Главная страница | Сборники | Стокгольмский синдром

Стокгольмский синдром
Divergent


Жертвы стокгольмского синдрома не знают о том, что в любой момент можно просто уйти, – не терпеть, не страдать, не плакать, не выполнять прихоти того, кто над ними издевается, и не делать того, что не хочется делать, – а просто встать, развернуться и пойти своей дорогой. С виду полноценный человек, – он настолько морально подавлен, подчинен или даже порабощен другими людьми и сложившимися обстоятельствами, что он просто не понимает, не знает и не осознает, что он может просто встать и в одночасье прекратить все это. Одним словом, одним движением, одним действием. Потому что он не в клетке и не в цепях; он не болен физически и не изможден. На самом деле он совершенно свободен и имеет право сам распоряжаться своей жизнью, сам решать для себя, что ему делать, в каком направлении двигаться, как жить, с кем общаться, чем заниматься. И цепи, и клетка существуют только в его измученном воображении. И он в любой момент может переступить через них и пойти своей дорогой.Но он не знает этого.





Divergent

Стокгольмский синдром





ДЛЯ МАМЫ ОНА ПРОСТО УМЕРЛА… (https://www.youtube.com/watch?v=kgoCh6CiL8Y)


Мама всегда считала Олеську своей собственностью. Дочь должна была любить только ее, дружить только с ней, слушаться ее, разумеется, беспрекословно, выполнять каждое ее пожелание еще до того, как мамуля соизволила высказать его, и подробно рассказывать ей не только о том, что с ней происходит, но и о каждой промелькнувшей у нее даже самой мимолетной сокровенной мысли. Потому что даже их поток мама неизменно стремилась контролировать целиком и полностью. И если эти самые мысли по какой-то причине казались маме неправильными, то она категорически запрещала Олеське так думать, по поводу и без повода вставляя угрожающее: “Иначе ты мне не дочь!!!”

Эта фраза еще много лет приходила к Олеське в страшных снах…

Олеся была на редкость жизнерадостным и неунывающим ребенком, но временами на нее тоже могли нахлынуть грусть и тоска. Заметив это, мама тотчас же требовала от дочери полного отчета о ее душевном состоянии. И, если какие-то Олеськины детские страдания и переживания представлялись маме глупыми, то она попросту запрещала своей дочери страдать и переживать по этому поводу и приказывала радоваться.

– У тебя все хорошо! – с угрожающими нотками в голосе повторяла добрая мамочка, и с каждым произнесенным словом градус нажима все повышался. – Ты поняла меня?! У тебя все хорошо!!! А иначе ты – просто неблагодарная свинья, которая не способна ценить все то, что мамочка для тебя делает!!! У меня постоянно сердце из-за тебя болит, а ты еще чем-то недовольна?! У тебя все хорошо!!! Поняла меня?!

Быть неблагодарной свиньей Олеська не хотела. Наоборот, она искренне старалась быть хорошей послушной дочерью. Весь мир вращался для нее вокруг мамы, и она изо всех сил стремилась угодить ей, попросту не зная еще тогда о том, что вообще имеет право на какие-то свои мысли и чувства. Даже если они не нравятся маме.

Ведь все эти мысли и чувства принадлежат ей, – и только ей. И они вовсе не обязаны нравиться ее маме.

Но тогда она еще просто не знала об этом.

Разумеется, у Олеськи никогда не было ни друзей, ни подруг. Всех их мама изгоняла из жизни дочери с решительностью цербера, охраняющего бесценное сокровище. Единственным человеком, которого Олеся посмела полюбить в детстве, – помимо мамы, – была ее первая учительница. Мама восприняла это, как самое страшное предательство, и на протяжении нескольких лет изо всех сил старалась настроить дочь против этой женщины, по поводу и без повода стремясь дать ей понять, что она обратила свой взор на совершенно недостойного того человека. Как ни странно, Олеся прекрасно понимала мамину ревность и до смерти боялась ее жестоких слов, этих ее постоянных и совершенно беспочвенных нападок на дорогого ей человека, но при этом не сдавалась. Ее первая учительница была добрейшей женщиной в этом мире, и Олеся боготворила ее и готова была отстаивать даже перед мамой…

В принципе, ее мамуле уже тогда, в раннем детстве, следовало бы понять, что дочь готова ломать себя ей в угоду только до определенного предела. Но ради тех, кто был ей по-настоящему дорог, Олеся уже тогда готова была сражаться до конца. Ради близкого человека она могла не подчиниться маме и даже пойти ей наперекор, хотя даже сама еще не осознавала этого до конца.

Иногда мама чувствовала ту грань, за которую нельзя заходить. Но она не видела в этом ничего страшного для себя. Например, тогда она просто терпеливо дождалась, пока дочь окончит начальную школу, выйдет из-под сильного влияния своей первой учительницы, и опасная соперница постепенно исчезла из их жизни сама собой. Правда, мама еще долго не могла простить свою дочь и временами с удовольствием припоминала ей эту ее нелепую влюбленность в ту “совершенно глупую и непорядочную”, на ее взгляд, женщину. В чем именно проявлялись ее глупость и непорядочность, Олеся, правда, так никогда и не поняла. Но у нее уже была тогда совершенно другая жизнь, другой круг общения, другие учителя; у ее любимой учительницы, наоборот, появились новые ученики, и общение с ней как-то постепенно само собой сошло на нет.

К великой радости мамы…

Олесе было двенадцать лет, когда у нее появилась собака Дина. Она долго мечтала о ней и безумно любила… Дина оказалась сложной собакой. У нее был очень тяжелый упрямый характер, она плохо слушалась, убегала, грызла вещи, переворачивала все вверх дном… Но Олеся ее любила, потому что для нее это было единственное близкое существо.

В принципе, глядя правде в глаза, Олеська, тогда еще маленькая неопытная девочка, просто не справилась с сильной упрямой служебной собакой, не смогла ее выдрессировать, как следует. Помочь ей было некому, а о профессиональных кинологах тогда, тридцать лет назад, никто еще даже и не слышал… И, вместо того, чтобы как-то помочь дочери, – например, где-то через знакомых найти человека, который помог бы выдрессировать собаку, – через четыре года мама просто приняла решение ее усыпить…

Олеська ревела полгода. Она просто не могла прийти в себя. При одной только мысли о Дине слезы начинали течь ручьем, и их было не остановить. Маму это раздражало и бесило. Она не желала, чтобы ее дочь убивалась по какой-то там собаке. И она снова и снова спокойным менторским тоном разъясняла безутешной дочери, что у них не было другого выхода, что они вместе приняли это решение, и ей давно уже пора перестать страдать.

В любой ситуации всегда есть другой выход. Но это Олеся поняла только спустя много лет. А тогда она всего-навсего потеряла единственного друга и не знала, как ей вообще жить дальше…

Они убили совершенно здоровое молодое животное, которому еще бы жить да жить… И Олеся, наверное, до конца жизни не простит себе этого. Да, от нее тогда ничего не зависело, да, она никак не могла помешать своей маме сделать то, что та задумала, а потом еще и извратить все это так, словно это Олеся сама приняла такое решение. Да, если маме приходила в голову какая-то мысль, она перла напролом, как танк, и противостоять ей было невозможно, потому что она попросту все сметала на своем пути… И все-таки… И все-таки простить себе этого Олеся так и не смогла…

Ей было тогда семнадцать… И она целиком и полностью зависела от своей мамы.

Кстати, ее дорогая мамуля вообще всегда стремилась усыплять животных, которые имели несчастье попасться на ее пути. После Дины они подобрали сбитую машиной собачонку, вылечили ее и оставили у себя. Тишка был очаровательной белоснежной болонкой с повадками избалованного кота: такой же ласковый и вальяжный. Мама пару лет просто не спускала его с рук, расчесывала по пять раз в день, хотя в этом не было никакой необходимости, – просто потому что хотела сделать ему приятно. И целыми днями причитала, как она любит Тишеньку, и что только Тишенька любит мамочку, в отличие от ее собственных неблагодарных детей, которые ее не уважают и не ценят…

А потом у мамочки изменились приоритеты. Она нашла себе нового мужа, надумала к нему уйти и без малейших колебаний предложила Тишеньку усыпить со словами:

– Ведь он же все равно никому не нужен!.. Что ему мучиться зря?..

И она посмела предложить это своей дочери после того, через что та однажды уже прошла по инициативе своей милой, заботливой и любящей мамочки!..

Олеся на тот момент была на восьмом месяце беременности; они с мужем жили на съемной квартире и ну никак не могли позволить себе собаку… Но пережить еще раз то, что ей уже пришлось пережить однажды, Олеся просто не смогла бы. Поэтому она, не раздумывая ни секунды, приехала и забрала Тишу, напутствуемая причитаниями мамы:

– Зачем он тебе?.. У тебя ребенок скоро родится; тебе не до собаки будет! Усыпили бы, – и все!..

Да, добрая мамочка, как всегда, была в своем репертуаре…

Потом был бабушкин кот, которого бабушка просто обожала, который был для нее вместо ребенка, которого она любила, наверное, больше всех внуков и детей вместе взятых… Маму всегда это бесило. И вот бабушка умерла. И кот оказался никому не нужен…

– Коты не привыкают к другому дому! – безапелляционно заявила мама. – Милосердней будет его просто усыпить!..

И это говорила любящая дочь, которая бросалась на гроб матери и безутешно рыдала целых две недели после ее смерти…

У Олеси всегда были сложные отношения с бабушкой. Признаться честно, они лишь в последние пару лет и нашли общий язык, – до этого бабушка была для нее совершенно чужим человеком. Но, просто в память о том, что это была ее бабушка, – а это был ее любимый котик, ради которого она и жила-то в последние годы, – Олеся даже и мысли не могла допустить о таком кощунстве…

Да ладно животные… Самое страшное заключалось в том, что маме постоянно мешали люди, окружающие ее. Причем, вовсе даже и не чужие ей люди… Неоднократно, например, когда еще бабушка была жива, мама рассуждала о том, что могла бы жить вместе с ней, если бы там не было ее сестры, младшей бабушкиной дочери, с сыном… Они ей мешали… Так же ей мешал и последний бабушкин муж… И тот же несчастный кот…

Бабушка вообще была в этом смысле, как Олеся поняла уже гораздо позже, очень гостеприимной. Она готова была пустить к себе, в свою однокомнатную квартиру, всех родственников, у которых возникли проблемы, – и, ради бога, приходите со всеми своими домочадцами, супругами, детьми, животными… Маму это злило до невозможности. Почему-то она искренне полагала, что бабушка должна была привечать только ее одну…

А остальных – тоже усыпить, наверное, чтобы не мешали…

А потом ей перешел дорогу уже ее собственный сын, Олесин братец, мамин обожаемый золотой мальчик, которого она боготворила… Но он, зараза такая, вырос и перестал соответствовать мамочкиным идеалам. К тому же, он не слишком понравился ее новому мужу, который не захотел жить с уже довольно-таки взрослым пасынком, а братец воспринял это весьма болезненно. И мама пришла к выводу, что он может помешать ее счастью, и фактически бросила его… Со словами, что она никогда не променяет свою новую любовь на какого-то там сына…

Да, ему на тот момент было уже пятнадцать… Но он до сих пор был совершенно маменькиным залюбленным сыночком, который, простите, в туалет не решался сам зайти без ее помощи и одобрения. Поэтому остаться без мамы, – пусть даже и в таком возрасте, – для парня оказалось страшным ударом, от которого он, наверное, так и не оправился до сих пор…

Пожалуй, действительно милосерднее было бы его тоже усыпить…

Именно тогда Олеся уже и начала потихоньку осознавать, что ее мама – страшный человек. Она готова была без зазрения совести попросту уничтожать всех тех, кто ей не угодил. Причем, делала это совершенно спокойно и осмысленно.

Ради достижения своей цели, – причем, зачастую совершенно непонятной окружающим, – она готова была пойти по трупам. И горе было тому, кто по глупости умудрился встать на ее пути!..

Олеськиного мужа мама тоже с удовольствием усыпила бы, если бы ей только представилась такая возможность. Но дочь, опять же, взбрыкнула и не позволила ей это сделать. Потому что любила. Потому что на каком-то этапе он был ей важен и нужен. Мама рвала и метала, отрекалась от неугодной дочери, а потом обещала ее простить, если она все-таки будет готова признать свои ошибки и заблуждения, но реально сделать ничего не могла. Потом, после нескольких лет замужем, Олеся поняла, что больше не любит своего мужа. И спокойно развелась с ним. Так что ему тоже удалось выжить. А Олеся снова оказалась под маминым крылом…

Мама была счастлива и не скрывала этого. Теперь дочь снова целиком и полностью принадлежала ей.

Хотя, нет… Не совсем целиком. Потому что в память об Олесином не слишком удачном замужестве остался сын…

Он был совершенно обычным нормальным ребенком. Две руки, две ноги, туловище, голова… В принципе, милый, симпатичный, добрый и очень смышленый мальчишка, взявший от обоих своих родителей только самое лучшее… Мамин первый внучек, кстати…

И она возненавидела его просто лютой ненавистью. Вероятнее всего, даже и не потому, что у него были какие-то несовместимые с мамиными понятиями недостатки, а всего лишь из-за того, что дочь его любила…

Первые года жизни внука Олесина мама лишь изредка поглядывала на него, как на некое диковинное насекомое, которое смеет отвлекать на себя внимание дочери, – то самое внимание, которое должно было полностью доставаться ее мамочке. Сам по себе внук ее совершенно не интересовал, не вызывал ни малейших чувств или эмоций, – нечто вроде бессловесного приложения к дочери, отнимающее у нее то драгоценное время, которое она должна была уделить беседам с мамочкой. Довесок, одним словом. Прицеп, который, с ее точки зрения, сломал ее дочери жизнь и лишил любых надежд на счастье. В нем все было не так, на взгляд любимой и любящей бабушки… Не так ходил, не так сидел, неправильно бегал, не то говорил, не так выглядел, не так себя вел… На том этапе жизни Олеся вообще оказалась в довольно сложной ситуации, без денег, периодически без работы, без каких бы то ни было перспектив, – и это все из-за этого ребенка, разумеется!.. Если бы не он, она могла бы жить, припеваючи, а теперь должна тянуть его, непутного, никому не нужного… И мама, разумеется, не упускала случая лишний раз напомнить дочери об этом. Но Олеся тогда была реально слишком замордована жизнью, чтобы обращать внимание на мамины слова и задумываться об их истинном смысле. Она просто стремилась выжить любой ценой. И, как ни странно, ей это удалось.

Постепенно все как-то наладилось. У Олеси стало постабильнее с доходами. Прошли проблемы со здоровьем. Она уже не была больше такой нервной и взвинченной, как раньше; она, наконец-то, смогла вздохнуть и оглянуться вокруг себя. А также услышать то, что все эти годы пыталась донести до нее любящая и заботливая мама.

А мама, на тот момент, все разговоры сводила только к одной теме. И изо всех сил старалась объяснить дочери, что у нее вырос полный урод. Причем, и физически, и морально. И Олеся просто схватилась за голову в панике…

Да, ее сын как-то незаметно вырос. Из бессловесного довеска он превратился в довольно рассудительного, очень чувствительного и, главное, вполне разумного мальчугана, который реально страдал от постоянных нападок и издевок любимой бабушки… А та словно рассудком сдвинулась на этой теме и реально поставила своей целью сжить его со свету…

Когда Олеся, наконец-то, это осознала, она просто пришла в ужас. Ее мама откровенно травила, изводила и сживала со свету собственного внука, который на тот момент едва пошел в школу. И она, не жалея ни сил, ни времени, ни нервов пыталась убедить дочь в том, что та вырастила некое убожество и недостойное жизни ничтожество, которое теперь нужно поскорее извести. Мама часами, неделями, месяцами открытым текстом, не стесняясь в выражениях, стремилась донести до дочери, что этот моральный и физический урод просто не достоин ни любви, ни заботы, – не достоин жизни, в конце концов. И поэтому желательно бы его, наверное, тоже усыпить…

Олеся, к сожалению, не сразу осознала, насколько это серьезно. Поначалу она решила, что это просто обычное недопонимание между представителями разных поколений. Поэтому она еще года три безуспешно пыталась примирить маму с внуком, не понимая еще до конца, что ей нужно попросту спасать ребенка и бежать от нее без оглядки… А она тщетно пыталась показать маме, какой он у нее умный, талантливый, добрый, красивый, в конце концов… Ей так хотелось, чтобы мама увидела это, поняла, оценила…

Но Олесе это так и не удалось. Буквально с каждым днем мама ожесточалась все больше… Хотя, куда уж больше… Ее ненависть к собственному внуку временами просто пугала…

И Олеся понемногу начала понимать, что маму просто бесит сам факт существования в жизни дочери другого человека, которого она осмелилась полюбить…

Самое смешное заключалось в том, что все эти годы у Олеси не было никаких проблем с самим ребенком. Как это ни странно, он у нее вырос действительно очень добрым и не по годам мудрым; он даже не сердился на бабушку и никогда не пытался рассказывать Олесе ничего плохого про нее. Он даже не рассказывал ей о том, как бабушка его обижает, какие ужасные вещи заявляет ему, – все это Олеся узнала уже потом. А сын, наоборот, всегда защищал бабушку перед ней, говорил, что ей трудно, что она просто одинока и хочет внимания…

Олесиному сыну было десять лет, когда мама просто поставила ее перед выбором: или ребенок, или она. Олеся так и не поняла никогда, на что конкретно она рассчитывала. Как ни печально это осознавать, но, в любом случае, даже в угоду мамочке, она не смогла бы ни усыпить ребенка, как ненужную собаку, ни выгнать, как бывшего мужа. Для Олеси так и осталось загадкой, чего ее мама на тот момент хотела добиться. А добилась она своим поведением лишь того, что ей действительно пришлось сделать этот выбор.

Да, что греха таить, мама всегда была для нее чем-то святым. Олеся долгие годы готова была на все ради нее. Потому что это была мама. Но сын – это была часть ее самой, ее плоть и кровь, ее душа и ее сердце. Поэтому у нее и выбора-то не было, на самом деле.

С момента тех памятных событий прошло больше десяти лет. У Олеси вырос чудесный сын, которому она доверяла целиком и полностью. Она просто сама всегда удивлялась, как он сумел, столкнувшись еще в раннем детстве с такой уничижительной ненавистью, вроде бы, самых близких людей, остаться при этом таким добрым и отзывчивым, готовым всегда прийти на помощь и поддержать.

Только вот красивое нежное слово “бабушка” с тех пор стало для него ругательным…

А Олеся для своей мамы просто умерла. Ну, да и бог с ней!..






ПОДКАБЛУЧНИК (https://www.youtube.com/watch?v=aRIMA6hjBPk)


Эта история на самом деле совершенно незамысловата и весьма обыденна. Но при этом так и просится, чтобы ее разместили где-нибудь в TikTok. Там встречается немало сценок, обыгрывающих похожие ситуации, и это выглядит со стороны весьма забавно.

Но, поверьте, когда нечто подобное имеет место в вашей жизни, забавным и веселым это уже не кажется. Скорее, наоборот, – это очень грустно и весьма печально. А самое главное, – совершенно необъяснимо и непонятно нормальному человеку…

Начиналась эта история вполне обыденно. Супруг по имени Георг пришел с работы домой, где его преданно ожидала на тот момент еще очень сильно любящая его молодая жена Олеся.

– Мне сегодня Митя звонил, – сообщил Гера счастливой молодой жене. – Предлагает встретиться в выходные с ребятами!

Митя – бывший однокурсник Георга и вообще замечательный парень. Он немало помог в свое время их семье, и Олеся была очень благодарна ему за поддержку, и вообще испытывала к нему самые теплые дружеские чувства, на которые только была способна. Остальные "ребята", тоже бывшие однокурсники, таких эмоций у нее не вызывали, – возможно, потому что она видела их только один раз – на собственной свадьбе, – и попросту совершенно не знала. Но впечатление они на нее произвели вполне достойное; ни алкоголиками, ни дебоширами, ни хулиганами они, вроде бы, не были, так что Олеся никогда даже и не пыталась препятствовать их встречам с Георгом. Скорее, напротив, потому что супруг не так уж часто куда-то выбирался, а Олеся прекрасно понимала, что ему тоже надо расслабиться и развеяться.

– Так это же замечательно! – обрадовалась она за мужа. – Вы давно не виделись; конечно, надо встретиться! Во сколько вы договорились?

– Так это… – замялся Георг. – Я уже сказал, что не приду…

– Господи, почему?.. – недоуменно воскликнула Олеся. – Наоборот, сходи, развейся!..

– Так он же предлагает встретиться без жен… – промямлил Георг.

– И что из этого?.. – еще больше озадачилась Олеся.

– Так я же без тебя должен буду пойти…

– Ну, естественно, – согласилась жена, по-прежнему не понимая, в чем проблема.

– Так тебе же это неприятно будет… – промямлил Георг.

Олесин мозг вообще отказывался понимать ситуацию.

– Да почему же мне это должно быть неприятно-то?..

– Ну, ты же обидишься, если я пойду один…

– Да почему я должна обижаться-то?.. – Олеся хлопала глазами, глядя на любимого мужа. – Я в любом случае не смогла бы пойти с тобой, даже если бы нас обоих пригласили! Ты сам прекрасно знаешь, что ребенка нам не с кем оставить, а брать его с собой пока вообще не вариант, – он слишком маленький! А ты сходи обязательно, ты с ребятами давно не виделся, – надо же хоть иногда встречаться!

– Так они же пить будут!.. – привел самый ужасный аргумент Гера.

Олеся снова недоуменно похлопала глазами.

– И что?..

– Так ты же не любишь, когда я выпиваю…

У Олеси невольно вырвался вздох, слегка похожий уже на рычание.

– Гера, ничего страшного, я не расстроюсь, если ты даже придешь пьяный!

– Так я же не пью…

– Я знаю, что ты не пьешь. Поэтому и говорю, что совершенно даже не расстроюсь, если ты все-таки выпьешь с ребятами! Я прекрасно знаю, что напоить тебя до поросячьего визга просто невозможно, а немного расслабиться в хорошей компании, – почему бы и нет?..

