Главная страница | Мистика | Любомор

Любомор
Елена Станиславская
Здесь мертвый язык помогает создавать живые яды. Здесь каменные стены глушат ночные крики. Здесь борются за власть, знания и собственные жизни – и часто проигрывают.
Тьяна Островски с детства мечтает учиться в элитарной академии Старика, где превосходно преподают мистерианский язык и ядоварение. Желание сбывается, но слишком поздно: яд «Любомор» медленно убивает Тьяну и теперь ее единственная цель – сохранить свою жизнь, отдав чужую взамен.
Подпольный клуб ядоглотателей, поиск ответов на дне могилы и запретная любовь – Тьяну ждет непростой путь, но успеет ли она пройти его, пока «Любомор» не разбил ей сердце?

Елена Станиславская
Любомор

Глава 1. Академия Старика
Руки вцепились в поручень.
– Я та, за кого себя выдаю, – прошептала Тьяна. – Та, за кого выдаю.
Паром неспеша тащил ее к острову. Из-под днища, вздымаясь седыми гребнями, выбегали волны. Утренняя дымка делала все зыбким и нереальным: даже собственные пальцы казались Тьяне чужими. Вся она казалась себе чужой.
Ветер, всколыхнув шарф, набросил на глаза – и серый мир потонул в кровавой пелене. Вздрогнув, Тьяна откинула алую ткань и затолкала шелковые концы за лацканы пиджака. Дотронулась до шляпки: не унесет ли в океан? Нет, с ней ветер ничего поделать не мог – шпильки крепко держали круглую «таблетку».
Впереди, насколько хватало взгляда, была лишь вода. Тьяна, единственная из пассажиров, встала у левого борта. Другие, человек пять или шесть, предпочли правый – оттуда, во всем его блистательном нагромождении, виднелся Вельград. Столица, выросшая на месте другой. Город-паразит, пирующий на разбитом сердце Мистерии. Тьяна не желала смотреть на него: навидалась, нажилась. И наживилась, как рыба на крючок. По плечам пробежал озноб.
Убедившись, что рядом по-прежнему никого нет, Тьяна навалилась на поручень и яростно зашептала в темную зелень залива:
– Я та, за кого себя выдаю. – Шум ветра, волн и двигателя жадно глотал слова. – Я – Тьяна Островски, еду в академию Старика, чтобы изучать мистерианский и делать переводы. Я хочу быть хорошей студенткой. Может быть, лучшей. Для меня важна только учеба. Учеба. Больше ничего.
Выпрямившись, Тьяна с облегчением вздохнула. Как же приятно выпустить скопившуюся ложь. Если долго держать что-то в себе, оно неизбежно начинает гнить. А то, что гниет, мерзко пахнет и привлекает внимание.
Не все сказанное было неправдой. Тьяна Островски, действительно, была Тьяной Островски. Она любила мертвый язык, как иные любят магазины платьев. При виде старинных книг у нее сбивалось дыхание, а сердце наполнялось светом. И ей хотелось, как же ей хотелось учиться в Старике – по крайней мере, раньше. Совсем недавно и бесконечно давно, до того, как город вонзил в нее свой клык. А теперь голову занимало другое.
Тьяна поморщилась и щелкнула крышечкой карманных часов. Без малого семь утра. Среда. Получается, у нее осталось примерно девять-десять дней. Тьяна сжала поручень до боли в пальцах и подавила желание перемахнуть за борт. Глупости. Кончать с собой надо было раньше. Еще тогда, в Центральной библиотеке. После того, как бросила взгляд в старый мистерианский словарь.
Да, это было бы красиво. Умереть в единственном месте Вельграда, которое ей по-настоящему нравилось. Под расписным куполом, на мраморном полу с золотыми звездами, в окружении молчаливых свидетелей – бесконечных картотечных рядов. А сейчас – ни красоты, ни смысла. Один туман.
Холод вновь пронзил плечи. Представилось, что сам мистерианский бог смерти – Хозяин последнего пира – возложил на них когтистые пальцы. Тьяна невольно прислушалась: не зазвучит ли музыка? Хозяин всегда начинал с танца.
Ударил колокол. Тьяна резко обернулась на звук и увидела, как из дымки выступает причал, а за ним – желто-багряно-зеленый холм, точно воплощение теплого октября. Пальцы снова коснулись шляпки, а затем скользнули в сумочку. Там лежала бумага о переводе, подписанная настоятельницей, старшей мастерицей и другими важными дамами из академии Девы, а также настоятелем, старшим мастером и другими серьезными господами из академии Старика. Тьяна позволила себе горькую усмешку. Она грезила о переводе с первого дня учебы. Представляла, как сдаст все экзамены на высшие баллы и отправится на «остров гениев». Спала и видела это, и даже предстоящая разлука с Властой почти не отравляла мечту. Кто бы мог подумать, что ее отравит кое-что другое.
Подхватив чемодан, Тьяна сошла на берег. Она была единственной пассажиркой, покинувшей паром на этой остановке, отчего складывалось впечатление: на остров никто не приезжает и его никто не покидает. От причала вверх вела немощеная дорога, больше похожая на широкую тропу. Вдоль нее покачивались бледно-желтые сухие травы, увенчанные пушистыми кистями с белыми улиточными ракушками. Кое-где земля подмокла и превратилась в месиво. После асфальтово-булыжного Верха, где располагалась академия Девы, шагать по грязи было непривычно. Обойти бы, пролезть через заросли, да не хочется зацепить чулки. Рассудив, что отмыть землю с туфель проще, чем заштопать тонкую ткань, Тьяна продолжила путь.
Взобравшись на холм, она увидела большие деревянные кресла, повернутые к воде. На одном, укутавшись в зеленый форменный китель и прикрыв лицо широкополой шляпой, дремал студент. Длинные, какие-то вопиюще длинные, ноги были закинуты на соседнее кресло. Голые острые щиколотки торчали из штанин. Тьяна тихо прошла мимо.
Тропа закончилась, и грязные каблуки ударили по багряному камню. Десятки дорожек разбегались в стороны, ведя к невысоким корпусам из красного кирпича, и сходились вместе на круглой площади с серой стелой посредине. В отдалении виднелись несколько башен и прозрачный купол, перехваченный металлическими скобами, – должно быть, оранжерея. Стены домов попеременно увивали то плющ, то виноград. Их листва почти не отличалась по форме и оттенку, но кое-где из зелени выглядывали гроздья темно-лиловых ягод.
Сердце Тьяны слегка, несмело затрепетало. Вот оно, место, куда она так стремилась. Стоило благоговению прорасти в душе, как его тотчас сбрил острый ужас. Вытянув шею, Тьяна внимательно и напряженно огляделась: не мелькнет ли в толпе знакомое шахматное кепи?
Всюду бурлила жизнь: спешили студенты, вальяжно вышагивали профессора, распахивались двери и окна, а на большой лужайке играли в хлопту – биты гулко ударяли по мячу, раздавались крики: «Самосал! Самосал!», и судья мучил свисток. Тьяна с удивлением отметила, что команды – смешанные: в каждой играли и девушки, и юноши. Те, на ком была фиолетовая спортивная форма, представляли отделение переводчиков. Студенты в зеленой играли за ядовщиков. Тьяна знала, что скоро тоже облачится в фиолетовое, но мир рецептов и зелий манил не меньше. Будь ее воля, она сама сшила бы себе форму, распоров и соединив два кителя и две юбки разных цветов. Правда, такой наряд смотрелся бы комично.
Задумавшись, Тьяна едва не получила мячом по голове. Он просвистел над ухом, обдав стремительным потоком воздуха, и высокий смуглый парень с двумя косами, лежащими на плечах, запоздало крикнул: «Берегись!». Глянув на него – надо же, сколько в нем мистерианской крови – Тьяна развернулась и поспешила на площадь. Черно-белая кепи, слава всем ликам, ни разу не мелькнула в толпе. Тьяна не готова была встретиться с Велемиром.
Возле стелы, пробиваясь прямо через плитку и вспучивая ее корнями, росла кривая яблонька. Она явно появилась здесь случайно, но садовник отчего-то пожалел самосевницу. Скользнув взглядом по мелким красным плодам, Тьяна повернулась к стеле.
На камне она надеялась обнаружить полезные подсказки: налево – дом настоятеля, направо – пансион. Раз в Деве ей не выдали никакого путеводителя, и никто не встретил с парома, должен же тут найтись хоть один указатель. Однако на сером камне было высечено другое.
«Остор Ястребог, более известный как Старик, основатель нашей нерушимой академии и благотворитель сего бренного мира, предстал перед ликами в 981 году от основания Галинской империи и покоится ныне под сим камнем. Рье мо не».
Тьяна почувствовала легкое волнение и знакомый азарт – как и всегда, когда сталкивалась с мистерианским. Не в учебниках и словарях – в жизни. Если не знать, как строятся мистерианские идиомы, приписка в конце останется бессмысленным набором слогов. Но Тьяна честно заработала свой высший балл в Деве. Покрутив в голове варианты перевода, она нащупала наиболее точный: «Мертвые знают ответы, да их не спрашивают».
Удовольствие, полученное от расшифровки, на миг затмило все остальное. Тьяна улыбнулась. Мимо ноги прошуршал, гонимый ветром, крупный сухой лист. Поддавшись порыву, Тьяна метнулась за ним. Настигла, наступила. Лист вкусно хрустнул под подошвой.
– Красный башмачок растоптал красный листок на красной брусчатке, – прозвучало за спиной.
Тьяна обернулась и вздрогнула, увидев собственное лицо. Исполосованное, раздробленное, точно у разбитой фарфоровой куклы. Один глаз выше другого, алые губы изрезаны трещинами. Тьяне понадобилась пара секунд, чтобы понять: это отражение. Всего лишь кривое отражение.
Перед ней стоял юноша с большим разбитым зеркалом в руках.
Оторвав взгляд от собственного искореженного лица, Тьяна отчеканила:
– Здравствуйте. Я ищу настоятеля. Не подскажете…
Юноша тряхнул медно-горчичными кудрями, указывая направо.
– Вон тот дом, из красного кирпича. Как и все остальные. Здесь действительно много красного. Кроваво-красного. – Он окинул Тьяну взглядом. – Вы впишитесь.
Тьяна пригляделась к собеседнику, и сердце подало сигнал: будь с ним осторожнее. Как с любым, кому неровня. Пронзительные зеленые глаза, кудри необычного цвета и надменное выражение лица – всегда надменное, какие бы эмоции не мелькали на нем, – громко заявляли о происхождении юноши. Тьяна не знала его, но догадывалась, кто перед ней. Один из Медовичей – рода, что древнее самой империи.
Она буркнула: «Спасибо», – и повернулась, чтобы уйти.
– Не желаете взять один?
– Что? – Тьяна глянула через плечо и, снова напоровшись на свое отражение, поморщилась.
– Осколок. – Длинные черные ресницы чуть смежились, приглушив зелень радужек. – Не хотите?
– Это шутка?
Юноша холодно улыбнулся и, пожав одним плечом, понес зеркало дальше. Тьяна проводила его взглядом. То ли у Медовича помутнение рассудка (ох уж эти древние рода, что на заре веков баловались кровосмешением), то ли… Тьяна нервно поправила шляпку. Закралось неприятное подозрение. Возможно, это была какая-то проверка. Тест на свой-чужой. Если так, она его провалила.
Выкинув Медовича из головы, Тьяна поспешила к дому настоятеля. Сухие листья, гонимые ветром, шуршали по камням. Упоительно пахло увяданием, растворенным в пряности теплого осеннего утра. На всем вокруг лежала патина запустения. Тут трещина на кирпичах, там от стены, словно кусок обоев, отвалился плющ. В Деве такого не допускали – как бы не было старо здание академии, снаружи и внутри поддерживался порядок: работницы, присылаемые с Низа, вечно что-то штукатурили и подкрашивали, скрывая изъяны. А здесь время словно выставляли напоказ. Лучшие годы Старика минули, но он по-прежнему пользовался популярностью у знатных семейств империи и, конечно, манил умников-заучек.
Настоятель не вышел к Тьяне, но его помощница любезно предложила лавандовый отвар и внимательно изучила протянутые листы. Отказавшись от напитка, Тьяна подписала все необходимые бумаги и отправилась на поиски пансиона. Благо, помощница указала направление.
Чемодан, хоть и не был тяжел, оттягивал руку. Хотелось поскорее избавиться от вещей. А еще поплакать, но Тьяна пока не знала, сможет ли позволить себе это. Она не слишком обнадеживалась: комнаты в пансионе, должно быть, рассчитаны на нескольких студенток. В Деве они жили втроем.
Тьяну, едва не столкнув с узкой дорожки, обогнал зеленый китель. Заметив аршинные ноги, она сразу вспомнила студента в деревянном кресле. Проспался, значит. Поймав странное предчувствие, Тьяна замедлила шаг. Ей не хотелось привлекать внимание студента, будто это грозило неприятностями.
А он все-таки обернулся – и оказался не им, а ею. Узкое лицо с прямым носом. Губы цвета темной охры, будто целовалась с одним из кирпичных домов. Нарочито изогнутая, какая-то изломанная, но все-таки женская фигура.
Брюки, стоило признать, очень ей шли, хотя в целом Тьяне не нравилась новая мода. Она бы и волосы не обстригла на современный «кружной» манер, если бы не дурное воспоминание, которое хотелось срезать и забыть.
Девица поправила галстук, отчего он скособочился еще сильнее, и окинула Тьяну любопытно-насмешливым взглядом. Она, очевидно, относилась к «шлепкам» – новой прослойке молодых горожанок, любящих вечеринки на крышах небоскребов и быструю, с ревом езду по ночным проспектам. «Шлепки» стягивались в Вельград со всех концов империи подобно тому, как дождевые потоки стекают в яму, и бурлили там. Откуда взялось прозвище, Тьяна не знала, но слышала от Власты пару версий: то ли из-за звука, с которым туфли с расстегнутыми ремешками шлепали по пяткам («Ах, я живу на таких скоростях, что мне просто некогда застегнуть обувь!»); то ли слово было смягченным вариантом «шлендры».
Тьяна не считала себя ханжой, но искренне не понимала, в чем смысл такой жизни. Ее куда больше влек настой бешеницы в колбе, чем игристое в бокале.
– Хм! – Сунув руки в карманы, девица пошла рядом. – Я тебя тут раньше не видала. Перевелась из Девы?
– Как вы догадались? – Тьяна попыталась не выдать любопытства.
– Говори мне «ты», ненавижу «выканье».
Выдержав паузу – может, изогнутая все-таки ответит? – Тьяна повторила вопрос:
– Как ты поняла, что я из Девы?
– Если кто-то выглядит как Дева и говорит как Дева… – она не закончила и лишь приподняла углы широкого рта. – Ну и где же зарыта кость?
– Что, прости?
– Чего перевелась-то?
– Причина перевода – в переводах. – Тьяна тоже позволила себе легкую улыбку. – В Деве недостаточно хорошо преподают мистерианский. – И это она еще мягко выразилась.
– Паф, хцорвету зарин.
«Что ж, знания освещают».
У Тьяны распахнулись глаза и сбилось дыхание. Каждый раз, услышав безупречный мистерианский – а у изогнутой было идеальное произношение – Тьяна чувствовала странную смесь рычащих чувств: ревности, раздражения и радости. Древний язык шел новой знакомой, словно сшитое по фигуре платье из драгоценной ткани, и она позволяла любоваться им. Любоваться собой. Тьяне, по ее собственным ощущениям, мистерианский то жал в самых непредсказуемых местах, то становился необъятно-утопляющим.
А еще она снова почувствовала это: как слова вибрируют в воздухе и будто расчищают его – до звона, до прозрачности. Поначалу они кажутся неуместными тут, среди краснокирпичных корпусов и современных одежек. А потом видишь: это корпуса и одежки неуместны, когда звучит исконный язык. И мерещится: позвени он подольше, сдерет все, как шелуху.
Тьяна ответила:
– Аль окхелова.
«Или отравляют».
Сразу поняла: не дотянула ударный слог – зажевала, не пропела. Но изогнутая и виду не подала. Дотронувшись до полей шляпы, она отвесила милостивый поклон. Охряные губы по-прежнему гнулись в улыбке – чуть насмешливой, но в целом дружелюбной.
Возможно, она хотела подловить Тьяну? Не вышло. В Деве, действительно, не делали ставку на мертвый язык, но читательский билет, точно магнит, каждый раз притягивал Тьяну в район Средни – к главной библиотеке города, чье величие начиналось с лестницы, усеянной юнцами-интеллектуалами, а заканчивалось… нет, оно не заканчивалось. Там-то, в одном величественном зале, залитом светом золотых настольных ламп, Тьяна по-настоящему открыла для себя мистерианский. Его неземную красоту, обманчивую легкость и страшную тайну.
– Как тебя звать? – поинтересовалась изогнутая.
– Тьяна. Тьяна Островски. А…
– Очаровательно! – она хрипло хохотнула. – Будем дружить. В моем алфавите как раз не хватало Тэ.
– Что, прости?
Изогнутая отмахнулась и сунула руку для пожатия.
– Гневлида. – Стиснула пальцы, встряхнула, выпустила. – Можно просто Гнев.
– Необычное имя.
– Батюшка крупно проигрался в день моего рождения. Был пьян, сердит, вот и ляпнул, не подумавши. Ты в пансион? Нам налево.
Они достигли стелы, и Гнев потянула Тьяну за собой. Той пришлось упереться каблуками в брусчатку.
– Помощница настоятеля сказала, что направо…
– А! – с досадой бросила Гнев. – Значит, ты виноград.
– Виноград?
– Да, виноград. А я – плющ. Увы, нам не суждено быть вместе.
«Не очень-то и хотелось», – подумала Тьяна, но внутри все-таки кольнуло.
Неприятно оказаться отвергнутой. К тому же, Тьяне не мешало завести друзей, пусть и фальшивых. Если у нее все получится, на кого падут подозрения? На новичков, одиночек и низкосословных, разве не так? А она – яркий представитель и тех, и других, и третьих. Только приехала, никто ее не знает, родом из южной глуши…
Поймав себя на том, что понурила плечи и опустила голову, Тьяна резко выпрямилась.
– До свидания, Гнев. – Каблуки застучали по дорожке.
– Эй, Тэ! – окликнула новая знакомая. – А ты тут вообще знаешь кого-нибудь?
Вопрос застал врасплох: Гнев словно прочла Тьянины мысли. С губ сорвалось: «Да», и Тьяна тотчас пожалела об этом.
– И кого же?
«Велимира», – прозвучало в голове, но она вовремя остановила себя, чтобы во второй раз не выдать правду.
Пауза затянулась.
– Так кого же? – Гнев повысила голос: несколько студентов оглянулись на них.
Как уйти от ответа? Молчание могло вызвать подозрение. Тьяна представила, как изогнутая дает показания сыщикам – и упоминает этот разговор. «Я просто спросила, кого она тут знает, а новенькая так зыркнула на меня, так зыркнула…».
– Медовича, – бросила Тьяна.
Гнев двумя шагами настигла ее и заглянула в лицо.
– Ты про Мару?
– М, да. – Отступать было поздно.
Охра расплылась в ухмылке, а брови сдвинулись к переносице. Гнев будто не могла решить: то ли упоминание Медовича насмешило ее, то ли насторожило.
– И где ж вы познакомились?
– В Вельграде.
– Это понятно, но где именно?
– Что за допрос, Гнев? – Тьяна старалась, чтобы в голосе звучала насмешка. – Ревнуешь?
Ухмылка стала шире и нахальнее.
– О, ревновать Мару – так себе затея. Это как ревновать океан к другим купальщицам. К тому же, те времена, – глаза по-кошачьи сверкнули, – давно прошли. Туда им и дорога.
– Какие – те? – Любопытство взяло верх.
– Когда Медовичи спали друг с другом.
– Медовичи? – с недоумением повторила Тьяна. – Получается, ты…
Гнев сорвала шляпу, и фонтан горчичных кудрей, подхваченный ветром, хлестнул Тьяну по лицу. Она отшатнулась. К губам, побрал бы Гневлиду Хозяин последнего пира, прилип волос. Отклеив его, Тьяна поморщилась с показной гадливостью и сурово глянула на новую знакомую. Та, проведя ладонью по кудрям, нахлобучила шляпу обратно и подмигнула из-под полей.
Говорок и манеры сбили Тьяну с толку. Она решила, что встретила такую же низкосословную, как она сама, но не тут-то было. Гнев, должно быть, не в первый раз обводит вокруг пальца захолустную простушку. Зачем? Чтобы посмеяться? Чтобы унизить: мол, с тобой можно говорить и вести себя только так? Если это была игра, Тьяна не понимала ее правил. И не желала учить.
– Ты чего скисла, Тэ? – Гнев вдруг хлопнула ее по плечу, да так, что Тьяна пошатнулась. – Не любишь нашу семейку? Полностью разделяю, сама не в восторге. Надеюсь, ты тут все-таки ради языка, а не из-за моего двоюродного братца. – Взгляд сделался пристальным, пронизывающим до костей.
– Я сказала неправду, – призналась Тьяна: голос звучал тихо, прохладно, и она надеялась, что с достоинством. – Твой вопрос сбил меня с толку. Прости. Я видела Мару всего раз, утром. Впрочем, не уверена, что это был он. – И следом изо рта выскочила очередная ложь: – Я никого здесь не знаю.
– Нас тут всего двое, Медовичей, а значит, ты точно видела Мару. Он на первом круге, как и ты, хотя должен быть на третьем, как я. Долгая история. – Гнев отмахнулась. – А про знакомства я спросила не для того, чтоб тебя уязвить. Подумала, может, тебе понадобится поводырь. Показать, куда можно ходить, а куда лучше не совать нос. Если что, я могу.
– Благодарю. – Тьяна растерялась на мгновение, но быстро собралась с мыслями. Да, ей пригодится такая знакомая: из знати, с третьего круга и явно немного не в себе. – Это было бы просто чудесно. Увидимся на обеде? – она вопросительно взглянула на Гнев.
– А, тысяча ликов! – закатив глаза, та подхватила Тьяну под руку. – Так и быть, провожу тебя в Погреб.
– Куда?
– В дом, где живут виноградные.
Тьянин взгляд зацепился за фиолетовые кители студентов, пробегавших мимо, и она наконец поняла, что Гнев имела в виду. «Виноград» – переводчики, а «плющ» – ядовщики. У первых фиолетовая форма, у вторых зеленая. Свет догадки, похоже, озарил лицо Тьяны – Гнев, поглядев из-под шляпы, опять усмехнулась.
– Ты что, совсем ничего не знаешь об этом месте?
– Я знаю главное. – Снисходительный тон задел Тьяну за живое. – Здесь превосходно преподают язык, а именно это мне и нужно. Остальное…
– О, поверь, учеба даже не входит в тройку того, что на самом деле важно в Старике.
– А что же, по-твоему, входит? – не скрывая раздражения, спросила Тьяна. – Вечеринки, знакомства…
– Паф. – Гнев, видно, была из тех, кто любил вставлять в речь мистерианские словечки. – Запоминай. Вот что нужно делать, чтобы выжить здесь. Первое: не иметь ничего общего с моим братом. Второе: не соваться в часовню после наступления тьмы. И третье: не бродить у причала около трех утра.
Она сделала весомую паузу, и Тьяна подумала, что речь идет о каких-нибудь патрулях, блюдущих нравственность. Но Гнев имела в виду другое:
– Иначе призрак Старика сожрет твою душу, – с удовольствием закончила она.

Глава 2. Часовня после наступления тьмы
Виноградная лоза так плотно увивала стены пансиона, что некоторые окна скрывались в густой зелени, а ягоды прижимались к стеклам, словно подглядывая за постояльцами. Вытерев подошвы о металлический скребок, прикрученный к крыльцу, Тьяна постучала в дверь. Гнев хмыкнула.
– Просто входи и все. – И весомо добавила: – Это теперь твой дом.
Повернув ручку, Тьяна шагнула через порог. Ее тотчас обступили сумрак, прохлада и тишина – возможно, из-за них пансион и прозвали Погребом, в довесок к ассоциации с вином. Даже пахло тут чем-то вроде тишины, прохлады и сумрака, если бы из них сделали отдушку и распылили в воздухе.
Тьяна поискала глазами ключницу. В Деве эту должность занимала безымянная старуха, вечно торчавшая у входа, точно забытая кем-то метла, но в прихожей Погреба никого не было.
Взгляд зацепился за длинный лакированный стол, на котором лежали два ключа с фиолетовыми лентами и деревянными номерками: «7» и «13». Неужели здесь все так просто: выбираешь комнату, заселяешься и не надо никого предупреждать? А живут тут, получается, по одиночке? Тьяна потянулась к семерке, но Гнев опередила: цапнув другой ключ, она помчалась вверх по лестнице. Каждый шаг захватывал две, а то и три ступени.
– Лучше жить повыше, – бросила она. – Если кто-то ворвется в дом с бадьей «Травотвора», ну или по старинке с топором, то начнет с нижних этажей. А ты успеешь спастись. Возможно.
– Это шутка?
Гнев, свесившись через перила, сверкнула зубами.
– А ты как думаешь?
Тьяна не ответила. Настигнув новую знакомую в коридоре четвертого этажа, у двери с номером «13», она спросила:
– Если у виноградных Погреб, то как называется пансион ядовщиков?
Гнев привалилась к косяку и, покрутив ключ на пальце, бросила его Тьяне.
– У нас Склеп, что же еще.
В названии, очевидно, скрывался намек – мрачная насмешка над тем, что творилось на отделении ядовщиков. Тьяна слышала об этом от Велимира: смерти в стенах академии волновали его достаточно, чтобы упомянуть пару раз. В целом он неохотно делился историями об учебе и жизни в Старике, даже когда они с Тьяной оставались наедине. Особенно – когда оставались наедине. В такие моменты его словно подменяли, и вторая версия нравилась ей еще меньше первой.
– В этом году уже… – ключ хрустнул в замке, – кто-то умер?
– Круг только начался. – Ввалившись в комнату вслед за Тьяной, Гнев прыгнула в кресло у окна и закинула ноги на стол. – Хотя, знаешь, если подумать, в первый месяц всегда кто-нибудь да умирает. Да-да. – Она покивала самой себе. – Так что ждем со дня на день.
Гнев даже не представляла, насколько близка к истине.
Глубоко вздохнув, Тьяна пристроила чемодан у изножья кровати и огляделась. Комната, не кокетничая, сразу выставила напоказ все свои изъяны: потертый ковер на полу, комод с побитыми углами, устало привалившийся к стене шкаф с кривой приоткрытой дверцей. Узкое окно почти затянула, наподобие внешней шторы, виноградная листва. В надколотую раковину капал кран, а на потолке желтел след протечки: вот тебе и «лучше жить повыше».
А все-таки здесь чувствовалось главное: студенческая свобода, не виданная, не ощущаемая в Деве. Она проглядывала в пустоте книжных полок, и сквозь прутья одинокой кровати, и в этой раковине – кремовой, с золотым растительным узором и совершенно новой, если отмотать лет сто назад. Комната словно говорила: сними маску, отдохни, здесь ты можешь быть собой. Злой, потерянной, разбитой и готовой сразиться за свою жизнь. Неидеальной девушкой в неидеальном месте. Тьяна подумала, что могла бы устроиться тут и прожить все пять лет – пройти все пять кругов. Лишь бы выгорело дело.
На кровати, поверх покрывала, была разложена форма. Пока еще не своя, но и не чужая – пустая оболочка, в которую предстояло влезть. Пиджак, жилет, юбка и изящная змейка галстука. Все отутюженное и, кроме белой рубашки, фиолетовое. Виноградное. Рядом, на прикроватной тумбочке, лежала круглая шляпная коробка – небольшая, как раз под «таблетку», любимый Тьянин вид. Еще один ежедневный комплект, а также вечернее платье и спортивная форма висели в шкафу: из-за дверцы выглядывали рукава.
Тьяна знала, что так будет: за пару месяцев до переезда она посетила швейную мастерскую «Однажды и навсегда», что на протяжении долгих лет изготавливала форму для студентов Старика. В Деве не шили на заказ, платья из плотной серой ткани выдавались мастерицей «на глазок» и не обменивались ни при каких условиях, а вместо шляп носили косынки. Служение в храме науки предполагало скромность.
Полная и подвижная дама с прической, похожей на взбитые сливки, ловко сняла мерки и протянула анкету с двадцатью вопросами: любите ли вы крой поуже или пошире, не желаете ли брюки вместо юбки, какой вид шляпок предпочитаете – а рядом оконце для зарисовки, если не знаешь названия. Пока Тьяна заполняла, ей принесли бокал с мутным желтоватым напитком. К ободку крепилось соцветие бузины. Убрав украшение – попав в кишечник, выделит синильную кислоту – Тьяна сделала пару глотков. Легкая, свежая сладость растеклась по нутру, а вместе с ней и уверенность: все теперь будет иначе.
Предчувствие не обмануло. Только тогда, попивая бузинный напиток, Тьяна и подумать не могла, насколько все изменится.
Разглядывая форму, лежащую на кровати, она снова ощутила темную тоску. Все вокруг будто лишилось красок, сделавшись карандашным наброском: черно-белый мир и царапины грифеля. Вот бы кружиться по комнате, вот бы прыгать на матрасе, вот бы фантазировать вслух: какие свечи купишь, чтобы разгонять виноградный сумрак, и какими книгами заставишь полки – прямо сейчас, в присутствии Гнев, почему бы и нет. Тьяна хотела чувствовать все то, ради чего усердно трудилась целый год, но не могла. «Любомор» не позволял.
Накатила тошнота, словно от забродивших внутри неиспытанных эмоций, и Тьяна метнулась к раковине. Подавив позыв, крутанула вентили и склонилась над хилой струей. Притворилась, что решила умыться.
За спиной простучали шаги и скрипнула дверца. Обернувшись, Тьяна увидела полотенце с мистерианским геометрическим узором, любезно протянутое Гнев. Взяла, промокнула лицо. От прохладной воды и мягкой ткани, пахнущей стиральным порошком, Тьяне немного полегчало.
– А это правда, что говорят про юг? – спросила Гнев.
Глаз у нее был наметанный: сразу поняла и про Деву, и про малую родину. Тьяна успела пожалеть, что вовремя не отвязалась от Гнев. Заводить знакомство, пожалуй, следовало с какой-нибудь тихой мышью. Не такой любопытной, не настолько сообразительной. Хотя тут, на красных дорожках, вряд ли встретишь серую посредственность. Да и не угадаешь, кого подпускать ближе, а от кого держаться подальше: мыши тоже кусаются. Эта, изогнутая – хотя бы интересная.
– Что ты имеешь в виду? – Тьяна насторожилась: речь про богов или, может, искусниц?
О ее крае ходило немало слухов, правдивых и нет. Как, впрочем, о любой части империи. Северяне подозревали южан в извращенности, южане северян в жестокости, а про восток и запад сообща думали, что они бесконечно разные, но и там и там живут отчаянные хитрецы.
– Договорные браки. – В зеленых, типично медовичевских глазах блеснул интерес.
Тьяна вздрогнула и тотчас отругала собственное тело. Надо быть осторожнее, спокойнее. Если сейчас она дергается от обычного вопроса, как поведет себя, если сыщики возьмут в оборот? Затрясется всеми жилками и рухнет на пол при первой попытке соврать? Как некрепко сидела ее маска! Злость закипела внутри, и Тьяна незаметно ущипнула себя за бедро.
– Правда, что вас, южан, обручают родители? – напирала Гнев. – А договоры заключают, когда жених и невеста еще бултыхаются в утробах матерей?
– Такое бывает, но редко, – уклончиво ответила Тьяна и попыталась повернуть разговор в другое русло. – Что не так с часовней? Почему…
– А ты? Ты обручена?
Загнанная на развилку – солгать или сказать правду, – Тьяна впала в оцепенение. Как просчитать, какой путь – верный? Можно ли предугадать, чем отзовется сказанное? Долгое молчание точно вызвало бы подозрения. Пока пауза не затянулась, словно петля на шее, Тьяна рискнула:
– Да. Мне было четырнадцать, а ему шестнадцать, когда нас пообещали друг другу. – Набросив полотенце на крючок, она отошла от раковины. – Мы, в общем-то, не против. Он… – какой? – симпатичный, неглупый и любит меня. – Голос не дрогнул.
– Паф. Звучит так, будто тебе плевать на него. Иначе ты сказала бы «красивый, умный и я люблю его».
Натянув улыбку, Тьяна пожала плечами и спросила:
– А ты? – Нужно было срочно увести беседу в другую сторону, пока Гнев не поинтересовалась, как зовут жениха и где он сейчас. – В твоей жизни есть кто-то особенный?
– Ага. – Хмыкнув, Гнев указала на себя большими пальцами. – Это я.
Натянутость покинула улыбку, и с губ сорвался искренний смешок. Возможно, новая знакомая валяла дурочку или играла какую-то роль, но с ней, по крайней мере, было нескучно. Ужимки Гнев, само ее присутствие, возвращали миру краски.
И все же пора бы распрощаться.
– Мне надо… – Тьяна выразительно посмотрела на чемодан.
– В семь. – Гнев уже переступала порог, стремительная, как ветер с залива. – В столовке.
– Спасибо, что проводила. – Слова заглушил хлопок двери.
Задвинув засов, Тьяна несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Затем прошлась по комнате, обдумывая, что делать дальше. Пока, несмотря на небольшие отклонения, все шло по плану. Она здесь, в Старике. Все бумаги подписаны, заведено одно знакомство, и Велимир, слава ликам, не встретился по пути. А то, что Тьяна выглядит немного растерянной и напряженной, вполне логично. Чего еще ожидать от новенькой?
Проверив, заперта ли дверь, Тьяна разобрала чемодан, переоделась в форму и разложила на кровати свои сокровища. На покрывало легли три деревянные продолговатые коробочки и – тут пришлось залезть в потайной карман – флакон с густой малиновой жидкостью. Захотелось еще раз удостовериться, что засов закрыт, но Тьяна сдержалась. Нечего дергаться.
Опустившись на колени перед постелью, она сдвинула крышку первой коробочки и склонилась над высохшим растением. Безжизненную трубочку стебля покрывали цветы, почти утратившие сочную розовость. Наперстянка, она же – ведьмина перчатка. В холодные, дождливые ночи ее колокольцы служили укрытием для насекомых, но к людям она не была столь приветлива: сделаешь пару глотков отвара – и глаза застелет желто-зеленая пелена, а сердце разгонится до предела и заглохнет навек.
Отодвинулась вторая крышка, обнажив сероватый засушенный гриб. Бледная поганка, она же – шляпа смерти. Одаренный сразу двумя ядами, гриб проявлял коварство: действие первого проходило, вселяя ложную надежду на спасение, но второй подхватывал и доводил дело до конца. Дедушка говорил про отравление поганкой: «Человек уже умер, но еще не знает об этом».
В третьей коробочке лежал бледно-синий аконит, он же – волчий корень. С него-то и начался Тьянин интерес к ядам. Кто не слышал про южных искусниц, что мазали губы аконитом и до смерти зацеловывали неугодных – еще на заре истории, когда никто не знал про мистерианские яды.
Губительные растения и грибы, точно слабые первенцы, были важны и любимы, но миром правили не они, а магические отравы. Заговоренные зелья. Живые яды, созданные с помощью мертвого языка.
Растения и сегодня играли определенную роль: служили основой, как холст для художника, но только слова превращали отравы в произведения искусства. Такие, как «Кровобег», что лежал сейчас на покрывале. И такие, как «Любомор», что тек в Тьяниных венах.
Какое-то время она завороженно разглядывала содержимое коробочек. Если бы не оно, Тьяна, вероятно, уже умерла бы. Тяга к ядам привела ее к опытам над собой, и малые дозы постепенно закалили тело. По Тьяниным подсчетам, у нее оставалось несколько дней.
Убрав коробочки в шкаф, под второй комплект постельного белья, Тьяна сжала в руке «Кровобег» и повалилась на матрас. Яд лениво качнулся в пузырьке, украсив стеклянные стенки малиновыми разводами. Оставалось надеяться, что она правильно заговорила самодельное зелье. А еще, что ей хватит черной, страшной смелости, чтобы спасти себя. Тьяну опять замутило, но вставать не хотелось. Смежив веки и подтянув к животу колени, она не заметила, как провалилась в сон.
Шурх-шурх. Легкий бумажный шорох заставил Тьяну пробормотать: «Власта, чем ты там шуршишь?». В следующую секунду она поняла, что соседки тут нет и быть не может. Распахнув глаза, Тьяна с ужасом уставилась на собственную ладонь, в которой больше не было флакона – и выдохнула, обнаружив его рядом на покрывале. Какая неосмотрительность! А если бы разбился? Поднявшись, Тьяна спрятала яд в сумочку и, озадаченная густым полумраком в комнате, взглянула на часы. Без четверти шесть. Она проспала весь день. Виной тому был не «Любомор» – банальная усталость. А еще страх. Споткнувшись о него, так легко упасть в забытье.
Что же разбудило ее? Повернувшись к двери, Тьяна увидела лист бумаги, подсунутый в щель. Подошла, перевернула – и сразу поняла, кто автор послания. Гнев писала так же размашисто, как шагала. «Тэ, переношу встречу, увидимся завтра». Ниже изящно вилась приписка: «Меня попросили доставить это. Ваш сосед Еникай, комната 12, приходите знакомиться и пить маревский чай. Возможно, именно вас я сегодня чуть не убил мячом для хлопты».
К лучшему, что Гнев отменила встречу. Тьяна поняла, что пока не готова к посещению столовой – слишком высока вероятность столкнуться с Велимиром. Да и хватит общения на сегодня, так что никаких маревских чаев. Остаток вечера Тьяна решила провести в комнате – за мысленной подготовкой. А поужинать, если придет аппетит, можно орехами и сушеными фруктами, навязанными в дорогу Властой.
Тьяна слышала, как по коридору ходили люди, хлопали двери, один раз кто-то уронил тяжелое – судя по звуку, книги – и выругался на мистерианском, но никто нарочно ее не беспокоил. Перебрав десяток вариантов развития событий и отрепетировав пять вероятных сцен допроса, Тьяна поняла: надо остудить голову, иначе мозг превратится в рагу. Стрелки часов незаметно подобрались к полуночи, пансион затих, но выходить по-прежнему не хотелось. Тьяна открыла окно, и виноградные кисти хлынули навстречу, словно предлагая угоститься ягодами. Раздвинув заросли, она глубоко вдохнула – и чуть не поперхнулась ночным воздухом.
По дороге, мимо пансиона, шел Велимир. Мелькало черно-белое кепи, неподходящее к зеленой форме. Топорщились локти – Вэл, как обычно, держал руки в карманах. Треугольная фигура, чуть покачивая широкой линией плеч, быстро отдалялась.
Щеки вспыхнули, в груди запекло. Давненько Тьяна не видела жениха.
Она бросилась к тумбочке и выхватила из ящика маленький складной бинокль. Открыв линзы с помощью специального рычажка, приставила к глазам и направила на двор академии. Деревья, кусты, фонари, какая-то фиолетово-зеленая парочка целуется за беседкой. А, вот и Вэл! Руки задрожали, когда Тьяна увидела его лицо в газовом свете – близко-близко. Губы поджаты, брови сведены к переносице, а в глазах – беспокойство. Что это с ним? И куда он спешит? Настороженно оглядевшись, Велимир повернул к часовне. Взбежал по ступеням, толкнул дверь и пропал внутри. Тьяна опустила бинокль.
Второе правило Гнев гласило: не соваться в часовню после наступления тьмы. Следовал ли ему хоть кто-то, Тьяна не знала, но Велимир – явно нет. Какова вероятность, что жених там один? И что он вообще забыл в божьем доме? Может, как в Деве: несет провинность, подготавливая зал к утренней службе?
«Это твоя возможность, – шепнул внутренний голос. – Ночь, Вэл еще не знает о твоем приезде, а в часовне наверняка ни души. Вдруг такая удача больше не выпадет?». Тьяна сама не заметила, как зашнуровала ботинки из мягкой кожи, подхватила сумочку и надела старую дедушкину шляпу: широкие поля бросали тень на лицо.
Замерев в коридоре, Тьяна напрягла зрение и слух. Из-под пары соседних дверей лился свет, но ни единого звука не вылетало наружу: студенты либо учились, либо читали, либо дремали под лампами. Скользнув к лестнице, Тьяна немного постояла на верхней ступени и устремилась вниз. Она то и дело оборачивалась и замирала, присматривалась к теням и прислушивалась к скрипам, но пансион без помех отпустил ее. Держась поближе к деревьям, Тьяна запетляла по дорожкам. Путь до часовни, совсем недалекий и простой, показался ей запутанным лабиринтом. Наконец, ноги донесли до каменных ступеней. Запрокинув голову, Тьяна посмотрела вверх. Серая, узкая и высокая, часовня мечом нависла над ней, обещая возмездие. По телу прокатилась волна мурашек.
Оглядевшись по сторонам, Тьяна приоткрыла тяжелую дверь и нырнула во тьму. Сердце быстро сжималось и разжималось, гоня отравленную кровь. От внутреннего напряжения дергалось веко.
Велимир, слава ликам, был здесь один.
Он сидел на скамейке – поникший, словно единственный старик в академии Старика. Голова в кепи склонилась на грудь, широкая спина сгорбилась. Можно было подумать, что он тихо молится, но Тьяна знала: жених не верит ни в одного из богов.
Она встала на цыпочки и бесшумно пошла вперед.
Велимир не двигался, не крутил головой, лишь вздрагивал плечами. Да что с ним? Не плачет ли? Нет, точно нет. В его случае слезы были еще менее вероятны, чем молитвы. Скорее всего, Велимир перебрал на вечеринке, случайно забрел в часовню и задремал. Вот это – в его духе.
Рука змеей сползла к сумочке, щелкнула застежкой и скользнула внутрь. Пальцы впились в пузырек. «Пэстра, пэстра», – ободряюще прозвучало в голове, что в переводе значило примерно «все получится, если не спешить». Тьяна зажмурилась и, чтобы не передумать, ускорила шаг. Дыхание рокотало далеким громом. Флакон, над содержимым которого она корпела три ночи подряд, быстро нагревался в руке. Корчилась, сгорая на медленном огне, совесть.
Не сводя глаз с шахматного кепи, Тьяна вплотную подошла к Велимиру. Ледяная капля пота проторила дорожку от правого виска к подбородку, над верхней губой бисером рассыпалась испарина. Смахнув ее рукавом, Тьяна опустила ладонь на плечо Велимира. Сейчас он обернется – и все будет кончено. Правая рука выхватила флакон, готовая свернуть пробку одним движением, как дедушка сворачивал шеи цыплятам под посвист южного пыльняка.
Велимир обернулся, и Тьяна шарахнулась в сторону. Пузырек, так и не открытый, вывернулся из пальцев и покатился по полу.
На бледных щеках жениха извивались алые ручьи – живые черви на иссушенной земле. Из носа тоже текло, окрашивая губы и подбородок. Тьяна зажала рот руками, и Велимир, точно из духа противоречия, распахнул свой – широко-широко. Хрустнула челюсть. Наружу хлынула кровавая рвота, заливая грудь и пол. Тьяна закричала сквозь придавленные к губам ладони.
Жених не мог выдавить ни слова. Глаза, опутанные сетями разорванных сосудов, закатились. Тело конвульсивно дернулось, завалилось набок и сползло со скамьи. Кровь стремительно покидала его, заливая мрамор. В багровой луже, растущей так быстро, играли блики.
«Кровобег!» – осознание камнем влетело в Тьянину голову и заставило действовать.
Забыв, что собиралась напоить жениха тем же ядом, она рухнула на колени и вывернула сумочку. Носовой платок, перчатки, зеркальце, шпильки, помада, духи – все полетело в кровавую лужу. Взгляд заметался по вещам: где он, где мешочек? А, зацепился и повис на застежке. Скорее, скорее! Пальцы дернули холщовую ткань, затрещали нитки, и из надорванного бока посыпалась земля. Не тратя время на узел, Тьяна расширила дыру и поднесла мешочек ко рту Велимира. Пара черных комков упала на губы, выкрашенные кровью, – и Тьяна остановилась. Одного взгляда хватило, чтобы понять: поздно. Жених не дышал, в глазах больше не теплилась жизнь. Теперь и родная земля не поможет: не загасит яд, не остановит кровь. Хозяин последнего пира пригласил Вэла на танец.
Тяжело дыша, Тьяна затолкнула рваный мешочек в сумку, подняла помаду, но сразу отбросила. С нее капала кровь.
– Кажется, я не вовремя, – прозвучало за спиной.

Глава 3. Отравленная "Любомором"
Тьяна рывком обернулась.
Из тени выступила высокая, стройная фигура, и она узнала: Мару Медович. Зеленая форма, медно-горчичные кудри. Тьма съела оттенки, но цвета отпечатались в памяти.
А самого главного – выражения лица – было не разобрать.
Тьяна понимала, как выглядит со стороны. Кровь подступает к коленям, она всюду, так много, что и неясно, осталась ли в Велимире хоть капля. Помада наверняка смазалась: в полумраке можно решить, что Тьянин рот испачкан кровью. А может, и правда, испачкан? Руки уж точно – по локоть.
Тьяна вытянула дрожащие пальцы, и с указательного сорвалась тяжелая капля.
Не в силах издать крик или произнести хоть слово, Тьяна по-совиному ухнула. В этом звуке смешалось все: и ужас, и потрясение, и попытка оправдаться. Она же не травила жениха. Хоть и собиралась.
– Не бойтесь, я никому не скажу, что вы убили Велимира. – Голос Мару звучал спокойно и немного насмешливо. – По правде сказать, он меня жутко раздражал.
И Медович повернулся к двери, намереваясь уйти.
– Я? – Тьяна резко вдохнула: от кислорода, похоже, прояснилось в голове и в груди затлела решимость. – Я не убивала. Может, это ты? Ты убил!
Мару остановился. Бросил взгляд через плечо.
– Я вошла, а он… – Цепляясь за скамейку, Тьяна поднялась с колен. – А ты…
– То же самое могу сказать о вас, только более внятно: когда я переступил порог часовни, все было кончено. Велимир лежал в луже собственной крови, а вы склонились над ним, сжимая что-то в руке. – Он скользнул взглядом по полу. – А там, под скамьей, случайно не флакон с ядом? – Прищурился. – Судя по консистенции, «Кровобег».
Тьяна почувствовала, как бледнеет и леденеет лицо, под стать обескровленному жениху.
– Вэл умер у меня на руках, – твердо, насколько позволяли дрожащие нервы, произнесла она. – Я пыталась помочь ему, накормить родной землей. Ты же ядовщик, должен знать, что она помогает от «Кровобега». – Уверенность разгоралась, но и тревога не гасла. – Странно, что ты не вмешался. Стоял и смотрел, как Вэл умирает. Что ты вообще тут делаешь?
– А вы?
Простой вопрос, произнесенный невозмутимым тоном, заставил Тьяну смешаться. Тревога полыхнула ярче, а уверенность, напротив, поблекла. Пальцы потянулись к шляпке – привычный, успокаивающий жест, – но вовремя отдернулись. Вместо «таблетки» на голове была дедушкина шляпа, и Тьяна меньше всего хотела испачкать ее кровью.
– Я собиралась… – взгляд так и тянулся к пузырьку «Кровобега». – Собиралась поговорить с ним.
– Вы волнуетесь, – заметил Медович. – Убийцы обычно волнуются.
– Ты явно знаешь об убийцах больше, чем я, – бессильно огрызнулась Тьяна. – И хватит «выкать», сейчас не до любезностей. – Что-то подобное она слышала сегодня от Гнев.
Мару скользнул по ней взглядом.
– Мы виделись утром, не так ли? Как тебя зовут?
– Тьяна. Тьяна Островски. – Был ли смысл скрывать имя?
– А меня…
– Знаю, – буркнула Тьяна.
– Прекрасно. – Он отвесил поклон. – Что ты делаешь завтра вечером, Островски?
– Что? – Тьяна дернулась, будто кто-то взял ее за плечи и хорошенько встряхнул.
– Встретимся на пятичасовом пароме. – Мару словно назначал свидание девице, которая сама навязалась. – Мне надо в город, и тебе лучше поехать со мной. Там и обсудим, что делать дальше. – Он оценивающе посмотрел на Тьяну, и она догадалась: ему что-то нужно, взамен, за молчание. – И для твоего успокоения: я не убивал Велимира. Хотя не могу сказать, что не хотел.
«Я тоже». Проглотив подступившее признание, Тьяна ответила:
– Хорошо, я поеду с тобой. А что мне делать сейчас? С этим. – Взгляд окинул вещи, утонувшие в крови, и ледяные когти заскребли по душе.
Вряд ли Медович был хорош в заметании следов, но Тьяна нуждалась хоть в ком-то. В человеке, способном дать совет. В соучастнике.
Она старалась не думать, как сильно навредила себе. Зачем осталась, когда нужно было бежать со всех ног. Почему разбросала содержимое сумочки, хотя сто раз говорила себе: не наследи. Наконец, с какой стати решила остановить действие яда, если собиралась убить. Тьяна все сделала не так. Вероятно, виной тому было потрясение. Она слишком рано увидела умирающего жениха – до того, как сама откупорила яд. Всего пара секунд – и история пошла бы по другому руслу.
Всего пара секунд – и Мару увидел бы, как она убивает Вэла. Увидел бы преступницу, а не жертву обстоятельств.
Он молчал. Тьяна уже решила, что Медович сейчас злобно ухмыльнется и пошлет ее к Хозяину последнего пира, а то и к лесному чудовищу Хитвику, но он произнес:
– Собери свои вещи. У тебя есть сумка? А, вижу. Положи все туда. Нестрашно, что подкладка будет в крови. Потом отдашь в «Однажды и навсегда», чтобы заменили. Они ничего не скажут, и не с таким сталкивались.
Мару выжидательно уставился на нее, и Тьяна кивнула. Тогда он продолжил:
– Сейчас я уйду, а ты выжди какое-то время, но не задерживайся слишком долго. Когда выйдешь, поверни за часовню. Иди до заброшенного цуньгского павильона, за ним будет пруд, следуй вдоль него до моста. Дальше налево. Это самый темный и безлюдный путь до Погреба. И довольно короткий, если идти быстро.
Тьяна повторила про себя: за часовню, цуньгский павильон, пруд, мост, а там – пансион. Представилась раковина с подтекающим краном – в этом было что-то утешительное, житейское и нормальное. Тьяне вдруг ужасно захотелось помыться, аж все тело зачесалось, будто снова, как в детстве, покусали куриные блохи.
Оглядев напоследок кровавый пол, труп Велимира и Тьяну, Мару сказал:
– Я же говорил, что ты впишешься. – И направился к двери.
«Здесь много красного. Кроваво-красного», – прозвучало в голове, и Тьяна принялась собирать вещи. Вэл так и лез на глаза, но она приказала себе сосредоточиться на разбросанных предметах. Начала с носового платка, пропитавшегося насквозь, а закончила флаконом с ядом.
Отравив Велимира, Тьяна принесла бы пустой пузырек в комнату, тщательно промыла под проточной водой, наполнила маслом душицы – и поставила в ряд таких же флаконов. Прятать, как известно, нужно на видном месте. Если зашвырнешь в ближайшие кусты или, наполнив каменной крошкой, утопишь в заливе – сыщики непременно найдут, зацепятся и будут рыть в правильном направлении. Пойдут по магазинам, торгующим стеклянной тарой, и в одном из них, чего доброго, продавцы вспомнят взволнованную покупательницу. Тьяна, увы, неосмотрительно повела себя в лавке. Вспылила, когда ее спросили, зачем понадобился новый флакон.
Вот и сейчас, рассудила Тьяна, избавляться от пузырька нельзя. Надо принести «Кровобег» в комнату, вылить в сток, а дальше действовать по плану: проточная вода, душица, компания других флаконов. Если пойдут обыски, сыщики, разумеется, обнаружат Тьянины сокровища: волчий корень, шляпу смерти и ведьмину перчатку, но это ничего им не даст. Для «Кровобега» нужны совсем другие компоненты. Да и откуда первокружнице, только-только прибывшей из Девы, знать тот самый рецепт и те самые слова, способные превратить обычное зелье – в магическое? Неоткуда.
Приоткрыв дверь, Тьяна затаила дыхание и осмотрела площадку у часовни. Покачивались еще не облетевшие кроны, тени бродили по дорожкам и стриженой траве. Людей не было. Или Тьяна хотела так думать? Сердце постукивало то в пятках, то в горле. Было немыслимо выйти под газовый свет, под чьи-то скрытые взоры, но Мару сказал, что нельзя задерживаться. Тьяна и сама понимала это.
Стиснув зубы, она вытолкнула себя наружу, повернула за часовню и быстро-быстро зашагала по неприметной дорожке. Вскоре показалась черепичная крыша, похожая на выгнутую ветром шляпу. Обогнув павильон, Тьяна вышла к пруду. Квакнула лягушка, булькнула вода, и по черной поверхности побежали круги.
Природа, похоже, полностью отвоевала себе этот участок академии. Деревья и кустарники цеплялись друг за дружку, образуя плотную стену с редкими прорехами. Трава кое-где доходила до икр, и черные валуны, один больше другого, вставали на пути. С каждым шагом заросли все густели, а тропа истончалась и норовила исчезнуть. Кто-то шуршал во тьме.
Новая волна тревоги накатила, откуда не ждали. Тьяне вдруг подумалось: уж не прячется ли тут Хитвик – повелитель чащоб и воплощение дикости? Говорили, он мстит людям за излишнюю тягу к знаниям, так почему бы ему не обосноваться на окраине академии. Боковое зрение тотчас выхватило из тьмы лицо, покрытое корой, и нечеловечьи глаза. Тьяна вздрогнула, повернула голову: никого. Просто ночь. Просто нервы. Не нужно ей, пожалуйста, никаких оживших божков – хватит и мертвого жениха. Чтобы отвлечься, Тьяна глубоко вдохнула сладковатый воздух и позволила себе подумать о «Любоморе».
Получается, все кончено? Она свободна? Яд больше не имеет власти над ней? По всему выходило, что так, и Тьяне следовало думать в утвердительном, а то и восклицательном ключе, но вопросы, словно крюки, впивались в мозг.
Почему она не чувствует облегчения?
Вспомнилось, как «Любомор» попал в ее кровь. Что-то кольнуло кожу. Почти небольно, мимолетно, в толпе, что наводняла Средню, и незнакомый голос отчетливо произнес: «Ахокташ». Ощутив укол, Тьяна ойкнула и уставилась на сгиб руки. Крохотная точка краснела на коже: то ли укусило насекомое, то ли напоролась на что-то острое – немудрено в такой-то толкотне. Мелькнула мысль: не вернуться ли в Деву, не зайти ли к врачевательнице, но толпа понесла дальше – и Тьяна подчинилась. Может быть, когда ты – кто-то знатный и важный, точка на коже способна вызвать опасения. Но если ты – простая студентка родом из пыльной глуши, тайный укол яда кажется городской легендой. Или, по крайней мере, чем-то, что происходит с другими. Не с тобой.
С каждым, как оказалось, может случиться что угодно.
Слово, выловленное в толпе, не давало Тьяне покоя. Она слышала его впервые, не знала перевода, и азарт, как часто бывало, полностью захватил ее. Придя в библиотеку, Тьяна отправилась за мистерианско-осским словарем. Никакого «ахокташа» там не обнаружилось, но она не привыкла отступать, когда дело касалось переводов. Редкие и устаревшие слова стоило искать в более ранних изданиях, и Тьяна сходила за «речником», собранным еще при князьях-первооткрывателях. В разделе «А» нужное слово не нашлось. Тогда Тьяна, подгоняемая вдохновением, перешла на «Б» и отыскала «бесун» – так мистерианцы называли свои зелья. В самом низу страницы шел краткий перечень магических ядов, с которыми довелось познакомиться первооткрывателям. Среди прочего Тьяна увидела: «Ахокташей тут кличут поганое зелье, спасение от коего сокрыто в смерти любящего, оттого ныне меж собой речем его любомором».
Тьяну замутило. Не поверив глазам, она медленно поднялась со стула, дошла до шкафа с энциклопедиями и достала «Магические яды, том 2». Открыла на «Л».
«Любомор – приспособленный перевод для облегчения понимания смысла – магический яд, останавливающий сердце на 2-3 день после приема, изредка на 14-16. Противоядие: смерть того, кто вас любит. Предположительно использовался для жестокой мести за измены, из ревности и пр., т.к. ставил неверного партнера перед тяжелым выбором: умереть самому или убить любовника(-цу)».
Тьяна не помнила, как вернула книгу на место и вышла из зала. Все терялось в ядовитом, щиплющем глаза тумане: и библиотека, и жизнь. В голове, с нарастающей безнадежностью, крутилась одинокая мысль. Зажмурившись, Тьяна прошептала: «Не со мной. Это происходит не со мной. Пожалуйста, только не со мной». Она уже знала, что отравлена. Чувствовала ток «Любомора» в крови. Проверка, тайно проведенная тем же вечером, не открыла ничего нового.
Из зарослей ухнула ночная птица, и Тьяна смахнула слезы, вызванные воспоминанием. Во рту пересохло до горечи, и недоброе предчувствие подтолкнуло к признанию: она не верила, что все закончилось. Не верила, что «Любомор» отпустил ее. Жизнь почти не умела ставить точки, ее рука вечно соскальзывала, и выходила очередная запятая. Вдруг и сейчас?
Вэл умер, точно умер, и если яд продолжал действовать, это могло значить только одно.
Тьяне вспомнилась вечеринка в честь помолвки – вернее, ее финал.
Гости, наполненные хмельными коктейлями и свежими сплетнями, разъехались лишь на второй день, после позднего обеда. Пока матушка и пара служанок освобождали столы от грязной посуды, Тьяна и Велимир вышли на веранду.
Машины караваном следовали по дороге, с двух сторон засаженной кипарисами. Прямоугольники «Дюз-и-Берговичей» вальяжно покачивались на рессорах, а низкие рокочущие «Еллинеки» рвались вперед, норовя растолкать медлительных соседей своими удлиненными капотами. Семейные автомобили загораживали путь холостяцким, точно в назидание: «Охолони, молодежь, куда спешишь? Не иначе на обочину или в дерево!». Желтая пыль стояла стеной.
– Я люблю тебя, Тьян, – обыденным тоном произнес Вэл, будто говорил о курятине по старо-осски, поданной на обед.
Тьяна повернулась к нему. Блекло-серые, всегда утомленные глаза жениха казались ярче и живее в потоке алого света. Вэл смотрел мимо Тьяны, на вереницу машин, и ей подумалось, что это вполне возможно – полюбить его. Сердце ускорило ход, но тотчас споткнулось.
Вэл, не сводя глаз с дороги, положил руку ей на поясницу. Опустил ниже. Сгреб пальцами подол. Тьяна хотела отстраниться, но почему-то замерла. Пока Велимир подбирался к ее белью и всему, скрытому под ним, она пыталась нащупать в себе хоть какое-то чувство, помимо раздражения. Не любовь – так симпатию. Не симпатию – так смирение. Они все равно поженятся, так какая разница?
Наклонившись к ней, Вэл жарко зашептал в ухо: «Люблю, люблю». Колючий, жесткий подбородок уперся в шею. В ноздри забился плотный запах алкоголя и мужского крема. У Тьяны закипела кровь, но не от страсти. Перехватив руку Велимира, она с силой отвела ее в сторону. Он застыл и, помедлив, отстранился. Закатный свет схлынул с его лица, и теперь глаза казались темными пустотами в голове каменного истукана.
– Какая недотрога, кто бы мог подумать, – сунув руки в карманы брюк, Вэл отошел и привалился к перилам. – Ничего, я не обижаюсь. Понимаю, тебе нужно время. – Вроде он говорил правильные вещи, но таким тоном, словно сам с собой не согласен.
Одернув юбку, Тьяна исподлобья посмотрела на жениха. Она не понимала, на что тут обижаться. Все то, к чему он так упорно подбирался, когда-нибудь неизбежно ему достанется. Почему это должно случиться прямо сейчас?
– Вэл, а ты… – говорить было трудно, но ей действительно хотелось разобраться: и в своих чувствах, и в его. – Ты всерьез сказал это?
– Что?
– Про любовь.
– Раз сказал, значит, всерьез. Ты же ценишь слова, м-м? Иначе не метила бы в переводчицы. – Губы скривились, и Тьяна прочла в насмешливом изгибе: «Придурь, да и только».
– Я ценю не слова, а их смысл, – пробормотала она себе под нос.
Воспоминание пролетело за долю секунды, и сердце, как и тогда, на веранде, споткнулось. Да посильнее – так, что заныли вены. Мог ли Вэл соврать? Сказать, что любит, а сам… Был действенный способ проверить это.
Повернув налево от моста, Тьяна вышла к разлапистым кустам орешника. За ними просматривался задний фасад Погреба. В нескольких окнах горел свет, но темные силуэты не маячили за стеклами. Не сводя глаз с желтых окошек, Тьяна выбралась из кустов и побежала вдоль торца. Дверь пансиона, лестница, номер «13». Заперев засов, Тьяна привалилась к косяку. Легкие, словно кузнечные мехи, быстро-быстро втягивали и выпускали воздух. Спина и ноги горели от напряжения, а пальцы, напротив, будто сковало льдом. Оторвавшись от двери, Тьяна с опаской взглянула на руки: кровь Велимира превратилась в коричневую заскорузлую грязь. Оттереть ее, затем вылить зелье, после спрятать сумку… Нет, вначале узнать: действует ли яд. Чтобы не питать ни ложной надежды, ни обманчивой безнадеги.
Обрушив на пол гору постельного белья, Тьяна вытащила из шкафа коробку с поганкой. Ногти подцепили шляпку, отщипнули кусочек и осторожно опустили на край стола. Выдвинув ящик, Тьяна достала маленький нож для заточки карандашей. Вдохнула, стиснула зубы и – р-раз – чиркнула по предплечью. Лезвие вспороло кожу, и Тьяна быстро подцепила каплю крови. Сбросив ее на кусок гриба, задержала дыхание. Секунда, другая. Серая сухая плоть вдруг шевельнулась и зашипела, как от воздействия кислоты. Тьяна знала, что происходит: более сильный яд, словно хищник, поглощал слабого собрата.
Велимир обманул ее.
Она отшвырнула нож и завыла сквозь сомкнутые губы. Ужас, захлестнув холодной волной, потянул на дно. Ноги подкосились, и Тьяна уперлась ладонями в стол, чтобы не упасть. Из глаз текли слезы, из пореза – кровь. Сейчас Тьяна чувствовала себя так, будто ее травят два яда одновременно: «Любомор» и умирающая надежда. Лучше бы она не допускала и мысли о спасении.
Казалось, хуже и быть не может, но тут за спиной металлически скрежетнула задвижка. Содрогнувшись, Тьяна повернулась на звук.
На пороге стояло чудовище. Ветвистые рога доставали до дверного наличника, тело походило на кучу палой листвы, из нее выглядывало лицо, обросшее корой и побегами.
Хитвик пришел, чтобы покарать Тьяну.

