Главная страница | Современные любовные романы | Обреченные смерти не боятся

Обреченные смерти не боятся
Кира Брайан
Кевин Беккер с пяти лет мечтает отомстить своей семье. Как только он вышел из психиатрической лечебницы, он тут же решает привести своей план в действие. Первым шагом этого плана является отправиться в интернат под другим именем, где учатся его сестры. Он уверен, что сможет убить их, ведь сейчас они близко как никогда. Стоит протянуть лишь руку, в которой зажат нож, как и пятнадцать лет назад. Кевин Беккер должен отомстить им, ведь это они разрушили его жизнь, обрекая на бесконечный кошмар.

Кира Брайан
Обреченные смерти не боятся

Кайл Бенсон.
Мысль об их убийстве не отпускает меня уже несколько лет. Всё время после заточения я продумывал каждую мелочь. Но как же сладостно от одной мысли о том, как лезвие разрезает их хрупкое горло или как руки сжимают его до хруста. Как же хочется слышать их крики и слушать, как колыбельную их предсмертные вздохи. Я сделаю это. Я убью их. Я должен закончить то, что начал много лет назад. Эти двойняшки лишили меня семьи, лишили меня детства и рассудка. Они словно две мозоли, что поселились прямиком в моем горле. Казалось, никто не замечает присутствие этой гадости, но каждый раз, когда я хочу сказать хоть слово, то меня убивает их присутствие.
– Кевин Беккер, прошу. – Дверь передо мной открывается, и я вновь стою в этом кабинете.
Тошнота постепенно подступает к горлу от детских воспоминаний. Я еще давно изучил каждую деталь этого кабинета. Я наизусть знаю, что и в каком ящике лежит, и могу с закрытыми глазами определить последовательность действий врача. Вот сейчас он посмотрит на меня и вспомнит, что нужно приоткрыть окно, а затем сядет в это изодранное кресло, сложит руки в замок и тяжело вздохнет лишь от одного взгляда на меня. Он делает это независимо от того, как я выгляжу. Наверное, ему жалко меня. От этой мысли становится смешно. Подавляю смех, чтобы не вызывать лишних вопросов. Меня не должны вернуть снова, целый год держаться примерным гражданином не просто. Но, думаю, Томас начинает терять бдительность.
– Как себя чувствуешь? – он достает из верхнего ящика толстую синюю тетрадку и берет ручку со стола.
Эта синяя тетрадка напоминает пухлую старую продавщицу из супермаркета, который находится за углом больницы. Кажется, если ткнуть в нее пальцем, она рассыплется или лопнет, и всё содержимое развалится по полу. Наверное, неприятное зрелище. Если продавщица была мне незнакома, и я лишь пару раз видел ее, то эту тетрадь я вижу постоянно. Словно она приросла ко мне старыми листами, и куда я не приду, за мной всюду следует эта тетрадь. Она толстеет параллельно тому, как я взрослею. И раньше мы с ней были еще больше похожи, потому что я, как и она, был заперт в ящике с такими же тетрадями. Некоторые были новые и совсем тонкие, а с некоторых уже давно сыпались листы. Чувствую некое превосходство над этой тетрадью, ведь теперь я дышу воздухом этого города, а она всё еще взаперти.
– Нейролептики действуют превосходно, – откидываюсь на спинку кресла, не отводя взгляда от Томаса.
Если сразу после лжи отвести взгляд, он начинает что-то подозревать и приступает копаться в тебе, словно в загноившейся ране. Сейчас мне этого не хотелось. Забавно, но иногда я специально попадаюсь на лжи. Мне нравится, как сначала он сдирает с тебя корку, а затем начинает копошиться внутри, будто ты уже давно не живое существо. Но только не сегодня. Ведь ближайшее время мне следует вести себя словно послушный щенок и тявкать по любой его просьбе.
– Нет желания снова придушить детей? – Томас расслабляется в кресле, что позволяет мне самодовольно выдохнуть.
– Это было два года назад. Единичный случай. Ты знаешь, из-за чего у меня произошел срыв. Теперь я избегаю раздражителей.
– Их нужно не избегать. Их нужно принимать и уметь с ними бороться. – Мой прокол. Совсем забыл эту клишированную фразу с групповой терапии. – Как ты спишь? Снится что-нибудь?
– Нет. Ничего не могу вспомнить из последнего.
Еще одна уловка. Если начать описывать сны, о чем они не были бы, Томас начинает что-то писать в несчастной тетради, а так он просто кивает. Боюсь, если бы я ему рассказывал малую часть того, что вижу, он бы тут же вернет меня в ящик. Я не религиозный человек ни разу, однако почти каждую ночь вижу, как нахожусь в аду. Я сам прозвал это место адом, поскольку именно так он и выглядел в моей голове. Не помню, демон я там или грешник, но, думаю, явно подхожу на обе роли. А это уже проблемы Бога – он породил такую тварь, как я.
– Думаю, мы правильно подобрали тебе лечение. Ты не рвешь карандашом мое кресло, не рассказываешь, как желаешь чьей-то смерти, больше нет галлюцинаций с демонами. Я горжусь тобой, Кевин.
Вот и всё. Самое трудное позади. Теперь я поговорю с ним как человек с человеком, а не как дрессировщик с собачкой, которая порвала его тапки. Мне нравится Томас, он умный. Не достаточно умный человек, чтобы подловить меня. Или слишком умный, чтобы этого не делать. Наверняка, он сам устал сидеть здесь со мной каждый месяц и слушать про ад в моей голове. Так что сегодня я, можно сказать, даже облегчил ему задачу.
– Обновите рецепт?
– Да, конечно.
Я перестал принимать нейролептики месяц назад. Точнее, немного снизил дозу. Это помогает немного экономить таблетки и держать мозг достаточно активным. Если полностью отказаться от лекарств, то меня начинает колотить галлюцинациями и непреодолимым желанием вцепиться в горло каждому третьему. Возможно, это глупо, но за пятнадцать лет я научился подбирать идеальную дозу для того, чтобы мой мозг не был похож на кашу, и я мог разговаривать с людьми, не раздражаясь от каждого их звука или движения. Томас негативно относиться к тому, что я корректирую дозировку, ведь кто я такой, чтобы знать свой организм. И если раньше я пытался объяснить ему собственную беспомощность от таблеток, то теперь это мой маленький секретик, что ложится поверх остальных секретов.
– Послушай, Кевин, ты уже взрослый парень и, думаю, можешь контролировать себя сильнее, чем ты думаешь. Я хочу попробовать отменить наши принудительные встречи раз в месяц и сократить их до двух встреч в год.
– Надоело возиться со мной? Это нормально. Вы продержались дольше мамочки с папочкой.
– У тебя есть мой номер. Можешь позвонить мне в любой момент. И я встречусь с тобой.
В этот момент мне стало даже жалко его. Ему ведь никуда от меня не деться, и он еще недостаточно старый, чтобы прятаться от меня на том свете. Хотя, думаю, мне это ближе, чем ему. Он мог бы отказаться от меня, и на его кресле в царапинах и следах от карандаша сидел бы кто-то другой. Какой-нибудь Джек или Боб, а возможно, какая-нибудь Мэри, похожая на продавщицу за углом. Они бы не были похожи на Томаса, у них были бы другие ловушки, и они точно сменили бы это кресло. Почему-то становится тошно от этой мысли.
– Я не хочу, чтобы на этом кресле сидел кто-то другой, – слова вырываются сами по себе, и мне от этого еще хуже. Поэтому я забираю лекарства со стола и выхожу из кабинета, где прошло моё детство.
Останавливаюсь на крыльце и достаю пачку сигарет. Никотин помогает не срываться по мелочам, особенно когда я стал принимать меньше нейролептиков. Закуриваю сигарету и усаживаюсь на перила, которые настолько старые, что скрипят, подобно женщинам из гардероба, когда на твоей куртке не оказалось петельки. Томас говорил, что меня может начать тянуть к петлям, но пока в моей жизни есть цель, этого не происходит. Наверное, когда я их исполню свое предназначение, то с удовольствием затяну  петлю на своей шее – гардеробщицы будут рады.
– Мертвяки всё усерднее приближают свою учесть, – какая-то бабушка, проходя мимо меня, осуждающе цокнула.
Стало смешно. Мертвяком меня еще не называли. Надо будет добавить это в один  список к мусору и ничтожеству. Смотрю на часы. Уже пора. Придется идти пешком, ведь в автобусах выше вероятность срыва. Да и не хочется тратить всю свою выдержку на поездку до Дилана – сегодня она мне еще пригодится. Солнце противно слепит глаза, отчего приходится их щурить, но я этому я даже рад – не приходится смотреть на людей. Гараж Дилана находится через две улицы во дворе старой высотки возле пустыря. Я был там всего лишь пару раз, но быстро запомнил дорогу от Томаса до Дилана. Подхожу к железной двери и пять раз стучу, а затем через две секунды еще два раза. Дверь открывает какой-то маленький мальчик – это не Дилан, он был выше и старше. Не сказав мне ни слова, он сканирует меня глазами-пуговицами и запускает в гараж.
– Привет, – Дилан появляется из-за какой-то разобранной машины, измазанный с ног до головы в чем-то черном и напоминает крысу из канализации.
Нащупав бутылек с лекарствами в кармане, я провожу пальцем по нему. Мне нравится периодически гладить его от самого дна до крышки и наблюдать, как гладкая поверхность сменяется ребристой. На бутыльке была бирка с моими данными и диагнозом, она меня раздражала, потому что была разрывом между ровным пластиком и зазубринами. Этот бутылек служит напоминанием, что все в нашей жизни относительно, и когда-нибудь зазубрины сменятся гладкой поверхностью. А быть может, на них и закончится мой пузырек.
– Принес таблетки, – ставлю бутылек на маленькую тумбочку. – А ты?
Дилан берет лекарства в свои руки и начинает тщательно рассматривать, словно это не обычные таблетки, а пилюли вечной молодости. Смотрит на бирку с моими данными и вздыхает. Такие вздохи в свой адрес я слышу постоянно, но всё еще не привык. Будто бы вместе с этими нелепыми вздохами испарится мой диагноз. В ящике люди делали это намного реже, потому что иначе они бы просто не успевали дышать между этими вздохами.