Надо заметить, что Георг не пил от слова вообще. Так что у Олеси реально совершенно не было никаких основания переживать по этому поводу.

– Но я не хочу пить!.. – с отчаяньем в голосе проблеял Георг.– Ты же знаешь, что я совсем не пью…

– Ну, значит, не пей, – в чем проблема-то?.. – уже начала раздражаться Олеся. – Просто посидите, пообщаетесь, – вы же сто лет не виделись!

– А ты потом на меня обидишься! – упрямо повторил Георг.

– Господи, Гера, да не обижусь я! – Олеся уже реально готова была просто затопать ногами, – может быть, он хоть тогда ее услышит?..

– В любом случае, я уже сказал Мите, что не приду! – привел последний контраргумент Гера. – Я сказал, что меня жена не отпускает!

После этих его слов Олеся просто выпала в осадок.

– Что ты сказал? – тихо переспросила она.

– Я всегда говорю, что ты против того, чтобы я с ними встречался, и запрещаешь мне это! – с гордым видом заявил муж.

– Но зачем??? – Олеся реально была просто в шоке. – Господи, Георг, я никогда не запрещала тебе встречаться с друзьями! Зачем выставлять меня перед ними какой-то ревнивой чокнутой идиоткой, которая боится мужика из дома выпустить?!

– Ну, я же знаю, что на самом деле тебе это будет неприятно, и ты обидишься на меня и закатишь потом скандал!

Шило – мочало, – начинай сначала!.. Хотя, нет, со скандалом, – это было уже что-то новенькое!..

– Я хоть раз закатывала тебе скандалы из-за твоих друзей? – тихо спросила Олеся.

– Нет, но я и не встречался с ними после свадьбы! Потому что я знаю, что ты против будешь!

– Гера, а давай, ты не будешь за меня решать! – Олеся понемногу начинала выходить из себя. – Я как-нибудь сама с этим справлюсь! И, если ты по какой-то причине просто не хочешь встречаться со своими друзьями, так имей мужество так прямо им об этом и сказать, а не прятаться за мою юбку! И уж, тем более, не надо выставлять меня перед ними полной идиоткой! Я ничего тебе не запрещаю! Ты – свободный человек, и тебе пора научиться самому принимать решения!

– Ну вот, видишь, ты злишься на меня!.. – чуть не плача, как ребенок, начинает вдруг верещать взрослый тридцатилетний мужчина. Осталось только ногами затопать и повалиться на пол. – Я еще и не ушел никуда, а ты уже истерики мне закатываешь!.. Я знаю, что ты меня никуда не отпустишь! Ты никогда меня никуда не отпускаешь!.. Ты меня превратила в тряпку какую-то, в подкаблучника, а я – человек!!! Надо мной все друзья смеются, все говорят: "Она у тебя, что, вообще дура??? Как ты позволяешь ей так с собой обращаться?!" Ты меня просто унижаешь перед всеми…

– Гера, – спокойным голосом перебила его Олеся, хотя на самом деле она была в шоке от этой истерики любимого мужа, – истерики уже не первой и, к сожалению, далеко не последней. Как на них реагировать адекватно, Олеся пока еще просто не понимала. – Гера!.. Ты вообще о чем сейчас говоришь?..

– Ты затравила меня!.. – Георг продолжал выкрикивать это, уже брызжа слюной, словно в каком-то трансе. – Я был нормальным человеком!.. А во что ты меня превратила?!

– Гее-раа!.. – по слогам, как в разговоре с душевнобольным, произнесла Олеся. – Ты вообще здоров?..

– Нет!.. – с каким-то даже упоением завизжал супруг. – Я истерик!.. Это ты во всем виновата!!! Это ты меня таким сделала!!! Я был нормальным человеком!..

– Гера, ты бы все-таки услышал меня, что ли!.. Признаться честно, мне твои вопли как-то уже поперек горла! Может, ты угомонишься, и мы спокойно и разумно с тобой поговорим?

– Ты не можешь ни о чем говорить спокойно!!! Ты только орешь на меня!!! Ты все время давишь на меня!!! А на меня нельзя давить!!!

Олеся некоторое время в ступоре смотрела на мужа, которого она все еще полагала, что любит. Но при этом попросту не знала, как реагировать на подобные его выходки. Надо заметить, что она вообще по натуре не была истеричной и никогда не орала, весьма ошибочно, в данном случае, полагая, что взрослые люди всегда могут спокойно договориться между собой. И до свадьбы Георг тоже не закатывал подобных истерик. Он всегда раньше казался ей разумным и рассудительным. И теперь она в ужасе смотрела на него и не понимала, что ей вообще с ним делать.

Признаться честно, в голове крутилась только одна-единственная мысль: влепить ему пощечину, чтобы прекратить эту совершенно бессмысленную истерику. Но, наверное, это тоже был не вариант и не выход из данной весьма противоречивой ситуации?..

– Гера, ты бы пришел в себя, а то не смешно уже!.. – сказала Олеся. – Мне твои истерики по поводу и без повода уже осточертели! Я совершенно ничего не имею против твоих друзей, и очень хотела бы, чтобы ты с ними встретился! Может, хоть развеешься и успокоишься! А с воплями давай завязывай! А то я уже просто не знаю, как вообще с тобой иметь дело!

– Это ты все время вопишь на меня!!! Ты!!! Ты!!! Это с тобой невозможно иметь дело! Ты считаешь меня придурком!!!

У Олеси окончательно опустились руки.

– Да нет, не считаю. Ты и есть придурок. Ты просто душевнобольной. Я только не понимаю теперь, как ты умудрялся скрывать это от меня те два года, что мы встречались перед свадьбой? О таких вещах предупреждать надо заранее!

– Это ты сделала меня больным!!! Я был нормальным человеком!!!

– Да нет, я полагаю, что нормальным ты никогда не был! Тебя лечить надо. И очень серьезно. Но я этим заниматься не собираюсь.

– Правильно мне все говорили, что не надо на тебе жениться!!!

– Так какие проблемы? Мы легко можем исправить эту ошибку!

Олеся повернулась и ушла в комнату.

А ведь все началось с того, что она совершенно искренне обрадовалась предстоящей встрече мужа с друзьями…






ГОСПОДЬ ТЕРПЕЛ И НАМ ВЕЛЕЛ… (https://www.youtube.com/watch?v=DW4se_b2PUI)


Вспоминать о своем детстве Олеся не слишком любила. И имела для этого немало оснований.

Вообще-то, принято считать, что детство – это счастливая беззаботная пора, когда ты купаешься в любви и заботе, когда тебя окружают добрые ласковые взрослые, которые изо всех сил стараются превратить твою жизнь в сказку. Кто-то все время стремится тебя порадовать, кто-то вытирает твои слезки и следит за тем, чтобы ты чаще улыбался, а кто-то просто обожает тебя за то, что ты есть, за то, что ты появился на этот белый свет.

Конечно, некоторым несчастным детям изначально не повезло родиться в неблагополучных семьях, и всех этих благ они, разумеется, были лишены, но ведь речь сейчас идет не о них. А о тех, кто появился на свет в нормальной семье, с потенциально любящими, вроде бы, родителями; о тех, кто, якобы, был желанным и долгожданным. И при этом, разумеется, подразумевается, что эти самые родители, по умолчанию, мечтают о том, чтобы их дети были счастливы.

Но, как ни странно, так бывает не всегда и не у всех. Даже в совершенно благополучных семьях родители вовсе даже и не всегда изначально хотят, чтобы их дети были счастливы, веселы и беззаботны. Некоторые родители, – причем, прошу еще раз отметить, что речь сейчас идет о совершенно нормальных разумных благополучных взрослых людях, а не о каких-то опустившихся маргиналах, – просто не способны любить и уважать своих детей, зато вовсе даже и не против за их счет потешить свое собственное весьма убогое самолюбие.

Там, где выросла Олеся, вообще принято было страдать. Она так  никогда и не поняла, почему. Просто таков был образ жизни тех людей, которые окружали ее в детстве. Хоть как-то показывать свое счастье, радость, удачу было нельзя. Все вокруг постоянно страдали. По разным причинам. И ей полагалось делать то же самое.

Господь терпел и нам велел…

Кроме шуток. Именно эту фразу очень любила в те времена мама Олеси. А еще она очень любила страдать. И совершенно не умела радоваться жизни.

А впрочем, в этом не было ровным счетом ничего удивительного. Все вокруг страдали, терпели и влачили жалкое существование.

Бедные, заморенные работой, мужьями и любимыми отпрысками женщины словно не находили в себе сил радоваться хоть чему-то. Да и поводов не было. Усталые изможденные мужчины едва доползали до дома, где их ждал сытный ужин, – какое уж тут тепло и счастье?.. Всем вокруг было так тяжело, все так безумно страдали от такой ужасной жизни… Многие пили, – типа, от беспросветности и безысходности…

Удивительно, но тогда Олеся воспринимала это как нечто само собой разумеющееся. И только лишь спустя много лет она начала задумываться о том, а с чего это они все так страшно страдали и уставали?.. Ведь работали они, согласно букве закона, не более восьми часов в день, при сорокачасовой рабочей неделе и гарантированном месячном отпуске раз в год. Если задуматься, исходя из реалий нынешнего мира, – где вы вообще сейчас такое видели?..

Подобные отпуска остались, разве что, наверное, у госслужащих, – да и то не у всех. Восьмичасовой рабочий день?.. Сорокачасовая неделя?.. Да вы шутите!.. По крайней мере, в том городе, где жила Олеся, тринадцати – четырнадцати –   даже пятнадцатичасовой рабочий день давно стал нормой, при этом даже график два – два давно остался где-то в прошлом. Три, четыре, пять, шесть и больше дней без выходных – это в порядке вещей, – а потом хорошо, если денек тебе дадут отдохнуть. Отпуск, в лучшем случае, – при самом удачном стечение обстоятельств, – ты можешь получить недели на две. Да только вот не забывай, что потом в отпуск уйдет твой сменщик, и тебе придется работать без выходных те же самые две недели…

Вот где был самый настоящий треш… И, тем не менее, все работают именно так, никто не жалуется, никто не кричит, что устал. Все считают это совершенно нормальным. Вот только оттого, что все так считают, нормальным это не становится…

Во времена детства Олеси детей тоже не принято было особенно опекать. Никто не водил их в школу и из школы, никто не таскал по многочисленным секциям и развивашкам. Никто просто вообще особо с ними не занимался. Росли себе спокойно, как сорная трава, и проблем никаких, в принципе, не доставляли. Но, даже не смотря на то, что дети, по большому счету, были предоставлены сами себе и тоже не слишком напрягали своих родителей, по умолчанию подразумевалось, что все от них все равно безумно устают.

Просто так было принято.

Нет, разумеется, я не стану уверять, что у всех работа была не бей лежачего. Особенно, не буду сейчас голословно говорить о мужчинах. Все-таки, что ни говори, – а в те далекие времена тяжелые и сложные работы выполняли чаще всего именно они. Например, тот же Олесин отец был водителем и очень часто ездил в командировки. И это действительно была тяжелая физическая работа. Но если уж говорить о женщинах, – то, посмотрим правде в глаза, далеко не все они вкалывали на сложных и вредных производствах.

Олеся прекрасно видела, как работали многие женщины. Та же ее мама, – если уж на то пошло. Она сидела в чистом уютном кабинетике, с девяти до пяти, и ничего тяжелее ручки в руках никогда не держала. Безумно устав, – скорее, от безделья, как уже позже начала понимать Олеся, – она возвращалась домой,   где все уже было вымыто, вычищено, приготовлено  руками старшей дочери, – которая, кстати, тоже училась, а не сидела безвылазно дома, но, разумеется, не имела права уставать. А вот мама в изнеможении падала на диван, потому что больше ни на что у нее сил попросту не оставалось.

И начинала плакаться о том, как ей тяжело. Как безумно она уставала. И как страдала от тягот этой невыносимой жизни. И все вокруг так же привычно страдали и были глубоко несчастны… Олеся выросла в мире несчастных людей, не способных видеть ничего хорошего в этой отвратительной тяжелой жизни. Ее много лет окружали несчастные мужчины, которых не любили и не ценили их женщины, несчастные женщины, которые мечтали о любви и ласке, но так и не получали их, и несчастные дети, которым, в силу обстоятельств, рано приходилось стать взрослыми…

Этот цикл статей не просто так носит название “Стокгольмский синдром”. На самом деле это был очень странный мир и очень странная жизнь. Как Олеся поняла уже гораздо позже, ни у кого их них, – имеются в виду, в первую очередь, члены ее собственной семьи, – вовсе даже не было оснований так страшно страдать. Если уж говорить начистоту, в их жизни было немало радостных моментов, которые внушали оптимизм и надежду на лучшее будущее. Например, можно было радоваться своей двухкомнатной квартире, поскольку далеко не все семьи имели возможность жить отдельно от родителей. Или же хорошей стабильной работе с неплохой, кстати, зарплатой по тем временам. Или же непьющему работящему – как было принято тогда говорить – мужу, который, несмотря на некоторые недостатки, – а кто в этом мире без них?.. –  “все в дом, все в семью”. Здоровым беспроблемным детям – отличникам, каким-то совместным праздникам, забавным домашним животным, вкусной еде, в конце концов.

Но как-то так уж изначально повелось, что в Олесиной семье никто никогда ничему не радовался. Ее мама почему-то вечно была несчастной, – на протяжении многих лет, – и постоянно, типа, тайком плакала, – но, разумеется, так, чтобы остальные члены семьи были в курсе этого. Она очень страдала, но при этом не делала ничего, чтобы хоть как-то изменить эту свою тяжелую жизнь к лучшему. Наверное, ей просто очень нравилось страдать, на самом деле… Но на Олесиного отца и брата ее горькие слезы не производили ровным счетом никакого впечатления, и вот сама Олеся, по простоте душевной, всегда очень переживала за маму и всеми силами пыталась утешить ее… И даже сама не заметила, как со временем оказалась главной причиной ее страданий… Потому что как-то само собой выяснилось вдруг, что мамочка рыдала именно из-за нее, как раз из-за того, какая у нее отвратительная, непутная и ни на что не годная дочь.

Если посмотреть на эту ситуацию со стороны, то любой здравомыслящий человек сразу же придет к выводу, что она просто на грани абсурда. В семье имелся муж, хоть и положительный, в общем и целом, но при этом очень грубый, хамоватый и горластый. Он орал целыми днями на жену и детей, и атмосфера в семье была, в принципе, непростая. Мама была глубоко несчастна с ним и мечтала развестись. Так же в семье имелся любимый младший сын, неплохой, в принципе, мальчик, только очень избалованный, который, несмотря на свой невинный возраст, копировал поведение папочки, орал, топал ногами и оскорблял окружающих. Но это тоже, похоже, не было причиной вечной печали мамочки.

А еще была старшая дочь. Примерная девочка – отличница, целыми днями прибирающаяся в их и без того стерильной квартире, тихая, робкая, покладистая, вечно старающаяся всем угодить и всех порадовать, – но ей это, к сожалению, никак не удавалось. Был в ней с рождения некий изъян, который не укрылся от мамы, и за который ее вечно наказывали. Она ничего, к сожалению, не способна была сделать правильно. Если ее просили налить чай, то он оказывался или слишком горячий, или слишком холодный, – и никогда не получался нормальным, чтобы его можно было пить без нареканий. Если она мыла пол, то выкручивала тряпку не в ту сторону, просто почему-то не в силах запомнить, что нужно делать это слева направо, а не справа налево, – или все-таки наоборот?.. А пыль она в четные месяцы протирала не по часовой стрелке, а против нее, и никак не желала усвоить, что так следует делать только в нечетные месяцы…

И все это, к сожалению, вовсе даже не преувеличение. У Олесиной мамы было много таких вот заморочек, которые ее дочь ну просто никак не в силах была усвоить, – а зачастую, просто угадать, – потому что мама, будучи ярко выраженным человеком настроения, могла уже через минуту изменить свои требования на прямо противоположные, и угодить всем ее желаниям было просто невозможно. И из этого четко следовало, что Олеся – очень плохая дочь, которая постоянно издевается над собственной матерью, намеренно доводя ее до сердечного приступа и желая ей скоропостижной смерти.

Похоже, мама действительно искренне верила во все это и неустанно наказывала упрямую, строптивую и непокорную дочь, желающую свести ее в могилу. Но самым страшным в этой ситуации было то, что в это искренне верила сама Олеся. Она выросла с жуткой мыслью, что хуже ее нет никого в этом мире, и это именно из-за нее ее несчастная мамочка так страдает и убивается целыми днями. Она изо всех сил пыталась стать лучше, но ей это никак не удавалось. Мама страдала и рыдала еще громче и наказывала ее еще жестче. И получался просто замкнутый круг, из которого не было выхода…

Самым удивительным в данной нелепой ситуации было то, что Олеся, несмотря ни на что, была очень позитивным и жизнерадостным человеком, что тоже было непростительной ошибкой с ее стороны. Она способна была увидеть хорошее практически во всем, и за это ей тоже доставалось от суровой и не умеющей улыбаться мамы. В замкнутых рамках этого странного мира она всегда ощущала себя жизнерадостной дурочкой, которая дико бесит окружающих ее людей. Ну, никак нельзя было так откровенно радоваться жизни, когда все вокруг страдают и плачут!.. А она упорно не желала этого понимать.

Причем, – что самое смешное, – даже страдать в этом мире нужно было правильно. А Олеся, своим скудным ограниченным умишком, никак не могла постичь эту сложную науку.

Весь смысл был в том, что внешне – перед людьми – нужно было натужно мужественно улыбаться и изо всех сил показывать, что у тебя все хорошо. Но необходимо было умудряться делать это так, чтобы все окружающие тебя люди понимали, что на самом деле у тебя все совсем плохо, – но ты не желаешь вешать на других свои проблемы и потому изо всех сил стараешься не показывать этого. Чтобы, не дай бог, злые люди – а они все по умолчанию именно злые – не позавидовали в душе и не напакостили, а, напротив, посочувствовали и попытались поддержать. Все вокруг почему-то притворялись. И все, разумеется, об этом знали. Это была какая-то странная игра, но все неукоснительно придерживались общепринятых правил. И лишь одна Олеся, будучи, очевидно, не слишком умной, не в силах была понять, что к чему, и вечно попадала впросак.

На свою беду, она была просто патологически честной и искренней. Если ей было весело, она смеялась, даже и не пытаясь сдерживаться. Если ей было больно, она плакала. И она просто не в силах была понять, чего вообще желают от нее окружающие люди, – и, в первую очередь, ее собственная горячо любимая мамочка?.. Олеся прилагала немало усилий, чтобы соответствовать общепринятому образу, как бы тяжело ей это ни давалось, но она просто чисто логически не понимала, для чего все это нужно?.. Кому?.. Зачем?.. И кто вообще придумал, что жить надо именно так, а не иначе?..

Почему все время нужно притворяться кем-то другим? Почему нельзя показывать свои истинные чувства? Почему грешно даже мечтать об учебе и карьере, будучи женщиной, зато следует обожать мыть пол и варить борщ?.. Почему мама не считает себя вправе присесть хоть на минуту в вылизанной до зеркального блеска квартире и с детства при помощи силы внушает своей тупой дочери, что хорошая хозяйка не должна отдыхать, пока в доме есть хоть какие-то не переделанные дела?.. А они есть всегда, – так что, раз уж ты уродилась будущей женщиной, закрой рот и возьми тряпку… Для чего нужно терпеть и ублажать ненавистного, вроде бы, мужа, и почему нельзя с ним просто развестись, раз уж семейная жизнь настолько невыносима?..

И кто вообще придумал, что женщина не должна иметь никаких других интересов, кроме домашнего хозяйства?..

Терпи, раз уродилась женщиной, – повторяла мама. Такова наша женская доля. Ты же женщина… Что же делать…

Словно уродиться женщиной означало изначально вытянуть заведомо проигрышную карту и сразу в колыбели поставить крест на себе, на каких-то своих желаниях и стремлениях, на жизни вообще…

Олеся уродилась непутной. Она не хотела терпеть. Не желала страдать. Она почему-то радовалась жизни, несмотря ни на что. У нее было множество интересов, отличных от готовки и приборки. Ей хотелось посмотреть мир, попробовать различные занятия, увидеть все своими собственными глазами… И она не в силах была понять, почему ей все это нельзя, – всего лишь потому, что она – девочка… Она не желала в перспективе заточать себя в стерильном доме и хоронить заживо в угоду мужу и детям… Она так хотела просто жить, так стремилась взять от жизни все…

Что даже и не заметила, как сломалась.

Это, разумеется, произошло не сразу, не в один миг. Но произошло. Как-то само собой, незаметно…

Ужас ситуации заключается в том, что жертвы стокгольмского синдрома ни в чем не винят своих обидчиков, сломавших им жизнь. Они счастливы быть обиженными и униженными, потому что искренне полагают, что только этого они и заслуживают. И все то плохое, жестокое и даже страшное, что происходит с ними, – по злому умыслу другого человека, – они принимают с радостью и готовностью, потому что прекрасно знают, что они сами – и только они сами!.. – виноваты во всем том, что с ними происходит. И они искренне благодарны людям, причиняющим им, зачастую, невыносимую боль, – потому что знают, что никому другому они, в силу своих отвратительных личностных качеств, никогда не будут нужны, и без мучителя их ждет полное забвение и одиночество. Они слишком некрасивые, слишком глупые, слишком ничтожные, жалкие и непутные, чтобы хоть кто-то в этом мире мог хорошо к ним относиться. И, разумеется, весь смысл заключался в том, что они всегда сами во всем виноваты, и должны радоваться уже тому, что в этом мире есть хоть кто-то, кому они не совсем безразличны, кто готов терпеть их и смириться с их неполноценностью… Даже если этот кто-то постоянно издевается над ними, мучает их, оскорбляет, терзает, унижает… Для них лучше уж это вечное непрекращающееся страдание от любимых рук, чем осознание того, что ты, такой никчемный, непутный и жалкий, навсегда останешься один, никому не нужный, забытый, заброшенный…

Человеку, который этого не пережил, не испытал на собственной шкуре, этого никогда не понять. Он раз за разом будет задавать вполне нормальные и естественные вопросы, которые я часто получаю в комментариях: “Ну, и зачем вообще было так долго терпеть?.. Почему было не послать всех в известном направлении и не начать жить своим умом?.. Почему было просто не уйти?.. Зачем нужно было так безропотно выполнять чужие прихоти?..”

