Главная страница | Легкая проза | Поймать балерину

Поймать балерину
Мария Зайцева




Поймать балерину

Автор: Мария Зайцева





Новая жизнь


Поймать балерину

Аннотация

– Я знаю, что тебе надо. Свобода, безумие, убийства, – я посмотрела на Даниэля, лежащего на спине, – зачем я тебе? Отпусти. Мне страшно здесь. Одной.



– Ты не одна.



Голос его звучал в темноте нашей спальни глухо.



– Одна.



– Этот дом – самое безопасное место в городе. Тебе нечего бояться здесь, бабочка, – он наблюдал за моими пальцами, гладящими уже живот, напряженный и твердый.



– Кроме тебя, – шепотом завершила я его фразу, и так горько стало, что захотелось плакать. Попытка не удалась.



– Кроме меня, – повторил Даниэль, поймал мою ладонь, попробовавшую пугливо соскользнуть с его живота и прижал обратно, – продолжай. Ниже.

– Но, – я всегда терялась от его непомерных аппетитов и жадности до меня, – мы же только что…



– Черт, – выругался он, не повышая голос, но леденея тоном, – продолжай, я сказал!..





1. Новая жизнь

– Господи Иисусе! Сильнее! Еще сильнее! Да! Вот так. Ох…

– Не поминай имя Господа нашего всуе, сколько раз говорил тебе… – Пабло, ворча, закрепил последний узел на шнуровке корсета и отошел в сторону, не преминув перед этим поцеловать меня в плечико. – Все такая же вкусная, Нена…

Я мягко повела ладонью, грозя ему пальцем и улыбаясь. Выходка его меня не разозлила. Пабло всегда был таким, немного невоздержанным на чувства, открытым и горячим. Все же, испанская кровь давала о себе знать.

В танце это смотрелось живо, особенно учитывая новые веяния, которые привнесла Дункан ( знаменитая американская танцовщица, прим. автора) в классический балет.

Впрочем, Пабло никогда не умел до конца работать в каноне.

Потому и успеха не достиг.

Я тоже не достигла, но причины были иные. И это пока не достигла! Пока!

О грустном думать совершенно не хотелось, все же новая жизнь впереди. Билет на корабль, самый лучший, самый непотопляемый, если верить газетам, мирно лежал на столике, и я то и дело на него косилась.

Третий класс… Не очень удобно, конечно, но на большее средств не хватило. Да и следовало экономить… В Нью Йорке мне пригодится каждый сантим.

Можно было бы продать часть украшений, которые мне дарил Даниэль, но я опасалась, что по ним меня обнаружат… Мало ли, где у него могут быть свои люди?

От Дикого Даниэля, главаря «Шелковых платков», одной из банд парижских апашей ( преступные группировки начала двадцатого века в Париже, прим. автора), я пыталась бежать дважды.

И дважды он меня ловил. И наказывал…

Этот раз – третий.

И теперь точно все получится!

Должно получиться!

Мне всю дорогу словно Дева Мария помогала, настолько гладко и хорошо складывался путь.

Накануне Даниэль угодил в участок, и все его приспешники думали лишь о том, чтоб вызволить его как можно быстрее. За мной ослаб контроль, и сэкономленных денег как раз хватило на билет до Шербура. И должно было хватить на корабль, идущий в Новый Свет. В мою новую жизнь.

В Шербуре жил Пабло, мой хороший знакомый, друг,  с которым мы год назад  назад вместе выступали в «Русских сезонах» Дягилева ( выступления русской труппы балета в Париже в начале 20 века, прим. автора).

Конечно, мастерства русских мы достичь не могли, но сам Дягилев относился к нам более чем благосклонно, выделял меня среди прочих парижских танцовщиц, которых  он пригласил в массовку своих спектаклей. Я так радовалась, так радовалась!

Практически  летала по сцене, купаясь во всеобщем восхищении эпатажными русскими.

Казалось, что вот он – взлет!

Вот оно – счастливое будущее!

Так жаль, что потом это все пошло прахом…

Но нет! Не будем о грустном!

Я планировала сесть в Шербуре на какой-нибудь корабль, идущий до Нового Света. Дальше, как можно дальше от Парижа!

И удача улыбнулась мне! Опять!

Похоже, порочный круг, в который я загнала себя, разорван!

– Нена… – голос Пабло зазвучал немного надтреснуто, изломанно, – может… Может, подумаешь? Ну что тебе там делать?

Я только вздохнула.

Об этом мы с Пабло уже говорили, и не один раз.

– У меня приглашение, милый, – я надела тонкую шелковую блузу поверх корсета.

Конечно, можно было бы и без него, тем более, что последняя парижская  мода предполагает свободу… Но я хотела произвести самое лучшее впечатление на своих возможных спутников. Не время для суфражизма.

Будем придерживаться старой доброй классики, она никогда не подводила.

Дорожный костюм у меня очень приличный, Даниэль не скупился на лучших парижских модисток.

Надеюсь, удастся выглядеть достойно среди пассажиров.

Третий класс, конечно…  Но, может, там будут ехать достойные люди…

В конце концов, никто не запретит мне прогуливаться по палубе… И знакомиться с  пассажирами, едущими первым и вторым классами.

И, может, получится договориться с персоналом корабля и переехать в каюту получше?

Хотя бы второго класса.

Почему бы и нет? Я обаятельная, молодая… Красивая… Даниэль говорил, что я похожа на бабочку… Которую хочется сжать в ладони.

И сжимал.

Крепко, больно. До слез.

Не позволяя даже глоток воздуха сделать.

С того самого момента, когда впервые увидел, танцующей модный танец апашей в одном из заведений Парижа.

Да, танцовщица, которую выделял сам Дягилев, скатилась до кафешантанов… Но что поделать, мне нужно было на что-то жить, отдавать арендную плату за маленькую квартирку в мансарде старого дома на окраине Парижа, шить концертные костюмы… Париж – дорогой город… И быстро приучает к гибкости.

Я нервно оглядела пыльную грязноватую улочку Шербура, на которую как раз выходили окна квартиры Пабло.

Сонный полдень прохладного апреля вступал в свои права, и улица казалась пустынной. Только напротив, у маленькой лавчонки, торгующей овощами, стояла женщина.

Я выдохнула с облегчением.

Больше всего страшилась увидеть приметные фигуры в костюмах, кепках и ярких шейных платках – отличительных знаках  «Шелковых платков».

Пока ехала сюда, тоже постоянно оглядывалась.

Конечно, решилась я быстро и так же  быстро сумела обернуться с билетами и сборами.

Даниэль еще, наверно, даже с полицейскими не успел поговорить, а я уже на вокзале стояла.

Все же, прежний несчастливый опыт двух проваленных побегов помог.

– Нена… Письмо шло до тебя полгода, может быть, там тебя уже никто… – опять предпринял попытку Пабло остановить меня.

– Нет. Сол меня ждет.

Да и даже если не ждет… Здесь мне точно ничего хорошего не будет…

Кто я такая тут?

Неудачливая танцовщица, не сумевшая закрепиться в русской труппе настолько, чтоб Дягилев предложил постоянный контракт.

Бунтарка, с волчьим билетом, которой теперь заказан путь в любую приличную труппу.

Любовница самого жестокого мужчины в Париже, зверя, невоздержанного во всех своих проявлениях.

Я вспомнила жестокие холодные глаза Даниэля. Его пронзительный взгляд, каким смотрел на меня, танцующую пошлый танец апашей…

Как же я не хотела его танцевать, как отказывалась, считая грубым и дурновкусным!

Но мой тогдашний партнер, Жан,  уговорил.

Это было модно, за это платили… Больше, чем обычно.

И я согласилась.

И танцевала, летая по импровизированной сцене, вся изломанная и бессильная… Сам танец, рассказывающий про жуткие отношения бандита и его женщины, сочетал в себе элементы, больше похожие на драку, избиение… Я протягивала руки к партнёру, который тут же отталкивал, швырял настолько сильно, что чуть ли не падала, а затем поднимал и взваливал на плечо, кружил, тискал… Ужасный танец. Мерзкий.

Но очень хорошо принимался в кафешантанах, подверженных популярным декадентским мотивам.

Прелесть разрушения. Это было модно.

Дикий Даниэль увидел меня именно в одном из них.

Я навсегда запомнила его прозрачные ледяные глаза, холодное, ничего не выражающее лицо.

Он стоял в дверях, в кругу своих товарищей, отличаясь от них всех так же, как отличается волк от собак.

Жан закрутил меня, а затем скинул в плеча на пол.

Я изобразила боль.

Даниэль, хотя тогда я  еще не знала, как его зовут, пристально следил за моими движениями, и, когда я намеренно громко вскрикнула, как этого требовал танец, резко подошел и, оттолкнув моего партнера, поднял меня на руки.

Я попыталась высвободиться, испуганно упираясь ему в грудь ладонями, что-то , кажется, твердила про то, что это танец, что он не так понял, и что…

Не помню, что еще говорила.

Он, наверно, и не слушал. И не отпускал.

Так и унес меня, протестующую, в одну из задних комнат кафешантана, предназначенных для отдыха персонала. И не только персонала…

Я была настолько испугана, что даже толком противиться не могла. Не понимала ничего, не понимала происходящего!

Он уложил меня на кушетку, навалился, сжимая своими грубыми руками…

Я не сумела оттолкнуть.

До сих пор при воспоминании о том, что произошло между нами в грязной темной комнатке с окнами, выходящими на задний двор кафешантана, становилось не по себе.

Одновременно холодно и обжигающе.

Я к тому времени не была, конечно, наивной невинной девушкой, кое-какое прошлое имелось, но никогда до этого не случалось со мной  ничего, более пугающего и дикого.

Потом случалось.

Благодаря все тому же Даниэлю.

Но в тот, первый раз…

Я его помню до сих пор, хотя, конечно, надо бы забыть… Как постоянно приходящий в дурманных снах кошмар.

Но не получается.

Потому что это – самое яркое переживание…

Ярче даже первого выхода на сцену в составе труппы русских.

Даниэль все время меня трогал, так, словно поверить не мог, что я – настоящая, живая.

Целовал, не слушая моих возражений, не обращая внимания на  тихие всхлипы.

Сжимал, грубо и жестоко, подчиняя себе.

Заставляя делать то, что ему хотелось.

Я не сопротивлялась больше, напуганная и обескураженная. Он делал больно, но от его железных пальцев по телу расползались мучительные волны удовольствия. И стыда. Из-за того, что мне в какой-то момент стало нравиться это безумие.

Даниэль никуда не торопился, отслеживал выражение моего лица и , кажется, тоже понимал, что происходит со мной. Усиливал напор.

И шептал постоянно, бормотал, что я – бабочка… Слишком красивая… Слишком. Что такая бабочка не должна танцевать в таких местах, что на такую , как я, не должны смотреть все эти люди…

Его горячий шепот еще больше пугал и одновременно завораживал…

Мне никогда не было настолько страшно и одновременно горячо.

Время тянулось и тянулось, то, что он со мной делал, казалось бесконечным душным кошмаром…

Безумным огненным сном… Диким смерчем, в конце концов поглотившим нас обоих…

А затем все закончилось.

Даниэль молча встал, поправил на мне одежду, не обращая внимания, как я вздрагиваю от этой жуткой заботы…

И вывел за руку из комнаты.