– Тебе не будет плохо от того, что ты не пьешь их? Не подожжешь мой гараж в приступе?
Вскидываю брови. Неужели он начинает сомневаться? Да и какое ему дело. Его задача просто принести бумаги, а не быть мне опекуном. Эта роль в моей жизни уже занята Томасом. Да и слишком многие жалеют меня и считают своим долгом поинтересоваться моим самочувствием. Смешно, что они делают это ради того, чтобы обезопасить свою жизнь от меня.
– Я не передумал, просто хочу снизить риски, – оправдывается и прячет лекарства в свой карман.
Снизить риски… это говорит мне нелегал-контрабандист, торгующий таблетками и делающий поддельные документы. Когда речь доходит до таких, как я, то даже работорговцы и насильники считают себя святыми, хотя за моей спиной нет мертвых, Ну, это пока что. Возможно, тут речь идет уже и не о жизни, а о рамках. Люди думают что, такие как я, не умеют вести себя в обществе: мочатся в людном месте, не расплачиваются за покупки, разговаривают с мусорными баками. За мои полтора года на свободе я ни разу не видел, чтобы кто-то разговаривал с мусорным баком. Дилан кладет на тумбочку папку с документами, и я начинаю читать.
– Кайл Бенсон? – это имя неприятно отзывается где-то внутри.
– Умер полгода назад, год рождения совпадает. Приводов в полицию не имел, хронических заболеваний нет. Не местный, так что всё будет нормально, – Дилан заканчивает мини-биографию нового меня и выжидающе смотрит.
За все приходится платить. Тут можно было бы сказать, что это некая отсылка к Богу, но не здесь и не сейчас. В наше время платят либо жизнью, любо бестолковыми бумажками, которые назойливо шелестят в руке, словно наживка для мелких воришек. И тут же возникает вопрос: а кто из всех этих людей, которые в погоне за этой наживой теряют самих себя, истинные воришки. А затем эти самые воришки кричат о том, что больные люди должны находиться в больнице, забывая о том, что воры сидят в тюрьме. Я кладу на стол тысячу долларов и забираю папку с бумагами со стола.  По лицу Дилана видно, что он хочет сказать что-то еще, но сдерживает себя, особенно глядя на бумажки.
– Спасибо. Если понадобится новая партия, мелькну к тебе через полгода.
Достаю из кармана мобильник и набираю короткий номер. Обычно же надо звонить перед тем, как объявиться? Женщина с писклявым голосом что-то безудержно говорит, но суть уловить я успеваю. Встреча через два часа. Отлично, как раз будет время осмотреться. Рисковать и без того шатким положением ради минутного удовлетворения давнего желания? Без сомнений.
– Кайл Бенсон. Кайл Бенсон. Кайл Бенсон, – только попробуй представиться Кевином. – Кайл Бенсон. Кайл Бенсон. Кайл Бенсон, – это теперь я.
На мою радость, в автобусе уже было открыто окно, и я прижимаюсь к нему чуть ли не вплотную. Через лес ходит только этот маршрут и поэтому людей неприятно много. Закрываю глаза и надеваю наушники. Пусть думают, что я особь невоспитанной молодежи. Ведь если бы они знали, что я могу сойти с ума от замкнутого помещения или от беспорядочного шума, думаю, ко мне относились бы иначе. Интересно, каким был этот Кайл Бенсон. Нужно ли мне быть таким же? Это не так уж важно. В любом случае мне придется собрать все свои знания с групповых занятий в одно целое и построить из этого что-то доброжелательное и жизнерадостное, как ни как работа с детьми.
Я выхожу на нужной остановке: вокруг один сплошной лес и указатель: «Школа-интернат имени Эмерсона». Табличка указывает на небольшую тропинку, и если бы не указатель, то я бы и не нашел это место. Наверняка они хотели утаиться от такого, как я. Но я слишком люблю прятки, особенно если я вожу. Я должен быть на месте через час, так что есть время дойти до территории интерната и осмотреться вокруг. Думаю, за забором о детишках можно узнать намного больше, чем в школе, которая лоснится лозунгом о том, какие они все идеальные. Спустя несколько метров убогая тропинка превращается в симпатичную дорожку с кустами ромашек, из-за чего создалось впечатление, что я каким-то образом оказался в раю, а такой радости я себе даже в мечтах представить не мог. Тропинка заканчивается крупной опушкой, где за высоким забором виднеется трехэтажное здание из красного кирпича с панорамными стеклами, окруженное еще большим разнообразием цветов. Территория школы приходится мне по вкусу, что удивительно даже для меня. Мне нравятся места, где много воздуха и пространства. Чтобы не вводить охрану территории в заблуждение, я отхожу подальше и решаю обойти интернат вокруг, держась на приличном расстоянии от забора. Пройдя чуть дольше пяти минут, интернат терпит колоссальные изменения в окружающей местности. Больше нет цветов и пространства. От красивой картинки остается лишь лес и высокий забор. Оглядываясь в противоположную сторону от здания, я замечаю небольшое строение. Оно находится в нескольких метрах от забора и почти неприметно с первого взгляда. Его просто невозможно было заметить с территории интерната, и до него нет никаких тропинок, а лишь высокая трава, которая еще сильнее скрывает его от чужих глаз.
Я невольно улыбаюсь и направляюсь прямиком к постройке. Это беседка с лавочками по всему периметру и небольшим столом посередине. Неплохое место для пьяных посиделок школьников, которые не в силах быть самим собой в стенах места, которое с первого взгляда кричит о том, что ты должен соответствовать картинке идеального. Над входом в беседку было нацарапано ножом: «Место для медитации». Думаю, знание об этом месте может быть полезным. Время возвращаться к забору и идти на встречу.
– Кайл Бенсон, – показываю удостоверение с моей фотографией охранникам. – Собеседование по поводу работы.
Недоверчиво смотрят и переговариваются между собой. Хорошо, что я не слышу, как они меня обсуждают. Не хочется снова слушать, какой я странный. Несмотря на недоверие к моей персоне, двери передо мной открываются, и меня пропускают на территорию интерната, так и  не обнаружив ничего подозрительного.
– Подождите директора на лавке, он скоро спустится к вам, – кидает мне в спину охранник, чье лицо чуть меньше похоже на изюм.
Присаживаюсь в тень, падающую из-за огромного куста сирени. Цветы – довольно интересные растения. Помню, как-то раз, когда у меня случился очередной срыв, а Томас пришел меня успокаивать, он начал рассказывать мне про язык цветов, про то, что у каждого цветка разного цвета есть свое значение среди людей. Удивительно, но это помогло мне успокоиться, и на следующий день он притащил мне книгу, где рассказывалось обо всех цветах. Сирень означает любовь и первую влюбленность.
– Кайл Бенсон? Это вы? – Высокий мужчина в пиджаке встает передо мной и загораживает весь вид на сирень.
– Да, Мистер Уилсон, – подскакиваю со своего места и пожимаю ему руку. – Кайл Бенсон. Пришел на собеседование.
– Не думал, что ты настолько молод…  – слегка хмурит брови. – Ну что ж, расскажи, почему хочешь тут работать.
Тут нужна очень правдоподобная история о том, почему двадцатилетний парень хочет работать уборщиком в интернате, расположенном в лесу, а не каким-нибудь мойщиком посуды поближе к городу. Но как же славно, что я придумал эту историю еще в автобусе.
– У меня неоконченное педагогическое образование. Взял перерыв на год, чтобы подзаработать на обучение, а хочу работать именно у вас, потому что хотелось бы посмотреть, как работают профессионалы, и научиться чему-нибудь, – стараюсь вовлекать в диалог всё свое обаяние, которое раньше неплохо срабатывало на Томасе и воспитателях.
– Не думаю, что у тебя будет возможность посмотреть на наших учителей в работе, но пообщаться с ними ты сможешь, – лицо Мистера Уилсона смягчается, и я даже замечаю капельку одобрения.
На групповой терапии нас учили понимать людей. Полное отсутствие эмпатии, наверное, самое обидное в моем диагнозе. Галлюцинации и помутненный рассудок – это временное. Эти периоды можно переждать, запершись в маленькой квартирке, что напоминает клетушку в приюте. Но отсутствие любого понимания о том, что чувствует человек, стоящий напротив тебя – это отвратительно и это навсегда. Сложно даже вообразить, каково это, когда смотришь на собеседника и понимаешь, злится он на тебя или ему приятен этот диалог. Каждую эмоцию приходилось заучивать, пропускать через себя, чтобы хотя бы на секунду приблизиться к тому, что обычный человек делает каждый день. Мечтать о недостижимом идеале, который обычные люди принимают как данность.
– Наши разнорабочие проживают на территории, потому что рабочий день начинается около шести утра, а заканчивается вечером. Мы предоставляем питание и проживание, – наконец-то директор подходит к самой интересной части всего собеседования. – Я считаю это хорошим решением, потому что в этом случае сотруднику не нужно спешить домой, и он может полностью отдаться выполнению своей работы.
– Это было бы неплохим вариантом и для меня, – я всю жизнь мечтал быть как можно ближе к детишкам.
– Скажу сразу: зарплата разнорабочего невысокая. Около восьмидесяти долларов в день, – знал бы он, какую сумму я приобрел два года назад, он бы просто умер на месте.
– Если я буду проживать здесь, это не станет проблемой. Подскажите, что входит в мои обязанности? – улыбаюсь и смотрю на сад, который поистине меня воодушевляет своими размерами.
Параллельно с диалогом Мистер Уилсон показывает мне территорию интерната. Множество высаженных растений и широкие тропинки, по которым гуляют ученики разных возрастов. Их форма меня немного забавляла, потому что невольно я вспоминаю свои яркие будни в ящике, где мы были одинаково одеты в грязно-белые пижамы, словно самая дешевая пачка яиц. Эти дети не были похожи на яйца, а скорее на коллекцию заводских фарфоровых кукол, которую выпускают на продажу чуть ли не тысячами, а после говорят, что каждая из них уникальна.
