Главная страница | Культурология | Сатурналии

Сатурналии
Феодосий Макробий
Майя С. Петрова
Эпохи. Античность. Тексты
Сатурналии Макробия – выдающееся произведение Поздней Античности, относящееся к жанру «симпосиев», начало которому положили одноименными диалогами Платон и Ксенофонт, и продолжили Плутарх (Застольные беседы) и Афиней (Пирующие мудрецы). Участники пира обсуждают вопросы самого разнообразного содержания и характера (от смешных и забавных до сложных и серьезных), подтверждая доводы цитатами из древних текстов, как правило, к настоящему времени уже утраченных. Собрание ценнейших памятников античной литературы и удивительное мастерство Макробия в построении изложения ставит это сочинение в ряд выдающихся произведений древнегреческой и римской литературы.
Издание адресовано студентам и преподавателям философских, филологических, культурологических и других гуманитарных специальностей, а также всем читателям, увлеченным культурным наследием эпохи Античности.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Феодосий Макробий
Сатурналии

Эпохи. Античность. Тексты

MACROBIUS THEODOSIUS
SATVRNALIA

TRADUIT
VITOLDUS T. ZVIREVICH

CURAVIT
MAJA S. PETROVA

Перевод с латинского и древнегреческого языков Витольда Т. ЗВИРЕВИЧА

Издание подготовлено Майей С. ПЕТРОВОЙ

Рецензенты:
доктор исторических наук Ирина Геннадиевна Коновалова
доктор педагогических наук Виктория Константиновна Пичугина


© Звиревич В.Т., пер., примеч., указатели, 2013
© Петрова ?.С., общ. ред., составлен., вступит. ст., примеч., прилож., указат., 2013
© Оригинал-макет, оформление. Издательская группа «Альма Матер», 2024
© «Гаудеамус», 2024

Макробий Феодосий и его Сатурналии

Биографических сведений о Макробии не сохранилось. Его жизненный путь может быть реконструирован лишь по отдельным фразам Сатурналий[1 - Речь идет о весьма малочисленных фразах: Macr., Sat. I, Praef. 11: «…nos sub alio ortos caelo» («…рожденный под другим небом»); Ibid. 12: «…si in nostro sermone nativa Romani oris elegantia desideretur» («…если нашему языку будет недоставать природного изящества римской речи»). Здесь и далее, кроме случаев, оговоренных особо, перевод ?.С. Петровой.] и косвенным свидетельствам, содержащимся в разных источниках. Их данные позволяют предположить[2 - Подробнее см.: Петрова (2007), с. 8–41; Она же (2001а), с. 164–176. Популярное изложение реконструкции Макробиевой биографии см.: Петрова (2004), с. 11–75.], что Макробий Амвросий Феодосий родился приблизительно в 390 г. где-то в Северной Африке. Он происходил из аристократической латинской семьи, имевшей греческие корни. При рождении родители дали ему греческие имена (что не было необычным среди аристократов того времени). По последнему из них писатель был известен среди своих современников. Хорошее образование, полученное Макробием, позволило ему ориентироваться в произведениях, принадлежащих самым разным традициям и жанрам. Его языками были и латинский, и греческий, хотя писал он на латинском языке. Он занимал высокое положение в обществе и имел титул vir clarissimus et inlustris (VC ET INL) – «муж светлейший и сиятельный». Приблизительно в возрасте 40 лет Макробий был префектом претория в Италии (430 г.). После того, как он отошел от государственных дел, его основным занятием, скорее всего, было сочинительство. Примерно в 425 г. Макробий написал работу О различиях и сходствах греческого и латинского глаголов, которую посвятил Фабию Меммию Симмаху, затем были созданы Сатурналии (вскоре после 430 г.), посвященные сыну Евстахию. Комментарий на ‘Сон Сципиона’ (также адресованный сыну) был написан последним (435–445). Умер Макробий не позднее 485 года.
Латинские произведения V века, на который приходятся годы жизни и творческой активности Макробия, разнообразны в жанровом и содержательном отношении – писали басни, гимны, эпиталамии, моральные поучения, проповеди; составлялись компендии, бревиарии и комментарии, в которых в доходчивой и популярной форме излагались самые разные сведения. Именно такие сочинения были востребованы читателями того времени, отдававшими предпочтение не монументальным трудам типа Истории Рима от основания Города Тита Ливия (59 г. до н. э. – 17), а сокращенным и упрощенным изложениям. Произведения Макробия не были исключением.
Нас будут интересовать Сатурналии, сохранившиеся не в полном виде: утрачены конец II книги, начало III книги, начало и конец IV книги, конец VI, а также заключительная часть VII книги. Однако и уцелевшие части позволяют составить представление об этом тексте и воссоздать интеллектуальный мир их автора[3 - Историографический обзор основополагающих зарубежных и отечественных исследований, направленных на изучение Сатурналий, см.: Петрова (2007), с. 352–371. Перечень работ отечественных ученых – В.И. Уколовой (1986; 1988; 1989; 1992), Т.А. Миллер (1963), А.Ф. Лосева и А.А. Тахо-Годи (1990; 1992), которые продолжает настоящее исследование, см. в библиографическом разделе.].
Сатурналии относятся к жанру «симпосиев», начало которому положили одноименными диалогами Платон (428 / 7–348 / 7 гг. до н. э.) и Ксенофонт (430 / 25 – п. 355 гг. до н. э.) и продолжили Плутарх (46–119) в Застольных беседах и Афиней (с. 200) в Пире мудрецов. Застольные беседы были важной формой общения среди греков и римлян. Корни такого рода культурной коммуникации уходят в глубокую древность, когда пировали после обильных жертвоприношений. Можно привести в пример Илиаду Гомера, где герои на пиру не только вкушают «сладостные яства», но и общаются друг с другом, излагают свои замыслы. Этой традиции принадлежат и Сатурналии. Одним из существенных аспектов жанра «застольных бесед» является сочетание серьезного и смешного, легкость обсуждения, праздничное настроение собеседников и популярная форма изложения серьезных вопросов[4 - См. Лосев (1992а), с. 140–145; Уколова (1992), с. 58–64; Она же (1988).].
Макробий традиционно[5 - Примерами могут служить сочинения Цицерона (106–43 гг. до н. э.) Об обязанностях, Авла Геллия (род. ок. 130 г.) Аттические ночи, Марциана Капеллы (V в.) О бракосочетании Филологии и Меркурия и др.] посвящает Сатурналии своему юному сыну Евстахию[6 - Возможно, по этой причине серьезные места в Сатурналиях перемешаны с шутками. Поскольку Комментарий на ‘Сон Сципиона’ Макробий также посвятил сыну (см. Macr., Сотт. I, 1, 1; II, 1, 1), не исключено, что он мог копить материал для своих сочинений задолго до его рождения.], выражая надежду, что произведение поможет тому в обучении. Во введении он пишет (I Praef. 1–11):

Сама Природа, сын мой, Евстахий, в этой жизни распорядилась установить привязанность человека к самым разнообразным и многим вещам. Самой сильной из всех связей Природы является любовь к нашим детям, ее желание заключается в том, что мы должны перенести множество страданий при воспитании и наставлении своих детей. Ничто не может дать родителю большего удовлетворения, чем успех в этих начинаниях, и величайшего разочарования, чем потерпеть в этом неудачу. Вот почему я отношусь к твоему воспитанию как к своей главной заботе… В попытке дать тебе полное образование я должен быть и краток в изложении, и коснуться всех дисциплин… проторив тебе тропу через эти учения… По этой причине я бы хотел представить тебе весь тщательно накопленный (как после твоего рождения, так и до него) моим трудом материал из различных греческих и латинских работ… И если ты вспомнишь какие-то исторические события, памятное слово или факт, погребенные в бесчисленных книгах… тебе будет легко найти их… Произведения малоценные не будут здесь представлены вовсе, а суждения авторов, живших в разное время, будут приведены в порядок и распределены по темам…
При написании Сатурналий Макробий, очевидно, брал за образец трактаты Цицерона (О старости, О дружбе, Об обязанностях, О государстве, О природе богов), Афинея (Пир мудрецов), Плутарха (Застольные беседы) и Авла Геллия (с. 130) (Аттические ночи), а также использовал традиционные сюжетные схемы. Например, он изображает идеализированный кружок аристократов прошлого[7 - Подробнее см. ниже, с. XXVI–XXVIII.], избирая в качестве действующих лиц ярких представителей языческой культуры и аристократической среды IV в., среди которых – политики и ученые.
Сам Макробий не застал описываемое им время, но считает его идеальным[8 - Об этом см.: Петрова (2001б), с. 177–184.], следуя схожей практике Цицерона (О государстве и О природе богов). Скорее всего, он излагает события, которые происходили за некоторое время до смерти главного действующего лица Сатурналий –  Претекстата[9 - Примерно 17–19 декабря 384 г. Дата реконструирована. См. Петрова (2007), с. 180–182.]. Если это так, то такой прием позаимствован Макробием из диалогов Платона (Федон, Теэтэт), трактатов Цицерона (Об ораторе, О старости, О государстве); Афинея (Пир мудрецов). Встречается и анахронизм, за который Макробий извиняется в начале сочинения (I, 1, 3–6), говоря, что он включает в свое повествование известных людей, которые не могли встретиться вместе в реальности. Среди таковых современник Макробия баснописец Авиен[10 - См. ниже, с. XXVII–XXVIII и Приложение 2.], который жил позже, чем устроитель пира – Претекстат (ум. 384 г.). В этом Макробий зависит от Платона, описавшего беседу между Сократом, Парменидом и Тимеем.
Следуя модели трактатов Цицерона (О старости, О дружбе, О природе богов, О государстве), Макробий вводит в число действующих лиц Сатурналий не вымышленных персонажей, а реально живших людей. Всем действующим лицам присущи образованность, изящество речей и поступков (за исключением Евангела). Вероятно, последний намеренно включен Макробием в диалог для драматизации повествования, что также является литературной традицией. Евангел высказывает свои мнения, задает вопросы, критикует старинные порядки. Остальные гости, отвечая ему, излагают собственные взгляды, обсуждая вопросы философии, религии, литературы и науки.
Затруднительно выделить главную тему Сатурналий как из-за утраты многих разделов, так и из-за тематической пестроты оставшихся. В Сатурналиях достаточно серьезных рассуждений, хотя они перемежаются разного рода легковесными вставками[11 - Подробнее см.: Уколова (1992), р. 59, 62–64.]. В качестве важных вопросов можно выделить тему солнечного монотеизма[12 - См. Лосев (1992а), с. 148–149.] (I, 17–23), которую Макробий развивает, следуя за императором Юлианом (332–363), тему критики Вергилия (отрывки из I, III книг, сохранившиеся главы IV книги, V и VI).
В целом в Сатурналиях в литературной форме запечатлены традиции и обычаи римской старины, передано классическое наследие Античности, подводится итог филологической работы предшествующих поколений. Характерной особенностью авторского стиля Макробия является то, что он не ограничивается использованием какого-нибудь одного, нужного ему источника, но компилирует отрывки из текстов множества классических авторов[13 - См. Уколова (1988), с. 50–56; Она же (1992), с. 59–64.].

Участники Сатурналий

В Сатурналиях выведены двенадцать человек; все они – реальные исторические лица[14 - См. Matthews (1990), р. 271–273; 370–375; Davies (1969), р. 4–13.]. Ниже мы обсудим каждого из них как историческое лицо, а затем будет сказано о каждом как о литературном персонаже, участнике Макробиевых Сатурналий.

Веттий Агорий Претекстат
Веттий Агорий Претекстат (310/320–384) – ученый, государственный деятель, духовный лидер и яркий представитель языческой партии в Риме[15 - См. Prosopogr., vol. I, p. 722–724. См. также: Boissier (1891), p. 265; Bloch (1945), p. 203–204,217–219; Klein (1971), s. 47–50; Flamant (1977), p. 26–36; Kahlos (2002), Introd.; Ведюшкин (2011), c. 26–34.]. О его характере и деятельности пишет в Римской истории Аммиан Марцеллин (ок. 330 – ок. 390), который, как правило, всячески осуждал римских сенаторов и их нравы:

Свидетелем всех этих его поступков был сенатор Претекстат, сочетавший благородный образ мыслей с древнеримской важностью. Он случайно оказался по личным делам в Константинополе, и Юлиан по собственному убеждению назначил его правителем Ахайи с проконсульской властью (XXII, 7, 6).
[8] В это время префектуру города [Рима] отправлял с отличием Претекстат. Многообразными проявлениями своей неподкупности и высокой честности, которыми он прославился с ранней юности, он достиг того, что редко случается, а именно, что, хотя сограждане боялись его, он не потерял их любви, которая вообще не выпадает на долю чиновным лицам, внушающим к себе страх. [9] Своим авторитетом и правильными, самой истиной продиктованными приговорами он успокоил волнение, которое вызвали раздоры христиан. После изгнания Урсина водворилось глубокое спокойствие… Множество полезных мероприятий этого прекрасного правителя умножали его славу (XXVII, 9, 8–9).
Эти и подобные бедствия… вызвали всеобщую панику. Чтобы эти бедствия… не повлекли за собой целой громады несчастий, по решению знати [т. е. сената], было отправлено к императору посольство. Бывший префект Претекстат, бывший викарий Венуст и бывший консул Минервий должны были подать императору прошение, чтобы кары не оказывались выше проступков и чтобы не подвергали пыткам сенаторов вопреки обычаю и праву (XXVIII, 1, 24)[16 - Перевод Ю. Кулаковского, А. Сони. См. также: Seyfart (1979).].
О Претекстате и его деятельности известно из текстов Симмаха (Rel. X)[17 - См. MGH: Auct. Ant. 6 / 1, p. 288. О Симмахе см. ниже, с. XII–XIV.]. Сведения о нем можно почерпнуть из сохранившихся надписей, из которых наиболее известна та, что посвящена самому Претекстату и его жене Аконии Фабии Паулине (ум. п. 384)[18 - См. CIL VI, 1779; Kahlos (1994), p. 13–25. См. также Приложение 1.]; из адресованных Претекстату (как префекту Города и префекту претория) законодательных актов, собранных в Codex Theodosianus, из нескольких писем о религиозных дебатах, направленных Претекстату императором Валентинианом II (371–392; имп. – 375), находящихся в серии документов Авелланской коллекции (Collectio Avellana)[19 - См. Blair-Dixon (2007).]. Помимо этого христианский автор и богослов Иероним (347–420), знавший римскую аристократию, упоминает о Претекстате в письмах (Ер. XXIII[20 - Претекстат не упомянут Иеронимом по имени, но нет сомнения, что «consul designatus» и Претекстат – одно и то же лицо, поскольку именно он был избран консулом на следующий год (см. Labourt, t. II, p. 8 [n. 1]).]; XXXIX), а также в полемическом сочинении Contra Ioannem Hierosolymitanum (397 г.). Следует упомянуть и анонимную поэму Carmen adversus paganos, составленную в период между 365–395 / 401 гг., в которой также говорится о сенаторе Претекстате[21 - Текст поэмы и ее перевод на французский язык см.: Саrт. с. pag. (Boxus, Poucet, 2010). См. также: Cracco Ruggini (1979), p. 3–141; Eadem (1989), p. 274 (n. 55). В этих исследованиях высказано предположение, что упомянутые в поэме (v. 115–122) анонимный сенатор и его вдова – Претекстат и Паулина. Заметим, что христиане, к которым, очевидно, относился автор поэмы, к деятельности Претекстата относились крайне негативно. См. Ibidem, vv. 78–83: «Christicolas multos uoluit sic perdere demens: // qui uellent sine lege mori, donaret honores // oblitosque sui caperet quos daemonis arte, // muneribus cupiens quorundam frangere mentes // aut alios facere parua mercede profanos // mittereque inferias miseros sub Tartara secum». – «В безумии своем желал он погубить немало христиан. // Давал награды тем, кто вне Закона [Божьего] скончаться пожелал, // Мужей, себя забывших, в ловушку заманил уловкою бесовской, // Желал умы одних сломить дарами, // Других от Бога отвратить наградою ничтожной, // Вслед за собой несчастных в Тартар отправляя» (пер. ?.А. Ведюшкина). См. также: Shanzer (1986), р. 232–248; Cameron (2011), р. 273–320.].
Не считая Макробия, сведения о Претекстате есть и у более поздних авторов. Один из них Зосим – языческий историк, живший в первой половине VI в., автор Historia nova – описал Претекстата как защитника эллинистических греческих культов (IV, 3, 3)[22 - См. Mendelssohn (1887), р. 160.]; второй – Иоанн Лаврентий Лид, творческая активность которого приходится на середину VI в., в трактате De mensibus (IV, 2, 20–21)[23 - См. Wuensch (1898), р. 65.] упоминает об иерофанте по имени Претекстат.
Имеющиеся свидетельства показывают, что у Претекстата было несколько религиозных должностей: понтифик покровительницы семейного очага, богини Весты и бога Сола, авгур, тавроболий, иерофант, жрец бога Либера и Элевсинских мистерий. Он занимал важные политические и административные посты: квестор, наместник (corrector) Тускии и Умбрии, проконсул Ахайи, префект Рима, преторианский префект Италии (382 г.); был избран консулом на 385 г. (но в должность вступить не успел). Будучи городским префектом, он вернул папе Дамасию (300–384; еп. Рима – 366) базилику Сицинина, помог изгнать из Города антипапу Урсина (366–367), восстановив тем самым спокойствие в Риме.
Среди граждан Рима Претекстат был известен справедливостью. В числе многих других его начинаний – восстановление портика, посвященного двенадцати языческим богам, на Римском форуме. После смерти Претекстата император просил у римского сената копии всех его речей, а жрицы Весты предложили воздвигнуть статую в его честь.
Упомянутая выше надпись[24 - См. CIL VI, 1779. См. также Приложение 1.] свидетельствует об учености Претекстата и о его вкладе в дело по пересмотру и исправлению текстов греческих и латинских авторов. Так, он опубликовал латинскую версию Десяти категорий Аристотеля, пересказанную с греческого языка философом Фемистием (ок. 317 – п. 388)[25 - См. Boeth., In Peri Herm. Arist. II, 3, 7. Согласно Боэцию, Претекстат отличался особой образованностью; он свободно владел греческим языком (что было обычным для римских аристократов его эпохи), знал греческую философию, особенно труды Платона и Аристотеля, которые переводил на латинский язык.]. Вполне возможно, что Претекстат знал Фемистия, с которым мог познакомиться или в Константинополе, когда там находился; или когда философ посетил Рим (в 357 г., следуя в качестве главы Константинопольского сената за императором Константином II [316–340; имп. – сопр. – 337–340]); или в 376 г., когда Фемистий восхвалял императора Грациана (359–383; имп. – 375) в Речи[26 - Здесь укажем на XIII речь, в которой упомянуто имя Грациана. См. Them., Orat. (Dindorfio [1832], p. 208, 7; 212, 4; 213, 21; 214, 12; 215, 13).] в римском сенате[27 - См. Kahlos (2002), Ch. 3.2.]. На знание греческого языка Претекстатом указывает и то, что он был одним из тех (quindecem vir sacri faciundi), кто читал Книги Сивилл[28 - Ibidem.].
Претекстат был одним из последних политических деятелей, поддерживавших языческую религию[29 - Подробнее см.: Ведюшкин (2011), c. 26–34.]. Занимая пост проконсула Ахайи, он выступил против эдикта (364 г.) Валентиниана I (320 / 1–375; имп. – 364), запрещавшего ночные жертвоприношения во время мистерий. Доводы Претекстата, согласно которым этот эдикт сделает невозможным для язычников исповедовать их веру, побудили Валентиниана отменить собственное постановление.
Претекстат лично участвовал в отправлении религиозных культов. Его подпись стоит одной из первых на сохранившемся до нашего времени алтаре, посвященном Великой Матери (Magna Mater), который стал главным местом поклонения последних язычников. Незадолго до смерти он провел важную церемонию восхождения на Капитолий, схожую с языческим триумфальным шествием. В 384 г. он добился от Валентиниана II эдикта, объявляющего преступлением разрушение языческих храмов и предоставившего право расследовать эти преступления префекту Рима, которым был Симмах.
О семье Претекстата сведений нет. Очевидно лишь то, что род Претекстата относился к сенаторской аристократии. Возможно, отцом Претекстата был Гай Веттий Коссиний Руфин[30 - Гай Руфин – римский сенатор и политик начала IV в. В 306 г. он был назначен проконсулом Ахайи, но из-за восстания Максенция в Риме не смог занять это место. В правление Максенция (306–312) он был наместником Венеции, Истрии, Умбрии и Кампании. В правление Константина I (323–337) – одним из трех городских префектов. Руфин также был авгуром, палатинским салием; консулом (316 г.) вместе с Антонием Цециной Сабином. Г. В.К. Руфин иногда идентифицируется с Веттием Руфином (см. ниже), который, возможно, был его родственником (сыном, племянником). См. Prosopogr., vol. I, p. 777.], занимавший должность консула в 316 гг.[31 - Эта гипотеза основана на имени «Веттий» и общей с Претекстатом карьере (наместник Умбрии, понтифик, авгур, назначение на должность проконсула Ахайи). То, что сыновья занимали те же политические и религиозные должности, что и их отцы, было обычным для сенаторской аристократии (этот же факт учитывается и при реконструкции биографии Макробия. – См. Петрова M.С. [2007], с. 14–16).] Однако разница в датах (Претекстат был префектом Рима в 367 г.) делает вероятным и предположение, что Г.В. Коссиний Руфин был отцом Веттия Руфина (префекта Рима в 315 г., консула в 323 г.)[32 - Веттий Руфин был назначен вторым консулом вместе с Ацилием Севером. См. Prosopogr., vol. I, p. 781.], который и был отцом Претекстата. Около 344 г. Претекстат женился на Аконии Фабии Паулине, дочери Фабия Акония Катуллина Филоматия (префекта Рима в 342–344 гг. и консула в 349 г.), с которой прожил в браке более 40 лет, вплоть до своей смерти[33 - Надпись (CIL VI, 1779) свидетельствует о том, что Фабия не только была римской патрицианкой, но и тавроболиатой (участницей тавроболии, обряда жертвоприношения быков, связанного с культом Митры). См. также: Лосев (1992б), с. 72–74. Подробнее см. Приложение 1.].
В Сатурналиях Претекстат – ученейший муж, знаток священных обрядов (I, 17, 1; 1, 7, 17: «…sacrorum omnium unice conscius»; I, 24, 1)[34 - Sat. I, 17, 1: «…божества пожелали, чтобы ты, Веттий Претекстат, был глашатаем всего священного»; Sat. 1, 7, 17: «…Веттий, осведомленный о всех священных обрядах»; Sat. I, 24, 1: «…все …стали хвалить: один – [его, Претекстата] память, другой – ученость, все [вместе] – набожность, утверждая, что он является единственным, знающим скрытую природу богов, что он один только и может постигнуть божественное благодаря уму и высказать благодаря дарованию [оратора]». Здесь и ниже (кроме особо оговоренных случаев) фразы из Сатурналий цит. в переводе В.Т. Звиревича.]. Имеющиеся свидетельства указывают на присущие ему душевное равновесие и спокойствие (I, 7, 2)[35 - Ad loc. «…он был в отношении всех [людей] равным образом благожелательным и снисходительным».], силу характера (I, 5, 4)[36 - Ad loc.: «Прошу добрых слов, – возразил, как обыкновенно со свойственной [ему] убедительностью Претекстат, – и давайте не будем надменно разрушать уважение к приверженцу наук о древности…».], а также педантизм и чувство юмора. Это, например, проявляется у Претекстата в его упреке Авиену, пытавшемуся умалить Сократа (II, 1, 4)[37 - Ad loc.: «Я прошу добрых слов, – заметил Претекстат, – что касается только уважения достоинства Сократа. Ибо кто не согласился бы предпочесть находящихся здесь светил [науки] тем, кто был на том пире [у Агафона]?»], а также в его замечании о том, что домашние боги не одобряют развлечений, свойственных простому народу (II, 1, 7)[38 - Ad loc.: «…зрелищные развлечения не привычны для его [Претекстата] пенатов и [их] не должно ставить выше столь важного собрания».].
Интерес и любовь к старине у Претекстата просматриваются в его дискуссиях о происхождении праздника Сатурналий (I, 7–10) и римского календаря (I, 12–16); глубоком знании языческой религии и соблюдении обрядов – в рассуждении об осведомленности Вергилия в законах Понтификов (III, 4–12) и в пространной речи о солнечном монотеизме, смысл которой в том, что все боги греческой и римской мифологии обладают качествами единого Высшего бога – Солнца (I, 17–23). Тем не менее Претекстат изображен и как своего рода педант, и у Евангела (см. ниже) имеются все основания упрекать его в нарочитой демонстрации своей образованности[39 - См. также: Davies (1969), р. 4–5.].

Квинт Аврелий Симмах
Квинт Аврелий Симмах (340 / 5 – п. 402 гг.) – младший современник и близкий друг Претекстата[40 - К. А. Симмаха в Риме называли «наследником» Претекстата. См. Саrт. с. pag. 114: «…composuit templum nuper cui Symmachus heres».], прозаик, поборник древней языческой религии, занимавший важные государственные посты. В 370–374 гг. он был проконсулом Африки; в 384–385 гг. – префектом Рима; в 391 г. – консулом, обладавшим правами, схожими с императорскими[41 - См. Prosopogr., vol. I, p. 865–870.]. Сохранились панегирики К.А. Симмаха императорам Валентиниану и Грациану, отрывки речей и около 900 писем, написанных с 360 по 402 гг. Пруденций в трактате Против Симмаха пишет, что в красноречии ему уступает и сам Цицерон[42 - Cм. Prud., C. orat. Symm. I, 173A (vv. 632–634): «Et, quascunque solent Capitolia claudere, larvas // O linguam miro verborum fonte fluentem, // Romani decus eloquii, cui cedat et ipse Tullius, has fundit dives facundia gemmas».]. Заслуги Симмаха в общественно-политической и в религиозной сферах перечислены в сохранившейся подписи, сделанной его сыном, Квинтом Фабием Меммием Симмахом[43 - См. CIL IV, 1699.]:
Q. Aur(elio) Symmacho v(iro) c(larissimo), quaest(ori) praet(ori), pontifici maiori, correctori Lucaniae et Bruttiorum, comiti ordinis tertii, procons(uli) Africae, praef(ecto) urb(i), co(n)s(uli) ordinario, oratori disertissimo, Q. Fab(ius) Memm(ius) Symmachus v(ir) c(larissimus) patri optimo – К[винту] Аврелию Симмаху, светлейшему мужу, квестору претория, величайшему понтифику, наместнику Лукании и Бруттия, комиту третьего ранга, проконсулу Африки, префекту Города, ординарному консулу, красноречивейшему оратору, превосходнейшему отцу, К[винт] Фабий Меммий Симмах, светлейший муж, [посвящает].
Что касается наиболее значительных дел Симмаха[44 - См.: Уколова (1992), с. 18–35; Шкаренков (2005), с. 607 сл.], то в 382 г. он был направлен сенатом в Медиолан просить у императора Грациана пересмотра принятого под влиянием Амвросия, епископа Медиолана (340–397 гг.; еп. с 374 г.), решения о выносе из сената алтаря Победы[45 - Алтарь, находившийся в здании римского сената (курии) и олицетворявший собой богиню Викторию, был установлен Октавианом в 29 г. до н. э. в честь победы над Антонием и Клеопатрой в битве при Акции. Золотая статуя (захваченная римлянами у Пирра в 272 г. до н. э.) представляла собой крылатую женщину, держащую в руке лавровый венок победителя. Алтарь был вынесен из курии императором Констанцием II в 357 г., возвращен обратно Юлианом Отступником и вновь вынесен Грацианом в 382 г. После смерти Грациана К.А. Симмах, будучи префектом Рима, неоднократно просил императора Валентиниана II восстановить алтарь. Его просьбы сталкивались с сильным противодействием Амвросия Медиоланского, имевшего большое влияние на императора. Все просьбы восстановить алтарь отклонялись. В дальнейшем, однако, он все же был восстановлен Евгением во время его короткого правления в 392–394 гг., но затем уже навсегда вынесен из здания сената. См. Symm., Ер. X, 54; Ранович (1990), с. 450–457.]. После убийства Грациана именно Симмаху сенат поручил встретить в Италии с поздравлениями нового императора Магна Максима (335–388 гг.; имп. – 383)[46 - См. подробнее: Prosopogr., vol. I, p. 865–870; Шкаренков (2005), c. 607.].
В Сатурналиях ораторский стиль Симмаха описан как цветистый и изысканный (V, 1, 7)[47 - Имеются в виду слова Евсевия о виде речи, которая (ad loc.): «…витиеватая и цветистая, которой когда-то [блистал] Плиний Старший, а ныне блистает наш Симмах, [оратор], не слабее никого из древних».], и именно Симмах берется обсуждать наиболее шокирующие примеры риторических приемов Вергилия (I, 14, 14; Кн. IV). Симмах, изображенный Макробием, сталкивается с тем, что Претекстат учтиво, но без энтузиазма откликается на его предложения к собравшимся развлечься после трапезы припоминанием остроумных и забавных высказываний древних авторов (II, 1, 8). Кроме того, именно Симмах воспроизводит ряд острот Цицерона (II, 3), а позднее (VII, 1, 2) с пониманием встречает предложение Претектстата о том, чтобы разговор inter pocula сохранял ту же серьезность, что и тот, что предшествовал трапезе[48 - См. также: Davies (1969), р. 5–6. Flamant (1977), р. 36–45.].

Вирий Никомах Флавиан
Вирий Никомах Флавиан (334–394 гг.) – представитель влиятельного сенаторского рода Никомахов[49 - Отца Флавиана звали Волусий Венуст. Аммиан Марцеллин упоминает его как викария Испании (см. Амм. Marc., Res. gest. XXIII, 1,4; XXVIII, 1, 24). Вероятно, у Флавиана был брат, который носил то же имя «Венуст», что и отец. См. CIL VI, 1783; Symm., Ер. VI, 32.], принадлежал к окружению Симмаха и находился с ним в родстве[50 - Родство через брак членов семей Никомахов и Симмахов.]. Флавиан занимал многие государственные посты и должности: консул Сицилии (364/ 365 гг.); викарий Африки (376 / 377 гг.); квестор священной палаты (389 г.); префект претория Иллирика и Италии (390–392 гг. и 393–394 гг., при узурпаторе Евгении [392–394]); консул (394 г., власть которого признавалась лишь на территории, подвластной Евгению). Во время правления Евгения Флавиан возглавил языческую партию и проводил курс на реставрацию язычества[51 - Флавиан совершал празднества в честь Исиды, Великой Матери (Magnaе Matris), и публично приносил жертвы.]. После гибели Евгения (в битве на реке Фригид) Флавиан покончил с собой.
О деятельности Флавиана известно из двух надписей. Одна из них, составленная, вероятно, в 394 г., принадлежит мужу внучки Флавиана – Квинту Фабию Меммию Симмаху (сыну Квинта Аврелия Симмаха)[52 - См. CIL VI, 1782.]:

Virio Nicomacho Flaviano v(iro) c(larissimo) / quaest(ori) praet(ori) pontif(ici) maiori / consulari Siciliae / vicario Africae / quaestori intra palatium / praef(ecto) praet(orio) iterum co(n)s(uli) ord(inario) / historico disertissimo / Q(uintus) Fab(ius) Memmius Symmachus v(ir) c(larissimus) / prosocero optimo.
Вирию Никомаху Флавиану, мужу сиятельному, квестору претория, верховному понтифику, [бывшему] консулу Сицилии, викарию Африки, квестору внутренних [покоев] дворца, префекту претория, и снова помощнику консула, выдающемуся историку [и] почтенному деду жены Квинт Фабий Меммий Симмах, муж сиятельный, [посвящает].
Другая надпись, помещенная на постаменте статуи, воздвигнутой в 431 г. внучатым племянником Флавиана на Троянском форуме Аппием Никомахом Декстером во славу (cursus honorum) его заслуг, сделана по приказу императоров Валентиниана и Феодосия[53 - См. CIL VI, 1783. Это событие произошло спустя 40 лет после битвы на реке Фригид. Императоры Валентиниан и Феодосий, воздав должное заслугам и безупречности Флавиана, установили ему памятник.]


Nicomacho Flaviano cons(ulari) Sicil(iae) vicar(io) Afric(ae) quaest(ori) aulae / divi Theodosi praef(ecto) praet(orio) Ital(iae) Illyr(ici) et Afric(ae) iterum / virtutis auctoritatisq(ue) senatoriae et iudiciariae ergo / redita in honorem filii Nicomachi Flaviani cons(ularis) Camp(aniae) / procons(ulis) Asiae praef(ecti) urbi saepius nunc praef(ecti) praet(orio) / Italiae Illyrici et Africae / Imperatores Caes(ares) Fl(avius) Theodosius et Fl(avius) Placidus Valentinianus / semper Aug(usti) senatui suo salutem / clarorum atq(ue) inlustrium in re p(ublica) virorum adversum casus condicionis… / humanae interpolatum aliquatenus adserere honorem et memoriam…
Никомаху Флавиану, [бывшему] консулу Сицилии, викарию Африки, квестору [императорских] покоев, префекту претория божественного Феодосия в Италии, Иллирика и снова Африки, почитаемому за добродетели [мужу], входящему в состав Сената и Суда, в честь сына [Рима] Никомаха Флавиана, консула Кампании, проконсула Азии, префекта городских укреплений, ныне префекту претория Италии, Иллирика и Африки, постоянно [избираемому] по своему благоденствию в Августейший сенат светлейшему, а также сиятельному государственному мужу… за заслуги и на вечную память… императоры Цезарь Флавий Феодосий и Флавий Плакидий Валентиниан установили [памятник].
Иоанн Солсберийский (XII в.) приписывает Флавиану авторство утраченного трактата De vestigiis et dogmatibus philosophorum[54 - См. Joan. Saresb., Polycr. II, 26 (460b): «Hoc autem asserit Flavianus in librо, qui De vestigiis philosophorum inscribitur». Ibidem VIII, 2 (790a; 755a); VIII, 12 (758a; 761a).]; кроме того, сохранившаяся фраза «historicus disertissimus»[55 - CIL VI, 1782.] свидетельствует о литературных занятиях Флавиана (ему принадлежали Анналы, использованные Аммианом Марцеллином).
Макробий говорит о Флавиане как о человеке хорошо образованном, обладающем приятным нравом; основательном в жизни (I, 5, 13). Он упомянут как друг Евстахия (I, 6, 4). При обсуждении текстов Вергилия Флавиан обещает рассказать о знании поэтом законов авгуров (I, 24, 17), но его вклад в эту беседу (вероятно, составлявший утраченную часть третьей книги) не сохранился. Среди других его речений – опровержения ряда утверждений собеседников относительно свойств вина (VII, 6)[56 - См. Davies (1969), р. 6–7; Flamant (1977), р. 45–58.].
* * *
Претекстат, Флавиан и Квинт Аврелий Симмах – главные действующие лица Сатурналий. Все они – видные римские государственные деятели, лидеры, возглавлявшие борьбу партии язычников в сенате против христиан. Остальные участники – знатные аристократы, принадлежавшие к образованнейшим людям своего времени.