Глава 4. Ночь с чудовищем, утро с мертвецом
Рука, дрожа каждым суставом, побежала по столу – вылитый паук, прихлопнутый, но недобитый ботинком. Ослабевшие пальцы нащупали нож – повезло, что он не скатился на пол. Сжав рукоятку, Тьяна повернулась к чудовищу и выставила вперед короткое лезвие. Оно ходило ходуном, и было очевидно: нож для карандашей ничем не поможет Тьяне. Он, скорее, подсобил бы Хитвику: если подточить деревянный рог, будет легче вспороть живот.
Тьяна знала, что ей не выиграть в схватке, но продолжала грозить чудовищу. Глаза, казалось, утратили способность моргать. Губы криво расползлись в стороны, как у ощерившейся собаки. В голове крутилось: наброситься первой, закричать во все горло, прыгнуть в окно… Прыгнуть в окно! Несмотря на высоту, вариант был не так плох – если бы не виноград, льнущий к стеклу. Пока продерешься сквозь заросли, чудовище поднимет на рога.
Хитвик тяжело шагнул через порог. Ветви, растущие из головы, шкрябнули по наличнику. Пахнуло подсохшей осенней листвой, почему-то шерстью и, что совсем уж странно, шоколадом. Запах нес обманчивое умиротворение.
Может, вдруг подумала Тьяна, Хитвик сделает это небольно. Без муки, без злобы, быстро и тихо – так, как приходит осень. И еще подумала: до чего же глупо быть убитой фольклорным персонажем, в которого никогда не верила.
Чудовище глубоко вдохнуло, зашуршав лиственным телом, и прогудело:
– Готов ли твой дар, дева?
Дрожь в руке пошла на убыль, и нож перестал рваться из пальцев. Раз Хитвик заговорил – значит, не собирается нападать. По крайней мере, не сразу. Когда хищник заводит разговор, он лишается своего преимущества. Хитвик ждет ответа, ему нужен какой-то дар, его вопрос – ключ к спасению. Лишь бы понять, о чем речь. Что чудовищу от нее надо? Тьяна надеялась, что не кишки для украшения рогов.
По краю сознания пробежала искра удивления: почему местный божок говорил не на мистерианском, а на осском? Да и голос, пусть глубокий и мощный, не вселял первозданного ужаса.
– Твой дар, дева, – повторил Хитвик, шагнув вперед.
Тьяна решила рискнуть:
– Бери все, что хочешь. Кроме моей жизни. – Сглотнула. – И частей тела. – С таким условием она, пожалуй, погорячилась – можно было предложить ухо, но южное воспитание подсказывало: торговаться лучше с заниженной цены.
– Мне не нужны части твоего тела. – Хитвик фыркнул. Или показалось? – Лишь часть твоего мира.
«Моего мира, моего мира», – мысленно повторила Тьяна, пытаясь разгадать слова чудовища. Из чего, в самом деле, состоял ее мир? Из заклинаний и ядов, из мертвого жениха и оставленной семьи, из невразумительного прошлого и короткого будущего. Похоже, ей нечего было предложить.
Или Хитвик имел в виду не Тьяну, а все человечество? Мир людей, отделенный от мира чудовищ?
В голове волчком завертелось воспоминание. В детстве, как многим, матушка почитывала Тьяне перед сном мистерианские сказки. Они были написаны для других детей, принадлежали иному народу, но каждое новое поколение оссов-переселенцев вырастало на них – и чужие легенды ощущались все более родными.
Легкое покрывало липло к коже. Мотыльки, воскресшие после дневного зноя, хаотично бились в окно. Шуршали книжные страницы, и мамин голос, как теплый ночной ветер, подхватывал с них истории и нес Тьяне в уши. Слушать про Хитвика и других мелких божков было скучно, куда интереснее – про зелья. И неважно, что Тьяна помнила эти главы наизусть, она снова и снова просила читать их. Мама закатывала глаза: «Что, опять про бесуны?» – и сборник с легкостью открывался на нужной части. Книга помнила, что нравилось Тьяне.
Кажется, в легенде о лесном чудовище упоминалось, как его обмануть, отпугнуть или откупиться. В Тьяниной голове крутился волчок, мелькал ответ, но было не разобрать. Она помнила ощущение летней ночи, и мамин голос, и каждое слово про магические отравы, но ни одного – про Хитвика.
– Бери, что тебе нужно. – Тьяна предприняла вторую попытку.
– А что мне нужно? – не поддался Хитвик.
«Часть твоего мира». Нет, Тьяна не могла понять, чего хочет чудовище. Придумать бы какую-то хитрость, но фантазия словно оцепенела. Все, что случилось с за последние пару часов, казалось сном – выдумкой подсознания. Вначале смерть Велимира, потом неисчезнувший «Любомор», а теперь еще и это. Тьяна почувствовала, как резко иссяк адреналин и навалилась усталость. Мышцы превратились в кисель. Чтобы не опустить нож, она подперла правую руку левой.
– Не знаю, – сорвалось с губ. – Могу дать поганку.
– У тебя нет того, что мне нужно. – Хитвик удовлетворенно качнул рогами. – Ну, пеняй на себя, дева. – Совершенно по-человечески, с неожиданной озорной нотой, добавил он – и бросился на Тьяну.
Шорох листвы наполнил комнату. Сдавленно вскрикнув, Тьяна слепо, отчаянно махнула ножом. Потом еще раз, и еще. Лезвие скользнуло по лапе чудовища, и оно ойкнуло. Этот звук отрезвил Тьяну. Опустив руку, она пригляделась, и из груди вырвался тихий злой рык.
Ну какой Хитвик, ко всем ликам! На теле – шерстяная туника с пришитыми сухими листьями, на лице – деревянная маска, а рога – просто ветки, прикрепленные к капюшону. Фантазия Тьяны вовсе не оцепенела, как ей казалось. Напротив, воображению стоило поумерить пыл.
– Ну ты дикарка! – Из-под маски вырвался хохоток. – Думал, ножик тебе так, для острастки. Даже предположить не мог, что пустишь его в ход.
– Кто ты такой? – пробормотала Тьяна.
– Обычно девчонки визжат, пихаются и пытаются убежать, – продолжил Лже-Хитвик. – А чтоб пыряли – такое у меня первый раз. Наконечник, надеюсь, ничем не смазан? Ты что-то говорила про поганку.
– Кто ты? – повторила Тьяна, чувствуя, как от болтовни начинает трещать в висках.
– Твой несостоявшийся убийца. – Рога качнулись в воздухе, отвешивая поклон. – В том смысле, что сегодня я чуть не прибил тебя мячом.
– Е-что-то-там, – Тьяна наморщила лоб.
– Еникай. – Крупная ладонь, затянутая в перчатку, накрыла маску. Сдвинув в сторону, обнажила черные глаза, орлиный нос и белозубую улыбку. Запах шоколада усилился. – Так лучше? – спросил Еникай.
Тут-то, когда было поздно, волчок в Тьяниной голове докрутился и она вспомнила легенду о Хитвике.
Чудовище искало зеркало, целое или фрагмент. Вот почему Мару, трехкратный первокружник в академии Старика, предложил ей осколок. Он-то знал, как тут подшучивают над новичками, и подготовился заранее.
– Часть твоего мира. Часть цивилизации. – Отложив нож, Тьяна кивнула самой себе. – Дурацкий розыгрыш.
– Может, и дурацкий, но ты-то купилась. – Смуглое лицо Еникая светилось от удовольствия. – Не подумай, что я испугался, но когда ты стала размахивать ножичком, у меня перед глазами прямо пронеслась новость из «Вельградских времен»: «В старинной академии убили студента». – Он провел рукой по воздуху, изобразив заголовок.
А ведь и вправду – убили. Только не Еникая. Озноб коснулся Тьяниных плеч, но она сдержалась – не дернулась. А может, тело слишком устало, чтобы делать резкие движения.
– Хотя не, лучше в стилистике газеты «Желтая птица»: «Красавица и чудовище: студентка заколола шутника ножом для заточки карандашей».
– Тебе пора. – Тьяна шагнула вперед в надежде, что Еникай попятится, но он не сдвинулся с места. – Другие новички ждут не дождутся, чтобы ты разыграл их.
– Нет, дикарка. – Чернющие глаза уставились сверху вниз. – Ты последняя из первокружников, кто удостоился чести узреть Хитвика в моем исполнении. – Он снова раскланялся. – Я уж думал, ты не придешь. Заглядывал пару раз, но никого не было.
Тьяну словно кипятком ошпарило. Она почувствовала, что изменилась в лице, и это, очевидно, не ускользнуло от внимания Еникая. Пришлось сделать вид, что вторжение в комнату оскорбило ее, хотя в мыслях крутилось другое: «Что скажет Еникай, когда в академию заявятся сыщики?». С возмущением фыркнув, Тьяна спросила:
– По-твоему это нормально – вот так врываться к девушке? Как ты вообще попал сюда?
Взгляд Еникая вдруг изменился: веселье ушло на дно, и из тьмы блеснула обеспокоенность.
– У тебя кровь, – он охнул. – Ты что, напоролась на свой ножик?
– Да, случайно, – быстро ответила Тьяна. – Поэтому… знаешь, тебе лучше уйти. Мне надо обработать порез. – Она попыталась-таки оттеснить Лже-Хитвика к двери, но лишь понапрасну ткнулась плечом в широкую грудину.
– Да ты неслабо поранилась, все руки в крови. – Еникай присвистнул, разглядывая ее пальцы. – Давай помогу. А заодно глянем, не нужно ли и меня прижечь «адским камнем»[1 - Нитрат серебра – применялся для обеззараживания ран].
Тьяне сегодня решительно не везло на чутких людей, зато нагловатых и странных в окружении становилось все больше. Сил, чтобы выдворить Еникая, не было – ни физических, ни моральных. К тому же, не лучше ли успокоиться и вести себя так, будто ничего страшного не случилось? Проскользнув мимо Еникая, Тьяна выкрутила вентили и принялась тереть руки мылом. Над раковиной поплыл хвойный пар.
– У меня всегда так, – небрежно бросила Тьяна. – Чуть-чуть порежусь, а крови – целое море. Как ты там, Хитвик? – она нарочито громко фыркнула.
Закатав рукав туники, Еникай осмотрел розовую царапину и отмахнулся.
– Ерунда. Достану аптечку? – он кивнул на нижний ящик шкафа.
– Она тут есть? – Тьяна, как бы невзначай, подцепила с пола сумочку и повесила на дальний столбик кровати. Не хватало еще, чтобы Еникай сунул в нее нос.
– Не такая богатая, как у плющей, но все же.
– Бери все, что нужно, – она усмехнулась уголками губ, поняв, что говорила лесному чудовищу те же слова.
Наклонившись, Еникай вначале подобрал, отряхнул и уложил на место постельное белье, и только потом вытащил из ящика небольшую круглую жестянку. Достав пузырек с прозрачной жидкостью, он смочил кусок марли и шагнул к Тьяне. «Будь милой», – приказала она себе и вытянула руку. Влажная марля коснулась пореза, и кожу защипало. Еникай, по-доброму улыбнувшись, наклонился и подул на рану. Рог чуть не ткнул Тьяну в глаз – она едва успела увернуться.
– Ох, прости. – Еникай стянул капюшон: показались две смоляные косы, концы которых скрывались за воротом.
– Не думала, что мой первый день в академии закончится вот так, – сказала Тьяна. – Лесное чудовище будет обрабатывать мне рану.
– Я не лесное чудовище, а всего лишь третьекружник, чтущий обычаи. Скажу по секрету, – он понизил голос, – когда ко мне, в первую ночь в Погребе, заявился Хитвик, я визжал громче поросенка. Обычно новички знают, что их ждет: у кого-то тут учились родители, у других – старшие братья и сестры. У меня вся семья выпустилась из Старика, но ни один из этих подлых людей не удосужился рассказать мне про местную традицию. Когда мы встретились на праздниках, они хохотали, как сумасшедшие. Негодяи. – В голосе Еникая, когда он ругал семью, слышалась неподдельная нежность. – Тебя, значит, тоже не предупредили?
– Никто из моих не учился в Старике.
– Ого, так ты из этих.
Приподняв брови, Тьяна с прохладцей уточнила:
– Из низкосословных? Да.
– Не-ет. – Смущение удивительно шло Еникаю, разбавляя и смягчая его выраженную мужественность. – Я имел в виду, из тех, за кого платит Вельград. А он, вне всякого сомнения, не бросает деньги на ветер. Только вкладывает, чтобы приумножить. – Воздев палец, он хохотнул. – Так говорит мой отец. Он, кстати, тоже когда-то бегал тут, весь в листьях. На роль Хитвика выбирают парней покрупнее. Уф. – Еникай провел ладонью по лбу и бросил на Тьяну короткий взгляд. – Что-то я упарился в этом костюме. Не возражаешь, если сниму? Не беспокойся, – он приложил ладонь к груди, – я под ним не голый.
Еще утром, ожидая паром, Тьяна думала, что у нее на сегодня всего три задачи: не выглядеть подозрительно, не столкнуться с Велимиром и хорошенько выспаться перед первым учебным днем. План прогорел, и ей оставалось лишь растоптать угли.
Возможно, решила Тьяна, если Еникай задержится подольше, и если время смерти Велимира не будет установлено до минуты, и если Мару ничего не расскажет сыщикам, у нее появится неплохое прикрытие. Редкая девушка, отравив жениха «Кровобегом», проведет ночь за непринужденными разговорами. Тьяна, хоть и не убивала Велимира, наверняка попадет под подозрение: ее будут проверять, к ней станут присматриваться. Если она расположит к себе Еникая, возможно, он встанет на ее сторону, выступит защитником и забудет, как долго пустовала комната.
А еще Тьяна подумала, что ей стоит не только втереться в доверие к Еникаю, но и пойти дальше. Гораздо дальше. Совсем далеко. Туда, где над выжженным полем морали встает черное солнце спасения. Она ведь, кажется, приглянулась Еникаю…
Тьяна сразу отогнала мерзкую мысль, но ее грязные, вязкие следы остались.
– Можешь снять, – она чинно кивнула. – Только должна предупредить: у меня есть жених, так что… – Тьяна вовремя прервалась, не позволив голосу дрогнуть, и выразительно посмотрела на Еникая.
– А я должен предупредить, что мое сердце отдано… – он сделал паузу, чтобы стянуть тунику: мелькнул поджарый темно-золотистый живот, – госпоже литературе. – Листья и рога повисли на спинке стула. – И я не про переводы. Хочу стать писателем. Нести людям утешение, давать возможность отдохнуть и посмеяться, ну и рассказывать о важном.
– А что для тебя – важное? – спросила Тьяна.
Еникай посмотрел на костюм лесного чудовища.
– Вот это. – Он улыбнулся, с теплотой и печалью. – Сказания, предания. Корни. Они забываются. Некоторые, как оказалось, даже не знают, как отвадить Хитвика. – Еникай скривил бровь, и улыбка стала озорной, совсем мальчишеской. – Вот ты помнишь, почему он собирает зеркала?
– Да. То есть нет. Там что-то про цивилизацию. Хитвик не любит ее плоды.
– Направление мысли – верное, как говорит мастер Крабух, до того, как влепить низший балл, – усмехнулся Еникай. – Хитвик собирает зеркала, потому что они – верх человеческого самолюбования. Нам недостаточно рек и озер, мы не хотим расставаться со своим отражением. Зависим от него. Водная гладь не принадлежит нам, не подчиняется, а вот зеркало – да. Мы научились полировать олово, бронзу и сталь, но металлические отражатели быстро мутнели и покрывались ржавчиной. Тогда мы начали выдумывать огромные стеклянные шары, вливать в них амальгаму и, разбив на куски, обтесывать, но в таких зеркалах невозможно было поместиться полностью. И мы пошли дальше: создали технологию литья, при которой тридцать часов зеркало шлифовалось, а потом еще семьдесят – полировалось. Сто часов жизни, а все для чего? Чтобы давить прыщи. – Он всплеснул руками. – Ты знаешь, что первые зеркала в Мистерию завезли оссы? Местным они были не нужны.
– Ты мистерианец? – прямо спросила Тьяна, сбитая с толку и, в то же время, завороженная пламенной речью Еникая.
– Вот на столечко, – он показал четверть фаланги. – А еще эраклей, марев и осс. В моей крови намешано много всякого.
«А в моей только «Любомор», – мрачно подумала Тьяна.
– Значит, – она заставила себя улыбнуться, следуя собственному приказу: «Будь милой!», – ты собираешься написать книгу о Хитвике?
– О нем и о других. Думаю, писательская работенка – в самый раз для таких, как я. Бездельников из богатых семей. – Еникай закатил глаза: мол, повезло, что поделать. – Говорят, пером не заработаешь ни золотника. Ну что, как насчет маревского чая?
Тьяна кивнула. Действительно, не мешало бы попить теплого и что-нибудь съесть. Она достала кулек с орехами и сухофруктами, а Еникай принес чайник, заварку, горелку и бумажный пакет, наполовину наполненный конфетами: так и раскрылось, почему от Лже-Хитвика пахло шоколадом. По вензелю на упаковке Тьяна поняла, что конфеты куплены в знаменитой вельградской лавке, очередь в которую всегда растягивалась на версту. Власта рассказывала, что однажды простояла час, но так и не перешагнула порог. Для знатных гостей, разумеется, существовал отдельный вход.
Осторожно положив в рот шоколадку в форме ракушки, Тьяна поняла, почему люди так стремились в ту кондитерскую. У конфеты был вкус идеального детства.
Еникай достал из комода две фарфоровые чашки – Тьяна и не догадывалась о их существовании – и разлил чай. По цвету он напоминал форму переводчиков, только немного уходил в синеву. Особый окрас, как и кисловато-сладкий вкус, маревскому чаю придавал горох-бабочка.
– Обязательно купи себе горелку, дикарка. Это незаменимая вещь в Погребе. Ты еще вспомнишь мои слова, когда придет настоящая осень, с туманами и затяжными дождями. – Нерешительно потоптавшись у кровати, Еникай устроился на полу, и Тьяна присоединилась к нему. – Хотя нет, не покупай. Оставлю тебе свою, а заодно и заварку. Серьезно, неделя-другая, и без чая тут будет никак. – Он закинул в рот две конфеты, а сверху засыпал арахис.
Беседа потекла быстро и свободно. Еникай много болтал, но спрашивал и слушал тоже охотно. Они говорили о мистерианских идиомах и старых легендах, о подтекающих кранах и трещинах на фасадах, о чае и шоколаде, обо всем и ни о чем.
Разморенная теплым питьем и разговором, Тьяна мысленно пожалела, что не может быть откровенна с Еникаем. Конечно, она не рассказала бы ему о «Любоморе», но как же хотелось повернуть к ядам. Спросить, заговаривал ли он зелья? Бывал ли в ядотеке? И правда ли, что основатель академии испытывал на себе некоторые бесуны? Тьяна сдерживалась, как могла: ей не стоило демонстрировать интерес к отравам. Поэтому она спрашивала о банальном: строги ли мастера и вкусно ли кормят в столовой, а сама рассказывала об учебе в Деве и жизни на юге. Когда речь зашла о семье, Еникай спросил:
– А кто твой жених? Он учится, работает или так, прожигает молодость?
– Все понемногу. – Тьяна напустила на себя смущенный вид, прикидывая, куда направить разговор.
Рассказать про Вэла, солгать или увильнуть от ответа? Гневлиде она сказала, что никого тут не знает, но теперь такой ход казался ошибочным. Не пора ли подлить правды, чтобы ложь лучше усвоилась?
– На самом деле, – Тьяна вздохнула и отставила пустую чашку, – мой жених – студент в Старике. Ядовщик. Мы еще не виделись, он даже не знает, что я перевелась. Хотела устроить сюрприз.
– Ничего себе! – Еникай, оживившись, откинул на спину косы. – Так-так. Кто у нас с юга? Милох!
– Не он.
– Э-э… Гдан!
– Снова мимо.
Еникай скривился, словно хлебнул горькой заварки.
– Только не говори, что Велимир.
Тьяна нахмурилась. Похоже, у мертвого жениха в академии была не самая хорошая репутация. Вот и Мару он не нравился. «Жутко раздражал», – кажется, так о Вэле отозвался Медович.
– Точно. Он. – Еникай присвистнул, взяв какую-то грустно-сочувствующую ноту. – Жаль, конечно. Ну, может, появление невесты приведет его в чувство.
Ничто на свете не могло привести Велимира в чувство, но Еникаю пока не стоило знать об этом. Тьяна потупила взгляд и повела плечами, показывая, что разговор утратил легкость и теплоту.
– Не понимаю, о чем ты, – сухо сказала она.
Широкая грудь Еникая раздулась от вздоха.
– Знаешь, – он качнул головой, – я не имею права лезть в ваши отношения, но дам дружеский совет: поговори с Младой Требух, ядовщицей со второго круга. А потом – с самим Велимиром.
– Хочешь сказать, он мне изменяет? – Тьяна старалась, чтобы вопрос прозвучал без наигранного надрыва, но и не равнодушно. Получилось что-то среднее между скрипом калитки и мяуканьем голодной кошки. – С этой Младой?
– Нет, не совсем, – Еникай смешался. – Просто поговори с ней, ладно?
Тьяна кивнула. Может, Велимир променял ее на ядовщицу-второкружницу – и поэтому действие яда продолжилось? Хотя, вероятно, Вэл никогда не испытывал к Тьяне нежных чувств: просто притворялся, чтобы залезть под юбку. Вспомнилось, как он вел себя всякий раз, когда они оставались наедине, и внутри прокатилось протяжное «бр-р-р». Кто знает, не проделывал ли жених то же самое с Младой – и не угостила ли она его за это «Кровобегом»?
В комнате повисла тишина. Тьма за виноградной завесой, достигнув пика, начала таять, подобно шоколаду во рту. Еникай поднялся и взял со стула свой костюм. Отвалившись от туники, один из багряных листьев спорхнул на пол.
– Я пойду. Надо хоть часок поспать перед занятиями, и тебе тоже. Извини, если, – Еникай замешкался у двери, – сболтнул лишнего и испортил настроение.
– Ничего, все в порядке. Спасибо за чай. И за разговор. И за… дружеский совет. – Тьяна положила ладонь на засов. – А как ты все-таки попал в мою комнату?
– Крючок из проволоки. Просовываешь в щель, подцепляешь задвижку. Старый трюк. – Он улыбнулся напоследок, но уже не так открыто и лучезарно. – Не беспокойся, это не повторится.
Заперев дверь, Тьяна какое-то время разглядывала опустевшую комнату. Капли, срываясь с крана, бились о раковину. В воздухе стоял запах шоколада, горошка-бабочки и Лже-Хитвика. Усмешка коснулась губ: как она могла поверить, что лесное чудовище явилось наказать ее? Это все нервы, нервы. Бесконечный день, сплетенный из тревог и провалов. Покачав головой, Тьяна достала бинокль и подошла к окну. Направив окуляры на ступени часовни, застыла в ожидании. Небо залиловело, засеребрилось, подернулось золотым налетом, и тогда на пороге часовни появился священнослужитель в белой ритуальной накидке. Он неспешно отворил дверь, сонно вгляделся – и шарахнулся. Лицо исказила гримаса ужаса. Каблук соскользнул со ступени, и священник снежным комом покатился вниз. Тьяна искренне понадеялась, что он ничего себе не сломал.
Время словно ускорилось, стремясь к неминуемой развязке. Поднявшись, священник убежал – и вернулся с двумя врачевателями в серых робах. У них были с собой носилки, и вскоре из часовни вынесли мертвеца. Тело, прикрытое простыней, показалось Тьяне удивительно миниатюрным. Неужели Велимир так иссох из-за потери крови? Совесть, все еще живая, заставила сердце сбиться с ритма.
Врачеватели запнулись на ступенях, но удержали труп – лишь рука свесилась с носилок. Мелькнула зеленая манжета и тонкие бледные пальцы. Тьяна скользнула по ним взглядом, и бинокль задрожал. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не выпустить вскрик.
Из часовни вынесли не Велимира. Под покрывалом лежала девушка.

Глава 5. Имена
Тьяне захотелось поднести кулаки к глазам и хорошенько протереть их. Вдруг бессонная ночь и крепкий маревский чай затуманили взгляд? Хотя тут, скорее, стоило протирать мозги – их точно затянуло мутью из-за всего происходящего.
Нет, глупости. Ошибки быть не могло. Тьяна слишком хорошо знала руки Велимира, чтобы перепутать их с девичьими. Тонкая кисть с длинными пальцами, что свесилась с носилок, не имела ничего общего с широкими ладонями почившего жениха – предназначенными, казалось, чтобы хватать и удерживать. Тьяна помнила, как крепкие пальцы Вэла накрыли пол-лица и сдавили с такой силой, что выпятились губы и заныли челюсти.
Да и ногти мертвеца, слюдяно-блестящие, выдавали девушку. Кто же она, незнакомка под простыней? И куда пропал Велимир?
А может, он по-прежнему в часовне?
Тьяна вновь поднесла бинокль к глазам – и догадка подтвердилась. Появилась еще пара врачевателей с носилками. Те, что забрали девушку, были достаточно худощавыми немолодыми людьми, а эти, вторые, могли бы составить конкуренцию Еникаю. По-спортивному вбежав по ступеням, врачеватели исчезли в часовне и спустя минуту-другую вынесли Вэла. Он тоже был прикрыт простыней. На белой ткани быстро и хаотично проступали алые пятна, словно кто-то рисовал причудливую карту иных земель: тут континент, там остров. Крови из жениха натекло так много, что она не успела высохнуть.
Священник, бездвижным снеговиком стоявший у стены, слегка подтаял при виде запятнанной простыни. Колени подогнулись, плечи обвисли, и тело привалилось к серокаменной кладке. Шевельнув губами, он провел ладонью перед своим лицом и сжал кулак – осенил знамением осских богов.
– Слава ликам, – устало прошептала Тьяна.
Она предпочла бы, чтобы труп был всего один, Велимиров, но что уж теперь поделаешь. Лучше два мертвеца, включая жениха, чем вовсе без него. Если бы Вэл исчез из часовни, Тьяна утратила бы последний контроль, а с ним и жалкие остатки осмотрительности. Кстати, напомнила она себе, пора заняться сокрытием улик. Появление Еникая спутало планы: сумочка с окровавленным содержимым так и провисела всю ночь на столбике кровати. Тьяна подалась к ней, но что-то заставило снова, в последний раз, направить окуляры на часовню. Вэла унесли, обмякший священник по-прежнему подпирал стену, а рядом с ним стоял и что-то говорил мужчина в длинном черном пальто: из одного рукава выглядывала серая перчатка, а другой пустовал. Волосы, стриженные в кружок и расчесанные на прямой пробор, лунно сияли сединой, хотя на лице было не так уж много морщин. Кто-то из мастеров? В эту секунду мужчина, повернувшись, уставился прямо на Тьянино окно. Прямо на нее.
Беззвучно охнув, Тьяна отпрянула. Нет, он не мог заметить ее: она не открывала окно, подглядывая через прореху в зарослях винограда. Вероятно, мужчина просто обернулся, проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь разговор. Тьяна пожалела, что не умеет читать по губам. Священник выглядел еще бледнее и несчастнее, чем при виде трупа, из чего она сделала вывод: беседа с одноруким мужчиной давалась служителю нелегко.
– Пэстра, – ободрила себя Тьяна.
Отойдя от окна и спрятав бинокль, она принялась за дело. Для начала удостоверилась, что подкладка не протекла, после чего вывалила вещи в раковину. Перчатки и платок, вконец испорченные, тотчас вернулись в сумочку. Взяв помаду, Тьяна содрогнулась и тоже отправила любимую «Розу юга» на выброс: прикоснуться к губам воском, искупавшимся в крови жениха, было немыслимо. А вот зеркальце, шпильки и духи Тьяна решила спасти: отмыть и забыть, где они побывали. Нестоличная, низкосословная бережливость давала о себе знать: вещи-то хорошие. Особенно флакончик с ароматом дурмана, подаренный Властой.
Подруга-сокружница не интересовалась ядами, но хорошо знала вкусы Тьяны. Когда пустой пузырек мечты об академии Старика наполнился маняще-сладкой реальностью, Власта всплакнула, пропала на полдня и вернулась с перламутровым флаконом, перевязанным фиолетовой лентой. Тьяна знала, что это. Еще бы! Духи с дурманом. Дорогие и куда более недоступные, чем конфеты-ракушки. Она не стала отказываться от подарка, который был подруге не по карману. Напротив – выхватила, прижала к себе, сверкнула глазами, и Власта счастливо, сквозь слезы, расхохоталась. Тьяна тотчас нанесла аромат на кожу и, потянув носом, почувствовала теплую летнюю полночь. Пьянящую, цветущую, толкающую на безумства. О, дурман пользовался славой под стать своему имени. На юге, запущенная искусницами, ходила легенда: всякий мужчина, заснувший от запаха дурмана, влюбится в первую женщину, увиденную после пробуждения.
Видят лики, Тьяне пригодилась бы такая способность, но она знала: цветок дарит вовсе не любовь, а спутанность сознания, галлюцинации и нередко смерть.
Щелкнув застежкой, она повесила сумку на тот же кроватный столбик: вроде на виду, но в глаза не бросается. Вечером, когда они с Медовичем (что ж ему надо?) отправятся в город, она избавится от последних улик. Отдавать сумочку в мастерскую Тьяна, конечно, не собиралась. Лучше утопить в глубине залива, подальше от берега, или бросить в костер какого-нибудь бродяги под мостом. Мару, может, и доверяет швеям из «Однажды и навсегда», но Тьяна – нет.
Тщательно смыв кровь с перламутрового флакона, она переложила его в другую сумку – вторую и последнюю, с обтрепанными краями и штопаной подкладкой. Туда же отправились очищенные шпильки и зеркальце. Пузырек с «Кровобегом», после опустошения и промывки, наполнился золотистым маслом душицы. Оглядевшись, Тьяна выдохнула: на этом все.
Сполоснув раковину и поплескав водой в лицо, она взглянула на часы. До первого занятия оставалось всего ничего. Интересно, не отменяет ли учебу из-за гибели Вэла и незнакомой девушки? Внутри, заглушая робкий шепоток совести и сострадания, зазвенело желание: сесть на скамью, разложить перед собой пустые листы, слушать, запоминать и записывать. Впитывать знания. Отравляться тайнами. Хцорвету зарин, аль окхелова. Хоть бы мастера в Старике оказались не настолько жалостливы и участливы к студентам, чтобы отменять занятия из-за смерти двоих ядовщиков.
Сменив форму и закрепив шляпку-таблетку, Тьяна оглядела себя с ног до головы в зеркале, прикрепленном изнутри к дверце шкафа. Вид – приличный, опрятный, а большего и не надо. Легкие следы утомления на лице тоже не портили картину: тени под глазами – естественные спутники студента, на каком бы круге он ни учился.
Тем временем, Погреб пробуждался. Из коридора доносился шум суеты: скрипели дверные петли, отбивали дробь шаги, насвистывались песенки. Перекинув через плечо ремень портфеля, а следом – сумки, Тьяна глубоко вдохнула и вышла из комнаты.
Вот и он – ее первый день в Старике. По-настоящему первый, не как вчера. Мимо, расплескивая кофе из чашки и ругаясь на чем свет стоит, пробежал всклокоченный коротышка-блондин. Окинув Тьяну рыбьим взглядом, к лестнице проскользила медноволосая эраклейка – все они ходили так, словно стояли в плывущей лодке, а не передвигали ногами. Тьяна подумала, что неплохо бы встретить Еникая, но он не попался на глаза, а стучаться к нему она посчитала неуместным.
Ветер, свежий и прозрачный, подходил новому дню, точно кисея невесте. Шуршала листва, и в этом звуке Тьяне чудилось что-то праздничное. Прижимая к боку портфель и сумку, она уверенно шла вперед. Волнения почти не было – по крайней мере, не больше, чем у обычной первокружницы. Тьяна ощущала: маска сейчас сидела крепко, приклеенная усталостью и, главное, чувством ответственности. Ответственности за себя-прошлую, так мечтавшую учиться здесь.
Всего несколько занятий, каких-то пять-шесть часов – она не так много просит у собственной головы, вечно забитой «Любомором». Вот же он, Старик. Она в Старике! Никто и ничто не отнимет у нее этот день. Ничто и никто не заткнет уши, не завяжет глаза. Сейчас она жива и даже не сидит в тюрьме за убийство, которого не совершала, так почему бы не заняться мистерианским? Хцорвету зарин. Ноги бодрее зашагали по дорожке.
Хорошо, что вчера Тьяна додумалась расспросить помощницу настоятеля, где пройдет первое занятие, а иначе заблудилась бы. В Старике не подписывали корпуса и пренебрегали номерами домов. Попадая сюда, студент должен был просто знать, где что находится. Быть своим, сразу, с порога – или притворяться, пока не станет.
Путь Тьяны лежал мимо часовни. Сердце сдержалось, не ускорило ход, и ноги тоже – только взгляд быстро скользнул по двери. Сейчас она наверняка заперта, чтобы верующие студенты и мастера ненароком не заглянули за ликовым благословением: там нынче нужны не боголюбы, а уборщики с крепкими нервами. Стоило оставить часовню позади, как в спину ударил колокол. Раз, второй и, помедлив, третий. Тьяна обернулась. Ученики и преподаватели, идущие к разным корпусам, как по команде замерли и напряженно прислушались к гулкому послезвучью. А затем, точно уловив приказ, все разом сменили направление и пошли в одну сторону. Тьяна настороженно огляделась – и последовала за остальными. Похоже, занятий все-таки не будет. Она не сомневалась: три удара, если перевести с колокольного на человеческий, означали «случилась беда».
Взгляд выхватил из толпы приземистую девчушку в фиолетовой форме. Судя по растерянному виду – тоже новенькая. Коренастой фигурой и бело-розовым лицом, словно вылепленным из зефира, она напоминала Власту. Значит, северянка. Приблизившись, Тьяна тихо спросила:
– Первый круг?
Девчушка закивала, и шляпа, крупноватая для ее головы, съехала на глаза. Пиджак у нее, как заметила Тьяна, тоже был на размер-другой больше, что придавало телу кубическую форму. Вот тебе и хваленые «Однажды и навсегда»: изуродовали девчушку.
– Думаю, нам лучше пойти вместе со всеми, – сказала Тьяна. – Я тоже с первого. Тьяна Островски.
– А ты переводчица или… – пропищала однокружница, и бледное северное лицо залилось румянцем. – Ой. Форма же.
– Ничего, каждый мог растеряться, мы же здесь новенькие, – со снисходительной любезностью заметила Тьяна.
– Я Лика. Матушка в честь ликов назвала, чтобы всегда под защитой была. Я с рождения много болела: то краснуха, то золотуха… Ой, ну чего я разболталась? Тебе это совсем неинтересно. – Она сделала паузу, в надежде на возражения, но Тьяна промолчала. – А ты не знаешь, что случилось? Прозвенел колокол, все куда-то пошли, а мне и спросить некого. Верней, есть, но… нет. – Лика поправила шляпу, снова съехавшую на глаза. – Утром меня должна была забрать сестра, но, наверное, не успела. Вряд ли она решила подшутить надо мной. Про Хитвика-то предупредила, и осколок дала, а у могилы не встретила.
– У могилы?
– Да. Тут есть обычай: если назначают встречу, но не говорят место, надо идти к могиле основателя. А ты не знала? – в Ликином голосе прозвучала неприкрытая, наивная радость: она все-таки может рассказать кое-что интересное и неизвестное новой знакомой.
– Отвечая на твои вопросы: нет. Я не знаю, почему звенел колокол, куда мы идем и про обычай тоже. У меня здесь не учится никто из близких. – Со вчерашней ночи это было правдой.
– Скоро у меня тут тоже никого не будет, – с досадой пробормотала Лика и, громко ойкнув, зажала рот ладонями. – Я имела в виду… нет, я ничего не имела в виду.
Тьяна не стала любопытничать и сделала вид, что пропустила слова Лики мимо ушей. Ее сестра, очевидно, собиралась бросить учебу – и что же? Тьяне не было никакого дела до чужих тайночек. Девица наверняка задумала побег с возлюбленным. Лишь бы потом не оказалась на юге, среди прислужниц Искусного дома, раздвигающих ноги за четверть золотника.
– Значит, Хитвик не напугал тебя? – Тьяна перевела тему. – Меня, если честно, он застал врасплох.
– Напугал, еще как напугал, – робко улыбнулась Лика. – Он такой громадный, рогатый… Это же был студент, да? Ряженый? – с надеждой уточнила она.
– Конечно. Его зовут Еникай. Если хочешь, познакомлю.
– Ты что, успела подружиться с мальчиш… молодым мужчиной? – Лика зарделась пуще прежнего.
– Не то чтобы подружиться, но мы выпили чаю и немного поболтали о том о сем.
Слова Тьяны произвели на Лику такое впечатление, будто она никогда не разговаривала с юношами. Приоткрыв рот, однокружница с ног до головы оглядела Тьяну и протяжно выдохнула:
– О-о.
Толпа, миновав лужайку для игры в хлопту, потекла к золотому куполу библиотеки. Похоже, тут, в главном хранилище знаний, проводились собрания по чрезвычайным случаям. Тьяна не думала, что впервые посетит библиотеку Старика при таких обстоятельствах, но выбора не было, и она невольно ускорила шаг. Лика засеменила рядом.
Стоило войти внутрь, как дух захватило от простора: высоты арочного потолка с мозаиками, ширины мраморного вестибюля и глубины подземелья – пол из плотного стекла, обнажая наслоения веков, позволял буквально заглянуть в прошлое. По бокам от входа высились черные кованые светильники, увитые золотыми, искусно выполненными побегами плюща и винограда. По центру, высоко над головами, висело фиолетово-зеленое полотно с гербом академии – бумажным цветком олеандра, лепестки которого покрывал мистерианский алфавит.
Под полотнищем, на возвышении, располагалась кафедра. За ней стоял настоятель академии: Тьяна еще не видела его лично, только на фотографиях в прессе. В газетных черно-белых оттенках он выглядел свежее, а в цвете походил на ощипанную сову. Круглые очки едва держались на приплюснутом носе, бакенбарды торчали редкими перьями.
Толпа, напирая, сдвинула Тьяну и Лику к витражному окну. Свет еще не пришел, чтобы поиграть с цветными стеклышками, из-за чего витраж выглядел мрачно. Да и запечатленный на нем сюжет не отличался весельем, изображая предательство и казнь последнего мистерианского правителя. Когда Тьяна размышляла об этом историческом событии, слово «предательство» неизменно бралось в мысленные кавычки.
– Полагаю, все в сборе, – оглядев собравшихся, натужно произнес настоятель. – Вы слышали колокол. Вы знаете, что случилось. – Разумеется, он не брал в расчет новичков. – В воздухе висит лишь один вопрос: «Кто?», и я, как настоятель академии Остора Ястребога, обязан дать ответ. Назвать имя. – Он выдержал паузу. – Имена.
По вестибюлю пролетел тревожный шепоток. Почти все понимали, что речь идет о смерти, но лишь немногие знали, сколько студентов умерло. Тьяна пробежала взглядом по толпе. Вот смоляная макушка Еникая, а у выхода – горчичные кудри Мару. Она поискала глазами Гнев, но не нашла. Вдруг вспомнилась рука, соскользнувшая с носилок. Зеленая манжета, тонкие пальцы. Тьяна еще раз внимательно огляделась вокруг, выискивая изогнутую фигуру, медовичевские локоны или широкополую шляпу, но так и не встретила ничего похожего. Поймав себя на том, что волнуется, Тьяна слегка поморщилась. Вот еще не хватало. Своих проблем полно. А Гнев ей даже не подружка. Что с того, если ее, а не какую-нибудь другую девушку, вынесли из часовни? В груди натянулась и протестующе задрожала невидимая струна.
– С прискорбием сообщаю вам, – продолжил настоятель, – что сегодня мы лишились двух студентов. Две души отлетели к ликам, и да будут приняты в сонм.
– Да будут приняты, – тихо повторили несколько голосов.
– Как и год назад, нас покинули студенты с отделения ядов, но на этот раз виною были не губительная рассеянность и не чрезмерная увлеченность препаратами. – Совиные перья дрогнули. – Юноша и девушка расстались с жизнью по собственной воле.
Одни заахали, другие забормотали. Тьяна почувствовала, как округлились глаза и похолодели руки. Вэл покончил с собой? Немыслимо, невозможно! Ни один человек, мало-мальски сведущий в ядах, не вольет себе в глотку «Кровобег». Для этого надо быть безумцем. Тьяна попыталась поймать взгляд Мару, но он неотрывно глядел на кафедру. Да, правильно, им незачем смотреть друг на друга. Тронув шляпку, она отвела глаза.
Гул голосов все нарастал, нарастал – и мигом схлынул, когда настоятель вновь открыл рот. Все ждали имена, и они прозвучали:
– Сегодня мы прощаемся с Велимиром Горски и Младой Требух.
«Не Гнев», – успела подумать Тьяна.
Сбоку, совсем близко, кто-то заорал на одной ноте. Повернувшись на звук, Тьяна увидела, как Лика тяжело оседает на пол. Глаза закатились и тотчас скрылись под шляпой. Губы словно запорошило пеплом. Еще одно отравление? В голове у Тьяны зашуршали карточки с ядами и противоядиями: на что похоже, чем помочь? Она потянулась к Лике, но кто-то стиснул плечо и рванул назад. Обернувшись, Тьяна напоролась на пронзительно-холодный взгляд. Перед ней стоял однорукий мужчина – тот, кто разговаривал со священником.
– Островски, – голос подошел бы судье, оглашающему смертный приговор, – вы пойдете со мной.

Глава 6. Старший мастер
Железная хватка, сталь в глазах и серебро седины – весь мужчина был словно вылит из металла. Тьяна дернула плечом в попытке освободиться: какой бы властью он ни обладал в академии, сейчас ее волновало другое – жизнь Лики.
Вырваться не получилось, и Тьяна волчицей глянула на мужчину. До чего цепко держит! Наверняка тренирует левую руку до седьмого пота, чтобы компенсировать отсутствие правой.
– Пустите! – бросила Тьяна. – Вы что, не видите, ей нужна помощь.
Однорукий холодно смотрел на нее, словно перед ним стояла проблемная студентка, которую следует отчитать. Кинув взгляд на Лику, он процедил в сторону:
– Принесите аммиачной воды.
Несколько человек разом сорвались с места и, расталкивая толпу, устремились к выходу. Тишина спала, словно кто-то сдернул с вестибюля тяжелый балдахин: зажужжали голоса, застучали шаги. Снова посмотрев на Лику, Тьяна поняла: да он, этот однорукий, прав. Неудовольствие смешалось с облегчением. Сокружница не отравлена и не умирает, она всего лишь в обмороке. Хорошо, что так. Плохо, что Тьяна не догадалась об этом сама. Мысленная картотека с ядами и противоядиями резко захлопнулась, прищемив уголок гордыни.
– Идемте, – почти не разжимая губ, произнес однорукий.
Упираться не имело смысла. Чуть обмякнув, чтобы пальцы не давили на плечо слишком сильно, Тьяна молча пошла рядом с мужчиной. Студенты расступались перед ними, перебрасываясь шепотками и взглядами.
Страх за чужую жизнь исчез, сменившись напряжением. Однорукий точно что-то знал – чем еще объяснить интерес к новенькой? Как далеко простирается его осведомленность – вот, что волновало Тьяну.
Когда они пробрались сквозь толпу, мужчина наконец убрал руку с ее плеча. Он ускорился, и Тьяна подстроилась под широкий шаг. Разрезая стоячий воздух библиотечных коридоров, они уходили все дальше. Деревянные полы блестели от утреннего света, проникающего сквозь окна. Слева и справа мелькали каменные скамьи с острыми краями, будто созданные для того, чтобы никто и никогда не присаживался на них. Из углов выглядывали бюсты писателей и переводчиков, ученых и ядовщиков. Тьяна знала всех, кого выловил взгляд.
Влево, вправо, снова влево – и вот они оказались у неприметной двери. Сунув руку в карман, мужчина достал ключ и вставил его в скважину. Скрипнули петли, однорукий переступил порог и бросил через плечо:
– Входите.
В небольшой квадратной комнате головокружительно пахло сладостью старых книг, древесиной и воском для полировки мебели. У занавешенного окна темнел дубовый стол, обитый изумрудным сукном, за ним и напротив стояли два стула с высокими спинками, а вдоль стен тянулись застеклённые шкафы с книгами. Тьяне хватило одного взгляда на потертые бархатные и кожаные корешки, чтобы определить, насколько редкие экземпляры хранятся здесь.
Внутри поднялась дрожь. Не счесть, как много раз Тьяна подавала заявку в Центральной библиотеке, чтобы получить хоть один томик из раритетной коллекции, но получала лишь отказы. Она знала, как выглядят корешки, но ни разу не видела их вживую.
Однорукий прошел мимо шкафов, даже не взглянув на них – похоже, он был так же холоден к книгам, как и к студентам. Тьяна мысленно обозвала его чурбаном, но потом подумала: должно быть, однорукий видел эти издания тысячи раз. И прикасался к ним. И – сердце дрогнуло – читал. Она стиснула зубы, испытав неуместный приступ зависти.
Мужчина занял место за столом и молча указал Тьяне на соседний стул. Сев, она положила ладони на колени и с немым вопросом уставилась на однорукого. Его лицо было непроницаемо, точно железная маска. Где-то у него на затылке, вдруг подумалось Тьяне, есть крохотные скважинки для таких же крохотных ключиков. Если отопрешь все, заслон спадет и увидишь истинное лицо. Вот только скважинок там немерено, а ключики попрятаны.
– С чего вы решили, что Лика Требух отравлена? – спросил однорукий.
«Лика Требух», – мысленно отметила Тьяна. В голове мигом прояснилось. Вот, значит, кто умер сегодня за компанию с Велимиром: старшая сестра однокружницы. Тьяна мрачно подумала, что следующая встреча сестер Требух, как и загадывалось, произойдет на могиле – только не основателя академии, а самой Млады. Что же ее связывало с Вэлом и почему Еникай считал, что Тьяне следует побеседовать с ней?
Не позволив паузе слишком затянуться, Тьяна расправила плечи и произнесла с прохладной вежливостью:
– Представьтесь, пожалуйста. Я не знаю, как к вам обращаться.
– Старший мастер. – Похоже, должность значила для него больше, чем собственное имя, раз однорукий начал с нее. Помедлив, он добавил: – Можете называть меня мастер Зорич.
– Мастер Зорич, я подумала, что Лика отравлена, по нескольким причинам, – начала Тьяна. – Настоятель объявил, что погибло двое студентов, а следом моя однокружница закричала и лишалась чувств. Люди редко просто так падают на пол. Я должна была…
– Судя по всему, вы должны были упасть рядом, – перебил Зорич.
– Что, простите? – Тьяна приподняла брови.
Рука в серой перчатке нырнула в ящик стола и опустила на сукно желтоватый лист. Тьяна тотчас узнала фирменный бланк академии Девы с плохо пропечатанным гербом в правом верхнем углу: так сразу и не поймешь, башня там с закругленной крышей или кое-что неприличное. Почерк тоже был знаком: ровные ряды мелких буковок принадлежали руке настоятельницы. Что эта курица Устия накарябала старшему мастеру? Тьяна потянулась к бланку, взгляд выхватила два имени: «Тьяна Островски» и «Велимир Горски», а следом Зорич согнул бумагу пополам.
Впрочем, письмо можно было и не читать. Тьяна и так все поняла: настоятельница посчитала своим долгом предупредить, что жених и невеста будут учиться под одной крышей. Преисполненная благочестием, курица распереживалась, как бы престижная академия не превратилась в гнездо греха и разврата. Наверное, напридумывала про них с Вэлом после того случая… Тьяна едва сдержалась, чтобы не скрипнуть зубами.
– Соболезную вашей утрате, Островски, – без доли сочувствия произнес старший мастер.
– Благодарю, – сухо отозвалась Тьяна. – При всем уважении, каждый по-своему переживает потерю. Я не из тех, кто падает в обмороки. К тому же, мне всё еще не верится, что Велимир… – она на миг опустила взгляд, и пальцы сжали ткань юбки, – что его больше нет. Я почти не знала жениха, нас помолвили родители, но его смерть, без сомнения, удар для меня и наших семей. – Вроде звучало складно.
– Почти не знали, – повторил Зорич; он то ли случайно сосредоточился на этих словах, то ли уловил нотку лжи. – Скажите, Островски, вам не кажется подозрительным, что ваш будущий муж умер, как только вы прибыли в академию?
– Подозрительным? Нет. Скорее, ужасным, – сглотнув сушь, Тьяна повторила: – Да, это ужасное совпадение.
– А то обстоятельство, что вместе с Горски умерла девушка, с которой его связывали тайные отношения – тоже ужасное совпадение? – стальные глаза совсем не мигали, ловя каждый жест Тьяны.
– Тайные отношения? – переспросила она, нахмурившись. – Мне ничего неизвестно об этом.
– Как и о том, что Требух ждала ребенка?
Вопрос старшего мастера пригвоздил Тьяну к стулу. Да, она подозревала, что у Вэла с Младой была связь – Еникай намекнул на это, хотя на прямой вопрос об измене ответил: «Нет, не совсем». Возможно, он имел в виду, что Велимир собирался разорвать помолвку и жениться на беременной подружке, поэтому их связь нельзя было назвать изменой? Тьяна и подумать не могла, как далеко всё зашло у Вэла и Млады.
Судьба наносила удар за ударом, не давая времени на передышку. Жених не любил Тьяну, его смерть не спасла ее от «Любомора», а тут еще оказалось, что Вэл, наплевав на помолвку, строил другие отношения. «Тайные», как выразился Зорич. Вот только жених, похоже, не особо скрывал их. А самое плохое, что теперь у Тьяны был явный мотив для убийства. Для двойного… нет, для тройного убийства, если учитывать нерожденного ребенка. Она глубоко вдохнула, стараясь унять жар и трепет, но они, точно огонь от кислорода, лишь усилились. Под кожей словно метались подожжённые мотыльки.
Зорич внимательно наблюдал за ней.
– Я ничего не знала. – Наконец, выдавила Тьяна. – Ни о Младе, ни о ребенке.
– Да, вы точно не из тех, кто падает в обмороки, – заключил старший мастер. – Вы свободы, Островски.
Стоило ей встать, как он добавил:
– Должен уведомить вас, что вашу комнату обыщут. Каждый угол. Каждую пядь. – Зорич дважды прихлопнул ладонью по столу. – А теперь, Островски, ступайте на вводное занятие для студентов первого круга. Вы уже опаздываете.
В памяти всплыла сумка, висящая на столбике кровати, и у Тьяны дрогнули колени. Пытаясь сохранить лицо, она кивнула старшему мастеру и вышла за дверь. Захотелось привалиться к стене и медленно сползти на пол, но Тьяна заставила себя пойти по коридору. Каждый шаг давался с трудом, будто на ногах появились кандалы. В мыслях, набирая обороты, крутилось: «Всё кончено, всё кончено».
Тьяна не сомневалась: если она ринется в пансион, чтобы избавиться от улик, старший мастер узнает об этом. Неспроста он сказал о вводном занятии: пока она будет сидеть на скамейке и слушать мастера переводов, кто-то из подручных Зорича войдет в ее комнату, откроет сумку и увидит запекшуюся кровь. Ох, лики, что же делать?
А если, и правда, изобразить обморок? Прямо здесь, под дверью кабинета старшего мастера? Он выйдет, наткнется на нее, попытается оказать помощь – и тогда…
«Что – тогда? – мрачно спросила себя Тьяна. – Удушишь его галстуком?».
Она до боли сжала кулаки и приказала ногам шевелиться живее. Не явиться на вводное занятие – как расписаться в своей виновности. Надо что-то придумать, как-то выкрутиться, пока Тьяна идет до учебного зала. Иначе на щиколотках защелкнутся реальные кандалы.
Какую чудовищную неосмотрительность она проявила, решив, что у нее есть время до вечера. А всё курица Устия с ее треклятым письмом! Если бы настоятельница не влезла, возможно, никто бы не узнал, что у Тьяны здесь учился жених. Всё едва не решилось само собой: настоятель объявил, что Вэл и Млада умерли «по собственной воле», а значит, никто не собирался проводить никакого расследования. Вот только старший мастер оказался не так глуп, чтобы поверить в добровольное отравление «Кровобегом».
Не верила в это и Тьяна. Им бы с Зоричем объединиться, да невозможно: в его глазах она – главная подозреваемая, а не союзник. Не может же Тьяна прийти к старшему мастеру и сказать: «Вэла и его подружку точно отравили, и по моим венам, кстати, тоже течет яд. Давайте вместе подумаем, что с этим делать?»
Тьяна горько усмехнулась, а следом ее будто пронзила молния: по телу побежало электричество, мысли залило светом. Остановившись посредине опустевшего вестибюля, она невидящим взглядом уставилась во мрак подземелья под ногами. В голове у Тьяны всё сложилось. Это была не просто догадка, а настоящее озарение.
Ночное убийство и её отравление – связаны. Не случайная рука вонзила ей в кожу намазанную ядом иглу. Не шалый безумец прошептал на ухо: «Ахокташ». Тьяну не просто так угостили «Любомором».
Её отравили, чтобы она убила Вэла.

Глава 7. Тайное стремление к свободе
Кто решил, что может использовать её как оружие? В голове мелькали лица и имена, старые связи и новые люди – воспоминания распирали череп, и Тьяна почти слышала его треск. Никто из знакомых, казалось, не годился на роль коварного кукловода. Впрочем, он мог входить в круг Велимира, оставаясь посторонним для Тьяны. Тот, кто подстроил всё это, знал о помолвке. Возможно, был в курсе измены. Вот только как он мог предугадать, что Тьяна решится убить Вэла, чтобы спасти себя?
Нет, этого он не знал, а потому подстраховался. Выбрал ещё кого-то на роль убийцы. И тот, второй, не сплоховал.
А вот наказание за него, скорее всего, понесет Тьяна. Как же она подставила себя, бросившись выручать Вэла! Тьяна до сих пор не понимала, что двигало ею, и не хотела возвращаться к вчерашней ночи. Ошибка совершена, время не отмотать, надо искать решение не в прошлом, а в настоящем. Думать о кукловоде рано, пока в воздухе висит вопрос с сумкой.
Побрал бы ее Хитвик!
Толкнув дубовую дверь библиотеки, почти черную от времени, Тьяна вдохнула ветер. Будь все иначе, она приостановилась бы, чтобы рассмотреть растительные орнаменты на створках, и наполированные бронзовые медальоны с гербом академии, и изящные ручки, которых касались пальцы великих переводчиков и ядовщиков – выпускников Старика. Нет, она не могла. Как бы Тьяна ни хотела побыть студенткой хоть один день, у нее отобрали эту возможность.
– Эй.
Сердце подпрыгнуло в груди, но мозг тотчас успокоил: всё в порядке. Из ниши, мерцая чернотой глаз, шагнул Еникай. Его губы чуть подрагивали: он слишком привык улыбаться и сейчас сдерживал себя.
– Как ты, дикарка? – Тьяна не ответила, и Еникай продолжил. – Слышал про Велимира. Это жуть! Сочувствую, но… – он замялся. – Если честно, думаю, ты достойна лучшего. Твой жених был козлом.
– Ты не очень хорош в соболезнованиях, да?
– Просто ужасен, – признался Еникай. – Тосты у меня получаются гораздо лучше.
Сбежав со ступеней, Тьяна устремилась к часовне – корпус, где проходило первое занятие, располагался прямо за местом смерти Вэла и его любовницы. Еникай пошел рядом.
– Ну так что, – в умении молчать он тоже не преуспел, – как ты себя чувствуешь?
– Не знаю. Еще не осознала.
Еникай внимательно посмотрел на нее сверху вниз.
– У вас, надеюсь, было не по любви, а по договору? – Поймав Тьянин кивок, он с облегчением выдохнул и перестал сдерживать улыбку. – Я так и думал. Значит, мне можно не делать скорбную мину.
– Да, но постарайся обойтись без тостов, – Тьяна тихо хмыкнула. – Так ты ждал меня, чтобы выразить ужасное соболезнование?
– Нет, вообще-то я хотел сделать комплимент. Ты так восхитительно нарычала на Зорича! – Еникай взмахнул руками. – Никогда не видел ничего подобного. Удивлен, что ты до сих пор жива.
– Я тоже, – буркнула Тьяна.
– Что наш Зорька хотел от тебя?
– А ты что, подрабатываешь в «Желтой птице»? Собираешь материал?
– Фу-у! – Еникай помахал ладонью, словно отгоняя зловонное облако. – Я спрашиваю исключительно как друг.
– Как друг. – Резко остановившись, Тьяна повернулась к нему. – А можешь сделать кое-что для меня? – и она повторила: – Как друг?
– Ну… – Еникай снова замялся, – наверное.
Исподтишка оглядевшись, Тьяна сжала его руку и утянула за часовню, под тень золоченых вязов. Еникай, едва не стукнувшись макушкой о низкую ветку, привалился к стене. На его губах играла озадаченная и озорная улыбка. Зыбкий свет, прорываясь сквозь листву, бликами танцевал на лице.
– Используй свою проволоку еще раз. – Тьяна смотрела на Еникая так, словно пыталась загипнотизировать. – Мне нужно, чтобы ты зашел в мою комнату, забрал сумочку и надежно спрятал ее. Только есть одно условие: не заглядывай внутрь. Нет, два: ещё никому не говори о моей просьбе.
Глаза Еникая всё округлялись и округлялись, пока он не стал похож на удивленную птицу. Казалось, он вот-вот заклокочет, точно возмущенный орлан, чья добыча зарылась в песок, и улетит.
– Нет, так дело не пойдет, – он покачал головой. – Либо ты всё рассказываешь, либо…
– Ты у меня в долгу, – заявила Тьяна в надежде, что ей не почудились доброта и отзывчивость Еникая: лишь в этом случае ее жалкая манипуляция могла сработать. – Твой розыгрыш чуть не стоил мне жизни.
– Тебе? Забыла, как набросилась на меня с ножом? – Еникай усмехнулся, но, поймав суровый взгляд Тьяны, посерьезнел. – Ладно-ладно, не смотри так, я заберу твою сумку. Но потом ты всё объяснишь, уговор?
Кивнув, Тьяна добавила:
– Она висит на кровати.
Еникай, одарив очередной улыбкой, шлепнул ладонью по ветке и сорвался с места. Мелькнули косы, зашуршала листва. Тьяна ещё немного постояла под деревьями, стараясь не думать, что будет, если его поймают, и поспешила к учебному корпусу.
Невысокое, в два этажа здание словно жалось к земле под тяжестью веков. Скользнув незаинтересованным взглядом, его можно было принять за хозяйственную пристройку, но стоило приглядеться, и суть выходила на первый план. Ещё до того, как Остор Ястребог скупил эти земли, отстроил поместье, а следом превратил его в академию, оссы-переселенцы основали тут маленькую деревню. Жилые дома, построенные из дерева, не уцелели в вихре времени, выстояла лишь плинфяная школа. Её-то впоследствии и переделали в корпус для новичков.
Тонкие кирпичи выпирали из толстых слоев раствора, отчего здание выглядело полосатым, а на выступах ютились воробьи и голуби. Над входом висела табличка: «Вилену кехела. Вилену зекехела». Тьяна не могла не отметить: остроумно. Язык как система знаков и язык-орган в мистерианском обозначались одним словом, а «ложь» образовывалась от «правды» с помощью приставки «зе». «Язык говорит правду. Язык лжёт», – сообщала табличка, и каждый мог решить для себя, какое значение поставить в начало, а какое в конец. Для Тьяны всё было очевидно: обманывал орган, а языковая система несла истину.
Поблизости не мелькало ни одного виноградного кителя, и Тьяна не сомневалась: она катастрофически опоздала. Что скажет мастер переводов? Казалось, в сердце не найти места для волнения, но оно будто расширилось и впустило еще. Одно дело, когда арестовывают блистательную студентку, и совсем другое – когда какую-то разгильдяйку. Тьяне не хотелось запомниться лишь двумя вещами: тем, что она убила Вэла, и тем, что опоздала на первое занятие.
Добежав до учебного зала №1, Тьяна резко остановилась и глубоко вдохнула. Ладони вспотели – пришлось вытереть их о подол юбки. Поправив шляпку, Тьяна тихо отворила дверь и скользнула внутрь.
Мастер стоял в прямоугольнике оконного света, словно под софитом на сцене. Поза тоже отсылала к представлению: одна рука вытянута, вторая драматически прикрывает лицо. Эффект театра поддерживали и учебные ряды, полукругом уходящие к потолку – в бывшей школе, похоже, объединили оба этажа, чтобы сделать залы более просторными. Окна шли в два ряда, и каждую пару обрамляли необычайно длинные фиолетовые шторы. Пахло старым и новым: древними стенами и свежей формой первокружников.
Стоило Тьяне войти, как все студенты – человек десять или чуть больше – повернули к ней головы. Один лишь мастер остался в прежней позе: возможно, он действительно разыгрывал какую-то сценку. Тем лучше. Не сводя с него взгляда, Тьяна прижала лопатки к стене и поползла вверх по ступеням. Может, мастер не заметит ее? Крайнее место на первом ряду занято, надо добраться до второго, сесть и принять невинный вид. Осталось совсем чуть-чуть. Шаг, полшага, вот и стул… Резко раздвинув пальцы, мастер сверкнул глазом в сторону Тьяны.
– Ах, госпожа Островски, – он отвел руку от лица, и подкрученные соломенные усы приподнялись в улыбке. – Не стоит так вжиматься в стену, я всё равно вас вижу. Как славно, что старший мастер не задержал вас надолго. Пожалуйста, присаживайтесь, и мы продолжим. Вы пропустили совсем немного. Самая неинтересная, но нужная информация – на доске. – И он указал себе за спину.
Там, белым мелом по черной эмали, были выведены два слова: «Мастер Крабух».
Тьяна опустилась на стул, пораженная теплым приемом. Какое-то время она ждала подвоха: вот сейчас мастер снимет маску благодушия, окатит ледяным взором и скажет, что учиться в Старике – это честь, которой она, госпожа Островски, недостойна. Однако ничего такого не произошло. Крабух, снова прикрыв лицо, пробормотал:
– Ну что же, есть мысли? Смелее.
– Я – Бора, – наклонившись к Тьяне, сказала однокружница; от нее пахло теплыми солеными рогаликами. – Мы играем в шарады. Мастер Крабух загадывает мистерианские идиомы.
– Тьяна, – она пожала протянутую руку.
Глаза так и впились в мастера. Надо же, он и вправду разыгрывает сценку. Невероятно. Тьяна на мгновение представила, как мастерица-переводчица в Деве изображает присказку «От дурных помыслов изо рта змеи выползают, а от похоти жабы из всех отверстий сыплются», и злой восторг заклокотал в груди. Язык мастерица знала неважно, увлечение мистерианской культурой считала зловредным, а большую часть занятия посвящала молитвам.
– Слепой указывает путь, – прошептала Тьяна, глядя на мастера.
Крабух опустил обе руки.
– Кто сказал?
Тьяна уже открыла рот, чтобы повторить, но тут сзади пропищали:
– Слепой указывает путь.
Украла ли другая студентка ее ответ или пришла к нему сама – гадать не имело смысла. В следующий раз, решила Тьяна, надо говорить громче и быстрее. И тотчас одернула себя: если он вообще случится, этот «следующий раз».
– Прекрасно, будем считать, что мы размялись. Три из пяти – неплохой результат, – в улыбке мастера появилась остринка, – но к концу года, чтобы успешно сдать экзамен, вы должны знать пятьсот идиом. – Он показал пятерню, а следом, соединив большие и указательные пальцы, два нуля. – Понятно?
По залу пролетело короткое «ох».
– О нет. Не надо междометий. – Крабух покачал головой. – Ах, ого и ой-ой-ой оставьте для задачек посложнее, чем зубрежка пословиц.
Он повернулся к доске, взял мел и стремительно начертил несколько мистерианских символов. Выведенные уверенной рукой, они ловко цеплялись друг за дружку, и вся фраза выглядела точно кружево.
– Ядовщики, разумеется, полагают, что главное в бесуне – выбор травок и цветочков, а заговор – побочное действие. Нет зелья-основы – нет и магического яда, так они рассуждают. Не будем разубеждать наших сотоварищей, помешанных на растениях. – Крабух хмыкнул, а вслед за ним и несколько студентов. – Мы-то знаем, в чем кехел. — Он указал на доску. – Слово. Только слово превращает малополезную смесь ингредиентов в божественную субстанцию. Мистерианский – не просто язык. Это код, оставленный нам не другим народом, а высшими силами. Это ключ к пониманию и управлению магией, а следовательно – миром.
Крабух внимательно всмотрелся в лица студентов, и Тьяне показалось: он видит ее насквозь. Видит трепещущее сердце, захваченное «Любомором», но раньше, намного раньше, мертвым языком. Ее поразило, как легко и свободно мастер говорил о божественной сути мистерианского, хотя такой подход порицался и в научных журналах, и в религиозных кругах. Да и в целом считался чем-то неприличным и наивным, как вера в Хитвика.
Если признаешь божественное происхождение языка, признаешь и существование богов. Не осских ликов, а совсем других существ.
Крабух медленно кивнул, словно ответив на десяток незаданных вопросов, и продолжил:
– Первое, что вам надо усвоить: вы – пустые страницы. Я, другие мастера, все прочитанные книги – мы будем вас заполнять, а вы, разумеется, будете сопротивляться. Любой чистый лист сопротивляется – такова уж вечная борьба незамутненного ничто и загрязняющего нечто. – Мастер развел руками. – И второе, что вам нужно пошис рехабано иэ…
«Зарубить на носу», – мысленно адаптировала Тьяна, хотя на самом деле мастер сказал: «Запомнить мозгом кошки».
– …наша задача не переводить с мистерианского на осский, как это может показаться вначале. Наоборот: мы должны научиться перекладывать осский на мистерианский. Заталкивать наше мышление в их язык. Воплощать наши цели их средствами. Не питайте иллюзий: вы не будете заниматься с мистерианским любовью, вы будете его насиловать. И вам должно это нравиться.
Последняя мягкость покинула лицо Крабуха, как и свет, льющийся из окна. Повернувшись к доске, он снова указал на кружево слов:
– Что здесь написано?
Тьяне показалось, что мастер смотрит прямо на нее, но в следующий миг она поняла: каждый в зале подумал так же. Взгляд Крабуха горячим воском растекался по рядам, охватывая всех, и Тьяна почти чувствовала его липкий жар – это было приятно и неприятно одновременно. Послушав тишину, мастер добавил:
– Смелее. Любые мысли лучше, чем их отсутствие.
Тьяна не знала, что написано на доске, и, судя по робкому молчанию сокружников, была не одинока в своём «незамутненном ничто». Усвоив урок с похищенным ответом, она рискнула:
– Думаю, это идиома. Какая-то из пятисот.
Бора тихо хихикнула, и Крабух приподнял уголки рта.
– Будьте ещё смелее, госпожа Островски. Посмотрите на эти символы. Что вы видите? Полагаю, не снежные узоры на стекле и не бабушкину салфетку?
– Вижу слово «крылья». – Тьяна вычленила из вязи один из символов, но приказала себе не радоваться раньше времени. Сосредоточившись на произношении, она озвучила: – Люнгоне.
– Здесь нет люнгоне, – возразил пищащий голосок.
– Нет, – согласилась Тьяна.
Ей хотелось обернуться: выяснить, кому принадлежит писк, а заодно проверить, пришла ли на занятие Лика, но Тьяна сдержалась. И то, и другое можно узнать позже.
– Мистерианцы часто сокращали слова, когда использовали их в идиомах, – продолжила она. – Здесь есть лю.
– Как вы поняли, что это крылья? – уточнил Крабух.
– Предположила, – призналась Тьяна. – В мистерианском не так много слов на «лю», и они в основном относятся к быту: мука, горение… – Память подставила языку подножку, и Тьяна пресеклась.
– Я бы перефразировал: в мистерианском не так много слов на «лю», которые вы знаете, – мастер улыбнулся, и снова не тепло, а остренько. – Вы все. Не только госпожа Островски, – уточнил он. – Например, чудное время до первого снега называется лювень. Один старый мистерианец уверял меня, что это тоже идиома, только срощенная. Он расшифровывал ее как «время, когда хочется вздернуться». – Повернувшись к доске, мастер обвел «лю» ровным кружком. – Вы совершенно правы, госпожа Островски. Это крылья.
– Я вижу яку – от якухан, – подхватила Бора. – Растущий.
– Растущие, – поправил Крабух. – Итак, что получается? Крылья, растущие…
Он сделал паузу, позволяя студентам самим подыскать ответ, но никто не откликнулся. Тьяна едва сдержалась, чтобы не опустить взгляд. Она была уверена: большинство однокружников сейчас прячут глаза от мастера. Бора, например, с нелепой внимательностью разглядывала тонкие колечки на собственных пальцах.
– Господа, вы что же, никогда не слышали о «Теневике»? – Крабух обвел нижнюю часть узора. – К слову, я считаю малополезными адаптированные переводы названий ядов. Ну что это такое – «Теневик»? Намного лучше «Ксемокве хен» – «Тень приходящая». Или «Любомор»? Куда это годится? Звучит как имя, а должно – как когтем по сердцу. «Ахокташ».
Тьяна вздрогнула, обхватила себя руками и тотчас мысленно выругалась. Глупое тело! Ну ничего, ничего. Если кто-то заметил, можно списать на впечатлительность первокружницы.
– Теперь вы видите ксе? – он указал на обведенную часть. – Госпожа Рогоз, озвучьте, что у нас получилось.
– Крылья, растущие в тени? – неуверенно пропищало сзади.
– Совершенно верно. А теперь главный вопрос: что это значит? Говорите всё, что приходит на ум.
– Опасность? – предположил какой-то парень.
Крабух отрицательно качнул головой.
– Наоборот: подготовка к нападению, – возразил другой.
Не размыкая губ, мастер с сомнением протянул: «М-м».
– Что-то про птиц? – пропищала Рогоз.
Крабух поднял брови. В морщинке на его лбу так и читалось: «Как же вы далеки от кехел», и никто больше не решился выдвинуть версию. Подождав немного, мастер коротко вздохнул и сказал:
– Перевод – это не просто замена слов, а искусство передачи смысла. Схватывание духа оригинала. Что есть тень, кроме, собственно, тени? Нечто, связанное с укрыванием. Тайна.
Тьяна вспомнила, как отвела Еникая за часовню – туда, где их было не видно с дороги, – чтобы попросить о помощи. Там, в тени деревьев, она доверила ему тайну, пусть не всю целиком, а лишь малую часть. В конце концов, она была слишком велика, чтобы поделиться ею сразу.
Как там Еникай? Справился ли? Сердце будто свело судорогой.
– Что есть рост? – продолжил Крабух. – Некое движение, преодоление, стремление. – Он изобразил руками, как росток пробивается сквозь землю. – И наконец крылья…
– Свобода, – вырвалось у Тьяны, и перевод сложился. – Крылья, растущие в тени – это тайное стремление к свободе.
– Прекрасно, – лицо мастера вновь смягчилось и потеплело. – Будем считать, что белый лист – уже не белый. По нему растекается восхитительная клякса. А это уже что-то. – Он обвел ряды взглядом и, остановившись на Тьяне, одобрительно кивнул. – На сегодня достаточно. – Вытерев о тряпицу пальцы, испачканные мелом, Крабух стремительным шагом покинул зал.
– У тебя здорово получилось, – похвалила Бора, сгребая свои листы, не тронутые пером. – Как ты догадалась?
– Не знаю. Повезло. – Тьяна не стала уточнять, что Крабух будто подобрал идиому нарочно для нее.
Разложить вещи она не успела, собирать было нечего, и Тьяна осторожно осмотрелась. Пищащий голосок принадлежал эраклейке, виденной утром в Погребе. Лики не было. Выяснив всё, что хотела, Тьяна устремилась к двери.
После занятия она ощущала легкий подъем: хотя бы об одном теперь можно не волноваться – если ее арестуют или «Любомор» подействует раньше, Тьяна запомнится как толковая студентка. Мысли всё ещё витали вокруг идиомы и слов Крабуха, когда она вышла из здания и увидела Еникая. Он стоял, привалившись к плинфяной стене. Рукава закатаны, снятый пиджак перекинут через плечо – воплощение юношеской беззаботности. Бора и другие первокружницы окинули его заинтересованными взглядами. Кто-то шепнул: «Это же Хитвик», – и девушки захихикали.
Подойдя, Тьяна с надеждой посмотрела на Еникая.
– Прости, дикарка, не вышло. Сумки не было в комнате, – прошептал он. – Похоже, кто-то ещё умеет проделывать трюк с проволокой.

