их применения». Остается прояснить вопрос того, существуют ли некие универсальные характеристики алгоритмов применения используемых психотехнологий, или же речь идет об алгоритмах (протоколах), специфических для каждой используемой психотехнологии. И тогда, какие универсальные рубрикации должен содержать психотехнический протокол? Вопрос идентификации такого же универсального принципа построения психотехнологий в данном случае не ставится.
В еще более проработанном – в смысле широты и уровней понимания предметной сферы психотехнологий – определении, данным известным российским специалистом в сфере политтехнологий, управленческих технологий, доктором психологических наук А. П. Ситниковым (2014) описывается четыре возможных значения понятия «психотехнология». При этом, исходным понятием выступает «совокупность действий и операций».
Значение I: психотехнология как реально осуществляемая упорядоченная совокупность действий и операций, или «осуществление психотехнологии».
Значение II: психотехнология как способ организации упорядоченной совокупности действий и операций в определенную целенаправленную последовательность или ориентировочная основа действий (ООД) – «первичная форма существования психотехнологии».
Значение III: психотехнология как описание научными средствами целенаправленной последовательности действий, выявление их упорядочивающей основы, изучение закономерностей в способах организации действий с целью использования наиболее эффективных из них. Этому значению может соответствовать «психотехнологическое исследование».
Значение IV: психотехнология как результат описания осуществляемых способов организации действий и операций, нацеленный на его практическое применение, схема ориентировочной основы действий (схема ООД) – совокупность различной предметной информации, ориентиров и указаний по совершению действий. Этому уровню соответствует «реализация психотехнологии».
В данном многоуровневом определении для нас особенный интерес представляет третья версия, в которой упоминаются «научные средства выявления упорядочивающей основы, изучения закономерностей в организации (психотехнических – авт.) действий», то есть описывается некий каркас или самые общие методологические требования психотехнологического исследования. Однако специфика такой упорядочивающей основы не раскрывается. Что также – по умолчанию – можно понимать и как переадресацию к сектору прикладной психологии.
Психолог и специалист-методолог в сфере психотехнологий Ю. В. Пахомов (2022) считает, что в узком смысле психотехнологии определяются – как искусство и система приемов, позволяющих человеку ориентироваться в своем внутреннем мире, сознательно контролировать свои психические процессы, произвольно управлять работой своего сознания и психики. В широком смысле, психотехнологии – системы формирования и воспроизводства психики и сознания больших человеческих общностей: государства, этносов, социальных слоев, религиозных конфессий. То есть, сам по себе термин «психотехнология» трактуется в данном случае весьма широко (например, как культурный код), что также может затруднять процесс выведения предметной сферы становящегося научного направления.

Примеры актуальных психотехнологических классификаций
В данном случае следует иметь ввиду, в цитируемых источниках не всегда употребляется сам этот термин «классификация». Тем не менее, рассматривая номинацию неких психотехнических агрегаций, авторы прямо или косвенно указывали на используемые здесь принципы выведения и систематизации этих более или менее однородных групп.
Так, например, Гуго Мюнстерберг, выделяя основные – «культуральные» по его выражению – области применения психотехник, как раз и имел ввиду принцип распределения всей совокупности психотехник в соответствии с функциональной спецификой: прогностики (диагностики); непосредственного воздействия; общественного порядка; здоровья; хозяйства; права; воспитания; искусства; науки. И конечно, это есть предельно прагматический принцип классификации с опорой на области профессионального применения.
Известный ученый-психолог В. В. Козлов предлагал выделить три главных психотехнологических сектора, основываясь на «больших» целевых характеристиках: интегративные психотехнологии, оказывающие комплексное, интегральное воздействие; целевые психотехнологии, решающие определенные узкие задачи или формирующие конкретные качества; метапсихотехнологии, обучающие овладению ими.
Специалист в области психологической безопасности, инженерной психологии, доктор психологических наук Т. С Кабаченко, используя функциональный принцип, предлагала распределение психотехнологий на следующие основные группы: психодиагностические, образовательные, консультативные, коррекционные, рефлексивные.
Видный ученый-психолог, автор концепции психонетики и оригинального психотехнологического контента О. Д. Бахтияров позиционирует следующие характеристики, которые можно использовать и в классификации психотехник: функциональное предназначение; действующее начало приема, запускающего процесс; состояние, которое должно стать результатом психотехники.
Известные специалисты С. Хассен, Н. Д. Узлов выделяют секторы очевидно деструктивных, а также противодействующих им психотехнологий; номинируют и характеризуют отдельные психотехнологии этих важнейших секторов. В частности, авторами расписываются следующие психотехники с очевидно негативным спектром воздействия на человека, группу, общество: деструктивное социальное влияние (в том числе через интернет и массмедиа); манипулирование личностью; манипуляция сознанием; скрытое управление человеком; тайное принуждение личности; контроль сознания; промывание мозгов; рефлексивное управление; психоинжиниринг; психологическое кодирование; программирование; зомбирование; шизофренизация массового сознания; теневая психология, контроль поведения; информационный контроль; контроль мышления; эмоциональнй контроль; создание культовой личности. В числе противодействующих конструктивных психотехнологий С. Хассен описывает следующие: депрограммирование; консультирование о выходе; подход стратегического взаимодействия.
Авторами проекта Федерального закона «О психологической помощи в Российской Федерации» от 2014 г. по функциональному принципу выделяется: общий психотехнологический сектор «психологическая помощь»; включаемые сюда однородные функциональные группы (психологическая экспертиза, диагностика, профилактика, реабилитация, коррекция, просвещение, консультирование, психотерапия).
Авторы популярной психотехнической агрегации «Библиотека Пси-фактор» выделяют 7 психотехнических разделов, включающих описание свыше 270 психотехник. Основной принцип дифференциации по разделам – опора на достаточно произвольную систематику мишеней и собственно психотехнические характеристики. Особенно привлекательной в данном случае является возможность встроенного, моментального обращения к первоисточнику (полной цифровой версии). Что, надеемся, является прообразом будущей психотехнической энциклопедии.
Таким образом, само по себе многообразие вышеприведенных определений предметной сферы психотехнологий, предлагаемых принципов классификации свидетельствует об отсутствии необходимого методологического консенсуса (а значит и базиса), разобщенности научного и профессионального сообщества. То есть – о неготовности к полноценному процессу институционализации рассматриваемой сферы деятельности, имея ввиду состоятельные институты науки, образования, консолидированной и систематизированной практики, адекватного нормативного регулирования с акцентом на обеспечение психологической безопасности и повышение качества используемых психотехнологий.

Статус психотехнологической деятельности
В связи со всем сказанным, наблюдаемая в последние десятилетия динамика статуса психотехнологической деятельности – как в «ближних», так и в «дальних» регионах, где такую динамику в принципе возможно отследить – представляется, как минимум, диссоциированной, спорадической и неоднозначной.
По различным «большим» психотехнологическим группам, которые так и не сложились в системно-организованное психотехнологическое пространство (институциональный мейнстрим прикладной психотехнологии, конечно же, не смог вместить большую часть используемых психотехник и психотехнологий), и, тем более, – не трансформировались в общепризнаваемое научно-практическое направление, такая динамика может быть охарактеризована даже и как конфликтная, и разно-направленная.
Так например, наиболее респектабельные и проработанные психотехнологии с «хорошей» историей – психотерапия, психологическое консультирование, социально-психологические тренинги, с определенными оговорками коучинг – всеми силами стремятся дистанцироваться от о «серой», или даже «мусорной» психотехнической зоны, где действуют некие «инфо-цыгане» (данный уничижительный термин используется в масс-медиа для обозначения пара-профессионалов, т. е. лиц, без какой-либо профессиональной подготовки). При том, что четкие критерии принадлежности к той или иной респектабельной психотехнологической группе и соответствующая легализация этих норм приняты лишь в некоторых Европейских странах (Законы о психотерапии приняты в Австрии, Германии, Румынии, Финляндии, Франции) и в двух пост-советских Республиках (Законы о психологической помощи приняты в Республика Беларусь, Азербайджанская Республика).
Для носителей «больших» религиозных конфессий с их традиционным психотехнологическим оформлением, не говоря уже о более радикальных течениях – даже и респектабельные профессиональные психотехнологии, по преимуществу, вредная ересь.
Между тем, на стихийно складывающемся психотехническом рынке бурно развиваются и процветают именно «серые», и «теневые» психотехники с их такими же «теневыми» генераторами и носителями. Данное обстоятельство, требующее осмысления и анализа, интерпретируется нами как крайне неблагоприятное сочетание отсутствия внятных, конструктивных системообразующих факторов – с одной стороны (об этом уже достаточно сказано в предыдущих подразделах), и наличия множества сверх-активных драйверов, разгоняющих процесс распространения парапрофессиональных психотехник и психотехнологий – с другой стороны.
К последним – с полным основанием можно отнести непрерывные корпоративные, маркетинговые, информационные, политические войны; состояние тотальной неопределенности и сопутствующей деморализации у существенной части населения планеты (VUCA-мир, BANI-мир), стимулирующие запрос на «чудесное» супер-ресурсное воздействие сомнительных и неприемлемых – в более благоприятных социальных условиях – психотехнологий; инстинкт новизны и феномен технологической моды, искусно разгоняемые маркетинговыми психотехнологиями; агрессивное проникновение в медийное и виртуальное пространство с использованием передовых интернет-технологий многократного информационного усиления; продуманная эксплуатация нейроэкономических закономерностей поведения человека, находящегося в состоянии хронического ситуационного и, можно сказать, цивилизационного стресса.
Анти-драйверы здесь тоже хорошо известны – это противодействующие усилия организованного профессионального сообщества и все более растущий страх интеллектуальных, культурных и даже политических элит перед катастрофическим, неконтролируемым развитием ситуации (например, более чем вероятная инициация тотального, неуправляемого конфликта противоборствующих ИИ с понятными «горячими» последствиями для ныне живущих людей). Тем не менее, всего этого абсолютно недостаточно для разворота реалий в сфере взрывного распространения психотехнологий, в конструктивное русло.
То есть, противодействующие усилия уж точно не должны быть хаотичными, противоречивыми и спорадическими (а в существенной степени они как раз и являются таковыми), что, конечно же, предполагает оперативное решение обозначенных нами фундаментальных задач в сфере психотехнологий.

Сферы интенсивного (прорывного) психотехнологического развития
В самые последние годы можно отметить следующие конструктивные, а по отношению к некоторым событиям – и «прорывные» тенденции развития в мире психотехнологий.
Начиная с 2000-х годов отмечается отчетливая тенденция по адаптации имеющихся психотехнологических концепций и техник для заинтересованных групп населения, использования виртуального и информационного пространства для доведения такого адаптированного психотехнического контента до широких групп потребителей (например, А. Ю. Панасюк, 2011; Р. Янг. 2012, К. Свит, 2013; А. Л. Катков, 2018; П. А. Федоренко, 2022). Причем, речь здесь идет не о так называемой поп-психологии, но о проработанной навигации довольно сложного контента к его потенциальным потребителям с предсказуемым эффектом пользования. Словом, раскидистое «живое дерево» психотехнической практики, не дожидаясь появления «сухой» всеобъемлющей теории, расцветает и пышно зеленеет на наших глазах.
Проводится инвентаризация и психотехнологический «апгрейд» состояний измененного сознания с предсказуемым ресурсным-целебным эффектом (В. В. Козлов, 2016). В предлагаемом психотехническом контенте прорабатывается прочный и удобный – прежде всего для практикующих профессионалов (нельзя исключать, что и для парапрофессионалов, прежде всего в целях повышения безопасности и эффективности их соответствующей практики) – мост, по которому циркулирует полезная, обогащенная информация от полюса психотехнической традиции к полюсу инновационной психотехнологической практики.
Необходимо сказать и о проблесках реанимации «большого» психотехнического проекта усилиями энтузиастов-исследователей, и в первую очередь – психолога и методолога Юрия Васильевича Пахомова. В частности, он босновывает точку зрения того, что несмотря на разность взглядов и подходов энтузиастов, действующих в сфере психотехнологий, общая идея этого движения жива и актуальна как никогда (Ю. В. Пахомов, 2022).
Далее, безусловно, следует отметить тенденцию к выведению нового класса психотехнологий. связанных с форсированным развитием потенциальных возможностей психического, управления процессом дифференцированной активности сознания, приобретением дополнительных степеней индивидуальной свободы и соответствующего качества жизни. Автор данной инновационной психотехнологической концепции, О. Г. Бахтияров в отношении разработанного им контента употребляется термин «Психонетика», предложенный Кадзума Татэиси, японским теоретиком и философом в сфере менеджмента. «Психонетика» – по Татэиси – понимается как обозначение следующей техногенной эры, перенимающей эстафету у череды промышленных, и далее – информационных революций. Однако, до такого цивилизационного статуса надо еще дойти, а значит, и проложить к нему дорогу.
И какие же «рецепты» прокладывания вот этого эпохального маршрута нам предлагают вперед смотрящие специалисты в сфере философии и методологии психотехнологий, а также признанные интеллектуальные лидеры эпохи.
Здесь, в первую очередь, следует отметить фундаментальную работу доктора философских наук, кандидата технических наук, профессора Натальи Владимировны Попковой «Антропология техники». Особенно первую часть это труда, где рассматривается глубинная проблематика взаимоотношения человека и техники, в том числе – сверхсложной компьютерной техники. А также – третью часть работы, где рассматривается проблема «технического» разума и, главное, аксиология этой сложной проблематики, в том числе в аспекте своих неприемлемых крайностей. И здесь нам, по примеру Гаутамы Будды, предлагается определить некий срединный путь, который, собственно, и надо понимать как дорогу к заветной «психонетической» эре. Проблема здесь в том, что истинный срединный путь – это отнюдь не равноудаленный маршрут между двумя крайними аксиологическими полюсами, и одним только техническим разумом здесь не обойтись.
Пока же, перспектива тесного взаимодействия homo sapiens со сверхсложными техногенными имитаторами многократно усиленных интеллектуальных и иных сфер функциональной активности психики человека преподносится интеллектуальными лидерами эпохи – Рэем Курцвейлом, Югвалем Ноем Харири, Максом Тегмарком, Илоном Маском и другими – как абсолютно неизбежная реальность.
Так, например, весьма уважаемый ученый, эксперт-футуролог Югваль Ной Харири констатирует наличие следующих тенденций в сфере высоких технологий: «Биоинженеры теперь умеют выращивать новые органы и обновлять старые, вмешиваться в организм на генетическом уровне и т. д. Есть и более радикальные подходы, по сути, они предполагают слияние человека и компьютера. В кровеносную систему можно запускать нанороботов, чтобы те могли чистить сосуды и доставлять куда надо лекарства, а заодно уничтожать опухоли и вирусы. В США создан чип, который при вживлении в мозг пересылает сигналы из одной здоровой его клетки в другую, обходя при этом повреждённые участки. Есть мозговой имплант, который отправляет нервные импульсы на персональный компьютер, а тот, в свою очередь, отдаёт команды всевозможным электронным устройствам в доме» (Ю. Н. Харири, 2015).
А вот и другой, весьма показательный пример видения перспективы такого технологического усовершенствования человеческого организма. Известный новатор-футуролог современности Рэй Курцвейл комментирует ситуацию следующим образом. В 2030-х годах – когда, по прогнозу Курцвейла, нанороботы с сенсорным зарядом смогут проникнуть в нервную систему – виртуальная или дополненная реальность станет исключительно реалистичной, что позволит нам «быть кем-то другим и получить другой опыт». И далее – весьма показательная выдержка из высказываний Курцвейла относительно гуманитарного, ценностного и морального аспекта этого предлагаемого способа цивилизационного прогресса: «Люди говорят: „А хочу ли я стать частью машины?“ Но вы даже не заметите этого, – говорит Рэй Курцвейл, – потому что это будет естественная вещь с любой точки зрения». И здесь нелишне напомнить, что согласно футурологическим прогнозам цитируемого автора, имеющим отчетливую тенденцию сбываться, уже в следующем столетии известная нам Вселенная превратится в гигантский компьютер с возможностью подключения к этому мегакомпьютеру каждого живущего в ней человека. Ибо, как утверждает Курцвейл: «На базовом уровне технологии – это способ изменения окружающей среды и самих себя. И этот процесс будет продолжаться» (из интервью с Рэем Курцвейлом, 2015).
Наконец, необходимо обратить внимание на все более набирающий силу мейнстрим трансгуманизма, в частности на такую разновидность этого течения, как NBIC – конвергенция. Речь в данном случае идет о синергии нанотехнологий, биотехнологий, информационных технологий и когнитивных наук. Помимо прочего (а «прочее» это, к примеру, перспектива достижение физического бессмертия), здесь аргументируется возможность радикального расширения физических и интеллектуальных возможностей, перенос личности человека на новый («вечный») физический носитель, либо, как варианты – на искусственную нейронную сеть, или роботизированный супер-компьютер. Вот это и есть реальный – с точки зрения авторов данной версии цивилизационного развития – вариант спасения человечества от неминуемой гибели в прогнозируемых космических и техногенных катастрофах. Вопрос лишь в том, будет ли такой вариант искомым Спасением, либо это будет гарантированный конец истории заблудившегося человечества, так и не разобравшегося в сущностной идее того, что есть Время и какое отношение в этому удивительному феномену имеет психика человека. И здесь уже вообще не до «шуток» (т. е. не до облегченных – в духе доминирующей системы фундаментальных допущений – рецептов разворота цивилизационных процессов будто бы в спасительную сторону).
Отсюда понятно, что еще одним драйвером для форсированного развития сферы психотехнологий как авангардной науки с беспрецедентными разрешающими способностями, как раз и является опасный перекос в сторону техногенного полюса цивилизационного развития, куда брошены почти все имеющиеся ресурсы общего корпуса науки
В то время, как практически единственным реальным ресурсом развития авангардной психотехнологической науки является инициативная самоорганизованная активность профессионального сообщества.

Резюме по настоящему разделу

Общие характеристики предметной сферы психотехник и психотехнологий Нового и Новейшего времени в виде фрагментарности, разобщенности, отсутствия системообразующего стержня, как и сам факт более чем вековой задержки в формировании самостоятельного и состоятельного научно-практического направления «психотехнологии», несмотря на всемерную и очевидную необходимость такой акции, безусловно требует осмысления.
Проведенный нами эпистемологический анализ показывает, что начиная с XVII века, респектабельная наука прочно обосновалась в полюсе объективной реальности, в котором феномен времени понимался как такой же объективный атрибут этой «единственно возможной» модели реальности, не имеющей никакого отношения к феномену психического (человек в такой модели реальности, мягко говоря, необязателен).
В качестве аргумента своей правоты апологеты «объективного» естественно-научного подхода обычно приводят список действительно впечатляющих достижений фундаментальной и прикладной науки (например, в публикации В. В. Логвинова (2015), которая так и называется «Открытия и достижения науки и техники за последние 570 лет. Летопись: 1440—2010» перечисляется свыше двенадцати тысяч таких открытий).
Между тем, даже и в этой впечатляющей динамике поистине революционных преобразований технологической реальности, творимой на наших глазах, обращает на себя внимание нечто неизменное, присутствующее на каждом таком витке научно-технического прогресса. Речь здесь идет о сверхинтенсивной концентрации прежде всего интеллектуальных, а затем и технологических, информационных, финансовых и других ресурсов на взаимодействии только лишь с одним компонентом сложной категории объемной реальности – его пространственными характеристиками или, другими словами, объектным статусом. Который, разумеется, наиболее очевиден, т. е. доступен наблюдению, измерению, рациональному объяснению и, следовательно, предсказательной эвристике. Что, собственно, и требуется от корпуса науки согласно системе фундаментальных допущений доминирующей эпистемологической платформы. Те же направления деятельности, которые не могут представить «объективную» и четко измеряемую предметность, объявляются «умозрительными» и явно, или неявно изгоняются из пантеона респектабельной науки.
Такого рода установки чем дальше, тем больше сказываются в том числе и на концептуальном видении проблемы сохранения такого важного адаптационного качества, как популяционное здоровье и, в конце концов, феномена жизни человека в условиях прогрессирующей утраты адаптивных механизмов естественного отбора и возрастания степени агрессивности среды. Все, что здесь предлагается в последние десятилетия так или иначе представляет собой идею протезирования прогрессивно утрачиваемых компонентов «телесного» здоровья. А самые последние тенденции в виде разрабатываемых вариантов трансгуманизма безусловно требуют углубленной эпистемологической и этической экспертизы.
То есть, и в отношении идей, выдвигаемых представителями техногенного полюса современной науки, и в плане сущностных основ поднимающегося направления «психотехнологии» должен быть выполнен еще один завет проницательного ученого и философа Гуго Мюнстерберга, который на страницах своего фундаментального труда ясно говорил о том, что «…нет ни одной науки, которая при исследовании основных принципов в конце концов не наталкивалась бы на проблемы, которые в области специальной науки не могут получить никакой разработки и, значит, безмолвно предаются логике и гносеологии… Наше собственное исследование все снова приводило нас к порогу гносеологии» (Г. Мюнстерберг, цит. по изд. 1996).
Наше исследование, в свою очередь, приводит к тому, что только лишь за счет углубленной – т. е. с использованием специальной методологии эпистемологического анализа – проработки ключевого вектора дифференциации-интеграции психотехнологий с общим корпусом науки и, главным образом, с сектором наук о психике (данный сектор выстроен на заимствованной и явно неадекватной эпистемологической базе), проблема выведения психотехнологий в состоятельное, авангардное научное направление, во-первых, решится по существу, а во-вторых – будет иметь необходимый конструктивный резонанс в общем поле цивилизационных процессов.

Кризисные явления в общем корпусе науки
Итак, перед нами стоят следующие вопросы: что в общем корпусе науки является неприемлемыми эпистемологическим установками для сектора наук о психике, в чем мы видим неопровержимые свидетельства такой «неприемлемости»? И тогда, какая же именно эпистемологическая платформа должна приходить на смену изжившей свое системе фундаментальных допущений?
И мы помним, что согласно доминирующей системе фундаментальных допущений диссоциированной эпистемологической платформы (см. стартовый блок настоящего раздела) респектабельная наука прочно обосновалась в полюсе объективной реальности, в котором феномен Времени понимался как такой же объективный атрибут этой «единственно возможной» реальности.
Апологетами твердой научно-рациональной метапозиции отторгаются даже и компромиссные и сверхосторожные заявления некоторых колеблющихся субъектов, сформулированные в духе того, что «отсутствие объективности в теологии – недостаток познания вообще, а не этой дисциплины» (цит. по А. Панчину, 2019).
В этих и во всех других подобных утверждениях прослеживается все та же «железобетонная» уверенность их авторов в том, что реальность – это ее единственно возможный актуальный план. И, следовательно, у нас никаким образом и вообще никогда так и не появится способ добывать достоверные факты обо всех других планах этой сложнейшей категории, актуализируемых с использованием пластичных параметров феномена сознания-времени. Но всерьез утверждать такое – это означает отрицать и тот факт, например, что информацию о тех же элементарных частицах, время жизни которых исчисляется в миллионных долях секунды, мы получаем как раз за счет сложного моделирования в информационном пространстве психического, изначально предполагающего пластичность параметров сознания-времени.
Такого рода «перекосы» в эпистемологической метапозиции идеологов рассматриваемой диссоциированной эпохи послужили и отправной точкой для формирования бинарной, «не стыкующейся» в своих стержневых установках системы репрезентации реальности. Речь здесь идет о следующих, ставших уже классическими оппозиционных парах:
1) дифференцируемые категории адаптивного опыта: универсального – уникального; объективного – субъективного;
2) выделяемые ареалы адаптивного опыта: наука – искусство, ремесло и пр.;
3) системы знаний, выводимые из категорий адаптивного опыта: кодифицированная система знаний, с установленными критериями принадлежности к естественно-научному полюсу – любые другие системы знаний без четких идентификационных критериев;
4) дифференцируемые полюсы общего корпуса науки: естественно-научный полюс – гуманитарный, социальный, исторический полюсы;
5) «неразрешимые параллелизмы» в сфере наук о психике: психофизические; психобиологические; психофизиологические.
Мы бы сказали, что само по себе наличие таких оппозиционных пар свидетельствует о недопонимании фундаментальных основ взаимодействия дифференцируемых статусов сложной категории объемной реальности, в частности – тесной взаимозависимости категорий первичной информации (статус объекта) и вторичной информации (статус субъекта). В результате чего из сферы науки оказались вытесненными, либо низведенными до положения «науки второго сорта», «ненастоящей науки», «плохой науки» все направления, так или иначе касающиеся субъективного опыта. И в том числе, и в первую очередь это касается наук о психике, как бы они ни назывались. Доминирующий естественно-научный методологический архетип и одноименный полюс научного мировоззрения не оставляли никаких шансов на глубокую проработку подлинной проблематики психического. А основной предмет этих наук – целостная идея психики, организованной и функционирующей по темпоральному принципу – оказался в положении ребенка, выплеснутого из поля респектабельной науки вместе с «водой» архаического опыта и религиозных верований.
Пожалуй, наиболее ярким свидетельством в пользу данного тезиса является история открытия и последующей интерпретации феномена так называемых зеркальных нейронов (Д. Ризолатти и соавторы, 1998, 2001, 2004). Первые определения функций зеркальных нейронов были весьма скромными – они активны во время подражания. Но позднее стали появляться интерпретации, связывающие данное открытие с рядом проблем современных гуманитарных и психологических дисциплин.
Так, через механизмы нейронной активности, связанной с функцией подражания, были попытки интерпретации следующих весьма сложных явлений и проблем: эмпатии – как способности понимать эмоции других путём сопереживания; способности понимать язык и речь человека, сигналы других животных; попытка обоснования theory of mind (или понимание чужого сознания, или модель психического, или теория намерений, или макиавеллиевский интеллект) – конструкта, описывающего способность понимать психическое содержание других индивидуумов; понимания основ актёрского мастерства; метода вчувствования; общих механизмов развития культуры и цивилизации через подражание (В. Косоногов, 2009).
Критики такого предельного упрощенного способа интерпретации механизмов индивидуального и социального развития справедливо указывали на следующие «нестыковки»: если зеркальные нейроны активируются только тогда, когда наблюдаемое действие направлено на цель, то как они «знают», что определенное действие направлено на достижение цели? На каком этапе их активации они обнаруживают цель движения или его отсутствие? Не правильнее ли тогда полагать, что активность этих и других нейронов стимулируется опережающей и целенаправленной активностью других высоко интегрированных систем? И далее лидер оппозиционной нейрофилософии Патриция Черчленд заявляет, что «Нейрон, хотя и сложный в вычислительном отношении, является просто нейроном. Это не интеллектуальный гомункулус» (P. Churchland, 2011). Еще более убедительные свидетельства о несостоятельности эпистемологического обоснования нейронаук и ущербных объяснительных моделей функциональной активности психического, рождающихся в недрах этих наук, дается исследователем Феликсом Хаслером в его монографии «Нейромифология» (2022).
Однако ни такие аргументированные возражения, ни даже высказываемые мнения о том, что факты, описанные в статьях авторов и приверженцев теории зеркальных нейронов, можно интерпретировать в русле известных психологических школ – в расчет не принимаются. С позиции представителей «сильного» полюса науки, «факты остаются фактами – в некоторых отделах нервной системы высших животных есть нейроны, которые активны и при движении, и при наблюдении этого же движения, выполняемого другой особью», и этим все сказано. А вся «дополняемая реальность» вокруг этих установленных фактов, выстраиваемая за счет сложных интерпретаций поведения человека, – не более чем «измышляемые гипотезы».
Парадоксально, но факт – такая неадекватная приверженность к явно устаревшим объяснительным моделям «всего и вся», по сути ничего так и не проясняющим, доходчиво интерпретируется такой современной наукой как нейроэкономика: в ситуациях неопределенного выбора люди (в том числе и ученые), обычно, предпочитают «синицу в руке», а не «журавля в небе». При этом, апологеты нейроэкономики заявляют, что такого рода прагматический выбор поддерживается функциональной активностью нейросетей мозга. Ну да. А что же им (нейросетям) еще остается после генерации с уровня психического – отчетливого мотивационного импульса в пользу ситуации определенности и против ситуации неопределенности.
Патриция Черчленд и Феликс Хаслер, надо полагать, объяснили бы «на пальцах» авторам нейроэкономики, что в данном случае, как и во всех ситуациях неопределенности и выбора, первичен психогенез, а затем уже функциональный нейрогенез.
Тем не менее, «журавль» обновленного эпистемологического выбора должен появиться в поле зрения научного сообщества, и, в некотором смысле, спуститься с небес на землю.

Кризисные явления в секторе наук о психике
Надо сказать, что факт системного кризиса в сфере наук о психике вовсе не «на виду» и не «на слуху». Данный факт достаточно редко является предметом дискуссии на крупных научных форумах, в то время как в соответствующих рефлексивных дискурсах, более или менее регулярно публикуемых практически по каждому профильному научному направлению, такая оценка – скорее правило, чем исключение. И вот именно это обстоятельство, ясно показывающее, что даже и сектор наук о психике в общем корпусе науки толком не сложился, есть внятный сигнал о наличии такого системного кризиса.
Наиболее существенные характеристики такого кризиса мы продемонстрируем на примере наиболее значимого, а в недалеком будущем, безусловно, и «зонтичного» для становящегося сектора наук о психике, научного направления «Психология». Ибо в отношении психологической науки констатация кризисного состояния употреблялась в последние два столетия наиболее часто и обоснованно. И здесь же регулярно предпринимались осмысленные попытки преодоления системного кризиса. Таким образом, с использованием методологии углубленного эпистемологического анализа появляется возможность выявления подлинных причин неуспешности этих интеллектуальных демаршей со всеми выводимыми отсюда последствиями и перспективами преодоления системного кризиса в секторе наук о психике.
Далее следует иметь ввиду и то, что психотехническое направление деятельности традиционно относят к области прикладной психологии. Следовательно, все, что касается психологической науки, прямо или косвенно определяет ситуацию и в сфере становящегося научного направления «Психотехнологии».