– Уборка территории и здания. Будет график, по которому вы со сменщиком будете меняться обязанностями. На территории необходимо подметать дорожки, чистить газон от листьев и иголок, поливать растения. Инструменты находятся в сторожке за зданием. В здании необходимо мыть полы, окна и протирать пыль, – вместе с директором интерната мы подходим к двери школы.
Очутившись внутри, я с облегчением вздыхаю – воздуха и здесь достаточно. Высокие потолки, куча диванов вокруг огромного ковра и гигантские окна, выходящие прямиком на территорию с садом. Слева от двери есть небольшое помещение гардероба, а прямо напротив меня находится столовая, где сквозь стеклянные панели можно увидеть учеников.
– Справа, в дальнем углу твоя комната, а рядом твоего сменщика. Он убирает правое крыло, а ты будешь отвечать за левое крыло. Помещение со всем необходимым для уборки ты найдешь прямо напротив своей комнаты, – находясь в этих коридорах, у меня то и дело открывался рот. Быть может, если бы я провел здесь худшие годы своей жизни, то не стал бы несчастным психопатом, который желает убить двух, ни о чем не подозревающих, девочек. – В левом крыле учатся и живут дети постарше, так что уборка за ними обычно не доставляет проблем. В своих комнатах они убираются сами, а твоя задача лишь наводить порядок в коридорах и кабинетах.  Знаешь, на первый взгляд может показаться, что дети здесь избалованы и капризны, но это вовсе не так. Мы стараемся привить им любовь к различным предметам и направить их в нужное русло, – Уилсон так увлекся разговорами о своих подопечных, что вовсе теряет нить. – Например, ученики левого крыла в конце осени отправятся в языковой лагерь по французскому языку. Это довольно серьезное место, и чтобы записать туда нашу школу, пришлось решить немало проблем. Для этого у нас есть специально учитель французского, хотя вообще у нас школа с испанским языком.
– Это действительно замечательно, думаю, вы вкладываете очень многое в этих детей, уверен, в дальнейшем многие из них станут великими людьми, – киваю головой, словно болванчик из машины таксиста.
– Ты принят, Кайл. Такого славного парня с горящими глазами трудно найти. Кто знает, может, получив педагогическое образование, ты вернешься к нам в качестве учителя.
– Когда я могу приступать?
– Пожалуй, с понедельника. У тебя как раз будет два дня, чтобы обустроиться и вникнуть в курс дела.
Мы пожимаем друг другу руки и расходимся. Завтра я возвращаюсь сюда и до окончания этого года становлюсь Кайлом Бенсоном, образцовым студентом и приличным гражданином общества, который просто обожает детей. Самая сложная часть моего плана выполнена – попасть сюда. Остается дело за малым – убить своих сестер.
Аластор
Ритмичные удары молота и ужасающие крики тех, кто лежит на наковальне, преследуют меня. Это словно лабиринт, где за каждым поворотом картинка страшнее, чем была до этого. Я бегу. Бегу так быстро, чтобы не замечать всего ужаса вокруг себя. Но всё равно осознавая, что это бессмысленно и никакого выхода из ада мне не найти. Слышу шаги. Они шелестят, словно ветер по осенней листве, но я знаю, что никакого ветра нет, и это сам Аластор, Демон мести, идет по моим следам. Еще ни разу мне не удалось встретиться с ним, но каждый раз, когда он приближается, я слышу шепот. Он спрашивает меня обо всем, что я сделал и что не успел. Снова шепот. Он раздается словно изнутри и подобен моим собственным мыслям. Разворачиваюсь и вижу перед собой зеркало, из которого исходит черный свет. Он словно поглощает меня, и я чувствую тяжесть, потому что не могу больше бежать. Я хочу окунуться в эту тьму, хочу часть ее частью.
– Кто ты? – Шелест ветра становится одним целым с шепотом и заставляет меня взглянуть в зеркало.
– Кевин.
Он искушает меня. Он не оставляет мне шанса на спасение. И я чувствую, как кончики пальцев немеют, а ноги становятся ватными и увязают в землю. Мой взгляд прикован к своему отражению, которое было еще более мрачным и уставшим, чем я. Хотя я давно не смотрелся в зеркало, может, именно так меня и видят другие.
– Зачем ты здесь?
– Я хочу отомстить.
В зеркале начинают мелькать звезды, которые соединяются липкими нитями. Они притягивают меня к себе, и я ощущаю их на собственной коже. Звезды продолжают что-то шептать мне, но я не слышу. Приближаюсь еще ближе и вместо своего лица вижу Аластора. Он смеется и тянет меня к себе. Упираюсь в зеркало и бесшумно кричу. Я знаю, что если пойду по ту сторону, то уже не вернусь. Оно запрет меня внутри, и мне придется также преследовать грешников в виде ветра. Твердая оболочка зеркала постепенно превращается в тягучую паутину и тянет меня за собой, словно паук муху. Зажмуриваюсь и вытягиваю руку из зеркала. Слышу звон разбитого стекла и открываю глаза. Вместо ада и проклятого зеркала перед моим лицом только лишь бетонный потолок. Этот потолок возвращает меня на несколько лет назад в ящик. Когда меня привязывали к кровати, чтобы я не поранил себя. Этот потолок был моим единственным спасением и отдушиной. На нем вырисовывались различные мультики и узоры, которые помогали заснуть. Каждое утро я наблюдал этот потолок и даже привык к нему. Но после того, как я вышел и стал жить вне ящика, то даже иногда скучаю по нему.
За стенкой слышу кашель Теда, а это значит, что я проснулся вовремя. На стуле мирно висит моя форма уборщика, но она почти не отличается от моей повседневной одежды, поэтому я сразу же принял ее как родную. Вот только она меня нет. Формы на мой размер не было, потому что мое телосложение было трудно отличить от подростка, и из-за этого рубашка висела на мне, словно мешок картошки. Не сказать, что это меня напрягает, наоборот, так было даже удобнее скрывать линии на коже, поэтому я попросил ее оставить. Через пару минут, когда я уже собран, Тед стучит в мою дверь. Так он оповещает меня о том, что пора выходить на завтрак. Мы завтракаем до подъема детей, а после приступаем к работе. Несмотря на то, что прошло уже пара дней, я всё еще привыкаю к новому распорядку, но благодаря помощи и подсказкам Теда, это дается мне гораздо проще. Намочив ладонь холодной водой, умываюсь и провожу влажными пальцами по волосам, темные пряди которых торчат в разные стороны. Теперь я стал чуть меньше похож на зомби.
– Хорошо, что ты вышел, а то я хотел уже вламываться к тебе, – Тед приветливо мне улыбается и идет в сторону столовой.
– Тебе бы не понравилось то, что ты мог там увидеть, – натянуто улыбаюсь ему в ответ.
Тед забавный. Наверное, он ровесник Томаса, и поэтому мне легко с ним общаться. Я чувствую себя спокойно и словно он кто-то наподобие меня, а не наставник и старший уборщик. Но кто знает, что может скрывать эта доброжелательная улыбка? Кому, как не мне, знать о масках. Наверное, он хотел бы быть моим другом, но я вовсе ничего не знаю о дружбе. В ящике у меня было нечто похожее на друга, но Люка быстро переселили, будто я негативно на него влиял. Не представляю, как это могло быть, ведь он просто играл в кубики и молчал, пока я с ним разговаривал.
– Сегодня я возьму на себя сад и территорию, а ты приберись в холе, – Тед здоровается с работниками кухни и берет свою порция, а я следую его примеру и всем улыбаюсь.
Еда в столовой неплохая и довольно разнообразная, но, возможно, так считаю лишь я, кого пятнадцать лет кормили пресной кашей. Пока что это место производит на меня хорошее впечатление, если не считать бетонного потолка, который пришел сюда за мной прямиком из ящика.
– Как тут дети вообще? Говорят, они высокомерные и наглые, – спрашиваю, якобы невзначай, не отвлекаясь от своей порции еды.
– Об этом месте много что говорят в городе, и каждый из них не прав. Тут есть разные люди. Некоторые могут доставить проблем, а некоторые довольно милые, и с ними можно пообщаться на интересные темы. Мне в этом повезло больше, так как я работаю в крыле с малышами, – Тед улыбается, словно говорит о своих собственных детях. – Они все очень разговорчивые и добрые. Но в твоем крыле бывают и неприятные экземпляры.
К какому же виду относятся мои сестрички. Думаю, если они больше времени проводили с отцом, то они те еще выскочки и вряд ли мама смогла бы это исправить. Да и это не играет ни какой роли. Потому им все равно суждено умереть. Но не сейчас, я хочу растянуть это удовольствие. Хочу быть рядом как можно дольше. Хочу, чтобы они привыкли видеть меня со шваброй в руках. А после хочу видеть ужас в их глазах от того, как часто они оказывались в опасности, и каждый раз я позволял им уйти. Я хочу, чтобы они были благодарны мне за каждый лишний прожитый день.
– Ты в порядке? – Тед обеспокоенно вскидывает брови, заглядывая мне в лицо.
– Да. Да, конечно.
– Ты странный немного, – он смеется. – Может, мне так кажется, потому что я привык наблюдать детские лица.
– Извини, просто задумался, – похоже, я его напугал, надо бы стараться держать себя в руках и думать о жажде крови только тогда, когда никого нет рядом. – Тед, а мы можем пользоваться библиотекой?
– Не уверен, но, думаю, с этим не будет проблем. Можешь уточнить у директора. Хочешь почитать? – непонимание с его лица исчезает, и он снова улыбается мне.
– Из дома привез только какой-то французский роман в оригинале. А хотелось бы разнообразия.
– В любом случае ночью здесь никого нет, – Тед подмигивает мне и уходит в правое крыло.