Глава 8. Вечерний паром
Весь день Тьяна ждала: вот сейчас откроется дверь учебного зала, в проем шагнет старший мастер и при всех объявит «госпожу Островски» убийцей. При мысли о появлении Зорича лоб и виски холодил пот, а в желудке завязывались морские узлы. Тьяна не сомневалась: Еникай ошибся в своем выводе. Никто не проникал в ее комнату с помощью самодельной отмычки. У старшего мастера имелись ключи от всех дверей.
Надежда на спасение в лице Лже-Хитвика позволила Тьяне не пропустить мимо глаз и ушей своё первое занятие, но дальше всё пошло по наклонной. Она словно во сне перемещалась из корпуса в корпус, невпопад отвечала на вопросы Боры и других однокружников, с трудом могла сосредоточиться на словах мастеров – и постоянно ловила на себе любопытные взгляды. Душу тяготило ожидание неизбежного. «Он придет за мной», – повторяла Тьяна про себя, но часы тянулись, а старший мастер не появлялся. Ждать – вот что было хуже всего: духота густела, густела, а гроза всё не начиналась.
Во время обеденного перерыва, так и не притронувшись к индюшачьей грудке и толченой картошке, Тьяна вышла из столовой и столкнулась с Гнев.
– Хозяин последнего пира оказал тебе услугу, – криво ухмыльнулась она.
– О чем ты?
– Ох, Тэ, почему ты мне ничего не рассказала? – Гнев, взяв Тьяну под руку, повела прочь от столовой. – Если бы ты только обмолвилась, что твой жених – Горски, я немедленно сунула бы твою башку под струю ледяной воды, а потом отхлестала по щекам.
– Может, поэтому я ничего не сказала? – Тьяне вдруг стало легче, и в безжизненном голосе вновь зазвучали ироничные ноты.
– Резонно, – Гнев сипло хохотнула.
– Я уже поняла, что Вэла тут многие не любили.
– Как и ты, Тэ. Как и ты. Скажешь, нет?
Вместо ответа Тьяна, понизив голос, задала встречный вопрос:
– А Млада? – она пристально поглядела в зеленые медовичевские глаза. – Млада Требух любила его?
– Вот уж вряд ли. – Гнев крепче прижала Тьяну к себе, и между охряных губ просочился злой шепот: – Он ее изнасиловал. И ему ничего. За это. Не было.
На Тьянины ноги словно повесили пудовые гири. Она остановилась, не в силах оторвать туфли от брусчатки. Горло перехватило.
– Как это – изнасиловал? – прохрипела Тьяна.
– А ты не знаешь, как это бывает? – Брови Гнев, взметнувшись, исчезли за полями шляпы.
– Знаю. – Голос сел еще на полтона, и взгляд скользнул в сторону. – Я просто не думала, что он… – Нет, в этом она как раз не сомневалась: Велимир мог. – Не думала, что здесь такое возможно.
– В пансионах случаются вечеринки, девчонки хватают лишку, и такие, как Горски, пользуются этим. Насколько знаю, Млада была из чудаковатой семьи. Религиозной. Парней в жизни не видела, пока в Старика не поступила, и не знала, что можно напороться на козла.
– Утром я говорила с ее сестрой – Ликой. Она сказала кое-что странное, – Тьяна наморщила лоб, вспоминая фразу. – «Скоро у меня тут никого не будет». Видимо, Млада поделилась с ней своим планом: выпить яд и…
– Угостить насильника? – Гнев понимающе кивнула. – Не удивлюсь, если так и было. Тем более, Горски отравили «Кровобегом», что довольно жестко. А сама Млада напилась маковой воды. По сути уснула. Навсегда.
– Откуда ты знаешь?
– Врачеватели много болтают, – Гнев хмыкнула.
Тьяну поразила внезапная мысль: почему она не сделала для Вэла какой-нибудь простой яд? Не выбрала менее жестокий способ? Ту же маковую воду. Конечно, Тьяна хотела, чтобы отравление выглядело естественным для ядовщика: экспериментировал с бесуном – и поплатился. В стенах академии это не редкость. Как там говорил настоятель? «Губительная рассеянность» или «чрезмерная увлеченность препаратами» – вот, что влечет смерть студентов. И все же: Тьяна могла выбрать более милосердный способ.
А следом она подумала, что магические яды и милосердие – вещи, невероятно далекие друг от друга. Бесуны создавались, чтобы вызывать страдания, и «Кровобег» был не самым страшным из списка. Он приносил физическую боль, но убивал быстро. «Любомор», «Сномар», «Неворот» действовали иначе. Они сводили с ума, лишали человечности и в конце концов выпивали жизнь – медленно, смакуя каждый глоток и терзая душу.
Тьяна чувствовала это. Мир серел, мертвел, съеживался до размеров отравленного сердца, и голову наводняли черные мысли. Например, такая: «Не влюбить ли в себя Еникая?».
Показалось, что сзади прозвучал голос Зорича, и кожу обдало жаром, будто Тьяна попала в вихрь раскаленного песка. Мало того, что Хозяин последнего пира дышал ей в спину, теперь к нему присоединился старший мастер. Бросив взгляд через плечо, Тьяна не увидела седую голову и пустой рукав. По дорожкам вышагивали старшекружники, суетливо носились туда-сюда новички и шествовали мастера, но Зорича не было.
Искра надежды пробежала внутри: хмарь, скопившуюся там, не отогнала, но придала немного энергии. Когда к Тьяне придут с неопровержимыми доказательствами, она может просто рассказать правду. Полуправду.
Да, она посещала часовню ночью. Видела умирающего Велимира. И пыталась его спасти. Почему не позвала на помощь? Испугалась, растерялась. Она здесь новенькая и никого не знает, да и «Кровобег» подействовал слишком быстро… Теперь всё будет зависеть от ее актерской игры. Если получится изобразить шок – а люди переживают его по-разному – у нее появится крохотная возможность выпутаться.
После нескольких часов, проведенных в душном ожидании ареста, Тьяна наконец почувствовала, что может вдохнуть – еще не полной грудью, но хотя бы четвертью.
– О чем задумалась? – полюбопытничала Гнев.
– О часовне. – Верно, верно, говори полуправду. – Почему ты сказала, что нельзя ходить туда после наступления тьмы? Это как-то связано с Младой и Велимиром?
– Раньше я ответила бы «да», – уклончиво отозвалась Гнев, – но сейчас склонна поверить твоей версии. Млада просто не выдержала и ушла, прихватив с собой засранца.
«Интересно, она знает о беременности? – подумала Тьяна. – А Еникай? А другие? Наверное, лучше не упоминать об этом. Зорич мог нарочно сказать мне о ребенке, чтобы вызвать эмоции. Если это тайна – пусть так и останется».
– Мне налево, тебе направо. – Гнев отстранилась и напутствовала: – Не грусти, Тэ. Давай лучше закатим вечеринку. Завтра, в десять. Идет?
– Не думаю, что…
Гнев цыкнула, рубанула воздух рукой и, резко развернувшись, понеслась прочь. Проводив ее взглядом, Тьяна отправилась на занятие по произношению.
Вторая половина дня тянулась, как долгие гласные в мистерианском. Мастера и учебные залы сменяли друг друга, а Тьяна думала лишь о том, как лучше подать свою полуправду. Все силы, всё вдохновение ушло на первое занятие. Еще бы, тогда она полагала, что нашла изящное решение проблемы, а сейчас просто барахталась в мыслях. Лишь один раз, на истории мистерианской культуры, Тьяна забылась и увлеклась рассказом о живых тенях, но тут ей померещилось, что в оконце над дверью мелькнула седая голова – и страх загасил огонек интереса. К концу учебного дня Тьяна почти не помнила, что они изучали. На плечах лежала усталость от скопившихся тревог.
Зорич так и не явился за ней, но это был вопрос времени. Вероятно, он отправил письмо в Вельград, вызвал сыщиков, и всё решится завтра. Размышляя о своей судьбе, Тьяна направилась к Погребу, но застыла у могилы Старика. В голове промелькнуло: «Мару, пристань, пять вечера». Взглянув на часы, Тьяна сорвалась с места и побежала к заливу. До отбытия парома оставалось шесть минут.
Тьяна не знала, что ждать от встречи с Мару и совместной поездки в Вельград, но строить догадки было выше ее сил. Спускаясь с холма, она ни о чем не думала. Не оступиться, не поскользнуться, не полететь кубарем и успеть вовремя – вот все, что занимало ее. Это было приятно, почти спасительно: сосредоточиться на теле, на ногах, на чем-то простом и понятном.
Паром был готов отправиться в путь. Дым из трубы поднимался в небо, разбавляя спелый свет предвечернего солнца. Матрос, бросив окурок в воду, лениво взялся за цепь, чтобы оградить проход. Тьяна махнула ему, крикнула, но он и бровью не повел. Пробежав последние сажени, Тьяна приподняла юбку, перепрыгнула цепь и метнула в матроса сердито-победный взгляд. Развернувшись, увидела Мару.
Он стоял, привалившись к перилам, и наблюдал за ней. Зеленую форму Медович сменил на костюм-тройку цвета жженой карамели, а кудри скрыл под светло-коричневым кепи. В руке он держал небольшой кожаный портфель, потертый ровно настолько, чтобы выглядеть щегольски.
Наладив дыхание, Тьяна направилась к Мару.
– Любишь ходить по краю, Островски? – спросил он.
– О чем ты?
– Все твои действия говорят об этом. Не взяла осколок, чтобы защититься от Хитвика. Оказалась в часовне, когда не стоило. Едва не опоздала на паром.
– А ты, смотрю, даже переодеться успел, – пробормотала Тьяна.
– Ездить в Вельград в форме – безвкусное позерство, – он пожал плечами.
– Твой костюм стоит как год обучения. По-моему, это позерство.
– Но не безвкусное, – с легкой усмешкой заметил Мару. – И все же тебе следовало переодеться.
– Последнее занятие закончилось десять минут назад. Я бы не успела.
– Открою тебе секрет, – он подался вперед и понизил голос, – уроки можно пропускать.
– Открою тебе секрет: в отличие от некоторых, я поступила в Старика, чтобы учиться.
Помедлив, Мару сказал:
– Ты права: я в академии не для этого. Не для учебы.
Тьяна подумала о вечеринках, коктейлях и наивных первокружницах, готовых утонуть в зелени медовичевских глаз, но Мару вряд ли имел в виду разгульную студенческую жизнь. На его лице застыло серьезное выражение.
– А для чего? – прямо спросила Тьяна.
Мару, чуть смежив веки, скользнул взглядом по ее лицу. Пронзительно, остро, словно в попытке вскрыть голову, заглянуть внутрь и понять: можно ли положить туда секрет? Не такой, какими они обменялись несколько секунд назад, а настоящий. Стоящий. Сердце Тьяны забилось быстрее, а следом, словно в попытке догнать его, участилось дыхание.
– Надеюсь, – произнес Мару, – сегодня мы это узнаем.
И без паузы, без перехода добавил:
– Тебе понадобится платье. Зайдем к кое-кому, чтобы одолжить. У тебя с ней, – он окинул Тьяну взглядом: уже не пронзительным, а невесомым, – похожая фигура.
Тьяна хотела сказать, что вполне способна купить себе одежду и не намерена наряжаться в чьи-то обноски, но вспомнила, что не взяла с собой денег. Ничего не поделать: придется натянуть чужое платье и пойти с Мару неизвестно куда, а иначе…
А иначе – что?
Тьяна насупилась, поняв, что даже не попробовала возразить. Ни разу. Мару не шантажировал ее, не угрожал, не произносил ничего двусмысленного. Он просто диктовал свои правила, и Тьяна почему-то слушалась. Она уже собиралась сказать, что не сойдет с парома, пока Мару не объяснится, но он сбил ее с мысли.
– Думаю, пора. – Расстегнув портфель, Мару вынул из него Тьянину сумочку. – Кажется, мы достаточно далеко от берега. Или подождем еще? – он выразительно посмотрел за борт.
– Как? – только и смогла выдохнуть Тьяна.
Мару пожал плечами.
– Ты заинтересовала Зорича. Было очевидно, что он устроит обыск в твоей комнате и найдет сумку. Возможно, ее следовало зарыть в саду под покровом ночи, но вчера я не додумался дать тебе такой совет.
Тьяна схватила сумочку. Она оказалась непривычно тяжелой: похоже, Мару позаботился о том, чтобы улики не всплыли.
– Ты…
Нет, говорить «спас меня» было слишком опрометчиво, и Тьяна сказала:
– …очень предусмотрителен. Спасибо. – Тронув его за рукав, она тотчас отвела пальцы.
Мару приподнял уголки губ.
Повернувшись к воде, Тьяна вдохнула солоноватую свежесть залива, и она растеклась под кожей. Взбодрила, очистила. Убедившись, что рядом нет посторонних, Тьяна бросила сумку в бурлящую пену и сразу почувствовала облегчение.
Кончено. Хотя бы это – кончено. Вместе с сумкой за борт будто улетела усталость. Распрямились плечи, шире распахнулись глаза, и Тьяна снова ощутила себя живой. Пусть отравленной, но живой.
В чистом небе мелькали чайки. Палуба приподнималась и опускалась, словно сорочка на груди океана. Ровно и тихо ревел двигатель. Вода, разрезаемая паромом, билась о борта и шипела.
Впереди, как блестящий монолит из камня и металла, восставал Вельград. Силуэты небоскребов, казалось, складывались в какую-то мелодию – наверное, модный жаз. Тьяна подумала: «Даже тут не обошлось без ядовитого, пусть и частично, растения», и губ коснулась улыбка.
Название нового жанра было сокращением от слова «жасмин». Лет пять назад, когда жаз только заявлял о себе, масло жасмина пользовалось большой популярностью – считалось, оно придает бодрость и вдохновение, граничащее с дерзновенностью. Выражение «давайте добавим капельку жасмина» вначале обрело переносное значение, затем превратилось в «кап жаз», а после подарило название музыкальному направлению. Оно славилось тем же, чем и жасминовое масло. Заряженные энергией жаза, «шлёпки» танцевали под него в Вельградских клубах ночи напролет.
Задумавшись о токсине в корне жасмина, Тьяна не заметила, как приблизился город. Береговая линия, засаженная портовыми кранами, грузовыми судами и пароходами, казалась затуманенной из-за дыма и влажного морского воздуха. На причалах бурлила жизнь: матросы, торговцы, грузчики и пассажиры текли двумя пестрыми потоками – к заливу и от него. Гудки кораблей, шум портового люда и крики чаек сливались с далеким, но настойчивым гулом города. Вельград звал.
Тьяна поймала странное чувство: словно одна реальность сменилась другой. Остров с академией остался позади, сумочка с уликами утонула, и Вельград вдруг показался иным, чем раньше – не таким отталкивающим. Сердце наполнилось предвкушением чего-то нового. Тьяна, чувствуя, как сверкают глаза, повернулась к Мару.
Он сказал:
– А теперь обсудим условия нашей сделки, Островски.

Глава 9. Дом на Верху
Это должно было случиться. Тьяна внутренне подобралась и исподлобья взглянула на Мару. Она знала, что сделки не избежать, и оставалось лишь надеяться, что Медович даст скидку: плата за молчание и помощь с уликами могла оказаться слишком велика. Колючие мурашки пронеслись по спине, будто кто-то провел по ней букетом осыпавшихся роз. Мысли заметались, пытаясь предугадать, какую цену потребует неожиданный союзник. Поняв, что не может скрыть волнение, Тьяна поспешила перейти к делу:
– Чего ты хочешь? – голос звучал неважно.
– Для начала совсем немного. – Мару подал ей руку и помог сойти на берег. – Буквально пустяк.
– Для начала? – переспросила Тьяна, встраиваясь в толпу вслед за Медовичем.
Проигнорировав вопрос, он сказал:
– Тебе придется стать моей девушкой. Не волнуйся, это всего на одну ночь.
Тьяна замерла, ошеломленная словами Мару. Мурашки, устав кусать кожу, перекинулись на внутренности. Сузив глаза, она вгляделась в лицо Медовича, но не прочла ответа. Что это значит: «стать девушкой»? И как понимать: «на одну ночь»? Мозг зацепился за последнее слово, накатила удушливая волна, и голос Вэла вдруг прозвучал в голове: «Не притворяйся наивной овечкой, Тьяна».
– Что ты имеешь в виду? – щеки запекло от стыда и гнева. – Если ты решил, что можешь воспользоваться мной… – она сжала кулаки.
– Нет. – В глазах Мару вспыхнуло удивление. – Разумеется, я не это имел в виду. Тебе надо всего лишь изобразить мою девушку. Сыграть роль. Мне нужно посетить кое-какой клуб, но если приду один – ничего не получится.
Из жара Тьяну бросило в холод, а затем снова в жар. Захотелось ударить себя по лбу за дурную догадку. За то, что меряла других мужчин по Вэлу, хотя обещала так не делать. За то, что всё еще помнила навалившееся тело и отвратительно-горячую простынь, боль и пустоту, щелчки ножниц и падающие в раковину пряди – после их с Велимиром «ночи».
Ночи, на которую она не давала согласия.
Как и Млада.
Должно быть, печаль и злость отразились в чертах Тьяны, потому что Мару сказал:
– В рамках наших ролей ты сможешь влепить мне пощечину. – Его лицо оставалось серьезным, но в глубине глаз искрили смешинки: словно снег мелькал на фоне летней зелени. – Почему-то мне кажется, что тебе придется по душе эта идея.
Тьяна фыркнула, медленно разжала кулаки и устремила взгляд на окна небоскребов, выкрашенные закатным солнцем. Под ними ютились трехэтажные дома, точно нарядные дети у ног взрослых: одетые в красные кирпичные платья, отороченные барельефами и ажурными пожарными лестницами, они ждали своего часа, чтобы вырасти. Тьяна не раз видела, как к невысоким – по нынешним меркам – домам пристраивали один, два, а то и три этажа. Город рос и вширь, и ввысь. Иногда этот процесс казался Тьяне враждебным и захватническим, а порой – естественным, как сама жизнь.
– Нам надо изобразить несчастную пару? – уточнила она.
– Да. Я буду негодяем, а ты жертвой. Что скажешь, Островски?
– Думаю, у меня получится. – Тьяна тронула шляпку и отвела глаза.
Они свернули с Водной улицы на Жемчужную, где разномастный люд отдыхал от морской качки. Из сигарной потянуло травянистым дымом, из кофейни – жареным зерном и выпечкой, а из газетного киоска – типографской краской. Издали прозвенел трамвай и долетел окрик торговца калачами.
– Знаешь, почему эту улицу назвали Жемчужной? – неожиданно спросил Мару, глядя то ли на вывески, то ли сквозь них.
– У нас урок истории?
– Да, – невозмутимо кивнул Медович. – Вся жизнь в Вельграде – один нескончаемый урок истории. Ты не заметила?
– Были бы все вопросы настолько простыми, как этот, – покачав головой, Тьяна ответила: – Здесь мистерианцы добывали жемчуг.
– Нет. Здесь мистерианцы добывали моллюсков. А жемчуг они выбрасывали. Когда оссы впервые прибыли сюда, тут повсюду, – он обвел пространство рукой, – валялись драгоценные перлы. Бери не хочу.
– Ты это к чему? – Тьяна наморщила лоб.
– Иногда сокровище – не то, что кажется.
– Да, мистерианцы ошибались, выбрасывая жемчуг, но…
– Думаю, ошибались как раз другие.
– Урок истории превратился в урок философии? – легкая усмешка коснулась Тьяниных губ, и Мару ответил тем же. Успокоившись и осмелев, она спросила: – Зачем нам изображать пару?
– Нужно привлечь внимание одной особы, но ее не интересуют ни деньги, ни связи, ни симпатичные юноши. – Тьяна отметила, что Мару поскромничал, не использовав слово «красивый», хотя явно намекал на себя. – Так что мне совершенно нечего ей дать.
– А если я ударю тебя, это ее заинтересует? – Тьяна подняла брови.
– Если ударишь, заплачешь, сделаешь вид, что ужасно расстроена – надеюсь, да. – В задумчивости он вскинул руку, и к тротуару тотчас вильнул таксомотор. – План банальный и ненадежный, но другого нет.
Пропустив Тьяну, Мару сел рядом, сказал адрес, и угловатый «Дюз-и-Бергович», потолкавшись у обочины, встроился в поток. В машине пахло старой кожей сидений, бензином и дешевым табаком: точь-в-точь как в дедушкином «Дюзе», ныне гниющем в сарае у родителей. Дед, сколько помнила Тьяна, мечтал о серебряном покатом «Еллинеке», но деньги в семье тратились на другое: когда есть долги – тут уж не до желаний. Чтобы случайно не загрустить, Тьяна задумалась: куда они едут? К загадочной особе, чье внимание хочет привлечь Мару? Нет, рановато для клубов, да и Медович что-то говорил про платье. Значит – за ним.
По улице, названной Мару, Тьяна догадалась: таксомотор направлялся на Верх, но не на запад, где возвышалась башня Девы, а на восток – к музейному кварталу, носящему прозвище Семь Верст. Тьяна не слишком интересовалась искусством, не считая ядоварения и переводов. Всеми своими познаниями в картинах и скульптурах она была обязана Власте – та писала маслом, лепила из глины и, по мнению Тьяны, подавала надежды. Сама подруга так не считала и частенько жаловалась, хлюпая носом: «Никогда мне не висеть на Семи Верстах!». Все знаковые произведения искусства, созданные признанными творцами империи или купленные за деньги от продаж магических ядов, выставлялись в музейном квартале. Многие художники мечтали оказаться там, но зачастую начинали и оканчивали свои карьеры в Низу – в крохотных галереях «не для всех», в школах живописи, а то и в парках, рисуя за медяки портреты детишек. Верх был для богатых, успешных, высокосословных. А Низ – для тех, кто стремился на Верх.
Таксомотор, пробившись сквозь загруженную Средню, покатил по верхнему Вельграду. Закат догорал, зажигались фонари, и лиловая дымка опускалась на город, но настоящие сумерки были еще впереди. Тьяна прильнула к окошку. Она слишком редко бывала в этом районе: в музеи не ходила, богатыми друзьями не обзавелась. За стеклом плыли чистые улицы, деревья и дома. Ни одного небоскреба, ни одной развалюхи – лишь стройные ряды кирпичных зданий. У одного – колонны с головами-снопами, у другого – клыкастые и рогатые мистерианские маски, у третьего – башенка точно из сказки, у четвертого – лепнина в виде головы Хитвика и дубовых ветвей. Если приглядеться: каждый хорош по-своему. Если не приглядываться: хороши все вместе.
«Дюз-и-Бергович» плавно остановился у трёхэтажного дома, будто сложенного из песочного печенья. Тьяна окинула его заинтересованным взглядом: желтый кирпич при строительстве использовали крайне редко. А зря. Здание выглядело не броско, не вульгарно, напротив – благородно. Тьяне на ум пришло другое сравнение: его словно построили из замерзшего игристого вина, желтовато-льдистого и баснословно дорогого. За счет хитроумной подсветки и больших арочных окон дом казался легким, почти полупрозрачным, а еще – слегка заинтригованным. Выпуклые элементы над окнами походили на вскинутые брови. «Ну, чем удивлять будете?» – будто спрашивал он.
Мару заплатил вдвое больше необходимого, и они с Тьяной покинули машину. Достав из кармана ключ, он отпер входную дверь и сделал приглашающий жест. Перешагнув порог, Тьяна словно оказалась в цветочном царстве: всюду стояли пышные букеты, деревянные панели покрывали выпуклые растительные узоры, а светильники были выполнены в форме закрытых бутонов лилий. Обстановка показалась Тьяне изящной, хоть и слегка устаревшей по меркам столицы: от Власты она знала, что природные мотивы в оформлении уступили место геометрическим орнаментам. Впрочем, и то и другое было вдохновлено Мистерией.
Вельград оставался падальщиком, но при этом – птицей высокого полёта. Подпитываясь чужой историей, он взмывал ввысь и гордо глядел на другие части империи. Еще более гордо – на иноземные страны.
– Гардеробная на втором этаже. Третья комната слева. Выбирай на свой вкус, – Медович указал на лестницу, а сам скрылся за двустворчатой дверью.
– Это твой дом?
Ответа не последовало.
Тьяна, положив руку на гладкие перила, пошла вверх по ступеням. На втором этаже, следуя указаниям Мару, она направилась к третьей комнате слева, но приостановилась. Первая дверь стояла настежь, и взгляд зацепился за картины. Их было так много, что и не сосчитать. Большие, средние и маленькие полотна стояли на мольбертах, хотя выглядели законченными. Некоторые были расставлены на полу и диванах, будто для них не нашлось более достойных мест. Света, льющегося из окна и коридора, хватило, чтобы понять: все эти картины написал не один художник – стили слишком различались. Тьяна скользнула взглядом по мольбертам, подняла ногу, чтобы пойти дальше – и застыла. Брови взметнулись, пресеклось дыхание. На одной из картин Тьяна узнала себя.
Она сидела у окна, в профиль, в серой девьей косынке. Опущенный взгляд, скучающе-надменное выражение лица. Тьяне не нравился портрет – казался лживым. Она не раз просила Власту использовать холст повторно, но та упиралась.
Как же картина очутилась здесь? Неужели у подруги получилось проникнуть в высшие слои? Или она просто удачно продала одну из работ на ярмарке? Обида кольнула за ребрами: Власта могла бы спросить разрешения или хотя бы поделиться новостью. А впрочем… Она наверняка беспокоилась, что Тьяна будет возражать и ругаться. Это же не фрукты в вазе, не улочка Вельграда на рассвете, а её портрет – тем более, такой неудачный.
Да, Тьяна точно бы стала возражать и ругаться.
Может, зайти и как-нибудь испортить картину? Или попросить Мару выбросить ее? Поразмыслив, Тьяна махнула рукой и пошла дальше. В конце концов, в комнате так много полотен, что работа подруги просто теряется на общем фоне. Да и узнать человека на портрете невозможно: у Власты широкие мазки.
Успокоив себя, Тьяна открыла дверь третьей комнаты, вдохнула аромат тканей, пудры и лаванды, включила свет – и тихо ахнула.
Просторная гардеробная, отделанная темным деревом, выглядела одновременно старинной и новой. На полу лежал ковер кремового цвета. Одна из стен была полностью зеркальной, вдоль других высились шкафы с витражными стеклами. Тьяна распахнула один – навстречу пеной хлынули пышные юбки. Заглянув во второй, она сразу захлопнула дверцы – внутри висели купальные костюмы, до того короткие, что Тьяна почувствовала неловкость. Снизу, на полках, стояла обувь: от лаковых туфель с каблуками-рюмочками до немыслимых высоких сапог, состоящих, казалось, из одной шнуровки. Тьяна растерянно огляделась. Она не то чтобы не любила наряды – просто с детства приучила себя относиться к ним спокойно. Модничать было некогда и негде: Тьяна росла на ферме, ухаживала за курицами и садом. Да и денег лишних не водилось: семья выплачивала долги отца, прогоревшего на нескольких сделках. Свадьба с Велимиром должна была поправить дело. Интересно, что скажут родители, когда узнают о его смерти? Дедушка бы точно воскликнул: «Слава Хозяину!». Тьяна усмехнулась и, глянув в зеркало, поправила галстук. Будь ее воля, она пошла бы в клуб в форме. В ней Тьяна, по крайней мере, чувствовала себя собой. Открыв третий шкаф, она достала черное платье с заниженной талией, приложила к груди и кивнула: неплохо. Теперь надо было подобрать аксессуары.
Центральное место в гардеробной занимал массивный комод из красного дерева, заставленный шкатулками и флаконами. Среди них выделялся один, выполненный в виде перламутрово-белого цветка дурмана. Тьяна тотчас узнала свои любимые духи. Ее пузырек, оставленный в Погребе, был простым, а этот – коллекционным. Тьяна видела рекламу в «Вельградских временах»: парфюмерный дом выпустил всего пятьсот таких флаконов – для постоянных клиенток. Положив платье на бархатный пуф, Тьяна шагнула к комоду, и тут в комнату легкой походкой вошла женщина. Серебристые волосы, постриженные короче, чем у Тьяны, придавали лицу юный и чуть взбалмошный вид. Багряное платье струилось до пола, перехваченное крупным металлическим поясом, а к бедру, словно диковинное дополнение, был прижат пистолет. Дуло смотрело вверх – на Тьянину шею или лицо.
– Подними руки, – произнесла женщина, – иначе я продырявлю тебе плечо.
– Я пришла с Мару, – поспешила сообщить Тьяна. – Он сейчас…
– Что ж, тогда я буду стрелять прямо в лоб, – прозвучало в ответ.

Глава 10. Вечерний Вельград с ароматом дурмана
Сухой комок встал в горле. Сглотнув, Тьяна медленно подняла ладони. Она старалась смотреть не в черноту дула, а на женщину. Безупречная осанка и твердая рука с пистолетом, серебро волос и багрянец платья – в незнакомке сочетались сила и изящество. Неужели, и правда, выстрелит? Напряжение доставало до потолка и распирало стены. Сердце у Тьяны стучало так громко, что казалось, его биение разносится на всю гардеробную.
– Истово ненавижу, когда прикрываются именем моего сына, – продолжила женщина; оглядев Тьяну с ног до головы, она вдруг беззлобно усмехнулась. – Можешь взять что-то из безделушек. Тебе подойдут рубиновые серьги с фиолетовым подтоном. Редкий оттенок. Его называют «голубиная кровь».
– Мне не нужны ваши драгоценности, – ответила Тьяна. – Я пришла с Мару, он сказал…
– Марувий сейчас в академии, – прервала женщина. – Весьма хитро притвориться студенткой, надеть форму и заявиться сюда. Я ценю смекалку. Поэтому, повторюсь, ты можешь получить серьги. Или пулю. Выбор за тобой.
– Не знала, что его полное имя – Марувий. – Тьяна приподняла подбородок и прямо посмотрела женщине в глаза. – Он внизу. Вы можете окликнуть его. А если он не ответит, просто заприте меня тут, гардеробная наверняка закрывается на ключ, и спуститесь на первый этаж. Тогда вы убедитесь, что я не лгу.
«Если, конечно, Медович не подставил меня и не ушел», – мелькнуло в голове.
Женщина изогнула серебристую бровь.
– Кто ты? – она пригляделась к Тьяне. – Твое лицо почему-то кажется мне знакомым.
«Возможно, потому, что мой портрет хранится в соседней комнате», – подумала Тьяна, а вслух сказала:
– Меня зовут Тьяна Островски, я студентка академии Старика, – она старалась говорить уверенно, не обращая внимания на дикий бег сердца. – Ваш сын, Мару Медович, пригласил меня сюда. Он сказал, что я могу взять одно из ваших платьев. Мы идем в клуб, но у меня нет подходящей одежды.
Мать Мару на мгновение задумалась, оценивая правдивость произнесенных слов. Наконец, ее лицо смягчилось, и напряжение схлынуло. Вздохнув, женщина опустила пистолет.
– Однажды сюда заявилась девица, которая представилась возлюбленной Марувия. Он совсем не рассказывает мне о своей личной жизни. – Она досадливо качнула дулом. – Из-за незнания нахалка чуть не обвела меня вокруг пальца. С тех пор я начеку. Знаешь, что ее выдало?
Тьяна изобразила заинтересованность, исподтишка наблюдая за рукой с пистолетом.
– Та девица называла моего сына полным именем, хотя он никогда не представляется «Марувием». А еще она выглядела как девушка из нашего круга – тоже подозрительно, учитывая, что сын ненавидит высокое сословие.
Тьяна натянуто улыбнулась.
– Меня зовут Осслава Медович, – женщина сделала пару шагов и положила пистолет на комод. – Как ты уже поняла, я хозяйка этого дома и мать Марувия.
Тьяна кивнула и, в попытке растопить остатки льда, поинтересовалась:
– Любите духи с дурманом?
– О да, обожаю их. Они звучат, как… – Осслава задумалась.
– Как летняя ночь, – тихо произнесла Тьяна.
– Да. И как женщина, которой все восхищаются, – подхватила мать Мару.
– И как оберег от плохих людей.
– И как любовь.
В гардеробной на миг повисла задумчивая тишина.
– Значит, тебе нужно платье? Только не говори, что хочешь надеть это. – Мать Мару кивнула на пуф. – Оно слишком простое. Давай-ка посмотрим…
Распахнув один из шкафов, она пробежала пальцами по висящим нарядам, будто по клавишам, и извлекла самый звучный аккорд – самое изумительное платье. Стоило Тьяне увидеть его, как годы уговоров – «меня совсем не интересуют наряды» – канули к Хозяину последнего пира.
Невесомая ткань сияла и струилась в руках Осславы, точно живое золото. На вырезе переливался узор из металлизированных нитей и стекляруса, напоминающий звездопад. Подол украшала легчайшая бахрома: Тьяна уже видела, как она разлетается при каждом шаге, приоткрывая колени – кокетливо, но не вульгарно.
– Примерь. – Протянув платье Тьяне, мать Мару подошла к комоду. – И не забудь выбрать туфли, аксессуары, а главное – аромат. – Она указала на духи с дурманом. – Иначе образ будет неполным.
Прижав к себе платье, Тьяна дотронулась до флакона кончиками пальцев – и ощутила прохладу, легкую шероховатость и хрупкость материала. Он, и правда, напоминал на ощупь цветок – только застывший, остекленевший, словно заколдованный. Она вспомнила свой крохотный пузырек, добытый Властой, и отчетливо осознала: вот она, разница между ее миром и миром Медовичей.
– Возьми их, – сказала Осслава, наблюдая за Тьяной.
Та хотела отказаться, но мать Мару подняла руку.
– Возражения не принимаются. Это подарок. Должна же я как-то искупить то, что угрожала гостье моего сына.
Озарив Тьяну улыбкой, Осслава подхватила пистолет, вышла из гардеробной и прикрыла дверь.
Из коридора донеслось:
– Марувий, ты дома?
Тьяниных губ коснулась усмешка: верь, но проверяй. Если Мару не отзовется, в замке наверняка хрустнет ключ. Расстегивая пуговицы на кителе, Тьяна подкралась к створке и прислушалась.
– Мама? – приглушенно донеслось снизу; по лестнице застучали торопливые шаги. – Почему ты не на благотворительном ужине?
– Я оттуда сбежала. Скука была смертная.
– Зачем тебе пистолет? – в голосе Мару зазвенело напряжение.
Тьяна скинула китель, стянула галстук и принялась за жилетку.
– Я защищаю дом, – гордо ответила Осслава. – Защищаю нас.
Шаги стремительно приблизились к гардеробной, и Тьяна попятилась. Пальцы вцепились в края расстегнутой рубашки, пытаясь запахнуть ее. Загорелись щеки, в животе запекло: будет совсем, совсем некстати, если Мару зайдет сюда и застанет ее в таком виде. Тьяна хотела крикнуть: «Не входи!», но Осслава опередила:
– Нет-нет, туда нельзя, Тьяна переодевается, – судя по отдаляющемуся стуку каблуков, она повела Мару прочь.
– С ней точно всё в порядке? – осведомился он.
– Если не считать того, что вначале Тьяна выбрала самое скромное платье, то да, всё в полном порядке. Я присмотрела для нее достойный наряд. Оправа должна подходить камню – особенно, если он так хорош.
Тьяна снова зарделась. Комплимент был приятен, но от слуха не ускользнули насмешливые нотки в голосе Осславы. Они намекали: как бы ни был красив камень, его чистота под вопросом. Тьяна не ровня им. Не ровня Мару. И пусть между ними ничего нет – и быть не может – Осслава этого не знает. Она наверняка решила, что сын притащил в дом очередную подружку. Настроение испортилось. Быстро скинув юбку, Тьяна без удовольствия натянула предложенное платье, повернулась к зеркалу – и застыла.
Ткань облегала, как вторая кожа, превращая Тьяну в сияющую статуэтку. Золото благородно мерцало в теплом свете ламп, струилась бахрома, и вспыхивал узор на груди – так, что глаз не отвести. Тьяна провела ладонями по бокам и невольно качнула влево-вправо бедрами. В таком наряде хотелось танцевать.
В том же шкафу, откуда явилось лучезарное платье, Тьяна нашла подходящие туфли с металлическими пряжками. Там же обнаружила сумочку – небольшую, но довольно вместительную, с геометрическим орнаментом и бахромой. Заглянув в комод, Тьяна подобрала для себя золотой комплект из браслета и обруча для головы. Полюбовавшись на серьги с «голубиной кровью», она решила обойтись без них – иначе вышел бы перебор.
Аккуратно сложив форму, Тьяна оставила ее на пуфе, опустила духи в сумочку и покинула гардеробную. Снизу доносились голоса. Спускаясь по лестнице, Тьяна подумала, что чувствует себя огоньком свечи – красивым, немного опасным, но недолговечным. Скоро ее сдует, и останется только дым. Она горько усмехнулась. Снова захотелось танцевать – как пламя на ветру, в ожидании самого сильного порыва.
Мелькнула мысль: «А почему бы не развлечься сегодня? Раз в жизни».
Тьяна спустилась на первый этаж и, влекомая голосами Мару и его матери, остановилась у приоткрытой двери. Стукнув пару раз и получив приглашение, она вошла.
Гостиная в доме Осславы была олицетворением роскоши старой Галинской империи. Высокие потолки, украшенные лепниной, создавали ощущение простора и величия. Стены покрывали темные тканевые обои, почти невидимые за обилием картин в золоченых массивных рамах: Тьяна узнала несколько известных полотен – о них рассказывали в Деве, на «Истории изящных искусств». В углах, у камина и возле книжных шкафов стояли мраморные статуи благородных дам и мужей – не иначе, поколения Медовичей.
Мару и его мать сидели на диване напротив незажженного камина. Когда Тьяна вошла, Осслава тотчас повернулась к ней и просияла довольной, чуть лукавой улыбкой. Мару перелистнул страницу книги, лежащей на коленях, и только потом посмотрел на Тьяну. Его глаза сверкнули. Повернувшись к матери, он с недовольным вздохом сказал:
– Ты перестаралась.
– Я выбрала только платье. – Осслава подняла руки, словно оказавшись под дулом пистолета. – К тому же, выглядеть великолепно – не преступление.
– Могу переодеться, – сухо произнесла Тьяна.
Она вовсе не собиралась производить впечатление на Мару, не думала об этом, но почему-то сейчас почувствовала разочарование.
– Не надо. Только не это! – хором ответили Мару и его мать.
Поднявшись с дивана, Осслава добавила:
– Я схожу, выберу для тебя накидку. Не для того, чтобы прикрыть платье. Ты выглядишь просто восхитительно! – она бросила на сына осуждающий взгляд. – Осень выдалась теплая, но ночью температура упадет, и ты можешь замерзнуть.
Ободряюще тронув Тьяну за плечо, Осслава вышла из гостиной.
Мару уткнулся в книгу, но по глазам было видно: он не читает.
– Нет, правда, я могу переодеться, – настойчиво повторила Тьяна. – Я не знаю, как одеваются в клубы.
– Не надо, – процедил Медович.
Захлопнув книгу, он снова посмотрел на Тьяну. В глазах не читалось ничего, кроме холодной оценки. Он словно мысленно вписывал Тьяну и ее золотое платье в обстановку клуба. По легкому кивку стало понятно: результат его более-менее устроил.
– Напомни, как вести себя в клубе. Быть сразу грустной или злой? Когда мне можно тебя ударить?
Мару приподнял угол рта, и Тьяна прочитала на его лице: «Не терпится?».
– Хороший вопрос, Островски. Вначале немного повеселись: выпей коктейль, послушай жас. Ты поймешь, когда бить. – Он задумался на мгновение и, склонив голову набок, спросил: – Ты умеешь плакать?
– Представь себе, у меня есть чувства, – Тьяна окатила его ледяным взглядом.
– Я имел в виду, умеешь ли ты вызывать слезы, когда это нужно.
– Не знаю. Не пробовала.
– Постарайся заплакать в клубе. Тогда, думаю, на тебя точно обратит внимание та, кто мне нужен.
– А если не обратит?
– Просто уходи, лови таксомотор и приезжай сюда.
– А если обратит? – Тьяна подняла брови.
– Жалуйся на меня, всячески обзывай и не бойся сгустить краски. А затем внимательно слушай, что тебе скажут.
– Хорошо. – Тьяна опустилась на край кресла; взгляд скользнул по картинам, и она вспомнила о своем портрете. – Думала, «Независимость империи» висит в каком-то из музеев. – Начав издалека, Тьяна кивнула на знаменитое полотно: деву в кольчуге, с факелом в одной руке и коротким древнеосским мечом в другой.
– Да, иногда висит, – равнодушно ответил Мару.
– У твоей матери много картин. Наверху – целая комната, – осторожно продолжила Тьяна. – Откуда они?
– Ты интересуешься искусством? – Мару изогнул бровь.
– Да, – соврала Тьяна. – Немного.
– А я думал, у тебя одни яды на уме, как тот «Кровобег» в часовне.
Метнув в него взгляд-молнию, Тьяна поджала губы. Хмыкнув, Медович ответил:
– Картины на втором этаже – это работы начинающих художников.
– Твоя мать поддерживает молодые таланты?
– Скорее, тех, у кого есть покровители. Попасть в ту комнату совсем непросто, и таланта тут недостаточно.
– Нужны деньги, – мрачно заключила Тьяна.
– Нужны связи, – поправил Мару.
«У Власты их нет. Или она мне не рассказывала?».
– А вот и накидка, – в гостиную вплыла Осслава. – Черная, с агатовыми вставками, отороченная перьями. И… – сверкнула подкладка, – с золотом внутри. Что, скажешь, я опять перестаралась? – она с вызовом воззрилась на сына.
Мару лишь усмехнулся и покачал головой.
– Нам пора. – Поднявшись, он мимолетно обнял Осславу, перехватил накидку и перебросил ее через согнутую руку. – Спасибо, мама.
– Как? Вы не останетесь на ужин? Слишком рано для клубов.
При слове «ужин» у Тьяны крутануло желудок. Перед глазами встали толчонка и индюшатина, отправленные в мусорку, и рот наполнился слюной.
– Мы не голодны. К тому же, не хотим опаздывать. А твои ужины – дело небыстрое. – По пути к двери Мару зачем-то подцепил покрывало, изящными волнами ниспадающее с кресла, и повесил поверх накидки.
– Тогда в следующий раз. Тьяна, я тебя приглашаю, – с напором произнесла Осслава. – Можешь прийти без Марувия, раз он не смыслит в удовольствиях.
Проглотив чувство голода, Тьяна улыбнулась и кивнула.
– Благодарю. За приглашение и за платье. – Вспомнив про духи, комплименты и теплый прием, не считая пистолета, она тихо добавила: – За всё.
На улице сгустились сумерки, зажглись последние фонари, и дома окрасились уютом горящих окон. Прохлада опустилась на город, но Тьяне не хотелось кутаться в накидку. Мимо неспешно проплыл таксомотор – в надежде на вскинутую руку. Не решившись остановить его, Тьяна посмотрела на Медовича. Он щурился и зевал, прикрывая рот кулаком.
– Поймаем машину?
– Слишком рано для клубов, – Мару повторил слова матери. – Прогуляемся. Через парк. Тут недалеко.
– Тебе не кажется, что я слишком разряжена для прогулок? – возразила Тьяна.
– Нет, ты чувствуешь себя разряженой. Это видно. Тебе надо привыкнуть к одежде. – Взгляд Мару медленно скользнул по Тьяне сверху вниз: он походил на свет фонаря в руке человека, который что-то ищет. – Для нашего плана было бы лучше, если бы ты выглядела попроще, а не… – Медович замял какое-то слово и, хмыкнув, уставился в небо. – Вы с мамой усложнили мне задачу.
– Понимаю, – бросила Тьяна: в голосе прозвучало раздражение, хотя ей не хотелось этого – возможно, в интонации следовало винить голод. – Ты думаешь, в таком виде сложнее изображать несчастную девушку. Я так не считаю. Дело не в платьях, даже не в происхождении. Каждая может стать жертвой.
Мару снова посмотрел на нее, внимательно и долго.
– Я не говорил, что сложнее будет тебе. – Он устремился вперед, туда, где высился кусок скалы в окружении деревьев. И добавил через плечо: – Хотя мне нравится ход твоих мыслей, Островски.
Бессмысленное раздражение схлынуло. Нагнав Мару, Тьяна прямо сказала:
– Мы успеем зайти куда-то на ужин? Я голодна.
– Разумеется. И не «куда-то», а в лучшее место во всем Вельграде.
Тьяна заметила, как дрогнул край медовического рта. Когда она впервые увидела Мару, то решила, что его лицо всегда сохраняет надменное выражение – и ошиблась. Пусть Медович не сверкал зубами, как Еникай, иногда на его губах появлялся намек на улыбку – искреннюю, идущую от сердца. В такие моменты его черты преображались: словно пустые ложбинки в камне заполняла мерцающая вода. Тьяна внезапно подумала, что хотела бы увидеть, как он смеется. Запрокидывает ли голову? Прикрывает ли рот рукой? А может, в этот момент Мару с изумлением и восторгом глядит на собеседника: надо же, ты сумел меня насмешить.
Отогнав странные мысли, Тьяна решила поговорить о насущном.
– Только я… – она замялась: как бы лучше преподнести свое невежество? – Я не разбираюсь в приборах.
– В каких приборах? – Мару бросил на нее слегка озадаченный взгляд.
– В вилках, ложках и ножах. Слышала, в дорогих ресторанах все блюда едят разными приборами. Разве это не так?
– Там, куда мы идем, тебе понадобятся только два. – Он показал кисти рук. – Вот эти.
Мару не обманул и не пошутил. У входа в парк стоял лоток уличной еды – к нему-то они и направились.
Торговка жарила на раскаленной плите драники. Стоило Тьяне почувствовать запах, как желудок заворочался внутри, словно медведь в берлоге. Кроме жареного картофеля, в воздухе витали ароматы бекона и сыра. Рядом дымил большой медный самовар, привлекая любителей горячего чая. Им заведовал мальчонка лет восьми, уменьшенная копия торговки – такой же круглолицый, русый и шустрый. Вряд ли сын, скорее внук. Разливая напиток в плоские пиалы, он ловко цеплял к краям полупрозрачные ломтиками лимона и спрашивал, класть ли сахар или мед.
Около лотка толпилась очередь – верный признак того, что здесь можно найти нечто особенное. Готовые драники торговка оборачивала бумагой до середины, следом обмахивала веером и с довольной улыбкой протягивала покупателю: работой своей она явно гордилась.
– Медовый-ягодный! – завидев Мару, воскликнула торговка, но обслужить вне очереди не предложила.
Тут, похоже, царило удивительное равенство между высоко и низкосословными. Тьяна заметила нескольких людей, одетых не менее нарядно, чем они с Мару, хотя простого люда было намного больше. Все стояли бок о бок и ждали драники.
Вскоре Тьяна убедилась, что Медович кое-что понимал в еде, а торговка не напрасно гордилась своей работой. Драник, покрытый сверху хрустящей сырной корочкой, аппетитно затрещал под зубами и наполнил рот вихрем вкусов. Каждый кусок был словно пропитан чем-то добрым, домашним и родным. К дранику полагался стаканчик со сметаной и петрушкой, но Тьяна мигом забыла о нем: так хорош был жареный картофель с привкусом сливочного масла, запеченного сыра и чеснока. Как проглотила – сама не заметила.
Мару с легкой улыбкой протянул ей салфетку.
– А теперь – в клуб? – спросила она, промокнув губы.
Он взглянул на часы и подавил зевок.
– Нет, рано. После драника тетушки Ласки будет кощунством не посмотреть фокусы дядюшки Рукокрюка.
– Только не говори, что вместо руки у него…
– Сама увидишь. Ты не замерзла, Островски?
Тьяна не чувствовала холода, но почему-то кивнула. Мару накрыл ее плечи накидкой и повлек за собой – сумрачными безфонарными тропами, петляющими между кусками старых скал. Несмотря на сгустившуюся тьму, Центральный парк и не думал засыпать. В листве шуршали невидимые звери, над головой проносились птицы и летучие мыши, но и люди не спешили покидать городской оазис. Иногда Тьяна и Мару выныривали из фиолетовой тьмы на освещенные дорожки – и видели тех, кто не торопился домой. Музыкант под дубом наигрывал на гитаре старинные осские мелодии, уличные художники медленно собирали свои холсты, кое-где на просторных лужайках светлели расстеленные одеяла и слышался звон бокалов – жители Вельграда устраивали поздние пикники.
Больше всего, конечно, было парочек. Те держались подальше от молочного света фонарей. На отдаленных скамейках, под деревьями, в каждом укромном закутке кто-то шептался, целовался, а иногда тихо стонал. Тьяна не осуждала их – лишь надеялась, что всё по согласию. По звукам казалось, что именно так.
Покрывало в руках Медовича немного нервировало ее, но Тьяна решила не задавать вопросов. Если он задумал недоброе – что ж, она ударит его раньше, чем договаривались. В голове зазвучал голос Вэла, но Тьяна велела ему заткнуться.
Одна из дорожек привела их под мост. Там на табурете сидел человек, по виду – явный фокусник, проходимец, городской сумасшедший или всё вместе. Его нос походил на грушу, на голове была нахлобучена шляпа с высокой тульей, украшенная десятками разноцветных перьев, а вместо правой кисти торчал крюк. Свет одинокого фонаря, прикрученного к своду, бликовал на металле.
– Здравствуй, любимый сон мой, – прогудел дядюшка Рукокрюк трубным голосом, когда Мару подошел к нему; глаза у фокусника были прикрыты.
– Сон? – шепотом поинтересовалась Тьяна.
– Все люди, звери, рыбы и насекомые – лишь сны, которые я зрю, – заявил Рукокрюк.
– Какой фокус покажешь? – бросив монету в банку, стоящую у ног Рукокрюка, спросил Мару.
– Сегодня два по цене одного. – Он обнажил коричневые зубы. – Оба фокуса – о том, что всё наоборот. – Прокашлявшись, Рукокрюк нараспев произнес: – Звезды будут на земле – фокус раз. Доброе придет во зле – фокус дваз.
– Благодарю, дядюшка. Славных снов тебе.
Рукокрюк с важностью кивнул, и Мару повел Тьяну дальше.
– Думала, он хотя бы достанет голубя из шляпы. Рукой, – уточнила она, – не крюком. Это было бы слишком жестоко.
– Нет, фокусы Рукокрюка – другие.
– Несуществующие? – фыркнула Тьяна.
Вынырнув из-под моста, они вышли к пологому холму с кедрами на вершине. Медович огляделся и вдруг, положив руки Тьяне за плечи, развернул ее влево – к лужайке у подножья холма.
– Смотри, Островски, – прошептал он.
Тьяна так опешила, что не скинула его ладони – впрочем, Мару быстро убрал их. Ее взгляд скользнул по траве, привлеченный короткой вспышкой. Она повторилась. Потом еще раз, и еще. Неоново-желтые огоньки мерцали на темной лужайке: загорались, гасли, поднимались и оседали. Тьяна знала, на что смотрит: светлячки, обыкновенные светлячки. Вот только их сезон уже прошел. Все они должны были умереть.
– Вот и звезды на земле, – сказал Мару.
Тьяне внезапно стало не по себе. Она словно раздвоилась: одной хотелось остаться и узнать про второй фокус, а другой – сорваться с места и убежать без оглядки. Неясное предчувствие надвинулось на Тьяну.
– Скоро сядет роса, ее тоже можно выдать за звезды, – она старалась, чтобы голос звучал насмешливо, но всё портила странная хрипотца. – Нам не пора в клуб?
– Рано. Пойдем, покажу тебе свой любимый вид на город.
Медович, бесцеремонно взяв ее за руку, помог подняться на холм и расстелил покрывало под высоким кедром. Тьяна села. Мару устроился рядом. От него шло, действуя как магнит, притягательное тепло. Тьяна повела плечами, но не отстранилась. Застыла. Посмотрела на город.
Силуэты колоколен, башен и куполов казались чуть расплывчатыми, иномирными, словно фантомы. Горящие окна небоскребов, выглядывая из-за скал, мерцали и плыли перед глазами – и парковые светлячки тоже мерцали и плыли. Неживое смешивалось с живым, сверкая во тьме, и Тьяна вдруг подумала, что у всего, абсолютно у всего есть душа. Вон дома – и у них есть. Вот дерево – и у него тоже есть. И у покрывала, сотканного мастерицей из пряжи. И у пряжи, созданной из шерсти. И у шерсти, взятой у овцы. И у той овцы… Она провела ладонью по ткани, такой мягко-шершавой, и ее рука мимолетно наткнулась на пальцы Мару. Тьяна повернулась к нему.
Пока она смотрела на огни и размышляла, Медович успел растянуться на покрывале и смежить веки. Его лицо было расслабленным, почти нежным, а дыхание – глубоким и мирным. В кудрях вспыхнул светлячок – и улетел.
– Ты не мог поспать дома? – мягко усмехнулась Тьяна, разглядывая Мару.
– Дом моей матери – для долгих ужинов и долгих снов, а мне надо всего полчаса, – пробормотал Медович. – Последи за временем, Островски.
Тьяна молча кивнула. Она чувствовала себя всё страннее и не могла понять: нравится ей это или нет. Плыли-пылали огни. Покачивались, словно мачты, далекие шпили. Согревающе пахло хвоей. У Тьяны чуть кружилась голова, а тело превратилось в воздушную ярмарочную вату. Медович что-то сделал с ней. Опоил, но без вина. Одурманил, но без дыма мистерианских трав. Охмелил городом.
Одурманил.
Тьяна сама не заметила, как достала флакон. Парфюмерное облачко вырвалось из стеклянного цветка и медленно осело на них с Мару. Аромат дурмана разлился в воздухе.

Глава 11. Свинское поведение под звуки жаса
«Что я делаю?» – флакон выскользнул из пальцев и упал на дно сумочки. Тьяна мотнула головой, словно в попытке отогнать недоброе видение. От ее поступка тянуло холодом, тьмой, ночной канавой, куда падают в подпитии и больше не выбираются. Неужели она, действительно, решила влюбить в себя Медовича – и убить его? Или влюбить – и не убивать? Даже под дулом пистолета Тьяна не ответила бы на эти вопросы. Она редко действовала по наитию и старалась думать наперед, но сегодня был необычный день. Впрочем, каждый день теперь, после укола иглы с «Любомором», был необычным. Все обыденное, нормальное и предсказуемое ушло из Тьяниной жизни.
Мару не проснулся, когда она распылила духи – лишь глубже вдохнул, двинул туда-сюда глазными яблоками и протянул сквозь сомкнутые губы: «М-м». Возможно, он узнал аромат. В конце концов, дурманным парфюмом пользовалась его мать. Интересно, слышала ли она легенду искусниц? Верила ли в нее? Тьяна – нет. Что не помешало ей применить духи, когда она на секунду, всего на секунду допустила мысль, что Медович может стать ее спасением.
Она уже думала в подобном ключе – только о Еникае. Увы, он оказался слишком мил, добр и простодушен, так что Тьяна отбросила темные мысли: видят лики, «Любомор» еще не прикончил ее совесть. С Мару все было не так однозначно, хотя убивать его Тьяна, разумеется, не желала. Просто он не был милым. Добрым, вероятно, тоже. И уж точно не отличался простодушием. А еще Медович слегка раздражал Тьяну. При виде его она чувствовала, как внутри что-то ворочается с боку на бок и никак не может улечься. Ей было неспокойно с Мару, но не убивать же его за это?
Возможно, Тьяне действительно следовало поискать кого-то на роль жертвы. Человека, способного влюбиться в нее. Да еще такого, чтобы совесть молчала, когда он умрет. Получалось, что Тьяне нужен очередной подлец, но тут крылась загвоздка. Хорошего парня досадно убивать, зато проще влюбить. А вот всякие негодяи редко способны на нежные чувства, зато и приносить их в жертву не так стыдно. Тьяна глубоко задумалась.
Минут через пятнадцать, когда Мару потянулся и сел, она спросила:
– У тебя случайно нет смертельно больных друзей?
– Ответ зависит от того, зачем ты спрашиваешь.
– Хочу поправить материальное положение, – она полоснула по нему взглядом. – И своей семьи тоже. Брак с Вэлом должен был помочь нам избавиться от долгов.
– Хм. – Медович сделал паузу. – А зачем тебе смертельно больной? В моем круге есть здоровые кандидаты, которые не прочь… – он задумался на мгновение, – познакомиться с девушкой вроде тебя.
– Как я уже говорила: мне хочется учиться, а не рожать детишек.
– Не все высокосословные помешаны на потомках. Есть и такие, кто уважает стремление девушек к знаниям.
– И все же я предпочла бы, кхм, – она приглушенно кашлянула, – скрасить чьи-то последние дни и остаться вдовой.
– Не все смертельно больные умирают быстро.
«О, поверь, я ускорю процесс», – мрачно подумала Тьяна, а вслух сказала:
– На все воля ликов.
Мару поднялся и потянул за покрывало, принуждая ее встать.
– Нам пора. – Внимательно посмотрев на Тьяну, он добавил: – Помни свою роль.
– Я жертва, – кивнула она и не сдержала ядовитой усмешки.
Клуб находился в двух шагах от парка. Скользнув под вывеску «Аромат ночи», Мару и Тьяна спустились по лестнице, оставили в гардеробе покрывало и накидку, а следом прошли в зал. Боковым зрением Тьяна заметила, что Медович тщательно заправил волосы под кепи и надвинул козырек на глаза. Костюм, помятый после сна, придавал ему чуть потасканный вид.
Стоило войти в зал, как жар толпы, полумрак, сотни звуков и запахов окружили Тьяну. Вдохнув дым трубок и сигарет, пары парфюмов, смешанные с алкоголем, и стойкий дух старого истоптанного паркета, она едва не закашлялась. Впрочем, Тьяна быстро привыкла к здешнему воздуху. Куда больше ее поразил звук.
На маленькой сцене, декорированной черными и золотыми тканями, играли музыканты. Стонали духовые, убегали куда-то клавишные, истомно вибрировал контрабас. Голоса инструментов не пребывали в гармонии. Они вламывались в пространство и, не помня себя, оголтело и оголенно носились под низким потолком. Музыка, словно смятая в порыве страсти постель, вызывала чувство неловкости, интереса и возбуждения. Сердце Тьяны разогналось и неровно забилось в ритме жаса.
Мару, цепко ухватив ее за локоть, повел к бару. Мерцали и множились, отражаясь в зеркалах за стойкой, цветные бутылки. Два барщика выхватывали то одну, то другую, и наполняли разномастные бокалы. Иногда первый начинал готовить напиток, а второй подхватывал – и это тоже напоминало жас. Мару, навалившись на стойку, шепнул что-то подскочившему барщику – и тот кивнул. Пока он смешивал коктейли, Тьяна оглядывала публику.
Люди здесь словно стремились обогнать моду. Кто-то – за счет вложенных в образ денег, но большинство – с помощью фантазии. В стиле главенствовала творческая непринужденность. Мужчины предпочитали узкие брюки и бабочки, из-под расстегнутых пиджаков мелькали яркие подтяжки, а на плечах лежали небрежно накинутые шарфы. Женщины дополняли платья шалями, крупными ожерельями, а главное – своими движениями, свободными и лишенными всякой робости. Они качали длинными серьгами, взмахивали перьями на ободах, поводили обнаженными плечами. Их руки и ноги, запястья и щиколотки, мелькали в танце.
Были здесь и те, кто не относился к «шлепкам», не задавал моду, а жил по своим правилам. Одевался – причудливо, вел себя – сумасбродно. Тьяна заметила девушку в длинном платье-балахоне с мистерианскими узорами. Распущенные белые волосы, легкими волнами стекая по плечам и груди, доставали до бедер. Девушка кружилась на одном месте, воздев руки с десятками золотых, серебряных и деревянных браслетов. В ее сторону бросали заинтригованные взгляды, но никто не глазел на нее, как на сумасшедшую.
Устия, оказавшись тут, схватилась бы за сердце и побледнела, точно поганка. Представив настоятельницу в клубе, Тьяна громко фыркнула.
Мару резко повернулся к ней, прошил взглядом и спросил:
– Что смешного?
– Ничего, – Тьяна опешила, – я просто вспомнила кое-кого.
– Кое-кого, – с непонятной злобой повторил Медович и, пригубив коктейль, бросил: – Пей.
Он сунул ей бокал – перевернутую пирамидку на длинной ножке – и напиток плеснул через край. Ледяная, липкая жидкость попала Тьяне на руку, и она охнула от неожиданности.
– Пей, – повторил Мару, тяжело уставившись на нее.
Тьяна сделала глоток, и обжигающее пойло, отдающее морозным металлом, пронеслось по горлу. Словно гиря трубочиста по забитому дымоходу – так оно ощущалось. Обрушившись в желудок, напиток вызвал дрожь во всем теле. Тьяна судорожно вдохнула и сразу поняла: зря! Воздух словно разжег внутри пламя.
– Вот, значит, как. – Медович повысил голос. – Пьешь за мой счет, а вспоминаешь кого-то другого!
Тьяна и моргнуть не успела, как его рука стиснула ее запястье, и бокал вывернулся из пальцев. Не разбился – лишь звякнул о стойку и откатился в сторону. Пойло разлилось озерцом. Люди вокруг, заказывающие напитки, отпрянули и недоуменно переглянулись. Скандалы в клубе, похоже, случались редко.
Мару подтянул Тьяну к себе и резко подался вперед. Его лицо оказалось так близко, что она, даже сквозь полумрак, заметила легкую россыпь веснушек на высокородно-приподнятых скулах.
– Сейчас, Островски, я буду вести себя по-свински, – быстрый шепот пощекотал ухо. – Потерпи.
Тьяна с досадой поняла: она сплоховала. Не догадалась, что представление уже началось, и приняла странные нападки Медовича за чистую монету. Правда, он вошел в роль раньше, чем обещал. Скорее всего, особа, которую Мару хотел привлечь, находилась где-то поблизости. Не та ли это девушка в платье-балахоне? Размышлять было некогда – настала пора включаться в игру. Мару, слегка отстранившись, что-то злобно выговаривал ей в лицо. Тьяна страдальчески наморщилась и попыталась высвободить руку.
– Пусти! – голос звучал яростно и жалко: то что надо. – Я не твоя собственность. Могу думать, о ком пожелаю!
– О ком пожелаешь? – протянул Мару. – Не раньше, чем заплатишь мне за коктейль. За всё, что я на тебя потратил!
Тьяна отметила, что у Медовича неплохо получалось изображать мелочного, заносчивого и гадкого мальчишку, а следом все мысли выскочили из головы. Мару предупредил, что будет вести себя по-свински – и не обманул. Одним рывком он повалил Тьяну на стойку. Лопатки стукнули о полированное дерево, спина вмиг намокла от разлитого алкоголя и холодного пота. Полетели бокалы, отхлынули посетители. Барщик сурово окликнул Медовича: «Эй, парень! Убери руки!». Не обращая на него внимания, Мару придавил Тьяну к стойке и бросил в лицо:
– Потаскуха!
По коже пронеслись колкие мурашки, словно ругательство разбилось над ней и осыпало осколками. Кровь ударила в голову, пересохло в горле. Тьяне пришлось напомнить себе, что надо отыгрывать роль.
Взвизгнув, она заметалась под Медовичем. Он нарочно ослабил хватку, и Тьяна не упустила момент: резким движением впечатала ладонь в щеку Мару. Его голова дернулась в сторону, на лице остался пылающий след. Кожа на руке Тьяны тоже вспыхнула, будто она снова, как в детстве, на спор коснулась раскаленного песка. Тогда Тьяна победила и получила медяк. А сейчас – что? Вероятно, свою свободу. Она хорошо отыграла роль, а значит, Мару не сдаст ее сыщикам.
Впрочем, спектакль еще не окончен.
Барщик, выскочив из-за стойки, схватил Медовича за плечи и поволок к выходу. Тот и не думал сопротивляться, лишь сыпал ругательствами и угрозами в адрес Тьяны. Вяло огрызнувшись в ответ, она сползла со стойки и оправила платье. Что делать дальше? Прикрыв лицо ладонью, Тьяна медленно отошла в угол за баром, куда едва дотягивался свет ламп. Останься она у стойки, «особе» проще было бы отыскать ее, но какая девушка будет торчать у всех на виду после такого? Обхватив себя руками, Тьяна вжалась в потертое кожаное кресло и застыла в ожидании.
Музыканты продолжали играть, а посетители – танцевать, пить и перекрикивать друг дружку. Тьяна стеклянным взглядом смотрела в пол, теребила бахрому на подоле и считала минуты. На одиннадцатой закралось сомнение: подойдет ли «особа»? На двенадцатой в поле зрения возникли остроносые туфли.
– Ты как? – голос напоминал перезвон колокольчиков на ветру.
Как Тьяна и предполагала, перед ней стояла девушка в балахоне.
– А ты как думаешь? – бросила Тьяна и тотчас, изобразив раскаяние, пробормотала: – Простите, я не хотела. Это все нервы… – она тяжело вздохнула, потупила взгляд и мысленно похвалила себя.
– Меня зовут Лука. – Девушка присела на корточки; от нее пахло спелыми грушами. – А тебя?
– Власта, – выскочило у Тьяны; пожалуй, стоило заранее выдумать имя.
– Ты не похожа на Власту, – Лука тонко улыбнулась, – девушки с таким именем обычно, несмотря на корень «власт», слабы и податливы. Ты не такая. Надломленная, несчастная, но я чувствую в тебе силу. Стержень. Скажи мне, что случилось?
– Он… – Тьяна кивнула в сторону выхода и сокрушенно помотала головой. – Тот парень считает, что я его вещь. Считает, что все девушки – вещи.
– Это не редкость, и все же тут, в «Аромате ночи», нечасто встретишь таких мужчин. Здесь безопасно. И, поверь, его больше сюда не пустят. – Лука вгляделась Тьяне в лицо, взяла за руки и проникновенно добавила: – Я вижу, что ты лжешь мне. В чем-то, в мелочах. Но в главном – нет.
Сглотнув ком, Тьяна заставила себя посмотреть на Луку.
– Я привыкла не доверять людям. Особенно, если они добры. Он, – Тьяна зажмурилась на мгновение, словно от вспышки боли, – тоже поначалу был добр…
– Нет, не был. Всего лишь изображал. Они всегда притворяются. Не только мужчины, женщины тоже. Все, кто отравлен гордыней, и считает себя лучше других.
Лука выпустила Тьянины руки и выпрямилась. Высокая, грозная, она напоминала статую неведомой богини. От сумасбродки, кружащейся под жас, не осталось и следа.
– Я помогу тебе. Мы поможем. Просто скажи, чего ты хочешь? – глаза сверкнули сверху, точно молнии из туч. – Отомстить?
Тьяна моргнула и почувствовала, как по щеке скользнула слеза. Это вышло само собой – без подготовки и желания. Смахнув одинокую каплю, она уставилась на сгиб руки: след от иглы давно исчез, но Тьяна помнила, где он был. Чуть выше родинки, на полупрозрачной дуге вены.
– Начать жить заново. Вот что я хочу. – Ответ выпорхнул изо рта, точно бабочка, которой уготована скорая смерть: легкий и безнадежный.
– Это можно, – кивнула Лука и, перехватив Тьянин взгляд, тихо рассмеялась. – Не смотри так. Это правда. Я и сама в каком-то смысле проживаю вторую жизнь.
– Тоже из-за мужчины? – поинтересовалась Тьяна.
– Можно сказать и так. Сейчас это мужчина, раньше была женщина, а до нее другой мужчина. Не спрашивай. Эта история уходит корнями к Хозяину последнего пира. – Она задумчиво поглядела вдаль и, наклонившись, прошептала то, ради чего затевался весь спектакль. – Дойди до северного конца парка, отыщи калитку в частоколе, позвони в колокольчик ровно три раза и скажи, что пришла от Луки. Тебе помогут.
Тьяна кивнула, и Лука добавила:
– Никому не рассказывай об этом. Ни единой душе. Поняла меня? Если узнаю, что ты выдала секрет, найду и перережу горло. Вместо второй жизни у тебя не будет ни одной.
Лицо собеседницы вдруг изменилось, всего на секунду, но этого хватило, чтобы Тьяна вцепилась пальцами в подлокотники и перестала дышать. Сквозь светлые глаза Луки проступили другие – темные, сквозь плавные линии лица – резкие черты, а сквозь белые локоны – черные патлы.
Тьяна зажмурилась, не понимая, что происходит. Сердце рвануло вверх и заколотилось в горле. С трудом протолкнув его обратно, Тьяна открыла глаза. Лука вновь стала Лукой. Мягко улыбнувшись, она развернулась, бряцнула браслетами и сказала через плечо:
– Ты же не упустишь свой шанс, правда, Тьяна?