История вопроса

С этой целью, в первую очередь, обратимся к трудам Уильям Джеймса, особо не нуждающегося в представлениях. Ибо каждый грамотный специалист-психолог знает У. Джеймса и как основоположника современной психологической науки, но и как наиболее проницательного и последовательного критика этой поднимающейся науки. Достаточно сказать, что любой серьезный ученый, высказывающийся на тему кризиса в психологии после Джеймса, так или иначе обращался к его блестящим, исчерпывающим формулировкам. Так, например, Л. С. Выготский и многие другие исследователи чаще всего цитируют следующий фрагмент сочинений Джеймса, который в силу его значимости мы воспроизводим полностью: «Называя психологию естественной наукой, мы хотим сказать, что она в настоящее время представляет просто совокупность отрывочных эмпирических данных; что в ее пределы отовсюду неудержимо вторгается философский критицизм и что коренные основы этой психологии, ее первичные данные должны быть обследованы с более широкой точки зрения и представлены в совершенно новом свете… Даже основные элементы и факторы в области душевных явлений не установлены с надлежащей точностью. Что представляет собой психология в данную минуту? Кучу сырого фактического материала, порядочную разноголосицу во мнениях, ряд слабых попыток классификации и эмпирических обобщений чисто описательного характера, глубоко укоренившийся предрассудок, будто мы обладаем состояниями сознания, а мозг наш обусловливает их существование, но в психологии нет ни одного закона в том смысле, в каком мы употребляем это слово в области физических явлений, ни одного положения, из которого могли бы быть выведены следствия дедуктивным путем. Нам неизвестны даже те факторы, между которыми могли бы быть установлены отношения в виде элементарных психических актов. Короче, психология еще не наука, это нечто, обещающее в будущем стать наукой» (У. Джеймс, 1890). По авторитетному свидетельству Л. С. Выготского, все здесь сказанное есть наиболее полный и точный анализ положения дел в психологической науке. Поэтому и нет ничего удивительного в том, что все последующие описания системного кризиса в психологии в той или иной степени воспроизводили фрагменты критического анализа, данного Джеймсом.
Между тем Уильям Джеймс как подлинно великий исследователь и практик, безусловно, не мог игнорировать и те проявления психической жизни человека, которые не укладывались в официальную или, как он сам говорил, «естественную» доктрину психологической науки. Он постоянно подчеркивал, что все корни духовной религиозной жизни, как и центр ее, следует искать в так называемых мистических состояниях сознания. При этом он выделял четыре главные характеристики признака, которые служили критерием для различения собственно мистических переживаний: неизреченность – невозможность изложить собственные ощущения и впечатления на обычном «посюстороннем» языке; интуитивность – проникновение в глубинные истины, отличные от обыденного опыта состояния откровения, моменты внутреннего просветления; кратковременность – мистические состояния, озарения не имеют длительного характера, время внутри экстатических переживаний вообще протекает иначе; бездеятельность воли – ощущение паралича собственной воли и власти высшей силы. Таким образом, по Джеймсу, речь идет о расширении возможности человека к непосредственному общению со сверхъестественным началом, возможности сверхопытного, сверхчувственного познания; о совокупности явлений и действий, которые каким-то образом связывают человека с тайным существом, непостижимыми силами мира, независимо от условий пространства, времени и физической причинности (У. Джеймс, цит. по изд. 1993). Или же – говоря прямым текстом – о необходимости всемерного развития и, соответственно, углубленного исследования такого способа познания реальности, как «гнозис».
Вышеприведенный важнейший тезис подкрепляется следующим фрагментом, опубликованным в одной из последних работ Джеймса: «Наше нормальное или, как мы его называем, разумное сознание представляет лишь одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные формы сосуществуют рядом с ним, отделенные от него лишь тонкой перегородкой. Мы можем совершать наш жизненный путь, даже и не подозревая об их существовании, но как только будет применен необходимый для их пробуждения стимул, они сразу оживут для нас, представляя готовые определенные формы духовной жизни, которые, быть может, имеют где-нибудь свою область применения. Наше представление о мире не может быть законченным, если мы не примем во внимание и эти формы сознания. Из них, правда, нельзя вывести точной формулы, и они не могут дать нам планы новой области, которые они перед нами раскрывают, но несомненно, что должны помешать слишком поспешным заключениям о пределах реального» (W. James, 1920). В процитированном фрагменте Джеймс практически подводит нас к той идее, что каждый такой очерченный статус сознания есть фокус репрезентации реального и что такой фокус, как и панорама (актуальный план) получаемой в этом случае реальности, могут быть весьма различными. Здесь же Джеймс указывает и на технологическую основу так называемых духовных практик, и ключевой момент такой основы – обнаружение побуждающего стимула для «включения» подвижной когнитивной оптики, которая и ведет адепта в сторону открывающейся таким образом перспективы объемной реальности. Но главное в данном фрагменте – это такое допущение, что если из приведенных в цитируемом фрагменте гипотетических положения пока что невозможно вывести точную формулу открывающихся планов реальности, то в будущем – кто знает…
Джеймс, в силу всего сказанного, в ретроспективе двух последних столетий оставался одним из немногих крупных ученых-исследователей, которые во времена практически полного доминирования естественно-научного подхода, в том числе и в исследовании сферы психического, открыто говорили о неполноте таких подходов и оставляли «двери открытыми» в отношении возможных альтернатив. Он внятно и аргументировано говорил о том, что сама по себе теория познания и науки о психике еще не сказали, но в будущем обязательно скажут свое последнее слово. «Тем временем о них можно собирать массу условных истин, которые с неизбежностью войдут в состав более широкой истины, когда для этого наступить срок» (У. Джеймс, цит. по изд. 2011). Примечательно, что вот такие грядущие науки о психике Джеймс обозначал как подлинно рациональные (в отличие от эмпирических, на уровне которых, собственно, и забуксовал «научный» способ репрезентации и осмысления феноменов психического). Тем не менее каких-либо внятных концептуальных, эпистемологических и методологических альтернатив эмпиризму в исследовании сущностной проблематики психического самим Джеймсом научному сообществу представлено так и не было. И вот это обещанное им будущее с абсолютно новым типом рациональности в секторе наук о психике в продолжении следующих ста двадцати лет, как мы знаем, не наступило.
Примерно в одно время с Джеймсом – в конце XIX столетия – свое понимание кризиса психологической науке и вариантов его преодоления сформулировал швейцарский ученый-психолог Рихард Авенариус. Нельзя сказать, что вот эта попытка, предпринятая на страницах его наиболее известного произведения «О предмете психологии», впервые изданного в 1890 году, прошла мимо внимания наиболее известных исследователей психологической науки. Так, например, Л. С. Выготский в своей основополагающей работе «Исторический смысл психологического кризиса» (1927) приводит объемную цитату из обсуждаемой им работы известного российского психолога Н. Н. Ланге, в которой имя Рихарда Авенариуса хотя и «походя», но все же упоминается. Но можно сказать совершенно точно, что идеи, высказанные Авенариусом – с учетом близости его главных тезисов к концептам информационной генетики – заслуживают более пристального исследовательского интереса.
С этой целью вернемся к упомянутой цитате, в которой Н. Н. Ланге (1914) поддерживает главную идею Авенариуса о прямой зависимости репрезентации предмета исследования от методологии исследовательского процесса (сам Авенариус здесь упоминает лишь вскользь, в то время как в других разделах цитируемой работы Ланге ему уделяется достаточно внимания): «Можно сказать, не боясь преувеличения, что описание любого психического процесса получает иной вид, будем ли мы его характеризовать и изучать в категориях психологической системы Эббингауза или Вундта, Штумпфа или Авенариуса, Мейнонга или Вине, Джемса или Г. Э. Мюллера. Конечно, чисто фактическая сторона должна остаться при этом той же; однако в науке, по крайней мере в психологии, разграничить описываемый факт от его теории, т. е. от тех научных категорий, при помощи которых делается это описание, часто очень трудно и даже невозможно, ибо в психологии, как, впрочем, и в физике,.. всякое описание есть всегда уже и некоторая теория… Фактические исследования, особенно экспериментального характера, кажутся для поверхностного наблюдателя независимыми от этих принципиальных разногласий в основных научных категориях, разделяющих разные психологические школы» (Н. Н. Ланге, цит. по изд. 1996).
Между тем Авенариус совершенно четко и недвусмысленно говорил о том, что базисные понятия, традиционно используемые в психологии, рождаются или на основании опыта и его «наивной» интерпретации (мы бы здесь усмотрели некие аналогии с концептом недифференцированной эпистемологической платформы в общей теории психотерапии). Таковое, по его мнению, понятие «душа», для которого как раз на этой «опытной» стадии познания присущи следующие положения: душа есть субстанциональный принцип жизни, движения, ощущения (вспоминаем энтелехию Аристотеля – авт.); душа пространственно отделима от тела; она может существовать в теле или бестелесно, а, следовательно, как после, так и до тела.
Или же, по Авенариусу, базисные понятия, используемые в так называемой научной психологии, формируются на основании определенного научного (философского) представления о реальности и роли психического в этой реальности. Соответственно, истоки кризисных явлений в современной ему психологической науке Авенариус – аргументировано и со знанием дела – объяснял несовершенством этих представлений. И вот эту неизбежную фазу в развитии психологической науки без какой-либо излишней драматизации он обозначил как «наивно-критическую». С полным пониманием того, что задерживаться на этой фазе не то что нет никакого смысла – определенный смысл здесь все же присутствует, и он видится хотя бы и в попытках осмысления, и структурирования опыта психической активности – но преодолевать этот наиболее проблемный этап становления психологической науки нужно по возможности быстро и энергично. Ибо вот эти привнесенные в поле научной психологии эпистемологические конструкции также привносят и множество искажения, и неоправданных смысловых утрат. Об одной такой утрате Авенариус высказывается следующим образом: «Как только психология исключила «душу» из круга предметов собственного исследования, она именно благодаря этой элиминации стала эмпирической… и термин «психическое» потерял свой собственный смысл… после чего пришлось искать новую сущность или же новое нечто, как то: «орган», «субстрат», «носитель». То есть, по Авенариусу, именно здесь и происходит подмена собственно информационной сущности психического на некий органический субстрат или орган, с приданием ему функций психического.
Еще одним вариантом искажения предметности в психологической науке Авенариус считает невообразимую путаницу с термином «сознание», которому, с одной стороны, приписывают «функции», «состояния», «явления», «феномены» психического. Но с другой стороны – относительно самого феномена сознания аргументируется та точка зрения, что «… оно не может быть ничем, кроме как соединением всех этих «состояний», «явлений» и проч. … Таким образом, выражение «сознание» само по себе опять-таки не обозначает чего-либо особого, а где оно кажется имеющим особое содержание, там оно выступает как явление суживания, т. е. как вербальное бытие, до которого сузилась «душа» (Р. Авенариус, цит. по изд. 2014). Таким образом, приведенные характеристики наивно-критической фазы становления предметной сферы психологической науки соответствуют некоторым признакам диссоциированной эпистемологической платформы.
Наконец, еще одна фаза развития психологической науки, с которой Авенариус связывает возможность эффективного преодоления кризисных явлений, обозначается им как эмпириокритическая. И здесь Авенариус аргументирует необходимость поиска такого философского мировоззрения, которое решает главную, с его точки зрения, проблему психофизического параллелизма, а следом и прочую кризисную проблематику. То есть, с позиции швейцарского ученого, вопрос преодоления системного кризиса в психологической науке – это прежде всего вопрос разработки адекватного эпистемологического основания сферы наук о психике (с чем мы не можем не согласиться, ибо первый уровень дисциплинарной матрицы общей теории психотерапии как раз и есть именно такое развернутое эпистемологическое основание). Между тем Авенариус здесь продвинулся лишь до уровня философских обобщений Фихте и Шеллинга, что, конечно же, является грандиозным, но все же недостаточным результатом для искомого перехода на следующий этап конструктивного развития психологической науки.
Далее необходимо обратиться и к тем трудам Карла Густава Юнга, в которых исследуются глубинные корни перманентного кризиса психологической науки. И первое, на что обращал внимание этот знаменитый ученый и практик, – это сложность систематики психического, или, собственно, то, что отличает науку от ненауки. Здесь он говорит следующее: «Душа как отражение мира и человека настолько многообразна, что существует бесконечное множество аспектов ее рассмотрения. Систематика психического вследствие всего этого… лежит вне пределов досягаемости человека, и поэтому все, чем мы в этом смысле обладаем, есть лишь кустарные правила да аспекты интересов» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 1994). Вот эту явно пессимистическую сентенцию Юнг дополняет еще и следующей важнейшей репликой: «Если, согласно ныне бытующим точкам зрения, психическая система совпадает или попросту идентична нашему сознанию, тогда мы в принципе способны знать все, что может быть познано. В таком случае нам не о чем больше беспокоиться. Но если окажется, что психе не совпадает с сознанием и, более того, функционирует бессознательно подобным или же иным, чем ее сознательная область, образом, тогда нам следует основательно призадуматься» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 2002).
Понимая необходимость осмысленного эпистемологического путешествия по направлению данного многообещающего вектора в исследовании потенциала психического – без чего ни о какой сущностной систематики в рассматриваемой сфере не может быть и речи – Юнг так же понимал и «неподъемную» сложность этого предприятия. Вот эту сложность он в первую очередь видел в том, что «… в секторе официальной науки существует устойчивое представление о том, что какого-либо объективного метода исследования предметного поля понятий «души» и «духа» (смутных и неопределенных, в частности, и по этой причине) на сегодняшний день не существует. И что «душу можно наблюдать только с помощью души». И далее Юнг разворачивает это последний тезис следующим образом: «Доступная феноменологическая точка зрения на то, что есть душа, не исключает существования веры, убежденности, основанных на всякого рода достоверных переживаниях, так же как и не оспаривает их возможной значимости. Однако психология не имеет достаточно средств, чтобы доказать их значимость в научном смысле» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 1996).
То есть и здесь нам прямым текстом говорят об ограничениях доминирующей эпистемологической платформы и дефиците адекватной для сферы психического исследовательской методологии. Но стоит только внести в рассуждения К. Г. Юнга существенное дополнение о том, что все сложности с идентификацией и систематикой полного «объема» психического (а не только определенной части, форматируемой с использованием стандартных параметров ФИАС) возникают именно потому, что игнорируется темпоральная сущность психического, и что эта теперь понятная сущность может и должна воспроизводиться в полноценных аналоговых моделях психического и учитываться в соответствующей методологии исследования компонентов объемной реальности – то все становится на свои места. Однако у самого Юнга вот этого темпорального ключа к решению сложной эпистемологической проблематики в секторе наук о психике мы не находим.
Что же касается понимания истоков и сущностных проявлений системного кризиса, а также путей преодоления кризисных явлений в психологической науке в среде российских ученых-психологов – современников Джеймса и Юнга – то здесь в первую очередь интересны подходы выдающегося русского философа и психолога Николая Николаевича Ланге. Об этих подходах наши современники знают в основном из критического анализа методологических позиций Н. Н. Ланге, данного Л. С Выготским на страницах его известного труда «Исторический смысл психологического кризиса» (1927). В свете проведенного углубленного эпистемологического анализа полагаем, что одного только критического обзора, даже и от такого авторитетнейшего исследователя, каким вне всякого сомнения является Л. С. Выготский, здесь недостаточно. И кроме того, некоторые тезисы анализа Выготского нам представляются как минимум спорными.
Первый тезис, который вызывает вопросы, это следующая констатация: «Еще ближе и уже в зародыше теорию кризиса представляет H. H. Ланге. Однако у него больше чувства кризиса, чем его понимания. Ему нельзя доверять даже в исторических справках. Для него кризис начался с падения ассоцианизма – ближайший повод он принимает за причину. Установив, что в психологии «происходит ныне некоторый общий кризис», он продолжает: «Он состоит в смене прежнего ассоцианизма новой психологической теорией» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982). Единственное, с чем здесь можно согласиться – это с тем, что Н. Н. Ланге была глубоко осмыслена и представлена именно теория кризиса в психологической науке с аргументацией причин его проявления и обсуждением путей преодоления таких кризисных явлений. Но далее самый главный аргумент, предъявляемый Выготским для утверждения, что у Ланге больше чувства кризиса, чем его понимания, и что он видит причину системного кризиса в «падении ассоцианизма» – никак не соответствует подлинному содержанию цитируемого труда Н. Н. Ланге. В падении такого течения, как ассоцианизм, он видел лишь акцентированный старт движения психологической науки к преодолению глубинного кризиса и обретению своей подлинной предметности. В полном виде цитируемый фрагмент Ланге выглядит следующим образом: «Таковы огромные колебания, или размахи, в пределах которых движется современная психология. Вслед за падением ассоцианизма настал, так сказать, период хаоса. И тем не менее совершенно явно, что и разрушение ассоцианизма было неизбежным шагом вперед, и этот хаос борющихся теорий есть нечто плодотворное. Суть задачи сводится, по-видимому, к тому, чтобы, с одной стороны, признать реальность психической жизни как особого жизненного фактора, поддерживающего эволюцию, а с другой – не впадать при этом в метафизику и не вступать в конфликт с положительными результатами естествознания» (Н. Н. Ланге, цит. по изд. 1996). То есть ассоцианизм, по Ланге, просто перестал быть некой зоной консенсуса именно в силу того, что с определенного времени в общем поле психологической науки появились другие конкурентоспособные теоретические концепции. И это, безусловно, шаг вперед – к новому порядку, который устанавливается через «так сказать, период хаоса», всю условность обозначения и необходимость которого Ланге, конечно же, понимал. Но даже и в этом же цитируемом фрагменте присутствуют явные свидетельства глубокого осмысления подлинных причин кризиса психологической науки, и выводимого отсюда внятного «рецепта» по его преодолению.
И чтобы было понятно, о чем идет речь, процитируем еще одну реплику, предваряющую предшествующую цитату и задающую важный смысловой контекст, с учетом которого как раз и раскрываются смыслы ранее приведенного высказывания Н. Н. Ланге: «Все эти обстоятельства – столкновение в пределах самой психологии двух весьма разных научных тенденций и методов, то, что она является необходимым звеном, соединяющим две главные научные области – естествознание и социологию, – наконец, и то, самый предмет ее – психическая жизнь есть нечто весьма равно понимаемое и определимое, – все это делает неизбежным, при изложении итогов современной психологии, начать с разрешения и установления основных принципов этой науки (вместе с критической оценкой спорящих партий и направлений в ней)». Причем именно таким неприемлемым со-существованием противоположных и конфликтующих методов и тенденций Ланге считал концепцию параллелизма (психофизического и психофизиологического), а не что-либо иное. Здесь же он видел и корни проблематики, выходящей далеко за рамки собственно психологической науки: «Никакая другая проблема психологии не имеет такой важности, как рассмотренная. То или иное ее решение влечет за собой последствия первостепенного значения. Здесь, в основной проблеме психо-физиологии, мы имеем перевал, разделяющий и соединяющий естествознание и науки о духе. „Параллелизм“ есть невинное на первый взгляд слово, покрывающее, однако, страшную мысль – мысль о том, что психическая жизнь не есть реальный фактор в мире, не имеет никакого реального значения в нем, так что и ее развитие есть лишь некий случайный побочный продукт. Для истории, социологии, лингвистики и вообще всех наук о духе этот вывод является совершенно неприемлемым. Но еще важнее то, что он обесценивает всю психологическую технику, все психологические средства культурной жизни, которые оказываются при этом мнимыми» (Н. Н. Ланге, цит. по изд. 1996).
С нашей точки зрения, все процитированные рассуждения Ланге как раз и демонстрируют глубинный уровень понимания кризисных обстоятельств психологической науки, но также и акцентированную способность этого замечательного исследователя к разработке конструктивной стратегии развития психологии в непростых условиях методологического дефицита и откровенного доминирования естественно-научного подхода. И уж если говорить о каком-либо чувстве, ясно продемонстрированном Н. Н. Ланге в том числе и в процитированных фрагментах, то это, конечно, чувство научной интуиции. Ибо далеко не всякий ученый-психолог так настойчиво и последовательно возвращается к идее тесной взаимозависимости психического и феномена жизни как такового, к необходимости проведения системных исследований в сфере влияния психического на биологические (физиологические) структуры, к конструктивному и перспективному – с оглядкой на привносимые временем обстоятельства – пониманию идей витализма. При этом Ланге вполне определенно говорил и о предлагаемой им исследовательской программе: «То решение, которое в качестве гипотезы мы предложили… стремится именно сохранить и примирить ценные стороны наук о духе и наук о физической природе, истории и естествознания. Психическая жизнь не есть какая-нибудь метафизическая, мнимая сущность, но она есть реальный факт, и в этом смысле она может оказывать и реально воздействие. Но с другой стороны, она во многих отношениях, хотя и не во всех, обусловлена физиологически, и это должно быть признано в виде реального воздействия физиологических явлений на психику. То и другое в совокупности и составляет содержание изложенной гипотезы. Приняв эту гипотезу, мы открываем возможность цельному мировоззрению, реальному синтезу наук о природе с науками о духе, а также делаем понятным возможность прогресса как постепенно усиливающегося влияния психического фактора на судьбы мира вообще и в частности в истории человечества». Здесь же прослеживается и возможность разработки сущностной классификации наук о психике на основе теперь уже вполне понятного приоритета собственно психического с его генеративными и регулятивными виталистическими функциями. И заметим, что исследовательская программа такого рода была выдвинута более ста лет тому назад.
Следующий тезис Выготского, который с нашей точки зрения нуждается в коррекции, такой: «Ложная ориентировка Ланге в кризисе погубила его собственную работу: защищая принцип реалистической, биологической психологии, он бьет по Рибо и опирается на Гуссерля и других крайних идеалистов, отрицавших возможность психологии как естественной науки… Он пытался согласовать несогласуемое: Гуссерля и биологическую психологию; вместе с Джеймсом он нападал на Спенсера и с Дильтеем отказывался от биологии… Эббингауз вернее определяет кризис: по его мнению, сравнительное несовершенство психологии выражается в том, что относительно почти всех наиболее общих ее вопросов споры до сих пор не прекращаются. В других науках есть единодушие по всем последним принципам или основным воззрениям, которые должны быть положены в основу исследования, а если и происходит изменение, оно не носит характера кризиса: согласие скоро вновь восстанавливается» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982). То есть суть претензий – это эпистемологическая и, видимо, методологическая некомпетентность Ланге, с чем так же трудно согласиться. И дело здесь даже не в том, что Ланге изначально философ (эпистемология, как мы знаем, это раздел философии), а методологии научных исследований в сфере психологии он обучался в том числе и в самой лучшей лаборатории того времени у Вильгельма Максимилиана Вундта. Но в том, что по сути основная работа Ланге как раз с точки зрения эпистемологии и методологии выстроена абсолютно правильно. А вот сравнение психологии с «другими науками» было не совсем корректным, ибо в этих других науках (по смыслу – естественных, авт.) доминирующая эпистемологическая платформа как раз и выполняет функцию «общего знаменателя», необходимого для разработки сопоставимых исследовательских программ. В то время как для сектора наук о психике и прежде всего для психологии именно эта доминирующая эпистемологическая платформа вытесняет, а там где не вытесняет – деформирует истинную предметную сферу психологической науки, в силу чего достижение подлинного консенсуса между учеными-психологами, как и перспективы разработки базисной исследовательской программы по психологическому профилю, здесь встречают значительные затруднения. Н. Н. Ланге все это понимал и поэтому настаивал на том, что необходимо «…начать с разрешения и установления основных принципов этой науки». Параллельно с разработкой этих новых принципов (мы бы сказали – обновленной эпистемологической платформы) Ланге считал вполне уместным проведение критического «перекрестного» анализа различных конкурирующих точек зрения с тем, чтобы были понятны сильные и слабые аргументы противоборствующих сторон. Но поскольку такой обновленной эпистемологической платформы, или метапозиции, с использованием которой можно оценивать каждое отдельное направление психологии, в то время разработано еще не было, то вполне естественно, что Ланге ограничился лишь инвентаризацией аргументов-котраргументов «спорящих партий» и ясно показал, что каждая заявляемая здесь позиция уязвима. Что, с его точки зрения, являлось главным аргументов в пользу разработки обновленного научного базиса.
Что же касается замечания Л. С. Выготского относительного того, что Ланге «…нельзя доверять даже в исторических справках», то, во-первых, это замечание сделано относительно неверно истолкованной позиции Ланге по ассоцианизму. А во-вторых, данное замечание можно адресовать и самому Льву Семеновичу, который в своей оценочной реплике, касающейся отношения Н. Н. Ланге к попыткам «раздела» психологической науки (вот эта реплика: «Серьезность кризиса вызвана промежуточностью ее территории между социологией и биологией, между которыми Кант хотел разделить психологию»), перепутал Иммануила Канта с Огюстом Контом. Ибо именно об этом известном авторе социологической науки идет речь у Ланге в следующем фрагменте: «Уже Конт хотел поделить эту область без остатка, отдав часть ее биологии, а остальное – социологии».
Наряду со всем сказанным нельзя не отметить и позитивную оценку Л. С. Выготским достижений Ланге по выведению общей системы кризисных явлений в психологической науке. Такие достижения Выготский называет «верными тезисами» и пишет об этом так: «Вот верные тезисы:
• Отсутствие общепризнанной системы науки. Каждое изложение психологии у виднейших авторов построено по совершенно иной системе. Все основные понятия и категории толкуются по-разному. Кризис касается самых основ науки.
• Кризис разрушителен, но благотворен: в нем скрывается рост науки, обогащение ее, сила, а не бессилие или банкротство.
• Никакая психологическая работа невозможна без установления основных принципов этой науки. Прежде чем приступить к постройке, надо заложить фундамент.
• Наконец общая задача – выработка новой теории – «обновленной системы науки» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982).
И здесь же надо сказать о том, что все перечисленные тезисы «верные» как раз потому, что с эпистемологической точки зрения – и разумеется, с учетом времени написания – работа Ланге – это вполне очевидный и масштабный шаг вперед в развитии психологической науки.
Ланге как большой ученый ясно понимал необходимость выведения феномена психического в его полном объеме, в измеряемую и наблюдаемую систему координат (отсюда его нелестные эпитеты в адрес метафизики и подчеркивание приоритета «объективной» науки). Но идеи о том, как именно это следует сделать – а это и есть ключевая позиция обновленного научного подхода – в трудах Н. Н. Ланге мы не встречаем.
Далее самого пристального внимания и анализа заслуживает эпохальный труд выдающегося ученого-психолога Льва Семеновича Выготского «Исторический смысл психологического кризиса», впервые опубликованного в 1927 году. Хотя бы и потому, что на примере данного блистательного исследования можно попытаться осмыслить во всех отношениях такой знаковый факт, почему же вот эта «планка» исследовательского горизонта, заданная Л. С. Выготским столетие (без малого) тому назад, так и не была превзойдена до настоящего времени. Однако вначале обратим внимание на высказывание Выготского, в котором он прямо говорит о стержневой роли психологии, подкрепляемой только лишь многовековой историей ее развития, но не актуальными достижениями: «То, что психология играла и до сих пор отчасти продолжает играть роль какого-то обобщающего фактора, формирующего до известной степени строй и систему специальных дисциплин, снабжающего их основными понятиями, приводящего их в соответствие с собственной структурой, объясняется историей развития науки, но не логической необходимостью. Так на деле было, отчасти есть и сейчас, но так вовсе не должно быть и не будет, потому что это не вытекает из самой природы науки, а обусловлено внешними, посторонними обстоятельствами; стоит им измениться, как психология нормального человека утратит руководящую роль. На наших глазах это начинает отчасти сбываться». То есть профессиональное психологическое сообщество еще столетие тому назад, во-первых, предупреждали об опасности «скатывания» на периферию научного мейнстрима. А во-вторых – о необходимости глубокой и осмысленной ревизии методологических основ психологической науки как о единственном условии сохранения статуса системообразующей – для всего корпуса наук о психике – дисциплины. И здесь Выготским предлагается следующий общий рецепт преодоления очевидно кризисного состояния психологии в современный ему период: «Из такого методологического кризиса, из осознанной потребности отдельных дисциплин в руководстве, из необходимости – на известной ступени знания – критически согласовать разнородные данные, привести в систему разрозненные законы, осмыслить и проверить результаты, прочистить методы и основные понятия, заложить фундаментальные принципы, одним словом, свести начала и концы знания, – из всего этого и рождается общая наука» (Л. С. Выготский, цит. по изд. 1982).
Но, как известно, «дьявол» подлинных сложностей, торпедирующих любые, даже самые благие намерения, кроется в наиболее темном углу. Как раз в том углу, о котором Выготский весьма прозорливо написал в эпиграфе к своему эпохальному труду: «Камень, который презрели строители, стал в главу угла…». Собственно, обнаружению вот этого неясного «угла» и «камня-фундамента» обновленной психологической науки и посвящается основной текст проведенного Л. С. Выготским исторического исследования (хотя по сути и в первую очередь это реконструктивно-методологическое исследование, ибо даже подстрочное название цитируемого произведения Выготского формулируется как «методологическое исследование»). Только лишь за эту высочайшую планку и охватываемый исследовательский горизонт Л. С. Выготский заслуживает самых превосходных эпитетов.
И здесь мы бы хотели обратить внимание на главную эпистемологическую находку Выготского, проясняющую самую суть перманентной кризисной ситуации в психологической науке и, как мы считаем, в секторе наук о психике и корпусе науки в целом. Лев Семенович Выготский пришел к заключению, что имеют значение лишь «… две принципиально разные конструкции системы знания; все остальное есть различие в воззрениях, школах, гипотезах; частные, столь сложные, запутанные и перемешанные, слепые, хаотические соединения, в которых бывает подчас очень сложно разобраться. Но борьба действительно происходит только между двумя тенденциями, лежащими и действующими за спиной всех борющихся течений» (Л. С. Выготский, цит. по изд. 1982).
По материалам проведенного углубленного эпистемологического исследования мы можем уверенно полагать, что речь здесь идет о таких базисных способах познания, как «гнозис» – это в систематиках Ланге и Выготского «метафизическая» и «спиритуалистическая» психология – и «логос» (соответственно, «объективная» и «материалистическая» психология).
И далее еще одно подтверждение: «Итак, в понятии эмпирической психологии заключено неразрешимое противоречие – это естественная наука о неестественных вещах, это тенденция методом естественных наук развивать полярно противоположные им системы знания, т. е. исходящие их полярно противоположных предпосылок. Это и отразилось гибельно на методологической конструкции эмпирической психологии и перешибло ей хребет».
Собственно отсюда и выводится рецепт преодоления кризисной ситуации, сформулированный Л. С. Выготским, в котором содержатся рекомендации по разработке обновления фундаментальных принципов построения науки о психике и разработке новых исследовательских методов. То есть было сказано почти все, за исключением главного: собственно идеи, как это сделать.
Но вопрос тем не менее остается: а был ли найден этот сакраментальный «угол» и удалось ли обнаружить фундаментальный «камень» системообразующего стержня психологической науки и, следовательно, всего сектора наук о психике? Ответ на этот вопрос, который был получен с использованием методологии эпистемологического анализа, заключается в том, что, по всей видимости, обнаружить критические зоны, которые в то же время являются и зонами интенсивного роста в общем методологическом поле психологической науки Выготскому безусловно удалось – гений есть гений. Но вот «поднять» этот краеугольный камень с тем, чтобы водрузить его на место, удобное для следующих поколений «строителей» – это вряд ли. Уж слишком сложной и выходящей за все мыслимые пределы методологических границ оказалась эта задача – отсюда продолжающиеся «разброд и шатание» в сфере наук о психике, и, конечно же, в сфере психологии и психотехнологий.
Таким образом, приходится констатировать, что в гипотетических построениях новой психологической науки и у Ланге, и у Выготского важнейшая эпистемологическая задача сущностного объединения базисных способов познания психического и объемной реальности в целом – «гнозиса» и «логоса» – так и не была решена. У этих же авторов не отмечалось и каких-либо углубленных и последовательных попыток прояснения сути подхода, лежащего в основе метафизического понимания реальности, в результате чего гностическая (метафизическая) составляющая предметной сферы психологии из перспективной конструкции обновленной науки была ими решительно удалена, а оставшийся здесь «остров» предметности оказался бесплодным тупиком. Что, собственно, и подтверждается последующей столетней историей развития психологической науки.
И вероятно, поднять этот «камень» суждено именно авангардной науке о психике. И почему бы не такой науке как «Психотехнологии», которая, как выясняется, никогда и не выпускала его из рук, ибо это и был ее рабочий инструмент во все времена (но теперь это уже будет не «камень преткновения», а, безусловно, «философский камень» – к чему не прикоснись таким чудесным инструментом – все превращает в подлинное золото искомого результата). И далее этот камень, конечно, уже не будет отбрасываться разного рода интеллектуальными строителями, а наоборот, ляжет в основу фундамента сектора авангардных наук о психике.
В современной версии (А. В. Юревич, 1999, 2001, 2005, 2006; В. А. Мазилов, 2006; А. Н. Ждан, 2007; В. А. Кольцова, 2008) проявления системного кризиса в психологической науке выглядят следующем образом:
• отсутствие единой, разделяемой всеми теории;
• разделение на «психологические империи», такие как когнитивизм, психоанализ, бихевиоризм, каждая из которых живёт по своим собственным законам;
• отсутствие универсальных критериев добывания, верификации, адекватности знания;
• некумулятивность знания: объявление каждым новым психологическим направлением всей предшествующей ему психологии набором заблуждений и артефактов;
• раскол между исследовательской и практической психологией;
• расчленённость целостной личности и «недизъюнктивной» психики на самостоятельно существующие память, мышление, восприятие, внимание и другие психические функции;
• различные «параллелизмы» – психофизический, психофизиологический, психобиологический, психосоциальный, которые психология осознает как неразрешимые для неё головоломки.
К этому перечню следует добавить и еще одну весьма знаковую сентенцию: «Человек как предмет теоретического познания – крепкий орешек. И потому, что как таковой он – ещё не ставший объект, если вообще когда-нибудь в принципе он может стать таковым, не упраздняя самого себя. И потому, что этот развивающийся объект познает не что иное, но самого себя, включая свою собственную способность к познанию. И наконец, потому, что вместе с человеком становится, а значит, ещё не стал, сам способ его познания. То есть познавать приходится не только тот объект, который находится в непрерывном развитии, но и с помощью того, что ещё толком не сложилось. Надо ли говорить, что все эти антиномии, в которые неизбежно упирается теоретическая мысль, уже второе столетие приводят психологов в отчаяние и толкают их либо к полному отказу от попыток строить психологическую теорию и к уходу в чистый эмпиризм, либо, опять-таки, к отказу от рационального теоретического познания и к уходу в пустую спекуляцию» (А. В. Сурмава, 2003).
Здесь бы мы сказали, что вот этот классический объект познания – человек – не только находится в непрерывном развитии, но еще и каждый момент времени он не равен самому себе. И далее, если обращать внимание именно на эти темпоральные обстоятельства – каждый момент времени он не равен и тому, что вокруг (то есть объектному статусу реальности), и тому, что в классическом или обыденном мировоззрении вообще не контурируется как реальность – непроявленному статусу объемной реальности. И такая сложнейшая темпоральная динамика становления и развития субъекта может радовать разве что Гераклита, но, по-видимому, не современных исследователей сферы психического. Однако именно такая темпоральная динамика является сутью концепции объемной реальности и искомым ключом к формированию новой науки о психике.
И далее нам остается рассмотреть перечень основных проблемных вопросов психологической науки, наиболее актуальных на рубежах XIX – XX веков. Эти вопросы, сформулированные авторитетным историографом психологии Д. Н. Робинсоном при исследовании множества самых значительных источников охватываемого периода времени, следующие.
Допустимы ли в рамках психологии как общей науки о психике метафизические утверждения, или же ей следует ограничиваться только опытным наблюдением?
Должна ли психология включать в свой состав нормативные науки – логику, этику, эстетику, теорию познания – или же ей надлежит быть по существу ненормативной дисциплиной?
Как с позиции науки следует рассматривать соотношение между физическим и психическим?
Что для нас является непосредственно наблюдаемыми данными: состояния или процессы сознания?
Целостно ли сознание, или же его можно представить в виде структуры, составленной из отдельных элементов, подобных атомам?
Оправдывают ли психологические данные рассмотрение бессознательного как уровня, принципиально недоступного для обычного сознания индивидуума? (Д. Н. Робинсон, 2005).
И здесь наряду с перечнем хорошо знакомых проблемных вопросов обращает на себя внимание тот факт, что не все основатели современной психологической науки стремились наглухо закрыть дверь и запереть сферу психического исключительно в жестких форматах естественно-научного исследовательского архетипа. На этом чаще всего настаивали ортодоксальные последователи Пауля Генриха фон Го?льбаха – автора так называемой библии материализма – которые, возможно, даже и не всегда хорошо понимали, что такое вообще метафизика и в чем смысл предлагаемых метафизикой эпистемологических подходов. Но особенно важно в этих проблемных вопросах то, что: 1) понятие психики, легализованное в корпусе науки, увязывается здесь с феноменом сознания; 2) феномен сознания рассматривается в том числе и как дискретный процесс формирования неких первоэлементов, и этот процесс в принципе и по существу доступен наблюдению и исследованию; 3) все, что остается за рамками форматируемого таким образом феномена сознания – это сфера бессознательного. То есть именно та часть категории психического, которая в силу особой сложности для непосредственного наблюдения и измерения интерпретируется пока что слишком произвольно для того, чтобы соответствовать кодифицированным критериям научного знания. И здесь повестка эпистемологического анализа сразу же расширяется за счет легализации исследуемой пары понятий «психика» (или часть психического, форматируемая стандартными параметрами ФИАС) и «душа» (статус психического, не форматируемого стандартными параметрами ФИАС).
Однако и это еще не все. Последний вопрос в списке Робинсона можно понимать и так, что это и есть главный вызов, который предъявляется на сегодняшний день наукам о психике. По сути это вопрос о том, как вообще возможно репрезентировать нечто принципиально непроявляемое в стандартных форматах сознания-времени, нечто трансцендентное – в понятных нам мыслительных моделях (притом что все такие модели как раз и выстраиваются с использованием представлений, получаемых при пластической активности феномена сознания-времени). И с тем непременным условием, чтобы такая модель была настолько, насколько это вообще возможно, далека от упрощенной аналоговой кальки «объективной» реальности. Это вопрос, на который так и не нашли достойного ответа гениальные мыслители Гераклит, Аристотель, Лейбниц и Кант. И мы, конечно, помним, чем это обернулось для цивилизационного процесса в целом. В конце концов это и основной вопрос, который с самого начала задает метафизика: Как обстоит дело с Ничто? Почему вообще есть Сущее, а не наоборот Ничто? (М. Хайдеггер, цит. по изд. 2007). Как соотносятся дух и материя? И каким образом такая вещь, как дух, вообще может существовать? (У. Джеймс, цит. по изд. 2011). Что есть Непостижимое? Как соотносится Непостижимое с категориями души и духа? (Л. С. Франк, цит. по изд. 1990). В каких отношениях находятся Сущее и Ничто? (наше позднейшее добавление). Как найти такой язык, который должен показать истинную суть категорий проявленного и непроявленного? (цит. из беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом «О самом важном», 1996). И во всех этих будто бы метафизических вопросах так или иначе присутствует допущение о том, что не проявляемый в стандартных форматах сознания-времени статус реальности (Ничто, Непостижимое, Трансцендентное) равнозначен или, правильнее сказать, имманентен неструктурированной стандартным временем «части» психического. Таким образом, основатели современной психологической науки, согласно Робинсону, были все же правы, допуская возможность метафизической постановки вопроса – разумеется, при наличии исходно правильного понимания, что есть метафизика – в отношении подлинной сути категории психического. Между тем «правильная» метафизика – это не только умение задавать сущностные вопросы, но и возможность давать исчерпывающие ответы на эти вопросы, принципиально переводимые на язык кодифицированной системы научных знаний. А именно такого философского обоснования в секторе наук о психике до настоящего времени разработано не было.
С учетом всего сказанного, структура системного кризиса в секторе наук о психике, выведенная по результатам углубленного эпистемологического анализа, может быть представлена в виде следующих тезисов:
• доминирование явно ущербной системы фундаментальных допущений, принятых для корпуса науки в целом, и являющейся обязательной эпистемологической базой для кодифицированной системы научных знаний (согласно принятым здесь фундаментальным допущениям научную ценность имеет лишь «объективно подтверждаемый», универсальный опыт);
• приоритет диссоциированной эпистемологической платформы с искаженными эпистемологическими установками и ограничениями (пространство и время – это не предмет психического; кондиции психического, не проявляемые в стандартных характеристиках «объективной реальности», не могут выступать в качестве предмета науки и проч.);
• непонимание сути и явные – в духе доминирующей эпистемологической платформы – перекосы в идентификации предметной сферы психического («выплескивание информационно-темпоральной сущности психического и замещение этой сущности объектной фактурой стандартно-форматируемых планов реальности);
• некритическое заимствование неадекватных для рассматриваемой категории психического методологических установок из полюса естественно-научных подходов (данный методологический кластер специализирован исключительно на исследовании объектных характеристик стандартно форматируемого плана реальности);
• отсутствие адекватного гипотетического кластера сущностных характеристик категории психического, являющегося обязательной стартовой позицией для формирования абсолютно необходимой в данном случае базисной исследовательской программы;
• отсутствие каких-либо признаков разработки масштабной исследовательской программы по профилю фундаментального изучения психического;
• отсутствие рабочей классификации наук о психике в соответствии с предметной сферой данной сложнейшей категории;
• несостоятельность психологии как «зонтичной» метанауки для общего кластера наук о психике;
• неадекватное и неконструктивное разделение наук о психике на «гуманитарный» и «естественно-научный» секторы с признаками явной стагнации – в смысле информационной ценности – и того, и другого сектора;
• отсутствие, в силу всего сказанного, дееспособной программы подготовки научных кадров по спецификациям исследования сферы психического;
• в целом невысокая эффективность специалистов психотехнического (психотерапевтического, психологического и проч.) профиля в отношении наиболее масштабных и значимых адаптационных проблем Новейшего времени.
Еще одним важным следствием проведенного эпистемологического анализа является возможность эффективного преодоления перманентного кризиса в секторе наук о психике за счет открывающейся перспективы разработки адекватной рабочей классификации наук о психике, а также реализации профильной научно-исследовательской программы, базирующейся теперь уже на обновленной эпистемологической платформе и, соответственно, адекватном методологическом оснащении.
Система фундаментальных допущений ассоциированной эпистемологической платформы, сформулированная по результатам эпистемологического анализа и прокладывающая «дорогу» к неконфликтному со-существованию и синергетическому взаимодействию полярных систем координат современного человека, кардинальным образом отличаются от своих «предшественников» и выглядят следующим образом:
• объектно-закономерные характеристики актуальных планов реальности зависят от характеристик импульсной активности феномена сознания-времени у человека;
• существуют принципиальные новые подходы и механизмы измерения активности потенциально-непроявленного полюса объемной реальности и его легализации в обновлённой системе научного знания;
• с формированием ассоциированной эпистемологической платформы возможно снятие неадекватных ограничений предметной сферы науки, восстановление ресурсной целостности человека с перспективой существенного расширения горизонтов его бытия.
Ассоциированная эпистемологическая платформа, выстраиваемая на основе вышеприведённых фундаментальных допущений и с помощью таких инструментов и концепций, как диалогизированный когнитивный стиль, кольцевой научный архетип, концепция информационной генетики, модель объёмной реальности (более подробное описание см. в следующих разделах), в связи со всем сказанным представляется наиболее адекватным способом преодоления эпистемологического разрыва в секторе наук о психике, общем корпусе науки, а также – в общем поле и в зоне кризисного напряжения которого человечество существует в последние десятилетия.
Чуть забегая вперед, скажем, что данный способ миропонимания не только элиминирует опасности расщеплённого бытия и снимает напряжение тупикового когнитивного диссонанса у мыслящих людей, способствует полноценному возвращению субъекта и таких категорий, как психическое целое в объёмную панораму реальности, а вместе с ними и возможностям «чудесных» преобразований картины мира, но утверждает человека в качестве активного со-участника, со-творца, возвышает его миссию в генерации всех мыслимых аспектах бытия-в-мире. То есть, обновленная система фундаментальных допущений – есть «большая» психотехнология, способствующая появлению столь важных в Новейшем времени, несущих параметров порядка.
Ассоциированная эпистемологическая платформа, кроме того, дает старт алгоритму разработки и реализации основополагающих компонентов Базисной НИП, а значит и отчетливой перспективе выведения направления «Психотехнологии» в статус самостоятельной и состоятельной авангардной науки.