Сервий
Сервий (Рим, ок. 400 г.), грамматист и комментатор Вергилия[57 - Комментарии Сервия на Вергилиевы Энеиду, Буколики и Георгики были основополагающими при изучении текстов поэта в Средние века. См., напр., Georgii (1912), р. 518–526.], представлен Макробием как молодой человек, «удивительной учености и вместе с тем приятный в [своей] скромности, с направленным в землю взором и как бы стремящийся быть незамеченным», который лишь недавно присоединился к учителям-грамматистам (I, 2, 15; I, 4, 4[58 - Ad loc.: «…мне больше пристало учиться, чем учить».]). Макробий повсеместно отмечает его образованность (I, 23, 20[59 - Ad loc.: «…величайший из всех словесников».]; I, 24, 8; VI, 7, 2; VI, 9, 3[60 - Ad loc.: «…знаток самой природы слов».]; VII, 11, 1[61 - Ad loc.: «Сервий, ученейший не только среди молодых… но также среди всех стариков».]), застенчивость и сдержанность (е. g. II, 2, 12[62 - Ad loc.: «Сервий молчал из-за скромности…».]; VII, 11, 1[63 - Ad loc.: «…тот, стеснительный от природной скромности, покраснел вплоть до предательского румянца».]); его знание Вергилия (VI, 6, 1). Для Макробия было естественным «заставить» Сервия обсуждать различные латинские слова, именования (напр., «Сатурналии») и лингвистические формы (I, 4), давать разъяснения по поводу использования Вергилием определенных фраз и грамматических конструкций (VI, 7, 9), перечислять виды плодов в заключительных главах третьей книги. Макробий не зависит от Сервия в своей критике Вергилия, скорее оба автора (и Макробий, и Сервий) выстраивают свои рассуждения, основываясь на текстах ранних комментаторов и критиков[64 - См. Davies (1969), р. 9; Flamant (1977), р. 78–79.].

Дисарий
Дисарий – грек по происхождению (VII, 5, 2; VII, 5, 4), врач и натурфилософ[65 - См. Davies (1969), р. 10–11. См. также Приложение 3.]. Вероятно, именно он упомянут в Письмах (III, 37; IX, 43; IX, 44) Симмаха[66 - См. Davies (1969), р. 10–11; Flamant (1977), р. 71–72.].
У Макробия о нем (как и о Евсевии) сказано, что он человек преклонного возраста (VII, 10, 1)[67 - Ad loc.: «…придется мне с тобой вести беседу, Дисарий, о [том] возрасте, в дверь которого мы оба почти уже стучимся. Когда Гомер называет стариков ?????????????? (с седыми висками)…».], лучший из врачей в Риме (I, 7, I)[68 - Ad loc.: «…превосходил [всех] прочих, преподававших искусство врачевания». Об отношении к медикам см. Приложение 3.], «безмерно приятный и весьма ученый» (VII, 7, 13), ему присуще красноречие (VII, 8, 7). Претекстат же, к которому Дисарий неожиданно пришел вместе с Евангелом и Гором, намеревается обратить досуг в полезное занятие (I, 7, 1)[69 - Ad loc.: «Мы же сошлись, чтобы и священным праздникам честь оказать – и притом избежать праздничного безделья, – и обратить досуг в полезное занятие, намереваясь посвятить весь день ученым сообщениям…».] и поговорить о различных науках (Ibid.; I, 7, 7–8). Дисарий вступает в беседу в последний день праздника, когда обсуждаются медицинские темы (VII, 4, 1–3). Эта дискуссия, во время которой другие участники праздничного пира обращаются к нему с различными вопросами, составляет большую часть седьмой книги. Будучи приверженцем врача Эрасистрата (304–250 гг. до н. э.), Дисарий резко критикует попытки вторжения философии в область медицины (VII, 15, 1)[70 - Ad loc.: «Дисарий прибавил: “Эти [ваши] одобрения призывают философию к тому, чтобы присваивать себе [право] рассуждать о чужом искусстве, из-за чего часто случались вопиющие ошибки. Как, [например], ваш Платон обрек себя на осмеяние потомков, когда не удержался от анатомических вопросов, которые принадлежат медицине…”».], благодаря чему вызывает возражения Евстахия (VII, 15, 14)[71 - Ad loc.: «При этих [словах Дисария] Евстафий, несколько возбудившись, говорит: “Не менее чем ты, Дисарий, я внушал [это] философам, как [и] врачам. Но только мне кажется, что ты предаешь забвению утвержденное согласием человеческого рода и верное положение, что философия является искусством искусств и наукой наук. А ныне на [нее] саму бесчестным образом нападает медицина, хотя философия считается весьма могущественной там, где рассуждает об умопостигаемой области, то есть о бестелесном; и туда она простирается, где трактует о природоведческих вопросах, то есть о божественных телах неба или звезд”».].

Гор
Гор – ученый, философ-киник. Скорее всего, именно он упомянут в Письме (II, 39) Симмаха[72 - В указанном письме речь идет о Горе (Orus), как «philosophus ritu atque eruditione praecipuus» – см. Davies (1969), p. 11; Flamant (1977), p. 72–73.]. У Макробия Гор – египтянин (как показывает его имя), «уроженец [берегов] Нила» (I, 15, 4; I, 16, 37; VII, 13, 9). После весьма успешной карьеры профессионального кулачного борца он (как и Клеанф) обратился к философии (I, 7, 3)[73 - Ad loc.: «Гор, муж, одинаково крепкий телом и духом, который начал заниматься философией после бесчисленных побед среди кулачных бойцов и, став последователем учения Антисфена, Кратета и самого Диогена, заслужил славу среди киников».], и преуспевание в этих занятиях позволило ему получить статус «мужа основательного и выдающегося» (I, 16, 38), придерживающегося аскетизма киников (VII, 13, 17). В первой книге Сатурналий он отвечает на вопросы о почитании бога Сатурна (I, 7, 14) и о происхождении римского календаря (I, 15, 1). В утраченном заключении третьей книги он, вероятно, критиковал роскошь времен республики (III, 13, 16). В седьмой книге Гор делает важное замечание о практике кремирования, вышедшей из употребления (VII, 7, 5).

Евстафий
Евстафий – грек из Каппадокии, философ-платоник[74 - Об идентификации Евстахия см.: Glover (1901), р. 5; Jan ([ed. Macr.] 1848), р. xxix – xxx; Davies (1969), p. 9–10; Flamant (1977), p. 67–69.]. У Макробия он – друг и современник Флавиана (I, 6, 4)[75 - Ad loc.: «…Флавиан и Евстафий, двое, известные [своей] дружбой».], «учёнейший муж» (II, 2, 6) и знаток философии (I, 5, 13[76 - Ad loc.: «…Евстафия, который является таким [знатоком] во всякого рода философии, что может один подражать дарованиям трех философов, о которых разнесла славу наша древность».]; VII, 1, 8[77 - Ad loc.: «…наше поколение назвало тебя, Евстафий, единственным приверженцем философии».]).
Рассуждение Евстафия о знании Вергилием философии и астрономии, которое, должно быть, предваряло беседы второго дня Сатурналий (I, 24, 18; I, 24, 21), не сохранилось. В пятой книге он приводит примеры строк и фраз, которые Вергилий позаимствовал у Гомера (V, 2–14), сравнивая тексты двух поэтов (V, 15–17; VI), проводит параллели между Пиндаром и Вергилием (V, 17, 7–14), представляя последнего в менее выгодном свете, говорит о зависимости Вергилия не только от Гомера, но и от других греческих поэтов (V, 17, 15 – V, 22, 15). Евстафий также отмечает «долг» Цезаря по отношению к египтянам и грекам при составлении римского календаря (I, 16, 38–44). Во второй книге, когда речь заходит о питье вина и получении удовольствия от его вкуса, Евстафий ссылается на Платона, Аристотеля и Гиппократа (II, 8, 5–16), а в седьмой книге доказывает уместность рассуждений на философские темы во время трапезы (VII, 1, 5–24). Эта же книга содержит его наблюдения о порицаниях посредством острот или насмешек (VII, 2–3), а также касающиеся физиологии высказывания в поддержку его соотечественника, врача Дисария (VII, 14–16).

Авиен
Авиен (род. ок. 400 г.) – баснописец[78 - Об идентификации Авиена и его имени см. Приложение 2.]. Ему принадлежат 42 басни, посвященные Феодосию. В Сатурналиях Авиен представлен как застенчивый, добрый и остроумный юноша (VII, 3, 23[79 - Ad loc.: «Следовательно, мой Авиен… нужно наставлять тебя с молодости, которая столь восприимчива, что [быстро] схватывает подлежащее изучению…».]). Обладая прекрасной памятью (II, 8, 1)[80 - Ad loc.: «… поднялось веселье, так как [все] восхваляли прекрасную память и прелесть остроумия Авиена…».], зная огромное количество анекдотов (II, 4–7), он стремительно вмешивается в разговор (I, 6, 3[81 - Ad loc.: «Тогда Авиен – поскольку у него было обыкновение перебивать [собеседника] – говорит…».]; II, 3, 14[82 - Ad loc.: «Когда Симмах еще говорил и, как казалось, многое еще намеревался сказать, Авиен, перебив его, как это обыкновенно бывает в застольных разговорах, сказал…».]) или, напротив, делает тихие замечания (I, 4, 1; VI, 7, 1[83 - Ad loc.: «…Претекстат, видя Авиена, нашептывающего что-то Евстафию, говорит: “Отчего бы тебе, Евстафий, не оказать поддержки застенчивому и доброму юноше Авиену и самому не объявить нам то, что он шепчет…”».]). С его помощью Макробий стремится расширить тему какого-либо дискурса или же сменить предмет обсуждения (I, 5, 1–3; I, 17, 1; V, 1, 2 и 6[84 - Ad loc. [2]: «Авиен спрашивает: “Если мы, как это необходимо, согласны в том, что Вергилий был оратором, я хочу, чтобы ты, превосходнейший из учителей, сказал мне следующее: если кто-нибудь захотел бы следовать искусству речи, то больше преуспел бы в этом благодаря Вергилию или Цицерону?”…»; [6]: «Авиен ответил: “Я хотел бы, чтобы ты со всей ясностью показал мне эти различия [в красноречии] на примере [отдельных] лиц…”».] V, 3, 16[85 - Ad loc.: «Авиен сказал: “Прошу, Евстафий, продолжай исследовать все, что он извлек из Гомера”…».]; VII, 3, 1[86 - Ad loc.: «Авиен добавил: “Всех вас, ученейшие из ученейших, кто здесь присутствует, я просил бы о том, чтобы из уважения к вам Евстафий вдохновился открыть то, что немногим ранее он сказал об остроте”…».]). Когда в конце первого дня празднования некоторые из участников беседы намереваются порассуждать о различных аспектах творчества Вергилия, Авиен говорит, что сам не будет принимать участие в такой беседе, но, скорее, послушает, что скажут другие (I, 24, 20; VI, 7–9)[87 - См. также Davies (1969), р. 8–9; Flamant (1977), р. 77–78.]. Кроме того, Макробий представляет Авиена как друга Гора (I, 7, 14).

Альбины, Цецина и Фурий
Идентификация Альбинов является сложной проблемой, а ее решение – спорным[88 - См. Dill (1899), р. 14; Davies (1969), р. 7–8; Flamant (1977), р. 58–65.]. Цецину (Caecina) отождествляют с Публием Кеонием Альбином (Publius Caeonius Albinus), понтификом, о котором с уважением упоминает Иероним[89 - См. Hier. Ер. 107, 1.]. Поскольку имя другого персонажа, Фурия (Furius) в сочетании с именем Альбин («Furius Albinus») в Сатурналиях встречается дважды (I, 2, 16; I, 4, 1), а само имя «Furius» во многих манускриптах Сатурналий записано как «Rufius»[90 - См. Willis (ed. Macr. [1963]), p. 8; 12 sqq.], этого персонажа отождествляют с Руфием Альбином («Rufius Albinus»), человеком, который был префектом Рима в 389–391 гг.[91 - См. Prosopogr., vol. 1, p. 38–39.] Это подтверждают несколько современных ему надписей[92 - См. CIL VI, 379
, 379
, 36959; ChastaGnol (1962), p. 233–236.]. Цецина Альбин и Фурий (Руфий) Альбин могут быть связаны с семейством Альбинов, упоминаемых Рутилием Намацианом ок. 416 г.[93 - Cm. Rut. Nam., De red. suo I, 167–176; 466–474.] В Сатурналиях из двух Альбинов, принадлежащих, по словам Претекстата, к образованнейшим людям своего времени (VI, 1, 1), Цецина Альбин является современником Симмаха (I, 2, 15)[94 - Ad loc.: «…Аврелий Симмах и Цецина Альбин, весьма схожие… по возрасту… привычкам и увлечениям…».]. Он – тот Альбин, который упомянут как отец Деция в Прологе при изложении Макробием беседы Постумиана и Деция о досуге и пире (I, 2, 2–3). Согласно Макробию, вклад Цецины в разговор состоит в обсуждении вопросов об исчислении гражданского дня в Риме (I, 3), изменении жертвоприношений (I, 7, 34), «медовых лакомствах» (II, 8, 3) и роскоши, преобладавшей в Риме в период Республики (III, 13). Последний вопрос далее рассматривается более подробно Фурием (III, 14, 17). И Цецина, и Фурий во исполнение своих намерений (I, 24, 19) иллюстрируют с помощью цитат зависимость Вергилия от предшествующих латинских авторов (VI, 1–5), а в седьмой книге они задают ряд вопросов физиологического и физического характера врачу Дисарию (VII, 8). В этой же книге Цецина припоминает рассказ одного авторитетного автора относительно закона понтификов о происхождении ношения кольца на безымянном пальце левой руки (VII, 13, 11–16).

Евсевий
Евсевий – греческий ритор[95 - См. Davies (1969), р. 10; Flamant (1977), р. 70–71.]. Скорее всего, это Евсевий, бывший учеником философа Проересия, и тогда это о нем нелестно пишет Евнапий из Сард (Жизнь философов 493):

[Проересий] послал [римлянам] Евсевия, уроженца Александрии, который, кажется, очень подходил для Рима, поскольку умел льстить и заигрывать с жителями этого города. В Афинах же это смотрелось возмутительно. Посылая Евсевия, Проересий думал увеличить и свою собственную славу, потому что его ученик, в самом деле, не знал равных в хитром искусстве политических речей. Что же касается особенностей риторического дара Евсевия, то будет достаточно сказать, что он был египтянином[96 - Пер. Е.В. Дарк, ?.Л. Хорькова.].
В Сатурналиях Макробия Евсевий – греческий ритор; человек преклонного возраста (VII, 10, 1[97 - Ad loc.: «Следовательно, – вступает Евсевий, – придется мне с тобой вести беседу, Дисарий, о [том] возрасте, в дверь которого мы оба почти уже стучимся…».]), занимающий место юриста Постумиана на пиру, а затем пересказывающий ему то, что там происходило (I, 2, 7; I, 6, 2). Его речь о знании Вергилием ораторского искусства (на что имеется ссылка – I, 24, 11), возможно, является частью недостающих глав в конце фрагментарной четвертой книги, поскольку в начале пятой книги он говорит о стилях ораторского мастерства. В седьмой книге Евсевий обсуждает с врачом Дисарием обстоятельства, сопутствующие старению (VII, 10).

Евангел
Евангел – критик[98 - См. Glover (1901), р. 175; Davies (1969), р. 11–13; Flamant (1977), р. 74–75.]. Вместе с Дисарием и Гором он приходит к Претекстату уже после того, как собрались другие гости. Он описан как нескромный молодой человек, бестактный и шокирующий присутствующих, не выбирающий выражений (I, 11, 2[99 - Ad loc.: «…все ужаснулись [словам Евангела…]».]
. Обнаружив себя в большой компании, участники которой встретили его приход с «хмурым выражением лица» (I, 7, 2[100 - Ad loc.: «Хмурое выражение лиц большинства сидящих являло, что прибытие Евангела мешает хорошему проведению досуга и мало приличествует мирному собранию. Ведь он был человеком язвительно-насмешливым, с дерзко-нахальной речью, наглым и пренебрегающим неприязнью, которую вызывал по отношению к себе своими словами, повсюду сеющими ненависть, так как не выбирал выражений…».]), он неучтиво приветствует Претекстата, но смягчается, когда Претекстат приглашает его и его спутников принять участие в торжестве. Однако большинство присутствующих дают понять, что «прибытие Евангела мешает хорошему проведению досуга и мало соответствует их мирному собранию».
Вначале Евангел не принимает участия в беседе (I, 11, 1), но впоследствии призывает выпить вина (II, 8, 4), что для Макробия служит предлогом сослаться на замечание Платона о пользе вина за обедом и на то, что по этому поводу писали Аристотель и Гиппократ (II, 8, 5–16). В седьмой книге Евангел вмешивается в обсуждение вопроса о мозге человека, намереваясь прервать Дисария (VII, 9, 1[101 - Ad loc.: «Евангел прерывает продолжающееся обсуждение и говорит: “Я [тоже] потревожу нашего Дисария, даже если он будет удовлетворять спрашивающего теми своими маленькими и подобными капелькам ответами…”».]
, а впоследствии грубо прекращает спор между Евстафием и Дисарием с насмешливой просьбой рассказать, что появилось раньше, яйцо или курица (VII, 16, 1[102 - Ad loc.: «Между тем Евангел, ненавистник славы греков и насмешник, говорит: “Пусть-ка они сотворят то, что среди вас отвергается как проявление болтливости. Отчего же мне [тогда] не пожелать поскорее узнать от вас, если что-нибудь в этом понимает ваша мудрость, яйцо ли прежде существовало или курица?”»]). Дисарий, однако, со всей серьезностью отвечает на этот вопрос, после чего Евангел опять спрашивает, отчего мясо кабана портится быстрее при лунном свете, чем при солнечном (VII, 16, 15). Его главная роль в диалоге – критиковать Вергилия и время от времени (e. g. III, 10–12; V, 2, 1) отпускать замечания, умаляющие достоинство поэта. Когда Претекстат, завершая пространное рассуждение о почитании Бога-Солнца (I, 17–23), упоминает строку из Георгик (I, 18, 23), Евангел выражает неодобрение теологическим теориям Вергилия (I, 24, 3–4); он также противится всеобщему восхищению поэтом, важном, по его мнению, лишь для детей (I, 24, 6). Согласно Евангелу, Вергилий сам сомневался в ценности Энеиды и даже распорядился в завещании сжечь ее – как предполагает Евангел, из-за страха, что его осудят по соображениям морали (например, Венера в поэме упрашивет мужа даровать броню ее внебрачному сыну), а также из-за художественных изъянов (композиция поэмы неуклюжа, используются греческие слова и иноземные выражения) (I, 14, 1–7). Однако присутствующие не согласны с этим мнением. Для них Вергилий является авторитетом в любой науке (I, 16, 12), и послеобеденная беседа в течение двух последних дней Сатурналий посвящена обсуждению достоинств Вергилия.
По Макробию, Евангел не был греком по происхождению, поскольку он называет Вергилия «нашим поэтом» (I, 24, 2)[103 - Ad loc.: «Между тем Евангел говорит: “…когда бывает беседа о божественном, вы стремитесь к тому, чтобы по каждому отдельно [божеству] призывать в свидетели нашего Мантуанца, а не к тому, чтобы она происходила, как думается, с обсуждением [его высказываний]”».]. Нет ответа и на вопрос, был ли он христианином, хотя его имя, несомненно, напоминает христианское. Если Евангел все же был приверженцем христианской веры, он должен был бы выразить свое неприятие языческой религии[104 - Подобное отношение просматривается в его словах к Претекстату (I, 11, 1): «При всем блеске дарования и красноречия нашего Претекстата, я не в состоянии вынести того, что он в предыдущей речи пожелал предписать ради почитания некоего бога: чтобы рабы обедали вместе с господами, как если бы, право, боги заботились о рабах, или какой-нибудь разумный человек допустил бы оскорбление своего дома столь мерзким обществом. Или теперь вот он пытается приписать Сигилляриям, которые своими глиняными фигурками доставляют забаву все еще ползающим детям, служение богопочитанию и, поскольку он считается первым из набожных людей, примешивает сюда уже кое-что и от суеверия».]. Возможно, особенности характера, которыми наделил этого персонажа автор, отражают отношения Макробия к современным ему христианам[105 - Отношение сенаторской оппозиции к христианству во время жизни Претекстата отражено в словах Фурия Альбина (III, 14, 2: «Если мы рассудительны, мы всегда должны почитать древность»). В этой связи интересна фраза Аммиана Марцеллина, описывающего отношение императора Юлиана к деятельности Константина (Res gest. XXI, 10, 8): «Тогда же Юлиан потревожил память Константина, обличая в нем любителя новшеств и разрушителя старых законов и древних обычаев…».].
* * *
Скорее всего, выбирая участников для Сатурналий, Макробий обращался за информацией к письмам Квинта Аврелия Симмаха[106 - Макробий мог просматривать письма Симмаха после их издания Квинтом Фабием Симмахом или же имел к ним непосредственный доступ еще до издания, через самого Квинта Фабия, будучи с ним в дружеских отношениях.]. Например, Евангела автор представляет как нарушителя спокойствия, «бестактного и шокирующего всех присутствующих» – характеристика, содержащаяся в письме Симмаха[107 - См. Symm., Ер. VI, 7.], в котором Евангел именуется «беспечным» (incautus animus). Появление в Сатурналиях врача Дисария и философа Гора также, вероятно, связано с письмами Квинта Аврелия, в которых о Дисарии говорится как о человеке «дражайшем… первейшем среди обучавших врачеванию, по праву занимающем первое место»[108 - См. Symm., Ер. III, 37.], а о Горе сказано, что он «философ по жизни и первейший по учености»[109 - См. Symm., Ер. II, 39: «…philosophus vita atque eruditione praecipuus…»; Idem, Ep. III, 37: «…amicissimus vir… inter professores medendi summatem iure obtinet locum…».].

Анахронизм мизансцены Сатурналий
Если сопоставить биографии персонажей Сатурналий хронологически, то становится очевидным, что двое из них – комментатор Вергилия Сервий и баснописец Авиен – не могли вести беседу с Претекстатом. Сервий, будучи младшим современником Квинта Аврелия Симмаха, был слишком молод в сравнении с хозяином торжества и вряд ли мог обсуждать с ним важные вопросы[110 - Имеется одно, весьма учтивое письмо (VIII, 60) Симмаха, которое, возможно, адресовано Сервию. Если это так, то Сервий мог лишь претендовать на то, чтобы быть членом кружка Претекстата. См. Matthews (1990), р. 371 (n. 3).]. Творческий расцвет Авиена приходится на первую половину V века, т. е. на то время, когда Претекстат умер[111 - Возможно, Авиен уже родился к концу жизни Претекстата, но, будучи ребенком, не мог с ним беседовать.]. Таким образом, объединение в одной мизансцене всех участников представляет собой очевидный анахронизм[112 - См. Cameron (1966), р. 29–30; Matthews (1990), р. 371–373. Подобный анахронизм можно рассматривать как традиционный литературный прием. Ср. анахронизм у Платона, о котором упоминает Макробий (см. ниже).]. Макробий и сам признает, что включил в свое повествование известных людей, которые не могли встретиться вместе в реальном времени. Он пишет (I, 1, 3–5), что следует диалогам Платона, в которых беседуют Сократ, Парменид (живший намного раньше Сократа) и Тимей, тогда еще слишком юный (I, 1, 5). Однако на самом деле Макробий больше следует Цицерону, чем Платону, поскольку здесь же (I, 1, 4) он сравнивает героев произведений Цицерона (О старости, О дружбе, О природе богов, О государстве) – Котту, Лелия и Сципиона – с Претекстатом, Флавианом, Альбином, Симмахом и Евстахием.
На вопрос, почему Макробий ввел Сервия и Авиена в число своих персонажей, можно ответить так. Вероятно, Макробий, сознательно включая Сервия в число действующих лиц, желал, чтобы участники Сатурналий обсуждали Вергилия, поскольку Сервий был авторитетом в этой области[113 - Время творческой активности Сервия остается неизвестным. Вероятно, Сервий писал свои комментарии между 395–410 гг., хотя возможна и более поздняя датировка. См. Georgii (1912), р. 518–526.]. Что касается Авиена, то он был современником Макробия и знал его лично. Вполне возможно, что Макробий включил Авиена в число действующих лиц Сатурналий из-за дружеских побуждений, в ответ на его посвящение ему Басен[114 - В отношении того, кто из авторов написал свое произведение раньше – Макробий, включивший Авиена в число участников Сатурналий, или Авиен, посвятивший ему свои Басни – можно лишь гадать. Скорее всего, первым был Макробий, который мог знать о том, что пишет Авиен. Отсюда в его Сатурналиях возникает образ Авиена – рассказчика смешных историй. Возможно, Макробий включил поэта в число участников своего сочинения из дружеских побуждений и авансом. Авиен же некоторое время спустя (после выхода Сатурналий) «возвращает» долг Макробию, называя его авторитетом в обоих жанрах – в стихах и в прозе. В этой связи можно указать на аналогичную ситуацию. Так, Цицерон сделал Варрона участником трактата Учение академиков (см. Cic., Acad., Praef.) после того, как услышал, что получит посвящение от него в сочинении О латинском языке (см. Cic., Ер. DCXXXI ad Att. XIII, 12, 3 [p. п. – т. 3, c. 167]; Idem, Ep. DCXXXII – DCXXXVII [p. п. – т. 3, c. 168–173].].

Время описываемых в Сатурналиях событий
Уже было отмечено, что при написании Сатурналий Макробий ориентировался на сочинения предшественников, как латинских, так и греческих. В частности, на особенности мизансцены Сатурналий оказали влияние сочинения Цицерона О природе богов и О государстве, а также трактат Афинея Пир мудрецов[115 - В таком ракурсе можно обратить внимание и на Застольные беседы Плутарха, и на Аттические ночи Авла Геллия. См. Courcelle: (1943), р. 9–16. См. также Приложение 6.].
Трактат Цицерона О природе богов представляет собой изложение беседы знатных аристократов, собравшихся в доме Гая Аврелия Котты (124–74 гг. до н. э.), образованнейшего человека своего времени и видного государственного деятеля. Действие трактата происходит в Риме, в 75 г. до н. э., в дни Латинских праздников (feriae Latinae), продолжавшихся несколько дней. Примечательно, что Котта умер в 74 г. до н. э., т. е. на следующий год после описываемых событий. В трактате О государстве Цицерон изображает загородную усадьбу Сципиона Младшего (185–129 гг. до н. э.), к которому в дом приходят для беседы друзья и родственники. Действие также происходит в дни Латинских праздников, в течение трех дней, в 129 г. до н. э. В последний день Сципион Младший рассказывает о сне, во время которого он узнал не только об уготованной ему блестящей судьбе (VI, 11, 11), но и о предстоящей смерти «от нечестивых рук своих близких» (VI, 12, 12). Сципион умер в 56 лет, в 129 г. до н. э., т. е. вскоре после описанных в трактате событий. Схожая ситуация описана у Афинея в Пире мудрецов (XV, 686с): распорядитель по трапезе[116 - См. Athen., Deipn. II, 58 в (II, 51, 7 [Kaebel]): …? ??? ??????? ??µ???… распорядитель пира. Ср. Претекстат – rex mensae (Sat. II, 1, 3).] Ульпиан умер через несколько дней после праздника. Вполне вероятно, что Макробий, подражая авторам упомянутых произведений, сделал так, что действие Сатурналий разворачивается незадолго (за неделю или около того) до смерти устроителя пира – Претекстата. Вполне возможно, что смерть Претекстата могла быть упомянута или предвещена в ныне утраченном конце Сатурналий, как это было в случае Сципиона и Ульпиана[117 - См. Cameron (1966), p. 28–29.] в соответствующих трактатах Цицерона и Афинея. Если это так, то можно рассчитать дату описываемых в Сатурналиях событий. Претекстат был еще жив 9 сентября 384 года, но умер к 1 января 385 г.[118 - Ibid., p. 29 (n. 37).], когда он уже был избран на должность консула на 385 год. Возможно, его смерть наступила в ноябре или декабре 384 г. Вряд ли случайно то, что Макробий описывает праздник именно декабрьских Сатурналий (отсюда название сочинения). Скорее всего, наш автор выбрал ближайшие праздничные дни до смерти Претекстата, точно так же как Цицерон выбрал ближайшие дни Латинских празднеств перед смертью Сципиона Младшего. Отчего действие происходит в праздники, ясно – только тогда знатные римляне, занятые на государственной службе, могли провести целые дни в непрерывных беседах. Беседы во время Сатурналий, начавшись 17 декабря, длились три дня. Таким образом, можно заключить, что события, которые описал Макробий в своем сочинении, происходили 17–19 декабря 384 года.

Макробий и аристократический кружок Претекстата
Как было показано выше, все действующие лица Сатурналий (за исключением Авиена и, возможно, Сервия) принадлежали кругу Претекстата. Многие из них упомянуты Квинтом Аврелием Симмахом в его письмах или же сами получали от него послания. Однако Макробия (или Феодосия) нет ни в числе 134 его корреспондентов[119 - Перечень корреспондентов Симмаха, сгруппированных по их религиозным верованиям, дал J. McGeachy (см. McGeachy [1949], р. 226 [n. 25]).], ни в числе упоминаемых им современников.
Если К.А. Симмах знал Макробия, то странно, что он ни разу не упомянул его. А если Сатурналии появились при жизни К.А. Симмаха, трудно объяснить, почему он не упомянул и о них – ведь он гордился знанием литературы. Симмах не мог бы не знать, что Макробий сделал его одним из главных действующих лиц своего сочинения и представил как одного из самых образованных и культурных людей Рима. Вряд ли он оставил бы это без комментария – если не в письме к самому Макробию, то хотя бы к кому-нибудь из числа своих (134!) корреспондентов, например к Альбину[120 - Если допустить, что Макробий был современником К.А. Симмаха, то тогда именно ему должна быть посвящена Макробиева работа О глаголах. В таком случае еще более удивительно то, что Симмах не отреагировал и на это.]. Большая часть писем Квинта Аврелия Симмаха относится к периоду 360–402 / 3 гг., два-три из них – к промежутку между 395–402 / 3 гг.[121 - См. Seeck (1883), р. lх; Уколова (1992), с. 26–27.], т. е. они написаны во время изображенных в Сатурналиях событий. Некоторые из писем Квинт Аврелий адресовал своему зятю, молодому Флавиану (чей отец— Веттий Агорий Флавиан также упомянут в Сатурналиях). Но и в них ничего не сказано ни о трактате, ни о его авторе. Более того, если бы Макробий входил в число современников Претекстата, Флавиана и Квинта Аврелия Симмаха, вряд ли бы он упустил возможность вывести самого себя в числе гостей Сатурналий (пусть и в скромной роли), как иногда делали Цицерон и Тацит[122 - Напр., Cic., De nat. deor.; Tac., De orat.]. Макробий не включает себя ни в число главных участников, ни в число второстепенных лиц (грамматистов, риторов, докторов, философов), таких как Сервий, Евсевий, Дисарий. Это также подтверждает предположение о том, что Макробий не был их современником. Напомним еще раз, Макробий (I, 1, 4) сравнивает участников своего пиршества с героями произведений Цицерона. Последний в трактате О государстве изобразил своего главного персонажа Сципиона как величайшего и мудрейшего человека (De Rep. I, 13) «золотого века» Рима, наиболее подходящего для того, чтобы вложить в его уста наставления современному поколению, нуждающемуся в поучении.
Однако сам Цицерон жил позже Сципиона[123 - Действующими лицами диалога О государстве Цицерон сделал людей, которые к его времени уже умерли. Напротив, в диалоге О природе богов действующими лицами Цицерон избрал своих живых современников. Характерно, что Цицерон при этом не смешивает «мертвых» и «живых». См. Ciс., Ер. DCXXXVI ad Att. XIII, 19, 3 (p. п. – т. 3, c. 171): «…ведь я решил не включать в диалог никого из тех, кто жив» (пер. В.О. Горенштейна).]. Подобно Цицерону, Макробий также представляет в Сатурналиях людей недавнего прошлого, описывая их со всем возможным почтением, часто повторяя значимые для себя имена: «Претекстат, Флавиан…»; приводя сравнения типа «мужи, подобные Претекстату и Флавиану». Эти фигуры для Макробия символичны, они олицетворяют уже ушедший «золотой век», к которому сам он не принадлежит. Вероятно, целью Макробия было изобразить идеализированный культурный кружок аристократов, живших в великую эпоху прошлого[124 - В этом Макробий следует Цицерону, который в трактате О государстве описал тот круг людей и то время, которое считал идеальным, но безвозвратно ушедшим.], эпоху Претекстата (saeculum Praetextati), когда еще не было ясно, за какой верой будет победа – языческой или христианской. И здесь фразу «saeculum Praetextati» следует понимать как указание на то, что сам Макробий живет уже в другом времени.

Terminus post quem для Сатурналий
Terminus post quem для Сатурналий можно реконструировать по известным датам смерти тех персонажей, которые в реальной жизни входили в круг Претекстата.
Претекстат, очевидно, умер в конце 384 года; Квинт Аврелий Симмах – около 402 года. Альбин Цецина был жив в 403 году, но в это время Иероним говорит о нем как о старике[125 - Cм. Hier., Eр. CVII.]. Маловероятно, что он жил еще долго. Евангел был еще жив в 397 году[126 - См. Symm., Eр. VI, 7.] – было бы жестоко со стороны Макробия при жизни описать его в Сатурналиях в столь невыгодном свете[127 - См. выше, с. XXII–XXIV.]. Гор, перед тем как обратиться к философии, был победителем на Олимпиаде в 364 году – тогда ему могло быть около 20 лет. Альбин Фурий (т. е. Руфий)[128 - См. выше, с. xx.] был все еще жив в 416 году. Вряд ли Евстафий, Евсевий или Дисарий жили дольше, чем остальные участники диалога. Евстафий был близким другом Флавиана[129 - См. Macr., Sat. I, 6, 4.] (которому в 384 г. было 50 лет) и, вероятно, одного с ним возраста. Евсевий и Дисарий были средних лет в 384 году[130 - См. Macr., Sat. VI, 10, 1.]. Здесь мы не рассматриваем Сервия и Авиена, живших позже[131 - В 384 г. Сервию могло быть не более 20 лет. Авиен, скорее всего, в это время еще не родился или же был младенцем. Следовательно, Сервий является старшим современником Макробия, а Авиен был его ровесником.]. В итоге самая поздняя из приведенных дат – 416 год. Следовательно, terminus post quem для сочинения Макробия – не ранее указанной даты. Если учесть возможную ошибку при исчислении времени жизни того или иного персонажа, равную 10 годам, то, соответственно, нижняя временная граница для Сатурналий придется на время не ранее 426 года.