А вот в этом-то и кроется весь ужас этой немыслимой ситуации. Жертвы стокгольмского синдрома не знают о том, что в любой момент можно просто уйти, – не терпеть, не подчиняться, не страдать, не плакать, не выполнять прихоти того, кто над ними издевается, и не делать того, что не хочется делать, – а просто встать, развернуться и пойти своей дорогой. С виду вполне полноценный человек, – разумный, мыслящий, не сумасшедший, в принципе, не забитый, не опустившийся, и, возможно, даже довольно успешный в какой-то своей сфере деятельности, – настолько морально подавлен, подчинен или даже порабощен другими людьми и сложившимися обстоятельствами, что он просто не понимает, не знает и не осознает, что он может просто встать и в одночасье прекратить все это. Одним словом, одним движением, одним действием. Потому что он не в клетке и не в цепях; он не болен физически и не изможден. На самом деле он совершенно свободен и имеет право сам распоряжаться своей жизнью, сам решать для себя, что ему делать, в каком направлении двигаться, как жить, с кем общаться, чем заниматься. И цепи, и клетка существуют только в его измученном воображении. И он в любой момент может переступить через них и пойти своей дорогой.

Но он не знает этого.






ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ… (https://www.youtube.com/watch?v=0XmE-fpgNOw)


У Олеськи с детства имелся достаточно необычный “дефект конструкции”. Она все время улыбалась. Поэтому окружающие, по обыкновению, весьма ошибочно считали ее очень милой и доброжелательной. Но на самом деле это не совсем так. И Олеся, в общем-то, никогда даже и не стремилась таким вот образом вводить в заблуждение несчастных людей. Напротив, она изо всех сил старалась выглядеть серьезной. Но в процессе разговора забывалась, переставала следить за собой, и ее губы снова сами собой расплывались в дружелюбной улыбке…

Вы можете сказать: а что, собственно, в этом плохого?.. Да, в общем-то, ничего. У Олеськи всегда была на редкость красивая улыбка, которой неизменно восхищались все окружающие. У нее были идеальные зубы, – тут уж спасибо тебе, Господи, вроде, ничем не обидел… Да и вообще людям, в целом, нравилась ее внешность. Сколько раз такое было, что, на Олесин вопрос, откуда тот или иной человек ее знает, ей отвечали, что видели ее когда-то в прошлом, – но “разве же можно забыть твою улыбку!..” Слышать все это было, конечно, приятно. Точнее, это должно было бы быть приятно… Если не знать предысторию Олесиной “лучезарной улыбки”. А она, как это ни печально, была у нее отнюдь не от природы…

Всегда, насколько Олеся себя помнила, мама очень сурово наказывала ее, если у нее только возникало подозрение на то, что ее дочь чем-то недовольна. Олеська не имела права быть не то, что несчастной, – даже просто невеселой… Но, к сожалению, у любого человека бывают… ну, скажем так, моменты задумчивости… Это когда, в принципе, в твоей жизни на данный момент все более или менее нормально, проблем никаких не намечается, страшного ничего не случилось, – просто почему-то тебе в данный момент не слишком весело. Например, настроение как-то не очень… Или даже что-то произошло… Ничего ужасного, если честно признаться, но вот что-то тревожит и заставляет слегка хандрить… А может, даже и не слегка… А иногда даже и поплакать тянет, – и тоже, в принципе, без особой на то причины…

Олеся не была исключением из правил. Как и любому нормальному человеку, ей иногда бывало грустно, порой она бывала чем-то расстроена, и временами ей хотелось заплакать… Но не дай Бог ей было хоть как-то показать подобные чувства и эмоции во времена ее счастливого беззаботного детства!.. Олеся просто обязана была всегда, независимо от времени года, усталости, проблем со здоровьем, – температура под сорок тоже не являлась оправданием плохого настроения, – юношеских любовных неудач или еще каких-либо неприятностей быть безумно счастливой, оглушительно хохотать взахлеб и вообще всем своим видом показывать, что у нее все “выше крыши”.

И если Олесиной маме только лишь показалось, что дочь по какой-то причине выглядит невеселой, – то все, пиши пропало!.. А такое, разумеется, тоже иногда происходило… Все-таки Олеся была живым человеком, а не роботом с предустановленной программой, и не могла следить за выражением своего лица двадцать четыре часа в сутки… Ее мама могла, например, неожиданно войти в комнату и уловить какой-то не понравившийся ей отблеск задумчивости на лице дочери… Или, например, иногда мама окликала Олесю, а дочь, обернувшись, не успевала в то же мгновение надеть улыбку на губы… Получалась небольшая рассогласованность в действиях… И вот тогда начинался кошмар…

Сначала мама встревожено кидалась задавать дочери вполне невинные, вроде бы, вопросы, типа: “Что у тебя случилось?.. Чем ты расстроена?.. Кто тебя обидел?..” Все Олесины попытки оправдаться, объяснить, что у нее все в полном порядке, ничего не случилось, и она вовсе даже и не грустит, не приносили успеха… Мама их не просто даже игнорировала, – она искренне считала, похоже, что дочь зачем-то врет ей и скрывает свои беды, – а ведь ребенок ничего не должен скрывать от своей мамочки!.. Олеся продолжала все отрицать, мама продолжала настаивать и требовать все ей рассказать… Градус разговора повышался с каждой секундой… И вот уже мама, только что с озабоченным видом интересующаяся, якобы, внутренним состоянием дочери и пытающаяся ее утешить, переходила на крик:

– Ну, тогда чем ты опять недовольна?! Из-за чего ты опять страдаешь?! Тебе, что, есть нечего?! Тебе есть, что есть!!! Тебе, что, надеть нечего?! Тебе есть, что надеть!!! У тебя совершенно нет никаких поводов сидеть здесь и страдать!!! Но ты нарочно действуешь мне на нервы!!! Как мне надоела твоя поганая вечно недовольная морда!!! У всех дети, как дети!!! И только ты у нас вечно всем недовольна, тебе вечно все не так!!! Я вообще не знаю, что с тобой делать!!! У меня из-за тебя сердце постоянно болит, а тебе насрать!!!

Если Олесе удавалось на данном этапе каким-то образом вымолить для себя прощение, то все еще могло закончиться достаточно благополучно. По крайней мере, на это еще были некоторые шансы… Правда, потом на протяжении пары дней ей приходилось выслушивать, что хуже ее никого нет в этом мире, что все окружающие ее давно уже терпеть не могут и знать не хотят, и только лишь ее бедная мама – единственный человек, который пока еще не отказался от нее окончательно и бесповоротно, который еще надеется как-то перевоспитать ее и сделать из нее человека. Правда, маме тоже уже давно надоело иметь дело с таким отвратительным существом, каковым уродилась ее непутная дочь, но она пока еще не сдается и терпит ее и ее ужасающие выходки, – что же делать, ведь она мать, и она обязана нести этот крест, – раз уж Господь Бог дал ей такую никудышную дочь…

Слушать все это было тяжело и больно, но на самом деле все это можно еще было вынести… Для этого нужно было всего-навсего упасть на колени, посыпать голову пеплом, признать все свои ужасающие пороки и согласиться с тем, что хуже нее никого еще в природе не придумано, и Гитлер вместе с Чикатило нервно курят в сторонке, глядя на нее и терзаясь ощущением своей полнейшей никчемности… Но, к сожалению, Олесе это не всегда удавалось. Несмотря на полную забитость и панический страх перед любимой мамочкой, она, тем не менее, была девочкой с достаточно сильным характером, и иногда она вдруг не вовремя осознавала, что просто безумно устала быть вечно во всем виноватой… И тогда она то ли умоляла о прощении недостаточно энергично, то ли просто мама видела в ее глазах какую-то непокорность и не верила в ее искренность, – и ссора переходила на новый уровень.

Мама начинала вопить так, что оставалось только посочувствовать несчастным соседям, вынужденным слушать подобную отборную ненормативную лексику, весьма странную для дамы, позиционирующей себя очень воспитанной и интеллигентной. И, несмотря на обилие непереводимого трехэтажного мата, Олеся в очередной раз умудрялась узнать о себе очень много нового, – хотя, казалось бы, за годы своего детства она давно уже должна была все услышать… А заканчивалось все это обычно тем, что ее дорогая мама, в переводе на культурный русский язык, наглядно объясняла, что у нее больше нет дочери…

Потом Олесе объявлялся бойкот. Никто из членов их дружной семьи много дней, – а то и недель, – не разговаривал с ней. И Олеся попадала в полную изоляцию. Из дома уйти ей было некуда, потому что ни друзей, ни подруг у нее не было, а просто бродить по улицам она не умела… А дома были родственники… Напрочь игнорирующие ее отец и брат, – слава Богу, они, по большей части, попросту не обращали на нее внимания. И любимая мама, без устали вопящая на нее по поводу и без повода… Чаще всего пару недель Олеся гордо держалась. Рыдала по ночам, подумывала о самоубийстве, мечтала уйти из дома и зажить какой-то совсем другой жизнью, в которой не будет визжащей, кроющей ее матом доброй мамочки… Но держалась. Ведь она же, в конце концов, ни в чем не была виновата на самом деле, – разве не так?..

А потом наступал момент, когда она попросту ломалась, потому что продолжать в том же духе было дальше просто нереально. И она приползала на коленях, каялась во всех мыслимых и немыслимых грехах, – да она уже готова была признаться в чем угодно, лишь бы ее помиловали!.. – и вымаливала прощение…

И ее мамочка, – человек, от природы очень добрый, душевный и чуткий, – разумеется, прощала ее. Она просто вынуждена была ее простить. Ведь это все-таки была ее дочь, – каким бы отвратительным существом она ни уродилась…

Мама прекрасно понимала, что в семье не без урода, и никогда не упускала случая напомнить об этом своей дочери, чтобы загнать ее и без того низкую самооценку еще глубже под плинтус…

И, чтобы избежать подобной ситуации, Олеся, подчиняясь, очевидно, просто какому-то безошибочному инстинкту выживания, старалась просто, по возможности, ее изначально не создавать. Как бы плохо ни было порой у нее на душе; как бы ни было ей тяжело; какие бы проблемы ее не мучили, – она всегда лучезарно улыбалась. И маму эта ситуация почти устраивала. Почти, – потому что она все равно находила поводы к чему-нибудь придраться и устроить очередной скандал. Но, по крайней мере, маминых истерик на эту тему Олесе почти всегда удавалось избежать. Мама видела, что ее дочь, безусловно, безумно счастлива, и не переживала хотя бы по этой причине…

Почему-то для Олесиной мамы именно это было очень важно, – внешнее благополучие и показное счастье. Очевидно, это было самым явным показателем того, что она удалась и как жена, и как мать, – ведь члены ее семьи дружно умирают от радости… Никто из окружающих не знал о том, что творилось у них дома, за закрытыми дверями. Потому что внешне все было очень красиво: совершенно благополучная семья, заботливая любящая мамочка, работящий папочка и счастливые детки… Красивый яркий фасад, заглянуть за который ни у кого не было ни малейшего повода… То, что и муж, и дети, и даже другие родственники на самом деле безумно боялись маму и поэтому изо всех сил подыгрывали ей, –  это Олеся поняла уже только тогда, когда стала достаточно взрослой. А тогда она просто считала, что очень любит свою маму и поэтому ничем не хочет ее огорчать…

Да, огорчить ее осознанно мог бы только самоубийца…

Прошло больше десяти лет с тех пор, как Олеся перестала общаться со своей мамой. За эти годы она стала совершенно другим человеком, сумела полностью изменить свою жизнь и сделать ее почти такой, о какой она всегда раньше втайне мечтала. И теперь она искренне не может понять, как вообще могла целых три десятка лет протянуть в подобных условиях, – не сойти с ума и не наложить на себя руки.

Но, даже не смотря на то, что Олеся кардинально изменилась, что она теперь совершенно по-другому смотрит на жизнь и на свое место в ней, на ее губах по-прежнему сияет эта неизменная лучезарная улыбка…

Олеся даже и не сразу это осознала. А потом ей самой стало смешно от этой просто, очевидно, вбитой в подкорку привычки. Она много раз пыталась как-то работать над собой, тренироваться перед зеркалом, делать серьезное невозмутимое лицо… Но – ничего не получается.

Очевидно, это сильнее любых доводов рассудка.

Перед вами человек, который смеется…






МОЙ НЕНАГЛЯДНЫЙ С ЦЕНТРА, А Я С ОКРАИНЫ… (https://www.youtube.com/watch?v=UdrcCO5p7nM)


Олеськин суженый был интеллигентом в целом аж втором поколении, – даром, что его незабвенная мамочка родилась и выросла где-то в ауле Средней Азии. Но после школы у нее хватило ума на то, чтобы уехать в Ленинград, где она поступила в университет, а уже потом по распределению попала в их город. И с тех пор про свое босоногое голодное детство в ауле она больше никогда уже и не вспоминала, и своего единственного и любимого сына воспитала в исключительном понятии своей необычайной образованности и интеллигентности, вследствие чего он смело мог возвышаться над остальными, простыми смертными.

Вот и получился у нее, в конечном итоге, чистый и порядочный тридцатилетний мальчуган с расчудесным высшим педагогическим образованием и твердым, впитанным с молоком матери, осознанием своего превосходства над “быдлом”, коим и являлось все без исключения остальное население их, кстати, почти миллионного, на тот момент, города.

А что касается самой Олеськи, то она была девчонкой из простой рабочей семьи. Ее отец всю жизнь был водителем, а мама работала в профсоюзе на местном градообразующем предприятии. И образования-то высшего она, разумеется, вовсе не имела, поскольку только-только закончила техникум. Всего-навсего техникум, – вы вообще слышали о таком?..

В интеллигентных глазах будущего супруга и его благочестивых родственников это был явный мезальянс. Правда, ложку в ухо Олеся, вроде, не несла, – да и вообще, по словам ее милого, была “умненькой”. Он так и говорил всегда своей родне, что она – “умненькая”…

Боже, какое это, на самом деле, мерзкое слово!.. Олесю даже спустя десятилетия продолжало коробить при одной только мысли о нем!..

Но речь сейчас пойдет даже и не об этом. А о том, что Олесин чудесный интеллигентный суперобразованный муженек в свои тридцать лет почему-то не имел никакого понятия о личной гигиене.

В Олесиной неприличной “быдловской” семье испокон веков принято было каждый день принимать душ, менять нижнее белье и другую одежду, пользоваться дезодорантами, туалетной водой и прочими диковинными дьявольскими приспособлениями, истинного предназначения которых Олесин возлюбленный упорно не понимал, а когда она мягко пыталась намекнуть ему на то, что было бы вовсе даже и не плохо использовать подобные блага цивилизации, он, – простите ему его гендерную нелояльность; данные события происходили более двадцати лет назад, – топал ногами и кричал, брызжа слюной, что все это – только для “гомиков”…

В его родной семье на водные процедуры отводился ровно один день в неделю. И это было из ряда вон выдающееся событие, о котором долго потом вспоминали… А подаренный на день рождения Олесей недешевый антиперспирант благополучно прожил рядом с ними много лет и уже после развода был отправлен на заслуженный отдых в связи с очевидным достижением пенсионного возраста…

Однажды, когда Олеся и Георг еще только начали встречаться, он как-то позвонил ей утром и похвастался, что только что искупался. Дело происходило в конце мая. На улице в тот год уже стояла жара, но в это время года в их регионе еще не купаются, – вода бывает еще слишком холодной. Ну, разве что отчаянные смельчаки, которым море по колено… И Олеся была просто счастлива осознать, что ее избранник принадлежит как раз к таким…

Ее юное влюбленное сердце наполнилось гордостью за храброго закаленного возлюбленного, и она с трепетом в голосе спросила:

– Где? В Волге?

Сказать, что Георг был ошарашен, это, наверное, не сказать ничего…

– Да нет, дома, в ванной! – с удивлением ответил пылкий возлюбленный. – Мы всегда купаемся по субботам!

И он тут же принялся объяснять Олесе, что относится к так называемому “мокрому” типу, и поэтому теперь он обязательно заболеет, так как вышел после купания на улицу. Но он очень хотел позвонить ей и похвастаться тем, что он искупался, – к тому же, он так соскучился, так соскучился, что просто не мог не позвонить ей, – и пусть даже он теперь умрет от воспаления легких, он ни о чем жалеть не будет…

Напомню, события происходили более двух десятков лет назад, так что о сотовых телефонах тогда еще, естественно, и не слыхивали…

Олесина раздувшаяся гордость лопнула с диким треском, как проколотый слишком туго надутый воздушный шарик…

До свадьбы Олеся с Георгом встречались два года. И она совершенно искренне полагала, что безумно любит его. И все эти два года она, молоденькая неотесанная рафинированная девочка, жутко страдала от его… как бы это поделикатнее сказать… поразительной нечистоплотности. Они проводили вместе практически все свободное время, не в силах расстаться, – но при этом Олеся постоянно страдала и просто не могла находиться рядом с ним, – запах его носков вышибал у нее слезы из глаз… И это не говоря уже обо всем остальном, что тоже отнюдь не радовало…

Они встречались до свадьбы два года, и все два года Олеся реально страдала и не знала, как изменить ситуацию. Порой, когда становилось совсем уж невыносимо, она чуть ли не плакала, пытаясь деликатно намекнуть своему милому на это. Но он просто категорически не желал ее слушать. На робкие Олесины просьбы хотя бы иногда принимать душ он отвечал одной – единственной безапелляционной фразой: “Я чистый!” И все. Никак повлиять на него было невозможно.

Олеся безумно стеснялась говорить любимому о том, что от него очень плохо пахнет, хотя порой она реально задыхалась рядом с ним. Ее робких намеков он то ли не понимал, то  ли просто делал вид, что не понимает. При этом он категорически отказывался не только мыться, но и менять одежду, – например, носки. Иногда Олеся, не в силах выдерживать подобную газовую атаку, все-таки в очередной раз просила его об этом:

– Гера, пожалуйста, надень завтра другие носки!.. Я уже говорила тебе еще во вторник, а сегодня уже четверг, и ты меня, конечно, извини, но я просто задыхаюсь…

– Я поменяю их в субботу, – отвечал милый. – Мы всегда в субботу по утрам купаемся, и я меняю всю одежду!

– Но можно же поменять носки, не дожидаясь субботы? – чуть не плакала Олеся. – Ну, реально, дышать нечем…

– Я поменяю их в субботу, – ни капли не смущаясь сложившейся ситуации, как робот, повторял Гера.

А знаете, в чем заключался основной юмор этой ситуации?.. В силу, очевидно, каких-то специфических особенностей конструкции, Олеся практически не ощущала запахов. Такая вот природная особенность, – трудно сказать, хорошо это было или плохо. Но даже при выборе парфюмерии ей всю жизнь приходилось действовать практически наугад, потому что она реально почти ничего не ощущала. Олесин нос всегда был способен уловить только действительно страшную вонь, которую просто нереально было не почувствовать. Но в те счастливые моменты, когда она сидела рядом с милым, у нее дыхание перехватывало и в горле першило… Наверное, какие-то еще комментарии тут излишни?..

Возможно, у них просто была патологическая несовместимость друг с другом, и именно поэтому Олеся так болезненно реагировала на то, что ей представлялось полным отсутствием личной гигиены. Такое, к сожалению, бывает, и люди, несовместимые на чисто физиологическом уровне, разумеется, едва ли смогут быть вместе. Но тут стоит еще раз упомянуть, что события происходили очень давно, когда о подобных возможных трудностях было еще вообще не известно. Олеся была влюблена в Георга, Георг почему-то желал жениться на Олесе, – и никому не приходило в голову, что этого может оказаться недостаточно для последующей счастливой семейной жизни, потому что эти два человека просто-напросто вообще не подходили друг другу в чисто физическом плане. Это невозможно преодолеть, с этим немыслимо смириться.

А глупая Олеся продолжала надеяться лишь на то, что после свадьбы Георг научится мыться и менять белье, и тогда ей станет приятно находиться рядом с ним…

При этом не шибко чистоплотный Олесин возлюбленный очень любил пространные рассуждения, например, на тему того, что он терпеть не может ездить в общественном транспорте, потому что все люди такие вонючие, и он, натура тонкая, так остро чувствует чужие отвратительные запахи, что просто не может находиться рядом со всем этим “быдлом”… А Олеся старательно и, по возможности, незаметно, – чтобы, не дай бог, не обидеть любимого!.. – отворачивалась в сторону и время от времени вытирала потекшую косметику… Глаза резало от вони просто неимоверно, – а еще Олеся всерьез боялась попросту грохнуться в обморок от недостатка кислорода, потому что, сидя рядом с любимым на протяжении нескольких часов, она практически не дышала, – а это, поверьте, не так-то просто!..

Но она мужественно терпела. Ведь у них же любовь!.. И ради этой своей великой любви Олеся готова была на любые жертвы. Вот только как бы уговорить милого всего лишь принять душ перед тем, как приехать к ней в гости…

Правда, любимый клятвенно заверял ее, что, когда они поженятся, он уступит ее просьбам и будет мыться каждый день.

Глупенькая Олеся не в силах была понять, почему же он не может начать делать это вот уже прямо сейчас, тем более, что его нечистоплотность причиняет ей такие нешуточные страдания. Но Георг на протяжении почти двух лет, что они встречались, все время находил какие-то мутные отговорки. А однажды, уже практически накануне свадьбы, ему это, очевидно, надоело, и он честно признался:

– Если я сейчас приду домой и пойду купаться, моя мать подумает, что мы с тобой спим!

Олеся так и выпала в осадок…

Вот ведь ужас какой, – не правда ли?.. Мамочка может заподозрить, что ее тридцатилетний мальчик – ай-яй-яй!!! – такой нехороший, развращенный и испорченный, что спит со своей девочкой, на которой через месяц планирует жениться! Ей, конечно, такой глупости и пошлости даже и в голову не приходило, – даром, что заявление в ЗАГС уже полгода как подано, приглашения разосланы, и вообще подготовка к свадьбе в полном разгаре!.. И вот на фоне всего этого только представить, что ее милый мальчик – уже, в принципе, и не мальчик… Кошмар какой неописуемый!.. Да, что уж тут греха таить, – ни одна порядочная родительница просто не переживет такого позора!..