Психотехнологии и этика
Вводная информация

Включение данного подраздела в систематический обзор по теме психотехнологий обусловлен исключительной важностью этики для сферы психотехнологий по следующим обстоятельствам.
Этические нормы и принципы, вне всякого сомнения, являются – а в еще большей степени должны стать таковыми – обязательными компонентами содержания и оформления психотехнологической деятельности.
Крайне негативные явления в рассматриваемой сфере – всевозможные манипуляции, финансово-психотехнические пирамиды, компьютерное вымогательство, проводимое с использованием специальных психотехнологий и принявшее в самые последние годы «промышленные» масштабы и проч. – все эти, абсолютно неприемлемые явления являются грубыми нарушениями прежде всего этических норм, принимаемых в психотехнологическом направлении деятельности, а затем уже – утвержденных законодательных норм.
Далее, следует иметь ввиду, что именно для сферы психотехнологической деятельности речь всегда идет о нормативно-этическом, а не только о нормативном регулировании. Этическое содержание – обязательный компонент любой психотехники. Проведение полноценной экспертизы качества психотехнической деятельности без учета этического содержания и оформления конкретной психотехнологии в принципе невозможно.
Категория этики – это не только важнейшая характеристика профессиональной психотехнической деятельности, но это еще и как особый «продукт» такой деятельности, транслируемый в область становящихся параметров несущего прядка эпохи Новейшего времени. А значит, «цена вопроса» адекватной проработки предмета этики, обязательно присутствующего в поле авангардного научного направления «Психотехнологии», существенно повышается.
Эпоха Новейшего времени, таким образом, характеризуется переносом акцентов внимания интеллектуальной и культурно элиты от проблематики этики и биоэтики к концептуальному оформлению и углубленной проработке идеи научной психоэтики (см. А. Л. Катков, 2022). Чуть забегая вперед, скажем, что в нашем варианте «Психоэтика» – это и есть новая наука Этика, выводимая из сектора авангардных наук о психике, появление которой предсказывал великий философ Иммануил Кант.
Согласно определениям, растиражированным в академических словарях, этика позиционируется как:
• нормативная наука и философская дисциплина, исследующая нравственность и моральные принципы, лежащие в основе поведения людей;
• совокупность принципов и норм поведения, принятых в данной эпохе и в данной социальной среде; учение о морали, нравственности; система норм, мораль какой- либо общественной группы или профессии;
• система сложившихся, цивилизационных идиом (в понимании С. Московичи), регулирующая поведение человека и подверженная эрозии вследствие агрессивных информационных и психотехнологических воздействий.
Психоэтика – в функциональном смысле – определяется нами как учение о нравственной стороне психотехнологической деятельности человека, разрабатываемое на основании важнейших принципов и компонентов авангардных наук о психике (сюда же входит и авангардное научное направление «Психотехнологии»).
Фактически, данное определение означает, что концепция Психоэтики в полной мере учитывает: обновленную «информационную генетику» и обновленное понимание функциональной сущности психического (см. содержание следующих разделов); необходимость крайне бережного и экологически выверенного отношения к психике, тем более в тех видах профессиональной деятельности, которые связаны с рисками развития соответствующих негативных эффектов; необходимость обоснования, разработки и утверждения достаточно строгих этических регламентов любой психотехнологической деятельности.
Идеологией и методологией Психоэтики, таким образом, должно быть пронизано концептуальное, технологическое и нормативное обеспечение процесса психотехнологического взаимодействия. Само же становящееся научной направление «Психотехнологии», в свете всего сказанного, должно быть генератором, ключевым носителем и активным проводником идеологии Психоэтики в стремительно расширяющемся поле психотехнической деятельности.

Этические концепции и приоритеты эпохи Новейшего времени

Полная версия культурно-исторической реконструкции (фрагмент проведенного эпистемологического анализа) процесса формирования этических норм в цивилизационном пространстве дается нами в монографии «Психоэтика», опубликованной в 2022 г.
Здесь же мы рассмотрим этические подходы в гуманитарной области, в частности в психотехнологической сфере деятельности на протяжении последнего десятилетия XX века и начала XXI века, или период, охватываемый Третьей и Четвертой технологическими революциями (эпоха Новейшего времени).
Наряду с явными нигилистическим тенденциями в отношении существования какой-то общей этической концепции, здесь можно отметить и отчетливое продвижение к осмыслению и разработке прагматических аспектов этического учения.
Подобные закономерности можно отследить и на примере становления концепции биоэтики. Так, с появлением в XIX веке различных направлений эволюционной биологии понятие этики все чаще стало ассоциироваться или прямо выводиться из сущностных основ сложнейшего феномена жизни. На это обстоятельство совершенно определенно указывал британский философ и социолог Герберт Спенсер. В своей выдающейся работе «Научные основания нравственности», впервые опубликованной в 1880 году, Спенсер предпринял попытку анализа «сложной трансформации биологических чувственных реакций в нормы социально детерминированного поведения» (Г. Спенсер, цит. по изд. 2019). Об этом же, с некоторыми оговорками в отношении специфики понимания эволюционного процесса, писал и великий гуманист, философ и теолог Пьер Тейяр де Шарден в своем наиболее известном произведении «Феномен человека» (1987). А в самые последние годы этические нормы и способы регулирования поведения отдельного человека, больших групп населения и общества в целом вызывают все больший интерес ученых-биологов. Здесь в полном соответствии с духом времени обсуждается идея нейробиологической и генетической основы категорий этики, нравственности, морали, справедливости (Ф. Де Вааль, 2018; Э. Уилсон, 2018, Р. Сапольски, 2019).
Между тем, первое задокументированное использование слова «биоэтика» относится к 1927 году, когда Фриц Яр в журнале под говорящим названием «Космос» опубликовал статью «Биоэтика: размышления об этических отношениях человека к животным и растениям» (Jahr, 1927). И здесь мы обращаем внимание на такой примечательный факт, что Яр не имел никакого отношения к научной биологии или медицине, но был по призванию и профессии протестантским пастором и богословом. Вне всякого сомнения, Фриц Яр обладал широкой эрудицией, в том числе и в сфере философии. Он хорошо знал труды Иммануила Канта, о чем можно судить даже и по тому факту, что в другой своей программной статье «Три этюда по пятой заповеди» (1934) вот этот прямой запрет на убийство он интерпретировал с позиции категорического этического императива Канта. Здесь он впервые употребил термин «биоэтический императив», который демонстрирует глубинную связь собственно биологических аспектов этики – такие аспекты зачастую понимаются достаточно узко – с трансцендентными корнями понятия нравственности. В понятие «биологического императива» Фриц Яр вложил ясный и однозначный смысл о том, что все живые существа имеют право на уважение и должны рассматриваться не как средства, а как самоцель. И следовательно, в иерархии человеческих ценностей выше ценности жизни быть ничего не может. Весьма примечательно и то, что вот этот широкий и всеохватывающий – в смысле христианских и философских этических уложений – подход Яра к пониманию биоэтики так и не был востребован. Как, собственно, и не было востребовано широкое понимание термина «биоэтика», предложенное в самом начале семидесятых годов XX века биологом и экологом Ван Ренсселером Поттером.
В своих программных статьях, опубликованных соответственно в 1970, 1971 годах, Поттер говорил о биоэтике как о «глобальной этике», или науке о выживании человека и всех других видов животных. Здесь Поттер обосновывает концепцию о том, что биоэтика не только объясняет природные феномены, но и дает возможность держать под контролем «опасные знания». Таким образом, биоэтика должна стать новой мудростью, которая дает человечеству ясное представление о том, как именно можно использовать эти «опасные знания» для достижения социального блага и улучшения качества жизни современного человека. Он считал, что «существуют две культуры, которые, очевидно, не способны к диалогу – наука и гуманитарное знание, а биоэтика является мостом между ними». Однако вот эта последняя конструктивная и глубокая идея, высказанная Портером, так и не получила должного внимания и развития. А примерно с середины 70-х годов прошлого столетия термин «биоэтика» стал гораздо чаще употребляться в узком, прагматическом смысле – обозначения круга этических проблем, возникающих при взаимодействии врача и пациента, а также специалиста-исследователя и любых других субъектов биологических и медицинских исследований.
Полагаем, что не в последнюю очередь данное обстоятельство было вызвано тем, что именно в этот период – конец 50-х и 60-е годы прошлого века – по многим, в том числе европейским странам прокатились волны не утихающих скандалов, связанных с бесконтрольным производством лекарственных веществ и самыми тяжелыми последствиями вследствие их применения. В частности, у беременных женщин, принимавших определенные медицинские препараты, рождались дети с тяжелыми физическими уродствами. Организованные сообщества и в том числе организации, защищающие права потребителей, настоятельно требовали установления жесткого и действенного контроля во всех сферах, касающихся медицинских технологий, и в первую очередь – в области разработки, производства и использования лекарственных препаратов.
В связи со всем сказанным, в сфере медицинской науки и практики термин «биоэтика» в существенной степени оказался вытесненным другими, более однозначными и семантически строгими терминами: «надлежащая исследовательская практика», «доказательная медицина», «надлежащая клиническая практика» (Хельсинская декларация Всемирной Медицинской Ассоциации. Этические принципы проведения медицинских исследований с участием людей в качестве субъектов, 2006; И. И. Ступаков, И. В. Самородская, 2006; Т. Гринхальх, 2008; А. Я Иванюшкин, 2010; П. В. Талантов, 2020).
В то же время еще один важнейший аспект «биоэтики», касающийся собственно коммуникативного и поведенческого аспекта данного емкого понятия, с одной стороны, «перекочевал» в область уложений медицинской деонтологии, а с другой, более регламентированной стороны – в содержание многочисленных этических кодексов, разрабатываемых и принимаемых в ассоциациях и организациях медицинского и гуманитарного профиля. Медицинская деонтология, таким образом, стала наиболее проработанной областью профессиональной этики с точки зрения обязанностей специалистов медицинского профиля по отношению к реальным, но также и потенциальным пациентам/клиентам. Чувствительным к требованиям времени фрагментом обновленного содержания деонтологии, по мнению специалиста Междисциплинарного центра биоэтики Республики Чили Ф. Лолас (2008), стала современная медицинская телеология, или теория следствий. Отсюда такое внимание к изучению и предупреждению возможных негативных эффектов при употреблении лекарственных препаратов, а также нежелательных результатов при использовании любых других технологий с медицинскими целями.
В данной связи важно привести суждения выдающегося французского философа, автора многих фундаментальных работ по вопросам этики, герменевтике, философской антропологии Поля Рикера, высказанные им в Предисловии к Новому кодексу медицинской деонтологии Французской Республики 1995 года. Здесь Рикер не ограничивается только лишь констатацией того, что понятие нормы в медицине, в частности нормы профессионального поведения, без сомнения предупреждают возможные негативные последствия какого-либо лечебного воздействия. Он говорит о гораздо более глубоком и важном значении этических норм для создания базисного доверия между страдающим пациентом и врачом (или иным медицинским работником). Без чего, по убеждению Рикера, невозможно говорить о сущностном противодействии болезненным проявлениям у конкретного человека: «Именно соглашение о доверии связывает по отношению друг к другу конкретного пациента с конкретным врачом» (П. Рикер, цит. по изд. 1998). И далее Поль Рикер еще более определенно высказывается в том отношении, что хотя и «страдание – последние прибежище единичного», крайне важно, чтобы конкретный пациент имел дело с универсальными плодами изучения и опыта. Ибо «именно так создаются предписания и так создаются нормы, являющиеся основой профессионального благоразумия».
Необходимо сказать еще об одной особенности современной биоэтики и медицинской этики, ассоциированной с вышеприведенным тезисом Рикера в том смысле, что речь таким же образом идет о доверии. Но, конечно, о таком доверии, которое в лучших иерархических традициях следует обозначить как «высокое», или даже «высочайшее». И вот именно этому обстоятельству в уделялось повышенное внимание в программах подготовки будущих лекарей еще за несколько столетий до появления первых трудов Гиппократа Кносского и, конечно, в эпохальных трудах этого великого ученого-философа-практика.
Тем не менее, в современной концепции биоэтики, как и вообще в науке Нового времени, адекватного понимания подлинной природы этических тезисов Гиппократа не сложилось, в результате чего на первый план была выдвинута внешняя и наиболее очевидная сторона этих беспрецедентных посланий, выражаемая в известной формуле: «Не навреди!». Гиппократ, как никто другой понимающий особую уязвимость и зависимость больного человека и его близких от действий лекаря-целителя, стремился донести этот простейший этический завет до представителей славного цеха врачевателей на все времена. И несмотря на то, что в последние десятилетия предпринимаются попытки расширенного и более гибкого толкования принципов биоэтики и доказательной медицины с позиции интересов конкретного пациента (например, R.S. Komatsu, 1996; A. Feinstein, R. Horwitz, 1997), задача предупреждения негативных последствий биологического, включая медицинское, воздействия на человека остается здесь по сути единственным приоритетом.
В целом же можно уверенно говорить о том, что идея этики во многом повторила судьбу гностического способа познания реальности (из чего, собственно, и выводятся постулаты «нравственного закона внутри нас»), в том смысле, что за неимением внятной объяснительной модели, трансцендентные корни этического учения были «переданы» в сферу компетенции религиозных институтов. Что же касается светской стороны этического учения, то здесь преобладает утилитарный подход, выстраиваемый в соответствии со спецификой общественной или профессиональной деятельности. Такой подход чаще всего представлен практикой разработки, принятия и контроля выполнения этических кодексов, регламентирующих соответствующие виды деятельности и отвечающих актуальным потребностям определенных социальных групп (безопасность, уважение, свобода в принятии решений и проч.).

