Главная страница | Исторические приключения | Клеймо на крыльях бабочки. Исторический роман

Клеймо на крыльях бабочки. Исторический роман
Виктория Баньши


Роман «Клеймо на крыльях бабочки», с развёрнутым сюжетом и многими персонажами, изначально задуман в трех книгах. В основу легли реальные исторические события, имевшие место в 1770-1790-х годах, дополненные художественным вымыслом автора. Героиня романа – авантюристка, загадка, клубок противоположных страстей, желаний и наклонностей, была вовлечена в события и скандалы Европы этого периода. Загадочная личность в туманном круге, она не нуждалась в вымысле. Она с рождения была окружена тайной. Много необычного, вызывающего участие и, иногда, симпатию, примешивается к её истории, несмотря на зловещий фон приключений. Полной книги о героине, о значимости событий, в которые она была вовлечена, не было написано. Её имя? У неё не было своего имени. Имён у неё было много. В истории её называют "княжной Таракановой". Это исторически неверно. Она не знала этого имени. Этой изысканной даме не понравилось бы столь нелепое и неблагозвучное. Значит имени этому нет места в спектакле её жизни.





Виктория Баньши

Клеймо на крыльях бабочки. Исторический роман


"С моею царственной мечтой

Одна брожу…

С моим презреньем к жизни тленной,

С моею горькой красотой.

Царицей призрачного трона

Меня поставила Судьба…"

Черубина де Габриак





Глава 1. От автора




Роман посвящается моей дочери Ольге.



Исторический роман, сюжет которого перекликается с реальными событиями, – мой любимый жанр.

Роскошный XVIII век был чрезвычайно богат на исторические личности, как мужчин, так и женщин, известность которых, реальная или скандальная, перешагнула своё столетие.

Но в этом веке, пожалуй, не было более загадочной женщины, чем главная героиня романа, реальное историческое лицо.

Роман «Клеймо на крыльях бабочки», с развёрнутым сюжетом и многими персонажами, изначально задуман мною в трех книгах. В основу легли исторические события, имевшие место в Европе и России 1770-1790-х годов, дополненные художественным вымыслом.

Героиня романа – авантюристка, загадка, клубок противоположных страстей, желаний и наклонностей, была вовлечена в события и скандалы Европы и монархий этого периода. Загадочная личность в туманном круге, она не нуждалась в вымысле. Она с самого рождения была окружена тайной. Много необычного, вызывающего участие и, иногда, симпатию, примешивается к её истории, несмотря на зловещий фон приключений.

Мой роман – это история о борьбе страстей, о взлётах и падениях, опасных интригах и приключениях, о глубокой любви и радости жизни, о необъяснимой тоске от утраты и о наслаждении смертельным ядом своих амбиций. Психологический сюжет развивается с появлением на страницах персонажей романа, реальных исторических личностей, и становлением героини: от умной, неординарной, но неопытной молодой женщины, до демона шантажа и интриги. Её судьба – играть, создавая иллюзии, и заставлять других поддаваться иллюзиям. Играть причудливую комедию жизни, где уже нельзя отделить маску от лица, скрытого ею.

В романе речь идёт о реальных, а не вымышленных исторических личностях, о конкретных событиях той эпохи. С моей стороны, как автора, было бы неплохо добросовестно познакомить с ними читателя и не отступать от хронологического порядка.

Роман создаётся на основе тщательного изучения материала, даты событий, жизни реальных личностей, писем и мемуаров современников, архивов Британской библиотеки. Интересный взгляд писателя Стефана Цвейга на одного из главных героев романа и на этот период XVIII века используется автором в одной из глав.

Для удобства читателя в конце каждой главы даётся много кратких и развёрнутых уточнений, разъяснений по тексту, дополнительной информации об упомянутых в тексте лицах, предметах и событиях.

Художественный вымысел в романе следует историческим фактам и логике событий: "В реальности было так или c большой долей вероятности было именно так".

Следуя историческим событиям, датам и информации, известной о героях, я использовала и свой жизненный опыт, чтобы представить внутренний мир героини и других персонажей романа.

Создавая психологические портреты этих необычных людей роскошного и опасного XVIII века, я прибавляю им жизненных красок, раскрытие внутреннего мира героев романа идёт в череде их мыслей, разговоров, поступков и размышлений самого автора.

В конце концов, как сказал французский писатель Андре Жид, «История – это вымысел, который воплотился на деле. А вымысел – это история, которая могла воплотиться».

Присутствует и попытка найти ответ на вопрос, на чём строились сила и блеск царствования Екатерины II, что заставляет браться за книги о той далёкой эпохе.

Для развития сюжетной линии в романе присутствуют небольшое количество мистических эпизодов. Самое малое, три-четыре эпизода. А это уже отдельная история. Имели место два странных, необъяснимых логикой события, когда лёгкий интерес к этой неординарной личности только появился у меня. Не буду утомлять подробностями, да и не отнесу себя к любителям во всяком дуновении ветерка видеть свой «перст». Но, по свидетельствам современников и по моему мнению, в этой даме действительно присутствовала толика загадочного мистицизма.

К написанию романа меня подтолкнуло и то, что полной серьёзной книги о героине, о значимости событий в Европе и России, в которые она была вовлечена, узлом которых она являлась, никогда не было написано.

Её имя? У неё не было своего имени. Имён у неё было много. В истории её называют "княжной Таракановой". Это исторически неверно. Она не знала этого имени и никогда не использовала его как одну из своих многочисленных масок. Имя это появилось, без реальных причин, спустя много времени после её смерти.

Поэтому имя Таракановой в романе мною не используется намеренно. Уверена, этой изысканной даме не понравилось бы столь нелепое и неблагозвучное. Значит имени этому нет места в спектакле её жизни.



Публикуется первая книга романа. Вторая книга готовится к публикации летом 2024.



Виктория

Баньши (псевдоним)














Глава 2


Конец сентября 1769 года. Центральная Германия.



Луна опять спряталась за тучи. Девушка быстро шла по тёмной улице. Слабого света фонарей едва хватало, чтобы не идти в кромешной тьме. Она остановилась на углу, где улица делала поворот к набережной реки, и глубоко, насколько позволял тугой корсет, вдохнула. Холодный ветер позднего сентября набирал силу. Девушка зябко повела плечами под тонкой накидкой: "Нужно было взять накидку потеплее или шаль в гардеробной,…". Досада мелькнула, но сразу ушла: "Завтра я что-нибудь придумаю,…"



Она взяла в другую руку тяжёлый саквояж, надвинула капюшон накидки ниже на лицо и пошла вниз по улице, к каретной станции на набережной.

Через час наёмная карета с опущенными шторами, запряжённая парой лошадей, неспешно двинулась по тёмным узким улочкам, вымощенными булыжником, мимо нависающих домов, стоявших так близко, что они едва не соприкасались. Цокот подков и грохот окованных железом колёс слабым эхом отозвались от каменных стен. Шторы в окне кареты слегка приподнялись, когда, вынырнув из тесных закоулков, экипаж выехал из города. Позади остались городские ворота. Протарахтел под колёсами мост. Растворилась в темноте громада крепостной стены с высокими зубцами. Её сменили плотные отвесные стены тёмного ельника по бокам дороги.

Девушка поудобнее устроилась на скамье кареты и, немного согревшись, задремала. Сон легко побежал по обрывкам видений, которые сознание, утомлённое последними днями, нарезало на отдельные лоскуты.



*



***"…Дрожащий огонёк единственной свечи выхватывает отдельные предметы на столе. Нервные тонкие руки выдвигают один за другим внутренние ящики. Открыв очередной ящик, она достала ларец c бумагами, просмотрела их и нашла исписанный мелким убористым почерком свиток с прикрепленной к нему сургучной печатью. Быстро пробежав глазами текст, она бережно прячет документ в саквояж. За окном раздались громкие голоса. От главного крыльца дома отъехала карета и с грохотом понеслась к воротам. Она замерла, на цыпочках подошла к двери и осторожно приоткрыла её. За дверями, ведущими в малую гостиную, возбуждённые голоса мужчин уже стихли, лишь продолжала тонко, истерично причитать женщина. Девушка тихо притворила за собой дверь и метнулась обратно к столу. Лезвие ножа для бумаги вскрывает потайной ящик. Золотые монеты сыпятся в объёмный кожаный кошель. Руки её дрожат, она боится, что падая, монеты будут звенеть. Луна внезапно вырвалась из плена туч. Луч света легко скользнул по комнате и ударил в большое зеркало над камином. Отражённый серебряный поток ярко осветил часть комнаты, тяжёлый стол красного дерева и картину в раме на стене. Покрытые тонким шарфом нежные белые руки женщины держат корзинку, полную крупных зрелых роз. Девушка вздрогнула. Она помнит теплоту этих рук на своих щеках. "Я не буду думать об этом, – беззвучно шепчет она. – Только не сейчас,..."***



*



Губы девушки задрожали во сне. Но, позволив ей расправить на скамье немного онемевшее тело, сон продолжает струиться, как густой туман, наполненный дыханиями эфира и лунной магии.



*



***"…Лезвие ножа для бумаги собирает отблески лунного света. Под его нажимом щёлкает следующий замок и открывает на дне ящика последнюю цель лихорадочных поисков – тяжёлую чёрную шкатулку. Девушка пересекает комнату, входя в лунный поток, как в пролив, отделяющий её остров от бездонной пучины неизвестности. Лунный луч несколько мгновений освещает тоненькую фигурку, затем возвращается в глубину зеркала и замыкает пролив за ней. Открывая дверь в тёмной глубине комнаты, она бросает последний взгляд на картину над столом. Сердце вдруг пропустило удар. Дыхание замерло. Капли расплавленного воска со свечи скатились на дрожащие пальцы. Глаза женщин из двух разных миров встретились, в паузу до следующего вздоха, кажется, вмещается целая жизнь. Мягкий взгляд тёмных глаз женщины на картине она чувствует до последнего мгновения, пока тяжёлая дверь кабинета не закрывается за её спиной..."***



*



Вздрогнув, как от прикосновения, девушка проснулась. Дождь гулко стучал по крыше кареты. Она подняла штору. В тусклом свете жестяного фонаря, привязанного к крыше, летели дождевые капли. Далее лежала непроницаемая темнота. Только слышен скрип колёс, стук подков и тяжёлых капель. Карета еле плелась. Возница, казалось, дремал на козлах. Девушка плотнее укуталась в накидку и опять погрузилась в сон.



*



***"…Ей хочется закрыть ладонями уши, чтобы более не слышать этого визгливого голоса. Она крадется по коридору, припадая к стене. Услышав торопливые шаги за спиной, почти бегом метнулась в гардеробную и едва успела прикрыть за собой дверь. Мимо двери пробежала служанка с высоко поднятой в руке свечой, быстро крестясь на бегу. В малой гостиной продолжает причитать женщина. Её речь прерывается слезами, из гардеробной слышны только отрывочные фразы:

-…У меня дочери,…Зачем ты привёз её сюда,…

Резкий мужской голос оборвал поток рыданий. Всхлипывания и причитания женщины сорвались в крик:

– Ты обязан отправить её в монастырь, иначе это тоже закончится костром!

Гневные возражения мужчины потонули в истерике женщины…"***



*



Лицо спящей девушки на несколько секунд искажает гримаса. Затем чертам вернулась их мягкость, только слегка подрагивают припухшие, капризно очерченные губы.



*



***"…Она покидает своё убежище в гардеробной и крадётся к выходу. Тяжёлый саквояж оттягивает руку. Она останавливается через пару шагов и прислушивается. Воцарившуюся в доме тишину нарушают только приглушённые голоса слуг. Погасив свечи в гостиной, они поднимают вверх большую люстру. Несколько, кажущихся бесконечными, минут по тёмному коридору и она осторожно потянула на себя тяжёлую дверь в сад. В лицо пахнуло ночным холодом. Яркий лунный свет щедро струится сквозь теряющие листву деревья, только часть сада вдоль стены погружена в темноту. Садовая дорожка пропустила бегущую тонкую фигурку сквозь кружево веток, листьев деревьев и лунного света. У калитки сада лунный путь оборвался и вытолкнул девушку под жёсткий жёлтый свет уличного фонаря. Она оглянулась по сторонам, накинула капюшон на голову и пробежала через освещённую часть площади. Затем, чуть сбавив шаг, пошла по тёмной боковой улице…"***



*



Уже начало светать когда она очнулась ото сна. Карета ехала более пяти часов. Остатки сновидений освобождали сознание, мысли побежали, споря, убеждая и обгоняя друг друга: "Слишком рано,…Они ещё ничего не обнаружили. Когда обнаружат пропажу, я буду уже далеко,…Они не будут преследовать меня, чтобы избежать ещё одного скандала,…".

Тело ломило от долгих часов сна на жёсткой скамье. Девушка потянулась и выглянула в окно. Дождя уже не было. Бледное осеннее небо быстро розовело. Карета медленно тащилась под уклон вдоль ещё зелёных берёз и жёлто-красных клёнов, отливающих старым золотом. Долина ложилась у подножия склона. В лёгкой дымке тумана она казалась накрытой нёжным белым пухом. Веер солнечных лучей вдруг раскрылся по небосклону и позолотил тонкие кружевные облачка. Жёлтые листья клёнов вдоль дороги, ещё мокрые от дождя, загорелись, заискрились, обласканные яркими лучами. Девушка зажмурилась от бьющиx сквозь листья и переливающихся в каждой капле росы солнечных лучей.

Солнце быстро захватывало небо. Карета въезжала в пылающий огненным цветом лес. Осень уже залила его жёлтой, багряной и лиловой красками. Опавшие листья плотным ковром покрывали землю. Солнечные лучики просачивались сквозь золотые витражи клёнов и вспыхивали, словно пламя. Девушка опустила окно кареты, поёжилась от набежавшей прохлады и подставила руку солнечным бликам. Солнечные зайчики прыгали на её ладони, смеялись, прятались и выскакивали между пальцев. Три наглые сороки, прыгая с ветки на ветку, без умолку тараторили. Девушка усмехнулась: «Как будто я опять слышу её болтовню,…».

Это короткое воспоминание всколыхнуло в душе самые противоречивые чувства: тоску, сожаление, леденящий душу страх и отчаянное желание вызова всему миру. Иллюзии, на короткое время навеянные нежностью первых лучей солнца, уходили. Она закрыла окно, плотно задернула шторку и натянула на себя накидку: "Нужно только успокоиться, нужно взять себя в руки,…Ехать дальше, к границе,…Найти место гувернантки в богатом доме,…".



Девушка опять задремала и проснулась от голоса кучера:

– Госпожа!.. Госпожа!..

– Что?

Она испуганно встрепенулась и выглянула в окно. Утро разгоралось, обещая замечательный день. Лучи осеннего солнца легко касались земли. Карета остановилась у придорожной таверны. Кучер хотел покормить лошадей после долгой ночной дороги и сам позавтракать. Девушка некоторое время сидела в карете, затем взяла свой саквояж и вошла внутрь таверны. За столом в центре зала завтракала семья провинциальных дворян с тремя детьми. Они были всецело поглощены завтраком, неторопливо отправляя в рот пищу. И только мать семейства окинула вошедшую девушку угрюмым взглядом. Слуги дворянской семьи и кучер расположились ближе к огромному камину, заставленному котелками разных размеров, в которых что-то булькало или жарилось.

Полная хозяйка таверны, в белом фартуке и закатанными по локоть рукавами, уже подавала кучеру горячий пирог с мясом, залитый густым соусом, и большую кружку молочной сыворотки. Она поклонилась девушке:

– Есть сыр и свежее молоко, госпожа. Пастухи принесли рано утром.

– Стакан молока, пожалуйста.

Девушка присела к столу у окна, спиной к залу.



Завтрак был закончен, карета снова ехала через лес. На почтовой станции меняли карету и лошадей. Девушка, стараясь сохранять спокойствие, предъявила документ. Чиновник, хмурый, что его оторвали от обеда, лишь мельком взглянул на бумаги. Получив от девушки оплату, он вернулся к накрытому столу у камина.

"Всё-таки следует переодеться,… Пока мой несчастный вид не начал вызывать вопросы,…"

Садясь в карету, она велела новому кучеру:

– В следующем на пути городе остановись у салона хорошей модистки.



Терзающая внутренняя тревога не отпускает. Но мерное покачивание кареты, мягкое осеннее солнце и голос кучера, напевающего что-то себе под нос, притупляют её. Яркий свет дня не позволяет вернуться ночным страхам. Лесной пейзаж за окошком кареты сменяет череда маленьких городков на пути. Слабая улыбка трогает губы девушки, прильнувшей к открытому окну. Надежда вспыхивает робким лучиком и заставляет тревогу забиться в угол кареты. Экипаж едет весь день, останавливаясь на короткое время в городках и почтовых станциях. Солнечный свет постепенно теряет свою яркость и плавно переходит в сумерки. Всё вокруг опять погружается в ночь. Мрачные мысли и воспоминания, потерявшие днём свою остроту, снова начинают кружиться, как коршуны. Но впечатления от дневного путешествия и накопившаяся усталость дают о себе знать. А тепло от большой пушистой шали, купленной по дороге в салоне модистки, так приятно обволокло тело.

Дремоту сменяет глубокий сон, который скоро прервёт ударивший в неплотно закрытые шторки кареты голубовато мерцающий свет большой луны.