Глава 12. Откровенность за откровенность
– Ты же не будешь мне врать, правда, Островски?
Тьяна вздрогнула, уловив странную схожесть вопросов: Луки и Мару. Та спрашивала про шанс, этот про ложь, и оба хотели, чтобы Тьяна играла по их правилам.
Медович шагнул из-за угла и, приподняв козырек кепи, вгляделся ей в лицо. На секунду Тьяне показалось, что он продолжает изображать мерзавца: настолько вошел в роль, что забыл, где выход. Волоски на коже встали дыбом, между лопаток пробежал озноб. Или это от ночного холода? Тьяна поняла, что вышла из клуба без накидки, да и покрывало осталось в гардеробе. Остывший воздух щупал за плечи и бесцеремонно забирался в вырез на спине. Она обхватила себя руками, и в ту же секунду тело накрыл пиджак Мару. От ткани тянуло апельсином и дубовой корой, подкладка бархатисто касалась кожи, и Тьяна не стала отказываться. Поглядев на Медовича снизу вверх, она быстро прикинула: что говорить и о чем умолчать.
Могла ли Лука, действительно, помочь ей? Подарить вторую жизнь? Избавить от «Любомора»? Тьяна не верила в это. Не верила в чудо.
Да, она видела нечто невероятное – одно лицо наслоилось на другое, – но разве оптический фокус мог освободить ее от оков яда? Да, Лука откуда-то знала ее настоящее имя, но это тоже ничем не могло помочь Тьяне. И да, Лука грозила убить ее, вот только Тьяна и так умирала. Как-то недостойно бояться обыкновенного ножа, когда отравлена магическим ядом.
Тьяна решила: она не будет врать Медовичу. Наоборот.
И привычно подбодрила себя: «Пэстра».
– Я все расскажу, – они перешли дорогу и направились к парку, – но вначале обновим условия сделки.
– Ты не забыла, кто чей должник? – в голосе Мару прозвучала насмешка.
– Ставки повысились.
– Не вижу для этого причин.
– Мне обещали перерезать горло – как тебе такая причина? – плотнее запахнув пиджак, Тьяна сурово глянула на Мару.
– М-м, вот как. – Угроза явно заинтриговала его. – И чего же ты хочешь, Островски?
– Вернемся к прошлому разговору, – она коротко вздохнула. – Что там у тебя по смертельно больным друзьям? Точно нет никого на примете?
– Ты меня пугаешь. Что за зацикленность на больных людях? Тебе нравятся мужчины с шатким здоровьем?
– Нет. – Тьяна остановилась на дорожке, в тишине опустевшего парка, и уставилась на куст падуба. – Я отравлена «Любомором». Ты понимаешь, что это означает?
Мару, даром что в третий раз проходил первый круг обучения, все-таки неспроста носил зеленую форму.
– А говорила, что не собиралась убивать Велимира, – произнес он; тон был непонятный, но, по крайней мере, не насмешливый; ноты сомнения, отвращения или испуга тоже не звучали.
– Собиралась, – призналась Тьяна, – но не убивала.
– Я понял. Значит, нужен тот, кто влюбится в тебя? Влюбится – и умрет.
Она кивнула, не отрывая взгляда от острых глянцевых листьев. Кто-то суетился в корнях, должно быть крыса, и также суетилось сердце в груди. Тьяна не знала, что скажет Мару. Примет ее условия? Найдет другую компаньонку? Или, вернувшись к роли негодяя, вытрясет признание?
Тьяна заставила себя посмотреть на него. На первого человека, кому открыла свою тайну.
Сверху полыхнула молния, высветив сосредоточенное лицо Мару, и гром прокатился над головами.
– Как это случилось? – спросил он, чуть подавшись вперед.
Тьяна рассказала про иглу, библиотеку и проверку крови, а после добавила:
– Раньше я думала, это случайное нападение. Выходка какого-то сумасшедшего. Но после смерти Велимира и Млады… – не договорив, она покачала головой.
– Считаешь, кто-то отравил тебя, чтобы ты убила Велимира? Если так, придумано тонко. Ты избавляешься от него, а поскольку эта сволочь любила только себя, вскоре сама отправляешься к Хозяину последнего пира. Никаких свидетелей, никаких подозреваемых. Разыграно как по нотам. – Он задумчиво покивал. – Думаю, мы сможем это проверить. Тебе кто-нибудь говорил, что не стоит заходить в часовню после наступления тьмы?
– Да. Твоя сестра.
– Гневлида? – Тьяне показалось, что Мару удивился этому факту чуть больше, чем новости об отравлении. – Она включила тебя в свой алфавит?
– Да.
По маске спокойствия, приклеенной к лицу Медовича, пробежала тонкая трещинка. Он на секунду прикрыл глаза и сдавил переносицу, словно получил неприятное известие, а следом уточнил:
– Называет «О»?
– Нет, «Тэ». Это что-то значит? – насторожилась Тьяна. – Я думала, что твоя сестра – просто… – она замялась, – чудачка. Не в плохом смысле.
– Так и есть. – Не вдаваясь в подробности, Мару сменил тему. – Значит, твое условие таково: мне нужно найти для тебя мужчину.
Это могло бы прозвучать смешно, но оба собеседника знали подтекст, и не улыбнулись. Не сговариваясь, они пошли дальше. Тьяна, не разобравшись с внутренним компасом, бросила подсказку:
– На север. То место, которое ты ищешь, находится в парке.
– Я так и думал, – сказал Медович. – Иначе она выбрала бы другой клуб, более модный, в Низу. Но ей надо держаться поближе.
– Ты про Луку?
– Про ту, что подходила к тебе. Я не знаю ее имени.
«Зато она знала мое», – подумала Тьяна. В памяти мелькнули черные патлы, проступившие сквозь белые локоны, и сомнение ущипнуло за сердце. А если он был – второй шанс – и Тьяна упустила его? Нет, нет. Невозможно. Здесь не существует иного волшебства, кроме магии ядов – такова уж мистерианская земля. А Лука явно имела в виду нечто небывалое. Может, у нее какая-то секта? Мышеловка без сыра, в которую заманивают отчаявшихся? Фокусы Луки, стоило признать, впечатляли больше, чем у дядюшки Рукокрюка. И все-таки, решила Тьяна, это были лишь трюки.
– Я принимаю условие сделки, – продолжил Мару, – но, как ты понимаешь, ничего не могу обещать. – И вдруг осведомился невинно-лживым тоном: – Кстати, как тебе Еникай? В качестве претендента.
Тьяна чуть не споткнулась на ровном месте. Задрав подбородок, она пронзила Мару взглядом. Небо, будто уловив ее настрой, поддержало молниями и громом.
– В качестве претендента – никак, – отрезала она.
– Я просто видел вас вместе, – добавил Мару.
«Какой глазастый».
– Вот и подумал, что ты взяла Еникая на заметку.
– Он мой друг, – с нажимом произнесла Тьяна.
– Тогда, возможно, тебе лучше держаться от него подальше.
– Что? Медович, ты в своем…
– Если он в тебя влюбится, а другого претендента не будет, как ты поступишь?
Кровь прилила к Тьяниному лицу.
– Это не повод для шуток.
– А это не шутка. Срежем тут.
С легкостью балетного танцора Мару запрыгнул на валун и, протянув Тьяне руки, помог забраться следом. Ладони у него были теплыми, не влажными и не сухими, а пальцы – крепкими, хоть и костлявыми.
– Весьма благородно с твоей стороны беспокоиться за Еникая. – Тьяна скривила губы. – А за себя не боишься? – и ей тотчас захотелось прикусить язык.
Ее ладони все еще лежали в руках Медовича. Отстранившись, Тьяна залилась краской. Благо, тут, среди камней и зарослей, стояла тьма.
– Не думаю, что смогу влюбиться в тебя. – Мару пошел вперед по узкой тропе; под ногами зашуршала палая хвоя. – После того, что видел сегодня.
– О чем ты? – Несмотря на ночную прохладу, у Тьяны на висках выступил пот.
– Ты ужасно, просто ужасно, – он сделал короткую паузу, – ешь драники. Хрустишь так, будто жуешь кирпичную крошку.
Тьяна нахмурилась – и ничего не сказала. Все ее внимание сосредоточилось на том, чтобы не рубануть с плеча: не развернуться и не уйти прочь. Сверху грохнуло, в лицо дыхнуло грозовой свежестью, и на щеки, словно в попытке остудить, упали прохладные капли.
– А вот это была шутка. – Мару глянул через плечо. – Как еще я должен был ответить на твой вопрос, Островски? Могу сказать одно: я действительно постараюсь тебе помочь. Сильно постараюсь. Уже думаю над этим.
Тьяна проглотила сухой комок со вкусом обиды и раздражения, вставший в горле. Шутка Мару была несмешной, неприятной, но стоило признать: в чем-то он прав. На какой ответ, в самом деле, она рассчитывала? На секунду Тьяна представила, что он говорит: «Боюсь», и снова мысленно поблагодарила окружающую тьму.
Дождь убыстрился, усилился, и стало невозможно поддерживать разговор. Вот и прекрасно, подумала Тьяна, пусть ливень сотрет следы неловкой беседы. Натянув пиджак на голову, она продолжила путь по тропе. Ткань постепенно тяжелела, хвоинки липли к влажным икрам. Дождь заглушал все звуки, маячил перед глазами мутной стеной, и борта пиджака тоже закрывали обзор. Не потеряться бы. Тьяна ускорила шаг. Не заметив, что Медович остановился, она врезалась ему в спину – и мгновение спустя, охнув, оказалась в его объятиях.
Нет, не в объятиях. Он просто схватил ее и поволок в сторону.
– Попробуем переждать, – долетело через шум ливня. – Тут есть грот.
Тьяна позволила затащить себя под каменный свод. Мимо, вспугнутая незваными гостями, пронеслась пара летучих мышей: Тьяна не видела их, но распознала по типичному верещанию. Когда они вылетели, в гроте повисла тишина. Лишь дождь шуршал у входа.
Тьянины мысли топтались на шатком, небезопасном месте, и она никак не могла прогнать их. Тьяна думала, что за сегодняшний день Мару слишком часто прикасался к ней. Брал за руки, наваливался сверху, обхватывал за плечи. Крылось ли за этим что-то?
«Лучше спроси, что крылось за духами, разбрызганными над спящим Медовичем», – съехидничал внутренний голос.
Тьяна медленно стянула пиджак с макушки, поправила волосы и строго приказала себе выкинуть из головы все лишнее. На время, но немедленно. Место освободилось, и его тотчас занял обрывок более раннего разговора. Глядя сквозь Мару, Тьяна уточнила:
– Почему ты сказал про смерть Вэла: «Мы сможем это проверить»? А еще спросил о часовне.
– Я сказал так, потому что мы действительно можем проверить. Для этого нам надо посетить часовню. Желательно завтра ночью, чтобы не затягивать. Хотя туда в самом деле не стоит ходить после наступления тьмы.
Чувствуя, как холодеет кожа под влажным пиджаком, Тьяна повела плечами и выдохнула:
– Почему?
– Потому что по ночам там поклоняются совсем другим богам. – Мару снял кепи, промокшую насквозь, и взъерошил влажные кудри.
– Не осским? Мистерианским? Или… – она нахмурилась, – ну, не южным же?
– Я и забыл, что ты южанка. – Глаза привыкли к темноте, и Тьяна заметила, как у Мару дрогнули уголки рта. – Ваш великий князь сделал оригинальный ход. Переженить всех осских богов на мистерианских и поклоняться их потомству – лучше, чем проливать кровь в религиозных войнах.
– Южане умеют договариваться. Особенно, если речь идет о выгодных браках. – Она тихо фыркнула. —А вы, восточники, славитесь тем, что вечно юлите и утаиваете. Кому поклоняются в часовне?
– Мастер Крабух отметил тебя на первом занятии? – ни с того ни с сего спросил Мару.
Тьяна почувствовала, как накатывает раздражение, а следом – надежда, что не все летучие мыши вылетели из грота, и одна из них сейчас нагадит Медовичу на голову.
– Похоже, про юлить и утаивать – это не слухи, – заявила Тьяна. – Почему ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?
– Не всегда. Сейчас я просто хочу быстрее добраться до сути. Так что же, ты как-то отличилась на уроке? – Он склонил голову набок. – Не скромничай. Уверен, ты запомнилась Крабуху.
– С чего ты взял?
– В академию не берут с улицы. – Мару пожал плечами. – Ты, очевидно, не платишь за обучение. Значит, тебя взяли за ум.
– Я всего лишь ответила на один вопрос. – Тьяна повторила его движение. – Разгадала смысл идиомы.
– Так и думал, что ты отличилась, Островски. Завтра постарайся сделать это снова, а после занятия подойди к Крабуху и спроси что-нибудь о ядах. Не о переводах, а именно о ядах, это важно. Только вопрос должен быть не просто умным или тонким, а по-настоящему впечатляющим.
– Зачем мне это делать? – Тьяна исподлобья посмотрела на Медовича.
– Чтобы Крабух пригласил тебя в часовню.
– В ночь, когда умер Вэл, я вошла туда без всяких приглашений.
– Только в одну дверь. – На губах Мару появилась тонкая улыбка. – Не в самую главную.
– А ты? Тебе не нужно приглашение от Крабуха?
– У меня оно есть. Еще с позапрошлого года.
Тьяна скользнула взглядом по его лицу и, не рассчитывая на ответ, спросила:
– Почему ты вылетел из академии? Дважды.
– Потому что делал то же, что и сейчас, только менее осторожно.
– Делал – что? – Она уставилась ему в глаза, пытаясь передать мысль: «Не отстану, пока не расскажешь хоть что-то».
Мару, будто не выдержав сверлящего взгляда, повернулся к выходу. Тьяна тоже глянула наружу. Ливень и не думал заканчиваться. Хлесткие струи шипели и молотили по земле, создавая лужи. За границами грота ничего не было видно – мир словно смыло.
– Что ж, откровенность за откровенность, – заговорил Мару. – Ты доверила мне свою тайну, а я скажу, какую преследую цель. Не главную, промежуточную, но тоже важную. Мне надо найти кое-что. – Помедлив, он добавил: – Кое-где.
Тьяна глубоко вдохнула и сосчитала до трех: иначе ее просто разорвало бы от негодования. Запах мокрой почвы и дождя подействовал успокаивающе. Подняв брови, она спросила:
– Это ты называешь откровенностью, Медович?
– Я не знаю, что точно ищу, – признался Мару. – И могу только догадываться, где это находится.
– Там, куда мы идем? На севере парка?
– Нет. – Снова последовала пауза. – В академии.
– Академии Старика? – уточнила Тьяна.
Мару так поглядел на нее, словно никакой другой академии не существовало, и Тьяна на миг закатила глаза: ох уж эти «стариковские» снобы.
– Да, там, – он кивнул, – но я не знаю, где именно.
– Хорошо, с местом определились, хоть и примерно. – Тьяна велела себе быть терпеливой. – А что насчет объекта поиска? Это предмет? Или, может, человек?
Медович опять отвернулся и уставился на ливень. Тьяне бросилось в глаза, что кончик носа у Мару забавно и мило вздернут, а спутанные мокрые кудри глянцево поблескивают и напоминают переплетенья каких-то невиданных растений.
– Я бы сказал, что это идея, – задумчиво произнес он, не глядя на Тьяну.
– Идея чего? – не отступила она.
И Мару, повернувшись, ответил:
– Того, как спасти наш мир, разумеется.

Глава 13. Фотография в хижине
– Разве нашему миру что-то угрожает? – Тьяна прищурилась, стараясь то ли скрыть, то ли, напротив, подчеркнуть свой скепсис.
– А ты как думаешь, Островски?
– Опять отвечаешь вопросом на вопрос.
– Мне кажется, если кому и оценивать угрозу, так тебе. – Медович окинул ее пытливым взглядом. – Отравленной девушке, ничем не заслужившей такую судьбу. Всё ли в порядке с миром, где человека могут уколоть иглой, смазанной «Любомором»? Неважно, было это частью хитроумного плана или выходкой безумца. Важен сам факт.
– Нет, с миром определенно не всё в порядке, но… – Тьяна сделала паузу, чтобы сдержать сомнение в голосе, – этот непорядок и есть порядок. Понимаешь, о чем я? Справедливость – сказка, а ты не похож на маленького мальчика.
– Считаешь это ребячеством: верить в то, что мир можно изменить к лучшему? – Мару приподнял брови.
Это было ещё не удивление и не заинтересованность, но что-то близкое, и Тьяна почувствовала удовлетворение. После того, как она раскрыла ему свою тайну, во взгляде Медовича что-то изменилось: он перестал смотреть на Тьяну как на средство достижения своих, по-прежнему неясных, целей. В глазах появилось сочувствие, а сейчас – ещё одна, новая эмоция. Мару постепенно подпускал Тьяну ближе.
– Да, считаю, – ответила она. – Даже один-единственный человек не может измениться к лучшему. Что уж говорить о мире, состоящем из сотен тысяч людей.
Он нахмурился, и Тьяна подумала, что гроза сейчас закатится в грот. Медович начнет грохотать, доказывая свою правоту, и метать молнии взглядов. Разве он, высокородный, может проиграть в споре?
Предчувствие подвело ее. Морщинка между бровями Мару разгладилась, он беззлобно усмехнулся и провел ладонью по кудрям.
– Это вызов, Островски, и я его принимаю. Постараюсь доказать тебе, что не «всё есть яд», вопреки заявлению великого ядовщика Парха. – И добавил: – Не суди всех по Велимиру и ему подобным.
Тьяна промолчала: а что тут скажешь? Она прекрасно знала, что в мире есть хорошие люди. Возможно, их даже больше, чем плохих, но плохие всегда громче, деятельней и успешней. Они обводят хороших вокруг пальца, заговаривают им зубы, вытягивают все соки. Пользуются и выбрасывают. Тьяне на надо было далеко ходить за примером: один хороший человек до конца жизни платил долги своего сына, не имея возможности купить не то что «Еллинек», а новые штаны, и умер от бесконечных переработок. «Любомор» помог осознать Тьяне: она не хочет быть хорошей. Впрочем, плохой тоже. Только живой.
Повернувшись к дождю, Мару недовольно качнул головой: стихия не унималась. От выхода тянуло пряностью осеннего парка, заваренного в холодной воде, словно чай.
– Далеко до конца парка? – спросила Тьяна.
– Нет, – Медович глянул через плечо, – если бегом, то минут десять.
– Тогда побежали.
Кивнув, он выскочил наружу. Тьяна – следом. Стоило сдвинуться с места, как она поняла, что тело задубело от холода. Каждый шаг давался с трудом, и Тьяна не согревалась от бега – лишь мерзла сильнее. Зуб не попадал на зуб, платье липло к бедрам, а в туфли набилась грязь. Одно радовало: дождь все-таки поутих и больше не лил стеной. Он почти не ощущался под ветвями вековых платанов, мимо которых пролегал путь Тьяны и Мару.
Когда спустились в низину, между деревьями проступил серый частокол. Длинный, высокий, ощеренный заточенными жердинами. Тьяна поежилась, и на этот раз не от холода. Забор словно цедил сквозь сжатые зубы: «Не приближайтесь».
– Надо найти калитку, – тихо сказала Тьяна, и Мару кивнул.
Полчаса, не меньше, они месили мокрую землю у частокола. Проход, похоже, был искусно замаскирован от чужаков. Тьяна не допускала мысли, что Лука обманула ее – белоголовая просто не уточнила, как найти калитку. Тьяна до рези напрягала глаза, вглядываясь в постылую серую преграду. Медович методично ощупывал швы между жердин. Кривил рот, качал головой. Двери не было.
Тьяна двигалась всё медленнее, принуждая себя искать калитку, хотя на языке крутился вопрос: «Может, хватит?». В груди вяло колыхались раздражение и разочарование, но больше всего места занимала усталость. Хотелось в Погреб, под одеяло. Тьяна настолько продрогла, что уже не чувствовала холода – точно превратилась в одно из бревен в частоколе. Жаль только, никто не подпирал ее с двух сторон. Тьяна покачивалась, едва не валясь с ног.
Может, постучать? Вдруг там, с другой стороны, тоже кто-то ходит? Приложив ухо к бревнам, Тьяна прислушалась. Из-за глухой стены не доносилось ни звука. Отпрянув, она ощутила, что к цветку на ободе прицепилось что-то длинное – не то гибкая ветка, не то проволока – и тут же отрывисто звякнул колокольчик. Тьяна дернулась – снова раздался звон. Мару бросился к ней, чтобы помочь, но она остановила его. Нащупав тонкую леску, Тьяна осторожно отцепила ее от цветка и потянула на себя. Колокольчик опять подал голос. Тьяна застыла, прислушиваясь, и показала Мару три пальца: столько раз нужно позвонить – так сказала Лука. Медович кивнул и тоже замер в ожидании.
Не прошло и минуты, как часть забора беззвучно сдвинулась в сторону. В образовавшуюся щель могла бы проскочить кошка, но не человек: приоткрытая калитка не подразумевала, что гостей приглашают войти. От щели тянуло настороженностью. Тьяна почувствовала на себе чей-то взгляд и засомневалась: сразу говорить про Луку или дождаться, пока спросят? Вместо вопроса сиплый голос пробормотал:
– Тут заповедник, а не гостиница для парочек. Идите, куда шли.
– Я от Луки, – решительно произнесла Тьяна.
– Ты-ы? – с сомнением протянул голос. – Может и так. А он?
– Он со мной.
– Знаешь, что бывает с теми, кто врет? – в голосе, и так не радушном, зазвучали угрожающие ноты. – Врет, стоя у нашего порога?
– Лука сказала, им перерезают горла.
Из щели раздался сухой смешок, точно ветка хрустнула, и калитка отворилась пошире. Мару шагнул вперед, но голос остановил его:
– Вначале девчушка. Это же ты с ней, а не она с тобой.
Медович взглянул на Тьяну. Отметив, что он напряжен, словно лис перед схваткой с охотничьим псом, она глубоко вдохнула и скользнула в проход. Мару сразу шагнул следом, почти прижавшись грудью к ее спине.
За частоколом Тьяна ожидала увидеть старика, но там стояла женщина – рослая, лет сорока, с измятым жизнью лицом. На ее плечах, к Тьяниной зависти, лежало стеганое одеяло – сухое и явно теплое. В левой руке уютно мерцала керосиновая лампа, а правая сжимала биту для хлопты. Да не простую – с торчащими вкривь и вкось гвоздями. На остриях что-то темнело – не то ржавчина, не то кровь. Тьянино сердце забилось быстрее, разгоняя хмарь усталости. Мару, на секунду прижав ее к себе, ловко сдвинул в сторону – подальше от биты.
– Дайте пройти, рычаг загородили, – проворчала женщина. – Эту дверь надо держать закрытой, как и ваши рты.
Толкнув Мару плечом, она шагнула к забору, дернула за торчащую из земли рукоять, и калитка бесшумно затворилась. Если это была ловушка, то она только что захлопнулась. Тьяна вновь посмотрела на гвозди, пытаясь понять, куда ее завела судьба. Судьба в лице Мару.
Обернувшись, женщина поднесла лампу прямо к носу Медовича. Он не отстранился, не зажмурился, только глаза сверкнули из-под козырька. Тьяна и не заметила, когда Мару успел спрятать приметные кудри под кепи – всю дорогу он нес свою промокшую восьмиклинку в руке.
Лампа также осветила лицо женщины, позволяя Тьяне лучше разглядеть ее. С левой стороны от виска к подбородку тянулся извилистый шрам, нос был не единожды сломан. Застарелая боль читалась в чертах женщины. А вот жестокости, заставляющей втыкать гвозди в чужие головы, Тьяна не заметила.
– Ты вроде ничего, – просипела женщина, разглядывая Мару. – И я не про мордашку. Про внутрянку. Не говно собачье, это уж я чую. – Ухмылка обнажила желтые зубы и темные дыры на месте выпавших; повернувшись к Тьяне, женщина качнула битой: – Если б привела сюда сукино отродье, я б с тобой тетешкаться не стала. – И тут же, смягчившись, добавила: – Иззябли до синих губ, пошли в тепло.
Бита осталась у забора, а свет лампы поплыл прочь. Следуя за ним, Тьяна осторожно озиралась по сторонам и не сомневалась: Мару делает то же самое. Здесь не было фонарей, но из мрака мягко помигивали огни, и Тьяна догадалась: окна. Приглядевшись к гуще деревьев и скоплениям валунов, она заметила приземистые хижины. Поселение? Прямо здесь, в главном парке столицы? А может, это какой-то лагерь – археологический или ботанический? Женщина назвала место «заповедником», и Тьяна задумалась: возможно, здесь занимались сохранением редких и важных видов растений. Сквозь усталость пробился интерес. Редкие и важные – значит, ядовитые. Для империи, построенной на бесунах, иначе и быть не могло.
Слева от тропы зашуршало, и кто-то шагнул из тьмы. Тьяна вздрогнула, шатнулась к Мару, но тотчас поняла: угрозы нет. Юноша, подошедший к ним, выглядел затравленным и настолько худым, что при желании его мог бы унести орлан.
Женщина, замедлив шаг, строго спросила:
– Чего не спишь, Феврон?
– Слышал колокольчик, – пролепетал юноша.
– Иди в дом. Шляются в одних сорочках, а потом сопли на кулак наматывают, – она покачала головой. – Иди. Не бойся. Эти люди – свои. Такие же, как мы.
Произнося последнюю фразу, она пронзительно посмотрела на Тьяну, и той стало не по себе. Кто они – обитатели парка, и чего от них хочет Мару? Тьяна не знала ни женщину, ни юношу, но видела: жизнь изрядно их потрепала. Не хотелось, чтобы Медович навлек на них еще больше неприятностей.
Феврон исчез во тьме, и женщина подвела Тьяну и Мару к одной из хижин. Из-за полукруглой формы и единственного оконца она напоминала традиционное жилище мистерианцев, только возведено оно было явно руками оссов. Хижина не выглядела древней.
Остановившись у входа, женщина просипела через плечо:
– Зовите ее Яблонька. Ей так нравится.
Внутри пахло сушеными растениями, но Тьяна, бегло оглядевшись, не заметила ни одного пучка. Переднюю часть хижины отделяло полотно, расшитое яркими зигзагами. Возможно, растения скрывались за ним. Провожатая, отогнув край занавеси, сунула в проем голову и сказала кому-то – должно быть, той самой Яблоньке:
– Двое пришли. Пускать?
Тьяна услышала приглушенный ответ, но не разобрала слов. Женщина приподняла занавесь и приглашающе качнула головой. Из-за ткани тотчас полез запах – плотный, густой и многозвучный. Кем бы ни была Яблонька, она разбиралась в цветах и травах. Тьяна приказала себе не дрожать – чтобы озноб не приняли за страх – и нырнула под полотно. Мару последовал за ней.
Запах обволок, заполнил легкие и голову, осел на кончике языка. Всюду висели и лежали сушеные стебли, соцветия, корни и гроздья ягод, а на многочисленных полках, прибитых к вогнутым стенам, мерцали склянки и теснились мешочки. Тьянины ноздри затрепетали, выхватывая знакомые ноты из хаоса ароматов. Взгляд заскользил по сухим пучкам и гирляндам. Вот ветви волчьего лыка, скрученные в две связки: одна – с пожухшими лиловыми бутонами, другая – с красными плодами. Рядом листья красавки, а в стеклянной банке на полке – ее чернющие ягоды. Сбоку от входа крупные зонтики болиголова. На сушильных сетках, подвешенных к потолку, какие-то темные глянцевые листья. Их Тьяна не узнала.
На низкой лежанке, поджав под себя ноги, сидела старуха. Длинные пальцы медленно перебирали веточки тиса с алыми бусинами ягод. Тьяна отметила, что на хозяйке такой же балахон с узорами, какой был на Луке. Да и внешность, если состарить лет на пятьдесят, один в один. Тьяна пригляделась к старухе: не проступит ли иная личина? Резкие линии, смуглая кожа и волосы точно смоль. Мистерианские, как она теперь понимала, черты.
– Нельзя так, – раздалось с лежанки.
Тьяна и Мару обменялись быстрыми взглядами – и оба не проронили ни слова, ожидая, что дальше скажет хозяйка хижины.
– Нельзя в мокром ходить, – продолжила она. – Послушайте старую Яблоньку. В углу корзина, а в ней одежда. Чистая, сухая. Возьмите, а свое на сушилку повесьте. Ты, мальчик, за шторой переоденься. А ты, девочка, меня не стесняйся. Я почти слепая, да и отвернусь.
«И как же она поняла, что мы промокли, если не видит?», – с сомнением подумала Тьяна, вытягивая из корзины два хлопковых балахона.
– А если удивились, как я про одежду догадалась, так это обоняние подсказало: от вас сыростью пахнет.
Взяв балахон из рук Тьяны, Мару на секунду сжал ее запястье. Посмотрел —вроде как ободряюще – и нырнул за полотно.
Тьяна осталась у корзины: можно будет укрыться за ней, если кто-то войдет не вовремя. Да и переодеваться удобнее, если повесить балахон на плетеный край. Пиджак Медовича тотчас рухнул на пол, застеленный соломенными ковриками, а вот избавиться от платья оказалось не так-то просто – ткань намертво прилипла к коже. Медленно, пядь за пядью, Тьяна стягивала наряд. Пальцы Мару тронули край занавеси.
– Можно?
– Нельзя, – выпалила Тьяна.
Старуха хихикнула.
Платье застряло на бедрах: ни вниз, ни вверх. Намертво. Тьяна скрипнула зубами: ну что за глупая ситуация! Изо всех сил потянув за ткань, она не удержала равновесие и качнулась к стене. Ухватилась за висящую тряпку, вышитую цветами – живокостью, черемицей, ландышем – и нечаянно сдвинула ее. Показалась еще одна полка, заложенная сухими букетами и заставленная оплывшими свечами. Между ними стояла фотография в металлической рамке.
Удивившись, Тьяна взглянула на снимок и чуть не ахнула.
Мужчина лет сорока сидел на камне возле хижины. Он выглядел так, словно его с рождения растягивали: длинная шея, длинные ноги, длинные руки. Ладони лежали на коленях, на высокий лоб выпала прядь. Глаза улыбались, а губы нет. Сзади мужчину обнимала черноволосая девушка.
Тьяна знала, кто он. И знала, кто она.
Мужчина – Остор Ястребог, основавший академию. Девушка – Лука, грозившая перерезать Тьяне горло. Только не «белая» Лука, а «черная». Та, что скрывалась под маской. Лука-мистерианка.
Хотя нет, всё-таки не она. Точно не она. То же лицо, но время не сходится. Лука молода, а основатель академии умер столетие назад.
Тьяна нахмурилась и, прикрыв обнаженную грудь руками, посмотрела на хозяйку хижины. Та, как и обещала, отвернулась, но Тьяна видела профиль. Задержав дыхание, она вгляделась в лицо старухи. Сквозь мягкие черты на миг проступила мистерианская резкость, а в белых волосах мелькнула смоль.
Тьяна вспомнила яблоню, растущую у могилы Старика, а следом – надпись на стеле. Рье мо не. «Мертвые знают ответы, да их не спрашивают». Мысли завертелись с бешеной скоростью, и Тьяна вдруг поняла, что улыбается. Внутри, распирая грудную клетку, росла и крепла уверенность. Мару сказал: то, что он ищет, находится в академии Старика. Теперь Тьяна знала, где именно.

Глава 14. Невеста Мару Медовича
Тьяна бесшумно задвинула занавеску, прикрыв фотографию. Старуха не очень-то надежно прятала ее. Или не прятала вовсе? В конце концов, каков был шанс, что кто-то одернет вышитую ткань, увидит снимок и узнает Остора Ястребога? Его помнили как Старика: на всех портретах и фотографиях основатель академии выглядел пожилым – таким же представал в памяти большинства.
А на снимке в хижине был изображен статный мужчина с лицом, едва тронутым временем. Тьяна никогда не узнала бы его, если бы не проводила часы в архивах Центральной библиотеки, где по крупицам собирала историю академии. Почти всё было засекречено, но кое-что удавалось найти. Она вчитывалась в каждую строчку, всматривалась в каждую фотографию: жадно изучала свою мечту. На одной из газетных вырезок Тьяна увидела Остора Ястребога возле плинфяной школы: в новости сообщалось, что достопочтенный князь, представитель древнего рода, купил земли на острове и собирается возвести там свое поместье. До основания академии оставалось еще полсотни лет.
Кем Яблонька приходилась Остору Ястребогу? Почему обнимала его, как близкого? Что их связывало? Тьяне хотелось высыпать вопросы на старуху и посмотреть, что будет, но она приказала себе быть терпеливой.
Поделив веточки тиса на равные пучки, Яблонька принялась обматывать их красной тесьмой. Мистерианские черты больше не проступали: лицо оставалось округлым и светлым. Таким настоящим. И все же Тьяна не сомневалась, что является маской, а что – истинным обликом.
За полотно вновь проникла рука Медовича и нетерпеливо покачалась из стороны в сторону.
– Всё еще нельзя?
– Всё еще нельзя.
Тьяна быстро нырнула в балахон, чтобы не стоять с голым торсом, и наконец избавилась от платья. А следом и от тонких шелковых панталон: гадкий дождь добрался и до них. Повесив всё на сушилку, полную застрявших семян и растительного крошева, она позвала Мару.
Когда он вышел из-за шторы, неся ком мокрой одежды, Тьяна едва сдержала удивленный возглас. В белом балахоне с вышивкой, так похожем на платье, Медович выглядел одновременно нелепо и очаровательно. Из-под подола торчали тонкие щиколотки и поджарые икры. Вырез на груди визуально вытягивал шею, придавая всей фигуре еще больше изящества. Влажные кудри лежали кое-как, но в этом хаосе была своя прелесть. Кепку Мару снял, не боясь, что слепая старуха распознает его по цвету волос.
Поняв, что неприкрыто разглядывает его, Тьяна уставилась поверх кудрявой макушки, протянула руки и небрежно бросила:
– Давай одежду, развешу.
– Я сам.
Сообразив, что в мокром ворохе, кроме брюк, сорочки и жилетки, прячется медовичевское нижнее белье, Тьяна сдавленно кашлянула и уступила место у сушилки. Он принялся развешивать одежду – весьма умело, что трудно было ожидать от высокородного юноши. Тьяна исподтишка наблюдала за ним.
Ей определенно не нравилось, что в компании Медовича она постоянно попадала в нелепые, непонятные, а то и опасные ситуации. Но с другой стороны: в чехарде событий Тьяна почти не вспоминала о «Любоморе». Да и с женихом Мару обещал помочь…
Медович замер над сушилкой, и Тьяна заметила, куда направлен его взгляд. Прямо на ее панталоны! Сосредоточившись на том, чтобы не сгореть от стыда, она села на коврик напротив Яблоньки и уставилась на стол. Тьяна не заметила его при первом осмотре хижины – всё ее внимание тогда захватили растения. А тут было, на что поглядеть.
Длинный, низкий, деревянный стол покрывали царапины от ножей. Повсюду на нем лежали книги в затертых кожаных перелетах, без названий на обложках, с желто-коричневыми от времени срезами. Покоились стопки листов, исписанных мистерианскими символами. Стояли ступки с пестиками и десятки склянок из темного стекла – Тьяна предположила, что с магическими ядами, хотя о содержимом можно было только догадываться. Одно она видела ясно: плотно закупоренные, а порой и залитые воском, пузырьки вряд ли пустовали.
Мару опустился рядом, оправил подол, и Яблонька сказала:
– Ну что ж, дети, – узловатые пальцы продолжали связывать пучки тиса, – поведайте мне свою печаль. Как я понимаю, она у вас одна на двоих.
Тьяна сглотнула сушь, надеясь, что у Медовича есть план и заготовлена речь.
– Да, так и есть, – заговорил он серьезным тоном и неожиданно накрыл руки Тьяны своими, – моя невеста отравлена «Любомором».
Дрожь прокатилась по спине. Тьяна покосилась на Мару, стараясь взглядом передать всё свое недоумение. Похоже, ни плана, ни речи у него не было: Медович ориентировался на ходу. Еще пару часов назад он ничего не знал о «Любоморе», а теперь прикрывался им, словно давно придуманной легендой.
– Бывший ухажер отравил ее из ревности, – продолжил Мару; казалось, он с трудом сдерживает ярость, – и теперь мы не знаем, что делать. Я готов пожертвовать собой ради нее, но… – он сдавил Тьянины пальцы.
Она одарила Медовича гримасой, но возражать было бессмысленно. Включаясь в его новый спектакль, Тьяна глухо произнесла:
– Ни за что. Я не позволю!
– Вы – наша последняя надежда, – голос Медовича звучал так искренне, что Тьяна не могла не отметить, какой он хороший лжец. – Мы узнали, что вы… помогаете. Таким, как мы. Тем, кто потерял надежду на спасение.
Старуха отложила веточки и нить. Подняла глаза, покрытые инеем слепоты. Пожевала морщинистыми губами. Тьяна хотела бы знать, что творилось в ее голове. Сухая одежда, тепло обжитой хижины, любимый запах растений, спокойная доброжелательность Яблоньки и само ее имя – всё это убаюкивало тревогу, но она не спешила смыкать зоркие глаза. Ворочалась за ребрами и следила из-под дрожащих век.
У Яблоньки были секреты. Само это место, очевидно, представляло собой один большой секрет. А там, где что-то скрывают, надо оставаться начеку.
– Не думаю, что вам нужна моя помощь, – на старушечьем лице отразилось сомнение. – Вы учитесь в академии Остора… – Тьяна уловила легчайшее колебание голоса, – Ястребога?
– Да, – подтвердил Мару.
– Всё, что вам нужно, есть там. Подобное бьют подобным. Ядовитая змея опаснее, когда прячется в тени, и вам стоит поучиться у нее. Разве что… – Яблонька воздела руки и наставила на Мару заиндевелые глаза, – наклонись, мальчик, дай моим пальцам поглядеть на тебя. Надо понять, выдержишь ли ты.
– Выдержу – что? – Он нахмурился, но покорно подался вперед.
Старуха не ответила. Пальцы, искривленные временем и трудом, коснулись Мару: прошлись по подбородку, скользнули вверх по щекам, ощупали скулы и прихватили влажную прядь. Покрутили, потерли, словно оценивая ткань, и выпустили. Отстранившись, Яблонька качнула поникшей головой.
– Древний, – сморщенные губы едва шевельнулись; Тьяна не была уверена, что точно расслышала слово. – Всё-таки нашел нас.
– О чем вы? – между бровями Мару пролегла складка. – Мы пришли за помощью…
– Он и тебя обманул, девочка? – старуха повернулась к Тьяне. – Ты из простых, я слышу. Из несведущих. Из тех, кого обокрали с рождения.
Тьяна почувствовала, как широко распахнулись глаза. Она посмотрела на Медовича, взглядом требуя объяснений, но он неотрывно смотрел на старуху. Привычная невозмутимость покинула его лицо, уступив место смятению, тревоге и напряжению. Тьяна тоже чувствовала их.
– Я не понимаю, о чем вы, – повторил Мару.
– О лжи. О лжи, предательстве и воровстве, – грозно произнесла старуха. – То, что вы сотворили с моим народом – непростительно, но понятно. То, что сделали со своим – просто подло. – От слов тянуло горечью болотного паслёна.
– Вы говорите о древних родах? – Мару впился в нее взглядом. – Что такого они… мы сделали? Я не знаю. Скажите мне.
Покачав головой, Яблонька вскинула руку и указала на выход:
– Уходите. Пока я не передумала. – Будто гром пророкотал. – Пока не позвала тех, кто не позволит вам уйти.
Мару, рыкнув сквозь зубы, ударил кулаком по столу. Звякнули склянки, с края сорвалась одна из книг и глухо бахнула об пол. Тьяна вздрогнула.
– Скажите! – повелительные ноты в голосе Медовича звучали не так громко, как отчаяние.
Резко вдохнув, Тьяна опустила ладонь на его плечо. Сдавила, потянула к себе. Кто-то из них должен был сохранять самообладание. Тьяна хуже понимала, что происходит, а потому ее кровь не бурлила столь сильно. Покачивание биты с гвоздями, слова про перерезанное горло – чутье подсказывало: все опасные обещания могут исполниться.
– Мару, нам лучше уйти, – твердо произнесла Тьяна.
Он обернулся, сверкнул глазами – и тут снаружи поднялся шум. Оглушительный звук удара, треск дерева, лай и вой собак. Крики людей. Яблонька беспокойно закрутила головой, словно пытаясь уловить все звуки разом. По ее лицу Тьяна видела: в поселении происходило что-то плохое. Непоправимое.
Черты старухи исказились от боли и гнева. Прижав руки к груди, она повернулась к Мару и протянула:
– Ты-ы, – обычное слово звучало как самое страшное обвинение.
Все краски покинули лицо Медовича. Мотнув головой, он прошептал:
– Это невозможно.
Снаружи кто-то взревел:
– Выйти всем! Сложить оружие! – а следом раздались выстрелы.
Мару вскочил и, обхватив Тьяну за плечи, рывком поднял на ноги. Его лицо на миг оказалось так близко, что она увидела, как зрачки поглощают зеленую радужку. Во тьме колыхнулся ужас, но тотчас сменился решимостью.
– Будь здесь. – Устремившись к выходу, он бросил Яблоньке через плечо: – Я остановлю их!
– Поздно.
Старуха вытянула из-за ворота два крохотных пузырька. Глотнула из одного, потом из второго. Приоткрыв иссохший рот, она запрокинула голову и выдохнула струю огня. Жар хлестнул Тьяну по щекам – вскрикнув, она шарахнулась в сторону, но там уже горели зонтики болиголова. Запылали стены, одна за другой, и рыжий язык метнулся к потолку. Вторая струя окатила стол: сжались листы с записями, закорчились книги и стекло поплыло, точно воск. Хижину заволокло удушливым дымом.
Схватив пиджак, Мару накрыл Тьяну влажной тканью и повел к выходу. Она дернулась к фотографии, но шторка с вышивкой вовсю полыхала. Обернувшись к лежанке, Тьяна не поверила глазам: Яблонька исчезла. Дым не был таким уж густым, чтобы скрыть старуху, да и спрятаться ей было негде. Она просто растворилась в воздухе, оставив после себя лишь перевязанные веточки тиса.
Босые, в балахонах, Тьяна и Мару выскочили из хижины – и поняли, что не только Яблонька подожгла свой дом. Огонь бушевал повсюду.Рыжее пламя вихрилось, точно медовичевские кудри, и Тьяна невольно подумала, что он виноват в этом пожаре. Старуха решила, что Мару пришел к ней со злым умыслом. Возможно, так и было.
«Что произошло?» – вопрос бился в голове, но Тьяна не пускала его на язык. Не время для разговоров, надо убираться отсюда. Держась за руки, они с Мару обогнули хижину и побежали прочь от огня – во тьму. Выходить на тропу, по которой их привели сюда, не следовало – оба понимали это. Здесь все были для них врагами. И поселенцы, и те, кто вломился к ним среди ночи.
Хвоя, желуди, шишки и палые ветки кололи подошвы – так, что хотелось взвыть. Тьяна чувствовала облегчение, когда ноги по щиколотку погружались в грязь, но затем снова начиналась пытка. Уж лучше пройтись по раскаленному южному песку! И все-таки, закусив нижнюю губу, она продолжала бежать рядом с Мару. Вслед им несся треск пожара, окрики мужских голосов и псовый лай.
Достигнув частокола, Тьяна и Мару остановились, немного отдышались и понеслись вдоль серой глухой стены. Издали забили колокола пожарных машин, и Тьяна мельком отметила, что бригаде не пробиться сюда: ни насосный, ни рукавный автомобили просто не проедут сквозь заросли и камни. Тушить придется вручную, а значит, всё поселение успеет сгореть. А может, не только оно. Слава ликам, подумала Тьяна, что сегодня был ливень, и парк укрыт промокшей мантией.
Забор не кончался, не прерывался, и Тьяна почувствовала, что выбивается из сил. Заплетались ноги, тяжелые от налипшей грязи и тянущей боли. Воздух горел в груди, прожигая лёгкие с каждым вдохом. Кололо в боку. Мару, будто уловив состояние спутницы, остановился и прошептал:
– Думал, найду пробоину, но ее нет. Попробуем перелезть.
Тьяна мотнула головой: не выйдет. Забор – высокий, с кольями, как его одолеть? Сдернув с нее пиджак, Мару ловко забросил его на острия частокола. Затем, согнувшись пополам и приподняв подол своего балахона, зубами вцепился в ткань. Рванул влево, вправо. Раздался треск.
– Сделаю веревку, чтобы взобраться, – пояснил Медович.
Тьяна завороженно наблюдала, как ползет вверх надорванный хлопок. Оголились медовичевские колени, следом нижняя часть бедер – и Тьяна, не выдержав, схватила Мару за предплечье. Если он пустит на веревку весь балахон, это всё усложнит: с голым человеком не так-то просто перемещаться по городу. Таксомотор не остановится, а вот ночной патруль – легко. Их балахоны, даже не порванные, могли привлечь ненужное внимание, что уж говорить о голых ягодицах и всем остальном. Тьяна не была особо стеснительной, но тут вспыхнула, как маков цвет. Благо, тьма скрыла румянец.
– Возьми мой. – Тьяна решительно указала на подол. – Он длиннее.
Мару взглянул на нее. В глазах пробежало удивление, следом смятение и наконец благодарность. Опустившись на колени, прямо в грязь, он осторожно надорвал ткань. Хлопок, довольно прочный, постепенно поддавался усилиям. Тьяна наблюдала за процессом, ощущая, как холод ползет вверх по ногам. И жар – тоже.
Мару закончил, когда подол поднялся выше колен. Оборвав длинный лоскут, он забросил его на плечо – и замер. Взгляд скользнул по ногам Тьяны, и два больших пальца, словно утратив контроль, повторили его путь: от мягкой кожи над коленями, через выемки голеней, до косточек на лодыжках. Тьяна тяжело втянула влажный и пряный воздух. Она решила ничего не говорить, но мурашки всё сказали за нее: остановить их, хлынувших к рукам Мару, было невозможно. Посмотрев на Тьяну снизу вверх – без доли смущения или самодовольства – он поднялся и, как ни в чем не бывало, принялся связывать два куска ткани.
Сделав на одном конце петлю, Мару набросил ее на ближайшее острие и затянул. Дернул изо всех сил, проверяя прочность. Ткань натянулась, задрожала, но не порвалась.
– Ты первая. Я подстрахую.
Где-то, совсем близко, раздался собачий лай. Тьяна, вцепившись в край веревки, подтянулась. Ткань врезалась в ладони, и кожа тотчас заныла. Сердце забилось наподобие военного барабана, призванного поддерживать дух бойцов. Прислонившись к холодным и влажным жердинам, Тьяна поползла вверх. Медленно, очень медленно. Мышцы в руках и плечах гудели от напряжения, пальцы сводило от боли. Каждая пядь ощущалась верстой, но Тьяна упорно лезла вверх. Когда показалось, что сил совсем нет, она бросила взгляд вниз. Мару стоял, подняв руки, готовый ловить ее, если понадобится. Он что-то шептал, глядя на нее, и Тьяна почувствовала поддержку. Она продолжила подъем, царапая колени о бревна, и сама не заметила, как достигла вершины. Взявшись за колья, прикрытые пиджаком, Тьяна осторожно перекинула ногу через забор. Вдохнула, выдохнула и ухнула вниз.
Колени подогнулись, но кости выдержали. Тьяна рухнула в грязь, подняв сноп брызг. Встав, она отошла в сторону, чтобы Мару не обрушился ей на голову. Не прошло и минуты, как он приземлился рядом. Тяжело дыша, они обменялись взглядами, взялись за руки и побежали прочь от частокола.
Месяц, пробиваясь сквозь облака, освещал путь тусклым сиянием: словно зачерненное серебро глядело с неба. Подошвы вспыхивали от каждого шага, осенняя ночь хватала холодными пальцами, но Тьяна фокусировалась на тепле, идущем от ладони Медовича, и ей становилось легче.
Наконец, впереди забрезжил газовый свет. Мелькнула белая голова фонаря, за ней еще одна, и еще. Черные столбцы протянулись вдоль дорожки, освещая ее с двух сторон. Взглядам отрылась привычная, прогулочная, не дикая часть парка – и потянула к себе. На пути возникла, будто последняя преграда, большая лужа. Что-то лежало в ней – темное, встопорщенное и непонятное. То ли тряпка, то ли мертвое животное. Медович, выпустив Тьянину руку, запросто перемахнул бурую жижу. Тьяна прыгнула следом и, поскользнувшись, повалилась спиной в грязь. Взметнулись брызги, запах сырой земли ударил в нос, и воображение тотчас нарисовало, что рядом лежит мертвый гниющий енот. Тьяна вскочила и посмотрела под ноги.
Топорщились мокрые перья, поблескивали чёрные камушки, и пробивалось сквозь грязь золото подкладки. Тьяна узнала: в луже лежала накидка, забытая ею в «Аромате ночи».

Глава 15. Теплая ванна и страшная правда

Таксомотор вильнул к обочине и остановился. Выглянув из окна, водитель поморщился:
– Эхма, а я-то думал, беглянки из Девы.
Он хотел тронуться, но Тьяна встала перед капотом, а Мару вцепился в край опущенного стекла. За поворотом их вряд ли поджидал десяток других машин: час был поздний, да и они, одетые в рваные грязные балахоны, не выглядели привлекательными пассажирами. Оба понимали: водителя надо задержать и убедить подобрать их.
– Мы лучше, чем беглянки из Девы, – сказал Мару. – Они бы не заплатили так щедро.
– Даже боюсь предположить, где ты прячешь деньги, парень, – хрюкнул мужчина.
– Деньги – дома, – спокойно ответил Медович и тотчас продиктовал адрес, рассчитывая на догадливость водителя: в названном районе жили далеко не бедные люди.
Расчет оказался верным. Почесав лоб, мужчина залихватски махнул рукой, будто шел на рискованную сделку.
– За такой видок возьму двойную плату, – предупредил он. – Всю машину обляпаете. Да и…
– Заплачу четверную, если перестанешь болтать, – перебил Мару.
Открыв дверь, он пропустил Тьяну и сел рядом. Внутри «Дюза» приятно пахло новой тканью – похоже, водитель недавно заменил обивку и неспроста беспокоился за салон. После поездки кресла снова придется перетягивать или, по крайней мере, тщательно чистить. С балахонов, особенно Тьяниного, капала грязь. С ног осыпались веточки, хвоя и листья. К уютному аромату велюра примешивался запах мокрого пепелища. «Дюз» тронулся.
Тьяна всё еще не знала, что произошло в поселении. Пока они с Мару пробирались к дороге, было не до разговоров, а вскоре остановился таксомотор. Десятки вопросов подступали ко рту, жгли язык, но Тьяна сдерживалась. Мару, очевидно, не будет обсуждать случившееся при постороннем человеке. Захочет ли обсудить с Тьяной – тоже под вопросом. Голову распирало от догадок, но они не имели ни логичного начала, ни убедительного конца, а следовательно, и смысла. Всё терялось в тумане. Чтобы хоть немного отогнать его, Тьяна перебрала факты, которые успела узнать.
Яблонька жила в парке, скрывая мистерианскую внешность и каким-то образом «помогая» отчаявшимся людям. В прошлом её что-то связывало с Остором Ястребогом, о чем Тьяна узнала, случайно увидев их совместную фотографию. А еще старуха опознала в Мару отпрыска древнего рода и явно не обрадовалась этому.
Затем на поселение кто-то напал, Яблонька выпила «Огнетвор» и еще одно зелье, способное растворить человека в воздухе; Тьяна слышала о первом, но ничего не знала о втором. Остальные люди в поселении – если не все, то большинство – последовали примеру старухи.
А значит, сейчас они мертвы.
Тьяна читала, что «Огнетвор» используют в войнах, но прибегают к нему в крайних случаях. Для него нужен доброволец, готовый пожертвовать жизнью. Выпив яд, солдат ненадолго обретает огненное дыхание, а потом сгорает изнутри. Противоядия от «Огнетвора» не существует.
С какой целью все эти люди пожертвовали собой? Чего от них хотел Мару? Почему старуха, раскусив его, заговорила о воровстве, лжи и предательстве?
И как, Хитвик побери, накидка Осславы оказалась рядом с поселением?
Вопросы прокручивались в голове, словно карандаши в точилке, и становились всё острее. Тьяна вся издергалась, мысленно подгоняя таксомотор. Наконец, «Дюз» подъехал к знакомому дому из желтого кирпича. Окинув его взглядом, водитель крякнул, повернулся к Мару и сказал:
– Ничего, если барышня посидит в машине, пока вы ходите за деньгами? – Тьяна отметила, что он перешел на «вы». – Надеюсь на ваше понимание, я еще не возил столь, кхм, необычных пассажиров.
Посмотрев на Тьяну, Мару сказал:
– Нет. Останусь я, а девушка…
– Иди, – возразила Тьяна. – Мать узнает тебя в любом виде, а меня вряд ли. Ты же не хочешь, чтобы она вызвала патруль, приняв меня за вора? Ну или сразу застрелила? – Тьяна изогнула губы, вспомнив, как познакомилась с Осславой.
На лице Мару читалось сомнение: он не хотел оставлять Тьяну одну в машине. После пожара и побега у него, похоже, обострилось чувство опасности. Или чувство ответственности за ту, кого он втянул в свою авантюру. Или еще какое-то чувство… Тьяна не забыла, как он провел пальцами по ее ногам. Так невовремя, так неправильно, но эта неуместность придавала прикосновению особую остроту. По коже пронеслись мурашки.
– Я быстро, – Мару выскочил из «Дюза».
Откинувшись на спинку, Тьяна прикрыла глаза. Вопросы тотчас атаковали сознание. Проблемы перекидывались со дня на день и разрастались, словно ползущий по сушняку огонь. Отравление, смерть Велимира и Млады, пожар в поселении. А между ними – тайна часовни, прошлое Старика и Яблоньки, её слова о древних…
– Вы всё ж таки беглецы, да? Из Арки? – водитель вырвал Тьяну из мысленного вихря. – Не бойтесь. Не осуждаю и не сдам. У меня там тетка лежит, то еще местечко. – И он поглядел на нее со странным сочувствующе-настороженным выражением.
Тьяна не сразу поняла, о чем речь, а когда вспомнила – нахмурилась и помотала головой. Аркой звалась лечебница для душевнобольных, расположенная за Верхом, на лесистых холмах у Китовой скалы. Тьяна узнала о лечебнице, когда поступила в Деву и сообщила соседке по комнате, что не задержится тут – переведется в Старика. Тогда она услышала: «В эту самую академию, куда берут одних богачей? – Власта хихикнула. – Да по тебе Арка плачет, Тьяна Островски!». Это была шутливая пугалка, но вскоре оказалось, что Арка – не повод для смеха.
В конце первого круга одну из учениц, Пашню Норов, забрали туда на лечение. Год для Пашни начался неплохо, но к лету она вдруг сильно увлеклась насекомыми: ловила, отрывала лапки, крылья и хоботки, а после складывала маленьких мертвецов в карманы. Когда там не оставалось места, дохлые мухи и жучки переваливались через край: то в столовой кучка обнаружится, то по коридору растянется хитиновый след. Это пугало некоторых учениц, и настоятельница приняла меры. Приехали три женщины в белом, крепкие и мрачные, схватили Пашню, проволокли по коридору и затолкали в машину с решетками на окнах. Пока ее тащили, Пашня вертелась и кричала – дико, будто теперь у нее отрывали конечности. Кто-то из учениц пропищал: «А ее вылечат?», и мастерица-переводчица, осенив себя знамением ликов, ответила: «Из Арки, говорят, самый короткий путь к богам». Что в итоге стало с Пашней, Тьяна не знала. В ее сердце и голове было не так много места для сокружниц: в то время его занимали яды и переводы. Занимала академия Старика.
– Как договаривались. – Медович, вручив водителю горстку золотников, протянул руку Тьяне. – Идем. Мать в ужасе, но ждет нас.
Осслава, запахнувшись в струящийся изумрудный халат, стояла на пороге. Глаза в пол-лица, руки прижаты к груди. Увидев Тьяну, она ахнула, мягко обхватила ее за талию и повела в дом. Мару объятий не досталось – лишь строгий взгляд через плечо.
Перешагнув порог, Тьяна вдохнула аромат свежих цветов, старого дерева, духов, теплых булочек и маревского чая. Запах уютного дома. Тело, наконец оказавшись в безопасности, превратилось в медузье желе, и Тьяна едва устояла на ногах.
– Всемогущие лики! – воскликнула Осслава. – Во что ты втянул бедную девочку, Марувий?
– Я…
– Ни слова, – тотчас оборвала хозяйка дома. – Сначала нужно привести вас в порядок. Это что, кровь? – она уставилась на пол, где появились черно-алые следы. – Надо вас отмыть и обработать «адским камнем». Архар, помоги Марувию. Яришка, набери воду в нижней ванной.
Только теперь Тьяна заметила, что за спиной Осславы стояли слуги – пять или шесть человек. Где они прятались в прошлый раз? Получив команды, двое из них кинулись в разные стороны: белобрысая девушка-тростинка юркнула под лестницу, а приземистый бородач шагнул к Мару. Третий слуга, полный юноша лет двадцати, поймав мимолетный взгляд хозяйки, устремился на второй этаж. Посмотрев ему вслед, Медович отмахнулся от бородача:
– Не надо, Архар, я сам.
Тьяна, покосившись на Мару, позволила Осславе увести себя. Идти далеко не пришлось: под лестницей обнаружилась дверца, а за ней – ванная комната. В доме Медовичей она, должно быть, считалась маленькой, но у Тьяниных родителей была в половину меньше.
Осслава тотчас усадила гостью на мягкую скамью и опустилась рядом, дожидаясь, пока Яришка наберёт ванну. Массивная чаша, стоящая на львиных лапах, была отделана под бронзу. На полках слева лежали стопки белых полотенец, столь пушистых, что напоминали облака. Справа поблескивали хрустальные флаконы с маслами и шампунями. Пахло можжевельником.
Закрутив вентили, Яришка подняла взгляд на хозяйку.
– Принеси гостье сорочку, халат, белье и домашние туфли.
Когда служанка вышла, Осслава потрогала воду и удовлетворенно кивнула. Тьяна заметила, что на ее халате появились безобразные пятна, прямо на искусно вышитых листьях мяты. Накатила неловкость, но тотчас отступила. Если Тьяна начнет извиняться за вещи, она нескоро доберется до ванны. Халат-то еще можно спасти, а вот золотое платье, сумочка, накидка – всё кануло к Хозяину последнего пира.
Накидка. Как же она оказалась в той луже? Тьяна нахмурилась, поймав смутную догадку.
– Тьяна, дорогая, – мягко обратилась к ней мать Мару, – только скажи, и я останусь с тобой. Не хочу смущать, но если нужна помощь…
– Я справлюсь. Благодарю.
Понимающе кивнув, Осслава изумрудной змейкой скользнула к двери и обернулась на пороге.
– Если спрошу, что случилось, мне стоит рассчитывать на честность?
Тьяна, посмотрев ей в глаза, медленно покачала головой из стороны в сторону. Мать Мару заслуживала хотя бы такую правду. Она грустно улыбнулась и вздохнула, принимая Тьянин ответ.
– Скорее снимай эти лохмотья и погружайся в воду. «Адский камень» ты найдешь на полке с шампунями. – Дверь беззвучно закрылась.
Тьяна немедля последовала совету Осславы. Ноги защипало, как только они опустились в ванну, но это была исцеляющая, почти приятная боль. Вода обхватила тело и прогрела до костей. Мыло, покусав ссадины, оставило на коже тонкий аромат герани и ощущение свежести.
Робко окликнув из-за двери, в ванную вошла Яришка: сложила одежду на скамейку, поклонилась не глядя и убежала. Тьяна была рада, что ни Осслава, ни ее слуги не навязывали заботу. Выбравшись из ванны, она растерлась полотенцем и осмотрела себя: колени – содраны, подошвы – исцарапаны-исколоты ветками, хвоей и камушками. Взяв с полки «адский камень», Тьяна быстро прижгла ранки. Она бы с удовольствием еще понежилась в теплой ванне, но куда больше ей хотелось поговорить с Мару. Дом Осславы велик, а значит, тут наверняка найдется укромное место для беседы.
Завязав халат, Тьяна распахнула дверь. Охнула и отпрянула.
За порогом, чуть не прижимаясь к створке, стоял Мару. Приложив палец к губам, он протянул стопку одежды, в которой Тьяна узнала свою форму. Туфли и сумки Медович тоже прихватил, а сам облачился в новый костюм, ботинки с шляпу. Судя по всему, он не собирался задерживаться в доме матери ни на минуту. Тьяна предпочла бы – разумеется, после разговора – подремать пару часов на пуховой перине, но молчаливое предложение Мару ее устроило. Она кивнула, взяла свои вещи и скрылась в ванной.
От лестницы до входной двери было всего каких-то двадцать шагов, но Тьяне и Мару не удалось преодолеть их. Шли быстро и тихо, но Осслава опередила: выпорхнула из гостиной и встала, расставив руки. Рядом возникли Архар и другой слуга – широкий, как шкаф.
– Мама, – холодно сказал Мару, – нам с Тьяной пора.
– С моей стороны будет очень негостеприимно отпустить вас, не напоив чаем и не накормив булочками, – произнесла Осслава, не сдвинувшись с места. – А с вашей стороны будет очень неосмотрительно уйти, пока Венес, – она указала глазами вверх, – не выяснил, что случилось в городе и не угрожает ли вам опасность.
«Венес – тот слуга, который убежал на второй этаж, – догадалась Тьяна. – У Медовичей наверняка есть телефон. И уж точно есть связи, чтобы узнать про пожар. Раньше, чем из газет».
– Если ты забыла, мы студенты академии, – сказал Мару. – Утром нам нужно быть на занятиях.
– Первый паром отправляется в семь утра, а сейчас половина пятого. У вас есть время на булочку с чаем, а у Венеса на пару важных звонков. Либо, – Осслава сделала паузу, – вы можете сами всё рассказать.
– Твой «домашний арест» – просто фарс. – Мару, взяв Тьяну за руку, пошел вперед. – Мы уходим. Если хочешь, чтобы Егрон и Архар схватили нас, самое время отдавать приказ. – Яд, вмерзший в лед: так звучал его голос.
Осслава не обратилась к слугам. Пристально посмотрев Тьяне в лицо, она опустила руки и спросила – с какой-то новой, жесткой интонацией:
– Дорогая, мой сын поведал тебе, почему дважды не доучивался в академии? Не переходил на следующий круг?
Мару остановился. Поглядев на Осславу из-за его плеча, Тьяна отрицательно качнула головой. Она подозревала, что в вопросе кроется какой-то подвох, но не понимала, куда клонит мать Мару. Он молчал, не пытаясь остановить Осславу, но Тьяна чувствовала, как напряжена его рука.
– Думаю, тебе надо знать. Для твоей же безопасности, – мать Мару смотрела Тьяне в глаза. – Марувий дважды покидал академию из-за болезни. Из-за душевной болезни. Такова страшная правда нашей семьи.
Рука Медовича дрогнула, но всего раз. Тьяна подняла на него взгляд, пытаясь понять, что делать с новым неожиданным знанием. Если Мару болен, как это повлияет на нее? На их дела? На их вынужденное партнерство? Ни в твердой линии подбородка, ни в отточенном профиле Медовича не читалось ответов. Он бросил на Тьяну короткий взгляд и чуть расслабил пальцы, словно ожидая, что она отстранится. Тьяна, напротив, крепче сжала его руку. Она не знала, почему, и не хотела копаться в себе. Сделала – и всё.
Получалось, водитель не так уж ошибся, упомянув Арку.
– Раз начала – продолжай, – Мару равнодушно смотрел на мать.
Осслава, чуть нахмурив серебристые брови, сказала:
– Моему сыну, к сожалению, всюду мерещатся заговоры и опасности. Он такой с детства. Всему виной слишком живой ум, душа искателя приключений и, безусловно, мое воспитание. Я рассказываю всё это, чтобы ты понимала: Марувий не всегда разделяет реальность и вымысел. – Осслава перевела взгляд на сына. – Я не хочу, чтобы Тьяна пострадала из-за твоих видений. Она мне нравится.
Медович тихо хмыкнул.
Понимая, что нужно сказать хоть слово, Тьяна глубоко вдохнула и спросила:
– Раз Мару снова вернулся в академию, значит, его состояние улучшилось, ведь так? – И быстро продолжила, не дожидаясь ответа: – Я могу поручиться за него. То, что произошло сегодня…
Медович сдавил ее пальцы.
– …просто несчастный случай. Он не имеет отношения ни к заговорам, ни к видениям. Мы оказались в ненужном месте в ненужное время. Так бывает после клубных коктейлей. – Тьяна приподняла уголки губ.
Всё, что случилось, не было галлюцинацией – если, конечно, сумасшествие Мару не передавалось по воздуху. Тьяна не верила в это, а следовательно, болезнь никак не повлияла на события сегодняшней ночи. И Лука, и Яблонька, и хижина в огне – всё было реальностью.
В глазах Осславы читалось сомнение. Тут позади скрипнула ступенька, и Тьяна с Мару обернулись на звук. На лестнице стоял Венес: судя по нетерпению на лице, он добыл какие-то сведения. Тьяна задержала дыхание.
– Говори, – велела Осслава.
– Три пожара за ночь. На вечеринке в Низу, в подвале обувной мастерской в трех кварталах отсюда и в парке. Патрульные говорят, все случаи – неумышленные. Господина Марувия никто не ищет. Имя Медовичей нигде не упоминается.
Вдох наполнил грудную клетку, и Тьяна позволила себе осторожно погладить ребро медовичевской ладони. Мару, всё это время стоявший неподвижно, твердым шагом направился к двери. Осслава посторонилась. Бросив на нее взгляд, Тьяна заметила, что она нервно теребит цепочку на шее.
– До свидания, мама, – без эмоций произнес Медович. – Спасибо за помощь.
– До свидания, – эхом повторила Тьяна.
– Не держи на меня зла, – Осслава смотрела Мару в спину. – Я защищаю семью. Ты знаешь.
Она уже говорила это, но тогда слова звучали иначе. Несколько часов назад Осслава защищала семью от посторонних, а сейчас – от своих. От собственного сына. Тьяне вспомнились многочисленные статуи в гостиной, и она подумала: не их ли хозяйка дома, в первую очередь, считала своей семьей? Великий древний род, чью репутацию надо стеречь пуще драгоценностей.
Спустившись с каменных ступенек, Тьяна и Мару медленно побрели по улице. За руки они больше не держались, но шли близко и иногда соприкасались рукавами. Мокрый асфальт отражал фонари – две пары ног шагали по их искаженному свету. Ночь казалась бесконечной, и все-таки глубокая небесная тьма постепенно покрывалась предрассветной патиной.
– Надо было соглашаться на булочки и чай, – Тьяна скривила губы в усмешке.
– Как ты? – спросил Мару.
– Устала и ноги болят.
– Я не об этом.
– Хочешь понять, не боюсь ли я тебя? После того, что узнала? – она пожала одним плечом и ответила: – Не боюсь. Я видела парочку сумасшедших, они были не такие, как ты.
– Тогда, – он глубоко вдохнул, – продолжим.
– Спасать мир? – насмешливо уточнила Тьяна.
– Мир и тебя. Кажется, я понял, что имела в виду Яблонька. Когда говорила про змею в тени. Про то, что избавит тебя от «Любомора».
Тьяна застыла, и Медовичу тоже пришлось остановиться. Окинув его взглядом, она медленно произнесла:
– А я, кажется, знаю, где спрятано то, что ты ищешь. То, что спасет мир.
– И где же оно?
Они смотрели друг другу в глаза. Неотрывно и с вызовом: кто первый раскроет тайну?
– Ну, – Тьяна загадочно улыбнулась, – чтобы найти это, тебе понадобится лопата. А что нужно, чтобы избавить меня от «Любомора»?
– Совсем немного. – Мару склонил голову набок. – Мне надо влюбиться в тебя, Островски. Вот и всё.