Я шла, полностью подавленная, деморализованная, сгорая от стыда, потому что понимала, что все, кто был в этом злополучном кафешантане, видели мой позор. И знали, что со мной делал этот человек.

На улице мы сели в автомобиль с изображением скалящегося льва на носу, и , дико взревев мотором, поехали прочь от места моего бесконечного позора.

Я была в таком ужасе, что толком не осознавала происходящее.

На автомобиле я до этого ездила всего один раз, и , наверно, это должно было быть незабываемо… Но то, что произошло со мной, перекрыло все.

Я лишь сидела, забившись в угол, ближе в дверце,  и придерживала шляпку, норовившую улететь от ветра. По лицу текли слезы, и никак не удавалось их унять.

Даниэль, что-то повелительно скомандовав водителю, сидел рядом со мной, сжимал мою руку своими холодными жесткими пальцами, и от этого пробирал еще больший озноб.

С другой стороны сидели какие-то страшные мужчины, все, как один, в костюмах, ярких шейных платках и кепках. Типичные апаши, бандиты, терроризирующие Париж  уже много лет.

До меня постепенно стал доходить весь ужас произошедшего… Я одна,  среди бандитов, их предводитель… Дева Мария, помоги…

И везут меня  неизвестно куда! Но вполне известно, зачем…

И Жан… Что они сделали с Жаном?

Эти мысли мелькали в голове, скакали, сталкивались друг с другом, добавляя еще большего ужаса.

Я решила набраться смелости и спросить у своего мучителя, что со мной будет, но тут мы приехали.

Куда-то на окраину Парижа, в небольшой особняк, с воротами, увитыми жухлым с осени  плющом.

Весело смеясь, мужчины вывалились из автомобиля и пошли к дому, затем их предводитель обошел машину и открыл мне дверь.

– Куда вы меня?.. – не хватало голоса, чтоб спросить, только шепот получался, – зачем?..

– Выходи, бабочка, – повелительно сказал он и подал мне руку.

Машинально я ее приняла, вышла из автомобиля. Зябко поежилась на зимнем ветру.

– Где мы?

– Дома.

Я хотела еще спросить, но он молча увлек меня за собой…

Тогда я не представляла, что проведу здесь, в этом особняке, целых два месяца…

– Нена… – Пабло опять подошел ко мне, приобнял за талию, привлек на грудь, – я просто  за тебя переживаю, понимаешь? Ты приехала, испуганная, озирающаяся… И не даешь мне тебе толком помочь…

Я оперлась о его грудь затылком, с горечью думая, как бы просто все было… Не будь Даниэля и его безумного помешательства на мне.

Конечно, Пабло – не помощник.

Как может помочь парень, зарабатывающий на жизнь Бог знает, чем?

Вернее, я знаю, чем, и соседи его наверняка знают… И, скорее всего, полицейские тоже знают. Такие, как Пабло,  у них на учете. Тем более, что здесь не Париж, а сонный Шербур…

– Я похлопочу, – шептал он, поглаживая меня за талию, – тебя возьмут в то заведение, где я… Понимаешь, деньги не очень большие, но постоянные… И затем… Здесь много богатых людей, мужчин… Не столько, сколько в Париже, но и таких девочек красивых, как ты, здесь нет… Перестань искать неизвестно что… Найди богатого любовника, или, если повезет, мужа… Родишь детей, заживешь хорошо и спокойно… Ну что ты все время рвешься куда-то, Нена?

– Пабло… – я развернулась в его руках, задрала подбородок, посмотрела в темные, невероятно добрые глаза. Пабло был прекрасным человеком и очень хорошим партнером… Но совершенно не умел видеть хоть какую-то перспективу, всегда довольствовался малым.

И сюда, в Шербур, он уехал, поверив очередной своей женщине, жене богатого буржуа, владельца местного заводика по производству тканей. Она обещала ему сольную карьеру в Шербурской театральной труппе…

В итоге он прозябал здесь, в тесной душной квартирке  под самой крышей, подрабатывал в убогом кафешантане тапером ( пианистом, прим. автора) и, похоже, чем-то еще постыдным…

Меня он пустил к себе пожить без лишних вопросов, помог с покупкой билета на корабль…

И вот теперь никак не хотел отпускать, отговаривал, бубнил что-то про плохое предчувствие.

Но я пропускала его слова мимо ушей.

Никакого плохого предчувствия.

Не может быть ничего хуже того, что со мной уже случилось.

Нет уж. Хватит с меня ужасов бандитского Парижа, грубости и жадных рук Дикого Даниэля, и ощущения полной беспомощности перед случившимся.

Нет, теперь я сама буду своей судьбой управлять.

Я вздохнула, еще раз оглядела убогую комнатку, посмотрела на часы. Скоро все это завершится.

Подумала и все же сняла с пальца тяжелое кольцо с крупным красным камнем, отдала его Пабло.

– Вот, возьми…

Пабло вскинулся, отталкивая мою ладонь и бормоча, что я его обижаю, что я ему как сестренка, родная, какое вознаграждение…

Но я настойчиво вложила кольцо в его руку:

– Возьми. Оно дорогое. Но продавай не здесь, лучше подальше. И там, где тебя не знают. Наверняка,  на нем кровь… Больше, к сожалению, ничего нет, милый…

– Что с тобой случилось, Нена?.. – бормотал Пабло, обнимая меня и вздыхая, – послушай… Ну хватит… Я найду тебе богатого любовника…

– Нет, Пабло. Меня ждет Новый Свет. И слава. Я уверена.

– Ох, Нена… Ну ладно, – Пабло отстранил меня от себя, вытер с моих щек слезы, непонятно, когда выступившие, – конечно, у тебя все будет хорошо… Новый Свет, слава, деньги… А, если вдруг что-то пойдет не так, всегда знай, что твой старый добрый Пабло будет рад твоему возвращению… Давай помогу собраться… Как там называется корыто, на котором ты плывешь?

Я благодарно вытерла слезы, длинно , с всхлипом, вздохнула и ответила:

– «Титаник».




Душные сны


– Я знаю, что тебе надо… Свобода, безумие, убийства… – я приподнялась на локте и посмотрела на Даниэля, лежащего на спине и мирно пускающего кольца дыма в потолок, – во всем этом нет меня. Зачем я тебе? Отпусти.

Даниэль не пошевелился даже, только угол рта дернулся, и сразу даже непонятно было, то ли презрительно, то ли зло.

И то и другое для меня чревато, но… После двух недель нашей совместной, если ее можно так назвать, жизни, я научилась быть храброй.

Или просто потеряла рассудок. Заразилась безумием от своего жестокого любовника.

По крайней мере, сейчас мне не было страшно. И даже не особенно волнительно. В глубине души я знала ответ… Но… Попробовать стоило. Пытаться всегда стоит. Падать и затем опять упрямо подниматься, раз за разом повторяя неподдающуюся связку в танце, или сложный элемент.

Я по опыту знала, что , при  упорном труде, ломаются самые крепкие стены и завоевываются самые неприступные замки.

– Мне страшно здесь… Одной.

– Ты не одна.

Голос его, сухой и малоэмоциональный, звучал в темноте нашей спальни глухо. Как далекие раскаты грома. Еще не гроза. Но близко, так близко!

– Одна.

Я выдохнула, решаясь, и мягко провела ладонью по широкой груди, легко обрисовывая сухие мускулы, следы от ударов ножом… На плече – шрам от пули… Тело Даниэля, словно открытая книга, говорило за него. И , кстати, больше , чем он сам…

– Этот дом – самое безопасное место в городе. Тебе нечего бояться здесь, бабочка… – он немного приподнялся на руках, устраиваясь полусидя  и наблюдая за моими пальцами, гладящими уже живот, напряженный и твердый.

– Кроме тебя… – шепотом завершила я его фразу, и так горько стало, так тяжело, что захотелось плакать. Попытка не удалась.

За две недели, что я жила в этом мрачном доме, выходить из него довелось всего несколько раз. По вечерам. В жуткие заведения, казино и бары, переполненные похожими на Даниэля мужчинами и непохожими на меня женщинами. Это было ужасное времяпрепровождение!

Я чувствовала, что умираю постепенно, без воздуха и свободы, привычных для меня ранее настолько, что и не замечалось их присутствие в жизни. Не ценилось. Зато теперь…

– Кроме меня, – повторил Даниэль, поймал мою ладонь, попробовавшую пугливо соскользнуть с его живота и прижал обратно, – продолжай. Ниже.

– Но… – я всегда терялась от его непомерных аппетитов и жадности до меня, – мы же только что…

– Черт, – выругался он, не повышая голос, но леденея тоном, – продолжай, я сказал!

Я послушно провела ладонью по напряженным мышцам живота, сглотнула. Горячий. Такой горячий всегда. Обжигающий.

– Ниже, – он откинулся опять на подушки, прикрыл веки, чутко прислушиваясь к моим движениям, – вот так… Еще ниже… Молодец, бабочка…



Где-то совсем рядом заорал ребенок, и я,   вскрикнув, проснулась, садясь на кровати.



Еще пару мгновений приходила в себя, растерянно терла лицо ладонями, никак не умея вынырнуть из горячего душного сна.

Сна, который два месяца моей жизни был реальностью.

Ребенок плакал, его мать что-то громко говорила на итальянском… По-моему, ругалась. Но это не точно.



Итальянский язык такой экспрессивный… Никогда не поймешь, ругаются они, веселятся или просто разговаривают…



В конце концов, душный сон отпустил меня, реальность проявилась все более отчетливо. И вместе с ней нахлынуло привычное облегчение.

Я далеко. Посреди океана.

Дикий Даниэль не достанет меня, никогда. Ни при каких условиях.



И это хорошо. Одно это обстоятельство перевешивало все минусы моего нынешнего  положения.



А их немало.



Начать хотя бы с того, что третий класс – это вообще не то, что я себе представляла.

Хуже! Гораздо, гораздо хуже!

Огромное душное помещение в трюме большого корабля, заполненное рядами многоярусных коек. Здесь находилось не менее пятисот человек, в основном, эмигрантов, бедных крестьян, решивших попытать счастья в Новом Свете.



Духота, вонь, антисанитария – такой была моя нынешняя реальность.



Изысканный дорожный наряд, в котором я садилась на пароход, пришлось снять и убрать подальше, потому что среди бедных простых людей я выглядела по меньшей мере странно. Да и страшновато, если честно, было. Взгляды, которые на меня бросали некоторые, вызывали оторопь.



Драгоценности, которые я хотела предложить за билет во второй класс, пришлось спрятать подальше, носить постоянно с собой, на поясе. Как и остаток денег. И спать в полглаза.

Мы плыли уже второй день, вокруг был волнующий огромный океан, но , сидя в трюме, я этого всего не видела.

Пассажиров третьего класса не выпускали на верхние палубы, где имели возможность прогуливаться и дышать воздухом второй и первый классы.

Когда я , в первый же день, попыталась пройти туда, матросы, присматривающие за порядком на корабле, развернули обратно без особых церемоний.

– Иди-ка вниз, крошка, – смеялись они, невежливо подпихивая меня обратно к лестнице, – здесь нельзя быть. А то , кто тебя знает, может,  ты заразная?

Никакие мои доводы не помогли. Предлагать им золото за то, чтоб пропустили, я поостереглась.



Во-первых, никаких гарантий, что они просто не отберут у меня последнее. Я ходила одна, без спутника, значит, по их мнению, была заманчивой добычей, жертвой. Это было заметно по их словам и жестам. То, что никогда бы не сказали пассажирам верхних палуб, очень свободно позволялось в мою сторону.