Диалог
Вкратце содержание диалога таково[132 - См. также: Jan ([ed. Macr.] 1848), р. xv-xxii; Davies (1969), p. 2–4; 13–17; Уколова (1988), c. 50–56; Она же (1989a), c. 173–192; Она же (1992), с. 59–64; Лосев (1992а), с. 141–144.]. После вступления и пояснительной главы (I, 1) Макробий описывает мизансцену – канун праздника Сатурналий в доме Веттия Агория Претекстата (I, 2, 15–20). Претекстат, будучи хозяином дома, обсуждает с Фурием Альбином время начала празднования. Затем он приглашает Квинта Аврелия Симмаха, Альбина Цецину и Сервия. После этого следует объяснение Цецины о временных делениях дня (I, 3), разбирается употребление отдельных выражений и слов в латинском языке (e. g. noctu futura; die crastini), обсуждаются грамматические флексии (e. g. Saturnalia) (I, 4–5[133 - Имеется в виду обсуждение грамматических форм и ссылка на упоминание Цезаря об «аналогии» (1, 5, 2) – ср. также: Gel., Noct. Att. XIX, 8; Quint., Inst. orat. VIII, 3. См. также: Hardie (1903), p. 279.])[134 - В Предисловии (2) к Сатурналиям Макробий заявляет о своей некомпетентности судить о грамматических формах, поскольку он – человек, «рожденный под чужим небом». Возможно, это ложная скромность. Если Феодосий, которому посвящены Басни Авиена, является Макробием Феодосием и автором Сатурналий, то Авиен в Предисловии к Басням хвалит его за мастерство в латинском и греческом языках (см. выше, с. XXV.). См. Davies (1969), р. 13 (n. 33).].
В первый день празднования Флавиан, Евстафий и Евсевий составляют кружок (I, 6, 4). Претекстат объясняет происхождение своих имен, обычая ношения достигшими совершеннолетия мальчиками окаймленной тоги (toga praetexta) (I, 6, 5–30). Затем, с прибытием Евангела, Дисария и Гора (I, 7, 1–13), разговор поворачивается к обсуждению происхождения празднования Сатурналий (I, 7, 14 – I, 11). Он начинается с легенды о Сатурне и боге Янусе и пространного отступления, касающегося жестокого обращения с рабами и их поведения. Далее Претекстат говорит о римском календаре (I, 12, 2 – I, 15), дает обоснование монотеизму, рассматривая всех языческих богов как проявления единого божества – Солнца (I, 17, 23). Евангел говорит (I, 24, 2) о необходимости обсудить многостороннюю эрудицию Вергилия, который представлен как авторитет в любой области знаний (I, 16, 12). Симмах и другие участники беседы на примерах демонстрируют его глубочайшие познания в философии, астрономии, законах авгуров и понтификов, риторике и ораторских приемах, его умелое использование текстов древних греческих и латинских писателей (I, 24, 10–21). Затем участники приступают к пиршеству (I, 24, 25).
В начале второй книги каждому гостю за обедом предложено повторить какое-нибудь шутливое изречение древних (II, 1, 15). Претекстат начинает с пересказа нескольких шуток Цицерона (II, 2, 2–3). Далее в беседу вступают другие персонажи (II, 2, 4–7), рассказывающие различные истории. В последней главе второй книги Флавиан и Цецина Альбин высказывают замечания о сластях; приводят слова Платона о свойствах вина, изречения Аристотеля и Гиппократа относительно невоздержанности в питье (II, 8, 1–16).
В третьей книге празднование в доме Флавиана продолжается. В утраченном разделе Евстафий раcсуждал о знании Вергилием философии и астрономии[135 - Знание такого рода было необходимо для понимания поэзии. Ср. Quint., Inst. orat. I, 4, 4.]. Первые двенадцать глав книги описывают знание Вергилием законов понтификов. В частности, Претекстат цитирует строки поэта, которые относятся к церемониальному очищению водой (III, 1, 1–8), обращая внимание слушателей на этимологическую точность[136 - E. g., religiosus (III, 3, 8); delubrum (III, 4, 2).], с которой Вергилий использует ритуальное значение слова или выражения (III, 5–6). Далее в тексте имеется лакуна. Главной темой второй части разговора, уже во время разгара пиршества (III, 13), является обсуждение Цециной Альбином роскоши времен Республики (III, 13, 16); высказывается аргумент в пользу того, что прежнее поколение обращало больше внимания на роскошь, чем нынешнее. Фурий Альбин, подтверждая довод Цецины, говорит о том, что ранее люди отдавали дань мастерству танца (III, 14), не скупились платить высокую цену за некоторые виды рыбы (III, 15–17). Сервий, вступая в беседу, описывает различные виды орехов, яблок, груш, олив и винограда (III, 18–20). Разговор прерывается Претекстатом, указывающим на поздний час и предлагающим гостям продолжить завтра утром, в третий и последний день празднования, в доме Симмаха (III, 20, 8).
Сохранившиеся разделы четвертой книги посвящены правилам Вергилиевой риторики. Перечисляются и анализируются риторические приемы поэта, используемые для пробуждения страстей и эмоций (????)[137 - Ср. Quint., Inst. orat. VI, 2, 8: «…?????, quod nos vertentes recte ас proprie adfectum dicimus…».], анализируется пример речи (IV, 2, 4–8)[138 - Речь Юноны в Энеиде (VII, 293–320).], приводятся образцы риторических фигур (IV, 6, 9–24).
Начало пятой книги посвящено сравнению сочинений Вергилия и Цицерона[139 - Ср. Sat. I, 24, 5. К обсуждению текста Цицерона Макробий обращается в Комментарии на ‘Сон Сципиона’. Возможно, это дополнительное свидетельство в пользу того, что Сатурналии были написаны раньше Комментария.]. Указываются четыре рода ораторского стиля, которые, согласно доводам участников разговора, могут быть найдены в поэмах Вергилия, причисленного собеседниками к величайшим десяти ораторам Аттики (V, 1, 20). Демонстрируется зависимость Вергилия от греческих авторов (V, 2, 1), примеры которой приводятся до конца пятой книги и занимают часть шестой (VI, 1–7). Они иллюстрируют как знание Вергилием греческих и латинских авторов, так и способ использования поэтом их текстов.
В седьмой книге (так же как и во второй, и в главах с тринадцатой по двадцатую третьей книги) содержатся беседы, которые участники ведут после трапезы. Многие темы для таких разговоров взяты Макробием из Застольных бесед Плутарха[140 - См. Приложение 6.]. Сначала затрагивается вопрос о том, можно ли философствовать за столом (VII, 1), далее следует беседа о правилах поведения во время трапезы (VII, 2–3), затем обсуждаются самые разнообразные темы, многие из которых имеют к науке лишь косвенное отношение (VII, 4–16). Например, говорится о том, какая пища усваивается лучше, простая или смешанная (VII, 4 – VII, 5), отчего женщины реже пьянеют, а мужчины чаще (VII, 6), отчего женщины реже мерзнут, чем мужчины (VII, 7), какова причина облысения (VII, 10), отчего люди краснеют и бледнеют (VII, 1), почему кольцо носят на безымянном пальце левой руки (VII, 3), что произошло раньше – яйцо или курица (VII, 6), почему пресная вода – лучшее средство для очищения, чем морская (VII, 3). Также обсуждаются свойства нервной системы (VII, 9) и зрительного восприятия (VII, 4), высказываются наблюдения о целебных свойствах меди (VII, 16). Заключительная часть седьмой книги утрачена.

Основные темы Сатурналий

Ниже мы затронем две важные темы Сатурналий и проблемы, которые с ними связаны.

Критика Вергилия
Критика Вергилия изложена Макробием в отрывках из I и III книг Сатурналий, в сохранившихся главах IV книги, а также в главах из V и VI книг. Макробий не ставил перед собой цели объяснить все стихи Поэта; он касается лишь некоторых черт его поэзии, к которым сам пожелал привлечь внимание. Как пишет сам Макробий (Praef. 3–4; 6), его произведение не представляет собой самостоятельного исследования, а является компиляцией сочинений различных авторов. Состав такой компиляции и позволяет судить о том, как понималась поэзия Вергилия в эпоху Макробия, и что в ней расценивалось как главное[141 - См. Миллер (1963), с. 294–295. См. также Приложение 4.].
Отношение к поэзии Вергилия в эпоху Макробия
Описывая споры, которые велись вокруг имени Вергилия, Макробий несомненно знал, что в хулителях у поэта недостатка не было:

Когда появились Буколики, некий Нумиторий сочинил в ответ Антибуколики, представлявшие собой безвкуснейшие пародии только на две эклоги: первая из них начиналась: «Титир, ты в тогу одет: зачем же покров тебе бука?» А вторая: «Молви, Дамет: “кого это стадо” – ужель по-латыни? Нет, ибо так говорят в деревне у братца Эгона[142 - См. начальные строки I и III эклог: «Титир, ты, что лежишь под покровом ветвистого бука…» и «Молви, Дамет: кого это стадо? ужель Мелибея? – Нет, ибо дал его мне Эгон: это стадо Эгона». В первом случае пародист обыгрывает выражение «под покровом бука» (sub tegmine fagi), во втором – простонародную форму: «кого это стадо», вместо: «чье это стадо» (cuium pecus вместо cuius pecus). – Примеч. (ad loc.) M.Л. Гаспарова.]». Другой, когда Вергилий читал стих из Георгик –  «Голым паши[143 - См. Verg., Georg. I, 299. Ср. HES., Op. et dies 39.], голым сей…», – подхватил: «…простудишься, схватишь горячку!» Против Энеиды также написана книга Карвилия Пиктора под названием Бич Энея. Марк Випсаний обзывал Вергилия подкидышем Мецената, изобретателем новой манерности, не напыщенной и не сухой, но слагающейся из повседневных слов и потому незаметной. Геренний собрал его погрешности, Переллий Фавст – его заимствования[144 - Заимствование понималось в древности весьма широко: так, IV книга Энеиды считалась заимствованием у Аполлония Родосского по той причине, что описание любовной страсти Дидоны напоминало описание страсти Медеи в Аргонавтике. –  Примеч. (ad loc.) М.Л. Гаспарова.]; Подобия Квинта Октавия Авита в целых восьми книгах также содержат заимствованные Вергилием стихи с указанием их происхождения. Асконий Педиан в своей книге против хулителей Вергилия излагает лишь некоторые обвинения против него – главным образом те, где речь идет об истории и о многочисленных заимствованиях у Гомера; но он говорит, что сам Вергилий обычно так защищался от этого обвинения: «почему они сами не попробуют совершить такое воровство? Тогда они поймут, что легче у Геркулеса похитить палицу, чем у Гомера стих»[145 - Цит. по: Светоний, О поэтах: Вергилий 43–46, пер. ?.Л. Гаспарова; см. также: Davies (1969), р. 18.].
Ранние критические работы о творчестве Вергилия были достаточно широко распространены в эпоху Макробия, поскольку его поэмы не только являлись школьными учебниками, но и снабжали учителей грамматики и риторики материалом, иллюстрирующим правила их дисциплин. Несомненно, Макробий, излагая «свою» критику на Вергилия, обращался именно к ним[146 - См. Davies (1969), р. 18, со ссылкой на: Nettleship (1898).]. Однако литературная критика в Риме практиковалась не только на занятиях по грамматике и риторике, но и в кругу римских аристократов, рассуждающих о литературе и искусствах. Для них Вергилий был не только выдающимся поэтом, но и образцом мудрости и знания. Поэтому Макробий, обсуждая Вергилия, традиционно отдает ему должное и как великому поэту, и как ученому, и как мудрецу. Наряду с этим он сообщает и о тех недостатках, которые в его время усматривались применительно к творчеству Вергилия.
Собственно поэтика Вергилия Макробия не интересовала. Он сосредоточен на обсуждении техники стихосложения, на том, что из античного знания инкорпорируется Вергилием в свои сочинения. Тем не менее многое из того, что Макробий и цитируемые им ранние критики Вергилия указывают (особенно в отношении зависимости поэта от других писателей), содержит ценные сведения.
Как уже было отмечено, акцент делался на анализе познаний и эрудиции самого Вергилия, поскольку (в отличие от греков) поэзия как таковая не была предметом литературной критики в Риме. Критика отражала практическую направленность римского характера[147 - См. Hor., Ер. II, 1 (ad Aug.), 161–168: «Римлянин острый свой ум обратил к сочинениям греков // Поздно; и лишь после войн с Карфагеном искать он спокойно // Начал, что пользы приносят Софокл и Феспис с Эсхилом; // Даже попробовал дать перевод он их сочинений, // Даже остался доволен собой: возвышенный, пылкий, // Чует трагический дух, и счастлив и смел он довольно, // Но неразумно боится отделки, считая постыдной» (пер. Н. Гинцбурга).]. И в целом латинская поэзия была более прикладной[148 - П. Дэвис (см. Davies [1969], р. 18) замечает, что Катулл, вероятно, был единственным латинским поэтом, который о себе мог бы сказать: «Я не создаю ничего, кроме песен, потому что в этом мое предназначение».], в сравнении с греческой. Даже перевод Одиссеи был выполнен для того, чтобы служить учебником. Достижения узкого круга литераторов не вызывали большого внимания в Риме, и сам Вергилий не включил их в перечень заслуг римского народа (Энеида VI, 847–853)[149 - Пер. С. Ошерова.]:
Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,
Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,
Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней
Вычислят иль назовут восходящие звезды, – не спорю:
Римлянин! Ты научись народами править державно —
В этом искусство твое! – налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных!
Именование поэта «ученым» (doctus) было высочайшей похвалой. Сервий начинает свой Комментарий на VI книгу Энеиды словами (Praef. 1. 1): «…totius quidem Vergilius scientia plenus est…» («…ибо весь Вергилий исполнен мудростью…»). И Макробий говорит, что Вергилий «сведущ во всех науках» (…omnium disciplinarum peritus… – I, 16, 12), что он «приверженец утонченности равно в учености и литературе» («…aeque in rebus doctrinae et in verbis spectator elegantiae…» – III, 11, 9)[150 - См. Davies (1969), р. 18–19.].
Литературная критика в Сатурналиях начинается c IV книги. Ее цель – подчеркнуть риторическое мастерство Вергилия, поскольку риторика занимала важнейшее место в римской образовательной системе. Отметим, что сам Вергилий в одной из малых поэм (Каталепты V)[151 - См. Арр. Verg.: Catal. V, 1–14. См. также: Mooney [tr.] (1916), ad loc.] дистанцируется от учителей-риторов и грамматистов, прощается с музами, окружавшими его, и выражает желание получить наставления эпикурейской философии у «великого Сирона»:
Прочь, риторы! Напыщенные прочь речи,
Что не росой ахейской, а водой полны!
Стилон, Варрон, Тарквитий – все вы прочь, племя
Грамматиков, заплывшее давно жиром!
Младенческие погремушки, прочь все вы!
Прощай и ты, о Секст, моих всех дум дума,
Сабин и все красавцы…
Ищу великого Сирона слов мудрых
И жизнь от всех забот освободить жажду.
Ступайте прочь, Камены, прочь, хоть мне милы
Всегда вы были прежде, признаюсь прямо,
Камены милые, и впредь в мои свитки
Заглядывайте лишь исподтишка, редко[152 - Пер. С. Ошерова.].
Тем не менее поэмы Вергилия, как и поэтические произведения многих других авторов, создавались для декламации. Вергилий, несомненно, помнил все, чему его учили в риторической школе, открытой Марком Эпидием[153 - О Марке Эпидии см. у Светония (De gramm. et rhet. 28): «Марк Эпидий… открыл риторическую школу и обучал в числе прочих Марка Антония и Августа» (пер. ?.Л. Гаспарова).]. Хотя среди цитат, выбранных для иллюстрации риторических приемов Вергилия, находятся самые известные строки из его сочинений[154 - См. Davies (1969), р. 19, со ссылкой на: Garrod (1952), р. xxxvii. См. также Приложение 5.], сохранившиеся фрагменты IV книги, посвященной риторическому мастерству поэта, представляют собой наименее читабельную часть Сатурналий.
Большая часть V книги посвящена сравнению Вергилия с Гомером (V, 2, 6–17 и V, 3). Ее открывают замечания о различного рода ораторских стилях, примеры которых также заимствуются из поэм Вергилия (V, 1). Сам Вергилий иногда подражал своим образцам открыто (I, 24, 18), а иногда скрывал свою зависимость от предшественников. Когда Макробий обсуждает заимствования Вергилия у греков, то стремится представить их как случайные и ненамеренные. Однако после предположения о том, что Энеида является зеркальным отражением Илиады и Одиссеи (V, 2, 13), приводится довольно много параллельных мест, которые демонстрируют, насколько тесно текст Вергилия переплетается с текстом Гомера. Такая взаимосвязь интерпретируется как мастерство поэта, демонстрирующее и его переводческий талант, и его способность имитации исходного текста. Возможно, этот материал взят Макробием из работы Квинта Октавия Авита, озаглавленной Подобия, которая, согласно Светонию, содержала в себе перечень «заимствованных Вергилием стихов с указанием их происхождения»[155 - См. выше, с. XXXII.].
Рассказчик (в этой роли выступает Евстафий), следуя от начала и до конца произведениям Вергилия, без какого-либо комментария приводит пассажи поэта, которые являются переводом или имитацией текстов Гомера (V, 4–10).
В следующих главах Макробий отмечает случаи, когда Вергилий «улучшает» исходный текст (V, 11), случаи, когда он близко следует своему источнику (V, 12), и случаи, когда он «портит» Гомера за счет сокращения (V, 13). Например, описание жизни пчел у Вергилия позволяет заключить, что поэт хорошо знал их природу и изучал их[156 - Вероятно, Вергилий мог наблюдать за пчелами в детстве. Об этом свидетельствуют слова Светония (De poet.: Verg. 1) о занятиях его отца: «Публий Вергилий Марон, мантуанец, происходил от самых скромных родителей… отца его некоторые считают ремесленником-горшечником; по мнению же большинства, он служил сперва поденщиком у рассыльного Магия, благодаря усердию вскоре стал его зятем и потом, скупая добротные леса и разводя пчел, сильно приумножил небольшое состояние» (пер. ?.Л. Гаспарова).] (V, 11, 2–4); множество подробностей в другом рассуждении (V, 11, 10–13 и 23) указывает на его глубокое знание предмета астрономии. В то же время у Вергилия есть строки, содержательно более бедные в сравнении с исходным текстом Гомера (V, 13, 1 и 26), например при описании состязаний на колесницах (V, 13, 3), еды (V, 13, 4 и 5), волн (V, 13, 20–21). В случае с орлом и змеем (V, 13, 28–30) Вергилий опускает множество деталей, которые являются основой изложения у Гомера[157 - См. Davies (1969), р. 20.]. Вергилий порицается и за то, что описывает распространение молвы в терминах, которые Гомер применял к распре, тогда как распря и молва не сопоставимы (V, 13, 31–32). Указывается на имеющие место у Вергилия поэтические изъяны, когда в стихотворных строках попадаются лишние слоги и пр. (V, 14, 1–4). Приводятся строки Гомера и Вергилия, которые ничем не отличаются от обычной речи (V, 14, 5); отмечаются встречающиеся у них повторения (V, 14, 6). Указывается на подражание Вергилия определениям Гомера (V, 14, 7–8) и его рассказу о прошлых событиях (V, 14, 11–15).
Гомеровское распределение материала по какому-либо принципу (например, список кораблей в Илиаде II) предпочитается Вергилиеву пренебрежению любым упорядочениям. Отдается должное последовательности Гомера в характеристике отдельных персонажей, а не непоследовательности в этом у Вергилия (V, 15, 1–13). То, что Энеида осталась незавершенной, не принимается в оправдание. Вергилий хвалится за разнообразие форм лексем, посредством которых он вводит различных вождей[158 - См. Fraenkel (1945), р. 1–14.], хотя простая техника изложения у Гомера соответствует поэту более ранней эпохи (V, 15, 14–19).
Пословицы и поговорки встречаются как у Гомера, так и у Вергилия (V, 16, 6–7). Вергилий, подобно Гомеру, для облегчения повествования вводит нарратив, рассчитанный на то, чтобы усладить слушателя (V, 16, 1–5). Подчас каждый из поэтов рассказывает один и тот же миф (или историю) по-разному (V, 16, 9–14). Несовершенное изображение начала войны в Италии из VII книги Энеиды объясняется необходимостью импровизировать, поскольку у Гомера отсутствует модель, к которой можно было бы обратиться (V, 17, 1–4). Упоминание о неких других греках у Макробия делается для того, чтобы порассуждать о заимствованиях Вергилия у Аполлония Родосского (поскольку Вергилий приспособил его рассказ о Медее к своему рассказу о Дидоне – V, 17, 4–6) и заимствованиях из Пиндара относительно извержения вулкана Этны (их детальная критика имеется также у Авла Геллия – V, 17, 7–14[159 - Критикуется как скомканное, неуклюжее и неестественное.]). Чтобы проиллюстрировать любовь Вергилия к греческому языку, приводятся примеры заимствованных им у греков собственных имен и использования греческих окончаний (V, 17, 15–20). Книга заканчивается перечнем цитат, должных показать, что ученость Вергилия охватывает всю греческую литературу (V, 18–22).
VI книга начинается речью Фурия Альбина о заимствованиях Вергилия у ранних римских авторов. Альбин цитирует сначала строки, целиком или частично взятые у этих авторов (VI, 1), а затем сравнивает целые отрывки (VI, 2). Фурий поясняет, что его цель – показать ту пользу, которую Вергилий извлек из чтения работ предшественников, но, по его словам, он отдает себе отчет в том, что этим он может дать недругам Вергилия шанс обвинить того в плагиате[160 - Возможно, здесь Макробий делает выписку из ответа на Заимствования (Furta) Переллия Фавста (о котором упоминает Светоний [De poet.: Verg. 44]) или подобной работы, враждебной по отношению к Вергилию. См. также Приложение 4.], поэтому он переносит боевые действия на территорию врага, ссылаясь на ответ Афрания, обвиненного в чересчур вольном заимствовании у Менандра. Макробий утверждает, что на самом деле это древние авторы являются должниками Вергилия, поскольку то, что он использовал их работы, позволило им уцелеть и сохранило их от забвения. Более того, продолжает Фурий, Вергилий проявляет столь тонкий вкус и умение в своих заимствованиях, что, когда читаешь оригиналы, понимаешь, что слова древних звучат лучше в Вергилиевых, а не в их собственных устах (VI, 1, 2–6). Затем Фурий Альбин указывает, что Вергилий иногда заимствовал у Гомера, подражал Эннию или кому-либо другому из своих предшественников, которые сами заимствовали их у греков. Заканчивает он, прося слушателей не пренебрегать сочинениями древних латинских поэтов по причине неискусности их стиха, поскольку, благодаря трудам последующих поколений, появились вирши современных поэтов, сплетенные искуснее (VI, 3, 9).
За Фурием выступает Цицина Альбин. Вначале он демонстрирует заимствования Вергилия у древних поэтов в виде одиночных слов, которые из-за незнания сочинений древних считались изобретением Вергилия, затем привлекает внимание к использованию Вергилием иностранных слов (peregrine verba), а завершает, цитируя ряд ярких эпитетов, которые Вергилий также заимствовал у предшествующих латинских авторов (VI, 4, 5). Далее беседу продолжает Сервий, комментируя некоторые необычные выражения и конструкции. По большей части они принадлежат самому Вергилию и, возможно, представляют собой примеры «аффектации», которые критиковал Агриппа, или же «изъяны», подвергшиеся цензуре Геррения[161 - См. Davies (1969), р. 22.]. Раздел заканчивается разъяснением (по большей части этимологического характера) некоторых слов и конструкций[162 - Комбинация грамматического и литературного изложения характерна для латинской литературной критики. См. Hardie (1903), р. 280 (n. 33); Davies (1969), р. 23 (n. 56).], значения которых часто неправильно понимались (VI, 7, 9)[163 - Ср. GELL., Noct. Att. II, 6; V, 8; X, 11; XVI, 5–6; XVIII, 5.]. Конец VI книги утрачен.
Восхваление Вергилия
Поскольку комментирование Вергилия часто понималось как раскрытие тайного смысла его произведений, в Сатурналиях говорится о глубоких познаниях поэта в области культа, его знакомстве с древнеримской религиозной терминологией, правами и обычаями жрецов[164 - Параграфы Восхваление Вергилия и Вергилий и Гомер (см. ниже, с. XXXVIII–XLIII) составлены по материалам Т.А. Миллер, любезно разрешившей использовать текст опубликованного ею исследования (См. Миллер [1963], С. 294–309). См. также: Davies (1969), р. 17–23; Уколова (1992), с. 61–64; Лосев (1992а), р. 143–144.]. Вергилий для Макробия мудрый жрец (I, 24, 16–17)[165 - Ad loc.: «Из всего, что составляет славу Марона, я, усердный его читатель, восхищаюсь тем, с какой точностью и ученостью он описал законы понтификов во многих разнообразных частях своего труда, как будто он сам исполнял эти обязанности. Если мы продолжим разговор об этом предмете, то берусь доказать вам, что наш Вергилий должен быть отнесен к числу великих понтификов. У нашего поэта… я нахожу такие познания в области учения авгуров, которых вполне достаточно, чтобы принести ему славу…» (пер. Т.А. Миллер).], философ и астроном (I, 24, 18)[166 - Ad loc.: «Я бы больше всего стал хвалить его за то, как осторожно и незаметно он многое заимствует у греков, местами искусно скрывая это, местами подражая открыто, если бы еще большего восхищения не вызывала у меня его астрология и философия, которую он бережно и понемногу рассеял по всем своим произведениям» (пер. Т.А. Миллер).], знаток греческой поэзии, языка и стихосложения (I, 24, 18–20; V, 2, 2). Он – «сведущ во всех науках» (omnium disciplinarum peritus – I, 16, 12) и «приверженец изысканного слова» (in verbis sectator elegantiae – III, 11, 9). Макробий всячески старается продемонстрировать образованность Вергилия. Сначала он отмечает высоко ценившиеся в Античности достоинства его художественной речи – proprietas verborum (умелый выбор слов и их употребления, III, 2, 1)[167 - Понятие proprietas включало в себя и latinitas, и romanitas, то есть proprietas – это все то, что придает слову художественные свойства, все то, что заставляет художника выбрать именно это слово, обладающее наибольшей выразительностью и точностью. См. Миллер (1963), с. 295 (примеч. 2).], затем путем анализа лексики иллюстрирует ученость поэта (III, 2, 7–8)[168 - Ad loc.: «Глубокую образованность нашего поэта часто можно обнаружить в одном слове, которое, по мнению невежд, сказано без умысла. Во многих местах читаем мы, что умилостивить богов одна только молитва не может, если умоляющий не прикоснется также руками к жертвеннику… Поэт все это выразил в следующем стихе: “С речью молитвы такой к алтарю припадавшего слыша // Всемогущий”…» (пер. Т.А. Миллер; строка из Энеиды [IV, 219–220] приводится в пер. А. Фета).].
Все сохранившиеся главы IV книги также посвящены патетике Вергилия. Вергилий у Макробия – творец, наделенный почти божественными функциями; он волшебник и маг, учитель и пророк, несущий в себе знание и мораль. Он не только поэт, но и философ. Его авторитет непоколебим так же, как авторитет Гомера и Платона. Строки Энеиды – оракулы, они всегда истинны, их значение часто скрыто и требует проницательности от толкователя. Поэзию Вергилия Макробий уподобляет деятельности перводвигателя мироздания. Поэт придает смысл существования человеку, ведет его к моральным высотам, учит жить, предсказывает будущее[169 - См. Уколова (1992), с. 61–64.]. Вероятно, отсутствующие главы IV книги Сатурналий были посвящены анализу стиля Вергилия. Такое предположение основано на общем выводе Макробия, который сводится к тому, что Вергилий сумел воплотить в своем творчестве все стили десяти аттических ораторов, все направления античного красноречия, в связи с чем его ораторское мастерство заслуживает не меньше славы, чем поэтическое искусство (V, 1, 7)[170 - См. Миллер Т.А. (1963), с. 300–301.].
Вергилий и Гомер
Сопоставление Макробием поэзии Вергилия с греческими и латинскими текстами преследует две цели: с одной стороны, оно раскрывает сущность работы, которую проделал Вергилий, изучая Гомера и других греческих и латинских поэтов, с другой стороны, позволяет Макробию дать критическую оценку этой работы. Макробий, показывая, что в одних случаях Вергилий в своем подражании уступает Гомеру, в других же достигает величия греческого поэта, приводит для каждого случая обоснование. Ему нравятся те места, где Вергилий создает более яркий и наглядный образ, чем тот, который дан Гомером[171 - Напр., в V, 11, 21–22 сравниваются стихи Энеиды (V, 144–148) и Одиссеи (XIII, 81–83): «Греческий поэт только упомянул о том, как бич подгоняет мчащихся коней; правда, нельзя было выразиться более изящно, чем он, который, добавив, “высоко над землей”, показал, с какой быстротой природа позволила нестись колесницам. Марон же описал и то, как колесницы устремляются от отправной точки, как с необычайной быстротой проносятся через поля. Приняв от Гомера маленькое семя в виде упоминания о биче, он описал и то, как возницы отпускают поводья и потрясают ими, и то, как они нагнулись для удара бичом: ни одной части колесницы не оставил без внимания, стремясь дать полное описание того боя» (пер. Т.А. Миллер).]. Такое расхождение в описаниях воспринимается Макробием как истинное подражание величию Гомера: не будучи в состоянии найти слово, которое позволило бы на латинском языке полностью передать всю полноту образа, создаваемого одним греческим выражением, Вергилий прибегает к пространному описанию и достигает выразительности не меньшей, чем Гомер (V, 11, 25). Макробий также показывает, что иногда Вергилий не может достичь гомеровского совершенства и дает по сравнению со своим образцом описания слишком краткие, сухие и безжизненные (V, 13, 13–26). Макробий призывает простить Вергилию это, объясняя, что он не мог не казаться кое в чем слабее Гомера, так как во всем своем творчестве пользовался одним этим образом, зорко всматриваясь в Гомера и подражая не только величию, но и простоте его, и выразительности речи, и невозмутимому достоинству. Отсюда, продолжает Макробий, у Вергилия многообразное возвеличение героев и вмешательство богов, убедительность баснословного, естественность в выражении чувств, беспрерывные воспоминания, нагромождение сравнений, взволнованная речь, блестящее завершение отдельных действий (V, 13, 40–41). Макробий чувствует специфику ряда черт гомеровского эпоса и вполне понимает невозможность перенесения их на другую почву. Так, он находит, что эпические повторы у Гомера очень красивы; они достойны таланта древнего поэта и уместны при перечислениях. Однако Макробий вполне сознает, что если бы Вергилий использовал их в своей поэме, то это вызвало бы только скуку (V, 15, 14–16)[172 - См. Миллер (1963), с. 301–302. См. также Приложение 4.].
Макробий восхваляет и ораторское мастерство поэта, анализируя те средства, благодаря которым в поэзии Вергилия звучит волнение и страсть. Он показывает обилие риторических приемов в речах действующих лиц Энеиды, когда эти речи выражают или должны возбудить у других страстные чувства гнева, возмущения, жалости, сострадания. Помимо фигур речи и мысли, сопоставлений, обращений к воображаемым лицам и тому подобных приемов риторики, Макробий находит у Вергилия и нарочито риторический синтаксис речи, и умелую характеристику персонажей – указание на их пол, возраст, внешний вид, положение, местонахождение[173 - См. IV, 1, 5: «И чувство горя передается описанием внешнего вида, когда про мать Эвриала говорится: “…выпали спицы из рук, покатилась, распутавшись, пряжа”»; IV, 3, 1–5: «Теперь поговорим о том волнении, которое называется описанием либо возраста, либо бессилия и его последствий. Искусно следил он за тем, чтобы всякий возраст вызывал к себе чувство сострадания. О младенчестве… [Вергилий] говорит: “Души малых детей, что плачут на первом пороге”. О детстве: “Мальчик несчастный, с Ахиллом в бой вступивший неравный”. О юности: “Юноши, что на костры пред родительским взложены ликом”. О старости: “Вот несчастный ведом Акет, удрученный годами”» (пер. Т.А. Миллер, строки из Энеиды [соответственно, VI, 427; I, 475; VI, 308; XI, 85] даны в пер. А. Фета).].
Большей частью эта книга направлена на определение зависимости Вергилия от других писателей и поэтов, как греческих, так и латинских. В связи с этим тема зависимости Вергилия от Гомера и тех классических греческих и римских образцов, которые были им использованы, представляется для Макробия достаточно важной и интересной. Макробий защищает Вергилия от возможных упреков в плагиате, заявляя, что плодом чтения чужих произведений бывает подражание тому, что мы одобряем у других, и усвоение себе того, чем мы восторгаемся в них (VI, 1, 2). Высказывая эту мысль, Макробий защищает принципы обучения на классических образцах и подражания таким образцам.
Подражание Гомеру Макробий обнаруживает и в метрике Вергилия, и в грецизмах его языка, и в изречениях, которые, подобно гомеровским, превратились в пословицы.
Знание Вергилием греческой литературы не ограничивается одним Гомером. Макробий говорит о большой близости латинского поэта к греческим трагикам, приводит примеры заимствований, которые Вергилий делает у Еврипида, Софокла, Эсхила (V, 18, 21). Эти заимствования в основном заключаются в усвоении тех мифологических сюжетов, которым следуют греческие трагики.
Иной характер носят параллели Вергилия с латинскими поэтами. Макробий сопоставляет стихи Вергилия со стихами Энния[174 - По этой причине именно Сатурналии сохранили многие фрагменты Энния, напр., VI, 1, 50–55; VI, 60–62 etc.], Лукреция, Луцилия, Фурия, Невия, Катулла, Акция. При этом он сначала цитирует те строки, которые взяты Вергилием дословно (VI, 1), затем приводит отрывки, в которых Вергилий подражает стилю (colorem) и тону (sonum) своего образца (VI, 2)[175 - Например, описание чумы в III книге Георгик Макробий ставит в зависимость от подобного же описания из VI книги Лукреция (VI, 1, 7).], после чего переходит к более сложному анализу и доказывает, что в некоторых случаях, вопреки общепринятому мнению, сходство Вергилия с Гомером есть подражание не греческому образцу, а латинским авторам, писавшим под влиянием Гомера (VI, 3).
Такое сопоставление позволяет лучше понять творческую лабораторию поэта и показать источники многих мнимых неологизмов Вергилия (VI, 4–5). Так, Макробий указывает главным образом эпитеты, считавшиеся нововведениями Вергилия, а на самом деле введенные в язык более ранними авторами. Например, «печальный» в смысле «горький» в применении к растениям употреблено Эннием (VI, 5, 5). Слово «лесожители» встречается у Невия и Акция (VI, 5, 9), показывая, что многие греческие лексемы используются Вергилием не впервые, а вслед за Эннием, Лукрецием, Луцилием (VI, 4, 17–20). В этой связи новаторство Вергилия, выразившееся в расширении сферы синонимов и введении в латинский язык новых словосочетаний и метафор (VI, 6), приобретает еще большее значение. Авторитет древних латинских писателей служит Макробию и для защиты поэта от упреков в небрежном и неправильном употреблении некоторых слов, для доказательства его глубоких филологических познаний (VI, 7)[176 - См. Миллер (1963), с. 301–303.].
На этом заканчивается в Сатурналиях анализ текстов Вергилия. Обещание автора раскрыть величие поэта и внутреннюю сторону его творчества превращается на деле в доказывание знакомства Вергилия с риторикой и со старинными мифологическими и филологическими сочинениями, с произведениями греческих классиков и древних латинских писателей. Благодаря Макробию мы получаем немало сведений о тех средствах, руководствах и образцах, которыми пользовался Вергилий, но ничего не узнаем о таланте самого поэта, о его поэзии и о том, что она выражала и чему служила. Эти рассуждения о познаниях Вергилия не являются плодом кропотливой работы самого автора Сатурналий, а восходят к сочинениям трехсотлетней давности. Доказывая знакомство римского поэта с сакральной терминологией (III, 8), с греческими образцами (V, 11, 14–19; V, 17, 8–14), защищая Вергилия от упреков в небрежном выборе слов (VI, 7), Макробий постоянно цитирует пространные отрывки из текстов ранних авторов[177 - См. Миллер (1963), с. 303–304.].
Однако Сатурналии – это не бессистемный набор заимствованных идей и тем, а органически целостное сочинение, объединяемое определенной идейной и эстетической позицией составителя. Так, в общем потоке заимствованных фраз имеется суждение и самого Макробия (V, 1, 7)[178 - Там же.]


Существует четыре вида литературного слога: многословный, в котором первенство принадлежит Цицерону, краткий – царь которого Саллюстий, сухой, который приписывается Фронтону, красочный и тяжеловесный, которым некогда блистал Плиний Секунд и в котором теперь Симмах столь славен, что не уступает никому из древних. А у Марона у одного ты найдешь все эти четыре вида[179 - См. Пер. Т.А. Миллер.].
Отношение Макробия к поэзии Вергилия можно проследить и по другой фразе из его текста (V, 1, 18–20)[180 - См. V, 1, 18–20: «Мне кажется, что Вергилий нарочно смешал все это в каком-то видении, что он прославляет себя искусным использованием любого стиля. Провидел он это не человеческим, а божественным умом. Больше, чем к какому-либо другому учителю, прислушивался он к самой природе-матери всех вещей, украшая ее, как бывает в музыке, когда приводят в согласие разные звуки. В самом деле, если ты внимательно рассмотришь саму вселенную, то найдешь большое сходство между божественными явлениями там и поэтическим творчеством у него. Ведь подобно тому, как красноречие Марона беспристрастно к любым нравам, бывая то кратким, то многословным, то сухим, то цветистым, то необычайно выразительным, иногда же спокойным или бушующим, так и сама земля имеет вид то веселой, радостной, покрытая нивами и лугами, то грубой из-за утесов и лесов, то сухой благодаря пескам, то влажной из-за источников, а огромные пространства ее бывают заняты морем и совершенно ровны. Простите, не упрекайте меня в преувеличении за то, что я сравнил Вергилия с природой. Ведь, на мой взгляд, недостаточно сказать, что он один соединил в себе различные стили десяти античных ораторов» (пер. Т.А. Миллер).], в которой он сравнивает творчество поэта с божественным творчеством матери природы, что отражает распространенную в поздней греческой философии точку зрения на человека как на микрокосм[181 - Такое сравнение есть и в Комментарии на ’Сон Сципиона‘, в котором Макробием изложено учение о природе мира. См. Петрова (2007), с. 45–50.].
Философские аллегории, риторичность, теория четырех стилей, филологический интерес к слову, подражание древним образцам, ученость, знание старинных обычаев и, наконец, взгляд на поэта как на своеобразный микрокосм – все это слагается в своего рода учение о поэзии, разделявшегося членами кружка римской знати, каким он изображен в Сатурналиях[182 - См. Миллер Т.А. (1963), с. 305.].