Кстати, интимных отношений у молодых людей на тот момент действительно пока еще не было. Они ждали свадьбу. Точнее, свадьбу ждал суперпорядочный Георг, который слишком уважал свою любимую, чтобы унизить и оскорбить ее подобной пошлостью… Но, тем не менее, Олеся совершенно не понимала, что во всем этом такого ужасного?.. И она даже готова была окончательно и бесповоротно испортить свою репутацию в глазах мамочки своего возлюбленного, лишь бы приучить его к гигиеническим процедурам!..

По глупости своей, Олеся не понимала, что такого страшного может быть в интимных отношениях, и почему для Георга так важно наглядно продемонстрировать их отсутствие. Она просто тогда еще не знала, какой это стыд и позор, и не ведала, что порядочные мальчики из интеллигентных семей такой гадостью и мерзостью не занимаются!.. А их мамы, – без малейшего преувеличения, – могут запросто слечь с сердечным приступом, если только заподозрят у своих благочестивых сыновей, в воспитание которых они так много вложили, подобные мысли… Ведь на тот миг Олеся еще, по простоте душевной, полагала, что милый ее просто очень любит и бережет…

После свадьбы Георг действительно начал мыться. Но какой ценой!.. Каждый раз он отправлялся в ванную с какими-то оговорками… А временами закатывал натуральные истерики по этому поводу.

– Я вообще не понимаю, что за глупость ты придумала, – купаться каждый день!!! – то плакал, то топал ногами, то бился головой о стену новоиспеченный муженек. – Это все твоя проклятая семейка во всем виновата!!! Никто из моих знакомых не моется каждый день!!! Это все твоя ненормальная мамаша придумала, и ты с ней вместе тронулась на этой почве!!!

Олеся один раз недоуменно выслушала подобную тираду, второй раз снова так и не поняла, что происходит, глупо хлопая глазами, поскольку просто не знала, как вообще нужно адекватно реагировать на нечто подобное… Но после еще нескольких подобных заявлений в различных интерпретациях на тему ее быдловской семьи и сумасшедшей мамаши ей пришлось пригрозить милому, что еще одно слово в таком духе, – и ей в следующий раз придется напрочь оторвать ему как раз те части тела, которые он не желал мыть. А что такого?.. Олеся ведь, к несчастью,  интеллигенткой не была, и ее быдловское воспитание давно научило ее затыкать рот не столько словами, сколько кулаком, – на рабочей окраине без этого никак…

Подействовало, – несмотря на то, что Олеся была на десять лет моложе и на двадцать килограммов легче. На самом деле милый боялся ее до слез, хоть она и старалась изо всех сил сдерживать свои низменные порывы… Зачастую ей достаточно было просто намекнуть… И с тех пор милый каждый вечер вприпрыжку обгонял ее на пути в ванную и всячески нахваливал гигиенические процедуры…

Кстати, все друзья и знакомые Георга, – которые тоже не считали нужным мыться, по его словам, – были исключительно образованными интеллигентными людьми из хороших порядочных семей, – так же, как и он сам. И тех пор Олесе всегда было страшно за нашу интеллигенцию…

К сожалению, на то, чтобы приучить Геру менять носки, Олесе потребовалось еще несколько лет… И это даже не смотря на то, что она, воспитанная в самых лучших традициях домостроя, беспрекословно готова была их стирать… Просто она не сразу заметила, что Георг прячет их от нее…

Приходя домой, он двумя пальцами “соскабливал” их со своих ступней, – чтобы не запачкаться; они же грязные!.. А кто, спрашивается, в этом был виноват, – уж, явно, не жена, которая с удовольствием привела бы их в порядок, если бы только нашла… Но Георг “ставил” их за обувную полку. Хотя, вообще-то, они могли ходить без его помощи и жить своей насыщенной грибками и микробами жизнью… А глупая молодая жена растерянно водила носом, не понимая, откуда доносится этот жуткий запах… И даже после того, как она обнаружила-таки его заначку, он еще очень долго изобретал другие и зачастую совершенно немыслимые места для “схрона”. Просто спокойно бросить их в стиральную машинку, как просила жена, и взять с полки новые было бы слишком… “по быдловски”, наверное…

Олеся долго пыталась и по-хорошему, и по-плохому. Но конец всему этому положил только развод.

Расставались они с ним долго. Целый год. Олеся выгоняла мужа, через некоторое время он возвращался, они в очередной раз пытались начать все сначала, – как принято, хотя бы ради сына, – потом она его снова практически вышвыривала, не в силах терпеть его заморочки… Но окончательно поставить точку в этом вопросе никак не могла, – до поры, до времени. И, в какой-то степени, одной из причин того, что Олеся все-таки не захотела сохранять семью, было как раз то, что, вернувшись к матери, Георг снова перестал мыться. И на все недоуменные Олесины вопросы на эту тему неизменно отвечал: “Я чистый!”

Нет, разумеется, окончательно расстались они не только из-за этого. Но и этот факт сыграл свою далеко не последнюю роль. Потому что, – ну, сколько же можно биться лбом о бетонную стену?..

А слово “интеллигент” с той поры стало для Олеси почти ругательным. И она твердо решила для себя, что уж лучше навсегда остаться просто девчонкой с рабочей окраины, чем снова примкнуть к подобным “голубым кровям”!..

Вот это, наверное, действительно и называется “мезальянс”. Только вот мне почему-то кажется, что в данном случае именно жених не дотягивал до своей невесты…






БАБУЛЯ НАИГРАЛАСЬ… (https://www.youtube.com/watch?v=jYY7uqJROpk)


Олеськина уважаемая свекровь вспомнила, что у нее, вообще-то, есть внук, когда этому самому обожаемому “внучеку” исполнилось десять лет. “Ну, что ж, лучше поздно, чем никогда!..” – промелькнула тогда у Олеси наивная мысль. Она вообще склонна была видеть в людях гораздо больше хорошего, чем в них было на самом деле, поэтому она тогда реально понадеялась на то, что так для ее сына будет лучше.

Нет, если уж говорить начистоту, то вовсе даже нельзя было сказать, что сама Олеся пребывала в немом восторге от осознания того, что склероз свекрови в отношении внука оказался излечим. Слишком уж много зла в свое время она причинила их семье… Но с момента развода с мужем на тот миг прошло уже пять лет; у них с сыном была теперь совсем другая жизнь, и ей казалось просто мелочным припоминать сейчас все былые обиды. Да, все это когда-то было, и это было очень больно. Но это вовсе не означало, что Олеся собиралась страдать и убиваться из-за всего этого остаток жизни. Напротив, она собиралась жить дальше и получать от этой жизни только хорошее.

Тем более, что человек вдруг сам решил возобновить отношения. Так что ж теперь, костьми лечь на пути престарелой дамочки, запальчиво перечисляя все преступления, совершенные ею много лет назад?.. Олеся даже и не собиралась заниматься такой ерундой. Плюс, – она тоже стала старше и получила возможность взглянуть на всю эту ситуацию немного с другой стороны. И поняла, что ее тоже трудно было назвать ангелом во плоти. Очень многое в их прошлой жизни можно было бы сделать по-другому, и теперь, с высоты своего возраста, Олеся очень ясно это видела. Где-то следовало изначально проявить большую жесткость и решительность, сразу же обозначив свои позиции, вместо того, чтобы целыми днями напролет беспомощно рыдать в подушку и совершенно по-детски страдать из-за того, что свекровь ненавидит ее, такую маленькую, хорошенькую и славненькую. А где-то, наоборот, не упираться рогом в землю, а попытаться найти какой-либо компромисс…

Теперь все это осталось в далеком прошлом. Возможно, в свои двадцать лет Олеся просто действительно была еще очень глупой. Да и свекровь тогда вела себя… ммм… тоже не слишком умно, мягко говоря. Она сражалась за своего сына, считая, что не может позволить ему оступиться и совершить ошибку. А вот сама Олеся, наоборот, в конечном итоге не посчитала нужным за него бороться, решив, что он попросту не стоит таких усилий… Но теперь все это было позади и превратилось в смутные воспоминания. А жизнь, тем временем, продолжалась… И сулила еще немало сюрпризов.

Короче, кто прошлое помянет, – тому глаз вон!.. – решила Олеся. Какой бы ни была ее свекровь, – при этом она все-таки оставалась бабушкой ее сына. И, если она вдруг вспомнила про него и захотела с ним общаться, то сама Олеся не собиралась этому препятствовать.

При этом следует отметить, что она и раньше не запрещала отцу и бабушке общаться с ребенком. На тот момент, когда папа их окончательно покинул, Сашке было пять лет. И – все! Как отрезало. Ни разу за все эти годы ни папа, ни бабушка больше не вспомнили о “своей кровиночке”, как свекровь причитала после его рождения. Но к этому Олеся тоже отнеслась тогда по-философски. И ни разу за все эти годы ни она, ни Саша не напомнили о себе бывшим родственникам. Как говорится, насильно мил не будешь, – и к детям это, вероятно, тоже относится. В этом не было ничего страшного. Они пережили это вдвоем. Встали на ноги. Научились, в конце концов, жить полностью самостоятельно, без чьей-либо помощи и поддержки. И вдруг – такой сюрприз!.. Нате вам!.. Бабуля объявилась!..

Как они с Сашкой поняли уже позже, именно тогда их незабвенный папашка женился во второй раз, и у его новой молодой жены, – в отличие от самой Олеси, попросту не пожелавшей бороться за свое счастье, – хватило сил увести его “из семьи”, – то есть, от мамы. Как ей это удалось, – один Господь ведает… Но он реально ушел от мамы. И даже сократил все встречи с ней до минимума. И бабулька, оставшись не у дел, вдруг очень вовремя вспомнила о том, что где-то на этой земле, – причем, всего лишь в соседнем доме; далеко идти не надо!.. – у нее есть внук, родная кровиночка, о которой она почему-то благополучно не вспоминала энное количество лет.

Бабуля стала постоянно звонить и приглашать Сашку к себе в гости. А он, – наивный сибирский валенок, выросший без любви бабушек и дедушек, – с радостью бежал к ней, благо, было совсем недалеко… Бабушка иногда кормила его, покупала какие-то подарки. На праздники даже пару раз передавала Олесе через него деньги. Не шибко много, – в пределах тысячи, плюс-минус, – но Олеся с Сашей никогда не были меркантильными; для них был необычайно важен сам факт того, что человек, вроде бы, искренне пытается помочь, порадовать, – и за это ему, разумеется, огромное спасибо. Олеся даже несколько раз разговаривала по телефону с бывшей свекровью, а однажды встретились, – и все прошло вполне нормально и дружелюбно.

А что касается Сашки, – то он просто расцвел! Ему, несчастному ребенку, вечно третируемому бабушкой со стороны матери, от которой он в жизни своей не слышал ни одного доброго слова, очень громкое, показное и эмоциональное проявившееся вдруг обожание другой бабушки было как бальзам на рану…

Если бы только было можно вернуть все назад, – Олеся действительно костьми легла бы на пороге, лишь бы не пускать ребенка к этой совершенно неадекватной, – как еще раз подтвердилось впоследствии, – даме. У ее сына и так была не слишком простая и веселая жизнь, чтобы позволять еще кому-то причинять ему лишнюю боль… Но тогда, в тот момент, ей действительно казалось, что так будет лучше. И, в первую очередь, именно для ребенка.

Бабули хватило на два года…

Саше исполнилось уже двенадцать лет, когда бывшая свекровь попросила у Олеси разрешения взять его с собой в Питер. Она некогда училась в этом городе в университете, и там до сих пор жили ее многочисленные родственники, которых ей захотелось вдруг навестить. Олеся с радостью согласилась, не углядев в этом намерении ничего криминального. Саша вообще с детства был натурой творческой; по музеям он, без устали, мог бродить целыми днями, – а тут еще сама поездка в легендарный город, белые ночи, разводные мосты… Олеся не сомневалась в том, что он будет просто счастлив.

К тому же, в свои двенадцать лет Саша был уже достаточно взрослым, самостоятельным и разумным. Олеся доверяла ему на все сто процентов и совершенно за него не переживала. Она была уверена, что сын будет хорошо себя вести и никак ее не подведет.

Переживать, как оказалось позже, нужно было вовсе даже и не за него. Потому что кое-кто действительно взрослый разумным за прошедшие годы, к сожалению, так и не стал, судя по всему…

Признаться честно, Олеся так и не поняла до конца, что у них там произошло. Хотя очень старалась. Но, очевидно, одно дело – иногда под настроение пригласить к себе “внучека” на пару часиков погостить, изображая из себя радушную хозяйку. И совсем другое, – оказаться практически с чужим, глядя правде в глаза, едва знакомым тебе ребенком в замкнутом закрытом помещении на три недели. Почему в замкнутом и закрытом?.. Да потому, что они все это время практически безвылазно просидели в комнате!

Почти за три недели целых два раза бабушка с внуком сходили в музей, один раз в зоопарк, и еще однажды встретились с родственниками в кафе. И – все! Больше на улицу Саша не выходил. Олеся так и не поняла, зачем бабушка вообще потащила с собой ребенка в другой город, если при этом элементарно не пожелала хотя бы выйти из дома и подышать свежим воздухом, сидя на лавочке, – не говоря уж ни о чем другом! Прогулки, белые ночи и разводные мосты так и остались несбыточной мечтой. Долго еще потом Олеся с Сашей смеялись над сложившейся ситуацией. Это ведь реально надо было умудриться: провести в Питере несколько недель, глядя на него из окна коммунальной квартиры на Васильевском острове!..

Саша никогда не был ни хулиганом, ни хамом, ни грубияном. Просто вышло так, что он был очень похож на саму Олесю. У него был точно такой же характер, взгляды на жизни, даже привычки. А ведь Олесю в свое время свекровь не просто не любила, – она ее планомерно сживала со свету в буквальном смысле слова. И, очевидно, она так и не смогла полюбить ребенка, в котором было так много от неугодной бывшей невестки.

Не помогло даже Сашкино внешнее сходство с отцом, – бабушка его просто, похоже, не замечала. И все эти экзальтированные рукоплескания, лобызания в десны и вопли о родной крови оказались, как и надо было понимать с самого начала, насквозь фальшивыми. Никакой он для нее был не внучек, не кровинушка и даже не сын ее ненаглядного Герочки. Он был, есть и навсегда останется для бабушки всего лишь Олесиным сыном. И этим все было сказано. Бабуля видела в нем лишь точную копию матери, – и внешне, в том числе, как это было ни странно, – и именно об этом сходу было объявлено всем питерским родственникам…

Саша рассказывал, что любящую и заботливую бабушка откровенно бесило в нем все. Как он двигается, как он ест, ходит и разговаривает. Ну, прямо Олесина мама дубль два!.. Ее буквально доводило до истерики то, что он каждый вечер принимает душ, и она чуть ли не билась головой о стену, пытаясь доказать ему, что это вредно для здоровья… Книги, которые он читал “в заключении”, просто сводили ее с ума, – нормальные мальчики в его возрасте читают совсем другое… Ха-ха!.. Она, похоже, была не в курсе, что дети, – хоть нормальные, хоть нет, – вообще сейчас редко читают. Ей бы радоваться, а она трагедию из этого делала…

Одна из самых крупных ссор у них произошло в зоопарке. Саша стремился сделать как можно больше фотографий на память. Бабушку это бесило, и она постоянно начинала визжать, чтобы он не тратил зря пленку в фотоаппарате… Пленку!.. В цифровом фотоаппарате!.. И Саша напрасно раз за разом объяснял ей, что пленки в нем попросту нет, а карта памяти позволяет сделать тысячи снимков… Это было бесполезно. Она словно и не слышала.

Один раз в порыве ярости она чуть было не выбила этот самый фотоаппарат у него из рук, когда Сашка решил снять кораблик на Неве… Слава богу, что Олесин суперосторожный ребенок, с пеленок готовый к любым неприятностям, надел петлю на руку, и только эта петля не позволила фотоаппарату, – не дешевому, кстати, – улететь с моста в руку…

Разумеется, Саша звонил Олесе каждый день. И с каждым днем радости в его голосе было как-то все меньше и меньше… А энтузиазм и желание находиться рядом с бабулей вообще сошли на нет… Олеся, как могла, успокаивала его, просила ни в коем случае не ругаться с бабушкой, которая, наверное, все-таки хотела, как лучше, потерпеть еще немного…

На первый взгляд, может показаться странным, почему Олеся не взяла пару дней отгулов на работе и не привезла сына домой. Но не стоит забывать, что все это происходило в начале двухтысячных. Честно говоря, я не знаю, как сейчас обстоят дела с билетами в Санкт-Петербург, – все-таки наша жизнь с появлением новых технологий значительно изменилась, – а тогда их приходилось покупать заранее, – и не за одну неделю… И у нее просто физически не было возможности добраться до Питера на раз-два и вызволить сына из заточения… Даже позвонить, – и то было не так-то просто, – потому что это было самое начало зарождения сотовой связи, – в их городе, разумеется, – и стоила она тогда безумно дорого… Но об этом Олеся уже не думала.

Ей оставалось только успокаивать сына по телефону, пытаясь все-таки найти в его странном приключении хоть что-то хорошее…

Саша, по его словам, старался не ругаться с бабушкой. Терпел. Не рассказывал ничего особенно плохого. А потом, наконец, вернулся домой. И от того, что Олеся узнала о поведении его бабушки, о ее нелицеприятных высказываниях в их адрес, о ее неадекватных поступках, у нее просто волосы зашевелились…

Саша тогда сразу же сказал, что больше он с бабушкой общаться не будет и в гости к ней никогда не пойдет. Но, если он и хотел уязвить свою милую бабулю этим своим решением, то совершенно напрасно. После той памятной поездки в Питер она больше ни разу ему не позвонила.

Похоже, наигралась.






ПРИГОВОР: ТЫ – ЖЕНЩИНА! (https://www.youtube.com/watch?v=0SVrwQQnFoU)


Признаться честно, эта фраза – плагиат. Олеся нашла ее в одной известной книге, рассказывающей о жизни в исламской стране, о бесправии женщин, имевших несчастье там родиться, и о полной их беспомощности перед судьбой и перед мужчинами.

Олеся родилась в обществе, считавшемся, – на тот момент, по крайней мере, – вовсе не религиозным. Да и государство, в котором она появилась на свет, было вполне светским, и о существовании некой высшей силы говорить было тогда не принято. А в остальном… В остальном отличий было не так уж и много.

Хотя, что греха таить, она сама во всем была виновата. В своей никчемной жизни Олеся совершила одну большую глупость: она родилась женщиной. А за любую глупость всегда нужно расплачиваться. И иногда – ценой всей своей жизни.

Раньше надо было думать, как говорится…

Кстати, поспешу сразу же уточнить для ясности, чтобы в процессе прочтения ни у кого не возникало никаких левых подозрений, – с ориентацией у Олеси все было в полном порядке. Она никогда не чувствовала ни малейшего влечения к лицам одного с ней пола. Она не ощущала себя несчастным мужчиной, заключенным злыми силами в женское тело. И даже никогда не хотела им быть. Но при этом она реально всегда очень сожалела о том, что понятие гендерного равенства добиралось до нашего общества так долго, и она сама проведала о нем только лишь тогда, когда уже сумела самостоятельно побороть большинство навязанных ей окружающими комплексов, и все эти проблемы стали для нее уже, в принципе, не актуальны.

Впрочем, возможно, для Олеси это, на самом деле, было даже и к лучшему. Потому что, если бы она узнала о гендерном равенстве лет тридцать – сорок назад, то первое, что она сделала бы после этого, – это во всеуслышание объявила бы себя мальчиком.

И, возможно, прожила бы тогда совсем другую жизнь. Но кто знает, как бы тогда все могло сложиться, и было бы все это к лучшему или наоборот?..

А сложилось так, что Олеся родилась в самой обычной семье, каких в нашей стране были миллионы. Ее мама много лет работала на заводе, – начинала в цехе, а потом, как это тогда говорилось, продвинулась по профсоюзной линии и попала в заводоуправление. Олесин отец всю жизнь был водителем. У нее также имелся в наличие младший брат, которого с рождения все боготворили, – а как же иначе, ведь он же был мальчиком, будущим мужчиной, потенциальным продолжателем этого славного рода!.. Честь ему и хвала уже за одно только это…

А Олеся… Она была просто девчонкой.

Большое спасибо нашему великому социалистическому обществу, которое некогда соизволило признать несчастную женщину равной мужчине и позволило ей – и даже в приказном тоне – трудиться наравне с ним на благо нашей великой Родины!

Как жаль только, что при этом оно не признало мужчину равным женщине и способным на такой немыслимый подвиг, как выполнение хоть каких-то немыслимо сложных женских обязанностей!..

Если бы у Олеси изначально хватило ума родиться мальчиком, то все могло бы сложиться совсем по-другому. Но она как-то не рассчитала свои силы и промахнулась. Изначально при этом, признаться честно, очень сильно разочаровав своих несчастных родителей самим фактом своего нелепого появления на этот белый свет. Но, немного погоревав, они решили, что в этом, в принципе, нет ничего страшного, потому что они молоды и еще имеют шанс обзавестись желанным наследником. И тут же весьма продуктивно начали работать над этим новым проектом. Тем более, что иметь “еще одну бабу в доме”, на деле, оказалось очень даже неплохо и выгодно. Было, на кого весь этот самый дом повесить.

Когда родился Олесин долгожданный братик, ей было всего пять с половиной лет. Или, точнее, уже целых пять с половиной лет, – это с какой стороны на этот факт посмотреть. И Олеся очень хорошо помнила, что на тот момент уже все делала по квартире сама.

Разумеется, существует такое понятие, как помощь маме по хозяйству. Наверное. И, наверное, это совершенно нормально. И в этом нет ничего особенно страшного.