Глава 16. А и Б
Тьяне показалось, что мокрый сияющий асфальт поплыл под ногами, но она заставила его остановиться – придавила тяжелым взглядом, нахмурилась и медленно подняла глаза на Мару.
– Глупая шутка.
– Была бы глупой, если б я шутил.
Голос Медовича звучал разражающе спокойно. Тьяна тронула шляпку, дернула головой и скрестила руки на груди. Ее мысли превратились в муравьев, пытающихся выстроиться в стройную цепочку, но в их рядах царил хаос. В предложении Мару не было смысла – или Тьяна не видела его.
– Значит, твоя мать права. Ты сумасшедший, – жестко произнесла она. – Решил пожертвовать своей жизнью? С чего вдруг… – и Тьяна резко вдохнула от страшной догадки. – Ты хочешь покончить с собой? Давно задумал, да? У вас, богатеньких мальчиков, такое бывает. Настолько хорошо живете, что аж скучно становится. А тут – превосходный повод. – Тьяну затрясло; подавшись вперед, она наставила на Мару указательный палец. – Так и знай, Медович, я не позволю. Не дам в меня влюбиться. Буду вести себя мерзко и подло, перестану тебе помогать и…
Мару мягко сжал ее запястье – и Тьяна потеряла финал гневной речи. Горло перехватило, к щекам хлынул жар. Взгляд убежал в сторону. Опустив Тьянину руку, Медович с насмешливой укоризной сказал:
– Ты же пробовала драники тетушки Ласки. Думаешь, после них хоть кто-то захочет повеситься или прыгнуть с моста? Я готов жить ради этих драников до ста лет.
– Тогда – как? – выдохнула Тьяна, снова подняв на Мару глаза. – Что это за план такой: влюбиться в меня и не умереть?
– Не самый плохой, – на губах Медовича мелькнула улыбка. – А что насчет лопаты?
– Это лишь догадка. – Она пошла вперед, стараясь не смотреть на Мару, но взгляд так и тянулся к нему. Всё еще улыбается или уже нет? Притворяется или говорит всерьез? У него действительно есть план или Медович бредит? – В хижине я увидела фотографию. На ней были Яблонька и Ястребог.
Боковым зрением Тьяна уловила замешательство на лице Мару и почувствовала приятное тепло за ребрами: у нее получилось удивить его.
– Они были знакомы, – вспомнив, как юная Яблонька льнула к основателю академии, Тьяна уточнила: – близко знакомы. А если учесть, какое дерево растет на могиле Остора Ястребога… – Она подняла брови и многозначительно посмотрела вдаль.
– Молодец, Островски.
За ребрами потеплело еще сильнее, но Тьяна приказала себе сосредоточиться на делах и целях. Она и так слишком поддалась эмоциям. Все эти переглядки, касания и тепло в груди. Лишнее, совершенно лишнее. В конце концов, кто в кого тут должен влюбиться? Тьяна невесело усмехнулась уголком губ.
– Остается понять, как раскопать могилу у всех на виду, – произнесла она.
– Сделать так, чтобы зрители смотрели в другую сторону.
Тьяна задумалась. Прохладный ветер, остудив щеки, залез за воротник сорочки и пересчитал ребра. Обхватив себя, она сказала:
– Твоя сестра хочет устроить вечеринку. Сегодня, в десять. Как думаешь, получится созвать на нее студентов? Если не всех, то большинство?
– Поверь, там будут все. Когда Медовичи приглашают, им не отказывают.
– Ну да, даже бесполезные таланты иногда пригождаются, – Тьяна хмыкнула.
Уловив запах из закрытой булочной, она чуть замедлила шаг и потянула носом: у входа плавал аромат выпечки. Пекарь, ранняя пташка, уже принялся за дело.
Мару тотчас шагнул к двери, постучал согнутым пальцем по табличке «Закрыто» и показал сквозь стекло золотник. Створка отворилась, и теплая душистая волна окружила Тьяну: свежее тесто, корица, сахарная пудра, ежевичное варенье и дрожжи. Пекарь сурово посмотрел из-под черно-седых бровей – вот ведь, отвлекают от работы! – но ругаться не стал. Глянув ему за плечо, Тьяна увидела стол с огромным блином раскатанного теста и печи, заполненные буханками. Одной рукой пекарь взял монету, а другой протянул бумажный кулек с парой пончиков. От них несло живым жаром. С румяных боков сыпалась белая пыльца. У Тьяны рот наполнился слюной.
– Вечно вы, гуляки, ко мне стучитесь, – пробурчал пекарь, закрывая дверь: в его голосе звучали и недовольство, и гордость.
Мару разделил добычу, и они с Тьяной пошли дальше. Не заметив, как проглотила половину пончика, она продолжила прерванный разговор:
– Значит, студентов мы отвлечем с помощью вечеринки. А что делать с мастерами?
– Мастеров тоже.
Тьяна представила, как Зорич деревянно пританцовывает под жас, и фыркнула в остатки пончика, подняв облачко сахарной пудры.
– Как ты себе это представляешь? Мастера и студенты развлекаются вместе? Помню: когда Медовичи приглашают, никто не отказывается, но…
– Я имел в виду другое. Если на вечеринке что-то случится, Зоричу и остальным придется вмешаться.
– Пожар? – предположила Тьяна.
– На сегодня с нас хватит огня. Придумаем что-нибудь другое.
– Надо бы устроить вечеринку подальше от могилы.
– Цуньгский павильон вполне подойдет. Предложи его Гнев, а я займусь остальным.
Они обменялись взглядами и кивнули друг другу. Помолчав, Тьяна сказала:
– Со спасением мира более-менее разобрались. Теперь, если не возражаешь, обсудим моё. – Она кашлянула, стараясь скрыть неловкость. – Как ты… что ты собираешься делать, чтобы…
– Влюбиться в тебя?
– Нет. Выжить. – Тьяна сурово уставилась на Мару.
– Предпочитаю двигаться от пункта А к пункту Б, а не наоборот. Вначале мне всё-таки нужно влюбиться.
– Хватит это повторять, – пробормотала она, отворачиваясь.
– Как скажешь, Островски.
И они замолчали.
Шаги гулко отдавались в пустоте улиц. Небо еще не посветлело, но ночная тьма стала зыбкой и рассеянной. Мимо проезжали редкие автомобили, подсвечивая влажный сумрак, висящий над городом. Листва и газеты, прибитые к асфальту ночным дождем, подчеркивали сонную неподвижность благополучного Верха. Достигнув границы со Средней – тоже спящей, но вполглаза – Мару взглянул на столб с часами, поднял руку и поймал таксомотор. Пора было отправляться в порт. Проскочив театральный и биржевой районы, потрепанный «Еллинек» завилял по старым торговым улицам. Здесь просыпались до рассвета: грузчики и продавцы уже вовсю трудились, растаскивая товары и возясь с витринами. В одной раскладывали драгоценности, спрятанные на ночь, в другой выставляли подержанную обувь. Жизнь кипела и на рыбном рынке: десятки рук быстро выкладывали на лед сверкающие тушки, раковины с моллюсками и креветок. С прилавков тонкими струйками стекала вода, разбегаясь по тротуару. Даже сквозь окна машины просачивался запах соли и водорослей.
Таксомотор резко свернул, уходя от скопления телег, и остановился у нужного причала. Паром, окутанный дымкой, уже ждал первых пассажиров. Взойдя на борт, Мару поставил локти на перила, окинул взглядом линию небоскребов вдали и спросил:
– Ты помнишь о Крабухе? – в голосе слышалась усталость, и Тьяна немедленно почувствовала ее тоже, будто они с Мару за эту бесконечную ночь стали сообщающимися сосудами.
– Помню. Мне нужно задать ему вопрос о ядах. Впечатляющий вопрос, – она подавила зевок; как бы не уснуть прямо на занятии – это точно не впечатлит мастера переводов. – Я, пожалуй, вздремну. Если не возражаешь.
Мару кивнул.
Отойдя от перил, Тьяна опустилась на скамейку. Привалилась к спинке, нахохлилась и смежила веки. Сон пришел сразу. Навалился – тяжело, но не грубо – и согрел.
– Островски, – тихо позвал Мару.
– Да? – сердце у Тьяны отчего-то ёкнуло.
Открыв глаза, она поняла, что паром рассекает волны, а на ее плечах лежит стеганое, пропахшее океаном и топливом одеяло: вероятно, Медович позаимствовал его у моряков. Выпрямившись, Тьяна посмотрела на Мару. В первый миг ей показалось, что его лицо светится. Кожа приобрела чарующий оттенок розового золота, только без мертвого металлического блеска. На ресницах и бровях танцевали едва заметные искры. Разумеется, сияние шло не изнутри, а снаружи: просто солнце взошло и залило Мару своими лучами. Тьяна глубоко потянула носом, словно в попытке вдохнуть свет.
Медович молчал, и она спросила:
– Ты что-то хотел?
– Скоро прибудем, – сказал он и, помедлив, добавил: – Ты заметила, что за нами следил Венес?
– Нет, – Тьяна качнула головой.
– Шел до самой Средни. Я увидел его отражение в окне булочной.
– Мы, наверное, сильно напугали твою мать. Пришли ночью, грязные, в рваных балахонах…
– Не доверяй ей, – бросил Мару.
– После того укола, – Тьяна стянула с плеч одеяло и расправила китель, – я никому не доверяю. Даже себе.
«Может быть, только Власте, – мысленно добавила она. – Хотя и у нее оказались секреты. Тайные покровители. Связи в высокородных кругах. Когда она успела ими обзавестись?».
Вздохнув, Тьяна поднялась, потянулась до хруста в позвонках и спросила:
– А ты вообще умеешь обращаться с лопатой? Я-то южанка, низкосословная, и не раз вскапывала огород. А ты, наверное, в жизни не держал ничего тяжелее пирожного.
– Держал. – Мару чуть наклонился к ней и, перейдя на фальшиво-доверительный тон, прошептал: – Два пирожных.
– Выкапывать за тебя труп основателя я не буду, так и знай.
– Какое твое любимое ядовитое растение, Островски? – вдруг поинтересовался Медович.
– Пытаешься подготовить меня к разговору с Крабухом?
– Нет, просто хочу узнать получше.
– Ах да. Твой гениальный план. Думаешь, это поможет? – Тьяна старалась, чтобы голос звучал насмешливо.
Мару ничего не сказал – лишь выжидающе посмотрел ей в глаза, – и ответ сам соскочил с губ:
– Дурман. Трудно выбрать, но пусть будет он.
– Тебе нравится запах. – Медович кивнул, проводив взглядом гребень волны. – Моей матери тоже.
– Не только. Сам цветок очень красивый и нежный, почти прозрачный, а его плод покрыт острыми шипами. Интересное сочетание. Когда ты ядовитый, да к тому же колючий, это помогает выжить. А еще… – она хотела рассказать легенду южных искусниц, но передумала, – дурман помог оссам-галинцам получить независимость. Ты же помнишь историю? Первые переселенцы, во главе с князем Ладом, высадились у берегов нового континента. Решив, что здесь никто не живет, они устроили поселение и назвали его Девиным острогом или просто Девой.
– Поэтому та, вторая академия, – в голосе Мару звучал неприкрытый снобизм, – называется Девой? В честь первого поселения?
– Это одна из версий. Есть и другая: по аналогии с академией Старика ту, вторую, – Тьяна изобразила пренебрежительный тон Медовича, – назвали в честь основательницы. Она была известна своей, м-м, непорочностью – отсюда и прозвище «Дева». Сейчас ее дальняя родственница – настоятельница академии. – Тьяна слегка поморщилась, вспомнив Устию.
– А эта Дева-основательница – она ведь училась в Старике?
Тьяна кивнула:
– Первая женщина, принятая в академию Остора Ястребога.
С неба крикнула чайка.
– А что там с переселенцами и дурманом? – напомнил Мару.
– В твоей школе для богатых мальчиков этого не рассказывали? – Тьяна скривила бровь.
– Я просто хочу послушать тебя.
– Ах вот как. Ну что ж. В том месте, где высадились переселенцы, не было ни дичи, ни знакомых съедобных растений. Зато по берегам росли прекрасные белые и лиловые цветы – в большом количестве. Кое-кто от безысходности решил употребить их в пищу. Рассказ о том, что было дальше, передавался из уст в уста, пока не дошел до учебников истории. Дурман выкосил половину острога. Большинство умерло мучительной смертью, которой предшествовали галлюцинации и конвульсии. Еще часть сошла с ума. Но те, кто выжили, усвоили урок. Когда Галинская империя захотела получить независимость от Оссы, к берегам Девы причалили корабли. Бывшая родина поспешила заявить о своих правах на новые земли и подавить зачатки восстания. Бесуны тут еще не делали, но дурман был под рукой. Ни один корабль не вернулся в Оссу.
Снова крикнула чайка. Порхнув над палубой, она бросила на пол краба. Панцирь, приглушенно цокнув, разбился. Сделав круг, чайка приземлилась и набросилась на добычу.
– Там Зорич, – сказал Мару.
Тьяна повернулась и, прищурившись, посмотрела на берег. На причале действительно стоял старший мастер – на самом краю, будто собирался с духом, чтобы броситься в пучину. Ветер колыхал пустой рукав черного пальто, седина мерцала на солнце. Что Зорька, как называл его Еникай, забыл на причале? Неужели поджидает ее, Тьяну? Нервно коснувшись шляпки, она перевела взгляд на Мару и отчеканила:
– Самое время рассказать, в чем твой план. Про пункт А я знаю, что по пункту Б?
Медович обернулся, наклонился – и оказался слишком близко. Тьяна чуть зажмурила веки, и в голове отбило: «Нет-нет-нет… или да?». Податься вперед? Приоткрыть губы? Тьяна вцепилась пальцами в края кителя, сдерживая порыв. В носу защипало, как от обиды. Если бы не «Любомор», может, у них с Мару все было бы иначе?
Да. Совсем иначе. Если бы не «Любомор», они с Мару даже не пересеклись бы. Он нашел бы другую помощницу, или занимался своими делами в одиночку, а Тьяна бы просто училась. Без оглядки, без приключений, без Вэла. Без никого. Она бы стала лучшей студенткой. Стала бы – точно! Она бы безупречно заговаривала ядовитые основы, затем начала бы варить, а потом создала бы собственный бесун. Свою уникальную рецептуру.
Тьяна стиснула зубы – крепко, зло, до боли. К Хитвику эти «бы»! Жизнь уже не будет прежней. Если будет вообще.
– Говори, – рыкнула она в лицо Медовичу. – Ты вообще понимаешь, что пообещал? Понимаешь, чем я рискую? Понимаешь, что у меня на кону? Не давай мне ложных надежд. Говори!
Мару двинул желваками и вздохнул.
– Я сделаю всё. Всё возможное, – голос звучал вполне искренне и твердо, хоть это и не утешало Тьяну. – Но если ты будешь знать, ничего не получится. Твое неведение – часть плана. Помню: ты никому не доверяешь, даже себе, но тебе придется довериться мне.
Тьяна отпрянула и отвернулась. Довериться – это было так соблазнительно и так недопустимо. Решив, что попробует поискать другой путь, она пробормотала:
– Если обманешь, сделаю для тебя «Кровобег».
– Да, знаю, – спокойно отозвался Мару.
Причал приближался, а с ним и Зорич, но Тьяна уже не боялась ареста – все улики канули в воду. Впрочем, ей всё-таки не хотелось пересекаться со старшим мастером. Может, он просто вышел, чтобы подышать живительным бризом? Верилось с трудом. Тьяна снова глянула на Зорича. Удивленно моргнула, нахмурилась. Позади старшего мастера, ближе к берегу, возвышалась фигура. Вытянутая, зыбкая. То ли высокий мужчина в старом удлиненном сюртуке, то ли оптическая иллюзия, порожденная светом и остатками тумана.
Медный голос колокола оповестил, что паром вот-вот причалит, и фигура развеялась. Тьяна коротко глянула на Медовича – не видел ли? – но тот сохранял привычную невозмутимость. Похоже, мираж ускользнул от его взгляда.
Как только Тьяна и Мару сошли с парома, Зорич чеканным шагом устремился к ним. Моложавое лицо с черными бровями, скованное вечной безэмоциональной маской, вызывало у Тьяны только одно желание: постучать пальцем – и услышать металлический звук.
– Вам придется пойти со мной, – опустив приветствие, произнес старший мастер.
Смотрел он куда-то в сторону, не на Тьяну, и это ей тоже не понравилось. Раз имеет совесть снова к ней лезть с расспросами – имел бы и мужество глядеть в глаза. Возмущение, подпитанное усталостью, попросилось наружу – и Тьяна не стала сдерживать его.
– Мастер Зорич, – ледяным тоном начала она. – При всем уважении…
– Можете идти, Островски, – старший мастер посмотрел на нее в упор. – Я обращался не к вам, а к вашему спутнику. Медович, следуйте за мной.

Глава 17. Настоятельница Устия
В первое мгновение Тьяна не поверила ушам. Как это – «можете идти»? Зорич, что же, явился не за ней? Волна облегчения лизнула душу и откатилась, обнажив острые камни тревоги. Зачем старшему мастеру понадобился Медович? Репутация Мару точно не внушала Зоричу доверия: дважды отчисленный, дважды вернувшийся, одним словом – ненадежный. Что будет, если старший мастер захочет вышвырнуть его из академии? Тьяне не хотелось, чтобы очередной план спасения пошел прахом. Впрочем, что она может сделать? Спрашивай не спрашивай Зорича, всё равно не скажет, зачем ему понадобился Мару. А будешь настаивать – навлечешь неприятности. Лучше действовать по плану: поговорить с Гнев о вечеринке, впечатлить Крабуха вопросом о ядах… Она бросила взгляд на Мару, поймала легкий кивок в свою сторону и тронула шляпку:
– До свидания, господа.
Поднявшись на холм со всей стремительностью, на какую были способны ноги, Тьяна коротко оглянулась. Она ожидала увидеть Зорича и Мару, но их не было ни у подножия, ни на тропе среди иссохших палевых трав, ни на причале. Как сквозь землю провалились или канули в океан. Под узлом галстука, прямо в яремной впадине, завязался другой. Тугой, давящий. Тьяна сглотнула, прокашлялась – и внутренний узел чуть ослаб. Напрягая глаза, она оглядела пространство под холмом, но так и не увидела ни старшего мастера, ни Медовича. Сомнение толкнуло в спину: не вернуться ли к причалу?
– Тьяна! – окликнул сзади знакомый голос.
Обернувшись, она увидела Кору. Однокружница вприпрыжку шла меж деревянных кресел, русые волосы топорщились от утренней влажности, на многочисленных колечках и браслетках играли блики солнца. Кора пришла на холм не одна: позади плелась, путаясь в длинной юбке, Лика. Она беспрестанно поправляла шляпу, сползающую на глаза, и что-то бормотала себе под нос: должно быть, молитву. Тьяна впилась взглядом в младшую, и теперь единственную, из сестер Требух. Было бы неплохо выяснить, что ей известно о смерти Млады и Вэла. Напоследок посмотрев на причал – пусто! – Тьяна затолкнула поглубже тревогу, нацепила улыбку и махнула Коре.
– Ты знакома с Ликой? – сокружница указала за спину. – Мы встретились вчера в Погребе. Стучались к тебе, но ты, видно, провела ночь в Вельграде, – она улыбнулась и, выдавая любопытство, заглянула Тьяне в лицо.
– Навещала подругу в Деве. – Ложь легко слетела с языка. Повернувшись к Лике, Тьяна сказала: – Прими мои соболезнования по поводу сестры. Как ты себя чувствуешь?
– Плохо, – выдохнула Лика с такой тяжестью, будто вытолкнула из лёгких камень. – Меня только одно утешает: Млада теперь в сонме, в окружении ликов. Они позаботятся о ней.
Тьяна тотчас поняла, как вывести Лику на нужный разговор. Совесть подняла голову, раскрыла рот, но Тьяна не дала ей подать голос. Изобразив замешательство, она спросила:
– А ты разве не северянка?
– По батюшке, – ответила Лика и, озадаченно похлопав глазами, добавила: – И по вере.
То, что надо. Тьяна окончательно придушила совесть и, почувствовав прилив азарта, простодушно отметила:
– Думала, у вас с этим строго. Я-то южанка, у нас по-другому и… – она сделала вид, что замялась. – Ну, в целом, я не сведуща в религии.
– Я, кстати, тоже, – включилась Кора. – А что ты имеешь в виду? С чем строго?
Лика лишь растерянно переводила взгляд с одной сокружницы на другую.
– Я о… – Тьяна понизила голос, – самоубийствах.
Младшая Требух, громко ахнув, зажала рот руками.
– Всё равно не понимаю, – Кора помотала головой.
– Млада не делала этого! – выпалила Лика. – Она никогда бы так не поступила. Это же… это… – она едва могла совладать с чувствами и почти задыхалась. – Предательство. Хуже, чем предательство. Самоубивцев не берут в сонм!
– Берут или не берут – при чем тут предательство? – Кора, пригладив волосы, с недоумением уставилась на нее.
– Если убьешь себя, не станешь покровителем для живых и не встретишься с родными, когда они покинут земную юдоль. Просто исчезнешь!
– Ой, у меня такие родственнички, что я предпочла бы испариться, как дым, – Кора закатила глаза и фыркнула. – Лишь бы больше с ними не встречаться.
Лика посмотрела на нее так, словно сокружница голой ворвалась в церковь.
– Не хотела тебя расстраивать, – вкрадчиво продолжила Тьяна, – но я слышала, что Млада умерла от маковой воды. А ее часто используют, чтобы проститься с жизнью. Да и настоятель говорил про добровольный уход.
Лика открыла, закрыла и снова открыла рот. Щеки заполыхали, пальцы сжали края кителя. Чуть не плача, она простонала:
– Млада не делала этого!
– Что же, по-твоему, случилось?
– Я не знаю! Она хотела сбежать в Оссу. Говорила, там помогают матерям-одиночкам… Ой! – Лика опять зажала рот руками.
– Твоя сестра была беременна? – Кора понизила голос и подалась вперед, не в силах скрыть любопытство. – От этого? Который умер вместе с ней?
– Велимира Горски, – подсказала Тьяна: ей понравилось, что голос прозвучал сухо, а на лице не дрогнул ни мускул.
– Неважно, от кого! – выпалила Лика, раскрасневшись пуще прежнего: она явно знала, что произошло между Вэлом и Младой. – Каждое дитя – дар ликов.
– Похоже, кто-то решил забрать этот дар, – задумчиво произнесла Тьяна.
Вряд ли Млада врала сестре. Похоже, она действительно решила сесть на корабль и отплыть в Оссу: несмотря на холодные отношения двух стран, морское сообщение было восстановлено еще лет десять назад. Да и шпионы-агитаторы работали неплохо: представляли Оссу как потерянную мать, жаждущую воссоединиться с сыновьями и дочерями. Некоторые галинцы уезжали, привлеченные громкими речами, и, как знать, может, находили своё счастье на бывшей родине. Младе не дали попробовать.
Теперь Тьяна почти не сомневалась: Требух не убивала себя и, вероятно, не угощала Вэла «Кровобегом». Млада была такой же наивной душой, как и Лика; она мечтала о новой жизни, а не о смерти.
– Что же получается? – Кора от волнения сцепила пальцы: звонко цокнули кольца. – Если твоя сестра не убивала себя, значит, кто-то другой напоил её маковой водой?
Лика закивала с таким пылом, что шляпа немедля сползла на глаза. Потянув вверх за поля, она прошептала:
– Я всю ночь думала об этом. У Млады не было врагов. Она никого не обижала, ни с кем не ругалась. Сестра была доброй!
– Чтобы тебя отравили, необязательно быть злой, – Тьяна не сдержала горькую ноту в голосе. – А что насчет вашей родни?
– Родни?
– Я знаю, что вы из религиозной семьи. Не мог кто-то из ваших родственников, узнав о беременности вне брака и планах на побег, – Тьяна замялась на мгновение, чтобы смягчить вопрос, – принять меры?
Лика, моргнув обоими глазами, отшатнулась.
– Матушка? Нет, не может быть!
– Почему ты сразу подумала на мать? – спросила Кора.
– Ничего такого я не думала! – Лика протестующе замахала ладонями. – Просто у нас больше никого нет. Матушка, Млада и я… А теперь и того меньше. – Она хлюпнула носом.
– У вас совсем нет родни? – уточнила Тьяна.
– Есть, но мы с ними не дружим. Матушка говорит, они погрязли в грехе.
Тьяна и Кора переглянулись.
– А отец?
– Батюшка умер вскоре после моего рождения.
На холме повисла тишина, прерываемая лишь всхлипами Лики, посвистом ветра, шумом волн и редкими чаячьими криками. Тьяна, поглядев вниз, вновь подумала о Мару. По предплечьям пробежали мурашки.
– Слушай, прости за этот разговор, – Кора повернулась к Лике. – Вообще-то я привела тебя сюда, чтобы развеяться, а получилось по-другому. – Она криво улыбнулась. – Никогда бы не подумала, что тут, в академии, такое творится! Жуть.
– Вы же не думаете на мою матушку? – переводя взгляд с Коры на Тьяну, спросила Лика; не дожидаясь ответа, забормотала: – Она строгая, но никогда бы не сделала плохого Младе или мне. Никогда! Кому-то другому – могла бы. Честно говорю. Да, могла бы. – Лика потупилась. – У матушки непростой характер и тяжелая работа. Много ответственности. За всем надо следить: за порядком, дисциплиной, учебными планами, благочестием студенток…
– Студенток? – насторожилась Тьяна.
– Ой! – ладони сокружницы метнулись ко рту.
– Лика, твоя мама преподает в Деве?
– Нет. Она… я не должна говорить.
– Почему? – невинно спросила Тьяна. – Я вот не скрываю, что мои родители – простые южные фермеры. Звезд с неба не хватают. А твои, Кора?
– Отец судья. Мать раньше была секретаршей, а теперь алкоголичка, – Кора развела руками.
Пораженная искренностью ответа, Лика приоткрыла рот и протянула:
– О-о. – А следом добавила: – Матушка велела никому не говорить, кем работает. Она считает, это плохо скажется на моей жизни тут. Будут завидовать, издеваться и всё такое.
– Мы точно не будем, – пообещала Тьяна. – И никому не скажем.
В голове крутились варианты, кем может быть мать Млады и Лики. Мастерицу с фамилией Требух Тьяна не знала, да и Лика сказала «нет» на вопрос о преподавании. Кто же еще может заниматься учебными планами и следить за порядком? Понимание влетело в голову, и Тьяна чуть не поперхнулась воздухом. Лика тотчас подтвердила догадку:
– Матушка – настоятельница в Деве.
Устия. Конечно, Устия. Тьяна знала о настоятельнице, что она – вдова, но ничего не слышала о детях. Похоже, Устия скрывала дочерей, чтобы потом не судачили: вот тебе на, сама Девой заведует, а кровиночек в Старика отдает.
Настоятельница, наверное, десять раз пожалела, что пристроила дочек в элитарную академию. Если, конечно, сама не замешана в смерти Млады. Тьяна вспомнила куриную фигуру Устии: широкие бока, тонкие ножки, сложенные за спиной руки – словно крылья, неспособные к полету. И вечно поджатые губы. И жидкий пучок волос. И взгляд, тяжелый и прямой, точно палка, готовая обрушиться на голову.
Или Устия смотрела так только на Тьяну? Не мудрено: она видела, как Вэл ночью покидал Деву, и легко выяснила, к кому он наведывался. Вместо того, чтобы обрушиться на подкупленного Велимиром охранника, настоятельница сделала строгий выговор Тьяне и каждый день испепеляла взглядом. Будто Тьяна была виновата, что Вэл вдруг забрался к ней в окно, выставил в коридор Власту и сделал всё, что хотел.
Как странно сложилась судьба: теперь Велимир мертв, а вместе с ним и дочь настоятельницы, а Тьяна из последних сил цепляется за жизнь. Словно та ночь обрушилась на всех проклятием и сломала судьбы.
Кора хотела что-то сказать, но тут на холм с гиканьем вбежали юноши – Тьяна узнала пару однокружников. Поглядывая на девушек, парни принялись в штуку бороться за кресло с лучшим видом на океан. Тьяне они напомнили щенков, которых хозяева, шутки ради, нарядили в костюмы. Лика, ойкнув и зардевшись, спряталась за спиной Коры.
– Если кто-то будет приставать, – Тьяна глянула через плечо, – сразу говори мне.
– Приставать? – сипло переспросила Лика. – Да что ты! Никто и не подумает.
– Вспомни сестру. Не хочу, чтобы с тобой случилось что-то похожее. – Тьяна удивилась не столько своим словам, сколько чувствам: она действительно не хотела. – Ну, я в Погреб.
– А завтрак? – спросила Лика.
– Мы собирались в столовую после прогулки, – добавила Кора. – Пойдешь с нами?
– Я съела лучший пончик на свете. – Тьяниных губ коснулась улыбка. – Не хочу, чтобы овсянка перебила его вкус.
Простившись с однокружницами, Тьяна бросила очередной взгляд на пустой причал и устремилась к корпусам академии. Надо умыться, почистить зубы и собраться с мыслями – пока есть время. А еще посмотреть расписание: Тьяна забыла, какое занятие первое: произношение, история или специальность – урок Крабуха.
Стоило войти в комнату, как Тьяна почувствовала: тут побывали посторонние. Шкаф и комод стояли нараспашку, выдавая вмешательство, а в воздухе висел чужой запах. Зорич, как и обещал, устроил обыск.
Тьяна распахнула окно, а следом заглянула под стопку белья, чтобы проверить свои сокровища: наперстянку, поганку и борец. Их, слава ликам, не тронули. Тьяна с облегчением вздохнула и вдруг почувствовала головокружение. Опустившись на край кровати, она прислушалась к себе. Что происходит? Легкие будто не хотели вбирать воздух до конца, перед глазами плыли круги, пол и стены покачивались. Тьяна прижала руки к груди и ощутила, как неистово колотится сердце: казалось, оно вот-вот разобьет ребра и вывалится на ладони. Да что с ней такое? Взгляд панически заметался по комнате, но пространство не давало подсказок. Страх, разрастаясь внутри, оплетал позвоночник и тянул корни вдоль вен. Тьяна вдохнула вполсилы и повалилась на бок. В глазах быстро сгустилась тьма, но ей не хватило одного зрения. Мрак проник в разум, забился в уши, окружил всё тело. Тьяна словно оказалась в нижней чаше песочных часов – сверху удушающими волнами сыпалось небытие.
«Любомор». Это был он. Его действие.
Яд показывал Тьяне, что ее время на исходе.
Она читала, что признаки отравления у всех проявлялись по-разному. Порой «Любомор» насылал кратковременные корчи и видения, но чаще никак не заявлял о себе – просто ждал своего часа. Неподготовленных уничтожал за пару дней, а тем, кто закалял организм, давал отсрочку. Тьяна получила её – и слишком увлеклась. Забылась. Заигралась. Не думала о «Любоморе» несколько часов, а он оказался ревнивцем. Как злой двойник Мару, прижимавший к стойке. «Пьешь за мой счет, а вспоминаешь кого-то другого!».
– Не сейчас, – просипела Тьяна сквозь стиснутые зубы.
Пытаясь вернуть себе ускользающее чувство контроля, она сжала кулаки и глубоко потянула носом. В комнате больше не пахло посторонними: Тьяна уловила слабые ноты дурмана, исходящие от подушки, а еще виноград и осенние листья. Запахи чуть укрепили ее, и Тьяна решила отвоевать у небытия слух: напряглась, потянулась к звукам жизни за окном и уловила удар биты по мячу. Затем – трель свистка, всплеск хохота, шорох крон. И стук.
Громкий, уверенный стук в дверь.
Приподнявшись на локте, Тьяна уставилась на створку. Мрак отступил, но его грязные следы еще мелькали на сетчатке. Комната плавала в темно-сером клочковатом тумане.
Стук повторился. Тьяна хотела сказать что-нибудь, но изо рта вырвалось жалкое сипение. Часть мозга, до одури любящая учиться, отметила: надо записать все симптомы.
Дверь приоткрылась, и в проеме возникло лицо. Туман почти рассеялся, и Тьяна разглядела щегольски подкрученные желтоватые усы, крупный нос и внимательные синие глаза. Крабух.
Она прищурилась, пытаясь понять: видение или нет?
– Что с вами, Островски?
Взгляд мастера упал на приоткрытые коробки с сокровищами, оставленные на полу возле шкафа. Стремительно преодолев расстояние от двери до кровати, Крабух опустился перед Тьяной на колени.
– Вы что-то приняли? – оттянул веки, надавил на щеки, заставив открыть рот, а следом начал считать пульс.
– Нет. Это, – она сглотнула и вяло отстранилась, – нервный срыв.
В глазах Крабуха вспыхнуло недоверие.
– Из-за гибели Велимира Горски, – нашлась Тьяна; удивительно, но после смерти Вэл приносил ей куда больше пользы, чем при жизни. – Он был моим женихом. Вы, наверное, слышали, что он умер. – Она села и оправила юбку.
Крабух поднялся с колен и, отвесив сдержанный поклон, произнес несколько формальных слов соболезнования. Затем, с интересом оглядевшись, сказал:
– Давно не был в Погребе, но, как смотрю, ничего не меняется. Ничегошеньки. Капающие краны и пятна на потолке. Переводчиков сразу приучают к мысли, что мы здесь не элита. А в Склепе у ядовщиков, между прочим, свежий ремонт.
– Простите, что спрашиваю, но… – голос вернулся и окреп, однако сознание по-прежнему сомневалось: не причудился ли Тьяне мастер переводов? – Что вы тут делаете? В моей комнате.
– О, госпожа Островски, мухштапани стогакхе нес. – Это значило «боги послали меня». – Я ни много ни мало пришел вас спасти, – и Крабух улыбнулся так, будто знал все Тьянины секреты.

Глава 18. Ядотека
– Спасти? – повторила Тьяна.
Разряд надежды прошел сквозь сердце, но не зацепил разум. Недавно Тьяна уже получила одно предложение о спасении и не рассчитывала, что второе окажется правдой. К первому, впрочем, тоже были вопросы. Особенно учитывая, что Мару растворился в воздухе. Тьяна пригладила волосы и поправила шляпку – в жалкой попытке унять раздражение и тревогу.
– О да, я пришел избавить вас от мучений. – Усы Крабуха приподнялись. – Первой в расписании стояла история Галинской империи, но госпожа Набельчик попросила подменить ее. Преклонный возраст дает о себе знать, сами понимаете. Так что сегодня у вас будут два занятия по переводам. Думаю, звучит довольно соблазнительно. Для человека, которому действительно интересен мистерианский.
– Да, звучит хорошо, – чуть замявшись, подтвердила Тьяна.
– Вы ожидали другого ответа. – Слух Крабуха, похоже, уловил легкую досаду в ее голосе. – Если вам нужна врачебная помощь…
Тьяна встала и покачала головой.
– Всё в порядке, мастер Крабух. Я просто удивилась, что вы сами решили оповестить каждого ученика.
– О нет, не каждого, только вас. – Взгляд мастера снова скользнул по комнате, задержался на коробочках и замер на Тьяне. – Дело в том, что на прошлом занятии я не успел назначить старосту. Так вот, госпожа Островски, эта должность, лишенная всяческих привилегий, но накладывающая дополнительные обязанности, ваша.
Тьяна открыла рот, чтобы вежливо отказаться, но остановила себя. А почему, собственно, она не может быть старостой? Из-за того, что умирает? Паф! Это не повод. Тьяна почувствовала, как расправились плечи, и придушенное желание – стать лучшей ученицей академии – подало признаки жизни.
Мастер переводов выбрал её. Не Кору, не Лику и не заносчивую эраклейку, как-там-её, ворующую чужие ответы. Тьяна вдохнула и позволила себе насладиться этой секундой – несмотря ни на что.
А заодно решила, что будет нелишним втереться к Крабуху в доверие.
– Хотел, чтобы вы обошли Погреб и предупредили студентов, но ваше самочувствие…
– Легкое недомогание. Всё уже прошло.
– Вы сказали «нервный срыв», – напомнил Крабух. – Даже не представляю, каково вам. Потерять жениха. Я мало знал Горски, но он производил впечатление умного, амбициозного и уверенного в себе юноши. Из тех, кто берет от жизни всё.
«Так и было. Он брал. Без спроса», – промелькнуло в голове Тьяны.
– Вы тоже думаете, что он покончил с собой? – она потупила взгляд и изобразила судорожный вздох.
– О нет, я в это не верю.
Тьяна обратилась в слух.
– Скажу прямо: настоятелю выгоднее представить всё, как самоубийство. Очередная смерть по неосторожности, да еще в начале учебного года, может попортить репутацию академии. Горски явно экспериментировал с препаратами. Все ядовщики так или иначе этим занимаются. И не только ядовщики. – Мастер бросил взгляд на коробки.
Сделав вид, что не поняла намека, Тьяна осторожно продолжила:
– Так странно, что Велимира нашли в часовне.
Крабух замешкался – на долю секунды, не больше – и ответил с какой-то непонятной смиренно-ироничной нотой:
– Как по мне, нет места более подходящего, чтобы отойти к ликам. – Вынув из кармашка часы, он качнул головой. – Что ж, госпожа Островски, мне пора, иначе не успею предупредить студентов. Прошу извинить за вторжение. – Крабух повернулся к двери.
– Я сделаю это, – шагнув вперед, Тьяна коснулась его локтя. – Не беспокойтесь. Я в норме. Правда. Тем более, не все ученики сейчас в Погребе, некоторые гуляют, другие на завтраке, а у вас нет с собой писчих принадлежностей, чтобы оставить записки.
Глаза Крабуха блеснули, и Тьяна прочитала в их синеве: «Я в вас не ошибся».
– Если вы уверены, госпожа Островски, то кабо шаба.
– Так тому и быть, – машинально перевела Тьяна.
Поощрив ее улыбкой, мастер шагнул за порог и добавил:
– Чуть не забыл. Занятие пройдет не в корпусе.
Тьяна вопросительно взглянула на него.
– Встретимся у дверей ядотеки.
Получив то, на что и рассчитывал – изумленный взгляд новоявленной старосты – Крабух хмыкнул и растворился в пыльно-сером коридорном свете.
Закрыв дверь, Тьяна привалилась к косяку и позволила себе еще одну секунду ученического восторга. Сколько раз она представляла себе ядотеку – не перечесть. Тьяна помнила, что в Старике собрана самая обширная коллекция магических ядов, но одно дело – знать или воображать, а другое – увидеть собственными глазами. Сколько там комнат? Шкафов? Пузырьков? Подробности были недоступны. Ни перечня бесунов, ни изображений ядотеки не встречалось ни в одной книге или газетной вырезке. Над местом витал дух тайны, и это еще больше подогревало интерес.
В первую ночь, за чаем, Еникай обмолвился, что переводчиков-первокружников не допускают в ядотеку одних – исключительно с мастером и лишь тогда, когда он решит. «Нас Крабух отвел только к концу года, но ожидание того стоило», – поделился Еникай. А когда Тьяна жадно спросила, какая она, ядотека, усмехнулся: «Ну нет, дикарка. Не хочу испортить тебе впечатление!». Она едва не ляпнула в ответ, что не доживет до конца года и Лже-Хитвику стоит утолить любопытство умирающей.
Убрав коробки с сокровищами, Тьяна наспех умылась, подготовила несколько записок и отправилась исполнять обязанности старосты. Для начала спустилась на первый этаж: заглянула в книгу учета проживающих, выписала в блокнот комнаты сокружников и оставила одну записку на общем столе. Следом начала обход. Как она и предполагала, Погреб вовсе не кишел студентами. Кора и Лика еще не вернулись с завтрака, юноши, встреченные на холме, тоже отсутствовали, но писклявая эраклейка, как назло, оказалась на месте. Выслушав Тьяну, она раздула ноздри и скривила медную бровь.
– Не пытайся.
– Не пытаться – что?
– Пудрить мне мозги, – пропищала эраклейка: она старалась звучать надменно, но тембр не позволял.
– Было бы что пудрить, – буркнула Тьяна.
Ноздри сокружницы раздулись еще шире, но она быстро взяла эмоции под контроль. Окатив Тьяну холодным взглядом, эраклейка произнесла:
– Знаю, чего ты добиваешься, но твои потуги бездарны. Первое занятие – история, и я собираюсь отправиться на нее. А фантазии о том, что мастер Крабух назначил тебя старостой, оставь при себе, девка из Девы.
Пожав плечами, Тьяна развернулась и ушла. То, что казалось эраклейке оскорблением, для Тьяны звучало почти как комплимент. Да, она училась в Деве, но выбралась из нее, перевелась, прыгнула вверх через десять ступеней. Без Девы поступление в Старика не было бы таким сладостным.
А у эраклейки, похоже, действительно проблемы с головой.
Обойдя все комнаты сокружников, Тьяна взглянула на часы и застыла на лестнице. До занятия оставалось полчаса, минус десятиминутная дорога до ядотеки. К пирсу никак не успеть, а она ведь хотела вернуться и поискать Мару. В груди вновь зашевелилось волнение, но его спугнул хлопок входной двери. Громко хохоча, в пансион ввалилась ватага юношей. Тьяна, мысленно обозвав их беспечными щенками, побежала вверх. Чтобы не погрязнуть в мыслях о Мару и «Любоморе», она постучалась к Еникаю.
Из-за двери раздался грохот, следом ругательство и шуршание бумаги. Еникай словно пробирался сквозь залежи листов. Так и оказалось: когда он открыл дверь, Тьяна увидела, что пол комнаты устлан газетами, журналами и машинописными страницами.
– Ты занят?
– Нет, проходи. – Сдвинув ногой ворох бумаг, Еникай сделал приглашающий жест.
– Если громишь комнату, могу помочь.
– Не сомневаюсь, – он фыркнул, – но нет. Тут у меня произошло, так сказать, сражение писателя и музы.
– Кто выиграл?
– Сон. – Еникай развел руками.
Он, похоже, печатал всю ночь и заснул за работой. Из блестящей черной машинки «Дровек и Ко» торчал лист, а рядом высились горные хребты, сложенные из словарей, блокнотов и страниц с напечатанным текстом. Еникай выглядел сонным: под глазами пролегли тени, на брюках и жилетке появились заломы. Косы распушились, из-за чего казалось, что его голову окружает облако мыслей.
– Сделать тебе чай? – спросила Тьяна. – Могу сходить за горелкой.
– Мне вчера доставили новую, но если я выпью еще хоть чашку, меня стошнит. – Плюхнувшись в кресло, Еникай закинул ноги на стопку книг. – Завтра последний день, когда можно податься на стажировку в «Вельградские времена». Надо отправить свою лучшую работу, а я вдруг понял, что все мои тексты – полное дерьмо. Никуда не годятся. Нужно что-то острое, новое, чтобы зацепить редакторов. А у меня… вот, послушай. – Подхватив один из листов, он начал читать: – «На выставке «Старь и новь» можно будет не просто увидеть впечатляющие экспонаты, но и почувствовать, как рождается современное искусство. Куратор выставки, Осслава Медович, подготовила для публики павильон-сюрприз, где каждому желающему представится возможность пообщаться с художниками». Нет, не могу. Какая гадость! – Еникай скомкал лист и бросил под стол.
«Думаю, тебе надо знать. Для твоей же безопасности. Марувий дважды покидал академию из-за болезни. Из-за душевной болезни», – прозвучало в голове Тьяны. Отогнав воспоминание, она сказала:
– По-моему, совсем неплохо. О выставках так и пишут.
– Вот именно. Так и пишут. А чтобы тебя заметили, надо делать иначе!
– Возьми другую тему. Что-то более, м-м, эмоциональное.
– Например?
– Смерть Велимира и Млады, – неожиданно вырвалось у Тьяны.
Еникай округлил глаза.
– Двойное самоубийство студентов? В целом, интересно, но…
– Копни глубже. Мастер Крабух думает, что Велимир экспериментировал с ядами.
– А ты? – Еникай подался вперед.
– А я думаю, их убили, – призналась Тьяна. – Обоих.
– Удивляешь, дикарка. Это самая невыгодная для тебя версия. Тень подозрения сразу… – он пресекся, еще больше округлил глаза и произнес: – Твоя сумка. Почему ты просила забрать ее? Это как-то связано…
Тьяна тяжело вздохнула.
– Ты же не делала этого? – понизив голос, спросил Еникай; черные глаза впились ей в лицо.
– Нет. Честное слово.
– Верю, – он с облегчением выдохнул. – Конечно, статья с чистосердечным признанием убийцы обеспечила бы мне попадание во «Времена», но я рад, что ты тут ни при чем. А тема и впрямь хорошая. Только ты не обидишься, если я напишу о Горски правду?
– Он это заслужил.
Еникай медленно кивнул.
– Ответишь на пару вопросов о нем?
– Мне пора, но можем встретиться вечером. Гнев устраивает вечеринку. В десять, в цуньгском павильоне. Приходи и поговорим.
– Прекрасно! – следы усталости мигом слетели с лица Еникая. – Тогда на обеде побеседую с сестрой Млады, а вечером с тобой. Заодно пропустим по стаканчику.
– Будь с Требух-младшей полюбезнее, но не перестарайся, чтобы она в тебя не влюбилась. – Тьяна погрозила ему пальцем, и Еникай расплылся в очаровательной улыбке. – Я серьезно.
– Понял, понял. Спасибо за идею, дикарка. Кстати, у меня для тебя хорошая новость. Птичка на хвосте принесла, что Зорьки весь день не будет в академии. У вас с ним вроде не заладилось. Сегодня можешь не ждать, что он выскочит из-за угла и потащит тебя в свою коморку.
– Вам бы тщательнее проверять источники, господин журналист. Я столкнулась с Зоричем пару часов назад.
– Да ладно! Где?
– На причале.
– Так он как раз отбывал.
– В Вельград? На пароме?
– Ну да, не пешком же по воде, – Еникай фыркнул.
Еще не спокойствие, но что-то похожее растеклось по телу: подугасло напряжение в плечах, чуть расслабились ноги. Да и в голове посветлело. Как Тьяне не пришло на ум, что Зорич и Мару поднялись на борт? Старший мастер просто-напросто решил убить двух зайцев: совместить поездку в Вельград и разговор с «проблемным» студентом. Вероятно, Медович вернется уже на следующем пароме.
Приободрившись, Тьяна попрощалась с Еникаем и отправилась на занятие. Она хотела прийти первой, но на каменных ступенях ядотеки уже топтались «щенки». Тьяна окинула взглядом здание – четыре этажа, декоративные колонны, узкие окна в каменных наличниках – и встала слева у лестницы, не слишком близко, но и не далеко от сокружников. Юноши взбудоражено обсуждали самые опасные магические яды, и речь то и дело заходила о «Любоморе». Что-то в их разговоре раздражало Тьяну, и вскоре она поняла: в рассуждениях и даже в шутках парней звучал страх. Негромко, но отчетливо. Они боялись бесунов, и чем дольше Тьяна слушала их, тем сильнее ощущала презрение. Юнцы не понимали: страшны не отравы, а те, кто их применяет. Магические яды были искусством, не хуже любого другого: изящным мраморным бюстом тоже можно проломить голову. «Любомор» тек по венам Тьяны, но она не боялась его. Ненавидела – да, но к этой ненависти примешивалась изрядная доля благоговения. «Любомор» был тонкой работой. Настоящим шедевром, сотканным из красавки, полыни и мистерианских слов. «Щенки» не понимали этого. Тьяна едва не ввязалась с ними в спор, но тут подошли Кора с Ликой и отвлекли рассказом о завтраке.
Первокружники все прибывали, заполняя лестницу, и другим студентам приходилось расталкивать их локтями – им-то не требовалось сопровождение мастера. Тьяна то и дело ловила насмешливые взгляды старшекружников и не сомневалась: она также смотрела бы на первогодков, если бы перешла на второй круг. Если бы.
Крабух возник на горизонте за минуту до урока. Уверенная неспешная походка и грива волос, золоченых солнцем, придавали мастеру сходство со львом. Ему не надо гнаться за добычей – вот она, топчется в нетерпении и ждет, когда он приступит к трапезе. По Тьяниным прикидкам, на урок пришли все, кроме эраклейки. Это доставило крохотное удовольствие.
– Если кто-то из вас умрет в ядотеке, – мастер переводов обвел студентов довольным взглядом, – так и знайте, я не понесу никакой ответственности. За этим порогом, – он толкнул величественную дверь, украшенную чугунными узорами, – перестают действовать привычные правила. Если вы разобьете какой-либо флакон и вдохнете пары или случайно выльете на себя один из ядов, жалеть вас никто не будет. Вы уничтожите ценное имущество Галинской империи и будете признаны преступниками – посмертно, разумеется. Ну как, все еще хотите зайти?
Лика вжала голову в плечи и попятилась, но остальные хлынули к двери. Подхваченная волной однокружников, она послушно засеменила вперед.
– Не бойся, – шепнула ей Тьяна. – Крабух шутит. – Она не была уверена в этом, но голос прозвучал достаточно убедительно, и Лика слабо улыбнулась в ответ.
Вслед за остальными они вошли в ядотеку, и у Тьяны перехватило дыхание. Она словно попала в сокровищницу сказочного трехглавого змея.
Нет, лучше.
Взгляду предстали бесконечные ряды стеллажей, на которых, озаренные светом ламп, сверкали пузырьки. В одном курилась тьма, в другом помигивали розовые искры, в третьем тяжело лежала густая зеленая масса, в четвертом плавали маслянистые алые пузыри, а в пятый, казалось, по ошибке налили обычную воду. Тьяна не могла оторвать глаз от флаконов. Впрочем, в ядотеке нечего было разглядывать, кроме стеллажей. Ни книг, ни бюстов учёных, ни каких-либо украшений. Только яды, студенты и лестницы, связывающие одних с другими.
Пузырьки стояли не впритык, у каждого была своя ячейка, а под ней – выдвижной ящик, похожий на библиотечный. Изящные медные ручки были выполнены в форме разных растений – очевидно, тех, что входили в состав бесунов. У сапфирно-синего «Сномара», к которому подошел Крабух, она выглядела как веточка карвинскии с ягодами. Растение вызывало паралич, а магический яд обездвиживал и погружал в бесконечный сон, полный кошмаров. Выдвинув узкий длинный ящик, разделенный на секции с карточками, мастер сказал:
– Здесь всё, что известно о «Сномаре» на данный момент. В первом отсеке – общее описание, действие, растительный состав и заговор. Заметьте, с транскрипцией. Далее – научные статьи с упоминаниями. И под конец – реальные случаи применения. Вот, например, – он вытянул одну из карточек и прочел: – «Использован в экспериментальных целях студентом третьего круга Олахием Кавичем в попытке вызвать подавленное воспоминание о детской травме. Результат эксперимента: неизвестен».
– Почему «неизвестен»? – удивился один из «щенков».
– Очевидно же, тупица, – проворчал другой, – этот Олохий так и не проснулся.
– Совершенно верно, господин Воржак. А теперь назовите противоядие от «Сномара».
– Слезы, – Воржак не растерялся.
– Какие? – уточнил Крабух.
– Ну, его. Олохия.
– Слезы Олахия Кавича? – в голосе Крабуха зазвучала знакомая остренькая интонация. – Как же вы их добудете, если он умер?
– Ну, нет, не его. В смысле, слезы Олахия – для него самого. Для меня – мои, а для вас – ваши.
– Это всё?
– Да, – Воржак неуверенно кивнул.
– Если бы мы были на экзамене, я отпустил бы вас с миром и неудом. – Крабух сверкнул глазами, и они на секунду приобрели оттенок «Сномара». – Повторяю вопрос: какие слезы?
Часть студентов принялась изучать пол, другие недоуменными взглядами заскользили по лицам сокружников. Если бы мысли вдруг обрели звучание, по залу пронесся бы ропот: «Откуда нам знать, мы переводчики, а не ядовщики!». Тьяна и Кора, посмотрев друг на друга, одновременно пожали плечами. Воржак ответил правильно. Что не устроило Крабуха?
– Жаль, что госпожа Рогоз не почтила нас вниманием. Возможно, она дала бы ответ.
В тоне мастера Тьяна уловила ироничную ноту и подумала: не ей ли адресована подначка? Память подсказала: Рогоз – так зовут писклявую эраклейку. Запомнить было непросто: внешность не сочеталась с фамилией – первое, вероятно, досталось девушке от матери, а второе от отца. Фамилии эраклейцев звучали иначе и обычно заканчивались на «иго», «ани» или «ци».
Тьяна, не желая прятать глаза, прямо посмотрела на мастера – и тут заметила за его плечом Гнев. Она стояла у стеллажа, чуть поодаль, и с интересом наблюдала за первокружниками. Перехватив взгляд Тьяны, Гнев ухмыльнулась и показала сценку: закрыла глаза, скрестила руки на груди и беззвучно всхлипнула.
– Слезы спящего, – догадалась Тьяна. – Противоядие появляется, когда яд уже действует.
Крабух вернул карточку на место, задвинул ящик и только тогда сказал:
– Верно, госпожа Островски.
Тьяна посмотрела ему за спину, чтобы хотя бы взглядом поблагодарить Гнев, но та уже переключила внимание на карточки. Конечно, Тьяна предпочла бы справиться без подсказок, но с другой стороны: не каждый студент разгадал бы сценку Гнев.
– Представьте, каково это: ты принимаешь «Сномар», отправляешься в мир кошмаров, а твое возвращение зависит сразу от двух ненадежных факторов. От того, сможешь ли ты заплакать во сне, и от человека, который должен собрать твои слезы и напоить тебя. Господина Кавича подвел второй фактор. Он договорился с приятелем, но тот то ли струсил, то ли сглупил. Когда Кавича обнаружили, его лицо было мокрым от слез, но сердце уже не билось. – Крабух сделал выразительную паузу и улыбнулся. – А теперь мы с вами расстанемся. Вы пройдетесь вдоль стеллажей, выберете любой яд и прочитаете, как его применяли. Одну-две истории, больше не нужно. Как будущим переводчикам и заговорщикам зелий, вам надо понимать, какую ответственность вы несете. Что происходит дальше: когда слово сказано и яд готов. – Он обвел рукой пространство. – Прошу. Выбирайте на свой вкус. А я подожду вас там. – И мастер указал на ряд столов у дальней стены, где студенты переписывали содержимое карточек в свои тетради.
Тьяна сделала вид, что размышляет, к какому яду подойти – и неспеша отправилась на поиски «Любомора». Бесуны располагались в алфавитном порядке, но начиная с конца. На первых стеллажах темнела буква «Т», далее шла «С». Окинув ядотеку взглядом, Тьяна предположила, что «Л» находится на втором этаже.
Боковая лестница привела ее к нужному стеллажу, но пузырек с «Любомором» оказался под самым потолком. Подтащив тяжелую деревянную стремянку, Тьяна полезла наверх. Ступени уютно поскрипывали под ногами, мимо глаз проплывали разноцветные пузырьки. Достигнув «Любомора», Тьяна посмотрела на него и тоскливо усмехнулась: «Так вот ты какой». Ярко-красный и густой, точно сладкий ягодный взвар на Дне урожая. Во время праздника часто делали предложения руки и сердца, а потому взвар в шутку называли «любовным зельем». Какая насмешка, что «Любомор» оказался похож на него.
Тьяна протянула руку к ящику и вдруг поймала приступ нерешительности. Что она почувствует, когда прочитает истории отравленных? Как поведет себя, если не обнаружит ни одного счастливого финала? Возможно, стоило выбрать другой яд? Замешкавшись, Тьяна глянула вниз. Как там остальные? Кора, Лика? Наверное, вовсю шуршат карточками.
Сверху отлично просматривался первый этаж. Тьяна увидела мастера переводов, исподтишка наблюдающего за студентами, обнаружила Кору возле «Праховея», а следом нашла и Лику. Она стояла у самого выхода и безуспешно пыталась выдвинуть ящик. Тьяна не видела, какой яд заинтересовал младшую Требух, но дела у нее шли неважно. Лика с отчаянием дергала за ручку, вцепившись в нее всеми пальцами, но ящик не поддавался. Шляпа сползла на глаза, щеки раскраснелись. Рядом, как назло, пристроился Воржак. Делая вид, что листает карточки, он глумливо ухмылялся и наверняка отпускал колкости.
Тьяна нахмурилась. Она уже решила, что спустится, поможет Требух и приструнит Воржака, но тут раздался треск. Выскочив из стеллажа, ящик грохнул о мраморный пол. Лика вскрикнула и в ту же секунду скрылась за серым облаком. Единственное, что поняла Тьяна: это не пыль. Нечто другое. Гуще и страшнее.

Глава 19. "Праховей" и "Теневик"
Тьяна так и не узнала, кто и как применял «Любомор». Сбежав по ступеням – сначала одна лестница, потом другая – она устремилась к Лике. По пути сняла китель и прижала к носу: мало ли, что за дрянь вылетела из ящика.
Серое облако осело, покрыв пол и младшую Требух, из-за чего её одежда и кожа приобрели оттенок праха. Неподвижно сидя на полу, точно сломанная кукла, Лика хрипло всхлипывала и даже не пыталась подняться.
Воржак, отбежав в сторону, истерически повизгивал, тер лицо и кашлял. Он так старался избавиться от крупиц, попавших в рот и горло, что его вывернуло.
– Не приближайтесь! – Крабух, прикрываясь рукавом, уже подбежал к Лике и теперь отгонял студентов-смельчаков, готовых броситься на помощь. – Держитесь подальше.
Откуда-то возникли смотрители ядотеки – Тьяна не замечала их прежде. Один юркнул за дверь, трое других тотчас перегородили выход. Похоже, на случай массового отравления у них была единственная инструкция: никого не выпускать, помимо гонца, и ждать распоряжений сверху.
Тьяна обогнула Кору, в сомнении застывшую на полпути, и подошла к мастеру переводов. Склонившись, он изучал серые частицы на плечах Лики. Тьяна встала рядом.
– Я что сказал, Островски? – прорычал Крабух из-под рукава.
– Я староста, – Тьяна не растерялась, – и в чрезвычайных случаях должна содействовать мастеру.
– Это прописано в каком-то тайном кодексе старост? – Крабух и тут не удержался от иронии. Мазанув взглядом по Тьяне, спросил: – Что это, как думаете?
– Лика, как ты себя чувствуешь? – оставив вопрос без ответа, она наклонилась к сокружнице: если кто-то и мог внести ясность, так это сама пострадавшая.
Младшая Требух медленно подняла руки и поправила шляпу – легкие серые крупицы посыпалась на юбку и мрамор. В том, как они летели и оседали, было что-то знакомое. В самом движении, и в текстуре, и в цвете – во всём. Посмотрев на Тьяну, Лика растерянно пробормотала:
– Как будто в печку упала.
– В печку. – Тьяна, сдвинув брови, взглянула на Крабуха. – Пепел?
Достав платок, мастер провел им по полу и растер по ткани серый след. Приглядевшись, кивнул.
– Какой-то шутник капнул в ящик «Праховеем», – он отвел руку от лица и, выпрямившись, объявил на всю ядотеку: – Всё в порядке. Здесь нужно не противоядие, а метла и совок. Господин Воржак, – мастер покривился, – возьмите уже себя в руки. А вы, госпожа Островски, долго не проживете, если будете вот так «содействовать в чрезвычайных случаях». Раз вы такая ответственная, назначаю вас главной по уборке. Вместе с Требух. Разбирайтесь с пеплом, пока остальные выполняют задание, и пошис рехабано иэ: это, разумеется, скажется на ваших отметках.
Тьяна кивнула. Она ждала от Крабуха чего-то подобного, условного наказания за самонадеянность, но в его глазах читались интерес и одобрение. Как знать, возможно, мастер пригласит ее в часовню и без «впечатляющего» вопроса.
Протянув руки, Тьяна помогла Лике встать. Она чуть пошатывалась и, посыпанная пеплом, выглядела ещё более нелепо, чем обычно. Тьяну обожгла жалость с примесью раздражения. Вот уж чего она не планировала: становиться нянькой для дочери настоятельницы Устии.
Один из смотрителей, исполняя наказ Крабуха, повел Тьяну и Лику в подсобное помещение. Выдав им метлы, совки, швабры и три пустых ведра, он сварливо объяснил: «В два нальете воду для мятья пола, а в третье высыпете пепел. И чтоб всё блестело!». Наведавшись в уборную, Тьяна и Лика вернулись в зал. К ним сразу подлетел Воржак. Процедив ругательство, он попытался пнуть Тьянино ведро, но она увернулась, полоснула взглядом, и тот отступил. «Щенок» и есть «щенок».
– Давайте помогу. – Нарочно толкнув Воржака плечом, к Лике и Тьяне подбежала Кора. В том, как она отводила взгляд и покусывала губы, читалось: стыдится, что смалодушничала и не подошла раньше.
– Хватит и двух провинившихся, – сказала Тьяна. – Лучше не пренебрегай заданием. Мы справимся.
– Один пример я уже прочитала, а второй – вот, прямо у меня под ногами, – Кора указала на пепел. – Я же выбрала «Праховей». Необычное, однако, ему нашли применение. Вылить в ящик! Кто до такого додумался?
– Наверное, кто-то вроде Воржака, – пробормотала Лика, неловко орудуя метлой.
– Не задирай помело так высоко, – посоветовала ей Тьяна.
– Какая бестолковая трата яда. – Сняв многочисленные кольца, Кора рассовала их по карманам и окунула тряпку в ведро. – Откуда этот шутник вообще взял «Праховей»?
– Сделал сам. – Тьяна пожала плечами. – Или украл. Или купил на подпольном рынке. Вариантов уйма.
Вывод, что «Праховей» использовали для хулиганской выходки, казался ей преждевременным, но она не стала делиться своими соображениями с Корой и Ликой. Подметая, Тьяна подошла к ящику с пеплом. Присела, взглянула на ручку. Кистевидное соцветие, шесть лепестков – зигаденус, он же чёрный змеиный корень, он же звёздная лилия. Тьяне не нужно было смотреть на пузырек, чтобы понять, знания о каком яде обратились в прах. Зигаденус входил в состав только одного бесуна – «Теневика». Непредсказуемого, странного и потому редко применяемого. Если применяемого вообще.
Яд не умертвлял, а напротив – оживлял. Только не человека, а его тень, после чего она принималась изводить бывшего хозяина. Что конкретно происходило и чем всё заканчивалось, Тьяна не знала: сведений почти не было. Теперь их стало ещё меньше.
Из-за своего действия «Теневик» обладал репутацией несерьезного яда, созданного в качестве разминки для ума: вот, смотрите, можно сделать и такое. Пересыпая пепел из ящика в ведро, Тьяна подумала: «Слишком много дурных шуток. Яд, созданный для глумления. Данные, уничтоженные ради глупой забавы. А может быть, всё не то, чем кажется?».
Закончив уборку, Тьяна, Кора и Лика отнесли инвентарь в подсобку. Все сокружники к этому времени покинули ядотеку, но Крабух остался.
– Идите. – Тьяна потерла живот и поморщилась. – Мне надо зайти кое-куда.
– Можем тебя подождать, – предложила Лика, преданно заглянув ей в глаза.
– Если будете стоять тут, Крабух точно пристанет с расспросами.
– А я не против, – Кора хихикнула. – Он красавчик. И есть в нём что-то, – она лукаво и мечтательно улыбнулась, – притягательное.
– Ой! Кора, ты что такое говоришь?!
– Да, Кора, ты что такое говоришь? – шутливо подхватила Тьяна. – Хочешь, чтобы Лика сгорела от стыда? Идите, я догоню.
Изображая спешку, она устремилась к уборной. На полпути обернулась, чтобы убедиться, что сокружницы ушли. И повернула к Крабуху.
– Ну как там, – вставая навстречу, поинтересовался мастер, – ничего не осталось? Ни одной карточки?
– Ни одной.
– Тогда идемте. Из-за вас, госпожа Островски, я опаздываю на собственное занятие, – он усмехнулся, и Тьяна вдруг отметила: «А и правда, что-то в нём есть».
Крабух, уверенно обходя старшекружников, направился к выходу, и она пристроилась рядом. Одни студенты спешили скрыться с глаз мастера, другие, напротив, старались быть замеченными. Некоторым он кивал, но далеко не всем.
– Вы же нарочно сказали про шутника? – вполголоса спросила Тьяна.
– Что-что?
– Вы сказали: «Какой-то шутник капнул в ящик «Праховеем».
– А вы не согласны? – Тьяна поймала на себе короткий взгляд.
– Не согласна. Думаю, сведения о «Теневике» уничтожили намеренно. В Центральной библиотеке о нём почти нет упоминаний, а теперь их нет и здесь.
– Решили поиграть в сыщицу?
– Решила спросить своего мастера, – с нажимом произнесла Тьяна. – Может быть, вы знаете что-то о «Теневике»? Такое, из-за чего материалы о нём могли посчитать опасными. Настолько, чтобы испепелить.
– Когда вы штудировали в библиотеке книги о ядах, не попадалось ли вам истинное название «Праховея»?
– Нет, – Тьяна нахмурилась, не понимая, к чему клонит Крабух.
– Как я уже говорил, адаптированные переводы несут мало пользы, а зачастую и вовсе сбивают с толку. «Хакет» – так на самом деле называется «Праховей», и это значит…
– Чистота, – перевела Тьяна.
– Да. С помощью этого яда мистерианцы уничтожали мусор. Трупы тоже. Впрочем, мертвецы в их понимании ничем не отличались от ненужного хлама. Дух-то уже отправился на последний пир. Так вот, в данном случае «Хакет», можно сказать, был применён по назначению. Не существует более бестолкового яда, чем «Ксемокве хен», и хорош он только своим поэтичным названием.
«Тень приходящая», – вспомнила Тьяна.
Мастер толкнул дверь и пропустил ее вперед. Выйдя следом, он с видимым наслаждением втянул осенний воздух и добавил:
– Иногда нехватка данных указывает не на тайну, а на отсутствие интереса. Ступайте к однокружницам. – Крабух кивнул на Кору и Лику, ждущих Тьяну у ярко-алого цуньгского клена. – Увидимся в корпусе.
Проводив мастера взглядом, Кора с любопытством уставилась на Тьяну.
– Я же говорила, что привяжется с расспросами, – она нацепила кислую улыбку. – Ну что, пошли? И так опаздываем.
Где-то в легких, подпитываемое кислородом, разгоралось негодование. Тьяна поделилась с мастером своими подозрениями, изящно польстила и задала отличный вопрос – нет, превосходный вопрос! – а Крабух всё равно не пригласил её в часовню.
Может, ей лишь почудилась его симпатия? Что, если он из тех мастеров, кто назначает старостами прилежных учениц, а сам благоволит бунтаркам? Тогда у эраклейки-прогульщицы есть шанс получить приглашение… Тьяна поправила шляпку и еле сдержалась, чтобы не метнуть в спину мастеру острый взгляд. Кора наверняка бы перехватила его и сделала неверные выводы. Если еще не успела.
Войдя в зал, Тьяна тотчас увидела Рогоз: та сидела в первом ряду и выделялась среди студентов, точно красная ягода ландыша среди белых цветков. Лицо эраклейки пылало от подбородка до корней волос, и Тьяна не сомневалась: виной тому был Крабух. Он наверняка отпустил зубастую шуточку по поводу прогула. Заметив Тьяну, Рогоз вскинула подбородок и пропищала:
– Скажи мастеру, как всё было. – Ее голосу совсем не подходил повелительный тон. – Ты не донесла до меня всю важность…
– Если «донести» в твоем понимании означает «умолять прийти на урок», то да, не донесла, – огрызнулась Тьяна, поднимаясь вслед за Корой и Ликой на третий ряд.
– Это она виновата, – не унималась эраклейка. – Мастер Крабух! Она нарочно говорила таким тоном, чтобы я приняла слова за розыгрыш. А когда госпожа Набельчик не пришла, я сразу направилась к ядотеке, но меня не пустили!
– Сегодня какой-то день нервных срывов, – Крабух возвел глаза к потолку. – Успокоитесь, госпожа Рогоз, иначе мне придется направить вас во врачевальню. Что вы выберете: одно пропущенное занятие или два?
– Одно, – жалобно пискнула эраклейка.
– Вот и славно. – Мастер приложил руку к груди, будто выражая благодарность, но в его тоне чувствовался яд. – Первым занятием у вас должна была быть история, а вместо неё случилась история. – Он покривился, как бы показывая, что понимает: каламбур вышел так себе. – Паф, госпожа Набельчик, думаю, не обидится, если я немного поиграю на ее поле и поведаю кое-что из жизни предков. О, – его усы поползли вверх, – вижу легкое замешательство на ваших лицах. Вы-то думали, что сейчас будете пересказывать мне примеры, вычитанные в ядотеке. О нет. Я спрошу об этом на экзамене.
В зале взволнованно заскрипели стулья. Некоторые студенты потянулись за тетрадями, чтобы записать прочитанное, пока оно свежо в памяти. Всем было ясно: сведения с карточек, заваленные другими знаниями, могут не дотянуть до экзамена. Тьяна тронула шляпку и подумала, что один пример у нее все-таки есть, пусть она и не прочитала ни слова. Если выживет – расскажет Крабуху о своем отравлении.
– Отложите перья. Записывать примеры нельзя. Я всё вижу, господин Петрош. – Крабух погрозил пальцем. – Знаю-знаю, вы нарушите мой запрет, но, по крайней мере, не сейчас. У переводчика должна быть, как я это называю, липкая память. Как насекомоядная жирянка. Чтобы любое знание, ползучее или летучее, приклеивалось и впитывалось. А теперь займёмся историей. Хотя на самом деле, конечно, языком. Потому что чем бы мы ни занимались, в какую область бы ни заглядывали, нам важен только мистерианский. Язык не людей, но богов.
Подойдя к доске, Крабух стремительно вывел: «Язык как предназначение».
– Существует любопытная теория, отчего нам с вами, господа, предначертано заниматься мистерианским. Ни один другой народ, кроме оссов, не продвинулся столь далеко в изучении магического языка. Есть ли у вас догадки, почему?
– Мы живем тут, – осторожно предположил Петрош, поправив круглые очки. – Наверное, поэтому. У нас есть доступ к источникам.
– Раньше эти земли населяло множество народов и все они занимались мистерианским. До того, как наша великая империя закрутила гайки и выпроводила всех эраклеев, цуньгцев, маревов и прочих. Разве кто-то их них, до скоропалительного отправления восвояси, достиг значительного успеха?
Стулья больше не скрипели. Весь зал притих и замер, пораженный откровенностью Крабуха. О «программе истинного наследия» было не принято говорить в таком тоне. Внедренная десятилетия назад, программа обеспечила оссам-галинцам единоличное владение мистерианскими ресурсами. Новая политика оставила шрамы на обществе, осложнила международные отношения, но в то же время привела к росту благосостояния. Империя, измученная войнами за независимость и внутренними конфликтами, окрепла и обрела могущество. Теперь её не любили, но торговля шла хорошо.
– Мы были первыми, – подал голос Воржак. – Мы открыли Мистерию. Поэтому язык подчиняется нам.
Тьяна поморщилась. Дедушка повторял: «Только болваны считают, что оссы что-то открыли. Ох и воротит, когда так говорят. Открыли! Захватили, завоевали, прибрали к рукам – вот как правильно. Болваны, какие болваны!».
Он нередко ворчал, когда в одиночку возился в саду под палящим солнцем, но Тьяна знала, как поднять ему настроение. Подкравшись, она принималась насвистывать простенькую «Пыль да соль» на самодельной дудочке. Дедушка оборачивался, их взгляды встречались, и его лицо светлело. Он улыбался и забывал о болванах – обо всех болванах на свете. Мать с отцом думали, что дело в старинной мелодии, напоминавшей дедушке о детстве. Наивная ерунда. Дудочка – вот, что согревало его сердце и вызывало улыбку. Уверенную, тёплую и гордую. Если бы родители узнали, на чём играет их дочь, поседели бы. А дедушка знал, и Тьяна знала. Это был их большой секрет. Их общая страсть. Их убеждение: яды не всегда отбирают жизнь, иногда они помогают сохранить её.
Дудочка была сделана из полого стебля вёха. Любой другой ребёнок, обхватив её губами, вскоре почувствовал бы себя дурно. Его настигли бы тошнота и головокружение, изо рта пошла пена, руки и ноги скрутили судороги. Да, любой другой бы не выжил, а Тьяна спокойно насвистывала «Пыль да соль». К тому моменту, когда дедушка познакомил её с вёхом, или кошачьей петрушкой, тело Тьяны уже познало не один яд.
Вероятно, она могла умереть в детстве, если бы дедушка хоть немного ошибся в дозировках. Не менее вероятно, что «Любомор» убил бы Тьяну за пару дней, если бы дед не закалял её. Он будто предвидел: такую, как внучка, обязательно когда-нибудь отравят.
– Кто первый, тот снимает сливки, – добавил Воржак.
– Значение первенства сильно преувеличено, – Крабух качнул головой. – Если вы, господин Воржак, первым проведете ночь с девушкой, это еще не значит, что вы будете с ней счастливы, а она с вами. Надо быть не первым. Надо быть лучшим.
По залу пролетели приглушенные смешки, и Тьяна в очередной раз подумала, как же юны её сокружники. Впрочем, дело было не в возрасте. Власта, погодка Тьяны, тоже бы захихикала.
– Значит, мы просто лучше, – заявил другой «щенок». – Лучше эраклеев и других.
Рогоз, обернувшись, пронзила его взглядом. Видимо, эраклейская кровь сказалась не только на внешности, но и на нраве. Утончённая красота и болезненная гордость – так отзывались об эраклеях. Формула, как это часто и бывает, прикладывалась не ко всем, но Рогоз отвечала стереотипному представлению.
Крабух неодобрительно поцокал языком.
– Ваши слова, господин Окреш, являются угрозой для вас самих. Ваш дедушка марев, насколько я помню. Те, кто отстаивает идею превосходства одного народа над другим, неизбежно начинают охоту за «грязной кровью». Им хватит и четверти маревской, чтобы посчитать вас чужаком и, мягко говоря, отвергнуть.
Наклонившись к Тьяне, Кора шепнула:
– Как же он хорош.
– Не влюбляйся в мастера, это пошло, – уголком рта ответила Тьяна, и сокружница тихо фыркнула.
– Ещё предположения. Нет? Тогда дам подсказку. – Губ Крабуха коснулась снисходительная улыбка. – Икуб.
– Поплавски, – выскочило у Тьяны.
Его бюст стоял в библиотечном коридоре, по которому она совсем недавно шла вслед за Зоричем, хотя Икуб Поплавски не был ни ядовщиком, ни переводчиком, ни каким-либо другим учёным. Он прославился как писатель. Также он был выпускником Старика, а ещё южанином, и потому все библиотеки в родном краю Тьяны носили его имя.
– Госпожа Островски, – мастер протянул руку, будто приглашая на танец.
Все повернулись к ней. Рогоз прожгла взглядом, в глазах Коры замерцали восторженные огоньки. Кивнув Крабуху, Тьяна начала:
– Икуб Поплавски утверждал, что когда-то у нас с мистерианцами была общая земля. А может, и общие корни, но в этом он не был уверен.
– Как такое возможно? – у Петроша от удивления подпрыгнули очки.
– Мистерианцы – дикари, и всегда были дикарями, – проворчал Воржак, – а мы…
Тьяна, не дав ему высказаться, продолжила:
– Первые люди заселили Мистерию тысячи лет назад. Основываясь на раскопках, Поплавски предположил, что их родиной была Сивирь. Как и наша. Предки мистерианцев перешли по узкому перешейку, на месте которого впоследствии образовался пролив, и остались жить на новой земле. Вот почему, согласно Поплавски, мы хороши в мистерианском. Мы уже знали его когда-то, и теперь не учим, а вспоминаем. Красивая теория. – Она перевела взгляд на Крабуха. – И всё же теория. Не более.
– Я так и сказал, – с тонкой улыбкой напомнил мастер.
«Ну если после этого он не пригласит меня в часовню, я не знаю, что сделаю», – подумала Тьяна.
– Тут мы, пожалуй, закончим с историей и обратимся к языку. – Крабух повернулся к доске: мел бодро застучал по эмали. – Поговорим о закономерностях построения речевых отрезков…
Занятие пошло по плану: учебник, лекция, конспекты. Шуршание страниц, отточенная речь Крабуха, вязь мистерианского на доске. Слова ловко вылетали из-под руки мастера и захватывали пространство с такой скоростью, что казалось вот-вот перекинутся на стену. Тьяна кружилась в бурлящем потоке знаний, но порой билась о камни – мысли о Мару, часовне, «Любоморе». Пытаясь удержать в голове всё и сразу, к финалу занятия она чувствовала себя вконец измотанной. Сознание заволакивало илом. Пухлое пособие, раскрытое на середине, манило точно подушка. Тьяна едва держалась, чтобы не опустить на него голову, не прикрыть глаза. Сколько она не спала?
Выдав домашнее задание – настолько объёмное, что по залу пролетел тяжкий вздох, – Крабух повернулся к Тьяне.
– Островски, останьтесь.
Сонливость мигом схлынула. Тьяна подняла подбородок, расправила плечи. Вот и оно! Когда все выйдут, мастер пригласит её…
– Вы сегодня хорошо проявили себя в ядотеке. – Дрогнули кончики усов. – В плане уборки. Протрите доску и выровняйте стулья.
Сказав это, Крабух вышел вместе со всеми. Рогоз на прощание бросила насмешливый взгляд, Воржак тоже не удержался от гримасы, но Кора и Лика тотчас предложили помощь. Тьяна отказалась. Она чувствовала, как от усталости и разочарования закипают слезы, и не хотела, чтобы сокружницы заметили ее состояние. Яма, разверзшаяся под ногами – так ощущался разрыв между ожиданиями и действительностью. Не обойти, не перепрыгнуть. Крабух не просто ударил её по самолюбию, он отказал ей в самом главном: возможности приблизиться к разгадке. Еле волоча ноги, Тьяна подошла к доске. С отвращением, точно плешивую крысиную шкуру, взяла старую тряпку. Подняла взгляд на меловые узоры. Присмотрелась – и ветошь выпала из рук.