Солнечный монотеизм
Из тематически пестрых Сатурналий Макробия легко выделяется тема солнечного монотеизма[183 - См. Лосев (1957), с. 580–582; Gersh (1986), р. 560–562.], ярко представленная в сочинении (I, 17–23). К ней примыкает и ряд отрывков с рассуждениями о Солнце из Комментария на ’Сон Сципиона‘ (I, 2, 15; I, 12, 1; I, 20, 1; I, 20, 6; II, 17, 15): в них говорится о главенствующей роли Солнца в мироздании и его связи с Мировой душой[184 - О картине мира у Макробия см. Петрова (2007), с. 45–50; о космологических функциях высшей части Мировой души см. Она же (2010), с. 196–199.]. Для лучшего понимания солярных представлений Макробия имеет смысл обратиться к похожей концепции у Флавия Клавдия Юлиана (331–363)[185 - О Юлиане, его жизни и сочинениях см.: Лосев (2000), с. 445–505; Сидаш (2007), с. 5–54.], выраженной им в речи, озаглавленной К Царю Солнцу.
Учение Юлиана
Будучи неоплатоником, Юлиан рассуждает о высшем начале – Едином (??) или Благе (?? ??????), которое умопостигаемо и запредельно чувственному миру[186 - См. также: Лосев (2000), с. 452–469.]. Ниже Единого находится область идей, в которой обитает «умопостигаемый бог» Гелиос-Митра. Еще ниже, в чувственном мире, правит Солнце – видимая часть бога Гелиоса. Юлиан посвящает свое изложение Гелиосу – одновременно «умопостигаемому богу» и видимому Солнцу (5, 8–6, 18 [132с – 133с])[187 - См. также Петров (2010), с. 98.]. Гелиос – это цепь, которая скрепляет названные уровни мироздания. Сам он занимает «срединное положение» (µ??????)[188 - Согласно Плутарху (De Is. et Os. 46), о «срединности» Солнца учили персы: «…из всего чувственного [добрый бог Ормузд] более всего подобен свету, а [злой бог Ариман] – мраку и неведению, середину же между обоими занимает Митра. Поэтому персы называют Митру посредником (µ??о???)» (пер. ?.Н. Трухиной).] не только по месту (см. Илл. 1), будучи во всех смыслах средоточием и объединяющим началом[189 - Аристотелевский термин µ?????? означает «среднее», но нет свидетельств тому, что до Юлиана это слово использовали в активном смысле «быть средоточием». См. Wright (1953), vol. I, p. 348–351.].
Доктрина Юлиана ориентирована на монотеистическое поклонение Гелиосу. Юлиан отождествляет Гелиоса с Зевсом, Аидом, Океаном и египетским Сераписом. Всемогущий Зевс греческой мифологии у Юлиана представляет творящую силу, которая действует вместе с Гелиосом и не имеет отдельного существования.


Илл. 1. Три уровня мира по Юлиану

В мифологической традиции Афина считается дочерью Зевса, но Юлиан рассматривает ее как проявление умопостигаемого промысла Гелиоса и, таким образом, придает мифу философское содержание. Дионис – это колесница мыслей Гелиоса, а Афродита – проистекающий из него принцип. В целом Юлиан считает, что все главные боги Греции, Египта и Персии суть проявлений Гелиоса[190 - У Макробия такой религиозный синкретизм, который соединяет богов Рима, Греции и Египта, просматривается в отрывке о боге Либере (см. Комм. I, 12, 12 и примеч. 209 к этому месту). – См. Петрова (2007), с. 231, 306.]. В свою очередь, малые боги – это посредующие демоны[191 - Тема «демонологии» имеет место у Плутарха в трактате О лике, видимом на диске Луны. Об этом см.: Петрова (2000), с. 122–131. О демонологии у Марциана Капеллы – см.: Она же (2009а), с. 469–473; у Калкидия см.: Она же (2009б), с. 401–405.] и силы. Видимое Солнце – это не только чувственный объект. Поскольку оно расположено на границе умопостигаемого и чувственного мира, его природа представляет собой среднее между умопостигаемым и внутрикосмическими богами – небесными светилами[192 - Ср. Hier., In aur. carm. 26, 1, 4–26, 2, 1: «…y звезд верх – эго бестелесная сущность, а низ – телесная, и Солнце есть целое, состоящее из бестелесного и тела, которые не могут однажды разделиться, а потом соединиться (иначе это целое опять разделилось бы), но разом созданы и сращены в таком порядке, что одно главенствует, а другое ему подчиняется» (пер. И.Ю. Петеp, c изменениями В.В. Петрова).] (17, 2–3)[193 - См. Петров (2010), с. 98–99.]. Похоже, целью Юлиана было создать эллинистический противовес христианству. За поддержкой он обращается к самым авторитетным авторам: Гомеру, Гесиоду, Платону, Ямвлиху[194 - См. Wright (1953), р. 348–351. Также см. на русск. яз.: [Введение] К Царю Солнцу. Посвящается Саллюстию (Речь 4), пер. с англ. С. Сапожниковой, в кн.: Император Юлиан, Сочинения… (2007), с. 91–92.].
Представления Макробия
Говоря о космологических функциях высшей части Мировой души, Макробий именует Солнце «Умом мира» (mens mundi – Sat. I, 18, 5; I, 19, 9). Сначала кажется, что Макробий, следуя Цицерону[195 - Ср. Ciс., De Rep. VI [Somn. Scip.] 17, 17; Plin., Nat. hist. Il, 5, 13; Amm. Marc. Res gest. XXI, 1, 11. Ср. также: Macr., Comm. I, 17, 3.], избрал метафорический способ рассуждений об ответственности Солнца за процесс изменений в космосе (Сотт. I, 20, 6; ср. Ib. I, 20, 1)[196 - В этих отрывках Макробий ссылается на мнение Цицерона. См. MACR., Сотт. I, 20, 6: «Солнце именуется Умом мира, а у философов “сердцем неба”, поскольку все, что мы видим происходящим на небе, сообразно установленному порядку – изменение дней и ночей, то долгих, то кратких, то равных, отмеряемых четкими сроками, нежное тепло весны, обжигающий [летний] зной Рака и Льва, умеренность осеннего ветра и пронизывающий холод зимы, занимающей место между осенью и весной – все сообразно ходу и устроению Солнца. Поэтому оно именуется сердцем неба, поскольку через него возникает все, что, как мы видим, происходит по божественному распорядку»; Сотт. I, 20, 1: «Используя столь много именований для Солнца, [Цицерон] делает это не напрасно и не для собственного удовольствия, но выражает в этих именованиях истинное положение вещей. Он называет его вождем, владыкой и управителем прочих светил, умом и мерой мира» (пер. ?.С. Петровой).]. Однако анализ ряда фрагментов Сатурналий (I, 17 – I, 23) показывает, что у Макробия имеется развитая солнечная теология. Как и у Юлиана, в Сатурналиях (в самом начале «речи Претекстата») присутствует пространное рассуждение о том, что многие божества классической мифологии представляют собой аспекты солнечной деятельности (Sat. I, 17, 2), после чего автор обращается к вопросу о философской интерпретации мифолгических Диониса и Минервы. Относительно Диониса он поясняет (Sat. I, 18, 5):

Physici ???????? ???? ????, quia solem mundi mentem esse dixerunt. Mundus autem vocatur caelum, quod appellant Iovem. Unde Aratus de caelo dicturus ait: ?? ???? ????µ????.
Натурфилософы называют ???????? – ???? ???? [Дионисом – ум Зевса], поскольку Солнце – это ум мира. Мир же именуется Небом, которое они зовут Юпитером. Поэтому Арат, намереваясь говорить о небе, замечает: ?? ???? ????µ???? (начнем же с Зевса)[197 - Пер. В.Т. Звиревича(с изменениями).].
А в отношении Минервы Макробий замечает (Sat. I, 17, 70):

…et Porphyrios testatur Minervam esse virtutem solis quae humanis mentibus prudentiam subministrat. Nam ideo haec dea Iovis capite prognata memoratur, id est de summa aetheris parte edita, unde origo solis est.
…и Порфирий свидетельствует, что Минерва есть солнечная сила, которая вкладывает в человеческие умы благоразумие. Ибо не случайно напоминают, что эта богиня рождена из головы Юпитера[198 - Минерва соответствует греческой богине Афине. О ее рождении см. у Гесиода (Theog. 924–926).], то есть изошла из высшей части эфира, откуда происходит Солнце[199 - Перевод В.Т. Звиревича (с изменениями).].
В том фрагменте, где Дионис-Солнце соотнесен с небесной сферой, Макробий метафизически истолковывает его как «умный» принцип этой сферы, а в отрывке, в котором Минерва-Солнце соотнесена с человеком[200 - У Макробия боги и божества получают физические или метафизические истолкования. Ср., напр., Macr., Сотт. I, 2, 20. Подобные представления восходят к учению Эмпедокла. См. Fr. 31А 33 (Diels, Kranz): «Зевсом [он] называет пыл (?????) и эфир, Животворной Герой – землю, Аидонеем— воздух… а Нестидой и смертным родником – сперму и воду» (пер. А.В. Лебедева). Ср. также: Porph., Vita Pyth. 41: «…телом своим [Бог] подобен свету, а душой – истине» (пер. ?.Л. Гаспарова). Эмпедокл о сущности богов (см. Fr. 31В 134 [Diels, Kranz]): «…только Дух (????), святой и несказанный, обегающий весь космос быстрыми мыслями» (пер. А.В. Лебедева); Гераклит, напротив, упоминая Гомера и Архилоха, осуждает подобный подход (см. 22В 42, Diels, Kranz). Cm. также критику Платоном (Софист 242се) мифологических рассуждений о бытии Парменида, Эмпедокла и Гераклита – о таковых говорится как о сказке. См. также: Plat., Tim. 40d – 41b; Procl., In Tim. V, 167, 32 sq.; Plut., Adv. Col. 13 (1114в): Парменид «…сочинил и космогонию, и смешение элементов, светлого и темного, из них и посредством них [он] порождает все явления» (пер. А.В. Лебедева – см. Fr. 28В 10; 28В 1; 28В 13 [Diels, Kranz]).], он метафизически понимает ее как источник ума (благоразумия) человека. Напротив, там, где Минерва-Солнце соотнесена с небесной сферой, Макробий истолковывает ее физически как эманацию сущности этой сферы.
Таким образом, получается, что Дионис-Минерва-Солнце обладают как метафизическими, так и физическими функциями[201 - Различные тексты Порфирия предоставляют примеры того, как одно и то же божество интерпретируется и в метафизическом, и в физическом смыслах. См. Porph., De Simul, fr. 8, 8–14: «Силу огня они называют Гефестом… ибо именно там пребывает началовидная и чистейшая часть огня. Огонь же, нисходящий с неба на землю, лишен напряжения и нуждается для опоры и основания в материи, а в поддержке материи он нуждается, поскольку [Гефест-Огонь] хром» (пер. Т.Г. Сидаша); Idem, In Tim. fr. 16 (ap. Procl., In Tim. I, 147, 6–7, где Гефест объясняется как «сила огня» (????? ? ????µ??) и «искуснический ум» (? ???????? ????). См. также: Idem, De antr. nymph. 32, 8–33, 11: «Космос появился не случайно и не наудачу, а является осуществлением (????????µ?) благоразумия (????????? ????) бога и мыслительной природы (?????? ??????)… Афина же есть благоразумие (????????)… Афина родилась из головы (???????????) бога… Вселенная (?? ????) появилась не сама собой и не по слепой случайности, а как исполнение замысла мыслительной природы и мудрости (??????)… Космос управляется вечной и вечноцветущей мудростью (????????) мыслительной природы» (пер. А.А. Тахо-Годи); и Idem, In Tim. fr. 22 (ap. Procl., In Tim. I, 165, 16–19): «Порфирий, помещающий Афину на Луне (?? ??????), говорит, что души спускаются оттуда, обладая разом и пылкостью, и кротостью (?? ??µ?????? ??? ?? ?????). Поэтому они любят и мудрость и войну, они – мистагоги для посвящаемых в Элевсине…» (пер. В.В. Петрова). Здесь Афина – это и «мудрость Бога» (???????? ????), и находится на Луне (?? ??????). См. Gersh (1986), p. 555–556 (n. 277). Об Аполлоне см. Porph., De Simul, fr. 8, 15–53: «И относительно Солнца они полагают такую же [огненную] силу, называя ее Аполлоном, от биения его лучей. И есть также девять Муз, поющих под его лиру, они суть подлунная сфера, семь сфер планет и сфера неподвижных звезд. Они увенчивают Аполлона лавром, ибо это растение полно огня и, следовательно, ненавистно демонам, особенно же потому, что, сгорая, оно сильно трещит, являя собой образ пророчества этого бога. Но в той мере, в какой солнце отклоняет зло от земли, оно именуется у них Гераклом из-за столкновения с воздухом в движении с востока на запад. И они создают миф о двенадцати совершенных им подвигах как символ деления зодиака на двенадцать частей. Они вручают ему дубину и львиную шкуру: одно – чтобы изобразить неравномерность его движения, другое – его силу во Льве. Символ спасающей силы солнца есть Асклепий, ему придается посох… вокруг которого обвивается змея, что обозначает спасение несомой им душе и телу… и мифы говорят, что он [Асклепий] знает растение, возвращающее жизнь. Однако огненная сила его хороводного, кругового движения, когда она делает зримыми плоды, называется Дионисом, но не от того же, что и сила, наливающая соками плоды, а от круговращения Солнца или от завершения его кругового пути. Обходя по кругу времена года космоса, солнце есть творец времен и сезонов, от этого оно называется Гором. Символ же земледельческого аспекта [солнечной] силы, от которой зависит даяние богатства, есть Плутон… Цербер трехглав, поскольку три положения солнца в его пути над землей: восход, полдень, закат» (пер. Т.Г. Сидаша).], будучи проводниками ума и тепла[202 - Об эфирном тепле Солнца – см. Macr., Sat. I, 18, 24; о Солнце, излучающем свет и тепло – см. Macr., Sat. I, 19, 17.]. По сути, мы имеем трехуровневую схему: Дионис-Солнце – это ум небесной сферы или Юпитера (метафизическая связь); небесная сфера-Юпитер производит Минерву или Солнце (физическая связь); а Минерва-Солнце – это ум человеческих существ (снова метафизическая связь) (см. Илл. 2)[203 - См. Gersh (1986), р. 556.].
В пространной речи Претекстата, посвященной солнечной теологии, об этих божествах сообщаются важные подробности. Очевидно, что именование Солнца «Умом мира» (mens mundi) – это не просто метафорический способ указать на главенствующую роль этого светила в космических процессах.


Илл. 2. Дионис-Солнце, Юпитер, Минерва и их метафизические и физические связи

Как уже отмечалось, схожие рассуждения в Комментарии на ‘Сон Сципиона‘ Макробия подтверждают то, что речь идет в том числе и о космологическом учении, связывающем активность Солнца с высшей частью Мировой души. Дополнительные свидетельства этому предоставляют также и источники Макробия[204 - Об источниках Макробия см. Петрова (2007), с. 52–74.]. Рассмотрим их более подробно.
Плотин,‘Халдейские Оракулы‘, Порфирий
Элементы солярной религии, подразумеваемой в текстах Макробия, становятся лучше понятны, если сопоставить некоторые тексты Плотина, Халдейских оракулов и Порфирия.
В философском аспекте Плотин предлагает физический процесс просвещения Солнцем видимого мира как аналогию метафизического процесса эманации Ума из Единого[205 - См. Plot., Enn. V, 3 (49), 12, 39–52; V, 5 (32), 7, 16–35; V, 5 (32), 8, 7–13; V, 6 (24), 4, 14–20; VI, 7 (38) 16, 22–35 и др.]. В Халдейских оракулах представление о физическом процессе порождения видимого мира из огня толкуется как схожее с метафизическим процессом творения Отчим Умом умопостигаемых объектов[206 - Orac. Chald. fr. 3 (Psell.: Expos. [PG 122, 1144A]): «Отец восхитил себя, и не запер собственный огонь в своей мыслительной Силе» (пер. В.В. Петрова); Ib. fr. 5 (Procl., In Tim. II, 53, 30–58, 3): «…ибо первый запредельный огонь не запер свою Силу в материи посредством деяний, но – в Уме. Ибо Ум, происходящий из Ума, есть Искусник огненного космоса» (пер. В.В. Петрова); Ib. fr. 6 (Simpl.: In De Cael. II, 1, 375, 19–21): «Он отделяет… первый огонь и другой огонь, готовые смешаться»; Ib. fr. 10 (Psell.: Expos. [PG 122, 1145А]): «…всё возникло из единого огня»; Ib. fr. 32 (Procl.: In Tim. I, 420, 13–16): «…третья умопостигаемая триада, само-живая… – это труженица, она раздательница жизненосного огня, наполнительница жизнерождающего лона Гекаты»; Ib. fr. 33 (Procl., In Tim. I, 12, 16–19): «…искусник огненного космоса» и др.]. Порфирий занимает между подходами Плотина и Халдейских оракулов промежуточную позицию, когда пишет, что, с одной стороны, «ничто не может вникнуть в ум бога, однако, [исходя из] деяний Солнца, мы согласимся с теми, кто считает его мыслящим и разумным (?????? ??? ???????)»[207 - См. Porph., De abstin. III, 11, 3: ???? ??? ???? ??? ??? ??? ???? ???????? ??????? ?? ?? ??? ????? ??? ???? ????????µ?? ???? ?????? ??? ??????? ????? ???????µ?????.], а с другой стороны, когда пишет, что божественное световидно и пребывает в излитии эфирного огня[208 - Cm. Porph., De Simul, fr. 2, 2, 1–3: «…божественное световидно (??????????) и пребывает в излиянии (?????????) эфирного огня» (пер. Т.Г. Сидаша). Порфирий утверждает, что этот свет «является невидимым для ощущения, сосредоточенном на смертной жизни (??????? ?? ??????????? ???????? ???? ?????? ???? ??????)», но также может иметь в виду, что свет невидим, если не рассеивается в воздухе. Ср. Ibid. fr. 10, 21, 11–13. См. Gersh (1986), p. 558 (n. 282).]. Схожим образом он стремился примирить платонизм и стоицизм[209 - Это есть и в Сатурналиях (I, 17, 70 – см. выше, c. XLVI) при интерпретации Минервы как силы Солнца, которое наделяет умом человеческие тела. Титул работы Порфирия, из которой взята цитата, Макробий не указывает. Однако для этого фрагмента имеется параллель у Сервия – в Комментарии на ’Буколики‘ Вергилия, где Сервий приводит название Порфириевой работы – Солнце. См. Serv., In Вис. V, 66, 11–14: «…согласно книге Порфирия, которую тот назвал “Солнце”, известно, что сила Аполлона трояка: у небесных он – Солнце, на земле – отец Либер, в преисподней – Аполлон» («…sed constat secundum Porphyrii librum, quem Solem appellavit, triplicem esse Apollinis potestatem, et eundem esse Solem apud superos, Liberum patrem in terris, Apollinem apud inferos») (перевод M.С. Петровой). Большинство исследователей полагают, что так назывался несохранившийся трактат Порфирия – см. Courcelle (1969), р. 28–31; Flamant (1977), р. 655–668; Gersh (1986), р. 510 (n. 95). О зависимости Макробия от Порфирия, Плотина и Халдейских оракулов см. Петрова (2007), с. 59–68.], когда приспосабливал элементы стоического учения о смешении для объяснения отношении между умопостигаемым и чувственным[210 - См. Porph., Ad Gaurum 10, 47, 21–25: «Объединившиеся стороны [не] теряют свое своеобразие и [не] сливаются в одно вещество… Они сохраняют в этом божественном и парадоксальном смешении, объединении то, что является особенностью, присущей одушевленному живому существу… Точно так же, как вещества, которые, смешиваясь, одновременно теряют собственное существование и при этом [уже в смешении] сохраняют свою особенную, присущую каждому из них силу аналогично несмешанным веществам, сохраняющим свое отличное друг от друга существование. Это доказывает, кроме того, что они не являются телесными и что их сущность не подчиняется состоянию тела» (пер. Т.Г. Сидаша); Idem, Quaest. Нот. 69 (Nemes., De nat. hom. III, 597A); Idem, Sent. 33, 60–61: «[Соединение умопостигаемого и чувственного] это и не смешение (??????), и не слияние (µ????), и не сорастворение (???????), и не соприкосновение (?????????)…» (пер. С.В. Месяц).]. Порфирий сочетает элементы обеих концепций, когда проводит четкое разделение между 1) умом (????) Солнца или его целостностью (??????, ????), к которым причастна физическая сущность небесного тела[211 - См. Porph., In Tim. fr. 20 (Procl.: In Tim. I, 159, 25–27): «Асклепий – это ум лунного чина, тогда как Аполлон – ум солнечного чина», Ibid., fr. 52 (Procl.: In Tim. I, 422, 21–28): «Одно – быть целым (????) солнечным или лунным образом (??????? ? ??????????), когда каждый ум содержит всё свойственным себе образом, обладая единым эйдосом, который соделывает этот ум именно таким… Что же, разве не возникло всё это – сие солнце, луна и каждая из звезд – сообразно умопостигаемым образцам? Как же им не быть прекрасными?» (пер. В.В. Петрова). Порфирий продолжает рассуждение, заявляя, что «Солнце – бытие… Венера – ум… Меркурий – жизнь (????? µ?? ??? ?????… ???????? ?? ???? µ??… ??µ?? ?? ??? µ??)»; и Ibid. fr. 79 (Procl.: In Tim. III, 64, 15–17). Здесь он хочет сказать, что Солнце— это сущностный ум, Венера – мыслительный ум, Меркурий – жизненный ум. Концепция планетарных умов развита в Порфириевом Комментарии на ’Тимей‘ (см. Porph., In Tim. fr. 52 [Procl.: In Tim. I, 422, 14–423, 7]). Как и Макробий, Порфирий предпочитает говорить об умах, а не о душах. Схожее учение у Плотина см. в Enn. II, 9 (33), 16, 9–11 etc.], и 2) собственно Солнцем (?????), как физической сущностью самого небесного тела[212 - См. Porph., In Tim. fr. 52 (Procl.: In Tim. I, 422, 26–28). Порфирий, вероятно, придерживается этой позиции, находясь под влиянием Халдейских оракулов. См. Psell., Expos. (PG 122, 1152А): «Они постулируют начальное солнце, [происходящее] от солнечного источника, а также архангельское солнце, и источник ощущения (???? ?? ?????????? ????? ??? ??? ??????? ????? ??? ????????????, ??? ????? ?????????)». Порфирий мог также находиться под влиянием своего учителя Плотина, см. Plot., Enn. IV, 3 (27), 11, 14–21, где «Тамошнее Солнце (???? ?????) есть Ум… за ним следует Душа… которая дает свои пределы, граничащие с видимым Солнцем, этому Солнцу (????? ? ?????) и, через себя, делает его связанным с Тем Солнцем: Душа словно бы истолковывает тому Солнцу то, что приходит к нему от этого Солнца, и этому Солнцу – то, что приходит к нему от Того, насколько наше Солнце простирается к умопостигаемому Солнцу через Душу» (пер. В.В. Петрова). Сходная позиция имеется у Марциана Капеллы (см. Gersh [1986], р. 618–620 [n. 72]).]. Различение ума Солнца и самого Солнца[213 - См. [Anon.,] In Parm. (fr.) III, 13–30 (Hadot): «Это как если бы мы поставили вопрос о закате солнца: если бы кто-то заявил, что заката солнца не существует, потому что закат есть затемнение света и наступление ночи, само же солнце никогда не затемняется и не видит ночи. В тень попадают лишь те, кто находится на земле. Он правильно сказал бы, говоря, что “закат солнца” – это состояние тех, кто находится на земле. Также не следует говорить о восходе солнца. Ибо восход есть освещение воздуха, окружающего землю. Но для солнца, которое всегда есть свет, факт того, что в некое время окружающий землю воздух осветился, ничего не значит, потому что оно этим не затрагивается и не знает ни захода, ни восхода. Само солнце ни освещается, ни затемняется, но эти два состояния суть претерпевание тех, кто находится на земле и переносит на солнце то, что присуще лишь им самим, не понимая, что это привходящее» (пер. В.В. Петрова). – См. Hadot (1968), vol. 2 (ad loc.).] позволяет Порфирию найти согласие между физической и метафизической причинностью, которое имелось как у Плотина, так и в Халдейских оракулах. Вероятно, в утраченном трактате Порфирия Солнце различные функции Солнца рассматривались как раз под этим углом зрения, и именно этот трактат послужил одним из источников Макробия.
Солнечная теология по Макробию
Представление Макробия можно прояснить посредством анализа «речи Претекстата» о солнечной теологии. Главная цель Претекстата (как и Юлиана) – показать, что все божества, которым поклоняются в греческой, римской и египетской религии, представляют собой одного бога – Солнце (Sat. I, 17, 1 – I, 23, 22). Доказательства этому берутся из этимологии их имен, от роли, которую они играют, в мифических повествованиях, из особенностей облика, в котором их представляют (Sat. I, 17, 4)[214 - Комментируя слова Вергилия, Претекстат прочерчивает линию для всего последующего рассуждения: «И как Марон, когда говорил об одной Юноне: “Божество оскорбилось какое” (Aen. I, 8), – показывает, что разные действия одного бога должны считаться за разные божества, так различные способности Солнца дали имена богам. Откуда главы мудрецов провозгласили, что ?? ?? ??? (одно [есть] все) (et sicut Maro, cum de una Iunone diceret: “Quo numine laeso”, ostendit unius dei effectus varios pro variis censendos esse numinibus, ita diversae virtutes solis nomina dis dederunt: unde ?? ?? ??? sapientum principes prodiderunt)» (пер. B.T. Звиревича).].
К первому виду доводов относится этимологическое истолкование Дио?|?ниса как ???? ???? (Sat. I, 18, 5), а Пана – как повелителя «всей» материальной сущности (universae substantiae materialis dominator, Sat. I, 22, 2–6[215 - См. Macr., Sat. I, 22, 2–6: «Пан, которого [у нас] зовут Инуем, при той внешности, которая его отличает, сам дает понять сведущим [людям], что он является Солнцем. Этого бога жители Аркадии чтят, называя [его] ??? ??? ???? ?????? (владыкой вещества), желая обозначить [его] не хозяином лесов, а властелином всей целиком вещественной основы [мира]. Сила этого вещества составляет сущность всех тел, пусть это будут либо божественные, либо земные [тела]. Итак, рога Инуя и длинная спускающаяся борода показывают природу света, благодаря которой Солнце освещает и округлость верхнего неба, и нижние [области]. Гомер так возвещает об этом: “[…Денница Тифона прекрасного ложе] // Бросила, свет вожделенный неся и бессмертным и смертным [Ilias XI, 1–2]”. Что значили бы свирель или посох [Пана, то] мы описали выше, [говоря] о внешности Аттиса. Есть такое объяснение, почему он имеет козьи ноги: потому что вещество, которое дается для всякой сущности, так как Солнце распределяет [его, уже] создав для себя божественные тела, определено для первоначала земли. Ноги этого животного были избраны также для созвездия этой оконечности [Зодиака], потому что оно и земным было, и, однако, всегда стремилось при выпасе к [горным] высям, подобно тому как Солнце кажется [находящимся] на горах и когда оно посылает сверху на землю лучи, и когда оно поднимается» (пер. В.Т. Звиревича).]). К доказательствам «от мифа» относится сюжет о враждебности Юноны к Латоне при рождении Аполлона, который интерпретирован как физическое взаимодействие воздуха и земли применительно к небесному телу[216 - См. Macr., Sat. I, 17, 53–54: «Изучающая природу наука показывает, что [это] нужно понимать следующим образом. Ведь после хаоса, когда смутная безобразность впервые начала представать в образах вещей и в первоначалах и [когда] Земля, пока еще влажная сущность, [как] бы качалась из-за зыбкого и неустойчивого основания, вследствие понемногу усиливающегося горнего жара и истекающих оттуда на нее огненных семян создались, думают, здешние звезды, и притом Солнце, охваченное величайшей силой жара, [удержалось] в высях [Неба], Луна же, отягощенная некоторой природной теплотой, более влажной и как бы [свойственной] женскому полу, заняла нижние [части], словно бы Солнце состояло больше из отцовской сущности, Луна – из материнской. Если же натурфилософы хотят, чтобы Латона считалась Землей, которой Юнона мешала родить божества, о которых мы говорили, [то] эта [последняя] есть воздух, который, тогда еще влажный и тяжелый, препятствовал эфиру, чтобы блеск светил сиял сквозь густоту воздушной влаги как бы ради успеха неких родов» (пер. В.Т. Звиревича).], или сказание о схождении Юпитера во главе богов к Океану, интерпретируемое как физический процесс питания Солнца испарениями от воды[217 - См. Macr., Sat. I, 23, 1–2: «Кажется, что и сам Юпитер, царь богов, не отдален от природы Солнца, но ясные указания учат, что Юпитер и Солнце суть одно и то же. Ведь, когда Гомер пишет: “Зевс громовержец вчера к отдаленным водам Океана // С сонмом богов на пир к эфиопам отшел непорочным; // Но в двенадцатый день возвратится снова к Олимпу” [Ilias I, 423–425], Корнифиций утверждает, что под именем Юпитера [тут] мыслится Солнце, которому волны Океана служат как бы кушаньем. Потому ведь, как утверждают и Посидоний, и Клеанф, ход Солнца не отклоняется от области, которую называют жаркой, что близ [нее] самой бежит Океан, который и огибает, и разделяет Землю. Да [и], согласно утверждению всех натурфилософов, тепло питается влагой» (пер. В.Т. Звиревича).]. Примером третьего рода доказательств является толкование змеиного плаща Минервы (Sat. I, 17, 70) и крылатых сандалий Меркурия (Sat. I, 19, 7–9[218 - См. Macr., Sat. I, 19, 7–9: «[О том] же, что Меркурий признается Солнцем, выше [уже] было доложено при [общем] одобрении. Еще и оттого явствует, что Аполлон и Меркурий истинно есть одно и то же, что у многих народов звезда Меркурия именуется Аполлоном, и что Аполлон предводительствует Музами, [а] Меркурий наделяет [людей] речью, что является [также] назначением Муз. Есть также много свидетельств, кроме этого, что Меркурия принимают за Солнце. Во-первых, [то], что изображения Меркурия украшаются огненными крыльями, каковое обстоятельство показывает стремительность [движения] Солнца. Ведь так как мы знаем, что способность разумения [была] названа Меркурием – так мы понимаем [его наименование] ??? ??? ??µ??????? (от [слова] толковать), – а Солнце – это мировой разум, быстрота же ума является величайшей, как говорит Гомер: ?? ?? ?????? ?? ???µ? ([Мчатся у них суда], как на крыльях, как мысль [человека]), – поэтому Меркурий, как бы сама сущность Солнца, украшается крыльями» (пер. В.Т. Звиревича).]).
В указанных отрывках толкования Минервы-Солнца, Диониса- Солнца, Меркурия-Солнца основаны на метафизических функциях божеств, поскольку при этом подчеркивается роль Солнца как источника благоразумия (prudentia) (Sat. I, 17, 70), ума (????) и языка (sermo) (Sat. I, 19, 7–9). Однако объяснения Аполлона-Солнца, Пана-Солнца и Юпитера-Солнца основаны на физических функциях этих божеств, ибо говорится о природе Солнца, затемненной воздухом, правителем всей материальной субстанции (Sat. I, 22, 2–6)[219 - При этом интерпретация Пана-Солнца не исключает его метафизической роли.], восполняемой испарениями от воды. Таким образом, доказательство того, что все божества, чтимые в различных религиях, могут быть поняты как аспекты одного бога, проводится на двух уровнях: метафизическом и физическом. И, хотя ранее стоики сводили всех богов к одной материальной субстанции, неоплатоническое переосмысление их подхода позволило проделать то же самое как в области умопостигаемого, так и чувственного[220 - Древние системы философского монотеизма отличаются друг от друга в следующем. 1) Варрон (Ant. rer. hum.) сводит все божества к одной сущности, которая материальна («дух» = ????µ? стоиков); 2) Макробий (использовавший работы Порфирия) сводит все божества к одной субстанции, которая может быть а) умопостигаемой («солнечный ум», ??????? ????) и б) чувственной: («Солнце»); 3) Порфирий (De Simul.) сводит все божества к одной амбивалентной субстанции, которая и нематериальна, и материальна («производящая сила», ????µ?? ????µ??). Все эти системы настолько схожи друг с другом, что элементы одной из них могут быть перенесены в другую. Подробнее см.: Gersh (1986), р. 560–561; 822–825; 555–557.]. Обсуждавшиеся выше солярные интерпретации божеств могут быть показаны на схеме (Илл. 3).