На самом деле, страшно – это когда твои родители искренне полагают, что в твоей никчемной жизни не должно быть ничего иного, кроме помощи маме по хозяйству. Когда все твои интересы и увлечения игнорируются напрочь, потому что уже даже в столь нежном возрасте у тебя просто не должно быть других интересов, кроме потребности прибираться и готовить. Ведь ты же – будущая женщина, и ты должна сделать целью своей жизни обеспечение комфорта и уюта мужской половины своей семьи.

Олесина мама всегда говорила, что ненавидит выходные. Потому что за выходные она уставала гораздо больше и сильнее, чем за рабочие дни. И это, к сожалению, действительно было правдой. Олеся не могла припомнить случая, чтобы ее мама когда-либо присела в выходные дни хоть на минуту и отдохнула, почитала книжку, например, или посмотрела телевизор. Нечто подобное даже представить себе было невозможно. Бедная мама вынуждена была целыми днями крутиться, реально, как белка в колесе. Готовка, уборка, снова готовка сменяли друг друга, потом опять шла уборка, стирка, глажка…

Их чудесная маленькая квартирка была, наверное, еще более стерильной, чем любая операционная. Все было чисто, прибрано, отдраено, на плите вечно что-то кипело, холодильник ломился от изобилия еды…

И сама Олеся, наверное, могла бы только искренне восхищаться своей чудесной трудолюбивой мамулей, если бы наблюдала за всем этим со стороны. Но увы и ах!.. Сложилось так, что именно она была непосредственной участницей всех этих непомерных и нескончаемых домашних трудов. Она не бегала с подружками во дворе, – потому что, в отличие от них, у нее был целый список “домашних обязанностей”, которые необходимо было сначала выполнить, а лишь потом идти развлекаться. Проблема заключалась лишь в том, что этот список никогда не заканчивался.

Почитать книгу, например, можно было только глубокой ночью, когда все члены семьи давно уже спали. Изредка посмотреть телевизор Олеся могла только при условии, что одновременно с этим она будет гладить белье, огромная груда которого, несмотря на все ее титанические усилия, никогда не уменьшалась. Ее мужественная, достойная всяческих восхищений и похвал мама сама не присаживалась ни на секунду и весьма тщательно  следила за тем, чтобы у ее дочери тоже не было ни минутки свободного времени. Ведь в хозяйстве – “дело не приделанное”, и у Олеси даже мыслей не должно было закрадываться о том, что всего этого можно хоть как-то избежать.

В квартире, где проживала Олесина семья, не просто была идеальная чистота. Если бы!.. Полы они с мамой мыли два раза в день, – чтобы дышалось легче. Неужели на самом деле в этом была настолько сильная необходимость, – этого Олеся так никогда и не смогла понять. Пыль вытиралась просто постоянно. Можно было сказать, что мама попросту не выпускала тряпку из рук. Окна мылись каждые две недели, – и это практически в любое время года, кроме, разве что, лютых морозов, – хотя, опять же, неужели это тоже было так уж сильно нужно?.. Хрусталь в шкафу, которым никто никогда не пользовался, намывался с той же периодичностью. И это еще не говоря о полноценном завтраке, обеде и ужине, с неизменным первым, вторым и третьим, – потому что другого даже и представить себе было невозможно.

И не дай Бог, если у мамы все-таки выпадет лишняя минутка, потому что тогда она на досуге непременно залезет куда-нибудь на антресоль или в самый дальний угол под письменным столом и обязательно умудрится обнаружить там пыль!.. Тогда в этой отдельно взятой квартире наступал конец света…

Единственным воспоминанием, связанным у Олеси с детством, – с этой чудесной беззаботной для многих порой, – была уборка, уборка и еще раз уборка. Но даже это было бы еще полбеды… Потому что над всем этим не умолкали постоянные мамины вопли. Она орала и визжала, без устали, обвиняя свою непутную дочь в том, что та все делает недостаточно быстро, нерасторопно, неаккуратно, – и, что самое главное, из-под палки, не выражая восторга и не проявляя радости по поводу того, что ей позволено наводить порядок в этой прекрасной, до блеска выдраенной квартире…

А еще – довольные и улыбающиеся физиономии отца и брата, вечно лежащих на диване и смеющихся над ней. На Олесиной памяти ни один из них никогда самостоятельно не налил себе стакан воды. “А зачем?.. – оглушительно ржал отец. – Две бабы в доме!..” И братец с пеленок старательно подражал ему… А как же иначе?.. Ведь они – мужчины. Вершина пищевой цепи. А это – бабы…

Олесе все это казалось жутко несправедливым. Всегда. И в пять лет, и в двадцать. Она напрасно пыталась возмущаться, плакать, кому-то что-то доказывать, злиться, сопротивляться, даже болеть… Не прокатывало. В ответ на любые даже невольные и слабые попытки сопротивления ее наказывали. В том числе, и физически. Но как раз это было далеко не самое страшное, – всего лишь затрещина, пощечина, подзатыльник, – это вполне можно было пережить. Гораздо более жутким было то, что все члены Олесиной семьи – с легкой руки ее любимой и любящей мамы – просто обожали объявлять ей бойкот. Они могли игнорировать ее месяцами в наказание не только, например, за неосторожное сорвавшееся с губ слово, – за недовольный взгляд, невольно брошенный в сторону, который даже сама Олеся не заметила, но при этом не сумела вовремя скрыть от всевидящей мамы.

Ну, то есть, как игнорировать на самом деле… С ней вообще не общались. Не разговаривали. Ничего не обсуждали. Не реагировали на ее тщетные попытки заговорить или обратиться к ним. Но в такие дни ее гоняли с приборкой еще ожесточеннее, чем обычно, – если такое вообще было возможно, – и всей семьей дружно орали на нее, чаще всего используя так называемые нецензурные выражения.

Вот так и проходило ее счастливое детство…

И все это преподносилось под предлогом того, что Олеся – будущая женщина. И это, мол, судьба у нее такая, – целыми днями прибираться, готовить и вообще всячески ублажать мужскую половину своей замечательной семьи. А также в нее буквально силой вдалбливалось то, что она не просто должна все это делать, – без радости, без энтузиазма, без огонька, – как это у нее на деле и получалось. Она должна была любить это делать. И всячески показывать, какое невыносимое удовольствие ей доставляет роль безвольной прислуги, служащей на потеху сильным мира сего, к коим причислялись ее отец и братец.

Какие-то ее собственные чувства, стремления, надежды, мечты, – все это просто безапелляционно пресекалось на корню. И это было совершенно разумно, – ведь зачем нечто подобное чувствовать тупой бабе, возложенной на алтарь домашнего хозяйства сильными и умными мужчинами?.. О каком еще образовании, работе, амбициях эта дура смеет там рассуждать?.. Для этого в первую очередь нужно иметь ума побольше, – а тебе его Господь Бог совсем не дал!.. И, не смеши мои тапочки, – вот зачем тебе образование?.. Все равно выйдешь замуж, родишь детей, – кому твой диплом нужен будет?..

Да и вообще, – ты знаешь, что мужики не любят слишком умных баб?.. Ха-ха… Так что тряпку в зубы и пошла вон отсюда… Пол хоть помой, с утра уже запылился…

Спустя много лет, когда Олеся вспоминала об этом, даже ей самой это казалось совершенно невероятным и утрированным. И представлялось уже просто каким-то дурным сном. Но все это действительно было. И каждую проклятую секунду своего чудесного безмятежного детства она всей душой ненавидела сам факт того, что она – женщина. При одной только мысли о том, чтобы покорно выйти замуж, народить детей, а потом не видеть белого света из-за бесконечной уборки и готовки ей хотелось умереть. Она мечтала совсем о другом. Она хотела быть, в первую очередь, личностью: сильной, смелой, независимой, успешной, талантливой. Она стремилась, чтобы ее уважали за какие-то иные заслуги, а не только за умение варить борщ. Она мечтала путешествовать по всему свету и заводить новых друзей. Она хотела все увидеть и все попробовать…

Но при этом она имела глупость родиться девочкой. Досадное недоразумение в том мире, где курица – не птица, а баба – не человек…

Да, в конце концов, она сумела справиться с этим и научилась жить по своим законам. Так, как она считала нужным сама, а не так, как диктовали ей родители, мужья или общество. Но из этого следовало, что большую часть своей жизни Олеся не подчинялась существующим средневековым стереотипам, считающимся в нашем мире нормами приличия, а шла против них.

И все-таки, нельзя не признать теперь одного: если бы она знала о гендерном равенстве в ранней юности, она, наверное, просто объявила бы себя мужчиной. И, как мужчина, получила бы право жить, в соответствии со своими мечтами и стремлениями.

Правда, тогда существовала бы вполне реальная опасность того, что ее трудолюбивая мамуля попросту не пережила бы этого. Ей нужна была в семье беспрекословная рабыня, с которой она могла делать все, что ее извращенной душе было угодно. А со свободным человеком, с личностью, умеющей уважать себя и отстаивать собственные границы, она и вовсе не готова была иметь дело.

Для нее оказалось легче потерять дочь, чем признать ее полноценным человеком.






БАБЬЯ ДОЛЯ (https://www.youtube.com/watch?v=5tYCFuq9kqk)


В своей предыдущей статье мне удалось лишь слегка затронуть тему «тяжелой бабьей доли», но так и не получилось раскрыть ее до конца. У меня все почему-то уперлось в злосчастную уборку и готовку. Что поделать, – но этот пунктик действительно до сих пор для моей героини чрезвычайно болезненный. Это самая что ни на есть настоящая психологическая травма, с последствиями которой она тщетно борется до сих пор и пока неизменно проигрывает.

Но на самом-то деле проблема была гораздо глубже. И серьезнее.

Олесин счастливчик-брат, у которого изначально хватило ума уродиться мальчиком, был хорош уже сам по себе. Факт беспрекословного обладания всего лишь одной частью тела, – к сожалению, напрочь отсутствующей у нее, – уже делал его неизменно прекрасным со всех сторон в глазах их достопочтимых родителей. И ликом-то он был краше солнца и луны вместе взятых, и фигуру имел просто обалденную, – несмотря на сутулость и проблемы с осанкой, – и талантами всесторонними отличался с самого раннего детства, и учился, разумеется, лучше всех, – даром, что из-под палки, – и будущее ему пророчили великое… Ведь он же был мужчиной!!!

А Олеська так, девчонка… Вроде, и не человек вовсе, если уж говорить начистоту…

Олеся никогда не завидовала своему брату. Это чувство вообще было ей несвойственно. Просто она, несмотря на прошедшие со времен их беззаботного босоногого детства уже нескольких десятилетий, так и не смогла понять одного, но самого главного: чем же конкретно он был лучше нее?.. Что в нем было такого необыкновенного, что, при одном только взгляде на него, их мама блаженно закатывала глаза и, прижав руки к сердцу, буквально сползала по стенке в полуобморочном от восторга состоянии?..

В раннем детстве Олеся с братом были очень похожи. На всех детских фотографиях у них мордочки были совершенно одинаковые, – и не различишь, кто где. Его частенько принимали за девочку, что тоже почему-то неизменно приводило их маму в восторг, и она словно нарочно подчеркивала эту его некоторую «женственность». И это несмотря на наличие в семье настоящей девочки, на которую мама порой вообще не обращала внимания, зато сына она наряжала, как куклу. При наличие в семье двух, в принципе, совершенно одинаковых детишек, – разве что со скидкой на возраст, – только младший сын считался общепризнанным красавцем, за которым, по словам их мамы, люди бежали по улице с криками: «Какой красивый ребенок!!!» Тогда как Олеся никогда не была особенно красивой. Так себе, обычная, ничего особенного…

Братец с детства очень смешно двигался, как бы слегка подпрыгивая при каждом шаге. Кстати, та же самая особенность сохранилась у него и во взрослом возрасте, – он всегда был весь, как на шарнирах. Признаться честно, особенность не слишком привлекательная… При этом Олесин братец всегда был очень высоким и просто болезненно худым, – ну, в чем душонка держалась, не понятно… Именно из-за этого у него всегда наблюдались проблемы с позвоночником и осанкой; у него имелся в наличие сколиоз второй степени, и любящая и заботливая мамочка все детство таскала его на массаж и ЛФК. Но при этом его внешность была безукоризненной, – чего совершенно нельзя было сказать о его старшей сестре.

К ней мама всегда находила, к чему придраться. Фигура у Олеси всегда была непутная, не такая, как надо. В зависимости от маминого настроения, она была то слишком худой, то слишком толстой, – и Олеська так и не поняла никогда, что из этого на самом деле было истиной. Походка у нее, к сожалению, вообще была дурацкая. То она топала, как мужик, высоко поднимая колени, – то вдруг, наоборот, выяснялось, что она ходит, несгибаемая, словно палку проглотила… Волосы у Олеси всегда торчали, как грива у клоуна, – по маминым словам. В то время, кстати, по телевизору показывали сериал «Богатые тоже плачут». Олесина мама рыдала от восхищения, глядя на волосы главной героини, и много рассуждала на тему того, свои у нее такие прекрасные локоны или же это укладка…

Так вот, у Олеси они были точно такие же, свои, безо всякой укладки. Но только вот мама этого почему-то так и не заметила.

Улыбалась Олеся тоже неправильно и нелепо. И говорила всегда не то и невпопад…

Олеся мечтала заниматься в музыкальной школе. Ей нравилось петь, и она безумно хотела научиться играть хоть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Но родители просто безапелляционно заявили ей еще в пятилетнем возрасте, что ей медведь на ухо наступил. С чего они сделали такой вывод, так и осталось для Олеси загадкой. Зато в музыкальную школу, разумеется, ходил ее брат. Он не хотел этого. Ему это совершенно не нравилось. Его и заставляли чуть ли не силой, и умоляли. Ведь он же был безумно талантлив, на грани гениальности, и, до поры, до времени, мама пророчила ему карьеру, по меньшей мере, великого оперного певца. Не срослось. Не оправдал он возложенных на него надежд. В подростковом возрасте сорвавшийся с тормозов братец попросту послал мамочку в известном направлении и бросил осточертевшую ему музыкальную школу. За полгода до ее окончания…

Олесе всегда нравилось заниматься спортом. Ей это доставляло удовольствие. Физически она была гораздо более развитой, чем ее мальчишки-ровесники, бегала быстрее всех, прыгала выше и дальше и подтягивалась на турнике. Мама хваталась за сердце. Она безумно переживала, что подобные тренировки сделают Олесю, – и без того размужичку, по определению мамы, лишенную, на ее взгляд, всяческого изящества, – совсем мужеподобной. Поэтому она всячески отваживала дочь от любых секций, в которые та предпринимала попытки ходить, под предлогом того, что ее, неженственную, с такими широченными плечами, никто и никогда, разумеется, не возьмет замуж. Зато пыталась, – опять же, чуть ли не силой, – таскать в секции своего сына.

Он ненавидел спорт и всячески упирался. Олеся ненавидела изображать из себя изящную лебедушку, стремящуюся к удачному замужеству и мечтающую раствориться в муже и детях. В принципе, глядя правде в глаза, им обоим было не сладко. Они оба пытались играть свои социальные роли, которым оба совершенно не соответствовали.

После того, как карьера оперного певца для Олесиного брата бесславно завершилась, так и не начавшись, мама решила, что он станет врачом. Разумеется, высокооплачиваемым и очень известным. И, непременно, будет лечить ее в старости. Забавное дополнение для еще очень молодой и полностью здоровой женщины, – вы не находите?.. Спросить у него самого, а хочет ли он всего этого, мама не удосужилась. Просто стала усердно готовить его к поступлению в медицинский. Учился братец, в принципе, неплохо, – тем более, что мама самолично делала с ним уроки вплоть до девятого класса, – так что все шансы у него были.

Олеся тоже всегда училась хорошо. И с ней никому не приходилось делать уроки. Признаться честно, она вообще никогда их не делала. Она просто всегда была отличницей без малейших на то усилий. Но ее родители словно и не замечали этого. И, когда перед ней возник вопрос о дальнейшей учебе, мама безапелляционно решила почему-то, что в институт ей все равно не поступить. Но это, по словам мамы, было и не страшно, потому что для женщины, на ее взгляд, вполне было достаточно и техникума. Да и зачем вообще тратить время и силы на образование, если цель ее жизни – найти хорошего мужа и быть за ним, как за каменной стеной?..

Ну, тут, правда, Олеся немного еще потрепыхалась. И даже все-таки попыталась поступить в университет после техникума. Но действительно провалилась на экзаменах, словно подтвердив тем самым слова мамы. Разумеется, можно было учиться платно, – но мама, хоть и не отказала наотрез, ненавязчиво дала понять, что будет не в восторге от подобной перспективы. На эти деньги лучше шубу купить, чтобы привлечь состоятельного мужчину. И Олесе пришлось с ней согласиться.

Когда пришло время брата поступать в университет, он, взбрыкнув, неожиданно для всех отказался поступать в медицинский. И собрался идти в армию, чем едва не вызвал у мамы сердечный приступ. Его, – опять же, чуть ли не силой, – запихали в педагогический на физкультурный факультет, – там у маминого нового мужа был блат. Он бросал университет по два раза в год. Мама платила деньги за его восстановление. И немалые деньги, надо заметить. Она просто поставила целью своей жизни заставить его получить высшее образование.

Окончив университет, брат отдал диплом матери и больше никогда о нем не вспоминал.

Все дело в том, что он всегда мечтал быть водителем, как его отец. Он им и стал. Мама тщетно неоднократно пыталась по большому блату пристроить его на более теплые и престижные местечки. Но ему это было попросту не надо. Пусть в детстве никто не желал слышать его желания, – сейчас он нашел себя и жил так, как считал нужным. И, похоже, был совершенно счастлив.

В принципе, Олеся даже не могла бы сказать о нем ничего плохого. Ее брат уже двадцать лет, как женат, – хотя, разумеется, по мнению их мамы, его жена мизинца его не стоит. Но им все это, похоже, не слишком мешает. У них трое детей. Правда, с деньгами, по слухам, у них вечный напряг; родители изо всех сил помогают им тянуть деток, потому что делать это самостоятельно они никак не научатся. Но, в принципе, у них, похоже, все, как и у миллионов других семей, – не лучше и не хуже. Обычно. Как у всех.

То есть, идеально, разумеется.

Тогда как у Олеси, непутной, некрасивой девчонки-размужички, жизнь сложилась, с точки зрения их родителей, крайне неудачно. Да и что еще от нее, такой, можно было ожидать?.. С мужем она в свое время развелась. Ну, разумеется, с точки зрения ее мамы, он был совершенно ущербным, – но это и не удивительно. Кто еще на нее, такую, мог клюнуть?.. Работать временами приходилось много и без выходных, – потому что без путного образования и без связей найти хорошую высокооплачиваемую работу не так-то просто. Сын вырос, тоже работает, особых проблем не доставляет. У них нет ни кредитов, ни долгов, ни зависимостей, ни проблем, ни даже каких-то особых недостатков. Оба живут в свое удовольствие, потому что теперь уже могут это себе позволить.

Первые годы Олеся все еще надеялась, что ее странные родители заметят, наконец-то, ее достижения, оценят их по достоинству и станут, – о, мечты!.. – гордиться ею. Да и как же могло быть иначе, – ведь она добилась всего сама, без чьей-либо помощи, вопреки твердому убеждению ее мамы в том, что она сможет работать только уборщицей. Ан, нет!.. На деле выяснилось, что она много, кем может работать. И зарабатывать научилась. И немало.

А самое главное, помощи никогда и ни у кого не просила…

Но, став старше, Олеся как-то перестала на это надеяться. Однажды она просто поняла, что, даже если прилетит к дому на собственном «Лире», ее родители все равно скажут, что ничего большего от такой неудачницы и ожидать не приходится… То ли дело их сын!..

Да, признаться честно, все сложилось не совсем так, как Олеся мечтала в юности. Но при этом все получилось не так уж и плохо. Олеся, к сожалению, пока так и не достигла еще богатства и известности. Но при этом она была неплохо обеспечена, полностью независима и полна надежд на лучшее. Впереди еще большая часть жизни, и она не сомневается, что у нее все получится.

Вот только она давно уже не ждет одобрения от своих родителей. И вообще, старается, по возможности, держаться от «той семьи» подальше. Она искренне надеется, что все они счастливы, – ведь у них есть их горячо любимый наследник, – оправдавший все их ожидания, в отличие от нее… Она знает, что ее отец с удовольствием нянчится с «теми» внуками, и даже давно уже не держит на него обиду за то, что ее сына он вообще едва ли считает своим внуком. Просто так получилось в этой жизни. Так карты легли. Дочь и ее дети, очевидно, всегда будут для него людьми второго сорта. Это совсем не то, что сын и его наследники… Наверное, это даже происходит у него не осознанно. Просто он – тоже мужчина, воспитанный именно в таких традициях.

Но при этом Олеся никогда не забывает, что ее мать – женщина. Женщина, осознанно превратившая в ад жизнь собственной дочери. И ей она не может найти никаких оправданий.






ДАВАЙТЕ НАЗЫВАТЬ ВЕЩИ СВОИМИ ИМЕНАМИ… (https://www.youtube.com/watch?v=QB4hokK3MC0)


У Олеськиного бывшего мужа был очень интересный сдвиг по фазе. Его можно было бы даже назвать забавным, если бы все это происходило с кем-то другим. Например, если бы Олеся услышала об этом от кого-либо из своих знакомых, она, наверное, просто рассмеялась бы над тем, какие странные вещи происходят в жизни. Но, поскольку она являлась непосредственным участником данных событий, то забавным это ей, признаться, совсем не казалось.

Если уж говорить начистоту, она так никогда до конца и не поняла, что послужило причиной такого неадекватного поведения ее милого супруга. Что это вообще такое было?.. Нервы?.. Мнительность?.. Паранойя?.. Или же все гораздо более серьезно, и у него имелись в наличие какие-либо психические отклонения?..

Ему все время казалось, что у них в квартире открыта входная дверь.