Подходы к оформлению профессиональной этики в ментальных дисциплинах и практиках
Этическому оформлению профессиональной деятельности – практической, научно-исследовательской, образовательной, нормативно-организационной, экспертной – в психологии и психотерапии уделялось внимание со времени становления данных дисциплин. Интенсивный рост интереса к этой сфере и развитие главных направлений прикладной профессиональной этики здесь отмечается, начиная с 60-70-х годов прошлого века. То есть примерно в тот же период, когда наблюдалось бурное развитие и принятие профессиональным сообществом принципов биоэтики.
В данной связи следует отметить явный прагматический акцент этического оформления профессиональной психологической, психотерапевтической, иной психотехнологической деятельности. Такого рода прагматика представлена соответствующей теоретической основой и, конечно, процессами нормативного утверждения и организационно-технологического продвижения этических принципов в зрелом профессиональным сообществе. Разумеется, в дисциплинах ментального профиля – и прежде всего в психологии, психотерапии, психологическом консультировании – в качестве фундаментальной базы принимаются во внимание практически все рассмотренные нами этические концепции и концепты, но также используются и многие другие функциональные концепции и подходы, имеющие непосредственное отношение к формированию высоких моральных качеств у специалистов ментального профиля. И далее мы сосредоточимся именно на таких прагматических концепциях и инструментах.
Так, например, в концепциях морали и морального (этического) поведения, которые разрабатывались во второй половине XX века, и которые, по сути, являлись основанием для модификации принципов деонтологии И. Бентама (1834), основной акцент делался на определенные функциональные и содержательные характеристики психического – когнитивные, эмоциональные и личностные, – доступные для форсированного развивающего воздействия и измерения. И вот этот последний аспект – чуть забегая вперед, скажем и об этом – особенно важен для формирования надежной «платформы» профессиональной этики в ходе подготовки специалистов ментального профиля. Речь здесь, во-первых, идет о принципах морального выбора, осуществляемого на основе идеи справедливости и когнитивных составляющих этой «вечной» идеи. Такого рода когнитивный подход, во многом основанный на работах выдающегося швейцарского ученого-психолога Жана Пиаже, был основательно проработан известным ученым-психологом Лоуренсом Кольбергом в конце 70-х – начале 80-х годов прошлого столетия. Кольберг предлагает периодизацию морального развития, разработанную на основе следующих четырех позиций: выделение качественно различных стадий мышления; универсальный порядок стадий, внутри которого культурный фактор может лишь ускорить или замедлить развитие, но не может изменить последовательность стадий; структурная целостность стадии (приоритетный принцип мышления распространяется на все проблемные ситуации); достаточно строгое иерархическое построение, где высшие стадии более дифференцированы и интегрированы, чем низшие стадии; возникновение высших стадий мышления приводит к переформатированию и реинтеграции низших стади (L. Kohlberg, 1981). То есть нам здесь объясняют, каким образом когнитивная доминанта, складывающаяся в процессе индивидуального развития, в итоге определяет моральный выбор человека. И, следовательно, усилия по формированию прочного базиса этических установок должны быть направлены на форсированное прохождение данного цикла с возможностью эффективной коррекции искажений, если таковые имели место на предшествующих стадиях морального развития.
Далее имеется в виду принцип морального выбора, осуществляемого на основе идеи заботы, сфокусированной на сочувствии и сопереживании другому человеку. Данный эмпатийный, основанный прежде всего на эмоциональном сопереживании, принцип разрабатывался известным американским психологом и социологом Кэролом Гиллиганом. По мнению Гиллигана, здесь следует иметь в виду три уровня морального развития: эгоистической самоозабоченности (ориентация на тех, кто способен удовлетворить собственные потребности индивида); альтруистическое самопожертвование (собственные желания исполняются только после удовлетворения потребностей других людей); зрелое решение, основанное на чувстве самоуважения (такое решение принимается на основе осознанного самостоятельного выбора). Гиллиган обращал здесь внимание на то, что в рамках идеи заботы эмоциональные (моральные) отношения, как правило, конкретны и связаны с уникальными личностными характеристиками участников моральной дилеммы; такие отношения в большей степени характерны для женщин, чем для мужчин. Но как бы то ни было, проработанная эмоциональная сенситивность – основа таких неоспоримых этических компонентов, как сочувствие и сопереживание – по мнению многих исследователей и практиков, является одной из главных мишеней в подготовке профессиональных психотерапевтов и психологов.
Наконец, третий приоритетный вектор, который, наряду со всем сказанным, оказывает влияние на моральный выбор субъекта, связывают с идеей достижения личностной зрелости. Повышенное внимание этому вопросу уделяли N. Eisenberg, (концепция стадийного развития просоциального мышления; 1986), E. Turiel, et al. (теория доменов социальных норм; 1987). Но чаще всего – именно в целях формирования профессионального этического базиса – специалисты психологического и психотерапевтического профиля обращаются к содержанию четырехкомпонентной теории морального развития личности известного американского психолога-исследователя Джеймса Реста. Согласно Ресту (1994), структура морального поведения человека включает четыре компонента: моральную чувствительность, моральное мышление и моральные суждения, моральную мотивацию, моральный характер. Изучение морального развития личности, по мнению Реста, должно основываться на целостном рассмотрении генетических и функциональных связей всех этих компонентов. В то же время адекватность восприятия моральной дилеммы (высокая моральная чувствительность), высокий уровень морального мышления, выраженная мотивационная направленность на оказание помощи могут оказаться недостаточными для реализации морального поступка, тогда как готовность и способность действовать в соответствии с выбранным решением и планом, противостоять социальному давлению, принятие ответственности за реализацию выбора есть необходимые моральные качества личности субъекта этической дилеммы. Они-то в итоге и формируют моральный характер, обусловливающий этическую метапозицию человека даже и в крайне неблагоприятной агрессивной информационной среде. Что, заметим, и было убедительно продемонстрировано в условиях известных экспериментов Стэнли Милгрэма, проводимых в 70-е годы прошлого столетия.
И здесь же обязательно нужно сказать еще о двух концепциях, имеющих, как нам представляется, непосредственное отношение к обсуждаемой тематике, даже и несмотря на то, что термин «этика» здесь вообще не употребляется, и не принимая во внимание такую пикантную подробность, что авторы первой из нижеследующих концепций обозначают ранее приведенные психологические выкладки «фольклором». Речь, таким образом, идет о концепции нейроэкономики, претендующей на статус наиболее адекватной объяснительной модели поведения человека, находящегося в ситуации выбора. Авторы данной концепции, разработавшие ее основные положения в конце 90-х – начале 2000-х годов, – П. Глимчер, А. Рангел, Р. Монтегю, К. Камерер, Д. Лейбсон, К. Маккейб, П. Зак и другие – утверждали, что нейронные сети в данной ситуации «ведут» себя определенным образом, поддерживая наиболее выгодные (принцип максимальной ожидаемой полезности) действия субъекта и, наоборот, блокируя альтернативные варианты поведения. Но не все так просто. С точки зрения авторов нейроэкономики, при том что человек стремится к максимальной выгоде, существует как минимум три модели принятия решения в пользу такой выгоды: рациональная, эмоциональная и их оптимальное сочетание. Далее они отмечают наличие четырех следующих отчетливых тенденций в принятии решений: доминирование ситуативных (здесь и теперь) над стратегическими (там и тогда) выгод; доминирование некорпоративных (более простых и понятных) над стратегическими (более сложными) моделями экономического поведения; усиления этих двух тенденций в ситуации фрустрации базисных потребностей (например, в жизнеобеспечении, безопасности, определенности и проч.) и их ослабление в ситуации доминирования потребностей в эффективной самоорганизации, и возможности удовлетворения этих потребностей; повышение количества ошибок в выборе наилучших альтернатив поведенческих решений в результате недостатка первичной информации (например, соответствующих знаний и опыта), не критически усвоенных стереотипов в принятии решений, полученного травматического опыта, агрессивного давления и проч. Авторы нейроэкономической теории приходят к выводу, что поддерживающая рациональные стратегии нейронная система мозга дает возможность принять оптимальные решения при условии наличия достаточного времени, а «эмоциональная» система позволяет принимать более быстрые и обычно вполне адекватные решения.
Следуя данной логике, принятие решений в пользу этических принципов должно обеспечиваться теми нейронными сетями, которые поддерживают стратегические долговременные выгоды и эмоции сопереживания, сочувствия. Соответственно, понятия «совесть» и «нравственный закон внутри нас» должны предполагать наличие доминирующей активности неких нейронных сетей, сформированных, надо полагать, в наиболее благоприятных условиях удовлетворения как базисных – вспоминаем Абрахама Маслоу, – так и высших потребностей. Однако в реальности мы видим множество примеров, которые напрочь опровергают такую упрощенную логику, что, конечно же, не отменяет идею «присутствия» гораздо более сложных механизмов нейробиологического обеспечения этических императивов в поведении человека. С позиции общей теории психотерапии, это может быть согласованная активность именно тех глубинных механизмов, которые поддерживают генеративную функцию психического и актуализируют феномен темпоральной пластики.
В свете сказанного, к примеру, понятна следующая реплика Е. К. Веселовой относительно понятия «совести» применительно к подготовке специалистов-психологов по предмету профессиональной деонтологии: «Совесть как сенсорная система в сфере морали задает уровень чувствительности в ситуации морального выбора, иррационально определяет соответствие заданному образцу». При этом Е. К. Веселова прямо говорит о том, что помимо осознанной этической системы в психическом присутствует бессознательно заданный нравственный образец («нравственный закон внутри нас», – авт.), сличение с которым происходит на уровне своеобразных ощущений и переживаний (Е. К. Веселова, 2014). Что, собственно, и можно интерпретировать как содержание «загадочных» этических императивов. Вопрос, следовательно, заключается в формировании такой системы адаптивного взаимодействия осознаваемых и неосознаваемых инстанций психического у будущих профессионалов ментального профиля, при котором внешние этические «вводные» поддерживаются и усиливаются за счет специфической генеративной активности бессознательного.
Концепция поведенческой экономики лауреата Нобелевской премии Ричарда Талера (престижную премию Талер получил в 2017 году именно за разработку этой концепции), как мы полагаем, также имеет отношение к обсуждаемой здесь теме. Ибо закономерности, выявленные Талером, касаются сферы принятия решений в любых сложных ситуациях, включая моральную дилемму, а не только в ситуации экономического выбора. Столь высоко оцененные заслуги Ричарда Талера эксперты самого высокого уровня и его многочисленные читатели (Талер с соавтором издал мировой бестселлер «Архитектура выбора. Как улучшить наши решения о здоровье, благополучии и счастье») видят в том, что он предельно доступно и аргументировано продемонстрировал главные «смущающие факторы» в процессе принятия человеком обыденных и стратегических решений. Талер ясно увидел и четко прописал возможности эффективного преодоления всепроникающей силы таких «смущающих факторов» и, соответственно, внятные перспективы повышения качества жизни субъекта, использующего разработанные им стратегии. При этом Талер говорил о следующих факторах, «корректирующих» наши решения: ограниченная рациональность (когнитивные искажения или некие «информационные прививки», которые, как оказалось, существенным образом нивелируют логические аргументы здравого смысла); социальные предпочтения, актуальные для субъекта (здесь Талер уделяет существенное внимание «вечной» идее справедливости); недостаток самоконтроля как компонента еще более важного качества – самоорганизации (чаще всего данный дефицит проявляется в ситуации конкуренции или даже конфликта между ожидаемыми долгосрочными и текущими дивидендами, в зависимости от принятия решения в пользу будущего или настоящего).
В ситуации непростого морального выбора – обсуждаемой или реально имеющей место в профессиональной психотерапевтической и консультативной деятельности – как правило, взаимодействуют все перечисленные «смущающие факторы», но главным образом два последних. И далее надо понимать, каким образом модели улучшения «экономического» поведения человека, идентифицированные Талером, могут учитываться в ходе этического оформления профессиональной деятельности специалистов ментального профиля. Речь, в частности, идет о следующих закономерностях: люди вообще ценят разумные стандартные установки (опции), особенно в ситуации многогранного и сложного выбора; хорошо проработанная «архитектура» такого выбора существенно повышает вероятность принятия правильного решения; использование мягких стимулов или механизмов «подталкивания» способствует эффективному преодолению привычных когнитивных искажений и, соответственно, более правильному выбору. И если с первой позицией все более или менее ясно – стандартные моральные требования (опции) разрабатываются и утверждаются в четко структурированных этических кодексах, принимаемых в организованных профессиональных сообществах, – то перспектива использования двух других способов именно в сфере повышения этической компетенции специалистов ментального профиля нуждается в дополнительных комментариях.
Чуть забегая вперед, здесь необходимо ясно и четко заявить. Что в соответствии с проработанным теоретическим базисом психотехнологической науки и практики, главное когнитивное искажение, которое, собственно, и организует базисный этический конфликт между долговременными и сиюминутными дивидендами (искушениями) поведенческого выбора – это уплощенное понимание реальности как некой незыблемой конструкции. В такой конструкции достоверно лишь то, что можно квалифицировать как объекты, среду и закономерности взаимодействия между ними; все прочее – эфемерно, субъективно, а значит, может и не приниматься во внимание. Под эту последнюю категорию, разумеется, попадают и «долговременные» этические императивы, не имеющие, по мнению апологетов естественно-научного подхода, какого-либо отношения к подлинной реальности (в которой, заметим, сам человек и его психика совершенно «не обязательны»).
Проведенные нами эпистемологические исследования ясно показывают, что такая «уплощенная» конструкция реальности в продолжении многих веков доисторического и так называемого осевого времени дополнялась репрезентациями, формируемыми за счет гностического способа познания сложной категории реальности. Такой способ, предполагающий актуализацию темпорально-пластической функции психики, расширял возможности контакта вовлеченного субъекта с потенциальным-непроявленным полюсом объемной реальности, с выводимыми отсюда экстатическими переживаниями единства всего сущего. И далее содержательная сторона таких переживания интерпретировалась в том числе и как этические императивы или «заветы», обретающие со временем характер узнаваемых социальных идиом или стандартных моральных требований. Основная проблема здесь состояла в том, что идиомы этического порядка хотя бы время от времени должны были подкрепляться такими же импульсами первичного гностического опыта, либо феноменом веры, хранящим память о таком опыте и в какой-то мере облегчающим его фрагментарное воспроизведение (например, за счет молитвенной практики, соблюдения религиозных ритуалов и праздников, и проч.).
Между тем строители реалий Нового и особенно Новейшего времени отбросили «краеугольный камень» первичного гностического опыта, который стал предметом насмешек в мире науки и объектом преследования в церковных институциях. Этические императивы, лишенные такой необходимой поддержки, все более отдалялись от «человеческих сердец» и приобретали статус внешних социальных норм. И если принимать во внимание извечный тезис о том, что «в одну и ту же реку ты не войдешь дважды», то вопрос заключается в поиске альтернативных способов поддержки или «подталкивания», по Талеру, идеи этики в современном мире, и в первую очередь – среди специалистов ментального профиля. И конечно, это должны быть именно такие креативные находки, которые предельно доходчиво демонстрируют необходимость «присутствия вечного в мимолетном» и возможность адекватного перевода трансцендентного в предметное. В этом случае как раз и появляется возможность «подталкивания» процесса обновления и укрепления система этических идиом с тем, чтобы у субъекта складывалась не однобокая или конфликтная архитектура этического выбора, а наоборот, гармонизированная и устойчивая.
Как понятно из всего сказанного, вышеприведенные концепции в существенной степени обогащают и конкретизируют понимание закономерностей формирования этических установок и адекватного поведения в ситуации морального выбора у профессионалов, действующих в сфере психотерапии и консультативной психологии – в частности, понимание вопроса о том, как складывается «концепция обоснования общих этических принципов, которые проявляются независимо от особенностей этической системы и являются самоочевидными» (Н. В. Клюева, 2020). И далее, с точки зрения Н. В. Клюевой, глубоко исследовавшей этические вопросы в сфере психологического консультирования, именно такие правильно «взрощенные» и самоочевидные этические принципы всемерно облегчают ответы на следующие вопросы: что я должен делать, каким нормам следовать, к чему стремиться и что предпочесть? как я могу соединить моральный мотив (стремление следовать долгу) с разнообразными интересами, естественным желанием счастья? как мое благо может быть соединено с благом других людей, или каким образом моральная автономия личности может приобрести форму общезначимых норм?
Вслед за этим конкретизируются и подкрепляются и более специфические процессы в сфере формирования профессиональной этики: генерация системы норм профессиональной деятельности; специальная рефлексия относительно принципиальных и нормативных оснований профессиональной деятельности; формирование адекватного когнитивного компонента и экспертного сопровождения процесса нормотворчества и нормативной профессиональной практики; специальная рефлексия относительно институтов, возникающих для обеспечения действенности профессиональных этических кодексов (например, этические комитеты), и процедур, посредством которых институты выполняют данную задачу (Р. Г. Апресян, 2004).
Таким образом, предельно ясно, что какое-либо сущностное продвижение в вопросах этического регулирования психотехнологической деятельности будет возможно лишь в случае полноценной реализации алгоритма становления авангардного научного направления «Психотехнологии», включающего, в том числе, и проработанный компонент новой науки – Этики (в нашем варианте Психоэтики). Только в этом случае мы получим искомую динамику в отношении стабильного повышения качества психотехнической деятельности, разворота ситуации от деструктивного – к конструктивному вектору в сфере используемых психотехник и психотехнологий, и самое важное – оживление и обновление системы этических императивов, как параметров несущего порядка Новейшего времени.

Заключение по настоящему Разделу
Выполнение приоритетной задачи данного раздела – проработки уровня проблематизации в общем алгоритме становления научного направления «Психотехнологии» с использованием методологии эпистемологического анализа – позволило выделить следующие секторы с наиболее актуальными проблемными узлами.

Проблематизация в сфере эпистемологии:
• поиск и аргументация адекватных исходных допущений и эпистемологических оснований в секторе наук о психике, и в частности – в сфере психотехнологической деятельности;
• четкое определение предметной сферы и специфики рассматриваемого научно-практического направления;
• разработка адекватной для сферы психотехнологической деятельности научно-исследовательской методологии;
• выведение функционально-обоснованной структуры психотехнологий;
• выведение стержневого «родового признака», определяющего принадлежность рассматриваемой сферы деятельности к психотехнологиям;
• выведение системы идентификационных характеристик, определяющих специфику определенного класса или группы психотехнологий;
• разработка соответствующей научно-обоснованной классификации психотехнологий;
• проработка векторов дифференциации-интеграции – с общим корпусом науки, сектором наук о психике, психологией как зонтичной наукой; с прочими помогающими и развивающими психотехнологиями (идентификация механизмов и способов взаимодействия важнейших технологических кластеров);
• проработка эпистемологических оснований прорывных психотехнологий будущего, в частности – эпистемологических оснований «Психоэтики»;
• разработка Базисной НИП, охватывающей сферу психотехнологий, полноценная реализация ключевого алгоритма становления авангардной науки «Психотехнологии», включая все дифференцированные компоненты данного алгоритма;
• продвижение направления «Психотехнологии» на пути от эмпирическому к теоретическому этапу развития;
• выведение направления «Психотехнологии» в статус самостоятельной и состоятельной авангардной науки;
• определение места научного направления «Психотехнологии» в секторе наук о психике.

Необходимость трансформации и усиления конструктивного вектора использования современных психотехнологий:
• разработка концепции качества со всеми компонентами, обеспечивающими возможность эффективной институтализации соответствующих структур, технологий и инструментов управления качеством психотехнологической деятельностью;
• разработка прагматических аспектов концепции психоэтики с возможностью институционализации полученных здесь результатов в общее поле психотехнологической деятельности;
• адекватное нормативно-этическое регулирование в сфере психотехнической и психотехнологической деятельности;
• адекватное решение проблемы усиления собственно технологического потенциала помогающих, развивающих, саногенных, социально-стабилизирующих и иных конструктивных психотехнологических практик, основанных на актуализации ресурсов психического;
• блокирование и трансформация преимущественно деструктивного воздействия современных психотехнологий, обеспечение психологической безопасности человека, семьи, группы, общества;
• смягчение деструктивного влияния и, по мере возможности, редукция локальных социальных кризисов и конфликтов за счет использования «больших» психотехнологий, использование инновационных психотехнологий в сфере формирования устойчивого ресурсного состояния у населения кризисных регионов;
• редукция, по мере возможности, глобальных цивилизационных кризисов (инфляция и разрушение вековой системы идиом) за счет генерации обновленных несущих параметров социального порядка.

Разработка классов инновационных психотехнологий:
• разработка и внедрение класса психотехнологий, основанных на феномене темпоральной пластики (блок инновационных психотехнологий по управлению феноменом времени);
• разработка и внедрение класса психотехнологий, основанных на феномене диалогизированного сознания, идее ассоциированного сверх-адаптивного интеллекта (АСИ);
• разработка и внедрение класса психотехнологий, основанных на новом понимании гибридного интеллекта и проблематики трансгуманизма (т. е. реальный, а не заместительный «апгрейд» адаптивного потенциала человека, группы, общества);
• разработка и внедрение класса психотехнологий, основанных на идее Новой Этики, с возможностью конструирования принципиально новых параметров этического порядка Новейшего времени;
• разработка и внедрение класса психотехнологий, основанных на идее TICA-мира (tempoality – темпоральность; integrality – целостность; comprehensibility – постижимость; assurance – уверенность).

Сопряженные проблемные блоки:
• разработка научно-обоснованной, универсальной методологии экспертизы качества и комплексной экспертизы психотехнологий и психотехник;
• разработка и реализация программ подготовки квалифицированных экспертов в области проведения экспертизы качества и комплексной экспертизы используемых и проектируемых психотехник и психотехнологий;
• организации сети профильных экспертных «бюро», укомплектованных подготовленными специалистами;
• разработка правил грамотного технологического оформления профильной деятельности (правила разработки адекватных стандартов, протоколов, оформления психотехнической деятельности);
• создания прецедентов «мягкой силы» в сфере регулирования рынка ПТ.

И далее, в соответствии с проработанным алгоритмом реализации Базисной НИП, вышеприведенная проблематика в существенной степени находит свое решение в нижеследующих разделах настоящего руководства.
Также необходимо иметь ввиду, что главный критерий состоятельности рассматриваемого авангардного направления научной психотехнологии, так или иначе, учитывает степень проработанности вышеприведенных проблемных блоков.

РАЗДЕЛ II.
Структура и компоненты научно-практического направления «Психотехнологии» (по результатам реализации Базисной НИП)

Вводная информация
Настоящий раздел монографии, по сути дела, охватывает все, наиболее существенные компоненты универсального алгоритма (помимо компонента проблематизации, проработанного в предыдущем разделе), выводящего направление «Психотехнологии» в статус состоятельной авангардной науки.
Именно здесь мы найдем исчерпывающие ответы на вопросы того, почему направление психотехнологической деятельности не может оставаться в статусе прикладной или профессиональной психологии – т. е. в поле весьма «удобной» и аргументированной с точки зрения психологической науки позиции – и в то же время энергично продвигаться по маршруту решения сложнейших проблем, изложенных в предыдущем разделе.
И далее, если нас не устраивает настоящий статус психотехнологического направления деятельности, то почему бы множество имеющихся психотехнологий не перераспределить между таким же множеством наук о психике, включая, конечно, и профессиональную, т. е. прикладную психологию. И тогда все вопросы о внятной систематизации и классификации имеющихся психотехник и психотехнологий следует переадресовать методологам, действующим в секторе наук о психике. Это было бы вполне логичных ходом, если бы такой сектор, проработанный в духе авангардных эпистемологических подходов, состоялся и был выделен в общем корпусе науки. И если бы существовали подготовленные специалисты-методологи, способные решать задачи обозначенного уровня сложности.
Пока же, эпистемологическая реальность в рассматриваемом секторе наук о психике, да и в общем корпусе науки такова, что самый короткий, достойный и продуктивный путь продвижения по намеченному маршруту адекватного решения сложнейших проблем (см. заключение по предыдущему разделу) связан с выведением направления «Психотехнологии» в статус авангардной науки. При том, что в данном случае вот эта авангардная наука будет выполнять донорские функции и по отношению к сектору наук о психике, и к общему корпусу науки в целом. А заявленная здесь эпистемологическая проблематика найдет свое сущностной решение.
Мало того, выведение направления «Психотехнологии» в статус самостоятельного и состоятельного научного направления, и обязательная в данном случае проработка вектора дифференциации-интеграции с будто бы «материнскими» науками о психике и с корпусом науки в целом, в итоге как раз и обеспечит необходимую синергию с этими науками, и столь необходимый импульс для их развития.
Структура настоящего, несущего основную инновационную нагрузку раздела монографии по сути повторяет разделы Базисной НИП, реализованной в период 2020—2023 гг.
Таким образом, главными задачами настоящего раздела является изложение стержневых компонентов Базисной НИП и обоснование статуса направления психотехнологической деятельности в качестве авангардной и во всех отношениях состоятельной научной дисциплины.

Характеристика системных компонентов научного-практического направления «Психотехнологии»
Системный стержень научного-практического направления «Психотехнологии» (НПН) представлен следующими концептами:
• общая рамочная концепция психотехнологической науки и практики – многоуровневая сложная система, стержень которой представлен нижеследующими проработанными компонентами:
• принципы построения современной науки и организации научных исследований, отвечающие современному уровню развития фундаментальной и прикладной науки, а также сложности предмета исследования в сфере профессиональной психотерапии;
• универсальный исследовательский алгоритм выведения НПН «Психотехнология» в статус авангардной науки и в формирующийся сектор наук о психике общего корпуса науки;
• полноценная Базисная научно-исследовательская программа, в которой представлена и аргументирована научная методология исследования фундаментальных и прикладных проблем психотехнологического направления деятельности;
• концепт предметной сферы НПН «Психотехнологии», в котором представлены основные требования к выведению сущностных характеристик и собственно содержание предметной сферы психотехнологической науки и практики;
• концепт основных векторов дифференциации-интеграции НПН «Психотехнологии», демонстрирующих как сущностное отличие рассматриваемой научной дисциплины от так называемых материнских дисциплин (прикладная психология, другие науки о психике), так и «донорский» информационный потенциал данного научно-практического направления;
• концепт дисциплинарной матрицы, демонстрирующий иерархию структурных уровней рассматриваемого научно-практического направления;
• разработанные теоретические, психотехнические и инструментальные концепты – компоненты рамочной концепции психотехнологической науки и практики — распределяемые по соответствующим уровням дисциплинарной матрицы, агрегированные в искомую общую теорию психотехнологий;
• система оценки состоятельности теоретической базы НПН «Психотехнологии» выводится на основании устанавливаемого в рамках реализации корректных исследовательских проектов соответствия критериям, адекватным для рассматриваемой сферы деятельности, согласованных и принятых научным и профессиональным сообществом.

Рамочная концепция психотехнологической науки и практики

Понятие «общей рамочной концепции», с точки зрения выдающихся ученых-исследователей в области клинической психологии и психотерапии психотерапии К. Гравэ, М. Перре, У Бауманн, (2012), отражает границы, в которых могут быть локализовано и описано множество существующих направления и модели психотерапии, консультирования и других проработанных форм психотехнологической деятельности; это термин, который говорит о наиболее общей форме исследовательской и профессиональной деятельности.
Последнее утверждение в данном определении нам представляется особенно важным, поскольку подчеркивает значимость проработанной исследовательской методологии, ориентированной на раскрытие и исследование специфики предмета рассматриваемой сферы деятельности. В данной связи нелишним будет напоминание о том, что в нашем случае рамочная концепция научно-практического направления «Психотехнологии» является вполне закономерным и обоснованным следствием проведенного эпистемологического анализа – комплексного, высокосложного метода, разработанного именно для углубленного исследования в секторе наук о психике (А. Л. Катков, 2023).
В ходе разработки обновленной рамочной концепции психотехнологической науки и практики ключевое значение имеет уточнение следующих вопросов:
• зачем вообще нужна обновленная рамочная концепция психотехнологического направления деятельности;
• какова специфика предметной сферы традиционных и современных психотехнологий;
• какое именно поле профессиональной и иной деятельности охватывается традиционными и современными психотехнологиями;
• какие именно группы населения охватываются психотехнологической деятельностью;
• является ли психотехнологии искусством, ремеслом, психотехническим приложением к «материнским» дисциплинам, либо обособленным научно-практическим направлением;
• необходимо аргументированное (дифференцированное) определение того, что есть психотехнологии, и далее – определение состоятельного научного направления «Психотехнологии»;
• в каком именно, наиболее перспективном направлении следует развивать психотехнологическую деятельность, в частности авангардную научную дисциплину «Психотехнологии».
Для обновленной рамочной концепции психотехнологической науки и практики характерен целостный подход в понимании и определении термина «психотехнологии» в системе родовых понятий. Данный подход опирается на следующую ступенчатую логику выведения сущностного понимания термина «психотехнологии»:
• практика – отличается от хаотической активности прежде всего наличием функциональной цели и осмысленного способа действий по ее достижению;
• технология – отличается от обыденной практики наличием проработанного научного обоснования определенной последовательности (алгоритма) действий по достижению планируемого результата;
• высокие технологии – в данном случае наукоемкий компонент таких технологий имеет приоритетное и определяющее для всего технологического цикла значение;
• гуманитарные технологии и психотехнологии («соль соли» гуманитарных технологий) – в нашем случае безусловно «высокие» и особо сложные технологии – опираются на проработанные эпистемологические основания авангардного сектора наук о психике.
Таким образом, обновленная рамочная концепция психотехнологической науки и практики в максимальной степени учитывает актуальные потребности человека и общества, а также – наиболее перспективные варианты развития психотехнологической сферы деятельности в эпоху Новейшего времени; это наиболее действенный инструмент обеспечения психологической безопасности, устойчивости и развития человека, группы, общества в агрессивной среде.
Наконец, следует иметь ввиду, что в современном мире успешно развиваются и уверенно смотрят в будущее только те профессиональные направления, которые энергично прокладывают дорогу в это будущее, генерируют креативные идеи и планируют достижения в соответствующих секторах науки, образования и практики. Вне всякого сомнения, психотехнологическая наука и практика должна быть в авангардном фронте таких направлений.

Принципы построения современной науки и организации научных исследований

Наличие данного, проработанного системного компонента аргументирует принадлежность НПН «Психотехнологии» к ареалу авангардной науки.
Настоящим принципом утверждается факт того, что проводимые в сфере психотехнологий научные исследования опираются, во-первых, на современные эпистемологические установки, адаптированные к специфике предметной сферы психотехнологической деятельности.
Более детальное изложение принципов построения современной науки и достижений в области авангардной эпистемологии приведено в следующих подразделах.

Универсальный исследовательский алгоритм выведения научно-практического направления «Психотехнология» в статус авангардной науки

Настоящий универсальный алгоритм исследовательской деятельности является методологическим каркасом Базисной НИП, о значимости которого было много сказано в предыдущих разделах монографии. Разработанный нами алгоритм включает следующие ключевые позиции: проблематизация – концептуализация – теоретизация – технологизация – инструментализация – институализация (внедрение) – трансляция (подготовка профессионалов) – реализация – мониторинг результатов.
Так, например, в ходе реализации Базисной НИП по профилю психотехнологической науки и практики было обеспечено продвижении по всем позициям вышеприведенного алгоритма, за исключением реализации последней, девятой позиции, предполагающей регулярное проведение масштабного мониторинга результатов психотехнологической деятельности на уровне какого-либо крупного региона или национальном уровне.

Полноценная Базисная научно-исследовательская программа, реализуемая по профилю психотехнологической науки и практики

Настоящий системный компонент является необходимой методологической основой организации научных исследований в сфере психотехнологий, обеспечивающей углубленную проработку актуальной проблематики сложно организованной предметной сферы психотехнологической науки и практики.
Базисная НИП, реализуемая по профилю психотехнологий, воплощает один из важнейших принципов современной науки в части того, что целостность и системность какого-либо научного направления обеспечивается не только и не столько общей, принимаемой научным сообществом концепцией или теорией, сколько наличием аргументированной и методологически проработанной Исследовательской программы в понимании И. Лакатос (2003).
Именно в ходе реализации Базисной НИП находят решение сложные методологические проблемы в сфере психотехнологий, которые, по мнению многочисленных авторов, затрудняют или даже «ставят крест» на любых попытках причисления психотехнологий к корпусу научных дисциплин.
Более подробное описание Базисной НИП приводится в разделе общей методологии научных исследований в сфере психотехнологий.

Концепт предметной сферы психотехнологической науки и практики

Данный концепт был разработан нами в ходе реализации общего раздела Базисной НИП. Предварительно – с учетом разработанных установочных позиций Базисной НИП – были сформулированы следующие требования, предъявляемые к оформлению предметной сферы психотехнологий: концептуальная состоятельность, эвристичность; параметрическая определённость; научно-методологическая проработанность основных универсалий и конкретных психотехнических моделей, интегративная эвристика (адекватность векторов дифференциации-интеграции); практическая (технологическая) проработанность и эвристичность; функциональная состоятельность; возможность выведения основных профессиональных установок и институций.
Далее, было установлено, что дифференцированные содержательные характеристики предметной сферы психотехнической деятельности, т. е. собственно психотехнологий могут быть представлены следующими функциональными рядами: феноменологическим; концептуально-методологическим (объяснительная модель); технологическим, параметрическим; нормативно-профессиональным; нормативно-этическим.
Согласно разработанному, в ходе реализации Базисной НИП, Паспорту научной специальности «Психотехнологии» непосредственным содержанием предметной сферы психотехнологической деятельности» являются:
• различные аспекты психической активности, адаптивные кондиции, качество жизни и социальные характеристики человека, группы, общества;
• собственно технологическое оформление специфики используемых психотехнологий на различные аспекты психической активности человека, группы, общества;
• комплексная и сравнительная эффективность наиболее проработанных и состоятельных в содержательном плане психотехнологий, таких как: консультирование (психологическое, социальное, бизнес-консультирование, консультирование без уточнения целеполагания и контактной группы); развивающие и адаптивные тренинги (психотерапевтические, психологические, социальные, тренинги без уточнений целеполагания и клиентской группы); коучинг; медиация, образовательные и воспитательные психотехнологии; психогигиена; психопрофилактика; эффективная самоорганизация с использованием ресурсов психического; иные проработанные психотехнологии;
• методологические и содержательные характеристики по главным профессиональным спецификациям психотехнологической деятельности: профильная научно-исследовательская деятельность; специальное образование; практическая деятельность; организация; нормативное регулирование; экспертная деятельность;
• актуальная проблематика, всегда присутствующая в поле современных психотехнологий: психологическая безопасность; психо-экология; психо-этика; искусственный интеллект – человек; виртуальная реальность – человек; возможные вредные последствия у человека, группы, общества в связи с использованием тех или иных психотехнологий; адекватная, в том числе правовая оценка таких негативных последствий.
Перечисленные требования к оформлению предметной сферы психотехнологий входят в систему критериев состоятельности разработанной рамочной концепции и общей теории психотехнологий. А также – используются при решении экспертных вопросов (экспертиза качества психотехнологической деятельности и другие виды экспертиз).

Концепт векторов дифференциации-интеграции психотехнологической науки и практики

Проведенный нами эпистемологический анализ помимо прочего продемонстрировал и то важное обстоятельство, что при разработке темы методологической целостности психотерапевтической науки и практики речь должна вестись не только о подходах и способах адекватной интеграции психотехнологической деятельности, но и о состоятельных векторах дифференциации собственно психотехнологий от так называемых материнских дисциплин – психологии, психобиологии, психофизиологии, психиатрии, педагогики, философии и поч. Т. е. именно от тех, сложившихся научно-практических направлений, к которым многие исследователи склонны причислять психотехнологии (последние, как уже было сказано, выводится здесь в качестве психотехнического фрагмента соответствующих практик).
В данной связи, в ходе реализации соответствующих фрагментов эпистемологического анализа нами была аргументирована целесообразность выведения и проработки следующих векторов дифференциации-интеграции, обеспечивающих целостность и научный статус психотехнологического направления деятельности:
• культурно-исторического, проясняющего подлинную информационную «генетику» психотехнологической деятельности;
• внутреннего – между множественными секторами психотехнологической деятельности, понимаемыми в том числе и как отдельные профессии (например, психотерапия, психологическое консультирование, коучинг); здесь же прорабатывается вопрос интеграции между различными направлениями, модальностями и методами, реализуемыми в этих обособленных кластерах профессиональной психотехнологической деятельности;
• междисциплинарного – с другими направлениями профессиональной деятельности, не причисляющими себя к сфере психотехнологий (например, с деятельностью в сфере информационных технологий, создания искусственных интеллектуальных систем, политтехнологиями, маркетингом), а также – сложившимися помогающими, развивающими и духовными практиками;
• внешнего – с современным корпусом науки; сектором наук о психике, сопредельными научно-практическими направлениями (философия, медицина, педагогика)
Углубленная проработка вышеприведенных векторов дифференциации-интеграции показала, что исторические рубежи появления, оформления и реализации ключевой для традиционных и современных психотехнологий идеи психопластичности, в частности темпоральной пластики – на несколько столетий предвосхищают первые попытки оформления видов деятельности, претендующих на статус «материнских» по отношению к рассматриваемой научно-практической дисциплине (подобных научных идей, как и обновленного понимания функциональной активности психического в таких дисциплинах просто нет). Но кроме того, выведение и апробация такой векторной системы показали верность исходной позиции относительно достижения целостности и научного статуса профессиональной психотехнологической деятельности, возможности конструктивной интеграции НПН «Психотехнологии» как с формирующимся сектором наук о психике, так и с общим корпусом науки.
Далее было показано, что раскрытие беспрецедентного потенциала эвристики, заложенного в фундаментальных идеях складывающегося НПН «Психотехнологии», выстраивает именно такую систему отношений с сопредельными научно-практическими направлениями и корпусом науки в целом, в которых статус психотерапии как самостоятельного и авангардного научного направления не подвергается сомнению.
При этом обязательное условие дееспособности вышеприведенной системы векторов дифференциации-интеграции в части реализации их специфических функций и общей миссии – это углубленная проработка основных позиций Базисной НИП с адекватным распределением получаемых инновационных концептов по уровням дисциплинарной матрицы НПН «Психотехнологии».