И во-вторых, демонстрировать свои последние сбережения было неправильно с точки зрения безопасности.



Могли увидеть мои соседи по палубе. А уж они-то точно знали, что я одна. И защиты никакой.

Потому я просто развернулась и пошла вниз.

Села на кровать, с которой мне повезло, она была с самого края, у стены. И задумалась, как быть.



Рядом со мной играли черноволосые итальянские малыши, дети моих соседей, шумные и крикливые.



Ругались их родители. Или мирились, я так и не понимала. Ходило множество людей. Я была на виду.



И в итоге пришла к выводу, что это хорошо. Очень хорошо!



Пока я на виду, никто не сделает мне ничего плохого!



Не буду никуда выходить! Ну что я, несколько дней без свежего воздуха не потерплю? Зато буду в целости. И сохраню хоть немного денег для новой жизни.

Я выдохнула, почувствовав, что приняла верное решение, и улыбнулась итальянке. У них наверняка есть припасы. Заплачу им оставшимися франками, чтоб не выходить никуда…



Немного придя в себя после сна, я  села  на кровати, решив съесть  кусок ржаного хлеба, служивший мне сегодня ужином.



Жевала и думала о  только что приснившемся  сладком кошмаре.

Как он там? Дикий Даниэль? Думает обо мне сейчас? Может, до сих пор в участке?



Он мог выследить меня до Шербура, но дальше… Мы договорились с Пабло, что тот уедет на несколько недель из города, его как раз пригласили в очередное богатое имение в качестве… Не хотелось знать, кого именно. Да и не важно.



Главное, что , благодаря моему кольцу, у него были финансы на первое время. И возможность спрятаться от гнева Даниэля, если тот все же выяснит мой путь.

Я на мгновение всего представила, насколько Дикий Даниэль Легран будет в ярости, когда узнает, что мне удалось в этот раз его обмануть, и поежилась…



Два прошлых раза, когда он меня ловил…



Он не бил, нет. Никогда не пытался ударить.



Но вот все остальное… Матерь божия, откуда  в нем было  столько изобретательного  постельного  цинизма?

Я буквально заставила себя перестать думать обо всех тех вещах, которые делал со мной Дикий Даниэль, утихомирила мурашки, уже вовсю путешествовавшие по коже, доела хлеб. Надо пойти набрать воды. Она здесь была бесплатной, и это очень радовало.

У самых дверей меня окликнула веселая француженка, Жаннет, так же, как и я, путешествовавшая в одиночестве. Мы с ней не то, чтоб общались, я старалась ни с кем не заводить знакомств, но пару раз разговаривали.

– Эй, Анни, не хочешь прогуляться?

– Нет, спасибо, – поспешно отказалась я.

– Да ладно тебе, худышка, – ее бульварная речь и круглое деревенское лицо вызывали легкую неприязнь, но недостаточную, чтоб просто игнорировать, – пойдем прошвырнемся по палубе! Там такие матросики красивые!

Она захихикала, а я только плечом дернула, намереваясь идти дальше. Зачем мне матросики?

– Ну пошли, – она подошла ближе, ухватила за локоть, – просто воздухом подушим. Закат же, красиво…



Из открытой двери  неожиданно потянуло морской свежестью, и идея прогуляться перестала казаться глупой. Почему нет? Просто подышать… Вечер же. Народу мало… И то,  что я буду не одна, уже хорошо. Одинокая женщина вызывает подозрения…

– Хорошо, я только причешусь… – кивнула я.

– Ага, но сильно не наряжайся, а то матросики глаза сломают, – рассмеялась Жаннет, – я тебя здесь подожду!

Я быстро прошла к своему месту, оделась, причесала волосы, надела шляпку и перчатки. Подумала насчет зонтика, но решила не брать все же. Вечер, вряд ли будет много солнца…

– Ну вот, – недовольно оглядела меня Жаннет, – вырядилась. Теперь на меня и не посмотрит никто.

Я лишь плечами пожала.



И пошла вперед.



На палубе было малолюдно, тихо.



И очень ветрено. Приходилось придерживать шляпку, закрывать лицо от порывов ветра и соленых брызг волн.



Но, несмотря на все неудобства, я наслаждалась происходящим. Океан, огромный, бесконечный, словно дышал мне в лицо , влажно и свежо. Волны навевали своеобразный ритм,  который вполне можно переложить на ноты и танцевать под получившуюся мелодию. Мне настолько нравилось, что даже ворчание Жаннет, недовольной отсутствием матросов и сильным ветром, не могло помешать наслаждаться прогулкой.

Неожиданно с верхней палубы к нашим ногам упала шляпа.

Я подняла, растерянно задрала голову, разыскивая хозяйку.

– Мадмуазель? Мадам? Эй, девушка!!! – энергичный голос раздался с совершенно противоположного конца верхней палубы, – у вас моя шляпка! Не могли бы вы…

– Да, конечно, – крикнула я в ответ, – я передам матросу…

– Нет уж! – решительно заявила женщина, – он помнет своими лапами! Принесите мне, пожалуйста… Я заплачу.

– Ох, какая ерунда… – пробормотала я, направляясь к лестнице.

– Давай я, – тут же вызвалась Жаннет, – мне не помешает пара франков…

Но я уже дошла до лестницы и решительно поднялась по ней.



На палубе меня встретил матрос, которого, видимо, предупредили о моем появлении, потому что он ни слова не сказал и лишь указал направление, в котором мне надо было идти.

– Вот ты нахалка! – закричала снизу Жаннет, – ну, вернись только!

Но я шла вперед, к владельце шляпки, пожилой мадам, одетой изысканно и дорого.

– Ох, милочка, спасибо вам! – она с облегчением взяла у меня из рук шляпку, – это сама Наташа Рубин, понимаете? Было бы безумно жаль потерять… Ой! А я вас знаю!






Новые знакомства


– Ой! А я вас знаю! – радостно заявила пассажирка, и я, вздрогнув, чуть было не побежала прочь с палубы.

Измученная постоянными тревогами последних дней, я не могла правильно реагировать на такие возгласы. Почему-то показалось, что женщина сейчас вызовет полицейских…

В этот момент я не думала о причинах, о том, что упрекать меня не в чем, разве что в сомнительном происхождении нескольких, оставшихся у меня золотых вещиц. Просто испугалась. Сильно испугалась.

А женщина, заметив , как переменилось мое лицо, тут же перестала улыбаться и торопливо заговорила:

– Ох, милочка, ну что вы? Побледнели, с лица спали… Присядьте, выпейте воды.

Я села в предложенное парусиновое кресло, приняла от стюарда стакан с водой. Сделала глоток. Медленно. Обдумывая ситуацию.

Я уже пришла в себя, первый момент слабости растворился. И теперь необходимо было продолжить разговор. Интересный для меня разговор.

Я уже поняла, что, скорее всего, мадам видела меня либо на сцене, либо в газете, где печатали портреты не только Павловой и Карсавиной (танцовщицы труппы Дягилева, прим. автора), но и второстепенных балерин. Симпатичных, разумеется. Я была симпатичной. Меня даже несколько раз печатали.

– Я вас понимаю, дорогая, – пассажирка положила руку, затянутую в тонкую перчатку, на мою ладонь, – эта качка постоянная… Я сегодня в первый раз вышла на палубу, подышать воздухом. А до этого все время лежала… Так голова кружится и мутит… Ужасно. Вы тоже плохо переносите качку?

– Нет, просто… Как-то не по себе стало, сейчас пройдет, спасибо, – улыбнулась я и поддержала разговор, – а как вы меня узнали?

– Ну что вы, душенька, – с охотой начала рассказывать пассажирка, – я такая поклонница балета! Как жаль, что после русских сезонов он немного испортился… Все же, Павлова в «Шахрезаде» невероятна… А Нижинский! О-о-о!

Она закатила глаза, я отпила еще воды и с готовностью поддержала беседу.

Через какое-то время стало очевидным, что моя собеседница , мадам Элеонора Дин, как она представилась, не особенно разбиралась в балете, но имела прекрасную память на лица. Она запоминала всех второстепенных танцовщиков и танцовщиц, могла перечислить по именам, кто из них в каком балете танцевал, кого заменили потом и по каким причинам. Правда, причины она озвучивала те, что писали в газетах. И это опять же указывало на то, что мадам Дин – не близка в балетному закулисью.



Вывод для меня очень приятный и обнадеживающий.

– И вас я помню именно по «Шахрезаде», – болтала мадам Дин, – как вы танцевали! О-о-о! На мой взгляд, не хуже Павловой!

Я улыбнулась неприкрытой лести, не имеющей с реальностью ничего общего, но не стала кокетничать и опровергать. В конце концов, так приятно…

– Никогда не думала, что судьба сведет меня с одной из балерин «Русских сезонов»! Но, милая Аннет, почему вы здесь? И почему в третьем классе? Это так странно…

А вот тут наступал самый тонкий момент всей нашей беседы. Обманывать не стоило, да и смысла не было. Но и всю правду говорить… Что это даст? Только вызовет жалость. Нужна ли мне жалость в  моей новой жизни? Нет.

– Ох, это такая смешная история, – улыбнулась я как можно беззаботней, – дело в том, что меня пригласил мой импресарио в Нью Йорк… Там сейчас очень популярны балеты «экстраваганца», слышали о таком жанре?

– Нет, очень интересно!

– О , да! – с воодушевлением подхватила я, – очень интересное направление, смелое, я бы сказала,   «модерн»! Все же, Новый Свет в этом вопросе более открыт прогрессу… К сожалению, своей балетной школы и сколько-нибудь значимых танцовщиков в Америке нет… Сол сотрудничал со мной в Париже, потом уехал покорять Новый Свет… И решил работать в этом направлении. Предложил мне участие…

– Это прекрасно, такая возможность! – солидно, со знанием дела, покивала мадам Дин, – но странно, что третий класс…

– Произошла путаница с билетами… Я обнаружила, что еду третьим, уже когда попала на корабль. К сожалению, меня даже не пустили поговорить с капитаном, представляете?

– Кошмар! Разве можно такую уточненную девушку держать рядом с этими… эээ… грязными иммигрантами? Неудивительно, что вы падаете в обмороки! Там, наверняка, ужасные условия!

– Ну что вы… – кротко улыбнулась я, вздохнув, – я неприхотлива… Главное, доплыть спокойно… Так хочется, наконец, начать танцевать! Мы будем в «Метрополитен опера» на Бродвее выступать.

– Ох, как это замечательно! – всплеснула руками мадам Дин, – но, милая моя Аннет, вам больше нельзя находиться там, внизу! Давайте я похлопочу за вас! Месье Дин, мой муж, один из менеджеров компании «Уайт Стар Лайн», которой принадлежит этот корабль, и уже два раза был приглашен капитаном , сэром Эдвардом Джоном Смитом, в курительную комнату для высших офицеров.

– Ох, ну что вы… – очень натурально засомневалась я, – это неудобно… Да и не стоит… Не хочу вас обременять…

– Да вы нисколько не обремените! – решительно отмела мои возражения мадам Дин, – более того! У меня, кажется, есть даже место для вас! Моя горничная прямо накануне отплытия заболела, мерзавка. Подхватила какую-то экзотическую гадость… И теперь ее комната в моей каюте пустует. Я, конечно, понимаю, что это не самый лучший вариант, но там хотя бы отдельный вход… Я специально поставила месье Дину условие, чтоб все было по-отдельности, а то, когда мы путешествовали вокруг Африки, у нас с прислугой был смежный номер, и она пользовалась моей ванной… Бррр… Представляете? Я еле вытерпела… Я понимаю, что вас может обидеть мое предложение, все же комната прислуги, но тем не менее, это не третий класс… У вас там отдельная каюта?