Это проявилось еще в первые месяцы их брака. А точнее, началось с самого же первого дня. Они тогда снимали квартиру у знакомых. Это был самый конец девяностых. Моторный завод, на котором Олеся тогда работала, периодически останавливался на несколько недель. Поэтому Олесин супруг уходил на работу, а она оставалась дома. Время было еще раннее, поэтому чаще всего Олеся укладывалась обратно в постель, намереваясь еще поспать. И…

Дверь с внешней стороны начинала дергаться…

Как происходил процесс запирания квартиры, например, у самой Олеси?.. Она поворачивала ключ в замке, вынимала его, – и, да, она тоже непроизвольно после этого дергала дверь, чтобы убедиться, что она закрыта. Один раз. Этого было ей вполне достаточно. Она не задумывалась прежде о том, как делают это другие люди. Возможно, они тоже дергают дверь, проверяя. Возможно, нет, – и у нее этот жест тоже со стороны может показаться мнительностью или следствием, например, психологической травмы, потому что она тоже излишне перестраховывается. Но, убедившись, что дверь закрыта, она уходила. Как, наверное, и большая часть остальных людей.

Но ее муж никуда не уходил. И просто дернуть дверь один раз ему было недостаточно. Для того, чтобы убедиться в том, что она действительно заперта, ему нужно было сделать это не один десяток раз.

И вот представьте себе такую картину маслом: лежит Олеся утром в тишине и слушает этот уже буквально сводящий ее с ума звук. Он повторяется с периодичностью примерно раз в десять секунд. Дверь дергается. Олеся, сцепив зубы, изо всех сил старалась сдерживаться. Она невольно следила при этом за секундной стрелкой на часах, стоящих на столике возле кровати. Проходила минута… Дверь дергалась… Две минуты… Пять… Олеся автоматически отмечала про себя, что такими темпами ее муж уже опаздывает на работу… Но он при этом все еще продолжал дергать дверь с прежней периодичностью, похоже, все еще никак не в силах поверить в то, что она заперта… Семь минут… Десять… Зачастую даже гораздо дольше…

Поначалу Олеся просто терпела все это, в бессилии сжав зубы. Она даже пыталась находить оправдания своему супругу. Она старалась внушить себе, что ведь он же не со зла все это делает, в конце концов; он о ней заботится, о ее безопасности… Пусть и таким причудливым образом… Иногда, все-таки не выдержав, она пыталась обратить все это в шутку, вставала, открывала дверь, говорила мужу что-нибудь ободряющее и веселое и сама запирала ее со своей стороны… И невольно начинала уже задумываться о том, насколько все это нормально…

Спустя несколько месяцев подобного безумия, Олеся уже даже и не пыталась терпеть и искать оправдания для своего мужа. Она просто через десять минут вскакивала с кровати, в чем мать родила, распахивала дверь и в ярости орала что-нибудь, типа: “Пусть она вообще, на хрен, будет открыта нараспашку! Может, меня хоть кто-нибудь украдет, – я только счастлива буду!..”

От всего этого окружающего ее безумия у нее самой капитально начали сдавать нервы…

Еще хуже, – хотя, вроде бы, куда уж хуже?.. – была ситуация по вечерам. Знаете, сколько раз за вечер человек проходит мимо входной двери?.. Из комнаты в кухню, в туалет, воды попить, принести что-нибудь, руки сполоснуть, в конце концов, в душ, – и обратно, об этом тоже нельзя забывать!.. И каждый раз, без каких-либо исключений, проходя мимо входной двери, Олесин муж надолго замирал около нее.

Зрелище было, признаться, не для слабонервных. Со стороны это выглядело примерно так. Гера останавливался, протягивал руку к замку и несколько раз с силой дергал запор, пытаясь провернуть запертый замок еще дальше. Разумеется, ему это не удавалось. Потом он убирал руку и склонялся над замком, словно пытаясь разглядеть там нечто, недоступное той же Олесе, выпрямлялся, потом снова склонялся и опять выпрямлялся… И так – раз пять – десять. После этого Гера снова протягивал руку и еще несколько раз дергал замок, пытаясь провернуть его. Но и это не убеждало его в том, что дверь заперта. И он снова убирал руку, склонялся над замком, выпрямлялся, склонялся, выпрямлялся… Потом весь этот ритуал повторялся по кругу… И еще… И еще раз…

При этом выражение лица у него бывало совершенно бессмысленным, рот тупо приоткрывался, глаза стекленели… Олеся смотрела на него, в буквальном смысле слова, с ужасом и думала о том, что нормальный человек так себя вести не станет…

В очередной раз склонившись-выпрямившись, Гера, наконец-то, очевидно, приходил к выводу, что с дверью все в порядке. После этого он удовлетворенно кивал и с осознанием значимости выполненной миссии продолжал свой путь на кухню или куда там еще…

Буквально через несколько секунд, на обратном пути, возвращаясь в комнату, Гера снова натыкался взглядом на входную дверь, опять замирал около нее, и вся вышеописанная процедура повторялась…

Через некоторое время у него снова появлялась потребность выйти… А потом – вернуться… И каждый раз, проходя мимо входной двери, он надолго замирал около нее, полностью отключаясь от окружающего мира…

Иногда даже случалось, что Олеся имела глупость сама зачем-нибудь послать его на кухню, – например, необходимо было принести чистую ложечку для ребенка. Или воду. Срочно, как правило, – а сама она по какой-то причине не могла сейчас отлучиться. Но никакая срочность для Геры не имела значения, поскольку на пути у него вновь и вновь возникала коварная входная дверь, притягивая его, словно магнит… И он просто не в силах был миновать ее, не удостоверившись еще сотню-другую раз в том, что она надежно заперта…

Иногда, уже просто утопая в пучине беспросветного отчаяния и безысходности, Олеся пробовала засекать время, проводимое любимым мужем у входной двери в тщетных и напрасных попытках убедиться в том, что ему не грозит опасность в виде беспрепятственно проникающего через нее маньяка-убийцы. И, в среднем, у нее получалось, что супруг тратил на это в пределах полутора-двух часов за вечер!.. Плюс-минус… На самом деле было даже как-то страшно осознавать, что человек, после работы, ежедневно терял около двух часов времени на то, чтобы стоять около двери и убеждаться в том, что она закрыта!..

Наверное, не стоит удивляться, что через пару лет совместной жизни Олесю уже просто трясти крупной дрожью начинало от этого его зависания перед дверью. И она, в буквальном смысле слова, принималась при виде этого биться в истерике и нечленораздельно визжать…

Разумеется, положительного эффекта ее крики не приносили, потому что мужа это только нервировало еще больше. И его и без того длительные периоды “зависания перед дверью” увеличивались прямо пропорционально Олесиному собственному нервному перевозбуждению. То есть, он вообще не отходил от нее, снова и снова пытаясь убедиться в том, что он в безопасности…

Иногда, наоборот, Олеся, скрепившись и взяв себя в руки, месяцами молчала, терпела и сдерживала уже готовое сорваться с губ возмущение и негодование. Она надеялась, что, если не будет обращать внимания на странное поведение мужа, то он со временем успокоится, и все это сойдет на нет…

Не сошло. Напротив, с годами становилось все хуже…

А больше всего Олесю выводил из себя один момент, который придавал всей этой ситуации даже не комический, а гротескный оттенок. Эта несчастная дверь, которую так боялся оставить незапертой ее заботливый всего страшащийся муж, была всего лишь внутренней дверью в квартиру, первой, самой обычной, деревянной. Позади нее имелась еще одна, – и вот она была крепкой, надежной, металлической. Так что, даже если бы по какому-то случайному недоразумению, Гера каким-то чудом умудрился бы оставить ее незапертой, они все равно были бы в безопасности… Ну, конечно, настолько, насколько вообще можно быть в безопасности в нашем жестоком мире…

И еще, – на ней был большой амбарный замок, представляющий собой огромную щеколду на таких же массивных петлях. Оставить его не запертым было невозможно в принципе, потому что тогда дверь попросту не закрылась бы!..

Поэтому Олеся и не могла ни понять это странное поведение своего мужа, ни объяснить его, ни оправдать. И ей оставалось разве что смириться с тем, что у него имелось в наличие некое психическое расстройство, не позволяющее ему жить нормальной полноценной жизнью.

– Я просто невротик!!! – брызжа слюной во все стороны, визжал Гера в ответ на любые попытки Олеси обсудить сложившуюся ситуацию и найти из нее хоть какой-то выход. – Я – истерик!!!

И в этих его словах слышалась какая-то странная гордость за собственную слабость, словно это хоть в какой-то степени оправдывало его поведение и делало его более естественным.

– Так что ж ты раньше-то молчал об этом?! – не выдерживая постоянного напряжения, рявкала на него в ответ Олеся. – Я все понимаю! Бывает!.. Только вот надо было предупреждать об этом до свадьбы! Потому что, если бы я знала заранее о том, что ты – псих, – давай уж будем называть вещи своими именами, – я никогда не вышла бы за тебя замуж!..

Оставалось надеяться только на то, что все это не передается по наследству…






МУДРАЯ ЖЕНЩИНА (https://www.youtube.com/watch?v=xu4bIOY6iw4)


Олесина мама всегда была очень мудрой женщиной. Удивительно, но она настолько сильно сама была уверена в этом, что окружающие даже и не смели ей возражать, посчитав за лучшее просто согласиться с ее мнением. И горе было тому, что посмел бы хоть в чем-то с ней не сойтись по каким бы то ни было вопросам. Мама всегда точно все знала. Заранее. И никогда ни в чем не сомневалась. Ни в каких вопросах. И можно было только посочувствовать тому смельчаку, который решился бы пойти против нее. Людей она уничтожала просто походя, даже и не зацикливаясь на этом. Стирала в порошок. На зависть любому киллеру.

Существуют только два мнения: мое и неправильное… Как ни печально, но это было как раз про нее…

Стоит ли упоминать о том, что Олеся всегда свято верила своей маме. Она так была воспитана. Любые мамины слова были для нее истиной в последней инстанции. И Олесе даже и в голову не приходило, что мама, как и любой другой человек, может хоть в чем-то ошибаться. Такое кощунство даже представить себе было невозможно.

Причем, на самом деле, как Олеся поняла, уже став гораздо старше, мама ошибалась очень даже часто. И глупая Олеся, привыкшая внимать каждому маминому слову, нередко попадала впросак, становясь невольной жертвой этих самых ошибок. Но даже и тогда, когда это происходило, мама не признавала этого. Совершенно спокойным, уверенным, четким голосом она объясняла своей непутной дочери, что это она сама виновата в имевшей место ошибке. Ведь мама изначально понимала, что Олеся собирается поступить неправильно, и давала ей прямо противоположный совет. Но, тем не менее, Олеся сама не посчитала нужным ее послушаться и все равно сделала по-своему, за что теперь и должна расплачиваться. И пусть это послужит ей хорошим уроком на будущее, когда она снова решит, что уже стала слишком умной и взрослой, и мамины слова ей больше не нужны!..

Олеся обычно тупо хлопала глазами и молчала, словно проглотив язык. И, прекрасно осознавая, что в действительности дело было с точностью до наоборот, она никогда, – даже самой себе, в душе, – не смела признать мамину ошибку и во всем соглашалась с ней. Искренне соглашалась, начиная сомневаться в себе и в причинах своих поступков, и убеждая саму себя в том, что она действительно ошиблась и была во всем не права.

Да, Олесина мама была очень мудрой женщиной. Она любую ситуацию умела повернуть в свою пользу. А вот сама Олеся, похоже, была тогда просто полной дурой с интеллектом где-то на уровне ясельной группы детского садика. Как-то иначе объяснить ее поведение было просто невозможно.

Однажды Олеся влюбилась. И, разумеется, не нашла ничего лучшего, чем рассказать об этом маме. Причем, надо заметить, что мужчина не слишком подходил ей на самом деле. Во-первых, он был на целых десять лет ее старше. Олеся уже успела побывать замужем за одним таким и пришла к выводу в свое время, что это – слишком большая разница для счастливых отношений. Но, тем не менее, это ее, похоже, ничему не научило.

Во-вторых, понравившийся Олесе гражданин имел весьма криминальное прошлое. Он успел отсидеть два раза, причем, второй раз – за убийство, хоть и непредумышленное, случившееся в пьяной драке. И, да, – он был алкоголиком. Это – в-третьих.

Но, тем не менее, чем-то он ей очень понравился. Ну, что ж, и такое бывает в нашей жизни.

Девочка-пай, рядом жиган и хулиган…

Олеся на тот момент как раз приходила в себя после довольно странного и вовсе не безболезненного развода. И, даже несмотря на то, что она уже побывала замужем и имела ребенка, в плане отношений с противоположным полом она все еще продолжала оставаться совершенно глупой, наивной и, можно даже сказать, невинной девушкой, так и не сумевшей до конца понять, что такое любовь. Получается, иногда и так бывает… И, конечно же, взрослый мужчина, уверенный в себе, сильный, смелый, искушенный, много повидавший и переживший, показался ей на каком-то этапе идеалом. И она решила, что к ней пришла любовь.

И, разумеется, на радостях поспешила сообщить об этом маме. Не могла же она с ней не поделиться своим намечающимся счастьем!..

Любая другая родительница, наверное, просто ужаснулась бы, узнав о таком колоритном избраннике дочери. И это было бы вполне естественно. Какая мать пожелает своему ребенку такой судьбы?.. Но вот только Олесина мама, даже не будучи еще знакомой с потенциальным кавалером дочери и зная о нем только из ее рассказов, тут же заявила, что Олеся не должна отвергать такой подарок, данный ей, возможно, самим Господом Богом. Она практически уговорила дочь дать шанс этому человеку и, возможно, еще спасти его для общества своей великой любовью.

Весьма странный совет со стороны любящей и заботливой мамочки, надо заметить. Но Олеся, разумеется, к нему прислушалась. Мама ведь лучше знает; она плохого не посоветует… И она уже практически было дала этот самый шанс своему избраннику… Как вдруг, очень вовремя, выяснилось, что он, вдобавок ко всему, еще и женат, и его жена как раз в тот момент ждала ребенка…

Олеся порвала с ним сразу же и без малейших колебаний. Женатый мужчина был для нее безусловным табу. Но, разумеется, наметившиеся было чувства к нему не могли пройти так быстро, и Олеся тайком страдала. И именно мама, – вместо того, чтобы поддержать дочь в ее, в принципе, нелегком выборе, – видя ее страдания, изо всех сил внушала ей, что она не должна так легко сдаваться и опускать руки. Она твердила, что Олеся не обязана обращать внимания на его жену, потому что они, разумеется, не любят друг друга и живут только ради ребенка. Мама говорила, что этот бедный мужчина, вне всякого сомнения, не знает счастья; он еще просто не изведал любви настоящей женщины, готовой ради него на все, и именно поэтому он такой непутный и неприкаянный, именно поэтому и вся жизнь у него сложилась так нелепо. И Олеся, несмотря ни на что, должна продолжать любить его, и однажды он поймет это, оценит ее чувства и уйдет от своей жены к ней, потому что, как и любой нормальный человек, захочет испытать счастье в этой жизни.

Мама прямо так и говорила:

– Он все равно уйдет от нее и придет к тебе! Вот увидишь!.. Ради детей не живут! Он захочет любви и счастья и бросит ее!

Несмотря на полную неспособность думать своей головой, определенные принципы у Олеси все-таки были, но ее робкие возражения о том, что не построишь счастья на чужом несчастье, мама отметала сразу. Она категорично заявляла, что там, в той семье, нет и не может быть счастья, иначе этот человек не бегал бы по чужим бабам и не искал бы его на стороне, а сидел бы себе дома, около родной жены.

И Олеся поверила ей. Не сразу, но поверила. Наверное, ей просто очень хотелось тогда надеяться на то, что мамины предсказания неизменно сбудутся. Разумом она, конечно же, понимала, что это не так, – потому что дурой на самом деле вовсе не была. Но ведь мама сказала ей, что ее мечты осуществимы, и поэтому Олеся терпеливо стала ждать.

С этим человеком они поддерживали дружеские отношения довольно долго. При этом он знал, что Олеся влюблена в него. И прямо говорил, что не подходит ей, что он слишком хорошо к ней относится, чтобы испортить ей жизнь, что он никогда не сможет сделать ее счастливой… К тому же, он даже и не скрывал, что за его женитьбой в свое время скрывался вполне корыстный интерес: у его будущей супруги была шикарная двухкомнатная квартира, а ему негде было жить… Да, он никогда не любил ее и женился практически на ее квартире. И как можно жить в маленькой однушке, как у Олеси, он вообще не представляет…

Олеся все это прекрасно видела, слышала и понимала. Розовые очки давно уже спали с ее глаз. И то, что у ее потенциального избранника оказалась душонка с гнильцой, ей, в принципе, тоже оптимизма не внушало. К тому же, он, закодированный и не пивший несколько лет, как раз после знакомства с Олесей сорвался и теперь практически не просыхал. Он издевался над женой, бил ее, увозил ребенка, которого эта бедолага искала потом по всему городу… Олеся знала обо всем об этом. И в душе прекрасно понимала, что он – вовсе не герой ее романа… И, признаться честно, подсознательно была даже благодарна ему за то, что он не захотел портить ей жизнь…

Но мама упорно твердила ей, что он такой просто от безысходности, от недостатка любви и заботы. Вот когда он бросит свою жену и придет к Олесе, он, разумеется, сразу же станет совсем другим…

Самое интересное было то, что Олесина мама даже не была толком знакома с этим человеком. Так, – видела как-то мельком один раз, и он ей, похоже, очень сильно понравился. И она сделала все свои выводы и упорно продолжала внушать своей глупой дочери, что та должна ждать, надеяться и верить…

Со временем для Олеси это просто стало привычным состоянием… Не то, чтобы она так уж сильно страдала от безответной любви, – просто этот образ маячил где-то на горизонте, и мама упорно зачем-то поддерживала его. И поэтому Олеся действительно ждала и надеялась… Года два, наверное, в общем и целом. Ведь мама не может ошибаться, она лучше жизнь знает…

А ее мама упорно – при встречах и по телефону – постоянно заводила разговоры только об этом человеке, пыталась предугадывать его дальнейшие действия и поступки… Олесю на тот момент уже сильно напрягали эти разговоры. С этим мужчиной они вообще больше не встречались, – даже случайно. Она давно уже ничего не знала о нем, – как он, где, с кем, пьет или нет, жив ли вообще?.. Да, наверное, уже и не хотела знать… В принципе, все давно прошло, и вспоминать уже не стоило… Но мама снова и снова заводила свою шарманку, рассуждая о том, как он однажды придет к ней, и у них все будет хорошо…

А однажды, во время очередного разговора об Олеськиной несчастной любви, мама вдруг безапелляционно заявила ей с нескрываемым отвращением в голосе:

– Я давно уже тебе сказала, что нечего тут ни на что надеяться! Он никогда не бросит свою семью! Почему ты никак не поймешь этого?.. У него есть жена и дочь, и ты прекрасно знаешь об этом! Они никогда не уходят от своих жен! И хватит уже, наконец, страдать и сходить с ума от своей ненормальной любви! Вот скажи, – за что хоть ты его любишь?.. Он же непутный!.. Он уголовник и алкоголик!.. И я давно уже тебе об этом говорю! Так что хватит здесь страдать!.. Давай приходи в себя, наконец, а то уже тошно смотреть на тебя!..

Вот это был поворот!.. На все триста шестьдесят градусов!..

На какой-то миг Олеся так и застыла с открытым ртом. Потом медленно закрыла его, совершенно уже ничего не понимая в этой жизни.

Она так и не осмелилась сказать своей маме, что давно уже, наверное, забыла бы об этом человеке, если бы та сама, изо дня в день, при любом разговоре не переводила речь на него и не настаивала на том, что Олеся должна продолжать любить его и ждать, потому что таких, как он, больше просто нет на этом белом свете, и он единственный, кто подходит Олесе так идеально, и она просто обязана спасти его от самого себя…

Много лет спустя, вспоминая обо всем об этом, Олеся снова и снова приходила к выводу, что ее мама была очень мудрой женщиной. Она умела выкрутиться из любой ситуации и повернуть ее в свою сторону так, как ей хотелось, – в зависимости от ее настроения на тот момент, наверное. А вот самой Олесе, к сожалению, милостивый Господь, похоже, водрузил голову на плечи только лишь с целью украшения. Как рудиментарный орган, – он, вроде бы, и есть, а пользы никакой не приносит…

Ей еще повезло, что он у нее вообще не отмер к тому времени, когда она научилась хоть как-то его использовать!..






СИНДРОМ МЮНХГАУЗЕНА (https://www.youtube.com/watch?v=wzrXsD1KE_k)


К сожалению, Олеськина мама была очень тяжело больна. Возможно, просто смертельно. И все свое не слишком счастливое детство Олеська прожила с жутким чувством не проходящего страха за ее жизнь. Она всегда знала, что мама в любой момент может умереть, – или, в лучшем случае, стать обездвиженным инвалидом, за которым потребуется постоянный уход.

Этого Олеся, в принципе, не боялась и, разумеется, готова была, если такая беда приключится, верно и преданно ухаживать за своей любимой мамочкой. Лишь бы только она жила!.. Потому что другой вариант даже и представить себе было немыслимо…

Уход за мамой порой требовался уже и сейчас, потому что у нее регулярно случались тяжелейшие сердечные приступы, во время которых мама была совершенно беспомощна. Она лежала пластом, практически не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и, бессильно глотая слезы, прощалась с родственниками. В первую очередь, с ухаживающей за ней непутной и непослушной дочерью, которая и была, на самом деле, извечной причиной ее плохого самочувствия.

Что поделать, – с дочуркой маме, явно, не повезло. Ведь это из-за нее, из-за ее безобразного поведения и отвратительного характера, у мамы сердце не выдерживало. И мама очень старалась донести это до Олеси, – пока у нее еще были силы говорить. Она просила ее взяться, наконец, за ум и стать хорошей девочкой, иначе она попросту загонит свою маму в могилу и останется совсем одна на всем белом свете.