Концепт дисциплинарной матрицы психотехнологической науки и практики

Понятие дисциплинарной матрицы было сформулировано выдающимся методологом науки Томасом Сэмуэлем Куном в 1962 году для уточнения содержательных характеристик базисного эпистемологического понятия «парадигма». Данное понятие учитывает, во-первых, принадлежность ученых к определенной дисциплине и, во-вторых, систему правил исследовательской деятельности в определенном секторе науки, которые состоят из символических обобщений (законов и определений основных понятий теории); метафизических положений, задающих способ видения универсума и его онтологию; ценностных установок, влияющих на выбор направлений исследования; «общепринятых образцов» – схем решения конкретных задач, дающих ученым методику разрешения проблем в их исследовательской практике. В свою очередь эпистемологический концепт парадигмы генерирует несущие параметры порядка в такой нестабильной и быстро развивающейся сфере, как сфера производства научных знаний, и, по мнению автора данного термина, в существенной степени уберегает как научное, так и мировое сообщество от непредсказуемого хаоса.
Для сферы психотехнологической деятельности, в которой такого хаоса («джунглей») более чем достаточно, уточнение и содержательное наполнение этих базисных эпистемологических понятий – дисциплинарной матрицы и парадигмы – является важнейшей методологической задачей. Такая задача была решена в ходе реализации исследовательских фрагментов общего раздела Базисной НИП.
Проведенный нами углубленный эпистемологический анализ предметной сферы психотехнологической науки и практики позволил обосновать позицию того, что под дисциплинарной матрицей здесь следует понимать наличие проработанной общей схемы и аргументированного содержания дифференцированных уровней исследуемого научно-практического направления с пониманием того, что детальная проработка такой иерархическая структуры, «раскладывающей» предметную сферу на соответствующие уровни, есть важнейший шаг к формированию подлинной методологической парадигмы в НПН «Психотехнологии».
В ключе сказанного наличие проработанной дисциплинарной матрицы следует интерпретировать как отчетливый признак «зрелости» рамочной концепции и теоретического базиса НПН «Психотехнологии», и в то же время – как свидетельство состоятельности основополагающей парадигмы, являющейся методологической основой разработанного теоретического базиса. Что, собственно, и является итоговым критерием, по которому можно судить о правомерности претензий НПН «Психотехнологии» на статус самостоятельного и состоятельного научно-практического направления.
По результатам реализованных исследовательских фрагментах Базисной НИП было обосновано выделение следующих иерархических уровней дисциплинарной матрицы НПН «Психотехнологии»:
• уровень фундаментальных допущений обосновывает самостоятельность психотехнологической науки и практики, ее принадлежность к ареалу науки в целом и в частности – к авангардному фронту науки;
• уровень базисных научных дисциплин, теорий и концепций представляет именно те научные дисциплины с их основополагающими теориями и концепциями, с учетом которых формируются исходные установки НПН «Психотехнологии» как состоятельного научно-практического направления;
• уровень собственно дисциплинарных теорий и концепций, на котором представлены обоснованные доктринальные установки, универсальные теоретические концепты, разрабатываемые в рамках собственно психотехнологической дисциплины, а также принципы их реализации в системе действующих профессиональных институтов;
• уровень актуального профессионального поля, представленный регулярно обновляемым, четко структурированным набором именно таких актуальных знаний-умений-навыков, которые являются основным функциональным инструментом специалистов, действующих в сфере психотехнологий;
• нормативно-этический уровень, представленный разработанными концептами и инструментами управления качеством профессиональной психотехнологической деятельности (включая научную, образовательную, практическую, организационную (в том числе нормативно-творческую) экспертную деятельность).
Все вышеприведенные уровни дисциплинарной матрицы НПН «Психотехнологии» являются взаимодополняющими, взаимодействующим и взаимозависимыми информационными конгломератами, демонстрирующими с одной стороны специфику анализируемого направления науки и практики, а с другой – его общность с ареалом науки в целом.
Номинация теоретических концепций, собственно технологических и инструментальных компонентов, распределяемых по дифференцируемым уровням дисциплинарной матрица НПН «Психотехнологии», следующая.
На первом уровне дисциплинарной матрицы – фундаментальных допущений – методологический стержень НПН «Психотехнологии» представлен следующими базисными концептами и выводимыми отсюда эвристическими следствиями:
• концептом объёмной реальности, обосновывающим в том числе пластичность категории времени, обусловленность данной категории генеративной активностью феномена психического, неустранимость феномена психического из любых моделей реальности;
• концептом обновленного понимания структуры и функций психического, выводимого из идеи объемной реальности;
• концепт информационной (темпоральной) генетики или рамочный концепт методологии эпистемологического анализа;
• концепт диалогизированного когнитивного стиля;
• концепт кольцевого научного архетипа;
• концепт ассоциированной эпистемологической платформы.
С учетом особой важности вышеприведенных базисных концептов для понимания подлинных научных основ НПН «Психотехнологии» но так же и всей сложности данных теоретических положений, в настоящем материале их описанию и интерпретации уделено повышенное внимание. Здесь же представлена аргументированная и расписанная для корпуса науки и сопредельных научных дисциплин эвристика, выводимая из теоретических концептов первого матричного уровня рассматриваемого научного направления. Такого рода эвристика оформлена в виде соответствующих гипотетических тезисов и положений, истинность которых устанавливается в ходе реализации Базисной НИП.
Второй уровень дисциплинарной матрицы – базисных научных дисциплин, теорий и концепций, формирующих установочные позиции нижележащего матричного уровня НПН «Психотехнологии» – представлен следующими базисными концептами:
• классификацией наук о психике; выводимым отсюда местом научного направления «Психотехнологии» в секторе наук о психике;
• теорией адаптации, выстраиваемой в соответствии с проработанным концептом пластического потенциала психики человека;
• универсальной моделью адаптивно-креативного цикла с проработанным алгоритмом и вариантами (нормативным, кризисным, сверхнормативным) прохождения данного цикла;
• концептом качественных характеристик психического здоровья индивидуального, семейного, группового (организованные группы) – формирующих кластер универсальных мишеней современных помогающих и развивающих психотехнологий;
• концепцией деструктивных социальных эпидемий, обосновывающей необходимость существенного обновления общего рамочного концепта психотехнологического направления деятельности;
• систематика и объяснительная модель негативных эффектов в сфере психотехнологий.
По сути, обновленное содержание вышеприведенных теорий, концептов, моделей выводится за счет углубленной проработки соответствующих позиций вышележащего матричного уровня в реализуемых фрагментах Базисной НИП. Использование устоявшихся терминов, обозначающих представленные здесь идеи и понятия – адаптации, эпидемии, психического здоровья (в большей степени характерных для биологических, психологических и социологических дисциплин) – в нашем случае означает также и возможность эвристического обогащения этих рамочных идей и понятий.
Такого рода ответственная констатация отсутствия слепого, некритического заимствования есть важная характеристика теоретической базы, которая вполне адекватна именно для рассматриваемого второго уровня дисциплинарной матрицы НПН «Психотехнологии». В данной связи эвристика, генерируемая на уровне базисных теорий и концепций, всесторонне аргументированная и расписанная для сопредельных научно-практических дисциплин, является реальным обоснованием «донорского» информационного потенциала психотехнологической науки по отношению к данным дисциплинам.
Третий уровень дисциплинарной матрицы – собственно дисциплинарных теорий и концепций НПН «Психотехнологии» – представлен следующими концептами, системами и моделями, демонстрирующими возможность достижения методологической целостности рассматриваемой сфере высокотехнологической деятельности, и проясняющими способы неконфликтного сосуществования множества обособленных психотехнологических кластеров:
• концепция психопластичности, в частности – темпоральной пластики психического;
• концепция трёхуровневой психотехнической коммуникации;
• систематика, классификация мишеней, основных групп используемых психотехник и психотехнологий;
• взаимодействие дифференцируемых технологических кластеров в модели трехуровневой психотехнологической коммуникации;
• обоснование принципов построения классификации современных психотехнологий, выводимых на основании обновленной эпистемологической платформы;
• общая и специальная методология, инструментарий научных исследований, проводимых в сфере психотехнологической деятельности.
Эвристика вышеприведенных фрагментов общего теоретического базиса НПН «Психотехнологии», проявляющаяся в том числе и в обосновании беспрецедентного расширения возможностей технического синтеза, подкрепляется доказательной исследовательской практикой, демонстрирующей преимущества используемых инновационных подходов.
Эвристика в отношении методологии тематических научных исследований здесь не ограничивается только лишь обоснованием возможности «доказательной психотехнологической практики», адекватной для любых психотехнических методов и методик, но также включает проработанный кластер инновационных методов исследования, используемых в ключевых разделах Базисной НИП. В частности речь идет о методе эпистемологического анализа, используемого при обосновании наиболее сложных концептуальных построений первого матричного уровня общей теоретической базы НПН «Психотехнологии».
Четвертый уровень дисциплинарной матрицы – уровень актуального профессионального поля – представлен следующими функциональными концепциями, концептами и технологиями, дифференцированными группами инструментов управления качеством психотехнологической деятельности
• концепция качества психотехнологической деятельности;
• основные инструменты обеспечения качества в сфере психотехнологий
• модельные блоки универсального профессионального стандарта;
• технология экспертизы качества психотехнологической деятельности;
• профессиональная подготовка в сфере психотехнологической деятельности.
Эвристика данного дисциплинарного уровня, ориентированного прежде всего на запросы населения в сфере повышения качества психотехнологической практики, должна четко аргументировать возможность обеспечения безопасности и существенного повышения эффективности используемых психотехник и психотехнологий. И далее, специфика технологической эвристики здесь состоит в обосновании того, что принятие «дополняемой психотехнической реальности» в виде проработанных инновационных концептов универсальных уровней психотехнологической коммуникации не содержит какой-либо реальной угрозы для идентичности используемых структурированных психотехнологий. Универсальное психотехническое дополнение в данном случае оформляется именно с учетом того обстоятельства, что последнее выполняет функцию вполне приемлемого и «безопасного» катализатора эффективности основного психотехнологического процесса.
Пятый уровень дисциплинарной матрицы – нормативно-этический – представлен следующими концепциями, концептами и модельными документами по нормативно-этическому регулированию психотехнологической деятельности:
• концепция психоэтики;
• этическое содержание и правила оформления психотехнической коммуникации;
• нормативно-этическое регулирование психотехнологической деятельности;
• правила психотехнологической деятельности (модель этического кодекса);
• стратегия развития НПН «Психотехнологии» на среднесрочную и долгосрочную перспективу.
Необходимо иметь в виду, что все обозначенные здесь позиции есть главные функциональные компоненты концепции управления качеством психотехнологической деятельности. И что выделение такого специального (в значительной степени инструментального) уровня дисциплинарной матрицы, во-первых, существенно повышает шансы на приверженность профессионального сообщества к идее обеспечения высокого и постоянно растущего качества психотехнологической деятельности. Во-вторых – а это и есть самое главное – обеспечивает реальный разворот населения к сектору высококачественной психотехнической, оказываемой на понятных условиях и как раз теми специалистами, которые наилучшим образом подготовлены к оказанию профильной помощи. В-третьих – как следствие – существенно повышает конкурентоспособность легализованных психотехнологий с гарантировано-позитивным вектором воздействия на агрессивном и быстро растущем психотехническом рынке. Ну а в-четвертых – и это тоже весьма важное обстоятельство – повышает шансы на оплату такого рода деятельности со стороны государственных, страховых и иных финансовых структур и фондов, требующих полной ясности в оформлении оплачиваемых ими видов профессиональной деятельности. В чем, собственно, и заключается практическая и в высшей степени востребованная эвристика функциональных концептов настоящего уровня дисциплинарной матрицы НПН «Психотехнологии».
Наличие «в руках» профессионального психотехнологического сообщества должным образом разработанных и используемых концептов и инструментов регулирования психотехнологической деятельности существенно повышает шансы на реализацию подлинной миссии НПН «Психотехнологии» выстроенной в соответствии с реалиями Новейшего времени.
Общая эвристика совокупной содержательной части дисциплинарной матрицы психотехнологической науки и практики заключается в первую очередь в том, что рассматриваемые компоненты общего теоретического базиса НПН «Психотехнологии» здесь представлены в виде систематизированного – по понятным функциональным принципам – конгломерата фундаментальных и прикладных теорий, концепций, концептов, моделей, собственно технологических подходов, профессиональных стандартов и правил, а также выводимого отсюда поистине беспрецедентного набора эвристических гипотез и следствий.
То есть в данном случае речь идет не о какой-то «отдельной» теории, но о сложным образом организованной системе, в которой эвристика каждого вышележащего уровня генерирует инновационное содержание всех последующих матричных уровней психотехнологической науки и практики. И в то же время такая эвристика как минимум востребована в сопредельных научно-практических направлениях. Как максимум – в эпистемологических построениях авангардного фронта современной науки. Что, собственно, и является главным свидетельством состоятельности и самостоятельности научно-практического направления «Психотехнологии».
И далее генерируемая таким образом эвристика здесь, безусловно, заключается еще и в том, что содержание концептов каждого матричного уровня никоим образом не конфронтирует с оформленным и устоявшимся содержанием множества помогающих и развивающих психотехнологий. Речь, следовательно, идет только лишь о дополняемой концептуальной, макро- и мета-технической реальности современных конструктивных психотехнологий, развертываемой в «параллельном» – по отношению к устоявшимся методологическим идиомам – универсальном пространстве.

Теоретические, психотехнические и инструментальные концепты теоретического базиса НПН «Психотехнологии»

Как уже было сказано, разработанные компоненты (концепты) теоретического базиса психотехнологической науки и практики, распределяемые по соответствующим уровням дисциплинарной матрицы, соотносятся друг с другом по типу взаимозависимости, взаимовлияния, взаимодополнения. Что, собственно, и обеспечивает искомую синергию и целостность рамочной концепции НПН «Психотехнологии». Только в этом случае и можно говорить о наличии сестемообразующего стержня, представляющего эпистемологические, методологические и многогранные технологические характеристики рассматриваемой сложнейшей психотехнологической сферы. Т. е. именно такого системного стержня, который во-первых, дает ясные представления о механизмах взаимодействия психики человека и реализуемых психотехник, и психотехнологий. А во-вторых, – демонстрирует возможности существенного повышения эффективности психотехнологического воздействия.

Система оценки состоятельности теоретической базы психотехнологической науки и практики

Данная система включает в себя практически все известные критерии, используемые при оценке уровня состоятельности научных теорий, но также и ряд критериев, разработанных в ходе реализации тематической Базисной НИП. Так, например, нами был выведен критерий эпистемологической состоятельности рассматриваемого научного направления, который полностью учитывал возможность преодоления ключевых признаком системного кризиса в сфере наук о психике, сформулированный У. Джемсом и Д. Н. Робинсоном (см. содержание предыдущих разделов). А также – впервые были использованы специальные критерии перехода исследуемого сектора от эмпирической к теоретической стадии формирования научной дисциплины.
То есть, используемая оценочная система, по уровню сложности и степени разнообразия используемых критериев, не имеет аналогов в секторе наук о психике, секторе гуманитарных наук, а по используемым эпистемологическим критериям состоятельности – и в общем корпусе науки.

Базисные эпистемологический концепты первого уровня дисциплинарной матрицы теоретического базиса психотехнологической науки и практики
Вводная информация

В настоящем разделе описываются важнейшие, и наиболее сложные для понимания сути нашего подхода к оформлению специфики теоретического базиса рассматриваемого научно-практического направления и сектора наук о психике в целом, концепты первого матричного уровня данной базиса – фундаментальных допущений. В совокупности теоретические построения рассматриваемого здесь матричного уровня представляют эпистемологические основания НПН «Психотехнологии», а следовательно – один из главных аргументов к утверждению данного направления в статусе авангардной науки.
При раскрытии содержания компонентов рассматриваемого теоретического базиса акцент делается на следующих позициях: уточнении главной функциональной задачи, решаемой на каждом матричном уровне; уточнении методологии исследования, используемой для обоснования представленных здесь концептов; описании наиболее существенных аспектов данных концептов; обосновании эвристических следствий (при наличии). Фундаментальная и прикладная эвристика рассматриваемых концептов по возможности соотносится с нижележащими уровнями дисциплинарной матрицы, сопредельными научно-практическими направлениями и корпусом науки в целом. Такое структурирование подразделов, раскрывающих концептуальное содержание соответствующих матричных уровней, только лишь подчеркивает системную организацию компонентов теоретического базиса НПН «Психотехнологии».
Главная задача, решаемая при описании базисных концептов настоящего матричного уровня – это, прежде всего, выявление стержневых характеристик предметной сферы с дополнительным обоснованием эпистемологических ограничений и препятствий для развития рассматриваемого направления деятельности, обоснование возможности преодоления этих ограничений и препятствий с использованием современных научных подходов.
Общая методология решения этой главной задачи так или иначе выстраивалась вокруг современной версии метода эпистемологического анализа со всеми его дифференцируемыми компонентами. Таким образом, оправданной здесь является последовательность выстраивания основных информационных блоков (концептов), соответствующая этапам проведенного эпистемологического анализа.

Концепция (модель) объемной реальности
По результатам проведенной на начальном этапе реализации Базисной НИП культурно-исторической реконструкцией предметной сферы профессиональной психотерапии было показано, что наиболее востребованным эффектом психотерапевтической практики – как бы она не именовалась в разные исторические эпохи – была возможность достижения желаемых изменений в состоянии человека с использованием пластического потенциала его психики. Такие особые психопластические возможности раскрывались при использовании специальных средств и методов, обычно непонятных и недоступных современникам (М. Элиаде, 2008, 2014; Н. Г. Сафронов, 2008).
Между тем с учетом проведенного нами комплексного исследования есть все основания полагать, что стержневой для психотехнологической сферы феномен психопластичности, в частности – темпоральной пластики психического (см. описание концептов третьего матричного уровня) имеет гораздо более глубокое уровни репрезентативного содержания – не только собственно феноменологические и психотехнические, но и фундаментальные. И что речь в последнем случае идет о сложнейшем алгоритме генерации структурируемых параметров реальности, включающем следующие взаимозависимые и взаимодействующие компоненты: генеративная активность психического – фиксируемый импульс активности сознания (ФИАС) – феномен субъективного времени – первичная информация – память – личность – актуальные планы «объективной» и «субъективной» реальности (вторичная информация) – модификация ФИАС – генерируемые атрибуты «объемной» реальности (далее по тексту данный алгоритм обозначается сокращенным термином «сознание-время»). Отсюда становится понятно, что психика в самом первом приближении есть инструмент генерации и форматирования категорий пространства, времени. И что именно психика формирует информационный, главный для всего живого уровень реальности. Но еще боле интересными в данном фундаментальном алгоритме представляются две последние позиции, которые – ни много ни мало – обосновывают возможность управления временем и, соответственно, гибкими пространственными форматами генерируемой реальности. Отсюда, собственно, и выводится ключевой для рассматриваемого матричного уровня тезис о том, что именно эти фундаментальные свойства и их эмерджентная функция – процесс управления временем – лежат в основе феномена психопластичности.
Таким образом, проясняется и то, что вся непростая история становления психотехнологической деятельности – особенно в аспекте взаимоотношения данного направления с корпусом науки и устоявшимися религиозными институтами – может быть адекватно интерпретирована лишь с позиций осмысления и понимания сущностного содержания этого стержневого для рассматриваемой сферы деятельности феномена психопластичности и темпоральной пластики.
Модель «объемной» реальности, выводимая в том числе на основе множества прорывных идей и высказываний признанных лидеров в сфере науки, философии, эпистемологии (см. цитирование в нижеследующих подразделах), основывается на аргументируемой необходимости: 1) выделения категории информационного в понятии реального; 2) сущностного растождествления этих двух слитных в парадигме классической науки понятий; 3) выведения чёткой зависимости параметров первичной информации о реальности от такой переменной, как скорость нервных (психических) процессов (на зависимость картины мира от скорости «нервных процессов» у субъекта указывали, в частности, Альберт Эйнштейн и Вернер Гейзенберг).
Детальный анализ и качественное уточнение последнего, ключевого в данном случае понятия показали, что под «скоростью нервных (психических) процессов» следует понимать содержательно-временные характеристики момента настоящего, формируемые ритмическими импульсами активного сознания. При этом длительность такого стандартного импульса бодрствующего сознания – темпорального кванта форматируемой реальности – колеблется, по данным многочисленных исследований, вокруг параметра в 25—30 миллисекунд, а содержательные характеристики представляют ту пространственную структуру реальности, которая формируется посредством первичной дифференциации общего поля реальности на объекты – предметы – среду – события. Важнейшей особенностью такой первичной дифференциации является сопоставимость устойчивости всех поименованных компонентов с характеристиками импульсной активности сознания. Так, например, можно утверждать, что вероятность актуализации тех объектов и событий, параметры устойчивости которых не вписываются в обозначенные характеристики импульсной активности бодрствующего сознания, в «стандартной» картине мира будет стремиться к нулю.
С учетом сказанного, полный спектр функциональной активности фиксируемого импульса активности сознания человека (ФИАС), в смысле вклада в генерацию сложнейшей категории объемной реальности, включает следующие позиции:
• ФИАС генерирует основные темпоральные единицы – моменты настоящего – ритмическое и постоянное воспроизведение которых и есть способ первичного форматирования реальности, в чем, собственно говоря, и заключается неразрывная связь категорий времени и пространства;
• ФИАС кроме того является генерирующим импульсом формирования моментальной или иконической памяти – первичных единиц информации о реальности, складывающихся в итоге в эпифеномен осознаваемой личности субъекта (механизм интеграции первичной и вторичной информации в эпифеномен «Я» заслуживает особого внимания и рассматривается нами как еще одно фундаментальное проявление феномена психопластичности);
• ФИАС кроме того обеспечивает эффект присутствия «Я» в актуальных планах реальности и возможность синхронного опознания получаемого среза моментальной информации как картины «объективной» реальности (такой план реальности всегда отстает от оригинала на момент настоящего; при этом параметры ФИАС субъектом никак не фиксируются и не осознаются, что, собственно, и лежит в основе эпохальной иллюзии «объективного», т. е. независимого от субъекта времени и пространства);
• таким образом, ФИАС выступает в роли важнейшего творческого импульса, дифференцирующего вполне понятным теперь образом общую категорию реального до трех основных статусов: статус объекта; статус субъекта; статус потенциального, не проявленного в заданных характеристиках «объективного» времени поля реальности. При этом два первых статуса образуют собственно информационный полюс объемной реальности, который может быть исследован с использованием, прежде всего, инструментария первичной и вторичной информации, так или иначе представленного в общем корпусе науки. Потенциальный, непроявленный статус образует недифференцированный и, соответственно, не попадающий под категорию «информация» полюс реальности, исследование которого возможно лишь с использованием инструментария авангардной науки, оперирующей пластичными категориями ФИАС, времени-пространства (данный интереснейший аспект рассматривается в подразделе эвристики концептов первого матричного уровня);
• пластичные параметры ФИАС в свете сказанного представляют собой основу глубинного взаимодействия и трансформации дифференцируемых полюсов и статусов объемной реальности. Данный процесс, следовательно, может быть представлен как модификация параметров ФИАС и синхронная трансформацию статусов и полюсов реальности за счет «открываемой» таким образом обновленной информации. Что, собственно, и демонстрирует возможность осмысленного управления пластичными категориями времени-пространства.
Уточнение сущностного содержания и функциональных характеристик ключевого в концепции объемной реальности понятия «скорости нервных (психических) процессов» позволяет представить развернутые характеристики общего алгоритма генерации дифференцированных компонентов суперсистемы объемной реальности следующим образом.
Общая генеративная активность психического-бессознательного обеспечивает старт ритмических импульсов активного сознания. Действуя в коридоре заданных параметров, ФИАС растождествляет недифференцированное поле реальности на статусы объекта и субъекта, статус потенциального, не проявляемого в заданных параметрах поля реальности. В качестве первородных «кирпичей» такого строительства выступают универсальные единицы первичной информации (информационные эквиваленты темпорального кванта форматируемой таким образом реальности), которые в равной степени соотносятся как с объектом, так и субъектом, образуя общий для них информационный полюс объемной реальности.
Параллельно разворачиваются важнейшие процессы моментального (синхронного, симультанного) опознания первичной информации субъектом и моментального же форматирования первичной (или «объективной») структуры пространства-времени с выделением соответствующих объектов, предметов, среды, событий. При этом должно быть предельно понятно, что в отсутствии постоянного взаимодействия механизмов ФИАС, памяти и её носителя – осознаваемой личности субъекта – ни о какой генерации пространственно-временных параметров реальности речи быть не может. И что всякая попытка удаления субъекта из данной схемы заканчивается автоматическим свёртыванием получаемой картины мира в недифференцированный полюс объёмной реальности. Статус некой «объективности» реальности, таким образом, поддерживается лишь консенсусом популяционного сознания, действующего в режиме бодрствования, и прозорливые философы прошлого века (С. А. Аскольдов, 1922) это хорошо понимали.
Процесс «достраивания» реальности в непрерывную цепь событий, или протяженные во времени актуальные планы «объективной» и «субъективной» реальности, осуществляется за счёт того, что содержательные характеристики момента настоящего – такие, например, как «размеры» моментальной мнемонической единицы – не осознаются субъектом и не воспринимаются как дискретные. Соответственно, процесс фиксации и утилизации моментальной памяти интерпретируется субъектом как непрерывное восприятие объективно-автономной реальности с такой неотъемлемой характеристикой, как объективное линейное время. Отсюда понятно, что эпистемологические корни этих эпохальных иллюзий следует усматривать в том, что темпоральная дистанция между первичным недифференцированным полюсом реальности и свершившимся «фактом» получаемой таким образом картины мира если и фиксировалась, то не осмысливалась в рамках целостной концепции, обоснованной с позиций авангардной науки.
Дифференцируемые статусы и полюсы объемной реальности, следовательно, разделяются дистанцией в один темпоральный шаг, параметры которого, как понятно из всего сказанного, могут существенно отличаться от стандартных, задаваемых «объективным» временем. И далее пластичные параметры ФИАС открывают возможность выведения по крайней мере «части» потенциального непроявленного статуса в принципиально познаваемый информационный полюс объемной реальности. На что, собственно, и должна опираться авангардная методология исследования фундаментальных категорий, образующих суперсистему объемной реальности. Такого рода методология может быть представлена в том числе и технологиями сверхсложного моделирования, разработанными на основании принципов подвижной когнитивной оптики и кольцевого научного архетипа. Что, собственно, и является сущностным способом решения кране важной проблемы глубинного эпистемологического конфликта двух полярных способов познания реальности – «гнозиса» и «логоса», препятствующего развитию авангардного фронта науки.
В отношении более развернутых характеристик основных компонентов – дифференцируемых статусов и полюсов объёмной реальности, выводимых из темпорального принципа организации этой сложной системы, можно говорить о следующем.
Статус так называемой объективной реальности, или статус объекта, выстраивается из блоков первичной информации, формируемых в процессе моментального взаимодействия недифференцированного полюса реальности с психикой субъекта, но не ранее того. Получаемая таким путём первичная информация характеризует отнюдь не всю картину мира, а только лишь определённый срез – актуальный план, открываемый либо с использованием стандартных параметров (в этом случае мы имеем дело с хорошо знакомой нам картиной «объективной» реальности), либо – произвольно заданных параметров ФИАС. Непростой нюанс этого последнего способа форматирования пространственных характеристик категории объемной реальности заключается в том, что с в случае спонтанного опыта изменения стандартных параметров ФИАС получаемые таким образом эффекты, хоть и воспринимаются – согласно многочисленным свидетельствам – с потрясающей убедительностью, но никаким образом не находят и, конечно, не могут находить подтверждения в привычных и регулярно воспроизводимых форматах «объективной» реальности. Отсюда, собственно, и берет начало эпохальный конфликт «логоса» и «гнозиса». И только лишь с использованием инструментов авангардной науки, в частности – упомянутого сверхсложного моделирования процесса взаимодействия дифференцируемых статусов и полюсов объемной реальности, открывается возможность устойчивой репрезентации ее актуальных планов с иными пространственно-временными характеристиками, не менее «легальными», чем стандартные планы «объективной» реальности. И очень возможно, что о перспективах создания именно такого универсального способа репрезентации реальности писал Вильгельм Готфрид Лейбниц в своих знаменитых эпистемологических этюдах о грядущей «универсальной науке», или «универсальном – философском исчислении».
Далее необходимо иметь в виду, что блоки первичной информации являются базисом для формирования понятий и классов информации второго уровня (или вторичной информации), включая любые произвольные когнитивные построения и пережитый опыт субъекта, которые могут быть адекватно поняты лишь при наличии скрытого или явного перевода на язык первичной информации. В метафорическом смысле первичная информация – это проект некой Вавилонской башни, обитатели которой говорят на едином, понятном для всех первоязыке, и которая, конечно же, никогда не разрушалась. Эта «башня» стояла, и будет стоять, пока известная всем нам картина мира будет форматироваться стандартными форматами ФИАС. И в этом, безусловно, присутствует грандиозный смысл, «приватизированный» классической наукой. Другой вопрос, что, возможно, вокруг такой «малогабаритной» башни в это самое время выстраивается и другая конструкция, не менее легальная в смысле строгости принципов научной архитектуры, но при всём том – гораздо более просторная, понятная и удобная для пользования. А обновлённый, универсальный язык, предлагаемый обитателям этой новой конструкции, будет существенно более гибким и совершенным. Последний тезис особенно важен для понимания того, на каких основаниях выстраиваются принципы конструирования новой эпистемологической платформы, преодолевающей ограничения всех предшествующих этапов формирования научного мировоззрения – от классики до постнеклассики и постмодерна.
Еще одним, безусловно важным аспектом исследования ключевых характеристик дифференцированных статусов сверхсложной категории объемной реальности является поиск сущностных закономерностей взаимодействия данных статусов в процессе информационного кругооборота, а также определение степени пластичности-ригидности в генерации стержневых форматов и характеристик объемной реальности.
В связи со всем сказанным, представляется абсолютно оправданным тот факт, что статус «объективной» реальности в общей комбинации рассматриваемых основных компонентов модели объёмной реальности обладает наименьшей степенью свободы. Это достаточно жёсткая система координат, ориентирующая субъекта в той нише возможностей, которую он пока что занимает, и придающая ему необходимое ресурсное ощущение определенности и уверенности. Но также следует признать и такой очевидный факт, что одного только «стандартно» оформляемого ресурса «объективной» реальности уже явно недостаточно для поиска и нахождения адекватных ответов на беспрецедентные вызовы Новейшего времени.
Статус субъекта выстраивается из тех же эквивалентных блоков первичной информации, блоков вторичной информации переживаемого индивидуального опыта, складывающихся в эпифеномен осознаваемой личности. При этом мы обосновываем смысл выделения нормативного вектора рассматриваемого статуса, который «примыкает» к полюсу так называемой объективной реальности, и креативного вектора, который взаимодействует с потенциальным, непроявленным субстатусом объективной реальности. В этом достаточно широком диапазоне и располагаются степени свободы данного важнейшего компонента объёмной реальности.
Осмысленное управление креативной активностью статуса субъекта – например, за счет использования навыков так называемого диалогизированного сознания в психотерапевтической практике, или использования процесса множественного моделирования актуальных планов реальности при помощи инструмента подвижной когнитивной оптики, определяемой пластическими параметрами ФИАС – существенно повышает степень свободы статуса субъекта. А понимание того, что полный цикл генерации научных знаний о функционировании объектного плана реальности должен включать абсолютно необходимое в данном случае взаимодействие блоков вторичной, или «субъективной» информации с первичной информационной матрицей объектной реальности (подробнее об этом см. в нижеследующих подразделах) только лишь подчеркивает значимость данного статуса в модели объемной реальности.
Специально здесь следует отметить то обстоятельство, что согласно логике построения модели объёмной реальности, таинство творческого процесса формирования статуса субъекта из отдельных информационных блоков первичной и вторичной информации как раз и должно происходить в «недрах» потенциального, непроявленного статуса объёмной реальности, для которого неадекватны линейные пространственно-временные закономерности, и даже сами понятия времени и пространства. И, наоборот, для этого недифференцированного полюса реальности вполне адекватны такие понятия, как вечность (понимаемое как отсутствие самого факта импульсного форматирования поля реальности и, соответственно, факта линейного времени) и бесконечность (отсутствие какой-либо пространственной протяженности, выводимое из факта отсутствия генерации актуальных планов реальности). Иначе сложно или даже невозможно объяснить возможность сверхскоростного «сворачивания» множественной, разнокалиберной и разнопрофильной информации в целостный феномен «Я», как и возможность «разворачивания» данного феномена в такие конструкции, как «Я – мышление», «Я – память», «Я – поведение» и пр. с сохранением при том всех характеристик целостного «Я»; возможность произвольных (ментальных) путешествий во времени и множество других парадоксов психического.
Полноценное осознание того факта, что в метафорическом смысле мы – как личности, а не биологические субстраты – по крайней мере «одной ногой» пребываем в полюсе вечности-бесконечности и по большому счёту никогда из него выходили; и что «рукописи» – сконденсированные письмена памяти – в таком случае действительно «не горят», способно многое поменять в нашей жизни. И, конечно, в нашем отношении к тому, что мы называем смертью.
Понимание всей сложности генеза статуса субъекта, его беспрецедентной «посреднической миссии» во взаимодействии двух других дифференцируемых статусов объемной реальности (в ходе чего, собственно, и генерируется такое понятие как «информация»), безусловно, должно учитываться во всех авангардных научных построениях. Особенно в тех разделах авангардной науки, которые разрабатывают философское обоснование ассоциированной эпистемологической платформы, теории «всего», а также инновационные подходы к созданию искусственного интеллекта.
Потенциальный, непроявленный статус объемной реальности, как следует из всего сказанного, не предполагает возможности его форматирования механизмами стандартного времени. Следовательно, говорить о его пространственной локализации не приходится. В этой относительной, как теперь понятно, «не-бытийности» и кроется основная сложность легализации обсуждаемой категории в идиомах, координирующих бытие живущих ныне людей. Здесь надо понимать, что личный опыт переживания состояния измененного сознания и «открытия» измененной картины объектного и субъектного мира доступен немногим, и к тому же не сводим в некую общую модель мироустройства с обновленными ресурсными функциями. Концепт же «слепой», то есть не подкрепляемой личным и регулярно возобновляемым трансперсональным опытом веры, также не в состоянии существенно расширить горизонты бытия современного человека и адаптировать его к беспрецедентным вызовам Новейшего времен. Что, конечно же, является еще одним напоминанием об эпистемологическом конфликте «гнозиса» и «логоса» и необходимости поиска сущностного решения этого эпохального конфликта.
По этим же обстоятельствам затруднена легализация обсуждаемого компонента модели объемной реальности в корпусе науки, опирающегося на тот постулат, что все исследуемые феномены должны быть измеряемы. А значит, это должны быть в какой-то степени наблюдаемые феномены, так или иначе соотносимые с понятием «объективной реальности» (поэтому, например, «серьезные» науки о психике вплоть до настоящего времени представлены в основном нейронауками и близкими к этому сектору дискурсами).
Между тем все эти сложности легко преодолеваются с использованием инструментария авангардной науки, опирающейся на тот факт, что активность не проявленного в стандартных форматах ФИАС статуса реальности как минимум может быть измерена за счёт: 1) фиксации изменения параметров ФИАС; 2) определения степени смещения получаемой таким образом картины мира от стандартных характеристик так называемой объективной реальности; 3) определение степени изменения сущностных характеристик субъекта (т.е. качественных, рефлективных характеристик личности, а не только констатации признаков измененного сознания). Как максимум – исследуемые параметры недифференцированного полюса реальности могут быть доступны для наблюдения и измерения за счет разработки сверхсложных программ моделирования объемной реальности и динамики взаимодействия всех ее компонентов. Последняя констатация чрезвычайно важна для полноценной легализации рассматриваемого статуса сверхсложной категории объемной реальности в системе кодифицированных научных знаний и, соответственно, признания профессиональной психотерапии – опирающейся во многом на беспрецедентные пластические возможности данного статуса – в качестве состоятельного научно-практического направления.
Вопрос об основной функции рассматриваемого статуса объемной реальности не является таким уж простым. На поверхности – функция некоего вместилища потенциальных, не проявляемых в условиях форматирования стандартным временем планов бытия. И далее приходится признать, что стандартные «размеры» бытия, чётко ограничиваемые форматами стандартных же значений ФИАС, могут серьёзно уступать практически необозримому и не проявленному в знакомых нам горизонтах реальности её «небытийному» потенциалу. И если принимать во внимание идентифицированную динамику взаимодействия рассматриваемых компонентов объемной реальности, то полный цикл функциональной активности исследуемого статуса должен включать весь алгоритм генерации данного сложнейшего феномена, начиная с инициации ФИАС и заканчивая возможностью раскрытия потрясающего многообразия возможных планов реальности. Таким образом, перед нами – истинный творец континуума сознания-времени-пространства, создатель уникального феномена жизни, архитектор самоорганизованной информации, парадоксальным образом сфокусированной в «точке Я», но также и сверхнадежный хранитель всей поступающей сюда информации, начиная от «сотворения мира» до сегодняшнего дня.
В метафорическом ключе рассматриваемый перманентный акт творения можно представить как выстраивание общего информационного лика реальности перед зеркальным полем её актуального плана – что не является таким уж новым сюжетом в древнеиндийской и восточной философии. Другой вопрос, что основные коллизии данного во всех отношениях интересного процесса выводятся из абсолютно понятного и доказуемого факта – протяжённости момента настоящего и уточнения понятия «скорость нервных (психических) процессов». Здесь же необходимо принимать во внимание и очевидную сложность темпоральной организации процесса «кругооборота» информационных программ с этапом их реализации в актуальных планах реальности. Что, в свою очередь, позволяет предполагать, что функциональная активность рассматриваемого статуса объемной реальности сосредоточена не столько на «обналичивании» определенного темпорального плана данного статуса, сколько на развитии его беспрецедентного информационного потенциала.
Специфическая функциональная активность потенциального, непроявленного статуса объемной реальности (обозначаемого в классических философских, психологических и психотерапевтических дискурсах анонимным термином «бессознательное»), определяемая при соответствующем взаимодействии со статусом субъекта, собственно, и обеспечивает высокую скорость терапевтической трансформации дезадаптивных информационных программ субъекта, притом что последние являются мишенями профессиональной психотерапии. Более подробно данный прагматический аспект функциональной активности бессознательного будет рассматриваться нами в нижеследующих подразделах.
В связи со всем сказанным следует констатировать, что степень свободы данного сверхважного статуса реальности представляется, во-первых, наивысшей, а во-вторых – необходимой для обеспечения неисчерпаемого многообразия планов объёмной реальности, так же и как для формирования обновленных модусов бытия современного человека в эпоху Новейшего времен