Глава 20. Ядоварня
В голове вспыхнул свет, перехватило дыхание. Тьяна будто перенеслась в своё южное детство, на обкатанную доску, летящую вниз по песчаному склону. Обдало жаром, захлестнуло ликованием. Тьяна уставилась на меловые строки во все глаза – аж закололо, будто под веки забились песчинки.
На эмали белели слова, никем не замеченные, оставленные для Тьяны, спрятанные среди примеров и цитат. Это была проверка – финальная и самая точная. Если не сможет понять – значит, недостойна.
Тьяна усмехнулась и перечитала послание.
«Сегодня в полночь врата часовни откроются для вас».
Снова стало трудно дышать – от восторга и гордости. Крабух, вероятно, полагал, что надёжно скрыл приглашение, и «госпожа Островски» не заметит его. Тьяне приятнее было думать, что мастер не рассчитывал на ее успех. Не приправленный чужой верой, он казался еще слаще.
Оставалось только понять, как всё успеть за одну короткую ночь: и на вечеринке помелькать, и могилу раскопать, и попасть к Крабуху. Подняв тряпицу, Тьяна в задумчивости протерла доску и отправилась на следующее занятие. Третьим в расписании стояло «Произношение», но Тьяна не ждала от него ничего интересного: вчера мастер Зойчек начал с со скучных азов и, на ее вкус, слишком часто обращался к учебнику. Прочтите вступление, теперь ознакомьтесь с оглавлением, перейдите на страницу три, и прочее, и прочее. Да и сам мастер показался Тьяне слишком типичным: высокий старик в старомодном костюме, с нелепо зачесанными на лысину волосами, занудным голосом и, разумеется, фирменным обращением к студентам – «мои щебечущие пташки». Ну хоть с листа не читал, и на том спасибо, а то в Деве и такие водились.
Куда сильнее, чем урок произношения, Тьяну влек обеденный перерыв: в столовой соберется большинство студентов, Гнев тоже наверняка будет там, и у них наконец получится обсудить вечеринку. Тьяна понятия не имела, как их обычно устраивают, и ее слегка нервировало отсутствие плана.
А еще она надеялась увидеть в столовой Мару, и это желание было сродни сжатой пружине: вроде много места не занимает, но дрожит от напряжения. Надо медленно, медленно распрямить, а для этого достаточно просто выловить из толпы рыжие вихры и спокойный взгляд. Необязательно разговаривать, просто увидеть его. Просто убедиться, что с Медовичем всё в порядке, и он действительно был в городе.
В учебный зал Тьяна влетела последней. Поймав недовольный взгляд Зойчека, устроилась на первом ряду. Слева пустел стул, справа тянулась стена. Лезть наверх, к Коре и Лике, показалось неуместным. Не прошло и пары секунд, как Тьяна поняла, что жестоко ошиблась с выбором места. Стол дрогнул, и из-под него показалась медная эраклейская макушка. В руке Рогоз сжимала карандаш – должно быть, за ним-то она и лазала. Пропищав мастеру: «Прошу прощения», эраклейка глянула вправо и явно не поверила глазам. В карих радужках вспыхнуло электричество, рот превратился в кривую линию. Тьяна мельком подумала, не отсесть ли, но остановила себя: вот ещё! Неприязнь Рогоз родилась на пустом месте, Тьяна и пальца к этому не приложила, вот пусть эраклейка сама разбирается со своими эмоциями. Главное, не получить отточенным карандашом в бок.
Понаблюдав, как студенты раскладывают тетради и писчие принадлежности, мастер заложил руки за спину, размашисто прошелся вдоль доски и вдруг заявил:
– А теперь, мои щебечущие пташки, собирайте всё взад.
– Куда? – прыснул Воржак, и его приятели захихикали.
– Вы, Воржак, можете положить всё именно в то место, о котором подумали, – несмотря на почтенный возраст, у мастера был острый слух. – Собирайтесь, собирайтесь, не мешкайте. Что, думаете, только ваш ненаглядный Крабух умеет удивлять? Он учился там, где я преподавал. В прямом смысле. Сидел вот прямо тут, – Зойчек указал на Тьяну длинным кривым пальцем, – и впитывал, впитывал: и мистерианский, и мои преподавательские приемчики. А что, я не против. – Он рубанул воздух рукой-оглоблей, из-за чего Тьяну обдало порывом. – Если все будут вести занятия как я, быть может, из вас выйдет какой-то прок. Быть может. – И мастер, прижав к боку потертый портфель, шагнул за порог.
Похоже, он узнал, что Крабух провел урок вне учебного зала, и тоже захотел «добавить капельку жасмина». Тьяна почувствовала, как внутри разжигается интерес. Напрасно она думала, что Зойчеку нечем удивить. Тут, в стенах академии Старика, собрались мастера, готовые выходить за рамки обыденности. В отличие от Девы.
– Только попробуй сесть со мной рядом ещё хоть раз, – приглушенно пропищала Рогоз, и карандаш вдруг с хрустом надломился в изящных пальцах.
– Да что с тобой не так? – Тьяна закатила глаза.
– Я вижу, что ты делаешь, – писк превратился в шипение. – Вижу тебя насквозь!
– Яда на тебя не хватает, – подхватив сумку, Тьяна вышла вслед за Зойчеком.
Когда все покинули корпус, мастер залихватски свистнул, задал направление взмахом руки и стремительно зашагал по дорожке. Большинство студентов, едва приноравливаясь под широкий шаг Зойчека, засеменили рядом – всем не терпелось выяснить, куда они направляются. Тьяна, Кора и Лика тоже вырвались вперед. Вернее, Тьяна вырвалась, а сокружницы догнали.
– Мастер, мы снова идем в ядотеку? – спросил Петрош.
– Наверное, в библиотеку? – предположила Тьяна.
– Да! В какую-нибудь секретную секцию, – мечтательно добавила Кора.
Храня загадочное молчание, мастер повернул влево, затем вправо, и кого-то из студентов осенило:
– Ядоварня! Мы идем в ядоварню.
Воздев руки над головой, Зойчек пару раз хлопнул: версия оказалась верной и, если вдуматься, самой логичной. Куда еще мог повести их мастер произношения? Конечно, туда, где заговаривают бесуны.
Все разом принялись перешептываться, переглядываться, и воздух словно загустел над головами. Ядоварня влекла Тьяну, да и остальных, не меньше ядотеки. Увидеть, как варятся бесуны. Услышать заговоры. Подышать воздухом, пропитанным ароматом олеандра и волчеягодника, ландыша и горного лавра, и побегов, и корней, и грибов. У Тьяны сладко сжалось сердце.
Она не знала, в каком здании находится ядотека, и немало удивилась, когда Зойчек сошел с мощеной дорожки и по утоптанной траве направился к каменному гроту. Вход был прикрыт решеткой, за ней клубилась тьма. Зойчек достал из кармана ключ, отпер замок и вновь призывно махнул рукой, но уже не так бойко, а с осторожностью и уважением к месту. Бесшумно отворилась калитка, и мастер, пропустив студентов вперед, запер ее изнутри.
Тьяна огляделась. По неровным стенам из потемневшего камня расплывались кляксы лишайников, из щелей вырывались тонкие вены вьющихся растений – природа словно заявляла права на грот. Вглубь вел узкий коридор, в котором могли разойтись лишь два человека. Не было ни ламп, ни каких-нибудь факелов, только слабый солнечный свет разгонял мрак. Зойчек пояснил:
– Новорожденные бесуны любят прохладу и тьму. Пока их несут наружу в бутылях, они крепнут и настаиваются. Так что пару минут нам предстоит двигаться во тьме, на ощупь. Держитесь правой стороны. Вперед, вперед, мои щебечущие пташки.
Тьяна оказалась первой: что ж, кому, как не старосте, вести за собой. Кора, хихикнув, дружески подтолкнула в спину, и Тьяна сделала шаг вперед. Потом еще один, и еще. Смелее, быстрее. Пока лучи солнца дотягивались из-за решетки, идти было несложно, но свет тускнел, а коридор не кончался. Тьяна замедлилась. Осторожно пробуя ногой неровный пол и ощупывая влажные стены, она вглядывалась в темное марево. Путь казался бесконечным, тем более, Тьяна не знала, куда он должен привести. Наверное, в освещенный зал? Не могут же ядовщики и переводчики работать в полной темноте? За спиной гулко раздавались шаги и метались шепотки, в затылок дышали Кора и Лика, но Тьяна не оборачивалась к ним, чтобы не тратить время.
И тут под сводом раздался новый звук.
Скыр-дзинь, скыр-дзинь.
Скрип и позвякивание.
Они долетали из густой тьмы. Повторялись, приближались. Тьяна остановилась, изо всех сил напрягая слух и зрение. Что за скрип? Похож на несмазанное колесо. Что за звон? Похож на перестук бутылок. Что там, во тьме? Навстречу Тьяне выплыл слабый сапфировый огонек, а следом возник расплывчатый силуэт.
Крупный парень в форме переводчика толкал перед собой деревянную тележку, груженую бутылями. Их толстые стеклянные стенки бились друг о дружку, а содержимое источало неяркое сияние.
– Уйди с дороги, – пробурчал парень, не глядя на Тьяну.
Голос у него был хриплым и уставшим. Скрипящее колесо тележки угодило в рытвину, бутыли звякнули громче, и студент выругался себе под нос. Тьяна шагнула в сторону, прижавшись к влажной стене.
– Вправо, вправо, – скомандовал Зойчек. – Сдвиньтесь, пташки. Пропустите коллегу.
– Мастер Зойчек, это же… это… – пролепетал кто-то.
Тьяна усмехнулась. Беззлобно, с пониманием. Такое бывало, что название яда застревало в глотке.
– «Сномар», – с почтением произнес мастер. – Вечный сон, вечная мука.
Снова заскрипело-зазвякало – и смолкло.
– К стене, к стене. Дайте дорогу, – голос Зойчека зазвучал сурово и внушительно. – Проходи, Купав.
– Благодарю, мастер, – отозвался парень с тележкой.
– Это не шутки. Бесуны нельзя долго держать здесь. Как я и говорил, в коридоре они крепнут и настаиваются, но если замешкаться – перезреют.
– И что случится? – спросил Петрош.
– О, щебечущие пташки, – суровость покинула голос, но внушительность осталась, – вы даже не представляете, что сможете сотворить. Сможете, если будете внимательно меня слушать. Заточить в жалкой стекляшке саму смерть, разлить по флаконам власть, создать живое из мёртвого, точно боги. Вам будет по силам всё это, если не сдуетесь. А теперь – вперед, вперед. Ведите, Островски, у вас недурственно получалось.
Тьяна заметила, что Зойчек ушел от ответа. Впрочем, ей понравилась его речь. Воодушевленная и привыкшая к темноте, она быстрее зашагала по коридору. Рука скользила по стене, и вскоре Тьяна почувствовала, что ход начинает загибаться вправо. Нос тоже уловил изменения: потянуло дровяным дымком, горько-сладким паром, покрошенной зеленью, толчеными корешками и чем-то неведомым. До слуха долетел монотонный гул. Тьяна ускорилась, повернула за угол, и глазам открылась потрясающая картина.
Коридор вывел в просторную пещеру с высоким сводом. Вместо сталактитов с потолка свешивались светильники, а дальнюю стену занимал водопад. Он-то и был источником гула. Звук не мешал – напротив, помогал сосредоточиться. По крайней мере, так казалось по старшекружникам, собравшимся в зале.
Переводчики и ядовщики слаженно работали над бесунами. Одни наполняли котлы водой, другие разливали яды по бутылям, третьи занимались подготовкой – к варке или заговору. Студенты уверенно и стремительно перемещались от левой стены к правой – вдоль обеих тянулись ряды стеклянных шкафов, заполненных колбами, банками, мешками, ступками, весами, ножами и книгами всех времён и размеров – от крошечных до таких, которые можно унести только вдвоем. По углам громоздились коробки, пустые котлы и связки дров. Всё будто бы пребывало в беспорядке, но никто не путался. Взяв нужное, студенты отходили к массивным каменным столам, советовались между собой и разделялись: ядовщики уходили в правый проход, а переводчики в левый. Тьяна догадалась: в одном варят, в другом заговаривают. Котлы тоже бесконечно перемещались из зала в зал. Иногда в них что-то булькало и парило. Клубы поднимались вверх, к светильникам, а затем утягивались в трубы. Тьяна кивнула себе: действительно, без вытяжки тут бы давно все задохнулись. Впрочем, трубы не справлялись до конца: в воздухе висел сложный и тяжелый аромат. У Тьяны слегка закружилась голова – то ли от запаха, то ли от восторга.
Приглядываясь к тому, что делают старшекружники, Тьяна заметила Гнев. Махнула ей, но та не увидела. Ссутулившись над столом, она через лупу изучала пучки каких-то трав и делала пометки в толстой тетради. Рядом стояли весы и ступка с пестиком. Гнев, как и все здесь, была погружена в работу.
– Пойдемте, пойдемте. – Зойчек поманил рукой. – Посмотрим, как работают коллеги. Только тихо. Не щебечете, пташки, а не то испортите зелья.
Если в центральной пещере гудел водопад, велись разговоры и порой раздавался смех, то в левой царили совсем другие звуки. Тьяне на ум пришло слово «бубнеж», но она отогнала его как недостойное.
Склонившись над котлами, расставленными в паре саженей друг от друга, переводчики заговаривали яды. Над каждым зельем трудились по шесть человек, и никто из них не обратил внимание на толпу первогодков во главе с Зойчеком. Не поднялись взгляды, не сбилась речь. Мистерианский смешивался с паром, но не поднимался к потолку, а опускался в котел: Тьяна почти видела словесную вязь, что слетала с губ, сплеталась воедино и проникала в зелье. Ей хотелось подойти, заглянуть в один из котлов и поймать момент, когда обычный яд обретает магические свойства. Когда зажигается синим огнем, или обретает цвет праздничного ягодного взвара, или наполняется тьмой. Когда становится собой: «Сномаром», «Любомором» или «Теневиком». Тьяна невольно подалась вперед – и застыла, заметив неладное.
Одну из старшекружниц затрясло. Дрожащие руки обхватили голову, тело зашаталось из стороны в сторону, а вместо мистерианского с губ сорвался мучительный стон. Ее напарники разом захлопнули рты и повернулись к девушке. В первую секунду Тьяна подумала, что студентка надышалась паров и ей нужна помощь, но всё оказалось проще. Ее сотрясали рыдания.
Парень, стоявший рядом, окинул напарницу злым взглядом и неожиданно отвесил ей пощечину. Звонкий хлопок разнесся по залу, но и он не отвлек переводчиков. Никто не вступился за девушку, да и она сама приняла удар как должное. Всхлипнула, кивнула и пробормотала: «Прости. Простите». Тьяна нахмурилась.
– Месяц работы впустую, – еле слышно процедил парень. – Уносим.
Взявшись за края котла, все шестеро повезли его к выходу.
Тьяну обдало холодом, когда она поняла, что случилось. Старшекружница, получившая пощечину, просто оговорилась. Не тот звук, неправильное ударение, неточное слово – и бесун, не родившись, умер.
Проводив взглядом шестерку студентов, Зойчек дал отмашку: уходим.
– Интересно, часто тут девушек бьют по лицу? – пробормотала Кора.
– Юношей тоже бьют, тут нет никакого неравноправия, – сказал мастер. – Когда один портит трудоемкое зелье, у других портится настроение. Олана, бедная пташка, с детства картавила. Родители нанимали лучших врачей и вкладывали немалые суммы, лишь бы дочь стала переводчицей, но вот результат: ее мягкая «р» вылезла в самый неподходящий момент. – Не без удовольствия оглядев притихших подопечных, мастер похвалил себя: – Прекрасный урок. Просто прекрасный. И без всяких происшествий, попрошу заметить, в отличие от вашего первого занятия…
Стоило ему сказать это, как Рогоз заверещала и осела на пол.

Глава 21. Детский яд
Мастер со свистом втянул воздух сквозь зубы. В звуке, помимо тревожной ноты, отчетливо слышалась досада: «прекрасный урок» испорчен. Студенты и другие преподаватели волной хлынули в центр зала. Обступили Розог и Зойчека, загудели в тон водопаду. Тьяна выхватила слова «отравление», «помощь» и «унести».
Впрочем, далеко не все побросали свои дела. Некоторые студенты и мастера, как ни в чем не бывало, продолжали работать над бесунами.
Склонившись над эраклейкой, Зойчек оттянул ей веко и пощупал пульс.
– Что с вами? Вы слышите? Можете говорить?
Рогоз, бледная до синевы, приоткрыла рот, но наружу полезли не слова, а белая пена. Найдя взглядом Тьяну, она с трудом подняла руку и вытянула дрожащий палец. Жест не подлежал сомнению: Рогоз обвиняла. Тьяна невольно отшатнулась и врезалась спиной в чью-то грудь. Все обернулись к ней: с недоумением, осуждением, опаской. Кольцо людей сомкнулось плотнее. Тьяне захотелось вырваться из него и скрыться в коридорной тьме, но она напомнила себе: глупо бежать, если ни в чем не виновата.
– Островски? – Зойчек сурово поглядел исподлобья. – Вы что-то дали Рогоз?
– Нет, – твердо произнесла Тьяна. – Я к ней даже не приближалась.
– Вы сидели рядом в учебном зале, – напомнил мастер.
Что тут возразить? Тьяна нахмурилась, подбирая слова, но ее определили:
– Да не волнуйтесь вы так. – Гнев, растолкав других студентов, опустилась на корточки перед Рогоз, наклонилась близко-близко к её лицу и присмотрелась к пене на губах. – Ну да, так и думала. Это всего лишь «Выворот-на-шиворот». При чём доза микроскопическая. Не возражаете, если я приведу ее в чувство? – Она глянула на Зойчека.
– Вы уверены? – уточнил мастер.
– Эм, Эл, что скажете? – Гнев повернулась к юношам-ядовщикам с одинаковыми прилизанными волосами, такими черными, словно их облили «Теневиком».
Похоже, они были братьями и сокружниками Гнев.
– Да «Выворот» это, зуб даю, я столько раз подсыпал его Ладоху…
– Хорош заливать, Милох, это ты у меня жрал «Выворот» каждое воскресенье!
«Эм» и «Эл», даром что им перевалило за двадцать, принялись пихаться и обмениваться гримасами. Тут уж все сомнения отпали: точно братья.
– Похоже, это действительно «детский яд», – произнесла мастерица в черном платье и шляпке с вуалью. – Кто-то подшутил над бедняжкой.
– Вот видите, – Гнев выразительно посмотрела на Зойчека.
– Действуйте, – кивнул мастер.
Гнев приподняла голову Рогоз и, наклонив вниз, сунула ей в рот два пальца. Несколько первокружников не сдержали брезгливого «бе-е». Остальные, наоборот, притихли. Раздались булькающие звуки.
– Итого: две рвоты за одно утро, – объявила Кора. – Воржак, вам с Рогоз следует присмотреться друг к другу.
– Заткнись, – буркнул тот. – Гляди, чтоб Островски и тебя не угостила «Выворотом».
– Я даже не знаю, что это, – холодно ответила Тьяна.
– Так называемый «детский яд» не распространен среди низкосословных, – дама в вуали повернулась к ней. – Его компоненты по карману лишь отпрыскам из богатых семей.
Тьяна кивнула, принимая слова мастерицы к сведению. Ни на лице, ни внутри ничего не дрогнуло: в сказанном не было издевки. Просто очередной факт из жизни расслоенного общества, где одни веками имели всё, а другие зубами выгрызали хоть что-то.
Кашляя и хватая воздух, Рогоз приподнялась на локтях, а затем села. Достав платок из кармана, она принялась тереть губы.
– Как ты? Очухалась? – Гнев вгляделась ей в лицо.
Рогоз посмотрела на неё и в глазах отразилось непонятное: то ли надежда, то ли просьба. Чувство, нераспознанное Тьяной, скользнуло по карим радужкам и утонуло в извечном высокомерии.
– Спасибо, Гневлида, – выдавила Рогоз.
– Не за что, Ясена.
«Знают друг друга, но Гнев не включила её в свой алфавит», – отметила Тьяна, и в груди отчего-то потеплело.
– Нет. Есть за что. – Эраклейка выпрямила спину и снова по-странному взглянула на Гнев. – У меня аллергия на «Выворот». Я могла умереть. Из-за нее. – Палец опять наставился на Тьяну.
Жест, подкрепленный словами, взбодрил толпу. Все зашушукались, заозирались. Лишь дама в вуали с сомнением покачала головой, а на лице Гнев появилось выражение «что за чушь».
– Сколько раз повторить, что я тут ни при чём? – Тьяна окатила Рогоз ледяным взглядом.
Выпрямившись, Зойчек потер поясницу, поморщился и уточнил у эраклейки:
– Как всё произошло?
– Мне кто-нибудь поможет встать? – в её голосе звучало ущемленное достоинство.
Несколько студентов сорвались с мест, но мастер первым подал Рогоз руку. Поднявшись, она разгладила юбку, драматично посмотрела поверх голов и только тогда ответила:
– Я просто поправила воротник кителя, а с него вдруг посыпался белый порошок. Знаю, надо было зажать нос, но я растерялась и вдохнула. А потом… потом мне стало плохо.
– Значит, вы не видели, кто высыпал «Выворот» на вашу одежду?
– Это могла сделать только Островски. Вы сами сказали, мастер, – Рогоз широко распахнула глаза, пытаясь придать себе вид олененка, нуждающегося в защите, – она нарочно подсела ко мне на уроке.
– Ты была под столом, а я не умею смотреть сквозь предметы, – Тьяна изо всех сил старалась сохранить спокойный тон, одновременно представляя, как выливает в глотку Рогоз бутыль «Сномара».
– Меня не заметила, «Выворот» не знаешь, как удобно, – с надрывом пропищала эраклейка.
– Так, пташки, кто-нибудь из вас что-то видел? Есть тут очевидцы? – Зойчек чуть повысил голос и, послушав тишину, заключил: – Островски, Рогоз, вам придется отправиться к настоятелю для выяснения обстоятельств.
– Вы хотели сказать: «К старшему мастеру»? – эраклейка нахмурилась: похоже, она откуда-то знала, что Зорич невзлюбил Тьяну.
– Старший мастер отбыл по важному делу, – сообщил Зойчек. – К слову, пташки, – он обвел взглядом первокружников, – если вы хоть раз перепутаете наши фамилии, назовёте меня Зоричем, а старшего мастера Зойчеком, я не допущу вас до экзамена. У переводчиков должна быть превосходная слуховая память. А теперь – все на выход. Вы не могли бы, – обратился он к Гнев, – сопроводить наших юных студенток к дому основателя?
– Паф, зэ шастеку окут.
«Что ж, это не составит мне труда», – перевела Тьяна.
– Так-так. – Зойчек приподнял уголки губ и с интересом пригляделся к Гнев. – Позвольте спросить, почему вы не в стае певчих пташек, а в клубке, кхм, травяных змей? С таким-то произношением.
– Мне не к лицу фиолетовый. – Гнев стряхнула невидимую пылинку с зеленого кителя.
– Очень жаль.
Кивнув на прощание, мастер повел первокружников прочь из ядоварни. Кора и Лика, уходя, обернулись к Тьяне. Во взглядах читалось сочувствие: у одной – с примесью негодования, у другой – растерянности. Ответив им уверенной улыбкой, Тьяна вдруг подумала: «А неплохо быть в стае».
– Мне надо умыться и прополоскать рот, – пропищала Рогоз, обращаясь к Гнев. – Где это можно сделать?
– Воды тут хоть отбавляй, – та кивнула на водопад.
– А здесь есть уборная?
– Туалет вечно занят. Сама понимаешь: люди тут постоянно травятся.
Эраклейка поджала губы, но всё-таки направилась к водопаду, и Тьяна подумала, что Гнев имеет над ней какую-то неясную власть. Что за взгляды Рогоз кидает на ядовщицу? Откуда они знают друг друга? А что, если это Гнев насыпала ей на воротник «детский яд»?
Нет, вряд ли.
И всё-таки, что их связывает?
Рогоз, поморщившись, опустилась на влажный валун и потянулась к воде.
– Думаешь, не подойти ли и не столкнуть её? – хмыкнула Гнев.
– Да, но я не подсыпала ей «Выворот».
– Знаю, Тэ. – Гнев пихнула её плечом и подмигнула. – Ты бы использовала что-нибудь поинтереснее. Я бы тоже.
– Мне показалось или вы с Рогоз знаете друг друга? – прямо спросила Тьяна.
– Вельград маленький город. Для тех, у кого много денег.
Почувствовав, что наседать бессмысленно, Тьяна перевела тему:
– Гнев, я хотела поговорить про вечеринку…
– О, да, я тоже, – перебила та. – Мне не успели привезти вермут, только можжевеловку, а какая вечеринка без вермута? – Она закатила глаза. – Так что всё переносится на завтра.
«Так даже лучше, – отметила Тьяна. – Спокойно схожу в часовню».
– Хорошо. А я хотела сказать, что у меня появилась мысль насчет места проведения.
– М-м? – звук у Гнев получился точь-в-точь как у Мару, и Тьяна вдруг впервые отметила сходство сестры и брата: помимо горчично-медных кудрей, у обоих была звёздная россыпь веснушек, загнутые вверх тёмные ресницы, тонкие черты. И что-то еще. Неуловимое. Исключительно медовичевское.
– М? – повторила Гнев.
– Да, – спохватилась Тьяна. – Место. В общем, я предлагаю цуньгский павильон.
– Не поверишь, Тэ, я тоже про него думала! – снова последовал толчок плечом. – Хи нэ беш ут беш, хекк шаа.
– Что это значит? – нахмурилась Тьяна; она поняла лишь одно слово: «хекк» – «мысли». Гнев четко, но при этом мягко и естественно произнесла финальную «к», с помощью которой мистерианцы в некоторых случаях показывали множественное число. Зато остальные слова она сократила до неузнаваемости.
– Скажи как-нибудь этому вашему Не-Зоричу, он оценит, – Гнев ухмыльнулась. – Это значит: «Когда ты дурак и я дурак, наши мысли гуляют вместе».
Заметив, что к ним приближается Рогоз, Тьяна одарила Гнев улыбкой: пусть эраклейка видит, что им тут без нее весело. Впрочем, идиома действительно понравилась Тьяне. Если не для Зойчека, то для Крабуха точно пригодится.
– Можем идти. – Рогоз, заправив за уши влажные пряди, снова бросила на Гнев непонятный, слегка заискивающий взгляд.
– А может, ну его? Настоятеля? Не призываю вас мириться, но вы можете просто пойти на обед или погулять. В разных частях Старика. – Гнев развела руки, показывая, насколько далеко им стоит держаться друг до друга. – Ясена, это точно сделала не Тэ.
Рогоз вздрогнула, и Тьяна ощутила прилив злой радости. От эраклейского слуха не ускользнуло, что кое-кто включен в алфавит, а кое-кто – нет.
– Гневлида, мне кажется, ты несколько предвзята. Из-за… ну, ты понимаешь.
– Нет, не понимаю, но если хочешь к настоятелю – кабо шаба. Пошли.
– Юж-жанка, – продребезжала Рогоз, скользнув вперед Тьяны.
Гнев почему-то неодобрительно поглядела на эраклейку, но ничего не сказала. А Тьяна только фыркнула. Ну да, южанка, и что? С каких пор факты стали ругательствами? Похоже, Рогоз из-за воспитания в высокосословных кругах не знала нормальных бранных слов. Тьяна бы поделилась, но для эраклейки ей было жаль даже скабрезностей.
По пути к дому настоятеля все трое не проронили ни слова, если не считать коротких приветствий, которыми Гнев обменивалась с другими студентами и мастерами. Введя помощницу настоятеля в суть дела, она напутствовала Тьяну и Рогоз: «Смотрите, не поубивайте друг друга, Верина у нас тонкая натура и не переносит кровь». Помощница кивнула, не отрываясь от печатной машинки.
С уходом Гнев в воздухе сгустилось напряжение. Рогоз ерзала на соседнем стуле, отвернувшись от Тьяны. Рычажки «Дровека и Ко» били прямо по мозгу. По дальней стене, огибая портреты прошлых настоятелей и старинные карты, полз крупный паук. Слева, у шкафа с какими-то папками, висел телефон. Тьяне всё казалось, что он вот-вот затрезвонит на весь дом, но аппарат молчал.
Вынув страницу из машинки, Верина положила ее на высоченную стопку, окинула первокружниц взглядом и, наконец, отправилась к начальнику. Не прошло и минуты, как она вернулась и кивнула Рогоз:
– Настоятель Брог ждёт вас.
Полоснув по Тьяне победно-уничижительным взглядом, эраклейка скрылась за дверью. Вновь застучали клавиши. Паук, достигнув потолка, развернулся и пошел обратно. Телефон всё так же молчал.
Тьяна тронула шляпку кончиками пальцев. Она не знала, чего ждать от настоятеля. В тот единственный раз, когда Тьяна видела его, Брог объявлял о смерти её жениха и беременной от него студентки. Очки на приплюснутом носе, жиденькие бакенбарды да слова: «Юноша и девушка расстались с жизнью по собственной воле» – вот и всё, что было в распоряжении Тьяны.
Что настоятель сделает, если поверит Рогоз?
Ну, не исключит же «отравительницу»!
Не исключит же?
Тьяна снова дотронулась до шляпки.
Покинув кабинет, Рогоз сразу направилась к выходу. Ни слова, ни взгляда – ни помощнице, ни Тьяне. По лицу эраклейки ничего нельзя было прочесть, но Тьяна подумала, что это добрый знак. Если бы Брог встал на её сторону, она бы в открытую ликовала.
– Теперь вы, – Верина кивнула на дверь кабинета.
«Пэстра, пэстра». Поднявшись, Тьяна проглотила комок, собралась с мыслями и коротко постучалась. Из-за створки что-то промычали. Приняв это за приглашение, она вошла.
Первое, что Тьяна заметила, был большой портрет основателя. Остор Ястребог строго взирал со стены. Из-за наклоненной рамы казалось, что он нависает над кабинетом. Над Тьяной. Над всей академией. Вспомнив, как предложила Мару раскопать могилу основателя, Тьяна отвела взгляд от портрета.
Кабинет был выдержан в серо-бежевой гамме и обставлен со всей возможной безликостью, но кое-какие детали не ускользнули от взгляда Тьяны: миниатюрная статуэтка собаки на полке в углу, конфетница с последним леденцом, старая бита для хлопты на подставках, подписанная каким-то игроком. Всё остальное выглядело казённым: обычные кресла, стол, шкафы с книгами. Тьяна посмотрела на корешки: ничего интересного и редкого. Не то что у старшего мастера.
Из-за стола блеснули круглые очки и раздался невыразительный голос:
– Садитесь, госпожа… э-м…
– Островски.
– Да, точно. – Брог вздохнул и потер пальцами висок. – Госпожа Рогоз указала на вас, как на виновницу её отравления. Что вы можете сказать по этому поводу?
– Рогоз обозналась, – отрезала Тьяна. – И, при всем уважении, «отравление» слишком сильное слово для того, что случилось.
Настоятель побарабанил пальцами по столу и кинул взгляд на газету, лежащую перед ним. Она была открыта на спортивном разделе, и Тьяна впервые в жизни пожалела, что не разбирается в хлопте. Возможно, если бы у них с настоятелем нашлись общие темы и интересы, она бы сумела склонить его на свою сторону.
– Да, пожалуй, – медленно произнес Брог. – Хотя госпожа Рогоз упомянула аллергию на «детский яд», так что он представлял для нее определенную опасность.
– Возможно. Сегодня я впервые услышала о его существовании. На юге он не распространен.
Настоятель поправил очки.
– Госпожа Рогоз утверждает, что вы испытываете к ней неприязнь и стараетесь выставить в дурном свете. Это так?
– Разумеется, нет.
– Как вы относитесь к госпоже Рогоз?
– После ложного обвинения – неприязненно, – честно ответила Тьяна, – а до этого – никак. Я её совсем не знаю.
– Вы хотите сказать, что у вас нет мотива?
– Именно это я и хочу сказать.
– Но у вас была возможность. Вы сидели рядом с Рогоз на занятии мастера Зойчека и могли высыпать порошок.
– Её слово против моего. Скорее всего, порошок высыпали в коридоре ядоварни. Там темно и довольно тесно. Когда мы шли по коридору, я была первой, это может подтвердить даже мастер Зойчек. Я не приближалась к Рогоз.
– Её слово против вашего, – медленно повторил настоятель и снова глянул в газету.
– Думаю, если вы поговорите с другими студентами, это поможет снять с меня подозрения. А ещё, возможно, стоит напомнить всем, что безопасность – это ответственность.
– Что вы имеете в виду? – взгляд снова сосредоточился на Тьяне.
– Мы работаем с ядами и нам надо быть начеку. Как можно не заметить порошок, высыпанный на воротник? А главное, как можно его вдохнуть? Ответов у Рогоз нет, только осуждения. Сегодня она всё взваливает на меня, а завтра? Завтра обвинит в халатности кого-то из мастеров. – Тьяна едва не добавила: «А послезавтра – вас», но дала Брогу самому прийти к нужному выводу.
Настоятель поправил очки, и линзы блеснули, будто демонстрируя решимость владельца. Слова про обвинения достигли цели. Брог явно устал разгребать проблемы, связанные со смертями студентов, а тут еще и мелкие происшествия насыпались. Ему бы отдохнуть, посидеть спокойненько, почитать спортивную хронику, а не разбираться в интригах уровня «детского яда».
– Хорошо, госпожа Островски, я вас услышал и приму меры. Проведем урок основ безопасности. Можете идти, но впредь, пожалуйста, избегайте конфликтов.
– Буду стараться всеми силами.
Настоятель кивнул и пододвинул к себе газету.
Выйдя наружу – благо, Рогоз не поджидала за дверью – Тьяна глотнула октябрьский воздух. Он был пряный, прохладный и сладковатый, словно настоянный на осеннем солнце и дурмане. С клёнов падали листья, кружась в медленном танце увядания. Повсюду, на газоне и дорожках, расползались золотистые и багряные пятна – всё больше и больше. Садовники, вооружённые лопатками, высаживали луковицы тюльпанов. Из корпуса в корпус перебегали студенты.
Всё это почему-то напомнило Тьяне о Мару. И осеннее тепло, столь непохожее на весеннее или летнее. И краски. И жизнь. Тьяна представила, как они идут по дорожке, обсуждают книги и яды, смотрят друг на друга, соприкасаются рукавами. Нет «Любомора». Нет Велимира. Нет и того, от чего Мару хочет спасти этот мир. Есть только они, академия и осень. У Тьяны загорелись щеки, и она прижала к ним ладони.
Может, будет лучше, если Медович не вернется?
А иначе им придется что-то решать. Что-то делать со всем этим.
Тьяна нахмурилась и скривила губы. Со всем этим – чем? Ну, договаривай, внутренний голос!
С чувствами.
В груди закипела злость. Тьяна дернула застежку сумки, достала тетрадь с расписанием на год и принялась быстро перелистывать страницы, не замечая, как сминает и надрывает их. Что там дальше? Куда идти? Где прятаться?
Слова расплывались перед глазами. Захлопнув тетрадь, Тьяна зашла за один из корпусов, привалилась к стене и сползла вниз. Посидела на корточках, вытерла пару выползших слез и снова открыла расписание. «Обед». Точно, как она могла забыть! Подскочив, Тьяна побежала к столовой. Время, отведенное на еду, почти вышло. В зале уже крутились уборщицы, а среди припозднившихся студентов не было никого знакомого.
Мару не вернулся.
Затолкав в себя пирожок и попив воды, Тьяна отправилась на следующее занятие – «Религиоведение». Она не боялась встречи с Рогоз, но всё же с облегчением вздохнула, не увидев ее в учебном зале. Вероятно, эраклейка сказалась больной.
– Что, перерезала Рогоз горло? – хмыкнул Воржак.
Тьяна не ответила.
– Я вообще-то не думаю, что это ты, – громко, чтобы все слышали, заявил он.
«Не могу сказать, что мне не плевать», – подумала Тьяна, но все-таки удостоила Воржака взглядом и вопросом:
– Знаешь кто?
На этот раз он промолчал – лишь ухмыльнулся. Пожав одним плечом, Тьяна пошла на четвертый ряд, к Коре и Лике, хотя раньше села бы впереди. Однокружницы были взбудоражены, шушукались и хихикали, склонив друг другу головы. Тьяна нахмурилась, подумав, что они обсуждают ее. Быстро отогнав глупую мысль, она опустилась на стул, и Кора с Ликой подняли порозовевшие лица.
– На обеде к нам подходил твой друг, – с лукавой улыбкой произнесла Кора.
«Еникай. Статья», – вспомнила Тьяна.
– Да! Мы познакомились с Хитвиком, – Лика осипла от восторга и смущения. – Он пишет про Младу. Спрашивал всякое. И он такой… – она сбилась.
– У вас с ним что-то есть? – Кора во все глаза уставилась на Тьяну.
– Нет. Только смотрите, девочки, – она усмехнулась, – не растерзайте его, как рыбы-пираньи.
– Ой! Тьяна, ты что такое говоришь?
– Да, Тьяна, ты что такое говоришь? – насмешливо повторила Кора. – Пираньи вовсе не так опасны, как о них думают. Однажды папа взял отпуск, и мы отправились в путешествие в Заматеричье. Катались на лодках по Амазии, но мама слишком много выпила с утра и упала за борт. Так вот, все эти хищные рыбы, которыми славится Заматеричье, удрали от нее со всех плавников. Хотя, может, дело в плохой можжевеловке? Неважно. Я хотела сказать, что если мы и будем делить Еникая, то только поровну. По пояс. Мне низ, Лике верх. Хотя там же пресс, – Кора закусила нижнюю губу.
– И голова, – заметила Тьяна.
– Головы сильно переоценены.
– Дамы на четвертом ряду, потише, занятие уже началось. – Мастерица, высокая женщина с каштановой косой до пояса, сурово посмотрела на них.
Все трое притихли, лишь напоследок обменялись смеющимися взглядами. Даже у Лики в глазах прыгали озорные искорки, несмотря на рдяные от стыда щеки.
Занятие прошло, началось другое, затем третье. Перемещаясь из зала в зал, Тьяна, Кора и Лика обсуждали все на свете: детство, родителей, Вельград, форму, искусство, занятия, мастеров. Тон задавала Кора. От некоторых ее вопросов Лика заливалась краской, да и Тьяна терялась от излишней откровенности, но огонек разговора не затухал. Находились и общие любимые книги, и схожие моменты из прошлого. Под конец учебного дня Кора пригласила сокружниц на вечерний чай с конфетами в свою комнату. Тьяна хотела пойти, но отказалась. Она сослалась на бессонную ночь, и это была полуправда: стоило хоть немного поспать перед визитом в часовню. Лика тоже отвергла предложение. Ей предстоял тяжелый вечер – разговор с матерью. Устия условилась с Брогом, что позвонит ему домой, чтобы поговорить с дочерью. Лике надлежало прибыть к настоятелю в семь вечера, и она подозревала, что общение с матерью затянется. Они еще не обсуждали смерть Млады.
Попрощавшись в коридоре Погреба, троица разошлась по своим комнатам. Тьяна тотчас переоделась в ночную рубашку, умылась и, потушив свет, забралась в постель. Голова отказывалась думать, руки-ноги ломило. Ей действительно требовалась передышка.
Ветер чуть колыхал раму, наполняя комнату приятной прохладой. Тьяна совсем забыла, что утром открыла окно, да так и оставила его не запертым. Паф, пускай. Лицо опустилось на подушку, одеяло накрыло уставшее тело, и сознание провалилось в сон. Там было тихо и спокойно, пока до слуха не долетело: «Вместо второй жизни у тебя не будет ни одной».
Тьяна распахнула глаза, повернулась на бок и увидела на подоконнике темный силуэт. Темный силуэт с кривой стальной улыбкой, сверкающей в ночном свете. Её холодный блеск мигом проник под кожу и заставил тело покрыться испариной. Понадобилась долгая секунда, чтобы Тьяна поняла: это не улыбка. Это нож, зажатый в зубах.

Глава 22. Трое на одного
Прыгнув с подоконника на кровать, человек с ножом придавил Тьяну к матрасу. Одна рука зажала рот, вторая потянулась к стальной улыбке. Тьяна задёргалась, судорожно вдохнула носом, и запах спелых слив всколыхнул память.
Лука обещала, что придет и перережет горло. Её слова не были пустым звуком.
Белые пряди, выбившись из-под капюшона, закачались у Тьяны перед глазами. Утробно взвыв, она вцепилась в руку, что тянулась к ножу. Ногти впились в ткань, дернули на себя. Надо сдержать ее. Во что бы то ни стало. Не дать выхватить оружие! Ноги, согнувшись в коленях, принялись бить Луку по спине. Тьяна почти не понимала, что делает. Не думая, не разбирая, она дико выла, металась по постели и била, била, била. Коленями – в поясницу, свободной рукой – по шее. Каждый удар отнимал силы, и Тьяна не чувствовала, чтобы давал что-то взамен. Лука, рыча, кое-как уворачивалась и всё пыталась дотянуться до ножа. Ещё немного – и выхватит. Резанет. Победит.
Из тьмы, со стола, призывно блеснуло, и Тьяна поняла: вот она – возможность. Сжав кулак, она двинула прямо по лезвию, торчащему изо рта Луки. Сталь обожгла руку, но и соперница получила своё: обух был достаточно острым, чтобы причинить боль. Оттолкнув худое, но крепкое тело, Тьяна нырнула вперед и схватила со стола чайник Еникая. Взмах – и серебристый бок, чуть покрытый копотью, врезался Луке в висок. Раздался короткий вскрик. Голова соперницы, мотнувшись в сторону, впечаталась в стену.
Скатившись с кровати, Тьяна на четвереньках побежала к двери. Тело полыхало, словно от «Огнетвора». Изо рта рвался зов о помощи, но в ушах так стучало, что Тьяна не слышала собственного голоса.
А вот слова Луки, несмотря на грохот пульса, разобрала:
– Ты. За всё. Заплатишь.
Обрушившись на Тьяну, соперница прижала её к полу. Грудь ударилась о доски, волосы оказались во власти чужой руки. Лука дёрнула, запрокинув Тьянину голову. Горло выгнулось, податливое и беззащитное. Колючая волна боли пробежала по телу, с губ сорвался хрип. Тьяна попыталась перевернуться – не вышло. Попробовала ударить – никак. Оставалось только по-змеиному извиваться да шипеть. Наружу кое-как вытолкнулись слова:
– Я. Всё. Объясню.
Лука наклонилась, но не для того, чтобы лучше расслышать. Ей хотелось, чтобы Тьяна прочитала в её глазах: разговоры не помогут. А ещё хотелось показать своё истинное лицо. Как и тогда, в клубе, сквозь маску с осской внешностью проступила мистерианка: почернели волосы, заострились черты. Лишь одно осталось неизменным: вокруг губ Луки блестела кровь, словно она только что загрызла кого-то и не прочь повторить.
Над головой Тьяны вознесся изогнутый нож, и она приказала себе не зажмуриваться. Днем раньше, днем позже. Не «Любомор», так Лука. Тьяна попыталась усмехнуться.
До слуха долетел скрежет, кожу лизнул сквозняк, а следом хлопнула рама. Вспоров воздух, в руку с ножом врезалось что-то круглое и упругое. Предмет отлетел в одну сторону, оружие в другую. Вскрикнув, Лука вскочила и тенью метнулась назад. Перед Тьяниными глазами мелькнули ноги в зеленых брюках, а следом другие – в фиолетовых. Не теряя времени, она быстро поползла к ножу. Схватила, села. Выставила лезвие перед собой.
Впрочем, теперь ей ничего не угрожало. Она была не одна. В комнате откуда-то взялись Мару и Еникай.
Лука прыгнула на лозу, но Медович, навалившись на подоконник, двумя руками схватил ее за воротник. Она забрыкалась и завертелась, норовя утянуть его за собой. У нее почти получилось, но тут подоспел Еникай. Обхватив Мару за талию, он втащил его обратно, а заодно и Луку. Хрипло зарычав, она принялась колошматить по воздуху кулаками в попытке угодить противникам в глаза или челюсти. Ноги тоже не отставали, и Еникай едва успевал уворачиваться от ударов. Прижав Луку к себе, Мару вместе с ней рухнул на пол, придавил к доскам, но удержать хрупкую на вид девушку оказалось непросто: она выкручивалась, плевалась и клацала зубами.
– Хитвик побери! – Еникай опустился на корточки и, скинув пиджак, сунул рукав ей в рот.
Держа нож, Тьяна подползла к кровати и стянула простынь. Сил, чтобы подняться, не было, но она знала, как помочь парням. Надрез, рывок, треск рвущейся ткани. Мару и Еникай одновременно повернулись на звук.
– Свяжем её, – выдавила Тьяна.
Оба кивнули.
Сделав несколько полос, она бросила их Еникаю. Он подхватил самодельные путы и окинул Луку неуверенным взглядом, прикидывая, как обездвижить её. Девушка продолжала дёргаться и приглушенно рычать сквозь рукав.
– Надо перевернуть. – Мару едва сдерживал натиск. – Помоги.
Обхватив Луку, парни опрокинули ее на живот и заломили руки за спину. Судя по перекошенному лицу Еникая, ему сильно не нравилось всё происходящее, но пути назад не было. Коротко глянув на Тьяну, он ловко скрутил одну из полос в тугой жгут. Пока Мару прижимал Луку к полу, Еникай обматывал её запястья. Затем переместился к коленям, а после к щиколоткам. Когда последний узел был затянут, Еникай выпрямился, вытер пот со лба и посмотрел на Тьяну.
– Готово, – он нервно и невесело усмехнулся. – Теперь я не смогу называть тебя дикаркой, потому что увидел кое-кого более дикого. Расскажешь, почему эта девчонка пыталась убить тебя?
Лука промычала через рукав какое-то слово, затем ещё раз, и Тьяна разобрала: «Мис-тери-анец». Похоже, она обращалась к Еникаю, но всё его внимание было сосредоточено на Тьяне. Она открыла рот, чтобы объясниться, но поняла, что в голове нет ни единой мысли. С чего начать?
– Это из-за меня, – ответил Мару.
Поднявшись, он поправил пиджак, осмотрелся и подошел к приоткрытой двери. Выглянул наружу, занёс в комнату биту для хлопты и запер задвижку. То же самое проделал с окном.
– Да, да, не спеши, – проворчал Еникай, следуя за ним взглядом.
– Как вы тут оказались? – Тьяна решила: если не можешь ответить, начни с вопроса.
– Я шел с тренировки, – Еникай кивнул на биту. – Решил заглянуть и сказать, что вечеринка, на которую ты меня позвала, будет не сегодня, а завтра. Ну, вдруг ты не знала?
Тьяна кивнула самой себе, поняв, что выбило нож из руки Луки. Мяч для хлопты. Еникай, похоже, был хорошим подающим.
– А у твоей двери, – продолжил он, – я увидел Медовича. С отмычкой. И не из проволоки, а профессиональной. Такие используют банды из Низа. Представь мое удивление. – Еникай развел руками. – А потом мы услышали шум и твой крик.
Тьяна вопросительно взглянула на Мару.
– Отмычка?
– Тебя не должно было быть в комнате, – сказал он.
– Это еще почему?
– Потому что Кора пригласила тебя в гости.
Тьяна нахмурилась, но решила пока не погружаться в детали.
– А зачем ты… Ну, что ты собирался тут делать? Без меня.
Мару приподнял брови.
– Тебе знакомо такое понятие как сюрприз?
– А тебе-то оно знакомо? – Еникай скрестил руки на груди. – Тайно пробираться в чужие комнаты – это ненормально. Особенно, если речь о девушке. О нет, – он округлил глаза, – надеюсь, ты не собирался голым залезть к ней в постель?
Тьянина голова, будто ей нечем было заняться, немедленно нарисовала картинку. К щекам хлынула кровь.
– Откуда такие фантазии? – спросил Мару.
– Даже не знаю. Потому что ты…
– Психопат?
– Нет. – Возмущение и неловкость смешались на лице Еникая; похоже, он знал, что Мару побывал в Арке. – Так делают всякие придурки со старших кругов. Я писал об этом в «Стариковском листке».
– Эту чушь еще выпускают?
– Это не чушь, а сводка студенческих новостей.
Лука, после короткой передышки, зарычала и забилась на полу. Все трое повернулись к ней.
– Значит, она хотела убить тебя, – Еникай посмотрел на Тьяну и указал на Мару, – из-за него?
– Не совсем так. Тебе лучше сесть.
Медович прищурился и предостерегающе качнул головой, но Тьяна решила: Еникай достоин правды. Да и Луке будет не лишним услышать, как всё было на самом деле. Они с Мару не собирались никому вредить и не приводили с собой вооруженные отряды с собаками. Возможно, в том, что поселение сгорело, была доля их вины, но они точно не желали этого.
Еникай опустился рядом, Мару сел напротив. Глубоко вдохнув, Тьяна начала рассказ. Затрагивать тему с отравлением не стала – сразу перешла к клубу, Яблоньке и пожару. Чем дольше Тьяна говорила, тем тише становилась Лука. Она не возилась, не издавала ни звука. Слушала.
Медович изредка дополнял рассказ. Каждое уточнение он предварял коротким тяжелым вздохом, показывая, что недоволен откровенностью Тьяны. И всё-таки он не мешал ей и не уходил. Порой их взгляды встречались, и Тьяна читала в глазах Медовича: «Я с тобой несогласен, но доверяю».
Когда они закончили рассказ, Еникай потер лоб и выдал разрозненный набор слов:
– Так. Да. Не знаю. Хорошо. – Голос звучал ниже, чем обычно. – То есть… Вы хотите сказать, что древние рода, к которым относятся и Медовичи, что-то скрывают. Эту тайну знали люди, жившие в парке, во главе со старухой по имени Яблонька. И, судя по всему, разгадку можно найти в могиле Старика.
Тьяна и Мару одновременно кивнули.
– Звучит как бред, понимаю… – устало произнес Медович, но Еникай перебил его:
– Вот именно. Мне нужно написать об этом. – В глазах вспыхнули огоньки. – Большое серьезное журналистское расследование, о котором я мечтал. Вот же оно!
Тьяна вопросительно посмотрела на Мару. Не будет ли он против, если история утечет в газеты?
– Огласка, – Медович кивнул. – Да. Это то, что нам нужно. Если найдем… когда найдем разгадку, надо будет донести до людей правду.
– А может, ответ ближе, чем кажется? – Тьяна выразительно покосилась на Луку.
Поднявшись, Мару шагнул к девушке. Склонился, уперев руки в колени. Пригляделся. Лука замычала и затрепыхалась. Гнев в голосе подугас, но глаза по-прежнему метали шаровые молнии.
– Если не будешь кричать, мы допросим тебя и, – он сделал паузу, – отпустим. Кивни, если согласна.
Лука застыла, подождала немного и медленно качнула головой.
– Сразу предупреждаю: развязывать не будем, даже не проси, только после того, как всё расскажешь. – Мару аккуратно вынул рукав из ее рта.
Глубоко вдохнув, Лука облизнула окровавленные уголки губ.
– Помоги сесть, рыжий.
Мару посмотрел на Еникая, призывая быть начеку, если Лука решит напасть. От нее не укрылись их переглядки. Усмехнувшись, девушка покривилась от боли и сказала:
– Я могла бы навешать вам даже с веревками на руках и ногах, но не буду. После того, что услышала.
Подхватив Луку под мышки, Медович оттащил ее к стене и помог сесть. Тьяна, чувствуя, что силы вернулись, встала и зажгла свет. Все одновременно зажмурились: глаза привыкли к темноте.
– Значит, это не он. – Лука смерила Мару взглядом, хмыкнула и повернулась к Тьяне. – Не тот мерзавец, о котором ты говорила в «Аромате ночи». – Она прищурилась. – Но мерзавец всё-таки есть, ты не врала, точно знаю.
– Мерзавец был. – Тьяна подошла к столу и спрятала нож в ящик. – Так что да, я не врала.
– Цух кехел ан охерош зекехел, – Лука скривила рот.
– Капля правды в котле лжи, – кивнула Тьяна. – Кто бы говорил. Ты тоже врешь. В том числе о том, кто ты на самом деле. – Она подождала, не покажет ли девушка истинное лицо, и добавила: – Мистерианка.
Еникай с недоумением фыркнул.
– Ты что, посмотри на ее белые волосы, таких не бывает у…
Лука слегка качнула головой, и ее незримая маска слетела. Поперхнувшись словом, Еникай широко распахнул глаза и присвистнул. Мару, тоже впервые увидевший преображение Луки, озадаченно нахмурился. Та свысока поглядела на парней. Лёгкое движение – и всё стало, как прежде.
– Так привычнее, – бросила Лука.
– Что это было? – выдавил Еникай.
– Мы помогаем менять внешность. Тем, кому нужно скрыться от каких-нибудь негодяев. Вернее, помогали. Пока наше поселение не сгорело дотла. – Лука прожгла Тьяну взглядом.
– Ясно, но… Что это было? – повторил Еникай; в его тоне слышались изумление и восторг. – Это же не трюк? Это какое-то волшебство! – он взмахнул руками.
На лице Луки появилось насмешливое выражение.
– Да уж. Думала, вы враги. А вы просто идиоты.
– Связана ты, а идиоты мы? – Мару подошел и встал рядом с Тьяной.
– У вас мозги связаны, а это хуже, чем руки и ноги.
– Ну так развяжи, если знаешь, как.
– А ты – меня.
– Хорошо, только по очереди. Ты первая. Рассказывай всё, что знаешь.
– На это, рыжий, не хватит ни ночи, ни двух, ни трех.
– Тогда выбери самое главное, – подключилась Тьяна. – Почему у Яблоньки была фотография Остора Ястребога и что тебе известно о древних родах?
– Я, кажется, забыла представиться полным именем. – Лука задрала подбородок. – Будем знакомы. Лукарья Ястребог. Теперь понятно, почему та фотография была в хижине?
Еникай с шумом глотнул воздух и снова пробормотал: «Хитвик побери». Его будущая статья всё больше обрастала сенсационными подробностями.
– Ты – дочь основателя академии? – уточнила Тьяна.
– Считать не умеешь? Это Яблонька – его дочь. На снимке, который ты видела, была не она, а моя прабабушка. Даже мы не способны жить вечно.
– Кто эти «мы»?
– Те, в ком течет кровь исконного народа. Как в нем. – Лука кивнула на Еникая.
– А мы… – у него внезапно сел голос, – мы особенные, да? Я всегда это чувствовал. Мы умеем колдовать? Без ядов? Как в сказках? – Еникай подался вперед.
– Нравишься ты мне, – заявила Лука. – Я падка на дурачков.
Еникай сел столбиком и насупился, точно обиженный ребенок.
– Ты считаешь себя самой умной, – сказал Мару, – но пока этого не видно. Рассказывай, не отвлекайся. Что не так с древними родами? О чём они лгут, кого предали и что украли?
Тьяна вспомнила: именно в этом Яблонька обвиняла знатных оссов, ведущих свои родословные от самого «открытия» Мистерии. Во лжи, предательстве и воровстве.
– Тебе не следует отделять себя от них, – надменно произнесла Лука. – Говори «мы», а не «они», Медович.
– Да, знаю, просто иногда бывает трудно, – с подкупающей искренностью отозвался Мару.
Тьяна коротко глянула на него. Всё это время она не замечала, как близко он стоял. Если наклонить голову, висок коснется плеча. Отогнав странное желание, Тьяна посмотрела на Луку. Захотелось сказать что-то важное и честное, без яда или двойного дна.
– Извинения никак не помогут, не вернут твоих близких, но я…
Изо рта Луки вылетел смешок.
– Если бы они умерли, я бы не вела тут с вами светские беседы. Да, мы лишились убежища, но сможем создать новое. Дом – это люди, а они целы.
– Все спаслись? Как? – Тьяна опешила. – Я видела, как Яблонька приняла «Огнетвор». И остальные…
Лука склонила голову набок и сощурила глаза, будто в попытке разглядеть что-то мелкое на лице Тьяны.
– Мир другой, чем тебе кажется. Совсем другой.
– Ты еще долго будешь уходить от ответа? – произнес Мару. – У нас есть время, но неужели у тебя не болят запястья и щиколотки?
– Бабушка всё тебе сказала, только ты не услышал. Вы лжете, предаете и обкрадываете самих себя.
– Это связано с «Огнетвором»? – Тьяна впилась глазами в Луку. – Вы как-то изменили рецептуру? Усовершенствовали, чтобы он не сжигал изнутри?
Лука усмехнулась, открыла рот, и тут на дверь обрушились тяжелые удары. Тьяна вздрогнула. Все повернулись на грохот.
– Островски! – из коридора раздался голос Зорича. – Немедленно откройте!
Тьяна посмотрела на Луку. Та, сдвинув брови, отрицательно мотнула головой. Выдавать своё присутствие она не собиралась.
Старшему мастеру, решила Тьяна, и вправду лучше не знать о Луке. Зорич тоже принадлежал к древнему роду. Даже если он не был ни в чем замешан, вряд ли принял бы связанную девушку как должное. Очередная проблема от Островски – чем не повод для отчисления?
– Уведи ее, – Мару, понизив голос, обратился к Еникаю. – Только постарайся не упустить.
Дважды повторять не пришлось. Решительно вздохнув, Еникай двумя шагами пересек комнату, забросил Луку на плечо и понес к окошку.
– Островски! – Снова последовал град ударов, да такой частый, будто у старшего мастера выросла вторая рука. – Через минуту мне принесут ключ. Я всё равно войду, но, впустив меня добровольно, вы получите маленькую возможность остаться в академии.
– Развяжи мне хотя бы руки, – тихо прорычала Лука. – Мы упадем.
– Да, придется сделать это. – Подёргав лозу, сказал Еникай. – Двоих не выдержит, надо лезть по очереди. Я пойду первым. Если что, поймаю её. – И он скрылся в зарослях винограда.
Мару, выхватив нож, принялся резать путы на запястьях Луки. Тьяна встала рядом, на всякий случай вооружившись битой Еникая. Как только веревки упали, Лука сверкнула глазами, хлестнула Медовича по лицу и рыбкой нырнула в окно.
– Немедленно откройте! Островски, я слышу, что вы там.
– Больно? – отбросив биту, Тьяна коснулась плеча Мару.
– Не очень. – Он потер щеку и зачем-то снял пиджак. – Она просто выпустила пар. Открой дверь.
– Что мы скажем?
Мару не ответил, но Тьяна уже научилась читать по его лицу. Сейчас на нем было написано: «Просто доверься мне». Потянув задвижку, она едва успела отскочить назад – Зорич с силой толкнул дверь и перешагнул порог. Седые волосы, всегда лежавшие аккуратной шапочкой, теперь были встрепаны. Под глазами пролегли тени, сделав взгляд еще более пронзительным и хищным. Коротко посмотрев на Тьяну, старший мастер уставился ей за спину. Дрогнула гладко выбритая щека, выдавая какую-то непонятную эмоцию.
Обернувшись, Тьяна приоткрыла рот. Мару, голый по пояс, лежал на кровати. Пиджак, жилет и рубашка валялись в разных концах комнаты. Длинные ноги Медовича были закинуты на спинку и непринужденно скрещены.
– Вы, наверное, искали меня, мастер Зорич? – Мару сел. – Я бы открыл вам сам, но Тьяна оделась быстрее.