– Э… – я мило улыбнулась, не желая рассказывать мадам Дин, насколько в третьем классе все плачевно.

Она, судя по вопросу, даже близко не представляла себе реального положения вещей.

– Аннет, милая… Ничего, что вот так, по-свойски? Мне кажется, что мы подружились… Соглашайтесь! Мне будет очень приятно знать, что смогла оказать небольшую услугу будущей звезде «Метрополитен опера»!

– Ну что ж… Если это вас не стеснит…

– Нет-нет! Посидите здесь, я сейчас поймаю месье Дина!

Мадам Дин с неожиданной для ее комплекции и возраста прытью сорвалась с кресла и пошла в сторону кают первого класса.

А я осталась сидеть, переживая наш разговор и выдыхая потихоньку.



Если мадам Дин удастся уговорить мужа, а я в этом почему-то нисколько не сомневалась, судя по всему, она и мертвого уговорит… Или заболтает до умопомрачения.



То в скором времени я смогу забыть про третий класс, голод и опасность быть обворованной и униженной.

Я смотрела на спокойный вечерний океан, на красную кромку уже практически зашедшего солнца и вспоминала почему-то Даниэля Леграна. Моего Дикого Даниэля. Интересно, может ли он хотя бы представить, что со мной происходит сейчас?



Он говорил, в редкие моменты, когда нам вообще удавалось переброситься более, чем двумя-тремя словами, что я – навсегда буду с ним. А, если не с ним, то и ни с кем.



Он считал меня своей.



Вещью, ручной собачкой, игрушкой… Не знаю, кем именно я была в его воображении.



Может, в самом деле, экзотической бабочкой, одним из экземпляров в его коллекции.

Я хорошо жила, по меркам многих. Большинства.



У меня было все, чего только душа могла пожелать. Кроме свободы выбора и возможности распоряжаться собой.



А это – самое главное. Это – то, ради чего вообще стоит жить.



Даниэль, ты не ожидал, что твоя бабочка сорвется с булавки? Не ожидал…

Волны тяжело бились о металлический борт корабля, я куталась в пальто с меховым воротником, тоже подарок моего жестокого любовника, и почему-то думала о нем. Хотя, наверно, стоило бы выкинуть все, связанное с Диким Даниэлем,  из головы как можно скорее. Забыть. Отпустить.



Но пока не получалось.



Слишком сильно он проник в мою жизнь, в мое сознание.



Но ничего. Это все временно. Я умею забывать. И умею думать только о хорошем.

– Фред, вот она! – энергичный голос мадам Дин прервал мои размышления, – посмотри, совсем замерзла!

Я повернулась, подавив порыв встать при виде идущей ко  мне пожилой пары. Надо играть свою роль. Я – не приживалка и не бедная родственница, а дама, практически равная им. И даже не практически.

– Мадмуазель, безмерно счастлив, – месье Дин галантно поцеловал мою руку, скользнув усами по перчатке, – жена рассказала мне про ваше затруднительное положение… Буду рад помочь.

– Мне ужасно неудобно…

– Ничего неудобного! Капитан Смит – мой близкий приятель. Я утрясу с ним все мелочи, а пока прошу вас принять наше с женой приглашение погостить.

– Я… Очень благодарна… С удовольствием…

– Укажите номер вашего места в третьем классе, матросы принесут ваш багаж.

– Спасибо…

– Вечером приглашаю вас присоединиться к нам за ужином.

– Спасибо.

Мы еще немного поболтали про особенности путешествия, я изо всех сил держалась, стараясь не показать ни своей безмерной радости, ни своего облегчения. Особенно, когда попыталась заговорить про оплату каюты, и милая мадам Дин тут же оскорбилась и запретила касаться этой неприятной темы.

Мне не терпелось пойти в свою каюту, умыться, наконец, прийти в себя.



Но мы еще примерно четверть часа простояли на палубе, дожидаясь, пока принесут мой багаж, и болтая про балет, «Русские сезоны», Дягилева и общих знакомых в Париже. Вернее, мадам Дин болтала, кажется, искренне считая, что я тоже принимала активное участие в жизни высшего парижского света , и мы не встретились там лишь по чистой случайности.



То, что я выступала в самом значимом балете-событии за последние три года в Париже, кажется, автоматически поставило меня на одну ступень с моими собеседниками. Это было, конечно, не так, но , похоже, мадам Дин безумно хотела казаться своей в этом кругу и потому очень серьезно и со знанием дела рассуждала про известных личностей парижского света. Месье Дин, скорее всего, вообще не привык к вечеринкам, светским выходам и прочему. Он был обычным наемным  менеджером, постоянно занятым  работой. И здесь он тоже был на работе, вероятно, выполняя надзирающую роль, как представитель компании-владельца.



Таким образом, наш разговор забавно смотрелся со стороны. Ни я , ни Дины не были вхожи в высшее общество, но при этом все усиленно делали вид, что это не так. Говорили со знанием дела, обсуждали какие-то наряды, нашумевшие события, о которых узнали из газет…



Дины хотели, чтоб я считала их достойными своего круга, а я хотела ровно того же…

Наконец, мадам Дин продрогла и пригласила меня пройти в мою ( подумать только) каюту.



Я с радостью пошла за ней, тепло попрощалась у двери, пообещала быть готовой через полчаса к выходу на ужин, и , слава Деве Марии, оказалась одна.



В тепле. И  уюте.



Даже на первый беглый взгляд,   каюта показалась невероятно милой. Она не отличалась роскошным интерьером, не было отделки из ценных пород дерева и позолоты, как, наверняка, в каютах первого класса.



Но здесь была довольно широкая кровать, узкий шкаф, секретер и тумба у кровати. А в отдельной маленькой комнатке – все, что нужно для того, чтоб умыться и привести себя в порядок. И , самое главное, здесь было чисто!

В трюме, где располагался третий класс, было всего две ванных комнаты. На всех пассажиров. И, как я поняла, не каждый из них умел пользоваться унитазом… Запах стоял настолько ужасный, что находиться там было просто невыносимо. Не шла речь о том, чтоб помыться полностью или  хотя бы помыть голову.

А сейчас у меня было стойкое ощущение, что я оказалась в раю.

Какими бы причинами ни руководствовалась мадам Дин, когда приглашала меня в гости, я всегда буду ей благодарна за помощь. И за избавление меня от кошмара третьего класса.

Я улыбнулась себе в зеркало, затем спохватилась и начала торопливо приводить себя в порядок.



Мой дорожный костюм был не единственным в багаже! Имелось и приличное вечернее платье! Надо же, пригодилось…








Новые двери


– Вы произвели фурор, милочка, – доверительно шепнула мне мадам Дин, когда мы вышли из-за стола после ужина и направились в музыкальный салон, – многие молодые джентльмены с вас глаз не сводили.

– Ну что вы…

Я натурально покраснела и отвернулась.



То, что на меня смотрели, я и сама успела заметить. И, честно говоря, не находила  в этом ничего хорошего.

На меня всегда смотрели. И ни разу это не принесло добра.

Мой отец держал небольшую гостиницу на въезде в Руан. Место хорошее, прибыльное, семья не бедствовала, и меня даже  отправили учиться в закрытый пансион для девочек, в пригород Парижа. Для нашего сонного городка это было в новинку, обычно девочки обучались в домашних условиях. И выходили замуж, едва им исполнялось шестнадцать.



Но я была любимой дочерью, и отец захотел дать мне самое , по его мнению, лучшее.



Рассчитывал, что с манерами, которые привьют в пансионе, с хорошим образованием я смогу удачно выти замуж.



Ну что же, он прогадал.

В пансионе  меня заметил Артур Сен-Жан, преподаватель танцевального искусства. Он был учеником самого Мариуса Петипа ( главного постановщика Санкт-петербургского Императорского Российского Балета, прим. автора), обучался в России.



Я ему показалась перспективной девочкой.

Так началось мое заболевание балетом, стоившее мне, в итоге, семьи, любви, да и самой спокойной и такой привычной жизни.

Я уже с детства была упорна в достижении целей, а это, пожалуй, главное качество для балерины. Кроме определенного физического склада и гибкости тела, конечно.



Я занималась по нескольку часов в день, падая и вновь поднимаясь. Смотрела фото знаменитых русских балерин, один раз, когда мне едва исполнилось шестнадцать,  даже сбежала вместе с Артуром в Париж, смотреть выступление известной французской труппы.



Артур морщился и говорил, что до русских им далеко, но я была заворожена.



Танцовщицы летали по сцене, словно волшебные бабочки, невероятно легко и воздушно,  не верилось,  что они живые.



Я потом часто вспоминала этот наш побег с Артуром в другую жизнь.



И свое окончательное решение – добиться такого же успеха.



Так же летать по сцене под чудесную музыку знаменитого русского композитора.

В итоге, когда я завершила обучение в пансионе и должна была вернуться домой, чтоб выйти замуж… Отец нашел хорошего жениха, сына владельца местной фабрики по производству ниток.

Я не вернулась.

Просто вышла за ворота школы, имея на руках документ о завершении образования и метрики, доказывающие, что мне есть восемнадцать.



Наверно, отец мог бы начать меня искать, мог бы заявить в полицию о пропаже…



Но я накануне написала ему письмо, где попросила прощения и благословения. И уехала, не дожидаясь родительской реакции.



Скорее всего, в ответ я бы получила личное присутствие отца, вместе с проклятиями и наказанием.

В Париже полным ходом шел технический прогресс, женщины добивались права получать высшее образование, работать наравне с мужчинами в таких истинно мужских профессиях, как юриспруденция и медицина.



Женщины работали на фабриках, водили машины, даже руководили печатными изданиями…

А в провинциальном Руане, всего в паре часов езды от Парижа, по-прежнему женщина воспринималась, как придаток к мужчине. Как домохозяйка, без права на свое мнение.

Я понимала:  если вернусь обратно, то отец заставит выйти замуж.

Замуж я не хотела.

Я хотела танцевать.

А потому выбор был очевиден.

Артур меня в этом поддержал, уволился из пансиона и поехал со мной, чтоб помочь устроиться в какую-нибудь хорошую танцевальную труппу. Я тогда была настолько рада его участию, что не задумывалась о причинах.

Потом, когда уже в Париже он пришел в ночью ко мне в номер дешевой гостиницы, где мы остановились, все стало более чем понятно.

Я отказала.

Мне всегда думалось, что для отношений, для близости нужна любовь. В конце концов, для чего я рвала с семьей, с прошлой жизнью? Для того, чтоб отдаться нелюбимому мужчине?



Так я могла это все сделать, и не расстраивая отца… С тем, кого он мне выбрал в мужья.

Артур обиделся, он почему-то был уверен, что я уехала с ним , потому что влюбилась.



С тех пор я всегда старалась все прояснить сразу.



На берегу, как говорил Пабло.

Несмотря на обиду, надо отдать Артуру должное, он сдержал слово и устроил мне встречу с  импресарио одной из популярных трупп, выступающих в Парижской опере, Солом Ёроком.