Обновленное понимание сущности и основных функций психического
В самых кратких тезисах выводимое из концепта объемной реальности понимание сущности и основных функций психики следующее. Исходя из логики разрабатываемого нами авангардного научного подхода, психика, в первую очередь, есть инструмент генерации сверхсложной системы объемной реальности. Данный подход в понимании психического кардинальным образом отличается от сведения функций психики к отражению и познанию неких «объективных» характеристик стандартного – единственно возможного в классических концептуальных построениях – плана реальности, а также регуляции адаптивной активности индивида (У. Джеймс, 1890), выстраиванию коммуникаций и системы отношений с субъектами и объектами окружающего мира (Б. Ф. Ломов, 1984) с допущением того обстоятельства, что сам человек может в доступных ему границах изменять конфигурации объектной реальности с использованием креативной функции психики (Я. А. Пономарев, 1976). В контексте такого предельно упрощенного понимания функций психики само по себе существование феномена психического представляется совершенно не обязательным и во многом случайным в картине мироздания, рисуемой адептами естественно-научной классики (Ф. Т. Михайлов, 2001). В то время как известнейшие представители естественных наук – например, такие как химик, лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин и физик Роджер Пенроуз – настаивают на том, что следует разрабатывать описание мироустройства, проясняющее необходимость самого существования человека, и что «правильные» физические теории должны описываться с помощью феномена сознания (см. цитирование в следующих подразделах). Чему, собственно, и соответствует разработанное нами определение функциональной сущности психического.
Итак, основная функция психики – генеративная. При этом, как следует из всего сказанного, в синхронном режиме генерируют следующие базисные феномены – компоненты объемной реальности:
• феномен сознания – диссоциирующие импульсы ФИАС;
• феномен «объективного» времени и пространства;
• дифференцированные статусы и полюсы реальности, формирующие сложную конструкцию объемной реальности;
• феномен информации – как основной «продукт» деятельности психики;
• феномен пластичности, в том числе пластичных категорий времени, пространства, рефлективных характеристик субъекта – как возможность сверхэффективного, «моментального» взаимодействия и трансформации статусов и полюсов объемной реальности.
Ниже будет представлена гипотеза «информационной (темпоральной) генетики», проясняющая глубинную взаимозависимость феномена жизни как такового, и взаимодействия статусов объемной реальности (включая ту сферу психического, которая в философской и научной литературе обозначается как «бессознательное» и представляет потенциальный-непроявленный статус объемной реальности).
Выведение генеративной функции психического в ее полном объеме дает основания полагать, что сам по себе феномен психического, являясь по сути и содержанием, и сферой взаимодействия компонентов объемной реальности, участвует в сложнейшем «информационном кругообороте», обеспечивающем развитие общего поля объемной реальности. Таким образом, складывается понимание подлинных истоков и предназначения феномена психического, много что проясняющее, в том числе в отношении дифференцируемых форм активности и структурных компонентов психики.
В свете сказанного также понятно и то, что классическое описание функциональной активности психики раскрывает лишь достаточно узкий аспект взаимодействия объектного и субъектного статусов объемной реальности в ее «единственно возможном» стандартно форматируемом плане. И все позднейшие добавления к этому стандартно оформляемому профилю функциональной активности психического (например, эмотивная, конативная, аксиологическая функции) здесь по сути ничего не меняют. В то же время обоснование базисной, генеративной функции психики, во-первых, даёт возможность гораздо более объёмной репрезентации собственно феномена психического, а во-вторых – существенно дополняет функциональную реальность классических определений психической активности. Так, например, познавательная функция психики получает грандиозный «бонус» в виде легализованного способа репрезентации невообразимого многообразия возможных планов бытия, но также со всеми необходимыми здесь оговорками – небытия. Регулятивная и креативная функции получают возможность осмысленного, эффективного использования суперресурсного потенциала психики, открываемого в непроявленном полюсе объемной реальности. Коммуникативная функция в этих же условиях дополняется возможностью полноценного развивающего общения субъекта с открываемыми суперресурсными инстанциями психического. Таким образом, новое понимание и открывающиеся здесь возможности по форсированному развитию генеративных функций психического будут способствовать беспрецедентному росту адаптивных кондиций субъекта, особенно востребованных в эпоху Новейшего времени. И, разумеется, все эти возможности в первую очередь будут представлены в переработанной предметной сфере психотехнологической науки и практики.
Исходя из всего сказанного, настоящий концепт первого матричного уровня общей теории психотерапии является наиболее прагматичным – в смысле возможностей использования его функционального потенциала в практических целях – и востребованным на уровне всех нижеследующих теоретических построений.

Концепция информационной (темпоральной) генетики
Идея информационной (темпоральной) генетики в каком-то смысле является проработанной «когнитивной оптикой» некоторых актуальных аспектов рассмотренной нами фундаментальной теории объемной реальности. Настоящая концепция фокусирует внимание на информационном полюсе объемной реальности (статус «объективной реальности» или «объектности», а также статус субъекта); выдвигает эвристические гипотезы в отношении основных принципов взаимодействия данного полюса с потенциальным- непроявленным статусом объемной реальности; обосновывает идею информационного (темпорального) кругооборота как основного результата такого взаимодействия, но также идею приоритета актуальной информации в процессах преобразования хорошо известного нам статуса «объективной реальности».
Концепция информационной (темпоральной) генетики в методологическом смысле является наиболее оснащенной. Ибо следующие теоретические блоки первого матричного уровня – концепты диалогизированного мыслительного стиля, кольцевого научного архетипа и ассоциированной эпистемологической платформы – как раз и являются проработанными эпистемологическими инструментами данного теоретического блока.
Итак, в самом кратком виде идея приоритета актуальной информации в процессах активного преобразования объектной сферы реальности, в концепции информационной генетики может быть представлена следующими тезисами:
• в современном мире наука понимается в том числе и как процесс производства знаний, обладающих высокой степенью сложности (такие знания нельзя получить за счет простых умозаключений или обыденных действий) и предсказуемости – т. е. последствия использования полученных таким образом знаний более или менее понятны, и само это выстраивание вероятной перспективы существенно уменьшает степень неопределенности бытия современного человека;
• в функциональном смысле научная деятельность традиционно предстает как познавательная (объясняющая, мировоззренческая, а также имеющая непосредственное отношение к процессу образования) и производственная – обеспечивающая поступательные и революционные темпы научно-технического прогресса. Однако в условиях Новейшего времени более востребованными становятся адаптивная и собственно эволюционная функции науки, выражающаяся в многократном усилении возможностей по управлению пространственными (объектными) характеристиками реальности и их трансформации в заданном направлении;
• следовательно, есть все основания полагать (и актуальные футурологические прогнозы лишь подтверждают такие прогнозы), что объектная структура реальности будет стремительно меняться в соответствии с фундаментальными установками и активным информационным каркасом авангардной науки. И что эти изменения по своим масштабам и темпам будут существенно превосходить и вытеснять обусловленный природными закономерностями ход событий. Данная и в целом понятная составляющая концепта «информационной генетики» разворачивает фокус нашего внимания в сторону актуальных эпистемологических установок современной науки, выполняющих функцию «информационных генов», вокруг которых происходит программируемая трансформация объектных характеристик реальности, и углубленного исследования такого эпистемологического каркаса.
Между тем, как понятно из всего вышесказанного, еще более перспективной и, конечно, более сложной для понимания составляющей концепта «информационной (темпоральной) генетики» является аргументированная возможность управления другим интереснейшим аспектом реальности – категорией времени. Что обеспечивает поистине безграничные адаптационные и эволюционные перспективы популяции homo sapiens, и кроме того, является наиболее радикальным и эффективным способом решения накопившихся цивилизационных проблем и перманентных кризисов самого разного толка.
Однако в целом аналогия с программируемым форматированием объектной сферы по «лекалам» особой информационной программы здесь более чем уместна. Такая аналогия в какой-то степени проясняет сложнейшую динамику актуализации и развертывания в информационном полюсе особой темпоральной генетики потенциального, не проявляемого в стандартных параметрах ФИАС статуса объемной реальности.
Подобная постановка вопроса разворачивает фокус нашего внимания уже в сторону феномена жизни, традиционно – т. е. с позиции доминирующих установок естественно-научного подхода – понимаемого как некий способ самоорганизации наблюдаемого материального субстрата реальности (притом что наличие каких-либо других, не наблюдаемых и не измеряемых в стандартно заданных условиях аспектов реальности здесь отрицается).
Исходя их этих допущений, изначально должен возникнуть феномен жизни – некий атрибут высокоорганизованной материи – а затем уже и феномен психического, выводимый из взаимодействия этой живой и высокоорганизованной материи с объектами, предметами, явлениями окружающего мира, иначе говоря – средой. Нелепость такого допущения, а значит и всех традиционных определений психики, совершенно очевидна. Ибо феномен жизни – по авторитетному заключению лауреата Нобелевской премии Эрвина Шредингера (2018) – не выводится из фундаментальных закономерностей физического мира. Мало того, феномен жизни им прямо противоречит. То же самое можно сказать и в отношении сложных форм организации материи. Для того чтобы такие системы сложились, функционировали и развивались – изначально необходима генерация системного стержня (информационной программы) с отчетливым антиэнтропийным вектором активности. А в нашем случае – еще и такой программы, которая бы предусматривала сложнейшую темпоральную динамику формирования и развития статуса субъекта.
И здесь мы никак не сможем обойтись без хотя бы краткого фрагмента эпистемологического анализа, демонстрирующего, во-первых, всю сложность охватываемой в данном случае проблематики. А во-вторых, сам факт того, что концепция информационной (темпоральной) генетики серьезно и глубоко прорабатывалась в ходе реализации первых этапов Базисной научно-исследовательской программы по психотерапии. Данный фрагмент, кроме того, указывает на глубокие корни идеи информационных (темпоральных) генов, берущих свое начало от провидческих высказываний гениальных мыслителей прошлого, но также – а это еще более важно – и самую суть неприемлемого эпистемологического дефицита, присутствующего в этих опередивших свое время высказываниях.
Так, например, фундаментальный концепт авторов раннего буддизма (а именно к этому учению проявлял повышенный интерес Шредингер) – идея «дхармы» – имеет прямое отношения к импульсному процессу генерации времени и всего сущего. Об этом прямо говорят определения понятия «дхармы», прописанные в наиболее ранних, дошедших до нас источниках. Здесь дхарма рассматривается как «первичное явление», «неделимая составляющая бытия», «абсолютная природа реальности», «характеристика – так как она есть – реальности», «элементарный блок, мельчайшая частица сознания», «мгновение». Дхармы непрерывно появляются и исчезают; их «волнение» образует человеческую суть; дхармы содержат мир и дают возможность воспринимать мир (Ф. И. Щербатский, 1988; С. Радхакришнан, 1993; С. Чаттерджи, Д. Датта, 1994; М. Мюллер, 2009; К. Ринпоче, 2017; Е. Торчинов, 2017). Примечательно то, что в этих определениях представлены актуальные (объектные) планы реальности – события, явления; характеристики импульсной активности сознания-времени, а также статус субъекта. Субъект и объект, таким образом, взаимосвязаны концептом дхармы. Отсюда, что называется, рукой подать до идеи объемной реальности. Однако именно в этом контексте «темпорально-информационных генов» объемной реальности концепт дхармы если кто-то из «серьезных» ученых и рассматривал, то уж точно не пытался выстраивать сверхсложные математические модели объектных планов реальности с использованием идеи дхармы. И уж тем более – модели объемной реальности с использованием пластических характеристик элемента сознания-времени в этих подлинных «атомах» пространственно-временного-информационного континуума.
Наиболее отчетливо идея о наличии нематериальной информационной основы реальности была представлена Платоном в развиваемом им понятии анамнесиса. Под этим термином Платон, во-первых, подразумевал «присутствие» в неком особом и недоступном для живущих людей пространстве определенных идей (или, как бы мы сейчас сказали, информационного потенциала). А во-вторых – возможность актуализации или припоминания этих идей, после чего такие актуализированные идеи становятся реальной движущей силой и собственно объектами в хорошо знакомой нам «объективной реальности». Откуда, собственно, и появился термин анамнесис. И далее вот эти провидческие высказывания гениального мыслителя Платона о сложной структуре реальности были квалифицированы как «объективный идеализм» и сданы в исторический архив, как и многие другие идеи, скрыто или явно конфронтирующие с допущениями естественно-научного подхода.
Далее в наиболее известной и, вне всякого сомнения, наиболее полной из дошедших до нас исследовательских работ – трактате Аристотеля «О душе» (около 350 г. до н. э.), близкая к теме настоящего подраздела проблематика раскрывается следующим образом. Относительно сложности исследуемой сферы Аристотель пишет так: «Добиться о душе чего-нибудь достоверного во всех отношениях… безусловно, труднее всего… относится ли она к тому, что существует в возможности, или, скорее, это есть некоторая энтелехия: ведь это имеет немаловажное значение» (Аристотель, цит. по изд. 1975). Понятие энтелехии в отношении рассматриваемой сложнейшей категории Аристотель раскрывает следующим образом: «Что душа есть причина и смысл сущности – это ясно, так как сущность есть причина бытия каждой вещи, а у живых существ быть означает жить, причина и начало этого – душа; кроме того, основание (logos) сущего в возможности – энтелехия. Душа есть энтелехия в таком смысле как знание… обладающего в возможности жизнью». Мы бы сказали, что речь здесь идет о потенциальном статусе информационной программы, благодаря которой развертывается «бытие» или феномен жизни. И здесь важно понимать, что Аристотель имел в виду именно информацию (чистые смыслы), но не какие-то материальные носители этих смыслов. В еще одном фрагменте цитируемого произведения по этому поводу он высказывается предельно ясно: «Так вот, благодаря чему мы прежде всего живем, ощущаем и размышляем, – это душа, так что она есть некий смысл и форма, а не материя или субстрат». И это очень важное уточнение, поскольку отсекает любую возможность спекуляции темой биологической генетики. Следуя логике Аристотеля, гены есть вторичное образование, возникающее вокруг первичной информационной программы (энтелехии), а не наоборот. Однако в силу отсутствия во все времена после Аристотеля возможностей по «опредмечиванию» потрясающей когнитивной оптики этого автора идея энтелехии также была отправлена в исторические архивы.
Проблему участия инстанции души (монады) в процессе активной генерации как первичной, так и вторичной – в нашей классификации – информации исследовал и такой великий ученый как Готфрид Вильгельм Лейбниц, творивший на рубеже XVII—XVIII веков. В частности, в одном из главных философских сочинений «Монадология» он описывает сферу функциональной активности души-монады следующим образом: «Монада есть простая субстанция, не имеющая частей… В этой простой субстанции необходимо должна существовать множественность состояний и отношений, хотя частей она не имеет. Преходящее состояние, которое обнимает и представляет собой множество в едином или в простой субстанции, есть ни что иное, как то, что называется восприятием (перцепцией), которое нужно отличать от апперцепции, или сознания». И далее Лейбниц развивает идею о том, что имеет место восприятие и в отсутствии сознания, или – неосознаваемое восприятие. И, что характерно, именно в этом своем пассаже он прямо называет души живых существ энтелехиями. То есть Г. В. Лейбниц четко дифференцирует различные состояния монады-души и постулирует зависимость генерируемой информации именно от этих кондиционных характеристик. Так, например, в следующем фрагменте цитируемой работы Лейбниц пеняет философам картезианского толка именно за то, что они этих различий не делают и совершают таким образом грубую методологическую ошибку: «И здесь картезианцы сделали большую ошибку, считая, что за ничто неосознаваемые восприятия… поэтому же они, разделив ходячее мнение, смешали продолжительный обморок со смертью в строгом смысле» (Г. В. Лейбниц, цит. по изд. 1982).
И далее Лейбниц говорит о трансцендентной функции совокупность монад разного уровня развития (всего им выделялось четыре таких уровня) – последние, по его собственному выражению, «живые зеркала Вселенной». Однако разумные души – монады более высокого уровня – представляют собой вместе с тем отображения самого Божества как творца природы, или монады самого высокого уровня. И в этих высказываниях Лейбница опять-таки можно отследить намек на сложную темпоральную структуру психического; на главную, дифференцирующую и связующую функцию психики, явленную в том, что психика – суть средство и способ развертывание основополагающих статусов объемной реальности, но также и возможность полноценной, двусторонней коммуникации между ними. Главное условие такой полноценной коммуникации между статусом субъекта и, как понятно из сказанного, не проявляемым в стандартных форматах сознания – времени статусом объемной реальности, по Лейбницу, есть достижение уровня развития психики субъекта до монады-духа (третий из возможных уровней). Что предполагает возможность освобождения от проявлений телесности, в частности – от смущающего влияния перцепций и апперцепций. Таков, по мнению Готфрида Лейбница, человек будущего, или сверхчеловек, трансцендентная сущность которого максимально приближена к ангелам и Богу.
Однако взаимодействие с предметной сферой и генерация «разнокалиберной» информации, согласно Лейбницу, не является единственной функцией этой загадочной инстанции. Существенно более важной здесь представляется функция некоего внутреннего стимула, благодаря которому и происходит вот эта постоянная смена кондиционных состояний и отношений. Об этой функции Лейбниц высказывается следующим образом: «Деятельность внутреннего принципа, которая производит изменение и переходит от одного восприятия к другому, может быть названа стремлением. Правда, стремление не всегда может достигнуть цельного восприятия, к которому оно стремится, но в известной мере оно всегда добивается этого и приводит к новым восприятиям». То есть душа-монада-энтелехия, или особая программа – не так уж важно, как именно мы назовем эту сущность – обеспечивает еще и некий внутренний мотив (вспоминаем «волю к жизни» Шопенгауэра), и энергию, преодолевающую энтропию предметного мира.
Наконец Лейбниц, который был таким же блестящим математиком и физиком, как и философом, прекрасно понимал необходимость создания совершенно новой науки, способной продемонстрировать, обосновать и просчитать сложную картину реальности, из которой невозможно исключить «разнокалиберную» информационную активность души-монады. Разумеется, такая новая наука должна была действовать на основе обновленных априорных методологических принципов, разительно отличающихся от традиционных допущений естественно-научного подхода. И вместе с тем это должна быть именно наука со строгой системой доказательств и возможностью математического анализа выдвигаемых здесь гипотетических положений. О перспективах такой принципиально новой науки Лейбниц высказывался в следующих возвышенных выражениях: «Ибо тот, кто будет обладать этой наукой, прежде всего сделает для себя ясным с помощью точных доказательств то, что может быть установлено о Боге и о душе; а для этого нужно, чтобы мы уже имели достаточные данные» (Г. В. Лейбниц, цит. по изд. 1982). Однако сам Лейбниц смог только лишь набросать общий план и написать предисловие к книге под интригующим названием: «Начала и образцы новой всеобщей науки», из которых было понятно, что вот этих «достаточных данных», как и проработанной идей относительно того, каким образом могут быть добыты такие данные, у него во время написания цитируемого труда (т. е. за 250 лет до появления суперкомпьютеров, с помощью которых именно такие данные могут добываться и просчитываться) не было. В связи с чем изложенные здесь идеи Лейбница были отправлены в исторические архивы. А труд «Монадология» если и припоминается, то чаще всего лишь в связи с вводимым здесь понятием «неосознаваемого», неверно переформулированного как «бессознательное».
О степени сложности задачи, которую представляет полноценная репрезентация всей панорамы информационной (темпоральной) генетики сложной категории реальности, и которая, как оказалась, была «не по плечу» даже и Лейбницу, можно судить по работам другого величайшего мыслителя Иммануила Канта. В своем эпохальном труде «Критика чистого разума» (1781) Кант постулировал окончательный и, казалось бы, бесповоротный вывод категории души из предметной сферы принципиально познаваемого, а потому – научного опыта. Аргументы, представленные здесь Кантом, более чем убедительны:
1) понятие души не подпадает под априорный закон причинности, т. е. никакой системы априорного – понятного разуму – знания о душе построить в принципе невозможно;
2) во внутреннем чувстве – перцепции, апперцепции и тем более феномене «Я», который вообще не сводим к внутреннему чувству – нет аналога материи, которая является субстратом классического естествознания;
3) понятие души так же «выпадает» из формата чистых, по Канту, трансцендентальных условий получения какого-либо опыта: категорий пространства и времени (т. е. в известном нам пространственно-временном континууме такого «объекта» познания попросту не существует);
4) следовательно, такие категории как Бог, душа и вопрос о бессмертии души отходят в сферу трансцендентного, т. е. принципиально не проявляемого в категориях чистого разума статуса. (И. Кант, цит. по изд. 1993). Но далее в своих трудах «Критика практического разума» (1788), «Критика способности к суждению» (1790) Кант говорит о том, что познание психического может осуществляться не только эмпирическим – опытным путем и представлять, таким образом, обособленный раздел прагматической антропологии, но также этот познавательный процесс может и выступать в виде некоего аналога естествознания, в смысле использования метода самонаблюдения и научной интерпретации информации о феномене «внутреннего чувства», феномене «Я». Следовательно – и это очень важная констатация в процитированных трудах Канта – познание психического может представлять собой раздел трансцендентальной философии, исследующей фундаментальные и прикладные познавательные способности человека, в частности – способности конструировать условия опыта до появления самого опыта. Видимо, это обстоятельство Кант и имел в виду, когда говорил о новой науке – подлинной метафизике, которая, по его мнению, еще только должна появиться. И только с позиции этой абсолютно новой науки, по мысли Канта, и можно искать адекватные объяснения сложнейшего феномена априорного синтеза непосредственно данного нам актуального плана реальности (И. Кант, цит. по изд. 1993, 1994, 2015).
И вместе с тем даже и этот величайший мыслитель, по мощи своего гения сравнимый разве что с Гераклитом, сделав первый и самый главный шаг к установлению сущностной взаимосвязи между статусом субъекта, объекта и непроявленным статусом объемной реальности (предикация задаваемых форматов категории времени и пространства статусу субъекта (!), сделав и второй важнейший шаг в этом же направлении (акцент на фундаментальные, трансцендентальные, по Канту, познавательные способности человека), – так и не сделал завершающего третьего шага к созданию этой новой науки. Условия проявления трансцендентного – категорий души, духа, Бога – в форматах, понятных чистому разуму (например, за счет привносимой трансцендентальной пластики субъективных категорий времени и пространства) Кантом так и не были сформулированы и должным образом обоснованы. Трансцендентная сущность понятия души и эмпирическое (прагматическое) содержание понятия психики оказались разделенными на столетия. А с учетом мощного влияния на умы исследователей, которое оказывала философия еще в самом начале эпохи Нового времени и, принимая во внимание почти безграничный авторитет самого Иммануила Канта, – сложившаяся информационная матрица в отношении понимания категорий души и психики регулярно воспроизводилась и продолжает воспроизводиться в общем корпусе науки. И в частности, и особенно – в секторе наук о психике, вследствие чего исследователи сферы психического, даже и такие как У. Джеймс, Л. С. Выготский, столетиями упирались в одну и ту же стену отсутствия сущностного понимания истоков кризисного состояния системы рационального знания, сущностного же понимания рецептов преодоления этого фундаментального кризиса, по большей части прописанных в трудах величайшего мыслителя эпохи Нового времени Иммануила Канта.
Здесь же необходимо обратиться и к трудам Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, имя которого именно в связи с концептами авангардной науки практически не упоминается. Не исключено, что и по причине особенностей изложения основных работ, тексты которых по сложности построения едва ли не превосходят предметы этих работ. Между тем основной предмет исследования Гегеля – понятия субъективного, объективного и абсолютного духа – безусловно соотносится и с концепцией, и основной проблематикой информационной (темпоральной) генетики. В частности, в фундаментальном произведении «Феноменология духа», впервые изданном в 1807 году, Гегель описывает субъективный дух как «дух непосредственный; в этом смысле он есть душа, или природный дух… в душе пробуждается сознание; сознание полагает себя как разум, который непосредственно пробудился, как себя знающий разум, освобождающий себя посредством своей деятельности до степени объективности, до сознания своего понятия». В этой сентенции Гегель по сути прямо говорит о том, что сознание, разум и, следовательно, субъект есть отформатированная механизмом сознания «часть» потенциального-психического. Важно здесь и то, что сознание и разум, по утверждению Гегеля, пробуждаются непосредственно, то есть генерируются вот этой потенциальной инстанцией психического. В этих утверждениях также просматривается и некое далеко выходящее за рамки обыденности целеполагание. По Гегелю, такое целеполагание заключается в развитии или становлении абсолютного духа или абсолютной идеи – именно за счет проработки инстанции «природной души» механизмами сознания и реальности, «через снятие которой он только и становится впервые духом для себя». И далее абсолютно логичным выглядит предположение Гегеля о том, что инстанция «природного духа» не такая уж стихийная и незрелая, как это полагается во многих философских, психологических и прочих дискурсах. Он, в частности, пишет, что «уже с самого начала перед нами дух – не как просто понятие, не как нечто просто субъективное, но как идея единства субъективности и объективности, каждое дальнейшее движение которой есть выхождение за пределы простой субъективности» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977).
Значительными и перспективными представляются идеи Гегеля, высказываемые им и в отношении категории времени. Разделяя здесь точку зрения Канта на трансцендентный характер универсальных категорий пространства-времени, Гегель тем не менее постоянно подчеркивал, что пространство и время – это не просто близкие или тождественные понятия, но в сущности это одно понятие. Так, например, уже в другом своем произведении «Философия природы» Гегель утверждает следующее: «В представлении пространство и время совершенно отделены друг от друга, и нам кажется, что существует пространство и, кроме того, также и время. Против этого „также“ решительно восстает философия» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977). И здесь же Гегель проясняет полную идентичность этих будто бы разделяемых понятий в следующих тезисах:
1) истиной пространства является снятие им самим его моментов;
2) время и есть наличное бытие этого постоянного снятия;
3) не во времени все (т. е. пространственные характеристики реальности – авт.) возникает и преходит, а само время есть это становление, есть возникновение и прехождение.
То есть время, по Гегелю, следует понимать как отдельную сущность, обладающую в том числе и пространственными характеристиками, которые являются субъекту только лишь в процессе «моментального снятия». И более того, согласно Гегелю, вот эта загадочная сущность – время – может пребывать и в состоянии длительности, и в состоянии вечности (вневременности). Причем и одно, и другое состояние неким образом «присутствуют» в реальности: «вечности не будет, вечности не было, а вечность есть». Отсюда буквально рукой подать до простой мысли относительно того, что вечность как раз и «располагается» сразу же за границами мгновения настоящего. Но простые мысли – это не для Гегеля. Зато сложнейшие процессы кругооборота генерации информации в полюсе «мгновений настоящего» и затем – препровождения рождающихся таким образом понятий в полюс вечности-бесконечности Гегель раскалывал как орехи. Так, например, он говорил о том, что: «Понятие.. не есть нечто временное. Наоборот, оно есть власть над временем… Идеи вечны» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977). В этом смысле время – это даже не только и не столько пространственный феномены, сколько идеальный инструмент для генерации и ассимиляции информация в полюсе вечности-бесконечности. И здесь уже совсем близко до идеи темпоральной генетики, проясняющей сущность психического – целого, идеи – к которой Гераклит, Платон и даже Кант только еще «подбирались». Но не случилось. Так же, как не получилось у Гегеля связать масштаб «мгновенных снятий» с эпистемологической структурой реальности и выведением именно такой модели темпоральной реальности, которая пригодна для сложных математических расчетов.
Другой известный немецкий философ – Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг, главные труды которого были опубликованы во второй половине XVIII века, в своих произведениях постоянно возвращался к идее тесного взаимодействия духовного и органического начала сложной структуры реальности и доказывал невозможность их отдельного, изолированного существования. Такая сложная реальность, согласно Шеллингу, есть некий единым организм, инициированный феноменом жизни как таковой. И далее он ясно говорил о том, что в этом колоссальном вселенском «организме» присутствует видимая, контурируемая сторона и невидимая, не доступная какому-либо измерению, но ясно угадываемая основа. Так, например, в своем основном произведении с весьма красноречивым названием «О мировой душе. Гипотеза высшей физики для объяснения всеобщего организма, или Разработка первых положений натурфилософии» Шеллинг высказывается о взаимодействии выводимых им ипостасей следующим образом: «Исследование всеобщих изменений в природе, а также развития и состояния органического мира действительно приводит естествоиспытателя к общему началу, которое, паря между неорганической и органической природой, содержит первопричину всех изменений в первой и последнее основание всей деятельности во второй; поскольку это начало есть повсюду, его нет нигде, и поскольку оно есть все, оно не может быть ничем определенным или особенным; именно поэтому в языке для него по существу нет обозначения – идею его древняя философия (к ней, завершив свой круговорот, постепенно возвращается наша) передала нам лишь в поэтических образах» (Ф. В. Й. Шеллинг, цит. по изд. 1987). В этом весьма емком пассаже Шеллинга сокрыто многое. Тут можно усмотреть и осмысленную попытку выведения дифференцируемых статусов объемной реальности – объектного, субъектного и потенциального-непроявленного. И, конечно же, ключевую характеристику этого последнего статуса объемной реальности в виде отсутствия здесь привычных нам (и тем более апологетам естественно-научного подхода) атрибутов времени и пространства. Но главное – абсолютно беспрецедентную роль этого сверх-интересного статуса в обеспечении «бытия» двух других статусов теперь уже объемной реальности, между которыми вот этот невидимый импульс начала всего и вся «парит». Однако возможно еще более важным – с точки зрения идентификации главной эпистемологической проблемы, существующей в способах репрезентации сложнейшей категории реальности – представляется последний тезис Шеллинга, касающийся того, что и философия, и наука в целом в отсутствие сущностного решения относительно понятных способов репрезентации вот этой загадочной, вневременной и внепространственной основы «всего», так и будут ходить по замкнутому кругу. То есть и здесь мы возвращаемся к теме конфликта «гнозиса» и «логоса» и понимаем всю важность нахождения сущностного решения этого эпохального конфликта.
Надо сказать, что Шеллинг с его абсолютно выдающейся научной интуицией подошел к сути решения этой ключевой эпистемологической проблемы совсем близко. Так, например, он не считал отсутствие возможностей идентификации вот этой «невидимой» ипостаси реальности современной ему наукой какой-то вечной проблемой. Здесь Шеллинг совершенно определенно высказывается в том плане, что: «Если нам хотят сказать, что первые истоки органической природы недоступны физическому исследованию, то это необоснованное утверждение ведет лишь к утрате исследовательского мужества… То, что наш опыт не дает нам данных о преобразовании одной и той же организации… о переходе одной формы и вида этой организации в другие формы и виды… не является доводом против такой возможности». И далее он говорит о том, что к таким вот переходам и, соответственно, к теме идентификации непроявленных инстанций реальности в принципе, возможно, имеют отношение временные периоды, с позиции которых следует рассматривать данную сложнейшую проблематику. Однако именно это темпоральное направление философской мысли Шеллингом не развивалось, и скорее наоборот, он все более углублялся в аспекты пространственной организации реальности с вполне предсказуемым результатом – никаких подлинных начал «всего и вся» он здесь не обнаружил. Факт такого фиаско (он считал, что в итоге ничего не так и не добился) Шеллинг переживал настолько, что все его труды были опубликованы не им самим, но его учениками и последователями.
Между тем и все последователи, и мы с вами можем только лишь восхищаться гениальной интуицией и глубиной научного мышления Шеллинга, предложившим осмысленную и проработанную идею «всего», выстроенную с учетом сложнейшей структуры реальности и принципа неустранимости психического из этой теоретической конструкции. Он, пожалуй, был ближе, чем кто либо к реализации третьего Кантовского шага к созданию совершенно новой науки, ибо глубоко понимал суть предложенных Кантом революционных преобразований в репрезентации того, что именуют реальностью. Так, в своей, почти забытой статье «Иммануил Кант» самую большую заслугу этого величайшего философа Шеллинг усматривает в том, что Кант».. прежде всего коренным образом перевернул представление, согласно которому воспринимающий субъект пребывает в бездеятельности и покое, а предмет деятелен, – переворот, проникающий, подобно электрической искре, во все отрасли знания» (Ф. В. Й. Шеллинг, цит. по изд. 1989). То есть нам здесь прямым текстом говорят о генеративной функции психического в отношении информации о каких-либо объектах, но также и об отсутствии любых пространственно-информационных отношений в реальности при исключении субъекта из этих отношений. Информация, исходя из подобных и других, еще более определенных высказываний Шеллинга, – как раз и есть то «парящее», что объединяет объектный и субъектный статус реальности. И вот именно такая констатация в эпоху поднимающегося «воинствующего материализма» была проявлением подлинного научного мужества блестящего философа и смелого человека – Фридриха Вильгельма Йозефа Шеллинга.
Выдающийся русский философ Семен Людвигович Франк в своем известном произведении с говорящим названием «Непостижимое» (раздел «Дух» и «душа») обращал внимание на исключительную важность понимания генеративной миссии данных инстанций психического в отношении феномена бытия конкретного человека, но также и на сложность разграничения этих понятий: «В сущности, – пишет Франк, – еще доселе никому не удавалось определить различие между «духом» и «душой» столь ясно и однозначно, чтобы этим установлены были бы точные границы между этими двумя областями». И здесь же он дает перечень вопросов, которые возникают при использовании феноменологического (рефлексивного) анализа этих инстанций психического: «Есть ли «дух» нечто, что принадлежит ко мне, к моей внутренней жизни, как имманентная часть последней, или же он есть в отношении меня нечто численно иное, другое – т. е. нечто мне трансцендентное? Имею ли я сам «дух» в том смысле, что я сам есмь дух (а не только «душа»), или я имею дух так, что я имею отношение к нему как к внешней реальности? Принадлежит ли «дух» ко мне, или он только принадлежит мне наподобие всего другого, чему я могу быть только причастен? Или, быть может, мы должны сказать, что то и другое имеет силу одновременно, что я имею, с одной стороны, начало «духа» как элемент моей душевной жизни, и с другой стороны – через него соприкасаюсь с духовными реальностями, выходящими за пределы моего «Я» (Л. С. Франк, цит. по изд. 1990).
В этом же смысле примечательны выведенные Л. С. Франком уровни душевной жизни – души как начала жизни, души как носителя знаний, исходящих из «непостижимых глубин бытия», души как носителя формы и стадий сознания. В сочетании с ключевыми, по Франку, характеристиками данной инстанции, таким как «непротяженность», «непространственность», «невременность», «нелокальность», выведенные уровни функциональной активности приводят к тому, что рассматриваемая «часть» психического имеет самое непосредственное отношение к процессу генерации импульсной активности сознания-времени, но также и пониманию того важнейшего обстоятельства, что именно за счет пластических возможностей по оформлению такой импульсной активности, инстанция «души» может обеспечивать доступ к беспрецедентным информационным архивам «глубин бытия». То есть – в нашей интерпретации – выполнять посредническую миссию между идентифицированными статусами сложной категории объемной реальности. Однако у самого Франка вот этот необходимый в данном случае темпоральный аспект организации сложного взаимодействия субъектного, объектного и непроявленного статусов объемной реальности разработан не был.
Последняя и наиболее близкая к нам по времени волна подъема темы панпсихизма, отмечаемая с конца 70-х годов прошлого столетия, по всей видимости, связана с общей неуспешностью идей эмерджентизма. Данные идеи основаны на том допущении, что психика, в частности феномен сознания, возникает на какой-то определенной стадии развития материи, и что до этой стадии ничего подобного в реальности – так, как ее понимают сторонники эмерджентных теорий – не существовало. В солидных научных публикациях конца прошлого века было показано, что такой предельно упрощенный подход к интерпретации того, что есть реальность (психика и сознание – в том случае, если объектные планы реальности могут развертываться без их участия – попросту не нужны) – абсолютно тупиковая метапозиция, которая уже никому и ничего не объясняет. Такого рода утверждения базируются исключительно на убеждениях их авторов, они принципиально недоказуемы. И поэтому эти утверждения не подпадают даже под критерии научных гипотез, как это убедительно показали известные ученые-философы Сьюэл Райт (в статье «Панпсихизм и наука», 1977) и Томас Нагель (в статье «Панпсихизм», 1979).
Сторонники панпсихизма новой волны, такие как Гален Строссон (2006), Дэвид Чалмерс (2015), Джулио Тонони (2015), как раз и пытаются обосновать выдвинутые ими идеи «Квалиа», «Абсолютной реальности», «Интегрированной информации» в духе авангардной науки, признающей только лишь логически выверенные и экспериментально подтверждаемые (на примере так называемых mind-моделей или специально разработанных математических моделей) гипотезы построения реальности. Такова, например, теория «Интегрированной информации» Д. Тонони, которой приписывают точное математическое обоснование и предсказательную силу в отношении процессов сознания. С нашей точки зрения, прогресс в научном обосновании этой последней версии идеи панпсихизма очевиден так же, как и несомненная важность некоторых находок. Так, например, в структуре такого выделяемого им фундаментального свойства сознания как «исключение», Тонони прописывает следующее: «… опыт течет с определенной скоростью – каждый опыт охватывает, скажем, сто миллисекунд или около того, но у меня нет опыта, который охватывает всего несколько миллисекунд…» (цит. по К. Кох, 2014). То есть здесь усматривается некий намек на важность определения параметров форматирования актуальных планов реальности с использованием механизмов сознания-времени. Однако дальше этого ни Тонони, ни Чалмерс (в разработке того, что он обозначает как единицу опыта, или «квалиа») не идут. Таким образом, основной упрек, предъявляемый авторам концептов, выстроенных в духе панпсихизма новой волны, – отсутствие идеи, позволяющей в итоге обнаруживать и тестировать феномен сознания (А. Ревонсуо, 2013) – остается без достойного ответа. То есть и в данном случае мы встречаем все тот же эпистемологический дефицит, препятствующий конструктивному решению проблемы эпохального конфликта «гнозиса» и «логоса».
В концепции информационной (темпоральной) генетики – неотъемлемого компонента общей теории объемной реальности – все вышеприведенные эпистемологические сложности находят свое сущностное решение.
Согласно ключевым гипотетически положениям данной концепции, поистине неисчерпаемый «информационно-генетический» потенциал сложной категории объемной реальности представлен статусом потенциального-непроявленного, который, собственно, и можно обозначить, как энтелехия всего.
Но далее – и это самое главное – генеративная активность данного статуса по разворачиванию панорамы «всего» сопровождается возможностью моделирования-наблюдения актуализированных темпоральных планов этого «всего», каждый из которых не менее легален, чем план «объективной реальности».
Как уже было сказано, такого рода активность как минимум может быть измерена за счёт: 1) фиксации изменения параметров ФИАС; 2) определения степени смещения получаемой таким образом картины мира от стандартных характеристик так называемой объективной реальности; 3) определение степени изменения сущностных характеристик субъекта (т.е. качественных, рефлективных характеристик психического статуса, а не только констатации признаков измененного сознания). Как максимум – исследуемые параметры недифференцированного полюса реальности могут быть доступны для наблюдения и измерения за счет разработки сверхсложных программ моделирования объемной реальности и динамики взаимодействия всех ее компонентов.
То есть если для наблюдения удаленных или микрообъектов в традиционных, пространственных плоскостях реальности нужны были телескопы либо микроскопы, то для наблюдения и измерения пластичной объектно-субъектной структуры темпоральных планов объемной реальности необходимы оснащенные соответствующим программным обеспечением суперкомпьютеры или своеобразные темпоскопы. Вот этих вполне научных способов репрезентации реальности, собственно, и не хватило гениальным мыслителям прошлого, как и идеи о том, что психическое целое как раз и выполняет функцию такого темпоскопа. И вот эта очевидная и уникальная подсказка, как оказалось, всегда была у нас «в кармане» в виде феномена «гнозиса», уже почти препровожденного в пыльные исторические архивы. Но поскольку, с учетом всего сказанного здесь, данный способ познания сложнейшей категории реальности практически полностью реабилитирован, обоснован как вполне научный и более того – как инструмент авангардной науки, то и проблема эпохального конфликта «гнозиса» и «логоса» находит сущностное решение за счет понимания отношений дополнительности этих базисных способов познания реальности.
Отсюда понятно, что психическое целое – это и есть теперь уже вполне наблюдаемая и измеряемая информационная (темпоральная) генетика «всего». И что вот эти дифференцируемые по весьма произвольным и противоречивым критериям ипостаси психического целого, такие как: Абсолют или Бог – дух – душа – вне-сознательные инстанции психического – осознаваемая «часть» психики – наконец-то имеют все шансы обрести свои темпоральные границы. Вся проблема заключалась в том, что эти «неуловимые» инстанции искали в пространстве, между тем как подлинная стихия этих интереснейших инстанций психического – время.
Понятно так же и то, что развернутая функция психического целого – помимо того, что за счет актуализации информационного потенциала инициируется феномен жизни (дух живо-творящий, согласно известным гностическим интерпретациям) – состоит еще и в том, что получаемая за счет активного жизненного процесса обновленная информация транслируется в полюс вечности-бесконечности (или потенциальный-непроявленный статус объемной реальности), в котором и происходит непрерывный рост и качественное преобразование – т. е. подлинные мутации в условиях неограниченной свободы полюса вечности-бесконечности – информационной сущности объемной реальности.
И здесь мы еще раз обращаемся к базисному алгоритму генерации сложнейшей категории объемной реальности, идентифицированному по результатам наших исследований. Первый блок такого алгоритма, завершающийся открытием множества информационных планов объемной реальности (генеративная активность психического – фиксируемый импульс активности сознания (ФИАС) – феномен субъективного времени – первичная информация – память – личность – актуальные планы «объективной» и «субъективной» реальности (вторичная информация) – модификация ФИАС – генерируемые атрибуты «объемной» реальности) в рамках концепции информационной (темпоральной) генетики дополняется еще и вторым важнейшим блоком: трансляция полученной субъектом информации в непроявленный статус реальности – свертывание актуальной информации в структуру потенциальных информационных генов – качественные преобразования информационных генов (креативная мутация) в полюсе вечности-бесконечности – актуализация обновленных информационных структур в объектном статусе объемной реальности – целенаправленная модификация объектных характеристик определенного плана реальности в соответствии с обновленной информационной программой. Таким образом, используемая стартовая схема, проясняющая суть концепта информационной (темпоральной) генетики, обретает здесь свое начало и завершение.
Из данной итоговой схемы, помимо уже обозначенной нами возможности осмысленного управления импульсными характеристиками категории времени, выводятся и другие важные следствия, представленные в следующих тезисах:
• обосновывается возможность осмысленной трансформации общего информационного полюса реальности – его объективных и субъективных компонентов – в заданном направлении, и, следовательно, возможность корректного моделирования генерируемых таким образом атрибутов «объемной» реальности;
• устанавливается важнейшая взаимосвязь и взаимозависимость категорий «объективной» и «субъективной» информации, обосновывается необходимость постоянного информационного «круговорота» этих категорий, обеспечивающего непрерывное развитие информационного полюса реальности;
• обосновывается необходимость серьезной ревизии и реконструкции эпистемологических установок уже не только сектора наук о психике, но также и корпуса науки в целом;
• обосновывается тот факт, что психотехнологии – по «корневому» признаку обращения к феномену психопластичности, отслеживаемому на всех исторических этапах становления данной традиции – как раз и являются идеальной моделью для исследования и реализации всех обозначенных здесь беспрецедентных возможностей авангардной науки.