Глава 23. Кровь наследника древнего рода
У старшего мастера, несомненно, были заготовлены вопросы к Тьяне. Почему вы долго не открывали? Отчего в комнате такой беспорядок? Что здесь произошло? Сейчас все шаблоны превратились в пар – и он готов был пойти у Зорича из ушей. Ожидания и реальность настолько разошлись, что он просто не знал, как себя вести. Тьяна бы оценила блики растерянности и неловкости на его лице, если бы сама не злилась на Мару.
– Я искал не вас, Медович, – проскрипел старший мастер. – До меня дошли сведения, – он повернулся к Тьяне, но избегал смотреть ей в глаза, – что вас обвинили в отравлении.
– А мне не рассказывала, – в голосе Мару прозвучали удивление и интерес.
– Помолчите, Медович. – Зорич с трудом держал лицо. – Прошу вас.
Сделав жест руками, означающий «всё, всё, не мешаю», Мару встал, поднял сорочку и принялся неспешно одеваться.
– При всем уважении, настоятель Брог уже разобрался с этим недоразумением.
– Есть проблемы, которые требуют более тщательного рассмотрения. Покушение на Ясену Рогоз – одна из таких.
Тьяна не то чтобы наблюдала, как Медович одевается – просто не мешала боковому зрению выполнять свою работу. А потому заметила, что Мару, услышав имя её однокружницы, на мгновение застыл и бросил взгляд через плечо.
– Завтра, за час до занятий, жду вас в моем кабинете. – Заложив руку за спину, Зорич развернулся, ногой подцепил приоткрытую дверь и вышел.
Очевидно, ему не терпелось покинуть гнездо студенческого разврата.
Заперев задвижку, Тьяна повернулась к Мару. Жилет на нем был застегнут наполовину, развязанный галстук свешивался с шеи, а пиджак по-прежнему лежал на полу.
– Благодарю, ты только что разрушил мою репутацию. – На плечи надавила усталость, и Тьяна привалилась к створке.
– А было, что разрушать, Островски? – Медович невозмутимо посмотрел на нее. – Зорич никому не расскажет, что видел. Он не такой человек. Так что слухи не поползут, можешь не беспокоиться. А главное, старший мастер теперь не будет слишком тебе докучать. Одно дело: студентка первого круга, которая доставляет проблемы. Другое: студентка первого круга, которая доставляет проблемы, но находится под защитой наследника древнего рода.
– Спать с девушкой – ещё не значит защищать её. Мог бы придумать что-то другое, – Тьяна понимала, что лучшего варианта не было, но не спешила признавать это.
– Во-первых, меня вдохновил твой друг-журналист, – Мару вставил пуговицу в петельку, – своим рассказом о голых студентах. Во-вторых, я действовал, исходя из обстановки. Здесь либо дрались, либо… – он обвел комнату рукой и остановился на постели.
– Если бы Зорич пригляделся, он понял бы, что это обман. Слишком большой беспорядок. Чайник на полу, бита для хлопты. Тут явно занимались не тем, на что ты намекаешь.
– Ну почему же. Мне несложно представить, как мы могли бы всё это использовать.
Больше, чем слова, Тьяну смутил тон Медовича. Он был абсолютно спокойным, ровным, без намека на игривость или шутку. Мару словно говорил о чем-то естественном и нормальном, но в Тьянину картину мира это не вписывалось. Жар обжег щеки, и она поняла: надо срочно менять тему.
– Откуда ты узнал про Кору? Что она позвала меня к себе? Следишь за мной?
– Нет. – Мару наклонился за пиджаком. – Ну, немного. Это я попросил ее.
– Пригласить меня в гости?
– Да. И в целом, – он задумался на мгновение, подбирая слова, – присмотреть за тобой. И за Ликой Требух тоже. Мы с Корой давно знакомы, наши матери в одном попечительском совете. Она славная.
Тьяна сжала кулаки и зашагала по комнате. Внутри горячим пылевым вихрем крутилось раздражение. Почему Мару решил, что может вот так вмешиваться в её жизнь? Подсовывать друзей, открывать дверь в её комнату с помощью отмычки, укладываться в постель? Тьяна злилась на него, но куда больше – на себя. Не она ли сама допустила всё это? Не предстала ли беспомощной и никчемной?
– Может, ты и Рогоз подговорил? – в голосе зазвучали обвинительные ноты. – Чтобы изводила меня? А то скучно будет.
– Нет. Я даже не знал, что она поступила в академию. Ты действительно отравила Ясену? – между бровями Медовича пролегла складка.
– Конечно, нет! Кто-то обсыпал ее «Детским ядом», а она указала на меня. – Тьяна почувствовала, как ногти впились в кожу. – Откуда вы знаете друг друга? Ты, Гнев, Рогоз.
Развернув к себе стул, Мару сел и принялся завязывать галстук.
– Ясена определенным образом повлияла на мою жизнь.
Фраза прозвучала странно, будто Медович хотел сказать одно, но получилось другое. Пытался быть откровенным, но помешали внутренние заслонки. В любом случае, Тьяна уловила в голосе скрытый надлом. Остановившись напротив Мару, она разжала пальцы. Злость неожиданно схлынула, оставив пустое сквозящее место. Его хотелось скорее заткнуть, и Тьяна спросила:
– Что конкретно она сделала?
Так и не закончив с галстуком, Мару положил руки на подлокотники. Его взгляд, направленный снизу вверх, выражал сомнение, но под ним крылось нечто еще. Тоска? Боль? Тьяна то ли чувствовала, то ли пыталась убедить себя, что дело не в любви и разбитом сердце. Медович и Рогоз? Немыслимо – и плевать Тьяна хотела на то, что у них много общего: оба красивы, богаты и высокородны. Нет, здесь другое. Точно другое. Тьяна еще не до конца научилась разгадывать эмоции Мару, и всё-таки, после разговора в гроте, он больше не казался ей книгой из раритетной библиотечной коллекции. Вернее, она чувствовала, что наконец-то получила доступ к одной из них.
– Тебе длинную версию или короткую? – Медович откинул голову назад.
– Длинную, – не задумываясь, ответила Тьяна.
– Как скажешь, Островски. Мы с Ясеной познакомились в прошлом году. Знатные семьи иногда устраивают так называемые балы, вот на одном из них мы и встретились. Затем пересеклись на другом, на третьем. Мы танцевали и разговаривали, преимущественно о ерунде. А потом как-то так получилось…
Тьяна не собиралась перебивать, но изо рта вырвалось:
– Если там будет что-то о телесном, избавь меня от подробностей, – и добавила, совсем уж напрасно, но хотя бы шепотом: – Хцорвету окхелова.
Мару всё равно услышал.
– Да, знания отравляют, Островски. Только в данном случае звук «кх» правильно произносить ближе к «ц». Оцелова. Мне всегда нравилось это слово. Похоже на «поцелуи».
– Благодарю за наставление, – процедила Тьяна.
– Кстати, о поцелуях. Между нами с Ясеной ничего не было. Как я и сказал, только танцы и разговоры. В какой-то момент мне показалось, что она может заинтересоваться моими идеями – как представительница выселенного, а следовательно, угнетённого народа. Ты же поняла, что мать Ясены – эраклейка? Трудно не догадаться. В своё время её чуть было не выслали из империи.
– Так ты, значит, поделился с Рогоз идеей о спасении мира и заговоре древних родов?
– По верхам.
– Что было дальше? – место, где совсем недавно кипела злость, начало стремительно заполняться жалостью.
– Разве ты ещё не поняла? – у Медовича дрогнул уголок рта.
– Рогоз пошла к твоей матери, всё ей рассказала, и тебя положили в Арку.
Мару кивнул.
– Наверное, поэтому Ясена испытывает к тебе неприязнь. Увидела нас вместе и приревновала. Как я понял, у нее были чувства ко мне, но она облекла их в странную форму. Учти на будущее, Островски, в отношениях мне не нравится установка «ради твоего же блага».
– Я бы никогда так не сделала.
– Знаю.
Жалость, как свет, целиком наполнила Тьяну и расщепилась на множество искрящихся чувств. Приблизившись к Мару, она положила руки ему на плечи. Пальцы скользнули по галстуку, ловко завязали узел, поправили. Вначале Мару следил за её движениями, а потом поднял глаза, и их взгляды встретились. Из сонма чувств выделились два самых ярких: одно было нежностью, а как называется второе, Тьяна не знала. Но именно оно заставило тело податься вперед, когда Мару провел ладонью по её бедру.
Вначале левой – по правому, медленно и будто вопросительно. Затем правой – по левому, тоже медленно, но уже без вопросов. Когда обе руки легли Тьяне на талию, она ощутила, как замедлилось дыхание и ускорилось сердце. От ладоней Мару, раскатываясь по телу волнами, шло тепло. Обволакивало, отгоняло боль после схватки с Лукой и растапливало колючий лёд. Мягко потянув вниз, Медович усадил Тьяну к себе на колени. Несмотря на жар внутри, её охватило чувство спокойной уверенности. Она будто смотрела на тихую гладь океана, собираясь нырнуть и плыть так долго, как только сможет. А когда устанет, ляжет на спину, раскинет руки и ноги, а он пусть держит. Пусть качает и гладит.
Мару подался вперед, и Тьяна потянулась к нему, готовая раствориться в сиянии глаз, и в тёплом дыхании, и в запахе залива, улиц Вельграда, всей медовичевской жизни. Обвив руками его шею, Тьяна смежила веки и позволила себе забыть обо всём. Обо всём, кроме него. Кроме человека, так крепко и нежно держащего её сейчас. Грудь прижалась к груди, губы соединились с губами, и всё завертелось.
Поцелуй, второй, третий. А может, всё еще первый? Тьяна не понимала, где завершается один и начинается другой. Они с Мару делали передышки, глотали воздух, терлись щеками, улыбались и смотрели друг на друга, но ничего не заканчивалось. В какой-то момент она запустила руки ему в волосы, и сразу поняла, как давно хотела это сделать. Почувствовать плотность и мягкость кудрей, намотать их на пальцы, зарыться лицом. А ещё она поняла, что не хочет молчать и сдерживать себя. Она будет говорить, и стонать, и громко дышать, и нашептывать глупости, и шутить. Не боясь быть непонятой, Тьяна сказала первое, что пришло на ум:
– Только давай обойдемся без чайника и биты.
Медович запрокинул голову и засмеялся.
Она впервые услышала его смех, но тотчас решила, что это – лучшее в Мару. Ей нравились и его глаза, и волосы, и руки, и умение выкручиваться из сложных ситуаций, и идеи о спасении мира, и поцелуи, но этот мальчишеский беззаботный звон был прекраснее всего. Сердце сладко сжалось.
А потом ещё раз, но болезненно и резко.
Охнув, Тьяна отстранилась от Мару.
– Нет, – прошептала она, чувствуя, как шатается и плывет комната. – Пожалуйста. Не сейчас.
«Любомор» не собирался давать поблажку. С углов набегала тьма, краски меркли, и лицо Мару затягивало серой дымкой.
– Что с тобой? – не дожидаясь ответа, он подхватил Тьяну на руки. – Я отнесу тебя во вречевальню.
– Нет. Не помогут. – Каждое слово давалось с трудом. – Это он. Ахокташ.
«Как когтем по сердцу». Крабух точно выразил то, что чувствовала Тьяна. Яд царапал грудь изнутри, будто был пленником и пытался выбраться наружу. Тьяна вздрагивала от его ударов. Казалось, если вдохнуть поглубже, станет легче, но грудную клетку словно забило чем-то.
Теперь «Любомор» был её океаном, и она захлёбывалась в нем.
– Что сделать? Как помочь? – Мару опустил Тьяну на кровать, а сам встал на колени. – Зорич? Может, он?
– Оно само. – Она с хрипом втянула немного воздуха. – Пройдет.
– А если нет?
Повернувшись к Медовичу, Тьяна увидела, как изменилось его лицо. Дело было не во мраке, подступающем со всех сторон, а в глазах. В них появилась тяжесть – тяжесть какого-то сложного решения. Поднявшись, Мару растворился в сером тумане. Тьяна хотела позвать его, но не смогла. Впрочем, он быстро вернулся. В его руке поблескивал изогнутый нож.
– Ты же этого хочешь, да? – прошептал Медович. – Отпусти её.
Тьяна не сразу поняла, что он обращается вовсе не к ней, а к яду. «Любомор» ответил новым ударом: тело выгнулось электрической дугой, изо рта вырвался сдавленный стон. Боль затуманила разум, но какая-то его часть продолжала хвататься за реальность. Что Мару имел в виду и почему взял нож? Ответ резанул, как новая вспышка боли.
– Мару! – Тьяна впилась ногтями в одеяло, попыталась подняться, но бессильно рухнула обратно. – Не надо.
Быстро закатав рукав, Медович вонзил нож в свою руку.
Лука хорошо заточила лезвие: оно легко вспороло кожу и выпустило кровь. Мару надавил сильнее. Алые струйки обвили запястье, капли забили об пол. Тьяна ясно видела их цвет, хотя всё остальное тонуло в безжизненно-серых красках. От крови Медовича словно исходил свет, отгоняющий мрак. Он отползал, забивался в углы, а вместе с ним и боль. Тьяна попробовала вдохнуть – поглубже, по-настоящему – и легкие наполнились. Весь полученный воздух она вложила в крик:
– Хватит!
Мару застыл и посмотрел на Тьяну. Сейчас было легко поверить, что он побывал в Арке, и не раз. На бледном лице безумно сверкали глаза. Топорщились растрепанные кудри. Из груди рвалось тяжелое дыхание. Всюду алели следы крови: на руке, на лезвии, на полу, на одежде.
– Мало, – сказал он. – Надо еще.
– Убери нож, – у Тьяны дрожал голос. – Мне лучше. Убери. Прошу!
Помедлив, Мару разжал пальцы, и сталь грохнула об пол. Его руки точно окаменели, но кровь продолжала бежать от запястья к локтю и собираться в рубиновые капли. Срываясь, они разбивались о доски. С каждым «кап» Тьяна чувствовала, как «Любомор» отступает, но ждать, пока из Медовича вытечет вся кровь, не собиралась. Она села, показывая Мару, что с ней действительно всё в порядке. Отголоски боли еще звучали в сердце, но Тьяна приказала себе не морщиться, не сжиматься и ровно дышать. Пусть он видит: яд больше не мучает её.
– Достань аптечку из шкафа, – медленно произнесла она, – там есть «адский камень» и бинт, принеси их, я перевяжу рану.
Мару не стал возражать. Протянув Тьяне круглую жестяную коробку, он сел рядом и позволил заняться порезом. Вероятно, его нужно было зашить, но Тьяна не умела. Отправить бы Мару к врачевателям, да разве пойдет? Если кто-то узнает, что наследник древнего рода вспорол себе руку, новость наверняка долетит до Осславы. Тьяна догадывалась, что будет дальше: госпожа Медович снова разыграет партию под названием «ради твоего же блага».
– Не надо было так делать, – прошептала она, непослушными пальцами бинтуя рану.
– Я же сказал, что ты под моей защитой. Не только от Зорича.
– Это и есть твой план? Каждый раз резать руки, когда «Любомор» даёт о себе знать? Ты же говорил, что не собираешься рисковать. Говорил, что готов жить до ста лет ради драников тетушки Ласки. Да, ты шутил, но я думала… – поняв, что горячится, Тьяна сделала паузу и глубоко вдохнула.
– Нет, это, – Медович кивнул на перевязанное запястье, – не было частью плана. Я снова действовал по вдохновению, как с Зоричем. Уверяю, Островски, мой изначальный замысел куда более изящный.
– Действовать по вдохновению – не твоё. – Тьяна провела пальцами по его лбу, убирая упавшие пряди. – Кстати, ты так и не рассказал, в чём твой план.
Мару с сомнением посмотрел на неё – и ушел от ответа:
– Главное, что скоро я его осуществлю. Думал, понадобится больше времени. Но нет. – Ладонь скользнула по ноге Тьяны: от бедра к колену. – Знаешь, я всё вспоминаю, как рвал на тебе тот балахон…
В дверь постучали.
– Сиди, я открою.
Спрятав повязку под рукавом, Мару поднялся с кровати.
– Это наверняка наш журналист. Даю руку на отсечение, – губ коснулась легкая усмешка, – он упустил правнучку Ястребога.
Еникай, тяжело дыша, ввалился в комнату.
– Знаю, знаю. – Он склонился над раковиной, крутанул вентиль и жадно припал к крану. – Лука сбежала. Хитвик меня побери!
– Мы на острове, – напомнил Мару, – она не могла далеко уйти и, тем более, уплыть.
– Зато могла поменять внешность, – сказала Тьяна. – Налей мне воды, пожалуйста.
Еникай шагнул к шкафу, но Мару опередил. Достав чашку, он подставил ее под струю.
– Что у вас тут было? – Заметив окровавленный нож и алую лужицу на полу, Еникай нахмурился. – Надеюсь, под кроватью не лежит труп Зорича? Нет, конечно, убийство старшего мастера – тоже отличная тема для статьи, но хотелось бы закончить с предыдущей.
– Под кроватью лежит только твой пиджак, я его туда спрятал, чтобы у Зорича не возникло лишних вопросов, – Медович протянул чашку Тьяне.
– Старший мастер приходил, чтобы вызвать меня на допрос, – добавила она, глотнув воды. – Утром в ядоварне произошел несчастный случай. Буду завтра доказывать, что я ни при чём.
– Странно, что наш Зорька сразу не утащил тебя в своё логово, а дал отсрочку. Как у вас получилось его выдворить?
Мару, приподняв брови, посмотрел на Тьяну. Чувствуя, как румянец заливает щеки, она кашлянула и поспешно сказала:
– Это всё Медович. Старший мастер не ожидал увидеть его тут. Удивился и… ушёл.
– А кровь?
– Кровь не имеет отношения к нашему делу, – отрезал Мару.
– Тьяна? – Еникай вопросительно и встревоженно уставился на нее.
– Это правда. Не волнуйся, всё в порядке. – Она наклонилась и, вытащив из-под кровати измятый фиолетовый пиджак, бросила его Еникаю. – Раз Лука ушла, а мы так и не получили ответы, придется копать могилу основателя. Ты как, с нами?
– Даже не обсуждается, – отрезал Еникай.
– Три лопаты лучше, чем две, – кивнул Мару.
– А они у тебя есть?
– У меня есть отмычки. Позаимствуем лопаты в сарае садовников.
– Кстати, где ты раздобыл такой набор? – не без зависти поинтересовался Еникай.
– Моя мать покровительствует искусствам, а у лучших художников почему-то всегда темное прошлое.
– Будто талант требует плату. – Еникай задумчиво качнул головой. – Заставляет переступать мораль. Отдавать часть души.
– Талант – не знаю. Известность – точно.
Тьяна, пригретая их разговором, посмотрела в окно и встрепенулась. Сколько времени? Бросив взгляд на часы, она выпалила:
– Вам пора. Обоим.
– Эм-м, ну ладно, – Еникай усмехнулся и пожал плечами. – Мне, и правда, не помешало бы принять душ и поспать.
Мару лишь кивнул, и Тьяна прочла в этом легком движении: «Я в тебе не сомневался». Разумеется, он догадался, что она получила приглашение от Крабуха.
Когда Мару и Еникай ушли, Тьяна умылась, причесалась, переоделась во второй комплект формы и быстро прокрутила в памяти всё, что знала о часовне. Гнев говорила, что туда лучше не соваться с наступлением тьмы. Мару утверждал, что там поклоняются каким-то богам. А ещё в обители ликов умерли Велимир и Млада. Связь не нащупывалась, логика ускользала, и Тьяна решила: раз она не знает, к чему готовиться, не стоит забивать себе голову. Будь что будет. В конце концов, она идет не на занятие, и никто не спросит домашнее задание.
За стенами Погреба стояла влажная ночь. Пахло намокшей палой листвой и свежим дыханием залива. Сверху летела морось, хотя небо казалось чистым. Луна еще не набрала полную силу, но заметно округлилась и напоминала плод снежноягодника. Вспомнив о ядовитом растении, Тьяна машинально перечислила симптомы отравления: рвота, боли в желудке, слабость.
Где-то вдали раздался тихий меланхоличный скрип. Тьяна прислушалась, но звук больше не повторился. Взгляд уловил движение в тени – возможно, птица мелькнула среди деревьев. Или просто разыгралось воображение. Тьяна пошла быстрее.
Она не собиралась думать о Мару – обо всём, что было и чего не было между ними, – но сознание тянулось к нему, как стрелка компаса к магниту. Вначале мысли поблёскивали светлячками, но вскоре на охоту вылетели летучие мыши. Тьяне вспомнилось кое-что.
«А вдруг, это всё дурман? Духи, которые ты рассеяла над ним, пока он спал. Морок и обман», – зашептал гадкий голосок. Захотелось стукнуть по виску, чтобы он заткнулся. Остановившись на секунду, Тьяна сказала себе: «Нет. Это по-настоящему. Иначе кровь бы не сработала. Мару влюбился в меня. Действительно влюбился… Или кровь была ни при чем, и приступ прошел сам собой? Неважно! Мару влюбился в меня, – повторила она снова, будто заклинание над зельем, и наконец добавила: – А я в него».
Снежную ягоду затянула туча.
Бесшумно вбежав по ступеням часовни, Тьяна приоткрыла дверь и скользнула внутрь.

Глава 24. Тайное место
Глаза непроизвольно зажмурились, и воздух застрял в груди. Тьяне вдруг показалось, что она сейчас увидит на скамье Велимира. Он повернётся, живой, не отравленный, и время потечёт по другому руслу.
В часовне никого не было. Совсем никого. Даже спрятаться негде – разве что за занавесом с вышитыми ликами, но там наверняка находилась стена. По крайней мере, так было в других часовнях. Тьяна немало повидала их в детстве. Родители, ввергнутые в пучину неудач, много молились.
Окликнуть Крабуха? Сесть на скамью и подождать? Обведя взглядом пространство, тускло освещенное настенными лампами, Тьяна пошла вперед. В пустоте гулко раздавались одинокие шаги. Если мастер тут, хоть это трудно представить, он услышит.
Миновав чашу с водой, Тьяна остановилась возле другой – та была наполнена камнями, походившими на каштаны. Обычно верующие, расходясь после службы, вспоминали предков, запускали руку в одну чашу, брали камень и погружали в воду. Это был своего рода звонок по телефону в иной мир, без возможности поговорить, но с надеждой быть услышанным. Считалось, если камень не утонет, с душой предка приключилась беда, тяжесть грехов не дала ей вознестись к сонму, и потомкам следует отмолить её. Однако камни, как им и положено, всегда шли ко дну. Это означало, что предок в сонме, среди других ликов, и приглядывает оттуда за продолжателями своего рода. Тьяна провела руками по прохладным камням, обкатанным океаном. Выбрав один, она подняла его, подержала в руке и опустила обратно. Дедушка не верил ни в лики, ни в южных скрещенцев. Ему были по душе мистерианские боги. Особенно Хозяин. «Помирать, так с танцами», – это были последние дедушкины слова.
– Госпожа Островски.
Тьяна обернулась. Отогнув край занавеса, на неё смотрел Крабух.
Значит, стены там всё-таки нет.
– Ровно полночь. Думал, вы придете раньше. Похоже, я переоценил вашу любознательность. Или бесстрашие.
– Не юге говорят: «Не приходи слишком рано, чтобы ждущий мог отдохнуть в тени».
Тьяна надеялась, что Крабуху понравится идиома, пусть и не мистерианская – и не прогадала. Мастер тихо хмыкнул и сказал:
– Надо же, никогда не слышал. А у нас на севере говорят так: «Ранней птахе и солнце радо». Один народ, а какие разные смыслы. Проходите. Все в сборе.
Он отступил в тень, оставив на свету лишь пальцы, придерживающие ткань. Они лежали на одном из ликов, будто Крабух прикрывал ему схематические глаза и рот. Изображения на занавесе разнились: у особо чтимых святых угадывались человеческие черты и характерные для них атрибуты, остальные напоминали россыпь лепестков. И в Оссе, и в Галинской империи почитали всех предков, но не всех одинаково. Несмотря на наличие единого свода, люди в городах и посёлках всегда решали по-своему: где-то поклонялись Светлой Олони, совершившей ни один подвиг во время войны за независимость, в другом месте выше прочих ставили мудрую Старую Роду, а в третьем и вовсе любили Кривого Дакулу – за то, что при жизни не убил ни одно живое существо и утонул в бочке, спасая муху.
Глубоко вдохнув, Тьяна подошла к занавесу. За ним всё же просматривалась стена, но её часть была разобрана. Камни грудой лежали рядом. Пригнувшись, Тьяна шагнула в проём и оказалась в небольшой комнате.
Тут пахло иначе и было куда шумнее – вероятно, плотная ткань хорошо отсекала и запахи, и звуки. В воздухе тянулся густой травянисто-цветочный аромат с незнакомыми острыми вкраплениями, словно мёд с перцем. Запах эксперимента, риска и тайны. Так бы Тьяна определила его, если бы ее спросили.
Пространство, открывшееся взгляду, было набито предметами и людьми. Вокруг черного блестящего стола, выполненного в форме пчелиной соты, стояли глубокие бархатные кресла с истёртыми подлокотниками. В пяти из них сидели девушки и юноши в черных мантиях, а два пустовали. На стенах, создавая пёстрый хаос, висели картины, вырезки из газет, фотографии, плакаты, схемы и таблицы. В углу возвышался стул, какие использовали судьи на состязаниях по хлопте.
Скользнув взглядом по лицам – сплошь незнакомые – Тьяна уставилась на стол. В его центре стояли два флакона. Снова, как за мгновение до поцелуя с Мару, у Тьяны разогналось сердце и замедлилось дыхание.
Первый флакон был тонким, с травленым белым узором и узкой горловиной, увенчанной сверкающим шаром. За стеклом мерцала темно-фиолетовая жидкость, навевая мысли о ночном небе, заточенном в пузырек.
Второй флакон, напротив, был пузат и украшен с княжеской роскошью: сотни крошечных драгоценных камней покрывали его бока и переливались всеми цветами. За стенками колыхалось нечто, похожее на густой туман.
Тьяна не сомневалась, что во флаконах – яды, хотя никогда не видела таких. Фиолетовый чуть походил на «Греховод», пробуждавший в людях всё самое низменное, но был темнее. Смесь «Греховода» и «Теневика»? Или «Сномара» и… Тьяна не успела додумать мысль.
– Присаживайтесь. – Крабух вдруг надавил ей на плечи, ноги подкосились, и она рухнула в кресло.
Тьяна хотела оглянуться и полоснуть мастера возмущенным взглядом, но люди, сидевшие вокруг стола, разом повернулись к ней. «Пэстра, пэстра». Выпрямив спину и расправив плечи, Тьяна по очереди посмотрела на каждого. Первая – со смуглой кожей и по-маревски приподнятыми уголками глаз. Второй – с крысиными чертами, бело-серой жиденькой чёлкой и очками на кончике носа. Третий – крупный, чернявый, с пухлыми губами. Четвёртая – сплошные глаза, большие и карие, на крохотном треугольном лице. Пятый – с выбеленной кожей, подведенными глазами и зализанными назад волосами. Когда он поправил мантию, Тьяна заметила зелёную манжету, выглянувшую из-под широкого рукава. Студент-ядовщик. Остальные, вероятно, тоже учились в академии. Все были старше, четвертые-пятые круги, не меньше. Возможно, Тьяна видела кого-то из них, но не запомнила.
– Здрава, – представилась девушка с маревской кровью.
Покосившись на неё, юноша-крыс скрипнул:
– Некос.
Остальные последовали их примеру.
– Полок.
– Морша.
– А я – Огний, золотце.
Бросив на зализанного холодный взгляд, Тьяна тоже назвалась. Фамилию, как и другие, произносить не стала.
– А я – Корний, – прозвучал за спиной голос Крабуха. – Здесь, перед нашими богами, мы все равны и обращаемся друг к другу по именам.
– Богами? – Тьяна уловила подвох в голосе мастера.
Огний издал смешок. Здрава, чьи глаза неустанно следовали за Крабухом, спросила:
– Корний, можно я?
– Кабо шаба, —разрешил мастер.
Подавшись вперед, Здрава кивнула на флаконы:
– Что ты видишь перед собой, Тьяна?
– Яды.
Огний снова хихикнул, и Тьяна с досадой подумала, что ошиблась. Почему решила, что во флаконах – бесуны? Зачем поспешила с ответом? Наверное, это какая-то проверка на дурака: мол, можешь ли отличить магический яд от ежевичного варенья, смешанного с дегтем и блёстками. Стиснув зубы, Тьяна посмотрела на маревку.
– Слово «яд» – это перевод, – Здрава слегка поморщилась, – а мы здесь предпочитаем оригиналы.
– Довольно странно слышать такое от переводчицы. – Под широким воротом мантии Тьяна заметила уголок фиолетового галстука.
Здрава тонко улыбнулась.
– А еще здесь не делят людей на ядовщиков и переводчиков. Само собой, мы перекладываем смыслы, но исключительно с осского на мистерианкий, не наоборот.
В памяти у Тьяны прозвучали слова Крабуха – о том, какова задача переводчиков: «Заталкивать наше мышление в их язык. Воплощать наши цели их средствами. Не питайте иллюзий: вы не будете заниматься с мистерианским любовью, вы будете его насиловать. И вам должно это нравиться». Тогда, в учебном зале, выступление Крабуха казалось блестящим и острым, точно нож Луки, но сейчас у Тьяны по плечам пробежал холодок. Не слишком ли много насилия?
– Я вижу… – Тьяна едва не сказала «бесуны», но это было бы не по-мистериански, – бесунк.
Судя по лицам, ответ никого не впечатлил. Но и не разочаровал тоже.
– Назовешь состав? – Некос сверкнул узкими стеклышками очков.
– Я никогда не видела ничего подобного, – Тьяна старалась не пускать эмоции наружу.
– А ты всё-таки попробуй, – подбодрила Морша.
– Можно? – пальцы потянулись к узкому флакону.
Здрава кивнула.
Когда пузырёк оказался в руке, Тьяна почувствовала лёгкий прилив эйфории. В голове прояснилось, и сознание сосредоточилось на текущем моменте. Обвинение Рогоз, нападение Луки, поцелуи Мару – все события разложились в мысленной картотеке, ящики задвинулись, и Тьяна потянулась к другому – самому большому. Наполненному всем, что она знала о ядах.
Слегка встряхнув флакон, Тьяна поднесла его близко-близко к глазам. Осмотрела следы, оставленные жидкостью на стенках. Пригляделась к тяжелому темному осадку. Заметила, как переливается неоднородный оттенок.
– Карвинския и горечавка.
Тьяна посмотрела на Некоса поверх флакона.
– Это «Сномар», но в него добавлено что-то красное. – Она приказала голосу звучать спокойно и чуть отрешённо, в стиле Мару. – «Любомор»?
– Хе-хе, я бы посмотрел на действие такой смеси, – Огний сполз в кресле и закинул ноги на подлокотник. Обычное движение далось ему с трудом: правая легла сама, но левую пришлось поднять и положить.
– Испытал бы? – прогудел Полок.
– Вызываешь на поединок?
Полок ухмыльнулся и пожал могучими плечами: мол, как знать.
– Я согласен. Мне не повредит избавиться от одной из любовниц, больно докучают, а Морша точно не откажется собрать мои слёзы. Правда, золотце? – он подмигнул большеглазой, и она ответила устало-покорным вздохом. – Только взамен, Полок, я выставлю кое-что равноценное. Как раз работаю над этим.
– Напомнить, чем закончился наш последний поединок?
– Он как раз-таки закончился тем, что у меня резко увеличилось число любовниц! – Огний театрально всплеснул руками.
«Жалко, что при разговоре в воздухе не возникают сноски, как в книгах», – подумала Тьяна. Она не до конца понимала, о чем говорят юноши, а единственная промелькнувшая догадка была настолько неправдоподобной, что не стоила и внимания.
– Я же теперь не только красивый, умный и богатый, – продолжил Огний.– Меня еще и пожалеть можно. А жалостью, словно лепестками роз, выстлана дорога к сердцам самых неприступных дам. – Он повернулся к Тьяне. – Вот золотце меня понимает.
Ящик мысленной картотеки, куда Тьяна спрятала поцелуи с Мару, немного выдвинулся. Щеки тронул румянец. В словах Огния была доля правды. Тьяна заметила за собой, что ее особенно тянуло к Медовичу, когда поднималась тема с его заточением в Арке.
Захлопнув воображаемый ящик, Тьяна повернулась и посмотрела на Крабуха. Он стоял за её креслом, положив руки на спинку, и наблюдал за студентами.
– Что это? – прямо спросила она; рука всё ещё сжимала флакон с фиолетовой жидкостью.
– Что тебе известно о верованиях нашей империи, Тьяна?
Она не рассчитывала, что мастер сразу даст ответ, но он превзошёл себя. Чего Крабух добивается, переводя разговор с ядов на богов? Конечно, Тьяна могла бы сейчас перечислить основные религии галинцев, но она слишком устала за этот день, чтобы играть роль прилежной ученицы и отчеканивать ответы. К тому же, что-то подсказывало Тьяне, что Крабуху это не нужно. То, что было уместным в учебном зале, не подходило для тайного места в часовне, где под покровом ночи творились странные дела.
– При всем уважении, я не вижу связи между моим вопросом и вашим, – сказала Тьяна и добавила с легким нажимом: – Корний.
Огний снова издал смешок. Остальные молчали.
– Ты южанка, там верят в богов-скрещенцев, – Крабух наклонился, и Тьяна уловила ноты его парфюма: копайский бальзам, ладан и какие-то цветы, возможно, ирисы, разбавляющие терпкую смолистость. – Ты тоже им поклоняешься?
Очевидно, мастер продолжал гнуть свою линию. А значит, задавать встречные вопросы – бессмысленно. Чтобы сдвинуть разговор с мёртвой точки, придется давать ответы.
Всё это, похоже, какая-то проверка.
– Нет, – сухо бросила Тьяна.
– Твой выбор – лики?
– Выбор моих родителей.
– Они переехали откуда-то?
– Коренные южане.
– Тогда почему лики, а не потомки святых и мистерианских богов?
– Когда твои кредиторы ходят в ту же церковь, что и ты, лучше сменить вероисповедание.
Кто-то присвистнул – Тьяна не видела, но решила, что это Полок.
– А как тебе Хитвик, Хозяин последнего пира, Плодовитая Иташа и другие мистерианские боги?
– Я отношусь к ним, как героям легенд.
– Получается, ты ни во что не веришь. – У Крабуха приподнялись кончики усов: он, похоже, был доволен собственным выводом.
– Я бы так не сказала, – Тьяна слегка нахмурилась.
Возможно, высшие силы существовали. Именно они могли уберечь Яблоньку, позволить Луке менять внешность и, как знать, свести Тьяну и Мару. Неотвратимость судьбы, воля богов, зависимость от их милости или гнева – всё это могло существовать, почему нет, но не занимало Тьяну. Ей было настолько интересно в границах реальности, что совсем не тянуло смотреть за пределы.
Тьяна вспомнила дудочку из вёха, «Пыль да соль», улыбку дедушки.
Вспомнила, как впервые услышала мистерианский и расплакалась, подумав, что перестала понимать человеческий язык. А потом, узнав, что ошиблась, попросила у мамы детский алфавит мёртвого языка.
Вспомнила, как дед завёл её в курятник, показал мёртвых птиц и сказал: «В зерно попал куколь. Знаешь, что это?». Слово напоминало о куклах, неподвижные куры тоже походили на разбросанные игрушки – возможно, поэтому Тьяна не испугалась, впервые увидев смерть. Она помотала головой и дедушка, взяв ее за руку, отвел на поле. «Вот он, куколь, гляди. Хорошо, да?».
Тёмно-розовые цветы колыхались на пыльном ветру. Лепестки трепетали, точно крылья насекомых. Тонкие волоски, покрывающие стебли, придавали растениям беззащитный и трогательный вид. Их хотелось выкопать, пересадить в горшок, поставить на подоконник и любоваться. Трудно было поверить, что они убили кур. Тьяна тайком сорвала пару цветков и, словно желая оправдать их, съела на обратном пути. Ничего дурного не случилось. Довольная собой, Тьяна на следующий день прибежала к дедушке в сарай и заявила, что он ошибся: куколь не убивал кур. Дедушка спросил, почему она так думает. Он никогда не ругался на Тьяну, и она призналась, что проглотила пару соцветий. «Ядовиты лишь семена, – ответил дедушка и, поколебавшись, подошёл к железному шкафу. – Гляди». Покопавшись в ящиках, он вынул коробок. Внутри оказались не спички, а черные шипастые кругляши. «Хочешь убедиться?» – спросил дедушка. Погладив семечко пальцем, Тьяна кивнула. «Я приготовлю его для тебя. Так, чтобы ты почувствовала яд, но не последовала за курами. Точно уверена?». Тьяна снова кивнула. Настойчиво, без сомнений. Она чувствовала: ей не будет покоя, пока не разберется: как из красивого цветка получилось колючее семечко и как колючее семечко убило кур. Тьяна отчего-то не могла поверить дедушке на слово, хотя он никогда не обманывал её прежде. Внутри будто что-то надломилось или, напротив, срослось. Еще не осознавая этого, Тьяна выбрала свой путь. Свою веру.
– Я верю в знание, – сказала она Крабуху.
Тьяна ждала, что в затылок прилетит смешок, но студенты сохраняли молчание.
– Значит, у нас с тобой один бог, – произнес мастер. – К нему мы сейчас и отправимся.
Сзади скрипнуло кресло, и на Тьяну обрушилась шелестящая тьма.

Глава 25. Культ ядоглотателей
Тьяна схватилась за голову – пальцы скользнули по холодному шелку. Мелькнуло подозрение: на неё надели мешок. Значит, сейчас поведут в другое, ещё более тайное место. Может быть, прямиком к богу, которого упомянул Крабух. По телу прокатилась дрожь.
Всё оказалось проще: соскользнув с головы, черная ткань легла на плечи и прикрыла фиолетовый китель. Кто-то из студентов, подкравшись сзади, накинул на Тьяну мантию. Фантазия разыгралась напрасно.
– Полок, друг мой, ты напугал нашу гостью, – хихикнул Огний. – Она так вздрогнула, будто ножом ткнули.
– Когда на тебя набросили мантию, ты визжал, как поросенок, – сказала Здрава.
– Это был визг радости!
Тихо выдохнув, Тьяна поправила мантию. Похоже, допрос Крабуха прошел успешно, ответы понравились, и её приняли в круг. Осталось понять, во что она вообще ввязалась.
Славно, конечно, что ей не накинули на голову мешок, не отвели в какой-нибудь подвал и не принести в жертву неведомому богу, но ситуация не становилась яснее. Это раздражало.
Пока Тьяна размышляла, комната погрузилась в безмолвие. Скользнув взглядом по студентам, она поняла, что все они неотрывно и жадно смотрят на мастера – точь-в-точь цыплята в ожидании корма. Тогда Тьяна тоже повернулась к Крабуху и с удивлением отметила, что сейчас он – подходящее слово подвернулось не сразу – кажется ей привлекательным. То ли ракурс сыграл роль, то ли общая атмосфера тайны. Тьяна впервые заметила ямочку на мужественном подбородке и продуманно-небрежную волну золотистых волос. Усы, вышедшие из моды в прошлом десятилетии, добавляли моложавому лицу нотку старомодной основательности. В теплом свете ламп казалось, что синий огонь в глазах горит ярче, чем прежде.
«Есть в нём что-то притягательное, – прозвучали в голове слова Коры. – Я бы даже сказала, властное».
– Не беспокойся, Тьяна, – произнес Крабух, – мантия ни к чему тебя не обязывает. Она просто демонстрирует, что ты здесь не чужая, но это еще не значит, что своя. Если поймешь, что не готова разделить наши идеалы, ты вольна будешь уйти. Так поступил один твой друг. Он не рассказывал?
«Мару?». Тьяна покачала головой из стороны в сторону, а заодно ухватила краем глаза, что Мокша сжала ткань на коленях и потупила взгляд. Внутри пустынным перекати-полем пронеслось колючее подозрение. Неужели еще одна поклонница Медовича? Хватало и Рогоз.
– Мы здесь тоже верим в знания. Как и ты. – Крабух пошел по кругу, заставляя студентов поворачивать головы вслед. – Не в теоретические выкладки на пыльных страницах, а в плоды умов и ручного труда. В то, что можно вкусить. – Он остановился и посмотрел на стол, где по-прежнему стояли флаконы. – Что может быть лучше, чем соединиться со своим богом? Сделать его частью себя? Познать по-настоящему?
– Ничего, – едва слышно выдохнул Некос; вряд ли он понял, что произнес это вслух.
Мысли о Мару и его поклонницах мигом истлели, будто их полили «Праховеем». У Тьяны пересохло во рту. Если она верно определила состав одного из бесунов, от его «вкушения», действительно, можно было отправиться к богам. Не на это ли намекал Крабух? Вот только мастер и его подопечные не напоминали ни глупцов, ни самоубийц. Тем не менее, сомнений не было: Крабух и студенты поклонялись ядам, считали их богами, а встречи в часовне сопровождались «вкушением».
Неспроста мастер на первом же занятии назвал бесуны «божественной субстанцией». Никаких переносных смыслов, никакого приукрашивания. Крабух верил в то, что говорил, и Тьяна сразу почувствовала это. Она вспомнила, как ненароком кивнула ему тогда, и он задержал на ней взгляд. Возможно ли, что всё решилось в ту же секунду? Не нужен был ни впечатляющий вопрос, ни другие усилия. Она здесь не из-за того, что знает и умеет чуть больше остальных первокружников. Только её отношение к ядам – вот что привлекло Крабуха.
Несмотря на язык, приставший к нёбу, Тьяна чувствовала необходимость что-то сказать. Дать знать, что догадалась о главном и ждет подробностей. Сдавленно кашлянув, она произнесла с ироничной нотой:
– Если я всё правильно поняла, состав вашего клуба часто обновляется.
– Клуба? – Здрава вскинула бровь.
– Не кипятись, золотце, – усмехнулся Огний. – Словечко вполне подходящее.
– Для тебя – возможно, – маревка смерила его взглядом. – А в моем понимании, у нас культ. Мы служим, а не развлекаемся.
– Культ бесунк, – кивнула Тьяна: серьёзность Здравы была ей ближе, чем вальяжная беззаботность Огния. – Я знала, что он существует. Не ваш конкретно, – уточнила она, поймав подозрительный взгляд Полока. – Просто появление культа логично, учитывая божественную суть мистерианского. То, как он меняет обычную отраву на… – она замялась на миг, – чудо. Пусть и недоброе.
Студенты разом повернулись к Крабуху, словно призывая его вмешаться, пока Тьяна не сморозила очередную глупость. Здрава, нахмурившись, процедила что-то сквозь зубы. Некос нервно откинул челку со лба. Полок покачал головой. Со стороны Морши донесся грустно-понимающий вздох, а Огний несколько раз причмокнул, точно смакуя каждое слово Тьяны.
– Лики злы? А мистерианские боги? А южные скрещенцы? – мастер тонко улыбнулся. – Не отказывай в благодеянии нашим богам, Тьяна, пока не познакомилась с ними. Не называй чудо недобрым, если не видела его.
«О, я видела. В действии», – промелькнуло в Тьяниной голове, но вслух она сказала:
– Я не понимаю вас, хоть и стараюсь. Бесунк созданы, чтобы убивать, калечить и мучить. В этом их сила.
Она говорила резко и уверенно, пытаясь спровоцировать Крабуха на прямой разговор. А он просто отвернулся, будто утратив к ней интерес. Во второй раз обойдя вокруг кресел, мастер встал подле высокого судейского стула и положил на него руку.
– Как поступим сегодня? – он обращался ко всем, кроме Тьяны. – Желание или жребий?
Тьяна хотела призвать Крабуха к ответу, вновь обратить на себя внимание, но чутье подсказывало: не надо. Сиди, молчи, наблюдай. А тут было, на что посмотреть. Слова мастера пролетели по комнате подобно ветру. Не теплому и не ледяному, а свежему и бодрящему. Они всколыхнули культистов. Заставили переглядываться и совершать непроизвольные движения. Тьяна заметила, что Моршу охватила дрожь, а Здрава вскинула подбородок и подалась вперед. Чувствуя, как внутри поднимается странное волнение, Тьяна прикусила нижнюю губу. Ей отчаянно хотелось спросить, что всё это значит, но она сдерживала себя.
– Сегодня дары принесли Огний и Некос, – заговорила Здрава. – Думаю, первый надо распределить по жребию, а второй по желанию.
– Неужели никто не хочет вкусить мой дар? – фальшиво возмутился Огний. – Какие же вы трусы, аж тошно.
– Кабо шаба, – Крабух кивнул Здраве. – Кто примет дар Огния, определит судьба. А теперь поднимите руки, кто желал бы вкусить дар Некоса?
Воздух молниеносно рассекла рука Здравы. К ней присоединились Полок и Огний, а следом, чуть менее уверенно, Мокша. Тьяна с изумлением наблюдала за происходящим. Все хотели попробовать яд – и их поведение не укладывалось в голове. Даже для той, кто с детства знал вкус поганки и борца, это было слишком.
Значит, всё-таки самоубийцы? Верилось с трудом.
Мастер, задержав взгляд на каждой поднятой руке, объявил:
– Огний.
Усмехнувшись, юноша опустил правую ногу с подлокотника, затем руками скинул левую. Выпрямив спину, он обвел остальных насмешливо-победным взглядом. Здрава, не сдержав тяжелого вздоха, пробормотала:
– Повезло мерзавцу.
– Не завидуй, золотце, – у Огния лихорадочно блестели глаза. – Наш с тобой счет пять-пять, минус моя нога, так что ты по-прежнему лидируешь.
– Мокша, подготовь всё необходимое для жеребьевки, – велел Крабух.
Девушка поднялась и медленно подошла к узкому столу у стены. Помимо мерцающих кристаллов, сосудов с заспиртованными змеями и скорпионами, сухих веток и корней, там лежала стопка сероватой бумаги, ножницы и перьевые ручки. На мгновение сжав кулаки, Мокша принялась за дело: аккуратно нарезав ровные прямоугольники, она один за другим сложила их в замысловатые бутоны. Комната заполнилась тихими звуками – шорохом бумаги и лёгкими вздохами культистов. Все молча наблюдали за работой Мокши, и в их безмолвии таилось напряжение. Тьяна тоже чувствовала его – словно липкий бесун разливался под кожей.
На последнем листке Мокша стремительно вывела какой-то знак и, придав бумаге форму цветка, положила к остальным. Склонив голову набок, она внимательно оглядела бутоны, будто проверяя, достаточно ли они равны и не выдаёт ли себя «меченый». Тьяна не видела лица Мокши, но заметила мимолетный пробег согнутого пальца по виску. Девушка смахнула каплю пота.
Встав на цыпочки, она открыла дверцу старого аптечного шкафчика, висящего над столом, и извлекала оттуда человеческий череп. Судя по темным трещинам, почти стертым надглазничным дугам и срезанной верхушке, посмертие у него выдалось напряженным. Мокша опустила внутрь черепа бумажные бутоны и, несколько раз встряхнув, вернулась к остальным.
– Жребии готовы, Корний, – проговорила она, почтительно водрузив череп в центр стола.
Крабух кивнул и поблагодарил Мокшу. Чуть помешкав, она направилась к своему креслу, но споткнулась и чуть не свалилась на Тьяну. Выставив руки, чтобы не дать Мокше упасть, Тьяна на секунду встретилась с ней глазами. В голове мелькнуло подозрение, что девушка неспроста оступилась на ровном месте, но лицо Мокши выражало лишь смущение и растерянность.
Когда она опустилась в кресло, взгляд мастера прошелся по культистам. Он не был легким или скользящим. Глаза Крабуха задержались на каждом: пронзили, подцепили, взвесили и дали оценку. Мастер словно проверял решимость студентов.
И только Тьяну обошел стороной.
Облегчение смешалось со злостью и разочарованием. Ей не хотелось участвовать в том, чего она не понимала, и в то же время изнутри покусывало желание быть замеченной. Да, Крабух уже выделил ее, назначив старостой, но тут, в часовне, это не играло никакой роли. Здесь Тьяна была самой несведущей и недостойной. Ответов от Крабуха она уже не ждала, но своим равнодушием он словно лишал ее возможности задавать вопросы.
В попытке угомонить эмоции Тьяна непроизвольно поправила шляпку. А когда опустила руку на колено, увидела, что безымянный палец обвил рыжий волос. Наверное, он запутался в ее собственных волосах, когда они с Мару целовались.
Сразу, из ниоткуда, накатило спокойствие, и Тьяне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться. Впрочем, никто бы не заметил – всеобщее внимание было приковано к черепу. Скидывать волос на пол показалось неправильным, и Тьяна вернула его на свою голову, подсунув под шляпку. Может, частица Медовича принесет ей дельные мысли?
Мастер подошел к столу, отбросив тень на пару флаконов. Его движения и мимика оставались невозмутимыми, но в глазах посверкивали искры.
– Начнём. – Крабух оглушительно хлопнул в ладоши и, когда звон рассеялся, добавил с легкой улыбкой: – Не спешите. Дайте господину Черепу подумать, кому он благоволит.
Здрава, выдержав пару секунд, обхватила костяную чашу ладонями, пробормотала что-то на маревском и вытянула бумажный бутон. Не развернув, откинулась на спинку кресла.
Следующими руки в череп запустили Полок и Некос. Чуть не столкнувшись лбами, они выловили по листку. Как и Здрава, юноши не стали проверять, пусты ли их жребии. Обменявшись ухмылками, они положили бутоны на стол подле себя.
Когда очередь дошла до Мокши, она склонилась над черепом и застыла. Только глаза метались по чаше, словно выискивая там единственное зерно среди плевел. Наконец, рука зависла над черепом. Пальцы заметно дрожали, на лощеных ноготках играли блики. Вытянув бутон, Мокша прижала его к груди и прикрыла веки.
Крабух, обведя культистов взглядом, произнес:
– Что ж, настало время узнать…
Мокша резко распахнула глаза и ахнула.
– П-простите, Корний, – пробормотала она. – В черепе остался еще один жребий. Я случайно сделала лишний. Посчитала Огния.
Заскрипели кресла – культисты одновременно повернулись к мастеру. Тьяна, поймав тревожное предчувствие, последовала их примеру.
– Это по меньше мере интересно, – загадочно улыбнувшись, Крабух неспеша поднялся на высокий стул и оглядел всех сверху. – В нашем деле просчет зачастую губителен. Ты перетираешь три ягоды ландыша вместо двух, произносишь «кхе» вместо «це», и всё заканчивается. Но бывают случаи, один на миллион, когда ошибка помогает создать что-то новое. Как думаешь, Тьяна, – Крабух наконец посмотрел на нее, заставив сердце бежать быстрее, – может быть, это тот самый момент?
– Вы хотите, чтобы я… – не закончив, она кивнула на череп.
– Я лишь говорю, что, возможно, ошибка Мокши – вовсе не ошибка. Это знак. А где, если не здесь, – он обвел пространство рукой, – стоит доверять знакам.
– Корний, мы никогда раньше не включали новичков в жеребьевку, – быстро и взволнованно произнесла Здрава.
– На первых службах мы не обменивались дарами и не устраивали поединки. Развитие – в переменах, – голос мастера обернулся в бархат. – Что скажешь, Тьяна? Хочешь ли ты испытать судьбу?
Теперь все взгляды обратились к ней. Нервные окончания словно превратились в запаленные фитили, а мозг принялся быстро перебирать варианты: девять разумных «нет» и одно оголтелое «да». Тьяне вдохнула, собираясь вежливо отказаться, но взгляд упал на пузырьки – и она замешкалась.
– Ах да, ты же не знаешь условий, – Крабух покивал сам себе. – Тот, кто вытянет жребий, должен будет вкусить дар. Поскольку сегодня их два, что бывает нечасто, вкушение пройдет в формате поединка. Создатели против вкушающих. Все делают ставки, по-настоящему высокие, и мы приступаем к состязанию умов и тел. Если дар приносит вред или попросту не работает, выигрывает вкусивший. Если же дар действует, так скажем, незаурядно – победа достается создателю.
Тьяна чуть придвинулась к столу и заглянула в череп. Одинокий бутон лежал внизу и манил, как манила в детстве последняя сладость в миске. Оставить другому или взять самой? Маленькая Тьяна никогда не задавалась этим вопросом. Она брала.
– Что значит «незаурядно»? – осипший голос выдавал волнение.
– То и значит. Аш аро, аш заро.
«Не увидишь, не поймешь».
– А что значит «по-настоящему высокие ставки»?
Здрава нетерпеливо промычала что-то, не разжимая губ.
– Соперник решает, что ты ставишь. Проигравший обязан сделать то, что попросит выигравший. Без сомнений, без споров и с полной готовностью принять последствия.
– И без разглашения, – глухо добавил Полок.
– То, что здесь происходит, здесь же и остается, – кивнул мастер.
Тьяна вновь опустила взгляд на череп, и грудная клетка чуть не треснула от глубокого вдоха. Тёмные глазницы смотрели в ответ – в них читались подсказки, а может подначки: бери, бери. Страх смешивался с возбуждением, а ярче всего горело предчувствие, одновременно тревожное и подстегивающее.
«Проигравший обязан сделать то, что попросит выигравший».
Тьяна знала, что надо просить.
Вэл умер в часовне, был отравлен «Кровобегом», а в этих стенах поклонялись ядам. Все тропки вели сюда, все стрелки указывали на культ, и Тьяна не сомневалась: подопечные Крабуха и он сам знают о смерти Велимира больше, чем кто-либо. Что если Тьяна выиграет поединок и потребует, чтобы ей сказали правду?
«Без сомнений, без споров и с полной готовностью принять последствия».
Скорее всего, жребий пуст. Но если «господин Череп» выберет ее, шанс на победу будет велик, ведь у Тьяны есть тайный помощник. Есть козырь, о котором не знают остальные. Есть «Любомор».
Тьяна чувствовала: он вступится за неё, чтобы убить самому. Растворит другой яд, попавший в кровь, как растворял кусочек поганки. Не отдаст жертву бесуну-собрату, каким бы незаурядным тот ни был.
Пальцы легли на прохладный край черепа, и тут же голос Мокши, тонкий и чуть дрожащий, разрезал тишину:
– Ты уверена?
«Уверена ли я?» – мысленно повторила Тьяна. Решение не казалось правильным, но и неправильным тоже не выглядело. Помедлив, рука опустилась в чашу.
Плотный, чуть шершавый бутон лег на ладонь, и Тьяна угадала в бумажной поделке цветок олеандра.
Сверху прозвучал голос Крабуха:
– Выбор сделан. Кому же сегодня улыбнется господин Череп?
Все разом потянули за бумажные лепестки, и лишь Тьяна чуть отстала от остальных. Раскрывая бутон, каждый заглядывал внутрь и поворачивал листок к другим участникам жеребьевки. Подняв взгляд, Тьяна увидела ряд пустых измятых бумажек, и только затем посмотрела в свою.
Там было начертано «хо». То ли смешок, то ли мистерианское «ты». А если перевернуть, можно разглядеть и черепок с перекрещенными костями. Тьяне показалось, что в комнате стало темнее и душнее. Сглотнув сушь, она показала бумагу остальным.
Похоже, Крабух был прав. Ошибка Мокши была знаком свыше.

Глава 26. Поединок

– Как это банально, когда новичкам везёт, – высказался Огний. – Что ж, я готов сразиться с тобой, золотце, как создатель. И с тобой, дундук, как вкушающий. – Он метнул в Некоса острую улыбку.
– Кто начнет? – спросила Здрава, даже не пытаясь скрыть досаду в лице и голосе.
– Некос и Огний, – решил мастер.
Тихо выдохнув, Тьяна выпустила из рук измятый листок и расслабила плечи. Ей нужна была отсрочка, чтобы собраться с силами и мыслями. Да и посмотреть, как обычно проходят поединки, нелишнее.
Крабух кивнул Огнию. Подхватив флакон с туманной жидкостью, юноша поднес его к глазам, прищурился и сквозь стекло поглядел на Некоса.
– Твоя ставка: тот милый домик на озере, который завещал тебе прадед. – И поспешно добавил: – Со всем содержимым.
У Некоса вытянулось лицо, но он быстро совладал с эмоциями.
– Это две ставки вместо одной. Либо дом, либо содержимое.
– Напомнить, как звучит наша заповедь? – Огний три раза подряд щелкнул пальцами: – Без сомнений. Без споров. Принимая последствия. Думал, я не узнаю, где твоя семейка хранит редкие бесуны, украденные… ах, простите, добытые у мистерианцев? Не на того напал, друг мой. Твои яды – мои яды.
– В этом поединке тебе не выиграть, – Некос окончательно взял себя в руки. – Уверен, что в следующем тоже. – Он посмотрел на Тьяну из-под челки: во взгляде мелькнуло сочувствие. – Твоя ставка, Огний: уход из академии.
– Некос! – возмутилась Здрава.
– Без сомнений. Без споров, – напомнил он. – Меня порядком утомили выходки и ужимки нашего неприятного приятеля. Для него всё это – не больше, чем клуб по интересам. Возможность пощекотать нервы и развеять скуку. Нам пора подниматься выше, а для этого надо скинуть балласт.
– Ставки приняты, – объявил Крабух. – Мокша.
Она, похоже, была у мастера на побегушках. Девушка снова поднялась с кресла и подошла к небольшому граммофону, стоящему в углу. Теперь в ее движениях появились плавность и легкость. Мокша успокоилась, узнав, что господин Череп не выбрал ее. Она явно не была такой же истовой ядоглотательницей, как остальные.
Наклонившись, девушка достала с полки под граммофоном пластинку в темно-красном конверте. С осторожностью, чтобы пальцы не коснулись поверхности, она извлекла черный диск, установила его и опустила иглу. Пластинка зашипела, а следом комнату наполнила медленная и тяжелая мелодия. Это был жас, но не танцевальный. Мрачный, гипнотический, он звучал как голос судьбы. Доносились вскрики труб, кого-то оплакивали клавишные, а из глубин восставал контрабас. На Тьяну навалилась духота, и жалкую кроху спокойствия, полученную от отсрочки, проглотила тревога.
Когда Мокша села, все повернулись к Огнию и замерли в ожидании.
Откупорив пузатый флакон, он поднес стекло ко рту, наклонил и проглотил жидкий туман. Одним махом, без остатка. Кашлянув, Огний выпустил между губ струйку – и она развеялась в воздухе, подобно дыму.
«Он выпил. Выпил яд. Сам», – прозвучало в голове Тьяны. Напряжение резко выросло – казалось, оно уперлось в потолок и вот-вот пробьет его. Тьяна была не против: может, в дыру просочится хоть немного свежего воздуха.
Некос нервным движением откинул челку со лба, нарушив общую неподвижность, и каждый позволил себе какой-нибудь жест: Тьяна тронула шляпку, Полок скрестил руки, Здрава глубоко вдохнула, а Мокша на миг зажмурилась.
Огний, покачнувшись в кресле, прижал руку к груди, смял мантию и отрывисто хохотнул. Зрачки у него расширились, к лицу хлынула кровь.
– Что ты чувствуешь, Огний? – донесся сверху приглушенный голос Крабуха.
– Чувствую? Что я чувствую?
Не ответив, он вскочил на ноги. Пошатнулся, боком завалился на подлокотник, но тотчас выпрямился. Хромая, пошел по кругу за креслами. Шаг убыстрялся с каждой секундой, и Огний всё меньше припадал на левую ногу. У Тьяны, наблюдавшей за ним, слегка закружилась голова.
– Никчемные! Пустышки! – воскликнул он, а затем воздел руки, затряс ими и выдал бессмысленную тираду.
– «Бешегон»? – Здрава взглянула на Некоса.
– «Бешегон», – подтвердил тот.
Тьяну пробрала дрожь. То, что она читала об этом яде, внушало трепет и уважение. Человек, отравленный «Бешегоном», чувствовал невероятную мощь и ярость. Он мог выкосить целое поселение, но приступ бешенства неизменно сменялся осознанием вины. Жгучая и мучительная, она не зависела ни от нрава, ни от ценностей, ни от опыта отравленного. Из-за раскаяния – такого же рьяного, как бесчинство – человек сводил себя в могилу.
Некос добавил:
– Разбавленный, с недозрелым снежноягодником и заговорённый моим собственным заклинанием. Изменил так сильно, как только мог. Хотел целиком подавить агрессию, но, – тут Огний, зарычав, вцепился в стол, – видимо, не получилось.
– Каким задумывалось действие? – спросил Крабух.
– Бесстрашие. – Некос ухмыльнулся. – Крайне вредный бесун для такого труса, как наш неприятный приятель.
– Что?! Кто?! – взревел Огний и, смахнув пузырек с собственным ядом, полез на столешницу. – Я покажу! Вам! Всем!
Наклонившись, Тьяна подняла с ковра флакон. Когда она выпрямилась, в глаз чуть не угодила начищенная остроносая туфля. Огний, забравшись на стол, решил пробежаться по его краю.
– Он себе что-нибудь повредит, – заявила Здрава.
– Да ничего с ним не будет, – возразил Полок.
– Огний, слезай!
Он не слушал. Музыка набирала обороты, и Огний взмахивал в такт ногами, будто исполняя воинственный ритуальный танец. Каждый раз, наступая на левую, он чуть не валился вниз, но Полок и Некос поддерживали его с двух сторон.
– Я! Вас! Всех! – кричал Огний, пытаясь стянуть с себя мантию. – Пустышки!
Вены раздувались на его шее, по лицу тек пот, но нападать на остальных он не собирался. Ему хватало угроз и танцев. Не справившись с мантией, Огний принялся кружиться и выкрикивать непристойности. Тьяне досталась «южная потаскуха» – и это было еще не самым дурным из услышанного. Впрочем, ее мало волновало, что говорил Огний. Куда больше ее интересовало его поведение. В голове Тьяны крутился единственный вопрос: «Как такое возможно?».
Вначале измененный «Огнетвор», сохранивший жизни Яблоньке и остальным. Теперь преображенный «Бешегон», не дающий отравленному наброситься на окружающих. Что дальше – милосердный «Любомор»? Тьяна подалась вперед, наблюдая за дикой пляской хромоногого Огния.
– Подавитесь! Подавитесь! – по комнате пролетел очередной крик, но было видно: злая энергия пошла на убыль.
Когда Огний окончательно выдохся и полез прочь со стола, Крабух спросил:
– Как ты теперь себя чувствуешь? Можешь ответить?
– Пре-вос-ходно, – вытолкнул юноша, тяжело дыша. – Хочу еще.
– Мокша.
Подскочив, она подбежала к графину, налила в стакан воды и протянула Огнию. Приподнявшись, он резко махнул рукой – и стекло, сверкая гранями, полетело в стену. Раздался звон, осыпался дождь осколков. На сером камне осталось мокрое пятно.
– Нет! Я хочу еще этой дряни, которую сварганил дундук! Еще! Хочу! – Огний то ли захихикал, то ли захныкал.
– Победа за тобой, Некос, – объявил мастер. – Действие дара очевидно, вредных последствий не наблюдается.
– Особой пользы тоже, – заметила Здрава.
– Не соглашусь, – сказал Полок. – После того, как мой дар повредил его кости, Огний ни разу не танцевал. Он даже ходил с трудом. Врачеватели говорили, что нога требует разработки, но Огний слишком берег ее. А сейчас устроил целое представление.
– А еще он наконец-то высказал всё, что о нас думает, – добавил Некос.
Огний снова разразился ругательствами вперемешку с хохотками.
– Сколько продлится действие? – спросила Здрава.
Некос пожал плечами.
– Как и у обычного «Бешегона». Часов пять-шесть. Хотя это неточно.
– Думаю, нам лучше отложить второй поединок. – Здрава взглянула на Крабуха. – Вряд ли Огний сможет сделать ставку в таком состоянии.
– Я смогу! Всё смогу! – с пола поднялась рука с вытянутым указательным пальцем.
– Вы слышите? Он двух слов связать не способен.
– Это временно, скоро пройдет, – твердо произнес Некос.
– Ему уже лучше, – поддержал Полок.
– Не будем прерываться, – решил мастер. – Некос, Полок, поднимите и посадите его. Тьяна, ты готова?
С губ едва не слетело «нет», но она заставила себя кивнуть. Разжав кулак, Тьяна уставилась на фиолетовую жидкость. Все боролись за право попробовать бесун Некоса, но никто не изъявил желание вкусить дар Огния. С ним явно было что-то не так, и Тьяне оставалось надеяться только на «Любомор».
Когда Огния усадили в кресло, он устремил на Тьяну воспаленный взгляд и прохрипел:
– Давай, делай за меня ставку, золотце.
– Первым всегда ставит вкушающий? – ей хотелось немного потянуть время.
– Да, – ответил Полок. – Кто рискует, тот и начинает.
– А я уже определился! – Огний взмахнул руками. – Возьму натурой. Если, конечно, ты выживешь после моей бешеной смеси. – Его язык заплетался, но речь больше не была бессвязной.
– Огний, подумай хорошенько, – Здрава, нахмурившись, тяжело посмотрела на него.
– О, поверь, от нее не убудет, – рот расплылся в ухмылке. – Горски рассказывал о своих похождениях. Ты – одна из его девчонок, да? Я сразу узнал. Он говорил о южаночке. Описывал тебя. Со всеми подробностями.
Пластинка доиграла, кашлянув напоследок, и в комнате повисла тишина. Глухая и нехорошая. Похоже, под действием яда Огний проболтался о том, о чем не следовало. Он знал Вэла. Видимо, все здесь знали Вэла. Тьяна сглотнула осклизлый комок, состоящий из ненависти, обиды и дурного предчувствия, и ответила:
– Нет. Я не была одной из его, как ты выразился, девчонок. Я была его невестой. Впрочем, это неважно. И со мной, и с другими он вел себя одинаково. Как последний урод. – Тьяна выпрямила спину и подняла подбородок. – Хорошо, что ты сам заговорил о Велимире. Твоя ставка: правда. Вся правда о событиях ночи, когда он умер от «Кровобега».
Закончив, она подумала: «Уйду ли я отсюда живой?». Дело было даже не в бесуне, который ей предстояло выпить, а в сказанных словах. Стоило заговорить о Вэле, как тишина превратилась в тяжелое покрывало и придавила культистов к креслам. Так глубоко и напряженно могли молчать лишь люди, связанные темной тайной.
– Ставки приняты. – Крабух был достаточно смел, чтобы прервать затянувшуюся паузу. – Мокша, еще раз.
В комнате зазвучал жас, и все устремили взгляды на Тьяну. Длинная прозрачная пробка легла на стол, и прохладный край сосуда коснулся губ. Глоток, второй. Тьяна выпила густую, морозно-свежую жидкость с тонким ягодным привкусом, и поставила флакон на стол.
Комната изогнулась, как если бы Тьяна взглянула на нее сквозь стеклянный шарик. Тело потянуло вниз – внутрь кресла, ставшего мягким и вязким. Схватившись за подлокотники, она попыталась встать, но пальцы утонули в обивке. По ногам стремительно поползло онемение: ступни, голени, колени, бедра. Скоро, как знала Тьяна, оно доберется до органов дыхания. Так действовала карвинския.
Легкие напоследок наполнились воздухом, и тело окончательно перестало слушаться. Ужас вцепился в сердце: неужели она просчиталась? Огний действительно сварил какую-то бешеную смесь, и «Любомор» не заступится за свою жертву. Вместе с последней мыслью на голову обрушилась тьма. Трясина беспрепятственно поглотила Тьяну, и сразу стало легче. Вернее – стало никак.
Издалека ее окликнул голос Крабуха, ничего не вызвав в душе, но тотчас сменился другим. Равнодушие схлынуло, и Тьяна распахнула глаза. Ее звал Мару.
Взгляд упёрся в непроглядную черноту, но Тьяна изо всех сил потянулась к знакомому голосу, и тьма расступилась. Рука с россыпью золотых веснушек, вынырнув из дымки, протянула нож.
– Ты должна убить меня. Это единственный выход. – Лицо Мару оказалось близко-близко. – Я ошибся, нет никакого другого решения, только это. Убей меня, чтобы выжить. Я готов.
Тьяна вскинула руку и зажала ему рот. Если Медович – ее предсмертное видение, она не позволит своему сознанию испортить его. Не позволит в последний миг думать о том, взяла бы нож или отказалась. Нет уж. К Хозяину тебя, мозг! Пусть в финале правит тело, а не разум.
– Заткнись и целуй, – велела она.
Ладони легли на плечи Мару, Тьяна потянула его к себе, но в ту же секунду он развеялся зелено-медной пыльцой. Схватив пару горстей, Тьяна с досадой уставилась на пустые ладони: ничего. Ничего не осталось.
Откуда-то сзади донеслись хриплые стоны. Их мучительность и безнадежность проникли под кожу, заставив Тьяну содрогнуться. Почти не сомневаясь, что сейчас увидит истекающего кровью Мару, она обернулась. В отдалении, скорчившись, лежал Огний.
Тьяна бросилась к нему. Опустившись на колени, она тотчас заметила лопнувшие сосуды в его глазах и розовую пену, вместе со стонами выходящую изо рта. Понимая, что это бесполезно, Тьяна всё же спросила:
– Кто тебя отравил?
Булькнув, Огний протянул:
– Я-я-я.
Чего еще стоило ожидать от бессмысленного видения? Ни поцелуев, ни истин – так и время истечет. Не зная, что предпринять, Тьяна сунула руки в карманы мантии: вдруг там найдется противоядие? Пальцы наткнулись на бумажный уголок. Тьяна потянула за него, но листок не поддался. Рывок, еще рывок – и ее вышвырнуло на свет.
– Тьяна! – по ушам ударил оклик Крабуха.
Она зажмурилась. Мягкое свечение ламп теперь казалось нестерпимо-ярким. Приподнявшись на локте, Тьяна поняла, что лежит на полу. Неподалеку устроился и Огний. Живой, невредимый и, судя по сверканию глаз, всё еще под действием бесуна. Мастер тоже сидел на ковре, остальные столпились рядом.
– Я в шоке! – заявил Огний. – Она выжила. Нет, вы видите? Выжила. А значит… это значит… – он вцепился в волосы. – Я гений!
– Каким задумывалось действие? – проверяя у Тьяны пульс, спросил Крабух.
– Она должна была уснуть, – неуверенно произнес Огний. – Как от «Сномара». Надолго. А уснув, увидеть провидческий сон. Чтобы добиться этого, я использовал разные сочетания звуков… А нет, ничего я вам не скажу! Слетелись, как коршуны! – он обвел всех хищным взглядом. – Пустышки!
– Как видишь, я не уснула, а просто потеряла сознание, – прохрипела Тьяна, надеясь, что недолго пробыла в мире видений. – Дайте воды.
Мокша тотчас поднесла ей стакан. Сделав пару глотков, Тьяна провела рукой по лицу. Щеки были влажными и липкими, в уголках губ образовались комочки.
– Тьяна, как бы ты описала свое состояние после вкушения дара?
Вытерев рот, она ответила:
– Паралич. Тьма. И… возвращение. Больше ничего.
– Ты лжешь! – воскликнул Огний. – Ты спала. Спала и что-то видела!
– Со стороны это было похоже на кратковременную смерть, – отметил Полок.
– Когда люди спят, у них изо рта не идет кровавая пена, – подхватил Некос.
– Пустышки! – Огний бессильно ударил кулаками по ковру. – Вы просто завидуете!
– Ты видела, – мастер неотрывно смотрел Тьяне в глаза, – что-либо? Тьяна, ты должна быть откровенна с нами. Забудь о ставке и прости Огнию его манеры. – Кончики усов приподнялись. – Это не игра и спор. Каждый наш поединок – попытка установить контакт с богом, а через него познать истину. Это так важно. Важнее всего. Ты видела что-либо? – повторил он.
– Нет.
Тьяна крепко стояла на своей лжи и не собиралась никуда сдвигаться. Она была согласна с мастером: истина важнее всего. Только Крабух искал одну, а Тьяна совсем другую.
– Вздор! Вы что, не видите? У южной потаскухи – ни совести, ни чести. – Огний перешел на визг.
Крабух, повернувшись к нему, выставил вперед ладонь – в жесте читались и призыв успокоиться, и скрытая угроза. Казалось, выдай Огний еще хоть одно оскорбление, пальцы мастера сомкнуться на его горле. Юноша отполз подальше и притих, хотя глаза продолжали метать в Тьяну шаровые молнии.
– Надеюсь, ты понимаешь, Огний: потом у тебя не получится списать всё на действие дара Некоса, – спокойно произнес Крабух. —Каким бы сильным ни был состав, ты способен контролировать себя. Тьяна сказала, что ничего не видела. Я склонен ей верить.
«В любом случае, то, что мне померещилось, не было пророчеством, – подумала Тьяна. – Я увидела Мару, потому что лю… – она мысленно осеклась, – неравнодушна к нему. И Огния, потому что приняла яд, сделанный им. Всё просто».
Она почти не сомневалась, что бесун сработал не так, как задумывалось. Полок неспроста упомянул о кратковременной смерти: дар Огния отравил Тьяну, но «Любомор» вовремя растворил яд и помог ей вернуться с того света.
Эта версия казалась Тьяне наиболее вероятной.
– Я докажу, – выдавил Огний и, выхватив из кармана пузырек, снова сорвался на крик: – Докажу! Всем вам!
Флакон был таким же, как тот, что по жребию достался Тьяне. Сверкнула пробка, колыхнулась фиолетовая жидкость. Никто не успел и слова сказать, как Огний припал к сосуду. Дернулся острый кадык.
– Нет, – вырвалось у Тьяны.
Несмотря на слабость, она оттолкнула Крабуха и нырнула вперед. Рука потянулась к пузырьку – выхватить, выбить, не дать проглотить яд. Огний, будто ожидая чего-то подобного, хлестнул по Тьяниным пальцам. Метнувшись в сторону, жадно допил бесун и отбросил флакон.
– Видели, а? – вскричал Огний. – Теперь ясно? Ясно, что эта сука… эта сука… – он растерянно хлопнул глазами и уставился на свои ступни. – Я не чувствую ног. Так и должно быть, да? – взгляд заметался по комнате.
Крабух устремился к шкафу.
– Действие дара Некоса еще не прошло, – бросил он на ходу. – Два состава могут вступить в конфликт. Огний, дыши ровно и по возможности сохраняй спокойствие. На всякий случай я дам тебе противоядие от «Бешегона», – мастер зазвенел склянками и металлическими коробками.
– Что? Что происходит? Что… – руки Огния повисли плетьми, и тело безвольно завалилось набок.
– Скорее! – вскрикнула Здрава.
Единственная из культистов, она бросилась на пол и склонилась над Огнием. Несмотря на его взбалмошный характер, маревка, похоже, питала к нему симпатию.
– Золотце, – пробормотал он и, с сипом втянув воздух, выпустил изо рта розовую пену.
Белки глаз залились кровью, и трепещущие веки прикрыли их. Огний мучительно застонал, и Тьяну бросило в холодный пот. Тот же звук. Как в видении. Один в один. Она попыталась вспомнить, не подкидывала ли предсмертная фантазия каких-то подсказок, но в голову ничего не шло. Не в силах отыскать решение, Тьяна продолжала ошарашенно наблюдать, как тело Огния покидает жизнь. Вначале оно вытянулось в струну, конвульсивно дернулось, а следом обмякло. Его лицо и поза были точь-в-точь как в видении, вот только Тьяна не задала Огнию вопрос об отравлении. Она уже знала ответ.
Крабух отодвинул Здраву и затолкнул в ноздри Огнию толченый звёздный камень, помогающий от «Бешегона». Веки на секунду приподнялись, мутный взгляд нашел Тьяну, и юноша вытолкнул вместе с пеной:
– По… мо…
– Мы пытаемся, – Здрава сжала его руку. – Пытаемся помочь тебе!
Огний хватанул воздух, но внутри для него будто не нашлось места. Стихли стоны, снова опустились веки, и лицо налилось синевой. Огний перестал дышать.
Подняв на Тьяну мокрые глаза, Здрава металлическим голосом спросила:
– Как это вышло? Почему он умер, а ты нет?
– Не знаю. – Тьяна, держась за кресло, поднялась на ноги. – По вашим разговорам я поняла, что Огний не был хорош в ядоварении. Наверное, он сделал два разных препарата. Или повлиял измененный «Бешегон», как сказал мастер… Корний. – Она тяжело опустилась на подлокотник.
– Ты выиграла, Тьяна, – Крабух тоже встал с пола. – К сожалению, как ты понимаешь, в этот раз победа останется без приза.
– Кто-то другой может ответить за Огния.
– Кто-то другой ответит, – кивнул мастер. – Когда ты вступишь с ним в поединок и победишь. А теперь тебе лучше уйти. Нам предстоит поработать, – он принялся закатывать рукава, – чтобы завтра настоятель объявил о еще одном самоубийстве.
Препираться было бессмысленно. Тьяна сползла с подлокотника и на негнущихся ногах направилась к пролому в стене. Обернувшись напоследок, она увидела, как Полок и Крабух поднимают Огния, Здрава тайком утирает слезы, а Некос изучает пустые флаконы из-под переделанного «Сномара». И только Мокша смотрела Тьяне вслед. Когда их взгляды встретились, девушка поспешно отвернулась и отошла к граммофону.
За стенами часовни моросил дождь, мелкий, но плотный. Ветер косил его в сторону, прямо Тьяне в лицо: каждое дуновение обдавало мерзко-влажным холодом. Втянув голову в плечи, Тьяна поспешила к Погребу, и тут поняла: на ней по-прежнему надета мантия. Что ж, хоть какая-то защита от непогожей октябрьской ночи. В попытке немного согреться, Тьяна сунула руки в карманы – и замерла. Пальцы наткнулись на бумажный уголок. На секунду Тьяне показалось, что она всё еще в видении: сейчас дернет за листок – и снова очнется в тайной комнате.
Глубоко вдохнув, она отошла под деревья и медленно вытянула из кармана бумажный квадратик. Ничего не произошло: с неба продолжал брызгать дождь, ветер бесцеремонно трепал мантию и кроны. Прижавшись к вязу, Тьяна развернула листок. По бумаге вразмашку бежали буквы. Быстро прочитав записку, Тьяна изорвала ее, а клочки спрятала обратно в карман.
Кто-то всё же решил ответить за Огния.