Илл. 3. Солярные интерпретации божеств в Сатурналиях Макробия

Солнце как проводник от высшей и низшей Души
Речь Претекстата в Сатурналиях предоставляет свидетельство нового этапа позднеантичной мысли, дополняя Макробиево «учение» о Мировой душе[221 - См. выше, с. XLIII, примеч. 4.], изложенное им в Комментарии.
Мировая душа (или третье начало в иерархии мира[222 - См. Петрова (2010), с. 196–201.]) в своих высших проявлениях[223 - Согласно Макробию, наивысшее проявление Мировой души подобно Богу (первому началу).] подобна Уму (второму началу), она получает от него разум. Благодаря своей природе, Мировая душа имеет свойства, которые соответствуют бренному во вселенной и требуют развития (это чувственное восприятие и рост). Вверх от Души простирается природа, непричастная телам (т. е. Ум), а вниз – телесная природа (Сотт. I, 14, 5–7). Макробий предполагает у Мировой души наличие высшей (умной) части и частей низших: рассудочной (иногда относимой им к высшей Душе[224 - Здесь под высшей частью Мировой души понимается та, что подобна Уму, под низшей – рассудочная, чувственная и растительная части (см. Петрова [2007], с. 109–114). Сам Макробий не всегда разделяет Душу и Ум (см. Там же, с. 50). В одних фрагментах Комментария (I, 14, 8; I, 17, 17–18) он называет высшие проявления Мировой души Умом, в других (I, 14, 7) – связывает их с низшей частью Души. Такая амбивалентность имеет место и в текстах Плотина и Порфирия, которым следует Макробий. У Плотина по первому пункту см. –  Enn. I, 1 (53), 2, 25–27; I, 1 (52), 10, 7–11; III, 9 (13), 6, 1–9; IV, 3 (27), 18, 1–7; IV, 4 (28), 11, 11–13; по второму – Enn. III, 6 (26), 2, 29–34; III, 8 (30), 5, 10–16; V, 3 (49), 3, 1–18; V, 3 (49), 9, 1–35; обобщение позиций – Enn. I, I (53), 8, 1–3; IV, 3 (27), 18, 7–24; V, 3 (49), 3, 18–45. У Порфирия по первому пункту см. –  In. Tim. fr. 70 [= Proclus, In Tim. II, 247, 18–23], fr. 75 [= Proclus, In Tim. II, 306, 1–25], fr. 76 [= Proclus, In Tim. II, 309, 7–23]; по второму – De abstin. III, 26; Sent. 29, 19, 6–13.]), чувственной и растительной. Высшая душа передает способность ума небесным телам, а те, в свою очередь, передают способность ума людям. Указанная передача осуществляется через посредство Солнца. Низшая душа отвечает за передачу не относящихся к уму свойств небесным телам, а от них они передаются человеку[225 - О космологических функциях низшей части Мировой души см. Петрова (2010), с. 199–201.]. Этот вид передачи осуществляется через семь планетных тел (к числу последних относится и Солнце, которое передает как относящиеся, так и не относящиеся к уму свойства). В целом же высшая и низшая части Мировой души связаны через посредство Солнца.
* * *
В итоге можно говорить о трех элементах, присущих Макробиевому рассуждению (прямо и опосредованно восходящему к текстам Плотина, Халдейских оракулов, Порфирия и Юлиана) о роли и функциях Солнца. Первый – это тот, что все боги являются проявлением одного бога Гелиоса. Второй – тот, что само Солнце обладает и чувственной природой, и природой умопостигаемой. Третий – состоит в том, что процессы физические и метафизические в рассуждениях неоплатоников о Солнце уподобляются, так что доказательства проводятся и в метафизическом, и в физическом планах.
О влиянии Cатурналий на средневековых авторов
Кассиодор Сенатор и Исидор Севильский
Если Кассиодор Сенатор (ок. 487 – ок. 578) в своих Комментариях на Псалмы[226 - См. Cassiod., Exposit. Psalm. I, 10, 8 (PL 70, 95BC): «Macrobius quoque Theodosius in quodam opere…». – Cp. Macr., Sat. V, 21, 18.] лишь упоминает имя Макробия[227 - О знании и влиянии на средневековых авторов Макробиева Комментария на ‘Сон Сципиона’ см. Петрова, с. 135–172.] (подразумевая его Сатурналии), то у Исидора Севильского (ок. 560–636) имеются лексические и тематические совпадения с Макробиевым текстом. Они встречаются в V книге его Этимологий, где речь идет о делении дня в Риме (I, 3), o magnus annus (I, 14), о Календах, Ноннах и других днях римского календаря (I, 15–16); в XI книге при описании способов ношения кольца на безымянном пальце (digitus medicinalis) и перечне производных от слова «pollex», сравнимом с тем, о котором говорил Макробий (VII, 13, 7; VII, 14); в XIII книге (XIII, 16, 4) при обсуждении свойств воды Черного моря, что также восходит к изложению Макробия (VII, 12, 34). Есть параллели и в XIX (1–2), и в XX (5) книгах Этимологий, восходящих к Сатурналиям (V, 21), где говорится о различных чашах для питья вина[228 - Подробнее см. в примеч. к переводу Сатурналий.]. Однако не исключено, что эти соответствия являются свидетельством отражения Исидором общепринятых представлений его эпохи, восходящих к греческой традиции. Возможно также наличие у обоих авторов общих источников, например, при описании чаш для вина – Пира мудрецов Афинея.
Неизвестный ирландский автор
Небольшой раздел Макробиевых Сатурналий (I, 12, 2–15, 13) был использован ирландским автором VII века в нескольких главах (28–31 и 39, 44, 49, 52, 56–58) компута, озаглавленного De ratione conputandi secundum solem et lunam[229 - См. Anon., De rat. con. 28–31; 39; 44; 49; 52; 56–58 (ed. ?. Walsh, D. О Crоin?n, p. 137–144, 149, 153, 159, 164, 167–169. См. Приложение 7.]. Автор упоминает имя Макробия и точно цитирует его текст.
Беда Досточтимый
Вероятно, у Беды (673–735) был некий сокращенный вариант Макробиевых Сатурналий, представляющий собой беседу Гора и Претекстата (Disputatio Hori et Praetextati). Содержание этой беседы просматривается в сочинении Беды Об исчислении времен (De temporum ratione), когда речь идет о римском дне, месяце, Календах, Ноннах и Идах (см. Сатурналии I, 3 и I, 12–15). Однако вряд ли возможно доказать, что, рассуждая в том же сочинении о влиянии Луны (гл. 28), Беда следует именно Сатурналиям (VII, 16) Макробия, поскольку последний сам зависит от Плутарха[230 - См. Davies (1969), p. 24.].
Иоанн Скотт(Эриугена)
О знании Иоанном Скоттом (IX в.) Макробиевых Сатурналий свидетельствуют его библейские глоссы[231 - Эти глоссы к Божественной истории Эриугены, атрибутируемые современными исследователями ему самому, содержат ссылку на Сатурналии (I, 21, 3–6). См. Ioh. Scot., Glossae Div. hist. 351 (p. 155–156). Также см. Contreni (0000), p. 17–29, 35–36 (n. 120).]. Кроме того, Сатурналии использованы Эриугеной при разъяснении тех мест из сочинения Марциана Капеллы (V в.) О свадьбе Филологии и Меркурия, в которых речь идет о свойствах и качествах единого бога-Солнца, а также о делении суток на временные интервалы[232 - См. Iон. Scot., Ann. in Marc. 10, 6. – Ср. Macr., Sat. I, 17, 51–52. См. Iон. Scot., Ann. in Marc. 36, 14. – Cp. Macr., Sat. I, 20, 10. Cm. Iон. Scot., Ann. in Marc. 293, 21. – Cp. Macr., Sat. I, 3, 15. Cm. Lutz (1970), p. xxiv-xxv.].
Бирхтферт и Иоганн Новиомаг
Глоссы Бирхтферта из Рамси (Х в.), составленные к трактату Беды Об исчислении времен, большей частью восходят к Макробиеву Комментарию, хотя, когда речь идет о римских месяцах, прослеживается и знание Сатурналий[233 - Cm. Beda, De temp. rat. XII (De mens. Rom. [347А]) и глоссу Бирхтферта к этому месту [Ibid. 35 °C]: «…Qui annus, sicut Macrobius ostendit, incipiebat a mense Martio, et conficiebatur diebus CCCIV». – Cp. Macr., Sat. I, 12, 3 и 5 sqq.).]. Имеются и другие глоссы к упомянутому трактату Беды, в основном более поздние, составленные Иоганном Новиомагом[234 - Новиомаг (лат.) – Иоганн Бронхорст из Неймегена, издатель сочинений Беды в 1537 г. – см. Петров (2000), с. 541. См. Beda, De temp. rat. II (De trimoda temp. rat. [298В] и глоссу к этому месту [Ibid. 301C]). В трактате Беды О временах все глоссы, содержащие отсылки к Макробию, также составлены Иоганном Новиомагом. См. Beda, De temp. rat. VI (De mens. Rom. [282D]) и глоссу к этому месту (Ibid. [282D]).], также восходящие к Сатурналиям.
Петр Абеляр и Иоанн Солсберийский
Пример знания текстов Макробия (в основном Комментария) в средневековой науке являет Петр Абеляр (1079–1142), назвавший Макробия самым почитаемым из всех философов[235 - См. Abael., Introd. ad theol. I, 20 (1024C): «Hanc autem animae videlicet mundanae doctrinam praecipue diligentissimus philosophorum in Expositione Macrobius (выделено нами. –  ?. П.) reliquit». Заметим, что Абеляр, говоря о Макробии, употребляет «in Expositione» (в Разъяснении), а не «in Commentariis».] и величайшим толкователем Цицерона[236 - См. Abael., Introd. ad theolog. I, 19 (1022B): «Quantum etiam semper philosophia arcana sua nudis publicare verbis dedignata sit, et maxime de anima, de diis, per fabulosa quaedam involucra loqui consueverat, ille non mediocris philosophus, et magni Ciceronis expositor Macrobius (выделено нами. –  ?. ?.), diligentissime docet».]. Абеляру были известны и Сатурналии, о чем свидетельствуют его ссылки и цитаты[237 - См. Abael., Ер. VIII (291АВ): «Cujus quidem rei rationem inducens Macrobius Theodosius Saturnaliorum libro IV, sic ait Aristoles, mulieres, inquit, raro inebriantur, crebro senes. Mulier humectissimo est corpore. Docet hoc et levitas cutis et splendor. Docent praecipue assiduae purgationes superflue exonerantes corpus humore. Cum ergo epotum vinum in tam largum ceciderit humorem vim suam perdit, пес facile cerebri sedem ferit fortitudine ejus exstincta»; Там же: «Muliebre corpus crebris purgationibus depuratum, pluribus consertum foraminibus, ut pateat in meatus, et vias praebeat humori in egestionis exitum confluenti. Per haee foramina vapor vini celeriter evanescit». Это почти точная цитата из Сатурналий (VII, 17–18). Заметим, Абеляр указывает неверную ссылку. См. также: Abael., Serm. (608В): «Unde et Macrobius, Saturnaliorum libro II de Augusto et jocis ejus inter caetera sic meminit: Cum audisset inter puerоs quos in Syria rex Judaeorum Herodes in tribunatu jussit interfici, filium quoque ejus occisum, ait: Melius est Herodis porcum esse quam filium» (cp. Sat. II, 4, 11). Далее Абеляр продолжает цитировать Макробия. Характерно, однако, что в современном издании Макробия эта фраза отсутствует – см. Ibidem: «Credebat quippe Augustus ipsum etiam Herodem regem Judaeorum more populi sui a carne abstinere porcina, et ob hoc eum nequaquam porcos occidere velle, a quorum usu decreverat abstinere».]. Однако, мера использования Абеляром Сатурналий невелика, поскольку для него Макробий был лишь одним из многих писателей, чьи тексты он знал, читал и использовал. Важно обратить внимание на тот факт, что Абеляр, ссылаясь на тексты Макробия и других авторов, часто приводит неверные ссылки. Возможно, это связано с тем, что Абеляр мог делать выписки из них заранее, или же он пользовался школьными компендиями, в которых имели место подобные неточности[238 - Мы имеем в виду ссылки Абеляра на О граде Божьем Августина (см. Abael., Introd.ad theolog. I, 19 [1020AB]) и на Макробиевы Сатурналии (см. выше, c. LVI, примеч. 6).].
Иоанн Солсберийский (1125–1180), упомянув имя Макробия лишь дважды[239 - См. Joan. Saresb., Polycr. VIII, 15 (775CD): «Fugienda sunt, inquit Macrobius, omnibus modis, et abscindenda igne et ferro, totoque artificio separanda languor a corpore, imperitia ab animo, luxuria ventre, a civitate seditio, a domo discordia, et in commune a cunctis rebus intemperantia»; Ibidem VIII, 7 (735D – 736A): Sed, quod sine rubore fidelium dici vel audiri non potest, infidelibus, teste Macrobio, plura turpia et luxuriosa videbantur, quae saeculo nostro placent, et obtinente luxu, magnifica appellantur.], довольно часто следует ему в Поликратике, дословно цитируя фразы из Сатурналий (и опуская при этом пассажи на греческом языке)[240 - Параллельные места отмечены в примечаниях к переводу Сатурналий.]. Скорее всего, Иоанн Солсберийский использовал более полный текст Сатурналий, по сравнению с тем, который дошел до нашего времени[241 - См. Jan (ed. Macr.), p. l – li.], поскольку в восьмой книге (гл. 6–7 и 16) Поликратика есть ссылки на упоминания, сделанные Портунианом (Portunianus) (I, 2, 1–14), которые могли быть в утраченных ныне частях текста Макробия. То же можно сказать и о фразе (которая подана как цитата из Макробия), которая, видимо, была взята из окончания VII книги, ныне утраченного[242 - См. Davies, (1969), p. 25.]. У Иоанна есть и сюжетное сходство с Макробием – при рассуждении о правителях, хотя Макробий не упоминается и прямых цитат из него нет, что, возможно, свидетельствует о существенной переработке его текста.
* * *
В целом можно заключить, что упоминания имени Макробия в Средние века редки, а цитаты из его Сатурналий приспосабливались к иным контекстам, что вызвано было, скорее, желанием авторов продемонстрировать свою эрудицию, чем их потребностью в тексте Макробия. Как бы то ни было, о Макробии и его Сатурналиях помнили, привлекая его текст к своему изложению, пусть и в незначительной степени.
M.С. Петрова

От переводчика
Перевод с латинского и древнегреческого языков выполнен по изданию: Ambrosii Theodosii Macrobii Saturnalia, ed. I. Willis (Lipsiae in aedibus B.G. Teubneri, 1963; 1970), vol. 1. Стихотворные фразы, используемые Макробием, цитируются в переводах Н.И. Гнедича (Илиада), П.А. Шуйского (Одиссея); В. Брюсова и С.?. Соловьева, С. Ошерова (Энеида); С. Шервинского (Буколики и Георгики), Ф.А. Петровского (О природе вещей). Другие случаи использования стихотворных переводов оговорены в соответствующих примечаниях. Поскольку названные (и неназванные) авторы переводов не учитывали контекста Макробия, в них вносились изменения с целью его соответствия. Отдельные цитаты, приведенные Макробием, дополнены соответствующими строками для прояснения смысла, взятыми в квадратные [] скобки.
При переводе Сатурналий мы ставили перед собой цель не только как можно точнее воспроизвести язык оригинала, но и передать смысл написанного Макробием. Поэтому нами сделаны различные дополнения, не обусловленные передачей грамматических форм, которые отмечены в тексте также квадратными [] скобками; в круглые () скобки заключены слова на языке (и в падежных формах) оригинала, необходимые для понимания перевода. Нумерация строк переведенных стихов, в случае если они расходятся с оригиналом, дана в примечаниях. Встречающиеся в тексте лакуны отмечены многоточием в угловых скобках <…>. Звездочкой * обозначены слова, которые выделены издателем. Исключения, предлагаемые издателем, взяты в фигурные { } скобки. Необходимые пояснения даны в примечаниях и в указателях.
В.Т. Звиревич

От редактора
Для настоящего издания перевод был незначительно исправлен, сопровожден вступительным разделом, приложениями, информацией справочного характера и библиографическим списком. На полях проставлена нумерация абзацев согласно изданию Дж. Уиллиса. Дополнительные пояснения, сделанные нами к переводу, помечены звездочкой * перед номером соответствующего примечания. При составлении примечаний использованы издания, перечень которых приводится в библиографическом разделе. Сокращения, принятые в книге, даны в конце настоящего издания.
Поскольку особенностью стиля Макробия является вплетение греческих слов, фраз и стихов в латинский текст, а также обильное цитирование текстов ранних классиков, рядом с русским переводом мы приводим текст на языке оригинала. В тех местах Сатурналий, в которых греческий термин, фраза или цитата разъясняются Макробием, последние также даются на языке оригинала и оставлены без перевода; в тех местах, где такое разъяснение отсутствует, в круглых (…) скобках дается перевод с греческого языка на русский с сохранением оригинальной фразы.
Латинские слова и фразы, представляющие у Макробия цитаты из других авторов, в русском переводе выделены полужирным курсивом.
?.С. Петрова

Сатурналии
[Сочинение] светлейшего и сиятельнейшего мужа Амвросия Феодосия Макробия


Страница из раннего издания сочинений Макробия(окончание Комментария на ‘Сон Сципиона’ и начало Сатурналий)

Книга первая
[Рассказывающая о] первом дне застолий

[Предисловие]
(1) К столь многому и столь разному, сын Евстахий
, привязывает нас в этой жизни природа, но крепче всего она связывает нас любовью с теми, кто нами рожден. При этом она пожелала, чтобы главная наша забота состояла в воспитании и образовании
потомства, так что наибольшую радость родители испытывают, когда исполняются эти их планы, и сколь много печали, если выходит по-другому. (2) А потому и мне ничто не кажется более важным, чем твое обучение. Заботясь о его завершении, я предпочел короткий путь долгим кружениям, и, не допуская задержки, не желая ждать, пока ты сам продвинешься в том, об изучении чего ты ревностно заботишься, я, помимо прочего, замыслил собрать для тебя то, что было добыто мной в различных свитках либо на греческом, либо на латинском языке – после того, как ты появился на свет, и до твоего рождения. Пусть все это будет тебе запасом знания, собранным из, так сказать, закромов учености, и, если когда-нибудь у тебя возникнет нужда сослаться на событие, которое укромно сокрыто от обычных людей в стопах книг
, или припомнить замечательное высказывание или деяние, все это будет тебе легко найти и извлечь.
(3) И не беспорядочно, словно в ком, сгрудили мы то, что достойно упоминания. Пестрота и смешение различных тем, разных авторов и времен упорядочены в виде некоего корпуса так, чтобы то, что собиралось нами безо всякого плана и порядка для подспорья в припоминании, здесь пришло в порядок и связанность наподобие членов тела.
(4) И ты не ставь мне в вину
 то, что я заимствую из разнообразных книг, я стану излагать часто теми же самыми словами, какими о том рассказывают сами сочинители, потому что сей труд замыслен не как демонстрация красноречия, но как собрание материала, заслуживающего изучения. Благосклонно прими сведения давних дней, будь то в нашем простом изложении или посредством доподлинно запечатленных речений древних, в зависимости от того, что следовало воспроизвести буквально, а что пересказать.
(5) Ведь мы некоторым образом должны подражать пчелам
, которые летают [повсюду] и собирают [сок] цветов
; затем распределяют и разделяют по сотам добытое и превращают разные соки в единый аромат при помощи некоторого смешения и благодаря свойству своей жизненной силы
. (6) Мы тоже, что бы ни отыскали благодаря разнообразному чтению, соединяем с помощью способа изложения таким образом, чтобы, распределив, расположить по порядку. Ведь в душе лучше сохраняется различённое; и само различение не без некоторой переделки, вследствие которой создается [определенная] общность, сплетает разные отрывки по потребности одного вкуса таким образом, что, даже если бы нечто было явно откуда-то заимствовано, с очевидностью признают, что [оно] все же является иным, чем [то], откуда заимствовано. Мы видим, что то [же самое] природа совершает в нашем теле без всякого нашего усилия
. (7) [Действительно], до тех пор, пока пища, которую мы принимаем, сохраняется в своем [первоначальном] состоянии и плавает в [желудке] нерастворенная, отягощенному желудку плохо. Но когда она из того, что было, изменилась [в другое], только тогда она переходит в [жизненные] силы и в кровь. То же [самое] давайте представим в отношении того, чем питаются [умственные] способности, чтобы не допустить остаться нетронутым [всему тому], что вбираем [в себя], чтобы оно не было [нам] чужим. Но пусть оно перерабатывается в некий порядок, иначе может войти [лишь] в память, [а] не в ум
.
(8) Из всего мы собираем [нечто], из которого созидается единое, как одно число составляется из единиц. Это создает наш дух. Он скрывает все, к чему способен. Однако показывает [то] самое, что [уже] совершил. Как, [например, те], кто составляет благовонные мази, прежде всего заботятся [о том], чтобы [то], что будет смешиваться, лишалось [своего] собственного запаха. Ясно, что они намерены смешать соки всех пахучих веществ в единый запах. (9) Ты знаешь, из сколь многих голосов состоит хор. Однако из всех [голосов] создается один. Есть там у кого-нибудь [голос] высокий, у кого-нибудь – низкий, у кого-нибудь – средний. К мужам присоединяются женщины; между [ними] располагается свирель. И при этом отдельные голоса там не слышны, [а] раздаются [голоса только] всех [вместе], и из разноголосья получается стройное пение
. (10) Таким [же, как это стройное пение], я считаю этот настоящий труд. Много представлено в нем наук, много наставлений, примеров [из] многих веков, но [все они] объединены в одно [сочинение]. В них, если ты не пренебрегаешь тем, что тебе уже известно, и не уклоняешься [от того], что [тебе еще] неизвестно, ты найдешь много [такого], что стоило бы или прочитать ради удовольствия, или прочитать ради воспитания, или запомнить ради пользы. (11) Ведь этому труду, я думаю, не присуще ничего, либо бесполезного для познания, либо трудного для восприятия, но [присуще] все, благодаря чему твой ум стал бы более живым, память – более крепкой, речь – более искусной, беседа – более безупречной, лишь бы только нам, некогда появившимся под другим небом
, помогла склонность к латинскому языку
. (12) Если же у кого-нибудь случайно иногда будет время и желание это познать, [то] мы хотим, чтобы они беспристрастно и благосклонно приняли [то], что они отыскали и получили, даже если бы в нашей речи не обнаружилось приятности врожденного римского говора.
(13) Но, право, неосмотрителен я, который, [сказав так], нарвался [тем самым] на учтивое порицание, сделанное некогда Марком Катоном в отношении Авла Альбина
, который был консулом вместе с Луцием Лукуллом
. (14) Этот Альбин описал римские деяния на греческом языке. В начале своей истории он выразил то мнение, что никому не следует на него сердиться, если бы что-нибудь в этих книгах было написано немного нескладно или недостаточно изящно. «Я ведь, – говорит он, – римлянин, рожденный в Лации, и наречие греков нам весьма чуждо». И поэтому он просил извинения и снисхождения в случае плохой оценки [книги], если бы что-нибудь [в ней] было ошибочным. (15) Когда это прочитал Марк Катон, он сказал: «Ну, Авл, ты изрядный пустомеля: больше желаешь отвести вину, чем от вины освободиться, ведь мы обыкновенно ищем извинения или [тогда], когда мы заблуждались как недальновидные, или [тогда], когда мы допустили неповиновение приказанию повелевающего [лица]. [Вот] я [и] спрашиваю, кто заставил тебя сделать то, за что ты просил бы извинения, прежде чем [это] совершил?»

(16) Теперь, посредством некоего пролога мы введем тебя в содержание нашего сочинения.

Глава 1
(1) В Сатурналии собираются у Веттия Претекстата первые лица римской знати и другие ученые [люди]
и проводят праздничный досуг в собеседовании о свободных искусствах, устраивая у себя пиры по взаимной приязни и не расходясь с них, кроме как на ночной покой.
(2) И вот на всем протяжении праздников, лучшую часть дня они проводят в серьезных рассуждениях, а за трапезой ведут застольные беседы, так что ни одна часть дня не остается без ученых или легких обсуждений. Разумеется, за столом беседа приобретает большую веселость, становится более игривой. (3) Ведь и в других описаниях трапез, как в [известном] Пире Платона
, сотрапезники беседуют не о каком-либо серьезном предмете, но дают разнообразное и изящное описание любви
. При этом Сократ
не подавляет и [не] запутывает противника, как обычно, затруднительными вопросами, а, [напротив], пытавшимся подловить [его] дает пример [того], что лучше отшутиться, увильнуть и отступить, чем только оспаривать. (4) Ибо на пиру надлежит вести речи как безукоризненные благодаря [их] целомудренности, так и желанные из-за [их] приятности. Но все же более основательным будет утреннее обсуждение, что приличествует ученым и славным мужам. И притом не станут [же одни только] Котты, Лелии и Сципионы
рассуждать о значительнейших вещах в книгах прежних [сочинителей] до тех пор, пока будет римская литература, а Претекстатам, Флавианам, Альбинам, Симмахам и Евстафиям
, у которых есть схожая слава и не меньшая доблесть, не позволят говорить о чем-либо таким же образом.
(5) Пусть и мне не будет в укор, если у кого-либо из собравшихся зрелый возраст наступил позднее века Претекстата. На что уж диалоги Платона составлены согласно общепризнанным свидетельствам
, но ведь и Парменид настолько старше Сократа, что отрочество того едва захватило его старость, и все же между ними идет спор о весьма трудных вопросах. И Сократ начинает известный диалог, устроив спор с Тимеем [и с теми], кого, как известно, не было в то самое время. (6) Да и Парал и Ксантипп, отцом которых был Перикл [и] которых гораздо раньше сгубила известная дурной славой афинская чума
, рассуждают у Платона вместе с Протагором, задержавшимся в Афинах в [свой] второй приезд. Следовательно, [как] нам говорит пример Платона, не требуется, чтобы годы [жизни] встречающихся [людей] были строго согласованы
.
(7) Но, чтобы легче было показать и отметить [то], что было сказано всеми [участниками встречи у Претекстата], мы ввели Деция, выведывающего у Постумиана, какая именно это была беседа и между кем. И, чтобы нам более не препятствовать желаниям читателя, разговор Деция и Постумиана сделает теперь известным и [то], какое у этого собеседования было начало, и [то, в каком] порядке оно происходило.

Глава 2
(1) [Деций]: «Что до меня, я ждал твоего прихода, Постумиан, и благоприятного момента, чтобы задать тебе вопросы, для чего эти праздники, занимающие большую часть месяца, посвященного Янусу
, очень кстати. Ведь в иные дни, которые заняты у тебя обсуждением тяжб, почти никогда нельзя найти и часа, чтобы ты либо не защищал дела своих подопечных в суде, либо не изучал их дома. Ныне же, – ведь я знаю, что ты не посвящаешь досуг вещам серьезным, а не пустяковым, – я прошу тебя, если позволишь, поведать о том, что [и] тебе самому, насколько понимаю, доставит удовольствие, и мне угодит. (2) Первое, о чем я хочу спросить тебя: был ли ты на торжестве, возобновляемом с непрестанным веселием на протяжении довольно многих дней? А второе: принимал ли ты участие в беседе, о которой говорят среди первых [людей государства] и которую превозносят величайшими похвалами? О ней я бы [и] от отца услышал, если бы он, отбывший из Рима после тех пиров, не задержался в Неаполе. Но недавно я был среди неких [людей], восхищающихся силой твоей памяти, позволившей тебе многократно воспроизвести по порядку все, что тогда было сказано».
(3) [Постумиан]: «Одно [только] то, Деций, – как ты и сам, насколько позволяет твоя молодость, мог видеть и слышать от [своего] отца Альбина – казалось нам наилучшим на всем пути жизни, чтобы я, поскольку была бы возможность отдохнуть от защитительных речей при тяжбах, способствовал какой-нибудь встрече и собеседованию образованных и тебе подобных людей. (4) Ведь хорошо воспитанный человек нигде не может отдохнуть ни с большей пользой, ни более достойно, чем в благоприятной обстановке ученого и непринужденного разговора и учтивых вопросов и ответов.
(5) Что до пира, о котором ты спрашиваешь, ты говоришь несомненно о том, который недавно был у Веттия Претекстата с участием ученейших [людей] из знати и прочих и [который], переносимый затем [в дома] к другим [участникам пира], приобрел разнообразие вследствие приятной перемены мест?»
[Деций]: «Я собирался спросить о том самом [пире] и хотел бы, чтобы ты описал, каков он был. Поскольку все прочие участники пира являются твоими друзьями, не думаю, чтобы ты от него уклонился».
(6) [Постумиан]: «Конечно, мне следовало присутствовать там, и мой приход не был бы нежеланен, но в те дни мне было нужно изучить многие дела друзей, я, приглашенный тогда на обед, ответил, что это для меня время размышления, [а] не еды, и убедил, чтобы они поискали другого [человека], никаким занятием сильно не увлеченного и свободного от забот. (7) И так было сделано. Претекстат велел, чтобы вместо меня был приглашен речистый и образованный муж Евсевий, выдающийся ритор среди греков – [причем] все признали это в наш век, – достаточно знающий латинскую науку».
(8) [Деций]: «Так откуда [же] тебе известно то, что ради устройства жизни было столь приятно и учтиво, как я [теперь от тебя] слышу, преподано и упорядочено в отношении обильнейших примеров деяний и содержания разнообразных учений?»
(9) [Постумиан]: «Когда в день [зимнего] солнцестояния, что последовал за праздниками Сатурналий, в которые проводились эти пиры, свободный от судебных забот, в весьма веселом [расположении] духа я был дома, в этот [день] пришел Евсевий вместе с немногими из своих приверженцев и тотчас сказал с улыбкой на лице: (10) “Признаю, Постумиан, что я премного тебе благодарен, как за прочее, так [и] за то, что ты, испросив позволения у Претекстата, уступил мне место на обеде. И так я понимаю, что не только твоя занятость, но [и] сама еще удача сопутствует и помогает, чтобы ты сделал мне что-нибудь приятное”.
(11) “Хочешь ли ты, – спросил я, – возвратить нам то, что столь благодарно и столь охотно признаешь долгом, и этот наш досуг, которым [нам] очень редко приходится пользоваться, провести [как бы] на том [пире], чтобы [нам] показалось, будто мы сейчас находимся среди тех, среди кого ты находился тогда?”
(12) “Я сделаю, как ты хочешь, – ответил он. – Расскажу же я тебе не о пище или питье, хотя они и были там весьма обильны, [однако] без излишества, а возвращусь душой, насколько смогу, [к тому], что они наговорили за столько дней или на пирах или, в немалой степени, помимо обеда”.
(13) Когда я это выслушал, мне показалось, что я приблизился к жизни тех, кого мудрецы называли блаженными. И вот [то], что было сказано накануне, [после того] как я [словно] бы поприсутствовал среди них, было удостоверено, когда ко мне заглянул Авиен, и я все [это] доверил записи, чтобы забвение ничего не унесло. Если [же] ты высказываешь [желание] услышать об этом от меня, [то] не думай, что хватит одного дня для повторения [того], что было сказано за столько дней».
(14) [Деций]: «Стало быть, Постумиан, он рассказал, какая и между кем или с чего возникла беседа? В таком случае я, [твой] неутомимый слушатель, наготове». (15) Тогда он начал рассказ.
Когда склоняющимся к вечеру днем, за которым предстояло последовать сатурнальному празднику, Веттий Претекстат получил возможность собраться дома с [друзьями], выражающими [на то свое] желание, туда пришли Аврелий Симмах и Цецина Альбин, весьма близкие как по возрасту, так и привычкам и увлечениям. Их сопровождал Сервий, недавно объявленный учителем среди словесников, [человек] удивительной учености и вместе с тем приятный в [своей] скромности, с направленным в землю взором и как бы стремящийся быть незамеченным. (16) Когда [Претекстат] увидел их, он двинулся навстречу, ласково поприветствовал и сказал, повернувшись к Фурию Альбину, который тогда случайно пришел вместе с Авиеном: «Желаешь ли ты, мой Альбин, чтобы о том предмете, о котором между нами начал завязываться разговор, мы пообщались с теми, кто, ты видишь, весьма кстати пришел и кого мы по праву назвали бы светочами нашего общества?»
(17) «Почему бы мне не желать [этого] больше всего? – говорит Альбин. – Ведь [ни] о чем другом, [кроме] как о научных вопросах, не может быть привлекательного разговора ни для нас, ни для них».
(18) И когда они уселись, тогда Цецина [промолвил]: «Что бы это ни было, мой Претекстат, но я не должен сомневаться (хотя до сих пор так и не знаю [ничего толком]), что оно является значительнейшим по определению, так как и вам доставило повод для собеседования, и мы приглашены в нем поучаствовать».
(19) [На это Претекстат ответствовал]: «Как тебе надлежало бы знать, между нами была та беседа, в которой мы говорили [о том], когда начинаются Сатурналии, то есть обсуждали [то], когда берет начало завтрашний день, так как завтрашний день даст начало праздникам, посвященным Сатурну. (20) Мы затронули [лишь] кое-что немногое при этом обсуждении. Но, так как хорошо известно, что ты отыскиваешь [все], что бы ни скрывалось в книгах, – возможно, ты отвергнешь это из-за [своей] скромности – я хочу, чтобы ты вынес на [всеобщее] обозрение [все], что ты выведал и понял относительно исследуемого нами [начала Сатурналий]».

Глава 3

(1) Тогда Цецина [говорит]: «Так как от вас, кто вовлекает меня в эту беседу, ничего из всего [того], что разработано в старину, ни незнание не скрывает, ни забывчивость не утаивает, я считаю излишним распространяться среди знатоков об известном. Но, чтобы никто не думал, будто я недооцениваю достоинств [нашего] совещания, я обращусь [к тому] немногому, что подскажет мне [моя] слабая память». После того как он увидел, что все приготовились слушать и настроились [на это], он начал так: (2) «Марк Варрон в книге О делах человеческих, в которой он написал [также] о днях, говорит: “Считается, что люди, которые рождены с середины ночи до середины ближайшей ночи, [то есть] в эти двадцать четыре часа, рождены в один день”
. (3) Кажется, что этими словами он провел такую черту раздела дней [рождения]: [тот], кто рожден после заката солнца до середины ночи, [рожден] в тот [день], за которым последовала ночь; напротив же, [тот], кто рождается в последующие шесть часов ночи, рожден в тот день, который рассвел бы после этой ночи
.
(4) [О том] же, что афиняне иначе рассматривают [границы дня], Варрон также написал в этой же самой книге. Они говорят, что весь тот промежуток времени от заката солнца до вновь заходящего солнца является одним днем. Вавилоняне, далее, [считают] по-другому. Одним днем они называют промежуток [времени] от взошедшего солнца до его же начинающегося [нового] восхода. А умбры говорят, что одним и тем же самым днем является [время] от полудня до следующего полудня. (5) “Но это, – говорит Варрон, – слишком [уже] несообразно. Ведь днем рождения того, кто у умбров родился в шестом часу календ, должна будет считаться и половина [дня] календ и [тот день], который будет после календ, вплоть до шести часов этого дня”
.
(6) А [то], что римский народ считает отдельные дни [именно] так, как Варрон сказал, – от середины ночи до середины ближайшей [ночи], доказывается многими доводами. Ведь одни римские священнодействия суть дневные, другие – ночные. И те, которые являются дневными <…> время с шести часов наступающей ночи отдается ночным священнодействиям
. (7) Также обряд и обычай птицегадания (mos auspicandi) учит тому, что имеет место то же самое соблюдение [сроков дня]. Ведь должностные лица, поскольку им надлежит в течение одного дня и за птицами наблюдать
и сверх того исполнить то, чему предшествовало птицегадание, наблюдают за птицами после полуночи и исполняют [подсказанное знамением] после восхода солнца, и [при этом] считается, что они гадали по птицам и исполняли [указанное] в один и тот же день
. (8) Кроме того, когда народные трибуны, которым не разрешается отсутствовать в Риме ни одного полного дня, уезжают после полуночи и возвращаются после [зажжения] первого светильника до середины наступающей ночи, не считается, что они отсутствовали [весь] день, так как они, возвратившись раньше шести часов ночи, какую-то часть его проводят в Городе
.
(9) Я также читал, что правовед Квинт Муций обыкновенно говорил, что женщина собиралась бы прервать [срок наступления зависимости от мужа] за четыре дня до наступающих январских календ
, не является прервавшей [этот срок] по закону, так как она начала жить у мужа на основании бракосочетания с январских календ
. Ибо не могло пройти трех ночей, в течение которых она должна бы была отсутствовать у мужа для прерывания [срока зависимости] согласно [Законам] Двенадцати таблиц
, потому что последние шесть часов третьей ночи принадлежали бы [уже] другому году, который начался с календ
.
(10) Вергилий тоже изображает это самое [понимание дня], намеком и иносказательно выразив смысл старинного распорядка, как [это] приличествовало человеку, занимающемуся стихотворчеством
:
…torquet medios nox umida cursus
et me saevus equis oriens adflavit anhelis…
(…росистая ночь полпути пролетела,
Веет уже на меня коней восхода дыханье)
.
Этими словами он напоминает, что день, который римляне назвали гражданским, начинается с шестого часа ночи
. (11) Тот же поэт в шестой [книге] как бы нарисовал, когда начинается уже ночь. Потому что ведь он сказал:
…hac vice sermonum roseis Aurora quadrigis
iam medium aetherio cursu traiecerat axem…
(Долго беседа их шла; между тем на алой четверке
Мира срединную ось миновала в эфире Аврора)
.
Затем вдохновенный стихотворец добавил:
…nox ruit, Aenea: nos flendo ducimus horas…
(Близится ночь, пролетают часы в бесполезных стенаньях!)
.
Так самый наблюдательный [поэт] описал начало дня и ночи согласно гражданским определениям.
(12) Этот [гражданский] день разделяется так. Начальное время дня зовется поворотом от полуночи [к утру]; затем – петушиным; потом – тихим, когда и петухи умолкают, и люди в ту пору еще отдыхают; далее – рассветным, то есть [временем], когда начинает распознаваться день; после этого [время называется] утром, когда день становится ясным.
(13) Утром (mane) же [это время дня] названо или [потому], что исход света начинается от подземных [богов], то есть от манов
, или, что кажется мне более верным, от пожелания [человеку в это время дня] boni nominis (всего доброго). Действительно, и ланувины говорят “mane” (“доброе”) вместо “bоnо”, как [и] у нас противоположным [слову “bоnо”] является [слово] “immane” (“недоброе”) вместо “non bоnо”, как, [например, в выражениях] “недобрый (immanis) зверь” или “недобрый (immane) поступок” и [во всем] прочем этого рода
.
(14) Далее – [время] от утра к полудню, то есть к середине дня. Затем, уже позднее, время называется закатным и вскоре – последним времечком, то есть завершающим временем дня, как [это] выражено в [Законах] Двенадцати таблиц: “…пусть заход солнца будет крайним сроком (судоговорения)”
. (15) Потом [следует] вечер (vespera), [название] которого было заимствовано от греков. Ведь они называют [это время] ??????? от [вечерней] звезды Геспер
. Отчего и Италия именуется [у греков] Гесперия, потому что расположена в направлении захода [солнца]. С этого времени говорят о [поре] первого светильника, потом – засыпания, после этого – о глубокой [ночи], когда отсутствует подходящее время для исполнения дел. Таково разделение гражданского дня, сохраненное римлянами. (16) Таким образом, будущей ночью, когда настанет [ее] середина, будет начало Сатурналий, в отношении которых существует обычай начинать [их празднование] завтра днем».