*



***"...Освещённая пламенем камина и свечами в тяжёлых подсвечниках комната наполнена запахом душистых трав, развешанных аккуратными пучками вокруг камина, и запахом горящих смолистых поленьев в очаге. Пламя свечей отбрасывает крошечные пляшущие тени на изящную мебель, обитую репсовой тканью и на стены комнаты.(1)

Картины в тяжёлых рамах на стене хранят мир разрушенных храмов, лежащих в траве мраморных колонн и милых красавиц в лёгких платьях, с белыми цветами в распущенных волосах, набирающих воду из раковин античных источников. Большая чёрная собака заняла своё место на полу у камина. Время от времени она вскидывает голову, прислушивается к шуму дождя снаружи и, зевнув всей пастью, опускает голову на вытянутые лапы. Высокие окна комнаты закрыты бархатными шторами, немного заглушающими шум непогоды за окном. Теплота от горящих поленьев и томный запах трав делают комнату маленьким островком тишины и покоя.

Две женщины в креслах у камина прервали оживлённый разговор. Вошла служанка с большим чайником, залила кипяток в серебряный чайничек на подносе и молча поклонилась.

– Спасибо, Полли. Проверь двери и задвижки на ночь и можешь идти наверх к себе.

Пожилая женщина в сером шёлковом платье отпустила служанку. Дождавшись, когда за ней закрылась дверь, она смешала травы в фарфоровой чаше и залила их кипятком из серебряного чайника. Сухие кусочки медленно раскрывались в горячей воде, источая сладко-пряный запах. Женщина помешивала отвар ложечкой, поднимая оседающие на дно чаши лепестки. Её полные белые руки двигались мягко и плавно. Каждое её движение было медленным и законченным.

– Как чудесно пахнет, просто волшебно,… – молодая девушка с наслаждением вдохнула аромат.

Пожилая женщина улыбнулась краями губ, не желая нарушать строгости своего ритуала. Ароматный напиток был разлит в чашки и на лицо женщины вернулась нежная улыбка:

– В тебе заключена чувственная магия твоей матери, милая девочка, ветер носит её с твоим дыханием. Эту магию впитывает твоя кожа, твоя душа звенит ею, твои глаза наполняются ею, – женщина подала девушке душистую чашку.

– Я уже почти не помню её, Каталина,…– девушка пригубила напиток.

Женщина вздохнула, взяла со столика маленькую книгу в кожаном переплёте и открыла на странице с закладкой:

– Я должна тебе кое-что показать,…– она пробежала глазами страницу.

– Мне трудно поверить в это, – продолжала девушка. – Каждый день я вижу эти полные нелюбви взгляды, устремлённые на меня. Только в библиотеке, куда она никогда не заходит, я могу принадлежать самой себе. Думаю, даже это возбуждает в ней неприязнь. Я не помню ни дня, когда бы меня не окружало это отчуждение. Это невыносимо. Благо, что за книгами я не замечаю, как бежит время. Когда она пыталась сжечь в камине ваши книги, это перешло в открытую войну. Она вела себя как безумная.

– Темнота разума и предрассудки движут женой твоего отца. Как, впрочем, и большинством людей. Поэтому тебя окружает это отчуждение. Не нужно бояться этого, милая,…

Каталина задумалась, отложила книгу и подошла к девушке. Мягко положив ладони на её голову, она тихо продолжала:

– Не бойся одиночества среди неблизких тебе людей, дитя моё. Только так ты охраняешь свой внутренний мир. Так ты ставишь невидимую преграду от вторжения чуждых тебе сил, которые могут разрушить тебя. От тебя одной будет зависеть, сможешь ли ты правильно употребить свой удивительный дар и насладиться своей силой. Сможешь ли ты употребить его себе во благо. Когда наступит твой момент озарения, ты станешь собой.

– А что я почувствую, когда наступит этот момент?

– Сложно сказать словами, дитя моё. Как сложно объяснить, что ты чувствуешь, когда стоишь под потоком лунного света, когда вдыхаешь запах зрелой розы после дождя. Ведь озарение – это возможность увидеть невидимое и осязать телом то, чего нельзя коснуться. Глухая высокая стена разделяет мир простых людей и другой мир, невидимый их глазами. Иначе на земле воцарился бы хаос. Но горе дару, моя девочка, не следующему своему предназначению. В жизни есть немало такого, что может соблазнить тебя использовать его в иных целях.

Собака у камина резко вскинула голову, залаяла и рванулась к входной двери. Каталина подошла к окну и осторожно отодвинула тяжёлую штору:

– Солдаты с приставом,… Боже мой! Опять этот сумасшедший монах. Иди за мной! Ты должна уйти через сад, так они не заметят тебя. Девочка моя, запомни всё, что я тебе говорила, чему я учила тебя. Храни себя!

Каталина схватила книгу со столика и увлекла девушку через комнаты дома к выходу в сад. Сильные удары уже сотрясали входную дверь дома. Крики людей снаружи смешались с шумом непогоды. Собака заливалась лаем и кидалась на дверь. Каталина сильнее сжала руку девушки, ускорила шаги и продолжала:

– Не бойся, дитя моё, только не бойся, всё прояснится,…

Женщина вдруг резко остановилась, не дойдя до двери. Бледность покрыла её лицо. Сквозь небольшое окно в сад были видны тени, двигающиеся в свете факелов. Сильный стук сотрясал уже обе двери дома:

– Именем Его Преосвященства! Немедленно откройте!

Каталина растерянно оглянулась. Путь был отрезан и бежать было некуда. Казалось, что даже каменные стены дрожат от грохота ударов, лая собаки и криков людей, окруживших дом.

– Спрячь! Спрячь её под платье! – Каталина запихнула книгу под юбку платья девушки.

– Немедленно откройте!

Женщина отчаянно прижала девушку к себе, как будто пытаясь своими мягкими руками укрыть её от этого грохота, от осколков их рушащегося мира, который ещё минуты назад казался таким надёжным. Они так и стояли, обнявшись, пока тяжёлая деревянная дверь не поддалась натиску, сорвалась с петель и с грохотом рухнула. Орущая толпа обозлённых людей, как грязный селевой поток, влилась в дом, сбивая с ног и топча обеих женщин…"***



*



Со сдавленным криком девушка выпрыгнула из кровати. Сердце так бешено билось в груди, что мешало вдохнуть. Стук в дверь продолжался. Но лай собаки, орущая толпа и страшный грохот от сотрясаемых дверей остались во сне. Остался вежливый стук в дверь и голос служанки гостиницы. Девушка огляделась. Нервный взгляд цеплялся за кровать под балдахином со смятыми от беспокойного сна простынями, за мебель у стены, за брошенную на стулья одежду, за кувшин в тазу на низком столике в глубине комнаты. И, наконец, остановился на окне, наполовину закрытым шторой. Косые лучи солнца проникали сквозь стёклышки оконного переплёта и пятнами ложились на пол. С улицы донеслись звуки цокающих копыт. Гремя колёсами, медленно проехала карета.

– Никого, – выдохнула она.

Лёгкая дымка, которой было подёрнуто сознание, рассеивалась и уносила с собой остатки сна. Стук в дверь прекратился, торопливые шаги служанки стихли в конце коридора. Девушка выглянула в окно. День был ясный, но багровое солнце уже клонилось к закату. Красный свет уходящего дня ушёл с улиц и освещал только крыши соседних домов. Семейство голубей на пологой крыше у окна сонно грелось в красных лучах. Девушка улыбнулась и постучала ногтем по стеклу. Голуби встрепенулись и, вытянув шеи, уставились на неё бусинами немигающих глаз. Но быстро успокоились и недовольно заворковали.

Босые ноги быстро озябли на холодном полу и она вернулась в постель под одеяло. Спать уже не хотелось. И не хотелось покидать слабо пахнувшую лавандой тёплую постель.

Рано утром её карета приехала к гостинице в центре города. Второй день, проведённый в пути, почти полное отсутствие сна в последнюю ночь оставили её без сил. Смертельно уставшая, она поднялась в предложенную хозяйкой комнату. Сил хватило только на то, чтобы сбросить с себя одежду, добраться до постели и погрузиться в глубокий сон.

Недалеко зазвонили колокола Собора к вечерней службе. Опять постучали. Девушка соскочила с кровати и отворила дверь. Служанка в аккуратном белом чепце сказала, что ужин будет готов через час. Хозяйка просила узнать, желает ли госпожа ужинать в своей комнате или разделит трапезу с другим постояльцем, с каким-то путешественником. Постояльцев в гостинице только четверо. Две монахини пожелали ужинать в своих комнатах. Если госпожа желает спуститься, то через час ужин будет сервирован на двоих в малой столовой.

Подумав секунду, девушка согласилась спуститься в столовую. Но велела принести прежде кувшин горячей воды и прислать другую служанку:

– Пусть поможет мне одеться, – она разложила на постели вещи, купленные вчера у модистки в небольшом городке по пути.



Через час в столовую вошла стройная, невысокого роста, красивая девушка лет семнадцати, в кремовом шёлковом платье, скромно украшенном рядами кружев. Кружевные воланы рукавов были схвачены ниже локтя тесьмой, которая была единственным украшением её тонких белых рук. Нежное лицо было бледно. Под глазами лежали тёмные круги, отчего глаза девушки казались огромными. Русые, с золотистым отливом волосы были собраны в причёску, открывающую шею. На шее блестела тонкая цепочка с жемчужной подвеской.

В столовой, за столом у камина, сервированным на двоих, сидел мужчина лет сорока. Тёмные дуги густых бровей над чёрными глазами, немного смуглая кожа лица, тонкий, с горбинкой нос выдавали в нём южанина. Пудреный парик, бархатный камзол, кремовые кюлоты, башмаки с пряжками, украшенными стразами. Самодовольная улыбка уверенного в себе дамского угодника не покидала лицо. Насмешливый блеск глаз и яркие губы выдавали натуру сластолюбивую, капризную.

При виде девушки мужчина тотчас поднялся из-за стола. Несмотря на свой высокий рост, он отвесил изящный поклон и по-французски представился шевалье де Сенгалем.

– Фройляйн Франк, – по-немецки представилась она.

– Примите мои извинения, фройляйн, вы предпочитаете говорить по-немецки? – ещё раз поклонился шевалье.

– Я с удовольствием продолжу наш разговор по-французски, шевалье.

– Благодарю вас, – шевалье перешёл на французский. – К сожалению, мой немецкий желает лучшего. Хозяйка гостиницы сказала, что молодая фройляйн из комнаты наверху уезжает завтра утром. Моя карета тоже заказана на завтрашнее утро. Я просил хозяйку узнать, не будете ли вы столь любезны разделить ужин со мной.

Экран камина был сдвинут в сторону. Приятное тепло от открытых тлеющих поленьев разливалось по комнате. Девушка и шевалье де Сенгаль сели напротив друг друга, разделяемые светом свечей. Служанка подала ужин: горячий пирог с зайчатиной, залитый соусом, запечённые овощи и вино.

Во время ужина шевалье смеялся, шутил и иронизировал над вкусом кушаний. С непринуждённостью и юмором он поведал своей собеседнице, как два года назад дрался на дуэли в Варшаве с графом Браницким и был ранен:(2)

– Я едва не отдал Богу душу. Пуля серьёзно повредила мне руку. А то, как меня лечили, было похоже на Le Mеdecin malgrе lui.(3)

Шевалье уже отметил про себя, что девушка с начала ужина не произнесла ни слова и только с улыбкой слушает его. Поначалу его это не смущало. Он наслаждался своим остроумием и её восторгом. Пусть и молчаливым.

– Вы бывали при дворе короля Фридриха? – спросил шевалье непринуждённо.

Молчаливость девушки начала его утомлять. Без вопросов растормошить собеседницу уже не представлялось ему возможным. Неожиданный вопрос смутил её. Но она ответила, не задумавшись:

– Моя семья вела замкнутый образ жизни, шевалье. Я воспитывалась в монастыре.

Лицо шевалье выразило самое искреннее сочувствие:

– У вас, должно быть, совсем нет родных, если вы путешествуете одна? Простите меня, милое дитя, если я затронул чувствительную для вас тему.

– Да, я недавно осталась сиротой. Благодарю вас, шевалье, за вашу учтивость.

Шевалье продолжил свой рассказ, мягко вовлекая собеседницу в разговор.

– Прошло уже достаточное долгое время после моей поездки. А я до сих пор вспоминаю об этой жуткой тряске. Здесь, слава Богу, в Австрии, как и во Франции, в карете можно спать и не бояться, что тебя вдруг подкинет до потолка, – со смехом пожаловался он на польские дороги. – Если у вас не было такого путешествия, поверьте, фройляйн, вам не о чём сожалеть.

Она смелее смеялась его рассказам. Вино окрасило её щёки нежным румянцем, глаза блестели. Было видно, что его остроумие вызывает у неё неподдельный восторг. Хотя шевалье льстило восхищение его собеседницы, он относился к этому как обычному явлению. Ужин, который первоначально представлялся ему как способ скрасить скуку от затянувшегося путешествия, приобретал для него другие краски. Он уже отметил про себя красоту девушки. И, особенно, отметил её потрясающие глаза. Широко расставленные, тёмно-карие, с длинными ресницами, оттенявшими их глубину. Но, приглядевшись внимательнее, он уловил некоторую странность её взгляда. Лёгкое косоглазие, которое обычно воспринимается как недостаток, делало её глаза диковатыми и восхитительными.

Этот странный, смущённый взгляд косых глаз придавал её прелестному лицу особое обаяние. Казалось, эти громадные тёмные глаза, смеясь и дразня, затягивали в свою глубину. А яркие, чётко очерченные пухлые губы придавали её лицу капризную изнеженность. Мысли кружились и уносили шевалье от воспоминаний о тряске в карете: "Какие поразительные глаза! Восхитительные! А губы подрагивают нежно и капризно, раскрываются и снова закрываются в нежный бутон. Хотя совсем малюткой эту прелестницу не назовёшь. Но эти губы, как благоухающие лепестки бутона розы…".

Чтобы сгладить паузу, возникшую в разговоре, шевалье позвал служанку и велел ей набить трубку. Он заговорил о Франции и спросил, бывала ли она в Париже. Она ответила застенчиво, что, конечно же, нет:

– К сожалению, у меня не было такой возможности.

– Ваша семья бедна?

Её лицо вспыхнуло. Но она быстро нашлась и ответила с некоторым вызовом:

– Бедными могут быть и титулованные особы. Это нисколько не умаляет их достоинств. Жена французского короля не принесла в приданное ничего, кроме своей красоты и хорошего образования.(4)

– Прошу меня извинить, фройляйн Франк, если мои слова показались вам неучтивыми. Вы правы, в Европе такое положение далеко не редкость. Многие из польских и немецких князей с громкими именами и родословной, уходящей в глубину веков, на самом деле бедны, как церковные мыши. Им стоит больших усилий поддерживать достойный образ жизни в своих холодных замках и дать своим детям хорошее образование.

Служанка принесла трубку. Но шевалье, повертев трубку в руках, отложил её:

– Мне расхотелось курить. Наши желания могут возникать так же внезапно, как и исчезать, – с улыбкой заметил он.

– Человеческие чувства, наши стремления и желания – это тайна, – продолжал шевалье. – И наш век – это век многочисленных попыток приоткрыть завесу над тайнами человеческой души и над тайными учениями.

– Тайные учения – это всего лишь занимательные выдумки.

– А Каббала? Вы знакомы с этим учением?

– Немного. Это не более, чем попытка толковать библейские сказки и глупые басни, как некие важные заключения философии.

Шевалье посмотрел на неё с интересом:

– Мне, например, занятно слушать истории, рассказанные сведущими в Каббалистике людьми. И, хотя я не верю в их фокусы, мне нравится внимать их рассуждениям. "Oсобенно, если внимать рассуждениям прелестных молоденьких бестий", – добавил про себя шевалье. И, улыбнувшись своим воспоминаниям, продолжал:

– Вы согласитесь со мной, фройляйн, что пространство человеческой души необъятно. Оно продолжает оставаться тайной для нас. Оно неизведанно и неподвластно нашему разуму. Не все люди согласны считать его просто пустым. Они начинают наполнять этот бездонный сосуд своими мечтами и фантазиями. Заполнять его своими страхами, созданными их воображением.

– И своим невежеством в страстном стремлении соединиться воедино с избранным духом, – насмешливо закончила девушка.

– Я согласен, всё в нашей жизни имеет свои естественные причины и простые объяснения. Вы также правы, что в стихийных духов и других обитателей потустороннего мира могут верить только невежественные люди. Или же люди, увлечённые своими несбыточными мечтами.

Шевалье не отводил взгляда от её лица.Она смотрела на пламя свечей на столе, задумчиво прищурив глаза.

– Мне известно о могущественной секте иудеев в этой части Европы. Они ушли от иудейства, объясняя тысячелетнее несчастье евреев их несогласием принять христианскую веру. Я даже слышал, что они изымали свои священные талмуды по домам, синагогам, библиотекам и сжигали их. Невероятно, как такое варварство имеет место в наш просвещённый век.(5) Но к христианству бедняг так и не допустили, как они того желали. За какие-то таинственные и странные ритуалы при служении.

Она отвела свои громадные глаза от огня свечей и посмотрела на шевалье:

– Я думаю, это сказки, наподобие приключений персидских и турецких принцев и принцесс. Такие сказки любят читать чувствительные дамы. А рядом с книгой они держат наготове надушенный платочек и флакончик с нюхательными солями.

– Вы правы, фройляйн. Уйдём от этих странных историй и вернёмся в Париж, в котором вы не бывали, – пошутил он, тонко уловив её желание сменить тему разговора.