Концепт диалогизированного когнитивного стиля
Качественное уточнение и экспликация вышеприведённых тезисов, характеризующих модель объёмной реальности, позволили конкретизировать понятие пластичной когнитивной оптики, которое в нашем случае наполняется вполне определенным и достаточно строгим содержанием, отличающемся в этом смысле от «вольницы» радикальных вариантов постмодернистских и постнеклассических эпистемологических подходов, и которое мы обозначили как диалогизированный когнитивный стиль.
Такое определение указывает на имеющуюся здесь возможность адекватного перевода разноформатных «языков» описания весьма далёких друг от друга актуальных полюсов и планов объемной реальности без какого-либо когнитивного диссонанса. Последнее обстоятельство (т. е. наличие неустранимого когнитивного диссонанса), по материалам проведенного эпистемологического анализа, как раз и является основной причиной затяжного кризиса, или даже тупика, в котором пребывает доминирующая ныне диссоциированная эпистемологическая платформа.
Новый инструмент системного мышления (который при желании можно обозначить ещё и как новый тип рациональности) – диалогизированный когнитивный стиль – в первую очередь актуален для исследования тех объектов и событий, устойчивость которых несопоставима со стандартными параметрами ФИАС. Основная сложность исследования таких сущностей заключается в том, что получаемая от них информация так или иначе (и чаще всего без всякого осознания) переводится в стандартные масштабы ФИАС без должной ссылки на необходимые условия её адекватной репрезентации. В данном случае осуществляется скрытая подмена одних форматов реальности, в которых была получена определенная информация, другими – в которых данная информация будет заведомо искаженной и не соответствующей объемно-закономерной структуре «чужеродной» пространственно-временной матрицы.
Против засилия такого отнюдь не проясняющего и, конечно, не научного, а наоборот, псевдонаучного способа интерпретации реальности резко возражал М. Хайдеггер в своём знаменитом произведении «Что зовется мышлением?» (цит. по изд. 2007). В связи с важностью данного тезиса мы приводим его целиком: «К чему такие вопросы о деле, относительно которого каждый справедливо соглашается, что оно, мол, ясно всему миру как день – то, что мы на земле, а в данном избранном примере стоим напротив дерева. Но не будем слишком поспешны с такими допущениями, не будем принимать эту ясность слишком легко. Мы сразу же отказываемся от всего, лишь только нам такие науки, как физика, физиология и психология с научной философией, со всей их оснащённостью примерами и доказательностью объясняют, что мы, собственно, не видим дерева, а в действительности воспринимаем некую пустоту, в которой определённым образом рассеяны электрические заряды, мчащиеся с великой скоростью туда и сюда… Откуда берут эти науки полномочия на такие суждения? Откуда берут эти науки право определять местоположение человека, а себя приводить в качестве мерила этого определения?… Но мы сегодня склонны скорее повалить цветущее дерево, чем отказаться от наших якобы более ценных физических и физиологических знаний». Собственно говоря, приведённая цитата есть пример когнитивного диссонанса, присутствующего в самой основе доминирующей диссоциированной эпистемологической платформы, и никак не решаемого с помощью традиционного когнитивного репертуара, инструментов анализа, основанных на искаженной системе репрезентации исследуемых аспектов реальности.
Предполагаемая в модели объёмной реальности новая версия адекватного – для различных статусов и темпоральных уровней контурируемой реальности – перевода одних актуальных форматов в другие, как раз и представлена технологиями диалогизированного когнитивного стиля. И вот этот способ экологического в своей основе мышления позволяет и сохранить цветущее дерево Мартина Хайдеггера в своей прекрасной целостности, и адекватно воспринимать субатомный уровень организации объектной реальности, но также – и, пожалуй, это здесь главное – понимать, в каком именно полюсе объемной реальности вот эти будто бы совершенно разные информационные объекты могут «встречаться» без какого-либо намека на конфликт.
В этом смысле диалогизированный когнитивный стиль, конечно, прелюдия – первое приближение к обновленным эпистемологическим основам авангардной науки. Ибо любые, сколь угодно изощренные эпистемологические конструкции изначально формируются в креативной лаборатории психического, а затем уже переносятся в обновленные матричные конструкции авангардного поля науки и далее – в объектную реальность. Что, собственно, мы и пытались показать в концепции информационной (темпоральной) генетики.
Но если в сфере авангардной науки этот новый способ системного мышления с необходимостью должен транслироваться в эпистемологическую основу разрабатываемого научного архетипа, более гибкую и адекватную, чем жесткие ограничения естественно-научного архетипического полюса, то в сфере философии диалогизированный когнитивный стиль может применяться без всяких предварительных условий и процедур.
И здесь самое время еще раз вспомнить Мартина Хайдеггера и его понимание сущностного содержания метафизики. Таковое, по Хайдеггеру (цит. по изд. 2007), заключается в том, что: «Основное дело метафизики – всерьёз и по-настоящему спрашивать». При этом главный метафизический вопрос Хайдеггер ставит следующим образом: «Как обстоит дело с Ничто? Почему вообще есть Сущее, а не наоборот Ничто?». Полагаем, что в свете всего сказанного понятно, что в данном случае речь идёт об идентификации и соотношении потенциального-непроявленного и объектного статусов сложной категории объемной реальности. И да, – это есть основной вопрос философии, но мы бы переформулировали этот важнейший вопрос следующим образом: «Каким образом возможно Бытие (Сущее) и Небытие (Ничто) в одной и той же реальности? В каких отношениях находятся „бытийный“ и „небытийный“ статусы этой реальности?». И если теперь попытаться переформатировать вот эту последнюю версию главного метафизического вопроса в задачу, которую необходимо решить, то здесь можно вспомнить и двух других выдающихся ученых и мыслителей, которые представили эту задачу следующим образом: «Необходимо найти такой язык, который должен показать истинную суть обозначенных категорий проявленного и непроявленного» (выдержка из беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом «О самом важном», 1996).
Так вот, диалогизированный когнитивный стиль как раз и является тем самым темпоральным «языком» первичной Аристотелевской и Хайдеггеровской философии, с которой на самом деле должна начинаться вся подлинная наука, но ей же и заканчиваться (то есть метафизика буквально – это теперь не то, что «после физики», но и «до физики»).
В этом смысле диалогизированный когнитивный стиль – это еще и ответ всем критикам философии (метафизики, в понимании Аристотеля и Хайдеггера), требующим немедленной «отмены» вот этой, по их мнению, абсолютно не нужной, «умозрительной» дисциплины. По странному стечению обстоятельств, «легион» таких критиков представлен именно апологетами естественно-научного подхода, обосновывающими свою агрессивную позицию следующими аргументами:
• философское знание в своей основе – синтетически-априорное (т. е. предшествующее необходимому исследовательскому опыту), а поэтому – умозрительное и спекулятивное;
• там, где философия опирается на данные проведённых научных исследований – она вторична, по сути не сообщает ничего нового из того, что не было бы известно науке; то есть в таком своём качестве она абсолютно не нужна;
• философия не имеет своей собственной методологии в строгом смысле этого слова; основной вектор используемых данной дисциплиной исследовательских методов – историография – в существенной степени подвержен субъективным, зачастую полярно противоположным интерпретациям;
• философия, следовательно, лишь мимикрирует под науку – это псевдонаука, которая приносит больше вреда, чем пользы, и поэтому её нужно заменить общей методологией науки, научной картиной мира, психологией научного творчества и научного мышления, логико-эмпирической реконструкцией динамики науки;
• философия не способствует формированию целостного мировоззрения, то есть утратила своё основное предназначение; вместо этого она предлагает фрагментарные, противоречивые концепты, где почти каждому тезису соответствует антитезис;
• философия излишне абстрактна, ее язык сложен для усвоения; таким образом, философия не проясняет, а усложняет поиски решения сложных проблем бытия современного человека;
• и, разумеется, в качестве эссенциального объекта для всего вышесказанного выступает метафизика – концептуальное ядро философии как целостной дисциплины.
Даже и при беглом знакомстве со всем этими претензиями понятно, что концепция информационной (темпоральной) генетики и представленный здесь инструментально-методологический ряд, в том числе и рассматриваемый концепт диалогизированного когнитивного стиля, во-первых, полностью реабилитируют уничижительный в интерпретации такого рода критиков термин «умозрительного». Подлинная наука просто обязана начинаться и завершаться адекватным «умозрением», позволяющим избегать искаженных допущений на старте исследовательского процесса, но также крайностных, по сути неверных интерпретаций в процессе и в завершении любых проводимых исследований. А во-вторых, именно эти вышеприведенные и нижеследующие теоретические построения и концепты как раз и являются собственно методологией первичной философии, позволяющей находить сущностные решения для противоречий и конфликтов любой степени сложности (вспоминаем эпохальный конфликт гнозиса и логоса, метафору «цветущего дерева» и «бытийно-небытийные» вопросы Мартина Хайдеггера).
Понятие диалогизированного когнитивного стиля, кроме того, много что проясняет в оформлении прагматической герменевтики психотехнологического процесса. И к этому важному вопросу мы еще вернемся при обсуждении концептуального содержания третьего уровня дисциплинарной матрицы общей теории психотерапии.