Глава 4
(1) Тут, когда все похвалили память [Цецины] Альбина, как кладовую старины, Претекстат, видя Авиена, [что-то] нашептывающего Фурию [Альбину], говорит: «Что же это [такое], мой Авиен, сказанное [только] одному Альбину, ты хотел бы утаить от других?»
(2) Тогда тот [во всеуслышание ответил]: «Задет-то я [последним] суждением Цецины: и [хотя] я знаю, что наука не впадает в такую ошибку, однако мой слух поразила новизна слов, когда он предпочел лучше сказать “будущей ночью” (noctu futurа) и “завтра днем” (die crastini), чем сказать “в будущую ночь” (futurа nocte) и “завтрашним днем” (die crastino), как [это] соответствует правилам. (3) Ведь [слово] “ночью” (noctu) является не именем
, а наречием. Далее, [слово] “будущая” (futura), которое [также] есть имя
, не может сочетаться с наречием. И несомненно, что между [словами] “ночью” (noctu) и “в ночь” (nocte) существует такое [различие], какое существует между [словами] “днем” (diu) и “в день” (die). И опять же [слова] “в день” (die) и “завтра” (crastini) находятся не в одном и том же падеже, а ведь только один и тот же падеж соединяет [эти] имена
в такого рода высказывании. Напоследок я желаю узнать, почему мы больше склоняемся говорить “Сатурналиев” (Saturnaliorum), чем “Сатурналий” (Saturnalium)».
(4) Так как Цецина при этом молчал улыбаясь, Симмах спросил Сервия, что же он об этом думает, [и тот] сказал: «Хотя в этом собрании, не менее уважаемом вследствие учености, чем вследствие благородства, мне больше пристало учиться, чем учить, я все же подчинюсь решению [его] распорядителя и, во?первых, углублюсь в [слово] “Сатурналии”, [а] потом [и] в другие [слова], в которых присутствует не столь новизна речи, [сколь ее] былое.
(5) Кто говорит “Сатурналий”, [тот] основывается на правилах: ведь имена, которые допускают дательный [падеж] множественного [числа] на окончание – bus, никогда не позволяют, чтобы родительный [падеж] этого же числа увеличивал [слово] на [один] слог, но [такое имя] имеет или столько же [слогов], как, [например, в словах] monilibus – monilium (“ожерельям – ожерельев”), sedilibus – sedilium (“сиденьям – сиденьев”), или бывает на один слог меньше, как, [например, в словах] carminibus— carminum (“песнопениям – песнопений”), liminibus – liminum (“границам – границ”). Так вот, правильнее [говорить] “Сатурналиям – Сатурналий” (Satumalibus… Satumalium), чем “Сатурналиев”. (6) Но кто говорит “Сатурналиев”, [тех] поддерживает пример великих мужей. Ведь и Саллюстий три раза говорит “Вакханалиев” (Bacchanaliorum
), и Мазурий во второй [книге] Фаст говорит: ‘День Виналиев’ (Vinaliorum) посвящен Юпитеру, [а] не Венере, как некоторые думают”. (7) И как [пример] я привел бы в доказательство даже самих грамматиков. Веррий Флакк
в той книжечке, которая называется Сатурн, говорит: “Дни Сатурналиев даже у греков считаются праздничными”. И в той же самой книге заявляет: “Я полагаю, что понятно написал об установлении Сатурналиев”. Также Юлий Модест
[в книге] О празднествах говорит: “Празднества Сатурналиев”. И в той же самой книге сообщает: “Антиец относит Нуму Помпилия
к изобретателям [праздника] Агоналиев (Agonaliorum)”.
(8) Однако я, обеспокоенный, стараюсь узнать, можно ли это мнение защитить каким-нибудь доводом. Разумеется, поскольку грамматику не чуждо держаться заодно с себе подобными, я попытаюсь с помощью предположений отыскать [то], что отклонило этих [грамматиков] от общепринятого высказывания, так что они предпочитали говорить “Сатурналиев” вместо “Сатурналий”.
(9) И, во?первых, я полагаю, что [грамматики] желали, чтобы эти имена, которые суть [имена] праздничных дней среднего [рода] и лишены единственного числа, отличались по виду от тех имен, которые образуют и то, и другое число. Ведь “Компиталии” (Compitalia) и “Вакханалии” (Bacchanalia), и “Агоналии” (Agonalia), и “Виналии” (Vinalia), и остальные им подобные суть имена праздничных дней, и они употребляются [только] во множественном [числе]. И, если ты употребишь их в единственном числе, – то есть они станут уже не обычными [именами], а прилагаемыми [non positivum sit, sed adiectivum]), которые греки называют ???????? (эпитетами), – ты не обозначишь того же самого, если не прибавишь [слово] “праздник”, как, [например], Вакханальный (Bacchanale) праздник, Агональный (Agonale) праздник и остальное [тому подобное]
. (10) Итак, грамматики были настроены произвести разделение в родительном падеже, чтобы исключить из этого [третьего] склонения название торжественного дня, зная, что часто у некоторых имен, хотя дательный [падеж] получается на – bus, родительный [падеж] тем не менее оканчивается на – rит, как, [например, в словах]: domibus – domorum (“домам – домов”), duobus – duorum (“двум – двух”), ambobus – amborum (“обоим – обоих”). (11) Также [происходит] и когда слово viridia (“зелень”) принимают ???? ???????? (вместо эпитета) [и] образуют родительный [падеж] на – um, как, [например], viridia prata— viridium pratorum (“зеленые луга – зеленых лугов”); но когда же мы хотим обозначить саму зелень, мы говорим [уже] viridiorum, [а не viridium]: formosa facies viridiorum (“красивый вид зелени”), – ибо тогда слово “viridia (зелень)” выступает в роли обычного [имени] (positivum), [а] не прилагаемого. (12) Однако прежде допустимо было [использовать] этот родительный [падеж], так, [например], Азиний Поллион часто употребляет [слово] vectigaliorum (“налогов”) [вместо vectigalium, притом] что многие говорили vectigal (“налог”), а не vectigalia (“налоги”). Но хотя мы и говорим:
…laevaque ancile gerebat…
(Щит священный держа
), —
все же [до нас] дошло и [слово] anciliorum, [а не только ancilium],
(13) Итак, следует понять, что различие [окончаний родительного падежа] так же не занимало предков, как и [то], чтобы столь точно, как по плотничьей линейке, выверять имена праздничных дней. Ведь мы находим, что и другие [имена], помимо названий торжественных дней, склонялись таким же образом, как показало предшествующее изложение: [это] – viridiorum (“зелени”) и vectigaliorum (“налогов”), и anciliorum (“щитов”). (14) Впрочем, я обнаруживаю, что сами имена праздников склонялись у предков согласно правилу, если притом Варрон говорит, что день Фералий (Feralium) называется от [обряда] приношения (a ferendis) кушаний на могилы. [Ведь] он не сказал [день] “Фералиев” (Feraliorum). И в другом месте он говорит “Флоралий” (Floralium), [а] не “Флоралиев” (Floraliorum), так как обозначает не Флоральские (Florales) игры, но сам праздник Флоралии (Floralia). (15) Также Мазурий во второй [книге] Фаст утверждает: “День Либералий (Liberalium) называется понтификами Марсовым состязанием”. И в той же [самой] книге он не говорит [день] “Лукариев” (Lucariorum), [а говорит]: “эту ночь и следующий за тем день, который является [днем] Лукарий (Lucarium)”. И многие также говорили “Либералий” (Liberalium), [а] не “Либералиев” (Liberaliorum). (16) Откуда следует признать, что предки были снисходительны к множеству [окончаний слова] из-за разнообразия [в произношении]: [например], они говорили exanimos (“бездыханных”) и exanimes, inermes (“безоружных”) и inermos, hilaros (“довольных”) и hilares, и поэтому пусть будет позволено говорить “Сатурналий” и “Сатурналиев”, хотя одно произношение защищает правило вместе с авторитетом говорящего, а другое подтверждает только авторитет, но [зато авторитет] многих [так говорящих].
(17) Остальные же слова, которые показались нашему Авиену новыми, должны быть подтверждены свидетельствами предков. Ведь Энний – даже если кому-нибудь кажется, что его не следует упоминать ввиду весьма утонченной изысканности нашего века, – сказал в своих стихах “ночью глубокой” (noctu concubia):
…qua Galli furtim noctu summa arcis adorti
moenia concubia vigilesque repente cruentant…
(Галлы, ночью той глубокой в крепость пробравшись,
Ранили стражей тогда и покрыли их кровью все стены)
.
(18) В отношении этого места следует отметить, что он не только сказал “ночью глубокой”, но еще и “той ночью” (qua noctu). И это [выражение] он употребил в седьмой [книге] Анналов. [И] в третьей их [книге] он также очень ясно сказал:
…hac noctu filo pendebit Etruria tota…
(Ночью (noctu) к гибели Этрурия будет близка)
.
Также и Клавдий Квадригарий
в третьей [книге] Анналов [пишет]: “Сенат же собирался с ночи (nocte), [а] глухой ночью (noctu) они отправились домой”
. (19) Не будет лишним, я думаю, упомянуть в этом месте еще и о том, что децемвиры в [Законах] Двенадцати таблиц употребили пох (“ночью”) вместо noctu
, что также весьма необычно. Слова эти такие: “Если совершивший в ночное время кражу убит (на месте), то пусть убийство (его) будет считаться правомерным”
. Надо отметить еще и то, что от того [местоимения], которое является [местоимением] is (он), они образовывали в винительном падеже не [форму] еит, а [форму] im.
(20) Впрочем, и [выражение] “завтра днем” (diecrastini) произнесено ученейшим мужем не без влияния предков, у которых был обычай употреблять то dieauinti (“пятым днем”), то diequinte в качестве наречия
, признаком чего является [то], что второй слог, который по природе удлиняется, когда произносят одно только [слово] die (“днем”), сокращается
. (21) Но, как мы [уже] сказали, последний слог этого слова пишется то через [букву] е, то через [букву] i
. Это было обычным у предков, так что они большей частью неразборчиво пользовались этими буквами в конце [слов], как, [например], [в словах] praefiscine и praefiscini (“без преувеличения”), proclive и proclivi (“покато”). (22) Приходит еще на ум строка того [известного] Помпония. Она – из ателланы
, которая озаглавлена Мевия:
…dies hic sextus, cum nihil egi: die quarte emoriar fame…
(Шестой уже день, когда совсем не ел: в четвертый день
мне б лучше сдохнуть с голода)
.
(23) Таким же образом говорили diepristine (“вчера”), что обозначало “днем прошлым” (die pristino), то есть в [день] предыдущий. Ныне это [слово] произносят pridie (“накануне”), перевернув порядок соединения [слов], как бы [говоря] pristino die (“в прошлый день”). (24) И не отпираюсь я, что [выражение] die quarto (“четвертого дня”) вычитано у предков, но [при этом] обнаруживается [то], что оно употреблено в отношении свершившегося [события, а] не будущего. Ведь Гней Матий, человек высокоученый, [так] говорит в мимиамбах – тогда как мы говорим nudius quartus (“четыре дня назад”) – в этих [вот] стихах:
…nuper die quarto, ut recordor, et certe
aquarium urceum unicum domi fregit…
(Четвертым днем прежде, как точно вспоминаю,
Кувшин домашний он разбил единственный)
.
Итак, нужно различать, что die quarto («четвертого дня») мы говорим именно о прошедшем, a diequarte («на четвертый день») – о будущем
.
(25) Но, чтобы не казалось, что мы ничего не сообщили о [слове] diecrastini (“завтрашним днем”)
, в моем распоряжении этот [вот] Целиев [пример] из второй книги Историй: “Если ты хочешь дать мне конницу и сам следовать за мной вместе с прочим войском, то я позабочусь, чтобы на пятый день (diequinti) тебе на Капитолии был приготовлен обед”
».
(26) Тут Симмах говорит: «Твой Целий и [этот] рассказ, и [это] слово взял из Начал Марка Катона, у которого написано так: “Тогда начальник конницы обещал повелителю карфагенян: ‘Пошли со мной конницу в Рим: на пятый день (diequinti) тебе на Капитолии будет приготовлен обед‘
”»
.
(27) И [затем молвил] Претекстат: «Я считаю, что кое-что для доказательства обычая предков [так говорить] дают также слова претора, которыми он по обычаю предков привычно объявляет праздники Компиталии: “На девятый день (dienoni) у римского народа квиритов
будут Компиталии!”
»

Глава 5
(1) Тогда Авиен, глядя на Сервия, говорит: «Курий и Фабриций, и Корунканий, стариннейшие мужи
, или еще более древние, чем они, те три близнеца Горации беседовали со своими [современниками] ясно и понятно. И не [словами] аврунков, или сиканов, или пеласгов, которые, говорят, первые поселились в Италии, они разговаривали, но словами своего времени. Ты же так, как будто бы говорил ныне с матерью Эвандра, хочешь напомнить нам слова, вычеркнутые [из памяти] уже многими поколениями
, к которым ты причислил даже выдающихся мужей, чью память обогащает продолжительный опыт бесед. (2) Впрочем, вы упоминаете, что древность вам нравится, потому что она честная и воздержанная, и умеренная. Так давайте жить согласно прежним нравам, [но] говорить нынешними словами. Ибо я всегда держу в памяти и в сердце то, что написано Гаем Цезарем, мужем превосходного дарования и благоразумия, в первой книге Об аналогии: “Как будто бы опасности – я буду избегать редкого, а также непривычного слова
”
. (3) В конце концов, есть тысяча таких слов, которые хотя и бывали на устах влиятельного в прошлом человека, однако были отброшены и отвергнуты последующим поколением. Множество их я бы мог ныне привести
, если бы время уже приближающейся ночи не напомнило нам о неминуемом расставании».
(4) «Прошу добрых слов, – возразил, как обыкновенно, со свойственной [ему] убедительностью Претекстат, – и давайте не будем надменно разрушать уважение к приверженцу наук о древности, любовь к которой даже ты, [Авиен], как бы ни старался прятать, [еще] больше показываешь. Ведь, когда ты говоришь “есть тысяча слов”, чем отдает твоя речь, если не самой стариной? (5) Пусть Марк Цицерон сохранил в Речи, которую составил в защиту Милона, таким образом написанное: “[Неужели, оказавшись] перед имением Клодия, – а в этом имении с его несоразмерно огромными подвалами легко могла находиться тысяча сильных людей”
, — [а] не [так написанное]: “могли находиться [тысяча сильных людей]”
, — что обыкновенно обнаруживается в менее тщательно написанных книгах; [пусть] и в Шестой [филиппике] против [Марка] Антония [оставил таким образом написанное]: “Кто когда-нибудь был найден в этой толкучке менял (in illo Iano)
, кто записал бы за Луцием Антонием выплаченную тысячу монет?
”
; пусть также Варрон, человек того же [самого] века, [что и Цицерон], в семнадцатой [книге] О делах человеческих сказал: “Очень много – тысяча и сто лет”
, все же уверенность в таком согласовании [слов] они заимствовали исключительно из примеров предшественников
. (6) Ведь [Клавдий] Квадригарий в третьей [книге] Анналов так написал: “Там уничтожается тысяча людей”
.
И [Гай] Луцилий в третьей [книге] Сатур [пишет]
:
…ad portum mille a porta est, sex inde Salemum…

(Тысяча станет шагов до Салернских врат от причала)
.
(7) В другом месте он даже просклонял слово [ «тысяча»]. Ведь в пятнадцатой книге он говорит так
:
…hunc milli passum qui vicerit atque duobus
Campanus sonipes subcursor nullus sequetur
maiore spatio ac diversus videbitur ire…
(Пусть и обгонит его, хоть тысячей дальше шагов он,
Резвый кампанский скакун, но если длиннее дорога,
Всякий отстанет конь – да так, словно путь у них
розный)
.
Также в книге девятой [он пишет]
:
…tu milli nummum potes uno quaerere centum…
(Тысячей ты монет нажиться можешь на сотню)
.
(8) Он сказал “тысячей шагов” (milli passum) вместо “тысяча шагами” (mille passibus) и “тысячей монет” (milli nummum) вместо “тысяча монетами” (mille nummis) и ясно показал, что [слово] “тысяча” (mille) и именем является, и в единственном числе употребляется, и даже принимает творительный
падеж, и его множественным [числом] является [форма] “тысячи” (milia)
. (9) Полагают ведь, что [слово] “тысяча” (mille) [соответствует] не греческому слову ?????
, но [слову] ?????? (тысяча). И как [греки говорят] “одна ??????” (тысяча) и “две ????????” (тысячи), так [и наши] предки говорили “одна тысяча” (unum mille) и “две тысячи” (duo milia)
согласно точному и прямому смыслу [слова]
. (10) И послушай, [Авиен], неужели этих столь ученых мужей, подражанием которым хвалятся Марк Цицерон и Варрон, ты хочешь лишить права выбора в комициях слов и как шестидесятилетних стариков будешь сбрасывать с моста
? (11) Много об этом мы [еще] бы порассуждали, если бы время не принуждало вас против вашего желания покинуть [меня, тоже] не желающего [этого]. Но хотите ли вы, чтобы [и] следующий день, который все в большинстве тратят на игральную доску и камешки, мы провели в этих [вот] рассудительных разговорах с рассвета до времени обеда [и] также [провели бы] сам обед, не изобилующий питьем, не перегруженный кушаньями, но благопристойный благодаря ученым обсуждениям и взаимным рассказам [друг другу] из прочитанного? (12) Так ведь мы воспринимаем праздники, полные приятности в сравнении с любым делом: не [чем-то] расслабляющим душу, как говорится, – ибо “расслаблять, – считает Музоний, – значит как бы терять душу”
, – но [чем-то] немного ее успокаивающим и развлекающим приятными и достойными бесед занимательными вопросами. Если вы это [мнение] разделяете, [то своим] приходом сюда вы сделали бы самое приятнейшее моим богам-пенатам
».
(13) Тогда Симмах [сказал]: «Ни один [человек], который посчитает себя достойным этого собрания, не пренебрежет этим товариществом или самим распорядителем сходки. Но, чтобы ничто не вызывало желания завершить встречу, я считаю, что на эту самую встречу и застолье нужно пригласить Флавиана, который – насколько [же] он, пожалуй, превосходнее [своего] отца Венуста, удивительного мужа
! – не менее отмечен приятностью нрава и основательностью жизни, чем богатством глубокого образования; и вместе с ним Постумиана, который прославляет форум достойными [речами] защитника; и Евстафия, который является таким [знатоком] во всякого рода философии, что может один подражать дарованиям трех философов, о которых разнесла славу наша древность. (14) Я говорю о тех [философах], которых афиняне некогда послали к сенату упрашивать, чтобы он уменьшил откуп, который установил их городу за опустошение Оропа. Этот откуп был почти в пятьсот талантов
. (15) Этими философами были: Карнеад из Академии, стоик Диоген, перипатетик Критолай, которые, как говорят, каждый в отдельности, рассуждали ради похвальбы в самых знаменитых местах Города при большом стечении людей. (16) Как сообщают, Карнеад обладал речью напористой и быстрой, Критолай – ученой и изящной, Диоген – размеренной и рассудительной
. Но, введенные в сенат, они воспользовались переводчиком – сенатором Целием
. А этот наш [философ Евстафий], постигнув все направления [философии] и последовав за более достойным, единственный среди греков применяет все эти виды речи, а среди нас является столь надежным переводчиком для себя [самого], что [даже] не знаешь, на каком языке он более легко и красиво выполнил бы [нашу] просьбу поразмышлять [о чем-нибудь]».
(17) Все одобрили суждение Квинта Аврелия [Симмаха], в котором он отметил достойных товарищей. И, когда они таким образом условились об этом, вышли вместе от Претекстата, [а] затем разошлись, возвратившись каждый в свой дом.

Глава 6
(1) На следующий день утром к дому Веттия [Претекстата] прибыли все: среди них [и те, кого] он [уже] собирал накануне. Когда их впустили в библиотеку, в которой их ожидал Претекстат, он сказал: (2) «Я вижу, что у меня будет славный день: и вы присутствуете, и обещали быть те, кого было решено пригласить к участию в нашем собрании. Только одному Постумиану показалась более важной, [чем наше собрание], работа по подготовке защитительных речей. Вместо него, отказавшегося [прийти], я пригласил ритора Евсевия, знаменитого и в греческой науке, и в красноречии, и убедившего всех, чтобы с восходом дня они предоставили себя в наше распоряжение, ибо именно сегодня не дозволено исполнять никакие общественные обязанности: кажется, что в этот день наверняка [нет] ни одного [человека], одетого в тогу (togatus)
или трабею (trabeatus), в плащ (paludatus) ли, либо в претексту (praetextatus)».
(3) Тогда Авиен – поскольку у него было обыкновение перебивать [собеседника] – говорит: «Когда ты, Претекстат, произносишь имя, священное для меня и государства, среди названий одежды, у меня возникает не шуточный, как я считаю, вопрос. Ведь, так как [названия] одежды: тога, или трабея, или плащ, – не нашли никакого применения [в качестве] собственного имени, я спрашиваю тебя, почему только от этого одного одеяния, претексты, древние образовали [собственное имя “Претекстат”]
, или, [точнее, я спрашиваю тебя], каково происхождение этого имени?»
[4] Опоздавшие к началу беседы Флавиан и Евстафий, пара, известная [своей] дружбой, и пришедший немного позже Евсевий [еще] более оживили собрание и уселись после взаимных приветствий, пытаясь узнать, о чем же шла речь.
[5] После этого Веттий говорит: «Что касается [меня], ищущего поддержки, [то] вы прибыли очень кстати. Ибо наш Авиен ставит передо мной вопрос об имени [“Претекстат”] и так настаивает [пояснить] его возникновение, как будто бы от него можно требовать доказательства происхождения, [как от человека]. Ведь, так как нет ни одного [человека], который звался бы собственным именем Тогат, или Трабеат, или Палудат, он требует вынести на обсуждение [то], почему имеется [собственное] имя «Претекстат». (6) Но, так как и на двери Дельфийского храма написано и одному из числа семи мудрецов принадлежит точно такое же изречение: ????? ??????? (“Познай самого себя”)
, – что же я о себе [самом] знаю, если [даже] имени [своего] не знаю? Поэтому мне нужно сказать о его возникновении и истоках.
(7) Тулл Гостилий, третий правитель римлян, когда были побеждены этруски, первый постановил, чтобы в Риме пользовались курульным креслом и ликторами, и расшитой тогой (toga picta)
, и [тогой] претекстой (toga praetexta), которые были знаками [отличия] этрусских должностных лиц
. Однако претексту
в то время [еще] не носили в детском возрасте, ибо она была, как [и] остальное, что я перечислил, почетной одеждой. (8) А потом Тарквиний Древний – сын коринфского изгнанника Демарата
, о котором некоторые сообщают, что его прозвали Лукумоном
, третий [по счету] от Гостилия правитель [Рима], пятый [по счету] от Ромула
 – справил триумф
, одержав победу над сабинянами
.
Во время этой войны он на собрании [народа] и похвалил, и одарил золотой буллой (bulla) и претекстой своего сына четырнадцати лет от роду, отмечая не по летам храброго мальчика наградами мужества и почета, потому что он в рукопашной [схватке] поразил врага. (9) Ведь как претекста была украшением магистратов, так булла – [украшением] получающих триумф; они выставляли ее напоказ
, заключив внутрь средства, возможно, считавшиеся весьма действенными против зависти. (10) Отсюда [был] введен обычай, что претекста и булла передавались в пользование знатных мальчиков в качестве намека и пожелания приобрести доблесть (virtutis)
, подобную [доблести] того, кому эти подарки достались в ранние годы.
(11) Другие думают, что тот же [самый Тарквиний] Древний, с искусством предусмотрительного правителя упорядочивавший [общественное] положение граждан, ввел среди преимущественных прав также наряд благородных мальчиков и постановил, чтобы патриции, по крайней мере те, чьи отцы исполняли курульную магистратуру
, пользовались золотой буллой вместе с тогой, к которой пришивается (praetexitur) пурпурная кайма. (12) Остальным же [мальчикам было] позволено пользоваться только претекстой, притом [мальчикам], включая тех, чьи родители получали бы в коннице надлежащую плату. Однако вольноотпущенникам ни одним законом не позволялось пользоваться претекстами, и совсем мало [это дозволялось] чужеземцам, у которых не было никаких тесных связей с римлянами. (13) [Только] позже претекста была предоставлена также сыновьям вольноотпущенников; о причине этого сообщает авгур Марк Лелий. Он рассказывает, что во Вторую Пуническую
войну дуумвиры
, вследствие многих чудесных явлений, по решению сената обратились к Книгам Сивилл
и, когда они были просмотрены
, возвестили на Капитолии, что нужно вознести моления и совершить лектистерний
из собранных пожертвований, так что деньги на это дело давали также вольноотпущенницы, которые пользовались длинным одеянием
. (14) Итак, молебствие было совершено в то время, как свободнорожденные мальчики и также [сыновья] вольноотпущенников, а впрочем, и девушки, имеющие живых отца и мать, произносили заклинание, из-за чего [было] позволено, чтобы сыновья вольноотпущенников, которые были рождены только от законной матери семейства, также носили тогу претексту и на шее лорум вместо украшения из буллы.
(15) Рассказывает [еще] Веррий Флакк, что когда римский народ страдал от чумы, ответ [оракула] был [такой], что это случилось потому, что богов рассматривали [сверху]
. Город был встревожен, так как изречение не понимали. А было так, что в день цирковых игр мальчик разглядывал сверху, из столовой [комнаты], торжественное шествие и рассказывал отцу, в каком порядке он видит расположенные в коробе колесницы сокровенные святыни. Так как отец сообщил сенату об имевшем место поступке, было решено, чтобы закрывали помещения на [пути] следования торжественного шествия. И таким образом была укрощена зараза. Мальчик же, который прояснил неопределенность изречения [оракула], получил позволение пользоваться тогой претекстой
.
(16) [А] самые знающие древность [люди] сообщают, что при похищении сабинянок
одна женщина по имени Херсилия, изо всех сил цеплявшася за дочь, [была] похищена вместе [с ней]. Ромул отдал ее в жены какому-то Госту из латинской земли, отмеченному добродетелью, который бежал под его покровительство, и от нее родился мальчик прежде, чем какая-либо другая из сабинянок произвела потомство. Потому, что он первым был рожден на чужбине (in hostico), мать нарекла его Гостом Гостилием, а Ромул удостоил его золотой буллы и отличия в виде претексты. Ведь сообщают, что он, когда созвал похищенных [сабинянок] для утешения, обещал дать значительный дар ребенку той [женщины], которая первой родила бы римского гражданина.
(17) Некоторые [же] думают, что благородным мальчикам [было] предписано привязывать к булле на груди изображение сердца, смотря на которое, они считали бы себя людьми, только если бы проявляли сердечность. И тога претекста, [некоторые думают], [была] дана им [для того], чтобы сообразно с цветом пурпура ими руководило благородное чувство стыдливости.
(18) [Итак], мы сказали, откуда [в Риме появилась] претекста; прибавили [к этому] и [рассказ] о причинах, по которым, считают, она [была] предоставлена отрокам. Теперь в немногих [словах] надо изложить, на каком основании [название] этого одеяния вошло в употребление [как семейное] имя.
(19) Раньше у сенаторов был обычай входить в курию вместе с одетыми в претексту сыновьями. [Как-то] в сенате, когда какое-то очень важное дело было перенесено на следующий день, постановили, чтобы это дело, которое обсуждалось, никто не разглашал, пока оно не будет решено. (20) [Однако] мать мальчика Папирия, который вместе со своим родителем был в курии, спрашивает сына, что же [такое] делали в сенате отцы. Мальчик отвечает, что он должен молчать и что об этом не дозволено говорить. [От этого] женщина еще более стремится выведать [у него]: таинственность дела и молчание мальчика подстегивают ее желание к расспросам. Итак, она добивается [ответа] еще настойчивей и требовательней. (21) Тогда мальчик, так как мать напирает, решается на забавный и веселый обман. Он говорит, что в сенате обсуждалось, что более полезно и лучше для государства: чтобы один [муж] имел двух жен или чтобы одна супруга была у двух [мужей]. (22) Когда она это слышит, ужасается в душе, поспешно выходит из дома, сообщает [об этом] другим матронам, и на следующий день к сенату стекается огромная толпа матерей семейств. Плача и умоляя, они просят, чтобы лучше [уж] одна [женщина] становилась супругой двух [мужчин], чем один мужчина – супругом двух женщин. (23) Входящие в курию сенаторы удивлялись [тому], что это за разнузданность [такая у] женщин и что значило бы это требование, и побаивались этой бесстыдной выходки застенчивого пола как немалой странности. (24) [Но] мальчик Папирий устраняет [это] общее смятение. Выйдя на середину курии, он рассказывает, что мать настойчиво хотела узнать [о деле в сенате], и он сам для матери сочинил [эту шутку]. (25) Сенат оценивает верность и находчивость мальчика и принимает решение, чтобы мальчики, кроме одного этого Папирия, не входили в курию вместе с отцами. И [еще] этому мальчику, по возрасту носящему претексту, ради почести указом [сената] [было] дано прозвище “Претекстат” за умение отговориться
. (26) Это прозвище потом удержалось в имени нашей семьи. Таким же образом были названы [и] Сципионы: Корнелий, который [своего] тезку – отца, лишенного зрения, направлял вместо посоха, был прозван Сципионом
и передал это имя потомкам. Так [и] твой Мессала
, Авиен, назван по прозвищу Валерия Максима, который был прозван Мессалой, после того как взял Мессалу, знаменитейший город Сицилии. (27) И неудивительно, что из прозвищ зародились [семейные] имена, ведь от собственных имен были образованы прозвища, как, [например], от [родового имени] “Эмилий” – [прозвище] “Эмилиан”, от “Сервилий” – “Сервилиан”».
(28) Тут добавил Евсевий: «Мессала и Сципион, как ты сообщаешь, получили прозвища – один за добросердечие, другой за доблесть. Я хочу, чтобы ты сказал, откуда взялись [прозвища] “Скрофа” и “Асина”, которые являются прозвищами незаурядных мужей, но кажутся скорее оскорбительными, чем почетными».
(29) Тогда тот [ответил]: «И не уважение, и не порицание, но случай породил эти имена. Ведь прозвище “Асина” было дано Корнелиям, потому что старший [из] рода Корнелиев, когда он [то ли] приобретал поместье, [то] ли отдавал дочь жениху, и от него по установленному обычаю требовались поручители, привел на форум ослицу (asinam), нагруженную деньгами, как бы в качестве залога вместо поручителей. (30) Тремеллий же был прозван Скрофой из-за такого случая. Этот Тремеллий был в поместье вместе с челядью и детьми. Его рабы, схватив заблудившуюся соседскую свинью (scropha), режут [ее]. Сосед, созвав сторожей, обходит все кругом, [но] нигде не может [ее] отыскать. И [тогда] он обращается к владельцу [поместья с просьбой], чтобы ему возвратили скотину. Тремеллий, который узнал об [этом] деле от управителя, помещает тушу свиньи под покрывала, поверх которых ложится [его] жена, [и] разрешает соседу поиск. Когда [дело] дошло до спальни, он произносит слова клятвы [о том], что в его усадьбе нет никакой свиньи: “Кроме этой [вот], – говорит – которая лежит на покрывалах”, – [и] показывает на ложе. Эта забавнейшая клятва дала Тремеллию прозвище “Скрофа”».