Мне следует начать со второго этажа, где находятся кабинеты и оборудования для учебной деятельности. Уйма лабораторий с какими-то непонятными мне штуками, но, думаю, даже первоклассник сумеет разобраться что, и к чему. А ведь я и тоже мог бы учиться здесь, ходить в скучной форме, общаться с такими же богатенькими детишками, изучать разные науки и языки. Но моя судьба приобрела более интересный поворот событий, и я учился и жил в ящике. Нет, я безмерно рад, что познакомился с Томасом и Диланом, ведь эти знакомства во многом полезны. Но что могло быть, если бы я ходил по этим светлым коридорам не в качестве уборщика.
Помню, как-то раз Томас обещал мне, что после выхода из ящика у меня всё будет. Он говорил, что я смогу стать нормальным и даже, возможно, преуспею среди многих ровесников. Он ошибался. В мои годы люди уже учатся профессии и готовят почву под свою карьеру. Они не думают об убийстве и принимают ли они сегодня лекарства. Им не снится ад, и они не курят как сумасшедшие от того, что нужно хоть как-то держать себя в руках. Я так устал контролировать каждую свою мысль, чтобы люди не пугались моего отрешенного выражения лица. Всё время я жил мечтами о словах Томаса, но как только очутился вне ящика, то понял, что это было лишь утешением.
На удивление, уборка не отнимала слишком много времени и сил, несмотря на то, что я терпеть не мог убираться в своей небольшой квартирке на окраине города. Горы грязной посуды и вещи, разбросанные там, где только можно было это сделать. Я мог месяцами не притрагиваться к швабре и ждать, пока совсем не перестану помещаться на кровать. Месяц после выхода из ящика я лишь лежал на кровати и периодически выкуривал сигарету, не покидая этой самой кровати. Сейчас же уборка не доставляет мне дискомфорта и является даже некой сублимацией от негативных мыслей.
Замечаю группу детей, шумно спускающихся по лестнице. Они смеются и радуются чему-то. Наверное, круто так получать удовольствие от рассвета и встречать своих одноклассников счастливым смехом. Они действительно выглядят радостно и не внушают мне тревоги и раздражения. Наверное, Тед прав, и они довольно безобидные. Вижу двух девочек, идущих рядом. Они останавливаются на площадке второго этажа и находятся так близко, что стоит протянуть лишь руку. Вид этих двоих завораживает меня, и я не могу не думать ни о чем другом.
– Элис и Джена Беккер? – это вырывается неосознанно, и я тут же прикусываю язык.
Я не должен с ними разговаривать. Я не должен привлекать их внимания. Всё пошло не по плану с первого их появления, впрочем, как и всегда. Надо бы отвернуться и сделать вид, словно им послышались их собственные имена, но я стою и смотрю на них в упор, словно увидел приведение. Крохотные кукольные лица и застывшие улыбки, что выглядят так, будто их заставляют репетировать эту улыбку каждый день.
– Это с нами разговариваешь? – девушка, больше всего похожая на мать, спускается с лестницы и подходит ко мне. – Я так понимаю, ты новый уборщик, – ее взгляд скользит по мне с ног до головы, словно она оценивает мою значимость для разговора с ней.
– Верно, а что статус не тот? – улыбаюсь от комичности всей ситуации.
– Элис, прошу, идем вниз, – в разговор вникает вторая.
Вот и разобрались, кого и как зовут: дерзкая девчонка с внешностью матери – Элис, а вторая милашка – это Джена. Милашка – громко сказано, ведь я вовсе не считаю никого из них милыми. Джена всего лишь была чуть смирнее Элис.
– Нет, я так не считаю, – девушка сводит брови на переносице и скрещивает руки на груди. – Странно, что ты нас знаешь, да и работники никогда не общаются с учениками, боятся, что мы кусаемся.
–Элис, идем, – малышка Джена не перестает жужжать над ухом, как назойливая муха.
– Ну, зубы вы и вправду показываете, – натягиваю на лицо улыбку.
Элис смеется, прикрывая свои лисьи глазки, а Джена тушуется и вцепляется в руку сестры, словно боится свалиться с лестницы. Похоже, у нее имеется шестое собачье чувство, и она чувствует опасность.
– Ты смешной. Таких уборщиков у нас еще не было, – она присаживается на диван рядом со мной. – Ты тоже с клыками, значит, впишешься. Как тебя зовут?
– Кайл Бенсон, – наигранно поклоняюсь двойняшкам.
– Элис, мы опоздаем! – жужжание Джены начинает действовать мне на нервы.
– Боже! Джена, иди. Я тебя догоню, – Элис срывается раньше и вырывает свою руку из цепкой хватки. – Пожалуйста, дай мне минуту.
Надувшись, словно мыльный пузырь, девушка бегом спускается с лестницы. Не думал, что у этой пары палочек Твикс бывают разногласия. Мне казалось, что эти девочки словно одно целое, и никогда не представлял их отдельно друг от друга. Хотя, если обращать внимание на их внешне различие, то можно было и предположить, что они как черное и белое.
– Кайл, а сколько тебе лет. Я бы легко перепутала тебя со старшеклассником.
– Ну, я не далеко ушел. Мне двадцать. У вас тут мило, я устроился пару дней назад, – присаживаюсь на диван и облокачиваю голова на руки.
– Да, мне нравится, что тут довольно свободно и есть чем дышать. Хотя иногда так душит присутствие сестры, – Элис поправляет почти белые пряди длинных волос и оглядывается по сторонам.
Чувствую, словно ребра внутри начинают меняться местами. Пытаюсь понять, что меня так смущает, но так и могу зацепиться за это мимолетное дежавю. Оно ускользает, словно слизь из пальцев, не дав мне возможности рассмотреть того, что находилось в той слизи.
– Беккер! – мы одновременно обернулись на голос, доносившийся с лестницы. – В столовую, живо.
Высокая девушка с каштановыми волосами хмуро уставилась на меня, прожигая взглядом. Несмотря на то, что она выглядит немного старше остальных, на ней всё равно надета форма интерната. Ее руки скрещены на груди, и она явно не собирается уходить, пока Элис не выполнит ее приказ.
– Похоже, я засиделась, – Элис пожимает плечами.
Она поднимается с дивана и идет в сторону лестницы к недовольной старшекласснице, которая до сих пор не спускает с меня взгляда. Вот и стервозные волчата, что норовят впиться в горло чужака. Как только Элис спускается вниз, незнакомка в последний раз окидывает меня взглядом и уходит вслед за ней. Будет еще более забавно, если сестрички будут знать меня. Каково будет их выражение лица, когда однажды они увидят меня в ином свете. Страх, смешанный с непониманием – это самый вкусный напиток вприкуску с местью.
Заканчиваю свою работу ближе к вечеру, теперь нужно дождаться ночи, чтобы отправиться в библиотеку. В ящике было слишком мало занятий, и именно тогда Томас привил мне любовь к чтению. Когда я дочитывал одну книгу, он тут же приходил ко мне обсудить прочитанное, а после приносил что-то новое. Это переросло в какую-то игру, и с каждым разом я старался читать быстрее и даже заучивал некоторые отрывки, чтобы цитировать их Томасу. Он всегда говорил, что я очень умный ребенок, а я всего лишь хотел впечатлить его.
Возвращаюсь в свою комнату. Хотел поговорить еще немного с Тедом, но его работа в саду занимает чуть больше времени, поэтому до ночи я предоставлен сам себе. На небольшой тумбочке пылится «Последний день приговоренного к смерти» Виктора Гюго. Помню, как Томас подарил мне эту книгу на день рождения. Он утверждал, что как только я ее прочту, то у меня тут же появится тяга и любовь к жизни. Но он снова ошибся. Несмотря на то, что книга не оставила никакого следа на моей душе, я ее очень люблю. Где бы я ни был, она всюду со мной, и периодически я даже люблю ее перечитывать, потому что каждый раз надеюсь на то, что хоть что-то внутри меня дрогнет. Томасу я так и не признался в том, что тот ошибся. Мне жаль его за то, что на него скинули ответственность за больного на голову ребенка. Путь уж лучше он радуется своим успехам, чем считает меня никчемным пациентом.
Напротив тумбочки стоит умывальник с зеркалом. Раньше я не любил зеркала и не понимал в них смысла, но с переездом сюда стараюсь контролировать свой внешний вид. Не могу же я пугать людей моим полумертвым видом. Но из-за снов я всё чаще боюсь увидеть в отражении демона, которым я становлюсь. А пока что мне остается только радоваться тому, что мое лицо такое бледное и костлявое, и похожее на череп, обтянутый тряпкой. В углу комнаты находится небольшая кровать. По размерам она идентична кровати в ящике, но явно мягче и приятнее. Кровать в ящике напоминала гроб, и лежать в ней ровно так же, как и находится на твердых досках под землей. Иногда, когда я там засыпал, то представлял, будто умер. Но это ничего не меняло. Я словно мусор, который ветер унес из контейнера. Он мечется по земле по приказу ветра, но он ничего никому не приносит, кроме недовольства и осуждения.
Решаю сходить покурить. Тед сказал, что мы можем курить на улице возле мусорных баков. Выхожу на улицу и чувствую приятное тепло солнца. Наступает вечер, и поэтому детей на территории совсем мало. Солнце понемногу опускается за деревья, и небо кажется кровавого цвета. Закуриваю сигарету и поднимаю лицо навстречу закату. Я так люблю закаты. Они дают небольшую надежду о том, что новый день будет другим и принесет что-то полезное в мою бесполезную жизнь. Солнце служит мне символом того, что я вытерпел этот день и осталось совсем чуть-чуть до нормальной жизни. Несмотря на то, что я так и не дождался этой самой жизни, я все равно верю, что всё изменится. Сигарета дотлевает до фильтра, а я так и не покурил. Ну и ладно, все равно не хотелось. Закат оказался более успокаивающим, чем порция никотина. Замечаю, как в окнах спален начинает потухать свет, а это значит, что интернат постепенно погружается в сон. Совсем скоро я пойду в библиотеку в поисках новых книг. Фонари на территории тоже постепенно начинают гаснуть, и все пространство вокруг меня погружается во мрак. Мне нравится эта атмосфера. Она создает впечатление, будто я один во всем мире и никто больше скажет мне то, что я кому-то там должен. Смотрю на звезды и вспоминаю сон, где именно эти звезды засасывали меня в липкую пучину тоски и ненависти. А может я уже итак там нахожусь и даже не замечаю этого.