Олеська тоже глотала слезы в ответ и клятвенно заверяла маму, что обязательно исправится, станет хорошей и послушной, – лишь бы только с ней, с мамой, все было хорошо. Родительница печально вздыхала, давая понять, что не верит ни одному ее слову, – потому что Олеся уже столько раз обещала ей, что исправится, а на деле все ее клятвы оказывались одним сплошным враньем. К сожалению, она знала, что ее дочь не умеет держать свое слово…

А ее дочь действительно совершенно искренне пыталась выполнить свои обещания и просто никак не понимала, почему это у нее никак не получается?.. Очевидно, она уже изначально была настолько испорчена, что это не подлежало исправлению…

Олеся старалась учиться еще лучше, – но, поскольку она и так была практически круглой отличницей, это было весьма проблематично. Она с удвоенным пылом бросалась наводить чистоту в квартире, – но, поскольку в их дочиста отдраенной квартире и прежде всю работу по дому выполняла именно она, то мама тоже словно и не замечала этого. Если бы это было возможным, Олеся напрочь отказалась бы от прогулок с подружками и прочих развлечений. Но вот беда, – ни подружек, ни прогулок, ни развлечений у нее никогда и не было. Все свое время, свободное от школы, она посвящала приборке квартиры. И маме. И Олеся просто не понимала, что еще может сделать, чтобы угодить ей.

Конечно, теоретически она могла бы стать еще более послушной, не препираться с мамой, выполнять все ее советы и рекомендации… Может быть, тогда ее мамочка стала бы более счастливой и прекратила болеть… Но даже и это было бы весьма затруднительно, потому что Олеся и без того с колыбели слушалась каждого маминого слова, – не то, что не смея даже возражать, а попросту, в принципе, не зная, что с мамой можно хоть в чем-то не согласиться. Своего мнения у нее не было и быть не могло. Мамино слово было неписаным законом. И Олеся в детстве даже и представить себе не могла, что она хоть что-то имеет право сделать по-своему.

Глядя правде в глаза, Олесина мама имела в наличие совершенно забитого закомплексованного ребенка, для которого она всегда была единственным лучом света в темном царстве. Дочь даже дышала только ради нее, – и лишь в том ритме, который мама позволяла. Но и это не мешало маме постоянно обвинять ее в грубости, черствости, жадности, эгоизме, – и еще во многом. И требовать немедленно, – вот сию минуту!.. – брать себя в руки и исправляться…

Олеся очень старалась. Она совершенно искренне пыталась стать хорошей. Но просто уже не знала, как. Она попросту не понимала, что еще может сделать, чтобы утешить и порадовать маму.

А мама совсем умирала…

Помимо сердечных приступов, у нее регулярно пропадал аппетит, и она не в силах была запихать в себя ни кусочка. А потеря аппетита, как всем известно, является первым признаком тяжелой неизлечимой болезни… Так что сомнений даже и быть не могло… При этом мама катастрофически худела, – что, в принципе, было совершенно даже и не удивительно, ведь она практически ничего не ела!.. Потом у нее, кажется, начинали отказывать внутренние органы, поднималось высочайшее давление, учащались сердечные приступы, отнимались руки и ноги, – она не просто переставала их чувствовать, порой у нее бывала парализована вся левая половина тела. И мама, – а вместе с ней, и все остальные, – понимала, что это – конец…

Едва способная ворочать языком, мама шепотом отдавала распоряжения убитым горем родственникам на случай ее внезапной, но уже давно ожидаемой смерти… Не забывая при этом попутно лишний раз напомнить Олеське о том, что это именно она, своим безобразным поведением, довела ее до такого состояния…

В семье воцарялся траур…

Олеся росла с постоянным неподъемным чувством вины. Она изо всех сил старалась быть хорошей девочкой, прилежно учиться, слушаться маму и помогать ей, но все ее усилия были тщетны. Мама все равно умирала. Олеська и сама без раздумий отдала бы свою никчемную, никому не нужную жизнь за то, чтобы она была здорова и счастлива, но ничего не помогало. И мама просто тихо угасала…

Олесин отец – мамин муж – был глупым грубым человеком, с которым мама, разумеется, была глубоко несчастна, любил выпить, – хоть и нечасто, к счастью,– а выпив, становился совсем дурак-дураком. Но при этом он почему-то не был причиной страшных маминых страданий. Олеськин младший брат вообще подрастал порядочным негодяем; он открыто хамил родителям, посылал их во всех известных направлениях чуть ли не с детсадовского возраста, воровал у них вещи и деньги, но мама лишь восторгалась с упоением любыми его подлостями. И только при взгляде на прилежную дурочку Олесю, бегающую вокруг нее с лекарствами и примочками, глаза ее изнеможенно закатывались, руки прижимались к останавливающемуся сердцу, и мама падала – точнехонько на удачно оказавшуюся рядом кровать – в очередном сердечном приступе…

Только став уже достаточно взрослой и научившись смотреть на всю эту ситуацию со стороны, Олеся поймет, что на тот момент, когда у ее матери начались такие серьезные проблемы со здоровьем, ей на самом деле было чуть больше двадцати лет…

Однажды Олесина одноклассница пришла в школу в слезах, и на вопрос, что случилось, рассказала о том, что у ее мамы накануне был сердечный приступ, и она чудом осталась жива.

– Да не переживай ты так!.. – попыталась поддержать девочку Олеся. – У моей мамы каждый день такие приступы случаются, но, слава богу, все обходится!.. Это еще не самое страшное!..

Ошарашенный взгляд одноклассницы Олеся запомнила на всю жизнь, хотя так и не поняла его значения. Ведь она всего лишь сказала правду, пытаясь утешить расстроенную девочку…

Мамина болезнь обычно заканчивалась одинаково. Ее непосредственная начальница, обладающая на заводе огромным влиянием, никогда не стеснялась пользоваться своим положением. Рано или поздно она уставала смотреть на мучения своей подчиненной, тающей на глазах и, очевидно, пожираемой изнутри страшным недугом. И тогда она организовывала машину, чуть ли не силой отвозила ее в медсанчасть завода и договаривалась там со всеми врачами, чтобы ее полностью и досконально обследовали. Многочисленные всевозможные анализы, рентгены, УЗИ, – которое тогда, более тридцати лет назад, сделать можно было в их городе только по великому блату, – и прочие серьезные исследования, проводимые, по просьбе маминой начальницы, чуть ли не под руководством главного врача больницы, неизменно показывали, что мама совершенно и абсолютно здорова.

Как бы ни старались врачи, понукаемые со всех сторон, им никак не удавалось найти у нее ни малейших отклонений, которые позволили бы им хотя бы прописать ей какие-либо таблетки… Кроме, разве что, валерьянки на ночь, чтобы успокоиться и поверить в то, что она вовсе даже и не при смерти…

Когда мама узнавала, что она, оказывается, полностью здорова, она на радостях действительно выздоравливала. Обычно года на два. А потом ее самочувствие снова почему-то начинало стремительно ухудшаться, и она опять начинала умирать. И снова обвиняла в своем состоянии Олеську, которая опять вынуждена была бегать вокруг нее с лекарствами… Потому что это, разумеется, именно дочь, как всегда, довела маму до очередного приступа своим невыносимым поведением и ужасным характером, и это из-за нее у нее опять сердце болит, давление зашкаливает, а руки и ноги отнимаются…

Сама Олеся, к счастью, росла довольно здоровой девочкой. Ей приходилось такой быть, потому что даже головная боль у нее, если признаться в ней маме, могла спровоцировать у той очередной сердечный приступ, – а ее нужно было беречь и не позволять ей волноваться!..

Но только в девятнадцать лет, безо всякой видимой на то причины, Олеся вдруг буквально свалилась. У нее начались дикие головные боли, – жуткие до такой степени, что даже глаза было открыть нельзя, – не говоря уж о том, чтобы читать или писать. Потом практически сразу начались боль и ломота во всем теле, – по ощущениям, нечто вроде сильнейшего остеохондроза; любое движение вызывало такие страшные ощущения, что хотелось просто в голос выть от боли…

Врачи предполагали, что у нее нейроинфекция, осложнение после перенесенного месяц назад на ногах гриппа. Но точно никто ничего сказать не мог. Олеське становилось все хуже. Диагнозы ставились и снимались, но никто не мог сказать ничего конкретного. Олеську то укладывали в больницу, заявляя, что она чуть ли не при смерти, и ей уже вот-вот потребуется реанимация, то вдруг преждевременно выписывали из нее, не позволив даже закончить курс лечения и обвиняя в симуляции… Она чувствовала себя на протяжении многих недель совершенно беспомощной, по квартире ходила с закрытыми глазами, придерживаясь рукой за стены, и не понимала, что с ней происходит…

Ей мама, разумеется, тут же бросилась лечить дочь, забыв о своих собственных непроходящих болячках. Слава Богу, помогло. А может, просто молодой здоровый организм справился с недугом. Олеся оклемалась и теперь уже могла вспоминать обо всем об этом, как о дурном сне. Она так и не поняла точно, что такое с ней было…

А потом в Олесиной жизни воистину началась черная полоса. Сначала было ее неудачное замужество. Кто бы сомневался в том, что она так нелепо сходила замуж с одной-единственной целью, – свести свою маму в могилу, разумеется. Потом рождение ребенка, проблемы, развод, безденежье… Определенно, она просто упорно и всеми способами добивалась маминой смерти, проявляя в этом завидное упорство… Проблемы с ребенком, проблемы с бывшим мужем, со свекровью, с работой, – проблемы, проблемы и еще раз проблемы… Олеся была в полнейшем отчаянии; она просто не представляла, как ей выкарабкаться из этого болота и снова взять жизнь в свои руки, ведь становилось все хуже и хуже…

А ее любимая мама, вместо поддержки, – хотя бы моральной, не говоря уж ни о чем другом, – только продолжала усугублять ситуацию и нагнетать панику, не забывая попутно обвинять неудачную дочь во всех смертных грехах, и регулярно умирая в жутких мучениях…

Что же делать, – такова, очевидно, была ее судьба. И бедной женщине, которую непутевая дочь всеми силами сживала со свету, приходилось тащить свой крест…

И вот тут Олесин организм, очевидно, уже просто полностью истощенный непрекращающимся двадцатипятилетним стрессом, дал серьезный сбой. И она попросту начала разваливаться на глазах. Без преувеличения, в буквальном смысле этого слова.

Все началось с того, что Олеся посчитала каким-то кожным заболеванием. На ее ноге появились странные пятна, которые в первое время были похожи то ли на аллергию, то ли на раздражение. Замордованная жизнью Олеся не сразу обратила на это внимание. Потом такие же пятна появились и на руках; область поражения начала разрастаться, менять цвета; кожа словно отмирала, истончалась и становилась деревянной на ощупь… Одновременно с этим Олесю начали изводить жуткие мигрени, от которых она просто волком готова была выть; суставы распухли и воспалились, появилась слабость, проблемы с внутренними органами…

Диагноз ей не могли поставить три года. Она переходила из больницы в больницу; прошла всех имеющихся в наличие в городе врачей, и каждый из них сделал свое предположение и дал свои рекомендации… Опять же резко переставшая болеть мама все эти годы была рядом, помогала, поддерживала, ободряла. Установленный, наконец-то, – после кучи исследований, – диагноз Олеся восприняла уже, как благословение судьбы. И ее даже уже почти не напугало, что это оказалось довольно редкое системное заболевание, которое в нашей стране не умеют толком ни диагностировать, ни уж, тем более, лечить. По крайней мере, теперь враг был известен, хотя врачи и говорили откровенно, что пытаться бороться с ним бесполезно…

После долгих мытарств Олесе дали инвалидность. Ее мама почему-то была счастлива, как никогда. Олесю просто передергивало от ужаса, когда она слышала, с каким искренним, чуть ли не детским, восторгом ее мама гордо заявляла окружающим: “У меня дочь – инвалид!!!”” Олесе было жутко осознавать и сам этот факт, и, тем более, то, как радуется ему ее мама. А той безумно нравилось рассказывать всем, кто готов был ее слушать, в подробностях о том, как она спасает свою любимую доченьку, как лечит ее, ухаживает за ней, поддерживает, – и, конечно же, никогда и ни при каких обстоятельствах не бросит!..  Господь дал ей такой крест, и она с гордостью понесет его по жизни!..

На момент всего этого Олесе не было еще и тридцати. И у нее на руках был ребенок-дошкольник, который, кроме нее, никому в этом мире не был нужен. И ей совершенно не хотелось превращаться в овощ, требующий ухода заботливой мамочки. А уж перспектива протекания подобных заболеваний, – то, что ожидало ее всего лишь через несколько лет, – вообще не внушала оптимизма и была способна лишь навеять мысли о том, чтобы разом положить всему этому конец…

А ведь ее жизнь еще и начаться-то толком не успела, и она еще не видела в ней ничего хорошего…

И Олеся просто решила выздороветь.

В какой-то момент ей пришло в голову, что нужно попросту плюнуть на то, что ее болезнь неизлечима и смертельна, и выжить любой ценой.

И, в первую очередь, разумеется, это следовало сделать для того, чтобы ни в коем случае не обременять любимую маму уходом за дочерью-инвалидом.

Интернета тогда еще не было, книг никаких на эту тематику в их городе было не достать. Приходилось довольствоваться редкими статьями, которые удавалось где-то откопать, чтобы собрать все возможные сведения о своей болезни. Зачастую Олеся действовала просто чисто интуитивно и методом тыка. У нее аутоиммунное заболевание?.. Значит, нужно укреплять иммунитет, чтобы заставить его работать правильно и справиться с недугом!

С точки зрения официальной медицины это, кстати, совершенно ошибочное решение. При аутоиммунных заболеваниях, при которых иммунные клетки атакуют клетки собственного организма, принято, наоборот, подавлять иммунитет полностью. Так лечат официальные врачи во всем мире. Этот метод, к сожалению, не излечивает заболевание полностью, но помогает облегчить симптомы и даже перевести его в стадию ремиссии. Вылечить его до конца невозможно.

Олесе это удалось. Ее действия оказались, в конечном итоге, прямо противоположными тому, что рекомендует официальная медицина.

В первую очередь, она начала всеми силами укреплять иммунитет. Постепенно она исключила из своего рациона все лекарства, которые до этого пила горстями, и оставила только иммуномодуляторы, да и то постепенно самостоятельно заменяя их на природные аналоги. Постоянно принимала различные витамины и рыбий жир. И очень скоро начала ощущать положительный эффект.

При подобном заболевании вообще нельзя выходить на солнце, – даже на улице врачи рекомендуют выбирать теневую сторону, – а уж загорать вообще противопоказано. Но только вот Олеся заметила, что летом, в солнечную погоду, – а тем более, под жгучим солнцем, как это ни странно!.. – она чувствует себя гораздо лучше. Солнце словно разогревало ее и разгоняло кровь по венам, – и ей становилось намного легче.

И тогда она, на свой страх и риск, стала загорать. Занялась бегом на стадионе, – да и вообще стала уделять спорту гораздо больше внимания. Сначала это было тяжело, больно, вызывало слезы от слабости и беспомощности. А потом процесс пошел, и Олеся даже и сама не заметила, как втянулась. И осознала, как это здорово, – пробежать десяток километров, чувствуя себя здоровой, сильной и выносливой.

На этом же этапе Олеся начала обливаться холодной водой, – ледяной водой из-под крана в любое время года, даже зимой. Хотя врачи предупреждали ее, что переохлаждаться ей вообще нельзя. Но раз уж и так, и так, – конец один, – то почему бы и не посопротивляться?.. Уж помирать, так с музыкой!..

Как говорится, если человек хочет жить, то медицина бессильна… Организм борется и словно сам подсказывает, что нужно делать.

Инвалидность у Олеси сняли через год, потому что все анализы были в норме, и в наличие не имелось никаких видимых признаков заболевания. Мама была очень расстроена, мягко говоря… На самом деле, она рвала и метала, упрекая непутную дочь в том, что она не сумела на медицинской комиссии достаточно правдоподобно сыграть роль умирающей, и теперь ее лишат и пенсии по инвалидности, и субсидии на оплату коммунальных услуг. Олеся тоже была слегка опечалена потерей всех этих чудесных льгот от государства, – хотя пенсия изначально ей была начислена минимальная, – но, что поделать, сыграть эту роль она действительно не смогла. Потому что не хотела больше умирать.

Врач-ревматолог в поликлинике, – очень хорошая женщина, настроенная по отношению к Олесе по-доброму, – с улыбкой разводила руками и каждый раз выспрашивала, как ей удалось достичь таких результатов?.. А однажды прямо сказала:

– Конечно, я, как представитель официальной медицины, не должна одобрять такие методы лечения… Но, я думаю, вас это не должно беспокоить, – тем более, что вы все равно меня не послушаетесь… Что бы вы ни делали, – наверное, самое главное, что вам это помогает! А значит, вы все делаете правильно!

А у Олеси с тех пор все пошло в гору. Она устроилась на работу и привела в порядок свою жизнь.

Ее мама очень долго не желала смириться с тем, что ее дочь больше не инвалид. И положительные изменения в жизни Олеси ее тоже почему-то не особенно радовали. Сама-то Олеська поначалу наивно полагала, что мама будет гордиться ею и ее достижениями, – тем более, что они реально того стоили. Но, как ни странно, мама не только не гордилась и не радовалась успехам дочери, – она просто с ума сходила от злобы и ненависти к ней. Олеся словно обманула все ее ожидания и надежды, почему-то не пожелав спокойно и безропотно помирать. По крайней мере, именно так это и выглядело со стороны…

И, разумеется, все мамины собственные болезни тут же обострились, без малейшей надежды на благополучный исход…

В конце концов, все закончилось тем, что Олеся вынуждена была прекратить всякое общение со своей мамой.

С тех пор прошло уже много лет. Олеся по-прежнему много занимается спортом, – и на стадионе, и в тренажерном зале, и даже просто дома. Она искренне полагает, что именно спорт помог ей излечиться окончательно, потому что сейчас она в гораздо лучшей физической форме, чем даже двадцать лет назад. О больницах и всем остальном, связанном с ними, она давно забыла. О своем грустном прошлом тоже старается не вспоминать. И искренне полагает, что ее жизнь еще и начаться-то толком не успела, и у нее все еще впереди!..






БЕРЕГИ ЧЕСТЬ СМОЛОДУ… (https://www.youtube.com/watch?v=Yy4IqvP-8UM)


Олесина мама всегда была безмерно строга и сурова по отношению к ней. Это касалось всех сторон их жизни. Но особенно тщательно она оберегала добродетель дочери. Можно прямо было сказать, что она стояла на страже ее невинности, как неподкупный цербер, даже и мысли не допускающий о том, что дочь может свернуть с правильной дорожки куда-то не туда.

Причем, Олесину честь мама берегла так своеобразно, что об истинном смысле маминых переживаний Олеся сумела догадаться, лишь став достаточно взрослой.

Начать с того, что все подробности о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной мама рассказала ей очень рано. Олесе тогда было всего десять лет. Конечно, она была очень развитой для своего возраста девочкой, – но, тем не менее, делая скидку на ее еще все-таки достаточно нежный возраст, наверное, с маминой стороны, излишне было заострять внимание на некоторых чересчур интимных моментах суровой взрослой жизни. И уж, тем более, не было никакой необходимости подробно рассказывать о собственном опыте, который, признаться честно, был не слишком радужным.

Правда, в свои десять лет Олеся мамины откровения воспринимала, – или, точнее, заставляла себя воспринимать, – несколько в другом свете. Тогда ей казалось очень лестным, что мама настолько доверяет ей. На самом деле причина тут была, наверное, даже и не в доверии. Не каждой самой близкой подруге решишься рассказать о себе все то, что ее мама выливала на десятилетнюю девочку.

Что ни говори, – но ребенок – это всего лишь ребенок. Каким бы взрослым, умным и развитым он ни был. И ему в таком возрасте, наверное, еще вполне достаточно было каких-то общих сведений об отношениях мужчины и женщины. Это положило бы конец вполне естественному детскому любопытству и помогло бы подготовиться к взрослой жизни и не падать в обморок от пошлых рассказов одноклассников, умудрившихся каким-то образом что-то разведать.

Но в подробностях знать женские интимные переживания взрослой женщины, – собственной мамы!.. – это, поверьте, может шокировать и более зрелого человека с устоявшейся и окрепшей с годами психикой. У десятилетней же девочки это вообще способно вызвать только шок, ужас и отвращение. К собственному отцу, к мальчикам, к мужчинам вообще.

Кроме того, мама всегда делала большой упор на том, что свою невинность нужно сохранить до замужества. Иначе парень погуляет и бросит; иначе муж всю жизнь ненавидеть и мстить будет; короче, иначе счастья просто не видать… Мама делала на этом такой сильный акцент, что слегка переборщила. С ее подачи, Олеся во всех представителях мужского пола, независимо от возраста, стала видеть потенциальных насильников, которые только спят и видят, как бы обесчестить ее и лишить такой драгоценной добродетели, потеряв которую, можно сразу руки на себя накладывать, потому что жизнь просто будет закончена.

Все это было прямо, как в средневековых романах. И достаточно страшно, на самом деле, если честно. Да, юные девушки должны знать, что некоторые мужчины могут представлять для них потенциальную опасность, и поэтому не стоит уходить с незнакомцами, гулять по ночам, – особенно, на пустырях, окраинах и в лесополосах, – и вообще следует соблюдать осторожность. Но все хорошо, что в меру, – и любых предостережений это тоже касается. И настропалить десятилетнюю девочку так, что она еще многие годы в каждом встречном и поперечном представителе мужского рода видела потенциального маньяка-убийцу и не выходила на улицу без ножа в кармане, – наверное, все-таки это не есть хорошо…

В данном конкретном случае, очевидно, стоило просто пойти навстречу желаниям дочери, которая по натуре была очень смелой и спортивной девочкой, и позволить-таки ей ходить в секцию борьбы, о которой она всегда мечтала, чтобы она получила возможность научиться защищать себя и вообще обрела уверенность в себе и в своих силах. А вместо этого мама в подробностях рассказывала ей об ужасах, происходящих с несчастными слабыми женщинами по вине жестоких эгоистичных мужчин, и внушала, что нужно с детства быть готовой терпеть и страдать всю оставшуюся жизнь.

Последствия этого воспитания, кстати, и маминых заветов аукаются Олеське даже спустя десятилетия. Она так и не научилась толком вести себя с мужчинами, как красивая женщина, каковой она, в принципе, и является, и адекватно реагировать на их внимание. Но это связано еще и с ее неуверенностью в своей женской привлекательности, – за что ей тоже, к сожалению, до сих пор приходится благодарить свою маму.