– О, французский двор – это роскошный театр! Нет, это не просто театр. это Вавилон! – мечтательно продолжал он. – Французы придумывают жизнь как занимательный спектакль и наряжают свои фантазии в разные одежды.(6) Вы не знаете, как распространены при французском дворе игра и притворство! Это может показаться странным, но многие вельможи притворяются просто из любви к самому искусству притворства. А некоторые из придворных становятся просто гениями перевоплощения. Они уже выносят своё искусство далеко за пределы Версаля.

– Искусство притворства или перевоплощения?

– Там это одно и то же, фройляйн. Я помню одного славного парижского шевалье, которого я встретил несколько лет назад в Лондоне. В то время он выполнял там некие особые поручения французского двора. Он так ловко вводил всех в заблуждение, что окружающие стали сомневаться кто он: шевалье или мадмуазель. Вы спросите, зачем он это делал? Нет, не для того, чтобы заработать деньги. А так, ради собственного развлечения! Ему этот спектакль просто доставлял удовольствие. Он даже на дуэли дрался в женском платье. Его противник мог вызвать только сочувствие. Ведь любой исход дуэли ставил его в смешное положение. Ставки на то, к какому полу принадлежал этот шевалье, даже оформлялись на Лондонской бирже. Отдадим должное английскому чувству юмора и их коммерческой хватке! – хохотал шевалье.(7)

– Впрочем, случается и так, что человек начинает притворяться, потому что у него нет иной возможности заработать себе на жизнь. Но потом он увлекается этим обаятельным искусством притворства и начинает находить в этом истинное удовольствие. Это становится основной частью его жизни.

Он улыбнулся девушке и продолжил:

– Я знал певицу, обладательницу великолепного голоса. Но, будучи прелестной девицей, а не мальчиком кастратом, она не имела права выступать на сцене на всей территории владений Папы. Странное ограничение для оперных певцов. Тогда она начала притворяться мальчиком кастратом. И делала это весьма успешно. Bидели бы вы, с каким удовольствием прекрасная Анжела Калори разыгрывала свою роль кастрированного юноши Беллино!(8) Она даже меня ввела первоначально в заблуждение. Ненадолго, правда.

Шевалье улыбнулся своим воспоминаниям:

– Театр спускается со сцены в зал к зрителям и растворяется в нашей реальной жизни. Мне приятно это отметить, милая фройляйн. Ведь я знаком с жизнью сцены не понаслышке. Даже имел удовольствие быть членом актёрского сообщества.

– Вы хотите сказать, шевалье, что были актёром в театре?

– Именно! Однажды, только ради развлечения, я был актёром в парижском театре Золотурн. Поверьте, это были незабываемые впечатления, милая фройляйн.(9)

Шевалье наслаждался восторгом в глазах своей собеседницы. Как настоящий актёр он выждал паузу для закрепления восторга единственной зрительницы и продолжил:

– А вы слышали о мадам Дюбари?(10) Она была представлена ко французскому двору три года назад.

Девушка отрицательно покачала головой.

– Эта дама завладела всеми мыслями короля Людовика. Это пикантная история. Я имею в виду пикантность происхождения этой прелестницы. Французский двор был немало шокирован, но потом смирился. Желания короля превыше всего, – засмеялся шевалье.

– В прошлом году я провёл несколько месяцев в Париже и могу сказать, что эта дама действительно восхитительна. Глядя на неё, трудно представить, что прелестницу доставили в Версаль прямо из парижского борделя. Простите, фройляйн, мои грубые слова. Но могу сказать, что роль светской дамы она играет великолепно.

– Так что не будем постоянно заниматься заботой о своём спасении, как тому нас учит наша религия. Это невыносимо, невыносимо скучно. Вы не согласны со мной? Там или нет ничего, или мы узнаем об этом после. Всему своё время. И прежде чем наступит это время "после" придётся ещё пожить. С наслаждением. Духовное должно служить жизни. А не жизнь должна служить духовному.

Шевалье встал из-за стола и подошёл к камину. Вошла служанка с горячим яблочным пирогом и сладким молочным соусом в кувшинчике. Заменив посуду и поклонившись, она вышла. Девушка первая прервала паузу в разговоре:

– А почему у вас нет слуги, шевалье? Вы путешествуете один.

– По той же самой причине, по которой у вас нет горничной, милая фройляйн. Как мы уже упомянули в нашей беседе, у нас обоих сейчас мало денег!

Он картинно развёл руки в стороны. Eё глаза, удивительные яркие глаза широко открылись. Она что-то пыталась сказать, но отвела взгляд на огонь свечей и промолчала.

– Вы с таким напряжением изображаете непринуждённость весь вечер, – шевалье прервал повисшее молчание. – Когда притворяешься, надобно верить в себя гораздо больше, нежели верите вы. Если вы верите в себя, в вас будут верить и другие. Я не спрaшиваю вас ни о чём, милое дитя, как вы, возможно, заметили,… – понизив голос сказал шевалье.

Её рука поднялась к волосам, поправила завиток и стала растерянно поглаживать цепочку на груди. Шевалье смотрел, как её тонкие белые пальцы скользят вдоль этого золотого ручейка, сбегающего по декольте вниз. Его глаза жадно следили, как они обводят золотой завиток жемчужного кулона. Как там, где начинается ложбинка, в свете свечей накапливается в золотом завитке тёплое манящее сияние.

– Я просто не хочу спрашивать, – шевалье, повторяя эти слова, придал своему голосу тёплые нотки. – И поверьте, не потому, что мне это не интересно. Но вы не проявили желания что-либо говорить о себе, моя красавица. А я не хочу быть бестактным и задавать вопросы, на которые вы не захотите отвечать. Ваше присутствие украсило мой ужин. Из чувства благодарности я хочу дать вам несколько советов.

С высоты его роста ему открывался упоительный вид в вырезе её платья. Заворожённый полукружьями её грудей, он не отказывал себе в удовольствии погружать туда взгляд, пока их обладательница растерянно теребит кулон и занята созерцанием огонька свечи. Его стремительно распаляющееся воображение уже рисовало, как его язык медленно скользит между двумя прелестными выпуклостями.

– Вам нужна горничная или вам нужен спутник мужчина. Hикогда не путешествуйте одна, милая фройляйн. Красивая женщина не может путешествовать одна. Она возбуждает нездоровый интерес и подозрения. Кроме того, после войны на дорогах полно бродяг. Эти ребята не отличаются галантностью и хорошими манерами. Я всегда держу пистолеты наготове до тех пор, пока моя карета не въедет на центральную улицу города на моём пути.(11)

Глаза шевалье скользили по изящному точённому профилю и мягким завиткам волос на открытой шее. Тонкие губы изогнулись в улыбке. Он вернулся к своему месту за столом напротив девушки и взял графин с вином:

– Немного вина? Думаю нам пора отведать десерт. Благо аромат он источает превосходный.

– Да, спасибо.

Он залпом выпил свой бокал, положил на тарелку девушки изрядный кусок пирога и полил горячим соусом. Собеседники приступили к десерту.

– Десерт великолепен, не правда ли?

Шевалье с удовольствием отправлял в рот кусочки сладкого пирога. Девушка только кивнула.

– В продолжение нашего разговора, фройляйн Франк, я хочу сказать ещё одну важную вещь. Не следует иметь при себе бумаги, удостоверяющие личность особ, существующих в реальности. Лучше всего назваться шевалье, графом или графинeй, которые никогда не существовали.

Девушка вздрогнула, ложечка с кусочком десерта задрожала в руке. Взгляд её заметался, что не осталось незамеченным шевалье, который не отрывал глаз от её лица.

– Да,… – в замешательстве пролепетала девушка.

Но сразу собралась:

– И ваше имя шевалье, который никогда не…

– Имя шевалье де Сенгаль придумано мною, – закончил он фразу, широко улыбаясь. – Когда меня спросили, какое право я имею придумывать себе имя, я ответил, что алфавит принадлежит всем. Все имена были придуманы когда-то. И почему бы не начать придумывать их снова.(12)

"Милая фройляйн не простушка. Но славно попалась на мой крючок" – шевалье с удовольствием вернулся к пирогу.

– Менять имена – чуть ли не главная обязанность искателя приключений.

Смущение на её лице быстро сменилось раздражением.

– Что, позвольте узнать, делает вас таким откровенным со мной?

– Ваше присутствие, фройлян, могло бы украсить любой королевский двор. Оно мило украсило мой ужин в этом городке. Я много путешествовал и могу сказать, что эти места имеют свою прелесть. Но они не будут моим лучшим воспоминанием. А я очень ценю любое удовольствие, которое жизнь можешь предложить. У меня есть чувство, что мои советы – это то, что вам сейчас крайне необходимо.

Шевалье подумал, что для неприятных воспоминаний у него были сугубо практические причины, имеющие отдалённое отношение к неприятностям в виде пресного ужина.

– Вы очень любезны, шевалье,.... – она замолчала.

В её глазах мелькнули удивление, досада и злость. Шёл поединок между желанием показать ему своё негодование, покинуть столовую и желанием остаться. Уходить не хотелось. "…Уйти нужно было раньше, когда он только заговорил о его советах,…"

Как ни в чём не бывало, она улыбнулась:

– …А знания и остроумие делают вас замечательным рассказчиком. Ваши рассказы о путешествиях завораживают. И, должна признаться, они также рождают сожаления. Я имею в виду мои сожаления об отсутствии таких путешествий в моей жизни.

Шевалье, который всё это время не спускал глаз с её лица, улыбнулся:

– Сидящий на месте подобен камню при дороге, о котором нечего сказать. И скука, даже если она посещает вас, не может устоять против постоянно сменяющихся впечатлений, которые мы получаем во время путешествий. В путешествиях проходит моя жизнь, милая фройляйн.

Он отодвинул тарелку, бросил салфетку на стол и кликнул служанку подбросить поленьев в камин:

– Пять лет назад я посетил Англию. У меня были некоторые связи при английском дворе. Я был представлен королю Георгу.(13) К концу своего пребывания в этой стране я составил своё главное мнение об англичанах. Люди там имеют некое особенное свойство. Оно заставляет их считать себя превыше всех остальных. И они имеют основания для этого. Но в Лондоне все ходят в глубоком молчании, а это угнетает. И ещё там туман. Там всюду жгут уголь и топят камины. Бельё к вечеру становится чёрным от сажи. Как там можно ходить прилично одетым?

Шевалье подошёл к камину и поправил щипцами дрова. Сырые дрова противились огню и не разгорались.

– Самое для меня было потрясающим в Англии – это бумажные ассигнации вместо серебряных и золотых монет. Как же нужно быть уверенным в своих деньгах и в своём Правительстве! Даже оплачивать карточные долги золотыми монетами считается там дурным тоном.

– Как долго вы пробыли там, шевалье?

– К сожалению недолго. Около года. Меня ждали неотложные дела на континенте, – ответил шевалье, не уточняя, что будучи обвинённым в мошенничестве, причины спешно покинуть Англию не совсем были связаны с его занятостью.(14)

– Затем я путешествовал по Пруссии, где был представлен королю Фридриху.(15) Как его ещё называют в Европе – старый Фриц. Я нашёл его дворец Сан-Суси восхитительным. Это второй Версаль. Король Фридрих, несмотря на свой мрачный вид, оказался большим поклонником музыки. Я был представлен ему на музыкальном вечере. Вы знаете, моя милая, я ведь довольно хорошо играю на скрипке и мне представилась возможность показать это.(16) Вы любите музыку, фройляйн?

– Конечно, шевалье, я играю на арфе и клавесине. Но, к сожалению, сейчас мы не на музыкальном вечере. У меня нет возможности это показать.(17)

– К сожалению, прелестное дитя, к сожалению. От этой встречи у меня осталось ещё одно воспоминание. Король Фридрих ни разу не дослушивал до конца ответы на вопросы, которые сам же и задавал. Немного вина? – спросил он девушку, подойдя к столу.

– Благодарю вас, немного.

Шевалье наполнил бокалы и вернулся к камину. Он молчал некоторое время и глядел на пляшущие язычки пламени. Огонь уже подсушил влажные поленья и разгорался с новой силой.

– Затем я направился в Санкт-Петербург. У меня там было одно интересное предприятие. Точнее, у меня былa идея об интересном предприятии. На одном балу я даже был представлен императрице Екатерине.(18) Эта поездка была экзотической! Я смею вас с гордостью уверить, не так много европейцев могут похвастаться таким путешествием. Большинство людей, которые рассказывают об этой далёкой стране, просто черпают свои рассказы от вторых или третих лиц. Или просто придумывают истории, чтобы произвести впечатление, заработать денег, славы, – шевалье презрительно ухмыльнулся.(19)

– Это одна из самых блистательных и роскошных столиц Европы, которые я посетил. Её богатство потрясает.(20) Но, милое дитя, – продолжал шевалье, – утро без дождя или снега там большая редкость. Зимой этот европейский город переносится в ледяную пустыню. И главное, что останется у меня в воспоминаниях – это холод, холод, холод!

Он рассмеялся и театрально протянул дрожащие руки к огню камина.

– Ближе к лету из Санкт-Петербурга я направился в Москву с графом Алексеем Орловым. Он один из самых могущественных аристократов в России. Мы отправились в дорогу когда выстрел из пушки в небольшой крепости с высоким золотым шпилем возвестил, что день кончился. Был конец мая. В это время в Петербурге вовсе нет ночи. Почти целый месяц. Если бы не этот пушечный выстрел, возвестивший, что солнце зашло, то никто об этом бы и не догадался. Можно было в полночь читать письмо. Никто в эту пору свечей не зажигает. Кому-то это нравится, но для меня это было утомительно.(21)

– Очень необычно. Целый месяц нет ночи! Только пушка в крепости указывает, что наступает вечер,…

– Крепость также служит и тюрьмой для важных преступников. Своего рода Бастилия в Петербурге.(22) Вот это путешествие в Москву с графом Орловым,…

Шевалье не закончил фразу, задумался, затем продолжил:

– Кто знает русских только по Петербургу – тот их не знает совсем. Знаете, моя милая, Москва – единственный город в Европе, где богатые люди держат открытый стол в полном смысле слова. Там не требуется особого приглашения со стороны хозяина дома. Достаточно быть с ним знакомым, чтобы получить приглашение разделить с ним трапезу. Если гость не застанет обеда, тотчас же для него опять накрывают на стол. В Москве круглые сутки идёт стряпня на кухне. У меня создалось впечатление, что русские – это самое прожорливое племя в человечестве. Я никогда не решился бы жить своим домом в Москве. Это было бы слишком накладно для моего кармана.(23)



Ужин был давно закончен. Служанка собрала посуду со стола. Поленья в камине почти догорели, свечи оплывали и застывали восковыми уродцами. А шевалье всё продолжал и продолжал свои рассказы. Менялись названия городов, менялись страны и громкие имена. Восклицания девушки перекрывались взрывами хохота довольного собой шевалье. Он наслаждался восторгом своей собеседницы не менее, чем своим талантом рассказчика. Время бежало незаметно и уже приближалось к полуночи.

– Какое, должно быть, удовольствие вы получали от ваших путешествий! – наконец воскликнула девушка. – А куда вы сейчас направляетесь?

Рассказы шевалье произвели на неё огромное впечатление. Она и не старалась это скрыть.

– Я не направляюсь, прелестная фройляйн, я возвращаюсь,… – мечтательно ответил он. – Последние три года моей жизни в Европе мне всё чаще приходит мысль направиться туда, где мне более всего хотелось бы быть. Завтра утром я направляюсь в Страсбург. Это следующая остановка на моём пути. Возможно, я задержусь там на некоторое время, на несколько месяцев. Далее,…– шевалье опять сделал паузу. – Я возвращаюсь в Венецию. О, восхитительная Венеция! Это место, где останавливается время. И кто знает, милая фройляйн, возможно, в будущем судьба подарит нам встречу в великолепных гостиных и театрах этого удивительного города.

Он улыбнулся и подошёл к девушке:

– Я хочу вам признаться, милое дитя, я всегда старался сделать из своей жизни праздник. К этому удовольствию никто другой, кроме меня самого, не получал приглашения более одного раза. Но сейчас я знаю, что совершил бы непростительную ошибку, если бы продолжил следовать этой привычке.

– Вы ошиблись, шевалье, принимая меня за легкомысленную даму.

– Ни в коем разе, дитя, это не легкомыслие. Я увидел восторг в ваших восхитительных глазах.

Он не закончил фразу. С нежностью опытного обольстителя он взял руку девушки и прижал к губам. Громадные глаза её мерцали при свете свечи. Шевалье опять ощутил это странное чувство погружения в тёмную глубину.

– Бог создал грехи потому что он к нам милостив, моя красавица. И я подумал, почему бы от всех его щедрот не подарить нам такую встречу в Венеции в будущем. Почему бы и нет?

Девушка медленно высвободила свою руку из рук мужчины.

– Почему бы и нет, – медленно повторила она его последние слова и улыбнулась. – Благодарю вас за вечер и за ваши рассказы, шевалье. Это было восхитительно! Но уже поздно и я ещё утомлена дорогой.

Она поднялась из-за стола и взяла с каминной полки наполовину сгоревшую свечу в подсвечнике:

– Спокойной ночи, шевалье.





(1) В XVIII веке ткань репс ткалась из шёлковых крученых нитей. Ею обшивали стены, мебель, делали основу для дамских шляп.

(2) 5 марта 1766 года граф Франциск Браницкий (1731 – 1819) стрелялся на пистолетах с известным авантюристом шевалье де Сенгаль на дуэли, спровоцированной первой танцовщицей варшавского театра. В Европе эта дуэль, тут же обросшая самыми невероятными подробностями, была воспринята как сенсация. Польский король, ненавидевший дуэли, приказал шевалье де Сенгаль под угрозой ареста покинуть город.