Захожу в здание и стараюсь как можно тише подняться на второй этаж, чтобы не разбудить никого. Библиотека – не отдельное помещение, а продолжение холла. Множество стеллажей с книгами стоят у стен и впечатляют меня своим видом. Мысль о том, что труды нескольких веков и целые поколения великих авторов сумели поместить на несколько стеллажей, казалась мне парадоксальной. Некоторые из них целую жизнь трудились над произведением, а сейчас оно могло спокойно пылиться на верхней полке. Подсвечивая фонариком от телефона, я прохожу мимо полок и рассматриваю корешки книг, на которых размашисто были выведены названия. На одной из полок я увидел цикл книг Фрэнка Баума о стране Оз, и в голове начинают вырисовываться картинки, о которых я и забыл. Когда исполнилось семь лет, Томас принес мне первую книгу и заставил ее прочитать. Из вредности я не хотел этого делать, но когда ты заперт в четырех стенах круглые сутки, то выбора особо и нет. Целыми днями я читал без остановки, а Томас, довольный собой, приносил мне новые части этого цикла. На время прочтения четвертой книги я болел, и почему-то именно тогда мне решили сменить лекарства. Помню, как я лежал с температурой под бетонным потолком и старался уснуть. Затем комната начала трястись и посреди пола образовалась трещина, куда я начал проваливаться под землю. Моя голова начала превращаться в огромный помидор, и я пытался оторвать его и попутно выбраться из трещины. Через какое время Томас рассказал мне, что я кричал как ненормальный и пытался влезть на стену, разодрав себе все руки и живот в кровь. После этого я так и не вернулся к чтению этого цикла, который стал началом моей читательской карьеры. Я беру в руки четвертую книгу из цикла и усаживаюсь за журнальный стол, просто так, перелистывая страницы. При всем желании дочитать эти книги я бы никогда не посмел продолжить. Знаю, что всё это случилось из-за температуры и лекарств, но я не хочу переживать этот кошмар вновь. Мне хватает Аластора в зеркале каждую ночь.
– Что ты здесь делаешь? – со стороны лестницы доносится женский шепот.
Ее шаги приближаются ко мне, и я свечу фонариком, чтобы узнать, кто еще не спит в это время. Как только у меня получается рассмотреть лицо, то понимаю, что это та девушка, что окликнула Элис и заставила ее спуститься вниз.
– Убери фонарик, придурок, – она щурит глаза, закрывается руками, и я выключаю фонарик.
– А ты почему не спишь? Отбой был два часа назад.
Молчит и всматривается в мое лицо. Сидеть в темноте, конечно, забавно, но не когда какая-то старшеклассница разглядывает тебя, как экспонат. Она не выглядит сонной, а даже наоборот, словно и не собиралась ложиться.
– Ты же тот уборщик, что клеится к малолетним девочкам!
На это заявление я не сразу нахожу слов, чтобы ей ответить, и тупо таращусь на нее. Довольно глупо делать такие суждения по тому, что я перекинулся парой слов со своей сестрой (об этом, конечно, лучше никому не знать).
– Я лишь поздоровался и поделился парой впечатлений об интернате, потом явился надзиратель и увел с собой моего собеседника, так что теперь общаюсь с книгами.
– Интересный выбор у двадцатилетнего мужика – детская книжка, – разглядела книгу она быстрее, чем мое лицо.
– Интересный выбор у восемнадцатилетней девушки – бродить ночью по этажам, – бросаю ей в ответ. – Или ты на полставки сторожем?
– Я пришла взять книгу. А тут какой-то человек сидит с фонариком и шелестит страницами. – Теперь понятно. Ночь в библиотеке – это ее место, а я залез на чужую территорию.
– Придется немного поделиться библиотекой. Я тоже люблю читать, – опираюсь на спинку дивана.
– А если расскажу об этом директору?
– А если я расскажу о том, что за вами, оказывается, нужно тщательнее следить? – девушка замолкает и хмурится. – Ты кто вообще, Мотылек?
– Хейзел Эмерсон. И не называй меня Мотыльком.
– Ты так же, как и он, прилетела на свет и жужжишь под ухом.
– Запомни, не разговаривай с ученицами. Иначе для тебя это плохо может закончиться, – она опирается на журнальный столик локтями.
– Погоди-ка, Эмерсон. Это ведь твой отец построил это всё, – ее тон начинает выводить меня из себя. – Считаешь себя важной шишкой здесь из-за того, что твоя фамилия в названии интерната? Но чем ты отличаешься от других детей, которых родители упрятали в эти стены подальше от себя. Ты такая же избалованная и наглая папина дочурка, которая возомнила себя принцессой.
Хейзел молчит и просто смотрит на меня, глаза похожи на две круглые монетки, а выражение лица застыло в одном положении. В этот момент чувствую себя Горгоной Медузой, которая превращает людей в камень.
– Да пошел ты, – глаза-монетки внезапно сощуриваются, и девушка убегает в свою комнату, забыв о книге. – Не смей ни слова произносить о моей семье.

Декстер
Когда я убью их, я не стану прятаться. Я останусь на месте преступления до прибытия полиции и добровольно сдамся им. Не вижу смысла прятаться, ведь после у меня не останется ничего, ради чего можно жить. Раньше я думал, что их убийство облегчит мне жизнь, но когда стал старше, я понял, что их убийство облегчит мне смерть. Знаю, что люди боятся смерти. Из-за этого они избегают подозрительных людей, высоты, темноты и кучу всяких глупостей. Но этим они лишь оттягивают свой приговор. Я знаю, что с самого рождения обречен на смерть, а обреченные смерти не боятся.
С утра в интернате какой-то переполох, и дети с самого момента их пробуждения носятся друг за другом и что-то обсуждают. Обычно утром они менее активны, и шумно становится ближе к обеду. Изменения в распорядке мне не нравятся, ведь это означает, что мне придется подстраиваться под другие обстоятельства. Больше всего мое внимание привлекает мужчина, спускающийся по лестнице. За этой звездой дня идут несколько подростков и пытаются что-то выкрикнуть в след. Раньше я не обращал внимания на учителей, но сейчас, когда у меня начинается паника от изменений, приходится пропускать все мелочи через себя. Нужно поскорее найти моего путеводителя и узнать у него, что вообще происходит. Сегодня его очередь убирать холл и на мое счастье, он сейчас именно там. Вынимаю из ушей наушники и направляюсь к нему. В последнее время я стал работать исключительно в них, ведь так гораздо проще держать себя в руках и не тревожится по мелочам. Не могу сказать, что меня успокаивает какая-то определенная музыка, но если подобрать идеальный плейлист на день, то все будет замечательно.
– Хэй, Тед, – он отвлекается от мытья стекол. – Что происходит? Почему все такие странные.
– Странное только твое крыло, у меня все как прежде, – его уголки губ приподнимаются, словно в насмешке. – Сегодня вывесили списки тех, кто поедет в лагерь.
– И надолго они? – чертов лагерь, я совсем забыл об этом.
– На несколько дней, но если кто-то хорошо себя проявит, то его отправят по обмену до конца года. Дети готовились к этому с прошлого года.
Медленно выдыхаю, чтобы Тед не заметил моего раздражения. Надо узнать, едут ли мои любимые сестрички в этот лагерь. А если едут, то надо всеми силами отменить эту поездку, чтобы не рисковать. Если кто-то из них пропадет на целый год, то весь мой план падет. А слишком долго к этому шел, чтобы вот так их отпустить. Я ждал пятнадцать лет и не могу ждать еще год. Я не смогу еще год терпеть этот кошмар, происходящий в моей голове. Мне бы только поскорее избавиться от них, а потом и от себя.
– Многие туда едут? – судя по переполоху, туда едет всё левое крыло.
– Списки должны висеть где-то на учебном этаже. Не так просто было войти в эти списки. Дети действительно хорошо постарались.
– Они большие молодцы, – одобрительно киваю. – Я слышал, интернату было непросто попасть туда.
– Но им безумно повезло с Декстером. Благодаря ему они подали заявку, а после и прошли отбор. Он хороший человек и дети действительно его любят, – Тед смотрит в сторону лестницы и кивает. – А вот и он, истинный любимчик учеников.
Я замечаю того самого мужчину, за которым тянулась вереница подростов. А вот и он, моя главная заноза. Он довольно высокий и улыбается так, словно только сошел с красной дорожки. Наверное, если бы от него не зависело убийство, которое я так хочу совершить, он бы мне даже понравился. Декстер то и дело поправляет свои светлые волосы, которые отдают желтоватым оттенком. Проходя мимо нас, он улыбается и кивает, тем самым здороваясь. И все-таки что-то в нем настораживает меня и даже пугает. Ведь обычно такая сладкая картинка всегда прячет за собой отборную соль. Всегда проще с теми, кто не улыбается в глаза, строя из себя святого.
– Спасибо, Тед. Пойду продолжать убирать второй этаж.
Поднимаясь на второй этаж, натыкаюсь на кучу школьников, толпившихся возле какого-то стенда, на котором, видимо, и висят списки тех, кто поедет в этот лагерь. Осталось дождаться начала урока, чтобы, не привлекая внимания, посмотреть, есть ли сестрички в этом списке. Чувствую своим тревожным нутром, что все складывается назло мне, и именно эти две выскочки поедут изучать французский язык. Но это их не спасет. Им не поможет ни французский, ни английский язык, ни знания чертовой астрономии спастись от того, что я заготовил им. Им не спрятаться ни в одном уголке этого несчастного мира. Ведь я их найду и уничтожу. Я сделаю всё для того, чтобы они сами начали жалеть о том, что родились Беккерами.
Выдыхаю. Школьники начинают расходиться по кабинетам, и я медленно подхожу к доске. Чем меньше мне остается идти, тем тяжелее ступить дальше. Ведь я уже вижу их обоих в самом начале списка. Хочу сорвать этот стенд и разорвать его на мелкие куски вместе с учителем французского, выкинуть так далеко, насколько это возможно. Я могу прямо сейчас сжечь это место и выполнить все задуманное одним разом, но это не доставит мне никакого удовольствия. Это не даст мне возможности посмеяться в лицо родителям и сказать что-нибудь остроумное.