И, к моему огромному удивлению, меня приняли!!!



Пока что на второстепенные роли, но, Матерь Божия, какая это была радость! Невероятная, невозможная!!!



Я трудилась, забывая про все на свете, жила в маленькой комнатке с удобствами прямо за шторой, единственными достоинствами которой были ее близость к Опере и цена.



Артур не оставлял своих попыток, постоянно приходил, уговаривал… Он тоже остался в Париже, и помогал  ставить  «Коппелию» ( название балета, прим. автора) в Опере.

Конечно, балет в Париже умирал, все лучшие танцовщики были в России, и я, честно говоря, мечтала там побывать, воображая про эту загадочную северную страну что-то невероятное. Она в те годы казалась мне восьмым чудом света, не иначе.

Платили в труппе мало, поклонники, цветы и вознаграждения  доставались приме и еще паре известных танцовщиц, а нам, второму составу, оставалось довольствоваться глупыми выкриками с галерки про длину ножек.

Примерно через полгода очарование новизны поблекло, и я поняла, что никакой перспективы здесь для меня нет.



Но останавливаться, все бросать и ехать обратно в Руан   не собиралась совершенно.



Продолжала стараться, работать, оставалась после репетиций, чтоб дополнительно прогнать спорные моменты.

Жить было непросто, но я делала то, что хотела. И получала уже от этого удовольствие.

Хотя, минуты слабости, конечно, случались.

И вот в один из тяжелых вечеров, когда за окнами моей маленькой комнаты шуршала золотая осенняя листва, я сидела, опустив невероятно болящие ноги в таз с прохладной водой и слушала Артура, в очередной раз пришедшего без приглашения.

Мне было настолько грустно,  больно  и тяжело… И Артур, с его теплыми умоляющими глазами неожиданно показался тем самым, кто утешит, кто поможет… Просто по голове погладит, Иисусе! Хоть немного ласки, хоть чуть-чуть тепла!

Я улыбнулась ему, и Артур, немного помедлив, аккуратно достал мою ногу из воды, уложил себе на колени и принялся массировать, поднимаясь пальцами выше и выше. Его опытные руки дарили такое блаженство, что я не смогла сопротивляться.

Не захотела.

Он шептал, что давно любит меня, пока нес в постель, и я не хотела даже думать, как давно.



Раздевал, и руки у него дрожали. А мне было жарко и приятно. И хотелось, чтоб это длилось как можно дольше.



Желание тепла, внимания, поддержки было настолько сильным, что я и не задумалась о последствиях. Просто отключила голову, отдаваясь своему первому мужчине так, как ему хотелось.

Утром, традиционно, пришло протрезвление.

Артур лежал рядом и рассуждал о том, что нам надо пожениться, и , наверно, поехать в Руан, к моим родителям,   за благословением…

А я думала о том, что не хочу ничего менять. Хочу танцевать , совершенствоваться и потом, возможно, поехать в Россию, попытать удачи в знаменитой труппе Императорского театра.

Я сказала ему об этом.

И получила первый в своей жизни скандал с выяснением отношений.

Артур почему-то считал, что теперь я обязана во всем его слушаться и что наше совместное будущее предопределено.

– В конце концов, век танцовщицы короткий, – запальчиво заявил он, исчерпав все доводы, – через два года на тебя уже никто и не посмотрит! Перестанут приглашать даже на подтанцовку!

– Но Павлова…

– Ты – не Павлова! Пора забыть уже про эту блажь!

– Но ты же сам…

– Анни, – он сел передо мной на корточки, взял мои руки в свои ладони, посмотрел в глаза, – для того, чтоб достигнуть успеха в этом, надо заниматься с пяти лет, понимаешь?

– Но…

– Ты , конечно, хороша… Но достигла своего пика формы. Дальше будет только хуже.

– Но меня же приняли… И хвалят…

– Потому что я тебя привел.

Я хотела возразить… Напомнить, как выделял меня постановщик, как предлагал в будущем роль ведущей балерины… Возможно…

Но не стала.

Ощущение творящейся мерзости накрыло волной. То есть… То есть все, чего, как я думала, я достигла… Это все фикция? Пыль под ногами? И принимали меня только из-за Артура?

– Зачем ты вообще… Если я не подхожу?..

– Анни, мышка моя… Просто я тебя люблю. Ты хотела этим заниматься, а я хотел быть к тебе ближе… Только и всего. К тому же… Только так я мог завоевать тебя. Думаешь, твой отец подпустил бы меня близко к тебе? А теперь у него выбора нет…

Последнее его предложение добило меня.

Я вырвала ладони из его рук, встала, стыдливо кутаясь в простыню, и приказала Артуру убираться.



И не думать ни о какой женитьбе.



Артур долго не верил, кричал, ругался, даже в гневе опрокинул маленькую прикроватную тумбочку.

Но я не собиралась с ним даже разговаривать.

Тогда он пригрозил, что меня вышвырнут из труппы и ушел, хлопнув дверью.

А я села на кровать, растерянно провела дрожащей ладонью по сбитой за ночь простыне… И заплакала.



Больно было везде. И даже не телесно, нет.

Больно было обманываться, ведь я ему верила, я ему… Доверилась полностью. А он… Оказывается, все эти годы он хотел от меня только одного. Хорошей жизни, которую мог устроить мой отец.



Я была единственной наследницей, приданое имелось солидное… Конечно, теперь отец вряд ли за мной его даст, но, видимо, Артур надеялся на возвращение блудной дочери и смягчение отца.

Тут меня осенило, что, возможно, все было еще проще!



И Артур специально утроился в закрытый пансион для богатых девушек! Лишь для того, чтоб подобрать себе подходящую партию!



Мы встретились, когда мне было двенадцать, неужели он уже тогда?..



Меня затошнило от одной только мысли об этом, и я постаралась тут же забыть про свои догадки.



В любом случае, что бы он ни замышлял… Теперь этому не бывать.

Я начала собираться на репетицию, и, уже придя в Оперу, поняла, что Артур успел сдержать свое слово.



На меня косо смотрели, постановщик кричал всю репетицию, доведя до слез.



Самого Артура не было видно, но мне и без того хватило унижений.



Крик, оскорбления, постоянные указывания на недостатки…



То, что у меня всегда получалось идеально, за что меня всегда хвалили, в одно мгновение превратилось в «корягу деревянную, на которую невозможно смотреть».



Девочки из труппы хихикали, радуясь моему несчастью, поддержки не было ни от кого.

Я закусывала губу, чтоб не опозориться еще и слезами, а после выступления осталась в полупустой Опере, чтоб спокойно порепетировать на сцене в одиночестве.



Отвлечься.



Я летала в полной тишине , едва касаясь ногами  деревянного настила, и чувствовала, как весь ужас этого безумного дня испаряется.



С каждым движением мне становилось легче, свободней. Тело стало настолько воздушным, что, кажется еще одно па – и взлечу! Не ощущалось ни усталости, ни гнева, душившего меня весь день, ни злости, ни обиды.



В конце концов, это все настолько преходяще!



А главное – вот оно, здесь! В музыке, торжественно и одновременно лирично звучащей в моей голове, в певучей легкости рук и ног, в улыбке, не сходящей с лица…

Когда из зала раздались аплодисменты, я сбилась с ритма и чуть не упала от неожиданности.



Остановилась, тревожно вглядываясь в темень зрительских рядов.

– Мадмуазель! Как вас зовут?

– Простите?

Голос был мужской, немного хрипловатый и с еле уловимым акцентом.

– Это Аннет Вьен, месье Дягилев, – ответили за меня из темноты. Я узнала голос своего импресарио, Сола Ёрока.

– Ведущая балерина?

– Нет, но подает надежды…

– Да, определенно подает… Приятно познакомиться, мадмуазель Вьен, – обратился ко мне Дягилев (Матерь Божья, Дягилев!!!), – до скорой встречи.

– До скорой… встречи… – едва прошелестела я, все еще находясь в состоянии , близком к панике.

Мужчины развернулись и пошли к выходу из зала.

Сол что-то тихо уточнил у Дягилева, затем резко зашагал в мою сторону.



Подошел в краю сцены, поманил меня пальцем:

– Тебе повезло, Анни, – быстро заговорил он, – завтра приходи пораньше, еще раз покажешь месье Дягилеву то, что ты здесь танцевала.

– Но как же…

– Забудь! Это твой шанс! Не упусти его!

Он уже давно ушел, а я все стояла на сцене и пыталась унять бешено бьющееся сердце.

День, так ужасно начавшийся, завершился невероятно.



«Не упустить шанс, не упустить шанс, не упустить шанс», – билось у меня в голове.



И я знала, что не упущу.



Что станцую завтра так, будто всю свою жизнь стояла на пуантах! Лучше всех! Легче всех! Техничней всех!



И никто и ничто мне не помешает!!!

Так и случилось.

Говорят, если закрывается одна дверь, непременно открывается другая.



В тот день я закрыла дверь в возможные счастливые и безбедные отношения с Артуром и открыла в свое будущее.



Тогда оно мне казалось предрешенным.



Сейчас смешно вспоминать…



Говорят, хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах… Я рассказала.



И меня услышали. И посмеялись.



– Милая Аннет, а вы поете? – влезла в мои воспоминания неугомонная мадам Дин, и  я отрицательно покачала головой.

– Ах, как жаль… Молодые девушки обычно так красиво поют… Вот я в годы молодости…



Она принялась пространно погружаться в воспоминания, а я с готовностью кивать головой в нужных местах.

Поймала на себе взгляд бравого офицера, кажется, второго помощника капитана, улыбнулась вежливо.



И отвернулась.

Не надо мне лишнего внимания.

Дикий Даниэль смотрел так, словно в своей голове уже делал со мной невозможно пошлые вещи, и я не могла укрыться от его взгляда. Даже при посторонних он позволял себе такое.



А наедине… Наедине – воплощал.

Артур смотрел по-доброму, внимательно и страстно. И до определенного времени скрывал свое тяжелое вожделение ко мне.

Мужчины умеют скрывать свои эмоции, если в этом есть необходимость.



У первого моего мужчины эта необходимость была.



У второго – не было.



И теперь мне сложно сказать, что хуже: скрытое или демонстрируемое.



Что менее подло?

Краем глаза уловила опять взгляд офицера, но не стала поворачиваться. Не стоит провоцировать зверей на открытую демонстрацию…

Не надо мне этого, хватило.

По закону природы, за мной уже закрылась эта дверь. Дверь в мое жуткое прошлое.



И теперь должна открыться новая.



Главное, ее не упустить.






Упорхнувшая бабочка


– Дикий, послушай меня, послушай!

Голос толстяка-банкира , обычно спокойный, полный достоинства и собственной значимости, неожиданно стал тонким и невероятно визгливым.

Даниэль даже не моргнул. Он и не такое слышал.

Люди  забавные бывают, когда понимают, что стоят на краю.

Этот вот толстяк стоял на краю в буквальном смысле слова.



Позади него синело озеро и сыпались с высокого обрыва камни. Когда они долетали до воды, раздавался громкий всплеск, и по вечерней глади расходились круги.

Даниэль отвлекся от красного лица банкира и посмотрел на такой же  красный горизонт. Он в этот момент не подозревал, что огненные блики умирающего солнца отражаются в его пустых мертвых глазах, придавая худощавому жесткому лицу еще большей инфернальности.