(3) Комедия Мольерa, Le Mеdecin malgrе lui, «Лекарь поневоле» впервые была показана в в Королевском театре в Париже в 1666 году.

(4) Речь идёт о жене короля Людовика XV. Его жена, Мария Лещинская (1703-1768), была красива, прекрасно образована, происходила из знатного, но обедневшего рода. Была дочерью лишённого трона польского короля Станислава Лещинского.

(5) Шевалье де Сенгаль здесь несколько грешит против истины. Подобное варварство, как сожжение книг, уже имело место незадолго до описываемых автором событий. Около 1760 года, во времена Людовика XV, некоторые учёные книги XVIII века, даже первая французская энциклопедия, были сожжены на площади в Париже. Всесильная фаворитка маркиза да Помпадур резко высказывалась против этого.

(6) Шевалье де Сенгаль в своих мемуарах и его современники в разговорах сравнивали Париж с Вавилоном.

(7) Шевалье д’Эон (Шарль де Бомон, полное имя Charles-Genevi?ve-Louis-Auguste-Andrе-Timothеe d'Еon de Beaumont; (1728 – 1810) – французский дворянин, тайный агент, принадлежавший к дипломатической сети Франции. Первую половину жизни он провёл как мужчина шевалье д’Эон, а вторую половину – как женщина мадмуазель де Бомон. Считался одним из лучших фехтовальщиков своего времени и дрался на некоторых дуэлях в женском платье.

(8) Певица Анжела Калори, которую шевалье де Сенгаль упомянул в своих воспоминаниях под именем Тереза, на заре своей карьеры выдавала себя за мальчика-кастрата Беллино, чтобы выступать на сцене в папских владениях. Во время описываемых событий певица Анжела Колори с большим успехом выступала в театрах Праги и Дрездена уже под своим именем.

(9) В мае 1760 года шевалье де Сенгаль играл в парижском театре Золотурн вместе с господином де Шавиньи и баронессой Марией Анной Ролл.

(10) Мадам Дюбари, (1743 – 1793), фаворитка Людовика XV после смерти маркизы де Помпадур и до его смерти. После смерти Людовика XV в 1774 году была удалена от двора и тихо жила в провинции. Во время террора Великой Французской революции была привезена в Париж и гильотинирована. Известна история её мольбы на коленях у гильотины, обращённая к палачу: «Минуточку, ещё одну минуточку, господин палач»

(11) Любая поездка по Европе в карете была сопряжена с риском для кошелька и самой жизни. Это породило широкий спрос на дорожные пистолеты. К категории дорожных относились каретные пистолеты и пистолеты для ношения при себе – карманные и поясные. Каретные отличались большими размерами и крупным калибром. Карманные пистолеты могли умещаться на ладони.

(12) Имя шевалье де Сенгаль действительно было вымышленным. Наш герой признаёт это в своих мемуарах.

(13) Шевалье де Сенгаль побывал в Англии в 1764 году и действительно был представлен королю Георгу III (1738 -1820). Этот факт он упоминает в своих воспоминаниях.

(14) Шевалье де Сенгаль бежал из Англии боясь быть арестованным по обвинению в мошенничестве. В его воспоминаниях он упоминает это путешествие в Англию как одно из самых неудачных и полных разочарований.

(15) Фридрих II Великий, король Пруссии, (1712 – 1786), представитель просвещённого абсолютизма, основоположник прусско-германской государственности. Проявил себя как покровитель наук и искусств.

(16) Шевалье де Сенгаль, по свидетельствам современников, хорошо играл на скрипке. Факт его участия в этом музыкальном вечере действительно имел место.

(17) Наша героиня, по свидетельству её современников, умела хорошо играть на клавесине и арфе.

(18) Шевалье де Сенгаль в путешествии по России он использовал также имя графа Фарусси. Он был представлен императрице Екатерине во время его путешествий по России в 1765 году.

(19) Начиная с XVI века появлялись записи европейцев о путешествиях в Россию, как писали также, в Московию. Большинство этих рассказов не имели под собой реальных фактов и были иногда наполнены полными небылицами. Шевалье де Сенгаль в своих воспоминаниях упоминает ряд таких вымышленных публикаций.

(20) Оригинальный текст из воспоминаний шевалье де Сенгаля. По свидетельствам путешественников, современников шевалье де Сенгаля, Петербург был одной из самых роскошных столиц Европы.

(21) Реальный текст в мемуарах шевалье де Сенгаля.

(22) Шевалье говорит о Петропавловской крепости в Петербурге, построенной 1703 году. Пушка крепости извещает о времени с 1730 года. Явление, называемое «белые ночи» длится с середины мая до середины июня.

(23) Реальный текст в мемуарах шевалье де Сенгаля.




















Глава 3


Конец сентября 1769 года. Центральная Германия.



Свечи догорели. Лишь огонь в камине рассеивал полумрак в столовой. Трубка погасла. Но звать служанку не хотелось. Шевалье подвинул кресло ближе к камину, разжёг трубку тлеющим кусочком дерева и выпустил клубок дыма: "Главное удовольствие от курения – в самом созерцании дыма. Удовольствие – это главное в жизни. Да и не увидишь слепого, которому бы нравилось курить.(24)

Шевалье вспомнил нежелание девушки говорить на тему религии, которую он тонко затронул за ужином. Хотя, возможно, ей просто это не было интересно. "Какая прелестная молодая особа,… Тайн у фройляйн гораздо больше одной. И она не спешит их открывать".

Гостиница погрузилась в сон. Затухающий огонь в камине отбрасывает блики на стены и на сидящего в глубоком кресле. Оставим ненадолго шевалье у камина, дорогой читатель, и поразмыслим о некоторых фактах. Чуть приоткрыть завесу тайн нашей красавицы или сразу отмести домыслы в сторону, как не стоящие внимания.



*

Некоторое отступление от повествования.



До конца её жизни рядом с ней не появлялись или, точнее сказать, никак не проявляли себя люди, которые её знали до этого времени. Она не была ребёнком. В 1769 году ей было около семнадцати лет. Как мы узнаем в дальнейшем, она была хорошо воспитана, прекрасно образована, имела глубокие знания в истории, литературе. И, что несколько необычно для молодой девушки того времени, серьёзно разбиралась в архитектуре. Она свободно говорила и писала по-французски, по-немецки, знала английский и итальянский языки, хорошо рисовала, пела, играла на музыкальных инструментах и прекрасно танцевала. История не сохранила, точнее, история не получила фактов об обществе и семье, где жила милая девочка до осени 1769 года, которые она покинула по какой-то причине. У истории нет фактов о ней до её появления на территории Европы в конце 1769 года.

Фройляйн получила воспитание и образование, доступные только очень обеспеченным семьям в Европе. Исчезновение молодой женщины из семьи, из общества обеспеченных семей обычно не игнорируется этим обществом. Если не от большой любви, то, как минимум, для сохранения приличий. Если это обеспеченное общество Европы живёт открытой жизнью и связано многочисленными семейными связями, кузин, тётушек, других родственников, друзей родственников, родственников друзей и просто соседей.

Мы можем предположить, что исчезновение молодой женщины стало благом для её семьи, позволило с облегчением вычеркнуть её имя из памяти и из семейного молитвенника. Подчёркнутое равнодушие к религии было отмечено людьми, оставившими о героине свои воспоминания.

Осенью 1769 года она покинула место, где жила. Она сменила имя, которое у неё было, и никто её никогда не искал. Предположим, что у молодой особы были достаточно серьёзные основания, чтобы покинуть прежнюю жизнь и семью, которая дала ей редкое для большинства женщин её времени прекрасное образование. Она закрыла в памяти свою жизнь до 1769 года, не предъявляла претензий к людям своего прошлого и не имела желания к ним вернуться. Будем думать, что симпатий и претензий у неё не было. Покидая навсегда свою жизнь до 1769 года, она знала, что люди из её прошлой жизни искать её не будут и досаждать ей не будут. Даже если дороги их пересекутся.

Предположим, ей были известны факты, знание которых гарантировало отсутствие претензий от людей её прошлого. Как мы уже предположили, её уход не принёс им особого горя. Но маловероятно, что, вознесённая на вершину к сильным мира сего и в мир баснословных денег, она смогла избежать визитов прежних дражайших родственников.

Никогда в её жизни рядом с ней не было людей, которые хоть словом обмолвились о знакомстве с нею, обладали минимумом знаний о ней или семье до её появления в истории в 1769 году.

Нельзя исключить, что милая фройляйн была дочерью одного их многочисленных немецких князьков, владельцев полуразрушенного замка, живущих на последние крохи когда-то больших состояний. И, как отметил в разговоре за ужином шевалье, бедных, как церковные мыши. Но хорошее образование стоило недёшево. Сомнительно, что последние крохи отдавались учителям, а не на миску капустной похлёбки, приправленной салом. Но в одном сомнения нет. Какие-то серьёзные обстоятельства навсегда перечеркнули для девушки любую возможность, да и желание восстановить семейные связи.

У нас есть основания рассматривать факт её нахождения на территории центральной и восточной Германии до 1769 года, перед её появлением в истории. Милая девочка жила там или она откуда-то прибыла туда. Нет документов, нет свидетелей её времени. И, в конце концов, нет особых оснований полагать, что наша героиня имела какое-то отношение к богатой, но закрытой секте, пустившей свои щупальца по Священной Римской Империи в XVIII веке. Но, чтобы хоть приблизиться к разгадке, мы должны рассмотреть все возможные версии. Даже самые маловероятные версии и спорные факты, возможно, имевшие место в её жизни до осени 1769 года. Которые могут пролить свет на прошлое нашей красавицы. На закрытое прошлое её жизни до 1769 года.



Секта Франкистов.



Рассмотрим, какой информацией располагает история Европы об этой закрытой секте. Об этом занимательном обществе франкистов и его забвении.

Франкцизм, еврейское религиозное движение Европы второй половины XVIII века и начала XIX века, был принесён в жизнь иудейским мессией Якобом Франк.(25) Заключалось это учение в отрицании как религиозной, так и моральной дисциплины иудаизма.

"Я пришёл избавить мир от всяких законов и уставов, которые существовали доселе,…" – учил своих прихожан Якоб Франк. Учение несло в себе стремление избавиться от тысячелетнего еврейского горя и преследований. Франк утверждал, что избавление должно наступить при отречении от самого еврейства и от его традиций.

Но на пути к его озарению новой религией он решает в 1756 году принять Ислам. В это время он с молодой женой и двухлетней дочерью Реббекой проживает в маленьком болгарском городе на территории Османской империи. Но, скорее всего, Франк не нашёл себя в Исламе. Уже в 1759 году он активно проводит переговоры с высшими представителями польской католической церкви о переходе франкистов в Римский католицизм. Протестантские миссионеры Германии также принимают участие в судьбе новых "братьев" и пытаются объединить франкистов с протестантской церковью. Горстка франкистов действительно присоединилась к церкви Моравии.(26)

Франкисты также пытаются обеспечить себе поддержку внутри еврейского общества и найти соглашение с раввинами. Но в раввинском Суде новую религию обвиняют в нарушении еврейских законов морали и скромности.

Потерпев неудачу с раввинами, Якоб Франк опять обращается к высшими представителями польской церкви. На этот раз идёт разговор об окончательном переходе франкистов в Римский католицизм. Но католики не торопятся раскрывать свои объятия для новых сынов. Франкистов просят на практике доказать приверженность христианству. Показывая решение порвать с догмами иудейства, Фрaнк и его последователи приказывают сжечь все копии Талмуда в Польше. Что нашли – всё сожгли.

Уничтожение книг, о чём упомянул шевалье де Сенгаль в разговоре с нашей героиней во время ужина, действительно имело место. Было уничтожено около десяти тысяч томов. Это стало огромной потерей для еврейских библиотек того времени. Но Якоб Франк не останавливается в своём показном рвении. Он призывает своих последователей сделать ещё один решающий шаг – совершить крещение по христианскому обряду.

Христианское крещение франкистов с большой торжественностью начинает отмечаться в католических приходах Польши. Члены польской аристократии выступают как крёстные родители. Якоб Франк принял крещение 18 сентября 1759 года в Варшаве. Сам польский король Август III выступал в качестве его крёстного отца. В течение года более пятисот иудеев были обращены в христианство. А в следующем году крестилось почти тысячу человек. К 1790 году в Польше двадцать шесть тысяч евреев стали католиками.

Тем не менее франкисты продолжают рассматриваться с подозрением из-за своих странных обрядов. Франка арестовывают 6 февраля 1760 года в Варшаве и под стражей доставляют в Трибунал Католической церкви по обвинению в ереси. Его осуждают и заключают в монастырь.

Тюремное заключение продолжается тринадцать лет. Но это только усиливает его влияние на секту, окружая его аурой мученичества. Фрaнк из тюрьмы вдохновляет своих последователей мистическими речами и посланиями, что спасение можно получить только приняв христианство. Затем перейти под его начало в созданную им паству.

Не забудем про его семью. Его дочь родилась в 1754, при рождении получила имя Ребекка. В 1759 году, при крещении Франка и его жены, малышка Ребекка также приняла крещение с новым именем Ева. Во время заключения Якоба Франка в монастыре Ева Фрaнк начинает играть роль второго лидера в секте, ещё будучи подростком.

Сразу после смерти матери Ребекки в 1770 году у заключёного в монастырь Якова Фрaнка является новое "святое озарение". Из своего заключения Фрaнк распространяет слух, что его 16-летняя дочь, которая теперь второй лидер секты, на самом деле носит имя Ева Романовна. И Ева-Ребекка есть внебрачная дочь русской императрицы Екатерины II.

Таким образом, по словам "любвеобильного" Франка, сразу после его женитьбы в 1752 году на дочери торговца, во время отнюдь не роскошной жизни в маленьком болгарском городе, входящем в состав Османской Империи, он был любовником жены наследника Российского престола. И будущая императрица Екатерина родила плод их страстной любви – девочку Еву-Ребекку. Звучит потрясающе.

Но секта ему верила. "Mundus vult decipi"(27)

После первого раздела Польши, проведённого Австрией, Пруссией и Россией в августе 1772 года, и ослабления влияния католического Трибунала в Польше, Якоба Франка освобождают из заключения. Императрица Мария-Терезия начинает рассматривать его как распространителя христианства среди евреев. Воспитание и образование Марии-Терезии было поручено иезуитам. Она выросла ревностной католичкой и разделяла всех людей на католиков и не католиков. Последние для неё были шарлатанами, состоящими в союзе с дьяволом, злейшими врагами её империи. А Иосиф II, старший сын Марии-Терезии и император Священной Римской Империи, весьма и весьма благосклонен к молодой восемнадцатилетней красавице Еве Франк.

Маловероятно, что австрийский королевский дом и мудрая императрица Мария-Терезия не понимали, с какими авантюристaми они имеют дело. Они всё понимали. Но правдивость и политика редко уживаются под одной крышей. Галантный XVIII век не был в этом исключением. Как говорил в будущем Наполеон Бонапарт: "В жилах европейских монархов течёт не кровь, а замороженная политика".

После освобождения из тюрьмы в 1778 году Франк переезжает со своей дочерью и свитой в Оффенбах, в Германию, где получает титул "барон Оффенбах". Он живёт как богатый дворянин, получая финансовую поддержку от своих польских и европейских последователей. После смерти Франка в 1791 году его дочь Ева становится "священной хозяйкой" и единственным лидером секты. Она будет единственной женщиной в истории иудаизма, которую объявили мессией.

Священная хозяйка занялась рассылкой "красных писем", написанных красными чернилами, по всем еврейским общинам с призывами принять христианство и вступить в секту. Однако многочисленные послания, разосланные в еврейские общины Европы, не увеличивают численность секты. У Евы не хватает ни упорства, ни харизмы отца поддерживать культ секты.

Приток денег от паломников катастрофически уменьшается, а Ева продолжает жить в привычной роскоши. Её аудиенции и каббалистические ритуалы, несмотря на видимую изысканность, разочаровывают посетителей, производя впечатление шарлатанства. Секта катастрофически теряет поддержку. К 1816 году сумма долга достигает громадной суммы – трёх миллионов гульденов. Суд постановил заключить Еву под домашний арест.

Вскоре после ареста Ева внезапно скончалась. Её смерть вызвала много вопросов. Имелась и версия её побега. К середины XIX века секта франкистов исчезает, не оставив никаких следов в еврействе.





Шевалье де Сенгаль, блистая остроумием за ужином с нашей героиней фройляйн Франк, не из праздного любопытства пытался тонкими вопросами узнать о ней, её окружении, подлинности её имени. Ключи к тайнам привлекают обывателей и авантюристов. Для авантюристов чужие тайны – не праздный интерес, а возможный источник денежного ручейка. Ручеёк может стать полноводной рекой для обладателя таланта распутывать любую интригу. Особенно, если узелки этой интриги завязаны участниками наспех. Да и не стёрлись ещё в памяти повесы шевалье ласки и поцелуи молоденькой бестии – проповедницы Евы Франк.(28)

Первое в списке оставшихся нам в истории Европы многочисленных имён красавицы, которая закончила свой ужин с шевалье де Сенгалем, – имя фройляйн Франк.(29) Но также факт, что осенью 1769 года имя фройляйн Франк уже не было её настоящим именем.

Как автор книги я не рассматриваю вовлечение франкистов как достойную версию для изучения жизни моей героини. Но на суд читателей эта версия должна быть представлена.