Глава 27. Глупый мальчишка
«Хочешь узнать, что случилось с Велимиром, приходи завтра в Склеп к началу первого занятия» – текст записки крепко отпечатался в памяти. Кто написал и подкинул ее? Возможность была у каждого, исключая, разве что, Некоса – только он не приближался к Тьяне. Оставалось надеяться, что послание подложил не Огний.
– Что там было, Островски?
Тьяна вздрогнула от неожиданности, но тут же по телу прокатилась волна согревающего спокойствия. С плеч словно свалились две ледяные глыбы, и Тьяна повернулась к Мару.
– Тебя кто-то пригласил на свидание? – он, приподняв уголки губ, кивнул на карман.
– Можно и так сказать, – уклончиво ответила Тьяна и не без удовольствия заметила, как намек улыбки исчез с Медовического лица. – Что ты тут делаешь?
– Думала, я оставлю тебя одну? Я шел за тобой от Погреба и ждал на углу часовни, – он пригляделся к ней. – Судя по всему, ты опять ходила по краю.
– Нет. То есть да, но случайно.
– У тебя по-другому и не бывает. – Мару притянул ее к себе, обнял, и они не сговариваясь побежали к пансиону. – Что там случилось?
– Ох, с чего бы начать? Я узнала, что Крабух и несколько студентов поклоняются ядам. Потом выяснилось, что они умеют менять рецептуры бесунов – так, чтобы те не причиняли вреда. А затем я поучаствовала в поединке…
– Что? – в коротком вопросе уместилось так много тревоги, что Тьяна растерялась: она и не подозревала, что Медович умеет волноваться. – Крабух сошел с ума? Новички не участвуют в поединках.
– Это вышло случайно, – подчеркнула Тьяна. – Ты сам сказал, у меня…
– Нет. Тут другое. У Крабуха не бывает случайностей. Он создает хаос, но контролирует его. Если он допустил твое участие, значит, хотел этого. Записка – от него? – Тьяна почувствовала, что Мару пристально смотрит на нее сверху вниз.
Ей хотелось спросить: «Ты что, Медович, ревнуешь?», но она остановила себя. Видят лики, сейчас не время для игривых вопросов. Только что умер Огний, да и сама Тьяна едва избежала смерти. А вокруг клубится всё больше тайн, и в этом тумане так просто потеряться. Так просто потерять друг друга. Тьяна прижалась к Мару и сказала:
– Я не знаю, кто автор записки. – Она быстро пересказала ему текст. – Что думаешь?
– Это мог быть кто угодно, – Медович покачал головой. – Я останусь в Склепе утром, чтобы подстраховать. Если понадобится, вмешаюсь. Возможно, встречу назначила Здрава, она самая толковая из них. А может, Огний, но у него только одно на уме. – Мару поморщился. – Если это он, мне точно придется вмешаться. Завтра увидим.
– Это не Огний. – Тьяна поняла, что не успела рассказать о главном. – Он умер. – Сердце кольнула жалость: да, Огний был заносчив и глуп, но она точно не желала ему смерти.
– Поединок? – Мару сразу догадался о причине. – С кем?
– Со мной.
– Как это случилось? – его взгляд потяжелел.
– Огний сделал яд на основе «Сномара». Я выпила, потеряла сознание…
– Островски, ты…
– Только не надо меня отчитывать, – произнесла Тьяна.
Мару втянул воздух сквозь зубы и процедил:
– Что было дальше?
– Оказалось, Огний принес второй флакон с ядом. Он решил, что я солгала о действии. Выпил, чтобы проверить, и умер.
– А ты солгала?
– Да, – выдохнула Тьяна. – Хотела узнать правду о смерти Велимира, а для этого нужно было выиграть.
– Как подействовал яд?
– Мне привиделось… – она замялась.
– Что?
«Ты, нож и то, что у нас нет другого выхода». Тьяна поняла, что не может озвучить это, и выбрала привычный путь полуправды:
– Смерть Огния. То, как он умирает от яда. – Она содрогнулась, вспомнив оба раза: и в видении, и в реальности. – Он утверждал, что его бесун вызывает пророческие сны, но я не уверена в этом. Да, я что-то видела, но всё можно объяснить совпадением или игрой разума. Единственное, что точно: Огний не смог избавить состав от действия карвинскии. Он ошибся. При варке или заговоре – уже неважно.
– А тебя его бесун не отравил из-за «Любомора», – кивнул Мару. – Яд считает тебя своей.
– Я ему не принадлежу, – отрезала Тьяна.
– Знаю. И он тебя не получит.
«Ты должна убить меня. Это единственный выход», – эхом прозвучало в голове. Тьяна едва удержалась от того, чтобы скрипнуть зубами. Она не могла допустить и мысли, что первая часть видения была пророческой.
Забежав в Погреб, они остановились в прихожей и посмотрели друг на друга. Тьяна осторожно тронула Мару за предплечье.
– Как рука?
– Ты зря рисковала. – Медович решил уйти от ответа. – Огний в их секте был пятым колесом. Или мешком для отработки ударов. Возможно, он что-то знал, но меньше остальных.
– Как твоя рука? – настойчиво повторила Тьяна.
– М-м. – Капли дождя блестели на меди волос. – Если скажу правду, ты на меня накинешься, а нам надо поспать.
– Что ты имеешь в виду? – Тьяна наморщила лоб.
– Когда я рассказал историю о Ясене, – у Мару дрогнули уголки губ, – ты от жалости бросилась меня целовать.
Тьянины щеки вспыхнули. Она с притворным возмущением пихнула Медовича в грудь, но он не отступил ни на пядь.
– Боюсь, – продолжил Мару, – если я признаюсь, что рука болит, ты опять не сдержишься. – Он качнул головой и наклонился к Тьяне. – А она болит.
– Я не буду тебя целовать. – Она фыркнула и закатила глаза, пытаясь скрыть смущение и трепет. – А еще я совершенно точно на тебя не бросалась. Ты вообще первый начал. Сказал, что собираешься влюбиться в меня. Потом разделся и лег ко мне в постель. И я уж молчу о том, что ты сделал, когда мы сбежали из поселения.
– А что я сделал?
– Не притворяйся.
– Кажется, было как-то так?
Глядя Тьяне в глаза, он опустился на одно колено, приподнял край мантии и провел пальцами по её ногам – как тогда, в парке. Порывисто вдохнув, Тьяна помотала головой из стороны в сторону и прошептала:
– Нас могут увидеть, – она старалась звучать сердито, но не получалось.
– Сейчас три часа ночи – это во-первых. А во-вторых, если увидят – что с того? Я не собираюсь скрывать наши отношения. Да, это может быть не вполне безопасно для тебя, – он чуть нахмурил брови, – но я не могу иначе. Не могу и не хочу.
«Отношения. Он не собирается скрывать наши отношения», – мысленно повторила Тьяна, чтобы как-то уложить сказанное в голове. Слова Медовича звучали искренне и отзывались теплом в душе, но в то же время выдавали его недальновидность. Он не брал в расчет, что Тьяна – девушка, у которой совсем недавно умер жених. К тому же, на её имени уже лежала тень: Вэл, похоже, многим успел рассказать о той злосчастной ночи.
Если допустить, что они с Мару благополучно разберутся с «Любомором», как дальше сложится жизнь? Никто не знает. Они могут расстаться, и тогда он будет просто «свободным юношей», а она – «той, кто встречалась сначала с Горски, потом с Медовичем». Тьяна почувствовала, как по лицу пробежала тень.
– Просто скажи, если я перехожу границы. – Мару убрал руки от ее ног. – Ты не хочешь огласки? Если что, я на намерен вредить твоей репутации, хоть и не верю в ее существование. Не твоей конкретно, – уточнил он. – В целом.
Конечно, он не верил в репутацию: чего еще ждать от красивого, богатого и юного наследника древнего рода? Даже то, что Мару лежал в Арке, не могло очернить его в глазах общества.
Тьяна почувствовала что-то вроде насмешливого умиления. Захотелось обозвать Медовича «глупым мальчишкой», но она не стала. Тихо вздохнув, Тьяна провела пальцами по его подбородку, сомкнула их на мокром воротнике кителя и потянула вверх. Мару поднялся и сжал ее руки. В запястьях дико запульсировала кровь. Пальцы, разомлев, выпустили ткань. Поцеловав вначале правую руку, затем левую, Мару освободил их, и Тьяна мягко обхватили его за талию. Он наклонился ближе – и тогда, сорвавшись с кудрей, на ее щеку упала холодная капля дождя. Тьяна вздрогнула, но тотчас с облегчением улыбнулась: всего лишь вода. Мару провел большим пальцем по ее скуле, стирая влажный след, и их губы соединились. Тьяна почувствовала глубокое, чуть торопливое биение сердца – и не поняла, это её или его. Всё стало общим и нераздельным. Дыхание, запах кожи, движения. Мару начинал, и Тьяна подхватывала. Она предлагала, и он соглашался.
В какой-то момент ее взгляд упал на продолговатый стол, где лежала книга учета проживающих. По форме он немного напоминал стойку в клубе, и Тьяна вдруг почувствовала, как наэлектризовалась кожа. Вместе с мурашками ее посетило дерзкое желание – повторить ту сцену, когда Мару изображал мерзавца. Разыграть маленький личный спектакль – с ненастоящей борьбой, но настоящей страстью. Чтобы всё плохое было вымышленным, а хорошее настоящим. Проследив за ее взглядом, Мару приподнял брови и улыбнулся. Заинтересованно, чуть лукаво и понимающе. Пораженная, что не надо ничего объяснять, Тьяна выдохнула с сожалением:
– Ну, не здесь же.
– А если тихо?
– Тихо не получится.
– М-м. Это правда. – Мару коснулся губами ее шеи и прошептал: – Тогда я куплю для нас бар, Островски.
Тьяна рассмеялась, приняв обещание за шутку. Обняв ладонями ее лицо, Медович заглянул ей в глаза и потянулся, чтобы снова поцеловать. Тьянины руки скользнули по его предплечьям, порывисто сжали, и Мару зашипел сквозь зубы.
– Рана! – Тьяна отдернула ладони, будто прикоснулась к чему-то горячему. – Прости. Как я могла забыть…
– Пустяки. – Медович успокаивающе погладил ее по щеке.
Тьяна отстранилась и помотала головой. Она словно очнулась от наваждения. Какие поцелуи, какие прикосновения и какие, к Хозяину, барные стойки? Пока «Любомор» бежит в её крови, им с Мару нельзя приближаться друг к другу. Еще немного, и ее вновь мог свалить приступ. И что бы тогда сделал Медович? Порезал правую руку? Воткнул нож в бок? Полоснул себя по груди? Это немыслимо. Так не должно быть.
Тьяна задрожала.
– Островски, это пустяки, – повторил он, подтягивая ее к себе.
– Стой. Подожди. – С трудом выдавила Тьяна, наперекор всему телу, кричащему: «Продолжай!».
Мару нахмурился. На мгновение Тьяне показалось, что он рассердился из-за отказа, но в глазах не было злобы. Только тревога. Глубоко вздохнув, он кивнул и отступил на полшага.
– С тобой всё в порядке? – Медович внимательно пригляделся к ней.
– Да. Просто я знаю, что он здесь. – Нахмурившись, Тьяна прижала ладонь к груди. – Как будто смотрит на нас и выжидает.
– Ты что-то чувствуешь? Чувствуешь приближение приступа? – в голосе Мару усилилась тревога.
– Нет, но… – Тьяна повела плечами, – он не предупреждает, понимаешь? Не подает сигналов. Нападает – и всё.
– Думаешь, мы его провоцируем?
Тьяна кивнула.
– Какой же я, – Мару невесело усмехнулся и покачал головой, – болван. Не подумал об этом. Я не хочу, чтобы он мучил тебя. – Его взгляд потяжелел. – Ни секунды.
– А я не хочу, чтобы ты себя резал.
Протянув руку, Медович коротко коснулся Тьяниной щеки.
– Иди спать, Островски. Завтра у тебя Зорич и встреча в Склепе.
– Да. Зорич. – Тьяна совсем забыла о старшем мастере. – Кстати, зачем он забирал тебя в Вельград?
– Мать позвонила ему и попросила поговорить со мной. – Мару слегка поморщился. – Они с Зоричем давние знакомые. Правда, не могу сказать, что он преуспел в нравоучениях – голова у него была занята другим. Он ездил на встречу с семьями Млады и… – он сделал короткую паузу, – Велимира.
Тьяна коротко кивнула. Несмотря на помолвку с их сыном, она плохо знала господина и госпожу Горски. Зажиточные, молчаливые, верующие – вот, пожалуй, и всё, что ей было известно. Семьи познакомились в церкви – и Островски, и Горски поклонялись ликам, а не скрещенцам. На юге это было редкостью, и общая вера постепенно привела их к идее породниться. Отец с матерью нудно и мучительно обсуждали, стоит ли рассказывать Горски о долгах, Тьяну к «взрослым беседам» не допускали, а дедушка лишь качал головой. Он видел людей насквозь и сразу невзлюбил Велимира, хотя родители пытались убедить Тьяну, что так проявляется дедова ревность. Привык, что внучка всегда рядом: и старческие бредни выслушает, и в огороде поможет. Рассказывать о долгах родители в итоге не стали, решив, что Горски и так всё понимают: когда люди много работают, а ходят в обносках, что-то тут неладно.
Отогнав воспоминание, Тьяна спросила:
– Кстати, ты знаешь, кто мать Млады и Лики Требух?
– Понятия не имею.
– Настоятельница Девы. Её зовут Устия.
– Никогда не слышал, – Мару пожал одним плечом.
Тьяна тихо фыркнула: ох уж это пренебрежение к Деве. Она и сама не питала теплых чувств к бывшей академии, но считала, что имеет на это право: всё-таки училась там и видела процессы изнутри.
У Тьяны мелькнула смутная мысль о настоятельнице, что-то беспокойное и неуловимое, но Мару коснулся ее руки, и внимание переключилось. Неожиданно Тьяна поняла, что они опять стоят близко-близко, хотя пару минут назад он был у двери, а она у лестницы. Как так получилось? Медович, похоже, поймал себя на той же мысли.
– Иди спать, – мягко, но настойчиво повторил он.
– А ты? Пойдешь? – голос звучал неправильно, призывно, и Тьяна спешно уточнила: – Я имею в виду, к себе. В Склеп.
– Нет, Островски. – Мару не стал раскрывать, куда направляется, и лишь добавил с легкой улыбкой: – Посплю, когда разберемся с твоим ядом.
– А с заговором? – еле слышно спросила Тьяна.
– Это может подождать. «Любомор», бар, сон, потом заговор. Порядок такой. – Окинув ее взглядом, он вышел под дождь.
Постояв в прихожей какое-то время, Тьяна повернула к лестнице. Мару прав: ей действительно надо поспать. Наверху скрипнула ступенька. Тьяна, собрав последние силы, метнулась на второй этаж – и увидела Рогоз. Та почти нырнула за дверь комнаты, но Тьяна стиснула ее запястье и дернула на себя. К чести эраклейки, та не закричала, а лишь по-змеиному зашипела.
Как долго она стояла на лестнице? Как много видела и, главное, слышала?
Вырвав руку из Тьяниной хватки, Рогоз прожгла ее взглядом.
– Так и знала. Я читала о вас, юж-жанках. – Слово прозвучало как оскорбление. – Вы там все такие. Похотливые, бесстыжие.
– Скучно же ты живешь, раз веришь слухам, – Тьяна покривилась. – Все искусницы – южанки, но не все южанки – искусницы.
– А самое гадкое, – продолжила Рогоз, – что вы лезете не только в постель и кошелек, но и в голову. Ты потакаешь галлюцинациям Марувия, делаешь ему хуже. – В глазах заблестели слезы, и эраклейка отчеканила: – Я все расскажу госпоже Медович.
Тьяна почувствовала, как внутри поднимается и глухо рычит злость. Сжались кулаки, тело напружинилось и качнулось вперед. Ударить. Нет, врезать. Со всей силы, не думая о последствиях, прямо в идеальный эраклейский нос. Чтобы усвоила: попробует сдать Мару – напьется собственной крови. Желание жгло и толкало, но Тьяне удалось взять его под контроль.
Бить следовало словами.
– Расскажешь – что? – насмешливо спросила она, разжимая кулаки. – Как мы целовались? Осслава и так знает о наших отношениях.
Имя матери Мару подействовало на Рогоз, словно пощечина. Она пошатнулась, выкатила глаза, и Тьяна тихо добавила:
– Только попробуй опять навредить ему. Я не травила тебя «Детским ядом», но могу отравить другим. После него ты уже не сможешь никому пожаловаться.
– Не успеешь. – Слезы хлынули по щекам. – Я сделаю так, чтобы тебя вышвырнули!
Бросившись в приоткрытую дверь, Рогоз захлопнула её, скрипнула задвижкой и разразилась рыданиями. Деревянная створка была не способна заглушить звук горького отчаяния. Похоже, Рогоз слишком долго наблюдала за Тьяной и Мару.
«Ну и к Хитвику её».
Тьяна устало потерла лоб, вздохнула, мысленно повторила угрозу эраклейки – и изо рта выскочил короткий сухой смешок. Измученный мозг озарила догадка – и Тьяна не сомневалась в её достоверности.
Все подсказки были в руках, и ответ лежал на поверхности. О «Детском яде» знали только высокосословные, он не представлял особой опасности, но был неплохим средством привлечения внимания. Рогоз нужно было обратить на себя все взгляды и предстать в образе несчастной жертвы. Всё указывало на то, что она сама осыпала себя порошком, чтобы подставить Тьяну.
Если бы Зорич не уехал в город, эраклейка от души нажаловалась бы ему на «отравительницу», а старший мастер выслушал бы и принял меры. Он и так видел в Тьяне «проблемную студентку». Ещё одна капля могла переполнить стакан, и всё закончилось бы исключением из академии.
Пожурив себя за позднее озарение, Тьяна пошла вверх по ступеням. Она чувствовала легкое удовлетворение от того, что хоть одна загадка, пусть и самая пустяковая, разъяснилась. Оставалось решить сотню других.
Комната встретила беспорядком. Бита и чайник, лежащие на полу, напомнили и о драке с Лукой, и о поцелуях с Мару. Тьяна подошла к стулу, на котором они сидели, и провела по спинке. Казалось, дерево еще хранило тепло их тел. В воздухе висел солоновато-металлический запах с яркой терпкой нотой: пот, кровь и желание.
Наскоро прибравшись, Тьяна достала из шкафа полотенце, сходила в душевую на этаже, а когда вернулась, дважды проверила, заперты ли окно и дверь. Постелив новую простынь, она переоделась в ночную рубашку и рухнула в кровать.
Протрещал будильник. Поворочавшись, Тьяна откинула одеяло и мысленно поблагодарила сознание, что ночь прошла без снов и видений. Она чувствовала себя отдохнувшей, и мозг сразу включился в работу: принялся анализировать события минувшего дня и строить планы на грядущий.
За чисткой зубов Тьяна прикинула, что говорить Зоричу. Пожалуй, не стоит сразу заявлять: Рогоз сама себя отравила. Надо действовать хитрее и осторожнее: дать старшему мастеру факты, а он пусть сам составит картину.
Быстро собравшись, Тьяна отправилась на встречу с Зоричем. Небесная синева мелькала в лужах, солнце играло на золотом куполе библиотеки. Воздух, прозрачный и свежий, пах размокшей листвой, влажным кирпичом и новым днем. Тут и там раздавался звук капель, падающих с карнизов. Первокружники еще отсыпались, но старшие студенты вовсю рассекали двор академии: бежали куда-то с тяжеленными словарями, толкали в сторону ядоварни тележки с пустыми бутылями и ловко перепрыгивали кусочки неба, отраженные в лужах. Тьяна на секунду застыла, испытав приступ зависти, а затем ускорила шаг.
Она не помнила точно, где находится кабинет Зорича, поэтому спросила у первого встречного библиотекаря. В этот раз коридоры не пустовали, студенты сновали туда-сюда и даже восседали на скамьях с острыми краями. Тьяна заметила юношу-переводчика, несущего настолько внушительную стопку книг, что она закрывала ему обзор. Наткнувшись на бюст Икуба Поплавски, студент покачнулся, но не уронил ни один томик и продолжил путь.
Дверь в кабинет старшего мастера терялась в тени. Отыскав ее, Тьяна стукнула пару раз, услышала: «Войдите!», и толкнула створку. В нос ударил пленительно-сладкий запах книжных шкафов, набитых раритетами, но Тьяна велела себе не терять голову. Пройдя вперед, она опустилась на стул напротив Зорича.
Старший мастер сидел за столом и мерно постукивал пальцами по зеленому сукну. Металлический взгляд то булавкой цеплялся за Тьяну, то ускользал в сторону. Похоже, Зорич все еще ощущал неловкость из-за вчерашней сцены.
– Вы хотели поговорить о Ясене Рогоз, – Тьяна первой прервала молчание.
– Да, Островски, именно так. Рогоз выдвинула против вас серьезное обвинение. Вы, вероятно, думаете, что отравление «Детским ядом» можно приравнять к шутке, но…
По сердцу будто царапнули когтем. Резко, без предупреждения. Хватанув воздух ртом, Тьяна вцепилась пальцами в подлокотники и настороженно огляделась. В углах кабинета скапливалась клочковатая тьма – ее становилось всё больше и больше. Вжавшись в спинку, Тьяна зажмурилась. Она больше не слушала старшего мастера, сосредоточившись на том, что происходит внутри. Кружилась голова, сжималось сердце, и краски кабинета таяли в мертвенно-серой дымке.
«Любомор» мстил ей за вчерашнее. Он ничего не забывал и не прощал.
Захрипев, Тьяна выгнулась дугой и свалилась со стула.

Глава 28. Склеп
На грудь падали камни. Бесконечно долго и часто, пока сердце не подхватило их ритм. Бум, бум, бум. Воздух раскаленным винтом вкрутился в лёгкие, вызвав жжение и злость. Тьяна захрипела, зашлась кашлем и только потом смогла кое-как вдохнуть. Веки были тяжелыми и не желали подниматься. Тьяна с трудом приоткрыла глаза, но тотчас зажмурилась. Вокруг крутилась серая дымка и метались искры, словно Тьяна оказалась в горящем здании, но жара не было – напротив, тело трясло от холода. Сознание еще не прояснилось до конца, Тьяна не понимала, где она и что случилось, но ощущала рядом чье-то присутствие: шорох ткани, дыхание и травяной запах. Облизнув губы, она почувствовала привкус – тоже травяной, горьковатый и пряный. Собравшись с духом, Тьяна снова открыла глаза и приказала им не закрываться. Следом приказала лёгким дышать, а сердцу биться. Они послушались, пусть и нехотя: ленивому телу было проще остаться в небытие.
Когда искры угасли и туман улетел, Тьяна разглядела склонившегося над ней Зорича. Его лицо выражало сосредоточенность. Поняв, что она пришла в себя, старший мастер отстранился и поспешно поднялся с пола.
– Посылать за врачевателем, как я понимаю, нет смысла, – он оценивающе поглядел на нее сверху вниз. – Какой срок, Островски?
– Я не беременна, – с недоумением прохрипела Тьяна.
– Знаю. Вы носите под сердцем нечто иное. Как давно вы отравлены?
Дав себе пару секунд на раздумья, Тьяна решила: отпираться – бессмысленно. Старший мастер достаточно умен и опытен, чтобы понять, что с ней происходит. Крабух, конечно, тоже далеко не дурак, но он видел только финал приступа – поэтому Тьяна смогла его обмануть. А тут и пытаться не стоило.
– Пять дней, – ответила она.
– «Любомор»?
Помедлив, Тьяна кивнула. Зорич отошел к столу, поправил календарь-домик с гербом академии и снова посмотрел на Тьяну.
– Я долго думал, в чем ваш мотив, Островски, – произнес он. – Неужели банальная месть соперницам? А всё оказалось гораздо серьезнее.
– О чем вы говорите? – Тьяна села и потянула юбку за край, прикрывая колени; хотелось встать, но ноги дрожали.
– Об убийствах, – спокойным тоном ответил старший мастер. – Я говорю об убийствах Велимира Горски и Млады Требух. А также о вашем покушении на Ясену Рогоз.
– Раз вы думаете, что я – преступница, зачем спасли? – Тьяна с вызовом посмотрела на Зорича. – Вы запустили мое сердце, да? Только я не поняла, как. – Грудь сильно болела: похоже, старший мастер бил по ней кулаком, но Тьяна никогда не слышала о таком методе врачевания.
– С чего вы взяли, Островски, что мне и академии выгодна ваша смерть? Нужна не она, а правосудие, и оно свершится.
Тьяна кое-как встала и, сделав пару шагов, бессильно опустилась на стул. Потерла переносицу, потянулась к шляпке, но отвела руку. Зорич, с его наблюдательностью, мог приметить: этот жест выдаёт волнение. Тьяна не собиралась подпитывать его уверенность своей тревогой.
– Как вы оживили меня? – спросила она. – Может, у вас есть секретное противоядие от «Любомора»? Я чувствую травяной привкус на губах.
– От «Любомора» есть только одно средство, и вы его применили, хоть и неуспешно. Раз вы настаиваете, я расскажу, как привел вас в чувство. Я просто бил по вашей грудной клетке и дышал рот в рот. Отсюда и привкус. Это моя настойка. – Старший мастер уставился в окно. – Способ новый и ненадёжный, но вам помог. Полагаю, я удовлетворил ваше любопытство.
Не сдержавшись, Тьяна тыльной стороной ладони вытерла губы.
– Удовлетворили. Может, заодно расскажете, что с вашей рукой?
– Думал, вы будете доказывать свою невиновность и просить о милости. – Зорич опять наставил на нее стальные глаза. – А вы дерзите.
– Насколько я знаю законы Галинской империи, это вам надо доказывать мою виновность, а не наоборот. – Тьяна выпрямила спину и поморщилась от боли в груди: старший мастер, однако, не пожалел сил. – Если же вы захотите пустить в ход довод «кому скорее поверят: мне или вам?», я тоже найду подходящее оружие. Расскажу такое, от чего пострадает и академия, и весь Вельград.
Она и сама не понимала, что конкретно имеет в виду, блефует или нет, но голос звучал уверенно. Тьяна многое узнала за последние дни и чувствовала: всё это – неимоверно важно. В её руках словно оказалось разорванное письмо с ответами на все вопросы. Оставалось лишь связать разрозненные буквы в единый текст.
Зорич обошел стол и сел. Теперь их взгляды сравнялись, Тьяне больше не нужно было смотреть на него снизу вверх, и она посчитала это хорошим знаком. Похлопав ладонью по столу, старший мастер с расстановкой спросил:
– Кто, где и как вас отравил?
Тьяна прищурилась и склонила голову набок, будто в попытке заглянуть под вечную маску Зорича. Ничего, как и прежде, не читалось на его лице. Лишь глаза блестели чуть живее, чем обычно. Уж не от дыхания ли рот в рот? Тьяна сдержала усмешку и мысленно взвесила: ответить или послать к Хозяину? Зорич уже решил, что она виновна, даже нашел мотив, зачем ему выяснять обстоятельства ее отравления? Неужели сомневается? Набрав воздуха, Тьяна заговорила: начала с укола и закончила смертью Велимира. Она утаила, что была в часовне в момент его гибели, но поделилась догадкой о связи двух отравлений.
Зорич внимательно слушал и тихо постукивал ладонью по столешнице. Когда Тьяна замолчала, он поднялся и отошел к тумбе в дальнем углу, на которой посверкивали графин с водой и стаканы. Наполнив один, старший мастер подал его Тьяне. Во рту у нее, и правда, раскинулись южные пустыни, и горло точно занесло песком.
– Если допустить, что вы не лжете, – голос Зорича звучал однозначно: «Лично я не допускаю», – возникает слишком много вопросов. Версия, где вы – убийца, выглядит куда стройнее и правдоподобнее.
– Вы учились здесь? – отставив пустой стакан, спросила Тьяна. – В Старике.
– Это не имеет отношения к теме.
– Имеет. Непосредственное.
Зорич помолчал пару секунд.
– Учился.
– Ядовщик?
– Да.
– Значит, вы вряд ли читали «Низкое искусство» Некоса Корнейчика, – Тьяна кивнула на книжный шкаф, где еще в прошлый раз заметила знакомый красный корешок. – О мастерстве перевода.
– Я читал все книги, стоящие на этих полках. – Теперь в голосе слышалось: «Как велико моё терпение».
– Тогда вы должны понимать, чем сейчас занимаетесь. Вы делаете дословный перевод и теряете смысл. Корнейчик так и писал: «Верный путь состоит из вопросов», а вы их отметаете.
– Сейчас мы занимаемся не переводами, – возразил Зорич.
– Перевод – поиск истины. Разве мы сейчас занимаемся на этим?
– Не замечал за вами прежде такого красноречия, – старший мастер слегка покривился.
– Просто я устала, и у меня мало времени, – честно ответила Тьяна.
– Поэтому вы пытаетесь влюбить в себя Медовича и устранить соперницу в лице Рогоз?
Тьяна откинулась на спинку стула и улыбнулась.
– При всем уважении, Корнейчик не одобрил бы ваш вопрос. Потому что он уже содержит ответ. Тот, который вы себе придумали. Лучше спросите вот о чем: станет ли убийца, ловко отравивший двух студентов и не оставивший никаких улик, пользоваться детской травилкой на глазах у целой толпы? Если вы считаете, что я убила Велимира и Младу, зачем мне устраивать представление с Рогоз и «Детским ядом»? – Тьяна еле сдержалась, чтобы не взглянуть на часы: не пора ли в Склеп? – А что касается Мару… – Голос, не подведи! – По-вашему, отравленная девушка не имеет права хорошо провести время? Мои дни сочтены, надо же как-то их скрасить. Между нами с Медовичем нет никакой любви. Нет и быть не может. – Голос не подвел, но от собственных слов по телу пробежали ледяные мурашки.
– Надеюсь, вам не надо объяснять: если с головы Марувия Медовича упадет хоть волос, вы тотчас окажетесь в камере смертника. Попытаетесь выжить за его счет – приблизите свою кончину.
Сквозь сознание стремительно пронеслось: «Так вот, почему он прибежал в Погреб и ломился в мою комнату. Не из-за Рогоз. Из-за Мару. Зорич сразу подумал, что я подбираюсь к нему. А может, Осслава рассказала своему «давнему приятелю» о низкосословной южанке, которую сын притащил в дом? Интересно, что за отношения между ними и почему Зорич так старается для Осславы?»
Старший мастер явно ждал оправданий, но Тьяна лишь кивнула. Она уже поняла: он начинает прислушиваться, когда она разрушает ожидания. Тьяна смогла удивить Зорича, чуть не умерев на его глазах. Более того: теперь он, кажется, воспринимал её всерьез. Возможно, искра жалости подтопила лед вокруг его сердца. Или искра уважения.
– Я могу идти? – Тьяна, не дожидаясь ответа, поднялась; пошатнувшись, схватилась за край стола. – Не хочу опоздать на занятия. Они тоже скрашивают мои последние дни.
– Даю вам двое суток. – Зорич встал. – За это время я проведу дополнительное расследование и проверю другую версию. Затем мы с вами отправимся в Вельград, в Сыскное управление, и дадим показания. Возможно, вам следовало бы съездить домой и попрощаться с близкими, – в тоне старшего мастера прозвучала нежданная нота человечности. – Если решите, я добавлю одни сутки.
– Академия – больше мой дом, чем любое другое место.
Зорич медленно кивнул, принимая ее ответ. С трудом передвигая ватные ноги, Тьяна подошла к двери, и он произнес вдогонку:
– Вы спрашивали про руку. Это был яд.
Тьяна обернулась, окинула взглядом пустой рукав и вышла. Конечно, что же еще могло лишить Зорича конечности и, в то же время, закалить характер. Здесь – в академии, в Вельграде, в Галинской империи – «всё есть яд».
Выйдя из библиотеки, Тьяна на мгновение остановилась на верхней ступени лестницы и обвела взглядом двор Старика. На окнах и в лужах играл свет. Студенты, на ходу стряхивая с себя остатки сна, спешили на занятия. Мелькали фиолетовые и зеленые кители: виноград и плющ, певчие пташки и ядовитые змеи, жители Погреба и обитатели Склепа. Несмотря на прохладу, лишь некоторые старшекружники надели форменные плащи, а первогодки не спешили утепляться. Заметив Кору и Лику – они шли медленно и озирались по сторонам, – Тьяна укрылась за колонной. Ей не хотелось придумывать новую ложь, но и сказать правду она не могла. К тому же, Тьяна немного сердилась на Кору за ее подставную дружбу.
Когда поток студентов схлынул, Тьяна направилась к Склепу. Издали пансион ядовщиков выглядел так же, как Погреб, но вблизи обнаружились отличия. Стены увивал плющ, а не виноград, а напротив был разбит маленький сад ядовитых растений. Вокруг чернела чугунная витая ограда, а по периметру стояли серокаменные вазы с пожухшими гортензиями. В распоряжении ядовщиков была целая оранжерея, но кто-то посчитал ее недостаточной и высадил всё самое необходимое прямо у входа. Из-за решетки выглядывали красно-фиолетовые плоды клещевины, а понизу стелился рыжий ковер из бархатцев.
Осторожно поднявшись по влажным каменным ступеням, Тьяна толкнула дверь. Пансион встретил её тишиной и запахом растительных вытяжек, пропитавших стены. Прихожая почти не отличалась от той, что была в Погребе, но выглядела посвежее: на потолке не было трещин, а новый стол блестел полиролью. Тьянин взгляд упал на книгу учета проживающих, и в голове вспыхнула идея. Пальцы принялись быстро перелистывать страницы, глаза забегали по строчкам – и наконец замерли. Вот оно. Оставалось лишь мысленно похвалить себя, закрыть книгу и дождаться того, кто подложил записку.
За спиной скрипнула половица. Обернувшись, Тьяна увидела Моршу, и не сдержала гримасу удивления.
–Думала, придет кто-то другой? – культистка приблизилась.
Она говорила тихо и поглядывала на Тьяну из-под пушка ресниц. В форме, без широкой мантии, Морша походила на хрупкое и чуть нескладное насекомое. Только было неясно: ядовитое или полезное.
– Нет, – ответила Тьяна, приказав себе сохранять спокойствие. – Я не знала, кто назначил встречу.
Морша поправила манжеты на тонких кистях и опустила руки в карманы кителя.
– Ты хорошо впишешься в наше… – она прошла еще немного вперед и остановилась у стола, – сообщество. Если захочешь.
Тьяна кивнула. Она сама думала об этом. Думала, что, не будь отравлена «Любомором», подпала бы под влияние Крабуха и примкнула к его культу. Легко, без сомнений.
– Вчера ты ярко заявила о себе. Вытянула жребий, приняла участие в поединке, выиграла, увидела смерть. – Морша избегала смотреть на Тьяну, но тут остановила на ней взгляд. – И задала вопрос, который может всё разрушить.
– Тогда почему ты решила ответить на него?
Морша судорожно сглотнула, покачала головой, и Тьяна заметила: в ее глазах блестели слезы. Культистку раздирали эмоции – похоже, перед ней стоял сложный моральный выбор. Тьяна поежилась от нехорошего предчувствия, будто Хозяин последнего пира обдал стылым дыханием.
На лестнице, за спиной Морши, появился Мару. Прижав указательный палец к губам, он с бесшумной грацией пошел вниз по ступеням. Тьяна быстро отвела взгляд и сдержала вздох облегчения. Тревога чуть рассосалась, свободное место заняла уверенность, а следом кольнул азарт.
– Давай так. Правда за правду, – предложила Тьяна, внимательно наблюдая за Моршей. – Я знаю, что записку оставила не ты. А еще у тебя в кармане, видимо, флакон с каким-то ядом. Не думаю, что ты хочешь применить его. Это и не нужно. Кто бы не убил Велимира, он сделал мне одолжение.
Ресницы у Морши задрожали. Взгляд, которым она одарила Тьяну, был полон недоверия.
– Это правда. Как и то, что я сама собиралась убить его, – призналась Тьяна и уточнила: – Его одного, не Младу. Пойми, мне нужно знать, кто отравил их и по какой причине. Ты можешь доверять мне, я…
– Не могу, – оборвала Морша. – Если узнаешь, расскажешь другим, и это всё разрушит, – повторила она.
– Ты говоришь загадками, а я их уже наслушалась. Разрушит – что? Ваш культ?
На щеку Морши выкатилась слеза. Тьяна всё еще не понимала, что культистка задумала и почему пришла вместо Полока, но решила не останавливаться. Мысленно отметив, что Мару пересек середину лестницы, Тьяна спросила:
– Велимира и Младу убил один человек?
– Нет. То есть… – Морша зажмурилась.
– Что с Полоком? – Тьяна и не думала отступать. – Это он оставил записку. Я запомнила почерк и нашла его в книге учета.
Слезы одна за другой побежали по щекам культистки.
– Что с Полоком? – повторила Тьяна.
– Я позабочусь о нем, – пробормотала Морша и добавила что-то ещё, но совсем неразборчиво.
Непроизвольно подавшись вперед, Тьяна спросила:
– Что ты сказала?
– И о тебе позабочусь. – Морша выхватила из кармана флакон: между пальцами сверкнула магическая синева.
Тотчас в лицо Тьяне полетели брызги «Сномара». Пить его было необязательно, хватило бы и капли, попавшей в глаза или на язык. Прикрывшись согнутой рукой, Тьяна поднырнула под мерцающие частицы. Не смотреть. Не вдыхать. Не открывать рот.
Раздался глухой удар, и Тьяна догадалась: Мару спрыгнул с лестницы и приземлился на пол. Укрывшись за столом, она выглянула из-за ножки. Медович метнулся к Морше.
– Осторожно! – не сдержавшись, крикнула Тьяна, и тотчас испугалась: вдруг отвлечет и помешает?
Однако у Морши не было ни единого шанса. Мару запросто выбил пузырек из ее руки и, когда тот упал, оттолкнул ногой в дальний угол. Культистка жалобно заскулила, скорчилась и вдруг рухнула на колени. Скользнув взглядом по полу, Тьяна заметила несколько мерцающих брызг. В голове вспыхнуло понимание, что будет дальше, но Тьяна успела лишь выкрикнуть: «Нет!».
Мару бросился к Морше, чтобы поднять, но она взвыла и припала губами к доскам. Синие капли исчезли, и культистка завалилась на бок. Ее глаза закрылись, белки задвигались под веками, а дыхание сделалось прерывистым и хриплым. Морша отправилась в мир кошмаров.
Покинув укрытие, Тьяна встала рядом с Мару и прочла на его лице отражение собственной мысли: «Что дальше?».
– Эй, братец! – раздался сверху грозный оклик. – Ну-ка отошел от Тэ!

Глава 29. Крючки для мозга
Тьяна и Мару одновременно подняли головы. С лестницы вихрем слетела Гнев. Держа руки в карманах, она прошагала по коридору вперед, окинула взглядом Моршу, скорчила гримасу Мару и остановилась на Тьяне.
– Тэ, ты забыла о правилах?
– Хорошего тона? – Тьяна не поняла, о чем речь. – Здравствуй, Гнев.
– Нет. О правилах, которые помогают выжить здесь. Всего три пункта.
– Что за правила? – заинтересовался Мару.
– Тебе достаточно знать, что одно из них Тэ уже нарушила, – Гнев смерила его красноречивым взглядом.
«Там было что-то такое: не ходи в часовню после наступления тьмы, не гуляй у причала ближе к рассвету и не общайся с моим братом», – пролетело в Тьяниной голове, и она зачем-то призналась:
– Я нарушила не одно, а два правила.
И брови, и губы Гневлиды превратились в кривые линии – графики, выражающие недовольство чужой глупостью. Бросив хриплый смешок, в котором Тьяна расслышала удивление и негодование, она спросила:
– Ну, кто-нибудь объяснит мне, почему моя однокружница валяется на полу, а в Склепе за версту воняет «Сномаром»?
– Помоги отнести ее, – Мару нагнулся и, двумя пальцами подцепив пустой флакон, опустил его в карман. – После поговорим.
Тьяна кивнула в поддержку. Медович верно рассудил: не одна Гнев могла прогулять первое занятие и остаться в пансионе. Лишние свидетели были ни к чему.
– Куда отнести? – Гнев исподлобья посмотрела на брата и, не дожидаясь ответа, с нажимом добавила: – Надеюсь, во вречевальню?
– Нет. Ко мне в комнату.
Представив, что Морша лежит на постели Мару, вся такая хрупкая и несчастная, Тьяна почувствовала внутреннее сопротивление. Глянув на нее, Гнев раздула щеки и сказала:
– Лучше ко мне. Хватит с тебя неприятностей, братец.
– Что за великодушие?
– Захлопни рот и возьми Моршу под мышки.
Так Мару и сделал. Подхватив верхнюю часть тела культистки, он дождался, пока Тьяна и Гнев поднимут ее ноги, а затем попятился к лестнице.
Подъем дался нелегко: Медовичу приходилось идти спиной вперед, да и Морша отчаянно мешала нести себя, взбрыкивая во сне. Когда все четверо добрались до верхнего этажа, Мару споткнулся о край последней ступеньки, но кое-как удержал равновесие.
Отдав левую ногу Тьяне, Гнев открыла дверь в свою комнату и пропустила гостей вперед.
Внутри висел густой запах растений, а всё пространство напоминало маленькую оранжерею. Каждую свободную пядь занимали горшки и кадки, а с потолка свешивались плетеные корзины, из которых бурно лез вьюн. Его стебли покачивались перед лицом подобно зачарованным змеям. Башни из книг, сложенные на полу, также имели навершия в виде комнатных растений. Не все из них были ядовитыми, зато здесь водились и хищники – в углу багровыми трубами красовался непентес, известный любитель мух и кузнечиков, а на шкафу обитали жирянки, издали похожие на фиалки.
На столе, в хаотичном порядке, лежали тетради, энциклопедии, букеты сухого чертополоха и пучки трав, перевязанные разноцветными нитками. В центре, среди колб и флаконов, возвышалась странная конструкция из склеенных пробирок, напоминающая маленькое стеклянное дерево. В некоторых «ветвях» пестрели жидкости, другие пустовали.
Огибая лианы и перешагивая горшки, Мару и Тьяна достигли кровати. Морша, взбрыкнув напоследок, оказалась на зеленом покрывале. Медович тотчас отошел к раковине: тщательно промыл пузырек, а затем намылил руки. Достав из кармана носовой платок, Гнев оттеснила брата от крана, смочила ткань и села рядом с культисткой. Бережно провела платком по лицу, испачканному «Сномаром». Сурово глянула на Мару через плечо.
– Из-за тебя наглоталась?
– Нет.
– Вообще-то из-за меня, – сказала Тьяна.
Суровый взгляд мигом переместился на неё. Прищурившись, Гнев внезапно перевела тему:
– Значит, Ясена не просто так тебя обвинила. – Поднявшись, она подошла к мусорному ведру и выбросила платок. – Приревновала.
– Она не только обвинила, но и…
– Да, да. – Гнев отмахнулась, и Тьяна легко разгадала жест: «Без тебя знаю, что Рогоз сама себя траванула». – Смотри, братец, – она повернулась к Мару, – втянешь Тэ в неприятности, угощу чем-нибудь из своих запасов. – Поля шляпы качнулись в сторону склянок на столе.
– Не втяну.
– Брешешь. Мало тебе было Ясены, а до этого Браны, а до этого Купавы.
– До этого? – безотчетно повторила Тьяна, покосившись на Мару.
Он сделал жест рукой: мол, не обращай внимания.
– Главное, что нужно знать о моём брате, – Гнев принялась закатывать рукава, – он неосторожен. А неосторожные люди, мало того, что первыми валятся в пропасть. Они утягивают тех, кто идет рядом. – Она склонилась над столом. – Ну так что же случилось с Моршей?
– Она уснула, выпив «Сномар», – ответила Тьяна.
– Тэ, я вижу это собственными глазами. Рассказывай предпосылки.
Гнев разогнулась, и Тьяна прикусила изнутри щеки, чтобы изо рта не выскочил удивленный смешок. Теперь на носу Гневлиды сидели большие круглые очки, увеличивающие глаза в два раза, а в руках была зажата пара пузырьков с прозрачной жидкостью.
– Тьяна пытается узнать, – заговорил Мару, – кто убил Велимира…
– Дался тебе этот Горски, – перебила Гнев.
– …и Младу, – закончил он. – Мы уверены, что к обеим смертям причастен культ Крабуха. Хотя на уверенности всё не заканчивается, зацепки тоже есть.
Это «мы» приятно согрело Тьяну, и она подхватила:
– Один из культистов, Полок, хотел мне всё рассказать, но вместо него пришла Морша. Она призналась, что Велимира и Младу убили. А ещё Морша проболталась, что это сделали разные люди.
– Поэтому очень важно, чтобы она пришла в себя и всё рассказала. Полок, скорее всего, тоже отравлен «Сномаром» и где-то спрятан, – добавил Мару.
– Наверняка, – кивнула Тьяна. – Морша говорила, что позаботится о нем. И обо мне. Она не собиралась принимать «Сномар», а хотела напоить меня.
Гнев окинула их странным взглядом и хмыкнула.
– Я послежу за Моршей, а вы идите на занятия, – сказал Мару. – Кстати, почему ты всё еще в пансионе? – он посмотрел на Гнев.
– Решил поиграть в заботливого старшего брата? – она скривила губы. – Уволь.
– Нет, правда, почему ты прогуливаешь? – присоединилась Тьяна.
– Я собиралась в Вельград, – нехотя ответила Гнев. – Мне так и не доставили вермут, а на одной можжевеловке далеко не уедешь. Ты вообще помнишь, что у нас сегодня вечеринка, на которую приглашена вся академия?
– Цуньгский павильон, десять вечера, – кивнула Тьяна.
Гнев, чуть оттаяв, направилась к постели.
– Я попробую разбудить Моршу, – сказала она с той уверенностью, с какой скалолазы сообщают: «Я собираюсь покорить этот пик». – Вы, конечно, знаете, как устроен механизм плача: слёзные железы вырабатывают жидкость, которая омывает глазное яблоко и через небольшие каналы выходит наружу. Появление слёз обусловлено двумя защитными реакциями – психоэмоциональной и рефлекторной. Проще говоря, процесс либо идёт изнутри, либо вызывается внешним раздражителем. – Она потрясла в воздухе двумя пузырьками. – Я давно хотела провести кое-какой эксперимент. Вот и случай подвернулся.
– Гнев, ты гений, – спокойно, как о доказанном и неоспоримом факте, заявил Мару.
Он сразу понял, к чему ведет сестра, а следом догадалась и Тьяна.
– Ты заставишь Моршу заплакать? С помощью каких-то ядов?
– Паф, на ядах свет клином не сошелся. Тут у нас чистый жидкий ментол, – Гнев подняла левый флакон, – с помощью него актеры вызывают слёзы. А здесь, – теперь она воздела правую руку с пузырьком, – моя личная рецептура: соки ячменя, клевера, алоэ, крапивы, петрушки… ну, перечислять все компоненты не имеет смысла. Ментол нанесу на переносицу, а свой состав закапаю в глаза. Как только Морша заплачет, соберу слёзы и дам ей.
– Почему этот метод не пробовали раньше, а просто ждали: заплачет или нет? – Тьяну действительно впечатлил новый подход. – Гнев, ты, и правда, гений.
– М-м, я знаю. В общем, попробую привести Моршу в чувство, но кому-то из вас придется съездить в Вельград и забрать вермут.
Идея вначале показалась Тьяне сомнительной. Глупо покидать академию, когда подцепила узелок тайны и вот-вот развяжешь его – если, конечно, случайно не затянешь еще туже. Она лучше бы поискала Полока. Или осталась с Гнев и понаблюдала, как та пытается вызвать слёзы у отравленной Морши.
А следом пришла другая мысль и затмила предыдущие: если поехать не одной, а вместе с Мару, можно неплохо так поднатореть в поцелуях. Тьяна почувствовала, как скулы охватывает пожар – и расползается по всему телу. Медович, будто прочитав ее мысли, сказал:
– Мы можем съездить вдвоём.
– Да как угодно. – Гнев закатила глаза: похоже, она потихоньку смирялась с тем, что Тьяна нарушила запрет на общение с Мару.
– Ты точно с ней справишься, когда проснется? – спросил он.
Гнев вздохнула и покачала головой, показывая, что братец напрасно сомневается в ней. Поднявшись, она вернулась к столу и достала из ящика маленький золотой пистолет – точную копию того, что был у Осславы.
Мару покривился.
– Подражаешь моей матери?
– Нет, просто бережно храню подарки от своей тётки. Ты не знал, что она положила мне под ёлку на Зимний день?
– Надеюсь, в будущем ты не станешь дарить ничего подобного своим племянникам.
Взгляды Гнев и Тьяны на мгновение пересеклись. Гнев фыркнула, а Тьяна отвела глаза и строго приказала себе не краснеть пуще прежнего: вероятно, в словах Медовича не содержалось никакого намека на совместных детей. Говорить о таком было рано, даже думать – рано, и Тьяна чуть-чуть рассердилась на себя за то, что мысли повернули в эту сторону.
– Что ты, братец, – Гнев ухмыльнулась и снова скользнула взглядом по Тьяне, – я буду дарить им исключительно наборы «Юный ядовар».
– Такие существуют? – Тьянин интерес победил смущение.
– Нет, я только что их выдумала, надо будет запатентовать. Золотая жила! – Глаза Гнев, увеличенные стеклами, безумно сверкнули. – В общем, я разбужу и допрошу Моршу, а вы езжайте. Только сначала переоденьтесь, мой поставщик не продаёт алкоголь студентам. – Положив пистолет на стол, она стремительно написала что-то на листке и протянула брату. – Вот адрес.
– Встретимся возле Склепа? – Тьяна посмотрела на Мару. – Отсюда ближе к причалу. Я переоденусь и подойду.
– Я тебя провожу.
– Не надо.
В голове промелькнуло: «Если он пойдет со мной и поднимется в комнату, это может затянуться. Точно затянется. А нам всё-таки надо доставить вермут, раз обещали. Чем скорее уедем – тем быстрее вернемся».
Сомнение затемнило медовичевские глаза.
– Если Моршу подослал Крабух…
– Тогда он думает, что я сплю, и спокойно ведёт занятие, – сказала Тьяна. – К тому же, Морша вполне могла действовать в одиночку. Полок хотел рассказать правду, а она решила ему помешать. – Тьяна не знала, кого пытается убедить: Мару или себя; ей совсем не хотелось, чтобы мастер оказался причастен к покушению.
– Паром через двадцать минут, – сообщила Гнев.
– Всё, я побежала, – Тьяна невольно потянулась, чтобы чмокнуть Мару, но вовремя вспомнила о лишней паре глаз.
Однако Медовича не остановило присутствие сестры. Наклонившись, он нежно коснулся Тьяниных губ и прошептал:
– Через пятнадцать минут. У входа в Склеп.
– Я управлюсь за пять.
Гнев проворчала что-то. Не глядя на неё, Тьяна выбежала из комнаты.
Двор был пуст, если не считать редких садовников и парочку мастеров. Утренний воздух ещё хранил прохладу, но солнце топило её, точно сливочное масло. Яркий свет всё делал желтоватым: и лужи, и окна, и палые листья, облепившие дорожки и газон. Тьяна быстро шла в сторону Погреба, ощущая, как влажная стылость и ласковое тепло борются за её тело: то проберёт, то припечёт. Каждый раз, заходя в тень, она обхватывала себя руками и ежилась.
Путь лежал мимо часовни, но Тьяна решила держаться как можно дальше от неё. А вот не взглянуть – не получилось. Тьяна заметила приоткрытую дверь, и в голове мелькнуло: «Полок – в тайной комнате, где же еще». Морша усыпила его вчера ночью, прямо там, в их секретном месте. Нет, конечно, она могла заявиться в комнату к Полоку, но предчувствие настаивало: он в часовне. Прямо сейчас. Один. Поглощенный кошмарами. Тьяна приостановилась, но тотчас ускорила шаг. Она слишком благоразумна, чтобы соваться туда в одиночку. Лучше дождаться показаний Морши.
Лучше дождаться…
Засмотревшись на приоткрытую дверь, Тьяна не заметила, как в кого-то врезалась.
– Это ты! Слава ликам!
На дорожке стояла Здрава. Волосы, прежде уложенные в аккуратную прическу, тонкими пружинками торчали в стороны. На лице лежали тени усталости, а глаза переливались лихорадочным блеском. Увидев Тьяну, маревка явно испытала облегчение.
– Ты не встречала Моршу? – быстро заговорила она. – Не хочу тебя пугать, но у неё, кажется, – Здрава помотала головой, будто сопротивляясь тому, что хочет сказать: – помутился рассудок.
– С чего ты взяла? – Тьяна решила пока не раскрывать карты.
– Вчера, после твоего ухода, она повела себя очень странно. Морша всегда была… ну, немного не от мира сего. Считает себя правой рукой Корния, хотя по сути – девочка на побегушках. После того, как мы… – она сглотнула, – убрались, Морша вдруг заявила, что ты хочешь разрушить культ и убить нас всех. Как Огния.
– Я не убивала Огния, – Тьяна нахмурилась.
– Знаю, я там была, как и Морша. Не понимаю, почему она так сказала. Может, увидела в тебе конкурентку? Из-за Корния. Он явно благоволит тебе. – Не дав Тьяне возразить, Здрава продолжила: – А потом Моршу совсем понесло. Она начала кричать, что среди нас есть предатель. Тот, кто поможет тебе уничтожить культ. После этого Полок вдруг сказал, что хочет поговорить с Моршей наедине, и мы оставили их вдвоём. – Речь маревки окончательно превратилась в скороговорку. – А сегодня они оба пропустили завтрак и не пришли на первое занятие. Мы с Полоком на пятом круге, а Морша на четвертом. У них сейчас «Религиоведение», но ее нет в учебном зале, я только что проверила. Когда Полок не появился в столовой, я сбегала в Погреб, постучалась к нему, но в комнате его тоже не оказалось. – Глаза Здравы засверкали ещё ярче из-за навернувшихся слёз.
– Думаю, он в часовне, – сказала Тьяна.
– Жив? – маревка подняла руку к губам.
– Да. Наверное. Морша отравила его «Сномаром», и меня тоже пыталась, – призналась Тьяна. – Мне пора, а ты…
– Прошу! – Задрожав, Здрава схватила её за руки. – Не оставляй меня. Нам надо помочь Полоку! Сходи со мной в часовню.
– Я спешу, – Тьяна вырвалась: хватка оказалась совсем некрепкой.
– Если он там, я сразу побегу к Зоричу и всё ему расскажу, – с отчаянием произнесла маревка. – Гори этот культ, лишь бы никто больше не умер!
Тьяна вспомнила, как Здрава тихо оплакивала Огния, и росток жалости пробился через слой сомнения. Покачнулся, расправил листья и повернулся к солнцу. Тяжело вздохнув, Тьяна взглянула на часы и сказала:
– Только быстро.
Зал часовни встретил их гулкой тишиной. Ни священника, ни прихожан – лишь голые рёбра скамеек да холод камня. Тьяна повела плечами. Бросив взгляд на Здраву, она подумала: «Уж не поплачусь ли я за свою отзывчивость?». Маревка дрожала и озиралась по сторонам, но кроме тревоги на ее лице читалась решимость. Она, похоже, и правда хотела спасти Полока. Наверное, чувствовала себя кем-то вроде старшей сестры для остальных культистов: оберегала и несла ответственность.
Стремительно прошагав мимо ритуальных чаш, Здрава и Тьяна откинули занавес. За ним оказалась глухая стена.
– Как? Тут же был проход, – Тьяна коснулась камней.
– Мы закладываем его, когда уходим, – маревка, ловко подцепив один из брусков, вытащила его и отбросила в сторону. – У нас всё-таки тайный культ.
– Мне кажется, о нем многие знают, – Тьяна тоже принялась разбирать стену.
– Многие? Ты о Медовичах? Мы приглашали обоих – за подходящий склад ума и успехи в ядоварении. Марувий пришел один раз, а Гневлида сразу отказалась.
– Я имела в виду другое. Дверь в часовню всегда открыта, тут бывают люди, священник…
– Священник не живет на острове и приезжает три раза в неделю. В эти дни мы не проводим службы. А желающих просто так зайти в часовню и помолиться ликам не так уж много. За три года я не встретила ни одного.
– А Млада? – вспомнив о религиозности сестёр Требух, спросила Тьяна. – Тоже не заходила?
Здрава заглянула в проем.
– Он там! – воскликнула она. – Я вижу Полока. Скорее!
Откинув еще пять или шесть камней, Здрава приподняла подол и прыгнула в проход. Тьяна последовала за ней, и только оказавшись в тайной комнате, сообразила: стоило развернуться и уйти. Таков был уговор: она помогает найти Полока, Здрава бежит к старшему мастеру, а Тьяна отправляется по своим делам.
А теперь – поздно.
В тайной комнате висел густой серо-синий сумрак, но Тьяна сделала пару шагов – и вокруг вспыхнули лампы. Глаза рефлекторно зажмурились. Впрочем, Тьяна успела заметить всех, кто был в комнате. Сердце забило тревогу.
Полок, свесив голову на грудь, полулежал в одном из кресел. В левом углу стоял Некос. В правом, у судейского стула, Крабух.
Здрава, оказавшись у Тьяны за спиной, произнесла:
– Это было проще, чем я думала, – в голосе больше не слышалось прежнего волнения.
Обернувшись, Тьяна убедилась: в лице его тоже не осталось. Ни слёз, ни дрожащих губ. Черты словно сковало льдом, а в него накрепко вмерзли надменность и неприязнь. Маревка, загородив проход, добавила:
– Правильно говорят: южанки распущены, но наивны.
Мозг Тьяны начал работать быстрее – видимо, от огорчения – и моментально нашел все крючки, на которые насадился. Упоминание святых – ведь семья Тьяны была верующей и восклицание «слава ликам!» могло подспудно повлиять на неё. Фальшивое волнение за Полока и саму Тьяну, а также критика Морши – тут Здрава хотела показать, на чьей она стороне. Наконец, ложное обвинение в убийстве Огния – чтобы сбить с толку и заронить крупицы вины.
Сыграно было славно.
– Врунья, – пренебрежительно бросила Тьяна. – Пропусти меня. – Боковым зрением она следила за Крабухом и Некосом: не бросятся ли?
– Я не врала. Вернее, не во всём. Морша на самом деле рассказала нам о предателе, – маревка кивнула на Полока, – и предположила, что ты можешь стать источником проблем. Разница лишь в том, что мы все встали на её сторону.
– Морша не одолела бы нашего здоровяка в одиночку, – добавил Некос.
– Даже с тобой не справилась, – сказала Здрава. – Где она сейчас?
Тьяна задала встречный вопрос:
– Полок – предатель, потому что хотел рассказать правду? Только поэтому? Быстро же вы назначаете врагов.
– Кехел бывает разным, – заговорил Крабух, и Тьяна повернулась к нему. – Один не стоит ничего, другой способен разорить. Один спасителен, другой смертоносен. Наш друг собирался выдать тебе весьма ценный, а кроме того, непростой кехел.
– Непростой? – Тьяна прожгла мастера взглядом. – Это вы о том, что Велимира и Младу убили разные люди, да? Два человека, и оба – из вашего культа?
Здрава пробормотала что-то на маревском – наверняка оскорбление в адрес Морши. Тьяне неоткуда было узнать такую подробность, кроме как от большеглазой культистки.
Крабух, не отрывая взгляда от Тьяны, слегка взмахнул рукой:
– Здрава, Некос, оставьте нас.
– Корний, – голос маревки дрогнул от возмущения.
– Не беспокойся. Я не Морша и сумею справиться с нашей гостьей. Если понадобится. К тому же, будет нелишним, если вы с Некосом последите за входом. Возможно, Тьяне кто-то помог. Если её ищут – нужно, чтобы не нашли. – Крабух тонко улыбнулся, и по Тьяниным предплечьем прокатились острые мурашки.
Она не только позволила загнать себя в ловушку, но и подставила Мару. Если Здрава и Некос заметят его у часовни, без колебаний нападут. Кто знает, какие яды попрятаны у них по карманам?
Надеясь застать маревку врасплох, Тьяна рванула к проходу

notes
Примечания

1
Нитрат серебра – применялся для обеззараживания ран