Глава 7
(1) Пока об этом говорили, один из прислуги, которому было поручено пропускать желающих навестить господина, сообщает, что прибыл Евангел вместе с Дисарием, который тогда в Риме, казалось, превосходил [всех] прочих, преподававших искусство врачевания. (2) Хмурым выражением лица большинство из сидящих показало, что прибытие Евангела мешает хорошему [проведению] досуга и мало соответствует [их] мирному собранию. Ведь он был [человеком] язвительно-насмешливым, с дерзко-нахальной речью, наглым и пренебрегающим неприязнью, которую он вызывал по отношению к себе [своими] словами, повсюду сеющими ненависть, так как не выбирал выражений. Но Претекстат, поскольку он был в отношении всех [людей] равным образом благожелательным и снисходительным, повелел посланным навстречу, чтобы их пропустили. (3) Их, [уже] входящих, сопровождал кстати подоспевший Гор, муж, одинаково крепкий телом и духом, который начал заниматься философией после бесчисленных побед среди кулачных бойцов и, став последователем учения Антисфена, и Кратета, и самого Диогена, заслужил славу среди киников.
(4) А вошедший Евангел, после того как встретил такое возвышенное собрание, говорит: «Случай ли привел к тебе, Претекстат, всех этих [людей] или что-нибудь более значительное, ради чего, по необходимости удалив свидетелей, вы согласно уговору сошлись, собираясь поразмышлять? Если это так, как я полагаю, [то] я скорее уйду, чем приобщусь к вашим тайнам, от которых я избавлюсь по [собственной] воле, хотя судьба сподобила [меня] ворваться [к вам незваным]».
(5) Тогда Веттий, хотя и был неизменно стоек относительно того, что касается душевного спокойствия, все же несколько возмущенный столь резким заявлением, сказал: (6) «Если бы ты, Евангел, поразмыслил или обо мне, или об этих светочах безупречности, [то] не предполагал бы между нами никакой такой тайны, которая не могла бы быть известна или тебе, или даже простонародью, потому что я и [сам] помню, и не считаю кого-либо из этих [присутствующих] не знающим того священного предписания философии, что с людьми следует говорить так, как будто [это] слышат боги, [а] с богами – говорить так, как будто [это] слышат люди
. Вторая часть этого правила завещает, чтобы мы не добивались от богов [того], в чем было бы неприлично признаться людям, что мы [этого] хотим. (7) Мы же сошлись, чтобы и священным праздникам честь оказать – и притом избежать праздничного безделья, – и обратить досуг в полезное занятие, намереваясь посвятить весь день ученым сообщениям, собираемым как бы вскладчину. (8) Ведь если благочестие на протяжении священных праздников никак не будет препятствовать отведению ручьев, если божеские установления и право допускают окунать овец в целебный поток
, [то] почему считают, что почтение к благочестию не дозволяет уважаемое занятие науками в святые дни? (9) Но, так как какой-то из богов пожелал присоединить к нам именно вас, посодействуйте, если соблаговолите, провести нам день за общими и беседой, и обедом [так], чтобы ими – [чего] я намереваюсь добиться – были довольны все, кто сегодня присутствует [здесь]».
(10) Тогда тот [сказал]: «Вступать в беседу незваным [гостям] вовсе не считается неприличным. Но врываться по собственному желанию на приготовленное для других пиршество, даже [на пиршество] к брату, – [об этом] и у Гомера упомянуто не без порицания
. И смотри не подумай слишком [уж] горделиво, что к тебе прибыли [целых] три Менелая, хотя [даже] к такому знаменитому царю, [как Агамемнон], прибыл [всего лишь] один [Менелай]».
(11) После этого, стараясь поддержать Претекстата, все [стали] просить и ласково приглашать к товарищескому общению особенно настойчиво и больше всего Евангела и [лишь] изредка вошедших вместе с ним. (12) Между тем Евангел, смягченный просьбой всех [присутствующих], говорит: «Я думаю, вам известна книга из Менипповых сатур Марка Варрона, которая озаглавлена Что-нибудь да принесет тебе вечеря
, в которой он ограничивает число обедающих согласно тому правилу, чтобы [их] было и не меньше, [чем] Граций, и не больше, чем Муз
. [А] я вижу, что вас здесь [как раз] столько, если исключить распорядителя пира
, сколько Муз
. Зачем же вам нужно [еще кого-то] прибавлять к [этому] совершенному числу [гостей]?» (13) И Веттий [в ответ на это] говорит: «Ваше присутствие позволит нам соединить [вместе] и Муз, и Граций: [вполне] оправдано, что они встречаются на празднике главы всех богов»
.
(14) Итак, когда они уселись, Гор, глядя на Авиена, которого он имел обыкновение по-дружески посещать, сказал: «При почитании этого Сатурна, которого вы называете главой богов, ваши обряды отличаются от [обрядов] благочестивейшего племени египтян. Ведь те не принимали в святилища храмов ни Сатурна, ни [даже] самого Сараписа
вплоть до кончины Александра Македонского. [Но] после него, подавленные самовластием Птолемеев, они были вынуждены принять также [и] этих богов для поклонения по обычаю александрийцев, у которых их особенно почитали. (15) Однако они повиновались власти таким образом, что совершенно не нарушили правила своего богослужения. Ведь так как египтянам никогда не дозволялось умилостивлять богов скотом или кровью, но только молитвами и курением [благовоний] – а этим двум пришельцам жертвы надлежало приносить согласно обычаю, – их святилища поместили вне границ [городов], чтобы и те священнодействия торжественного обряда кровопролитием почтить, и притом не осквернить убийством скота городские храмы. Таким образом, ни один город Египта не принял внутрь своих стен святилище и Сатурна, и Сараписа
. (16) Одного из этих богов, [Сараписа], я знаю, вы [также] приняли с трудом и насилу, но Сатурна вы прославляете среди прочих [богов] даже с величайшим почтением. Итак, если нет ничего [такого], что препятствовало бы мне это знать, [то] я хочу, чтобы [оно] было вынесено на обозрение».
(17) Тут Авиен, возлагая на Претекстата [исполнение] желания вопрошающего [Гора], молвит: «Хотя все присутствующие имеют вес в соответствующей науке, однако единственно Веттий, осведомленный о всех священных обрядах, может открыть тебе, [Гор], и возникновение поклонения, которое воздается этому богу, и причину торжественного праздника [в его честь]». Хотя Претекстат попытался переложить это на других, все потребовали от него, чтобы [он] сам изложил [этот вопрос]. (18) Тогда, при наступившем молчании, он начал так: «Мне кажется допустимым выносить на обозрение не то возникновение Сатурналий, которое относится к сокровенной природе божественности, но [то], которое излагается в смешении со сказочными [повествованиями] или открывается природоведами (physicis) народу. Ведь не допускается рассказывать о таинственных и проистекающих из источника [самой] истины учениях. А если кто-нибудь [и] постигнет эти [учения, то ему] повелевают скрывать [их] внутри круга осведомленных [людей]. Отсюда пусть наш Гор вместе со мной рассмотрит [то], что дозволено знать.
(19) Этой страной, которую ныне зовут Италия
, управлял Янус. Он, как передает Гигин
, следуя Протарху Траллийскому, владел этой землей наравне с [ее] коренным жителем Камесом, разделив власть так, что страну стали называть Камесена, [а] город – Яникул. (20) Потом правление было передано одному Янусу, который, полагают, получил два лица
, чтобы видеть [то], что было впереди (ante), и то, что за (post) спиной. Это, без сомнения, следует отнести к предусмотрительности и хитрости царя, который, [таким образом], и прошедшее знал, и будущее предвидел. [Будущее и прошедшее] почитаются у римлян как [богини] Антеворта и Постворта, самые подходящие, надо думать, спутницы божественности. (21) Итак, этот Янус, когда пригласил в гости прибывшего на кораблях Сатурна и, обученный им умению обрабатывать поля, улучшил тот дикий и грубый образ жизни, [который был] до знакомства со злаками, предложил ему участие в управлении. (22) Когда он первым же стал чеканить монеты, то выразил уважение к Сатурну тем, что с одной стороны [монеты] велел оттискивать изображение собственной головы, а с другой – корабля, чтобы тем [самым] увековечить память о Сатурне среди потомков, так как тот прибыл [в Италию] на корабле
. Что монеты были отчеканены [именно] таким образом, сегодня подтверждает и азартная игра, когда мальчишки, бросая денарии вверх, кричат во время игры – свидетеля древности: “Головы!” – или: “Ладьи!”. (23) Что они совместно и дружно правили и общими стараниями основали по соседству города, кроме Марона, который повествует:
…Ianiculum huic, illi fuerat Saturnia nomen…
(Имя Яникул сему, а тому –  Сатурния имя)
, —
показывает также [и] то, что потомки посвятили им два соседних месяца: декабрь [был] священным даром Сатурну
, [а] январь имел имя другого. (24) Когда Сатурн вдруг исчез, Янус задумал увеличить ему почести. Во-первых, всю землю под своей властью он назвал Сатурновой вотчиной. Затем [для него], словно для бога, он учредил жертвенник вместе со священнодействиями, которые назвал Сатурналиями. На столько [вот] веков Сатурналии превосходят возраст римской столицы! Он приказал также, чтобы Сатурна почитали величественным богослужением как создателя лучшей жизни. Доказательством [этого] служит его изображение, к которому Янус присоединил серп – знак жатвы. (25) Этому богу приписывают прививки черенков, и выращивание плодов, и знания всего плодоносящего всякого рода. Также киренцы, когда совершают ему богослужение, увенчиваются свежими смоквами и посылают друг другу пироги, считая Сатурна создателем меда и плодов
. Римляне еще зовут его Унавоживатель, потому что он первый поднял плодородие полей благодаря навозу. (26) Времена его правления относят к самым счастливым из-за изобилия всего и потому, что тогда еще не разделяли [людей] по [их] состоянию на рабов и свободных. Это можно заметить потому, что в Сатурналии рабам предоставляется полная свобода.
(27) О другой причине Сатурналий сообщают так. Как некоторые передают, Геркулес, разгневанный, потому что стадо [коров Гериона] оказалось без охраны, оставил в Италии кое-кого [из] своих спутников, наказав, чтобы они оберегали от набегов свой жертвенник и храм. Итак, они, заняв высокий холм, так как их тревожили разбойники, назвали себя Сатурновыми детьми: таким именем, [“Сатурнов”], звался этот самый холм


Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70532641?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Речь идет о весьма малочисленных фразах: Macr., Sat. I, Praef. 11: «…nos sub alio ortos caelo» («…рожденный под другим небом»); Ibid. 12: «…si in nostro sermone nativa Romani oris elegantia desideretur» («…если нашему языку будет недоставать природного изящества римской речи»). Здесь и далее, кроме случаев, оговоренных особо, перевод ?.С. Петровой.

2
Подробнее см.: Петрова (2007), с. 8–41; Она же (2001а), с. 164–176. Популярное изложение реконструкции Макробиевой биографии см.: Петрова (2004), с. 11–75.

3
Историографический обзор основополагающих зарубежных и отечественных исследований, направленных на изучение Сатурналий, см.: Петрова (2007), с. 352–371. Перечень работ отечественных ученых – В.И. Уколовой (1986; 1988; 1989; 1992), Т.А. Миллер (1963), А.Ф. Лосева и А.А. Тахо-Годи (1990; 1992), которые продолжает настоящее исследование, см. в библиографическом разделе.

4
См. Лосев (1992а), с. 140–145; Уколова (1992), с. 58–64; Она же (1988).

5
Примерами могут служить сочинения Цицерона (106–43 гг. до н. э.) Об обязанностях, Авла Геллия (род. ок. 130 г.) Аттические ночи, Марциана Капеллы (V в.) О бракосочетании Филологии и Меркурия и др.

6
Возможно, по этой причине серьезные места в Сатурналиях перемешаны с шутками. Поскольку Комментарий на ‘Сон Сципиона’ Макробий также посвятил сыну (см. Macr., Сотт. I, 1, 1; II, 1, 1), не исключено, что он мог копить материал для своих сочинений задолго до его рождения.

7
Подробнее см. ниже, с. XXVI–XXVIII.

8
Об этом см.: Петрова (2001б), с. 177–184.

9
Примерно 17–19 декабря 384 г. Дата реконструирована. См. Петрова (2007), с. 180–182.

10
См. ниже, с. XXVII–XXVIII и Приложение 2.

11
Подробнее см.: Уколова (1992), р. 59, 62–64.

12
См. Лосев (1992а), с. 148–149.

13
См. Уколова (1988), с. 50–56; Она же (1992), с. 59–64.

14
См. Matthews (1990), р. 271–273; 370–375; Davies (1969), р. 4–13.

15
См. Prosopogr., vol. I, p. 722–724. См. также: Boissier (1891), p. 265; Bloch (1945), p. 203–204,217–219; Klein (1971), s. 47–50; Flamant (1977), p. 26–36; Kahlos (2002), Introd.; Ведюшкин (2011), c. 26–34.

16
Перевод Ю. Кулаковского, А. Сони. См. также: Seyfart (1979).

17
См. MGH: Auct. Ant. 6 / 1, p. 288. О Симмахе см. ниже, с. XII–XIV.

18
См. CIL VI, 1779; Kahlos (1994), p. 13–25. См. также Приложение 1.

19
См. Blair-Dixon (2007).

20
Претекстат не упомянут Иеронимом по имени, но нет сомнения, что «consul designatus» и Претекстат – одно и то же лицо, поскольку именно он был избран консулом на следующий год (см. Labourt, t. II, p. 8 [n. 1]).

21
Текст поэмы и ее перевод на французский язык см.: Саrт. с. pag. (Boxus, Poucet, 2010). См. также: Cracco Ruggini (1979), p. 3–141; Eadem (1989), p. 274 (n. 55). В этих исследованиях высказано предположение, что упомянутые в поэме (v. 115–122) анонимный сенатор и его вдова – Претекстат и Паулина. Заметим, что христиане, к которым, очевидно, относился автор поэмы, к деятельности Претекстата относились крайне негативно. См. Ibidem, vv. 78–83: «Christicolas multos uoluit sic perdere demens: // qui uellent sine lege mori, donaret honores // oblitosque sui caperet quos daemonis arte, // muneribus cupiens quorundam frangere mentes // aut alios facere parua mercede profanos // mittereque inferias miseros sub Tartara secum». – «В безумии своем желал он погубить немало христиан. // Давал награды тем, кто вне Закона [Божьего] скончаться пожелал, // Мужей, себя забывших, в ловушку заманил уловкою бесовской, // Желал умы одних сломить дарами, // Других от Бога отвратить наградою ничтожной, // Вслед за собой несчастных в Тартар отправляя» (пер. ?.А. Ведюшкина). См. также: Shanzer (1986), р. 232–248; Cameron (2011), р. 273–320.

22
См. Mendelssohn (1887), р. 160.

23
См. Wuensch (1898), р. 65.

24
См. CIL VI, 1779. См. также Приложение 1.

25
См. Boeth., In Peri Herm. Arist. II, 3, 7. Согласно Боэцию, Претекстат отличался особой образованностью; он свободно владел греческим языком (что было обычным для римских аристократов его эпохи), знал греческую философию, особенно труды Платона и Аристотеля, которые переводил на латинский язык.

26
Здесь укажем на XIII речь, в которой упомянуто имя Грациана. См. Them., Orat. (Dindorfio [1832], p. 208, 7; 212, 4; 213, 21; 214, 12; 215, 13).

27
См. Kahlos (2002), Ch. 3.2.

28
Ibidem.

29
Подробнее см.: Ведюшкин (2011), c. 26–34.

30
Гай Руфин – римский сенатор и политик начала IV в. В 306 г. он был назначен проконсулом Ахайи, но из-за восстания Максенция в Риме не смог занять это место. В правление Максенция (306–312) он был наместником Венеции, Истрии, Умбрии и Кампании. В правление Константина I (323–337) – одним из трех городских префектов. Руфин также был авгуром, палатинским салием; консулом (316 г.) вместе с Антонием Цециной Сабином. Г. В.К. Руфин иногда идентифицируется с Веттием Руфином (см. ниже), который, возможно, был его родственником (сыном, племянником). См. Prosopogr., vol. I, p. 777.

31
Эта гипотеза основана на имени «Веттий» и общей с Претекстатом карьере (наместник Умбрии, понтифик, авгур, назначение на должность проконсула Ахайи). То, что сыновья занимали те же политические и религиозные должности, что и их отцы, было обычным для сенаторской аристократии (этот же факт учитывается и при реконструкции биографии Макробия. – См. Петрова M.С. [2007], с. 14–16).

32
Веттий Руфин был назначен вторым консулом вместе с Ацилием Севером. См. Prosopogr., vol. I, p. 781.

33
Надпись (CIL VI, 1779) свидетельствует о том, что Фабия не только была римской патрицианкой, но и тавроболиатой (участницей тавроболии, обряда жертвоприношения быков, связанного с культом Митры). См. также: Лосев (1992б), с. 72–74. Подробнее см. Приложение 1.

34
Sat. I, 17, 1: «…божества пожелали, чтобы ты, Веттий Претекстат, был глашатаем всего священного»; Sat. 1, 7, 17: «…Веттий, осведомленный о всех священных обрядах»; Sat. I, 24, 1: «…все …стали хвалить: один – [его, Претекстата] память, другой – ученость, все [вместе] – набожность, утверждая, что он является единственным, знающим скрытую природу богов, что он один только и может постигнуть божественное благодаря уму и высказать благодаря дарованию [оратора]». Здесь и ниже (кроме особо оговоренных случаев) фразы из Сатурналий цит. в переводе В.Т. Звиревича.

35
Ad loc. «…он был в отношении всех [людей] равным образом благожелательным и снисходительным».

36
Ad loc.: «Прошу добрых слов, – возразил, как обыкновенно со свойственной [ему] убедительностью Претекстат, – и давайте не будем надменно разрушать уважение к приверженцу наук о древности…».

37
Ad loc.: «Я прошу добрых слов, – заметил Претекстат, – что касается только уважения достоинства Сократа. Ибо кто не согласился бы предпочесть находящихся здесь светил [науки] тем, кто был на том пире [у Агафона]?»

38
Ad loc.: «…зрелищные развлечения не привычны для его [Претекстата] пенатов и [их] не должно ставить выше столь важного собрания».

39
См. также: Davies (1969), р. 4–5.

40
К. А. Симмаха в Риме называли «наследником» Претекстата. См. Саrт. с. pag. 114: «…composuit templum nuper cui Symmachus heres».

41
См. Prosopogr., vol. I, p. 865–870.

42
Cм. Prud., C. orat. Symm. I, 173A (vv. 632–634): «Et, quascunque solent Capitolia claudere, larvas // O linguam miro verborum fonte fluentem, // Romani decus eloquii, cui cedat et ipse Tullius, has fundit dives facundia gemmas».

43
См. CIL IV, 1699.

44
См.: Уколова (1992), с. 18–35; Шкаренков (2005), с. 607 сл.

45
Алтарь, находившийся в здании римского сената (курии) и олицетворявший собой богиню Викторию, был установлен Октавианом в 29 г. до н. э. в честь победы над Антонием и Клеопатрой в битве при Акции. Золотая статуя (захваченная римлянами у Пирра в 272 г. до н. э.) представляла собой крылатую женщину, держащую в руке лавровый венок победителя. Алтарь был вынесен из курии императором Констанцием II в 357 г., возвращен обратно Юлианом Отступником и вновь вынесен Грацианом в 382 г. После смерти Грациана К.А. Симмах, будучи префектом Рима, неоднократно просил императора Валентиниана II восстановить алтарь. Его просьбы сталкивались с сильным противодействием Амвросия Медиоланского, имевшего большое влияние на императора. Все просьбы восстановить алтарь отклонялись. В дальнейшем, однако, он все же был восстановлен Евгением во время его короткого правления в 392–394 гг., но затем уже навсегда вынесен из здания сената. См. Symm., Ер. X, 54; Ранович (1990), с. 450–457.

46
См. подробнее: Prosopogr., vol. I, p. 865–870; Шкаренков (2005), c. 607.

47
Имеются в виду слова Евсевия о виде речи, которая (ad loc.): «…витиеватая и цветистая, которой когда-то [блистал] Плиний Старший, а ныне блистает наш Симмах, [оратор], не слабее никого из древних».

48
См. также: Davies (1969), р. 5–6. Flamant (1977), р. 36–45.

49
Отца Флавиана звали Волусий Венуст. Аммиан Марцеллин упоминает его как викария Испании (см. Амм. Marc., Res. gest. XXIII, 1,4; XXVIII, 1, 24). Вероятно, у Флавиана был брат, который носил то же имя «Венуст», что и отец. См. CIL VI, 1783; Symm., Ер. VI, 32.

50
Родство через брак членов семей Никомахов и Симмахов.

51
Флавиан совершал празднества в честь Исиды, Великой Матери (Magnaе Matris), и публично приносил жертвы.

52
См. CIL VI, 1782.

53
См. CIL VI, 1783. Это событие произошло спустя 40 лет после битвы на реке Фригид. Императоры Валентиниан и Феодосий, воздав должное заслугам и безупречности Флавиана, установили ему памятник.

54
См. Joan. Saresb., Polycr. II, 26 (460b): «Hoc autem asserit Flavianus in librо, qui De vestigiis philosophorum inscribitur». Ibidem VIII, 2 (790a; 755a); VIII, 12 (758a; 761a).

55
CIL VI, 1782.

56
См. Davies (1969), р. 6–7; Flamant (1977), р. 45–58.

57
Комментарии Сервия на Вергилиевы Энеиду, Буколики и Георгики были основополагающими при изучении текстов поэта в Средние века. См., напр., Georgii (1912), р. 518–526.

58
Ad loc.: «…мне больше пристало учиться, чем учить».

59
Ad loc.: «…величайший из всех словесников».

60
Ad loc.: «…знаток самой природы слов».

61
Ad loc.: «Сервий, ученейший не только среди молодых… но также среди всех стариков».

62
Ad loc.: «Сервий молчал из-за скромности…».

63
Ad loc.: «…тот, стеснительный от природной скромности, покраснел вплоть до предательского румянца».

64
См. Davies (1969), р. 9; Flamant (1977), р. 78–79.

65
См. Davies (1969), р. 10–11. См. также Приложение 3.

66
См. Davies (1969), р. 10–11; Flamant (1977), р. 71–72.

67
Ad loc.: «…придется мне с тобой вести беседу, Дисарий, о [том] возрасте, в дверь которого мы оба почти уже стучимся. Когда Гомер называет стариков ?????????????? (с седыми висками)…».

68
Ad loc.: «…превосходил [всех] прочих, преподававших искусство врачевания». Об отношении к медикам см. Приложение 3.

69
Ad loc.: «Мы же сошлись, чтобы и священным праздникам честь оказать – и притом избежать праздничного безделья, – и обратить досуг в полезное занятие, намереваясь посвятить весь день ученым сообщениям…».

70
Ad loc.: «Дисарий прибавил: “Эти [ваши] одобрения призывают философию к тому, чтобы присваивать себе [право] рассуждать о чужом искусстве, из-за чего часто случались вопиющие ошибки. Как, [например], ваш Платон обрек себя на осмеяние потомков, когда не удержался от анатомических вопросов, которые принадлежат медицине…”».

71
Ad loc.: «При этих [словах Дисария] Евстафий, несколько возбудившись, говорит: “Не менее чем ты, Дисарий, я внушал [это] философам, как [и] врачам. Но только мне кажется, что ты предаешь забвению утвержденное согласием человеческого рода и верное положение, что философия является искусством искусств и наукой наук. А ныне на [нее] саму бесчестным образом нападает медицина, хотя философия считается весьма могущественной там, где рассуждает об умопостигаемой области, то есть о бестелесном; и туда она простирается, где трактует о природоведческих вопросах, то есть о божественных телах неба или звезд”».

72
В указанном письме речь идет о Горе (Orus), как «philosophus ritu atque eruditione praecipuus» – см. Davies (1969), p. 11; Flamant (1977), p. 72–73.

73
Ad loc.: «Гор, муж, одинаково крепкий телом и духом, который начал заниматься философией после бесчисленных побед среди кулачных бойцов и, став последователем учения Антисфена, Кратета и самого Диогена, заслужил славу среди киников».

74
Об идентификации Евстахия см.: Glover (1901), р. 5; Jan ([ed. Macr.] 1848), р. xxix – xxx; Davies (1969), p. 9–10; Flamant (1977), p. 67–69.

75
Ad loc.: «…Флавиан и Евстафий, двое, известные [своей] дружбой».

76
Ad loc.: «…Евстафия, который является таким [знатоком] во всякого рода философии, что может один подражать дарованиям трех философов, о которых разнесла славу наша древность».

77
Ad loc.: «…наше поколение назвало тебя, Евстафий, единственным приверженцем философии».

78
Об идентификации Авиена и его имени см. Приложение 2.

79
Ad loc.: «Следовательно, мой Авиен… нужно наставлять тебя с молодости, которая столь восприимчива, что [быстро] схватывает подлежащее изучению…».

80
Ad loc.: «… поднялось веселье, так как [все] восхваляли прекрасную память и прелесть остроумия Авиена…».

81
Ad loc.: «Тогда Авиен – поскольку у него было обыкновение перебивать [собеседника] – говорит…».

82
Ad loc.: «Когда Симмах еще говорил и, как казалось, многое еще намеревался сказать, Авиен, перебив его, как это обыкновенно бывает в застольных разговорах, сказал…».

83
Ad loc.: «…Претекстат, видя Авиена, нашептывающего что-то Евстафию, говорит: “Отчего бы тебе, Евстафий, не оказать поддержки застенчивому и доброму юноше Авиену и самому не объявить нам то, что он шепчет…”».

84
Ad loc. [2]: «Авиен спрашивает: “Если мы, как это необходимо, согласны в том, что Вергилий был оратором, я хочу, чтобы ты, превосходнейший из учителей, сказал мне следующее: если кто-нибудь захотел бы следовать искусству речи, то больше преуспел бы в этом благодаря Вергилию или Цицерону?”…»; [6]: «Авиен ответил: “Я хотел бы, чтобы ты со всей ясностью показал мне эти различия [в красноречии] на примере [отдельных] лиц…”».

85
Ad loc.: «Авиен сказал: “Прошу, Евстафий, продолжай исследовать все, что он извлек из Гомера”…».

86
Ad loc.: «Авиен добавил: “Всех вас, ученейшие из ученейших, кто здесь присутствует, я просил бы о том, чтобы из уважения к вам Евстафий вдохновился открыть то, что немногим ранее он сказал об остроте”…».

87
См. также Davies (1969), р. 8–9; Flamant (1977), р. 77–78.

88
См. Dill (1899), р. 14; Davies (1969), р. 7–8; Flamant (1977), р. 58–65.

89
См. Hier. Ер. 107, 1.

90
См. Willis (ed. Macr. [1963]), p. 8; 12 sqq.

91
См. Prosopogr., vol. 1, p. 38–39.

92
См. CIL VI, 379
, 379
, 36959; ChastaGnol (1962), p. 233–236.

93
Cm. Rut. Nam., De red. suo I, 167–176; 466–474.

94
Ad loc.: «…Аврелий Симмах и Цецина Альбин, весьма схожие… по возрасту… привычкам и увлечениям…».

95
См. Davies (1969), р. 10; Flamant (1977), р. 70–71.

96
Пер. Е.В. Дарк, ?.Л. Хорькова.

97
Ad loc.: «Следовательно, – вступает Евсевий, – придется мне с тобой вести беседу, Дисарий, о [том] возрасте, в дверь которого мы оба почти уже стучимся…».

98
См. Glover (1901), р. 175; Davies (1969), р. 11–13; Flamant (1977), р. 74–75.

99
Ad loc.: «…все ужаснулись [словам Евангела…]».

100
Ad loc.: «Хмурое выражение лиц большинства сидящих являло, что прибытие Евангела мешает хорошему проведению досуга и мало приличествует мирному собранию. Ведь он был человеком язвительно-насмешливым, с дерзко-нахальной речью, наглым и пренебрегающим неприязнью, которую вызывал по отношению к себе своими словами, повсюду сеющими ненависть, так как не выбирал выражений…».

101
Ad loc.: «Евангел прерывает продолжающееся обсуждение и говорит: “Я [тоже] потревожу нашего Дисария, даже если он будет удовлетворять спрашивающего теми своими маленькими и подобными капелькам ответами…”».

102
Ad loc.: «Между тем Евангел, ненавистник славы греков и насмешник, говорит: “Пусть-ка они сотворят то, что среди вас отвергается как проявление болтливости. Отчего же мне [тогда] не пожелать поскорее узнать от вас, если что-нибудь в этом понимает ваша мудрость, яйцо ли прежде существовало или курица?”»

103
Ad loc.: «Между тем Евангел говорит: “…когда бывает беседа о божественном, вы стремитесь к тому, чтобы по каждому отдельно [божеству] призывать в свидетели нашего Мантуанца, а не к тому, чтобы она происходила, как думается, с обсуждением [его высказываний]”».

104
Подобное отношение просматривается в его словах к Претекстату (I, 11, 1): «При всем блеске дарования и красноречия нашего Претекстата, я не в состоянии вынести того, что он в предыдущей речи пожелал предписать ради почитания некоего бога: чтобы рабы обедали вместе с господами, как если бы, право, боги заботились о рабах, или какой-нибудь разумный человек допустил бы оскорбление своего дома столь мерзким обществом. Или теперь вот он пытается приписать Сигилляриям, которые своими глиняными фигурками доставляют забаву все еще ползающим детям, служение богопочитанию и, поскольку он считается первым из набожных людей, примешивает сюда уже кое-что и от суеверия».

105
Отношение сенаторской оппозиции к христианству во время жизни Претекстата отражено в словах Фурия Альбина (III, 14, 2: «Если мы рассудительны, мы всегда должны почитать древность»). В этой связи интересна фраза Аммиана Марцеллина, описывающего отношение императора Юлиана к деятельности Константина (Res gest. XXI, 10, 8): «Тогда же Юлиан потревожил память Константина, обличая в нем любителя новшеств и разрушителя старых законов и древних обычаев…».

106
Макробий мог просматривать письма Симмаха после их издания Квинтом Фабием Симмахом или же имел к ним непосредственный доступ еще до издания, через самого Квинта Фабия, будучи с ним в дружеских отношениях.

107
См. Symm., Ер. VI, 7.

108
См. Symm., Ер. III, 37.

109
См. Symm., Ер. II, 39: «…philosophus vita atque eruditione praecipuus…»; Idem, Ep. III, 37: «…amicissimus vir… inter professores medendi summatem iure obtinet locum…».

110
Имеется одно, весьма учтивое письмо (VIII, 60) Симмаха, которое, возможно, адресовано Сервию. Если это так, то Сервий мог лишь претендовать на то, чтобы быть членом кружка Претекстата. См. Matthews (1990), р. 371 (n. 3).

111
Возможно, Авиен уже родился к концу жизни Претекстата, но, будучи ребенком, не мог с ним беседовать.

112
См. Cameron (1966), р. 29–30; Matthews (1990), р. 371–373. Подобный анахронизм можно рассматривать как традиционный литературный прием. Ср. анахронизм у Платона, о котором упоминает Макробий (см. ниже).

113
Время творческой активности Сервия остается неизвестным. Вероятно, Сервий писал свои комментарии между 395–410 гг., хотя возможна и более поздняя датировка. См. Georgii (1912), р. 518–526.

114
В отношении того, кто из авторов написал свое произведение раньше – Макробий, включивший Авиена в число участников Сатурналий, или Авиен, посвятивший ему свои Басни – можно лишь гадать. Скорее всего, первым был Макробий, который мог знать о том, что пишет Авиен. Отсюда в его Сатурналиях возникает образ Авиена – рассказчика смешных историй. Возможно, Макробий включил поэта в число участников своего сочинения из дружеских побуждений и авансом. Авиен же некоторое время спустя (после выхода Сатурналий) «возвращает» долг Макробию, называя его авторитетом в обоих жанрах – в стихах и в прозе. В этой связи можно указать на аналогичную ситуацию. Так, Цицерон сделал Варрона участником трактата Учение академиков (см. Cic., Acad., Praef.) после того, как услышал, что получит посвящение от него в сочинении О латинском языке (см. Cic., Ер. DCXXXI ad Att. XIII, 12, 3 [p. п. – т. 3, c. 167]; Idem, Ep. DCXXXII – DCXXXVII [p. п. – т. 3, c. 168–173].

115
В таком ракурсе можно обратить внимание и на Застольные беседы Плутарха, и на Аттические ночи Авла Геллия. См. Courcelle: (1943), р. 9–16. См. также Приложение 6.

116
См. Athen., Deipn. II, 58 в (II, 51, 7 [Kaebel]): …? ??? ??????? ??µ???… распорядитель пира. Ср. Претекстат – rex mensae (Sat. II, 1, 3).

117
См. Cameron (1966), p. 28–29.

118
Ibid., p. 29 (n. 37).

119
Перечень корреспондентов Симмаха, сгруппированных по их религиозным верованиям, дал J. McGeachy (см. McGeachy [1949], р. 226 [n. 25]).

120
Если допустить, что Макробий был современником К.А. Симмаха, то тогда именно ему должна быть посвящена Макробиева работа О глаголах. В таком случае еще более удивительно то, что Симмах не отреагировал и на это.

121
См. Seeck (1883), р. lх; Уколова (1992), с. 26–27.

122
Напр., Cic., De nat. deor.; Tac., De orat.

123
Действующими лицами диалога О государстве Цицерон сделал людей, которые к его времени уже умерли. Напротив, в диалоге О природе богов действующими лицами Цицерон избрал своих живых современников. Характерно, что Цицерон при этом не смешивает «мертвых» и «живых». См. Ciс., Ер. DCXXXVI ad Att. XIII, 19, 3 (p. п. – т. 3, c. 171): «…ведь я решил не включать в диалог никого из тех, кто жив» (пер. В.О. Горенштейна).

124
В этом Макробий следует Цицерону, который в трактате О государстве описал тот круг людей и то время, которое считал идеальным, но безвозвратно ушедшим.

125
Cм. Hier., Eр. CVII.

126
См. Symm., Eр. VI, 7.

127
См. выше, с. XXII–XXIV.

128
См. выше, с. xx.

129
См. Macr., Sat. I, 6, 4.

130
См. Macr., Sat. VI, 10, 1.

131
В 384 г. Сервию могло быть не более 20 лет. Авиен, скорее всего, в это время еще не родился или же был младенцем. Следовательно, Сервий является старшим современником Макробия, а Авиен был его ровесником.

132
См. также: Jan ([ed. Macr.] 1848), р. xv-xxii; Davies (1969), p. 2–4; 13–17; Уколова (1988), c. 50–56; Она же (1989a), c. 173–192; Она же (1992), с. 59–64; Лосев (1992а), с. 141–144.

133
Имеется в виду обсуждение грамматических форм и ссылка на упоминание Цезаря об «аналогии» (1, 5, 2) – ср. также: Gel., Noct. Att. XIX, 8; Quint., Inst. orat. VIII, 3. См. также: Hardie (1903), p. 279.

134
В Предисловии (2) к Сатурналиям Макробий заявляет о своей некомпетентности судить о грамматических формах, поскольку он – человек, «рожденный под чужим небом». Возможно, это ложная скромность. Если Феодосий, которому посвящены Басни Авиена, является Макробием Феодосием и автором Сатурналий, то Авиен в Предисловии к Басням хвалит его за мастерство в латинском и греческом языках (см. выше, с. XXV.). См. Davies (1969), р. 13 (n. 33).

135
Знание такого рода было необходимо для понимания поэзии. Ср. Quint., Inst. orat. I, 4, 4.

136
E. g., religiosus (III, 3, 8); delubrum (III, 4, 2).

137
Ср. Quint., Inst. orat. VI, 2, 8: «…?????, quod nos vertentes recte ас proprie adfectum dicimus…».

138
Речь Юноны в Энеиде (VII, 293–320).

139
Ср. Sat. I, 24, 5. К обсуждению текста Цицерона Макробий обращается в Комментарии на ‘Сон Сципиона’. Возможно, это дополнительное свидетельство в пользу того, что Сатурналии были написаны раньше Комментария.

140
См. Приложение 6.

141
См. Миллер (1963), с. 294–295. См. также Приложение 4.

142
См. начальные строки I и III эклог: «Титир, ты, что лежишь под покровом ветвистого бука…» и «Молви, Дамет: кого это стадо? ужель Мелибея? – Нет, ибо дал его мне Эгон: это стадо Эгона». В первом случае пародист обыгрывает выражение «под покровом бука» (sub tegmine fagi), во втором – простонародную форму: «кого это стадо», вместо: «чье это стадо» (cuium pecus вместо cuius pecus). – Примеч. (ad loc.) M.Л. Гаспарова.

143
См. Verg., Georg. I, 299. Ср. HES., Op. et dies 39.

144
Заимствование понималось в древности весьма широко: так, IV книга Энеиды считалась заимствованием у Аполлония Родосского по той причине, что описание любовной страсти Дидоны напоминало описание страсти Медеи в Аргонавтике. –  Примеч. (ad loc.) М.Л. Гаспарова.

145
Цит. по: Светоний, О поэтах: Вергилий 43–46, пер. ?.Л. Гаспарова; см. также: Davies (1969), р. 18.

146
См. Davies (1969), р. 18, со ссылкой на: Nettleship (1898).

147
См. Hor., Ер. II, 1 (ad Aug.), 161–168: «Римлянин острый свой ум обратил к сочинениям греков // Поздно; и лишь после войн с Карфагеном искать он спокойно // Начал, что пользы приносят Софокл и Феспис с Эсхилом; // Даже попробовал дать перевод он их сочинений, // Даже остался доволен собой: возвышенный, пылкий, // Чует трагический дух, и счастлив и смел он довольно, // Но неразумно боится отделки, считая постыдной» (пер. Н. Гинцбурга).

148
П. Дэвис (см. Davies [1969], р. 18) замечает, что Катулл, вероятно, был единственным латинским поэтом, который о себе мог бы сказать: «Я не создаю ничего, кроме песен, потому что в этом мое предназначение».

149
Пер. С. Ошерова.

150
См. Davies (1969), р. 18–19.

151
См. Арр. Verg.: Catal. V, 1–14. См. также: Mooney [tr.] (1916), ad loc.

152
Пер. С. Ошерова.

153
О Марке Эпидии см. у Светония (De gramm. et rhet. 28): «Марк Эпидий… открыл риторическую школу и обучал в числе прочих Марка Антония и Августа» (пер. ?.Л. Гаспарова).

154
См. Davies (1969), р. 19, со ссылкой на: Garrod (1952), р. xxxvii. См. также Приложение 5.

155
См. выше, с. XXXII.

156
Вероятно, Вергилий мог наблюдать за пчелами в детстве. Об этом свидетельствуют слова Светония (De poet.: Verg. 1) о занятиях его отца: «Публий Вергилий Марон, мантуанец, происходил от самых скромных родителей… отца его некоторые считают ремесленником-горшечником; по мнению же большинства, он служил сперва поденщиком у рассыльного Магия, благодаря усердию вскоре стал его зятем и потом, скупая добротные леса и разводя пчел, сильно приумножил небольшое состояние» (пер. ?.Л. Гаспарова).

157
См. Davies (1969), р. 20.

158
См. Fraenkel (1945), р. 1–14.

159
Критикуется как скомканное, неуклюжее и неестественное.