Дороги, которые мы выбираем,… Дело не в дороге, которую мы выбираем, а в том, что внутри нас заставляет нас выбирать дорогу,…

Она поднялась в свою комнату, закрыла дверь на ключ и поставила свечу на столик у окна. После жаркого камина столовой в комнате было прохладно. Свеча оплывала, лепестка огня едва хватало осветить поверхность стола. В комнате царила луна. Полоса лунного света пересекала всю комнату. Девушка опустилась на край кровати. Главный для неё вопрос, который был отодвинут в сторону на время ужина с шевалье, опять сверлил мозг: "Куда ехать дальше?"

Нервное напряжение последних месяцев и, особенно, последних дней бегства дало о себе знать. Слёзы, злые слёзы никем не любимой и никого не любящей, гонимой женщины наполнили глаза.

Дорогой читатель, дадим ей время справиться с эмоциями и со слезами. Она плачет в последний раз. До последнего дня её жизни она никогда более не будет плакать, поддавшись своим эмоциям. В её глазах будет жить смех, холодное равнодушие будет сменяться презрением. В её глазах будут бушевать гнев и ненависть, любовь и страсть будут будить в них весёлые светлые лучики или поднимать из глубины кромешный мрак. Но только слёз в её глазах больше не будет.

Слёзы бежали по лицу и прочертили на щеках две блестящие дорожки. Продолжая всхлипывать, она подошла к окну и открыла створку. Семейство голубей, расположившееся на ночлег у её окна, с шумом разлетелось в стороны. Круглая холодная луна заливала серебром островерхие крыши домов и часть площади перед гостиницей, совершенно безлюдной в этот час. Девушка выглянула наружу, глотнула прохладного воздуха и подставила ему лицо. Чёрное звёздное небо над городом казалось бездонным. Ветер сентябрьской ночи обдувал её лицо, высушивал мокрые дорожки слёз. Немного успокоившись, она закрыла окно. Ночная прохлада ещё больше выстудила комнату. Девушка поёжилась: "Нужно было сказать затопить камин".

Она достала из своего саквояжа плоскую шкатулку чёрного дерева и кожаный кошель, завёрнутые в купленную по дороге шаль. Вид блестящих при свете свечи золотых монет в кошеле вернул улыбку на лицо и вернул мысли к разговору за ужином:

«Это театр, фройляйн Франк. Они придумывают свою жизнь как спектакль, наряжают свои фантазии в разные одежды,…».

Она медленно перебирала пальчиками золотые кружочки, а в голове вихрем неслись мысли. Блестели удивительные глаза, ещё влажные от пролитых слёз. Вчерашние планы о поиске работы гувернантки в богатом доме уже не вызывали интереса. Даже сама мысль казалась смешной. Девушка встала, с минуту постояла неподвижно в полосе лунного света и подошла к зеркалу над камином. Она провела кончиком пальца по деревянной раме, обрамлявшей зеркало, словно зачарованная своим отражением. Вдруг гладкая зеркальная поверхность пошла кругами, будто кто-то невидимый бросил камень в воду. Отражения в зеркале бледнели, уступая место проступающим силуэтам и теням. С мечтательной улыбкой, кивая по сторонам головой и обмахиваясь воображаемым веером, она плавно пошла по комнате.



*

***"…Музыка звучала внутри неё, стены маленькой комнаты расширились, огонёк единственной свечи влился в свет сотен свечей, канделябров, жирандолей и люстр. Комната под крышей расширилась до зала, залитого светом и заполненного танцующими парами. Горят свечи на свисающих со сводов зала люстрах, свет их дробится в хрустальных подвесках, плывут пышные парики, качаются кринолины дам. Пары расступились перед ней. Она расправила пышные юбки своего платья и присела в глубоком реверансе перед воображаемой фигурой. Звуки музыки медленно растворились в тишине комнаты. Свечи бального зала постепенно погасли, уступая пространство лунному свету. Танцующие пары таяли в его серебряной дымке, расплывались лица. Комната под крышей провинциальной гостиницы вернулась под свет дрожащего лепестка единственной свечи…"***

*



Девушка вернулась к столу и некоторое время продолжала в задумчивости пропускать через пальцы золотые монеты. Затем открыла шкатулку чёрного дерева. В суконных ложах лежала пара французских кремниевых пистолетов. Латунные детали и наконечники цевья тускло блестели и не вступали в спор с блестящими рядом золотыми монетами.(30)

Она аккуратно развесила на стуле свою одежду и юркнула в постель. Бельё все также нежно пахло лавандой. Медная грелка с горячими камнями, о которой горничная не забыла, хорошо нагрела постель.(31) Девушка натянула одеяло до подбородка и долго лежала с открытыми глазами. Мысли и воображаемые картины сменяли одна другую, пока сон не смежил веки и не остановил этот вихрь фантазии.

Душа, ждущая перемен и ещё не подозревающая, какими невероятными они будут. Она больше не будет оглядываться назад. Она сама поднимет занавес и, освещённая ярким светом софитов, выйдет на сцену театра своей жизни. Этой cценой будут блестящие дворцы Европы, аристократические гостиные, дорожные гостиницы и тюремные камеры. Театр её жизни, театр веселья, невероятных планов, амбиций и возможностей, взлётов и падений, наполнится восторгом зрителей и поклонением участников. За удовольствие лицезреть её представление, за удовольствие участвовать в нём, они будут платить жизнями, разбитыми сердцами, именем, честью и состояниями.

Можно долго рассуждать о том, как повернулись бы события, если шевалье де Сенгаль, давно колесивший по Европе в поисках удачи, остановился бы в другой гостинице или в другом городе.

Всё в жизни имеет и свою предопределённость, и своё предназначение, и своё время, и свой путь. Каким бы извилистым этот путь не казался нам на первый взгляд. Можно не сомневаться, этa встреча, как и другие знаковые встречи в жизни нашей красавицы, былa заранее назначена судьбой и "Его Величеством Провидением".

Какие дороги были в жизни нашей красавицы, шевалье де Сенгаля, других героев и известных лиц истории Европы, которые пройдут по страницам этой книги,… Что было в их душе, что было в их сознании, что определяло выбор их пути,…

Это дороги великих мира сего и дороги тех, кто пришёл разделить с ними деньги и власть. Разделить власть не по праву высокого рождения, а по праву высоких амбиций авантюристов и сладкой мечты нежных бабочек, бездумно летящих на огонь.



Зал затихает, дорогой читатель, в ожидании спектакля. Первое прикосновение смычков к струнам, из оркестровой ямы звучит нестройная мелодия разных тонов. Музыканты пробуют свои инструменты. Дирижёр стучит палочкой по пюпитру и поднимает руки, прежде чем слить воедино лавину звуков. Первые звуки увертюры поплыли по залу. Лёгким шелестом поднимается тяжёлый парчовый занавес, открывая подмостки реальной исторической трагедии,…



Вернёмся, дорогой читатель, к шевалье, которого мы оставили у затухающего камина в столовой. Он займёт важное место в жизни нашей красавицы, , хотя и ненадолго.. Будучи известным человеком в Европе, преследуемый шлейфом скандалов и разоблачений, отмеченный восторженным преклонением,(32) он волей "Его Величества случая" был занесён в эту провинциальную гостиницу. И волей случая разделил ужин с фройляйн Франк.

Но и без удивительной истории жизни нашей героини шевалье де Сенгаль вошёл в историю Европы как один из самых знаменитых авантюристов XVIII века, имя которого остаётся известным и нарицательным в наши дни XXI века. Поэтому представить его, мой читатель, необходимо. И шевалье крайне оскорбился бы, если бы мы не представили его.





(24) Слова из рукописи воспоминаний шевалье де Сенгаля.

(25) Якоб Франк (1726-1791), еврейский лже-мессия, родился в Галиции, недалеко от Тернополя.

(26) Моравия – исторический регион Чехии, находящийся в восточной её части.

(27) «Мир желает быть обманутым. «Дневник Сатаны».

(28) Рахиль (Ребекка) Франк, она же Ева, дочь лидера секты франкистов Якоба Франка. Фигурирует среди множества эпистолярных любовниц шевалье де Сенгаля в его рукописи. Вероятнее всего у неё была связь со своим учителем по надувательству.

(29) Исторический факт, имеющий место в официальных документах некоторых стран Европы.

(30) Французский кремневый пистолет 1763 года. Длина пистолета 40 см. В рукоятке пистолета вносились латунные детали и ствол удерживался в ложе с помощью латунного наконечника цевья.

(31) Медные грелки использовались в богатых домах для согревания постели в холодное время со средних веков и почти до начала XX века. Грелка представляла собой плоскую медную кастрюлю с крышкой и длиной ручкой. В грелку помещались горячие камни и она клалась в постель под одеяло.

(32) Принц де Линь (1735-1814), австрийский фельдмаршал и дипломат, знаменитый мемуарист и военный писатель эпохи Просвещения в своих записках называет шевалье де Сенгаля – «образцовым авантюристом».
















Глава 4


1790-е годы. Богемия, замок Дукс.



"Я всегда любил истину так страстно, что часто прибегал ко лжи как способу введения её в умы, которые не знали прелести истины" – Джакомо Казанова.



"Вы слышали об этом необыкновенном человеке? Я знаю лишь нескольких людей, которые могут сравниться с ним в познаниях, интеллекте и воображении". – граф Макс фон Ламберг о Казанове в своём письме к Дж. Ф.Опиц, 1785 год.(33)



Было начало лета 1798 годa, когда в замке Дукс в Богемии сошёл в могилу удивительный старик. Утончённый XVIII век заканчивался. "Кто не жил в восемнадцатом веке, тот вообще не жил. А кто не жил до 1789 года, тот не знает, что такое сладость жизни", – сказал о своём времени Шарль де Таллейран. Этот блестящий аристократ занимал пост министра иностранных дел при трёх режимах, начиная с последнего периода Французской революции. Имя его стало символом беспринципности, хитрости и ловкости. Известный мастер дворцовых и политических интриг, видимо, хорошо знал о чём говорит.

Время обворожительных женщин и галантных кавалеров, эпоха философов и острословов подходили к концу. Медленно уходила и эпоха расцвета авантюризма. Когда путь искателя приключений из нищей лачуги во дворец был коротким. Хотя ещё короче мог быть путь из дворца в руки палача.

С середины XVIII века в этот театр сладкой жизни, остроумия и любви избранных господ, отгородившихся от остальной страны стеной законов, созданных специально для самих себя, начинают проникать мысли и творения философов. Имена этих философов переживут свой век и станут символами духовности.

А во Франции, этой законодательницы мод и придворного этикета, уже начинается отсчёт времени, когда взметнётся страшный революционный вихрь и похоронит плоды этой возвышенной духовности под обломками.

Уходил в прошлое роскошный, блистательный и очень опасный век. Об одном из героев этого времени, о великом авантюристе Джакомо Казанове, и будет этa глава.*

Как упомянуто автором ранее, его роль в судьбе героини книги сложно переоценить.



Последние тринадцать лет своей жизни старик служил библиотекарем графа Йозефа Карла фон Вальдштейна, камергера австрийского императора. Граф был каббалистом, путешественником и ловеласом, известным в аристократических гостиных от Мадрида до Петербурга. Чувствуя родственную душу, граф привязался к Казанове, несмотря на значительную разницу в возрасте. Когда они случайно встретились в резиденции Фоскарини, венецианского посла в Вене,(34) граф вызвался оказать ему покровительство и предложил место библиотекаря в своём замке в Богемии. Оказывать покровительство исключительным личностям, возможно, было семейной чертой обоих братьев семьи фон Вальдштейн.(35)

Тринадцать лет в огромном замке Дукс дали пожилому Казанове спокойную жизнь, безопасность и хороший заработок. Но принесли ему скуку и разочарование. Хотя размеренная провинциальная жизнь оказалась самой продуктивной для его творчества. Hе будь этого времени, скорее всего, его рукопись не была бы написана. И память о Казанове исчезла бы навсегда.

Хозяин жил в европейских столицах и посещал Дукс по случаю. Если бы граф фон Вальдштейн не поселил своего друга в скучном замке, а взял Казанову с собой в Париж или в Венецию, дал Казанове возможность блистать остроумием в салонах аристократов, весёлые истории авантюриста были бы рассказаны за бокалами с шампанским. Если бы наш старый ловелас был окружён прелестными посетительницами салонов аристократов, воспоминания о прошедших удовольствиях не посещали бы Казанову. И, вероятнее всего, никогда история авантюриста не была бы записана на бумаге. Из-за отсутствия у него времени, да и желания на написание рукописи.

Замок Дукс – роскошная провинциальная обитель, насчитывает не менее сотни комнат, залов, салонов и кабинетов. Но для старого Казановы замок стал бесконечным холодным лабиринтом. В парадной анфиладе комнат, среди изящной мебели, великолепной коллекции гобеленов и бесценных вещей, в тиши роскошных кабинетов бродила его беспросветная тоска. Слуги порой изводили старика мелкими пакостями. Общество замковой челяди окружало его. Это было хуже, чем одиночество.

В один из хмурых осенних дней, когда мелкий дождь барабанил в окна замка, а мысли были столь же унылы, как и вид из этих окон, старый авантюрист в отчаянии решил удалиться в монастырь. "Мне понятно ваше желание, сын мой, освободиться от груза прошлой жизни, под тяжестью которого прогибается ваша душа. Но ряса не делает монаха монахом", – назидательно ответил своему редкому гостю капеллан местной церкви после утренней службы.

Слова капеллана щебетали птицы в саду, их повторило выглянувшее к обеду солнце. И тогда, оставив идею бегства от судьбы, старик сел в замковой библиотеке за письменный стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Какое-то время он задумчиво вертел перо в руках: "…Бежать, бежать от этой всепроникающей гнетущей тоски,…».

В далёком от привычных его молодости удовольствий замке Богемии Казанова начал вспоминать своё прошлое. Так он мог заново прожить каждый миг снова. Так он мог принести в это тоскливое место своего последнего пристанища шарм и блеск, которыми он старался окружить каждую минуту своей жизни. Стержнем характера этого авантюриста был вечный эгоизм. Казанова всегда говорил только о себе. Он не представлял о чём другом можно поведать миру. И он начал говорить о себе, погружаясь в воспоминания о путешествиях, воскрешая в памяти шалости юности и похождения зрелого возраста, вспоминать любовниц, друзей и врагов. Казанова начал свою рукопись.

Скука бытия может стать сильным порывом к творчеству, дорогой читатель. B затемнённую комнату, под свет лепестка свечи, приходят самые яркие воспоминания. Там создаются самые красочные картины жизни. После тюремного заключения Сервантеса мы наслаждаемся его Дон Кихотом.(36) Лучшими страницами французского писателя Стендаля мы обязаны мрачным годам его вынужденного затворничества.(37) "Божественной Комедией" великий Данте благодарен годам изгнания из своеги любимого города – Флоренции.(38) Рассказы О’Генри были написаны во время его тюремного заключения в тюрьме штата Огайо.(39) Скука и тоска одолевали будущего автора светящихся юмором рассказов. Возможно, что именно они подтолкнули О’Генри к колченогому столу под окном его камеры.



После смерти Казановы в Дуксе были найдены документы и связки писем, перевязанные ленточкой. Большинство документов были закладными письмами из ломбардов. Но главной находкой была огромная, в четыре тысячи страниц рукопись, о существовании которой было известно только посвящённым лицам. На титульном листе рукописи было написано: "Жак Казанова. Венецианец. История моей жизни". Казанова на склоне лет отложил в сторону все громкие имена и титулы аристократов, которыми он окружал себя всю жизнь. Он оставил себе только один титул – "Венецианец".



Когда-то в Париже Мадам де Помпадур, знаменитая фаворитка Людовика XV, спросила Казанову:

– Сударь, вы приехали издалека? Как вы сказали? Из Венеции?

– Да, Мадам. Но Венеция не бывает далекo. Венеция всегда в центре.



Чтобы почувствовать вкус XVIII века, дорогой читатель, блистательного и очень грешного века, важно знать, что символами его были две столицы: Париж и Венеция. В XVIII веке Италия не грустила, вздыхая о былых славных веках. Она была и оставалась родиной музыки, театра, художников и центром масонства. Хотя о масонстве человечество всегда знало ровно столько, чтобы быть уверенными, что там кроется нечто намного большее. Это нечто, что обречено оставаться таинственным веками. Потребность в страшном и таинственном у человечества куда больше, чем потребность в раскрытии секрета.

Италия, разделяя вместе с остальной Европой французские нравы, роскошь и вкусы, оставалась самой собой, нисколько не похожей на Францию. Её драгоценная жемчужина – Венеция стала второй столицей Европы. Город в лагуне делил с Парижем знаменитостей сцены, искусства, любви и интриг, знатных путешественников, необыкновенных людей, авантюристов и куртизанок, всех тонких ценителей и прожигателей жизни. Оба блистательных города, Париж и Венеция, возводили на пьедестал музыканта, певца, композитора. Аристократы и искатели приключений наполняли гостиные, театры и игорные дома двух столиц роскоши.

Но у Венеции XVIII века было преимущество перед Парижем. Город удовольствия не привлекал резонёров и лицемерных моралистов. Венеция счастливо избежала нашествия стай скучных насмешников французской столицы. Венецию не посещали благодетели человечества, занятые самолюбованием и поиском путей истины во "тьме невежества".

Что позволило солнечной лагуне Венеции на время избежать революционного вихря, накрывшего Францию.