Олеське никогда не запрещалось категорически, например, носить короткие юбки. Будь ее мама, – как бы это помягче сказать?.. – чуть разумнее, что ли, – она просто тактично объяснила бы дочери, что не стоит одевать чересчур открытую и вызывающую одежду, потому что окружающие могут воспринимать это не совсем адекватно. А вместо этого, она умудрилась привить собственной дочери жуткий комплекс неполноценности.

Те же самые короткие юбки ей носить вовсе даже не возбранялось. Просто Олеся сама, с раннего детства, знала, – с молоком матери впитала, наверное, – что эта одежда – не для нее. Потому что ее короткие полные ноги будут выглядеть в этих юбках попросту нелепо. По той же самой причине она никогда не могла позволить себе обтягивающие брюки, – ведь ее большую задницу необходимо было как-то маскировать и обязательно чем-то прикрывать. И она всю свою юность проходила в старушечьих балахонах, напрочь скрывающих ее, в общем-то, весьма и весьма неплохую фигурку. Ей была совершенно не к лицу подобная свободная одежда, которая действительно делала стройную и красивую девушку приземистой, плотной и неуклюжей. Олеся чувствовала себя в ней жутко некомфортно. Но, что ж тут было поделать, – ведь другие наряды она, со своей непутной фигурой, себе позволить не могла.

Приблизительно по той же самой причине ей нельзя было носить распущенные волосы. Ведь они торчали у нее, по словам мамы, как грива у клоуна, – а головка порядочной девушки должна быть аккуратной и причесанной.

Косметикой пользоваться Олесе, вроде как, тоже не возбранялось, хотя она, к огромному сожалению мамы, делала ее лицо вульгарным. Ну, разве что совсем чуть-чуть, чтобы и не заметно было…

Плюсом ко всему этому, к извечному маминому огорчению, шло то, что Олеся была безумно неуклюжей, совершенно не умела двигаться и обладала просто жуткой походкой. Она топала, как мужик, и размахивала руками, как солдат. В общем и целом, картинка получалась совершенно неприглядная. И, прекрасно осознавая все эти свои недостатки, Олеся всегда была искренне уверена в своей жуткой непривлекательности.

Наверное, мама хотела, как лучше, внушая ей все это. Наверное, она пыталась таким образом защитить свою дочь и уберечь ее от возможных ошибок юности. Возможно, она даже и не осознавала, как страшно перебарщивает. Но она своего добилась. В результате ее усилий Олеся выросла закомплексованной и до боли стеснительной. Парни шарахались от нее, как черт от ладана, когда она с чопорным видом проходила мимо. Да на нее даже мухи не рисковали садиться, чтобы не нажить на свою голову неприятностей…

Самое печальное было то, что, в свои девятнадцать лет, при росте 162 см и весе около 50 кг, Олеська на самом деле обладала идеально пропорциональной фигуркой, с воистину осиной талией, стройными ножками и роскошной гривой густых вьющихся каштановых волос. С личиком у нее тоже все было в полном порядке, – зеленые миндалевидные глаза с шикарными ресницами, черные брови, ослепительная улыбка и изумительно ровные белоснежные зубы. Глядя правде в глаза, – ну, ничем ее Господь Бог не обидел!.. При этом она стеснялась лишний раз на улице показаться, ходила всегда в мешковатых одеждах для тех, кому далеко за сорок, – чаще всего, в маминых, – и в старушечьих туфлях на плоской подошве, тщательно скрывая, похоже, за всем этим свою привлекательность, в полном отсутствии которой она была искренне уверена…

Дискотеки, гулянки и прочие молодежные увеселения, разумеется, были, стараниями мамы, исключены из ее жизни полностью. Ведь это же была возможность потенциального знакомства с мальчиками, а всем мальчикам, разумеется, будет нужно от нее только одно… И если она, по глупости своей, уступит какому-нибудь незадачливому кавалеру, то навсегда останется одна-одинешенька, ведь на “непорядочной” и “не девочке” никто и никогда не захочет потом жениться…

Вдобавок к своей несгибаемой добродетельности, Олеся была еще и слишком гордой и независимой, – ну, или считала себя таковой. Так что стоит ли, при таких обстоятельствах, удивляться полному отсутствию в ее жизни хоть каких-то потенциальных женихов?.. Да на нее, как уже было замечено, даже мухи садиться боялись, – а то и падали замертво от одного ее взгляда!..

Но все это были только внешние проявления ее действительно непростого характера, сформировавшегося под большим давлением со стороны мамы. В душе же Олеська была совершенно обычной молоденькой девчонкой, – трепетной, доверчивой, мечтающей о большой и чистой любви… Да, мама сумела твердо вбить в ее глупую головенку, что муж должен быть для нее первым и единственным во всех смыслах и на все времена. Но при всем этом Олеся была совершенно нормальной здоровой девушкой и имела вполне даже определенные желания и потребности, о которых не смела даже и задумываться всерьез. Ведь реализация всех этих желаний была под запретом и вообще смерти подобна. И поэтому глупенькая Олеся честно, верно и преданно ждала своего принца, любимого и единственного, и свято верила, что он оценит ее добродетель и будет потом всю оставшуюся жизнь носить на руках…

И дождалась…






ПРИНЦ (https://www.youtube.com/watch?v=BCPwcLkY_gM)


ПрЫнц был старше ее на девять лет, но внешне едва тянул на ровесника. И, судя по всему, в юной Олеське его действительно привлекла именно ее невинность, потому что никаких других общих интересов у этой пары больше не было от слова вообще…

Гера по паспорту был почти тридцатилетним мужчиной, – правда, типичным маменькиным сыночком. И он тоже очень страдал от целой кучи комплексов. И одной из проблем, из-за которой он ощущал себя совершенно неполноценным и несостоятельным, как мужчина, было как раз то, что все его ровесники давно уже были женаты, – а многие, и не по одному разу, – и, разумеется, имели детей. А он, плод заботливого воспитания властной, но весьма болезненной мамочки, просто панически боялся девушек и до знакомства с Олесей еще даже ни с кем и не встречался.

Его маму это, кстати, устраивало целиком и полностью. Она желала, чтобы сын был всегда под рукой, – чтобы сбегать за лекарствами, например, посреди ночи в круглосуточную аптеку, расположенную чуть ли не на другом конце города. И поэтому отсутствие девушек в жизни сына она одобряла всей душой.

И вот тут, на свою беду, на его пути возникает Олеся. Юная. Красивая. Совершенно невинная. И Гера быстренько сообразил, что сравнивать ей его просто не с кем будет, так что о его мужской несостоятельности она сразу и не догадается. А потом, даже если и поймет, что у него с этим делом серьезные проблемы, деваться-то уже некуда будет. Потому что она – глупенькая, наивная, ни на что не способная, болезненно не уверенная в себе и мечтающая опереться на надежное мужское плечо… Короче, хорошая жена из нее получится, – это Гера определил сходу, как несостоявшийся, но довольно талантливый психолог. Послушная. Робкая. Даже затравленная, можно сказать. Всю жизнь будет благодарить его за то, что он вообще ее взял в жены.

Потому что кому она вообще будет еще нужна, – такая вот закомплексованная идиотка, не знающая жизни, не видевшая мужчин, – да и вообще боящаяся всего на свете?..

Да уж, впечатление на людей Олеся умела производить, – этого у нее было не отнять… Вот только, к сожалению, не совсем верное. При всей ее робости и затравленности, в ней имелся стальной стержень, который психолог Гера не сумел разглядеть вот так, сходу. Он просто ошибочно решил, что она ему подходит, и сразу же объявил о том, что им просто необходимо немедленно пожениться.

По сути, два беспомощных, не способных ни на что путное ребенка, мечтавшие любой ценой освободиться от гнета слишком опекающих и строжащих их родителей, но не решающиеся сделать это в одиночку, встретились, полюбили друг друга и решили, во что бы то ни стало, быть вместе.

Невозможно было не признать, что даже внешне это была очень странная пара. Со стороны любому сразу же становилось понятно, что у них совершенно нет ничего общего. Ну, просто ни малейших точек соприкосновения!.. Кроме, разве что, проблем с родителями. Вероятно, именно это и объединило их в какой-то момент.

К сожалению, в свои девятнадцать Олеся была еще невероятно наивной и совершенно неопытной в плане мужчин. Да что греха таить, – Гера вообще был практически первым в ее жизни молодым человеком, заинтересованно посмотревшим в ее сторону. И именно ее наивность и служила оправданием ее выбора, потому что только такая невинная и неискушенная дурочка вообще могла принять женоподобного манерного Геру за мужчину. Просто он оказался первым, кто вообще обратил на нее внимание, и ей показалось, что она полюбила его всей своей истосковавшейся по чистым и высоким чувствам душой.

Уже позже, став чуть старше, Олеся поймет, что, вероятнее всего, это была даже и не любовь, к сожалению, а всего лишь принятое за нее чувство благодарности к нему за его доброе отношение к ней. Для бедной затравленной девочки это было настоящей отдушиной в ее не слишком-то веселой, что греха таить, жизни. Живительный глоток свежего воздуха и надежда на что-то лучшее… Ей казалось, что теперь, когда у нее имеется, наконец-то, в наличие близкий человек, который понимает и поддерживает ее, у нее появится шанс уйти из родительской семьи, избавиться от всевидящего ока мамы, почти задушившей ее своей странной опекой. И, самое главное, у нее будет возможность реализовать, наконец, все свои тайные желания, которые давно уже будоражили молодую кровь. Ведь с ним, будущим мужем, было возможно все, о чем она так долго мечтала…

Увы, – но на деле все оказалось не так-то просто.

Гера сразу же дал понять, что слишком уважает свою юную избранницу, чтобы опошлить их прекрасные и чистые отношения сексом. Он сразу же выдвинул условия, которые в нормальных парах принято было, вообще-то, выдвигать девушкам: сначала – печать в паспорте, и только потом – постель. Возможно, интуитивно он даже осознавал, что это – единственная для него возможность удержать Олесю около себя. В силу навязанных ей принципов и особенностей воспитания, она готова была выйти замуж, чтобы иметь законные основания заниматься тем, о чем она мечтала. Это было единственное, что привлекало ее на тот момент в Гере, – что уж тут греха таить… А он, зацикленный на своих мужских проблемах, очевидно, прекрасно осознавал, что, если она получит желаемое раньше времени, до свадьбы, то вряд ли пойдет с ним под венец…

Получилось так, что, в силу некоторых обстоятельств, свадьбы им пришлось ждать целых два года. Их родители были против этого союза и чинили препятствия на каждом шагу, изо всех сил пытаясь разлучить влюбленных и строя козни, достойные Монтекки и Капулетти. К тому же, им было негде жить, – да и попросту не на что, поскольку Гера не слишком желал работать и вообще-то до сих пор сидел на шее у старухи-матери, которая, в свою очередь, не гнушалась работать сразу в нескольких местах, чтобы содержать сына. Олесина зарплата вообще на тот момент не заслуживала того, чтобы рассматривать ее всерьез, – и уж, разумеется, семью на эти деньги прокормить было бы невозможно. Тем более, что Гера страстно мечтал о детях, постоянно говорил о них, переводил на эту тему вообще любой разговор… Почему-то его это очень вдохновляло. Вот только, к сожалению, лишь теоретически, потому что практически он не делал ровным счетом ничего для того, чтобы хотя бы начать нормально работать и определиться, наконец, с датой свадьбы.

Признаться честно, Олесю эти навязчивые мечты любимого о расчудесных общих детках порой просто доводили до слез. Во-первых, она, в свои девятнадцать лет, еще просто морально не была готова пока становиться матерью семейства. Она еще и жизни-то не видела; она хотела любить, путешествовать, сделать карьеру, подняться на Эльбрус, прыгнуть с парашютом, опуститься на дно океана… Расчудесные детки в этом списке даже вообще еще не появлялись… Олесина творческая натура жаждала жизни и приключений, и она была бы очень рада, если бы вместе с ней через все эти приключения проходил ее возлюбленный, – но он, к сожалению, напрочь не желал слушать о ее стремлениях, зато упорно прикладывал руки к ее девственно-плоскому животу и глубокомысленно рассуждал о том, что там уже давно сидит его малыш и ждет – не дождется, когда ему позволят оттуда выбраться…

А во-вторых, при всей своей просто непробиваемой наивности, Олеся прекрасно видела, как мало годится ее возлюбленный на роль главы семейства. За два года он, в буквальном смысле слова, палец о палец не ударил ради того, чтобы это семейство действительно завести, зато буквально изводил свою дурочку-возлюбленную рассуждениями о том, какой хорошей женой она будет, и какие чудесные народятся у них детки, совершенно не желая слышать о ее реальных мечтах и планах на эту жизнь.

Олеся буквально умоляла его сделать хоть что-то для этой их замечательной будущей семьи. А для начала – хотя бы устроиться на работу, снять жилье, – можно хоть комнатку в коммуналке; Олеся и на это уже была согласна. Она вообще не хотела никакой официальной свадьбы и уже готова была попробовать пока просто пожить вместе. Но не тут-то было!.. Гера держался за свои принципы незыблемо твердо. Сначала – штамп в паспорте. Потом – постель. И только потом он будет что-то придумывать, чтобы обеспечить свою семью. Потому что сейчас у него, как у почтальона Печкина, еще нет велосипеда. А вот потом, когда он у него появится, он что-нибудь придумает, и тогда у них все будет хорошо…

При всем этом их отношения нельзя было назвать полностью невинными. Своими разговорами, поцелуями, ласками Гера доводил неискушенную Олесю до такого состояния, что она уже жила лишь мечтами о продолжении… Но ее мечты постоянно откладывались, а сроки переносились…

Гера берег ее… По крайней мере, она тогда еще в это свято верила, хотя разумом и осознавала уже противоестественность происходящего.

Гера даже на полном серьезе предлагал ей расписаться, – чтобы они официально числились супругами, – а жить при этом продолжать каждый у своих родителей. Он не видел ничего особенного в такой ситуации. И ничего, что они не смогут при этом жить полноценной супружеской жизнью. Он вовсе не торопится и вполне сможет подождать до тех пор, пока у них не появится хоть какое-то жилье. В конце концов, секс – это вообще не главное в жизни. И они оба пока могут обойтись без него. А главное – это их великая и чистая любовь, для которой не страшны никакие преграды…

Он был такой суперблагородный и порядочный… Что это уже просто выходило за границы разумного и было напрочь лишено здравого смысла. Но Олеся была еще слишком молодой и неопытной, чтобы это осознать.

Взрослый мужчина, терзаемый жутким комплексом неполноценности, желал просто обрести законный штамп в паспорте, чтобы иметь возможность гордо демонстрировать его окружающим. Вот, мол, посмотрите и убедитесь сами: я – нормальный, не импотент, не гомосексуалист, – у меня есть жена!.. А глупая девочка Олеся хотела просто любить и быть любимой…






НЕУДАЧА (https://www.youtube.com/watch?v=Jr_hRFP8jdg)


И вот, наконец, день свадьбы назначен, банкетный зал снят, гости приглашены, и отступать им обоим уже, похоже, некуда… И Олеська, хоть и была еще на тот момент до боли наивной, все-таки кота в мешке покупать не захотела и решила хотя бы попробовать… Сама нашла возможность, – потому что ждать первого шага от Геры было уже бессмысленно, – договорилась со знакомыми насчет квартиры, привела туда Геру, попыталась создать, по возможности, романтические условия, и… У него ничего не получилось. Причем, не получилось по одной простой причине, ясной даже совершенно неискушенной в любовных отношениях Олеське. Оказавшись, наконец, с ней в постели, Гера почему-то напрочь забыл о каких-то там ненужных, очевидно, на его взгляд, ласках и поцелуях, и попытался сразу же приступить к делу. Ну, а поскольку опыта в этом вопросе он имел еще даже меньше, чем Олеся, – если таковое вообще было возможно, но Олеська хотя бы теорию заранее постаралась изучить, а он, похоже, даже и не пытался, – то его здесь, естественно, ожидал полный облом. Потому что, несмотря на кажущуюся моральную готовность к происходящему, Олеся все-таки была еще девушкой, и хотя бы минимальная подготовка в виде хоть какой-то прелюдии была ей необходима.

Итак, долгожданное событие пришлось отложить до лучших времен, потому что милого постигла неудача. Несмотря на вполне естественное разочарование, Олеся изо всех сил пыталась утешить и поддержать своего будущего мужа. Она же знала, как должна вести себя любящая женщина в подобной ситуации, она очень много читала об этом… Гера чуть не плакал от отчаянья. Он был в полном шоке от своей мужской несостоятельности, которая, якобы, оказалась для него неприятным сюрпризом. На протяжении нескольких часов он повторял, как заведенный, не умолкая ни на секунду, что ему никогда прежде не приходилось иметь дело с девственницами, и он вообще теперь не уверен, что сможет хоть что-то сделать… Он просто не знает, как быть, ведь он безумно боится причинить ей боль, а он просто не может так поступить с нею… Это невозможно… Это, оказывается, очень трудно и страшно, и он теперь вообще не уверен, что хочет этого… Он привык иметь дело с нормальными женщинами, а с ней, похоже, просто что-то не так, и, может быть, у него вообще никогда ничего с ней не получится… И он теперь не знает, как ему быть, и что делать…

Приехали!..

Олеся тоже была в шоке. От его странных, практически обвиняющих слов. От его неадекватного поведения. Но в душе она все-таки поначалу еще старалась его оправдывать. Она читала о том, как тяжело мужчине пережить подобную неудачу, и просто старалась заверить его в том, что все нормально, что у них все еще впереди…

До самого вечера Олеся тщетно пыталась успокоить своего любимого, причитания которого с каждым часом все больше становились похожи на обвинения. А потом у нее все-таки не выдержали нервы, и она закатила истерику. Она просто разревелась со словами: “Ну, прости меня за то, что досталась тебе девушкой!.. Хочешь, я сейчас выйду на улицу и пересплю с первым встречным, чтобы облегчить тебе задачу?.. Или, может, отложить свадьбу до тех времен, пока я не найду себе другого любовника, – который будет рад тому, что я – девушка?!”

После этого остаток вечера уже Гера утешал свою то ли разъяренную, то ли разочарованную невесту, для которой в тот день весь мир перевернулся.

Всю жизнь ей внушали, что ее чистота и непорочность будут самыми ценными ее качествами в глазах любого мужчины, и вдруг в одночасье оказалось, что все это не более, чем досадная помеха, способная вызвать лишь дикое раздражение ее будущего мужа…

В оставшиеся до свадьбы дни Олеся еще пару раз пыталась соблазнить своего возлюбленного, но тщетно. Он благополучно умудрялся избегать ее притязаний под различными предлогами.

Ну, ничего, – утешала себя несчастная Олеся, – ведь скоро они будут вместе!.. Навсегда…

И вот, наконец, свадьба. И последовавшая за ней первая брачная ночь. И четкое осознание Олеси, что все это – самое большое разочарование в ее жизни…

И вот об этом слагают стихи и поют песни?.. Ради вот этого люди совершают подвиги, сходят с ума и накладывают на себя руки?.. Вот этого она ждала целых два года, об этом мечтала, это предвкушала в своих фантазиях?.. Вот это?..

После свадьбы было все то же самое, что и в тот первый, неудачный раз. Гера напрочь отвергал любые прелюдии. Ласки, поцелуи, объятия, – все это навсегда осталось в прошлом и так больше никогда и не вернулось в их жизнь. Гера просто честно пытался исполнить свой супружеский долг… У него ничего не получалось, но он снова пытался… И снова… Олеся поначалу искренне пыталась помочь ему научиться хоть чему-то; предлагала как-то экспериментировать, вместе читать какую-то литературу. Но все было бесполезно.

Беда была даже и не в том, что он оказался даже еще более неопытным и беспомощным, чем его молодая жена. Ведь она-то, по крайней мере, готова была учиться, – и с большим энтузиазмом. Она хорошо знала свое собственное тело и со временем научилась получать свое даже вопреки стараниям любимого мужа. Но с Герой в этом плане все обстояло совершенно иначе. Он не просто не хотел учиться, – он вообще ничего не хотел. При этом у него не было никаких физиологических проблем со здоровьем. Он просто не понимал смысла секса, не испытывал в нем потребности, и, похоже, вообще был абсолютно равнодушен к женщинам. И все попытки молодой жены хоть как-то его расшевелить оборачивались провалом.

Олесе порой хотелось просто в голос выть от разочарования. Да, – ей-богу, – стоило столько лет блюсти себя и терпеливо ждать своего единственного и неповторимого, чтобы в результате после свадьбы оказаться у разбитого корыта!..

Кстати, к чести Геры, нельзя не отметить, что ребенка он все-таки сумел как-то соорудить. Правда, Олеся так никогда и не поняла, как им это вообще удалось, поскольку все их жалкие попытки были обречены на неудачу, – а она еще вдобавок и предохранялась. Видимо, без вмешательства высших сил и святого духа тут не обошлось… Но после подтверждения этого факта Гера ходит гордый, как фанфарон. Вот теперь, когда у него в наличие имеется не только штамп в паспорте, но и беременная жена, никто не посмеет усомниться в его мужской силе и состоятельности!.. Теперь он полноценный мужчина, имеющий жену и ребенка!..

Как было бы просто, если бы полноценность и мужественность диагностировались именно так!..

Уже через две недели после свадьбы Олеся поняла, что совершила ошибку. Если бы действительно не этот чертов штамп в паспорте, она ушла бы от Геры уже тогда. И даже наметившийся ребенок ее бы не остановил. Но вот только уходить-то на тот момент ей было особенно некуда. Ее родители как раз развелись; стоял вопрос о размене квартиры, и ее там, в общем-то, никто и не ждал с распростертыми объятиями. Но и продолжать жить вместе с Герой не имело никакого смысла. Кроме некогда существовавшего сильного физического влечения, – ну, или того, что она по наивности приняла за него, – ее с этим мужчиной совершенно ничто не связывало. Они были чужими друг другу. Еще более чужими, чем до свадьбы…




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/divergent/stokgolmskiy-sindrom-70069648/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.