– Ты разберешься с этим. Ты уже слишком далеко зашел, чтобы сдаться, – утешаю сам себя, параллельно вцепившись ногтями в предплечье.
Хочется закурить так сильно, что я готов выплюнуть свои легкие. Как только закончу с окнами, пойду курить и заодно подметать территорию. Свежий воздух помогает думать. Если так подумать, то их поездка напрямую зависит от Декстера, и если его аккуратно убрать, то они никуда не поедут. Потому что найти хорошего учителя французского почти невозможно за неделю. В этом городе в основном все школы специализируются на испанском языке, а французский язык даже половины населения не знает. Вся история с языками напомнила мне, как Томас учил со мной этот язык. Он был своего рода носителем, потому что когда ему было девять лет, его семья переехали во Францию, и он с нуля учился говорить. Не знаю зачем, но Томас так усердно заставлял меня разговаривать с ним на французском, что мне это даже понравилось, и я смог читать многие книги в оригинале.
Погода на улице солнечная, и лишь слегка дует теплый осенний ветерок. Иду в свой любимый угол с мусорными баками и сажусь на какую-то рваную шину, которую откуда-то прикатил Тед. В пачке осталось две сигареты, а это значит, что нужно поскорее выбраться в город за новой порцией ядовитого дыма. Листья с деревьев постепенно падали, и стволы становятся похожими на исхудалых мужчин и женщин, которые почему-то к осени становились несчастными и еще более серыми, чем ранее. Ветки напоминают длинные и липкие конечности, тянущиеся к тебе, чтобы и из тебя выкачать всю энергию. Если смотреть на них слишком долго, то воображение рисует жуткие картинка, будто эти острые конечности хватают тебя и тянут за собой, чтобы превратить в такое же несчастное существо.
Из небольшого помещения за зданием интерната беру инструменты и иду подметать асфальтированные дорожки. Из-за ветра пыль разносится во все стороны, и это доставляет определенные неудобства. Мимо проходит группа школьников, и один из них выкидывает стаканчик прямо мне под ноги. Вскидываю брови от такой наглости и уже собираюсь сказать школьнику, чтобы он подобрал. Но меня опережают.
– Эй, Пит, не хочешь выкинуть свой стакан в бак с мусором? – Элис останавливается.
– В чем проблема, Элис, это его работа – убирать за нами. Я же не вправе забирать чей-то хлеб.
– Но ты можешь вести себя не как наглец, а поднять свой стакан?
– Я похож на благодетеля? Прости, милая, но я выше того, чтобы помогать таким как он.
Элис недовольно морщинит нос и фыркает, а после подходит ко мне и поднимает стакан, который кинул ее знакомый. Что это за жест благотворительности, неужели она думает, что меня задобрит эта ее помощь. Нет уж, сестренка, ты все равно умрешь.
– Не обращай внимания, – она выкидывает стакан в мусорку. – Он злится из-за проблем с учебой.
– Бывает.
– Не хочу, чтобы у людей было негативное мнение о нас, – она садится на скамейку рядом. – Такие люди, как он, портят нашу репутацию.
Невольно улыбаюсь. Сажусь рядом с ней, откладывая работу на потом. Элис молчит, как и я, и мы просто смотрим на бабочек, которые кружили над кустами сирени. Что-то заставляет меня почувствовать себя странно, и я не сразу понял, что. Но только потом обращаю внимание на то, что Элис одна, без своей сестрички. А я думал, что двойняшки настолько связаны друг с другом, что не могут сделать ни шага в сторону. Это как пара носков, где один без другого не имеет никакого смысла.
– А где Джена? Я думал, вы ходите только вдвоем.
– Я не знаю. Она злится на меня, – Элис смеется и закатывает глаза. – Считает, что я слишком болтлива и ветрена. Но разве это плохо? Думаю, проблема в ней, и это она слишком тихая.
– Вы с ней очень разные.
– Она слишком… серая? Если бы не я, она бы не смогла здесь продержаться ни дня. Но она этого не понимает.
– Возможно, она просто переживает за тебя? Кто знает, какая опасность может поджидать за углом. Вы же должны приглядывать друг за другом.
– Не говори глупости. Приглядываю я за ней. Ты ее видел. Она же просто мышка. Я защищаю ее от таких людей, как Пит, а за это она должна быть благодарна мне и просто быть моей опорой. Разве я не права?
– Я не знаю.
– У тебя нет братьев или сестер? – Этот вопрос застает меня врасплох.
– Я рос один, – надо перевести тему. – У вас скоро поездка в лагерь?
– Да! Я так сильно этого ждала, – ее глаза заблестели, и голос явно оживился. – Не знаю точно, но говорят, там будет много интересного.
– Вы едете с этим вашим французом?
– Да, с Мистером Вудом. Мы хотели отблагодарить его за то, что он нас так хорошо подготовил к поездке. Но сам понимаешь, мы тут в четырех стенах мало что можем, – Элис смотрит на меня и улыбается. – Не хочешь помочь?
– Чем? Я вроде не из числа золотой молодежи.
– Ты мог бы оформить нам заказ и доставку, а все расходы я беру на себя, – Элис жалобно кривит губки. – Ну, пожалуйста.
– Ладно, хорошо. Мне не сложно сделать один звонок.
– Спасибо! – Элис подскакивает с места и обнимает меня, чуть не повалив на землю.
И что я должен делать? Обнять ее в ответ? Мои руки торчат из-под ее рук, словно две маленькие ветки, которые вставляют вместо рук снеговикам. Я не помню, когда меня в последний раз обнимали и обнимали ли вообще. Помню, что санитары ограничивали мне движения своими телами во время моих приступов. Но это не было похоже на объятье, а скорее на судорожную борьбу на выживание (по крайней мере, для меня каждый такой раз был выживанием). Помню, как Томас похлопывал меня по плечу в знак поддержки. Хоть это и было приятно, но далеко до того, что я испытывал в данный момент. Это похоже на кусочек тепла холодным зимним вечером, что сначала касается кожи, а потом постепенно пробирается все глубже, переворачивая каждый миллиметр наоборот.
– Деньги занесу чуть позже, – Элис подмигивает мне и уходит в здание, в то время как я продолжаю сидеть на лавке, стараясь сложить кучу всего в голове в опрятную стопку.
Почему я вообще согласился помочь? Должно быть наоборот. Я ведь хотел все испортить, а в итоге буду заказывать Декстеру пирожные от любимых учеников. Пахнет каким-то бредом. Я должен планировать план убийства, а не выбирать крем для какого-то странного мужика. Боже, Кевин, куда ты скатился. Еще и Элис, появляющаяся внезапно и вываливающая на меня их проблемы с Дженой. Я ненавижу своих сестер, хочу их убить и я ни за что не сойду с этой дорожки. До прихода в интернат мой план казался мне максимально простым: прийти, подождать, убить, сдаться. А что теперь? Моя будущая жертва обняла меня. Хотя это ничего не изменит.
Заканчиваю работу во дворе и теперь снова иду закурить перед финальной уборкой на третьем этаже. Усаживаюсь на излюбленную шину и готовлюсь погрузиться в свою забитую мыслями голову, но легкий вой ветерка сменяется на голоса и даже крики. Не сразу понимаю, откуда звук, но поднимаю голову и вижу открытое окно. Голоса знакомые, но сопоставить звук с образом оказывается сложнее, чем я думал. Первый голос – взрослый мужской, второй – молодой женский. Решаю перестать концентрироваться на воспроизведении образов и ориентироваться просто на суть диалога.
– Ты не можешь отказаться от этой поездки. Это играет важную роль в твоем будущем, – вероятно, это кто-то из учителей, потому что окно было открыто на втором этаже, а там как раз располагаются кабинеты.
– Я не поеду с ним! Насколько бы важно это ни было, – голос срывается на крик. – А если ты заставишь меня находиться с ним в одном помещении, я убью его и неважно как, – не могу определить, была ли это шутка и отчаянный порыв, потому что за этой фразой смешка не последовало. – Я не шучу. Мне некомфортно с ним, и если потребуется, я сделаю это.
– Хейзел, пожалуйста, успокойся. Декстер Вуд очень хороший специалист, и, несмотря на ваши разногласия, он готов помочь тебе с предметом, – вот и предмет всеобщего обожания, похоже, кому-то он знатно насолил, что его хотят убить. Например, мне.
– Ты меня не слышишь. И более того, не хочешь слушать.
Ссора заканчивается хлопком двери, а мне лишь остается сделать соответствующие выводы и воспользоваться нужной информацией. Если не я один желаю смерти Декстеру Вуду, то может и удастся незаметно убрать его. Сигарета так и остается не подожженной, и я убираю ее обратно в пачку, ведь сконцентрироваться в этот раз помог мне вовсе не никотин. Если так посмотреть, меня никто не будет подозревать, ведь я здесь недавно, и никаких разногласий с ним у меня нет. А вот Хейзел встанет под подозрения. Идеально.
– Привет. Можешь, пожалуйста, к вечеру привезти в интернат Эмерсона торт и крысиный яд, – слышу тяжелый вздох на другом конце провода. – И пачку сигарет. Деньги будут на месте.
Есть ли у меня сомнения? Конечно, есть, но я бы ни за что не рискнул своим планом из-за какого-то странного мужика. В какой-то момент я задумываюсь о том, что если я убью его, то меня вычислят быстрее, чем я успею убить еще кого-либо. Я просто сделаю это, а потом уже надо будет решать, что делать дальше. Возможно, мне придется убить двойняшек на следующий день, чтобы меня не осудили раньше времени. Но с большей долей вероятности ничего не сработает и сложится как-нибудь, но назло мне. В конце концов, я даже не знаю этого мужчину и видел его сегодня первый и последний раз. Так и с какой стати мне беспокоится о нем и о его благополучии. Ему просто не повезло оказаться здесь и встать у меня на пути. И вина тут вовсе не на мне, а целиком на нем. Это он решил помешать мне и увезти моих сестер неизвестно куда. Он для меня просто препятствие, которое я с легкостью преодолею.