В Париже декорация жизни была ширмой, на время скрывавшей зарождение грозных исторических событий. В Венеции декорация была частью яркого театрального представления. Это были декорации легкомыслия, декорации оперы, декорации комедии нравов, декорации комедии масок. Никогда и нигде жизнь не была так похожа на театральное представление, как в Венеции XVIII века. Париж создавал новую моду, новые блюда, новую литературу и театр. Он создавал великую литературу, великую философию. Которая, впрочем, для её создателей закончилась кровавым террором. А беззаботная, легкомысленная Венеция XVIII века веселилась, флиртовала и отдыхала. Слишком много крови было пролито в сражениях за её тысячелетнюю историю, за столетия громких побед, завоеваний и кровавых заговоров. К последней трети XVIII века слишком многоe было навсегда утеряно. Венеция потеряла все свои колонии. У неё не было желания, как, впрочем, не было и возможности что-либо возвращать. Не думая предаваться унынию и бесполезным вздохам о навсегда утраченном могуществе, Венеция занялась тем, чем обычно занимаются легкомысленные повесы и весельчаки. Венеция предалась неге, отдыху и развлечениям.

Этот удивительный город удалил из своей жизни все заботы соседки Европы. Венеция стала столицей праздности, театра, игры и любовных развлечений. Куртуазная легкомысленная эпоха XVIII века надела карнавальную маску и с удовольствием рассматривала себя в глубоком венецианском зеркале, отражавшем в своих многочисленных гранях иллюзию вечного праздника.

В столице праздности не было времени для сна и бодрствования. В Венеции не менялись времена года. В Венеции была лишь смена дня и ночи. Азарт и любовь вели театральное представление. Охота за удачей увлекала, развлекала и поглощала игроков. Влюблённые и увлекающиеся любовью относились к своей поглощающей страсти, как к забавному приключению. Если в Париже любовники измучили бы друг друга борьбой страстей, амбиций, ревности и самолюбия, то в Венеции – они радовали друг друга. Если в Париже любовники, расставаясь, ненавидели, а порой лишали жизни друг друга, то в Венеции – они, расставаясь, благодарили друг друга.

В многочисленных гранях огромного венецианского зеркала отразился мечтательный культ XVIII века. С его фривольностью, ветреной лёгкостью и чувственностью любви. С его страстью к удовольствиям и очаровательным бесстыдством.

Как говорил великий венецианец Казанова: Любовь – это любопытство.



И вот так это любопытство, это фривольное, чувственное, праздное, ветреное венецианство пронизывало все четыре тысячи страниц рукописи, написанной стариком за его последние годы. Праздная челядь замка Дукс коротала своё время на кухне или в кладовых. Только покрытые густой пылью десятки тысяч книг на полках громадной библиотеки окружали старика. Стопка исписанных листов рукописи росла день ото дня. Она казалась ему абсолютно бесполезной. Всё равно её предстояло сжечь. Сохраниться она могла лишь в том случае, если бы смерть застигла старика врасплох.

Хотя нам, дорогой читатель, остаётся и такое простое объяснение, что Казанова просто передумал отправлять своё детище в огонь. После смерти старика шокированные душеприказчики спрятали рукопись в сундук на четверть века. И не потому, что прочитавшие её думали о репутации автора. В рукописи была найдена фраза, которая была воспринята как завещание старика:

"Я пишу эту рукопись в надежде, что она никогда и никем не будет прочитана. Когда наступит моё время, я отправлю её в огонь. Если этого не случится, то, надеюсь, мои будущие читатели простят меня. Написание этих мемуаров было единственной возможностью не сойти здесь с ума."(40)

Но время его тоски и одиночества искупали дни, когда в замок приезжали гости: граф фон Вальдштейн, граф Макс фон Ламберг и родственник хозяина Дукса, кумир Европы, фельдмаршал и писатель принц де Линь.(41)

Да, дорогой читатель, именно тот мастер галантной беседы, которого обожали все монархи Европы. Принц де Линь, который вместе с мастером политической интриги Шарлем де Таллераном после падения Наполеона будет кроить карту всей Европы. Этот великий человек был одним из гостей Казановы, он описал старика в своих воспоминаниях. Именно ему, принцу де Линь, писателю, большому любителю женщин, знатоку придворных обычаев и слухов от Версаля до Санкт-Петербурга, Казанова первому показал черновик своих воспоминаний. Позже принц признался с улыбкой, что не смог прочесть ни одной главы рукописи, чтобы не испытать зависти, удивления или эрекции. Он был очарован книгой, как и самим Казановой.

"После трапезы начиналось то, ради чего приехали гости. Старик начинал читать свои записи, – писал в своих воспоминаниях принц де Линь. – Проживший такую насыщенную жизнь, имеющий таких друзей, он был необычным человеком. Хотя его друзьями были также мошенники и негодяи".

– Если вы хотите проведать обо всех авантюристах на свете, особенно в Европе, наших современниках, обращайтесь ко мне, мой друг. "Funditus et in cute", я отлично знал их всех без исключения и видел насквозь, – смеётся довольный Казанова на вопрос своего старого знакомого графа фон Ламберга.(42)



Отметим, дорогой читатель, что героиня книги – известная авантюристка XVIII века, чьи приключения и интриги занимали немало великих умов и монархов Европы в начале 1770-х.(43)

Как Автор книги я отдельно отмечаю эту фразу, написанную лично Казановой в переписке с графом фон Ламберг. С известными фактами, датами и логическим построением эта фраза из письма оказала влияние на развитие некоторых линий художественного замысла этой книги.



После изысканного обеда гости замка будут неспешно вести беседу о войне, о приключениях, о женщинах и любовных похождениях, о революции, алхимии, о книгах. Собеседники – три немца и итальянец, были детьми своего XVIII века и с удовольствием транжирили деньги, остроумие и любовь. Попивая в высоких хрустальных бокалах бургундское вино, гости будут слушать рассказы старика о его времени. Слушая воспоминания старого философа, они будут чувствовать себя словно беженцы из потерянной эпохи уходящего роскошного века. Которые знают и видят, что их такой прекрасный когда-то мир "катится к дьяволу".

А потом гости покидали замок. Старик оставался один. В замок возвращалась скука. Некоторое время Казанова бродил по замку и вслух продолжал воображаемый диалог с уехавшими гостями, вызывая этим смех замковой челяди. Но постепенно жизнь входила в привычную колею и Казанова возвращался в библиотеку. Возвращался к своей рукописи.

Когда-то, в годы бурной жизни, он со смехом уверял окружающих, что на склоне своей жизни он будет следовать благоразумию. Но Казанова остался верен себе до конца. Он не стал благоразумным. Eго "вторичная краска стыда", как он со смехом пояснил когда-то, была краска стыда за то, что он никогда не краснеет.(44)

Этот второй стыд не помешал ему ежедневно, день за днём, по двенадцать часов, заполнять своим красивым почерком всё новые страницы и сотворить достойное наследие Казановы. Сотворить рукопись, полную чувственности, таинственности, азарта и авантюризма, похоти, алчности, лжи и непорядочности, опасной игры с законом, любви к свободе, череды тёмных и скандальных поступков.

Помимо странствий, приключений, скандалов и дуэлей, в этой рукописи есть много историй об особых сражениях и победах.

Победах в роскошных альковах, в церковных ризницах, на постоялых дворах, чердаках и сеновалах. Это были мемуары ловеласа и рыцаря постельных сражений, странствующего пилигрима любви. Более сотни "жертв любви" были названы в этой рукописи. Ещё большее количество нежных жриц любви было упомянуто только буквами или инициалами. Там были: англичанка, француженка, итальянка, голландка, русская или просто тексты: "Во Франкфурте я перезнакомился со всеми весёлыми девицами города. Они превосходят француженок и итальянок по части форм."(45)

Сладкие изгибы тел он помнил. Имена помнить он себя не утруждал. Вечный любовник Казанова страстно любил и помнил только одну свою возлюбленную. Страсть к ней была с ним всю его жизнь. Он любил Венецию.





* Начало данной главы написано под впечатлением прочитанной автором много лет назад книги С.Цвейга.

(33) Граф Макс фон Ламберг и Казанова, были почти одного возраста, познакомились в Париже в 1757 году, оставались друзьями до самой смерти. Граф также состоял в постоянной переписке со многими как великими умами, как Вольтер и д'Аламбер, так и авантюристами Европы, как Калиостро и Сен-Жермен.

(34) 1784 и 1785 годы Казанова служил секретарём Себастьяна Фоскарини, венецианского посла в Вене.

(35) Граф Йозеф Карл фон Вальдштейн, (1755—1814), – старший из четырёх братьев фон Вальдштейн, был покровителем Казановы и предложил ему мало обременительную работу библиотекаря в своём замке Дукс, в Богемии, территория современной Чехии.

Граф Фердинанд Эрнст фон Вальдштейн, (1762 -1823), – один из братьев фон Вальдштейн, покровитель композитора Людвиг ван Бетховена. Бетховен посвятил ему «Вальдштейновскую сонату».

(36) В 1597 году великий испанский писатель Мигель де Сервантес попал в тюрьму по обвинению в растрате государственных средств. Незадолго до этого он устроился интендантом в королевскую армию. В его обязанности входил сбор недоимок и закупка провианта для Непобедимой армады.

(37) Стендаль, Мари-Анри Бейль, (1783 – 1842), французский писатель, один из основоположников психологического романа. Стендаль вернулся в Париж из Италии в 1822 году, но и туда добрались слухи о его знакомствах с карбонариями. Ему долгое время пришлось быть очень осторожным, это было время замкнутой жизни. С 1822 по 1830 год были написаны самые значительные его произведения.

(38) В 1302 году Данте был лишён гражданских прав и изгнан из Флоренции. Он вынужден был, оставив жену и детей, покинуть родной город. «Божественная Комедия» была написана в период приблизительно с 1308 по 1321 год.

(39) О’Генри прославился в тюрьме города штата Огайо. Попал он туда в 1898 году по обвинению в растрате средств.

(40) Слова Казановы из его рукописных мемуаров.

(41) Принц Шарль де Линь (1735 – 1814), австрийский фельдмаршал и дипломат, знаменитый мемуарист и военный писатель.

(42) Строки из письма Казановы к графу фон Ламбергу 28 июля 1787. «Funditus et in cute» – латынь дословно «и под кожей и снаружи”.

(43) Автор отдельно отмечает эту фразу, написанную лично Казановой в переписке. С известными фактами, датами и логическим построением оказавшей влияние на развитие некоторых линий художественного замысла этой книги.

(44) Реальные слова Казановы.

(45) Слова Казановы из его рукописных мемуаров.












Глава 5


Июнь 1798 года. Богемия, замок Дукс.



Самые пёстрые картины жизни создаются в затемнённых комнатах.*



В один из тёплых дней начала июня 1798 года Казанова проводил утро в библиотеке, наедине с любимыми книгами и со стопками бумаги на письменном столе. Сидя напротив камина, который разжигали даже летом, он думал о своей вечной возлюбленной – Венеции. Лишь лёгкий ветер нарушал уединение старика, сквозь неплотно закрытые старинные окна приносил запах цветов из сада, гулял между стеллажами с пыльными томами тысяч книг.

Старик вздохнул и отложил полученное утренней почтой письмо из Венеции. Затем открыл свою рукопись и опустил перо в чернильницу. Как и каждое утро, как только старик открывал страницы своей рукописи и писал первые несколько строк, в библиотеку к вечному любовнику шуршащей толпой являлись, будто сотканные из эфира, прозрачные, бесплотные женские тени-воспоминания. Одетые в одежды уходящего века, они какое-то время толпились у входа. Старик раздумывал какой из теней проходить сегодня первой. Затем, одна за другой, лёгкими маленькими шагами тени-воспоминания кружились вокруг горящего камина с потрескивающими дровами. Каждое утро в громадной библиотеке замка, наполненной запахом плесени и мышей, начинался этот воображаемый бал. Из-за пыльных шкафов с книгами выплывали тени аристократок в широких кринолинах, их сменяли тени крестьянок, с закатанными по локоть рукавами рубахи, куртизанок, с открытыми гладкими плечами, и просто шлюх в дырявых юбках.

Они кружились, вовлекали в этот танец другие тени, с полными лицами почтенных матерей семейства и нежными личиками, пылающими румянцем первого стыда. Бал в библиотеке кружил и втягивал в себя, как в воронку, тени прелестных женщин, закутанных в кружева и тени сладострастных старух во всём блеске роскошных драгоценностей на дряблой морщинистой коже. Шуршащие шёлковые, парчовые, хлопковые накрахмаленные юбки и просто дырявые лохмотья, кружась, завершают фигуру танца и отпускают из своего плена очередную бесплотную тень. Одна за другой, ступая медленной, торжественной поступью, они заходят в альков-рукопись.

Сидящий за столом старик облизывает быстро пересыхающие синеватые губы и шепчет скользящему по бумаге перу жгучие слова о начинающейся любовной атаке. Порой слова повисают на острие пера, если фраза кажется старику чрезмерной или неподходящей случаю. Бесплотная тень кружится в танце и старик, мысленно сжимая её в объятьях, шепчет скрипящему перу страстные и нежные слова. Но взор его уже упал на следующую прелестную тень, к которой воспоминания старого соблазнителя готовятся перейти.

В любовной баталии в ход идут галантные слова. Слова нежно обволакивающие, манящие, дразнящие, слова провоцирующие. Слова, лишающие "жертву любви" возможности сопротивляться. Любая женщина могла остановить вечного любовника. Но никакая женщина не могла заставить его остаться. Соблазняя новую возлюбленную, Казанова говорит о нежной любви и поглощающей страсти. Он совершенно искренен в эту минуту. Чуть позднее он будет также пылок и искренен. Но уже с другой возлюбленной.

Забавляется весёлый шалун Эрос, увлекает азарт любовной игры. Костяные кубики, с вкраплёнными на их боках точками, катятся по игровой доске и создают вечно меняющиеся любовные комбинации Казановы.

Его возлюбленные не винили этого ветреника за время, проведённое с ними. Он был искренен с ними в ту минуту, когда шептал страстные слова в нежное ушко. Он был искренен в чувствах и красках любовных переживаний и сейчас, когда они ложились на бумагу рукописи воспоминаниями. Как художник Казанова использует все богатство своей палитры, во всех деталях воспроизводит свой замысел – воспоминание о своей жизни. Он нежно кладёт мазки на свою картину-рукопись, изображая полную приключений жизнь авантюриста. Изображая вечное любовное приключение мужчины и женщины.

Гениальный эгоист в своих странствиях искал и находил то, что не думал подчинять силе страсти и силе своего обаяния. Это то, что трепетно, как крылья прелестной бабочки. Он искал одно из самых нежных и загадочных, наглых и великих чувств – любовь.

"Я никогда не нарушал данных клятв. Даже если держал свою возлюбленную в объятиях всего одну ночь или мгновение."(46)



Многие не согласятся с автором этой книги, что неискренность в любви является результатом вмешательства чересчур трепетных чувств. Любовь нашего ловеласа доставляла его подружкам чрезвычайно мало душевных страданий. Обещая очередной прелестнице бурную стихию страсти и раскаты грома чувственности, Казанове не было необходимости притворяться. Он никогда не становился трагическим героем в судьбе своей очередной пассии. Он не был тёмной, загадочной фигурой. Поэтому его возлюбленные не винили его за обман и ветреность. Их только огорчало, что буйство этой стихии продолжалось недолго.

Перо старика скрипит по бумаге:

"Единственным моим настоящим талантом был талант любить женщину. Я отдавался ему со всей страстью."(46)

Ещё одна прозрачная тень шаловливо юркнула в кровать-рукопись. Казанова заканчивает воспоминание об очередном любовном сражении и скромно дописывает финал своей победы. Ветреник галантно оставляет подробности своих любовных историй за закрывшимися дверями:

"Я затворил дверь и мы предались любви". "Мы набросились друг на друга с жадностью и ненасытностью."(46)

Сын театральных актёров двигался по жизни, как по сцене театра.(47) Когда пройдоха и авантюрист Казанова стоял за занавесом, ожидая своего выхода на сцену в спектакле под названием "Моя жизнь", Казанова повеса, герой-любовник, гениально играл на сцене роль в коротком любовном эпизоде.

Во время бурной молодости Джакомо считал подарком все милости, которые ему даровала судьба, и считал пустяком все неудачи и грустные моменты, которые ему также приходилось переживать на пути его скитаний:

"Судьба порой бывала ко мне неприветлива. Но лишь для того, чтобы не казаться слишком благожелательной."(46)

Наш вечный любовник побывал повсюду. В его жизни были встречи c королями, с министрами, с философами.

Все эти учёные беседы с великими людьми, с императорами Европы занимают такое же место в его рукописи, как её главное действие. Это погоня за его главным призом – за женщиной. Это встречи в гостиницах, в театрах, в замках, в трактирах, на постоялых дворах, в борделях. Его время, его век одарили его блестящим существованием и бесконечными удовольствиями. Но в жизни Казанова искал не только богатства, славы или власти. Он искал полноты ощущений. Он жаждал овладеть тем, что древние называли Аrs Vivendi – Искусство Жизни.

И в этом он преуспел, дорогой читатель.



Роскошный XVIII век заканчивался. И заканчивался он Великой Французской революцией. Полная приключений и чувственной любви жизнь Казановы осталась в галантном веке, разбитом этой революцией. Самым страшным ругательством в устах старика стало слово "якобинцы."(48) Несносная челядь замка награждается этим именем за каждую мелкую пакость старику. Старик сотрясает замок громовыми раскатами своего негодования. Он ощущает себя крохотной частичкой своего великолепного уходящего века, крохотным, еле живым листочком трухлявого дерева, которое собирались срубить. Он чувствует, как гибнет вместе с ним.