Красный закат… Мать говорила, что это к завтрашней суши. И плакала. Для них сушь в начале лета означала смерть посевам. А, значит, еще чью-то смерть.

Например, младшего братика Даниэля, Жюля. Или сестры, Моник. Или…

Руки сами потянулись к пачке, от этого жеста судорожно дёрнулся всем телом толстяк, наблюдающий за Диким Даниэлем расширенными от ужаса глазами.



Но Легран даже не обратил внимания на него.



Выдохнул задумчиво дым.

Горизонт был настолько кровавым, что казалось там, вдалеке, кто-то кого-то тоже убивает.  Убил уже.



Еще красный горизонт к переменам в судьбе. Это уже бабка говорила.



Интересно, к чьим переменам?



В его судьбе в последнее время только плохие повороты.



Может, это знак?



Будет , все же, что-то хорошее?

Например, он найдет свою бабочку…

При одной этой мысли внутри все сжалось и полыхнуло красной яростью. Такой же, как и этот проклятый горизонт.

Прошло уже больше недели с того момента, как он вернулся домой, в свой особняк, грязный, вымотанный и даже немного побитый. Совсем флики (просторечное название жандармов во Франции, прим. автора) осатанели…



Зашел, надеясь наконец-то выдохнуть, прийти в себя… И утащить свою бабочку в кровать.



Только она могла его успокоить, утихомирить желание немедленно разобраться с теми, кто его сдал, сделать горячую , дикую голову ясной и чистой.



Но бабочка улетела.



Он сразу понял, когда не нашел ее в спальне.



Обычно она сидела там, часто просто смотрела в окно, забравшись с ногами на кушетку, и в такие моменты Даниэль замирал в дверях, в который раз пораженный ее немыслимой хрупкой красотой.



Ее тонкий силуэт, обрамленный оконной рамой, виделся изысканной картиной , какие он видел  в Лувре.

Даниэль всего один раз туда попал, еще в щенячьем возрасте, когда поспорил с такими же, как он, клошарами, что стащит оттуда картину.



Он зашел, пролетел взъерошенным грязным парижским воробьем несколько залов, где выставлялись предметы старины, на которые он вообще не обратил внимания, и замер в зале  с  висевшими на стенах  картинами  в шикарных рамах.



Причем, почему-то в глаза бросилась только одна. Она скромно висела немного сбоку, и рама ее не отличалась особым шиком.



Но фигуры женщин в голубых нарядах, плавно извивающихся в такт слышимой только ими музыке, заворожили настолько, что Даниэль не мог оторвать от них взгляда. Смотрел и смотрел, не мигая, жадно и сухо сглатывая, скользя глазами с расширенными зрачками по тонким изгибам белых плеч, склоненным в танце головам, рукам, вытянутым в танцевальных жестах…

Это невозможно  отличалось от всего, виденного им ранее, словно нечаянно угодил в другой мир, в сказку, которые иногда рассказывала им, маленьким совсем, бабка. Там было что-то про дверь, за которой все лучше и красивее, чем в нашем мире, и на деревьях там огромные яблоки, а в лесах полно ягод… И там гуляют загадочные лесные красавицы, они водят хороводы и приманивают неосторожных путников своим чудесным пением.

Бойся, путник, их голосов! Страшись смотреть на их танцы! Заворожат, обманут, уведут в лесную чащу и оставят там погибать…

В тот раз грязного мальчишку поймали смотрители зала, выволокли за шкирку прочь из Лувра и дали пинка для ускорения и памятливости.

Надо сказать, что пинок оказался живительным.

И ускорения придал. И в памяти сохранился. Когда Легран подрос, он вернулся в этот музей…

Но это уже был другой Лувр, и да сам Легран был другим. Танцовщиц в голубом он не увидел, а все остальное его мало интересовало.

Его бабочка очень сильно напоминала ту картину, особенно, когда сидела у окна, склонив светлую голову и смотря на улицу. Грустная, красивая до боли в глазах, до зубовного скрежета.

Обычно Даниэля не хватало на долгое созерцание чуда природы, доставшегося ему.



Он подходил, подхватывал ее, испуганно вздрагивавшую, на руки и нес в кровать.



Укладывал на спину и зарывался лицом в вольно раскинувшиеся по покрывалу золотые кудри.



Чистый свежий запах дурманил голову, руки сами тянулись, раздевали, разворачивали свой самый главный, самый нужный подарок в жизни. Пальцы подрагивали, касаясь тонкой нежной кожи, сжимались, мало контролируя силу, потому что , несмотря на то, что прошло уже два месяца, как он взял ее себе, но до сих пор не верилось. Даже на телесном, животном уровне не верилось, что она – его. Эта тонкая статуэтка, нежная, печальная , невозможно красивая. С плавными изгибами танцующих рук, с блестящими от упоения музыкой глазами…

Как она тогда оказалась в этом вертепе?

Удивительно просто.

Случайное совпадение, провидение, не иначе.

Он и сам-то там случайно оказался.

Просто один из должников не явился к нему вовремя, и Мартин выяснил, что тот часто любит бывать в низкопробном кафешантане, дыре, пригодной только для парижских крыс и деляг низкого пошиба.



Раньше Даниэль тоже в таких бывал, но в последние два года, превратившись из обычного апаша в главу одной из самых крупных банд Парижа, заимев вес не только среди своих, но и среди серьезных теневых дельцов города, он , конечно же , даже не планировал попадать в подобные места.



Но должник вел себя нагло, и , похоже, кое-кто позабыл, за что Дикий Даниэль получил свою кличку…



Настало время напомнить.

Звери чувствуют слабину. Никому не позволено перепрыгивать через вожака. Даниэль усвоил это золотое правило на парижских улицах, впитал с кровью, щедро оросившей мостовую не один и не два раза.

Детские банды жестоки, у них строгая иерархия и волчьи законы. У них нет поблажек к оступившимся и проявившим слабину.

Даниэль вырос во всем этом. И , уже добившись того, о чем и подумать не мог, будучи обычным парижским бездельником и вором, действовал по-прежнему, жестоко и кроваво.



Ему боялись переходить дорогу. И не переходили.

И в тот раз кретин, так опрометчиво решивший, что он может заставить Дикого Даниэля ждать, очень крупно просчитался.

Даниэль взял с собой всего троих парней, своего заместителя Мартина, и пожаловал в этот вертеп лично. Настроение его было самым кровожадным, голова холодной…

Ровно до тех пор, пока не увидел… Бабочку.

Она танцевала этот пошлый, глупый танец апашей, который в последние два года стал неожиданно моден, выполз из подворотен и завоевал сцены небольших кафешантанов.



История девки и ее парня, вполне знакомая всем присутствующим, выглядела в танце подчеркнуто жестокой и даже смешной…



Но в этот раз все было по-другому.

Светловолосая богиня, танцовщица в голубом платье. Она изломанной куклой летала в руках своего партнера, вздрагивала от грубых прикосновений, резко вырывалась и падала к нему в объятия.



Во всем ее облике было что-то настолько нездешнее, настолько далекое, что Даниэль в первое мгновение даже глазам не поверил.

Так и застыл в дверном проеме, неотрывно глядя на нее.

Танцовщица билась в грубых лапах своего партнера, выглядя беззащитно и хрупко, и, наверно, должна была бы вызывать жалость… Но вызвала совсем другое.

Что-то черное, страшное поднималось из глубин души Даниэля Леграна, Дикого Даниэля, когда он наблюдал за танцем. Молча, замерев, закаменев лицом. И только глаза с расширенными зрачками, неотрывно следящие за каждым движением изломанной красивой бабочки, выдавали его напряжение.

Его желание.

В тот момент он забыл обо всем, вообще обо всем.

Где-то далеко остались должник и его нахальное поведение, еще дальше ушло понимание неуместности всего происходящего… И еще дальше – осознание себя человеком. Не был Дикий Даниэль человеком в тот момент.

Парень в очередной раз бросил свою партнершу на пол… Она вскрикнула, жалобно и тихо, лицо исказилось гримасой боли…

И дальше Легран уже не помнил ничего.

Словно во сне, в той страшной сказке про волшебных танцовщиц, пошел он к голубокрылой бабочке, подхватил ее на руки, вдохнул свежий нежный аромат волос… И мгновенно потерял последний рассудок.

Она смотрела на него испуганными огромными глазами, упиралась беспомощно ладонями в грудь. Губы шевелились, она, кажется, что-то говорила…



Он не слышал ее, не понимал.

За спиной его решали насущные вопросы его люди, слышались вопли, сухие щелчки затворов, смех и ругань.

Ему было плевать.

Он нес на руках свое сокровище и не мог остановиться.



Словно в бреду, промелькнула дверь, комната для переодевания артистов, кушетка.

Бабочка не сопротивлялась.

Испуганная происходящим, она позволяла себя раздевать, дрожала от грубых прикосновений, потому что он не мог сдерживать силу своих рук, не мог поверить, что она – настоящая. Живая. И постоянно хотел дополнительных доказательств этому.

Кажется, Даниэль что-то шептал, утешающее, когда целовал ее, упиваясь вкусом кожи,  сладким подрагиванием нежного тела под собой. Кажется, он даже пытался сдержаться, не делать больно. Легран не хотел делать ей больно…



Но остановиться не смог.

Разве можно остановиться, не забрать себе такое чудо, неизвестно как оказавшееся в этой дыре?



Нельзя.

Кто-то другой, наверно, смог бы. Перед кем-то другим были бы миллионы «нет». Она замужем, она принадлежит другому. Она не хочет.

Перед Диким Даниэлем не стояло ни одного из этих «нет».

Он всегда брал то, что хотел, никого не спрашивая.

Иначе его бы не назвали так, как назвали.

В тот вечер он увел свою добычу, свою голубую бабочку за собой. Сразу в особняк, чтоб наверняка. Чтоб никто не посмел смотреть, даже думать про нее.



Мнение самой Аннет по этому вопросу его не волновало. Женщина рождена, чтоб подчиняться мужчине, своему мужчине, а не танцевать в низкосортных кабаках. Его женщина будет танцевать только для него.



Его бабочка будет радовать только его.



Все остальное – несущественно.

Конечно, она была не особенно довольна, и даже пару раз попыталась убежать… Но потом быстро смирилась.

Даниэль знал, что так и будет. Надо было только чуть-чуть подождать.

Скоро его бабочка должна была забеременеть, родить ему детей. И тогда ни о каких побегах бы речи уже не шло. Он серьезно работал над этой задачей.

По ночам, лежа с ней в постели, обнимая ее, все еще вздрагивавшую от недавнего удовольствия, он думал о том, что пора уже завязывать с кровавым промыслом, что он уже целый год занимается правильным вложением средств, и скоро совсем перестанет быть Диким Даниэлем. А станет почтенным буржуа , Даниэлем Леграном, совладельцем нескольких банков, больших магазинов, автомобильного завода. У него будут наемные служащие, контора в центре Парижа… И у него будет особняк, тоже в центре, например, на Елисейских полях… И его бабочка будет выходить в свет в самых шикарных платьях. А его дети будут учиться в лучших школах…

Мог ли об этом мечтать тот оборванец, умиравший от голода на парижской мостовой?



Или тот мальчик, напуганный страшными рассказами бабки?

У него, нынешнего Даниэля Леграна, все складывалось, как в той сказке. Вот только конец у нее счастливый.

Наивный недоумок…

Те лесные волшебницы тоже манили путников в лес своими чарами, усыпляли их бдительность…



А затем оставляли умирать…

И только потеряв свою бабочку, Легран понял, отчего на самом деле умирали путники.