160
Возможно, здесь Макробий делает выписку из ответа на Заимствования (Furta) Переллия Фавста (о котором упоминает Светоний [De poet.: Verg. 44]) или подобной работы, враждебной по отношению к Вергилию. См. также Приложение 4.

161
См. Davies (1969), р. 22.

162
Комбинация грамматического и литературного изложения характерна для латинской литературной критики. См. Hardie (1903), р. 280 (n. 33); Davies (1969), р. 23 (n. 56).

163
Ср. GELL., Noct. Att. II, 6; V, 8; X, 11; XVI, 5–6; XVIII, 5.

164
Параграфы Восхваление Вергилия и Вергилий и Гомер (см. ниже, с. XXXVIII–XLIII) составлены по материалам Т.А. Миллер, любезно разрешившей использовать текст опубликованного ею исследования (См. Миллер [1963], С. 294–309). См. также: Davies (1969), р. 17–23; Уколова (1992), с. 61–64; Лосев (1992а), р. 143–144.

165
Ad loc.: «Из всего, что составляет славу Марона, я, усердный его читатель, восхищаюсь тем, с какой точностью и ученостью он описал законы понтификов во многих разнообразных частях своего труда, как будто он сам исполнял эти обязанности. Если мы продолжим разговор об этом предмете, то берусь доказать вам, что наш Вергилий должен быть отнесен к числу великих понтификов. У нашего поэта… я нахожу такие познания в области учения авгуров, которых вполне достаточно, чтобы принести ему славу…» (пер. Т.А. Миллер).

166
Ad loc.: «Я бы больше всего стал хвалить его за то, как осторожно и незаметно он многое заимствует у греков, местами искусно скрывая это, местами подражая открыто, если бы еще большего восхищения не вызывала у меня его астрология и философия, которую он бережно и понемногу рассеял по всем своим произведениям» (пер. Т.А. Миллер).

167
Понятие proprietas включало в себя и latinitas, и romanitas, то есть proprietas – это все то, что придает слову художественные свойства, все то, что заставляет художника выбрать именно это слово, обладающее наибольшей выразительностью и точностью. См. Миллер (1963), с. 295 (примеч. 2).

168
Ad loc.: «Глубокую образованность нашего поэта часто можно обнаружить в одном слове, которое, по мнению невежд, сказано без умысла. Во многих местах читаем мы, что умилостивить богов одна только молитва не может, если умоляющий не прикоснется также руками к жертвеннику… Поэт все это выразил в следующем стихе: “С речью молитвы такой к алтарю припадавшего слыша // Всемогущий”…» (пер. Т.А. Миллер; строка из Энеиды [IV, 219–220] приводится в пер. А. Фета).

169
См. Уколова (1992), с. 61–64.

170
См. Миллер Т.А. (1963), с. 300–301.

171
Напр., в V, 11, 21–22 сравниваются стихи Энеиды (V, 144–148) и Одиссеи (XIII, 81–83): «Греческий поэт только упомянул о том, как бич подгоняет мчащихся коней; правда, нельзя было выразиться более изящно, чем он, который, добавив, “высоко над землей”, показал, с какой быстротой природа позволила нестись колесницам. Марон же описал и то, как колесницы устремляются от отправной точки, как с необычайной быстротой проносятся через поля. Приняв от Гомера маленькое семя в виде упоминания о биче, он описал и то, как возницы отпускают поводья и потрясают ими, и то, как они нагнулись для удара бичом: ни одной части колесницы не оставил без внимания, стремясь дать полное описание того боя» (пер. Т.А. Миллер).

172
См. Миллер (1963), с. 301–302. См. также Приложение 4.

173
См. IV, 1, 5: «И чувство горя передается описанием внешнего вида, когда про мать Эвриала говорится: “…выпали спицы из рук, покатилась, распутавшись, пряжа”»; IV, 3, 1–5: «Теперь поговорим о том волнении, которое называется описанием либо возраста, либо бессилия и его последствий. Искусно следил он за тем, чтобы всякий возраст вызывал к себе чувство сострадания. О младенчестве… [Вергилий] говорит: “Души малых детей, что плачут на первом пороге”. О детстве: “Мальчик несчастный, с Ахиллом в бой вступивший неравный”. О юности: “Юноши, что на костры пред родительским взложены ликом”. О старости: “Вот несчастный ведом Акет, удрученный годами”» (пер. Т.А. Миллер, строки из Энеиды [соответственно, VI, 427; I, 475; VI, 308; XI, 85] даны в пер. А. Фета).

174
По этой причине именно Сатурналии сохранили многие фрагменты Энния, напр., VI, 1, 50–55; VI, 60–62 etc.

175
Например, описание чумы в III книге Георгик Макробий ставит в зависимость от подобного же описания из VI книги Лукреция (VI, 1, 7).

176
См. Миллер (1963), с. 301–303.

177
См. Миллер (1963), с. 303–304.

178
Там же.

179
См. Пер. Т.А. Миллер.

180
См. V, 1, 18–20: «Мне кажется, что Вергилий нарочно смешал все это в каком-то видении, что он прославляет себя искусным использованием любого стиля. Провидел он это не человеческим, а божественным умом. Больше, чем к какому-либо другому учителю, прислушивался он к самой природе-матери всех вещей, украшая ее, как бывает в музыке, когда приводят в согласие разные звуки. В самом деле, если ты внимательно рассмотришь саму вселенную, то найдешь большое сходство между божественными явлениями там и поэтическим творчеством у него. Ведь подобно тому, как красноречие Марона беспристрастно к любым нравам, бывая то кратким, то многословным, то сухим, то цветистым, то необычайно выразительным, иногда же спокойным или бушующим, так и сама земля имеет вид то веселой, радостной, покрытая нивами и лугами, то грубой из-за утесов и лесов, то сухой благодаря пескам, то влажной из-за источников, а огромные пространства ее бывают заняты морем и совершенно ровны. Простите, не упрекайте меня в преувеличении за то, что я сравнил Вергилия с природой. Ведь, на мой взгляд, недостаточно сказать, что он один соединил в себе различные стили десяти античных ораторов» (пер. Т.А. Миллер).

181
Такое сравнение есть и в Комментарии на ’Сон Сципиона‘, в котором Макробием изложено учение о природе мира. См. Петрова (2007), с. 45–50.

182
См. Миллер Т.А. (1963), с. 305.

183
См. Лосев (1957), с. 580–582; Gersh (1986), р. 560–562.

184
О картине мира у Макробия см. Петрова (2007), с. 45–50; о космологических функциях высшей части Мировой души см. Она же (2010), с. 196–199.

185
О Юлиане, его жизни и сочинениях см.: Лосев (2000), с. 445–505; Сидаш (2007), с. 5–54.

186
См. также: Лосев (2000), с. 452–469.

187
См. также Петров (2010), с. 98.

188
Согласно Плутарху (De Is. et Os. 46), о «срединности» Солнца учили персы: «…из всего чувственного [добрый бог Ормузд] более всего подобен свету, а [злой бог Ариман] – мраку и неведению, середину же между обоими занимает Митра. Поэтому персы называют Митру посредником (µ??о???)» (пер. ?.Н. Трухиной).

189
Аристотелевский термин µ?????? означает «среднее», но нет свидетельств тому, что до Юлиана это слово использовали в активном смысле «быть средоточием». См. Wright (1953), vol. I, p. 348–351.

190
У Макробия такой религиозный синкретизм, который соединяет богов Рима, Греции и Египта, просматривается в отрывке о боге Либере (см. Комм. I, 12, 12 и примеч. 209 к этому месту). – См. Петрова (2007), с. 231, 306.

191
Тема «демонологии» имеет место у Плутарха в трактате О лике, видимом на диске Луны. Об этом см.: Петрова (2000), с. 122–131. О демонологии у Марциана Капеллы – см.: Она же (2009а), с. 469–473; у Калкидия см.: Она же (2009б), с. 401–405.

192
Ср. Hier., In aur. carm. 26, 1, 4–26, 2, 1: «…y звезд верх – эго бестелесная сущность, а низ – телесная, и Солнце есть целое, состоящее из бестелесного и тела, которые не могут однажды разделиться, а потом соединиться (иначе это целое опять разделилось бы), но разом созданы и сращены в таком порядке, что одно главенствует, а другое ему подчиняется» (пер. И.Ю. Петеp, c изменениями В.В. Петрова).

193
См. Петров (2010), с. 98–99.

194
См. Wright (1953), р. 348–351. Также см. на русск. яз.: [Введение] К Царю Солнцу. Посвящается Саллюстию (Речь 4), пер. с англ. С. Сапожниковой, в кн.: Император Юлиан, Сочинения… (2007), с. 91–92.

195
Ср. Ciс., De Rep. VI [Somn. Scip.] 17, 17; Plin., Nat. hist. Il, 5, 13; Amm. Marc. Res gest. XXI, 1, 11. Ср. также: Macr., Comm. I, 17, 3.

196
В этих отрывках Макробий ссылается на мнение Цицерона. См. MACR., Сотт. I, 20, 6: «Солнце именуется Умом мира, а у философов “сердцем неба”, поскольку все, что мы видим происходящим на небе, сообразно установленному порядку – изменение дней и ночей, то долгих, то кратких, то равных, отмеряемых четкими сроками, нежное тепло весны, обжигающий [летний] зной Рака и Льва, умеренность осеннего ветра и пронизывающий холод зимы, занимающей место между осенью и весной – все сообразно ходу и устроению Солнца. Поэтому оно именуется сердцем неба, поскольку через него возникает все, что, как мы видим, происходит по божественному распорядку»; Сотт. I, 20, 1: «Используя столь много именований для Солнца, [Цицерон] делает это не напрасно и не для собственного удовольствия, но выражает в этих именованиях истинное положение вещей. Он называет его вождем, владыкой и управителем прочих светил, умом и мерой мира» (пер. ?.С. Петровой).

197
Пер. В.Т. Звиревича(с изменениями).

198
Минерва соответствует греческой богине Афине. О ее рождении см. у Гесиода (Theog. 924–926).

199
Перевод В.Т. Звиревича (с изменениями).

200
У Макробия боги и божества получают физические или метафизические истолкования. Ср., напр., Macr., Сотт. I, 2, 20. Подобные представления восходят к учению Эмпедокла. См. Fr. 31А 33 (Diels, Kranz): «Зевсом [он] называет пыл (?????) и эфир, Животворной Герой – землю, Аидонеем— воздух… а Нестидой и смертным родником – сперму и воду» (пер. А.В. Лебедева). Ср. также: Porph., Vita Pyth. 41: «…телом своим [Бог] подобен свету, а душой – истине» (пер. ?.Л. Гаспарова). Эмпедокл о сущности богов (см. Fr. 31В 134 [Diels, Kranz]): «…только Дух (????), святой и несказанный, обегающий весь космос быстрыми мыслями» (пер. А.В. Лебедева); Гераклит, напротив, упоминая Гомера и Архилоха, осуждает подобный подход (см. 22В 42, Diels, Kranz). Cm. также критику Платоном (Софист 242се) мифологических рассуждений о бытии Парменида, Эмпедокла и Гераклита – о таковых говорится как о сказке. См. также: Plat., Tim. 40d – 41b; Procl., In Tim. V, 167, 32 sq.; Plut., Adv. Col. 13 (1114в): Парменид «…сочинил и космогонию, и смешение элементов, светлого и темного, из них и посредством них [он] порождает все явления» (пер. А.В. Лебедева – см. Fr. 28В 10; 28В 1; 28В 13 [Diels, Kranz]).

201
Различные тексты Порфирия предоставляют примеры того, как одно и то же божество интерпретируется и в метафизическом, и в физическом смыслах. См. Porph., De Simul, fr. 8, 8–14: «Силу огня они называют Гефестом… ибо именно там пребывает началовидная и чистейшая часть огня. Огонь же, нисходящий с неба на землю, лишен напряжения и нуждается для опоры и основания в материи, а в поддержке материи он нуждается, поскольку [Гефест-Огонь] хром» (пер. Т.Г. Сидаша); Idem, In Tim. fr. 16 (ap. Procl., In Tim. I, 147, 6–7, где Гефест объясняется как «сила огня» (????? ? ????µ??) и «искуснический ум» (? ???????? ????). См. также: Idem, De antr. nymph. 32, 8–33, 11: «Космос появился не случайно и не наудачу, а является осуществлением (????????µ?) благоразумия (????????? ????) бога и мыслительной природы (?????? ??????)… Афина же есть благоразумие (????????)… Афина родилась из головы (???????????) бога… Вселенная (?? ????) появилась не сама собой и не по слепой случайности, а как исполнение замысла мыслительной природы и мудрости (??????)… Космос управляется вечной и вечноцветущей мудростью (????????) мыслительной природы» (пер. А.А. Тахо-Годи); и Idem, In Tim. fr. 22 (ap. Procl., In Tim. I, 165, 16–19): «Порфирий, помещающий Афину на Луне (?? ??????), говорит, что души спускаются оттуда, обладая разом и пылкостью, и кротостью (?? ??µ?????? ??? ?? ?????). Поэтому они любят и мудрость и войну, они – мистагоги для посвящаемых в Элевсине…» (пер. В.В. Петрова). Здесь Афина – это и «мудрость Бога» (???????? ????), и находится на Луне (?? ??????). См. Gersh (1986), p. 555–556 (n. 277). Об Аполлоне см. Porph., De Simul, fr. 8, 15–53: «И относительно Солнца они полагают такую же [огненную] силу, называя ее Аполлоном, от биения его лучей. И есть также девять Муз, поющих под его лиру, они суть подлунная сфера, семь сфер планет и сфера неподвижных звезд. Они увенчивают Аполлона лавром, ибо это растение полно огня и, следовательно, ненавистно демонам, особенно же потому, что, сгорая, оно сильно трещит, являя собой образ пророчества этого бога. Но в той мере, в какой солнце отклоняет зло от земли, оно именуется у них Гераклом из-за столкновения с воздухом в движении с востока на запад. И они создают миф о двенадцати совершенных им подвигах как символ деления зодиака на двенадцать частей. Они вручают ему дубину и львиную шкуру: одно – чтобы изобразить неравномерность его движения, другое – его силу во Льве. Символ спасающей силы солнца есть Асклепий, ему придается посох… вокруг которого обвивается змея, что обозначает спасение несомой им душе и телу… и мифы говорят, что он [Асклепий] знает растение, возвращающее жизнь. Однако огненная сила его хороводного, кругового движения, когда она делает зримыми плоды, называется Дионисом, но не от того же, что и сила, наливающая соками плоды, а от круговращения Солнца или от завершения его кругового пути. Обходя по кругу времена года космоса, солнце есть творец времен и сезонов, от этого оно называется Гором. Символ же земледельческого аспекта [солнечной] силы, от которой зависит даяние богатства, есть Плутон… Цербер трехглав, поскольку три положения солнца в его пути над землей: восход, полдень, закат» (пер. Т.Г. Сидаша).

202
Об эфирном тепле Солнца – см. Macr., Sat. I, 18, 24; о Солнце, излучающем свет и тепло – см. Macr., Sat. I, 19, 17.

203
См. Gersh (1986), р. 556.

204
Об источниках Макробия см. Петрова (2007), с. 52–74.

205
См. Plot., Enn. V, 3 (49), 12, 39–52; V, 5 (32), 7, 16–35; V, 5 (32), 8, 7–13; V, 6 (24), 4, 14–20; VI, 7 (38) 16, 22–35 и др.

206
Orac. Chald. fr. 3 (Psell.: Expos. [PG 122, 1144A]): «Отец восхитил себя, и не запер собственный огонь в своей мыслительной Силе» (пер. В.В. Петрова); Ib. fr. 5 (Procl., In Tim. II, 53, 30–58, 3): «…ибо первый запредельный огонь не запер свою Силу в материи посредством деяний, но – в Уме. Ибо Ум, происходящий из Ума, есть Искусник огненного космоса» (пер. В.В. Петрова); Ib. fr. 6 (Simpl.: In De Cael. II, 1, 375, 19–21): «Он отделяет… первый огонь и другой огонь, готовые смешаться»; Ib. fr. 10 (Psell.: Expos. [PG 122, 1145А]): «…всё возникло из единого огня»; Ib. fr. 32 (Procl.: In Tim. I, 420, 13–16): «…третья умопостигаемая триада, само-живая… – это труженица, она раздательница жизненосного огня, наполнительница жизнерождающего лона Гекаты»; Ib. fr. 33 (Procl., In Tim. I, 12, 16–19): «…искусник огненного космоса» и др.

207
См. Porph., De abstin. III, 11, 3: ???? ??? ???? ??? ??? ??? ???? ???????? ??????? ?? ?? ??? ????? ??? ???? ????????µ?? ???? ?????? ??? ??????? ????? ???????µ?????.

208
Cm. Porph., De Simul, fr. 2, 2, 1–3: «…божественное световидно (??????????) и пребывает в излиянии (?????????) эфирного огня» (пер. Т.Г. Сидаша). Порфирий утверждает, что этот свет «является невидимым для ощущения, сосредоточенном на смертной жизни (??????? ?? ??????????? ???????? ???? ?????? ???? ??????)», но также может иметь в виду, что свет невидим, если не рассеивается в воздухе. Ср. Ibid. fr. 10, 21, 11–13. См. Gersh (1986), p. 558 (n. 282).

209
Это есть и в Сатурналиях (I, 17, 70 – см. выше, c. XLVI) при интерпретации Минервы как силы Солнца, которое наделяет умом человеческие тела. Титул работы Порфирия, из которой взята цитата, Макробий не указывает. Однако для этого фрагмента имеется параллель у Сервия – в Комментарии на ’Буколики‘ Вергилия, где Сервий приводит название Порфириевой работы – Солнце. См. Serv., In Вис. V, 66, 11–14: «…согласно книге Порфирия, которую тот назвал “Солнце”, известно, что сила Аполлона трояка: у небесных он – Солнце, на земле – отец Либер, в преисподней – Аполлон» («…sed constat secundum Porphyrii librum, quem Solem appellavit, triplicem esse Apollinis potestatem, et eundem esse Solem apud superos, Liberum patrem in terris, Apollinem apud inferos») (перевод M.С. Петровой). Большинство исследователей полагают, что так назывался несохранившийся трактат Порфирия – см. Courcelle (1969), р. 28–31; Flamant (1977), р. 655–668; Gersh (1986), р. 510 (n. 95). О зависимости Макробия от Порфирия, Плотина и Халдейских оракулов см. Петрова (2007), с. 59–68.

210
См. Porph., Ad Gaurum 10, 47, 21–25: «Объединившиеся стороны [не] теряют свое своеобразие и [не] сливаются в одно вещество… Они сохраняют в этом божественном и парадоксальном смешении, объединении то, что является особенностью, присущей одушевленному живому существу… Точно так же, как вещества, которые, смешиваясь, одновременно теряют собственное существование и при этом [уже в смешении] сохраняют свою особенную, присущую каждому из них силу аналогично несмешанным веществам, сохраняющим свое отличное друг от друга существование. Это доказывает, кроме того, что они не являются телесными и что их сущность не подчиняется состоянию тела» (пер. Т.Г. Сидаша); Idem, Quaest. Нот. 69 (Nemes., De nat. hom. III, 597A); Idem, Sent. 33, 60–61: «[Соединение умопостигаемого и чувственного] это и не смешение (??????), и не слияние (µ????), и не сорастворение (???????), и не соприкосновение (?????????)…» (пер. С.В. Месяц).

211
См. Porph., In Tim. fr. 20 (Procl.: In Tim. I, 159, 25–27): «Асклепий – это ум лунного чина, тогда как Аполлон – ум солнечного чина», Ibid., fr. 52 (Procl.: In Tim. I, 422, 21–28): «Одно – быть целым (????) солнечным или лунным образом (??????? ? ??????????), когда каждый ум содержит всё свойственным себе образом, обладая единым эйдосом, который соделывает этот ум именно таким… Что же, разве не возникло всё это – сие солнце, луна и каждая из звезд – сообразно умопостигаемым образцам? Как же им не быть прекрасными?» (пер. В.В. Петрова). Порфирий продолжает рассуждение, заявляя, что «Солнце – бытие… Венера – ум… Меркурий – жизнь (????? µ?? ??? ?????… ???????? ?? ???? µ??… ??µ?? ?? ??? µ??)»; и Ibid. fr. 79 (Procl.: In Tim. III, 64, 15–17). Здесь он хочет сказать, что Солнце— это сущностный ум, Венера – мыслительный ум, Меркурий – жизненный ум. Концепция планетарных умов развита в Порфириевом Комментарии на ’Тимей‘ (см. Porph., In Tim. fr. 52 [Procl.: In Tim. I, 422, 14–423, 7]). Как и Макробий, Порфирий предпочитает говорить об умах, а не о душах. Схожее учение у Плотина см. в Enn. II, 9 (33), 16, 9–11 etc.

212
См. Porph., In Tim. fr. 52 (Procl.: In Tim. I, 422, 26–28). Порфирий, вероятно, придерживается этой позиции, находясь под влиянием Халдейских оракулов. См. Psell., Expos. (PG 122, 1152А): «Они постулируют начальное солнце, [происходящее] от солнечного источника, а также архангельское солнце, и источник ощущения (???? ?? ?????????? ????? ??? ??? ??????? ????? ??? ????????????, ??? ????? ?????????)». Порфирий мог также находиться под влиянием своего учителя Плотина, см. Plot., Enn. IV, 3 (27), 11, 14–21, где «Тамошнее Солнце (???? ?????) есть Ум… за ним следует Душа… которая дает свои пределы, граничащие с видимым Солнцем, этому Солнцу (????? ? ?????) и, через себя, делает его связанным с Тем Солнцем: Душа словно бы истолковывает тому Солнцу то, что приходит к нему от этого Солнца, и этому Солнцу – то, что приходит к нему от Того, насколько наше Солнце простирается к умопостигаемому Солнцу через Душу» (пер. В.В. Петрова). Сходная позиция имеется у Марциана Капеллы (см. Gersh [1986], р. 618–620 [n. 72]).

213
См. [Anon.,] In Parm. (fr.) III, 13–30 (Hadot): «Это как если бы мы поставили вопрос о закате солнца: если бы кто-то заявил, что заката солнца не существует, потому что закат есть затемнение света и наступление ночи, само же солнце никогда не затемняется и не видит ночи. В тень попадают лишь те, кто находится на земле. Он правильно сказал бы, говоря, что “закат солнца” – это состояние тех, кто находится на земле. Также не следует говорить о восходе солнца. Ибо восход есть освещение воздуха, окружающего землю. Но для солнца, которое всегда есть свет, факт того, что в некое время окружающий землю воздух осветился, ничего не значит, потому что оно этим не затрагивается и не знает ни захода, ни восхода. Само солнце ни освещается, ни затемняется, но эти два состояния суть претерпевание тех, кто находится на земле и переносит на солнце то, что присуще лишь им самим, не понимая, что это привходящее» (пер. В.В. Петрова). – См. Hadot (1968), vol. 2 (ad loc.).

214
Комментируя слова Вергилия, Претекстат прочерчивает линию для всего последующего рассуждения: «И как Марон, когда говорил об одной Юноне: “Божество оскорбилось какое” (Aen. I, 8), – показывает, что разные действия одного бога должны считаться за разные божества, так различные способности Солнца дали имена богам. Откуда главы мудрецов провозгласили, что ?? ?? ??? (одно [есть] все) (et sicut Maro, cum de una Iunone diceret: “Quo numine laeso”, ostendit unius dei effectus varios pro variis censendos esse numinibus, ita diversae virtutes solis nomina dis dederunt: unde ?? ?? ??? sapientum principes prodiderunt)» (пер. B.T. Звиревича).

215
См. Macr., Sat. I, 22, 2–6: «Пан, которого [у нас] зовут Инуем, при той внешности, которая его отличает, сам дает понять сведущим [людям], что он является Солнцем. Этого бога жители Аркадии чтят, называя [его] ??? ??? ???? ?????? (владыкой вещества), желая обозначить [его] не хозяином лесов, а властелином всей целиком вещественной основы [мира]. Сила этого вещества составляет сущность всех тел, пусть это будут либо божественные, либо земные [тела]. Итак, рога Инуя и длинная спускающаяся борода показывают природу света, благодаря которой Солнце освещает и округлость верхнего неба, и нижние [области]. Гомер так возвещает об этом: “[…Денница Тифона прекрасного ложе] // Бросила, свет вожделенный неся и бессмертным и смертным [Ilias XI, 1–2]”. Что значили бы свирель или посох [Пана, то] мы описали выше, [говоря] о внешности Аттиса. Есть такое объяснение, почему он имеет козьи ноги: потому что вещество, которое дается для всякой сущности, так как Солнце распределяет [его, уже] создав для себя божественные тела, определено для первоначала земли. Ноги этого животного были избраны также для созвездия этой оконечности [Зодиака], потому что оно и земным было, и, однако, всегда стремилось при выпасе к [горным] высям, подобно тому как Солнце кажется [находящимся] на горах и когда оно посылает сверху на землю лучи, и когда оно поднимается» (пер. В.Т. Звиревича).

216
См. Macr., Sat. I, 17, 53–54: «Изучающая природу наука показывает, что [это] нужно понимать следующим образом. Ведь после хаоса, когда смутная безобразность впервые начала представать в образах вещей и в первоначалах и [когда] Земля, пока еще влажная сущность, [как] бы качалась из-за зыбкого и неустойчивого основания, вследствие понемногу усиливающегося горнего жара и истекающих оттуда на нее огненных семян создались, думают, здешние звезды, и притом Солнце, охваченное величайшей силой жара, [удержалось] в высях [Неба], Луна же, отягощенная некоторой природной теплотой, более влажной и как бы [свойственной] женскому полу, заняла нижние [части], словно бы Солнце состояло больше из отцовской сущности, Луна – из материнской. Если же натурфилософы хотят, чтобы Латона считалась Землей, которой Юнона мешала родить божества, о которых мы говорили, [то] эта [последняя] есть воздух, который, тогда еще влажный и тяжелый, препятствовал эфиру, чтобы блеск светил сиял сквозь густоту воздушной влаги как бы ради успеха неких родов» (пер. В.Т. Звиревича).

217
См. Macr., Sat. I, 23, 1–2: «Кажется, что и сам Юпитер, царь богов, не отдален от природы Солнца, но ясные указания учат, что Юпитер и Солнце суть одно и то же. Ведь, когда Гомер пишет: “Зевс громовержец вчера к отдаленным водам Океана // С сонмом богов на пир к эфиопам отшел непорочным; // Но в двенадцатый день возвратится снова к Олимпу” [Ilias I, 423–425], Корнифиций утверждает, что под именем Юпитера [тут] мыслится Солнце, которому волны Океана служат как бы кушаньем. Потому ведь, как утверждают и Посидоний, и Клеанф, ход Солнца не отклоняется от области, которую называют жаркой, что близ [нее] самой бежит Океан, который и огибает, и разделяет Землю. Да [и], согласно утверждению всех натурфилософов, тепло питается влагой» (пер. В.Т. Звиревича).

218
См. Macr., Sat. I, 19, 7–9: «[О том] же, что Меркурий признается Солнцем, выше [уже] было доложено при [общем] одобрении. Еще и оттого явствует, что Аполлон и Меркурий истинно есть одно и то же, что у многих народов звезда Меркурия именуется Аполлоном, и что Аполлон предводительствует Музами, [а] Меркурий наделяет [людей] речью, что является [также] назначением Муз. Есть также много свидетельств, кроме этого, что Меркурия принимают за Солнце. Во-первых, [то], что изображения Меркурия украшаются огненными крыльями, каковое обстоятельство показывает стремительность [движения] Солнца. Ведь так как мы знаем, что способность разумения [была] названа Меркурием – так мы понимаем [его наименование] ??? ??? ??µ??????? (от [слова] толковать), – а Солнце – это мировой разум, быстрота же ума является величайшей, как говорит Гомер: ?? ?? ?????? ?? ???µ? ([Мчатся у них суда], как на крыльях, как мысль [человека]), – поэтому Меркурий, как бы сама сущность Солнца, украшается крыльями» (пер. В.Т. Звиревича).

219
При этом интерпретация Пана-Солнца не исключает его метафизической роли.

220
Древние системы философского монотеизма отличаются друг от друга в следующем. 1) Варрон (Ant. rer. hum.) сводит все божества к одной сущности, которая материальна («дух» = ????µ? стоиков); 2) Макробий (использовавший работы Порфирия) сводит все божества к одной субстанции, которая может быть а) умопостигаемой («солнечный ум», ??????? ????) и б) чувственной: («Солнце»); 3) Порфирий (De Simul.) сводит все божества к одной амбивалентной субстанции, которая и нематериальна, и материальна («производящая сила», ????µ?? ????µ??). Все эти системы настолько схожи друг с другом, что элементы одной из них могут быть перенесены в другую. Подробнее см.: Gersh (1986), р. 560–561; 822–825; 555–557.

221
См. выше, с. XLIII, примеч. 4.

222
См. Петрова (2010), с. 196–201.

223
Согласно Макробию, наивысшее проявление Мировой души подобно Богу (первому началу).

224
Здесь под высшей частью Мировой души понимается та, что подобна Уму, под низшей – рассудочная, чувственная и растительная части (см. Петрова [2007], с. 109–114). Сам Макробий не всегда разделяет Душу и Ум (см. Там же, с. 50). В одних фрагментах Комментария (I, 14, 8; I, 17, 17–18) он называет высшие проявления Мировой души Умом, в других (I, 14, 7) – связывает их с низшей частью Души. Такая амбивалентность имеет место и в текстах Плотина и Порфирия, которым следует Макробий. У Плотина по первому пункту см. –  Enn. I, 1 (53), 2, 25–27; I, 1 (52), 10, 7–11; III, 9 (13), 6, 1–9; IV, 3 (27), 18, 1–7; IV, 4 (28), 11, 11–13; по второму – Enn. III, 6 (26), 2, 29–34; III, 8 (30), 5, 10–16; V, 3 (49), 3, 1–18; V, 3 (49), 9, 1–35; обобщение позиций – Enn. I, I (53), 8, 1–3; IV, 3 (27), 18, 7–24; V, 3 (49), 3, 18–45. У Порфирия по первому пункту см. –  In. Tim. fr. 70 [= Proclus, In Tim. II, 247, 18–23], fr. 75 [= Proclus, In Tim. II, 306, 1–25], fr. 76 [= Proclus, In Tim. II, 309, 7–23]; по второму – De abstin. III, 26; Sent. 29, 19, 6–13.

225
О космологических функциях низшей части Мировой души см. Петрова (2010), с. 199–201.

226
См. Cassiod., Exposit. Psalm. I, 10, 8 (PL 70, 95BC): «Macrobius quoque Theodosius in quodam opere…». – Cp. Macr., Sat. V, 21, 18.

227
О знании и влиянии на средневековых авторов Макробиева Комментария на ‘Сон Сципиона’ см. Петрова, с. 135–172.

228
Подробнее см. в примеч. к переводу Сатурналий.

229
См. Anon., De rat. con. 28–31; 39; 44; 49; 52; 56–58 (ed. ?. Walsh, D. О Crоin?n, p. 137–144, 149, 153, 159, 164, 167–169. См. Приложение 7.

230
См. Davies (1969), p. 24.

231
Эти глоссы к Божественной истории Эриугены, атрибутируемые современными исследователями ему самому, содержат ссылку на Сатурналии (I, 21, 3–6). См. Ioh. Scot., Glossae Div. hist. 351 (p. 155–156). Также см. Contreni (0000), p. 17–29, 35–36 (n. 120).

232
См. Iон. Scot., Ann. in Marc. 10, 6. – Ср. Macr., Sat. I, 17, 51–52. См. Iон. Scot., Ann. in Marc. 36, 14. – Cp. Macr., Sat. I, 20, 10. Cm. Iон. Scot., Ann. in Marc. 293, 21. – Cp. Macr., Sat. I, 3, 15. Cm. Lutz (1970), p. xxiv-xxv.

233
Cm. Beda, De temp. rat. XII (De mens. Rom. [347А]) и глоссу Бирхтферта к этому месту [Ibid. 35 °C]: «…Qui annus, sicut Macrobius ostendit, incipiebat a mense Martio, et conficiebatur diebus CCCIV». – Cp. Macr., Sat. I, 12, 3 и 5 sqq.).

234
Новиомаг (лат.) – Иоганн Бронхорст из Неймегена, издатель сочинений Беды в 1537 г. – см. Петров (2000), с. 541. См. Beda, De temp. rat. II (De trimoda temp. rat. [298В] и глоссу к этому месту [Ibid. 301C]). В трактате Беды О временах все глоссы, содержащие отсылки к Макробию, также составлены Иоганном Новиомагом. См. Beda, De temp. rat. VI (De mens. Rom. [282D]) и глоссу к этому месту (Ibid. [282D]).

235
См. Abael., Introd. ad theol. I, 20 (1024C): «Hanc autem animae videlicet mundanae doctrinam praecipue diligentissimus philosophorum in Expositione Macrobius (выделено нами. –  ?. П.) reliquit». Заметим, что Абеляр, говоря о Макробии, употребляет «in Expositione» (в Разъяснении), а не «in Commentariis».

236
См. Abael., Introd. ad theolog. I, 19 (1022B): «Quantum etiam semper philosophia arcana sua nudis publicare verbis dedignata sit, et maxime de anima, de diis, per fabulosa quaedam involucra loqui consueverat, ille non mediocris philosophus, et magni Ciceronis expositor Macrobius (выделено нами. –  ?. ?.), diligentissime docet».

237
См. Abael., Ер. VIII (291АВ): «Cujus quidem rei rationem inducens Macrobius Theodosius Saturnaliorum libro IV, sic ait Aristoles, mulieres, inquit, raro inebriantur, crebro senes. Mulier humectissimo est corpore. Docet hoc et levitas cutis et splendor. Docent praecipue assiduae purgationes superflue exonerantes corpus humore. Cum ergo epotum vinum in tam largum ceciderit humorem vim suam perdit, пес facile cerebri sedem ferit fortitudine ejus exstincta»; Там же: «Muliebre corpus crebris purgationibus depuratum, pluribus consertum foraminibus, ut pateat in meatus, et vias praebeat humori in egestionis exitum confluenti. Per haee foramina vapor vini celeriter evanescit». Это почти точная цитата из Сатурналий (VII, 17–18). Заметим, Абеляр указывает неверную ссылку. См. также: Abael., Serm. (608В): «Unde et Macrobius, Saturnaliorum libro II de Augusto et jocis ejus inter caetera sic meminit: Cum audisset inter puerоs quos in Syria rex Judaeorum Herodes in tribunatu jussit interfici, filium quoque ejus occisum, ait: Melius est Herodis porcum esse quam filium» (cp. Sat. II, 4, 11). Далее Абеляр продолжает цитировать Макробия. Характерно, однако, что в современном издании Макробия эта фраза отсутствует – см. Ibidem: «Credebat quippe Augustus ipsum etiam Herodem regem Judaeorum more populi sui a carne abstinere porcina, et ob hoc eum nequaquam porcos occidere velle, a quorum usu decreverat abstinere».

238
Мы имеем в виду ссылки Абеляра на О граде Божьем Августина (см. Abael., Introd.ad theolog. I, 19 [1020AB]) и на Макробиевы Сатурналии (см. выше, c. LVI, примеч. 6).

239
См. Joan. Saresb., Polycr. VIII, 15 (775CD): «Fugienda sunt, inquit Macrobius, omnibus modis, et abscindenda igne et ferro, totoque artificio separanda languor a corpore, imperitia ab animo, luxuria ventre, a civitate seditio, a domo discordia, et in commune a cunctis rebus intemperantia»; Ibidem VIII, 7 (735D – 736A): Sed, quod sine rubore fidelium dici vel audiri non potest, infidelibus, teste Macrobio, plura turpia et luxuriosa videbantur, quae saeculo nostro placent, et obtinente luxu, magnifica appellantur.

240
Параллельные места отмечены в примечаниях к переводу Сатурналий.

241
См. Jan (ed. Macr.), p. l – li.

242
См. Davies, (1969), p. 25.