"Принцессы и куртизанки порой сменяли друг друга на сцене моей жизни. Мне случалось распознать в принцессе шлюху. Случалось в шлюхе увидеть принцессу".

Старик положил перед собой новый лист, обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать:

"Мои прелестные возлюбленные прошлого легко себя узнают на этих страницах. Читатели будут искать в моей рукописи намёки на имена приятно скомпрометированных дам. Всю мою жизнь милое женское сословие было моим добрым и моим злым гением. Когда придёт моя минута, без сожаления я брошу свои записи в огонь. Я слишком правдиво отобразил в них свою жизнь".

Сегодня старик был особенно печален. Утренней почтой Казанова получил сильно запоздавшее в пути письмо. Республика Венеция прекратила своё существование и захвачена Наполеоном. Ушёл в прошлое город вечного карнавала, танцев, таинственных незнакомок под масками. Ушёл в небытие город его весёлой, бурной молодости. Он знал теперь, что возвращаться ему некуда.(49)

Скрипит пером старик, устремив взгляд в тёмные дали своего прошлого. Всплывают бесчисленные скандалы и авантюры. Мерцают звёздочки далёких любовных привязанностей: "Я наслаждаюсь обществом возлюбленных из моего прошлого. Они дарили мне свою любовь, они дарили мне вдохновение. С ними я разделял восхитительную радость бытия. Мы утоляли наше любопытство. В своих мыслях я возвращаюсь в нашу общую весёлую молодость. Я возвращаю в памяти нежные прелести каждой моей возлюбленной. До моей последней минуты они останутся такими же обольстительными, как в те далёкие, сладкие минуты наших свиданий. Я не в силах взять их с собой в вечность,…"



Блистательный авантюрист, мудрый собеседник, неутомимый любовник был обречён окончить свои дни одиноким философом затерянного замка в Богемии. Последних лет меланхолия неизлечимого романтика Казановы сменится острым, как кинжал, сарказмом разочарованного старика. Можно не сомневаться, дорогой читатель, как всё в жизни, это было также предопределено провидением.

В библиотеку, шаркая, вошла экономка и сообщила, что посыльный привёз послание. Старик открыл надушенный конверт. Его знакомая "каббалистка" Ева Франк прислала свои извинения. Она не приедет в замок к обеду, её задержали неотложные дела. Старик равнодушно прочитал послание. Для него его давняя подружка теперь также принадлежала времени, которое уходило в прошлое. Он встретил её, тогда пятнадцатилетнюю прелестницу, в Германии в конце 1760-х годов, когда колесил по Европе, будучи изгнанным из Парижа личным приказом Людовика XV из-за его аферы с маркизой д’Юрфе.(50)

Ещё тогда он разглядел в ней, дочери какого-то отправленного в тюрьму скандального еврейского шарлатана, талант замечательной любовницы. Последние десять лет она часто останавливалась в замке, чтобы мило провести время со старым знакомым. Казанова искреннее восхищался этой пышногрудой сорокалетней прелестницей. Её остроумие, фривольные истории и неприкрытый цинизм делали её ещё привлекательней в его глазах.

Как настоящий философ, Казанова умел увидеть в одном и том же создании и ангела, и грешника. У него вызывало только смех, что ангел в Еве был изрядно потасканным, а греховное начало Евы бурно цвело. Но в последние годы прелестница соглашалась только разделить с ним трапезу.

С сегодняшнего печального утра он больше ничего не ждал от жизни. Даже его траур по ушедшей в прошлое Венеции длился всего несколько часов: "Когда мы молоды, нам кажется, что весь наш жизненный путь будет обязательно усыпан душистыми розовыми лепестками. А острые шипы достанутся кому угодно, только не нам. Но это не так. Хотя мне не стоит жаловаться. В комнате у меня тепло, меня окружают любимые книги. Они как старые друзья, ничего не требуют и всегда готовы дать ровно столько, сколько у них просишь" – утешает себя старик.

Старый ловелас становился предметом уходящего века. Он чувствовал, что уже не рождает страсть у женщин, но не ощущал грусти по этому поводу. В его жизни происходили и более крутые перемены. Он принимал их философски. Казанова всегда был уверен, что удача вернёт ему всё, что было потеряно.

Сегодня Казанова впервые почувствовал себя слишком старым, чтобы отправиться на поиски новых встреч и впечатлений. Покинувшая его надежда уступала место душевному спокойствию. Он был этому только рад. Утром, прочитав печальные известия о Венеции, он решил навсегда остаться в замке и здесь закончить свой жизненный путь. Замок Дукс был достаточно роскошен, чтобы вместить в себя его богатые воспоминания. И достаточно огромен, чтобы вместить бесконечные тоску и одиночество Казановы. (51) Он будет ожидать конца своего пути со спокойствием. Спокойствие поможет ему влачить тоскливое существованиe.

Сегодня, даже в отсутствии своей старой подруги Евы Франк, он не будет обедать в одиночестве. Рано утром в замок приехала мать Карла фон Вальдштейна, хозяина замка. Княгиня когда-то имела наивность обратиться к Казанове с щекотливой просьбой о некоторых личных делах своего сына Карла. А именно – повлиять на её сына, чтобы он перестал расточать себя в связях с женщинами и жениться. Просьба графини явно была по неправильному адресу. (52)

Неудача этого предприятия не отдалила её от старика. Она сохранила к нему прежнее тёплое отношение. Даже жалобы капеллана местной церкви на любовные интрижки Казановы с местными крестьянками и его заигрывания с прихожанками во время церковной службы, которую изредка посещал ловелас, не повлияли на её симпатию к библиотекарю. Княгиня, почти ровесница Казановы, ценила его за образованность и прекрасные манеры. Пожилая дама, молодость которой прошла в галантном фривольном веке, готова была не замечать столь незначительные, по её мнению, случаи.

– Я не слышала никаких жалоб от особ, которых вы, отец мой, сочли обиженными. Если таковые поступят, я, несомненно, поговорю с господином де Сенгалем, – отвечала княгиня, покидая церковь после утренней службы.

Ближе к полудню Казанова отложил перо, поднялся по мраморным ступеням широкой лестницы в свою комнату и стал переодеваться к обеду.

Ближе к обеду в замке ожидали приезда старого графа фон Ламберга. Граф, давний друг и поклонник Казановы, путешествуя с дальней родственницей из Вены в Берлин, с дороги отправил письмо о своём приезде. Казанова был несказанно этому рад. Но к концу письма радость встречи со старым другом потускнела. Некоторые подробности семейных неурядиц, причиной которых была спутница графа, вызвали у Казановы раздражение и досаду. Вместо приятных бесед со старым другом, с которым его связывали воспоминания о весёлых временах, он приготовился к отбыванию пытки от скучного визита.

Казанова лениво переодевался, когда со двора донеслись грохот колёс большой кареты и голоса слуг. Но выражение недовольства, постоянно присутствовавшее на лице старика, исчезло, стоило ему только выглянуть в окно. Рядом со старым графом фон Ламберг стояло существо, при виде которого Казанова почувствовал, что в нём просыпается так долго дремлющий шевалье де Сенгаль. Спина неприятно ныла от долгого сидения в библиотеке. Но Казанова уже был готов посвятить своё время разгадыванию тайны любовного влечения.



* Начало данной главы написано под впечатлением прочитанной автором много лет назад книги С.Цвейга.

(46) Слова Казановы из его рукописных мемуаров.

(47) Родители Казановы – танцовщик Гаэтано Казанова (1697-1733) и актриса Дзанетта Фарусси (1707-1776).

(48) Политическая партия по времена Французской Революции, узаконившая в 1793 году во Франции кровавый террор.

(49) Венеция, не без «помощи» венецианских и итальянских якобинцев, позорно сдалась войскам Наполеона, была оккупирована и разграблена французскими мародерами.

(50) Афёра с маркизой Дюфре. В начале 1762 года в Париже, Казанова убедил маркизу, что она возродится в ребёнке, которого он может зачать с девственницей знатного рода. Казанова завладел её деньгами и, спасаясь от Бастилии, бежал из Парижа.

(51) В замке Дукс около ста залов.

(52) Мать графа обращалась к Казанове с просьбой повлиять на её сына перестать расточать себя в связях с женщинами и жениться. Просьба явно была по неправильному адресу.




















































Глава 6


Июнь 1798 года. Богемия, замок Дукс.



– Княгиня, шевалье, позвольте вам представить мою родственницу Адель фон Ламберг, вдову моего трагически погибшего племянника.

Граф представил свою спутницу, молодую белокурую женщину лет двадцати пяти – двадцати семи.

Граф фон Ламберг представил Адель старой княгине и вернулся к Казанове:

– Итак, дорогая Адель, вам выпала удача познакомиться c великим соблазнителем. Слава о нём прокатилась по всей Европе. Также я представляю вам философа, имевшего мудрость следовать своим безумным порывам. И, наконец, я представлю вам смельчака, совершившего все эти безумства. Я представляю вам этих господ в одном лице шевалье де Сенгаля. Хотя,…

– И кто из этих троих преобладает в шевалье де Сенгаль с сегодняшнего утра? – бесцеремонно перебила графа молодая женщина.

Несмотря на улыбку на её лице, Казанове показалось, что в насмешливых голубых глазах сверкнула сталь занесённого лезвия.

– …не знаю, стоит ли, Адель, вас с этой встречей поздравлять, – закончил граф.

Казанова отвесил церемонный поклон. Привлекательность гостьи возбуждала в нём бурю чувств. Пока лёгкая фигурка Адели поднималась по лестнице в отведённые для неё комнаты, план завоевания этой нимфы, от начала "любовной атаки" до мига, когда он закроет за собой дверь её спальни, уже был полностью выстроен.

– Адель не скрывает своих пристрастий ко всему французскому. Я думаю, мне необходимо внести некоторую ясность и заранее принести извинения, мои друзья.

– Пристрастие ко всему французскому? Великолепно! Милая Адель, вы молоды и прелестны. Это так не хватает нашему старому кружку! Хоть на короткое время.

– Увы, графиня. В список французских пристрастий Адели, помимо философии, моды и изысканной французской кухни, вполне нами разделяемые, входят якобинскиe симпатии, – язвительно отметил старый граф фон Ламберг. – Революцию, по мнению Адели, принесли в мир талантливые люди. Эти их таланты продолжают способствовать всеобщему благоденствию. И, конечно, всеобщей свободе и справедливости.

– Бог мой!

– Страстное поклонение этим идолам, в конце концов, подтолкнуло Адель к решению посетить дальних родственников. И дать близким в Вене отдых от семейных скандалов. Мне выпала обязанность и большая честь сопровождать её в этом путешествии.

Oбед заказали в малую столовую сразу после полудня. Готовясь в своей комнате к обеду, Казанова надел серый бархатный камзол, расшитый серебряным шитьём, изрядно потускневшим, и кремовые кюлоты. Подвязки с застёжками еле поддались его непослушным скрюченным пальцам. Он тщательно расчесал, напудрил парик и надел шляпу. Ещё раз придирчиво оглядел себя в зеркале и остался собой доволен.

Одетый по моде Людовика XV, медленно, на своих подагрических ногах, шевалье спустился по лестнице в зал.(53) Обе дамы уже ждали внизу. Сняв шляпу с плюмажем, старик приветствовал дам, помогая себе тростью с золотым набалдашником. Такой церемонный поклон наверняка могла бы оценить Мария Антуанетта. Но Адель едва удержалась от смеха. Невозмутимый Казанова также церемонно ответил на поклон вошедшего в зал графа фон Ламберга и предложил руку княгине. Через галерею все чинно проследовали в столовую.

– Сегодня я надел траур по Венеции, господа, – Казанова пересказал гостям письмо, полученное утренней почтой. – Французские войска оккупировали Венецию и Жозефина дала роскошный бал во дворце Пизани-Моретта.(54) Что меня поразило, господа, весь город приехал к этой якобинке!(55)

– Увы, – выдохнула старая княгиня. – Великого города праздников больше не существует.

– Век галантности заканчивается, – Казанова незаметно скосил глаза в сторону Адели. Та невозмутимо следовала со всеми. – Шарм столетия длившихся праздников и ярких карнавалов потускнел. Увы, господа, заразный ветер якобинства гуляет над прекрасной лагуной.

– Да, мы уже давно живём одними воспоминаниями, – вздохнул старый граф фон Ламберг. – Наш прекрасный мир состарился вместе с нами.

– События последних лет уже дали нам много поводов для огорчения, господа. Увы, мы становимся лишь тенями нашего прекрасного века.

Блюда, поданные к обеду, вернули собеседникам хорошее расположение духа. По общему согласию трапеза проходила в отсутствие лакеев. Наливал вино сам Казанова. Беседа, в основном, шла между ним и Адель. Она буквально забросала его вопросами.

– Милая Адель, вы собираетесь выведать за пару часов всю мою жизнь, – смеялся Казанова.

Но он не собирался отвлекать внимание молодой женщины от своей персоны. Адель расспрашивала его о родителях, о его семье, была крайне удивлена, узнав, что его брат Франческо Казанова – член французской художественной академии и известный художник.(56) Известие, что другой брат Казановы стал священником, заставило молодую женщину расхохотаться:(57)

– Не говорите мне, что ему доводилось выслушивать ваши исповеди. Тогда я могла бы ему только посочувствовать.

– Он неизменно держался стоически и не подавал вида, что ему довелось услышать нечто особенное, доселе им не слышанное.

– Я надеюсь, в минуту исповеди вы искренне сожалели о поступках, которые совершили? И каждый раз твердо решали избегать любого нового греха, шевалье? – с сарказмом процедила Адель.

– Но людям нравится, когда им прощают грехи. Вы, надеюсь, не будете с этим спорить, Адель. Если вы не совершаете новых грехов, то вам нечего будет сказать в исповедальне. А это уже серьёзный проступок. У церкви будет повод обвинить вас в отсутствии искреннего раскаяния, – в глазах Казановы плескался смех. – А ваш сарказм говорит о неудовлетворённости жизнью, моя красавица.

Граф, желая смягчить выпады родственницы, тонко вернул разговор к новости, полученной Казановой из Венеции. После нескольких фраз, которыми граф и княгиня обменялись с Казановой, прелестная якобинка опять завладела вниманием:

– Это было предопределено историей, господа. Ослеплённые собственным величием и блеском своих изображений на монетах, аристократы перестали замечать вокруг простых людей. Их привлекали лишь разврат и внешний блеск. В их мире царили излишества и порок, искусно прикрытые словами из философских рассуждений, облагороженные искусством и роскошью. Этот старый, затхлый мир был обречён. Дворцы не могли продолжать жить в сладкой неге там, где хижины были глубоко несчастны, – Адель явно была в своей стихии.(58)

– А ваша Революция и ваши герои с их надуманной свободой сами себя уничтожат. Это только вопрос времени, – парировала княгиня.

– Свобода не может быть надуманной. Она есть величайшая ценность, княгиня. Для её торжества жили и творили великие философы Европы. За неё герои отдают жизни. И я буду бороться за неё до своего последнего вздоха.

– Какой вздор, Боже мой! Не стоит ради этого умирать, бедное дитя! – воскликнула графиня. – Нетерпимость, которой вы горите, есть заклятый враг свободы. Она уже привела к пролитию рек невинной крови. И вы провозглашаете себя наследниками идей философов и идей великого Вольтера? – спросила она. – Слава Богу, он уже умер и ничего о вас не знает.(59)

– Великий Вольтер одобрил бы то, что мы делаем. Мы oчистим наш мир от несправедливости, лжи и распутства.

– Французы сбегались в толпы, вешали, рубили головы, убивали всякого, кто осмелился сказать своё мнение, выразить своё несогласие с этой вакханалией убийств. Невинных женщин резали на куски за то, что они были аристократками. А толпа носила эти кровавые трофеи по Парижу.(60)

Старушка стала багровой от негодования:

– Никогда бы великий Вольтер не стал этого приветствовать. Без всякого сомнения, вы также отправили бы его на гильотину.

Граф фон Ламберг почти умоляюще возвёл глаза к небу:

– Адель, дорогая, будьте благоразумны! Не все согласны принять ваши слова за истину.

Казанова поспешил вставить свою тонкую реплику:

– В дни террора революции я написал письмо этому якобинцу Робеспьеру.(61) В те дни толпы санкюлотов прославляли его и носили его портреты по всему Парижу. B своём письме к нему я назвал его антихристом и предрёк ему кары небесные. К сожалению, гильотина отняла у меня столь ценного оппонента. Эта жестокая железная дама не дала ему возможность ответить на моё письмо.(62)

Сложив из тонких синеватых губ некое подобие улыбки, Казанова добавил:

– Вкус к роскоши, постоянные поиски удовольствий составляли аромат нашего века. Это было время, наполненное любовью и жаждой удовольствий. И, в дополнение к этому, не лишённое утончённости. А безумный мир, который вы нам обещаете, милая Адель, создан не для меня.

– Bы бездарно прожили свою жизнь, шевалье. Распутничать, грабить, лгать и заниматься шулерством – это единственное, что вы умели. Это было единственное, чем вы занимались в своей жизни.

– Там, где мы видели счастье, удовольствие и наслаждение, вы, называющие себя детьми революции, не хотите видеть ничего, кроме несправедливости и распутства. Я утешаюсь сознанием того, что доживаю свои последние дни в кругу друзей, – Казанова взглянул на графа и княгиню.

– Вы извлекали из этого неплохую денежную выгоду. Меня, признаться, ничуть не удивляет, что вы находите в этом наслаждение. Как и удовольствие от мнимой галантности и глупого этикета.