От тоски.










Найти бабочку


– Дикий, мы можем все решить… – толстяк неожиданно напомнил  о себе недостойным для человека его положения визгом. Хотя, мало бы кто не визжал в его нынешнем положении…

Легран отвлекся от изучения кровавого горизонта и перевел взгляд на банкира.

Тот тут же замолчал, осознав, что зря открыл рот.

– Мы все решим, Вонючка, – кивнул Даниэль, рассматривая красную рожу толстяка привычно холодно. Страшно. – Конечно, решим. Мы же для того сюда и приехали, не так ли?

– Дикий…

– Месье Легран, – поправил его Даниэль невозмутимо, – кажется, именно так ты меня называл, когда брал деньги. В долг.

– Да-да, конечно, месье Легран… Произошло недопонимание…

– Верно, у тебя произошло недопонимание, – кивнул Даниэль, – ты недопонял мои слова. А еще  сроки возврата и гарантии. И почему-то недопонял предупреждения. Наверно, потому что неверно меня называл изначально. Если бы ты брал деньги у Дикого Даниэля, то тебе бы в голову не пришло попытаться их не вернуть. Но месье Леграна можно возить мордой по булыжникам, так?

– Нет! Нет! Месье… То есть Дикий… Я же…

– Ты совершил ошибку. Непростительную. И, знаешь, Дикий Даниэль тебя бы давно уже скинул с этого обрыва…

– Нет!

– Но месье Легран, у которого ты брал деньги, все же более… человечен. Потому…

Даниэль опять перевел взгляд на красный закат, сжал губы.

Может, она тоже сейчас смотрит на горизонт? Может, думает о нем? Может…

Он выкинул окурок, проследил, как тот красной звездой падает вниз, разбиваясь о камни на искры, покосился на своих людей, молчаливо стоящих чуть поодаль, чтоб не мешать деловым переговорам, кивнул одному из них.

Тот немедленно подошел, держа в руках массивную папку с документами.

– Сейчас ты поставишь подписи там, где тебе укажут. После этого можешь быть свободен. Месье Легран забудет про твой долг и про твое неуважение.

Даниэль развернулся, плотнее запахнул полы пальто и пошел к машине. Двое охранников двинулись за ним, остальные остались с банкиром, который дрожащими руками принял папку, раскрыл ее и принялся изучать документы.

– Но это же… Даниэль… Месье Легран… – долетел до Даниэля испуганный умоляющий голос толстяка, – здесь же все мое… Но это же больше, чем я занимал!

– Это проценты за потраченное время, когда пришлось тебя искать, и за твое неуважение, – не поворачиваясь и не останавливаясь, ответил Легран.

– Но я же останусь нищим!

– Зато живым, – засмеялся Мартин, аккуратно придерживая папку с документами, – месье Легран – очень великодушный человек! Добрый! Не то, что Дикий Даниэль! Подписывай давай!

Легран сел в машину, не слушая больше стенаний толстяка.



Сегодня он стал богаче на один банк и два особняка в пригороде Парижа. Это завершающий штрих в его построении своего честного имени.



Никто больше не посмеет назвать его в лицо Диким Даниэлем. Никто не посмеет вспомнить его кровавое прошлое.



А кто посмеет… Ну что ж,  места на кладбищах Парижа много. Всем найдется уголок.



Он прислушался к себе, выискивая хотя бы чуть-чуть удовлетворения. Он шел к этому дню два года.



Должен радоваться.



Но никакой радости, никакого удовольствия не было.



Только безразличие, холодный просчет дальнейших действий, в котором участвовала голова, но не затрагивалось сердце.



Он знал, что будет делать дальше.



То, что сейчас он заполучил в единоличное правление один из тройки самых солидных и респектабельных банков Франции, лишь первый шаг.



Необходимо утвердиться в этом положении, необходимо войти в те круги, куда еще пару лет назад путь посторонним был заказан.



Но научно-технический прогресс не стоит на месте, и такие, как он, выскочки из низов с темным прошлым и сумрачным настоящим, сейчас вполне могут вырваться наверх, потеснив всех этих напыщенных буржуа, свято уверенных в своем завтрашнем дне.



Они привыкли к сытости и потеряли осторожность. Они не любят рисковать и предпочитают проверенные способы зарабатывания денег.



Они еще не понимают, насколько зубастыми и беспощадными могут быть те, кто видел в своей жизни лишь голод, холод и кровь. И насколько жестко эти люди могут держаться за приобретенное, выгрызенное у судьбы…



Будет слишком поздно, когда поймут.

Хлопнули дверцы машины, рядом с ним сел Мартин, с довольной улыбкой передал подписанные документы.

– Он там обделался от страха.

– Ничего, – равнодушно ответил Даниэль, просматривая бумаги, – дорога до Парижа длинная. Пока дойдет, высохнет.

Мартин коротко рассмеялся, приказал водителю трогать.

Позади них посветила фарами еще одна машина, взревел мотор, хлестнули из-под колес комья земли,  и через мгновение на поле уже никого не было, кроме одиноко стоявшего у края обрыва бывшего банкира.

– В заведение? Есть охота,  – предложил Мартин, – отметим?

– Нет. По домам.  – Даниэль не видел повода что-либо отмечать, – что по Аннет?

– Все то же, – нахмурился Мартин, – она села в Шербуре на корабль, сейчас как раз где-то посреди океана должна быть.

– Это я уже с утра от тебя слышал. Того, кто ей помогал, нашли?

– Да, но пока его не достать.

Даниэль покосился на Мартина, ожидая продолжения.

– Там… Он сейчас в пригороде, в имении графа де Вексена… Жена графа, похоже, его любовница. Вытащить можно, но там охрана, полно народу, а сам граф помешан на безопасности…

– Граф тоже в имении? – усмехнулся Даниэль.

– Да. Они все там… Будет громко, если тащить.

– А поговорить?

– Он не выходит из имения. Даже из дома, похоже, нечасто выползает.

– Интересная семья.

– Аристократия, чтоб ее…

– Вытащи его оттуда. Мне плевать, как. И быстро.

– Понял.

– И ко мне. Сильно не бить.

– Понял.

– Как называется корыто, на которое она села?

– «Титаник».

– Выясни, когда прибывает в Америку, и куда.

– Через три дня, в Нью Йорк.

– Возьми билеты на пятерых в Нью Йорк.

– Но Дикий…

– Все.

Мартин замолчал, отвернулся к окну. Ну и зубом цыкнул огорченно, не сдержался. Даниэль не среагировал, прощая своему давнему другу эту вольность. С Мартином они вместе мерзли на улицах Парижа, вместе убегали от фликов, вместе поднимались в банде. И теперь у него не было человека вернее.

Даниэль знал, что Мартин не одобрял его связь в Аннет. Казалось бы, какое дело до чужой женщины?



Тем более, что сам Даниэль никак не распространялся о своем особенном отношении к бабочке.



Но Мартин, похоже, просто чувствовал, что, при необходимости, при угрозе белокурой балерине, его друг, месье Легран, моментально скинет маску благопристойного буржуа и превратится в того самого Дикого Даниэля, именем которого все еще пугают детей в Париже.



А, учитывая изменения в их положении и выход большинства членов банды на правильную, законную дорогу, это будет катастрофой.



И вот сейчас Мартин как раз имел все шансы убедиться в правильности своих наблюдений.



Возражать Даниэлю, когда он в таком состоянии, было себе дороже, а потому Мартин просто молчал, прикидывая, кого из проверенных людей с собой брать в путешествие.



За летучей балериной, чтоб ее черти в океане утопили.



Для всех это было бы лучшим выходом.



В особняке Даниэль по привычке сразу прошел в спальню, глянул на пустовавшую банкетку у окна.



Скрипнул зубами, ударил кулаком в косяк, только теперь позволив себе сорваться.

Новость о том, что его бабочка улетела на другой край света, он получил утром.



В присутствии своих людей.



И один Бог знает, каких сил ему стоило сдержаться!

Всю эту проклятую неделю он искал ее везде, во всех направлениях! Проверялись все ее связи, даже в Лондон, где сейчас как раз выступала труппа Дягилева, были отправлены люди, чтоб досконально проверить. Мысль, что бабочке помог кто-то из бывших любовников, что она уехала не одна, убивала.

Все внутри вымораживала до тонкой прозрачной оболочки. Тронь – и осыплется холодными острыми иглами. И всех вокруг выкосит.

Проверяли ее семью, ее отца и мать, бывшего жениха, бывшего предполагаемого любовника, постановщика балета, который давно уже уехал в холодную Россию.

Весь Старый Свет Даниэль прочесал за неделю. Благо, у него были связи, деньги и возможности. А еще прекрасные изобретения – телефон и телеграф. Последний был нужен там, куда еще не провели телефонную связь.

И только одного Даниэль не мог предусмотреть.

Того, что его бабочка упорхнет в Новый Свет.

Одна? С любовником? Кто сейчас вместе с ней смотрит на красный закат? Кто обнимает ее? Кто ее…

Он, не выдержав, опять всадил кулак в косяк, достал пачку из кармана, щелкнул зажигалкой.



И сполз по стене вниз, не отводя взгляда от пустой банкетки у окна.

Почему она сбежала? Чего ей не хватало? Он же… Он же все для нее делал? Все!



Внутри все настолько тесно сжалось в комок, что было трудно дышать. И думать.



Он откинул голову назад, несколько раз приложился затылком о стену, пытаясь одной болью выбить другую.

Черт!



Он был так близок… Так близок, черт возьми!!!



У него было все!!! Все, что ему надо!



А теперь… Теперь  ничего не интересно.



Ни успехи в делах, ни переход в новую , благополучную и легальную жизнь… Ничего не нужно.



Без нее.



Его бабочка где-то там летает… Радует кого-то  взмахом своих крыльев.



А его бросила, как ненужный кокон. Вырвалась.



Среди ночи Даниэль почувствовал, что задыхается. Даже не так. Будто он под толщей воды и идет стремительно на дно.

Однажды , в далеком детстве, он тонул и помнил, как это происходит.



Как удаляется от тебя солнце, и ты какое-то время удивленно смотришь на него сквозь слои  воды.



Как спирает грудь от невозможности сделать вдох.



Как темнеет в глазах…



И сердце заходится диким стуком, словно пытаясь восполнить потерю воздуха.

Он проснулся, рывком сел на кровати и долгие минуты не мог нормально вздохнуть. Будто побывал под водой сейчас.



В груди болело, сердце стучало дико и беспорядочно.



И в глазах было темно.

Он долго не мог зажечь спичку, руки дрожали, долго не мог сделать первый вдох.



Минуты шли, но спокойствия после дикого дурного сна не наступало.



В итоге он сбежал вниз, в кабинет, и , включив свет, принялся занимать себя делами. Опять изучать документы из банка, решать, как поступить с оставшимися партнерами, чтоб выкупить их несущественные, но все же имеющиеся доли… Прикидывал, с кем можно будет связаться в Новом Свете. Там он никого не знал, ехал наобум, но не сомневался, что нужные знакомства заведет быстро…

В общем, делал все, чтоб забыть про то дикое тревожное ощущение внутри, так и не дававшее ему покоя.

А утром Мартин, мрачный, как туча, принес свежие газеты.

На первой полосе сообщалось, что непотопляемый «Титаник» затонул.