Кольцевой научный архетип
Следующий «большой» концептуальный инструмент, развивающий идею информационной (темпоральной) генетики в ареале науки, — кольцевой научный архетип, который по своим сущностным характеристикам принципиально отличается и от элементаристского, и от холистического научных архетипов.
Кольцевой научный архетип определяется нами как способ генерации научных знаний, специфика которого представлена: 1) возможностью репрезентации полного спектра исследуемых характеристик объёмной реальности в связи с возможностью актуализации любых темпоральных планов такой реальности (здесь используется метафора «кольца» с изменяющимся «диаметром» репрезентативной оптики, откуда, собственно, и выводится обозначение данного концепта); 2) перспективой выстраивания обоснованного континуума точек зрения и вариантов решения тех или иных научных задач в соответствии с масштабами и закономерностями проблемных узлов, проявляемых в заданных и других форматах реальности, в которых такого рода задачи находят адекватное решение; 3) ясным пониманием того, как именно приемлемые и адекватные в заданных обстоятельствах точки зрения и варианты решения тех или иных научных задач могут измениться на другие или даже полярно противоположные точки зрения и варианты решения задач в ином репрезентативном фокусе; 4) возможность наглядной демонстрации того, что такого рода динамика является отнюдь не конфликтной, а развивающей по существу.
Исходя из данного определения, кольцевой научный архетип может с успехом использоваться и в самых строгих научных дисциплинах, основным предметом которых является первичная информация об актуальных планах реальности, но также и в сфере психотехнологий, где основной акцент делается на исследование и трансформацию личного опыта (вторичную информацию).
Качественное уточнение и экспликация понятия «кольцевой научный архетип», используемого для исследования первичной информации, показали, что ключевым компонентом здесь является встроенный концепт «объёмного преобразователя» – наиболее перспективного, сложного, но в то же время и строгого инструмента в данной конструкции. Суть данного встроенного концепта представлена в следующих позициях:
• признание необходимости учета «момента репрезентативной (когнитивной) оптики» в содержательных характеристиках любых инструментов научного исследования (математические величины, физические константы, «объективные» законы, закономерности и проч.), т. е. именно того обстоятельства, которое и выносилось за скобки фундаментальных допущений естественно-научного архетипического полюса;
• выведение формулы универсального темпорального преобразователя, характеризующего соотношения объектно-предметно-закономерной структуры определённого актуального плана реальности;
• расчета момента когнитивной оптики (определенного параметра ФИАС), в рамках которого репрезентируется та или иная объектно-закономерная структура реальности по данной формуле;
• трансформация и интерпретация полученных результатов исследования в соответствии с пространственно-временным форматированием именно того плана реальности, в общем контексте которого и происходило измеряемое событие.
При этом понятно, что главным проблемным узлом здесь является вторая позиция по выведению адекватной формулы универсального темпорального преобразователя, для чего, собственно, и нужны суперкомпьютеры и адекватное программное обеспечение. И, безусловно, здесь можно использовать и исследовать самые разные подходы – от создания новой математики с обоснованием понятия пластической (темпоральной) математической единицы, до включения компонентов сознания-времени в систему констант физического мира.
Исторические прецеденты таких попыток известны. Так, например, в самом раннем из всех известных математических трактатов – одном из обнаруженных списков древнеиндийской «Шульба-сутра» – какие-либо знаки и значения цифрового ряда обязательно соседствовали со знаком нуля, обозначающего в данном случае бесконечность, а не что-либо другое (цит. по А. Н. Чанышеву, 2005). То есть в данном способе прописывания математической величины не хватает лишь знака переходного момента репрезентативной (когнитивной) оптики, открывающего подлинные форматы этих будто бы абстрактных математических единиц, величин, или, правильнее сказать, статичных характеристик «объективной» реальности. Следовательно, как раз в данном случае и можно говорить, что в качестве таких учитываемых единиц реальности выступают уже не абстрактные математические знаки, но формализованное понятие «дхармы» – подлинного темпорального атома объемной реальности. Что, конечно, может быть использовано в качестве исходной модели для более точных расчетов с использованием современных компьютерных технологий.
Уже в эпоху Новейшего времени авторитетнейший ученый-физик Роджер Пенроуз в своём известном произведении «Новый ум короля» об интересующем нас предмете высказывался следующим образом: «В самом деле, есть нечто весьма странное в том, как время входит в наше сознательное восприятие. И я думаю, что для интерпретации этого феномена в рамках наших традиционных представлений может понадобиться совсем другая концепция. Сознание – это, в конце концов, единственное явление, согласно которому время „течёт“. Я полагаю, что именно после открытия Правильной квантово-гравитационной теории (ПКТТ) у нас появится возможность описать её с помощью феномена сознания. В этом случае всё собирается. Появляется простота, ясность и единство» (Р. Пенроуз, 2011).
Здесь же уместно напоминание о том, что начало теории относительности было положено в мысленных экспериментах Альберта Эйнштейна по моделированию динамики пространственно-временных параметров реальности в условиях путешествия человека «вместе с лучом света». Но если продолжить вот этот мысленный эксперимент теперь уже с позиций кольцевого научного архетипа, мы должны учитывать то фундаментальное обстоятельство, что в соответствии с условиями поставленной задачи параметры когнитивной оптики – ФИАС в данном случае должны принимать значение вечности-бесконечности. А скорость света в соответствии с новыми правилами прописывания данной константы должна быть приравнена к нулю.
Таким образом, человек, «двигающийся» вместе с лучом света, с позиции кольцевого научного архетипа, оказывается в точке «конца света» в буквальном смысле этого слова, где свет действительно «стоит», а понятие скорости вообще исчезает. Что в архетипической логике естественно-научного подхода означает космологическую сингулярность – свертывания любых временных и пространственных характеристик реальности. В логике построения объемной реальности это означает препровождение субъекта к статусу потенциального-непроявленного, для которого стандартные характеристики времени и пространства принципиально не применимы, и наоборот, адекватны понятия вечности-бесконечности. И здесь нельзя не обратить внимания на тот факт, что соответствующим образом подготовленная психика человека с неимоверной легкостью совершает вот эти «гностические» перемещения между объектным и непроявленным статусом реальности. И что для этого совсем не обязательно отправляться в свое последнее путешествие без каких-либо перспектив возвращения в общество живущих ныне людей.
Попутно здесь же решается вопрос, который активно дебатируется в мире «объективной» науки и который Мартин Хайдеггер, наверное, сформулировал бы следующим образом: «А как обстоит дело с Большим взрывом? Он уже окончательно „прогремел“ или все еще продолжается?». Так вот, с позиции кольцевого научного архетипа и тех параметров ФИАС, о которых мы только что говорили (вечность-бесконечность) и которые, по логике вот этого обновленного способа репрезентации характеристик объемной реальности, обязательно следует учитывать, Большой взрыв еще и не начинался. Что же касается всех прочих, так или иначе контуририруемых параметров ФИАС и соответствующих пространственных форматов реальности – Большой взрыв, конечно же, «прогремел», но сопутствующие ему фазы и закономерности разворачивания дифференцированных характеристик объектных планов здесь могут быть разными. То есть за счет использования методологии кольцевого научного архетипа мы получаем сущностные и при этом весьма строгие ответы на такие важнейшие вопросы: «Каким образом возможно Бытие (Сущее) и Небытие (Ничто) в одной и той же реальности? В каких отношениях находятся „бытийный“ и „небытийный“ статусы этой реальности?»
Качественное уточнение и экспликация понятия «кольцевой научный архетип», используемого в психотерапии для исследования личного опыта клиентов (или вторичной информации), показали, что в сущности здесь речь идет об оформлении адекватных эпистемологических моделей феномена психопластичности, в частности механизмов «гнозиса», воспроизводимых психикой человека без каких-либо сложностей. В ходе чего процесс «путешествия» субъекта от энтропийного вектора бытия, т е. достаточно жёсткой привязки к стандартным форматам «объективной реальности», – к недифференцированному, креативному полюсу объемной реальности с его практически не ограничиваемой свободой, не только не выводится за скобки, но и является сущностным атрибутом ареала авангардной науки. Тем более – такой науки и практики, какую представляет в настоящее время НПН «Психотехнологии». Более того, для психотехнической практики актуализация феномена психопластичности является главным универсальным механизмом достижения искомой эффективности, обеспечивающим скорость конструктивной трансформации универсальных и специальных мишеней, а также – их последующей ассимиляции в устойчивый ресурсный статус, высокие уровни адаптации и показатели качества жизни субъектов конструктивного психотехнологического процесса.
Технологический аспект актуализации гиперпластического статуса субъектов в ходе развивающей, или помогающей психотехнологической практики более подробно будет рассматриваться нами при анализе концепций и концептов третьего матричного уровня общего теоретического базиса НПН «Психотерапия».

Ассоциированная эпистемологическая платформа
Настоящий компонент первого матричного уровня общей теории психотерапии, с одной стороны, является развитием идеи информационной (темпоральной) генетики. Но с другой – собственно эпистемологического ракурса – данный концепт является главным аргументом для легализации авангардного научного направления «Психотехнологии» и, возможно, необходимой модификации корпуса науки в целом. Отсюда необходимость в более подробном и обстоятельном раскрытии философского обоснования и содержательной сути понятия «ассоциированная эпистемологическая платформа».
Итак, важнейшим философским основанием данного понятия являются труды в области рекурсивной истории науки великих французских философов Мишеля Фуко и Гастона Башляра. Именно в такой последовательности мы и рассмотрим основные идеи этих авторов, имеющие непосредственное отношение к рассматриваемому здесь понятию.
Мишель Фуко формулирует главные тезисы разработанной им концепции «Археологии знания» (цит. по изд. 2012) следующим образом: объект или «вещи» – это прежде всего информационный объект, а не что-либо другое; информация об объекте образуется по правилу дискурса; следовательно, дискурс, понимаемый как совокупность высказываний и правил, по которым они делаются, присутствует в любом объекте – это и есть абсолютно реальная взаимосвязь слов и вещей; правила, по которым образуются эти взаимосвязи или конфигурации «археологического поля» и есть эпистемы (центральное понятие в эпистемологических построениях Фуко); эти правила – эпистемы не осознаются, но на них можно влиять в той степени, в которой они будут представлены в сознании исследователя; таким образом, процесс «археологии» информационных архивов накопленных знаний, по Фуко, – это исследование высказываний – дискурсивных «атомов», выявление (осознание) скрытых правил – эпистем, по которым эти высказывания формируются; но далее возможна ревизия информационных архивов, или по крайней мере понимание ограничений, со скрытым участием которых такие архивы были созданы. И, конечно же, в содержании вышеприведенных тезисов мы так же находим признаки идейного резонанса с концептом «информационной генетики» – одним из главных методологических компонентов разработанной нами версии эпистемологического анализа.
Эпистемологические исследования Фуко ограничивались только лишь историей западноевропейской культуры Нового времени. В этом, заметим, непродолжительном по историческим меркам периоде, на основании выведенных стержневых характеристик Фуко выделил три эпистемических конфигурации: ренессанс, классический рационализм и современность, кардинальным образом различающиеся между собой. В ренессансной эпистеме слова и вещи соотносятся по сходству; в классическую эпоху они соизмеряются друг с другом посредством мышления, путем репрезентации в пространстве представления; начиная с XIX века, согласно исследованиям Фуко, «слова и вещи связываются друг с другом еще более сложной опосредованной связью – такими мерками, как труд, жизнь, язык, которые функционируют уже не в пространстве представления, но во времени, в истории».
Понятно, что такое ограничение охватываемого исторического периода, а также и вполне очевидный лингвистический и культурологический фокус исследовательского внимания Фуко как минимум не способствуют адаптации и масштабному использованию концепции «Археологии знания» в каких-либо других секторах науки. Однако именно в таком перегруженном и запутанном в фактологическом ракурсе и явно обделенном в эпистемологическом смысле секторе наук о психике многие концептуальные находки Фуко обретают вторую жизнь. Так, например, чрезвычайно конструктивными для выстраивания дееспособной рекурсивной истории психотерапии являются следующие знаковые высказывания – рекомендации Мишеля Фуко, на которые, как мы полагаем, следует обращать внимание историографам наук о психике. В своей основной работе помимо прочего Фуко утверждает, что предназначенный для описания различных «пространств разногласия» метод археологии знания при рассмотрении этих «связностей-эпох» имеет своей задачей «разрушить старые и открыть новые противоречия – это значит объяснить, в чём они могут выражаться, признать их значимость, либо приписать их появлению случайный характер». И далее в том же ключе Фуко говорит о том, что для археологии знания «существенны прежде всего внутренне присущие дискурсам оппозиции… Она занята исследованием неадекватности объектов, расхождениями модальностей, несовместимостью концептов, случаями исключения теоретического выбора. Ещё одна её задача – выявить различие ролей всех этих форм оппозиции в дискурсивной практике». Он полагает, что именно за счет полноценной реализации вот этих последних утверждений «археология знания оказывается способной описывать переходы из не-философии в философию, из не-науки в науку».
Согласимся, что для становящейся психотехнологической науки вот эти тезисы-предписания Фуко – ровно то, «что доктор прописал». Ибо все, что мы имели здесь до самого последнего времени – это, по свидетельству многочисленных экспертов, некие непроходимые «джунгли» противоречий и несоответствий, прослеживающиеся буквально на всех уровнях организации психотехнологической традиции, практики и науки. Так, например, приходится говорить о конфликтующих мировоззренческих установках и реально существующей оппозиции «больших» ареалов психотехнологической традиции; об относительном или абсолютном несоответствии теоретических подходов, лежащих в основе многочисленных психотехнологий, и даже направлений и методов, «прописанных» в рамках отдельных психотехнологий; о несогласованных концепциях управления качеством психотехнологической деятельности и противоречивых установках в практике реализации такой деятельности и проч. Однако в нашем случае этот «гордиев узел» все же распутывается, в том числе и благодаря концептуальным положениям «Археологии знания» Фуко.
Далее необходимо остановиться на концепции «рекурсивной истории» Гастона Башляра (1972, 2000). Последний рассматривал процесс исторической реконструкции науки прежде всего как историю становления эпистемологических профилей через эпистемологические разрывы и преодоление эпистемологических препятствий в неких «эпистемологических актах». Прояснение этих базовых, в философских построениях Башляра, понятий – эпистемологических препятствий, профилей, разрывов, актов – представляет для нас особый интерес, поскольку рамочная методология эпистемологического анализа как раз и выстраивается вокруг данных понятий.
Эпистемологические препятствия, по Башляру, порождаются любым некритически усвоенным или утратившем критичность по отношению к себе знанием. Специалист-эпистемолог видит в них «тупики» или «ловушки», в которые могут попасть неискушенные исследователи, но также и «точки» возможного инновационного прорыва. Под эпистемологическими профилями Башляр понимал целостные типы порожденных научным разумом и соотнесенных с определенной культурой рациональностей. Такие профили «замкнуты на себя», соотносятся по принципу взаимодополнения (предполагают как минимум возможность друг друга). Появление новых типов рациональности соответствует «оси развития знания». На основе рекурсивно-исторического анализа сектора естественных наук Башляр сконструировал пять основных эпистемологических профилей: наивного реализма (донаучное физическое знание); позитивистского толка эмпиризма (доньютоновская опытная физика); классического рационализма (ньютоновская механика); полного рационализма (теория относительности А. Эйнштейна); дискурсивного или диалектического рационализма (релятивистская квантовая механика П. Дирака). Эпистемологические акты Башляр трактовал как «события разума»: либо заставляющие реконструировать опыт; либо изменяющие содержание понятий; либо ведущие к совершенствованию экспериментальной техники; либо осуществляющие теоретические сдвиги; либо обнаруживающие эпистемологические препятствия и диагностирующие эпистемологический разрыв. Что, конечно, не означает жесткого предписания в отношении изолированного использования только лишь одного из перечисленных методологических приемов в процессе проведении эпистемологического исследования любого формата.
Вполне соглашаясь с великим французским философом по трактовке трех выведенных им главных интеллектуальных новаций (эпистемологических препятствий, разрывов и актов), мы позволили себе – вполне в духе «событий разума» Башляра – достроить его базисный концепт эпистемологического профиля в соответствии с корневыми эпистемологическими проблемами и методологическими задачами, идентифицированными в поле становящейся психотехнологической науки.
Основное отличие предлагаемой нами конструкции «эпистемологической платформы» от базисного концепта Г. Башляра состоит в том, что в нашем случае невозможно ограничиваться только лишь рассмотрением выделенных им типов рациональности, за счет которых, по мысли Башляра, развивается сектор естественных наук и в первую очередь такой науки, как физика. Заметим, что в гуманитарном секторе наук, в системе выведенных Башляром приоритетных профилей «оси развития знания» каких-то чрезмерно высоких темпов развития не наблюдается. А что касается сектора наук о психике и в особенности такой становящейся науки, как «Психотехнологии», то здесь впору говорить о «тупике» или эпистемологической «ловушке», в которую раз за разом попадают простодушные исследователи, страстно желающие соответствовать выведенным для совершенно другого научного полюса типам научной рациональности. Соответственно, все сформулированные Башляром типы рациональности и выведенная им «ось развития знания» обозначаются в наших концептуальных построениях общим смысловым вектором «логос». Другой, конкурирующий с «логосом» вектор или способ получения знаний, доминировавший в интеллектуальной истории развития человека вплоть до эпохи Нового времени, мы обозначили как «гнозис», притом что в нашем случае термин «гнозис» следует понимать именно как особый познавательный вектор – и только лишь с учетом содержательных и смысловых дополнений, произведенных в ходе абсолютно необходимой в данном случае реконструкции, расширения и углубления семантического поля рассматриваемого понятия.
Собственно, отсюда и выводится стержневые особенности предлагаемого нами подхода. Во-первых, определяется специфика принципа построения концепта «эпистемологической платформы» – несущей эпистемологической конструкции в разработанной общей теории психотерапии. В нашем случае такая конструкция выводится на основании признаков доминирования и диссоциации-ассоциации обозначенных «больших» познавательных векторов. Во-вторых, обосновывается оригинальная типология эпистемологических платформ: «недифференцированная» – по признаку приоритета гностического познавательного вектора в эпоху становления психотехнологической традиции; «диссоциированная» – по признакам декларируемого приоритета логического познавательного вектора, конфликта между двумя базисными познавательными векторами; «ассоциированная» – на основании аргументированной, в концепции «объемной реальности», возможности синергии обозначенных познавательных векторов. Здесь же следует сказать, что эта последняя эпистемологическая платформа, так же как и концепция «объемной реальности», есть важнейшие компоненты первого, фундаментального матричного уровня общей теории психотерапии. Наконец, в-третьих, на основании всего сказанного нами были определены сущностные, эпистемологические эпохи процесса становления и развития психотехнологической науки: «недифференцированная» – от начала появления исторической хроники до старта эпохи Нового времени (рубежи XIV – XVI веков); «диссоциированная» – от старта эпохи Нового времени, с продолжением в эпоху Новейшего времени и до прогнозируемого в ближайшем будущем кардинального изменения рамочной концепции психотехнологической науки и практики; «ассоциированная» – от момента утверждения обновленной рамочной концепции и далее с продолжением в обозримую проекцию будущего психотехнологической науки и практики. Такого рода обоснованная историческая типология помимо всего прочего позволяет избежать не вполне адекватного, с нашей точки зрения, разделения психотехнологической деятельности на «донаучную» и «научную», и мотивировать исследователей на генерацию подлинных эпистемологических прорывов в полном согласии с идеей «научного духа» великого философа-исследователя Гастона Башляра. Более подробно история становления психотехнологической традиции, науки и практики с результатами углубленного эпистемологического анализа данного процесса приведена в первом разделе монографии.
То есть, в наших эпистемологических построениях мы идем дальше и не ограничиваемся только лишь анализом дискурсивных исторических архивов и установлением взаимозависимости вторичной информации (т. е. субъективной информации в нашей систематике) и предметных характеристик так называемой объектной реальности. Мы также показываем сущностную взаимозависимость первичной информации от параметров фиксируемого импульса сознания-времени (то, что окончательно развенчивает миф о какой-либо единственно возможной «объективной» реальности и «объективном» времени). И далее – сущностные характеристики взаимодействия основополагающих статусов «объемной» реальности, аргументирующие возможность управления феноменом сознания-времени.
Такого рода концептуальные построения постулируются нами как наиболее перспективный и наименее «освоенный» научным истеблишментом потенциал сектора наук о психике и авангардной науки в целом. Что же касается интереснейшего – во всех отношениях – процесса взаимодействия первичной и вторичной информации (т. е. полюсов «объективной» и «субъективной» информации), то мы показываем возможность непротиворечивого и неконфликтного, а наоборот, максимально креативного со-существования и со-развития этих полюсов в общем поле ассоциированной эпистемологической платформы. То есть проработанная эпистемологическая альтернатива, на наш взгляд, много более способствует переходу психотерапии от неприемлемого для нее статуса не-науки к статусу авангардной науки, чем, например, эпистемологические концепты, описанные в трудах уважаемых философов.
Полагаем, что проиллюстрированная возможность развития потенциала сектора наук о психике в существенной мере способствует аргументированному пересмотру последнего по времени эпистемологического поворота с его главным тезисом отказа от наукоцентризма. Для становящейся психотерапевтической науки данное обстоятельство является критически важным, поскольку основной довод в пользу такого постмодернистского поворота – признание того факта, что наука не является единственной системой производства и постижения значимой, адаптивной информации – может быть истолковано и в том духе, что психотерапия как раз и представляет собой идеальный образец упомянутого «ненаучного» способа генерации адаптивной информации. С укоренением вот этого упрощенного и в чем-то даже привлекательного эпистемологического ракурса процесс какого-либо продвижения психотехнологического направления деятельности к признаваемому статусу самостоятельного и состоятельного научно-практического направления окажется крайне затруднительным.
Вместе с тем глубокая проработка концепции ассоциированной эпистемологической платформы, обоснованная реконструкция – с этих новых эпистемологических позиций – ключевого в данном случае концепта герменевтики как раз и предполагает аргументированный «возврат» альтернативных способов получения информации в поле авангардной науки. Например, такого крайне важного способа получения и усвоения информации, как «гнозис», с преимущественным использованием которого в продолжении тысячелетий развивалась психотехнологическая традиция.
Фундаментальные допущения обновлённой эпистемологической платформы, сформулированные на основании разработанных принципов конструирования модели объективной реальности и прокладывающие «дорогу» к неконфликтному, синергетическому сосуществованию и взаимодействию полярных систем координат современного человека, самым кардинальным образом отличаются от своих «предшественников» и выглядят теперь следующим образом:
• объектно-закономерные характеристики актуальных планов реальности зависят от характеристик импульсной активности сознания человека;
• существуют принципиальные подходы и механизмы измерения активности непроявленного полюса реальности и его легализации в обновлённой системе научного знания;
• с формированием ассоциированной эпистемологической платформы возможно снятие неадекватных ограничений предметной сферы науки, восстановление ресурсной целостности человека с перспективой существенного расширения горизонтов его бытия.
И здесь нелишне повторить, что ассоциированная эпистемологическая платформа, выстраиваемая на основе вышеприведённых фундаментальных допущений представляется наиболее адекватным способом преодоления эпистемологического разрыва, в общем поле и в зоне кризисного напряжения которого человечество существует в последние десятилетия.
Данный способ миропонимания не только элиминирует опасности расщеплённого бытия и снимает напряжение тупикового когнитивного диссонанса у мыслящих людей, способствует полноценному возвращению субъекта и таких категорий, как психическое целое в объёмную панораму реальности, а вместе с ними и возможностям «чудесных» преобразований картины мира, но утверждает человека в качестве активного со-участника, со-творца, возвышает его миссию в генерации всех мыслимых аспектах бытия-в-мире.
Ассоциированную эпистемологическую платформу, следовательно, можно представить как подлинный прорыв в разработке «теорию всего» (ТВС). Но не в смысле усечённой картины «всего», прорабатываемой в физической науке, в ходе чего ведутся поиски возможностей совмещения теорий относительности, гравитации, электромагнетизма и ядерного взаимодействия. Эта задача в модели объёмной реальности решается достаточно просто – за счёт идентификации ряда таких актуальных (темпоральных) планов физической реальности, которые отчетливо демонстрируют феномен схождения – расхождения соответствующим образом моделируемых и просчитываемых полевых характеристик исследуемых физических планов реальности. Притом что по крайней мере два таких темпоральных плана никем не оспариваются: план сингулярности, в котором любые дифференцированные характеристики реальности полностью сворачиваются, т. е. совмещаются, а также план хорошо известной нам «объективной реальности», форматируемой стандартными параметрами ФИАС. И далее с использованием технологий кольцевого научного архетипа вполне возможно развертывание не только «первой» и «текущей» страниц бытия, но и подлинной книги бытия со всеми ее «страницами» безо всяких изъятий и купюр.
То есть в случае ассоциированной эпистемологической платформы речь идет именно о феномене объемной реальности как подлинной модели «всего», из которой человек и психическое целое – как раз и выполняющее вот эту важнейшую функцию по генерации «всего» как панорамы явленного мира – никоим образом не изгоняются. В свете сказанного понятно, что выстраиваемая таким образом модель «всего», в смысле разрешающего, объясняющего и эвристического потенциала, не просто превосходит соответствующие характеристики ограниченного сектора такой панорамы, но и выходит за рамки собственно науки в традиционном – выстроенном в духе диссоциированной эпистемологической платформы – понимании данного термина.

Резюме по настоящему концептуальному блоку

Содержание настоящего концептуального блока полностью раскрывающее оформление первого уровня дисциплинарной матрицы НПН «Психотехнологии», по сути является полноценным эпистемологическим фундаментом рассматриваемого научно-практического направления.
Представленные здесь концепции демонстрируют наивысший уровень сложности организации таких фундаментальных основ. Достаточно сказать, что для идентификации глубинных основ предметной сферы НПН «Психотехнологии» понадобилась разработка обновленной эпистемологической платформы, преодолевающей неприемлемые ограничения предшествующей системы фундаментальных допущений.
Конструкция ассоциированной эпистемологической платформы, модель объемной реальности, обновленное понимание сущности и основных функций психического, а также концепции информационной (темпоральной) генетики – являются главными аргументами для выведения НПН «Психотехнологии в статус авангардного научного направления. Именно эти компоненты теоретического базиса рассматриваемого научно-практического направления – есть наиболее мощные эвристические стимулы для формирования обновленного содержания базовых и прикладных теоретических построений, практических инструментов для всех следующих уровней дисциплинарной матрицы НПН «Психотехнологии».
Приведенные в настоящем блоке теоретические компоненты рассматриваемого матричного уровня, обосновывают претензии НПН «Психотехнологии» на статус самостоятельного и состоятельного, авангардного научного направления.
Еще одним важным моментом вышеприведенных концептуальных построений является возможность преодоления неприемлемых разрывов между психотехнологической традицией и современной психотехнической практикой.
Таким образом, открываются перспективы для достижения ментальной целостности homo sapiens, практически утраченной в эпоху Нового времени.

Базисные теоретические концепты второго уровня дисциплинарной матрицы психотехнологической науки и практики
Вводные замечания

Главная задача, решаемая при описании базисных концептов всех матричных уровней общей теории психотерапии, здесь остается неизменной – это выявление стержневых характеристик предметной сферы психотехнологичской науки и практики,
Не менее важной, а именно для настоящего матричного уровня является задача идентификации и описания именно таких теоретических конструкций, которые, будучи представлены в сопряженных научных направлениях, имеют прямое или косвенное отношение к оформлению теоретических и методологических концептов третьего матричного уровня НПН «Психотехнологии».
Безусловно важным является понимание сути необходимой модификации, с учетом теоретических построений первого матричного уровня, рассматриваемого здесь концептуального блока; понимание донорского потенциала общего теоретического базиса НПН «Психотехнологии» по отношению к тем научным дисциплинам, теоретические концепции которых обсуждаются на данном матричном уровне. То есть, использование в раскрываемых здесь концептах устоявшихся терминов – адаптация, социальная эпидемия, психическое здоровье и других – практически всегда предполагает их расширенное семантическое (эвристическое) содержание, что обязательно поясняется в соответствующем тексте.
Общая методология решения этой главной задачи также выстраивалась вокруг разработанной нами версии метода эпистемологического анализа со всеми его дифференцируемыми компонентами. Вместе с тем обновленное содержание анализируемых здесь теорий, концепций и концептов, выводимое на основании результатов реализации основных фрагментов Базисной НИП, предполагало использованием предусмотренного в данной программе полного ассортимента исследовательских методов, включая метод психотехнического и комплексного анализа исследуемого психотехнологического процесса.
В описании концепций и концептов второго матричного уровня мы делали акцент именно на тех конструкциях, которые так или иначе транслируются на третий матричный уровень и участвуют в формировании универсальных психотехнических мишеней, стратегий и индикаторов эффективности психотехнологического процесса.

Классификация наук о психике. Место НПН «Психотехнологии» в секторе наук о психике
Вводная информация

Стартовая позиция настоящего подраздела в первую очередь обусловлена тем обстоятельством, что психотехнологии до настоящего времени воспринимаются научным сообществом – в общем и целом – как некое практическое приложение к многочисленным наукам о психике. И в большей степени – к научным направлениям, примыкающим к гуманитарному полюсу общего корпуса науки. Отсюда следует понятная схема того, что предметная сфера психотехнологий выводится из методологии построения классической «материнской» дисциплины, продолжающейся таким образом в практику. Однако, как мы знаем из результатов проведенного эпистемологического анализа, психотехнологии – как бы они не назывались в различные исторические эпохи – упорно не желали «вписываться» в упрощенные объяснительные модели получаемых здесь эффектов, насаждаемые «сверху». Такие объяснительные модели, по большей части, сами нуждались в объяснениях. А неангажированные исследователи (например, P. Cuijpers, 2019) прямо говорили о том, что не имеют ни малейших представлений об истинных точках приложения растиражированных психотехнологий. Таким образом, психотехнологии, с аргументируемой нами точки зрения, в настоящее время выступают в качестве основного драйвера форсированного развития сектора наук о психике. А значит, классификация наук о психике должна складываться с учетом обновленных эпистемологических принципов – а такие принципы как раз и были выведены в ходе углубленного исследования предметной сферы психотехнологической науки и практики – специфических именно для данного научного сектора. Вследствие чего, тезис о возможной систематизации современных психотехнологий на основании обновленной классификации наук о психике приобретает аргументированный эпистемологический смысл.
Настоящая классификация разработана в ходе реализации предшествующего исследовательского проекта по выведению психотерапии в статус самостоятельного научного направления (1996—2020 г.г.) И далее, по мере реализации настоящей Базисной научно-исследовательской программы, первоначальная цель определение места психотехнологий в общем секторе наук о психике была существенно расширена в плане обоснования реальной перспективы формирования сектора наук о психике в общем корпусе науки.
Таким образом, уже на первом этапе реализации тематической Базисной НИП был продемонстрирован беспрецедентный донорский потенциал становящейся психотехнологической науки и, главным образом, базисных концептов первого матричного уровня НПН «Психотехнологии».
В итоге мы представляем разработанную классификацию наук о психике как гипотетическое обоснование будущей и еще более масштабной исследовательской программы, реализация которой предполагается теперь уже в общем поле наук о психике. Соответственно, каждый номинированный в данной классификации системный уровень, научное направление (фронт) подается с позиции гипотетических положений о эпистемологическом статусе, особенностях предметной сферы, перспективной методологии исследования включаемых сюда наук о психике,
В связи со всем сказанным представляемая здесь классификация является не столько отражением настоящего положения дел в секторе наук о психике – данный сектор как обоснованная системная конструкция в общем корпусе еще не полностью сформирован – сколько проработанной «большой» гипотезой системообразующего стержня и выводимых отсюда эвристических перспектив для совокупности наук о психике и каждого научного направления в отдельности.
Другие существенные отличия представляемой здесь классификации от стихийно сложившейся агрегации заключаются в последовательном устранении неприемлемых эпистемологических разрывов, методологических провалов, которые собственно и являются основными препятствиями для опережающего развития данного важнейшего сектора и корпуса науки в целом.
Основным методологическим инструментом, используемым при разработке настоящей классификации, является расширенная версия эпистемологического анализа, предназначенная для углубленного исследования предметной сферы наук о психике (А. Л. Катков, 2016, 2020, 2023).

Общая характеристика функциональной макроструктуры (выделяемые уровни, оси) классификации наук о психике

Функциональная макроструктура разработанной нами классификации ориентирована на выведение и решение главных проблемных узлов сектора наук о психике (обоснование системообразующего эпистемологического стержня; столетиями не решаемая проблематика «параллелизмов» в объяснительных моделях наук о психике); адекватное решение ключевой эпистемологической проблематики современной науки (диссоциированная эпистемологическая платформа, препятствующая развитию авангардного фронта науки); поиски сущностного решения ключевых цивилизационных проблем Новейшего времени (стагнация несущих ресурсных смыслов, прогрессирующая инфляция этических принципов, координирующих процесс бытия человека и общества в эпоху Новейшего времени).
Разработанная функциональная макроструктура, таким образом, включает следующие, наиболее общие уровни агрегации наук о психике:
• уровень общей концепции сектора наук о психике включает фундаментальные эпистемологические конструкции и базисные концепции, представляющие системный стрежень наук о психике;
• уровень системообразующего научного направления представлен проработанной идеей такого направления и внятными перспективами его форсированного развития;
• уровень стержневых осей (актуальных фронтов) в системе наук о психике представлен подуровнями (осями) психофизического, психофизиологического и психобиологического параллелизма, а также осью авангардного фронта наук о психике с проработанной аргументацией соответствующих научных кластеров по каждому дифференцируемому подуровню.
Разработанная макроструктура классификации наук о психике, помимо того что должным образом оформляет данный сектор в общем корпусе науки, иллюстрирует возможности синергетического взаимодействия и взаимного эвристического обогащения выделяемых научных направлений.
Структура описания каждого выделяемого классификационного уровня содержит:
1) точное обозначение;
2) развернутую формулировку функциональных задач, решаемых на соответствующем уровне или подуровне;
3) краткие комментарии;
4) номинацию включаемых научных направлений;
5) комментарии по общему кластеру и по каждому включаемому научному направлению (при необходимости).
Возможности эвристического взаимодействия выделяемых структурных уровней, номинированных кластеров и отдельных научных направлений рассматриваются в соответствующих комментариях. Возможность эвристического обогащения общего корпуса науки и стратегии цивилизационного развития в эпоху Новейшего времени рассматривается в заключительных рубрикациях классификации.
Общие и специальные комментарии раскрывают и конкретизируют функциональные смыслы агрегации рассматриваемых здесь направлений, уточняют эвристическое содержание предметной сферы традиционных и инновационных научных дисциплин, и возможности использования авангардной исследовательской методологии для их форсированного развития.
Ниже следует по необходимости краткое описание всех вышеприведенных структурных компонентов разработанной классификации.
Характеристики выделяемых уровней и подуровней (осей) классификации наук о психике

Данный раздел представляет развернутую структуру настоящей классификации (выделяемые уровни, подуровни и кластеры включаемых научных направлений), содержит краткое описание каждого их выделяемых уровней и подуровней (осей), общих кластеров и номинированных научных направлений. При этом каждый из выделяемых уровней, подуровней и научных направлений кодируется соответствующим цифровым обозначением, а в совокупности они представляют систему кодифицированных научных знаний о психике.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70561567?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.