Солнце прячется за соснами, и сквозь густую крону виднеются проблески света. Во дворе становится тихо, и с каждым пропадающим проблеском людей все меньше. Наблюдая за этими лучами, которые переливаются за ветками, мне так спокойно, что хочется стать одним из этих лучиков и не беспокоится больше ни о чем. Небо окрашивается в огненно-рыжий, и вдали можно заметить пролетающий мимо самолет. Кто-то сейчас улетает из этого города в поисках новой жизни. Чуть позже они привыкнут к новому дому и новому городу и может даже не вспомнят, от чего они бежали. И я мог бы поступить также, но я бы не смог просто сбежать, оставив свою семью радоваться тому, что меня больше нет. Я хочу кричать на весь мир, что я существую. Я хочу, чтобы они это услышали. На небе блеснула первая звезда, и это было для меня своеобразным символом удачи. Каждый раз, когда я видел на небе первую звезду, я говорил себе, что этот день прожит и следующий будет только лучше.
Мое Сияние, моя надежда и вера, прошу, подари мне еще один день в спокойствии и здравом уме. На протяжении многих лет ты дарила мне каждый последующий день, и о большем я не смел просить. Не знаю, насколько верно я растрачивал подаренные дни, ведь все это время я просто существовал под твоим светом. Но прошу, позволь мне дожить до конца года свободным и уверенным в своих силах, а после я дарую тебе свою жизнь как благодарность. Днями напролет ты наблюдаешь за такими же обреченными и несчастными, что молят тебя о прощении. Хотел бы я однажды зацепиться за тебя и вместе с тобой наблюдать за теми, кто под тобой. Хотел бы я оставить земную жизнь взамен на твое милосердие. Вместе с тобой я увидел бы солнце и луну, провожал бы закаты и встречал рассветы. Я бы не боялся сорваться и разбиться с тебя, ведь это бы означало, что я однажды прикоснулся к тебе, а это значит, что я прожил жизнь. Если ты позволишь, однажды мы встретимся, где я буду не в обличие больного и несчастного. Ты увидишь меня в ином свете, и, быть может, я полюблюсь сам себе рядом с тобой. Окрести меня хоть на миг своим любимцем. И позволь прожить эту жизнь не чумным, а счастливым.
– У тебя будут после этого проблемы? – Дилан передает мне красную коробку и пачку сигарет.
– Сделай себе одолжение, перестань думать о моих проблемах, – возможно, это было слишком грубо и не похоже на спасибо. – У тебя проблем точно не будет, обещаю.
Передаю особенный торт Элис, и она радостно бежит на второй этаж дарить его любимому учителю в знак благодарности. Неплохая благодарность – дорога на тот свет. Захожу в свою комнату и надеваю наушники. Хочу подавить навязчивые мысли о том, что я прямо сейчас убиваю человека. Меня не должно это беспокоить! Я хочу только как лучше. Разве у меня был выбор? Отпустить их и снова упустить шанс исполнить свое предназначение? Я просто не могу себе этого позволить. Это не моя вина. Я всего лишь немного поспособствовал тому, что Декстер Вуд не сможет поехать в языковой лагерь и, соответственно, не повезет туда детей, которым предназначено умереть. А вообще он сам виноват в своей участи. Если бы двойняшки не попали в список смышленых детей, мне не пришлось бы убивать его. Он бы мог спокойно и мирно существовать, не мешая мне выполнять задуманное. Хотя, если бы он знал, что два имени, вписанные в этот список, будут стоить ему жизни, он бы не стал делать этого. Он же не специально хотел помешать мне. Он всего лишь выполнял свою работу ровно так, как я сейчас выполняю свою. Декстер не намеренно перешел мне дорогу. Он хотел продолжать карьеру учителя, а я безжалостно отравил его. Наверняка, он сейчас задыхается где-то на полу в своем кабинете, пытаясь доползти к двери, чтобы хоть кто-то смог помочь ему. Но никто не придет, и он будет задыхаться ровно до тех пор, пока воздуха не станет настолько мало, что он сумеет сделать единственный последний вдох. И этого ему будет недостаточно.
Вскакиваю с холодного пола и смотрю на дверь. Нет, оно этого не стоит. Я уже слишком далеко зашел, чтобы отступать. Если прямо сейчас подняться и вызвать скорую помощь, то все решать, что это моя вина. Это я хотел убить его, и из-за меня он так мучается перед смертью. Меня сразу же посадят, и больше я не смогу подобрать к сестрам настолько близко. Ложусь на кровать и смотрю в потолок, слушая любимый мюзикл. Надо контролировать дыхание, иначе я запросто сорвусь без повода. Начинаю проговаривать слова песни, чтобы не думать о мучительной смерти Декстера.
Моим фаворитом среди мюзиклов является «Нотр-Дам де Пари» и я довольно часто слушал его в ящике. Томас приносил мне магнитофон, пока я находился один, и я слушал его полностью, все двадцать пять саундтреков. И некоторые даже знал наизусть. Но, само собой, я не пел их, а проговаривал как речитатив, чтобы наладить произношение. Особенно я люблю «Les sans-papiers», потому что когда-то она напоминала мне меня. Человека, ищущего спасение, убежище у Господа и молящего его о помощи. Я был таким же чужим и бездомным, и мне ровно также нужно было верить во что-то, что сможет помочь мне обрести покой среди людей.
Вынимаю наушники и слышу какой-то шум на улице и в самом интернате. Выбегаю в холл и вижу толпу людей, стоящих у выхода. Неужели уже все знают о смерти Декстера. Если они знают, то и знают, кто ее организовал. Замечаю Теда. Он стоит у своей комнаты и взволнованно стучит пальцами по двери.
– Что произошло? – стараюсь казаться наименее заинтересованным, словно это не я убил человека.
– Декстера Вуда увезли на скорой помощи. Говорят, отравление. Если бы Хейзел Эмерсон не была с ним в кабинете, он бы умер, – Тед обеспокоено вздыхает и всматривается в открытые двери, из которых можно заметить удаляющуюся машину неотложной помощи. – Надеюсь, он справится.
Поднимаю взгляд к лестнице. Хейзел Эмерсон стоит, опершись на перила, и по ее лицу не сказать, что она обеспокоена, как и остальные. Если бы я не знал, кто отравил Декстера Вуда, то с легкостью подумал бы на нее. Ведь это именно ее голос дал мне подсказку с убийством из окна. Еще после вечера в библиотеке мне показалось, что что-то с ней не так, а теперь я убеждаюсь в этом все сильнее. Похоже, я здесь не один, кто носит маски.

Мальчик на судне

– Наверняка, все вы слышали о происшествии, которое случилось прошлой ночью. Мистер Вуд сейчас находится в больнице не в лучшем состоянии и не способен отправиться с вами в языковой лагерь на следующей неделе, – по залу проходится гул недовольных возгласов, а некоторые ученики начинают шептаться между собой.
– То есть мы готовились к этому мероприятию целый год просто так? – один особенно недовольный парень решает высказаться.
– Вовсе не просто так, это был хороший опыт, и вы получили знания, – какая-то небольшая учительница решает сгладить углы, но выходит наоборот, и дети поднимают еще больший шум.
– Прошу, давайте все успокоимся! Мы не виноваты в непредвиденных обстоятельствах, но постараемся сделать все возможное для того, чтобы это исправить.
Кто-то из учеников еще хочет высказаться, но директор завершает собрание. Все дети слоняются из стороны в сторону и возмущаются друг другу о том, как они расстроены и обеспокоены. Это все выглядит так драматично, словно на них свалился метеорит, а не сорвалась несчастная поездка. Эти дети одновременно раздражают и забавляют меня своей инфантильностью. Они так убеждены, что весь мир крутится вокруг них и что самым важным в данный момент является этот бесполезный лагерь на три дня. По сути, это было даже сложно назвать лагерем, скорее просто выходные, наполненные нелепыми мероприятиями на французском языке.
Директор отходит от кафедры и окидывает взглядом недовольных учеников, которые ведут себя как стая шумных и надоедливых енотов. Но Уилсон понимает и принимает их недовольство, ведь к этой поездке они готовились так долго, а теперь Декстер Вуд взял и подвел их чуть ли не в последнюю минуту. Вот же негодяй! Как он мог подставить так родную школу, объевшись торта едва не до потери пульса. И все это благодаря Хейзел Эмерсон, что так желала его гибели. Это из-за нее бедный Декстер валяется под капельницами в больнице и не может отвезти детишек в лагерь.
Выхожу из зала, оставаясь довольным собой. Как же удачно все сложилось: и не убил этого бедолагу, попавшегося мне под руку, и аккуратно вывел его из игры. Как бы то ни было, в эту игру должны сыграть только трое. Две маленькие овечки, не подозревая своей участи, подпустили волка к себе, и теперь уже нет дороги назад. Теперь от них останутся лишь шкурки, которые хозяева будут оплакивать до конца своей жизни, также проклиная злого волка, не принимая тот факт, что его обозлили те пули, выпущенные в него.
С другого конца коридора вижу Теда, подзывающего меня к себе. До этого он обменивался любезностями с директором, опершись на дверь кладовой. Насколько мне известно, Тед работает здесь с самого открытия, а значит, уже десять лет. Вероятно, поэтому у него и сложились неплохие отношения с Мистером Уилсоном. Благодаря их дружбе Тед становился для меня хорошим информатором. Издалека Тед был похож на плюшевого медведя, которого всю его жизнь истязали дети. Может, именно поэтому это сходство помогает ему находить с ними общий язык.
– Что думаешь обо всем этом? – Тед окидывает взглядом холл и вздыхает.
Я думаю, что это лучший день в моей жизни. За исключением дня смерти моих сестричек. Сегодня я сделал еще один шаг навстречу к своей мечте. Не знаю, насколько длинная дорога, но я обещаю себе, что дойду до конца.
– Похоже, задумка с лагерем провалилась. А что думает Уилсон? – сочувственно свожу брови к переносице, хоть и мой внутренний голос ликует с такой силой, что я сдерживаю его изо всех сил.