Княгиня, потрясённая этим выпадом, не могла найти слов и только положила свою руку на руку Казановы, выражая ему свою поддержку. Граф фон Ламберг рассыпался в извинениях.

Казанова поцеловал руку старой даме и благодарно улыбнулся растерянному графу:

– Я не грабил, а выигрывал деньги за столом для игры в карты, дорогая Адель. Причём всегда это происходило с согласия собравшихся игроков. Мне довольно часто случалось так развлекаться, предлагая собравшемуся галантному, а иногда и не совсем галантному, обществу расстаться с деньгами. Обманутыми всегда оказывались лишь те, кто сам этого хотел.

Казанова рассмеялся и встал из-за стола, чтобы наполнить вином бокалы гостей. Княгиня и граф хранили молчание и наблюдали за этой словесной дуэлью.

– Как видите, Адель, вам не в чём меня обвинить. Я не совершал преступлений против хорошего тона. Немного вина, прелестная бунтарка?

Адель кивнула.

– В то время как ваши санкюлоты, – Казанова, наполняя бокал Адели, как бы случайно коснулся её обнажённой руки, – избавляясь от своих врагов, да и от бывших друзей, заставляли их таким образом расставаться не только с деньгами в карманах. Они конфисковывали всё их имущество и обрекали их семьи на нищету. Но это было не полное наказание. Они заставляли их расставаться и с жизнью. Вы не будете это отрицать? Это вы называете революционной галантностью, милая якобинка?

– Старый мир преисполнен коварства и вероломства. Призраки ушедшего мира, всё старое и дряхлое сопротивляется. И мстит за то, что оно старое и дряхлое. Методы правосудия революции жестокие, я согласна с вами, шевалье. Но не более жестокие, чем приёмы, которыми обычно пользуются хитрость и надувательство.

– Но, дорогая Адель, Господь не учил своих чад устанавливать справедливость, утопая в крови. На что же похожа эта свобода, которую вы пытаетесь установить? Как мы это уже увидели – на жадную до крови мадам Гильотину, – театрально-трагично воскликнул Казанова. Возгласы одобрения раздались от молчавшей стороны обеденного стола.

– Только так можно установить справедливость.

– Я напомню вам, Адель, слова вашей знаменитой республиканки, этого яркого символа вашей революции, – мадам Ролан.(63) На эшафоте, за минуту до того, как её голова упала в корзину папаши Сансона,(64) она крикнула толпе на площади: "Какие преступления совершаются во имя свободы!"



Как я понимаю, мадам Ролан считала преступлением только свою голову в корзине и в эту минуту сожалела, что так устанавливается справедливость. Или то, что вы ею называете.

– Мадам Ролан, как и народ Франции, искренне верила, что революция обновит этот дряхлый мир. Что справедливость и закон будет править в новой жизни.

– Я бы приветствовал ваше царство справедливости и закона, Адель, если бы считал его возможным на земле. Но я не разделяю вашу уверенность и ваш оптимизм.



Но угаснув ненадолго, улыбка опять вернулась на лицо Казановы. Измученный долгими днями молчания, когда его собеседниками были рукопись и книги в библиотеке, он наслаждался своим красноречием. Но высокопарная тема обновления мира ему уже порядком наскучила. Будучи законченным эгоистом, он опять вернул разговор к своей персоне:

– За свою жизнь, как вы галантно выразились ранее, Адель, распутничая и занимаясь шулерством, я познал все тайны, из которых состоит человеческая натура. Я наблюдал в окружавших меня людях проявления самого низкого и самого возвышенного. Порой это проявлялось в них в самых привлекательных сочетаниях. Я признаюсь вам, что сам состою в равных пропорциях из одного и другого.

– Вы хоть знаете, что такое хорошая репутация, шевалье?

– Это одна из многих неприятностей в жизни, которые я удачно избежал. Как вы видите, моя прелестная якобинка, я отнюдь не претендую на безупречную добропорядочность, которая кажется вам единственно достойной восхищения. Которая, на самом деле, более походит на гнусный фанатизм.

– Вы продолжаете играть словами, шевалье! Естественное желание изменить жизнь к новому, к лучшему, называете фанатизмом. Сама жизнь требовала перемен в этом душном, затхлом мире порока. Если бы время вдруг повернулось вспять, уверена, что вы, шевалье, вернулись бы к прежнему образу жизни.

– Вы совершенно правы. Именно это я бы и сделал.

– Вы, как не желающий ничего менять скряга, достали бы из гардероба старый шерстяной плащ порока, изъеденный молью. Я же не променяю свои убеждения на дурное вино двуличия, распутства, похоти и лжи. Даже если оно так щедро разбавлено розовой водичкой вашего красноречия.

Казанова, не отвечая на скептическую реплику Адель, с улыбкой продолжал:

– Милое дитя революции, из мирa торговцев и грубиянов, куда нас приведёт ваша насаждаемая демократия, все прелести жизни будут изгнаны. Галантность и этикет будут не в чести, будут приравнены к пороку. Признаю, что отнюдь не все, но некоторые из ваших революционеров только недавно научились пользоваться не шторой, а носовым платком, пользоваться ножом и вилкой за столом и вести себя учтиво. В вашей республикe лавочников и денежных мешков, моя прелестная якобинка, в бухгалтерские книги будут смотреть гораздо чаще, чем на звёзды или на восход солнца. Звон пересчитывания монет станет приятнее звуков музыки. Крылья Бога лёгкости и любви Эроса будут сломаны. Это милое, весёлое божество оставит вас. Погрязшие в ханжестве, вы будете придумывать жалкие атрибуты любви. Истинная же сладость любви вам более не будет ведома. Вы загоните природную любовную страсть в прокрустово ложе ложных догм, уродуя и разрушая её своим невежеством. А скука, я называю её адом, который Данте забыл изобразить в его Божественной комедии, – станет основой вашей жизни.(65)

Старик говорил и оживал, как от лёгкого дуновения воспламеняются угасшие угли в камине. Страстная якобинка уже затмила все призраки, населяющие замковую библиотеку. Прелести молодой женщины просились на чистые листы его рукописи. Бесплотные тени в кринолинах, кружащие в менуэте всё сегодняшнее утро, спрятались за пыльными шкафами библиотеки. Вечный любовник Казанова уже начал любовную атаку на живую прелестную плоть.

Мысли старика кружили вокруг вопроса, как скоро любовная атака перейдёт в любовный танец. Адель должна стать его последней возлюбленной. Это новое увлечение, новая страсть должны принести в его тоскливое существование в замке особый смысл. Он был уверен, что именно так следовало закончиться истории его жизни.(66)

Обед был закончен. Спор в столовой ещё продолжался некоторое время, но скоро потерял свой накал и затих. После обеда старый граф фон Ламберг отправился в свои комнаты вздремнуть. Казанова проводил графиню и Адель в сад любоваться розами. Старую княгиню не оставляла мысль излечить молодую женщину от её, как старушке казалось, пагубных страстей. Джакомо оставил их в саду под предлогом помочь графине дать слугам распоряжения к ужину. А сам отправился в дальнюю часть парка выгуливать своё разыгравшееся воображение среди буйно разросшихся диких цветов. Он, разумеется, сознавал, что с Адель его разделяет без малого пятьдесят лет. Путь, который ему предстояло преодолеть в погоне за новым любовным увлечением, уже возбуждал его воображение.

"Возраст не защищает нас от любви. Но любовь защищает нас от возраста" – напевал себе под нос возбуждённый интригой Казанова.

На обратном пути к замку, хруст в коленях от непривычно дальней прогулки пешком заставил его делать короткие передышки на скамейках в парке.

"В любви прекрасней всего начало. Неудивительно, что мы начинаем столь часто,…" – говорил хорошо знавший Казанову принц де Линь.



Любовь – это любопытство! В жизни Казанова влюблялся, движимый любопытством, которое толкало его в новые объятия. Утром, после ночи любви, когда Казанова объявлял, что уходит навсегда, счастливая "жертва" не могла отрицать, что этой ночью она была единственной страстью самого прекрасного любовника, которого когда-либо носила земля. Новая женщина приносит собой увлекательную тайну. Разгаданная тайна становилась ему неинтересной.

Он вернулся в замок к четырём часам. Ему доставляла неприятности одышка. Он еле преодолел ступеньки лестницы парадного входа в замок. Прежде чем войти на террасу, он постоял немного на верхних ступенях. Дыхание вернулось.

После долгой пешей прогулки хрустели колени и ныла спина. Не безнаказанно же сколько её сил было отдано возлюбленным за последние пятьдесят лет. Он двинулся к террасе. Его последняя любовная атака началась. "По крайней мере, я не собираюсь начинать сражение с Революцией," – не сумев сдержать улыбки, подумал шевалье. Возвращаясь из парка с больной спиной и хрустящими коленями, но с умиротворённой душой и головой, полной галантных уловок, шевалье чувствовал себя готовым к новому наступлению на прекрасную поклонницу Робеспьера.

Он понимал, что эта победа будет для него последней. Но именно такой победы он хотел. Ради этого последнего приключения он даже готов был пожертвовать обольстительными призраками в библиотеке, не дававшими ему покоя до приезда белокурой якобинки. Казанова застал Адель одну на террасе дома и отвесил молодой женщине глубокий поклон. Он поцеловал руку и извинился, что необходимость продолжить некоторые распоряжения вынуждают его удалиться.

Перед ужином Казанова часа два отбирал из оставшихся у него нарядов самые изысканные: из шёлка, кружев и отделанные золотом. Результат был впечатляющим. В выбранном наряде он мог бы спокойно появиться в Версале. С особым тщанием он опять расчесал и напудрил парик. С трепетом он украсил свой костюм орденом, вручённым ему в Риме лично Папой Бенедиктом почти сорок лет назад.(67)



Вырядившись, как райская птица, он спустился в малую столовую, где слуги уже закончили сервировать ужин на четверых.

– Шевалье, во время прогулки княгиня убедила меня, что моё поведение достойно порицания. Мне стыдно за свои слова за обедом. Надеюсь, вы не будете принимать их всерьёз.

За её учтивыми словами чувствовалась скрытая насмешка. Как раз в это время в столовую вошла старая княгиня. Hе сговариваясь с шевалье, она была одета также демонстративно изыскано: в платье цвета персика с шемизеткой из драгоценных кружев. Её седые волосы, собранные в высокую причёску, были осыпаны пудрой и украшены перьями. При виде этих стариков в старомодных туалетах у Адель вдруг возникло ощущение, что перед ней призраки. Даже олицетворяющие величие и красоту своего уходящего века, они всё равно показались ей призраками из старого чулана.

Ужин проходил спокойно. Казанова мило беседовал с княгиней и графом о своей работе по составлению картотеки громадной библиотеки замка.

Его попытки вовлечь в разговор Адель успехом не увенчались. Молодая женщина ограничивалась лишь короткими репликами. Картотека библиотеки её явно не интересовала.

После ужина компания переместилась на боковую террасу замка, куда щедро переливался из сада запах роз и диких цветов. Галантный разговор продолжался и, как всегда, в нём нашлось место воспоминаниям о прекрасном ушедшем времени. Принесли свечи. Слуги подали кофе, ликёр и засахаренные фрукты. Ко времени, когда присутствующие расположились в удобных креслах вокруг мраморного столика, к Адель стало возвращаться второе революционное дыхание. Огня добавила княгиня, которая имела неосторожность внести в разговор свои воспоминания о дореволюционном Париже. Эта сладкая ностальгия старой дамы немедленно вернула на террасу революционный накал, имевший место за обедом.

Граф фон Ламберг очень скоро признал себя побеждённым и предпочёл отмалчиваться.

"Этого уже бросили в повозку палача", – со смехом подумал Казанова.

Но старая княгиня отчаянно сопротивлялась и держалась за жизнь. Веер в её руках так яростно колыхался, что был способен наполнить паруса королевского флагмана. Она парировала выпады Адели с едким юмором и рукоплескала остроумию шевалье. Казанова, целуя старушке руку, со смехом произнёс:

– Мадам, маленькая якобинка горит желанием посадить меня на повозку папаши Сансона.(64) Но совсем не обязательно, что моя голова окажется в его корзине.

Продолжая сражаться в этой словесной баталии, он тонко нащупывал слабое место в броне самоуверенности Адель, чтобы не преминуть им воспользоваться.

– Ваши комплименты согревают мне сердце, Адель, – Казанова улыбкой отвечал на самые едкие нападки молодой женщины. – Если делить людей на плохих и хороших, как это предлагаете вы, то "хорошие", согласен, спят спокойнее в своих кроватях. Зато "плохие" получают больше удовольствия в свободные ото сна часы. Если Господь одарил нас этими, как вы изволили их назвать, похотливыми желаниями, то было бы грехом противодействовать им. Вы не согласны со мной?

– Вздор. Что даёт вам уверенность, что этими желаниями одарил вас Господь, а не дьявол? Хотя, я думаю, всё было намного проще. Вы и не задумывались, кто вас этими желаниями одарил. Просто до смешного вы были заняты своей персоной, – парировала Адель. – Вы потакали своей похоти, потакали своим низменным страстям.

– Ваши моральные устои забрались на заоблачные ледяные вершины, Адель. Меня пугает мысль,…

– Вы волочились даже за самым уродливым или глупым созданием. Чтобы тешить своё непомерное самолюбие, – запальчиво перебила его Адель. – Чтобы любоваться собственным отражением в её глазах. Чтобы продолжать играть эту постыдную комедию вашей жизни.

– Помилуйте, Адель! – воскликнул граф Ламберг.

– Хорошо ли, плохо ли я сыграл комедию на подмостках театра своей жизни я, к счастью, не узнаю и свистков из зрительного зала не услышу. Но я буду до последнего своего вздоха подчиняться женской красоте и тем радостям, которые женщины дарили мне. Я признаю правоту ваших слов о моей любви к золоту. Вы видите, Адель, я признаюсь в некоторых своих слабостях. Признаюсь также же глубоко и искренне, как господин Руссо. Правда, с гораздо меньшим самолюбованием, чем это делал великий философ.

Ироничная улыбка уже не сходила с лица Казановы:

– Даже признаваясь в своих слабостях, которые вы называете пороками, в душе я гораздо свободнее и честнее, чем вы. Ваша свободa, пророком которой стал ваш "неподкупный гражданин Робеспьер", обернулась на деле звериным фанатизмом. Поначалу ваш кумир претендовал на высокую степень добродетели и любви к ближнему. Поначалу! Но очень скоро он превратился в одного из самых кровавых тиранов Европы. Я уверен, что имя его будет вызывать содрогание у наших потомков. Гильотина стала для него обычным орудием расправы с всеми, кто не вписывался в придуманные им самим каноны. В конце концов, именно гильотина и смогла положить конец его собственным преступлениям.(68) Жизнь не менее одиозного светоча революции гражданина Марата, также рождает у меня сомнения в его навязываемой святости. Позволю себе предположить, что симпатии Божественного Провидения также не были на стороне этого фанатика.(69) Прелестная женщина принесла на алтарь свою молодую жизнь, чтобы избавить мир от этого кровавого благодетеля.(70) Как пёс Цербер,(71) гражданин Дантон, более похожий на взбесившегося буйвола, присвоил себе право определять, кому из французов жить и кому умереть в вашем царстве свободы и справедливости.(72)(73)

Как опытный актёр сопровождает свои слова продуманным жестом, Казанова поднял к небесам руку, как бы призывая Всевышнего в свидетели. Но предательская одышка мешала закончить пламенную речь. Лицо его покраснело под пудрой, на лбу выступили капли пота. Усилием воли Казанова перевёл дух и дыхание вернулось. Он закончил свою тираду с задуманным пафосом. Актёр жил в нём всегда:

– Я мог бы и дальше продолжать список этих мужей, но он только подтвердит мои слова. Превозносимые добродетели ваших героев революции оказались лишь искусно прикрытыми пороками.



Казанова, заканчивая мизансцену, медленно опустил руку и оглядел присутствующих. На террасе повисла тишина. Слабый ветерок из сада качнул хрустальные подвески жирандоли на столике. Хрусталики мелодично звякнули, ударяясь друг о друга. Сумерки уже почти сгустились в ночь. Луна воцарилась в саду. Колышущееся пламя свечей освещало печальное лицо графа и застывшее лицо княгини. Последние полчаса их роль свелась к наблюдению за этим словесным поединком. Горящее румянцем нежное лицо Адели выражало готовность к глухой обороне.

Вечер заканчивался и был, казалось, безнадёжно испорчен. Казанова подумал, что настала минута вернуть вечеру остатки галантной атмосферы. Но ему так не хотелось остаться в долгу за все злобные выпады Адели:

– Если вы стремитесь быть такой последовательной в борьбе с пороком, Адель, будьте тогда последовательны во всём.

Адель вскинула брови. Тонкие губы Казановы растянулись в улыбке:

– Для начала прикройте вашу дивную шею и прелестную грудь, соски которой столь дерзко и легкомысленно выступают через тонкую ткань вашего платья. Не потворствуйте этим рождению безумной страсти. Конечно, если в ваши планы не входит её удовлетворять.

Княгиня спрятала улыбку за веером. Граф фон Ламберг, уставший от восторженных речей родственницы гораздо больше остальных присутствующих, захлопал в ладоши. Адель кинула на графа уничтожающий взгляд и повернулась к Казанове. Глаза её горели. Казалось, она собиралась взглядом испепелить мило улыбающегося шевалье.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/viktoriya-banshi-32916229/kleymo-na-krylyah-babochki-70293520/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.