Затерянные в волнах


– И вот что я скажу вам, милочка, – тихо бормотала рыжеволосая Мадлен, – мужчины любят ласку. Понимаете? Ласку. Иногда надо себя смирить, немного потерпеть… Такая уж наша женская судьба. Вот месье Борчик, бывало, выпьет вечерком кружку-другую пива и начинает меня по дому гонять… Все ему кажется, что я то с почтальоном перемигиваюсь, то с садовником слишком долго говорю… Ревнивый такой он у меня… Был…

Мадлен неожиданно прижала руку к губам и завыла, глухо и протяжно. Я тут же обняла ее, прижалась всем телом, стараясь утешить, как до этого она меня все страшные часы, когда стало понятно, что наша лодка оторвалась от других и затерялась в волнах.

– Боже мой, Боже мой… Как же я без него? – Мадлен стискивала то мою руку, то свой спасательный жилет, плакала, судя по всему, впадая в истерику.

Я ничем не могла помочь.

Вообще, удивительно, что она так долго продержалась. Ее муж, высокий, тучный мужчина, с красным лицом любителя выпить, утонул прямо у нас на глазах.



Стоя в лодке, он пошатнулся и выпал за борт, нелепо взмахнув руками.



Без звука.



И так же, беззвучно, камнем пошел на дно.



Его и не спасали.



В нашей лодке не было матросов, да и мужчин всего несколько человек. Остальные – женщины и дети.



Все испуганные, дрожащие от холода и страха.



А за бортом плескалась темная жуткая ледяная вода.

Я оставила попытки успокоить вдову Борчек и устало откинулась на деревянную обшивку лодки.



Закрыла глаза, заново переживая кошмар этой ночи и грустно усмехаясь своей наивной вере в то, что жизнь моя поменялась к лучшему.

Нет, она просто готовила удар. Очередной.

Хотя, совсем недавно мне казалось, что все налаживается.

Каюта , которую мне предоставили в безвозмездное пользование супруги Дин, была невероятно милой и уютной.



Мне удалось буквально на следующий день после переезда в первый класс   переговорить со стюардом и решить вопрос питания. Моих скромных сбережений хватило на завтраки и обеды, а на ужины я всегда была приглашена за стол супругов Дин, оказавшихся на редкость милыми, добродушными людьми.

Мадам Дин нашла во мне компаньонку и подругу-единомышленницу в своей страсти к  театру и высшему свету. А месье Дин, похоже, был безумно рад моему присутствию уже только потому, что я отвлекала его жену и позволяла ему спокойно общаться с другими богатыми мужчинами – пассажирами первого класса. Он пропадал то в курительной комнате, то в зале для игры в карты, то просто общался на всякие важные мужские темы , стоя   или   сидя на палубе.

Мадам Дин, конечно, утомляла, но я спокойно сносила ее постоянный щебет, считая это совсем небольшой платой за прелести путешествия первым классом.

Вообще, поездка стала приносить сплошное удовольствие. Морской болезни у меня никогда не было, свежий соленый ветер только радовал, хотелось вдыхать его полной грудью, радоваться свободе и независимости. Наверно, все же, суфражистские настроения, гуляющие в свободном Париже, каким-то образом проникли в мою голову…

По крайней мере, днем я радовалась жизни и не вспоминала про Париж и все, что с ним было связано.

А вот по ночам приходили странные сны.

Какие-то жуткие переплетения сюжетов, где я танцевала на сцене Оперы, причем, почему-то «Умирающего лебедя», хотя никогда бы не согласилась делать этого наяву, потому что Павлова уже станцевала его , и любое сравнение было бы не в пользу нового исполнителя…



Тем не менее, я танцевала, летала по сцене, слышала аплодисменты, которые возносили меня буквально к галерке…



А потом оттуда неожиданно раздавался издевательский свист, выкрики про стройные ножки…



И я падала вниз, сердце обрывалось, и ветер свистел в ушах…



Меня ловили. Практически у самого пола. И держали.



Я открывала глаза и видела Артура. Он мягко , но очень больно перехватывал в области талии, и шептал, воспаленно блестя глазами:

– Ты – плохая танцовщица, Анни. Никудышная.

– Нет! – я начинала вырываться, но руки Артура становились крепче, а голос громче.

– Тебя взяли только потому, что я попросил! Ты – неблагодарная! Я столько для тебя сделал!

– Нет! Нет!

Я уже билась в его объятиях, но никак не могла выбраться! И такое негодование, такая обида поднимались из глубин души, что слезы наворачивались на глаза, и я плакала, не выдержав, горько, навзрыд.

Артур вытирал слезы с моих щек, и пальцы его почему-то были грубые. Царапали.

Я открывала глаза и вместо Артура видела… Даниэля.

Он держал, так же, как и всегда, крепко и больно. Но удивительно, боль от его пальцев казалась благословением после жестоких объятий Артура.

– Не плачь, бабочка, – спокойно говорил он, – я не дам тебе плакать. Я буду убивать за каждую твою слезинку.

Я молчала, парализованная ужасом, как всегда рядом с ним, и не могла ничего сделать.

А Даниэль все гладил, гладил меня по лицу, и глаза его, светлые, прозрачные глаза убийцы, темнели от едва сдерживаемого желания.

– Ты всегда будешь моей, бабочка, – говорил он.

Я  открывала рот, чтоб сказать «нет»…

И отвечала: «Да».

Затем Даниэль наклонялся ко мне, и сон превращался в тягучий сладкий кошмар, который я хорошо помнила и в реальности.

Я просыпалась, вся мокрая от пота, дрожащая, вставала, пила воду, пытаясь прийти в себя…

Проклятый Дикий Даниэль!

Он даже посередине Атлантики умудрялся добраться до меня!

Я выдыхала, приходила в себя и засыпала уже без снов совершенно.



Ну а днем ночные кошмары отступали, и все казалось пустой блажью.



А будущее мое – счастливым.

Мадам Дин не уставала меня нахваливать за изящность, изысканность и дороговизну нарядов, светлые волосы и красивую улыбку,  и постоянно обращала мое внимание то на офицеров корабля, то на других молодых и не очень молодых месье, явно желающих оказать мне знаки внимания.

Но я в этом вопросе была строга.

Мужчины – очень настойчивые. Им только дай малейшую возможность поверить, что ты – легкая добыча, как тут же начнут преследовать…

А мне и без того в жизни досталось от них, хотя я никогда легкой добычей не была.



У меня хватало сообразительности осознать, что в замкнутом пространстве корабля я могу быстро заполучить плохую репутацию, и это обязательно отразится на моем будущем.



Потому я вежливо улыбалась на замечания мадам Дин, но и только. В конце концов, устав от ее приставаний, обмолвилась, что переживаю личную трагедию, гибель жениха, очень достойного человека… После этого мадам Дин перестала меня сватать и начала усиленно жалеть.

Мне большего и не требовалось.

Море, приятная компания, удобства каюты, планы на будущее… Все было великолепно.

Жаль только, что недолго.

«Титаник» вышел десятого апреля из Саунтгемптона, с заходом в Шербур, вечером одиннадцатого апреля я познакомилась с супругами Динами и переселилась в каюту первого класса.



А четырнадцатого апреля, ночью,  «Титаник» натолкнулся на айсберг и затонул.

Я, как и многие пассажиры, долгое время не понимала, что происходит.



Мы как раз возвращались из музыкальной комнаты, когда раздался удар, сопоставимый с легкой волной землетрясения.



Мы с мадам Дин, рассуждая о неправильном и грубом управлении кораблем, пошли дальше, попрощались и разошлись по каютам.



Я переоделась в пеньюар, расчесывала волосы как раз, когда в дверь каюты постучали.



За порогом стоял тот самый стюарт, с которым я договаривалась о своем меню. Он выглядел бледным, но собранным.

– Мадмуазель, прошу вас собрать все самое необходимое и пройти к спасательным шлюпкам.

Я молча смотрела на него, не сразу осознав смысл слов.

– Через час-полтора «Титаник» уйдет под воду.

– Вы… уверены?

– Совершенно! Собирайте самое ценное и поднимайтесь на верхнюю палубу, к шлюпкам. И быстрее!

Он развернулся и быстро пошагал прочь, стучась в другие каюты первого класса.

Я растерянно застыла на пару мгновений, но затем быстро начала одеваться.



Самое дорогое у меня всегда было с собой, на поясе, оставалось только одеться и выйти. Я постучала в каюту мадам Дин, она вышла , уже тоже одетая.

– Ах, милочка, я уверена, что это какой-то пустяк, – она немного нервно рассмеялась, – идите быстрее к шлюпкам, а я поищу месье Дина. Встретимся наверху!

Я не успела ничего возразить, как она уже пошагала прочь по коридору.



Мне ничего не оставалось, только выполнить ее просьбу.

На верхней палубе было странно.



Везде валялись куски льда, и молодые пассажиры играли ими в футбол. Откуда-то доносился мажорный вальс.



Пассажиры в недоумении прогуливались по палубе и никуда не торопились.



Мне стало настолько не по себе от происходящего, что я даже не стала останавливаться. Торопливо пошагала в сторону шлюпок.



Там уже шла посадка, первыми спускали женщин и детей, и я обратила внимание, что многие мужчины, отправив семью в шлюпку, не спешили сами сесть, помогали другим пассажирам.



Все выглядело очень спокойно и как-то буднично.

Я спустилась в шлюпку, получила жилет, надела и села в самом уголке.



Прошло еще четверть часа…



Наша шлюпка, почему-то заполненная лишь наполовину, отчалила от корабля. Несколько мужчин, находящихся в ней, принялись грести.

Я с тревогой смотрела на другие шлюпки, от которых мы удалялись и удалялись, и вдруг подумала, что не видела ни одного пассажира третьего класса!



Они же в самом низу, в трюме! И , чтоб выйти на палубу, необходимо преодолеть несколько лестниц! Там дети, старики! Там беременные женщины!

Я вскинулась, попыталась заговорить с одним из мужчин-пассажиров, но меня никто не слушал.



Ужас этой ночи продолжал набирать обороты.

Сидящая рядом со мной рыжеволосая полная женщина, которую я не видела до этого, скорее всего, пассажирка второго класса, ругалась со своим грузным мужем, распекая его за решение поплыть в Новый Свет.

Неподалеку плакала маленькая девочка на руках у матери. Ее отец посадил свою семью в лодку, а сам вернулся помогать другим пассажирам. И не вернулся.

Вокруг была черная ночь и страшный, жуткий океан.

А затем «Титаник» начал погружаться в воду.

Это происходило настолько быстро и страшно, что все, кто сидел в лодке только молча могли смотреть на ужасающую картину.

А я не могла.

Закрыла глаза, уткнула лицо в колени и спрятала голову в руках.



Как смогла, обезопасила себя от будущих кошмаров. И старательно не думала о том, сколько человек сейчас погибает в ледяной воде.



Задыхается в тесном, переполненном трюме.



Не надо про это думать, не надо, не надо!!! Все равно ничего не изменить. Совсем ничего!



Это было малодушие, конечно, но в тот момент я словно заледенела, не могла пошевелиться.



Рядом раздался крик, я открыла глаза и успела увидеть, как грузный мужчина, муж рыжеволосой женщины, летит в воду. И моментально тонет.

– Роберт! Боже мой, Роберт!!! – его жена кинулась к краю лодки, страшно раскачивая ее и угрожая всем оставшимся гибелью.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69786166) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.