– Он взволнован, но не унывает. Если они не поедут, это может негативно сложится на репутации школы.
Репутация школы… интересно, что станет с их репутацией, если я прямо здесь устрою резню? Было бы неплохо уничтожить все, что они все так долго выстраивали. Все, ради чего они старались, я все измажу в липкой крови.
– А какие у них варианты? – у них не должно остаться вариантов. Они проиграли.
–Уилсон их ищет. Думаю, он со всем этим разберется, – Тед потирает глаза и вздыхает.
– Надеюсь, у них получится найти, – сжимаю зубы и ухожу на второй этаж.
По виду Теда, который так печется об этих детях, было сразу ясно, что Уилсон явно отчаялся, но изо всех сил делает вид, что все под контролем. Впрочем, ничего другого я и не ожидал от этих самоуверенных, но по факту отчаявшихся людей. Они так глупо строят из себя всемогущих, не веря в то, что от их бумажек мало что зависит. И если кто-то другой захочет чего-то сильнее, они будут не в силах что-либо с этим сделать. Что ж, это будет им уроком не быть заносчивыми идиотами и предусматривать вариант проигрыша, как утешительный приз. Проходя по этим коридорам, чувствую новый прилив сил и энергии. Она переполняет меня и выливалась за края. Я не в силах преодолеть этот прилив, и он охватывает меня, словно поток ветра, снося с ног и унося куда-то. Поднимаю голову и полной грудью вдыхаю это чувство. Я хочу, чтобы оно растеклось внутри и заполняло каждую клеточку.
– Кайл Бенсон, зайдите в мой кабинет.
Голос Мистера Уилсона вырывает из меня этот поток и заставляет почувствовать себя там, где я есть на самом деле. Зачем ему понадобился бесполезный уборщик? Это же Тед любимчик, а я так, небольшое дополнение. Сердце начинает колотиться быстрее, и дыхание сбивается. Неужели он узнал, что это из-за меня Декстер в больнице. Или он хочет меня уволить сразу, чтобы не привлекать расследование, чтобы не навредить репутации интерната, о которой он так яро переживает. Впервые за время работы здесь захожу в директорский кабинет. Но здесь нет ничего примечательного или волнующего. Небольшой стол с креслом, парочка шкафов напротив двери и небольшой диван, на котором благополучно расположилась Хейзел Эмерсон. Она не посмотрела на меня, продолжая читать какие-то документы. Что она тут забыла? На нее ведь указывает куда больше фактов, чем на меня. Или Мотылек решила меня подставить за место в ночной библиотеке? Неужели родители не научили ее делиться?
– Прошу, садись, – Уилсон указывает на место рядом с Хейзел. И она неохотно двигается. – Можешь, пожалуйста, пройти небольшой тест.
Если это один из тестов на вменяемость и прочее, то они все однотипны и предсказуемы, так что это меня не особо пугает. Но, взглянув на бумаги, которые передала мне Хейзел, я стушевался. Почему я должен пройти тест на другом языке? От этого разве изменится результат? Находясь здесь, я все время пребываю в замешательстве, а это начинает раздражать. Почему нельзя сразу объяснить, что происходит?
– А в чем дело?
Хейзел вздыхает, и я чувствую, как она закатывает свои глазки. Уилсон начинает нервничать, и это начинает беспокоить меня еще сильнее. И меня все еще волнует вопрос, что в этом кабинете забыла выпускница, которая просто сидит на диване и возмущенно кривит губы.
– Как только пройдешь тест, тебе все объяснят.
Ладно. Когда взрослые люди нервничают из-за простых вопросов, то явно что-то не так. Это я понял еще в пять лет, когда выпытывал у Томаса, где мои родители. Вначале он тушевался и увиливал от вопроса, а потом снова увиливал целый год. Он думал, что для меня это станет травмой в пять лет, но такая новость станет травмой и пять лет, и в двадцать. Я даже не помню, в какой момент я смирился и смирился ли вообще. Когда я был в ящике, любое упоминание моей семьи приводило к тому, что меня накачивали седативными препаратами.
Тест оказался несложным. Нужно было перевести на английский пару отрывков, определить главную мысль и написать небольшое сочинение на тему «Моя мечта». На моменте сочинения мне стало смешно. Кевин Беккер написал бы о жажде крови и мести, расписал бы каждую мелочь этого плана и о том, кто чуть не убил Декстера Вуда. Но Кайл Бенсон пишет о вечной любви, о крепкой семье и успехе. Это его главная мечта и желание. Это то, к чему он стремится. Отдаю тест Уилсону, который передает его Хейзел. Выжидающе смотрю на директора, до сих пор не понимая суть моего пребывания здесь.
– Кайл, у тебя ведь незаконченное педагогическое образование, верно?
– Да, всё так.
– А в иностранных языках ты указал французский?
– Да.
– Ты не понимаешь, к чему я веду?
Этот вопрос ввел меня в ступор еще сильнее. Ситуация была абсурднее некуда и выглядела как неудачный перформанс: директор попросил уборщика пройти интеллектуальный тест, который проверяет ученица. Я искренне не понимал, чего он от меня добивается, но радовало, что это не информация по отравлению Вуда.
– Я не понимаю, что значит фраза: «Nous sommes tous dans le foss?, mais certains d’entre nous regardent les еtoiles», – Хейзел обратилась ко мне с текстом моего сочинения.
– Мы все в канаве, но некоторые из нас смотрят на звезды, «foss?» используется не только в значении «могила», – это хоть как-то помогло избежать тревожности и перенаправить мысли на разъяснение цитат. – Вообще сюда больше подходит слово «caniveau», но в таком случае становится всё очевидно и слишком плоско.
В кабинете нависает тишина, и мне уже кажется, будто я сказал что-то не то. Может, я где-то раскрыл то, что я вовсе не Кайл Бенсон. Это самое страшное, что я только себе представил. Ведь тогда о втором шансе не будет идти и речи. Молчание и переглядки Уилсона и Мотылька заставляли меня сомневаться в себе только сильнее.
– Кайл Бенсон, я хочу предложить тебе сделку, – директор наконец-то начинает говорить. – Я предлагаю тебе оплачиваемую стажировку в нашем интернате после окончания учебы, в замену на твою поездку в языковой лагерь вместо Декстера Вуда, как его стажер.
Что? Я? Сдержать смех – это самое сложное в этой ситуации. Они на полном серьезе хотят, чтобы я поехал, как будущий учитель с детьми, которых я хочу убить? Это звучит так смешно, что становится страшно. Он же это не серьезно. Кто попросит уборщика ехать в такое важное место, от которого они не могут отказаться. Или они настолько отчаялись, что любой встречный, знающий «bonjour», для них последний шанс.
– Если задним числом оформить тебя не как уборщика, а как стажера, то это может помочь поехать нашей школе, – директор продолжает убеждать меня. – Если ты переживаешь, что не справишься, то в этом нет ничего страшного. Вместе с тобой поедет Мисс Коллинз, и вам всего лишь нужно будет отводить детей на мероприятия. Вы будете своего рода вожатыми, и основные обязанности заключаются в том, чтобы присматривать за детьми. Но вроде где-то писали, что и для педагогов там будут интересные лекции. Что скажете?
А что я могу сказать? Это было настолько же неожиданно, если бы вдруг у меня появились бы отношения. Какие есть в этом минусы? У них появилась возможность узнать, что я не Кайл Бенсон. Непривычная обстановка, а значит, повышение вероятности срыва. Какие есть плюсы? Я буду ближе к сестрам и, может, узнаю что-нибудь важное как раз из-за новой обстановки. Уилсон будет ко мне снисходительнее, а это тоже неплохой бонус ко всему этому цирку. Ладно, хорошо. Это не такой уж и плохой вариант влиться в коллектив и обзавестись знакомствами. Если я соглашусь, Тед прикончит меня за то, что оставил его одного на два крыла.
– Я согласен, – говорю на свой страх. Ведь будучи Кевином Беккером, огромный риск светится, как Кайл Бенсон в каких-то документах.
Хейзел откидывается на спинку стула и громко вздыхает, выражая всем своим видом недовольство принятому мной решению. Я то думал, что все ученики жаждут поехать в этот злосчастный лагерь.
– Прекрати! – Уилсон фыркает на нее. – На твоем месте я бы радовался, что ситуация вообще разрешилась.
В голове появляется одна интересная мысль, которую необходимо подтвердить или опровергнуть прямо сейчас. Поднимаюсь с дивана и как бы невзначай подхожу к окну, рассматривая небо. Опускаю взгляд и вижу шину и мусорные баки. Так вот оно что! Мотылек вчера ругалась с директором, и из этого самого кабинета я слышал то, что так мне помогло. Видимо, даже Уилсон подозревает ее в ситуации, которая произошла с любимчиком-Декстером.
– Отлично. Кайл, сможешь съездить сегодня до больницы, где лежит Мистер Вуд, и дать ему подписать некоторые бумаги? – директор садится за свой стол, ища в папках нужные документы.
– Да, думаю, это займет часа три, учитывая дорогу.
– Плохо, – Уилсон хмурит брови, потирая указательным пальцем переносицу. – Нам с тобой еще нужно провести инструктаж и изучить программу. Много работы, а времени совсем нет. – Его глаза щурятся глядя на меня, а после на Хейзел, которая все еще торчит в кабинете. – Хейзел, возьми мою машину, отвези Бенсона до больницы и обратно. Так это будет куда быстрее.
– У меня, между прочим, сейчас история.
– Я напишу освобождение. Перестань вредничать, тем более учитывая недавние обстоятельства.
– Я тут не при чем, – шипит через зубы, словно я этого не должен был услышать.
– Мне еще раз объяснить тебе, почему ты причем?
Этой репликой Уилсон заканчивает разговор, демонстративно складывая документы в папку, а после передает ее мне, выжидая нашего ухода. Мотылек вздыхает и чуть ли не выбегает из кабинета, крикнув напоследок:

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/kira-brayan/obrechennye-smerti-ne-boyatsya-69265540/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.